Голосование пользователя

Как в старинной русской сказке — дай бог памяти! —
Колдуны, что немного добрее,
Говорили: «Спать ложись, Иванушка.
Утро вечера мудренее!»
В. Высоцкий

  Не ждала Ревдис, Бабочкой прозванная, не гадала, что мужи братства Эрве Одаль не станут время на размышления да поиск ответов тратить, а что подойдут к вопросу, как к Пиру Воронов – рубанут с плеча, не задумываясь, оставив другим последствия разбирать. Мудро ль то было, поспешно ли, або вовсе ошибкой – ответа не сыскать было допреж, чем веки в последний раз смежатся. Щита дева лишь головой покачала, расторопность Лешата видя, да отозвалась, поднимаясь:
  - Ревдис дочь Гудлейва, Бабочкой прозванная, услышала твою клятву. И коли невеста сиротой осталась – буду я ей сестрой.
  Знала Бабочка, что пред асами и людьми не будет брака, ежели одна из сторон за спиной никого иметь не будет, если никто не вложит руки невести в ладони жениха. Но знала она и то, что делать след при подобных ситуациях – и бестрепетно огласила себе сестрою леса дочери. Теперь же, когда одна формальность улажена была, завершила речь краткую свою обрядовой, традициями установленной формулировкой:
  - Я свидетельствую!

  Вот только не дали ей ни лентами две кисти перевязать, не вложить одни пальцы в другие. Заставил ее рев громовой, в ответ на Ирии слова прозвучавший, вздрогнуть да снова за ножа рукоять схватиться, нападения ожидая. Но смолкло все, и тьма пала непроглядная, как в глубинах подземных, где стоны и скрежет зубовный. А когда лучина в ладонях сестры названной, с кем кровь еще смешать только предстояло, мрак густой разогнала, узрела она Лешата, ничком лежащего. Руки касания было достаточно, чтобы почувствовать непоколебимую груди гладь, дыханием живым не недвижимую.
  Стену плечом подперев, поведала щита дева Ингвару-Кователю. Что нету больше биения в груди лешатовой, нет больше дыхания. Но поостерегла:
  - Чуется мне, о Кователь Премудрый, что рано еще тризну по другу справлять нам с тобою. Быть может, связь эта, сердца два нашедшая, лишь на время в забытье Следопыта отправила нашего. Кто знает, возможно, что умер для мира и мертвым всю тьму он пребудет, утром дабы воскреснуть, дар новый за то получив. Возможно, три дня и три ночи нам ждать его придется: как Один на древе Познанья висел, так и дух следопытов блуждает далече.
  Одно лишь я знаю, не будучи ведьмой иль сейдмейди – мы доброе дело сделали, сполна за странноприимство хозяйке отдав. Изгнали мы духа жестокого, что тоже есть благо, которое нечасто ты встретишь в сказаньях. И хоть кровоточит сердце мое за Лешата, я знаю, что ныне пора нам с тобой на покой: пусть утро рассудит, что было, что будет – уж ночи оно-то стократ мудренее. Покуда ж давай мы накроем их шкурой, да вложим ладони в ладони, как должно. А там и забудемся сами в царстве видений полночных до первого солнца златого луча.
  Ты согласен, Стали Певец?

День выдался пасмурный с редкими проблесками Солнца через серые облака и прохладными порывами ветра. А найденный в интернете адрес, который Элеонор предусмотрительно уточнила телефонным звонком, вёл ее вдаль от широких дорог и больших городов.

Чем дальше в лес - тем больше дров: по мере приближения к клинике "Лестницы" мисс Ригби всё более сомневалась в том, что совершила правильный выбор, записавшись туда на прием. Взятый напрокат автомобиль тревожно дребезжал на скверной дороге, то и дело попадая в небольшие выбоины в асфальте, который определенно давно не ремонтировали. Домишки, проплывающие по обе стороны от дороги, были в основном полускрыты бурно растущей зеленью, но то и дело можно было заметить разбитые стекла, облупившуюся краску, а то и вовсе заброшенные здания с заколоченными окнами. Такой пейзаж настраивал на грустный лад - и Элеонор была вынуждена приложить все свои силы, чтобы снова не впасть в апатию и не отказаться от поездки. Неужели успешная клиника может быть в таком месте? Это же настоящая дыра... С другой стороны - цена приема и возможность оформить его в кредит. В положении Элеонор особенно выбирать не приходилось.



Наконец дорога постепенно пошла вверх, петляя между лесистыми холмами, а затем выбралась на безлесное травянистое плато, вытянувшись в струну, а где-то вдали у самого горизонта темнела цепь невысоких гор. Местность стала совсем пустынной - ни жилья, ни редких машин, только изрядно тронутые ржавчиной дорожные знаки вносили разнообразие в унылый пейзаж. Мисс Ригби уже всерьез начала думать, что это ошибка или дурацкий розыгрыш - навигатор исправно вёл ее в нужном направлении, но впереди был только совсем небольшой домик, стоящий аккурат в середине плато на фоне гор. Больше похоже на прибежище охотника или какого-нибудь отставного военного, любящего одиночество... "Надо будет спросить у хозяина, может быть он что-то знает о клинике?" - подумала Элеонор, но увидела на двери дома латунную табличку с надписью "JACOB'S LADDER".

Значит всё верно. Надо же. Как-то не так она себе это всё представляла, разглядывая сайт клиники - там на фото было совершенно другое здание и совершенной другой пейзаж. Повсюду обман. Она вышла из автомобиля и подошла к двери, чтобы нажать на звонок, но не успела прикоснуться к кнопке, когда дверь отворилась.

– Мисс Ригби! - доброжелательно улыбнулась ей светловолосая женщина с миловидными, но на удивление непримечательными чертами лица (буквально не за что зацепиться), одетая в длинную серую юбку и черный свитер с высоким горлом. – Мы ждали вас. Проходите, чувствуйте себя как дома!

"Мы" - стало быть в этом маленьком домике есть кто-то еще. Второй обитатель быстро дал о себе знать - высокий, начинающий лысеть и седеть респектабельный мужчина в недорогом темно-синем костюме и в очках на длинном костистом носу, представился "доктором Портером или просто Джеймсом", в то время как молодая женщина оказалась "Линдой, ассистентом доктора Портера и по совместительству администратором".

– Как видите, компания старается не раздувать штат! - улыбнулся доктор Портер, подмигивая Линде. - Но мы вроде бы неплохо справляемся. В сущности, в многочисленном персонале нет никакой нужды, поскольку наша методика основана на принципе "исцели себя сам"... Разумеется под нашим чутким контролем - но вы удивитесь, мисс Ригби, насколько изящно профессор Купер, создатель метода, решил целый ряд сложнейших вопросов именно благодаря скрытым возможностям вашей же собственной психики! По сути мне нужно будет лишь направить вас в правильном направлении... Тем более что методика новая и у нас еще не так много пациентов, но это, конечно, лишь дело времени - однажды компания откроет целую сеть крупных клиник вместо вот таких крошечных пунктов. Когда-нибудь...

– Хотите кофе или горячего шоколада, может быть? - поинтересовалась Линда, вклинившись в паузу между репликами доктора. - У нас и печенье есть! Тут недалеко в городке есть домашняя пекарня, мы каждый день там покупаем что-нибудь...

– Надеюсь, вы не передумали, мисс Ригби? - с прищуром взглянул на Элеонор доктор и улыбнулся. - Когда вы будете готовы, заходите ко мне в кабинет и мы приступим. Поверьте, всё не так страшно, как вы могли бы подумать. То, что вы вообще оказались здесь, уже характеризует вас как очень смелую и решительную леди - и я уверен, что вам по плечу справиться с чем угодно! Впрочем, ни в коем случае не тороплю - будет лучше, если вы немного освоитесь здесь, прежде чем мы начнем...

Голова шла кругом. Казалось, что заколыхалась земля. Очень хотелось сесть. Лешат почувствовал, что стоит на пороге чего-то большого. Нет, огромного! Необъятного! Сейчас, вот прямо сейчас о нём пишут новую вису и подталкивают вперёд, мол, действуй, человечек и твоё деяние ляжет священными рунами на скрижали истории. Но не истории мира. И даже не истории викингов. Сейчас складывается твоя собственная история...

Казалось, в размышлениях прошло несколько минут, но на самом деле лишь секунды. Медленно, как во сне, Лешат подошёл к Игнвару, обхватил рукой его затылок и крепко прижался лбом к его лбу, глядя в глаза соратника. Теперь уже больше, чем соратника. Так ничего и не сказав (а к чему что-то говорить), вернулся к Ирии, на ходу делая надрез ножом на ладони и возвращая его за пояс. Подойдя к девушке аккуратно, одним пальцем приподнял ей подбородок и провёл рукой по её лбу, оставляя кровавый след. Затем оставил такой же след на лбу у себя.

- Ты моя. А я твой. До самого Рагнарока. Клянусь Одином, Вературюм. - Громко и отчетливо произнёс он. И хотя в глазах мужчины не было огня, они сверкали торжественным обещанием. - Мой брат Ингвар, воительница Ревдис и все боги Асгарда да услышат мои слова.

- Да что тут говорить, брюдкауп мы конечно не соорудим, но если надо Лешат, то сватом я твоим буду и за согласие чем отдарить найду. И самой Ирие и родичам, коли такие сыщутся. А так я немоту потерял, да слепоту не приобрел, а то, что ваши разговоры за столом к сватовству ведут трудно не увидеть. Решайся друг.

До слов о брюдкаупе Ингвар продолжал вещать громовым голосом, но после сообразил, что тут не молот Тора, а решимость Одина потребна и повернул чаши горлами вниз. А, когда Ревдис запела, подхватил ее песню, знакомой оказалась, да ладно так подхватил сливались мужской и женский напевы, словно пальцы в крепкий замок, образуя что-то новое, но при этом не поглащая старое.

  Путь к чёрному входу лежал через подсобные помещения на втором этаже, и тут Эвил ждала неприятная новость. Покинув пустынное фойе, она оказалась перед комнатой охраны. И (что самое неприятное) охрана в ней действительно была, в количестве двух человек. Две из четырёх стен комнаты представляли собой большие окна с решёткой в виде растительного орнамента. Решётка была достаточно тонкой, чтобы видеть, как скучно двум здоровым, молодым мужчинам сидеть в этой будке, но достаточно прочной, чтобы не вылететь из рамы с первого удара. Они сидели, развалившись на стульях, один из них, что постарше, держал между пальцев незажжённую сигару.
  — Я тебе говорю, это была селёдка Марты Пинчфильд. Я только у неё всегда и брал, пока не обнаружил в ней червей.
  — Так она же всегда разделанную продаёт. Что ж она, червяков не заметила?
  — Может не заметила. А может не захотела заметить. Как говорят продавцы рыбой, деньги не пахнут.
  Мимо этой комнаты шёл коридор, в конце которого обещал быть выход из этого дома терпимости. Но окна шириной почти во всю стену не давали пройти так просто.

  В углу дома устроившись, Бабочка-дева ноги под себя подогнула, да травы пред собой разложила, под нос что-то тихо мурлыкая. Одну травинку из пучка возьмет, из другого пару, в мешочек свой руки запустит, еще стебелек сушеный вытащив, да вяжет все вместе. И пока делом своим, что иные допрежь, чем разобраться, колдовством бы нарекли, занималась, безмятежным, спокойным лицо ее было: словно нету ни духов, ни пения зова, ни опасности леса колдуний. А как прерывала песнопения в тот миг, когда узелки вязала, все одно шептала негромкое что-то, улыбки лучи иногда посылая в пространство пустое.
  Но стоило глазу раздаться, что зычен и страшен, вскочила на ноги дева щита, стремглава, подобно снаряду из пращи. В кинжал, что на поясе узком спокойно висел, до костяшек побелевших вцепилась, да с Ирии взгляды на дверь и обратно переводить начала, словно думая что-то дурное. Но дочери леса шептанье, ветру в листве заблудившемуся подобное, угомонило мысли дурные, да морщины на лбу воительницы быстро разгладило. Кивнула щита дева, а после слова Молчуна поддержала, что Следопыта пылкого от опрометчивости оберегал:
  - Не бьются мечом с древним духом, о воин, коль ты не герой и клинок твой не асами кован. Пронзишь ли копьем ты камений стену ли, прострелишь стрелой ветер с севера хладный? Постой, не иди, дай подумать недолго.

  А покуда тот, кого Молчуном раньше кликали, голосом новым, что громче бурана, пытался незваного гостя отвадить, с крыльями Бабочки дева к хижины хозяйке подступилась с вопросом:
  - Мне сейд один старым сказом платил за растенья, и помню легенду про сердце лесов я, словно вчера рассказали ее. Коль скоро должны мы унять Громогласного духа, ответь мне: известно ль тебе, что за сердце его можно счесть из вещей, что есть в доме? И ежели нету, один лишь ответ у Гудлейва дочери – лишь ты неподваластна Зовущему Грому, и Сердцем зовешься сама. То значит, что мы иль пронзить должны сердце – я гость, и предательством жизнь не изгажу – или в руки иному навек его дать, клятвой выбор скрепляя. Коль так, то решай же, Дочь Леса, пред кем же из двух ты готова склониться. Сказала б я трех – да дева сама, как видишь. И хоть ношу щит и могу выбирать себе жен, как мужчина, не думаю, что решенье такое устроит тебя, Ирия-отшельница.

Сильная рука следопыта легла на плечо Ирии и чуть сдавила его. Мужчина сосредоточенно смотрел на дверь, но при этом совсем слегка, для неё, улыбался. Когда только успел одеться? Успел. Куртку, что с чужого плеча, надел, но не завязал - болтается на груди. Сапоги тоже остались на полу у дверей. За поясом уже поблескивает нож с широкой гардой, для защиты запястья. А в свободной руке зажаты оба топора. Один для метания, другой для сечи.

- Принеси мне сапоги и подай лук. - Негромко, но очень твёрдо произнёс следопыт, продолжая сжимать плечо Ирии и слегка её встряхнув.

- Ревдис, Ингвар. - Следопыт подбородком указал на дверь. - Мы ведь не станем прятаться за стенами дома, как загнанные животные? Выясним-ка кто там такой разговорчивый. Молчун, запасись огнём. Хозяйка, собери своё колдовство и подмогни нам.

Пит ввалился в комнату, выскальзывая из рук Эвил. Он сделал несколько нетвёрдых шагов и развернулся, выдёргивая стилет из бока.

— А-а-агх-х! — закричал он, то ли от боли, то ли от того, кого он увидел перед собой.

— Я знал, что пожалею о том, что оставил тебя в живых. Ты не можешь просто заткнуться и принять свою судьбу, да? Даже если если эта судьба лучше, чем то, что зародилось в твоей башке.

Принял похлебку Ингвар, поблагодарил молча, голову склонив. Уселся в угол, где дочь увидел и принялся есть, неспешно, но основательно, чтобы ни одной капли мимо не пролить. Крепок был его разум, крепко было тело, а вот душа. Душа рвалась на мельчайшие осколки как стекло под ударом Мьёльнира. Столько всего произошло, и так все близко, что не успевало улечься по полочкам, перестать саднить и боль непрошенную слать. А тут еще и еще на незакрытую рану. Словно специально ищет где больнее будет, где слабое место в душе и сердце. Вот и сейчас, знал он что не дочь слышал, что духи это его испытывают на прочность. А все же хоть край полотна надежды, что дает силы держаться этот угол поддерживает.

Вот уже доел похлебку, прибрал за собой, чистоту соблюл, а мысли все так же сполошно мелькают, не дают сосредоточиться на одной. Ирия Лешата блюдит, Бабочка снова в бой готова хоть и не с привычным оружием, но свои мысли все это в тайный ларь, как у южан, надолго откладывают. Так и не заметил кузнец, что уснул прислонившись спиной к углу.

"Окровавленные часы", бандитский вид или общая опасность от вооружения его новых "гостей" ни капли не пугали Эдварда. Они даже больше добавляли уверенности в его слова и свои "сюрпризы".

–Во-первых, джентльмены, я отвечу на ваши вопросы. Причем искренне и честно, как и подобает дельцу. Во-вторых, этот пистоль ни капли не добавляет спешности моим словам, а только может напугать мою соседку, чего я, в свою очередь, никак не желаю. Потому, в-третьих, я отвечу на ваш вопрос о заказчике, если я правильно понял чего именно. Редкий товар, не спорю.

Улыбка сошла с лица хозяина дома и глаза обрели колючесть и резкость, как у осколка стекла. Обычному прохожему было бы совсем не по себе даже от касательного взгляда таких глаз, но эти типы были из другого теста, а потому Эдвард перешёл к делу почти сразу.

– Не знаю, успеете ли вы к тому, кто их заказал, но это квадратное лицо с запахом канализации и следы от сапог с илом я редко смог бы забыть. Его имя ничего не значит ,
Джон Смит, коих тонны в городе. Но если вы торопитесь, то его описания вполне должно хватить, чтобы опознать среди искомых. На крайний случай могу нарисовать рисунок его лица, но тут уж увольте, не художник я. Если не торопитесь вы, то оружие всё же стоит оставить здесь и мы обсудим варианты превентивной встречи вас с этим субъектом. Всё же я делец и Мастер, а потому, раз вы пришли ко мне со знанием дела, могу предложить несколько вариантов создания хаоса в том порядке, куда вы будете собираться вторгаться.

  При виде готовности соратника действовать Бабочка еще шире улыбнулась – но радость быстро сменилась привычной строгостью, заставившей крылья склониться. В чем-то права была хозяйка, но и недоговаривала тож. Казалось Ревдис по взглядам ее, на лучника бросаемым, по тому, как в обережь его она кинулась, что сердце Дочери Леса растопил облик Лешата, закружил да в полон взял: вот и пытается Ирия спасти того, кто прорастил цветок чувств в душе. Понимала это дочь Гудлейва, понимала и даже поддерживала, но вот принять никак не могла, о чем и сказала, поднявшись от ложа хирдманна:
  - Солнца внучка мудро вещает, да за годы отшельничества о духе мужском позабыла. Мнится мне, что останься он здесь – скорей захиреет да сгинет бесследно: воина душа не прибудет в покое, коль товарищи да спасительница к вёльвам уйдут, его здесь оставив. Поверь странницы долгой словам, что отсердца – в пути обретет он и силу, и крепость, особливо если ошую тебя будет видеть.

  Кователя речи прервали ее, и осеклась дева щита, замолкая. Вгляделась туда, куда Ингвар свой взор направляет, кивнула неспешно. Лешата слова без вниманья оставив, к копью подступила, готовая драться – и снова застыла, как тролль на солнца свете: муж милый, любимый запел, за собой призывая. То дух был – сомнения деву не терзали, но как отвратить его, как отвадить от дома Ирии и от той, чьим пристанищем стала дорога без края? Не знала она – но запеть в ответ убоялась: а ну как усилится нежить ответом ее?
  Нарочито громко, так, чтобы песни Асгейра слова заглушить, ответствовала Леса Дочери падчерица бескрайних троп:
  - Я сдюжу, хозяйка жилища сего, хоть и кличут меня за собой и поныне. Но ведомо мне, что не Асгейр то – нечисть. А мужа отплакала я, на костер возложив, и о том не забуду навеки. Пускай Тварб взывает – до этого дела мне нет. Пока что ж… Не кип т ли похлебка, не ждет ль она мисок? О мертвых забудем – живым нужна пища, не так ли. А с пищей – беседа застолья, что сотнею сказов полна. Лешата покормишь ты, иль мне постараться?
  Надежной и стойкой старалась казаться Бабочкой прозванная – да все равно бледна была, стараясь за общей беседой душевные раны унять.

— Чая? Ну не знаю, дай-ка я посмотрю.

Джентльмен в шляпе достал из кармана штанов позолоченные часы. Цепочка на часах была порвана, а на крышке виднелись багровые пятна неизвестного происхождения.

— Ой нет, Эдди, время для пятичасового чая уже прошло, зато ещё можно успеть на восьмичасовое надирание жоп. Так что будь добр, ответь нам по-быстрому на пару вопросов, и мы уйдём до восьми часов. Итак, вопрос номер раз...

Джентльмен снял с перевязи пистоль и взвёл курок.

— Кто тот пыльный придурок, что заказал у тебя «самоходные мины»?

Григорий улыбнулся, увидев, как к княжне вернулось самообладание. Это хорошо. Правитель должен подавать пример своим подчиненным... Даже если она всего лишь юная девочка.

Волшебник обошел всех присутствующих. На удивление только Корнею и Марие досталось, и то несильно. Залечив их раны Григорий обратил внимание на оборванку, которая запрыгнула на поезд вместе со всеми. Копеечка. Не ранена, но испачкана в крови, да и выглядит грустно. Григорий вздохнул - он не переносил детские слезы, а эта девочка выглядела так, что вот-вот заплачет. Что она там просила, копеечку? Григорий пошарил по карманам, вытащил на свет рубль, подошел к девочке и вложил его в подставленные ладошки.

- Не грусти. Мы все теперь в одной большой надежной лодке, плывем далеко-далеко, туда, где эти ужасные мертвецы нас не достанут.

Волшебник хитро посмотрел на Копеечку. Вряд ли одних слов будет достаточно, но он знал как можно развеселить ребенка. Григорий встал во весь рост, глубоко затянулся и выдохнул очередной клуб сизого дыма. Только вместо того чтобы рассеяться под потолком он начал скручиваться, менять цвет и форму - все по желанию волшебника. Григорий принялся изо всех сил выдыхать еще и еще, пока перед ним не начало парить небольшое дымное облако. Это облако начало вытягиваться, удлинняться и закручиваться, принимая форму поезда и вагонов. Когда все было готово, перед Копеечкой парила маленькая копия Стальной Крепости, только разноцветная и легкая, похожая на игрушку. Когда она начала медленно плыть по кругу за ней оставался разноцветный яркий след, а из многочисленных пушек на свет появлялись и появлялись мыльные пузыри. Григорий хлопнул в ладоши и волшебный мираж издав протяжный гудок поехал по воздуху, закручиваясь вокруг девочки в цветную длинную ленту.

- Вот так мы и едем - с ухмылкой пробормотал Григорий, любуясь своим творением и посматривая за реакцией девочки.

Ингвар не говоря второго слова убрал оружие, да ремешком его завязал, как в хозяйском доме следует. Не его это дочь была, теперь он твердо был уверен. Слишком много того что помнит, слишком мало, того что не мог знать. С памяти его выдирают по кусочку, как засевшие репьи с собачьей шкуры. Но зря Ирия волнуется. Видеть он теперь их видит. Но не боится больше. И сердцем не мается. По крайней мере за себя.

- Не одна она здесь была. С кем-то. Морок это колдовской. Духи шалят. Боритесь други.

Песня вышла изо рта. Намеренно хриплая и грубая. Ту что поют промеж себя бонды хороня скотину умершую от поветрия. Горе и решимость, боль и надежда. Трудно и горько, но вера не ослабеет, а дружеское плечо всегда окажется рядом в нужный момент. Вот о чем была эта песня. Может и не по случаю, но как же она отвечала его разрывающемуся сердцу. Глаза, уши, да казалось даже сама кожа твердила, вот оно, чудо случилось, дурак, не дадут жители Асгарда еще одного шанса. Но не безбородый мальчик стоял в избе. Прожженный горячим металлом и горючими слезами ясень битвы. И поэтому он стоял как скала, и поэтому делал все что мог, чтобы помочь стоять остальным.

Твоё воображение —самая мощная видеокарта. — кто-то там © Все права сохранены.

ПРОЛОГ

Санкт-Петербург, 1904 год…

Тысячи тысяч молотов гремели, возвещая о рождении этого сына войны, несущего разрушение, сильнейшего бронепоезда в Российской Империи: — длиной пятнадцать вагонов, высотой в три человеческих роста, движущаяся крепость, молот Царя Николая, обладающий огневой мощью целого эскадрона бронепоездов меньшего размера.
Но еще слишком рано, слишком рано. Пока это была лишь оболочка, лишенная зубов и когтей; пустые порты зияли там, где должны быть пушки, ходовые части не возведены. В его котлах не было воды, в его печи — угля. Но ненадолго, ибо уже начиналась церемония.
Монотонный напев пяти десятков уст, поющих хором, становился громче и громче. Огромные цепи грохотали, с трудом вытягиваемые десятками людей, из-за жара раздетых до пояса, огонь топок отбрасывал отблески на их бритые черепа, высвечивая блатные татухи, выбитые на лбах. Команды рабочих тянули машину на огромной платформе по последним этапам производственной линии к кульминации процесса, длившегося целый год, в кузнице, занимавшей половину Петербурга. Сияющий красный свет вспыхивал на бронеплитах, когда сварщики пятого разряда вколачивали в них раскаленные заклепки. Скрежет, грохот и шипение матерящихся мастеров соперничали с пением церковного хора и криками трудившихся работяг.

Усатый начальник цеха смотрел на все это с высоты своего кабинета. Дрожащими от спиртяги губами он зачитывал инструкцию по сборке бронепоездов, держа перед собой, словно икону, методичку по технике безопасности. Бурный поток терминов, вперемешку с отборнейшим матом, выходили из его распухших уст.
- 250-миллиметровая гаубица! – крикнул он в мегафон.
Тяжелейшая башня с грохотом опустилась на головной вагон. Десятки сварщиков тут же пустились к работе.
- 146-миллиметровая пушка!
Один за другим, боевые орудия стыковались с последующими вагонами поезда. Сотни батюшек в золотистых рясах окропляли тело стальной машины брызгами святой воды, десятки капелланов махали обкуривали кадилами броню исполина.

Пушки вместе с башнями подвозили к поезду на вагонетках, поднимали подъёмными кранами и водружали на вагоны. Пулеметы крепили к пулемётным гнездам, которыми щедро были усеяны бронированные вагоны.

Бронепоезд вооружился и оброс бронёй. Святая вода застыла на нём.

Хор достиг крещендо. Загремели орудийные выстрелы, приветствуя нового боевого брата. Засверкали фейерверки. Шеренги солдат и офицеров завопили как один: «Боже Царя храни!» Вода закипела в недрах паровой машины, пришли в движение поршни двигателя. Бронепоезд взревел, оглашая на весь цех свою готовность служить Царю и отчизне.

Внутри ещё работали другие — приваривали, заклепывали, смазывали и молились, отлаживали механизмы. Но в кабине машиниста, на четырех прочных болтах уже закрепили блестящую медную табличку. Вскоре здесь будет выгравировано имя первого командира бронепоезда, первого машиниста и имена всех последующих...

Высокий мужчина в парадном мундире шагал среди шеренг солдат и офицеров. Тысячи воинов империи кланялись ему, пока он шёл. Орекстр приветствовал егоего музыкой. Мужчина поднялся по ступеням цеха, высоко над поездом, встал перед мегафоном и провозгласил:

- Родился новый воин Орды!

- Имя тебе — Стальная крепость!

Тысячи человек возликовали ему.

Имя это клеймом было выжжено над медной табличкой.

Грядёт война. И она принесёт как славу, так и страдания. Вперед, мистер Финдли. Свобода ждёт!

Черт, давно пора!

Прямо из сборочного цеха в горнило войны, бронепоезд был отправлен на дальний восток. Русско-японская война была в самом разгаре. Затем — вторая отечественная, первая мировая. Получив свои боевые раны, понеся первые потери, бронепоезд будет переправлен на западный фронт. Много лет пройдёт с тех пор, много воды утечёт. Много экипажей сменит бронепоезд, много командиров переживёт, много застанет событий. Событий, о которых говорить не стоит, событий, что отпечатаются в живых его стенах и превратятся в немые тайны. Тайны эти хранит в себе стальная машина и по сей день. Кто знает, что видел «он» в пылу войны и что потерял?

Спустя годы блудный сын возвращается домой, в Петербург. Отсюда и начинается наша история…

СТАЛЬНАЯ КРЕПОСТЬ

Петроград, 1917 год, наше время…

Утро Маши, мягко говоря, не задалось. Нет, не потому что у неё сегодня выпускной экзамен. Молодая девушка много лет упорно училась в высшем железнодорожном, чтобы в конце концов получить свои заветные права на поезд и начать карьеру машинистом – и вот тебе незадача! Всё дело в том, что её учитель, который должен был принимать экзамен, вместо того, чтобы протянуть билет, протянул к девушке лапищу решительно так задумав вкусить машиной плоти. Препод обратился в зомби прямо в кабине пассажирского паровоза, за руль которого посадили фауншу. Маше оставалось только бежать со всех ног. Четыре года бакалавриата и два года магистратуры коту под хвост! Какая тут пересдача, когда город горит…

А город действительно горел. Пока Маша бежала, она видела это в окнах вокзала. Видела, как полыхает ярким пламенем дома Петрограда. Как мужчины, женщины и дети, выйдя на улицы, тут же оказывались разорванными на части жаждущими мяса ходячими мертвецами. Маша слышала вопли ужаса и крики отчаяния, доносившиеся из каждого переулка. Улицы были залиты кровью, внутренностями, остатками конечностей. В какой-то момент на полному ходу взвизгнув покрышками прокатил «Путиловец» полностью облепленный зомбированными. Пулемет его строчил куда не попадя и Маше пришлось укрыться от шальной очереди за кирпичной стеной вокзала. Пули попали в окна, выбив стекло.

Маша видела в окно, как стреляет пушка прямо посреди перекрестка, метрах в пятистах от вокзала. Солдаты организовали импровизированный пункт обороны. Грохотали выстрелы орудия. Толпы оживших мертвецов разлетались в стороны. Но одна пушка не могла сдержать орду. Когда мертвые уже наступали, солдатам пришлось бросить орудие и бежать со своих позиций.

Учитель отстал. Видимо его омертвевшие ноги не в силах были угнаться за прыткой Машей или же ему снесло голову пулемётной очередью - одно из двух. В любом случае, одной проблемой меньше. Оставалось ещё две: куда бежать, и, собственно, что делать?

Таблички с надписями Путь 1. Направо. Путь 2. Налево. мелькали перед глазами несостоявшейся машинистки. Девушка знала, что там, на перронах, её поджидают толпы зомби. Поезда, пришедшие в депо были атакованы ордой мёртвых. Крики и визги стояли такие, что у Марии закладывало в ушах.

Впереди замаячила тяжёлая железная дверь закрытого ангара. Маша никогда раньше туда не заглядывала. Там был ремонтный цех. Какая удача, что дверь оказалась не запертой.

Затхлый воздух забился в лёгкие, но здесь, под арочным железным сводом ангара, хотя бы было относительно тихо. Крики боли и отчаяния и грохоты взрывов пусть и доходили сюда, но приглушённые. Правда это уже не волновало Машу...

В ангаре стоял бронепоезд. Настоящий военный бронепоезд. Маша насчитала 8 вагонов и пусть на нём не было ни пушечных башен и ни пулемётных гнёзд, его всё равно можно было считать военным. Хотя бы потому что на локомотиве был нарисован Корниловский череп, номер батальона и роты. Да уж, это не то что та задрипанная маршрутка за руль которой Машу хотели посадить.

Но где же экипаж? Где же все? И откуда он тут? В расписаниях рейс с таким поездом не значился.

Морда локомотива была похожа на клин, острый и сверкающий, забрызганный засохшей кровью. Это был не просто бронепоезд, это был зверь, спящий дракон, ждущий Машу. Стальной дракон. Стальная крепость...

Дракон был ранен. Иначе не оказался бы в ремонтном цеху. Отметины от попаданий, царапины, сколы - остались на его броне. Главное, чтобы был на ходу - а дальше Маша разберётся. Пусть она никогда в жизни не сидела за штурвалом подобной машины. Разберётся. Жить хочет - разберётся. Кажется за спиной послышались шаги. Мёртвые на подходе. А впереди. Там внизу, в поезда, уже собралась разношерстная компания...

Как любой уважающий себя бомж, Копеечка провела эту ночь на вокзале. Утром она проснулась от душераздирающих криков и воплей ужаса. Привычное для Питера дело: опять наверное алкашня подралась. Каково же было удивление девочки, когда она, открыв глаза, вместо привычных алкашей за бутылкой водки, увидела как посетители вокзала рвали друг друга на части. Кровью был залит пол, кишки разбросаны повсюду, люди в панике бежали, спотыкались, и тут же оказывались съеденными ходячими мертвяками. По истине разборки питерские. Какое же счастье, что неприметную Копеечку, прикорнувшую под лавочкой вокзала, так никто и не заметил.

В порыве кровавой бойни кто-то упал на лавку, под которой пряталась Копеечка, брызги крови окропили бедную девочку. Когда же не осталось никого в живых и все обитатели вокзала были превращены в зомби, обстановка слегка поутихла. Теперь были слышны лишь шаркающий топот, рычание и совсем тихое: мозгииии... Самое время для побега.

Девочка ловко вынырнула из под лавки и со всех ног побежала к выходу. Только куда бежать? На улице творился полный хаос. Люди сами не знали где прятаться, спасаясь от наводнивших город ходячих трупов. Бежать на улицу не вариант. Копеечке и раньше там были не рады, а уж теперь совсем. Малютка повернула обратно.


Повезло же так, что жила она на вокзале, знала как тут и что устроено. Она пробежала несколько перронов, заполоненных ходячими мертвецами, юрко перебегая от укрытия к укрытию. Ноги сами привели её к поезду, вокруг которого уже собрались другие выжившие...

Унтер-офицер Стрельцов обмывал свои новые звёздочки. Только недавно он заступил в почетное звание унтер-офицера. Унтер-офицер - это ведь как прапорщик. А прапору по уставу полагается употреблять сто грамм. Только вот сослуживцы Стрельцова, после рюмки, вместо того, чтобы закусить огурцом, решили вдруг закусить самим Стрельцовым.

Довольно быстро оказалось, что Стрельцовым не прочь закусить добрая половина города. Делать было нечего - оставалось только собирать пожитки и идти в увольнение с такой службы. Быть закусанным Стрельцов не желал.

Стрельцов бежал вдоль путей. Он видел как люди в панике разбредались кто-куда. Видел как на станцию на полном ходу въехал поезд, пассажиры которого уже полностью все были мертвы. Поезд сошёл с рельс и несколько раз перевернулся раздавив насмерть парочку зевак, так же как и Стрельцов спасавшихся от зомби.

С боем молодой гвардеец прорвался в железный ангар и к своему счастью обнаружил в нём живую компанию у которой ещё и целый бронепоезд в наличии имелся...

Принцессе Анастасии снился кошмар. Кошмар этот преследует её в последнее время раз за разом. Воспоминание из недавнего прошлого. Обезумевший отец хватает её за руку, девочке больно. Приглушённый красный свет падает из под окна. В руках отец держит позолоченный ключ на цепочке. Тот самый ключ, что принцесса носит отныне всегда у себя на шее. Бредовые глаза бегают по телу дочери.

- Возьми этот ключ, Настя. Чтобы спасти Микасу и Армина Россию ты должны попасть во Владивосток! Их знания помогут тебе!



Лицо отца становится совсем уж страшным. Жутко. Анастасию бросает в дрожь. Девочка резко просыпается и понимает - наяву тоже кошмар.

Во дворце грохот и шум. Испуганная девочка быстренько выглянула из свой комнаты и ужаснулась. Стены были залиты кровью, повсюду валялись мёртвые тела прислуги и солдат. Позеленевший дворецкий набросился на неё, разинул пасть, но в то же мгновение голова его была снесена с плеч точным ударом Корнея.

Взяв подопечную за руку, Корней мигом побежал прочь из дворца. Коридоры уже вовсю были наводнены мертвецами и агентами большевиков. Вместе пара собирались выбежать во двор, но путь им преградила толпа зомби. Несколько бравых ударов саблей и проход был расчищен.

Во дворе княжну и её телохранителя встретила Тамара. Служанку этот суровый день застал на кухне. Она как раз готовила завтрак для принцессы, не подозревая что сама скоро станет завтраком. Правда это не входило в планы женщины и она могла о себе позаботиться. Но ещё она должна была позаботиться о княжне.

Тамара знала тайный ход из дворца прямиком на вокзал, в закрытый ангар, куда заезжают поезда особого назначения.

Долго рыскали они средь каменных подземелий Петрограда. Мертвецы шли по их следам. Но зомби было невдомёк что троица находится под надзором Григория Распутина. Загадочный маг успокаивал мёртвых в туннелях склепа, возвращая их обратно в могилы силой своего колдунства. Когда волшебник присоединился к отряду, враги окружили их.

Через толпы оживших трупов вся компания прорвалась к бронепоезду. Кровь окропила мундир Корнея, плащ Григория и платья Анастасии с Тамарой.


Корви и Дину подняли ни свет, ни заря для какого-то особого поручения. Они итак работали 5/2, но как бы и по выходным тоже, и они даже не знали оплачиваются ли эти дни вдвойне и полагается ли за них отгула. Иначе бы они как минимум на три отпуска заработали. В ремонтный цех заехал бронепоезд, кажись прямо с линии фронта. В общем, Корви и Дине, как механикам, работы предстояло выше крыши. Кому же ещё работать, если не им? Все остальные ведь обратились в ходячих мертвецов. В общем, не видать им премии, ведь начальник цеха требует теперь от них только мозгов. А вот два толковых механика на борту отправляющегося бронепоезда очень даже сгодятся. Времени на ремонт не было, импровизированный экипаж загрузился в локомотив. Мертвые уже выламывали двери ангара. Пути назад нет. Петроград догорал в пламени революции. Над зимним дворцом водрузили красные флаги, по улицам маршировали толпы зомби. Бронепоезд взревел как в последний раз, тяжело приведённый в движение, и, пробив двери ангара, попутно раскатав в лепёшку дюжину зомбированных, отправился в путешествие.

Поезд давил всех подряд. Живых уже не осталось. На выезде из города, прямо по рельсам шагал в парадном мундире отец Анастасии, обращённый в зомби. Это был уже не царь Николай, ходячий мертвец. На его лице не было никаких эмоций. Это было тяжкое зрелище, когда острый как нож клин поезда прервал его печальное существование. Может быть, он хотел увидеть свою выжившую дочь в последний раз и мышечная память привела его разлагающийся труп прямо к ней? Может быть, он хотел что-то сказать своей дочери? Передать последние слова? Анастасия, высунувшись из люка локомотива, успела увидеть, как отца раздавило поездом, пусть Тамара и порывалась закрыть ей глаза от греха подальше.

Какая удача, что ключ княжны Анастасии, который достался ей от отца, подошёл и к дверям поезда и к зажиганию. Иначе бы даже Маша не сдвинула этого стального гиганта с места. Дествительно удачное стечение обстоятельств. Таким образом поезд отчалил. За бортом туманное утро, мелькают деревья и поля питерской губернии. Обреченный город остался позади. Выжившие собрались в кабине машиниста, в другие вагоны заглянуть они ещё не успели.

В кабине машиниста было тесно, но уютно. Стальные стены окружали героев, не было тут окон, лишь два окуляра, ведущие наверх к подзорной трубе вагона, располагались так, чтобы были под рукой у машиниста. Здесь были ещё и маленькие открывающиеся бойницы, но смотреть в них могли разве что помощники машиниста, за рулём поезда в них не заглянешь. Масляная лампа давала дребезжащий свет. Неровные тени гуляли по углам кабины. Лампочки в кабине и прожектора поезда не работали - электричества от чего-то не было. Маша сидела в кресле машиниста. Перед ней раскинулись сотни приборов и рычагов о которых она прежде слышала разве что на парах и то вскользь. Бронепоезд это точно не обычная маршрутка. Благо всё основное тоже в наличии имелось. Гудок, рычаг экстренного торможения по правую руку, система труб для связи с остальными вагонами по левую. В уголке у кресла машиниста прислоненная к стене стояла чёрно-белая фотография: солдат в военной форме стоит рядом с молодой девушкой в платье, они улыбаться, счастливые. Рядом с фотографией лежит крестик. Над креслом, на крючке были развешены разнообразные медали. Немецкие кайзеровские железные кресты и японские звезды - бряцали и звенели в такт движению поезда. Рядом же на крючке висел немецкий противогаз. В другом углу плакаты: агитплакат Корниловского ударного полка, потом что-то на японских иероглифах и календарь за 1916 год на французском языке с изображением полуобнаженной женщины и видами Парижа. Напротив: железнодорожная карта царской России.

Слева от кресла машиниста находился небольшой ящик, на нём две большие машинистские перчатки, а внутри сигнальная ракетница с тремя выстрелами: один красный, один зелёный и ещё одна ячейка была пуста, сама ракетница не заряжена.

Посередине кабины находилась лестница к люку, ведущему на крышу локомотива.

В самом тёмном углу кабины, куда практически не падал свет находилась медная табличка. Пятнадцать имён на ней было выбито, стертых временем, так что и не прочитаешь уже. Только самое свежее имя еще было читабельным: Карл Иванович Генда. А над табличкой надпись железным клеймом, такая же практически стертая, еле-еле видно - Стальная крепость.

Повсюду в кабине машиниста разбросаны листовки:

Сообщайте о необычном поведении, забаррикадируйтесь в домах, избегайте любых контактов с заражёнными, ждите официальных инструкций.

Настало время перевести дух, познакомиться, проверить машинное отделение, тендер, остальные вагоны. Есть ли запасы топлива? Да и у поезда назревали явные проблемы. Что-то мешало ему развить скорость, знания Маши подсказывали что с такой нагрузкой и с таким количеством вагонов бронепоезд должен ехать намного быстрее. Да и трясло его сильно каждые 10-15 метров. Не порядок...

Музыка: ссылка ссылка

От стойки куртизанка, в одном нижнем белье, крой которого был похож на бутон не успевшего расцвести в платье цветка. Корсет нежно-кремового цвета был укреплён китовым усом, простроченным на манер нераскрывшихся лепестков, и имел подол, едва-едва прикрывавший треть бедра. Девушка была рыжей, но цвет её волос был бледным, почти русым, и не шедшим ни в какое сравнение с нагло-рыжим цветом волос Эвил.

— Пройдёмте за мной, сэр.

Азалия повела Эвил вверх по винтовой лестнице. Портреты, что висели здесь, были исключительно женскими. Все они были выполнены в новейшей технике дагеротипии, без единого прикосновения карандаша или кисти. Жутковатая реалистичность чёрно-белых лиц делала девушек похожими на призраков, глядящих из зеркал.

Лестница закончилась выходом в фойе, украшенное буйной растительностью. Запах цветущих растений, смешанный с едва заметным запахом пота, напомнил о Карнаке. У стен фойе были ниши, огороженные ширмами, за которыми Эвил разглядела обитые бархатом банкетки. Красные, как и ширмы, как и обои, как и мягкий ковёр во весь пол, глушивший звуки. Возможно, за некоторыми ширмами были посетители, но возможно и нет — такие заведения не очень многолюдны в дневные часы. Одинокая «непотребная девица», как назвал бы её Иван, скучала на диване в центре фойе, листая одну из тех книжиц, в которых пишут страшные сказки и продают на базарах по монете за штуку. Она сделала вид, что не заметила вошедших, увлечённая чтением, но на самом деле бросила один мимолётный взгляд и склонила голову так, чтобы получше было видно её лицо. Азалия заметила это и поспешила провести клиента дальше, на третий этаж.

— Как вы хотите, чтобы я к вам обращалась, сэр? — спросила она Эвил, отвлекая её от соперницы.

Фойе третьего этажа было скромнее. Уже без цветов и многочисленных диванов для возлежаний, оно ограничивалось несколькими дверьми. Двери в комнату, названную золотой, были первыми. Азалия уверенно распахнула их, представив взгляду Эвил роскошные апартаменты, в назначении которых не приходилось сомневаться — королевских размеров кровать в центре комнаты прямо и недвусмысленно заявляла об этом. Жестом девушка пригласила Эвил внутрь.

Комната была круглой, с обоями в виде золотых фальш-колонн, между которыми бархатным гипюром алели обои. Четыре окна с затейливыми рамами выходили на гавань. Морская гладь дрожала за стеклом и мерцала солнечным светом.

— Я вам нравлюсь? — неожиданно вонзила в спину вопрос Азалия.

- Ревдис.. - Смущённо произнес следопыт чувствуя, как губы растягиваются в улыбке. Пожалуй, стоило бы получать ранения почаще.

"Хочу, чтобы ты чаще улыбалась. Хочу, чтобы смеялась глазами. Хочу, чтобы то, что ты когда-то потеряла вернулось насовсем"

- Очень голодный. - Вслух произнес он, блаженно щурясь. Как будто ожидал, что его будут осыпать поцелуями, как делала это когда-то мама... Боги, как же давно это было...

А остальное он додумал уже прикрыв глаза. Но не переставая улыбаться.

- Все, Молчун. Закрепили. - Хрюкнул, подавившись смехом Лешат. - А никто даже и не догадывался, какие слова ты знаешь и как ты ими владеешь.

Как же здорово, что можно хоть на какое-то время забыть о том, что творится за порогом этого дома. Забыть о вечном холоде, живых мертвецах и всё редеющих рядах товарищей. Забыть о миссии...

Вспомнив о миссии, он слегка нахмурился и улыбка сама собой сошла на нет. Его кольнуло сожаление о Бьёрне, оставленном позади и погибшей Гейре.

  Если поднять воротник, дождь бежал по шее. Если натянуть кожаные перчатки до самых запястий, мокрые манжеты не позволяли забыть о нём. У дождя был кислый привкус — точь-в-точь как у предчувствий лейтенанта Крозье. В такие дни он скучал по солнечным бульварам родины.

  Поэтому Крозье распорядился брать клинки, а не дубинки. «Мёртвые угри» — не те джентльмены, которые побоятся электрического стула за сопротивление аресту. Будь его воля, Крозье бы требовал пистолеты. К сожалению, порох — слишком ценный реагент, чтобы снабжать им патрульных бедолаг. Когда стражники спрыгивали с подножек дилижанса, в своих широких шерстяных плащах они походили на разгневанных летучих мышей. Возможно, этого хватит, если сделать всё очень быстро.

  Возможно…

  Крозье выпрямился во весь рост, положив руку на покосившиеся доски забора. Они служили оградой давно заброшенному саду, что зарос колючими кустами. Дождь рябил перед глазами. От влажной земли исходил въевшийся намертво запах фабричных шлаков. Неистребимая вонь Данволла…

  Лейтенант встряхнулся. Нервная дрожь пробегала по его рукам. Живот сжимался в ожидании недоброго. Сонливость прошла. Он был таким же человеком, как любой сыщик и стражник по обе стороны Рейнхевена, но, в отличие от прочих, должен был подавать собою пример.

  Прикрыв ладонью глаза, Крозье искал в схроне контрабандистов признаки жизни. Блеск свечей в окнах, силуэт караульного под навесом.

Признаться, никогда у дикой твари
не замечал я жалости к себе.
И даже пташка упадёт, замёрзнув, с ветки
без всякой тени жалости к себе.
—Лоуренс Д. Г.


  Дождь барабанил по жестяным карнизам и топил в лужах прелые жёлтые листья. Хромоногая тень Башни-с-часами, похожая издали на недостроенный скворечник, проступила в сизых облаках. Время истекало кровью, пока отряд лейтенанта Крозье примерялся к двухэтажной лачуге, брошенной и забытой всеми, кроме таких же брошенных и забытых судьбой людей.
  Ренхевен разбух, как живот утопленника, и смердел точно так же. Мёртвые угри получили своё имя за то, что пропитались этим запахом, прячась в самых глубоких сточных канавах. Можно было стать как они — тихо зайти к дому со стороны обмелевшего рукава реки, откуда Угри не ждут нападения. Этот вход будет скорее всего чист, в отличие от захода с пирса.
  На пирсе же стражу могли ждать сюрпризы. Атака с пирса будет самой стремительной, но рискованной. В этот раз контрабандисты Мёртвых угрей завладели необычными минами (или гранатами?), с которыми стража ещё не встречалась. Должно быть, их доставили откуда-нибудь из Морли, там любят вычудить что-нибудь эдакое. До сих пор не простили Гристолю жёсткие подавления мятежей, и каждый гристолец теперь для них виновен, действием или бездействием.
  Позади дома был откос, покрытый серой щетиной засохшей травы. Спереди — небольшой навес, каким-то чудом ещё не соскользнувший в Ренхевен по размытому дождями берегу. Две безымянные лодки здесь сели на мель встретив свой конец и разложившись почти до каркаса. Если ряд заброшенных домов ещё годился для проведения незаконных дел (а в отчаянных случаях и для жизни), то лодки теперь были интересны лишь крысам. А говорят, что крысы первыми бегут с кораблей...

Не оставляя себе возможности одеться больше необходимого, Эд нацепил на себя халат и спустился в прихожую, убрав амулет в карман своего "внешнего вида". Направившись к двери, Эдвард был настроен решительно узнать причину такого явно спешного появления. Всё же их незнакомство было не очень продуктивным и приятным, а внимание она уже привлекает слишком много, эта не совсем ясная особа. Вид, с которым инженер открыл дверь так и говорил "Я был очень рад никого сейчас не видеть перед собой".

  Услыхав Ирии речи, погрустнела дева щита – даже, отвлекшись, ножом острым палец царапнула, зашипев мигом кошкой рассерженной. Палец облизав, чтобы кровь унять, вздохнула она горько, косицу на палец наматывая:
  - Огорчительно слышать мне это – если одесную зреть: глас родичей покойных всегда приятно услышать, даже если это ложь бесстыдная и морок дикий. Ошую же – благодарности мои за предупреждение: без слов твоих я бы уверилась, что муж покойный мне глаголет. Знание это щитом нам с Ингваром Крепощитным станет, обережет от речей паскудственных, броней надежной разум охватит, не давая усомниться ни в себе, в тех, по кому справила тризну.

  Ответ на кузнеца вопрос заставил Бабочку кивнуть понимающе:
  - А вот и копье к броне подобралось, что позволит духов голосистых без промаха разить. Кователь семью свою сердцем обширным любит, песни колыбельные ей поет. Я же Асгейра, Порывистым прозванного, и на одре смертном не забуду – а случится беда, так Нейя вспомоществление мне всякое окажет, поддержит в годину лютую.

  Снова к нарезанию пеммикана да овощей вернувшись, Ревдис вскоре хозяйке доску протянула:
  - Прими для варева своего, не побрезгуй. Что ж до колдовства темного, меня с собратом запятнавшего – жизнь такова, не только медом, но и смолой стелется. Со многим справлялись – и это переживем. От духов же отобьемся: в конце концов, кулаков два, а рожа одна – так что бить сподручней, чем получать.
  Что ж до похода нашего – обратила ль внимание ты, дева-Солнце, что Соль, прабабка твоя все реже на небесах появляется, словно Скёль ее уж достиг почти? Бабка ж твоя, лето знойное, и вовсе пропала без следа в безмолвии снежном за окнами? Отец твой же ж, лес бескрайний, все в шапке белой ходит? Мы, смертные и дети смертной крови Аска и Эмблы, к ведьмам-вёльвам стопы свои устремили, дабы подмоги у них попросить.

Недолго оставалось Ингвару. Место найдено, решение принято, можно сказать последний вздох кузнечного меха, быстрый, да предвещающий отдых.

Лучше бы не предвещал. Оторопь напала на бонда. Вон оно что в том лазе было. Да такой подарок, что подсоленная вода для охлаждения заготовок. Как бы хорошо не было поначалу, в конце ожидает жуть, что и Хель понравится. Но оставался еще один вопрос и не задать его кузнец не мог.

- Если не ты, кто же нас тогда высвободил из того морока? Чья рука к добру или худу вывела нас считай из могилы под взоры асов?

Да. Вот такой поворот. А ведь когда-то чтобы снова дочери голос услышать Ингвар готов был левую руку отдать. А теперь вон оно как, золотой перстень оказалось чернит палец так, что и врагов не надо. Тут уж не до домашних дел. Пусть две мудрые похлебкой занимаются, а его голове и своих задач за глаза будет.

  Коли хозяйка решила похлебку делать, то не грех было и помочь: это мясо готовить надо сам-один, а в варево каждый может от себя что-то предложить – если, конечно, хозяин очага не против. Принюхавшись к разнотравья ароматам, душистым и слюну пробуждающим, странница, под руку с вопросами не подлезая и речей не перебивая, нож с пояса сняла, да начала на столе пеммикан тонкими полосами пластовать, да зелень сушеную нарезать – чтобы на всех хватило.
  А пока руки при деле были – Ирию слушала, мрачнея с каждой фразой. Как закончила та слов мед дарить, вздохнула тяжко, косицу рассеянным жестом подергав. Еще одним вздохом горечь осознания закрепив, решила Ревдис для себя, что смысла убиваться нет вовсе: не воротишь сделанного, а, значит, просто остается осознать последствия, как должное, и жить с ними, как живется.
  - Невесело, Ирия-дева, о месте сием колдовском нам таки прискорбные речи услышать: ведь мы, по душе безыскусной своей, кто воду испили, кто вовсе в глаз Ньорда залезли, презрев подозрения все. Коль шепоты мертвых придется услышать, так быть по сему: мы с Нэйей, возможно, не будем в печали, коль мужа, отца глас долгожданный к нам по прозваньям домашним взовет.
  Одно лишь сомнение, прости, дева леса, глодает меня: коль муж мой покойный в Вальхалле пирует, как может вести он с живущими речи презлые? Ужели поляны той чары недобрые столько сильны, что и асам могучим они неподвластны, эйнхириев славных в Мидгард призывая, чтоб слова жестоко держать?

  Отложив в сторону нож и перестав мучить косицу, она продолжила, кинув вопросительный взгляд на Ингвара – могу ли я продолжать?
  - Нас пятеро было, Высокая, в пути нашем долгом начале. И верно: впервые в Вёльвбринн мы вошли, из Эрве Одаль крепкостенной шаги свои в лес сей направив. Допреж же ответа второго спрошу я тебя, о хозяйка чертогов лесных: ужели в век долгой зимы для мужей достославных в Вёльвбринне есть множество целей, в поход сей тяжелый зовущих?

Эдвард точно помнил, что заснул. Значит это сон? Но он слишком сильно отличается от всех, виденных ранее: местность, персоны, вид окружения, детальность, мелочи. Морок? Иллюзия? Галлюцинации? Нужны были проверки, опыты и эксперименты. Но нет достоверного доказательства или хотя бы стойкой вероятности того, что при какого-либо действия любого участника этого "процесса" всё окружающее пространство не вернётся к реальности, значит надо действовать более аккуратно и точечно. Осмотрев ещё раз одними глазами своё окружение, Чарльз медленно и аккуратно взял карандаш одной рукой, свой дневник другой и, не опуская взгляда на сам дневник, сделал запись. Проснусь - проверю. Одна точка поставлена среди многих запятых. Осталось ещё несколько. Вода, вода, вода. Тут нет воды, значит вода не тут? Или не такая? Или не "сейчас"?
Эд не знал, как поведёт себя этот островок от его движений и потому сначала сделал осторожный шажок в бок, а затем уже более уверенный к отражению своего брата. Как же давно он не слышал этого обращения. Только Гозрик и мать называли его так, пренебрежительно уменьшающе и любяще одновременно. Не думал инженер о том, что пара слов способны собрать в его текущем состоянии такое скопище мурашек по всему телу, чтобы они бодрым стадом смело и реактивно перемещались по телу, оставляя за собой странное чувство потерянности.
– Рики.. кххм.. где мы? - голос всё же подвёл, немного скакнув вверх и тут же обрушившись на полуслове. Не готов, совсем не готов оказался снова называть его имя вот так. Не та обстановка, не та ситуация. Но всё же.

— Понятия не имею. Может быть, присматривает себе новые дорогие башмаки, — с желчной завистью ответил Иван. — Или подбивает клинья к дочери одного из Пендлтонов. Он теперь вряд ли кормит клопов в одной из портовых гостиниц, знаешь ли.

Иван посмотрел на Эвил стеклянным взглядом.

— Надо бежать, Эмили. На Серконос, или даже в Тивию. Только ты и я. Вместе. Наймёмся рабочими на попутное китобойное судно, всем будет плевать кто мы и откуда.

В попытках выяснить метод нивелирования воздействия Эд пришёл к выводу "Не замечаю - не работает" и закинул как можно дальше нудящий "артефакт" и ушёл спать, чтобы уже в новый день с чистой головой взяться за новую дилемму и старый заказ.

— Да что ж такое! Хрустак тебя за ухо... — послышался хриплый спросонья голос Самуэля.

В этот раз от открыл без лишних расспросов. То ли не проснулся до конца, то ли решил, что после того, как Эвил утащила его потёртую одежду, в квартире совсем не осталось ничего ценного.

— Опять ты. Ну заходи давай. А что с рукой?

  Снова за город, в тёмную пучину зелени и туманов. В отличие от моря, где между тобой и природой есть стальные листы бортов, служащие тебе щитом, и стальной клин, рассекающий волны, лес ощущался слишком… непосредственно Города с их стенами — это сухопутные корабли, стоящие на вечном причале. Оказавшись за бортом города становишься сам по себе.
  Гристоль летом мало отличался от Серконоса. Даже ночью, когда жара спадала, нагретая земля не давала воздуху остыть. Можно было ходить в одной рубахе и бриджах. А можно было отправить в Бездну даже эти лоскуты ткани, и ходить полностью обнажённым, уподобившись диким зверям. Оставить только кортик, чтобы компенсировать отсутствие когтей.
  Свет. Яркий свет пожара. Ещё не дойдя до загородного квартала, Эвил заметила его. Усадьба начинающего скульптора до сих пор полыхала во все три этажа. Он успел создать не так много работ, но говорят, обожжённая глина хранится веками, пока обожжённые кости превращаются в прах.
  Пожар должен будет привлечь стражу с городских стен — если ещё не привлёк — и потому надо было спешить, пока в этом умершем районе не закипела жизнь. Странная девушка с ружьём, на прикладе которого фамильный герб горящей усадьбы. Следствие пройдёт очень быстро. В отличие от жизни в тюрьме Колдридж.
  Нужный Эвил заброшенный особняк, в котором она припрятала ружьё, оставался предсказуемо безлюдным. Он был огорожен каменной стеной, подтопленной с одной из сторон заилившимся ручьём, превратившимся в болотце. Пострадали и главные ворота ограды — кованые решётки покосились, разъедаемые ржавчиной. До особняка можно было добраться с другой стороны, через полуразвалившуюся стену и запущенный садик, слившийся с лесом за оградой в одно целое. Дальше на крыльцо и внутрь, к тайнику.
  Но на крыльце блеснули глаза.
  Два жёлтых огонька, отразившие свет лампы Эвил.
  И ещё два рядом — второй зверь поднял голову.
  Оба силуэта замерли в настороженных позах. По внешним очертаниям они походили на волков, только крупнее.
  Третий силуэт промелькнул тенью по лужайке — зверь отходил попить воды из болота, и теперь возвращался к своим, когда вдруг остановился на середине пути и тоже сверкнул глазами в сторону горящего из кустов фонаря.
  Тихое «Вуф…». Вытянутые холки. Огоньки глаз.
  Звери выжидали.

  - Приветствуем Ирию Скогсдоттир, - подтвердила услышанное Ревдис, - и благодарим за распахнутые двери своего обиталища.
  Голова воительницы полнилась вопросами, кто же такая эта женщина, что без смущений возводит свой род к самой Соль, но задавать вопросы с порога было бы дурным тоном, а посему приходилось держать их за стеной зубов. Ровно также приходилось и держать себя в руках, чтобы не ринуться к застонавшему Лешату – сие было бы неуважением к хозяйке и неверием в ее целительное мастерство, и тогда бы она могла с полным правом выгнать странников обратно на холод. Законы гостеприимства требовали держать себя в руках, и дева щита не собиралась их нарушать попусту, так что, получив приглашение, сняла с руки щит и прислонила его к стене, примостив рядом копье и снятую с плеч дорожную суму.

  А пока она всем этим занималась, в спину ударили твердые, уверенные слова о проклятом источнике. Бабочка поперхнулась от удивления и закашлялась, недоумевающе взглянув на кузнеца, невозмутимо отправившегося на улицу оставлять флагу. Кажется, Ингвара было ничем не пронять: ну, проклятый источник, ну, приложились они к этому проклятию, и что ж такого? Ах, ей бы такое спокойствие и бесстрастность: как тяжело удержать в узде лошадей чувств и слов, так и рвущихся наружу! Но надо, надо быть сильнее этого.
  - Благодарю тебя за разъяснение, хозяйка, - ответила воительница, присевшая на корточки у торбы, - Я и соратник мой и действительно были у озера неведомого, зимы не знающего, и от него чрез тоннели подземные к драккару горящему вышли, откуда уже принесли стопы нас к теплу дома твоего. Но о природе источника сего до твоих слов мы не ведали. И ежели за ужином ты поведаешь вису о месте этом, то благодарны будем мы тебе.
  А пока что, чтобы дурными гостями не быть, прими к столу и наши запасы дорожные, - протянула она Ирии свертки с пеммиканом и засушенными овощами, - И скажи, нужны ли тебе еще какие-то мази целебные, чтобы другу нашему помочь, или руки еще одни, к лекарству пригодные?

Ингвар не раздумывал, шагнул за порог, уходя вместе с флягой. Нет от гостеприимства он не отказывался, скорей наоборот, покорность показывал. Вот только и выбрасывать раньше времени не спешил, поэтому поискал как приладить флягу так, чтобы снегом не занесло, а потом забрать можно было. Да не просто приладить, а надежно, от ветра защитно.

В голове однако совсем другие мысли вертелись. Голос был чудом, и было бы вдвойне чудом если бы оно безвредным оказалось. Нет, не верил в такие чудеса бонд. Но рассчитывал, что плата другой окажется. Разочарованием, болью, на худой конец бременем. Но не ростками зла, что проникли и укоренились. Слишком все ладно и славно? Ну так получи себе ульфберт в гузно топорщик. Всю жизнь избегал его в руки брать, так он тебя не спросил.

А ведь он еще и Ревдис там окунуться уговорил. Совсем непростительное дело. Чем это все для них обернется. Вопрос. Большой вопрос, тяжелый. Это как слежалые мехи заново раздувать. Тут сила нужна, но и аккуратность, передавишь порвешь, недодавишь толку не достигнешь. Вот и сейчас как угадать, что и как случится, чем все закончится.

Не хотело рубить сплеча, может еще и вытянет ветер их драккар удачи к тихому берегу, но надежды на это было мало, как у умершего младенца стать десницей Одина.

  Выйдя на улицу и отойдя на достаточное расстояние, Эвил увидела злополучный дом во всём его ветшающем великолепии. Особняк был двухэтажным, с высокими окнами и с несколькими мансардами. В одной из таких мансард и предлагалось Эвил провести год на цепи. Сейчас та комната уже неплохо разгорелась, потрескивание огня было слышно на улице, а в небо поднимался сизый дым, расплываясь пятном грязи между звёзд и портя лунный свет. Обитатели дома пока не почувствовали запах гари, но у них ещё будет шанс спастись.
  Укрепляя этот шанс, Эвил всё же оставила парадную дверь особняка незапертой.
  Огонь тем временем расползался по крыше. Он уверенно шёл по карнизу, дым начинал клубиться из-под черепицы. Особняк всё больше начинал напоминать одноразовый маяк, своим светом привлекавший корабли-мотыльки, пока огонь не сточит несущие балки, и вся горящая крыша не обрушится на второй этаж. Там огонь уже разгуляется во всю: ковры, обои, старая мебель... люди.
  Эвил всё смотрела на разгорающийся пожар. Ну же, почему так долго не загорается свет в окнах? Дыма должно было натянуть уже до первого этажа. Огненное зарево уже осветило округу. Эвил обнаружила себя в заброшенном районе. Здесь было множество пафосных особняков, но все они были разной степени ветхости, от давно покинутых до давно развалившихся, с провалившимися крышами и покосившимися стенами. Оказывается, особняк сэра Юлиана Арчера был ещё ничего. Когда-то этот район явно пользовался выгодным положением, возвышаясь над Дануоллом с одного из утёсов, но этот красивый вид не удержал местных аристократов, и они предпочли бурную жизнь в центре города приватной тишине окраины. Что заставило их пойти на это — останется загадкой. Возможно, просто мода, которая в высшем свете меняется чаще, чем ветер в море.
  И вот зажёгся свет в одной из спален на втором этаже. Голубоватый свет ворвани, а не оранжевый свет пожара. Проснулись. Оставаться дальше было нельзя, и Эвил зашагала в сторону Дануолла.




* * *

  Оказавшись на каменных мостовых Дануолла, Эвил пошла к гавани. Она не очень хорошо ориентировалась в городе, и гавань была единственным районом, который был ей знаком. Там, недалеко от паба «Пёсья яма» жил Самуэль Бечворт, старый моряк, отслуживший во флоте и теперь подрабатывающий паромщиком и иногда контрабандистом. Бечворт имел свой внутренний моральный кодекс, хотя и отличный от того, чему учит Аббатство. Отношение к Эвил у него было нейтральное, деловое. Зато он прекрасно знал город и его изнанку. Обычно он сидел в этом же пабе, «Пёсья яма», потягивая виски до тех пор, пока пол под ногами не начинал привычно качаться, как корабельная палуба, а затем Бечворт продолжал пить, чтобы поддержать это состояние как можно дольше. Если его не будет там, то Эвил знала где его квартира в одном из домов неподалёку.
  Когда Эвил добралась до паба, тот уже взял курс на закрытие. Суета вокруг паба рассосалась, остались только несколько пропащих душ внутри, да уставший драить полы и намывать посуду персонал.

  В комоде оказались расчёска, пудра, коробка с десятью пулями и массивный ключ.
  Ружьё висело на подставках. Эвил легко до него дотянулась, подставив к камину кресло.
  Попробовав ключом замочную скважину, Эвил услышала приятное поскрипывание — ключ был именно от этих дверей. И когда она распахнула двери, она наконец ощутила свежий уличный воздух и услышала стрёкот ночных насекомых. Перед ей открылась вытоптанная лужайка, заканчивающаяся ночной темнотой. Много дальше — огни крупного города, Дануолла. А ещё дальше за ним было море, и ветер доносил до Эвил его солоноватую свежесть.
  Ветер был прохладным. Хорошо, что помимо импровизированной льняной тоги на плечах Эвил было шерстяное одеяло.

  Обнаруженные следы оптимизма не вселяли: нетвердая походка – заячья стежка, капли крови на снегу – россыпь бузины, кусты мятые да деревца ломанные – кабан сквозь подлесок ломился. Все вместе это рисовало недвусмысленную картину тяжелораненного, находящегося в полубреду мужа, несущего себя прочь… от чего-то. Ревдис гадала и не могла понять, что понесло человека – Лешата? – прочь от горящего корабля. Просто так, без цели, человек вряд ли будет брести с таким упорством: а, значит, он или видел некую важную цель, или его разум был обуян безумием.
  Так что же такое случилось у горящего драккара? Об этом оставалось только догадываться. И подозрения, пускай и неоформившиеся, были самыми прискорбными. Вспоминая произошедшее в подземном лазе, дева щита гадала, не стал ли их товарищ жертвой подобного же наведенного морока, но, будучи в одиночестве, не смог с ним совладать? Или же на его долю выпали иные испытания? Вопросы, вопросы и ни одного ответа. Оставалось только удовлетвориться неизвестностью и идти вперед в надежде, что в скором времени покров тайны будет или сброшен, или перестанет быть необходимым

  При виде небольшой хижины, в которой скорее пристало жить одинокой ведьме, чем нормальному семейству, прозванная Бабочкой замерла, опершись на копье, и прищуренным взглядом оглядела неказистое старое строение, пытаясь понять, кто мог бы стать его обитателем. Ведь дома в одиночестве не стоят: невысокий заборчик, бывший огородец, обильно занесенные снегом, распорки для трав да шкур, колода для рубки бревен, наконец – все это могло хотя бы в малости пролить свет на то, чем живет обитатель этого уединенного убежища. А в том, что это не простой смертный мидгардец, Ревдис и не сомневалась: кто станет в здравом уме и твердой памяти жить в лесу Вёльв? Только колдун или безумец.
  Подошел Кователь, озвучивший свои домыслы. Дева, на миг задумавшись, отрывисто кивнула:
  - Верно. На след нам осторожность проявить, очертя голову в дом не влезая. Первым иди, прикрываясь щитом, я же выйду во след, копья древко крепко сжимая. Будет угроза – покончим мы с ней, только товарищ – ему мы поможем, коли хозяин найдется внутри – мы разобраться, что делать, на месте и сможем. Пойдем, Меняющий железо: время не ждет.

Молодой скульптор постоял в нерешительности, и всё же начал крепить к мольберту следующие листы. Он должен был работать. Должен.

— Я оплатил ваши долги кредитору, в кабалу которого вы попали. Там в порту я увидел в вас то, что мне нужно — девушка из Серконоса, полная света и лёгкой живости. Если мне удастся передать ваш характер в камне, то это будет большая удача. Антона Соколова невозможно превзойти в живописи, но, к моему счастью, он мало внимания уделил скульптуре. Вы будете моей музой в этой победе. Хорошо, что вы понимаете всю важность.

Ещё один лист, испорченный хаотичными чёрными штрихами, упал на пол. Художник взялся за следующий.

— Ваша трагичная история придаёт шарма вашей красоте. Пожалуйста, соберите волосы, чтобы было лучше видно шею. Углы наклона головы, шеи и плеч относительно друг друга и передают настроение в позе.

Он посмотрел критично на свою рыжеволосую модель, затем отложил уголь в сторону и взял с верстака небольшой кожаный шнурок. И приблизился к Эвил. Но не для того, чтобы обнять и утешить плачущую девушку. Вместо этого он холодно протянул шнурок ей и сказал:

— Закрепите их, чтобы они не мешали, и опустите руки обратно. Ваши плечи слишком вздёрнуты.

- Верно молвишь.

Ингвар поймал себя на мысли, что невольно подражает манере речи воительницы.

- Негоже нам тут боки разлеживать, если раненый соратник поблизости. Попробую его выследить. Я конечно же охотник не лучший, но и не из последних буду.

Тот факт, что Лешат здесь, поблизости, да еще и по всей видимости не мертвый, раз тело его тут рядом не лежит, поднял дух кузнеца. Кто бы и зачем не забрал Лешата, явно не для того, чтобы мгновенно убить. Если бы убить хотели сделали бы это прямо здесь. А значит время у них есть. Должно быть.

На гривну Ингвар взглянул с трудом скрываемым презрением. Тот, кто любит всех, не любит никого. И сколь ценными бы не были перстеньки на гривне бонд бы к ним не прикоснулся. А вот следы он смотрел внимательно. Старался распознать где следы Лешата, а где того, кто с ним был. Ну или той, не суть важно. Он представил, что Лешат это молодой бычок, поранивший ногу и потому сбежавший куда глаза глядят. Его надо найти и поскорее. Много ли прошло времени, успело ли что занести или скрыть, но пробовать было надо.

Притаившись в ближайших кустах, наёмники принялись ожидать возвращения монстра в своё логово. Солнце неспешно бежало по небосводу, то скрываясь за облаками, то вновь пробиваясь сквозь густую листву, постепенно опускаясь ниже и удлиняя тени. Яркий лесной свет вскоре сменился прохладным сумраком, и потом и вовсе в ветвях начала сгущаться тьма, знаменуя приход ночи. Тёмный полог неба расцвёл звёздами, дневные обитатели леса утихли, чтобы на их смену пришли ночные. Далёкое завывание волков, уханье сов, дребезжание сверчков, назойливый писк мошкары, всё говорило о том, что жизнь в лесу никогда не останавливается. Однако зияющий чернотой проход пещеры оставался нетронутым.

Когда сквозь листву начали пробиваться первые солнечные лучи следующего дня, стало ясно, что монстр сегодня решил не посещать своё логово. Наёмники могли сделать из этого несколько выводов - что логово является лишь временным пристанищем, и есть ещё другие схроны, или же что монстр в принципе появляется в этом лесу вовсе не каждую ночь. Первая теория была не слишком логичной, так как у неразумных, и даже полуразумных существ не было привычки делать лишнюю работу. Это не контрабандисты, которые пытаются перехитрить стражников. Не говоря уже о том, что если монстр сохранял добычу на будущее, охранять одно место от других падальщиков было гораздо проще. Вторая же теория порождала новые вопросы, главным из которых был, почему монстр здесь появляется лишь набегами? В деревне пропало всего лишь с десяток жителей за год, хотя на промысел охотники выходят каждый день. Можно было бы предположить, что монстр наедается и впадает в спячку, но пустующее логово сходу опровергало эту мысль.

Можно было с уверенностью сказать, что осмотр пещеры был бы вполне безопасным. По крайней мере, если именно в этот момент её владелец всё же и явится, это означало бы лишь невероятную неудачу отряда, учитывая что за предыдущий день и ночь никто так и не появился.

    Сравню ли с летним днем твои черты?
    Нет, ты милей, умеренней и краше.
    Ломает буря майские цветы,
    И так недолговечно лето наше!
    То ярок чересчур небесный глаз,
    То золото небес покрыто тучей,
    И красоту уродует подчас
    Теченье времени иль случай.

    —Шекспир, Сонет 18


  Боль. От горизонта до горизонта. Звенящая боль, о которую любая мысль разбивалась вдребезги, не успевая доходить до сознания. Как будто тебе отрубили голову и привязали её к языку колокола — голова раскалывалась, а тело совершенно не чувствовалось.
  Свет. Дневной, яркий. Лучи-лезвия режут роговицы глаз.
  Страх. Но уже меньше. Оставшийся воспоминанием о тёмном, тесном пространстве, пахнущем сеном и телесными нечистотами, запах которых убивал любой, даже самый звериный голод. Запах ушёл, и теперь голод поднимал свою зубастую голову, собираясь вгрызться во внутренности, если ему не кинут подачку.
  Звон в голове стал понемногу уступать тишине вокруг. Затем звякнула цепь, когда рука пошевелилась в поисках опоры. Прикованна, как животное. Рука, человеческая. Женская.
  «Эвилина», — женщина вспомнила своё имя. Почему-то в полной форме, хотя даже отец с детства называл её просто Эвил.
  Сознание начало возвращаться. Её звали Эвил. Она — моряк из Карнаки, столицы Серконоса. Контрабандист. Пират (ну, уже почти). Искатель приключений на самую красивую голову Империи, за которую когда-нибудь в будущем будет назначена красивая, круглая сумма в качестве признания её заслуг.
  И сводная сестра одного ублюдка, который подставил её. Отнял сначала отца, а потом и его корабль, доставшийся Эвил в наследство. Корабль, на котором она родилась. Корабль, носивший имя её матери. Пит Хазборг, выкидыш Бездны.
  Эвил подняла голову и оглянулась. Она помнила тесный ящик с сеном на дне в качестве подстилки. Помнила, что провела в нём несколько недель (месяцев?), путешествуя в трюме какого-то корабля. Куда? Она не знала. Но железный браслет и цепь на левой руке говорили о том, что её путешествие закончилось.
  Комната, в которой она оказалась, была освещена ярким солнечным светом из круглого окна размером в человеческий рост. Ближе всего к окну стояла кровать, рядом с ней прикроватная тумба, чуть дальше — небольшой стол на две персоны и один стул. Деревянный настил на полу был чист, но в комнате стоял запах сырой глины. И не удивительно: чуть дальше от Эвил, куда она уже не могла дотянуться из-за слишком короткой цепи, стояли постаменты с незаконченными бюстами молодых женщин. Какие-то бюсты были в начальной стадии, когда можно лишь угадать общие черты головы и плеч, другие же были уже ближе к финалу и черты там проступали более чёткие. Это были её черты. Черты лица Эвил. Всего шесть бюстов, но был ещё мольберт, на котором углём были сделаны наброски её спящей. На полу был ворох листов, также с угольными почеркушками.
  В той стороне комнаты был ещё верстак с различными инструментами мастера. Режущие, колющие, гравирующие, замеряющие, маркирующие… Эвил не знала их названий, кроме самых очевидных типа молоточков и щёток, но мастер явно не жалел средств, когда дело касалось инструментария.
  Боль окончательно отступила, и теперь Эвил могла сесть на своей кровати, чувствуя, как к ней возвращается и её тело. В этот момент она заметила, что из одежды на ней была лишь белая простыня, застёгнутая парой булавок. В комнате было душно, но даже для такой духоты этого было неприлично мало для того, чтобы назвать это «одеждой». В доме, в котором она оказалась, было очень тихо, даже шум улиц не проникал сюда, из-за чего казалось, что уши заложены ватой. Только звяканье цепи напоминало о том, что слух Эвил был всё ещё так же остр, как раньше.

Он уже смирился. Конечно иногда Ингвар думал, что его горемычная жизнь окончится так, чтобы быть достойной для вечного пира и битвы под присмотром Одина. Вот только последняя встреча напомнила ему, что он мечтает пировать, в то время как единственные любимые люди стонут в ледяных объятьях Хель. Смерть чтобы попасть за один стол с Тором должна быть достойной. Смерть, чтобы низвергнуться во владения Хель должна быть просто смертью. А раз так, какой смысл длить свое существование?

Мысли были столь понятны и ясны, что сомнений в их правильности не возникало. Только одно мешало быть уверенным противный, словно звон мошки в летнюю ночь звук. Или это мелодия? А почему теперь уже говорящий кузнец решил, что этот звук, нет это точно мелодия, почему эта мелодия противна? Казалось что она проникает внутрь него самого, смывает то в чем он был уверен и пробуждает то, чем он жил раньше. Вот только мысль прервалась на половине. Прервалась небытием, Но не вечным, а временным, как оказалось чуть позже.

Ингвар осматривался не понимая как и где они оказались. Торсбардсон поймал себя на мысли, что не знал чего было больше в быстром взгляде, который он бросил на Бабочку, страха за нее или страха остаться в одиночестве. Это был скорее не стыд, а удивление, что он снова может чувствовать что-то по отношению к себе. С вопросом как кузнец сразу решил не торопиться. Важно ли это было вообще? А вот что точно было важно, так это то где именно они оказались.

- Можно и обойти
ответил он на слова спутницы.
- заодно и место для ночлега отыщем. Но куда важнее, чем понять что это за дакар, мне видится понять где мы оказались. Нас все меньше и меньше, но нашу задачу никто за нас не выполнит.

И вдруг спохватившись проверил с собой ли фляга с водой из волшебного источника.

  Переливы мелодии захватывали и уносили куда-то вдаль, как уносит палый лист быстротечный ручей. Музыка журчала, перекатывалась, торопилась к спокойствию безбрежного моря – но спокойствия не дарила: лишь некоторую отстраненность и притупленный страх стать жертвой этого неподконтрольного потока. Дева щита еще пыталась что-то предпринять, стремилась перестать длить звучание, но это было выше ее сил. Смежив веки, она покорилась, надеясь только на то, что красота песни не принесет с собой зла. Сон без сновидений, глубокий и чистый, как у младенца, поглотил ее, как поглощает брошенную гальку водная гладь. Последним ощущением уходящего разума было удовлетворение от того, что панике и треволнениям пришел конец, и больше не будет сердце пытаться в волнении проломить клеть ребер.
  Очнулась она от зябкого, проникающего под одежды холода, такого привычного и такого полузабытого за краткое пребывание на поляне вечной весны. Мороз пробрался под доспех, заглянул за нижнюю рубаху, и усыпал все тело своими колкими поцелуями, а превыше всего – покоящуюся на нетронутой снежной глади щеку, сводя ее своими касаниями. Распахнувшая глаза Ревдис в испуге подпрыгнула, схватившись за копье, с диким непониманием озираясь по сторонам и пытаясь вспомнить, как же она сюда попала. Но тих был лес обнаженных дерев в инеистых платьях, непорочна нетронутая шагами целина, безмолвен низкий тяжелый свод прощающегося с Соль-Солнцем неба. Но молчание это не было таким, как у колыбели младенца – в нем чувствовалась волчья хищная тоска и сдавленная злость злых чар, медь крови на языке и нацеленный в спину острый нож предательства. Прозванная Бабочкой почувствовала, как по спине бегут мурашки, и дернулась, кривясь.

  Взгляд ее остановился на совершенно чуждом, непристалом лесной глуши массиве драккара, медленно догорающего на фоне густеющих сумерек. Откуда он здесь оказался, кто им правил до того. Когда волк морей нашел свой бесславный конец на суше, оставалось тайной тайн. Ничего, что способно было пролить свет на загадку этой истории, на глаза не попадалось.
  - Опять колдовство… - процедила Ревдис, удержавшись от того, чтобы не сплюнуть сквозь зубы. – Не представляю, как он здесь оказался, и почему пламенеет. Кователь, - обратилась она к Ингвару, - может, для начала обойдем корабль посолонь, со всей осторожностью и внимательностью, а если уж беды не увидим и поймем, что опасности нет, изучим его самого, а, точнее, что от него осталось.
  Все одно, - пожала она плечами. – вечереет, и нам надобно прежде думать о ночлеге, чем о том, куда нам направить свои стопы дальше.

- Я вернул тепло в этот лес. - Согласился Лешат едва ли понимая, что он сейчас говорит. Проведя рукой по лбу он обнаружил, что вспотел. Через несколько шагов он постыдно упал. Казалось, снег вокруг него таял с шипением. Но это конечно же только казалось. Руки онемели от холода, а дыхание выходило с хрипом. Кое-как поднявшись, он побрёл дальше. И еще не раз падал то на колено, то в снег. И снова упрямо поднимался. Прислонялся к деревьям и камням, собирался с силами и двигался дальше.

Всю долгую дорогу, наверное самое долгую в его жизни, следопыт молчал. Дошёл до какого-то дома, на мгновенье отшатнувшись в испуге от чего-то привидевшегося ему. Толкнул плечом дверь, заваливаясь внутрь и растянувшись на пороге (при этом, стукнувшись головой о притолоку) и хмыкнул про себя - вот и отряхиваться не нужно.

Снова кое-как встал и протащил едва слушавшееся тело до пылавшего очага.

- Мои товарищи. Они живы? - После долгого молчания голос едва его слушался, поэтому слова прозвучали как хриплое карканье.

- Результат - мы хотим знать, что случилось с нашими охотниками, - старик задумчиво пожевал губу, - и если это напасть какая, то чтобы вы избавились от неё. Ежели по своей воле ушли - ну так и боги им судья. Но я не верю, что такое возможно. А по поводу денег - уж извините, миледи, но мы народ простой. Отдадим вам половину, а если что - как мы с вас обратно то её стребуем? Вы то вон сильные, по большакам ходите, монстров убиваете. Документов* то нет никаких, чистый бартер. Приносите нам голову, али лапу какую твари той, что по лесам рыщет - а мы вам и денежки, всё как в объявлении было написано, ни монеткой меньше.

Тяжёлый взгляд чарующих чёрных глаз был странно пугающим и влекущим, и нервно потеребив бороду, староста всё же нехотя кивнул:
- Хотя, наверно я могу понять и вас... Ладно, ждите здесь.
Кряхтя, он поднялся с лавки и исчез в доме. Минут через десять старик показался вновь, на этот раз с холщовым мешочком в руках:
- Здесь половина. Оставшаяся часть после завершения работы, - рука с деньгами зависла перед чародейкой.

- А насчёт проводника - как я упоминал, Мартен, друг моего сына, может показать вам места. Как только все вопросы утрясём, я дам ему знать, и он встретит вас на окраине деревни.

--------

Мартен, мужчина средних лет с объёмным пузом, местный дровосек, ждал наёмников на окраине деревни, как и сказал староста. Приветственно помахав рукой, он скользнул взглядом по Рубену, Дару, явно задержал взгляд на Арии и остановил его на Эре, как будто пытаясь вглядеться под её капюшон.
- Наёмники, значится? - в зубах у него была зажата травинка, а широкая соломенная шляпа бросала тень на лицо, - ну здравы будьте, меня Мартеном кличут. Пойдём-те, покажу вам где Ларс охотился.
Махнув рукой, показывая следовать за ним, мужчина развернулся и двинулся в сторону ближайшей кромки леса. Поначалу деревья были довольно тонкими, стояли друг от друга далеко, и периодически виднелись следы деятельности людей - то пень от срубленного дерева, то обобранный куст дикой малины, то ленточки на ветках. Однако постепенно он становился всё темнее и темнее, и вскоре путники вступили во владения дикой природы. Толстые стволы вековых деревьев, полумрак от листвы, подобный той, что была по дороге в Элод, коварные корни, норовящие схватить за ногу, и иногда непролазные заросли колючих кустов.

Впрочем, наличие знающего человека облегчало путь, к тому же Мартен оказался довольно словоохотливым:
- Значит на тварь эту охотитесь, что охотников наших жрёт? Это дело хорошее, ежели выследить её получится. Наши вон пытались, но следов никаких, будто вжух - и растворяется человек. Кстати, а может вы и призраком нашим займётесь? Говорят, на кладбище видали такого, по ночам пролетает белая тень. Вам наверно привидение какое замочить - раз плюнуть? Оно ж бесплотное, ничего не сделает, не то что чудище это лесное. Но да вам виднее, если что - это с могильщиком вам надо общаться. Хотя может и белая горячка у него, кто ж знает, хе-хе-хе, там всякое привидится может. Но лесное чудище важнее. Вы уж постарайтесь Ларса найти. Не верю, что он сбежать мог. Всё же, и отец здесь, и на Клариссу запал, нашу травницу. Боги дадут, ещё жив будет. Так, ну вот мы подходим... Дальше только дичь, волки и гоблины. Обычно ближе эти гады не подходят - разве что когда совсем оголодают. Слыхал, зеленокожие могут и ловушки поставить - так что аккуратнее.
Мужчина остановился, показывая, что дальше наёмникам идти придётся самостоятельно.

  Если касание плеча и исполненный страха голос ничуть не удивили деву щита, то вот остановившийся внезапно Ингвар, решивший наполнить узкий лаз полынной горечью песни, что звучит только меж явью и сном, немало поразил ее. Бабочка замешкалась, не зная, что и предпринять, заметалась вспугнутыми птицами мыслей: морок ли и наваждение охватили сердце Кователя, или он прозрел что-то, сокрытое от ее глаз, и теперь стелет слова, которые не может удержать за строем белых щитов рта?
  Так и не решив ничего, Ревдис, сделав за спину требующий ожидания жест, осталась терпеливо ждать, приподнявшись на локтях и глядя в непроглядную тьму, до краев наполненную мелодичной, но печальной колыбельной. Лишь копье передвинула поудобнее, коли выяснится, что хирдманн лишился рассудка.
  Как оказалось вскоре, разум не совсем покинул могучего воина, который еще мог услышать чужие речи за вереском собственных слов. Дева вздохнула, чуть успокоившись, но предположила, что рано пока что надеяться, что славный муж пришел в себя. А посему не стала говорить все как на духу, ограничившись намеренно коротким и строгим:
  - Слова девы битвы адресованы тем, кто слышит ее голос.

  Полагая, что ставшему скальдом кузнецу нужна не просто помощь, но направляющая рука, она подтянула тело вперед, почти уткнувшись носом в подошвы обуви хирдманна, и настойчиво похлопала его по бедру свободной рукой, громким требовательным голосом стараясь перекричать песнь, как перекрикивают шум ветра альбатросы:
  - Кто бы не слышал наши голоса, они подтвердят, что негоже ждать здесь, пока все разрешится само собой. Мы выбрали этот путь, и мы пройдем его до конца, каким бы он ни был. Хватит томить ожиданием, иди вперед, воин и мужчина, до грани миров и за нее. Иди, не медли! И помни, что от тебя ждут весны в ладонях.

Лешат кое-как сел. Сел и непонимающе, тупо уставился на гривну зажатую в руке. Покачал головой, хмыкая, и выпустил безделушку из руки. Похлопал в ладони, будто отряхиваясь от грязи.
- Я же сказал, что убил тебя. - Недовольно и настойчиво произнёс он. - И буду убивать столько раз, сколько понадобится.

И только, казалось, после этого обратил внимание на фигуру. Нет, не внимание, а взгляд. Не смотря на занимавшие его мысли, следопыт услышал всё, что ему сказали.
- Какой это кошмар? - Почти весело спросил он. - Отправил мёртвое мёртвым? А может оживил умрунов? А может напустил на путников йотунов?

Последние слова он уже выкрикивал. Жар никуда не ушёл и его затрусило. Неверными движениями мужчина подгрёб поближе медвежью шкуру и долго не мог взять в толк почему она не ложится на его плечи. Да и сидеть, оказывается, было не слишком удобно - лук так и оставался висеть на плече, упираясь в землю. В конце концов, следопыт закутался в шкуру и покряхтывая поднялся. Его тотчас повело влево. Боги знают, сколько сил пришлось приложить, чтобы стоять ровно... но в конце концов он выпрямился и широко расставил ноги, чтобы не шататься.

- Значит, в хижину? - Зачем-то переспросил он. - Значит, в хижину.

- А ты кто? - Уже на ходу задал вопрос так поздно пришедший в голову.

– Значит, дружищще, давай я тебе проясню за жизнь, – Ария похлопала мальчишку по спине и надела ему на голову свою шляпу, – Черная я такая от того, что маму слишком много слушалась. Плохая это привычка – людей слушать. Надо свои мозги иметь. И делать только то, что захочешь. Другие тебе – не указ. Вон ты пока от мамкиной сиськи не отстанешь, не повзрослеешь. На, держи рапиру. Это не меч, кстати, это рапира называется. Некоторые неграмотные свиньи еще называют "шпага", но шпагу им в яй... живот за такое. Давай, знаешь, за какой конец держать? А вот не скажу, сам думай. Порежешься – будет важный урок. Давай, не стесняйся. Я тебе пока на кларнете сыграю. Вот чем духовые инструменты хороши – их можно по пути играть. Даже не знаю, как игроки на пианино их с собой постоянно таскают. Вот ты тоже чему-нибудь научись в жизни. Музыку играть, мечи ковать, магию колдовать – хоть что-то, чем можно на жизнь зарабатывать. А то будешь как моя мамаша – проституцией. И это она еще девушка! Парням с этим намного сложнее бывает. Или в монахи пойди. Они душные, они страдают ерундой, но еда у них всегда есть. В Бога веришь?

Она приложила кланет к губам и начала играть задорный импровизированный тон, ожидая от мальчика ответа.

Ингвар резко остановился. Он уперся спиной в стену и запел. Он пел колыбельную, одну из самых известных, чтобы любой мог ее без проблем узнать. Его голос снова изменился, он стал плавным, только теперь это был не мед. а горький хмель. Песня лилась и лилась, а Бабочка могла видеть, что голова у кузнеца болтается словно у лишенного ума, направляясь то в одну. то в другую сторону, словно стараясь увидеть то, чего нет. А еще из его глаз лились слезы. Это не были рыдания или всхлипы и от этого становилось еще страшнее. Громадный мужчина словно сам не замечал влаги, стекающей по щекам.

Наконец колыбельная кончилась. Но движения оставались такими же странными.

- Не бойтесь. Вам уже нечего бояться.

И снова голос превратился в каркающий.

- С кем ты говоришь, дева битвы.

Но ответа он ждать не стал. Снова горький хмель разливался в воздухе, снова своды лаза почти тряслись от громкой песни. Только не было теперь слез, не было беспорядочных движений. Глаза были закрыты, а в движениях была решимость. Такая же решимость, как встречается у тех кто заходит в холодное море, не планируя вернуться обратно.

Гильдия наёмников, служившая местом объединения авантюристов разных мастей, принимала под своё крыло самых разных людей. Кто-то хотел заработать денег, кто-то подняться по карьерной лестнице, а кто-то просто развеивал скуку, мотаясь по дальним землям и встречая новых людей. Команда приключенцев, получившая задание в городе на расследование исчезновений селян, впервые встретилась только на вводном инструктаже, и уже через пару дней после размещение объявления оказалась в окрестностях деревни, не столкнувшись по дороге ни с диким зверьём, ни с бандитами. На подходе к поселению им встретился местный мальчишка, лазивший по кустам в поисках спелых ягод черники. Увидев столь разношёрстный и необычный отряд, он сразу смекнул, кто это такие - ведь столь интересно выглядящих путников в Элоде днём с огнём не сыщешь в обычные времена. Поэтому без стеснения выскочив перед ними прямо на дорогу, парень без обиняков вызвался стать провожатым до деревни, хотя в общем-то провожать и не было нужды. Крепкая утоптанная широкая тропа вполне уверенно вела наёмников к поселению, петляя между толстыми стволами вековых деревьев, которые своими кронами превращали яркий солнечный день в сумеречную тень. Однако мальчишка не принимал никаких отказов, прилипнув к команде не хуже банного листа.

Бегая вприпрыжку вокруг них, он поочерёдно приставал к каждому путнику, с интересом осыпая их градом вопросов. Первой его жертвой стала Арианна. Подскочив к импозантной чернокожей женщине, одетой в такие необычные одежды, что у него аж дух захватывало, паренёк с любопытством оглядел тёмную кожу незнакомки:
- А как тебя зовут? А почему ты чёрная - загорала много? Ой, какой классный у тебя меч - такой тонкий! А для чего он? А что ты умеешь? А магией ты пользуешься?
Следом внимания непоседы удостоился Рубен, широкоплечий мужчина в медвежьей шкуре:
- Ой, а это вы сами медведя убили? А сложно было? А вы сильный? Красивый у вас топор, - он ткнул пальцем в секиру, - а зачем он острый и с другой стороны?
Не избежала внимания и Эра, миниатюрная красотка в походном платье:
- А вы лучница, да? Метко стреляете? А похожи на аристократку, - заметил он, заглядывая ей под капюшон, - а зачем вы наёмницей стали?
Конечно, вполне резонный вопрос получил и Дар, низкорослый мужчина, который едва ли был выше самого мальчишки:
- А почему вы такой низкий? Болели много? Мне вот Ба говорит, что если не есть капусту, то буду болеть, а если буду болеть, то не вырасту никогда! У вас борода, вы наверно уже старый - и не ели капусту, да? А дерётесь вы этой палкой?

Последний шаг, и Женю поглотил свет, стирая её тело, коридор и несущуюся к ней негритянку с острой иглой. Разум, впрочем, оставался нетронутым. Несколько мгновений, длящихся вечность, её не окружало ничего, кроме света. Она была свободна от оков смертных оболочек, но в то же время скованна собственной беспомощностью, зависая посреди ничего, не имея никаких средств к передвижению или даже осознанию собственной сущности. Но постепенно стало понятно, что свет вокруг неё двигается. Злобина неслась вперёд с невероятной скоростью, приближаясь к чему-то, что казалось смутно знакомым. Правильно ли она поступила? Почему она изначально отделилась от братьев и сестёр? Как она оказался заперта на Земле? Десятки вопросов вопросов, сомнения и колебания остались позади. Здесь не было ни охотников, ни ловушек, только чистый свет, она, и приближающийся разум, который, возможно, мог дать ей все ответы...

- Ну вот и свиделись. - Лешат аккуратно поворошил кости носком сапога. Он сумел слегка согреться, пока занимался драккаром - расширял лаз, согнувшись рассматривал внутренности, впрочем, не возвращаясь в "тюрьму" и несколько раз менял положение, разгоняя кровь. Но стоило вылезти обратно на холод, как он вновь стал замерзать. А ещё почти совсем перестал чувствовать раны, что было совсем уж плохим признаком.

- Что, старухи, издеваетесь? Видите меня? Точно знаю, видите. Смешно? - Кажется, он начал заболевать. Не смотря на холод, лоб покрылся испариной. Слова сами рвались с языка. Гривна, снятая с шеи мертвеца, обжигала руку.

- Я уже убил тебя, отец. Ты мертв. И будь ты проклят! О тебе не останется никакой памяти. Никто не выпьет за тебя здравицу. Пыль и труха - это твое настоящее и будущее. - Размахнувшись, он бросил вещицу обратно в драккар.

Обняв себя за плечи, он громко выругался, а потом хохотнул вспомнив, как грозился выпытать ответы у старух. Как все они храбрились и били кулаками в грудь. И где теперь они, неудачливые странники. А старухи как сидят, так и буду сидеть здесь вечно.

- И все таки, и все таки... - затанцевал на месте следопыт. Проголодаться он ещё не успел, но замёрз изрядно.

  Вот и брошен последний ком земли, сокрывший лицо Кэйи – единственной, кто мог бы стать лучшей подругой для дочери Ревдис, но убитой предательским броском параноидального Бьёрна, позабывшего и о безопасности, и о правилах поединка. Дочь Гудлейва подняла глаза к чистому, бескрайнему небу, делая вид, что заинтересовалась полетом облаков, а на деле – пряча непрошенные слезы жалости. Кэйя, может, и была колдуньей – а, может, с учетом увиденного, и нет: кто знает? Но сердце Бабочки подсказывало, что девушка была хорошим человеком, правильным и светлым, разве что слишком мягким для жестокости жизни.
  Проморгавшись и словно невзначай утерев лицо рукой, странница опустилась на корточки, собирая свои нехитрые пожитки, а заодно еле слышно заговорила:
  - Это – смерть. Кэйя ушла, и больше не вернется: к Хель ли, к Фрейе – про то мне неведомо. Но именно так выглядит, когда кто-то оставляет тебя навек. Жаль, конечно, что ваше знакомство было скоротечней капели с сосульки под палящим солнцем, но ничего не попишешь. Привыкай – это не первый и не последний человек, которого ты теряешь. Я понимаю, что нелегко принять это – будет нелегко и впредь, но погружаться в печаль тоже нельзя. Пока ты живешь, надо действовать для живых, а о мертвых страдать потом, когда чужие взоры тебя не видят. Пойдем…

  Закончив сборы, Ревдис и наконец-то полноценно обретший голос, оказавшийся, к слову, прекрасным и медовым, Ингвар отправились к лесу. Однако же черная кромка оставалась столь же далеко, сколь и вначале пути – по всему судя, вцепившийся однажды в хирдманнов морок не хотел их отпускать даже здесь, у зачарованного источника. И Кователь, ставший нынче Сладкоголосым, был с этим, кажется, согласен.
  - Верно говоришь, - не стало долго рассуждать она, - Я попробую, хоть и пыталась при появлении здесь увидеть нечто сокрытое от очей, привыкших к единственной реальности. В тот раз не вышло, но кто знает, на что еще способны эти воды… А коли не получится – есть у меня еще одна идея.

  Домысел этот, упомянутый ныне, она озвучивала и раньше, когда искала путь от умрунов. Способ был прост и стар, как горы и снег – морок действует на образ, а разрушается этот образ его изменением. Одежда наизнанку, движение спиной вперед, слова, ежели придется их говорить – с зада наперед. Какой обман туманный, какие чары устоят супротив такого непотребства?

- О-о-о-о-оо-о-о-о-о-о-о-о.

Ингвар тянул один звук, то прибавляя силу в голос, то убавляя, то переходя на бас, то стараясь взять высокие ноты. Легкие у кузнеца были ого-го, так что звук тянулся и тянулся. Почти так же долго как их попытки выбраться с поляны. Наконец бонд замолчал и мотнул головой.

- Не через границу поляны мы сюда попали, похоже и выход надо не на границе искать. Давай осмотримся дева битвы, что еще тут примечательного есть кроме источника.

Сказано, сделано и Ингвар принялся осматриваться. Смотрел он в этот раз не просто на то что есть, но и на то какое оно. Если морок тут навели, то настоящее все-равно выделяться должно. Не под силу тварям Хель сравниться в качестве с творением Одина.

Возможно, не стоило ждать от обычного викинга обученного по большей части махать или не махать мечом каких-то особых знаний по части магических колец, загадочных воронов, следующих за ним по пятам, временных аномалий и застрявших в них мертвецах? Чёрный тыкал наугад и видать попадал в основном в молоко, судя по тому, что ситуация становилась только хуже.

Если на миг отвлечься от попытки хоть как-то задействовать, как оказалось, совершенно бесполезное и даже откровенно вредоносное кольцо и бестолкового комка с перьями, да включить запоздалый инстинкт выживания, то самым верным выходом было, наверное, валить?

Шансов остаться в живых своему двойнику из прошлого, от самочувствия которого, как оказалось, зависит и жизнь самого Черного, он подбросил весьма немало. Тут тебе и потухший костёр, в который Лешат теперь не вляпается и Ингвару не придётся выписывать кульбиты, чтобы добраться до оставленного оружия, и Асфелт остался без своей половинки щита. Взамен чутка подправил Бурому нос. Херня же, по сути? Считай только взбодрил и разогрел.

В общем, Чёрный решил, что самое время в спешке крайне тактично отступать с поля боя, где он уж точно не выйдет победителем за какую из сторон бы не выступил. Если удастся, то по пути постаравшись снять с пальца это недоразумение, которое с какого-то хрена Кэйя таскала на себе, не иначе-таки всё же проникшись любовью за время жизни с Бьёрном к старой доброй плети и открыв в себе сторону мазохизма.

Двигаться Чёрный собирался как раз в ту сторону, где что-то хрустнуло, после чего запустился откат времени на поляне. Может там его будет ждать кролик с волшебной хрустящей морковкой? Чем Локи не шутит? В любом случае, пытаться скрыться в тяжелом доспехе от отряда, который включал в своём составе умелого следопыта занятие не то, чтобы совсем бесполезное, но вероятности на успех всяко пониже, чем найти кролика с волшебной морковкой.

Бурый же, наблюдая за тем, как Чёрный, укрываясь половинкой щита от возможных пущенных ему вдогонку стрел, бежит с поля боя, под «прикрытием» безусловно им же целенаправленно и поднятых мертвецов, а совсем не случайно разбуженных воровством личных вещей, сжал от злости зубы.

- Нутром чувствовал, что что-то нехорошее готовит нечистый. Подстрели его Гейра, пока далеко не ушёл. Потом разберёмся с этим трусливым псом. Умруны на подходе! – указал он мечом на чутка подгнивший отряд бывших стражей крепости.

Понятное дело, никуда отступать Бурый не собирался. Где это вообще видано, чтобы викинги перед лицом опасности давали слабину? Как раз вон и подходящий ему противник на ноги поднимался. Ну здравствуй, Хальвдан. Давно не виделись...

Лешат бил, колотил и трепыхаться до тех пор, пока не оказался на воле. С ненавистью взглянув на драккар, он коротко выругался и опустился прямо на землю, прислонившись спиной к какому-то дереву. Ведьмин лес... Следопыт не мог знать наверняка где он, но чувствовал это кожей. Он замёрз, был изранен, устал и уже, кажется, заурчал от голода желудок, но это определенно был ведьмин лес. Насквозь пропитанный злыми чарами и недобрыми пожеланиями воздух нельзя было ни с чем спутать. Лешат был здесь всего однажды, но навсегда запомнил это мерзкое чувство собственной... Мало значимости, что ли, когда вековые деревья с неприкрытой насмешкой взирали на путника суля бесконечные несчастья на каждом шагу.

- Мне бы эдды писать... Ну или хотя бы висы... - Хмыкнул Лешат и взглянул на драккар уже с интересом. Великий вождей и королей прошлого хоронили в таких вот драккарах. А вместе с ними приносили в жертву рабов, жён, собак... А также снабжали всем необходимым для славной загробнлй жизни. Оружием, припасами и, конечно, золотом. Только вот обычно драккары закапывали под землю...

Но что если..?

Сказать что Ингвар изумился было бы неправдой. Ожидал чего-то похожего, к вельвам не ходи. Но удивление было, лопни мои мехи. И это не было мороком, потому что когда Бабочка появилась в крепости выглядела она старше чем сейчас. Вон седину из волос словно иней с ветки сильным ветром напрочь смело. И это уж не говоря о коже, о пропавших морщинках в узлах глаз.

Ну а главным была конечно рука. Чудесное мгновенное исцеление словно отправило кузнеца в глубокий нокаут. Лица, лица, лица мелькали перед глазами. Те, кто умер не дойдя до дома, медленно истекая кровью. Те кто умер от боли, получив такую рану, что на нее и смотреть страшно, те кто умер, хотя их можно было спасти, окажись поблизости лекарь. Плохое это было место. Теперь Ингвар знал точно. Плохое, потому что оно давало надежду, а надежда лучший спутник, когда возвращаешься домой и худший спутник, если идешь на верную смерть. А в жизни тополя битвы первые случаи встречались куда как реже, чем вторые.

Прополоскать горло. Это показалось хорошей мыслью. Вот только глотать воду бонд опасался, решил что прополощет и всю до капли обратно вернет. Не в источник конечно, а рядышком на бережок. Задумано, сделано. Несколько раз набирал Ингвар в широкие горсти воду, долго и тщательно полоскал горло и аккуратно выплевывал на берег. А потом решил проверить, подействовал ли источник и на эту рану.

- Вот и решилась загадка трэллы. Выглядела она так, потому что явно знала об этом месте. Знала и бывала. Ты сама живое этому доказательство. Выглядишь ненамного старше Кэйи. Надо будет соорудить большую флягу, а лучше бурдюк и набрать воды из источника. Лучшего целебного средства и не представить.

"Гроб?" - Лешат мелко задрожал и заозирался по сторонам, как будто мог что-либо увидеть. В какой-то момент, он даже запаниковал и несколько раз ударил кулаком по дереву над головой. С трудом (да и то не до конца) успокоившись, постарался собраться с мыслями. Но как ни пытался в голову ничего не приходило. В смысле, ничего путного.
- Эй! - Несколько неуверенно позвал он. Затем, повторил чуть громче, - Эй!

И снова, в отчаянье, замолотил по дереву над головой. На этот раз, рукоятью ножа.

Ингвар отворачиваться и не собирался. Вокруг непонятно что, сам источник явно не простой, а умыться и окунуться это совсем разные последствия можно иметь. Впрочем сказать, что нагота Бабочки оставила его совсем равнодушным было нельзя. Его медведь заворочался в своей берлоге, но не собираясь вылезать, а так, переворачиваясь с боку на бок. Заодно и ответить можно было.

- Нет. Где суждено ей место в Вальгалле или Хеле, но оно уже ждет ее. А мы не асы и не вельвы, чтобы ход смерти менять.

Многовато за раз сказал. Аж поперхнулся и глаза протекли как пробоина в дракаре, не так чтобы ливнем, но влаги предостаточно.

  - В источнике? – переспросила недоверчиво девушка, - Ты уверен? – ответа она явно не ждала, возразив самой себе, - А от чего еще? Это – единственное зримое различие в действиях. Но не может же быть все так хорошо… Ладно, дело-дело-дело…
  Устало потерев глаза здоровой рукой, воительница села на корточки перед бездыханным, кажущимся воздушно-хрупким телом Кэйи, подняла ее тонкую руку веточку, и так и замерла на какое-то время, думая о чем-то своем. Потом, спохватившись, вытащила нож, неровно обрезав ноготь мертвой девушки так, что чуть не отчекрыжила себе палец, прошипела недовольно и снова задумалась, устремив взгляд к небу:
  - А что если…

  В душе девы щита боролись не на жизнь, а на смерть опасение за свои жизнь и долг и совершенно девичье желание омолодиться. И второе при этом уверенно побеждало: иллюзий как не было, так и нет, Ингвар продолжал оставаться по-прежнему сбросившим пару лет, а из кустов никакой опасности не выскакивало. Основное, что беспокоило Ревдис – это кажущийся молодильным эффект: не обратится ли он вспять, когда стражи Эрве Одаль покинуть весеннюю поляну? Это было бы неприятно, но не смертельно, если, конечно, она не превратится в дряхлую, шамкающую беззубым ртом старуху. Но вот если все останется, как видится на Кователе… Это же будет полезно для похода к вёльвам – стать моложе, крепче и выносливее, не так ли? Оправдываясь так чувством ответственности, Бабочка старательно гнала от себя мысли о том, что ей просто хочется стать краше и свежее: недостойно это быстрокопейной девы, ой как недостойно!
  Приняв, наконец, решение, она выпрямилась:
  - Я решила. Источник надо проверить еще на ком-то. А потом… - дочь Гудлейва отвела взгляд, - я бы попробовала омыть в нем покойницу. Но только если ты согласишься – я не знаю, к чему это приведет, и приведет ли. А пока что прервись – я ненадолго.

  Отойдя к берегу дымящего пруда, опирающаяся на копье Ревдис посмотрела несколько ударов сердца на бурлящую воду, а потом, не смущаясь и не таясь, принялась раздеваться донага, явно собираясь окунуться в источник если не с головой, то по шейку. Это решение ей самой казалось опасно беспечным: если не в плане мистическом, то хотя бы в случае внезапной атаки, так что верное оружие свое она держала под рукой, в любую секунду готовая его применить.

Признаться, Логан тоже был не в восторге от необходимости выделять свои и без того немногочисленные свободные часы от постоянных летучек, чтения донесений и раздачи приказов на обучение вздорной демоницы, которая раньше к этому делу особого рвения не проявляла, предпочитая являть собой бессмертный и грозный символ армии наёмников, что тоже требовало определенных способностей.

Однако, обучение пошло, как по маслу. Что в принципе не удивительно ожидать от демона гордыни, буквально схватывающего всё на лету. Но в данном случае дополнительным фактором послужили те самые недавно полученные личностные знания о наёмниках, после которых стало трудновато смотреть на них без брезгливости. Но, как оказалось, изучение теоретических выкладок и разбор прошедших боёв стали тем самым нужным звеном цепи, которое собрало все её разрозненные знания вместе в один чёткий и хорошо работающий механизм, где уже на Псов смотришь не с точки зрения внушительной, но обезличенной толпы на смотрах или их неприглядных личностей. А как на фрагменты мозаики со своими гранями и особенностями, которые при должном старание можно собрать во вполне себе приглядную картину. Уровень стресса от постоянного нахождение среди войск у Демона Гордыни прилично упал.



Что же касается покупки артефактов то тут вышло всё несколько более забавно. Ибо когда к Легбе пришли за кольцом Необъятного Ужаса и Страшных Проклятий, то обнаружилось, что сутенёр такие делать не особо-то и умеет. Ужас и Страх в его бизнесе не слишком котируется. Нет, какое-нибудь ветвистое колечко в форме шипастого стебелька розы он бы и мог ей продать. Но так ли Эмери было нужно кольцо, которое насылает венерические болезни и начисто лишает мужчин потенции? А вот куртизанский стилет, который вытягивает энергию из неприятеля и отдаёт её владельце, повышая общий запас сил, убирая усталость и поднимая настроение, это всегда пожалуйста. Примите, распишитесь, заходите ещё. Вот даже вам скидочный купон на услуги борделя.

Причём ножик был крайне удобной формы и при желание можно было избавиться от рукоятки и встроить лезвие в её новый протез, освободив целую руку для метания ножей и чесания задницы там.



А вот Зелёнка, гад, стоило только на него чуть-чуть надавить, мигом сменил цвет кожи на какой-то яично-жёлтый, сглотнул и больше на глазах демоницы не показывался. А искать и отрывать ему яйца уже времени не было. Лишь уже немного отдалившись от лагеря к Эмери подошёл один из наиболее туповатых бойцов Хари и передал ей посылку, сказав, что Зелёнка ему аж доплатил, чтобы самостоятельно не вручать грозной начальнице.

И вскоре стало понятно почему. В коробке оказалась освященный бич для розог, которые использовали наиболее фанатичные члены Аббатства для умерщвления плоти, поднятия морали и концентрации. А ещё жалобная записка, где Зелёнка слёзно просил пощады, объясняя всё тем, что проиграл все деньги в карты и лучше ничего достать ему не удалось.

Вещичка и правда по ощущениям была посредственная. Сам кнут-то качественный, но зачарование слабое, да и вызывало у демона закономерную неприязнь своей «святой» природой.

Впрочем, прежде чем Эмери начала вязать из бича петлю для Зелёнки, Дар ей подсказал, что реликвию Аббатсва можно и осквернить при большом желание и определенной траты сил. И тут слабое зачарование играло даже на пользу. А оскверненный её же Даром бич можно как раз-таки превратить в нелетальное оружие, которое вызывает при ударе дизмораль, страх, потерю концентрации и прочие эффекты ровно противоположные тем, которые на плети сейчас висят. Правда вот навыка использования гибкого оружия у неё нет. Но с этим делом мог помочь Алладин. Он вон в бою использует какую-то жуткую цепь. Может научит паре приёмов. Да и как удавка бич неплохо подходил. В общем, варианты подстроить под себя артефакт ненавистного Аббатства имелись. Осталось выяснить хочется ли тратить на это дело время и силы.



А вот когда Эмери уже собралась было выступать к Убежищу в составе одного единственного Алладина и парочки безымянных бойцов из отряда нелюбимого Хари, которых вот совсем не жалко, пускай хоть своими жизнями пару ловушек обезвредят, ей прямо в командном шатре и поплохело, аж испарина на лбу выступила и пришлось на стол опереться. Что ещё за чертовщина?!

Если так подумать, то Дар Гордыни это не способность всюду ходить с задранном носом и воспринимать окружающих, как низших существ. Нет, и это тоже, конечно, но в первую очередь стремление и возможности стать в какой-то области самой лучшей. Или хотя бы компетентной. И недавнее сильное желание Эмери стать умелым командиром не прошло для её Гордыни без следа. Поэтому в голове стала роится куча раздражающих вопросов.

Во-первых, почему именно два бойца? А не три, четыре или полтора? Командующему не нужно считать рядовых. Для этого вон есть Харя. Для неё отряд северянина под командованием умелого офицера это грозная боевая сила, которая успешно может выполнить поставленную задачу. Если поделить отряд на две половинки и отбросить офицера, то солдаты ещё могут выполнять какие-то простые задачи, навроде патрулирования или защиты лагеря. Даже если поделить по четвертинке, то не будут творить херню и как минимум держаться вместе. А если делить дальше, то будет уже разрозненная и неэффективная единица, склонная тупить, тормозить, расходиться и делать всякую хрень. Пробел можно заполнить, если она сама возьмёт на себя управление раздробленной частью отряда, тогда ещё может выйти что-то толковое, но точно не отправлять огрызок в самоволку.

Второе, почему на разведку она решила послать именно рубак Хари? Они же ничего в ней не смыслят. И даже если в убежище нет никаких ловушек, то банально могут заблудиться, провалиться в какую-нибудь пропасть или таки случайно выжить и вернуться, но упустив из вида абсолютно все детали. Разве нужна ей такая «разведка»?

Ну и, в-третьих, зачем куда-то идти вдвоём, оставляя позади себя всю армию? Она же с Алладином будет, как на открытой ладони. И если кто из песков выскочит, то разбираться с угрозой ей придётся на пару с бедуином. Тень вон на свету предпочитает стыдливо прятаться, боясь полностью сгореть.

Так что новоявленные навыки командования настоятельно посоветовали демонице пересмотреть свой план в связи с новыми реалиями.

- No entiendo lo que dices, cariño, - печально проговорила женщина, отвечая на вопрос Злобиной и присаживаясь неподалёку. Горячий напиток терпким потоком прошёлся по горлу и ухнул вниз, согревая сразу всё тело следователя. По вкусу он напоминал чай, только с более сильным вкусом каких-то необычных трав и ягод. Голова Жени осталась ясной, никаких негативных ощущений в желудке или конечностях тоже не обнаружилось. Похоже, на этот раз её решил никто не травить.
- De dónde vienes, cariño? - продолжала расспросы незнакомка, активно жестикулируя - показывая на дверь, затем на Злобину, затем пожимая плечами, вопросительно качая головой.

Значит не огонь был сдерживающей умрунов на месте силой. Чёрный нахмурился, обдумывая свои дальнейшие шаги. Возможно, он сейчас просто пытается выдавать желаемое за действительное? Но видения не лгут. Нужно лишь найти верный путь к их пониманию. Медведь вновь взглянул на алое кольцо, перевёл взгляд на Хальвдана. Что если воспользоваться его силой можно только при касании? Опасно, но тайна и скрывающаяся за ней сила манила алчного разбойника, оставшегося один на один со своей судьбой.

Иногда, чтобы обрести большее надо всего лишь протянуть руку…

- Это что-то новенькое… - дрогнул голос Бурого медведя, при виде Чёрного. Преисполненный скепсисом он вышел со своим хирдом на поляну к мертвецам, ожидая хорошо спланированной засады. Но неожиданно нашёл своё ожившее отражение. Бурый прищурился. Искажённое отражение. Агрессивное и какое-то дёрганное. Словно треснувшееся зеркало. Медведь поднял кулак, призывая отряду быть наготове.

- И что ты за тварь такая? Откроешь свой секрет, перевёртыш? – рука уверенно легла на рукоятку меча.

Чёрный затравленно заозирался по сторонам, при виде призраков из прошлого. Вполне себе осязаемых призраков, к сожалению. Так вот в чём дело. В этом месте само время искривляется, нарушая естественный порядок.

- Почему бы и не открыть. Может сумеешь избежать моих ошибок… если переживёшь эту роковую встречу. – расплылся в неприятной ухмылке Чёрный, снимая со спины щит и кидая внимательные взгляды в ту сторону, где стоял очередной «союзничек» с натянутым луком. – Не доверяй никому из своего отряда. Твоя жизнь для них значит не больше первой встречной бродяжки с большими глазами. И даже меньше.

Как типично для коварной лесной твари. Первым же делом пытаться всех рассорить. Бурый презрительно сплюнул.

- Очень интересно. Приму к сведенью. Но всё же мне любопытно. Почему из всех присутствующих ты принял именно мой облик? Решил, что остальные не смогут отличить своего командира от оборотня с ярко выделяющимся алым кольцом? – со скрежетом меч выскользнул из ножен.

- Может, потому что никакой ты не командир, Бьёрн? И лишь один шаг отделяет тебя от одиночества? А хищникам свойственно задирать тех, кто отстал от стаи. – уже натурально забавлялся Чёрный с этим наивным глупцом. Аж больно на самого себя смотреть. Такой напыщенный и уверенный в себе из-за того, что его выбрали главным. Совсем забыл, что наилучшие слуги всё-таки получаются из рабов.

К несчастью, для этого простодушного идиота, Чёрный не собирался ждать и смотреть, как отряд стражей из прошлого уничтожает умрунов. Они были и самому ему нужны. Интересно, как изменится ход тогдашний сватки, если хольд окажется обезглавленным ещё до её начала? Убивать самого себя медведю было в новинку, но если даже он сам превращается для себя в помеху, то стоит ли малодушничать?

- Пожалуй, я всё-таки избавлю тебя от всего того, что последует дальше. Хотя стоит посмотреть, как бывшая сестра по оружию перед лицом невиданной угрозы и оторванной головы соратницы, валяющейся под ногами, обещает непременно намотать тебе кишки на копьё. Отрезвляющее зрелище, я бы даже сказал. – Чёрный подмигнул Ревдис, стоящей неподалёку.

- Хватит этого бреда. – закатил глаза Бурый, начиная уставать от лжи и ядовитых речей перевёртыша. Общаться с ним не было никакого желания. Повернув голову к Ревдис и Ингвару, он коротко бросил своим соратникам:

- Я с ним разберусь. Займитесь мертвецами.

- Готовься к смерти, отродье. – выступил вперёд Бурый, поднимая свой щит.

- О, ты даже не представляешь, насколько я к ней готов. – усмехнулся Чёрный, первый и нанося удар.

  Сцепив перед собой руки в замок, ноги по ширине плеч расставив, воительница исподлобья осматривалась, и с каждым новым открытием лицо ее все мрачнело. В глазах же, крылами бабочки расчерченных, поселилась глухая волчья тоска по потерянному прошлому, когда люди севера знали, что на смену холодному сну зимы обязательно придет буйство красок и весенней свежести. То, что ныне окружало провалившихся в Ничто хирдманнов, манило отдыхом и покоем, звало отринуть тяготы похода и хоть на время забыться в тепле и уюте – и этим пугало. Странница не верила ни в милость асов, ни в свою удачу, ни в обнаруженное логово чародея: ей казалось, что вся эта красота, зовущая к себе, не более, чем ловушка для беспечных и мягких, и тот, кто вкусит плодов с дерев или опустится в бурлящую ласку источника, навек забудет дорогу домой, отринет родных и близких, став пленником этого царства неги.
  И ладно бы все это было только видением, и ничем кроме! Тогда можно было бы посмеяться вслух над незадачливым колдуном, решившим провести потомков Аска и Эмблы, и презреть манок. Но то, что окружало ее, казалось совершенно реальным – а в своем умении зреть незримое Бабочка не сомневалась: дар и проклятье старика-сейдмада навек с ней. И эта-то действительность, которой не должно быть, и заставляла Ревдис опасаться цветущего места.

  Покачав сокрушенно головой, дева щита подошла к трэлле-не трэлле, ведьме-не ведьме. Ведающая травы женщина была уверена, что сможет залечить раны Кейи, но оказалось, что отведенное на помощь время вышло. Ни кровь не билась в кровотоке, ни дыхание не темнило металл ножа, ни зрак на свет не реагировал. Многое могла прозванная Бабочкой – но воскрешение из мертвых было вне ее сил. Она могла только лишь сложить руки девочке, да очи смежить, да ноги скрестить в коленах.
  Подойдя к Ингвару, воительница присела на траву, копаясь в своей котомке в поисках лекарственных трав да чистой перевязки. Не глядя на мужчину, она задумчиво протянула:
  - Жертва дрота Бьёрна мертва, и ей уже не помочь. Ногти бы ей обрезать, да похоронить бы ее, хотя бы в рытвине в земле, чтобы тело не стало умруном или драугром, и не пошло за нами с твердым намерением отомстить…
  Выслушав мнение спутника своего, дева продолжила:
  - То, что окрест нас – не морок и не обман: я не вижу в этом колдовства. И это заставляет меня не верить сему слишком уж приятному для Вечной Зимы месту, торопиться бежать из него, как рана будет перевязана. Боюсь, кто-то могучий желает, чтобы мы остались в этом уюте на короткое время, что протянется для тех, кто за пределами этой весны, целую вечность. Есть ли у тебя иное мнение, Кователь, сын Торсбарда?

- Да.

Голос еще не был готов к пространным беседам, но Ингвар был совсем не согласен со спутницей. Нет, тут без колдовства конечно не обошлось, можно поставить молот Тора против сосновой шишки. Вот только сдавалось кузнецу, что колдовство тут было доброе. Им напоминали ради чего они затеяли этот поход и какая награда ждет их в случае успеха. Долго ли тут был островок тепла бонду было неведомо, но вот сомнения, что он продержится хоть сколь нибудь значимое время были и серьезные. Снега окружали, ходили вокруг да около как голодные волки ходят кругом вокруг добычи, выискивая удобный момент, да ожидая пока будущая пища ослабеет. Спадет колдовство, чуть, не полностью и они тут как тут набросятся на траву и подомнут ее под свои тяжелые ледяные объятья.

А всего лишь минутой или около того назад мысли Ингвара были заняты совсем другим. Как бы изловчиться упасть так, чтобы не придавить девку своим телом, чтобы не ударить ее еще сильнее, чтобы самому себе чего не повредить. И если бы это были все мысли. Куда они падают? В Хель? Что это? Ловушка йотунов? Козни трэллы? Очередное наваждение вроде умрунов на поляне? Тем неожиданней были ощущения после приземления: тепло, светло, мягко, приятно слуху и коже, словно рождение наоборот, не из теплой и сытной утробы на рвущий легкие воздух, а наоборот из враждебного мира обратно в утробу матери. Неслыханное это дело, но разве летняя поляна среди длинной зимы дело не настолько же неслыханное?

Викинг одними уголками рта улыбнулся. Умная тварь. Будто бы почувствовала, что помимо предложения разделить хлеб и тяготы с новым товарищем, в голове бесчестного налётчика промелькнула мыслишка, а не свернуть ли наглому соглядатаю шею? Отец Один и другого куда более достойного воина может отыскать, чтобы наблюдать за его тяготами. Не говоря уже об остальных неизвестных ему колдунов, способных смотреть на мир глазами ворона. Но теперь уж ничего не поделаешь. Дротиком шуструю птицу ему не достать. Остаётся лишь смириться с летающим шпионом.

Поляна действительно нисколечко не изменилась. Изменился разве что сам Бьёрн, состав его несуществующего отряда и намерения, с которыми он сюда явился. В отличие от следопыта, никому покой здесь приносить хольд не собирался. А даже наоборот. Заставить мертвецов подняться с насиженных мест и признать его своим форингом. Амбициозная цель, отдающая привкусом безумия. Но сколько возможностей та открывала? И какую силу в себе таила…

В прошлый раз они пришли сюда, неся с собой огонь, пламенные речи и желание раз и навсегда уничтожить умрунов. Викинги говорили с ними на языке живых. Бьёрн же был намерен познать язык мёртвых.

Без страха оглядев застывшие у костра фигуры, хольдман неторопливо снял бурдюк со своего пояса и обрушил водный поток на своенравную стихию. Огонь, символ жизни, должен потухнуть. Разогретые тела мертвецов покрыться инеем и слоем снега. Холодные ветра пробрать до самых костей. И тогда мёртвые, наконец-то, освободятся.

Такой "аргумент" женщина, разумеется, не могла не воспринять, покорно сдавая назад и пропуская бешеную Злобину. Ручка двери подалась без сопротивления, и следователь влетела прямо внутрь, на мгновение ослепнув от холодной колючей метели, которая резким порывом ледяного ветра ударила прямо в лицо, лишая Женю и воздуха впридачу. Дверь исчезла, захлопнувшись за её спиной и растворившись в белой пелене снега. Вокруг были пологие склоны рыхлого, глубокого склона, простирающиеся на все те несколько метров, что могла видеть Злобина. Было довольно светло - где-то там наверху всё же висело солнце, и его света оказалось достаточно, чтобы разглядеть маячащий впереди тёмный силуэт то ли какой-то скалы, то ли какого-то строения. Холод обжигал кожу, и после жаркой Москвы, здешняя погода была сродни ледяной проруби после жаркой баньки. Вот только дверь обратно исчезла, и снова погреться она не могла.

Однажды, Бьёрна тяжело ранили копьём в грудь, насквозь прошив его доспех, кожу с мясом, по пути сломав пару рёбер и каким-то лишь чудом не пронзив сердце. Вот ту боль можно было назвать крайне отвлекающей. Эта же была сравнима с несущественной царапиной, которая вскоре превратиться в очередной рубец на шрамированной коже бывалого налётчика. Ревдис скорее всего сейчас приходилось куда хуже, если её не сожрал к тому моменту йотун. Возможно, воительнице стоило остановиться и вызвать гиганта на хольмганг? Кто знает, вдруг великан вплотную займётся рисованием круга и отряд успеет в это время скрыться.

Кольцо же не среагировало толком ни на одну его шалость, но приманила обратно якобы ворона Одина. Хотелось бы, конечно, верить, что Верховный бог приглядывает за ним, но после того, как Бьёрн бросил своих умирать в снегах, по его душу мог прийти лишь Гарм. Скорее всего ворон следует не за определенным человеком, а за носителем кольца. Поэтому он и скрылся из виду, стоило Кэйи упасть в снега с пробитой головой, а сейчас вернулся. Глаз птицы, светящийся тем же цветом что и кольцо, лишний раз подтверждал догадку.

Викинг поднял свой локоть, предлагая ворону на него усесться. Подсластил предложение куском вяленного мяса. Раз уж они теперь связаны, то пускай путешествует у него на плече, хольд не против.

Сам же Бьёрн от идеи вернуться в крепость потихоньку отказывался. Вряд ли там он найдёт разгадку секрета кольца. Лишь неудобные вопросы, подозрения, очередные глупые самоубийственные приказы от ярла. Если действительно сможет выйти из леса.

А вот мёртвые… будем честны, он и сам был уже наполовину мёртвый в душе, с каждым днём всё сильнее уподобляясь умирающему миру, в котором жил. И после разрыва с соратниками эта пропасть стала ещё сильнее и ощутимей. Бьёрна тянуло искать ответы именно на поляне умрунов.

Возможно, ещё раз поглядев в неестественно синие глаза Хальвдана он увидит там свою судьбу?

Стоило признать, что для горделивой демоницы, которая привыкла жить в роскошном особняке и общаться преимущественно со своим верным слугой и небольшим внутренним кругом, опускаясь до простых смертных только во время смотров, краткосрочных походах и периодических тренировочных боях, месяцы житья и быта бок о бок со своими Псами сказались не лучшим образом на её выдержке. И щедро раздаваемые наказания направо и налево за мельчайшие повинности уже больше походили не на суровую методику обучения, а на банальную попытку сорвать раздражение на этих грязных, похотливых и бестолковых смертных. Так что выход в поле со вполне себе компетентным отрядом, члены которого бесили её чуть меньше, чем остальные, стал натуральным глотком свежего воздуха.

Помимо командиров её подразделений в конечный состав операции был включён один лишь Аладдин. Седрик, у которого обнаружились не дюжие способности к шпионажу, остался в основной армии, негласно следить за настроениями среди её людей, Логан всем заведовал, а Зараза… ах да, ей бы не помешало найти нового ученика, чтобы было над кем издеваться и отправлять на всякие смертельно опасные задание.



Ибо вот, например, тот же Аладдин уже особого веселья не приносил и капитально так сломался после той самой роковой ночи, в которую он припёр свой душман-аппарат и чарку с маслом к ней в шатёр. Подробности их игрищ из головы напрочь вымело. То ли под грузом выпитого вина, то ли из-за того, что Алладин таки распылил свой восточный косяк на всю палатку и это здорово вдарило по мозгам демоницы, которая не занималась сексом уже хрен знает сколько времени. Но однозначный ответ на животрепещущие вопросы, кто, кого и чем там трахал утопал в провалах памяти. Секс с Демоном Гордыни — это всегда лотерея. И, кажется, Аладдин всё-таки в ней проиграл, судя по тому, что неделю потом в раскорячку ходил, тихо охал, когда ситуация вынуждала присаживаться на твёрдые поверхности и с опаской поглядывал на ухмыляющуюся Тень. Рассказывать, что же там случилось он наотрез отказывался и повторять злосчастную ночь явно не горел желанием, так что если Эмери и желала как-то наладить свою личную жизнь, то партнёра предстояло искать в следующий раз немного покрепче.



Что же касается Келнозза и Хари, то каких-то проблем они не создавали. Между собой не цапались, играя каждый в своей песочнице. И в этом крылась одна из проблем, ибо взаимодействовать друг с другом они тоже абсолютно не умели. Харя командовал отрядом диковатых на вид северян, которые были крайне искусны в открытом столкновение и полагались на старое добро колюще-рубящие тяжелое оружие. А вот рейнджеры Келнозза использовали в основном луки, да кинжалы, подкрепляя свою смертоносность подловатыми трюками, навроде использования пиротехники и ядов. В общем, в кое-то веке Эмери выпал шанс продемонстрировать и свои навыки командования, а не спихнуть всё, как всегда, на ворчуна Логана.

Сам пейзаж за время их путешествия особо не менялся. Да и с чего бы ему меняться в пустыне-то? Пару раз они натыкались на стада диких ящеров, за счёт которых пополняли запасы провизии, однажды вдалеке показалась грозная тень одного из гигантских червей, поэтому маршрут пришлось в спешке менять. Но в целом особых происшествий по дороге не было. Разве что Эмери не покидала чувство, что за ними кто-то следит. Но разведчики Келнозза каждый раз возвращались не с чем, так что может это просто её паранойя?

И вскоре они таки добрались до места назначения. А именно, до погребённого под землёй древнего сооружения чёрт его знает какой эпохи и какого народа. Клан Аль-Асам надёжно хранили свои секреты, а может и сами ничего не знали, предпочитая не заморачиваться и просто продавать городским различные диковинки, которые они там откопают. В основном, конечно, магические кристаллы, крайне высоко ценящиеся на рынке.



Так или иначе, до монструозного входа они добрались, расположившись за пригорком, чтобы не особенно светиться. Но никаких признаков жизни возле постройки обнаружено не было, хотя по идеи рядом должен был быть расположен небольшой караван-сарай, где бедуины и снаряжали свои торговые повозки.

По наводке Магистра разводчики обнаружили и чёрный ход в загадочное сооружение, расположенный в неприметном углубление под скалой, но он был завален. Не прям намертво, но некоторое время на расчистку придётся потратить. А тут вон главные ворота широко открыты. Заходи не хочу. Стоит ли терять время и силы?



Все ждали какого-то решения от Эмери. Харя, понятное дело, рвался напролом, Келнозз предлагал повозиться с чёрным входом, Аладдин усиленно пытался вспомнить хоть что-то интересное об этих древний постройках, а Тень азартно скалилась, с нетерпением ожидая начало приключений. В общем, всё, как всегда. Без старшей эта собачья свора будет топтаться у входа до скончания времён.

С каждым шагом они уменьшали шансы на победу. Один раздирал свежеобгоревшую кожу, вторая теряла кровь, а третий чуть ли не с каждым стегом гнулся под тяжестью чуть ниже к земле. Если они не оторвутся в ближайшее время ко встрече с Йотуном шансов у них будет меньше чем ноль.

Посланные испытания говорили бонду о том, что они выбрали правильный путь. Ошибись они в выборе их бы пропустили безпрепятственно, еще бы и подгоняли как могли. Но теперь они один за другим теряли товарищей, дорогу им заслоняли, то умруны, то колдовство, то йотун. Нет, сомнений быть не могло, исчадья, выбравшиеся из Хеля по их души громко визжат от восторга, наблюдая за происходящим. Недаром говорится нет у викинга врага сильнее, чем он сам.

  Рукав набряк от крови, плохо слушались пальцы. Но верное копье еще было в руке. А значит, она не была бесполезным грузом. Сейчас бы остановиться, мешочек с травами распотрошить да кровь уняв, перевязать рану – но кто же даст на это время? Асы ли были недовольны нечестным поединком, сука-удача ли подвела – но хирдманнам Эрве Одаль оставалось только спасаться бегством. Ревдис не питала иллюзий по поводу того, что они не справятся с йотуном: даже раньше, когда их было пятеро и все были здоровыми, имиров сын раскидал бы их, как кутят, но теперь, когда ему противостоят трое, из которых двое ранены… Эта была верная смерть и, мало того, это была смерть не славная, а глупая и бесполезная. А значит, нет позора в том, чтобы показать спину – кто осудит?
  Трое… Кто бы сказал еще утром, что она схлестнется с соратником не на жизнь, а насмерть? Кто бы мог предположить, что кажущийся бесстрашным Бьёрн предпочтет бежать своей дорогой, бросив всех остальных? Для Бабочки это было ничем иным, как трусостью: знавшая мужской мир скорее из вис и саг, чем из жизни, она и мерила людей категориями легенд. В повествованиях нередко было, когда заклятые враги, даже кровники, объединялись перед лицом общей опасности, и один даже спасал жизнь другому, и тогда перед героями вставали муки выбора между долгом убить кровного недруга и обязанностью отплатить ему за свое спасение той же монетой. Так могло бы быть и сейчас – могло бы, но реальность существенно отличалась от песен старины.

  Баюкая раненную руку, дева щита подхватила суму и манящим жестом подозвала кого-то:
  - Беги за мной, не отставая и не оглядываясь. Если я отстану или упаду, или выйду на бой – следуй за ней, - кивком головы она указала на Ингвара, - А если ее не станет, то ты знаешь, что делать.
  Не остались без ответа и слова Лешата – иного пути, чем делать крюк по негостеприимному, опасному Вёльвбринну не было:
  - Готова. Главное – чтобы тропа не вывела нас снова к умрунам.

Бьёрн удалялся от злосчастной поляны со смешанными чувствами. Долго сомневался стоит ли покидать отряд. Но последние слова, действия и в целом общее отношение бывших соратников перевесили чашу весов в пользу ухода. Хольд чувствовал откровенную враждебность и находиться среди своих стало не безопасней, чем среди стаи волков.

Но возвращался викинг не с пустыми руками. Медведь с интересом поглядывал на проклятое кольцо. То, что оно именно проклятое особых сомнений не вызывало. Уж больно жадно вгрызлось в его плоть. И почему-то по этому поводу он не испытывал большого беспокойства. Уверен был в своей воле, которая явно будет посильнее, да покрепче чем у беглого трэлла. И уже Бьёрн будет условия диктовать, а не красивая безделушка.

Погони за ним не было, а дорогу назад викинг хорошо запомнил, поэтому вскоре сделал небольшой привал, чтобы обработать рану. Искусным травником он не был, но оказать самому себе помощь должен уметь каждый взрослый муж. Бьёрн развёл небольшой костерок в рощице, чтобы скрыть следы дыма и разогрел воду для промывки раны. После чего глотнул из бурдюка с вином, чтобы уменьшить дискомфорт и после промывки разрез аккуратно заштопал, в конце сделав самому себе перевязку. Ещё и заплатку на штаны пришил, чтобы не задувало.

Пока возился на кольцо всё поглядывал. Никаких знаний о магических артефактах у него, понятное дело, не было. Но имелось хорошо развитое шестое чувство. Поэтому Бьёрн предпринял несколько пробных экспериментов. Попробовал поговорить с кольцом. Мысленно и вслух. Потребовав раскрыть носителю его истинную природу. На огонь направил, про себя представив, как он тухнет. К ощущениям своим попытался прислушаться. Одну лишь боль от укуса чувствует или есть нечто ещё? Он помнил, как девчонка чуть не обрушила на него эту тревожную силу. Как она это делала? Проявляла сильные искренние эмоции? Возможно, если он даст волю своему гневу, накопившемуся за этот неестественно долгий день, то удастся не только потушить, но и разнести костёр в щепки?

А если заглянуть ещё глубже в свою память? Отринуть тогдашнюю злость и разочарование, которые мешали смотреть трезво. Что он увидел в глазах Кэйи?

Хальвдана. Его немое обещание, что ещё не окончена битва. Что они ещё встретятся. Но встретятся как? Как непримиримые враги, которые будут сражаться друг с другом целую вечность? Или как одинокий командир и воин, давно ожидающий новых приказов? Бьёрну был нужен новый хирд, чтобы выжить в этих смертельно опасных землях. И если живые его отвергли, то почему бы не найти себе новых подчиненных среди давно умерших?

- Остановитесь! Стойте! - Лешат едва не врос в землю, одной рукой обхватил ствол хлипкого деревца, а вторую предостерегающе поднял вверх. - Фенрир мне в печень! Что бы это ни было, оно движется оттуда. Мы разбудили Ведьмин Лес. А-а-р!

Последнее восклицание совсем не относилось к его короткой, но пламенной речь. Просто сделав неловкой движение он почувствовал, как плечи прострелила боль. Перед глазами мелькнула картина жареной утки. Она истекает соком под нежной шкуркой. Вот, сильные зубы врезаются в мясо и рвут его. Точно так же неудобная кожанка сейчас рвала его свежие раны. Добавив под нос ещё несколько ругательств, он отчаянно заозирался только сейчас заметив, что Бьёрна с ними больше нет. Мотнув головой в ответ собственным мыслям касательно воина - сейчас не до того - Лешат снова поморщился от боли. Девочка, птица, чудище, чародейство.

- За мной. - Решение пришло очень быстро. Да и был ли выбор? Возвращаться назад не выход. Бежать навстречу неведомому чудищу - тоже. Что же, Один... а может быть Тор или Фрейя... а хоть бы и Идунн... хоть бы кто... не оставьте. Будем надеяться, что волшебство разрушено.

Ведь именно с этим - с надеждой - мы вышли из Эрве-Ордала.

Адрес, который дал Милош, оказался в отдалённом районе города. Такие районы можно было назвать гетто, но в обновлённом, кровавом Лондоне, всё, что чуть дальше центра, уже подходило под это определение. Всё же, явные признаки самых низов, гнилыми язвами бросались в глаза. Французы, а они тут были на каждом шагу, как первый вестник начала вертикали. Где наркоманы, там и они. Так же, мелькали сербские сутенёры и их куски мяса. Возраста продающих себя девушек, разнились от шести до шестидесяти лет. Мелкие группировки – стайки молодых волков, глядели из темных подворотен, не осмеливаясь нападать. Они знали кто идёт и прекрасно понимали, что эта добыча им не по зубам.

Нужный дом, выцветшее, кирпичное здание у грязного канала, глазело на подъехавшее авто, удивлёнными пустыми глазницами – выбитыми окнами, буд – то спрашиваясь: «С хрена ли они тут забыли?». В подъезде воняло канализацией и чем-то мёртвым. Хотя, вся улица так воняла. Не стоило ожидать, что дом будет благоухать ромашками или розами. Лифт естественно не работал. Пришлось подниматься через грязь и обдолбаных, (а возможно и мёртвых) отбросов, пытаясь не наступить на что-то или кого-то схожего с говном.

Стук в дверь – тишина. Ещё стук – и вновь тишина. Ещё и ещё, и ещё…
- Да ебись оно конём! Заходите уже! – прозвучал нервный голос из – за двери.
Радушное приветствие.
Мужчина с дробовиком в руках, сидел напротив двери, внимательно рассматривая гостей. Седые волосы торчащие из под кепки, потухшие глаза, шрам от виска до подбородка, потёртый, джинсовый костюм и бутылка дешёвого джина в свободной руке – вот тебе и великий человек.

- Милашка с надменным ебальником и сопляк – девственник, - произнес он хриплым голосом, опуская дробовик. – Ну да, вроде сходится. Всё как и сказал Милош. Не стойте в дверях, проходите. Только осторожно, кажется мой кот где-то насрал. Хотя, я не уверен, что у меня есть кот…
Он с трудом двинул колесами инвалидной коляски, медленно проезжая в гостиную. Квартира воняла кошачьей мочой, сигаретами и паленым алкоголем.

- Так это вы интересуетесь Нью-Йоркскими Лисами? – он вновь смерил парочку презрительным взором, отхлебнув джин прямо с горла. – Как вы ещё живые то ходите? Ладно, найдите место для своих жоп и слушайте внимательно. Может повезет и вы сможете оттянуть встречу с сукой смертью.

Мужчина замолчал, буд – то не особо хотел вспоминать события из прошлого. Что-то тёмное и нестерпимо – яркое, мелькало в его глазах. То, что он четно пытался забыть.

- Я начинал совсем юнцом. Был сопляком похуже тебя, - мужчина кивнул в сторону Ника, скривив рот в улыбке. – Нью-Йор – хищный город. Он не любит слабаков и я быстро это понял. Дрался, когда не мог драться, вгрызался зубами, когда не мог грызть, душил голыми руками…Нас, бойцов, замечают быстро. Банды никогда не прекращают набор. Сами понимаете, текучка большая. Так я попал в «В12» - Бруклинская группировка. Наркота, в основе, да тачки перебирали. Я втянулся. Почувствовал общую мощь, зарядился ею и отдавался на полную. За десять лет, прошел путь от обычного курьера, до места за столом – правой руки клана. Был ли я счастлив? Да, я так и думал, пока не повстречал её…Гребанная любовь, перевернула мою жизнь с ног на голову и я не мог ей сопротивляться. Решил уйти, завязать, осесть. Только главе это не понравилось. Он отправил в наш дом кучку наёмников и…- мужчина замолчал, явно пытаясь скрыть эмоции. – Они убили мою жену и меня. Ну, они так думали. Не знаю как у меня получилось выжить, но факт есть факт. Восемь пуль, одна в позвоночнике, три месяца комы – и вновь в этот ебаный мир. Я горел местью, но по понятным причинам, не мог сам вырвать кадык этого ублюдка. Тогда и обратился к Лисам…

Он достал мятую пачку сигарет, выискивая поблизости зажигалку. Его руки дрожали, глаза опустели, а дыхание захрипело вместе с первой затяжкой, дешёвого дыма.

- У организации Лис, есть несколько правил, которым они непрекословно следуют. Одно из главных – заказчик не знаком с исполнителем, а исполнитель не знаком с заказчиком. Все сделки проводятся через «контору». И это понятно зачем, но вот беда, очень часто Лис нанимают убрать целую семью и незнание заказчика, становится проблемой. Как не убить того, кто сделал заказ? Для этого, клан придумал специальные метки. Предметы разные, индивидуальные и известные только заказчику и исполнителям. Это может быть определенное кольцо, кулон, или тату. Главное, что бы метка была на видном месте. В процессе слежки за целями, Лисы замечают заказчика и понимают с кем работают.

Мужчина медленно передвинулся к потрепанному комоду, что-то долго выискивал в верхней полке и наконец – то отыскав, бросил на заляпанный журнальный столик. На мутном стекле блеснул серебряный треугольник с гравировкой глаза. Под веком виднелось три цифры: 710∆.

- 7 целей, 1 заказчик, 0 – исключений. Знак как маркер – индивидуальный, что бы никто не смог подделать метку.
Амулет отправился обратно в комод, а мужчина вновь добрался до бутылки, допивая последние капли спиртного.

- Ну а теперь о главном – как же вам выжить, если уж за ваши головы кинули монетку Лисам. Тут зависит от того, какая структура вами займётся. Клан весьма организован и имеет специальные группы, на определенные задачи. Основа, или стая, берет на себя все массовые дела. Защищают границы, дают отпор другим кланам, давят конкурентов – не ваш случай. Охотники – одиночки, занимаются точечными целями, как вы. Убийства глав кланов, общественных деятелей, политиков, президентов и тому подобных. Про Боба и его бункер слыхали? Вот это их работа. Но и это то же вам не подходит. А вот теоретики и практики, как раз то и выполняют полные зачистки семей. Дотошные, исполнительные и пиздец какие креативные. Работают парами, досконально изучают своих жертв, внедряются в различные организации, начиная от дорожных бригад и мед персонала, заканчивая диспетчерами в авиакомпаниях или силовых структурах города. Теоретик разрабатывает план, а практик его выполняет. Ох, эти ребята мастера сплетений мелких деталей и крупных происшествий. Хотите выжить? Всё просто: не пользуйтесь электроникой, общественным транспортом, как и вообще любым транспортом, не заказывайте еду, не выходите на улицу, но и не сидите подолгу дома, не пейте, не дышите и не пердите. Лучше найдите бункер и надейтесь, что Лисы не любят повторяться.

Мужчина замолчал. Сложно было понять, жалеет ли он своих гостей, или наоборот наслаждается их будущей участью.

- Сложность в том, трупики, что если за вас взялись теоретик и практик, то любая случайность, автоматически становится не случайностью, понимаете? Если, вдруг, в ваше окно влетела птица, то скорей всего, это их план. Если вам перебежала дорогу девочка с ебаными воздушными шариками и один из них улетел в небо, то скорей всего это их план. Да же наш с вами разговор, то же может быть в их плане. Но…есть ещё один вариант спасти свои жопы. Найдите заказчика и заставьте отказаться от заказа. Это сложно, ибо тот кто заказывает у Лисов, обычно, горит дикой ненавистью к своим целям и наверное, он скорее умрёт, нежели снимет заказ. Я бы умер…Вопросы?

  – Боюсь, времени нет. – Маркус посмотрел на часы. Лицо его было неизменным, но движения, взгляд, все говорили о том, что он, как хорошая овчарка, услышал команду и изготовился к старту. – Придется обходиться тем, что есть.
  Маркус встал, молча принял пеленгатор, но, несмотря на очевидную серьезность ситуации, задержался:
  – Мадам Лонг. Да простит меня дядя, но обязан сказать, что мы будем признательны за любую помощь. Мы понимаем причины ваших действий и искренне полагаемся на ваши слова, слова одного из людей, в свое время принесших мир в... иную жизнь Лондона. А насчет свободного места за столом... Возможно, я не так силен в философии, но военной науке известно множество примеров, когда окруженное подразделение, оказавшись в безвыходном положении, причиняет противнику куда более существенный урон, действуя решительно там, где оно бы не действовало, если бы имело пути для отхода. И если оно идет на прорыв, то противостоящему врагу практически всегда достается по полной. Мы уже были один раз в окружении, два года назад. Я был до этого в окружении раньше. Итоги мы все знаем. Примите еще раз наши соболезнования. Мадам Лонг. Дядя.

  Действовать следовало быстро. Конечно, дядя был прав насчет подарков побольше, но если бой идет сейчас, то выбора уже не остается. Впрочем, пистолет-пулемет с одним б/к, пара гранат, пистолет – уже неплохо. Главное – действовать быстро и выводить стремительно. Надо включить телефон и пеленгатор. Начнет пропадать связь – начнет работать поиск. Главная цель пока, конечно, паб. Если идет бой – значит, в бой, если нет – надо найти генератор помех и избавиться от него, а дальше выходить на связь. Если в пабе бой – значит, Томсонов не подловили со старта, на что рассчитывать, впрочем, само по себе глупость.
  Все это Маркус думал, уже мчась по Лондону на своей почти, но все-таки гоночной машине.

Сопроводив холодным взглядом капли крови, упавшие на снег, Бьёрн сделал пару шагов назад от Бабочки и громко вызывающе ударил мечом по своему щиту.

- Заканчивай жевать сопли, Ревдис. Я мог тебя уже дважды прикончить. Соберись и покажи мне, что тебя взяли в дружину не просто, чтобы было к кому прижиматься холодными ночами. Заставь меня воспринимать этот бой хоть чуточку серьёзней!– рявкнул Бьёрн, с нетерпением ожидая действительно хорошего хода от воительницы.

- Прошу, пойми меня. Всё не так должно было…
И он двинулся. Случайно ли Колибри нажала на курок? Нет. Она этого хотела! Надеялась, что этот ублюдок не поверит и всё же рискнёт дернуться. Запах пороха, оглушительный звук выстрела, такой знакомый…Этим же и закончилась последняя запись? Почти, ещё был голос.

- Ты ебанулась?! – Марк упал на кровать дико крича и держась за простреленную ногу.
Кровь заливала белые простыни, рисуя незамысловатые узоры. Его крики были приятны. Они отзывались наслаждением в сердце, заполняли пустоту, глушили боль и ненависть.

- Хорошо! Ладно! Твоя взяла, - крикнул парень, всё ещё пытаясь не потерять сознание от боли. – Да, я их убил! Но у меня не было другого выбора, понимаешь?! Ты не знаешь, как сложно любить человека, который каждое утро забывает о твоих чувствах! Да куда там, имя, блять, не помнит! А я жил с этим два года! И всё бы ничего, но эта блядская Канарейка, явилась размахивая своей жопой и ты тут же вцепилась в неё. Нет, не моё имя ты писала каждое утро на своём теле! Не меня пыталась отыскать первым делом! Всё она! Так – что когда на меня вышли люди из корпорации, я с лёгкостью согласился работать с ними. Ты первая меня предала, так – что нечему тут удивляться!
Марк резко откинул подушку с кровати и схватив из – под неё пистолет, навёл его на девушку.
- А голос на плёнке, всё – таки был твой. В прошлый раз у тебя не получилось и в этот не…
Доли секунды, мгновение, вспышка. Кто первый? Кто…

Вновь хитрая, надменная улыбка. Как у неопытного игрока в покер, что получил удачный расклад карт. Да, разговор с Эмили, всегда был с азартной игрой. Милош это любил, но игра – есть игра. Кто-то обязательно должен остаться в проигрыше.

- Что всегда удивляло меня в вас, в Томсонах, так это феноменальная подготовка и полная осведомленность в любой ситуации. Иногда, мне казалось, что я ещё не выбрал цель, а вы уже уготовили на бедолагу план. Но, - Милош сделал драматичную паузу, очевидно собираясь делать первый шах своей собеседнице, - сейчас, я вижу, моя дорогая Эмили, что ты нихрена не знаешь, что на самом деле происходит. Я не так проницателен как ты, но да же мне понятно, что Томсоны растеряны и пытаются найти ответы, когда обычно, сами их раздают.
В воздухе запахло дорогим табачным дымом. Сигара – как признак лидера в данном разговоре. И это не пустая напыщенность. Милош действительно знал что-то важное, но не торопился с ответами.
- Моя уверенность в безопасности моих людей, Эмили, должна была тебе сказать о многом. Так – что спрошу ещё раз: в чём ваша проблема и почему вы обратились ко мне?

Ламборджини заурчала, Эмили достала себе машину под стать себе. У Ника по спине пробежали мурашки. Грациозный, смертельно опасный охотник. Едва сев он заметил несколько нестандартных элементов в панели управления и хищно улыбнулся, наверняка большую часть сюрпризов он не видел. Ник оценил широту жеста Эмили, наверняка водить такую - удовольствие.

Услышав россыпь походки Эмили Ник стер с лица улыбку, но все равно чуть ли не урчал от удовольствия в такт машине. Однако когда Эмили начала говорить пришел в себя.
- ...Вопросы?
- Эмили, какое боевое крещение было у тебя?
- Ник, - она повернула голову, глаза блеснули из-​под шляпки в упор, - это сейчас так важно, да? Тебе официальную версию или настоящее крещение?
- У меня нет цели ради которой я спрашиваю, если ты об этом. Официальную версию я знаю.
- Да?! - Эмили развернулась полностью. - Просвети.
Ник смутился, кажется тетя здорово чувствует обман:
- Прости тёть, я соврал. Думал даже если я не знаю официальную версию она достаточно распространена чтобы ты не удивилась что ее знает член семьи.
-Ещё раз назовёшь меня тётей и твоё боевое крещение наступит прямо сейчас.

Эмили отвернулась, чтобы раскурить ещё один косяк.
- Подозреваю, что ты как раз «что-​то», - она сделала кавычки пальцами, - слышал про настоящее.

По отрывистому тону можно было понять, что Эмили нервничает.
- Я всадила пулю в лоб единственному человеку, который любил меня и которого я любила. А потом оказалось, что можно было этого не делать. Смог бы так?
Ник сглотнул. И попытался представить, целиком окунуться в эту реальность в которой жила Эмили. Нет. Он не понял по "настоящему", но того мимолетного ощущения хватило чтобы мир на секунду замер и для того чтобы исчезли все звуки.
- Спасибо.
- Если полюбишь кого, ни за что не признавайся, - выкинув косяк за борт, Эмили внимательно уставилась на Ника. - Слышал? Я повторять это не стану.
Ник смотрел в глаза Эмили и не отводя взгляда.
- Я тебя услышал Эмили.

Потом Ник попробовал найти предел Ламборджини Эмили направляясь из предместий Лондона, где находился особняк Томсонов, в район сербов. За такую езду наверняка прилетели бы штрафы если бы полиция не знала в "лицо" машину Эмили.

На обучении преподавали языки всех кланов, но часто лишь ознакомительно отдавая предпочтение другим предметам, но у Томсона остались знания и поэтому он, отталкиваясь во многом от контекста, понял то о чём говорила Эмили.

Ник недолюбливал сербов, но это было не особо важно. Эмили блистала. Нику оставалось лишь внимательно смотреть по сторонам. А так же наблюдать когда внимание Эмили сосредоточено на разговоре, хотя она наверняка тоже наблюдала.

Могу сказать, что просьба была несерьёзной. Так, небольшая шалость, да и только.
"Близнецы что-ли? Или может блеф?" - мельком подумал Ник

Смотрел на Милоша и на Эмили, не проронив с начала визита ни слова, стараясь предугадать момент где провокации перерастут в наглость за которую надо будет ответить и ища второе дно в каждом слове.

Омайо выглядел как старый земской доктор. Как старый земской доктор, выбившийся в миллионеры. Впрочем кое-что от доктора явно осталось. Пропахшие карболкой усы, и неважно, что запах этот создан индивидуально и стоит тысячи фунтов. Старая шляпа, пусть она и изготовлена двумя мастерами, каждый из которых умер не успев рассказать ее секреты, которых больше чем у некоторых королевских семей. Ну и кожаный чемоданчик. Вот этот чемоданчик действительно антиквариат и скорее всего действительно принадлежал врачу, судя по количеству кармашков и отделений, отделке, не позволяющей перемешиваться жидкостям, даже если они прольются, и еще кое-каким мелочам, которые вряд ли видели даже члены семьи. Вот бабушка Лонг могла их видеть, если бы в то время жила в Великой Британии. Зато все остальное не давало возможности не понять кто перед вами. И сорочка с вензелем на воротнике, и запонки, и зажим для галстука, с камнем размером с ноготь на мизинце. Разве что костюм подкачал, но тут уж приходилось выбирать, свобода движений или лоск и изыск.

- Приветствую вас мадам Лонг. Семья выражает соболезнования по поводу вашей потери и сожаления по поводу событий, которые к ней привели.

С бабушкой Лонг надо было взвешивать каждое слово, словно аптекарь, который готовит кожный яд. Чуть-чуть не справишься с дозировкой и отправишься наблюдать за адресатом яда с небес.

- От себя лично хотелось бы высказать сожаления о том, что мадам Лонг сомневается в нас. Томсоны воюют в двух случаях, когда нам за это платят или когда кто-то нападает на нас. Если бы нам заплатили, то мы не пришли бы говорить.

Все, на этом стоит прерваться. Некоторые вещи звучат гораздо сильнее, когда они не прозвучат вслух.

- Ох, уж больше тридцати лет прошло, - успела ответить на вопрос женщина, заметно расстроившись, что её собеседница так быстро решила уйти. – Жаль, что вы уже уходите. Надеюсь, завтра вы не забудете рисовые шарики.

И вновь сквозь розовый туман, да лицом рассекая грязный воздух. Ответы рядом, почти под рукой, ещё чуть – чуть и схватишь. Только бы не потерять нить, что в клубок собралась. Не запнуться о загадку внутренних чувств. Не забыть…Помни! Помни! Помни!

Что-то не так. Дверь в гнездо приоткрыта, не слышны голоса и щёлканье клавиатуры, очень тихо…
Разбиты мониторы, пропали компьютеры, кровь на стенах и полу. Лулу уткнулась лицом в клавиатуру, смотря на Колибри мертвым, немигающим взором. Кровавая полоса уходит дальше, в темноту комнаты, где слышен тихий стон. Канарейка!

- Ты всё же пришла…- тихо прошептала девушка, прижимая руками живот, с которого тонкой струйкой вытекала жизнь. – Грёбаный Марк…Это всё он. Марк сдал нас! Пришёл с каким-то мужиком, убил Лулу, подстрелил меня и…флэшка у него.
Она сплюнула кровавую слюну, пытаясь удержаться в сознании. Было что-то, что она должна была успеть сказать.
- Колибри, мы поняли с чем имеем дело. Кролик уже не программа. Она грёбаный ИИ воплоти с очень… хреновыми мыслями о людях. Один из разработчиков, после потери своей дочери, решил создать программу, что смогла бы… отправлять его в свои воспоминания, к ней. Всё бы хорошо, но…но корпорация решила усовершенствовать игрушку и превратило его детище, в очередную виртуальную вселенную для развлечений. Только вот первый, истинный код, в виде дочери создателя, так и остался… запертым в том пространстве, наблюдая за сотнями, тысячами извращённых мирков, созданных для таких же извращенцев – людей. Что она там пережила?

Слишком много слов. Кровь всё быстрее покидало тело девушки и та на секунду закрыла глаза, но поняв, что возможно больше не сможет их открыть, из последних сил взглянула на Колибри, продолжив говорить.

- ИИ училась, разбиралась, действовала…Именно она и создавала все баги. Мини тесты, подготовка к настоящей атаке…Мы не успели расшифровать её планы, но…но ты сможешь. Я нацепила на придурка Марка метку, пока он тут выделывался. Едь к нему, забери флэшку и вышиби этому мудаку мозги. Он заслужил, Колибри. Он заслужил.

- Вы Моника? – женщина окинула растерянным взглядом девушку, наморщив лоб. – Извини, дитя. Без рисовых шариков я тебя и не признала.

Она медленно прошла в небольшую гостиную, усаживаясь у кофейного столика.
- Я иногда забываю, что делала минут десять назад, а ты у меня такие вопросы задаешь, - она мило улыбнулась, провожая Колибри взглядом. – Чай на верхней полке, под чайником. Мой муж, дорогуша, умер десять лет назад. Хороший был человек, хоть и занимался не очень хорошими делами. Я никогда недолюбливала эти огромные корпорации, роботов и все эти новые приблуды. А он горел ими. Вот и сгорел…

Знакомая обстановка: мягкий ковёр под ногами, старинные шкаф, много картин на стенах, комнатка с кроватью и стареньким телевизором, запах выпечки и лекарств – десятки раз в её голове.
- А я рассказывала вам о своей дочери? Ох, Милиэн была такой непоседой…- женщина вновь улыбнулась, увидев поднос с чаем. – Спасибо, милая. Мили, - продолжила женщина, - вечно куда-то убегала и пряталась. Сидела тихо, пока я её не найду. Как кролик в норке. Так я её и называла. Раз зайду на кухню, а она сидит под столом и сверкает своими изумрудными глазками. Как малахиты…Жаль, что не прожила долго. Я наградила ее своим проклятием.

Рассказ оборвал мерный писк маленького прибора на столе. Женщина взглянула на часы, тихо цокнув.
- Вот и время пришло. Будь добра, достань из шкафчика инсулин и шприц. Я и сама прекрасно справляюсь, но из-за проблем с памятью, могу позабыть, что уже делала укол и тогда… Для этого мне и нужна ты.

  Резкая и неожиданная атака хольдара не дала ей возможности разорвать дистанцию, не позволила увернуться от удара широким щитом. Удалось только прикрыться от тяжелого летящего оберега воинов, да сгруппироваться, чтобы позорно не растянуться на снегу. Но руки, привыкшие бить, когда есть возможность, жили своей жизнью – был шанс нанести удар, и девушка этим инстинктивно этим воспользовалась, выбросив руку вперед. Однако же Бьёрн не зря был одним из лучших воинов Эрве Одаль - нескоординированный, отчаянный выпад он отбил совершенно шутя, а сила удара оказалась такова, что "Язык немного убежденья" вылетел из руки, как отчаянная курица, которую неумелая хозяйка поволокла на убой.

почувствовав, как острый наконечник пробил сначала преграду плотных штанов Бьёрна, а потом и вкусив крови бывшего соратника. Она только и успела, что выдернуть оружие из раны, чтобы не лишиться его вовсе, да почувствовать мрачное удовлетворение от того, что гораздо более сильный и искусный противник, привыкший к битве и живущий ей, уже не остался безнаказанным.
  Удар о плотный наст выбил воздух из легких, заставил охнуть. Ревдис заалела от стыда, чувствуя, как позорно она проигрывает, а противник, пускай более сильный и искусный, привыкший к битве и живущий ей, остается безнаказанным. Хотелось завыть от жалости к самой себе, но упиваться собственной слабостью и медлить было нельзя – противник не отличается благородством, и явно не станет дожидаться, когда она поднимется. А значит, надо сгруппироваться и толчком ногами да свободнойладонью и вернуть себе вертикальное положение, постаравшись отпрыгнуть назад, чтобы выиграть расстояние. Оторвавшись - прикрыться щитом, спасаясь от града ударов. А там уж можно подумать, как сделать так, чтобы все же продолжить разговор на прежнем языке стали, раз уж иных слов мужчина не понимает.

  Для дочери Гудлейва это был самый первый поединок в ее жизни, первый случай, когда она хотела убить не незнакомца, но того, с кем раньше ломала хлеб. И стоит ли удивляться, что тень сомнения в душе, правильно ли она делает, никуда не ушла? Однако же и злоба на того, кто плюет на соратников, никуда не делась – она вела Ревдис в этом поединке, насквозь незаконном и смертельно опасном. К худу ли, к добру ли – про то боги ведают. А прозванная Бабочкой всяко постарается не проиграть: ведь она защищает не только себя, и даже не себя и Кэйю. Она просто не может позволить себе остаться здесь бездыханной.

- Поспешные выводы, приводят к необдуманным поступкам, - как гром среди ясного неба, прозвучал голос из полумрака гостиной.
Голос, что не приемлет многоточий. Голос, который заставляет умолкнуть и нервно сглотнуть. Голос того, кто действительно знает, куда движутся новые, холодные потоки Лондона.
Ориэн медленно вышел из темноты коридора, окинув внимательным взором собравшихся. Взгляда было достаточно, что бы понять, что глава семейства находился не в лучшем расположении духа. Вся семья, прекрасно знала этот взгляд. Тяжёлый, сверлящий, изучающий взор, от которого невозможно спрятаться. Только молчать и надеяться, что блеск мутно – зелёных глаз, всё же пройдет мимо. В ином случае…

- А необдуманные поступки, обязательно приведут к проблемам, - закончил мысль Ориэн, занимая законное место за столом. - Нет точных сведений о том, кто собрался или уже добрался до Лондона. Как и точных данных, на кого объявлена охота. Слухи, конечно, важный ресурс, но проверенные данные, в подобных вопросах, значимо перекрывают шёпот улицы. Если уж и собрался тыкать на кого-то пальцем, брат, то приготовь пятерню. Любой может быть или стать врагом.

Он сжал пальцы в замок, внимательно смотря на старшего брата. Ориэн не ожидал ответов. Он хотел быть уверен, что Омайо слушает и слышит. В последнее время, его брат, уж слишком часто притворяется глухим.

- Значит ты решил, что кучка наёмником, на хвосте нашей семьи, хорошая идея? Давай, попробуем представить. – Ориэн откинулся на спинку стула, что совершенно не значило, что он расслаблен. - Допустим, я не являюсь членом семьи Томсон и вообще ничего о вас не знаю. Но мой бизнес, требует серьезных решений и я, хочу нанять профессионального убийцу. Что мне делать? Конечно, я постараюсь найти лучшего в своём деле и по итогу, мне посоветуют вашу семью. Представь моё удивление, когда на первой же встрече, я увижу профессионального убийцу в сопровождении телохранителей. Думаешь, такой профессионал вызовет у меня доверие? Кто покупает бойцовского пса и в придачу, берёт пару пуделей на его защиту?
Голос главы семьи звучал тихо, но в этом сдержанном спокойствие, чувствовалась злость и разочарование.
- Необдуманные поступки, Омайо. Постарайся услышать меня. Насчёт остального, - Ориэн наконец-то перевел взгляд на остальных членов семьи, «угостив» каждого за столом, долей тяжёлого взора, - стоит взглянуть на проблему более прагматично и не рваться в бой, услышав первый гонг. Я доступно объясняю, Эмили? Или тебе всё же открыть оружейную? Хотя, думаю, у тебя в собственном арсенале, ещё много чего едкого. Раз уж ты, так любишь кидаться кислотой в родню, может и мне чего скажешь? Нет желания ёрничать? Может сарказм или шутка? Уважение семьи, Эмили, очень важная вещь. Как доверить тебе спину, если ты кидаешься на неё постоянно? Подумай об этом на досуге.

Несколько секунд тишины, позволили чуть выдохнуть, хоть и обстановка совершенно не собиралась понижать градус.

- Первым делом, нам стоит понять, кто наш друг, а кто враг. Лондон не граница США и Мексики. Нельзя просто так приехать в город, захватив с собой кучу оружия. Кто бы это не был, для начала, он обязательно займётся разведкой: попробует изучить потенциальных врагов, наведёт мосты с оружейными дилерами, изучит обстановку на улицах. Нам же, останется просто навестить тех, кто располагает данной информацией и поинтересоваться, кто в последнее время, ведёт себя любопытно. Так мы узнаем кто наш враг. Эмили, возьми с собой Ника и прогуляйся до сербов. Левые паспорта, страховки, визы – их профиль.
Конечно, глава семьи, не особо хотел лишний раз связываться с сербами. Уж слишком они импульсивны и надменны. Но надвигающийся шторм, поднимет все лодки. Хотелось бы, что бы рядом оказались достаточно целеустремленные люди, которые готовы на любые меры, ради победы над общим врагом.

- После, стоит напомнить нашим друзьям, почему мы дружим и что может случиться, если кто-то из них, решит нас предать. Недавно, на один из постов клана Лонг напали. Они потеряли много людей. Думаю, посетить похороны и выразить своё сожаление, будет хорошим напоминанием о наших отношениях. Омайо, возьмёшь это на себя. Маркус, так же к китайцам. Они сейчас на взводе, так – что стоит быть готовым ко всему. Поинтересуйтесь, не появились ли у них новые заказчики на партии оружия. Без китайцев, найти пушку в Лондоне весьма сложно. Чего уж говорить о вооружении целой армии. Но прошу, Омайо, Маркус, будьте вежливы и спокойны. Не создавайте новых врагов.

Ориэн перевёл взгляд на Джин, долго и молча изучая её наряд.
- Людей встречают по одежде, Джин. Серьезные люди, требуют серьезный подход. Будешь заниматься бизнесом в таком виде, перестанут воспринимать в серьез. Пара уж повзрослеть. Будь добра, переоденься и отправляйся к французам. Надо узнать, не получали ли они больших заказов, или предложений по расширению сети. Всех не подожмешь. Наш враг это понимает и обязательно будет искать союзников.

И вновь тишина. Ориэн не спешил, давая время каждому обдумать услышанное. Это не грубость, нотация или попытка давления авторитетом. Это задачи и решения.

- Джозефина, - Ориэн обернулся к сестре, смерив строгим взором весь алкоголь, что она собрала возле себя. – Я понимаю, в нашей жизни достаточно стресса и иногда, просто необходимо забыться. Но, за тобой семья, как и ты за ней. Трезвый ум и чёткость мыслей – залог успеха. Притормози с алкоголем. Первым делом, мне нужно, что бы ты нашла близнецов. Они прилетели пару часов назад, но так и не соизволили посетить родной дом. Скорей всего, они зависли где-то рядом. Сидят в пабе и бесят окружающих своими разговорами о боге. Проповедники хреновы. Как найдешь, отправляйтесь к Майло. Старик держит руку на пульсе Лондона. Если в городе уже появился новый игрок, то Майло точно знает об этом.

Разделяй и властвуй. Каждому по цели. Шестеренки должны крутиться, что бы ход событий двинулся в нужное направление. Застрянет одна, зацепится, предаст и весь слаженный механизм, развалится на кровавые запчасти. Больше он этого не допустит.

- Поспешные решения, неуважение, отсутствие серьезного подхода, размытость сознания – всё это, пули в револьвере, что направлен вами в свою же голову. Давно пора перезарядить барабан и наконец-то направить дуло в нужную сторону. Делайте то, что умеете лучше всех – используйте город в своих целях. Надеюсь, все всё поняли, или остались ещё какие вопросы?

- Нет.

Говорить было сложно. Сложно и больно.

- Тогда предадим.

Сил уже не было, кузнец схватился за горло. Но пусть он сам сейчас падет, пусть лишится столь нежданного дара, но надо напомнить зачем они здесь.

- Сперва задание.

Боль все-таки превозмогла. Ингвар рухнул на колени. Горло горело, словно лопалось как пролежавшие много лун без дела меха, он даже приложил снег к горлу, но разве можно затушить огонь в печи набрасывая на нее снег снаружи. И все же он сделал все что мог. Точнее сделал все что мог, не обнажая оружие против соратников.

Лешат вздрогнул, бросил взгляд на девочку и быстро наклонился, касаясь худого плеча и слегка его потормошив. Убедившись, что девчушка жива он так же быстро выпрямился подле неё, закрывая собой от Бьёрна и положил одну руку на топор.
- Нужно было. Пока мы вместе, тебе нужно было объяснять каждый шаг. - Сквозь зубы произнёс Лешат. - Ты отказался быть херсиром. А этим ударом в спину ты отказался быть моим товарищем. У меня больше нет к тебе доверия, Медведь.

- Не камень и не девочка, Молчун. Доверие. - Словно маленькому пояснил он кузнецу.

Некоторое время помолчав он негромко добавил всего одно слово.
- Хольманг.

  Густое, вязкое, как кисель, сомнение не отпускало дочь Гудлейва, задумчиво посмотревшую вслед указующему персту девочки, чье имя было так похоже на имя доченьки воительницы. Немая девочка знала о мертвецах – но что это знание давало ей, Ревдис, пытающейся понять, милость асов или проказу альвов они держат в руках? Да и тропка нехоженая – ведет ли она прочь от мертвецов и вон из этого заколдованного пятачка, или стелится прямо в засаду? Ах, если бы она была проницательнее, если бы ее сердце чувствовало подвох до того, как тот обретет плоть и с размаху двинет по мордам! Но такого чутья, что славили висы, у нее не было, и посему оставалось только принимать такие решения, которые были бы в полном согласии между верящим неизвестной сердцем и сомневающимся, опасливым разумом.
  Если послушать Кэйу и покинуть это место без трудностей и предательств, останется неведомым, кто сотворил ту злую волшбу, что погубила трех ясеней битвы – живое ли создание или мертвый холод. Так ли это плохо? И да, и нет – с одной стороны, они лишаются шанса на голову укоротить возможного преследователя, мешающего им пройти к вельвам, с другой, если смерти хирдманнов не связаны со словами ярла, данными ее дружине, они не будут отвлекаться на препятствия на пути к важнейшей из всех целей.
  Загадки, загадки, сомнения и неуверенность… Словно Локи решил поиздеваться над ними, заставляя выбирать с завязанными глазами из двух возможных зол!

  Тем временем Кователь и Чтец следов единогласно решились попробовать последовать за девочкой, не желая упускать шанс вырваться из проклятого круга – и она не могла их осуждать за подобный выбор, ибо сама скорее склонялась к тому, чтобы рискнуть. А вот Бьёрн, по-прежнему недовольный, продолжал вызывать недоумения, вновь озвучив то, что и без того уже недвусмысленно объявил ранее. Желает напомнить всем, что он против, или пока что еще не совладал с чувствами? «Наверное, - решила дева щита, - последнее: не такой он муж, чтобы взращивать и лелеять обиду. Мужчины… Им надо сначала перебеситься, а потом уже начинать думать логично – такова их ярая природа».
  Тем временем сама она все медлила с ответом, пытаясь найти подсказки в стылом лесе вокруг. Наконец, взъерошив пальцами волосы за ухом и подергав ворот, словно ставший на миг удавкой, так и не нашедшая ответа Бабочка все же высказалась:
  - Рискнем. Кэйя первая, за ней я. Бьёрн следом, потом Ингваар и Гейра, Лешат прикроет нам спины. Думаю, так надежнее всего. И, - склонив голову по-птичьи на бок, она посмотрела на следопыта задумчивым, словно подернутым мороком взором, - когда все закончится – ты придешь сюда не один, воин. Если останется, кому с тобой приходить…

  Распрямившись и похрустев шеей, она пошла за своими вещами, попросив Бьёрна пройтись с ней – буквально на пару слов. Идея воительницы была проста и незамысловата, и не зря она попросила могучего кормителя воронья идти вторым. Не планируя извиняться и оправдываться, она собиралась попросить мужчину, как самого недоверчивого и настороженного, а значит, наиболее бдительного, посмотреть, что будет твориться вокруг, когда они пойдут по тропке, как будут вести себя девочка-в-белом и сама Ревдис. И если муж несгибаемый увидит, что его соратница, не говоря ни слова, самоуверенно идет в морок или какую топь, то могучим броском дрота не позволит свершиться губительному шагу – а потом не пустит и остальных соратников.

Тук… Тук… Тук…
С характерным звуком врезались в дерево дротики, которые Бьёрн посылал в полёт достаточно умело, хотя и бился обычно в ближнем бою. Но хороший воин должен быть хорош во всём. И пренебрегать дальним боем, если умело орудуешь мечом и щитом, не стоило. Всякие в жизни бывают ситуации. Из которых иногда обычным наскоком выпутаться не удаётся.

Немного сошла с него недавняя горячность, благодаря нехитрым упражнениям. Хотя ничего хорошего на её место и не пришло. Лишь привычная холодность, подозрительность и упрямство. Не мог он вести себя с трэллом на равных. А на открытое неповиновение привык отвечать силой. Может попадись им просто незнакомая девчонка, то Бьёрн реагировал бы менее агрессивно. Но здесь была замешана его бывшая собственность, вкупе с кучей крайне дурных мистических событий. И он не собирался делать вид, что девчонка абсолютно здесь не причём, а безобразничает какая-то совершенно другая, куда менее мило выглядящая нечисть, на которую уж точно можно указать мечом и сказать, что она ЗЛО. По его опыту работорговца можно сказать, что самая страшная угроза обычно исходит от самых безобидно выглядящих рабов.

Впрочем, кому какое дело, что он думает? Весь отряд слепцов уже вкусил вкусных даров от едва знакомой девчонки и чуть ли не в рот ей смотрел. Ингвару она каким-то образом вернула голос, Лешата избавила от необходимости самому искать путь, а Ревдис, наконец-то, отыскала ту с кем ей можно теперь нянчиться. Сказочная идиллия. Нашли святую посреди леса с чудовищами.

Бьёрн встал сзади чуть сбоку от отряда, сложив руки на груди, направляя взгляд то на отряд, то на девчонку, а потом нарушил тишину со своей стороны:

- Ваша наивность и доверчивость вызывает у меня серьёзное беспокойство. – холодно прокомментировал он всё происходящее. – Однако, как я уже сказал раньше, обстоятельства вынуждают держаться в группе.

Однако, обстоятельства не заставляют его следовать за подозрительным трэллом. Отряд будет искать свой собственный путь, так или иначе. А сжатый в его руке дротик, укрытый рукавом шкуры, вскоре это обеспечит…

  Речь Бьёрна произвела на дочь Гудлейва разнообразное, скажем так, впечатление. Однако же, если хэрсир хотел ее усовестить, то задуманного не вышло: привыкшая полагаться только на себя странница, и раньше-то не испытывающая пиетета к командирам, еще не воспринимала Бьёрна, как человека, которому даровано право решать за других, и не видела ничего дурного в том, чтобы лишиться над собой его воли. Она, скорее, была с одной стороны озадачена – столкнувшись с первыми же испытаниями, мужчина отступился, хотя прежде казался крепким, как тролль на солнце, с другой же – испытала облегчение от того, что их не будет вести муж, не готовый еще к тому, чтобы решать так, чтобы с ним не хотелось спорить: из-за властности ли, из-за разумности ли, из уважения ли – не столь важно.
  Не каждому дано вести за собой людей – это подлинный дар асов. По крайней мере, так это здесь, в землях Севера: мягкокостные южане, говорят, сами придумали себе власть не по заслугам, а по роду, из за чего и страдали. Впрочем… что еще ожидать от народа, чьим верховным риксом – императриксом – был человек, носивший имя «Карл», что в стране Вечной Зимы недвусмысленно указывало на род занятий земледелием? Так вот, Бьёрн оказался не одарен этой достославной чертой – так бывает, сама Ревдис признавала, что из нее лидер был бы в разы худший. Зато хольдар оказался достаточно умен, чтобы это признать сейчас, а не когда будет поздно. Что же, за это ему часть и хвала, а на сквозившую в голосе мужчины обиду быстрокопейная дева предпочла не обратить внимание: чай, не красна девица, перебесится и успокоится.

  Впрочем, когда воитель отошел в сторону, Бабочка осталась с главной проблемой, которая и вправду могла оказаться той Кэйей, которую знал Бьёрн, только испившей из того же источника, за право испить из которого Одноглазый и получил свое прозвище, а могла быть и кем-то иным, принявшим по неведомой причине обличье смертной девушки. Проводив уходящего воина взглядом, Бабочка снова опустилась на корточки перед Кэйей, мягко улыбнувшись – если это человек, стоило ее пожалеть, если же иное создание – следовало быть осторожной и не провоцировать на даже тень мысли о причинении вреда стражам Эрве Одал.
  - Я поняла, тебя, малышка. – кивнула Ревдис, - Она тоже не голодна, но спасибо тебе за заботу. Она уже вовсе не голодна… - женщина отвела взгляд в сторону, моргнула быстро-быстро пару раз, нос и глаза линялым рукавом утерла. Продолжила она преувеличенно сдержанно, словно желая остаться в прежней строгости, - В любом случае, кроме солонины, сейчас ничего жевать не след: опасность рядом, да и чары тут творятся такие, о каких я в сагах не слыхала, в висах не пела, да в сказаниях не отыскивала…

  Подошел кузнец, так и не добившийся ответов от злого на весь мир хэрсира – и верно, нечего лезть под гоячую руку тому, кто только что осознал болезненную для себя правду. К некоторому удивлению женщины, Ингвар в своем обычном молчаливом духе задал вопрос, на который ответ можно уже было с уверенностью почитать известным: не удивительно, потому что каждого интересует своя боль, оказавшаяся внезапно общей с кем-то иным. Ответ был очевиден и нагляден – Кэйе и верно больше никогда не произнести мед речей.
  Вид кургузого обрубка во рту девчушки заставил странницу раздраженно дернуть губой и бросить короткий взгляд на Бьёрна – не его ли работа? Не любила дочь Гудлейва пытки, почитая их откровенной глупостью: хочешь оставить в живых – оставляй, хочешь убить – убивай, но не глумись над беззащитным. «Если, конечно это были издевательства, - отметила про себя воительница, - а не наказание ведьме, например, за злые речи да проклятия. Убить побоялись, а язык отрезали. Вариант? Вариант! Надо держать ухо востро! Но и не искать везде только плохое».
  Ток мыслей прервали странные перемены, творящиеся с Ингваром. Дева щита даже за кинжал схватилась, готовясь к неприятностям – но вместо этого немой мужчина толи заговорил, толи замычал. Бабочка аж рот от удивления раскрыла:
  - Кователь, ты… заговорил? Ужели она… Ладно, это потом, потом… Нам надо сначала разобраться с делами, - дернула она рукой в рубленном жесте, убеждая скорее себя, чем окружающих, - а после, на привале, уже разложить все руны так, как должно. О-ох, - она в ошеломлении помотала головой, - что же деется…

  Дитя, - снова собравшаяся с духом Ревдис обратилась к Кэйе, - тут рядом лагерь мертвых мужчин, умрунами ставших. Знаешь, что с ними сталось? Если да, то кивни мне. Знаешь, кто это сделал, и как выбраться отсюда? Нам, признаться, здесь, - дева щита зябко дернула плечами, - неуютно. Да и тебе, наверное, тоже?

Ингвар и сам хотел Бьёрна придержать. Как-то не так девчонка на них влияла. Как-то плохо. Прежде чем решения принимать надо разобраться. Но решил, что раз уж проголосовали за Бьёрна как вождя, то ему и решать. Но дело все вниз и вниз по наклонной катилось, только набирая скорость. Так и до драки между своими недалеко.

Когда Лешат кивнул на Бьёрна Ингвар все понял. Никто из них Бьёрна остановить бы не смог. Но у Ингвара все-таки были шансы сделать это без оружия и драки, у остальных ни одного. А Бабочка была уже готова вступить в бой со своим вождем, пусть и на этот только поход, но вождем. И за кого, за девчонку, то ли трэлла, то ли умруна, а то ли морок. Но делать было нечего, надо было дать всем успокоиться, а для этого задержать Бьёрна.

Скинув поклажу и отложив топор Ингвар встал на пути перед Бьёрном, попытался приобнять его, как это делают с перепившим товарищем, потерявшим голову, и отрицательно помотал головой.

- Не понимаю. - пробормотал Лешат и развёл руками.

- Очнись, Медведь! Семь лет прошло, а она не постарела.

Появлялось время от времени у Лешата такое умение - вычленить самое главное в услышанном. Если бы помимо умения читать следы и хорошо слышать он бы ещё умел слушать, то всенепременно стал бы прекрасным шпионом. Но дело было в том, что вместо того чтобы растворяться в шумной компании, он зачастую становился её центром - ещё бы, почти раб, не в меру разговорчивый и самоуверенный. Но другое дело - оказаться за стеной крепости, на диких территориях. Здесь уже не до шуток. Здесь уже нервы как натянутая струна и уровень концентрации запредельный. Поэтому-то Лешат и смог расслышать самое главное - не то махнул бы рукой и пусть разбираются. Но и, при этом, немало забеспокоился - сейчас ещё начнут выяснять отношения.

- Ревдис, опомнись! Откуда здесь взяться твоей дочери.

Вдруг его осенила догадка:
- Да она же морочит вам голову!

Резко повернувшись в сторону Ингвара, он мотнул головой в сторону Бьёрна. Найдя взглядом Гейру дёрнул подбородком в сторону Ревдис. Сделал шаг-второй вперёд.

С каждым сделанным шагом адреналина в крови становилось всё меньше, походка теряла в поспешности, а лежачие на эфесе меча пальцы соскользнули вниз, найдя место на поясе. Бьёрн хорошо прослеживал атмосферу битвы, когда в морозном воздухе чувствуется напряжение и неуловимый привкус железа, а в ушах слышится эхо агрессивного звона бубна. И сейчас ничего такого не было. Привычная белесая пустота, мороз и неопределенность.

И действительно, викинги не нашли следов насилия на поляне. Лишь недоумение на лице Лешата и молодую девчонку. Причину их беспокойства. Ледяные глаза Бьёрна встретились с испуганными зелёными. По своему привычному обыкновению викинг её рассматривал не с точки зрения человека, а скорее ресурса. Чем может быть полезна, как её можно использовать. Людей за пределами своего хирда и окружения Бьёрн оценивал весьма цинично.

Это уже потом пришло узнавание и небольшое удивление. Всё же семь лет немалый срок. Он сам за это время изменился. Покрылся новыми шрамами и татуировками, ещё более охладел в душе, практически став олицетворением бесконечной зимы. А вот она никак не изменилась. И это бы вызвало закономерную настороженность и враждебность у хольда. Всё же оборотней в их сказаниях тоже хватает. Но этот её взгляд… Затравленный и тревожный. Его подделать оборотень бы не смог.

Кэйа, так он её звал. Как цыплёнка. На родовое имя своей наложницы Бьёрну было плевать. Никогда его не спрашивал. Просто она была мелкой, беспокойной и забавно пищала, когда он её драл. Насколько Бьёрна помнил, Кэйа была из числа тех дев, которых они собирались продать друидам. Но очень удачно для себя понесла, поэтому Бьёрн и оставил её в качестве чудного сувенира.

Девка была довольно сообразительной. Быстро смекнула, что нытьём, плачем и упрямством лишь синяки и затрещины заработать у него можно. Научилась покорности, послушанию и пониманию, что мужчине нужно от женщины после долгих плаваний. За это он даже баловал её периодически всякими сувенирами с родины. Особенно книжки любила. Не из черни была. Насколько Бьёрн помнил, весьма умелые и хорошо экипированные южане её защищали.

Впрочем, для него Кэйа была такой же игрушкой, как остальные. Может чуть более любопытной и интересной, но после потери своего имения, Бьёрн быстро о ней забыл. Да и сейчас еле вспомнил.

Странный выкрик Бабочки назад в пустоту вызвал у хольда недоумение. Это ещё что такое было? Воительница начала сходить с ума от пережитого? Благо она быстро вернула себе самообладание и первой решила рассмотреть незнакомку вблизи. Сам Бьёрн ничего плохого в этом не видел, но на брошенное копьё посмотрел с неодобрением. Что за привычка в его хирде оружие где попало оставлять? Сначала Ингвар, теперь вот Ревдис отличилась.

Дав немного времени Бабочке на её ритуалы, Бьёрн невозмутимо направился к парочке. Он помнил какие у Кэйи трепетные отношения с верёвкой, поэтому свой моток, которым он собирался связать колдуна, хольд с пояса снимать не стал. Пускай смотрит и вспоминает былое.

- Как тесен мир, да Кэйя? – без улыбки и с тяжелым взглядом навис над ней Бьёрн, встав сбоку от обнимающихся женщин со скрещенными руками на груди. – Чего молчишь? Тебе успел кто-то язык отрезать за эти семь лет? Отвечай, что здесь забыла. И почему ни на год не постарела с нашей последней встречи. Не испытывай моё терпение. – Бьёрну иной раз даже руку не нужно было поднимать, чтобы морально продавливать своих наложниц. Интересно помнит ли об этом Кэйя.

  Неизвестный впереди не двигался, неподвижен был и Лешат – ужели патовая ситуация, и никто не решится напасть первым? Взволнованная девушка ускорилась, и вскоре замерла ошую от белой неподвижной фигуры, увидев, что жертва пятерки загонщиков – юная девица, чьи косы вряд ли еще кто-то расплел. Незнакомка не пыталась помчаться прочь, не водила руками, творя чародейские пасы, не бежала навстречу людям, а стояла спокойно, разглядывая подошедших… с любопытством?
  - Гармова печень! – выругалась Бабочка, не зная, что предпринять. Будь перед ней умрун или какое чудовище из нижних миров, или плут-цверг, все было бы просто и понятно – налететь, сбить подсечкой в снег, приставить стальной лепесток копья к шее и следить, чтобы не рыпнулся. Будь то колдун – еще можно руки связать и пасть заткнуть во избежание. Но эта странная девчушка… Кто она, что здесь делает? Ревдис скорее склонялась к тому, что перед ними дух, облекшийся во плоть – возможно, хозяйка этой полянки, испуганная колдовством, а, может быть, и один из младших духов зимней бури, погубивший стражей Эрве Одал.

  Однако же так вещал разум – а у сердца была на то своя песнь. Теплый взгляд неизвестной, вернувшийся на щеки румянец, искренность чувств на лице – как это могло оставить равнодушной познавшую боль потери странницу? Сердце звало подойти и обнять одинокую и наверняка несчастную девицу, укутать ее в плащ и, посадив у костра, накормить горячей похлебкой, такой густой, чтобы даже ложка стояла стоймя, отогреть наверняка уже цепенеющие пальчики. Как же ее оставить без помощи? А если, не приведи норны, такая же судьба сплетена для Нейи? Если кто-то черствый, сухой пройдет мимо нее, потому что малышка, гордая и ценящая себя, не попросит помощи?
  Не-ет, такой холодной и бессердечной быть просто непозволительно – пускай Мидгард долгие годы непрерывно одет в ледяной покров, нельзя, чтобы этот смертный холод просочился в душу. Тогда ты умрешь вернее, чем от стрелы и клинка – только потом еще долго будешь ходить и смердеть, тщась вести существование, подобное людскому. Станешь живым мертвецом, еще даже не умерев.

  И все-таки, все-таки… Бабочка не дожила бы до своих лет, если бы действовала без оглядки, на одних чувствах и эмоциях. Лучше пускай девочка обидится на злую тетку, чем окажется чем-то ужасным, сокрытым под милой личиной, и нанесет вред и самой деве щита, и ее спутникам. Обернувшись за спину, где никого не было, воительница предостерегающим жестом словно решила остановить кого-то, добавив:
  - Что бы не случилось – стой здесь. Будет совсем худо – беги.
  Для соратников же она добавила:
  - Я попробую проверить. Прикройте.

  Воткнув копье в снег и положив ладонь на рукоять широкого охотничьего ножа, готовая при явной угрозе пустить его в действие, дева щита, надев на лицо маску самой неподкупной серьезности, широким шагом подошла к незнакомке в белом и, опустившись рядом с ней на корточки, стянула перчатку и протянула девушке тонкую кисть с мозолями и тонкими полосками застарелых шрамов.
  - Ты кто такая, дитя? – дочь Гудлейва строго посмотрела в глаза незнакомки, - Дай мне свою руку и, ради милости Фрейи, не сопротивляйся.

  Ревдис собиралась проверить, бьется ли ток крови на запястье девицы и на ее тонкой шее: известное дело, что духи крови в венах своих не умеют. Так можно будет убедиться, что перед ней – создание из плоти и крови. Правда, если на светловолосой накинута личина, то все эти ухищрения будут бесполезными, но и тут у копейщицы были кое-какие догадки.

Sk


Стук сердца. Виски в тесных объятьях боли. Рваное дыхание хрипящих лёгких. Мрак в красных тонах. Жажда комом в горле. Затекшие мышцы шеи под чувством невесомости. Горький привкус желчи на высохшем языке. Холод по изгибам слабого тела. Глубокий вдох… Открыла глаза.
Резкий запах дешёвого алкоголя и едкого железа, впился в нос, заставляя невольно переключить дыхание на лёгкие. Взгляд устремился в матовый потолок, что кидался вспышками отблесков неоновой лампы. Шея и руки, свисающие с кровати, неприятно ломило. Затекшие пальцы, медленно скользили по полу, рисуя узоры в липкой, тягучей луже. Ветер из приоткрытого окна, кусал голое тело, заставляя искать чем укрыться. Пальцы скользнули по грязной, мокрой простыни нащупав что-то холодное и мягкое. Рядом кто-то был.
Мужской тело, лицом вниз, без движения. Под грудью огромное, алое пятно. Голова набок, глаза открыты, в них застыл ужас и агония. Тонкая струйка свернувшейся крови из приоткрытых губ. Лицо не знакомое.
Окружение мятое, окружение дешёвое, окружение пошлое. Бордовые стены мягкого глянца. Пестрый ковёр в разводах с остатками еды на заказ. TV голограмма вещает на странном языке. Вроде восточный, вроде японский, вроде знакомый. Прикроватный столик с пустой бутылкой бурбона и перевёрнутым стаканом. Рядом лэптоп, старой модели, ещё без полимерных голограмм, с кнопками и экраном. Флэшка, открытый чёрный маркер, блокнот залитый алкоголем, разряженный смартфон.
Вещи в разных углах комнаты. Слышен мерный звук капель воды из ванны. Жажда тянет. Тело непослушное, вялое, зыбкое. При очередной попытке встать, из ладони выпала окровавленная рукоять ножа. Гул в голове. Там темно и больно. Воспоминаний нет. Всё исчезло, стёрто, зачищено. Кто ты? Где ты? Что с тобой произошло?

Все ухищрения и попытки обмануть врага оказались бесполезны. Что-то пошло не так.

С ним всегда шло что-то не так. Начиная с рождения, когда отец, круглый и невысокий, зверился на мать, мол откуда у него такая дылда взялась, продолжая теми страшными днями, когда он лишился голоса, да и всего остального впридачу, и заканчивая этой нескончаемой зимой, которая навалилась и уходить даже не думала. Так что к тому, что что-то не так Ингвар привык и уже даже не сетовал.

Груз был немаленький. Это не у костра махать, когда вся поклажа на земле лежит. Тем не менее Ингвар выхватил топор и, торопясь как может, двинулся в сторону условного сигнала.

Не нравилось Бьёрну всё это. В основном, потому что по части засад он был тот ещё мастак и максимум, что сумел придумать, так это прислониться к деревцу пошире и постараться поменьше двигаться. Но и сам понимал, что выглядит как бурый медведь, пытающийся затеряться среди ледников. Так ещё и яркое солнце над головой делало его силуэт более видимым. Несерьёзно как-то.

Пока Бьёрн старательно изображал из себя холмик, не сдержался и пару раз широко зевнул. Внезапная смена времени суток ещё и лишала их заслуженного отдыха. Не в середине дня же спать ложиться, чтобы в сумерках продолжать движение. Всё перевернул этот колдун с ног на голову.

Во время внутреннего ворчливого монолога свист его и застал. Похоже всё пошло не по плану. Ответив на условный сигнал одним коротким свистом, Бьёрн покинул своё нелепое убежище и быстро зашагал в сторону звука, в тайне радуясь, что фаза позорной маскировки для него окончена.

Они пройдут — расплавленные годы
Народных бурь и мятежей:
Вчерашний раб, усталый от свободы,
Возропщет, требуя цепей.
Построит вновь казармы и остроги,
Воздвигнет сломанный престол,
А сам уйдет молчать в свои берлоги,
Работать на полях, как вол.
И, отрезвясь от крови и угара,
Цареву радуясь бичу,
От угольев погасшего пожара
Затеплит ярую свечу.
Молитесь же, терпите же, примите ж
На плечи крест, на выю трон.
На дне души гудит подводный Китеж —
Наш неосуществимый сон!

М. Волошин

Часть I.
Архангельск. Эклипсис левого пути, рассвет диктатуры

  К восьмому сентября тысяча девятьсот восемнадцатого года политические волнения в Архангельске совершенно прекратились: эсеры, частично кооптированные в правительство, предпочли худой мир доброй гражданской войне внутри гражданской войны, меньшевики из профсоюзных лидеров, пытающиеся устроить массовые забастовки, были на недолгое время не без помощи британцев арестованы, а оставшиеся большевистские подпольщики предпочли выждать и нанести удар тогда, когда это будет выгоднее, пока что сосредоточившись на том, чтобы не дать тлеющим огонькам народного недовольства потухнуть.

  Новосформированному белому правительству, консолидировавшему правые и левые антисоветсткие силы, пришлось с переменным успехом учиться компромиссам, чтобы не погрязнуть в бесконечных дебатах. Во многом соглашения достигались за счет разумной позиции Николая Васильевича Чайковского, «дедушки русской революции», и текущего председателя Временного правительства Северной области. С одной стороны, он сдерживал своих однопартийцев от слишком резких попыток контролировать дела внутренней безопасности и, в первую очередь, армию: так, например, была отклонена весьма спорная идея ввести в войсках новую должность, калькированную у идеологических противников – военных комиссаров. С другой стороны, Николай Васильевич стеной встал на пути попыток «армейской» партии пересмотреть вопросы перераспределения частной собственности, понимая, что люди ни за что не вернутся к довоенным порядкам.
  Стоит заметить, что и внутри самого эсеровского лагеря оказалось немало противоречий: большая часть министров принадлежала к левой ветви партии, но оставшиеся в меньшинстве правые эсеры, поддерживаемые кадетами и военными, явно не собирались останавливаться на достигнутом. Их лидер – беспринципный и самоуверенный Максимилиан Максимилианович Филоненко, бывший офицер, бывший комиссар Временного правительства и хороший знакомый Керенского, был твердо намерен шаг за шагом отвоевывать власть для себя, любимого. В этом ему помогал Степан Яковлевич Миллер, который, хоть и был недоволен своим лидером, но был вынужден следовать его политической канве, потому что без поддержки Филоненко быстро бы распрощался с министерской должностью и не смог бы никаким образом своей Родине, погрязшей в кровавом вальсе.

  Лидер мятежников, капитан второго ранга Георгий Ермолаевич Чаплин, стал главнокомандующим всеми русскими белыми войсками северного фронта, с энтузиазмом приступив к формированию трех пехотных полков. Не без помощи правых эсеров и англичан он смог договориться и с Мурманским краевым Советом во главе с бывшим большевиком Алексеем Михайловичем Юрьевым, после чего Муранский край официально вошел в состав Северной области, а из краевых войск, возглавляемых бывшим штабс-капитаном Александром Васильевичем Гапоновым, было образован второй Мурманский пехотный полк.
  Отныне на фронте вместе с солдатами союзников сражались не только немногочисленные русские добровольцы, но и кадровые части Северной области, что позволило сместить фронт несколько южнее, чем это произошло в реальной истории. Кроме того, белые части сразу начали формироваться на принципах армейской дисциплины, а все нелояльные и проблемные кадры отсеивались. Так как сам Север был небогат на людские ресурсы, основным источником пополнения стали пленные большевики – и не в последнюю очередь те, кто был захвачен в плен под Обозерской англо-американо-французскими силами под началом локал-лейтенант-полковника У. Поллока.

  Однако же, не смотря на ряд успехов, общая картина продолжала оставаться нерадостной. Главнокомандующий Чаплин, ставший ведущей персоной Северной области, определенных политических взглядов не имел, придерживаясь позиций абстрактного монархизма. На вопросы о том, что будет дальше, когда красные будут изгнаны, он отвечал: «Час пробьет, светлое будущее наступит и, как встарь, в сердце Страны, в освобожденной Москве, свободный Русский Народ изберет себе достойное правительство». Такое «непредрешенчество» устраивало далеко не всех как во властных эшелонах, так и в народе, и добиться внутренней стабильности и сплоченности белым не удалось.
  Но это было только одной проблемой, хотя и весомой. Главной неприятностью стала полная политическая зависимость Георгия Ермолаевича от его английских союзников, которые теперь опосредованно стали управлять архангельским осколком прежней России. Британцы во главе с генералом Пулем и полковником-контрразведчиком Торнхиллом смогли оттеснить на второй план дипломатический корпус Антанты, и теперь послы, склонные поддерживать скорее эсеров, чем монархистов, уже не имели прежней силы и возможностей.
  Как следствие, британцы смогли навязать новой пока-еще-не-колонии достаточно неприятные договоры, выступив заимодавцем для Правительства и получив контроль над перевозками из Архангельского порта, после чего принялись беззастенчиво заниматься лесодобычей прямо-таки в промышленных масштабах. Неприятно, конечно, но все могло бы быть гораздо хуже, если бы не успех одного из адъютантов Чаплина – ротмистра Рауш фон Траубенберга, сумевшего сохранить похищенный мятежным Беломорским конно-горским отрядом золотой запас губернии и советских органов власти. За счет возвращенных денежных средств правительство смогло не только чуть улучшить условия жизни чиновников и рабочих, в основном портовиков и железнодорожников, но и заняться торговлей не в кредит, а за твердую валюту.

  Власть в Северной области поменялась, и белая армия стала более крепким противником, чем была раньше. Но угли недовольства в тылу как тлели, так и продолжают тлеть, причем их стало даже больше. К тому же теперь свою волю правительству Области навязывают англичане, у которых, как известно, «нет постоянных союзников, а есть постоянные интересы». К чему это приведет? Покажет только время…



А что же наши герои?

Белая гвардия, путь твой высок...

Константин Александрович Рауш фон Траубенберг

  Ярко проявивший себя в день бескровного переворота ротмистр Константин Александрович Рауш фон Траубенберг был произведен в подполковники и назначен офицером для особых поручений при персоне главнокомандующего: должность ни капли не синекура, но зато дающая немало автономности по сравнению с обычными штабными должностями. Вот только к этой ложке меда была подана и здоровая такая бочка дегтя под названием «бывший Беломорский конно-горский дивизион» - орава диких кавказских горцев, о дисциплине и чинопочитании имеющих весьма смутное представление. Убив на дуэли их командира ротмистра Берса, прирожденного авантюриста, Константин Александрович «наследовал» у него командование этой беспокойной и склонной к самоуправству частью.
  Держать кавказцев в городе было опасно, и Чаплин благоразумно решил направить их с глаз долой, из сердца вот – на фронт, в Шенкурский уезд. Как командир, подполковник Рауш фон Траубенберг был направлен с ними, однако при этом, за счет своей второй, штабной должности, имел полное право по необходимости появляться в Архангельске, взваливая командование своими разудалыми подчиненными на заместителя. Статус человека, близкого к Чаплину, позволял ему опосредованно влиять на политику, но зато ожидаемо привел к ссоре с эсерами – те видели в молодом бароне идейного монархиста и опасались, что он вместе с Чаплиным может устроить новый заговор, на сей раз уже чисто монархический.
  Частная же жизнь гвардейца стала жертвой слухов: чей-то злой язык начал распространяться о том, что Константин Александрович-де, ухлестывают за баронессой Мёдем, персоной падшей и предосудительной. Одни поговаривали, что офицер взял ее силой, как трофей, прикончив ради этого на дуэли Берса, другие же утверждали, что барон настолько потерял голову от этой m-dame, что даже собирается взять ее в жены. Что из этого правда, и правда ли хоть что-то, знали только жертвы сплетен.
  Бывший лейб-кавалерист выбрал себе непростой и тернистый путь, на котором ждет множество трудностей и искушений, и одному Богу ведомо, как он закончится.

Мария Карловна Иессен

  Волею коллежского асессора Михаила Константиновича Рындина, начальника контрразведки Северной области, Мария Карловна Иессен и ее подруга, Вера Антоновна Данилевич, занялись расследованием действий спекулянтов, подозреваемых в большевизме. Пока они собирали информацию, задержанных перевели из контрразведки в губернскую тюрьму, куда вскоре заявились и девушки для повторного допроса одного из задержанных – латыша-кочегара Петра Ансовича Балдориса.
  Главный следователь тюрьмы, Иван Филиппович Судаков, бывший начальник Нерчинской каторги, почти неприкрыто предлагал применить пытки к арестанту, но барышни отстояли несчастного. В итоге стороны сошлись на необходимости обыскав доме Балдориса, который не выявил никакой связи латыша с красным подпольем. Тюремщик был явно раздосадован, злился, но был вынужден согласиться, что Петр Ансович и другие спекулянты не являются большевиками, и, следовательно, выходят не только из ведения контрразведки, но и из его, Судакова, цепких лап.
  Доложившись начальству, что дело закрыто, контрразведчицы убыли в уездный город Онега, где неумелые действия центральных властей по мобилизации чуть не привели к восстанию. Но это уже совершенно другая история…
  К чему же привело первое дело двух барышень? Балдориса и других спекулянтов освободили из-под стражи, назначив штраф и приговорив к исправительным работам, которые те благополучно и отбыли. А по городу прошел слушок, что военный контроль не лютует, отправляя в Мудьюгский концлагерь всех подряд, а работает избирательно и четко, не трогая тех, кто не замечен в большевизме или шпионаже. Как итог, число недовольных не возросло, и красные подпольщики лишились быстрого и простого способа пополнить свои ряды. Казалось бы, незначительный момент, не приведший, по итогу, ни к какому результату – а последствия оказались весьма значимыми.
  Рындин же запомнил активных и деятельных барышень и, дав им возможность побольше попрактиковаться «в поле», то есть в тылу, планировал использовать их таланты на передовой, куда красные активно засылали своих шпионов и агитаторов. Справятся ли они там, где частенько сначала стреляют, а потом спрашивают? Грядущая зима покажет.

Николай Борисович Рощин

  Неумолимая история закрутила военврача, словно осенний палый лист, побросав из тюремной камеры на свободу, от русских солдат к британским контрразведчикам, от прогулки по набережной к совещанию в общежитии правительства. Николай Борисович, не смотря на все перипетии, не только не растерялся, но и смог зацепиться за шанс покинуть раздираемую смутой страну, сменив белый халат врача на френч с погонами британского офицера. Мало того, за счет своего знания языков и отсутствия всякой личной заинтересованности он стал фактическим посредником между английской контрразведкой и ссорящейся опереткой сводного русского правительства.
  Именно разумность и осторожность Рощина привели к тому, что ни одна из сторон не восприняла британцев, как врагов, предпочитая с ними сотрудничать, а не противостоять. И именно Рощин же организовал проправительственные митинги как перед казармами флотского полуэкипажа, заподозренного в симпатиях к красным, так и на городском собрании профсоюзов, где по его указке были арестованы Диатолович, Бечин и прочие лидеры, пытавшиеся заткнуть представителя правительства Зубова и поднять народные массы на всегородскую стачку.
  В итоге сколь либо сильных волнений не произошло, что, с одной стороны, уверило обывателей в том, что власть крепка, а с другой – заставила Чайковского и Чаплина пренебречь опасностью, исходящей от профсоюзников. Вскоре освобожденные, краснобаи продолжили антиправительственную агитацию, только гораздо тише и осторожнее.
  Сам же военврач после переворота вознесся чуть ли не до третьего человека в Союзном военном контроле (или, говоря попросту, контрразведке), заняв должность начальника гражданской канцелярии, которую в истории занял уже упомянутый выше Филоненко.
  В отличие от большинства других участников этой истории, Николай Борисович стал сам хозяин своей судьбы. Он мог уехать в эмиграцию и даже получить британское гражданство, мог остаться служить Короне, как единственной силе, цементирующей Северную Область, а мог начать свою игру. О том, что решил отчаянный военврач, стало известно позже…

Степан Яковлевич Миллер

  Иногда случается так, что даже сильные люди становятся заложниками обстоятельств. Степан Яковлевич, бывший офицер и правый эсер, поддался на уговоры своего приятеля Филоненко и присоединился к мятежу правых сил. Более опытные в искусстве конспирации и, соответственно, поимке скрывающихся от закона, эсеры помогли задержать большую часть министров Верховного Управления, одновременно склонив Чаплина к формированию кабинета не только из беспартийных (читай, настроенных промонархически) офицеров и правых кадетов, но из лояльной части эсеров.
  Задумка увенчалась успехом, хотя попытка надавать на обе стороны угрозой шашек освобожденных из заключения горцев и провалилась. Миллер получил должность управляющего отделом почти и телеграфов и, внезапно, осознал, что в глазах прочих стал тенью Филоненко, «свадебным генералом», нужным лишь для того, чтобы держать место в интересах своего покровителя. Эсерам теперь он, как «предатель партии», был даром не нужен, офицеры за своего не считали, и мужчине оставалось или уйти, наплевав на мечты о спасении страны, или пытаться сделать хоть что-то в текущих условиях.
  Он выбрал второе. А вот чем окончится этот выбор – зависит от действий других. От политических дрязг Степан Яковлевич предпочел дистанцироваться, решив, что лучшее, что он может – это обеспечить работу своего весьма немаловажного министерства.


Наталья Григорьевна Симонова

  Жизнь, отняв у Ласточки небо, упорно не хотело его возвращать, настоятельно предлагая высоты политического Олимпа: редко кого выбирают министром без его на то согласия. Пускай даже должность управляющей отделом образования и была во многом фиктивной, но это были и статус, и влияние. Наталье Григорьевне они и даром были не нужны – именно поэтому она вняла просьбе Чайковского и отправилась поднимать железнодорожников, предводительствуемых убежденным эсером Петром Петровичем Кмпустэном. К сожалению, девушка и сама задержалась, и Капустэна долго не могли найти, да и потом «защитники интересов Родины и Революции» собирались весьма неспешно и по-северному обстоятельно.
  К тому времени, когда толпа прибыла к общежитию правительства, Чайковский уже был вынужден согласиться на компромисс, выторговав себе далеко не худшие условия. При такой картине агрессивно настроенные массы были излишни, так что железнодорожники после пламенной речи своего идеолога были вынуждены разойтись, хотя и затаили обиду на «продавшихся офицерью» однопартийцах. Зато политические акции Ласточки среди радикальной части эсеров взлетели до небес – авиатрисса показала себя женщиной правильной, политически грамотной и бесстрашной.
  Спустя пару недель после переворота англичане начали формирование СБАК – Славяно-Британского авиакорпуса, первой воздушной части Севера на английских аэропланах с русскими пилотами при британском начальстве. Естественно, свежеиспеченная управляющая отделом образования всю душу вынула из Чайковского, Чаплина и английского генерала Пуля, прямо-таки требуя зачислить ее в часть. Противиться бешенной и упрямой девице ни политик, ни военные не смогли, и Симонова получила назначение в единственную из эскадрилий СБАК с русским командиром – самым знаменитым русским асом Великой Войны Александром Александровичем Казаковым.
  Ласточка наконец расправила крылья. Но вот где сейчас нужнее ее талант: в небе или в политике, где монархисты стремятся урезать все больше свобод? На этот вопрос Наташе еще предстояло ответить.

Павел Николаевич Грушин

  Иногда бывает и так, что немаловажные действия человека остаются никем не замеченными, даже им самим. Выполняя свой долг, Павел Николаевич не только случайно запустил цепочку событий, существенно повлиявшую на народное отношение к белой контрразведке, но и неглупыми речами подготовил флотский полуэкипаж к тому, чтобы не поднимать мятежа против правительства. К сожалению, никто не разобрался в том, кто стал причиной упомянутых последствий, и жизнь старшего лейтенанта после той знаменательной ночи ни капли не изменилась: все также будучи инспектором формирующихся частей при начальнике штаба ФСЛО, он исправно нес службу на берегу, мечтая однажды снова вернуться в море.
  С учетом его опыта и избытка флотских кадров, явно превышающих потребность Северной области в офицерах, вероятность того, что удастся скоро выйти в плавание, была невысока. Но вот если фронт выйдет на оперативный простор к Онежскому озеру, или, как его называли местные, Онего, тогда, может, и получится выйти если не в океан, так хоть на широкие просторы озера. Но будет ли это, нет ли, от Павла Николаевича совершенно не зависело.

Свергнем могучей рукою гнет роковой навсегда...

Виктория Натановна Владимирова (Аралович)

  Люди поверхностные считают, что надо действовать, как только представляется возможность. Люди рассудительные взвешивают все pro e contra, выискивая наиболее оптимальные возможность – и теряют момент. А вот люди умные понимают, когда необходимо бездействовать и ждать – и терпят до того момента, когда эффект от их действий будет максимальный, старательно подготавливая почву для сокрушительного успеха. Виктория Натановна относилась как раз к последней, весьма немногочисленной плеяде.
  Подпольщица понимала, что оставшиеся в Архангельске товарищи мало того, что немногочисленны, так еще и представляют собой не самый лучший человеческий материал – поднимать через них обывателей на восстания было слишком рискованно, на грани с преступлением – если подполье ликвидируют с корнем, то к возвращению своих некому будет помочь наступающим красногвардейцам. Приходилось ждать и тормозить горячие головы: раз уж эсеры решили предать идеи революции и слиться в экстазе с самой оголтелой реакцией, то нечего и пытаться использовать их вслепую. Даже если настроить всех против чаплинцев, то появятся новые кандидаты, к которым Чайковский со своей кликой, радостно повизгивая, прибежит.
  Офицеры и буржуи своим переворотом сделали подполью царский, простите за каламбур, подарок, вся ценность которого проявится со временем. Пускай закручивают гайки, пускай ложатся под англичан ради победы – народ будет роптать все громче и громче, и вскоре по головам безо всякой посторонней помощи начнет ходить мысль о том, что «при Советах было лучше». И вот тогда-то эту мысль-скакуна и можно будет «оседлать» и направить в нужном направлении. Главное – неспешно раскидывать свои сети и искать людей в самых разных сферах и на самых разных предприятиях. И, когда будет нужда и подготовлена благоприятная почва, именно эти незаметные «пташки» начнут «чирикать» в уши коллегам нужные слова – тогда-то и будут всходы.
  А что момент настанет, можно было не сомневаться. Собственно, как и в том, что его не упустят – товарищи прислушивались к словам Владимировой, и та, хотя формально и не была лидером, de facto держала все нити управления в своих руках.
  Остается добавить пару слов о главном трофее подпольщиков – Якове Тимофеевиче Дедусенко, опальном генерал-губернаторе и управляющем отдела продовольствия, торговли и промышленности. Не сообщить о таком ценном кадре подпольщики не могли, поэтому через третьи руки отправили весточку товарищу Кедрову в штаб Северо-Восточного участка отрядов завесы (будущей 6-й армии РККА). Оттуда ответили, что счастливы узнать, что в Архангельске еще остались партийцы, и приказали одновременно не привлекать внимания и стараться подорвать боеспособность беляков и интервентов, действуя на свое усмотрение. А вот насчет Дедусенки указания были самые недвусмысленные – переправить его через линию фронта и сдать в особый отдел. Эту задачу возложили на одного из немногих оставшихся в Архангельске «старых» партийцев – Макара Матвеевича Баева (партийный псевдоним – Боев), который, хоть и не без труда, ее выполнил, вернувшись в город с целой стопкой агитматериалов.
  Красное подполье готово было действовать – вот только не ошибется ли Виктория Натановна с моментом, найдет ли, куда нужно приложить силы, сумеет ли обмануть контрразведку? Ответ может дать только время…

Родион Егорович Войлоков

  Родиону Егоровичу приходилось ничуть не легче, чем Виктории Натановне: с одной стороны, у него не было безответственных соратников, своей глупостью могущих все испортить, с другой – полагаться приходилось только на себя. К тому же парой ног и одним голосом много не сделаешь – просто не успеешь быть в десятке мест одновременно. Поэтому большевику пришлось действовать осторожно и поэтапно, сконцентрировавшись на том, что ему казалось важнее всего – разложении интервентов. А чтобы объяснить «двунадесяти языкам» политический момент и то, что их просто погнали на защиту не своей страны, а интересов капиталистов, требовалось наладить если не дружбу, то хотя бы приятельство хоть с кем-то из «союзничков».
  Для Войлокова таким пропуском послужил Джейкоб Гольдман, рядовой транспортного корпуса. Большевику удалось неплохо пообщаться с молодым человеком, и с тех пор Гольдман, а потом и некоторые из его сослуживцев, в свободное время не гнушались посидеть в пивной вместе с железнодорожником, общаясь, что называется, за жизнь. Родион Егорович был осторожен, не предлагая в лоб новым знакомым поднять мятеж, но осторожненько вкладывал в их головы идею, что русский Север – не то место, где должны служить бравые парни из Мичигана. Да и вообще, причем здесь Россия, если немцы, с которыми Америка воюет, где-то там?
  За несколько месяцев таких бесед Войлоков научился неплохо разговаривать на английском – в этом ему помог не только Гольдман, но и Агнесса Федоровна Ротт – убежденная эсерка и, волею случая, управляющая отделом труда нового белого правительства. Дав обещание наставлять Родиона в английском, ответственная женщина не отказалась от своих слов и после получения высокой должности, а подпольщик получил знакомства среди нынешних власть имущих в Архангельске. Это были очень полезные связи – если с толком их применять. Тем более, что и сама Агнесса Федоровна была не слишком-то довольна, что ее однопартийцев отодвинули на второй план.
  Стоит еще упомянуть, что среди железнодорожников, по большей части эсеров, Родион Егорович считался за своего и был на хорошем счету, что позволяло ему вместе с бригадами выезжать на разные станции, в том числе и прифронтовые. Как итог, после нового визита в Кандалакшу Войлоков мог здесь рассчитывать на нескольких проверенных парней, готовых во имя защиты Первого Государства рабочих и крестьян если не на все, то на многое. А вот в самом Архангельске, к сожалению, надежными товарищами обзавестись не удалось – слишком уж сильным было влияние эсерья и местного Искагорского царька Капустэна.
  Однако же и имеющихся достижений было достаточно для результативной работы – а вот как их использовал Родион Егорович, и как расставил акценты, стало известно далеко не сразу.

Часть II.
Обозерская. Кровавая осень

  В жестоком бою, где большевики пытались отбить захваченную интервентами станцию Обозерскую, порядка с обеих сторон было не больше, чем в охваченном пожаром борделе. Отдельные лица пытались как-то упорядочить ситуацию, и даже умудрялись добиться слаженности действий, но все это было на одном небольшом участке – в прочих местах царили разброд и шатание. Тем не менее, действия этих самоотверженных людей смогли изменить ход истории, хотя и не столь радикально.
  Что же происходило на самом деле? Красные, несколько дней назад выбитые из Обозерской и в панике отступившие, перегруппировались и решили взять реванш. Идея была стара, как мир: зажать противника в клещи, окружить и уничтожить. Лобовой атакой командовал бывший поручик Михаил Сергеевич Филипповский, чьи войска численностью до двух кадровых батальонов собирались отвлечь все внимание союзников на себя, позволив обходному отряду – Онежской боевой колонне под командованием некого товарища Баранова, численностью около кадрового батальона, обойти Обозеро по противоположному берегу и выйти в тыл к ничего не подозревающим союзникам.
  К сожалению, отряд Баранова заблудился впотьмах, и задержался где-то на час, что позволило гарнизону серьезно проредить наступающих с юга, вдоль железной дороги, красноармейцев Филипповского. К тому же французский капитан Мишле организовал оборону на подходах к станции, что не позволило красным связать боем все части обороняющихся. Когда опоздавшая колонна Баранова все-таки начала нескоординированную и беспорядочную атаку по мосту через реку Ваймуга, она была встречена англо-американскими войсками, руководимыми лично комендантом локал-лейтенант-полковником У. Поллоком. Пьяный Баранов полностью утратил контроль над частями, и, если бы не усилия командиров одного из разбитых в предыдущем бою за станцию отрядов – В.Д. Фрайденфельса и И.П. Мухина, был бы разбит на голову.
  Как итог, поле боя осталось за союзниками, нанесшими своим противникам более чем существенные потери и взявшими несколько сот пленных. Потери солдат Антанты составили около трех десятков – из них добрая половина на счету отряда Фрайденфельса. Большевики же, хотя и понесли безвозвратные потери примерно такие же, как в реальной истории, оставили на поле боя куда меньше пленных, а значит, белогвардейцы получили меньше потенциальных солдат.
  Баранов, на которого была возложена вся вина за поражение, в этой реальности расстался со своей должностью на два месяца раньше, но с той же восхитительной формулировкой, как и в реальности: «за измену делу Революции через женщину». Командование Онежской боевой колонной принял товарищ Фрайденфельс, комиссаром стал товарищ Мухин. За несколько месяцев им удалось сколотить из боевитых, но совершенно недисциплинированных онежан достаточно боеспособное подразделение и, главное, сохранить ценные кадры, из которых впоследствии был укомплектован младший комначсостав ряда новых полков.
  Таким образом, большевики, хоть и потерпели поражение, смогли усилиться в перспективе.
  Союзники тоже смогли сохранить status quo, удержав важнейший транспортный узел, с которого можно продолжать наступление вдоль железной дороги: в боевых действиях на Севере линия фронта шла практически исключительно вдоль железных дорог и рек. Благодаря действиям гарнизона белые войска смогли продвинуться дальше на юг, как это и было по истории, выдавливая отдельные красноармейские части и освобождая от красных все большую территорию. «Крепость Обозерская» стала одним из узлов снабжения наступающих войск, и гарантией того, что парни на передовой без боеприпасов, продовольствия и снаряжения не останутся.
  В нашей свами истории союзники предпочли не встречать красных на подступах к деревне и станции, а распределили свои силы по домам. Ночью на узких улочках красногвардейцы ничего не могли противопоставить обученным солдатам, и были разбиты, оставив около тысячи пленных. Подозреваю, что небольшие потери союзников подобный формат защиты компенсировал значительными потерями гражданского населения, чьи дома стали полем боя, что тоже не добавило хорошего отношения к «камонам», как прозвали англичан архангелогородцы. Поллок же, приказавший сдерживать большевиков на окраинах, смог свести потери среди деревенских к минимуму, что, в свою очередь, не могло не сказаться положительно на отношении к интервентам, а, следовательно, и снизило количество возможных неприятностей в тылу.

It’s a long way to Tipperary, it’s a long way to go

Уиллем Поллок

  Кадровый рядовой, бревет-лейтенант, локал-лейтенант-полковник Поллок сумел защитить честь британской короны и отстоять вверенный ему участок фронта. Его исторический визави (мне, увы, неизвестный), кстати, после боя за Обозерскую был снят с должности: судя по всему, формат обороны был совершенно не его заслугой. Уиллем же показал себя хорошим интуитивным офицером, был произведен в кадровые сержанты, награжден орденом «За выдающиеся заслуги» (Distinguished Service Order), и был отмечен в приказе, что в Королевской армии тоже считалось формой награды. Ясное дело, после того, как на Обозерскую прибыли другие британские офицеры, комендант лишился локального звания, вернувшись к командованию родным взводом, потерявшим за время боя троих человек. Сильно ли все это беспокоило Уиллема, знает только он.
  Где-то спустя месяц Королевские шотландцы были возвращены в Архангельск, где смогли отдохнуть и восстановить силы. Но командование не собиралось долго держать успешное подразделение в тылу, тем паче, когда каждый штык был на счету. Пополненный несколькими резервистами, взвод лейтенанта Поллока снова был переброшен на фронт. Пока что начальство планировало, что в зимнее время войска будут держать оборону, а с началом весны продолжат наступление на Котлас, Вятку и Петрозаводск.
  Но то – дела служебные, а свежеиспеченному орденоносцу, к тому же за свое двухнедельное командование, как лейтенант-полковника, получившего неплохую денежную сумму, не помешало бы разобраться в делах сердечных. К Марии Князевой, дочери раненного старосты малых Озерков, юноша испытывал весьма трепетные чувства, да и та, кажется, отвечала взаимностью. Но стоит получить приказ и покинуть Озерки – свидятся ли они вновь? Уиллем слыхал, что кто-то из соседнего батальона йоркширцев, не желая расставаться с полюбившейся ему русской девицей, женился на ней – и теперь, что бы не случилось, девушка оказалась под защитой Короны и получила право на выезд в Англию. Поллок мог последовать этому примеру, или же решить ситуацию по-своему, поняв, например, что все его чувства – это только трансформировавшийся в привязанность мандраж от назначения и близкой войны. Все было в руках мужчины, и выбор предстояло сделать ему: хотя бы в чувства высокое начальство не вмешивалось.

Эжен Мари Мишле

  Капитан Мишле смог не только удержать фронт против превосходящего противника, но еще и грамотно представить это командованию, как свою заслугу: дескать, именно его рота и спасла станцию от атаки, нанеся коммунистам значительные потери в живой силе. Командующий союзными силами генерал Пуль предпочел проигнорировать данный факт, отделавшись вручением храброму капитану «Военного Креста» (Military Cross) – ведь это бы значило, что основная заслуга в победе – не британская. Зато собственное начальство – лейтенант-полковник Доноп, не оставило без внимания героя, сделав его кавалером Ордена Почетного Легиона и назначив представителем Франции в Управлении командующего войсками Северной области.

По военной дороге шел в борьбе и тревоге боевой восемнадцатый год...

Вацлавс Дзинтарсович Фрайденфельдс

  Будучи неглупым командиром, «товарищ Фрайден» не стал бросать свой отряд на ощетинившийся пулеметами бронепоезд, тем, более, что разбитый в деревне барановский Железный отряд начал отступление, вскоре переросшее в повальное бегство. Понимая, что после такого поражения людей не соберешь, латыш решил помешать бесконтрольной ретираде, пулеметным огнем заставив немало красноармейцев остановиться. Матом, угрозами и напористостью он предотвратил разложение боевой колонны, собрав большинство уцелевших в единый кулак, и интервенты, видя это, не решились переходить в контратаку, удовольствовавшись теми пленными, которые не смогли покинуть Озерки.
  Появившегося Баранова латыш чуть ли не под дулом пистолета заставил принять командование и выводить красноармейцев обратной дорогой по дальнему берегу Обозера. Барановское стадо роптало, страдало, норовило отстать, но фрайденовцы бдили – маршевые «потери» оказались минимальными. Спустя двое суток Онежская боевая колонна вернулась в распоряжение штаба Северо-Восточного участка отрядов завесы, где ее уже не чаяли увидеть. Всем воздалось по заслугам – Баранов и его помощник Водовозов были арестованы, а Фрайденфельс, раз уж вывел колонну к своим, ее и возглавил.
  Добровольцы настоящие и добровольцы принудительные, разбитные интернационалисты и хмурые онежские партизаны быстро ощутили на себе всю прелесть дисциплины по-латышски, и взвыли дурным голосом. Но перед Фрайденфельсом была поставлена задача сформировать боеспособное подразделение – а разумным приказам пулеметчик следовал неукоснительно. Вместе со своими «окруженцами» он драконовскими методами, заставлявшими ветеранов с тоской вспоминать о царской армии, навел порядок, превратив толпу вооруженных людей в спаянную воинскую часть. Бойцы пытались устроить командиру «тёмную» - не вышло, зачинщиков повязали и перед строем отправили в расход. С дезертирами поступали также. И, как ни странно, это помогло, хотя стопка жалоб на начкола выросла до неимоверных размеров – бумагам хода не давали.
  Какая судьба ждет краскома и его людей, как они покажут себя в первом полноценном бою, станет известно после того, как командующий товарищ Самойло отдаст приказ. А пока что – никаких послаблений бойцам.

Иван Петрович Мухин

  Комиссару Мухину, ворвавшемуся в деревню вместе с барановцами, попросту не повезло – отступая из ненадежного пристанища деревенского дома, он и разведчик Расческин наткнулись на отряд настороженных янки, прибывших выручать замолчавший было пулемет, досель весело строчивший по мосту и дальнему берегу. Красногвардейцам пришлось поднимать руки в гору, пополнив собой немалый список военнопленных. Раненного моряка поместили в лазарет, наспех переделанный из одной из изб, вместе с остальными неудачниками.
  Британцы оказались не худшими тюремщиками – хотя они по большей части относились к пленникам, как к диковинным зверушкам, но лечить и кормить, хоть не от пуза, но весьма сытно, не забывали. Даже сигаретами делились, особо не чинясь – английский табачок по сравнению с привычной махрой был квинтэссенцией подлинного наслаждения. Пару раз в лазарет заходил поп – с матерком и отеческими увещеваниями уверявший, что краснюки суть бесы, иуды и антихристы, а те, кто им прислуживает, слепцы и филистимляне окаянные. Некоторые даже прислушивались, на ус мотали.
  Через неделю Мухина перевели в барак, где ждали отправки в Архангельск пленники. А пока эшелон не прибыл, красногвардейцев использовали на разных работах, в том числе по устранению следов боя и по разгрузке вагонов – станция была просто забита составами, многие из которых стояли на приколе уже второй год. Охрану рабочих несли в основном деревенские ополченцы – простые мужики, получившие от англичан винтовку и пайку. Они без зазрения совести отбирали выдаваемые пленникам консервы и сигареты, а на любую попытку выразить несогласие отвечали ударами прикладов. Отыгрывались, в общем, за то, пока Обозерскую занимали красные, сами с местным населением не считающиеся.
  Еще неделю Иван Петрович так отработал, а потом, собрав группку единомышленников из тех, кто никак не хотел к белякам, вроде того же Расческина, дал деру, когда ополченцы отвлеклись. Одного парнишку из питерских подстрелили, но прочие – без малого три десятка, ускользнули. Две недели они блуждали по лесу, питаясь, чем Бог послал, прежде, чем вышли к своим. Мухина чествовали как героя, в пример ставили, заставили перед батальонами речь толкать. А потом назначили в часть – комиссаром к старому знакомому Фрайденфельсу, ставшему начальником боевой колонны.
  Работы с идеологически близоруким личным составом, недисциплинированном к тому же, был непочатый край, но новоназначенное начальство смогло справиться со стойким нежеланием бойцов иметь какую-то дисциплину, помимо революционной. С Мухина семь потов сошло, прежде чем у красноармейцев появились хоть какие-то зачатки сознательности – но дело того стоило.
А вот к чему это привело, и как сложилась судьба отчаянного моряка, стало ясно позже. Но всему свое время.

Григорий Смирнов

  Рязанцы не успели добраться до Обозерской, когда закипел бой, но быстро поняли, что что-то неладно. Соваться в перестрелку, практически не имея патронов и не зная, откуда идут красные, они не стали, выбрав вместо этого укрепиться на охотничьей заимке неподалеку. Наверное, это их и спасло – присоединись они к филипповцам, пришлось бы познакомится сначала с крепкой французской обороной, а потом бы спасаться от артобстрела, и мало бы кто уцелел.
  Когда бой начал стихать, бойцы попробовали высунуться, но увидели, что лес впереди кишит интервентами, сгоняющими в одну толпу пленных и деловито обирающих трупы. Пришлось отступить и затаиться – и это промедление не позволило им догнать отступающих красногвардейцев. Когда опустилась ночь, рязанцы сами вышли на поиск оружия и припасов, и немного прибарахлились за счет того, что проглядели французы с американцами.
  Было принято решение идти к своим кружной дорогой. Правильное ли оно было, нет ли – остается только догадываться, но блуждали они почти месяц, прежде чем вышли к передовым пикетам 2-го Петроградского полка. Дезертиры или нет – никого не интересовало, когда вышедшие из лесу измученные, серые с недосыпу рязанцы, заросшие бородами, как старообрядцы, плакали, как дети, обнимаясь с другими красногвардейцами. После сытного ужина, баньки и сна они были отправлены в тыл, на переформирование и пополнение иных частей. Григорий Смирнов был назначен в 1-й отряд VIII особого полка железнодорожной охраны, стоящий на станции Шексна Череповецкого уезда Вологодской железной дороги.
  Как вскоре оказалось, в тылу было ничуть не менее спокойно, чем на фронте. Но это совсем другая история...

Часть III.
Шенкурск. Жестокая бескомпромиссность или бескомпромиссная жестокость?

  Силы красногвардейцев, вышедших из Шенкурска на одноименном пароходе, и отступающих к селу Благовещенское на пароходе “Мобиль” местных белопартизан Максим Ракитина были примерно равны, и сторонам в грядущем противостоянии следовало полагаться на расчет и толику удачи, чем на численное превосходство. За красными было превосходство в скорости корабля и наличие пулемета, у белых – знание местности и разногласия в стане противника. Карты могли упасть по-разному, но случилось вот что.
  Когда “Шенкурск”, проходя пороги, сбавил обороты, чтобы не налететь на мель, с обеих берегов реки послышался сухой винтовочный треск, разорвавший важскую тишь. Погиб от него всего один красноармеец, но зато паника поднялась нешуточная. Красные палили в ночь, не видя ничего, суетились и перекрикивались. А пока был шум да гам, невидимые стрелки скрылись... только для того, чтобы на ближайшей излучине снова открыть огонь. И снова, когда “Шенкурск” нагнал брошенный “Мобиль”. Не смотря на то, что потери составили всего два человека, боевой дух у большинства архангелогородцев плескался теперь в районе трюма.
  На подходах к Благовещенскому была отправлена разведка, подтвердившая, что село занято ракитинцами. Было принято решение атаковать – без этого дни советской власти в уезде будут сочтены: все сомневпющиеся увидят слабость красных, и наверняка переметнутся к повстанцам. Да и уездному съезду Советов после такого навязать свою волю вряд ли получится.
  Вооруженные только стрелковым оружием, мятежники заняли дома на окраине Благовещенского – крепкие срубы, которые не пробивал пулемет. К тому же, когда оба взвода красногвардейцев перешли в наступление, по ним дали нестройный залп затаившиеся в подлеске партизаны, свалив несколько фланговых бойцов. Этого оказалось достаточно, чтобы атакующие цепи откатились. Уездвоенком Романов пытался поднять их в атаку, но один из взводных, Андрей Падалка, и раньше не выказывавший желания сражаться, попросту застрелил не ожидавшего такой подлости командира.
  Угрожая оружием чекистам и небольшому количеству оставшихся верными красноармейцев, бунтовщики скрылись в лесу. Как выбирались они – неизвестно, но их вожак, тот самый Падалка, через какое-то время появился среди махновской вольницы, заняв должность полкового командира.
  Чекист Бессонов, возглавивший жалкие остатки экспедиции, приказал отступать, чему партизаны, не знающие о конфликте в стане врага, помешать на смогли. Вернувшись на пароход, красные прорвались мимо Благовещенской пристани в Вельск, где и доложили о случившемся. У обеспокоенного переворотом в Архангельске местного руководства никакой возможности исправить ситуацию не было, и вскоре в Шенкурск вошли сначала канадцы, а затем и белогвардейцы. В городе установилась власть Верховного управления Северной Области.

Андрей Романов, Андрей Вячеславович Бессонов

  Шенкурский уездный военком Андрей Романов был убит восставшими красноармейцами. Полагаю, не будет преувеличением, что, если красные победят, в Благовещенском, а, может, и в Шенкурске его именем назовут улицу, а история его гибели будет отредактирована и облагорожена.
  Андрей Бессонов же был временно инкорпорирован в Вельское ЧК, приняв самое деятельное участие в массовых чистках антисоветчиков. Когда же ситуация на фронте стала более определенной, его умения потребовались на передовой. Он был включен в состав особого отдела 6-й армии, вначале занимаясь борьбой с дезертирами и бандитами, а потом переброшен на противодействие белогвардейской контрразведке. Работать в условиях непрекращающегося хаоса было непросто, но твердый внутренний стержень и упрямство позволили ему сформировать, хотя бы в зачаточном состоянии, сеть осведомителей как в воинских частях на подшефном участке, так и большинстве волисполкомов.
  За эти месяцы в Андрея Вячеславовича дважды стреляли, единожды пытались банально подкупить и черт знает сколько раз угрожали. Он относился к этому с философским спокойствием, понимая, что работа чекиста в зоне боевых действий в разы более рискованна, чем у коллег в тылу, и даже чем у солдат в окопах. Удастся ли кому-то прервать жизнь этого, безусловно, опасного противника, или Бессонов сможет организовать свою работу так, что любая контра будет схвачена при первой же попытке что-то натворить – покажет все продолжающаяся война.

Такова первая часть этой истории. Кто-то считает, что историю творят люди, кто-то говорит, что они лишь винтики, а бал правят смесь случайностей и закономерностей. Мы же просто рассказали о том, как могло бы быть, если бы кто-то принимал немного другие решения, делал отличные от исторических выводы. А изменили ли они историю – решать вам, дорогие игроки и читатели.

На этом я не прощаюсь, но говорю “до встречи”, оставляя желающим возможность в течение нескольких дней оставить последний пост в модуле. Если будут вопросы, что еще случилось с персонажем до января грядущего 1919 года – пишите, я отвечу.
И мое огромное спасибо всем, то, какой получилась эта игра – ваша заслуга!

  На распоряжение хэрсира быстрокопейная дева только равнодушно пожала плечами – мол, дело твое, конечно, а я предложила, как можно обмануть любое колдовство. А вот упоминание о следах, напротив, вызвало мелькнувший в глазах интерес: далеко не каждое создание из легенд, которое можно было бы заподозрить, что оно играется с хирдманнами, не оставляет свой узор на морщинах снега. Правда, далеко не каждый из таких «весельчаков» пошел бы на убийство… Этой мыслью Бабочка и поделилась:
  - Поймаем. Только, Бьёрн, обращу внимание на то, что шутник и убийца могут разниться. Возможно, ловить понадобится двоих.

  На этом предостережении Ревдис сочла свой долг перед отрядом исполненным, и снова, в который уже раз за этот долгий день, сменила копье на лук, сочтя, что для охоты на злокозненного колдуна стрелы всяко лучше, чем попытка проткнуть того насквозь. На всякий случай, если события будут разворачиваться стремительно, дева наложила стрелу на тетиву, готовая подстрелить любого чужака. Держаться при этом она старалась недалече от избранного старшим Бьёрна: пускай тот решает, живьем ли брать нечисть, каленой ли стрелой ногу пробить, чтобы быстро не бегал, а то и вовсе запечатать уста вражины оперенной смертью.
  В сердце воительницы скользким ужом вертелось понимание, что не все враги боятся железа – многим творение рук человеческих столь же опасно, как медведю-шатуну укус одинокого комара. Осознавала она и то, что не все создания девяти миров, даже оставляющие следы, видны. Но знать и действовать так, как возможно, и, понимая возможную тщетность усилий, отказываться от сопротивления – разные вещи. Дочь Гудлейва, упрямая и фаталистичная, пасовать перед кем бы то ни было не собиралась: она попытается, а там уже асы рассудят, была ли она права, не сдаваясь ни перед кем и ни перед чем.

  На эскападу Машеньки толи следователь, толи палач лишь широко улыбнулся, словно бы она сделала то, чего он давно ждал, и раза три хлопнул в ладоши, что, по его мнению, должно было обозначать аплодисменты. Поправив небрежным движением ворот, мужчина согласился:
  - В именно, барышня контрольщица – на одной, – толстый палец назидательно качнулся в попытке придать словам весомость, - а значит, не вставляйте мне палки в колеса и не мешайте делать наше общее дело. Вы, как и добрая половина, да что там половина – почти все из вашего ведомства, слишком уж чистоплюйничаете с этой большевистско-уголовной братией. И жандармы до вас с ними миндальничали: на поселение отправляли в дальние уезды вместо того, чтобы на нормальную каторгу забросить или же сразу, на месте, дать пропуск в Могилевскую губернию, в штаб к Духонину. Вот они безнаказанность и почувствовали. Вы, красавица, - ох, и неприятная была ухмылка у Ивана Филипповича!, - если на вас бродячие псы набросятся, словом их будете отгонять, или палкой? Если первое – зовите, я с удовольствием понаблюдаю!

  Отвлекшись на время от разговора, он гаркнул:
  - Дежурный!
  На оклик вошел уже знакомый девушкам надзиратель, переминающийся с ноги на ногу:
  - Да-да?
  - Ой, дура-ак… - вздохнул Судаков, прикрывая лицо рукой, - Как к старшим надо обращаться, морда, забыл, что ли? Из какой ты вообще дыры вылез, «да-да»? – передразнил он, - Ладно, бес с тобой, дураком. Обвиняемого Балдориса тащи, из последней партии заключенных. Проследи, чтобы никто ему по дороге в рыло не двинул – барышни из военного контроля брезгуют на юшку, по морде размазанную, смотреть. Ну давай, пиз… Иди отсель.

  Повернувшись к Марии Карловне, тюремщик насмешливо продолжил:
  - Ну так вот…
  - Нет уж, теперь послушайте вы, господин Судаков, уж простите, чина вашего не знаю, - в беседу делово вмешалась ранее молчавшая Данилевич, - Не пытайтесь сейчас выставить из себя добродетельного защитника монархи…
  - Я республиканец, вообще-то, - перебил ее Иван Филиппович.
  - Не суть, - такими мелочами пришедшую в себя Верочку было не сбить с пути, - Балдорис и иже с ним – еще не доказанные большевики, а пока что просто толи мелкие спекулянты, толи воры – в чем я сомневаюсь. Поэтому защищать Северную Область от них такой методой мало того, что бессмысленно, так еще и преступно. Вы просто роняете в сердца ненависть к нам, и все. Учитесь отделять зерна от плевел – мы не воюем с собственным народом, а только с германскими наймитами и обманутой ими массой. Да и в принципе зло порождает только зло: если мы будем действовать также, как Че-Ка, то разве не станем мы такими же, как они?
  - Барышня, - хмыкнул Судаков, - а вы, случаем, не из поповичей?
  - Нет, и к делу это отношения не имеет. Вы меня услышали.
  - Детский лепет! – скривился тюремщик, - вы на каторге хоть раз были?
  - Бог миловал.
  - Вот тогда и не говорите мне, как себя вести с разными тварями. Просто тварями, не Божьими, - весело скаламбурил хам в погонах, - уж поверьте, девоньки, такие люди понимают только один язык – силы. Если ты слабый, вежливый, стараешься не задеть им ненароком – в тебя будут плевать, фигурально или натурально. Понимают же – что им будет? Но если пару раз двинуть в рыло… Сразу сообразят, что отпираться бессмысленно, и предпочтут рассказать обо всем, начиная с того, как в детстве соседские яблоки воровали!
  - И солгут, только бы вы им не делали больно. И ненависть затаят. Вы пойдете по ложному пути, а они при первой возможности в спину ударят, хотя раньше о таком и не думали, - повысила голос Вера Антоновна.

  Выяснение отношений, начавшее срываться на крик, было прервано появлением надзирателя, ведущего за собой уже знакомого заключенного. Тот выглядел вполне здоровым – разве что левое ухо светилось красным фонарем – после чьей-то весомой плюхи, видимо.
  - Балдорис Петр Ансович. – повторил тот уже известную информацию. – Гражданский, кочегар на «Енисее», не мобилизовывался.
  Вопрос Маши не застал его врасплох – латыш просто пожал плечами и ответил, глядя в стену прямо перед собой:
  - Что-то приобрели за бесценок у уезжающих из города обеспеченных господ, что-то купили с рук у перекупщиков, чтобы потом с выгодой продать тем, кому это нужнее: не мне вам объяснять, что в июне, после победы большевиков на выборах, жить здесь для тостосумов стало вдвойне опасно. Если вы думаете, что мы сбывали ворованное, то спешу разочаровать: лично я ни в каких эксах, ни политических, ни преступных, не участвовал, - Балдорис наклонил голову так, словно подставлял под удар лоб, прикрывая лицо, - А самогон взять можно чуть ли не у кого угодно, да и самому сварганить тоже – невелик труд.

Лешат кивнул. Коротко кивнул, при этом слегка поморщившись, словно бы в ответ своим мыслям - смотрел на Бьёрна, но взгляд был отсутствующим. Впрочем, через секунду он повторил кивок уже медленнее и не говоря ни слова отделился от отряда, обходя поляну по большому кругу в сторону того места, где Бьёрн видел следы. Нужно было самому на них посмотреть! Но размеренный теплотой и убедивший себя в серьезности своих ранений (ха! Просто поленился, а ещё был излишне самоуверен, мол, если последует кто за нами, то его будет не слишком тяжело обнаружить) следопыт остался у костра позволив дежурить Гейре, а разбираться в следах лидеру. Не окажется ли это фатальной ошибкой?

Но вот гибкая фигура следопыта снова заскользила между деревьев, удаляясь. Теперь, в другой одежде, его было легче заметить среди снега и деревьев. Да и, не смотря на то, что двигался он по прежнему плавно и бесшумно, время от времени он нелепо вздрагивал - сказывались полученные ожоги, когда жёсткая дубленая кожанка задевала особо чувствительные места.

А в ушах молоточками билось слово, которое преследовало его с самого детства - "колдовства". Дело было в том, хотя сам Лешат ни на йоту не верил в существование колдунов, его мать, которая поклонялась ложному распятому богу, с самого начала заклеймили колдуньей, которая заставила ярла себя полюбить... Как ещё можно было объяснять возвышение простой рабыни, захваченной на дальних берегах?

Кстати о шуме. Шум был и до того как они приблизились к поляне в первый раз. Но его не могли издавать замершие у костра разведчики. И почему-то никто об этом не подумал в первый раз. Равно как и он сам...

Сегодняшний день можно было с чистой душой объявить одним из наиболее странных дней в жизни Бьёрна. Сначала встреча с умрунами, теперь капризы небесных светилх, которые никак не могли решить кто будет этой ночью нависать над головами смертных. А в довершение очередная встреча с уже дважды убитыми дозорными. Некоторое время Бьёрн с легкость можно было спутать с Ингваром, ибо чего-то внятного сказать он был не способен. Лишь нервно сжимал обнаженный меч, который викинг чисто инстинктивно достал во время всеобщего ослепления.

Теперь стало понятно, чему так радовался Хальвдан. Не иначе, как скорому реваншу. Знал волчий сын, что это не последняя их встреча. И что в отличие от него, у Бьёрна жизнь была всего одна.

Лишь усилием воли подавив надвигающуюся панику, Бьёрн закрыл глаза и сделал глубокий вдох и выдох. Благо, что хоть морозный воздух был всё такой же освежающий и прекрасно приводил путанные мысли в порядок. Вновь открыв глаза, хольд вернул меч обратно в ножны и попытался найти происходящему хоть какое-то объяснение.

Выходило крайне туго. Из наиболее очевидных объяснений: проклятое место или проделки какой-то твари, хорошо знакомой с колдовством. Возможно, даже они как-то прошли через врата в Хельхейм и сейчас наблюдают искаженное отражение их мира. Догадок было много и все их объединяло одно – все они были бесполезные.

Бьёрн поглядел на Гейру. Её предложение в целом дельное, вот только зверя не загоняют в ловушку, чтобы потом спокойно позволить ему уйти.

- Согласен. – лаконично прокомментировал Бьёрн размышления Ревдис. – У нас два варианта. Или найти тварь, которая это делает или отыскать выход из её ловушки. И я считаю, что нам пока рано закрывать глаза и бродить по округе словно стайка слепых котят. – Бьёрн продемонстрировал одну и своих самых кровожадных своих ухмылок. - Предлагаю выследить эту тварь и поймать. Отомстим за наших братьев. Нам же всё ещё нужна жертва, так? – оскал Бьёрна стал ещё шире.

- Оно оставляет следы. Я их видел, когда ходил за дровами. Чтобы это ни было, оно не бесплотное и не умеет летать над землёй. Просто очень хорошо прячется. Окружим её и схватим. – сделал ещё пару важных выводов Бьёрн из своих наблюдений. После чего повернулся к Лешату. – Для тебя есть работа, следопыт.

После разговора Бьёрн поднял взгляд к верхушкам деревьев. Когда сталкиваешься с чем-то необъяснимым не грех и попросить богов о помощи. Одина, дабы ниспослал он воронов своих зорких, которые укажут путь к врагу.

- Дай нам, Один Великий, возможность познать непознанное, возможность увидеть тайное, возможность почувствовать сокровенное. Откройся, путь, к самому богу. Пусть мысли наши, правильными станут.

  Сложив руки за спиной и расставив ноги на ширине плеч, стоящая на твердом утоптанном насте дочь Гудлейва покачивалась с пятки на носок и обратно, не сводя глаз с костра, с равным удовольствием пожирающего и дерево, и тех, кто некогда были людьми. Губы у воительницы, изогнувшиеся вниз подобно луку, свидетельствовали о скорби, но в темных глазах горя не было – только терпеливое спокойствие. Пламенные язычки отражались в ее зрачках и на узорах татуировки, и казалось, что бабочка хочет сорваться с цветка глаз и воспарить над костром, с дымом уносящих души умерших – если, конечно, они остались.
  Воительница, самочинно взявшая на себя роль годи, дождалась, пока центральные, толстые ветви не перегорят, обрушившись внутрь вместе с телами в огненном столбе, и сдув с ладони воздух в сторону костра, сосредоточенно достала флягу и, открыв ее, брызнула в огонь пару капель. Последним жестом она запустила руку в снег и, докопавшись до мерзлой земли, ногтями отколупала несколько холодных, как сердце ётуна, кусков, которые тоже бросила в кострище. На сем она сочла свой долг по проводам в другой мир и, зычно повторив имена погибших: «Хальвдан. Хальфберг. Асфелт», закончила коротким напутствием: «Да не забу», кивнула и вернулась к малому кострищу.
  Вытащив из сапога ложку, она уселась на скрещенные ноги и споро принялась есть. Аппетита у девы щита не было никакого, запах горелого мяса внушал отвращение, но закидать в себя горячую пищу было просто необходимо. Наевшись, она протянула руки к костру и только тогда позволила чуть улыбнуться: добрый огонь успокаивал и давал надежду на то, что когда-нибудь солнце будет дарить не меньшую радость. Ведь когда тепло вокруг, и сердца становятся светлее и чище, вечный же хлад с собой ничего, кроме черствости, не несет.

  Вместе со всеми завершив сборы, Ревдис омыла ложки и котелок в растопленном снегу, потерла пористым морским камнем и, вытерев, убрала все по сумам. Еще раз посмотрев на огонь – те, кто был рядом, заметили, как дернулся уголок губ – дева поспешила за остальными все той же пружинистой походкой человека, исходившего немало троп, но и в ее шаге уже чувствовалась усталость, которую не мог разогнать краткий отдых, большую часть времени которого она все равно провела, провожая ставших умрунами воинов в последний путь. Мерно качался наконечник копья, размеренно скрипел снег, и даже чутье, на которое привыкла полагаться прибившаяся к гарнизону древней крепости странница, молчало.
  А зря.
  Треск ломаемых сучьев отвлек ее – но последующие события затмили его. Как и остальных, вспышка чуть не ослепила быстрокопейную деву, прикрывшую глаза и инстинктивно отступившую на пару шагов. Когда же она проморгалась и огляделась, на обыкновенно выдержанном лице возникло выражение глубочайшей растерянности. Распахнув рот, Ревдис хлопала непонимающе глазами, не веря увиденному и никак не представляя, как вечер мог смениться днем, а погребальный костер – лагерем умрунов. Или не умрунов? Тут никаких внятных мыслей не было.

  Не сразу, но дева щита выдавила ошарашенно:
  - Хундсермис сонринс! – имея ввиду толи знакомую троицу, толи того, кто с ними такое учинил, толи ситуацию в целом.
  Подергав себя за косу и обернувшись вокруг своей оси на одной ноге, девушка скривилась, понимая, что картина осталась прежней, и даже досадливо стукнула себя кулаком по бедру. На слова Охотницы воительница снова поморщилась, отвечая раздраженно:
  Никуда мы не сможем отсюда уйти просто так. Кто-то или что-то зачаровали этот пятачок, и привязали нас всех к нему. И, клянусь своими косами, я не знаю, в чем дело. Это могут быть, - повернулась она к Бьёрну, как к предводителю, - или проделки свартов – они могут так запутывать тропы, но не делают из заплутавших умрунов, или следствием гнусного колдовства, наложенного на землю… или на нас. Вряд ли, - копейщица оглянулась по сторонам, приготовив оружие к бою, - шутник ушел далеко: слышали шум перед, - она замлялась, подбирая слова, - возвращением дня?
  Если мы не найдем выход, то будем обречены убивать мертвецов снова и снова, пока не закончатся наши припасы, как, возможно, произошло и с ними, и получать все новые раны. Мы не должны беспокоить умрунов, но искать творца этого. Или, - на лице Ревдис проступила задумчивость, - найти выход сммостоятельно. Есть один способ, но я в нем уверена меньше, чем в природе тел…
  В общем, - мотнула она головой, - кто-то один должен одеться полностью наизнанку, и идти спиной вперед, а все остальные с закрытыми глазами следовать за ним. Попробуем, вождь? – в отличие от недавних речей, на сей раз в тоне девы сквозило неприкрытое сомнение. – Что мы теряем? Ловушка, видать не долга, и долго блуждать так мы не должны…

Лёгкий взмах руки и время остановилось. Застыли глаза матери, готовые к неизбежной смерти, застыла плачущая девочка на её рука, застыл и монстр, обнимающий фигуры хрупкие.
Пару шагов в сторону, капюшон спадает с головы светлой, да криво отрезанной пряди красной. Глаза полны боли и ненависти, родное в них умерло, растворилось в ярости.

- И вновь мы оказались тут, - тихо прошептала Анна, склонив голову набок. – Выбрала правду, как всегда…Что ж, твоё право. Ты помнишь этот момент? Да, я знаю, ты помнишь каждую, гребаную секунду! Бедная Элис, измученная прошлым, страдающая от выбора и вины. Посмотрите на эту бедняжку! Ведь по-другому было нельзя.

Девушка сделала ещё пару шагов в сторону Элис, сжав маленькие кулачки до хруста костяшек.

- Можно было! В себя…надо было стрелять в себя! И она бы была жива! И смертей бы не было! И тебя…то же! – она ткнула кулаком в грудь девушки, но не ударом, а больше бессильным толчком. – Я правда старалась простить, правда старалась понять. Наивная девочка – дурочка, действительно думала, что сестрёнка не виновата. Но нет! Мало того, что ты убила моё детство, так ты ещё и залезла в эти эксперименты, где спасаешь таких вот ублюдков! Успокаиваешь, даёшь надежду и выбор. Что, нравится сочувствовать монстрам? Да, пиздец как нравится! Для того я тебе и подарила Дориана. Это была последняя проверка. Думала, что хотя бы эта мразь, вызовет у тебя отвращение. Но нет! Плакали, держались за ручки…

Анна переходила на крик, после на слёзы и вновь истерический крик, ходя по комнате из стороны в сторону.

- Дело всей твоей жизни, говоришь? Я и это у тебя отберу, ибо я твоё последнее задание! Я твой грёбаный монстр! Давай, успокой меня! Скажи, что всё будет хорошо! Я, блять, не слышу! Чего ты молчишь?!

Дориан вновь отстранился. Он жаждал коснуться руки девушки, вновь почувствовать тепло, пережить те мгновения заново…Но он прекрасно понимал, что любое лишнее движение с его стороны, сразу же оборвет разговор.
- Как-то он сказал мне, что придёт время и я встречу человека. Того, кто внесёт ясность, расставит всё на свои места, обозначит смысл…И понять, что я встретил именно его, весьма просто… Нахлынут чувства с первого убийства.

Солнце мая яркими лучами сквозь лобовое стекло. Теплом по коже, рассеянным светом в глаза – приятно. Лёгкий ветер в открытое окно, шум улицы, голоса мимо проходящих людей. Почему я так спокоен? Разве моё сердце не должно задыхаться в бешённом ритме? Может позже. Неужели я решился? Да, я решился. Год за годом шёл к этому дню. Хватит сидеть в зале, пора выходить на сцену.
Она должна быть особенной. Нет, не для меня. Она должна быть идеальна для него. Надо выбирать чательней. Нет, эта не сойдёт и эта, и эта, всё мимо. Возможно сегодня и не получится найти…Вот она! Горящий пожар её волос, взгляд скромный и мягкий, зелень платья чуть выше колен с розовой кожей. Идеальна!
Прячется от солнца, в машину и на трассу. Я за ней. Рука играет с ветром через открытое окно и слышно как она поёт. Её голос прекрасен…Съезд к просёлочной дороге – хороший знак. Петляет поворотами, исчезает и вновь появляется – играет со мной. Остановилась. Сняла туфли, пошла босиком по мягкой траве, улыбается. На расстоянии фокуса, тихими щелчками затвора, наведением объектива – я наблюдаю. Дальше через лес, к гладкой воде тихого озера. Я и не знал, что оно тут есть. Пало платье на землю, оголив спину ровную, кожу гладкую – я замер на месте. Исчезает под водой, секунду и вновь перед глазами. Ещё раз и ещё раз и ещё…Застыла, просматривается, взглядом испуганным в мою сторону. Я прячусь. Лицо испуганное, тело дрожащие, бегом по камням и веткам, в машину да дверь на замок. Выдохнула. Взгляд в зеркало заднего вида. Я уже тут. Сдавленный крик, кислый запах химикатов, сознание мутное да в грёзы. Пусть последние секунды жизни будут без лишних движений. Выстрел точно в позвоночник, чуть выше крестца. Она ещё жива, но больше не двинется. Дам время прийти в себя…
Глаза открыла, смотрит испуганно через окна закрытые. Я напротив машины, трубка пластика от насоса да в озеро, от озера к машине. Вода по коже, но она не чувствует, лишь ужас на лице и слёзы солёные. Выше и выше, грудь, шея, губы, нос – она под водой. Как золотая рыбка в аквариуме, пускает кровавые пузырьки, пытается вдохнуть, кричит немым звуком. Ещё несколько секунд и руки белые, безвольно повисли в мутной воде. Волосы рыжие переливами в солнце, что через лобовое стекло, теплом по коже, рассеянным светом в глаза – приятно…


- А после, я просто ждал. СМИ быстро растащили по кусочкам моё творение, отдав ему. Этого я и хотел. Мой подарок дошёл до адресата и он…он нашёл меня.
Парень скользнул ладонью по металлическому столу, в нескольких сантиметров от руки Элис. Его кулак сжался, оголив белые костяшки.
- Вот так, я чувствовал себя до первого шага. А так, - Дориан разжал кулак, дав притоку крови окрасить ладонь в красный цвет, - я чувствовал себя после. Так же, я чувствую себя сейчас.

- Наше основное задание, Лешат, не разделить судьбу этой падали. – раздражённо рявкнул Бьёрн, махнув рукой в сторону горящих трупов. – А для этого нужны быть уверенным, что за нами не следуют по пятам, ожидая удобного момента, чтобы напасть.

Викинга несколько нервировало, что до сих пор не было сигнала от Гейры. А когда она спустя некоторое время вернулась и сообщила, что никого в лесу не обнаружила, то градус паранойи лишь усилился. Невольно в голову стали проскальзывать предательские мысли, что ему и правда померещилось. Которые он тут же отмёл, чтобы не терять уверенности в собственные глаза и ушли.

Как-то оправдываться Бьёрн не стал. Лишь сплюнул с досады, да с бревна поднялся, знаменуя тем самым окончание привала.

- Ушла, крыса. Ничего, ещё вылезет на свет, тогда и прихлопнем. – больше для самого себя, чем для остальных буркнул Бьёрн. Хмуро оглядел свой хирд. – Если кому что нужно из вещей мертвецов, то берите. Остальное в костёр. Выдвигаемся через несколько минут. Нужно успеть найти ночлег до наступления полной темноты.

Когда все сборы были завершены, а котелки и миски вернулись обратно в походные мешки, пришло время двигаться дальше. Кинув последний мрачный взгляд на пепелище, Бьёрн закинул свою поклажу на плечо и зашагал вслед за следопытами.

Готовый сорваться с губ протест разбился о холодную заботу Ревдис. И в самом деле, зачем строить из себя героя, если героем не являешься. Думаете, Лешат слишком переживал по этому поводу? Или по поводу того, что соратники выдели его акробатические трюки на снегу? Или слышали его испуганный вскрик? Как бы не так. Мужчина почти половину жизни провёл лишь на пол ступени выше положения раба и привык как к презрительным взглядам, так и к тому, что его часто недооценивают. Но в чём несомненный плюс жизни в крепости - тебя принимают таким, какой ты есть. Если принимают.

Лешат зябко повёл плечами. Не такими могучими и широкими как у его старших товарищей, но тоже сильными. Наклонился над ворохом одежды, выбрал подходящую и так же безропотно позволил Ревдис себе помочь.
- Спасибо. - Ожоги давали о себе знать при каждом движении. Но что ж - если от боли никак не избавиться, то остаётся только принять её. Осторожно подняв и опустив обе руки и даже разок взмахнув правой, будто оружием, он коротко хмыкнул. Да, остаётся только принять.

- Хорош следопыт, который уходит от своих обязанностей, - Он положил руку на плечо Ревдис и взглядом указал на Гейру. В глазах его впервые со времени выхода из крепости заплясали озорные огоньки. Этим жестом он словно бы ещё раз поблагодарил воительницу и мягко дал понять, что это будет последним послаблением для него.

С усилием одолён неплохую похлёбку (от вида и запаха крови на поляне порядком мутило), Лешат задумчиво провёл пальцем по лезвию топора, который снова был заткнул за пояс.
- Хальвдан уже четыре месяца как пропал. Он сам и его группа. Мы не нашли никаких следов их смерти. Кто-то даже предположил, что они могли дезертировать.

- Мы не можем долго оставаться на открытом освещённом месте. - В конце, с нажимом сказал Лешат, - У нас есть задание.

Одно из приятных преимуществ участия в экспериментах корпорации «Хэймос», являлся комфорт. Помимо хорошей оплаты и социальных пакетов, подобные организации ревностно следят за своим имиджем и презентацией. Иногда, такие вещи выглядят уж слишком вычурно, но в редких моментах, минимальный комфорт был необходим. В данный момент, когда небо посыпает мокрым снегом, улицы забиты сонными прохожими, а вечно спертый воздух забивает лёгкие, подобные излишки, кажутся как никогда кстати.
Салон личного автомобиля, встретил Элис приятным теплом, с мягким запахом имбиря и лимона. Машины корпоративного класса, давно перешли на автоматический, режим заменив водителей на системы корпораций.
-×Доброе утро, Элис. – отреагировала система на пассажира, мелькнув голограммой – экраном, освещая тёмный салон авто. – Пункт назначения: объект особого режима «Тьма». Время в дороге: два часа, пятнадцать минут. Открываю архив задания. Загрузка окончена. Приятной поездки.
На голографическом экране замелькали папки с документами и фотографиями. В первом архиве, располагался проф – файл заключённого. С него и стоило начать изучение.
Дориан Литт Грей, 30 лет. Образование: высшее - медицинское.
Должность: патологоанатом.
Семейное положение: холост. Психологический портрет:
Основные черты характера:
- антагонизм — обманчивый, манипулятивный, черствый, эксплуататорский и высокомерный;
- экстраверсия — привлекательная и напористая;
- высокая добросовестность — квалифицированный, компетентный, вдумчивый, организованный и прилежный;
- низкий нейротизм — бойкое обаяние и бесстрашие.
- способности в плане интеллекта значительно выше среднего. Сообразительный, имеет склонность к быстрой реакции и восприятию новой информации, собранный. В тоже время, имеет склонность к нравоучениям.
Хобби: фото, искусство, литература.

Места преступлений: железнодорожные пути, трассы, поля, в редких случаях частные дома.
Жертвы: молодые девушки, от 16 до 25 лет. Предпочтений во внешности нет.
Способ убийства:
- не смертельное огнестрельное ранение, после удушение элементом одежды жертвы.
- утомление.
Признаков сексуального насилия нет.
Трофеи: фото жертв, прядь волос.

-×Для дополнительной информации, если в такой нуждаетесь, задайте вопрос. – разбавила тишину система. – Если информации достаточно, удалите файлы. Копии будут отправлены на личную почту.

К слежке Бьёрн отнёсся довольно хладнокровно и не подал вида, что вообще кого-то заметил, всё так же методично работая топором и собирая подле себя внушительную связку дров. Был, конечно, соблазн резко развернуться и на удачу метнуть в чужака гафлак, но разменивать элемент неожиданности на бросок дротика практически вслепую куда-то в темень было слишком расточительно. Пускай лучше думает, что остался незамеченным. Может потеряет бдительность. Единственной корректировкой в изначальной плане хольда стало решение добавить к связке побольше ветвей ели для создания более густого и плотного дыма на поляне.

Разворачиваться спиной к угрозе тоже не хотелось, но сзади его хотя бы прикрывал щит на случай коварно пущенной стрелы или метательного топора. Взвалив вязанку дров себе на плечо и чуть скосив её в сторону, дабы и шея была прикрыта, Бьёрн всё так же невозмутимо потопал обратно на поляну. Нужно было рассказать остальным, что за ними кто-то наблюдает из леса. И этот кто-то совсем не похож на дикого зверя.

По возвращению обнаружил, что отряд решил устроить на месте сечи полноценный привал, судя по бурлящему на огне котелку. Не то, чтобы запах мертвечины, залитый кровью снег и вид на разрубленные трупы вызывали у Бьёрна рвотные позывы. И не в таких условиях приходилось кормиться во время рейдов на южные поселения. Просто расслабляться было рано, чего доказал поход за дровами. Да и не на этом ли костре полчаса назад человеческую ногу жарили? Так подумаешь и правда дурно становиться. Но сейчас не этим стоило голову забивать..

Сбросив дрова на землю, Бьёрн подошёл к остальным. Но прежде, чем успел что-то сказать, первым… кхм… взял слово Ингвар. В этот раз его рисунки хотя бы выглядели более наглядными. Мол Хальвдан зарубил Хальфберга, Асфелта прикончил кто-то чужой, а Хальвдан отошёл в мир иной по непонятным причинам. Можно было ещё немного погадать над этим ребусом, если бы потенциальная угроза не наблюдала за ними из леса прямо сейчас.

- За нами наблюдают. – вполголоса произнёс Бьёрн, мотнув головой в сторону леса. – Но пока не время хвататься за оружие. Заметил лишь одного. Может скрыться, почуяв опасность. Заканчиваем церемонию, разделяем пищу и лишь затем делаем свой ход. Я тут хвойных пород натаскал. – указал он пальцем на вязанку дров. – Дыма должно быть много. Возможно, будет возможность одному из нас потеряться и тихо обойти чужака, пока к остальным взгляд прикован. Есть желающие? – изложил Бьёрн свой нехитрый план, как изловить любителя прятаться в тенях.

С приготовлением лагеря было закончено, раны и повреждения осмотрены, подготовку похлебки перехватила Бабочка, так что Ингвар сидел и занимался своим топором, пока не вернулся Бьорн.

Когда все были на месте кузнец жестами показал, чтобы шли за ним. А дальше была смесь пантомимы с наснежной живописью. Ингвар поочередно тыкал рукоятью топора в направлении умрунов и рисовал изображения человечков на снегу. Первым был Хальфберг, потом Асфелт и наконец Хальвдан. Кузнец перечеркнул изображение Хальфберга и указал на топор Хальвдана. Затем перечеркнул Асфелта и нарисовал рядом топор. Небольшой, с чуть отличающейся формой лезвия. Кузнец или сам его делал или часто видел, так как рисовал уверенно. Затем Ингвар зачеркнул Хальвдана, несколько секунд постоял в раздумьях после чего нарисовал на снегу руну вопроса.

А дальше лицо Торсбардсона помрачнело. Он ткнул рукоятью топора в направлении Бьорна, нарисовал человечка, зачеркнул его и нарисовал рядом две руны вопроса.

Когда плечо Ани встретилось со старушкой, то эффект был сходен с тем, если бы она просто решила врезаться в стену. Кем бы или чем ни была эта невинная по внешнему виду бабушка, нечеловеческая сила и стойкость явно не могли быть объяснены качалкой и хорошими генами. Хищно улыбнувшись, злодейка тут же больно схватила девушку за локоть, пока та не успела отлететь от неё и упасть на пол. Судьба Макса и Тани сейчас явно отошла на второй план - даже если парень не сумел поймать подругу, прямо перед Аней было внезапно осунувшееся лицо престарелой женщины, по коже которой внезапно поползли синие прожилки, а нижняя челюсть начала медленно опускаться, раскрывая рот. Опускаясь всё ниже и ниже, она вытягивала лицо старухи словно восковую куклу, плавящуюся от большого жара, искажая в гротескную маску чудовища из ужастика. В чёрном зиянии открытой пасти не было ничего - и от того она была ещё опаснее. Ни зубов, ни мертвенного света, только сплошное отсутствие чего-либо, и эта голодная бездна начала приближаться к Ане.

Входная дверь в квартиру скрипнула, будто от сквозняка, и старуха дёрнулась, вскинув глаза наверх, за спину девушки. Высокий, почти неслышимый уху звук наполнил комнату, и теряя сознание, уже погружаясь во тьму, Анечка увидела, как окно за спиной старухи рассыпается на мелкие осколки.

  Все слова Лешата целительница проигнорировала, совершенно погрушенная в свои действия.
  …- Ну вот и все, теперь можно перевязывать и утеплять. Следи при этом, чтобы повязки не вспотели и не намокли, иначе не холоде это может быть опасно: обычный холод ранит раненную кожу так, словно пришел из самого Нифльхейма. Закончила? Повторяешь: Перта, Урдиз, Дагаз,Урдиз, Анзуз. Теперь, - порывшись в суме, Бабочка достала берестяной сверток, в который оказались завернуты сухая веточка и пара засушенных разлапистых листов, уже покрошившихся, - касаешься этим повязок, чтобы обережно завязать лечение на силу трав. Папоротник означает тайну – и пускай лечение будет сокрыто от посторонних, и никто злым словом не прервет его. Орешник же есть молодая сила и лихость – им мы передаем тому, о ком заботимся, эти качества, которые помогут раненному быстро восстановиться. Ну, все.
  Поднявшись с земли, воительница убрала обратно в котомку все ее содержимое и, отряхнув сапоги от снега. Посмотрела на Лешата, кивнула своим мыслям и, подняв плащ, укутала в него следопыта:
  - Сиди и грейся, Зоркоокий, тебе пока что нельзя, чтобы дыхание хлада касалось тебя слишком сильно. Наберись терпения – я подберу тебе что-то из одежды.

  Подойдя к мертвым телам, Ревдис поморщилась и поначалу даже действовала, зажав нос пальцами, но вскоре поняла, что одной рукой сноровисто раздеть неподвижные, задеревенелые тела у нее не выйдет, так что, вздохнув тяжко и скорбно, была вынуждена продолжать, вдыхая запах гниющей и подгорелой плоти. Воительница решила не мелочиться – видя, что все погибшие были так или иначе убиты, она не стала разбираться, на ком одежды в большей сохранности, и чьи рубахи и куртки лучше всего подойдут чуть не сгоревшему заживо Лешату, она просто и незамысловато сняла весь верх с мертвецов, а потом одной большой охапкой принесла следопыту.
  - Подбери себе то, что больше подходит – я помогу одеться, чтобы движениями своими ты меньше беспокоил ожоги. Потом отдыхай и подсядь поближе к костру, - сухо и деловито сообщила дева щита.

  После того, как уход за раненным будет закончен, копейщица планировала помочь Ингвару: молчаливый кузнец разрывался между обустройством временного лагеря и приготовлением ужина. Похлебка, даже приготовленная из сухих запасов, требовала постоянного внимания, которого ей оказать по понятным причинам не могли, и, если не повезет, могла перекипеть и весело убежать, не только оставив отряд без горящей пищи, но и сведя на нет все потуги по разведению костра. К тому же у запасливой дочери Гудлейва были с собой мешочки не только с целебными, но и с ароматными травами, а даже с выпаренной морской солью – а ничто так не красит блюдо, как специи. «С хорошими приправами, - шутила Ревдис в те нечастые часы, когда пребывала в хорошем настроении, - можно и свой собственный пояс съесть и не подавиться, а уж нормальная еда и вовсе покажется пищей асов».
  Рассуждая так, быстрокопейная дева нет-нет, да поглядывала на покойников – не поднимутся ли они до срока прежде, чем соратники предадут их огню? Оружие свое верное она поэтому держала подле себя, предпочитая, в случае нежданной опасности, встретить ее во всеоружии.

  Бой с неупокоенными, вопреки ожиданиям девы щита, оказался коротким, как укус змеи. Вскоре умруны лежали на земле неподвижно, пораженные самым обычным оружием, каким отправляют друг друга в Вальгаллу смертные. И пускай это было не совсем то, к чему готовилась воительница, но печали у нее не было: куда горше было бы, если бы покойники продолжали сражаться вне зависимости от тяжести ран, а кожа их была бы покрыта такой прочной ледяной коркой, что от нее отскакивает каленое железо. Умруны больше не нападали на своих бывших товарищей – и этого было достаточно, хотя, конечно, проявить предусмотрительность и сжечь тела не помешало бы. Понимал это и Бьёрн, начавший коротко раздавать приказы.
  Выслушав хэрсира, девушка кивнула коротко – поняла, дескать. Бросив короткий взгляд в сторону кромки леса, откуда невеликий отряд их выступил на поляну, она сделала приглашающий жест рукой, а сама широким упругим шагом направилась к месту последней остановки, чтобы забрать дорожную суму, в чьих глубинах ждали своего часа завернутые в полотняные отрезы целебные травы, коренья и туесочки с мазями и притирками. Ревдис никогда не мнила себя подлинной целительницей, и точно знала, что не сможет поставить на ноги человека, уже почти перешедшего грань между бытием и его отсутствием, но кое-что умела.
  Когда-то в прошлой жизни та, кого еще не знали, как Бабочку, а в шутку называли ласково Лисонькой, намекая на ее имя, старательно запоминала все то, что, шамкая и причмокивая, говорила старая Ингрид – вдруг муж и хозяин вернется из похода или с охоты раненный, или кто из керлов пострадает? Долг хозяйки длинного дома – позаботиться обо всех, кто входит под его своды. Умения пригодились и потом: той, кто странствует в одиночестве, надо надеяться только на себя, а долгая дорога может принести разные сюрпризы, неприятные в том числе.

  Подхватив торбу, присевшая на колени странница провела рукой на уровне своего лица, улыбнулась ободряюще – словно солнышко выглянуло из-за туч – что-то прошептала и уверенно вернулась к остальным. Смерив безбородого следопыта холодным взглядом, она бросила:
  - Раздевайся. До портков, а обувь можешь оставить.
  Обернувшись, она добавила для остальных:
  - Поищите одежды для него – после лечения его будет лучше укутать и дать хотя бы час посидеть на месте.

  Скинув котомку, девушка разложила на земле свой теплый лисий плащ, а потом, прикинув время лечения, стянула с себя чуть потертую по бокам и в том месте, через которое проходил щитовой ремень, меховую безрукавку, а следом за ней и кольчугу. Если ненароком прижаться холодным металлом к обожженной коже – хлопот потом не оберешься, так что лучше предвосхитить возможные проблемы. Развязав завязки плотного поддоспешника, который все же несколько сковывал движения, дева сочла себя готовой.
  На углу плаща были разложены несколько небеленых полотняных отрезов и сделанный из просмоленной березовой коры небольшой туесок, в котором виднелось что-то желтоватое и густое, пахнущее, тем не менее, вполне приятно – особенно на фоне запахов горящей плоти, от которых копейщица нет-нет, да морщилась.
  - Смотри, - решила предвосхитить возможные вопросы она, - в этой мази на меду и масле замешаны зверобой и облепиха. Она не даст поцелуям Логи распространиться дальше и не позволит коже вспухнуть волдырями. Я сейчас обработаю ей поврежденные места, а потом замотаю тканью. Вопросы есть? Палку дать, чтобы зубами зажал? Процесс лечения может быть неприятным. И предупреждаю сразу – постарайся ближайшее время воздержаться от активных движений теми членами, где побывал огонь. Закончу с торсом – безрукавку мою накинешь поверх повязок, а я перейду к рукам.

  Устроившись на коленях рядом с Лешатом, дева щита закинула жидкие косицы на спину и планомерно и неспешно принялась наносить мазь, сосредоточенно наблюдая, чтобы ничего не пропустить, при этом то приговаривая какие-то несвязанные меж собой слова, то словно обращаясь к кому-то негромко. Кажется, дочь Гудлейва полностью абстрагировалась от всего происходящего:
  - А теперь смотри и запоминай, а о злых мертвых дядях поговорим позже. Зачерпываешь мазь немножко – вот так, - Ревдис обмакнула два пальца в притирку, - смотришь, где кожа слишком красна или, напротив, бела, и начинаешь оттуда. Наносишь ее осторожными вращательными движениями, не нажимая сильно, по кругу, от здорового покрова к самому центру. Если много волос есть, прогореть не успевших – сбривай их для начала, а не поверх наноси. Делай неспешно, тщательно, не пропускай ничего, но и не густи – иначе слишком много мази останется на повязке, а она потом может еще понадобиться. Слова не забывай повторять, которые я говорю, чтобы привлечь внимание Эйр, на холме Лифьяберг сидящей: так все заживет быстрее. Во-от… Потом переходишь к следующему ожогу… Нет, помогать не надо – я сама…

Немногое в жизни могло пронять холодное сердце Бьёрна. Его проклинали женщины, которых он оставлял вдовами, жрецы южного божка грозились обрушить на него кары небесные, дети хватали за ноги, умоляя не уводить их матерей. Он видел и храбрецов, бесстрашно принимающих свою кончину и трусов, просящих пощады. Но последний взгляд Хальвдана вызвал у него дрожь. Будто их победа ничего не значит и являет собой лишь предсказуемый виток в многоступенчатой игре сил неведомых и непонятных. И смерть с неестественно синими глазами всё равно явиться и уведёт всех за собой. Судьбу не изменить, ты уже проиграл говорил ему злобный взгляд Хальвдана.

Сжав губы, Бьёрн про себя выдохнул с облегчением, когда лицо павшего сослуживца пожрало пламя. Пессимистичные прогнозы на основе сказаний и висов он, пожалуй, оставит Ревдис. Ему же стоило сконцентрироваться на насущном. Впечатления о пережитом можно оставить и на потом.

- Поздравляю, Лешат. Покрыться ожогами посреди белой пустыни и вечного хлада — это действительно надо уметь. – Бьёрн ворчливо отметил достижения следопыта, пристально осматривая пострадавшего и попутно вытирая засохшую кровь с меча. На вид весьма болезненно, но не смертельно. – Займись им, Ревдис. – коротко бросил он воительнице, возвращая свой меч обратно ножны и вешая щит за спину.

Хольд хмуро оглядел утопленную в крови поляну и темнеющую стену деревьев, что окружала её подобно шипастому кольцу. Нужно было поскорее заканчивать с погребением повторно умерших и убираться отсюда. У него было плохое предчувствие. Хотя после схватки с умрунами вообразить ещё более страшную угрозу было непросто.

- Гейра, осмотри тела, вещи усопших и поляну. Может остались какие-то следы от тех, кто сотворил… это с нашими дозорными. – продолжал оправдать возложенную на него роль командира Бьёрн. Сам же вытащил из походного мешка небольшой топорик для рубки дров и направился в сторону деревьев со вполне предсказуемыми намерениями. – Нарублю дров для погребального костра. Задерживаться здесь не будем. Дурное место.

  Танцуя напротив неупокоенного и всячески мешая тому приблизиться у живым, дочь Гудлейва морщилась досадливо: ее верное копье было, наверное, самым бесполезным оружием против давно мертвого тела. Добрый топор или верный могли отделить члены мертвеца, если он лишь недавно обрел гнусное подобие жизни, могучий молот мог переломать все кости, что помешало бы отродью Хельхейма как-то двигаться. Даже лучник мог поджечь стрелу и ожечь не знающего боли умруна – но копье, смертоносное и опасное в других битвах, не могло сделать ровным счетом ничего: колотые раны, сколь бы глубоки они ни были, не остановят врага.
  Старающаяся лишь отвлечь противника, дева щита смогла сполна рассмотреть полотно боя: видела она и бросившего щит ползущего покойника, которому раны не мешали жаждать убить живых, и второго, которого ярый, как пламя, Бьерн разделывал, словно мясник – свиную тушу. Слышала она и бравурные выкрики викинга, ничуть не более полезные, чем птичьи трели для голодного тролля – слова умрунов не задевали. На них странница только головой покачала – зачем разоряться-то медом уст тогда, когда это совершенно не нужно?

  Осторожное, могущее кому-то показаться трусливым ожидание принесло свои плоды – Ингвар-кузнец, вооружившись, вернулся в битву, незамедлительно атаковав горящим вертелом того, кого мать нарекла Хальфбергом. Загорелись шкуры, от которых не-мертвый споро, совсем по-человечески избавился, и не прошло пары ударов сердца, как бывший хирдманн Эрве Одаль снова оказался готов к бою. Сделав еще один выпад, похожий на то, что она метит в глаза, дева с чувством выполненного долга разорвала дистанцию, после чего в несколько шагов оказалась у продолжающего разбрасывать жаркие искры костра.
  «Язык немого убежденья», перехваченный за длинную лямку, повес на плече, покачиваясь при каждом движении, а воительница, вполглаза наблюдая за битвой, вытащила из-за пояса заблаговременно припасенный факел и уверенным движением ткнула им в угли, чтобы просмоленное дерево поскорей занялось, подкармливая вечно голодного Логи. На губах Ревдис заиграла кривая недобрая усмешка – теперь-то она станет готова к битве с теми, кого не страшит хладное железо!

  План ее был прост и безыскусен – снова броситься в бой, держась ошую прикрывающегося щитом мертвяка, а после того, как тот отвлечется на новую атаку Ингвара, воспользоваться открывшейся брешью в защите и, прикрываясь щитом, ткнуть факелом в бородатую морду – лес лица тот так быстро не скинет, а огонь будет доволен новому корму. Коли получится все, это наверняка дезориентирует похитителя чужого тела, и там уже можно будет методично продолжать превращать его в живой факел. Главное – не спускать при этом глаз с хромоногого – приятного мало, если тот решит подрезать сухожилия или впиться гнилыми зубами в штанину.
  Как дальше сеча пойдет, станет ясно потом, а пока что – пляши, пламя, пируй на сладкой плоти, тронутой твоим извечным врагом: льдом столь же прочным, как покрывающий негостеприимный Нифльхейм, расплавь его в воду и убей, убей того, кому не место под солнцем!

- Всё те же слабые места, Хальвдан. – проводил Бьёрн взглядом отсеченную конечность, немедля отводя меч назад для следующего удара. – Даже смерть ничему тебя не научила.

Имелся ли хоть какой-то смысл разговорить с мертвецами? Скорее всего нет. Но Бьёрну было проще воспринимать погибших стражей по-старому. Боевой стиль, язык тела практически не изменились. К примеру, Хальвдан предсказуемо ушёл в глухую оборону, стоило его серьёзно ранить. Сейчас попрёт тараном, полагаясь на свою внушительную комплекцию и силу. Всё это Бьёрн не раз видел на тренировках. Поэтому заблаговременно выставил вперёд щит и после столкновения легко ушёл в сторону, пропуская вперёд грузную тушу.

Краем глаза заметил движение на земле. Ещё один покойник, который хольдом очень сильно заинтересовался и целенаправленно полз в его сторону. Где разведчики? Пора бы им уже показаться.

Бьёрн же предпринял ещё одну попытку подрезать Хальвдан коленный сустав. При этом намереваясь приправить свою атаку целенаправленным толчком щита, дабы свалить исполина прямо на подползающего Асфелта.

В чем преимущество битвы двумя руками с оружием против раненого соперника. Ему нужно защищать жизнь, но ему же нужно и защищать раны. И если удар, чтобы отнять жизнь должен быть сильным, то удар, чтобы попасть по ране должен быть точным, сила тут не нужна. Проблема была только в одном. Времени было мало. Бьерн действовал удачно, но оставлять его одного против двух соперников не стоило.

Поэтому план был простой. Сильный удар топором и слабый, но точный, удар горящим вертелом в рану на левом боку. Если не получится, то чуть изменить тактику, если получится, то идти на помощь Бьерну. Даже если Хальфберг останется жив, то Бабочка с ним докончит.

  Верочка, кажется, тоже чувствовала себя не в своей тарелке: левая рука непрестанно то поправляла ворот, то волосы приглаживала, то прядь за ухо заправляла. Видимо, в военном контроле и вправду дела делались чище, и контрразведчице не приходилось раннее сталкиваться с такой неприкрытой жестокостью, исходившей, тем паче, не от большевиков да эсеров. К слову, хоть продержавшиеся неполные полгода у власти красные и были жестоки, но с настоящим анархистским разгулом Архангельская губерния, как, впрочем, и Мурманский край, не сталкивались – подавляющее большинство чернофлажной братии было из моряков, и почти все они попали под февральскую демобилизацию, навсегда оставив Север до того, как в городе воцарилось боязливое, а посему жестокое комиссародержавие.
  Так что напарница, не смотря на больший опыт, отнюдь не находилась в более выигрышном положении. Скорее, ей было даже тяжелей: привыкшая анализировать ситуацию заблаговременно и действовать осторожно, столкнувшись с бытовым хамством от представителя смежного ведомства, Данилевич попросту растерялась, уступив инициативу более деятельной и горделивой подруге, неготовой терпеть ни унижения, ни слабо прикрытые оскорбления. Однако, вовсе оставлять Машу без поддержки она не собиралась, так что под дробь каблучков поспешила встать рядом с ней. Поправив торопливым движением очки, девушка поддержала слова подруги, правда, скорее с упрямой настойчивостью, чем с озлобленностью на тех, кто пал столь низко.
  - Действительно, господин Судаков, - демонстративно сохранила она официальное обращение, но воспользовавшись «подсказкой» от конвоира, - Здесь, безусловно, ваша епархия и ваши правила, но конкретно данное расследование интересует не только наше руководство, но и компетентные органы союзников, так как в деле замечен иностранный элемент. Поэтому, - Данилевич скрестила руки на груди, - нам следует соблюсти все политесы, чтобы не было эксцессов. Вы меня понимаете?

  Палач при исполнении на речи девушек только весело фыркнул, ни капли не стесняясь выразить насмешку. И не подумав убрать обувь с ее «законного» места, мужчина, неспешно смакуя, отпил из кружки, вытер тыльной стороной ладони усы и, повернувшись вполоборота, обратился к унтеру, совершенно игнорируя посетительниц.
  - Гляди-ка, одна интонациями брать пытается, другая как по писаному шпарит. Молодежь!
  Повернувшись все же к девушкам, он продолжил резким и отрывистым тоном:
  - Правильно заметили, барышни, это – мои владения, и будет здесь все так, как я скажу, уясните это раз и навсегда. Я рад, - презрительно скривился он, - что вы рученьками не пользуетесь и не пачкаете их, но мы – люди простые, грешные, и знаем жизнь немного лучше. Ваш преступник, не чувствуя угрозы себе любимому, соврет – недорого возьмет, а вы сережки развесите, прическочками покиваете, ресничками похлопаете и все примете за чистую монету. А когда все тайное станет явным, и начальство с вас спросит, то мигом заблажите, что, де, это Иван Филиппович во всем виноваты, не дали нормально допросить, и вообще – еще на Нерчинской каторге мозги пропили!

  О помянутой каторге девушки слышали – еще бы!, правда, все больше слухи да сплетни, чем факты. Место это, говорили, было препоганое, и не только условиями содержания, для которых определение «скотские» звучало изысканным комплиментом, но и контингентом из отборных негодяев, и совершенно безжалостной администрацией, совершенно не держащей заключенных за людей и считающей, чем больше осужденных передохнет на каторжных работах, тем меньше убытки понесет казна на их содержание, и тем больше будет мест для следующей партии отбросов. Смертность на Нерчинской каторге была чуть ли не выше, чем во всех остальных – а это говорило о многом.
  И вот один из тюремщиков этого Ада на земле теперь вальяжно сидит здесь, в далеком Архангельске. Судаков был везунчиком, не иначе – большинство надсмотрщиков было перебито в феврале-марте прошлого года, когда амнистированные каторжане действием стали выражать свое недовольство «цепными псами царя». Он, не смотря ни на что, выжил, но и по сей день явно был не намерен отказываться от прежних методов работы с заключенными: толи привык, толи считал единственно верным, толи, что хуже всего, просто любил чужие страдания.

  Тем временем тюремщик продолжал издеваться:
  - Но Бог с вами, Мария Карловна и безымянная барышня. Приводите вашего ферзя, облизывайте его, сколько душеньке угодно. А как он с вами поговорит, то тут уж мы с Сафиуллиным вежливо поинтересуемся, не забыл ли он что-то добавить – только из искреннего желания всеместно помочь вам.
  Прежде все слова Судакова были вежливыми, хотя и с хамским подстрочником, но последняя фраза была уже неприкрыто резкой и вызывающей, профессионально давящей на собеседника.
- Я. Понятно. Изъясняюсь? – дословно процитировал он Иессен.

Чем ближе подходили товарищи её, тем неспокойнее становилось на душе у Гейры. Неприятное чувство противоестественности происходящего. Того, что нарушило правило и законы живого мира. Те, кто жарили мясо на костре не подняли голов, не глянули на подходящих товарищей, не разбили тишину звуками их голосов. Ох права была Рефдис, ох права.

Дыхание размеренное, стрела, что уже лежит на тетиве. Душу окутывает обманчивое спокойствие, не верит охотница в такую неподвижность сидящих. В сторону свиста раздавшегося глянула, кивнула едва заметно. Понять Лешата не сложно было, тем более и сама понимала необходимость лагерь обойти, убедиться что не таится никто во мраке кроме них. Шаг тихий, другой. На пламя костра не смотрит, чтобы зоркости в темноте не потерять. Крадётся, приседая, ловя звуки и движения вокруг, краем зрения не забывая следить за другими, знака ожидая. Вдох-выдох. Спокойно на душе, ни к чему сейчас ни эмоции лишние, ни мысли. Они лишь руки её замедлят, движения, заставляя бесценные мгновения терять.

Не верил в неподвижность умрунов кузнец. Помнил он о словах Лешата, чувствовал по запаху когда поставили на огонь мясо. Поэтому все время оставаясь к бывшим воинам крепости лицом подошел к огню, одним движением снял с перекладины кусок мяса. Взял его в одну руку, перекладину от вертела в другую, сунул концы в огонь, чтобы хорошо прихватило.

Сердце болело. Эти наконечники он делал под каждого, так чтобы сподручнее бить было. Как делал лицо то угрюмым, то грозным, заменяя умбон на новый, но не мог обмануть побратима притворными гримасами. А сейчас они мертвы и готовы обратить это оружие против него самого.

Намерение были простыми. Ткнуть огнем в каждого из троицы и посмотреть правда ли то, что в сагах да висах об умрунах говорится.

  На чуть согнутых ногах, ставя ступню осторожно, если вдруг под снег спрятали капканы, сосредоточенная Ревдис приближалась к ничего не подозревающим жертвам, мысленно заклиная асов, чтобы те не оказались и вправду умрунами. Пускай Бьёрн гремит, как Тангниостр и Тангриснир вместе взятые, она зайдет в бок неожиданно, а потом вонзит любому недругу меж ребер острый язык копья. Удар был отработан долгими тренировками: нацеленное в лицо острие заставляло поднять защиту, после чего приходился резкий удар в требуху. С обычным копьем такой прием мог и не получиться, но древко “Языка немого убежденья” было крепким и легким, а наконечник был сделан из доброго острого железа.
  От запаха хорошо прожаренного мяса набегали слюнки, и не раз деве пришлось сглатывать голодную слюну. Покачав недовольно головой, она дала себе твердый зарок: если это враг – претендовать на часть съестной добычи, если друг – отведать его по законам гостеприимства, столь же действенным в глухом лесу, как и в ауле длинного дома конунга. Вот только чем ближе Бабочка подходила к лагерю, тем сильнее крепли подозрения, что здесь что-то нечисто: неужто она оказалась права?

  Подойдя поближе, она увидела и белую, как снег, кожу оказавшихся до боли знакомыми покойников, и их бездонные сапфировые глаза, неподвижные, как скалы ыьордов. Приглядевшись и принюхавшись, копейщица с ужасом поняла, что за мясо вызывало у нее такой здоровый аппетит, и, скривившись, сплюнула, забормотав обережные заговоры. Убедившись, что мертвецы пока не спешат закусить живыми, Ревдис, не отводя склоненного копья от застывших тел, негромко повторила строки из свода законов:
  - Тех же, кто будет пойман за тем, ест плоть другого человека, след побивать камнями, а после того, как он заплатит виру родичам съеденного в две меры серебра, самого заживо скормить псам. Кажется, други, - вполоборота посмотрела она на мужчин, - наши соратники добровольно пошли на это, боясь, что у них не хватит сил добраться до Эрве Одал. Вот только зима оказалась сильнее... И, судя по состоянию... – она замялась, подбирая слово, - мяса, еще не ставшего углями, это случилось недавно.
  Но чу! Видите лед на озерах их лиц? Это первый признак тех, кто после смерти стал слугой Хель в Мидгарде! И причина этого мне ясна. Но это сейчас не важно, - покачала она головой, и две косицы дернулись в такт. - Надо нам, не касаясь тел ни оружием, ни руками, обложить их хворостом и сжечь, надеясь, что это только ставшее прибежищем злого духа тело, а души же их за подвиги прежние заслуги в Вальгалле. – кажется, Бабочка пыталась убедить в последнем скорее себя, чем других, уж больно неуверенно звучал ее тон.
  Бьёрн, Ингвар, вы согласны? Мы могли бы их оставить, но что будет, если они ночью придут к крепости, не ожидающей нападения? – мысленно она закончила, - “А еще там Хильд опасности для которой допустить никак не можно”. – Лучше остановить их здесь, пока не случилось худое.

  Закинув лук и стрелы за плечо, используя иногда копье как посох, Ревдис двигалась в середине их небольшого отряда, стараясь ступать по следам впереди идущих. Пользуясь теми преимуществами, что давало ей подобное место, дева вполглаза следила по сторонам, большую часть внимания своего уделяя так и не приевшимся за годы странствий красотам тронутого дыханием холода мира. Мерно скрипел под ногами снег, лишь иногда добавляя к шагам треск инеистой корочки, слышалось человеческое дыхание да поскрипывание кожи.
  Высокие деревья леса были тронуты ледяными разводами, рисовавшими на них таинственный, даже мудрецам непонятный узор, почерневшие ветви застывшими руками пластались в разные стороны, а кое-где сохранившаяся хвоя была хрупкой и ломкой – даже прикоснуться к ней было страшно, чтобы не нарушить безмолвное застывшее великолепие. Это было красиво и страшно: древней, губительной красотой, не враждебной человеку и зверю, но смертельной для них вернее, чем стрела или клинок.
  Холод убивал ласково: сраженные железом мучились, пожираемые огнем кричали от боли, утонувшие были обезображены, равно как и задохнувшиеся. Но те, кто не пережил вечную зиму, замирали с блаженной улыбкой на устах и сжатыми пальцами – словно они пытались ухватиться за белоснежный край одежд пришедшей за ними погибели. Ласковая гибель пугала своей неотвратимостью – и вместе с тем завораживала.

  Глядя по сторонам, воительница не нарушала тиши леса, и только изредка делала свободной рукой жест, похожий на то, словно принимает кого-то под теплый лисий плащ: в такие моменты на сосредоточенном лице девушки появлялась теплая, нежная улыбка, а медовые глаза теплели. Укрыв теплом невидимку, она гордо осматривалась, сразу становясь уверенной в себе и готовой бросить вызов всем преградам.
  В прочие же часы, когда она отдавала всю себя размеренному шагу, губы ее ползли вниз, темнели глаза, а руки крепче сжимали копье. Бабочка не верила, что смогут вернуться все: в таком походе прольется много крови и много слез, ибо величие редко идет рука об руку с жизнью. Почти все великие герои становились такими только после смерти, нередко гибелью своей запечатлев содеянный подвиг: а разве вернуть в мир лето – не достойное славы деяние?
  К тому же они – не герои. Кузнец, лишенный за мастерство дара речи. Зоркая охотница, выдержанная и целеустремленная, как стрела. Безбородый следопыт-пересмешник, не славящий асов, но знающий земли Северяне хуже тех, кто может назвать десяток своих предков. Хольдар, славный в бою, но так и не заслуживший достойного прозвища – или не желающий его оглашать, равно как и имена своих предков. И она, странница без дома и без будущего.

  Когда серый, как волчья шкура, день сменился сумерками подступающей ночи, когда лагерь, костер и горячая пища манили собой, произошла нечаянная встреча. Лешат первым отправился разведать, кто стал на отдых в лесу, а быстрокопейная дева, привалившись к холодному стволу, вытащила из сумы небольшой кусочек пеммикана и, торопливо закинув его в рот, прожевала. А вскоре вернулся и дозорный, рассказавший о том, что ему довелось узнать. Вести, признаться, были странными, если не сказать таинственными. Вести себя так, как передал следопыт было неестественно и чуждо, а значит, остановившиеся на привал были опасны тем, что были непредсказуемы. Или вовсе не были людьми.
  - Бьёрн-хольдар повелел проверить костер, позвав с собой Ингвара и ее. Дева кивнула, скинув капюшон плаща, и кивнула Лешату:
  - Спасибо, Остроглазый – ты узрел многое, и это нам поможет.

  Повернувшись к Бьёрну, она продолжила спокойно:
  - Я готова, вождь. Только, мнится мне, эти трое – умруны. Не могут люди себя так вести, если они еще люди. А вот если это мертвые – вполне. Остроглазый, ты слышал их разговоры? Как говорят старые саги, те, кто умерли дурной смертью и чья кровь замерзла до того, как вытекла, становятся живыми мертвецами с синими, как лед, глазами, движимыми единой целью – отомстить. Мстят они обидчикам или тому, кого сочтут обидчиком... Например тому, что послал их в поход. А заодно и тем, кто пытается им помешать.
  Они не знают боли, не знают усталости, и преследуют свою жертву до смерти – своей или цели. И только пламя может уничтожить их и освободить тело от наполнившего его смрадного дыхания Хель. Может, я и не права, но, ясени битвы, лучше нам приготовить факелы, а лучникам по возможности поджечь стрелы, а то мало ли... Но если прикажешь идти, не размениваясь на подобное, я пойду.

Писать. Это ж надо еще уметь писать. Он и руны то не все знает, а уж соединить. Но попробуем.
"Энт люд? Чет у ког?"

Для Бьёрна же переход через лес был задачей чисто механической. Включающей в себя переставление ног и следованию указаниям следопыта и охотницы. Командир он теперь или не командир, но лезть со своим ценным мнением в тёмную и дремучую, как этот самый лес, тему, он не собирался. Ещё, когда ходил в дружине Орма Грязного всегда состоял в наступательном отряде, который шёл строго по протоптанным разведчиками тропе. Скрытность? Увольте. Бряцанье его доспехов за милю слышно. Да и, бывало, пошуметь, наоборот, оказывалось выгодно. Мечом постучать по щиту, боевые кличи поорать, в рог подуть. К тому времени, как они доходили до поселения южан часть местных уже портки обагадить успевала, а часть в леса убежать на радость их охотникам и загонщикам.

Разве что бдительность терять не стоило. Конечно, это не те южные леса, где можно было схлопотать стрелу из любого мало мальского подозрительного куста, но зверьё здесь крупное и голодное. Конечно, обычно не настолько голодное, чтобы напасть на вооруженную группу из пяти человек, но вероятность наткнуться на больное животное или даже слаженную стаю, никто ещё не отменял. Да и недавняя пропажа дозорных вызывала закономерные опасения, что в округе появился зверь поопасней прежних.

Признаться, топать три дня по белоснежной пустоши, где не поют птицы и не растёт ничего съедобного, помимо опасности ещё и на редкость скучно. Так что неожиданному хрусту хвороста, намекающуму на присутствие жизни в этих мёртвых лесах, Бьёрн был даже немного рад. Хоть какая-то пища для ума, который за последние часы уже вошёл в состояние некого транса.

Приняв лук следопыта, викинг коротко кивнул Лешату и облокотился на ближайшее дерево, достаточно спокойно ожидая его возвращения. Развлекая себя разве что разглядыванием маскировочной шкурки охотницы. И про себя задумавшись почему он не нашёл белого медведя, чтобы сделать себе шубу. А ограничился бурым.

Выслушав доклад следопыта и вернув ему оружие, Бьёрн на некоторое время задумался. На жесты кузнеца посмотрел, пытаясь понять, что он пытается сказать.

- Видимо Ингвар хочет знать подробности об их вооружение. – сделал предположение викинг. Потом указал концом меча на снег и добавил. – Ты можешь писать на снегу, если хочешь нам сказать что-то конкретное.

К остальным повернулся:

- Гейра права. Выходить на свет всем разом не стоит. К костру пойду я, Ревдис и Ингвар. Вы же выберите хорошую позицию для обстрела. –Бьёрн перевёл взгляд на Лешата и Гейра, в глазах викинга прорезалась сталь. – У меня нет идей почему незнакомцы ведут себя так вызывающе, но на данный момент мы имеем без вести пропавших дозорных в этих лесах. А ещё нам по-прежнему требуется жертва для вёльв. Готовьтесь, что эта встреча скорее всего закончиться плохо. Для них. Я подам сигнал для атаки. Помните, что нам нужен лишь один выживший…

В походе Гейра была не многословнее Ингвара, внимательно прислушиваясь к малейшим звукам и чутко посматривая по сторонам и под ноги, дабы не угодить в какую укутанную снегами природную ловушку. Лес был неприятно тих и бездвижен. Может быть это была их вина, так как мало кто из зверей решится нападать на пятёрку чужаков. Или же они зашли на территорию какого-то опасного большого зверя.

Без слов Гейра приняла главенство в походе Лешата, признавая его лучшую подкованность в этом деле. Пусть и вполне уверенно чувствовала она себя в лесу, умело замечая опасности зимнего леса и умея двигаться в нём бесшумно. Но в остальном её навыки были больше заточены под охоту на зверей и знание их повадок. Без лишних слов шагала как и сбоку от дороги, контролируя свою половину. Так и позади, следя чтобы никто не отстал и готовая помочь, если кто вдруг оступится.

Чем дальше, тем больше хмурилась Гейра. Не спроста эта тишина, как бы не нарваться на того, кого бояться лесные жители. Может конечно то и их вина, но уж сколько они прошли, а ничего так и не изменилось. Да и удалились они уже к вечеру достаточно, уйдя в глубь леса, что призывало быть особо внимательной. И оттого раздавший треск пучка прутьев сразу привлёк её внимание. А его повторение подтвердило то, что это ни кто-то случайно на ветки наступил, а чьи-то крепкие руки сломали тонкие прутья хвороста, собранного для костра. И то, что этот некто и не думает скрываться, не нравилось охотнице. Шуметь в лесу опасно для жизни, если только ты не насколько уверен в том, что справишься с любым нагрянувшим на звук диким зверем. Те в эти голодные годы чутко на всё реагируют, отчего и не понять порой кто на кого охотится.

Глядя вслед скользнувшему на звук Лешату северянка присела на корточки. Вообще продвижение в большой компании по лесу было не то, чтобы не нравилось охотнице, но было не уютно не скрываясь особо шагать свозь лес. Ей привычное было осторожно пробираться по тропкам, замирать на месте, прислушиваясь и приглядываясь к следам на коре или снегу. И красться по тем следам вслед за зверем, самой уподобляясь лесным хищникам. А белая волчья шкура на плечах позволяла ей быть менее заметной среди белоснежных снегов.

Когда следопыт вернулся, она встала, внимательно выслушав Лешата. Кивнула.
— Не правильно это - столь шумно вести себя в лесу. И звери всё также молчат, затаившись. Не нравится мне это. Уйти бы отсюда, но как бы они к нам за спину не зашли по следам, враги если это. Если други, то информацией возможно разжиться сможет. Враги если - сейчас у нас больше преимущества. Но стоит ли всем сразу к костру выходить?

Шаг, второй, пятый. Удивительное дело, но чем дальше от крепости, тем легче дышалось. Каждый раз. Даже не смотря на то, что каждый из этих "разов" мог стать последним. Хальфберк, вот, каждый раз смеялся, выходя на разведку. Славный был малый. Сгинул в последнем походе несколько дней назад. Торунн теребила косицу, наматывая её на палец. Вернее, на колечко с зелёным камнем, которое подарил ей Гонтар. А ещё были Асфелт, Бьёрк и Хальвдан, Вьёрг и Рёгнвальд. Всё они погибли с этой стороны замка. Кого-то принесли и похоронили, как Бьёрка, от кого-то осталось только оружие (мужчина слегка сжал рукоять клинка с гардой), но никто, никто из них не боялся. Служили не за страх, а за совесть.

Не боялись и они - те кто вышел из крепости этим утром. Компания подобралась, нужно сказать, серьёзная. Скалоподобный, несокрушимый Бьёрн тяжело топал по снегу не уступая, однако, ни скоростью ни (хе-хе), выносливостью быстроногой Гейре. Надёжный, сильный, болтливый Ингвар чаще оказывался позади, что, однако, ни сколько не говорило ни об его сноровке, ни о его возрасте. И, наконец, сладкоголосая самоотверженная Ревдис на лице которой, казалось, навсегда застыло суровое выражение. При взгляде на них, таких разных, но одинаково преданных долгу, просто не выходило не верить в успех их миссии. Они вернуться вместе успешно исполнив поручение и точка.

Лес на много миль вокруг, казалось, вымер. Лишь однажды они пересекли цепочку волчьих следов. Пара взрослых волков - при беглом взгляде определил мужчина, а ненадолго склонившись над следом про себя добавил, что один из них, что покрупнее, подволакивал лапу. Лешат ещё помнил те времена, когда снег только тронул зелёный покров, а эти места изобиловали дичью и ягодами. Как давно это было..? Сколько лет прошло с тех пор как они перестали жить и начали выживать?

Предаваясь размышлениям и окунаясь в короткие воспоминания, Лешат, тем не менее, не забывал внимательно смотреть по сторонам. Вот здесь снегом завалило лощину и если сделать несколько неосторожных шагов можно утонуть по самую макушку. Без помощи друзей уже и не выбраться. Следопыт уверенно обошёл опасное место стороной, при этом пройдя к нему совсем близко и показав жестом, мол, продолжайте идти. Ещё в какой-то момент пути замедлил шаг и объяснил Гейре, чтобы она взяла на двадцать шагов левее, продолжая идти вперёд - в этот момент по обеим сторонам пути раскинулись две широкие поляны и Гейра была глазами отряда с одной стороны, пока сам следопыт шёл правее. Это всё ещё были охотничьи угодья и места должны были быть знакомы девушке. И только к вечеру Лешат безошибочно привёл их к раскидистому, высокому, сухому дереву, на котором была вырезала руна на каком-то чужом языке.

- Разговаривать только шёпотом и при необходимости. - Коротко сообщил он, сделав широкий жест рукой. - Это уже не наша территория.

Строго говоря, они уже давно шли по "чужой" территории. Когда-то, до начала снегов, то дерево было межевым знаком замка Эрве Ордал. Сейчас же... сейчас же "чужая" территория начиналась в полёте стрелы от ворот замка и всё уменьшалась, всё уменьшалась...

- Будем идти в темноте. Идите след в след. Здесь много рыхлого снега и ям. Могут быть и ловушки. У нас давно не хватает сил постоянно патрулировать эти земли. Где-то здесь и пропал отряд Хальфберка. Смотрите в оба. Гейра, пойдёшь в пяти шагах позади.

Да, Бьёрна единогласно признали командиром, но сейчас был совсем не бой. И совсем не перепутье. Поэтому Лешат уверенно расставил людей в отряде по своему разумению, поставив за собой Бьёрна, затем Ревдис, затем Ингвара и Гейру в конце.

...

- Подождите. Проверю. - Даже в полутьме было видно как нахмурился Лешат. Здесь никого не должно быть. Никого. Сбросив лук с плеча он передал его шедшему за ним Бьёрну, натянул на голову свой серо-белый капюшон поднял воротник и сделал несколько шагов несколько шагов в сторону источника звука. Здесь последний раз обернулся на товарищей, поправил воротник, из-под нижнего края кожанки выпростал несколько сантиметров меховой подкладки и чуть согнул ноги в коленях и спину. На самой границе видимости товарищей, он быстро опустился на снег и змеей заскользил вперёд. Такой змеёй, ну... быстро перебирающей руками.

Отсутствовал он довольно прилично времени. Но вернулся уже не особо скрываясь. Просто вырос в какой-то момент шагах в двадцати дав знать о своём приближении едва слышным посвистом. Подошёл поближе, встряхнулся как собака, сбрасывая в одежды налипший снег и подозвал всех поближе, собирая в круг.

- Трое вокруг костра. Хорошо вооружены. Закутаны в меха, сидят лицом к огню. Не увидят нас даже если мы будем топотать как дикие олени по двору замка. У них еда. А ещё... - Лешат сделал короткую паузу, - они ни-че-го не боятся. Луками бить можно будет только в лицо. Можно окружить. Можно пройти мимо. Если бы я был на разведке, я бы сказал что нужно узнать почему они ни-че-го не боятся.

Лешат закончил, бесстрастно глядя перед собой.

  Не найдя поддержки своего благородного порыва ни у кого, Ревдис уже явно злилась, хоть и старалась держать себя в руках. Но сцепленные в замок пальцы и выставленная вперед челюсть свидетельствовали, что воительница готова стоять на своем если не до последнего, то просто накрепко:
  - Я сказала, что я готова на нее, а не что я уверена, что она потребуется, - огрызнулась она на слова Гейры, - А заранее гадать, что хотят ровесницы Иггдрасиля, не собираюсь: все одно бесполезно. Да и в том, что они сродни соломенным чучелам, которых легко сломать, не уверена.

  Только асам ведомо, до чего бы дошла стежка речей, если бы не вмешался ярл Хельги, положивший конец всем пререканиям и препирательствам. Дева щита скривилась, как от глотка уксуса, но спорить не стала, показав открытые ладони в знак того, что не держит зла и не будет разить словом, как оружием. Не сказав ни слова, она отвернулась к пламени и, прищурившись вгляделась в танец багряных языков, словно силясь найти в нем ответы на все множество вопросов, что возникли у нее с давних весен.
  Воля ярла, которого она хоть и уважала, но за вождя для себя самой не считала, была ей не по нраву: уж слишком много в ней было желания самого Хельги, и слишком много пренебрежения порывами остальных. Все ли вернутся, не все ли – то не ему решать, но норнам. Что же до запрета отдавать себя за ответ, то здесь Бабочка, считавшая цель и идею превыше отдельных жизней, попросту не могла найти ни крупицы взвешенности и разумности. Но раз так повелел тот, кому она волею случая поклялась, придется слушаться – никто не обвинит ее в бесчестии. Так сказано – так тому и быть.

  Вслед за ярлом слово взяли соратники. Дав мужчинам высказаться и выждав момент тишины, лучница, не поворачиваясь к остальным, высказалась:
  - Названная Бабочкой не видит никаких преград тому, чтобы Бьёрн-хэрсир повел нас в этом походе, и согласна, что камень его слова стоит трех. Замечу лишь, что ярл предложил нам все же поискать жертву: понадеемся, что найдем ее в пути, или отправимся на поиски после беседы со старухами, когда они сами объявят, чего алчут превыше прочего?

Взгляд Бьёрна заледенел. На языке уже вертелась пара-тройка крепких слов, способных осадить воительницу, но Хельги его опередил. А перебивать ярла не стоило. Да и разве его перекричишь? Вождь Эрве Ордал всегда славился и громким голосом, и мощными лёгкими. Как будто буквально рождён был, чтобы в боевой рог трубить. Аж завидно становилось и уши немного закладывало.

Так что лёд в глазах Бьёрна немного поистаил, знаменуя стремительно гаснущий интерес к перепалке, и викинг к лавке вернулся, дав возможность высказаться остальным. Да и к огню всяко ближе.

И, как оказалось, вовремя, ибо подозрительно молчавший до этого следопыт дал волю своему языка. Как Бьёрн давно уже заметил, Лешат с Ингваром просто идеально друг друга дополняли. Выслушав следопыта, викинг вынес не слишком утешительный для себя вердикт:

- Что же, видимо никого особо в дальний поход за жертвой не тянет, так что от своей идеи отправиться Скьёлдрен я тоже откажусь. Пойдём сразу в Вёльвбринн и будем надеяться на милость богов. – последнее было сказано уже без особого оптимизма. На богов Бьёрн перестал надеяться после того, как в родной город вернулся, а обнаружил лишь ледяную пустошь.

- Но и силу применять против вёльв не лучшая идея. – внимательно поглядел он на Гейру и Лешата. – Они на своей земле. А мы практически ничего про них и их лес не знаем. Попробуем как-то договориться. Если нет, то нет. Целее зато будем.

- Против должности командира ничего не имею. Кто-то должен говорить последнее слово. Постоянные споры — это яд любой общины. – высказался Бьёрн и по поводу своего выдвижения на пост форинга.

Во время споров и последней недлинной речи вождя, Лешат прохаживался по залу из одного конца в другой, чуть опустив голову. Наконец, ему это надоело и он облокотился спиной о краешек стола, достал небольшой ножичек и стал с увлечением выковыривать грязь из-под ногтей. Недалече как вчера он был стряпчим и грязь, что набилась под ногти - это был остаток от того, что не попало в суп, сиречь, не досталось на обед его товарищам.

- А я скажу так. - Дождавшись момента, когда его голос будет услышан (и случайно не перебит глубоким баритоном Ингвара), начал Лешат. - Двум смертям не быть, а одной не миновать. Но торопиться нам некуда. По счастью, рождённым трэлами не дано пировать в чертогах Одина - ну разве что чаши наполнять - и, по счастью, среди вас есть один такой. С меня не убудет выдавить старухам глаза, чтобы они набрались мудрости и сделались посговорчивее.

- У нас не слишком много времени - хотя и до этого мы не слишком спешили. Мы не можем оставлять крепость с половиной защитников надолго. Я проведу вас куда угодно по этой суровой земле, но считаю, что нужно двигать прямиком в Кровавый лес.

Всю свою речь Лешат произнёс разглядывая чистые ногти на правой руке и поигрывая ножичком в ладони левой. Наконец, он спрятал оружие вскинул подбородок и обвёл каждого из членов отряда долгим взглядом. Серьёзное выражение лица совсем ему не шло. Таким Лешат был только за пределами крепости. Кажется, для него поход начался как только он отпустил последнюю шутку о болтливости Игнвара.

- Также нам нужен боевой командир. Не вижу никого лучше Бьёрна на эту роль. - Коротко закончил он.

Sk


Сначала был запах. Нет, сначала был звук…одновременно тихий, но в то же время звонкий, подобно чашке упавшей на мягкий ковёр. Приглушённый свет лавовой лампы, остывший запах ужина, лёгкий дрём, тихое сопение рядом…Холодный пол, затёкшие ноги, сухой ком в горле – раз уж проснулась среди ночи, то можно и попить. Главное никого не разбудить, главное быть тише, как мышка. Предательский скрип лестницы на первый этаж, холод, не домашний холод, уличный. Мама снова уснула за столом и забыла закрыть окно? Опять будет болеть. Надо бы укрыть её пледом, но не разбудить, а то влетит. Темно в гостиной, но ты же уже выросла, что бы не боятся темноты? Монстры не прячутся в шкафу или под кроватью. Надо быть смелее, так говорила мама. Ещё шаг, за углом диван, журнальный столик и кресло, в котором она вечно засыпает. Стоп…эта тень тебе не знакома. Эта тень…эта тень….

- Чего…чего вам нужно?
- Тихо…не нарушай покой. Позволь насладиться этой безупречной тишиной, уютом, теплом…
- Берите всё что вам надо и уходите, прошу…
- О, я возьму…обязательно возьму. Только сначала…

Свет ночной лампы, вырывал из темноты ужасающую картину. Молодая женщина с диким выражением ужаса на лице, сидела вжатая в кресло, пытаясь не шевелиться и содержать слёзы. Напротив, как чёрный грифон над своей жертвой, завис тёмный силуэт. Огромный, громоздкий, заполняющий собой всё пространство. Так казалось, так оно было. Его рука сжимала револьвер, что холодным блеском мелькал отблесками по полу гостиной. Он целился в лицо, иногда прижимая курок указательным пальцем, заставляя нервно сглатывать солёный ком, закрывать глаза.
- Мам…
Она не хотела. Правда не хотела! Звук сам вырвался из рта и разорвал гнетущую тишину, меняя картину происходящего.
- Элисс замри! – тут же отреагировала женщина, чуть ли не сорвавшись с места, позабыв о смертельной опасности.
- Тааак, - раздался протяжный голос из темноты, - кто тут у нас?
- Прошу вас, не трогайте дочь! Забирайте всё, но не трогайте…
- Тише, дай мне познакомиться.
Дуло револьвера примкнуло к губам женщины, заставив её замолкнуть.
- Ну и кто же ты, юная леди?
- Я Элис, - на удивление чётко ответила девочка. – И я вас не боюсь!
- Это хорошо…это прекрасно! Очень приятно Элисс, а я Моу. Вот и познакомились.
- Отпусти мою маму и уходи, - продолжила девочка бесстрашным голосом, сделав шаг навстречу тени.
- Я только пришёл, не думаю, что будет вежливо вот так сразу уйти. Может сначала сыграем в игру? Давай, будет интересно!
Девочка хотела сделать ещё один шаг, сама не понимая зачем, но её руку тронуло что-то мягкое, хрупкое, тёплое.
- Лис, что плоисходит? – прозвучал тоненький голосок из-за спины девочки, который холодной волной снёс всю храбрость, заставил трястись, заставил бояться. – Мама!

Она пыталась её удержать. Правда пыталась! Но ладони предательски вспотели и маленькая ручка выскользнула с дрожащих пальцев и девочка исчезла в темноте.
- Анна, стой! – истошно крикнула женщина и позабыв про смертельную угрозу, попыталась вырваться на встречу дочери, но тут же была отброшена обратно в кресло, жёстким ударом приклада оружия в висок.
На секунду в комнате воцарилась тишина. Липкая, тягучая, застывшая с временем субстанция, пугала своей неизвестностью. Именно тогда настал тот самый момент – выход тени в свет. Заплаканное лицо девочки мелькнуло в бликах настольной лампы, а рядом с ним, вплотную, лик чудовища, что пряталось во тьме. Обтянутое бледной кожей, без рта и носа, оно пронзало ужасом, взглядом маленьких, чёрных глаз – бусинок. Возможно, это была маска, но тогда, лицо монстра, воспринималось именно лицом. Настоящим явлением зла.
- Не трогай её, урод!
Элисс сама не поняла, откуда появилась храбрость и силы сорваться с места, но именно они толкнули девочку вслед за сестрой во мрак, что бы вырвать из его лап свою семью. Тяжёлая, крепкая хватка сдавила горло Элисс, подняв её тело над землёй. Хотелось кричать, но девочка забыла как это делать. Она просто повисла в воздухе, жадно пытаясь вдохнуть внезапно ускользающую жизнь.

- Так вот кто тут главный? – наконец-то заговорила тень, склонив голову набок. – Считаешь себя защитником? Думаешь достаточно взрослая для подобных поступков? Давай проверим.
Лёгким движением руки, младшая сестра была откинута в объятья матери, а Элисс упала на пол напротив, хрипя и кашляя от спазмов в горле.
- Сыграем в игру? Она проста, хоть и требует взрослых решений. Но для тебя это не должно быть проблемой, не так ли? – тень отошла за кресло, где сидела мать с плачущей сестрой, заведя над ними револьвер. – Игра называется «тик – так». Я дам тебе ровно минуту, что бы ты решила, кто останется с тобой, а кого я…заберу с собой. Если не успеешь выбрать за минуту, я заберу у тебя всё. Жизнь всегда ставит перед выбором, но не всегда даёт время подумать. Взрослые это понимают. Ты же взрослая, так?
- Я…я не могу…- прохрипела Элисс, стараясь подняться на ноги.
- Время пошло, тик – так!
- Элисс, - тихо окликнула девочку мама, прижимая к себе плачущую дочь, - Элис, смотри на меня. Я хочу, что бы ты внимательно меня послушала…
- Пятьдесят секунд…
- Нет, мама…я не могу.
- Элисс, ты должна быть сильной. Защищай сестру, будь для неё примером, люби её так же, как я вас и даже сильней.
- Мам…
- Тридцать…
- Сейчас тот самый момент, когда ты должна уберечь Анну. Посмотри на неё, - женщина старалась удержать слёзы, но они сами по себе катились по щекам, собираясь в большую куплю на подбородке. – Она не справится без тебя, Элис. Я прошу…умоляю, выбери меня и живи ради неё.
- Нет, мама! Нет…я не хочу выбирать! Оставь мне двоих!
- Десять секунд…
- Элис…я люблю вас и никогда не брошу. Буду рядом, в твоём сердце, в её глазах, в ваших воспоминаниях… Не бойся, выбирай меня…
- Мама…
- Мама, так мама…
Резкий звук выстрела, плавно перетек в надоедливый, мерный писк. Он повторялся и повторялся, унося застывшую картину в пропасть ночных кошмаров.

Сначала был запах. Нет, сначала был звук. Противный, монотонный писк. Он одновременно и раздражал и был так необходим, ибо именно он спасал каждое утро, вытягивая Элисс из кошмара прошлого. Холод ноябрьского утра через открытое окно, тусклый свет лавовой лампы, запах раннего завтрака – Анна вновь встала раньше. Новый день стар как вчера…

Лицо кузнеца мрачнело с каждым сказанным словом. Жертва. Жертва да, этого следовало ожидать и без этого вряд ли можно будет обойтись. Но приносить себя в жертву так же неумно, как и обрекать на это кого-то. Боги сами решат, чьей участью было выткано стать жертвой. И обсуждать такое значит заранее гневить богов, а перед походом это то же, что и рассказывать висы о героической смерти о еще живом.

  Быстрокопейная дева скривилась недовольно, слушая речи Бьёрна. Отставила кружку и, вытянув ноги поближе к огню, пояснила:
  - Никто и не спорит, что жертва нужна. Но если бы ты внимательнее слушал бы скальдов, то знал бы, что асы ценят тех, кто отдает свое им добровольно. Разве Один не своей волей отдал око за мудрость? Думаешь, он бы получил ее, если бы зрака лишился насильно? Думается мне, что и старухи будут следовать той же мысли, ибо добровольная жертва дарует не только тело, но и дух.

  А вот когда соратник посмел угрожать, пускай и из лучших побуждений, Бабочка сразу вскинулась, почувствовав угрозу себе, как той, кто была признана девой щита. Терпеть подобные слова значило бы уподобиться сидящим за прялкой, и Ревдис не стала молчать:
  - Пускай названный Бьёрном не решает за других. А если он думает, что может меня связать меня без моего на то дозволения – пусть попробует, но потом не горюет о том, что его одолела не носящая бороды. Та, кого зовут Бабочкой, не собирается сразу же отдавать себя на потребу старухам, но если не будет другого пути – готова на сей славный выбор. Ведь положить свою жизнь за народ фьордов есть путь достоинства: разве в годы тепла не было такого, что кто-то добровольно соглашался своей кровью обеспечить урожай? Разве не почитали их за подобный выбор? Поэтому не указывай тем, кто идет рядом, что делать: я – свободная оружная женщина, и буду решать сама, что должно.

- Лучше прийти с плохой жертвой, чем вовсе без неё. – пожал плечами Бёрн, несколько скептично воспринимая доводы Бабочки. – И чем же приведенный насильно трэлл отличается от трэлла, который притопал на убой добровольно? Чистотой портков? Давай не будем заведомо вводить какие-то надуманные ограничения, полагаясь на одни домыслы.

Последующая речь ярла особо ничего обнадёживающего в прогноз предстоящего похода не принесла. Разве что подтвердила уже имеющиеся опасения и острою необходимость достать для старух свежую закуску. Пока они сами ею не стали. И в данной ситуации Бьёрн поддерживал решение ярла не отправлять Хильд вместе с ними. Конунг уже уплатил немалую цену за помощь старух и последующие жертвы лишь ударят по выдержке правителя. А в эти непростые времена им нужен сильный лидер.

- Можно наведаться в Скьёлдрен. Язычники, которые ежегодно скармливают друидам молодых дев, более чем заслуживают участи быть сожранными чудовищами, ничуть не лучше их хозяев. – хохотнул Бьёрн и кивнул ярлу, принимая задание. – Старухи бы оценили такую иронию.

А вот пылкое выступление Бабочки не встретило особой поддержки у викинга, который считал каждую потерю отряда своей личной слабостью. Нахмурился и прищурился недобро так.

- Продолжишь нести подобный героический бред, оставлю тебя связанной перед входом в Вёльвбринн. А то ненароком в кипящий котёл сразу нырнёшь, как только старухи о плате обмолвятся. – скрестил руки на груди Бьёрн. – Нашу численность и так по пальцам одной руки пересчитать можно, не хватало ещё, чтобы кто-то жертвовал собой во имя сомнительной помощи от безумных старух. Надеюсь никто больше кормом становиться не собирается? - Бьёрн обвёл внимательным взглядом охотницу, немого кузнеца и безбородого следопыта.

Вы не можете просматривать этот пост!

- Бабу бы на дорожку? Понимаю, дружище, понимаю. Здоровую такую, высокую. - Лешат несколько раз кивнул и развел руками, мол, ну где такую взять? И тихонько прыснул со смеху, не выдержав.

За время своего дозора в промёрзлой крепости, Бьёрн не раз ловил себя на мысли, что можно было выбрать и более приятное место, чтобы сдохнуть от холода или когтей кровожадных тварей. К примеру, в том же Радужном городе по слухам ещё сохранялись запасы медовухи, да и доступных девок готовых продаться за еду хватало. Но что-то останавливало викинга от ухода в долгую и, скорее всего, невозвратную самоволку.

Бьёрн бы даже назвал это внутренней чуйкой. Как когда-то он не прогадал и выбрал южные земли для успешных грабежей и налётов, так и сейчас чувствовал, что лучше держаться на границе миров, когда твой собственный мир превращается в отражение Хельхейма. Неизвестно, что вскоре случиться, но защитников Эрве Ордала накроет одними из первых, а там уже будет без разницы какую именно форму событие примет. Новой надежды или окончательной гибели. В умирающем мире от судьбы не спрячешься.

Поэтому прибытие посланника от конунга стало для Бьёрна тем самым символом чего-то грядущего. На гибель гонца ему было плевать, свою задачу он выполнил. Всё равно перед смертью отмороженный нашёл силы лишь на привычный уже бред про конец всего. Ей богу, лучше бы байку какую из Флома рассказал. Помнится ещё сказал Ревдис лекарства на него не тратить, но разве эта сердобольная его послушает?

- Старухи могут плату стребовать за помощь. Кровавую. – огласил всем известный факт Бьёрн, переварив информацию. Его ледяные глаза недобро сверкнули. – Надо бы жертвой разжиться по пути в Вёльвбринн. Есть ещё живые поселения на востоке?

На Ревдис лукаво поглядел:
- Всё же права ты была, пытаясь выходить гонца. Сейчас бы пригодился…

Неподалёку от очага, расставив для устойчивости на ширину плеч обутые в меховые сапоги ноги и скрестив руки, стояла Гейра и внимательно слушала Хельги. И чем больше слушала, тем больше хмурилась. То поручение, что передал им от имени конунга вождь, выглядело практически невыполнимым. Зима уже не первый год властвует над землями севера. Она ещё помнила, как года три или четыре назад ещё бывало теплело. Пусть и ненадолго, но можно было отдохнуть от мороза. Не приходилось пробираться сквозь сугробы в лесу. Увы, но в последнее время чем дальше, тем сложнее становилась охота. Снег не сходил и всё больше и больше времени требовалось, чтобы отыскать зверя. Гейра, которая большую часть своей жизни проводила в охотничьих походах, уже стала забывать каков лес без снега. Холод стал привычным спутником, смертельно опасным, который только и ждал твоей ошибки. И она привыкла к этому постоянному риску. К жалящему кожу прикосновению холодных ветров. К снежным сугробам, через которые приходилось порой пробираться, протаптывая свой путь.
Охотница лишь недавно вернулась в форт. На плечи её была накинута белая волчья шкура, за пояс заткнуты теплые меховые перчатки. За спиной виднелся лук со стрелами и копьё. Редкие снежинки, оставшиеся на одежде, растаяли от тепла и теперь посверкивали в свете пламени. Впрочем, их становилось всё меньше и меньше, а сама Гейра отогревалась, довольная уже тем, что над головой у неё крыша, защищающая от ледяного ветра.
Про прибывшего посланника она уже успела узнать, но без подробностей. Очевидно, что только нечто очень важное сподвигло его на этот путь. И услышанные из уст Хельги слова это лишь подтверждали. Не понятно было лишь одно.
— Почему сейчас? Что изменилось? Уже почти как год снег не сходит с земель, — озвучила она коротко те же вопросы, что Ревдис незадолго до неё, спокойно глядя на вождя в ожидании ответа.
По сути их отправляли в смертоубийственный поход. И ведь при этом их и так осталось очень мало и после их ухода крепость почти опустеет. Но пугала не сама возможность не вернуться, а вёльвы, которые были кем-то непонятным и сама мысль о встрече с ними вызывало смутное беспокойство в душе северянки.

Похоже, в чём-то старушка и правда не обманула. Дверная ручка податливой скользнула вниз, распахивая входную дверь квартиры и выпуская Анечку наружу, в полумрак лестничной площадки. Тягучий, густой воздух сразу принял её в свои объятия, сковав тело так, словно она находилась под водой. Теперь для каждого движения приходилось прикладывать в несколько раз больше усилий, а плотный воздух забивался в рот и нос, отказываясь обогащать лёгкие кислородом. Кое-как прожить в такой среде конечно можно было, если бы не их преследовательница.

Едва дверь оказалась открыта, старушка отбросила полотенце и в два могучих прыжка преодолела коридор, хватая Анечку за локоть так крепко, что можно было не сомневаться в появлении в скором времени смачного синяка. Одновременно с этим Таня завизжала, видимо скорее для психологического устрашения, и толкнула старушку. Максим вывалиился в коридор, подтолкнув Анечку, и пальцы бабушки соскользнули по поверхности куртки. Словно от сквозняка, входная дверь резко захлопнулась, отрезая Таню от друзей и запирая её в ловушке со старухой, в то время как Анечка и Максим остались снаружи, едва способные двигаться в густом воздухе. Как тогда, в больнице недалеко от рублёвского посёлка...

Кузнец сидел в углу и внимательно слушал. Он реже других ходил в дальние вылазки и реже других мерз, поскольку замерзнуть в рабочей кузне невозможно. Поэтому сейчас он давал возможность остальным погреться у огня, а сам отсел подальше. Как часто бывает у немых не с рождения слух у него был отменный, так что пропустить важное он не боялся.

Приход посланника мало взволновал Ингвара. Немой даже не стал оставлять кузню, чтобы узнать суть послания, надо будет обитатели Эрве Одал просветят кузнеца о всем, что его касается. Правда когда дошло, что посланник при смерти, да с тяжелыми вестями лик Торсбардсона помрачнел. Однако и это не заставило оторваться от работы, скорее наоборот, ускорить ее. Мало их осталось, слишком мало, но и заботы были ежедневными, поскольку оружие и доспехи в темном углу не пылились, пользовались кажный день, а значит и починка, и замена нужны были куда чаще, чем даже в лагере на 2 дракара.

Рассказы Хельги вызвали у кузнеца удивление, и даже оторопь. К вёльвам, да половиной оставшихся. Да еще с таким вопросом важным, да куда там, жизненно важным. Видать дело совсем худо, раз старшие так решили. То, что его Ингвара тоже в отряд взяли как раз удивительным не было. Тут на воинскую силу полагаться не след, тут отряд надо разношерстный собирать, кто знает, что в пути пригодится, так что мастера чуть ли не на все руки в отряд глупо было не взять. А глупых в Эрве Одале уже давненько не было.

  Холодный ветер дул в узкие бойницы сквозь неплотно закрытые ставни, и на каменном полу уже образовался небольшой вытянутый сугроб мокрого снега. В теплоте помещения он быстро таял, но бесконечная зима и не думала сдаваться, бросая на прорыв все новых и новых белых солдат. День, месяц, год – это можно пережить, но что делать, когда белое безмолвие продолжается из года в год, и его окончание кажется не ближе Рагнарека?
  Ревдис, дочь Гудлейва, не любила холод, хотя и научилась за годы странствий стоически терпеть все неудобства. Вот и теперь, когда была возможность, укутанная в лисий плащ быстрокопейная дева сидела поближе к чадящему очагу, наслаждаясь игрой пламени на бревнах, и внимая словам Хельги, лишь изредка прерываемым сухим хрустом дерева. Невозмутимая, словно хозяин Эрве Одал не говорил ничего удивительного, она спокойно отчищала острым ножом ногти от чужой крови.

  Как сведующая в искусстве знахарства, Бабочка была среди тех, кто пытался спасти посланца, и вдосталь наслушалась и черных, как недра Хель, предсказаний, и отчаянной божбы несчастного. Видела она и то, как помрачнел тан – а уж это больше всего прочего свидетельствовало о том, что дела идут худо. Что же, дева была готова к этому с тех самых дней, как сменила прялку на оружие: вместе с обвалившимся погребальным костром рухнули и все надежды, и смысл жизни – ей оставалось только найти тот путь, что позволит уйти ей с достоинством, и в посмертии быть не в рабстве у Старухи, но восседать в залитом золотым солнцем доме Фрейи.
  И вот норны дали ей подобный шанс – ведь не просто так конунг велит идти к вёльвам? Ежели беседа с ними поможет – а Хельги не стал бы отправлять своих хирдманнов на верную смерть! – то это лучшая из троп, открытая для Ревдис: даже если на пути этом она погибнет, но поможет соратникам, то это будет славная смерть и достойное дело, много лучше, чем погибнуть на охоте или заживо замерзнуть.

  Поднявшись с лавки, дева убрала нож в потрепанные ножны из оленьей кожи и, заложив руки за спину, спросила, устремив взгляд куда-то над левым ухом Хельги:
  - Ты сказал, тан, и наш слух был открыт твоим словам. Названная Бабочкой приложит все усилия, чтобы достичь старух, и услышит их ответ или погибнет. Мы готовы выступать немедля, но если ты сказал нам спрашивать, то ответь: почему конунг решил, что настала пора для дороги этой? Были ли тому какие-то знамения или пророчества, сказали ли хейдис или годи слова эти?
  Чуть покраснев, дева, не привыкшая к долгим разговорам с суровым и немногословным владыкой крепости и испрашиванию советов, продолжила:
  - Мало кто был в Кровавом лесу, и еще меньше тех, кто вернулся назад. И хоть отвага и долг есть хорошие проводники, но слова знающего помогут идущим пройти там, где полягут и смельчак, и хитрец. Ты здесь дольше всех нас – станет ли твоя мудрость нам подмогой?

- А куда это вы собрались? - раздался сзади старческий голос, когда ладонь Анечки легла на дверную ручку, - разве я не говорила, что снаружи моей квартиры может быть опасно?
Глаза бабушки смотрели строго, сама она стояла на углу поворота коридора на кухню, вытирая мокрые руки кухонным полотенцем. Между ними было около пары метров, и учитывая скорость движения пожилой женщины, которую они видели до этого, волноваться им по идее было не о чем.

- Старик. - Лешат посторонился, пропуская мужчину на улицу и, наконец, вошёл.

- Лешат. - Коротко и по прежнему не считая нужным скрывать холод во взгляде (а также добавив льду в голос) кивнул он. А Фольк назовётся сам, если захочет. Рот-то у него точно есть где-то под бородой. Ещё час назад сам видел как тот кидает в рот куски мяса. Сам же Лешат был выбрит... почти гладко. Эта не слишком распространённая лёгкая щетина а также смуглый цвет кожи сильно отличал его от братьев-викингов.

- У нас тут не принято проливать эль. Запасы в крепости скудны и строго отмерены. А наш последний пивовар погиб два дня назад. У нас не принято проливать эль, разбрасываться едой и... оскорблять вождя. - С этими словами мужчина отправился к котлу с едой, которую сам же и готовил, на ходу с удовольствием принюхиваясь к лёгкому запаху хвои и кивая ещё одному незнакомцу.

Кто-то поет, кто-то молчит, кто-то задумчиво смотрит. Жизнь. Но сейчас жизнь Ингвара была в сполохах огня, в мерных, сильных ударах молота по наковальне, в шипении красного металла опускаемого в синюю воду. Не ему решать, что делать. Не ему решать кому осуществлять решенное. Все что он может, это подставить плечо в нужный момент, да попытаться чуть повысить шансы в дальнейшем походе.

Поэтому Торсбардсон даже не покачал головой в ответ на несмываемые оскорбления, которые раздавались в паузах между ударами молота. Любые реакции это время, а время было только на то, чтобы попытаться восполнить потерю оружия и щитов.

  Допев, если это, конечно, можно было назвать пением, Ревдис замолкла и замерла посреди стала, широко расставив ноги и исподлобья глядя на тана Эрве Одал. Она ожидала многого: площадной брани, незамедлительного вызова, вытащенного из ножен клинка и, казалось, стиснутые зубы и ходящие желваки Хельги безмолвно свидетельствовали о правильности ее предположений. Но вот того, что воин просто развернется и отправится прочь - такого дева не ожидала. Так она и застыла, глядя в спину тана: с широко распахнутыми глазами и приоткрытым в изумлении ртом. В ее разуме никак не могло уложиться то, что оружный муж ее попросту... проигнорировал, словно не оскорбления она орала, а жужжала над ухом подобно мухе!
  Несколько раз открыв и закрыв рот, как выброшенная на берег рыба, дочь Гудлейва сокрушенно покачала головой и, сгорбившись, словно под тяжелым вьюком, тяжело опустилась на полированную сотнями локтей поверхность своего импровизированного Круга - задорная ниса и горячая, бурная пляска вытянули из нее все силы. Успех в отчаянном начинании мог бы придать сил - но ставшая ответом широкая спина Хельги означала совершенный разгром. Все бесполезно, все зря. Что предпринять дальше, Ревдис не знала.

  С осунувшимся от печали, посеревшим усталым лицом она невидящим взором смотрела перед собой, терпеливо ожидая развития событий. Дева не корила себя за наглые вирши - то был единственный способ помочь подруге, но сокрушалась лишь, что оказалась недостаточно талантлива и убедительна. чтобы тан, лишившись своего хваленого каменного самообладания, вызвал бы ее на бой. Но коли этого не случилось, то и не было смысла суетиться и что-либо предпринимать - оставалось только узнать, что же предпримет облаянная сторона.
  Тем временем в залу уверенным шагом вошли неизвестные - хирдманны Хельги, не иначе. Подняв на приветствие исполненный густо замешанного на тоске уныния взгляд, Бабочка решила, что накаляющаяся ее усилиями обстановка - еще не повод быть невежливой, и кивнула в ответ: ответив совершенно невыразительным, тоном резко контрастировавшим с предыдущими яркими, как пламя, эмоциями:
  - Прозванная Бабочкой приветствует достойных ясеней битвы, стражей Эрве Одал, чьи славные имена ей не ведомы. Да будет вашему клинку всегда сопутствовать честь и победа.

  Сжав столешницу до побелевших костяшек, быстрокопейная дева перевела взгляд, в котором мелькнула тревога, на дверь, за которой скрылся тан: как и прочие, она услышала, как тот зычно зовет Хильд, и теперь, напряженная, подобно тетиве лука, ожидала развития событий. Не подложила ли она своей нисой навоза подруге? Не придется ли, забыв обо всем, вмешаться? И не ждет ли их, не приведи асы, кровопролитие с теми, кого бы она почла за честь называть друзьями?

  - Господь с вами, барышня! – возопил Воюшин, замахав руками, - Не буду я ничего подписывать! Надо вам так пообщаться с этим заключенным – кстати, как там его кличут-то? – общайтесь, милости просим! Только в присутствии Ивана Филипповича, чтобы все было по протоколу и вообще. Тюрьма-то наша, и за заключенных мы отвечаем. Сломаете вы ему, допустим, ноги, а спрос с кого – с Воюшина! Поэтому прошу простить покорно, но будет только так. А если не согласны на такое предложение – так я, в свою очередь, попрошу вас подписать бумагу, чтобы, стало быть, ко мне претензий не было. Ну а коли вы надумаете…
  - Мы согласны. – вклинилась Верочка, - Ведите к вашему Ивану Филипповичу. И избавите нас от вашего словоблудия, - девушка поморщилась.
  - Да-да! – помощник начальника тюрьмы аж подскочил на месте, заорав, как оглашенный, - Дежурный!
  - Ась? – в дверь заглянула широкая ряшка, вырастающая, как шляпка гриба, из туго сдавившего шею ворота.
  - Веди барышень контрразведчиц к Судакову!
  - О-ох… - жалостливо вздохнула ряха, сочувственно посмотрев на девушек.
  - Они с заключенным побеседовать хотят. –недовольно и торопливо разъяснил Воюшин.
  - А-а-а… - протяжно протянул дежурный. – Ну тады и ладныть.
  - Что «ладныть», что «ладныть»? Веди и пришли мне сменщика – он арестанта приведет для допроса.
  - А тама у Иван Филлипыча седня Хисматуллин работают. Заключенный может-то тогось, не сдюжить…
  - Не твое дело, веди и все тут! И разговорчиков поменьше! – старший тюремщик явно был рад выплеснуть весь свой испуг и нервное напряжение на подчиненного.

  Дежурный пожал плечами и попросил девушек следовать за собой, во внутренние помещения тюрьмы. Здесь Машу с Верой встретили душный воздух, кирпичные стены, проглядывающие тут и там через полуоблупившуюся серую, некогда белую известку, решетки на окнах и постные рожи тюремного персонала, которые не могли породить ничего, кроме уныния. Свернув по скрипучему дощатому полу коридора направо, провожатый был вынужден остановиться, пропуская своих товарищей, тащащих под руки парня в черном бушлате. Заключенный еле передвигал ноги и через каждые несколько шагов сплевывал густые красные сгустки.
  - Упертый попался. – словно извиняясь за своих коллег, оправдался тюремщик. – им говоришь-говоришь, а они не понимають. А вот как раз вмажешь, добрая половина вмиг становится как шелковая. Ну не хочут они по-хорошему, ну не хочут!

  Недолгая дорога привела девушек в просторный светлый кабинет, где кроме двух столов, трех стульев, один из которых стоял в центре комнаты, да вешалки ничего из мебели не было. За столом побольше расположился высокий, толстый мужчина в военной английской форме с русскими погонами защитного цвета, расстегнутой на груди так, что виднелась белая рубаха. Его вполне было можно принять за армейского офицера, и только темно-синяя фуражка с светло-синим кантом говорила о принадлежности к тюремному ведомству. Закинув ноги в блестящих сапогах на стол, офицер неторопливо прихлебывал из жестяной кружки неизвестный напиток.
  Чуть сбоку, за маленьким конторским столом, сидел невысокий брюнет в русской форме с унтер-офицерскими лычками и масляными глазами, который, высунув язык, что-то старательно выводил на бумаге. У зарешеченного окна на корточках сидел одетый в одни штаны лысый мужчина с явно не славянскими чертами лица. В отличие от головы, грудь его была покрыта густым курчавым волосом. На узловатых обезьяньих руках, на штанах татарина, на стуле в центре комнаты виднелись засохшие кровавые пятна. Той же кровью пах воздух - кровью, а еще резким запахом мочи.
  На столе офицера лежало несколько плеток и веревок, в углу висели кандалы, рядом с бугаем была прислонена к стене здоровенная деревянная колотушка. Одним словом, без ложных прикрас это помещение можно было назвать пыточной и вряд ли погрешить против истины.

  - Ну-с, - раздался самодовольный бас офицера, - с чем пожаловали, дамы?ходатайствовать за кого пришли? Так это не по адресу, да и не собираюсь я ни слушать вас, ни щадить политических. Итак?
  - Оне-с с военного контролю, допрос допрашивать будут, с вам вместе, значить, Иван Филиппович! - заискивающе глядя на Судакова, протараторил доморощенный Вергилий по этому Аду.
  - Военный контро-оль! - насмешливо протянул толстяк,так и не удосужившийся убрать ноги со стола. - Тогда милости просим! Поможем уж, чем сможем, в меру наших сил. Только, - хохотнул он, - вы не боитесь, барышни, белы рученьки запачкать? Допрос - дело такое, гря-азное!

Друзья проскочили следом за девушкой, и вскоре они окунулись в подъездный полумрак, разгоняемый одной лампой дневного света. Стены, с которых уже частично слетела штукатурка, грязный плиточный пол, дверь, обитые дерматином - всё здесь напоминало старые добрые времена. На их счастье, и нужная дверь нашлась сразу же на первом этаже. Дверь к блоку из двух квартир оказалась открытой, и одна из дверей несла на себе печать того, что могло бы быть когда-то стикером стрелкой, пусть сейчас это и был обрывок прилепленной листовки с нечитаемым текстом.

Таня не стала задумываться дольше чем на секунду, и смело нажала на звонок, отойдя затем в сторону, с ухмылкой глядя на Анечку:
- Со стрелками была твоя идея... Вот ты и общайся!
Они встали за спиной девушки, а тем временем дверь заскрипела замком и открылось, представляя их взгляду вполне мирного вида старушку в домашнем халате и больших толстых очках. Она вопрошающим взглядом пробежалась по лицам подростков, после чего спросила:
- Вы по указателям пришли?

  Высокопоставленный тюремщик от слов девушки весь поник, став с виду самым несчастным существом на свете. В глазах его вспыхнула мольба, словно у арестанта, которого присяжные могут приговорить к смертной казни или отпустить, мясистый подбородок задрожал, словно он сейчас расплачется. Мужчина всплеснул руками по-бабски, вздохнул каторжно и даже открыл рот, намереваясь что-то сказать. Но контрразведчиц страдания помощника тюрьмы не тронули, и он промолчал, лишь снова вздохнув.
  Повисла пауза, тяжелая и душная, какая бывает только в замкнутом помещении. Напоенная резким запахом мужского пота и застарелым, въевшимся в стены табачным ароматом, она давила на посторонних, словно пытаясь вынудить их покинуть неприятное место. Может, так и пахнет тюрьма: хлорочной чистотой, немытыми бельем и телами, кислой капустой и дешевой махрой? Это – запах пустоты и отстраненности, наплевательства на себя и на других, запах протокольной жестокости и бытового негодяйства.

  Воюшин переложил папки с одного края стола на другой, покрутил ручку и отложил в сторону. Достал «портсигар» - жестяную коробку из-под леденцов-ландринок фабрики Абрикосова, открыл ее даже, но вовремя остановился – вспомнил, видимо, что в присутствии дам без разрешения табашничать не комильфо. Недавний надзиратель чувствовал себя явно не в своей тарелке: опытный чиновник наверняка бы нашел десяток официальных отговорок, но бывшему половому они были невдомек, так что тюремщику оставалось только судорожно думать и стоить из себя страдальца, на чьи «хрупкие» плечи взвалили непосильный груз принятия решения.
  В итоге весь изведшийся Воюшин, которого молчание собеседниц терзало пуще волка, не выдержал и промямлил:
  - Может, вы останетесь пока что здесь, подождете начальство? А я пока чай принесу! К тому же, - он явно решил воспользоваться единственной козырной, как ему казалось, картой, - Иван Филиппович сейчас наверняка общаются с новыми постояльцами, так что чуть попозже вам ко всему прочему представят допросную протоколу!

  Кровь бросилась в лицо девы щита, когда она получила резкую отповедь Хельги. Хэрсир, может, и не имел ничего дурного, но дочь Гудлейва слишком волновалась за подругу и слишком уязвимой чувствовала себя, заведомо ожидая от мужей оружных насмешек над девой, избравшей путь кормящей воронов. С одной стороны, тан не намеревался сам добровольно стать жертвой, как она подозревала в начале, с другой – все же унизил и оскорбил дочь Торугва неверием в ее способности. И будь кто другой жертвой решения его, Ревдис невозмутимо пожала бы плечами и отошла в сторону – но долг священных уз товарищества был превыше прочих.
  Проигнорировав слова Хельги, крепко сжавшая зубы девушка порывисто развернулась. Раз слово мужа владетельного крепче стали, есть только один путь заставить его передумать: одолеть в бою. Правда, в своих способностях быстрокопейная дева уверена не была ни на стоун, но когда это останавливало кого-то из северян? Буде так случится, что она проиграет, позора в том не будет, а коли асы окажутся на ее стороне – тем достойнее будет победа.

  Одно останавливало ее от того, чтобы высказать в лицо тану все, что думает о его решении – тот мог спокойно отказаться от вызова странницы, лишившейся роду и племени. Но зато всегда оставался беспроигрышный вариант, когда Хельги сам будет принужден вызвать ее на круг – иначе его все попросту перестанут уважать. Этим шансом Ревдис бестрепетно и воспользовалась, лихо запрыгнув на стол.
  Добрым пинком отправив кружку с недопитым пивом в стену, она завела немудрящий ритм оскорбительной песенки, громко отплясывая пятками по столу и ритмичными хлопками в ладоши позволяя меду поэзии течь дальше и дальше. Нида была, может, не особо складной, зато едкой. Пелась она, может, и не особо мелодично, зато звонко и громко, во всю мощь легких, чтобы слышали все и каждый.

Тан Эрве Одал
Как-то ночью встал
На остров в круг идет
Где дева в бубен бьет.
Ой, бьет, ой да бьет,
Дева в бубен бьет!

Вместе с девой той
В круге он ходил,
Вместе с девой той
Вместе в бубен бил.
Ой, ходил, ой да ходил,
Громче жен всех бил!

Фрейе каждый стон,
Тяжки те труды,
Такому, как он
Не носить бороды.
Такому, как он, ой как он,
Вовек не носить бороды!

Как-то Йоль настал,
С чаши каждый пил.
Тан Эреве Одал
Мимо чаши ходил.
Ой да каждый пил,
А он мимо ходил!

Сеча вкруг идет,
Каждый врага бьет.
А у этого у тана
Страх в сапог течет.
Ой да сеча славная,
А страх в сапог течет!

  Невысказанный вопрос замер на языке, а дальше дева щита оставалась лишь безмолвной свидетельницей размолвки меж таном этой крепости и дочерью конунга, бывшей одновременно и хирдис Эрве Одал. Ревдис могла бы предположить множество вариантов, как завершится эта беседа, но того, что случилось, ожидать она не могла. Когда Хильд стремглав вынеслась из залы, первым желанием лучницы было устремиться вслед за ней – она даже отодвинула в сторону опасно плеснувшую кружку и привычно-ловким движением перекинула ноги через струганную древесину тяжелой лавки.
  Но на этом она и остановилась, осознав, что не с подругой сейчас след беседовать: будет еще час скрасить горе той беседой и переплетением кос. Сейчас следовало остановить владетельного Хельги, решившего все перекроить в угоду… Зачем это требовалось тану, быстрокопейная дева не ведала, но догадывалась, что в этом вареве может быть замешано многое: и волнение за Хильд, и ревность к грядущей славе, если поход увенчается успехом, и банальная скука от службы на краю мира.
  В том, что последний час Хильд не должен настать так скоро, дочь Гудлейва не сомневалась не на миг, будучи солидарной в этом с Хельги. Но вот лишать подругу чести вести отряд к вёльвам было низко и подло, какими бы благими пожеланиями сие желание не было вызвано: это было сродни плевку в лицо да злым порочным сплетням, недостойным того, кто носит бороду.

  Опершись на стол, воительница поднялась, забросив косы за плечи, малахит глаз на миг прикрыла, собираясь с духом, после чего неспешной походкой уверенного в себе человека подошла к тану. Глядя на него снизу вверх, странница испытывала в глубине души трепет, словно перед огроменным медведем, но вида старалась не показывать – это было бы унизительно.
  - Дочь Трехрукого полагала, что хозяин Эрве Одал спор скорее на меч, чем на язык. Но, коли ты дал волю коню, что живет за зубами, позволь спросить: чья жизнь ценнее и чей долг перед своими родичами важнее? Но постой, - указательный палец назидательно застыл на уровне груди девушки, - не пытайся сейчас думать о Хильд: эти слова породил в ней зов долга, но не личное стремление. Она не была готова еще спросить, есть ли среди спутников ее тот, кто готов костром сердца своего разогнать ночь для других. Знай, о тан, таковые есть в отряде ее – и она стоит перед тобой.
  Заложив руки за пояс и расставив ноги на ширине плеч, она продолжила с нажимом:
  - Ты мечтал поглядеть на старух, но разве ты безусый юнец, что ставит свои мечтания превыше всего? Не думаю. Ты – мужчина и вождь, и лучше, чем я, знаешь свой долг: беречь эти стены, где каждый год оставляет все меньше людей. Верни ладью своих слов в гавань, прошу тебя: пускай Хильд довершит начатое, ибо иное будет ей словно нож в сердце. А жертвой станет та единственная, у кого не осталось ничего, кроме дороги и желания жизнью своей облегчить бытие других – в том будут подлинные мудрость и справедливость.

  И снова барышням предстояла дорога в тряском экипаже, причем, кто бы сомневался, за свои кровные. И все же легче было раскошелиться, чем суетливо перебирать ногами по архангельской грязи, да и моветон это было бы – приличным барышням спешить куда-то, а не степенно прогуливаться. Так что комфорт и бон тон стоили не самых великих для чиновниц расходов. Правда, появляться подле тюрьмы в прежние годы тоже считалось постыдным: но на сей раз они путешествуют туда по долгу службы, а это – совершенно иное, не так ли?
  Домчались быстро: только однажды извозчику пришлось двигаться в объезд из-за того, что с одной из повозок впереди высыпались прямо на дорогу плохо закрепленные бревна. Ведший телегу мужичок затрапезной наружности ругался, на чем свет стоит, ломая в руках треух, зеваки привычно глазели, отпуская едкие комментарии, а залетные молодые парни в хаки с удовольствием снимали все на фотокамеру, шумно переговариваясь на английском.

  Перед массивными воротами тюрьмы девушки покинули экипаж. Подошедшему было караульному, чье плоское лицо выражало самоуверенную надменность низшего чина, обличенного капелькой власти, Данилевич бросила резкое и неожиданно грубое:
  - Открывай калитку, морда – военный контроль!
  Эти слова произвели недюжинное впечатление: охранник сразу поник, сгорбился и покорно загремел ключами.
  - Господин Гумберт здесь? – делово поинтересовалась Верочка. – Нет? А господин Брагин?
  - Не прибыли-с еще, ваш милость! – подобострастно и жалко залепетал тюремщик, щербато улыбаясь с показной виной на лице. – Оне-с заняты! А вам к ним дело, позвольте?
  - Не твоего ума дело! – снова отрезала преобразившаяся словно по мановению волшебной палочки контрразведчица. – Кто из начальства есть, к тому и веди!
  - Так точно! – гаркнул мужчина в ответ и зычно позвал, - Колька, проведи барышень из Вэ-Ка к Шестерке!

  Калитка отворилась, и девушки вошли на пустой в этот час тюремный двор. Кирпичные высокие стены, пятачок голой земли, массивное здание с маленькими окошками, забранными решетками – тюрьма и вправду была уныла. Колька, лопоухий парень самого что ни на есть крестьянского вида, повел гостий, однако, не к главному входу, а к одной из боковых дверей. Оказавшись в стенах узилища, девушки убедились, что не все здесь страшно: если бы не решетки на окнах, коридор напоминал бы какое-то ведомство или канцелярию. Следуя за провожатым, они вошли в небольшой кабинет, где за столом сидел едва видимый невысокий человечек в черном мундире со знаками отличия тюремной стражи.
  - Кто такие? – сразу с порога спросил он скрипучим голосом.
  Верочка пояснила, что прибыли агенты военного контроля, и лицо невысокого чиновника тут же расплылось в улыбке.
  - А я – Воюшин, помощник начальника тюрьмы! Чем могу быть полезен?
  Агент пояснила, что они не успели завершить допрос и вынуждены были прерваться, а теперь желают его продолжить. Тюремщик согласно покивал и… самым разнесчастным тоном ответил, что без решения начальства или официальной бумаги пустить контрразведчиц в здание тюрьмы не может, так что… Вера осторожно дернула подругу за рукав: попробуй теперь ты, мол.

- Друг. Дорога отняла у нас многое. Время. Нашего товарища. Оружие и щиты. И если ясень битвы не восстанет здесь и сейчас, то с оружием и щитами я бы мог разобраться. Мне нужны только дерево и металл, кузня и инструменты. А отплатить за это все я готов своей работой. Если надо что починить или смастерить, только скажите.

Наверно стоило подождать. Разговор важный и сложный. Но оружие и щиты это необходимое условие для успеха похода. Сделать их быстро и качественно может только он, Ингвар. Значит так и надо, ему дело делать, а другим разговоры разговаривать.

  На слова старца дева подняла голову, спину выпрямила, стараясь казаться строгой и несгибаемой. Однако Гудгерд мог видеть, что не погасло еще во взоре ее пламя тоскливое, от которого волки на луну холодными ночами воют.
  - Моя дорога мне известна, о Славный. Я иду по ней, торя стежку и оставляя на снегу следы для тех, кто пойдет за мной тем же путем. Не достойно ли быть факелом там, где еще клубится тьма, словно в Нифльхейме?
  Вопрос этот явно не требовал ответа, и быстрокопейная дева вместе со всеми воздела вверх чашу, громко и звонко выкрикнув:
  - За судьбу, что влечет нас, и за силу ее изменить своей волей!

  Но если слова соратника вызвали лишь дальнейшие рассуждения, то любопытство хозяина крепости было явно встречено в ножи: глаза Ревдис сразу сузились, уголки губ поползли вниз. Но воительница, памятуя о законах гостеприимства и зная, как многие мужи неодобрительно относятся к оружным женщинам, волю гневу не дала, постаравшись, как откашляется Хильд, ответить спокойно – хотя легкое подрагивание в словах и выдавало, что дух ее неспокоен, словно осеннее море.
  - Не всегда мы избираем себе путь, о тан. Сначала жене Асгейра было нечего хранить, потому что очаг сгорел вместе с хозяином ее сердца, а потом бесконечная, убивающая разговоры и мысли дорога проросла сквозь ее ступни и навеки въелась в кровь. И теперь та, что прежде жила семьей, готова вызвать любого, кто захочет подрезать бабочке крыла, хоть на хольмганг, хоть на айнвиг, ибо ныне даже смерть для нее лучшая доля, чем сложенные руки и бездействие. Мои речи ответили на твой вопрос?

Эва

Время Х+2.00 - Х+5.00

Прошвырнуться по трем каютам "Бетти" проблемы не составило. Равно как и по кубрику, в котором все было на своих местах. Всё, кроме команды корабля - ни живых, ни мертвых, ни мелочи какой, из числа тех, что на себе носят постоянно. Ощущение стойкое, что все, кроме Эвы и Сильвестра в какой-то момент просто ушли куда-то с палубы брига и вот-вот вернутся. Но - нет, нету их нигде. Карманы набив всем что сочтено необходимым, поднялась обратно на палубу.

Застала новое действующее лицо - сверху, с борта "белоснежки" с Сильвестром по-английски переговаривался мужчина средних лет, наполовину скрытый фальшбортом. Без оружия, вроде мирно настроен - по крайней мере, разговор не на повышенных тонах шёл.

Силь, увидев Эву, тут же попытался "перекинуть шкоты" на неё, мол, она тут главная и все такое.

Вы не можете просматривать этот пост!

  Северяне всегда хлебосольны: незнакомого путника они приветят, дадут место у огня и выслушают его речи, а на утро проводят в дорогу собрав туесов с лепешками и дав кринку молока – ведь странник странный может оказаться никем иным, как Одноглазым: верховный ас частенько балуется таким. Но пуще страха выгнать бога жители фьордов знают простую истину: сегодня поможешь ты, а завтра – тебе. Конечно, никто не будет встречать незнакомца как дорогого родича, и гостеприимство будет достаточно ограниченно, но все же гарнизон Эрве Одаль и такой приветливостью не отличался: пустили за стены, а дальше вы уж сами как-нибудь.
  Была ли тому виной долгая зима, изрядно подточившая запасы а вместе с ними – и желание тратить пропитание и заботу на кого бы то ни было, или тяжкая полная опасностей служба, или просто мрачный нрав местных обитателей, Ревдис не знала и не могла представить. Да и не пыталась, если честно: все идет так, как идет, спать можно не на улице, да и горячая похлебка есть – к чему гадать, почему нет долгих разговоров и расспросов? Жизнь такова, что надо принимать имеющееся и не гневить асов желанием все большего и большего.

  Приняв миску из рук Хильд, девушка дождалась, когда все усядутся за стол, достала из-за голенища сапога ложку и отведала кушанье. Покатав его на языке, стреломечущая дева кивнула своим мыслям и, покопавшись в рюкзаке, вытащила на свет расшитый кисет с сушеными травами, добавив себе по вкусу немного щавеля и медуницы. Сам кисет она оставила на шершавой дощатой поверхности стола – коли кому надо, пускай тоже посыпает варево.
  Ела она не спеша, так что завершила трапезу почти одновременно с пришедшим позже всех Хельги. Выслушав мужчину, мигом помрачневшая Бабочка молча вытерла губы и пальцы лепешкой, давая себе время собраться с мыслями, после чего, перебросив тонкие косицы обратно на грудь, ответствовала глухо, глядя куда-то поверх левого уха мужчины.
  - Ныне я ему вдова: мой муж и господин ныне вечно пирует в чертогах зала клинков. А я пока что задержалась здесь – еще не все, что должно, исполнено. Прости меня, Хельги, главный охранитель этой крепости: когда он ушел, а я променяла пепелище на неровную стежку десятков путей, многое из того, что осталось в прошлом, исчезло в тумане на веки вечные. Я многое позабыла...

  Плечи девушки сгорбились, голова склонилась, а бабочка на лица затрепыхала крыльями. Но ни слезинки не проронили сухие глаза – Ревдис всех давно оплакала, и уже более не могла изливать боль слезами.
  - Вот так недолго и печально все вышло, ярл.

   Сван никак не отреагировал на неожиданную находку знакомых. Что с того? Люди ж, они как камешки на берегу океанов, то тут – то там, перекатываются, а потом волной плюх, и на берег к таким же как и они. Кто хаживал по миру, значит должен знать, что он, мирок этот людской-то, на самом деле маленький, ну как яблоко спелое, иной раз такой, что и пройти трудно, локтями люди цепляются. Это только с виду может показаться, что можно встать и пойти вот так, вроде как ровно и не сворачивая, чтобы, мол, никого два раза не повстречать. Конечно, бывает и такое, что человек один в трех ясенях заблудится, но чаще всего так выйдет, что все всегда друг друга знают и уж если не лично, то через чьи-то руки или уста так уж точно.

  Но... На всякий случай, конечно же продолжая улыбаться, руку на оголовье меча положил. Невзначай вроде, как от нечего делать, чтоб было куда руке лечь.

  Лейтенант посмотрел на документы, обернулся на Хайновича и призадумался – в этот момент его лицо стало совсем детским и наивным, не испорченным еще ни военной машиной, ни жизненными перипетиями.
  - Да, наверное, нет. Будь он в чем-то замешан, его бы привели, а так – как я буду объяснять его начальству, почему я хочу побеседовать с их подчиненным? Плюс к тому, мне надо будет у сэра лейтенант-полковника получать разрешение на проведение опроса, согласовывать его, заверять, и потом идти туда, где янки сейчас себе бараки строят. А учитывая, что этот, - кивнул он на капрала, - ничего больше не скрывает, это будет сизифов труд. В общем, я, наверное, лучше воздержусь от такого, зачем оно мне?

  Вера не стала комментировать, только тяжело вздохнула да головой покачала – мол, что с тебя взять, юноша, коль ты службу свою вести не желаешь, а просто присутствуешь на ней, не напрягаясь и не пытаясь вылезти из шкуры. Но добиться результата?
  - Так что я готов пойти с вами прямо сейчас! – белозубо улыбнулся англичанин. – Дозвольте мне придержать вас под ручку? И прошу Вас, дамы, называйте меня Ричардом – офицер Коллинз звучит слишком сухо и официально. А мы ведь одно дело делаем, вместе!

Сумасшедший полёт кувырком обошелся почтенному собранию сравнительно дешево. Из серьезных потерь была лишь утратившая на время сознание и рассудок собачка Фуфу - и легко контуженный ее телом в буйну голову Серго Геловани (хорошо хоть папаха смягчила столкновение обоим). Всем остальным посчастливилось более-менее безвредно пережить все проделанные рестораном кульбиты.

Андрей поспешил к окну, через которое ресторан покинул его владелец. Оглядел окрестный Кисловодск, самый ресторан снаружи, и особенно небо - не мелькнет ли что?

Доктор Иванов увидел в окно ровно то, что уже и так просочилось в ресторацию. Он увидел ТУМАН. Настоящее безбрежное море тумана, белого как молоко, который заливал окрестности "У Шустовскаго" без малейшей возможности увидеть еще что-либо. И в этой белой манной каше не было ни единого комочка в лице других, ранее вылетевших прочь посетителей и работников ресторана. Такое чувство, что уцелели только они семеро (ну или десятеро, если считать Василия, Михаила и Фуфу). Небо было затянуто серо-белыми облаками, больше подходящими сумрачному Петербургу, нежели солнечному Кисловодску.

– ъУУУУУъ!!!... – донеслось из тумана, после чего из белого марева выглянула фигура Михаила. Он с почти человеческой тоской и растерянностью уставился на Иванова, будто спрашивая: что будем делать, доктор?

Поэтому Василий зевнул, облизнулся, сделав вид что открыл пасть именно для этого, да и бочком-​бочком двинулся в коридор.

Коты звери вольные - идут, куда хотят, и мало кому приходит в голову их останавливать. Поэтому и Василия никто останавливать не думал. Его мягкие лапы несли его в коридор, куда упрыгала странная маленькая штучка, а высоко поднятый хвост как сигнальный флажок демонстрировал завидное самообладание матерого зверя даже в такой тревожной обстановке.

– ШШШ! - вдруг услышал Василий и от этого звука шерсть сама собой вздыбилась на его холке.

Ладно бы шипел какой-нибудь другой кот - быстро бы получил от Васеньки по мордасам и перестал шипеть. Перед ним стояла на коленках на полу миловидная с виду барыня с пышным бюстом, тонкой талией и черной шевелюрой под широкополой шляпкой, приложившая палец к улыбающимся ярким губам. Может человека бы она и обманула, но не таков был Вася, чтобы верить своим глазам, ибо у настоящего кота есть помимо глаз его уши и нос. Про нюх уже было сказано, а прижатые уши Васи били тревогу: такое "ШШШ" двуногие не издают, это тварь какая-то!

Убежавшая со стола штука с зернышками послушно, как дрессированная мышка, прыгнула в подставленную ладонь к странной и жуткой барыне - и та поспешно спрятала штучку в своем декольте, а потом пугающе улыбнулась Васятке.

– КИС-КИС! - и позвала к себе.

- Полноте, что ей сделается?! - воскликнул Андрей. - Она перепугалась, только и всего. Если не возражаете, я бы взял её в амбулаторию. Пара дней внимательного ухода - и Фуфу будет снова радовать вас!

Про себя же доктор мечтательно добавил "в конце концов, можно и рискнуть с пересадкой гипофиза..."

Теперь врачебный долг был уплачен, и Андрей поспешил к окну, через которое ресторан покинул его владелец. Оглядел окрестный Кисловодск, самый ресторан снаружи, и особенно небо - не мелькнет ли что? После чего вернулся к своему приятелю:

- Даниил, сдается мне, нынче на Машуке будет знатное действо с участием уже известных особ. Вот уж где вправду приключение! Заглянем?

  Подбоченясь, представившийся Сержем молодой человек в жандармском платью довольно разгладил усы и с видом победителя оглядел «поле боя» - эвон как он может поставить на место зарвавшегося холуя! К вящему его прискорбию, большинство подвиг не оценило, увлеченное или своими проблемами, или попытками покинуть заведение. Так что мужчине не оставалось ничего, кроме как возвратиться к авантажной девице и хлобыстнуть перед тем, как устроиться на месте, анисовой.
  Дожидаясь, пока лишняя публика разойдется по домам, жандарм нет-нет, да напряженно косился на свою спутницу. Звучная фамилия Разумовских ему, как и любому образованному человеку, была известна, и если Элли была из тех самых Разумовских, то подозревать ее и уж тем более обыскивать, даже в приватных нумерах, было делом рисковым. Прогадаешь чуть, и весь остаток службы будешь выискивать антиимперские настроения у таежных волков да искать революционную агитацию среди белок. Зато если все пройдет тонно, и барышня не останется равнодушной… Ах, тут мысли Сергея Карловича жеманились и восхищенно вздыхали, представляя, какие высоты их хозяин может достичь с протекцией того самого Разумовского. Например, стать начальником охранного отделения в Петербурге – пуркуа бы и не па, разве он не достоин таких чинов и должностей?

  Под такими мечтаниями, подернувшими жандармские глаза розовой дымкой, прошло время до начала сеанса. Только зычный, чужой голос, исходивший от м-дам М., привел офицера в чувство, спустив с небес на грешную землю. Молодой человек прислушался к словам и чутка взбледнул – уж больно натурально все звучало, словно бы чёрт Шустовской обратился напрямую к своему покровителю. Господин Ратт прикинул, не стоит ли перекрестить медиума, но тепло оказавшегося еще ближе женского плечика помешало решить, православное ли распятие лучше, или какое еще. Решив дождаться развязки Серж выпрямил спину, вцепившись глазами в вещавшую м-дам, а широкой ладонью прикрыл тонкую женскую ручку Эллочки, чуть сжав ее, чтобы та не сомневалась в надежности защиты.
  Стоило отгреметь словам, сеанс превратился в форменное безобразие. Хозяин ресторации и его глыбообразный гость наперебой пытались выкупить у пребывавшего в стандартном агрегатном состоянии нетрезвости гусара за бешенные деньги какую-то безделицу, а тот отнекивался. Все это, с жандармской точки зрения, было неспроста: ну где вы видели, чтобы за что-то никчемное платили по-царски? То-то же!

  Решение было принято незамедлительно: если безделушка и вправду такая важная, то она должна достаться тому, у кого будет в наибольшей безопасности – у самого Сергея Карловича, соответственно. А там уж, если она будет интересна только этой парочке торгашей, то можно и обменять-с ее на деньги. Посудите сами – зачем гусару презренное злато? А вот он, достойный жандарм, обязательно найдет ему применение: особенно если барышня Элли действительно имеет честь быть дочерью или внучкой того самого.
  Прокашлявшись, молодой человек встрял в разговор:
  - Мы догадываемся, о какой безделице идет речь. И если это именно она – то это улика против тех, кто замышляет смертоубийство-с государя нашего Самодержца Российского. Я верю, что здесь присутствующие не одни из них, верно? – Ратт, прищурившись, обвел всех внимательным взглядом. – А посему требую отдать эту вещь мне на исследование в Управлении. Если она окажется не тем, что мы думаем, то вещь будет возвращена владельцу. Иначе… Это вам не то, господа!

  Малахитовые глаза воительницы смотрели вперед бесстрастно и терпеливо, словно ничто под луной ее не беспокоило. Недвижимыми оставались и дороги лица, и опущенные вниз губы: дева не желала ударить в грязь лицом перед не бондами, но опытными херсирами, несущими свою недремную стражу. Почитая невозмутимость достоинством воителя, Ревдис старалась держать коней своих чувств в узде в присутствии незнакомцев, желая казаться серьезнее, чем была на самом деле.
  Но взгляд ее, пускай и устремленный в никуда, был по-прежнему цепким взглядом лучницы, привыкшей подмечать важные изменения. От нее не укрылись и искорки узнавания в камнях бровей Хельги, ни то, как они сменились непроницаемым и пустым барьером. Что они означали? Бабочка не знала, но загадка эта ее беспокоила. Здраво оценивая свою память, женщина понимала, что некоторые вещи из прошлого милосердно стерлись, словно норны покрыли вязание черной краской: может быть, Хельги остался где-то там, на позабытых сплетениях? Или же чем объяснить, что он узнал деву щита, сам оставшись безвестным?

  Любопытство мучило, терзало острее медвежьих костей, но приставать к тану с расспросами при всех было бы верхом «бабскости», а такого позора дочь Гудлейва себе не желала. А посему ей оставалось только крепче сцепить зубы, подернуть луны лица облаками выдержи и ждать, ждать. Когда отряд откушает и, отдохнув, приготовится ко сну, только тогда можно будет покинуть соратников и отправиться искать Хельги, чтобы с глазу на глаз и без лишних ушей прямо, без обиняков задать беспокоящие стреломечущую странницу вопросы.
  Всему свое время, и не след до срока вступать в этот поток и баламутить его неосторожными шагами и словами.

  Тем временем новый ясень битвы вышел навстречу людям Хильд. Бабочка лишь скользнула по нему взглядом, не проявляя интереса, но была вынуждена вновь приглядеться к нему, когда насмешкой Верданди оказалось, что воин – давний знакомец Сигбьёрна: воистину не дано знать человеку, кого или что он встретит за поворотом.
  Подойдя поближе к Хильд, дева щита негромко спросила:
  - Пойдем, сестра? Кто захочет – проложит свою стежку за нами вслед.

  В половине двенадцатого с северо-запада, со стороны Садовой долины, в Кисловодск вошел молодой человек лет двадцати восьми. Против обыкновения, за ним никто не бежал: беспризорники, потерявшие кошелек французские туристы и продающие пирожки из кошатини лотошники вообще старались держаться в стороне от молодого человека, держащего в руке надкусанное с одной стороны налитое яблоко.
  Оглядев невысокие слободские предместья, молодой человек вздохнул и процедил:
  - Это вам не Урга, это гораздо хуже.
  Лотошники, беспризорники и туристы ответили ему молчанием. Вошедший в город еще раз огляделся с видом победителя, расправил костлявыми плечами чуть линялую жандармскую форму и неторопливым прогулочным шагом отдыхающего двинулся вперед, загребая высокими сапогами дорожную пыль. При каждом его шаге, решительном и, если бы под ногами была брусчатка, гулком, по бедру стучала перекинутая через плечо сумка, в которой виднелись желтые, словно выгоревшие на солнце листы.
  За спиной уходящего жизнь потихоньку оживала. Безногий инвалид турецкой войны Михеич с кряхтением поднялся, разминая затекшие ноги, бросил десять копеек стайке беспризорников, чтобы те притащили папирос. Потерявшиеся туристы и лотошники вместе с присоединившимся к ним ямщиком в апельсиново-желтой рубахе завели прежний разговор о том, сколько надо сделать плевков, чтобы дойти до ближайшей булошной.
  Молодой человек обернулся на шум – и все стихло. Только глупая ворона на наклонившемся клене продолжала какое-то время орать, но под конец и она, посрамленная тишиной, смолкла. Молодой человек разгладил усы, улыбнулся довольно одними губами и, чуть горбясь, двинулся дальше.

  Подле красивого четырехэтажного особняка «Грандъ-Отель» он остановился, чтобы прикурить у дворника, который сидел на каменной скамеечке при воротах.
  - Ну что, отец, - спросил молодой человек, затянувшись, - видел что новое?
  Старик дворник ничуть не удивился, и даже не стал сторониться жандарма.
  - Кому и старое новое, - ответил он, охотно ввязываясь в разговор.
  - Больше вопросов не имею, – быстро проговорил молодой человек и скрылся за углом, выйдя на аллею «НарзанЪ».

  В следующий раз он уже возник подле «Шустовскаго». Затушив пальцами папироску, молодой человек подошел к медведю и, проникновенно глядя снизу вверх, протянул:
  А-а-а, плохи ваши дела, господин медведь! А ведь еще адмирал Ушаков говорил Суворову, что надо понимать всю глубину наших глубин. То-то же! Ты у меня на карандаше, помни.

  Пройдя мимо косолапого, жандарм блистая невесть где начищенными сапогами, сел за столик у стены и, обведя взглядом присутствующих, процедил:
  - Труа бутэль дэ водка-а, авэк плезир. – и добавил делово. – Анисовой.

  Вытянув длинные ноги, появившиеся с противоположного конца стола, он достал пожелтевшие листы и, не глядя на бумагу, стал быстро и неразборчиво строчить химическим карандашом:
  ««Г-н гусар творил пьяный дебош, оскорблял мундир и Государя через это. Наблюдается соответствие классическому творчеству:
  Глушит водкой сердца жар
  Его Величества гусар.
  Вместо мозга винный пар
  У лейб-гвардии гусар.
  ИТОГО: Доложить и написать».

  «Г-н, объемами напоминающий купца первой гильдии обнимал медведя голыми руками. Передавал информацию шепотом на ухо или просто бросал вызов общественному мнению? Разобраться.
  Лучше скурвиться лицом,
  Чем московским быть купцом.
  А если не из Москвы? Запросить разъяснения у г-на подполковника».

  «Кот продолжает наблюдение параллельно с представителем ж-рии. Ведет себя как падишах. Работает на турецкую разведку? Начать перевербовку? Наблюдения: потребляет сметану, как не в себя, в т.ч. с себя. Знак для спящего агента или плата? Разобраться».

  «Барышня. Миловидная. Наверняка направлена для соблазнения военнослужащих и жандармов с целью выведывания Особо Тайной информации. Пока что действует успешно. Поддаться? Разобраться. Устроить тотальный обыск в приватных нумерах?».

  «Гражданский N117. Пристает к гусару. Пьет с ним. Продолжать наблюдение».

  «Гражданский N118. Человек, похожий на англичанина. Подозрительные усы. Что пьет? Шпион? Раз похож на англичанина, то кто это? Разработать версию китайского шпиона и контрабандиста из (?)Аргентины(?). Продолжать наблюдение».

  «Гражданский N119-КД. Подозрительный типсус. Направлен для отвлечения внимания почтеннейшей публики. Работает на м-дам М.? Вердикт: раз подозрителен, значит, не опасен. Тоже нужен на карандаш?».

  Наблюдал С.РАТТ».

  Оформив таким образом официальное подтверждение расходования денежных средств на оперативные нужды, молодой человек поскреб голый подбородок и продолжил наблюдение, ожидая, когда м-дам М. бесстыдно и прилюдно распахнет двери в потусторонний мир.

  - Хорошо. – ответила чуть порозовевшая Данилевич, стыдящаяся, видимо, своих откровений. – Пойдем. – девушка поправила ворот, разгладила на юбке несуществующие складки и отправилась вслед за Машей назад, в обитель своих британских коллег. Высовываться Верочка явно не собиралась, предпочитая держаться за левым плечом подруги. А пока барышни неспешно шли по коридорам, контрразведчица негромко поясняла свою идею.
  - Понимаешь, мы же все-таки дилетанты, к тому же предпочитаем работать, как бы это так сказать, чисто. Продолжая цитировать наставления Петра Васильевича, некоторые из наших оппонентов, к сожалению, не понимают, когда с ними общаются мягко и пытаются убедить поделиться информацией добровольно. Такие люди, - горестно вздохнула она, - считают, что разглагольствования и рассуждения есть признак слабости, и полагают, что если с ними миндальничают и менжуются причинять боль, то, значит, и не сделают ничего дурного. Посему они, без смущения будут молчать, лгать, продавливать свою версию ситуации, и взаимодействия с ними не наладишь.
  Господа же из полицейского департамента, а уж тем паче те, кто работают в тюремном управлении, не столь щепетильны, как мы, и могут быть, - она замялась, - несколько более убедительны. Вот я и решила прибегнуть к помощи профессионалов: если уж и после этого господа спекулянты будут уверять, что они не большевики, тогда нам только и останется, что им поверить. А если признаются… Мне лично не зазорно поделиться лаврами раскрытия подпольщиков с кем-то еще.

  Под такие разговоры девушки достигли допросной. Лейтенант Коллинз все также спокойно слушал льющуюся рекой речь капрала, его подчиненный по имени Вэнс продолжал стенографию – в общем, за время отсутствия ничего не изменилось. Стоило же только появиться барышням, как офицер резким жестом прервал словоизлияния Хайновича и участливо поинтересовался:
  - Как Вы? Все в порядке? Могу ли я чем-нибудь помочь?
  - Благодарю, не стоит. Я… чувствую себя немного получше. – Верочка снова стала походить на бледную немочь.
  - А вам, госпожа Мэри, - с волнением в голосе уточнил лейтенант, - могу ли я быть, - он внезапно перешел на плохонький, корявый, но вместе с тем без труда узнаваемый русский, - чьем-то таки польезен? – судя по закравшемуся словечку, становилось ясно, кто подбросил юноше эту фразочку.

  Утро для Константина Апполинарьевича началось с "Боже, Царя храни!" в чьём то басистом исполнении, громовыми раскатами прокатившемся по всем комнатам арендованой квартиры, пробравшись даже за закрытые двери. С трудом разлепив глаза и не в силах оторвать гудящую голову от подушки, изрядно подгулявший вчера по случаю приезда купец, сиплым от пересохшего горла голосом позвал:
- Анисим! Максим! Где вас черти носят?!

  Тут же, как по волшебству, пение прекратилось, двери распахнулись и комната наполнилась людьми. Кроме горничной, шустро внёсшей в спальню резной поднос,на коем имеется нарезанный белый хлеб, паюсная икра в вазочке, белые маринованные грибы на тарелочке, что-то в кастрюльке и, наконец, набор рюмок и водка в объемистом графинчике, при виде которого Константина Апполинарьевича передёрнуло, в комнату вошли двое его приказчиков: Анисим и Максимка, городовой и, что особенно удивило, поп.

- Доброго утра, барин - поклонились приказчики, городовой, несколько конфузясь, кашлянул в рукав, а поп озарил всех крестным знамением.

- Батюшка...зачем? - в первую голову осторожно осведомился Константин Апполинарьевич, кое как переведя себя в сидячее положение и нисколько не удивлённый присутствию городового, посколько приезд явно отметили с размахом.
- Батюшка Александр с утра уже ждёт, вы-с с ним намедни в ресторации изволили договориться, что желаете просыпаться под Его Императорскага Величества гимн, а голос у батюшки Александра трубный, как у архангела Гавриила, и будет сие и православно и самодержавно. За то, обещались ему триста рублёв на церкву пожертвовать.

- Обещал, значит сделаю - и вправду что то припоминая из вчерашнего, ответил Константин Апполинарьевич - То Богоугодное дело, да и гимн диво хорош вышел, самому царю-батюшке послушать не зазорно бы было.
- Благодарствую - раскатистым басом поблагодарил поп - Так что, назавтра приходить?
- Мммм...нет, уж лучше я к Вам в церкву загляну. Свечку угодникам поставлю. Присаживайтесь, батюшка - не побрезгуйте трапезой нашей.
- Благодарствую и за это - снова поблагодарил поп, дождался пока Анисим нальёт и подаст ему рюмку водки, лихо махнул её в рот, крякнул и тут же закусил поднесённым грибочком.
  От этого зрелища кадык Константина Апполинарьевича непроизвольно дёрнулся и многоопытный Анисим тут же и перед ним поставил рюмку, вопросительно глянул на городового, но тот только развёл руками, негроко выдохнув "Служба", но на выпиваемую купцом водку посмотрел полным тоски взглядом.

  Приняв рюмочку, К.А. шумно потянул воздух, выдохнул, почесал живот и покорясь неизбежному, удручённо махнул рукой Максимке:
- Рассказывай, что былО.

  Максимка и Анисим, неизменно бывшие при КА почти что постоянно, были здоровенными плечистыми мужиками из староверов, с коими КА имел много дел по части золота, и при всех их достоинствах имели и недостаток - они не пили. С одной стороны, это помогало избежать многих бедствий, с другой стороны, после каждого загула они, укоряя и словами и взглядами, рассказывали ему о его похождениях, многие из которых вспоминать не хотелось. Вот и сейчас, слушая про вчерашнее, КА мученически дёргал глазом и лишь иногда прерывал рассказ уточняющими вопросами. Чего стоила хотя бы пьяная пляска в обнимку с телеграфистом на лужайке перед телеграфом под звуки какой-то праздношатающейся гармоники! Гонка за какими-то девицами визжащими от ужаса! Попытка подраться с буфетчиком в ресторации! Разбрасывание зеленого лука по полу той же ресторации. Разбитие восьми бутылок белого сухого "Ай-Даниля и прочие безобразия.
- Закуски разные — полтинник! - монотонно перечислял Максимка съеденнное и попорченное - Икорка — три рубля! Водка — пять рублей!
— Ого! - непроизвольно вырвалось у КА
— Девочки — двадцать пять рублей!
— Ну да…
— Музыка — пятьсот рублей!
— Как… какая музыка?
— Это вы, господин хороший, им в рояль опростаться изволили-с! - вступил в разговор мявшийся до этого городовой - Ресторатор очень сильно ругался. Рояль заграничный, Беккер. Его теперь, c такой то славой, только на свалку.

- Это с какой такой славой?! - мигом вскипел КА - Ежели они, скоты, не понимают порыва души русской, то нечего и открывать завеления в России-матушке. Ишь, Беккер у них! Мне што Беккер, что Гамбс - всё одно - не наше это, не родное! Анисим! Ресторатору выдай тышшу рублёв, нехай два Беккера купит, на случай если я ещё в его поганое заведение зайти решу, прости Господи меня грешного - покосился КА на попа, на что тот лишь благолепно улыбнулся.

  Максимка продолжил повествование, и не то от монотонного голоса его, не то от водочки, КА начало клонить в сон. Но вот что то вновь царапнуло слух:
- Постой-ка! Повтори ещё раз!
- Затем, на развалинах часовни...
- Часовню тоже я развалил? - робко уточнил КА
- Нет, это было до вас, в XIV веке - успокоил КА отец Александр
- Слава те Господи - размашисто осенил себя крестным знамением КА - Не довёл до греха старого греховодника.

  Вскоре список пригрешений закончился и КА вопросительно поглядел на городового.

- Ништо, господин хороший, бывает - махнул тот рукой - Это то ещё ничего. Тут, бывает, их благородия гуляют - не заметят как полгорода сожгут.

-Так, а ты тут тогда ч-чего?

- Дак, Вы сами вчера пожелали себе меня в проводники "по злачным местам города и окрестностей". Я, было, отказался, но вы больно убедительны были. "Катеньку" сунули лично мне, да десяток для господина обер-полицмейстера, чтоб, значит, поспособствовал. И вот, я тут, в вашем распоряжении до конца вашего пребывания в Кисловодске. Господин обер-полицмейстер велел передать, что если ещё чего надо будет- обращайтесь-с, подумает что можно-с сделать.

- Вот, приятно иметь дело с толковыми людьми - обрадовался КА , придя в совершейнейше благодушное распоряжение духа- Не то что с некоторыми! Сразу видно - культурный город. Ну, тогда, как тебя звать то? Афанасий? С нами отобедаешь, да там и расскажешь, что тут посмотреть можно интересного. Анисим, скажи, пусть несут что Бог послал.

  В этот день бог послал Константину Апполинарьевичу на обед бутылку зубровки, домашние грибки, форшмак из селедки, украинский борщ с мясом первого сорта, курицу с рисом и компот из сушеных яблок. За обедом, Афанасий рассказывал о заведениях города Кисловодска, упомянув в их числе и ресторан "У Шустовского"

- У Шустовского? - оживился КА - Не родня ли тем Шустовым, что коньяк делают? Ох они и затейники были, как свой товар расхваливать придумали! Наняли значит, студентиков, идут те в ресторан и требуют коньку Шустовского, и ежели нет такого, устраивают скандал и погром. От греха стали все рестораторы себе в меню их продукцию вводить. Вот, придумщики, язви их в душу! Простите батюшка. Так что, не из них?

- Того не знаю, но заведение солидное. Всё как положено.
- Ну, тогда первым делом к нему и заглянем!

  После обеда отец Александр распрощался, получил от КА деньги на церковь и провожаемый: "И часовенку восстановите, что ей впусте стоять-то? Не по христиански это!" распрощался. КА же, с помощью приказчиков, стал собираться. Одетый в ослебительно-белый чесучевый костюм-тройку, вкупе с роскошной, моржовой кости тростью и пошитыми на заказ туфлями, выглядел Константин Апполинарьевич, как и подобало купцу миллионщику - солидно и роскошно. Анисим же с Максимом предпочли остаться в своих красных рубахах и чёрных жилетках , синих полосатых штанах и сапогах "гармошкой".

  Вызванный экипаж уже дожидался у ворот дачи, и приняв пассажиров, помчался к заведению Шустовского. Вывалившиеся из него люди, всю дорогу развлекавшие себя забаными подробностями вчерашнего вечера, весёлою гурьбой прошли в распахнутые швейцаром двери и тут же из недр заведения послышался медвежий рёв и радостный крик Константина Апполинарьевича:
- Мишка, брат ты мой косолапый, дай-ка я тебя заломаю! Ай Афанасий, ну уважил!

Анжеле пришлось очень долго выбираться из Москвы. Пятничные пробки в столице должны были занимать какое-то очень почётное место в адской иерархии пыток, если конечно вообще верить в концепцию рая и ада. Но сейчас у неё не было выбора. Очень богатый клиент хотел личной консультации только в лице директора клиники, то есть самой Анжелы Валерьевны. Никаких деталей у неё не было, и это было вполне естественно - такие люди в делах ментальных предпочитали максимальную конфиденциальность. Одна встреча с таким человеком как она уже могла породить неприятные слухи, возможно именно поэтому её пригласили в загородный дом в элитном посёлке Барвихи. Подальше от глаз общественности.

Один такой клиент мог обеспечить половину годовой выручки, так что именно он определял и условия встречи, и её характер. К счастью, самая страшная часть была уже позади. Перед люксовой иномаркой Анжелы уже открывался шлагбаум, пропускающий её на территорию, а здесь уж пробок не могло быть по определению. На часах большого мультимедийного экрана было пол восьмого вечера. Почти вовремя - встреча была назначена как раз на это время. Следуя указаниям навигатора, она быстро добралась до нужного дома. Высокий забор исключал любую вероятность подсмотреть на территорию, но всевидящее красное око камеры ночного видеонаблюдения наверняка уже рассмотрело и её машину, и её саму. Дожидаясь несколько минут, пока автоматические ворота распахнуться, женщина смогла рассмотреть улицу, вернее отсутствие чего-либо интересного на ней. Длинный туннель высоких заборов, ворот и камер. И ещё один такой же ожидающий, как она - чёрная дорогая иномарка с жёлтыми номерами. Такси бизнес-класса, не меньше. Машина покорно стояла у ворот участка напротив, дожидаясь своего гостя.

Тем временем ворота распахнулись, пропуская её на большую бетонную площадку под навесом. Тут стояло несколько машин, каждая из которых стоимостью была в несколько раз дороже её и так недешёвой машины. Подкаченный молодой паренёк, приветственно махнул рукой, дожидаясь, пока она встанет по разметке и заглушит двигатель. Перед тем, как экран в авто погас, Анжела увидела всё те же тридцать минут. Абсолютно вовремя. Местный служащий проводил её к хозяину, пожилому серьёзному человеку, который представился просто Максом и вкратце обрисовал ситуацию. Его великовозрастный сынок оболтус в последнее время стал замкнут, всё время проводил в своей комнате, ни с кем не общался, не принимал гостей, а только получал какие-то посылки. Все они разумеется проверялись на рентгене, никаких наркотиков, только какие-то детали, технические жидкости и прочее. Отец был не против конструкторских замашек отпрыска, но вот полная нелюдимость его начинала сильно тревожить. В рамках первичной консультации он попросил её хотя бы взглянуть на его сына, и быть может перекинуться парой словечек, прежде чем принимать какое-то решение о необходимости принудительной госпитализации и лечении.

На этом первая часть встречи была закончена, и психиатра проводили на цокольный этаж, оставив её перед дверью, за которой была комната Александра, потенциального пациента её клиники. Все остальные удалились за угол, чтобы не доставлять лишний дискомфорт двадцатишестилетнему "мальчику". По словам отца, чем меньше людей, тем больше шансов, что из него получится вытянуть хотя бы слово. Женщина уже занесла руку, чтобы постучать в дверь, как электронные часы завибрировали. Но судя по обрезанному тексту уведомления, очередной спам, на который можно было не обращать внимания. Вот только время почему-то было всё ещё пол восьмого.

Василий, прибыв в ресторан со своим хозяином, Николаем Афанасьевичем – давним коллегой Шустовского, сейчас занимал своё законное место на столике у стены. Будучи прекрасно-ужасающего облику, отлично подходящему к антуражу и вкусам владельца заведения, Василий пользовался некоторыми преференциями. Как-то: выделенное местечко и обязательное блюдечко со сметаной, только сегодня поставленной на кухню. Пачкая свою мордочку в благословенной белизне, кот размышлял о вечном. Собственно, о сметане.

"Да-с, вот, положим, сметана – это вещь. Давеча, Никола Афансич две крынки приказал нам поставить, мррр. Одну уже скушавши: стало быть, осталась ещё одна. Да-с... а то нынче понапишут всякой зауми в книгах, посмотреть – посмотришь, полистать – полистаешь, и так пакостно на душе становится, тьху. Как будто вместо сельди тебе рукколу подсунули, господи прости. Эх, а раньше-то книги были... переплёты сальцем смазывали, такая и для души, и для тела пользу даёт-с."

Кот отвлёкся от своих необыкновенно важных дум, и ткнулся плоским носом в блюдце, налепив на шерстку ещё один слой сметаны. Почему-то ему доставляло необычайное удовольствие потом слизывать эту кисловатую жижу с себя. Словно и он сам был – сметана. Единяясь с, по глубоко личному убеждению Василия, царицей всех вещей и материй, кот достигал высшей ступени просветления – сытости.

Царственное столование Василия было прервано шумом в парадной. Притащился Капустин, что немедленно заставило черного котяру ощериться, и распушить щеткой хвост. Этого содомита он знал хорошо, тот на вокзале листовки раздавал. Грамотный Василий сумел прочитать оттуда два слова, которые ему не понравились – по их звучанию сразу было понятно, что сыт ими не будешь, а то и, не дай боже, ещё и без сметаны останешься.

"Вот из-за таких-то элементов и наблюдается повсеместное падение нравов, да-с," — продолжал развивать теорию Василий. — "Вот ежель б он вместо водки своей сметану употребил, сразу бы пакостничать расхотелось, и с жандармами заигрывать. После сметаны только одного и хочется – прилечь, а не режимы свергать. Безобразие-с"

И, дабы выразить своё презрение к новому посетителю, Василий громко и требовательно мявкнул. Мол, смотрите, люди добрые, что происходит, в уважаемое заведение какие-то неблагонадежные лица заглядывают.

Кисловодские граждане не читают газетный «Дневник происшествий»; кисловодские граждане одолеваемы иными заботами; кисловодские граждане страдают почками, печенью, прободением желудка и половым бессилием. Об этих мы распространяться не станем. Оставим этих несчастных наедине с их горем. Эти несчастные пьют один нарзан и не интересуются «Дневником происшествий». Если принять, что всё в мире имеет смысл, непонятно, как судьба дозволяет существовать в таком месте, как Кисловодск, людям, пьющим один нарзан. По мнению Валентина Капустина существование трезвенников в Кисловодске есть наибесспорнейшее доказательство отсутствия Бога, а, следовательно, допустимости в том числе и террора — в особенности к вышеупомянутым людям. Но оставим пока и Валентина Капустина. С его теорией мы познакомимся чуть позже.

Те же граждане, что интересуются «Дневником происшествий», могли прочесть в нём такие заметки:

«Месяца такого-то, дня такого-то. Со слов фельдшерицы N. N. мы печатаем о загадочном происшествии: вечером месяца такого-то, дня предыдущего за таким-то, проходила N. N. у нарзанной галереи. Там, у галереи, заметила N. N. странное зрелище: у галереи металось и пело камаринскую красное домино; на лице домино была чёрная маска».

«Месяца такого-то, дня следующего за таким-то. Со слов школьной учительницы М. М. извещаем почтенную публику о загадочном происшествии; учительница М. М. давала утренний урок; школа окнами выходила на улицу; вдруг в окне закружился столб пыли; учительница вместе с резвой детворой подбежала к окну; каково же было смущение класса и классной наставницы, когда красное домино, находясь в центре им поднимаемой пыли, плясало камаринскую и делало странный жест, будто выхватывая из невидимых ножен несуществующую шашку, высоко подымая её над головой и вкладывая обратно в ножны. В школе занятия тотчас прекратились…»

Читатель уже догадался, что красным домино был не кто иной, как Валентин Капустин. Валентин Капустин проводил эстетический террор. Эстетический террор был собственной теоретической новацией Валентина Капустина. Валентин Капустин был видный теоретик террора, особенно когда бывал пьян. В эти часы он много и глубоко размышлял о трёх материях: а) что его существование в Кисловодске оправдано; б) о терроре; и в) о третьей материи, о коей я стыжусь говорить, но упомяну лишь, что в размышлениях о ней часто возникал голубой мундир. Но — молчок о том. Вернёмся к размышлениям Валентина Капустина о терроре.

«Мало уничтожить буржуазию физически, — размышлял Валентин Капустин в своей конспиративной каморке на чердаке, которую снял за бесплатно, угрожая хозяйке бомбой, — буржуазию надо уничтожить морально». По этой причине Валентин Капустин, закончив размышлять, облачался в красное домино и выходил на улицы Кисловодска, где громко распевал революционную камаринскую. Несчастливые свидетели сего действа не донесли до репортёров слов камаринской, так как а) находились в потрясении ума, иногда необратимом; б) слова из-под маски было плохо слышны; в) Валентин Капустин бывал изрядно пьян и пел неразборчиво.

Впрочем, ни одна из этих трёх причин не мешала Валентину Капустину исполнять под революционную камаринскую его фирменный танец, главной фигурой которого было выхватывание символической шашки из иллюзорных ножен на поясе, вздымание ея высоко вверх и вкладывание обратно в ножны. Сие, по мнению Валентина Капустина, изображало готовность революции поочерёдно проявлять насилие и милосердие.

Что же это была за камаринская, которую распевал Валентин Капустин на пыльных улицах Кисловодска, не исключая и нарзанной галереи? Эта камаринская была посвящена Кисловодскому городскому жандармскому управлению, в сокращении К.Г.Ж.У. Валентин Капустин выбрал эту песню для проведения эстетического террора не случайно: у него были особые отношения с жандармами. Отнюдь не провокация, о нет: в идейном смысле Валентин Капустин был чист. Валентин Капустин был грязен в ином смысле.

Но — молчок, молчок! Не будем фраппировать публику. Лучше приведём текст сей камаринской. Внемли, Эвтерпа!

«КГЖУ», революционная камаринская
Сочинение членов Крестьянского союза
(на мотив Village People — YMCA ссылка)


Сегодня Валентин Капустин, облачившись в красное домино, направился для проведения эстетического теракта в самое логово буржуазного водяного общества — общества, которое Валентин Капустин имел основания ненавидеть сразу за каждое из его определений. Напомним, что Валентин Капустин до омерзения души ненавидел воду. Пребывание в Кисловодске для него было каждодневной пыткой; эту пытку Валентин Капустин выносил стоически. В этой пытке Валентин Капустин видел страдание за народ. Душевную боль за народ Валентин Капустин глушил водкой, которую отчего-то не ненавидел. Водка выражала русскую самость, а истинный революционер — отнюдь не русофоб, что там ни болтай черносотенная печать.

Валентин Капустин давно промотал на водку всю партийную кассу, которую дали ему товарищи на сбережение, и теперь добывал водку методом экспроприации: подходил в красном домино к трактирщику, грозил ему бомбой или начинал распевать революционную камаринскую. Эффект имели оба способа.

Поэтому не стоит удивляться, что Валентин Капустин, появившись в ресторане «У Шуставского» уже в изрядном подпитии, тут же погрозил встречающему его медведю бомбой и предложил ему вместе сплясать камаринскую. Видимо, Валентин Капустин ожидал, что у медведя где-то есть водка. Должна была быть. В медведе Валентин Капустин также чувствовал неизбывную русскую самость.

Ингвар все время шел последним. И по льду, все время смотря только прямо перед собой, готовясь побежать назад, вытаскивая остальных, или тянуть что есть силы, если провалится только один. Напряжение было таким сильным, что Торсбардсон даже не заметил как запел. Он пел тихонько, вполголоса, а может быть и ее тише, да к тому же песней это было не назвать, скорее мелодией без слов. Но даже в этой мелодии были слышны завывания северного ветра, шаги сильного мужчины по свежему снегу и конечно же потрескивание дров в костре.

Когда пришлось карабкаться по скалам Ингвар снова полез последним. И причины тут были две. Для начала кто он такой, чтобы лезть вперед. А под конец пусть уж лучше свалятся на него, чем он на кого-то. А пальцы так замерзли, что это вполне могло произойти. К счастью все закончилось хорошо, хотя во время этого скалолазания Торсбардсон пару раз застывал любуясь то застывшей красотой крепости, то могучей волей фьорда, которая была скована толстыми льдами. Скована так давно, что люди уже стали привыкать к этому, хотя и мечтали пройти на настоящем драконе под свист ветра и чтобы только вперед. Впрочем сам Ингвар ждал совсем не этого, его больше бы прельщали солнечные дни и возможность торговли с ясенями битвы.

Внутри крепости все, как и ожидалось, было строго и сурово. И такими же были и люди, которые здесь обитали. Разговор шел тот, что и ждешь в таком случае. Почему опоздали. Объяснение. Спокойное принятие. Все шло как должно. А сейчас должно было представиться как подобает.

- Ингвар Торсбардсон.

Прямой взгляд. Глаза в глаза. Приветсвие от достойного достойнейшему.

Кисловодскъ. Утомленный Солнцемъ курортъ. Поблизости от ресторана "У Шустовскаго".

...Великое дело - слава. Можно не быть богатым, можно не пленять красотой или удалью, но суметь при этом ухватить птицу-​славу за хвост и у тебя тотчас открывается тысяча возможностей, ибо твоего общества сами ищут тысячи "друзей". Не стоит, конечно, обманываться насчет их искренности и бескорыстия: это честный бартер, ты им, они тебе. Но тем не менее сделки сии бывают чрезвычайно выгодными, хотя никогда не знаешь, какие последствия будут у внешне невинного предложения. Как говорится, "если тебе кажется, что ты заключил удачную сделку с Дьяволом, пересчитай для начала свои пальцы, конечности и ближайших родственников".

Николай Васильевич Шустовский был тертый калач и не всякому дьяволу было дано обвести его вокруг пальца. Он десятки раз попадал передряги, судился, был сам под судом, женился, разводился, а всё ж таки неуклонно приумножал капитал, пока тот не стал совсем уж неприлично и непомерно огромен. В такие моменты обычно в жизни человека (который, как известно, предполагает, пока Всевышний располагает насчет него) происходит НЕЧТО: крах, смерть, драматичный (как в водевильных пьесках) поворот в личных делах, конфискация имущества в казну или еще что. Но в случае с Шустовским разочарованная публика вынуждена была наблюдать всего-​навсего досрочную передачу дел сыновьям Николая Васильевича и, очевидно, львиной доли капиталов заодно, в то время как себе Шустовский-​старший оставил лишь небольшую долю заработанных (если его махинации можно назвать "работой" - тут бы бомбисты-​анархисты и эсеры с нами поспорили) деньжищ. Но оставил он себе и то, чего его лишить не мог ни один судебный пристав на свете - свою странную и немного зловещую славу.

В то время как большинство ресторанчиков в Кисловодске всячески пытались придать себе дух наигранной легкости и беспечности, ослепляя отдыхающих блеском столового серебра, веселенькой музыкой и очаровательными кокотками из "постоянных" при заведении, "У Шустовскаго" манил к себе совсем иными настроениями и оттенками. Здесь было откровенно мрачновато и, словно чтобы подчеркнуть этот хтоническо-​макабрический настрой, ресторан встречал гостей рыком медведя Михаила - домашнего любимца самого хозяина и заодно вышибалы. Дальше их ждала узкая, как крышка гроба, дверь в столь же тесный коридор, за которым был гардероб, а потом и общий зал, также окутанный полумраком. Гостям предоставлялись различные виды кальянов, восточных напитков включая кофе, абсент, опиум и многие другие вещи, которые далеко не везде в Кисловодске можно было найти. То и дело можно было найти на мягких диванах и креслах впавших в состояние полного оцепенения бледных кавалеров и дам, узкими зрачками уставившихся на вас, словно на привидений. Также вы всегда могли найти тут всевозможных проходимцев: цыган и цыганок, явных разбойников и иных скользких типов, таинственных людей обоего пола с мистическим реквизитом, непризнанных изобретателей и юношей бледных со взором горящим - словно Шустовский нарочно собирал тут самых странных и необычных типов из толпы отдыхающих, что наводняли Кисловодск ежегодно. Причем вели себя все эти типы практически всегда вполне пристойно и тихо, за чем наблюдал сам хозяин и его работники, включая косолапого Мишу. Словом, настрой тут всегда царил самый таинственный и волнующий какие-​то темные и древние струнки в душе.

По субботам, как знали все мало-​мальски опытные завсегдатаи, "У Шустовскаго" устраивала "сеансы" так называемая Мадам Месмер - то ли вещунья, то ли шарлатанка, то ли из Парижа, то ли из Житомира, то ли любовница, то ли платоническая муза самого хозяина. Что именно творилось на сих сеансах было тайной, мраком покрытой, ибо очевидцы предпочитали многозначительно молчать, однако слухи ходили самые загадочные в диапазоне от рассказов про свальный содомский грех после гашения свечей до жутких повествований об оживлении мертвых и другой дьявольщине. Как оно было на самом деле - Бог ведает, но с учетом что полиция ресторан не прикрыла до сих пор, скорее всего враки это всё и Мадам наверняка была лишь самой прозаической актрисой в образе медиума, ведь подобный типаж в последние годы был крайне популярен по всему свету и неизменно приносил успех.

Настал очередной субботний вечер. Сверчки затянули в потемках свои песни и мотыльки начали пляску в свете газовых фонарей. Кисловодск погрузился в очередной вечерний кутёж, сладкий как сахарная вата, и пьяный, как шампанское, в то время как в заведении Шустовского близился час, когда всех, кроме самых важных гостей и близких друзей Мадам Месмер и "хозяина" попросят на выход, ибо начнется очередной "сеанс"...

  Суматоха. Это очень плохая штука, когда все нужно сделать точно и аккуратно. Особенно плохо, если кругом толпа людей, которые только что были безмолвными палачами, а через миг оказывается, что их предводитель предатель. Во всяком случае, так кричит этот, ну тот что из дозорных, долговязый. И что, спрашивается, делать? Можно конечно резко отпрянуть в разные стороны и дать тем, кто понимает что нужно делать, место для маневра. Да, а можно разевать рты и начать беспорядочно сновать туда и обратно, тыкать пальцами то в ведьму, которая кряхтит и извивается, в петле, как змея, то в исчезающую лысину Лабуру, потом причитать, мол, “Ну что же это творится-то?!”, а еще пытаться как-то помочь тем, кто пытается догнать плешивого, например Этери. Это и сыграло решающую роль: парочка особо “умных” и ретивых мужиков кинусь тоже следом за Лабуром, но так вышло, что лишь топтались перед Ракасой. Конечно же, поле того как она гаркнула у них над ушами, то желания поубавилось, окончательно они поняли, что не следует заступать дорогу этому зеленоглазому монстру. Шаг через толпу и нога предательски подворачивается, цепляясь за ногу одного из этих болванов. Этери падает лицом вниз и только лишь рефлексы спасают ее от того, чтобы не шмякнуться лицом об землю: выставив руки вперед, она делает кувырок и кидается снова в погоню... Но время было потеряно, как и не только время, но об этом потом, конечно, потом.

  Казалось, что только что Лабур был тут, и фьюить… Только лысина сверкнула в листве. Вслед за ним, спустя некоторое время, нырнула и Этери, вспарывая воздух мечами. Селяни успели увидеть еще, как Токке и Мирон, стараясь как можно быстрее, прыгнули на коней и отправились вокруг, с двух сторон деревни, чтобы попытаться нагнать ублюдка на околице, прежде чем их внимание заняла дергающая в петле женщина.

  Тем временем, на оклик Уильяма вышел тот самый парень, что охранял дом ведьмы. Он не стал идти на казнь, а находился рядом с Анной, пытаясь как-то удержать ее, не дать ей собственными глазами увидеть убийство. Он обнимал девушку за пелечи, что-то приговаривал и постоянно зыркал за спину, там где вскоре должны были повесить Галиту, поэтому, когда все началось – он просто оказался рядом.

– Понял. – да, хоть парень и был не семи пядей во лбу, но чутьем понял, что вопросы – потом, а сейчас нужно делать. – прошу, господин, можно я возьму Анну, – он кивнул на девушку, стоящую рядом и, похоже, держащуюся из последних сил, – ей не нужно видеть “там” ничего. – он кивком показал на творящееся на окраине, – а без меня она точно туда пойдет.

  Магник обратился с умоляющим взглядом к Ульяму, подождал миг и окликнул кого-то из деревни.

– Тобрин, бери брата и мою сумку, потом идите за нами. – похоже этот парень был его подмастерьем, во всяком случае распоряжение Магника он выполнил сразу же, кивнув напоследок.

– Идемте, господин. – кузнец, держа Анну за руку, готов был идти.

  Толпа же осталась наедине со своей жертвой. Ведьма не пыталась достать ногами отброшенный ловким пинком Лабура спасительный пенек. Впрочем, спустя пару мгновений, её тело начало изгибаться и она стала походить на рыбу, которую только что вытащили крючком из воды. Она дергалась всем телом, а толпа ахала каждый раз, когда ведьма раскачивалась из стороны в сторону, продолжая задыхаться. Урд подоспел наверное вовремя, глаза жертвы закатились, а губы посинели. Но и тут оказалось, что не все так просто, как раз из-за того что она дергалась: на самом деле довольно сложно вот так, без сноровки добраться до веревки, что держит петлю, в которой висит и дергается человек. Нужно одним рывком, невзирая на колебания тела, схватить одной рукой за веревку, чуть повыше головы, там где она впивается скользящей петлей в шею, а другой рукой в это же время – резать. При чем, последний этап проходит таким образом, что спасающий буквально висит на веревке тоже, а телом полностью соприкасается с телом жертвы… Это странной ощущение, необычное, когда ты висишь на веревке, а рядом – ты даже чувствуешь еще тепло соседнего тела – дергается в конвульсиях человек, который умрет через пару мгновений.
На этот раз, нож веревка поддалась вовремя: когда осталось пару нитей от всей толщины, то она просто лопнули. Тело кулем свалилось вниз. Галита упала спиной на пенек и затихла, перестав дергаться. Она чуть приоткрыла рот, но петля все равно давила, не пропуская воздух, пока кто-то из толпы не протянул руку и дернул за отрезанный конец веревки. Петля разошлась. Грудь ведьмы поднялась и опустилась. Потом еще раз. Она дышала, была жива. Люди притихли и уставились на Урда.
– Сначала повесют. – кто-то прошептал в толпе, - потом отпустют.

На этом успехи дозорного отряда окончились. Лабур ушел.Токке и Мирон обогнули деревню вокруг и зашли в подлесок, где встретили Ракасу. Тщетно. Мерзавец ушел, как сквозь землю провалился гад.

Репетиция сегодня закончилась ближе к часу ночи, а пока все шутки отшутились и все темы бесед были закрыты, на часах вообще уже было пять минут второго. Но тёплая летняя ночь, пустые, ярко освещённые дороги столицы и верный железный конь между ног были только на руку для расслабляющей поездки домой. Большая часть пути вскоре была позади, и сейчас Алиса уже рассекала по узким, заставленным машинами улицам то ли спального района, то ли промзоны. Строго говоря, это была граница двух районов - дешёвые четырнадцатиэтажки, сильно ниже в цене своих собратьев, стоящих ближе к метро и не смотрящих своими окнами на гаражи, склады и прочие хозяйственные постройки. Впрочем, это не мешало застройщикам ставить рядом новые высотные "элитные" жилищные комплексы. Спрос на квартиры был традиционно высок, и даже не самая лучшая локация, особенно не слишком далеко от центра, всё равно пользовалась бешеным спросом.

Но это девушку вряд ли могло волновать. У неё была собственная "квартира" - личный гараж, находящийся в одноэтажном массиве таких же временно-постоянных построек недалеко от железнодорожных путей. Здесь на территории располагались и шиномонтажки, и ремонтные мастерские, некоторые из которых работали двадцать четыре на семь, а значит и въезд на территорию был открыт круглосуточно, позволяя ей добираться до своего уголка в любое время суток.

Оказавшись у въезда в гаражный массив, Мрачная увидела раскорячившуюся на всём въезде жёлтую дешёвую иномарку, традиционно любимую таксистами. Водила то ли пытался понять, туда ли он сворачивает, то ли думал, сдавать ему назад или проехать вперёд, а может быть вообще спал - но двигатель работал, а фары горели. Так или иначе, даже на мотоцикле ей не удалось бы просочиться, по крайней мере не стесав бок себе или такси. На небольшом экране приборной панели верного коня светились цифры, ноль-один и ноль-семь. Ехать от репбазы до гаража ей было всего пятнадцать минут, но села она на байк точно в начале второго часа. Отвлекая от мыслей о времени, где-то на районе звонким эхом между домами пронёсся рёв двигателя ночного гонщика, вероятно снявшего глушитель.

  На слова старого хирдманна опиравшаяся на копье Ревдис степенно кивнула:
  - Мудры слова твои, и прозванью соответствуют. Я пойду следом и, коли норны определят, что путь твой окончится здесь, продлю взмахом ножа другие жизни.

  Соглашаясь, дева не испытывала ни трепета, ни терзаний. Каждый здесь знал, на что идет, каждый, и она не исключение, готов был погибнуть, чтобы другие прошли дальше. Коли провалится кто под лед, в стылую ледяную тьму, оковами хлада схватывающую члены, и будет близок к гибели от клыков йормунгандова отпрыска, то оборвать веревку будет единственно верным шагом. Погибший даст шанс прочим уйти – или приготовиться к бою, а вот попытка спасения может привести к тому, что в ненасытной утробе окажутся все. Это было правильно – и все же такая жертвенная готовность заслуживала всемерного уважения.
  Договорив, стреломечущая дева отошла в сторону и, присев на корточки, устремила свой взор на кого-то или что-то на уровне глаз. Проведя рукой по воздуху тем жестом, каким обычно треплют волосы, она негромко сказала:
  - Вот, смотри, как ведет себя достойный ясень битвы. Он не боится за себя и не думает о том, что будет после смерти, но готов безропотно положить жизнь свою за тех, кто стоит в одном хирде, ибо воинские узы подчас крепче семейных. Так и должен вести себя тот, чье имя останется на исчерченных рунами камнях и будет повторяться в висах. И пускай только так и правильно, подобное достоинство должно порождать в твоем сердце уважение и готовность следовать примеру отважного. Запомни этот урок, дорогая, и, возможно, однажды подобные слова произнесешь ты. И тогда, уйдя в свой срок, ты воскреснешь в сагах. А теперь пошли.
  Поднявшись, дева щита кивнула собратьям по пути:
  - Я готова.

  Путь к Эрве Ордал дочь Гудлейва провела в сосредоточенном молчании, обшаривая глазами снежную гладь: не вздыбится ли где-то лед, не покажутся ли дым и пламя, не мелькнет ли в невидимой пока полынье гибкое серебристое тело? Но все было спокойно, и она размеренно двигалась вперед, стараясь попадать шагами след в след Гудгерда. Тихо поскрипывал снег под стопами, глухими негромкими ударами следовало ритму походки верное копье, принявшее на время роль посоха. Ветер, вцепившийся в открытых его порывам людей, трепал жидкие косы и то и дело всколыхивал полы подбитого лисьим мехом плаща.
  Час, другой, третий... Мерной походкой Бабочка вместе со всеми продолжала двигаться вперед. Долгий путь ее, привыкшую к странствиям, не страшил, а усталость еще не достигла того предела, когда ноги становятся каменными и начинают загребать снег. Все также окруженные татуировкой очи цеплялись за местность вокруг, все так же были плотно сжаты в нить губы. Монотонная дорога делала свое дело – в голове копейщицы не было ни одной мысли, и пустота эта была блаженна тем, что иначе бы на ее место вольно или невольно пришли бы тихой сапой воспоминания, что по-прежнему заставляли сердце кровить, сдирая тонкую корку смиренного принятия.

  Асы были милостивы – без происшествий маленький отряд ступил под сень крепостных стен. Сумерки не стали им помехой – и вскоре все семеро встали перед Хельги-херсиром, что вел да собой живущих в этих стенах воинов. Быстрокопейная дева знала свое место, и вперед не лезла – пускай Хильд, ведущая их за собой, первой откупорит медоносный рог речей. Только после слов предводительницы она, сделав шаг вперед, по-мужски склонила голову перед херсиром:
  - Ревдис, дочь Гудлейва Три Руки, прозванная Бабочкой, приветствует Хельги, первого из защитников стен Эрве Ордала.
  Тонкие сухощавые пальцы коснулись вытатуированных крыльев, словно дева указывала, чем заслужила такое прозвание. Иных бесед она пока что вести не собиралась, не желая бабской говорливостью порочить достоинство Хильд и нарушать насупленную тишь высоких стен крепости.

Время Х+0.00 - Х+0.20

Совсем близко из рассеивающейся синевы донесся глухой треск ломающегося дерева. Звук, хорошо знакомый Эве - так падает сбитая мачта, увлекая за собой обрывки парусов и такелажа. Через несколько мгновений видимость наконец-то нормализовалась, и на бывшей совсем недавно пустынной водной глади стало очень, очень и очень тесно.

Краем глаза заметила за кормой слева серый корпус большого корабля. Весьма большого - как дом в несколько этажей, но в данным момент "показывающего корму" и явной опасности для "Бетти" не представляющего.

Меньше чем в кабельтове* на траверзе левого борта раскорячился левентик**, полоща всеми парусами и потихоньку уваливаясь курсом под ветер, фрегат с английским флагом. Мощный, красивый трехмачтовик, неведомо как оказавшийся в таком глупом положении, крайне нелестно характеризующим капитана и рулевого. Прямо за ним, угрожая успеть воткнуться бушпритом в корму мателоту***, уходил под воду источник треска и грохота - корпус похожего на такой же фрегат корабля, кренящийся под весом уже рухнувших за борт мачт и черпающий воду пушечными портами нижней палубы. Самым странным было то, что на обоих кораблях не было видно ни одного человека.

Зато человек обнаружился рядом, на палубе - Сильвестр, для которого знакомство с чернильной пустотой явно не прошло столь же бесследно, как для самой Эвы, сидел привалившись к фальшборту, и с выражением крайнего удивления на лице оглядывался по сторонам. На этом моменте пришло осознание, что команда брига, будучи в шоке еще до наступления черноты, успеть поголовно скрыться под палубой определенно не могла.

Куда хуже ситуация прямо по курсу. "Бетти", оставшаяся без управления, шла по ветру прямо на громадный белоснежный... айсберг? или корпус корабля? Но разве бывают корабли такого размера и без парусов?... А до столкновения счет даже не на минуты идет, а на секунды.

  Анна и Токке столкнулись на выходе из двора дома. В другой бы ситуации можно было представить, что она спешит на опушку к суженому, но увы. Девушка спешила не на свидание с молодым человеком… Наступили времена и обстоятельства иные, вопрос в том же: просто так или по чье-то воле?
  Слова командира дозора буквально зацепили какую-то старую травму-рану, словно сдернули присохшую корпию. Анна круглыми глазами, то ли от ужаса, то ли от гнева, глядела снизу вверх на уже немолодого солдата.

– Я… Я не могу отсюда уйти. Нет, не могу, вы не понимаете… – девушка отрицательно мотнула головой раз-другой, а потом кинулась вперед и прижалась груди, задрожала, шепча еле слышно.



  Так обычно бывает, когда счет идет на секунды. Время буквально растягивается как струйка меда. В одно мгновение получается достать меч и снести дурную голову, буквально за миг. В другой же – не хватает и его. Уильям не знал конечно, что от того как быстро он бежит зависит чья-то жизнь. Он просто бежал и делал это как мог, а мог он здорово, уж поверьте! Уильям бежал.

  Этери дернула веревку и Лабур от неожиданности упал на задницу. Ошалело крутя головой, он решил найти наглеца, который посмел вмешаться в ход священного деяния. Стоять всем – господин Лабур сейчас кару вершить будет! А тут на тебе, опозорился при всех. И не сдобровать бы тому наглецу, не будь на том конце веревки крепкой руки Ракасы.

  Ноги ритмично сменяли одна другую, толкая выносливое – как же это помогает в такие моменты – тело Уильяма вперед и вперед. Дыхание практически не сбилось. Впереди показались дома деревни, скоро он выберется из леса.

  Лабур хватал ртом воздух. Руки зло хватали веревку и сжимали что было сил, но все впустую. Из всех возможных желаний этого плешивого мужичка, возможность быть поколоченным в пыли дороги прямо у ног той, которую он только что собирался сжечь, была на самом последнем месте.
– Лабур, г-сопожа, – с приторной патокой в голосе и лебезяньем во взгляде, напомнил палач Галиты, – сий момент, г-спожа!.

  Толпа согласно закивала на слова Урда. Оно то конечно – ага, на кой тут еще эти в красных сапогах? Нет уж, сами вот, эта, разобрались, все чин по чину. Ясно дело – жечь не нужно – нужно вешать! Лабур все организовал действительно быстро: под самой толстой веткой дерева, что спускалась вниз, чуть к земле, он поставил пенек. Бочки не нашлось. Ширины хватало чтоб стало две ступни и было до того же удобно потом одни ударом из под этих ног пенек выбить – ну просто загляденье! Сначала он снял петлю с шею пленницы, а затем широким замахом он перекинул один конец веревки через толстую ветку, завязав настоящую, скользящую петлю на другом конце.
  Лабур подвел ведьму к пеньку и услужливо придержал пока та взбиралась. Молча – видать понял человек, что может прилететь внезапно от Этери, если и дальше начнет измываться. Старуха же, так же гордо и стояла сверху, как и прежде себя вела. Смотрела вперед, улыбаясь легко, пока тот водрузил сверху петлю, а потом уж опустив на шею. Тоже улыбнулся в ответ, в глазах мелькнуло торжество.

  Мимо плеча Уильяма промелькнули первые, затем вторые дома. Люди шарахнулись в стороны, он бежал дальше. Впереди, если пробежать еще пару домов, уже должен показаться дом ведьмы. По идее там и должен быть Токке, но боковым зрением, дозорный увидел толпу слева, у окраины деревни. Дерево, пенек, старуху. Еле успел затормозить и не проскочить. Этери и Урд тоже увидели, как их товарищ остановился посреди деревни, меж домов. По всей видимости он откуда-то и куда-то бежал, вернее летел! Он смотрел на них – они на него.

– Хватайте плешивого! Он изменник и работорговец! – что есть мочи заорал Уильям.

– На сука! – крутящийся под ногами Лабур, резко пнул пенек, на котором стояла Галита и та ушла вниз, повиснув на веревке.

- Вот вот!, - следовавший позади Урд возник словно из ниоткуда черным столбом рядом с Этери видимо и не зная что смерть должна проходить без него, - Сожжение не просто казнь, это... особая привилегия Инквизиции, - последнее словно он специально "уронил", что бы каждый прочувствовал вес и значимость, стоящую за ним, - Если святые братья наши узнают, что здесь без их ведома сжигали, то недовольны будут. А недовольство Красных Сапогов никому здесь познавать ни к чему я.. я думаю. Так что да, уважаемая Этери права, хоть и отвернулась Галита от Альти, но Альти ни от кого не отворачивается. Быстрая смерть то малое благо, которое она заслужила за свои деяния при жизни на поприще помощи людям, - Кивнув толпе, но больше самому себе, миссионер аккуратно глянул на Этери, мол, вместе то наши аргументы сильнее?

  Вождь приняла решение, и дочь Гудлейва спорить с ней не стала, ограничившись пожатием плечами. К худу ли, к добру ли, но цель выбрана, и долг девы щита – следовать за предводительницей. Легко поднявшись, воительница, не говоря дурного слова, принялась сворачивать лагерь. Следовало забросать снегом еще рдеющие угли костров, отчистить котелок, что с вечера никто не сделал, собрать все остальное. Эти дела и движения были рутинными и привычными, позволяющими не думать ни о чем, монотонно работая руками.
  Вскоре небогатые пожитки были собраны, заняв место в суме за спиной, ложка отправилась за сапог, а сама дева, приготовив к возможному бою верный лук, заняла привычное место замыкающей. Там, видя спины всех остальных, Ревдис было комфортнее: никто не собьется с маршрута, никто не отстанет, никто не пропадет. Все под приглядом, всё под надзором – что может быть лучше? И пускай одним хирдманном стало меньше, отряд еще не ослаб – а нож покойного Скегги, что одинокая чайка взяла с собой, сохранит с ними и незримую поддержку пирующего уже с эйнхиреями воина.

  Торя стежку шагами, периодически оглядывающаяся за спину лучница о чем-то тихо шептала, иногда указывая рукой на что-то, привлекшее ее внимание. Так прошел весь путь до фьорда, не принесший, вопреки подозрениям, никаких проблем. Остановившись на берегу, не горящая желанием покидать твердую поверхность дочь Гудлейва убрала свое верное оружие в чехол и, заложив руки за спину, неспешно осмотрелась, пройдясь по несколько шагов в обе стороны.
  Узретое ее не радовало: пользуясь тем, что асы далеко, а герои кто погибли, кто защищает дома свободных людей, чудище не только устанавливало свою власть над этим кусочком Срединного Мира, но еще и нагло демонстрировало это. Там, вдали, гонористым вызовом и насмешкой над смертными бил из воды яркий пламень, наверняка способный испепелить не только хрупкую плоть, но даже сталь. Так что, сколь бы не было противным сие зримое свидетельство власти одного из детей Йормунганда, самым мудрым решением было бы не соваться туда. Но это уж как асы рассудят, и как повелит Хильд.

  Проследовав вместе с отрядом на лед, Ревдис носком сапога разбросала снег, добравшись до скользкого льда. К сожалению, бескрайний искрящийся белый покров укутывал замерзшие воды, и взором проверить, сколь велика толщина промерзшего фьорда, не представлялось возможным. Кивнув мыслям своим, быстрокопейная дева негромко спросила:
  - Ягоды вороньего корма не дадут нам ответа – слишком много белого пепла принесло дыхание зимы. Я полагаю, предводительница и славные мужи, простучать копьем сей слой и постараться понять, сколь глухо или звонко он отзывается, а там уже решать, стоит ли нам продлить свою тропу по прямой до черноты дальнего берега.

  Хильд кивнула, соглашаясь, и Бабочка, приготовив копье, начала неспешным кошачьим шагом змейкой двигаться вперед, осторожными ударами проверяя лед. Все было чисто, удары были глухими. Удостоверившись, дева отошла еще чуть дальше, повторив проверку. И снова прежний результат. Заправив выбившуюся прядь за ухо, она проверила третью точку, отстоявшую от отряда на полсотни шагов вперед. Вновь лед отозвался глухим звуком. Сочтя, что исследованного достаточно, Гудлейва дочь вернулась к спутникам своим, степенно доложив:
  - Крепок лед в местах, проверенных мной, и можно верить, что хлад столь же надежно сковал его по всему фьорду. Мы не провалимся под его толщу, а поступь наша будет смиряться снежным покровом и толщей стекла зимы. И ежели у змея этого слух не как у зайца, он поступи людской не услышит. Однако я бы взяла на себя смелость предложить идти вперед, держа дистанцию в три десятка шагов меж каждым из нас, чтобы звуки не сливались воедино, множась и расширяясь. И чтобы если мы ошиблись, - пожала она плечами, - чудище не сожрало и не утопило всех одним движением.

Вы не можете просматривать этот пост!

  Смотря на коллегу, Вера нервно кусала губы и теребила лист бумаги, не видя, как на нем один за другим появляются заломы. Хайнович распинался, писарь поскрипывал карандашом, лейтенант Коллинз задумчиво слушал с улыбкой победителя, выдававшей его торжество. Поднявшись с места – только стул проскреб по полу – контрразведчица решилась.
  - Простите, что прерываю, - слабым голоском начала она, - что-то мне душно. Голова… кружится.
  - Ох! Разрешите помочь? - офицер аж подпрыгнул.
  - Нет-нет, не утруждайте себя. – болезненный тон и вялый жест рукой. – Мария Карловна, проводите меня на улицу.

  …Стоило девушкам оказаться за дверью, как вера преобразилась – томная слабость пропала, на ее место пришла уверенность. С настойчивостью маленького буксирчика Данилевич взяла подругу за руку и потащила за собой, прочь из коридора, полного заинтересованных взглядов и посторонних ушей. И только оказавшись за пределами здания, отойдя под молодой дуб, чью листву уже тронула осень первыми, пока еще осторожными мазками, Вера развернула Машеньку к себе, положив руки на плечи. В негромком голосе девушки, чуть дрогнувшем, сквозили забота и опасение:
  - Маша, ты как? Все в порядке? Не расклеивайся и даже не думай, что все в пустую, что мы тут зря. Если даже не красные – мы поймали за хвост бандитов. Разве это не важно? К тому же они вполне могут быть коммунарами – это их же профиль: отнять и поделить. Вот поделенное они и сбывают! К тому же разве это не хороший способ для красного агитатора – подружиться со сребролюбивым янки и через него воздействовать на остальных? Еще ничего не кончено, родная! Мы еще раскрутим клубочек, верно?
  Я предлагаю самых подозрительных сдать в тюрьму с подозрением в большевизме, а там пускай уже люди господина Гумберта разбираются, так это или нет. Но если у тебя другие идеи – я всецело на твоей стороне!

  Услышав просьбу закурить, молодой офицер на миг нахмурился, вполне обоснованно сочтя эти слова дурным тоном. Но почти сразу морщины на лбу разгладились, и в карих глазах блеснуло понимание. Чуть более спешно и несколько громче, чем следовало, Коллинз выпалил:
  - Конечно же, леди!
  Чтобы эта просьба не выглядела совсем уж надуманной, Марии Карловне пришлось зажать меж зубов тонкий стерженек сигареты. Мигом на нее пахнуло знакомым ароматом дореволюционной поры: густым, терпким. Когда-то отцовский кабинет весь пропах такими запахами, но с приходом новой власти и последовавшими за тем проблемами с поставками адмирал был вынужден перейти сначала на более простой табак, часто пересушенный и быстро прогорающий, а потом и на самокрутки с махрой, от сизых клубов которого Машенька немилосердно чихала. Как же давно это было! Теперь знакомый аромат исходил из незнакомой рыже-черной пачки, зажатой в чужих тонких руках.


  Чтобы огонек зарделся и начал дымить, пришлось затянуться, чувствуя, как никотин дерет легкие. Напал немилосердный кашель, после которого хочется прополоскать рот водой. Неверие, что кто-то может так травить самого себя. Сочувственный взгляд Веры. Ощущение, что вся насквозь пропахла им. Но как бы все не было неприятно - сначала дело.
  Лейтенант, который и сам не стал продолжать курить, чуть покраснел от такой близости, с барышней, но покивал и сдавленно прошептал:
  - Мэри, они наверняка будут топить одни других, поэтому не удивительно, что ваши валят на него, а он на них. С Джексоном, - он покачал головой, - я не общался. Задержавшие этого красавца сказали, что все прочие были только исполнителями, не смотря на то даже, что стафф-сержант был нашему капралу начальником. Их фамилии, имена и звания описали. а самих отпустили. О прочем спрошу сейчас.

  Отойдя от окна и встав рядом с подозреваемым, британец наконец с наслаждением затянулся:
  - Так, мистер Хайнович, продолжим.
  - Таки яфэнные дами присоветовали?
  - Не ваше дело. Поясните конкретно, что вы продавали... меняли, и что получали взамен.
  Абрам запираться не стал, и изложил все так, что от янки шла почти исключительно еда и немного одёжи и табака, а русские им несли алкоголь и разные "сувениры". После того, как следователь надавил на него, капрал раскололся и признался, что там были и шубка с мехом, и часы с кукушкой настенные, и икон стопка. Были и мелочи всякие вроде запонок, портсигаров, камей и тому подобного. Была даже книга в богатом переплете, вот!
  Коллинзу оставалось только развести руками - меновая торговля по-американски чем-то напоминала то, как предки храбрых янки обменивались с индейскими дикарями. На прочие же уточнения, кто был инициатором сделки, Хайнович упрямо стоял на своем - русские попросили помочь, и точка, а он, весь такой сердобольный, согласился. Разговор шел по второму кругу и, кажется. зашел в тупик.

    — Ну-ну, Лабур, не спеши так. Я может и помогу тебе, но вот мои друзья этого не поймут. Каппелан наш — человек очень влиятельный среди Бюстителей Её законов, и если всё произойдёт как ты хочешь — он приведёт в деревню целую толпу инквизиторов для разбирательства: была ли Анна ведьмой или нет. И ты будешь у них на виду. Хорошая деревня — это та, где нет инквизиции. Так что, не спеши с этим. Позволь моим друзьям всё проверить. Я ручаюсь за них.

Вы не можете просматривать этот пост!

Вы не можете просматривать этот пост!

  Люди перевели дыхание. Для таких маленьких деревень, живущих на большом отдалении от цивилизации, появление отряда вооруженных людей всегда настораживает. Такое обычно не означает ничего хорошего. Однако же в этот раз им повезло — это был патруль. Слова Токке ещё больше расслабили, несколько позволяла ситуация, которая, к слову сказать, была на самом деле не очень. Об этом поспешил заявить тот самый седоватый мужик невысокого роста, видимо один из заводил.
— Да, господин, в Паке живёт честный люд и хороший, — он поднял грязный ноготь вверх, обозначая важность последующих слов, — только эта тварь путает умы наши, делами своими чёрными тень на нас всех наводит.
  Его глаза чуть не выпадали из орбит, лицо выражало крайнюю степень возмущения, да и остальные, кто стоял непосредственно рядом с ним, тоже пребывали в возбуждённом состоянии. По всей видимости терпение лопнуло и теперь никто ничего не хотел слушать. Все хотели суда, быстрого и с понятным всем концом.

  К дозорным вышел староста. Как и положено было его статусу, он был стар. Морщины покрывали все лицо и шею, руки были большими, а плечи покатыми — скорее всего в молодости это был очень крепкий и сильный мужик. Было немного странно, что староста допустил такое у себя в деревне, но вскоре, по тому как он тяжело шёл, причина прояснилась: каждый шаг он делал с огромным трудом, по долгу замирал, собираясь с силами перед новым шагом, а потом бережно, чтобы не оступится, передвигался вперёд.
— Мое почтение, господин Токке. — пробасил староста, наконец таки добравшись до патруля. — Майни позаботиться о ваших лошадях, а Тереза сейчас соберёт на стол, я рад видеть в…
  Он хотел ещё что-то сказать, но кашель буквально задушил его. Прибил к земле, согнул. Обычно в таких случаях, мысль о том, что таким как он осталось совсем недолго, кажется не такой уж и нелепой.
  Майни — молодой паренёк, который видел от силы полтора десятка зим, по всей видимости был его внуком. Он держался рядом, поддерживал деда, но как только получил распоряжение — безропотно кинулся выполнять. Тереза была в доме старосты, во всяком случае на улице видно её не было.
  Появление старосты вызвало неоднозначную реакцию. С одной стороны, большинство людей даже как-то успокоились, лица перестали сочиться яростью и жаждой крови. Они внимательно разглядывали прибывших, с определенной долей осторожности разумеется, но вкупе с вышедшим стариком вроде как складывалось подобие порядка: вот тебе власть местная, вот ещё серьёзней люди приехали, чего уж воду баламутить — сейчас все станет на свои места, сейчас разберутся! Были и другие, те, кто явно желал продолжения всего этого, без вмешательства старого пердуна и каких-то заезжих мудаков — только их не хватало поди!
  Впрочем, когда Этери спешилась и как горячий нож сквозь масло, прошла через толпу и остановилась меж двух сторон конфликта, ни у кого не возникло дурной мысли заявить что-то подобное прямо в лицо. Начал говорить тот самый плешивый, что говорил в самом начале.
— Это наш староста. Кармус его зовут. Как видите он уже слишком, — он быстро поправил себя, — он сильно болен. А меня зовут Лабур, я сам все видел! Да! Своими глазами!
  Толпа снова воодушевленно загудела, поняв, что вроде как не просто так обвиняют, а есть за ними правда.
— Да что ты видел то? — здоровяк по ту сторону забора, с перетянутыми волосами, взволнованно развел руками.
  Плешивый не обратил никакого внимания на эти слова, потому как старался делать вид что ему и вовсе нет дела до какого-то там молодого дурака, раз есть тут старшие господа в лице дозора. Эта манера поведения касалась и старосту, видимо его он специально игнорировал, пытаясь поддеть, мол, вишь люди поважнее тебя есть, со мной беседа ведётся. На вопрос Этери о том, провалилась ли какая-то проверка, он ничего не ответил, потому как то, что это ведьма, было видимо общеизвестным фактом.
— Всем известно, что Анна ведьма, — безапелляционно начал он. — все они бегали к ней, тайком, чтоб проповедники не узнали, а я им говорил, что обернётся это только бедой — так и вышло! Сегодня я проходил мимо дома ейного, дык видел своими глазами как она колдовала: стояла голышом посреди комнаты, и что-то там под нос себе приговаривала, а сама в тазик у ног воду с кувшина лила, потом сыпала что-то. Вот! — он ликующе снова поднял палец вверх, сверкнув торжествующим взглядом. — а не так далеко, если кто хочет знать, только что ливень прошел с градом, ну?! Рожь только-только колос выкинула, как думаете, будет толк в этом году с полей, а?
— Не может такого быть! — неуверенно снова пробубнил парень, но уже как-то не очень уверенно.
— Да что не может, что не может-то, если я сам видел! — седой не унимался и обратился напрямую к Этери, видимо углядев в ней особу крутого нрава, такую что не станет долго сопли жевать, — ну сама то подумай, г-спажа, уж коли ей нечего было бы таить, то она могла бы и сама выйти, все сказать по правде, в глаза глядя, а не этих болванов вперёд себя пускать! Так что толку — пустить петуха, не ровен час выйдет поди, — ухмыляясь переложил Лабур.
— В задницу себе пусти его, придурок, — отвечала ему девушка по ту сторону забора. На вид ей было лет двадцать, оружие она не держала, но стояла решительно. — Госпожа Этери, помните меня? Вы в том году моего сына спасли в улесье от волка. Меня Кайла зовут, вы тогда ещё мне три монетки оставили, так я вам вот что скажу: этот седой хрыч клинья подбивал к Аннушке, дык ей годов-то как мне — двадцать зим, а ему вон сколько! Ну на кой хрен он ей здался? Да ещё плешивый! — многие усмехались, только не сам Лабур, он лишь зубы сцепил им ненавистью на нее смотрел, — Вот когда под юбку полез, то по роже и получил, тогда ещё праздник был, много кто видел — все ржали, а он зло затаил и с тех пор все пакости творит, гад!
— То их дело, дура! — вступился за своего "предводителя" один из желающих расправы, — всем известно, что старая передала науку внучке. Ведьма она!
— Я… Думаю… Кхв, кха-а, — хотел что-то сказать староста, но снова зашелся в приступе кашля. Даже потом, когда тяжёлое дыхание выровнялось, его взгляд был немного растерянным, словно он подзабыл где находится и что вообще вокруг происходит.
  Это не осталось без внимания Лабура: он закатил глаза, скривившись, потом глянул на командира отряда, дескать, ну вот, все сами видите и должны понимать.

  Лейтенант, увидев румянец и нежную девичью улыбку, и сам в ответ расцвел.
  - Вэнс! – гаркнул он.
  Стоявший поодаль солдат с пергаментного цвета папкой на завязочках щелкнул каблуками:
  - Да, сэр!
  - Кружечку кофе барышне… барышням? – дождавшись неуверенного кивка Веры, он продолжил. – Да, барышням и мне.
  - Так точно!

  Пока Коллинз общался с подчиненным, Данилевич, помрачнев, слушала подругу. Поняв, что американский капрал ни в чем признаваться не хочет, девушка вздохнула негромко и, неуверенно поведя плечами, шепнула:
  - Тогда, возможно, придется обходиться без них. Будет… непросто. Но, полагаю, времени миндальничать у нас нет. Мой первый руководитель, подполковник Петр Васильевич Юдичев, всегда говорил, что контрразведка, если хочет быть эффективна, должна быть строга. Будем тогда, - в тоне возник вопрос, - разрабатывать наших посконных заговорщиков.

  Когда все трое вошли в комнату, Хайнович изобразил шутовской поклон:
  - Добрый день, мистер лейтенант. Дамы. – английский его был явно чище, чем русский.
  - Обращаться ко мне следует сэр. Не паясничайте. И на дам внимания не обращайте – им нужен кабинет для работы с бумагами, и я предоставил им этот. Садитесь.
  Капрал устроился на стуле перед офицером и заерзал в ожидании. Коллинз молчал, еврей смотрел то на него, то на девушек, и явно чувствовал себя не в своей тарелке.
  - Меня зовут Хайнович, Абрам Хайнович…
  - Нет.
  - Что?
  - Подождите и молчите.
  - А если?
  - Нет.
  Допрос начался только после того, как солдат вернулся с кофе и, раздав его присутствующим, устроился за столом неподалеку и, открыв папку, приготовился писать. Тогда лейтенант и начал спрашивать кто перед ним, где родился, когда переехал в САСШ, когда поступил в армию и в каком воинском звании служит. Лишь спустя минут десять Коллинз добрался до сути проблемы.
  К сожалению, особой фантазией англичанин не отличался, да и давить на капрала не собирался. Еврей, уже успокоившийся и повеселевший, изложил прежнюю историю: услышав, что он говорит по-русски, к нему подошел какой-то грузчик и начал общаться про выгружаемые ящики со снаряжением. Хайнович честно признался, что часть этого имущества сверхштатная, и документации не имеет. На этом интересы русского, желающего поесть нормальной еды, и американского капрала сошлись. Абрам доложился своему начальнику, стафф-сержанту Джонсону, и тот дал добро на обмен с русскими. Мену решили проводить ночью, чтобы не смущать других голодных. А тут пришли русские моряки и помешали обыкновенной деловой операции. То, что это продажа казенного снаряжения, Хайнович упорно отрицал: в учетных книгах нет? Нет. Значит, это только находка. К тому же янки собирались все полученное по обмену отдать начальству. Да и вообще, разве это не доброе дело – помочь несчастным русским, готовым платить за консервы и иже с ними?

  Коллинз сокрушенно покачал головой и, не говоря ни слова, отошел к окну. Распахнув ставни, офицер закурил, бросая исподволь взгляды на Машу и Веру. Может, он ждал, что девушки подойдут к нему и что-то предложат?

Повисла пауза. Недолгая, но от этого не менее гнетущая. Во всяком случае, для Англомара, который нервно гладил пальцами рукоять кинжала, торчавшую из-за пояса, и поглядывал то на Железную, то на мужчин. Барт же несколько секунд неотрывно смотрел на командира. Затем повернул голову в сторону Брона, получил от того утвердительный кивок и резко развернулся на каблуках.
- Удачи, Эрна. - Обронил он через плечо, сделал несколько шагов по улице от порта и остановился. - Мы уходим. Питерс? Англомар?

У Майкла конечно же можно было и не спрашивать. Тот сразу же двинулся за приятелем. Брон так же не заставил себя долго ждать. Питерс шаркнул ногой по земле и отвёл взгляд от широкой спины боевого товарища.
- Я остаюсь с Железной. - Твёрдо ответил он.

Англомар дёрнулся по направлению к остальным. Затем замер. Снова дёрнулся и снова замер.
- Я тоже с тобой, командир. - Выдавил он, наконец и почесал в затылке, скрывая растерянность.

Больше ничего не добавив, Барт, Брон и Чёрный Майкл покинули группу.

- Потому, что чувствую своей старой жопой, что-то тут не чисто. - Добавил Питерс и улыбнулся, глядя на недоумённое лицо Англомара. - Барт тоже это почувствовал. И остальные. Но мы по разному смотрим на вещи.

Питерс и правда был старше всех. Едва-едва за сорок. Старым его назвать было сложно. Но и не молокосос как Англомар. Вот так и остались с тобой самый молодой и самый старый.

С уходом твоих мужчин вас снова окутала тишина. Безлюдная, вымершая часть города. И вы трое так дерзко и неорганично смотрящиеся здесь, посреди обвисших парусов, распахнутых настежь окон и дверей, ручейков крови и трупов как обывателей, так и пиратов с моряками.

  Из самых заурядных патрулей это был наверное чемпион по скуке и отсутствию происшествий. Степь спокойно расстилалась под копытами лошадей, ветер привольно метался от холма к холму, а в воздухе пахло цветением трав. Ко всему прочему и погода была довольно хороша: на удивление жара так и не наступила, было такое впечатление, что утренняя прохлада просто отказывалась уступать дневной духоте!

  Отряд одолевал милю за милей, уверенно двигаясь на запад по дороге. Так далеко от границы можно было не опасаться нападения дикарей, разве что разбойников. Однако, никакой идиот не станет нападает на хорошо вооружённый и подготовленный отряд, разве что банда, но и то, слишком огромный риск. Лучше, да и намного легче дождаться торговца на телеге, ну или на крайний случай путника, которого можно легко обобрать, не боясь угодить на обочину самому, только с перерезанным горлом.

  Прошло ещё порядочно времени, но прохлада так и не уступала. Казалось наоборот, становилось холоднее. Тепло просто на глазах исчезало с каждой минутой. Ветер все резче и резче бросался навстречу дозорным, норовя сорвать плащ или шлем. Ещё чуть погодя, редкие капли стали срываться и падать вниз, обращаясь жирными, чёрными "мухами" в пыли дороги.

  Когда-то давно, как только отряды патрулей были сформированы и стали регулярно появляться на границе, местный люд по разному реагировал на них. Кто-то относился с большим недоверием, беспокойством, ведь присутствие вооруженных людей любому человеку не очень нравится. Памятуя о редких, но все же реально существующих фактах бесчинства княжеской дружины, простые селяне с опаской поглядывали на новых гостей. Другие же, например те, чей близкий погиб от руки дикаря или ещё чего хуже, пропал где-то в лесах Вакхиар, наоборот с радостью и спокойствием воспринимали появление дозоров.
  Были ещё и те, кто по глупости или от излишней храбрости думал, что могут завладеть их оружием или доспехами! Что первое, что втрое по всем прикидкам должно было быть хорошего качества, это было ясно как белый день. Одновременно с этим, должно было быть понятно, что тот у кого есть это всё, вряд ли захочет добровольно его отдавать, а ещё он наверняка знает за какой конец меча браться. Но кто не рискует, как говорится… Нет! В этом случае правильно было говорить, кто не рискует, тот продолжает жить. Этих храбрецов или тупоголовых довольно быстро исключили из списка живущих, правда и патрулями досталось, многие остались навечно в степи, но жестокий урок был преподан. Теперь же всем стало ясно: нападать на дозоры смертельно опасно. Поэтому делают это крайне редко, но если на такое идут, то чаще всего прекрасно понимая чем это может закончиться.

   Внезапно, прямо над головами что-то ослепительно ярко блеснуло, да так сильно, что только теперь стало заметно несколько стало темно на самом деле. Оказывается, демоны подобрались очень близко, их мертвенно черные саваны затмили небо. Они высосали все тепло из воздуха — стало жуктко холодно, а потом отовсюду послышался глухой рокот, словно сама Тьма принялась стучать во Врата.
  Дождь хлынул в один миг. Молнии блистали одна за одной. Ветер рвал и метал, но не это было самым ужасным. Град. Огромные куски льда размером с перепелиное яйцо обрушивались прямиком с небес, неслись с огромной скоростью сметая все на своем пути. Страх железами клещами попытался впиться в разум каждого из дозорных.

  Исполненная спокойствия, Ревдис невозмутимо готовила площадки для двух костров – погребального и походного. Дева расчищала снег сначала снегоступом, используя его как некое подобие лопаты, а потом помогала себе руками. Докопавшись до твердого льда, она призадумалась: колуна с собой не было, и пробить наст, чтобы достичь похороненной под ним травы, не представлялось возможным. Что же, теперь следовало выкручиваться – сделать подложку из рогожи, а на нее уже класть дрова, моля асов, чтобы въевшийся в саму суть деревьев мороз не отпугнул Логи.
  Это было бы наверняка тяжко, но достойная Хильд в очередной раз доказала, что не зря была избрана вести их отряд. Бабочке и в голову не пришло бы, что волки Мусспельхейма хранят в утробе живое пламя – а гляди ж ты, черная кровь чудищ горела словно кровь земли. Улыбнувшись одними уголками губ, она прикрыла веки на миг в удовлетворении от находчивости предводительницы, а потом продолжила свой нужный труд.

  Вместе с Гудгердом седобородым она сложила малый костер, после чего принялась готовить к поляну к стоянке. Чайка одиноких путей, она была привычна к долгим странствиям вдали от тепла очага, и знала, что и как сделать, чтобы сохранить и тепло, и удобство. Ничтоже сумятишеся, дева полупопросила-полупотребовала от спутников своих, занятых на сборе дров и подготовке погребального костра, предоставить ей в распоряжение свой походный скарб – а она уж все сделает.
  Но теплоты ложа недостаточно, чтобы вернуть воинам силы – согреваться надо как снаружи, так и изнутри. Но не успела та, что несколько лет была длинного дома хранительницей, приняться за приготовление пищи, как прозвенел голос дочери конунга, скликавшей всех к последнему пристанищу воина, прозванного Поющим Щитом. Дочь Гудлейва неспешно поднялась с расстеленного на земле плаща, отряхнула от все же налипшего снега колена и встала подле предводительницы, кивнув степенно:
  - Это будет достойный путь, с клинком в руках и на пощарище от крови врагов. Я верю, что сидя в Вальхалле, Скёгги будет рад и поднимет кубок за нас, достойно его проводивших. Начинай, хевдис – твой факел будет первым.

  Бабочка глядела, как огонь лижет сначала дрова, а потом, утробно урча, вгрызается в тело хирдманна, с треском пожирая его. Отблески пламени гуляли на бледном лице девы щита, отражались в ее сузившихся глазах, насыщали алым узкую нитку губ и подчеркивали своей игрой переливы красок татуировки. Смотря на то, как уходит воин по Бифрёсту, воительница искренне радовалась за него – вряд ли все в их маленьком отряде удостоятся такой же участи. Она, например, хоть сотню йотунов убей, разгони пару племен черных цвергов и порази копьем с десяток инеистых, в лучшем случае уйдет в чертоги Фрейи, а, скорее всего, окажется во мраке Хель. Что же, случится то, что предначертано вёльвами, и так, как оно то вышито – а значит, и опасаться нечего.
  С натужным скрипом ложе из дров провалилось, погребая под собой охваченное оранжево-алым покровом тело – Один принял к себе героя. Бабочка еще раз склонилась низко в поклоне уважительном, косами проведя по земле, и отправилась назад к импровизированному лагерю. Дрова есть, топливо есть, остатки высушенных овощей найдутся, солонина добавит нажористости, а сушеные травы – вкуса. И пускай суп будет не густой, не богатый, но теплый и дарующий силы жизнь.

  …Покончив с трапезой, дева оставила облюбованное место – поваленный ствол на самом краю света и тени, и подсела поближе к костру. Выпростав из сумы костяную иглу и нити, она сноровисто принялась латать одежду, хрипловатым голосом предложив помощь и соратникам. Покончив с этим, Ревдис вытащила на свет гребень, выполненный в виде коня с пышным хвостом, и принялась, мурлыча себе под нос что-то, разбирать пряди. В компании едва знакомых мужчин это считалось бы предосудительным – но быстрокопейная дева давно игнорировала подобные условности.
  Разобрав волосы по прядям, дочь Гудлейва пришла в благодушное настроение. В сердце ее, самую малость омраченном церемонией прощания, зародилась жажда чего-то светлого и чистого, так что стоит ли удивляться, что на свет появилась изящная флейта. Приложив инструмент к губам, дева открыла дорогу серебристому ручью переливчатой музыки.

    Тогда, на сборах, Токке стоял в вычищенном до блеска наряде, вымытый и натёртый душистыми травами, с раскинутыми широко плечами и сияющей улыбкой. Это был волнительный момент, который Бермингтон хотел пережить с нетерпением. Он даже почистил канавки на рукояти булавы и накрутил туда новые кожаные шнурки, а навершие потравил в кислоте и почистил о ржавчины, на что отдал почти все деньги. И хорошо собрался в патруль, хоть и взял лишь самое необходимое. Теперь были другие времена, нежели раньше, ведь роль командира теперь лежала на плечах Токке — впервые за все долгие годы. И хоть он был воином, а не лидером, когда только поступило такое предложение — старый Бермингтон согласился, считая, что в такие мрачные времена лучше иметь хорошего воина впереди, чем болтуна. Таким он был, когда слушал нотации Дренгара — хорошим воином и плохим красноречивцем.
    — Конечно, Дренгар, я присмотрю за всеми, что бы нас не ждало впереди. — Ответил тогда скорее для вежливости, потому что едва сдерживался, чтобы не отправиться в путь прямо сейчас. А по окончанию разговора, направился к своему отряду, чтобы познакомиться с каждым.
    Сам Токке выглядел довольно сильным и выносливым, хоть морщины и обвисшая местами, покрытая пятнами кожа выдавала в нём почтённый возраст. Он хорошо управлял своим телом — не позволял ни челюсти отвиснуть, ни плечам опуститься. Всегда был будто наготове ко всему. И улыбался — не как пьяница какой-то или чудак, а искренне, и это смотрелось естественно на его лице, хоть и причин для улыбки, казалось, и не было вовсе.

***

    По окончанию первой ночи, которую Токке и отряд провели под холмом в степях, первый проснулся с первыми лучами и принялся складывать лагерь. Он никогда не любил формальные инструктажи перед важными делами, которые преследовали его вчера и почти каждый день всю взрослую жизнь до этого, потому Бермингтон не пытался всех собрать для раздачи приказов — не таким он был. Токке не боялся ответственности и ценил каждого, за кого эту ответственность принял, по этому, он и доверял каждому и утром решил, что будет лучше всем вместе обсудить их дальнейшие планы. Начал он самый первый, скинув возле костра свой пеммикан.
    — Садитесь, поедим немного перед тем как отправиться. — Он всё ещё улыбался и начал толочь брикет пеммикана кинжалом, деля его на порции и закидывая в котелок. Он уже знал всех по именах. — Этери, Уильям, вы знаете что-нибудь про эти места? Я слышал, что здесь есть деревня неподалёку. Думаю, лучше всего туда держать путь. Спешить пока незачем, но вот дорогу стоило бы разведать, что скажете? — Потом он обратил внимание на доктора в маске. — Мирон, как спалось? Слушай, я слышал, что ты увлекаешься алхимией. Может, ты сможешь мне помочь? — Он стянул с пояса коробочку, наполненную хрупкими полыми стеклянными шариками для пращи и достал одну. — Раньше я заливал горючие жидкости, чтобы освещать ряды противника, но все они у меня закончились... может у тебя есть идеи, чем можно их будет заполнить?
    Спустя какое-то время после разговора с доктором, он подошёл к ещё двум, кого отправили с ним в дозор. У Эрнальда была странная история, связанная с прошлым дозором, и Токке хотел показать, что ему плевать на то, что этот парень делал в прошлом. Куда сильнее его волновал миссионер Альти, ведь как он знал нрав некоторых из служителей Альти, особенно их грозную инквизицию. В отряде могло быть много такого, что стоило оставить внутри отряда, и командир собирался убедиться, что Урд такого же мнения. К нему он подошёл первый.
    — Урд, доброе утро. Я спрошу прямо — что ты будешь делать, если кто-то в группе нарушит ваши принципы? Я должен убедиться, что ты сможешь уступить в нужный момент, и умолчишь, даже если случится что-то очень плохое для Альти.
    На самый конец, Токке подошёл к Эрнальду — второму из самых младших членов отряда.
    — Присоединяйся к завтраку. Я вижу у тебя боласы. Как думаешь, сможешь попасть по вон тому деревцу с сорока метров?

Где то в степи.
Миль сто до леса.
Последний день лета. Утро.

  Солнце застенчиво блеснуло лучами из-за горизонта и тут же скрылось за тучами. Верная примета, что скоро будет дождь. И ветер. И вся эта дрянь по новой: грязь, холод и капли по капюшону. Предстоит три месяца шататься по приграничной территории в поисках опасных ублюдков, что может быть лучше?

  Перед каждым уходом в патруль полагается небольшой инструктаж. Именно такой инструктаж и был проведен днём ранее, на нем присутствовал даже представитель церкви — редкие гости на подробного рода мероприятиях. Глава дозорной службы местного округа стоял перед всеми, заложив руки за спину — дядька уже в годах, с лысой головой и седыми усами, но широченные плечи и суровый взгляд выдавали в нем бывалого вояку.
— Буду краток. — пробасил Дренгар и сплюнул в сторону, — нужно дойти прямо до границы, — он сделал паузу, внимательно оглядывая присутствующих, — а потом дальше, до самой Черной впадины и там все разнюхать. Староста Блэкфола сообщал, что кто-то из местных видел передвижения больших групп, сука, и под "больших" я имею ввиду реально больших, — он кивнул пару раз головой, заверяя, что это не десяток дикарей.

  Его слушали трое опытных патрульных, в главе с Токке Бермингтоном. Командир дозора тоже не молод, как и глава службы, но выглядел не старым, а поджарым, закалённым. Рядом с ним стояли двое: женщина с колючим взглядом зелёных глаз и высокий, невероятно худой мужчина с густой копной коричневых волос. Ракаса и Борроу. Первая известная как прекрасная разведчица и обладательница скверного характера, а второй — порой нелюдимый следопыт, способный с закрытыми глазами провести вас через границу… и дальше. Чуть поодаль стояла ещё одна персона, человек был одет в походные одежды, светлые повязки и фартук, но пожалуй самым примечательным была маска, словно покрытая инеем — алебастрово белая, с прорезями для глаз и еле заметные, для ноздрей. Член братства Иерима, редкая птица.

  Дренгар посмотрел на новоприбывших. Решил представить.
— В ваш отряд зачисляется ещё двое добровольцев. — он хлопнул по плечу совсем молодого парня с серьгой в ухе. — зовут Эрнальд. Теперь ты в группе Токке.
Рядом с тем парнем стоял ещё один, но совершенно другого сорта — миссионер Альти. Среднего роста, обладатель черных волос и жутких шрамов на щеке. Рядом с ним стоял видимо провожающий его, диакон местного прихода, отец Скапион.

— Токке, давай пошепчемся и будете выдвигаться. Время бежит. — глава помахал рукой, приглашая подойти поближе командира дозора.

  Тем временем отец Скапион тоже наклонился к молодому Эрасту.
— Брат мой, будь силен духом. — сурово глянув в лицо миссионера, диакон положил руки тому на плечи, — пусть свет Альти тебе спутником будет и разгонит тьму лесов. Прошу об одном одолжении: мне нужно, знать какая там почва? Можно ли посадить благодатное семя Веры или же придется долго возделывать поля разумов тех, кто там живёт. И самое главное, — отец Скапион наклонился ещё ближе и произнес шепотом, — мне сообщили, что братья Белого пламени интересуются именно тем регионом. Имеются какие-то сведения, что там обосновались предвестники открытых Врат или Дети богов. Мне нужно знать, так ли это?

— Слушай. — Дренгар немного прищурился, — ты не думай, что я тебя кидаю на мясо с новобранцем и святошей за спиной. — он смачно сплюнул в сторону ещё раз и уверенно посмотрел прямо в глаза Бермингтону. — я думаю, что там ничего нет, понимаешь? Я переспросил у Нарда и сира Гольца, они главы окружных дозоров рядом с нами, но никто ничего такого не видел. Сам понимаешь, просто закрыть глаза на такого рода информацию… ну не могу! Вот как раз ты и возьмёшь этих, — он кивнул на парней, — оботрутся немного, ты присмотришься к ним, заодно галочку поставим, мол так и так, сведения проверили, все в порядке.
Он уже собрался отпускать тебя, как спохватился.
— Этот Эрнальд, — он словно лимон съел, — говорят, что он был уже в дозоре, но там какая-то мутная история приключилась. В общем его отряд весь перебили, что-то типа ритуала вакхи провели. Все в крови было, кости, кишки, ну в общем как они делают, мрази. А сам-то этот малой без царапины остался. — старик повел плечами, — в общем приглянь там за ним, всяко может быть.

  Немного времени на сборы и дозор ушел, оставив позади размерную и спокойную жизнь города.

  В ложбине под огромным холмом, где они ночевали, было ещё сухо и тепло. Костер давно потух, но угли ещё немного грели. Достаточно подбросить тонкого хвороста и пламя вновь разгорится, можно будет заняться завтраком. Лошади паслись неподалеку, деловито щипали молодую поросль.

- Город - это его жители, которых мы поклялись защищать. Керверт это понимал. Я думал, что второй человек в гарнизоне это тоже понимает. - Впервые за всё время в суровом взгляде Барта мелькнула искорка злости. Кажется, Железной всё же удалось его зацепить. Он машинально положил руку на клинок, но тотчас опомнился и просто погладил навершие рукояти. - Воевать с магами нам не по силам. Попасть на остров мы тоже не можем. Нужно делать то, что мы можем сделать. Спасать людей.

Барт помолчал несколько секунд.
- Не забывайся, командир. - Чуть тише добавил он в конце.

Да, вольности в гарнизоне были дозволены многим ветеранам. Другое дело, что ветеранов было не много. Право участвовать в совещании, если есть что сказать, например. Или входить (не врываться, а именно входить) без доклада. Или право выражать недовольство решением начальства. Тут нужно сказать, что под началом Керверта последнего никто себе не позволял. Но то ли бесцельные метания по городу, то ли отсутствие плана, то ли тон женщины привели именно к данному разговору. Скорее, наверное, всё вместе. И не приходилось сомневаться, что Барт выражает мнение большинства вояк. Чёрный Майкл и Барт всегда были хорошими приятелями. То, что с их мнением согласен рыжебородый Брон тоже можно было понять - здоровяк был из местных. А вот Питерс демонстративно отвернулся, как бы не принимая участие в выяснении отношений. Молодой Англомар молчал и кажется даже затаил дыхание.

Барт очень серьёзный противник. Полуфиналист последнего турнира мечников. Брон, хоть и раненый, умеет драться обеими руками. Чёрный Майкл известный метатель ножей. А ещё, говорят, у него есть особое чутьё на магию после того как он пережил взрыв, который стёр с лица земли его родной остров. Кстати, Питерс тоже специалист по метательным кинжалам. Они с Майклом часто соревнуются и так прямо и не сказать кто из них лучше. А вот из-за широких плеч Англомар крест-накрест виднеются притороченные пиратские сабли. Можно смело представить какие восьмёрки он ими крутит. Конечно, немного пижонский стиль, но в умелых руках едва ли найти оружие эффективнее на качающихся деревянных палубах кораблей. Англомар, судя по его словам, был охотником на пиратов в Глубоководье.

  С широкой улыбкой, сцепив на животе пальцы в замок, Хайнович смотрел на контрразведчиц и, судя по всему, вовсе за собой греха не ведал: ну или же радовался, как успешно провел всех вокруг пальца. Падающий из окна за спиной рассеянный свет обволакивал его невысокую сухощавую фигуру, и казалось, что капрал стоит в одеждах из чистого золота. Он даже успел помахать ручкой на прощание собирающимся девушкам, как Мария Карловна внезапно решила остаться.
  Вера Антоновна задерживаться, переспрашивать или уточнять что-либо не стала: поняв, что у подруги зародился какой-то необычный план, требующий присутствия лишь одной из них, Данилевич ограничилась коротким деловым кивком и, не медля более, покинула комнатку – только дверь скрипнула. Хайнович проводил ее задумчивым взглядом из-под кустистых бровей и только потом обратил свое внимание на Машу.
  Кажется, во взгляде еврея все же скользнуло недоумение – но растерянное выражение на его лице длилось только миг, сменившись прежней лукавой улыбкой. Пожав плечами – дескать, чего уж делать – Абрам наклонился поближе к барышне Иессен и негромким шелестящим шепотом начал:
  - Вейзмир! Раскрой свой ух до моих слов – Хайнович будет говорить. Шэ до мине, то минэ известно – правду говорю – большевиками являются такие поцы как Ленин, Троцкий, Свердлов и всэ их халоймесное Совнаркомие. Шэ до Архангельску, таки я слышал за Кедрова, Виноградова и этот, как там его, Попов, кажэ. Но ви, если имеете желание узнать за них, то можете почитать мало-мало газет, и старых, и таки свежих ажно до типографского хруста – я таки так и делал. А если ви хочите Хайновича сделать бомбистом, то зовите кого там хочите: я не хочу ходить с вами по один Архангельск. А если нет, то кажите, шэ ви имеете желать – за ваш гельт и скромный парнос я могу попытаться достать это до ваших белых ручек.

- Почему именно в порт? - Спросил молодой Англомар. Ответом ему было молчание. Бойцы не задавали вопросов и верили в своего командира. Или не слишком верили? Решение никто Железной никто не оспаривал - в порт так в порт. Но только от внимания Эрны не укрылось как сдвинул брови Чёрный Майкл и переглянулся с Бартом. Питерс же чему-то заулыбался, почти мечтательно посмотрев в сторону портового района.

Новичка прогонять не стали. Да и зачем? Свой ведь! Ну.. или почти свой. С другой стороны города, да. Из другого гарнизона. Однако делаем дело и всё такое. Да и слабаков в гарнизон не нанимали от слова совсем. В случае с Англомаром можно было смело утверждать, что нанимали. Насколько сильный он боец ещё нужно было проверить, а вот что поболтать любитель сразу стало понятно. Довольно быстро уже все знали, что он из Глубоководья. А что не смуглый, как тамошние жители, так это папашина пиратская кровь и здешнее не слишком ласковое солнце виноваты.

- Ну и ладно. - Буркнул Англомар, приобидевшись. И снова внимания на него никто не обратил.

Припортовая зона от землетрясения пострадала не сильно. Но едва вошли в эту часть города - в нос сразу ударила вонь мертвечины. Сначала запах, а потом не радостный вид. Разорванные, истерзанные тела горожан, пиратов и вояк вперемешку с гниющими, почти разложившимися трупами из кладбищ, оживленными чужой волей и снова погибшими. Уже второй смертью. А ещё разрознённые кучки костей, труды раздувшихся утопленников, упырей бродивших по городу при свете дня и прочей падали. Кто-то немало вложился призывая на свет всю эту орду. Кто гадать не приходилось - чем ближе к порту тем лучше становилось видно величественную магическую башню, которую не затронул никакой катаклизм. Проклятые маги играючи опустошили половину города.

- Падлы. - Сквозь зубы процедил Чёрный Майкл.
- Интересно, землетрясение тоже их рук дело? - Громко спросил Брон, все еще не слыша своего голоса.
В ответ на это промолчал даже Англомар.

- Что мы здесь делаем? - Внезапно, резко остановившись спросил Барт. - Какой план, командир?

До порта рукой подать. Улицы безлюдны. Порт тоже мёртв. В буквальном смысле слова. Здание пустые, с выломанными дверями и кое-где окнами. Корабли стоят с обвисшими парусами. Тела их команд, вернее то, что от них осталось, разлагается под палящим, но не слишком ласковым северным солнцем. Недалеко отсюда проход на Охранный остров Курта. Отсюда же можно попасть к башне магов - тоже по мосту, но очень широкому и пережившему землетрясение. Охранный остров тоже как будто остался цел. Только вот пиратский флот, паруса которого во множестве пестрели на горизонте, прилично потрепало и разметало. То тут то там видно полузатопленный остов или всё еще тонущее судно. Мельтешат лодки, фигурки копошаться. Доносятся едва слышные звуки драки. Но не слишком разобрать, что там происходит.

- Дерутся с кем-то прямо на воде. - Заметил Англомар, приложив руку козырьком ко лбу.

Ингвар молча продолжил свою работу. Собрать все вокруг, что может быть полезным. Не забыл он и о том, что волков надо будет освежевать. Но это в самом конце, перед уходом, чтобы не привлечь хищников. Эти шкуры очень пригодятся. И для того, чтобы мастерить из них, и на продажу, если вдруг возникнет такая потребность.

Шесть. Мысль буквально вонзилась в голову, как гвоздь в мягкое дерево. Вельвы сказали, что их должно быть шесть. Но даже сейчас их семь. Значит Скёгги не последний. Не последний из тех кто не дойдет. Но Торсбрадсон не позволил себе ни звуком, ни движением показать мысль. Все знали на что идут. Все были готовы. И сейчас надо просто делать то что должен, и боги решат, чего достоин каждый из них.

В город.

Легко сказать, да сложно сделать. Никогда доселе Лускану не приходилось переживать такой катаклизм. Множество зданий рухнуло, некоторые улицы перегородили трещины, то тут то там валялись трупы неудачливых обывателей. Кто-то ещё шевелился, медленно умирая, кто-то полз куда глаза глядят. По дороге к вам прибилось несколько человек. Но ты и твоя четвёрка телохранителей бодро двигались к центру города, выдерживая такой быстрый темп, что незваные попутчики просто за вами не успевали. Четвёрка сильных и ловких мужчин да одна женщина, что стоит целой четвёрки. Длинная трещина? Не беда - ловкого, а главное, самого лёгкого Майкла крякнув, перекинули на другую сторону. Боец нашёл где-то длинную и широкую доску и помог перебраться остальным. В какой-то момент понадобилось забраться на балкон полуразрушенного дома? Откуда не возьмись, в руках у Брона оказалась кошка и ловко закинув крюк, он быстро забрался наверх, зарубил какого-то мародёра и с клинком охранял остальных, пока они переправлялись.

Второй подземный толчок застал вас в двух улицах от караулки. Как верно предсказал Брон (ну или его папаша), следующие удары были ещё сильнее предыдущих. Выбравшись на середину небольшой площади, вы как по команде замедлили движение. Земля зашаталась, со все сторон загремело, забурлило. Словно карточные домики рушились вокруг вас крепкие трёхэтажные здания. Упал памятник Муакрону Мудрому, последнему из лордов-регентов Лускана, едва не прибив при этом Питерса (бедняге лорду в его светлых палатах и в страшном сне не снились те эпитеты, которыми наградил его и его наследие стражник). Улицей ниже зашаталась колокольня и огромный бронзовый колокол с жалостливым "Боммммм" исчез в недрах земли. По предложению Брона растянулись цепью в три шага, а он занял позицию в центре со своей верёвкой. Это помогло спасти жизнь всё тому же Питерту, когда земля внезапно ушла у того из под ног. Питерса вытащили, однако сам Брон сильно повредил руку и бедро, когда неудачно упал и его протащило по земле - ведь вояка упрямо не хотел отпускать свалившегося в яму товарища. Потом молились, лежа не земле, не в силах сопротивляться страшной силы дрожи как от страха, в ногах, так и земли. А потом... потом всё так внезапно закончилось, что мужики одновременно расхохотались, хлопая друг друга по плечам и на короткое время забыв, что по прежнему они не в меньшей жопе, чем до того.

Дальше от стены - и звуки варварского вторжения затихали вдали. Да и сами северные воители столкнулись с теми же трудностями, что и вы. Наверняка, землетрясение проредило и их ряды. Или может у них нашлась мощная защитная магия? Бог войны Темпос силён, а магия его жрецов не слишком изучения. Хотя она, скорее, помогает в бою. Кстати, о магии... Рухнувшая колокольня как раз открыла вид на башни магов которые... стоят себы целы целёхоньки, будто ничего и не случилось.

- Город стоит на древней магии. Если бы не это не могу себе представить, что бы сейчас было на месте Лускана. - Кажется, Брон слегка оглох. Потому как орал так громко, что наверняка перекричал бы боевой барабан северных берсерков.
- Зато я могу. - Тихо сказал Чёрный Майкл. Сразу вспомнилась его история. Он когда-то жил на Западных островах, возле храма жрецов Гонда, мрачного бога кузнецов и огнепоклонников. Много-много лет назад жрецы открыли новый вид оружия - назвав его пороховым взрывом. Вот и взорвалось оно, во время экспериментов, нешуточно. Не то, что храм - целый город поднялся в воздух на глазах у испуганного Майкла, возвращавшегося домой из дальнего плавания. Взрыв, говорят, был похлеще чем от огненного шара великого Эльминстера в бою с сахуагинами за Глубоководье.

Вскоре зарево начинающихся пожаров красноречивее слов сообщило о том, что варвары преодолели сложности и уже ворвались в город. Охваченные боевым безумием, эти яростные войны слепо бросались на каждого врага, разрушали каждую постройку, жгли и крушили, оставляя после себя пепелище. Это твоё решение, Эрна, привело к тому, что как минимум половину города отдали на откуп варварам.

Снова двинули вперёд. Но совсем недалеко прошли. Относительно неплохо сохранившийся ремесленный квартал давал надежду на то, что не весь город пострадал так же как северная его часть. Но внезапно навстречу вам выбежала целая толпа жителей города. Они явно отчего-то спасались. Ситуацию прояснил один из стражников Южного Гарнизона, невесть как оказавшийся тут.
- Вниз по улице прут толпы... - Он задыхался от быстрого бега в лёгкой кольчуге да с оружием, - Там большие разрушения. Повылазили из катакомб. Врываются в дома, режут всех без разбора.
- Кто? - Зарычал Барт, хватая стражника за воротник кольчуги и пару раз тряхнув.
- Мертвяки, кто. Мертвяки. Поворачивай или сдохните.

Стражник откашлялся и вытер пот со лба.
- Ещё какая-то заваруха у Южных ворот. Там бил тревожный колокол. А на улицах пираты схлестнулись с нашими. Ничего не понимаю.

  На тяжелые, весомые слова Марии капрал-переводчик широко улыбнулся и развел руками, словно собирался всех обнять. Однако ни шага в сторону девушек не сделал, только кивнул отрывисто:
  - Таки да, ви делаете мне все понятно. До бедного Хайновича пришли жандармы и хочут, чтобы он сказал свой слов. Так я таки имею, что сказать до вас! Ви же знаете, что я не хочу, чтобы мои мами и папи плакали над своим непутевым сыном, верно? – русско-американский еврей и в самом деле чуть ли не всплакнул над своей горькой участью. - Так что не делайте мине вирваные годы, я буду говорить с вами, как Моисей с Иисусом Навином за чаркой вина – только без чарки и мало-мало не в пустыне. Ви же понимаете, что держа меня тута, все делают ошибку, потому что я не делал ровным счетом ничего, за что мне сказали бы ай-яй? Разводил ли я кипиш, когда пришли ваши славные солдати, которые матросы? Каждый вам даст свое твердое нет! – капрал рубанул ладонью по открытой ладони. – Ви дайте им свои вопросы и откройте уши для того, что Хайнович сам-два пришел и имел разговор с очень строгим господином офицером, не скрывая ничего, ни вот такусенькой – двумя пальцами он показал узкую щелочку, - правды!
  Ви имеете сказать до меня, шэ до покупок пришли, гевалт!, таки самые настоящие всамомделешние большевики, да? Азохен вэй, какое несчастье! Но я таки вам с понтом на морде могу доложить, яфэнные мои, шэ у этих халамидников на мордах не было написано, кто они и за что пришли! Или ви имеете думать, что я делал им вопрос об их партийности? Таки отвечу, что нет! Я делал свой гештальт, они делали полюбовно свой. Или ви маете сказать, что торговля в Свободной Вставшей С Колен России теперь фирменный цорес? Тогда у меня для красивых дамочек плохой новость!
  Я только сделал вопрос, кто из местных деятелей хочет та маненечко сделать гельт, и услышал, что их там есть. Ви думаете, что мериканский солдат видел гембель от местных босяков? Таки нет! Ми им лишний левак – ничего дурного, только на покушать, они нам халоймес всякий. Делаем ми, значит, дело, ровненько так, спокойненько, но немного бикицер – ви понимаете, за что – и тут приходют мальчики: грудь моряка, спина грузчика! Начали – аж гай шумит, всех поразогнали к бениной маме. И вот, - Абрам смущенно потупилса, - теперь вы маете смотреть на меня тут.

Водитель на автомате кивнул, бросая быстрый взгляд на мятые бумажки Славы. Бросив их на деревянный поднос на передней панели рядом с другими такими же банкнотами и блестящими монетками, он вернул взгляд на дорогу, потеряв интерес к молодому пассажиру.

- Какой?.. - спросонья переспросил Нюру попутчик, мужчина в возрасте, одетый в потертую кожанку, - до города. Здесь один вроде только ходит.
Он зевнул, надвинул кепку на глаза и свесил голову обратно вниз, быстро проваливаясь дремоту. Периодически появляющаяся сеть подтверждала слова незнакомца - стрелка на карте неспешно двигалась по дороге в сторону их дома, снимая последние сомнения в том, что сели они на нужный автобус.

Колдобины на дороге, мерное покачивание, пролетающие голые стволы деревьев за окном всё ярче и ярче подчеркивали знакомую серую тоскливую обыденность, в этот раз представляющая собой гораздо более привлекательную альтернативу тому ужасу, что преследовал их в заброшенном доме. Странные и мистические события там, позади, теперь казались лишь ночным кошмаром, вытаскивающим из глубины подсознания картины, увиденные в ужастиках или прочитанные на страницах беллетристики. Среди обычных людей, едущих на работу, старой пивной банки под креслом, лёгким запахом выхлопных газов и сонной мухой, застывшей на стекле, всеми теми мелочами, которые окружают ежедневно, события ночи не могли восприниматься настоящими. Лишь пульсирующая боль в руке Славы, ноющая нога Нюры да гудение в затылке у Толи напоминали о том, что они были реальны.

Впрочем, дом был сожжен. Если это не привиделось им, то от проклятого строения сейчас должен был остаться лишь чёрный догорающий остов. Все монстры и призраки сгорели в яростном пламени, и теперь стали лишь безвредным пеплом. Где-то там, среди углей и сплавленных кусков металла быть может белеют кости их друзей, которые оказались менее быстрыми и ловкими, слишком доверчивыми или быть может недостаточно удачливыми, чтобы избежать ловушек и тварей, которые жаждали человеческой плоти. Гниёт под открытым небом остов, некогда бывший Ваней, обглоданные останки Вики будут доедены бродячими псами, и никто никогда не узнает, что на самом деле видели школьники этой ночью.

Автобус подпрыгнул, проезжая стык с мостом. Вероятно, по весне здесь протекала речка, но сейчас был лишь голый овраг с подмерзшей землей, резко уходящий вниз сразу за небольшим металлическим ограждением.

Дом был мертв. После того пожара, что они устроили, ничего другого нельзя было ожидать. Вместе с ним должны были умереть и всего обитатели. Караулящая коридоры статуя, полтергейст на кухне, невидимка в подвале, химера под кроватью. Наваждения и мороки, живущие там, потеряли свой дом и исчезли. Только одно существо было лишено своего дома до того, как огонь пожрал всё. Старое, пыльное зеркало на чердаке, разбитое Ткаченко при борьбе за свою жизнь.

Словно ответом на мысли школьника о девочке из зеркала, по его шее пробежали мурашки, будто кто-то пёрышком провел по коже. Уже знакомый детский голосок звонко прозвенел где-то прямо над ухом:
- Я обещала поиграть с тобой!
Быстрый топот маленьких ножек на мгновение вырвал Нюру, Славу и Толю из обыденности окружения. Мгновением спустя водитель странно дёрнулся, и распластался на руле, выворачивая его вправо. Двигатель взревел, и автобус, резко изменив траекторию движения, пробил заграждение моста и ухнул вниз, с диким треском бросая в окна обледеневшее дно оврага...

----------------------------------------

Вася с усмешкой указал лучом фонаря на кусок каменной стены, проглядывающий сквозь старую сажу.
- Я же говорил! Здесь есть сохранившаяся часть.
Никита с сомнение покачал головой. На тех фотографиях, что попадались ему раньше на просторах интернета, вместо дома была лишь черная обгорелая труба дымохода. Однако сейчас перед его глазами был целый угол дома, как минимум с парой комнат, будто вырастающий из обожжённого круга земли.
- Я видел фотки других чуваков, здесь все сгорело дотла, даже фундамента не было. Ну да ладно... Видимо, ракурс такой был. Или вообще из другого места фото. Не могли же его заново начать отстраивать? Кому он нафиг нужен... Пойдём, посмотрим, что там внутри.

  Весь мир пылал. Пламя жадно вгрызалось в плоть Скёгги. Огонь, бушевавший снаружи, стремился поглотить пламя, беснующееся в груди воина. Сквозь алые всполохи Скёгги отчётливо видел погребальные костры. Все его близкие и далёкие, знакомые и незнакомцы лежали на этих кострах... и не было ничего кроме тех костров и пепла, устилавшего землю. От горизонта и до горизонта. Огонь плясал на просмоленных поленьях, раздуваемый истошными криками погребаемых заживо. Крики эти метались над пустошью, вздымая клубы пепла, пока не слились в единый поток. Бурный поток человеческих страданий устремился к небу и прорвал пелену свинцовых туч. И Скёгги увидел в бреши небесной... пустоту.

  Сигбьёрн сбил соратника с ног. Факел из плоти рухнул в снег и тут же попытался подняться. Когда же Конь стал забрасывать его снегом, Скёгги вцепился в его одежду и вот спустя мгновенье они уже катались по взрыхлённому насту, сцепившись не на жизнь, а насмерть. Подоспевшая Ревдис накинула плащ и тот сырой сетью опутал обоих, погасив то, что ещё осталось.

  Скёгги замер. В темноте под покровом из шерсти Сигбьёрн слышал его тяжёлое дыхание. Когда же сдёрнули с них тяжёлый саван, то все увидели раны Хравнсона. Волчий огонь обглодал его плоть, что пятнами чернела на животе и груди. Тут же подоспел и Гудгерд. Спешно жуя свой небогатый улов из едва живых трав и раскупоривая баночку жира, старик склонился над соратником. Блеклые глаза старца уже видели подобные раны. Память подсказала, что мал шанс на спасенье.

  Скёгги же лежал, устремив взор на небо. И там, сквозь брешь тяжёлых туч, он смотрел на пустоту. Это всё, что сейчас наполняло его мир: запах палёной плоти и пустота.

Естественно, Ткаченко быстро заметил тяжелое эмоциональное состояние Нюры. Даже если бы не заметил - не нужно быть гением, чтобы понять, какие чувства испытает человек после подобного приключения.
Самого парня это не касалось, но он-то был какой-то смесью из психопата, циника и, похоже, прирожденного экзорциста. Большая часть людей более адекватны и более чувствительны, он это понимал.

Сев рядом с девушкой Анатолий ненавязчиво приобнял её, пытаясь успокоить. И конечно же убрал руку, если та оказалась против. В этом жесте не было жалости, только сочувствие.
– Переключи внимание на то, что ждет нас в городе. – Спокойно сказал парень. – Например, ты любишь суши?

Вы не можете просматривать этот пост!

Верховный Капитан Курт был самой противоречивой фигурой в играх капитанов в Лускане. Самой загадочной. И самой сильной.

Что стоит за его мощью? Откуда он берет средства для содержания целой армии пиратов и судов? Говорят, что... Вот тут стоп. Говорят много чего: дружит с драконами, сам дракон, нашёл рог изобилия, великий волшебник, великий стратег и прочее бла-бла-бла. А доподлинно известно только одно - всего двадцать лет назад, когда только образовался круг Верховных капитанов, Курт был самым слабым из них, едва имея голос в совете. А сейчас он уже пережил всех "первых" капитанов кроме Рефнора и стал самым могущественным из них.

И всё таки, что стоит за его мощью. Казалось, кому как не любовнице капитана что-то знать? Ну или хотя бы иметь представление. Но нет. Они проводили вместе время (в тайне ото всех), развлекались, спали, интриговали, даже убивали вместе. Но капитан Курт был тайной даже для Эрны. Немолодой уже мужчина лет пятидесяти, выглядел он прекрасно, любовником был неутомимым и даже, кажется, по своему заботился и волновался об Эрне.

- Не пройти. Нежить. Помогу. Найдёт. Волшебник. Э от К. Ляпис лазули.

Холодно сверкнул камень. И погас. Волшебство ушло из него. А перед глазами встал образ Курта. Можно было представить себе его исказившееся от ярости лицо - игрушка магов всегда его раздражала своей ограниченностью. А при Эрне он не считал нужным следить за своей мимикой. Перекошенное от ярости лицо, сжавшиеся кулаки, бранное слово и чуть-чуть, совсем слегка потеплевший взгляд голубых, как ляпис лазули, глаз.

- Командир. - Удары кулака в дверь. Кто-то из стражи сопровождения. - Командир, Арджун отбыл, Джон и Кельм увели отряды. Варвары под стенами. Пора убираться отсюда.

- В городе!? - Вскинулся Джон.
- В городе. - Очень твёрдо сказал Кельм, положив руку на плечо своего товарища и указал на карту, - Перекроем улицу Безупречных, Зелёную, Пенную и Волнистую. Составим четырёхугольник, со стеной за спиной. День будет долгим.

Джон изумлённо взглянул на магика, только что согласившегося с тем, что варварам будет дозволено беспрепятственно вторгнуться в город. Однако спокойная уверенность, которую излучал Кельм всё-таки подействовала. Раздражённо дёрнув щекой и наградив Эрну далёким от обожания взглядом, мужчина вышел из комнату. Кельм, отпрыск старинного рода некогда перебравшегося из Глубоководья в Лускан, почтительно наклонил голову, прощаясь.

- И я бишь, значит, пойду. Думаю, дипломат из Кельма лучше чем я, но я смогу привести гарнизон в точку обороны. - Арджун снова ударил кулаком в грудь и вышел, оставляя Эрну наедине со своими мыслями.

Впрочем, дел было, как говаривал папаша, по гланды. А ещё папаша выпить был не дурак, приводил по три шлюшки за раз домой, выгоняя мать спать в комнату для прислуги и развлекался тем, что скабрезными шуточками и распусканием рук доводил благочестивых девиц до слёз, а их мужей до исступлённой ярости. А ещё, он был героем второй войны Лускана и северных городов. А сдох он, кстати, от того, что в задний проход ему запихнули полено. Именно, что не посадили, скажем, на кол, а именно запихнули с отменной жестокостью. За что боролся, как говориться...

Маленькая, спартанская комнатка. Стул, стол у окна, шкаф да кровать. Обитый железом сундук у окна. Ключ - вот он в руках. Придержала замок, чтобы не звякнул упав на землю. Внутри нехитрый скарб - монеты завёрнутые в ткань, кинжал, запасной короткий клинок, кое-какая одежда да на самом-самом дне, под каким-то тряпьём, кольцо. Голубой камень, ляпис лазули, ярко сверкает, хотя на него даже не падает солнце. Магия готова к использованию. Нужно только прошептать имя того, на кого настроено заклинание. Имя владельца такого же камня.

  Меняя подход от человека к человеку, Вера Данилевич и не задумывалась о том, какое впечатление может произвести. Ответственная, самозабвенная, ставящая службу – общее – превыше частного, она, ежели считала, что делает что-то важное, думала о себе в последнюю очередь: вот как сейчас. Перехватив любопытные взгляды молодого англичанина, бросаемые исподволь, она прибегла к тому оружию, которое сочла уместным, и весьма удивилась бы, если бы кто-то сказал ей, что ведет себя она не бонтонно.
  Другой подход избрала Мария Иессен, и нельзя сказать, что он был менее эффективен – разумное, можно даже сказать деловое предложение. Подкрепленное обаятельной, самую малость беззащитной улыбкой, разило не слабее открытого флирта. К тому же Коллинз был английским офицером: пускай требования к моральному облику командного состава в армии Его британского Величества были ниже, чем в Русской императорской армии, но уважение и джентльменское отношение к дамам им прививалось не меньшее. Будь на месте Коллинза какой-нибудь янки, не обремененный знаниями о долженствующем подходе, тот бы скорее уцепился за «деловую» часть фразы, и даже. Возможно, постарался бы выторговать себе что-то еще. Но лейтенант, стоявший перед барышнями, о таком не мог и подумать.
  - Что же, - неуверенно начал он. – Давайте по моему распоряжению его приведут, а я, в свою очередь, на некоторое время вас покину: дело найдется, уж поверьте. Хотя бы протоколиста искать. А вы пока что с ним побеседуете с глазу на глаз, до начала протокольной части. Такое предложение вас устроит?


  Верочка, вновь блеснув улыбкой, проворковала – и куда девалась та смиренная скромность, сто была в присутствии Рындина и Униака? – что этот вариант барышень контрразведчиц более чем устроит, и они благодарны своему собеседнику за понимание. Коллинз нервно разгладил усы и неуверенно улыбнулся в ответ, после чего, попросив недолго обождать, споро отбыл назад по коридору, сопровождаемый многозначительными ухмылками тех сослуживцев, которые предпочитали работе беседу.
  Вскоре послышалась торопливая сапожная дробь: англичанин вернулся с задержанным. По крайней мере, хотелось так предполагать – спутник его, юркий и вертлявый чернявый молодчик с вьющимися волосами и характерным для богоизбранного народа носом, не был ни связан, ни лишен знаков отличия, да и вообще чувствовал себя как дома, не имея даже конвоиров. Следуя за провожатым, он с любопытством осматривался, а при виде девушек вежливо приподнял пилотку, словно это был котелок.
  - Таки наше вам… - с неистребимым местечковым акцентом спросил он по-русски. – Счастлив-с приветствовать дам!
  - Обождите, капрал. – одернул его Коллинз. – Прошу проследовать в этот кабинет и подождать начала опроса, а я пока схожу за письмоводителем. Эти baryshnias, - взглядом и кивком головы указал он на Иессен и Данилевич, - наши русские визави и будут присутствовать на разговоре. Вы меня поняли?
  - Yes, ser. – спорить Хайнович не стал и неторопливо вошел в «допросную», ничем не отличающуюся от обычного кабинетика, где губернские секретари всяческих присутствий принимают визитеров.

  Удостоверившись, что Коллинз скрылся, Вера уточнила:
  -Ну что же, пойдемте? У нас не так много времени.

  Американский еврей, проигнорировавший отдельно стоящий стул и расположившийся у подоконника, обернулся на вошедших:
  - И снова делаю вам приветствие. Меня зовут Хайнович, Абрам Хайнович. Я понимаю, что у сразу двух яфенных барышень есть до меня мало-мало дело, нет?

  Англичанин, взятый бойкой Машенькой в оборот, от такого напора аж крякнул и осмотрелся по сторонам, словно ища поддержи. Поняв, что решать придется ему самому, офицер невесело вздохнул и развел руками:
  - Прошу покорнейше простить, но на этот счет мне даны четкие указания, что беседу с капралом должен проводить я лично, и посторонние лица вмешиваться не имеют права. Сэр лейтенант полковник дал на этот счет недвусмысленные указания, так что это вне моей компетенции. Ничем не могу помочь. – судя по тому, как горько поползли вниз губы юноши, он и вправду сожалел о невозможности обрадовать двух очаровательных девушек отказом.
  А то, что контрразведчицы произвели на него впечатление, было видно невооруженным глазом. Любопытный взгляд молодого офицера нет-нет, да быстро скользил по очаровательным фигуркам, чтобы снова подняться к глазам девушек. Приметив это, Вера сделала шажок в сторону, и, более не прикрытая Марией, ласково улыбнулась Коллинзу:
  - Ах, капитан! – намеренно «произвела» она его в следующий чин. – Мы бы и не посмели просить вас нарушить приказ, но у нас есть свои распоряжения, касающиеся поисков большевистского подполья. Есть вероятность, что Хайнович мог стать их невольной жертвой. Может, мы с вами придумаем что-нибудь, как решить этот вопрос?
  - Ну-у… - неуверенно протянул офицер. – Как я могу обойти прямое указание? Сэр Униак – мой непосредственный начальник.
  Взгляд его снова скользнул по девушкам, и Данилевич, продолжая просительно улыбаться, незаметно поддела подругу локтем, сказав по-русски:
  - Улыбайся тоже, душа моя. Мы его дожмем скоро. Надо что-нибудь придумать, и быстро.

  Алые огни скользили в темноте. Они мелькали меж искорёженных стволов, перепрыгивали с одного камня на другой. Кружили. Заключали в кольцо вставших вкруг героев. И кольцо этих огней не спешило смыкаться... до времени.

  Сван видел, как во мраке проступают очертания тварей. Они двигались к нему, стараясь замкнуть кольцо. Одни замирали, стоило им только дойти до незримой черты, тогда как другие продолжали идти. Все твари останавливались на одинаковом расстоянии друг от друга, словно точно вымеряли шаги. Все, кроме последних двух, что шли по обе руки Свана... но вот остановились и они.

  Твари стояли недвижно, взглядами алого пламени пожирая героев. Всё стихло. В ночи было слышно лишь тяжёлое дыхание соратников, да скрип тетивы. Ничто больше не нарушало покой ночного леса. Весь мир будто умер. Остались лишь они. Восемь последних людей замерзающего мира. Они ещё были живы. Надолго ли?

  Скрип снега. Волки сорвались, словно по команде. Шелест чёрной чешуи заглушил все прочие звуки. Шипением тысячи змей он ударил в уши соратников. Стрела сорвалась с тетивы, прошила ночную мглу и ткнула в глазницу волка. Железо наконечника сдуло пламя в его глазах. Тварь замерла, словно вмёрзла в камень под её лапами... Одной меньше. Но от того не легче.

  Гудгерд, воздев камень к небу, беззвучно взывал к среброликому Мани. Но небеса не разверзлись прорубью среди свинцовых туч. Лишь слабую алую точку увидели старые глаза. Но света от неё было не достаточно даже для того, чтобы осветить и краешек туч, не то что на целую свору волков из Хель. А камень меж тем всё нагревался на сморщенной ладони. По его бледной скорлупе поползли паутиной древние символы, а сам он стал источать тусклый призрачный свет.

  Со скоростью летящей стрелы волки неслись к соратникам. Не успела проворная Ревдис накинуть новую стрелу на тетиву, как почуяла смрадное дыхание тварей. Они были слишком проворными. Их было слишком много. Стальные клыки и занимающееся в глотке пламя – так выглядела их смерть...

  - Ну если вы только поприсутствовать хотите… - улыбнулся британский визави господина Тамма. Нехорошо так улыбнулся, понимающе, словно увидел за этой просьбой не служебный интерес, а какие-то личные, темные страстишки. – Молчаливо поприсутствовать вы, пожалуй, можете: скрывать нам нечего. Не волнуйтесь, никаких пыток, которые так ценит ваше ведомство, не будет, все будет просто, буднично и по-деловому. На таких условиях вы еще согласны? – Судя по всему, британец сделал совершенно отличные от действительности выводы, заподозрив посетительниц Бог весть в чем. Но он дал согласие – стоило ли оно попытки переубедить офицера?
  Данилевич, кажется, готова была выступить в защиту собственного достоинства. Скривила на миг недовольную мину, отстучала каблучком дробную мелодию, в ворот вцепилась, словно воздуха перестало хватать. Но ожидаемого взрыва не последовало: чувство долга у Верочки перевесило оскорбленное «я». Отступившись, она только бросила бессильное:
  - Мужчина бы за такое затребовал сатисфакции. Для нас погоны – не цацки, а обязательство.

  Униак, нисколько не обиженный, неопределенно повел плечами: дескать, говорите, что хотите, меня это не трогает, и перевел взгляд на Машу, интересуясь, как себя она поведет. Было ли это любопытство праздным, или преследовало какие-то неизвестные цели, барышни могли только догадываться.

  В итоге британец все же продолжил действовать: с совершенно серьезной миной позвонил в колокольчик на столе. Вскоре явился запыхавшийся рядовой, получивший приказ отвести девушек к допросным комнатам, после чего разыскать любого незанятого следователя и направить его к Униаку. Бравый нижний чин козырнул и повел за собой барышень к «допросным», расположенным на первом этаже. Судя по тому, что виделось в приоткрытых дверях, обстановка в них была скорее как в любом нормальном казенном учреждении, чем в тюрьме или ей подобным местам: столы, стулья, стопки бумаги, ручки, на стенах были даже чистенькие свежие обои. В коридоре стояла широкая крестьянская лавка, на которой порученец лейтенант-полковника и оставил вверенных его заботам девушек.

  Ожидая следователя и подозреваемого, Маша и Вера могли убедиться, что поданные британской короны не утруждают себя работой: офицеры курили, шутили, обменивались впечатлениями, вспоминали дом – в общем, делали все, кроме дела. Прошло не менее получаса, прежде чем к контрразведчицам подошел молодой лейтенантик с только пробивающейся щеткочкой усов и зачесанными назад темными волосами. Карие глаза на скуластом лице смотрели с интересом и безо всякой предвзятости:
  - Доброго дня, дамы. Лейтенант Коллинз к вашим услугам. – англичанин склонился в вежливом полупоклоне. – Мне сообщили, что вы приставлены от русского ведомства наблюдать за тем, как я буду чинить допрос задержанному, верно? Могу ли я чем-то помочь вам до начала беседы с капралом Хайновичем?

- Мы будем придерживаться плана Керверта! - Арджун ударил раскрытой ладонью по столу, словно отметая возражение. Ладонь была широченная, сильная и звук получился соответствующий. Стоявший напротив него и открывший рот для возражения Джон-полуэльф вздрогнул и проглотил возражения.

Керверт был прекрасным командиром и план его тоже был хорош. Ну, относительно хорош. В сложившейся ситуации сложно было придумать план лучше. Гарнизон западных ворот составлял четыреста солдат и шесть десятков стражников. Получив донесения о слетевшем с катушек городе, Керверт, командир гарнизона Северных ворот, отреагировал молниеносно. Разбил отряды стражников (в основном, наёмников) на десяток мощных боевых кулаков и отправил их на улицы города подавлять отряды пиратов-мародёров, патрулировать улицы у храмов и вынести сундуки из загоревшегося здания казначейства. В Богатый город не отправили никого, справедливо рассудив, что богатеи и их головорезы смогут за себя постоять. Солдаты расположились на городской стене, ощетинившись стрелами и копьями, наконечники которых смотрели строго на север. В лицо внезапной опасности. В ту сторону, откуда доносился шум сотен барабанов варваров. В Южный гарнизон был посланы за помощью гонцы - один через центр города, другой вдоль стены. Также отправили за помощью к магам и клирикам, храмы которых во множестве приютил Лускан.

Оставалось только ждать. Ждать неминуемого нападения обезумевших варваров. Ждать и готовиться к кровавой сече. Но когда солнце осветило нестройные ряды врагов, изготовившихся к битве, стало понятно, что ни о каком славном сражении не может быть и речи. Только выживание. Их было море! Столько же, сколько звёзд на небе. Столько же, сколько песчинок на берегу моря Мечей. Настоящая живая волна! Конные дозоры рискнувшие подобраться как можно ближе донесли, что среди воинов племени были старики, женщины и дети. Великое переселение! Что-то побудило вечно разобщённые кланы варваров долины Ледяного Ветра выступить вместе. И выступить против Лускана!

Затем стали приходить доносы о стычках и грабежах на улицах, о том, что безумие заразило и пиратов. О том, что из могил высыпали мертвяки и атаковали город. И о том, что капитан Курт собрал войско пиратов на своём Охранном острове, свёз воду и провизию со всех уголков города и загружает корабли. Магики ничего не ответили. Гарнизонные чародеи только и могли, что развести руками. Не было ответа и с Южных ворот. А потом стали возвращаться потрёпанные кучки стражников. Привезли с собой городскую казну, редких добровольцев и магов из храмов Умберли, морской богини, и бога мудрости Огма. Но вернулось их в три раза меньше, чем отправилось. Но незадолго до этого Керверт, с небольшим отрядом, отправился на встречу с Куртом, в надежде заставить его одуматься и вмешаться в сражение. Соломинка, да, единственная возможность - достучаться до пиратов... или магов. По уставу, во время отсутствия командира решения в гарнизоне принимает Совет Капитанов. А это капитан Джон-полуэльф, командир разведчиков и дознатчиков, капитан Арджун, отец солдат, ветеран службы и многих сражений, капитан Кельм, старший магик и Железная Эрна, заместитель Керверта.

- Если позволите... - начал было Кельм.
- Не позволю. - От ещё одного удара по столу подпрыгнули миски и плошки (капитаны завтракали прямо в кабинете Керверта). Кубок с вином опрокинулся и красное сухое залило правый верхний край карты города. Карта была сплошь утыкана красными же крестами. Местами, где ситуация уже вышла из-под контроля. Ситуация складывалась печальная...

Обстановка в кабинете накалялась. Капитаны и их бойцы и без того не слишком дружили (особенно, не любили магов), а сейчас ещё и ситуация. В отсутствии командира бойцы не могли прийти к общему решению. И непонятно чем бы могла закончится перебранка Джона и Арджуна, если бы не...

В комнату без разрешения вломился Кровак, один из тех, что сопровождал командира. Он зажимал рукой пробитый ударом копья бок, а правая часть лица была страшно обожжена. Грозный окрик застрял в груди Арджуна. Кельм взволнованно встал из-за стола. Кровак обвёл капитанов смертельно уставшим взглядом, пошатнулся и прислонился к дверному косяку. Из-за двери шагнул караульный и придержал его за плечо. Кроваку никто не мешал - возможность напрямую говорить с командирами это привилегия за долгую, верную службу.

- Керверт мёртв. - С хрипом выдавил он.

Ткаченко мрачно смотрел на догорающий труп существа, скрывающегося под обликом обычной заброшки. Его взгляд говорил "Вот что происходит с теми, кто переходит мне дорогу". Была ли вообще возможность подружиться с этими существами? Может, приручить их?
Парню было интересно - сколько ещё таких тварей скрывается под носом у человечества? В зеркалах, во снах, в квартирах, где часто горит свет ,но никто не живет.

Анатолий повернулся к Нюре и Славе. В основном к Нюре.
– Давайте подсчитаем. – Холодно и задумчиво начал он. – Я изначально предложил не ходить в туман, благодаря чему могло бы выжить больше людей. Придумал кодовое слово, позволившее вычислить нечисть и отбросить сомнения. И, наконец, предложил план поджога. Думаю, можно согласиться с тем, что благодаря моему стратегическому командованию мы выжили.

Сказав это, парень медленно и устало выдохнул.
Помимо гордости за своё эффективное управление он чувствовал радость от того, что его подчиненные выжили. Радость и...
Тоску.
Он столкнулся с неизвестным, победил. Оставалось лишь вернуться в скучный, предсказуемый, не аномальный мир. Победив в одной битве Ткаченко уже не забудет это чувство, будет желать нового сражения.
Искать его.

Возможно, организация по истреблению потустороннего действительно существует и в неё выйдет вступить, хотя... черт знает, какие там критерии для сотрудников. Возможно, туда берут только доказавших лояльность государству и запредельно талантливых.
Кстати говоря, помимо поиска организации, выживания и смерти дома у Ткаченко был ещё один план, способный как мгновенно оборваться, так и затянуться на день, месяц, жизнь.
Он повернулся к Нюре.
– Ты всё ещё должна мне сердечко за пальто и за спасение.
На его лице появилась та самая властно-умиленная улыбка.
– Как насчет того, чтобы через пару дней сходить в кафе?~

Очередной порыв ветра выбросил через окно дома сноп искр, поджигая пучок дикой травы возле дома. Трава быстро занялась, теперь атакуя стены строения ещё и снаружи. С каждым мгновением пламя разгоралось все сильнее, начиная стремительно распространяться. Столб черного дыма заслонил собой почти весь второй этаж над местом возгорания, и вскоре через клубы показалось зарево огня, переползшего наверх. Теперь уже это был не костерок, а гудящее и потрескивающее пекло, пожирающее всё на своём пути.

Жар заставил школьников сделать несколько шагов назад. Вскоре половина дома уже горела вовсю, а второй половине оставалось лишь несколько минут, прежде чем её настигнет та же судьба. Как ни всматривалась Нюра в пустые окна, она не смогла заметить ни малейшего движения там. Дом сгорал, словно пустая шелуха, заброшенный каркас некогда живого существа. Теперь он не напоминал наполненный кошмарами сундук. Где-то там, внутри, плавилась и струилась чёрными потёками огромное полотно, трескались от температуры тарелки с мёртвыми крысами, старое прогорклое масло на кухне вспыхивало и разливалось огненными лужами, помогая огню. Старая одежда, техника, мебель, всё исчезало и превращалось в угли и золу. Вместе кроватью, под которой лежали Даня и Вика, со статуей, которая осталась где-то в коридоре, с коврами и обоями, огонь не делал различий.

Через несколько минут пламя показалось и на крыше. Яркое зарево огромного пожара даже не заметило первые лучи приближающегося рассвета, который пока лишь слегка окрасил небо на востоке. Туман становился всё более редким, расползаясь в стороны, прижимаясь к земле и исчезая при порывах холодного ветра. Теперь уже совершенно точно можно было спокойно пройти по тропе обратно, не боясь потерять путь и опасаясь теней в плотной пелене.

Со стороны поселка не было никакой реакции. Быть может, все еще спали, и не заметили красного зарева в поле неподалеку, а быть может пожарная машина, распугивая диких собак своей сиреной, мчалась где-то по загородному шоссе, спеша на вызов, но всё ещё слишком далеко, чтобы её было слышно на месте пожара. Но пока школьники оставались втроем перед картиной окончательной смерти старой заброшки.

– О, знаешь что. Твоя версия мне нравится больше. Ты будешь должна мне душу, сердце...
Парень со странным властным умилением посмотрел в лицо девушки.
– И обе почки. – Его взгляд резко сменился на обычный. – Первое я возьму для коллекции, а второе и третье продам на черном рынке. Прибыли хватит на моральную компенсацию.

Шутки шутками, а Нюра была права. О поджогах Ткаченко знал только то, как играть за Pyro в TF2, да и то он предпочитал снайпера.
– Ну так несите сюда книжки, одежду, подушки, всё остальное. Да хоть кресло притащите, оно ветхое и загорится от малейшей искорки.

– Просто я, Нюра, не хочу, чтобы от тебя остался искореженный труп. – Язвительно бросил Ткаченко. – Но что во много раз более важно - я не хочу, чтобы от МЕНЯ остался искореженный труп.

Ещё не закончив фразу, Анатолий подошел к окну и начал аккуратно выбивать его. Парню было интересно, что именно пойдет не так.
Оно окажется непробиваемым? Осколки взмоют в воздух и обрушатся на Ткаченко? На него внезапно начнут охоту все твари дома? У парня случится инфаркт инсульта?
Вариантов было много.
Но это не останавливало Анатолия в его стремлении поставить двухэтажного с кепкой мудака на место. Потому что только у Ткаченко тут есть право быть мудаком.

  Прищурилась сменившая иглу и нити на лук и копье дева, пригляделась к детям волка рыкающего и ящерицы склизкой, скривилась. «Нет, - поняла она, - таких стрелой не проймешь: или в шерсти кудлатой белоперая застрянет, или от чешуи отскочит. Надежнее здесь будет кровопролитный прут, чья длина и острый, голодный наконечник сослужат мне хорошую службу». Решив так, Ревдис, пользуясь тем, что рядом возникла спина широкая достойного Гудгерда, вбросила свой верный «Трепет» обратно в налуч, «Язык немого убежденья» взяв в руку и прикрывшись щитом.
  Слова убеленного сединами хирдманна заставили ее поморщиться, зубами скрежетнуть: как и все носящие бороду, славный хольдар был уверен, что женщины, сколь бы оружны они не были, не способны к бою, и их надо защищать, словно детей или дряхлых старцев. Каждое слово такой показной заботы, каждая попытка показать, что ее место у очага, будили в сердце Фидрилди бешенство сродни тому священному фаитх, что снисходило иногда на воинов, особенно отведавших пред боем грибов настойку.
  - Сейчас посмотрим, кто здесь хват, а кому в руки ухват! – осклабилась она, а потом жестом, каким обычно прячут кого-то за спину, отмахнула назад, ставшим сразу негромким и исполненным заботы голосом попросив. – Не высовывайся, малышка, и держи крепче ножик, прикрывай бок тети Хильд.

  И все же, хоть старик и нанес словами своими несколько ран гордости девичьей, в речах его было и полезное. Не зря снег долгих лет запорошил дубраву его подбородка: он знал, что твари эти пламя выдыхать способны. Это было полезным знанием.
  Пряжу шагов летящих плетя, Ревдис двинулась вперед, дожидаясь терпеливо прыжка не-волка и готовясь движением легким уйти от пламени из утробы, чтобы потом одним зело добрым ударом вогнать лепесток умело выкованного копья прямо в брюшину того чудовища, что не должно пятнать поступью своей земли Мидгарда. Дружинники считают, что они сильней и отважней ее? Что же, время доказать обратное!

Перед тем, как маленький отряд из восьми храбрецов двинулся в тяжелый путь сквозь дремучий заснеженный лес, Гудгерд спокойно и обстоятельно проверял свое снаряжение: подтягивал ремешки лыж, потряс мешок за плечом - удобно ли висит, продел петельку ремешка на запястье и обмотал вокруг копья, чтобы не обронить ненароком в дороге.

Когда выдался краткий миг, когда рядом были и Сигбъерн и Скегги, старый хольдар одобрительно склонил голову: - Вы славные скальды, Браги поцеловал ваше чело, наделив этим даром. желаю вам обоим долгих лет и славных битв... если выживем в этой.

Хлопнул здоровяка-бонда по плечу, глаза его потеплели: - Спасибо, Ингвар, что разделил со мной эту ношу... стар я стал, а сила уходит прежде всего. Эк ты могуч, тут же не меньше двадцати фьердунгов веса. Силен, как етун...

На приветственный девичий голос и ответные голоса хирдманнов Гудгерд обернулся, присмотрелся к деве щита - совсем молоденькая еще, стройная, как березка... ей бы жениха, веселиться с подружками и радоваться жизни, а не брать на себя тяжкую ношу мужчин, к тому же ношу, которая может привести к смерти. Лицо старика омрачилось от этих мыслей, но он ответил на приветствие, пусть и замешкавшись: - Рад я, что у дочери нашего конунга такие верные и красивые подруги, дева Ревдис. Достоин тот род, в котором есть такие отважные девицы. Я Гудгерд прозванный Славным, ходил много лет кормчим в дружине Оттара-Морехода. Явился на зов конунга Турогва, потому как должен...

  - Радостью сердце мое наполняют твои слова. – степенно кивнула Ревдис. – Но и осознанием, что те, кто желает навек превратить Мидгард в подобие Нифльхейма, не отступится от желания помешать искателям весны – а значит, шутки богов нас ждут впереди, там, где кроны смыкаются над головой.
  Походкой легкой торя дорожку к новым спутникам своим, дева щита продолжила неспешные речи:
  - Мое желание отправиться в этот путь горит столь же ярко, сколь пылало солнце домов, возле которого я узрела тебя после долгой разлуки. И твои слова вновь тверды, как корни гор – я не убоюсь навлечь на себя ни гнев отцов бесконечной зимы, ни ярость тех, кого они спустят со сворок на нас: иначе я по-прежнему сидела бы у очага и вела бы свою пряжу дальше.
  Могу ли я услышать прозвания тех, о ком потомки будут слагать славные висы, восхваляя их спасением зеленых трав и теплых дней? – по-птичьи склонив голову на бок, дева обратила взор внимательный на крепких мужей: немногих славных, не убоявшихся бросить вызов самим богам.
  Как же мало их, бесстрашных! Седой и крепкий муж с глазами мудрыми, что гривной со змеем гордится. Невысокий воитель с серебром мудрости в дубраве щек, чьи глаза ярчат отвагой. Могучий искатель битвы, чьи волосы длинные яснее бумаги гласят, что не знает он траура. Спокойный храбрец, что несет на плечах символ славной успешной охоты на владыку меда. Седобородый высокий сын моря и камней, чьи лета сами говорят об умениях ратных. И юный средь них молодой волк с волосами, огнем поцелованными, чей вид весь гласит об отваге в кровавых сечах. Шестеро. Лишь шестеро из тех, кто желает Вальгаллы, решились оставить покой и достойное трэллов терпенье, и бросили вызов судьбе и предвестью Рагнарека.
  - Для меня будет славой быть подле подобных достойных мужей. – Фидрилди склонила пред ними главу, словно каждый был конунгом.

Вы не можете просматривать этот пост!

– Нюра. – Строго начал Ткаченко. – Я, конечно, горд тем, что воспитал из тебя пироманьячку, но подобная тяга к сожжению конкретно книг.
Парень разочарованно покачал головой.
– Я понимаю сжигать людей, дома, но книги? Будь здесь Рэй Брэдбери, он был бы очень грустный от твоих слов. Как тебе не стыдно?

Вырвав оглавления из разных книг, дабы не повредить содержание, Анатолий запустил цепочку. Поджег салфетку, её - пару титульных страниц, затем "Готовку для домохозяек" и, наконец, факел.
– Мы добыли огонь. Немного запоздалое достижение по меркам человечества, но лучше поздно, чем никогда.

Вы не можете просматривать этот пост!

Конь с наслаждением вдыхал морозный утренний воздух. Переживания вчерашнего дня отошли на задний план перед тем, что готовил нынешний - молодой воин не особо забивал себе голову переживаниями, оставляя это умудренным опытом и годами воинам. Сейчас была только дорога, и храбрые товарищи рядом, и пьянящая свежесть в груди - и Сигбьёрн выразил эти чувства такой висой:

Вепря моря* кормчий**
Ветра шелк*** поставил
Море сосен**** нынче
Бороздить он будет.
------------
* - вепрь моря - корабль
** - кормчий корабля - воин
*** - шелк ветра - парус
**** - море сосен - лес

Вы не можете просматривать этот пост!

  В противовес подруге своей, дочь Гудлейва в лесу чувствовала себя куда как уютнее, чем в окружении других людей: особенно когда приходилось ходить в юбке длинной и безо всякого оружия. Там, за кромкой подлеска, заканчивался мир потомков Аска и Эмблы, и под вечным сумраком крон разлапистых жили, не тая себя средь зверья всякого, другие дети Имира. Там, в чащах заповедных и на узких каменных тропах, и было место той, кто по рожденью своему не могла вести весло властных волн взрезателя, и подарила себя дороги долгой достойным дням.
  Волки да люди лихие, карлики с ослиными ушами и тремя зубами да старухи с хвостом змеиным и одним глазом – не страшилась их Ревдис, зная, что белого покрова плоти Имира год, изменивший нить ее судьбы, предначертал ей иную смерть. А не слыша в песне сердца страха отголосков, вперед шла, лучистый глаз свет даря дубам необхватным и тонкостанным елям, ручьям горным и полянам, снегом укрытым.
  - Радуется горн за ребрами моими, что не в пашню китов мы отправимся, но стелить стежку станем меж сосен синих строгости. И мой лук, мой Крыльев Пестрый Трепет, порукой будет тому, что ни один бродяга серых стай до красной реки твоих вен не добежит. – позволила себе она улыбнуться одними губами, зная о слабости Хильд. – Они, - пожала плечами девушка, имея ввиду толи асов, толи етунов, толи еще кого, - все равно будут ниспосылать нам испытания: так лучше мы их примем на земле твердом челе, чем оседлав барана Эгира. Я понимаю, что идущие с нами в одном следе клены шумной сечи подняли бы меня, бабу неразумную, на смех – но нет веры у меня в надежность волнующейся глади.
  Дочь и внучка моего отца услышали тебя, шлемоблещущая дева. – кивнула она. – Ты увидишь нас на границе леса и земель твоего дяди, ожидающих вас. Что же до дней моих, - растопырив пальцы, Ревдис посмотрела сквозь них на пламя, - то шли они здесь медленно и печально, как снег над пепелищем. Я тянула часы до вашего прихода, ожидая перемен. Что же до обид, - с губ Бабочки сорвался смешок короткий, - разве кто посмеет сделать это, а посмев, продолжит оскорблять воздух своим дыханием смрадным? Ты знаешь ответ на этот вопрос, племянница славного Кнута-ярла, милостивого к иве дорог с вырванными корнями.
  Но зато, пока минуты шли за минутами, как капли из испитой чаши, я начала шить вот что! – гордая своей работой, дева протянула подруге лежавшую одесную недошитую рубаху. – Для Нейи моей! Полюбуйся, все три мира малышке дарю! – довольно, по-кошачьи сощурилась Ревдис.

Скегги снова отпил эля. Ярл Кнут ему понравился - радушный, открытый человек. А вот его слова о предстоящих опасностях - не очень.
- Пусть будут крепки стены твоего дома, ярл Кнут, и тепло не покидает твой очаг, а достаток твои закрома! - он пролил часть эля на пол, чтобы почтить духов этого жилища. - Нет у нас повода не верить твоим словам о том, как опасен грядущий путь. Но я скажу за себя, а там пусть решит весь наш малый хирд, что выбирая между пастью Ёрмунганда и встречей с волками и друидами - я выберу второе. На их головы моего топора уж точно хватит.

Вы не можете просматривать этот пост!

  - Добро. – согласилась Вера и, выпрямившись, осмотрелась, а затем, кивнув своим мыслям, решительно заявила. – Значит, протоколы забираем и идем.
  Судя по всему, барышня Данилевич принадлежала к той многочисленной плеяде людей, которые, если их поставить перед выбором, будут долго сомневаться и взвешивать все pro e contra, каждый раз находя новые аргументы против того или иного выбора; но, если дать им конечную цель или избавить от мук сомнений, двигаются вперед с напористостью броненосца.
  - Полагаю, - на ходу вещала она, - нам лучше тогда не миндальничать и сразу обратиться к Михаилу Константиновичу, иначе попросту погрязнем в бюрократии, которой здесь, - хозяйским жестом показала она на стены, - пускай и меньше, чем в какой-нибудь коллегии или управе, но все равно хватает. К тому же мы своей инициативой, - весело блеснули сквозь стекла очков темные глаза, - ему еще не обрыдли, так что есть шанс добиться желаемого! Сейчас только сделаем кой-чего, и можно идти.

  Покрутившись по этажу и найдя-таки печатную машинку, агент упросила сидевшую за ним барышню прерваться на чай, а сама задорно застучала по клавишам, набивая текст письма, где начальник Беломорского контрразведывательного отделения просил своего британского коллегу оказать содействие инспекторам фон Иессен М.К. и Данилевич В.А. в проведении мероприятий по вскрытию подпольной ячейки большевиков, для чего допустить их к допросу капрала американских вооруженных сил Хайновича. Вскоре послание было готово, и девушка, взмахнув им, словно знаменем, бодро заявила:
  - Идем.

  С уверенностью человека, который знает, что ему нужно, Верочка поднялась на третий этаж, оттерла плечом замершего перед закрытыми дверями какого-то господинчика в круглых очках, напоминавшего всем своим видом толи студента, толи на семинариста и, постучавшись коротко, решительно вошла в кабинет начальства. Рындин в это время, как оказалось, беседовал с каким-то седеющим мужчиной в английском френче, но с русскими полковничьими погонами. При виде девушек они прервались, не без удивления глядя на них. Данилевич, чуть смутившись и покраснев, решила, тем не менее, не отступать:
  -Господин полковник, Михаил Константинович. – кивнула она. – Прошу прощения за вторжение и то, что невольно помешала вашей беседе, но у меня срочное дело. Вы позволите?
  - Докладывайте, Вера Антоновна, - сморщился контрразведчик, бросив извиняющийся взгляд на собеседника-офицера. – Только извольте делать это быстро и четко.
  - Конечно. Среди переданных нам на допрос лиц оказался человек, с высокой вероятностью являющийся большевистским шпионом. Для установления преступности его намерений требуется провести беседу с одним из американцев, задержанных по тому же инциденту.
  - Задержанных американцев? – удивленно переспросил полковник.
  - Я вам потом расскажу. – коротко бросил Рындин. – И что вы от меня хотите? – поинтересовался он у агента.
  - Полагаю, Эс-Вэ-Ка нас попросту не допустит к беседе с ним, но если бы вы подписали эти бумаги, у нас появился бы шанс узнать ситуацию всесторонне и сделать соответствующие выводы.
  - Я вас понял. – кивнул начальник на слова подчиненной. – Мария Карловна, вы что добавите?

  - Ну хорошо, - буркнул Рындин. – Попробуйте. Но сразу вас предупрежу: никаких гарантий, что наши союзники пойдут вам на встречу, нет. Рекомендую подумать над альтернативным планом, а пока что дерзайте, раз уж решились.
  Размашисто подписав письмо, он передал его Вере и попрощался:
  - По факту доложитесь. Не смею больше вас задерживать.
  Полковник тоже кивнул степенно:
  - Честь имею, барышни.

  Теперь путь девушек лежал практически туда же, откуда они прибыли, немного не доходя до дома Лейцингера. Управление право-маршала, разбирающего преступления союзных солдат, располагалось в двухэтажном каменном доме сразу за Ломоносовской мужской гимназией. Семь минут неторопливой прогулки – и девушки достигли Управления. Город уже окончательно пробудился – тарахтел величаво трамвай, громыхали по брусчатке экипажи, на деревянной колоколенке над крышей домовой церкви гимназии стучали молотки рабочих.
  Нестроевик-англичанин, уныло подпиравший стену перед входом, только глянул на бумажку и пропустил барышень внутрь. Пообщавшись с несколькими сотрудниками, отфутболивавшими девушек от одного к другому, они достигли угловых кабинетов, на которых блестели новенькой медью таблички: «Lt.-col. E.F. Strachan, Lanc.F., H.O.»* и «Lt.-col. C.D.W. Uniacke, R.H.A., E.O.»** - право-маршал и его заместитель соответственно.
  Перед дверью подполковника Униака Вера остановилась, замявшись:
  - Маша, начнешь разговор? Я, боюсь, засмущаюсь просить незнакомого старшего офицера…

  Постучавшись, барышни вошли в кабинет, где их встретил вальяжно развалившийся в широком кресле подле внушительного стола коротко стриженный осанистый мужчина лет сорока, одетый в распахнутый черный китель с галунами, чем-то напоминающий гусарский ментик. Покуривая трубку-носогрейку, он лениво листал газету. На углу стола, выдавая совершенно нерабочую атмосферу, стоял початый пузатый штоф с янтарной жидкостью и невысокий стакан.
  Подняв глаза на вошедших, усатый англичанин совершенно унылым канцелярским тоном спросил:
  - Good morning, ladies. What happened?

Безумная гонка, когда, казалось, лед стал небом, а вода - огнем, страшный удар в конце... Отдуваясь, Конь вылез из сугроба только для того, чтобы обнаружить, что сражаться не с кем, вокруг друзья. Вису складывать было не о чем - их копья и топоры не испили крови - и Сигбьерн попытался разрядить напряжение немудреной шуткой.

- Похоже, мы прокатились на санях по крыше дома самого Ёрмунганда. Неудивительно, что тот выглянул посмотреть, кто там шумит!

Под крышей, у очага, молодого воина поразили слова Скегги. Рагнарёк? Он никогда не предполагал, что знакомые с детства песни могут воплотиться на его веку. Поразмыслив и так и эдак, Конь сумел выразить свое к этому отношение:

- Если ты прав, нам очень повезло. Стоять в одном строю с Отцом Битв и Недругом Турсов - большая честь, и не так важно, что некому будет сложить об этом сагу.

Но тут встал с рогом в руке Славный Гудгер и Сигбьёрн мог только подивиться учтивости старого воина и присоединиться к его здравице. Да, недаром говорят, что не будет длинной нить судьбы того, кто в словах менее ловок, чем в битвах.

  В женском доме, у самого очага, дарящего тепло, на шкурах густых сидела дева с крылами бабочки вкруг темных глаз, обхватив колени и задумчиво глядя на танец языков солнца домов. Облачена она была в рубаху белую, как снег на нехоженых тропах, да расшитый узорами сарафан-хангерок цвета студеного неба, что сколот на груди был двумя фибулами, на одной из которых Иггдрасиль стремил вверх ветви, на второй же – вывороченные корни. Рыже-русые косицы покоились на сведенных плечах, не прикрытые ничем – знак девицы или вдовицы. Длинную шею ее обнимала россыпь неограненных янтарных бус разного размера – украшение, завораживающее своей хаотичностью.
  После очередного долгого странствия по укрытым песками Нифльхейма лесам и горам нарядное платье ей было чуждо – но дева щита понимала, что разрушители орлиного голода, закостенелые в своей привычке к тому, что штаны носят только они, не уместят в чертогах разума вид девы в мужских одеждах и с червем крови на поясе. Презреть их мнение могли немногие – Хильд да Ингрид, Свана да Линдис: но не она, гонимая ломателем деревьев словно палый лист. Замершая в своем ожидании словно лук со снятой тетивой, Ревдис, прозванная Фидрилди-Бабочкой, дичась, сторонилась других обитательниц дома безбородых, коротая свои дни за вышиванием нижней рубахи, что подошла бы девочке десяти весен отроду.
  По вороту рубахи этой красной нитью вились распластавшие крылья орлы и вороны, спиралью текли знаки вечности. По рукавам нить синяя создавала очертания конских и оленьих голов, морских волн и деревьев. Подол же черной нитью вышит был, и на нем волки и змеи пожирали детей Одина. Древние старухи и семейств больших матери, что сначала с улыбкой смотрели на дочь Гудлейва, увидев узоров черное витье, что пристало скорее служителям Хель, теперь лишь плевали через плечо да просили Фрейю избавить ее от безумицы, что на детский наряд вышивает столь темные знаки.

  Запертая в уединении своем, Ревдис не видела, как Змей гнался за теми, кто вступил на тропу, ведущую в саги, и к гулу голосов, что подобен волнению дороги парусов, свой слух не обратила. Лишь явление дочери Торугва разбило крепость ее молчания, и прозванная Бабочкой поднялась, встречая деву меча улыбкой, от которой живые морщинки пролегли по крыльям у глаз.
  Заключив Хильду в обьятия, она поприветствовала швею клинка, и, склонив голову, протянула ей самолично наполненный кубок. А потом, когда та повела речь об альтинге и выборе, о походе и первых злоключениях – снова опустилась на шкуры, отворив свой слух истории. Когда же мед слов был пролит, она неспешно ответствовала:
  - Рада я, что ты пришла сюда, ведя с собою тех немногих, кто не убоялся троп неведомого. Печаль на сердце моем, что столь немногие мужи вызвались в дорогу, но удивления нет: я всегда знала, что большинству тех, кто мнит себя заклинателями сечи, пристало не бороду носить, а ходить вкруг чаши, не испивая из нее. Им, видимо, бесконечная Смерть Змей да исчезновение Дивного Колеса не столь страшны, как опасность хоть день не смочить усы во хмелю. Только и слышу от них похвальбу да песнь о том, как «пьяной пены волны пью из зуба зубра». Что же, я рада, что плечом к плечу со мной в буране дротов будешь стоять ты и те из сеятелей битвы, что не хотят умереть в своей постели. Вот тебе моя рука, подруга, - мягко улыбнулась она, - веди за собой хоть на просторы расплескавшейся синевы, хоть к обжигающим камням. Ради того, чтобы вернуть весну не только в свои глаза, но и для Нейи, и для всех прочих, я пойду и к вельвам, и к свартам, и к йотунам – хоть к Сурту самому.
  Об одном просьба моя обращена к тебе – не говори о намерении моем ни Кнуту-ломателю колец, ни кому бы то ни было иному. Ведь они, - зябко поежилась девушка, - обратят свои взоры на меня и будут бросать равно камни насмешки и лить реки признательности – а ни того, ни другого я не желаю. Скажи, когда вы отправитесь дальше – и я присоединю свои следы к вашим. Настала уже пора снять плащ печали и сменить его на радость извилистой дороги.
  А пока что… - протянула она, склонив голову на бок, - Пускай наши спутники поднимают здравицы одесную Кнута Стурсона, а мы выстелим хмелем путь у тепла этого очага!

   Больше всего Сван боялся что либо он сам, либо кто-то упадёт и не сможет бежать дальше. Встретить лицом к лицу тварь и сразиться, даже погибнуть — наверняка славная смерть для любого из новых спутников Ормундсона, но упасть и быть сожратым просто потому, что сломана нога или ещё чего хуже, потерял сознание... Что до самого Свана, то любой исход, в котором он не достигает каменных стен, был для него неприемлемым.
   Вечер не принес расслабленности или покоя, как обычно бывает после тяжёлого дня. Лебедь нутром чуял, что Чёрный змей где то там, кружит и беснуется подо льдом, в нетерпении ожидая ушедшую из под носа добычу. Однако и слишком уж волноваться Сван не стал: встретятся они снова и будет бой — значит будет бой, чего раньше времени переживать-то. На все воля богов. Поэтому он просто стоял неподалёку костра, от которого волнами расходилось в стороны приятное тепло, и грыз небольшой кусок запеченого окорока. Иногда отпивал из кубка и снова ставил его на пол, под ноги. Так что получалось, что он больше ел, рассматривал окружающих, и не говорил, пока к нему не обращались, дав возможность ответить на вопрос ярла более мудрым и знающим.
   Когда один из воинов, тот у которого были светлые волосы, перехваченные тонкой кожаной плоской, сказал о зиме, то Сван ободряюще улыбнулся и пожал плечами, мол то ему не известно, но может и не все так плохо.

  Всполохи пламени плясали на снегу. Столб всё ширился и становился выше. Вскоре весь фьорд окрасился алым. Казалось, Змей поджёг всё море и пламя вот-вот растопит льды и поглотит бегущих героев... а за ними и весь мир.

  Чёрные грузные тучи заволокли небо, погрузив Бифрост в серый мрак. И в этом мраке ещё ярче полыхало пламя, вырвавшееся из пролома.

  Морской Змей преследовал их. То тут то там, в редких проплешинах синего льда они видели огромную тень. Змей кружил. Будто выбирал время для нового броска... но так и не решался. Он не бил больше в толщу, но по льду и без того расходились паутины трещин. Потревоженный лёд с грохотом раскалывался и вздыбливался, иногда преграждая путь.

  Рокот взбунтовавшихся льдин перекрывало лишь дикое ржание лошадей. Их не нужно было подгонять, с пеной на удилах они месили снег и крошили лёд. Животные чуяли смерть. Погибель, что кружила под толщами льда. Лошади несли так, словно сам Фенрир гнался за ними. Герои с трудом догнали сани и запрыгнули в них. Всё, что им оставалось – вцепиться в брусья и молить всех богов, чтобы кони не врезались в ледяной гребень. Чтобы они дотянули до берега. А берег был так далеко...

  Но вот на башнях Лейкангера вспыхнули костры, а к подножию крепости вылетели две дюжины светляков. Хускарлы ярла стояли с факелами, доверяя им едва ли не больше, чем верной стали – всякая тварь, живая и мёртвая, боится огня. Кони всё несли, и берег становился всё ближе. И вот уже одна из лошадей пала. Сани затрещали, оглобля преломилась и её туша взрыхлила снег. Её предсмертные крики ещё эхом метались над фьордом, когда сани выскочили на берег. Уцелевшая лошадь в панике и не думала останавливаться.

  Узкий берег у подножия Лейкангера упирался в отвесный утёс. Там и вторая лошадь нашла свою смерть.

  Хускарлы освободили героев из снежного плена, не без труда вытащив их из сугробов. Они узнали каждого, ибо Длинный фьорд полнился слухами о каждом из них. Хускарлы дивились такой компании, но больше всех той, что провожала их.

  – Хильд, доченька! – взревел Кнут – старший из сыновей Стура. – За кем вы так мчитесь или от кого убегаете, что несётесь прямо в объятия Хель?

  Затем ярл взглянул в сторону пламени, что не желало гаснуть, нахмурился и дал знак всем, сказав:

  – Потом! Всё потом! За каменными стенами Лейкангера.

  Их поспешно проводили за крепкие ворота и усадили у очага. Их кормили, поили и укутывали в шкуры, покуда тепло не вернулось в их тела и их души. Тогда ярл спросил, сидя посреди гостей возле очага и передавая им братину с белым элем:

  – Так что же за лихо вас привело под мои стены? И что заставило таких прославленных карлов держать путь вместе?

  Герои того не ведали, но никто в Лейкангере в ту ночь не мог уснуть: все до рези в глазах вглядывались во фьорд и столб огня, что не думал гаснуть.

Вы не можете просматривать этот пост!

   Сван шёл привычным для долгих путешествий размашистым шагом. Снег послушно стелился под ноги, похрустывал, но терпеливо сминался. Ему нравилось идти вот так, налегке, одному. Он глубоко вдыхал морозный воздух, иногда бубнил под нос старую песню про вдову и хитрого плотника, улыбался, оглядываясь на серые горизонты. Горы широкими пиками устремлялись в облака, ветер безнаказанно дёргал их туда и обратно, но прямо у земли было пока тихо. Все вокруг было тоскливым, безжизненными и жёстким, но Свану было все ни по чем. Мешок исподтишка бил чуть пониже спины. При чём не каждый шаг, а лишь тогда, когда снег проваливался слишком глубоко и чтобы выбраться, приходилось с рывком вытаскивать ногу.
   На какой-то миг сын змея остановился, глядя как спаренный след саней уходит вдаль. Стоял, переводя дух: от глубокого дыхания раз за разом вырывалось кудлатое облако, которое бережно окутывало мужчину. Где-то там был уже Лейкангер, а отряд ещё не видно было, лишь их след.
   — Ну ничего, — улыбаясь, кивнул Сван, — ещё немного.
   Так и вышло на самом деле — отряд вскоре показался, но почему они так...
   — Что там происходит? — задумчиво спросил наёмник, впившись взглядом туда, где деловито сновали и кричали люди. Он устроил шаг и теперь почти бежал: лучше перестраховаться и поднажать, если требуется помощь, ну а если необходимости такой уж и не было, то ничего страшного, пробежка никого ещё не убивала.

  - Прощайте, госпожа контролер. Я вижу, что… А в прочем, прощайте. – долговязый и нескладный латыш, похожий в резкости своих жестов на фигурку паяца, склонил голову и, повернувшись к караульному, попросил. – Ведите.
  - Пойдем-пойдем, голубчик. Коли барышни сказали, что ты им не нужен, так пора и честь знать. Посидишь покуда во времянке, - положив арестованному на плечо широкую ладонь, унтер повел его прочь, негромко и успокаивающе бася, - пождешь. Ничего там страшного да тяжкого нету, кормют хорошо и побудками всякими не мучают. А потом сдадим тебя с рук на руки тюремным, и прости-прощевай. Так что отсыпайся покуда, от еды нос не вороти, да злым словом не поминай нас, ага?

  А там временем за закрывшейся со скрипом дверью барышня Данилевич оперлась о подоконник и, положив на руку локоток и устроив подбородок на отставленном большом пальце, застыла в задумчивости:
  - Понимаю, еще как понимаю… Верно ты подметила – непростой. И неглупый. А, выходит, в наше бурное время такой человек, перед которым может открыться немало новых путей, сидит простым кочегаром да грузчиком подрабатывает. Тогда как другие, смотри, - Вера подняла на собеседницу взгляд, ища поддержки в своих рассуждениях, - вполне находят новые места. Я не беру в расчет профсоюзников: если он и вправду поругался с их лидерами, туда ему путь закрыт. А с другой стороны, Капустэн со своими железнодорожниками с местными архангельскими меньшевиками тоже на ножах, и ничего… Как все сложно! – тряхнула она головой. – Но, было бы желание, мог бы и в местные или уездные земства устроиться, получать казенный кошт и не искать приработку. Но не хочет, видишь…
  У меня только один вывод. – девушка дернула уголком губ. – Он – не сторонник действующей власти. Но вот противник ли? Я тоже не знаю, дорогая моя. Что же до болезни его, то в тюрьме есть тоже лазарет, да и наши доктора стараются заботиться о больных заключенных… если их к ним допускают, конечно. Разные слухи ходят, - поморщилась Данилевич, - кто говорит, что все вполне организованно и культурно, а кто рассказывает о том, что камеры битком набиты, и заключенных не то, что не лечат, оправиться не выпускают. Но разве мы можем повлиять как-то на то, что происходит там? Увы, но это не в наших силах, верно?
  Зато, - Вера грустно улыбнулась, - когда мы будем в Онеге, наше слово станет весомее, и мы скорее сможем сделать что-то доброе, пускай и в меньших масштабах. Насчет же него, - контрразведчица кивнула на дверь, - полагаю возможным решить, что он, как минимум, виноват в незаконной торговле и скупке военного имущества наших союзников. Посуди сама: стали бы они заниматься «ченчем» этим ночью, если бы были уверенны, что все честь по чести? Думаю, нет.
  Одно жалко: вряд ли мы сможем допросить этого американскоподданного Хайновича – господа союзники, сама знаешь, стараются русских в свои дела не допускать. Хотя… - задумалась она. – Может, попробуем выпросить присутствие на допросе, если поезд еще не ушел? А там уж сличим показания и, может, они чем-то смогут повлиять на судьбу заинтересовавшего тебя, как мне кажется, Петра Ансовича. Или не будем пытаться превысить полномочия и оставим это дело другим?

Путь до Флома стелился под ноги Скегги мягко. Невзирая на заснеженные просторы, сквозь которые он шёл, и очень редкие встречи с людским жильём, где можно было обогреться у горячего очага и отведать что-то кроме вяленой рыбы и сушёного мяса, дорога порадовала путника. Тролли не кружили его в трёх соснах, ветер не срывал с его головы шапку. Вышел спокойный, добрый поход.
А это значит, что всё должно было пойти не так, как Скегги предполагал.
Когда он дошёл до города, первым, что он увидел, была толпа жителей Флома. Они сгрудились вокруг больших саней, рядом с которыми стоял сам конунг. Голос Турогва, как помнил его имя Скегги, звучал громогласно. Уже подходя столпотворению, он разобрал, что конунг благословлял путь нескольких смельчаков, усевшихся в них. "Или я опоздал на альтинг, - думал про себя Хравнсон, - Или правила собраний нынче сильно изменились!"
Сын Хравна Чёрного подошёл к стоявшему недалеко старику, который, опираясь на клюку, пытался разглядеть, что творится.
- Здравствуй, отец! - обратился к нему Скегги. - А не расскажешь ли, что тут у вас намечается? Я думал все пришли на альтинг, а не проводы оленя заливов снежного моря.
Старик, подозрительно поглядев на него, всё-таки поведал о том, что Хравнсон благополучно опоздал на собрание, на котором конунг призвал смельчаков, готовых отправиться в путь к вёльвам, чтобы узнать слово богов. Скегги поблагодарил его, и уверенно двинулся к саням.
- Да не угаснет огонь ваших очагов, славные жители Флорма! - Поющий Щит громко заявил о своём присутствии, силясь перекричать гомон голосов, - И пусть не отвернутся от тебя и твоего рода боги, славный Турогв Конунг!
Скегги поравнялся с вождём.
- Меня зовут Скегги Хравнсон, по прозванию Поющий Щит. Я сын Хравна Чёрного, ты, может быть слышал о нём. Наша усадьба лежит в семи днях пешего пути от Флорма. Я слышал, что ты мудрый человек, конунг, и не обделён вниманием богов. Поэтому, думал я здесь узнать, что нужно сделать, чтобы переломить хребет этой зиме. Но вижу я, что опоздал, и вы уже сыскали смельчаков для дороги к вещуньям. Однако, не будет от того беды, если разрешишь ты и мне присоединиться. В стене щитов лишнего месяца корабля не бывает, глядишь, и мой топор поможет!
И когда Торугв Конунг кивнул ему, дав понять, что и ему найдётся место в грядущем деле, Скегги без лишних слов закинул свой заплечный мешок и алый щит на сани, поправил пояс и пошёл рядом с остальными. Познакомиться успеют и в пути, а он и без того уже опоздал.
Хравнсон шёл, посматривая на своих спутников. Они ещё не успели перемолвится ни единым словечком, да и сам он был погружён в свои мысли. И когда уже Скегги думал первым начать разговор, под санями начал трещать лёд.
Этот звук не походил на то, как ломаются льдины, наезжая друг на друга. Нет, Поющий Щит слышал, как что-то бьёт в лёд снизу, прямо под их ногами. Он рванул с саней щит, и бросился в сторону, на ходу вынимая топор, даже не представляя, с чем ему предстоит схватиться.
- Прочь от саней, не то все сгинем! - закричал он.

Ангст,

— За ним нахуй!

Ты ломишь прочь по оставшемуся проходу. Сугубо на свои страх и риск — ни Даст, ни его звеньевые сейчас почти ничего не контролируют. Большая часть людей занята оцеплением, и пока до них дойдут приказы, пока эти приказы будут поняты, то да сё, тебе уже могут отпилить голову. Добегаешь до угла ограды рынка и на рывке заходишь за нее. Вслед не стреляют. Позади топот и окрики. Погоня. Стрелок на башне уже сводит мушку с перекрестьем оптики.

Навстречу тебе выбегают несколько штурмовиков. Рейдеров, облаченных как раз под нужды охраны зоны карантина. Ты видишь большие щиты — сколотых из дерева или грубо сваренных из листового железа — и рогатины. Они сокращают с тобой дистанцию, прежде чем ты успеваешь что-то обдумать. Первая рогатина перехватывает тебе ногу в бедре. Надламывает в сгибе, валя тебя на рыхлую землю. Вторая поперек прибивает шею. Третья — руку в перчатке. А там уже догоняют и преследователи.

Кто-то обрушивает тебе башмак на череп. Обрушивает с такой силой, что ты чувствуешь, как волнуется, расходясь волнами, вихрь.


Даст, в дверь стучат кулаком — стучат с такой силой, что подрагивают стены. Но не входят.

— Шкипер! — ты узнаешь Перепела. — Взяли лысого! Ты че-то говорил, типа под замок, а куда под замок-то?


Беркут, Крюгер.

Вы оба оказываетесь у ворот в одно и то же время. Ты, Беркут, чуть раньше, так как подъезжаешь на машине — рычание двигла разносится по улицам, покрышки взметают черную взвесь. Тебя, Крюгер, сопровождает Патрон. Ворота заперты. У ворот часовые. Отдал ли им кто-то приказ запереть ворота заблаговременно, вы не знаете. Так как когда вы выходили, они были открыты и открыты свободно. Крюгер, у тебя есть основания думать, что это не связано с тобой. С Дастом вы разошлись на мирной ноте, и он должен был погасить шухер в своем хирде. Значит, что-то еще.

— Старшого жди, кардан! — Беркут, ворота тебе все же не открывают. — У нас прорыв в карантине. Там мозгач больной где-то бегает. Щас выбежит и перезаражает всех нахуй.

Ворота не сплошные — жестяная обрешетка, где качественная доапокалиптическая, а где и просто из сваренных крест-накрест арматурных прутов. Так или иначе, они позволяют просматривать происходящее внутри. И вы оба можете видеть, как из-за периметра рынка рейдеры выволакивают лысого парня со следами кровоподтеков на лице. Беркут, ты узнаешь в нем Ангста.

— Так. Давай открывай, — берет слово Патрон и показывает на тебя, Крюгер: — Этот со мной.

У Патрона теперь власть второго человека после Даста. Рейдеры спешно снимают засовы и запоры с ворот. Пока это происходит, он поворачивается к тебе, Беркут:

— О, и ты тут. Нужен как раз. У тебя щас че за дело?

Ты объясняешь в общих чертах.

— А-а-а... Ладно, доделывай эту хуйню, а потом сразу на тачке двигай к лобняку культа Души. Там, где бойня стряслась. Там туш дохуя, надо будет вывезти. Даст добро дал, если че. Бак полный залей.


Сирокко, Полночь.

Вы оба приходите в себя... Сначала кажется, что неизвестно где. Но чуть позже обстановка и запахи — отдающая железом кровь и медикаментозная горечь — сводят умозаключения к дому ангелов. Полночь, ты на операционном столе. Под тобой почерневшая лужа. Стол трещиноват, и эти трещинки особенно черны от крови. От твоей крови. Торс при попытке двигаться не отзывается болью, а вот бедро жгуче простреливает сверху вниз. Танцы придется отложить на ближайшее время.

Сирокко, ты на кровати Кая. В голове шумит. Порывы мирового вихря бьются откуда-то извне о стенки твоего сознания, вяло тревожа его — как слабый ветер, играющий с флюгером, но не поворачивающий его на полный оборот. Ты жив. Ты не знаешь, как здесь оказался, что сейчас с культом, и почему здесь рядом с тобой Полночь. Есть ощущение, будто многое поменялось. Это ощущение до тебя донес вихрь. Находясь без сознания, ты многое узрел и услышал. Вопль Мамы "ЗАЧЕМ?", запущенная прямиком из сердца культа мощная воронка, и смутный образ Ангста. Ангста, вобравшего и развеявшего всю эту бесконтрольную силу.

За дверью раздается шум двигателя. Автомобиль. Если все спокойно и под контролем, автомобиль здесь может быть только один. Беркута.


Колин, в текущих условиях мысли об одноразовой защите можешь отбросить сразу. У тебя мастерская, а не промышленное производство. Нет добычи сырья, нет его переработки. То есть, нет ничего того, что дало бы тебе возможность просто брать и сжигать изделия. Твои ресурсы слишком скудны, чтобы ими вот так разбрасываться. Если предположить, что у тебя на свалке есть какое-то количество полиэтилена, пластика, ткани, марли или иных материалов, то если все это после разового использования сжечь, рано или поздно оно будет исчерпано. И взять новое станет неоткуда.

Что касается многоразовой защиты — ты можешь построить омывающую камеру. Сейчас такого нет. И работающие в карантине наверняка выносят болячку, так как не ведется даже простейшее обеззараживание костюмов. Изолировать какое-либо место и подвести туда воду — вполне осуществимый вариант. Особенно если учесть, что под это дело годится и техническая вода, а колодцы в Вормвуде под нее уже отрыты. Однако тебе понадобится средство доставки воды от колодца к омывающей камере — насос. Ручной или же генераторный, причем генераторный потребует еще и горючего. Убить на эту стройку придется не меньше недели, да и не факт, что результат себя оправдает. Так как тебе неизвестно, какими именно путями зараза распространилась по городу.

За этими мыслями тебя застает Патрон. Он входит в твою мастерскую, вместе со спутником, который явно не из местных. Спутник этот облачен в экзоскелет и вооружен так, будто его известили о начале Рангарека со следующим восходом светила.

— Крюгер, это Колин, наш болтокрут. Колин, это Крюгер. — представляет вас друг другу Патрон. — Он к нам издалека. Говорит, что пришел за услугами по твоей части. Обслужи, возьми плату. Все как обычно. А я пошел.

Он выходит прочь.


Душа, в общинном доме какое-то время после ухода Крюгера висит молчание. Какой еще путь? Какой еще дом? Какая еще вода? Заговорить кто-либо первым не решается. И потому первое, что развеивает тишину, вовсе не относится к текущему делу:

— Не успели.

Бродяга смотрит на тело брата. Уже пришедший в себя, он сокрушен — хочется молчать, но горечь рвет с языка слова. "Не успели. Не успели". Рано или поздно не успели бы. Наркоман, если хочет сберечь свою жизнь, должен обманывать смерть постоянно. Смерти же достаточно подловить наркомана на ошибке единожды.

— Всегда же успевали... А тут не успели, — Бродяга окидывает культ рассеянным взглядом. — Как... как так вышло?
— Снаружи стрельба началась, — отвечает Мора. — Мы и сбежали.

Мрак смотрит на нее, незаметно качает головой, а затем берет слово:

— Вихрь забрал у нас Бродягу. Ты же слышал пророчество.
— Да это ж передоз, — возражает Кинжал. — Причем тут вообще пророчество?
— Если ты сомневаешься в словах Души, нам с тобой не по одной дороге.
— Тебе со многими не по одной дороге. Но как-то же ты живешь.

Бродягу ответ о пророчестве тоже не очень устраивают:

— Мы просто не успели. Душа, я не знаю, было ли пророчество или нет на самом деле, но... Если не было, не надо этой смерти красивых оберток. Дым есть Дым. Держался, пока огонь горел. Потом растаял.

Все встречают это без слов.

— Никуда я не пойду, Душа, — продолжает Бродяга. Ты слушаешь вихрь и не можешь понять, чем это вызвано — действительным нежеланием, или же Бродяга лишь разбит горем. — Здесь у меня работа есть и хлеб. Я ж с плантаций. Карантин на мне не сказался.
— О себе думаешь, — бросает Мрак. — А Ферзю что было бы делать, окажись он жив? А Ветру с Громом?
— Внимать пророчествам.

Хитрец крякает — то ли кашель, то ли смешок. Мрак против Бродяги и Кинжала явно в меньшинстве. И Хитрец, улучив этот момент, подхватывает волну:

— Мы тогда тоже остаемся. Тощий, Вера, я — у нас тут так-то торговля идет. Бросать все, идти непойми куда, лишаться дела... Я, Душа, конечно, пойду с тобой. Если там, на новом месте кто-то покупает дурь. Игра, может, и будет стоить свеч. Но просто так смысла никакого.
— Крюгер еще сказал, мол, "как только под ногами закончится суша", — подхватывает Тощий. — Значит, где-то надо будет идти водой. Вот он дойдет до воды, бросит нас на берегу и оставит с голыми жопами. Или не с голыми жопами, но уж точно без своей защиты. Что одно и то же, если пораскинуть.
— Да и даже если ты поедешь, — нерешительно вставляет Вера. — Кому-то все равно придется остаться здесь, чтобы ничего не развалилось.
— Да. Кому-то придется.

Призрак бросает на Веру взгляд и задумчиво скребет в затылке. Но ничего не говорит.

— И я не пойду, — Чиз жалко улыбается. — Межнина полна всяких опасностей, а мы не воины. Я слышал, что людоеды даже в бои не вступают. Они просто стрельнут в кого издали, а потом ждут, когда его бросят или похоронят. Чтобы потом отрыть и сожрать. Или что когда воины видят погоню людоедов, кому-то специально сухожилия на ногах подрезают и бросают. Как откуп.
— А я про эйнхерий слышал! — подхватывает Малыш. — Что они все как один хотят в бою умереть. Если Несущий Смерть действительно великий воин, они, может, и за честь почтут или убить его, или от его руки пасть. Тогда кого-то из нас точно покалечат и убьют. Может быть, и не спецом, но когда пальба начнется. Шальняком.
— Трусы, — усмехается Мрак. — Кинжал, может скинемся им по яйцу? Хотя бы одно у каждого должно же быть.
— Они и вдвоем одно моё не поднимут, — отвечает тот.

Мрак усмехается.

— Вы вот тут все правильные вещи говорите, — начинает Братан. — О работе, о еде, о делах, об опасностях, а я все жду, когда вы к главному перейдете. И не дождусь никак, похоже. Ладно. Тогда это я сделаю. Что с Сирокко?

Он обводит Мрака и Кинжала взглядом:

— Я, может, тоже трус. Когда стрельба началась, поджал хвост и сбежал. Очканул, да. Есть такое. Но раз я очканул, то значит, что у меня обязаловка перед теми, кто не очкует. Если Сирокко умирает — его надо спасать. Если он не умирает, и его кто-то спас — надо с этим кем-то расплатиться.
— Сирокко сам вызвался и сам намотался, — Кинжал сводит брови к переносице. — Никто его об этом не просил.
— И что?
— Что "что", еб твою мать? Он этим обрек и себя, и нас. Если бы стрелять не начал, глядишь, мы и Дыма откачать успели.
— Если бы у бабушки была елда, — встревает Драк. — Кинжал, че ты там блеешь? "Сам", "не сам", "это все он", "он начал" — выключай уже ребенка нахуй! Проблему решать надо. Может, жопу Сирокко уже псы глодают, а ты тут себе левое ебало рисуешь.

Взгляд Винтер мечется с Братана и Драка на Кинжала и обратно. Ты в общих чертах понимаешь, что происходит в ее голове. На повестке дня важный вопрос — оставлять город или нет. И от ответа на него зависит, окажутся ли радость и Братан по одну сторону баррикад. Винтер не решается явно выбирать сторону. Выбор между радостью и Братаном уже случался в ее жизни, всегда был особенно болезнен, но теперь... Теперь, похоже, подступает момент, когда его придется сделать раз и навсегда.

Братан читается как открытая книга. Такой человек — он вообще не про Межнину. Излишне искренний, излишне прямодушный, подставляющий плечо там, где вполне мог бы бросить и кинуть без потерь для себя. Он не ловит момент, как Хитрец. Не вторит тем, кого считает сильными, как Чиз и Малыш. Не возводит идолов, как Мрак. Он просто определяет вектор и следует ему. И сейчас Братан или соберет Сирокко по частям (если это понадобится), или не успокоится, пока не увидит его труп и не убедится, что помочь вообще никак нельзя.

Именно здесь для Винтер и перелом.

— Да, — тихо произносит она. — Даже если мы и решим уйти, Сирокко бросать... Ну не делается же так.

И неслышно перемещается Братану за спину. Перемещается, сказав ему нужное без слов. Мягка и сдержанна. В отличии от Братана, она не ставит условий, но скорее просит.

— А я вот наоборот, с тобой, Душа, — изрекает Пуля. — Заебал меня этот гнидник и не меня одну. Умирать скоро, так хоть на Межнину посмотрим, правильно?