Анна была почти счастлива целых два года . «Ты делаешь большую глупость», - говорила матушка. – «Нельзя держать здесь этого ребенка. Пока не поздно, отправь его в какую-нибудь далекую деревню, денег дай – и чтобы о нем никто не вспоминал!» Нет же, пренебрегла. Любовь, думала, все исправит. Она держала его на руках, спящего ангелочка; играла с ним во внутреннем дворике под деревьями, звала «милый Филипп», а он ей улыбался. Через год поняла, что едва ли не видит в нем своего собственного младенца, рано ушедшего на небеса. Да разве он мог бы сам такое выдумать, про «неправедно заточенную», бедное дитя? Ему от силы три года было, когда его взяли в дом, он вряд ли помнит свою настоящую мать. Это ему ее завистники нашептали, те, кто хотел бы видеть, как ее погонят со двора, как нищенку, под рычание псов и улюлюканье челяди - пусть бы убиралась к своим проклятым еретикам! А любовница ее мужа будет смеяться и смотреть ей вслед, гладя кудри милого Филиппа.
Ушла бы, и даже не обернулась! Опустел этот дом, опостылел ей с того дня, как супруг согнал со своих земель ее новых единоверцев, а самого отца Хосе низверг, аки с небес в бездну, да еще изувечил на прощанье. Праведник Христов с тех пор, верно, стал хром, как Люцифер.
Анна только сейчас поняла, как много значил для нее проповедник. Может быть она к нему испытывает что-то… греховное? Нет-нет, как можно! Разве это грешно – привязаться всей душой к своему наставнику? Он был не таким, как все. Другие преклоняли колени перед распятием - кто из уютного ощущения себя на правильной стороне, кто просто по привычке. Хосе жил для чего-то большего, чем набивать утробу едой и заливать вином, совокупляться и копить серебро. Он верил сам в то, что говорил людям. В его вдохновенных словах сиял пламень его духа. Кому, как не ему, ей довериться? Где он теперь?
От родителей Анна отдалилась. Отец был ей больше не рад. Покайся, говорил он, отрекись от катарской мерзости, вернись в лоно истинной церкви, а до того на глаза не смей показываться! Ишь блажь какая нашла, а все оттого, что бабы дуреют, когда рядом долго нет мужчины. Говорил зятю, мол, война войной, а молодую жену надолго оставлять не след. Другие бабенки блудят, а ты… уж лучше бы блудила, дура, чем собирать у себя еретиков по всей округе! Матушка жалела ее, но она никогда не перечила мужу, а Анна была слишком горда, чтобы умолять его о прощении.
С возвращением мужа Анна связывала свои надежды. Филиппу, конечно, найдется место в доме, но когда сир Гийом вернется, она зачнет от него другое дитя – законного наследника, благородной крови. Он родится здоровым и крепким, сблизит их… Анна тихо улыбалась своим мыслям, словно это был ее маленький секрет, и на ее щеках вскипал пунцовый румянец. Она пережила свою потерю и была готова для нового материнства и брачных радостей. Супруг так скоро после свадьбы уехал воевать, что она даже толком не разобралась в этих самых радостях; слишком недолго она была женой! А теперь, стоило ей вспомнить этого мужчину – сильного, грубого, нетерпеливого, горячего как андалузский жеребец! – как вдоль всего тела прокатывается волна сладкого жара, и глаза сами закрываются, и пунцовый румянец вскипает на тонкой коже, и вот-вот она тихо ахнет и осядет в истоме… Анна похорошела, видела, как на нее глядят мужчины, и то ли радовалась, то ли стыдилась своей расцветшей женственности.
Приехал – исхудалый, весь почерневший, словно обугленный, но ярости в нем, пожалуй, не меньше, чем ранее. Не ласкал он жену – насиловал; поутру Анна ничего, кроме боли и стыда, не вспомнила. Исполнение супружеского долга вызывало в ней чувство физической тошноты, и очень скоро она поняла отчего: от его тела пахло смертью, как от очень старого или тяжело больного человека, чья кожа покрыта пролежнями и струпьями, нечиста и смердит тлением. Сидя в кадке с горячей водой, она терла себя так, словно кожу с себя хотела содрать, и шептала: ничего, вот будет ребенок…
Эта надежда утешала и грела ее, так что даже унизительное, убийственное для Анны решение мужа ее не опрокинуло: когда родится настоящий наследник, он, конечно, изменит свое решение! Как написал бумагу, так и порвет ее перед свидетелями. Через положенное время, однако, она с ужасом убедилась: нет, не беременна. И вот тогда ей стало по-настоящему страшно.
Ей страшно своего унижения и черных мыслей, которые оно рождало. Ненависть – тяжелую, испепеляющую, она теперь носила в себе вместо плода. Не к злосчастному этому малышу. К мужу, который так чудовищно несправедливо, нечестно с ней поступил. Вот бы его порвали его собственные псы; зря она, что ли, кормила этих зверей четыре года. Или… она видела, как поднимает арбалет и всаживает болт прямо в горло сиру Гийому. Мерзавец. Бешеный хряк. Как будто она не была ему верна несколько лет, не сберегла для него милого Филиппа, не сохранила дом и все его достояние. Теперь ее выбросят как ветошь. Ненужной мужу женщине один путь – в монастырь. А почему бы не в монастырь? Покинуть мир – геену огненную, где один мрак и скрежет зубовный, спасти душу. Анна вдруг поняла: не хочет она в монастырь. Рано ей туда. Не испила она еще до конца свою чашу.
Что ж делать теперь? Супружеское ложе тошней дыбы и костра. Написать сеньору письмо, просить, чтобы их развели? Только если бы она сумела доказать, что он несостоятелен в постели или не может дать ей ребенка. Тогда бы она могла получить при разводе свое приданое и уйти в общину Добрых христиан. Но кто ей поверит? Скорей уж бесплодной признают ее, а не его. Добыть свидетельство врача?
Ромея Анастаса Мелантиса господин привез с собой из Византии. Приятная внешность, сдержанные манеры, умные глаза, непроницаемая вежливая улыбка на губах. Что его заставило покинуть родные края и отправиться вслед за франком? Не иначе как все потерял и теперь всем обязан милостям шевалье де Сан-Реми. Не станет ромей свидетельствовать против сира Гийома, без покровительства хозяина он здесь никто. И все же она пытается быть обходительной с врачом, выказывает ему свое расположение – в пределах пристойного, разумеется. И однажды Анна, набравшись смелости, приходит в его комнату, уставленную склянками, коробочками, колбами… глаза ее шарят по этим склянкам: в которой из них притаилась смерть? Анна спрашивает: Анастас, расскажи мне откровенно… о здоровье сира Гийома. Я очень беспокоюсь. Он так изменился, его раны плохо заживают, его лихорадит, он плохо спит, кричит по ночам. Как ты думаешь… он может иметь детей? Пожалуйста, не скрывай от меня ничего, мне надо знать… Ромей вежлив и уклончив, он рассказывает о здоровье господина, временами отводя глаза, и это о многом говорит Анне. Конечно, я надеюсь на окончательное выздоровление, но шевалье должен неукоснительно соблюдать предписания… Теперь уже Анна отводит глаза: ах, шевалье так своеволен, он никогда никого не слушал, боюсь, даже мне его не убедить, при всем моем старании. Анастас кланяется и умолкает, в углах губ – тонкая улыбка.
Теперь она уверена: кончина супруга – дело времени. У нее не хватает духа спросить ромея прямо: сколько ему осталось?
…Если бы не отец, а мальчик умер. Ведь умер другой, о котором она все еще иногда плачет во сне. И этот может. Утонуть во рву. Простыть в холодный зимний день. Попадет прямо в рай… Нет… нет! – она кричит в голос, ее крик пугает служанку. – Я не буду! Тебе меня не заставить! Кому это она? Никого нет рядом. Ребенок смеется…
Надо уйти отсюда, нельзя здесь оставаться. Есть в Провансе общины ее единоверцев. Нечего цепляться за этот дом. Столько сил, сколько жизни своей вложила в него! А теперь пора его оставить. Есть другая жизнь. Возможно, она будет бедна. Но лучше уж просить подаяние, есть хлеб и воду и носить лохмотья, чем так унижаться – или быть ежедневно терзаемой демонами.
…Говорю вам, – не заботьтесь для души вашей, что вам есть, ни для тела, во что одеться: душа больше пищи, и тело – одежды. Посмотрите на воронов: они не сеют, не жнут; нет у них ни хранилищ, ни житниц, и Бог питает их; сколько же вы лучше птиц? Посмотрите на лилии, как они растут: не трудятся, не прядут; но говорю вам, что и Соломон во всей славе своей не одевался так, как всякая из них… Ей кажется, она слышит голос отца Хосе.
Она не убьет ребенка. Но и расшибаться в лепешку, убеждая мужа выполнять предписания ромея, она не будет. Надо ждать. Она его похоронит... и будет свободна жить как хочет. Ждать. Быть терпеливой. Быть безупречной. Уже недолго осталось. Создатель милостив.
- Мой муж и господин, я умоляю Вас позволить мне совершить поездку в монастырь Монсеррат, что в Барселонских графствах. Я буду молиться у чудотворной статуи Божией Матери, чтобы помогла Вам исцелиться, а мне забеременеть...
Подальше отсюда.