Голосование за ходы

Забросали ананасами японских бармалеев, как подарочками на рождество.
Оглушительная канонада, грохот разрывов десятка гранат - словно фейерверк по случаю праздника смерти.
Не думал о ней Лаки сейчас. Просто с винтовкой, оскалившись, словно боевой пёс на инстинктах, он рванулся по команде вперёд, поливая свинцом позицию врага, паля почти вслепую, особо не прицеливаясь, потому что задумка другая - взять нахрапом, без хитринки.
И была в такой тактике заковыка - не подрасчитали слегка, что всех-то из укрытия гранатно-бомбовым ударом не выкуришь, и кто-то, засухарённый, останется.
Яростным кличем зарычали косопузые враги и кинулись врукопашную.
Фитч на секунду подумал, что это его кровь брызнула ему на лицо. Потом понял, что не его.
А потом его закрутило в бешеном ритме рукопашной схватки, и по каске застучало чем-то тяжелым, и он уже не думал ни о чём, кроме одгого: "Какая же, блять, тяжёлая эта штука у меня в руках!"
Он бросил винтовку, с трудом дыша и стараясь отпихнуть япошку локтями, схватился за его запястье, стараясь разжать стальную хватку смыкающихся на шее тощих пальцев, а второй рукой стал судорожно нашаривать свой пистолет или нож - что окажется ближе и под рукой быстрее.
Вогнать по самую рукоять в пузо или выпустить пару-тройку пуль в него же - никакой разницы не будет. Просто выжить. Хоть как-нибудь. Почти не дыша и пыря глаза яростно и свирепо, со свистом дыша.
Глядя смерти в лицо и узнавая в её взгляде себя самого, с замаранными по локоть руками в чужой крови.

Снял пулемётчика прямо с «гнезда», монотонно, почти механически выполнив все движения. Как учили. Как было нужно. Без размышлений лишних, нервозных телодвижений и ёрзанья.
Убил и ещё нескольких, оглушённых и травмированных, зная - убей их сейчас, или они убьют тебя со спины. Это написано кровью в любом учебнике любого пехотинца, любого солдата любой страны. И они это знали.
И он это знал.

А потом, не особо размышляя над содеянным, поправил каску, вытер нос (испарина покрыла небритое лицо), влажно сморгнув, нащупал ещё парочку гранат.

И - вперёд, чувствуя внутри какой-то неприятный холодок.

Лаки будто бы ждал этого момента всю свою жизнь. Всю жизнь он шёл к тому, чтобы стать морпехом, чтобы погрузиться в этот десантный бот и с винтовкой в руках нести слово демократии всем автократам и садистам, надавать Императору люлей и спасти человечество от великого Зла.
Только в глубине души он в это не верил, никогда. И, самое страшное, понимал это с самого начала. Что за конфликтом политических и социальных структур кроется передел власти, глубинный экономический разлад, и что, наверное, правы были древние, когда предрекали, что всему этому не будет конца, и всё, что нам остаётся - молчаливо созерцать и быть "наблюдающим участником".
А потому внешняя личина рядового первого класса Лаки, просравшего карточный турнир и пробухавшего знатную часть подаренного бухла, вопреки всему оставалась задорной и заводной - морской пехотинец, тем более - разведчик, был скуп на эмоции, но в глазах горел задор и страсть к убийству.
А где-то глубоко внутри Кайл понимал, что дядюшка Сэм ворвался на эту грешную землю по большой, страшной ошибке, и вся эта война - есть череда таких ошибок, словно снежный ком, и никому ничем он не был обязан, чтобы идти сюда и убивать этих людей и быть ими убитым.
Однако мудрецы завещали не роптать на свою судьбу, но мужественно её встречать. И Фитч поклялся себе и всем своим предкам, что лучше умрёт, чем повернёт назад.

Не верит тебе. Несмотря на то, что ты не машешь мечом и не угрожаешь расправой, эта юная дева растеряла всю веру в людскую доброту и уважение, а также в авторитет короны и ее представителей - ты для неё всего лишь очередной бандит, одетый в форму короля, готовый лгать и вводить в заблуждение, чтобы после грабить, насиловать и убивать.
С другой стороны, ее тоже можно понять. Ты бы на ее месте наверняка вёл себя так же - когда всех, кто может защитить слабых, угнали за тридевять земель, то слабому приходится стать сильным.
Ты уже видел такое на войне. И не помнишь, чтобы хоть раз это столкновение двух противоположностей закончилось хорошо.
- И что же ты предлагаешь, Дитрих? Сложить оружие и ждать, пока твои друзья начнут жечь и резать? Ни за что. Больше - никогда, - с яростью в голосе отвечает. Кажется, будто слёзы наворачиваются у неё на глазах. Может быть, это отблеск факельных огней.

Огней, которые видно издали. Ватага, прорываясь сквозь наметенные сугробы, дабы сократить путь, видит крошечные фигурки, освещённые рыжим пламенем у одного из домов. Будто окружили кого-то. Поблескивают - даже отсюда - металлические предметы в руках тех, кто одного-единственного безоружного окружил. Если и говорят о чём-то - то очень сдержанно и тихо. Хотели бы - не услышали. Но, вроде пока без бойни и агрессии.
Дипломатия в деле?

 "Дорогая Дженни
  Если ты помнишь, я рассказывал тебе об этом - мир, несмотря на всю жестокость и несправедливость, полнится людьми добрыми и светлыми, а все плохие поступки они совершают не со зла и не из корысти, а исключительно по глупости своей, и держать обиду на них ни в коем случае нельзя. Просто напоминаю тебе об этом, потому что совсем недавно я, вроде как, получил возможность доказать, что я - не плохой человек. И я, вроде как, доказал это.
 Однако, война, которую все вокруг ждут и восхваляют, доселе обходившая нас всех стороной, всё-таки пришла, и мы скоро выдвинемся на встречу с ней - и всем, что ей сообразно и соответствует её описанию. Хочу сказать, что не боюсь ничего, что меня ждёт, и попрошу тебя не бояться за меня - ведь никто не может причинить вреда тому, кто искренне верит в правое дело, ради которого готов пересечь океан. Что со мной может случиться? 
 Я смотрю на твою фотографию и вижу в твоём лице лица наших детей и внуков. Я тысячу раз пожалел о том, что не сделал тебе предложение, и тысячу тысяч раз - что мы расстались так быстро там, на вокзале, и я не успел сказать всего, что хотел. Я люблю тебя, моя милая Дженни, и с нетерпением жду момента, когда смогу обнять тебя и вновь почувствовать вкус твоих губ
 Твой Кайл"

- Ставлю всё, - рядовой первого класса Лаки с голым торсом и взъерошенными мокрыми волосами, с покрытым капельками пота загорелым лбом, не думал ни о женщинах, ни о войне - он думал о том, лжёт ли Ист-Сайд, и что там за ехидной ухмылочкой прячет Команчи.

 "Дорогая мама
 У меня всё отлично. Мы скоро отправимся туда, где говорят на японском, и вернёмся оттуда с победой. Не волнуйся за меня и не плачь, мне больно читать об этом, и я не прощу себя, если ты не перестанешь. Передавай привет отцу. Нет, я не жалею ни о чём, и об этом нет смысла говорить более. 
 Поцелуй за меня малышей и передай Эрику, что если он не перестанет обижать малышку Маргарет, я приеду и наваляю ему по заднице. Я люблю вас всех и безумно скучаю.
 Ваш оловянный солдатик Кайл."

Лаки крутит мирный доллар в пальцах левой руки, гоняет серебряный диск туда-сюда ручейком, улыбаясь. Сегодня ему повезёт. Как и всегда.

"Дорогая миссис N*
 Я не сказал вам этого сразу, но просто обязан сказать, иначе, думаю, никогда не найду покоя - я был счастлив в тот день, когда встретил вас, безмерно. И не только потому, что мне было приятно познакомиться с вами и узнать вас поближе, но и потому, что я помог человеку в беде и, быть может, сам оттого стал чуточку лучше. И за этот шанс, и за то, что было после - я благодарен судьбе и вам лично. Я надеюсь, что у вас всё будет хорошо, и вы найдете в себе силы, чтобы продолжать жить так, как вам хочется, и сеять добро в своей душе и душах тех, кто вам дорог, кто живёт и не понимает своего счастья - когда вокруг столько безмерно красивого и удивительного, и всё, что требуется от вас - просто пойти и посмотреть на мир, и понять, что никакая война, и никакие невзгоды не отберут у вас небо над головой и этот маленький огонёк внутри вас, имя которому - Душа.
 Я искренне желаю вам всего самого доброго и надеюсь, что когда-нибудь вновь смогу посетить Новую Зеландию - и мы сможем вновь зайти в воды океана, теперь уже без спешки и борьбы за жизнь, и вместе полюбоваться закатом, сидя на песке на безлюдном пляже. 
 Спасибо вам за всё.
 Рядовой Фитч"

Бурлящий ледяной поток демонстрирует Фитчу всю свою спесь, но не тут-то было - морпех разрезает волны одну за одной в поисках кричавшего утопающего.
Коим оказывается девушка.
Подобрался ближе, движения на автомате, выучены наизусть, мыслей лишних нет - просто добраться до берега и сделать так, чтобы выбрались из воды они оба.
Гораздо позже, лёжа в кубрике и тщетно пытаясь уснуть, Кайл поймёт - если бы она утонула, он бы себя никогда не простил.

А сейчас он проводил ее до автомобиля, скромно улыбаясь, отказался от полотенца и, заметив обручальное кольцо, мысленно кивнул самому себе - моральным испытанием меньше.
Она была, скорее, не в его вкусе, но что-то в ее светлых волосах, в манере держаться, даже в том, как она ледяными руками в открытой воде обхватывала его плечо, показалось ему чем-то… до одури привлекательным и знакомым. Странное, необычное чувство дежавю, будто бы он был знаком с ней сто лет, в прошлой жизни, а потом сразу забыл, и сейчас вновь встретился - уже по-новой.

Впрочем, осмыслить всё это ему удалось тоже несколько позже.
- До города будет отлично, - и, вновь загадочно улыбнувшись, добавил:
- Невероятное везение, не находите? Если бы мы не решили придти именно на этот пляж, если бы течение было чуть сильным… Фантастика, не иначе.
- Меня зовут Кайл, кстати. Кайл Фитч.

Кайзер:
Тишина тянется как будто бы вечность. Ждёшь, что в хату ворвётся какой-нибудь упырь с топором наперевес, и размышляешь отстранённо, насколько тебя хватит - ведь застать врасплох того, кто знает, где конкретно ты находишься, довольно сложно. Им достаточно окружить дом и потихоньку вытравить тебя оттуда. Так охотятся на лис. Ты в западне, а твои товарищи - хрен знает где, и помощи ждать не приходится.
Чудовищное спокойствие накатывает вдруг. Понимаешь - если умирать, то так. А не когда вокруг все орут и обливаются кровью, своей и чужой.
- А где был король, когда нас пришли резать и жечь? Где был ты? Грабил и трахал беззащитных детей? - уже ближе, значительно ближе звучит тот же голос. Сопоставив услышанное, понимаешь - не мальчишка это вовсе. Это тонкий голос юной девицы.

Егерь. Общее:
Сотник бы гордился, если бы видел, как ты бежал. Это даже не ускоренный марш, а что-то большее. Может, тебя подстегнула опасность, с которой столкнулся твой собрат по оружию (или не опасность); может, любопытство и желание всем отрядом разобраться - кто, кого и куда. В любом случае, ты примчался к стоянке быстрее, чем десятник подумал бы: «интересно, а он выполнил мой приказ или все ещё ждёт меня на пригорке», к удивлению твоих соратников даже не запыхавшись (хотя местами перепрыгивал через овраги, рискуя подвернуть лодыжку и растянуться так, что потом бы костей не собрал, но Всевышний миловал).

Хоффман:
Из мастеров разведки тебя надо было выписывать срочно - ты попытался бесшумно осмотреться, но захрустел суставами и заскрипел сугробом так, что только глухой калека не обратил бы внимания - и то если бы находился в полулиге от тебя.

Это был волк. Здоровенный, с серой шкурой, с золотым блеском хищных глаз. Он тебя не учуял только потому, что ты сидел с подветренной стороны. Ты его не учуял потому что ты не волк, конечно же. Вообще чудо, что ты его увидел. И чудо, что он не к тебе крался - он лишь на мгновение застыл, повернувшись в твою сторону и чуть прильнув к земле, будто подпружинившись, решая - а не броситься ли и не перегрызть твою глотку? Ну, по крайней мере, тебе такое пришло в голову. По факту он развернулся и исчез за деревьями- слишком быстро, чтобы сказать наверняка - а не померещилось?

Что нужно человеку, чтобы победить врага? Плечо товарища и винтовка, а также, быть может, чуть-чуть внимания леди Фортуны.
А что нужно человеку, чтобы победить самого себя?
Тут Фортуна тебе не помощница, однозначно.

Кто-то предаётся играм с собственным разумом, отдавая себя демону Аль-гулю, идущему с человечеством бок-о-бок тысячи лет, в пьяном делирии обманывая себя, мол, «все так, как должно быть». Кто-то, пытаясь опровергнуть своё «Я», побороть свои комплексы отчаянным и инстинктивным прыжком в животное состояние, кидается в объятия половозрелых юных мисс, кокетливо дующих алые губы.

Самообман и саморефлексия.

Фитч, беря пример со своего непосредственного командира, старался избегать кутежа, но не потому, однако, что ему противна компания других людей, а потому, что в их компании он забывал быть самим собой, надевал «маску», переставал себя слышать, размышлять и познавать окружающий мир - такой огромный и восхитительный, налитый красками всех цветов и оттенков.

Запуская пальцы в мокрый песок, он думал о том, что было с ним хорошего, и что ещё будет. И загадочно улыбался.

Кайзер:
Темнота скрадывает твой силуэт. Луны серебристый контур выглядывает сквозь прорехи в бледных облаках. Стараешься не шуметь, скользить тенью, выбирать сугробы поменьше, чтоб не скрежетал снег, не выдал шаг твой. Каждый шорох судорожным стуком в сердце отдаётся. Казалось бы - далеко ведь!
Но ты знаешь, что натренированный разведчик-шкуродёр из Северян учует тебя за лигу, как бы тихо ты не полз. Так зачем всё это?
Затем, что северяне так глупо не поступают. Они не жгут костров, зная что вокруг может рыскать ватага южан. Только самый тупорылый варвар мог бы так поступить.
Нет, тут что-то не то.

Тихо, как мышь - ни скрипа, ни звука.
Заходишь в деревню. Заглядываешь мельком в чёрный провал двери, выбитой с петель мощным ударом. Пустота и тишина.
Присаживаешься. Предательски щёлкают колени вдруг.
Будто бы грома раскат - но то, конечно, вблизи.

Оглядываешься настороженно, будто зверь, врасплох захваченный.
Шестое чувство, видать, подсказало - тугое деревянное «тунк» в ладони от тебя раздалось, дрожит древко стрелы - заметил, когда уходил с линии выстрела следующего.

Общее:
"Вернулся в грязь" - так говорят в простонародье, на севере. "Ушёл верхней дорогой", "провернулось колесо" ещё. Суть одна. Этот человек, кем бы он ни был, остался жить лишь в памяти тех, кто его знал и помнит. Если такие вообще еще есть, кроме вас, конечно - Вогт не скоро вонь забудет.
Грязная лопата в телегу, Вогт - на козлы экипажные в телегу приземлился, присоседившись к Фарцу. Остальные бойцы - следом, Егерь - чуть впереди.
Тронулись, легонько скрипнули колёса - и крошечный отряд продолжил свой путь, и Пфальц, оставив знак на дереве столетнем, мысленно зарубку оставил в уме, мол, "сделано", и это правильно и хорошо, пускай никто и не просил, и некоторым бойцам, кажется, такой жест показался показным и нелепым, особенно в условиях войны - мол, "чо мы трупов не видали?".
Так было нужно - ты это знаешь.

Лес редеет постепенно, наплывающие нагромождения туч колючим ветром развеиваются, снега крупа мелкая перестаёт хлестать в лицо вдруг.
Ползущего солнца диск розовый медленно снижается к горизонту. Темнеет стремительно.

Но Пфальц, знакомый с почти не изменившимся за годы пейзажем, мысленный ориентир проводит - здесь скоро будет деревушка.
Как же её?..
Хосвик.
На окраине леса безымянного, у излучины речушки, названия которой он и не знал никогда.
Вот если бы умел читать, разглядывал бы перед миссией этой, будь она неладна, карту и всё бы изучил как следует.

Еще примерно полчаса идти. Припорошенная снегом дорога не помнит следов ничьих - чисто. Показалось на миг Егерю, будто бы пожарищем пахнет - хотя то, быть может, просто игры разума. Сколько сожженных деревень он прошёл? Не счесть.

Хоффман:
Голову отпилили большим и острым ножом. Как прирезают скотину во дворе. На спине - ни следа волочения по земле и коре дуба могучего. На руках и ногах - следов от верёвок нет. Его просто подняли. И есть мысль, что вот этот след на бедре отдаленно напоминает след от крепко сжатой ладони размером со штыковую лопату. Ты прямо представил (благодаря богатейшему воображению, взращённому на хирургических атласах), как здоровенный человек придерживает бедолагу за ногу, прибивая лодыжку к дереву.
Ох уж эти фантазии.

Вогт:
Мёрзлая земля неподатливая - она крошится каменно-твёрдыми комьями, под железной кромкой лопаты скрипит нехотя, будто бы не желая раскрывать своё лоно и принять в него это замерзшее голое тело. И не важно, кем он был - рыцарем, крестьянином или даже бароном - все они одинаково возвращаются в грязь, и над всеми ними нужно прочесть молитву и забыть, оставив позади.
Всё глубже и глубже могила. Ты стараешься, мозолистые руки огнём горят. Так правильно.
Достаточно для того, чтобы похоронить мертвеца. Достаточно для того, чтобы считать приказ исполненным, а совесть перед мертвыми согражданами - чистой.

- Хм, - буркнул неопределенно, выслушав краткий инструктаж. Как обычно, деталей насыпать поскупилась мадам, но ей простительно. Их заочное знакомство доказало, что работодатель она конкретный, на самоубийственные миссии не подряжает, но Линдерлиц не постеснялся спросить:
- Что будем делать, если в пункте назначения ЧП? - подразумевая, что по прибытии в живых на станции не окажется никого, ведь такое случалось, и не раз. Отсутствие связи, приступ паники у экипажа, тёмные воды давят и жмут борта, система отказывает.. Бывает всякое.
- Речь об оплате, разумеется. Ведь мы - не спасатели, - разумные границы обозначить, только и всего.

Пфальц:
- Лошадь, повозку и припасы получишь у интенданта, - Юрген помнил, каким зловредным был этот однорукий тип - у него всё было под запись, зернышко к зёрнышку (надо признать, только благодаря этому въедливому упрямству в этой армии сохранялось какое-то подобие порядка) и хрен ты дождёшься хоть чуточки уважения - ведь ты пришёл просить и требовать в роли нуждающегося,.
- Голубя.. Линд, у вас есть голуби?
- Только вороны, - Линд, голубоглазый лейтенант со светлой бородкой, загадочно улыбнулся, пялясь на свои карты. Предстоящий сложный поход Пфальца-сотоварищи трогал его так же, как и судьба несчастной букашки, попавшей под его сапог.
- Пошлёшь конного, - подытожил ван Бурен, подняв брови и вновь пыхнув трубкой, - по демобилизации - до тех пор, пока его величество не подписал указ, мы все - и ты, и я - находимся на его службе, защищаем родину от врагов, как внешних, так и внутренних. О дальнейших распоряжениях, ежели таковые последуют, узнаешь на месте. Я позабочусь, чтобы посыльный дошёл до вас в кратчайшие сроки. За жалованьем - к интенданту. Всех не задействованных передашь Роттенкранцу, - это, стало быть, сотник третьего взвода - понял ты.
- Но в первую очередь заботить вас должно только это задание. Не жалование и не девки в дорожных трактирах. Ясно? К выполнению приступить немедленно, - он зыркнул на тебя исподлобья, - читай - с рассвета в лагере вас не должно быть.

Фарц:
Сигизмундов солдафон расхохотался тебе в лицо, брызнув слюной и машинально ткнув кубком в твой, "коктейльный":
- Ахаха, а потом догонят и ещё дадут! Вот умора, пхахаха! - он закатился гоготом, отшатнулся и, чуть по щиколотку не уйдя в подтаявшую от тепла костра грязь, побрёл, шатаясь, к своим соратникам, чтобы, видимо, рассказать им уморительную шутку твоего авторства.
Ты пригубил в очередной раз, но понял, что не идёт - алкоголь в твоей крови никогда не зажигал тот пожар, которым разгораются другие. Много раз ты видел, как ребята хмелеют, развязно ведут себя и похабно пристают к хохочущим девкам. Тебе от выпитого только всё больше хотелось отлить, да начинало всё сильнее першить в горле - ведь горькая эта огненная вода, проклятое пойло.
Можно было, конечно, притвориться, чтобы быть как все. Но надо ли?

Вогт:
Пил и ел. Ничего особенного не чувствуя. Все как будто ждали от этого вечера каких-то сраных откровений. Ну а ты набил брюхо, и по телу разливалось приятное тепло от выпитого. Только вот что-то сотник появился вдруг и как-то неприятно ёрзает, будто возбуждён каким-то делом. Кольнула тревога глубоко внутри, приятное тепло отгоняя. Не к добру.
Будто бы мир услышал твоё ворчание, даже в этот день, и решил подкинуть ещё одну причину поворчать.

Егерь, Кайзер:
Берндт хотел налить супа в сумку десятнику, на потом, для закуски, но что-то вовремя спохватился - ведь остынет! Рукой дрожащей еще плеснул ему в кружку, заглядывая в глаза и бормоча что-то навроде: "Щас мы с тобой бахнем, ух, бахнем", но Кайзер бахать не стал - в его пустых глазах вдруг шевельнулось что-то недоброе, по всему телу пробежал спазм, щёки его надулись, будто он сильно захотел выдохнуть, но то не выдох был - а рвотной массы фонтан.
Он успел только наклониться от костра, и его жестоко вывернуло на землю. Схватившись за живот, дрожа и давясь соплями, десятник выгибался, булькая и мучительно содрогаясь, и из глаз его бежали слёзы. Тебе оставалось только держать оба кубка в руках и тихонько сопереживать.

Хоффман. Пфальц. Общее:
Тиль же в это время, отвлечённый от беседы с десятником, напряженно мигая, вглядывался в вязь из букв, норовившую ускользнуть прочь от внимания бойца - туман застилает глаза, но ты, отгоняя его подпалённой головёшкой, выдвинув от натуги челюсть, пыришься в текст, выкатив глаза, и читаешь вслух заплетающимся языком:
"Именем короля, его высочества Гримма, обладатель сего письма, дарованного его высокоблагородием герцогом Тоттеном, наделён властью решать споры и выносить вердикты в отношении дел, связанных с безопасностью на дорогах и населённых пунктах на территории герцогства Гальдланд, и любому гражданину надлежит помогать предъявившему письмо в деле восстановления порядка и законности". Здоровенная красная печать герцога и размашистая подпись визировали документ снизу.
Такая бумага на чёрном рынке в Броддах стоила бы состояние. С такой бумагой можно было бы развернуться, если бы солдаты его Величества вдруг решили поиграться в криминал, обладая связями в кругах самых неприятных личностей королевства. Обладание такой бумагой - это опасно, очень опасно, если показать её не тем людям и не в том месте. За, казалось бы, кусок пергамента кто-нибудь мог бы перешагнуть через моральные принципы и перерезать горло тому, кто носит такой документ за пазухой.
Невесёлые мысли завертелись, было, в голове у Пфальца.
Хоффмана, однако, только затошнило от крутящихся перед глазами букв, и он всё равно толком ничего не понял из едва прочитанного - речь его перемежалась икотой, которую он не мог побороть.

Пфальц:
Когда тебя вызвал ротмистр, ты с улыбкой наблюдал за радостно пляшущими у огромного костра солдатами его величества короля Сигизмунда Шестого, властителя Висканда и своими ребятами, успевшими вскрыть перепавший от щедрот офицерских бочонок с пивом - и пускай оно было тёплое и горькое и по вкусу больше напоминало мочу - это было то самое, чего все жаждали в ночь победы. Уронить кубок за павших товарищей. И еще один - за его величество короля. И ещё пару-тройку, уже просто так.
А потом рухнуть где-нибудь в грязь, зная, что завтра всё будет по-другому. Вернее, надеясь на это.

В палатке у командира было тепло, за крошечным походным столиком сидели офицеры и играли в тонк, попивая шнапс. У ротмистра ван Бурена в зубах торчала трубка, он пыхтел сизым дымом, прищурив один глаз, и смотрел на карты. В печке весело трещал огонь, рядом с ней сидел паж - складывал дрова в поленницу.
- А, Пфальц! Заходи, - пыхнул ротмистр, шевеля усами. Он на мгновение отвлекся и достал из-за пазухи бумажный конверт с красной кляксой печати.
- Войне конец, северяне дрогнули, и теперь ты возвращаешься домой. Но не один. И тебя ждёт еще одно задание. На этот раз - последнее, - он положил конверт на край стола, поближе к тебе, и хлопнул по нему мослатой ручищей, - ты возьмёшь с собой лучших из лучших - выбирай сам - и вернёшься домой. Ты же из Бёка, верно? Вы придёте туда и удостоверитесь, что варваров нет - ни в самой деревне, ни в окрестностях. Плюс, беглецы из трудового лагеря, мятежники и дезертиры. Ваша задача - обеспечить безопасность жителей. Удостовериться, что всё нормально. Вы - плацдарм для прихода спокойной жизни, понимаешь? - ван Бурен ухмыльнулся.
- Войне конец, но врагов меньше не стало. Вопросы?

Общее:
Сколько нужно выпить, чтобы забыть, как воет стая северян, врываясь ночью в походный лагерь? Сколько нужно выпить, чтобы вымученная ухмылка превратилась в настоящую, живую, полноцветную улыбку человека, не знающего скорби - счастливого человека?
Да хуй бы его знал.
Вам дали право надраться, официально. Сотник ушёл с офицерским приказчиком. Ваш отряд из двадцати рыл, плюс, стоящие лагерем неподалёку подданные короля Сигизмунда - вы нашли общий язык, опрокинули пива и сразу же завязали веселые беседы - кто сколько убил, кто чем будет заниматься дальше, у кого какие планы на будущее.
Тепло костра, булькающие сытным варевом котелки, уже почти пустой бочонок, да хорошая компания - чего еще может быть нужно?
Если только кому-нибудь в рыло сунуть на спор.

- Убить? - девочка сделала страшные глаза, - это как соседский мальчик Кайл из рогатки в маленькую птичку камнем? - кажется, юной леди трудно было вообразить, какого размера должна быть рогатка, чтобы из неё стрелять по людям и успешно их «убивать».
Она могла бы поразиться, узнай она горькую правду о «рогатках» для людей.
Собрав наспех для малышки ланч, Маргарет усадила дочь на заднее сидение золотистого «Mercury Grand Marquis», завела поворотом ключа зажигания могучий седан и покатила по пригородным дорогам Арлингтона, включив радио на веселенькую музыкальную волну.

ссылка

Ленхен училась в начальной школе Арлингтона в классе мисс Олдридж - приятной женщины среднего возраста, крупной в теле и мягкой характером. Высадив дочь из машины, Мэдж чмокнула девочку в щёку.
- До вечера, люблю тебя! - здесь так принято.
Ну, и это действительно так.

После проверочного маршрута, удостоверившись, что слежки не было (простая, но крайне необходимая предосторожность, вошедшая в привычку, как чистка зубов по утрам) Маргарет припарковалась на стоянке у Хайнс-пойнт и прогулочным шагом, не торопясь, пошла в направлении воды.

В какой-то момент со стороны тропинки к Мэдж в ее прогулке присоединился мужчина, возрастом далеко за сорок, в бежевой куртке и чёрной бейсболке, с седыми усами и в очках для зрения.
Но Мардж такой маскировкой обмануть нельзя. Это был «Апостол», куратор Маргарет и Джозефа.
- Рейган планирует эскалацию конфликта, - без лишних вступлений и сантиментов - насколько Маргарет успела узнать его за те полгода, что он был их куратором, она поняла, что он обычно немногословен и очень серьезно относится к Делу.
- Из Центра поступает информация о готовящемся визите министра обороны в КНР. Вам нужно задействовать свою агентуру, чтобы заполучить информацию о дальнейших планах военного руководства. Центр интересуют доработки военной доктрины и стратегические направления деятельности военно-промышленных комплексов и научных подразделений, - внешне могло показаться, что мужчина и женщина неспешно прогуливаются вдоль воды, наблюдая за волнами реки Потомак, и беседуют, вероятно, о чём-то совершенно несущественном. Мимо пробежал мужчина в тренировочном костюме. «Апостол» улыбнулся ему.
Здесь так принято.

- Ревенант, - задумчиво сказал лейтенант Карелин, выглянув в открытое окно, потянув носом и тягуче сплюнув на стылую землю. Дыхание твоё курилось паром в кузове замерзшей "буханки", боевой дробовик обжигал руку в перчатке - в Сибири зима приходит нежданно-негаданно, необычайно резко схватывая облетевший золотой и рыжей листвой Иркутск в тиски поздней октябрьской стужи. Снега еще нет - он должен вот-вот выпасть и укрыть густой молочно-белой пеленой дома, парки, дороги и крыши - но холод такой, что покрасневшие от мороза уши хочется засунуть поглубже в ворот куртки. Почему водила не включает печку - вопрос, не заданный и повисший в отмороженных головах.
Негоже возмущаться, когда ты клялся "мужественно переносить" эт сетера.

Тебя больше другое тревожит - гадаешь, чем тебе поможет бумстик в твоих руках против агрессивно настроенного и растревоженного эфирного создания, пробившего кумулятивную брешь в материи и громыхающего теперь внутри особняка академика Обручева.

Насколько тебе известно, бестелесное нельзя убить - и даже ранить - освященными пулями, пускай и с посеребрением. Нет, тут надо это. Того самого. С третьей позиции, внимательно сканируя каждый всплеск аномальный, двигаться в астральных полях, отслеживая передвижение этого ядовито-черного сгустка негативного заряда. А потом.. что?
Видимо, предоставить возможность Карелину рубить эктоплазменные нити-струны.

- Готовы, бойцы? - спрашивает моложавый - ему, наверное, лет как тебе - лейтенант, оглядев ваш крошечный отряд из трех морд - замерзшие и мрачные рядовые, посвященные низших ступеней, которым так не повезло впухнуть в дежурство в канун Дня Всех Святых.
Шальное горячее время.
Согреться бы.
На часах, отмеряющих бег времени с еле слышными щелчками секундной стрелки, которую ты, напряженный и собранный, в повисшей студеной тишине слышишь как набат - без десяти полночь.
31 октября 1997 года.

Лодку нашли, как этот дядя Апу и говорил, спрятанную среди камней, да так спрятанную, что если бы не знали, где искать - вряд ли бы нашли.
Но Череп сказал, что точно бы нашел. И Недомерок ему поддакнул.
Сапог с Сорокой и Недомерок с Мышью упали на весла.
Потом поменялись - Шрам сменил Сапога, а Череп - Мышь.
Вода была неспокойная, от лодки и весел пахло тиной и.. кровью. Или этот запах железа шел от воды?
Луны бледный лик созерцает вас, серебряной дорожкой вымостив вам путь в холодной ряби морской.

- Вижу вымпел, - пробормотал Сапог, сощурившись.
- Откуда ты это слово взял? Вымпел, блять, - Череп сощурился в ту же сторону, куда всматривался Сапог, работая веслом в такт, - вымпел - длинный и узкий. У военной эскадры Императорского флота вымпела. А это.. флага даже не видно!
- Он имел ввиду судно, - приходит на помощь Мышь.
- Да! - поддакивает оконфуженный Сапог.
- Заткнитесь, - Недомерок аж взопрел от гребли. Или от запаха крови?

Всё обратится в прах и памяти пройдет рекою,
Слова забыты будут, время не вернуть.
Где смысл существованья нас с тобою?
Не в том ли, что мы выбрали свой путь?

Джут жжёт запястья, но больнее жгут слёзы. Они горячими дорожками бегут по лицу, когда ты видишь, как твоего возлюбленного истязают плетью.

Но всё сгорит, останется лишь пепел,
Седая боль на острие клинка.
А ленты памяти развеет ветер
И душу унесёт, она ведь так легка.

Вы были молоды. Жизнь была тяжела, но по-своему прекрасна. Урожайный год. Много скота, излишки голов можно было обменять в соседней деревне на необходимые для жизни мелочи - посуду, инструменты, одежду.
Ты помнишь мягкий и влажный песок под ногами на берегу Небесной реки.
Помнишь горячий поцелуй своего жениха, когда на небе горели мириады звёзд, озаряющих вашу тихую и скромную помолвку.
Тяжела, но прекрасна.

Мечтанья лепестками розы чайной
Рассыплются на тысячи частей.
Раскрошится хрусталь любви случайной,
Свободен станет, более ничей.

Жестокое племя. Ты даже не вспомнишь их название. Дикие, голодные и охочие до крови людей, которых не жалко. Жизнь ради жизни. Разве она того стоит?
Они надругались над женщинами, перебили мужчин, а детей увели с собой.
Ты помнишь, какой бледной была его кожа, и как контрастно чернели на ней полосы струй крови. Помнишь, как страшно изогнулась его шея, когда он повис на ветви баньяна, беспомощный и связанный по рукам и ногам. Юный принц безвестного племени, только-только женившийся на тебе - его принцессе.

Взывая к прошлому, нам не вернуть рассветы,
Не избежать и нынешний закат.
Вносить лишь в танец крови с золотом заветы,
Вытягивая карты наугад…

Они сожгли деревню, вместе с трупами и теми, кого было накладно везти с собой через перевал. Удар - и твою голову пронзает пульсирующая боль, а на глаза опускается кроваво-красная пелена.
Пламя лижет твоё израненное, опороченное тело, и ты, не сдерживая ни криков, ни слёз, принимаешь его, как спасительную тьму, чтобы не помнить, не видеть и не знать.

Но ты не умираешь. Смерти нет. Только боль, страх и темнота.
Деревни больше нет. Твой мир исчез, с попутным ветром дымом развеялся, пеплом и сажей впитался в горячую землю и кожу твою.
Колышется на ветру подвешенное тело мужчины, бывшего твоим Солнцем, твоею Звездой. Он мёртв, душа его ушла, а ты - невредима, будто бы не над тобой надругалось стадо озверевших мужчин с копьями и клинками, будто бы не ты сгорела заживо в буйном пламени, слыша только рёв его - и смех уходящих во тьму налётчиков.

Но обожжённое потерями сердце будто бы не заживает.

- Я бомбардиром был, воевал при Мукдене. Во Владивостоке.. тоже, - поиграл желваками, кулаки сжав, - ну и на гауптвахте потом, под Красноярском. Бежал. В Казань. Познакомился с нужными людьми и.. - замер, замолчал, посмотрел внимательно на Панафигину, как будто только сейчас до него дошло, что его могут подозревать в чем-то - ведь до вчерашнего дня они были совсем чужие друг другу люди, а теперь они вроде как собираются творить угодные движению, но нарушающие законодательство темные дела. Что-то сродни боевому товариществу. И понял Макар, что вопросы Панафигиной более чем справедливы, и уклоняться от них - значит не доверять товарищу по оружию.
Негоже это.
Поэтому тихим, уверенным голосом Макар продолжил:
- Я знаком с делом. Книжек умных не читал, не люблю. Знаю только, что вон те, - кивком указал в сторону купцов, обсуждающих, возможно, планы своего личного обогащения, - просто за то, что дышат и смердят, пока голытьба надрывается на заводах, а солдаты кровью обливаются на чужбине, заслуживают ножа в печень. Или бомбы.

Зашевелились рабы. Кто-то к стене прижался. Кто-то пшикнул, разбудив соседа. Тычут пальцами в вашу сторону. Кто-то у шеи указательным проводит, мол, "дурной голове на плечах не бывать".
Призрак накидывает безрукавку (из-за горба она большая, и Призрак напихивает вместо горба солому) кожаную шляпу и вонючие сапоги Горбатого, мигом преобразившись - по морде он, конечно, на Горбатого совсем не похож, но на миг, достаточный, чтобы ножом ткнуть в шею обидчику, маскировки должно хватить.
Самозванец-Горбатый спускается вниз в оружейку, в одной руке за спиной - кинжал, в другой нервно перебирает связку с ключами.

Перед дверью стоит крепкий лысый коротыш с саблей в ножнах, руки скрестил на груди, упершись спиной в косяк. В зубах желтых зажата трубка с чаггой, глаза сонно прикрыты, по типу он спит - но дым сизой струйкой тянется из трубки.
- Чо приперся, - бурчит, не размыкая век.
Замечаешь, что из-под мышки самый кончик лезвия торчит.

* * *

Пушистый открывает скрипучую дверь, пробирается внутрь. Скрипят переборки, плещется серое море, ходит палуба под ногами.
Во мраке ползет Пушистый мимо столов и лавок, приколоченных к палубе. Весь превратился во внимательность и скрытность.
Слышит храп, видит, как с одной из лавок свисает рука, от татух вся синяя, в руке - бутылка, на дне которой покачиваются крайний глоток выпивки.
И так сразу пить захотелось - ужас просто!

* * *

Глаз, как Глазу и написано, смотрит. Сидит у открытого люка, глазеет по сторонам. Слышит мерное сопение - кто-то из команды дрыхнет прямо на верхней палубе.
Заметил колокол у мачты. На рангоуте гамак качается, в гамаке - тело черным пятном. Храпит.
Воронье гнездо наверху, там кто-то должен быть. Огня нет. Если и сидит дозорный - не палится. А вот тебя, если вылезешь на палубу, да в такую лунную ночь - спалит в два счета.

Даад:
"Дочь Тьмы". "Слышащая". "Шепчущаяся-с-Духами".
А они называют тебя шлюхой. Они не послушали, когда ты предупредила о "крови". Не послушали и тогда, когда ты клялась, что в смерти графа невиновна, и что его отравили, и никаких лазутчиков ты в замок не впускала и просто не могла впустить, потому что находилась в крошечной комнатушке при кухне всю ночь, а наутро тебя выдернули из постели и начали бить и обвинять в содействии мятежникам.

Все твои слова - ложь. Ведь ты - ведьма.

Пастор, адепт Святого Колеса, зайдя в твою темницу, попросил сознаться в грехах, потому что Всеблагой видит и знает всё. Он попросил признать свою вину и уповать на милосердие.

Но ты почему-то знала, что даже если ты признаешь себя виновной, никто никуда тебя не отпустит.

А потом в твою камеру зашли два бугая в тяжелых стеганых куртках, схватили под руки и повели по темному коридору в какие-то подвальные помещения. Отворилась тяжелая дверь, звякнул железом запор за спиной. Перед тобой был зал пыток, в центре его - "священное колесо". Под ним - широкое ведро.
"Для крови?" - промелькнула встревоженной пташкой мысль в твоей голове, - "или для испражнений?"
Палач - щербатый коротышка с жилистыми белыми руками, держащими толстый железный прут - зловеще ухмылялся.

Они ведут тебя к колесу, кладут на деревянные спицы руки и ноги, связывают их накрепко. Им плевать на то, что и как ты говоришь. Они выполняют приказ. Они верят, что ты - убийца и заслуживаешь мучений.

Тебе сломают руки и ноги и оставят гнить.
Может, лучше бы сожгли? Обычно же сжигают ведьм, разве нет?

Никто больше не задает тебе вопросов, никто не просит сознаться. Кажется, вопрос с твоей виной уже решен, и дальше дело за малым.

Однако стук в дверь прерывает священнодействие. Стражник сдвигает засов, и в комнату входит молодой человек в черных одеждах с изуродованным шрамами лицом. За ним плетется чернокожий карликовый человечек в красном плаще.
Он восклицает:
- Это она, - тыча в тебя пальцем, отчего тебе становится не по себе.
Ты, конечно же, понятия не имеешь, кто такие Инквизиторы, но замечаешь, как сразу же напряглись твои пленители, как нервно сглотнул палач.

Донтос:

Графиня, конечно же, была против.
Однако сопротивляться не стала, высказав свою неприязнь прищуром, полным презрения, направленным в сторону пигмея. Пигмей, в свою очередь, никак не ответил на внимание особы голубых кровей и, согласившись впредь не вмешиваться, поторопил:
- Неладное творится. Нужно спешить.

Вы поспели как раз вовремя. Девушку привязали к колесу и уже, судя по всему, собирались перебить ей кости, когда вы ворвались в комнату пыток.
Пигмей аж чуть не подпрыгивал от возбуждения. Ему эта девочка приглянулась еще до того, как он её увидел.
Что-то тут не так.

Ты был разбойником. Крестьянином. Пиратом. Чужеземцем в мире, где твоё слово не стоит ни гроша, а цену имеет только холодная и острая сталь.
Может быть, ты был даже крошечным диктатором! Какая теперь разница?
Попав в загребущие руки капитана Нгамбе, ты понял цену своим прошлым достижениям и былым регалиям. Всё - пшик, пыль. Ты - просто раб.

Сколько времени ты провёл здесь, в этом вонючем жарком трюме?
Кажется, время застыло. Каждый день - бесконечная пытка.
Вонь немытых тел братьев по несчастью. Звяканье цепей. Мрачная решительность. Тоска. Даже не по дому. Не по родным.
По свободе.

Свобода.. Пьянящее слово. Хочется произнести его мечтательно, покатать на языке, как редкую сладость. Распробовать на вкус.
Но тебя наверное сочтут дураком. Никто не верит, что получит её. Только не здесь. Вас либо продадут, либо выкинут в море. И вы либо умрете в грязи Великого Колизея с кишками наружу, либо в пучинах Железного Моря найдете свою судьбу, став кормом рыбам.
Устраивает?
Ни в жизнь.

Вас здесь - тридцать семь рыл. Должен же быть хоть кто-то, кого не устраивает такой рок?
Ты находишь недовольных. Готовишь мятеж. Расшатываешь старый ржавый гвоздь в обшивке, что держит петлю. Слушаешь стук башмаков, запоминая - когда и куда ходит надзиратель.
Когда встает команда? Сколько их человек?
Ищешь пути, чтобы выжить.

Говорят, это крайняя ночь в море. Завтра вы войдете в порт.
"Вас выпустят, это точно" - произносит Горбатый - ночной надзиратель и заливается дебильным хохотом. Его сменщик - Джеб - тоже сушит дёсны, ковыряясь мизинцем в ухе.
Скоро Джеб свалит дрыхнуть, а Горбатый - вы точно знаете - будет сопеть здесь, у воротины клетки.
Рабы не должны шуметь. Рабы тихо сопят. Кто-то покашливает в углу - кажется, этот старик не проживет и недели, его сжирает лихорадка.
Пушистый неимоверным усилием, придерживая железную петлю, выдирает цепь из балки. Призрак набрасывает тряпье на металл, чтобы не звенело. Малой, освободившись, тянет свою длиннющую руку, хватает ножку табурета, на котором развалился Горбатый, дергает резко, с силой.
Когда надзиратель валится на палубу, Малой тянет его за ворот, перехватывает рот одной рукой, второй - прихватывает шею. И душит его, душит, побагровев от натуги. Вены на лбу его вздулись, мослатые руки гудят от напряжения, и Горбатый, прокусив ему ладонь и сделавшись ярко-пунцовым, наконец-то отдает богу душу.
Призрак, сдернув с его пояса связку с ключами, уже открывает ржавую дверь с тихим скрипом, в руке у него блестит короткий нож Горбатого.

Снять с себя браслеты наручников и почувствовать, как оттекает кровь с запястий. С верхней палубы доносится одинокий крик чайки и.. ничего.
Вас не услышали.
Свобода.. Казалось бы, вот она - протяни руку и возьми.
Но не время расслабляться. Вам повезло сейчас, но что дальше? Завладеть шлюпкой и броситься на веслах к берегу?
Передавить команду во сне? Захватить капитана в пленники?

- Осади, не заметут, - Борода осоловело глядит на статуэтку, у него по бледному лбу бежит одинокая капелька пота, скатывается по виску, скрывается в густой пыльной бороде.
- Пидорская какая-то, - нахмурившись, подытоживает. Сошлись брови, лицо исказила гримаса боли. Засипел огромный воин.
- Ой, - выдохнул как-то надсадно, как будто надорвавшись. Закрыл глаза, оперевшись одной рукой в землю. Прилёг.

Мышь, заметив неладное, подбежал резво. Доктор неспешно подошел с выражением легкой грусти на лице.
Борода открыл глаза, посмотрел на звезды. Сказал:
- Вот это красиво, - и тихо умер.

Общее:
- Мы не знаем, как к нам отнесутся местные власти. И не знаем, какие договоренности у халифа Хабура с ними. Не факт, что они в состоянии войны. Мешти - торговый город, насколько нам известно. Их мало интересуют завоевания и чужие конфликты. И может они сидят и ждут, пока мы завалимся в город, чтобы сдать нас с потрохами и обезопасить себя.
Болтун на плече Доктора неодобрительно крякнул, когда Шрам заговорил про сливы:
- Деррррррьмо! - воскликнул, клацнув клювом. Шрам был готов поклясться, что не видел птицу уже.. сколько? Неделю? Откуда он взялся?
- Звучит как план, - говорит Лейтенант, - Недомерок, Сорока, Шрам - ночью проверите стоки и каналы, осмотрите округу. Наверняка что-нибудь обнаружите. Без крови, - сделав на этом ударение, взглянул на Недомерка выразительно.
Доктор кивнул и что-то тихо сказал по-своему, Болтун, расправив цветастые крылья, пощелкал клювом, потоптался по костлявому плечу колдуна и сорвался прочь, взвизгнув:
- РРРРРАЗВЕДКА БОЕМ! - в направлении Мешти улетел, исчез. Тягучее чувство ностальгии повисло на душе у Братьев.
Разделились они, чтобы разведку провести, подобно волшебной птице колдуна. Без боя, на чем настаивал Лейтенант.

Шрам, Сорока:
Стены неприступны. Можно заставить Бороду забросить кошку - наверное, у него это выйдет - но, скорее всего, кто-нибудь наверху её обнаружит и либо дождется, пока вы подниметесь, чтобы вас окружить и схватить, либо скинет, пока вы будете лезть. А падать высоко.
Нашли почти пересохший колодец, набрали воды. Под покровом тьмы прошерстили окрестности - здесь нет ферм, нет лавок и трактиров - некого допрашивать и трясти. Всё живое и более-менее цивилизованное прячется за стенами города.
Трое ворот, главные смотрят на юг. Хорошо охраняются, подходить близко не решились.
Здоровенных неохраняемых сливов под стенами не обнаружили - город находится на берегу Железного моря, как и Джулаг, а потому сливы, видимо, ведут прямиком в море.
Нашли, правда, какой-то лаз - железная решетка в стене ближе к берегу, заложенная камнями по типу "так оно и было", но не успели толком рассмотреть - какая-то движуха наверху, вам пришлось быстро отступить.

А еще заметили лодку на якоре чуть поодаль, за песчаной косой. Багала, как и та, на которой вы прибыли на этот материк, по ощущениям, пол жизни назад. Паруса спущены, горят факелы и лампы.
Плыть до неё довольно далеко, конечно, но нет ничего невозможного! Если снять снаряжение и доспехи и надеяться, что местные водные хищники охотятся не по ночам - почему бы и нет?

Возвращаясь к "ставке отряда", Недомерок учуял дым.
Ухмыльнулся, расчехлив нож и кивнув в сторону холма, за которым, видимо, укрылись путники. Караван торговцев, не успевших к комендантскому часу и вынужденных остановиться за городом - в окружении песка, открытый всем ветрам и опасности быть ограбленными?

* * *

Череп неодобрительно цыкнул зубом, взглянув на Хоря чуть после того, как братья ушли в разведку:
- Что у тебя, братушонок, за пазухой? Негоже это - от братьев ништяки ховать.
Зеленый посмотрел на Черепа с недоумением, мол, "О чем речь?"
Борода отвлекся от чесания ноги и смерил Хоря тяжелым взглядом человека, которого будто бы хотят обидеть, а он не из тех, кого можно обижать.
- О чем ты? - поднял бровь Лейтенант, точивший изогнутый нож. Костров не разводили, полная луна освещала каменистый холм холодным голубым светом.

Хорь:
Кровь и железо.
Сколько помнишь себя - всегда было так.
Ты не любишь ни то, ни другое - кровь липнет к рукам, словно мёд. Пластинка металла в руках мечется от одной глотки к другой, от пасти к пасти - клацают зубы, хватая жаркий воздух. Режешь их. Маэстро смертельного танца, ты презираешь этот талант. Куда как проще обокрасть и обмануть, нежели резать и потом нудно отстирывать свои одежды, отмывать окровавленные руки и.. чистить совесть?
А есть ли она у тебя?
Собак не жалко, нет. Жалкие сучьи твари. А людей..

Шрам:
Если и работает клич твой - ты не видишь отдачи. Хрипло кричишь, сорвав голос - сухой воздух режет глотку, песком скрежещет на зубах. Никто, вроде бы, и ухом не повел - как и обычно.
Ты занял положение между двух камней, стоя на них, тыкая рогатиной в хищных псов-людоедов.
Потом вооружился щитом и мечом.
Разрубая голову собачью пополам, уверенно понял, что не дикие эти животинки. Помечены краской, с отметками на шеях, с рубцами и ожогами от клеймения. Взращенные на крови.
Значит, рядом хабурские псы. Не отстали. Идут по пятам. По следам битвы этой вас найдут. Видимо, для них это теперь дело чести - отыскать Отряд и уничтожить вместе с его Наследием.
Играючи отбиваешься от атак, выставив щит и меч. Они - не противники Брату. Нет тактического мышления, есть стайное, хищное - жажда крови. Позади Недомерок, Череп - тычут копьями и машут топорами, гогочут и орут. Та еще парочка.
Кровь и железо. Как всегда.

Сорока:
Машешь шестопером, рыча и ругаясь сквозь зубы. Обжигает легкие пламенем. Умудряешься уклоняться от атак шакалов, благодаря всех богов - известных и тайных - что Братья рядом. Три раза ты был близок к поражению. Три раза жизнь твоя зависела от разящего меча или копья Брата, который оказался рядом и спас тебя - в очередной раз. И ничего ему за это от тебя не требуется - после стычки можешь поставить бутылку, если хочешь.
А в целом - ничего.
Ни одного пса не убил ты. Зато не дал себя укусить.

Вьюга:
Окрыленный, развернул коня. Словно герой из старых сказаний, что пошёл против полузверей-полудемонов, верхом на волшебном говорящем скакуне. Он прогнал их, перебил, изгнал из своих земель, и с тех пор племя жило в достатке и мире.
У тебя племени нет. Нет земли. Только железный нож и железные Братья.
Кровь и железо.
Всегда так.
Колешь и режешь.
Виснет зубами на ляжке коня последний живой шакал, ты тычешь ножом ему в глазницу. Кровь пузырится. Конь ржет, сбрасывает тебя со спины, чуть не затоптав. Рвется с места прочь. Приземлившись в песок, поднимаешься рывком на ноги, глядишь на курумник - братья уже добивают собак. Оглядываешься вокруг - позади те, которых убил ты.
Атлай остановился шагах в тридцати чуть поодаль.
На рваную ляжку свою глянул, брыкнулся. Заржал недовольно.

Общее:
Борода чешет окровавленную ногу, сорвав сапог. Сует свои толстые пальцы в дырки, оставленные от зубов, показывает Братьям, мол, "видали чо творят?" Рядом с ним Мышь сидит с бинтами и нехитрой припаркой.
Все утираются от пота. Вытирают клинки и топоры от крови. Пьют воду - или то, что во фляжках походных булькает - жадно.
Впереди - еще несколько дней пути.

* * *

Нас преследуют, это вполне объяснимо. Мы находимся на территории, которая теперь контролируется Хабурским халифатом, и для них мы являемся незаконным бандформированием, ярко отметившимся в партизанских вылазках - спасибо Черепу и его бригаде - против наступающих сил Хабура.
На нас натравливают дрессированных шакалов, пускают по нашему следу, будто бы мы - редкая дичь. Я не могу спать. Жажда и голод преследуют нас уже который день.
Доктор и Лейтенант делают вид что знают, куда мы движемся, но мне иногда кажется, что мы окончательно заблудились.
Если бог и существует, в чем я очень сомневаюсь - он забыл про нас давным-давно.

* * *

Мы стараемся двигаться в сумерках. Путаем следы. Делим наш отряд на группы, водим преследователей за нос. Работает ли? На нас больше никто не вышел.
Все очень устали, все валятся с ног. Борода, кажется, болен. Зеленый чуть ли не при смерти.
Череп вернулся из разведки - он видел огни вдалеке.
Чертовски вовремя!

* * *

- Мешти. Город-крепость. Крепкий орешек, об который Хабур сломает зубы, - Доктор задумчиво разглядывает марево на горизонте. Сквозь жаркий воздух проступают огромные башни за высокими неприступными стенами. Чем-то схоже с Джулагом, на вкус любого северянина, который не разбирается в местной архитектуре.
- Тоже бабы строили, - подтверждает догадку Борода, кашлянув в кулак. Сидит на песке, потирая разбухшую ногу.

За холмом укрылись остатки Отряда. Истрепанные бойцы, с загоревшими обветренными лицами, полопавшимися губами и яростным желанием завалиться в какой-нибудь кабак, сожрать блюдо мяса, выпить бочонок вина и выебать парочку баб во все дырки.
- Давайте-ка придумаем, как нам туда пробраться тихо и незаметно, - Лейтенант крутит серебряную монету между пальцев.

Делаешь глубокий вдох и на мгновение отрешаешься от всего. Только ты, противник, твоя рапира, его кинжал. Твои шаги, его шаги. Трудно ли умеючи?
Он бросился, ты отшагнул. Он размахнулся, ты ушёл. Лезвие жужжит, разрезая воздух, ты уворачиваешься, подгадывая шанс для хорошего и меткого удара в корпус - или в ногу.
Краем глаза подмечаешь, как чуть в стороне летит, кровью окропляя пол, отрубленное запястье, сжимающее нож.
Сосредоточившись, опускаешь шпагу. А когда Альд, пыхтящий и злой, вновь бросается вперед, отшагиваешь в сторону, поставив подножку, и он, неуклюже запнувшись, врезается в каминную полку лбом.
Оборачиваешься, оглядывая побоище.
Вилар буквально облит кровью. Обезглавленный Шип валяется на полу, его голова лежит на столе, на боку, язык вывалился изо рта. Остальные "ряженки" разбросаны кругом, тела истерзаны и покалечены. У одного нет руки, второй лишился ноги по колено.
Стоны и плач.
Просекутор ранен? Определить невозможно.
Он оборачивается, смотрит на тебя. Конечно же цел и невредим, чего ему будет?
На ресницах - красные капли. Утирается перчаткой неуклюже, смаргивая кровь.
- Ну и хули ты так долго, - произносит так, как будто он в своем поединке против пятерых даже не вспотел, а просто дожидался, пока ты закончишь. Ухмыляется.
Всё произошло так быстро.. Пигмей шагнул внутрь, скрипнул пол, ты оглянулся.
А в следующий момент, снова посмотрев на Вилара, увидел за его спиной горбатого дурака в крови, держащего в руках самострел.
Миг - и болт входит в затылок просекутора, наконечник пробивает бородатую щеку.
Ты, наверное, никогда не сможешь забыть это лицо - задумчивое благородство, смешанное с недоумением. Так широко раскрытые глаза. Он как будто бы успел подумать: "Какого дьявола он себе позволяет?", но не успел понять, кто его убил и как это сделал.
Просекутор, выронив клинок из рук, тяжело упал на колени, задержавшись на секунду в этом положении, после чего рухнул на пол.

- В рамках приличия! - серьезно отвечает на запрос Вьюги Лейтенант, после чего позволяет себе ухмыльнуться, подойдя к коню и легонько хлопнув того по шее, - не потеряй нас из виду. Мы идем на восток, если отстанешь - дадим сигнал. Доктор что-нибудь придумает, не потеряешься.

Пока чернокожий колдун, приложив ладонь ко лбу бьющегося в припадке бородача, которого насильно прижимают в песок руками и коленями пара крепышей, вызнает всё, что враг знает или о чем догадывается, а Недомерок с Черепом, одним глазом - на двоих - осматривают окрестности, попутно обирая трупы, вы тоже не сидите на жопах ровно.

Кто-то тырит себе горсть грошей и медяков по карманам убитых. Кто-то находит кожаную флягу с местным пойлом (какая-то фруктовая хрень, а не вино! Куда уж там вспоминать настоящую медовуху), кто-то - вяленое верблюжье мясо, кто-то - горсть сытных орехов.
Оружие у хабурцев на порядок хуже аналогичного снаряжения Братьев, но покупателя можно и на это найти. Только вот тащить железки на своём горбу, не зная толком, сколько еще идти - то еще развлечение..
Хорь ковыряет окровавленного солдата - видимо, это был кто-то навроде десятника, вон как одетый! - с разбитой головой, стягивает с него доспех и замечает заплечную сумку. Запустив в неё руку, чувствует столь любимую им прохладу металла. Заглянув внутрь, видит тусклый блеск, сверкание драгоценных камней.
Этот пёс украл что-то ценное! Видимо, был одним из первых, кто ворвался в один из многочисленных храмов или погребальную камеру какого-нибудь богатенького и влиятельного чинуши. А может, успел пошариться в сокровищнице самого халифа?
Черт его знает. Но безделушка, несомненно, тяжелая и очень, очень ценная.
Извлек ты её на свет, чтобы полюбоваться? Подумал о том, чтобы показать братьям и командиру?
- Чо там, братушонок? - Череп окликнул тебя, сверкнув хищно зубами, - теплую дырку нащупал?
Череп - ветеран, настоящий изувер, жестокий в бою, душа компании в попойке, легендарный разведчик и лазутчик, который может забраться в любую задницу без мыла. Умно ли будет лгать ему и скрывать от него свою находку?
Хотя, опять же - это ведь ты нашел.
Важно ли, кто именно убил этого пса?

Лейтенант объявляет сбор. Без лишних разговоров и суеты вы хватаете свои нехитрые пожитки и то, что решили утащить с мертвых, и резвым шагом покидаете неприветливую местность.
Все ждут, что командир скажет хотя бы пару слов о том, что произошло, и о том, что делаем дальше. Но никто не смеет давить, как будто всё образуется само собой - просто потому что есть знамя, есть летопись, и есть вы - костяк братства.
Нужно просто молча сцепить зубы и продолжать идти - и вместе вы сумеете сделать так как было, вот и всё.

Ты видишь Вековечный лес. Видишь тьму безвременья, в которой спит что-то древнее, что-то могущественное. Не можешь описать, что конкретно - просто чувствуешь. Приближаясь к нему, ты обливался холодным потом и предчувствием скорой смерти, а убегая от него чувствовал неиспытанный доселе страх - учитывая пережитую ночь пыток в лапах извергов, что вскрыли тебя как рыбу - и, одновременно с тем, глубочайшее облегчение, какое чувствуешь, наверное, тогда, когда понимаешь, что опасность - где-то там, далеко, и ты её миновал.

Но потом тебя рубят на две половинки, и ты просыпаешься, весь мокрый и напуганный, словно мальчишка.
- Звучит странно.. и незнакомо, - бормочет в ответ Вилар, почесывая бороду.
- Ну что там? - крикнул он пигмею, который копошился в высокой траве - так, что на виду была черная голова и торчащие в разные стороны уши.
- Никого, - сопит Никто, выбравшись из травы.
- Ну, что ж.. А ты слышал о таком, а, треклятый чернокожий злодей?
Просекутор заставил тебя повторить историю об увиденном во сне, на что некромант, не дрогнув ни одним мускулом своего похожего на засушенный фрукт лица, ответил беспристрастно:
- Он может припомнить как минимум дюжину мест, отдаленно схожих с тем, что описал юный мастер. И как минимум четыре из них содержат что-то подобное - способное смертных повергать в животный ужас и разрубать их на куски одним ударом, - зловеще понизив голос, загадочно произносит пигмей, а потом добавляет, уже вполне беззаботно:
- Однако, все эти места находятся по ту сторону Железного моря, и юному мастеру не следует бояться чего-то подобного!
- Поостерегись, Донтос. И постарайся не делиться своими снами с теми, кому не доверяешь, - Вилар многозначительно кивнул в сторону Тракта, мол, "вперёд".

Вновь в пути, вы уже находитесь на территории графства Стугия - об этом гласит дорожный указатель. То, что дела здесь идут неважно, вполне очевидно - к деревянному столбу с табличками-указателями гвоздями прибито тело мужчины.
- Сборщик податей, - заключает просекутор, едва бросив взгляд на одежды, - готов поспорить, что этот парень долго мучился, - глаза у трупа закатились, в окровавленном рту что-то лежит.
- И готов поспорить, что там послание для нас с тобой, Арвелл. Проверь.

Вооружены и опасны. Каждый боец Отряда умеет вести бой, как на расстоянии, так и вблизи, с тем, что есть под рукой. Тянутся руки к лукам, к пернатым стрелам. Пока вас не заметили - они просто движутся. Ведь могут и мимо пройти?
Но на это никто не надеется.

Джамадар гаркает что-то на своём, едва в его поле зрения появляется Вьюга - он будто бы безоружен и вроде как идёт "поговорить". Однако, хабурские собаки не знают слова "переговоры", особенно когда дело касается северян.
Конный перехватывает поудобнее свой шамшир, машет им над головой и дает приказ - очевидно, "в атаку!"
И сам скачет вперед, быстро, намереваясь сбить, разрубить, растоптать, но Вьюга быстрее.
Когда нож вонзается в горло, джамадар хватается за шею, харкнув кровью на спину лошади, а Брат, ухватившись за удила, пинком ноги выбивает всадника из стремени и скрывается в ночи.

Обезглавленный отряд хабурских копьеносцев, уже заметив потерю командира, дрогнул - никто не ожидал, что один безоружный человек так ловко и свирепо расправится с капитаном. Кто-то из солдат бросает дротики в спину Вьюге, но ни один не находит свою цель.

В ответ из темноты в сторону хабурцев летят болты и стрелы - многие гибнут сразу, кто-то, определив, откуда стреляют, мчится в атаку с поднятым щитом и копьем наперевес.
К ним навстречу выходят ветераны, лютые бойцы Отряда - Борода размахивает своей двуручной секирой, разрубая щиты и головы как полешки; Череп клевцом пробивает кирасы и шлемы; Недомерок, яростно ругаясь нехорошими словами, рубит и режет всех и вся.

Столкнулись бойцы, пролилась кровь. Всё произошло быстро - так быстро, что некоторые из Братьев даже не успели подключиться.
Сорока видел, как посланный им снаряд угодил в шлем хабурца, и тот рухнул замертво. Однако ликовать времени не было - другой солдат уже намеревался насадить наемника на копье. Чиркнул наконечник по тарчу, еще чуть-чуть - и проткнул бы руку тебе. Отреагировать, однако, времени не было - рядом оказался Лейтенант, который пронзил спину копьеносца своим гладиусом, легко и непринужденно и, кивнув, двинулся дальше.
Шрам, сделав выстрел, подобрал щит, на который тут же уронили палаш, уронили с такой силой, что щит лопнул, а рука загудела. Здоровенный бородатый хабурский десятник, черный как сволочь, замахнулся второй раз, и Шрам резким тычком сунул обломок щита ему прямо в морду - хрупнул хрящ носовой, и кровь залила лицо, а руку со щитом прострелила боль - но это ничего!
Сеча уже закончилась, всех вражин побили, а бородач с разбитым лицом, разоруженный и прижатый к земле, стреляет глазами на "белых дьяволов".
- Добейте раненых, соберите припасы, - командует Лейтенант.
- Можешь вызнать у него, где их основной лагерь? - спрашивает он у Доктора, на что сутулый и тощий длинный колдун кивает:
- Это мигом.
- Череп, Недомерок, Зеленый! На стрёме! - крикнул Лейтенант, - и где, чёрт побери, Вьюга? Любитель лошадей, мать его, что за выходки..

Черный доспех просекутора Вилара словно вытесан из антрацита. Фигуры его громада мерно покачивается в седле боевого коня, огненно-рыжая борода и волосы, собранные в конский хвост на затылке, влажно блестят. Он, осклабившись, машет рукой инквизитору у ворот, бросает через плечо:
- Храни Всеблагой! - и рисует перед собой "колесо" - южно-имперский символ веры, тебе чуждый, хотя и знакомый. На твоей родине Культ Колеса распространен вполне достаточно, но, хотя он и считается официальной религией на территории всей Империи, следуют заветам Всепрощающего далеко не все.
Ты знаешь Вилара достаточно, чтобы понимать его натуру - он суров и в этом чрезвычайно старателен. Он тщательно отмаливает свои грехи у алтаря, но любит свою кровавую работу больше жизни. Тебя назначили его правой рукой два месяца назад - ты успел насмотреться на результаты его труда.
Эта белозубая улыбка, радушный взгляд этих зеленых глаз тебя не обманывают - Вилар жесток от природы, и ему явно по душе это назначение, цитирую: "..подавить мятеж в пределах графства Стугия, пользуясь силами вельмож, их вассалов и преданных граждан Империи; оказать всяческую поддержку местным силам правопорядка; виновных в подстрекательстве, повстанцев, лоялистов, мятежников и разбойников, встреченных на пути разрешается устранить без суда и следствия; зачинщиков и организаторов восстания, однако, следует задержать и доставить в Столицу, по возможности, живыми.."

На поясе Вилара болтается кожаный тубус с Эдиктом, который позволяет ему и тебе своими руками творить закон, прикрываясь властью, дарованной Триумвиратом и, следовательно, самим Императором, славься его имя в Вечности. Ты не знаешь, какова ситуация в мятежных провинциях, но у тебя вызывает сомнения вероятность того, что повстанцы разбегутся при виде бумажки с каракулями - они вряд ли вообще умеют читать и чихать хотели на то, что там написано.

А еще тебя малость смущает темнокожий лысый пигмей верхом на осле. Ты никогда до этого не видел такого маленького и смуглого человечка - на его шее красуется тяжеленный металлический ошейник, он одет в красную робу и глубокий капюшон, так что из тени его на тебя смотрят внимательно желтые белки глаз - внимательно и с пониманием.
- Это фактотум, - говорит Вилар, заметив твоё удивление, - он будет нам содействовать. Не смотри ему в глаза долго и даже не пробуй снять его ошейник.
А ты, вроде как, и не собирался. Оторвав взгляд от пигмея, окидываешь взглядом дорогу - вы уже успели достаточно удалиться от "Твердыни" - крепости инквизиции за пределами Столицы.
Прохладный и влажный утренний воздух постепенно напитывается жаром, и горячее солнце уже начинает припекать ваши спины - вы движетесь на запад, в земли, которых ты совсем не знаешь.
Путь предстоит неблизкий.
Чувствуешь ли ты волнение, страх, предвкушение?
Скорее, сонливость - вчера ты долго ворочался в койке и не мог уснуть, после того как перед отбоем к тебе подошел служка и передал письменное распоряжение просекутора: "Готовь коня и снаряжение, на рассвете жди меня у конюшни".
Ты до последнего не знал, куда и зачем тебя назначили. Недоверие к твоей персоне? Или просто соблюдение принципа "меньше знаешь - крепче спишь"?
Вот и думай теперь.

Макар поздоровался со вчерашним бородатым чудаком сдержанным кивком, сказал:
- Минуту, - накинул тужурку на плечи, сунул свинчатку в карман, кивнул самому себе, выглянул в окно - будто бы просто на всякий случай - и вышел. На выходе бросил взгляд на доску за стойкой портье, отметил ошибку в отчестве, и подумал - надо бы придумать им место для встреч в удобном месте, чтобы не таскаться по гостиницам и не привлекать исчерпывающего внимания личностей, которые даже имя не могут записать правильно - береженого бережет же!

Проследовали к месту встречи, пока шли, Макар поинтересовался у Георгия - которого он без зазрений совести, сразу же перейдя на "ты", начал звать "Жорой" - сколько он знает Панафигину, откуда родом (подразумевая, скорее, "происхождение", нежели географическое расположение отчего дома и давно ли вообще "работает")

- Я спрашиваю, потому что это важно, - сказал Насыров, остановившись на перекрестке и назидательно зыркнув сверху-вниз на товарища по отряду. Ему показалось, что для Шаховского всё это какая-то игра. Он бы не хотел, чтобы борьба с зажравшейся сварой элитариев-буржуа превратилась в фарс из-за того, что кто-то относится к происходящему с детским неосмысленным задором. О чем и и не преминул заметить Шимозе, прямо и без обиняков:
- Давай-ка посерьезнее, ага? Лицедей из тебя никудышный, но мужик ты вроде нормальный.
И бросил через плечо, уже по сходням поднимаясь на борт "Пушкина":
- Убивал когда-нибудь?
То ли шутя, то ли всерьез интересуясь - и не понять даже.

Зажал руку китайца, загнул запястье до хруста. Лаобань взвизгнул, пальцы желтые разжались, полоска стали звякнула об дощатый пол. Нож! Хотел меня прирезать, сукин кот!
- А-тя-тя-тя-тя-тя! - предостерегающе поведя лезвием финки по шее местного шефа запричитал Макар, сощурив глаза, превратив их в зоркие щелочки.
- Не спеши, успеете еще, - и не услышал будто бы, как кто-то вошел в комнату. Или услышал, но просто не успел сообразить? Или услышал и понял, что третье лицо здесь и, может быть, про себя подумал, что, дескать, вот оно - решение!
Сейчас он подойдет откуда-то сбоку, поднимет руку с револьвером и пустит пулю в весок обезумевшему бомбардиру, угрожающему расправой безобидному китайцу, командиру курильни.
И бомбардир, кровью с мозгами брызнув на стену и пол, мигом успокоится и будет ему поделом.
Может и об этом подумал. Кто знает?
Глазами повел в сторону мягкого и ненавязчивого шума.

Нож не дрожит - как стальной сверкающий перст, блеснув на мгновение в распаренном и душном воздухе полосой, застывает на уровне груди, острием в сторону китайской диаспоры.
- Что же вы, суки, удумали, а? Что же вы военного чина, без суда и следствия, да голыми руками взять удумали?
В два длинных шага-прыжка Макар максимально сократил дистанцию до Лаобаня-батяни, который наблюдал за избиением японца, схватив свободной рукой владельца заведения за грудки, а финку к самому его горлу резко поднёс, будто бы намереваясь его как барана обескровить - в один миг.
Глаза красные горят злобой, слюны тягучая капля на пересохшей губе.
- И кто тут шельма, а? Сначала его, потом меня?

Поражение.
Горечь его сивушной кислятиной залегает в душах людей, к ней причастной. Когда ты командуешь армией, вся тяжесть ответственности падает на твои плечи железобетонным грузом, и кто-то под ним ломается сразу, а кто-то стоически терпит, зубами скрежеща.
А что же солдатня?
Что мог поделать я, когда они рубили нас на всех фронтах? Что я мог, сидя у мортиры и глядя в прицел, когда чья-то глупость и недосмотр или, быть может, банальная ошибка мешала мне выполнять мой долг? Что я должен был делать, когда заряжающий как подкошенный упал навзничь, и дырявый бушлат его на спине в мгновение ока пропитался кровью и стал от неё бордовый, как вино?
Как забыть этот грохот и визг стали? Как прогнать это эхо из моих ушей?
Разве это моя вина? Разве может муравей винить себя в том, что в его муравейник вступила нога человека?

Дрожь не унялась до сих пор. Взор темно-карих глаз падает на левую руку, пораженную тремором.
- Едрить.. - тихонько ругается, положив ладонь на горлышко солдатской фляги, свисающей с поясного ремня и сжав металл крышки так, чтоб побелели костяшки пальцев - чтобы унять эту проклятущую дрожь. Что с тобой? Неужто смерть, всецело правя в этом чужом, заполоненном желтыми мордами краю, вселила в твою душонку этот липкий приставучий страх?

И спрятаться от него за занавеской, в удушливом сизом опиумном смоге, уйдя ото всех и вся в самоволку - разве это выход? А?

Сидит скособоченный бомбардир, небритый и вяленый, глядя пустыми глазами исподлобья на лопочущих на своём китайцев. Скашивает взор на трубку, торчащую из-под его носа. Вытряхивает пепел и застывает, глядя в растерянности на фигурку китайца, макающего ноги в шелуху и бутор.
Поначалу заторможенно-задумчив, но чуть погодя - осклабился. И представилось ему в ватной горячке опиумного бреда, что где-то там, будто бы во сне, сидит кто-то другой - но как будто бы он сам, но по-другому одетый и даже мыслящий как-то не так - сидит и смотрит в озерцо этого китайца, как в зеркало. И размышляет будто бы о чем-то своём, но точно так, как мыслит он сам. И вроде бы сама мысль та, тяжелая и неповоротливая, громоздка, как десятитонная бетонная плита. И вроде бы понятно, что всё это глупости.
Но если допустить и предположить..
Смотрит в озеро грязи Макар, грустно и как-то даже задумчиво.

Пепел стынет хлопьями серыми на дне ртутного озера. Там, в другом мире, всё по-другому. Там люди живут красиво. Там лазурь и янтарь, в волосах - золото, изумруды бус, платье красотки кроваво-винное.
Как тот Алёшин бушлат.

Нет!
Наша кровь не зря бежала по улицам Мукдена. Не зря мы ехали к черту на кулички, чтобы потом, несолоно хлебавши, униженные и оскорбленные, уйти обратно!
Насыров на всю жизнь вперёд наглотался пыли и нажрался отвратных харчей. Ему опротивела солдатская жизнь, полная лишений и тягомотного ожидания приказа, когда безусый офицер, нахальная рожа, даёт команду, решая - идёшь ты голову свою положить на алтарь чужой победы сейчас или чуток опосля!
Довольно.

Он понял, что дрожь унялась, когда ощутил, что рука его нащупала рукоятку финского ножа. Он обнимал ладонь, ласково к ней прижимаясь. Кажется, китайцы поняли, что он задумал - неужто я сказал это вслух?
Интересно, лаобань действительно совсем не понимает ни слова по-русски?
Или он просто притворяется, на самом деле шпионя на офицерье, чтоб сдавать нарушивших субординацию и приказ? И что потом? Гауптвахта? Лагеря?
Или он с этими? - сощурились глаза, затуманенные опиумным угаром, превратились в злобные щелочки, с подозрением взор, горящий как лучина во мраке, резво сдвинулся прямо на японца-в-костюме.
Им всё еще мало? Им не хватило нашего позора?
Им нужно втоптать нас всех в землю, и только тогда они успокоятся? Жадные, злобные узкоглазые.. - затрепетало что-то, заклокотало в груди.
Пришло осознание.
- Я ТЕБЯ ВИДЕЛ! - взревел Макар, опираясь локтем на лежак и поднимаясь - резко, так, что в голове будто бы взорвался снаряд, - ТЫ БЫЛ ТАМ! БЫЛ ТАМ! - выпучил глаза бешено, выхватив финку из ножен.
Нет дрожи в руке. Нет больше страха винной крови. Страха смерти. Есть только чувство неприкаянной попранной и ущемленной гордости.
И желание сделать хоть что-то. Хотя бы и пролить чуточку чьей-нибудь крови.

Тот день.
Воздух обжигающе горяч - как плотное ватное одеяло, что накрыло город куполом и перекрыло доступ к кислороду. Город задыхается, дышит миазмами и своим собственным смрадом, переваривая себя в мареве июльского полдня.
Ты смутно помнишь кричащие заголовки в новостных лентах. У тебя тогда были проблемы по работе, и ты, поздно приплетаясь домой, даже не пытался вникнуть в то, о чем говорил диктор на канале: ты просто жевал свой нехитрый, но сытный ужин, приготовленной любящей женской рукой, а после ужина и контрастного душа ложился головой на её колени, клал раскрытую ладонь на её вздувшийся живот, ощущая кожей пальцев тепло и трепет зародившейся и распускающейся, словно прекрасный цветок, жизни под твоей рукой.
Это твой ребенок.
Ты не знаешь пола. Не суть.
Ведь это твоё, и не важно, какие будут ползунки - голубые или розовые.

Мигрень. Душно в кабине Урала.
Тяжелый бронежилет привычно давит на плечи, разгрузка и жилет тактический - набиты рожками с боевыми патронами. Сверху дали приказ, и никто не спросил, почему мы должны стрелять в своих сограждан.
А, может, и спросил кто-то. Но ему не ответили. Или ты просто не помнишь?

Город будто полыхает. Марево растянуло свой огненно-рыжий стяг над шпилями многоэтажек, его трясёт и лихорадит, он не похож на себя прежнего - он горит огнём перемен, напоен запахом тревоги и чем-то, смутно схожим с ароматом тления.
И жженой резиной.

Она тогда разволновалась, помнишь. Подняли тебя по тревоге, и ты очень, очень старался не шуметь, пока собирался, и даже поверил, будто она не услышала, как ты тихонько крался, уже вкинутый в форму, к дверям, а потом увидел, как она стоит (голые коленки, обнимает локоть, прислонившись к косяку двери спальной) и вопросительно смотрит на тебя - ни слова, ни жеста.
Помнишь, что ты сказал ей?
Или неважно всё это теперь?

- Нужно, - шепчет Палыч, поднося заскорузлый палец к растрескавшимся губам. Понимаешь, что сейчас не время для бесед.
Слышишь гулкое "бум!", тянущееся снизу - со стороны двери, за которой лестница на первый этаж, где заколоченные ставни и запертая дверь, которую вам пришлось взломать. Но когда этих тварей задерживали двери и окна?
Хорошо их держит только обезглавливание или выстрел прямо в лоб.
"БУМ!"
Лоб, которым эта сволочь колотит в ставни вашего нехитрого убежища.
- Пидарас ебучий, - шипит Савелий Палыч, выглядывая наружу, морщась от каждого - "БУМ" - удара как от зубной боли, - он так всю округу сюда соберет.

Слышишь, как из-за окна доносится это сиплое дыхание, больной и тихий бубнёж.
Накатывает волной воспоминание, другое - каскадом сыпется одно за другим. Бледность кожи, жар горячки, раскрасневшиеся, воспаленные стеклянные глаза - и боль, боль в них, и страх, но не перед смертью, а перед тем, что уже потеряно и не вернуть никогда.
Кровь на её бедрах темна, она почти черная.

- Я разберусь, - заметив, что тебе, наверное, не стоит сейчас выходить на улицу и бодаться с Зараженным, Палыч подхватывает гвоздодер с пола и, с видимым усилием поднявшись с колен, направляется к двери - едва слышно, синевато-черной тенью скользит во тьме.
Мрак съедает его как сладкую закуску.

- К МАШИНЕ! - громогласный рёв ротного, который даже сквозь ропот толпы и гомон сирен аварийных слышен снаружи.
Высаживается твой десант на кипящий асфальт, спрыгиваешь и ты со ступеньки, брякнув стволом и экипировкой. Чуть поодаль от места действия остановились, чтобы собраться, сформировать клин и выступить. Против кого? Кто враг?
Краповик Роман Генадьевич, не кадровый, а самый настоящий боевой офицер, зверь-человек, еле достающий макушкой тебе до груди - но ты уверен, что он свернул бы тебя в бараний рог даже не вспотев, и сейчас, и через пяток-другой лет - рявкает и раздает команды.
- Старшина!
- Я! - рефлекторно вырывается у тебя из глотки отзыв - как собачий лай.
- Веди группу!

Это грома эхо долетело до твоих ушей или грохот выстрелов, расстоянием и архитектурой рассеянный и приглушенный, но до боли знакомый?

Ведешь.
Над площадью темно-серое, как свежий асфальт, облако грозовое зреет, надвигаясь с севера. Рождаются молний вспышки в его бугристом черном нутре, долетая до вас с тяжелой полуминутной задержкой. Щиты и дубинки в руках солдат. Демченко в машине остался. Видишь, как от площади бегут люди - кто-то в крови, но будто бы вас и не видит вовсе - парень, прихрамывая, сопя, резво улепетывает, разумно обойдя вас стороной, в сторону многоэтажек. За ним - другой, размахивая руками безумно. Вроде бы лицо ему разбили - всё в крови, аж брызжет, когда он булькает, пробегая на значительном расстоянии. Нет времени рассматривать и тормозить его, спрашивать, что случилось.
Идете дальше.

А дальше - перевернутый, лежащий на боку полицейский автозак, ОМОНовец распластанный на газоне, шлем в сторонке, щиток разбит на нем, а у самого сержанта разбита голова - коротко стриженное темечко вдавлено чуть внутрь и влажным темно-алым нутром приманивает взгляд.
Кобура пустая - подмечаешь.

И на границе слышимости, недалеко и будто бы рядом совсем, но не в пределах видимости - мешает здание администрации, судя по всему - взрывная канонада разгульных звуков масштабного погрома. Здесь и звон стекла, и ор десятков глоток, и фальцет и бас, нечеловеческий рёв и мат, стук и бряк, мягкий и влажный и тупой, хрусткий, и самой вишенкой на торте беспорядка - внезапные сухие щелчки выстрелов пистолета Макарова, потом гром дробного залпа чего-то вроде Сайги, раз и другой, еще один.

Опоздали?

К чему щиты и дубинки, когда в дело идет огнестрел?

Где-то сзади ревёт БТР, выезжая на Красную улицу.

Они встретились у древних камней.
Тром Убийца Имперцев и Корр Ворон.
Гарм, Пожиратель Сердец и Кожевенных дел Мастер. Шинта, Зрячий.

Хорс Душегуб сжег дотла Фатту в ту ночь. Он не пощадил никого в той битве. Говорят, колья с насаженными на них солдатами империи протянулись на три лиги вдоль тракта - вороны пировали на телах погибших, а угрюмые северяне праздновали победу три дня и три ночи.

Но не Они.

Их ждал другой удел.

Древнее Зло показало свой облик, приоткрыло завесу истины. Поманило на встречу неизведанному.

Сказало: "Приди и возьми"

Встает с песка Напас.
Идет к вновь прибывшим словно пастырь к овцам заблудшим, руки разведя чуть в стороны, как бы обнимать собираясь их. Но нет. В его объятьях не будет тепла. Ускоряет шаг. Не давая времени на отдых, резко - разбить череп тому, что крупнее. С худым разобраться после того, как крупный оттянет его к земле.

Во тьме, столь плотной, что стала ощутима на ощупь, на вкус - дрожит железо в ней, гудит дерево. Лежит громадный северянин прямо на снегу, плащом укутанный, и дремлет неспокойно. Ему снится странный, страшный сон.
Он видит, как призраки мертвых обступают его со всех сторон, молча глядя на него своими пустыми глазницами - никто не положил им монеты на закрытые глаза, и их выклевали голодные вороны.
Пока Корр возится, рыча и сопя, ковыряя палкой мерзлую землю и ледяные валуны обмороженными пальцами тягая, Тром наблюдает Тьму предвечную - там, в лесу, в самой глубокой и темной роще дремлет древнее Зло.. дремлет ли? Просыпается с приходом Севера. Сбрасывает ржавые оковы. Стряхивает остатки сна. Пробуждает своих приспешников. Жаждет крови и гибели.
В этой чаще бродили Боги, когда люди еще не рождались. Есть места, закоулки, где пыль с их ног еще не осела.
Тысячи черепов пирамидами высятся в храмах, застывших в пыльной вечности, изъеденных ветром и временем. Заколдованных древней магией, запечатанных колдовством.
Но все переменится однажды. Капля за каплей - и камень разрушится.
Пробьется сквозь трещину лозы росток. Корень вскроет толстые плиты, и Зло вновь вдохнет полной грудью.

Древние мертвые призраки, жители этого мира, смотрят на тебя, возвышаясь над бренным твоим телом, израненным и измученным. Наблюдают за агонией жизни. Просят прощения. Просят остаться. Умоляют.
"Спаси нас. Спаси"
Они видели твою битву. Видели, на что ты способен.
Зачарованные твоей яростью первобытной, охраняют покой и тишину бесконечности.
Но изменится всё очень скоро.

* * *

Грязь и камень. Черное на черном. Два тела бледными овалами обескровленных лиц во тьме сверкают, словно две луны. Засыпаешь их камнями, ругаясь сквозь зубы. Не чувствуешь ладоней, пальцев. Греешься в работе. Руки крепнут от забот. Ноги стынут в темноте.

Ночь кусает тебя за живое. Вздрогнул. Оборачиваешься, дернувшись резко. Смотрит в спину Тьма. Перо в руках треплешь, пух пальцами гладишь. Недоброе что-то. Словно холодом пронзает, заглянув внутрь и душу твою терзая.

Когда закончил, мрак уже разбавился сизыми полутонами, во тьме проступили черные плотные спицы деревьев. Братская могила. Фрит и Сварт в ней лежат, холодные и мертвые. По этому случаю обычно сказать что-то надо про них. Проводить в долгий путь.

* * *

Пока Гарм срезает, выдергивает и ломает, Шинта, повесив на шею Глаз, Эмина, буквально в крови утонувшего, тянет к кострищу. Раздувает угли, усаживает старого воина, обе ноги его к заднице подтыкает - будто так и было.
Сидит Эмин, устало голову назад откинув, глаза пустые закатились. И пока Шинта-воитель, к костру наклонившись, разбирается с огнем, падает голова, подбородком бородатым ткнувшись в грудь, зрачки смотрят прямо на воителя, что допустил такое. Клацнули зубы зловеще, губы синие раскрыты, тонкой тягучей ниточкой тянется густая патока-кровь.

Дыхание учащенное, сбивчивое.
Еще гости?

Герн-копьеносец, гонец моложавый, упав на колени, уткнувшись красными от мороза ладонями в снег, слова сплевывает как грязь, задыхаясь:
- Они.. имперцы.. убили.. убили.. Тром.. остался.. я побежал.. за подмогой.. не смог.. путь найти.. - глаза сверкают как у зайца испуганного, кожа бледная как мел. Не одни вы, похоже, свиделись сегодня с извечными Сумерками.
Не может взгляда оторвать от Эмина, что у костра сидит, и нога одна, накренившись носком, съехала вниз, вывернулась вбок коленом и застыла - крови нет, только красный хрусткий иней.

Кровь медом густым из взрезанных вен выбегает алыми змеями.
Длинного черного языка плеть раздваивается, ласкает бледные тонкие губы.

Глуп язычник
Сладок труп

Эмина отбрасывает в сторону, как куклу бесполезную. Ударилось тело о камни алтаря, сгинуло за ним, разбитое.
Глаза сверкнули - и ты застыл. Смотришь в его Душу. Видишь Тьму. Она к тебе горькими на вкус щупальцами тянется. Тошноты густой ком сдавил горло, ослабла хватка. Кровь твоя вздымается кипящими каплями в воздух, струей танцующей выбегает из взрезанных рук.

Силуэт твари в глазах дрожит, маревом запеленатый. Свет горящих очей как в тумане.
Вот так гибнут лучшие!

Но нет. Громко хрупнуло, стукнуло что-то - просела фигура. Гарм Безбожник, орудуя секирой как молотом, врезал топорище в голову духа леса - и тот на миг зажмурился, будто бы ойкнув даже.
Еще удар. Еще.
Ломается длинная лапа твари с хрустом страшным. Перебито плечо, серо-синюю кожу рвёт черный обломок кости. Град ударов посыпался, и слышен только стук, чавканье иссушенной плоти, да дыхание надсадное громадного полувеликана, будто бы забивающего сваи, бьющего без остановки, с умелым контролируемым остервенением и безудержным желанием закончить начатое.
БУХ! БУХ! БУХ!

Шинта, открыв глаза устало, наблюдает за тем, как раздавленное, разбитое существо серо-черной кучей костей и плоти рваной на белом снегу подрагивает. Уцелевший светящийся шарик глаза из раздавленного черепа выпукло торчит. Несет холодный - но не мертвый - свет тусклым сиянием.

Кровь в снег впиталась, загустела, застыла.

В основном - твоя. Но и Эминова - тоже. Ноги его в сугробе лежат, будто бы и не ноги вовсе, а так - чурбаков поленья.

* * *

Корр в ночи бредет. Потерял свой след?
Это Лес. Путает тебя, ведет ложной дорогой. В круговерти снежной, в белой дрожащей пелене, северным морозным ветром продуваемый, идешь на звук - нет звезд, нет следа, и деревья вековечные - все как один.
Черный частокол унылого и грозного пейзажа.
И вдруг - лошади ржание.
Притаившись, ждешь.
И видишь: бредет, как и ты, Тром сквозь ночь, за уздцы держа коня, на спине которого тела молодых бойцов и мешок громадный, пропитанный черной кровью.
Пошатывается Тром, идет с трудом.
Не слышит тебя. Не видит.

Шинта. Гарм. Общее:

Топор свистит в воздухе, словно металлическая птица. Он снес бы голову твари, будь она человеком. Но то не человек. Неуловимая дрожь воздуха, миг - и черная ручка утонула в снегу.

А оно приближается.

В бой ринулся Шинта с Эмином на пару. Гарм присоединился.

Не спешит чудище. Но стоило приблизится - сразу же Эмина схватил за горло огромной рукой, играючи уклоняясь от сонма ударов. Второй рукой ноги обхватил. Взмах секиры, удар сокрушительный, прямо в темечко - искры летят, бьют по глазам. Словно булыжник рубишь - без толку. Слепая тварь даже не вякнула, только голову чуть вжала в тощие белые плечи.
Гарму в глаза заглянула, развернув шею не-человечески.
И по самую задницу Эмину ноги оборвала резким рывком, пасть черную отворив.
Глаза-лучи. Глаза-камни. Сияют светом далеких звезд. Разум затуманили. Ослепили. Будто долго-долго на горящий шар солнца смотрел, не мигая.
Ткнул в горло твари ножом Шинта, рубанул по руке, стараясь Эмина, за шею сдавленного, безногого и окровавленного, освободить. Безуспешно.
Но сталь и железо не страшны духу Леса.

Булькает чудовище, сверкая Очами:
Кровь зовёт кровь
Дары приносящий погибнет

* * *

Тром:

Доблесть и смерть. Идут за тобой по пятам. Тень твоя. Твоё второе имя.
Не смыть позора кровью. И жаль, что только духи видят, как ты рвёшься в свой последний бой, словно герой Маан дам-Скульд из древних сказаний, что выследил, выдавил из берлоги и в честном бою обезглавил последнего Дракона.
Нет сомнений - ты бы сразился и с драконом и победителем вышел из этого боя.
Но здесь - всего лишь люди. Пускай их много, а ты - один. Не суть.

Кровавой круговерти хаос. Зажжен пожар, что не остановить. Обагренный, горящий лихорадкой боя, стоишь на коленях на теле, обломком клеймора раз за разом ковыряя кровавую кашу разбитого черепа.

Вокруг испускают дух закованные в железо мертвецы - раздавленные конями, пронзенные твоим мечом, разрубленные и пораженные, признавшие свою ошибку, но - слишком поздно.
Вороны восседают на кронах. Их пир - твоя победа.
Твоя победа - злая дрожь, смертельная усталость. Чудовищной слабостью оборачивается гигантская сила, мягкая проворность кошки - твердостью старого тиса.
И разум, разум твой ослаблен пением битвы.
Ты смотришь на то месиво, что творишь - и не опускаешь рук.
Опускаешь обломок меча в него. Раз за разом. Ветер гуляет в ветвях, обдувает разгоряченное тело. Успокаивает. Духи говорят тебе: "Великий Тром. Могучий. Ему место подле трона Царя".
И мысль непрошеная: ты бы не прочь отдохнуть где-нибудь, даже у чьего-то трона.

Шинта. Общее:
Тебе сразу показалось странным - эти ноги как-то асинхронно, по-разному идут.
Ты чуял холод, исходящий ото всюду - мерзлая, укрытая снегом земля, черное, как смоль, небо. За спиной - твои бойцы, и пламя разведенного костра.
Никто не спрашивает, что ты услышал, к чему приготовился - Эмин молча поднимается на ноги, перехватив поудобнее свой боевой топорик, Гарм, повернув голову, прислушивается, будто бы, наконец-то, хоть что-то в этом мире маленьких и хрупких смертных пробудило в нём отклик - хотя бы и жалкий, но всё же интерес.

Оно было похоже на чудного, чрезвычайного высокого и худого человека, передвигающегося на четвереньках - с бледной просвечивающей кожей, изрисованной блекло-синими символами, с витыми мускулами, облепившими длинные белые кости, словно упитанные черви. На безглазом овале мелового лица зияла черная пустота разверзнутой в уродливой улыбке пасти с заточенными редкими зубами.
Существо, подкрадываясь со стороны чащи, вдруг остановилось, насторожившись. Синие губы сошлись вместе, стянулись в тонкую нитку, прорези еле заметных ноздрей зашевелились - существо принюхивалось, не видя вас, стоящих у костра.
Эмин затаил дыхание, глядя на незнакомое создание с редкой помесью страха и отвращения.

Тром:
Прихватил девицу, ладонью крупной накрыл нижнюю часть красивого, но искаженного болью и страхом лица, резко дёрнул - хрупнула кость, живая искра во взгляде туманным непониманием и безразличием резко сменилась. Остекленевший, тусклый взор - вдаль, в долину Безмолвия.
Так нужно.
Уронил её тело на снег, лук подхватил, наклонившись - и вовремя - просвистела стрела чуть выше горла.
Выпустил свою - и попал. Ахнул кто-то, всхрапнула лошадь вдалеке.
За клеймор схватился так, будто он - обломок корабля, а вокруг тебя - бушующего океана ярость, и вал за валом будет он бить тебя, пока не потопит и не поглотит в свои холодные темные пучины.
Всадники по одному, смыкаясь, резво скачут, гикая.
Ты, за дерево отшагнув, резко взметнув тяжелый пласт железа снизу-вверх, разрезаешь коня пополам, сбиваешь с седла ошарашенного конного, и, словно вихрь стали, развернувшись на носке, вгоняешь клеймор бойцу в брюхо - хрипит он, кровью гаркнув, глаза навыкате.

Еще один приближается - бросаешься навстречу, резво уворачиваешься - проходит мимо твоей головы шипастой булавы набалдашник, двигаешься - в сторону дерева шаг, свист стрелы у самого кончика уха.

Кричит Атаман этой шайки что-то, но что - не в силах понять. Вот он, впереди, в тридцати шагах; его конь топчется на месте, а его ватага движется - одни к тебе, галопом, другие - чуть в сторону уходят рысью. Будут бить в спину и с боков - не думаешь, знаешь.

Но ты - сталь. Ты - огонь. Неуловимый, острый, как бритва. Не согнешься. Не поймаешь.

Золотистые в свете утренней зари пылинки танцуют вальс в воздухе под потолком. Лысый с проплешинами священник угрюмо кивает тебе, проходящему мимо.
Блестящие, затертые бесчисленным количеством ягодиц лавки - символ бессмертного, неискоренимого, упрямого страха перед всевышним и желания быть замеченным и награжденным.
Быть нужным. Любимым. Прощенным.
Человечество вовсю покоряет космос, строит колонии на Марсе и Луне, но отказывается отпустить свою иррациональную веру в высшее существо, которое правит и повелевает материальным и духовным началом всей известной человеку Вселенной.
И, будучи простым верующим, ты, преклонив колени, молишься - за себя, других, не зная даже толком, как к Нему обратиться, в надежде, что Он, так или иначе, расшифрует твои мысли, как радиосигналы, и поймет, что в этой скомканной, полной "если" и "может быть" речи ты хотел до Него донести.
Потому что он знает тебя как облупленного, все твои грехи, пороки, страхи. Твои надежды и мечты. Цель твоей жизни - глобальную.
То, ради чего ты готов умереть.

* * *

Подключаешь свои связи.
Твоё видео взрывает Сеть. Тысячи просмотров за одну ночь. Новостные каналы транслируют то, что сумели вырвать, выцыганить - сегодняшняя ночь была жаркой не только у тебя.
Казалось бы - шокирующая новость! Расстрел невинных людей в заведении!
Но, присмотревшись, понимаешь - не тот акцент. Люди - чернь, многие из убитых оказались мелкими хулиганами, уголовниками. Налёт негодяйства накладывает отпечаток на их моральный облик - они пришли поглазеть на голых женщин, дать им денег за порочное неглиже.
Грехопадение, вертеп разврата, кульминацией - заклание грешников. Ожидаемо? Кто-то рукоплескает, отмечая, что этот клуб - настоящий гангстерский притон, убитые, в большинстве своём - шпана и пушеры, и кому-то давно пора заняться такой "чисткой". Кто-то рыдает, содрогаясь, и спрашивает: "Доколе?" поскольку жестокость улиц не знает предела и только наращивает силу в последнее время.
Ну а большинство, как и всегда, просмотрев, не оставив даже комментария, листает дальше.

Лактанций, древнеримский ритор и поборник христианской морали, вопрошал:
"Что ужаснее, чудовищней и возмутительней, нежели убиение человеческого существа?"
Согласен ли ты с этим утверждением, стоя на коленях у пластикового (под дерево) креста с распятым Всепростителем из Назарета?
"Если простое присутствие при сцене убийства возлагает на человека бремя сообщничества, если быть пассивным зрителем значит делить вину с преступником, отсюда неизбежно следует, что... не может остаться не запятнанным кровью тот, кто лицезрел ее пролитие, и не могут не считаться соучастниками убийства те, кто рукоплещет злодею и требует для него награды"
- Пожертвуйте на реставрацию церкви, мистер, - обращается к тебе бабуля-прихожанка в очках с толстенными линзами, когда ты уже собираешься уходить. Руки её дрожат, но взгляд твёрд. Она кивает вниз и добавляет:
- Ничто не нужно нам сейчас так, как твердый фундамент под ногами.

Во тьме, которую прорезают электрические лучи. В ночи, горящей пламенем неона. В прихожей, в полумраке, понимая только силуэты и тени, обнимаешь её, прижав к стене и слившись с её губами, с ней в единое целое.
Спотыкаясь, подхватываешь её - такую хрупкую, мягкую, маленькую - и спрашиваешь шепотом, тяжело дыша от нахлынувшей страсти: Куда?
Она, вырвавшись, показывает.
Тянет тебя вперед, навстречу приятному, знакомому неизвестному.
Мир, переживший ядерный конфликт, безумие и смерть, тянется к любви сильнее всего - и люди в нём ценят её выше прочего.
Ты, кровью чужой умывшись, истинно понимаешь ценность женской ласки и прикосновения, как тот солдат, что видел смерть и разрушение в траншеях и окопах первой мировой, и, не познав любви, проникся ею, нырнул в неё с головой - просто потому что.

Жалюзи - как решетка на чужом окне. Свет падает ровными полосами, разлиновывая тебя, кровать, простыни.
Ты смертельно устал, в глазах - песок, что режет злобно, за ними - свинцовая тяжесть пустоты.
Но ты не спишь. Не можешь.
Она - рядом. Отвернувшись, уткнулась в подушку. Она не плакала, не жаловалась на жизнь, ни о чем не просила. Ей просто нужен был ты - сегодня, сейчас.
А она-то тебе нужна?

Закрывая глаза, видишь одно и то же. Кровь и смерть. И вороную сталь. Стробоскопы автоматных вспышек. Блеск лопнувшего стекла. Осколков брызги. Водоворот их, вихрь локальной войны - твоей войны. Пустые глаза убитых. Синдром выжившего?
Раздеваясь, незаметно сбросил кобуру в куртку. Приятная тяжесть металла холодила твою руку, когда ты стрелял по алюминиевым банкам. Будет ли она так же приятна, если сейчас сюда внезапно заявится этот убийца, и тебе придется столкнуться с ним лицом к лицу?
Что если он знает, где ты сейчас? Что если ему поступит приказ - довести работу до конца? Ведь все уже увидели твоё шоу, и нет смысла оставлять тебя в живых теперь?

Может, не стоило позволять этому медику вгонять в твои кровотоки свои волшебные растворы. Или то не медик - а просто воспаленный посстравматическим синдромом разум генерирует мыслей помехи, пытаясь заполнить пустую тишину незнакомой спальни, где слышно только тихое сопение чужого, но такого теплого тела.

Хрустит под подошвами твоих "бейтсов" свежий снег - припорошил он чужие следы, скрыл их от твоего взгляда. Идешь, не зная, но предчувствуя что-то вроде нервного возбуждения.
Как часто встречаешься с обратной изнанкой жизни?

Кровь алым бутоном расцветает на снегу - горячее, вызывающее пятно на белоснежном покрывале зимы. Не прошенное, внезапное. Набухло сердце, к горлу подкатил ком.

Видел такое?

- Бля.. - только и произносит Остин.

Женщина. Возраст.. не определить так, с наскоку. Подходишь ближе, внимательно глядя под ноги - чтобы не затоптать что-нибудь. Улику, след. А в голове, как в клетке, мысль бьется, одна-единственная - ужас.
Ты никогда не видел такого. Фотографии судмедэкспертов. Развороты старых газет. Всё это - детский лепет. Настоящий ужас - вот он, прямо перед тобой.
Истерзанное голое тело изувечено до неузнаваемости - и всё же знаешь ты, что это женщина. Обглодано как будто бы лицо, вскрыта грудина и вспорот живот. На первый взгляд - отсутствие внутренних органов, может быть, не всех, но сердце точно не наблюдаешь в месиве кровавом.
Что-то горячей желчью поднимается внутри тебя, восстает против увиденного. Поднести руку к лицу, тыльной стороной ладони прикрыть ноздри (здесь не пахнет разложением и трупом - только влажным снегом и, может быть, мерзлой кровью, как на скотобойне, в холодильниках) и закрыть на минуту-другую глаза.
Даже во тьме прикрытых век не ускользает от тебя видение растерзанной женщины.
Кто - или что? - сделало это? Картинно распластано, разбито. Здесь, в тихой заснеженной глубинке, где вообще редко что-то случается.
И именно в конце твоей смены.

- Нужно вызывать шерифа, - выдавил из себя Боб каким-то чужим голосом, - и опросить этого бедолагу. Как его.. Барни? Займись, не топчись здесь, парень.
Он достает рацию из поясного крепления, щелкает тумблером.
- Тринадцать-икс-тринадцать, запрашиваю экипаж скорой помощи по моему местоположению. У нас четыре-девятнадцать. Уведомите шерифа и его заместителя.

Пучины холодных вод не страшны, когда ты со Зверем своим един - нырок во тьму, нырок обратно - и мокрый зверек, дитя человеческое, в твоих страшных лапах.
Когтистая длань о пяти пальцах сжимает горло северянина. Глаза - две бездны в водоворот ужаса. Он видит тебя в твоих зрачках. Он чудесным образом догадывается, кто ты есть - не слыша вопроса, не зная его.
А, догадавшись, закрывает глаза, истово содрогаясь в беззвучных рыданиях. В замерзшую бороду закрадывается горячая солёная слеза человека, осознавшего свой грех - и свою расплату.
Он бы хотел не убивать твою мать. И Альвена - он ведь ни в чем не был виноват, он просто неразумное, крошечное дитя.
Всё это ты слышишь в его лице, в его рыданиях.
Он не просит о пощаде, однако. Насторожился ли ты?
Он бьет тебя острым, как бритва кинжалом - чуть пониже того места, где должно быть наполненное горячей, кипящей звериной кровью большое сердце. Бьет - еще и еще.
Один миг разделил тот момент, когда ты вытащил безумца из воды, и тот момент, когда он вновь ударил тебя - на этот раз непосредственно.

Страшен человек - ибо это самый жестокий зверь из всех, что живут на этом свете.

Щелкает блок зажигалки - еле заметно дрожит рука, что держит её. Он нервничает, как бы не хотел скрыть, это очевидно. Выдох - и клубы сигаретного дыма смазывают напряженное лицо нигера, изрядно задержавшегося (и понимающего это) в роли сурового гангстера, могущественного повелителя улиц.
Он начал без прелюдий, говоря быстро, с жаром:
- Слышал о парнях с Пико-Ривьера? Ребята с юга, мексы, которые обильно вооружаются, со всеми воюют и не хотят делать бизнес? Я знаю, что ты - не легавый, знаю, что ты был на улице - и ты не крыса. Но свои источники надо беречь, сечешь, братан? Слушай сюда, - Авель наклоняется над столом, сложив толстые, как поленья, руки на столешнице, говоря чуть ли не громким шепотом, так, что ты вынужден читать по губам, боясь не расслышать, - у них целый тендер с этой корпорацией. Они, блять, хотят выдавить нас с улиц. Это война, настоящая, бля, война!
Ты формулируешь в голове закономерный вопрос, отстраненно следя за тем, как в зал врывается девушка с окровавленным лицом: она кричит, но этот сверхзвуковой писк неразличим в окружающем шуме, раздавлен гулким басом, что заставляет твои перепонки беспрестанно вибрировать, а воздух вокруг дрожать от напряжения.
Так бывает - ты, увидев что-то ужасное, не боишься сперва, но очень сильно удивляешься - так и здесь. Она бежит, на лице её - чья-то (похоже, не её) кровь, а ты сидишь и теребишь свою кобуру под мышкой незаметно и, видимо, на твоем лице отражается спектр переживаемых эмоций, потому что Авель оборачивается и выглядывает через спинку диванчика, смотрит на эту бегущую бабу, а рука его уже тянется к стволу, припрятанному в штанах.
А из прохода, скользнув сквозь лиловую шторку, появляется фигура, блестящая вороненым матовым металлом брони (доспеха?), с короткой штурмовой винтовкой в протезированных руках, чей ствол венчает трехгранный блок глушителя; пук матерчатых проводов тянется от гладкого металла и стекла шлема незнакомца прямо к корпусу черненой винтовки военного образца.
Он движется по-механически быстро, как двигаются бойцы-оперативники на задании: в тусклом мерцании стробоскопов его передвижение кажется вообще нереальным. Миг - и зал озаряется всполохом ярких вспышек: он режет толпу, не успевшую понять, сообразить что к чему, короткими очередями, стреляя будто бы неприцельно, от бедра; взрываются бутылки за спиной азиата-бармена, беспомощно вскинувшего руки, когда его грудь прошило насквозь; валятся из-за стола и погибают уже на полу эти редкие озабоченные посетители, содрогаясь при каждом нажатии убийцы на спусковой крючок.
Какой-то парень, вскочив из-за высокого барного стула у подиума, запрыгивает на сцену и устремляется к закулисью, откуда обычно выходят стриптизерши, но убийца и его срезает - запнувшись на полпути, парнишка, пробитый длинной очередью, рухнул на световые блоки пола - они загораются желтым, потом оранжевым и красным.
Горло аппетитной барышни, еще минуту назад крутившей задницей у шеста, лопнуло алыми брызгами, она, захлебываясь и страшно пуча подведенные татуажем глаза, елозит длинными каблуками в кровавой луже, подворачивает ногу, падает боком на стол у подиума и переворачивает его - взлетают в воздух стеклянные бутылки и пепельницы.
Все происходит быстро - слишком быстро. Ты не слышишь ничего - только оглушительную и пугающе неуместную тяжелую электронную музыку.

Он не пел песен, которых почти не знал. Не рассказывал историй, потому что те, которые он знал, этим людям не понравились бы, уж наверняка. Зато с его губ не сходила довольная улыбка человека, встретившего "свою" компанию, ребят, с которыми приятно просто сидеть у костра и говорить ни о чем и обо всем сразу - и даже просто молчать, улыбаться сказанному, пойманной за хвост хорошей мысли, или тем, кто рядом сидит, сыт и доволен, и пусть им - да и ему тоже - немножко грустно, но жизнь не заканчивается, и всё еще будет.
И чтобы увериться в этом, они пили.
И, выпимши, уверились в том, что все они - приятные товарищи, а некоторые - даже очень. Айдыс тихо пальцами перебирал струны позаимствованной у Игоря гитары, незнакомый и незамысловатый восточный мотив вплетая в признание любви Василия, а когда Маргарита ответила отказом - струна обидно брякнула.
Воды ему потом, ближе к утру уже, принес - целую флягу. По плечу легонько ладошкой похлопал, когда того рвать начало опять, вычищало из организма шлаки.
- Ну ничо-ничо, - скороговоркой выпалил "Амдак", будто бы извиняясь.

- Я дров наколю, - вызвался, рюкзак сбросив у стенки и предвкушая разминку для мышц всего тела. Очень полезное упражнение, развивающее и руки, и плечи, и спину - дрова-то колоть! Сколько дней ты не был в зале, братец? То-то и оно.

Но после, как умоемся, поедим и все прочее - обязательно на ГЭС! Так Рите и сказал, мол, "без меня не уходите!"
Нравилась ему чем-то она. Не внешностью посредственной точно, а чем - понять не мог. Не чувствуя стеснения или стыда, заглядывался на неё, идя чуть позади, и понимал, что есть у человека внутренняя красота, которая в глазах горит.
И понимал, что задело струны души Васи. А вот отказа её - не понимал. Ведь он хороший парень?
Незадача.

Тром:
Стоишь, открытый всем ветрам, невольно вжав шею в ворот шерстяной - тот крик вороний, шум и гам - не от тебя пугает. Здесь другое.
Стук. Герн припадает к земле рукой и ухом, Фрит, напрягшись, в боевой стойке встречает то, чего не видит - и боится, зная, что за ним нет той силы, что была утром - великан-убийца, безумец-воитель, берсерк Корр и ветеран сотен битв Эмин. Они там. Здесь только Тром, и двое таких же юнцов - и он сам.
И ты теперь слышишь то, чего не слышал раньше. И Герн, вскочив с земли, словно заяц опрометью бросается прочь - туда, в чащобу леса, под защиту призраков, духов и ухабов.
Он кричит:
- УХОДИМ!
Конный отряд боевым клином мчится вверх по холму - они быстры, стремительны, свирепы. Гикают всадники, облаченные в доспехи, тренькают арбалеты и луки, шипят боевые кони.
Они знают, как выглядят северяне-чужаки. Вы для них - первый и главный враг.
Фрит дергается - толстое древко торчит левее сердца - и, сделав шаг к Трому, зацепившись за его плащ белыми пальцами, осядает в снег, заглядывая в глаза воину, пытаясь найти утешение или помощь.
Выдыхает, кровью булькнув.
Сварт, обернувшись, бросается назад - лес укроет, лошади не пройдут здесь.
Бежит впопыхах, позабыв о том, что сделал и том, что должен был сделать - эта девчонка, которую они должны были поймать, изнасиловать, обезглавить, вздернуть изувеченное тело на дереве у дороги - все это неважно теперь.
Важно только бежать.
И Сварт бежит и слышит стук крови в своей голове - не затопчут, не догонят, слишком он быстр, слишком молод.
И, не заметив, а может, и заметив, но слишком поздно, налетает на девчонку ту самую, что вышагнула из-за древа и протянула руку в приветственном жесте. Рука та - гладкий нож, быть может, хозяйки дома или охотника для свежевания шкур.
Глаза девицы полны немилосердной злобы, ненависти и обиды.
Они блестят слезами, подведены усталостью и болью.
И ты видел такие глаза. Сколько раз?
На колено припал, чувствуя то, что не чувствовал никогда раньше - холод проникает внутрь сквозь сталь в твоем животе, закрепляется там, обживается надолго. Навсегда.
Выдыхаешь тяжко, с трудом. Руки тяжелеют.

И Тром, что мчится следом, видит всё это.

* * *

Вооружившись колуном и топором, Гуннар и Корр, что задумчиво крутил новоприобретенное перо всю дорогу, отправились на добычу дров.
- Ты веришь ему? - спрашивает Гуннар вполголоса, ступая мягко и неслышно, - нашему доблестному командиру? Он якшается с прислужниками Крови, творит черную магию. Ты почуял опасность, когда мы продвигались по лесу? Там было что-то.. огромное. Но оно нас не тронуло. И это, блять, не потому, что мы - добрые защитники севера.
Гуннар выдохнул:
- Он служит тьме.
- Ты свободный человек, - ответил Корр, пожав плечами. - Никто не тянет тебя за яйца. А Шинта... Он не служит тьме. Он играет с тьмой.
Ухмыльнулся чему-то своему.
- Ха! Тоже верно! Я с радостью пролью кровь южан, сколько бы их не встретил, и мой клинок всегда был на стороне Душегуба, но всё же.. разве тебе не хочется узнать, куда нас ведет этот безумец?

Последнюю фразу прерывает яростный вой, берущий начало у истоков ручья с той стороны холма. Гуннар, мигом приняв боевую стойку, замер и напрягся, как тетива арбалета, воздев левую руку в жесте "не шевелись".
"Что это?" - на губах вопрос застыл.

И шли они. Долго ли? Вовсе нет.
Лес осторожен и не дает дороги чужакам, но благосклонен к тем, кто чтит и уважает Старую Кровь и тех, кто ею обладает.
Слышат все вдали вой стаи волков - не тех драных собак, что дерут скот на голых равнинах, а настоящих Волков - огромных животных с густой белоснежной гривой и клыками-ножами в палец длиной, способных разорвать человека в клочья в считанные секунды.
Эти звери правят древним лесом, живут им. Они не пускают сюда южан, стерегут секреты и охраняют покой душ, защищают священные земли от всего чужого.
Они рядом? Они вас учуяли?

Но вы миновали опасность и прибыли к священной роще к закату.
Рыжим блеском золотого солнца облиты старые замшелые изваяния, напоминающие страшные людские - великанские? - головы. Отбрасывают грубые тени на снег, не зная жертвоприношений и молитв уже много лет - каменный грубый алтарь на возвышении пустует, разбитые ступени к нему замело, и чаша для крови животных и людей испила последний глоток давным-давно, позабыв этот сладкий металлический вкус.

Стоите, слушая ветер и ворона клич, что сидит на ветвях бессмертных угрюмых деревьев.
Белый он, словно в муке извалялся. Смотрит на вас, глазами-клюквинами моргая часто.
Хлопнув крыльями, улетает прочь, сливаясь с серо-стальным куполом неба.

- Воитель, - Эмин, тронув едва за плечо засмотревшегося на необычную птицу командира, говорит:
- Священная Роща пустует, здесь нет следов имперцев-собак. Будем искать дальше или останемся на ночлег? Спать спокойней под сенью великого древа, - кивает на огромный разлапистый дуб, которому, наверное, под тысячу лет, - и для парней не лишним будет привал. Я отправлю их поискать добычу.. с твоего позволения, конечно.
- Нам нужно подождать молодых, что ушли за девчонкой. Они знают, где мы. И придут сюда, - заметил Гуннар, проведя ладонью по шершавому камню - стряхивая снег с древнего алтаря.
- Тебе стоило отправить меня, воитель, - растер снега ком в кулаке, ухмыльнулся невесело, - я бы уже догнал её и был уже здесь.

Быть может, он прав. Что задержало их? Ведь, дойдя до тракта и не найдя девчонку, они должны были придти к Седым камням.

Ты с молоком матери впитал в себя умение выжить.
Когда тебе было шесть лет, и ты, скользя сквозь туман, пытался поймать королевского серебристого мотылька (это - символ удачи!), не разбирая пути сверзился с отвесной скалы прямо в ледяную реку, и ничего не сломал, но, уже вылезая на берег, дрожа не от холода, но отрезвляющего и выбивающего детскую инфантильность страха смерти, разжал кулак - ты держал в руке Его.
Он сверкал в лунном сиянии, словно драгоценная игрушка дворянских детей. Призрачное создание смахнуло водяную пыль со своих словно стеклянных крыльев и упорхнуло в небесное озеро, в котором купались звезды.
Может, тебя спасла та удача, которую ты, будучи мал и несмышлен, сумел поймать.
Или твои жилистые худые ноги, не знающие усталости.
Нет, знающие.

Свалился на снег, задыхаясь и дрожа. Сердце стучит в бешеном ритме. Скатился с холма кубарем, слыша скрип снега, вскочил и побежал дальше. И дальше. Еще и еще. Забыл обо всем. О матери. О Джуне и Аранисе, и Альвене и Свене, и господах из числа стражи, и тетушке Кнуп.

Услышал тишину и только много времени после понял - ты ушел. Убежал. Только лес дышит северным ветром. Падает колючий снег, крутит поземка.
Ты - один. Наедине с вековечным лесом и его призраками. Наедине с собой.
Со своими мыслями.
Что стало с ними? Что будет с тобой?
Холод кольнул тебя в самое сердце.

Ворон гаркнул где-то над твоей головой. Поднял взгляд - молочно-белая бестия с красными, как пламя в печи, глазами, вцепившись в черную костлявую ветку дерева, бросает на тебя недвусмысленные взоры. Гаркнул еще раз, призывно. Крылья расправив, шагнул по ветке чуть ближе к стволу.
Наблюдает.

Когда не знаешь дороги, ступать надо осторожно. Не лезь на рожон и не торопись. Дыши полной грудью, дыши лесом, что раскинулся вокруг, вытянулся голыми черными стволами к самому небосводу, стараясь дотянуться до солнца, что спряталось за серо-стальными тучами. И слушай голоса его, ибо он не молчит. Даже камни говорят с тобой, Северянин.
Ты только слушай.

"Передовые отряды Хорса выдвинулись к Фатте и скоро сметут северные крепости южан, словно сор. Фервир приказал нам двигаться в авангарде, идти к Священной роще и следить за передвижениями разведчиков империи. Эти безбородые ублюдки топчут святую землю наших предков, не ведая, что Боги смотрят и запоминают. Накажите их. За голову каждого имперца, пойманного возле Седых Камней, Фервир дарует два халлера* - не важно, живого или мертвого."

Переход в шесть дней. Не сказать, что легкий. Но и трудным его не назвать - борьба с непогодой привычна, а марш в полной экипировке под покровом темноты - это рутина, а отнюдь не вызов.
Вы видели огни форта. Видели, как конный проскочил по расквашенной грязной дороге, схватившись за стремена так, как грудной младенец хватается за мамкину сиську.
Видели часовых на постах, напряженно вглядывающихся во тьму, что скрывала вас, словно заботливая повелительница ночи. Стальные котелки шлемов, факелы и копья в бледных руках, зубы стучат от морозного ветра, что пронизывает и кожу, и шкуру, и то, что под ними, пробирая до самых, мать его, костей.
Они смотрят на свою смерть и не видят её, - пробормотал беззлобно Гуннар, нахально улыбаясь, - скоро Хорс Душегуб придет и проглотит эти смешные деревянные домики. И не поперхнется даже.
На что Эмин шикнул, мол, "завали свой хавальник", и Гуннар замолчал, напоследок оглянувшись туда, где горят огни, где тепло очагов согревает сердца людей, не ведающих о том, что творится там, за Сумрачными горами.

Священная роща. Здесь живут Духи Предков. Они пронизывают деревья, и камни, и саму землю, дышат ею и говорят с тобой изнутри - шепчут ледяным языком ветра и шелестом припорошенной снегом жухлой травы. Они говорят - чужаки здесь, в лесу. Они пахнут железом и кровью. Они ищут тех, кто живет Старым Законом. Тех, кто чтит Богов.
- Воитель, - обращается к Шинте Эмин, без заискивания и раболепства - так равный говорит с равным, - нам стоит разделиться.
И правда. Ведь ваша "дюжина" - Корр, Тром, Сварт, Шинта, Гарм, Гуннар, Эмин, а также самые молодые и неопытные Герн и Фрит - может растянуться для поиска и, в случае чего, быстро собраться в боевой порядок. Но древо шепчет, беззвучно, неслышно - осторожнее будь, ведь безумца от мудреца отличает коварное мгновение.
Камни же не шепчут. Они молчаливо ждут, когда время превратит их в пыль.

Дороги серость на светло-сером фоне.
Жмешь без особой спешки, но так, чтобы успеть. Хотя, смешно - куда успеть? Труп - он уже труп, и тебе помочь ему нечем - разве что убрать его в длинный черный пластиковый мешок, чтобы сухие безжизненные глаза с тонкой корочкой инея не смотрели бессмысленно, но как бы осуждающе в бесконечную серость неба и сосредоточенные лица, нависающие над ним.

Но до этого еще добрый десяток километров пути и целых шесть минут по трассе.

Машина у обочины, там, где сворот на Вашитан. "Округ Толфорд, Управление Лесного Хозяйства" - на борту, светло-бежевым по темно-зеленому. Усатое лицо мужчины чуть за тридцать за окном водителя, напряженное. Его выдают глаза.
Хлопнул дверью, в карманы куртки утепленной руки сунул и засеменил к вашей машине, откашливаясь.
- Барни Белл, управление лесного хозяйства. Я на обходе был, ночное дежурство, ну вы в курсе, парни.. Ну, и в общем.. Там это.. ну, вы сами посмотрите.. если позволите, за мной, пожалуйста.. - кивнул на свой пикап, а Бобби допытывает:
- Сэр, что вы видели?
- Там.. - судорожный вдох, - там тело.
- Мужчина? Или женщина?
- Угу, - кивает Белл, зажмурившись на мгновение.
- Женщина?
- Угу.
- Показывайте.
- Здесь нужно будет проехать, и потом пешком, где-то с полмили или около того, - по лицу его видно, что он испытал облегчение - ему не нужно говорить или объяснять, как будто бы увиденное перестанет всплывать перед глазами сразу же, как только он покажет и как бы передаст всё в чужие руки.
Но вот ты вспоминаешь свой первый труп. Вернее, "два первых". Тяжелый запах пороха, густой - крови. Изгвазданный ею отличный паркет. Двойное убийство на почве ревности. У твоих родителей был такой же паркет, в прихожей. А ты настоял на том, чтобы поменять его, буквально через пару недель.
Забудешь ли такое, перестав говорить или думать об этом? Или бледное лицо будет являться тебе и во сне, как проклятое наваждение?
Автомобиль - на ручник, захлопнуть и на ключ. Верный "Кольт" в кобуре, напарник кивает, мол, "ты первый", и ты идешь след-в-след за юрким маленьким усатым мужчиной в сапогах.
Природа молчаливо созерцает, как созерцаешь её ты.
Она даёт тебе пару минут на то, чтобы задержать дыхание и приготовиться к тому, что тебя ждёт.
Белл останавливается, не доходя совсем немного до полосы залива.
Он прикрывает рот рукой в перчатке, отвернувшись в сторону. Не видно, но кажется, трясется маленький человечек, от сапог до кончиков усов. Боб спрашивает:
- Где?
И он отвечает жестом, свободную руку вытянув слепо, пальцем указывая - там.

Сон накатился на тебя влажным и теплым одеялом, и так же неожиданно откатился, приоткрывая нагую несправедливость реальной жизни - ты совершенно гол и безоружен, но хуже всего то, что мир, пока ты спал, успел встать на голову, и люди в нём - а люди это, надо сказать, очень страшные, огромные, в железо и шкуры закованные с ног до головы - стоят так же на своих головах, подпирая небо.
А всё потому, что верёвка, до жжения впившаяся в твои щиколотки, держит тебя на высоте двух Гобсов над землей, а внизу - толстые корни старого дерева.
И еще внизу люди, такие же, как и ты - только мертвые. Прибитые копьями, с отрубленными руками и головами, частично раздетые или же совсем-совсем нагие, как простолюдины, особливо те, которых ты помнил в числе фицеров - тех разлохматили до самых штанов.
Ты бы и сам, если б в городе был, не отказался бы от позолоченной шапки с перьями.
Но ты не в городе.

Здоровенный, с кривою рожей, изрытой шрамами уродливыми мужик с длиннющей бородищей, заткнув большие пальцы за пояс, говорит, плюясь сквозь дырки между зубов, и все его слушают, и кто-то хохочет, а кто-то улюлюкает.
А ты не понимаешь ни слова из сказанного, и только слышишь всхлипывание, и, голову чуть приподняв, видишь, что ты такой, подвешенный, не один: на соседней ветке висят еще двое бедолаг и один из них, ни дать ни взять, на волынке сыграть, угадай-ка, кто?
А там сам главный саржант Горм, почти голый, вся рожа в крови, тот самый саржант Горм, кто заставлял тебя ползать по грязи, когда ты не понимал приказа, пока остальные надрывались, хохотали во всю глотку, глядя на твои страдания.
Тот самый Горм, злой Горм, опасный, в два раза тебя крупнее и сильнее, висел вверх ногами и плакал.
Как его вообще выдерживает эта ветка?
По правую руку от Горма - какой-то мужик, кого ты вроде как и в глаза-то не видел. Он плотно сжал губы, лицо покраснело. Измазанный в крови и грязи, он, видимо, успел столкнуться с врагом, но из этого ничего хорошего не вышло.

- Ты говорри. Умиррай или свободу берри, а, сёррманн?
- Лучше умереть свободным, - сказал мужик, едва разлепив губы, - чем танцевать под дудку Хорса-Еретика. Славься Импер.. - его патриотическую речь грубо прервало брошенное копье, пронзившее его насквозь в районе крестца и прибившее извивающееся в предсмертной агонии, обливающееся кровью тело к вековечному древу.
- Грайт, - говорит уродливый, кивнув тому, что бросил копье, и тот отвечает кивком. Многие одобрительно улюлюкают.
- Ты! - он тыкает пальцем в Горма, и Горм кричит:
- Свободу! Свободу!
Толпа вооруженных до зубов мужиков взрывается хохотом, видать, от того, с каким тоном саржант имперского легиона отвечает - он кричит хуже женщины, его голос срывается в тонкий визг.
Уродливый, однако, не поведя и мускулом своего изувеченного лица, кивает, и слышен только стук топора - миг, и Горм, сорвавшись с ветки, как переспелое яблоко падает на землю, и слышно глухое "тум" и ответный ему стон. Громила ставит ногу на спину саржанту, плачущему от боли, унижения и страха, и разрезает путы на руках и ногах коротким ножом.
И он рычит на Горма на своём наречии, и Горм моргает, не понимая.
А потом уродливый повторяет, но уже на сааме:
- Беги, - и саржант Горм, вскочив на ноги, бросается наутек, и толпа смеющихся бородатых солдат расступается, дав ему проход, но что-то говорит тебе.
Что-то, чему ты всю жизнь учился на улице. Какой-то скрипучий, противный, но до дрожи убедительный и правдивый голосок где-то внутри твоей черепушки подсказывает: он не убежит далеко.

Теперь ты остался один. Мужик, прибитый копьем, стих, и ты видишь, как кровь, словно тягучий красный сок бежит по его бледному телу, стекает струйкой вкруг растянутых в агонии губ с крепко сжатой челюстью и срывается с кончика носа.

- Ты, - он говорит тебе, этот уродливый бородатый незнакомец.
- Свободу или умиррай?

Лес дышит дымом. Он пьет эту боль, впитывает её. Не плачет по умершим ни одно древо, ибо знают мудрые духи рощи, что умершим во спокойствии - дар, нежели жизнь во грехе, в бессменной суете и ожидании смерти.
Так говорили мудрецы, живущие в лесах, тем, кто открыл свой разум и выслушал, так передавали из уст в уста два брата-близнеца - Безумный Ганс и Век-Громила, и их дядя, Мор-Дуб. В те времена, когда ты была крохой, ваш отряд был больше и сильнее, а мир, казалось, стал чище, чем был прежде.
И в конце всё оказалось совсем не так, и ложь осталась ложью, а черное как было черным, так им не перестало быть. Ты видишь это в густом дыму, видишь в почерневших ребрах обломленных стропил, сдерживающих собою угасающее пламя гибели и запустения.
Ты уходишь, не оборачиваясь. Не слышишь ни звука. Шаги складываются в тяжелые минуты. Минуты тягучего беззвучия.
Но если ты не слышишь звуков, то уж совсем это не значит, что звуков вовсе нет.
Шепчет тебе лес шорохом листьев - берегись. Криками птиц говорит с тобой - прячься.
Слушаешь ли ты?

Дагдар, пригибаясь, крадется рядом.
Осторожно пальцем грязным тычет чуть вперед и в сторону.
Туда, где у больших камней, чуть на возвышении, расположился крошечный отряд.
Их шкуры грязно-серые, но под коркой пыли - чистая белизна. Оскаленные морды, глазницы залиты огнем, а из пасти клыкастой выглядывает косматое обветренное лицо чужеземца. В руках - копья и мечи из простых металлов, но острые на вид - так ли это важно, чем ты убил человека - лучшей Имперской сталью или обыкновенным камнем?
Человек с маской-черепом коровы или яка нависает над плоским камнем. В руках его белеет что-то - это обломок берцовой кости. Пред ним - дитя. Такой ужас ты видишь не впервые, и от осознания этого хочется упасть тотчас и обмереть от жуткого воспоминания.
Дитя даже не трясется, не воет и не скулит - оно застыло. Сальных волос колтуны свисают, чуть не доставая до голых плеч. Ему не больше пяти. Или ей?
Не разберешь. Стоит рядом с ребенком громадный воин в шкурах разодетый, длинной бороды лопата закрывает половину лица, в руке - тесак зазубренный, глянцево-черный, с красным оттенком. Он проливал кровь этой ночью.
Тот, что в маске, склонился над ребенком и сказал что-то - не разобрать.
Дитя не ответило. Полусидит-полулежит так, как был пойман, как был брошен, голову - вперед и вниз. Не смотреть. Не видеть.
Знакомо?
Дагдар, словно змей, ползет ближе. Взведена струна арбалетной тетивы, стрелы точеная полоса в гнезде сидит словно литая. Немая ярость. Губами шепчет: "Нет".
Пускай бы он не вмешался, этот бородатый глупец. Может, он хороший человек и пытается жить по совести, но как только он нажмет на спуск, вам конец. Это знаешь ты, это знает и он.
Или пускай вмешается, а там уж боги леса рассудят, кто прав, а кто - виновен?

Прочь от обезглавленного тела, оставленного на съедение лесным тварям - ему уже всё равно, его душу пожрали местные божки, а плоть есть плоть. Кости - в прах, и по ветру.
Идешь мимо менгиров покосившихся, что уж добрую сотню лет как мхами укрылись, но всё так же верно служат своим незримым повелителям, и несут слово в твой незапятнанный, чистый разум, ограждают, повелевают - слушай, смотри!
И ты смотришь. Смотришь как никогда внимательно. Под ногами твоими хрустят осколки разбитых черепов. Это место священно - для одних оно является божественно-возвышенным, для других - смертельно опасным.
Ты только слышала про ужасные ритуалы, которые проводят чужаки-северяне, и одних только слухов хватило тебе, чтобы кровь в твоих жилах похолодела. Как можно называться человеком и творить что-то настолько бесчеловечное?

С направлением нет проблем - знай себе иди на запах дыма, строго на север, переступая через гниющие замшелые коряги. Зорко озираешься, останавливаешься каждые пятьдесят шагов, молчишь, прислушиваешься. Никого.

Редеет лес постепенно, неохотно расступаются вековечных деревьев могучие стволы, выпуская из своих незримых объятий, тяжелых и мрачных.
Но с приходом солнца и света приходит и понимание.
Густой черный дым столбом в небо уходит, тумана белая пелена затмевает горизонт. Занимаются багряным огнём крыши, а створки крепких ворот, смотрящих на юго-восток, выдраны чудовищным усилием в сторону дороги.

И тихо, очень тихо. Не слышно криков женщин, визга детей. Звуков борьбы, рёва боевых рогов.
Только Дагдар тихо сопит в бороду, глядя то на тебя, то на крошечную горящую деревушку. Подбирается ближе, шипит:
- Жить надоело?

Работалось легко. "Работа освобождает" - так говорил Лектор. Майер до недавних пор не понимал значения этой фразы. Но теперь, кажется, начал понимать.
Гораздо легче завалиться спать без задних ног на продавленный матрац, проработав весь день у паяльного станка, чем корить себя, раз за разом прокручивая в голове события прошлого, да маяться без дела, пока ночь не проглотит тебя, не укроет мглою, в которой нет снов - только ты, бессонница и твои чернильно-черные грехи.
- Я ищу кое-что, - тихонько ответил, потирая ладони, стирая большим пальцем застывшую канифоль.
- Что-то, что поможет всем нам. Представь - питьевая вода, чистая, в любых количествах, даром, абсолютно безвозмездно. Каждому! - в глазах загорелся огонь азарта.
Взглянул на девицу, что рядом сидит, улыбнувшись. Но постепенно погасла улыбка.
Ты сумасшедший, - скажет она. Так не бывает. Дедовы сказки, россказни безумцев. И ты - один из них. Тот, кто верит в то, что прошлое можно вернуть, восстановить по кирпичику.
Склеивают ли разбитые горшки? Держат ли они в себе воду?
Нет. Их выбрасывают.
Мы выбросили свой мир на помойку.

- Неважно, - буркнул Джош.
- Спасибо за суп, - сунув руки в карманы, вышел на улицу - подышать.
Подумать.

Каменный лес. Священный. Здесь не живут люди - только духи Древних, только Боги - из тех, которым поклоняются чужаки-людоеды, и те, что живут за Сумрачными горами и дальше, в местах, где не живет ничто, кроме тьмы и её черных послов.

Здесь тихо, в этой священной роще. Толстые стволы серых деревьев, твердых как камень, а земля мягкая - словно прах. Ты опускаешь руку, притрагиваешься к ней. Пригоршню загребаешь грязной рукой, меж пальцев пропускаешь нежные хлопья теплого пепла.

Оттар-Кирпич, мэр в Фатте заплатил вам ровно тридцать халлеров - по пятнадцать халлеров на брата - чтобы выследить одного беглеца в этом древнем лесу. Дагдар, твой хмурый следопыт-побратим считает, что пятнадцать - это слишком мало, чтобы бегать за проклятым мятежником по оврагам - кем бы этот мятежник ни был.

- Чуешь? - спрашивает Дагдар кивком, беззвучно шевеля губами. В руках - снаряженный арбалет, взгляд сосредоточенный. Конечно, чуешь.

Дым. Костры? Или лесной пожар? Да в это время года?
Странно всё это.

Офицер, стоящий позади "плюмажа", недоуменно уставился в спину своего начальника, костистая рука крепко сжала рукоятку топора. Но неизвестный тебе высший чин, тот, вокруг кого вьются раболепные жалкие черви, ухмыльнулся - кажется, ему твой ответ пришелся по нраву.
- Отмойте его, - приказал чин, и усатый офицер в мундире и поясе с золотой пряжкой согласно кивнул. Плюмаж пошёл вдоль строя дальше, а ты - ты остался. Твоё имя осталось тоже, сокрытое - в нём твоя сила, всё, что осталось.
Ну, и еще твой вечный спутник - боль.
Ты борешься с жизнью за каждый кусочек хлеба, за каждую проклятую монетку, за то, чтобы просто дышать. И этот лес палаток, забитый железом и людьми - он ничем не лучше города.
Тебя отвели туда, где нужно получить снаряжение. Злобный комендант сказал, что таким, как ты, не место в армии, плюнул тебе под ноги, но выдал то, что приказали.
Меч в три ладони, гладкий, холодный - как река, в которой плещутся караси. А рукоять - она тверда внутри, а снаружи - шершавой кожи полосы намотаны, одна на одну. Приятная тяжесть в руке. Тот, у кого есть меч, не может быть Выблядком. У него есть сила. У него есть меч.
И имя!
И кожаный шлем, что чешет загривок. И деревянный щит, неудобный и тяжелый. Ты бы выкинул их, но нельзя - ты видел, как сержант чуть не содрал шкуру с рядового легионера за то, что он потерял свой щит на привале.
Да! Привал. Время еды. Кормили невкусно, но часто. Ты еще никогда не съедал столько вареной репы за раз.
Вы были на марше. Солнце не взошло еще, а вы - уже идете. Левой-правой. Почти весь день, а иногда - и дольше. И изредка - привалы.
Ты стёр свои ноги до кровавых волдырей, не понимая, куда и зачем идешь. Другие солдаты - они не хотят говорить с тобой. Они плюются и делают знаки рукой, когда ты проходишь мимо.

Луна в небе - как крошечная дырка в темном одеяле, наброшенном на голову. Белый туман застилает древние, как сам мир, леса вокруг. Последняя деревня - далеко позади. Каменные города, с тавернами и борделями, с шумными улицами и мраморными шпилями - и подавно. Ты не помнишь, сколько вы шли. Ты помнишь только тяжесть своих нехитрых пожитков и пережитый страх - что не проснешься утром потому, что рядовой Гобс, тучный хряк, съест твой язык ночью, и ты умрешь. Ты видел, как он на тебя смотрит. Ты бы не прочь убить его первым, прежде, чем он приблизится к тебе во тьме.
Сегодня ты - тот, кто дежурит у костра. Все остальные дрыхнут, кутаясь в одеяла. Палатки мокнут от накрапывающего дождя. Твой шлем уже натёр тебе шишку, ты промок насквозь - но нельзя уходить с поста, нельзя спать.
Тот, кто уснул на посту, больше не проснется!

Где-то там, у других костров, укутанных рыжим туманом, бродят фигуры в плащах.
А слева, во тьме, нет ничего. Или..
Огоньки? Слабые, как будто лесные феи резвятся.. Да только какие феи бродят по лесу в дождь?

Универсальный магазин очень известной торговой сети. Стройные ряды стеллажей, выстроенные колоннами, словно солдаты на марше, банки тушенки со специями и горошком, упаковки заварных легкоусвояемых злаковых каш, полезных для пищеварения белковых смесей, кетчупов бутылки стеклянные. Под стеклянным колпаком витрин - сырные плиты, диски и ломти, мясо и гриль. Коробки замороженных пицц в холодильниках глубоких.
И пиво. Холодное, вкусное пиво.
Бродишь задумчиво, разминая затекшие от постоянного сидения ноги. Всю долгую ночь - дежурства утомительного тянутся часы. И спать-то, вроде как, не очень хочется, да обстановка сонная в машине - полицейский "форд"-пикап с проблесковым маячком на крыше припаркован у входа, на сидении пассажира развалился твой "боевой" соратник Роберт Джеймс Остин, или коротко - старина Бобби. Ему чуть за сорок, но он уже лысеет. Его не назовешь храбрецом, но и трусом обозвать - язык не повернется. У него есть жена, ради которой стоит вернуться поздним вечером домой, и есть три дочери, ради которых нужно постараться остаться в живых и дотянуть до пенсии, чтобы вытянуть колледж хотя бы двух.
Он осторожен в словах и в мыслях, кажется, тоже. Не помнишь, чтобы он хоть раз с рвением закапывался в бумажную работу. "От звонка до звонка" - это так называется, кажется.

Морозный воздух щиплет лицо. Заледеневшую дорожку к входным дверям молла старательно чистит молодой бледный парень в униформе служащего магазина, шумно шмыгая носом.

Белые барашки облаков ползут по розовеющему на востоке небу, с севера на юг - неспешно и лениво. Небосвод глубиной оттенков потрясает. Как часто ты смотришь в утреннее небо? И замечаешь ли разницу в том, каким оно было раньше, когда тебе было десять - и каким оно стало для тебя сейчас?

Хлопаешь дверью, усевшись на успевшее остыть водительское сидение, и Боб, вздрогнув, снимает руки с живота, оглядывая тебя с ног до головы сонными глазами. Он взопрел, его куртка расстегнута, меховая шапка зажата между толстых бедер. Он спрашивает:
- Купил?
Ты протягиваешь ему пачку сигарет и наспех собранный бутерброд, он благодарно кивает.
- Лили не знает, - говорит он нехотя, жуя бутерброд. Крошечный листик салата застревает в его кустистых с проседью усах.
- Врач запретил, но иногда.. одну-две в день.. Это еще никого не убило, - Боб комкает бумажный пакет и салфетку, когда внутренняя связь начинает хрипеть. Ты мельком смотришь на часы - до конца смены остается всего час с лишним.
- 11-К, прием, - знакомый звонкий женский голос. Эбби Джонс, крошечная и крепко сбитая, дежурит в участке. На вид ей лет под тридцать. Ты мог бы за ней приударить, если бы захотел. Тебя смущает её вздернутый веснушчатый нос. И тяга к тяжелому железу.
Боб как бы нехотя тянет гарнитуру к усам, нахмурившись - он, видимо, планировал провести дежурство тихо и мирно:
- 11-К на связи, прием.
- 10-54 в районе залива, код "два" - вызов срочный, без спецсигналов. Прием.
- 10-4. Конец связи, - отжимает тангенту, глядит на тебя невесело:
- Ты слышал её, парень. Жми.
Открывает запотевшее окно, выкидывает скомканную салфетку, перемазанную в кетчупе, за борт полицейского пикапа.

Вцепился мальчонка в дядину шею. А дядя его тихо, как может, несет, такого легкого, почти невесомого, наверх. Страшные думы. Тяжелые. Печать смерти. Получится ли?
Выражение лица, искореженного ужасом. Дядя боится ребенка. Боится того, что ему должно сделать. В дяде сидит маленький горбатый мальчик. И он не хочет этого. Очень-очень не хочет.
Скрипят половицы. Мальчик лежит на своей мягкой перине, такой спокойный - сопит и что-то будто бы бормочет во сне, в окружении мягких игрушек. Плюшевые мишки и зайчики из шерсти молча, своими стеклянными пуговками глазами наблюдают за тем, как содрогающийся в безмолвных рыданиях дядя медленно опускает большую мягкую подушку на лицо мальчика и держит её крепко-крепко.
Держит долго. Бесконечно долго.
Когда дядя находит силы подняться, лицо его - посмертная серая маска, слабая тень его настоящего. С жизнью этого мальчика прошлый "он" окончательно ушёл. Горбатый мальчик оставил это тело. Вся любовь и всё тепло вышло с этими горючими слезами.
Он спускается вниз, ступеньки скрипят и стонут. Масляная лампа в его руке.
Бросает на девицу взгляд пустой. Показалось, или промелькнуло что-то на лице его? Тень эмоции. Что-то шевельнулось и погасло. Обернулся вдруг, замахнулся на всю длину своей громадной лапы, и резко отпустил - лампа разбилась об стену, горящее масло брызнуло золотыми каплями на вычурные ковры и изящные стулья красного дерева. Огонь жадно набросился на всё это заморское великолепие. Невиданные богатства горят ничуть не хуже трупов. Чудовищный грех пеплом останется, дотла сгорев. Пламя вырождения, в котором кровь есть топливо. Всё это даст им время.
Уходит дядя, не оборачиваясь. Оставляет себя в этом богатом доме. Здесь он умер. Сегодня. Второй раз за свою непростую жизнь.

Ты всё понял. Или не всё, но это неважно. Настало время действовать.
Ринулся назад, туда, откуда пришёл. Спустя двадцать шагов понял, что идешь не в ту сторону. Повернулся, но уперся взглядом прямо в стеллажи. Архив двигается! - понял ты и ужаснулся. Или не ужаснулся, но просто слегка удивился. Капелька пота пробежала по лбу, скользнула на щеку и убежала к вороту рубашки по плотной шейной складке.

Крик ворона выдернул тебя из пустоты, окружившей со всех сторон.
Обернувшись, ощутил легкий приступ паники.
Стол из ДСП и дверь, над которой горит зеленая пластиковая табличка с белой пластиковой же каемкой: "ВЫХОД".
За столом сидит древний архивариус.
Из-под кустистых своих бровей даже не выглядывая, грохнул журнала неподъемную древнюю папку, с бесконечными линиями чернильных царапок, на столешницу. Неожиданно сильный швед, для более чем столетнего старика.
Ткнул когтистым пальцем в пустую строку. Поморгал ты, ручку ища по карманам.
Болтается к изъеденному временем древнему фолианту с толстой кожаной обложкой и рассохшимся переплетом примотанный на ленточке "Пилот" обыкновенный, шариковый.
Вездесущие новшества.
Черкнул калиграфически свои инициалы, роспись компактно расположил рядом, дату - и "дзай дьен!"

Покинул катакомбы архива, через порог переступая, и почувствовал то, что на входе не ощутимо, оглянулся - сидит древний старец, глядя во тьму немигающим взглядом.
Он - слепой узник, привязанный к этим папкам и книгам невидимыми цепями.
Уже потом ты узнал, что он сидит здесь уже сотни лет. А уж за какой-такой проступок - об этом тебе не сказали.

Нашёл Берёзу в его кабинете. Бахнул папку на стол, потребовал соединить с высшим начальством. Напирал и разъяснял. Доказывал и убеждал. А Берёза смотрел на документы, кивал. А после сказал:
- И это всё? Этот Куб - он пропал почти сто лет назад, - "семьдесят три" хотел поправить его ты, но воздержался, - а вы поднимаете панику и требуете начальство? Нет, сержант, так дела не делаются. Вам нужно точно знать, что этот Куб - это именно он, и именно в нём содержится этот.. ээ.. как бишь, его там?
Заглянул в папку.
- Дюббук, Принц Безумия.. в общем, я это дело придерживаю на вас, сержант. Убедитесь, что этот Куб наш - изымайте, мальчика - к специалистам в отдел, отца - на чистку памяти.
На дверь кивнул приглашающе, мол, "свободен".

Несмотря на свою гигантскую силищу и поразительную ловкость, великан в плаще с красным подбоем обладал очевидной слабостью - его тактика была предсказуема, он почти не двигался и, видимо, являл собою стража ворот, отбивающего настырных штурмовиков.
Добрый увидел, куда будет бить гигант в следующее мгновение и рассчитал свой бросок, повинуясь не логике, но чувствам, ритму боя.
И не прогадал.
Кинжал вошёл в кисть, великан на мгновение отвлекся, увидел, как Добрый к нему устремился вновь, избитый, но алчущий драки и мести, и почти без размаху, рукой выхлестнув, обвил цепью толстой шею Брата и дернул на себя, ногу выставив.
Сломался боец от столкновения с громадной пяткой, вскинул руками, как сломанная кукла, рухнул в пыль боком, шея страшно вывернута и рот разинут.
Погиб брат в стычке с врагом.

Раненый противник вновь переключился на других бойцов. Взметнул уже цепь свою вновь.
Грохнули за его спиной ворота, и повалились изнутри бойцы врага, кто раненый, кто убитый, а кто - просто шокированный страшным ударом в спину. А за ними, погоняя клевцами, секирами и боевыми молотами, кроша черепа и разбивая хребты, ломились парни Раута с самим бывшим пиратом во главе - кровью заляпанным и машущим своей саблей абордажной как мясницким ножом.

Яростно бросились в атаку Братья, желая отомстить за Доброго и за всю пролитую ими кровь. Задавили раненного хряка, который уже не так резво цепью отбивался, руку, считай, потеряв. Недомерок зашёл сзади, вцепился в шею, рванул назад, топориком приложив в грудину. Белый, чью ногу опять цепь обмотала, руку гиганта в клещи взял, на болевой и до самого крика боли, до гибельного хруста, когда напряженная кисть вдруг становится мягкой, а толстые твердые пальцы вяло болтаются.
Шрам глаза великану выколол ножом своим.
А Имо ему горло перерезал, клинком полоснув.
Рассыпались, с двух сторон по разбитому строю чучел недорезанных ударили.
Те бились храбро. Но умерли быстро, тем не менее.

Раут и его парни - без единой царапины, даже не вспотели.
Прорвались, говорит, перерезали всех по-тихому, внутрь вошли и заметили, как закопошились тараканы чернозадые - ну и за ними, в строй вошли ножами, резать начали всех страшно, а те ж не ожидали атаки в спину, и началась потеха лютая.

Ну, один черт - идти дальше надо.
Идти и доделывать запланированное.

* * *

Спалил Саид колдуна бездуховного лампадой, а Вьюга ему перед тем башку отрезал и выколол да отрезал с неё всё, что торчало и слезилось. Зеленый пробормотал в ответ Проколу, что в лечебной магии не силён вовсе, но попробует. И попробовал.
Зашипела кровавая рана на ноге у Прокола, страшно завоняла, и тот от боли чуть язык себе не откусил. Горит нога, от кончиков пальцев до самой задницы, нестерпимо, ужасно.
Рухнул наземь, заорал по-страшному, схватился за колено и в порыве непонятном взглянуть решил: ссыпался сапог, словно портянка десятилетняя, лоскутами, вместо раны колотой - шипящий шрам бугристый, а вокруг него - розовато-желтые волдыри размером с ноготь большого пальца расползаются, уходят вверх, под штанину.
- Блять.. Г-говорил же, не умею я! - начал оправдываться Зеленый, чуть заикаясь и таращась на чудеса, с ногой Прокола происходящие, - здесь уже только Доктор поможет, видать..

Пора было двигаться вперёд, искать соратников и продвигаться к центральным постройкам, где могут скрываться основные силы, а может - и предводители восстания.

- Шшш, - палец прижимает к губам мерзавчика, одновременно горло ему клинком вскрывая быстро. Булькает хулиган, глаза пуча. Теперь - познал. Теперь увидел всю красоту этого мира и прочувствовал её своим естеством.
- Бог простит, - губами прошептал, труп за ноги волоча по грязи и черному пеплу к общей куче.
А после впрягся Таг, улыбаясь новоприбывшим приветливо своей ужасающей улыбкой, и потащил наравне с остальными повозку, от прикосновений ветки Рвача, стегающего тягловых солдат, даже не щурясь.

- Догадываюсь, - кивнул Джош, не особо рассчитывая на честную сделку. Чем ты дальше от центра так называемой "цивилизации", тем больше своих порядков, тем выше цены, тем суровее нрав. И тебе придется считаться с этими людьми, если не хочешь нажить проблем.
Если хочешь выжить и, может быть, не спать с пустым желудком.
- Я предложил им дело. Можно сказать - услуга за услугу. Они не отказались. Может показаться, что у этих громил совсем нет мозгов, но поверь, - он предостерегающе поднял палец, - это совсем не так.

Сбрасывать со счетов этих ребят он и не собирался. Сказать по чести - он не мог поверить, что такие хладнокровные профессионалы согласились конвоировать его Туда, да за такие гроши.. либо у них совсем плохо с финансами, и они настолько отчаялись, либо.. у них созрел коварный план, которым они не спешили делиться.

Это нормально. В Пустоши редко натыкаешься на альтруизм. Скорее - на нож под ребро.
Или пулю в лоб.

От так вот. Минуту назад ты кричал и ругался на "урода ебаного", а теперь лежишь-булькаешь тихонько, а "урод ебаный" в порыве схватки тебе наступает на череп, может быть, нехотя даже.
И всё, Верхняя Дорога - жди новых путников!

Подхватили бойцы раненного Прытковича аккуратно, оттащили подальше от места, где кровавая бойня разыгралась. Во в комнате остался, бормоча заунывным голосом слова заклятий, вам неизвестных.

Сам Прыткович, тем делом, проваливается в черный океан безвременья. И только бледные призраки проплывают смутными, еле угадываемыми в туманной дымке тенями.
- Ты здесь, - шепчутся духи.
- Ты с нами, - гудят они монотонно.
- Не уходи, - слышит Влад, не осознавая толком ни себя, ни окружающее пространство, но проваливаясь в него всё глубже, как потерявшийся на болотах путник проваливается в трясину.

А потом слышит голос - знакомый, настойчивый, пробивающий тьму лучиком дрожащего света. Тянется к нему всем своим естеством, желая поскорее выбраться отсюда.
Тьма сжимается в кольцо, сгорает звездочкой-искрой.
Остаётся только белый свет, заливающий сознание волнами обжигающе-горячей боли. Нестерпимой. Сжать челюсти до зубовного хруста. Сощуриться, ощущая, как катятся ледяные бусинки слёз по разгоряченным щекам.
Лучше бросьте там!

Но нет. Растаяла боль. Самба сидит над тобой, приложив руку на грудь, другую - на твой жаром пышущий лоб. Ты приходишь в себя, слыша гул - поначалу кажется, будто источник его в твоей голове.
Но он не там. Он в комнате, из которой ты попытался улизнуть.
Гудит что-то в руках товарища майора Во. Испускает волны чудовищной энергии, невидимые, но ощутимые самой кожей.

Ты хочешь бежать от этой силы. Но не можешь. Потому что не чувствуешь ног.

* * *

Грохочут выстрелы вдали, за толстыми переборками из стали и бетона. Еле слышно, но ты уверен - это стрельба. Ты знаешь этот звук.
Для тебя этот воинственный клёкот сродни гулу авиадвигателей для выжившего после кораблекрушения бедолаги. Поисковая команда? Отряд с материка? Выжившие бойцы?
Что угодно, лишь бы побыстрее.

Баррикада долго не протянет. Каменная тварь, прыткая и ловкая, как обезьяна, ломится в армодверь, и каждый удар - этот грохот молота об наковальню - может стать последним.
Ты осмотрелся и знаешь, что не сомнешь её. У тебя не осталось необходимого снаряжения, да если бы и было - пули эту сволочь вряд ли возьмут. Единственный выход - бежать к своим. Как?
Решётка вентиляции над твоей головой поблескивает металлической шторкой, а за ней неприветливо густеет сумрак. Красная бумажная ленточка, примотанная к шторке, безжизненно свисает вниз.
Энергии нет, станция погружена во мрак, местами горят аварийные лампы.
А всё, что ты помнишь - как проснулся здесь, во мраке, попытался выйти, а когда услышал, как что-то громыхает впереди - нырнул обратно и заблокировал за собой дверь, завалив его шкафом под центнер весом, что так удобно стоял рядом с проходом.
Что же случилось с тобой? И что случилось с этим местом?

* * *

Самба видит, как Прыткович открывает глаза, задыхаясь от боли. Прикладывает руку свою ко лбу бойца, успокаивающе заглядывает в его разворошенный яростью и ужасом разум.
И заставляет Влада позабыть о боли, хотя бы ненадолго.
Его нужно эвакуировать. Вас всех нужно было бы эвакуировать и вернуться сюда с многочисленным отрядом, вооруженным не автоматами, а чем-то, что сдюжит с каменным парнем.
Но так не бывает. Вам дана задача, даны сроки - приступайте и не жалуйтесь. Жалобы никому не нужны. Нужен результат. И не говори, что тебя не предупреждали.
Суровая это работа. Приходит человек - а выходит каша кровавая. Или, в лучшем случае, инвалид с почищенными воспоминаниями. Помнит, как в "горячих точках" кровь проливал. И недоумевает потом, стоя перед зеркалом, откуда у него такие шрамы взялись.

Работа такая - Родину от каменных мутантов защищать.

Позади Во заклинания шепчет. И штуку эту, из-за прочной заколдованной двери выуженной, активирует. Исходит от неё ударная доза зловещей энергии, волнами - одна за одной.
Так, что хочется переместиться куда-нибудь подальше.

Миг - и закончилось всё. Никаких вспышек темной энергии. Ничего. Повернулся к вам Во - аж взопрел весь.
- Мёртв он. Но будут еще. Будьте осторожней.
Подходит к Прытковичу, который от механизма нечеловеческого, что в руках у майора лежит, взгляда оторвать не может.
- Боец, - вглядывается в его глаза, - держать оружие можешь?

Поднял за волосы бойца-северянина.
Не он, конечно же. Твой брат в стылой земле лежит, сгнил много зим назад. Похож, быть может, чем-то? Испарину со лба утёр, разглядывая остекленевшие глаза внимательно.
Не он. Не может быть.
Сунул руку в карман, пошарил там и сям. Богат на сталь, а златом беден. Ножи, метательный топорик, моток веревки. Стёр с шеи кровь, увидев символ. Татуировка, узор витиеватый, черный знак на бледной коже. Простой убийца из этой сраной шайки проклятых воров.
Махнуть рукой хотел, но увидал, что голова склонилась чуть набок, а взгляд скрестил со взглядом мертвеца.

Девку избил Борода, прощупал - ни ножей, ничего не оставил. Веревкой туго обвязал, рот затянул ремнем, и сиську плотную и мягкую пощупал, зная, что больше энтой бабе сиськи не сгодятся, коль попадет в лапы Изувера - отрядного мясника. Приятнейший человек, и выпить любит, за милую душу расскажет пару историй, сидя у костра, но коли дошло до дела - вся доброта с него слетает, словно шелуха, как листья рыжие, осенние, с порывом ледяного ветра.
И человек превращается в суровое орудие мести, корпит над извивающимся телом, кричащим, молящим о пощаде, беспрестанно, день и ночь, пока помощник подносит раскаленные инструменты, потеет и судорожно таращит глаза.
Соски он ей отрежет в первую очередь, это как пить дать. Или раскромсает пальцы на ногах. Одно Борода знал - она признается и расскажет всё, что знает, так или иначе.
А потому не преминул потискать податливое, упругое тело, пока еще не слишком поздно.
Ведь "поздно" будет скоро.

В карманах у бабенки не обнаружилось никаких указаний на бумаге, ничего, что могло бы выдать нанимателей. Обошлись словами, видимо. Теперь нужно было спихнуть бабу кому-нибудь на руки и отправиться к своим - на подмогу.

В то же время, Вьюга прислушивался к своим чувствам. Еще там, в Бескрайних землях, он иногда чувствовал присутствие духов. Слышал голоса ветров в своей голове, прислушивался к земле на равнине, и она говорила ему.
Вода шумит и плещется, от тонких песен ручейка до ураганного грохота водопадов. Дерево стонет и кряхтит, оплакивая умершее прошлое. Камень преисполнен острого холода и молчит.
Но не тогда, когда человек его касается.

Вьюга не подал виду. И знака Недомерку подать не успел. Просто отшагнул в сторону, когда тонкий дротик скользнул с потолка, метя ему в темечко, и швырнул наверх кинжал. Тот с глухим стуком врезался в плоть, и тощий, как паук, и черный, как головешка, убийца сверзился вниз, гулко ударился всем телом об каменный пол, издав предсмертный всхрип.
Из темноты тут же двинулись тени - двое, вооруженные изогнутыми ножами, обагренными кровью.
И еще один, безоружный. Темнокожий и лысый, с густой чернявой бородой, в черных одеждах - каменное безразличие на сухом, обветренном лице.
- Вы опоздали, наёмные мечи, - сказал он с южным акцентом, - это не ваша война. Принц пощадит вас и даст вам шанс уйти - с оружием в руках, с гордо поднятой головой. Но если вы ослушаетесь, вас ждёт страшная участь.
Мышь сглотнул, но не отступил. Костяшки пальцев, сжимающие рукоять меча, побелели от напряжения.
- Серебряноликий может быть милостив к тем, кто ценит его щедрость.

Сховались в кустах, как в засаде, пока по дороге не промчалась телега без коней.
Хотя, это больше не на засаду похоже. А на трусливые прятки безобидного зайчика, когда в округе рыскают волки. Вся сила и мощь Всепростителя, влитая в выплавленные души - всё это - чушь. Этой силой можно толкать карету, собирать ошметки изуродованных тел и выполнять грязную работу.
А когда на горизонте появляется настоящая Сила - зайчики прячутся по кустам.
Кисло ухмыльнулся Таг, отчего его лицо еще больше перекосило, и рукоять кинжала в руке сильнее сжал.

- Ууу, - задумчиво рассматривает порванного калеку, молящего о милосердии. Подбирает аккуратно с земли, словно ребенка, в грязи и крови измазанного. Ребенка без ножек. Рот ему затыкает необъятной ладонью, прикладывает сардельку пальца к страшным, стянутым шрамами губам:
- Шшш.
Плакать не надо. Тихо, тихо.

Сидит, рассматривает свои-несвои руки. Грубые, заскорузлые. Чужие? Может быть.
В платье-мешке, привалившись задницей к колесу повозки, слушает речь сухопарого колдуна. Жуёт чужую, свою-несвою, похожую на раздавленного червяка губу, задумчиво скосив глаза и нахмурив брови.

Мышь, узрев порезанных стражников, тонущих в море крови, согнулся пополам в сухом приступе рвоты, но не нашел ничего, чем мог поделиться с землей, а потому, приложив руку ко рту, а второй нашарив свой короткий клинок, направился за Недомерком и Вьюгой.
Коридор был длинным и лишенным окон. Только дрожащие огни факелов разгоняли густой мрак впереди. Коридор поднимался вверх, и братья знали - это очень удобная позиция для обороны - в стенах, скорее всего, есть ниши для стрелков и секретные ходы, незаметные снаружи, через которые атакующим могут наносить кинжальные удары в спину.
По крайней мере, так оборудовали бы это местечко братья. По счастью, их никто не поджидал - если не считать бешеного крика Недомерка, эхом пролетевшего по длинной каменной кишке, здесь стояла могильная тишина.

Прокол к тому времени вернулся к своим и поднял тревогу. Караульный - им был Богот, смуглый варвар-ветеран - будучи мертвецки пьян, мигом протрезвел, вскочил на ноги и, врезавшись в косяк двери, исчез снаружи. Вскоре гулкий и тяжелый звон медного гонга раздался над крепостью, затем - еще раз. Борода, Прокол и Шрам под эти звуки мчались на помощь, преодолевая ряды изящно стриженных кустарников и садовых карликовых пальм с плоскими длинными листьями, выступающих из темноты угольными кривыми тенями.
Что-то кольнуло затылок - предчувствие заставило Шрама обернуться.

Сзади к ним выходили трое черных, как ночь, бойцов-убийц. Без трубок с дротиками, но с холодным оружием в руках.
Их лица были открыты.
Тот, что шёл слева, был бронзовокож, лыс и бородат. Тяжелый и кряжистый, он держал в каждой руке по мечу. Справа был бледнокожий боец с секирой и щитом, явно северянин - точно такой же, как и вы. Его длинные волосы были переплетены в косички.
В центре была загорелая женщина. Красивая, если бы не шрам, пересекающий лоб, криво прорезающий переносицу и сползающий вниз по левой щеке к краешку тонких, накрашенных красным губ. Волосы - рыжий ёжик. А в руках - короткий и длинный клинок.

Вьюга, Недомерок и Мышь проскользнули сквозь длинный коридор незамеченными, наткнулись на трупы - еще и еще, тела, наваленные друг на друга, внахлест, как промоченные мешки с крупой. Тяжелый запах железа, крови, засел в ноздрях.
Радовало глаз, что хотя бы здесь они успели дать отпор - в углу сидел убийца в черных одеждах, пришпиленный копьем в земле, как жук - иголкой.
- Что нам делать? - прошептал Мышь, бледный как молоко. Нельзя сказать, что этому парню лучше не доверять свою спину, но его излюбленным оружием всегда было скорее перо, чем меч. В написании Летописи и чтении Катехизиса и всех Заповедей он сильнее всех нас. А вот в бою..
Коридор расходился в стороны, начинались лестницы, тяжелые двери множились по правую и левую руку, стены забрызганы кровью тут и там. Гулкая тишина заставляет двигаться тише и прислушиваться к каждому шороху.
Единственный звук, нарушивший тишину - заглушенный твердокаменными стенами дворца гул тревожного колокола.
Скоро все, кто сможет стоять на ногах, будут здесь. Но скоро - это когда? Большая часть отряда в караулах, несколько подразделений проводят патрулирование и зачистку в городе. Можно ли рассчитывать на местных в бою с профессиональным отрядом убийц?

Приближается нечто - гулким эхом не раздается гром его шагов, не слышно сухого хруста бетонных кулаков. Готовятся бойцы пулями рвать каменную плоть. Готовятся воевать с горой голыми руками, ковырять породу ножами и металлическими пульками.
У них нет выбора. Есть только приказ.
Во, обернувшись, смотрит внимательно в проем дверной. Его лицо потемнело от напряжения, лоб покрылся крупными бисеринками пота, а в зеркальных стеклах очков видны лица бойцов ГСМН, беззлобные, сосредоточенные - они не ждут пощады от пришельца и не собираются давать ему фору.
Назия, вглядываясь в перекатывающийся темный силуэт, подцепляет и дёргает тонкую эфирную нить.
Что-то там, в коридоре, спотыкается и грохочет. Но не падает. Ускоряет шаг. Тум-тум-тум! Гром шагов, хруст бетонных кулаков.
Оно вас чует. Оно знает, что вы - враг, сильный, владеющий магией враг.
Оно хочет вас передавить как тараканов.

Гранаты уходят в коридор. Резкие хлопки и шипение святого спрея.
Мокрое бетонное существо-гуманоид более двух метров ростом протискивается в комнату, своротив часть стены глыбой-плечом. Его потемневшая от влаги кожа - кремень. Его гипертрофированные мышцы - гранит. Лицо напоминает уродливый и бугристый бетонный блок, приближающийся неотвратимо. Беспощадный и безжалостный. Мраморные жилы пересекают его пепельно-серое, испещренное паутиной трещин тело.
Бросается вперёд каменное существо. Лязгают стволы всех калибров, оглушая громом пальбы и слепя молниями вспышек. Каменная крошка - во все стороны. Там, где пули пробивают "кожу", тугими струйками неохотно бьет в воздух черная смола.
Гранитные молоты-кулаки со свистом рассекают воздух рядом с Соколом и Косолаповым, что уворачиваются, подставляя спины под очереди прикрывающих. Бездыханный, холодный и бесстрашный голем не боится ни пуль, ни заклятий.
Здесь слишком тесно для всех вас, но очень удобно для него. Меньше движений, больше битых костей и давленного фарша.

Да, что-то открывалось, ниточки-связи выстраивались, а, если быть точнее, вытягивались в сознании Барташова, связывая одно с другим, одни счастливые лица с иными.
И особенно его порадовало это знакомое лицо с чирьем на лице - именно с этим безусым мужчиной, бледным и худым, он сталкивался взглядом, когда трещала радиостанция, и из её коробочного нутра доносились приказы командующего.
Страшные воспоминания о худых временах, да. Но от них веет каким-то сухим теплом. Тогда мы знали, с кем боремся, что делать дальше и кого слушать. А что теперь?
Зябкая пустота космических масштабов, где мы вроде как вместе, но если присмотреться - каждый жутко одинок, и одиночество оттого горше, что настигло оно нас на чужой земле.
Поежился Ефим невольно, скривив лицо в гримасу. Фамилии знакомые, имена, фотографии детей Авдиича и тот самый Леваницкий, что с Сашей путешествовал. Куда они направились? И какие отношения имеет (имел?) этот Леваницкий с покойным?
Скудные размышления прервал зычный голос усатого полицейского, который, недолго думая, вцепился когтями в юнгу и потащил того в участок. Видимо, узрел в нём бродяжку.

Ефим уже стоял на ногах, рюкзак за спиной, кулаки сжаты.
Пускай он и простачок, этот Петруша. Но он всё же наш простачок!
Но Барташова вовремя одёрнул Коробецкий, и слова его были вескими. В этом был смысл. А в том, что у трех безработных бродяг, беглых россиян, вдруг в рюкзаке - документы покойного и бешеные деньги - вот в том, как раз, смысла было мало.
- Ты прав, Виктор Алексеич. Проследим, - кивнул уверенно. Заерзала в мозгу крохотная мыслишка - а вдруг расскажет всё ажанам юнга? О том, что сбежали они с фермы, предварительно проломив голову Платонову, безродной собаке?
О том, что сбежали с деньгами, бог знает с чьими?
- Проследим.

Дед в траву шмыгнул ловко, сразу очевидное заприметив. А вот его салага-товарищ, только-только из учебки, на грудь принял всю отсечку в три патрона, рухнул навзничь и затих. Взрыкнул Кумар сдавленно, едва Чернов спрыгнул на землю, приближаясь.
И по нему выдал очередью тоже, а Зима вырваться с плеча успел и наземь рухнуть мешком подвижным.
Гвоздь на то и "Гвоздь", чтобы такие раны сносить. Не зря же ведь он успел за свой недолгий срок службы в ГСМН рухнуть с высоты птичьего полета и в живых остаться, а также голыми руками сразить разбушевавшегося горного тролля в Нагорном Карабахе, во время командировки недолгой и мучительной (из-за долгих перелётов, во время которых Чернова приходилось связывать и накачивать успокоительными в лошадиных дозах).
Ну, в общем, четыре пули на грудь поймал Гвоздь. Зиму выронил, кровью рыгнул, шагнул вперед, руку выбросил в сторону, как бы отмахиваясь от Кумара - у того в руках автомат сразу заходил, как будто зачарованный. Обухов в это же время, из автобуса выглянув, попытался выстрелом покалечить бойца заколдованного, тем самым обезопасив себя и соратников.
В плечо левое Алпамысу угодил. А ему - что укус комариный. Он не чувствует боли, толком. Вот если бы тазером его..
Пыль глотают все обильно. Кто-то припал к земле, недоброе чуя. Кто-то надвигается на кого-то, грозя всем своим видом уничтожить, ментально и физически. Кто-то молится. Кто-то нет.
Грозовое облако, что отделилось от своих "кучевых братьев", ринулось к вертолету (и с приближением его ветер усилился настолько, что Чернов просто встал на месте, не в силах идти дальше, Косолапов, схватившись за дверь автобусную, спас себя от полёта поспешного, Зима и Обухов, к земле припав и изо всех сил запуская пальцы ног и рук в грунт и молясь богам своим, удерживались, казалось, на одной воле своей у земли, а Умаров, воткнувшись в нос автобуса, практически избежал влияния природы на себя.
Из "тела" злой тучки вдруг появились отчетливые серо-стальные столбы рук, отдаленно схожих с человеческими. И электрические браслеты раба сверкнули на многочисленных запястьях, когда схватило "облако" Ми-8, который штормило, как обломки на той известной картине Айвазовского.
Бубонов закричал на санскрите спасительные словеса. Пилот сквозь статики шипение в эфир выдал дрожащим голосом: "Шеф, оно смотрит прямо на.."
Три руки сомкнулись на корпусе вертолетном, одна - винт пятилопастный обломала, как ребенок ломает спичку. Отломился сдавленный кулаком воздушного чудовища хвост, возгорелся бак, взорвалась машина облаком горящего бензина и металлических обломков прямо над головами бойцов ГСМН, которых осталось совсем-совсем мало.
Обломки унесло ветром. Туча рукастая, излучая горячие и всесильные ветры семи пустынь, разогнала мигом пожар в небе, ринулась вниз.
Деда подхватила одной рукой. Играючи вздернула в небо хрупкое тело бородача, который не был готов ко встрече с одним из младших демонов востока, выпущенным на волю. Джинн? Джинн. Читал он про них сказки, да и не только. На парах во время подготовки слушал. Знал, что джинна нельзя убить автоматическим оружием и серебром, если он из огня соткан, и уж тем более - если из воздуха.
Подумал Дед, что неплохо бы было, если бы сумел кто-нибудь усадить этакого негодяя в предмет любой, запечатав колдовством. Да только кто?
А может, и не об этом подумал Анатолий, когда марид, вознеся его, с ума сходящего от ужаса, к небесам, на куски прямо в воздухе разорвал играючи.

Они идут. Идут еще, поодиночке, прокрадываясь мимо пустующих домов, по темным скользким переулкам, по вонючим канализационным стокам, по осклизлым крышам, сюда – тут не лучше, не чище и не светлее, чем, скажем, в той же квартире Михаила. Или даже самого Чернигина. Нет, здесь нет ничего приятного, – наоборот, здесь слишком много людей, скопище, которое притягивает внимание ГОшных дронов сильнее, нежели присутствие «инородного тела в запрещенной зоне». Каждый адекватный человек, в подкорке мозга которого пульсирует страх за свою жизнь и желание выжить, не рискнет даже приблизиться к этому дому, к этим людям – тот, кто хочет выжить и остаться на этой планете, пускай даже все это превратится в пыль, сегодня остался дома.
А им плевать. Они идут, собираются и довольно весело разговаривают о всяких глупостях. Сегодня это называется «оппозиция». И это гораздо лучше той «оппозиции», которая была, например, лет пятьдесят назад. Гораздо.
Уоллес Брин. Речь, завораживающая своей вдумчивостью; человек, уповающий на свое красноречие в государственных делах – он управляет нами, сидя в наших умах «наместником Альянса», который все знает, видит и чувствует. Он говорит нам, что инстинкт надо уничтожать. Но именно инстинкт позволил нам выжить в нашем мире! Теперь пришел другой мир – он выплеснулся в наш, произошло смешение, получилась неприятная на вид, отвратительная на вкус и цвета каша, которую придется расхлебывать нам, а не тому, из-за кого все это произошло.
Мы должны что-то делать. Потому что Брин – пешка. Его хозяева – вот кого стоит бояться. И хотелось бы, чтобы через, например, сто лет люди уже не помнили, кто такие «вортигонты» и «хедкрабы». Хотелось бы. Очень.
В комнату заплывает подросток. Чернигин не смог определить точнее сначала, потому что не присматривался к вошедшему/вошедшей, а смотрел куда-то в обшарпанный пол, в носы своих поношенных ботинок. Когда присмотрелся, сразу же узнал девушку. К счастью, он пока не забыл, как отличать мужской пол от женского. Глуповатый взгляд вдруг скользнул по всей комнате:
- Проходите, присаживайтесь, - сказал он лекторским голосом, - вы немного опоздали, но не произошло ничего интересного. Еще один вечер с Брином, на этот раз – в компании, - и правда, ничего интересного.
Чернигин, стянув очки с носа, устало тер переносицу и массировал кончиками пальцев веки. В комнате начинается движение. Движение умов, их проекций – все входит в ритм, в резонанс. Люди начинают дискутировать и впустую спорить, ибо другого-то и не остается. Дмитрий Константинович напяливает очки, отлипает от стены, шуршащей старыми обоями, выходит на середину комнаты:
- Друзья, давайте не будем ссориться. Мы все здесь взрослые люди, и должны понимать, что дрязги друг с другом к добру не приведут. Пожалуйста, - он примирительно поднял руки, попытался успокоить вскипающих людей, хотя было понятно, что все это – лишь напускное, и то, что они разошлись по углам почти сразу, в действительности не было заслугой бывшего преподавателя.
« Пролетел за окном сканер, и стало вдруг как-то тихо…»
Разбилось на кухне что-то. Что-то, состоящее из стекла. Бутылка. Рюмка. Как известно, законов физики и земного притяжения никто не отменял, - хотя стоило бы их, ну, хотя бы пересмотреть, если уж у нас тут параллельная вселенная под боком. Значит, кто-то толкнул предмет. Или Аркадий неаккуратно поставил бутылку с ржавой водой на край стола. Или…
…разбилось вдруг окно, и на кухню прилетела шашка, которая сейчас вспыхнет искрами и задымит весь дом, а потом дверь лопнет и превратится в древесную труху, и люди в безжизненных противогазах-лицах быстро проникнут внутрь «конторы» и уничтожат любого, кто хотя бы попытается не «лежать лицом к полу, сложив руки на голове»...
- Осторожнее, господа, - прошептал Чернигин, застыв, вероятно, с глупой миной, полубоком развернувшись в сторону кухни, - пожалуйста, сохраняйте спокойст… - черт побери, прям как бравый ГОшник, - все будет в порядке, - вдруг поправился он, заставляя себя поверить в сказанное.

Мы уходили.
За нашей спиной пламя сжирало руины и тела погибших, тех несчастных, что не успели сбежать и попались в лапы безумных тварей, сдирающих живую плоть с костей. Страшный треск и грохот разрушенных надежд, которому вторил вой ликующих демонов - вот что слышал Марк, уводя горстку выживших легионеров, способных держать оружие в руках и сражаться.
Из высшего командования не осталось никого.
Им следовало бежать со всех ног и спасаться за стенами Пелагиада - но Антариан понимал, что каменные стены не укроют от этого нашествия. Их нельзя остановить. Это невозможно.

Боги, даруйте нам веру, чтобы выдержать это несчастье.
Даруйте силу и смелость каждому из нас. Черный час для Империи наступил, и мы не были готовы к нему.
И кто бы был?
Мы уходили.

ссылка

Во всех этих мытарствах, в каждом мгновении, что таило в себе ожидание тяжелого гула сирены и плотного шара света, бьющего сквозь закрытые веки - в каждом шаге по этому минному полю скрывалась маленькая мечта несчастного сталкера.
Он бы хотел вернуть их.
Он потерял их, жену и дочь, давным-давно, и не было в нашем мире ни одного средства, чтобы их вернуть. И только здесь для него осталась призрачная надежда вновь встретиться с ними, проститься, как подобает. Попросить прощения.
Попросить вернуться вместе с ним.

Чудаком прослыл он среди тех, кто уже кости сложил в оврагах и на полянах, заросших чужой колючей травой. Молчуном - среди тех, кто ходил вместе с ним, обменивался опытом, делил хабар. Бывалым - среди тех сопливых болтунов, "отмычек", что отирались в "Паутинке" и ждали того заветного шанса сделать "ходку" с кем-нибудь из стариков.

Он уже давно ничего не ждал и никого не просил. Вся жизнь превратилась для него в игру в "кошки-мышки" с Ней, в странную партию, где неверный шаг - страшная гибель, а победить эту скверную барышню в её же игре не удавалось еще никому.
Кто знает, может, когда-нибудь он найдет в себе силы прервать этот бессмысленный цикл и уйти к Ней навсегда, без возврата.
Раздать долги и поквитаться с каждый бездарно прожитый день.
Вернуться к ним.

А пока.. он крутит баранку в тёмном салоне своей "Нивы" и смотрит в забегающее из кромешной тьмы под колеса дорожное полотно. Странные тени падают на его бледное лицо, на сведенные вместе брови и тонкие губы.

В следующий раз, - уверяет он самого себя, сдерживая дрожь в ослабевших руках едва-едва, - в следующий раз.

Выбрались из душного зала на свежий воздух - купол черного, как смоль, неба, усеянного звездами, да лунный серп, что багрянцем наливается - вид кроваво-красной луны заставляет тех братьев, что верят в своих богов, будь они большие или малые, сделать знамение или прошептать слова защиты, а другие же удивляются, хмыкают или же вовсе не обращают внимания.
Мышь полоскает со стены, свесившись между каменных зубьев, его придерживает за пояс Недомерок, похлопывая бережно по спине и приговаривая ласково: "Пускай выходит!" Остальные братья караулят, чтобы никто из часовых не показался рядом - никому не охота получить выговор за ночные пьяные прогулки.
Двинулись вперед, обогнули Девичью башню, прошли на цыпочках вдоль стен зиккурата к вратам.
И наткнулись на трупы.
Двое стражников, из местных. Одному вскрыли шею от уха до уха, второй заколот в спину серией ударов. Они даже пикнуть не успели, судя по блаженной тишине и отсутствию всякой деятельности, навроде топота сапог и гаркающих криков офицерья внутри и снаружи дворца.
Створка врат призывно распахнута, освещенный факелами коридор виднеется за ней.

Я жду.
Я преисполнен душевного спокойствия. Спокоен, как взведенный механизм взрывного устройства. Считаю себе секунды. Тик-так.
Движение. Ты не слышишь толковых шагов или криков - просто шум, смутные движения воздушных потоков. Страшно?
Вылетел с разбитой губой, сбросил в пакет брикет неопределенного вида. И нарулил, как тот Форест Гамп. Надеясь, что основное внимание будет приковано к нему, Саша, согласно своему плану, разработанному во время бесцельного простаивания рядом с подъездной дверью, делает вид, что у него дела именно в этом подъезде: входит внутрь, идет по лестнице наверх, делая обеспокоенное - якобы из-за поднятого шума - лицо, благо, стараться не приходится - лицо у Саши по умолчанию именно такое.
А если преследователь ругающийся что-то спросит, Саша пытается изобразить из себя невинную и доброжелательную овечку - сует под нос "должнику" брошюрку какой-то там Церкви Иисуса Христа, врученную ему самому на той неделе и оставленную в куртке просто по случайности, а теперь найденной в процессе ожидания - руки нужно было занять!
И говорит такой:
- У вас найдется минута, чтобы поговорить о Господе нашем Боге?

Марк видит смерть, гибель десятков, сотен людей и меров, и демоны полчищами гибнут, и море крови, не будь здесь столько пламени, уже залило бы песок до щиколоток, но испаряется она от этого убийственного жара и стойко заседает в легких. О, Мара, позволь забыться от ужасов этого дня!
Пронзив очередную тварь и обломав в её горле свой пилум, Марк оголяет меч, покрывшийся зазубринами от столкновений с черным железом демонов и, прокричав нечленораздельный, полный боли и ярости боевой клич, вновь бросается с отрядом безумцев в очередной попытке стяжать славу и выдрать победу из цепких лап даэдра в битве, о которой некому будет рассказать и спеть звонкую песнь о храбрецах, сложивших головы в неравной битве с врагом, что даже не имеет языка.
Черная кровь и прах застилают мир - от подножья Красной горы до самого горизонта.
Черный день Морровинда.

- Ага! - Барташов указал пальцем на поручика так, будто, будучи сыщиком, поймал подозреваемого на горяченьком, - вот поподробнее, пожалуйста, будьте любезны. Он не сообщал, может, ненароком, куда собирался? И с какой целью он к вам забегал? Дело, видите ли, очень срочное. У него батюшка скончался, а он, бедняга, и не знает даже. И не хотелось бы мне, чтоб какой-нибудь служащий почтовый ему такую новость преподнес, понимаете?
Ефим покрутил усы, задумчиво покусал губу - что за фамилия такая - "Леваневский"? Может, еще один сослуживец?
Тут в душную комнату ворвался звонкий - и прощальный - привет от подонка-Скалона, и Ефим вдруг подумал, что еще в двадцать первом ли хотел дать ему по морде, но, увы, был обременен воинским званием, и что сейчас у него вдруг развязаны руки.
Но, к сожалению, дело вперёд - а уж с душевными развлечениями как-нибудь потом.
- Что за плюгавенький, позвольте? Не военный?

Побриться как нормальный белый человек, чтобы пену пополам с жесткой щетиной с хрустом острейшее лезвие срезало у самого уха, а ты сидишь и смотришь на себя - усталый, но уже не такой, каким предстал перед самим собою в зеркале железнодорожного клозета. Какая-то живая искорка во взгляде полуприкрытых глаз, и скупейшая из всех возможных улыбок сама по себе на губах сухих возникает, потому что парикмахерское кресло проглатывает своею обивкой, а болтовня юнги вновь успокаивает и уводит от сосредоточенных размышлений в дикие поля обрывочных воспоминаний, где воздух влажный и теплый, как кисель, где нет ни тревог, ни забот.
Разморенный духотой, но совсем не опечаленный ею, Барташов заглянул в кабинет, узнав сию же минуту эту наглую физиономию - Скалон, скользкий тип, после службы снова и снова возвращался к своей излюбленной тактике ведения переговоров - он повышал голос, резал острые углы резкими фразами, кичился своим положением (смешно!) и чуть ли ножкой не топал.
Пропустив его в дверь и сопроводив гневный выход присвистом, Барташов шагнул навстречу даме и представился:
- Моя фамилия Барташов, Ефим Антоныч. Служил фельдфебелем при 1-ом отдельном тяжелом артиллерийском дивизионе 1-ого Кубанского корпуса, после - в Галлиполи. Разумеется, денег я не прошу и ни какой иной материальной помощи не требую, кроме информации. Мой сослуживец, Соколов Александр Ильич.. мы с ним недавно встретились мельком, он говорил, что собирается с какой-то целью посетить Марсель. Вот, пытаюсь его разыскать да по-нормальному, так сказать, посидеть. Да, кстати - это Виктор Алексеевич Коробецкий, а это, - Ефим наморщил лоб и аж прищурился в попытке вспомнить полное имя юнги, - наш младший товарищ, Петр.. Францевич.
- Так вот, хотелось бы поинтересоваться - он к вам не заглядывал? - заглянул Ефим в глаза симпатичной барышни и улыбнулся краешком губ, дабы произвести неизгладимое впечатление. Вид у него, наверное, был ужасно помятый, но хотя бы лицо чисто выбрито, да усы приведены в божеский вид.

Майер слушал - и не слышал. Для него всё сказанное - или почти всё - Кейбом было разворошенным ульем воспоминаний старика, повидавшего на своём веку всякого. Когда-то у него было много учителей и, как и любой ученик, он впитывал всё ими сказанное, словно губка. Но те времена давно прошли, и молодой, романтичный и совершенно неприспособленный к жизни Джошуа умер в пустыне. Теперь его место занял Майер - тот, что уже успел отнять чью-то жизнь, что выжил и, может быть, вытащил с того света одного из своих новоявленных друзей-бугаёв.
Майер, который слушал, но делал это, скорее, из уважения.
И каждое слово, произнесенное Кейбом, было бойком, забивавшем гвозди самоуверенности. Вам сносит крышу - говорил Кейб. А Майер думал - не мне. Вы пьянеете - не я. Грязь засосет тебя - не меня! Я другой, Кейб. Я лучше. Я сильнее. Моя цель - чиста.
Ведь так оно и есть, понимаешь?
Кивнул коротко Майер в ответ на всю эту тираду. Встал и вышел, погруженный в тяжелые думы. Я лучше. Я не мараю руки. Сухой щелчок, хлопок. И руки - в чужой крови.
Но это - не то. Нет. Он сам.
А я?

Бросается вперед Борода, прикрываемый с флангов Недомерком лихим. Бросается наперекор громадине, размахивающей своим уродливым, обагренным кровью топоромечом.
Рассекает плоть и кости великана, вогнав свой двуручный топор в плечо и ключицу. Топоромеч не выпустив из рук, ревёт гигант, и маленькие поросячьи глазки, залитые кровью, сверкают злобно из прорезей железной маски. Если бы взглядом можно было убить - остались бы от Бороды только уши, а все остальное превратилось бы в пар. Но нельзя, а потому, пустив жижу бледную, что вместо крови в жилах этого чудища протекала, воткнул пятку в пузо твари Борода, уперевшись, выдернул секиру ловко, да еще раз уронил на громадину - да только в этот раз на голову окаянную.
Искр сноп в лицо и бороду ударил Брату (даже будто бы вспыхнуло всё вокруг, иль то показалось токмо?), когда лопнула секира, осколками посыпалась железными, а в руках, от напряжения пережитого только рукоять, превратившаяся в дубину, осталась.
Гигант же издох - вдавлена верхняя пластина маски в лоб костяной, а из щели-бойницы кровавая жижа, чем-то схожая с яйцом давленным, вылезла. И нож еще, вдруг откуда не возьмись, в грудь в районе сердца воткнулся. Видимо, из наших кто-то?
Рухнул на колени здоровяк, уронил лоб в пол тяжко, аж содрогнулось всё вокруг. А топоромеч из рук всё же не выронил.

* * *

Саид в то же самое время бросился на помощь брату, схватил того за руку, закинул окровавленное предплечье за шею свою, принялся поднимать Раута, как вдруг ухнул взрыв, и попадали многие, и оглушило, а взор застило облако осколков и дыма пелена. И защипало глаза вдруг, но то не дым - то боль, пронзившая спину, страшная боль, такая, которую не знавал еще Саид никогда.
Но даже не это вызвало удивление, а то, что мир застыл - искаженные яростью лица, гримасы боли, отчаянные возгласы застряли в глотках, кровь щедрыми брызгами замерзла прямо в воздухе, свистящие стрелы и копий метательных древки ждут, пока время заструится вновь.
- Ты поставил не на ту лошадь, - прошептал в ухо чужой голос, отдающий могильным смрадом, и почувствовал Саид, теряя силы, как в спине его проворачивается нож, не в силах ничего предпринять - ни даже выдохнуть, но только слушать, как жизнь утекает из тела, точно как вино из пробитого кожаного бурдюка.
Выдернул клинок призрачный убийца в черных одеждах и пошёл посреди поля боя как посреди сада, между окаменевших воинов, сражающихся статуй из плоти и железа, неспешно лавируя меж копьями, мечами и стрелами.
И мига не прошло - как время возобновило свой бег, а Саид бездыханный рухнул наземь.
И Раут теперь, спохватившись, кровью обливаясь, поднимать начал брата, но не сдюжил и с собой справиться, да только давился, сдавленно кашлял и успокаивал мертвого словами:
- Держись. Ща. Ща будет. Держись...
И видел Прокол, как ранили Саида, да только сделать ничего не мог - взорвалось что-то рядом, и обдало его пламенем и оглушило.
Упал Прокол, а голову поднял - уже не дышит тот, а Раут его голову на колени свои положил, в руке одной - меч убитого. Будет тащить. Будет тело защищать, пока сам не сгинет.

* * *

Недомерок братишку Бороду защищал со спины успешно и самолично засвидетельствовал, как тот одним ударом (технически, двумя, конечно, но кого такие мелочи интересуют?) свалил самого огромного на памяти Недомерка громилу. У него даже топор в руках лопнул от удара. Вот это силища!
Пока думал и одновременно отбивался, чуть не пропустил удар в спину, но потом взрыв грянул, и упертый Недомерок с низким центром тяжести устоял, а вот долговязый офицер с ятаганом пошатнулся, чем непременно Брат воспользовался - кинул во врага топором, прямо в лоб, а после, подмигнув трупу с лопнувшей черепушкой усатой (а то чойта Борода один крушит черепа?), двинул следом за Шрамом и остальными - пора было валить из горящего амбара.

* * *

Белый рухнул, но успел оттяпать ногу одному копьеборцу и даже поймать копье второго, подтянуть поближе и воткнуть ему в пузо кинжал, но встать не получалось - длинный дротик, пробивший голень навылет, не давал такой возможности.
В кровавом тумане, что клубился вокруг, заметил парочку Братьев. Заметили ли они упавшего тебя? Не знаешь. Но рисковать не хочется.

* * *

Нож угодил в цель, но уже без толку - Борода сам справился с громилой.
И тут вдруг Вьюга почувствовал, как что-то случилось прямо рядом с ним. По коже пробежались мурашки волной, будто бы ледяной водой окатило. Страшный холод пронзил сердце, страх защекотал нервы. Колдовство чудовищное происходит или уже произошло.
Оглядываться начал - и верно.
Рухнул Саид, а подле него - ни единого врага на расстоянии удара. Рука заведена за спину, но из спины не торчит ни стрела, ни метательное копье.
Ядом отравили? Поработал убийца-колдун, испаряющийся прямо в воздухе?
Не успел домыслить - взорвалось что-то неподалеку, окатило волной жара затылок и спину, и горячку боя внезапно сменила непроглядная холодная тьма.

* * *

Шрам отбивался. Угодили копьем в бок, не пробили кольчугу. Покарал наглеца. Пока карал, зашли за спину и вонзили уже туда. На этот раз - с пробивом, с хорошим упором. Видимо, этот не совсем кривой уебок, знал, что делает. Развернулся, выбивая ковырялку из рук, схватил за глотку и с криком нечленораздельным вогнал меч чуть выше ключицы, прямо-таки наслаждаясь, как захлебывается кровью копейщик, дух испуская, дрожа в твоей железной хватке и глаза закатив от ужасного предвкушения внезапной гибели.
А после чуть сам не сдох, потому что наконечник обломан и застрял в пояснице, а сейчас вытащить возможности нет - бой идет, надо командовать отступление!
Зеленого толкнул на выход, матерясь.
Заметил, что остальные отстают. Саид и Раут, Вьюга будто бы бездыханный, Прокол рухнул, Белый туда же.. Один только Недомерок бодро ковыляет, да Борода возвышается колоссом на поле боя.
А складское помещение на ладан дышит. Уже не кипит бой - враг с задних рядов отступает поспешно, а те, кто был в передних, но еще не убит, наступает на пятки тем, что уже улепетывает.
Почти победили. Почти.
Сколько из вас еще на ногах?
И скольких надо вытаскивать из горящего здания на спинах? Вот-вот грянет взрыв страшный, и уходить будет некуда.

Грациозный танец двух хладнокровных охотников. Свист клинков наручных, рассекающих вместо плоти хитинового панциря воздух разреженный, трель угрожающая, скачущая прыгающими нотками, будто бы не уверен повелитель жуков, стоит ли продолжать бой.
Стоит, - подсказывает инстинкт территориального охотника, пересиливающий инстинкт самосохранения, и Повелитель делает выпад, метясь в череп яутжа.

Щелкает мандибулами в ответ Охотник, рокочет, наседает, атакует, и холодная, густая, чистая и незамутненная ярость искрит из глаз его, налитых кровью, прослеживается в каждом шаге, в каждом ударе, в движении каждого мускула.
Он видит слабость в тактике Повелителя. Он боится. Он не уверен. Страх гложет его, страх перед Охотником, крупным и сильным. Его крошечный разум звериный столкнулся с парадоксом, но Охотник поможет разрешить эту задачу - быстро и просто.

Я - твоя Смерть, кончина тебя и твоего рода, прерывающегося на твоей погибели, а ты - мой трофей, доказательство моей силы и мощи. Не жди пощады. Сражайся так, как должен - как в последний раз.

Котиков отступил, едва в зале вновь показалось начальство в сопровождении с Ивичем. Дядя Ваня аккуратно поддел крышечку сознания хипстера, забитого несправедливостью закона и бесправием обычных граждан. Стёр к чертям кошачьим возникшие было гневные мысли. Наполнил страстной любовью к пассии (чей разум был, кажется, и вовсе затуманен каким-то легким наркотиком, а потому в особой чистке не нуждался) и желанием совокупляться, нарожать детей и жить долго-счастливо.
Стёр и видео. Щелкнул на память одурманенных страстью детей. И ушёл в сопровождении смущенного Котикова, не сумевшего совладать с малолетними "борцами с системой" и хмурого-разъяренного Ивича, не сумевшего прижать к ногтю мразь-грязнокровку.

Выехали по месту.
Адмиралтейский. Четырехэтажное здание Петровских времен. Четвертый же этаж. Тут, небось, какой-нибудь барин еще жил вместе с семейством. А теперь - ЧП происходит.
Цельнометаллическая дверь без глазка, крошечной камеры кнопка - в углу лестничной площадки, еще одна - в другом, снимает со спины. Как оказалось, двери две, вторая - не такая "безопасная", но тоже с тремя замками.
Квартира - сказка. Страшно дорогая мебель (даже по питерским меркам) красного дерева, всюду изысканность до тошноты и тяга к прекрасному - портреты каких-то благородных дам, явно содранные по стилю с лучших представителей, пылящихся в эрмитаже (а то и они самые, эрмитажные). Потолки высотой в два-три Вэйюана. Ковры роскошные - на таких не грех и босиком походить.
Но, увы, вы сюда прибыли не наслаждаться прекрасным и уж тем более не ходить босиком. У вас здесь работа.
Еще у подъезда вас ждал молодой, но "звездастый" сотрудник ГСМН - очередной чинуша, призванный неусыпно следить за исполнением всех норм и правил согласно букве закона. Представился лейтенантом Берёза (именно через "ё"), сказал, что вы здесь выступите в качестве оперов следственного отдела по адмиралтейскому району. Причина - некий Владислав Аргынь, восьмилетний мальчик, причинивший вред своему однокласснику, по совместительству - обидчику, с помощью обломка кирпича, пробившего лоб пострадавшему.
Почему это касается вас?
Потому что по свидетельствам очевидцев (другие учащиеся школы, разных классов, совершенно незнакомые друг с другом - предварительный сговор фактически невозможен) Аргынь не притрагивался к кирпичу. Кирпич сам взлетел в воздух и прилетел оппоненту прямо в лоб, после чего пострадавший юноша упал на землю и потерял сознание.
После этого Владислав Яковлевич покинул школу, прибыл домой и не выходил из квартиры до сего дня (это стало известно после звонка директора домой). Уголовное дело возбуждено, но на данный момент приостановлено, так как за дело беретесь вы - для проверки, действительно ли мальчик умеет швырять камни телекинезом или, всё же, полтора десятка детей сговорились сделать гадость юному Владиславу и выставить его страшным фриком.
Всё это Берёза пересказал вам вкратце, пока вы поднимались на четвертый этаж.
- Сержант Вэян, вы отрекомендуйтесь как специалист по работе с детьми, побеседуйте с отцом, с самим ребенком. И осмотритесь там. Если не вызовет подозрений - сворачивайтесь, я это дело дальше "гражданским" передам, - это он так полицию обозвал.
Распрощался, ушёл. Вы постучались, представились, и вам открыл седой персонаж в чистой (!) рубашке, домашних брюках и клетчатых тапках на босу ногу - отец мальчика, Яков Никонорович Аргынь - мужчина холодный, бледнокожий, с редкими седыми волосами и большими пушистыми усами на вытянутом худощавом лице.
Провел по коридору в зал, пригласил присесть, предложил чаю. Заранее извинился за поведение сына и убедил, что уже провел разъяснительную беседу.
- Но если у вас есть какие-то вопросы - это ваше право, задавайте, пожалуйста.

Зверь падает замертво. Зверь повержен. Огромная туша мордой взрыхляет землю, мякнет; из страшных ран сочится кровь. Охотник медленно поднимается на ноги, приближается к жертве, оглядываясь по сторонам. Охотник не хочет, чтобы его вдруг настигла другая тварь. Чистая победа. Хорошая, славная победа. Таким трофеем можно гордиться. Взялся за древко копья, упираясь ногой в массивное тело. Выдернул с влажным хрупом костей и плоти, взмахнул резко, провернув в воздухе и веер кровавых капель послав в прогревающийся под лучами солнца, но еще холодный утренний воздух. Кровавая дань. Пропитывает землю, вскармливает всё живое, даёт жизнь. Души предков довольны.
Сложил копье. Ручное лезвие выдвинулось с щелчком жужжащим. Первая жертва Большой Охоты. Это нужно помнить. Если предкам будет угодно, она не будет последней.

Бой. Кровь. Сталь. Вой.
Черный металл пахнет горячей серой. Мертвый солдат кричит - он знает, что он уже умер. Мой страх сгорел в этом бою, он испарился, и его больше нет - есть только тупая, бессмысленная усталость натруженных сотней ударов мышц, есть гудящие жилы, сухость во рту. Пот горячими ручьями струится по лицу, стекает по бровям, лезет в глаза. Урвав секунду, вытер тыльной стороной ладони лицо.
Не пот.
Плевать. Есть рука, что держит меч, есть глаза, что видят врага. Мы выстоим.
Но даэдрический механизм, словно червленый жук-великан, обращает мигом в пепел и своих, и чужих, озарив поле брани вспышкой.
И нет больше громадного черного наёмника. И полчищ даэдра, устремившихся к офицерам Легиона, тоже нет.
Альд-рун падёт, - кольнула больно мысль в самое сердце. Мы проиграем и поляжем все сегодня здесь, и нечего будет хоронить нашим матерям - всё пеплом и пылью обратится, и ветер разнесёт наши останки по буеракам и склонам Красной горы.
И мысль эта стирает вдруг последние границы. И окровавленный, разъяренный солдат, сын легиона устремляется в свой последний отчаянный бой. Не для того, чтобы мстить за погибшего генерала, которого едва знал, или офицеров, ставших старшими братьями.
Но для того, чтобы не дать себе шанса уйти отсюда, сбежать, поджав хвост.
Мой бой кончится здесь. Я не буду всю оставшуюся жизнь бегать, оглядываясь, не буду просыпаться от ночных кошмаров в холодном поту.
Здесь и сейчас.
- ЗА ИМПЕРАТОРА!

Сбит с ног, но еще не растоптан. Упал, но готов вновь подняться. Инстинкт. Кипучая, взрывная воля к жизни. Тактический камуфляж, как прозрачная пленка, соскальзывает с силуэта охотника. Треск электрических искр. Копье в руке. Зловещие щелчки, доносящиеся из-под блестящего металла маски, закрывающей лик дьявола. Пора заканчивать с этим.
Удар.

За столик присели. Хлеб - всему голова! Право слово, жалкая попытка отвлечься от насущных проблем чревоугодием. Ведь Барташов надеялся избавиться от тяжкого груза, разделить горе утраты с многоуважаемым сослуживцем и бывшим братом по оружию, а там, возможно, и найти новый дом - где-нибудь подальше от правильных, разлинованных полей абрикосовых деревьев.
Завод?
Пускай и завод.
Скопить деньжат и попробовать пробиться к потерянному братцу, в Англию..
Но нет. Фантомным планам не суждено сбыться. Развеялись как дымка. Осталось только придумать, куда и как девать все эти деньги. И где, быть может, сыскать того, настоящего Сашу?

С пришествием на стол мясных колбас вкупе с отбивной и капустой (это тебе не кашу лопать, тьфу!) в кафе нагрянули русские. Ефим Антонович невольно выслушал диалог изящной женщины в длинной юбке и пузатого мужчины в котелке точно так же, как слушал безумолчный, не относящийся к делу треп Шнейдера - без интереса, но в то же время с отстраненным выражением тяжелой сосредоточенности, будто бы Барташову приходится напрягаться, чтобы оставаться в курсе происходящего.
Мыслями он витал в казино Монте-Карло, в то время как желудок предавался мясным утехам.
Желания знакомиться с людьми, вскользь упомянувшими имя лже-Соколова (совпадение, разумеется!), не было.
- С какой стати? - отхлебнув пива и салфеткой утерев усы, поинтересовался у Коробецкого лаконично. Смысл такого знакомства упорно от безработного бродяги, сидящего на золотой жиле (рюкзак толкнул ногой под столом рефлекторно, как бы проверяя) ускользал.

Хрупнула лапа чудовищного ящера, лопнула в сочленении - Охотник заклекотал свирепо, но триумф продолжался не слишком долго; когда туша Жертвы заскользила по прелой, влажной земле, он попытался уклониться, но не сумел и был сбит, словно беззащитный, слабый детеныш, двуногий зверек.
С той лишь разницей, что Охотник, в отличии от любого другого зверька, был хорошо вооружен и не собирался сдаваться так просто.

Раз позвали - значит есть на то причина, и, чует сердце, отказывать не стоит. Побрел следом за угрюмым Салли, раздумывая - чего же вдруг у шерифа интерес проснулся?
Присел, куда указали. Послушал вдруг улыбнувшегося Кейба Две Шляпы и, как только слово дали, скромно выложил:
- Меня Джошуа Майер зовут, я сам из Электры родом. Путешествую по собственному желанию, смотрю на мир, никому зла не делаю и не желаю. Наоборот - помогаю всё. Вот, - указал взглядом на машинку-сшиватель в руках, - пытаюсь вашему доктору подсобить, восстановить технику, да что-то заело там, внутри.. А вот у меня вопрос, кхм. Не праздный, - посерьезнел голосом вроде как:
- На ваше селение было совершено нападение. И мне действительно очень жаль, что вы потеряли людей, и всё такое. Я сам успел пострадать от разбойников, - решил не уточнять, что сам же этих разбойников в своё время и нанял, - и хочу спросить - вы не знаете, куда рейдеры держали путь? Не в сторону ли Рэда? Потому что я и мои.. коллеги.. двигались именно туда. Не хотелось бы встретиться с этими извергами в чистом поле.

Протянув руку, поймал диск, что воздух прохладный с низким жужжанием взрезал. Убрал на пояс. Шаг неспешный, осторожный. Еле слышный шорох травы под ногами. Умелый охотник никогда не спешит, если в этом нет необходимости. В руке - копье телескопическое, как её продолжение. Движение, щелчок. С шипением раздвинулись в стороны лезвия.
Клекот довольный. Приближается дрожащая тень, почти невидимая в рассветных солнечных лучах, к шестирогому, истекающему кровью.
Обходит чуть со стороны охотник, не упуская зверя из виду. Крадется. Предвкушает. Но всё еще напряжен. Нельзя разделывать дичь, пока она не испустила дух. Это правило, нарушив которое, рискуешь сам превратиться в жертву.

Легион демонов. Рычащие твари забвения, зевы пастей клыкастых, обтянутых пергаментной кожей тощие тела, черные-с-алым доспехи, горящие колдовским пламенем иных миров.
Гибнут десятки, истекая пылкой кровью - а за ними неровным бесовьим строем рвутся в бой еще сотни, и нет им будто бы конца.
Стрелы и копья заслоняют красное небо черными тучами.
От жара гибельных заклинаний песок сплавляется в стекло, баррикады горят, что ветошь, а камень трещит и раскалывается.
Защитники гибнут.
Марк швыряет копье в колдующего скампа, отходит назад, прихватив с собой зелье. Им некуда отступать - за ними мирные жители, дети, женщины, старики.
Проклятая армия тьмы не знает пощады. Нельзя допустить прорыва!

Тот, кто познал поражение единожды, больше никогда не оступится.
Так говорили предки. Потому что поражение значит смерть.
Но не для него. Сломанный наконечник - конец. Но он не сломлен. Он будет испивать кровь жертвы, пускай она примерит маску Охотника, до самого последнего вздоха.
Он лишен статуса, лишен оружия и всего, что будет у Того-Кто-Придёт.
Но он не лишен чести.
Не лишен силы. И жизни.
Пока.

Это - пик. Кровавый закат.
Всё решится здесь. Сегодня. Сейчас.

Ночь сменяется утром. Тьма - светом. Предвкушение - действием.
Неспешным шагом спустился по трапу охотник. Рассвет. Ночные хищники прячутся после славной охоты. Дичь - сбрасывает гнетущий страх и тенета оцепенения, когда мрак вокруг таит в себе опасность, и каждый куст, каждая коряга представляется затаившейся неведомой тварью..
Но охотник.. охотник здесь. И он не один. Любая тварь, будь она кровожадным хищником или очередным звеном в пищевой цепи, должна быть наготове, ведь копье в его руке остро, движения отточены, а взор не упустит ни малейшей детали.
Припал на колено, проведя рукой над еще влажной землей. Сжал кулак. Ритуал. Первая кровь жертвы прольется на эту землю, чтобы напитать души предков. Чтобы показать им, как сильна его вера, как тверда его рука, что держит копье.

Самджар-ага и его мятежное воинство разгромлено, а склады с запасами взрывчатых веществ, способных сровнять с землей весь Зиккурат и форт с Девичьей башней в придачу - уничтожены. Задание исполнено малой кровью, да. Но кровь есть кровь.
Добрый, Данэй, Варг, Саид, Сур и Гвин. Шесть братьев погибли в стычке с самозваным генералом ашумоданских головорезов, унеся с собою полсотни душ, что будут прислуживать им после смерти. Их имена будут вписаны в пустые страницы Летописи. Их тела, вынесенные из руин, были вознесены на погребальные костры, каждый высотою в пять локтей, и сожжены по всем обрядам, принятым в братстве. Каждый из них удостоился королевских почестей, каждому в последний путь по Верхней Дороге было преподнесено оружие, щит, доспех и подношение для тех богов, в которых он верил и которым молился.
Мы никогда не забываем своих, будь то мертвые или живые. Мы помним каждого, кто стоял с нами в строю, делил с нами кров и пищу - или проливал кровь.
Капитан произнес речь. Он восхвалял храбрость погибших и тех, кто выжил, сразил врага, не отступил перед превосходящей силой; его голос звенел сталью рубленных фраз, преисполненных уверенностью в триумфе грядущих дней, однако я, ныне допущенный на все военные советы в качестве летописца, знал правду - буквально в тот же вечер, когда Братья совершили самоубийственную (если спросить меня) вылазку в порт и сокрушили мятежников, из пустыни Аль-Хут вернулся отряд лазутчиков во главе с Черепом.
Бойцы не потеряли ни одного из своих, но принесли с собою тревожные вести - многотысячная армия Хабура (по результатам старательного подсчета голов Череп дерзнул оценить предварительное число вражеских солдат в пятнадцать тысяч мечей, в том числе конных и колесничных, а также зуул'атарских заклинателей слонов и прочих разномастных наёмников) выступила в поход, силы хабурцев заняли пограничную крепость в перевале Ги'Кул и двигаются в направлении Джулага - неспешно, но неотвратимо. Часть войска до сих пор переходит через горные перевалы, авангард закрепляется на захваченной земле и производит разведку боем. Трое языков-хабурцев были схвачены во время вылазки, двое скончались (тут Череп замялся и начал было оправдываться, мол, "хилые они здоровьем-то", но быстро вернулся к теме), один доставлен в Форт и уже подвергнут тщательному допросу.
Советом было принято единогласное решение не выдвигать совместные силы Отряда и джулагской регулярной армии, общей численностью в шесть тысяч восемьсот человек, на встречу противнику, дабы не оставлять город в бедственном положении, когда впереди - более чем в два раза превышающее размерами войско, а за спиной - не разрешенная проблема с повстанцами и коллаборационистами, способными подбить регента на переворот за время отсутствия халифа.
В общем, то, чего так долго ждал царёк Уман, наконец-таки свершилось - грядет самая настоящая война, и все эти мятежи, кровавые расправы над высшим сословием руками низшего, вооруженные мятежи и стычки - мелочь, по сравнению с тем, что всех нас ждет теперь.
К слову о мятежах - карательный рейд на территорию Нижнего города, который стал неким оплотом мятежников, борющихся с правящим режимом душой и телом, выявил, что у противников режима серьезные неприятности: никто не хоронил и не сжигал убитых и умерших, а кое-кто даже догадался посбрасывать тела в колодцы, и теперь эти трущобы напоминают кладбище - стервятники кружат над Нижним стаями, черное воронье восседает на крышах, пока живые испускают дух от заразы, которой теперь кишмя кишат все улицы, каждый укромный уголок.
- Там нет нужды в мечах - просто дайте время, - подытожил десятник Зоб, и я с ним полностью согласен. Отправляя в тот район своих людей, мы рискуем принести болезнь в форт и подложить самим себе дохлую свинью. К счастью, Капитан разделяет мои взгляды, и вот уже неделю мы сидим смирно и тихо, несем вахту на стенах укреплений, стараясь не дышать глубоко, когда ветер дует с севера и несет тяжелое, пропитанное миазмами зловоние смерти и разложения вместе с дымом редких погребальных костров.
Город затих при смерти. Город дрожит в агонии, и каждая крыса, мечтавшая вонзить свои зубы в пирог власти, урвать себе свою золотую крошку, теперь забилась в последнюю нору и сидит там в ожидании коварного удара господским сапогом. У крысы больше нет той поддержки, у крысы нет подрывного порошка, которым она пробивала бреши в стенах высокородных аристократов и оцеплениях регулярной армии. У крысы нет офицера с длинными черными усами и палашом, который скажет, кого, когда и как бить. И палаша - даже того нет, его пришлось продать за буханку горького хлеба. А беззубая крыса не может даже укусить.
Может только ждать, когда придет час, и кто-то придет за её шкурой.

Череп вновь ушёл в пустыню, но на этот раз с другой целью - как можно дольше тормозить продвижение хабурской армии по территории Джулагского халифата, совершать набеги на отряды материального снабжения и фуражиров, травить источники воды и сжигать возделанные поля, уводить скот и производить диверсионную деятельность.
Однако это - секрет для большинства братьев, ибо воистину хороши они в ратном деле, но когда доходит до тонкой дипломатии или же сохранности политических тайн, языки некоторых, отнюдь не из плохих побуждений, но только по глупости, часто сопровождаемой непомерным возлиянием, развязываются и выносят чужие секреты во вражеские уши.
Сегодня мы пьем в бараках, поминая тех, кто ушёл, и радуясь тем, кто остался. Сегодня пройдет очередной военный совет, куда я приглашён, но не хочу идти. Я устал. Та ненаглядная, которая делила со мной тепло своей постели, на днях скончалась - её унесла чума. Мне больно думать об этом, и я хочу напиться. И мои братья разделят мой горький удел за чаркой кислого вина.

* * *

Страшно пьян сегодня тот, кто оттарабанил дневную смену и сидит нынче в бараке за составленными в ряд столами, пускай и не богато, но всё же обставленными: сушеная рыба, вяленое мясо, сыр и свежий хлеб, вино в глиняных кувшинах и дефицитные нынче фрукты, выкраденные из царского сада хитрющим Недомерком, который, однако же, не справился бы, не подсади его к верхним ветвям Борода.
И песни пели, и прославляли имена, а кто-то даже и поплакать успел (Мышь, однако, совсем перепил). За окном - мягкая прохлада ночи, черный купол звездного неба, озаренный ликом серебряной луны, а здесь, внутри - разгоряченный воздух пьяных посиделок, во время которых происходят самые жаркие споры, произносятся самые громкие шутки, самые веселые бои "на слабо" и мерянье силушкой и прочие детские забавы-состязания для тех, кому весело живется в Отряде.

- Я тебя поделю! - пригрозил Ефим Антонович потерявшему всякий стыд парнишке, позарившемуся на чужую собственность - да и не чужую даже, а на собственность бывшего Барташовского сослуживца и его почившего батюшки.
Нахал!
Был готов уже Фима в том случае, коли Шнейдер огрызаться начнет, поймать наглеца за шкирятник и как следует выдать тому очищающих от скверных мыслей оплеух - "и в хвост", как говорится, "и в гриву", настолько его потрясла сложившаяся ситуация и одновременно разозлила, но Коробецкий внёс предложение, от которого Барташов отказаться был не в силах - подумать за обедом было о чем, тем более, что у него с утра ни крошки не было на языке.
Какой же это Александр Соколов, получается? Может, двое их было, может, не рассказал старик, что у него было двое Сашек, и один из них, допустим - внебрачный?
Тогда какого черта "тот" сказал про Тонне-Шарант, если его "невеста" уже замужем за "не тем"?
Сокрушенно покачав головой, измученный пустыми догадками, словно работник пера, изнывающий от будто бы вертящегося на уме слова, упорно не сходящего на уста и бумагу, словно пойманный неожиданностью за жабры и не сумеющий из таковой ситуации выпутаться - опустил руки в карманы, нахмурившись, и ответствовал:
- Нужно хорошенько всё это обдумать, верно, - помолчал, несмотря на сбитый боевой настрой перебирая ногами энергично, в силу привычки:
- Я не узнал этого человека. Да и вы, надо думать, заметили разницу. Это не тот Александр Соколов, который наведывался на ферму к покойному Авдиичу, хотя поет он складно и по всему приходится ему либо сыном.. либо выдает себя за Александра Соколова, но не догадывается, что я знал его лично и сумею отличить лжеца от настоящего Сашки.
Засим мне приходит на ум только одно - нас обманывают. Совпадений не бывает, призраков прошлого - тем более. Всё это - фарс. И целью нашей, как и раньше, остается тот самый Александр Ильич, которого мы все видели собственными глазами на ферме. Делить шкуру не убитого медведя, - зыркнул на юнгу, рано опустившего руки, - моветон, и мы не возьмем ни единого лишнего франка, за исключением тех денег, что понадобятся нам для проживания и передвижения в поисках Соколова-младшего.
Ваши предложения? - говорил Ефим тихо, но твердо. И в глубине души надеялся на поддержку своих подневольных товарищей. Наверное, если б не было их рядом, Барташов, оставшийся наедине с деньгами, мог замыслить недоброе.
Как Шнейдер, ко мнению которого Ефим, опять же, в силу привычки, совсем не прислушивался.

Мелко содрогается Алексеев, как дворовой пёс, в угол зажатый. Только что не скалится, да ему и не надо - за него скалится вороненый ствол пистолета.
"Алексеев" - говоришь ты, и дуло, вздрогнув, направляется в сторону твоей груди.
"Ты как?" - спрашиваешь, и Алексеев, широко раскрытыми глазами вперившись в тебя, приближающегося такого, такого опасного и оружием обвешанного. Ощутимая дрожь в руках его, но в глазах - уверенность крысы, загнанной в ловушку.
Укусит.
"Дружище" - говоришь ты снисходительно-успокаивающе, руки протягивая к нему. Не выдерживает Алексеев-дружище. Щелк-клац-БУМ!
Выстрелил бы в голову - убил бы. Ты ж щиток поднял, чтобы лицо твое видно было - так контакт легче наладить, по психологии помнишь. В грудь попал. А ты в следующее мгновение уже на него навалился, выкрутил руку на излом, и пальцы замерзшие сами разогнулись, из руки роняя опасную игрушку.
Не для инженера такая работа, конечно.
Плачет навзрыд Денис Алексеев, взрослый мужчина с высшим образованием, словно дитя малое. То ли от боли в руке, то ли от осознания того, что уйти из этой ледяной бездны он уже вряд ли сумеет.

Бабай и Сокол склонились над телом Самбы. Вроде бы как будто бы спит крепко. Единственное - не дышит вовсе и никак не шевелится. Присмотрелись - даже пульса нет. Хотя.. нет, есть, но очень-очень слабый, нитевидный. Один-два удара в минуту. А как вывести из транса медиума?
Волшебные слова на санскрите, заученные еще на лекциях по целебной магии, прошептал над телом Соколов. Без особого успеха. Бабай помолился. Тоже не помогло. В итоге просто потрепали, по щекам похлопали легонько, и обратились как в уставе написано, не громко, но настойчиво:
- Товарищ лейтенант Аль Хазими, майор командует подъем!
И открылись глаза. И вернулась жизнь в тело. И грохнул выстрел - оглянулись, но все в порядке и под контролем. Скрутил Прыткович Алексеева ополоумевшего, выбил из рук пистолет, сел на него - ни царапины. Плачет Алексеев. Нормально.

Косолапов тоже выстрел услышал, обернулся на изготовке, но без надобности. Вернулся к выполнению приказа - смотр стен, глазурью инея покрытых щедро, сверкающих красиво, прямо-таки сказочно - если б не собачий холод, можно было бы представить, что не так всё плохо и страшно, и не замерзнешь ты здесь насмерть, если не найдешь в ближайшие часы источника тепла.
Майор Во на выстрел выглянул. Ругнулся на корейском тихо-тихо, зыркнул глазами на Назию.
- Лейтенант, добро пожаловать в мир живых. Бойцы! Все в лифт. Тело ефрейтора Дьяковича.. вынести.

Рассечена спина. Кровавый цветок махровым цветом цветет, алыми лепестками красоту распускает. Хрустят зубы Тага, сжатые до боли в челюстях. Миг - и растаяла боль, растерялась. И сам Таг растаял и растерялся, утонул во тьме, пока тело его дух испустило и гнить потихоньку начало, несомое на цепях в ледник.
А после восстало из мертвых.
И было то тело не совсем Тагом, конечно же.
Но в чем-то, конечно же, им и осталось.
- АЫЫЫЫЫЫЫБЛЯТЬ, - воскликнул конструкт-Таг, пыря большие и свежие после посмертного сна глаза в пустоту перед собой, разбивая голым кулаком стенку саркофага и выбираясь наружу.

Мир?
Война.
Расплывается туманным облаком, развеивается дымкой невозмутимый мужик, мимо которого со свистом проносятся стальные клинки. Режут пустоту наточенными до бритвенной остроты кромками лезвий. Не находят плоти, напитанной кровью. Нет на пути упругих шариков глаз или твердых костей ребер.
Их нет.
Убийцы в черных одеждах будто бы растворились в воздухе вслед за своим командиром, оставив на поле грядущего сражения тяжелую пехоту - мастеров рубки.
Офицеры взмахивают ятаганами, подавая сигналы. Полсотни солдат устремляются в бой, звенят тетивы луков, пронзают напитанный запахом масел и дерева воздух отравленные стрелы и гибкие копья.
Братья бросаются врассыпную.
Вьюга, небрежно выставив баклер, ловит на него дротик - древко обламывается как тростинка. Выходит на крайнего справа офицера - тут шиловидная стрела чиркает о доспех брата, но не наносит никакого вреда - и вступает в бой.
Такого быстрого и умелого мечника северный воин еще никогда не встречал. Его удары молниеносны, серп его изогнутого меча рассекает воздух со страшным свистом. Танец смерти завлекает больше людей - вокруг сшибаются рядовые копьеборцы и братья с грохотом стальных и бронзовых щитов, с лязгом копий и мечей.
Песня битвы.
Трещит и лопается наручный щит, когда его почти на треть вспарывает ятаган офицерский.
Невозмутимый усач не знает жалости и не мешкает - притянув на себя Вьюгу, уже метит в сочленение доспехов, но Вьюга быстрее - он уворачивается, отбросив прочь уже ненужный щит, и успевает взмахом верного клинка вспороть открытое горло противника.
Выражение лица изменилось, глаза широко распахнуты, ятаган выскальзывает из рук и звон металла о камень гаснет в грохоте сечи.
Кровь заливает разрезанное предплечье, стекает теплыми каплями по пальцам.
Это ничего.
Всегда есть еще одна рука.

* * *

Капитан Ашумоданцев рявкает на своих подчиненных - и псы с пеной у рта бросаются на свою погибель, швыряя дротики, оголяя кривые мечи и гремя бамбуковыми копьями о щиты. Раут рвется в бой вместе с остальными.
Схлестнулись бойцы.
Вот Варг в горячке боя, размахиваясь ловко, срубает с покатых плеч дурные головы пехотинцев, устремляется вперед, намереваясь сокрушить офицера, чтобы дать преступникам понять - они не уйдут, и сильнейшие из них - всего лишь мелочь для обученных братьев.
Вступает в бой, звенят клинки, Саид спиной к спине с Проколом бьются насмерть с превосходящими силами, но вот очередной удар кривого меча неожиданно срубает рукоять топорика, а вместе с ним - срезает начисто правую руку молодого брата, и не успевает еще из культи брызнуть алым кровь, как офицер-ашумоданец вихрем стали проносится одесную Варга, и молчаливый воин гибнет так, как жил.
Раут вопит, сверкая золотым зубом и сталью своей сабли, высекая врагов как траву, но ловит пику в спину: три фута окровавленной бронзы и тиса выходят из его груди; обломив древко сзади ударом локтя, он устремляется к обидчику, нанесшему столь подлый удар, и выбивает из него душу. Тут отравленная стрела пронзает колено старого пирата, он припадает на второе, целое, пытаясь поломать снаряд, пыхтя и захлебываясь кровью.

* * *

Борода, тем временем, разбивает ряды рядовых копьеборцев, круша щиты как щепки, головы и грудные клетки словно скорлупу.
И нарывается на того, кто шел последним в строю.
Огромный, в полтора раза выше самых высоких солдат противника гигант с лицом, закрытым железным щитком с узкой прорезью для глаз, пыхтя и напрягая громадные переразвитые мускулы, тащит за собой здоровенную боевую косу длинною в футов шесть.
Рядовые воины расступаются, давая дорогу этому великану.
Он направляется к Бороде, что сокрушил всех тех хлипких солдат врага, что были рядом и не выдержали его боевого настроя.
Он ревёт, и нет в том трубном звуке ничего человеческого.
Его руки, синими венами опутанные, делают замах, и добрых два метра холодной зазубренной смерти устремляются к грудине Бороды.

* * *

Имо промахивается.
Опять.
Чертыхается, уворачиваясь от двух дротиков одновременно - один проходит в каких-то считанных дюймах от его шеи, второй угодил во взброшенный рядом стоящим Недомерком щит.
Прикрыв "старца", "малыш" бросается в атаку, нарывается на долговязого офицера с бородкой, сражающегося с братом Суром - у последнего нет шансов побороть бородача в одиночку, и Недомерок, стремглав бросаясь на помощь брату (по пути срубив пару ног, обломав два копья и голову), бросается на противника и оказывается тут же отброшен - удары сокрушительной силы заставляют щит дребезжать в руке, а руку - костенеть и онеметь тут же.
Но Недомерок не сдается так просто.
Отвлекая противника на себя, пытается вывести долговязого на линию "Сур-Ублюдок-Недомерок", чтобы брат имел возможность поразить врага в спину.
И Сур пользуется моментом.
Плошает.
Как быстро двигается проклятый мятежник?
Рассеченное лицо брата заливает горячей кровью, он успевает лишь воздеть руки, открыв подмышку, в которую тут же впивается изогнутый кинжал. Миг - и умерщвленный брат по инерции валится на щит Недомерка.
А враг цел и невредим, и ухмылка касается губ на его командирской физиономии.

* * *

Белый видит, как брата Данэя пронзают копьем, а после, едва он обездвижен стал и разинул рот в безмолвном крике, обезглавливают.
Белый мстит. Врывается в строй копьеносцев, пускай он ранен и потерял много крови, но он - воин. Шрам оказывается рядом. Вместе они отбрасывают бойцов прочь от изуродованного тела собрата.
Зеленый где-то за спиной колдует что-то страшное, и мимо братьев пролетает огненная стрела, заставив их на миг прищурится, а волосы на руках - вздыбиться.
Миг - и оглушительный грохот близкого взрыва сотрясает стены и пол помещения, заставляя слабых пасть, а сильных - отвлечься на мгновение от рубки.
Несущая балка взрывается облаком щепок и огня - что-то грохочет под потолком, и несколько лучников, не удержавшись, падают вниз - на копья своих однополчан.
Зарево заливает восточную стену, трещат костры сколоченных ящиков с оружием и доспехами, огонь лижет амфоры со взрывчатым содержимым, намереваясь выпустить ад в эти стены и пожрать всех сражающихся, всех до одного.
Битва продолжается.

Прикусил язык Таг, едва рухнули все в жижу грязную. Острый гвоздь в кювет улетел сразу же после того, как в бочине у пидораса обнаглевшего поелозил.
Молчи! - стиснув зубы, сказал самому себе, превозмогая страшную жгучую боль в области лобной кости. Нагрелось, будто бы норовит уже вскипеть, а после - взорвать к чертям дурную головушку Бюнда и забрызгать его мыслями окружающих.
Но терпит он, закусив губу.
И побои терпит.
И как плеть, плоть срывающая с костей, рассекает воздух - и кожу до крови, до мяса.
Всепроститель терпел - и нам велел?
Рано еще бежать нам. Еще цепи волшебные на руках. Еще близко Руфус и прочие мастаки в человека бляхой волшебной ткнуть, чтобы голова у него потом взрывалась, да по живому, ножом да огнем порезать.
А потому - терпим. Превозмогаем.

Залило кровью гадкой этого парнишку Оливера с головы до ног, и волосы да кожа с шипением в ней растворились - вместе с глазом, ухом и прочими торчащими органами. А всё почему? Потому что не было команды, не было единого порыва - было, блять, ссаное метание кучки трусливых баб, трясущихся за свою шкуру.
Проглотил ком подступающей блевотины Таг, твердо решив, что придется брать командование дурачьем в свои руки.
Пока решал, ему тоже капнуло кровью, обожгло больно кожу, и все мысли о командирской должности среди зэков как будто бы смыло ею. Только и зашипел так:
- Ах ты падла ёбаная...
Процедура просветления и спасения души тех, кто совал свои закованные цепью ручки под потоки кракеновова говна, была неслышной, но оттого - не менее, а то и более устрашающей, нежели всё, что видел Оймо до сего момента. Они обычно пытали как-то по-другому. Ну, нож под ноготь, ковырнуть и свернуть. Ну, по пальцам там кузнечным молотком. Ну ухо отрезать по кускам. Это ж баловство! А тут прям святые слова в спину заливают и жгут.. Фу, нахуй.
Второй "прощающий", тем временем, взялся за тех, кто "молча утаивал", и от кар, свалившихся на лицо, тело и спину Бюнда в виде пудовых кулаков и здоровенных пяток тот более укрепился во мнении, что этим стадом нужно командовать, иначе до завтрашних торгов они все могут и не дотянуть.

* * *

- Ну вы, блять, и ебланы, - выдохнул, языком ворочая тяжко, Таг, из-под заплывших век взглянув выразительно на своих товарищей, решивших попортить цепи кровью. Волшебные цепи. Сраной кровью!
- Короче, чтобы такой же хуйни, как с Оливером, прости Всепроститель, не получилось, теперь мы будем принимать такие тупорогие решения только.. кал.. кол.. калиги.. вместе, короче! - устал говорить Таг, кровь и без того заплывший глаз залила, и вообще уж невмоготу стало.
- Предлагаю выбрать главного. По жребию.

К побитым стражникам шагнул Таг. Гусь петухам не товарищ, а остальные - читай мужичье обыкновенное. Кроме шакалов разрисованных, те вообще не люди, знавал Таг таких - эти, блять, тебе скорее новую улыбку ножичком подрисуют, нежели руку помощи протянут.
И, несмотря на то, что ему ни рук помощи, ни уж тем более ног не требовалось, он всё же хотел пообщаться с местными представителями органов правопорядка:
- Здорово, Башка, - кивнул коллеге по цеху. Какими судьбами этого сюда занесло, Бюнд даже и не раздумывал - либо сразу сдался, либо так же по черепушке отхватил - она у него дюже крепкая, Оймо даже слышал, что ему на спор "лося" табуретом казарменным делали - и хоть бы хны.
Заслуженный дебил, короче.
- Ну чо, мужики. Впросак мы тут это. Сели. Меня Оймо зовут. Или просто - Таг.

- Подъем, - толкнул кулаком в плечо Башку Таг, когда заслышал песню вора злоебучего, пытающегося свою оплошность по-хитрому обскакать. Удивительно, но - получилось. Надо было сразу ему в репу дать, пока возможность была!
Башка не проснулся. Ну и хрен с ним.
- Мужики, утихомирить надо их, - к "своим" обратился.
Поднялся на ноги, окрикнул плюющегося студиозуса:
- Хайло закрой, жертва аборта!
Но было поздно.
Пошла кровавая песенка, и начали локти с оттяжкой гудеть по челюстям, и волосы рвутся тонко, и по ребрам больно прилетают кулаки, а по яйцам звонко, с переливчатым "аааггххх!..", пробегаются носки босых ног.

Оймо по старым поверьям знал, что туман несёт недоброе. Но не знал, насколько "недоброе" будет плохим. Безумный грохот порвал в клочья крепостную стену, и Таг, находившийся на этой самой стене (но не том отрезке, который разлетелся по кирпичикам), слетел на крышу, звезданулся башкой и хребтиной, скатился по черепице и сверзился в сраную канаву. Он успел проткнуть одного долбоеба, который бежал к нему, визжа и прославляя святые имена, размахивая цепом и плюясь белой пеной.
Будучи измаран и посрамлен, ринулся подальше, дабы перегруппироваться и разработать хоть какой-то план (сейчас любое движение умишком вызывало отвращение, в голове стоял гулкий звон, руки и ноги были ватными и слушались слабо).
В итоге, вышел на проулок, заблудился (что за колдовство?!) и получил по башке чем-то тяжелым (от раскола драгоценную черепушку спас шлем)
А пришёл в себя уже на площади, в окружении таких же как и он сам "чудаков" а также изукрашенных символами эльдианскими Витгернцев-орденцев, вооруженных до зубов и злобных до ужаса.
Ну и воняет от тебя, Таг. Но это не ты! Это ты в канаву упал, точно!
И вроде бы как плакать пора бы. Но не хочется перед смертью соплями истекать, помимо крови.

Перекрестился у тела. Так надо. Спасибо, Илья Авдиич, за то, что пожертвовал собой и дал возможность покинуть эту опостылевшую обитель поскорее. Мы тебя не забудем.
Шёл Фима по дороге, по улицам Солье-Пона, всё еще чувствуя саднящее от железной хватки Платонова горло и, между тем, приятное тепло, растекающееся в области спины. Это говорила совесть. Она говорила: "Молодец, Ефим. Ты делаешь правильное, богоугодное дело. И уж тем более, ежели не оставил старик записки и не написал завещания.."
Ночь темная, глухая. Дорога вьется серой тропой, манит неизвестностью. А за спиной вдруг кашляет машина грузовая.
- Ефим, - представился, козырька кепки в знак приветствия коснувшись пальцами. Интересно, что подумает этот старый шофер, если у него вдруг спросят как-нибудь, кого он подвозил? Лежит на продавленном сидении между Жозефом и Ефимом немудреный, прямо-так солдатский рюкзак, набитый по виду до отказу, и что же в нём может быть? Съестные припасы? Личные вещи? Грязная одежда, скатанная в ком?
Там деньги, Жозеф. Большие деньги.
Кивает Ефим в ответ на витиеватую речь француза, полную задниц и дерьма, капиталистов и большевиков. Он знает, что от него вообще не требуется говорить - он должен быть слушателем, присутствием своим отвлекать усталого мужчину ото сна, а потому он обращается в слух, при том - слух очень слабый. Он занят своими мыслями и кивает отвлеченно, чуть хмурясь, где нужно, и улыбаясь там, где Жозеф говорит смешное.
Деньги, Жозеф. Знал бы ты, что в рюкзаке, что бы ты сказал? Что сделал бы, очутись такая сумма у тебя в руках?
Ты бы выкинул этот проклятый рефрижиратор, из-за которого тебе пришлось стоять под Видобаном, а потом обратно на буксире куда-то там.. Выкинул бы, точно тебе говорю, из кузова, поехал бы в Марсель и.. знаешь, что бы ты сделал?
Ты, Рабочий Человек, эволюционировал бы в Человека Большого. Деньги меняют людей. Катализируют самое плохое (но не только) и приумножают многократно. Ты куришь сигареты - стал бы курить дорогой табак из трубки красного дерева. Любишь залезать на свою жену? - Теперь у твоих ног путаны и распутные девицы всего Марселя! Не нужно торчать за баранкой двадцать часов к ряду, не нужно работать - отправляйся в Париж, празднуй, пей и веселись, кури анашу и танцуй ночи напролёт!
Сделал бы ты так, окажись у тебя такие деньги?
Или отказался?
- Ефим, - ответил на щелчки пальцев Барташов, кивая. Общество. Капиталисты. Война - дерьмо. Вот здесь старина-Жозеф попал в самую точку. Но это понимали все. Это как сказать: "Драться - плохо!" Но вопрос-то в другом - а кому плохо? Ведь кому-то же хорошо. Большевики сидят теперь в мягких креслах и смотрят открытки. Им хорошо, что была война, и Россия в ней проиграла, а революция - выиграла.
Впрочем, об этом Барташов в своё время думал часто, думал сильно и в один прекрасный день понял, что не придумает ничего нового, а думы эти стоит отставить в дальний угол, потому что осознание своей калечной беспризорности в условиях "загнивающего капиталистического запада", где ты никому не нужен и тебя никто не ждет, еще пуще разжигает в душе беглого белого офицера ноющую тоску и тайное (даже от самого себя!) желание застрелиться.
А потому воспринимал этот монотонный разговор о политике (универсальная тема для разговора, безусловно) Фима спокойно, не принимая близко к сердцу. Кивал, где то было необходимо. Улыбался, где будто бы казалось смешно.
Платонов - проиграл, Барташов - выиграл.
И руку на рюкзаке, подпирающем свой левый бок, победитель теперь держал.

Вскинули все бойцы автоматы свои.
Бросил Косолапов рубленых фраз горсть, и прозвучали они в морозном воздухе как-то неубедительно - голос дрогнул чуток.
- Неофит.. - начал Во.
И щелкнул снова ефер пальцами своими твердокаменными, и не выдержали нервы у одного из бойцов. Кто-то (и не важно, кто) вдавил пальцем онемевшим спусковой крючок до упора, задрожали в руках стволы у солдат невидимого фронта, залаяли автоматы, разряженный воздух сотрясая так, что Алексеев-техник от этого грохота внезапного на пол с перепугу рухнул (или от усталости вкупе с обморожением?) и засипел что-то невнятное, дикое.
Огня протуберанцы, свинца ревущий многоствольный поток.
И крик майора: "ОТСТАВИТЬ! ПРЕКРАТИТЬ ОГОНЬ!" едва прорывающийся сквозь смертельное тремоло.
Прекратили.
Страшно?

Эхо выстрелов еще не стихло там, у выхода во тьму кромешную. Гильз отстрелянных тонкий звон. Сидит ефрейтор с раскуроченной от выстрелов грудиной с белыми обломками поломанных ребер и животом в крупную (с указательный палец мужчины) дырку; откинутая переданной с пулями дульной энергией назад, к окровавленной стене, голова (остатки её), жемчуг зубов отвисшей нижней челюсти под разрывом того, что было лицом с носом, а теперь - кровавая каша с белым пузырём глаза из глазницы выпученного. Экспансивные пули порвали плоть и кости, превратили человека в тушу на бойне.
Цветки смерти изувечили тело.
А рука в плечевом суставе, смоченная свежей кровью, цела и невредима.
Мокрые бетонные пальцы лежат на крышке пластмассового ящика.
Кровавые ручейки по желобам серым струятся, стекая на пол и пластик.
Щелк. Секунда-другая тягучей тишины.
Страшно.
Щелк.

- ОТСТАВИТЬ! Вы чо творите, блять?! - не сдержался Во, выйдя вперед, - он мёртвый был уже! Ждать команду! - снял свои очки запотевшие, явив младшему составу маленькие, узкие, слепые как у крота глаза, и принялся стекляшки "Рэй-Бэнов" протирать зачем-то, повернувшись спиной к бойцам.
- Цыденов, Соколов! Приводите в чувство лейтенанта Аль Хазими. Косолапов - фланг! Прыткович.. - "глянул" в сторону Алексеева, забившегося в темный угол с обезображенным от ужаса лицом и застывшего в с пистолетом в дрожащих руках, - отберите оружие у младшего сержанта, он и так отморозил пальцы. Не хватало еще, еб вашу мать, ему начать в своих палить, чтоб вас.. - бормочет под нос себе майор, заходит в кабину, осматривает тело и руку бетонную изучает внимательно.

Всякая успокоилась - мужчина с телефонной гарнитурой в ухе, прихлебывающий свою лапшу, поглядел на мельтешение исподлобья, но вроде бы и не заметил - видимо, вёл диалог напряженный с кем-то, а потому и не собирался отвлекаться.
Молодая парочка - парень с волосами длинными в клетчатой рубашке и девушка с выбритой с одной стороны головой, с татуировкой на шее - достали телефоны и начали снимать, увлеченно что-то обсуждая полушепотом.
Котиков ломанулся следом за Дядей Ваней. Дядя Ваня, словно вихрь - за Ивичем.
Поймал его, вдавившего официанта в стену сгибом локтя и держащего пистолет, заряженный под завязку серебряным свинцом, напротив паха дрожащего служащего:
- Я клянусь, у меня есть разрешение! - прошептал парень, сопли пузырьками из носу лезут, глаза на мокром месте. Глаза. Ключ к любому существу в его глазах. Магия иллюзии скрадывает разницу между глазами людей и нелюдей.
Но каждый сотрудник ГСМН в меру своих способностей учиться различать разницу между настоящими человеческими глазами и глазами тех, кто человеком не является - но очень хочет быть.
Зачем?
Причины всегда разные.
Кто-то проходит курс реабилитации и внедрения в общество под личиной человека - у таких всегда есть кураторы и наблюдатели, за ними ведется постоянное наблюдение и психический контроль.
Кто-то шифруется под человека исключительно для того, чтобы творить гадости - пить кровь, высасывать душевную эссенцию, питаться эмоциями людей, гадить, воровать, убивать и делать нехорошее.

- Полукровка, - плюется Ивич. Он уже встречал полудемона, который чуть не оторвал ему ногу - давным-давно, еще до того, как попасть в ГСМН. Такое не забывается.
Как узнал его? Чем дрожащий комок ужаса в оболочке получеловека выдал себя? Он, кажется, совсем не опасен - но стоило бы проверить его клеймо и документы, если он говорит правду.
- Он лжёт, - Ивич неумолим. Сдавил шею предплечьем так, что артерия вздулась, словно шланг. Руки официанта подняты вверх. Он безоружен.
Но он полудемон. Им не нужны руки. Им вообще ничего не нужно, чтобы творить магию.
Стоит только слово проронить.

Зеленый, как бы защищаясь от напирающих и угрожающих старших Братьев, руки выставил и уверил, запинаясь:
- Клянусь, больше не буду!
Саид брату плечо подставил, заковылял Прокол вместе с подоспевшим новичком, Зеленый - с ними рядом, ногу подволакивая и от боли шипя - видать, тоже он пострадал за доброе дело.
Вьюга с Бородой - впереди.
Недомерок, Белый и остальные отодрали драгоценный кроваво-красный плащ со спины великана проклятого, обернули тело погибшего Доброго. Кто-то молитву короткую прочитал, кулак приложив к плите нагрудника. Кто-то просто голову склонил, на минуту сняв шапель или шлем, лицо закрывающий, подставив вспотевшее бородатое лицо соленому ветру, гуляющему со стороны пристани.
А кто-то ни сказал ничего, да и не сделал - посмотрел да и пошёл дальше ратным делом заниматься. Потому что братья гибнут, всегда гибли и будут впредь. И если над каждым убитым горевать - так никакого душевного здоровья не хватит.
Хватит, - знали остальные, надевая шлемы и пряча свои немногочисленные символы веры: бусы, четки, кресты и серпы лун обратно под одежду и доспехи, снаряжаясь, вынимая из ножен мечи и боевые косы да секиры с плеч снимая.
Хватит. Для каждого из нас уготовано место в Летописи. Мы не умираем так, как умирают они - эти безымянные марионетки. Нас будут помнить, о наших подвигах когда-нибудь расскажет остальным Мышь - или тот, кто будет после него.
Мы не умрем. Мы будем жить в бесчисленных томах и на языках братьев нашего Легиона.
Пора доказать, чего стоит жизнь одного из нас для наших врагов!

* * *

Объединились отряды. Крошечная группа Братьев подошла к последнему строению комплекса складских построек. Узкий переулок, впереди - дверь. Вход завален грудой ящиков и бочек. По приближении к ним Зеленый поднимает руку: засада!
Вьюга чует сильный, густой запах масла. И Имо. И много кто. Но не каждый догадывается.
- Стоп!
Напряглись все.
Чарует чего-то там Зеленый, шепчет зловещие словеса, руку выбрасывает вперед, и срывается с его пальцев изумрудное копье лучезарного света.
Миг - и, пронзив нагромождение бочек с маслом и ящиков с барахлом, копье исчезает за толстенной дубовой дверью. Другой - сноп огня и света вздымается ввысь, гром взрыва оглушает, щепы осколки на излете едва задевают братьев.
Стряхиваете с себя пыль и обломки. Можно идти дальше.

На звук сработавшей ловушки стягиваются силы контрабандистов недорезанных - около полусотни человек, вооруженных пиками, метательными копьями и щитами, стоят на площадке в середине просторного зала, забитого такими же ящиками и бочками, какие вы видели у расколотой от взрыва двери.
Перед строем солдат стоят пятеро долговязых мужчин-офицеров в вычурной одежде свободного покроя, вооруженных ятаганами, кинжалами и короткими луками.
Перед ними - трое убийц-в-черном, которых уже встречали Братья в мастерской Хасана ныне погибшего. Их лица сокрыты под черными масками, одежда тряпичная и, кажется, не содержит ни одного элемента доспеха. За спинами торчат трубки духовые, в руках - короткие изогнутые клинки.
Во главе - некто маленький и одетый по сравнению с остальными представителями войска противника совсем не по-военному: халат простолюдина, тюрбан, в руках ничего нет, и сами руки сложены на приветственный манер. Лицо мужчины - а это мужчина, причем преклонных лет - выражает некую помесь непреклонной гордости и одновременно тщедушного раболепия. Лицо, подернутое рябью морщин, оспинами и.. чем-то еще?
- Самджар-ага дарит вам поклон, - поклонился старик едва-едва, - и просит аудиенции с вашим главнокомандующим.

Тремор. Налитые кровью глаза. Деформация сознания. Аура дрожит, переливается грязно-розовым сиянием, рдеет алыми прорывами. Он превращается.
Хан видит своего визави насквозь. Да, это он. Его аура. Теперь это очевидно.
Зима готов поймать тварь, рвущую плоть и кости обыкновенного парня, за горло.
Палец Искры на спусковом крючке, рука не дрогнет, каким бы чудовищным не оказалось превращение.
Срывается с карниза человек, чье тело переживает трансформацию: стремительно наливаются кости, растягивается как резина кожа, мышцы пухнут от крови приливающей, а сердце, пламенный мотор, раздувается в размерах раза в три-четыре, распирая грудину. Органы пухнут, кожа взрезается клоками черной шерсти.
Зима хватает парня, тянет внутрь комнаты.
Зверь вырывается из тела человека.
Зверь начинает созидать разрушение.
Он подхватывает в порыве бешеной агонии тахту с зеленовато-желтой драпировкой, играючи запускает её в бойцов. Рёв-рык его оглушителен, движения - почти незаметны.
Стреляет Искра по ногам - или еще куда-то, сложно понять и прицелиться толком - но попадает в стену.
А после всех троих накрывает летящий мебельный снаряд.
Выбивает дух удар в грудь. По инерции вбивает в стену.
Миг - и трансформация закончена.
То, что было вполне тщедушным человеком еще двадцать секунд назад, теперь предстало перед вами во всей своей ужасной красоте - полновесный вервольф-людоед стремительной черной тенью вылетает в окно, попросту выбив его своей тушей, и оставляет после себя тяжелый запах псины.

Про тренировочный лагерь (возможно, никоим боком не укрепленный) выслушал внимательно, про гранатометы и минометы (тут, наверное, Роджер почувствовал растекающееся по спине и прочим частям тела приятное тепло, ведь трофейные РПГ-7, да еще и миномет халявные выдают, да еще и с целью конкретной - бомби, дружочек, на здоровье!) вник, про чернявых головой мотнул:
- О том и речь. Велика вероятность, что раскусят, потом с ними нос к носу бодайся.. лучше своих, "оригинальных" парней нам дай.
Про мост идея понравилась. Подумал чуток, прикинул то-сё. Значит, места глухие, и ждать подкрепления они будут долго. Ну, мы им это ожидание еще растянем. Предварительное распределение сил было такое: в ровере пойдут Нильс, Роджер, Старик и, может, парочка черных ребят. Вертушку оккупируем мы с "Птичкой" (наверное, стоит взять с собой еще одного чернявого и вручить ему пулемет в проём, чтобы не грустил) и будем прикрывать ребят с высоты, плюс, сообщать о состоянии дел, чтобы не было сюрпризов.
Морган не любил неожиданные сюрпризы.
И начал раздумывать внезапно о Мигах.
- Броды в Зунгве есть удобные, чтобы машина прошла? По мостам ходить - дело опасное, и светиться не хочется, а потому мы его всё же поломаем к чертовой матери.
План намечался изящный, как кирпич: вывести из строя сторожевые башни и технику с помощью птички и миномета, оставаясь на приличном расстоянии, максимально повредить инфраструктуру и посеять панику. Не дожидаясь, пока обезьяны качественно окопаются и прижмутся к земле в ожидании подкрепления, штурмовать импровизированный дворец короля Гвондо с двух направлений: пока парни будут стучаться в раскрытые двери, мы, гордые птицы, будем осыпать фрешунов подарочками сверху и всячески мешать ведению нормальных боевых действий, держа связь по рации и координируя действия друг с другом.
Оставалось надеяться на то, что эти красавцы не успели растащить "гуманитарную помощь" с советских складов, и оружейка у них там не завалена "стрелами", "иглами" и прочими ПЗРК под завязку.
Тогда придется отпускать Айрин, спрыгивать и доделывать всё пешком.
В целом, сообразив, как подать всё это покрасивее, Шутник вкратце обрисовал план членам команды, используя снимок и пользуясь комментариями Макгрейба, который подтверждал или опровергал ту или иную составную часть.

Зеленый кивком отвечает на слова Вьюги, начинает бормотать себе под нос какие-то словеса страшные, непонятные ритуальные конструкции из них строит и вьет руками невидимые сети.
Борода в лоб идёт, в строй снова пытается ворваться, ломает пики, что в его пузо здоровенное грозятся впиться, пинком сшибать пытается щиты и парней, за ними стоящих, двигается, рубит, сечёт, уворачивается от контратак, но пройти не может - сплотились ряды, никак.
Саид со спины вертится как волчок, в руках так и сверкает серебряной дугой меч изогнутый. Кровь хлещет из раненных и убитых.
Колдун пальцами крутит, и глаза его прямо-таки полыхают огнём, когда мёртвые, убитые братьями бойцы-копьеносцы поднимаются с поля боя, кровью облитые, выпотрошенные и обезглавленные, с разинутыми в ужасной ухмылке мертвеца ртами, познавшие тот мир и вернувшиеся сюда уже без страха и прочих слабостей, присущих смертным.
Они вернулись убивать.
Они пощады не знают, как и усталости.
Хватаются за мечи, кинжалы, копья - щиты им без нужды. Бросаются в бой, порой не обладая ни глазами, ни даже головами - однорукий боец с перерубленной надвое головой, внутри раскроенного черепа до сих пор плюхается студенистая кроваво-молочная масса мозгов, и глаз нету: всё, что выше ноздрей, снято начисто, а он бежит, издаёт какие-то страшные звуки и взмахивает одною своей рукой на Бороду, а тот развернулся вдруг и располовинил его еще надвое, теперь - уже вдоль тела.
И вроде бы не сказать, что испугал Бороду восставший из мертвых, но когда такая чертовщина начинает твориться под самым носом у воина, привыкшего к виду мертвецов, которые лежат и не двигаются (ну, если токмо смертные газы их раздувают, и они как будто бы свистят со всех дыр, то это еще ладно!), то это начинает раздражать.
Сколько же раз тебя нужно убить, окаянный?

Зеленый заканчивает свои пассы - Прокол тем временем отбивается от наседающего на него мертвяка, навалившегося на щит брата с рвением голодной до траха бабы, чей муж вернулся домой после двух лет службы в армии - и заставляет колдуна отвлечься на что-то, отвернуться на какой-то миг, коего хватает Вьюге, чтобы довершить то, что он задумал.
Миг - и кинжал метательный входит на всю глубину лезвия прямо под лопатку колдуна, и тот, изогнувшись, вскрикивает, разворачивается лицом к обидчику, и лицо его - лицо смерти, ненависти, злобы, какой не видал еще Вьюга за всю свою, полную злобы, ненависти и кошмаров жизнь.
И остается только варвару, отбив баклером направленное прямо в сердце копье, воспользоваться щитом вражеского солдата как трамплином и в прыжке вбить свой кинжал в сердце длинного и тощего врага, но теперь уже столкнувшись с ним нос к носу, почуяв холодное смердное дыхание его у себя возле уха.
Сшиб с ног, пронзил серией ударов, а под конец - разрезал шею дряблую, как будто рыбину вскрыл, и вспенилась тут же черная кровь мага. Черная то ли от тьмы в душе его, то ли от недостатка света вокруг.
И сломался строй солдатский, и пали мёртвые, осадившие Бороду и Саида, и рухнул под ноги Прокола мертвяк, им же самим минуту назад обезглавленный. Закончить работу - дело плёвое, и теперь Вьюга мог быть полностью уверен в том, что вокруг него - самые настоящие, неживые мертвецы.

* * *

Братья отходят, чтобы ударить вновь.
Недомерок бросается на здоровяка, получает по щиту цепью, да так, что откалывается край, а умбон звенит, и щепками пахнет, и руку будто бы "отсушило", хотя всё это - просто чепуха по сравнению с тем, что великану все "проходы" Недомерка что плевок - этот бес был очень ловок в защите и ворочался необычайно быстро, на каждый удар отвечая защитным "па".
Вот бы ему руки его - да хотя бы одну! - оторвать или хотя бы обездвижить, он бы сразу всю спесь, падла, растерял.

Имо стреляет из-за спин братьев, пытается отвлечь, но сначала промахивается и попадает в створку крепких ворот, где мельтешат чужаки (видимо, готовятся атаковать), а потом вновь посылает стрелу прямо на цепи гиганта, и снаряд отражен и разбит.
Чертыхается старый воин, забрасывает лук за спину и злобно выдергивает из ножен свой меч прямой, бросается на помощь Братьям - один черт от его стрельбы толку нет.
Белый бросается вперед на здоровяка одновременно с Недомерком - может, это его и спасает - и секирой собирается укоротить врага, но собачник не дремлет - один из его ударов вскользь задевает предплечье, его тут же пробивает нестерпимая боль, а двуручник в руках уже совсем не крепко лежит.
Вторая цепь, словно гибкая стальная змея, обхватывает ногу Брата и выдергивает из-под него землю - Белый падает, приложившись затылком об булыжник (в очередной раз), но в этот раз его накрывает сверху ударом, угодившим по шлему (он гудит, как колокол, и в ушах звон стоит оглушительный) и лицу, и не спасает наносник - губы брата лопаются, как перезревшие черешни, металлические звенья раскалывают передние зубы в труху, а кожа и мясо со щек сходит так, будто бы их срезали большим мясницким ножом.
Шрам это дело видит и понимает, что если брата, болью ослепленного и кровь глотающего теперь подальше от здоровяка не убрать, тот его либо на лоскуты порвет, либо просто задавит.
Кидается Шрам, бьет точно, уже не наотмашь, но не подпускает его к себе здоровяк, делает шаг вперед и выбрасывает цепь свою треклятую, кто ближе подходит - пинает, кулаком-кастетом отбивает, сволочь.
Добрый с топором да рукой, к торсу прижатой, идет в атаку, словно бессмертный, плюющий Безносой в лицо.
Здоровяк стягает воина, но не попадает в голову, однако вырывает из рук топор. Доброго это не останавливает - Брат проходит на дистанцию ближнюю, уворачивается, пинает гиганта в колено (безуспешно, он в наколенниках, и ноги его в толщину как стволы баобабов), втыкается животом в кулак гиганта и падает наземь чуть в отдалении от ног Братьев, чуть не теряя сознание.
К горлу подкатывает ком, рвота кровавая железом жжет язык.

Кричат из бойниц страшно. Видимо, скоро атаку начнут.

Самба знала, что жизнь её на волоске.
Знала, что нужно сделать, чему её учили.
Закрыть сознание в искусственном коконе, надеясь, что посланный наружу импульс достигнет цели, и её вытащат-таки на свет холодных и безразличных звёзд, пусть даже ей придется умереть на льду.
Это лучше, чем сгинуть во мраке темных пучин.

Цыденов руки в воду опустил, Прыткович помогает, да и остальные, в меру сил и возможностей, стараются найти способ выдернуть из воды командира и тех, кто скрылся в черной пучине, дышащей холодом и смертью.
Прыткович у воронки стоит. В голове зазвучал голос чужой.
Тут же запустил он в воду руку резко по плечо самое, ухватил что-то, теряя чувствительность пальцев от обжигающего мороза, дёрнул сильно.
Сначала показался ворот, что бледные пальцы Влада сжимают, а за ним и упавшая на грудь голова Назии: черные мокрые волосы, белое, как мел, лицо. Вытащили, уложили на лёд, Во приказал:
- Ищите остальных!
А сам, стянув перчатку, руку бледную опустил на лоб девушки.
Алексеев, мелко трясясь и свернувшись калачиком, шевельнуться не может.
Смерть подкрадывается, приближается неумолимо.

Вот Волков стоит, Бабая за ноги придерживая. Не видит он, что под ним теперь уже лёд расходится тонкими бело-голубыми трещинами, а когда уже видит и чувствует, то поздно попытки к бегству предпринимать. Миг - и лёд оглушительно лопается, льдина, на которой Бабай лежит хрупает, в воздухе белых льдинок густая взвесь, и рокот льдов глухой тормошит тупеющее от мороза сознание.
И нет больше Волкова.

Обухов, тем временем, в пространстве подлёдном ориентируясь скорее по какому-то внутреннему компасу, нежели по зрению, направляется к трещине, по неровной поверхности льда перебирая руками, будто бы скалолаз, отталкиваясь ногами и держа ритм сердечный всеми своими силами, чувствуя, что воздуха почти не осталось в лёгких.
Воздушная прослойка между толстым слоем льда и ледяной водой.
Высунул губы трубочкой, сделал крошечный заветный глоток.
Вперед. Заметил фигуру на дно уходящее мельком.
Оттолкнулся руками-ногами с силой, намереваясь догнать и спасти, кем бы он ни оказался. Схватив за загривок, на себя дернул, вверх, к спасению.
В черной воде не распознал крови сначала, не сразу почувствовал металлический привкус. Взгляд вниз опустил. То, что человеком живым было еще минуту назад, теперь телом является, разорванным напополам точно посередке. Кишок сизые змеи вьются, утопая во мраке. Взвесь кровавая, кажущаяся здесь черной, словно облако "чернил", осьминогом выстреливаемое.
И лицо.
Лицо Алика, перекошенное от ужаса, с остекленевшими уже глазами.

Отпустил, отбросил.

Вверх! - пронеслась мысль в сознании ошарашенном.
Загрёб сильнее, быстрее, кислородное голодание силой тренированной воли подавляя.
Ледяная вода вымораживала из бойца жизнь, и каждая лишняя проведенная в воде секунда рискнула оказаться роковой.
Потом внезапно обе ноги Сергея пронзила страшная боль, и ему почудилось, что кто-то тянет его вниз.
И он, зная, что грести теперь тщетно, посмотрел вниз, лишь для того, чтобы убедиться, что из кромешной непроницаемой тьмы глубин океана на него смотрит пара бледно-голубых огоньков-глаз.
Обухов захлебнулся безмолвным криком и солёной водой.

Бойцы наверху, тщетно пытаясь отыскать ушедшего под воду Волкова, услышали сдавленный толщей льда и воды глухой треск ритмичный. Будто бы из автомата кто-то прямо под водой стреляет.
Лёд двигался.
Холод проникал в лёгкие и давил на психику, намокшие конечности теряли чувствительность, руки дрожали, немели и не слушались.
- Нужно уходить, - подытожил Во, видя тщетность попыток спасения остальных членов группы.
Потерявшую сознание Самбу майор поручил нести Цыденову. Прыткович, Соколов и Косолапов должны были прикрывать и сопровождать оставшегося в живых, но близкого к обморочному состоянию Алексеева.
- Выдвигаемся, быстро! - приказал Сергей Конович, возглавляя нестройную колонну, не оглядываясь на громадные плиты льда, сталкивающиеся с громоподобным грохотом за его спиной, стягивающие коварную воронку словно швы.

Вот так всегда бывало.
То, что в теории проносится со стремительностью мчащегося в горизонт паровоза, в реальности запинается и сходит с рельс, стремглав уходя в пол и разбиваясь об него нелепо. Неуклюже возясь с Платоновым, будто бы подмененным каким-то злым, алчным мужчиной с черною бородой, Барташов вдруг понял, что миром здесь уже ничего не решить, и если не предпринять попытки высвобождения, этот самый Платонов действительно Ефиму Антоновичу, бывшему фельдфебелю, битому и турками, и казаками, и кем только не битому, нож в живот воткнет, и ничто его, Платонова, не остановит - жажда свалившейся на голову наживы двигает его вперед, а еще два участника этой драмы, не включая, конечно же, косвенного инициатора, повисшего на балке, не ударят, похоже, и пальцем.
Эх, интеллигенция, - подумал Барташов, лёжа на полу, с раскрасневшимся как томат лицом.
Платонов вслепую начал шарить под лавкой и тем самым открылся.
Чем Фима не мог не воспользоваться тут же, стараясь Семёныча правой схватить и притянуть ближе, чтобы не уклонился, а левой, локтем, с размаху.
Всю ярость холодную, взращенную в себе от желания выжить, вкладывая в этот удар.
Бить его, бить поганую крысу, удумавшую недоброе.

Схватил Дядя Ваня, преобразившийся мысленно в две громадные лапы, Царя Воронов, отвлекшегося на командира, за крылья эфирные, да резко дёрнул в разные стороны, размагничивая последнему все его парамагнетические интерференции наглухо.
Порвался Ворон вдруг с оглушительным рёвом, не ожидая вероломной атаки в спину - и зря! Начал рассыпаться он, и Пророк, успешно защитившийся от нападков кровожадного демона, вновь очутился в собственном теле, будто бы даже и не понеся никаких потерь - или еще не подозревая об оных.
Стая ворон, тучами закрывших небеса, тем временем, начала рассыпаться. Птицы взрывались со звуком, отдаленно напоминающим хлопок зернышка попкорна. Град птичьих внутренностей, мелких костей и вьюга из черных перьев, будто бы нескончаемым потоком кружащихся в небесах.

Ведьма же к тому моменту, как последний ворон с хлопком лопнул, исчезла бесследно. Видимо, с помощью "угнанной" побрякушки "квитировалась" куда-нибудь в Тайгу. Или на Мадагаскар, к примеру. В любом случае, здесь бойцам ГСМН делать больше нечего было - нужно было вызывать дежурного, оповестить о ситуации и об исходе, сообщить о побеге особо опасного магика уровня "тета-четыре" с места преступления и уведомить о необходимости зачистки некрополя и проведения сыскных мероприятий для установления пси-канала с местной нежитью и отслеживания передвижений ведьмы.

Рутина.

Войан в себя пришёл вдруг, обнаружив слюней замерзшие сосульки на бороде своей и ноющую боль в области затылка, будто бы тюкнули чем-то тяжелым по башке.
И памяти смутные обрывки о последних минутах жизни, словно утерянные фотокарточки.
И тупой, жуткий голод.

ссылка

"Черепаха" частоколом копий ощерилась, и в пасти её, с зубами из округлых щитов, проглядываются лица - обезображенные яростью, одурманенные превосходством силы и чувством собственной мощи, лица мужчин. Злых мужчин. Мужчин, которые убивают, не задумываясь.
Они не знают, против кого вышли своим неплотным строем. Не знают, что показывать ярость и гнев не обязательно, и что перед ними такие же убийцы - злые, хладнокровные убийцы, во много раз опытнее, яростнее и злее.
Просто они привыкли злиться лишь тогда, когда их бьют, и яростно бить в ответ.
Борода приближается резво и, размахнувшись через голову, сбивает копья, после чего влетает в строй, подобно ядру - первый ряд разбит, бойцы, не выдержавшие штурма огромного северянина, разлетаются, словно дворовые шавки, разбросанные угрюмым медведем.
Он отсекает руки и головы, бьет наотмашь, чувствует, как вонзаются жала наконечников в броню, но бьет вновь. Он вошёл в раж. Он любит свою работу.
В брешь, где слышны крики, ругань и лязг металла, врываются остальные Братья.
Саид, грациозный дуэлянт, красивыми росчерками рисует смерть на лицах людей, уклоняясь от ударов копий и ятаганов играючи. Вьюга, пропустивший укол в ногу, ломает руку противнику и буквально потрошит его одним ударом, взметнув руку с кинжалом от паха до грудины и слыша вонь внутренностей, выплеснувшихся наружу.
Прокол защищает Вьюгу от удара, наносит ответный, пинком крушит колено подставившегося под удар копейщика, отдающего указания своим собратьям, после чего ловко ломает ему челюсть, плашмя хлопнув щитом по голове фактически незащищенной.
Их много еще, но их строй разгромлен, в то время как Братья держатся вместе.
Победа близка.
Но что-то не так..

* * *

ссылка

Собрались крошечным строем. Имо свой лук на плечо закинул, щит из-за спины достал видавший виды, сверкнул прямым коротким мечом в лунном свете, занимая привычное место, бок-о-бок со своими верными товарищами. И пускай он недолюбливал Шрама за что-то, и Недомерка за его излишнюю болтливость не очень-то признавал, но, всё же - это была его семья, а семьей дорожат, несмотря на сложные отношения, и всегда держатся вместе.
Щитами прикрылись Братья, как единое целое. Ждут появления врага.
И он не заставляет ждать долго.

Здоровенный мужик, злобно ухмыляющийся, в черном плаще с кровавым подбоем и в черной куфии, в могучих толстых руках - цепи, а на цепях - наверное, самые свирепые и здоровенные псы, которых видали Братья за всю свою жизнь. Неописуемая бестия, слабо напоминающая собаку, но больше - ободранного, разъяренного, клыкастого волка без ушей, с горбатой мордой и сизой шкурой, с налитыми кровью глазами и пеной, пузырящейся из распахнутой в гаркающем лае пасти.
Недомерок, недолго думая, швыряет кинжал в превосходную мишень, страшный волк, поймав сталь в пасть, сгорбившись, падает наземь и издает печальный предсмертный стон.
Мужик, рот разинув от удивления, смотрит на своего пса, - Шрам готов поклясться, что слышит всхлип мужчины - а после рёвет нечеловеческим голосом, и его рёв сливается со звоном стальных цепей, выскальзывающих из колец на ошейниках.
Псы срываются с места и рвутся на Братьев, словно выпущенные стрелы.
Имо выставляет щит вперед. Он дрался с военными псами на выжженых полях под деревушкой Дрент, и видал, что может сделать натасканный на человеческую кровь зверь - они выдергивали руки и ноги, сбивали с ног и не давали подняться, всею своей грузностью ломая и круша ребра, а после вырывали глотки и оставляли умирать мучительно, кровью истекая и небо пасмурное, захлебываясь, кляня.
Недомерок, схватки ожидая, как и всегда, в этот раз оказался почти лицом к лицу с противником - редкий случай! - и выдал собачке бойцовой сначала щитом, увернувшись вовремя от туши громадной, а после подрубив ей ударом сверху позвоночник, отчего псину к земле прибило сразу же, и скулёж противный ухо резанул.
А тут вторая подоспела гончая, в ногу Недомерку вцепившись хваткой смертельной. Почувствовал братец, как будто бы хрупнуло там что-то, но боли, однако, не почувствовал вовсе, а потому с размаху врезал псине топорищем по башке, после чего голову проклятую отсёк начисто.
Добрый сечу устроил, выпустив кишки псине, что мимо промчалась, намереваясь Имо в спину вцепиться, но сам подставился - здоровенная тварь напрыгнула, вгрызлась в руку там, где не было металла - умная сучара! - и прокусила стёганку, словно это и не стёганка была, а тряпка.
Боль пронзила руку. И начал Добрый бить пса, и бил, наверное, минуту, и если б не другие братья, вокруг прыгающие и мечущиеся, отвлекающие на себя остальных клыкастых тварей, задрали бы Доброго, от боли обезумевшего, как пить дать.
Высвободил раскушенную руку свою.
Пальцы слабо поддаются.
Белый щит выставил во время прыжка собачьего, однако туша звериная воина сбила с ног - упал Белый, щитом отталкивая тварь и пытаясь топором по башке слюнявой рубануть, но не получалось совсем.
Шрам рассёк одну тварину еще налету, второй подсёк лапу - третья промчалась мимо, физически не получилось ударить - а четвертая с наскоку запрыгнула на грудь, рухнул Шрам (и выронил меч, и пронзило болью грудь вдруг), щитом не успев защититься, и единственное, что шею его от смертельного укуса защищало, был кольчужный горжет, а потому зверюга кровожадная, лязгнув зубами по металлу, переключилась на открытые места.
И, весь мир Брата закрыв своею голодной пастью, раскусить ему лицо попыталась, вонзив клыки в податливую плоть.
Шрам был не дурак и не тряпка, а потому сориентировался достаточно быстро, дабы не дать тварюге все лицо ему пожрать. Пальцы в перчатках сами к ножу взметнулись, пока другой рукой челюсть нижнюю отжал, а после ткнул под неё куда-то, вслепую, кровью лицо обливая и слюнями вонючими псиными.
Имо подоспел, отбившись от своего пса-убийцы, отпнул злобную тварь убиенную Шрамом от него, однако щита из рук не выпустил, а только меч в руку левую перекинул ловко и руку протянул ослепшему на один глаз Брату, залитому кровью - и чужой, и своей.
- Ну ты даёшь! - выдохнул, на ноги Шрама поднимая рывком, и лицом к противнику снова поворачиваясь.
Потому что битва еще не закончилась.
И крепыш с цепями в руках еще жив, здоров и расправы жаждет, свирепо пыхтя.

Царь Ворон, многоликий полудемон, живущий в тысяче тел одновременно, был пойман за "жабры" цепкой лапой Вэйюана, направленной Волковичем и, в меру сил, подпитанной И́вичем. Сознание демона полно скверны, в него не нужно вглядываться без особой на то необходимости, ему нельзя доверять свои собственные мысли.
Пророк, сам того не желая, рухнул в этот омут, неподготовленный к встрече с бездной дьявольского разума, словно рыбак, вышедший на лёд и вдруг провалившийся в обжигающе-ледяную воду.
Ты тонешь.
Ведьма заметила, что бойцы ГСМН предпринимают действия супротив её свиты, в тонкие материи проникла, раздвинув нити бытия, и расхохоталась - её взору предстал Пророк, погруженный в липкое болото и терзаемый астральной проекцией Царя, олицетворявшего теперь гигантскую птицу, сотканную из пустоты, в короне из человеческих костей и с горящими адским пламенем глазами.
Царь бил клювом, пытаясь вырвать сердце из голой груди духа-Пророка.
И с каждым ударом Артур слабел, в то время как его физическая оболочка, рухнув на колени, вздрагивала, вскинутое к черному небу лицо искажала гримаса ужасной боли, изо рта разинутого вырывался безмолвный крик, а на широко открытые глаза с закатившимися зрачками снежинки падали - и таяли тут же, слезами катясь по обмороженным щекам.

Две лодки, битком набитые грозными, до зубов вооруженными воинами в тяжелых доспехах - и без них - прорезали волны в бухте в могильной тишине, а экипаж, словно древние призраки, выступившие из моря, будто бы восстали из мёртвых, намереваясь нести этой ночью смерть своим обидчикам и всем, кто попадется под руку.
Плотная завеса тумана двигалась большим ватным одеялом за лодками, настигла их и будто бы оседлала, забегая чуть вперед и густотой молочной закрывая взор. Это не мешало вам двигаться - вы знали, куда направляетесь.
Это мешало им заметить вас заранее положенного срока.

Бесшумно подошли воины к скособоченным пристаням на замшелых сваях - эти доки считались заброшенными, в них махровым цветом цвела преступность, и липкая паутина разбойничьих банд растянулась отсюда и до самого края Блошиного переулка.
Дремлющих на секретном посту часовых раскусили, как орешки, и сняли меткими выстрелами из короткого лука. Стремительные, несмотря на массивность своего обмундирования и вооружения, воины решительно покинули лодки, собрались в крошечные группы-отделения, возглавляемые номинально Раутом, Шрамом и Вьюгой, соответственно.
Туман был нам на руку. Никто из негодяев не заметил высадку.
Объемная громадина складских помещений и корабельных доков угадывалась смутными очертаниями в матово-белой мгле.
Нам надлежало двигаться быстро и тихо, убивать всех и каждого, пока враг не сообразит, что уже слишком поздно, и что волк уже ворвался в курятник.
Зеленый, будто сам не свой, оглядел собратьев, сжимая в одной руке короткое копье, а в другой - щит-баклер.
- Нам нужно разделиться и бить с трех направлений, - начал он, и Раут кивнул - несмотря на то, что он был намного старше, сильнее и опытнее пацана, он доверял ему и уважал его за колдовскую силу, хотя и говаривал, что нет нужды в уме остром, как клинок, когда у тебя с пальцев молнии слетают и прочая чертовщина тобою совершается.
- Раут и его ребята берут на себя западные ворота. Шрам заходит с востока. Вьюга бьет в самую серединку, с юга, я сопровождаю его. Будьте осторожны, парни.
- Осторожность - это не про нас, - осклабился Гриз, настоящий вингардец, северянин и просто жуткий головорез в душе своей черствой.

В ответ на укор, в словах Петрова отмеченный, Барташов покосился с недоумением - мол, "а что тут такого?" Ведь это наш, русский человек, он, может быть, в беде, ему, может быть, нужно помочь - денег, там, переслать куда-то, например, или просто выговориться надобно.
А не бродить, желчь своего крошечного бедствия молчаливо глотая.

Впрочем, Илья Авдиевич нашёлся очень скоро, хотя и выглядел "надорванным". Ефим, отметив про себя, что разговор всё-таки должен состояться, но не сейчас и не здесь, а в более интимной обстановке - да хотя бы в бараке! - проводил сочувствующим взглядом Соколова, начал было гадать, что же такого печального мог сообщить Соколов-младший своему папаше, что тот аж впал в тяжелейшую апатию, а потом как-то отвлекся, отправившись за амбар вместе с Платоновым и Фирсовым, а там, травя байки, вина выпивая - "водочки бы!" - и выслушивая анекдоты, совсем позабыл про маленькую трагедию своего сослуживца.
Вернувшись в барак, завалился в постель без задних ног по старинной привычке.
Разбуженный Шнейдером, выругался и пробурчал:
- Юнга, твою душу-то етить, я тебя сейчас на гауптвахту, да пинком.. - глазами полуоткрытыми, взглядом осоловелым по койке Соколова скользнул, всхрапнул, в себя приходить начал.
- Да, сейчас, юнга, сейчас, отвянь.. - ноги в башмаки сунул спешно, поднялся, в коридор направился.
- Что случилось, господа? - жмурясь от тусклого света коридорной лампы, вопрошающе уставился на собравшихся.

- Да я ж не из праздного интереса, Витя. Я ж спрашиваю, потому что нам, русским, надо вместе держаться! - ответствовал Ефим на выпад раздосадованного соотечественника, ухмыльнувшись. В Париж! - говорил он, и при словах об этих своих планах будто бы искорка загорелась в глазах Виктора Алексеевича - коего Фима звал Витей исключительно вежливо, обращаясь к нему скорее как к старшему брату, нежели равному (коих он, собственно, зачастую кликал просто по отчеству, как Фирсова и Платонова).
А потом эта искорка как-то вдруг погасла. И спросил Коробецкий о планах самого Барташова, на что тот, осклабившись, указательным пальцем покрутил, мол "секрет-с!" и шутливо ответил:
- А про это, батенька, я вам пока рассказывать не буду, - но говорить Барташов не хотел не потому, что боялся сглазить свои сказочные планы, но потому, что не был уверен, сможет ли отыскать своего старшего братца, Антона Антоновича, в Англии.
И сможет ли вообще отплыть в Лондон?
Все чаще и чаще задумывался Ефим о том, как же ему опротивела эта работенка, и потому он не торопился думать об отъезде, что в тайне от самого себя побаивался неудачи и того, что там, куда бы его путь-дорога не забросила, станется еще хуже, нежели здесь, в провинции, под боком у Соломона.
Появление незнакомца (смутно знакомого) прервало ход его мыслей, и Барташов отвлеченно взглянул на постороннего, пригляделся повнимательнее и, удивленно брови подняв и стянув с себя шляпу, охнул:
- Саня?

Обернулся. Осадил белого, руку резко вскинув, пока не успел молодой дернуться, пока не успел пикнуть даже. Ни звука, ни шороха. Стой и смотри. И слушай. Или делай вид, что стоишь, смотришь и слушаешь, а сам в пропасть внутри себя провались и сиди там, сколько хочешь, с ума там, внутри, сходи, и всё равно мне будет, в сущности, останешься ты после этой прогулки с чудовищами ментально здоровым или ментально калеченным.
Главное - не трепыхайся. Не шевелись.
Не дыши.
Не беги.
Молчи.
Внимай.

Всё это в глазах Хорхоя написано. А глаза - они отражение души. А душа у Хорхоя - обычная, человеческая. И он боится. Как и все мы. К таким вещам сложно привыкнуть. С такими вещами сложно жить.
Но можно. Страх в глазах должен вбить в ступор Белого.
А после того, как он, словно баран, на заклание идущий, обомлеет окончательно, Хорхой подойдет поближе, не глядя туда, где только что Черный топтался на своей кривой ноге, не желая даже смотреть в ту сторону.
Подтолкнет Белого чуть вперед, к забору. И за ним следом пойдет, контролируя каждый его шаг, каждый его вдох, каждое движение его задеревенелого от ужаса тела.
Смерть в Зоне - это не всегда смерть..
И с ней надо как-то жить!

Повинуясь приказу, оперативники ГСМН взошли на холмик, оказавшийся непростым, но защищенным древней оккультной магией курганом. На вершине, утопая в ярком изумрудном сиянии, стояла нарушительница спокойствия: прекрасная женщина, от одного взгляда на которую обыкновенный мужчина потерял бы память и пал к её ногам.
Но каждый боец ГСМН проходит сложный курс практической подготовки, включающий в себя тренировки силы воли и преданности Отчизне и вызывающий, при появлении серьезных сомнений относительно службы отечеству сильнейшие боли, кровоизлияние и, в некоторых случаях, смертельный исход.
А потому у всех и каждого вдруг резко заболела голова, хотя ведьма не сделала ни единого паса в вашу сторону.
- О, мальчики! - томным голосом разнузданной профурсетки прошептала с придыханием она громогласно прямиком с того света.
- Наконец-то вы пришли. И принесли свои большие стволы.. - бесподобным задом вертит, приближаясь.
Мир теряет краски. В нем есть место только теплу, что разливается в твоих чреслах, и её пугающе-привлекательных, нечеловеческих уже глазах.
Стерва!

По приближении к "Дворцу" Волосатого запах рыбы, морской воды и дерьма усилился многократно, напоминая о переезде в чужую страну, которая уже потихоньку-помаленьку становилась не такой уж и чужой. Ветер северный, но теплый, нёс, помимо прочих ароматов порта, запах соленой свободы, которому будто бы претят душные узкие улочки Златого Города Джулага.
В ту ночь поддержка не задерживалась, едва отправленные гонцами Борода и Недомерок, как наиболее незаметные и наименее необходимые в разведывательных делах, добрались до Форта, а вернулись с командой отожранных, но злых Братьев, выдернутых из караулки в самый разгар партии. Шишка, старый, лысый, со здоровенными маслянистыми усищами до самых своих ушей, за руку поздоровался с Черепом, обсудил обстановку, выбрали наименее напряжный, но, в то же время, самый безопасный план нападения на хоромы (это действительно было похоже на этакий дворец, особенно в сравнении с теми заурядными постройками из глины и камней, что ютились поблизости).
И осуществили его со всей доступной прытью, жестокостью и остервенелым рвением людей военных, обученных убивать, и чья смена еще и не думала заканчиваться.
Вошли без музыки. Обломали парней-часовых из прихваченных арбалетов, забросили одного всем известного малыша-крепыша на балкон второго этажа, дабы он обозначил поддержку с тыла.
Организовали всё чин-чином. Переднюю дверь выбили, заднюю - подкараулили. Людей, слава Создателю, хватало. Пока суета, пока паника поднялась, ребятишки внутри порой даже свои самокруточки из зубов ронять не успевали, а уже умирали - тихо и мирно кровью обливаясь. Некоторых, конечно же, не гасили, а так, мягко прохаживались, чтобы неповадно было под ногами у дядек мешаться.
Недомерок в балконную дверь зашёл всем телом, аки маленький квадратный таран. К счастью, с щитом наперевес - виновник торжества, Волосатый Леви, уже успел приготовиться и выпустил стрелку из наручного арбалета, поднял тревогу на втором этаже, но более ничего сделать не успел - таранчик то не просто, он еще бегает быстро.
В общем, впечатал его в стену Недомерок, выбил пару зубов, сломал ногу (чтобы далеко не убежал, не сторожить же его, пока они там веселятся!) и пошёл танцы танцевать с теми негодяями, что по коридору уже мчались на зов своего бандитского командира.
Всё кончилось, не успев толком и начаться.
Парни из Отряда вынесли некоторые памятные вещички из портового поместья криминального авторитета (вместе с ним самим, завернутым в холщовый мешок, с тряпкой во рту) и двинулись под покровом темноты в Форт, оставив за собой беспорядок и залитые кровью полы и стены.
Ну, как всегда, короче.

В отличие от воды, из которой, согласно теории Дарвина, мы когда-то вышли, по пути растеряв свои чешуйки, ласты и хвосты, воздух - это совершенно чуждая человеку стихия. Юдоль богов ветра и солнца.
Стянув солнцезащитные очки и пятерней по волосам проведя, выглянул в стекляшку иллюминатора, чтобы оценить масштабы раскинувшихся под ним просторов, тонущих в кучевых облаках, разукрашенных огненно-красным и розовым свечением.
И под вот этой вот красотой скоро будет происходить самая обычная, грязная и тихая война ангелов войны, спустившихся с небес, с крошечным человеком, который возомнил себя богом.
Почему с человеком?
Потому что Морган, как и всякий уважающий себя наёмник, следил за новостями в мире и, в особенности, политическими новостями Африки. За последние десять лет этот материк стал прибежищем разномастных солдатов удачи. Многие из них сложили свои буйные головушки, кое-кто воспитал свой характер, набрался шрамов и ушёл в закат.
Ну, то, что негры обожают свергать своих президентов и ставить взамен старых, линчеванных, новых, политически-верных и лояльных (до поры до времени), пока за их спинами происходит теневая дележка ресурсов грязными ручками известных всем организаций - это каждый дурак знает.
Чем бы им еще заниматься, если не калечить и убивать друг-друга и жечь сёла своих соседей? Без этих маленьких радостей современности, капитализированных и превращенных в фарс, жить в Африке было бы совсем скучно.
Кстати, о скуке. Хлопнув по коленкам, Майк поднялся на ноги, поднес кулак к лицу, будто бы придерживая переговорное устройство, и выдал:
- Дамы и господа, приветствую вас на борту "РЕНАЧЕ ЭЙРЛАЙНС", и с вами я, ваш капитан Морган! Давайте представимся, если вдруг кто-то из вас не успел познакомиться друг с другом. Можно коротко, без присказок, - ухмыльнулся, намекая, что никому не интересны бородатые истории наполненной и увлеченной жизни профессионального наёмника.
Все мы одной породы и одной крови. И имени, чтобы различать нас друг от друга, будет достаточно, - так он подумал в тот момент.

Мертвый город. Легендарный. Он ожил перед ним в воспаленном болью утраты сознании в совершенно другом виде. Золотая дорога, остроконечные шпили, и где-то там, во дворце из дивного хрусталя Она - ждёт его с улыбкой на лице..
Потому что Город знает, чего он хочет. И исполняет желание того, кто преодолел препоны на своём пути и пришёл, наконец, в сказочную обитель.
Но наяву он далеко не такой. Он болен. В этом городе нет ни живых душ, ни мертвых - здесь только тлен, упадок и обломки того, чем когда-то был Кьоль. Жалкая тень его. Тщедушный мрак заволакивает и не даёт остановиться. Хрум-хрум! - хрустели её косточки, когда она упала позади, оступилась и стала жертвой тысячи тысяч хищных жвал.
А он ослеп от алкания. Оглох от тоски по своей любимой. Забыл, что значит - жить по совести. Он окропил себя гневом, яростью, печалью. За последние дни он превратился из честного и доброго, хотя и недалекого кузнеца в детоубийцу, поджигателя, вора и авантюриста, пытающегося догнать уходящее и ушедшее.
Как тот дурачок из сказки, что бежал за солнцем, чтобы поймать его лучик, а потом оступился и сломал себе шею.

Король. Царь. Чародей. Ведьмак. Колдун.
Каким словом ты хотел назвать его?
Что ты хотел получить?
Помнишь?
Да. Скажи слова. Скажи их и надейся на то, что он поймет. Поймет. Поверит тебе, смертельно уставшему, изрядно похудевшему, с окончательно побелевшей бородой и седыми бровями, с мешками под глазами.
- Я.. - поперхнулся словами Кох, чувствуя себя как на поклоне перед императором, или кем-то столь же важным.
Прокашлялся.
И сказал, наконец:
- Я хочу, чтобы всё было как раньше.

 Кому: Москва-Центр
 От кого: Гиперион (автоматическая рассылка)
 Сообщение доставлено: 25/12/2013 — 12:45 UTC+4

 ==========================
 Тема: Сбой системы
 ==========================

 Это автоматическое сообщение, система связи объекта "Гиперион" вышла из строя в течение срока, превышающего семь дней.
 Протокол-14Б предписывает автоматическое оповещение ближайшей станции ГСМН.

 Вышлите оперативную группу как можно скорее для выяснения ситуации.

 НЕ ОТВЕЧАЙТЕ НА ЭТО СООБЩЕНИЕ

 ///////////////////////////////////

* * *

Данное сообщение упало на ящики внутренней сети ГСМН и ретрансляторы по всем северным регионам России. Тревожный сигнал поймали и в Москве. Для экспедиции был в экстренном порядке собран отряд умелых и преданных делу бойцов из числа лучших московских оперативников.
К сожалению, Зима, пропавший без вести, не мог взять на себя командование группой, а посему командиром отделения была назначена "Самба", её заместителем - "Сокол". Остальные бойцы были подобраны по индексу псионической и психологической устойчивости и совместимости.
В течение шести часов после получения сообщения отделение было снабжено необходимой экипировкой и вооружением; бойцы были прикреплены к группе техников (двое) и одному псионику, чьей задачей является выяснение причины сбоя и отладка системы. Задача боевого отделения: защищать техников (Денис Алексеев и Лев Аллик) и выполнять любые (!) указания вышестоящего по званию псионика, совершенно лысого и чрезвычайно бледного адепта-метиса, майора Во Сергея Коновича (судя по фамилии, корейца) в черных очках, длинном черном плаще с подбивкой и кобурой с револьвером Стечкина (вороненым и зачарованным).
Пилот Чаботай Валентин Мурзаевич (старый мужик с козлиной бородкой и турецкими чертами лица) уже ждал на вертолетной площадке и заверил руководство, что небо чистое до самого Франца-Иосифа, и долетим до места вмиг, "мамой клянусь".

Загрузились. В салоне "вертушки" (Ми-8, экранированный и черный, как положено) очень тесно - все погрузились в свои думы медитативные, вспоминая рубленные и четкие фразы полковника-магистра Шкилевича-Язона на брифинге:
- Объект имеет важнейшее стратегическое значение. Восстановить и настроить системы связи, разобраться с нарушениями, привести в полную боевую готовность и отбыть в расположение. Я закончил. Вопросы?
И не было вопросов ни у кого. Что, в первый раз что ли?
Вертушка опять. Лица знакомые. А те, кто уже натянули утепленные балаклавы на головы - у тех силуэты, фигуры узнаваемые легко и непринужденно, даже в сумраке вертолетного нутра. Вот Бабай сидит необъятный, сразу два сидения занял собой. Вот Обухов, неофит, Волков свой "АК" между ног зажал, стволом вверх, Сокол мыслям своим улыбается; вот Самба, занятая медитативным осмотром мыслесфер своих подчиненных и сослуживцев, а также астральным обменом информацией с Сергеем Коновичем, который, несмотря на внешнюю отстраненность и холод, позволяет Назии, как формальному руководителю опергруппы, заглянуть в его "разум" и убедиться, что майор готов - психически и физически.
И тень напряжения мелькнула вдруг в его мыслях, прямо перед тем, как он напрочь отрубил себя от неё.
Техники, вооруженные лишь табельными пистолетами Ярыгина, не испытывают страха - скорее, небольшую тревогу касательно того, что на Севере частенько (особенно - в данное время года) бушуют бураны, и ураганный северный ветер заставляет полярные экспедиции прятаться по норам, порой застигает врасплох сразу на несколько недель.
А ведь Новый Год на носу, и никому не охота торчать у черта на куличках, не к ночи помянут, в новогоднюю ночь, вместо того, чтобы сидеть дома в окружении друзей и родных, пить шампанское игристое, петь караоке и есть оливье.
Или в одиночестве справлять эту ночь в холодной и темной квартире, сидя на матраце и буравя взглядом осоловелым пустоту за окном, ловя снежинки взором и проклиная свой великий дар за то, что он сделал тебя таким одиноким, и свою судьбу за то, что жизнь обычного человека для тебя теперь - сказка, сродни новогодней.

- Приближаемся к точке высадки, - шумно прозвенел голос Чаботая в наушниках каждого бойца. За бортом - глубоко отрицательные температуры и кромешная тьма полярной ночи, не озаряемая ни звездами, ни луной. Мрак ледяной пустыни. Трясущееся чрево "мишки", внутри которого, чувствуя холод, прущий от бортов, сидите вы.
Посадка невозможна, а потому выход на лёд (в данный момент это ближайшая и лучшая точка высадки, высаживаться прямо на остров слишком опасно, учитывая погодные условия) происходит с десятиметровой высоты, на тросах.
Лампочка вдруг меняет цвет с алого на зеленый. Раздается контрольный сигнал. Ты проверяешь то, что натянул, подтянул и надел за пять минут до этого, а после - ждешь приказа.
И он звучит. Во кивает головой Назии.

МОРОВОЙ ГИГАНТ

Viribus unitis

Сейчас, когда я пишу эти строки, память о той приснопамятной ночи, полной чудовищ и непроглядной тьмы еще жива и горяча, и мелькающие перед глазами воспоминания, словно обрывки жутких кошмаров, запеченных в пепле, пропитанных чадом дыма и запахом крови, до сих пор бередят моё воображение с неумолимой силой.
Ворвавшись в Церковь и разметав всяческую чумную тварь, что решила потешить свой желудок забредшими на ужин в проклятый Гросфорд живыми, мы, Врачеватели, столкнулись с угрозой, которую не ожидали встретить - бессчетный рой жужжащих и жалящих нас мух, казавшийся доселе относительно безобидным, по чьей-то высшей злобной воле вдруг "сложился", если так можно выразиться, в причудливую конструкцию; размерами сие, с позволения сказать, существо обладало воистину громадными - высотою моровой нечестивец составлял не менее восьмидесяти футов; вес же его автор рассчитать не решается, но грохот от приближения зверя сотрясал землю похлеще мощнейших землетрясений, которые ему - автору - удавалось застать и пережить на собственной шкуре: дома каменной кладки ходили ходуном, словно игрушечные, а мостовая гудела и мелко тряслась под ногами.
Клыки-иглы гиганта длиною в два-три локтя торчали частоколом из его отвратительной пасти; сотни бусин-глаз, словно грозди червивых вишен, только величиной с гусиное яйцо - огромные, сверкающие, маслянисто-блестящие и следящие неотрывно, внимательно и почти с пониманием; трехпалые бревна-руки крошили на мелкую гальку гросфордские постройки с той же легкостью, с которой малые детишки громят лесные муравейники; трехпалые же лапы-ноги, в какой-то причудливой форме отдаленно напоминающие птичьи (виной тому выгнутые назад булыжники коленей), с каждым шагом создавали такой грохот, какого автор еще не слыхивал, даже побывав в самых неспокойных морях в периоды яростных бурь и опаснейших гроз; сотрясающийся мерзостный зоб, похожий на гигантскую синюшную мошну, которая раздувалась, гудела и пульсировала, едва в неё сваливались тела прокаженных, проглоченные гигантом (N.B! очевидно, самое слабое место гиганта - видимо, с помощью него нечестивец-городовой оживлял проклятых безумцев, напитывал их чумной силой, а после изрыгал мощнейшим потоком исковерканные черные тела, выставляя против нас всё новых и новых бойцов; именно в этот пузырь я посылал болт за болтом, пока чудовище не поникло, вскинув свои лапы к небу, и не развалилось роем гудящих мух).
Но более всего опасны были не острые клыки, не вздувающиеся кузнечные меха мерзкого зоба, не чудовищная громада рук и ног мушиного великана - более всего было опасно его пагубное, критическое и подавляющее влияние на рассудок. Само появление гиганта на поле боя повергло всех нас - и воинов, и священников, и даже меня, путешественника, повидавшего на своём веку много странных и страшных вещей - в шок и трепет. Невероятную силу воли пришлось проявить каждому из нас, чтобы не сломиться под гнетом его чудовищного гипнотического влияния. И, ценою огромных усилий, мы смогли победить, потеряв одного бойца - лучшего из лучших, известных мне на тот момент, мастеров меча.
Гросфорд был очищен от чумы огнём и мечом.
Так начинался наш путь - с таких тяжелых и неподъемных шагов еще в самом начале, с первых ступеней на пути к Истине и Очищению.
Но что же было дальше? - спросите вы.
И я отвечу..

Идальго Карстен Ди Саббия, картограф

Прим.: по словам матери Мессалины, которая являлась непосредственным участником тех событий, одним из важнейших орудий против гигантов, согласно Варфоломею Пустыннику, является любое острое колюще-режущее оружие, будь то копье, меч, кинжал или же стрела. Запомни, если встретится тебе на пути гигант, великан или любое другое существо, схожее с перечисленными в размерах или по природе - не вздумай сражаться с ним тупым предметом, навроде молота, булавы или даже дубины.

Но лучше беги.

Между делом смена караула подоспела. Сапог во главе идёт. Старый, крепкий, как столетний дуб, жилистый и с толстым слоем серебристой щетины на щеках, шрамами изукрашенных. Странное дело - Шрама назвали Шрамом потому, что у него шрам на лице. А вот Сапога, который в той страшной битве на Мюргенглаубе, где Отряд потерял добрую половину своего состава, и многие из ветеранов там полегли под ударами чар колдуна-некроманта.. В общем, Сапог, везучий сукин сын, в битве этой проебал своё ухо - сожгло к чертям огнем колдовским, плечо облезло, шея. Но никто не назвал тогдашнего салагу "Ожогом", "Ухом", "Жженым" - видимо, слишком свежая была рана, слишком большие потери понесли мы в тот день, чтобы вспоминать о нем постоянно.
Так почему же Сапог? Да потому, что он потерял еще и сапог. Правый, кажется. Пришел в расположение, дымящийся и окровавленный, в грязи. Сержант у него и спросил: "А сапог-то как проебал?" Потом байки травили на эту тему. Мол, сапогом этим, меч уже посеяв на поле боя, он лично некроманта забил до смерти. Много лет назад это было. Теперь уже мало кто помнит, почему Сапог. Просто Сапог и всё.

- Бредите, бродяги. Наша очередь потом обливаться, - бросил Сапог, тряпку наматывая на обожженную голову.

Путь мертвых. Путь демонов. Дорога, покрытая кровью, смешанной с дождевой водой, скрепленная холодом и страхом оступиться с мокрых камней, рухнуть в тошнотное озеро гибельной беспробудной тоски, из которого не выплыть более никогда.
Они прошли. Устали так, что до конца жизни, кажется, будет ломить кости от малейшего похолодания, и промокли так, что, наверное, никогда уже больше не высохнут их одежды и души, и навсегда эта слякоть в сердце, и мерзлый запах влажного болота в легких застрянут, неискоренимые.
Частичка тебя. Ты - это все твои пути, все твои дороги, которыми ты шёл, выбирая каждый раз из тысячи тысяч. Ты выбрал именно эту и идёшь по ней до конца.
Гонар приблизился к ней, навис над ней громадой мышц и костей. Человек-гора. Человек-кремень. Белой бороды всклоченная лопата, угольки глаз в глубине костистого, грубого и перекошенного от пережитых кошмаров лица. И мокрая лысина, отражающая серо-стальной щит неба, навроде круглого зеркала.
Протянул руку.
- Давай, - сказал тихо и, на удивление, без тени злости или ненависти. Усталость печальная.
Покой - прерогатива мертвецов. Выбор - прерогатива живых.
Я выбираю дверь. Выбираю путь. Очередной. И пойду им.
До конца.

Он стоял с молотом в руках, на булыжнике той непроторенной дороги, по которой не умел идти. Дороге, которая была непосильно крута. Никогда не обладал он той святостью и тем миролюбием, коим должен был обладать мирянин, но столкновение с противоестественным созданием, чем-то порченным, страшным, так по-человечески зловещим и отнюдь не первым встреченным на этом проклятом пути..
Настоящий монстр, - подумал Кох, глядя на свои ладони, кровью ведьмы-людоедки испачканные, - он этими золотыми руками владеет.
Дорогу осилит идущий. Ступив на булыжник её, знай - вся боль, унижение, кровь и пот - всё будет оплачено сполна.
И он поверил в это в очередной раз. В очередной раз, ведомый мыслями о расчудесном городе, заставил себя идти.
Ведь жизнь без смысла так пуста и одинока по сравнению с той жизнью, где в печи сердца теплится крошечный тлеющий огонёк души.

Пунцовый диск безжалостной звезды взрезает свинцовое небо - резко, без колебаний. Солнечные лучи набирают силу - через пару часов здесь будет как в Аду на самой жаркой сковородке самого Дьявола, но пока морозная ночь отступает нехотя: двое кадетов, кутаясь в свои плащ-палатки, тщательно скрывают стук зубов. Это их первая ночь здесь, посреди Проклятых земель.
Радиоактивная пустошь растянулась далеко на запад, от самых границ Мега-Сити Один до Западного Побережья, прихватив с собой и Чикаго - да и вообще всё, чему не повезло оказаться целью для русских ядерных подарков.
Но это не значит, что там теперь ничего нет. Отнюдь.
Пэинд* знал это наверняка.

Главная задача его крошечного отряда - патрулирование прилегающего к Мега-Сити сектора Проклятых земель. Вторичная - проверка боевых навыков пятнадцатилетних юнцов: кадет Шнайдер, хмурый и неразговорчивый паренёк с веснушчатым лицом и голубыми раскосыми глазами и кадет Уэс - в меру серьезная, но, тем не менее, всё еще инфантильная девушка симпатичной наружности и боевого нрава. Отличница боевой и юридической подготовки. В теории. А как на практике - это и предстояло выяснить судьям Пэинду и Гримму. Последний отличался жестокостью, беспринципной и беспощадной как к провинившемся кадетам, так и к престам. Для него жизнь - служение Закону, и в ней нет места полумерам, серым оттенкам и теням, в которых можно сокрыть свои грехи.

Голодные тени-призраки вытягиваются и удлиняются, протягивая черные пальцы от уродливых скал, а закоченевшие молодые бойцы уже молча жуют свои сухпайки и ждут приказа выдвигаться. Ни одной жалобы, ни единого "залёта" за всё время в пути. Молодцы.
Коммлинк на левом предплечье сверкнул зеленым. Гримм.
- Заметил копошение, два километра на юго-запад. Мутанты, - выплюнул слово будто бы грязное ругательство.
Мутанты. Что привело их сюда?

Гайка упала. Точка стоит. Не запятая. Хорхой, не оборачиваясь, идёт вперед. В его обозримом будущем - створки ворот насквозь проржавелых, если повезет, и Зона в этой странной, больной игре в кошки-мышки не подкинет новую головоломку на пути у сталкера и его поредевшей компании.
Головоломку. Или рукокрутку.. ногоотрывалку.
Ухмыльнулся Хорхой. Мрачный, тяжелый юмор - ответ суровому выбору, жестокому, но справедливому решению. Попытка перетянуть весы в нулевой баланс, где с одной стороны - страшная реальность, а с другой - розовые сны. Если провалиться в одну из них - больше не выползешь. Либо контуженным, неприкаянным будешь ходить, либо с ума сойдешь да сквозь землю провалишься, сгинешь в недрах Её.
Она таких любит, чудных дураков. Может, и Серого полюбит, как знать?
Хотя, чего это я. О мертвецах либо хорошо..
- Швидше, дети, шире шаг! - внимательно осматривая окрестности и примечая будки и кирпичные строения мастерских, которые выглядят особливо подозрительно, - нам нужно вернуться до темноты. Пока бабайка не вышла, - многозначительно добавил и прибавил шаг, поглядывая по сторонам.

Следишь взглядом за хладнокровным убийцей. Как он идёт к автомобилю, чье днище из кювета торчит. Как он автомат свой вскинул, ни на секунду не ослабляя бдительности. Следит. Не упустит. Охотник на людей.
Лежишь и не дышишь. И не двигаешься. Будто бы боишься, что шорох спугнет Рому. И он побежит. Или лучше бы бежал? Не знаешь. Не дышишь. Слышишь только, как кто-то уже бежит. Сзади тебя. Не можешь обернуться. Молишь всех богов, каких знаешь, чтобы это не Рома был. Он же услышит! Развернется! У него автомат!
Мелькает тенью размытая фигура в темных пятнах, мимо тебя проносится. Оборачивается стрелок внезапно, и короткой очередью, прямо в грудь - та-та-та! В агонии содрогнулся нападающий, нарвавшись на таран из пуль. Пробило спину насквозь. Рухнул наземь, руки воздев небесам, а стрелок - уже тут. Наступил на грудь, направил ствол в голову и спусковой крючок вжал пальцем.
Кончилась игра.
Лежишь, не зная, что и думать. Не думать вовсе. Подходит к тебе солдат. Ногой переворачивает с живота на спину, брезгливо немного, как будто бы ты уже мертва, уже гниешь и разлагаешься. Неприятно это. Но, с другой стороны - это тоже работа. Пока одни разрабатывают вакцины, другим приходится пачкать руки и заниматься такой вот работой.
Но если то, что ты сегодня услышала, правда.. Хватит ли чистильщикам пуль?

БАМ!

Сломанный. Он сломался. Выбитая челюсть, сломанная шея, зубов жемчужины вперемешку с кровавым сиропом. Мёртв. Девочка. Что она делает? Нож. Вскрыла, как моллюска, чтобы достать драгоценную жемчужину. Не солгала девчонка.
И вдруг этот голос. Он резче молнии, резче скрипа металла в ножнах, громче звона колокола и опаснее топота солдатских сапог. Этот голос маленького ребенка, крошечного, такого наивного. Обернувшийся Гонар стоит, застыл, замер. Душа его, очерненная проклятьем убийцы, рванула в пятки и, кажется, осталась там навеки вечные.
Он убил отца. Не просто мужчину. Чей-то отец. Муж? Сын? Внук?
О нет. Нет-нет-нет..
Только сейчас пришло осознание.
Но нет.. Время еще не пришло. Тебе нельзя кричать, малыш. Ты слишком молод, чтобы дыхание смерти почувствовать за своею спиной.
- Это.. - сглотнув, прошептал большой дядя с круглой спиной, подняв свои громадные руки в успокоительном жесте, - это сон, малыш. Дядя пришёл во сне. Чтобы.. подарить тебе.. монетку. Смотри! Видишь? - Кох сунул руку в карман и достал свою любимую монету - серебрянник, полученный им за первую выполненную работу. Монетка полилась ручейком в его плотных, но ловких руках, между пальцами скользя, словно волшебная.

Врезал по газам Роман. Педаль в пол. Вырвались. Зарево пожара на заправке за твоим окном, в каждой капле - маленькое перевернутое отражение бегущего человека, с ног до головы - в горящем бензине, в агонии бросающегося под колеса несущегося по встречке автобуса. Ты этого не видела. Нет-нет.
Едете куда-то. Он говорит что-то. О том, что у него родители, брат и младшая сестра в Анапе. О том, что они помогут. Что надо выйти на трассу и быть осторожными. Не по главной. Через лиманы. Слишком много сумасшедших. Что-то происходит. Что-то страшное. Слухи. Интернет. Болтовня всякая. Свидетельства очевидцев. Факты неоспоримые? Они проводят какой-то тест. Вакцинация населения, потом - "вспышка". Испытания вируса? Или вышедший из рук ученых "штамм"?
Это - не беспорядки. На беспорядках не грызут людей. И не взрывают бензоколонки.
Сквозь дождь по трассе.
Внезапный, как удар молнии, и оглушительный, как рёв грома, хлопок. Словно самый большой в мире конфетти "хлопнули" прямо под тобой. Кидает тебя в сторону, и плотное полотно дороги, уходившее в черноту, вдруг уходит под углом.
Зажмурься.
Это всего лишь сон.

На пороге безумия осталось сделать лишь шаг.
На что ты готов ради исполнения несбыточной мечты?
Глупости. Бред. Суеверия. Сказки. А что, если? Что, если откажешься - а потом будешь жалеть? Так было с ним. Если бы он отказался и не пришёл бы на Праздник Цветов на площадь, не повстречал бы её. И всё вышло бы совсем по-другому.
Маленькая случайность. Большое счастье. И циклопическое горе.
Что лучше?
Испытать разочарование еще раз?
Он думал совсем недолго. Загнанный в угол, цепляясь за каждый шанс, что протягивала ему судьба. Маленькая случайность? Встретить здесь эту рыжую девицу, хитрую и неспособную убить. О, он убьет. И если это обман - он не остановится на том, кто станет его целью.
О, нет. Эти глаза, полные усталости и отчаянной грусти. Он придушит эту девицу за то, что она накормила его ложной надеждой. А потом, наверное, сбросится с моста в реку, ведь природа не дала ему уменья плавать.
А веревки его вес всё равно не держат.
- Веди, - тяжко буркнул он, сжав кулаки.

Палец к губе приложил указательный, едва ты проронила свое нервное "Черт", мол, "сбавь тон". Не хмуро, не резко. Просто напомнил.
Потом, пока ты в сумке искала бинт, снова прислушался. Опять тебе жест рукой продемонстрировал, палец указательный вверх поднятый, типа, "внимание!", весь напрягся ощутимо, в руке тяжелая дубинка биты лежит, готов, значит, тому, кто рваться будет внутрь, раскрошить череп, и эта готовность читается во взгляде и движениях, полных напряженной решимости и, в то же время, какой-то агрессивной грации первобытного человека, защищающего свою нору от Тех-Кто-Бродит-В-Ночи.
Не услышала ты ни шагов, ни прочего шума, который так Романа взбудоражил. Подождал он полминуты, даже не дыша как будто бы. Серьезен. Сколько ему? На вид - не больше двадцати-двадцати пяти лет. Молодой. Рука, что сжимает биту - крепкая, сильная рука спортсмена. А если бы тебе попался не "Роман", а какой-нибудь "Евгений", который не сумел бы вовремя дверь закрыть? Если бы он просто сбежал и оставил тебя одну в холле с.. Этим?
Отошел от двери, присел осторожно на кровать, попробовал задрать рукав - ткань покрасневшая уже приклеилась к плоти и отставала неохотно, так, что парень, губы в тонкую полоску сжав, отказался от этой затеи и, зайдя в ванную, намочил рукав, после чего попросту через голову с себя влажную футболку стянул, обнажив плечо - не очень глубокая рана.
Это укус. Маньяк успел сцепить на Роме свою челюсть и, вполне возможно, именно за это поплатился своими зубами.
Смыть и бинтом замотать - этому учат на втором курсе, Основы Безопасности Жизнедеятельности у вас вёл старенький лысый дедуля - он еще приносил (тяжело он её тащил, хотя весила она не так чтобы и много, без ног и рук то) с собой в аудиторию куклу для упражнений по непрямому массажу сердца и технике дыхания "рот-в-рот" и "рот-в-нос".
Помнишь ты все эти мелочи, вроде. Как перевязывать плечо. Что может быть проще? Но конечный результат тебя не впечатляет - криво как-то намотан хэбэшный бинтик и перевязь хлипкая, но какое-то время держаться, конечно, будет. Одно дело - с шуточками и хихоньками в аудитории вязать товарища по парте, другое - реально "подбитого" человека перебинтовывать.
- Оксану он, - сглотнув, свободной рукой не выпуская биту, - загрыз..

Нааб те, словно продолжение руки, жалит обезумевших лесных созданий. Миг - и обсидиановый клык впивается в грудь человека-тигра, и место его занимает теперь макуавитль. Токталь разит тварей, словно непобедимый герой эпических легенд и сказок о тех временах, когда камни дорог помнили поступь Богов, а деревья шептали свою правду детям лесов.
Истории о величайших воинах древности, сражавшихся за свободу своего народа.
Истории, которые Токталь никогда не забудет. Когда-нибудь и о нем сложат легенду. О воине-ягуаре, который свергнул Богов Грацуэллы и даровал людям свободу от кровавой дани, тысячелетиями выплачиваемой жестоким созданиям других миров.
Друзья и братья Токталя гибнут, один за другим. Вот Умба гибнет в руках Грахтальцка, и Актуве - за ним следом. Пока Токталь вскрывает животы сыновьям-тиграм, умываясь их кровью и рыча воинственные кличи, его соратники тянут жребий и бросают его одного.
Маучиталь уходит последним. Великий воин. Учитель.

Токталь разъяренно кричит, прорываясь кровавым шагом сквозь строй полузверей, гибнущих от каждого взмаха макуавитля. Он не знает пощады, а меч его жаждет поглотить душу тигрочеловека.
Такова его воля.
Частичка Бога уйдет вместе с ним.
Заветами Тангаты-Нахати, прольется кровь.

Оглянулся нервно парень, чёлку мокрую пальцами окровавленными откинул, впился взором в тебя и выпалил:
- Ты слышала? Этот псих.. - не успел договорить, резкий удар тела об стекло за его спиной заставил вздрогнуть - вас обоих - и обернуться.
Что-то - или кто-то - долбится в окно, всею своей массой, стучит, рычит и воет.
- Звони в полицию, не стой! - рычит Рома, пятясь спиной к тебе, не выпуская из виду того-кто-за-стеклом. Он (оно?) пытается пробиться внутрь помещения, дергается, ломится всеми силами своими, и от каждого удара, разрывающего тишину в холле гостевого дома, тебе хочется зажмуриться и оказаться где-нибудь в другом месте.
Роман, тем временем, запрыгивает за стойку, заныривает резво под стол и возится там минуту, а потом поднимается на ноги с алюминиевой битой в руках.
БЭМ! БУМ!
- Он её убил, - тихо произносит Роман, почти уняв дрожь, - убил.
БУМ!

/ссылка/

Почти полтора суток за окном твоим проносились сначала высотки, серыми шпилями уходящие в ночь, и черные стены густых лесов, но к вечеру следующего дня пейзаж средней полосы сменился на более теплые и светлые краски юга России - обширные поля пшеницы золотистой и солнечного подсолнуха (ты сделала пару фотографий прямо на ходу, убрав выдержку на минимум, и получились неплохие фотки, годящиеся, после должной цветокоррекции, на авторские открытки), перемежающиеся частыми, но скупыми лесополосами. Неба бескрайнего и чистейшего щит, пронзительной голубизны и красоты. Речушек безвестных тонкие ленточки, густые заросли изумрудно-зеленых трав и кустарников, заболоченных лиманов отрезки, камыша двухметрового колосья гигантские, а между всем этим, то и дело, кирпичных и каменных строений кубики, одна часть из которых, кажется, еще застала войска армии "Юг" в 42-м, а другая - свеженькие, с правильными скатными крышами, беседками и симпатичной порослью дикого винограда на заборе. Глубокий контраст российской глубинки, в общем.

В Анапе - влажная духота и таксисты-армяне бойкие, буквально преследующие одинокую девушку по пятам.
- Такси, дэущка?
- Куда едем, а?
- Машинка нужьна, э?

Выбрала русского водилу и, как оказалось, не зря. Потный и напряженный, но безобидный, в общем-то, дядька с татуировками на пальцах правой руки лишних вопросов не задавал, довез до автовокзала, оплату потребовал только по счетчику и напоследок посоветовал держаться подальше от "чёрных".

Час ожидания на станции, билет на рейсовый автобус "Анапа-Темрюк", полтора часа в раскаленном ящике на колесах, без возможности свежего воздуха хлебнуть (какой-то нехороший человек отломал оконную ручку, но, к счастью, хотя бы занавеску с собой не унёс, а потому какая-никакая, а тень всё же присутствовала); за закрытыми глазами - плач ребенка где-то за взмокшей от пота спинкой кресла, девочка Надя болеет животом и ничего не может с этим поделать, в таком-то возрасте - к сожалению, мать её тоже оказалась перед недугом, постигшим дочь, бессильна.
Так и добрались до Темрюка, где мать с ребенком на руках торопливо покинула автобус.
Выпила бутылочку ледяного лимонада "Тётя Груша", потому что минералки холодной почему-то не нашлось. Пока ждала маршрутное такси №105а до Голубицкой, успела вздремнуть в тени, но, испугавшись появившегося рядом странного типа маргинальной внешности, в распахнутой рубашке, открывающей голый загорелый торс, ретировалась спешно из-под козырька остановки.
Тип ждал ту же маршрутку.
Ехала с ним, зная, что пронзает взглядом своих мутных пьяных глаз твой затылок. Еще какие-то молодые ребята ехали на задних сидениях, слушали Потапа и Настю прямо с телефона, с хрипом вывернув на всю громкость, матерились и гоготали.
Прибыла на место в семь-пятнадцать и шла до самого гостевого дома, не оборачиваясь.
Заселилась без проблем и проволочек, познакомилась с администратором Оксаной, молодой девушкой, приветливой и обещавшей помочь, если вдруг возникнут вопросы. Показала Оксана номер (под, собственно, номером "Восемь"): нежно-розовые флизелиновые обои, мягкий синий ковер, двуспальная кровать, шкаф бельевой, тумбочка (всё - в оттенке "красный дуб"), ламп хрустальные "цветки" - на потолке и стенах. Санузел - туалета и раковины керамическая белизна, зеркала овал над раковиной, стойка для умывальных принадлежностей, душевой кабины пластиковый "уголок" с дверью на роликах. Розетки двойные, предусмотрительно расположенные по всему номеру, даже в ванной. Дверь с механическим замком. Ключ с биркой пластиковой, с желтым резиновым ободком по краю, между двумя прозрачными пластинками - бумажка белая с выведенной черным маркером тщательно цифрой "8". Окно занавешенное, пластиковый пакет. А за ним - море, над которым в небе предсумрачном нависли грязненькие кучевые облака, а яростный в своём неудержимом желании сжечь и уничтожить тебя огненный диск солнца уже превратился в крошечный красный шарик, погружающийся в серые волны.
Пляжа песчаного полоса, от края до края.
Азов во всей своей красе.

/ссылка/

Один безумный старик однажды, услыхав новую весть о далекой войне, вспыхнувшей у границы, усмехнулся беззубо, а потом, увидав, что Карстен - в те времена еще молодой, горячий и преисполненный тягой к справедливости, - смотрит на него с непониманием, произнес:
- В природе людской сидит, как корень поганый, смертельная тяга к убийству. Да! Это так. Мы призываем к войне всегда и везде. Мы носим на поясах оружие и ждем повода. Мы пьем, чтобы дать себе возможность выпустить пар и совершить преступление. Мы играем в игры, играем с огнем, участвуем в войнах. Тяга к смерти как заноза сидит в наших грязных душах. Потому что мы хотим, сами того не понимая, чтобы всё, - старик обвел рукой круг, как бы показывая "всё" - поскорее закончилось. Мы живем в Аду за грехи, совершенные в прошлых жизнях, - старик отхлебнул прогорклого вина, прищурился, - и поделом!

Карстен заряжает стрелу. Натягивает винт судорожно. Прицеливается так, как не прицеливался на Королевском Турнире. И, крепко прищурившись, вжимает мягко спусковую скобу.
Потому что хочет, чтобы все закончилось поскорее.

Густой запах луговых трав, костра приятный жар. Он греет, но на душе пасмурно, - едва взор падёт на зарево, что где-то там ярко и живо напоминает о себе лучами и ореолами рыжих кострищ, и вдруг в сердце щемит тоска - еще сильнее, еще глубже погружая Карстена в уныние.
Он устало берется за лютню, тихонько перебирает струны, не проронив ни слова. Сегодня их друг и товарищ по вере и делу сгинул в огне, сразив великана, Повелителя Мух. Сегодня он погиб смертью отважных. Никто не узнает скорбных деталей. Никто не услышит неловкой лжи. Старые бабки будут рассказывать своим внукам и правнукам сказки о том, как его меч сразил сотню демонов, а клыки и когти чумных обламывались об его крепчайшую броню и башенный щит величиной с человека. Через поколения будет передаваться история о том, как зачумленный Гросфорд был очищен силами крошечного отряда Врачевателей, и самый храбрый и сильный из них, как и водится в трагических легендах, ушел самым первым. Баллада о Сером Рыцаре, герое нашего времени, будет жить в веках, поддерживаемая силой слова Картографа и всех его слушателей.
Это - самое малое, что Ди Саббия мог сделать для Рыцаря теперь.
И еще - сыграть молчаливую тризну по своему брату.

- Ну, это вам "восемьнашку" надо, - дедок неспешно поднялся на ноги, направился куда-то вдоль стеллажей, крикнул через плечо:
- Оборотень один или несколько?
И притаранил, когда вернулся, три самозарядных карабина КС-К с магазинами на восемь дробовых патронов (посеребренное и освященное святым именем Божьим и водой ключевой, конечно же); каждому - мачете с деревянной (сандал?) рукояткой, и лезвием, испещренным письменами (навскидку - древнеиндийскими). Так как оборотень ожидается один, но точно сказать нельзя, то безымянный дедок-оружейник принес два "строгача" - тугой ремешок с впаянными по внутренней части зазубренными крючками из цельного серебра. Ну и экипировку, стандартный "полевой" набор.
- Вы этого козла близко не подпускайте, ребятки. Даже молоденький кевлар прокусывает на раз. Не рискуйте, лучше издали его..

- Негласный лидер? Что? - Майер, до сего момента остававшийся блеклой тенью самого себя, вдруг взвился, а в глазах его начал разгораться пожар гнева:
- Ты.. вы.. - Майер сделал шаг, но вдруг понял, что его пистолет уже в руках у громилы-Кейна, а потому "быковать" и прыгать на оппонента не решился - у него уже были в прошлом проблемы с собственными подчиненными, а повторять свои ошибки он не хотел, шрамы еще свежие.
- Нужно было решать ситуацию миром. Не стоило вам лезть в этот разговор, я об этом не просил. Люди Нью-Хоупа нам не враги, понимаете? То есть, были "не враги".. - Джош провел пятерней по сальным волосам, тяжело вздохнул. Подытожил:
- Именно я здесь наниматель. А вы - наемники. И вот вам моё новое правило: сначала говорю я. Никакой пальбы, пока я не дам приказ, или не запахнет жареным. Мы не в тире. Это люди остались лежать там, - ткнул пальцем в сторону маленького городишки, ставшего ему приютом на долгое время, - их кровь - на моих руках. И повторения такой истории я не хочу, - твердо заявил, уперев руки в бока.

Портвишок пошёл по рукам - сделал глоток и передал другому. Магнитола весело разливалась "самыми крутыми" мелодиями лучших представителей современной эстрады, а драгметалловое барахлишко упало на карман тому, кто взял на себя обязанность завтра с утра (которое, после сегодняшних загулов, обещало начаться только к полудню) забежать в ломбард или к знакомому "сбытчику", а после скинуть вырученное бабло в общак.
- Пидоры гнойные, блять, - щурясь от вкуса "топоров", пробурчал Карабас.
- Ровный, Сига, беспадлы сгоняйте за пивом. Банку у тех бичей заберите, - самые "сторонние", не участвовавшие в "деле" метнулись бы кабанчиком, а потом можно и "домой".

Закончив все дела в Москве, Зима купил билет в один конец на рейс "Москва-Лхаса" авиакомпании China Eastern с пересадкой в городе Пудун, Китай.
По официальной информации, самолет пропал с экранов радаров примерно через пять часов двенадцать минут после вылета. Поиски места крушения длились три дня, среди обломков были найдены и идентифицированы тела сорока двух пассажиров и трех членов экипажа. Тридцать один пассажир и пять членов экипажа числятся пропавшими без вести, И.С. Зима - в их числе. Согласно решению экспертной комиссии, причиной крушения стал одновременный отказ трех двигателей. Найденные в турбинах фрагменты органики некогда были необычайно крупными экземплярами corvus corax.
Ни ученые, ни сотрудники СК не смогли объяснить, что вороны могли делать на высоте десять тысяч метров над тайгой.

- Бля, куда ты почесала-то, женщина.. - тормознул Карабас глупое отверстие, которому так и не терпелось светануть перед общественностью своим богатым внутренним миром. Бабу эту он никогда не любил и даже не ебал - только на клык кинул пару раз, но она (тогда еще по молодости) была бухущая в жопу, а потому акт светлой и чистой любви пропал - как и половое влечение тогда еще юного Карабаса. А сейчас он лучше руку свою выебет (или Таньку с третьего подъезда, знатная пиздень), чем эту лошадь.
Вышел Карабас к дяде с дипломатом. Цокнул языком.
- Закурить есть, отец?

Страх?
Нет. Совсем нет. Картограф силён. Однажды он ударом начисто выбил челюсть залётному моряку - пьяни захотелось подраться в кабаке, да только не того он выбрал. Картограф храбр - он в одиночку противостоял многочисленным противникам, как живым, так и.. не совсем.
Но, что самое главное, Картограф умен и он прекрасно знает, когда надо выцеливать огромную надутую шишку на теле здоровенного монстра и вжимать спусковой крючок, а когда бежать без оглядки, намереваясь загнать монстра в ловушку среди полуразрушенных домов - или же в руки своих соратников, которых монстр-гигант, почему-то, решил обойти стороной и, что самое обидное, не уделять им ни секунды своего драгоценного внимания.
В общем, Карстен ретировался.
И думал.
А где же Пики?

А вот нашлась причина гула и дрожи мостовых.
Карстен вдруг вспомнил фольклор кениндадский, веселую песенку про великана прожорливого, который ел и людей, и зверей, и всё, что к нему в руки попадалось, и ел он так, и был он ненасытен и настолько забылся в своём грехе чревоугодном, что даже не понял, когда пора остановиться, и, в конце-концов, лопнул.
Подтвердилась в очередной раз теория о том, что весь фольклор строится не на пустом месте.
Вскинул арбалет Карстен.
Зоркий глаз. Острое зрение. Меткий прицел.
Он не промахнется. От него теперь многое зависит.

Карстен смотрит на пылающие руины Гросфорда, смотрит, как огонь жадно пожирает постройки - вот кабак, "Угрюмая Рюмка", в окнах которого бешено пляшет разбушевавшееся пламя, и от нестерпимой жары сами стены и пол натужно скрипят, словно мёртвое дерево, вдруг ожив, в агоническом ужасе молит о пощаде. Миг - и проваливается крыша, таверна складывается, как карточный домик.
Я помню..
Нестерпимый жар лижет лицо, и щеки ди Саббии рдеют. Это пламя очищает. Это пламя обжигает. Картограф внимательно наблюдает за тем, как лавка горит, как стены проваливаются, и "Погремушки Доба" превращаются в обычную гору раскаленных бревен, словно громадный костёр великана. Гросфорд горит, как спичка, и скоро пламя его утухнет, и останется только великий и нестерпимый запах горелой плоти и дерева, запах угля, дыма, огня и пепла.
И ничего больше.
Это место очищено. Здесь нечего было спасать, мадре была права.
Но что-то гложет Карстена. Он будто бы смотрит на себя со стороны, с осуждением и неприятием. Ему кажется, что он виновен.
В чем?
В том, что не успел. Они не пришли раньше. Они задержались в пути. Они слишком долго собирались в дорогу. Если бы они вышли на день раньше.. Если бы делали меньше привалов.. Если бы..
Оборвал свои мысли. Не время упиваться горем и тонуть в собственной слабости.
Время быть сильным. И не сомневаться в правильности своих решений.
- Мадре. Что будем делать с незнакомцем? - Карстен не чувствовал в нём Зла. Но его полезность.. была сомнительна, на взгляд самого Картографа. Он ослеп. Он бы замедлял их группу. А они и так уже отставали от намеченных планов с посещением Гросфорда.
- Мы можем помочь ему, указать путь.

- Ты чо, совсем попутал что ли, образина? Я чо на фуфела похож? - рыкнул Карабас, но пациент не внял, принялся лепетать опять про своих кур, и у парня уже не оставалось ни желания, ни терпения выслушивать этот бред.
Он просто принялся вскрывать дверь всеми доступными способами, чтобы зайти внутрь, вытащить дядьку за шкирку и поговорить с позиции силы.

Карабас начал терять терпение. Он за свою недолгую, но насыщенную жизнь успел всякого навидаться, и среди "всякого" частенько попадались тупые долбоебы и ссыкуны. Было видно, что дядя зассал, но, если честно, пиздить его прямо здесь, посреди бела дня, на глазах перед "честным народом" не хотелось.
Но он не оставлял выбора.
- Не зли меня, блядь! - хряпнул кулаком по двери, обошёл, заглянул в окно, - либо ты сейчас выйдешь сам, либо я сломаю твой игрушечный домик и отпизжу тебя, как суку на глазах у твоей бабы. А?

Чернов шагнул вперед. Кумар, изо всех сил сопротивляясь ментальному влиянию - хотя со стороны-то не очень было похоже, как держал "калаш" в руках, так и держал дальше, только глаза выпучились еще сильнее - заставил себя немного вниз ствол опустить, вроде как пересиливая суровую волю неизвестного врага. Хотел уже выдать, мол, "начальник, я нормально!", как вырвало автомат из рук внезапно, а потом пудовым кулаком в челюсть прилетело, да так, что, кажется, зубы в муку перемололись, а мозг, об верхнюю стенку черепа ебнувшись, разбился насмерть.
И стрелять в Умарова было уже не надо, и Косолапов, обойдя сзади своего собрата-неофита, увидал, как Чернов коленом прижимает тело бойца к земле, опустив толстенную, как бревно, ногу на грудь Алпамысу.
Стихает, вроде бы, ветер, по силе сравнимый с ураганным. И опасного пустынного джинна больше не видно.
Сводки новостей будут интересные, наверняка. "Суперциклон локальный, синоптики разводят руками".
Обухов успел заглянуть в Тигр. Задырявило там водителя и еще двух бойцов. Пономаренко, расстрелянный буквально в клочья, всё еще держался за свой излюбленный дробовик одной рукой, а второй - рацию, к губам, пылью замаранным, прижимал. Еще один неофит, возможно, успел сбежать, а, может быть, в небо "ушёл". "По верхней дороге", так сказать.
Гвоздь, повязав Кумара, кровь сумел остановить, затолкав между бронежилетом и телом оборванный по локоть рукав куртки. Вроде, впитывает хорошо жизненные соки Черновские наполнитель курточный. Хорошо. И чувствует себя неплохо он. Только голова немного кружится, видимо, от кровопотери. И кашель немножко донимает, мокрый и, судя по красным бороздам на подбородке, довольно гиблый.
Но это же Гвоздь. Очень надо сильно постараться, чтобы его "снять" из автомата.
Только если в голову, может быть?
Успел подумать об этом Чернов, как вдруг выбило искру из автобусного крыла, дырень проделав с палец толщиной, а потом уже громогласно ухнуло эхо.
Опять снайпер балует. А если их много там?

- Только на обратном пути, - сказал Дрозд и мысленно добавил "без меня". Сам он не собирался без приказа соваться туда, куда Костлявый соваться не приказывал. Субординация - фишка такая, непростая, а благими намерениями дорога в пыточную комнату подвальную выложена, так что.
- Но я тебя не держу, малыш, - ухмыльнулся по-доброму Дрозд, похлопал по плечу узкоглазого, яблока огрызок в ямку бросил и ногой в землю втоптал. Чтобы, значит, явные следы не оставлять.

Бормотал тихонько себе под нос Майер что-то, неслышное никому, кроме его ушей. Когда ты тихо сам себе говоришь что-то, только ты сам это и слышишь - даже если одними губами произносишь. Майер слышал свой внутренний голос, слышал, как просит у кого-то прощения, но не понимал сам, у кого. У себя? У Хэмиша? У парнишки, которому он почти хладнокровно пулю в живот пустил из крупняка своего, которым даже если ударить - уже, наверное, смертельно?
Взгляд невидящий на руку перевёл свою, сжимающую крепко пистолет. Дышал тяжело, ртом воздух в легкие вгоняя-выгоняя резко, толчками. Рванул вдруг свободной рукой ручку дверную, выкатился наружу, и вытошнило Джоша прямо в пыль.
Коленями-локтями воткнулся в землю, голову склонил лохматую, и в нос ударил терпкий запах кислятины. И до сих пор пистолет Майер не выпустил из рук. Слеза обиды и тоски сбежала подло по щеке, незваная, одна-одинешенька, стёр её Джош сразу тыльной стороной ладони, будто бы стыдясь, носом шмыгнул, выпрямился, продолжая на коленях стоять, и уставился вдаль, размышляя о том - без цели и смысла особого - когда их догонят ополченцы Остин-Рока или рейнджеры НХРАФ, а когда догонят - кого убьют первым, а кого заставят смотреть, а потом закопают в песок по шею и оставят выкрикивающего угрозы и проклятья еще живого мертвеца на съедение живности Пустошей.
- Лучше бы я вообще не выбирался из своей лаборатории.. - тихонько произнес Майер, наконец разжав свои пальцы. Ткнулся стволом пистолет в песок, тюкнулся боком, сверкнул надписью "Дрэгон Армс Колониал" и рублеными цифрами калибра на кожухе затвора. А Майер, как завороженный, принялся неспешно собирать ладонью освободившейся руки песочек и засыпать пистолет сверху горочкой невзрачной.
Чтобы больше никому не пришлось из него стрелять, пускай даже случайно, и убивать неповинных людей.

Рыцарь рухнул, громадный стальной гигант, облепленный лязгающими зубами и визжащими в предвкушении тварями Сатанинскими, чьи тела поразила скверна. Бороться с ней - наша задача. В любых её проявлениях искоренить, исцелить, если возможно, тех, кто ей был сражен, а если нет возможности - огнем и железом освободить безумцев от участи ужасной.
За все долгие годы своих бесконечных путешествий Карстен вынес одну из многих истин в свой личный устный кодекс Картографа - никогда не бросай своих, что бы ни случилось. Можно назвать это "правилом поданной руки" или подсознательной верой в божественную благодать, которая снизойдет на честных и праведных людей, которые не отворачиваются от бед, что сразили несчастных, но протягивают руку и помогают всем, чем могут.
Как бы то ни было, Карстен не собирался оставлять своего стародавнего друга, закованного в стальную броню, на растерзание несметным полчищам гнойных чудищ, хотя ужас, ковыряющий ледяным лезвием его обычную, человеческую душу, подверженную порокам, так и подмывал сделать это.
Но, нет.
Он не простил бы себе этого никогда.
А потому - снарядил стрелу, ловко, умело - так, как почти никто и не умеет. За считанные доли секунд, подгоняемый самим роком и адреналином, что захлестнул его до самых кончиков ушей, он заряжал арбалет и стрелял, а потом снова заряжал - и снова выцеливал особо опасных тварей, которые грозились расправиться с его соратниками, замахивались дубьем своих распухших конечностей, скалились частоколом острых, как бритва, зубов.
Он не позволял им совершить смертоубийство. Он был на страже своих друзей.
Он занимался искоренением истинного Зла во многих его воплощениях, но всегда помнил о количестве болтов и знал, что оставит последний для Источника.

Борода усмирил пылкого морячка, угостил пивом его за нанесенную обиду. В общем, ситуацию устаканил моментально практически - его кореша, заметив, что, вроде бы, нормально всё, успокоились, а сам корсарчик, назвавшись Кортезом, выслушал историю Бороды, всё еще косясь в сторону неожиданного бугая бородатого и доброго, но уже не с ненавистью, а с долей непонимания, наверное, всё-таки. Обычно такое дело кончается пером в пузо или ядовитым дротиком в шею, и тот, кто не шибко аккуратен в тавернах, обычно заканчивает свою жизнь в сраной луже грязи, с языком распухшим наружу.
Но не сегодня.
Вызнали всё, что можно было вызнать. Получили три адреса, но один Недомерок отмёл сразу - он поработал один раз с теми людьми и мог ручаться, что они - "гадкие, ничтожные личности", и у них не то что алхимических ингредиентов - у них даже куриного дерьма мешок достать рук не хватит.
Оставалось двое. Леви Волосатый из северян и некий Кимати Оку, чьего племени - не совсем ясно. Адреса неизвестны, но есть у кого спросить.
Занялись делом, в общем, парни, пока Прокол девиц клеил. Но сегодня "проколоть" никого не удалось - всё-таки, на работе, времени нет, да и девка денег стоит.

След Игнациуса окончательно померк. Дрозд и так о нем уже думать забыл - это ж тот еще пидорас, конечно, никак не честный предприниматель или бизнесмен, но падла ебучая.. Ледянка, конечно, тоже, но этот хотя бы договор честно выполнил. Услуга за услугу.
А Костлявый, не смотря на свою сущность зловещую, угостил особливой "печатью", назвал паладином нового порядка, даровал шмотья горсть и выдал задание - отыскать милые его сердцу (хм!) куски ливера. Поэтому Дрозд, хотя и не радовался, но и не грустил сильно. Чего боятся его? У него даже яиц нет. В драконьем пламени, алмазным молотом раздавленные, исчезли.
Обычной ковырялкой этого крепыша не повалишь. Да пока не очень-то и хотелось.
Почесал болючее место, мазью намазанное. Пожрал какой-то похлебки сытной, которую подтащили грязные оборванцы-Культисты. Да на боковую.
И всю ночь Дрозду снились сморщенные яйца, по которым молотом сверкающим бьют и в костёр бросают, а там они съеживаются, обугленные и жалкие шарики, чернеют и растворяются, пеплом обращаясь. Отчего Дрозд, огня с некоторых пор боящийся, вздрагивал то и дело, спал неспокойно и вдали от костра, уже по привычке укрывшись теплее.
И мысли, словно блуждающие огоньки, в осоловелой от недосыпа башке бродили, в стиле: "Лучше подальше, чем рядом.. А то вдруг кто яйца отчекрыжит.. И сожжет.."

Прошли по дороге, для автомобилей и процессий погребальных предназначенной. А потом след в сторону свернул. И бойцам, соответственно, пришлось в сугробы погрузиться, пробиваясь сквозь заросли лысых кустов, чьи черные веточки, похожие на длинные паучьи лапки, будто бы старались потрогать проходящих мимо людей, вцепиться в руки, отнять оружие, зацепиться за плащ или в глаз ткнуть кончиком ветки.
Толстые стволы могучих деревьев, покореженные временем, молчаливо наблюдают за перемещением живых людей, вроде бы не одобряя. Людям здесь уготована другая участь - тихо лежать и возвращать природе то, что было ими взято на коротенький срок человеческой жизни.
А они, видите ли, ходят.
Вороны тут и там. Следят в напряжении будто бы, как углубляются, всё дальше и дальше погружаются в мир потустороннего живые, и вроде как гадают, на своём языке вороньем гаркая - "как думаешь, кто первым сгинет?". Гогочут иногда шумно. Черные бестии.
Шёл Пророк, внимательно следя за ситуацией. Шёл и Дядя Ваня. А между ними двумя - Ивич шёл, с пистолетом наготове.
Гранитный камень массивный. Ни оградки рядом, ни столика деревянного с лавочкой. Заброшенная и позабытая часть кладбища, в которую обычный человек может и не забрести даже - либо потеряется, заплутает, а потом, ведомый инстинктом, дорогу назад найдет и забудет снова, как попал сюда, либо попросту побоится соваться - чувство сильное, глубокое заставит повернуться и уйти, потому что будто бы кто-то прямо в затылок смотрит, а он аж чесаться начинает, и непонятное предчувствие гложет и терзает.
Но бойцы ГСМН таких страхов не знают, а если успевают в "поле" познать - тут же преодолевают их с помощью чтения мантр и молитв спасительных, дыхательных упражнений и прочих духовных практик, направленных на изгнание тлетворного влияния тёмных сущностей.

Поняли вдруг все, что впереди, на камне том гранитном, что-то сидит. Понуро голову опустив, к вам спиной, голое бледное тело мужское, локти уперев в растопыренные колени. Сопит снегом припорошенное существо. Сторож ведьмы? Или просто нечисть кладбищенская?
Если учитывать, какой шум бойцы своим перемещением по сугробам и зарослям создавали, то тварь эта либо глухая, либо очень храбрая и не боится людей.

- Вильнуть? Можем попробовать, - крепко обнял Бараха штурвал ладонями, спрятанными в полуперчатки кожаные, но, в то же время, очень нежно, почти полюбовно. Это его Детка, и он не хотел, чтобы кто-то вился за ней неотрывным хвостом. Это очень невежливо!
- Ну что, hundan.. - прошептал тихо и даже угрожающе Банзай, - давай посмотрим, кто тут пилот крутой, а кто - pigu простой..

Родители девицы указаны не были, да и не занимались этим вплотную в те времена - либо жгли таких усиленно, либо четвертовали, либо просто прогоняли с земель своих. Если и жив кто-то из родителей, то он очень стар и, скорее всего, где-то в передвижном лагере или временном пристанище находится в данный момент. Выследить его местонахождение сложно, но можно. А можно и у самой Зоры Авратовны спросить, где её папа сейчас торчит.
Чем неофит и занялся. Нежный и ласковый зверь в людском обличье. Зора молчала, на упоминании её родственников нервно улыбнулась только, наклонилась низко к рукам, чтобы кровь вытереть с губ, и дальше слушала невнимательно, глазами буравя то стенку, то Бабая, то Самбу.
А когда Прыткович нож достал, заметно зашевелилась, и, несмотря на его просьбу вежливую не дергаться, как раз этим самым и занялась - ведь она не дура и не хочет, чтобы её резали. Собственно, прикованная лишь наручниками к столу, девушка рассвирепела, закричала - Бабай, подоспевший для удержания полукровки, вновь за уши схватился и вторил ей голосом безумца, чуть сознание не потеряв сию же минуту, а Прыткович получил серьезный укус в основании большого пальца - сучка прокусила плоть почти до кости, а сама в это время лишилась глаза, который Влад, не совладав с полудемоницей, попросту выколол.
Визг, кровь, крики. Пришёл дежурный, вызвал старшего, быстро прибыл Кулешов, еле удержался, чтобы неофита кровожадного не наказать сокрушающим заклинанием испепеления, покрыл матом всех присутствующих в комнате, заставил писать неофита докладную в пяти экземплярах о том, как надо проводить допрос и почему нельзя ради собственного удовольствия хладнокровно пытать нелюдей и выкалывать им глаза ножами.
- Ты олицетворяешь собой Порядок, мать твою растак! - громыхал Аскольд, возвышаясь над Прытковичем, - почему в твоей ауре такой беспорядок, рядовой? Ты захотел на Франца Иосифа в командировку скататься, воздухом подышать полгодика, подумать о добром и вечном? Откуда столько бездушного желания калечить? Ну а если уж взялся проводить с пристрастием, так какого же хуя не приковал её как следует?
В общем, досталось неофиту по полной. Безглазую девицу допросили через пару недель, под сторонним наблюдением Самбы, которая в свободное от работы время на пару с одним парапсихологом старалась Бабая на путь истинный поставить, изгнав его страхи. Какие-то успехи проклюнулись, но работы там еще - непочатый край.
А Прыткович хорошенько поработал руками в Подмосковье, в одиночестве и отрешении от всех и вся и вроде как в себя пришёл. Вбитые истины в сознание неофитское вернулись. О том, что нечисть нужно убивать без ненависти, ибо каждый человек несёт глубоко в своём сердце Зло, и оно от ненависти и ярости лишь пробуждается, взрастает, впиваясь корнями в человеческую душу, и человек становится хуже зверя, и всякая тварь волшебная становится слабее его в стремлении убивать, сеять разрушение и властвовать надо всем, что взору подлежит.
Именно человек призывает демонов в этот мир, именно он творит Зло, создает и ведет войны и сам себя тем самым пожирает, и не всякий демон может сравниться с тем, в ком Зло взросло и окончательно его душу смертную поглотило, чернотой пропитав непроглядной.
"Осторожен будь в своих желаниях, неофит. Ибо, оступившись однажды с пути, не вернешься уже назад".

* * *

Зора даже под страхом смерти отказывалась говорить. Самба дала ей последний шанс. Стоя под проливным дождем в сопровождении трех бойцов Серой Роты, сказала, что позволит ей находиться в заточении, в остроге Белого Камня, если полукровка поможет следствию. Но кровные узы сильнее страха.
Демоницу расстреляли и обезглавили, а тело сожгли.
Тем не менее, нужную информацию Самба умудрилась таки получить.
Полудемоны-цыгане занимались кражей жизненной эссенции в метро уже не первый раз. Используя заколдованные музыкальные инструменты и особые чарующие песнопения, они ловили человеческую жизнь и как бы "откусывали" от неё кусочек, выпивали чуть-чуть, а "выпитое" сливали в специальные контейнеры, которые потом продавали на Черном Рынке, через который и удалось вызнать тайну семейки Михай. Они, конечно же, не единственные, кто этим занимались, но остальные знали меру и никогда никого не убивали своим колдовством, придерживаясь мудрой философии "тише едешь - живее будешь".
Ардом со своей сестричкой как сквозь землю провалился. Может, так оно и было - ведь они скрылись в метро, а в ГСМН знают, каким глубокими и запутанными бывают эти тоннели, и что в них может прятаться, скрываясь в вековечной тьме.

Лагерь цыган обнаружили.
Они обычно не оказывают вооруженного сопротивления и предпочитают решать дела миром, либо же запугивая или используя более тонкие методы, вроде наговора, сглаза действенного или услуг черной магии, в том числе и призвания сторонних существ для решения своих проблем, а потому операцию решили проводить утром (когда силы тьмы не так сильны, а демоны, в большинстве своём страдающие от солнечного света, не появляются открыто).
Бабай получил священный оберег, который был призван спасти его в случае прямого столкновения с полукровками. Самба окончательно пришла в себя после столкновения с бесенятами. Прыткович же получил выговор. К отряду были приставлены еще двое неофитов для усиления группы, в случае боевого столкновения, которое может быть неизбежно, если члены семьи Михай будут обнаружены и не захотят сдаться в плен.
Сидят бойцы все в "Газели". "Солнца диск мандариновый, сбрызнув нестерпимым светом небесный свод, а лесной массив окрасив в багровые тона, очень медленно выползает из-за горизонта" Такого нет еще. Сентябрь же. Затянуто небо тучами грозными, сумрак густой. Рань. Цивилизованный мир еще дремлет, и только самые ранние пташки собираются на работу, суетятся на кухнях, заваривая кофе и обжаривая яичницу на сковородках, позевывая и поглядывая за окно, во мглу, в которой желтые прямоугольники квартир соседних домов как звезды на небе.
Стыло и мокро после ночного дождя. Где-то там, за лесополосой, скрывается автомобильный и палаточный лагерь псевдоцыган, по информации союзных ГСМН существ и псиоников - от дюжины до сорока жителей в нём. Не каждый знает, как призвать демона на ровном месте. И далеко не всякий сможет дать отпор - там есть и маленькие дети. Но у многих может быть оружие. И, вероятно, все они будут держаться вместе, стараясь не дать своих в обиду, потому что в этом мире их больше никто не ждет, и нет никого ближе, кроме тех, кто находится в этом грязном, пропахшем дымом и жареным мясом палаточном городке.
"Присматривай за ним, Самба, - просит Аскольд Назию, подразумевая Прытковича, - парня точит червь сомнений. И, пожалуйста, постарайся обойтись без жертв. Нам не нужны кровные войны, хватит и равного счёта"
Прогнала воспоминание тяжелое командир, на часы глянув мельком.

 6:31:49

17 сентября 2013 года.

Отзвонилась Козловская начальству. Лейтенант-дежурный пообещал уведомить сержанта складского - старый такой дед, пропахший дымом сигаретным, невзрачненький, он еще тогда сияющим шариком отряд Зимы спас от набега демонов, во время первой боевой операции Искры.
Так на складе и сидит. Петрович его кличут, что ли? Или Сидорович..
По радио Стив Эрл в стиле кантри дудит в гармонику и просит встретить его в переулке за минуту до полуночи.
"И не опаздывай", - говорит. Может, сегодня как раз будете по переулкам в полночь рыскать с автоматами в руках, оборотня разыскивать, кто знает?

Приехали в морг. Прохлада кафельных стен и пола, хлорки стойкий запах, с примесью каких-то химикатов едких, плюс, еще, кажется, формалина нотки сильные. Очкастый дяденька, лысеющий стремительно в свои, от силы, тридцать пять, принял у Искры шерсть, отправился сразу проверять, а помочь "детективам" отправил своего помощника. Юнга, крепенький юноша с пудовыми кулаками и лицом, не обремененным интеллектом, проводил троих агентов вниз, в подвальное помещение, мимо рядов встроенных в стены стальных гробов, освещаемых тусклым светом мерцающих вакуумных ламп провёл, остановился рядом с одним, что ближе к концу рядов этих, кажущихся бесконечными, был.
Щелкнул ручкой, вытянул сильным и уверенным движением столешницу, на которой голый мужчина лежит. Кожа его желтой кажется и пергаментно-тонкой, морщины и пятнышки, как у стариков, по всему телу, цвет волос - желтушный такой, с проседью. На вид ему лет пятьдесят, может. Бородища длинная до пупа, густая и всклоченная.
На большом пальце правой ноги бирка из белой картонки, на которой фломастером черным написано:

"Безымянный. ЛКН."

И чуть ниже и мельче:

"20.09.13 17:30"

Стоит помощник, руки скрестил. Ждёт вопросов. Или приказаний. Или еще чего-то. Изображает лицом спокойствие и невозмутимость мрамора. Не впервой ему уже, видимо, всякого навидался.

Тайшир в эфирный сумрак руку ментальную запустил. И чуть не обжегся, сразу же её "одернув". Бывает, что астрал - это такое пустое поле, в котором, там и сям, торчат коряги закосневшего зла, а над полем этим висит вековечный туман первородной материи. А иногда астрал - это, например, коридор в лабиринте, на полу которого змеями извиваются опасные аномалии, хищные духи и гремучие ловушки, а тот, кто в лабиринте оказался - слеп, нем и глух одновременно.
Всякое бывает, в общем.
В этом случае Хан, видимо, был ближе ко второму варианту, но опыт богатый помог выбраться из гнилого местечка без особых затруднений и энергетических потерь. Теперь уже осторожно, из шестнадцатой позиции "заглянул" - ауры нет уже, фактически. Видно, что оборотень. Очевидно, что очень старый - ему, по меньшей мере, несколько сотен лет было, пока он тут, такой холодный и печальный, не очутился. Информация о могуществе старинных оборотней разнится - одни авторы утверждают, что с течением времени сила уходит из их тел, они стареют так же, как и обычные люди, только гораздо медленнее. Другие, приводя в качестве аргументации свидетельства очевидцев ("белый оборотень Калькутты", например, что во времена Британской оккупации восемнадцатого века вовсю куролесил), доказывали обратное - чем старше оборотень, тем больше он аккумулирует силы в себе, и с каждым пережитым лунным циклом его могущество возрастает.
И, не смотря на свою мощь и практическую неуязвимость для обычного оружия, конечно же, как и всё живое, любой оборотень смертен. Холодное доказательство прямиком из эпохи царизма тут вот, прямо перед вами лежит.
Искра заглянула трупу в рот и в бороде поковырялась, язык от любопытства высунув даже, пока юный патологоанатом, распаковывая упаковочку жвачки по пути, за планшетом ходил. Осмотрела ногти, оттянула веки, взглядом пробежалась по толстым и некрасивым шрамам, что бесцеремонное вскрытие на теле оставляет. Ну да ему-то всё равно.
Всучил юноша Козловской планшетик, а на нём - листы А4, исписанные карандашом, судя по составу - не полноценный акт вскрытия, но лишь рабочие "наметки", согласно которым:
- умерший, судя по строению черепа и резцов - ликан;
- внешний осмотр не выявил причин смерти, проведено полное вскрытие, взяты образцы тканей, жидкостей и органов;
- безымянный мужчина ЧРЕЗВЫЧАЙНО много пил - несмотря на то, каким высоким уровнем регенерации тканей он обладал при жизни, печень изъедена циррозом;
- его часто и сильно били; переломанные кости в некоторых местах срослись неправильно, всё тело усыпано шрамами (перечислению старых ран уделен отдельный лист);
- при судебно-химическом исследовании наркотические вещества группы опия и каннабиноиды в крови трупа не обнаружены, однако, обнаружен этиловый спирт в больших количествах;
- если отбросить всю судмедэкспертизную чепуху (через которую даже Искра продиралась с большим трудом), то мужчина умер от отравления алкоголем, а если точнее - от аспирационной асфиксии (рвотные массы?);
Как часто столетний (а, может, и двухсотлетний, а то и больше!) ликан погибает как последний бомж или рок-звезда, захлебнувшись собственной блевотиной? Нет определенной статистики по таким вот смертям. Был бы то человек - другое дело.
А так.. ну, кто знает. Может, он реально три-четыре пузыря в себя влил без закуски, просто от душевной тоски?
"Кризис среднего возраста" по-волчьи.

Прикончил Яблоко. Притараненное Шипом винище на двоих выдули неспешно, отдыхая душой и телом. Мозоли на руках теребя лениво и ножом ковыряя в зубах, Дрозд прислушался к разговорам. Умники решили заняться делом. У кого-то ручонки зачесались строить баньки, кто-то решил с двуручником - ну ёбыный в рот.. - на охоту идти. Видимо, на птиц.
Сразу видно - паладины порядка.
Дрозд подумал, что надо было бы сгонять в город и там пройтись по тавернам и прочим злачным местам, пообщаться с людьми, присмотреться к обстановке, и решить потихоньку, где именно можно будет затариться оружием и шмотками для всей этой голожопой пиздобратии, которая с каких-то пор решила гордо именоваться "культом".
Ни дисциплины, ни порядка, ни ума, а вместо голов - жопы.
Нормально.
Стоило подождать приказа от Костлявого в стиле "идите в город и сделайте чего-то там", а там уж по пути можно будет и по деревням прошвырнуться (сграбастать налог, может, еще и новых работничков прихватить), и в город зайти.
А махать лопатой и топором - это не к Дрозду, он своё отпахал еще рабом.

Пророк заходит в астральный поток, внедряется в него, встраивая своё тонкое тело в энергетическую струю. Он не хотел этого. В руках его лежит зачарованный листик из серебра с драгоценным камнем, что защищает от влияний порчи и сглаза. Пророк спит, хотя сон стал его проклятьем. Его мучают сновидения, в которых нечто могущественное и ужасное прорывается в мир и разрушает его в один миг, не оставляя после своего прихода ничего, кроме страдания и ужаса Пустоты.
Пророк мчится сквозь эфирные поля крошечным кварком, бесконечно малым и, одновременно, безразмерно великим. Здесь он кажется всесильным, но ему известно, как это ошибочно - за многими поворотами в этом мире прячутся существа могущественные и чуждые миру людей. Они затаились. Они ждут. Они спят.
И спит Артур. Пока на его плечо не опускается рука.
Он оборачивается и щурится от ослепляющего света. В его глазах - элегичная тоска, потому что он знает и чувствует это и, одновременно, испуг человека, увидевшего привидение.
Перед ним стоит Он. Во лбу его - огнестрельная рана, из которой сочится твердыми лучами яркий, нестерпимый свет.
- Не бойся, - говорит он, - скоро всё закончится.

Пророк вырывается из терзающего его кошмара. Сколько раз он видел этот сон? Пот липкий пропитал толстое одеяло. В съемной однокомнатной квартирке его жарко, как в бане, окна закрыты - в открытое окно может залететь всё что угодно, а на стекле Артур нарисовал святые символы красными чернилами, разведенными святой водой.
И теперь сюда ничто не проникнет.
Глазок дверной заклеен изолентой.
Ничто.
На часах "ведьмин час".
Это будет очень долгая ночь..

* * *

Сторож спал, когда вы проходили мимо. А если бы проснулся, вы бы успокоили мужичка и усыпили бы снова, прошептав теплые слова. Он и не вспомнит даже, видел он вас или нет. Скорее всего, подумал бы, что приснились ему парни в черных пальто, подъехавшие к территории кладбища на чёрной "Волге" поздней ночью, когда все нормальные люди спят, и делать им среди усопших нечего.
Вальпургиева ночь в апреле намечается, как и всегда, но что-то ведьмы, по слухам, расшалились не на шутку и начали хулиганить до срока, а это всегда плохо - и для отчетов, и для бюджета. Найти ведьму на кладбище - дело нехитрое, на самом деле. Надо просто уметь смотреть на следы. Если она, конечно, пришла сюда пешком, горбатая стерва, а не прилетела на ступе какой-нибудь или оседлав поломойную швабру. Это, конечно, попахивает клюквой и старенькими сказками, но, на самом деле, они очень старомодны и практичны.
Швабре не нужен бензин.

Холод жуткий. Зима в этом году пришла рано и порадовала еще осенью. Снежок кружится на ветру. Деревья чахлые, тут и там. И редкие черные сосны могучими великанами несут свою вахту на защите мёртвых граждан, как бы следя, чтобы черной магией их не поднимали из могил и не игрались с их душами. Ведь не все из нас окончательно уходят.
А Чистилище.. видимо, оно перестало работать еще в Средневековье.
Волкович, назначенный за главного, задрал рукав плаща и посмотрел на часы.

01:28:44

7 ноября 2012 года.

Дрозд сидит на жопе, прямо на земле. Ногу подогнул одну. В руке яблоко зеленое держит, а руку перед собой вытянул, словно Гамлет, что держит череп бедного Йорика.
Терпкое-кислое оно, как подобает яблокам. Нет, даже так - Яблокам. На лице Дрозда - благоговейный трепет предвкушения блаженной кислоты, хотя он даже не знает, как пишутся все эти слова. Даже "яблоко" не может написать. Но любит их. И любит жить. Ну и убивать людей, в основном, еще. А когда сам целый остается - так это вообще мечта. Как тогда, в сече с крестьянами обосранными, в деревне Игнациуса-пидораса.
Чик-чик!
"Есть нож - режь сук", - так говорил Копченый, пока ему стражники не отрубили руки. Или то не Копченый был?
Да неважно это. Посмотрел на яблоко своё. Яблоко. Погрузил желтые, с гнильцой, зубы в сочную зелень, хрустнувшую смачно. Начал смело жевать, за щекой гоняя плоть фрукта. Зеленый он как глаза нового колдунишки. Костлявым решил про себя его звать Дрозд. Очень метко, по его мнению, вышло. Главное - чтобы сам Костлявый не услышал это. Ухмыльнулся.
- А мне.. норм.. - пробормотал с набитым ртом, взглянув довольно на Шипа.
- Не скисай. Прорвемся, - толкнул его в плечо кулаком розовеньким.

Ехали себе бойцы ГСМН, бед не зная. Только предчувствия нехорошие кого-то гложут, а кто-то, у кого индекс чувствительности к судьбоносным течениям эфира хиленький - тот сидит себе, может, в носу ковыряет, или, может, думает, что в гальюн надо было сходить перед выездом, а сейчас уже не получится.
Не суть.
Проезжали глухой участок дороги, где по одну сторону - серые коробки пятиэтажек нестройными рядами со слепыми глазницами окон, за которыми бездуховная пустота философии потребления.. а по другую сторону - поляна, а за ней уже - лес хвойный.
- Негативных воздействий не обнаружено, товарищ лейтенант! - бубнит в рацию старший псионик, сержант Бубонов, и гул вертолетных движков почти заглушает его тонкий голос.
А потом кое-что происходит, как бы вопреки словам Бубонова, переча его утверждению.
Те бойцы, что сидели слева, могли заметить (если клювом не щелкали), как с крыши одной из пятиэтажек с неслышным "пшух" стрела ракеты "земля-воздух" уходит в полёт, стремительно направляясь к вертушке, что где-то там, над головой, винтами тихонько шелестя, движется, колонну сверху "прикрывая" не только стволом винтовки крупнокалиберной, но и двумя "псионическими щитами".
Ну, кто успел - тот привлёк внимание старшего офицера, свистнул, может. Или окликнул Зиму. А кто не успел - тот только заметил, как та же самая стрела, вильнув в воздухе и обогнув вертолет по кривой дуге, прямо в небе красиво рванула так, что в автобусе стекла задребезжали.
Огненное зарево в ночном небе. Заметно стало, что света нет в округе. Ни столбы не горят, ни в пятиэтажках окна. Мгла.
У Зимы рация загудела сразу же визгливым голосом Бубонова, который истерично сообщил об обстреле "вертушки" предположительно из "Иглы" и запросил разрешение командира на "тактическую перегруппировку". Один раз отклонить ракету псионикам удалось. Второй раз может и не получиться.
Ну и в это же время, практически, был открыт прицельный огонь по автобусу и "Тигру" впереди идущему, а потому Зима ответить на запрос не успел - от пуль уже уклонялся.
А тот, кто не уклонялся - тот уже кровью захлебывался.

Ди Саббия, стянув перчатки и присев у костра, перебирает струны музыкального инструмента, пользуясь редким случаем размять пальцы и сыграть что-то для них - людей близких и чутких, с которыми и в огонь, и в воду, и на край света, в случае чего.
Пики, нахохлившись, сидит на плече. Широкий наброшенный капюшон с громким "тап-тап", вкрадывающимся в уши, принимает на себя удары редких капель. Осенний дождь, нестройный и даже приятный.
Если бы Карстен не знал, что где-то там, впереди, свирепствует Мор, пожирающий людей как чудовищное пламя, что пожирает посевы во время засухи, он сыграл бы что-нибудь более жизнеутверждающее. Но на душе скребли кошки, а потому звон струн сливался в печальную мелодию всего уходящего.
За Осенью придёт Зима.
За молодостью - старость.
А уж за ней, не стоит сомневаться - Безносая старуха с Косой.
Нотки грусти, за которыми, тем не менее, скрывалось нечто большее, нежели "Мы Все Умрём". Где-то там была неугасимая надежда, как те угольки, что раскаленно-красным трещат среди белого пепла.
Закончил струны перебирать Картограф. Взглянул на соратников, задела губы полуулыбка теплая.
- Заглянем в Гросфорд по пути в Молчаливый лес, мадре? - обратился к Мессалине почтительно. Карстен, будучи человеком не слишком суеверным и, откровенно говоря, слабо верующим, тем не менее, уважал всех преподобных служителей Церкви, и Первой, и Второй. И тех, кто защищал людей с оружием в руках и магией в рукаве - в том числе. Инквизиторы славились своей жестокостью, в том числе - и к тем, кого коснулась длань Чумы. Но и они умели быть Добрыми. Их Добро было Жестким. Своеобразным. Иногда его легко было спутать со Злом.
Но это было Добро.

Брат Никодим, невысокий толстячок, охочий до мирских удовольствий, корпел над окороком хряка, крутил-вертел его над углями, протыкал его ножом, проверяя, не изготовилась ли снедь, и всем своим видом выражал уныние. Нога одна, а ртов - четыре.
Карстен знал разных монахов. Он встречал их почти всюду, куда ступала его нога. Одни были снисходительными и величественными, вроде Мессалины, да только за душой их, кажется, не было и гроша. Другие, похожие на Никодима, пили эль и веселились, не забывая при том исполнять свои прямые обязанности, время от времени.
Бывали и другие монахи и попы. Культисты - так стоило бы их назвать. Черные души, кровожадные, кормящие чужих нам Богов.
Но всех их объединяло рвение, неистовая Вера. И в черный час их Боги воздавали им сторицей за их непогрешимость и служение. Ди Саббия был рад, что в это путешествие с ним были эти люди. Наёмники бездушны и требуют монету за каждый свой шаг. Воины, в большинстве своём, черствы, их зовёт горн войны, им хочется великой Славы.
А что же люди церкви?
Они здесь ради самого человека. Человечества. Они не ищут наград, ни материальных, ни духовных. Им претит право собственности, и всё, что им нужно - видеть свет и тепло в душах простых мирян. Прогонять заразу, что черные щупальца запустила в мир людей.

А я? Зачем здесь я?
Чтоб записать всё то, что мы увидим и свершим. Я летописец. Архитектор истории. Словом и делом кую своё собственное правосудие и открываю новые дороги, которые на карты занесу, когда появится возможность.
В походную суму запустил руку. Отломил кусочек от хлебца, который не черствеет. И Пики протянул. Попугайчик, оживившись, лапу протянул, принял дар, с благодарностью чирикнув на языке природы.
- Хороший план, брат мой, - Карстен не собирался вымаливать грехи и, если честно, расставаться с жизнью, но, коли хочется кому благословить его, не воспротивился бы. Кто знает?
Может быть, и этой крупицы Веры хватит, чтобы перевесить Чашу Тьмы на Весах Жизни?

Услышали приказ все. Зима, на полу автобуса блюющий и покалеченный, неспособный сейчас противостоять магии черной, раздал указания и был подхвачен Черновым, что давлению чужеродного разума сопротивлялся, как мог. Юшку кровавую утёр, всхлипнув носом. Нормально, блять. Башка лопнет, но рука не дрогнет. Как-то так.
Стреляют неофиты из окон.
Видят, что патроны их не долетают до пятиэтажки почему-то. Хотя, нет, какое там почему-то. Видно же - ветер ураганный поднимается. Пригибаются колосья сорняковой травы низко-низко к земле, пыль клубами до небес возносится. Кто-то тут наколдовал нехорошее что-то, явно.
Обухов, на колени рухнув от внезапного давления на мозжечок свой, почувствовал, как кровь ручейком из носа хлынула на бронежилет. Смахнул наваждение - вроде бы показалось, видение, что ли, будто какой-то мужик на крыше стоит и как Диснеевский ученик чародея, в шляпе характерной, повелевает небесами бурями, а также умами неофитскими, но не только ими ограничиваясь.
Не время думать про мультипликацию. Дела ждут. Тикать. Стрелять. В кого? Не видно же нихрена. Ни одной цели. Да и ветер этот ледяной, мертвецкий..
Косолапов выпалил рожок в пустоту. Дед рядом, тоже без цели особой погасил по пятиэтажке. Не заметил особой разницы. Заметил только, как и остальные, что стрельба разом прекратилась по автобусу. Задачей, было, видимо, остановить машинки.
Но ветер этот блядский...

Кто-то выпорхнул из автобуса под грозовое небо, затянутое в миг свинцовыми тучами, что клубятся, словно пена в адском вареве над котлом чародея. Могущественная магия, не иначе.
Кумар, почувствовав удар ментальный, разом обмяк. Показалось, будто кто-то ему в ухо вогнал кочергу раскаленную, да так, что она из другого уха вылезла с шипением. Кровью гаркнул, воткнулся лбом в землицу русскую, родную такую. Забыл, как звали его. Забыл, что делал здесь. Вспомнил только, что вот это, в руках - Орудие Погибели. И им надо воспользоваться. Два бойца вывалились из окон. Как раз аккурат. Затвор отвёл давным-давно. Готов сеять смерть свинцом, как пахарь на полях свежевспаханных. Горсть семян дожидается в рожке чудесном. Миг - и кровавые цветы распустятся, взойдут и в то же мгновение увянут, прожив красивую, но недолгую жизнь.
УБЕЙ! - кричит в голове голос чужой. И нет сил, чтобы сопротивляться. Загнанный в угол собственного разума Кумар хотел бы выронить ствол, да только руки-то чужие, не слушаются.
А с кромки небес серо-стальных облако отделяется, одновременно кажущееся безмерно-легким и тяжело-чугунным. Это не облако потому что. Это что-то другое. Страшное. Летит сюда.
Вертолет над головой болтается. Псионик Бубонов не получил разрешения, свирепо сыпет проклятьями и пытается снять с бойцов ментальный контроль вражеский, псионик Лепнин в ужасе тормошит пилота, безымянный снайпер-послушник не может прицелиться в замеченную им явную фигуру на крыше одной из пятиэтажек, потому что Ми-8 болтает, как отход жизнедеятельности в проруби.
В эфире бардак. Неофиты полегли, в большинстве своём.
Смерть на пороге, шагнула через него, косит колосья созревшие, собирая кровавый урожай.
Найдет коса на камень?

Майер пытался привлечь внимание, но чувствовал себя раздавленным авторитетностью и грубостью "господ" с обеих сторон. Как-то, вот, не очень хочется спорить с кем-то и кому-то что-то доказывать пытаться, когда у этого кого-то громадный ствол в руках. Да даже если бы эти "господа" с голыми руками стояли друг напротив друга, Майер вряд ли бы рискнул к ним ближе чем на два шага приближаться, а уж тем более - вставать между ними и пытаться угомонить таких быков.
- Хэмиш, прошу тебя, остановись, пока не поздно! Ты же меня знаешь, я человек честный. Я никому слова плохого не сказал, я помогал вам, как мог, и помогу еще, когда вернусь! Я клянусь тебе! Я не могу пахать на вас всю жизнь, но я постараюсь выбить от своего начальства в Электре то, что вам необходимо больше всего. Оружие? Батареи? Топливо? Я сделаю всё, что в моих силах, - сделал шаг вперед, выставив руку, словно приближаясь к зверю - опасному, дикому зверю, которому надо в глаза смотреть, которого нужно убедить - "я не боюсь":
- Если ты не отпустишь меня, Хэмиш, прольется кровь. Ты не хочешь этого. Никто не хочет. Но все вы можете это сделать. И ты. И мои друзья. И твои люди. И всё из-за меня? Неужели я этого стою? Жизни тебя и двух твоих крепких ребят?

Кто-то спешно на пол рухнул, брызги битого стекла теперь на спину ловя да за шиворот загребая. Кто-то, наоборот, пристегнулся, но, конечно, зря. Дед защелкнул ремень, неофит третьей ступени Иващенко, сидевший рядом, посмотрел на него глазами бешеными, крикнул:
- Ты дурак? - отстегнул его быстро, а потом Деду в лицо красным и теплым спрыснуло, и он уже не увидел, как Иващенко на пол мешком рухнул, так рукой и держась за плечо Смирнова.
Косолапов пулю в бронежилет поймал и подумал, что умрет сейчас. Дух весь выбило. Упал на спину, головой тюкнулся об ножку сидения, рядом какой-то дядька хмурый, из неофитов, рухнул, автомат придерживая за цевье. Резво оценил ситуацию, содрав ремешок и заглянув под броник Максиму. Проорал:
- Нормально! - по шлему шлёпнул два раза. Пополз куда-то в сторону водителя.
Обухова как обдало осколками стекла, так он сразу и рухнул на пол. А сверху уже на него, качнувшись, неофит, чьего имени он даже спросить не успел, упал, кровью истекая в шоковом состоянии и бормоча невнятно:
- Хари.. Кришна! Хари.. Рама..
Потому что с мыслью о Боге или же именем его на языке при смерти ты сразу попадаешь на райские планеты, минуя тысячи тысяч циклов перерождения. Так, по крайней мере, в теории происходит. А как на самом деле - так с райских планет мало кто возвращался, чтобы отделить "зерна от плевел".
Чернов упал заранее, стянув за шкирку безымянного бойца за собой. Увидел, как Зима из полусна своего выскальзывает, упругий уже как распрямившаяся вдруг тугая пружина. И не сказать, что он сильно для этого напрягался. Мастерство. Пули свистят, а ему - хоть бы хны.
Руку вскидывает, в сторону отводит - и длинная очередь, прошивающая кабину автобуса, вместо того, чтобы в Зиму угодить, проходится по спинам и бокам трех ребят, что суетились, внятного приказа не услышав от командования. Падают они, крупным калибром пораженные. Двое - на выдохе, со сдавленным стоном. Третий - замертво.
Выживает сильнейший - слышал Гвоздь такое выражение. Ну, в данном случае, так и произошло.
Кумар топит. На открытом пространстве машинка. Некуда здесь спрятаться. Судя по тому, как стекла лопаются - гасят слева, может, с крыш домов, может, из окон. Но не факт. Думать об этом некогда - тут рулить надо. Тигр, падла, встал прямо посреди дороги, колеса вывернул влево и затих. То ли водилу у них там порешили, то ли двигатель побили. Непонятно. Вывернул руль, по обочине ломанулся, задом ушёл в кювет, опасно накренившись, но сумел обратно на дорогу выйти.
А Зима вдруг почувствовал, как его связь с сакральным глушится. Проклинает кто-то, насылает серьезную порчу. А для этого нужно имя знать и зрительный контакт иметь. Скрутило вдруг позвонки, подломило колени - рухнул Зима на пол, не смея вдохнуть. Мир вокруг потемнел. Стеклышки под бронежилетом хрустят тихонько. Стонет и орет кто-то на разный лад. Мат слышится. И рёв надсадный движка. По ходу, пробили там что-то. Скоро встанем.
И ты должен встать. Без тебя они сгинут.
А с тобой?
Чернов заметил, как согнулся в три погибели лейтенант, на пол свалился, скрючившись в позе зародыша. Кто-то его серьезно сверху ебанул. Куда псионики смотрят? Где защита их?
Не знаешь. Знаешь одно - если Зима выбыл пока, то ты временно - за старшего.
Твоего приказа ждут все, начиная водилой, и заканчивая самым последним сопляком среди неофитов. Скажешь - выпрыгнут из автобуса. Или забьются под сидения и будут куковать.

Оперативно взялись сотрудники ГСМН за свою работу. Как тогда, когда на Тверской трио загубленных душ времен Царя Гороха начали активно выдирать проводку из стен, выкручивать лампы, греметь турникетами и всячески пугать народ визгом на старославянском.
Видимо, потревоженное постоянно гуляющими по подземельям поездами капище какое-то обвалилось, а его стражи разбуженные принялись вредить.
Отряд зачистки за пару минут прибыл, оцепил станцию, всех свидетелей почистил, а призраков цепных изловил и в Колодец Душ мигом отправил.
Ну так здесь и получилось.
Самба успокоила всех разом. Прибежавший на место полицай, медленно моргая, отдал рацию, Назия отменила тревогу, сказав, что все уже на месте. Свидетели произошедшего - кто оцарапанный, кто жижей бесенят усопших обляпанный, а кто просто с глазами по пять рублей - все самостоятельно, на "автомате" занялись зачисткой видео- и фото-материала, заснятого только что, а по окончании процедур прошли небольшую чистку мыслесфер - чтобы, значит, не осталось потом никаких воспоминаний, и встреча с неизведанным не закончилась в кошмарном сне, от которого сердце у человека неподготовленного встать может, и не в лечебнице для душевнобольных.
Амгалан пропускал тех, кого Самба уже "обработала", и не пускал на станцию тех, кому "срочно надо" и "опаздываю, братан, пропусти". Воробей вызвал начальство, "тормознул" поезд еще на подходе и велел передать всем, что на станции объявлена угроза, и "всем придется подождать, пока полиция занимается обеспечением вашей же безопасности".
А потом подъехала бригада из шести человек в форме, и один - врач специализированный. Вмиг Назии обработал раны, чтобы какая-нибудь демоническая зараза корни не дала в мозг. Отряд зачистки стёр следы демонов, прошелся по станции с детекторами и разными приспособлениями электронными в руках, фиксируя уровень психофизических флуктуаций, магической угрозы и вибрации эфирных полей.
А как закончили "обработку", так быстро свернули работу свою, убрали приборы в чемоданчики, собранную требуху и останки демонов упаковали в герметичные контейнеры, которые потом сожгут в священном пламени. Самбу проводили до кареты скорой помощи и предоставили выходной день, правда, как и Цыденова и Воробья заставив доклад писать к утру следующего дня.
Мёртвую девушку увезли на экспертизу.
А цыганку изловленную увезли в застенок, допрашивать и предъявлять обвинения. Ведь стеклянные шарики с бесенятами - это уже серьезная статья, согласно Моравийским соглашениям, интерпретируемая как "умышленное причинение тяжкого вреда и/или покушение на убийство с применением магического/заколдованного/призванного оружия или боевых чар".
А убийство девушки, будь оно умышленное или нет - так это вообще пожизненное заключение в остроге либо ликвидация.
В общем, девица либо сядет, либо сгинет. А её подельничков надо трясти. В первую очередь - из неё же самой посредством жесточайшего допроса.

* * *

Полукровки знают, как сильно их ненавидят. Их камуфляж не работает, если человек очень силен духом и проницателен, или же способен к магии и чувствует колдовство, ведь оно для обычного человека незримо - как воздух. Но воздух можно учуять, ветер - почувствовать, услышать. Так и здесь.
Сидит за столом, руки скованны наручниками, цепь продета сквозь стальное кольцо в столе. Выглядит пришибленной. Попалась. Не сбежит уже. Нечего терять, вроде бы. Или есть?
Паспорта нет. А зачем он ей? Если вдруг полицейский подойдет - она его охмурит тихонько, прошепчет то, что ему захочется, и, пока он не сообразил, в чем дело, смоется с его же кошельком. Ну, иногда они так делают.
Любых других документов, которые всякое магическое существо, признанное "неопасным" или же "умеренно-опасным" обязано с собой носить, тоже нет. Если зарегистрирована - то надо базу данных шерстить, чем, видимо, и занимаются уже ребята.
Фамилию и имя говорить отказывается. Не скрывает истинный облик уже. Крошечные черные рожки из лба, кожа темная, с серым оттенком, глаза иссиня-черные, без белков, блестящие, как те самые стеклянные шарики. Паутинка темных вен там, где Самба четки затягивала. Не из-за воздействия серебра, или же - не только из-за него.
Кулешов к Самбе заглянул с утра. Лично проверил её состояние, пожелал скорейшего выздоровления, а потом дал ей полный карт-бланш на дело.
- Раз уж вы этих музыкантов ловить начали, вы и заканчивайте. Бери двух этих своих ребят и займитесь работой.

Вьюга, будто бы стараясь соответствовать своему прозвищу, ворвался в стан врага резво, лихо орудуя клевцом и кинжалом, то отбивая удары, то парируя, а то и вовсе уклоняясь ловко, идя на сближение и разя - в шею, в глаз, в сердце, на поражение, не зная пощады.
Череп и Недомерок отбивались от тех, кто преодолел страх и сумел пройти сквозь заслон демонических черных сущностей, вызванных Доктором. Борода торопился, то и дело поправляя на своих покатых плечах тяжелую тушу Шрама. Заметил Вьюгу, осклабился, поспешил к нему. Разбитые мятежники уходили, бросая и мертвых, и раненых. Крошечный отряд воссоединился с братьями, и все вместе двинулись к дворцовой крепости, к счастью, больше ни на кого не наткнувшись. Своих убитых и раненых, конечно же, забрали.
Тревожные новости шли из города. Со стены видно было, как тут и там сверкают огоньки факелов, и толпы, похожие на стада огненных муравьев, шествуют по городу. Мародеры, убийцы и сволочи всех мастей повыползали из своих убежищ, ища, где поживиться. Гвардия держит оборону и держит все городские ворота и стены, не пуская мятежников и стреляя на поражение; Отряд, понеся потери, не отступил и оказывал посильную помощь, несмотря на то, что Череп и его бойцы доложили Капитану о том, что халиф, вероятно, погиб при покушении.
В городе паника, и злые языки твердят, мол, "своими глазами я видел, как черный колдун северян спалил своим адским пламенем царя, заживо!" Народ настраивают против Отряда, а потому все штурмовые группы, усиленные гвардейцами и стражей, остаются в полной боевой готовности.
Бойцы ждут указаний, Капитан тщательно обдумывает следующий ход, зная, что весь Отряд в опасности и отныне все мы восседаем в яме со львами.
В зал для брифинга врывается гвардеец, братья хватаются за мечи, гвардеец рывком снимает глухой шлем.
Это халиф.
Доктор по какой-то причине совсем не выглядит удивленным. Видимо, что-то он там, на площади, успел высмотреть, но Капитану (судя по его лицу) доложить не решился, не обладая прямыми доказательствами.
- Капитан. С глазу на глаз.

* * *

Шестерых бойцов Отряд потерял в тот день. Если учитывать соотношение потерь, то это безоговорочная победа. Вот только никто не радовался и песен не пел. Храпуна и Четверть Доктор не сумел спасти. Шрам пришёл в себя ночью, весь в поту, с перемотанной бинтами головой. Ему снились кошмары. Ему снилось, что весь Отряд полёг в не своей битве, на чужой земле горячих песков.
Халиф уверил Капитана, что весь этот маскарад с двойником в карете и гвардейским прикидом - вынужденный ход, потому что за главой государства ведется усиленное наблюдение и, несмотря на все попытки разыскать и уничтожить инсургентов, они живут и здравствуют, а также строят козни.
Попытка убийства правителя не удалась. Правитель выступил со стен своего дворца перед народом. Всё было подстроено! - говорил он. Но народ его не слушал. Народ хотел крови. Крови чужаков. Народ хотел перемен. Народ, науськанный кем-то с самых низов, на самом деле хотел мира и тишины, но добиваться его собрался через тернистый путь крови и смерти, огня и стали.
Народ глуп. Легионы глупцов.
Армейское усиление по всему городу. Все ворота перекрыты, торговля блокирована, въезд и выезд из Джулага запрещен особым королевским указом.

- Вы найдете того, кто готовится вонзить мне нож в спину, - сказал Халиф, задумчиво поглаживая эфес своего меча, - а когда приведете его ко мне, я лично казню негодяя.

Я не верю ему. Этот скользкий тип затеял свою игру, и мы для него - всего лишь расходный материал. Капитан это знает. Все это знают. Но мы подписали Контракт. Мы не умираем за проигравших. Мы боремся за победителей.
Кто из нас верит, что Уман Аль-Асаф продержится на троне до следующего лета?
Разве бывают такие глупцы?

- Йоу, Папа-Один. Вижу неудачников, - в ножку микрофона, как бы в рот заглядывающего, проронил Джо.
- Снять сможешь? - Гас, бесшумно рухнув за укрытие, присмотрелся - а видно ли ему неудачника?
- Как пить дать!
- Тогда давай пить.
- Услышал.
Прильнул к прицелу снайперской винтовки стрелок, задержал на пару секунд дыхание, вглядываясь в фигуру бойца.
- Папа-Один, вижу еще одного! - прошептал Шприц, жулькая свой дробовик как тискает девственник бюстгальтер своей подружки. Неопытный еще, нервный.
- Да я тоже вижу, - пробормотал Гас. Притомился немного. Климат тут, в этой стране недокитайцев, очень уж странный. От тропиков, гнуса и жары удушливой ветерана клонило в тихую ярость, а потому он сегодня был на взводе и бросил, чтобы прервать пояснения:
- Разрешаю огонь по усмотрению. Живых не брать.
Шприц хихикнул, выглядывая из укрытия с дробовиком наперевес.
Молчаливый Утёнок как всегда флегматично повёл плечами, со скучающим видом разглядывая мир, предстающий перед ним в буйных зеленых красках, и, подтянув лямку пулемета да перехватив поудобнее за цевье свою машинку смертоубийства, двинулся в укрытие, согласно плану стараясь занять удобную позицию для стрельбы.
А Гас - он просто крючок спусковой вжал.
И грянул гром.

- Спасибо, Хоппер, - помолчал, улыбнувшись снисходительно, когда душевный разговор дядька деревенский завёл в набившую оскомину русло, где "жинка", "голодать не будешь", и весь этот, на первый взгляд, сытный набор обывателя в комплекте. Ну как ему объяснить, что человеку не только этим жить можно и нужно? Что помимо уютной хибары, супчика теплого да постельных кувырканий существует целый мир - неизведанный, заброшенный, скрывающий в глубокой грязи ядерной катастрофы золотые самородки сокровенных знаний. Как ему на пальцах показать, что знания - это сила, настолько великая, что ради неё стоит выстрадать всё, что на роду написано? Вернуть этот Свет в руки людям, во тьме мировой войны забывшим всё, чему их научила история - наверное, где-то глубоко внутри Майер ощущал себя эдаким Прометеем нового времени.
Но, к сожалению, его заботливым, по-отечески теплым отношением к людскому роду Джош похвастаться не мог, а потому просто пожал крепкую мозолистую руку, по-настоящему, по-мужски, и сказал:
- Еще увидимся, - и подумал, "увидимся ли?" Не хотелось бы, чтобы этот диалог с одним из по-своему добрых (жестких, высушенных солнцем жесткого мира, но всё равно добрых!) жителей деревушки, так и не ставшей ему родной, стал последним.
Поправил себя сразу - "крайним". Монетку сразу кожей почувствовал, что на бечевке висит, на шее. Холодит грудь плоский кругляш с дырочкой от попадания пули. "На удачу". Глупые предрассудки - сам себя укорял. Но так и не снял её. И не выбросил. Боялся ли?
Задумался о чем-то, не сразу заметил, что Хоппер шаг в сторону сделал заблаговременно. Повернулся лицом к Хэмишу, удивленно скользнул взглядом по вооружению деревенских, осторожно руки из карманов вытащил, так, чтобы видно их было.
- Я отработал своё сполна, Хэмиш. Разве нет? - заглянул в глаза брату мэра, пытаясь отыскать за этими холодными стекляшками понимание, - ведь был уговор, разве.. - заприметил наёмников, и сердце вдруг перестало выстукивать бешеную чечетку в груди, а пот, на ладошках росой выступивший резко, вдруг похолодел.
Лишь бы без крови, - заворочалась тревожная мысль.
- То, о чем мы говорим, в цивилизованном обществе называется кабалой, - и добавил сразу, чтобы не возникло нехорошего недопонимания:
- Рабством. Вы все выше этого, Хэмиш, я знаю.

Бабай упал на одно колено, закрыв уши толстыми ладонями, вжав голову в плечи, испуганно потупив взор, поддавшись подсознательному страху, всплывшему памятью предков, прятавшихся в глиняных лачугах и падавших наземь в раболепном поклоне, едва крики ассирийских царей и господ, парящих в алых небесах на нетопыриных крыльях, достигали их ушей.
Забыл в миг, что хотел сделать с кричащей девушкой, чьи глаза налились черной кровью. Сознание не потерял, конечно - но, оглушенный духовно, стал подниматься на ноги, когда Назия сумела рывком подобраться к девице и обхватить её шею чётками. Цыганка со сдавленным горлом, зажмурившись, одной рукой вцепилась в чётки, другую же сунула в китайскую сумочку на ремне и, размахнувшись, с силой швырнула об пол горсть маленьких разноцветных стеклянных шариков.
Оглушительный хлопок, едкая вонь серы, кислый дым, режущий глаза и визг разноцветных же бесенят, высвобожденных из своего стеклянного плена. Хихикают лысые трехглазые бестии в ладонь размером, верещат, улюлюкают - прыгают на Самбу, дерут за волосы, пытаются своими тонкими, бритвенно-острыми зубами нос ей откусить, ухо, в глаз запустить трехпалую когтистую лапу. Терроризируют общественность - те, кто еще не успел убежать в ужасе, лежат и страдают от нападения и олицетворения кошмара. Еще бы - визжащие демонята существуют, и они здесь, числом в чертову дюжину!
Цыган в это время, за руку схватив девицу молоденькую, убегает, и черный кофр гитарный, узорчатый, на спине у него болтается. Спускаются в темпе по лестнице, бегом по платформе, и, зная, что в тупик себя загнали, спрыгивают на пути и скрываются во мгле.
Воробей замечает, куда рванули полукровки, но догнать не получилось - уж очень они прыткие.

В общем, отказался говорить вомпер. Чернов, сильно-то и не рассчитывая на разговорчивость пойманного головореза, принялся за него с рвением, но, в то же время, аккуратно, стараясь сильно не повредить индивида - вдруг у начальства на него еще какие-нибудь виды имеются? Посадить в большую стеклянную банку и заспиртовать, например. В назидание.

В общем, локти-колени методично и осторожно поломал, чтобы без открытых сколов и брызгающей в разные стороны вампирской крови. Потом прошелся по лицу, стегнул правой пару раз и полетели длинные клыки. Все знают, что вампиры обладают чудовищной регенеративной способностью - именно поэтому расстрелянный и разрезанный пленный, пока его вязали, успел полностью "излечиться", используя силу выпитой загодя крови.
Зубы тоже могут они заново отращивать. А вот обугленные серебром конечности - вряд ли.
Вгонял Гвоздь посеребренные иголки под длинные и ухоженные ногти, которые сразу чернели, сворачивались, как горелая бумага, а плоть под ними весело пузыриться начинала. Посыпал на свежие раны вампира смесью адской, от которой плоть кровососа шипела и дымила. Бил и ломал, ломал и бил - и молотком, и ногами, и коленями, и даже с локтя пару раз ему в череп, сбоку лопнувший уже, зарядил. Мясо с костяшек пальцев снимал. Молча работал, с упоением, не задавая вопросов даже.
И только когда за щипцы взялся Чернов, специальные, с напылением, святой водой опрысканные, намереваясь укоротить вампиру хозяйство болтающееся, только тогда подал голос нечистый - завыл тихонько, опухшим оставшимся глазом кровоточа и слюнями едкими захлебываясь.
Некоторые из наблюдателей уже конкретно устали на это смотреть. Не каждый выдержит за пытками наблюдать в течение полутора часов.

Пухнут чёрные жилы на бледной шее, острые клыки белоснежными кинжалами торчат из раскрытой пасти, под драной одеждой - светло-серая кожа, ни царапины. Один боец погиб при задержании - такой вот прошёл слушок в отделе.
Нечасто такие гости заглядывают на огонёк в застенки ГСМН. В виде сушеных трупов, или, например, горстями костей пыльных - да, бывало. Но поймать живого вампира - это, конечно, целое событие. Собрались многие посмотреть, как кровососа пытать будут. Интересно же, раскроет он какие-нибудь тайны, или до конца будет гнуть свою линию. Кто-то хотел ставки делать, но появление Зимы мигом поубавило рвения, и тотализатор вдруг рассосался сам собой.
За толстым стеклом сидит прикованный к стулу особыми кандалами бледный красавец - статный, светловолосый, опасный. Если бы не знали вы, что он - вампир, могли бы подумать, что ему самое место на сцене, или в каком-нибудь кино про суперагентов. Вырваться пытается, рычит, но трансформацию (да и любое другое действие) блокирует зона "антимагии", в которой находится камера. Воздействие специальных излучателей, артефакта, защитных рун, которыми испещрены кафельные стены, пол, потолок.
- Товарищ лейтенант, - обращается к Зиме капитан Копытов, заложив руки за спину, - приступайте.
Гвоздь, подпирающий могучей спиной стенку, магическими значками и крючками непонятными изрисованную, ждёт, пока Зима зайдет в комнату и отдаст приказ. Гвоздь знает, что там, за односторонним зеркалом - десяток пар глаз пожирает его и его гостя, к захвату которого он лично приложил свою руку. Нельзя посрамить честь мундира. Нужно пытать красиво и чётко. Нельзя, чтобы кровосос помер, по крайней мере, до тех пор, пока не признается, где и когда будет проходить сбор всей этой нечисти.
Шабаш, что ли?
Вроде того.

Если верить сводкам - которым верить нельзя - то в Москве каждую пару минут умирает один несчастный. От болезни ли, вдруг Бичом Божьим его поразившей, или же от столкновения темечка с лобовым стеклом грузового автомобиля - неважно.
А вот что убило этого бедолагу, нашедший его утром на пути в больницу пенсионер-ветеран, прошедший всю Великую Отечественную Петр Васильевич Кабаев не смог. Не смог и оперуполномоченный Алексей Жмурин, повидавший на своём веку много мертвецов. После обращения к вышестоящему начальству Жмурин получил приказ: передать материалы дела вскоре прибывшим на место преступления в черной "Волге" без номеров товарищам. Товарищи, вопреки надеждам младшего лейтенанта Жмурина, никаких пояснений по поводу произошедшего не дали, а лишь намекнули, что дело серьезное, а потом один из них руку на плечо Жмурину положил, и Алексей Генадьевич, человек сильный не только духом, но и телом, вдруг поплыл, а когда пришёл домой вечером, то не смог жене рассказать толком, где был весь день и что делал, да только смутные обрывки памяти вместо цельного полотна в голове перебирал.
И спать не мог две ночи. А на третью смог.

Выхино-Жулебино. Улица Привольная. Убийство в классификации "дикое и/или магическое существо".
Вызов в самую рань. Прибыть, оцепить, следователя и свидетелей - "почистить", провести магическое сканирование места преступления, оценить характер повреждений. Рутина рутинная.
8:46 утра на часах.
24 сентября 2013 года.

Необычный полицейский патруль притягивал бы взоры, если бы не защитные чары: по обе стороны от восточной красавицы шествовали двое - белый русский парень среднего роста и телосложения и огромный "русифицированный" азиат, гороподобный и необъятный. Троица шествовала по душным улицам разопревшей Москвы, останавливалась изредка - тогда товарищ младший лейтенант Назия с позывным "Самба", в астрал заглядывая на минуту-другую, сканировала территорию на предмет странных аномалий или всплесков энергетических, а также примечала, не затерялся ли в толпе какой-нибудь чародей незарегистрированный, или, там, волшебная тварь какая, чудным образом закамуфлированная.
Никаких странностей замечено не было за время патрулирования.
Жарко и влажно. И, несмотря на это, народу - полно. В пестрой толпе мелькают загорелые лица, солнцезащитные очки поляризованные прикрывают глаза от пагубного влияния ультрафиолета, на крашенных волосах женщин - пастельных цветов панамки, на нечесанных тыковках детей маленьких - цветные кепки. Мужчины с бутылочками и пивными животами, патлатая молодежь в мешковатых одеждах, "очкастые" девочки-хипстеры в неимоверно узких джинсах и клетчатых рубашках, завязанных вокруг талии рукавами в узелок. И странного вида - проверено, все - люди, - ребята возле стены Цоя, какие-то грязные, но неизменно гордые. Цветы кладут к стене Вити, слушают его песни, бренчат на гитарах.
Открытые кафешки, "маскоты" заведений в плюшевых костюмах - как они там, внутри, от жары не подыхают? - призывающие народ и туристов. Здесь пахнет сладкой ватой, пылью, жаром и людской сутолокой. Здесь смех, электронное бренчание циклом гоняемой туда-сюда рекламы, переливчатое звучание инструментов разных народностей, голоса уличных певцов всех цветов и мировоззрений.
Арбат в своём великолепии.
17:33 на часах наручных.
Лето, которое скоро кончится.
27 августа 2013 года.