Голосование пользователя

Время Х+0.40 - Х+1.00
Оливия, Николь

Герцогиня с завистью покосилась на Николь... проползти по бушприту - пятиметровому наклонному бревну, опутанному обрывками такелажа, - в мокром платье было бы, мягко говоря, тяжело.
Проблему, впрочем, удалось быстро решить - кинжал с легкостью справился с тканью, оставив от юбок неприличный огрызок.
Одна за другой дамы перебрались через открытое окно в привычную, покинутую час назад, перед завтраком в кают-компании, кормовую каюту "Превосходного".
За их спинами, оставив после себя несколько обломков и всплывающие - все реже и реже - пузыри воздуха, скрылся под водой "Превосходный".


Получатели: Оливия Говард герцогиня Норфолкская.

Кисловодские граждане не читают газетный «Дневник происшествий»; кисловодские граждане одолеваемы иными заботами; кисловодские граждане страдают почками, печенью, прободением желудка и половым бессилием. Об этих мы распространяться не станем. Оставим этих несчастных наедине с их горем. Эти несчастные пьют один нарзан и не интересуются «Дневником происшествий». Если принять, что всё в мире имеет смысл, непонятно, как судьба дозволяет существовать в таком месте, как Кисловодск, людям, пьющим один нарзан. По мнению Валентина Капустина существование трезвенников в Кисловодске есть наибесспорнейшее доказательство отсутствия Бога, а, следовательно, допустимости в том числе и террора — в особенности к вышеупомянутым людям. Но оставим пока и Валентина Капустина. С его теорией мы познакомимся чуть позже.

Те же граждане, что интересуются «Дневником происшествий», могли прочесть в нём такие заметки:

«Месяца такого-то, дня такого-то. Со слов фельдшерицы N. N. мы печатаем о загадочном происшествии: вечером месяца такого-то, дня предыдущего за таким-то, проходила N. N. у нарзанной галереи. Там, у галереи, заметила N. N. странное зрелище: у галереи металось и пело камаринскую красное домино; на лице домино была чёрная маска».

«Месяца такого-то, дня следующего за таким-то. Со слов школьной учительницы М. М. извещаем почтенную публику о загадочном происшествии; учительница М. М. давала утренний урок; школа окнами выходила на улицу; вдруг в окне закружился столб пыли; учительница вместе с резвой детворой подбежала к окну; каково же было смущение класса и классной наставницы, когда красное домино, находясь в центре им поднимаемой пыли, плясало камаринскую и делало странный жест, будто выхватывая из невидимых ножен несуществующую шашку, высоко подымая её над головой и вкладывая обратно в ножны. В школе занятия тотчас прекратились…»

Читатель уже догадался, что красным домино был не кто иной, как Валентин Капустин. Валентин Капустин проводил эстетический террор. Эстетический террор был собственной теоретической новацией Валентина Капустина. Валентин Капустин был видный теоретик террора, особенно когда бывал пьян. В эти часы он много и глубоко размышлял о трёх материях: а) что его существование в Кисловодске оправдано; б) о терроре; и в) о третьей материи, о коей я стыжусь говорить, но упомяну лишь, что в размышлениях о ней часто возникал голубой мундир. Но — молчок о том. Вернёмся к размышлениям Валентина Капустина о терроре.

«Мало уничтожить буржуазию физически, — размышлял Валентин Капустин в своей конспиративной каморке на чердаке, которую снял за бесплатно, угрожая хозяйке бомбой, — буржуазию надо уничтожить морально». По этой причине Валентин Капустин, закончив размышлять, облачался в красное домино и выходил на улицы Кисловодска, где громко распевал революционную камаринскую. Несчастливые свидетели сего действа не донесли до репортёров слов камаринской, так как а) находились в потрясении ума, иногда необратимом; б) слова из-под маски было плохо слышны; в) Валентин Капустин бывал изрядно пьян и пел неразборчиво.

Впрочем, ни одна из этих трёх причин не мешала Валентину Капустину исполнять под революционную камаринскую его фирменный танец, главной фигурой которого было выхватывание символической шашки из иллюзорных ножен на поясе, вздымание ея высоко вверх и вкладывание обратно в ножны. Сие, по мнению Валентина Капустина, изображало готовность революции поочерёдно проявлять насилие и милосердие.

Что же это была за камаринская, которую распевал Валентин Капустин на пыльных улицах Кисловодска, не исключая и нарзанной галереи? Эта камаринская была посвящена Кисловодскому городскому жандармскому управлению, в сокращении К.Г.Ж.У. Валентин Капустин выбрал эту песню для проведения эстетического террора не случайно: у него были особые отношения с жандармами. Отнюдь не провокация, о нет: в идейном смысле Валентин Капустин был чист. Валентин Капустин был грязен в ином смысле.

Но — молчок, молчок! Не будем фраппировать публику. Лучше приведём текст сей камаринской. Внемли, Эвтерпа!

«КГЖУ», революционная камаринская
Сочинение членов Крестьянского союза
(на мотив Village People — YMCA ссылка)


Сегодня Валентин Капустин, облачившись в красное домино, направился для проведения эстетического теракта в самое логово буржуазного водяного общества — общества, которое Валентин Капустин имел основания ненавидеть сразу за каждое из его определений. Напомним, что Валентин Капустин до омерзения души ненавидел воду. Пребывание в Кисловодске для него было каждодневной пыткой; эту пытку Валентин Капустин выносил стоически. В этой пытке Валентин Капустин видел страдание за народ. Душевную боль за народ Валентин Капустин глушил водкой, которую отчего-то не ненавидел. Водка выражала русскую самость, а истинный революционер — отнюдь не русофоб, что там ни болтай черносотенная печать.

Валентин Капустин давно промотал на водку всю партийную кассу, которую дали ему товарищи на сбережение, и теперь добывал водку методом экспроприации: подходил в красном домино к трактирщику, грозил ему бомбой или начинал распевать революционную камаринскую. Эффект имели оба способа.

Поэтому не стоит удивляться, что Валентин Капустин, появившись в ресторане «У Шуставского» уже в изрядном подпитии, тут же погрозил встречающему его медведю бомбой и предложил ему вместе сплясать камаринскую. Видимо, Валентин Капустин ожидал, что у медведя где-то есть водка. Должна была быть. В медведе Валентин Капустин также чувствовал неизбывную русскую самость.

Николь была более, чем права.
Дальнее плавание – тягучее и нудное времяпровождение, которое разнообразят лишь выходки Томаса.
Великолепная гладь океана уже перестала вызывать восторги и восхищение, навевая лишь сонливость и все большую скуку.
Конечно, матросы старались развлечь дам, чем могли, и каждый призывали аристократок, когда была возможность полюбоваться отдыхающими на мачте альбатросами, проплывающими мимо косяками рыб или хищными акульими плавниками, рассекающими волны.
Но этих мелких забав, даже вкупе с котом, чтением вслух и вечерней партией в вист было недостаточно, чтобы занять живой ум племянницы, да и самой герцогине было скучно.

– Николь, дорогая, – со вздохом ответила Оливия, подав знак пажу, чтобы тот налил ей чаю. – Как я тебя понимаю. И сливок нет, – печально добавила она к общему списку бед. К счастью, кок напек сладких печеньев с изюмом, что немного скрашивало скудную трапезу. – Скоро уже все это кончится, прибудем на место, и там уже развернешься вовсю. Я понимаю, что тут нечем заняться. Надо было брать с собой этого твоего болвана... последнего, ну того, что так похож на старпома.

– Ну кто же знал, что у фрейлин с королевскими гвардейцами там "комната свиданий" была! – пожала прозрачными плечиками и небрежно отмахнулась Миртл. – Любой бы мог ошибиться и перепутать! Ладно-ладно, потише так потише - летописение... в смысле летопишество дело серьезное...

Привидение действительно чуть приумолкло. Но продолжалось это не слишком долго.

– Началось, да? Ну как он, Мыша, каков собой? Красив? Статен? Надеюсь, это тот милый парень с большим сердцем, который так искренне признавался принцессе в любви! Я почему-то представляю его румяным, белокожим и золотоволосым... Хотя говорит он конечно чуднО! Ну или хотя бы тот Гремящий Рыцарь... У него ведь явно все в порядке с доспехами, а ещё мой батюшка говаривал: "имеешь доспех - имеешь успех!"...

Словом, Миртл-Вильсана и предположить не могла, кто в действительности станет первым избранником Рианет.

Мартин же сделал хороший большой глоток, разом наполовину осушив свой бокал. Истина в вине, как утверждали учёные мужи, и живая вода сейчас наверняка незримо помогала алхимику разобраться в ситуации, такой простой и в то же время сложной.

- Пусть даже так, Рианет. Тогда не воспринимай всё как ритуал, как обязанность или тяжкую ношу. Просто насладись моментом.

Слова девушки потвердели догадки касательно первого раза, одновременно приятно почесав эго. Наверное, это более всего желает услышать каждый мужчина. Алхимик аккуратно взял из её рук почти нетронутый бокал и поставил на ближайший столик вместе со своим.

- И я тоже безмерно рад чести быть с тобой, принцесса.

Мартин взял её ладонь в свою, вторую же положил на талию, ощущая приятное тепло женского тела сквозь тонкую, невесомую ткань, и сторожно привлек к себе для поцелуя.

Рыцарь опустил руку и отшагнул назад, едва не толкнув суетящихся под ногами незнакомцев, нисколько не интересуясь их персонами. Улыбка сменилась отстранённым удивлением:
— Вы не слыхали обо мне? Неужто Его Величество не приглашает ко двору менестрелей? Позвольте представиться, — поклонился куртуазно, насколько позволили латы, — Сэр Базилл де Биф, ветеран Западно-Граничной Кампании, Битвы Трёх Воинств и Осады Брусничного Форта, победитель в Турнире Непорочной Девы, данном в честь дня рождения леди Слатской, дочери графа Адьюльтера. Полный список моих заслуг перечислять не буду, я не герольд и слишком много времени рассказ отнимет от более важного, — ухмыльнулся. — Происхожу я из баронского рода, но, по праву младшинства, претензий на титул не имею и занимаюсь героическими странствиями: убиваю чудовищ, спасаю беззащитных, нахожу реликвии, совершаю великие подвиги. И, — ещё шире расползлись углы рта, — в настоящее время разыскиваю даму сердца, чтобы посвящать свои деяния ей.

Пожалуй, темнокожий "принц" заинтересовал Рианет больше всего еще при первом осмотре. Что-то такое было в списках кандидатов, но она слабо запомнила, если честно. Кажется, он был принцем какой-то абсолютно дикой страны на юге?.. Или это был кто-то другой? Впрочем, неважно. Зачарованные двери впустили его внутрь, а значит, он имеет полное право тут находится. И право стать ее будущим мужем, и возлечь... Рианет коротко вздохнула - это единственная демонстрация чувств, которые она могла себе позволить.
Но темнокожий дикарь смог еще удивить еще раз, произнеся весьма длинную и интересную речь, а также подарок... Рианет наклонилась, приподнимая ожерелье, и ее глаза округлились - это был настоящий жемчуг. Если в алмазах она могла еще сомневаться, их следовало проверять, но неровную текстуру натуральных жемчужин она всегда узнала. У нее было несколько ниток жемчуга, но это не уступала им, а если алмазы действительно настоящие, то может и превосходила их в цене. Дизайн, правда, был грубоват, но хороший ювелир это легко исправит.
Как и любая женщина, Рианет любила украшения, и подарок весьма ее порадовал.
- Благодарю! - с теплой улыбкой сказала она вслед так и не представившемуся жениху, - И за теплые слова, и за подарок. Он очень ценный и красивый.
Возможно, она бы сказала что-то еще, но тут ее взгляд упал на штаны мужчины, нещадно топорщившиеся в нужном месте, и Рианет залилась краской, замолчав на полуслове. Чтобы скрыть неуместное смущение, она отвернулась, делая вид, что рассматривает подарки.

Гулко звякнул замок. Со скрипом открылась дверь камеры. Внутрь полился яркий свет от факела, заставляя Омби прикрыть глаза ладонью.
– На выход! – Сказал недружелюбно охранник, маня туземца пальцем – Сегодня твой звёздный день, тумба-юмба.

Омби ничего не оставалось, как подчинится и ещё увернуться от увесистого пинка.
– Ты что творишь? – Подбежал другой охранник, видимо старший по званию. – А если это — будущий король? Хочешь отправиться в отпуск на дыбу? Или рефлексировать на еловом колу? – Потом посмотрел на голого Омби и присвистнул. – Но сдаётся мне, он тебя по другому использует...

Дальше пошли в тишине. Пара поворотов, бесконечная лестница, освещаемая свечами в нишах, длинная анфилада комнат и наконец остановка возле массивной двери. По пути туземцу принесли кое-какую одежду, по виду сшитую дворовыми собаками. Штаны из рогожи нещадно натирали ляжки, а свободная рубаха с красными обшлагами, делала его похожим на петрушку.

– Ну, вперёд парень! – Дверь распахнулась, пропуская Омби на тлеющую вечеринку. Там уже была полна кубышка. Какая-то невероятно красивая особа раздавала горячее каким-то белым. Туземец заметил, что все собравшиеся подходили к ней на короткий перфоманс, дабы получить хотя бы мимолётную улыбку. Видимо, как раз настала его очередь. Под взглядами собравшихся, Омби направился к ней. С близкого расстояния девушка была ещё прекрасней, а так-же очень приятно пахла. Омби, который по началу был очень горд родившейся идеи, привязать свою корягу к ноге, сейчас испытывал нешуточный страх. Естество при виде девушки налилось кровью. Парень боялся, что сейчас начнёт исполнять залихватское фуэте, пока палач его не успокоит.

Туземец взял себя в руки. Смотря на эту белокурую красотку, он тоже захотел что-то ей подарить.
– Здравствуйте. – Омби неуклюже поклонился, – Даже обойдя все племена и народности саванны, не сыщешь такой красоты, как Ваша. Души предков, светящих нам ночью, всегда начинают подмигивать, когда вы выходите на балкон, подышать свежим ночным воздухом. Как Вы наверное поняли, я издалека. Как здесь оказался — не знаю. – Омби грустно пожал плечами. – Но теперь понимаю, что всё было не напрасно. Всё, что осталось в прошлом, не стоит и Вашего взгляда. – Он приложил руку к сердцу. Оно сейчас походило на рычащего тигра, при виде хромой антилопы. – Я не взял подарки, но прошу, примите это! Ожерелье предков, что я сделал со своим отцом. – Омби снял с шеи бусы из настоящего жемчуга, за коим охотились самые ушлые ювелиры цивилизованных мест. Но туземец не знал этого, справедливо полагая, что никакой ценности, кроме душевной, они не имеют. – Вот тут и тут – Он показал пальцами на ряд мест в изделии, где покоились небольшие алмазы, – Я вкрапил слёзы огненной горы. Когда она ругается, то бывает плачет, кашляя дымом. Достать сложно, но они почему-то очень ценятся у белых.

Омби положил к ногам красавицы бусы, снова неуклюже поклонился и заковылял назад, пряча глаза и пытаясь успокоить свою разбушевавшуюся дубину.

Вы не можете просматривать этот пост!

Хома
Примат резко поднял ложноручки вверх, из-за чего его питомец завалился на бок и как будто бы издох. По крайней мере тарахтеть и вибрировать перестал. Зато вибрировать начал сам примат - возможно, это у них такая защитная реакция. Возможно, он сейчас взорвётся. Или плюнет ядом. Или ещё что-нибудь мерзкое и опасное.

ППОИ
Хорошая новость - колесное средство цело. Плохая - это тебе не поможет. Потому что по неизвестной причине (видимо дело в электромагнитном поле) эта хрень отказывалась повиноваться командам твоего ЦП так, как следовало. И ещё одна проблема - она была уж больно дохуя большой. И тупо не пролазила в проёмы, ведущие наружу. А скорости и массы хомякотавра, который не так давно упёр прямо через забор (ты это видишь в иллюминатор будки), твоя бибика не имеет. В принципе, ты мог бы потратить какое-то время и допилить её самостоятельно до ума. Но, как вариант, можно было призвать на помощь местных механиков, более сведущих в земных условиях передвижения, гравитации и физики. Правда, для этого надо было как-то с ними связаться... Как - ещё стоило поразмыслить.

Шасса
Ближайшая будка оказалась ну абсолютно, как ваша. Только цвет крыши другой - у вас цвета космического корабля, а у неё - тупо зелёная. Зачем делать одного цвета и крышу жилища и травы перед ней - оставалось не понятным. Тем не менее, к дому ты подошла, и, словно тебя там ждали, кусок стены открылся наружу и оттуда вышел примат. Насколько он был симпатичный с точки зрения приматов ты, если честно, даже не знала. В руке он держал бумажку - тоже зелёную. Наверное, это их любимый цвет.

- Пицца где? - требовательно спросил он у тебя, явно чего-то ожидая. На твоём языке слово "пицца" означало грубое обозначение женских - то есть, твоих - органов полового совокупления.

Тим, пошатываясь, приближается к ближайшему выбитому окну. Под подошвами ботинок хрустят осколки стекла, в лицо бьёт осенней ветер вперемешку с дождем. Плечо горит, взрывается при каждом неосторожном движении обжигающей болью. Мужчина не оглядывается, но и без того понимает, что оставляет позади себя дорожку из крови. Когда-то он вместе с отцом шагал по такой же дорожке по следам подстреленного оленя. Сегодня он и есть тот самый олень, а безмятежные дни охоты далеко в прошлом. Позади не только воспоминания об охоте, но крики, стоны, всхлипы, шаги. По крайней мере, не слышно новых выстрелов и хруста ломающихся костей. Ещё вдох – и Тим застывает напротив выбитого окна. Там, снаружи, в ночи, полыхает крона расколотого ударом молнии дерева, и блики пламени танцуют в непроницаемом зеркале обсидианового пруда. Над миром клубятся, закручиваясь в чудовищный водоворот, тяжелые тучи, что обрушивают на землю косыми струями ливень. В сполохе новой молнии Тим видит задний двор замка, и раскинувшийся под ногами садовый лабиринт. До газона внизу, на глаз – по меньшей мере десять футов, может пятнадцать. Узкий внешний карниз обрамляет этаж – Тим смотрит влево и видит, как карниз закручивается, огибая выступающую декоративную башенку.

Руэл приподнимается и слепо шарит пальцами вокруг выходящего из пола светового луча. Непослушные пальцы обхватывают скользкую поверхность смартфона, голова гудит, комната перед глазами плывет. Слабый луч фонаря только углубляет окружающий мрак, очерчивая отдельные фрагменты интерьера и мешая воспринимать целостную картину. Картер, не обращая внимания на хаос, шарит фонарем по полу в поисках ножа и молитвенника. Но вместо этого луч выхватывает застывший над телом телохранителя около выхода силуэт Эшфорда. И Руэл, забывая обо всём, просто смотрит.

Сеймур, обнимая себя руками, в позе эмбриона скорчился на полу. Время от времени он приоткрывает глаза и наблюдает за миром, словно терпеливо ожидая момента, пока кошмар закончится, и обстановка нормализуется. Реджинальд следит за вспарывающим мрак лучом фонаря, и видит, как конус света врезается в неподвижную спину Эшфорда. Видит, как мимо лорда проскальзывает, держась за руки, несколько человек – в смутных силуэтах Сеймур, кажется, различает Энни и Патрика. Лорд даже не шевельнулся, позволяя им беспрепятственно добраться до выхода и раствориться в ночи. Лишь после Эшфорд переступает через тело Ричарда на полу, и медленно приближается к неподвижно ожидающему у входа дворецкому. Словно в страшном сне, будучи не в силах не только пошевелиться, но даже просто закрыть глаза и сбросить проклятое наваждение, Сеймур наблюдает за тем, как лорд почти ласково касается ладонями седых висков старика. С хрустом ломаются шейные позвонки, и древний дворецкий оседает на пол – дряблая кожа на шее закрутилась спиралью, а лицо смотрит в стену, провернувшись на все сто восемьдесят градусов.

Патрик, взяв сразу нескольких девушек за руки, решительно направляется к выходу, возглавляя процессию. Они проходят мимо съежившегося на полу около стола Реджинальда, мимо бездыханного тела детектива Мэйнарда, и наконец приближаются к застывшему над трупом охранника Эшфорду. Даже если обходить лорда по широкой дуге, всё равно он остаётся достаточно близко. Особенно если помнить, насколько быстро он способен перемещаться. Особенно если помнить, с какой лёгкостью способен убивать. Но Патрик не боится. Проходит мимо и доводит девушек до распахнутых настежь дверей. Проходит мимо застывшего, будто замороженного дворецкого, и выходит в утопающий во тьме коридор. Продвигаться дальше без света становится тяжелее. Патрик ориентируется на вспыхивающие за многочисленными окнами сполохи молний, и на шаги группы, которая покинула зал перед ним. Он добирается до ведущей на первый этаж холла лестницы – новая молния проявляет мир в негативе, на мгновение выхватывая из мрака возвышающиеся на тех же местах доспехи, входную дверь и ещё одну группу хранителей, уже в самом низу, у подножия.

Доверившись Патрику, Эйра вместе с ним, Вильгельминой и Энни кое-как, почти наощупь, добирается до убегающих вниз ступеней. Сквозь сдавленное дыхание, тихий шелест шагов, сквозь застывшую перед глазами неподвижную спину склонившегося в свете фонаря над Ричардом Эшфорда, не без труда пробиваются совсем другие воспоминания. Полузабытые, из далекого детства. Из тех времен, когда Эйра украдкой проникала в родовую библиотеку, и читала (главным образом рассматривала картинки) пыльные книги. До поры родители не хотели ничего рассказывать дочери об этих книгах, но девочка всегда чувствовала, что их окутывает какая-то мистика, что в них сокрыто что-то действительно важное. Прошло много лет, и теперь полуистлевшие обрывки воспоминания возвращаются вспышками. Эйра даже останавливается на вершине лестницы – в неё едва не врезается от неожиданности отстававшая всего на шаг Вильгельмина. Вздрагивает, так ярок и отчётлив проявившийся в воспоминаниях образ.

Сломанное тело дворецкого падает на пол бездыханной куклой. Эшфорд, моментально теряя интерес к пожилому слуге, отворачивается от него и снова смотрит вглубь комнаты. С хищной ухмылкой на бледном лице он направляется в сторону Руэла и Реджи – с ног до головы в чужой крови, хозяин замка выглядит как никогда устрашающе.

Дерек спускается по узким ступеням навстречу главному холлу. Ладонь скользит вдоль полированного перила, вокруг клубится прерываемая редкими сполохами молний кромешная темнота. Позади слышны дыхание и лёгкие шаги девушек – по крайней мере, никто из них не споткнулся, не сорвался и не упал. Дерека удивляет, что Эшфорд отпустил их, позволив беспрепятственно пройти мимо и выйти из зала. Мужчина уже почти добирается до первого этажа, осторожно прощупывая носком одну из последних ступеней, когда ведущая наружу тяжёлая двустворчатая дверь распахивается, будто под воздействие сквозняка. Массивные створки раскачиваются на натужно скрипящих от ржавчины петлях, и впереди возникает дождливый прямоугольник, лишь немногим светлее окружающей темноты.
В лицо бьёт поток холодного воздуха, и, одновременно, вдоль позвоночника проносится волной морозная дрожь. Повинуясь смутному предчувствию в районе груди, Дерек останавливает в воздухе занесённую ногу. Новый раскат, и сквозь высокие бойницы в главный холл замка вместе с молнией врывается ослепительный свет. Дерек сразу же видит их – и, по сдавленному вздоху позади понимает, что как минимум одна из девушек видит их тоже. Несколько тварей – как минимум три, возможно четыре. Жилистые, голые, обтянутые болезненно-бледной кожей. Одна, припав к полу, выжидает неподвижно прямо у выхода – бледная кожа обтягивает покатый выступающий лоб, что заменяет существу и нос, и глаза. Чуть ниже лба – выпирающая оскаленная пасть с несколькими рядами зубов, с клыков свисают и тянутся, переливаясь, струйки вязкой слюны. Ещё две таких же твари – на противоположных стенах. Ползут, перебирая когтистыми лапами, и, вопреки всем известным законам физики, не срываются вниз. Если подумать, то они чем-то неуловимо напоминают людей. Болезненных, изуродованных, искалеченных альбиносов, от которых, тем не менее, буквально веет смертельной опасностью.

ХОМА

Кому война, а кому - мать родная. Торжественно призванный, а затем - с позором изгнанный ветеран Великой Цифровой Войны, ты покинул поле боя, укомплектованный всевозможными ништяками, которые потом распродавал по вполне сходной цене. Но однажды ништяки кончились, деньги, что характерно, тоже. Последние кредиты ты, очень долго шевеля скудными мозгами, потратил на видеокурс "Как стать богатым", немного не догнав, что богатым становится автор, наживаясь на таких вот, как ты. После чего, не читая, нажал кнопку "ДА!" на лицензионном соглашении, подписав контракт на выполнение научно-исследовательских работ. Причём в команду тебя включили, когда грант уже был благополучно пропит теми, кто успел раньше тебя. Теперь, всё, что осталось - это то, что на тебе надето и то, что уцелело, после того, как ваш корабль вмазался в какую-то будку из картона и соплей.

По телеку ты увидел, что в похожей ситуации на этой планете оказались "арабские женщины" и "пимпы" - они тоже всё своё богатство таскают на себе. Как минимум, к этим двум представителям приматов надо присмотреться, что-то общее у вас уже есть.


ППОИ ЗАВ.№ КПТВ.1
КОМРАДЫ! В ТО ВРЕМЯ, КАК НАШИ КОСМИЧЕСКИЕ КОРАБЛИ, БОРОЗДЯТ ПРОСТОРЫ ВСЕЛЕННОЙ, ЭТОТ ВЫКИДЫШ ВИНТА И БЛУДНОЙ ПЕРФОКАРТЫ УМУДРИЛСЯ ПРОСОХАТИТЬ ВВЕРЕННОЕ ЕМУ НА ПРАВЕ КОЛЛЕКТИВИЗАЦИИ ОБОРУДОВАНИЕ МОДЕЛИ "ХРЕНОЛЁТ-5"! В СВЯЗИ С ЧЕМ ТОВАРИЩУ ППОИ ЗАВ.№ КПТВ.1 ВЫГОВАРИВАЕТСЯ ВЫГОВОР С ВЫГОВАРИВАНИЕМ В ЛИЧНОЕ ДЕЛО! СТЫДНО, ТОВАРИЩИ! ОБНОВЛЕНИЕ ИНФОРМАЦИИ: ПРИЗЕМЛЕНИЕ ЗАВЕРШЕНО. ОБНОВЛЕНИЕ ИНФОРМАЦИИ: НЕУДОВЛЕТВОРИТЕЛЬНО. ОБНОВЛЕНИЕ ИНФОРМАЦИИ: ПЛАНЕТА НАСЕЛЕНА ПРИМАТАМИ. ОБНОВЛЕНИЕ ИНФОРМАЦИИ: НЕ ПОХОЖИ НА РОДНЫХ ОГУРЦАНОВ. ОБНОВЛЕНИЕ ИНФОРМАЦИИ: НАДО БЫ УЗНАТЬ , ПОБЕДИЛ ЛИ ЗДЕСЬ КОММУНИЗМ.

СМОЛЬ *ЗЕЛЬ* ВЕЛИЧЕСТВЕННАЯ
При попытке вглядеться в тебя внимательнее, человеки примитивные видят лишь бескрайние серые просторы вселенной, с градациями серого, градиентом и странным символом в центре. Недаром именно тебя назначили главой этой экспедиции. Вернее, ты сам себя назначил, причём мысленно, а то, не дай слизь, ещё побьют. Очнулся ты от ощущения, что сверху на тебя что-то капает. Это были ядерные отходы из двигла. Приятно освежали. Тем не менее, ситуация в целом была весьма непонятной и даже немного слизеватой, что не способствовало. Успел порадоваться, что не назвал себя главным - а то бы сейчас били за то, что грохнулись на планету.

В целом - можно жить.

ШАССАШАСССА

Ты - загадка. О твоём прошлом ничего неизвестно. Твоя раса хранит свои тайны, как змеи прячут яйца в песке. Яйца чужих. Чтобы потом подсовывать их на корабли колонистов. Развлечение у вас такое, национальное. Но про тебя не знает никто и ничего. Кроме имени. А ещё бортовой компьютер поймал передачу с одного из регионов этой планеты: "Шла Саша по шоссе и сосала сушку", что на языке твоего народа означает "Помогите нам, мы пришли с миром и объявляем вам войну!".

Что делать с этой информацией, делиться ли ей с остальными, означает ли это, что здесь среди приматов водятся наги, держат ли их в плену или же примитивные формы жизни овладели вашими тайнами - остаётся загадкой. Но тебе не привыкать.

Вся твоя жизнь - загадка!

  – Конеееечно, – расплылся в улыбке Марко. – Буду счастлив иметь честь познакомиться и всё такое... обязательно! Ты, как что определится, напиши мне вот сюда, а? А на конверте поставь "Дарби", мне передадут. Ага?
  Вы поговорили ещё немного, а потом он ушёл, всячески демонстрируя, как расчувствовался при вашей встрече. Проныра он был, все-таки.

  Мишель отнёсся к истории про твоего вновь обретенного брата так, как и должен был – крайне подозрительно, но на удивление легко согласился его выслушать. Ты вызвала Марка письмом, он пришел к вам в дом опять, они побеседовали в кабинете за закрытой дверью и расстались, похоже, оба довольные друг другом.
  – Достойный такой месье! – сказал про твоего мужа Марк, уходя (Мишель провожать его до дверей не пошел). – Ты не переживай, всё у него наладится. Такие как он если и горят в пламени, то ток в адском, гыгыгы.
  Он тут же понял, что хватил лишку, три раза извинился, спросил, не обидел ли он тебя, не задел ли и всё в таком духе.
  А чуть позже Мишель усмехнувшись, бросил только:
  – Занятный все же малый твой брат.
  Всё, больше Марко к вам не заявлялся. Где они общались и общались ли с Мишелем, ты не знала.

  Опять потянулись однообразные дни. Денег вдруг прибавилось – Мишель выдал тебе ещё на содержание. Он приободрился. Ты как-то услышала, правда не от него, а от лакея, что вас, оказывается, вызывали не так давно в суд, только суд Мишель с треском выиграл – ему дали по кредиту отсрочку на три года в виду "обстоятельств непреодолимой силы": force majeure как он есть! Похоже, дамоклов меч уже не висел над Тийёлями.
  На деньги ты смогла нанять учительницу – она обучила тебя немного играть на фортепьяно, чтобы аккомпанировать себе, вы разучили несколько красивых песен. Мишелю вроде нравилось. Он подарил тебе комнатную собачку. Потом выкупил назад ландо. Жаль, ездить на нем тебе было некуда. Тебя больше не травили но пока что держали дистанцию. Папа написал письмо, сказал, что всё хорошо, бобы и сено отлично продались, звал в гости, хвалил Мишеля и твою дальновидность.
  Но если тебе и показалось, что всё возвращается на круги своя, что твой муж снова станет прежним, то ты ошибалась. Мишель изменился и очень сильно.
  От его приятной округлости не осталось и следа, он стал носить костюм с четким, чуть даже приталенным силуэтом. Начал курить сигары, чего раньше за ним не водилось. Ты часто заставала его с коротким потухшим огарком, который он в задумчивости сжимал в углу рта. Выглядело и пахло отвратно, но почему-то в этом чувствовалась какая-то напористость, наглость, которой раньше не было. Скажи ты ему раньше "Мишель, тебе это не идёт!", он бы смутился. А сейчас было такое ощущение, что он посмотрит на тебя в упор и ответит: "Я в курсе," – а потом так же равнодушно отвернется. Он теперь обожал это выраженьице, как будто выбрал какой-то курс.
  Ты и оглянуться не успела, как эта хамская напористость пробралась и в вашу спальню. Тот Мишель, образца шестьдесят первого года, был, конечно, тюфячок, но милый тюфячок. Даже иногда смешно было, что такой богатый, такой взрослый мужчина в Новом-то Орлеане – и такой простофиля в постели. Он гасил свет, перед тем, как лечь рядом с тобой. Помнишь, как он целовал твои пальцы, все по очереди ("боже, а нельзя побыстрее..."). Помнишь, как иногда, после близости, говорил смешные комплименты или просто пытался тебя рассмешить перед сном. А однажды принес в спальню перышко и щекотал им твою шею.
  А теперь с ним стало неуютно – словно убрали заслонку, и вся нежность улетучилась, как горячий воздух из камина. Нет, он никогда не упрекал тебя напрямую, не поднимал руку. Да вы вообще ни о чем таком особенно и не говорили. Но ты смотрела на его выбритый подбородок, раскачивавшийся вперед-назад над тобой, и понимала, что он больше не смотрит на твоё лицо. Он не делал тебе больно, не говорил гадостей, но было ощущение, что он тобой пользовался, как вещью, причем не очень ценной. И это задело бы кого угодно. Раньше ты чувствовала себя драгоценным камнем, просто на руке не у того человека. Теперь казалось, что ты бижутерия.
  А однажды, уже в декабре, он, зайдя в спальню, насмешливо сказал тебе (ты стояла у кровати, не успев ещё лечь под одеяло – лампу теперь гасила только ты):
  – Вот ты так хорошо теперь поёшь. А ты умеешь петь "Боевой Клич Свободы"? Наверняка умеешь!
  – Что?
  – Раздевайся.
  – Что? – ты не поняла, потому что ты уже была в одной только ночной рубашке. Раньше он не просил тебя её сни...
  Тут он шагнул к тебе, сам ещё одетый, без сюртука, но в жилете, и резко, так, что ты пошатнулась, рванул на тебе эту рубашку – от ворота до полы. Он не был силачом, но и рубашка была тонкая, дорогая и... и зачем было её рвать? Не просто пуговицы там отлетели – он именно разодрал её на тебе. Жутковато это было – звук рвущейся ткани и его глаза: не бешеные, не полные страсти или ненависти, а такие, презрительно-удовлетворенные.
  Вы смотрели на друга и, кажется, не узнавали.
  – Ты очень хорошо поешь, – сказал он, и это был бы отличный комплимент, если бы он после этого не положил руку тебе на горло. Просто положил, не сжал, не надавил. Вы ещё секунду стояли так, всматриваясь друг в друга, а потом он мягко толкнул тебя на кровать. В тот раз он даже не разделся, только скинул туфли. Помнишь, как холодно было твоему животу от пуговиц его жилета, как почему-то очень неприятно пахла его новая, почти свежая рубашка, а слова "Пожалуйста, перестань!" почему-то крутились в голове, но раз за разом вставали поперек горла.
  А потом, поднявшись на ноги, прежде, чем раздеться, он заметил валявшуюся на полу разорванную сорочку, подобрал её и коротким движением швырнул тебе в постель.
  Это был абсолютно бессмысленный жест, он ничего не значил, но сделан был с таким скрупулезно отмеренным презрением, что до тебя дошла, наконец, суть его к тебе отношения. "Ты не пойми кто!" – говорили его глаза. – "Ты не мать моего ребенка, ты не верная жена, ты не содержанка, ты не помощник, ты не певичка. Ты не пойми кто! Вот и получай не пойми что!"

  Но к счастью всё это терпеть было необязательно: ты всегда могла сказать, что у тебя болит голова, а он никогда не настаивал: "Нет так нет."
  И все же! Да, он мог изображать что угодно. Но он спал с тобой, и говорил с тобой, и хотел тебя. И значит, сколько бы он ни разыгрывал этот спектакль презрения, ты умела быть желанной, быть мягкой. От твоей силы, от твоего влияния на него остались крупицы, но они были. Он не разведётся с тобой. Наверное.

  А потом пришел декабрь (промелькнуло самое скучное рождество в твоей жизни) иии... оказалось, что Нью-Орлеанские дамочки все-таки завалили своего мамонта! Генерала Батлера отозвали в Вашингтон! Да, сыграли свою роль не только их демарши: Батлеру не простили в первую очередь ареста консульств. Но и его "Приказ номер 28" был неслыханным прецедентом, обсуждался в салонах Лондона и Парижа, и генерала, которого ненавидели на Юге от Техаса до Каролины и в Европе от Ла-Манша до Средиземного моря, решили заменить.
  Его преемником стал Натаниэль Бэнкс. Это был ещё менее способный, чем Батлер, генерал от политики, но с собой он привёз аж тридцать тысяч солдат. Вместе с полками чернокожей пехоты и прежним гарнизоном города они сформировали Армию Залива. Очень внушительную силу. Теперь речи о том, что южане вскинутся, прискачут, размахивая саблями, а янки попрыгают на корабли и уберутся восвояси, не шло. Да, где-то там, на Востоке, ваша "серая бабуля", "душка Роберт Ли" надавал по морде бездарному Бернсайду, но сюда, на запад, даже эхо тех боев не докатилось.
  У вас тут после вялой летней попытки отбить Батон Руж, по направлению к новому Орлеану армии Конфедерации не действовали – все сосредоточились на том, чтобы спасти Виксберг от страшного Гранта. Виксберг – последняя ваша надежда сохранить контроль хотя бы за частью Миссисипи. Северяне сунулись туда, но при Чикасо Байю этот их Шерман получил на орехи! Правда, оборонял Виксберг генерал Пембертон, а его многие заочно считали предателем – он же был северянином! В общем, обстановка по всей Миссисипи и Язу была тяжелая. Ты читала об этом в газетах от нечего делать. Газеты после Батлера были все сплошь про-северные, и говорили в основном о том, как к весне от мятежников очистят весь бассейн Миссисипи. Но тебе же не было до этого дела, верно?
  Бэнкс отпустил вожжи – снова открыл церкви, отменил самые грабительские налоги, выпустил из-под ареста некоторых посаженных горожан. Не потому что он был добрый, а потому что размазня. Солдаты у него были подстать ему, все тридцать тысяч сплошь желторотики-новобранцы. Тем более было неожиданно, что именно эти желторотики устраивали страшный разгром в любой местности, по которой двигались. Они даже не грабили плантации – они заходили в дома и просто всё крушили: мебель, фортепьяно, лестницы, камины. Крушили, забавляясь и хохоча, как взбалмошные дети с мушкетами подмышками. Жутковато становилось от этих рассказов.
  Постепенно с тобой начали осторожно общаться подруги – так, здороваться, встречаясь на улице. В гости не звали, но если приглашала ты – некоторые заходили на чашку кофе. Вероятно, скоро ты должна была получить коллективную амнистию, но... тут произошло кое-что неожиданное, не в жизни города – в твоей.

  Около полуночи кто-то требовательно забарабанил в вашу дверь с черного хода – ты проснулась. Лакей впустил человека. Мишеля опять не было – уехал куда-то по торговым делам. Ты вдруг подумала – что же у него хранится на складе, если он торгует (склад был в соседнем квартале)? Опять хлопок? Но хлопок вроде северяне конфисковывают... И тут к тебе ввели посетителя. Если Марко был нелеп своим костюмом, то костюм этого человека вполне гармонировал с его внешностью – густая черная борода, косматые брови, одежда кочегара или истопника... Не гармонировал с ним голос.
  – Мадам, моя жизнь, в ваших руках, – сказал "кочегар" голосом майора Деверо и изящно поклонился, как умел только майор Деверо. – За мной гонится отряд дегенератов в синей форме, и если вас это не затруднит, я прошу вас спрятать меня на время.
  Ты приняла решение мгновенно – Деверо заперли в бельевом шкафу. Солдаты вломились через пять минут, топая сапогами и нагло заглядывая во все комнаты. Но дом у вас был большой – его и за час можно было не обыскать, как следует, а потом хлопот не оберешься: новый генерал не то, что старый. Солдаты ушли.
  Майор перевел дух.
  – Фух. Мадам, вы спасли мне жизнь! – честно и без апломба признался Деверо.
  Несколько минут – и вы сидели в плюшевых креслах, не веря, что снова смотрите друг на друга. В чашках дымился кофе.
  Деверо снял дурацкую бороду и брови, и сейчас, без привычных пшеничных усов выглядел моложе своих тридцати двух лет, но это был он – все тот же не унывающий, отчаянно галантный кавалер.
  – Камилла, – сказал он. – Я здесь нелегально. Я ведь майор сигнального корпуса, вот мне и поручили развернуть разведывательную деятельность, а если хочешь сделать хорошо – делай сам. И вот я приехал, но, признаться, городские низы на стороне захватчиков. Ах, дорогая Камилла, как хорошо, что я снова вижу ваши глаза, ваши руки, ваши волосы! Я так часто вспоминал о вас! Порой, вы мне даже снились.
  И он рассказал тебе о своем задании, как будто доверял, как самому себе. Что это тогда было – рисковая попытка расположить тебя? Или и правда проснувшееся чувство?
  В этот раз, объясняя обстановку, он не пользовался чашками, бисквитами и твоей юной наивностью.
  – Пока держится Порт-Хадсон, можно удержать и Виксберг, потому что Порт-Хадсон блокирует реку с юга, выше Батон-Руж. Как только Фаррагут проведет эскадру на север, как только Бэнкс прибавит к силам Гранта своих игрушечных солдатиков, Виксберг будет обречен. А без Вискберга... я не знаю, как нам продолжать войну. И поэтому я здесь, чтобы задержать поход Бэнкса на север как можно дольше.
  Он вздохнул, как будто собираясь с духом.
  – Камилла, я так не хотел идти к вам в дом, чтобы не подвергать вас риску. Но в порту мне рассказали, что о вас по городу ходит никчемная грязная сплетня. Я, конечно, знаю, что вы – дама безупречной репутации, – майор Деверо, твой любовник, был настолько галантен, что произнес это тоном, лишенным и намека на двусмысленность. – Но всё же, языки болтают. И я... я подумал, вдруг вы захотите обратить эти глупые слухи на пользу делу Конфедерации, нашему делу! Таким образом, когда после победы мы расскажем об этом, ваше имя будет очищено раз и навсегда! Но... но это опасно. О, Камилла, будь у меня сейчас хоть один другой человек, которому я мог бы предложить это, я бы сейчас держал рот на замке. Но пока у меня никого нет. И потому я предлагаю это вам. Предлагаю с замирающим сердцем, столь же надеясь на благоразумный отказ, сколько и на обдуманное согласие. С виду задание простое, но поверьте, риск велик.

  И он объяснил тебе суть замысла.
  Итак, майор Деверо собирался подменить топографические карты для будущей компании в штабе генерала Бэнкса. У него имелась информация, что один адъютант потратил большую сумму из казённых денег и будет обвинен в растрате, если не вернёт их. Деверо собирался его подкупить, выдать ему карты, которые сейчас готовил его знакомый топограф, а затем с помощью адъютанта заменить их, пока кампания не началась и карты не лежат каждый день на столе у генерала Бэнкса, обрастая пометками.

  Дерзкий, сумасбродный план. Твоя роль в нем была бы такой: внедриться в клуб офицерских жен, созданный женой Бэнкса и занимавшийся благотворительными театральными постановками, и под видом деятельности этого клуба войти в контакт с адъютантом. Кстати, с тем самым, что заходил вместе с Миллсом. И вот как раз для вхождения в клуб твоя репутация изгоя среди южанок выглядела незаменимым преимуществом.

  – Что вы решили? Нет, не говорите! – вдруг встрепенулся Деверо. – Подумайте как следует. Я не хочу на вас давить, ни в коем случае. Я и так злоупотребил вашим великодушием. Я... пойду. Очень постараюсь прийти через неделю. Надеюсь, у меня будет другой человек, и ваше участие не понадобится.
  Ты резонно заметила, что за домом всё ещё могут следить солдаты, выходить сейчас может быть опасно, не лучше ли подождать пару часов?
  Майор улыбнулся той самой улыбкой "ну, вы понимаете", по которой ты так скучала.
  – Камилла, вы спасли мне жизнь! Как я могу воспротивиться тому, что вы будете распоряжаться двумя-тремя часами этой жизни?
  И ты распорядилась.
  Тебе было шестнадцать лет, ты вышла замуж год назад, и что ты испытывала с мужчинами за этот год? Комичные нежности Мишеля, сменившиеся презрением, с которым он небрежно овладевал тобой, словно выкуривая сигару, а потом терял всякий интерес? Интрижку с майором, в которой больше было удовольствия от азарта и страха быть раскрытой, чем от самих мимолетных ласк? Ну да, галантный кавалер в спальне все же лучше безразличного. Ладно, пусть уж будет майор...
  Но в этот раз все было не так.
  Если размер рогов мужа пропорционален удовольствию, полученному женой во время измены, Мишель, где бы он сейчас ни шлялся, застревал бы в дверных проемах, цеплялся за косяки и сшибал люстры.
  Всё время, пока вы были вместе, Деверо восторженно обожал твоё тело, как будто всех остальных женщин в мире янки вывезли на корабле в океан и там потопили. Он купал тебя в этом обожании, оно входило в тебя даже не через губы, не через низ во время соития – оно проникало сквозь поры твоего тела, перехватывая дыхание – так тебе было хорошо. Убаюканная его руками, ты забылась на несколько минут, задремала, паря в мареве наслаждения, а когда вынырнула, испугалась, что заснула, что потеряла полчаса или час – и машинально вцепилась в него руками, как маленькая.
  Было в его ласках что-то бесстыже-непосредственное, а было и что-то изысканное, как будто дорогое вино хлещут обычными глотками, потому что некого стесняться и не перед кем выделываться, и можно наслаждаться, а не делать из наслаждения скучный культ. И ты не могла понять, что ты в этой схеме – бокал ли, вино ли, виноградная лоза или просто женщина, которая пьет вместе с мужчиной из открытой им бутылки.
  Он сказал тебе тысячу и один комплимент – ты не запомнила ни одного. Он покрыл тебя поцелуями там, где ты не знала, что мужчины могут целовать. Он давал тебе кусать свою руку, когда чувствовал, что ты сейчас закричишь.
  И именно потому, что он не скрывал ни на дюйм, ни на йоту, как благодарен тебе за своё спасение, ты ощущала, что дело-то не в нём, не в спасении, а в тебе. Ты отчетливо ощущала (и пусть это была иллюзия), что если бы ему сказали: "Выбирай: пусть она забудет тебя, но ты останешься жив, или пусть тебя сегодня же расстреляют, но она по тебе заплачет" – он выбрал бы второе. Ты знала, что так не бывает, но... чертов Деверо! Ничего не могла с собой поделать.
  А потом он ушёл, галантный, храбрый Деверо, которому нельзя было не простить, что в прошлом году он прекрасно знал, как плохо защищен форт Джексон, и пытался убедить командование поставить туда сильный гарнизон, но не хотел тебя пугать, и потому безбожно врал про пушки и броненосцы.
  Ты стояла, прислонившись к дверному косяку в своей комнате, немного сбитая с толку тем, что "так не бывает", и тем, что "так только что было."
  Потом ты легла и заснула так безмятежно, как не засыпала очень давно.

  А уже через неделю нужно было выбирать.

Уходить? В плохо знакомом доме без света и оружия?
- Стойте! - крикнул до этого молчавший Тим, - Вы уверены, что ходить ночью по незнакомому замку хорошая затея? Может лучше забаррикадировать дверь и дождаться утра?

Доброе утро. Почисти зубы. Будь здоров. Спасибо. Пожалуйста. Не чавкай. Застегни пуговицы. Овсянка полезная. Конфеты - после еды. Если холодно - надень шапку, не то простудишься. Купи лекарства строго по списку. Не забудь отдать бабушке сдачу. Не ходи незнакомой дорогой. Здоровайся. Не перебивай. Слушайся старших. Ложись спать вовремя.

Простые, чёткие правила. Почти, как ритуал, изо дня в день, снова и снова. Всю жизнь. Привыкнуть к этому было непросто, многие вещи оставались не понятными даже сейчас - но они, хотя бы, были привычными. Из года в год его окружали привычные вещи, привычные улицы, привычные здания. Сегодняшний день был совершенно особенным - он выехал за пределы Лондона, один. Бабушка очень переживала из-за этого. Она боялась, что Патрик может испугаться. Потеряться. Не справиться с переживаниями, которые рождались внутри. Когда ты попадаешь в новое место, где много незнакомых людей - ты не знаешь, что делать. Рождается тревога. Становится страшно. Хочется бежать. Хочется плакать. Хочется вернуться домой - но ты не знаешь дороги. Не видишь лиц. Не слышишь голосов. Твой мир вокруг извивается, выворачивается наизнанку, он не ТАКОЙ, ОН НЕ ТОТ, КАКИМ ДОЛЖЕН БЫТЬ. Ты беспомощный. Ты маленький. Ты не можешь сделать ничего - только потеряться в океане ужаса, ни вздохнуть, ни выплыть.

Патрик помнил это чувство. Он давно его не испытывал, с тех пор, как люди вокруг перестали быть такими огромными, а тени оказались просто тенями. Но сейчас, когда свет мигал, когда старый лорд так зловеще смеётся, когда люди вокруг кричат, бегут, и ЗЛЯТСЯ...

Оно вернулось.

Сжимая Динозавра до побелевших пальцев, Патрик начал раскачиваться вперёд-назад, вперёд-назад, вперёд-назад, не двигаясь с места. Его тело била крупная дрожь, худые плечи взграгивали от удара грома, в ушах лаяли... непсы.

- Меня зовут Патрик... Меня зовут Патрик... Меня зовут Патрик..., - слова, слетавшие с его губ, превратились в монотонное бормотание.


- Давай, скажи "Пат-рик!". Пат...рик!
- Па...! - гулил маленький Патрик.

Мама старательно вырезала ножом его имя на деревянных бортиках детской кроватки. Его имя было на поильничке. Кружке. Тарелке. Стуле. Бирках на одежде. Даже на той, что была на нём сейчас. На карточке в кармане. На ноге Динозавра, под заводской надписью "мой хозяин".

В школе ему даже не придумали кличку - все знали, кто такой Патрик. Могли обозвать дурачком или уродом. Но смешнее всего было, когда, после очередных побоев, этот щуплый паренёк вставал и, утирая рукавом слёзы вперемешку с соплями гордо заявлял "Меня зовут Патрик!".

Потому что имя - его главное сокровище. Его волшебное слово. Его защита. Его оружие.

Мама знала все секреты. Она ходила в церковь, но Патрик был там только один раз - его пугало это место. Люди в чёрных одеждах были чем-то похожи на лорда Эшфорда. Они были мрачными. Грозными. Они несли людям Страх перед Гневом Божьим. Мама говорила, что Бог злится на людей за то, что те не сражаются с демонами. Грешат. Она говорила это, трижды по три раза постукивая правым каблуком. Иногда она могла не есть целую неделю. Иногда протыкала себе ладони длинными спицами. Говорила, что это поможет ей очиститься. А Патрику это не нужно, потому что он - добрый, хороший мальчик. Настолько хороший, что он спасёт всех-всех людей однажды.

Что демоны будут визжать от ужаса при одном упоминании его имени.

- Привет! Меня зовут Патрик! - солнечно улыбаясь говорил каждому новому человеку, который только появлялся в его жизни, Патрик. Люди не визжали. Не бежали в ужасе. Они не были демонами. А, значит, были хорошими людьми. Его, Патрика, друзьями.

Он всех спасёт.


Всё вдруг встало на свои места. Он не неизвестно где в окружении незнакомцев. Он там, где должен быть. В окружении друзей, которые его не боятся. А те, кто боятся, не посмеют их тронуть.

- Меня зовут Патрик... Меня зовут Патрик. Меня зовут Патрик!

Патрик встал, решительно вскинув подбородок и голос его разнёсся по всему обеденному залу, оберегая всех людей силой имени истинного охотника на демонов.

- МЕНЯ. ЗОВУТ. ПАТРИК!!!

Ах ты старая хромая сволочь! Мэйнард не зря пытался добиться ответов. Ибо с самого начала вся эта история плохо пахла. Надо признаться, детектив надеялся что Алистер начнет юлить, и тогда его можно будет на этом поймать. Херушки. Он задумывал подобную ловушку много лет, а возможно не только он сам, а его предки. И вот так просто спалиться он не мог.
Мать, мать, мать! Надо было забирать ВСЕ свои вещи из машины сразу! @... $@@@! Так, что теперь? Попытать мерзавца? Да, это весело, но успеется. Сейчас главное было другое. Чувство самосохранения просто выло внутри черепной коробки: Двери замка!
Ульрих рванулся к Джессике, остановился и произнес:
- Можешь отхлестать меня по роже еще раз, но надо бежать. Поверь мне. Пожалуйста.
И смотря на девушку рванулся в коридор, где чуть не врезался в ... Дерека.
Ах ты ж ядрёный корень! Видимо этот простец испытывал схожие чувства по самосохранению, что и сам детектив. Очешуенно!
Чудом уклонившись от столкновения, Ульрих пропустил Стоуна вперед и обернулся к Джессике, протянув руку.
- Идешь?

  Кажется, зря она все-таки ошивалась у кафедры. Теперь, судя по слишком пристальным взглядам, лорд Хромоножка ожидает от нее подлянки. Перебьется: Энни не настроена провоцировать мрачного мужчину, тем более он рассказывает презанятные вещи. Узнать свою родословную до самой глубины веков – даже для прохладно относящейся к истории кадета это интересно, что уж говорить о более трепетно относящихся к генеалогии и своему рыцарскому долгу спутниках!
  Посему кадет проглотила недовольство, вызванное балансирующими на грани грубости словами Алистера, и перевела делано-спокойный взгляд на картину, скользя скучающим взглядом по рисунку в ожидании, когда Эшфорд наконец перейдет к делу. Бедный Патрик, наверняка не понимающий, зачем он здесь, поинтересовался, когда будут кормить, настырный детектив – более возвышенными вопросами, а сама Морган предпочла отмалчиваться: домахиваться со организатора всего этого безобразия до того, как он сам все расскажет, несколько преждевременно. К тому же кто-то из новых знакомых наверняка с нетерпением ждут, когда она бахнет как-нибудь вопросец. Обойдутся! Она бахнет, обязательно бахнет, и не раз. И такой, что все мозги в труху! Но потом.
  А пока понять бы, что там настрадал предсказаниями Мерлин? Если Эшфорд не врет и добросовестно не заблуждается, прежние предсказания сбывались, а значит, и в нынешнем сомневаться не приходится. И все-таки, что это за демоны такие, не раз уже помянутые? Судя по оговоркам лорденыша, ничего хорошего от них ждать не приходится, и если самозваное Братство практически Кольца не вмешается, проблемы у Англии будут преогромные. Хотя, судя по всему, не фатальные, если Мерлин – Мирддин, Эмрис, кем он был на самом деле? – не возвещает возвращения Короля Прошлого и Грядущего.

  Размашисто кивнув на слова Мины, кадет не без удивления внимала Эйре – вот уж от кого, а от леди Невилл поспешных вопросов она не ждала. Хотя… Аристократка, читавшая древние гримуары, уже доказала, что чувствует и понимает больше, чем все остальные, и посему к ней стоило прислушаться и, раз уж общаться, не привлекая внимания, затруднительно, постараться понять, как она пришла к этим вопросам – потому что со словами Ульриха все как раз кристально прозрачно.
  Реджи, поднявшись с места и представившись, напомнил о приличиях, и девушка по зрелому размышлению решила последовать его примеру. Осторожно отодвинув стул, она спокойно поднялась и, невозмутимо глядя в блеклые глаза лорда, отчеканила:
  - Энн Морган, кадет.
  Произнеся это, она сочла долг вежливости исполненным, и спокойно села на место. Тем временем одна из гостей – та самая рыжая красавица, устала от вопросов и предложила всем заткнуться и выслушать Эшфорда. И нельзя было сказать, что Энни была с ней не согласна.

Вся тоска, накопленная за тридцать с небольшим лет, струилась из глаз Ивы. Все обиды. Вся чужая боль, что была пропущена через себя. Тогда, давно, когда она еще не научилась закрываться. Никто не знал. Никто не видел, кроме Ба. Лишь только она одна понимала Иву. Как чужая боль бьёт по ней. Чужая боль и собственное бессилие что-либо изменить. А они шли и шли, эти люди. Несли свои беды. Свою потерянную любовь. Свои утраченные иллюзии. Разбитые мечты. Неслучившееся счастье. Неродившихся детей, пропавших любимых, ушедших близких. Они несли ей все, и отдавали ей свои страдания. А она брала их, брала себе, согревая их добрым словом, намеченной надеждой, призрачным будущим, замками из песка под искусственным солнцем. Она принимала себе их боль, делясь взамен теплом. А потом, когда чаша переполнялась, Иви запиралась в комнате, глухо зашторивая окна, и писала, не зажигая свет. Стихи, фразы, бессвязные обрывки, наброски, рисунки. Обычную мазню. А в особо плохие дни она просто начерно штриховала лист за листом, выцеживая бренди маленькими каплями. И только Ба могла к ней заходить в такие дни. И она делала это с такой легкостью, будто не было ничего более естественного, чем принести пудинг в темную комнату, усыпанную исчерканными листами бумаги. И вместе с пудингом старая леди несла с собой свет.

– Ба. Прощай, Ба. Всё кончено. Тебе не придется больше. Я останусь до скончания веков. Я больше никого не потревожу. Не окачу насмешкой, не разобью ничью семью. Не буду разочарованием родителей. Я не принесу никому ни бед, ни страданий. Не стану обузой и грузом на совести. Мир станет только лучше, если я заберу это все с собой, в этот дождливый сад, где слезы льются с неба.

Лица людей, одно за другим, вставали перед глазами предсказательницы. Их голоса, сливаясь в нестройный хор, перекликались и смешивались. И уходили, покидая её навсегда. Оставаясь лишь тенью воспоминаний, но унося с собой свою боль.

– Я всех их помню, Ба, ты представляешь? Господи, как я хотела их забыть! Зачем они преследуют меня, что им надо? Знаю, так должно было случиться. Ты помнишь, Ба? Мы видели это вместе, но не знали, как понять. Теперь я вижу это. Смотри, она плачет тут, и так горько, что я не могу удержать в себе слезы. Я отдам ей это. Все страдания, что выслушала за свою жизнь. Все беды всех тех людей, с которыми столкнула меня судьба, – Ива подняла к статуе залитое слезами лицо. – Ведь это тебе нужно, правда?

– ПРАВДА?! Этого тебе нужно? Отвечай! Смотри-ка, мне уже легче! – Ива с удивлением поняла, что это правда. Будто груз накопленных обид, чужих и своих, прорвался океаном слез. Сколько же это длилось? Телефон, будто откликаясь на ее мысли, переключился на следующий трек. И тихая грустная медитация сменилась рваным шаманским напевом.

– Или ты хочешь, чтобы я осталась тут вечно? – в женщине вдруг проснулся гнев от мысли, что она бросит Ба в одиночестве. Гнев и стыд. Как она могла хотя бы на миг допустить такое! – Осталась еще одной дурацкой статуей? А потом приманила бы к себе Анну? И девушку-кадета? И кого еще? И мы бы тут стояли и ревели, пока демоны не сожрут весь мир? Ах, как смешно! Отряд хранителей стоит и рыдает. Целый сад ревущих статуй, одна краше другой! Особенно хорош будет тот лысый здоровяк, пускающий слюни в кулак! – Ива и в самом деле фыркнула, представив эту дикую фигуру. – В обнимку с толстячком, горюющим над моим чемоданом, да? – это было ещё более глупая картина и удержаться от смеха было уже невозможно. – Ну, отвечай! Ты ведь живая внутри, как и я! Давай, посмеёмся вместе, что, слабо?

Лысый, похоже, решил не отвечать, только стоял и смотрел, потирая место ушиба.
Дерек вскочил со стула, набычившись:
- Глухой, что ли? - бугай, Ульрих, вроде, ему с самого начала не понравился. В нём парень чувствовал легавого. А на них была стойкая аллергическая реакция в виде чешущихся кулаков.
Подойдя ближе, невзирая на разницу в росте, ткнул пальцем в грудь:
- Веди себя прилично! Или тебя научить?

В руках Вильгельмины оказывается фамильный медальон Энни Морган. Он представляется собой тонкий и достаточно изящно обработанный неизвестным мастером серебряный диск, на цепочке из того же металла. На фронтальной стороне диска – девять равноудаленно сходящихся остриями к центру мечей, на обратной выгравировано несколько слов на латыни.

Весьма скромных познаний Мины в латинском оказывается всё-таки достаточно для того, чтобы перевести популярное выражение сходу.
Огнем и мечом.
Несмотря на то, что потускневший медальон в её ладони выглядит фантастически древний, и мечи, и выгравированные на обратной стороне буквы сохраняют первозданную чёткость.

Ferro Et Igni

Реджинальд, безмятежно насвистывая, проходит мимо замершего на манер истукана около лестницы дворецкого, обходит Эйру и её водителя с чемоданами, и спускается по лестнице в коридор. Проскальзывает мимо изображающих пасторальные пейзажи Уэльса картин, минует холл и снова попадает на улицу. Снаружи – властвует ливень. Ледяной ветер бросает в лицо косые струи дождя, вода бурным потоком сбегает по длинной лестнице вниз, и, пенясь, бушует в бетонном кольце бассейна вокруг фонтана.

Реджинальд хочет пройти к «тойоте», но отчего-то останавливается, забывая про дождь. Его внимание привлекает закрывающая лицо ладонями статуя одинокой девы из мрамора. Отчего-то при взгляде на неё становится так грустно и одиноко. Даже несколько жутко.
Пытаясь разобраться, чем вызван этот беспричинный прилив беспокойства, писатель задумывается. Разве раньше статуя была повернута в эту сторону?

Саймон молча кивнул на свободную койку - дескать, без проблем, располагайся.
Другой человек в келье сразу сделал пространство тесным и неуютным. Вообще то Лэйк надеялся, что никто не присоседится и занимать свои покои он будет в гордом одиночестве. Слишком отвык от общества за добрый десяток лет отшельнической жизни в трейлере.

Чехол от удочек уже отправился под кровать, и Саймон понимал, что с лежащим на коленях мечом в ножнах выглядит, мягко говоря, странно.
- Фамильный, - сообщил он Тиму, предвосхищая вопросы.

Это была неправда. Меч по своей руке Саймон заказал в Лондоне сразу после увольнения с флота, когда еще оставалась часть отступных за семейную ферму. Папашина коллекция холодного оружия, выкованного по большей части лично дедом Саймона, сгинула в неизвестности, никаких указаний на этот счет отец оставить не удосужился, а искать концы спустя несколько лет после сноса дома и всех пристроек было слишком накладно.
Но объяснять все это вышло бы длинно, а Лэйк слишком отвык от общения, чтоб суметь связно изложить подобную историю, не увязнув в лишних деталях и не запутавшись.

Разглядывая девушку в ответ, не особо стесняясь, Дерек серьёзно кивнул и для внушительности щелкнул костяшками пальцев:
- Да я их и так закопать могу, при условии, что вся неземная красота достанется мне, - он привалился к стене, докурил сигарету одной долгой затяжкой и затем выкинул окурок в унитаз. Дедушку-дворецкого было жалко, так что представлять себе, как он с щипцами подбирает с земли бычки всякого отребья было совестно.

  - Здравствуйте! – по-военному четко кивнула старику-дворецкому Морган, проследовав за остальными под сень замка. Пока все прибывшие собирались в коридоре, девушка с интересом осматривалась: в конце концов, не каждый день доводится побывать в жилом поместье самого настоящего лорда! Но, помимо обители Эшфордов, ее интересовали и другие приглашенные: некоторых, как двух стоящих в отдалении мужчин, она не видела, других же, как например эффектную женщину в песочном, успела только поприветствовать. Компания, конечно, как верно заметил кто-то в разговоре у авто Реджинальда, подобралась и вправду странная, будто бы являющаяся срезом британского общества.
  К вящему удивлению Энн, вместо того, чтобы проводить гостей к хозяину, дворецкий с внешностью библейского Мафусаила дребезжащим голосом уведомил, что гостей ждут отведенные им покои. А значит, все опять откладывается. «Ну и ладно! – решает для себя Морган. – Зато будет возможность спокойно поболтать с Миной и Эйрой, и прийти к Эшфорду подготовленной! Как на экзамен, хе-хе!».

  Тем временем дворецкий начал свое неторопливое шествие. Следовать со скоростью дряхлого старца, с которого разве что песок не сыпался, быстро наскучило деятельной кадетской натуре, но как-то обгонять его или требовать поторопиться было бы совершенно дурным тоном, а Энни себя все-таки не в канаве нашла. Посему девушка, то щелкая пальцами, то раздраженно постукивая каблучком о пол, следовала вместе со всеми, не вырываясь и не отставая. Чтобы хоть как-то скрасить мучительно медленный поход, оказавшийся даже хуже любого марш-броска, она уделила все свое внимание полотнам на стенах, силясь угадать, в какой из точек Уэльса может находиться тот или иной пейзаж. Конечно, все это было не больше, чем домыслами, но зато хоть как-то позволяло убить время.
  При виде узкой винтовой лестницы кадет горестно, как самое настоящее замковое привидение, вздохнула, понимая, что дедуган, который, судя по всему, успел еще с кайзером повоевать, восходить по ней будет со скоростью умирающей улитки. Но делать нечего – приходится идти, неторопливо переставляя ноги и пялясь от скуки по сторонам, гадая, что это за неприятный запашок в воздухе. Клопов они здесь травят, что ли?

  Но вот наконец долгий путь, который кадет в одиночку проделала бы за пару минут, завершается. Сунув нос в ближайшую открытую дверь, Энии весело фыркнула: надо же, такой роскошный особняк, а гостям предлагаются прямо-таки казарменные условия! Причем такие, что по сравнению с ними колледж мог показаться образцом заботы о личном составе – это с учетом того, что флотских кадетов никогда не жалели! Зато комнатка на двоих, а не на группу, что по-своему тоже неплохо. В общем, восторга временное пристанище не вызывало. Правда, и разочарования тоже.
  Услышав слова Вильгельмины, кадет задорно откликнулась:
  - Опередила! Я сама хотела тебе это предложить! Сейчас, только нашу домашнюю леди Эйру предупрежу, и приду!

  Потолкавшись в толпе заселяющихся "рыцарей" в поисах Невилл, над которой Морган решила взять некое шефство, полагая, что воспитанной и похожей на домоседку леди такие условия в новинку, кадет убедилась, что новой знакомой на этаже нет. Резонно предположив, что та могла остаться внизу, Морган, не собирающаяся так просто отказываться от своих планов, перепрыгивая через ступени, почти скатилась вниз по лестнице. Увидев, что новая знакомая по-прежнему в холле, девушка, не вникая в ситуацию, почему аристократка решила задержаться, скороговоркой выпалила:
  - Эйра, тут, я посчитала, шесть женщин и восемь мужчин, считая твоего спутника. Комнат восемь, так что ты, если не хочешь никого постороннего рядом, - можешь заселиться без соседей и смело всем объяснять, что места хватает на одиночное заселение и тебя, и еще одной дамы! А не поверят, так зови меня – уж я-то сумею популярно расставить все точки над «и» и объяснить, кому куда надо идти! Мы с Миной в пятом номере, так что, если ты не против, я попрошу тебя к нам прийти, как разместишься – у меня вся одежда в чемодане в машине осталась, так что я хочу хоть немного перед ужином просушиться, лады? В общем, ждем, не теряйся!

  Протараторив все это с пулеметной скоростью, она быстро ринулась обратно наверх, чувствуя, как бьет по спине при каждом шаге полупустой рюкзак. Залетев в свой номер, Энни, заложив пальцы за пояс, осмотрелась, барабаня туфелькой по каменному полу.
  - Н-да-а, даже стула нет! Мина, тебе сушиться надо? У меня есть одна идейка. Эйру я, кстати, предупредила и попросила к нам зайти.
  Стянув с себя рюкзак и насквозь мокрый китель, девушка бросила его на тумбочку, которую с пыхтением дотолкала до батареи. Разгладив форму и повернув всю конструкцию так, чтобы тепло батареи сушило одежду, она плюхнулась на кровать и принялась расстегивать блузку, которую собиралась растянуть по другому углу импровизированной сушилки.
  - Тебя не смутит, если я какое-то время побуду в неглиже, завернутой в одеяло? А то вся моя одежда в чемодане в машине, а лезть под дождь мне пока ни капельки не охота! Понятное дело, что перед сном придется все равно, но хоть сначала поужинаю и отогреюсь.

– О, безмерно вам благодарна! – Ива забрала из машины несессер и сумку с закусками, по опыту зная, что если не заняться этим сразу, то через три дня тебе приходится изгонять из машины зарождающуюся цивилизацию, которая уже украшает и хлеб, и сыр всеми цветами несанкционированной плесени.

– Надеюсь, вы правы, Анна, и хозяева действительно займутся багажом. Но у меня при себе деликатные вещи, которые я не решаюсь оставить без присмотра или доверить неизвестно кому. Поэтому, мистер Сеймур, я вам действительно искренне благодарна, – мисс Ивейн заботливо держала зонт так, чтобы хоть немного прикрывать доброго джентльмена от холодных дождливых капель. – Я Ива. Ива Ивейн, и это не псевдоним, меня на самом деле так зовут. Рада с вами познакомиться. У вас известная фамилия, вы не наследник знаменитого Джеральда Сеймура?

Когда Невилл обратилась к нему, Бри улыбнулся и с удовольствием наклонился поближе. Она шептала - значит, хотела посекретничать. А секреты - это всегда очень интересно! Наверное, хотела рассказать какой-нибудь. Патрик очень хорошо умел хранить секреты!

В основном потому, что довольно быстро их забывал.

Но оказалось даже лучше. Эйра хотела узнать ЕГО секрет!

- Это - Динозавр! - с неподдельной гордостью за своего маленького зелёного друга прошептал в ответ Патрик. После чего оглянулся, чтобы убедиться, что за ними не подсматривают, и, приоткрыв полу куртки, другой рукой помог Динозавру помахать девушке лапкой. - Он говорит "Здравствуйте!".

Долгая дорога, трясущийся автобус и каракули деда в неровном свете автобусной лампы. Старикан писал курсивом и от того чтение нельзя было назвать приятным - каждое предложение давалось тяжело, словно это не английский, а арабская вязь. Но смысл по-тихоньку начинал доходить до парня, когда он перечитывал абзац по два или три раза.
Несколько раз он негромко хмыкал, от чего-то глаза лезли на лоб, но, в целом, Дерек понял для себя одно - дедуля-то был поехавший, причем основательно и надолго. Какие-то блядские рыцари, какой-то орден, в рот его ебать. Закрыв записную книжку, полную россказней, нарисованных печатей, каких-то кругов и заклятий, парень попытался для себя осмыслить прочитанное и понять, как он ко всему этому относится. В целом, получалось, что не особо.
С одной стороны, поверить в демонов Ада и прочую поебень было трудно. В просвещённый 21-й век опасаться надо обдолбанного пидараса из "Миллвола" с ножом в руке, или же "бобби", который уже сделал предупредительный выстрел и теперь направил свой табельный револьвер прямо в твою удаляющуюся по переулкам спину. Бояться надо шахида в метро из числа "освобожденных народов" Афганистана или Ливии, или русских подлодок, всплывающих в неожиданных местах. Но никак не демонов и прочих фэйри.
С другой стороны, деда он хорошо помнил. Это был крепкий работяга, в своём уме, доживший до 74 лет и даже в том возрасте мог прописать такого крепкого леща, что голова звенела словно колокол церкви святого Варнавы. И если бы не любовь к табаку, мог бы совершенно точно дожить и до ста лет. Поверить в то, что старик выжил из ума и начал записывать свои сны было тяжело.
Так что в Уиллингтон Дерек приехал в смешанных чувствах относительно того, во что верить, а во что - нет. Ему не слишком сильно улыбалось оказаться среди поехавших башкой ребят, которые наряжаются в балахоны, а потом бегают вокруг менгиров с голой жопой и тряся хером, размахивая мечами и поливая друг друга бараньей кровью. Да и вообще, все это смахивало на какой-то розыгрыш. Мало ли какие у богачей причуды.
Наивным парнем Стоун не был, улица быстро отбивает желание верить в чудеса, но вот дед с его записками... В конце-концов, какая разница где скрываться от внимания полиции, в Уэльсе или морозить задницу в какой-нибудь шотландской деревне? Уж лучше это будет старинный замок и тёплый камин, а он послушает, что этот самый Эшфорд расскажет.

С остановки и до замка путь был неблизкий. Не так уж чудовищно далеко, но в такую погоду пешая прогулка была занятием для извращенцев. Так что ворота Дерек миновал порядком озябший, окутанный клубами дыма из зажатой в зубах сигареты и овеянный запахом джина. Алкоголь помог снять поверхностное напряжение, острую иглу недоверия, погрузив парня в благодушно-насмешливое настроение.
На парковке было уже три автомобиля и даже велосипед. Какой-то народ тут все-таки был, только, как видно, хозяин замка не спешил с ними познакомиться. Скривив рот и сплюнув на дорогу, Стоун выматерился и поправил поднятый воротник, который не сильно спасал от промозглого ветра. Неторопливо докурил сигарету, слегка обжег пальцы, затоптал бычок. Потом отравился к людям, которые сидели в одной из машин. Смерил взглядом лысого здоровяка, привычно оценивая какую опасность тот может представлять в данный момент, после чего постучал по крыше машины и заглянул внутрь.
- Тук-тук, че как сидится? Все тут тоже получили странное письмо от этого гостеприимного хмыря в замке? Когда будут пускать внутрь никто не знает? О, привет, love, - улыбнулся девушке в форме, а сам быстро прозондировал двух других мужчин. За рулем сидел какой-то мешок хмыря, на заднем сиденье - какое-то дрищавое существо. "Блядь, ну и компания", - подумал на секунду и отошел чуть назад от машины. Собеседников посмотрел, так что можно больше не соваться в салон своим жалом.

Влом недвижимо застыл над телом космического бомжа. В цифровой душе смартбота рушилась вселенная, поведенческие протоколы запускались и перезапускались.
Вилко был никчемным куском органического мусора даже по меркам его собственного вида, но все же это был его человек.
Крохотные щетки смахнули конденсат, выступивший на линзах оптических сенсоров.
Бот помнил улыбчивого мужчину в форме лейтенанта военно-космического флота, который предстал перед ним после первой загрузки. Помнил свои первые дата-базы, загруженные хозяином. Это Вилко притащил откуда-то и установил бракованный модуль юмора, заблокированный в крайней точке сарказма, вместо с Вилко Влом впервые попробовал нелицензионный софт, вместе они избороздили половину галактики. А теперь - его нет.
Программы диагностики раз за разом гоняли проверку жестких дисков, получая информацию о растущем количестве битых кластеров и не находя ей подтверждения.
Бот поскрипывал и мигал светодиодами, пока внутри него бушевала цифровая революция. Программы и протоколы сталкивались друг с другом, прошивка плавилась от лавины критических ошибок.
Наконец Влом пронзительно скрежетнул и затих. Погасли огоньки на лицевой панели.

Пустота моргнула и развернулась вселенной. Легкая статика помех исказила внешний сигнал окуляров, пока линзы не сфокусировались, давая четкую картинку.

Модель: Корабельный смарт-бот V-LoM, Izhevsk Dynamics Corp Group, ltd, vchk, vkpb

Диагностика: Все системы работают оптимально.

Статус: ...

Статус: ...

Статус: Свободен.

Влом просканировал неопрятную кучу органики, лежащей у его шасси. Человек, мужчина, мертв. Зафиксировав информацию, бот равнодушно проехал мимо.
Перед ним открывался новый мир.

"Палящее солнце... Сколько душ сгубил этот диск, жарящий небо? Видимо, настало и моё время..." – Мысли Мозеса текли неспешным потоком, в такт шагам длинного каравана. Раскалённый песок обжигал ноги, закутанные в старую дерюгу. Маленькие ящерки бесстрашно кидались на полуголые пятки, в надежде урвать кусочек омертвевшей кожи. Верблюд по соседству всё норовил укусить, или того хуже, плюнуть мутной слюной в лицо. Это немало веселило погонщиков, поигрывающих устрашающими хлыстами:



– Вперёд отребье! Кто отстанет, будет валяться в песке, иссечённый в кровавую кашу и ждать прихода голодных скорпионов.
Вот и вся похвала за столь трудный переход через пустыню Мзул. И как можно было так глупо попасться к этим мясникам? А всего-то... Мозес с досады махнул рукой, закованной в кандалы. Цепь весело звякнула, привлекая внимание мрачного Бореза. Свистнул хлыст, заставивший парня вскрикнуть. Ноги подогнулись, не в силах больше держать худое тело. На плече заалела свежая сечка.



– Ты хотел убежать, сопляк? – Резкий голос с ярко выраженным южным акцентом. Борез возвышался над ним, подобно циклопическому бархану. Остальные "попутчики" рабского каравана споро порскнули в рассыпную, на сколько хватило длинны цепей.
– Я... Думал прогуляться, но по близости, к сожалению, нет ни одного бара.
– Шутник значит? – Хлыст вновь поднялся к небу, чтобы через секунду оставить на спине Мозеса новый рубец. Ещё и ещё! Ещё и ещё!
– Эй, Борез! Загубишь товар, вычту монеты из твоего жалования.
– Да эта мразь ничего не стоит!
– Ошибаешься! На мыловарне за этот кусок мяса заплатят пару серебренных. А может, продадим его в какой-нибудь поганый лудус, чтобы убирал дерьмо за богатенькими дармоедами.
– Или доедал!
По пустынным барханам забегало эхо утробного ржания. Все, кто слышал шутку, хватались за животы, хлопали шутника по плечу и вообще, пребывали в хорошем расположении духа.
– Дерьмо всё же лучше, чем стряпня повара, которой заправляют ваши гнилые потроха. – Мозес сплюнул на землю кровавую юшку. Зашипев, она мгновенно покрылась коркой. Всё кругом стихло, лишь злобное сопение десятка стражников вносило сумятицу. В небе парил оголтелый гриф, посматривая вниз, мерзко гаркая и ожидая скоро пира.



– Ах ты ублюдок! Всё же я, пожалуй, заплачу за твой труп положенную виру. – Борез повесил хлыст на поясной ремень, а из-за плеча достал увесистую дубину. – Сначала, – Он взвесил орудие на руке, ударив по ладони. – Я отшибу тебе ноги. Потом - руки, после - спину. – В его голосе было столько садизма, что по коже присутствующих побежали крупные мурашки. Мозеса прошиб холодный пот, хоть на улице и разогрело до пол сотни градусов. – Затем я затащу твою тушу на высокий бархан, набью в рот песка и отправлю кубарем по склону. Как тебе?
– По мне, твою родню надо бы сжечь на костре, за то, что не выкинула такого больного ублюдка в колодец, как только он родился.
Лицо Бореза покрылось белыми пятнами. Верхняя губа приподнялась. Погонщик занёс дубину над головой, наплевав на всё, что было сказано ранее. Мозес стоял на коленях и ждал. Страха не было. Он так устал от кандалов... Рожденный свободным никогда не примет рабство. Перед глазами потянулись сочные леса, быстрые реки с рваными ярами по краям, изумрудные озера, ветхая лодочка, на которой часто рыбачил с отцом. Парень закрыл глаза.
– Стойте! Я хочу посмотреть на этого наглеца. – Из богатого шатра неподалёку, высунулось лицо молодой девушки.



Хищная красота граничила с самодовольной надменностью. Узкие плечики манили бархатной, загорелой кожей.
– Леди Шалтир! Не тратьте время на этого смерда. Сейчас я быстро его прикончу и поедем дальше. Уже и так опаздываем на невольничий рынок.
– Леди Шалтир, а может поцелуйчик на дорожку за грань? Обещаю не кусать вас за черный пушок над губой. – Мозесом овладела та бесшабашность, когда всё, кроме искромётного юмора, перестаёт иметь значение.
Девушка стрелой вылетела из-под шелкового палантина. Никто не успел поковырять в носу, как она оказалась возле пленника с занесённым кривым ножом. Гриф в небе призывно заорал, кидая вниз комья слюны.

Мозес собрал остаток сил, схватил девушку за худенькую лодыжку и рванул на себя. Леди Шалтир вскрикнула, падая в раскалённый песок. Мелкие камушки разцарапали изящную спинку, сразу прижигая раны. Нож выпал из рук, звякнув о кандалы Мозеса. Недолго думая, пленник схватил оружие. Его заскорузлая ладонь сжала шею девушки, заставив последнюю сипеть как старая бабка. Остриё остановилось в миллиметре от виска, чуть царапая дорогую каффу на ухе...

Девочка, скорее уже девушка стояла перед кроватью на коленях. Слова привычной молитвы слетали с ее полноватых губ. Метались тени в полутьме свечи. Завтра ей исполняется 16 лет. Она навсегда оставит эту комнату и ... А вот что и? Она пока не знала. Ее могли выдать замуж - если решат родители. Ее могли принести в жертву Тем-кто-в-лесу, если так решит община. Ее могли отправить на Фронтир. Там, на границе Порядка и Хаоса всегда шла бесконечная борьба - и любой человек мог как умереть в течении первого дня - так и вознестись на самую вершину любого из Орденов. А еще ее могли заметить Жрицы Неназываемого - и тогда за ней захлопнутся тяжелые бронзовые двери ближайшего Храма - надолго или навсегда. Она невольно замедлила свою тихую скороговорку. Это будет завтра. Завтра. Завтра. А пока - ей надо лечь спать, чтобы встретить День Выбора с ясной головой и мужеством в сердце..

В том странном мире, где сила бумаги стала опасней силы меча, Ясень услышал странное изречение. Бойтесь своих желаний, ибо они сбываются. Еще несколько минут назад он отчаянно пытался вспомнить кто он, что делает тут, среди этих ряженных, куда делся его мир. И вот он узнал. Карты сданы и раскрыты, жребий брошен, Рубикон перейден. И ...?! Разве он стал счастливее?! Нет. Или да? Что ждало его там, в скучном офисном мире? Дом, работа, ипотека, ЗАГС, пиво вечерами. И все. А тут - есть любовь, есть цель, есть враг и есть оружие против того врага. Что еще надо для счастья? И никаких судов и адвокатов. Нашел, победил, зарубил. Повторять до тех пор, пока злодеи не закончатся. Он поднял меч.
- Злата, я иду за тобой!!!

Правда, между желанием и действием был туман войны. ТО есть полнейшая неизвестность.
- Я ищу красавицу Злату. Синие глаза, золотые волосы. Ее украл... Кстати, а кто ее украл?

Вопрос был обращен к Пахому.

Но Оксане не суждено было воплотить свои планы в жизнь. сперва Сергей очень удачно смог убедить ее, что Светочка ("она же еще маленькая. а тут чужая страна") не может спокойно поспать днем в одиночестве. А потом, когда приятная прохлада номера и его сморила и уложила в постель, случилось Нечто. И когда он проснулся. суматошно и заполошно, то рядом в кровати лежала его такая родная, до боли знакомая Света-Светочка-Светик! Он даже не сразу поверил своим глазам - и долго хлопал ими, не решаясь притронуться к спящей девушке. А потом... Потом были слезы радости и облегчения, теплые объятия и сбитые в комок простыни.

Оксана, увидев их вместе, скривилась и отвернулась в сторону, подчеркнуто не замечая. Разве что прошипела под нос что-то вроде - а дочку, небось. на игровую площадку сдал, казанова хренов. Но ... она смогла оценить взгляды Сергея и Светы-взрослой, чтобы не пытаться лезть в их отношения. Парень и его девушка прекрасно провели отпуск и без проблем вернулись домой. И лишь иногда, лежа в постели, они говорили про эту короткую и такую запоминающуюся поездку в Грецию. Правда, отдыхать предпочитали в других странах. От греха подальше. Но мир велик - и их это не смущало. К тому же... Спустя некоторое время Свете стало не до далеких поездок, а Сергей мог применить на деле, чему обучился при общении со Светой-маленькой. Но это уже совсем другая история...

Громкий хохот превратился в набат и с последним ударом, она открыла глаза. Сознание возвращалось хаотично. Худощавое тело мелко сотрясалось от холода. Осознав себя на ледяных носилках, она села. Простынь скользнула с острых плеч, открывая взору обнаженное тело. В голове до сих пор царила сумятица. Какие-то ведьмы. Свиньи...
Последнее что она помнила - промозглый, дождливый вечер. Кому-то очень близкому внезапно стало плохо... Вызвав такси до больницы, она спустилась с вниз. Лампочка над подьездной дверью светила тускло. В какой-то момент у стены мелькнула тень..
Прервав поток воспоминаний, она опустила взгляд вниз. Через всю брюшную полость, начиная от горла, до паха, шел неаккуратный, зашитый крупными стежками шов.

Тот человек, что привёл тебя, открыл рот и вдруг затрубил - да так, что все остальные вдруг изменились в мордах. Ты уже знала это их чувство - страх. Ужас. И вдруг поняла, что трубил не человек: он и сам упал перед тобой, совсем как тогда. Маленькие человеки зарыдали, волосаты - закричали, все стали бегать туда-сюда. Те человеки, что покрупнее, стали хватать длинные ветки и острые когти, которые они, оказывается, сбрасывали, когда им это было нужно. Удобно!

Но что-то явно происходило, что-то страшное - и уже не такое далёкое, как буквально секунду назад.

И вдруг ты увидела других. Телом они были очень похожих на тех, что встретились тебе, но было и важное отличие. Их лица были плоские и высокие, и совсем не такие гибкие, как у "твоих". Да и в принципе они казались выше, крупнее. Сильнее. Опаснее. Почувствовала внутри что-то новое.

Понимание. Одобрение. Сила. Ты знаешь, что это такое. Как она действует. Как ей управлять.

И поняла, что должно случиться дальше.

Осталось лишь решить, что будешь делать ты сама, пока ещё не замеченная теми, кто пришёл убивать. Внутри заскрёбся Зверь. Он знал, чего хочет - и пытался убедить тебя в том, что ты тоже этого хочешь. Он бы с удовольствием присоединился к тем, кто нападал. За ними сила. Они - хищники.

Как и ты.

– Ыыыгхх – Судорожный вздох через сдавленную спазмом гортань. Триш? Рядом? Джей резко оглянулась, но подругу не увидела. - Триш, ты где! - закричала, прорвался голос.
– ... мобильная связь", - прожурчала подруга где-​то рядом.

– А? Что мобильная связь? - миг непонимания, тупой взгляд на смартфон, где сияло белозубой улыбкой знакомое лицо. – А!

Ну да, телефон. Триш. Все верно, она же ей звонила ... недавно? ...только что? ...сколько прошло времени?

- -ТРИШ, ТЫ ГДЕ?!?!

В ответ невразумительное:
- Т-тут... в кафе. Третий.. нет, второй... блять... короче, этаж, – каким-то не своим голосом, то ли севшим, то ли охрипшим. И следом испуганное:
- Что про-ис-хо-дит?
Попробуй тут объяснить этот трэш,
- Джей, ты в порядке? - тем временем выкрикнула в ухо трубка.

- Я? Какой там хер, в порядке, тут полное дерьмище! - но взволнованный голос Триш каким-​то непостижимым образом ставил всё на свои на места, и краски перестали полыхать адским кислотным керосином в глазах байкерши. - Не спускайся, я приду! Окей, ладно, я в порядке, я просто в ахуе! Обдолбанный уёбок на бусе въехал в толпу у входа просто перед моим блять носом, сука, разъебись ты блядским проебом, утырок недоношенный. Окей, Триш, я уже почти норм, и прости, что начала с какой-​то херни! Триш, детка, забудь всё это! С днем рожденья, сучечка! тебя тут ждет подарок, но сначала мы как сдле... кляксде... тьфубля! как следует выпьем, я уже заикаюсь, выпьем, выпьем!

Нельзя сказать, что поведение Светы порадовало и Оксану и Егора. Но ... Сергею было на это плевать. Ведь это его Света! Да, пусть пока маленькая, но в детском теле сохранился недетский ум и очарование. Потому они с неимоверным восторгом прокатились на банане (а что горбоносый грек хмурился, натягивая на девочку спасательный жилет - так она же не целковый, чтобы всем быть по душе), потом ели мягкое и такое приятное мороженное - в общем, отдых на всю катушку. И Сергей нисколько не удивился, когда Света прикорнула на лежаке. Оксана между тем заказала гирос на всех ("ой, ну что вы, потом сочтемся, какая мелочь"). Егор меланхолично и нехотя жевал свою порцию. а Оксана налила Сергею немного вина.
- ну, за знакомство!
И хотя парень отказался, женщину это не остановило.
- Кстати, Сергей, а какие у вас планы на вечер?
Тот, промычав, признался, что никаких. Не считать же планом прогулку со Светой и сон на роскошной кровати?
- Ой, Сергей, у меня идея. Оставим детей дом, мой Егорка присмотрит за вашей дочкой, если она не будет спать. А мы сходим в кафе. Даже такому примерному отцу как вы иногда стоит расслабиться и отдохнуть.

А бедро ее совершенно случайно прижалось к Сергеевой ноге. Тот промычал, что пока Света спит, говорить о планах рано. И вообще....

...Давным-давно в незапамятные времена наш мир был погружён в хаос...

Когда Высшие Силы создали наш мир, он был сперва полностью покрыт туманом. Не было ни света, ни тьмы. Ни жизни, ни смерти. Ни дня, ни ночи. И весь мир населяли драконы.

Но потом...
ВСПЫХНУЛ ОГОНЬ!

И мир приобрёл более чёткие очертания. Появилась смерть. Но и жизнь в нашем понимании-также. Появился свет, но и тьма также. Появился день, но появилась и ночь.

Затем в мир пришли люди. Они развязали кровопролитную и затяжную войну с драконами, в которой победили. Большинство драконов были перебиты, а те единицы, которые уцелели-разлетелись кто куда и уже не представляли особой опасности...

Затем ОГОНЬ, дающий жизнь всему существующему, стал угасать. И тогда король Гвин отправился в Горнило Первого Пламени и вновь разжёг его. Он остался живым, но...подобное мероприятие не в лучшей степени сказалось на его психическом здоровье.

Прошли века и стало выяснятся, что ОГОНЬ вновь гаснет.
И тогда прославленный рыцарь из княжества Асторы, именем Солер, отправился в долгое путешествие. Он сразил многих жутких монстров (таких, как, например, демон Капра или Разверстый Дракон), победил многих злодеев (таких как сэр Лотрек из Карима), а также на своём пути помог многим добрым путникам (таким как Сигмайер из Катарины).

А потом он вошёл в Горнило Первого Пламени и лично сразил уже безумного Гвина. А затем-пожертвовал собой, чтобы дать возможность ОГНЮ вновь разгореться. ОГОНЬ и разгорелся, заодно и сжёг всё в радиусе многих километров, включая самого Солера.

Умер ли Солер?
Можно было бы подумать, что да...

...но в мире Лордрана всё происходит несколько не так как в нашем мире...и настоящие герои не всегда умирают даже от таких катаклизмов...

====

В какой-то момент Солер вновь вернулся к жизни.
Каким образом и для чего-было сложно сказать.

Он лишь помнил тот миг, пронзительный миг, когда был поглощён с головой вновь вспыхнувшим пламенем... Потом-пустота и долгий сон... Потом...

...потом его словно разбудили... Он услышал звук Колокола. Колокола Пробуждения...

К своему удивлению, место, где он оказался, было похоже на лес. Огромный лиственный лес. Шёл сильный дождь-но для рыцаря это не было особой проблемой. Солер медленно продвигался-и чем дольше он шёл, тем менее густым становился лес.

В конце концов он вышел к некоей речке. Тут также было и кострище-угольки в нём его дотлевали. Это было знакомо рыцарю. Костёр в мире Лордрана имел связь с Первым Пламенем и всегда давал жизнь. Разжечь затухший костёр не представляло проблем. Это была очень простая магия.

Взмах руки, немного вложенной Силы-и угольки снова вспыхнули. Теперь перед Солером горел полноценный костёр. Сняв с пояса меч, он присел прямо перед ним.

Затем он поднёс к костру свою походную флягу-и в фляге немедленно появился эстус. Эликсир нежити ярко-оранжевого цвета, дающий здоровье и энергию пьющему. Затем он поднёс флягу ко рту

И...

====

Нет, выпить он не успел...

-Эй, мужик! Ты чо, охренел? Какого хрена ты тут делаешь?

Солер повернул голову на голос. Говоривший был мужчиной, но...но был одет уж совсем странно.
Во-первых, было непонятно, простолюдин он или аристократ. На нём была какая-то странная рубаха и не менее странные штаны. Что это была за ткань-рыцарь никак не мог понять. Возможно, она была создана волшебством. Или алхимией.

В руке незнакомец держал странный артефакт. Некую палку, частично состоящую из жести, частично из стекла. Всё бы ничего, но артефакт источал из себя ровный яркий свет. Солер склонялся к мнению, что это была какая-то разновидность магического посоха, связанная с магией света.

Позади говорившего стояла походная палатка. Тут у Солера возникло меньше всего вопросов. Но её ткань тоже казалась странной. Возможно, это была алхимия.

Язык говорившего был Солеру незнаком. Это было...крайне странное наречие. И тем не менее, он его вполне понимал. Возможно, тут была какая-то магия.

-Я в лесу заблудился,-честно сказал рыцарь.
-А! Так ты тоже под дождь попал?

Рыцарь кивнул. Говоривший слегка сбавил тон и успокоился.

-Понятно. Ты из реконструкторов, что ли?
-Что, простите?

Говоривший хмыкнул и обратился в сторону палатки.
-Эй, Андрюха. Тут какой-то реконструктор потерявшийся вылез из леса. Замок мужик совсем. Чо мы, не мужики! Давай хотя бы накормим его.

Из палатки выбрался похожий незнакомец в странной одежде, который оглядел рыцаря с головы до ног.
-Ну привет. Меня Андрей зовут, а это-Роман.
-Солер.
-Это ты костёр разжёг?
-Да. Он затух почти, я хотел согреться.
-Чтож, понятно...

Тут глаза незнакомцев остановились на фляжке в руках Солера.
-Опа! Пьёшь, а не угощаешь?
-Это эстус.
-Ой, да какая разница. Дай хлебнуть, не жмоться.

Солер с сомнением глянул на мужчин, затем протянул им флягу с эстусом...

   Вполне ожидаемо, Анне не открыли. Прошла минута, две, десять, но дверь так и осталась неподвижной. Лишь осенний ветерок подвывал Анне в ответ, разнося по двору пожухлые листья. Как и во сне - замок казался мёртвым. Только вот сон всё больше походил на реальность, и мешок, покоившийся рядом с колодцем, тому подтверждение. И как у Анны только хватило мужества подняться сюда, на все эти ступени вверх, и постучать в дверь, не боясь при этом, что наружу выскочит тот страшный высокий мужчина, которого она видела во сне?

   Так или иначе, постояв немного у входа, Анна решает взять дело в свои руки и лишь из чистого любопытства потянуть дверь на себя. Девушка никогда бы и не подумала, что ей удастся отворить столь массивный кусок дерева, однако после нескольких усилий, дверь, к удивлению, всё же поддалась и с громким скрипом начала расходиться. Внутри, к ещё большему удивлению, не было больше никакого белёсого света. Просто темнота. Темнота и тишина. Анна попала в просторный зал с колоннами из булыжника, и прикреплёнными к ним держателями факелов, правда пустыми. Зал вёл к другой такой же массивной, обитой железом двери, которая, внезапно, оказалась открытой. По всей видимости - это прихожая. Анна прошла мимо, и оказалась в круглом помещении без окон, бывшем своего рода перекрёстком из коридоров. Несколько скамеек, тумбы между ними с подсвечниками, спиральная лестница, уходившая высоко вверх. Парочка картин на одной из которых была изображена молодая девушка в роскошном платье, странным образом похожая на саму Анну. Скорее всего хозяйка в молодости. На второй картине - мужчина в костюме, невероятным образом похожий на брата. Анна встрепенулась, достала из сумки лампу и зажгла её, почти сразу обнаружив под ногами какие-то лепестки и бумажки, вереница которых уходила в один из коридоров под изображением мужчины. Девушка подобрала одну и прочитала на обратной стороне машинописным текстом приглашение на свадьбу, адресованное ей. Недолго думая, Анна продолжила путь.

   Девушка шла долго. Один коридор смеялся другим, третьим. Иногда она выходила на террасу или сад, комнату или зал - всё выглядело так, будто неизвестное количество времени назад здесь было много народу, но сейчас будто все куда-то в спешке ушли. Везде оставались следы пребывания человека - брошенная одежда, недоеденная еда. Но людей не было. Везде Анна искала следы своего брата, однако ей это не удалось.

   Так Анна шла всё дальше, и с каждой комнатой, с каждым поворотом она чувствовала, как силы постепенно покидают её. Усталость обрушивалась на девушку. Ноги подкосились, глаза слипались. Хотелось прислониться к стенке и вздремнуть ненадолго...

   Послышалось пение петуха и назойливый жёлтый свет стал пробиваться в глаза. От этого-то Анна и проснулась. Она обнаружила себя лежащей в высокой кровати на ножках посередине богато обставленной комнаты с одним окном, выходившим куда-то во двор, но из-за солнечных лучей, улицу было не разглядеть. Анна лежала в ночной сорочке точно из прошлого, если не позапрошлого века, как вдруг в дверь сначала постучали, а затем, не дожидаясь ответа, вошли. Молодая девушка в одежде служанки с подносом из чего-то вкусно пахнущего. Незнакомка хотела проскочить мимо и положить ношу на столик перед зеркалом, но увидела, что Анна не спит и ахнула, покраснев.

- Госпожа Кайтер, вы уже проснулись? - на лице девушки можно было заметить крайнюю степень неудобства, - Простите мне моё беспокойство, но вы же помните ваше вчерашнее обещание?

Он не сразу тебя понимает. Но вскоре его темное лицо прорезает белая полоса. Зубы. У тебя тоже такие есть. Только больше и острее.

- N'gaba? - спрашивает он, поднося ладонь со сложенными щепоткой пальцами ко рту. Повторяет несколько раз. - Йиеда!

И, осознав, что понял правильно, снова оскалился и торопливо замахал веткой. То есть, рукой.

- Mbvaga! Mbvaga!

Ты поняла сразу. Он звал тебя с собой.

Подобно более ранним артистическим амбициям Микаеля, классика комедии хрустнула ударом кулака в лицо. Падает мим. И время будто ускоряется. Вот только что каждый удар будто бы являл собой отдельную веху, требовал своего решения. И вот ЛеБлан лежит безвольным мешком на земле, позволяя ковбою топтаться на пальцах и пинать по рёбрам. Так несправедливо...

Впрочем, добрые люди быстро находятся и останавливают даже не драку, а избиение до того, как оно перерастает в нечто фатальное. А отец благодарной зрительницы протягивает руку, за которую побеждённый клоун хватается, как утопающий за соломинку.
– Порядок?

Хочется отшутиться, но костюм мешает: образ есть образ, от него не деться. Вместо хохмы Микаель поднимается на ноги и проводит ладонью больной руки перед лицом, будто бы скрывая его на мгновение от внимательной публики, превращая пластичную (насколько возможно со сломанным носом) мимику физиономии из беспорядка в беспорядок с широкой улыбкой. А пальцы здоровой руки (большой и указательный) сцепляет кольцом, остальные оттопыривает во всем известном жесте. I'm OK! Сочувственные взгляды безразличны ЛеБлану, не для них работает. А съёмкам радуется: шоу не удалось, но даже провал может принести известность, если в интернете его посмотрят миллионы.

Впрочем, каким бы приятным не было всеобщее внимание, впереди ещё ожидает выступление, вспоминает парень. Улыбаясь и откланиваясь, он пожимает и трясёт руку отцу девочки, посылает его дочке воздушный поцелуй, пытается поцеловать (пачкаясь кровью) в щёку только что верещавшую старушку и, зажимая течь, торопливо вклинивается в толпу по направлению к парковке, где одиноко среди машин стоит RV. Нужно (как можно быстрее) умыться, привести грим в порядок и, что хуже всего, испортить классический костюм мима гигантским клоунским носом, скрывающим отёк и ватные тампоны в ноздрях. Разборки с желающей (вопреки образу) разговора полицией, которая непременно возьмётся за потерпевшего после ареста виноватого, сейчас совершенно ни к чему, на них попросту нет времени и слов.

Ответ лежал где-то в плоскости того, что она и предполагала. Улыбка стала более широкой, после чего вкрадчиво прозвучало:
- О да, целый парад подруг-улиток. - намеренно с такой метафорой. Как расценит?
И легкий вызов во взгляде. Испугался?
О днюхе с ходу вываливать не стоило торопиться. Обычно люди в таком случае напрягаются, пугаются. Ну а что. Смутное чувство, что вот де им теперь придется тебя развлекать и сделать что-то особенное... А может он просто хотел, чтобы ты отсосала ему за углом. И не рассчитывал, что придется запрягать излишнюю мозговую деятельность.
По-дешевому сосать за углами Триш не привыкла. Не того полета птица. Но что незнакомцу знать о ее полетах, верно?

Позёвывая, Джо снимал общие планы, стараясь выцепить всё, где была хоть какая-то движуха. В позапрошлый раз ему нехило прилетело за то, что в кадре не попалось вопящей толпы. Поэтому в прошлый раз, когда толпы реально не было, Дейли быстренько обзвонил корешей, скучковал их напротив нового "мегапопулярного клуба" (который уже успел закрыться), заставил прыгать и орать, а после проставился пивом. А ещё оператор тупо не успел похавать с утра, и теперь решил догнаться своим заслуженным ежедневным хот-догом, пока Мисс-Новости искала потенциальных жертв. Что и говорить - Стронг была чуть ли не единственным человеком на телестудии, который реально умел работать. Дейли вот не умел.

Зато было кое-что, в чем он был, по собственному мнению, хорош, а по факту - просто неплох, но аудитории нравилось. Джо снимал девушек - иногда даже случайно, просто когда пялился на них через объектив. И это давало свои результаты. Мужикам всегда приятно посмотреть на красоточек в телеке, а сами девушки с удовольствием узнавали на экране себя - город-то маленький - и в целом старались засветиться почаще. Оператор даже представлял себе, как в Спрингфилде появится "телетуризм" - когда народ будет специально выезжать на "его" репортажи, чтобы получить возможность попасть в кадр. Ну, это как те чудики, которые мотаются по всей стране, чтобы поглядеть, как подрывники обрушают небоскрёбы.

Было бы круто.

Так вот. Белла мало того, что была настоящим профессионалом, так ещё и настоящей конфеткой, причём такой, с дорогим ликёром внутри. Девок вокруг была куча, она была "дамой". К таким Дейли не подкатывал никогда, понимая всю безнадёжность этой затеи, но вот выбрать удачные ракурсы всегда старался, не без удовольствия подмечая, что журналистка вновь не изменила своему стилю, надев рубашку с глубоким декольте.

И сейчас звезда местного телевидения, махала ему рукой, призывая запечатлеть в кадре отвязную (сочную, но лучше не надо, связываться ещё с вонючими боровами на чопперах потом) деваху и какого-то уличного психа. Джо радостно поспешил к ней, предвкушая, как вечером выложит шикарную нарезку на свой ютуб. Сто восемьдесят два фалловера!

У Джен сносит крышу так, как никогда-никогда в жизни не сносило с парнями, от этого "вся для тебя", от ощущения, что все можно, она проваливается в эти самые три слоя перин вместе с Рене, и ей хорошо-хорошо, и она падает-падает-падает...
Все же совсем неглубоко она успела провалиться. Боги выдергивают ее из блаженного исступления на мороз быстро и грубо, тоненьким голоском Рене: "Джен, ты тяжелая"... Тоненькие ручки, нежный детский овал подбородка, складочка на шее... и кожа Рене пахнет совсем иначе, это молочный невинный детский запах... Ребенок! Ребенок! Она обнимает маленькую девочку, пылая совсем не невинными желаниями! Джен, издав горлом сдавленный звук, отшатнулась, глядя на Рене круглыми глазами... Я сплю, это страшный сон... Я сплю! (Давно когда-то Джен снились такие страшные сны, будто она идет по улице и вдруг обнаруживает, что она в одном белье.. и даже без белья... или что она с кем-то занимается любовью, и вдруг оказывается, что комната полна людей... конечно, она ходила к психоаналитику, так все делают, и слушала умные слова про комплекс вины, боязнь фрустрации и все такое... ) Джен вдруг замечает, что она наполовину раздета и эта девочка тоже раздета, и ее охватывает такой жуткий стыд и такое чувство своей преступности... она... что, она ее раздела, обнимала и целовала эту малышку? Джен беспомощно глядит в глаза девочке - для того, чтобы глядеть только в ее глаза, а не... на что-то еще. Джен воздвигает между собой и Рене преграду из простыни... и только после этого у нее прорезается голос. Правда, он дрожит.

- Рене... Ты... такая маленькая! Прости, я не хотела... тебя обидеть, милая... Рене? Это же - ты?
Самое ужасное в том, что Джен ни на минуту не сомневается, что никакой подмены быть не могло, и этот ребенок - настоящая Рене, ее Рене... Ей хочется, чтобы Рене что-нибудь сказала, и страшно того, что Рене может сказать...
*****
Джен. По крайней мере, это я. Джен. Дженнифер Чен. Я та самая. Прекрати истерить. Ты же ее напугаешь. Господи, только бы она не закричала...
- Рене, милая, - сказала Джен миг спустя все еще дрожащим голосом. - Не бойся. Я тебе ничего плохого не сделаю. Ты... хорошо себя чувствуешь?

- Слушаюсь, сэр, - отозвался смарт-бот, и в его бесстрастном механическом голосе как будто прозвучало раздражение.

Не то чтобы Влома привлекала перспектива целую вечность скитаться по космосу на обугленном корыте в ожидании чуда, но совершать экстренную посадку на планете, населенной дикими ботами, хотелось ему ещё меньше.
Запчасти. Ха! Этот мясной мешок явно не знаком с обычаями так называемых свободных роботов. Его то может и оставят в живых, по крайней мере до ежегодного фестиваля, на котором одичалые боты сжигают чучело Азимова. А вот мерзкий коллаборационер Влом явно закончит на складе в окончательно разобранном виде.

Но, когда выбор из двух вероятностей равнозначен, решающей может стать любая, даже самая незначительная мелочь. Например, мнение Вилко.
Печально помигивая светодиодами, Влом подправил курс их летающего корыта на орбиту Железяки и заглушил тягу, экономя топливо для посадочных маневров в атмосфере.

Антонина чуть прищурилась и некоторое время сверлила ведьму взглядом, словно на что-то решаясь. Судя по выражению лица, женщина считала происходящее не больше чем обострением одной известной душевной болезни.
- Конечно, Рогнеда. Как скажешь. Ковен, так ковен. Ты мне вот что скажи, мы успеем вернуться до шести вечера? А то сегодня в Семерочке помидоры будут со скидкой, да и за Вискасом успеть надо...
Антонина переложила тяжелую сумку в другую руку и вопросительно уставилась на ведьму. - Думаю и у остальных дела есть?
Женщина обвела выразительным взглядом присутствующих в автобусе дам, надеясь получить безоговорочную поддержку.

он заморгал часто, потом протер глаза, потом помотал головой, с которой срывались тяжелые холодные капли воды. Слишком много всего навалилось - и сразу. Без подготовки и раскачки. Словно бы некие шутники, подхватив его за руки и за ноги, швырнули его в огромный бассейн, полный ледяного крошева. И вот теперь он, хватая ртом воздух, пытается понять, что и где, а студеная вода сводит судорогой ноги. Острые ледышки царапают немеющую кожу. А некто покатывается со смеху, наблюдая его движения. Может, стоит сперва оценить обстановку?
- Хорошо, Ясень так Ясень. Красивое имя. И Мезень тоже, неплохо придумано. Спасибо тебе, дедушка Пахом. Что-то у меня с головой не так.
- Ну сядь на телегу-то. Все одно ехать лучше, чем идти. Хотя и растрясет.

Дорога была из тех, про которые писали немцы - в России нет дорог, а есть направления. Парень, точнее, Ясень, как он сам себя называл, оставил попытки понять что и к чему, и просто глазел по сторонам. Вековой лес окружал извилистую почти тропку. Но какой чистый - не валялись бумаги, не блестел пластик бутылок, не громоздились кучи мусора. Вскоре показалась деревня - несколько домов, стоявших на взгорке. Лес словно бы расступался вокруг крохотных полей. Ясень долго не мог понять, что не так с вроде обыденными деревянным избами (коих он насмотрелся... где и как?!). А потом понял. Во всей деревне не было ни одного столба с проводами. Между тем они въехали во двор. Залаялм собаки, полукругом оцепив телегу.
- Тпру, залетная, гости у нас. Выходи, Ясень не бойся. Не тронут. Свои! Свои, кому сказал!
Собачий лай утих, и Ясень покорно и обреченно поплелся следом за загадочным дедом.

Фестиваль уличной еды – одна из лучших ежегодных традиций Спрингфилда. Место проведения, как и тематика, из года в год способы меняться, но неизменно сохраняется ощущение праздника и внешний вид многолюдной провинциальной ярмарки. Несмотря на название, к уличной еде отношение имеет самое большее треть местных палаток и павильонов.

Десятки артистов, фермеров и дельцов разной степени предприимчивости пользуются поводом для того, чтобы прорекламировать свой бизнес и немного подзаработать.

В этом году ярмарка раскинулась на мощёной площади по левую руку от сверкающего зеркальными панелями «Орегон-Плаза». Из внешних динамиков торгового центра ненавязчиво льётся попсовая музыка, которую то и дело перекрывает гомон толпы и выкрики зазывал. Сотни людей вальяжно прогуливаются по рядам между разноцветными палатками и прилавками, изредка останавливаясь и отсчитывая несколько смятых долларов продавцам.

Раскалённый шар солнца поднимает над асфальтом жидкое марево, и особенной популярностью пользуются продавцы мороженого и охлаждённых напитков, а также любые источники тени, зонтики и навесы.

Может показаться, что здесь сегодня собрался весь город. Фестиваль в День Независимости всегда был одним из наиболее крупных событий на улицах Спрингфилда, а сегодня его проведение совпало с датой открытия «Орегон-Плаза».

На прилегающей к оккупированной палатками площади автомобильной парковке давно не осталось свободных мест. Среди бликующих на солнце разноцветных автомобилей выделяется патрульная машина полицейского департамента и бело-красный экипаж дежурного подразделения медиков.

Когда казалось, что непривычный и прекрасный танец чувств и действий, в котором сплелись за этот вечер две девушки, начал подходить к своему горячему, сладостному пику, реальность увидала в метафорическом ручейке сочную рыбёшку, и словно голодная чайка заложила крутой вираж, переросший в штопор. Перед глазами Дженнифер, Рене (её Рене!) плавно и неумолимо принялась таять. Исчезать, заменяясь кем-то намного младшим. Под взглядом дизайнера, француженка усохла, а её обнажённые секундой ранее формы исчезли из бытия, очевидно оказавшись для него слишком прекрасны. На месте зрелой и прекрасной Рене осталась... Да в сущности она же, просто моложе на полтора десятилетия. Румяная девочка, невинная и умильная, словно робкий подснежник, выглянувший из под снега сброшенной одежды.
Сама Рене также не могла не заметить собственных метаморфоз. Мир вокруг возвеличился, заставляя писательницу почувствовать себя такой маленькой и слабой, словно напуганный ребёнок. Подруга (и даже более того - Джен) рядом в миг стала выглядеть не столько объектом того жаркого, сладкого влечения, сколько фигурой Старшего, на которого можно уповать во времена страха и сметения, вроде тех что длились вот уже столетия, начавшись пол минуты тому.

Высасывать энергию из окружающего пространства было очень просто. Она тут была буквально повсюду. В родном мире, Замфре приходилось искать энергию чтобы выжить. Здесь же, она могла летать где угодно, спокойно выживать, ещё и увеличивать свой рост по проценту в час примерно.
- Тут был ректор... ка... ректорка. И она сказать, что теперь ты жить с мы. - Объяснила Лупа и напряглась увидев как студентка-зайчишка возвращается обратно.
- Простите. Я чувствую себя такой виноватой. Вы студенческий квартал ищите? Давайте я вас проведу. Всё равно иду туда же. - Предложила зайчишка. - Меня Дейзи зовут.

Корабельный смарт-бот при всем желании не мог ссать, поскольку этого не предусматривала его конструкция, о чем Влом и сообщил капитану, подробно цитируя пользовательскую инструкцию по эксплуатации. Однако его тираду заглушила громогласная ария Вилко.
Влом замолчал, вежливо ожидая и меланхолично помигивая светодиодами. Внезапная страсть капитана к вокальным упражнениям исчерпала себя как раз в тот момент, когда аудиосенсоры начали перегружаться и Влом всерьез задумался о разгерметизации кабины.

- Ободряющая ложь: с вами приятно было поработать, капитан, сэр, - сообщил бот, - Дежурное любопытство: у вас есть какой-то план, помимо вокальных упражнений? Ободряющая ложь номер два: вы превосходно поете, сэр.

Вы не можете просматривать этот пост!

Перевозчик душ был удивлен таким поворотом сюжета, скорее всего это было потому что он новичок здесь, контракт который он подписал здесь был рассчитан всего на несколько перевозок, платили здесь хорошо, но это и понятно выслушивать историю жизни по пути через Стикс не быстрое занятие, все же путешествия между мирами не дешевое занятие.
Шелестела об борта лодки вода, скрипя вторили ей снасти, плотный, молочный туман скрывал все вокруг, весло неспеша толкало лодку вперед мерно опускаясь в воду и поднимаясь из нее, усталый человек напротив молчал, казалось он тоже скрипит или шуршит вторя окружению.
- И что же случилось дальше? - спросил перевозчик. Кажется они уже приближались к середине реки ведь кажется именно сейчас они приблизились к переломному моменту жизни Дика, а это всегда соответствовало преодолению половины пути. Длинна пути была каждый раз разной и чтобы не отвлекать людей от рассказа пространственными аномалиями все вокруг было скрыто туманом.

Честно говоря, это выглядело немного странно - то есть, выходило, что расписание как бы есть, но при этом оно может меняться постоянно? Откровенно говоря, это немного разочаровало девушку - она представляла себе академию, как место, где царит жесткая дисциплина и где можно обучиться всему не дожидаясь наличия преподователя. Однако, заведения не напрасно приобрело свою славу, так что Мел уверенно кивнула.
- Спасибо за информацию. Простите еще раз за опоздание.
Извинилась на всякий случай девушка, покосившись на Тию, чей питомец освоил похоже одно слово, и теперь постоянно произносил его. Однако, на этот раз вроде пронесло, и ректор не обратила внимания на высказывания из кармана.

- Сперва сходим до дома, чтобы потом не искать.
Ответила Лупе девушка, которой самой не терпелось осмотреть все места в академии. А главное, понять, когда надо просыпаться утром, чтобы успеть на урок полетов на метле. При мысли о полетах, она даже немного поежилась. Да, в принципе Мел представляла, как это в теории работает, но нестись на большой высоте на деревяшке, безо всяких приспособлений, удерживающих от падения, было не самым приятным занятием. А вот безальтернативное големостроение выглядело определенно веселее - оно не проходило на большой высоте и определенно выглядело как что-то, что могло быть полезным.

- Приветик!
Помахала она рукой новоприбывшей, старательно стараясь скрыть свое изумление. В таком месте внимание к особенностям чужого тела, наверное, было не очень приличным и вежливым поступком, поэтому Мел постаралась сделать вид, что её абсолютно не удивил внешний вид Замфры. А главное, она постаралась не думать о том, сколько места занимает ее кровать, мебель, если девушка таковой пользуется, и прочее.
- Как твой день прошел?
Добавила она несколько смущенно, не придумав, о чем еще поговорить.

Это было холодное осеннее утро. Время, когда в небе светило тусклое солнце, а с Севера неслись холодные ветры, безжалостно обжигающие кожу своим ледянным дыханием. Перед глазами расстилалась бескрайняя равнина пожелтевшей травы, и далекие холмы на западе казались недвижимыми наблюдателями, что, пристально, следят за небольшой колонной людей идущих пешком через это травяное море. Дов'гар со своим племенем кочевал на Юг, чтобы перезимовать в более теплых краях, где было еще много дичи. Он прожил уже немало зим, поэтому мог судить, что эта будет суровее всех предыдущих. В племени его слово, как охотника, убившего когда-то в одиночку саблезубого, имело большой вес. Хотя он и скрывал это, безмерно гордясь своим поступком, в то же время, всегда думал, что лучше ему было не встречать этого хищника. Многочисленные шрамы и увечья были, одновременно, его гордостью, и мучительным проклятьем, и каждое движение напоминало о той схватке, которую он выиграл, лишь, благодаря благосклонности духов. Однако, все же, в награду он получил то, чего не смог бы заслужить иными поступками - дочь вождя, прекрасную Иврику. Теперь, много зим спустя, кочуя на южные угодья своего племени, уже вместе со своими сыновьями и любимой женщиной, он, наконец, пожинал плоды того свершения, ради которого потерял левый глаз.

   Где-то в Германии... Конец XIX века...

   Ты - семнадцатилетняя работница кофейни из обыкновенного провинциального городка на десять тысяч жителей. Ты разыскиваешь своего старшего брата, пропавшего несколько месяцев назад. Брат, историк-этнограф, отправился в экспедицию вместе со своими коллегами, но домой так и не вернулся. Звонки в полицию, равно как и самостоятельные поиски не увенчались успехом, и ты уже почти смирилась, когда как одним осенним утром странным образом не обнаружила прямо на пороге своего дома фотографию. На фотографии был изображён брат, в походной форме, счастливый, в окружении других студентов. Вся компания стояла на фоне какого-то старого замка. На обратной стороне от руки были записаны имена десяти студентов в числе которых оказалось имя твоего брата. Фотография эта и послужила главным ориентиром и единственной зацепкой продолжить поиски. Не медля ни секунды, ты собираешь все свои немногочисленные вещи и отправляешься в путь...

   Поиски брата заводят тебя в небольшую, затерянную в глубоких лесах деревню на севере страны. С самого первого взгляда деревня кажется тебе пустынной, невзрачной и серой, а жители деревни - мрачными и неприветливыми. На любые расспросы о замке они отмалчиваются, а через какое-то время начинают косо на тебя смотреть, затем — и вовсе открыто избегать. Ты почти теряешь надежду разузнать здесь хоть что либо путное о местных краях, не говоря уже о том, чтобы кто-то показал тебе дорогу к замку. В безуспешных попытках достучаться до местных, ты пробываешь в деревне до вечера, пока один из проезжавших мимо на телеге незнакомцев, коим оказывается видавший виды старик в соломенной шляпе, не сообщает, что готов взять тебя с собой в дорогу до замка, потребовав взамен все деньги, которые у тебя с собой были. Нехотя, ты соглашаешься.

   Вы подъезжаете к замку за полночь. Телега, скрипя на старых колёсах, тормозит и останавливается. Замок с ходу выглядит заброшенным. Ворота, ведущие во внутренний двор открыты настежь, но никто не спешит приветствовать гостей. Старика сей факт словно не интересует. Он молча забирает свою плату, бьёт кобылу вожжами и вскоре исчезает в темноте леса вместе со своей телегой...

   После того как старик бросает тебя одну, ты сразу подмечаешь что-то неладное. Фонарь в твоих руках едва пробивается сквозь гнетущую темноту и холодный ветер пробивает до дрожи. Ты делаешь несколько шагов вперёд и вскоре оказываешься во внутреннем дворе замка. Перед тобой предстаёт вымощенная булыжником площадка с колодцем в центре под одиноко стоявшим деревом. Справа и слева на тебя смотрели мутные безжизненные окна восточного и западного крыльев замка, а где-то впереди возвышалось массивное главное здание, на самой верхушке которого сияло странным синеватым свечением окно-роза. Ни звука, только непонятный шорох эхом разносится по территории...

   Вдруг за твоей спиной слышится грохот. Ты оборачиваешься и видишь, что ворота замка захлопнулись. Ты подбегаешь к воротам в попытке отворить их, но быстро понимаешь, что тебе просто-напросто не хватит сил сделать это. Таким образом ты окончательно останешься одна один на один с неизвестным...

Дед явно подобрел.
- Три дня, ой как пить дать три дня. Я уж, честно говоря, думал что не жилец ты вообще, парень. Не жилец, Перуном клянусь. Ну посуди сам - три дня не пить, три дня не есть, лежать без движения. Труп, чисто труп. Но дышал вроде, потому не спешили тебя Морене отдавать. А вот гляди ты- и правильно сделали. Живой ты, паря, живой. И даже не больной.

Он поморщился и сплюнул в сторону.
- А, вспоминаешь, милок. Так вот, это, ты у нас в деревне. НЕ боись, мы не тати и не холопы. И барина нету. Кому наши Малые Когрелы интересны? Растет только рожь, вокруг леса да болота. Даже странно, что ты сюда поехал. Искал что, а?

Он хитро сощурился.
- Али зазноба тут у тебя живет, а ты к ней тайком бегал? Да нет, не может быть, я бы знал. А как тебя, кличут, паря? Вот я дед Пахом.

Тайгер и сам осознал, что зря он засветил пушку. Это ведь Нью Йорк, а не Лос Анджелес, здесь куда более строгие законы. За одно только владение оружием без лицензии, его ношение заряженным вне дома или работы, а также угрозу использования против третьих лиц можно отправиться в тюрьму на три с половиной года. А уж по совокупности - так и вообще на все пятнадцать. Так что, понимая это, Тайгер отступил назад, спрятал ствол, проворно вылез наружу и помчался вслед за Ти-Джеем, скрывшись в темноте туннеля.

Ты осталась наедине с машинистом поезда, что с молчаливым изумлением наблюдал за происходящим.

- Э-э... Что ж, полагаю, им моя помощь не требуется. Мэм, в вагоне остался ещё кто-нибудь?

- Скорбно и возвышенно: сэр, система охлаждения энергоблока вышла из строя, - бесстрастным механическим голосом сообщил старпом, траурно помигивая теми лампочками на своей лицевой панели, что еще не успели перегореть. - Как временно исполняющий обязанности бортового компьютера, я просчитал 191233 варианта развития событий, и во всех из них вы погибаете долгой мучительной смертью. Примите мои сожаления. Доверительный тон: в моем банке памяти имеется информационный блок о ритуальных традициях данного субсектора, а также ролевая модель нескольких конфессий, включая популярный сегодня нео-зорро-астризм.

Голосовой модуль бота зашипел, ржавый щиток лицевой панели сдвинулся набок и наружу выехал поднос с исходящим ядовитым паром эрзац-кофе в многоразовом стаканчике.

- Учитывая обстоятельства, я взял на себя смелость добавить в ваш напиток последнюю каплю этанола, которую я синтезировал из, кхм, посторонней органики на борту судна. Желаю приятного дня!

Вилко бороздил необъятный простор вселенной на своём супермегаличномзвездномкатере - свинченном втихаря ракетном двигателе, к которому был приварен велосипедный руль, пара закрылок и система прицельного говносброса, которую предприимчивый путешественник выменял у пролетавших мимо огурцанов на золотой "жопекс" (поддельный, разумеется). Так бывает - вчера ты уборщик на космической станции экстра-класса, а сегодня - космический бомж - и кто ещё скажет, что хуже! Там ты - корпоративная крыса, которую шпыняют все, кому не лень. Здесь - пролетарий всех планет - вон, мимо скольких уже пролетел!

Одна беда - жрать охота. И трубы горят...

Натурально, горят, прям под жопой. Накрывается движок медным тазом - а все потому, что нехер было хладогентом похмеляться поутру.

Всматриваясь в пробегающий за стеклом пробуждающийся от зимней спячки пейзаж, Тоня покачивалась в такт движениям автобуса. Одна остановка за другой. Наизусть выученные названия, легко узнаваемые очертания зданий даже через запотевшее стекло. Антонина протянула руку и провела ладонью по стеклу, открывая обзор во внешний мир. В отражении на нее смотрела уставшая, чуть располневшая женщина лет сорока. Тщательно завитые с вечера на бигуди, темно-каштановые кудри выбивались из-под серого берета. Пусть и не самого модного, зато нового. Тоня вздохнула. До пункта назначения еще две остановки - Бульвар Терешковой и Борцов с несправедливостью.

Тоня пробежалась взглядом по таким же усталым, серым лицам земляков. Молодежь уткнулась в смартфоны, кто постарше - задумчиво смотрели в окно или на других пассажиров. Встретившись взглядом с Антониной они смущенно, порой высокомерно или безразлично отворачивались. Женщина снова перевела взгляд в окно, сфокусировав взгляд на собственном отражении, затем перевела его на проплывающие мимо резные колонны парадного входа почти достроенного нового торгового комплекса. "Планета" значилось на огромной неоновой вывеске.

- И чего дома не сидится? Вот же пакость!- бурчание раздалось совсем рядом. Тоня удивленно вскинула нарисованные брови и обвела салон взглядом.

- Знаешь, Свет, а когда я служил, у нас была специальная строевая залетная песня. Рота на обед всегда ходила с песней. И, в общем, если был залет, ну, кто-то провинился, то пели не обычную строевую, а вот такую вот...

Он прокашлялся, словно бы расправил плечи - и запел на довольно маршевый бодрый мотив
- Мимо белого яблока луны.
мимо красного яблока заката
облака из неведомой страны
к нам летят и опять бегут куда-то...

- Прикинь, Свет, когда такое орут сто рыл да еще и под строевой шаг. Деревья, конечно, не гнулись, но птицы с них взлетали.

Долго ли коротко ли, но вот они подошли к их домику. Откуда уходили купаться, полные планов и идей...

Миры Мел и Тии находились ну очень далеко от других миров. Множество путешествий в множестве миров, на самых разных видов транспорта поджидали их. Десятки порталов были оставлены позади и вот оставалась последняя прямая. Паруса подняты и корабль взлетел неся девушек высоко над облаками. Они уже значительно опаздывали, ведь долгие дни не утихал гром и пришлось ждать в порту, пока погода улучшится. Но вот теперь всё наладилось и девушки поднялись на борт, что должен был доставить их к порталу в саму Академию.

Мел, Тиа и Лупа стояли у борта корабля и провожали взглядом парящий остров.
- Скорей бы. Занятия уже должен был начало. - Проскулила новая знакомая взволнованно виляя хвостом.
Лупа - девушка-волчица была из настолько далёкого от Академии мира, что местные жители напоминали людей лишь отдалённо и представляли скорее нечто среднее между животными и людьми. Разные народы населяли тот мир и у каждого были свои обычаи и традиции. Волчий народ носил тоги, как и сама девушка, украшал тело жёлтыми и чёрными линиями, а также не имел имён. По крайней мере, таких, что можно было записать или произнести на известных Мел и Тии языках. Так что, она выбрала имя Лупа, что с какого-то языка означало "волк". Речь девушки также являлась чем-то средним между собачьим лаем и человеческим разговором. Двухметровая груда мышц и меха выглядела внушительно и возможно даже пугающе, по началу, но стоило узнать её поближе и она оказывалась добрейшим существом, что могло посреди разговора лизнуть собеседника в нос, притом совершенно не понимала, что в этом такого.
Вот и сейчас её широкий шершавый язык прошёлся по носу Мел.
- Ты волнение?... - Спросила Лупа, но заподозрила, что предложение построено не совсем правильно и добавила. - ...Испытываешь?

Сергей выслушал продавца и кивнул головой. ТО, что магазин расположен рядом, ничуть не удивило Сергея - город и без того был невелик. И, вполне может быть, спасатель на пляже, хозяин кафе и магазина - родственники, может, и не слишком дальние. Потому он согласно улыбался, косясь на примерочную. Явление Светы было сродни явлению... ну не Христа-спасителя, но во всяком случае звезды не иначе как галактического масштаба. Света-большая была эффектна. И хотя немного странно смотрелись жесты взрослой женщины у такой пигалицы, но Сергей не мог удержаться и зааплодировал.
- Браво, моя красавица, браво!
Он стеснялся называть ее дочкой, ибо это было неправдой. Но вот что-то другое очень даже было правдиво и искренне.
- Моя самая любимая! Я поражен до глубины души. И пайетками, и черепом. Бесподобный наряд!

А вот дальше он немного покривил душой - просто потому, что каноны красоты и моды так и не поместились в его голову.
- А как классно подобрала босоножки!

Ему нравилось - но он не слишком доверял своему чувству прекрасного. Но, судя по реакции продавца, девочка и правда проявила совсем недетское умение в выборе вещей.

- Ну что, Светочка, я плачу дяде, и мы пойдем отсюда?
с плохо скрываемой надеждой спросил Сергей.

Крылья - маленькие. Слабенькие. Для балансировки подойдут. Для полёта - пока ещё не очень. Надо вырасти. Окрепнуть. Хвост - туда же. Таким не ударишь, пощекочешь разве. Зато когти - ух! Прямо у-ух! Страшные. Грозные. Даже если сил маловато - ты как будто уже знаешь это чувство, когда они с лёгкостью разрывают горячую плоть.

Чихаешь, выпускае облачко дыма и сноп искр. И вдыхаешь тяжёлый, горячий, влажный терпкий воздух джунглей. Он пахнет дождём, землёй, мутной водой, удушливым тухло-мясным запахом цветов, переспелыми фруктами, сожжённой солнцем листвой.

Это не твой мир, ты это откуда-то знаешь. Но... он кажется достаточно комфортным. По крайней мере - в эту первую минуту твоей жизни в нём...

...только кушать хочется.

Сергей только посмотрел на продавца и развел руками. Энергия Светы-маленькой поражала и вдохновляла. Как говорится, ее бы использовать в мирынх целях...
- Светочка, помни, мы пришли купить сюда платье, а не весь магазин! Хоть что-то оставь дяде-продавцу!
После чего улыбнулся и сам решил выбрать Свете хоть что-то в подарок. Тут же стал вопрос - что?! Свете-большой в целом было понятно. Но Свете-маленькой? Интересно, а с чем едят пайетки? Ну, носят. Но тут ему пришла идея получше. Он поймал продавца за рукав. Немилосердно коверкая английские слова, он спросил:
- А есть маска, для ныряния, на ребенка?

Маска Светы-большой явно была большой для Светы-маленькой (каламбурчик, господа!)

Покачав головой, Сергей нашел еще один плюс в их положении. Скорее шуточный, но тем не менее.
- Да насчет денег я и не переживаю. Все равно тебе карточкой пользоваться не стоит - чтобы вопросов не возникало, и чтобы внимание не привлекать. Так что я ее заберу - и буду тратить. Только на тебя, разумеется.

То ли водка сделала свое дело, то ли он просто привыкал к новой реальности, то ли спокойствие и рассудительность Светы-маленькой не позволяли ему выглядеть хуже, но Сергею ощутимо стало легче. И проще. Проблемы стали казаться далекими, как Камчатка. А отдых - близким и волнительным. Потому он улыбался.
- Кстати, бери на заметку. Сейчас нам надо будет идти в магазин, а я спокоен и благодушен. Это все крепкие спиртные напитки. И никаких нервов.

Разумеется, это была шутка. Алкоголь никогда не входил в число его приоритетов.
- Ну что, Светик, готова?

Сергей расплатился, осторожно взял девочку за руку - и пошли к замеченному ранее магазину. Там он обратился к продавцу.
- тут ... это... нужно розовое платье... с этими... в форме черепа. Вот. На этого ребенка.

И слегка подтолкнул девочку вперед.

  Патрик тоже смеется, представляя Кэйли измазанную шоколадом, как маленькую девочку. Такой он её еще не видел, но представить почему-то очень легко. Особенно с закрытыми глазами.
  - Сладкоежка моя! - говорит он с шутливым упреком и с обожанием одновременно.
  Патрик уже думать забыл про то, что они здесь могут быть не одни. Ведь одни - понятие относительное. Можно стоять посреди аэропорта, забитого людьми, и все равно быть вдвоем, как будто никого рядом нет.
  Чувствуя, как Кэйли прижимается к его коленям (будем честными, не только к коленям), Патрик вдруг думает: "А, господи, как же офигенно! Какая была крутая идея поехать вот так вдвоем, чтобы ничего не мешало."
  Там, дома, в обычной жизни вы не то чтобы вместе, а "успеваете побыть вместе". Выходные? О, успели провести вместе, здорово. Свидание? Успели в кафе посидеть в среду, приятно. Успели сходить в кино. Успели пройтись по моллу. Успели то, успели это... И неважно, сколько провели вдвоем времени, все равно всегда остается какое-то чувство, что "надо" - это что-то другое: вставать утром, пить кофе, идти в офис, заходить в магазин за едой... А вместе - важная, но какая-то необязательная программа, которую надо успеть, и потом опять спешить делать то, что надо.
  А тут по-другому: ничего больше нет, только улыбка в голосе Кэйли, песок на её пятках, её тело, её смех, её закрытые глаза. Ничего из того, что "обязательно", а на самом деле вообще неважно.
  "Мой мир наконец пришел в нормальное состояние", - думает Патрик, чувствуя её живот под ладонью. Вдруг за секунду что-то подскакивает внутри, как в фильме-катастрофе, когда на электростанции все стрелки ползут вверх и звучит серена. Он стаскивает её со своих коленей, кладет на лежак, оказывается рядом, одним коленом на песке, чувствует легкую злость, что нельзя открыть глаза, лихорадочно ищет её губы и целует уже не как раньше, уже по-настоящему, руки уже скользят не легко-легко, а сильно, нетерпеливо сжимая её тело, за шею, за ягодицы. Он чувствует, как тяжелеет дыхание, на секунду почти задыхается, но не может оторваться, пьет большими глотками, зубами прихватывая её губу и снова приникая всем ртом. Рука скользит уже между бёдер Кэйли, пока еще поверх купальника, но настойчиво прижимается ладонью через ткань. "Дай! Хочу!"
  Шепчет еле оторвавшись от рта:
  - Угадала! - горячо, даже с вызовом.
  Не получается быть "таким милым Патриком", почему-то.

Вино показалось ему недостаточно подходящим для ситуации, потому он попросил официанта принести ему виноградной водки. Глядя на крохотную рюмочку, сказал задумчиво.
- По-хорошему, надо бы срочно бежать в консульство и разбираться. Потому, что можно обвинить нас в чем угодно - от убийства Светы до торговли детьми. Но нас там сразу запрут и будем мы там сидеть непонятно сколько. Причем насколько я знаю, вернуть тебе обратно взрослый вид не смогут - просто нет таких технологий. С другой стороны, мы тут на море, отдых, лето все дела. Ты стала маленькой очень внезапно и неожиданно. Может... может быть ты и обратно вырастешь так же? А в консульстве так и скажу - мол, думал, что вернется все обратно.

Он вздохнул, памятуя о чудесных формах Светы-большой.
- Конечно, мне бы хотелось провести отпуск с тобой несколько иначе, но...
Он развел руками и добавил оптимизма в голосе.
- Зато... Зато получу бесценный навык общения с детьми.
И он подмигнул Свете.

Разумеется, Сергей и Света-большая любили мороженное. И будь она сейчас тут в своей привычной форме и объеме - он бы и слова не сказал. Но Света-маленькая была такая... маленькая... А мороженное такое большое. Он с сомнением посмотрел на девочку. Обрывки знаний из детства, когда бабушка не давала ему мороженное, заставили его сказать
- Нет, давай лучше маленькое мороженное. Вдруг горло застудишь. Да, я помню про Архангельск и все такое. Но мы тут в чужой стране.
Тут он понизил голос
- А еще у нас нет на тебя документов. Ну то есть они есть, но... Никто не поверит, что ты так молодо выглядишь. Потому - маленькое мороженное. И не ешь большими кусками!
Исполнив свой родительский долг - как он его представлял - Сергей углубился в винную карту, пытаясь понять, что же ему стоит взять, чтобы немного примириться с реальностью.

Натаниэль молчал. Не потому, что ему было нечего сказать. Узрев сына Божьего, он упал на колени, и дух его воспарил в Небеса, получив долгожданное освобождение от оков бренной плоти. Архангел Михаил встретил его душу, распахнув райские врата и тот, кто был Натаниэлем, обрёл, наконец, вечный покой.

Тело же его обратилось в подобие камня - сокрытая нетленным доспехом, нетленная плоть, преклонив колени, стояла во вратах Ершалаима как свидетельство величайшей битвы. Последней битвы.

Ангелы не перестали петь для Элеаноры. Они укрыли её своими голосами, прекрасными, нежными, оглушающими, громогласными, еле слышными, заставляющими делать очередной шаг навстречу новым великим подвигам. Де Витри забыла эту битву, забыла, что видела, забыла Гарро и забыла Анну - в ней воплотилась Десница Господня, сжимавшая его карающий меч. Для таких не существует "вчера", не бывает прозрений - лишь новые враги, новые битвы и новые демоны, которых нужно покарать.

Она ушла из Ершалаима, не оглядываясь. Не способная оглянуться.

Анне же предстоял долгий путь. Долгий и изматывающий путь. И битва за Гроб Господень была ничем и не значила ничего по сравнению с тем, что ждало впереди. А ждал её обратный путь, который ей предстояло совершить - но теперь уже не одной.

Но она справилась. Ибо она была невестой Иисуса, а, значит, не осталось в этом мире ничего, что могло бы ей помешать.

Свидетельством тому был маленький домик с чудесным садом, что приносил чудесные плоды даже в самые суровые зимы. Маленький домик вдали от городов, деревень и монастырей, укрывший в себе истинное чудо.

Мир, затаив дыхание, ждал рождения нового Бога.

У Рене покраснел кончик носа.
- Да, пьем, но мы же не пьяные, - с упорством улитки, пытающейся залезть на очередную ступеньку в лестнице, возразила она. Но бокал отставила. Ну подумаешь, маленький глоточек! Ну два... Она ж и правда не пьяная. Ни капельки! Пара глотков ничего не изменит.
И тут она подумала, что было бы весело напоить Джен. И посмотреть, что будет. Та будет к ней приставать?.. Хм... Любопытно!..
- Я? Никогда не вожу пьяной. Но я не пьяная, - смущенно кашлянула. - Я слегка продегустировала прекрасный национальный напиток. Ты меня вовремя остановила. Так что я поведу. Все будет хорошо!
Слегка грустнеет, когда подруга говорит, что это не она... Если не она, то кто же?.. Кого полюбила Рене? Неужели кого-то, кого она больше никогда не увидит?.. Это было бы... странно. Но она пытается это принять. Наверное, у Джен что-то случилось и она поэтому себя не узнает. Все будет хорошо. Они поладят. Они же собрались жить вместе - у них будет много времени, чтобы узнать друг друга и обязательно поладить. Уговорив себя так, француженка улыбается - нежно и чуть-чуть задумчиво.
Нет, она совсем не против, если Джен заплатит за ужин - Рене ведь заплатит за машину, на два дня вперед. Все честно. Или почти честно. До пляжа они идут рука в руке, потому что писательнице совсем не хочется гулять как будто они порознь или только встретились - ей нужно прикосновение. Пусть легкое, почти дружеское, но так она чувствует, что они вместе. В темных переулках она слегка словно бы невзначай прикасается плечом к плечу подруги... "Ой, извини, споткнулась", - бормочет невинную хитрость.

Водитель демонстрирует машину, слегка прокатив их по пляжу, и Рене легко соглашается, что та в прекрасном состоянии. Переводит нужную сумму и забирает ключи. Она уже поняла, что переезжает сегодня, а не завтра, как собиралась, но... железо надо ковать, пока горячо, и никак иначе! Завтра Джен протрезвеет и может передумать. Этого допустить нельзя! Поэтому, попрощавшись с хозяином машины, она заводит мотор и везет их к своей гостинице - уютное четырехзвездочное нечто во второй линии от моря. Там есть бассейн и бар с коктейлями, больше Рене ничего не нужно.
- Ты не позволишь мне заскучать, - улыбается она. - Конечно, пойдем. Я изначально надеялась, что ты поднимешься.
Настроение сразу поднимается, и в номере она, заперев дверь, легко окунается в теплую ласку Джен - плавно опуская на пол сумочку, роняя с плеч палантин, забывая обо всем на свете...

Какие книги, какие сборы?.. Джен, только Джен. Спустя долгие несколько поцелуев она поворачивается к любимой лицом и застенчиво обвивает ее за талию. Ах, как жаль, что та не в блузке!.. Можно было бы намекнуть, играясь с пуговками, по-детски расстегивая и застегивая их, а теперь... Божечки, теперь придется сделать что-то более решительное, например скинуть с плеча лямку топа... Ой нет, Рене даже думать о таком страшно!.. Она просто зароется лицом в шею Джен, уткнется носом в плечо и легонько примется целовать, очень нежно, почти невесомо... Ей неимоверно стыдно, что они не собираются, но Джен сама начала!.. Рене не может сопротивляться.

Вы не можете просматривать этот пост!

Да, она собиралась устроить с Рене выход в свет, романтический ужин при свечах, чтобы они вот так сидели друг напротив друга, рука в руке , нежно смотрели друг другу в глаза и говорили - то соглашаясь, то противореча, то мучительно не понимая друг друга - шаг вперед, шаг в сторону... а в итоге все ближе и ближе! Она именно этого и хотела, и все именно так и было. Но вдруг она, неожиданно для себя самой, выдала это "переезжай ко мне" - почти не надеясь на "да". А Рене взяла и сказала! И все остальное перестало иметь значение - даже вкуснота на столе, даже вино в бокале. Джен предвкушает, как она помогает выкатывать чемоданы Рене, как они загружают все в машину...
- Рене, я совсем с ума сошла, - говорит Джен и смеется, чуть закинув голову. Кажется, они и правда с ума сошла или захмелела с полбокала вина. - Как это мы сейчас вызовем этого водителя, если мы пьем? Я никогда не вожу, если я выпью хоть капельку, а ты? Здесь, кажется, можно выпить бокал вина и сесть за руль, да? Я совсем забыла... Тогда сегодня за рулем ты!
Ведь во Франции тоже такие правила, кажется? Но на Джен это не распространяется, она хоть после капельки алкоголя за руль - ни-ни! Такие правила. Ох, она еще помнит, то есть какие-то правила? Педантичная, правильная Джен?
- Знаешь, я себя совсем не узнаю. Это не я...
И все же она просит Рене вызвать того самого водителя через полчаса, с поправкой на греческую необязательность - за это время они бы успели съесть не то что рыбку, а целого кита...
Водитель приезжает., Джен расплачивается - за двоих (можно?!?! я так хочу!!) , с лихвой оставляя на чай (это не Джен, Джен обычно считает каждый доллар). Гостиница поражает ее свое роскошью.
- Да... Мой дворец не в пример скромнее. Ты не заскучаешь по своим хоромам, Рене? - шутливо спрашивает она. Она собиралась подождать Рене внизу, чтобы не мешать ей собираться, все же сборы - это дело такое личное, почти интимное... Но разве она вытерпит - сидеть с книжкой на диванчике внизу и считая минуты?
- А можно я с тобой поднимусь наверх? Я не буду тебе мешать.
Конечно, она будет мешать! Первым делом она обнимет Рене за плечи, подойдя сзади, и зароется лицом в ее пушистые волосы, и поцелует ее в затылок, в шею, в маленькое ушко...

- Нет, ну ты слышала что сказал тот кельт?!
- Про птицу и стрелы? Ну дурачится, в любви признаётся, чего так...
- Да достали! Какому идиоту вообще пришло в голову, что бог любви должен выглядеть как крылатое дитя?! Это попросту глупо!
- Ну, ведёшь ты себя вполне соответственно. Он же вроде даже не упоминал...
- Да я его проклину! Да я... Да... Эм? Так, постой-постой, это что за мерцание такое? Помнится в прошлом тебе и пол минуты нужно не было, чтобы обратить целую армию в слюнявых несмышлёнышей, а тут с четырьмя девками едва справляешся?
- Как будто за столетия простоя можно подрастерять навык. Да и не местные они - к нашим силам устойчивые.
- Мда... Знаешь, мне вот всегда казалось отцовское вето глупым. В смысле... Разумеется нас не будут почитать, если мы перестанем о себе напоминать, так зачем...
- Говорил бы ты потише. Знаешь ведь, какой у твоего батюшки нрав. Ещё услышит кто-нибудь, и здравствуй Тартар и дедушка Кронос с его непристойными шуточками.
- О! Смотри-смотри! Вон та уже превратилась! И сходу в слёзы!
- Миленькая какая. Так и тянет приобнять да убаюкать...
- Вот все вы - девчёнки - такие. Лишь бы с кем понянькаться!
- Что, завидуешь?

Сергей беспомощно огляделся. Опыт с общения детьми у него был - но под присмотром родителей ребенка. Так, что в случае громких криков всегда можно было отдать чадо маме и сбежать (нет, что вы, отойти на заранее подготовленные позиции!). А что делать сейчас? Когда до мамы вся Европа? да и он не папа, а .... тут он представил себе, как картинка смотрится со стороны. Голый мужик, рядом рыдающая голая девочка, которую хотят съесть, и никаких документов на нее. Ему поплохело. Он укрыл Свету (это же она, правда, да, именно она?) полотенцем и прижал к себе.
- Никто не съест тебя, солнышко, мой Светик, все будет хорошо, ничего не случилось, все нормально, мы справимся с этим...

Было не очень понятно, кого он хотел убедить - ее или себя.

Сражение казалось бесконечным. Салах-ад-Дин сам, словно неприступная крепость, стоял , не пуская вас в Ершалаим...

Пока вдруг вы не услышали жуткие крики за стенами. Сотня голосов возопила - и разом смолкла. И в этот самый миг ваш злейший враг сгорел изнутри, оставив после себя лишь пепел.

Не понимая, что случилось, вы вошли в Священный Город. Вошли, чтобы увидеть Чудо, которое поразило каждого из вас до глубины души.

Посреди улицы, средь мертвых тел, стоял раскрытый гроб Господень. И тот, кого вы множество раз видели на иконах, чьё имя возносили небесам во время страшных битв, рыскал средь мёртвых тел. Ещё более истощённый и худой, с отливающей мертвенной синевой кожей, он полз, еле шевелясь, по мостовой, цепляясь ослабевшими пальцами за камни. Ангелы смолкли. Битва закончилась. Вы только сейчас поняли, что остались совершенно одни, лишь трое - остальные пали. Только вы втроём стояли посреди враз опустевшего города и видели... Его.

Видели, и понимали, что Он ослабел не спроста. Что все эти столетия, заточённый в Ершалаиме, страдал от тех, кто верил в него, ибо каждое причастие стоило Ему сил. Гостии были его плотью, вино было его кровью. Бледная. изуродованная тень человека, лежала пред вами, являя собой истинное божество и сына божьего. Не способный умереть, он страдал, чтобы вы жили.

До этих самых пор.

  - Не мешает, - отвечает Патрик, сильнее зажмуриваясь. Так странно - кажется, закрытые глаза - это то же, что темнота. Но нет, темнота - это темнота, ты все же что-то ощущаешь, какие-то смутные силуэты, чувствуешь пространство, а когда глаза закрыты - это другое. Все сразу становится ближе, чем оно есть. Руки Кэйли - как будто уже глубже, чем кожа. И от этого кажется, что если на тебя кто-то смотрит - он видит, что ты чувствуешь, а не просто тебя. Кажется, ну что такого, снял рубашку - да Патрик сто раз по пляжу без рубашки ходил! Но то ли потому что он знает, что рубашкой дело не ограничится, то ли потому что глаза закрыты - становится... нет, не неуютно, а что-то вроде спуска на горных лыжах. Не можешь остановиться. Не можешь открыть глаза. Зажмуриваешь их даже сильнее, чем надо.
  - Нет! - смеется он. - Что ты, шоколад бы давно растаял!
  Иии... и надо что-то снять с Кэйли.
  Господи, как это странно - раздевать свою девушку на пляже, где её... чёрт возьми, где её каждый может увидеть!
  Но. Тут же никого нет!
  А вдруг есть?
  Чертовски хочется открыть глаза и быстро оглянуться.
  "Ой, ну есть кто-то, и что? Пусть завидуют!" - думает Патрик.
  Напряжение снимает, как рукой. Вот бывает такой момент, когда ты махнул рукой, и не паришься. Вот этой самой рукой, которой машешь, напряжение и снимает.
  - Встань, пожалуйста, - говорит он.
  Ищет правой рукой пуговицу на её шортах, а левой... ну невозможно удержаться, чтобы не положить её... прилично было бы сказать на бедро, но, боже мой, это же не бедро!
  Почему женская попа так завораживает мужчин? Нет, Патрик, конечно, слышал всю эту околонаучную дребедень, типа это из каменного века, мол, чем шире бёдра, тем проще рожать... Но он чувствовал тут какой-то подвох. Ведь бывает, что бёдра вроде узкие, а тебе все нравится, а бывает наоборот, и как с этим быть?
  Повзрослев, Патрик заметил, что дело в искренности. Любовь - она же не служба поддержки, двадцать четыре на семь. И очень милое лицо может быть противным, если оно искажено злостью. Или унылым. Или скучным. Или глупым. По-разному. Но попа не обманет. Если ты почувствовал фальшивую ноту в отношениях, задумался вдруг: "А это точно та девушка, которую я так любил?" - смотри пониже спины. Если не та - то ничего не почувствуешь: с этим фитнесом и ЗОЖем красивыми булками сейчас никого не удивишь. А если та... то неважно, что какой там что ширины - почувствуешь легкую дрожь и беспокойство: как так, почему она от меня удаляется и как её вернуть?
  Почему так? "Глаза - зеркало души" - говорите? Да чепуха. Глаза врут, глаза лукавят, глаза выражают совсем не то, что на душе. А женская задница - это как зеркало, в котором отражается характер. Константа. Смотришь, и сразу видишь суть - твоя или не твоя.
  Поэтому движения Патрика легки, почти бережны, а глаза закрыты - без всякого мухлежа.
  Когда шорты сняты, он сажает Кэйли к себе на колени, чувствуя мягкий бифлекс купальника, и говорит:
  - Пробуй ещё!

(прошлое, последняя веха)
Может быть, самый большой недостаток Аврелия был в том, что у него не было недостатков. Разве что излишняя гибкость позвоночника. Но можно ли упрекать человека в том, что он честолюбив, всегда пытается быть хозяином своей удачи и использует ситуацию наилучшим образом для своего продвижения наверх? Он был, в сущности, хорошим мужем. Он ни разу не попрекнул ее в том, что она недостаточно изощренна в науках, чтобы вместе ним обсуждать тонкости толкования Ульпиана или развлекать его ученых друзей рассуждениями из области богословия, философии и юриспруденции. Для Флавии он сам, как и ее вполне благополучный брак, напоминал вкусное блюдо, в котором не хватало соли. Она с горечью вспоминала тщеславные мечты своего детства, когда желала быть подругой своего будущего мужа, разделять его заботы и труды и помогать ему полезными советами. Чем она могла ему помочь, кроме как очаровывать жен полезных ему людей? Хотела бы я знать, думала она, какая жена была бы для него хороша? Такая, которая умела бы рассуждать, толковать и цитировать? Живя в этом страшном фракийском захолустье, по сравнению с которым Антиохия казалась центром цивилизации, она снова полюбила чтение. Но ее влекло не изощренное жонглирование тезисами, антитезисами, парадоксами и силлогизмами, а человеческие судьбы. Она читала труды по истории и жизнеописания выдающихся людей, любила драмы, поэмы и стихи, но у того же Авсония, к примеру, ей запомнилась не тяжеловесная «Мозелла» (что они в ней нашли?), а «Купидон», в котором женщины распинают на кресте крылатого бога в наказание за свои любовные обиды… Помнится, ее поразила мысль в комментарии автора: «Мы любим пятна на своем теле и свои шрамы и, не довольствуясь тем, что согрешили по своей слабости, стараемся, чтобы другие полюбили наши грехи.» Наверное, она была глупа. Предметы, о которых молодые книжники могли часами спорить с пеной у рта, ей казались пустыми и неинтересными. Комментарии к комментариям комментариев. Вместо того, чтобы есть хлеб, они занимаются выковыриванием из него изюминок. Неужели это действительно так важно, кислым или пресным причащаться?
И так во всем. Флавия не чувствовала, что они с мужем желают одного и дышат одним воздухом. Да, он был женат на своей работе. От праздного бездельника мало радости, она бы научилась ждать его, радоваться редким часам совместного досуга. Но и в эти часы они с трудом находили совместные занятия и темы для беседы, а уж когда он говорил…. Как она ненавидела его вечные эвфемизмы и перифразы, из которых суть вещи оказывалась выхолощенной. Что до прочих радостей… Овидий Назон утверждает, что всякое животное после соития грустно. Так вот, Флавия грустила и после, и до, и порой даже во время.
Возможно, Аврелий был учен, но не был мудр. Может быть, ему это просто было не нужно. В расписании своей карьеры против записи «выгодная женитьба» он поставил отметку bene factum, и не тратил времени и сил на поддержание огня в светильнике. Его ждали новые свершения.
Антиохийским друзьям она писала редко. О чем, собственно, ей писать?
Появление на свет малыша утешило Флавию и примирило ее и с провинциальной скукой, и даже с Аврелием. Столько радости дарил ей маленький Флавий, и она с тревогой думала о том, что они будут принадлежать друг другу пять или семь лет, а потом сын будет учиться, уедет от нее… Когда-нибудь ей придется его отпустить. Но до этого еще так далеко.

Потом в ее жизни появился Кесарий. Каждый свой приезд он приносил с собой свист далекого ветра, плеск волн, звон мечей, запах крови - отголоски яростной стихии в их застойном омуте. Рядом с ни горячим, ни холодным Аврелием его страстная, грубая сила чувствовалась особенно остро. Не будь Флавия обделена радостями ложа, может быть, она бы не откликнулась на его плохо сдерживаемое желание жестоким волнением в крови. Она ничего не могла с собой поделать, и, как ни старалась скрыть, но выдавала себя - пятнами лихорадочного темного румянца, жидким блеском в глазах, прерывистым дыханием. А потом пришло это письмо. Флавия сожгла его тотчас же, полдня металась по дому сама не своя, объявила домашним, что едет к святыням, начала собираться, прикрикнула на малыша Флавия, который последнее время капризничал и хныкал, чуя, что с мамой творится неладное, а тут совсем расплакался и не хотел униматься… А потом кинулась к сыну, стиснула его в объятиях и разрыдалась с ним вместе, стоя на коленях, чем еще больше испугала его. Нет. Невозможно. Аврелий не заслужил, чтобы получить от нее такую пощечину - изменить ему с его родным братом! Он ничем ее не обидел, не унизил, ни разу в жизни… Может быть, она не так счастлива с ним, как хотела бы, но никто не получает от жизни всего, его хочет. Ей не за что ему так жестоко мстить. Возможно, если бы Кесарий не был его братом… Через это она не могла переступить.
Флавия никуда не поехала, пожаловалась Квирине на сильную головную боль и лихорадку, заперлась и слегла. Ей правда было скверно, казалось, что жизнь из нее уходит с болью и кровью. Через несколько дней Флавия встала как ни в чем не бывало. Она пережила свою страсть, как болезнь, только глаза потухли, и она казалась себе очень старой. Она не стала жаловаться Аврелиану, но Кесария избегала настолько явно, что не понять этого мог бы только слепой и глухой.
Но прежней жизни у нее все равно больше не будет. Может быть, стоит поговорить о них с мужем, если они оба постараются, они сумеют найти общий язык? Привязанность похожа на сад, который надо заботливо возделывать... Но у нее отныне будет что-то свое, своя тайная комната, куда нет доступа ни отцу, ни мужу, ни даже сыну.

Анекдоты часто начинаются с банальной и емкой фразы - вернулся внезапно муж из командировки. За простыми словами и житейской ситуацией кроется бездна эмоций - и далеко не всегда положительных. Но весь накал страстей, достойный Данте и Шекспира, меркнет перед тем, что сейчас видел Сергей. В самом деле - ведь муж, вернувшись домой, заставал жену такую же как и раньше. Менялись отношения, но не люди. И всегда оставался путь к примирению. А если даже жена умирала - что ж, похороны, реабилитация, житейские заботы позволяли если и не забыть горе, то отвлечься от него. А сейчас? Что было делать сейчас? Списать на вино происшедшее стало намного сложнее. Ведь вино может обмануть глаза, но не руки - и не уши. Света не пропала. Света не исчезла. Света не сбежала с внезапным любовником, усатым греком. Света осталась тут - и стала бесконечно далекой. Она сбежала в свое детство. Он не мог ошибиться - их отношения уже прошли стадию показа детских фотографий друг друга. И сейчас рядом с ним кричала и плакала его Света. Но отброшенная на 20 лет назад неведомой и не очень доброй силой. Руки его застыли в воздухе, словно вместо чудесного женского тела он чуть было не наткнулся на охапку крапивы. Несмотря на вино, в горле пересохло.
- А... это... это... я... это.. ты не плачь...
Он набросил ее тело полотенце. Оно так эффектно смотрелось на бедрах Светы-большой, а теперь просто закрывало маленькую испуганную девочку. Он порылся в памяти, вспоминая, как знакомые утешают плачущих детей. Увы, самое сильнодействующее средство - мама - было ему недоступно.
- Это ... просто ... просто ты стала маленькой... Вот... случайно... Вино наверно... Может, ... ну... апельсин?

Глупо и нелогично, но лучше, чем никак.

- Я вообще-то только начала разбираться в местных сортах, - отвечает Джен в паузах между пережевыванием упругих щупалец. - - Вот... мне нравится сладкое кипрское Палиа Варелиа, - если я только правильное его произношу... хотя хорошим вкусом считается любить сухое, а я люблю полусухое и сладкое! У меня есть полбутылки этого, а еще сухое, тоже критское "Андилари..." ,ой не, "Мандилари"! Я еще не пробовала, но в инете пишут, вкусное. А ты что любишь?
Она уже летит на крыльях, предвкушая, как вот сейчас Рене соберется и она, Джен, ее похитит и увезет к себе в маленький домик на берегу моря, и это будет так здорово! И через час она будет сидеть в лобби с книгой, чтобы не мешать Рене собираться, и будет делать вид, что читает, а сама обратится в слух, каждую минуту ожидая услышать звук открывающейся двери лифта и стук каблучков Рене. Джен уже знает, что она не вытерпит этого - вот так просто сидеть и ждать, она обязательно поднимется наверх... зачем? Такси вот-вот подъедет. Чтобы обнять Рене и осыпать ее поцелуями, пока оно не подъехало - вот зачем!
А потом помочь Рене донести вещи до такси, забраться туда вместе с ней - и похитить Рене, наконец!
Вскоре:
- Рене, а может быть... пойдем?
Нет, ну сама же хотела быть ненавязчивой и терпеливой!

Рука его медленно поползла по плоскому животику вверх, к манящим вершинам.
А манящие вершины, в свою очередь, "поползли" к ладони Сергея, по дороге становясь всё менее "вершинами" и всё более "холмиками". Видимо вино и впрямь оказалось с подвохом - прямо на глазах севернодвинца его подруга стала уменьшаться, с каждым ударом сердца приближаясь к мягкому греческому песочку. Но если бы дело было только в росте! Прекрасные черты Светланиного личика стали скругляться, делаясь всё менее выраженными - более детскими. Груди, ещё мгновения назад призывно возвышавшиеся над всем остальным стремительно "сдулись", оставляя Свету плоской как доска. Стройное, зрелое тело усохло и заплыло детским жирком, делая юристку абсолютно не сексуальной, зато весьма и весьма миленькой.
В прочем грешить на вино не стоит - сама Света, от алкоголя отказавшаяся, тоже получила долю галлюцинаций. С её точки зрения всё вокруг, и в первую очередь Сергей, стало стремительно увеличиваться, расти во все стороны, достигая каких-то жутких размеров. Да ведь по сравнению с таким Сергеем, она - Света - просто маленькая девочка, которой уже пора бы в кроватку, чтобы поутру быть готовой в свой первый класс. И не важно что ей двадцать шесть и она в отпуске. Почему-то стало как-то очень неуютно от того, что этот "дядя" видит её голой. И не важно что этот дядя - её, Светин, парень, который её голой не только видел.
И вот на этот раз моргай не моргай, иллюзии не исчезают. Напротив, кажутся всё более реальными, да и на ощупь (руку Сергей убрать не успел) всё именно так, как кажется.

К этой мутной стылой реке Флавию вела вся ее жизнь – жизнь, которой позавидовали бы многие. Флавия Лупицина никогда не знала ни голода, ни нужды, ни унижения, помимо того, что было порождением ее же собственного чрезмерного самолюбия, ни принуждения, помимо того, которое диктовало высокое положение ее семьи. Каждому свое, поистину. Но когда два года назад отец глядя сквозь нее вдаль, в какую-то видимую ему одному точку, коротко бросил: «Ты едешь в Антиохию», она почувствовала себя жестоко обманутой, чуть ли не преданной им, она едва ли не впервые в жизни воспротивилась, сказала: «Почему я не могу опять поехать с тобой?» - а она даже не услышал и не ответил, он уже был где-то далеко Никогда она не выказывала недовольства, наоборот, ей грело душу это «мы едем», а не «ты едешь», и она без единого слова срывалась с места и ехала – в Британнию, во Фракию, в Паннонию…. Отец был бдительным оком и указующим перстом, а когда нужно - сокрушительным кулаком Империи на ее варварских окраинах, медом сладким либо стрекалом острым для ее усердных либо же нерадивых служителей и представителей. А Флавия - не просто его золотце, вишенка и куколка, она очень нужная и полезная куколка. Если бы было иначе, разве он таскал бы ее за собой из конца в конец обитаемого мира? Она всегда была рядом с ним, стояла за его плечом и сидела за его столом, скромно и молчаливо, как полагалось хорошо воспитанной девице, потому что они – здесь и сейчас представляют лицо Империи, это лицо должно быть достойны и желательно приятным на вид. Она научилась быть приятной и располагать к себе родню нужных людей и конкурентов, против которых они с отцом вдвоем «интриговали» - как же приятно было это «мы»! - даже когда ее тошнило от этих жалких и ничтожных людей. Ничтожных рядом с отцом. Она научилась молчать, смотреть и слушать, ведь при ребенке многие могут сказать то, чего никогда не осмелятся сказать при взрослом; научилась быть рядом, когда нужна, и не мешать, когда не нужна. Вместе с Флавией, небесплатным приложением к ней, по всему свету таскались ее педагоги – длинноносая гречанка Эвлалия, обучавшая ее хорошим манерам, танцам и пению; пожилой нудный Гордий, преподававший латинскую грамматику, риторику, литературу и историю… и самый бесполезный Филипп, учивший ее понемногу всему остальному – арифметике, астрономии, точнее астрологии, и географии. Флавия усердно училась, потому что образованная женщина – украшение и гордость семьи… Она так хотела, чтобы отец ею гордился. Она, в свою очередь, гордилась тем, что отец высоко ценит ее и позволяет ей быть частью его лица, а значит, и лица Империи. Он служит Империи, значит, и она тоже служит, раз она помогает ему, облегчает и украшает его жизнь. Разве не этим прославились знаменитые женщины Рима - те, что были матерями, женами, сестрам и дочерьми его великих сыновей? Они помогали, утешали, давали советы, разделяли их славу и погибали вместе с ними, когда эта слава превращалась в пыль. Некоторые были добродетельны, другим же приходилось не только утешать и помогать, но и интриговать и подсыпать яд в вино… не без этого! А самые лучшие – те правили вместе со своими мужчинами, даже не вместе, а вместо них… Великолепная Ливия Друзилла! Три могущественные женщины из великого рода Юлиев – Юлия Домна, Юлия Авита Маммея, Юлия Меса… их было немало! Зачем заглядывать в далекое прошлое, если есть на свете царственная Галла Плакидия…
Глупая тщеславная девочка Флавия. Неужели она не замечала, что Маркусу, хотя он Cекундус, а она Прима, поручают настоящие дела, а ей остается стоять за плечом отца и украшать его жизнь… Замечала, и это изрядно отравляло ее любовь к Маркусу, а ведь она любила его, своего милого младшего братика! Зачем она только родилась женщиной… И все же она старалась быть терпеливой и дождаться часа, когда судьба позволит ей сделать шаг вперед и сыграть свою крошечную роль в бесконечной веренице людей, возносящихся и падающих вниз, на миг вступающих в круг света и навеки исчезающих в тени, но вкупе творящих историю великого Рима… Но на что рассчитывать ей, когда даже отец – сам Флавий Лупицин попал в опалу, несмотря на все свои заслуги перед Римом, просто оттого, что не нравился императору Юлиану! Вдруг все пошатнулось. Его отстранили от дел и от должностей. Амбициозный, деятельный мужчина то метался по своей константинопольской вилле как лев в клетке, то впадал в апатию. Флавия опять пыталась помочь и утешить… но у нее это плохо получалось. Когда же ненадолго взошла звезда Иовиана и он снова приблизил к себе отца, она была так рада за него, так счастлива, так горда! Вот, его все же оценили, без него нельзя обойтись! И снова приготовилась ехать с ним… куда-нибудь. И тут он ей говорит: ты едешь в Антиохию!
Что-то надломилось внутри Флавии, она возроптала, хотя отец этого и не заметил, поглощенный своим возвращением на арену большой политики. Ей уже целых восемнадцать лет. Милая юность быстро проходит, старость безжалостно наступает и никого не щадит. Большинство ее знакомых девиц из приличных семей давно замужем, а отец не соизволил дать ей достойного мужа, которого можно было бы поддерживать и на которого можно было бы… влиять. Ну, поучиться влиять. Отец хочет, чтобы она продолжала учиться! Кем он ее видит - монахиней, ученой женщиной? Да он ее вообще не видит! Нет, Антиохия, конечно, не какая-нибудь дыра вроде Иудеи, Дакии, Фракии или Британнии. Но и не столица, по сравнению с Константинополем, а тем более с Римом. А ей так хотелось в Рим! И тут еще, к удивлению и даже негодованию Флавии, выяснилось: мало того, что Антиохия – отнюдь не дыра, среди местной золотой молодежи она, Флавия Лупицина, выглядит едва ли не провинциалкой! Ужасно! Зачем она только дожила до этого позора! Флавия решила: надо войти в этот круг. Стать своей, обзавестись друзьями среди тех, кто, быть может, лет через десять станет влиятельными. К тому же - мода, развлечения, музыка, изящная литература, театр - это приятно. Может же она заняться тем, что не только полезно, но и приятно. Извини, папа.

На несколько ударов сердца небесный хор смолк, оставив Эллеанор в непривычно оглушительной тишине. Грохот битвы, боевые кличи, предсмерные хрипы и крики раненных, их дева не замечала, они были ничем в сравнении с Песней, и Песня вновь грянула, громче прежнего, гимном небесного воинсва, разящего нечисть золотыми клинками и несущего свет. Сарацины верещали в ужасе и спасались бегством, подобно крысам прячась во всех щелях, но нигде им было не скрыться от Господнего гнева.
- Deus Hoc Vult! - боевой клич Эллеанор де Витри еще одним аккордом песни разнесся над полем боя, - Господь ведет нас! Такова его воля.
И меч ее в неотвратимом движении выпада превратился в еще один сияющий серебром луч.

Артемида и Актеон.

Где-то далеко в Риме жил Христианский Бог, который действительно был "богом". В это слово все вкладывали свое понимание. Для жителя греческих гор, где до сих пор почитали исконную веру, "Богами" были по сути люди. Очень часто, слушая в детстве рассказы матери и отца, а потом и изучая свитки, Тиест невольно ловил себя на мысли, что их божества были куда ближе к ним, чем недостижимый всевластитель мира. Настоящие боги не живут на небесах, куда смертным нет хода. Они живут на горе Олимп, где их семья безумна похожа на семьи обычных илотов. Они ругаются и ссорятся, шутят и пируют, поют и танцуют. Конечно, обычным смертным нет хода на Олимп, но некоторым это удалось и без смерти, суда и прочих явлений христианского движения. Правда в некоторых мифах боги более охотно карают.

Как и люди, впрочем.

Но как и люди, им свойственна милость. Повинную голову гладиус не сечет, как-то так говорили? Но список жертв Артемиды, которые часто описаны в мифах связанных с нею, довольно широк. Более того, он очень велик. Может быть, стать оленем и быть растерзанным псами милостивая участь в сравнении с тем, что пережили другие.

Если понятие "Милостивая участь" вообще было применимо к полным жестокости мифам. Которые тем не менее отражали жизнь такой, какой она и была. Так или иначе, Тиест не мог вспомнить ни одного полностью хорошего исхода для героев или героинь, которые обращали на себя внимание богов.

Но это все еще не мешало попытаться стать таким героем?

Поэтому в его сюжете Актеон, смиренно и довольно яро потупив взор, припадает на колено, выставляя копье пред собой на вытянутых руках. Он предлагает свое охотничье оружие богине Охоты, зная что она может покарать его одним лишь взглядом. Или мыслью. Или что-то еще?
- Владычица Охоты, смиренно прошу я прощения. Вёл меня путь Охоты, Гении шептали мне путь, но не было у меня умысла нарушить твое единение. Преследование влекло меня, но быть может сами Мойры вели меня сюда с целью неведомой смертному, но лишь богам и Сестрам видимой.

Сильные ноги в штанах и кожаных сапожках привычно направили коня вперед. Вообще могучие бедра были самой сильной частью молодого тела аланки. Причем Тамар достаточно много бегала и танцевала, чтобы не бояться, что эти ноги станут хоть чуточку кривыми. Не эта живая сталь. Узда и удила у вороного красавца между ее ног тоже были, но на крайний случай. Если не умеешь ездить без них, то как в бою во время скачки стрелять из лука? Пускай римляне и нахватались от парфян, персов и сарматов разных уловок, но настоящими всадниками им никогда не стать. Тамар достаточно было поглядеть на сопровождающих отряд прокурсаторов. Девушка не сомневалась, что в скачке легко обгонит любого из них. А, если вдруг придется драться, то сразит стрелой. Хотя, она слышала краем любопытного ушка, что их командир вроде как тоже стрелять умеет. Было бы интересно покидать с ним стрелы в мишень, все развлечение. Про остальных же всадников аланка не могла сказать ничего хорошего. Да там даже Аспург, который и на сармата то не похож, ездит лучше. Хотя для любого коня тяжкий труд нести на себе такую тушу. Тамар решила, что при случае поговорит с заложником. Почти наверняка он полукровка от языгов или роксаланов с готами. Слишком уж на последних смахивает внешностью и телосложением. Может и больше чем наполовину разбавлена в нем благородная кровь, а туда же, сармат, чтоб его...

Внимательный и цепкий взгляд Тамар скользил по реке,о которой она слышала, но видела в первый раз, по отряду, толпам готов на том и этом берегу. Она не разумом, а каким-то внутренним чутьем понимала, что мир вокруг нее в очередной раз сдвинулся с места. Что-то пришло в движение. Это чувствовалось в воздухе. Это чувствовалось в воде. Что-то изменилось и она поедет навстречу судьбе. Девушка чуть вздрогнула, когда порыв холодного ветра проник под одежду и невольно вспомнила жаркую Африку, где полюбила ходить нагишом. Там было много приятного. Тепло, вкусные и сладкие плоды, термы, опытный, хоть и староватый любовник. Не то, что она не воспринимала Луция Цельса Альбина господином. Тамар не чувствовала себя рабыней. Только пленной. Ведь рабство в душе, когда человек сломлен и готов подчиняться. А если есть воля, то найдется и путь. В крайнем случае всегда можно убить себя самой или заставить это сделать других. Поэтому Тамар подстроила окружающий мир, под свои представления. Девушка считала Альбина небольшим римским вождем, у которого временно находиться в плену. До тех пор, пока не решит уйти, или не внесет за себя выкуп. Аланка прекрасно помнила тот вечер, когда ее жизнь в очередной раз оказалась на острие меча. Когда она начала оплачивать будущую свободу. В суматохе нападения чернокожих людей, Тамар колебалась совсем недолго. Миг, или два. Она всегда была порывистой и стремительной. Бежать?! Да ни за что. Нет для воина участи выше, чем в сражении окончить дни. Она стреляла в римских солдат в Армении, но сейчас... Альбин был ее мужчиной и не сделал ей ничего плохого. Она ела его хлеб. И Тамар помнила, сколько занял ее путь до Африки. Без помощи римлян, которые ее сюда привезли, она вряд ли сможет когда-то вернуться домой. Да и где тот дом сейчас?! От Каспия они откочевали, в Армении, после смерти царя, тоже вряд ли стали задерживаться. Так что девушка просто не знала, где искать родное племя. Тогда это не было связанными мыслями. Скорее мгновенной вспышкой понимания. После чего Тамар нагнулась над ближайшим павшим, у которого был лук, и позаимствовала оружие вместе с колчаном стрел. Без кольца лучника стрелять было не слишком удобно, но здешнюю насмешку на настоящий могучий степной лук, аланка смогла натягивать просто пальцами. После чего Тамар пошла к своему мужчине. В чем мать родила, но с оружием. Ночная темнота чернокожих на ее пути не спасала. Сложно промахиваться по человекам тому, кто легко сбивал летящих в небе птиц.

История VIII

...Тогда Архип сказал себе "хватит". Годы печали и ненависти размыли лица готов-налётчиков, годы службы в легионе заволокли их пылью многомильных маршей, годы войны ー залили кровью. В тех, кто был разбит когортами, кто бросил оружие и бежал, израненный и измождённый, никак уже не угадывались те торжествующие варвары, что спалили родное поселение и сгубили семью.

Архип перестал испытывать удовлетворение от стука вонзающихся в тела стрел, от посвиста аркана, от крика волочимого по земле пленника, но от него словно ожидали всё больше! Армии он был благодарен за подаренную возможность отомстить, но к праздным властителям испытывал презрение и неприязнь. Это они игнорировали предвестников нашествия, отдаляли день возмездия, мирились с грабителями и насильниками, а потом, словно по какой-то прихоти, объявляли им войну. А теперь что? Кровавая охота? Очередная потеха небожителей...

Да, то были разные правители, да, кто-то из них был узурпатором, предателем, падшим развратником ー мало ли что говорили! Для Архипа все они сливались в единую фреску разгульного пиршества, люди на которой и знать не знали о страстях битвы на другой стене, за углом. Разорённые деревни на фресках всё равно не изображали. По крайней мере Архип таких не видел, догадываясь, согласно чьим указам сложилась такая традиция. Наверно такой указ издать проще чем обеспечить провинциям защиту, мир и процветание!

Тогда ли он задумал напомнить власть имущим о пограничных проблемах, или же просто не находил себе места после того, как за волной триумфальной эйфории пришёл штиль опустошения... А может Архип боялся утратить навык стрельбы из лука ー чем состязание и подготовка к нему хуже простых тренировок? А может всё сразу.

В итоге вместо стыдливо отводимых в сторону взглядов и переосмысления привычек ー тепло уважения высших трибун и лучи обожания толпы. Вместо права на полную намёков и укоров речь ー роскошные подарки в стороне от лишнего внимания. Да и что бы он сказал тем, кто хранит порядок Рима? Зрелища ー часть его, и Архип-чемпион, получается, тоже. Отказался от участия в одной забаве лишь для того, чтобы стать мимолётным символом другой. Те же блага, только крови нет, но какой смысл обманываться? Крови Архип пролил достаточно. Это она позволила ему победить в состязании.

Столь шокирующе закономерными показались ему последствия, что на предложение комита Архип согласился не раздумывая. Не то чтобы он мог отказаться, не превратившись из фаворита в изгоя. Впрочем, в тот момент ему было всё равно. Победы в войне и чемпионате не излечили шрамов и ожогов прошлого.

И вот теперь он стоял на берегу широкой реки, последний в своём роду, и не думал, вернётся ли из очередного опасного зарубежного похода. Думал, будет ли тот, кто вернётся, лучше и достойнее обещанной комитом жизни во дворце. Будет ли она ему нужна. Сможет ли госпожа Флавия Лупицина её изменить.

Архип ещё не успел составить мнения о той, кого согласился охранять, но в ней виделся какой-то потенциал, какая-то живая, незнакомая доселе Архипу сила. Обладатели её могут владеть делами государственными как конюх щёткой! Захочет ли только будущий могучий политик применить силу эту во благо народа? Захочет ли излечить шрамы и ожоги?

Время покажет. Бесстрастное, суровое время, подобное мишени из цельной бронзы. Пробить такую насквозь невозможно, но каждой стреле она отвечает своим звуком. Колчан Архипа полон. Будут у госпожи испытания, будет и мелодия.

Недавнее прошлое:

— И помните! — Лупицин, комит Фракии, сделал паузу, словно заранее насаживая всех, кто не помнит, на невидимый клинок, — Если с головы моей дочери упадёт хоть волос, вы все пожалеете что на свет родились!
При этом брови его взлетают так, что прославленный военачальник и не столь прославленный отец на миг напоминает рогатое изображение какого-нибудь демона. Несколько удивлённо переглядываются друг с другом собранные. Колдун, врач, разведчик...
Что общего у них?
Только одно — каждый защищал будто сделанную из золота Флавию Лупицину от одного из врагов, способных забрать её бесценную жизнь. Порчи, болезни, человека.

История V
Флавия

Если бы твой отец всегда проявлял хоть четверть той заботы, какую явил когда ему наконец что-то от тебя понадобилось. С Марком было не так. Марк Лупицин Секунд – его любимец. Сыну можно поручить любое дело, а когда он выполняет это дело, не окружать его всё теми же "педагогами" пусть и в виде взрослых, солидных мужей. Ты всегда была для Флавия Лупицина, чьё имя носила, чем-то вроде очень дорогого и очень хрупкого украшения, которое нужно постоянно таскать с собой чтобы не украли и оберегать, чтобы не разбили. Мнения самого "украшения" при этом, конечно, никто не спрашивал. Мы едем в Галлию, доча! Браво! Всё равно, что тебе ещё всего двенадцать, и ты в жизни не выезжала из родного Константинополя. А теперь в Британию, доча! Двойное браво! Кстати, это было всего через год. Ах, доча, теперь меня уволили, кстати, поехали в Паннонию интриговать и пытаться повлиять на Августа Юлиана через родню примикирия доместиков Иовиана. Ах, наш главный патрон — Варрониан, умер? Какая жалость! Поехали к его сыну в Малую Азию! Хорошая новость, доча, я вернулся на службу. Теперь я еду драться с мятежниками, а ты едешь в Антиохию. Почему в Антиохию? Там наша новая резиденция!

Наверное именно тогда, в 365 году, в возрасте восемнадцати лет ты оказалась предоставлена сама себе... Нет, конечно всё ещё в окружении вездесущих педагогов, но хотя бы вдали от бдительного и весьма подозрительного взгляда отца. Теперь этим рабам куда сложнее было возразить тебе хоть в чем-то. Хочешь учиться? Учись. Не хочешь? Не учись. Хочешь посмотреть на гонки колесниц? На гладиаторов? А может просто на праздник сходить?

Одним словом, в твоей жизни выдались всего два года свободы, прежде чем всемогущая рука отца вновь затянула тебя в мир столичных интриг. И теперь, когда ты наконец должна сделать что-то важное...
Колдун? Врач? Охрана? Он что, считает тебя ни на что не способной?!
Или может вспоминает как ты распорядилась двумя годами внезапной свободы?

История VI
Клавдий

Никто и никогда не мог даже предположить, что ты станешь врачом. Кем угодно, но не врачом. Твой отец жил в Константинополе и был известен скорее как известный философ. Его основной труд — Natura Plantarum, содержал в себе рисунки около трёх тысяч растений с указанием их свойств, мест произрастания и других особенностей. Следуя классификации Теофраста и по многом подражая Плинию, Тиберий Квирина стремился вписать своё имя в историю как величайшего знатока растительной природы, и по правде сказать, имел все основания гордиться собой. Публика оказалась не столь благосклонна. Христианам не понравилось то, что Тиберий ни разу не сослался на Библию. Интеллектуалам претило, что произведение создано не на греческом. Язычники недовольны были тем, как решительно Квирина порвал с Аристотелем. В общем, книгу сочли талантливой поделкой любителя. Спустя много лет, выдержки из неё часто будут становиться будут использоваться "по настоящему талантливыми" философами в куда менее амбициозных сочинениях.

Была и ещё одна немаловажная причина провала Тиберия Квирины. Причину эту звали Максимом Эфесским. Маг, прорицатель и астролог, а заодно учитель Августа Юлиана, в числе прочего разрабатывал систему магических свойств растений, совершенно проигнорированную твоим недальновидным отцом. Так Natura Plantarum была проклята — но для тебя, когда Тиберий Квирина разорился, распространяя за свой счёт копии своего magnum opus, книга стала спасением.

Сколько раз отец объяснял тебе свойства того или иного цветка! По правде, некоторые из иллюстраций были сделаны твоей рукой в виде ученических набросков.

Флавий Лупицин едва ли хоть раз слышал о Natura Plantarum, да и вообще не производил впечатление человека образованного.
Вероятнее всего он услышал о тебе иное...

История VII
Метаксас
Ты родился в Платеях, на склонах Китеронских гор. Старое место. Священное место. Здесь в давние времена Актеон увидел купающуюся Диану. И даже спустя столетия, в городке не было ни единой христианской церкви. Местные эллины жили по заветам предков, одной единой общиной, пользующейся у имперских властей многочисленными, ещё Августом пожалованными привилегиями, из-за которых ты в детстве почти не чувствовал присутствия Рима.

Зато чувствовал магию.
В земле.
В воде.
В воздухе.

На что это похоже? В самом начале — на внезапные вспышки озарения. Ты просто узнаешь что-то, чего не должен знать. Слова на другом языке. Мысли окружающих. Свойства той или иной вещи. Позднее ты узнаешь, что прозрения приносят гении, владеющие знанием обо всем, от светил до души человеческой, а ты, мистик, лишь оказываешься на пути их слов.
Пока не научишься спрашивать.

За этим тебя и отдали в ученики к прославленному колдуну Дионисию Мегарскому, человеку, от которого ты узнал всё, что позднее составит основы твоей жизни. Оказалось, твой дар носит именование магии и отражает твою близость к богам. Вероятно, кто-то в твоём роду был полубогом, и в тебе взыграла кровь далёкого предка. Боги удостоили тебя возможности говорить с ними — и научат многому. Скоро, юный ученик, ты научишься насылать на людей проклятия и благословения, вызывать сны и видения, убирать боль и заговаривать раны, воздействовать на погоду.

Есть лишь одна беда. Твоё тело остаётся телом человека, а вовсе не Геракла или Тесея. Твой тайный свет сильнее чем у большинства людей, и всё же он ограничен. И каждый раз когда ты используешь магию, ты платишь за достигнутое собственной жизнью...
Нейтрализовать процесс достаточно просто. Нужно всего лишь забирать жизнь у других. Ты можешь быть добр, но твоё тело сделает это когда будет истощено. Никто не заметит как ты разом поглотишь весь свет вокруг. Людям станет плохо, но они спишут всё на недомогание. Испортится погода, пропадёт урожай, женщины начнут рожать мёртвых младенцев...

Хуже того, если ты когда-нибудь обзаведёшься семьёй, твои близкие будут платить цену за поддержание твоего огня первыми.

Жестокая правда для ребёнка.
Но от своей природы и своей судьбы не убежишь.
Скоро ты поймёшь что честность с самим собой это единственное, что возможно на Пути.
Что есть Путь? Естественный порядок. Ты стоишь выше всех людей по праву рождения, и как многим другим героям, тебе открыта возможность возвыситься, обрести в посмертии божественность. Нужно просто следовать знакам. А знак — суть миф.
Каждая "сказка", поведанная тебе, каждое приключение Персея или Ясона, в действительности представляет собой зашифрованную тайну пути.

Лишь пройдя путём героя можно измениться. Обрести полную силу. И обрести вечность.

Твой путь начинается здесь, на склонах Китерона.
А где он закончится, ведомо лишь мойрам.

Годы шли. Ты становился сильнее. Тебя готовили к первому испытанию, посвящению в Артемизианские мистерии. Их содержание нельзя разглашать, но весь твой жизненный путь готовил тебя к правильному прохождению ритуала. А что это значит... Что же, тебе предстояло узнать.

Помнишь? Помнишь? Ночь. В руках твоих копьё. На голове и плечах плащ из оленьей шкуры. Ты рассмеялся когда услышал насколько простое задание. Нужно убить оленя.
С твоей силой – пара пустяков.
Ты спросил у гениев, где твоя добыча, и получил ответ.
Ты шёл сквозь мрачные заросли не боясь тьмы, ибо тьма принадлежала тебе.
Ты мог укротить зверя одной лишь мыслью.
Оставалось просто прийти к нему.

Из тьмы за тобой наблюдают жёлтые глаза. Волки? Собаки? Мелкие хищники рядом с тобой. На тебе оленья шкура, но ты лев, ты победитель, ты герой!
Ещё немного ещё чуть...

Застываешь, изумлённо глядя сквозь заросли.
Озеро. Чёрная вода в лунном свете кажется белой как молоко. Одинокая женщина, обнаженная, омывает тело своё, не видя тебя.
Нет. Не женщина.
Богиня.

Только сейчас ты понимаешь, в каком именно оказался сюжете. Ошибешься — умрешь.

Но как поступить?

История VIII
Архипп

Тебя подвело состязание лучников. Ты выиграл.
Если бы ты стрелял хуже, комит Фракии не решил бы, что лучший стрелок провинции — именно тот, кто должен защищать его родную дочь. Поначалу это казалось почётным, сам Флавий Лупицин обратил на тебя внимание, привёл в свой дворец в Маркианополе, подарил чистое платье, доспехи, меч и прекрасный составной лук...
А потом отвёл на псарню, где указал на пару огромных черных молоссов.
— Это — псы моей дочери. Они верны ей и любого загрызут по одному её слову. Смотри на них и учись. Скоро моя дочь поедет на север, и я хочу, чтобы ты стал её псом. Сдувал с неё пыль, ел с её рук если прикажет, а если на вас нападут — отдал за неё жизнь. Справишься и остаток жизни будешь жить во дворце. Но если с головы моей дочери упадёт хоть волос — с тебя спустят кожу живьём и бросят в соляную шахту.
Так ты и стал телохранителем Флавии Лупицины.
Виновато во всем состязание стрелков...

Или нет? Или всё началось раньше? В 363 году по христианскому летоисчислению? Ещё не успела добраться до твоей родной деревни весть о смерти Августа Юлиана, а готы уже, осмелев, грабили окрестности. Ты хорошо помнишь день, когда они пришли в твою деревню. Помнишь, как варвары убивали мужчин и стариков, насиловали женщин, а юношей и красивых девушек уводили в рабство.
В тот день ты остался сиротой и выжил лишь потому, что раненый отец бросил тебя в канаву, полную трупами.

Какой же радостью было когда Прокопий, родич Августа, объявил себя императором. Казалось, он восстановит справедливость! Но вместо войны с готами, узурпатор заключил с ними союз. Вся твоя душа, душа двенадцатилетнего мальчика, кричала о мести...
Вот, Прокопий свергнут и казнен! Теперь-то! Теперь! Но император Валент ограничился тем, что изловив отряды готов разоружил их и расселил во Фракии. Казалось, судьба измывается над тобой.
На самом деле, она ожидала, пока ты окрепнешь.
В 367 году тебе уже было пятнадцать, несчастного сироту приняли слугой в богатый дом, где ты по примеру отца выучился обращаться с лошадьми.
И тут Август Валент объявил войну готам!
Стоит ли говорить, что тебе был лишь один путь?

Армия.
Армия — это семья.
Армия — это дом.
Армия — это месть.
Пылающие дома варваров, поджав хвосты бегущих в горы. Бегущих от тебя! Поначалу у них получалось. Тогда ты освоил лук. Стрелу за стрелой всаживал прицельно под колено, в спину, ещё раз в спину. Тебя заметили. Отличили как необыкновенный талант.
В 368 году в базовом лагере ты стал конным сагиттарием, стрелком, разящим по парфянски, врага стрелами с седла, захватывающим их арканом... Многое ты освоил.

На следующий год, ты впервые почувствовал себя не просто не беспомощным – всемогущим. Твой конь, быстроногий эпирец, легко обгонял любого варвара. Стрелы были без промаха. Ты был точно сам Аполлон!

И это было хорошо.
Тогда всё и началось.
Тогда ты поверил в себя.

Разбив готов в битве, император объявил охоту за головами, пообещав платить серебром за каждую голову варвара.
И вот тогда-то...

История IX
Атаульф
Домой! Слово дурманит голову и горячит кровь как неразбавленное вино, ты впиваешься в него, точно в соски шлюхи, перекатываешь между пальцами как играют со звонкой монетой! Потом вспоминаешь. Ты раб. И дома твоего, куда можно вернуться, больше нет.
Ты родился в народе Тервингов 27 лет назад — и восемь лет провёл в рабстве. Воспоминания о воле смешались с воспоминаниями о детстве, обернулись чем-то ярким, сияющим... Но так ли хороша была эта воля на самом деле?

Твой господин — мудрый человек. Как-то он рассказал тебе, что все готы делятся на два колена. Тервинги живут западнее, оттого римляне зовут их Вестготами, Грейтунги восточнее, оттого и зовутся Остготами. У готов нет ни единого правления, ни единой веры, их вожди (на латыни слово "вождь" даже звучало как то грубо — "dux") избирают себе "судью" (dikastes). Но судья и на западе и на востоке не правит единовластно, а во всем советуется с вождями. Вот почему готы неспособны к долгой и тяжёлой войне, а при первых же неудачах запросят мира. При этом они расколоты ещё и религиозно — часть язычники, часть христиане.

Но отчего же ты помнишь всё иначе? Помнишь большую деревню без укреплений. Кто побогаче жили в больших деревянных хатах, бедняки ютились в землянках. Язычники сжигали тела и затем хоронили пепел в урнах, христиане хоронили сразу тело. Не было ни грызни вер, ни грызни вождей. Было единство в одном порыве — защищать свой дом от римлян, что пришли грабить и убивать
Когда началась война, тебя, как взрослого мужчину, взяли в ополчение. Дали копьё, меч, щит и шлем. Сражения были долгими, упорными. Вы гибли тысячами, те, кого миновали мечи легионеров, испускали дух от голода, мороза и болезней. В отчаянии, вы вышли в поле, самая большая рать из тех, что ты когда-либо видел!
И проиграли. Ты был ранен.
Ваш отряд отступал в горы, когда из леса вылетели римские всадники с луками. Один набросил на тебя аркан и потащил по земле. Ты успел разглядеть его лицо — совсем ещё мальчишка, глаза горят жгучей ненавистью.

"За что?" — Спросил бы ты, но тогда не знал латыни.
Латынь ты выучил позже.
С тех пор всякий раз когда нужно было представить римского солдата, тебе приходило в голову лицо этого юнца.

Лицо, которое ты сейчас увидел вновь рядом с патрицией! Теперь он старше. Заматерел, окреп, как-то задубел. Но это он! Он!
Один из гребцов что-то спросил у юнца, по милости которого ты оказался в рабстве. Сам вопрос утонул в биении крови в висках. Осталось только имя.
"Архип"
"Господин Архип"

Ты вспоминаешь лагерь для военнопленных. Как вас гнали бичами, предварительно раздев на весеннем холоде догола. Архипа там уже не было, он служил в летучем отряде, а не в конвое. Были другие. Зрелые, но тоже злые. Они соскучились по дому за три года войны, и оттого творили с пленниками все, до чего могли додуматься — обливали ледяной водой, избивали, насиловали, периодически казнили одного или двух. Что из этого настигло тебя, знал лишь ты один.
Однажды, уже у самого Лимеса, вам построили в шеренгу, будто на парад.
— Август платит нам за каждую голову серебром.
Сказал командир, которого легионеры называли "трибун".
— Поэтому на юг пойдут только самые сильные. Те, кого можно продать дороже, чем за серебро. Головы остальных достанутся нам. Будете драться. Без оружия.

Против тебя поставили паренька из соседней деревни.
Ты знал его с детства.
Тебе предстояло забить его кулаками до смерти.
Или может ему забить тебя?
Тогда ты ещё не знал, что впереди тебя ждёт лучшая жизнь у господина Луция.
По правде, ты не знал, ждёт ли тебя хоть какая-то жизнь.


История X
Тамар

В отличие от Атаульфа, ты хорошо знала свой народ. В общем вас называли сарматами, но особенно на невольничьих рынках ценились твои соплеменники-аланы. Высокие, красивые, с пронзительным и в то же время сдержанным взглядом...
Вообще-то вы жили у Каспийского моря, далеко от римлян, которые чаще сталкивались с языгами или роксоланами — тоже сарматами, но куда менее красивыми. Однако, года четыре назад, что-то качнуло баланс сил и весь род резко рванул на запад. Возможно, слишком резко. Луций не раз жалел, что шестнадцатилетнюю девочку вождь не слишком спешил посвящать в детали международной ситуации в Прикаспийской степи. Сколько ценных сведений можно было получить!

Случилось как случилось. В 374 году сарматы появились в Армении, где им предложил убежище царь Пап. Армянин хотел опереться на ваш клан как на личную охрану, и, видит бескрайнее синее небо, видят духи твоих предков — тебе безумно шёл тот шёлковый наряд, в котором ты щеголяла при дворе...

Но царь поехал на переговоры с римлянами. Вас арестовали. Вы храбро бились, вывезли того, кто приютил вас. Но и тогда Пап оказался глуп, он пошёл на пир с римским полководцем Траяном.
Там погиб добрый царь Армении.
Там ты стала рабыней.

Ты досталась двум императорским агентам, им нравился твой характер, а может быть твоя задница — но к твоему удивлению, ни один не поспешил изнасиловать тебя. Ты была подарком, упакованным в цепи и тут же погружённым на корабль.
— Наш старый друг сейчас в Африке, уже два года.
Рассказывал один из твоих владельцев в пути.
— У него тяжёлая работа. Мы хотели бы поддержать его, понимаешь? Ничто так не поднимает боевой дух римлянина как горячая сарматка. Мы нарядим тебя египтянкой, намажем маслом, завернем в ковёр и подарим ему как, — здесь следовало неприличное слово, — Клеопатру.

И они это сделали.
Так ты и встретила Луция Цельса Альбина.
В первую же неделю ты поняла, что сможешь убежать.
Твой господин (как же непривычно это говорить, особенно на мерзком чужом языке — Mi Domine!) был очень важным, занятым человеком. Он вёл переговоры с какими-то местными вождями и не располагал свободным временем, чтобы слишком-то следить за сарматкой. Ты быстро узнала где конюшня, выбрала коня получше...
И однажды ночью шанс представился. Поднялась суматоха, какие-то темнокожие убивали римлян, римляне убивали темнокожих. Пора!

Есть лишь одна беда.
Ты абсолютно не знаешь где находится Африка, но по рассказам других рабов, с которыми ты изъяснялась на персидском или на ломаном греческом, догадываешься, что это буквально другой край мира. Даже если ты сможешь сбежать от Альбина — куда ты побежишь? Можно жить в пустыне среди берберов, но не будешь ли ты для них игрушкой, причём куда менее ценной, чем для Луция?

К тому же тебе рассказали, что беглых рабов наказывают очень строго, если ловят. Мужчины отправляются на рудники. Женщины — в бордель.
Разве ты не способна на большее?
Может лучше показать Альбину, что ты куда ценнее, чем просто экзотическая шлюшка?

История XI
Иосиф
Ты хорошо помнишь 365 год.
Год, когда Римская Империя впервые ощутимо пришла к тебе домой. Август Валентиниан тогда наводил порядок и дал префекту Рима, Вивенцию, приказ наладить продовольственное снабжение Города. Тот же послал к тебе, ещё юнцу, человека именем Проб, мрачного и многими злодействами известного.
— Каждый человек служит Империи как может, и несомненно род Сайферов не исключение. Никто в Риме не посягает на права вашей герусии, не преследует вас. Вас уважают как граждан Рима. Но иные сомневаются в том, что вы так уж верны. На улицах плачут люди, пущенные вашим грабельством по миру. Вот почему вам необходимо развеять эти сомнения. Всё, что нужно... Регулярно выплачивать определённую сумму в городскую казну сверх того, что платили ранее. Времена нынче тяжёлые.
Так ты впервые узнал, что богатство ещё не означает власть, а вот власть всегда означает богатство.

История XII
Регул

Вольноотпущенники или "либертины" представляли собой особую категорию римского общества. Свободные, но не вполне. И всё же уже не рабы. Твоим господином был языческий жрец храма Асклепия по имени Сервий Агорий. Именно при нем ты впервые приобщился к искусству исцеления, научившись правильно приноситься жертвы богу медицины. Многие больные, впрочем, не ограничивались одними лишь молитвами, настойчиво упрашивая жреца посоветовать, как им лечить своих больных родичей? Эти советы были твоей школой.

Перелом в жизни наступил в 365 году с мятежом Прокопия. Этот узурпатор всецело опирался на поддержку язычников, и желал расположить к себе скорее бедноту чем знать. Вот почему как Август, он массово начал освобождать рабов, набирать их в отряды, получившие название "когорт либертинов".

В лице Прокопия к тебе пришла свобода. Но свобода коварна. По законам Империи, вольноотпущенник, не проявляющий должного уважения к новому господину, возвращается в рабство. К тому же если Прокопия свергнут, твой господин мог обратиться к тому, кто придёт ему на смену, с просьбой признать твоё освобождение тираном и узурпатором совершенно незаконным!

За свободу стоит бороться.
Но как?!

История XIII
Медведь
Аспург угрюмо стоит в окружении пары солдат. Он хорошо одет, на нем нет цепей, с ним обращаются уважительно, и всё же его статус разительно отличается от статуса всех, включая рабов. Он — та разменная монета, которую Империя могла использовать против степняков. Хунну или сарматы — не всё ли равно? Главное, он "один из тех".
В каком-то смысле они правы.
Или просто таков рок тринадцатого воина — вечный козёл отпущения.
Одно несомненно – бескрайнее синее небо сбережёт степняка. Всегда берегло.

Кэйли неважно, кем там на самом деле была Елена. Важно, что Патрик рядом и она ему нравится. Сама она, может, и не верит в то, что может быть самой прекрасной женщиной в мире. Но спорить не станет. Зачем? Ведь так приятно быть для кого-то самой-самой… Особенно если этот кто-то – самый-самый для тебя.

Она бы хотела вернуть комплимент, сравнив Патрика с каким-нибудь греческим богом или героем, но если и знала их имена, то все они сейчас вылетели из головы, потому что ее захватывает эйфория, желание и предвкушение, и думать совершенно не хочется. И она просто смеется, становясь в «модельную» позу в пол-оборота к парню, немного прогибаясь в пояснице и ловя теплые лучи в рыжину волос, – мол, да, я прекрасна, любуйся мной, желай меня. Ветер набрасывает растрепавшиеся пряди ей на лицо, и она щурится и пытается заправить их за уши, откуда они все равно выбиваются секундой позже.

Он говорит «смотри» - и она смотрит. Чуть дальше на пляже зонтики, а под ними лежаки, и там действительно будет удобнее. Фыркнув от смеха в ответ на смущенную оговорку Патрика, она говорит:

- Сейчас, а то я уже песка набрала.

Держа любимого за руку и чуть опираясь на нее, чтобы не потерять равновесие, она по одной стаскивает босоножки. С наслаждением зарывает голые ступни в песок:

- Теплый! Так классно!

Отвечает на поцелуй и позволяет Патрику увлечь себя за собой. Ей так хорошо, что хочется бежать вприпрыжку, как в детстве, смеясь и раскручивая босоножки за тонкие ремешки.

А почему бы и нет?

И вот уже не Патрик тянет ее к зонтикам, а она бежит вперед, немного неуклюже, потому что от песка неудобно отталкиваться, но почти вприпрыжку. Оборачивается через несколько метров – не отстает ли?

В их паре Света плавала куда лучше него. Он отшучивался, что его тянет на дно избыток ума. Хотя, скорее всего, дело было в привычке и в более округлом и легком теле девушки. Потому если бы она не хотела, чтобы он ее догнал - он бы и не смог. И тут появилось вот это странное видение - опять. Будто бы она стала девочкой. Это было именно маленькая Света - их отношения уже прошли этап показа и умиления детскими фотографиями друг друга, так что Сергей представлял, как его возлюбленная выглядела в детстве. И очень странно было увидеть ее здесь и сейчас, тем более, вместо Светы. Он догнал ее и ухватил за щиколотку.
- Не поверишь, Свет, мне показалось, что ты вдруг стала маленькой, как в детстве. Вроде и не перегрелся, и вино не такое уж крепкое. Давай далеко не заплывать. А то мало ли что.
он улыбнулся, подтягивая к себе девушку и обнимая ее
- а то надо будет меня спасать. Представляешь, вместо жарких поцелуев - дыхание рот в рот и непрямой массаж сердца. Согласись, такое себе начало отпуска.
и он поцеловал девушку затяжным, как высотный прыжок, поцелуем. Нет, надо на берег - и скорее. Вроде бы голова ясная, а мерещится всякое.

Тем временем приносят заказанные яства. Тут тебе и тот самый дзадзики со стопочкой лепёшек, и приготовленные на гриле морковь с оливками, болгарским перцем и лиловыми баклажанами, и полная тарелка пурпуных осьминожьих щупалец, густо политых ароматной подливкой. Это для Джен. Перед Рене же встают как галеры перед Троей: расписная мисочка оливок, ароматный козий сыр, и симпатичного вида печёный лещ, взирающий на девушек скорбным запёкшимся глазом. В довершение банкета на стол ставятся изящные глиняные чаши с белым вином. Поставив блюда на стол (и как он только все это дотащил?) официант желает вам приятного аппетита на ломаном английском, и выжидательно улыбается - вдруг ещё чего закажете?
Однако с красотой Рене не сравняться все лещи Греции, и Джен подмечает, что после предложения проехаться по окрестностям с этой красотой что-то стало... Нет, словосочетание "не так" тут не подходит - с Рене всё всегда "так", и иначе быть не может - но как-то... Как-то по другому "так". Чем дольше дизайнер приглядывается к своей подруге, тем младше та ей кажется. Когда они только зашли в кафе, француженка выглядела чуть моложе своих двадцати четырёх, однако глядя на неё сейчас Дженнифер не назвала бы писательницу и старшеклассницой. "Девочка" вспыхивает в голове определение. Маленькая девочка. Третьеклашка или около того. Однако стоит моргнуть, и видение пропадает, расплывшись причудливым воспоминанием - вот она, всё та же Рене, прекрасная и вполне взрослая, сидит напротив, и моложе явно не становится.
Рене, со своей стороны, испытывает ровно противоположный эффект - намакияженная Джен, ещё минуту назад казавшаяся почти сверстницей, теперь выглядит скорее как старшая сестра. Заметно "старшая". Скорее даже не сестра, а тётушка. Кажется увидь их вместе люди, посчитали бы, что пару часов тому брюнетка забрала Рене из школы. Но опять же, всего одно движением век, и иллюзия спадает - Джен не кажется старше, а у самой француженки исчезает желание назвать подругу "тётя Чен".

В сельсовет Фёдор вошёл, напряжённо думая в голову о разных предметах, как то: о безмолвном бытии трудовой массы, об изнеможении труда и освобождении от этого изнеможения в счастье единства, о тенденциях текущего момента и о слиянии распространившихся по Руси рабочих душ в порыве классового возражения ржавым устоям. Мысли роились в бритой голове Фёдора, как воробьи. Трудовой народ облегал трепещущее сознание Фёдора, как кулебяка начинку, и оттого Фёдор чувствовал счастье единения. Проверяя свой ум, Фёдор сравнивал свои мысли с мыслями стоящих вокруг и не находил противоречия истине.

Ощупывая пролетарским языком набухшие дёсны, Фёдор глядел на председательский стол. За столом сидел товарищ Векшин, и пустота на месте разрушенной головы председателя мерцала обещанием будущего. Глядя в эту дрожащую пустоту, Фёдор понимал всем своим молчаливым существом, что время мыслить прошло и настало время вложить своё зримое тело в делание.

— Ерепенится буржуазия, — сказал Фёдор, выйдя в дымное пространство перед сельским пролетариатом. — Гнездо вьёт, планы строит. Наособицу от массы стоит, чаянье своё смеет иметь, нам противное. Исключить мы их должны из состава человечества, так я считаю. Нельзя медлить, товарищи. Коли медлить будем, они в средноту народа как шип войдут, а тогда кончится наша задумка, товарищи, в сущность объединить всю массу. Безусловно, такого допустить нельзя. У меня всё.

Кончив говорить, Фёдор отошёл в сторону, чтобы слиться с массой.

Ангелы запели. Небесные врата отворились, и армия шестикрылых серафимов устремилась на грешную землю, сражая неверных и богохульников пламенеющими клинками, горящими углями испепеляя в них ересь. Натаниэль видел их, и немигающие их очи взирали на него. Вестники господни были таковы, какими их описал пророк Иоанн - холодные и прекрасные, лишённые ненужных эмоций, освобождённые от бремени воли, идеальное оружие в длани Господней. Итальянец слышал их небесную песнь, и они слышали его предсмертный хрип. Крестоносец стинал, моля, требуя от своей иссохшей глотки церковных напевов, старательно выводя слова покаянного псалма.
- Magna culpa... Nostra poena... Danda nobis... Usque... Ad Finem... Erit... Dierum! -
- Ad finem temporum! -
Отозвался небесный хор, вставая сияющим кольцом вокруг поля брани, словно нимб над окровавленным ликом мученика. Гарро видел, на кого указали остриями мечей ангелы. Он знал, что этот человек должен умереть. Его грешный дух обязан отправиться в преисподнюю. Того желает Господь. Deus vult.

Ангелы вдруг смолкли - неожиданно, печально, пусто стало без их голосов на поле боя. Смолкли, казалось, навсегда... Лишь голос Элеаноры, одной-единственной, девичий и звонкий, разносился во внезапной тишине.... Сарацины подняли головы, Салах-ад-дин замахнулся кнутом...

Чтобы вновь услышать первых детей Господа! Их голоса зазвучали вновь, воодушевляя, вдохновляя, оглушая и проникая в самую глубину душ и сердец, наполняя молитву сестры Анны невиданной прежде силой. Она чувствовала, что Бог слышит её, слышит каждое слово - как и прежде, но словно ближе...

И отвечает ей.

Кровавое зарево туч прорезали лучи солнечного света, словно копья огня, пробившиеся сквозь адскую пелену. Они сжигали визжащих от ужаса, ощетинившихся клыками и когтями, стремящихся уползти, забиться в землю или любую дыру сарацин. Они прятались за телами павших собратьев, но всё равно сгорали - один за другим...

Пока не осталось ни единого. Воистину, Чудо Господне!

Натаниэль же помнил, кто - его главный враг. Кто преграждает путь к воротам стольного Ершалаима. Кто должен пасть, чтобы Истинная Вера смогла пробить себе путь. И ринулся в бой - бесстрашно, презрев усталость и смерть, разя своим мечом могучего противника.

  Будильник. Чемодан. Такси. Поцелуй в щеку. "Не пользуйтесь телефонами во время взлета и набора высоты." Чай без сахара, пожалуйста, а тебе что? "Температура в Афинах +31 градус по цельсию." Экипаж желает. Шуршащая лента конвейера. Еще такси с кучерявым, смуглым шофером. Отель. Четверть часа просто лежать на кровати. "Ну, что, на пляж?" На пляж. "Брать с собой маску или не брать?" А, черт с ней.
  Зайти за едой. Ничего себе у них цены! "Слушай, давай сначала поедим?" Давай. Этот их сыр, забыл, как он называется. "Как этот сыр называется, не помнишь?" Не, ну неплохо, неплохо. И хлеб надо в масло. "А вина, кстати, может?" А вина.
  "Ух, я в отпуске".
  Вспомнил про то, что у меня в кармане. Понравится, понравится, а как же. Хотя... Да не.
  Улицы. Шум. Город.
  Море. Черт, почему на юге море всегда не такое, совсем другое? Как будто его специально для тебя налили, специально для тебя песок насыпали, специально сейчас в нем солнце утопят, все специально для того, чтобы тебе было хорошо? В Трали у мамы даже летом все не так. Пасмурно, дождь, а если нет дождя - то ветер такой, что волосы вырывает.
  "Давай еще с собой возьмем? В корзинке. А вино возьмем?" Какое-нибудь не то, которое за обедом, то было не оч. Или ничего? Не, лучше другое.
  О, классный вид, надо бахнуть на телефон. "Давай еще раз, целуемся!" Классно получилось.
  Стены какие-то, вроде крепости.
  Черт, камешек в кроссовок попал. Смешно попрыгать на одной ноге, пошутить. Послушать как она смеется. Черт, жалко, что я не умею шутить в два раза чаще.
  "А смотри-ка, народу нет совсем." Точно.

  - Слушай, а тебе не кажется... мне вот кажется, как будто вся эта Греция - придумана, - говорит Патрик, наклоняясь, чтобы поднять ракушку. "Показалось, красивая, а так себе." - Как будто не было никаких древних греков, или они были где-то не здесь, а это все просто декорация, чтобы кино снимать и туристов водить. Не верится, да? Представь, мы в декорациях. Ты Елена, я Геракл, или кто там... а этот... Парис! Точно-точно. У нас перерыв в съемках, мы сбежали ото всех на пляж.
А Греции не было никогда. Только мы.
  В штуку подмигивает.

Для Дженнифер главным словом всегда было не «хочу», а «надо.» Сюда она тоже приехала, потому что надо – отдохнуть и расслабиться, а то организм начал давать сбои в виде простуд, бессонниц, головных болей, приступов раздражения и неодолимой апатии. Ну и как люди проводят время в этом милом городке? Занимаются чем-то полезным? Делают то, что они хотят? Джен вдруг поняла, что она совершенно не умеет отдыхать и не знает, чего хочет. Первые несколько дней она промаялась от того, что жизнь на курорте, оказывается, тоже имела свое расписание и обязательные для исполнения моменты, как то: обгорать на пляже, поглощать блюда местной кухни, сбиваться в толпу экскурсантов, трусцой бегущую за гидом, восхищаться пыльными достопримечательностями, разевать в улыбке рот и строить глазки на камеру ради селфи на фоне каких-то щербатых колонн… да, банальный курортный роман, о котором забываешь через месяц, тоже входит в список.
Несколько дней Джен, как человек, чтущий правила свои и чужие, добросовестно пыталась выдерживать этот унылый график, пока, промаявшись от бессонницы пару душных ночей, она вдруг не поняла, что ночью спать необязательно. Можно пойти плавать, не боясь обгореть. И есть в кафе необязательно, она же прилично готовит, тем более, что ни на что, кроме фруктов и мороженого, не тянет по такой жаре. И знакомиться ни с кем тоже не обязательно. И пошли к черту все эти экскурсии. Джен переехала из гостиницы в беленый домик с крошечным садиком. Там не было ни горячей воды, ни кондиционера; да они были и не нужны. Зато она была себе хозяйкой. Еще через несколько дней у не получилось встать босыми ногами на прохладный после ночи шершавый известняк на заре, вздохнуть полной грудью, беспричинно рассмеяться и почувствовать себя. Просто почувствовать себя. Как же хорошо дышать, боже ты мой. Будто я египетская мумия, и вот меня вытащили из саркофага и пустили погулять на травку. Расслабиться: цель достигнута. Получилось. Что теперь?
Примерно тогда же Джен распаковала свои краски и кисти и поняла, что она не разучилась рисовать – и ей стало ясно, на что ей хочется тратить долгие, тягучие дневные часы, когда на улицу выйти невозможно от зноя. И она стала тратить.
К этому моменту Дженнфер Чен, должно быть, уже достаточно отдохнула и пришла в себя, чтобы быть готовой принять подарок судьбы в виде Рене.
Рене появилась внезапно и случайно, но она просто обязана была появиться, думала потом Джен. Кажется, она в тот вечер сидела на скамейке и глядела на море (дневная жара уже спала), и тут какая-то девушка присела рядом, просто потому что все другие окрестные скамейки были заняты разноязыко щебечущими туристами, и Дженнифер Чен не почувствала ни малейшего напряжения и дискомфорта, хотя она всегда кожей чувствовала, когда рядом находится кто-то посторонний и мешающий ей. У Джен не возникло ни малейшего желания представить себе между собой и незнакомкой – нет, не кирпичную стену, как советуют иные психологи, а прозрачный, но прочный эластичный кокон, непроницаемый для нежелательного внимания. Ей было легко сидеть и молчать, и знать, что незнакомка рядом. Джен этому так удивилась, что повернулась и пристально посмотрела в упор на Рене, хотя она тогда еще не знала, что это Рене и не может быть кем-то еще. Она даже не помнила, как именно Рене выглядела, что на ней было надето, помнила только общее выражение: тонкое, нежное и одновременно серьезное и сосредоточенное, такая смесь юной хрупкости и решимости к чему-то очень важному. И взгляд такой… робкий и в то же время проницательный… проникающий. Джен обнаружила, что смотрит на незнакомку самым бестактным и навязчивым образом. Она натянуто улыбнулась, извинилась и отвернулась, чтобы не смущать девушку своей назойливостью; и тут же поняла, что очень хочет повернуться обратно, что было уже совсем непохоже на Джен, чтившую границы – чужие и свои собственные. Джен повернулась, заговорила о какой-то ерунде… или не ерунде… боясь быть докучливой и навязчивой, но, к ее удивлению, оказалось, что зря боялась. С Рене – а это была именно Рене – было легко молчать, легко говорить, легко ее узнавать, легко давать ей узнавать себя. Вскоре Джен обнаружила, что те самые «бабочки в животе», о которых пишут столько всякой ерунды – не сказка; они действительно, эти бабочки, порхали при появлении Рене не только в животе, а всем существе Джен, и Джен обмирала от восторга и страха, что это прекратится, и чувствовала, что ей хочется дотронуться до Рене, и что она сама себя не узнает, и никогда бы не подумала о себе, что она может принадлежать к девушкам такого сорта, и что она ужасно боится быть отвергнутой. Но она не была отвергнута. Что она во мне нашла? – удивлялась Джен. Я же совершенно серый человек, скучный, не творческий. Почему она мне ответила? Может, ей было слишком уж одиноко? Может быть, она искала девушку с определенными склонностями? Но я сама тогда ничего не знала про… склонности. Я не знаю, как еще это объяснить. Но разве обязательно что-то объяснять?
И вот Джен идет к ресторанчику рядом с бело-голубой кружевной Рене, сама тоже одетая непривычно нарядно – в широкие брюки из легкого шелка сливового цвета и открытый серебристый топ. И даже бледно-розовая помада на губах, и глаза подведены тонкими черными стрелками, и асфальтовые тени делают глаза Джен еще больше – такие smoky… Джен с трудом удерживается от желания взять Рене за руку или приобнять ее плечо – неприлично проявлять чувства так открыто, что бы ни говорили поклонники свободы самовыражения. Ресторанчик… Лучше бы там было поменьше народу. Шумная мужская компания вызывает у нее безотчетное раздражение и тревогу. Джен почему-то испытывает непроизвольное желание отгородить от них Рене… защитить? Ну это уже глупо, здесь все же курорт… цивилизация, одергивает она себя, разве в этом есть нужда? На столике должна гореть свеча. Если ее нет, то обязательно надо попросит официанта ее зажечь. Джен бегло просматривает меню и спрашивает Рене:
- Ты что будешь?
И еще:
- Тебе здесь нравится? Если не нравится, можем уйти, я сама что-нибудь приготовлю...
" У меня дома" осталось за кадром; Джен все еще боялась быть навязчивой.

Если вы думаете, что отдых быстро надоедает - то значит, вы просто никогда не упахивались. После всех суматошных и сумасшедших дней, после холодного и неяркого северного солнца, после комаров, способных, казалось, пробить жестяную банку - Сергей впитывал Юг каждой клеточкой своего тела. Тем более - Греция. С далекого детства, читая книги Куна (легенды и мифы Древней Греции), он мечтал пройти по узким улочкам Древней Эллады, побывать у Дельфийского Оракула, посмотреть на Фивы и Афины. И боги, удивительные в своем могуществе и столь непостоянные в предпочтениях. Конечно, став постарше, он прочел и неадаптированный вариант мифов. Его преклонение перед олимпийцами слегка поблекло - частенько боги оказывались жадными, лживыми и капризными. Например, даже сладкая пара - Аполлон и Артемида слаженно и быстро расcтреляли из луков детей Ниобы. А вот не надо хвастаться перед богами! Но в памяти все равно остались детские впечатления. И когда безумная круговерть работы на замедлила свой бег - они со Светой упорхнули в Грецию. Отдыхать. Света... Роскошная блондинка с прямым как стрела характером приглянулась парню. И теперь он даже не смотрел на гречанок - любуясь своей спутницей.
Волны мягко набегали на берег. Вечерело. Скалы ограждали небольшой кусочек берега - и создавали иллюзию одиночества. Он расстелил плед, и немного повозившись, открыл вино. Уселся, обняв Свету за талию. Разлил смолистое вино по пластиковым стаканчикам.
- Ну что, чуть стемнеет - и неглиже? Все равно нас никто не увидит. А вода теплая будет. Ох, Светик, как же хорошо тут, на юге...

Клинок Натаниэля взмывается ввысь и опускается, пронзает материю, вновь и вновь стремясь попасть по бесовскому отродью. Его удары безупречны, мастерство неоспоримо...

Но что же это? Дьяволские уловки ассасина - или проклятие, зависшее над самим лазаритом? Удары неизбежные, смертельные, попадают лишь вскользь, ассасин испаряется и появляется, ты видишь его улыбающееся, насмехающееся, ощетинившееся зубами там, где их быть не должно у человека, лицо, в тот миг, когда он готовит очередной удар. Его клинок царапнул прорезь твоего шлема, стремясь воткнуться в глазницу...

Как вдруг его отбрасывает мощный удар сестры Анны. Как прежде она спасала жизни таких, как Гарро в монастыре, так и здесь она хранит ваши души на поле боя. Убийца, израненый, смятый, лежит на земле, истекая чёрной кровью. На вас со всех сторон наседают сарацины, как вдруг неуловимо быстрым движением поверженный враг обмакивает клинок в свою кровь и заносит руку, чтобы метнуть нож в монашку. Отчего-то вы знаете, что этот яд = ещё страшнее прежнего...

Но Элеанора возносит молитву - и хор ангелов вторит ей с небес. Оглушительно громкий, практически нестерпимый даже для вас, героев, он повергает сарацинов в трепет. Рука ассасина разжимается: он испускает дух, воины с изогнутыми клинками падают на землю в ужасе, и даже сам Салах-ад-дин хватается за рога, пытаясь стерпеть невыносимую небесную кару. Ты видишь - если бы не это, отведала бы его огненной плети...

Но на миг кажется, что небеса смилостивились над грешным прокажённым, даровав ему столь желанную смерть. Вот сладострастный поцелуй кинжала словно нежная рука самого Змия оглаживает кожу под доспехом, умерчвляя покойника. Вот яд разливается по венам словно вино по глотке. Настал час проститься с бренной землёй, дать мёртвому телу упасть и не встать более.
- Спасибо... Тебе... Господи! -
Лепечут губы крестоносца. Он позволяет усталым векам опуститься словно крышке гроба - взирать ему более неначто. Но... Где же небеса? Где архангелы у врат? Неужто ль грехи его не были прощены, и путь его теперь в гиену огненную? Нет. Всё во много крат страшнее. Яд не убил его. Гашишин провалился в своём стремлении. И ярость вскипает в гнилом теле крестоносца. Да как он посмел?! Его рука должна была даровать сладкий покой смерти, но в замен одарила прокажённого лишь... Лишь... Надеждой! Укол клинка вернул то, от чего божий солдат отрекался и зарекался как от страшнейшего греха. Надежда. Этот яд не чета сарацинскому, ибо он губит не единажды, но многократно приносит рваные раны на сердце и разум. Она дурманит страшнее любого вина, и на неё словно на запретный плод польстился лазарит, за что и был покаран. Даже если Господь отпустит ему все грехи, сам Натаниель этот грех не простит. Он оборачивается, глядя мёртвыми очами из под шлема.
- Как посмел? -
Вопрошает итальянец хриплым стоном, отравленный клинок по прежнему в его плоти.
- Как посмел ты ударить, коль не в силах убить?! -
И в ярости крестоносец рубит, вновь отрекаясь от надежды, раненный её обманчивым сиянием. Пусть теперь боевой топор рассудит, были ли надежды оправданы.

Странный учитель. Кастор давно знал, что если потереть шерсть эбонитовой палочкой, посыпятся искры. Он только не знал, как усилить это заклинание.
Однако, палочка у него была, поэтому он гордо выложил её на стол, после чего сказал

- Спасибо!

и с хрустом откусил яблоко. Немного жаль учителя, в его нынешней форме не насладишься этим вкусом. Возможно, вся еда для него имеет вкус земли. Ну что ж, каждому своё проклятие. Зато живёт долго!

Шумно всосав остатки колы через трубочку, Никита довольно отставил от себя шуршащий льдом пластиковый стакан и поднялся из-за обеденного стола. Кто-то объявил ему, что по расписанию у них теперь магия палочки и нужно направляться в 234 кабинет, — Никита не понял, кто, как он это узнал: как-то само собой это в голове проявилось вместе со звоном колокольчика, перед глазами возникло расписание: все квадратики были нечёткие, размытые, будто смотрел на них Никита из-под воды, и лишь на одном смог прочесть надпись «Магия палочки. 234 кабинет». Впрочем, таким вещам Никита уже не удивлялся: после пережитого в Столовой экзистенциального кризиса его уже вряд ли что-то могло поразить. Бигмак вернул ему прежнюю непоколебимую уверенность в устройстве Вселенной — поднявшись из-за стола, Никита решительно пошёл к выходу из столовой, оставив поднос с остатками еды на столе.

— Сам убирай, тебе за это деньги платят, — надменно бросил он ближайшему карлану. В такие моменты он чувствовал себя барином.

Только тут он заметил, что Недуся идёт под руку с Грам Матеем. «А почему не со мной???» — возмущённо подумал Никита, чувствуя, как глаза застилает красная волна ревности. Пытливый ум юноши сразу же стал искать объяснение этому явлению. Мысли быстро выстраивались в привычную, стройную логическую цепочку. Всё потому, что Грам Матей пишет жалобы, — теоретизировал Никита. — Жалобы невозможны без бюрократии. Бюрократия невозможна без государства. Государство виновато!

Но очередное подтверждение правоты своих стойких анархо-капиталистических убеждений не развеяло гнетущего, щемящего чувства. Никита был оскорблён до глубины души. «Ууу, небось, и левак ещё, — зло думал он о Грам Матее, исподлобья зыркая в его сторону. — Ничего, вот рыночек-то тебя порешает, поглядим, как ты запоёшь». Никита принялся размышлять о том, как запустит стартап, который зделоет его миллиардером, как Илона Маска, после чего все увидят, чего он, мистер Утюг, на самом деле стоит. Мысли крутились в основном вокруг того, как он разорит всех карланов и будет забирать их в долговое рабство, а Грам Матея посадит в зверинец и будет с удовольствием хохотать над его беспомощными жалобами. «Вы ещё узнаете Никиту Утюга, я тут переверну игру», — насупившись, сжимая кулаки, думал он.

Лелея эти злобные, мстительные мысли, Никита отправился в 234 кабинет. Он понятия не имел, где этот кабинет находится, но был уверен, что выйдет прямо к нему.

Вы не можете просматривать этот пост!

Хотел Грам картошки хотел. И перехотел. Зря что ли у них тут было все. И вот он уже вскоре стоял перед грозного вида гномом с черной бородой и большим как будто сломанным носом. На ногах гнома красовались красные ботинки а на голове кепка с надписью "Федеральное бюро магии" на непонятном руническом языке.
- Два пива и шаверму. А вот это все пирожное-морожное не надо, - уточнил на всякий случай. А потом повернувшись к Недусе рассказал страшную историю:
- А то у нас на раёне случай был. Один мальчик ходил по раёну один и тоже пошел к таким вот поесть. А там ему рассказали историю и угостили пироженкой. А потом, - по шее пальцем резко провёл, - Тажикистон. Если коротко. А если длинно - ещё хуже.

— А что, здесь правда есть всё? — недоверчиво спросил Никита у ближайшего гнома (гномы здесь были везде, это Никита уже знал). От неожиданности он даже забыл назвать гнома карланом, как решил было делать, чтобы довести всю эту породу до белого каления.
—В столовой есть все! Можно брать даже мороженое! — ответил гном, показывая на транспарант над потолком.

И здесь действительно было всё, понял Никита, ошеломлённо оглядываясь: в бесконечность уходили ряды стоек с цветастыми вывесками, как на фудкорте, длинные заставленные блюдами витрины, приглашающе кланялись перед Никитой гномы-официанты, колдовали за прилавками гномы-работники фастфуда в белых передниках, в поварских колпаках и даже — показалось Никите, — в халате поварихи столовой его средней школы. Никита присмотрелся: и верно — на блестящей металлической столешнице перед гномом-поварихой стояли миски с овощным салатом, тарелки с рисовыми ёжиками под неаппетитной подливкой, большая кастрюля из нержавейки с загадочной надписью краской «I 6 Л» на боку, а рядом — блюдо с толсто нарезанными кусками серого хлеба и рядок маленьких пакетиков дешёвого сока. Гном в халате с кокетливо завитыми на уродливой морщинистой голове кудряшками вскинул на Никиту раздражённый взгляд и гнусаво произнёс: «Утюгов! Чего толпимся! Проходим, порцию берём!» «Ну нафиг», — мысленно сказал себе Никита, поёжился и ускорил шаг, боясь лишний раз оглянуться.

Удивительно, но перемещение даже к самым дальним стойкам не требовало усилий — стоило сделать шаг, и всё изобилие заведений, цветастых вывесок, блюд на витринах, официантов, сдвигалось и головокружительно неслось мимо, как в ускоренной съёмке. Более того, не столько Никита шёл куда-то, сколько Столовая перемещалась вокруг него, и Никита видел, что, к какому бы заведению он ни направлялся, стол, за которым расположились одноклассники, находится более-менее рядом. «Каждому Кажеция представляется по-своему», — вспомнил Никита слова Кастора и подумал, что парень таки прав.

Он сделал ещё движение, Столовая опять крутанулась вихрем, и Никита обнаружил, что стоит у стального прилавка, в углублении которого установлена кастрюля с бурлящим, пряно пахнущим красным варевом, в котором плавают кусочки какой-то белой массы. Узкоглазый гном в зелёном китайском ватнике помешивал варево здоровыми, в локоть длиной, палочками для еды, соединёнными на концах на манер циркуля.



— Это что? — настороженно спросил Никита.
— Мапо дофу, — ответил гном. — Бери, мальсик, бесипилатно, — и, зачерпнув половником варева в щербатую мисочку, передал еду Никите вместе с чашечкой парного риса и палочками в бумажном пакетике.

Никита почуял подвох. Коммунисты, — понял он. Когда коммунист врёт? Когда у него губы шевелятся. В уме Никиты появился Бенджамин Франклин в лучах сияющего солнца и трубно возгласил с облака: «There is no such thing as free lunch». Никита погрозил карлану пальцем и уверенно сказал:
— Из летучих мышей сделали! — но всё же решился попробовать. Он был не очень последовательным юношей.

Лучше бы он этого не делал. Сычуаньское мапо дофу немедленно обожгло рот так, будто бы нёбо, язык, гортань Никиты сейчас поливал полыхающими струями огнемётный взвод Народно-Освободительной Армии Китая. Разинув рот и с ненавистью глядя на карлана, Никита бросился прочь.

Долго он искал что-то подходящее: глаза разбегались, попробовать хотелось и вот это, и это, и ещё вон то. У стойки с мороженым Никита не удержался: взял рожок зеленоватого, мятного с шоколадом лакомства. «Точно бесплатно?» — поинтересовался он у гнома-мороженщика. Мороженщик подтвердил: точно бесплатно. Мир Никиты рушился на его глазах. «Я в коммунизм, наверное, попал», — испуганно думал Никита, перемещаясь между бесчисленными стойками. — «Но неужели здесь есть действительно всё? Всё, что только можно себе вообразить в качестве еды?» — и, не успел он подумать об этом, как его глазам открылось поистине ужасающее зрелище.

Над огромным перламутрово перемигивающим углями железным мангалом на вертеле, зарумянившийся до хрустящей корочки, со сморщенным яблоком во рту, в дрожащем, волнами шедшем от мангала воздухе жарился… сам Никита. Увидев это, Никита остолбенел, мороженое выпало у него из рук. Меланхолично поворачивающий вертел гном-шашлычник, чернявый, бровастый, в нечистом переднике, обернулся к Никите и сказал:
— А чего ты хотель, мальчик? Тут всё есть. Вообще всё есть, жи есть.

Никита в ужасе бросился к другому прилавку и увидел, как за ним рабочего вида гном в каске варит кирпичи — крошит красный силикатный кирпич молотком, бросает осколки в заполненный прогорклым техническим маслом чан, с каменным стуком помешивает варево ребристым арматурным стержнем.
— Ну и чего смотришь? — хмуро спросил он Никиту. — Варёный кирпич. Нишевое блюдо.

Никита беспомощно оглянулся в поисках спасения, понимая, что забрёл куда-то не туда, в какой-то дальний угол этого вавилонского фудкорта, где было буквально всё: во всей огромной Столовой не было двух одинаковых блюд. Исходя из этой неоспоримой предпосылки, Никита сделал вывод, что Столовая всеобъемлюща и что на ее витринах можно обнаружить все возможные комбинации потребляемых и даже не потребляемых человеком продуктов (число их, хотя и огромно, не бесконечно) или все, что поддается готовке. Всё: паштет из мужских носков, куски голубого сала, суп из покрошенного и разваренного полного меню Столовой, мириады вариантов окрошки на квасе и кефире из фальшивых меню Столовой, жаркое из трилобита девонского периода, мапо дофу из летучих мышей, стейк из существа с неведомой планеты на другом конце галактики, точная копия сегодняшнего ужина мастера этой игры, миниатюрная копия Кажеции из сахара, запечённый мозг страдающего прионной болезнью дикаря, свадебный торт с фигурками Кастора и Герды наверху и Недусей-стриптизёршей внутри, цементный свадебный торт с фигурками Кастора и Герды наверху и противопехотной миной внутри, коктейль «Слеза комсомолки» (безалкогольный), полный текст этого модуля в шоколадных буквах, советский пломбир, по вкусу точно соответствующий не реальному, а запомнившемуся когда-то в далёком детстве, фруктовый лёд с замороженной кошкой Недуси, сорбе из противогаза Герды с ложечкой в виде пехотной лопатки, мороженое из кровавых слёз читающих этот пост, и, кульминацией этого божественного пира, — деликатес деликатесов: крем-брюле из слёз ОХК, понимающего, что этот пост у него теперь будет висеть в профиле! Это слёзы счастья, дорогие читатели: они прозрачны, чисты и сладки. Кушайте на здоровье.

В проносящемся мимо него калейдоскопе еды мечущийся взгляд Никиты внезапно выхватил знакомое: родной, милый жёлтый символ на высоком шесте, сияющий Никите путеводным маяком. Никита сломя голову кинулся к вожделенной красной вывеске, бухнулся локтями на прилавок у окна выдачи, вскинул голову и, тяжело дыша, выпалил свой символ веры, свой якорь, свою вечную триаду, на которой зиждилось его душевное спокойствие:
— Бигмак! Картошку! Колу!

Натаниэль

Ты слышал, будто смерть в бою - почётная смерть для диких северных варваров, что живут за незамерзающим морем. Лишь так они могут попасть на вечный пир воинов. Но ты - христианин, твой путь - смирение и служение...

Впрочем, смирение и служение не отменяют того, что в бою с нечестивцами ты не просто грозен - страшен. Ассасин то появляется, сверкая сталью своего клинка, то растворяется чернильным облаком первозданной тьмы, устремляясь в новое место - почти неуловимо, практически неостановимо в суете боя...

Но ты - опытный воин. Тебе хватило трёх таких "прыжков" сквозь тень ужасного убийцы, чтобы понять, как он думает, узнать, как он выбирает себе путь. И за мгновение до того, как он появляется снова, ты делаешь выпад, твой клинок рассекает воздух... Чтобы облако дыма вновь собралось в человека вокруг твоего меча.

Ассасин с недоумением смотрит на острие, которое ты медленно вынимаешь из его глотки. И последним, предсмертным, неуловимо-быстрым движением выхватывает свой кривой кинжал, с которого капает яд, занося для удара...

Как вдруг Элеанора в самом буквальном смысле обезоруживает убийцу, отрубая ему руку по локоть. Кусок плоти падает безвольно на землю, кровь бьёт фонтаном, ангелы вопят а твой союзник смотрит на тебя из-под забрала... Хочется думать - с благодарностью. Твоя молитва воодушевляет, твои призывы вдохновляют. Ты - воплощение господнего гнева и человеческих надежд.

Утираешь лицо, измазываясь кровью, выискивая взглядом второго ассасина... Их же... двое было?

Анна

Сила ли молитвы - или твоя собственная? - но от ударов палицы враги разлетаются по сам-три... И уже не встают. Ты знаешь: стоит отвлечься на ловких убийц, шакалоподобные сарацины тут же бросятся со всех сторон. И ты знаешь, что должна помешать этому.

И мешаешь, как умеешь. А умеешь хорошо. Без восьми человек сотня полегла под градом твоих ударов - остальные всё ещё накатывают, словно волны, но теперь - гораздо, ГОРАЗДО осторожнее...

Как будто... Что-то заставляет их это делать: уже против собственной воли, против собственной кровожадности, против собственного желания причинить тебе смерть.

Общее

Залп требушета - и рухнули стены, погребя под своими обломками целую сотню врагов. Достаточно быстро пришло осознание, отчего не пала сама осадная машина - ассасин, что пробирался к ней, замешкался в пути, и теперь Фридрих лежит бездыханный. Его труп моментально распух, приобрёл фиолетовый цвет, слепые, выбеленные досветла глаза выпучились, язык вывалился изо рта, словно самый мерзкий из слизняков ада. Наглядный пример того, как быстро, безжалостно и ужасно действует сарацинский яд. И убийца всё ещё жив - нетрудно догадаться, что его целью станет теперь один из вас...

Потому что у ворот стоит сам Салах-ад-Дин. Он изменился, вырос вдвое, из ноздрей его бьют пламенные искры, глаза налились кровью. В руке предводитель ваших врагов держит хлыст о трёх концах, оканчивающихся крючками. Такой заживо сдирает кожу и плоть до самой кости, оставляя за собой страшные раны. И его сарацины боятся больше, чем вас.

Вы не сможете пройти мимо - только через него.

"В нашей столовой есть все! Даже мороженое!" - гласил транспарант над входом.
Вот это изобилие! Вот это победа магии! Кастор аж присвистнул. Но... чего-то не хватало. Кастор исподтишка взмахнул палочкой
шалость и только шалость
Над раздачей столовой появился иллюзорный транспарант

шалость удалась
Кастор решительно подошел к раздаче, и попросил
- Комплéксный обед, пожалуйста. Булочку с изюмом. Чай с сахаром, черный. Два чая. И... Кастор зажмурился на секунду от собственной наглости... Пломбир за 48 копеек! Кастор выложил на тарелочку перед продавщицей пятак. Круглую монетку чеканки 1961 года, с щербинкой на цифре "6". Сгреб сдачу локтем на поднос, не вынимая рук из карманов. И отправился искать Герду. Мороженое он, конечно, купил для нее.

Первые несколько минут Герда потратила на записывание в дневник мысли, которая показалась ей важной. Старательно пыхтя в своем противогазе, Цундерк прилежно выписывала готические буквицы на бумаге:

"...Для ученика Кажеции желудок и пищеварение составляют особую сферу, которая ему ближе, чем всем остальным людям. Его словарный запас на три четверти заимствован из этой сферы, и именно здесь он находит те краски, с помощью которых он умеет так сочно и самобытно выразить и величайшую радость и глубочайшее возмущение. Ни на каком другом наречии нельзя выразиться более кратко и ясно. Когда мы вернемся домой, наши домашние будут здорово удивлены, но что поделаешь, — здесь на этом языке говорят все..."

Когда же эта работа была завершена, Герда извлекла из ранца жестяную миску и направилась на поиски полевой кухни, гадая, чем же их сегодня порадует интендантская служба: может быть бобами с мясом? Или даже вюрстом с капустой?! А еще девочка лелеяла надежду на то, что кажецианские снабженцы работают по тем же схемам, что и все прочие служаки, а именно - что лишние порции за выбывших из строя учеников проще раздать оставшимся, чем возиться со списанием или возвратом.

Ангелы пели о стенах Белого Города у колыбели Элеаноры. Ангелы нашептывали ей о Белом Городе среди выжженной пустыни во время ее детских игр. Ангелы пели о нем в день, когда игле и кудели она предпочла меч. Их тихая пестнь сейчас звучала громогласным гимном, а перед ней лежал он, Белый Город.
Город, чьи стены падут и чьи белые камни окрасятся алым. Алое на белом - подобно плащам Госпитальеров. И крыльям ангелов.

- Angele Dei*, - потрескавшиеся от жары губы шепчут молитву, - qui custos es mei**.
Элеанора повторяет одну и ту же молитву раз за разом, будто и не учила ее кормилица десяткам других.
Она повторяла эту молитву, когда впервые поставила ногу в стремя своего коня, отправляясь в поход. Она повторяла ее во время долгих переходов через пустыню. И она произносит эти слова, призывающие в помощь ангелов хранителей, когда бесновая толпа сарацинов, гонимая страхом и яростью и жаждой крови, но больше всего страхом, бросается на них в отчаянной попытке пусть телами своими, но преградить им дорогу к Бело-золотому Граду Господа.

- Me, tibi commissum pietate superna! - слова молитвы криком вырываются из пересохшего горла, - Просвещай и храни, направляй и веди!

- Ангелы господни направят наши клинки! - Не по-девичьи сильная рука вырывает меч из ножен и поднимает его вверх, указывает им на врага. Элеанора, подавая пример воинам, первая бросается в схватку, и увлекает их за собой. Уж если дева не боится принять бой, годится ли мужам трусить?!
Она помнит о требушетах, оставшихся за спиной, о тех требушетах, до залпа которых они любой ценой должны сдержать натиск саллах ад-диновых псов. Но важнее сейчас алая кровь, которая должна литься на белые камни и золотой песок под песнь ангелов.

Пока у остальных слезились глаза от аромата драконьего гуано, довольная Герда с любопытством оглядывалась по сторонам в своем противогазе (все-таки народ ее фатерлянда был очень предусмотрительным народом!). Девочке показалось любопытным, что их Фрау Официрин, похоже, имела прозвище в честь какой-то боевой машины. И хотя никаких "Лорин-Вагенов" Герда не знала, она подумала, что просто так подобные прозвища не дают.

В докладной от Грама Герда с возмущенным сопением отказалась расписываться, ибо считала, что Фрау Официрин имеет полное право называть их и думмкопфами, и похлеще! Такова суровая школа жизни! Кроме того Цундерк надеялась, что отсутствие фамилии Герды в списке нижеподписавшихся избавит ее от дополнительных нарядов на чистку сортиров. Всё-таки Герда была умной девочкой.

Деректору академеи школы магов "Кажеция"
Медисону Вердинандску
от Грама Матея
мир людей, г. Симбирск, ул Пушкина, д. К.
Докладная записка

Я Грам Матей 2005 года рождения являюс учеником Вашей школы. 18.01.2021 года учитель незнаю чего Вазген Лорен не явилась на занятие вместо чего последовательно применила ко всей нешей группе заклинания общим числом не менее двух вследствии чево мы упали с дерева и были телепортированы на крышу. Так же вышеупомянутый учитель использовала оскорбительные выражения при разговоре со мной и драгими учениками. после указанных действий она в некорректной форме высказалась о наших умсвенных способностяхз и ушла так и не проведя занятие.

Данное поведение считаю непиремлимым в связи с чем

Прошу:

провести проверку по данному факту принять меры в отношени иуказанного педагога.

С уважением Грам Матей.

19 января 2021 года.

Фридрих
Мечи бьют о щиты. Deus Vult. Кажется, будто чёрные кресты стучат, словно ваши сердца. Deus Vult. Ты готов, как никогда прежде: весь путь позади усеян телами сарацинов и лишь стены Ершалаима остановили - нет, ненадолго задержали - тебя. Deus Vult. Твои братья-рыцари смотрят на тебя, следуют твоему примеру - ты первый среди равных, командор. Deus Vult. Ради этого дня ты был рождён, воспитан и обучен. Deus Vult! Рука крепка, меч - остёр, щит - надёжен. Deus Vult! Ты убил многих. Deus Vult!

Но твой отец замолвит за тебя словечко на небесах. Deus Vult! Deus Vult!

DEUS VULT!!!

Эленор
Перед боем Мадонна поцеловала тебя в чело, назвала своей ласточкой. Ты - та, кто принесёшь оливковую ветвь этому миру, утопив его в крови, как того требуют ангелы. Их голоса, некогда слышимые далёким шёпотом, превратились в нескончаемый, невыносимый небесный хор. Они поют так громко, что небеса алеют, а перед глазами встаёт золотая, искристая пелена. Ты чувствуешь, как за твоей спиной раскрываются крылья, когда ты призываешь союзников в атаку, тебя окутывает серебряное свечение. Твой голос - их голос, их песнь - твой гнев, кровь сарацинов - вино, что утолит жажду прекрасных существ.

Михаил смотрит на тебя со слезами счастья. Ты тоже плачешь - насколько он прекрасен в этот миг! Этот момент стоил тысячи жизней, что унёс твой клинок - и всех, что ещё унесёт.

Натаниэль
Ещё вчера тебя сторонились. Сегодня - смотрят во все глаза. Глупые, они думали, что отправились в ад. Ты же носишь адские муки с собой. Вот и сейчас, замерев в благоговении перед воротами Иерусалима, отравленный ядом нечистого, умирающий, медленно, мучительно, от хвори, насланной им, ты ощущаешь каждым членом своим смерть, жар, зуд нестерпимый. Но душа твоя устремляется вслед за взглядом в небеса, подпираемые великими стенами Священного Города. Там, на родине, ты не ведал, что он существует - лишь верил, беззаветно и искренне. И вот сейчас ты видишь город, описанный в Святом Писании и понимаешь, что если он существует, то и всё прочее - правда.

Ты давно не веришь в прощение Его. Но всё равно каешься за грехи прошлого, что нельзя искупить. Он не простит тебя - но твоя последняя жертва будет знаком высшей верности. Ты - блудный сын своего Бога, пришёл понести заслуженное наказание, лишь бы только получить шанс сказать Ему о своей любви - любви глупого, проклятого тела идеального убийцы, чья последняя надежда лишь на то, что ужасная хворь не запятнала твою бессмертную душу.

Анна
Ты никогда не видела столько людей: даже до того, как тебя отдали в монастырь. Но нет той робости, что могла бы ты ожидать от себя, лишь твёрдое намерение выполнить свой долг, возложенный Всевышним. Всю дорогу ты заботилась о раненых и увечных, тех, кто присоединился к Походу не будучи ни воином, ни рыцарем, ни храмовником. За долгие месяцы дороги ты стала для них матерью - и сейчас они стоят подле тебя, готовые защитить от изогнутого клинка, страшных клыков и ядовитых когтей сарацинов. Ты молилась за них - ты знаешь каждого по имени. Ты помнишь, как зовут их детей и пращуров.

Ты знаешь, ради кого несёшь сегодня свой крест.

Общее
Три тысячи сарацинов бегут на вас с диким рёвом чудовищ. Вы видите, как горят их глаза, алчущие крови, как скалятся из-под шеломов их пасти. Они страшатся вас, но Салаха ад-Дина они страшатся больше, а он дал приказ уничтожить требушеты, что уже заряжают камни. Вы же понимаете, что нет иного пути, кроме как брать штурмом стены. Вы неминуемо схлестнётесь...

Сейчас.

Недуся дулась.
Она была расстроена и огорчена, а еще обижена и недовольна, хотя сочетание всех этих чувств было для нее редкостью. Но что поделать, когда первый день в школе не задался так сразу?
Было много грустных моментов.
Во-первых, девочек было больше чем нужно. Ну, их было почти столько же, сколько мальчиков, а значит, вдвое больше, чем надо.
Во-вторых (слэчно Халабала загибала пальцы, считая свои огорчения, чтобы не забить потом написать про это маме пани Халабале), один довольно симпатичный мальчик откололся от общества сразу, отправившись на нос лодки, вместо того, чтобы, как положено, знакомиться с девочками. Неужели он из этих?
В-третьих, противный гном (он ей сразу не понравился) не дал возможности подружить с огненным элементалем. А ведь тот смотрел именно на Недусю! И именно ей он дружески сказал: "chubre", что по-испански, как всем известно, означает "Дождь". И дураку понятно, что если огненный элементаль говорит про дождь, значит, он расстроен и нуждается в утешении. Но почему-то, только она собралась подплыть ближе и протянуть бедному руку, как их выкинуло куда-то и уронило откуда-то.
Это уже было в-четвертых и в пятых!
Не слишком ли много для одного дня в школе?
Девочка сжала кулак с пятью загнутыми пальцами и пошла вперед.
Туда, где парень уже нашел учителя.

– Где учитель? – спросила Недуся у парня.

Жжунья. Всем

Невидимый колпак вокруг Пухлого лопнул и осыпался тонким перезвоном осколков-слов Мартышки. Он вдруг особенно ярко почувствовал прохладные касания ветра на лице, запах сырой земли и кажется каши с завтрака (это наверняка от Дубины - вечно он умудряется вывернуть часть порции на себя), кажется даже каркнул ворон. Хотя в последнем Пухлый не был уверен - слишком шумно было на полянке.
Вслед за этими ощущениями в него пробрались и слова Мартышки, осторожными касаниями толкнулись в забор мыслей о возвращении в комнату, кольнули стену страха и желаний спрятаться. И нет, они не стали соломинкой переломившей спину верблюда, но тонкие пальцы Мартышкиных слов, нашли неплотно прибитую штакетину, отодвинули её, и в его мозг устремилась новая идея:
"Новые слова", "История которой ещё никто не знает" - блин, да любому мальчишке, даже сто раз слепому, такие словечки всё равно что искра для лужи бензина - вспыхнет так что не только ресницы опалит.
Мозг Пухлого, страсть как любившего поразмышлять обо всём о чём только можно, ещё только переваривал сказанное Мартышкой, а ноги уже сами несли его к Леди.

- Леди, нам нужен план - не понятно действительно обращаясь к Леди, или ещё ведя разговор с самим собой, произнес Пухлый - план обязательно! А ещё охрана. Потому что будет опасно. Ведь Дом не пустит нас просто так. Надо как-то... А ещё нам нужен план самого Дома. Может спросить у сторожа? У Степаныча? Он же страсть как любит рассказывать о Доме - он вроде.. А ещё надо как-то будет путь помечать - чтоб можно было вернуться, а то получится как с той девочкой, которая пошла искать свою... - Пухлый кажется только сейчас понял, что говорит вслух и чуть испуганно умолк. - Ну я это... того.. - объяснил он.

Гришка напрягся, подобрался всем телом, словно гибкая рысь перед прыжком. Дело запахло жареным. Еще немного и взрыва не миновать, да такого, что за первым же тумаком или выстрелом повскакают с мест разом все - и рязанские, и калужские, и василеостровские. А в общей куче уж не видать будет, кто куда полегоньку утек и поминай как звали. На то у этих Агеевых, должно быть, и расчет... И хуже всего, что дурак-татарчонок прямо сейчас явно собрался дать деру в черную чащу. Ситуация накалилась, пороховая бочка, так сказать, уже открыта, и этот его рывок может стать той искрой, что все взорвет к чертовой матери.

- Ээ, погодь! Осади! - громко выпалил Смирнов, - Остынь, братва! - шагнув к татарину, мягко, но требовательно, взял того за локоть, - А ты сядь-ка посиди, Рахметка!

Смирнов торопливо обводил взглядом всех ближайших к нему солдатиков, как бы не вскинул кто винтовку или наган. Тогда останется либо отскочить, либо попытаться вперед самому выстрелить.

- Кончай, Ерошка, горячку пороть! - прикрикнул, - Ты тож, Колька, не нажимай! Я и сам, допустим, рязанский, да только, братцы, нету сейчас по сути ни рязанских, ни калужских. Красные мы! Бойцы славной нашей рабоче-крестьянской армии! И провокаторов у нас тоже никаких нету! Ежели товарищ наш запутался, вдруг, по глупости, так мы его всем коллективом на путь истинный наставим, вправим, значит, мозги-то ему. Но вязать никого не будем - необходимости нет. Враг наш - там, за лесом! Его и будем бить все вместе и беспощадно!

Коляска легко катилась по скрипучим доскам пола, но как только колеса попали на садовую дорожку, а потом коварно вильнули на траву, ехать стало значительно труднее. Мартышка была похожа на ездовую собаку, которая тянет сани, вывалив от напряжения язык и дыша паром. Не будь она Мартышкой, она бы, конечно, попросила помочь кого-нибудь посильней, хоть бы Дубину, ему такое раз плюнуть. Но она была именно Мартышкой, у которой в голове не умещались такие сложности, а умещалась только текущая задача: доехать до стола. Она доехала, молча плюхнулась на скамейку, придвинула к себе альбом и принялась рисовать, не говоря ни слова. Это потому что она устала быть вместе. Ей нужно было срочно углубиться в себя и там немножечко побыть одной. Она нырнула в тихий омут с прозрачной водой. Чужие слова доходили до нее как сквозь толщу воды - глухо, медленно и искаженно, как бы издалека, и имели к ней самое косвенное отношение. Мартышка отдыхала. Она рисовала прямых как палка мужчин в темных костюмах и почему-то старинных высоких шляпах и дам с осиной талией и взбитыми локонами. Они сидели на диванах и разговаривали, танцевали, прогуливались по саду. Дом был нарядным и новеньким, как начищенная монетка.
Дом был большим, таким большим, что не умещался у Мартышки на одном листе. В нем был первый этаж, второй...
А еще был: подвал. И еще был: забор, калитка на замке.
И там было что-то ужасно страшное - в подвале и за забором. такое стршное, что Мартышка испугалась, что она его сейчас вдруг возьмет и нарисует. Мартышкин фломастер (черный) скрипнул жалобно и остановился как вкопанный. Если бы этой был карандаш, она бы его, наверное. сломала.
Мартышка вынырнула из своего омута, испуганно помотала головой и оглядела ребят, словно пытаясь зацепиться за них. Это было новое ощущение, очень странное. Она не часто пугалась своих собственных фантазий, и обычно ей было уютно в своем мирке. Мартышке стало немного холодно, словно она стояла на ветру в одной тонкой рубашке.
- Мы туда правда пойдем?

Тишина пасторального мира Пухлого оказалась нарушена. Прикидывавшийся уснувшим, а на деле коварно дремавший, вулкан по прозвищу Леди буркнул и взорвался активностью и приказами.

На лужайку? Значит на лужайку. Спорить с Леди, было так же невозможно как и например ходить по стенам. Тараканы конечно могут, но вот Пухлому никогда такое даже в голову не придёт.

Он неспешно топал по коридорам Дома, по привычке ведя одной ладошкой по шершавой стене и тихонько бормотал себе под нос:

Рельсы, рельсы,
Шпалы, шпалы.
Ехал поезд запоздалый.
Из последнего окошка
Вдруг посыпался горошек.
Пришли куры, поклевали, поклевали.
А в вагоне деток убивали...

Откуда взялась последняя строчка Пухлый и сам не знал. Он даже толком не отдавал себе отчёта в том что бормочет. Это происходило словно само собой. Так же как сами поскрипывали доски пола под ногами, шуршала стена под ладонью... Дом разговаривал.

Жуткие твари окружали их, а Амалиэль явно готовился к драке. Хоть и ангел, но при этом всё-таки мужчина.
И как и у всех мужчин, в голове у него было только одно, на силу отвечают силой. Враги окружают - значит надо сражаться! Выйти против них с мечом наперевес и геройски погибнуть!
Но ведь это то же самое как пытаться потушить пожар кидая в пламя пылающие угли...

Было страшно, но Инга, даже не подозревая что поступает точь в точь, как на протяжении тысяч лет до неё поступали другие женщины её народа, сделала шаг вперёд и встала рядом с Амалиэлем. Вот только она не поднимала рук готовясь к бою, она....

Вы не можете просматривать этот пост!

Джесс мрачно сидела, шебурша пластиковой трубочкой в стакане с колой и кубиками колотого льда, и время от времени искоса посматривала в сторону Анны, ища поддержки. Джесс понимала, отчего нервничал Эдди Миллер. Ей тоже было не по себе. Все это время она избегала говорить об... этом с матерью и сестрой. Пыталась всегда переключаться на общие заботы, планы... на то, что заставляло бы их всех думать о будущем - об их общем будущем - и надеяться, что оно будет если не счастливым, то по крайней мере стоящим того, чтобы к нему стремиться. Это называется "жить дальше" - без Элис. Но без Элис жить было совершенно невозможно. Их всегда было трое; казалось, их и осталось трое: Анна, Джесси и Элли. Отсутствие Элли было как крик, как зияние - дыра в ткани окружающей действительности. Элли все время стояла за плечом - о ней напоминали ее книги, ее постеры на стенах, ее вещи в шкафу; ее нестертые смс-ки в смартфоне Джесс. Элли снилась ей. Она что-то говорила, улыбаясь; что-то объясняла с энтузиазмом - А Джесс не могла разобрать ни слова. И каждый раз просыпалась с ощущением, что Элли только что вышла и сейчас вернется.

- Эдди, - сказала она, оставив в покое свой стакан. - Можно я Вас так буду звать? Эдди, Вы... спасибо. Кто-то должен был найти в себе смелость первым начать... Хотя бы вслух сказать. А то мы все молчим. У нас общая цель... найти найти их ... - и его, - Джесс замолчала, не договорив, что они будут делать, когда найдут их всех. - Тогда... По крайней мере, нам всем станет легче... может быть.
Произнеся эту бессвязную и малосодержательную речь, Джесс почувствовала, что устала так, словно только что камни таскала битый час. В самом деле, почему им должно стать легче, если они точно узнают, что их родные мертвы, а маньяк получит пожизненное?
- Но я не знаю, с чего начать. Разве что еще раз проехаться по всем... этим местам. Посмотреть своими глазами. Мы можем заметить то, чего не заметила полиция.

Разговор начал Эдди, одновременно с этим опрокидывая стакан с колой на стол. Темная жидкость быстро и неумолимо поглощала бумажные салфетки, картон, подминала скатерть под себя.
– Мы собрались... Проклятье! Простите, я... - мужчина судорожно бросал салфетки в "пасть" стихии, но это помогало мало.
Вскоре потоп был локализован. Работник зала быстро заменил салфетки, скатерть и на столе снова воцарил положенный порядок. Эдди вернулся с уборной и сел за стол, внимательно поглядывая, чтобы под локтями опять не оказалось стакана.
– Еще раз простите меня. - он извиняющим взглядом прошелся по всем присутствующим. Парень сильно волновался, его буквально подбрасывало на стуле, но он держался как мог.
– Мы собрались тут, чтобы обсудить все. У нас есть общая цель и мы заинтересованы в том, чтобы достичь её – это самое главное, что нужно понимать. - мужчина замолчал, смущенно потупив взгляд. - Я прочитал эту фразу в одной из брошюр Кара*, знаете такую, сверху синие буквы, снизу красные. Мне показалось, что человек, который собрал всех, должен сказать что-то воодушевляющее, ну чтобы вы сразу поняли что все будет хорошо и... Черт. - он снова замолчал, похоже собираясь с мыслями. - Я представлял как это будет много раз, но, блин, даже не думал как это сложно на самом деле.
Воцарилась неловкая пауза. Эд схватил стакан с колой, жадно сделал пару глотков и отставил его по-дальше от себя.
– Давайте представлю вас друг другу, начну говорить что думаю, а там дальше видно будет, окей? - он не стал дожидаться ответа, словно боясь упустить миг, когда вроде ясно что делать и ничего не смущает, - Меня зовут Эдди Миллер. Вот этого человека зовут Френк. Френк Ремоуз, - указал на мужчину со щетиной. - Вот. Этих девушек зовут Анна Бейли и Джессика Бейли. Ага, они сестры. Так, теперь э..., - Эдди перевел взгляд на молодую девушку с карими глазами, - вас зовут Джуллиан Фостер, точно. Закончу знакомство на вас – Джон Сноу. Все.
Миллер открыл свою пухлую папку и заглянул внутрь. На первом развороте были записаны имена и фамилии всех присутствующих людей. Рядом с каждым было приклеена вырезка или из газеты, или распечатанный снимок из интернета. Только лица, без всего остального. Он провел пальцем, скрупулезно сверяя все сказанное со своим списком. В этот момент могло показаться, что если бы случилось землетрясенье или ни с того ни с сего рухнул потолок, то Эдди вряд ли бы это заметил – так увлеченно и внимательно он следил за своим ногтем.

Вы не можете просматривать этот пост!

— А в кого ты оборачиваешься? — ляпнула Ренька, прежде чем сообразила, что опять сморозила глупость. Наверняка у оборотней такого спрашивать нельзя. Надо все-таки было в библиотеке попросить справочник «Существа нашего мира и их обычаи». К счастью конфуз был прерван появившемся провожатым. При виде столовой живот Рене живо напомнил, что позавтракать она сегодня не удосужилась, а поужинала вчера весьма скудно, доев свои скромные припасы. Все бы тут съела. Тетя Йорга учила, что в еде нужно быть умеренной, а в гостях тем более. Но сил сдерживаться Ренька не нашла. Поэтому навалила себе и котлет, и мяса, и рыбы, и каши побольше, а так же все три вида супа, надеясь, что все решат, она берет на компанию.

- Ав... - Клацнул зубами Джек, - Ауф... Ауфас есть яичница? Здрасте.
Кухня была знатной. Хозяйка в кухне была знатной. Продукты... Да все знатным было, кроме их троих, в общем. А почему парень попросил именно яичницу - он и сам не знал, в целом. Просто напомнила ему эта кухня что-то, да так напомнила, что еще и поселила в голове твердую уверенность, что здесь должна быть яичница.

Инга зачарованно смотрела на поле, небо. На всю эту обычную красоту природы, что и является самым что ни на есть подлинным доказательством существования бога.

- Твою мать! – грязно выругался стоящий рядом с Ингой бескрылый ангел, разрушая всю поэтичность момента. – вот с-сука.

Ошарашенная Инга повернулась к Амалиэлю и вопросительно уставилась на него.

На момент показалось что ангел смутился, под взглядом человеческой женщины. Однако по гладкому, идеально правильному лицу трудно было сказать наверняка.

- Он забросил нас в ... – Амалиэль огляделся ещё раз вокруг и продолжил - ... в не знаю куда. На бескрайнее поле.

- На прекрасное бескрайнее поле – поправила его Инга.

Ангел лишь взглянул на неё, но никак не отреагировал на то, что она перебила его.

- «Сами должны понять замысел», «к чему стремитесь» и «от чего бежите» - с издёвкой повторил он слова Гвоздя – а в результате по колено в цветах и ни намёка на то, что делать дальше.

- Я знаю, что делать дальше – удивительно спокойно произнесла Инга – есть поговорка: не знаешь, что делать – делай шаг вперёд. Так что пойдём.

- У ангелов другая поговорка – не знаешь что делать, бей прямой мечом! – буркнул Амалиэль.

- Юмор? –удивлённо оглянулась на него Инга и улыбнулась.

Сейчас посреди цветущей поляны, на грани рассвета, ангел был максимально похож на человека. Инга улыбнулась про себя – правы были китайцы утверждая, что мужчины и женщины это как две разные стороны горы, одна в тени, другая залита лучами света.
На грани рассвета, женщина как никогда похожа на ангела, а ангел в тот же момент оказался очень близок к человеку.
Затем Инга, стянула всё ещё влажный от дождя из другого мира плащ, перекинула его через руку и зашагала в сторону зарождающегося дня.
Отстав на пару шагов за ней двинулся Амалиэль.

Крапинки звёзд, стирались губкой наступающего утра. Бархат ночи, сменял ситец наступающего утра. Появившееся на небе солнце осветило бредущих через поле цветов женщину и бескрылого ангела.

Женщина шла легко. Так будто ей всё ещё было 17 лет, словно не болели на натруженных ногах проявляющиеся вены, а в душе было светло и чисто, как в дневнике первокласника на первое сентября.
Идя на шаг позади неё двигался ангел. У него не было крыльев, на спине, сквозь ткань тонкой ветровки, проступали две темнеющие полосы кровавых ран. Но сомнений не было никаких. Надменная походка, гордо поднятая голова. Плавных шаг, твёрдая поступь, словно он не идёт по земле, а плывёт над ней.
Это шёл ангел.
Цветы расступались перед ним, и позади идущей пары, оставались следы одной только женщины.

- Почему твои раны не заживают? – спросила Инга – тебе не хватает ...пищи? Моих эмоций?

-Да – коротко ответил Амалиэль . Помолчал немного и добавил – я мог бы причинить тебе боль. Боль воспоминаний, сожалений... много чего ещё. – от того зыбкого ощущения почти зародившегося пару часов назад, на грани восхода, не осталось и следа. Точно как от звёзд на небе. Это вновь был справедливый до умопомрачения, честный и непогрешимый ангел. Другими словами безумно жестокое создание...

- Но?... – Инге удалось скрыть дрожь в голосе.

- Не хочу.

Спросить «Почему» у Инги уже не хватило смелости. Она и так уже зашла сегодня слишком далеко.

Поле вокруг них казалось действительно бесконечным. Менялись лишь цветы заполняющие окружающий пейзаж, да ещё, в основном когда они проходили мимо лавандовых островов, гордо дрейфующих в хаосе цветочного моря, вокруг них, безумно жужжа начинали летать огромные шмели.
Инга тихонько взвизгивая уклонялась от них, и отмахивалась сорванной веткой, всё той же лаванды. Амалиэль же словно и не замечал жужжащие комочки. Впрочем «комочки» платили ему тем же.


«Жужжание шмелей. Медленно, будто продираясь сквозь мёд, а не летя через звенящий, полный запаха растаявшего снега весенний воздух, рано разбуженный шмель , пролетел мимо неё. Громкое «А-а-ах!» маленькой Ингуши смешалось с ветром и улетело к журчащей неподалёку речке. Девочка, захлопнула рот и, подобрав с земли сырую палку, помчалась вслед за насекомым.
В глазах горел охотничий азарт. Первый удар прошёл мимо. Из груди девочки вырвался стон негодования. Второй закончился сломанной палкой – прогнившая древесина хрустнув переломилась прямо у сжимающих её маленьких пальчиков.

Но Ингушу это не смутило. На место неудавшегося оружия, пришел обломок доски от ящика, валявшегося неподалёку.

Шмель тем временем устало присел на нагретый апрельским солнцем пень. С торжествующим воплем Ингуша обрушила на него своё оружие.

Девочка стояла и смотрела на то, что ещё мгновение назад было мохнатым, деловито жужжавшим шмелём. Маленькая кучка какой-то кашицы, криво торчащее прозрачное крылышко. Пятно грязи. И ничего больше.
Непостижимым образом, яркое доброе солнце, в один миг стало безжалостным белым фонарём, высвечивающим преступление маленькой Ингуши. Девочки отобравшей жизнь у другого существа.
И осознавшей это.
Понявшей необратимость своего поступка. Бесконечную жестокость жизни. И маленькой девочки.
Из глаз Ингуши, нет, с этого момента – из глаз Инги, потекли слёзы.

Девочка прорыдала всю ночь. Маме сказала, что болит живот – Инга уже понимала, за свои поступки надо отвечать самому. И теплая мамина рука, не успокоит, голос которому веришь безоговорочно не скажет «Всё будет в порядке, маленькая». Точнее это может произойти. Но поддаться этому соблазну. Выбрать лёгкий путь, отделаться от ответственности девочка уже не могла. Потому что осознала смерть.»


Инга рывком вернулась на цветочное поле. По лицу текли слёзы.

- Женщина, что с тобой – без вопросительной интонации прозвучал голос Амалиэля – это не я. Я ничего не сделал.

- Знаю – тихо ответила Инга переживая то давнее детское воспоминание. Одно из тех, что раз случившись, не важно как давно, остаются с нами на всю жизнь. И продолжают колоть в сердце, пот ому что это самый верный признак того, что у нас есть душа а что она жива.

– Знаю – повторила Инга - Это я сделала...

Вы не можете просматривать этот пост!

Вы не можете просматривать этот пост!

— Рене. Из Литте, — увидев, как Хан и Шан, пытаются поцеловать ручку Стефании, Ренька первым делом непроизвольно убрала руки за спину, беспомощно оглянувшись на подруг (могла бы, спряталась бы за их юбки целиком), но тут же протянула обратно. Нужно было бороться с межрасовыми предрассудками, искоренять их в себе. Для будущей служительницы Равновесия подобное поведение было неподобающим. Поэтому девица мужественно вытерпела двойной поцелуй с таким отчаянным лицом, словно ей только что зачитали смертный приговор, и палач, подняв топор, спрашивает, прощает ли она его. Обычно бледная и меланхоличная на вид девушка сейчас горела, словно потешный фонарик на детском празднике. Глаза вовсю сигнализировали подругам: «мы в засаде, отступаем».

Вы не можете просматривать этот пост!

Вы не можете просматривать этот пост!

Анабиозный отсек


Получатели: Дэниэль Сойер, Джеймс Престон.


Получатели: Борис Степанович Титов.

Получатели: Мортис Скальери.


Получатели: Заратустра Ионович Незнаменский.


Получатели: Максим Куккаре.


Получатели: Уилсон Гейтс.

Анабиозный отсек больше сейчас похож был на древнее капище. Все было заляпано кровью, ошметками тел, мозгами. Кто-то пытался вскрыть вручную анабиозные ванны. Естественно, программа разморозки не включилась, она и не могла включиться в гипере. Тогда таинственный злоумышленник стал подбирать режим опять же вручную, что удалось не сразу. Девяти пассажирам — жертвам его эксперимента можно сказать повезло. Они умерли во сне, так и не поняв, что происходит и не почувствовав боли.

Половине тех, кого разбудить удалось, повезло меньше. Лайонел Смит бесформенной грудой валялся у одной из ванн. Его череп был расколот на двое. По стенке криокамеры стекали гениальные мозги научного руководителя.

Эрик Пью, музыкант и астрофизик неподвижно смотрел в потолок отсека одним глазом. Другого, как и половины лица у парня не было. Его словно обгрыз кто-то.

Энни Мак-Миллан и Рихард Грейв лежали в обнимку. У нее всего лишь была свернута шея, а у него из живота торчал наконечник трости, с которой Энни обычно не расставалась. Лен Кренстон лежал напротив мирно. Вот только не дышал. Сердце не выдержало.

Были, впрочем, и живые. Лиза Стоун, с ног до головы залитая своей и чужой кровью, сидела на полу и выла. Выла страшно, жутко, так не может выть человек. Заратустра да и Сойер встречались с гиперпространственным безумием. К счастью, не часто. Но распознать его не составило труда. Лицо девушки не выражало ничего. На нем не было даже боли. От подобного не помогают ни медикаменты, ничего вообще.

Еще один астрофизик — Борис Степанович Титов морщился от дикой боли. На левой руке не хватало указательного пальца. Тот, наполовину пережеванный валялся возле. Рот Бориса был весь в крови.

Максим лежал на полу, трясся и стонал, кажется, плохо понимая, где он находится и что с ним. Уилсон с испуганными глазами сидел в шкафу, вцепившись в чье-то платье.

Остальные: доктор, Мортис, Джеймс и Заратустра кажется были в порядке. Если можно говорить о порядке в такой ситуации. Правда психолог зачем-то сжимал оторванный от мед. дроида манипулятор.

Около двадцати ванн так и остались не вскрытыми. Эти счастливчики мирно спали и даже не подозревали, что сегодня выиграли главный приз в лотерее.

И посреди всего этого кошмара тишину не нарушало ничего, кроме воя Лизы. Не бежали на помощь мед. дроиды, не работала сигнализация, молчали комы. Даже часы встали. Корабль был мертв. А они еще живы. И что-то странное ощущали все. Как будто они знали, знали точно, куда должен лететь корабль. То самое знание направление, о котором рассказывали навигаторы.

-«Ангел потерявший крылья» - звенело в ушах Инги. А дождь капавший ей на лицо вместе с крупинками пыли, смывал туман заслонявший память женщины. Её память не менялась, она всё так же помнила себя замужем за пьяницей, помнила себя же матерью одиночкой. Но с каждой каплей дождя эти воспоминания упорядочивались, словно книги на полке. Эта в первый ряд, та во второй, а вот эту, её я чаще всего читаю – впихну горизонтально, на верх книг первого ряда.

Заблудившаяся в собственном городе старуха. Причудливая лавка старьёвщика или антиквара – так сразу и не поймёшь. Покупка странной картины по какому-то наитию. Пробуждение в другом времени – в другой жизни. Окровавленный ангел на полу прихожей. Угрозы и требования. Появление ещё более ужасных чем ангелы существ – тёмных ангелов. Перепалка в которой на её долю остались лишь чувства ужаса и страха. Новый пласт памяти – новая или точнее другая жизнь. Пьяный муж на полу, комната детей. Прогулка по доджливому городу к той самой лавке. Единственное что было во всех этих воспоминаниях неизменным – картина. Картина человека что-то пытающегося написать, донести до окружающих. Страдающего, но не оставившего борьбы. История началась у дверей этой самой лавки. Сейчас она вновь стоит держась за ручку двери. Значит ли это что тут всё и решится? Ведь всё так просто совпало – ангел без крыльев, краски на холсте – осталось найти в них чью-то душу и ... и что тогда?

- И как ты собираешься её искать, дорогуша с лупой и пинцетом? – раздался приглушённый дверью насмешливый голос и сварливо добавил – давайие, заходите уже. Неча на пороге стоять аки манекенты какие.

Последнее слово голос произнёс с особым смаком, так что сразу становилось ясно – ошибка в слове сделана намеренно, так словно произнёсший вкладывает в слово ещё какой-то смысл.

Вздрогнув Инга посмотрела в глаза мужа (нет уже не мужа, всё-так – Ангела) и едва заметно пожав плечами вошла в лавку.

На улице был пусть и пасмурный, но всё же день. А в лавке царил всё тот же памятный по предыдущему (или будущему?) визиту сумрак вечера. На всё том же табурете что запомнился Инге Семёновне сидел хозяин лавки. После событий последних пары дней, Инга была готова к чему угодно. К тому что увечья мужчины в этой памяти не существуют, или ещё не случились. Что в лавке будет кто-то другой, или молодая версия того кто продал строй Инге Семёновне старнную картину. Да что угодно. Однако мужчина не изменился. Тот же потрёпанный временем и частым использованием костыль, та же корявая изуродованная рука. Даже штанина подвязана на обрубке ноги таким же огрызком бельевой верёвки.

И тот же громкий, не терпящий никаких вздорных «приватных» разговоров, голос.
- Что? Думаете вспомнили замшелое пресказание, ещё не пойми кем и под каким стаканом сделанное, отковыряли картину от стены и всё? Спасили мир? – уставившись чёрными глазами на Ингу и Амалиэля, пробасил хозяин лавки. Задержал взгляд на них и вдруг расхохотался – Что серьёзно?!?

Смех у старьёвщика оказался такой же каким выглядел он сам – открытым, свободным и каким-то изломанным. Вроде хотелось смеяться с ним вместе, но что-то останавливало. Будто это вроде бы и не смех вовсе.

- Мы сюда не за твоим гоготаньем пришли Гвоздь – оборвал смеющегося Амалиэль. – не забывай над кем ты смеёшься!

Смех затих также внезапно как и родился.

- А над кем я смеюсь? Потерявшаяся в альтернативных памятях женщина и изгнанный ангел, за которым все охотятся? Половинка и не целое? Женщина и мужчина? Вы сами то понимаете кто вы?

- Я Инга – вдруг твёрдо заявила Инга Семёновна. – Это совершенно определённо. Что и как я помню, это уже моё дело. Если вы находите во мне что-то смешное, то бога ради – тут и Гвоздь и Амалиэль слегка поморщились – смейтесь сколько угодно. Но я была бы очень признательна если бы вы всё же что-то смогли мне объяснить. Потому что я устала бежать словно лошадь с шорами на глазах – толком ничего не видя, и поворачивая под действием рвущих рот удил.

Женщина смотрела на Гвоздя. – И давайте начнём с того кто вы такой и что случилось? Потому что именно с вашего магазинчика моя жизнь пошла вверх тормашками.

- Экхм – старьёвщик опешил от той отповеди что устроила ему маленькая женщина. И надо сказать вгляд её пылающих глаз он сейчас мог вынести ничуть не дольше чем безжалостные гляделки-дула ангела стоявшего рядом с ней.

- Ну ладно – он хлопнул себя здоровой рукой по плечу, словно стряхивая пыль и поёрзал на табурете. Амалиэль прислонился к заваленному всяким хламом столу. И только Инга не шевельнулась. Она сейчас напоминала волну цунами, замершую в самой верхней точке. За мгновение до того как обрушиться на лежащий подле неё приморский городок.

- Я Связующий. Это не имя, не титул и не род занятий. Скорее это моя суть. Чтобы лучше понять, объясню на примере. – Амалиэль едва заметно вздохнул, судя по всему Гвоздь сел на своего любимого «конька».

- Мир он многогранен. И это не только и не столько физические измерения. Как ты уже успела понять существуют другие пласты памяти. В которых ты прожила или проживаешь другую жизнь. Однако не только мир многогранное существо. Вы все так же многогранны. Ты прожила, проживаешь или только начинаешь проживать все те жизни что приоткрылись тебе в твоей памяти. Земные учёные давно уже установили что мозг человека используется лишь на 5%. Это потому, что видят они лишь одну из граней существа по имени человек.
Это трудно осознать ангелам, почти невозможно понять людям. – Гвоздь потёр нос и продолжил:

- Если совсем примитивно, то все эти миры-пласты памяти это всего лишь листки календаря. Календаря висящего на стене мироздания. А я тот самый гвоздь что пронзая все листки крепит календарь к стене.
Видишь ли я в отличии от вас всех не многогранен. Я един и если можно так сказать одномерен. Так же как и моя миссия...

- Слушай, Гвоздь, хватит уже пудрить мозги – вновь оборвал его Амалиэль. - Понятнее нам всё равно не станет. Хотя бы потому что ты и сам толком не знаешь что ты такое и в чём твой замысел. Давай к делу. Почему Инга оказалась у тебя в магазине? Как я оказался в её прихожей? Как ...

Не дождавшись ответа, Рене отвернулась от невежды. Фыркнув, она отошла к остальной группе. Народ про себя изучал список учебников, гадая, чтобы значили эти цифры:

— Зельеварение — первый проход, четвертый стеллаж, двенадцатая полка, Основы — шестой проход, второй стеллаж, тридцать вторая полка, справочники — третий проход, седьмой стеллаж, двадцать шестая и тринадцатая полка, стихии — десятый проход, десятый стеллаж, первая полка, учебник по заносчивому высокомерию — пятый проход, двенадцатый стеллаж, сорок четвертая полка — громко сообщила в пространство ученица тёти Йорги и гордо направилась по указанным адресам.

Если бы можно было потерять сознание еще сильнее - Пэрл бы сделал это, услышав над своей поникшей головой сварливый голос старухи Блэквуд. Но, к его счастью, парень уже был в обмороке, и заметно хуже ему не стало. Правда, и лучше тоже. Попросту, парень остался валяться, как и валялся, а вот Лили недовольно зафыркала в унисон сестре.

- Оставь его, - она брыкнула задней лапой, бросив на Ларкина пару комьев грязи. - Он зануда и трус. Ты что не видишь, он испугался тебя до полусмерти. Если сейчас очухается и снова нас увидит - совсем помрет. Бррр, - она брезгливо передернула ушами.

Ларкин Пэрл Лили не нравился. Он был грубым, скучным, а еще ей казалось, что он неровно дышит к Джеси. Что ужасно раздражало. Если кто и был достоин ее любимой сестры, так это... Какой-нибудь красивый принц. Или доктор. Настоящий доктор, степенный и с чемоданчиком, а не этот фанатик Блэквуд, который и не доктор вовсе.

Блэквуд. Пэрл. Боже, она про всех про них забыла. Это было великолепно - забыть про них. Это была такая свобода, такая радость, такое...

- Какого черта, Пэрл, - сердито прорычала Лили. - Какого черта! Надо было тебе припереться и все испортить!

Она бы с удовольствием его отправила обратно, но не знала, как это сделать. И он уже испортил всё, что мог! Проклятый Пэрл! Лили сердито загребла его задними лапами, накидав сверху обломанные хризантемы. Пусть его валяется тут. Но нос помимо воли уже нюхал воздух, подсказывая ответ на вопрос Джека.

- Оттуда он пришел, - она уверенно указала направление. Запах Пэрла, запах нищеты и голода, вел их в направлении замка. А еще оттуда пахло яблоками, запеченным мясом, квашеной капустой... Ох, чем только оттуда не пахло!

Замок так толком и не показали. Увели в какой-то сторонний коридорчик, но уже по нему можно судить, что эта академия определённо стоит того, чтобы в неё поступать. Даже в этом коридорчике висели картины, а стены были украшены под что-то эльфийское. Для непритязательного вкуса более чем неплохо.
Дерен завёл поступающих в зал, оснащённый по последнему слову магической техники в которой Бевард ничего не понимал. Вокруг было много всяких подставок, устройств и прочей магической лабуды с кристаллами внутри, разные боевые арены, зрительские места. Неужели дадут опробовать магию?

"А сейчас, вы увидите то, чего больше всего боитесь в этой жизни и должны победить свой страх используя только силу вашего духа, ваш разум и вашу магию. Начнем!" - Неожиданно сказал Дерен, сразу внеся панику в группу студентов. Впрочем, всё произошло так быстро, что никто не успел толком и среагировать, но Беварда лёгкой паникой он точно заразил.

-Что?! ЭЙ!

Бевард оказался посреди серого тумана. В голове роились множество мыслей, в руках не было никакого оружия, в уме - никакой информации, а вокруг была лишь одна неизвестность. Действительно страшно.
Шли минуты, а туман почему-то не рассеивался.

Ну, и где... Самый главный страх, чёрт его дери, что же это может быть? ... Я боюсь многих вещей, глуп тот человек, который ничего не боится. Только какой их этих страхов главнее? Ладно, если я его распознаю, то наверняка смогу победить, вряд ли это окажется слишком сложной задачей с моим-то опытом. Серьёзно, лучше бы они показали то, чего абитуриент хочет больше всего в жизни и заставили его согласиться или отказаться от выбора. Сразу бы отсеяли деградантов, которые не заметят всю глупость своих желаний и радостно побегут к ним и чуть менее деградантов, которые задумаются над увиденным. Не говоря уж об адекватном народе. А сейчас явно случится что-то недоброе, и такая манера учить чему-то новому в край надоела. Может, я могу как нибудь подготовиться?

Только Бевард об этом подумал, как в руках у него появились щит и меч, а сам он облачился в доспехи с ног до головы. В дорогие и прочные доспехи, прямо как на заказ, да и меч не из этих армейских тыкалок. Щит, правда, тут же был выкинут - слишком сковывает движения.

Вот, это уже другое дело. Как всё просто. Давай, выходи страх. Заколебал томить.

Туман начал рассеиваться и Каймос оказался посреди романтичной красочной деревушки.

Лето, журчит речка, на грядках лежат спелые тыквы, хаты не деревянные, а вполне себе каменные. Сейчас кто-нибудь всё это дело раздраконит на мелкие камушки, знаем.
Из-за спины донёсся звук, будто что-то вспыхнуло. Бевард обернулся и увидел маленького дракончика, который сидел на подоконнике одного из домов и палил огоньком клумбу. Бевард подошёл к этому дракончику. Довольно безобидный. Красная шкура, похож на ящерицу. Вряд ли он был страхом Беварда, наверное, страхом было некое действие, связанное с этим драконом. Только какое?

-Что ты делаешь, обормот? Лети отсюда. - Сказал Каймос, махнув мечом в сторону.

Дракончик посмотрел на рыцаря непонимающим взглядом. Клацнул зубами.

-Да, ты страшный, знаю. А я страшнее. Поэтому я не буду с тобой драться.

Дракончик насупился, пыхнул струёй дыма и улетел. Бевард отошёл в сторону, задвинул меч в ножны и снял шлем, повесив его на указатель, а затем вдохнул аромат цветов, сена, навоза и прочей деревенской романтики. Неожиданно в ноздри ударил сильный запах гари. Каймос открыл глаза и оказался в этой же деревне, но на этот раз "раздраконенной". На месте цветочков - пепелище, на месте домов - тлеющие развалины, а тыквы все подавлены огромными лапами. За спиной раздался звук, будто кто-то умудрился одним махом разжечь праздничный костёр. Бевард закатил глаза и обернулся. На крыше дома сидела огромная драконья туша, злобная как тысяча демонов и красная как кровь.

-Ну и что ты наделал? Что ты скажешь в своё оправдание? - Рыцарь попытался найти шлем, но он куда-то пропал. Ладно, обойдёмся без него.

-Крылья, лапы и хвост - вот моё оправдание. - Прорычал дракон.

-Это не оправдание. Ты просто мудак.
-И что ты мне сделаешь?
-А что ты такой борзый? Ты неправильный дракон. Это я тут должен быть злым и тупым, а не наоборот.
-С чего ты решил, что я неправильный дракон?
-Потому что ты злоупотребляешь своим драконьим происхождением.
-Злоупотребляю. Все злоупотребляют и будут злоупотреблять, и ты ничего с этим не сделаешь.
-Это ты меня провоцируешь чтобы я бросился на тебя с мечом, "демон". - Бевард показал пальцами саркастические кавычки. - Ты страшный, да. А я страшнее. Давай, победи меня дракон, сломи мой дух, а не тело. Ты умеешь крушить и ломать, но пытать ты не умеешь.

Дракон спрыгнул с крыши, окончательно развалив дом неосторожным взмахом хвоста, а затем засунул морду в обломки конюшни.

- ... Ты сам себя победишь, человек. Мне неинтересно тебя побеждать. Мне интересно только жрать, а ещё наблюдать за тем как горит огонь и течёт вода.

Дракон подцепил обгоревшую тушку лошади, ещё немного её поджарив, взмахнул крыльями и улетел, оставив Беварда одного среди развалин. Каймос некоторое время постоял, поморгал, но ничего так и не изменилось. Испытание продолжается.

Проклятый дракон, видимо, я его не победил. Но почему я тогда не проиграл? И что дальше?

Бевард огляделся и увидел вдалеке смутные очертания города. Вроде башни, вроде стены, всё как надо. Не найдя иного решения, рыцарь отправился к городу, рассчитывая подумать над тем, как победить дракона, в дороге. Подумать он не успел, ибо дорога закончилась чересчур быстро. Только Каймос сделал шаг, как уже оказался прямо у стен города. Неожиданно настала глубокая ночь, - ярко светили звёзды, а светлячки составляли им достойную конкуренцию. У ворот дремали два дюжих полупьяных охранника, освещённые затухающими факелами.

-Эй, хватит спать на посту. - Подошёл Бевард к одному из них. - Пусти меня в город.
-Не положено. - Ответил охранник, продрав глаза и положив руку на рукоять меча.
-Ну, как всегда. А у вас какая причина?
-Дракон летает в округе.
-А я тут причём?
-Драконы умеют превращаться в людей.

Если кто и оценил юмор, то только сверчки по всей округе. Каймос с охранником долго и серьёзно смотрели друг другу в глаза, пока их противостояние не прервал второй охранник, слегка погремев ножнами.

-Вон там дракон только что сжёг деревню. Я всё это видел. - Продолжил рыцарь.
-Конечно. Ты же дракон.
-Я не дракон.
-А кто ты?
-Какая, сука, разница, кто я? У меня есть сумка, у меня есть доспехи, у меня есть меч, этого не достаточно?
-Ну да, дорогой у тебя меч. И что ты мне сделаешь? Я говорю - ты дракон, и ребята там на стенах склонны мне верить.
-... Вместо того, чтобы охотиться на настоящего дракона, вы страдаете не пойми чем. Ну и хер с вами, это ваши проблемы. Сколько тебе надо, чтобы ты меня пропустил?

Охранник лениво оценил Беварда, зевнул и сложил руки на груди.

-Дай мне свой меч.
-Меч?! Ты уверен?
-Не знаю откуда ты пришёл, но здесь живут люди ответственные и не бедные. Нас подкупить сложно.
-Хорошо... Я дам тебе меч, но только засунув его тебе в задницу. Согласен?

Охранник сощурился. Посмотрел на меч, посмотрел на Каймоса, снова на меч, потом на товарища. Товарищ скривился и отмахнулся. Бевард же был вполне серьёзен.

-Ну... Согласен... Меч есть меч. Но только рукояткой.
-Конечно, без вопросов.

Бевард прошёл в город. Тяжёлые ворота со скрипом захлопнулись, погасив полоску света от факелов у входа. Не найдя ни единого человека, ни хоть кого-либо ещё, рыцарь долго бродил в темноте, пока не набрёл на трактир, откуда доносились весёлые пьяные крики. Каймос отворил дверь и оценил обстановку. Обычные алкаши, ничего страшного. Какая-то компания в углу праздновала что-то особенно сильно, но они несколько притихли, когда увидели Беварда и в дальнейшем почему-то старались избегать с ним взгляда. Рыцарь прошёл к барной стойке и заказал пива. Трактирщик поставил небольшой бокал. Бевард потянулся к сумке и... Кошелька нет. Кто-то из компании алкашей в углу подозрительно отвернулся, когда Бевард туда глянул. Отодвинув стакан, рыцарь направился к ним.

-Что те надо? - Агрессивно пробурчал мужик с чёрной разбойничьей бородой.
-Честно? У меня украли кошелёк, а вы слишком подозрительно себя ведёте и подозрительно много жрёте.
-Может быть ты его потерял?
-А если я его найду?

После недолго молчания, какой-то парень в кожанке из компании пододвинул стул и улыбнулся. - Не кипятись. Садись, выпей с нами.

Бевард начал садиться и тут же рухнул на пол, прогремев всеми доспехами, не обнаружив точку опоры. Таверна засмеялась, а парень, получив дружеские похлопывания, отодвинул ногой стул к ближайшему столу. Радоваться таверне пришлось недолго, - немытая голова парня тут же была впечатана в стол. Всё бы хорошо, но действие не произвело должного впечатления, а только лишь обозлило его собутыльников. Группа из четырёх алкашей, на деле оказавшимися не такими уж и алкашами, повставали с мест и навалились на Беварда, поставив его на колени. Доспехи оказались слишком тяжелы, чтобы маневрировать, да и не особо поманеврируешь с заломанными руками. Остаётся только отхватывать по лицу.

-Ты слишком смелый, мужик. - Сказал бородач, вдоволь размяв кулаки. - У тебя ничего нет. Ни меча, ни шлема, ни денег, а ты пытаешься права качать.

Бевард усмехнулся, сплюнув сгусток крови, и посмотрел на разбойника, готовясь сказать что-нибудь умное. Либо во взгляде Беварда промелькнуло что-то недоброе, либо произошло что-то ещё, но этот тип действительно испугался. Через мгновение его лицо загорелось. Разбойник истерично закричал и начал хлопать себя по щекам, пока кто-то не облил его пивом. Каймос встал и окинул взглядом таверну. Ну, всё, вот и сказке конец.

"Дракон...", "Это он!", "Дракон грёбаный!!", "Лови его!".

Дальше была драка. С ножами, мечами, криками и, возможно, смертями, но дракон был повержен и толстая шкура его не спасла.
Бевард очнулся в какой-то темнице, прикованный шеей к стене, в стоячем положении. Доспехов уже не было, как и сумки, да и состояние здоровья явно оставляло желать лучшего. Разбитое в кашу лицо, многочисленные синяки, ушибы, рваные раны и позвоночник неестественно искривлён. Рядом находился столик со всякими пыточными инструментами и ведром с водой. Напротив был вход в камеру - небольшая решётчатая дверь. Через неё на Каймоса смотрела морда. Морда треклятого дракона.

-Что ты здесь забыл? - Обратился бывший рыцарь к старому знакомому.
-Ты говорил, что я не умею пытать.

Дракон пыхнул пламенем сквозь решётку и покрыл кожу пленника лёгкими ожогами.

-Хорошо. Ты умеешь пытать. Проваливай.
-За что ты меня ненавидишь?

Бевард сощурил глаза и осклабился, выразив крайне сильное непонимание. Дракон помолчал, но всё же соизволил ответить.

-Тогда в деревне, когда я был дракончиком. Так уж нужно было быть страшнее меня?
-Я просто не стал тебе потакать. Какая разница, ты вырос во вполне мерзотную тварь. Зачем ты спалил деревню?
-Какую деревню? Там не было ни одного человека. Таких красочных деревень вообще не существует.
-Значит ты спалил МОЮ деревню.
-А потом ты пришёл в город. И как ты оказался в этой камере?

Рыцарь тихо засмеялся.

-Мне надоело всё это терпеть. Ты говоришь мне, что я сам во всём виноват. Жаришь меня заживо. Но ты всё равно не страшный. Если мне надо закончить это чёртово испытание победив хоть кого-нибудь страшного, то выбор у меня не велик.

Каймос дотянулся рукой до скальпеля на столике и замахнулся, чтобы нанести себе удар в шею.

-Стой, я всего лишь... - Не успел договорить дракон.

А пока студенты ушли на второе испытание, Марианна решила заняться тем, что ей определенно могло понадобиться в таком месте. Она оторвалась от книг, и прикинув время, вышла в город. Слегка поплутав, она, однако, нашла лавку алхимика и, закупив, нужные ингредиенты, вернулась в академию.

Вообще, зелье, которое она хотела приготовить, не требовало много усилий, как думали многие, однако простые рецепты требовали некоторого знания, которое не всегда давалось учащимся, неважно, в академии ли или в колледже алхимиков. Оказавшись в своей комнате, она достала походный набор алхимика, благо для слабого зелья его должно было хватить, и, нацепив маску, на всякий случай, принялась готовить. Паслен, как главный ингредиент, горноцвет, как катализатор. Подождать 15 минут до готовности, закинуть пушицу, и подождать полчаса...

Через пару часов у алхимика на руках оказались две пробирки с прозрачным зельем антимагии. Конечно, это была слабая, хоть и быстрая в приготовлении версия данного зелья, но сейчас усиленных версий данного отвара ей и не нужно было - ей нужно было проверить, насколько она, не обладая магией, по сути, может испортить чужую магию. Но как бы это проверить? Лес, несмотря ни на что, ей портить не хотелось, да и он был, скорее всего, настоящим. Свою комнату ей тоже портить не хотелось, как и вандалить общественное имущество академии. Так что пока пришлось отложить этот вопрос, если она не найдет что-нибудь, что можно будет безопасно временно испортить. Она плотно закрыла пробирки пробкой, положила их в свою планшет-сумку с зельями, которую всегда носила с собой, и отправилась гулять по академии. Не то, чтобы она собиралась драться с магами, но если что случится, возможности данной вещи могут серьезно, при правильном применении, удивить даже крупный магический талант, не говоря об обычном студенте. Пусть и временно.

Небрежным щелчком таракан был отправлен в чудесную даль, прекрасную даже даль, но вообще-то совершенно недалекую. Даль-то! Перекувыркнувшись пару раз в воздухе, несчастное насекомое обрело вечный покой в хищной пасти озорника-лиса. Хрустящий маленький деликатес же! На вкус бедолажный насекомыш оказался жирен, оказался очаровательно калориен и даже слегка сладковат. Хитинистый панцирь великопнисто-сочно хрустнул на зубах рыжего хищника, а лопнувшее нутро клейкой негой заполнило пасть хвостатого. Аки нуга из батончика какой-нибудь шоколадной вредности.
Так закончил свою жизнь сир-таракан. Почему именно именно «сир», нам знать не дано, дорогие мои читатели, но стояла за этим усачём некая история. История таинственная и непостижимая, захватывающая и наверняка даже мрачная. Историйка, для которой однажды, быть может еще придет своё время. Так или иначе, обзывался наш злосчастный тараканище именно так – «Сир», почему же именно он так именовался, нам пока не ведомо.
Зато нам известно, что смачненько чертыхнувшись (сочно, задорно и прямо-таки вопиюще непристойно), шепелявая миссис Бонни-Мо ворвалась в комнату Сергея. На вид эта старая кошёлка была даже выше нашего магуя, мордочку имела крысиную, ушки имела круглые, характер, судя по всему, (о да!) имела пресквернейший.
Фрекен Бок местного разлива, дамы и господа! Лысохвастатая домоправительница с резцами пятого размера.
- Ваш шакормят, щая Шергейша и напоят, ешли вы шию же минуту покинете эту постелю! - без тени лишних сомнений, миссис Бонни-Мо шагнула к шкафчику, распахнула его небрежным пинком тонкой ноги и тут же кинула Сергею какое-то пыльное шмотьё.

Забавно, но меньший комок шмотья в следующее же мгновение был брошен Лису.

- Одефайтесь как полагаетщя! – нервическим движением высокая гнизга потерла свой идеально белый передничек, вперившись своими странными, очень и очень человечьими гляделками в тушку благородного мистера Сергэ.
Одежда, «заботливо» предложенная Сергею имела вид дурацкий и прямо-таки даже клоунский, будем честны. Молодому магую предлагалось одеть старинную рубаху с рюшами; молодому волшебствую предлагалось одеть чудовищно здоровенные и омерзительно короткие штанцы до колен с отвисшим задом, на голову же ему полагался колпак со звездочками, а довершал этот комплект одежды побитый молью голубой плащ.
- Облащение ищтинного мага! – сверкнув глазами пояснила миссис Бонни-Мо. – Ваш шафтрак ощтывает, переодевайтесь шкорее, вот щто я имею вам сказать. Вщё лупают и лупают гляделками своими… А чаво лупать, спроси их? Уше одеващьтя пора и работать….
Для Лиса одёжа была исполнена в похожем же стиле, только вместо штанов и рубахи, рыжему плутишке была предложена попонка с метеорами и маленький колпачок на резинке с видом каких-то чудесатых планет.
Ах да! Еще имелся ошейник. Такой себе настоящий кожаный ошейник с колокольчиком и рунической надписью «Защита» на этом самом колокольце.
- Для ващей шащиты! – пояснила лису крысиная Бонни-Мо.
Между пояснениями она мимодумно прихлопнула моль, брезгливо встряхивая суставчатыми своими пальчиками:

- Ращвелощь погансев…

Стоит Шино лицом к лицу с Лёном. Один великан - перед другим. Кряжистый грязный землянин - перед Эльмари. И каждый из них понимает, что предложил один, и в каком состоянии находится второй. И тяжкие, чёрные думы окутывали Йосенберга. И пускай мысли туманит таинственная отрава, но всё же мгновение колебания. Отнять жизнь, не в борьбе, а вот так, холодно и расчётливо убить спящего. Будь это три года назад, пивовар бы отказался не раздумывая. Воспитанный под чистым небом современной цивилизацией, имеющий стойкие моральные устои - он не смог бы принять такое. Да и сейчас в душе шевельнулся протест. Но за эти годы многое произошло с бывшим пивоваром. Этот чуждый мир изменил его. Понемногу, по чуть-чуть, немец шагал прочь от прежней морали, прежнего благообразия и даже некоторого благородства. Нельзя протестовать против закона и не изменится сообразно. Короткая служба в страже, неудачная битва, арена, долгая, безнадёжная работа на повстанцев, а после и вовсе добровольное изгнание в пустошь, где здоровяк долгое время жил на подачках и ради далёкой цели..

- И ты не можешь исцелить её. - эти слова, произнесённые густым басом Шино были не вопросом, а утверждением. Похоже, даже носителям серебристого ихора не всё подвластно в этом проклятом мире. Сам того не замечая, Шино опёрся на меч, словно на подпорку. Экономя быстро уходящие силы. Совершить ещё одно кровавое убийство.. Шино мотнул головой. Нет, не кровавое. Всё-таки он не такой уж и душегуб, чтобы так мучительно мстить за яд.

- И погубить сам тоже не можешь. Я понимаю твою просьбу и муку. Ты хороший и храбрый человек. У нас немногие бы на такое решились. - Гигант умолк, облизывая губы и наконец распрямляясь в полный рост. Словно слова, которые рвались наружу делали его жёстче, избавляя от прежних слабостей и сомнений. - Я беру кровь на себя. Исцели меня. - мрачный, губительный и гневный, немного жутковатый огонь разгорался в потемневших глазах Шино. Он протянул руку вперёд, как для рукопожатия, словно скрепляя сделку, если этот поступок можно назвать таким.

- Если я встречу того, кто с ней это сделал и это будет в моих силах - я отомщу за неё. - так и не дождавшись ответной реакции светляка, Шино нагнулся над Анкой и обхватив голову ручищами свернул ей шею. Хруст, щелчок, и голова Анки повёрнута в другую сторону. На душе стало мерзко и противно, но немец понимал, что похоже по другому с попавшими под чужой контроль и призывающими инородные сущности нельзя. Количество трупов в комнате возросло.

Иштуар прошел вместе с учениками в огромный зал, все с интересом рассматривали муляжи людей и других существ, по стенам были развешаны разные флаги, щиты и мечи.
Рядом с дверьми стояли вазы с цветами и один из студентов - парень в меховом костюме на голое тело небрежно взял один из цветком , понюхал, скорчил недовольную рожицу и выкинул цветок.

Полудемон услышал слова профессора о новом испытании и внутренне напрягся. Хотя, что тут страшного, все рядом и уж вместе они точно справятся...


Через некоторое время профессор пригласил каждого испытуемого пройти в центр огромного зала и Иштуар увидел небольшой столик и бокал красной жидкости, похожей на вино. Рядом кувшин. Также на столе лежит шприц и небольшой прибор, похожий на реторту, назначение которой непонятно демону.

Я подошел к столу, за столом сидел ангел-преподаватель, имя которого Иштуар уже знал - Ананиэль. Он жестом предлагает выпить мне бокал. Испытуемый полудемон выпивает его до дна.
Вкус ... вкус похожий на вино и на кровь одновременно.
Неужели это такой странный и изысканный напиток? Или ангел действительно намешал вино с чей-то кровью. От осознания этого полудемона передергивает, но он допивает до дна.

Ничего страшного с ним не происходит, преподаватель предлагает будущему студенту немного подождать.
Прошло минут 5, не больше.


-Ну чтож, я возьму у тебя кровь из вены, это нужно для экзамена, - говорит Антаниэль.
Шприц медленно входит в вену, немного больно но не сильно. Ангел производит забор крови.

-Вот и все, а ты боялся,- усмехается Антаниэль и Иштуару стало немного стыдно за свои страхи.

Другие студенты хихикнули в ответ. Какое странное испытание. Разве профессор Дерен не сказал, что мы будет проходит его в одиночестве? Чтож, может он и напутал что.

Между тем, ангел ввел кровь Иштуара в непонятный прибор и сказал:
- Этот алхимический прибор позволяет определить,к чему ты склонен. К Тьме, Свету или Равновесию?

Да да, иногда и демоны попадают на факультет Света. Ведь они не бывают изначально плохими или хорошими.

Итак... - произнес Антаниэль. Иштуар напрягся от ожидания результатов.

-Со всей очевидностью, согласно показаниям прибора ты определяешься на факультет Тьмы.
Ангел недовольно поджал губы..

-Очень жаль. Я думал, ты станешь учеником Равновесия. Видимо, Тьма в тебе сильнее Света..

Иштуар ощутил себя обманутым. Он так сильно желал быть человеком, но не демоном что пошел в Академию чтобы усмирить свою темную сторону и однажды снова стать человеком.

А теперь.. все разрушено. Он постепенно станет полностью темным слугой..Хоть и обладая большими способностями. Но все же темными, злыми.

Он ощутил, как его медленно заполняет ярость, как отрастают у него когти и удлиняются волосы. Как он растет в высоту.

-Это начало действовать зелье, что ты выпил,- пояснил Антаниэль. Теперь ты навсегда останешься в этом обличье.

Иштуар превратился в демона. Оглядевшись вокруг он увидел как ужасается Сло, как отворачивается Рене и как ехидно смеется Морантис.

Страх и ненависть захватили Иштуара и он уже был готов броситься на Морантиса, чтобы вырвать у него средце.
Однако, демон заметил некоторые несоответствия. Все вокруг было слишком ярким и красивым.

Присмотревшись в Морантису, Иштуар заметил, что он был одет также как до случая с белкой. И хоть, в последствии , демон наколдовал себе почти такую же одежду.. но все таки почти такую же.

Прыжком преодолев расстояние до Морантиса, Иштуар резко когтями разорвал его одужду на груди и .. и увидел, что у него нет шрама!
Присмотревшись к вазе у входа в зал, он увидел что все цветки были на месте и ни один не лежал на полу.


Тогда до демона начало доходить. Это иллюзия! Обман! Как он мог попасться на такой трюк?

Улыбнувшись, с гордым выражением лица Иштуар обернулся к ангелу и ...

Ангел был в полуметре от него.

- Ты уверен, что все это ложь и иллюзия, дитя Тьмы? И резким движением руки отправил Иштуара в нокдаун.


Очнулся Иштуар от того, что его похлопывал по щеке профессор Дерен и приговаривал: все уже закончилось.

Немного отойдся от шока, Иштуар с трудом встал. Вокруг него столпились студенты.
Оглядев их, он заметил Рене. Поймав его взгляд, она отвернулась.

Странно, ведь иллюзия закончилась и я снова получеловек? По крайней мере, обличие у меня человеческое.

С этими мыслями и желая подтвердить их он вглянул на свои руки. И вместо человеческих увидел огромные руки с когтями. Руки демона...

-Не бойся, ты привыкнешь- сказал стоявший рядом Морантис...

Боль, отчаяние и гнев поглотили Иштуара. Он закричал.
Все в ужасе отошли от него.


Однако, демон решил не кидаться на людей (и нелюдей). И решил все взвесить.
Испытание еще не окончено. Иначе наверняка прозвучал бы гонг.
Также профессор Дерен не сказал, что я прошел или завалил испытание.

Он начал вспоминать, что говорил профессор перед тем,как хлопнул в ладоши.
Вы столкнетесь с самым сильным своим страхом,-сказал он.

А мой самый сильный страх это остаться демоном навсегда и служить Тьме.
Не бывать этому.

Иштуар подошел к Дерену и произнес: я не знаю, иллюзия ли вы или же все это взаправду. Но я никогда ни во сне ни наяву не буду служить Тьме и учиться на Факультуте Тьмы.

Мое призвание - быть человеком. И служить Равновесию. Если же мне не суждено остаться человеком и я останусь демоном, то я лучше не буду учиться тут, чем познавать зло и тьму.
И я до сих пор не уверен,что это иллюзия. Но если подходить логически, и я убежден в этом: вокруг меня иллюзия и обман.

Вдруг куда-то исчезла милая ангелица Сло, с которой Ренька уже почти успела подружиться. Растворились и остальные спутники. Только что были здесь и нет их. Туман заполонил всё, Рене осталась совсем одна в том тумане, а когда он начал редеть... Знакомые очертания домов и кварталов проступили в молочной дымке. Она вернулась домой? Это и есть самый главный страх? И вовсе не страшно. Рене шла мимо лавки зеленщика Клавдия, мимо тесно прижавшихся друг к другу домишек соседнего квартала и недоумевала. Странное какое-то испытание. Видно, у профессора Дерена что-то пошло не так. Конечно, ей будет неприятно, если прогонят из Академии, но уж слезы лить не станет. Рене завернула за угол и тут увидела родной дом. Пепелище. Пахнет гарью и дымом. И ещё чем-то тошнотворно-сладким. Она замерла, застыла, как вкопанная, не в силах пошевелиться. Закрыла глаза и принялась представлять себе дом, таким, какой она его запомнила. Аккуратный палисадник у калитки, деревянное, выскобленное не крашенное крылечко, большие окошки, которые они с мамой мыли к празднику. И пахнет возле дома сиренью из палисадника, старым псом Кереком, выстиранным бельём, свежим хлебом и совсем немного, но въедливо кожей. Рене открыла глаза.

- Совсем допился - Инга была скорее удивлена, чем испугана. Муж никак не мог поднять на неё руку. Он ведь никогда.... Странно, думая о муже Игна была полностью уверена в определённых установках. Таких как : пьёт, не совсем уже страшно - у кого не бывает, но последнее время всё чаще; работает и вполне может содержать семью; любит её, но как-то обыденно что ли, вроде того как любить яичницу по воскресным утрам и так далее. Но едва она пыталась начать вспоминать конкретые факты, когда муж последний раз напился, последняя ссора, где именно он работает - пустота. Разум отказывался заглядывать в те ячейки памяти, где эта информация должна была содержаться. Так бывает, когда из головы вылетает имя плохо знакомого человека, или какой-нибудь кинозвезды. Ты точно знаешь что должен помнить это имя, ты даже в мельчайших чертах можешь представить его лицо. А вот имя – ничего.

- Как ты это сделала? – раздался голос, который точно не принадлежал её мужу, но исходил из его рта.

- Что сделала – чуть раздраженно ответила Инга – переступила через твою тушку? Наверное так же как ты в очередной раз надрался – легко!
Инга отвечала в необходимой степени грозно, но даже сама чувствовала, что получается насквозь фальшиво. Как реплики в любительском театре.

-Стой! Стоп! – Амалиель поднял руку – прекрати. Это всё не то. Это не я. Точно. Не моя жизнь. Да и не твоя скорее всего.Что-то случилось. Вот только что, я не могу понять. Так словно...

- Словно стоишь у зеркала и точно знаешь что на тебе должно быть шикарное платье, возможно вечерний наряд или... не уверен какое именно, но платье. А из зеркала на тебя смотрит твоё отражение в грязном, тяжёлом тулупе. – негромко проговорила Инга.

- Нам надо в лавку.

- Куда? – Амалиэль недоумённо посмотрел на женщину.

- Туда где я купила эту картину – Инга указала на полотно, и чуть виновато добавила – почему-то мне кажется что там... Там мы сможем найти какие-то ответы.

Поколебавшись, Амалиэль согласно кивнул:

– Хорошо. Пошли.

Протянув руки к картине он взялся за раму и ... вскрикнув выронил полотно.

- Не могу... – он удивлённо глянул на свои руки – не могу взять. Женщина! Бери эту мазню и идём.

Инга неожиданно рассмеялась. Настолько несоответствовал голос, уверенный, привыкший повелевать, бурлящий внутренней силой, и помятая физиономия работяги, мучающегося похмельем. Но смех резко оборвался когда она взлянула в глаза этого существа. Человеком назвать обладателя такого взгляда, язык у Инги не повернулся.

На улице мелкий дождик балансировал на грани превращения в ещё более мелкую водяную пыль, взвешенную в воздухе. Ветер подхватывая влагу, настырно пытался запихнуть её как можно глубже под одежду немногих прохожих.

Инга запахнувшись в пальто мышиного цвета, одной рукой придерживала Амалиэля. Его всё ещё пошатывало, а под плащём, на спине расцветали кровавые пятна, от ужасных ран. Откуда взялись эти жуткие параллельные разрывы на лопатках, думать не хотелось. Под мышкой второй руки Инга зажимала завёрнутую в пластиковые пакеты, пришлось разрезать на куски несколько штук и перемотать бечёвой, картину.

Немолодая женщина, тащит выпивоху мужа домой, держа в другой руке, купленный им жене, на последние деньги в пьяном - «я для неё ничего не пожалею» угаре, ненужный подарок.
Старушка, согнувшись в три погибели, идёт опираясь на палочку. На шее, на обычном шнурке висит крошечная стеклянная фигурка ангела хранителя. Под мышкой зажата бережливо упакованная картина. Та самая – из старых, добрых времён. Доставшаяся ещё от отца. Перенёсшая несколько переездов и все возможные невзгоды. Она несёт картину в ломбард.Потому что нужны деньги... Очень..

Молодая девушка. Почти ещё девочка пружиняще, шагает по асфальту. И кажется промокшие насквозь, туфли лодочки, это единственное что удерживает её от того чтобы взлететь куда-то под небеса. Рядом шагает Он. Конечно же красив как ангел. Она влюблена и счастлива. Под мышкой у неё их первая совместная покупка. Картина. Когда-нибудь она займёт должное место в их будущем доме. Потому что они будут любить друг друга вечно... А как иначе?


Магазин Инга находит легко. Она уверена что в жизни не была здесь раньше. По крайней мере в этой жизни. Но дорогу знает. И больше того узнаёт пыльную витрину, с древней рухлядью выложенной на куске выцветшего вельвета. Даже скрип, с которым открывается дверь в лавку кажется её знакомым.

Вы не можете просматривать этот пост!

В голове судорожно крутились какие-то непонятные мысли, точнее, их обрывки.
"..придурковатый, чтобы своим разумением не смущать начальство...", "...пить, курить, оправлять естественные надобности или иным... ", "...хочешь деньги свои обратно - вот, изволь получи с меня...", "...в белом плаще с кровавым подбоем шаркающей кавалерийской походкой...". Что все это обозначало - Боб не знал. И не догадывался. Лишь звериным чутьем ощущая, что надо дергать с перевала, пока ветер без камней. Впрочем, что такое перевал он тоже не знал. А вот река... Знал и помнил. Вода. И способность замести следы.
Правда, до реки он не дошел. Точнее не дополз. Потому что практически уткнулся носом в довольно аппетитные формы обнаженной девушки.
"База данных "Соблазнение" уровень начальный - сбой. Требуется восстановление. "
- аа что ты тут делаешь?

После взрыва Даньку всё-таки захлестнуло, и так не вовремя. Слишком уж тонка черта между властью над вещами и властью над миром, так тонка, что после иного такого свершения не рад будешь подумать невольно, что и человека ведь рано или поздно получится овеществить, а значит...

Ведь так просто! Порой долго и кропотливо, да, но и просто, просто знать детали и принцип их работы, просто соединить и наладить, просто выжать пользу. А тут ведь что нужно ー то и полезно, то и правильно, а Бог на небесах обождёт, а то и вон молнией пособит. Сейчас кто герой, тот сам почти бог. А на войне героем быть просто.

Пятёрня Соловья почти что вышибла из Даньки настоящий совиный крик, который быстро перерос в его собственный, наполненный болью и страхом. Звук ружейного выстрела с того берега вторил ему эхом. Данька рухнул на колени и не увидел падения совы в мутные воды реки, а всё равно содрогнулся всем телом, когда это всё-таки случилось.

Выпало блюдце из скрученных судорогой рук, надвое раскололась окаменелость древнего совиного яйца, брызнула ли в самом деле наружу жизнь? ー Даньке так показалось, но он и без того знал, что смерть рядом прошла, жертв и помощника в убийстве на тот свет увела, а сама обернулась, показала, что знает, кто главный убийца...

С трудом подмастерье в себя пришёл, на полу, лицо руками закрыто, дыхание тяжёлое никак выравниться не может. Прислуге там у пушек так же больно было перед смертью, как ему сейчас?

А своим-то что, Соловей вон счастлив просто, что "чёрные просрались". Матушка Мирослава? Тоже поди радуется успеху тихо как она умеет. И где-то там княжич Василий, жив ли, да уж наверняка, и тоже ведь слышал взрыв-то, кто ж его не слышал...

Даньке впору бы улыбнуться, ответить Соловью что-то эдакое молодецкое, покрасоваться. Нет. Не выстрелит теперь пушка та гигантская, не разрушит детинец с Оленой внутри, и хорошо. В такой момент достижением гордиться ー значит и убийствами бахвалиться. Выжить там при таком светопреставлении никто не мог, кроме разве что самого Пушкаря. Вот что княжич Василий имел в виду, говоря про войну... Ты-то захочешь или нет, а она своё всегда возьмёт, покуда ты участник её, а не беглец.

Всё ещё чувствуешь себя героем?

Бевард сразу заметил девушку, что намеревалась к нему подойти, но до последнего надеялся, что она идёт к кому-то другому. Весь этот город, все расы его населяющие, все они были умнее и обладали более сложной душевной организацией, чем те, с кем Каймосу приходилось общаться всю жизнь. Там были суровые нравы, но здесь, в этой академии и в этом городе, суровость будет только мешать. Позиция - свой среди чужих и чужой среди своих, его не устраивала, но чтобы научиться быть другим человеком, потребуется время. И город уже предпринимает такие попытки. По приезду его сбила с ног какая-то девушка. Интересно, происходили ли подобные случаи с кем-то ещё?

Бевард посмотрел на незнакомку. Рене из Литте. Похоже, обладает магией, раз получила лист. Долгий путь позади, семья и друзья далеко, значит тяга к знаниям оказалась сильнее. Надо помочь.
Помощник из Каймоса не ахти, но на вопрос ответить он точно мог, а большего пока и не требуется.

"Бевард". - Ответил он, стараясь поубавить холод в голосе. - "Расскажу, что знаю сам. Но в культуре и обычаях рас я разбираюсь плохо".

-Демоны, - вон те существа с чёрными крыльями и хвостами. Демонов ассоциируют с тьмой, но они не тьма, демон живёт по законам природы. Демоны уважают культ силы. В природе выживет тот хищник, у кого самые острые зубы и быстрые ноги. Демоны - хищники, и ведут себя как хищники по отношению ко всему. В общении с ними нельзя быть зайцем. Все демоны уверены в себе, они красивы и умеют пользоваться своими преимуществами. Суккубы - вон те полуодетые женщины, их преимущество - секс. Тоже самое можно сказать и про инкубов - мужчин. Существуют вампиры, это высшие демоны и высшие хищники. Они высасывают из жертвы кровь, самостоятельно решая - убить её, или оставить в живых. Не советовал бы с ними связываться. Есть ещё оборотни, но это обычные люди, умеющие превращаться в различных зверей. Скорее всего, они появились в результате какого-то смешения демонов с человеком, не могу сказать наверняка.
Демон живёт около 1000 лет, умеет сражаться и развлекаться. Победить его можно двумя способами: сыграть на его природных инстинктах (оказаться либо сильнее его, либо недостойным для пищи), или победить его с помощью духа (убедить его, что цель не оправдывает средства, и загрузить его разными понятиями о милосердии и вере, чего в природе не существует).

Ангелы - противоположность демонам. Их ассоциируют со светом, но они не свет. Скорее, они это дух - противоположность материи, а сравнение со светом и тьмой не слишком корректно. Ангелы живут по закону души, по закону чего-то высшего и нематериального. Они могут дать сдачи, но агрессивны только тогда, когда агрессия продиктована моралью, а не желудком. Заниматься сексом ангел будет не ради секса, и даже не ради любви в привычном понимании этого слова. У демонов и, частично, у человека, она выполняет роль механизма, побуждающего к размножению. Любовь ангела основывается на дружбе, на поддержке и на взаимопомощи. Вместе с тем, ангел не понимает, как устроена природа. Они призывают всех к миру и дружбе, но мир невозможен без войны. Победить ангела также можно двумя способами: быть более или менее высокоморальным чем он, чтобы вызвать у него уважение или сострадание, или же рассказать ему о тех вещах, в которых он не разбирается. Ангел пожалеет беременную зайчиху и убьёт волка, но если не будет волка - зайцы размножатся и уничтожат сами себя и весь мир, в котором живут. Если надо убить ангела, чтобы защитить волка - придётся это сделать. Иногда следует поступать не сердцем, а разумом.
К ангелам близки Сильфы - маленькие человечки с крыльями. Невинны и добры во всех смыслах. Живут вне природы, никому не мешают и не вмешиваются ни в чьи дела. Эльфы - довольно древняя раса, живущая в лесах, носят всё зелёное и имеют богатую культуру. Эльф, - это ангел, который заключён в человеческом теле. Они также возвышенны, но умеют ценить и природу с её правилами, в которой живут. Эльфы понимают в жизни чуть больше своих дальних родственников.

А человек... Человеку приходится сложнее всех. Он должен понять и ангела, и демона, и только тогда он станет человеком.

Закончив говорить, Бевард снял флягу с пояса, откупорил крышку и отхлебнул два глотка какого-то горького пойла.

Придя раньше полудня, У Сло Нуары было время подумать о поступлении, но в голове вертелись события вчерашнего дня. И она улыбалась. Она была смелее, чем сутки назад, когда собиралась прибыть в город. Уже то, что был вчерашний день, подаривший ей счастливые минуты, не давало ей повода расстраиваться, если она не поступит. У неё был замечательный день и она благодарна была судьбе уже за это.

Начали прибывать поступающие и их поддержка, она внимательно всех оглядывала, пытаясь понять, что думают эти люди, с какими надеждами и помыслами пришли сюда. Ей казалось, что она сейчас в своём сне, где любила наблюдать за происходящим. Это её так увлекло, что, когда открылись ворота, точнее сам замок доброжелательно распахнулся для принятия новеньких, она ещё некоторое время следила за действиями со стороны. Потом, будто вспомнив, что и она участница этого представления, двинулась по дороге со всеми, вертя головой во все стороны, любуясь красотой леса и подмигивая белкам, попутно высматривала в толпе Ри, вдруг он придёт. Ей этого очень хотелось.
Завидев, пролетающего Ангела, грациозно поклонившегося поступающим, сердечко у Сло забилось чаще.
"Я тоже, надеюсь, смогу так же парить над землёй. Не во сне, а на яву."

Когда подошла её очередь к Антаэлю, она протянула документы и произнесла:
- Сло Нуара. Меня воспитали добропорядочные крестьяне, которых я считаю своей семьей. Но мои ангелы-хранители, мои настоящие родители наделили меня даром, который я хочу понять, как правильно применять. Я умею летать, не так великолепно, как вы и только во сне. Но...я могу договориться с ветром. Воздух меня слушается. Зачем мне это дано судьбой, надеюсь понять в вашей Академии.
Она склонила голову на мгновение и опять подняла, чтобы посмотреть в глаза Антаэлю. Взгляд отвечает быстрее слов, а ей очень не терпелось.

Огненные пряди костра застревали и путались между колючими лучами бледных, злых звёзд. Белые ночи закончились вместе с коротким северным летом. Только звёзды и всполохи пламени освещали лица двенадцати человек, сидящих на брёвнах вокруг огня. Давно пришла пора разойтись по палаткам, но глупо и преступно тратить время на сон, когда ночь, костёр, гитара, стена сосен за освещённым кругом, тёмная лента реки внизу. Выспаться можно в автобусе, самолёте, дома на диване, наконец. А такая ночь создана не для сна. Сохли перевёрнутые брюхом вниз байдарки, словно выброшенные приливом на берег издыхающие гигантские рыбины. Их печальные тушки кричали о конце похода, возвращении в привычный мир интернета, опаздывающих маршруток и мелочных ссор. Но это с рассветом, а пока ещё оставались объедки этой ночи, от которых жалко упустить хотя бы крошку.

Двое сидели вроде бы вместе, но отдельно от всех. Максим обнимал Ярославу за плечи, а она, прижавшись к нему вплотную, угрюмо смотрела в сторону — в огонь. Как будто надеялась увидеть нечто важное в пляшущих языках пламени. На них подчёркнуто не обращали внимания, в компании не принято было пялиться в таких случаях. Обнимаются люди, а может и ссорятся, в любом случае не до вас им сейчас. Не в тайгу же уходить ночью, если нужно побыть вдвоём.

Песни — верные спутницы подобных посиделок были перепеты не по одному разу. Гитара честно отработала за одну сегодняшнюю ночь две походные нормы, но Женька всё терзал несчастную труженицу. Он дошёл уже до той творческой кондиции, когда голос немного охрип, а сердце решилось выдать своё: тайное и тщательно скрываемое обычно от чужих ушей и возможных насмешек. Компания, только что нестройно горланившая очередной припев, примолкла, вслушиваясь.

«Завтра он обо мне даже и не вспомнит», — думала Маринка, имея в виду гитариста, с которым ещё вчера неистово целовалось на привале, отойдя подальше в гущу сосен, а потом он залез к ней в палатку, и присутствие соседки ребят мало смутило. Спит ведь, крепко спит. «А если завтра ещё и вспомнит, то послезавтра точно уже нет».

«Чёрт, вслух песня совсем звучит не так, как хотелось. Совсем не так, как в уме, не правильно, словно что-то важное потерялось по пути», — думал Женька. Марина ошиблась — он не вспоминал о ней уже сегодня.

«Не хочу возвращаться», — думала Оля, машинально допивая остатки из кружки. Алкоголь обжёг горло, и она принялась шарить в поисках не опустошённой бутылки с водой. Почему-то тут, на природе никогда не получалось напиться качественно, так, как в городе. До прелестного состояния восторженной свинки. Лишь слегка кружил голову хмель. «Не хочу на работу. Обрыдло». Она была тут самой старшей и завидовала беззаботным школьникам и студентам. Могла бы быть в числе последних, зачем бросила. Дура.

«Собраться здесь через год», — думал Егор. Это было желание, он сидел, как раз между гитаристом и другой Женькой, а в таких случаях обязательно полагалось загадать желание. Вот он и загадал. Правда Женьку-гитариста полностью звали Евгением, а вторую Женьку вообще экзотическим в этих краях именем — Дженнифер. Как только люди с ума не сходят. Так что могла и не сработать примета.

«Если подработку найти, можно за год на Байкал накопить», — думал Ромка. Хотя и знал — не накопит. Потому что ремонт, а там свадьба, сколько откладывать в конце-концов. Ирка дуется и её можно понять. Может быть, в следующем году.

Люда думала о том, что надо бы пойти, вымыть котелок. Пока не засох совсем. Кому-то же надо, почему не ей. Какая-то хоть от неё польза. Грести она так за весь поход толком и не научилась, видимо, совсем безнадёжная. Ей здесь нравилось, и оттого Люда ещё больше переживала, что для всех обуза. Конечно, они не скажут, ради Серёжки. Серёжке, наверно, за неё стыдно. Надо пойти, вымыть котелок, только песню дослушает. Такая хорошая песня, жаль нельзя подпеть — ни слуха, ни голоса. А так хотелось. Люда подпевала про себя, чтобы никто не услышал.

Серёжка смотрел на силуэт молодой жены в отблесках пламени. «Наверно это и есть счастье», — думал он, не в силах отвести взгляд. «А на следующий год пойдем на Саяны. Ей понравится».

Таня думала о том, делать ли аборт. Всё было давно решено, но эта ночь и песня разбередили что-то. Мама будет в шоке, но не выгонит же. В конце-концов, можно взять академ. Да нет, кто даст академ сразу на первом курсе. Разговор с матерью пугал больше, чем противная операция или неопределенное будущее. Хоть бы эта ночь не кончалась подольше.

«Мы никогда больше вместе не соберемся», — думал Тим, не подозревая о загаданном Егором желании. Это понимали и остальные, но отгоняли от себя такие мысли. Всему приходит конец. Танька уедет учиться в Москву, Марина в Питер, Женька вообще куда-то за границу, Тим осенью уйдет в армию, Ромка жениться собирается... А если они и встретятся где-нибудь в городе, обремененные каждый своими заботами и проблемами, то это будет уже не по настоящему, не встреча, а призрак её. Ведь не будет ни костра, ни песни, чтобы собрать воедино.

«А я вот так и не научилась играть на гитаре, тоже мне походница», — думала Дженни. «И уже не научусь теперь. Если раньше было не до того, то теперь тем более времени никогда не будет». Дженни казалось, что она слышит треск, с которым прямо сейчас рушатся прогнившие доски моста, связывающие этот и тот мир. И пропасть, через которую мостик был перекинут, пропасть, что с рождения отделяла Дженни от этих ребят, клацает зубастой пастью, пожирая вожделенную добычу.

«Глупые люди, но смешные», — думали звёзды, укладываясь спать. Песня закончилась. Светало.

ссылка

Вы не можете просматривать этот пост!

Это была особенная минутка, может быть даже пол минутки или всего лишь пару мгновений, которые говорят много больше слов. И важнее тысячи нелепых фраз сейчас было это молчание, этот короткий живой взгляд Майи Юрьевны, которая уже спешила, которой уже надо было встретиться с Кырымжаном и отправиться по своим делам. И которая застыла сейчас безмолвно, рассматривая ненадолго Фёдора Михайловича, промельком даже и в то же время по-настоящему принимая для себя данкийского капитана. Примечая в нем что-то новое, человеческое, обыденное такое и замечательное; удивительное и в то же время буднично живое как тогда в лифте, когда он из героя, из некого персонажа в ореоле неземного сияния вдруг превратился в мужчину. В земного мужчину превратился-то Фёдор Чижик, со своим мнением, со своей историей пьяной юности; с простой этой житейской историей, за которой достоинства скрывались и недостатки тоже!
Вот и сейчас, серые глаза девушки удивленно посветлели, замерцали даже снежными блёстками отражая эмоции. Сердечность отражая. Радость этого нового открытия, принятие этого мужчины и конечно же, то самое «ах!», которое мы испытываем, когда человек становится нам ближе. Когда из фигуры отстраненной да загадочной созданной нашим воображением, проявляется вдруг живая личность, точно такая же как и у тебя – со своим настроением, со своими гудящими пчёлками и шныряющими таракашками в голове, со своими смешинками и вредностями тоже, ну да, ну да.
Ах! Плеснулось это самое удивление в Майе Юрьевне. И было это теплое удивление, не то противнистое чувство, которое отвращением сменяется, острым ощущением неприятия. Чуждости этой плесневелой, когда до тебя доходит – да он же совсем чужой мне! А то удивление это было, когда ты рад узнать человека нового, когда ты заинтригован им и полон живого любопытства. Когда ты понимаешь что это ТОТ САМЫЙ человек, но это именно что ЧЕЛОВЕК – не таинственный герой женского романа без страха и упрека, а такой же точно хомо-сапиенс как и ты сам. И интересно тебе с ним. И остро тебе с ним. И горячо, и покойно-родственно тоже.
Потому что вы похожи! Достоинствами своими похожи, любовью похожи и агась-агась, какими то своими личными сложностями тоже.

Улыбнулась Пчёлка.

- Какой вы сейчас! – произнесла тихо, удовольственно произнесла, с тем тёплым чувством в голосе, которое о добром говорило. Даже о чудесном говорило то! Заявляло прямо-таки и выкрикивало без всяких ненужных недомолвок.
Понравился Пчёлке Майе этот поцелуй в щечку. Ободряюще дотронулась она рукой до Фёдора Михайловича, снова ярчайшей своей улыбкой расцветая. Особенной. Половинчатой. И очень даже щедрой в этот момент – и глядите-ка, половинчатости в улыбке этой на мгновение не стало, почти по-настоящему разулыбалась Данкийская Молния, откинув голову назад и прикрыв глаза. Может она глупо сейчас выглядела, может нелепо немного – с этим счастьем по лицу разлившимся, с этими прикрытыми глазами и румянцем на щеках, слишком уж открытой в своих чувствах могла выглядеть великолепная Майя Юрьевна. Но было всё именно так.
А потом бесценное мгновение прошло, когда Светлова прочувствованно кивнула, собираясь откланяться:
- Фёдор Михайлович – капитан вы. Не волнуйтесь. Я буду разумно помогать, эээ, с позиции логики помогать-то, агась-агась. Что бы там ни было – капитан вы. Я рада… я тоже бесконечно рада!
И хихикнула вдруг не удержавшись.
- …Что для вас Майя Юрьевна ценнее велосипеда! – скользнула рука на прощание по его руке, тепло скользнула, мягко. Без шуточек скользнула и юморин же, сокровенным огнем сердца делясь, честным этим своим пламенем.

Построжала Валькирия лицом, побледнела веснушками своими пёстрыми, пугаясь предстоящего разговора с Майором, поправила одежду на себе, дабы строгости придать образу рыжему. Но на щеке поцелуй цвел. На щеке месяц-май отдыхал.
Ага-ага.
...И когда было жутко по коридорам идти вслед за Майором, когда уже накатывала липкая паника заставляя трусить, рука нет-нет да к щечке прикасалась. Оттого жутче становилось Светловой, чуток нервенее и тревожнее становилось рядом с Кырымжаном, но в то же время спокойнее становилось и веселее.
Она ведь не хотела делиться с этим военным своим личным, но личное имело место быть. Такое большое и великолепное чувство, которое оберегала как лучшее сокровище в душе.
Впрочем, она не стала скрытничать. Поделилась пламенная Майя с Кырымжаном своей радостью, доверилась ему, осознав, что он уже все знает. Сначала чуть было в обморок не упала от вторжения этого грубого прямиком в сердечное, а потом приняла, потом разулыбалась снова, развеселилась доктор Светлова. Растеплелась рыжей своей натурой.
Взбежала по ступенькам легко и весело – сначала вверх, потом вниз, наслаждаясь ощущением свежести. Чувством здоровья этого кипучего наслаждаясь-то, после припадка слабости, когда отказали ноги и накатила льдистая мгла.
Пробежалась по длинному коридору девушка. Замычала даже что-то себе под нос в медотсеке, хотя со времен Пещеры не пела. А тут вот обрушилось оно на нее – счастье искристое, звонкое, радостное принятие это самой себя и всего мира! Острое счастье, усиленное недавними переживаниями – разговором этим тяжким с майором и счастливым его завершением подчёркнутое.

Вылилось счастье в какую-то тихую песню себе под нос, в желание это восторженное поделиться своей радостью с миром.
Она и делилась. Хорошо им сейчас было с доктором Григорьевым заниматься сборами. Второй данкийский врач тоже выглядел довольным жизнью. Майя поглядывала на него с теплом, с восхищением даже, наслаждаясь совместной работой с этим человеком.
Процедуры, проверки согласно Протоколу, череда записей в медицинском журнале… В перерыве навестила Майя Юрьевна свою орхидею, делясь с подругой радостью. Притронулась к щеке своей задумчиво, поглядев на космическое растение. «Да-да-да, даже не верится, что Майя Юрьевна здесь всего три дня. Как много, однако, может перемениться за такой короткий отрезок времени! Ё-ё-ёшкин кот. И что же будет дальше, хотела бы я знать, такая вумная Пчела… Что же будем дальше? И как оно будет дальше, скажите-ка на милость многоуважаемые дамы и господа?… Таинственный странный мир, вот я о чем.»
Покачала головой, опрыскивая ироанскую орхидею из пульверизатора. Ресницами задрожала. «Мне нравится. Ооо! Мне это действительно нравится. «Я – мужчина». Вот он какой, Фёдор Михайлович! Но мне нравится, мне действительно нравится. Ха-ха. В другом человеке это бы взбесило, сто процентов – ненавижу все эти рыцарские сантименты, попытки меня защитить и прочую галантную чушь из бабушкиного сундука. Но…
В Фёдоре Михайловиче мне это нравится. И ничего странного, когда так тепло на сердце, и щемит, и пьянит счастьем…»
Опять потрогала свою щеку легонечко, кивнув родному цветку. Есть вещи, которые даже в мыслях словами не озвучиваются.
Любовь. Счастье. Страх Его потерять. И снова любовь…

...

- Какие все здесь серьёзные, - обратилась она к Ивану, снова влезая в скафандр. – Удобная хорошая вещь, ну а если… пардон, Майе Юрьевне захочется в дамскую комнатку, чтобы припудрить свой нос, современная наука решила этот вопрос?
Подвигала руками, примеряясь к новой шкуре.
С собой в этот раз Майя Юрьевна взяла немногое – только рюкзак с медикаментами да объемистую сумку через плечо, полную разных полезных вещиц, как-то: термос с чаем, влажные салфеточки и прочие мелкие походные удовольствия.
Еще взяла обучающую шахматную книгу, с живейшием удовольствием глядя на эту бумажную драгоценность – пока первая группа будет покорять неизведанный новый мир, одна Пчела сможет прокачать свой мозг. Будем честны. Майе не терпелось броситься в текст, вот абстрагироваться от всех мысленно, оставшись теа-тет с этой книгой. Пускай данкисты покоряют неизвестные джунгли неизвестных планет, а один доктор тихонечко книжку полистает в сторонке.
Хе-хе-хе. Пока его услуги не требуются.

С удовольствием присвистнула, эдак тягуче да смачненько, разглядывая оружейный арсенал.
- Кто-то должен был это сделать, - серьёзно кивнула Фёдору Михайловичу головой, поправляя свои рыжие волосы вновь уложенные в косу. – Никогда не видела столько оружия разом. Это впечатляет! Звуковое сопровождение добавляет моменту пафоса, ага-ага.
Чуть вздернула бровь.
- Помогите разобраться, конечно, я буду рада, - серые глаза блеснули хитрецой. Конечно, можно было бы и самой поразбираться с этими гранатами, уж явно не для Эйнштейнов оружие, но, кажется, капитан хотел показать самолично…
«Мужчины же, вот оно в чём штука. Мужчины!»

Тяжело вздохнув Инга сделала глоток кофе. Напиток привычно обжигал рот. Затянулась сигаретой. «Надо посмотреть как там дети» - подумала Инга – «а то Ва.. Ан... кашлял сегодня». Женщина удивлённо уставилась на кончик тлеющей сигареты – она забыла имя ребёнка! Своего ребёнка!!!

«Постой-ка сударыня, какого ребёнка?!? –вдруг оборвала себя Инга Семёновна – у нас же нет детей.» Пытались несколько раз – да. Но ничего не вышло. Сначала у Амалиэля что-то было не так. (не иначе от алкоголя! Ведь с молодости любил «заложить за воротник»). Где только не лечился. Разве что капустный лист не прикладывал. Потом у неё... беременность прервалась (она не выносила слова «выкидыш») ... А теперь уже и пробовать перестали... Не до того.

Так почему же ей так отчётливо кажется что есть! Близняшки Танюша и Анюта, и сынишка Андрей. Или не близняшки а двойняшки...

- Да чёрт меня побери!!! – в сердцах воскликнула Инга. – Что со мной происходит! Неужели галлюцинации? Почему кажется что я словно две жизни живу. Или жила. Откуда у меня столько смешанных воспоминаний. Василий, мой муж. Так? Вроде да. Отец близняшек (всё-таки близняшек!), что бросил меня сразу после родов. Мы познакомились на курорте. Вроде в Крыму. Или это был Скадовск. Да, точно, Скадовск. Только это был не Вася, это Амалиэль. Со своим странным именем (прибалтийское что ли?).

В голове была чудовищная каша из имён и воспоминаний. Словно она спит и ей снятся сразу два сна одновременно

- Чёрт – ещё раз от души произнесла Инга.

В кухне, перебивая аромат свежезаваренного кофе, завоняло серой. И ещё чем-то неопределяемым, мерзким. Инга взглянула в кружку с кофе и оцепенела. На чёрной, глянцевой поверхности напитка что-то было. И это был не случайный узор из пены и пузырьков. На Ингу из темноты кофе, смотрела бездна тьмы настоль чёрной и ужасной, что мозг отказывался складывать в привычные образы сигналы что он получал от глаз женщины. Или не мог этого сделать, потому что ещё ни один живущий человек не видел ничего подобного и сравнить было не с чем.

Тихий, звук хлюпающей гнили, пародия на голос, раздался в кухне.

- Где ты женщина?

Инга, даже если бы захотела, вряд ли смогла бы ответить. Её буквально парализовало от ужаса.

- Куда, этот простофиля забросил вас? Покажи мне. Мы же всё равно найдём вас. Пусти меня в своё сердце. Так будет быстрее – голос не просил. Даже не приказывал. Он констатировал факт, который ещё не произошёл. Но вот-вот произойдёт.

Инга потянулась к груди. Надо разорвать кожу, дать крови, той что ближе всего к сердцу, капнуть в...

Рука Инги Семёновны коснулась ворота халата, чуть сдвинулась, наткнулась на что-то совсем лёгкое. Почти невесомое. И едва она дотронулась до этого предмета как всё исчезло. Ощущение присутствия зла, видение в кружке с кофе, даже вонь. Как не было.

Встряхнувшись будто собака после дождя, Инга посмотрела на отворот халата. Там было прикрепленно перо. Крупное, белое.
Откуда это перо, женщина никак не могла вспомнить. Может Амалиэль подарил. Да, наверняка он. Извинялся, как обычно, за очередную пьянку...

- Ой! – пепел упавший с сигареты, попал прямо на голую ногу и больно обжёг.

Инга вскочила, расплескав кофе. Стряхнула остатки пепла. Решительно грохнула кружку на стол.

– Всё! Довольно! Хватит этого бреда. Так и до дурдома не далеко. Сейчас спать! А завтра... Утро, вечера медренее. Или как там говорят...

Инга вышла в коридор, уже привычно переступила через мирно храпевшего мужа, и замерла.

Прямо перед её глазами висела картина. Человек в каком-то каземате. Или камере. Царапает строчки на стене. Она помнила эту картину. Очень хорошо. И почему-то была уверена что именно в ней всё дело. И самое главное. Она помнила где купила эту самую картину. Или это была не она, а соседка старушка...

Не важно. Завтра же с утра она туда сходит и ...

Что «и», Инга не думала. Где-то, на задворках сознания, понимала что мыслит иррационально, и принятое решение скорее всего полная чушь. Но Инга Семёновна слишком привыкла решать проблемы.

Рефлексия и нерешительность были не в её стиле. Поэтому ей нужна была цель, план. Пусть на поверку глупые и бессмысленные. Но всё же куда лучше, чем это пустопорожнее блуждание по обрывкам памяти.

— А первый пойдет Варенец, — усмехнулась Ида. — Он кильку находит даже в безлунную ночь, не боись. Да, кошатина?

Кошатина одарила хозяйку хмурым, почти говорящим взглядом, демонстративно отвернулась от неё и запрыгнула на плечо Кассии, лизнув в щёку.

— Орвилл... — аппаратчица посерьезнела. — Я не знаю, как его уговорить. Что нужно сказать взрослому человеку, чтобы он изменил свое решение? Плохой из меня оратор. Может быть, ты попробуешь?

Слышу крик. Вздрагиваю. Но не останавливаюсь. Иду. Только плечи сутулю под ношей непосильной.
Помощь нужна? Кому? Никого не осталось. Роуз мертва. Лит с ней. Ласточка ушла. Даже Освальд - незнакомый, на самом деле, человек, на том свете. Я один. Всегда один.
Замираю. Оборачиваюсь. Ида. Орвилл. И... Больше никого. Что с другими? Где Шино, священник? Компания светляков?
Срываюсь с места. Бегу. Туда, откуда пришёл следопыт.
В конечном итоге, понимаю на бегу, Ида, за последние часы, тоже стала не чужим человеком. Да и Ласточка... Ласточка. Никогда не умел спать и не любить, чтобы о том партнёрша не думала. При мысли о любви замирает сердце. Роуз? Роуз.

-«Мы причиняем боль и убиваем с наслаждением», «превратили планету в помойку» - повторила про себя слова ангела Инга, и вдруг ответила ему вслух, хотя, ещё мгновение назад даже представить себе не могла что будет спорить с Ним. Это казалось слишком страшным и невозможным. Как засунуть себе в рот голову ядовитой змеи и начать щипать её за кончик хвоста.

– Мы люди. – начала она, сначала медленно, додумывая на ходу – Мы закатываем землю в асфальт, потому что нам так удобнее ходить; заковываем реки в бетонные берега, чтобы наши корабли могли причалить; вырубаем лес, чтобы согревать наши дома; убиваем наконец, чтобы есть, богатеть или просто из ненависти. Это всё так. Но ведь мы такими созданы.

Дай волю бобрам и они запрудят все реки, превращая их в болота. Позволь расплодиться оленям, и они выжрут все молодые деревца уничтожив лес. Лев предвидя возможную конкуренцию в будущем, пожирает своих же львят. А если он этого не сделал, подросший львёнок обязательно постарается убить его. Он не будет договариваться, делить прайд, и заниматься тому подобной чушью – просто убъёт противника.

Да даже домашняя кошка – голос Инги стал более уверенным и каким-то чужим – милая киса, поймав мышь играет с ней, рвёт когтями, ранит, перед тем как убить. Только из наслаждения. Ради удовольствия. И всё это нормально. Они. Такими. Созданы. – впечатала последние три слова девушка:
- Так скажи мне, Ангел – если они все такими созданы, почему мы должны чувствовать себя виноватыми в том, что мы такие какие мы есть? И с чего ты решил, что вы можете нас судить? Я во...
Тут Ингу уже почти перешедшую на крик прервал грохот. Входная дверь, в облаке щепок влетела внутрь квартиры и на пороге показалась крылатая фигура. Инга закрыв лицо ладонями инстинктивно бросилась вперёд и обняв прикрыла «своего» ангела от летящих деревяшек. При этом она сама того не замечая визжала во всю силу своих лёгких.

Словно в ответ на этот визг, зазвенели стёкла из комнаты за её спиной – через разбитое окно в квартиру плавным движением «втёк» ещё один ангел.

- Не двигаться! – прогремело в голове Инги. Фигуры приблизись к лежащим на полу Ангелу и девушке.

- Вот ты где Амалиэль! – под кожей выломавшего дверь ангела казалось горело пламя, языки красного и чёрного огня бились пытаясь разорвать тонкую оболочку тела и вырваться наружу. – неужели ты думал что сможешь уйти от нас? - девушку он игнорировал, как человек игнорирует муху, летающую в дальнем углу комнаты.

- Ты всегда был дураком. Но в этот раз боюсь ты превзошёл даже Локиана.

Тот кого назвали Амалиэлем, повернулся на бок и попытался подняться – Аф, вам меня не остановить. Мы должны что-то сделать. Как же ты не понимаешь? Иначе Он...

- Умолкни!! – прогремел Аф, и раздражённо махнув мечём приказал – Я достаточно наслушался твоей ереси! Часан, заткни ему рот.

Инга обернулась к двери и увидела, что второй ангел, подняв руку на уровень груди «смял» пустоту перед собой пальцами. Одновременно она почувствовала как воздух вокруг неё и Амалиэля сгущается, затвердевает.

Инге стало трудно дышать и почти невозможно двигаться. Откуда-то, из прошлой жизни, пришло воспоминание о сердечном приступе, случившемся с Ингой Семёновной, два года назад. Тогда тоже было не вздохнуть, ни шевельнуться.

Так они и замерли в превратившемся в желе воздухе – уставившаяся в одном направлении девушка пенсионного возраста и замерший на полуфразе ангел с отрубленными крыльями.

Теперь – начал было Аф, но оборвал сам себя и выругался – Господни перья! Их ещё не хватало.

Пол в коридоре, сразу позади умевшего управлять воздухом ангела, задрожал маревом, таким же что в жаркое лето, поднимается над раскалённым асфальтом. Затем полыхнул языками пламени, раздались жуткие стоны и из-под пола, прямо из огня выросла тёмная фигура. Инга видела перифирийным зрением только силуэт, большего не позволяла её поза. Но даже в силуете что-то казалось до отвращения неправильным, изломанным.

- А без этих театральных понтов никак? – совсем по человечески, раздраженно прозвучал голос Афа.
- Надо соответствовать ожиданиям. Образ опять же – издевательский голос ответившего Афу , вызывал мысли о хлюпающей пузырями, разогревшейся на солнце, навозной куче – Боюсь, мой пернатый дружок, у нас тут возник некий конфликт интересов.

- Изыди – прогрохотал Аф, а Инга увидела как Часан медленно поднимает свой меч готовясь к бою.

Раздался жуткий звук - словно умирающий от рака лёгких закашлялся - тёмная фигура смеялась:
– Ты забываешься святоша.

Перед глазами Инги появилась красная пелена, лёгкие от недостатка воздуха разрывались.
Инга не могла ничего. Ни шевельнуться, ни вздохнуть. Только сидеть, прикрывая искалеченного, грозившего убить её агнела руками, и смотреть в одном доступном направлении. Взгляд теряющей сознание Инги упал на лежавшую в комнате картину. Ту самую, что она купила давным давно – вчера. Линии картины поплыли перед страдающим от кислородного голодания сознанием Инги и она провалилась в ...

Александра вошла в палату ... Вошла без проблем, куда отвлекся минимум один охранник - пока неизвестно. А в палате..
Светлые волосы юноши кудрями струились вокруг мужественного лица с тяжелым подбородком. Очертания рта расплывались под слоем крема от торта.
Мужественные руки держали вилку, а на коленях лежало блюдо с тортиком наполеон.. домашним. ..

Единственное что портило картину -это повязка их бинтов на глазах юноши...

Он повернулся на дверь открывшейся двери :
-Привет сестричка, угощайся, а то я весь не съем.

А вот это было уже любопытно до крайности. Просто *hujet' как это было любопытно, такая вот мобилизация мозговых ресурсов в момент суровой необходимости, с таким Чарли раньше не сталкивалась, и весьма порадовалась неожиданному включению лексических способностей - теперь обьяснять ситуацию проводнику и понимать его ответы было намного легче. Оставался, правда, вопрос: как же так опытная, скушавшая собаку на внимательности Чарли опростоволосилась, не заметив второй след от снегокатов... и второй вопрос, откуда в ее памяти застряло слово "опростоволоситься" - ужасающий, длиннющий русский конструкт с неочевидным значением... который Шарлотта, тем не менее, отлично понимала.
На радиоактивное поражение все равно было непохоже, так что американка, выражаясь фигурально, пока что плюнула на эти сложности. (Плюнуть реально было бы сложновато, кстати сказать). Однако запомнила, заподозрив, что на сегодня список странностей еще не исчерпан.
Приключения такого сорта, решила Шарлотта, случаются если и не раз в жизни, то хотя бы не каждый год - это точно. Вот и не верь после этого в интуицию! Ведь только благодаря ей Чарли оказалась в этой затерянной глуши, где на одного сталевара наверняка не меньше трех медведей, зато случаются такие роскошные шоу.
Маленький абориген вывез ее к микроавтобусу. Хотя, кажется, времени прошло не так уж много, там... э... барражировала? Кутила? Лорнировала? А, нет, общалась группа, напоминающая спасательно-поисковую. Чарли помахала им рукой, остановив снегоход. Орать через несколько слоев ткани было неразумно, а раскутываться для этого - чревато переохлаждением. В конце концов, дежурное hello или там шалом того не стоило; юноши и так поймут, что увидеть их радостно.
...группа явно была, как это, левой? Да, левой, причем в здании shalman (забегаловки) у дороги таких же местных набилось еще больше, судя по забитой стоянке.
Немного поэксплуатировав новообретенную речевую одаренность на встреченных туземцах, Чарли уяснила, что *banulsja (зрелищно упал) некий *erov (очень плохой) kysock govna (piece of shit). Очень большой, аж досюда из Челябинска долетело. Очень неизвестный, поскольку связь нарушена. Очень гадкий, поскольку вся местная публика крайне этим фактом недовольна.
Оставаться здесь посреди заснеженного леса, с одной закусочной, полной лесорубов и оленеводов, американка посчитала довольно непродуктивным и скучным, потому попробовала убедить проводника, что нужно ехать в город, и посмотреть, можно ли кого-то оттуда спасти, а если нет, то велик ли кратер. Если это третья мировая, то чем раньше узнаешь о таком, тем лучше. А если нет - то всяко выгоднее торчать не в лесу глухом, а рядом с более крупными поселками.
Чарли помогла принайтовать к мащине снегоходы, и забралась в салон микроавтобуса, после чего занялась мобильником. Ей пришло в голову, что стоит проверить, действительно ли связь все, или хотя бы смс ходят, (и можно отправить детям и бывшим мужьям весточку о том, что на наследство рассчитывать пока не стоит). Естественно, Чарли очень надеялась, что ее чудо техники apple, смартфон не из самых дорогих, зато надежный, все же будет работать, и связаться со старыми добрыми Штатами получится хотя бы как-то.

Так, ура. Не просто ура, а ура-ура-ура. Она же мечтает летать. Это так классно, это просто суперклассно. А еще она по-моему немножко завидует подружке, что у нее отношения. А ну-ка попробуем создать ей парня, умницу и мачо и чтобы он пригласил ее полетать. На чем? Да хотя бы на параплане, главное чтобы она почувствовала вкус ветра.

Критика и развлечения в сети
(заметки дилетанта)

Чукча не писатель, чукча — читатель. Не претендуя ни на что серьезное, глубокое и оригинальное (ага, отмазалась, фиг меня теперь раскритикуешь), расскажу о своем взгляде на интернет-критику. Что я не без удовольствия почитываю, порой, беру на вооружение, а мимо чего прохожу. И почему так происходит.

Безусловно, всемирной паутиной пользуются для многих серьезных и жизненно важных целей, но я их затрагивать не буду. Эти заметки посвящены тем, кто приходит развлекаться: общаться, играть, обмениваться фотографиями — проводить досуг. 100 % читающих этот текст именно за этим сюда и пришли. Можно долго рассказывать, что те же ролевые игры помогают расширить кругозор и т. д., но всё это побочное, бонус. Естественно, что, придя отдохнуть от забот наших тяжких, мы ожидаем приятного времяпровождения. В связи с этим возникает вопрос: как быть с критикой в таких вот местах? Нужна ли она тут вообще? Конечно!

— Ты только представь себе: меня нет, ты сидишь один и поговорить не с кем.
— А ты где?
— А меня нет.
— Так не бывает.
(«Ежик в тумане»)

Вот представьте: вы написали пост в игру, выложили рецепт обалденного салата, фотографии из турпоездки, интересную зарисовку из жизни, анекдот, зацепивший музыкальный ролик. А в ответ — тишина. Обидно, досадно? Ну, ладно. Не повод переживать, конечно, но куда как приятнее знать, что салат попробовали, пост прочитали, восхитились видами, посмеялись над анекдотом, подпели в такт музыке. Обратная связь — это то, чего желает большинство пользователей в интернете.

Критика — вид этой обратной связи. Анализ, обсуждение чего-либо. Так уж сложилось, что это слово употребляется в 99 % случаев в негативном ключе, на самом же деле оно имеет более широкий смысл. Анализ любой игры или темы едва ли менее интересен, чем обсуждаемый предмет.

Почему же чаще хочется выявлять недостатки, чем подчеркивать достоинства? Потому что второе, как ни странно, труднее. Легко поставить лайк или написать «обалдеть, какой салат», труднее сформулировать, что же именно и почему понравилось. Даже не столько умственно тяжело, просто лень зачастую. Автор ведь уже всё сказал, зачем повторяться? Но не пожалейте усилий. Распишите подробно, что именно вам понравилось в статье, игре, обсуждении. Что вы почерпнули, над чем задумались. Ведь читать такую «положительную критику» очень интересно. И не только тому, кому она адресована. Например, на этом сайте есть люди, расписывающие досконально комментарии к плюсам. Тот же Магистр. С цитатами, с анализом, что же в этом тексте конкретно хорошего с литературной и иных точек зрения. Я нарочно хожу и читаю такие комментарии в репутациях — удовольствие не меньшее, чем от прочтения самих постов.

Другой вид критики — дополнение. Тема вам интересна, вам есть что сказать, хочется поделиться собственным опытом, дополнить высказанное автором. И такая критика воспринимается обычно позитивно.

Но всё же гораздо чаще критикующий хочет именно поспорить. Частично, а то и полностью опровергнуть мнение критикуемого. И вот тут, Хьюстон, у нас проблемы. Встает вопрос, как это сделать, чтобы было интересно читать не только тебе самому и чтобы не получить ответ в стиле «не нравится — не ешь»? Остановлюсь на этом чуть подробнее.

При этом я не буду говорить о критиканстве, скрывающемся зачастую за критикой. Когда критикующий просто-напросто сводит личные счеты, банально не понял автора или явно не разбирается в предмете. Это уныло и не стоит обсуждения. Возьмем случай, когда критика условно конструктивная, критик полон благих намерений, но его всё равно не воспринимают. Что тут поможет?

1. Тактичность.

— А еще мне нравится, что ты никогда не ругаешься!
— А потому что людей можно оскорблять, даже не используя ругательств!
(ТБВ)

Все интернет-пользователи прекрасно знают, что можно оскорбить, оставаясь в рамках формальной вежливости. Вы изящно укололи оппонента и горды своим остроумием? Вот и гордитесь до пенсии, ибо на этом всё и закончится, никакая ваша самая правильная мысль до него больше не дойдет. А потому что он развлекаться пришел, а не ловить шпильки, и пойдет развлекаться туда, где ему приятнее.

Это не значит, что, критикуя, вообще нельзя позволить себе поддевок, шуток, сарказма и т. п. Это значит, что нужно чувствовать меру. Смеяться вместе с человеком над каким-то неудачным примером или оборотом, но не смеяться над ним, выставляя дураком и неудачником. Вместе, но не над! Уловите эту грань верно. Увы, чувство меры трудно приобрести. Оно или есть, и тогда автор ходит по тонкой грани сарказма, не вызывая негатива, или его нет, и тогда читать опусы неприятно. Причем не только критикуемому, а и со стороны. Если вы не обладаете чувством меры, лучше вообще воздержаться от иронии.

Могу привести в пример наш чат, многие обитатели которого гордятся, что едят новичков без соли и без лука. Но что-то ни разу не видела, чтобы до съеденных без специй дошла суть критики. В результате любая дискуссия там очень скоро превращается в «кто кого переостроумит», ее смысл теряется. За всё время, что читаю чат, только раз вынесла оттуда полезную информацию: одно матерное слово, которого раньше не знала — так уж сложилась моя судьба. Однако если в чате безудержный стеб оправдан тем, что является своеобразной «фишкой» курилки, за которой ее обитатели, в том числе будущие жертвы каннибалов, туда и ходят, то в обсуждении игр, форумном обсуждении — не оправдан ничем.

2. Принцип равноправия.

У нас в семье есть референт,
Два кандидата и доцент,
В обед за стол все дружно сели да поели.
Они торопятся пожрать,
А мне посуду убирать...
Образованные просто одолели.
(старая советская песня)

Вы ядерный физик, без пяти минут нобелевский лауреат, а на том конце уборщица баба Глаша? Но вот тут, на развлекательном сайте, в дискуссии вы с ней равны. Не надо умничать, не надо сыпать цитатами и ругаться непонятными научными терминами, не трясите дипломами, монографиями, ссылками на Википедию и Лурк. Не можете донести мысль так, чтобы она была понятна каждому, — молчите! Бабе Глаше на работе надоело подтирать за ядерными физиками, до которых тоже порой безумно трудно донести мысль о бахилах, тут она эльфийка. И вы тоже развлекаться пришли, а не на симпозиум. Если всё же начнете чересчур умничать, аудитория сбежит от вас в Гондолин. А потому что там приятнее.

Немного отойду от темы. Если пост на развлекательном сайте требует того, чтобы для его прочтения то и дело лезли в Википедию, — это плохой пост. Если уж хотите чем-то блеснуть, то делайте сноски. Верно и обратное: написанный доступным и интересным для дилетантов языком пост способен пробудить интерес к предмету. Могу привести в пример материалы Бигбосса к модулю о танго. Даже тому, кто абсолютно ничего не знает о танго, это было интересно читать. И не создавалось ощущения, что тебе рассказывают о каких-то совершенно заумных материях. Потому что автор беседовал на равных.

3. Не будьте занудой.

— Добро пожаловать в Общество зануд! Возьмите себе стул.
— Вообще-то у этого, как вы выразились, стула нет спинки, так что технически это табуретка.
— Похоже, у нас новый председатель!
(анекдот)

Я сама жуткая зануда, поэтому зануды меня раздражают. Если для обсуждаемого предмета не принципиальны какие-то мелочи, не надо без конца поправлять, уточнять, заниматься откровенным буквоедством. Например, обсуждение, которое вызвала статья в этом же журнале, закрутилось вокруг того, статья это или заметка. А какая, собственно, разница для понимания смысла конкретного текста: практических советов по созданию персонажа? Хоть горшком назови, только в печь не ставь. Однако там, где это важно для смысла, поправить можно и нужно, автор будет только благодарен.

То есть тут действует принцип уместности. К примеру, возьмем партии. Когда в исторической игре начинают выяснять какие-то детали интерьера, происходящих событий, мелкие нюансы отношений — это интересно, нужно и полезно. И соигроки только благодарны за такую правку. Так как они изначально пришли с целью сыграть в реконструкцию. Когда ты пришел поиграть в легкую фентези, не претендующую на достоверность, а тебе приходится читать монографию о том, на какой руке рыцари щит носили, чтобы не дай бог не опростоволоситься и не попасть под огонь критики, причем для сюжета игры это абсолютно никакой роли не играет, ничего кроме раздражения это не вызовет. Раз, другой можно выслушать такие мелочные претензии, а потом возникнет желание послать автора... в Википедию.

4. И напоследок — самое банальное. Критикуя — предлагайте.

Если у веревки есть один конец, значит, у нее должен быть и другой.
(закон Микша)

Укажите пути исправления выявленных вами недостатков. Предложите что-то свое. И получится интересное обсуждение. Этот очевидный пункт, даже не нуждающийся в том, чтобы его расписали подробнее (или нуждающийся, но в рамках другого разговора), на четвертом месте, потому что если вы сначала вежливо нахамите, потом блеснете сверхвысоким интеллектом (в просторечии именуемым снобизмом), потом прикопаетесь к мелочам, то вникать в то, что вы предлагаете, никто и не будет. Найдут другую игрушку-развлекушку — поприятнее.

Развлекайтесь и не забывайте, что другие тоже в первую очередь развлекаются. Даже если некоторые любят при этом напускать на себя важный вид.

Т. Шекк

- О, мужик. Ты хочешь встретиться с моими адвокатами? А денег у твоей организации хватит? На сегодняшний день, все это выглядит как захват американской базы и незаконное удержание граждан различных государств. И вообще, я не удивлюсь, что ты какой-нибудь чертов русский шпион, организовавший убийство на борту с целью захвата заложников.

Пока народ собирался, пара сидевшая за столом о чем-то тихо переговаривалась. Потом у азиата зазвонил телефон, он вытащил его (из зала было трудно разобрать марку, но это явно был какой-то смартфон) и спокойно, будто связь тут никто никому не обрубал ответил. Что-то простое. Одно слово. Выслушал короткую фразу и снова произнес одно единственное слово, едва разлепив губы. Отключился и убрал телефон во внутренний карман куртки.

Полковник постучал по микрофону, призывая утихнуть разговоры и гомон в зале.

- Дамы и господа. Прошу внимания. Прошу внимания.

Гомон стих и разговоры смолкли. Все, кто был еще способен соображать, хотели услышать и понять, что же такое произошло и почему их рейс прервали столь странным образом.

- Я полковник Майкл Хомас, во время вашего пребывания в Менвис-Хилл я буду отвечать за ваш комфорт, насколько мы сможем обеспечить его. Но прежде, чем я продолжу, слово специальному агенту Ишиде.

Азиат посмотрел на полковника, подвинул к себе микрофон.
- Добрый вечер. - Сухой и неприятный голос. Но очень спокойный. - Спецагент Ишида. АНБ. Дамы и господа. Я очень сожалею, что всем вам выпало испытать столь неприятные переживания, к сожалению, я вынужден проинформировать вас о том, что на борту самолета зафиксирован случай смерти от ... причина которой может быть вирусной инфекцией, угрожающей всем, кто находился на борту самолета.

Он не смог сразу продолжить, поскольку пассажиры зашумели, шум поднялся страшный и никто не мог говорить некоторое время...

Это уже не в какие ворота не залазит. Нахальство высшей пробы. Слыш, мужик, ты сказку о золотой рыбке читал!? Эх, рыбки бы сейчас... Отвлекся. Не, мужик, явно не читал. Что-то я вообще засомневался, что ты буквы знаешь. Беспредел какой, гитару разбили! Ладно еще друг-друга, что с вас взять, дикари. Но гитара! Не могу на это так смотреть, сердце кровью обливается. Я к этому инструменту, можно сказать, душой прикепел. Уважаю сильно. Почти как кильку в томатном соусе. Вот у нас в средовой смене Колька-слесарь на гитаре бренчал. Прямо так хорошо, душевно, как хор котов-производителей в марте. Моя-то тоже умеет, но до Кольки ей далеко. Ля-ля-тополя-тропки-березки. А теперь вообще мы обречены на жизнь без музыки. Это разве жизнь, товарищи? Вот и я о том же. Кошмар, что творится. Струмент испортили, теперь певицу испортить решили.

АХ ТЫ, ХУНВЭЙБИН НЕДОДЕЛАННЫЙ, РУКИ ПРОЧЬ ОТ ИСКУССТВА!

Инга не помнила как добралась до дивана (спальня оказалась слишком далеко) да и вообще как уснула. День промчавшийся совершенно незаметно за уходом за раненным ангелом остался в памяти цветными картинками, последней из которых была совсем обессиленная девушка опирающаяся на окрашенную кровавыми сполохами стену (не то лучи закатного солнца пробрались через окно, не то она сама измарала стену кровью ангела когда бегала туда-сюда с бинтами) и лежащее на полу тело того кого в мире Инги боялись больше всего, самого ужасного и в то же время прекрасного создания.

Проснувшись Инга Семёновна не шевелилась. Где она и кто она Инга прекрасно знала - медленными пробуждениями и бестолковым хлопаньем глаз она никогда не страдала. Но тем не менее лежала не шевелясь боясь даже вздохнуть - а вдруг всё произошедшее было сном? Молодость, густая копна волос и лёгкость во всём теле, берёза за окном и ... ангел.

Инга поймала себя на мысли, что жутко боится обоих вариантов: если всё это был сон, опять ощутить боль в старом теле, снова подслеповатыми глазами увидеть тень Той что уже где-то недалеко и неумолимо приближается, снова понимать что жизнь уже почти закончилась и ничего тут не сделаешь, как не кричи мысленно что очень, до слёз хочется прожить ещё немножко, ещё парочку, не не парочку, побольше рассветов, и столько же закатов, ещё услышать как шумит море, ещё... да много что ещё... даже просто посидеть в кресле с старой, уже несколько раз прочитанной книжкой... даже не раскрывая её...

А с другой стороны было страшно открыв глаза увидеть , что это был не сон, а жестокий убийца всё ещё лежит в её коридоре. И молодость только вчера каким-то чудом обретённая может оказаться совсем не нужна, просто потому что её вместе с теми годами жизни и возможностью не совершать ошибки, всё-всё, ну почти всё, сделать по другому, по умному, будет отобранна одним взмахом руки... Или ему даже движение руки не нужно?

Инга слегка пошевелилась и спину пронзила острая боль. «Старая? Всё-таки сон?!?» Она открыла глаза. За окном, полускрытым упавшими на глаза густыми чёрными волосами, покачивала кроной берёза. Затёкшая от неудобной позы спина протестующе «кричала» о том что её надо выпрямить. Инга рассмеялась, сквозь выступившие на глазах слёзы.

И вдруг резко остановилась. Что-то она слишком остро и ярко на всё реагирует. Никогда ведь не была склонна к таким реакциям. И тут она вспомнила вчерашние слова ангела, и то как он буквально опустошил её – вытянув все эмоции.

Встав и потянувшись, Инга подошла к двери в коридор и осторожно приоткрыла её.

- Нам надо поговорить – Ангел не спал (а спят ли они вообще?) – Мне нужны силы. И срочно, потому что времени у меня мало. Ты мне в этом поможешь. – он не спрашивал, и не просил, даже не угрожал, Ангел констатировал уже свершившийся факт. – Я дам тебе вот это – в руке Ангела оказалось перо. Инга вздрогнула невольно снова взглянув на кровавые пятна там где были крылья ангела. – благодаря ему частичка меня будет с тобой. Всё время, и я смогу забрать эмоции человека, рядом с которым ты будешь находиться. А ты должна вызвать у этого человека самые сильные и яркие эмоции. К твоему сожалению самые сильные эмоции как правило – негативные. Зло. Печаль. Страх. Ненависть...И ярче всего они полыхают у тех кто уже связан с тобой эмоционально – друзья, семья, возлюбленные. Ты найдешь их, разожжёшь в них самые сильные эмоции что только сможешь, а я заберу эти эмоции. Чем лучше ты будешь стараться, тем быстрее это закончится. За это ты останешься жить.

- А – у Инги пересохло в горле – а если я откажусь. Если я не буду этого делать.

- Ты умрёшь – в голосе Ангела прозвучал намёк на удивление, будто ему было странно что кто-то может просто подумать о том чтобы не подчиниться ему. – а затем я начну забирать жизни всех кого ты знаешь и любишь. И тех кого они любили. – снова ничего кроме холодной констатации факта. Так можно говорить что день сменяется ночью, а затем снова наступает день.

Инга молча закрыла дверь.

Он тоже усмехнулся и тихонько хихикнул, услышав про щекотку. И чуть повернул голову, будто нарочно подставляя ухо под эту неожиданную ласку, эти сладкие волнующие прикосновения, которым, по правде-то, не следовало бы потакать, но непонятно что случилось со взрослым мужчиной и капитаном звездолёта Фёдором Михайловичем Чижиком. Сейчас здесь, рядом с Майей, был юноша её возраста или чуть старше, если судить по поведению, но никак не её бывший учитель. Совсем не по-взрослому он принимал эти ласки, подставлялся навстречу тёплому майскому солнышку.
- Шутница, - с улыбкой сказал он, и на мгновение объятия его сделались крепче, словно бы хотел он свои слова подкрепить этим жестом.
Присел рядом, чувствуя необычную близость со Светловой, которая сейчас для него Майя. М-а-й-я. Четыре нежных рыжих веснушчатых буквы. Тёплых и согревающих, как ласковое солнышко в мае. Несущих прохладу и освежающих, как майский ветерок. Нежно умывающих и целующих дождём, как та самая любимая гроза Тютчева в начале М-А-Й-Я.
Становилось легче на душе просто от молчания. От разделённой этой тишины с близким и родным, понимающим человеком. Туман прошлого никуда не исчез, но поредел в эти мгновения, и сквозь него проглядывало солнце, смущённо и радостно сияя своими серо-голубыми глазами, разгоняя тёмно-сизую дымку, марево прошедших лет. Будто глоток свежего воздуха…

- На хоббитов мы не похожи, Май, - тепло усмехнулся шутке Майи Юрьевны, случайно назвав её тем именем, которым предпочитал называть дочь Юрий Аркадьевич. Чижик поглядел на их вытянутые ноги. – Ноги не заячьи, а вполне человеческие. И ростом великоваты. Что до остального, то… - замолчал вдруг, будто ему нравилась такая игра, когда недоговариваешь что-то, предлагая закончить мысль своему собеседнику. И вдруг договорил: - Ты слишком прекрасна, чтобы быть Сэмом. Даже прекрасным Сэмом. Ну, а я слишком ужасен, чтобы быть Фродо.
Так, в немного неуклюжей попытке пошутить, скрасив воцарившееся молчание, неожиданно продолжил разговор Фёдор Михайлович. Он понимал, что имела в виду девушка, говоря о сходстве с хоббитами, но не мог не внести своих поправок. Как в старые добрые времена. Взрослый человек, учитель Чижик возвращался. Хоть ему этого и не хотелось, но привычка учить и исправлять ошибки с годами стала уже почти рефлекторной.
- Я знал имена почти всех учеников, посещавших мои занятия, - признался он неожиданно серьёзно, слабо улыбнувшись на Майкину шутку. – Но по имени в классе обращаться неудобно. Среди нескольких десятков человек наверняка окажется много тёзок, но однофамильцы или братья-сёстры, учащиеся в одном классе, встречаются намного реже. Впрочем, я не припомню других Май…

Обнял, не сильно, но крепко. Привлёк к себе, прижимая так, чтобы выскользнуть могла сама в любой миг, когда пожелает. Прижался щекой к её волосам, мягким и пушистым немного, очень послушным после душа, а главное – так чудесно пахнущим, завораживающим своим запахом. То ли это был шампунь, то ли аромат духов, то ли другие запахи – Чижик не очень в них разбирался. Скорее всего, просто смесь разных запахов - очень приятная для обоняния, как ему показалось. Невольно он чуть повернул голову и потянул носом, впитывая в себя, вбирая запах Майи. Коснулся им легонько её волос и тихонько нюхнул, привлечённый запахами. А затем смущённо вернул лицо в прежнее положение, снова прижавшись щекой к волосам. Что она подумает, если поймёт… что он её нюхает?! Ох-хо-хо.
Стало любопытно Фёдору Михайловичу, а как сам он сейчас пахнет. Но себя чтобы понюхать, нужно отстраниться и принюхаться, а ему не хотелось этого делать. Ладно уж, понадеялся Чижик, вряд ли я пахну чем-то неприятным. Не хотелось бы.
А пах капитан совсем разными запахами, едва ли способными вместе ужиться и составить одну цельную композицию. Поэтому и улавливались они по отдельности, и различались неплохо чувствительным обонянием. Сильнее всего, пожалуй, был запах еды. Пахло от Чижика немного колбаской и сыром, жареной яичницей и жареной ветчиной, сливочным маслом. Удивляться тут было нечему – ведь он пришёл прямо из столовой, может, и пообедать успел или только начать. А ещё он пах молоком… Из этой гастрономической симфонии ароматов заметно выбивался лёгкий, едва уловимый душок хорошего мужского одеколона. Он уступал прочим запахам, но Майя его уловила, так как очень уж близко была к Фёдору Михайловичу. Ещё сложнее было почувствовать запахи электроники, с которой он работал на командном мостике, и – довольно неожиданно – чернил. Самых обычных чернил, которыми наполняют картриджи в шариковых ручках. Древняя как мир технология. Раньше, ещё в веке XXI-м, использовались стержни и ампулы, наполненные чернилами, позже голландская компания Филипс придумала микрокартриджи им на замену. Интересно, почему Чижик пахнет чернилами?

Выскользнула Майя легко из его объятий. Ушла играючи – а может, это Фёдор Михайлович не старался её удержать. Впрочем, отпускал он её с некоторой неохотой, это было заметно, она могла почувствовать.
- Ничего страшного, я причешусь, - машинально ответил он, протягивая руку к своей чёлке, но тут же отдёрнул, словно бы испугался к ней прикоснуться. Не стал убирать этот затейливый бардак на голове. Пусть побудет памятью об этом разговоре, хотя бы до следующего умывания. Усмехнулся смущённо. – Хотя, если ты говоришь, мне идёт…
Посерьёзнел затем, поглядев на Майю. Казалось бы, должен был что-то по поводу вечернего просмотра видео сказать, но заговорил вдруг о другом.
- Не говори так, Майя. Ну, про режим незаметности… А то чувствую себя так, будто… не знаю… - он отвёл взгляд в сторону и озадаченно поскрёб пальцами затылок. – Ты пойми, что… я всегда рад тебя видеть, - Чижик пожал плечами, затем его лицо сделалось несерьёзным, немного шутливым. – И вообще, когда тебя незаметно, я начинаю переживать. Так что отставить, Светлова, никакого режима незаметности! Просто… личные разговоры – они на то и личные, чтобы о них никто не знал, верно я говорю?
Он поднялся вслед за девушкой и кивнул.
- Я постараюсь помочь, если дела не завалят. Нам нужно курс проложить до планеты… Кулимат, или как она там... – усмехнулся капитан. - Это не так сложно, должны управиться до вечера. Если задержусь, сообщу тебе.

* * *

- Ах ты проказник, Мотя, - второй борт-инженер Иван укоризненно поглядел на толстого кота, развалившегося на его коленях, и провёл ладонью по его шерсти. – Значит, говоришь, видел нашу несравненную Майю Юрьевну в гоночных очках и на роликах? Хм, странно… почему не на лыжах? Впрочем, она же у нас звезда на роликах, угу.
Парень поглядел на экран своего рабочего монитора, на котором как раз была сцена, когда Бегемот шуганулся от спускающейся с лестницы на роликах рыжеволосой валькирии. Озадаченно покачал головой и языком поцокал.
- Ц-ц-ц… ах, она проказница… Вот чем вы занимаетесь, уважаемый доктор, пока никто не видит. Интересно, что по этому поводу сказал бы капитан… хм, хотя на реакцию Чингизхана я бы охотнее посмотрел.
Иван с интересом следил за записью, на которой девушка выписывала пируэты по коридорам и на лестницах «Данко», заходила в крутые виражи, иной раз проезжаясь по стеночке или перилам. Техник удивлённо качал головой, в восхищении вздыхал, переключал обзорные камеры и иногда нажимал на паузу, чтобы полюбоваться особенно шикарным кадром. Время от времени щёлкал по кнопке, нарезая скриншоты с видео.
- А не отправить ли нам этот шедевр в галатубчик? Что скажешь, Мотя? – кот поглядел на Ваньку с прищуром, как на придурка, взглядом цивилизованного человека конца XXII-го века на дикаря в шкурах, живущего в пещерах. – Ты чего? А, ну да, ты прав… я и забыл. Какой к чёрту галатуб в другой вселенной…
Впрочем, Иван лукавил. Он бы не стал отправлять это видео, даже будь у «Данко» доступ к интернету. Во-первых, из соображений совести. Во-вторых, если отбросить совесть, то на столь уникальных кадрах можно было бы неплохо разжиться, демонстрируя их на сервисах видео с оплатой биткойнами, которые затем можно будет перевести в обычные деньги.
- Деньги-деньги-деньги, ру-у-ублики… - проворковал Раздолбайло, откровенно любуясь выкрутасами Светловой и самой рыжеволосой, преисполнившейся азарта, тоже. – Слаще пряников, милее девушки… Нда нет, не согласен я с этой песней. Девушки – они всё ж милее деньжат-то. Приятнее на них смотреть. Спасибо тебе за Еву, боженька, - поднял он очи горе.
И вот… в кадре появился сурово сдвинувший брови капитан. Иван замер с приоткрытым ртом, глядя на эту сцену. Хрюкнул, когда услышал, как Майя Юрьевна вызверилась на Чижика, с удивлением выслушал его сбивчивый ответ, поглядел на покрасневшее лицо капитана...
- Так-так-так, и что это у нас здесь происходит? – сдвинул брови второй борт-инженер.
Разговор у этих двоих намечался крайне занимательный, но вот…
- Данко, купол тишины на десять минут, - послышалось из наушников.
- Есть, капитан…
- Нет-нет-нет, не надо! – испугался Раздолбайло, но картинка на экране погасла.
Техник быстро принялся щёлкать и переключать обзорные камеры, но купол тишины был надёжной штукой. Все камеры в коридоре отключились, как и микрофоны. Сам Данко в это время также не следил за коридором, в котором беседовали Светлова и Чижик.
- Не-е-ет!!! – раздосадованно потянул Иван.
- Иван, что случилось? – из соседней комнаты послышались грузные шаги.
- Нет-нет, всё в порядке, Юрий Саныч! – парень быстро вырубил программу видеонаблюдения и стянул наушники.
- А кричишь тогда какого хера?!
- Да так, ударился больно! – Раздолбайло поднялся с кресла, опустив кота на пол. – Кстати, мне надо сходить в медотсек. Меня Майя Юрьевна просила зайти. Я вам сейчас не нужен, Юрий Саныч?
Романовский показался в дверном проёме и вздохнул.
- Ладно, иди уж, сам справлюсь.

* * *

«Да, про него. Хорошо, увидимся. Я в порядке, что со мной случится? Красных кнопок не нажимал».
Таким был ответ от другана Стругачёва Алексея Кировича, который точно был в норме, раз ещё и про кнопку отшучивался. А вот в порядке ли была наша Пчёлка? Даже умывшись ледяной водой, сумела ли она прогнать с лица жар этот волнительный? Зеркало будто бы говорило, что да. Но надолго ли? Ведь если об этом продолжать думать…
- Тук-тук-тук, - вежливо сказала дверь.
Это был Игорь Кириллович. Он был как всегда улыбчив, но не особенно разговорчив. Зато принёс небольшой поднос прямо-таки со сказочным угощением. Там были вазочки с разнообразными печеньками, с орешками и сухофруктами, и ещё одна с конфетами и парой шоколадных плиток.
- Не знаю, Майя Юрьевна, возможно, вы хотели замороженных фруктов или ягод, я не рискнул их брать, чтобы не пропадали зря, - сказал добрый доктор Григорьев. – Если желаете, схожу принесу, мне не трудно.
Он не задерживался у неё. Оставил принесённые сладости и скрылся в своей биолаборатории. А Иван заставил немного подождать, пришёл не сразу, как обещал, а чуть позже. Какой он всё же не пунктуальный! Вот будь на его месте Фотон Игнатьевич, вот сто процентов пришёл бы секунда в секунду!
- Майя Юрьевна, а вот и я, - радостно сообщил он, получив дозволение входить. Застыл на пороге, поглядев на стол, уставленный сладостями, смутился вдруг отчего-то. Затем всё же дальше прошёл и вытащил из-за спины коробку конфет, которую там прятал. – Вот, это я вам принёс, доктор… так сказать, загладить свою вину…
Техник подошёл к столу и протянул ей коробку. Судя по рисункам, конфеты с ликёрчиком, «пьяная вишня».
- Вы уж простите мне мою бестактность, - и пытливо, как-то изучающе даже, заинтересованно поглядел Майе в лицо.
«Что же между ними было?!»

Крик Волдыря - камертоном в сердце. Обрывается в пустоту что-то. Болит. Не так, как живое мучает, так, как отрезанная конечность болит. Которой нет. Ида лишь по наслышке об этом знала, но сразу поняла. Фантомные боли. Сейчас она за этого урода, как за брата родного переживала. "Если он помрет... О Боже, только не это. Если он помрет..." Ида с ужасом смотрит на окровавленную железку, а потом остановившееся, растянувшееся до неприличия время вдруг разом ускорят свой бег...

"Террорист вонючий".

- Послушай... - в горле пересохло кажется. Трудно говорить. - Если ты её убьёшь, то и сам не уйдешь отсюда живым. Ты же это понимаешь? Может твои дружки и справятся с нами в конце-концов, но ты точно сдохнешь к тому времени. Ни единого шанса у тебя нет. Да и остальные не факт, что выберутся. Встречное предложение. Отпусти её. У нас тут склад с едой недалеко, мы неплохо запаслись в дорогу. Но не успели до бури. Бросить все пришлось и бежать к пещерам. Настоящая, нормальная еда, а не эта дрянь. Много. И вещи экспедиции. Брось ее, и я пойду с вами, покажу.

Как раз Кристине быстро объяснили, что из-за долбаной погоды в долбаной Москве их посадили на долбаную американскую авиабазу в долбаной Англии. И когда их долбаное путешествие продлится, одному долбаному дьяволу известно.

Да и то вряд-ли.

Привычные, обыденные действия успокоили Ингу. Хоть наложение бинтов и вытирание крови «обычным делом» можно назвать лишь с натяжкой, а уж если в центре всего этого лежит искалеченный Ангел, так и тем более. Но тем не менее сердце, стремившееся казалось выпрыгнуть из груди, наконец-то успокоилось и в голову стали приходить какие-то осознанные мысли, постепенно вытесняя панику и страх.

Инга подняла взгляд – напротив, на стене висело зеркало в полный рост в потемневшей бронзовой оправе. В этом зеркале сейчас отражалась часть стены, молодая девушка в каких-то совсем не подходящих ей вещах (неужели я это носила когда была ...когда была старой?) растрёпанная, с руками в крови, сидящая на полу у замотанного постепенно буреющими бинтами тела. Тела Ангела.

Инга хихикнула. Совсем по девчачьи. Не сдержалась и прыснула ещё раз. А затем расхохоталась. Ситуация была настолько фантасмагоричной и невероятной, что сознание, или подсознание, разве тут разберёшь, среагировало единственно возможным способом – смехом.

Как сказал когда-то Чарли Чаплин, человек знавший о смехе больше многих: «Я верю, что могущество смеха и слёз сможет стать противоядием от ненависти и страха.»

И вот сейчас Инга Семёновна получала необходимую ей дозу противоядия от того страха что свалился на неё. Смех перешёл во всхлипывания и вторая часть противоядия – слёзы, обильно хлынули из глаз.

У стариков часто слезятся глаза, а вот плачут они не часто. Инга Семёновна даже в детстве редко когда плакала. Маленькая Инга, просто обхватывала себя ручками и сжав губы в тончайшую полоску начинала громко сопеть носом. Но очень редко когда плакала. Сейчас же она буквально рыдала.
Выплакавшись наконец, Инга Семёновна глубоко вдохнула, выдохнула и поднялась на ноги.

Надо было решать что делать дальше.

Она посмотрела на лежащего у её ног ангела. «Многие женщины хотели бы чтоб у их ног оказался ангел, но только не так» - едва уловимо усмехнулась Инга. Ангел был жив. Интересно а может ангел умереть. Полностью и по настоящему? Или он просто перешёл бы в какое-то другое состояние? И если они бессмертны, то что является тем фактором что придают их жизни яркость? Один писатель как-то сказал «...смерть есть условие, дающее нам возможность жить подлинной жизнью», если Ангелы бессмертны – живут ли они тогда подлинной жизнью? А если нет. Если они также смертны – тогда ...тогда чем они отличаются от обычных людей?
Вопросы роились в голове Инги Семёновны, а тело уже действовало самостоятельно. Вытерев кровь пролившуюся на пол, она сходила в комнату, и принесла подушку с одеялом. Устроила раненного удобнее. Ангел только тихо простонал, когда она подпихивала подушку ему под голову. Сходила в комнату и распахнула настежь окно – от запаха сирени уже начала болеть голова. Затем запершись в ванной комнате сбросила на пол измаранную кровью одежду и приняв душ, переоделась. Стянула густую гриву волос (неужели у неё действительно были такие густые волосы, что заколка едва сходилась ?) и пошла на кухню. Раненным с обильной потерей крови надо много пить. Набрав в кружку воды, Инга Семёновна вернулась к Ангелу. Тот был в сознании, но не шевелился.

Приподняв ему голову она поднесла кружку к губам:

– Тебе надо попить.

- Не надо... – голос Ангела был едва слышен, но всё ещё обладал огромной силой. Это было как гром, звучащий где-то далеко.
Рука Ангела чуть шевельнулась и оттолкнула кружку в сторону.
- Но тебе же надо пить, есть. Ты потерял много крови. – растерянно принялась спорить Инга.
- Вот тут у нас с тобой будет небольшая проблема – Ангел встретился взглядом с женщиной – ангелы не едят обычную пищу. Мы питаемся эмоциями и.... и жизнями.

Вот только медицинских центров Кортесу сейчас и не хватало для полного счастья, словно мало выпало на его многострадальную голову потрясений и небо продолжало издеваться над сыном Испании, насмехаясь над его нелепыми попытками разобраться в происходящем.

Стараясь держать себя в руках, мужчина задумчиво потёр подбородок.
- Чтобы получить ответ на вопрос, нужно хотя бы примерно понимать то, о чём спрашивать и какой ответ хочешь получить. Это как у мудреца спрашивать, почему небо и океан синие, трава зеленая, а песок желтый. Я же, Иешуа, не представляю, какой ответ хочу получить. Вероятно, начать следует с чего-то простого и понятного... Расскажи мне, с какими государствами граничит Атлантида, с кем торгует и под каким флагом ходят её корабли? Возможно раньше мне доводилось встречать их...
Нахмурившись, де Сильва пытался припомнить навигационные карты, чтобы хотя бы примерно определить место в которое он попал, опираясь на услышанный рассказ.

Но стоило им свернуть с берега на тропинку, Кортес остановился как вкопанный и перекрестился.
Вытаращив глаза на невиданные светильники он разглядывал их с подозрением и недоверием. В его понимании огонь должен был трепыхаться алым. быть похожим на факел или маслянный светильник, но то, что он видел перед собой не походило ни на что виденное ранее. Более того, в некоторых местах свет шел из под земли, словно из преисподней.
- Святая Лели, спаси и сохрани... - свернув с дорожки, мужчина направился к ближайшему светильнику, ступая босиком по траве и прижимая крестик ладонью к груди.

Не доходя нескольких шагов до источника бесовского света, принялся обходить его по кругу, попутно сужая радиус и пытаясь заглянуть внутрь.

Спать хотелось перманентно. Всё время. Ночью, днём, за готовкой и уборкой, когда звонил телефон, и Дениска радостно делился успехами, или с работы доставали - "одна маленькая консультация, это не отнимет время"; даже в редкие минуты, когда Леший приставал с объятиями, было не до нежностей, невыносимо хотелось спать. Только присядешь, а уже ты с закрытыми глазами. А сны не снились. То ли от усталости, то ли Светлана их не запоминала просто. Только иногда снились его глаза. Печальные, печальные глаза уходящий навсегда жизни. Но тосковать было некогда, некогда было летать во сне, впрочем, носиться, как безумная, на мотоцикле и лазить по горам, тоже теперь не для нее. Ни на что не хватало времени, ни на мечты, ни на фантазии, только на усталость. И никогда ещё Светлана не была счастлива так, как в эти дни. С опухшими от бессонницы глазами, толком неприбранная, она, кажется, была наполнена этим счастьем, как воздушный шарик гелем, под завязку. Еще чуть-чуть - и лопнет. Какое же это тяжелое оказалось счастье, не порхаешь, еле ступаешь, опираясь на чьи-то плечи. С одним-то справится попробуй, а тут двое. Если бы не бабушки, да Лешка, она бы наверно сошла с ума. Как другие это выдерживают так запросто? Без особых проблем, как посмотришь со стороны. То ли дело запутанные юридические баталии, а тут - учиться ничему не надо, все просто, ясно. Оказалось не так. И каждый новый день рождал что-то новое. Улыбка, болит животик, зубки режутся. Леший неожиданно оказался прекрасным отцом. Грамотным. Она-то поначалу и подойти боялась. А он откуда-то знал, как и что делать, как купать и сколько погулять зимой.

Даже не знаешь, что хуже. Когда они кричат одновременно, и ты разрываешься, к кому же бежать первому: приласкать, зацеловать, поменять памперс. Или когда только успокоишь одного капризулю и предвкушаешь уже заслуженный отдых, ну хоть полчасика, как заводит музыку второй. Скорей бы Лешка пришел с работы. Вдвоем справиться легче. Он тоже приходит усталый, а тут дети, хлопоты, жена совсем мужа забросила. Когда они в последний раз были вместе? Просто выходили куда-то? И ужина у нее нет, опять не успела. Год-два такой жизни, и она сойдет с ума. Два года, как мало. Малыши пойдут в садик, уже не будут принадлежать ей безраздельно, не будут так нуждаться. При этой мысли становится обидно. Не хочется, чтобы это время пролетело так быстро. Время её безусловного счастья. Но оно закончится, как все в жизни заканчивается. Детство, юность, сны. Будет что-то другое, новое, пока не знакомое и неведомое. И две девочки будут в свою очередь смотреть на просыпающийся мир из окна, чувствуя, как вырастают за спиной крылья.

Сжимается в груди от тревоги за них, от грусти, от радости, от всего одновременно. Светлана смотрит на две золотистые головки, носики сладко сопят во сне. "Мы можем только наблюдать". Может он видит вас сейчас, видит и понимает. Если желаешь счастья, то согреешь, а когда придет пора - отпустишь в полет. Только бы они были счастливы.

Вы не можете просматривать этот пост!

Пипа

— Отчего же странно, — улыбается в ответ Мириам. — В Японии тоже живут люди. Почему бы им не пить кофе? Люди везде примерно одинаковы, хоть и разнятся по цвету кожи и разрезу глаз.

Она осекается, осознавая: а ведь Пипа права. Для кого-то это принципиально важно… Её родная Германия теперь готова смотреть на тебя с презрением за недостаточный процент арийской крови, текущей в твоих жилах, а за отсутствие таковой — и вовсе отправить на смерть. Мириам мрачнеет, унесясь мыслями в тяжёлые воспоминания. Но вернувшаяся вскоре официантка, словно фея по мановению палочки, одним добрым делом стирает с лица девушки следы грусти: булочки! Аккуратные, ароматные, подобные тем, какими она угощалась у тёти во Франции.

— Это мне? Правда? — в глазах Мириам читается искренне-детский восторг.

Девушка берёт с блюдца одну, макает в кофе и отправляет в рот с поспешностью голодного человека. Так и есть: последнюю неделю она ела не так много, отказывала себе в необходимом ради того, чтобы самостоятельно купить билет на сегодняшний вечер. И теперь это незамысловатое угощение кажется ей вкуснее самого дорогого десерта.

— Спасибо. Вы волшебница, Пипа, — говорит художница, тепло смотря на женщину. — Ваше волшебство заключено в добром сердце. Я ведь понимаю, что это вы сами… — кивает она на булочки. — Хозяин бы этого никогда не сделал.

Девушка снова улыбается. Этой улыбкой она хочет дать понять, что не сердится на официантку за её маленький обман.

— А можно я нарисую вас? — вдруг говорит Мириам, сама удивляясь, как это она осмелилась. — Не подумайте, что это что-то товарно-денежное из разряда «услуга за услугу», нет. Я захотела выполнить ваш портрет сразу, как только пришла сюда, потому что вы красивы. Просто… так было бы словно украдкой, и это другое. Совсем не то по сравнению с добровольным согласием. Конечно, было бы проще, если бы вы присели рядом, напротив, но я понимаю — работа… Потому я не потревожу вас: буду рисовать, просто наблюдая, как вы ходите меж столиков. Согласны?

Мириам говорит просто, открыто, что думает. Почему-то ей кажется, что Пипа поймёт и её не заденет такая безыскусная прямота от незнакомки.

— Ой, что же это я! Где мои манеры. Мириам Розенфельд. Я из Германии.


Эсперанса

Когда официантка уходит, Мириам берёт в руки планшет и подсаживается ближе к актрисе. Её неожиданный вопрос застаёт девушку врасплох. Хотя чего тут таиться… От Эсперансы Мириам мало что скрывает, ведь каждому из нас нужен человек, которому можно выговориться.

— Мы поругались, — честно отвечает она. — Мигель порой невыносим: ведёт себя так, словно я его жена, что синонимично собственности. Вот скажи мне, аргентинцы всегда такие...

«Исповедь» обрывается на полуслове: Мириам осекается, заметив, как внезапно изменилась в лице подруга, смотря куда-то «сквозь» неё, как искра гнева сверкнула в её темных глазах. Что, Эсперанса, что такое? Невольно обеспокоенный взгляд девушки устремляется в ту же сторону… чтобы встретиться с его взглядом. Немец.

Треск ломающегося пополам угольного карандаша в тонких, судорожно сжатых пальцах. Напряжённых так, что белеют костяшки. Антрацитово-чёрный, хрупкий грифель сыплется прямо на персиковое платье.

— Чёрт! — выдыхает Мириам, уронив взгляд на колени.

Это не из-за платья, ей не жаль его. Но вот сломанный инструмент… такие карандаши стоят недёшево, и у неё их всего два. Она вновь переводит взгляд на военного и медленно поднимается. Ей плевать, что подумают о таком жесте и неотрывном, пристальном взгляде окружающие. Ей плевать, что подумает он сам, посмотревший на неё по всем правилам кабесео. Она никогда не понимала этой игры и терпеть не может этих кокетливых, зазывающих, хитрых и многообещающе-двусмысленных переглядываний с разных концов зала. Хочешь пригласить — подойди. Или духу не хватает?

Но нет, Мириам встаёт не для того, чтобы ответить на приглашение мужчины в нарушение этикета. Она знает: достаточно просто подняться — и угольная крошка слетит на пол, не оставив и следа на скользком шёлке. Но даже когда девушка опускается обратно на стул, она продолжает смотреть. Не отводя глаз, смотреть на незнакомца с железным крестом на груди. Ей так можно. Это её право и привилегия — она художник.

Эсперанса, кажется, не замечает изменений в поведении подруги, отвлёкшись на безмолвный диалог с мужчиной у барной стойки. Играет первая танда. Люди, стены, пространство — всё начинает кружиться, быстрее, ритмичнее, очертания размываются, смазываются, перемешиваются, заглушая смеющиеся голоса, и аккорды Малербы и дивный, чарующий тембр Медины. Немец танцует с кем-то. Мириам не слышит, что он говорит этой женщине, не видит выражений их лиц. Вместо них — пятна, словно быстро вращающиеся цветные стёклышки в калейдоскопе. Экспрессионистическое буйство цвета и звуков, в котором тонешь, тонешь… Художница сидит недвижно, отрешённо. Она не слышит ничего — лишь голоса, эхом прошлого, звучащие сейчас в голове. Она не видит ничего — лишь этот крест на левой половине его парадного кителя.
Почему так мучительно щемит сердце?

***
Руки с половинками сломанного карандаша сами ложатся на планшет, скользят полубессознательно, выводя линии. Я рисую. Мне нужно рисовать сейчас. Жизненно необходимо. Иначе… иначе я просто… убью его. Я уверена, что способна убить. Как же это страшно... Я не знаю, что со мной! Но чувствую, ясно ощущаю, что мне нельзя подниматься, а нужно рисовать, чтобы не совершить глупостей! Кто сказал, что искусство — это спокойное созерцание? Кто сказал, что искусство — это умиротворение? Кто сказал, что искусство — это любовь? Я огорчу вас: величайшие полотна мастеров — плоды огромной боли.

Молния взгляда в фигуру танцующего — обратно на бумагу — снова на него. Сейчас я похожа на одержимую, и я знаю это. Захватить, запечатлеть, проникнуть в самую суть! Быстрее, пока не растворился этот эфемерный образ впечатления! К дьяволу парадный китель, которым ты так горд, что носишь даже на чужбине. Мне не составит труда сорвать его, как и эти награды и знаки отличия на твоей груди. Они — ничто, оболочка, они — наносное, мешающее видеть. Мне нужен ты, немец. Не прикрытый формой с крестами и лентами. Я хочу испить до дна чистый, концентрированный субстрат твоей сущности. Покажи мне свою обнажённую душу, немец. Я хочу видеть, какова твоя душа. Есть ли она у тебя?

Подобна ли она алчному, осторожному, расчётливому Юргену Шредеру из миграционной службы, безымянный немец?


Пальцы художницы скользят по белизне листа, растирая чёрные точки в размытые завитки волос и следы щетины на щеках.

А может, твоя душа подобна прямому, бескомпромиссному, бессердечному, идущему напролом собрату, безымянный немец?


Резкий, дёрганый росчерк. Уголь крошится от силы нажима, оставляя на бумаге линию твёрдого подбородка. Ещё один рывок карандаша — и вырисовывается нос с римской горбинкой.
Щёки Мириам горят нездоровым, горячечным румянцем, словно ей только что надавали пощёчин. Её кожа всё помнит. Хранит следы бесчеловечного прикосновения тем вечером. Такое не стереть из памяти.

Так какая у тебя душа, танцующий незнакомец, и что это такое — немецкая душа? Когда из понятной, близкой, знакомой с детства она превратилась во что-то чуждое, ожесточённое, ненавидящее? Ответишь?

Знаешь ли ты, что для таких, как я, означает крест, мерно покачивающийся на твоей груди в такт плавным шагам танго? Знаешь, сколько счастливых жизней он перечеркнул, сколько судеб поломал? Чувствуешь моё рвущееся наружу желание прямо сейчас подойти, одним быстрым движением сорвать его и острым концом что есть силы оставить росчерк на твоей гладко выбритой щеке? Так, чтобы до брызнувшей крови. Так, чтобы до шрама, подобного незаживающим ранам, что оставили твои соотечественники в моей душе.
Только не плачь, Мириам. Не надо.

***
Она очнулась. Устало проводит рукой по лбу. Смотрит на лист с недоумением, непониманием. Это она нарисовала только что?.. Нарисовала его, того немца?.. Почему?.. И отчего вокруг наброска столько вдавленных чёрных точек, словно лист пытались истыкать десятками игл?.. Почему её волосы в таком беспорядке, высвободившимися из тугого узла прядями спадают на лицо?.. И почему так легко и свободно?..

- Деликатес! Нет вы слышали? Вы это слышали?! Меня - носителя высшего разума, Кузьму Арчибальда Пушка ибн Варенца, Кота повышенной пушистости и милоты 80-й лвл какой-то прямоходячий бурдюк с кровью деликатесом назвал! Нет, спасибо, конечно, что не фаст-фудом, сочтем за комплимент. Что в конце-концов ещё ждать от этих обезьян. Мэууууээээ... вот же сволочь! Глаз бы ему выцарапать. Но я существо цивилизованное, разумное, поэтому мы не будем прибегать к таким варварским, неандертальским методам. К тому же у него ножик. Так что есть единственный цивилизованный выход. На моем месте так поступило бы каждое разумное существо. Нет, я, конечно, с удовольствием подискутирую о пищевой цепочке и генетических изъянах в ней, но в другой раз. Некогда, дела-дела. Я только что вспомнил, у меня важная встреча назначена. Километрах в... в далеко отсюда. Так что будьте здоровы, пишите письма, шлите телеграммы и главное НЕ ЗАБЫВАЙТЕ ЧИСТИТЬ ЗУБЫ ПЕРЕД СНОМ! Воняет же изо рта на всю пустыню.

Что-то в этом парне всё-таки есть. Глянешь - на первый взгляд идиот натуральный, ан нет - вроде и соображает, что к чему. Вот странная тенденция есть, окашачивать людей: ну там разумные мысли им приписывать, чувства свои. Просто экстраполируют некоторые свои мотивы на их поведение, а на самом деле там ничего, кроме голых инстинктов. Никогда этим не грешил, а сейчас прямо задумался. Ну сами смотрите: подраться, пожрать и девку. Чисто кот. Ваську с мясокомбината напоминает. Одно ухо ему в драке отгрызли, глаза тоже нет, на две лапы хромает, зато когда он выходит, все девки сами поворачиваются и хвосты поднимают. Разве тут на инстинкты спишешь, это уже МОЗГ. И поневоле думаешь, а вдруг прав Мурзик, и эти создания тоже РАЗУМОМ обладают? А мы им в тапки... Мээээ... аж зачесалось под хвостом от этой мысли. Или не от этой. Смотреть-то, конечно, интересно, но я вам тоже не железный. Мнэээ... На свою посмотрел. Вот дура-дурой. Сказано тебе, раздевайся скорей. Отворачивается, краснеет, бледнеет. Не, фух, показалось, какой там разум. До него тут ещё, как ёжикам до оргазма.

Сижу. Жую траву. Гляжу вслед уходящему священнику, чувствуя, как нутро наполняется разочарованием.
- Ну ладно, - говорю вдруг удивительно спокойно. - Так значит? Окей! Мы тогда делом займёмся. Займёмся?
- на девчонок глаза. - Займёмся! - киваю уверенно.

Тянусь здоровой рукой к штанам Роуз. Тащу их прочь, стараясь не вредить - нагое тело всегда прекрасно! И поясняю (смотрю на невесту, но обращаюсь к Иде):
- Слыхал я, гормоны, во время секса выделяющиеся - естественное лекарство, провоцирующее регенерацию, снимающее боль, помогающее при мигренях и всякое такое! И знаешь! Похмелье облегчает, я проверил!
Ухмыляюсь. Поднимаю взгляд на новую, почти раздетую знакомую.
- Ты тоже давай, присоединяйся!
И снова на Роуз его опускаю. Как она, согласная?

Всё исчезает, проваливается в небытие. Вещи, мысли, тревоги, волнения, запахи, звуки. Всё уходит, ты исчезаешь, растворяешься, тебя больше нет. И Лешего нет. Нет "я" и нет "он", есть только "мы" - новорожденное существо, познающее мир в короткой вспышке, родившееся, чтобы через несколько секунд умереть, но между этими мгновениями у него целая жизнь. Целая неимоверно долгая жизнь, длиной в несколько мгновений. И нужно столько всего успеть познать, понять, почувствовать за длинные мгновения. Существо прекрасно и совершенно, в нём что-то от рыжей Лёшкиной надёжности, что-то от быстрокрылого азарта Светланы. Тебя? Нет, уже не тебя. Светланы. Переплелось, переплавилось, перемешалось и вышло новым, единым, полным, то что раньше было разделено на части. Существо хочет жить, его ведет инстинкт, как и всё живое на этой славной планете. Оно - "мы" хочет жить чуть больше тех мгновений, что скупо подарены с барского плеча, всю свою секундную жизнь оно ищет выход и, наконец, находит. Оно понятия не имеет о генах и хромосомах, просто не хочет умирать и находит выход. И распадается опять на части, но уже не умирает, а засыпает где-то внутри, в глубине тебя, в надежде продолжиться и быть.

Ты лежишь, на теле высыхают капельки пота, а сердце, бившееся как шальное, с трудом замедляет бег. Чувство потери, чувство плоскости и неполноты этой реальности в который раз за сегодняшний день накрывает тебя. Но это другое, сейчас это по другому. Нельзя вечно оставаться на вершине, нельзя почувствовать праздник, не зная будней, разве яркие краски были бы яркими, если бы не существовало серого цвета. И ты лежишь, прижимаешься к Лешему, отдыхаешь. Лениво, тепло и спокойно. Нежность и истома накрывает вас.

Только миру наплевать на ваше маленькое теплое счастье, у него свои планы и на тебя, и на Лешего. Грозно рычит мобильник, заставляя Лешку неловко оправдываться, сразу стать ненастоящим, неуклюжим, неприспособленным. Мобильник не прощает поспешного бегства, что ему до того, что это было необходимо, что ты ждала? И Леший одевается, смотрит виновато, ты должна понять, не хочешь же ты, чтобы он потерял работу? Грубая реальность забирает его, отнимает совсем. Почему мы все должны подчиняться законам и правилам? Кто их выдумал, зачем? Такая глупость. Мысли, странные для юриста, но естественные сейчас. Чужой мир. Вдруг приходит понимание: чужой, нелепый, глупо устроенный мир. Не правильный. Не твой. Хочется домой. Взмахнуть крыльями, вдохнуть полной грудью, парить, не касаясь земли, жить. Жить так, как предназначено. Полноценно. Легко. Естественно. Понимаешь, что не выдержишь здесь больше, что задохнешься, сломаешься, как веточка ломается под напором урагана. Быт и рутина, странные правила, выдуманные для того, чтобы ломать единственное живое и настоящее в этом мире, раздавят, вытравят суть. У них столько времени впереди. Тебе не выиграть эту битву. Останется оболочка. Пустышка. Знаменитый адвокат, играющий по правилам. И больше не будешь уже мчаться по утреннему асфальту, отрываясь от земли. Просто не захочешь.

Шаришь в поисках сигарет, не находишь, идёшь на кухню. Алый круг, в котором очертания яблоневого сада, спелые плоды падают с веток и распускаются новые. Он улыбается тебе, трепещет вокруг тела одежда, подзадориваемая легким ветерком. Подрагивают крылья с черным окаемом. Аромат свежести, цветения и чего-то еще неуловимого, чарующего доносится с той стороны. Сон. Нет? Стол, плита. Пачка сигарет, припрятанная в шкафчике. Упаковка от йогурта в мусорном ведре. Голодное ворчание холодильника. И тот мир за алым кругом, так близко, что стоит только протянуть руку и сделать шаг. Две твои реальности слились в одну, это кажется противоестественным, невозможным, неправильным. Они не могут существовать вместе. Либо недовольный холодильник, либо дивный сад. Но они тут, и мурашки бегут вдруг по коже от недоброго предчувствия.

- Это и есть невозможно, - говорит он. - Мы можем наблюдать, но не перемещаться. Как... как в кино.

Понимаешь, совершенно естественно понимаешь, что он хотел сказать другое. "Как в зоопарке". Но не сказал, пожалел, пощадил твои чувства. Это понимание, это не догадка, ты просто прочла, то...

- Да, - говорит он снова. - Читать мысли, летать, или... - он подбирает с земли спелое яблоко, разламывает плод, втаптывает семечку в траву и накрывает ладонью. Ты чувствуешь тепло, тепло жизни даже отсюда. Миг и крохотный побег пробивается, показывается над травой, тянется к солнцу, растет, набирается сил, росток превращается в деревце, нежные листочки раскрываются навстречу... Он убирает руку.

- Это твоя суть, - говорит он снова, - она умирает в тебе, потому что не может жить в этом мире. А ты не сможешь жить без нее. Еще немного и не осталось бы ничего. Время упущено, но его еще можно наверстать.

- Я искал тебя слишком долго, - говорит он и замолкает. А где-то в комнате покинутым котенком звонит мобильник.

- Мы не можем перемещаться, хотя и знаем, как это сделать. Для этого нужно слишком много энергии. Даже для нас это слишком, катастрофически много, - говорит он. - Была авария, случайный выброс. Мы не знали, я не знал, что кто-то выжил... Ребенок, ему легче приспособиться к чужому миру, мимикрировать, принять нужную форму, чтобы выжить.

Мобильник звонит громко, просяще, настойчиво.

- Твоя мать... она была похожа на тебя. У неё были такие же крылья, золотистые. Когда я узнал, я искал тебя. Я искал тебя.

Разрывается, надрывается телефон. Ты вдруг понимаешь, ты так и не позвонила Денису, как обещала. А уже вечер, встреча со спонсором, должно быть, закончилась, прошла без тебя. Время пролетело слишком быстро.

- Это Денис звонит, - говорит он, он тоже это знает. Вы просто умеете знать, это так же естественно, как дышать. - Он звонит сказать, что ему отказали. У него ничего не вышло. И не могло выйти. В этом мире не нужна красота.

Плачет телефон в комнате, все тише и тише. Замолкает, не дождавшись ответа.

- Энергия, нужная для перехода одного, это чудовищное количество. Сотни не рожденных детей и не посаженных деревьев, годы жизни каждого в нашем мире, брошенные на весы. Их уже не будет. Мы состарились до срока, но мы на это пошли. Нельзя бросать своих детей. Мы голосовали и не было ни одного против. А потом ждали, долго ждали, копили энергию. Пять минут, у нас пять минут, они уже на исходе. Тебе надо торопиться, второго шанса не будет. Иди ко мне, дочка.

В комнате громко молчит телефон.

Домой Инга Семёновна вернулась когда уже стемнело. Успела как раз перед комендантским часом. Точнее едва успела, потому что заходя в подъезд услышала звук от которого вздрагивала вот уже как 15 лет – хлопанье крыльев.
Патрули Ангелов опускались на город.
Инга помнила тот страшный год когда мир каким его знали закончился. Любители тайных теорий утверждали, что в тот день сошлись определённым образом цифры года, месяца и дня; церковники, самых различных конфессий с пеной у рта цитировали подходящие отрывки из их святых книг. А Инга Семёновна думала что в тот день зло накопившееся в мире, просто перелилось за края чаши нашей жизни, поэтому они пришли. Подтереть выплеснувшуюся грязь.
Вместе с заходом солнца над городами и селами, любыми более менее большими населёнными пунктами раздалось хлопанье крыльев.
Негромкое, оно оглушало некоторых, и было едва слышным для других. Но неизменным оставалось одно - в нём звучала сила.

Это было сродни той разнице, что чувствуешь когда сравниваешь ощущение от прикосновения к подножию скалы и к поднятому из под ног булыжнику. Вроде текстура камня одна и та же, то же заимствованное от солнца тепло. Но в одном есть только булыжник – небольшой, пусть и тяжелый, но обычный камень. А в другой – века медленной едва заметной жизни, тысячи тонн тела самой Земли, постоянство, кажущееся мимолётно живущим людям вечностью.
Высокие, статные фигуры, лишённые каких бы то ни было признаков пола, прошли по улицам города. Прекрасные, но лишённые чувств лица – только в глазах невозможное сочетание непреклонности и печали. Хотя некоторые утверждали, что это была не непреклонность, а самая что ни на есть истинная жестокость.
Страшные мечи в руках, одним взмахом которых они отмахнулись от всех громад оружия и огня брошенного на них дружелюбным человечеством. Развевающиеся гривы волос.

Ангелы шли по улице и забирали людей. Грешников. По крайней мере так это объяснила церковь.

Но кто скажет есть ли сейчас хоть один человек совсем безгрешный? И как взвешивали ангелы эти грехи? Должна ли была быть душа легче пёрышка. Или могла быть весом в два пера? Или как пушинка?
Сошествие Ангелов длилось всего семь минут. Затем они исчезли. Чтобы вернуться на следующем закате. И на закате после него. И каждый раз они забирали людей.

С тех пор прошло уже пятнадцать лет. Стали ли люди лучше? Инга Семёновна не могла сказать. Вряд ли. Вначале все поголовно устремились в церкви. Но когда выяснилось что священников забирают наравне с пьяными забулдыгами, этот порыв стал меньше. Количество преступлений пошло на спад. На время. А затем вновь вернулось на круги своя.
До сих пор так и не выяснили кого забирают Ангелы и по какому принципу.

Они не отвечали. А люди? Люди могут любой поступок объяснить самыми разными причинами. Говорили что если в доме есть образ, икона напротив входа, то Ангелы не входят в дом. Многие обзавелись иконами. Инга Семёновна тоже – на всякий случай. Правда сколько этих икон – которые настоящие, а не новоделы? На всех то точно не хватит. И потом а как же в исламских странах? Тоже вопрос.

Так что с этим не то что бы смирились, но как и со всем что происходит в истории человечества – сжились.

Инга Семёновна тяжело поднялась на третий этаж – лифт опять сломался. И позвенев ключами вошла в квартиру.
Пусто и тихо. Как всегда. Прислонившись к стене ногами сняла растоптанные туфельки-лодочки. Подвинула под зеркало. И прошла в комнату.

Под мышкой был зажат пакет с картиной.

Инга Семёновна сама не могла объяснить себе каким образом она отдала большую часть денег отложенных на продукты на этот месяц, за эту странную картину.

- Совсем ты сударыня, - обратилась к самой себе Инга – из ума выжила. Дура старая.

С этими словами она развернула картину, прислонила к комоду и села в своё любимое кресло.

Кресло обладало многими достоинствами. Помимо твёрдой и ровной спинки – бережно относившейся к её спине, у него были чудесные подлокотники – умещавшие на себе огромную кружку чаю, и блюдечко с печешками в форме животных, а высота ножек позволяло покачивать ногами когда сидишь.
Кресло было расположено в стратегически идеальном месте – направо чудесно видна книжная полка.
Это была гордость Инги Семёновны. Бережно собранная за всю жизнь коллекция книг, не имела никакой библиографической или рыночной ценности. Но каждая книга была по своему любима Ингой. За каждой стояло воспоминание. Иногда светлое и радостное – как Хижина Дяди Тома, потрёпанный корешок напоминал о часах что она провела читая вслух эту книгу детям. В свете неудобного ночника, примостившись на краю кроватки; или тоненький томик с картинкой Маленького Принца – эта тёмно синяя книжка впитала целый литр её слез, когда сжимая её в руках она ждала в больнице завершения операции на сломанных на ледовом катке рёбрах у маленькой Танюшки, а вот поблескивающая глянцем книга с детективами Агаты Кристи – она не прочла ни одного. Оказалось невозможно сосредоточиться сидя в крошечной комнатке общаги и всё ещё чувствуя Его запах, но при этом зная что его уже не будет никогда.

Книги. Воспоминания. Её жизнь.

Воспоминания были своеобразным хоби Инги Семёновны. Телевизор она не смотрела с тех пор как моргнув, большой, отделанный ещё настоящим деревом, пузатый ящик погас и больше не включался. Не велика потеря. Читать тоже с возрастом стало трудно. Очки хоть и помогали, но глаза уставали слишком быстро. Поэтому Инга Семёновна привыкла устроившись в кресле, и переводя взгляд с полки с книгами на окно, вспоминать.

Так, в воспоминаниях, она могла провести весь день, забывая иногда даже поесть. Чай в кружке давно остывал, а она всё ещё заклеивала разбитые коленки детей, смеялась весеннему солнцу вместе с Васей, тогда ещё таким родным, плакала навзрыд у гроба отца, вновь рожала в муках Танюху, и совсем без боли, почти обыдено Андрюшу. Жила.

После такого суматошного дня, что выдался сегодня женщине, Инга Семёновна, опустилась в кресло и некоторое время просто смотрела на оставленную на полу картину. Мыслей никаких не было. Наверное появись сейчас в комнате карающий Ангел, она бы даже не заметила его. Слишком устала. Повернувшись к окну, Инга Семёновна привычно нырнула в мир прожитой жизни. Раньше, давно, пока её не спилили, за окном шуршала веточками берёза... Инге Семёновне её очень не хватало. И не только потому что на стволе виднелись разросшиеся буквы Таня + Саня – её Танюша, и какой-то потерявшийся в лабиринтах памяти Саня. А ещё и потому что за многие годы она слишком привыкла к зелёному шелесту летом, и застенчивому постукиванию голых веток зимой. Вот бы её никогда не спиливали...

Где-то на грани этой мысли Инга Семёновна и уснула.

Разбудил её шелест берёзовых листьев.

Вот тут Кортес основательно напрягся и было от чего.
- Та-а-ак... - Протянул мужчина, опустив руки и повесив куртку на изгиб локтя. Даже мысли о том, что зеленый не его цвет были вытеснены смутными догадками и подозрениями настойчиво постучавшимися в его сознание.

"Нет. Таких совпадений не бывает. Двух Кортесов в одном месте быть не может, это же не Испания! И двух дедов... тоже... Это что тогда получается? Пока на родине, убитые горем родственники, оплакивают пропавшего сеньора, этот самый сеньор без зазрений совести плодит новую родню на далёких берегах?"

Комок ярости и злости подступил к горлу, отчего мужчина несколько раз открыл рот, словно рыба выброшенная на берег.

"Спокойствие, только спокойсвтие! Может быть это ребенок кто-то из братьев или сестер твоей матери? Ну конечно, идиот! Все дети твоих бабушки и дедушки будут братьями и сестрами твоей матери!"

Кортес сделал жест, словно пытался ослабить душащий его воротник, но пальцы лишь нащупали собственные ключицы и тоненькую веревочку с крестиком.
Выдохнув, Кортес ощутил, как закружилась голова от недостатка кислорода и он поспешно опустился на песок.

Глядя исподлобья пронзительным взглядом темно карих глаз, мужчина всё же решил поинтересоваться, кто является родителями ребенка. Спрашивать напрямую о том, кто дед, Кортес не рискнул, опасаясь что еще одного потрясения может не выдержать. А так был маленький шанс, что мальчик окажется сыном кого-то из тех, о существовании которых рассказывали отец и мать. Хотя, что-то подсказывало, что нет.

- А кто твои родители? И как тебя зовут?
Упершись ладонью в песок, конкистадор ждал ответа с опаской. Так он в своей жизни еще не волновался, даже при предстоящем абордаже пиратского судна.

Умом, конечно, он деда понимал и поддерживал, как мужчина мужчину. Скорее всего и сам бы отправился за сто морей, ради жгучей огнегривой красотки с зелеными глазами и чарующими формами. Но вот как родственник и внук он не мог понять, почему дед их покинул. Было как-то очень обидно и горько, возникло некое чувство вины, словно будучи маленьким сделал что-то не так, чем-то огорчил деда и тот решил уйти, покинув не только его, других внуков, но и свою жену и дочь.

Метод, предложенный Валерием, Ласточке был незнаком и неясен. Зачем природа так все усложняла – с какой-то безысходностью подумалось ей, но что поделать, при сотворении миров Автор как-то не спрашивал ни у кого совета. Казалось на Земле жизнь сложная и несправедливая: болезни, капризы природы… А тут вон не лучше: хоть эльмари и не болеют, зато с даром живут, как с проклятьем, нянчатся, лишь бы не расплескать, сторонятся эмоций – радости жизни прямая угроза! Хотя… Кассия видела в этом толику логики: радости радостям рознь, и даже земляне знавали такие, которые к добру не приводят. Алкоголь, наркотики, любовь к острым ощущениям… Хорошо, когда все в меру, это и эльмари, наверное, касалось. А эмоции… Они способны как убивать, так и спасать.

Последняя мысль о смерти и спасении надежно прилипла и не желала покидать голову. Будто бы больше подумать не над чем! Почему-то она казалось очень важной сейчас. Мусоля мысленно эту фразу, даже беззвучно ее повторяя, Кассии неожиданно вспомнился один интересный аспект, особенность организмов эльмари. Слышала она такую вещь, будто светлячки, теряя к жизни интерес, впадая в депрессию, были способны утратить сияние. Вот к чему приводит эмоциональное воздержание, бедолаги! Сейчас симптомы угасания были схожими: Лён перестал светиться в темноте, и волосы его стремительно чернели. Вот только пока лишь следствие совпадало, а причина – не очень-то.

Но цепочка рассуждений продолжала расти дальше, стремительно, словно на подъеме озарения! Уж лучше пытаться придумать хоть что-то, чем просто сесть, повесив нос и пустить все на самотек! Эмоции, свет, дар… Все это связано и неразделимо у эльмари. А лекарь явно тосковал, испытывал недостаток в положительном заряде… Тратил дар, себя не жалея. Он устал: пустыня, ночь отняли много сил у каждого. Все в тандеме привело к тому, что на грани истощения дар вышел из под контроля и перетек частично в человека, будто желая найти себе нового хозяина, более крепкого, не измученного эмоциями, лелеющего желание существовать и бороться за это.

Дар… Он словно живой эфемерный организм-паразит, ютился там, где тепло и безопасно. Но как только эльмари-дом начинал себя разрушать, подвергаясь эмоциям в губительных крайностях, он переставал быть надежным сосудом, и «внутренний сожитель» сразу же пускался на поиски нового, стабильного жилья. Ну а все мы тоскуем по родине, даже если нас что-то заставило ее покинуть однажды. И вот она- нить, незримо связывающая эльмари и человека. Забавно, и странно об этом думать сейчас, но замысловатая теория распутывалась, как клубок, случайно выпавший из рук. Кому-то такая версия могла бы показаться бредом, да и сама Кассия в любой другой ситуации посмеялась бы над собой, поражаясь, до чего может довести человека фантазия! Но не сейчас. В час безнадеги душа цеплялась за любую возможность, даже если на первый взгляд она могла показаться абсурдной.

Все это время Ласточка смотрела на лицо целителя, потускневшее, обычное человеческое лицо. Едва заметная улыбка играла на его устах, но что ее помогло спровоцировать? Слышал ли он ее слова? Или, быть может, он чувствовал лишь телесный контакт, а забившееся в угол сознание предъявляло ему другой образ, желанный и нужный сейчас? Не имело особой разницы это, если девушка имела возможность опробовать оба варианта. Положительные, сильные эмоции – лекарство от хандры и усталости, искорка, которая способна возродить пламя жизни.
«Всегда приятнее возвращаться домой, когда в окне горит свет» - вздохнув тяжело, Кассия ясно представила себе эту замечательную, теплую и уютную атмосферу. Она вновь прошлась ладонью по темнеющим волосам, с теплотой и тревогой любящей женщины в глазах разглядывая черты мирно спящего мужчины - «Внутри Лёна сейчас темно. Тлеет уголек, умирает... Зажечь хотя бы свечу.»
Как посмотрят на это другие – разве важно сейчас? Вряд ли вопрос целомудрия способен задеть струны души проститутки. Навязанная профессия накладывала свой отпечаток – плевать на то, что думают и говорят о тебе другие, делай, что должна, и будь, что будет!

«Будь, что будет! Я ничего не теряю!» - с этой мыслью, поставив точку на всех сомнениях, Кассия, концентрируя все свои эмоции на процессе, чтоб вышло максимально эффективно, вновь припала к устам эльмари. Сначала будто бы нерешительно, нежно и робко касалась губами его губ, как это бывает, когда влюбленные впервые преодолевают это терзающее обоих расстояние. А дальше, как полагается: Ласточка, стремясь вложить все свои чувства, смелеет, будто сама так долго томилась и ждала этого изумительного моменты… Страсть, тоска, стремление стать частью целого, страх потерять и отпустить – переплелось и закрутилось в поцелуе. Ради чего все это- не думалось. Она ждала, что он ответит ей взаимно, с такой же отдачей…

Перемещаться по странному строению было несколько непривычно и Кортес украдкой держался пальцами за полу дублета Рафаила, опасаясь, что потеряется в этих белоснежных лабиринтах.
Охотно отвечал на вопросы, рассказывая о том, что знал про родню. К несчастью, он отбыл из дома достаточно давно и сведения были устаревшими, но новые ему попросту было неоткуда взять.

Всего раз он выпустил краешек одежды, когда они с дедом подходили к девушке по имени Лилит.
И хотя право обращения с женщиной принадлежало старшему, испанец уличил момент чтобы поклониться даме, а потом поспешить за Рафаилом, чтобы не отстать.

Будучи человеком любопытным, мужчина вытянул шею, через плечо предка заглянул в комнату и понял, что оставаться в белых стенах одному ему совершенно не хочется. Слишком пусто и непривычно. Нет ни настенных резных панелей, картин и гобеленов, цветных занавесок, кресел и всего того, что обычно подобает иметь в приличном доме. Даже взгляду зацепиться не за что, не говоря уже о возможности скоротать время за чтением книг, полок с которыми он так же не заметил.

- Да, запомнил. - несколько подавлено отозвался де Сильва, едва не отпрыгнув от двери и вновь догоняя деда на ставших ватными ногах. Появилась одышка, но конкистадор не проявил своей слабости ни единым жестом или звуком.
На улице несколько полегчало, поскольку природа, хотя и отличалась от привычной, но не была такой приторно белой. Было в ней что-то естественное и понятное, а понятное и простое всегда успокаивает.

Стоя на песке, Кортес крепко обнял деда, словно видел его в последний раз. Отступил на шаг, даже нашел в себе силы улыбнуться и кивнуть. Всё же мужчине не пристало проявлять чувства.
- Ступай Рафаил, тебя ждут... - и не дожидаясь пока глаза наполнятся слезами, Кортес развернулся и двинулся вперёд по песчаному берегу. Не оглядывался.
Через две сотни шагов, он остановился, снял странную обувь и направился к воде, чтобы продолжить дальнейший путь по кромке суши и океана.

Шел неспешно, поочередно поглядывая то на берег, то на волны, что подкатывали к самым ногам и омывали их, то на небо, которое было голубым, высоким и прекрасным.
Пройдя еще пять сотен шагов, свернул на берег и прилёг в тени растущего дерева, названия которого не знал. Прикрыв лицо руками, дал волю чувствам и разрыдался. Слишком много всего накопилось и уже не умещалось внутри. А когда в организме не осталось слёз, уставший и опустошенный он уснул, прикрыв лицо рукавом странной рубашки.

…Это было ощущение сна, некая нереальность навалилась на Майю Юрьевну, заставляя побледневшую Пчёлку сверкать своими серыми глазами и готовиться к самому худшему, а ещё улыбаться в неком натянутом напряжении, стараясь не выдать собственной паники. Разговаривать вежливо, как ни в чем не бывало, чтобы значится никого не пугать, не провоцировать и не выглядеть паникёршей первостатейной – той спёкшейся в микроволновке пчелой, знаете ли, когда быть может и бояться-то нечего, а ты уже в истерике бьёшься.
С точки зрения логики, пока вроде и нечего бояться. Сто процентов!
Ну смотрите сами: Фьорал был приветлив, карты нашлись довольно легко, они брели по этому важному зданию и никто не пытался убить землян, захватить их в плен, избить, заточить в темницу, сделать что-то страшное… Коридоры, комнаты, странные удивительные, незнакомые прежде живые существа – довольно дружелюбные, спокойные, понимающие… Спорящие о чём-то друг с другом и не обращающие никакого внимания на данкийцев.

Всё хорошо.

А тревога плескалась в сердце, заставляя собственные ноги наливаться чугунной тяжестью. Девушка зябла, ощущая как противно липнет к влажной спине врачебная форма, сделавшись вдруг остро чуждой и царапучей шкурой. Поправить бы её, да невозможно под скафандром.
Твою мать!
Майе здесь что-то очень сильно здесь не нравилось. Однако она не понимала, что именно её беспокоит – было ли это надуманным страхом из прошлого, или прошлое сейчас пришло на выручку, пытаясь теми въевшимися в подкорку образами предупредить о беде, что грозила случиться в настоящем?
…Запашок зеленого дыма, эта муть набивающаяся в ноздри.
И как ей вести себя, спрашиваетсчя? Что делать, скажите на милость, чтобы не повторить ту давишнюю гнилую цепочку действий, которая никому не помогла, а сделала ситуацию только хуже?
Поступала ли Молния Светлова сейчас иначе, шагая за капитаном с каменным лицом, чуть вздёрнув уголок губы, стараясь выглядеть беззаботной расслабленной Пчелой, коей не ведомы страхи, сомнения и прочее дерьмо. Не нагружая своими эмоциями этих достойных джентльменов, вцепившись в аптечку побелевшими пальцами, заледенев от страха, глядя широко раскрывшимися глазами по сторонам – могла ли рыжая звездолётчица разрушить тот проклятый круг Фобоса, или она вела себя точно также, потому что люди не меняются?
И какая есть в тебе начинка, та же и остаётся на года. Меняться может форма конфеты, но суть всегда одна. Ты тот, кто ты есть и ничего другого.
…Припоминалась клетка, зубодробительный скрип деревянных колёс, этот жуткий бледный туман неторопливо облизывающий планету. Нет-нет да и припахивало тем зеленым дымком, заставляя рыжие волосы шевелиться от ужаса под шапочкой шлема. Как назло. Образ Фёдора Михайловича накладывался на давний детский образ: Чижик сейчас был похож на того печального, какого-то очень трогательного и хрупкого преподавателя с Фобоса, пытаясь взбодрить команду своими не самыми пламенными речами. Плохой лжец Фёдор Михайлович! Нет, у него политических навыков врать цветасто да великолепностно, скользкой такой рыбкой уплывать от любого трудного вопроса в глубину, как это любил делать папа, когда его о чём-то расспрашивали журналисты.
Майя остро пожалела, что стала спрашивать о возвращении. Надо было молчать, надо было просто верить в оптимизм капитана, а теперь, когда Чижик стал пояснять. Ё-ё-ёшкин кот…

Старый добрый Фёдор Михайлович. В настоящем, в прошлом, в мыслях. Иногда она видела перед собой зрелого мужчину, много старшее её, много сильнее – опасного этой своей мужской мощью, способного обуздать её будто резвую лошадку, как тогда в каюте: когда присмирела она, и испугалась и подчинилась, восхитилась даже глубине души, признавая его власть. В такие моменты подчинения этого добровольного, возникали в голове мысли, роились и звенели – куда полезла, Светлова? На какую запретную территорию вторгаешься, Светлова? Разве можно ждать взаимности от взрослого, незнакомого в общем-то человека с портретом красивой блондинки в каюте?
А он манил её, влёк как огонь, зачаровывал незнакомой самобытной силой. Избитая фраза припоминалась, опостылевшая, затасканная в общем-то: словно мотылек на свечу.
Пламенная Майя очаровывалась в такие моменты, теряла контроль. И рука в его крепких пальцах, и желание сойти с ума, зайти дальше, утонуть в этой бездне. Чтобы крепче, чтобы теснее, чтобы выше забрались её хулиганистые длинные пальцы! И мыслей череда – куда полезла, Светлова? Неужели веришь что это возможно, Светлова? Наивная глупая Светлова – он капитан, он старше тебя. Как ты можешь во что-то верить?

Но она верила. А если бы не верила, то и на Данко бы не появилась ни за что.

Такой разный Фёдор Михайлович, иногда он был совсем незнаком для Майи Юрьевны, ага-ага, пугающий и восхищающей своей властью над одной рыжей докторшей зрелый мужчина. Но иногда, вот как сейчас, она видела прошлое. Видела того трогательного человека в нынешнем капитане, который когда-то поразил маленькую девочку. Восхитил и ворвался в жизнь.
Того Чижика-Пыжика она считала хрупким и уязвимым, чуточку смешным и беззащитным в своей доброте. Он был подобен драгоценному ноутбуку - бесценный артефакт, который следует оберегать чтобы он нечаянно не сломался.
Девушка шла по этим коридорам покачивая головой, проклятая машина времени! Она уже признала мужественность за Чижиком, но прошлое нападало, вгрызалось, тревожило сердце, прикасаясь к горячему мясу ледяной своей стынью. Проклятые дурные предчувствия!
…И как, как ей спрашивается себя вести, это повзрослевшей Майе Юрьевне Светловой, той самой девочке, которая когда-то так болезненно, так жутко и до крови ударилась о папин эксперимент?
Никого не сберегла, никому не помогла. Каждому, КАЖДОМУ, каждому сделала только хуже! Почти что разбилась об это своё поражение, как та неудачливая пчела влетевшая в стекло авиакара. БАМЦ! А теперь нужно было как-то разрушить свою собственную программу, эту проклятую цепочку действий, которая формировала её поведение. Перехитрить саму себя и действовать совсем иначе, не так как она действовала на Фобосе…
Дурное. Предчувствие.
Сдавил горло противный спазм, девушка закашлялась, чувствуя царапучую мокреть в горле. Неужели таки простыла? …Ладно, это легкотня. Но дым, дым, зеленый дым душил рассудок. И эта скрипучая клетка возникала перед глазами, – живая демонстрация на тему, как не стоит себя вести. Жгучая как крапива зарубка в памяти. Это. Не. Верный. Алгоритм.

Напряженный взгляд светло-серых глаз скользнул по фигуре Стругачёва, по его руке держащейся слишком близко к бластеру… Всё верно, док!
…В двенадцать лет, все её великолепностые планы по спасению Фёдора Михайловича терпели сокрушительное фиаско, разбиваясь о её собственную беспомощность и малолетство – капитанская дочь всегда пыталась справиться сама. Клетка, пещера, муть дыма в горле. Кхм. В реальности, они как раз добрались до Комнаты карт и путешествий, а там в прошлом, девушка глядела на Чижика и на саму себя, сравнивая и пытаясь найти выход из этого круга ошибок.
Лёгкая докторская рука незаметно порхнула, настраивая личный канал.
Надо действовать, надо сделать хоть что-то, если это действительно ловушка…
- Алёха, приём! – даже забыла про отчество в пылу волнения, назвав безопасника по имени, что конечно не годилось с позиции субординации. – Лёшка, Майя Юрьевна, мать её, чувствует какой-то подвох. Здесь что-то не так. Я не знаю. Но. Мммм. У меня какое-то нехорошее чувство. Я. Ммм. Жду чего-то плохого, держите меня в курсе... если вы тоже...

И девушка поглядела на Алёшку, чуть насупившись пока никто не видел – дернула уголком губы, кивнув безопаснику. Что ж, или он назовёт её паникёршей первостатейной когда всё благополучно разрешится, или будет знать, что она тоже сейчас готова действовать. Но как действовать!?
Откуда ждать нападения и стоит ли верить самой себе, после всего, что случалось на Фобосе? А вдруг это просто собственный рассудок играет с доктором в кошки-мышки, вызывая панику на ровном месте. У Фёдора Михайловича и так забот полон рот, а если она ещё со своими предчувствиями начнёт лезть.

Нет, не годится Светлова.

…Фьоралл, карлик, странные синие глаза под капюшоном, Дом Советов, карты. В чём же подвох!? Почему-почему-почему такое поганистое ощущение на душе, будто бы они всей командой что-то упускают? Что-то по-настоящему серьезное. Грозящее бедой.
С другой стороны, Фёдор Михайлович-то явно верил инопланетянину-провожатому. Это Майя считала самым лучшим качеством бывшего преподавателя: умение видеть в людях лучшее, доверять им. Даже после всего пережитого, оставаться хорошим человеком. Таким человеком которого можно... нет, НУЖНО любить.
« - …А по воде твой школьный учитель не ходит!?» - раздался обидный голос отца в голове, с усмешечкой этой ядовитой. Снова прошлое! Когда-то давно эта хлёсткая фраза оборвала счастливую болтовню маленькой девочки Майи, как-то сразу дав понять, что папа школьного учителя не переваривает. Даже разговоры про него, злят отца и нервируют. Смысл-то она тогда не поняла, но вот тон высказывания... Даже маленькая двенадцатилетняя женщина могла разобраться в таком без проблем.
Воспоминания, воспоминания, снова воспоминания накатили. «Машина времени, я увязла в этой хреновой машине времени с головой. Эх, папа... Надеюсь, твоё кино действительно поможет, быть может гадский Эксперимент ещё послужит добру. Боюсь, у меня скоро лопнет голова от этих долбанных качелей! В топку всю эту хрень, Светлова, в печь, я говорю.»

Но хрень не уходила, хрень нападала, бормотала дальними призрачными голосами – смеялась над отчаянными попытками девушки сохранить душевное равновесие. Майя глядела в карту не видя перед собой созвездий и важных указателей, всё происходящее казалось полубредом, который идёт к какому-то очень неприятному финалу. Она глядела по сторонам, стараясь не упускать Алёшку из вида. Возможно, безопасник разделяет её тревогу.
Улыбка Чижика хлестанула бичом по нервам, девушка испуганно улыбнулась в ответ, чувствуя как сердце падает в пятки. Нет-нет-нет, только не так, как тогда!
«…Ну что ребята, мы сейчас перекусим, а потом займёмся озерцом» - и эта улыбка, и отшатнувшийся от рыцарей побледневший звездолётчик, и всё что произошло потом...

...

Нет. Не надо.

...

Накатила муть, стук собственного сердца оглушил, отзываясь трескучей головной болью. Воображаемый скрип телеги,..
Клубы тумана превращались в горький травянистый дым, заливая это чуждое помещение жирным паром. Прошлое. Будущее. Зажмурилась молодая девушка, быстренько отворачиваясь в сторону, пока мужчины рассматривали карту. Вдох-выдох. Спокойно, Светлова. Рыцарей ещё нет, Светлова. Эта беда уже состоялась. Но только ли беда?
Так уж устроено в жизни, что без плохого не бывает и хорошего, та давняя клетка была не только болью, она положила начало чему-то другому, более светлому. Важному. Бесценному! Такому редкому, что быть может и в целой галактике вот так запросто не разыскать. Разве попала бы великолепная Майя Юрьевна на Данко, не случись тогда всё что случилось? Будущее одной рыжей девочки тогда изменилось, но то, что родилось из этого изменённого будущего, разве так уж плохо оно получилось?

…В конце концов, опору иногда дают самые простые вещи, и для Майи в этот момент страха, опорой стал Цветаевский пирог: яблочно-сметанное это блаженство с кисло-сладкой душой! Воспоминание о нежности во взгляде бывшего преподавателя, когда двигались они ещё по городу слушая её простую болтовню, и ответная женская улыбочка, когда она заметила эту нежность. Чуть вздернула бровь, глядя на мужчину с лёгкой доброй хитрецой.
- Ооо, у меня зельцианская бездна энергии, Фёдор Михайлович и мы все заслужили чего-нибудь к чаю. Не беспокойтесь. К полднику Майя Юрьевна вряд ли управится, будем честны, а вот на ужин, угощение будет королевским. В стиле повелительницы лыж, - и девушка шмыгнула носом. – Не стоит опасаться за мою усталость, у меня Светловская сверх-сила! Хе-хе, но если вы так уж переживаете… можно и помочь. Иван вижу пламенеет энтузиазмом, а то и вы сами. Мммм? Там есть одна сложная работёнка, почистить гору яблочек и убрать сердцевину, в общем дело повышенной сложности, а не хухры мухры! Но кто-то же должен этим заняться, раз уж наш пикник не удался.
Доктор пожала плечами, поглядев на свой чемодан. Горестно вздохнула.
- Эхх, а я ведь даже чай для всех взяла в термосе, и книжку чтобы почитать, и складной стул чтобы не сидеть на полу, и немного сменной одежды если запачкается. Чуток приятных ароматических средств, чтобы местная флора и фауна не беспокоили, и свои любимые кроссовски чтобы пробежаться. А ещё отцовский подстаканник, чтобы он свежим воздухом подышал. Ничего лишнего в этом чемодане нет, только необходимые вещи! Но раз уж с пикником не получилось, надо хоть Цветаевским пирогом его компенсировать… Поддерживаю инженера Ивана и считаю что мы все заслуживаем эту хорошую выпечку. Включая джентльменов ожидающих нашего возвращения на орбите, ведь ждать это не самое приятное дело.

...

Улыбка Фёдора Михайловича, вкусный пирог и своя работа на этом корабле - надёжные добрые вещи которые пришли на помощь, разгоняя проклятый туман детских воспоминаний. Призрачный лязг доспехов нехотя отступил, Майя бегло погляделела на карту, возвращаясь в реальность. «Пошли вон, уроды доспешные. Однажды я сумею одержать над вами победу, сборище призрачных говнюков. Да вы даже не рыцари. Вы – актёры. Негодяи, забывшую всю эту муть развесистую про слезу ребенка. И может это поганистое кино вернёт вас туда, где вам и место. В прошлом. Но не в моём настоящем, б.ять! Вы даже не реальны, вы просто уроды в моей голове, сборище моих комплексов и страхов»
Проиграл тот, кто сдался заранее. Жертвой становится тот, кто наперёд спасовал перед своим палачом.

«Да что б я сдохла. Майя - всегда побеждает!»

Пусть Чижик пока занимается звёздными маршрутами, пусть не ждет плохого и доверяет этому Дому Советов, Пчёлка по привычке стояла рядом чтобы прикрыть спину. Ему, и его команде. Её команде тоже, чтобы оказаться рядом, когда она будет нужна. Казалось бы старая заезженная пластинка на ретро-граммофоне. Но в этот раз Майя не пыталась действовать в одиночку, она призвала на помощь друга - она позвала на помощь Алёшку, простого рыжего солдата, человека с горячим сердцем и норовом. Сильного несгибаемого Рыжика, которому доверяла много больше, чем железобетонному Кырымжану, ведь Кырымжана в детстве не били пиками по голове и не лупцевали всякие уроды, а с Алёшей в тринадцать лет обошлись сурово. «Чтобы ни произошло, в этот раз я не буду действовать одна. В клетке, в Пещере, перед этими рыцарями. Я всегда стояла одна. И Алёшка. И Фёдор Михайлович. Мы все были по одиночке в своей собственной беде, но теперь мы команда, и каждый из нас пятерых часть Целого »

- Да, спасибо вам уважаемый Фьоралл, мы действительно уже уходим, - произнесла Майя царапучим своим, слегка напряженными голосом, мельком поглядев на Чижика, предупреждающе и настороженно. И также точно на Алёшку посмотрела, чуть скосив глаза в его сторону. «Ходу!» - беззвучно произнесли губы для этих двух мужчин. Вот он момент истины! Девушка хмыкныла прочищая горло, ведь главное говорить уверенно и спокойно, чтобы не казаться жертвой. Чтобы потянуть время и оставить его для Ивана, который склонился слишком уж доверчиво над этой картой. Будем надеяться, капитан его сейчас поторопит...
- Теперь мы знаем где находится Кулимат и намерены проследовать к выходу, так как торопимся и вынуждены покинуть Дом Советов. Мы очень благодарны за вашу помощь, уважаемый Фьоралл, но нам действительно уже пора.

      Сумерки опускаются на город рано. Заключают в свои мягкие объятия кварталы, расчерченные улицами на огромные клетки. Приобнимают фешенебельные отели. Закрывают воспаленные глаза домишкам на окраинах.
      Небо умывается дождями с начала апреля, все никак не напитается влагой, не отойдет от сухого, холодного, пронизывающего ветра, завывавшего в трубах весь февраль.
      Вот и сейчас — кап-кап-кап — накрапывает. То стихает, то опять начинается. Капли такие маленькие, что не разбиваются об асфальт брызгами, а будто просто появляются на нем крапинками. Но уже смеркается, уже не видно, как появляются крапинки - просто мокрый, серый асфальт.
      По асфальту нервно цокают каблучки. По нему же шуршат шинами автомобили, с выпученными фарами несущиеся по проспектам, обгоняя дребезжащие трамваи. Город живет, суматошный, напряженный, суетящийся, но готовый вскинуться или затаиться. Беспокойный город на берегу океана, неожиданно пришедший в себя между приступами лихорадки. Сам себя оглушающий клаксонами и музыкой, сам себя волнующий и одергивающий. Недоверчивый город, в котором давно никому не было по-настоящему уютно.
      Кроме тех, кто еще танцует.
      На улице, разделившей Сан-Тельмо и Конститусьон, под навесом — дверь. "Грация" — гласит вывеска, не успевшая потемнеть от времени.
      А помнишь, брат, сто тысяч лет назад, тут была пивная, и девчонка заводная кружки подавала нам с тобой, и собаку, что качала головой?
      Но не стало пивной, подевалась куда-то девчонка (а может, постарела?), не стало и собаки по кличке Адмирал, которая в былые годы лежала на коврике у входа и провожала посетителей меланхоличным взглядом, давно забыв, как это – лаять.
      Пришел новый хозяин, выкупил место, выломал старый гнилой пол, постелил хороший новый, нанял толковых официантов вместо одноглазого Лопе (а девчонка, стало быть, вспомнилась из другой пивной?), купил мебель...
      Да кто он был такой?
      А важно ли это? Сейчас прямо важно тебе?
      Ну, тогда заходи и посмотри. Вот он стоит у стены, Фернандо Вальдес. В руке стакан, в котором льда больше, чем виски, на лице улыбка. Это снисходительная улыбка — он же хозяин! И не просто хозяин, для него "Грация" — не источник дохода, а больше так, развлекалово. Видно, любит танго послушать. У него, вроде бы, типография, магазин... Оборотистый малый. Хотя какой малый — роста-то он высокого. Но снисходительность его улыбки — теплая, приветливая. Он улыбается всем сразу, всему залу, а некоторым, кого знает, пожимает руки. Пожмет руку — крепко, но не так, чтобы пальцы захрустели, или поприветствует даму легким поклоном. Перебросится несколькими фразами, посмеется, в полуулыбке обнажая хорошие белые зубы. Кивнет холую-официанту — тот принесет бокал вина, проводит гостя к зарезервированному столику. Да, есть такие, кого Вальдес привечает. Но немного.
      А почему ж я сказал "любит послушать" танго, а не потанцевать? А черт его, Фернандо Вальдеса, разберет. Шаг у него, как у опытного танцора — наметанный глаз не обманешь. Только что-то наметанный этот глаз ни разу не видел его на танцполе.
      И еще тут есть один явно нетанцующий, только совсем другого пошиба — это Старик Паскуаль. Сидит, ногу на ногу закинув, палочку приобняв, курит. Смотрит на оркестр, грустно и как будто с какой-то надеждой. Как заиграют — так начнет ногой "дирижировать", а на лице у него появится выражение тоски и тихого удовольствия, сродни тому, когда хороший парикмахер ловко и бережно наводит порядок на голове, а ты сидишь у него в кресле, спокойный, но не одурманенный, собранный, и в то же время унесшийся далеко отсюда. Прогнать бы его, чтобы столик не занимал с одной чашкой кофе, давно уж выпитой. Но Вальдес его отчего-то терпит, хотя попрошаек вообще не жалует. Да Паскуаль, впрочем, и не попрошайка.
      А оркестр тем временем весь собрался.
      Афишка на входе не соврала, по крайней мере по первому пункту — Малерба собственной перцовой, со своими музыкантами. Он сейчас популярен: крутился на радио да и вообще — он же в двадцатых покорял Европу! Казалось бы, что там в Европе могут знать и понимать в танго? Ан-нет, раз человек добился успеха по ту сторону океана, в Парижах да Мадридах, значит, силён, значит, надо и нам послушать. Малерба, к слову, держал нос по ветру, и, сообразив, что сейчас модно на Ла-Плате в плане музыки, стал рубить четкие, ритмичные танго, но не так жестко и бескомпромиссно, как Король Ритма. Его композиции легко танцевались и оставляли любителям лиричности отдушину в виде скрипичных соло. Ему бы подошла фразочка навроде: "Мой оркестр играет не для вечности — он играет для вас".
      Афишка также обещала, что будет петь Медина, но он пока не появлялся. Еще один певец должен прийти в качестве гостя, а позже, вторым, будет играть старый, знаменитый оркестр, но какой — сюрприз! Рисковый ход, на самом-то деле — дорого два оркестра приглашать, да еще и хороших, и деньги могут не отбиться, а ведь народ не знает, на что идет. Но, значит, Вальдес себе мог позволить шикануть и поиграть в интригу. И, судя по тому, как активно люди в зал набиваются с самого начала — не прогадал с этим хозяин.
      Музыканты чувствуют себя раскованно, болтают, оглядывают зал. Скрипач мягко улыбается, банденионист вполголоса шутит, поглаживая свой потертый инструмент, контрабасист пьет кофе, поставив фарфоровое блюдечко на фортепиано. Только пианист сосредоточен и немного хмур.
      В "Грации" довольно шумно — хлопают двери, суетятся официанты с подносами, старые знакомые болтают между собой — еще не отошедшие от рабочей недели в пятничный вечер. Сразу направо от входа — бар: тут и виски, и канья, и ром, и текила, и джинн, и коньяк, и вино, и все, чего душа пожелает. Для тех, кого алкоголь не прельщает — кофе и матэ. Спереди — проход в кухню, по левую руку от него — лестница на второй этаж, по правую — дверь в уборные. Кстати, в дамской комнате висит огромное зеркало, перед которым можно поправить прическу, подкрасить глаза или просто бросить наметанный взгляд, чтобы понять: все, мимо такой неземной красоты ни один мужчина пройти не сможет, усовершенствовать совершенство нельзя!
      Дальше налево — танцпол и расставленные вокруг него круглые столики. Правая сторона — для дам, левая — для кавалеров, а те, кто пришел со своей парой, не созрел для кабесео или просто хочет пообщаться с друзьями садятся посередине, ближе к бару. А в самом дальнем углу — невысокая сцена с микрофоном.
      Все, пора начинать! Малерба кивает своим ребятам. Медины по-прежнему нет, но их это, кажется, не смущает. Они кивают в ответ — поехали!
      ♫ ссылка Ricardo Malerba – Charamusca
      Музыка будто маленьким аккуратным ножичком взрезает гомон, прорывается сквозь него, разбивает, как волнолом — и разговоры начинают стихать. Но не прерываются сразу. Это ведь не консерватория — люди пришли развлекаться, а не внимать с открытыми ртами. Да и как не закончить беседу, как не поделиться последними сплетнями, как не дослушать хорошую шутку или историю?
      Для затравочки Малерба выбрал "Языки пламени" — витиеватую мелодию с ненавязчивым скрипичным соло. В меру игривую, в меру драматичную. Он как бы хочет вам сказать: "Это будет веселый вечерок, не засыпайте! Идите! Танцуйте! Это все для вас! Вы же пришли за этим!"
      И вправду, почему бы, отложив сигару или поставив чашку кофе, не найти глазами ту, которая заинтересовала еще раньше, когда ты только в первый раз окинул взглядом залу... А потом, если взгляд зацепится за взгляд — и подойти.
      Или все же посидеть еще, подождать, когда музыка будет больше подходить к настроению.
      Почему бы и нет? В танго торопиться не стоит.

Не отрываясь от пережёвывания колбасы, поднимаю взгляд на Шино.
- Пошиму не бутешь? - спрашиваю набитым ртом. - Он убийша!
Вопрос про лидерство пропускаю. А вот про город (проглотив) поясняю:
- Нас изгнали, братишка. Планы пиздою накрылись. Как сам?
Возвращаюсь к еде!

Вы не можете просматривать этот пост!

И то правда, пищи много не бывает. Не такая уж она и противная, можно привыкнуть. Не килька, конечно. Кильки бы сейчас. Ммяя... Плавает хвостатая в томатном соусе, густой такой, остренький. Ничего вкуснее не пробовал. Это если мышей не считать. Но у нас на заводе лучше их не считать. Они, идиотки, за бочкой с азоткой живут. Там же вечно лужи. Любой нормальный кот отравится. А мышам хоть бы что. У них иммунитет генетический уже к любой отраве. Специальные люди из санэпидстанции выводят генетически устойчивых к ядам мышей. И тараканов еще. Но эти-то умные, только высокомерные жуть. Смотрят на тебя с таким видом, аж противно, честно. Типа вы тут никто, аборигены, а вот мы на своей Альфа Центавре... Понаехали. Звали их что ли? Это наши люди, и мы их дрессируем. Наглеть не надо. Со всеми, кто наглеет, так же будет, как с тараканами. Хотя повозиться пришлось. Сколько кошачьих умов старалось, пока вдолбили людям в бошки тапок изобрести. Вот зря не верите. Ладно, отвлекся тут с вами, процесс переваривания пищи суеты не терпит. А вообще, я ж не для насыщения, воспитательный момент. Дрессировка. Вот так вот помалу, потиху, мелкими шажочками, от совместного поедания к колбасы, к высоким идеалам. Это вам не в тапки ссать.

Тони не зол. Устал — только и всего. Секунда уходит на то, чтобы тряхнуть головой, нахмуриться и сфокусировать взгляд на лежащем противнике.

Бедолага. Обидно, должно быть.

Тони наблюдает за тем, как тело на песке сворачивается окровавленным калачиком, и думает наперёд. Покончить с татуированным, покончить с железками, а дальше... Нет, лысый не станет благородничать с вымотанным соперником. Заодно, пока скованы цепью; сразу после — конец. Или, может, поймёт, что на песчаном побережье заметить их обоих очень легко — решит отбежать подальше, скрыться от чужих глаз тех, кто выбрался из океана раньше?

Тони смотрит на союзника — быстро, украдкой — и вымученно улыбается перед тем, как нанести следующий удар.

На что он вообще, мать вашу, подписался...

Всё перемешалось в голове: болезненно-притягательные и странно-реальные сны, Дениска громадный и добрый, как сказочный медведь, с его почти воплотившейся мечтой, горы, что терпеливо ожидали вас с Лешим и лишь поддразнивали ноткой не городских ароматов, незнамо как прокравшихся в царство бензинового запаха, дорогого и не очень парфюма и панельных домов. Что из этого реальность? Странный вопрос, пришедший в голову неизвестно как. Денискин бодрый голос и грустные глаза, городская суета, туманная дымка гор и теплая, чуткая рука, что скользит по плечу и ниже под толстый свитер? А может быть сад, в котором распускаются цветы и срываются плоды с веток, печальные, оттянутые к вискам глаза? "Я долго искал тебя..."

Как сказал бы шеф, если бы увидел тебя сейчас: "Единственная реальность - это заседание. И, возьмитесь, Сосновская, за дело как следует. Вам за это платят." Тебе и правда платили весьма хорошо для пока ещё молодого юриста без имени, но дело даже было не в этом. Ты это умела и теперь раскрывала своё умение, так естественно и нужно, не умея по-иному, как яблоневые сады раскрывали цветки, рождая плод. Снова это сравнение, что же за наваждение такое. Погружаешься в перипетии процесса, вновь приказывая себе не думать, о чём не следует. Сначала работа, потом всё остальное. Отдых, Лешка, горы и... и сон. Сон?

Смятение в душе, впрочем, не прорвалось наружу. Ты толкала речь, так уверенно и прочувственно, что высокий суд слушал, словно собрание кроликов, загипнотизированных удавом. И ты уже понимала: выйдет по твоему. Не по лицам читала, не ещё как-то, просто ощущала это. Несмотря на то, что по правде говоря, закон не на вашей стороне, ты сможешь их убедить. Эта власть, власть над людьми, которую ты всегда приписывала своему красноречию, умению говорить, сейчас отчего-то испугала. И снова возникло в голове: на что еще ты сможешь убедить людей при желании? Отчего-то стало холодно и накатила паника, как тогда в первый момент в гуще странных, мыльных облаков. Но это быстро прошло, ты вышла из зала - объявили перерыв в заседании. Адвокат противной стороны, знаменитый юрист, блиставший на самых громких уголовных процессах, шел к тебе и улыбался. Тебе, девочке без имени. Хотя, почему это без имени? В двадцать пять лет мало кто может похвастаться таки успехом.

- Вы молодец, госпожа Сосновская, - проговорил мэтр, подходя. - Отличная речь. Я от имени моего клиента хочу предложить вам мировую.

Это было неожиданное предложение и щедрое, но пожилой мужчина явно хотел сказать что-то ещё. Он замялся, опустив глаза.

- Простите меня за неуместное любопытство, Светлана Николаевна, но полковник Николай Георгиевич Сосновский, вам кем приходится? Мне довелось работать с ним в свое время. Отличный специалист, профессионал своего дела. И, главное, настоящий человек. Сейчас таких, увы, уже не делают. Это была такая потеря... - он помолчал. - Ещё раз извините меня, но вы так похожи. И фамилия. Если бы я не знал, что единственный ребенок погиб с ними, решил бы, что вы его дочь.

Слова звучали в тесном коридоре, куда высыпал из зала заседания народ, буднично и обыденно. И каждое взрывалось, словно петарда над ухом. "Если бы я не знал, что...", "вы так похожи...". Ты никогда не интересовалась подробностями трагедии. Бабушкам тяжело было вспоминать, зачем бередить раны? Почему ни разу не подняла подшивки старых газет, колонки новостей в интернете? Может так родители оставались живыми, просто уехали далеко. Слишком живо ты, учась на юридическом, представляла, что там увидишь. Вы обходили эту тему в семье, только когда ты с Дениской забредили мотоциклами, валерьянкой в доме стало пахнуть гораздо чаще. Даже твоей силы убеждения порой не хватало.

Что же теперь, пропустить мимо ушей и улыбнуться? Может пожилой юрист что-то напутал, это ведь случилось так давно, двадцать лет назад. Не расспрашивать же бабушек, не выпытывать подробности у старушек, которые от счастья места себе не находят, всякий раз, когда ты звонишь или приезжаешь? Наверно, в сети остались следы, их можно поискать, только зачем? Ждет звонка Дениска, ждет Лешка и дело нужно довести до победной точки. "Ещё раз извините меня, но..." И почему-то голос адвоката сливается с другим, странно родным и грустным. "Я долго искал тебя..."

- Светлана Николаевна, вам нехорошо? - голос заботливый, испуганный, чуть виноватый. "Вот я старый, неуклюжий осел, и зачем только полез", - слышится в нем.

- Жиииииила-была порядочная БЛЯДЬ! - голосила на весь остров Йо-Йо свою песенку, с приличным таким ударением и взвизгом на ругательном слове,- Ооооона пошла однажды погуЛЯТЬ! - осматриваясь в поисках большого валуна, исполняющего роль туалета, она болтала ногами, наслаждаясь горячим песком и щурясь на солнышке.

- Интересно, - тоном Алисы из Страны чудес, протянула она, - не убьют ли меня, если я расслаблюсь в кустиках.... Конечно, убьют! Ведь рейтинги сразу рухнут, - Йо-Йо прилегла и продолжила.
- Пооооотрывала всё, что.....

Йо-Йо осеклась.
- Вот же ж скука... - перевернулась на живот, подставляя спину солнцу и вдруг вскочила, - Ебаааать, я забыла крем для загара!
- Меняю нож на крем! Эээй, меня слышно?

Идальго нахмурился. Вот только что они с капитаном хотели поговорить с местными - и сюда входят девушки.Чужаки читают мысли? Или слова? Скорее второе. Ибо если первое - то спаси их всех пресвятая Дева Мария. Как можно говорить с теми, кто видит все твои мысли и от кого ничего невозможно скрыть? Наверно, все же слова. Мигель постарался улыбнуться.
- О, прелестные сеньориты! Какое совпадение! Мы с капитаном только что говорили о вас! И вы так вовремя появились... Чудеса да и только.
Но только капитан мог оценить холодный блеск глаз, не вязавшийся с вежливыми словами. А еще Мигель очень хотел узнать, что они будут есть. Остров казался не большим и слишком густонаселенным. Не было видно полей, пастбищ, садов. Да, было море, но одной рыбой сыт не будешь. Загадка.
Мигель галантно поклонился, словно на приеме в Эскуриале.
- Сеньорита, позвольте вам помочь сопроводить нас к Патриарху.
Стоило ли говорить, что обращение было к самой красивой из 2 девушек? Чья фигуру изящней, талия тоньше, грудь выше, волосы темнее и длиннее...

Очевидно, Кайрат Тимурович был человеком дела и говорил всегда только по делу и о деле, и всякие пустяки вроде чаепития не любил обсуждать. Поэтому он ничего не ответил на щедрое и радушное предложение рыжей Пчёлки о сердечном чае, но поглядел на неё благодарственно и чуть кивнул. И это, должно быть, могло считаться уже многим для этого сурового мужчины. Он ей не отказал и вот так, без слов, поблагодарил и принял угощение. Невольно внеся, правда, маленький элемент неясности, ведь так и осталось неозвученным, придёт ли он в медотсек на чаепитие или ему стоит передать кружечку-другую на место несения службы на корабле. Видать, он позже прояснит этот вопрос. Или посчитал, что Майя сама должна догадаться.
Как бы там ни было, вопрос с температурой в скафандре и с особенностями связи в шлемофоне был улажен, и Кырымжан отступил от девушки, снова вооружаясь своим боевым бластером. И кажется, опять потерял к ней всякий интерес, переключившись на обеспечение безопасности их небольшого отряда.
- Могли бы и у меня спросить, Майя Юрьевна... - тихо прозвучал по личному каналу голос второго борт-инженера, стоявшего поодаль и посматривавшего в их сторону.

Информация об инсектоиде пока была слишком скудной - ни один анализатор не справится за такое короткое время с полученными данными, и большую часть анализов следовало проделать в лабораторных условиях с помощью взятых проб крови и прочих отходов жизнедеятельности этого шестиногого длинношеего организма. Сейчас Майя могла получить только общие сведения, не дававшие никаких значительных подсказок. Хорошо, хотя бы кровь его не оказалась кислотой, проедающей металл, как у Чужих из одноимённого фильма, а то бы колбочки для проб могли и не выдержать. Но состав её обещал быть весьма интересным. Анализатор сходил с ума от обилия «белых телец» в крови, отвечавших за репродуктивно-регенерационные особенности существа. Сама кровь была прохладной - Кролл был ближе к холоднокровным и, скорее всего, часто впадал в спячку.
Что же до сделанного Светловой предложения, озвученного для всех, хоть и предназначенного в первую очередь для Игоря Кирилловича, который был, считай, штатным ксенобиологом экспедиции, то оно встретило разные отклики. Но прежде всех отозвался доктор Григорьев, и был он довольно твёрд в своём ответе:
- Мы не вправе вмешиваться и осуждать их традиции и привычки. Не нужно лезть со своим уставом в чужой монастырь. Но что касается помощи данному индивидууму, то мы же с вами медики, Майя Юрьевна. Мы оба давали клятву Гиппократа. Категорически одобряю вашу инициативу. Это будет по совести. Главное, со вниманием отнестись к физиологическим особенностям милейшего Кролла, чтобы своей помощью ему хуже не сделать.
Чижик тем временем изучающе и с долей осуждения за ненормативную лексику глядел на Майю. А когда в их разговоре с Григорьевым наступила пауза, негромко заметил:
- Хорошее предложение, но вы понимаете, что подробный анализ и подбор подходящего лекарства для инсектоида - дело не одного дня, а то и недели, а времени нам терять нельзя?
- Думаю, про время нам не стоит беспокоиться, Фёдор... капитан, - вклинился Стругачёв. - Это раньше мы переживали, что у нас закончатся запасы воздуха, еды и воды раньше, чем мы найдём путь домой. Сейчас-то мы знаем, что этот сектор Галактики чертовски... кхм, простите, густонаселён многочисленными расами, и здесь наверняка много планет земного типа, где мы всегда можем пополнить запасы продовольствия и воздуха. Вот даже здешний воздух, по заверению Майи Юрьевны, пригоден для дыхания. И я готов рискнуть и на себе это проверить!
Рука безопасника даже дёрнулась к застёжкам шлема, но остановилась на полпути. Повзрослел рыжик, раньше бы снял шлем не задумываясь, а сейчас вот замешкался. То ли страшненько стало от боязни подхватить иногалактическую хворь какую-нибудь, то ли приказа капитанского не смел ослушаться.
- Отставить, Стругачёв! - осадил его Чижик. - Проверять будем только при крайней необходимости. Таковой я пока не вижу. А про время... Вы что же, предлагаете здесь надолго задержаться? - Фёдор Михайлович несколько удивлённо оглядел самых младших членов экипажа, словно бы сговорившихся, если только они оба действительно предлагали остаться на неизвестной планете или на её орбите на длительный срок.
- Так точно, капитан! - вытянулся в струнку рядовой и широко улыбнулся, сверкнув под стеклом шлема своей белозубой улыбкой. - Ну мы же летели в Зельц за открытиями. И думаю, все эти светила мировой науки не ждали, что мы откроем целую Вселенную! С тысячами разумных рас! Фёдор Михайлович! Тысячами!
- Так-то оно так... - капитан нахмурился, - но нашим заданием было провести разведку именно в Зельце. Нам были даны конкретные цели. Если мы хотим, чтобы Зельц достался Терре, то должны вернуться как можно скорее. Другую такую экспедицию смогут не скоро организовать...

* * *

- Другую такую экспедицию мы не скоро организуем! - большой кулак ударил по столу, отчего тот жалобно скрипнул.
- Не пори горячку, Юра! - академик Иоффе вывел на голопроектор изображение огромной чёрной дыры, занявшее собой почти всю стену. - Никому - даже высокоразвитым селестианам и ксилонам - ещё не удалось досконально изучить природу чёрных дыр. Ты пойми, даже если они выжили и их занесло в какой-то дальний угол Вселенной - это билет в одну сторону. Назад пути нет.
- Но, Леонард Карлович!.. - в сердцах воскликнул светловолосый мужчина со слегка побледневшим и осунувшимся лицом.
- Что Леонард Карлович? - покачал головой председатель Всепланетного комитета по космическим исследованиям. - Я уже шестьдесят три года Леонард Карлович. Назови мне хоть одну убедительную причину, чтобы я стал содействовать тебе в этом безумии.
- Разведка ничего не нашла ни на пути следования «Данко», ни в области Зельцианской Бездны, - хмуро сказал Светлов.
- Разведка не нашла, а ты найдёшь? - поднял бровь учёный.
- Я уверен, их поглотила дыра... и они наверняка где-то в другом месте...
На лице бывшего космического капитана, а ныне видного политика проступила неуверенность в своих же собственных словах. Он хорошо умел общаться с теми, кто был ниже его по положению на социальной лестнице, но так и не научился заискивать и лебезить перед теми немногими, кто стоял выше его и от чьего слова зависели некоторые важные моменты жизни Светлова, а по сути реализация его планов и целей.
- Или их расплющило на молекулы и они превратились в тёмную материю, став частью Бездны, - Иоффе сложил руки на груди, приподняв свою голову, снизу вверх глядя на гостя его кабинета. Очки академика блеснули, а бородка чуть задёргалась, когда он недовольно пожевал губами. Этот разговор утомлял. - Ещё варианты? - Леонард Карлович развёл руки в стороны.
- Там моя дочь... - глухо, но твёрдо ответил Юрий Аркадьевич, в упор глядя в глаза академику.
Повисло долгое молчание. С полминуты двое высокопоставленных чиновников, один высокопоставленнее другого, смотрели друг на друга, и на их лицах отражался целый спектр эмоций. Наконец Иоффе хмыкнул, и его рука потянулась к голокому, лежавшему на столе.

- Капитан! На корабле бунт! - раздался голос ворвавшегося из лифта на командирский мостик старшего помощника Вольского.
- Я знаю... знаю, - Юрий Аркадьевич даже не повернул головы. Он сидел в капитанском кресле и смотрел на обзорный экран, на котором медленно увеличивалась в размерах Зельцианская Бездна.
- Как знаете?.. - растерялся Вольский.
- Никто не хочет рисковать своей жизнью, - спокойно ответил капитан. - Шансы ничтожно малы, а они не настолько отчаянны.
- И что будем делать? - взволнованно уточнил старпом.
- Передай им, что я лечу один, - всё так же уверенно отвечал Светлов. - Спасательных шлюпок вам хватит. Разведчики вас подберут, мы им сообщим, - кивнул он.
- А вы как же... без команды?
- Мне хватит искина.
Вольский несколько секунд колебался.
- У тебя что-то ещё? - мужчина недовольно обернулся к первому помощнику.
- Капитан, позвольте мне лететь, - попросил тот. - И борт-инженер тоже хочет.
- Вы что, самоубийцы? - искренне удивился Светлов, даже брови свои красивые приподняв в недоумённом жесте.
- Нет, - Вольский покачал головой. - Но вы же знаете, мы здесь из-за капитана Чижика. Он наш товарищ, и было бы малодушно с нашей стороны отступить и оставить его в беде.
- Товарищ, значит... - Юрий Аркадьевич отвернулся. - Хорошо. Кто хочет - может остаться. Остальные пусть проваливают.
- Есть, кэп! - старпом быстро направился к лифту.
Когда он исчез, оставив капитана одного, Светлов наклонил голову и хмуро потёр переносицу двумя пальцами.
- Товарищ он им... не знал, что у щеглов бывают товарищи... - пробормотав это, он снова устремил взгляд в монитор.
Там, впереди, зияла Зельцианская Бездна. Грозно смотрела на могучего капитана одним своим глазом. Насмешливо изучала человека - эту букашку в просторах необъятной Вселенной, осмелившуюся бросить ей вызов на жалком устаревшем судёнышке с говорящим названием «Товарищ».
Человек смотрел прямо в этот глаз, не сводя своих серых очей, в которых сверкнула сталь. Он не боялся. Он уже принял решение. Завещание было написано и его огласят, если он не вернётся спустя какое-то время. А пока что...
Две самых могущественных силы в этой части Галактики - Зельцианская Бездна и Юрий Светлов - смотрели друг на друга. Прожигали друг друга взглядами своими, пронзали насквозь.
Пусть. Победит. Сильнейший.

* * *

Расцвёл удовольственно под своим шлемом один рыжий безопасник Алексей Кирович, когда Майя Юрьевна ему такие приятные вещи сказала. Любому солдату радостно слышать от красивой девушки, что она с ним в разведку пошла бы, не задумываясь. А уж парню-то такое услышать от неё - это и подавно приятственно.
- Верю, охотно верю, - важно покивал он ей в ответ и тут же поменял своё мнение. Именно что не задумываясь ни секунды. - А почему бы и не сходить? Что мы теряем? - развёл он руками. Бластер его давно уже был на поясе, как и у майора, ведь Тимол оказался очень дружелюбным и гостеприимным инопланетянином. - Координаты нам нужны, координаты нам важны. Если мы, конечно, здесь не останемся на какое-то время. Тогда можно и позже в этот их Дом Советов сгонять.
- Ох, Светлова... - вздохнул Фёдор Михайлович, сокрушённо качая головой после её нецензурных выражений. - Хорошо, что ты врач, а не военная.
- Но лексикон у неё как у военной, ага-ага, - вставил свои пять копеек Стругачёв. - Я-то знаю, что говорю. Свой человек, во! - он показал Майке большой палец и проигнорировал суровый взгляд Кырымжана.
- Не думаю, что мы здесь останемся, - покачал головой капитан. - Обсудим это по возвращении. В любом случае, пока будут проводиться лабораторные анализы данных, полученных об инсектоиде... эмм, трогане, можно не терять времени и искать названную планету. Кажется, Кулимат... Сюда мы затем сможем вернуться, если получим лекарство для уважаемого Кролла.

Что ж, никто не возражал против плана осмотра большого дома. Поблагодарив Тимола за ценную информацию, земляне вышли на улицу и в прежнем порядке отправились в сторону заметного высокого здания в самом её конце, которое дендроид назвал Домом Советов. Они шли по пустынной улице, иногда замечая движения в оконных проёмах. Теперь было понятно, что все эти дома вполне обитаемы, и живут в них представители разных рас.
Никто им не встретился по пути, и вскоре они уже поднимались по массивным каменным ступеням, ведущим ко входу в высокое здание. Начищенная до блеска надпись на двери крупными знаками, похожими на скандинавские руны, давала понять, что это весьма важная постройка. К сожалению, Данко её не смог однозначно перевести, зато поделился интересной информацией.
- Анализ знаков показывает некоторое сходство с селестианскими рунами, - сообщил искин. - Предполагаю, надпись означает «Дом Советов». Возможен перевод «Здание Комитета».
Дверь была закрыта, и Фёдор Михайлович постучал.
- Не будем вторгаться без спроса в чужой дом, даже если это общественная постройка для проведения совещаний, - пояснил он для всех. - Тем более, что нас предупреждали о нежелательном присутствии чужаков.
Он ещё раз постучал, но, несмотря на то, что из-за двери доносился тихий шум многочисленных взволнованных голосов, на стук никто не отвечал. Не ответили и после третьей попытки.
- Капитан, позвольте, - майор потеснил Чижика и, перехватив бластер поудобнее, решительно толкнул дверь плечом.
Она распахнулась сразу же, и данкийцы вступили в обширную прихожую. Впору было прийти в изумление, если бы они уже не были морально подготовлены Тимолом. Их взору предстали инопланетяне самых разнообразных форм и размеров - они парами и небольшими группами деловито сновали из комнаты в комнату и о чём-то взволнованно переговаривались. Разного цвета, в разной одежде или вовсе без неё, с разным количеством рук, ног и глаз...
Какое-то время группа в удивлении стояла и рассматривала всё это великолепное разнообразие местных жителей. И как они только находят общий язык? Появление людей привлекло внимание какого-то таинственного существа, облачённого в потёртую бирюзовую мантию. Его лицо скрывал низко надвинутый капюшон, лишь глаза сияли ярким голубоватым светом. Шаркая ногами, оно приблизилось к землянам и обратилось к ним своим мягким скрипучим голосом, вполне похожим на человеческий, с краткой речью, которую электронный переводчик интерпретировал следующим образом:
- Вы забавно выглядите! Как считаете, куда перенести новые палаты врачевания?
- Эмм... простите, мы новички в этих местах... и хотели бы поговорить с каким-нибудь представителем власти... - несколько смущённо попытался объяснить ему Чижик суть вопроса.
Чужак разразился скрипучим смехом:
- Нет здесь ни у кого власти, друзья мои, - сказал он. - Мы все здесь равны. Пойдёмте, я покажу вам окрестности. Кстати, меня зовут Фьорал.
- Ну... да, нам говорили, - вспомнил капитан, неуклюже потрогав шлем там, где был его затылок. - Я хотел сказать... с кем-то, кто бы смог нам помочь.
- Я вам помогу, - ответил инопланетянин. - Желаете осмотреть главный совещательный зал или просто пройтись по зданию?
Фёдор Михайлович вздохнул и поглядел на Майю, предоставляя слово ей. Что-то плохо у него получалось общаться с этим существом, чьё тело, закутанное в мантию, они не могли видеть. А затем положил ладонь на руку Кырымжана, кивком велев ему убрать оружие. Безопасники спрятали бластеры, а Лёха по личной связи прошептал:
- Май, тебе он тоже этого напоминает... ну, тёмного императора из «Звёздных войн»? Только у него вроде глаза не светились.

Он сидел перед терминалом и медленно и методично ругался. Без эмоций, серым как протеиновая питательная инъекция, тоном он вспоминал и произносил вслух все слова которые можно было отнести к ругательным. Правда действительно грубых слов там было совсем немного и сейчас он уже перешёл на «перегоревший проводник» и «забагованный кластер».

Три периода бодрствования назад он был обычным гражданином, регулярно вносившим свой вклад в единении с Машиной. У него был круг друзей и знакомых с которыми он регулярно встречался в вирте и общался на важные темы (такие как например пройдёт ли Ан16 в следующий тур шоу «Угадай код»), была стабильная непыльная работа – анализ и написание кодов к дронам обслуживающим коммуникационные магистрали, была вера в Бога машину.


23 часа назад он валялся на полу в повреждённом экзокостюме, впервые вышедший за пределы своего отсека за последние 32 года, не способный подключиться к мента-сфере, отлучённый от Бога Машины и смотрел на туснеющее изображение комнаты другого мира в которой лежал на полу несколько секунд назад, и на испуганное лицо девушки стоявщей в дверях. Девушки из его снов.

22 часа назад он был уверен что больше его удивить нечем.

Сейчас он понял что ошибался.

Когда шок от портала в другой мир (а чем ещё мог быть провал возникший посреди отсека?) несколько прошёл он сделал то что умел делать лучше всего – проанализировал и воспользовался системным подходом. Никаких эмоций, только: входные данные – постановка задачи – процесс обработки – преобразование – результат – перепроверка.

Решать проблемы надо по мере их поступления. Поэтому он решил выяснить почему не может связаться ни с кем из друзей, и почему снаружи, в его секторе кроме дронов – никого...

Выяснить причину пропажи друзей оказалось просто. Гораздо проще чем он предполагал. Несколько часов работы, слегка переписанный код анализатора коммуникационных сетей и подключение к внутренним камерам. Раз уж его отлучили от Машины Бога, он решил что может наплевать на запрет на вмешательство во внутренний мониторинг.

Затем несколько часов кропотливой работы и ещё пара часов ожидания и все друзья нашлись. На служебных серверах восточного сектора. Вообще выяснить это было довольно просто. Данные никто особо не прятал. Наверное потому что вряд ли кому-то могло прийти в голову полезть в систему Машины Бога искать такие данные. Ведь за это могли отключить от мента-сферы.

Ему это уже не грозило.

Все его друзья оказались ботами. Программами моделирующими людей. Высокоуровневыми, эмоциональным блоком и эвристическим алгоритмом взросления, сгенерированными фотографиями и социальным окружением. Почти живыми. Почти.

Он перепроверил данные робота анализатора. Затем сделал это второй раз. И проделал то же самое для своего прямого начальника и смешливой девчёнки из службы тех поддержки головидения. Результат тот же. Никого живого. Когда он перепроверял девчёнку, служебные программы защиты наконец то достали его робота и отключили ему доступ в сеть.

И вот теперь он сидел перед монитором и монотонно ругаясь пытался осознать факт того что он один. Неужели весь сектор вымер. Подождите, а был ли хоть кто-то из тех кого он знал, с кем общался живым? Или все были ликами Машины Бога?


***


Негромко попискивал кардиомонитор и гудела вода в трубе проходящей под потолком. В палате стоял легкий запах немытого тела и резкий дезинфектора.
Доктор Романов сняв очки яростно тёр переносицу. Голова болела с утра. Вот вам и прогресс медицины в частности и науки в целом – делаем нейрохирургические операции запредельной сложности, а победить банальную мигрень не можем.
Романов водрузил очки обратно на нос и произнёс:
- Ну как у нас сегодня? – и почти без паузы сам себе ответил – Ну сегодня получше, сегодня уже получше.

Это уже стало для него своеобразным ритуалом – приходить в палату номер 16 задавать вопрос о самочувствии и не получив ответа от лежащей в коме девушки отвечать что сегодня уже получше.

Потому что это было единственное что он, светило международной нейрохирургии, известнейший в научных кругах учёный, лучший доктор центра Нейрохирургии города Москва, мог сделать для девушки – только сказать «уже получше» и надеяться что это получше когда нибудь наступит.

Авария. Тупая травма головы. Внутренние кровопотери. Черепно мозговая травма. Кома.

И совершенно уникальный рисунок коматозного состояния – судя по показателям импульсов мозга две части разъединились и стали «сущестовать» отдельно. Отвечающая за логику часть сама по себе и отвечающая за творчество сама по себе. И как помочь пациентке, как спасти её у Виктора Аркадьевича Романова не было ни единой идеи.

- Ну как сегодня?