Голосование пользователя

  Бьет «Томпсон» в плечо. Азартно, захлебисто лает, стремясь вцепиться пулей в человеческую плоть, разорвать ее, добраться до горячей, свежей крови, испить ее сполна, напоив заодно и вечно голодный желтый песок, и закрыть глаза человеку, вставшему на пути безжалостной машины, созданной только для убийства. Автомат не знает страха, не знает сомнения, готовый за короткий миг сожрать все патроны в алчном желании убийства…
  Человек не таков. Он маленький, слабый перед лицом угрозы, точно также не могущий ничего сделать против летящих ему в лицо свинцовых москитов. Его часто влечет не горячка боя, не желание исполнить свой долг, а простой и такой естественный страх смерти: особенно когда не чувствуешь рядом чужого плеча, когда на твоей стороне внезапно осталось так мало, что ощущаешь себя безмерно одиноким. Тогда ты просто пытаешься сделать все, чтобы избежать смерти. Кто-то бежит, вверяя свою судьбу быстроте ног. Кто-то вжимается в землю в надежде, что она поглотит, как сказочного героя, и обережет от бед. Кто-то стреляет, отвечая ударом на удар. Но страх – не исчезает.

  Сейчас в воронке, грозящей стать братской могилой – даже копать не надо – от лейтенанта Донахъю, от морпеха «Манго» не осталось почти ничего. Здесь был только обыкновенный человек, Фрэнсис Джеймс – и толпа японцев, желающих убить именно его, внезапно оказавшегося из практически тыла на переднем краю обороны. Как это произошло, почему – все выветрилось из головы, оставив только страстное желание не умереть.
  До этой минуты для Фрэнсиса война казалась чем-то сродни мальчишеской игре: да, здесь стреляли, да, убивали и калечили, да, даже приходилось топтаться по трупу, чтобы занять удобную позицию. Но… это все происходило не с ним. Казалось, что пуля обязательно прилетит другому, артиллерийский снаряд разорвется где-то в стороне, пулеметная очередь вспашет песок. А он, такой хороший, такой правильный и живой, останется цел вопреки всему. Потому что как это можно – умереть во цвете лет, не сделав все, чего хотелось, не оставив после себя ничего, кроме сына?

  Короткая радость от разбегающихся джапов меркнет, когда начинается ответный огонь. Обе стороны словно в пятнашки играют, стараясь коснуться того, другого, невидимого. В висках колотит кровь, стучит пулеметно, зубы болят так, словно по ним вдарили прикладом – а это всего лишь так сжата челюсть. Пот водопадом льет за шиворот, течет струями из-под каски, солоно скатывается по носу к губам. Пальцы до боли сжимают «Томпсона», став вмиг неуклюжими, пытаются поменять магазин в раскаленном столе.
  Оглушительный голос, похожий на написанный в Библии, заставляет забыть на миг обо всем – тело слушается раньше, чем команда доходит до разума. Осыпается земля под ногами, врезается подошва во что-то мягкое, податливое, нервно дернувшееся. Тело, трясущееся тело, съеживается на дне воронки, прикрывая руками голову, перед зажмуренными изо всех сил глазами плывут разноцветные круги, концентрически расширяющиеся и уходящие куда-то за край сознания. Лихо трещит вражеский пулемет, долбит кукушкой, считая, сколько жить осталось попавшим под его внимание неудачникам – и ему, Фрэнку Джей Донахъю, в первую очередь.

  Буравчиком в мозг ввинчиваются в коротком перерыве межу очередями чужие слова: Фоксы, Эхо, Блондины… Какие, к дьяволу, блондины, какие, к черту, лисы? Отстаньте от меня, дайте вкопаться в эту желто-серую пыль, дайте слиться с ней, стать маленькой, незаметной, никому не нужной былинкой!
  Строчит пулемет, долбит хищно…
  Блондины, Дасти, Клонисы… Они придут, они вытащат, надо только лежать и не двигаться!
  Новая очередь бросает в лицо горячий песок…
  Уничтожат фланги и передавят, как кутят. Сомнут остальных, дезорганизованных, растерянных, а потом добьют тебя. Поглумятся еще, наверное.
  Пулевая чечетка по сухости бревен – что угодно, лишь бы не в податливую плоть…
  Надо что-то делать, делать, делать… Надо встать и сказать… Нет, лежать! Надо, надо, надо…

  Иногда бывают времена, когда страх сильнее инстинкта самосохранения. Бывают времена, когда надежда сильнее рассудка. А бывают такие, когда логика берет вверх над испугом просто потому… Да черт знает, почему. Потому что так устроен человек. Потому что, найдя шанс, он цепляется за него, как утопающий за обломи, и ни в какую не желает размыкать бульдожью хватку упорно, как японский пулемет, долбящей в лоб мысли.

  - Да, - устало выдыхает уже не простой парень Фрэнсис, а лейтенант морской пехоты Манго, - надо делать… Как начну кидать гранаты – валите через лаз. Ганни, Уистлер, Крот. Потом я – зря я, что-ли, весь университет в бейсбол играл? Это приказ, ганни – выводи за собой парней.
  И… Оставьте мне пару гранат.

  «А ведь и правда, - стремится он убедить сам себя, - у меня гранатометание получится лучше всех. За таким чадом ни хрена они не увидят, а то еще и глушану, как рыбу на реке… А, Боже милостивый, лучше так, чем корчиться тут и ждать тапка, как таракан! Семпер, чтоб его, фиделис…».

Сирена, Лобстер

Сирена
  Никто тебе ничего не ответил.
  По глазам ты понял, что речуга вышла слегка напыщенной для этих простых ребят, но по сути... по сути круто сказал.
  Долговязый посмотрел на Брукса и пожал плечами. Мол, ну, его жопа – ему и решать.
  Брукс кивнул.
  Да, вот так просто. Когда в ближайшую минуту в окошко может залететь граната, а в ухо – пуля, некоторые люди почему-то теряют интерес к "ЕСТЬ СЕРЖАНТ!" и "ДА СЕРЖАНТ!" Как говорится, "главное, что все всё поняли."

  В окно ни хрена не было видно – ещё бы, ты же сам дым кидал. Дым маленько начал уже рассеиваться, но все равно разобрать что-то кроме холмика впереди и барака за ним было сложно. Ну и в мареве в этом мелькали вспышки от развалин вроде бы. А может, казалось. От японских винтовок вспышки были какие-то невыразительные.

  Ну, тогда ты перебрался полевее, поближе к Газолину и выглянул в окно. Там дыма уже не было, ты вгляделся в то, что происходит впереди. Основной бой, кажется, шел поправее – где развалины. А у вас тут... хер знает. Не видно было япошек. Ни перебегающих, ни крадущихся, ни подбирающихся к бараку – никаких.

  Потом кто-то крикнул из-за окна, из-за дыма:
  – Парни, прикройте!
  И раздался стук пуль по бревнам – и ты еле успел пригнуть голову – это снова пулемет по вам отработал. Откуда он стрелял? Черт разберет – закопался где-то по самую скуластую морду и чешет вот. Но, похоже, подальше развалин, полевее, и поправее барака, что напротив.
  Хорошо хоть голову пригнуть успел. Хотя... может, и не попал бы.
  – Так долго лучше не маячить, – посоветовал Газолин между делом – он стоял левее и смотрел не прямо в окно, а наискось – видно ему было не все пространство перед бараком, но солидный кусок. Но плохо, что влево никакого обзора у него не имелось.

  Лобстер
  Собрался с силами и бросился наружу – туда, в эту жару, из прохладного тенька смертельной ловушки, которой легко мог стать бункер.
  В первую секунду ты понял, что тебя не убили.
  Чуть-чуть, всего чуть-чуть замешкавшись, повернулся и метнулся в белое, уже жиденькое марево дымовой завесы, приземлился на склон земляного "горба", который образовывала надземная часть бомбоубежища. Японцы все по уму сделали – бетонная коробка наполовину утоплена в песок и сверху насыпана от-такенная подушка по бокам. Убежище вроде компактное, а вповалку там легко бы десять-пятнадцать человек уместилось. А уж сколько крабов...
  Но не до фортификации тебе было.
  Барак был за этой пеленой, его даже было видно уже, и ты крикнул:
  – Парни, прикройте!
  И тут пули засвистели прямо над головой. Ты спиной ощутил, что если бы не холм этот, тебя бы прямо в дыме там и срезало бы в спину. Очередь прошлась вдоль барака – какие-то пули залетели в окна, какие-то попали в стены.
  – Это Лобстер, – сказал кто-то кому-то в бараке.
  – Лобстер! Погоди! – крикнул другой из дальнего конца. Кажется, Газолин, помощник сержанта.

  Тап! Тап! Трррр! – полетели щепки. – Хруп! – опять пулемет резанул по бревнам. Эти бараки потом надо будет разобрать – и в печь. Живого места на них не останется.
  Пулемёт стрелял не то чтобы издалека, но и не вблизи – пули долетали чуть-чуть быстрее, чем звук выстрелов.
  – Я скажу когда! Приготовься! В окно сразу рыбкой. Ребята, помогите! Приготовься! Я скажу!
  И начал садить из барака, из дальнего окна, что от тебя было сейчас справа, потому что ты сидел лицом к берегу – тебе не видно было даже куда, даже и вспышек толком не видно – он в глубине барака встал.
  Ша-дах! Дах! Дах! Дах! Дах! – один за другим, не целясь видно особо.

  Дак-дак-дак-дак-дак! – застучал пулемет опять. И опять: Тук! Тап! Тюк! – глухо и хряско стали тыкаться пули в кокосовую древесину. Поправее, не там, куда тебе бежать. Может, убили Газолина-то нахрен?

  – ПОШЕЛ!

  И ты кинулся в дымное марево. Шашка дымовая была уже на последнем издыхании. И пулемётчику и надо-то всего ничего – довести стволом и чиркнуть поперек барака. Дюйм, наверное, или два там.

  И он тебя...

  Не заметил видимо. А может заряжался?

  Ты влетел в окно, ударившись коленкой и плечом, перевалился через какие-то стоящие на боку нары, пнул случайно труп в желтоватой форме – уже побледневший, так что кровь и копоть контрастом выделились на коже, как узор на мраморе.
  А он даже очередь еще одну тебе вдогонку не послал.

  Вокруг были бойцы из твоего отделения и сержант Сирена тоже.
  Шэннон лежал с замотанной мордой – на бинте проступило красное. В щеку его задело что ли? Кроме него были Канифоль, сержант Брукс, Долговязый со своим Браунингом и ещё Газолин вдалеке. Газолин, прижавшись там к стеночке показал тебе большой палец, мол, маладца.
  – Не ранен? – спросил Брукс. – Как ты? Что там внутри было? И куда ты палил?

  Ты понял, что все они – напряженные, и твоё появление их порадовало, но все равно все они чего-то ждут. И похоже, не Санта-Клауса.

  А чуть погодя...

Лобстер
  Кидаешься в темноту. Тебе кажется, что ты ловок, как тигр, и стремителен, как змея. Бьешь!
  Штык протыкает только воздух.
  Черт! Надо было прямо в пол колоть! Но так и штык сломать можно!
  Бить или послушать?
  Слышишь шорох там, внизу, близко-близко.
  Нет сомнений, это шорох! Там кто-то есть! Почему он ещё не выстрелил в тебя? Не ударил? Не схватил за ногу?
  Бьешь снова, раз, другой – всё мимо в этой проклятой темноте.
  И уже отчаявшись, чувствуя, что либо ты, либо он, тыкаешь сверху вниз туда, где шуршало.
  И попадаешь, протыкаешь что-то твердое, протыкаешь насквозь, так что штык стукает кончиком о бетон. Поднимаешь винтовку и чувствуешь – наколол что-то на штык. Твёрдое. Наколол. Может фляжку? Да нет, тогда металлический скрежет был бы. Может, кожаное что-то?
  Тихо. Не шуршит больше. Затаился?
  Ведешь рукой по стволу, дотягиваешься до штыка и... отдергиваешь руку! Там, на кончике твоего оружия, что-то ещё живое! Оно шевелится, оно волосатое, оно... У тебя одна мысль: это оторванная рука японца, кисть. Она, наверное, ещё живая! Но почему такая волосатая?
  Снизу подкатывает тошнота, ты представляешь эту руку. Поборов себя дотягиваешься до неё и опять чуть не вскрикиваешь – это что-то... худое, как скелет. Пальцы тонюсенькие, твердые...

  И вдруг понимаешь – это не от человека. Это какое-то огромное насекомое, вроде жука или что? Как в комиксах! Таракан размером с фляжку. Он ещё живой, он ещё шевелится. Так вот, что япошки тут делают – разводят всякую дрянь. Опыты, наверное, ставят. Ничего себе!
  А вдруг оно ядовитое! Трясешь винтовкой. Нее, плотно штык засел. Оно ещё там.
  Но надо очистить штык, и поборов брезгливость, ты шаришь рукой, чтобы счистить эту гадость со штыка. Фу, бля!
  И тут оно кусает тебя за палец! Натурально хватает. Снова едва не вскрикиваешь! Ну и дрянь! Кулаком, кулаком тыкаешь в эту мразь, и тут только понимаешь, что это...

  ...что это просто большой краб, заползший в бункер от обстрела.
  Никакой не японский боевой таракан.
  Краб шмякается на бетонный пол, и больше ничего не шуршит. Никого тут нет. Может, трупы только.

  Да, труп есть – проходишь шаг в сторону и натыкаешься ногой на тело. Тыкаешь его носком – вроде, мертвое. Это явно человек. На всякий случай тыкаешь штыком пару раз. Да точно мертвое.

  А снаружи, кажется, стрельба, крики.
  Идти наверх или посидеть тут? Втроем, так сказать. С дохлым крабом и дохлым япошкой.

  Чувствуешь, как успокаивается раскочегарившееся сердечко.

Евроальянс, Германия
60 км к западу от Берлина, военная база ВВС ЕА
14.09.32 06:00

Фрида

Вспыхивает свет, и командный голос гремит совсем рядом:

– Подъём.

Фрида садится на кровати, щурится от слепящей желтизны освещения. За окном по-прежнему дождливая темень, давно и бесповоротно захватившая отвратительно отапливаемое расположение сырость щиплет босые ступни. Хочется забраться под одеялко, закрыть глаза и заснуть – но по расположению уже стремительно распространяется, словно пожар, спонтанный хаос всеобщего пробуждения. Через проход скатывается с кровати, сходу ныряя в тапки, Кат-Дзик. На смежной, через спинку, кровати, со стоном поднимается на локте Забродски.

Фрида, вздохнув, спрыгивает на пол и идёт к аккуратно развешенной на спинке прикроватного стула одежде.


Кат-Дзик

Снова столовая. Вместо вечернего почти романтического уюта – сонливая утренняя угрюмость. Заспанный Бржишек переминается с ноги на ногу в очереди с разносом. Прямо перед ним – рыжие волосы Бренди, которые за ночь, кажется, значительно прибавили желтизны и подрастеряли огня.

По ту сторону раздаточного окна – грузный хмурый солдат в белом фартуке. Черпаком он наваливает в железную миску Кат-Дзика пестрящую комьями бело-жёлтую массу, которая, по всей видимости, должна символизировать солдатский омлет. В кружке всё тот же нещадно переслащенный чай, каждый глоток которого оставляет приторно-горьковатый привкус на языке. Одна радость – обжигающе горячий, а не едва тёплый, как накануне.

Произвольная рассадка за столами – вперемешку и солдатский, и офицерский состав. Запущенное с динамика радио, где диктор что-то рассказывает надрывно-встревоженным голосом на немецком. Бржишек не понимает смысла, но различает в потоке знакомые названия – Краков, Варшава и Белосток.

Пресный безвкусный омлет застревает в горле комками. Остаётся только запивать чаем, обжигая нёбо чёртовым кипятком.


Гертс

Кристиан последним входит в выделенную для брифинга аудиторию. С порога его встречает шесть пар настороженных глаз. Они все здесь, его эскадрилья – злые, заспанные и встревоженные, но всё-таки здесь.

Бренди Руд, Фрида фон Гаузен, Алексы Володзимирский, Бржишек Кат-Дзик, Карл Забродски и Дан Чунго. Всего несколько дней назад пилотов в эскадрилье было значительно больше. Командовал парадом Гачиньский, а привычный мир, казалось, не спешил разбиваться на части.

Нужно провести краткий брифинг.
Довести новые составы звеньев, назначить нового командира звена и проинформировать что сегодня пилотов ожидает боевой вылет.
Времени мало – Ковальски с инструкторами могут появиться в любую минуту.

  – Бренди. Я. Конечно. Благодарен. Но. Плоские. Шутки. Тебе. Ни. К лицу. – даже едва сдерживаясь от чувства блаженства, Алексы не мог избавиться от своего занудного образа. Сейчас, с закрытыми глазами, он походил на кролика из мультика, оставалось только задней лапой задрыгать. Мало того, что Бренди делала это приятно, но и вообще прикольное чувство, да и вроде помогает. Одно, так сказать, неудобство – мягкие и уверенные прикосновения женских пальцев неизбежно вызвало и половое возбуждение. Главное, очень подходящее место нашлось для спа-процедур, да.
  – Если тебе не трудно, то я не против. – с едва уловимыми нотками благодарности ответил Влодзимирский и тут же перевел разговор: – Вот я до своего первой "парты" летал только совсем маленьким. Я даже не помню почти ничего. Помню только, что мне весело, я пищу и машу руками. А мама ругается. Эх...
  Детские воспоминания неизбежно привели к грусти, и сейчас Алексы внешне, видимо, выглядел очень уязвимо, если не жалко. Но от чего-то привычная маска собственного превосходства не возвращалась на лицо.

Лейтенант Руд кивнула Карлу — "поняла, приняла к сведению" — и под журчащий монолог Кат-Дзика переключила внимание на Алекса. Со стороны могло показаться, что Бренди придумывает остроумный ответ на последний смутно дискриминирующий комментарий Влодзимирского, просто как обычно подтормаживает, но отнюдь.

"Если бы это был персонаж," — неспешно рассуждала Бренди, наблюдая, как Алексы мучает котлету, — "то у него непременно обнаружились бы золотое сердце и трагическая предыстория. А так... так, может он просто мудак. Или не наелся. Или устал. Или боится. Или..."

По опыту Руд, люди любого возраста становились невыносимыми, когда им хотелось жрать или у них болела расцарапанная коленка. А тут у всех собравшихся болела разбитая в сопли душа, так что чему удивляться.

— Я сейчас.

Бренди подобрала длинные конечности, сложилась и разложилась уже в вертикальном положении. Сходила к крану, тщательно вымыла руки и подержала ладони под струей холодной воды. Вернулась к столику и остановилась за стулом Влодзимирского.

— Алекс, если позволишь.

Впрочем, Руд не стала ждать никакого разрешения — этак можно было и не дождаться. Алексы даже не успел испугаться (зачеркнуто) возмутиться, что его тоже зовут танцевать, как Бренди коснулась прохладными пальцами его висков и сделала несколько осторожных круговых движений.

— Это такие с пчелкой? Я летала, — как ни в чем не бывало кивнула она Кат-Дзику. — Когда я была маленькой, меня даже как-то пустили в кабину к пилотам. Лет... лет двадцать назад.

  Ну все, пошло-поехало. Лейтенант, выражаясь литературно, почувствовал, как у него засосало под ложечкой. А если выражаться не столь красочно, но более точно, так просто в горле ком встал, который не отрыгнуть, не сплюнуть. Было такое ощущение, что он желая перекинуться в картишки, наконец добрался до кабака, нашел игроков и сел за стол, только после всех этих манипуляций поняв, что за зеленым сукном собрались самые прожженные шулера, которые сейчас обдерут незадачливого визитера, как липку. Хреново, в общем, было новоявленному ротному: хотелось, как страусу, спрятать голову в песок и до конца атаки не поднимать ее, а по итогам, узнав результаты, воспринять их не как пот и кровь людей, а как гольные голимые цифры, после или чего развести руками – “так получилось, мы сделали, что могли, и даже больше”, или кивнуть удовлетворенно – “молодцы, я знал, что мой план идеален”.
  Вот только прятаться от прущей на тебе, как сошедший с рельсов паровоз, судьбы – последнее дело. Свои же не поймут, и наверняка передадут наверх – а значит, перед всеми ославят трусом. А сейчас Манго в такой ситуации, что терять лицо никак нельзя. Вот и приходится сжать зубы до скрежета и с постной миной слушать советы ганни: дескать, все идет как положено, все на своем месте, и сам ротный при деле. Разум так и норовит стать девственно чистым и звенящим от пустоты, а надо не только слушать, но и вслушиваться – опыта у Кремня на трех комбатов хватит, да и смекалкой он не обделен.

  Следуя указаниям сержанта, Донахъю поворачивается к пулеметчикам и чувствует, как их неподчинение рождает в груди мерзкое, гадливое, злое чувство – да как они смеют самовольничать, своего командира не слушать... товарищей подставлять, то есть. Успокаивает офицера ганни: раз уж несгибаемый и строгий кремень не видит в этом беды, то стоит ли яриться понапрасну? Манго сдержанно кивает – только желваки разок дергаются.
  В мозг буравчиком ввинчиваются новые слова: ротный ка-пэ, передислокация пулемета... Разве это важно, когда маэстро уже дал туш, и симфония пошла разворачиваться? Зачем менять что-то, думать, когда в воронке более или менее безопасно? Он тут, конечно, руководитель, но за ошибку Тарава не штраф наложит и не выговор влепит, а пулю между глаз! К тому же морпехи всяко лучше латиносов: умнее, послушнее, исполнительнее. Правда, и джапы ни разу не фрукты, и даже не солдаты “банановых” генералов: хлопот они могут доставить куда как больше. Да что хлопот: отправят вслед за Ами, и поминай раба Божия Фрэнсиса в заупокойной, и все.

  И все же какая-то часть сознания, та, что вбили в Донахъю на то место, где прежде правил бал агент United Fruit, понимает, что надо вопросы решать, а не пускать дело на самотек. Хочешь вернуться к сестре, хочешь писать поменьше похоронок – изволь вертеться, как уж на сковородке, и реагирвать на ситуацию соразмерно. Это рядовым просто: дали приказ, им и живи, а офицеру положено не только бегать, но и думать. Крепко так думать, но быстро, и, желательно, хотя бы на пару шагов вперед.
  Вот, например, командный пункт. Воронка, вроде как, и неплоха – видно все и сразу, но открыта любому вражескому стрелку. А барак – только видимость защиты при отвратном обзоре. За стеной надежно, но слишком много преград перед глазами. Бетонная коробка в этом плане еще надежнее, но до нее еще добраться надо. В итоге математика проста: боем управлять как-то надо, так что самый приемлемый, хоть и небезопасный вариант – оставаться на месте.
  - Я буду тут, – спокойно отвечает лейтенант, словно и не бушует в груди пожар эмоций и не проносятся в голове пьяными мустангами мысли. Говорит – а внутри все поджимается, и кажется, еще немного, и к звукам боя присоединится громкое такое урчание кишечника. – И пулемет им будет, как выбьют макак с первой полосы. Ну, давай, удачи! – рот хочется прополоскать: настолько фальшивыми кажутся слова. Но с водой напряженка, так что о подобном остается только мечтать – оставалось бы, если бы было время.

  Пошла жара. Парамаунт начал строчить морзянку джапам с одним повторяющимся словом “смерть”, парни в хаки поползли вперед, а сам командир... А что командир, ему, по мнению Манго, только и остается, что вживую смотреть фильм о войне, демонстрировать невозмутимость да где-то в глубине души дрожать собачьим хвостом, осознавая, что творец всего этого безобразия на отдельно взятом участке фронта – он. И все покойники тоже его. Вернее, нет – чужие трупы это работа солдат, а вот свои – его, как командира, ошибки. Ждать, ждать, когда настанет момент изменить картину новым мазком: а к худу или к добру, ни в жизни не угадаешь. И только одно может не то, чтобы скрасить ожидание, но сделать его хотя бы терпимым – табак. Привычным жестом Фрэнсис сует в уголок губ сигарету.
  Прищурившись, лейтенант осматривается. Незажженная папироса так и ходит в губах: вверх, вниз, вправо, влево. Кажется, Блондин сделал свое дело. Пора ли послать вперед Парамаунта, или выждать, пока начнет разговор машинка Винка? Ударившая рядом пуля мигом выбивает все мысли, кроме осознания того, что она могла пробить каску и череп. Картинка, как его бездыханное тело сползает вниз, оставляя на песке красно белую дорожку, заставляет Донахъю спрятаться в воронке. Такие же мысли, судя по всему, посетили и остальных “постояльцев” этого невеликого “номера” в отеле “Тарава”.

  Подают голос бойцы один за другим, а Манго хочется перебить их, заорать: “Да убейте этого ублюдка, наконец, он меня, МЕНЯ чуть не подстрелил”. Офицер сжимает кулаки, и даже сквозь грязь на коже видно, как белеют костяшки. И тут веско так, уверенно говорит новенький, что готов сам, добровольно, чуть ли не с песней послужить приманкой. “Дурак или герой выискался? А какая, впрочем, разница, все одно – прикрытие. Спасение – мое спасение”.
  - Тогда вперед, парень, – кивает ротный. – Петляй, как заяц, и не дай себя подстрелить. А мы попробуем этого ублюдка отправить к его узкоглазым богам первым. Дроздовски, - поворачивает он голову к посыльному, - рассчитываю на тебя.
  Рассчитывает – это верно. Но и на самотек пускать дело по защите собственной шкуры не собирается, тем паче, что “Томпсон” в руках словно требует, чтобы его не только таскали, но и использовали, наконец, по назначению. Говорят, что когда у тебя в драке есть с собой нож, то сложно удержаться, чтобы никого им не пырнуть. А если ты в бою и с собой есть оружие? Коли посыльный не успеет пальнуть, или попадет “в молоко”, придется открывать огонь самому.

Лампы загораются одна за другой, Бренди никак не удается нырнуть в темноту, сколько она ни прибавляет шагу. Приходится так и идти — будто модели или героине третьесортного боевика. Руд сутулится, ей не хочется ни на подиум, ни в боевик. Не хочется, чтобы ее видели. Она не привыкла делать глупости (во всяком случае, одна), а это именно глупость. И еще выполнение дурацкого обещания. Пятьдесят на пятьдесят. Хотя кого она обманывает, в лучшем случае семьдесят на тридцать.

Возле "шестого" Бренди останавливается. Рядом машина Мигеля. Хереса увезли в госпиталь еще в первый день, Руд не успела даже толком попрощаться. Ей следовало бы больше переживать по этому поводу. По поводу Леманн. По поводу всего остального. Но не выходит, голова будто набита тополиным пухом. Контуры мягкие, слова ничего не значат, обо всем можно подумать завтра. Это, конечно, защитный механизм, но сейчас Бренди предпочла бы, чтобы его не было. Иначе вся эта дрянь будет копиться где-то в пуху и жахнет в самый неподходящий момент. Лейтенант садится прямо на холодное шершавое покрытие, скрестив ноги, смотрит на свой "Фалькон". Может, получится заплакать? Ну, давай, вот тебе ночь, вот тебе дождь, вот тебе машина тяжело раненного товарища, чего тебе еще надо, бессердечная ты скотина? Кофе и сигарету? Чтоб мужик бросил? Лейтенант нашаривает в кармане лист с "морским боем", смотрит на одинокий крестик подбитого корабля в углу. Черт его знает, где остальные. Да и не важно: пусть живут, плавают на воле. Однопалубных детишек растят. Плакать не хочется. Злиться хочется, но не выходит. Ну и плевать.

Фляжка нагрелась в кармане. Лучше не задумываться, каково содержимое на вкус. Что происходит с бренди, который хранили в металлическом контейнере в течение шести лет? Руд и сама большую часть этих шести лет провела в металлическом контейнере — то в большом, то в маленьком, крылатом. Что происходит с Бренди, которую хранили...

Свет гаснет.

Лейтенант скребет ногтем по гравировке — ставшее за эти годы привычным движение, почти нервный тик. Ладно, нечего растягивать удовольствие. Вдох, выдох.

— Так получилось, что из нашего звена остались ты, я и эти вот, "пятый" и "тринадцатый", — Бренди обращается к своему "Фалькону", и голос разносится в ангаре дальше, чем ей бы хотелось, — но я их вообще не знаю. Так что ты и я. У меня есть подруга, Мике. Мы с ней учились вместе. Я обещала ей... слушай, да что с тобой разговаривать, ты же самолет. Пей молча. За первый бой. Живы и хорошо, завтра новый день.

Руд поднимается, и свет, конечно, зажигается снова. Девушка сминает клетчатую бумагу, засовывает ее обратно в карман. С третьей попытки откручивает крышку фляги, делает один большой глоток чего-то, напоминающего смесь шампуня и спирта (спасибо, Мике, видно, что ты старалась). Выливает немного на ладонь и проводит по серому металлу фюзеляжа, прямо под номером.

— Знаю, дрянь редкостная, — Руд подносит руку к лицу, втягивает носом воздух и морщится. Надо было хоть салфеток взять. — Говорят, к бренди надо привыкнуть. Не знаю, кому надо, и зачем. Я тебе лучше кофе в следующий раз принесу.

Теперь, когда нелепый ритуал завершен, она чувствует себя еще более по-идиотски. Хорошо бы Вайт все еще торчал у техников. Кстати, вот, кто в теории мог бы выпить с Бренди за первый бой, раз уж он был ее командиром. А вдруг, пока добрый Гудвин не прислал ему новых мозгов, он бы даже согласился? Нет, довольно глупостей на сегодня. Еда. Душ. Сон. Никаких тренажеров, даже если кажется, что нельзя упускать время. Тем более, без надзора лезть в это пыточное кресло себе дороже.

— Раз уж я здесь... — Бренди прикладывает (чистую) ладонь к сканеру. Стоит быстро прогнать диагностику. По крайней мере, если ее спросят, что она тут делала, можно будет не выдумывать ерунды.

Горячка боя прошла еще в "Харрикейне", и большую часть пути до "домашней" базы он просто сидел в углу, обхватив руками колени. На вопросы санитаров отвечал механически, односложно, и даже не заметил, как один их них сперва ошпарил ногу дезинфекционным спреем, а затем спрыснул ледяной прохладой анастетика. Мысли были не здесь. Да и зачем – пока он сидел в трюме шаттла, он ни на что влиять вообще не мог. Еще более жуткая ситуация, чем на земле, на самом деле, но об этом Чунго не думал. Думал он о другом. О тех, кто погиб на учебной базе. О Брониславе, о Ямур, о Ядвиге, о Леоне… О десятках казавшихся тогда безликими людей, мимо которых, проходя, не думаешь, что они тоже о чем-то мечтают, чего-то хотят, что-то делают и кого-то любят. Большую часть людей вокруг мы не замечаем, или воспринимаем как данность. Вот данностью они быть и перестали. Как и быть вообще. Правда, только для Чунго, родных и друзей – капли в человеческом море. Для большей части остального мира они так и будут, цифрами в правой или левой колонке блока общей информации о сражении в википедии, или, для будущих историков, записями в официальном документе, которым их гибель оформят. Может быть, какому-нибудь командиру красноглазых выдадут медаль с формулировкой, где будет значиться число жертв нападения.

По-хорошему, Дан должен был оказаться среди них. Он не ощущал себя каким-то героем, и сейчас даже слова, сказанные паукообразному роботу казались цитатой из какого-то фильма. Возможно, они ею и были, когда в момент стресса мозг заметался в поисках шаблона, который мог бы подойти ситуации. Вот только сейчас слова казались неподходящими, как будто в историческую драму вставили экшн-сцену из боевика.

Через некоторое время, после дебрифинга, Чунго добавил к этой мысли, что он из всей их компании меньше всего на героя подобного боевика и походил. Или драмы. Вот, взять, Бренди. Бросилась закрывать собой офицера от гранаты. Без всяких героических воплей. Или Карл, который вытащил с того света Хереса. И не орал об этом. Или Фрида, бившая штурмовиков глаз без пошлых ван-лайнеров. Хотя тут Дан был не уверен, если бросок Руд к Вайту он видел своими глазами, то в остальное время он был слишком занят, спасаясь от добежавших пауков Союза. А уж что там в небесах творили добравшиеся до машин пилоты…

Но долго размышлять не дали. То, насколько плохой ситуация, можно было судить лишь по тому, что пилотов засунули в тренажеры почти сразу, и засунули всех – насколько Дан помнил, такое не практиковалось из-за риска то ли нервных срывов, то ли риска для нервной системы в принципе. Это как-то отвлекало от тоскливых мыслей. И это лучшее, что мог Чунго сказать о тренировке. На первый день. На второй день носом пошла кровь. И это он хорошо отделался – Ангела вырубилась и не встала. Сперва вообще, а потом в строй. Кому-то могло ее быть жалко, но Дан был рад за нее.

- Повезло. Эх…

Послеобеденные тренировки дались еще хуже. Дан как-то навострился поднимать нос, чтобы не было так со стороны заметно, но регулярно втягивать кровавые сопли так себе удовольствие. Зато потом, в душевой, он на зеркале нарисовал кровавый смайлик на своем отражении. Это тогда казалось забавным, правда, пришлось быстро смывать-затирать, чтобы другие не заметили. И не только. Дану на секунду показалось, что из кровавых точек-глаз на него смотрят красные глаза штурмовика. Дурная затея, в общем. И, через какое-то время, сидя в комнате отдыха, он долго не мог отбросить мысль, что хорошо бы, чтобы никто ничего не заметил, и, что самое главное, военным психологам или психиатрам не доложил.

А в комнате отдыха он оказался не случайно. Сети не было, да и вряд ли по протоколам военного времени солдатам и офицерам можно было в мировую сеть выходить. Хотя мировой она чисто номинально называлась – у Союза вроде что-то свое было. Странно, что новости показывали по телевизору. Возможно, командование считало, что состояние неизвестности хуже, чем жажда отомстить, отчаяние от гибели близких и весь тот спектр эмоций и последствий, которые могли вызвать по-настоящему плохие новости. Или Альянс заранее фильтровал информацию до степени абсурда – представить, что по телевизору в новостях ничего о войне не будет, Дан не мог. Но логика этого не исключала.

И не интересоваться происходящим в Альянсе он тоже не мог. Он был не один в этом мире. Мама, папа, сестра… все они были где-то там, но связаться с ними было невозможно. Даже узнать, живы они или нет. Дан пытался, но контакты с внешним миром были и обрублены, и в целом под запретом. Старые плакаты про уши у стен и шпионов вокруг оказались внезапно актуальны, и любой разговор мог оказаться подмогой врагу. Оставалось надеяться, что Союз не начал нападать на города и промышленные центры. Что до пригородов Парижа, где находились офисы "Dassault Aviation", где работала его сестра, не добрались пока. Что по мощеным улочкам Старого Утрехта, куда собирались его родители, когда они говорили в последний раз перед отправкой в эту чертову Польшу, еще не печатают шаг красноглазые монстры Союза.

Оставалось надеяться – и смотреть телевизор. Название места, где это можно было сделать, казалось Дану издевательством.

Стихает все вокруг, но там, под клеткой ребер, у сержанта все еще продолжает бить своя, заставляющая кровь шуметь в ушах, а руки - трястись, "артиллерия". Приходит осознание. Кажется, он живой. И даже, вроде бы, целый. И "Ферма" тоже. И "Сутулый". Но не "Абориген".
- Джасти, сука...
Хрипит скорее Ковальски, вжимая скрюченные пальцы в песок, чем говорит, отворачиваясь и зажмурив глаза - крепко-накрепко - на пару секунд. Как же так-то, а? Тогда смыло-унесло - как-то и мысли не было, что все, вот оно. Может, не догнало и не накрыло просто, но не было ощущения, что "Аборигена" больше нет. А теперь все, "Аборигена" больше нет. Его убили. И не снаряды, япошки. Твари рисожуйные. Ужас и ярость, смешавшись, выжигают остатки всего, что планировал, что хотел сделать, о чем вообще думал сержант. Растерянность - наверное, единственное, что он сейчас чувствует. Не знает, куда ползти, не понимает, что делать. А потом начинает шевелиться "Ферма". "Ферма" молодец, он живой. Ползет куда-то. Назад? Да, назад. К своим, к живым.
- Назад, парни.
На этот раз - говорит уже больше, чем хрипит.
- Все назад.
Находит взглядом "Сутулого". Все ты, Лэндон, все ты. Потому, что Джон начал выполнять команду своего комода еще до того, как она была озвучена - образцовый морпех.
- Артподготовка.
Зацепив винтовку, толкает локтями проклятый и вездесущий песок Роберт. Ползет к хлипкому строению. Туда, где осталось его отделение. Свои.
- Это может быть...
Не знает зачем, но шепчет, так, чтоб хоть кто-то - Хоббс ли, Паркер: не так важно - услышал.
- Артподготовка перед наступлением.
То ли оправдываясь, то ли оправдывая себя, но ему жизненно необходимо подкрепить действия словами.
- Может быть...
Показать "Аборигену", что он не просто так уползает песчаным червем, оставив его оторванную голову валяться в пыли.
- В атаку подняться могут.
Что - вот, всякое может быть. Даже наступление.
- Надо... Надо закрепиться. Занять оборону.

Лейтенант Руд вдруг осознала, что снова — или все еще? — злится. На герра доктора Забродски с его офигенными медицинскими советами, на полковника Ковальски с его пофигистическим отношением к личному составу, на Хереса, который действительно куда-то подевался, стоило ей посмотреть в другую сторону. На Вайта... ууу... этот вообще. Нет, чтобы еще в арсенале предупредить, что на ЭМИ-гранаты у него аллергия. Нейроимплант сгорел. Ишь, чудо техники. Это что, повод кровью истекать? У Бренди чуть инфаркт не случился. Шрам на жопе и инфаркт в течение тридцати секунд, и все из-за Вайта. Встать ему. Куда ему встать? Лежал бы лежа, сукин сын!

Но ничего этого, конечно, Руд не сказала вслух, а шлем все еще выполнял свою основную функцию — скрывал скептическое выражение лица Бренди от старших по званию.

— Принято, — коротко кивнула она и без резких движений вертикализировала капитана. Отпускать его, впрочем, она не спешила — приказа не было. Да и вообще, надо будет — сам отвалится. — Куда?

Бренди закрутила головой, пытаясь локализовать двух других своих боевых товарищей, о которых она слегка беспокоилась — Хереса и болтер. Болтер быстро нашелся, а вот Мигель... тут Ковальски позвал к кому-то медика, и уровень беспокойства Руд резво пополз от отметки "слегка" в сторону "дофига".

Сирена
  – А парни как же?! – кричит Газолин. Но тут в окно снова влетает что-то неприятно-металлическое, тупо бьет в стену, и он сникает, забивается в угол, обнимает винтовку коленями и ждет, тяжело дыша, запрокинув голову.
  Гра-ах! Гра-ах!


Крот, Инджан, Скрипач, Винк, Слипуокер, Мрачный
  Снаряды падают один за одним. Земля дрожит.

  Чувство времени исчезает. Сколько вы лежите так, прикидывая: "В меня!? Не в меня!?" Ба-бааам! Фух, пронесло. Секунды напряженного прислушивания – когда полетит следующий. Шорох по воздуху, похожий на жужжание и рокот и свист одновременно – вжжжж... Его не так-то легко разобрать после того, как барабанные перепонки чуть не лопнули несколько секунд назад, но хочется, рефлекторно очень хочется услышать, ведь за этим шелестом – смерть. Он нарастает и вместе с ним нарастает напряженное ожидание. Мозг сжимается вокруг мысли: "НУ ЧТО!? НУ ДАВАЙ УЖЕ, НУ ДАВАЙ! В МЕНЯ ИЛИ НЕТ!?!?!?!"
  А он жужжит все сильнее, и вдруг жужжание обрывается перед ударом и мозг уже просто сжат в точку: "СЕЙЧАС КАК ДАСТ! СЕЙЧАС ПОСЛЕДНЯЯ СЕКУНДА МОЕЙ ЖИЗНИ! СПАСИТЕ! ЖИТЬ! ЖИТЬ! ПОЖАЛУЙСТА!"
  ТРАБА-БАААХ! – рвется зараза так близко, что воздух шевелит волосы.
  "...йоптвоюмать... пронесло..."
  Ффу... ффу... ффууууу.... Хочется дышать, плакать или просто свернуться в клубок и полежать, и пусть там что угодно уже происходит вокруг...
  Но опять, опять слушаешь – где следующий? Летит? Нет? Может, всё?

  ...вжжжж...

  "СУКА, НЕЕЕЕТ!"

  БА-БАААМ!

  Неееет... ффу... ффуу... ффууух...

  ...вжжжж...

  БУ-БУУУМ!
  Тык-тык-тык! – стальными кусочками по бревнам.

  – Мама. Мамочка. Мама, – твердит Уистлер, зажимая уши обеими руками. Ушастик прижимает каску к голове сверху, видно его грязные ногти, видно, как он хлопает глазами, как свисает с губы слюна – он весь обратился в слух.

  Вжжж... ХАДЫЫЫЩЬ! – поднимается позади фонтан воды. – ХАДЫЫЫЩЬ!
  И чавкающе шлепает что-то рядом.
  – Мммммм... – стонет Мыло. – Мммм...
  Он переворачивается на бок. Некоторые из вас, кто лежит поближе, видят, что он в крови – распороло осколками грудь, пробило живот. Кровь густая, липкая, льется щедро. Он пытается дышать, хрипит.

  Вжжж...
  Головы в песок. "Только не в меня!"
  БУ-БУУУМ!
  Поднимаете головы. Всё, уже не пытается дышать Мыло. Застыл в кровавых подтеках, маленький, потерянный, треснувшие очки сползли на подбородок. Раны забросало песком, кровь пропитывает его, кажется, что засыхает на глазах. Скоро совсем засохнет на жаре.

  Справа по песку кто-то ползет. Некоторые из вас оборачиваются – это Абориген. Куда он сквозь такой ураган?
  Аборигена зовут так из-за загара, но не только. Есть в нем – в фигуре, в ухватке, во взгляде – что-то дикое, природное, хищное, как у большой ловкой обезьяны.
  Абориген хватает винтовку, пробирается дальше вдоль ряда ваших ботинок. Добирается до раненых, бесцеремонно сдирает с кого-то из них пояс с патронташем, застегивает на себе, потрошит у других подсумки, засовывая пачки золотистых патронов себе в карманы. Глаза у него сумасшедшие, он никого не слушает.
  Поворачивается к Клонису.
  – Лейтенант! Там Хобо пополз! – не уточняет даже, куда. – Я к нему! Что!? К нему я!
  Лезет опять вдоль стенки, не слушая ответа, упертый. Храбрый, как черт.

  Разрыв встает ярдах в двадцати от него – он тыкается в песок, застывает. Убит? Нет, приподнялся, дальше шурует!
  Вжжжж...
  И вы, те, кто смотрит ему вслед, видите, как снаряд рвется прямо там, где он. Его даже не разрывает, его расплескивает, как будто он – лужа, временно находившаяся в вертикальном положении. Абориген разлетается крупными брызгами, и от него ничего не остаётся, ну, может, пятно на бревнах, отсюда не видно. Видно только, что пыль оседает.
  Вы с утра насмотрелись на трупы, но это другое.
  Абориген даже не убит. Его просто не стало.
  – Ебааать... – истощенно стонет Уистлер.

  Что-то стукает по дереву, но не как осколки, а размеренно. Стук! Стук! Стук!
  Это Москит бьется головой в каске о стену.

  Вжжжж....


Клонис, Манго
  Вы лежите вместе со всеми, вжимаясь в песок, он так же, как и всем, лезет вам в рот. Шелест снарядов и визг осколков так же, как и всем, раздирает душу, взрывы так же бьют по ушам.
  Но вы чувствуете кое-что ещё, до чего нет дела остальным. Сейчас ветер уносит не только пыль и песок, поднятые в воздух разрывами гранат, он уносит вашу офицерскую власть. Страх, от которого пересыхает во рту, сжимается горло, ноет живот, дрожат руки и ноги – он сейчас сильнее ваших лычек, сильнее всего, что вы можете сделать с морпехом.
  Только что люди по вашему приказу шли грудью на выстрелы, штурмовали пулемётную точку, готовились штыками убивать врага лицом к лицу, и все сомнения снимал принцип, на котором строится любая армия: "Они – офицеры. Им – виднее."
  А сейчас – нет, что-то треснуло, что-то переломилось. Вы оба – неплохие офицеры, а первое, чему учится и что узнаёт на службе строевой офицер – чувство собственной ВЛАСТИ. Своему отделенному и даже взводному сержанту морпех может сказать: "Да пошел ты!" – и это будет залет, но сержант тут тоже виноват – значит, как-то не так он выстроил отношения, как-то не так с личным составом работал, не так себя поставил. А вы – вы офицеры. Если вам морпех сказал "да пошел ты" – это преступление против закона войны. Нет, не против того, который написан в книжках, а против того, который возник вместе с регулярной армией. Того закона природы, по которому армия, в которой есть офицеры, а есть все остальные, будет при прочих равных всегда бить армию, где все равны. Равенство делает из армии вооруженную толпу. Иерархия делает из неё машину. И в этом ваша власть. Вы говорите ползти – они ползут. Говорите бежать – бегут. Машина иногда едет не туда, но она едет.
  А сейчас машина не поедет. Взбреди кому-то из вас в голову сказать: "Бойцы, в атаку!" и НИКТО не поднимется, даже не почешется.
  Вам обоим не по себе от этого ощущения. Да, всегда есть проблемные типы, всегда есть эксцессы, и под пулемёты тоже не каждый кинется по вашему приказу. Но кто-то вызовется добровольцем, кто-то разозлится, кто-то захочет вам помочь, а кто-то просто послушный. Активные люди найдутся, остальные подтянутся. Сейчас – не так, потому что каждый непроизвольно думает одно и то же: "Меня здесь нет. Я маленький. Я крошечный. Меня вообще нет. Я песок. Пожалуйста." А песок не выполняет приказы, песок просто лежит.
  И вдобавок к тому, что чувствуют все остальные, вы ощущаете эту начальственную беспомощность. Это что-то вроде внезапного приступа импотенции – только что всё работало, а теперь вдруг обвисло, и вам страшно, что так теперь будет всегда, до самой смерти. Это новый, неизведанный вами доселе страх: "А что если когда обстрел уже стихнет, и вы отдадите приказ, морпехи и тогда его тоже не выполнят?" А смерть не за горами, если ничего не поменяется – потому что у этих японцев, этого гребаного рикусентая, похоже, стоит будь здоров. Они-то и без приказа умирать готовы.
  И значит, надо подождать, пока люди придут в себя хоть немного, потому что – вы это знаете – каждый невыполненный приказ – гвоздь в крышку гроба вашего авторитета. Каждый невыполненный приказ – это трещина в дисциплине, начало конца подразделения, начало его превращения в ту самую вооруженную толпу.
  Надо ждать.


Красотка Джейн
  Морпехи падают, сначала вповалку, потом каждый старается лечь именно на землю. Пониже, пониже!
  Бууум! Бууум! Бадаааах! – грохает снаружи.
  Хряь-рясь-рясь! – осколки пробивают стенку, сыплются щепки.
  С хрустом выламывает доску из стены.
  Все молчат, вслушиваются, непроизвольно приподняв головы от циновок на полу.
  Вжжж...
  Граа-ах!
  По сараю проходится опять этот страшный хруст, осколки пробивают обе стены, рикошетируют, впиваются в доски.
  С хлестким хлопком кому-то попадает по рюкзаку.
  – Цел?
  Пауза.
  – Вро... вроде бы даа.
  И тут – треск, такой, как будто халупу разнесло, сверху валятся сухие листья, планочки. Все ахают, и – ГРАААААХ! – бьет совсем рядом, за стеной, сарай словно приподнимается и перепрыгивает на несколько дюймов.
  – Аааа... – выдыхает кто-то.
  Смотрите наверх – граната, видимо, задела крышу, но взрыватель от этого не сработал. Пронесло. Вас бы убило всех, с гарантией. Пронесло!


Хобо, Ферма
  Вам – страшнее всех. Вы – на открытой местности. Над головой проносится шквал за шквалом. Земля под вами – стол, который дрожит от ударов.
  Каждый взрыв – килограмм тротила, а может, и больше.
  Роете руками песок – ну хоть чуть-чуть пониже бы. Это движение – непроизвольное, естественное желание каждого на вашем месте. Под ногти набивается раскаленный песок.
  С шипением падает осколок – на излете. Другие пролетают, фырча, едва не задевая спины.
  Гра-аах! Гра-ааах! Граа-аах!
  Падает какая-то доска сбоку от вас, понимая ещё пыль. Пыль вокруг, много пыли.
  Гра-ах! – позади.
  Шмякается что-то круглое, как футбольный мяч, с легким металлическим не звоном даже, а стуком. Как кастрюлей по песку хлопнуло.
  Фрррр! Фррр! – еще осколки.
  Пыль оседает.
  Это – не футбольный мяч, не кастрюля. Это – голова Аборигена в каске. Рот растянут в застывшем крике, глаза зажмурены, вместо шеи – лоскуты кожи и какой-то требухи. Зубы ровные, красивые, а на щеке – длинная кровавая борозда снизу вверх.
  Сутулый кашляет, как ненормальный, корчится, прижимая руки к животу, потом снова распластывается, словно упав ниц.
  Лежите дальше.

-----------------------------------------------------------------

Всем
  Вы прижаты, подавлены, разбиты.
  Вы в таком состоянии, что любой вопрос, любые слова, любая реплика, если она услышана, доходит до мозга с задержкой. Проходит несколько секунд, прежде чем вы понимаете, что сказал парень в метре от вас.
  Сколько это длится? Две минуты? Пять минут? Десять минут? Время оторвало взрывом, изрешетило осколками.

  И вдруг – пауза. Никто не поднимает головы – нахер надо. Тишина. Ваши отбитые барабанные перепонки фиксируют новые звуки – винтовочная стрельба слева, пулеметные очереди. Стреляют близко, у основания пирса. Посмотреть что ли, что там?

  Вжжжжж...

  "Да твою мааа..." – ТРА-БА-ДАААХ!
  Вздрагиваете, чувствуя, как быстро захватывает сердце отступивший было страх, перехлестывает сознание новой волной.

  Снова пауза. Наверное, это были последние, не успевшие упасть...
  Опять проносятся над островом самолеты – на этот раз они сбрасывают бомбы. Взрывы грохают впереди ярдах в ста, но такие мощные, что вздыбленную землю и обрывки пальмовых листьев видно даже отсюда. Потом вторая четверка проходит, поливая что-то там из пулемётов.
  Может, заткнули пушки-то!?

  Фух. Всё.
  Манго смотрит на часы – десять сорок три.

  Вжжжжж...

  И опять – Гра-ах! Гра-ах!

  На той стороне снаряды тоже не бесконечные. Сколько каждая пушка расстреляла по вам за этот короткий налет? Тридцать гранат? Сорок? Теперь, подавив вас, они перешли на "беспокоящий огонь".
  "Беспокоящий огонь" – это только звучит как-то неопасно, вроде бы решили нас побеспокоить, а мы такие не беспокоимся. Чего беспокоиться-то? Для этого же и стреляют, нервы потрепать, да?
  Нет.
  Беспокоящий огонь – это красноречивое послание от японцев: "Да, марин, мы довольны, что ты лежал, притворяясь ветошью. Продолжай лежать. А для самых храбрых напоминалочка – высунься, и тебе башку нахер оторвет. Не гарантированно, конечно, но так... пятьдесят-на-пятьдесят. Поставишь на это свою жизнь?"


Всем у стены

  – Сволочи! – говорит Уистлер дрожащими губами, – Сволочи! – и непроизвольно всхлипывает.

  Вжжжж... Ба-бааах! – вздымается и опадает пыль между вами и блокгаузами впереди. Морпехов там особо-то и не видно. Где они? Спрятались? Убиты? Смешаны с песком?

  Что делается на левом фланге? Атака? Стрельба по-прежнему продолжается, где-то за крайним из блокгаузов.

  Что делать?

  Вжжжж...
  И граната взрывается перед стеной прямо напротив вас, разбрасывая мешки с песком во все стороны. Она грохает так, что вы все вздрагиваете до клацанья зубов.
  Мрачный, Скрипач, Инджан и Крот чувствуют, как их толкает в бок, вжимает в землю, но несильно, потом сверху сыпется песок – и только.
  Манго и Слипуокер, лежа рядом, уткнувшись друг в друга, почти обнявшись, чувствуют, как их мгновенно приподнимает, отрывает от земли и толкает в сторону, перекатывая одного через другого. Это больно, но боль – как будто ударили в уже отбитое место. В ушах – резкий звон. Оба хватают ртами воздух, тупо уставясь друг на друга, приходя в себя, полуживые, полузасыпанные песком, с серо-зелеными лицами. Целы всё-таки, синяки не в счет, но надо немного отдышаться. Стена аж треснула, бревна выворотило. Ух, йопт! А где Клонис?
  А лейтенант Клонис чувствует, как что-то бьет его по голове и швыряет прочь, как тряпичную куклу. Он не успевает ощутить даже падения. В глазах круги множатся с нулями, одни светло-зеленые, другие фиолетовые, третьи желтые, они мельтешат, меняют форму, раскрываются цветками, возникают друг из друга.
  Остальные видят, как Клониса отбросило аж до самой воды. Сотней всплесков опадает в неё песок и щепки.

Клонис
Сознание возвращается постепенно. Спина – мокрая, вот первое, что ты понимаешь. Потом понимаешь, что тебя тащат. Потом немного становится видно голову в каске над тобой. Кажется, ты лежишь.
  – ...Ааа... ...ыыы... ...эээ... – гудит голос. – Эээ? Эээ? Ы-ыте! Ы-ыте!

  Прохлада. Щеки, у тебя есть щеки!
  Руки... Ноги...
  Пытаешься пошевелиться, и приходит ощущение... его сложно описать: как будто всё тело – странная конструкция на пружинках, трогаешь её осторожно, а она ходит ходуном, шатается и трясется. И все же руки и ноги на месте. Ранен ты или нет?
  Это Милкшейк над тобой.
  –...ак ...ыы ...эр? ...эр?
  Его холодные, мокрые пальцы трогают твои щеки. Или это щеки мокрые?

  Пытаешься ответить, мол, я жив, просто не слышу, и встречаешь дикое сопротивление. Сопротивляется язык, губы, даже шея.
  – Уууу.... ммм... уммм... – всё, на что тебя хватает.
  Поднимаешь руку – она не слушается, дрожит, как у старика.
  – Сэр. Сэр. Вас тряхнуло! – доносится глухо, хотя Милкшейк, судя по тому, как он разевает рот, орет. Подташнивает от его голоса. А может, просто подташнивает? И тошнит так мерзко – как будто желудок где-то в груди.
  Ну слава богу, хотя бы слышишь.
  Он показывает тебе пальцы.
  – Сколько?
  – ...В... ...в... ...вааааа... – это всё, на что тебя хватает вместо "два".
  – Хорошо!


Хобо, Ферма
  Стихает обстрел. Может, поживете еще.

  Ферма
  Ты лежишь, и тебе плохо и хорошо одновременно. Плохо от того, что было. Хорошо, от того, что вроде всё. Нет, не всё. Непроизвольно поворачиваешься на бок, сжимаешься в комок, подтягиваешь колени. "Всё, всё, всё," – говорит тело, – "расслабляемся. Все-все-все." Ничего не хочешь, только лежать вот так бы и лежать. Ни в укрытие, ни в атаку, ни домой уже даже. "Только бы лежать и не двигаться." Оцепенение. Кто-то тыкает в спину. "Не-не-не", – говорит тело. – "Не-не-не! Не реагируй, пожалуйста, дорогой, Джон." Выключись, как вытащенный из розетки тостер. Выключись. "Нам с тобой туда не надо."
  Но все же понимаешь – там сержант. Хобо. Не кто-то.

  Хобо
  Смотришь исподлобья в сторону барака. Там никого не видно, как и раньше, но они там могут быть. А может, они там, но в таком же состоянии, как и вы? Непонятно. Ничего непонятно. Пыль, всюду пыль – в глазах, во рту, в ушах, в рукавах дангери, в ботинках даже, блин! Спасибо каске, в волосах вот только нет, хотя ты не уверен.
  Сутулый лежит, не шевелясь. Жив?
  Толкаешь его тихонько ботинком.
  Поднимает голову, смотрит на тебя сплевывая песочек. Кивает, моргая, дескать, я тут, я с тобой, я попробую.
  Ферма лежит на боку, отвернувшись от тебя, как разобидевшаяся жена в кровати. Хотя какая жена? Ты же и женат не был. И он не был. И Сутулый не был. Тыкаешь Ферму тоже, рукой, в спину, тихонько. Ноль реакции. Потом ещё разок. Не сразу, с задержкой, Ферма двигается, но как-то через силу – как будто поеживается. Но вроде бы не ранен. Чего он?


Красотка Джейн
  Подутихло – рвется, но уже не так часто, подальше от вас. Жить можно. Но все равно все четверо – ты, Заусенец, Землекоп и Лаки-страйк – лежат, не поднимая головы: ёбнет – и пригнуться не успеешь.
  От сержанта – ни слуху, ни духу. От Аборигена – тоже.
  Первым не выдерживает Лаки – он подбирается к окну и выглядывает.
  – Наши там лежат. Вроде, живые, – говорит он, снова опускаясь на циновки. – Хотя не уверен. Сержант вроде шевелился. Ребята, надо назад потихоньку, за стену. Тут – решето. Нам всем очень повезло. Надо рассредоточиться.
  – Не-не, – возражает Землекоп. – Наше место – тут. Сказали тут сидеть.
  Землекопа ещё раньше ранило в шею, и поэтому он держит голову набекрень, а голос у него немного придушенный, с усилием. Это выглядит и звучит смешно, но вам не до смеха.
  – А сержант? А если его ранило? – говорит им Заусенец. – Надо к нему! Ты, – он кивает Землекопу, – сиди тут и прикрывай, а мы поползем. Может, их вытаскивать надо, и быстро!

Сирена
  Сидите. Минута идет за минутой. Иногда аккуратно, из глубины барака, посматриваете в окно – японцев вроде не видать.
  Из бункера за окном, куда ты отправил Брукса и Лобстера, доносятся выстрелы, крики. Взрыв гранаты? Хер поймешь, все вокруг утюжит. Потом – ничего не доносится.
  Взрывы снарядов становятся редкими.
  И начинает ясно доноситься бешеная стрельба слева – от пирса.
  – Там бой, – говорит Газолин. – Это япошки атакуют.
  Молотят винтовки, бьют пулемёты – и наши, и японские.
  Это очень близко от вас, не вот прямо за стенкой, но близко, в считанных десятках ярдов.
  – Сержант, надо делать что-то! – с тревогой говорит Газолин. Ноздри у него раздулись от напряжения. Он перехватывает винтовку поудобнее.

Фрида

Легко, уверено, без колебаний – Фрида, выцелив горящую алым глазницу, стреляет.
Пуля входит аккурат в линзу – та, взорвавшись осколками, гаснет.
Союзар спотыкается, падает на колено.
Вторая линза бесконтрольно мерцает. То угасает, то вспыхивает инфернальным огнём, в то время как из дыры в глазу на матовый лицевой щиток толчками хлещет вперемешку с кровью машинное масло.

Фон Гаузен, выдохнув, опускает винтовку. Даже стоя на коленях и дрожа в агонии предсмертных конвульсий, массивный штурмовик по-прежнему устрашает.
Это был хороший выстрел, чертовски хороший – при учёте калибра М-92, союзар почти наверняка лишился трети содержимого черепа.

Моментальным возмездием за мгновение торжества выступают новые взрывы. Ещё две ракеты выводят из строя оставшиеся турели – почти весь плац уже затянут пеленой дыма, в которой мелькают тёмно-зелёными контурами выезжающие из ангара «фальконы».
Фрида, прищурившись, всматривается во мглу – один, второй, третий. Лихо оттолкнувшись от «взлётки», взмывает в небо «фантом» – которым, как ей совершенно точно известно, может управлять только один из инструкторов. Что происходит? Откуда столько пилотов?

Но времени обдумать всё как следует не оказывается. Уцелевшая глазница союзара прекращает мерцать – теперь она фанатично горит, а сам штурмовик, вместо того чтобы подохнуть, тяжело поднимается. «Паукоботы», клацая зацепами, оббегают штурмовика – запрыгивают на выступающие укрытиями бетонные блоки, подмигивая диодами.

Фрида оглядывается – Заброски отчего-то уже лежит на земле; Бренди, Дан и Вайт, по всей видимости, разбросаны взрывом. Сейчас боты начнут прыгать – взрываться, отрывая голову жертве. За несколько коротких секунд фон Гаузен может потерять всё – жизнь, незначительные тактические успехи, лишь чудом избежавших смертельной опасности подчинённых.

Фрида смотрит на сжавшегося на бетонном блоке в паре метров от неё дрона. Понимает – тот прыгнет, прыгнет прямо сейчас, в следующую секунду, а она, Фрида, едва ли даже успеет снова вскинуть винтовку. По «диску» дрона щёлкают пули, разбивая диод – тот отлетает, катится, срывается с блока. Люди появляются сзади, из-за спины – выступает полковник Ковальски с дымящимся пистолетом, за ним ещё трое штабных офицеров и группка бледных перепуганных техников.

– Курва! Эвакуационный борт на подходе, валите их! – орёт Ковальски, продолжая стрелять.

Пистолетные пули бессильно свистят, рикошетя от брони выпрямившегося в полный рост штурмовика-союзара.

Вайт и без того проклинал свою судьбу с того самого момента, когда они выбрались наверх. Он считал, что весьма неплохо летает, но на земле, тут он никаких иллюзий не испытывал, он был менее полезен чем наверное все его подопечные. Факт, с которым он свыкся уже очень давно, гораздо раньше чем поступил на службу. В обычных ситуациях это его не волновало - его задачей было летать. Ну или учить других летать. Но сейчас он злился на собственную неэффективность.
По крайней мере, частичную. Начало боевой тревоги и выдача экипировки прошли более-менее нормально, не считая отдельных деталей. Он также отправил сообщение об атаке, и получил подтверждение его принятия. Эта информация дошла бы и без него, но свой долг по извещению командования он выполнил. После оставалось только выжить, отразить атаку на земле и довести два звена до самолетов. Ожидаемо, с этим возникли некоторые проблемы. В чем, конечно, нужно было винить прежде всего Союз. И Вайт старался контролировать ситуацию, отдавать своевременные приказания, насколько это было возможно в хаосе боя. Удивительно, но они смогли дать отпор штурмовикам и у них появлялись шансы на выживание.
Были и плохие стороны. То, что Леманн уже не доберется до своей машины. И, конечно же, его собственная эффективность, стремящаяся к нулю. Он не смог нанести значительных повреждений противникам, а теперь должен был надеяться, что его не сметет взрывом. По крайней мере, можно было ожидать, что остальные смогу сконцентрировать внимание на пауках, а после - на штурмовике. Но какими были шансы, что это все, что кинут в них тут, на земле, и подкреплений противнику больше не будет?

Такой самоанализ на фоне событий последнего часа по ощущениям мог бы сойти за мелькающую перед глазами жизнь. Перед смертью, как это обычно обещают. Это было логично, учитывая, что Вайт не знал, останется ли он жив через несколько секунд. Правда, на то, чтобы перед его глазами спокойно промелькнула вся его жизнь, времени не было, потому что его собственный прыжок был прерван чем-то жестким. Сковав его движения, нечто жесткое сказало:
- Не дергайтесь.
От чего Вайт разумеется машинально попытался вырваться. И, как всегда, это было безуспешно. Сколько раз так было? Сколько раз он это слышал? 'Не рыпайся, белобрысый', что обычно сопровождалось ударом по лицу или пинком под ребра. С самого детства, когда сверстники, которые его били, смеялись и демонстрировали, насколько беззащитен он будет когда его 'будут жрать каннибалы-киборги'. Обидно было, что это оказалось правдой.

Обязательного пинка по лицу, впрочем, не последовало. И по этому Вайт наконец-то смог опознать в препятствии лейтенанта Руд. Которая, похоже, решила прикрыть его и принять взрыв на себя, вместо того, чтобы защищать важную технику или спасать более полезных в данный момент членов отряда. Вайт не мог винить её за попытку спасти командира. Это было героическим поступком, который наверняка заслуживал какой-нибудь медали после. Желательно не посмертно. Но вот в данный момент Геральд не мог согласиться с её действиями. Вырываться он, впрочем, перестал. Во-первых, это было бесполезно, он знал, что она сильнее. Во-вторых, попытка вырваться могла привести к худшим последствиям от взрыва для обоих.
Хотелось что-то ответить ей, перед взрывом, но Вайт не смог и уже успел найти подходящих слов.

В этот раз слово 'невовремя' не могло и близко описать ощущение от чужого присутствия в сознании. Афина решила еще более ухудшить его жизнь, поместив его в эдакое чистилище, неопределенность между жизнью и смертью. Геральд даже заинтересовался - сколько 'здесь' могут продлиться секунды до взрыва? И все это время от может страдать от неведенья, гадая, каким же будет результат для него и Руд. Эта мысль была настолько сюрреалистичной, что казалась даже почти естественной на фоне происходящего.
По крайней мере, в этот раз лишними украшениями никто не баловался. Никаких беседок на фоне фантастических ландшафтов, никаких сочувственных взглядов. Передача информации на самом базовом нейронном уровне. Хотя бы за это можно было быть благодарным. И Вайт ответил такими же сжатыми мысле-фразами:
- Звенья в процессе отражения наземной атаки. Возможны последующие высадки десанта Союза. Существует прямая угроза для истребителей от диверсионных паукоботов.
Вайт чуть помедлил, решая, насколько он оценивает критичность ситуации. Собственная ситуация была очень критичной. Ситуация в целом? Пожалуй, тоже, особенно если инициация была со стороны Лердал. В таких вопросах нужно было учитывать не только ситуацию на земле, но и ситуацию в целом.
- Подтверждаю целесообразность инициации.

Что ж, он мог довольствоваться тем, что даже в такой момент он смог продолжать участвовать в обороне базы, пусть и таким образом. Оставалось надеяться, что теперь Афина оставит его и наконец-то позволит дождаться взрыва.

Вместе с Гачиньским на взлёт пошел и Влодзимирский. "Свой парень, тоже из наших!" - подумал Бронислав. "Серьезный, упорный..." - попытался было вселить в себя веру в подчиненного командир и... не смог, заметив едва уловимое "мотыляние" "Фалкона" под управлением Алексы. Убьют же пацана, ни за грош убьют. А кто будет виноват? Гачиньский и будет, если сам переживет этот черный день. Меньше всего капитан хотел бы оказаться на месте того, кто должен будет однажды лицом к лицу встретиться с родственниками погибших при вручении наград или хотя бы личных вещей - а ведь именно это ему и придется сделать, такова доля каждого нормального офицера. Знал же, на что шёл...

А они, те кто его взял на службу, знали, кого берут? Первые годы Бронислав безуспешно боролся с попытками превратить его в "оловянного солдатика" и "лицо с плаката", стремясь стать настоящим пилотом и настоящим командиром боевого подразделения. И вот вроде бы даже стал - к разочарованию ли вышестоящего начальства или к неожиданному и приятному удивлению, кто знает. Но стоило ли занимать это место, когда, быть может, были и куда более подходящие кандидаты? Не занял ли ты ненароком чужое место, дружок-пирожок Гачиньский, а? Чего это всё будет стоить тем, кто идет за тобой и ждет твоих приказов?

Чувствуя нарастающее напряжение, Бронислав скомандовал Алексы:
– Двенадцатый, гляди по сторонам, не высовывайся, в пекло мы с тобой всегда успеем! Не отставать и не рисковать без приказа! Ты мне живой нужен! Прием! – а потом втопил тягу основных двигателей и ринулся в бой.

Дисплей замигал красным, предупреждая о вражеской ракете, и Бронислав заломил "бочку", вращающейся стрелой укатываясь с пути смертоносной умной боеголовки, а затем устремился в сторону атакующего "Фантома" Эльзы, чтобы прогнать от ВПП стервятников Союза.

Лобстер
  Сержант кивает, достает гранату из оттопыренного кармана.
  – Перестрахуемся. Подожди, по команде внутрь. Только по команде! – шепчет он, явно боясь, что ты забежишь сразу, а тут она и рванет.
  Хлопает запал, от лимонки идет дымок, граната исчезает в темноте и катится, отскакивая и щелкая по бетону, как камешек. Звук отдает слабеньким эхом, и он такой... холодный почему-то! От звука будто бы веет прохладой!
  Ва-дууум! – глухо и страшно бухает внутри, а проход выдыхает облако пыли, как проснувшееся и чихнувшее чудовище, от которого над землей видно только голову.
  – Пошел!
  Кидаешься вперед, непроизвольно кашляешь, хочется закрыть лицо ладонью. Колешь штыком пустоту. Темно. Прохладно. Никого нет, в темноте мерещится что-то враждебное. Раздумываешь, не пальнуть ли от греха...
  Отпустив винтовку левой рукой, шаришь ею в темноте. Ага, стена. Проходишь три шага наощупь, штык со стуком упирается во что-то твердое. Щупаешь. Дверь похоже! Деревянная. А что за ней? Вот и ручка. Открывать?

Манго
  Блондин кивает и удаляется в сторону своего взвода, Кремень тоже кивает и остается рядом.
  Слипуокер высовывается, чтобы передать приказ Винку, находит его глазами.
  Вроде все нормально, план, хороший или плохой, начинает работать.
  Запоздалое предчувствие, что сейчас...

Диаманти
  – Да че ты лечишь-то, – отмахивается пренебрежительно Уистлер. – Наши-то, конечно, победят. Только доживем ли мы до этого?
  Он пожимает плечами. Тут его зовет Клонис.

Скрипач
  Москит вздрагивает, поворачивается. Он смотрит вроде на тебя, а вроде и куда-то за тебя.
  – Не знаю, – говорит он тихо. – Не знаю.
  Потом вдруг переводит на глаза на твоё лицо, словно замечает, что с кем-то разговаривает. И пугается.
  – Я не... Не надо, – просит он, вжимаясь спиной в стенку. – Не надо... Я не... Я...
  Подтягивает колени к животу.
  – А ты кто? – спрашивает, вдруг что-то поняв, спохватившись. – Напалм? Где? Не надо! – снова пугается.
  А тебе уже пора бежать дальше. Ну, не бежать, конечно. Карабкаться, перебираться, ползти. Наконец-то уйдешь от этой стены.

Слипуокер
  Высунулся, нашел глазами Винка. Не сразу нашел – они с Домино в углублении засели, мешками обложились. Передал приказ. Делов-то. Мог бы и сам крикнуть, начальник. Впрочем, твоё дело простое, передал и передал. Домино кивнул, дескать, поняли. Что еще лейтенант Донахъю прикажет?

Крот
  – Немного коктейлей не хватает для счастья. Да оставь себе курево, пригодится ещё, – откликается Смайли. – Красотка со своими, там, на правом. А на что он тебе?
  Потрошишь рюкзак, выбрасывая на песок ненужное. Ложки-миски обиженно звякают. Так, что ещё? Шнурки... на кой ляд тебе шнурки? Тут бы ноги целы были. Победоносных марш-бросков, кажется, не предвидится.
  Уже возвращаются Кюрасао с Ушастиком.
  Спрашиваешь у лейтенанта, но он занят – говорит с посыльным. Ты некстати. Хотя ну какая разница? Сейчас и тебе ответит. Несколько секунд, это же чепуха.

Клонис
  Уистлер, вздрогнув (он о чем-то говорил как раз с огнеметчиками), оборачивается, слушает тебя, выражая готовность на потном лице.

Инджан
  Вот так, приписан к другому взводу. Ну, и не беда!
  Посыльный – вроде хорошая должность: не пошлют грудью на пулемёт. Повезло тебе. Или не повезло? Придется одному бегать под пулями, и ещё и как можно скорее.
  Сложно сказать, тут всё не сахар.
  Офицеры командуют, ты сидишь. Замечаешь винтовки, сложенные сбоку, выбираешь себе одну. Оттягиваешь затвор – вроде, всё в порядке, песок не набился. Жить можно.

Сирена
  Газолин косится на тебя.
  "Ебать-копать, какое рисование, вы что меня, не прикроете из окна?!" – читается в его слегка ошалелом взгляде. Но вслух он этого не говорит.
  – Есть.
  Он идет к тому же окну, через которое вы залезли.
  Газолин совсем недавно женился, и ему тяжело. У него в Новой-Зеландии – неудовлетворенная женщина, красивая, как кинозвезда. Ты не был на свадьбе, но слышал от тех, кто был, что там какая-то просто фамм-фаталь невероятная. И ему надо сейчас быть не тут, где его могут в любой момент сделать инвалидом или просто убить. По любым законам, божеским ли, человеческим, ему надо сейчас быть в Веллингтоне и жарить свою красавицу без остановки, как стейк-рибай или, как его называют местные, "Шотландское Филе"... А он здесь, среди потных недоумков, на никому не нужном острове, где в бессмысленной битве десятки парней превращаются в стейки и отбивные у него на глазах.
  Но он держится, как скала. Он – очень хороший морпех.

Хобо, Ферма, Красотка Джейн
  – Есть! – парни достают гранаты, шатают проволочки, ослабляя чеку, "но не слишком". Собраны, готовы. "Вот это дело" – написано на лицах. И даже видишь зависть во взгляде Заусенца! Все воспряли духом. Да, тяжело. Да, херня какая-то. Но – можно бить япошек. Ещё немного, и побьем! Подорвем их в этой их развалюхе, осмотримся и пойдем дальше. А там уж и до другого берега рукой подать.
  Сутулый меняет магазин на полный. По уставу он скорее должен со своей дурой прикрывать вас, а не лезть вперёд, но и свой резон в твоем приказе имеется – как захватите барак, будет легче с автоматической винтовкой оттуда отстреливаться.
  Абориген выбирается первым, через окно. Вы ползете через дверь, загребая локтями. Вот он, барак, приближается, всё ближе и ближе. От земли он кажется здоровенным, а пальмы вообще высоченными, как телеграфные столбы. От земли всё кажется большим.
  Уязвимо вы себя чувствуете. Но ничего, Хоббс и Паркер поспевают за тобой. Ещё столько же проползти – и всё, можно ебашить. Страшно, конечно, что какой-то япошка выглянет и гранаткой вас. Но Заусенец и Красотка бдительно следят. Всё будет нормально.
  "Нормально делай – нормально будет!" – говаривал отец Фермы.
  Сейчас-сейчас...
  Красотка видит где-то на периферии зрения, как ползут морпехи, но взгляд сосредоточен на "мишени" – провале окна, снова четко проступившем, когда пыль сдуло ветром. Пусть кто-нибудь только попробует высунуться.

***

  Но не только на руке у лейтенанта Донахъю тикали часики: три человека в этот момент одновременно смотрели на циферблаты и ждали момента.
  Один из них был унтер-офицер Ооцуки, другой старшина Такано, а третий – унтер-офицер Итикава.
  Ооцуки ждал, когда стрелка доползет до 10:35 с нетерпением. Ему было двадцать четыре года. Это был свирепый, крикливый и жутко активный коротышка. Перед начальниками он всегда тянулся в струнку, а подчиненные его побаивались – на них он всегда орал, едва не срываясь на визг, придирался по малейшему поводу, выпучивая при этом глаза, так что видны становились белки. Он становился при этом похожим одновременно на бешеного кролика и на маленького дикого кабана. Одет сейчас (как и всегда) Ооцуки был по всем правилам, несмотря на жару: тропический китель наглухо застегнут, подбородочный ремешок плотно обтягивает подбородок, фигура затянута ремнями в рюмочку. Левая рука в белой нитяной перчатке как прибитая гвоздем прижимала к бедру меч, а в правой он сжимал палку. Ему было плевать на жару – сегодня был лучший и самый главный день в его жизни: он надеялся вскоре погибнуть в бою и твердо верил, что после смерти станет ками.
  Итикава был флегматичным тридцатилетним моряком, который принял своё повышение до унтер-офицера несколько лет назад скорее с тоской, чем с радостью. Но он был старательным, и командирам этого хватало. Третий день он страдал от зубной боли – на острове разбомбили лазарет, и стоматолог погиб – но выполнял свой долг с упорством фаталиста. Итикава то и дело прижимал руку к щеке и кривился, и лицо его становилось в этот момент жалким. Он знал об этом и старался немного отворачиваться от подчиненных, чтобы солдаты не видели этого. Он тоже знал, что скоро умрет, но ждал этой смерти, как избавления.
  А старшина Такано вообще не думал о смерти – ему было двадцать шесть, и он делал свою работу с легкой небрежной гордостью: "Вот я какой! Я лучший в своем отряде! И лейтенант Фукуи знает это, и я знаю, и это в порядке вещей." Он только старался не зацикливаться на мысли о воде, которая плескалась у него во фляжке на поясе. Он не знал, будет ли ещё вода, и мысленно хвалил себя, если удавалось не думать о воде хотя бы десять минут. Его китель был расстегнут на две пуговицы, а кепи – слегка сдвинуто на затылок, и он знал, что ему не сделают за это замечания, но большего он себе никогда и не позволит.
  Все трое находились на разных позициях, в сотнях метров друг от друга, но все они сейчас готовились выполнить приказ, доставленный посыльными от майора Кикути. Собственно, они его уже выполняли, просто в 10:35 каждому из них надо было подать новую команду своим людям.
  Когда до 10:35 осталось полминуты, нетерпеливый Ооцуки по обыкновению заорал на подчиненных и принялся размахивать палкой, бегая по позициям. Итикава просто отдал команду и дождался, пока один из бойцов, часто моргая, повторит её и начнет выполнять. Такано же сначала посмотрел на лейтенанта Фукуи, который стоял метрах в пятнадцати справа и тоже смотрел на часы. Их взгляды встретились. Фукуи кивнул. Такано тоже кивнул, неслышно, одними губами проговорил "Хай!" (всё равно лейтенант уже тоже наполовину оглох), отдал команду и спокойно принялся обходить позицию, чтобы убедиться, что подчиненные всё делают верно.

  Потом практически одновременно все трое сказали одно и то же слово.
  Ооцуки при этом выставил свою палку в сторону северного берега – того его места, которое можно было, глядя на японскую карту, назвать "центральная часть штабного сектора 7-го отряда". Раздув ноздри, выкатив глаза, он прокричал это слово дважды хрипло и яростно, как будто медлительность подчиненных бесила его или как будто он сейчас втыкал в чье-то тело свой меч:
– УТЭЭЭЭЭЭ! УТЭЭЭЭЭ!
– Утэ! – коротко выдохнул Исикава, морщась от накатившей боли и взмахнув рукой, как умирающий журавль.
– Утэээ! – гулко, словно колокол, хорошо поставленным голосом выкрикнул Такано, уронив в пропасть заранее поднятую руку.

  Вы, конечно, ничего этого не знали и не видели. Для вас это всё выглядело, как на несколько секунд произошедшая в канонаде на левом фланге заминка. Большинство её даже не заметили, увлеченные своими делами, разговорами и планами.
  Заминка, не более: замолчавшие было пушки где-то на другом краю острова опять бухнули: Дууум! Дууум! Ду-дуум! И опять раздался шелест, свист и рокот летящих снарядов.
  Но он звучал слегка по-другому – чуть ярче, чуть громче, чуть резче, чуть...
  Даже не все в последнюю долю секунды осознали, что все эти снаряды летят теперь... В ВАС!

  Никто из вас раньше не был под таким обстрелом.
  "Как же так? Мы же сейчас вот только, на пляже... минометы эти, которые гранатометы... и шрапнель тоже рвалась в воздухе совсем недавно..."
  Нет, всё это было абсолютно "не то", парни.
  Заряд коленного миномета – это что-то вроде "толстой" ручной гранаты. Когда она бабахает, даже близко, вздрагиваешь с мыслью: "Ох, йопт! Что это было?", как если бы где-то поблизости внезапно рванули петарду. Вздрагиваешь от звука, он и пугает, но и только.
  Когда в воздухе раскалывается шрапнель – это тоже страшновато: как будто гром и молния, только что сверкавшие в миле от тебя, внезапно ударили совсем близко. Оторопь берет! И вообще шрапнель – опасная штука, особенно на открытой местности. Когда огонь корректируется, она буквально выкашивает пехоту, даже залегшую – недаром скорострельные французские пушки в Великую Войну называли "адской косой". Но беспокоящий огонь шрапнели, да ещё вслепую – это тоже не более, чем пугающе, пока свинцовые шарики не попали в тебя или в соседа. Шарахнула молния: "Уф, напугала! Хорошо, что не в меня!" – и воюем дальше.

  А когда восемь пушек выплевывают по вашим позициям каждая по семь-восемь осколочно-фугасных гранат в минуту, и они рвутся одна за другой на пятачке сто на тридцать ярдов – это сродни чувству, как будто ты находишься на улице во время землетрясения, и на тебя со всех сторон падают дома. Уворачивайся, не уворачивайся – тебя раздавит. Да, пушки стреляли вслепую, но по хорошо известным ориентирам, а дистанция до них была смехотворная – наводясь в центр вашей позиции, каждое из орудий полностью вписывало в неё свой эллипс рассеивания.

  ГРА-АХ! ГРА-АХ! ГРА-ГРААХ! БАДААААХ! БАДААААХ!
  Перед тобой встает из земли что-то большое, как дерево, что-то сильно больше тебя, и падает! Одновременно тебя бьет воздух – буквально бьет, под дых, в лицо, толкает по всему телу. Не ветром обдувает – бьет, как туго набитым мешком с рисом, как мокрым полотенцем. Это не просто пугает – это ошеломляет. Земля вздрагивает раз, другой, опять, кажется, что с каждым разом всё сильнее и сильнее! Пыль и песок взлетают не вскинутые фонтаном, в середине взрыва, а приподнимаются вместе с ним целым пластом ярдов десять в диаметре! И снова! И снова!
  Тело непроизвольно начинает дрожать. Если бы спинной мозг и вестибулярный аппарат умели говорить, то стонали бы что-то вроде: "Хватит! Пожалуйста! Хорош! Не надо больше!"
  Горячий воздух избивает тебя, пыль накрывает пеленой, и через эту пелену летят смертоносные осколки, открамсывая куски бревен, свистя и визжа. И не только осколки! Летят камни, куски всего, что находилось на земле – листья, каски, мешки с песком, обломки досок, осколки бетона, фляжки, оружие. Сверху падает дождь из песка и всего чего угодно. Ты даже не можешь понять, что это за предметы проносятся со всех сторон и во все стороны: какие-то великаны играют в бейсбол этим островом, понимаешь? А ты – козявка на их мяче.
  Люди кричат, но их крики тонут в грохоте разрывов.

  Бывалые пехотинцы из страшного 1917 года посмеялись бы над вами – четыре легкие гаубицы и четыре полевые пушки? Да это чепуха какая-то! Они неделями сидели под градом шестидюймовых "чемоданов", они под ним спали, ели и рассказывали анекдоты. Но для вас, застигнутых врасплох (никто даже окопаться не попытался) сосредоточенным огнём на подавление, который вели четыре огневых взвода рикусентай по приказу майора Кикуты, это был абсолютно новый опыт. Никакие учения к такому подготовить не могли. Это было... как будто вы ехали по дороге, насвистывая "Горниста из роты B", и тут в ваш Форд врезалось десять других автомобилей подряд. Как будто вы зашли в клуб, чтобы потанцевать, а вас ослепили яркой лампой и начали безжалостно охаживать бейсбольными битами. Как будто вам завязали глаза, но вместо чувственного поцелуя стали поливать тяжелой, сбивающей с ног струёй из пожарного брандспойта!

  Ничего похожего на Гуадалканале никто из бывших там не припоминал. Ваш батальон обстреливали, конечно, но не так. Огонь на подавление – это не то же, что пара взрывов в полусотне ярдов.

Бренди понимала, что, скорее всего, умрет прямо здесь, в обнимку с любимым болтером, которому она уже все простила. Точнее, спинной мозг Бренди понимал это очень хорошо, и тело Руд было в ужасе: водолазку под бронежилетом можно было выжимать, сердце выдавало под сто восемьдесят, в горле по ощущениям что-то застряло — наверное, камень, который уже не поместился в будто набитый булыжниками желудок. Но разум, разум все еще сопротивлялся. Искал какие-то варианты, надеялся на всякую ерунду, думал о совершенно посторонних вещах и воспринимал происходящее будто в третьем лице. "Руд задирает голову и смотрит на небо..." Страх был, но лейтенант воротила от него нос, как могла. Не так много ей осталось, чтобы тратить время на истерики.

Союзары не неуязвимы. Болтеры эффективны. Нужно только продержаться еще чуть-чуть, и тогда... не важно, что тогда, не стоит об этом думать. Нельзя думать. Не надо. Прекрати.

Огнеметчик приземлился в десятке метров от Руд, но ей показалось, она почувствовала жар пламени сквозь бронестекло. А затем тошнотворную вонь — или тоже показалось? Разве шлем не должен задерживать запахи? "Только не так, — Бренди на секунду зажмурилась и загадала желание на случай, если где-нибудь сейчас падала звезда. — Только не так, пожалуйста. Хочу умереть молча."

"И Вайт бы одобрил", — подумала она зачем-то после этого с каким-то отчаянным весельем. Капитану вообще не повезло. Они тут хотя бы за Родину и товарищей умирали, а Вайт, бедолага, за жалование. Съездил, блин, в командировку.

— Капитан, разрешите рекомендацию. Вы бы отступили, — Бренди кивнула шлемом на ступеньки. — Вам, наверно, надо доложить или какие-нибудь документы срочно уничтожить, э?

"Угу, схему битвы при Алеппо, — окончательно (и совершенно неуместно) развеселилась Руд. — И эти... Вайтовы крестики-нолики..."

Кто-то ж еще должен быть на этой чертовой базе. Пусть полковник Ковальски поднимает жопу, берет болтер и двигает сюда. Вряд ли из него пехотинец сильно хуже, чем из Бренди. Его послушать, так он этот "Хаммер" за хвост цап и о плац хряп, только успевай металлолом сдавать.

Страх, злость, истерическое веселье, неоконченная партия в морской бой с мертвецом — и Бренди. Авторский коктейль "Пиздец на плацу".

Первое, что почувствовала Руд, выбежав на поверхность — страх. Словно все то время, что она отмахивалась от него — "может, учебная", "еще не сейчас", "подожди, некогда" — он где-то накапливался и настаивался, а теперь, вот, жахнул разом, выжигая все остальные чувства и мысли. Бренди сбилась с шага, невидяще огляделась по сторонам. Куда им с болтером? Что она вообще тут делает? Где эта "пехота", которую они должны "поддерживать"?

Казармы горели и живых... живых не видно было... никого.

Удивительно, но в этот момент страх отступил, и ему на смену пришла злость. У Бренди было два младших брата, и она хорошо себе представляла, сколько это геморроя — вырастить даже одно человеческое существо. Десять тысяч "maantje tuurt", литры вытертого со стола и пола молока, бесконечные ночи, когда никто в доме не может уснуть. Только чтобы какие-то уроды, выращенные в пробирках под военные марши, расхерачили все своими гребаными утюгами.

Руд рванула за укрытие, кое-как пристроила болтер, стараясь не высовываться. Так, что там... Занять позицию. Прикрыть остальных, чтобы они могли относительно безопасно стре...

Именно этот момент выбрал инструктор Вайт, чтобы открыть огонь.

Инструктор Вайт, который не озаботился даже надеть броню.

Инструктор Вайт, который единственный мог поднять в воздух "Фантом".

Бренди отчетливо представила себе, как болтеры штурмовиков синхронно дергают тупыми носами в его сторону. Приоритетная цель.

"Я вам покажу приоритетную цель," — Бренди не дала себе труда как следует прицелиться. Главное начать, а там как пойдет. — "У-у, дай только до тебя добраться, самоубийца белобрысый."

Мир вокруг словно превратился в размытое пятно. Для Бронислава, который несся вперед с эффективностью органической машины, теперь существовали только две точки, между которыми требовалось как можно скорее сократить расстояние: он сам и его верный "Сокол". Периферическим зрением он отметил тушу десантного шатла, готовую высыпать на ВПП тренированных убийц, которые перережут охрану аэродрома вместе с пилотами и тем самым убьют его эскадрилью ничуть не менее эффективно, чем это сделала бы эскадрилья истребителей в небе. А может и более. В голове Гачиньского уже возник план... Вернее, не то чтобы план - скорее первое и неотложное дело, после выполнения которого можно подумать и о настоящем планировании.

– Привет, милая! - выпалил Бронислав в ответ на приветствие электронного штурмана, поспешно пристегиваясь и запуская системы истребителя, а сам уже готовился поймать в перекрестья пушек силуэт десантного шатла. Для этого ему придется пожертвовать временем и возможностью поскорее взмыть в воздух, как это сделала (судя по рёву двигателей) Лердал, но оставить своих людей с голой задницей против взвода профессиональных десантников капитан просто не мог. Поэтому он на малой тяге повел истребитель к выходу из ангара. Над головой пронесся атакующий истребитель Союза. "Курва!" - подумал Бронислав, ощущая себя жуком на танцплощадке: ему сейчас хватит любого попадания, тем более что по взлётке молотят за милую душу. Но прежде всего - разобраться с шатлом.

– А туда ли ты зашёл, дружок-пирожок?! – с этими словами Гачиньский навел орудия "Фалкона" на цель.

Бренди, услышав свою фамилию, символически махнула ладонью в районе виска. Не от отсутствия служебного рвения, конечно (Руд всегда служебно рвалась ровно настолько, насколько было положено). Просто существовала реальная опасность уронить пушку на ногу, если начнешь размахивать руками.

Болтер, к слову, был тот самый. Бренди сразу его узнала по тому, как он нежно ткнулся ей носиком прямо в синяк на бедре — тот еще не успел сойти с прошлого марш-броска. Ну здравствуй, радость моя двадцатикилограммовая, давно не виделись.

Боевая тревога все еще как-то не укладывалась в голове, и Бренди сосредоточилась на понятных и постижимых радостях и горестях. Команды "бегом-марш" пока не было — это плюс. Но могла в любой момент прозвучать — это минус. Руд оказалась где-то в середине группы — это плюс. Но рядом с командующим офицером, которого, если разберутся, будут выцеливать первым — это минус. Впрочем... пускай еще разберутся, вид у капитана был не особенно командирообразный. Бренди поправила ремень болтера, задумчиво посмотрела на Вайта и попыталась настроить на своего временного напарника воображаемые эмпатические усики. После Хереса это было легко и приятно. Если Мигель чем-то напоминал мутный эмоциональный тропический коктейль хрен знает из чего, да еще с неоновой трубочкой, то Вайт был больше похож на чашку эспрессо. Свои потребности он транслировал четко и внятно, как мэйдей. "Не лезьте в мое личное пространство и не задавайте тупых вопросов." Так как умных вопросов у Бренди не было, она просто заткнулась и приотстала от капитана на полшага. Заодно и не снесе... в смысле, не зацепит его болтером, если вдруг резко развернется.

Можно сказать, что Вайт абсолютно ненавидел происходящее. Его задачей было рассказывать этим пилотам о воздушном бое, демонстрировать летные свойства машин и, может быть, иногда следить за дисциплиной. Теперь же ему нужно было вести два звена в бой. И не в воздушный бой, что было бы еще нормально - нет, им нужно было усилить собою оборонительные позиции на земле. Это был худший кошмар для любого квалифицированного пилота. Но таков был порядок, а Вайт не был из тех, кто не слушается приказов. Если ты ненавидишь это, и это надо делать - значит, это надо делать. По крайней мере, он отправил сообщение координатору. Если ему суждено было тут умереть - от него уже была хоть какая-то польза.

Визуально показывать свое недовольство ситуацией было делом бесполезным, поэтому Вайт, когда все снарядились, принялся раздавать указания:
- Так. Движемся наверх, на оборонительные позиции, смотрим, с чем мы имеем дело. Идем по двое, соблюдаем дистанцию между двойками. Первая двойка - Забродски, Браун, - можно было заметить, что для экономии времени Вайт перестал использовать звания бойцов. - Вторая двойка - фон Гаузен, Чунго. Руд, со мной. Четвертая двойка - Леманн, Херес. Выдвигаемся.

Учитывая, что в его отряде было три болтера, логично было разделить их по разным двойкам. Таким образом, в первых трех парах были бойцы с тяжелым вооружением, в последних трех - те, кто мог командовать отрядом, вместе с ним. В каждой паре был хотя бы один боец с гранатами. В представлении Вайта, даже если одну двойку взорвет или завалит после взрыва - остальной отряд сможет функционировать так же, как и будь он целым. Можно было надеяться, что до этого не дойдет, но планировать нужно было со всем реализмом.

Руд находилась в некоторой прострации. Она смотрела куда-то в направлении рисунков Вайта и думала о хорошем. Точнее, о том, что могло быть и хуже. Прямо сейчас Бренди не могла сообразить, как именно, но опыт подсказывал ей, что надо просто немножечко подождать, и тогда вселенная даст подсказкой прямо по башке.

Задавать вопросы Руд не собиралась. Меньше всего ей хотелось сейчас привлекать к себе внимание. Если что, всегда можно переспросить попозже, благо, инструкторы перманентно стояли над душой вот уже три недели, будто тень отца Гамлета и... какая-то еще тень. Да и чего там было спрашивать? Ну, искусственный интеллект. Ну, летает лучше нее. На гребаном "Фалконе" с его альтернативно интуитивным интерфейсом даже упомянутый Мигелем медведь, небось, летал лучше Руд. Ну ладно, до медведя она, пожалуй, уже дотренировалась и теперь медленно подбиралась к уровню человекообразной обезьяны. И все же. Про истребители Союза у Бренди тоже вопросов не было. Сказали держаться подальше — значит, будем держаться подальше. Самый лучший приказ, разрешите приступить к выполнению.

Вопросы у нее были к Гачиньскому. Чего и через как он жал в своем спортзале, что у него на дзене отросла такая мышца? Бренди предположила бы допинг, но на всякое такое-этакое их регулярно проверяли. Но все равно, дергать командира эскадрильи за самоконтроль она не собиралась, не было у нее такой потребности. (Бренди прислушалась к себе — нет, не было. Niets. Nada. Как там по-польски? Хрен знает, дальше "дупа" и "курва" Бренди пока не продвинулась в изучении этого прекрасного мелодичного языка.) Если подумать, командир звена на прошлом месте службы не раз говорила Руд, что ей, что называется, "огонька не хватает". Бренди кивала, но про себя думала, что огонек в кокпите истребителя — это опрометчиво.

Да-а, чего-чего, а огонька в аудитории хватало. Тут бы огнетушитель пригодился. Может, именно потому, что эскадрилья была такая особенная — "элитная". Какой же ас без некоторой (не)здоровой самоуверенности. Основные очаги возгорания наблюдались в районе Йылмаз (ожидаемо), Хермана (сюрприз) и Хереса (без комментариев). Странно, кстати, что вызов инструктору прозвучал не от него. Хотя за последние пять минут Мигель здорово поднялся в рейтинге адекватных людей. Точнее, это остальные съехали, но все равно — молодец! Бренди мысленно поставила напарнику плюсик. Уметь вовремя заткнуться — дар божий, жаль некоторые почему-то стесняются его использовать.

Может, ей и повезло со звеном. Леманн вот тоже...

В это время Ядвига как раз и сунула ей записку. Бренди машинально развернула листок, изучила содержимое, вздохнула и посмотрела на командира грустными глазами. "И ты, Брут?" — читалось в ее взгляде. И еще что-то похожее на "вот cholera".

Однако все же Руд положила бумажку перед собой, аккуратно разгладила и начала расставлять крестики. В чужую элитную эскадрилью со своим уставом не ходят, в конце концов. Над полем она на всякий случай написала печатными буквами "Алеппо". Может, удастся отмазаться в случае чего, мол, тактическая схема...

— Курва-десять, — послышался обреченный шепот лейтенанта секунд через пятнадцать.


Получатели: Мигель Адриано Херес.

— АСТРИ уже обучена, даже лучше вас, пожалуй, — хмыкнула Лердал. — Если поставить вопрос так: что случится вероятнее, АСТРИ не выпустит шасси или же лейтенант Браун сумеет напоить бортовой компьютер, я поставлю на второе.

Вайту, уже в свой черёд взявшего на себя хотя бы часть вопросов, Эльза благодарно кивнула. В такой духоте не то что двигаться, языком шевелить казалось непосильным трудом. Но оставался ещё этот... Бзз... Бжж... Рз... Бржишек, мать его. Как они вообще живут с такими именами-то.
— У Элизиума нет цели превращать вас в смертников, лейтенант. АСТРИ оценивает вероятность захвата основываясь на внешних данных, координат в пространстве, ближайших сигналах Союза, удалённости от ближайших баз союзников, неисправности систем безопасности, всё это в совокупности взвешивается на логических весах и система делает вывод. Не беспокойтесь, если вы просто приземлитесь в поле, после того как вас подобьют, это ещё не значит, что самолёт будет взорван. Вот сядете рядом с границей, АСТРИ засечёт приближающихся к вам солдат Союза – тогда уже можете нервничать. С ЭМИ ситуация довольно банальная. Отключение систем корабля, отключит и АСТРИ. Так что в теории, если у врага получится вывести её из строя на достаточное время, взрыва не произойдёт, и корабль захватят. Но тут уж приходится идти на риск, не можем же мы гробить пилота и самолёт каждый раз, когда он подставился под ЭМ-оружие. Что касается связи, АСТРИ может работать в автономном режиме, так что даже если вы потеряете связь с землёй, она продолжит свою работу, насколько позволят мощности бортового компьютера. Надеюсь, я ответила на ваш вопрос?

Знакомая "светлая" сторона стены. Айзек нашел ровно то место, где он сидел до этого, по приметному узору царапин на выщербленной пулями древесине, привалился к бревнам спиной. Вот, дорогая вселенная, я вернулся живой, а ты беспокоилась, глупая.

Жарко. Пот собирается под каской, крупными каплями стекает по лбу, по вискам, разъедает глаза.

Скрипач вымок насквозь, Скрипач извалялся в песке, и ему кажется, будто это Бетио соскребает с него жалкие остатки человеческого наждачкой. "Да подожди ты, само облезет," — думает Айзек.

Да, слишком много всего, и Айзеку хочется... да ничего не хочется. Нет, неверно. Ему хочется ничего. Чтобы никаких звуков, никаких ощущений, никаких мыслей. И, боже, пожалуйста, никаких запахов. Кажется, дангери насквозь провоняла — как бы это описать, чтобы без вульгарщины? — скажем так, Таравой. Вот бы сейчас разбежаться — и нырнуть в прохладную воду с головой. Почувствовать... точнее, перестать чувствовать. Жару, жажду, усталость, вес собственного тела. Спрятаться на глубине, перестать существовать.

Айзек лениво поворачивает голову, задумчиво смотрит на собственный рюкзак. Надо бы что-нибудь съесть: он толком не ел с самого утра, и желудок у него сводит от голода. Но при мысли о том, что нужно будет что-то класть в рот, жевать и — главное — глотать, у него снова подкатывает к горлу. Впрочем, на этот счет можно не беспокоиться. Что у него там в желудке? Песок и батончик?.. Да черт с ним, с батончиком. Пусть валит на все четыре стороны. Ну, не на четыре, это было бы невежливо по отношению к сидящему рядом Диаманти. Тем не менее.

Скрипач отхлебывает из фляжки, чтобы избавиться от мерзкого кислого привкуса во рту, и только тогда понимает, что все это время умирал от жажды. Вода отвратительная — теплая, отдающая металлом. (Почему металлом? А, это он прокусил щеку, пока извивался там под японцем, и даже не заметил). И все же Айзек пьет, глоток за глотком за глотком за глотком, и никак не может остановиться. "Надо было обшарить того, одноглазого," — отрешенно думает он, будто обыскивать трупы — это самое обычное дело. Впрочем, наверняка у японцев какая-нибудь неправильная вода. Японского вкуса, цвета и запаха. Не полезет.

Краем глаза Скрипач наблюдает за капралом. Тот только что убил человека, и куртка у него в чужой крови, но его это, кажется, не слишком беспокоит. Впрочем, по Мрачному трудно понять. Возится себе с огнеметом. Надо бы встать и помочь. Спросить, все ли в порядке. Выслушать что-нибудь язвительное или насмешливое в ответ. Сейчас, еще минуточку.

Вот он, Айзек Янг, сидит рядом с убийцей. Что бы сказала мама? Ничего не сказала бы, наверное. Посмотрела бы так, как умеет только она, поджала бы губы и отвернулась. Айзек всегда завидовал этому ее умению отвернуться от того, что не вписывается в твою картину мира. Вычеркнуть, заклеить обоями оттенка "лунный свет", забыть — и так, пока вселенная не одумается. Он пробует поджать губы — вдруг в этом вся штука? Нет, не помогло. Может, закурить? Назло маме?

Айзек поворачивает голову в другую сторону. Еще убийцы. И там, за стенкой, десятки их. Сотни. Тысячи. Есть ли на этом пляже вообще еще такие, как он, ущербные, с условно чистыми руками? Смайли? Наверное. Лейтенант Донахъю, может быть? Хотя — и Скрипач чувствует, что губы у него теперь поджимаются как бы сами собой, без сознательного усилия — это как сказать. Если выбирать между пулеметом и голосом лейтенанта, еще неизвестно, какое оружие более смертоносно.

Или Мыло! Мыло точно ничем не лучше Скрипача. Хотя... Айзек щурится, прикладывает ладонь ко лбу козырьком. Рукав у Адама в крови. Да что ж такое. Предатель. Надо бы спросить, где Заноза.

До рюкзаков морпехов из третьего отделения всего пара шагов, и Айзек зачем-то пытается угадать, которые из них принадлежат Джоку и Гусю. Вон тот — Скэмпа, это он запомнил. Этот — Крота, ближе всего к нему. Скрипач сглатывает. Как они там, на солнце, без пайков и всего остального? Айзек прислушивается к себе.

Устал. Страшно. Плохо. Пусть все закончится. Пусть все закончится. Пусть все закончится.

(Не успел. Не смог. Не дотянул. Даже человека убить не осилил, а еще консерватории кончал.)

Теперь Айзек накручивает себя сам, и это даже немножко приятно — хоть какая-то иллюзия контроля.

— Капрал, я бы оттащил рюкзаки ребятам из третьего? У них там ни еды, ни бинтов, — Малой заискивающе улыбается Диаманти, склонив голову к плечу. Мол, понимаю, что ты уже устал меня выколупывать из задницы, но вот что поделать, люблю пышные формы. — Одна нога здесь, другая там!..

Мрачный смотрит на него так, что не нужно даже никаких слов. И все-таки произносит:

— Тут сиди целиком. Я скажу – тогда и поползешь. Смотрю, баллоны совсем не давят?

Ожидаемо. Но Айзек, если честно, и не ему это говорил. Лейтенанты совсем рядом, Скрипач прекрасно слышал, как они цапались из-за Смайли (может, поэтому и мама вспомнилась, чем-то похоже на их разговоры с отцом). Видел, как улыбался, получив командование, Манго (помолиться бы, но с молитвой едва ли не хуже, чем с водой, начнешь — и трудно остановиться). Значит, и лейтенанты его слышат и видят. Для Диаманти, может, Скрипач и ценный ресурс, уникальный даже. А для лейтенантов — просто какой-то морпех, второй… а, нет, третий слева. К тому же инициативный. Грех такого не послать куда-нибудь таскать или катить.

Так от него будет хоть какая-нибудь польза.

— Думаешь, я бы не справился сам? — тихо (вот это офицерам слышать не обязательно) спрашивает Айзек у Мрачного. Спрашивает скорее с любопытством, чем с обидой, досадой или беспокойством. Как у специалиста по тому, чтобы справиться.

— Ну, япошку убил не ты. Это минус. Япошка тебя застал врасплох. Еще минус. Не зассал, что пошел. Это плюс. Не дал себя сразу убить. Тоже плюс. Как-то так. А вообще, мы тут не на охоте. Чей последний выстрел. В сводке пишут, сколько все убили, а не кто больше всех. Понял? А вообще, скажу, нормально пока идет. Не так худо, как могло бы быть.

Айзек кивает и отворачивается. Плюс на минус, ноль без палочки. Опять — в который уже раз за последние пять минут, стрелок, блин, нашелся — щелкает затвором карабина. Везде песок. Может, оно и хорошо. Все уйдет в песок, и следа не останется.

На тычки, пинки и подзатыльники Скрипач не обижался. Он довольно быстро сообразил, что это просто такой примитивный способ коммуникации, очень популярный в морской пехоте. Что-то вроде азбуки Морзе. Тут важно было не концентрироваться на каждой конкретной затрещине, а считывать сообщение целиком. Капрал определенно беспокоился о Дасти и его ребятах, и о нем, Айзеке, тоже беспокоился. А значит Айзек мог поволноваться о чем-нибудь еще.

Он помог Мрачному с огнеметом, невольно вспомнив, как они тщательно затягивали все эти ремни на "Зейлине" несколько часов назад. О чем он думал тогда? Как представлял себе эту высадку? Чего боялся? Айзек не мог теперь вспомнить. Реальность оказалась такой большой и жуткой, что не помещалась целиком в сознание, вот память и избавлялась от ненужного.

Свои баллоны Скрипач приткнул рядом с огнеметом. Сразу стало легче дышать. Страшно было представить, как капрал таскался со своей бандурой по такой жаре — Айзеку и пяти минут хватило, чтобы плечи начало ломить от тяжести. Он погладил Иоганна по нагретому боку. Интересно, сколько огнеметчиков он перевидал?

Получив распоряжение зарядить карабин, Скрипач не стал выеживаться и рассказывать, как он и сам уже до этого додумался. Капрал был человеком, которому проще было показать, чем доказать. Ну, зарядил еще раз, рука не отвалилась. Чай, не "гаранд", пальцы не жрет. Послушно достал нож и (со второй попытки) загнал его обратно в ножны, передал Мрачному две гранаты, подвигался немного, чтобы убедиться, что ничего не звенит и не мешает.

Готов ли он? Ну, трудно сказать наверняка, тут есть, о чем подумать. К счастью, в этом не было нужды: Мрачный задал один из тех риторических, или даже скорее ритуальных вопросов, ответ на который был выдолблен сержантами в учебке у каждого морпеха прямо на коре головного мозга (ну, у кого он был, а у прочих — на черепе с внутренней стороны).

— Ай-ай, капрал, — Айзек подобрался и попытался принять лихой и придурковатый вид.

  – Сэр, есть убить засранца, сэр!
  Удивительно. Капрал Диаманти, заноза в жопе взводного лейтенанта и кость в горле взводного сержанта, ответил на приказание бодро и весело, как и подобает порядочному морпеху. Чудны дела твои, Господи!
  Это не от хорошей жизни. Выполнение приказа не обещало ничего хорошего, кроме очередного ползания на брюхе по местным говнам под угрозой получения осколков в спину. А что делать. Люди стремительно выбывают. Ох, плохо-плохо-плохо. Канава еще там, говорите...
  Капрал грубо толкнул подчиненного в спину, задав направление прямо до освободившейся стены.
  – Помогай! – потребовал он у рядового, начав расстегивать ремни огнемета. Дистанция стрельбы все равно велика, задача не предполагает прорыва, а если он будет возможным – всегда можно будет за ним вернуться. А так – ну, хоть останется огнемет кому-то. Подберет кто-то этот огнемет какой-то другой морпех, не такой хороший, но и не такой другой, обратит внимание на выцарапанную на корпусе надпись "МРАЧНЫЙ", может, вспомнит он что-то об этом прозвище, и пойдет дальше по своим делам. А надпись потом закрасят, или неаккуратно пошкрябают ножиком, но ее будет все равно видно. Так, стоп. Че за нах, что за соплячески-похоронные настроения? Тут товарищей убивают твоих нафиг. Слишком рано помирать собрался, еще пожить надо.
  Пока раздевались, Диаманти спешно, скомкано давал команду, прикидывая план:
  – Так, смотри. Оставляем огнемет, баллоны. Заряди карабин. При мне вот щас заряди, чтобы я видел. Так. Перескакиваем, и сразу залегаем. Сначала ты влево, я вправо. Нет. Я влево, только на спину, осмотрю право, и перевернусь. Осматриваемся. Если никого не видим – ползем, если видим – присмотрись, если сможешь, если не сможешь – просто стреляй, высади патронов семь-восемь, весь магазин не стреляй. Ползем до трупа, осмотримся, может, и вправду какой ход сообщения есть. Потом возвращаемся. Вроде ясно все? По-моему, ясно. Нож держи наготове, посмотри, сможешь ли быстро достать. Если там будет тесно с карабином или идти не сможешь, скажи мне, я прямо через тебя переползу первым. Смотри внимательно все время, могут и мины быть. Так. Дай-ка мне еще парочку гранат, у тебя, видел, четыре.
  Освобожденный от тяжелой ноши и от этого готовый к вертикальном взлету истребитель класса "Мрачный" проверил, легко ли достается нож из ножен, одну гранату засунул в карман, вторую положил рядом, намереваясь взять ее в левую руку, сумку со своим шмурдяком он забросил на бок, чтобы сначала на спину можно было лечь. Потом достал свою личную гордость и зависть остального огнеметного взвода, офицерский Намбу, взятый им из сожженного им же НП, который был в пещерке и который ротный, отец-командир, разрешил сохранить, лишь бы он не подавал свой пятистраничный доклад о личном оружии огнеметчика и перспективах его развития. Дернул затвор и на пару секунд выпал с отрешенным взглядом. Какое-то время помолчал, а потом неожиданно выдал:
  – Я тебе покажу "Марин юдай", сука гнилозубая.
  Потом моргнул, вернул глазам привычную грусть и спросил:
  – Готов, морпех?

В изложенном лейтенантом плане Айзек толком ничего не понял. Что там, за стенкой, он не знал, в бункерах, будках и сараях мгновенно запутался, "японским дятлом" был озадачен (ругательство что ли такое?), а на рисунок Слипоукера — несомненно, очень талантливый — и вовсе смог взглянуть лишь коротко, да и то из-за чужого плеча. Суть-то он ухватил: куда-то там наступать вместе с третьим отделением и молиться. А вот детали... Наверное, ему и не обязательно было их знать, это пусть Дасти с Мрачным разбираются. И все же было как-то... ну, неуютно. Мало ли что.

Айзек закрутил башкой, пытаясь хотя бы по лицам морпехов понять, что они думают о предстоящей атаке. Будто чей-нибудь дальний родственник, который случайно забрел на музыкальный конкурс. "Хорошо ведь? Вроде без ошибок? Талантливо?.. Или как?.."

Винк потянулся к колоде, и Скрипач мысленно вздохнул. Насколько же непредсказуемой была реальность, что туманный и неоднозначный расклад мог ее прояснить! В тот день, когда Стэнтон гадал на высадку, Айзек успел расспросить его о некоторых картах с самыми интересными рисунками, хотя значения, конечно, успели слегка перепутаться в его бестолковой голове.

Вот если бы они все тут были просто картами в раскладе... Манго, наверное, был бы Магом. Человеком, который имеет право распоряжаться другими. Винк — это Жрец. Духовный лидер с полным карманом мудрых советов. Дасти... Дасти... э-э-э... Император (расщедрился Скрипач). Мрачный — Отшельник, который гуляет сам по себе. А Айзек... Айзек...

(Тут у Скрипача случился некоторый творческий блок, потому что по понятным причинам напрашивался Шут. На худой конец Влюбленные. Не в том смысле, который "гы-гы-гы", а в том, который "выбор и проверка на прочность". Но ни шутом, ни влюбленным Айзек быть что-то не хотел. Наверное, его карта просто торчала где-то в младших арканах, до которых у них с Винком дело не дошло.)

И вот, значит, и вся эта компания на Колеснице победы мчится прямиком к Башне перемен, и хорошо если в процессе транспорт не перевернется, потому что перевернутая Колесница — это, кажется, не очень хорошо...

Айзек помотал головой, пытаясь избавиться от этой апокалиптической картинки. Ближе к реальности, ближе.

— Мрачный, а баллоны чего, с собой тащить? Или тут пока оставить? — с обычной своей нерешительной улыбкой спросил он.

Клонис упал на песок, и увидел японца. Тот дрался с Лобстером, как в учебном пособии. Граната бумкнула сзади и оба японца упали. Только через несколько секунд Анджело сообразил, что они были застрелены из-за амфибии кем-то из морпехов, спрыгнувших до лейтенанта. Лобстер стоял такой же не понимающий, пока Клонис не крикнул ему пригнуться, и он укрылся за забором. Лейтенант на четвереньках дополз до него и рухнул рядом, устраивая карабин между ног.

- Хууух, черт! Эй, Кеннет, ты жив? Все хорошо? Кровь не твоя? Ну ты герой, штыком его! Ух, лихо! На вот, водички попей, выдохни.

Протянул гренадеру флягу с водой. Бой вокруг подразделения вроде бы стих и Клонис осмотрелся. Слева от него стояла амфибия, справа, ярдов в пятидесяти находилась какая-то крупная группа морпехов, воевала, прижатая огнем под стену. На пляже застряла одна их амфибий, рядом с которой суетились какие-то люди. Вскинув бинокль, Клонис опознал в одном из них Ферму, догадавшись, что это была 47я амфибия и его первое подразделение.

Подполз Милкшейк, осмотрел и начал мотать Кюрасао, но Клонис останавил его
- Тут фигня, мы сами замотаем. Займись Лаффаетом, сделай так, чтобы он дожил до госпиталя.

Тут же к Клонису приполз Джеллифиш и доложил о потерях и о том, что отряд закрепился на плацдарме. Спросил, что делать дальше. Клонис очертил ему фронт работ.
- Наша задача сейчас закрепиться на месте высадки, собрать подразделение и связаться с командованием. Мы пока... Так! Сержант Брукс, слушай мою команду. Рассади людей вдоль забора, редкой цепью, чтобы одной миной не накрыло. Голову над забором пусть не высовывают. Штыкам и шанцевым инструментом сделать между бревен частокола наблюдательные щели, а если хорошо пойдет, то и бойницы. Двух морпехов посади следить за флангами, чтобы японцы нас не обошли. Снаряди кого-то забрать у Хеви и Берца магазины к БАРу, я думаю много стрелять придется. У мертвых забери гранаты, боеприпасы, бинты и распредели по личному составу. Нет, бинты отдай Милкшейку. Работы у него сегодня будет море. Если японцы подползут - гранаты не жалей. Из-под амфибии всех убери, она за морпехами с лодок сейчас пойдет. И пришли Газолина, он вроде бы умел в ПМП. Кюрасао пусть перемотает, пока Милкшейк Лафаета спасает. Все, действуй, потом доложишь.

Брукс уполз выполнять, а лейтенант подозвал посыльных из-за амфибии
- Хорошо стреляете парни, если бы не вы, Лобстера бы прям у меня на глазах зарезали. Но дальше старайтесь без геройства. Дьюран - давай налево, вон до тех парней. Скажи им, что мы тут засели, и чтобы они в нас не стреляли. Узнай кто там, что планируют, не видели ли капитана Хилла, есть ли связь с полковником Ами? Харрисон - давай тоже самое, но вдоль стены направо. Если найдете Дасти и его парней - передай приказ прибыть ко мне. И это, голову над стеной не подымайте, ползком, на карачках.

Хотел сказать, чтобы винтовки у него оставили, но решил, что это лишнее. Когда в тебя стреляют, оружие придает тебе смелость.

Убедившись, что посыльные все поняли - глянул наверх на кабину амфибии
- Эй, Тимбер, что у тебя по топливу?
- Есть маленько
- До рифа хватит?
- Должно
- А обратно?
- Уже не факт.
- Проклятье, вы же по плану должны морпехов с лодок забирать. Но если встанешь посреди лагуны, то ты точно труп. Так, сдавай назад и доедь до моих парней на пляже. Вон там дым от подбитой амфибии, видишь? Вот они за ней. Закрой их и возвращайтесь сюда. Пусть под прикрытием твой брони до меня дойдут, понял? Я пока свяжусь с командованием, узнаю приказ насчет тебя. Понял? Так парни из-под тебя вылезли, все давай действуй.

Оставалось еще одно дело
- Морпех Коннер, у меня к тебе персональное задание. Ты сегодня себя проявил героем, так что легко справишься. Видишь вон там домик на сваях. Ярдах в двадцати от нас. Он мне очень не нравиться. Я бы на месте японцев там бы оставил наблюдателя. Подползи к нему поближе и закинь туда гранату. А потом глянь что внутри.
- Слева или справа? Вот там такой же.
- И правда, я его за амфибией и не видел. Эй! Джелли? Джелли, тебе тот же приказ, но вон для того домика. Подползи к нему поближе и закинь туда гранату, глянь что внутри и назад с докладом.

После того, как все приказы раздал уже решил оглядеться. Высовываться над частоколом пока не стал. Нам бы тут свои проблемы решить, организационные. Потом уже будем думать где там япошки и как их додавливать. Потому что весь план пошел к чертям. Мы тут должны быть в третьей волне, а оказались прям в первой, прям на острие. И судя по интенсивности стрельбы все только начинается. А первое подразделение уже потеряло двоих, Лафает при смерти и еще два отделения непонятно в каком состоянии. Командования тоже не особо видно. Что делать - вообще не понятно. Но виду давать нельзя. Тут все вокруг уверены, что лейтенант Клонис знает, что делать. Вот пусть и продолжают быть уверены.

Глянул на Шерлока, увлеченно ковыряющего забор между бревнами. Тот отвлекся, выжидающе взглянув на лейтенанта. Кивнул ему, мол продолжай. Тот занялся с удвоенной энергией. Все солдаты заняты, значит не думают, что их тут только десять против тысячи япошек со всеми их долбанными пушками и минометами. Жарко то как, а ведь только девять утра. Что же тут будет в полдень? Все плывет в голове, от недавних гранат шум и звон, а на фоне - постоянные выстрелы и взрывы. Глаз непроизвольно схватывает тела, лежащие в двух шагах от его ног. Хеви, угрюмый здоровяк, еще полчаса назад бывший живым и деятельным, и трое тел японцев. Враги, что предпочли бросится на штыки, нежели отступить с остальными. Боже, в какую передрягу мы попали?

  "Что же случилось и почему всё пошло не по плану?" – вот вопрос, которым задавались многие морпехи в этот момент. Неужели в штабе были одни идиоты? Неужели артиллеристы – все сплошь косые и убогие? Неужели гидрографическая служба легкомысленно отнеслась к своим обязанностям? Неужели операция была спланирована плохо?
  Нет, нет и нет.
  Вступил в действие фактор случайности, плохой осведомленности, недостаток опыта и непредвиденные обстоятельства, цеплявшиеся друг за друга. Они словно образовали паутину, в которой намертво запутался первый эшелон десанта. Я расскажу о них. Придется вам немного подождать, прежде чем узнать, что же стало со взводом лейтенанта Клониса, смог ли рядовой первого класса Слипуокер перехитрить японского снайпера и отвлечь его от Манго и Винка, как сложилась судьба сапёров, чем обернулся марш к пирсу отряда взводного сержанта Физика и что стало с группой сержанта Трещотки, упорно пробиравшейся под пулемётным огнем по кораллу по грудь в воде.
  Думаю, вам хочется понимать, почему все обернулось ТАК ПЛОХО.

  Во-первых, гидрографическая служба рассчитала всё настолько верно, насколько могла. Это было нелегко – данных по акватории Бетио не имелось, поэтому пришлось опираться на информацию по акватории Австралии, Чили и Самоа. Сопоставив известные факты, офицеры пришли к выводу, что в это время года над рифом в прилив должно было быть никак не меньше четырех футов воды. Однако майор Фрэнк Холланд, офицер-резервист Новозеландского флота, который ещё до войны жил на острове неподалеку от Бетио, предупредил командование, что в акватории Таравы случается "ускользающий прилив". Что это за херня никто не знал, и никаких научных данных, подтверждающих эту странную идею, не было. Адмирал Хилл пожал плечами – операцию надо было проводить, и проводить сейчас, потому что Спрюэнс грозился отменить её совсем в пользу других операций. Кроме того, принимались во внимание данные радиоперехватов, свидетельствовавшие, что японцы постоянно наращивают укрепления и силы на острове.
  Только в 1987 году феномен "ускользающего прилива" был объяснён. Влияние фаз луны на приливы и отливы в то время было хорошо изучено – в зависимости от полушария её фаза вызывает повышение или понижение уровня воды. Но помимо фазы изменяется ещё и расстояние от луны до земли, и тоже влияет на приливы, а этого тогда ещё не знали. Воздействие это в целом незначительно, и только накладываясь на экстремумы фазового воздействия, оно может вызвать при некоторых условиях заметное повышение или понижение прилива и отлива. В 1943 году было всего ДВА дня, когда максимальные колебания из-за расстояния накладывались на предельные положения луны по фазе в районе Таравы – 12 апреля и 19 НОЯБРЯ!!! 19 ноября луна была на минимальном расстоянии от земли, и это положение "украло" у вас тот самый решающий фут или полфута глубины, из-за которого лодки Хиггинса не смогли пройти риф. Это было просто поразительное невезение, которое никто не мог предусмотреть.

  Стойте-стойте! Но полковник Шуп как раз всё предусмотрел – его план включал в себя пункт, которым капитан Хилл поделился ещё на борту "Зейлина" с лейтенантом Клонисом: если воды не хватит, амфибии организуют "шаттл" между берегом и рифом, чтобы доставить морпехов из четвертой и пятой волны.

  Почему из этого ничего не вышло? Почему амфибия, которая встретилась группе Трещотки была одной из немногих, сумевших вернуться к рифу, а большинство из более чем 100 амтраков так и остались у стены. "Огонь японцев!" – подумали вы. Но из всех амфибий на подходе к острову было уничтожено только восемь, ещё пара десятков повреждено, но дотянуло до берега, как машина, которую вел Хобо. Большинство дошло без серьезных повреждений. В чем же было дело?
  Две причины. Во-первых, амфибии были все же гражданской разработкой, приспособленной для военных нужд. Да, спереди их защитили спешно наваренными бронеплитами (как я уже писал, операцию и так отложили, лишь бы амфибии к ней успели). Но с боков брони не было. В борта амфибий были вмонтированы заполненные воздухом понтоны. Винтовочные пули обычно не пробивали их насквозь (ну, конечно, речь не о крупнокалиберном пулемёте, изрешетившем "сорок шестую" сержанта Стэчкина), но они легко пробивали внешнюю поверхность понтона, лишая его герметичности. В результате многие амфибии, попробовав добраться от берега до рифа, начали тонуть.

  Вторая же причина заключалась в том, что из-за маневра транспортами (того самого, из-за которого прервалась погрузка вашего батальона в предрассветный час) по приказу адмирала Хилла (вообще-то приказ был вполне здравый) амфибиям пришлось лишние полчаса-час болтаться в море, встав на циркуляцию, а потом преодолевать сильное течение, и многие, как та же сорок шестая, просто выработали горючее, прибыв на берег с почти сухими баками.


  Но всё это не отвечает на вопрос, почему столько японцев пережили артобстрел и бомбежки. И если авиаторам ещё можно поставить в вину низкую точность, то комендоры линкоров и крейсеров стреляли весьма неплохо. Беда заключалась в том, что их орудия были предназначены для борьбы с другими кораблями, а не для обстрела укреплений. То есть, конечно, будем честны, японцы построили на острове просто превосходные бомбоубежища – из армированного бетона, укрытые толстой подушкой песка, некоторые вмещали по сто человек. Наиболее мощным даже прямое попадание было не страшно. Укрепления же были сосредоточены по периметру острова. Корабельные орудия имели очень настильную траекторию, и если попасть в плоский, как блин, остров они ещё умудрялись, то прицельно стрелять в береговую линию в условиях качки просто не могли – это было как попасть в муху из пистолета. То, что им удалось подавить береговые батареи, подорвав магазин со снарядами "сингапурских" 8-дюймовок на Западной оконечности острова (взрыв, который вы видели из лодок), уже говорит о том, что стрелять они умели отлично.
  Но, увы, этим проблема не исчерпывалась. Взгляните на 16-дюймовые снаряды линкоров.

  А теперь представьте, что чушка такой формы по очень пологой траектории (напомню, что эти пушки делались, чтобы всаживать свои подарки в борт вражеского корабля на дистанции до 20 километров, а не чтобы прикидываться гаубицами) падает на плоский остров, покрытый песком. Что с ней происходит? Вы догадались, да? ОНА РИКОШЕТИРУЕТ, как мячик для гольфа от лужайки!!! До того, как остров окутывали облака пыли, артиллерийские офицеры с линкоров могли наблюдать, как из всего залпа на острове разрывались 1-2 снаряда, а остальные просто уносились в море.
  Вот почему обстрел оказался столь неэффективен.


  Всего этого вы не знали. Вы даже не могли понять, как проходит высадка, просто чувствовали, что что-то пошло не так. А как? Я расскажу.

  Именно благодаря использованию амфибий первая и вторая волны десанта достигли берега без больших потерь.

  Лучше всех дела обстояли у второго батальона третьего полка майора Кроуи, высаживавшегося на РЕД-3 слева от вас и от пирса. Его бойцы начали выпрыгивать на песок из амтраков в 9:17. Огонь эсминцев, в отличие от линкоров до последнего момента прямо перед высадкой утюживших Бетио в этом секторе (что вы могли наблюдать из амфибий), загнал японцев в их норы, в результате чего морпехи потеряли совсем немного людей и взяли стену практически без боя.

  Некоторые амфибии найдя проломы в стене даже доехали до аэродрома, но затем повернули назад. Но вот дальше пехота двинуться не смогла – она попала под перекрестный огонь из трех хорошо защищенных огневых точек – бетонного дота с несколькими амбразурами, стального наблюдательного колпака, приспособленного для стрельбы из пулемета, и большого бомбоубежища, возвышавшегося холмом, вокруг которого заняли позицию выбравшиеся оттуда японцы из 3-го особого отряда береговой обороны.

  Этот район получил впоследствии название "треугольник". Третий батальон будет штурмовать его больше суток, а пока что он лежит, прижатый огнем, и надеется, что к берегу доберутся танки и вынесут японские бункеры.

  Хуже всего пришлось третьему батальону. Он атаковал самое сильное место во вражеской обороне – пляж РЕД-1. Здесь, в заливе, образованном "шеей птички", был район обороны 7-го особого десантного отряда.

  Обороной этого участка, который позднее будет фигурировать в отчетах офицеров под обозначением "Карман", руководил коммандер Такео Сугай, кадровый военный, прошедший войну в Китае, выпускник военно-морской академии. Он сам формировал 7-й отряд на базе в Татеяме и по-видимому вместе с лейтенантом Мураками, ответственным за инженерную подготовку укреплений, планировал оборону. Берег залива создавал две естественные фланкирующие позиции, и Сугай использовал этот эффект по максимуму.

  3-й батальон морпехов достиг берега РЕД-1 первым, в 9:10 утра, и тут же попал под убийственный огонь противотанковых пушек и пулеметов Сугая. Слева высаживалась рота K под командованием капитана Крэйна, в первые же минуты из пяти лейтенантов она потеряла убитыми трех и ещё одного тяжелораненым. Справа высаживалась рота I – десантники первой волны, покинув амфибии, сразу же пошли в атаку, а пулемётчики развернули на берегу Браунинги и попытались прикрыть её. Стена в этом месте была не достроена, поэтому не давала им надежного укрытия. Неся потери, пустив в ход штыки и гранаты, морпехи захватили 75-мм зенитную батарею и прикрывавший её спаренный двуствольный 13-мм пулемет. Старшина Чума и все его люди погибли.
  По иронии судьбы снаряды, которых испугался рулевой на лодке сержанта Физика, были одними из последних, выпущенных батареей. Задержавшись в катере под прикрытием подбитой баржи с танком и переждав короткий налет "коленных" минометов, его отряд смог бы высадиться на риф, не потеряв людей и снаряжение. Но не стоит винить сержанта Физика – он действовал исходя из той информации, которой располагал, исходя из интуиции, которая подсказывала ему, что сидеть на месте нельзя.
  Японцам она подсказывала то же – они яростно контратаковали третий батальон. Обе высадившиеся роты скоро потеряли больше половины личного состава убитыми и ранеными. Оставшиеся в живых, лишившись большинства командиров, скопились в разрозненных воронках – прижатые огнем, они были не в состоянии ни наступать, ни отступать, только отчаянно обороняться и ждать подкреплений. Вывести из строя 70-мм гаубицы на берегу залива, одна из которых ранее и подбила амфибию Трещотки, они уже не успели...
  Положение на РЕД-1 было отчаянным. Скорее всего именно отсюда в эти первые минуты сражения неизвестный радист, должно быть, простой морпех, схвативший микрофон из рук мёртвого оператора, открытым текстом прокричал в эфир: "Высадились! Неожиданно сильное сопротивление! Потери семьдесят процентов! Удержаться НЕ МОЖЕМ!" Вероятно, услышав эти слова, командир батальона Майор Шёттел малодушно решил пока остаться в своей лодке на рифе.

  А подполковник Ами, ваш командир батальона, уже спешил к вам, не имея ни малейшего понятия, как у вас идут дела, лишь видя горящую амфибию Хобо и понимая, что его люди попали в переплёт.

  Его, то есть, ваш батальон достиг берега в 9:22.
  Что же происходило на РЕД-2 потом?

  Скоро узнаете.

  Лейтенант Манго, отвечая на вопрос Парамаунта, не знал, насколько сильно он был прав и насколько сильно заблуждался одновременно.
  По плану битву за Бетио должны были начать с получасового авианалета в 5:45 утра. Затем бомбардировка – два часа десять минут, чтобы в 8:25 прекратить огонь. Самолеты же должны были нанести удар ещё один раз в этот же момент, прямехонько за пять минут до того, как морпехи вывалятся из амтраков на пляжи.
  В реальности же произошло вот что: японцы первыми открыли огонь в 5:07, на который сразу же ответили огнем линкоры, в том числе и "Мэриленд", флагман адмирала Хилла, командовавшего операцией по захвату Бешио*. Мэриленд был старым линкором времен первой мировой, и с первым же залпом он "чихнул так, что обосрался" – от сотрясения корпуса радиостанция адмирала Хилла вышла из строя.
  А между тем командование авиации решило задержать авианалет, от которого шел отсчет времени всей операции на полчаса – "чтобы не бомбить в темноте" (как Донахъю и думал). Ни Хилла, ни Смита об этом не уведомили. В 5:42 корабли прекратили огонь, чтобы дать ветру сдуть пыль и расчистить воздух над Бешио для удара самолетов. Но самолеты не появились. Никто не знал, почему.
  Рассерженный Хилл в 6:05 приказал открыть огонь, а в 6:10 внезапно для всех появились самолеты. Но ровно к этому моменту, снаряды линкоров опять подняли в воздух облако пыли, и их удар пошел насмарку. Хуже того, именно из-за дурацкой двадцатиминутной передышки японцы, наблюдая формирующиеся волны десанта и понимая, что атака намечается только со стороны лагуны, перебросили туда с южного берега всех, кого смогли, развернули в капонирах полевые орудия, подтащили боеприпасы к огневым точкам и скорректировали план обороны.
  Но проблемы на этом только начались: из-за маневра транспортов в начале сражения (Хилл решил, что они встали слишком близко к берегу, и надо подвинуть их севернее) возникла путаница при перегрузке солдат в амтраки. Более того, сами амтраки, перегруженные наваренной на них броней и снаряжением морпехов, вынужденные идти против сильного встречного течения, не смогли выдать положенной скорости. Стало ясно, что высадиться в 8:30 не удастся. "Час H" – время, в которое первые отряды должны были оказаться на берегу и вступить в бой, сдвинули сначала на 8:45, а потом на 9:00. Самолетам, прилетевшим заранее для последней атаки, пришлось кружить над островом, вырабатывая горючее. В 8:54 Хилл приказал кораблям прекратить огонь. Амфибии только подходили к рифу, а летчики, не заботясь о реальной обстановке, а вместо этого формально ориентируясь на стрелки часов, прошлись по острову из пулеметов без особого смысла.
  Примерно в это же время батарея универсальных 75-мм орудий старшины Матсуо Чу́мы открыла огонь – и это были те самые разрывы, которые вы увидели у себя над головой.

  Впоследствии многие будут пытаться объяснить, что же было не так с японскими снарядами. Возможно, артиллеристы Чу́мы по ошибке использовали учебные или сигнальные снаряды. Или снаряды у них были бракованные, со слишком большим количеством взрывчатки? Или как-то очень уж эпично накосячили с взрывателями. Или с высотой подрыва.
  Но факт остается фактом – после тех первых залпов вместо смертоносных осколков и шрапнели на морпехов, сжавшихся в ожидании смерти внутри амтраков, посыпался... черный железный песок. Он не нанёс им никакого вреда, только напугал.
  После нескольких залпов батарея старшины Чу́мы временно прекратила огонь.

  Всех американских адмиралов, генералов, полковников и так далее в этот момент терзали два вопроса: смогут ли над рифом пройти лодки Хиггинса и сколько японцев осталось в живых на острове. Ответы на оба вопроса вскоре предстояло узнать.

  Чуть ранее пилот одного из "Кингфишеров", которого спросили, покрыт ли риф водой, ответил: "Отрицательно". Но по расчетам гидрографической службы этого быть не могло.

  Первый эшелон десанта на своих амтраках беспрепятственно достиг коралла, и выкрашенные серым амфибии, перевалившись через кромку рифа и подняв тучу брызг, поползли к берегу, качаясь, когда гусеницы задевали подводные образования. Они то карабкались по кораллам, как гигантские морские пауки, то плюхались в воронки, оставленные снарядами корабельных орудий, и у многих японцев, наблюдавших тогда за ними из своих амбразур, нервы натянулись, как струны на сямисэне. Ничего подобного этим "морским драконам", этим "железным паукам" они в своей жизни не видели. К Бешио двигались полчища врагов, и мало кто из защитников в этот момент верил, что такую армаду удастся сдержать.
  Но отступать им всё равно было некуда.
  Контр-адмирал Сибадзаки в это время в своём бетонном командном бункере диктовал радисту текст сообщения для штаба Императорского Флота:

  Противник приближается по всей северной оконечности острова; к северу от пирса, внутри атолла, замечено более ста плавающих танков. Наблюдается более двухсот десантных средств. В пределах атолла три крейсера особого типа, четыре или более эсминцев и тральщики ведут бомбардировку. Остальной флот противника за пределами атолла. Наблюдение затруднено, их перемещения точно установить не представляется возможным. Несколько десятков палубных и гидросамолетов обеспечивают врагу превосходство в воздухе. Все наши воины проявляют высокий боевой дух и готовы умереть, сражаясь.

  Японцы ждали, собираясь бить наверняка. От кромки рифа до берега было около пятисот метров. Для амраков – пара минут ходу. Но когда амфибии первой волны оказались в ста пятидесяти ярдах от береговой линии, рикусентай открыл огонь. Офицеры выскочили из окопов и, размахивая пистолетами и мечами, стали кричать, чтобы американцы пришли и сразились с ними. Батарея старшины Чу́мы на этот раз стреляла осколочными снарядами, с которыми всё было в порядке, четыре пушки выпускали каждая по десять-пятнадцать снарядов в минуту, ведя обстрел с "клюва птички". Самый же плотный обстрел вел 7-й отряд, сконцентрированный на стыке пляжей РЕД-1 и РЕД-2, под командованием коммандера Сугая: на вооружении у него были 13-мм пулеметы, легкие гаубицы и противотанковые пушки. С южной оконечности с закрытых позиций по ориентирам били горные пушки и гаубицы, ещё две горные пушки вели обстрел от основания пирса. Батарея спаренных стадвадцатисемимиллиметровых зениток ахала с восточной оконечности острова, стараясь выбить баржи с танками. И, конечно, все отряды с "коленными" минометами тоже вели огонь со всей возможной интенсивностью.

  Когда всё это обрушилось на вас, стало ясно, сколько действительно на острове осталось в живых японцев.

  Тысячи.

  Вы думали, что ваша подготовка размягчает оборону, поражает противника... Но на практике корабли постучались во врата Ада. А теперь, когда вы подошли поближе, створки растворились и оттуда раздалось: "Заходите!"
  И, как и предсказывал генерал Джулиан, идти внутрь пришлось вам, морпехам в рубашках цвета хаки, а не адмиралам с их красивыми большими линкорами.

  Ещё одним признаком, по которому вы поняли, как всё серьезно, был масштаб привлеченных сил. Вы НИКОГДА не видели столько военно-морской мощи, сконцентрированной в одном месте. Дюжина линкоров. Дюжина! Авианосцы, от эскортных каракатиц до самых мощных, таких как "Синий Призрак Лексингтон" и "Йорктаун". Множество крейсеров всех видов и размеров, от тяжелых броненосных до специальных ощетинившихся зенитками крейсеров ПВО. Десятки транспортов. И целые дивизии эсминцев в ближнем и дальнем охранении. Вы видели эсминцы вблизи – это были полноценные боевые корабли с пятидюймовыми пушками (у вас во всей дивизии орудий такого калибра не было), утыканные многоствольными скорострелками, вооруженные огромными торпедами и глубинными бомбами, снаряженными циклонитом. А сейчас даже эсминцы на фоне всей этой мощи смотрелись несерьезно, как детишки рядом с суровым папой.
  Кораблей было столько, что вы даже сосчитать их все не могли – ордер, казалось, уходил за горизонт. А над головой у вас, под облаками, барражировали звенья истребителей – на случай если какой-то сумасшедший самурай попробует прорваться через сплошную завесу зенитного огня.

  "Зейлин" был набит морпехами – около тысячи человек: тут был ваш батальон, тут были прикомандированные саперы, тут были разведчики-снайперы.

  И многим это не пришлось по вкусу – в ваших казармах в Новой Зеландии было достаточно просторно, и хоть вы и жили в одном пространстве, но хотя бы не сидели друг у друга на головах. А на корабле в узких проходах люди быстро скапливались, все время приходилось протискиваться мимо друг друга. Чуть попроще было офицерам и старшим сержантам, но даже и у них личных кают не имелось – они спали по пять-шесть человек в одном помещении. На палубе тоже частенько собиралась толпа – воздух внизу был спертый, душный, вентиляция надсадно гудела, но справлялась не очень хорошо.
  Кроме того, кормежка стала явно хуже, чем в Новой Зеландии – обычное армейское хрючево из консервов, бобов и круп. Где вы, сочные отбивные, свежие овощи, ванильное мороженое!?

  Но не лучше духоты было и гнетущее чувство неопределенности. Куда же бросят вторую мардив после всей этой усиленной подготовки? Рабаул или Бугенвиль? А может, командиры решили, наконец, отобрать назад у Япошек остров Уэйк? Было бы круто! У морской пехоты был неоплаченный счет к японцам по поводу острова Уэйк, и все вы, конечно, видели замечательный фильм Джона Фэрроу. "Они дали хороший бой," – говорилось в финале, когда герои погибали за своим пулеметом, – "Но это ещё не конец!" И, черт возьми, кому из вас не хотелось "снять своё продолжение"?

  Тем временем, армада достигла острова Эфате к западу от Фиджи, где дивизия провела общую высадку. Вниз по сетям, в десантные боты – и вперед, к берегу. Лодка Хиггинса мягко тыкается дном в песок, аппарель падает, вы бежите по колено в воде вперёд на пляж, занимаете позицию. Потом продвигаетесь вперед на семьсот ярдов в джунгли, имитируя атаку. У многих тогда возник вопрос, а почему только на семьсот, а не на пару километров?
  Запоминающимся зрелищем был вид 1-го батальона шестого полка, высаживавшегося на резиновых лодках – целая флотилия этих суденышек была спущена на воду. Морпехи из "один-шесть" под ваш свист отчаянно старались перегрести прибой игрушечными веслами, а "Вилли Кей", командовавшего этой клоунадой, быстро окрестили "адмиралом презервативного флота".
  Настоящий флот тоже потренировался – пару часов пушки крейсеров и линкоров бухали в отдалении, утюжа крошечный островок Эррадака. Островок от вас скрывал мыс, но рокот над океаном разносился будь здоров, а флотские ребята, видевшие обстрел с кораблей, рассказали, что выглядело очень круто: целые пальмы на воздух взлетали!
  Вы вернулись на корабли к вечеру и на следующий день повторили высадку ещё раз. Получилось ещё лучше, ещё организованнее, ещё более четко. Одно беспокоило – транспортеров-амфибий вы так и не увидели. Где же они? Но может, раз тут всё так хорошо, получится обойтись и без них?
  Всё это время в штабах шли совещания и даже целые конференции, но о чем там говорили, что обсуждали?
  И вдруг, после второй высадки, пришла ошарашивающая новость: у командира вашего полка, полковника Маршалла, прихватило сердце. Его заменили. Правда, Клонис и Донахъю краем уха слышали, что это только официальная версия, а на самом деле у полковника был то ли нервный срыв, то ли переутомление. То ли он заснул где-то там во время учений, то ли не смог ответить "Генералу Джулиану" на какие-то вопросы по поводу роли его полка в предстоящей операции...
  Новым командиром стал повышенный до полковника подполковник Шуп, тот самый, который гонял вас на учениях в Веллингтоне, он же теперь был ответственным за весь первый эшелон десанта. Квадратный дядька с похожей на окорок плотной физиономией, бычьей шеей и громким голосом, Шуп смотрелся грозно. В корпусе он служил с двадцать шестого года, был в Шанхае, вот только... боевого опыта у него не было, и это некоторых офицеров настороживало.

  Вместе со своим штабом он тоже расположился на "Зейлине".

  Вы ещё немного потомились в кубриках. По вечерам крутили кино – киноленты меняли раз в два дня. В основном это были фильмы категории "Б" пятилетней давности, но уж какие есть.
  Наконец, флот развел пары, "Зейлин" со скрежетом поднял якорную цепь и лег на новый курс. И только тогда подполковник Ами по громкой связи зачитал вам боевой приказ. Вы собирались захватить... какую-то Тараву. В каких-то островах Гилберта? Что за чепуха? Командование заверяло, что флот больше не бросит морпехов, как на Соломоновых островах, что гарнизонные части прибудут, как только вы захватите остров, а уж остров-то вы захватите точно, потому что такая силища собралась! Выглядело все довольно неплохо, только... не многовато пафоса для острова, о котором никто из вас никогда не слышал, и который по размеру дважды уместился бы в "небольшое техасское ранчо", как сказал Скэмп. Всё дело оказалось в каком-то вшивом аэродроме, который там построили япошки, и с которого можно бомбить Маршалловы острова. "Подумаешь, Гибралтар херов!" – так решили многие, испытав разочарование. Захватить Уэйк казалось большим делом, за которое не жалко и рискнуть шкурой, а Тарава? Ну что такое Тарава? Еще один клочок суши типа Тулаги, рядом с другим островом, рядом с другим островом, рядом с другим островом... "Опять, наверное, малярия. Ну хоть сменить быстро обещали."
  Начались брифинги – Ами рассказал всё своим офицерам и взводным сержантам, офицеры и сержанты проинструктировали личный состав. Подробно, с расстановкой, тыкая указками в макеты этой гребаной Таравы, которая еще вдобавок называлась почему-то Бешио, вам объяснили, как вы будете атаковать, кто где должен быть, какие позиции врага обнаружены.

  Самые тупые из вас так и не поняли, почему, что за Бешио, если говорили про Тараву, и не поменялась ли цель атаки. Но кому какое было дело? Был один остров, стал другой, а может, и правда один и тот же. "Не спрашивайте, как оно пишется! Это вам не понадобится," – сказал на брифинге Голландец, тоже явно нацеливавшийся на Уэйк и потому несколько разочарованный.
  План был такой: прямо сейчас остров попеременно день за днем обрабатывали то "Либерейторы" своими бомбами, то тяжелые крейсера восьмидюймовыми снарядами, а палубная авиация нещадно долбила японские авиабазы в этом секторе Тихого Океана, чтобы ни одна косоглазая сволочь не смогла скинула бомбу на десант. Высадка же начнется на рассвете двадцатого числа. Сначала линкоры и крейсера пару часиков хорошенько проутюжат остров. Вы в это время погрузитесь в лодки Хиггинса, а из них передовые части перелезут прямо в море в амфибии, транспортируемые сейчас на отдельных кораблях, и вместе с двумя другими батальонами пойдут в первых трех волнах. Те же, кому амфибий не хватит (третий взвод в случае вашей роты), пойдут резервом сзади на LCVP в четвертой волне, ну а рота тяжелого оружия – в пятой. Пока вы будете идти к берегу, палубная авиация ещё разок, для надежности, выбьет дерьмо из уцелевших япошек и огнем крупнокалиберных пулеметов заставит их забиться в свои норы. К моменту, когда они осмелятся высунуть головы наружу, вы уже будете на берегу.
  В целом вашей роте отводилась роль резерва – роты "Эхо" и "Фокс" захватят берег, а если где-то понадобится помощь – поможете. А вот после захвата берега, может быть, поменяетесь местами с какой-либо другой ротой, если у неё будут потери, и пойдете брать аэродром и дальше до противоположного края этого Бешио (тут и стало понятно, почему в джунгли на учениях вы не углублялись – зачем?).
  Подчеркивалось, что это первая высадка против обороняемого побережья, и первая высадка прямо по коралловому рифу. "Как оно там будет", – сказал Ами в разговоре с офицерами, – "неизвестно, может, нам останется просто прогуляться по берегу. Все зависит от эффективности огневой поддержки. Но расслабляться, конечно, не стоит." Однако сам он в успехе не сомневался, или по крайней мере делал вид, что не сомневается: оказалось, они с Кроуи, командиром "два-три", то есть третьего батальона вашего полка, заключили пари: чей батальон первым пересечет остров, тот получит ящик виски! Ну и остальные относились к этому бешио-шмешио примерно так же. С шуточками, разочарованием и уж точно без особого любопытства.
  На брифингах личному составу показали фотографии: общие планы острова, снятые с самолетов, и мутные виды берега, сфотографированные ночью подводной лодкой "Наутилус" (эти были больше полезны рулевым десантных средств, но и вам взглянуть дали). Отметили, чтобы вы не налегали на воду из фляжек в первые часы: не обеззараженная местная вода может вызвать дизентерию. Предупредили, что мародерство недопустимо, и что солдат, пытающихся присвоить военное имущество противника, военная полиция будет предупреждать один раз, а затем стрелять на поражение.

  А между тем, с каждым часом вы приближались к экватору, и от благословенного климата Новой Зеландии не оставалось и следа. Жара теперь стояла страшная, до тридцати восьми и даже сорока по цельсию, и это в тени на верхней палубе! Влажность была невыносимая, кубрики превратились в душегубки: в них висел густой запах пота и нестираных солдатских носок. Даже в коридорах стоял "аромат", как будто "в лицо тебе плеснули из ведра, где мыли грязную посуду". Потели вы просто адски, каждый день съедая по несколько противных солевых таблеток. Душевые с пресной водой работали час утром и час вечером, в них выстраивались длиннющие, хмурые, нетерпеливые очереди, а самых невезучих отключение воды заставало прямо в процессе помывки. На корабле имелись душевые и с морской водой для желающих, но таких находилось мало: от соли тело быстро начинало зудеть, а грязь соленая вода смывала плохо.
  Большинство морпехов ходили без рубашек, некоторые даже заработали солнечные ожоги. Подполковник Ами сильно не возражал против свободной формы одежды: он и сам в своей полевой форме потел, как жеребец на скачках. Абориген как всегда щеголял темным, почти шоколадным загаром – за него он свою кличку и получил.
  Ночи тоже не приносили приятной прохлады: по соображениям светомаскировки большая часть иллюминаторов закрывалась и плотно завешивалась. Ночные часы были душными и тоскливыми, некоторые не могли спать и часами торчали на верхней палубе. К счастью, была возможность поспать и днем, и многие дрыхли по десять и даже по двенадцать часов.

  Чем же вы занимались? А особенно ничем. Час в день занимала проверка оружия: почистить, смазать, проверить, чтобы ржавчины не было, наточить в десятый раз штык – вот и всё. Первое время набивали запасные ленты и магазины патронами, но скоро все было набито и подготовлено.

  В один из дней по громкой связи объявили, что вы входите в воды противника – это означало, что за борт нельзя бросать ничего: ни пачку сигарет, ни консервную банку, ни использованный презерватив, если ты, морпех, настолько дисциплинирован, что даже передергиваешь в нем – малейшая мелочь могла выдать ваше положение врагу. Курить теперь разрешалось не круглые сутки, а только когда горит специальная лампа.
  Иногда случалась тревога – душераздирающе пел ревун, все напяливали спасательные жилеты и бежали вниз, в кубрик, а наверху оставались только те везунчики, смена которых по боевому расписанию занимала посты у трехдюймовок и спаренных зениток (расчеты состояли из моряков, но морпехи должны были подносить и подавать снаряды). Сначала сидеть в кубрике после тревоги напрягало – а если торпеда или бомба? Но потом вы привыкли к тревогам: почти всегда они означали, что кто-то принял наш самолет за вражеский или кому-то померещился перископ подводной лодки.
  Чаще же никаких обязанностей у вас не было.

  По рукам ходили книжки – буклеты об обычаях местных аборигенов (кстати, и на брифингах вас предупреждали, что местные очень плохо реагируют на обман, а за измену супруга у них полагается смерть, а ещё что если они разговаривают с вами сидя, то таким образом выражают своё уважение), туристические брошюры, иллюстрированные журналы, захватанные детективы с мятыми страницами, романы про гангстеров и ковбоев, всякого рода легкое и бульварное чтиво. Но попадалась и классическая литература, те же "Казарменные Баллады" Киплинга, Марк Твен, сборники О'Генри, а во второй роте у одного сержанта был том Фицжеральда.
  Другим "развлечением", если можно так сказать, стали религиозные службы – их проводили одновременно: католическую, преподобного Келли – у палубного люка Номер 4, а протестантскую, преподобного МакКуина – у палубного люка Номер 7. На каждую сходилась толпа народа, как верующих, так и не особо, и некоторые даже покрестились прямо в море. А бывало и такое, что протестанты из любопытства шли к католикам (всем было любопытно, как проходит исповедь), а католики – к протестантам. И никто никому не мешал.


  И, конечно, игры! В твиндеке играли во все что можно: в кости, в джин рамми, в бридж, в покер! Устраивали настоящие турниры, и один парень сорвал на таком банк в ШЕСТНАДЦАТЬ ТЫСЯЧ ДОЛЛАРОВ! Ему многие завидовали.
  А вот кому не завидовали – так это переболевшим малярией и не до конца оправившимся от неё. Во влажном и тяжелом тропическом климате легко начинался рецидив: ребят лихорадило, трясло по ночам, пот крупными градинами катился по лбу. Таких отправляли в лазарет и пичкали хинином.

  Один морпех скрупулезно подсчитал всё, что сделал за это время на борту "Зейлина": выходило, что он сыграл 215 партий в джин рамми, выкурил шесть блоков сигарет и коробку сигар, выпил девяносто три чашки кофе, постригся, одиннадцать раз постирал нижнее белье, прочитал два эссе, девятнадцать новелл, один роман и "Карманную Историю Соединенных Штатов".

  Единственное, пожалуй, что было действительно замечательного вокруг вас – это морская жизнь. Киты вспарывали гладь океана неподалеку, выпускали свои фонтаны и снова ныряли. Стаи дельфинов увязывались за кораблем, не в силах побороть любопытство, они выпрыгивали из воды, словно живые, совсем нестрашные торпеды, а потом опять уходили под воду, поднимая веселые фонтаны брызг. А по ночам океан иногда источал таинственное, потустороннее мерцание – это светился диковинный экваториальный планктон.

  Где-то числа шестнадцатого разлетелась новость: при очередной бомбардировке противник на острове замечен не был, "зенитный огонь очень слабый". "Зенитный огонь очень слабый" могло означать, что какому-то пилоту облачко показалось разрывом зенитки, а огня не было вообще. Люди стали роптать – зачем тратить столько усилий на этот остров, если на нем и японцев-то скорее всего нет? Будет как на Кыске... "Уэлл-уэлл" тут же провел дополнительный брифинг, где всячески подчеркнул, что высокая дисциплина огня в предстоящей операции – крайне важный фактор успеха. Короче говоря, он имел в виду, чтобы вы не палили во все, что движется. Бандит даже заявил: "Да повернули бы весь флот и пошли бы прямо на Токио – тут войне и конец!" – и некоторые его поддержали. Они и представить не могли, насколько логистически сложной была даже эта операция, и сколько топлива сжирала ваша армада даже не ежедневно, а ежечасно.
  Некоторые парни помоложе, Москит, Хоуторн, Кальмар, Лафайетт и Крот, и многие другие, ещё не видевшие боя (да и многие видевшие тоже), откровенно расстроились.
  – Жаль, так хотел меч раздобыть, – жаловался Хоуторн.
  – А я подстрелить хоть одного япошку, – сокрушался Крот.
  – А я бы нашел японский труп и плюнул ему в харю. Прямо в открытый рот! – заявил Кальмар. – За всё! Эх, теперь новой операции ждать.
  – Ну ничего, захватим бетио-шметио, двинем дальше, на Маршаллы. Уж оттуда-то они не сбегут так легко, – попытался успокоить его Лафайетт.

  И всё же чем ближе к намеченной дате, двадцатому ноября, тем больше парней начинало потряхивать. Например, идешь ты и видишь: какой-нибудь морпех травит старые байки, а все смеются. Но смеются как-то неестественно, нервно, каждый не слушает краснобая, а думает о своем.
  За три дня до высадки люди дружно перестали бриться, и никто не делал замечаний. У некоторых появились усики или бакенбарды.

  Восемнадцатого вы стояли на палубе, глядя, как скользят боевые корабли по бесконечной глади океана, а стайка истребителей нарезает круги над ордером флота. К вам подошел мужчина в форме и сказал:
  – Ребята, я Боб Шеррод, военный корреспондент.
  На вид он был нормальный парень, даже уже и не парень, а взрослый дядя лет за тридцать. Корреспонденты всякие по кораблю и правда ходили, некоторые снимали что-то на фото и кинокамеры. А некоторые из вас даже помнили статьи Шеррода в "Лайф" и "Тайм" про то, как армия штурмовала остров Атту на Алеутах. Шишка! А с вами ведет себя запросто.

  – Ну, и что вы думаете об операции? – спросил он, делясь "Лаки Страйком". – Какие мысли? Как оно будет? Есть там япошки или нет?

  До высадки оставалось меньше двух суток.

Дышать. Вдох. Выдох. Вдох. Выдох. Надо дышать. Вдох. Выдох. Вдох. Выдох.

Вот и все мысли, что остались в голове Дойчи к третьей миле марш-броска. Легкие горят огнем, каждый вдох будто кипящее масло в горло, ноги свинцовые и едва отрываются от земли. Мир сузился до затылка бегущего впереди, все остальное просто перестало существовать. Наконец, замедлились. Кажется, прибежали.

- Кто дал команду сбавить темп?! - орет ганни, - Хотите остальные шесть миль пройти ползком?! Я это вам устрою! Марш!

Не прибежали. Просто дорога берет в холм и взвод притормозил. Вдох. Выдох. Надо просто дышать, не думать о том, что бежать еще два раза по столько же. Просто делай шаг, затем другой, затем еще один. Хотя бы тошнить перестало и голова меньше кружится. Сейчас бы чего-нибудь сладкого съесть. Мороженного, например. Здесь оно особенно вкусное. А вместо этого надо бежать. Шаг. Вдох. Шаг. Выдох. Мыски ботинок цепляются за асфальт, сбивая с ритма. Спина впереди удаляется. Кто-то снимает с плеча Билли винтовку, он не замечает кто, но бежать становится легче. Пулемет! Где пулемет?!

- Да тут он, - отвечает голос справа. Кажется, Дойчи испугался вслух, - Ветчину нагрузили. Ты беги.

Кто-то ржет. Смешно ему, что нагрузили ветчину. Откуда вообще еще силы смеяться? Как бы не сдохнуть прямо тут, до встречи с первым нипом.

Под конец стало немного легче. Все-таки, Билли не просто так последние три года тренировался на льду, а летом бегал кроссы и даже хотел бежать четыре мили гонки НАСС в бордово-желтых цветах*. Точнее, морпеху казалось, что стало легче. Он упорно делал шаг за шагом, не видя ничего кроме цели, будто хренов Уирлэвей на Бельмонт Стейкс**, ему нужно было дотерпеть до финиша, а дальше хоть трава не расти. И когда сержант, наконец, скомандовал "рота, стой", Смит сначала остановился, а потом рухнул на землю. Шевелиться боец уже не мог. Болело все, каждый сантиметр тела гудел от усталости и боли. Дойчи понимал, что это еще цветочки. Завтра будет хуже, завтра все начнет болеть по-настоящему, когда мышцы немного застоятся.

Отчасти поэтому Билли достаточно легко перенес разжалование, ему было не до переживаний по этому поводу. Сказывалось характерное спокойствие сына штата Северной Звезды - обидно, досадно, но ладно. Зато теперь не надо было таскать на своем горбу эту стальную дуру. Больше парил Физик, который отчего-то взъелся на рядового, и теперь выделял Смита по каждому поводу и без. Вот, привязался со своими задержками. Пусть лучше Гловеров дрючит, это им теперь разбираться с капризным Браунингом. "У меня хотя бы ствол не ходит из стороны в сторону, будто пьяница поссать вышел," - думал про себя Дойчи, а вслух монотонно повторял заученные позиции полевой инструкции.

- Задержка 19. Рычаг ленточной подачи вывернут, стерт или сломан, - бубнил Билли, - Собрать кожух с неисправной деталью. Задержка 20. Погнут или стерт рычаг ленточной подачи. То же, что и 19.

- Какой, блядь, то же что и 19!? - зарычал сержант

- То же, что и устранение задержки 19, - пожал плечами Смит, - Так в полевой инструкции написано, сержант, не я придумал.

Затем полоса препятствий и следующая порция дрючила. С каждым днем этот цикл нравился Билли все меньше и меньше. От постоянных придирок Физика у рядового появилось совершенно несвойственное ему желание кому-нибудь врезать. Но это было бы чертовски невежливо по отношению к товарищам. Вот, разобьешь ты кому-то нос, а по шее получит весь взвод, даром что Уэлл-Уэлл разве только не обедал в солдатской столовой с четвертым взводом. Подводить сослуживцев Дойчи не хотел. Он мало понимал во всех этих гунхо, про которые твердили в учебке, но с детства усвоил, что сила в общности. Играешь ты в хоккей, бросаешь мяч, валишь лес или япошек, добиться успеха можно только сообща. Поэтому стисни зубы, опусти взгляд и принимай за команду.

К выходным, когда пресс командования пошел на спад, и у рядового состава появилось свободное время, Смита пришли побить. Так он, по крайней мере, решил когда в подсобку, где Билли отрабатывал наряд, набилась добрая половина отделения. В животе скрутился узел ожидания беды, рядовой поднял на морпехов отрешенный взгляд, собираясь что-то сказать, но его оборвал наигранно испуганный возглас Ньюпорта:

- Полундра, парни! Кажись, Вулкан сейчас ебанет из главного орудия!

От гогота полдюжины глоток затряслись стекла и Билли, кажется, избежал расправы. Новое прозвище прицепилось к рядовому хуже клеща, в итоге Дойчи смирился с ним и даже стал с гордостью откликаться. Было в нем что-то лихое, бесшабашное, что совершенно не вязалось с обычно флегматичным морпехом.

Рядовые первого класса Хеви и Ферма

  Что неудивительно, Хеви и Ферма попали в одну палату.
  Курить в ней, конечно, было запрещено, но если очень хочется и поделиться сигаретами, то можно в форточку.
  Но в больнице были вещи и похуже, чем сигаретная мзда и отсутствие развлечений. Между вашими койками стояла ещё одна, и на ней прозябал рядовой первого класса Гиглетт из роты "Эхо". Он был хужер, то есть уроженец Индианы, и само по себе это было ничего, но среди хужеров иногда попадаются такие кадры, которые всем хотят показать, что они не просто так, а, мать твою, настоящие хужеры!
  Рядовой Гиглетт был как раз из таких. Он рассказал вам все бородатые байки об Индиане.
  Между прочим, в Индиане провели первый официальный бейсбольный матч...
  А кстати, в Индианаполис ведут все дороги Америки...
  А вот ещё, парни! В Индиане раньше жили великаны (чего, блядь?). А вот вы это расскажите парням из Бреверсвиля, которые нашли человеческий скелет ростом ДЕВЯТЬ. С ПОЛОВИНОЙ. ФУТОВ!
  Первое ограбление поезда в американской истории произошло в Индиане...
  Только в Индиане есть и прерии, и леса, и болота, и саванны, и песчаные дюны...
  О, обсуждаете бейсбол? У нас в Индиане родился и Чик Шталь, и Джуэлл Янг, а еще, кстати... (далее шел список фамилий, которые не имели к бейсболу никакого отношения).
  Короче, вы уже поняли, какое прозвище было у рядового Гиглетта?
  РЯДОВОЙ ХУЖЕР, разумеется!
  По-хорошему надо было дать ему в рыло, чтобы он заткнулся, но у него была сломана нога в двух местах, и это избавляло его от взбучки.

  Выписали вас в один день. Когда вы собирались, Хужер достал откуда-то пеструю треугольную подушечку.
  – Эх, парни, – сказал он. – Так жаль с вами расставаться! Вот ей-богу, так интересно, как с вами пообщались, я ещё ни с кем не общался! Вот, глядите, что у меня есть!
  И он развернул подушечку. Это был флаг – звезды и полосы.
  – Обидно тут валяться! Пока меня выпишут, вы, того и гляди, до Токио дойдете. Не имею ничо против других штатов. Но как бы мне хотелось, чтобы наш флаг над Капитолием в Токио повесил какой-нибудь хужер! В этом было бы что-то... ну, правильное!

В чем-то состояние Эйры перекликалось с тем, что испытывала кадет Энн Морган. Совсем не одно и то же представлять и лицезреть воочию... В фантазиях ты всегда можешь... ну хотя бы что-то! Хотя бы что-то...
А здесь... такие липкие удушливые щупальца подбирались к горлу, впивались в грудь, они душили, наполняли легкие невидимой пылью. Будто сам сатана шептал где-то внутри, вкрадчивым лукавым голосом... убеждал, что все кончено. Бесполезно. И снова, снова и снова поворачивал ее внимание, тыкая в очередное доказательство. А их было множество.

И вправду враг казался непосильным...
И, похоже, не планировал играть со своей добычей. Разбирая людей на ошметки, превращая в кровавый символ вырожденцев. Впрочем, что злу горстка никчемышей, если впереди - целый мир. Вкусный мир. О Боже...

Едва запрыгнув на стол, девушка так и застыла у самого края. Жуткая сцена с Саймоном заставила пошатнуться. Коленки подкосились... В таком силуэте и встретила леди Невилл зловещая тьма, врываясь могильным холодом. Эйра оцепенела, лихорадочно соображая, как же быть.
От обиды на происходящее ком в горле не позволил ничего сказать. Молитва умолкла.

Что они могли бы противопоставить? Но даже если вспомнит... Нужно такое, что позволило бы сейчас если не дать отпор, то хотя бы безопасно сбежать в места, позволяющие вооружиться по-настоящему эффективным противодействием, с четким пониманием что оно из себя представляет. Доступного слишком мало. Нынче даже пламя исчезло.

Вспоминай, вспоминай. Кто-то, судя по звуку, убегает. Может успеешь сообщить полезные сведения вдогонку!

Кто перед ними? Что против такого существа эффективно? Вспоминай!

Чья-то рука нашла ее ладонь, все еще затянутую в перчатку. Голос Патрика, от которого почему-то стало теплее. Настолько, что Эйра подобно утопающему, хватающемуся за соломинку, порывисто подалась в сторону юноши, судорожно выискивая его плечо свободной рукой, чтобы прильнуть. Как островок необъяснимой опоры. Или даже человечности в этом беспросветном торжестве тьмы...

Девушка почти спрыгнула со стола, она собиралась идти. Но не хотела отпускать.
Вспомнить... нужно вспомнить. Пока так уютно, так спокойно... Только бы ее не прогнали, не оттолкнули...
Ледяной ветер обжигал щеки... Беззащитная кожа, залитая слезами, которые просто текли. Безмолвно, без всхлипов. Хотелось уткнуться в одежду, в грудь Патрика.

Неужели конец? Не так... почему так?
Обида все еще душила. Но нужно вспомнить. Вопреки всему.

Блэйк наступает, обходя стол. Одна рука свисает вдоль линии корпуса безжизненной плетью, во второй переливается в неверном свете старый-добрый боевой нож. Саймон выкрикивает слова, которые, согласно легендам, служили девизом одному из рыцарей Камелота. Вспоминает прошлое, жизнь до и жизнь после, и, конечно же, службу. В те годы мир казался проще, прямолинейнее. Значение имел лишь приказ командира, не существовало требующих нетривиальных решений долгосрочных задач. Можно было просто шагать, выкрикивая речевки и песни в одно горло с соратниками. В последующие годы всё так сильно запуталось. Начинало казаться, что не распутается уже никогда. Всё изменилось этим сентябрьским вечером. Крик Саймона изобличает, привлекает внимание, лезвие боевого ножа хищно пляшет в вытянутой руке. Эшфорд ждёт неподвижно – серые глаза пристально следят за приближением Блэйка, фиксируя каждое движение, каждый сбивчивый шаг. Саймон рычит, срывая горло, и бросается на отродье в последнем рывке. Не успевает толком удивиться скорости лорда, как нож выскальзывает из пальцев с оглушительным хрустом ломаемой кисти. Эшфорд больше не играет, не разговаривает – Блейк понимает это совершенно отчётливо. Опустив подбородок, смотрит на окровавленную руку лорда, по локоть зарывшуюся в его, Саймона, грудь. Боли почему-то по-прежнему нет. Нет боли, нет страха, не осталось места для проблесков света. Только холод. Пустота. Отсутствие времени.

Энни обматывает ладонь рукавом и лезет в камин. Жалко китель, но ничего не поделаешь. Выхватывает из очага тлеющую головню, успевает сделать один шаг и, почти зашипев от боли, роняет головню. Раскаленное дерево моментально прожгло и рукав кителя, и совершенно неподходящую для подобных целей салфетку – девушка беспомощно смотрит на почерневшую деревяшку у своих ног, которая от падения раскололась на две равные части.

Вильгельмина хватает так кстати оставленную кем-то здесь кочергу. Длинная, увесистая, железная, с угрожающего вида крюком на конце – она, пожалуй, способна при необходимости сойти за оружие. Повернувшись в сторону Энни, девушка понимает, что сомнительная затея подруги провалилась практически сразу. Поверх плеча кадета Мина видит, как Саймон Блэйк набрасывается на Эшфорда и как тот, непринужденно сместившись в сторону, наносит удар. Пальцы Алистера выныривают из спины Блэйка вместе с фонтаном крови – удар чудовищной силы буквально пронзил грудную клетку Блэйка насквозь. Картина неправдоподобная, картина гротескная, картина, превращающая объективную реальность в сюрреалистичный кошмар.

Руэл смещается в сторону, перехватывая поудобнее нож. На Эшфорда бросается Саймон, и Картер использует его нападение для того, чтобы занять более грамотную позицию. Оказавшись позади лорда, он уже намеревается нападать, однако обмирает при виде того, чем заканчивается непродолжительная потасовка Блэйка и Эшфорда. Свет угасает в стекленеющих глазах Саймона, в то время как рука лорда почти по локоть тонет в его груди. Замешкавшись, Руэл неловко пригибается и пытается дотянуться лезвием до бедра воплотившегося в мире смертных чудовища. Вместо ожидаемого успеха окружающий мир начинает отчаянно кувыркаться. Мужчина, выронив и нож, и молитвенник, кубарем катится по полу к дальней стене. В голове звон, обеденный зал дрожит и плывёт – приподнявшись на локте, Руэл ошалело смотрит на Эшфорда, который невозмутимо проходит мимо навстречу следующей жертве. Левый висок горит, отчаянно пульсирует при попытке к себе прикоснуться – лорд небрежно отмахнулся от Картера между делом, едва его не прикончив.

Ульрих Мэйнард вскидывает тазер, прицеливаясь. Сперва обзор заслоняет спина налетевшего на Эшфорда Блэйка, после – Руэла. Детектив наблюдает, как оба нападающих разлетаются, раскиданные лордом без видимых усилий в разные стороны, и подгадывает момент. Теперь Алистер наступает уже на него – серые выцветшие глаза продолжают беспрестанно смеяться. Ульрих выжимает спусковую скобу, и с удовлетворением убеждается, что электроды впиваются точно в грудь лорда, который даже не пытается увернуться. Но происходит невероятное. Мэйнард отчётливо видит, как чернеет и обугливается под воздействием электричества водолазка, но сам Алистер Эшфорд как ни в чем ни бывало продолжает идти. Окна за спиной лорда синхронно взрываются, и в зал вместе с порывом холодного ветра прорывается дождливая ночь. Порыв воздуха смахивает весело потрескивавший в камине огонь, на смену тревожному полумраку приходит абсолютная темнота. Ульрих скорее чувствует, чем видит движение. Человеческая глаз не способен различить силуэт, с невозможной скоростью скользящий во мраке. Когда Эшфорд – фигура, чуть светлее, чем тьма, вырастает перед Мэйнардов в полный рост, тот, вопреки собственным ожиданиям, не успевает даже вздохнуть. Пальцы лорда стискивают и сминают горло, выдавливают воздух из лёгких, отрывают от земли словно невесомую плюшевую игрушку. Долю секунды Эшфорд смотрит в глаза Ульриху, наслаждаясь. После – сжимает пальцы, и небрежно отбрасывает в сторону уже бездыханное тело.

Нож в руке Дерека отчего-то совершенно не выглядит весомым аргументом в сложившейся ситуации. Стоящий рядом телохранитель целится в лорда, но выстрелить мешают отважно набегающие на хозяина замка взбешенные гости. Дерек видит, как лорд рукой пробивает грудь Блэйка насквозь, как небрежно отбрасывает Руэла. Видит, как Эшфорд направляется в сторону лысого детектива – и, по совместительству, в сторону самого Дерека. Телохранитель по-прежнему медлит – дотягивает до того, что все окна в зале одновременно взрываются, впуская холод, дождь и кромешную темноту. Вопреки здравому смыслу и логике угасает, задохнувшись, огонь в камине. И в нахлынувшей в одночасье со всех сторон темноте слышится то отчётливый хруст, то прерываемые воем койотов сдавленные хрипы. Секундой позже стоящий рядом телохранитель стреляет дважды – отрывистые выстрелы сливаются воедино, а сполохи высвечивают фигуру Эшфорда в полушаге. Что-то совсем рядом ломается, что-то грузно падает на пол – молния снаружи бьёт в крону росшего на берегу пруда многолетнего дуба, освещая комнату ещё на мгновение. Этого времени оказывается достаточно для того, чтобы обнаружить дворецкого – тот по-прежнему неподвижно стоит в нескольких шагах позади, около самого выхода, сохраняя надменно-отстранённое выражение на лице. Этого времени оказывается достаточно для того, чтобы обнаружить в шаге от себя Эшфорда – оказавшись между Дереком и Эйрой, лорд стоит неподвижно, чуть склонившись над трупом телохранителя со сломанной шеей.

Для Тима события развивается слишком быстро. Мужчины бросаются на хозяина замка, и тот, вопреки ожиданиям, играючи отбивается. Не просто отбивается – начинает безжалостно убивать, голыми руками разбрасывая рослых и здоровых гостей. Тим видит, как лысый детектив стреляет в лорда из тазера, но тот проходит мимо О’Райвера и продолжает наступать на Мэйнарда как ни в чём ни бывало. Следом взрываются окна, унося с собой свет. В кромешной тьме Тим по-прежнему стоит на месте и озирается, пока комнату не озаряет сразу несколько вспышек. Уже падая на колено и хватаясь за обожженное резкой болью плечо, мужчина проклинает того, кому пришло в голову стрелять в сложившихся обстоятельствах. Сквозь плотно сомкнутые пальцы толчками пробивается горячая кровь. Подстрелили. Чёрт возьми, подстрелили!

  - Запугивает и стращает! – беспечно отмахивается от слов Мины Энни. – Ща отломаем ножки от стульев и отмахаемся от псин! А вот его клевреты, чтоб их, куда опаснее! На колеса и ходу, и в задницу все это дерьмо! – она резко отмахивает рукой, торопя девушек, но те и не собираются бежать, решив, что надо оставаться здесь. Почему – нет времени додумывать.
  Слыша просьбу Эйры, кадет в раздражении топает ножкой, но, выругавшись, хватается за скатерть, не думая и не рассуждая, зачем леди Невилл это нужно. Помогая тянуть, она все смотрит через плечо, следя за тем, как Эшфорд неторопливо спускается со своей кафедры. Судя по всему, раз уж никто не намерен бежать, придется приводить угрозу в исполнение: Алистер-то, вопреки ее словам, с место тронулся! Шипя, как кошка, которой наступили на хвост, девушка пытается понять, чем бы вломить по спине ненормального, хорошо понимая, что ее маленькие кулачки крепкому мужику все равно что слону дробина. Свой ножик на званый ужин она захватить и не подумала, а тупым столовым серебром можно только насмешить.

  Увидев стремительную атаку бородача и его не менее стремительный полет, Энн взвизгивает и от неожиданности даже выпускает из рук скатерть. И только потом слышит чей-то пронзительный голос: «Наших бьют! Суша флотских метелит!» - только через долю секунды кадет понимает, что кричала это она. Коротко и испуганно девушка выдыхает:
  - С-сука!

  Взгляд мечется из стороны в сторону, ища, чем можно долбануть негодяя. Шизик он или нет, а силы ему не занимать: такую тушу бросил. Взор Морган останавливается на камине, и по губам скользит довольная и пакостливая улыбка: а ведь это идея! Почти переломившись пополам, она резко наклоняется за салфеткой, обматывая ее вокруг руки, а потом сдергивает китель с плеча, пряча руку в рукав. Дело за малым: хватануть из огня наименее горящую головню и ткнуть ей в ублюдка, решившего поиграть в демона. Ну и постараться самой не обжечься при всем при этом, да-да. И не попасться в лапы хромоножки.

Доброе утро. Почисти зубы. Будь здоров. Спасибо. Пожалуйста. Не чавкай. Застегни пуговицы. Овсянка полезная. Конфеты - после еды. Если холодно - надень шапку, не то простудишься. Купи лекарства строго по списку. Не забудь отдать бабушке сдачу. Не ходи незнакомой дорогой. Здоровайся. Не перебивай. Слушайся старших. Ложись спать вовремя.

Простые, чёткие правила. Почти, как ритуал, изо дня в день, снова и снова. Всю жизнь. Привыкнуть к этому было непросто, многие вещи оставались не понятными даже сейчас - но они, хотя бы, были привычными. Из года в год его окружали привычные вещи, привычные улицы, привычные здания. Сегодняшний день был совершенно особенным - он выехал за пределы Лондона, один. Бабушка очень переживала из-за этого. Она боялась, что Патрик может испугаться. Потеряться. Не справиться с переживаниями, которые рождались внутри. Когда ты попадаешь в новое место, где много незнакомых людей - ты не знаешь, что делать. Рождается тревога. Становится страшно. Хочется бежать. Хочется плакать. Хочется вернуться домой - но ты не знаешь дороги. Не видишь лиц. Не слышишь голосов. Твой мир вокруг извивается, выворачивается наизнанку, он не ТАКОЙ, ОН НЕ ТОТ, КАКИМ ДОЛЖЕН БЫТЬ. Ты беспомощный. Ты маленький. Ты не можешь сделать ничего - только потеряться в океане ужаса, ни вздохнуть, ни выплыть.

Патрик помнил это чувство. Он давно его не испытывал, с тех пор, как люди вокруг перестали быть такими огромными, а тени оказались просто тенями. Но сейчас, когда свет мигал, когда старый лорд так зловеще смеётся, когда люди вокруг кричат, бегут, и ЗЛЯТСЯ...

Оно вернулось.

Сжимая Динозавра до побелевших пальцев, Патрик начал раскачиваться вперёд-назад, вперёд-назад, вперёд-назад, не двигаясь с места. Его тело била крупная дрожь, худые плечи взграгивали от удара грома, в ушах лаяли... непсы.

- Меня зовут Патрик... Меня зовут Патрик... Меня зовут Патрик..., - слова, слетавшие с его губ, превратились в монотонное бормотание.


- Давай, скажи "Пат-рик!". Пат...рик!
- Па...! - гулил маленький Патрик.

Мама старательно вырезала ножом его имя на деревянных бортиках детской кроватки. Его имя было на поильничке. Кружке. Тарелке. Стуле. Бирках на одежде. Даже на той, что была на нём сейчас. На карточке в кармане. На ноге Динозавра, под заводской надписью "мой хозяин".

В школе ему даже не придумали кличку - все знали, кто такой Патрик. Могли обозвать дурачком или уродом. Но смешнее всего было, когда, после очередных побоев, этот щуплый паренёк вставал и, утирая рукавом слёзы вперемешку с соплями гордо заявлял "Меня зовут Патрик!".

Потому что имя - его главное сокровище. Его волшебное слово. Его защита. Его оружие.

Мама знала все секреты. Она ходила в церковь, но Патрик был там только один раз - его пугало это место. Люди в чёрных одеждах были чем-то похожи на лорда Эшфорда. Они были мрачными. Грозными. Они несли людям Страх перед Гневом Божьим. Мама говорила, что Бог злится на людей за то, что те не сражаются с демонами. Грешат. Она говорила это, трижды по три раза постукивая правым каблуком. Иногда она могла не есть целую неделю. Иногда протыкала себе ладони длинными спицами. Говорила, что это поможет ей очиститься. А Патрику это не нужно, потому что он - добрый, хороший мальчик. Настолько хороший, что он спасёт всех-всех людей однажды.

Что демоны будут визжать от ужаса при одном упоминании его имени.

- Привет! Меня зовут Патрик! - солнечно улыбаясь говорил каждому новому человеку, который только появлялся в его жизни, Патрик. Люди не визжали. Не бежали в ужасе. Они не были демонами. А, значит, были хорошими людьми. Его, Патрика, друзьями.

Он всех спасёт.


Всё вдруг встало на свои места. Он не неизвестно где в окружении незнакомцев. Он там, где должен быть. В окружении друзей, которые его не боятся. А те, кто боятся, не посмеют их тронуть.

- Меня зовут Патрик... Меня зовут Патрик. Меня зовут Патрик!

Патрик встал, решительно вскинув подбородок и голос его разнёсся по всему обеденному залу, оберегая всех людей силой имени истинного охотника на демонов.

- МЕНЯ. ЗОВУТ. ПАТРИК!!!

  Занимательная беседа была прервана настойчивым и уверенным стуком в дверь. Услышав этот звук, Морган, свято уверенная, что наконец-то пришла леди Невилл, подскочила с кровати и, придерживая свою импровизированную накидку, поспешила к выходу, немало не заботясь, что ступает босыми ногами по так и не нагревшимся камням пола. К изумлению распахнувшей дверь девушки, за ней стояло фамильное сокровище Эшфордов – ветхий дворецкий, с невозмутимым лицом попросивший дам проследовать в обеденную залу.
  - Проклятье! – выругалась кадет, не ожидавшая столь скорого приглашения. Высунувшись в коридор, она проследила взглядом за направившимся к следующей двери стариком, с любопытством глянула на дверь туалета, откуда раздавались несколько голосов, и нырнула внутрь.
  - Ну, значит, пора собираться! – бодро отрапортовала Морган. – Обидно, конечно, что одежда не успела просохнуть и придется сидеть в сыром, ну да и ладно: на мне согреется! Зато наконец поедим и узнаем, что от нас хочется! Поспешим! Хотя… - на подвижном личике застыло задумчивое выражение. – Нет, давай совсем уж спешить не будем! А то наш Вергилий двигается так, словно вот-вот развалится. А если выйдем одними из последних – меньше придется плестись за ним!

  Отбросив на кровать скомканное одеяло, Энни, извинившись, забрала у Мины свой амулет и неспешно подошла к тумбочке. Сняв с импровизированной сушилки рубаху, девушка принялась спокойно одеваться, продолжая тем временем:
  - Эх, жаль, немного времени не хватило! Нам бы составить вопросник для нашего хозяина, и пробежаться по тем пунктам, которые он, вероятно, не осветит в своей речи. Если, конечно, он хоть что-то скажет. И если мы поймем, что все это всерьез, а не бредни выжившего из ума старца, который решил всех потомков собрать просто потому, что может. Думаю, насчет демонов и аллегорий – это безусловно, важно. Может, - застегнув пуговицы, она принялась заправляться. – еще спросим, раз пошло такое дело, почему на амулете как раз девять мечей? И еще мне вот интересно, от кого конкретно из рыцарей ведем мы все свой род: любопытно же! Плюс ко всему, если тут потомки девяти рыцарей – коли судить по талисману, а нас, считая лорда, четырнадцать, то кто-то окажется дале-е-екими родственниками, верно?
  Одевая темный от влаги китель, она завершила свой пылкий и напористый монолог:
  - В общем, предлагаю скооперироваться и спросить его обо всем важном. Если одна какой-то вопрос упустит, вторая подхватит. И еще я, пожалуй, буду еще весь разговор с ним на диктофон записывать: не отвертится, если что. Да и мы не упустим какой-то мелочи из сказанного. Ну все, я готова! Разводи пары и выходим из гавани! И дай Боже, чтобы нас ожидал Спитхэд, а не Доггер-банка!

  В коридоре девушек встретила Эйра: как настоящая леди, она не могла уйти с чужими вещами, и с благодарностью вернула владелице парку. Бросив короткое: «Сейчас!», кадет торопливо забежала обратно в комнату, и, бросив, не расправляя, мокрую куртку на тумбочку, вернулась под громкий хлопок двери к остальным.
  - Ну что, девочки, пошли? Предлагаю садиться вместе и, если будет такая возможность, поближе к лорду, чтобы не перекрикиваться с ним через весь стол. Если, конечно, разговор будет за едой, и нас не пригласят потом в другую комнату, на сей раз уже для беседы! Ну или если из тарелок не полезут демоны, чтобы закусить закусывающими рыцарями!

  Уныло переставляя ноги почти в самом хвосте гостей замка, одуревшая от неторопливости Энни, чтобы хоть как-то развлечь медленную, словно на похоронах, процессию, громко, обращаясь ко всем сразу, поинтересовалась:
  - Леди и джентльмены! Мы, конечно, не на футболе и не на ипподроме, но давайте сделаем ставки: на интерес, конечно же! У меня два предложения: первый – окажется ли беседа с лордом Эшфордом – кстати, никто не знает его имя? – полезной или хотя бы интересной нам; и второй – кто все-таки послужил прототипом Артуру из легенд, или он существовал в действительности примерно таким, как описано? Я считаю, что беседа будет интересной, а сам король – собирательный образ и целой толпы людей разных веков! Ваше мнение, не стесняйтесь! Не шагать же молча и скорбно, как на кладбище!?

  В холле, проходя мимо застывшего в ожидании писателя, нагруженного чемоданами, Энни задержалась на несколько секунд, спросив у мужчины:
  - Реджинальд, если нас отсюда ничего не погонит, то не собрать ли нам попозже весь «цвет рыцарства», - широко и насмешливо улыбаясь, она кивнула на остальных, - где-нибудь за бутылочкой вашего и моего виски, и не обсудить ли то, что сегодня узнаем, только без нашего гостеприимного хозяина?

  Продолжая следовать за дряхлым проводником по коридорам старинного особняка, с интересом осматривающая охотничьи трофеи предков нынешнего владельца Энни пришла к выводу, что вся жизнь семейства Эшфордов, по-видимому, проходила исключительно в пределах земли Гвиннед: картины были только с местными пейзажами, да и дичи из других земель не было. Может быть, конечно, иные, более необычные трофеи были в другом коридоре, но пока что, благодаря увиденному, перед внутренним взором девушки рисовался образ эдаких потомственных знатных затворников.
  Войдя, наконец, в обеденную залу, размерами своими заслуживающую скорее названия гордого названия пиршественной, она протяжно присвистнула. Размеры помещения впечатляли, но еще больше восхищало гигантское полотно, на котором бравый рыцарь поражал того самого демона, с родственниками которого были призваны бороться гости замка. Оглядев круглый стол и прикинув, сколь много гостей можно за ним рассадить, кадет громким шепотом поделилась с Миной своими выводами:
  - Смотри-ка, стол-то точно не на девять персон! Так что количество мечей, видимо, не означало общего числа рыцарей имени оригинального предмета мебели! Кстати, есть мнение, почему скатерть у нас траурно-черная? Поминаем, что ли, кого-то, или просто для общего мрачного антуража? Кстати, расположиться предлагаю во-он там, поближе к кафедре. Наверное, хозяин замка нам с нее вещать будет: «Да-арагие рыцари! Я вас собрал здесь, для того, ик, чтобы… Кстати, а для чего я вас собрал-то?».

  Насмешливо выпалив все это, Энни на каблуках повернулась к другим девушкам, интересуясь их мнением:
  - Мы хотим расположиться поближе к картине. Леди Эйра, Джесс... Джессика, вы с нами?
  На имени второй женщины кадет запнулась. Та представилась как Джесс, но это наверняка было сокращением от его полного имени. Называть же ту, кто явно старше, уменьшительно-свойским его вариантом кадет заставить себя не смогла, а посему рискнула обратиться к ней так, как могло бы звучать полное имя леди в нежно-голубой кофте.

  Разобравшись с рассадкой, Морган оставила на спинке своего стула берет и, заложив большие пальцы за ремень, подошла к великолепному полотну. Искусствоведом кадет ни в коей мере не была, и даже не собиралась гадать, когда, кем и в какой манере письма выполнена эта картина. Ее больше интересовало другое: как выглядит изображенный победитель чудовища, и какие еще отличительные детали времени изображены неведомым художником. Правда, в средневековом вооружении она тоже не разбиралась на должном для исторических изысканий уровне, но стараниями деда точно запомнила, что во времена короля Артура полных лат и блестящих панцирей, которые так любили изображать живописцы, не существовало. А значит, с точки зрения Энн, чем больше нарисованный воитель походил бы на рассказы деда о темных веках, тем больше было вероятности, что Эшфорды и вправду сохранили память многих поколений и однажды отразили ее на холсте.

Саймон шел уже несколько часов. Можно сказать что ему повезло - большую часть расстояния удалось покрыть с попутным дальнобойщиком, который гнал свою фуру с какой-то мороженой жратвой в один из вездесущих Tesco. На счастье Лэйка, водила оказался угрюмым мигрантом откуда-то из этих стран Восточной Европы, в которых сам черт ногу сломит, одних только Россий две, а то и три штуки. Так что всю дорогу в кабине грузовика Саймон просто молча пялился в окно под однообразный визглявый брит-поп.
Но остальные водители не спешили подбирать одинокого бродягу, на котором для полноты картины только плаката с полицейской ориентировкой не хватает. Спасибо хоть, повезло и ни разу не прикопались патрульные, к мечу у них могли возникнуть некоторые вопросы.
Так что пришлось топать пешком, отмеряя шагами грязь и палую листву на дорожных обочинах.
Это было привычное дело. В конце концов, как говаривал вечность назад Пит Полундра, все что от тебя требуется - просто переставлять чертовы ноги, солдат.
Миля за милей сдавались в плен монотонному маршу бывшего морпеха. Пару раз он останавливался перекусить в придорожных забегаловках, но тоже без приключений. Разве что денег оставалось совсем впритык. Если письмо было чьей-то дурацкой шуткой, на обратную дорогу у Саймона не останется практически ни единого пенса.

Но Лэйк об этом даже не задумывался, потому что сердцем чуял - время пришло, и сквозь толщу черной меланхолии, в которой он утопал последние годы, забрезжил путеводный свет маяка. Post tenebras veritas, все в точности как говорили дед с отцом. Пророчество сбывается, осколки древнего ордена созваны вновь.
Когда Саймон думал об этом, душу переполняло счастье, привыкшие сутулиться плечи гордо расправлялись, и он прибавлял шагу.
Наконец-то, стучал по капюшону дождь.
Наконец-то, сигналил встречный водитель.
Наконец-то, шептали мокрые листья, по которым отбивали ритм новенькие ботинки Лэйка.

Пока Саймон штурмовал извилистую горную дорогу, мимо проползло, не задумавшись, разумеется, остановиться, несколько автомобилей. Такая популярность отдаленного проселочного маршрута наводила на размышления. Красная тойота, серый опель, даже обогнал, весело потренькав звонком, какой-то парень на обычном городском велосипеде. Саймон махнул ему рукой, но тот даже не заметил, бодро прокатив мимо. Кажется, он что-то пел.

Не сбавляя шаг, Лэйк миновал крепостную стену, тоннель и вошел в замковые ворота. Все обогнавшие его автомобили предсказуемо оказались здесь. Вытянутый черный автомобиль бизнес-класса, который Саймон видел по дороге, стоял в окружении опелей и фордов, словно наследный британский аристократ в толпе безродных проходимцев. Бродяга хмыкнул, поправил висящий за спиной сверток с мечом, шагнул вперед. Под зонтами и капюшонами кучковались люди. Шелест дождя скрадывал их переговоры, но кое-кто заметил Лэйка, махнул рукой. Саймон помахал в ответ и прошел мимо под козырек крыши, не спеша смешиваться с толпой. Да он и не знал, что им сказать.
Привет, я Саймон?
Вы к Эшфордам? А крайний кто?
Это здесь собирается древний орден демоноборцев?
Не, глупости. Косых взглядов и разговоров за спиной Саймону хватило в наивной юности. Он спрятался от дождя, закурил, пряча сигарету в кулак. Несколько часов прошагал, можно себе позволить просто подождать несколько минут, посмотреть, понаблюдать.
Так или иначе, все прояснится. Post tenebras veritas.

Ну, хорошо… Пробьёшь ты головою стену… И что ты будешь делать в соседней камере?
Станислав Ежи Лец

  Вцепившись двумя руками в руль и подавшись вперед, сосредоточенная и непривычно мрачная Энн не спускала глаз с идиотского серпантина, словно специально созданного для того, чтобы гробить незадачливых водителей вместе с машинами. Да еще этот чертов дождь, от которого вся трасса превратилась в зеркало! И, словно бы этого мало – ураганный ветер, так и норовящий бросить в лобовое стекло горсть палой листвы, а то и что похуже! Да уж, поездочка к автору идиотского письма оказалась еще хуже, чем могла предполагать кадет, и теперь, после всех треволнений и подозрений, у нее крепло желание добраться до этого проклятого замка и поговорить по душам с автором послания. И плевать, взрослее он или нет, лорд там он или еще кто-то: гонять человека в такую глушь ради какой-то шутки, да еще в шторм, мог только самый натуральный сукин сын!
  Но вот ненормальный маршрут – мечта экстремала – закончился, и перед глазами Морган внезапно, как из-под земли, выросли крепостные врата. От неожиданности девушка вдарила по тормозам, и верный «Опель», обиженно проскрежетав шинами по мокрому асфальту, затормозил у самого въезда в поместье. Судорожно вздохнув, Энни отняла от руля начавшие мелко подрагивать руки и нервно вытерла пот со лба. Пошарив рядом с ручником, она, не глядя, вытащила из пачки сигарету и, прикурив, глубоко затянулась, успокаиваясь. На напряженном каменном лице проступила неуверенная кривоватая улыбка: черт возьми, а она все-таки это сделала! Оставалось понять только, ради чего.

  Первые несколько часов в дороге душа Энн пела: как ни крути, а она была практически в самоволке, а для кадета, даже любящего учебу, это сродни вручению медали. К тому же, чего таить, девушка любила это чувство дороги, когда за стеклом проносятся, сменяя друг друга, разнообразные пейзажи, а трасса под колесами рождает упоительное ощущение свободы. Каждая такая поездка, особенно в места незнакомые, придавала ей сил, спокойствия и уверенности, заглушая любые тревоги. Непонятное письмо и неизвестность впереди? Ну и ладно! Что бы не случилось среди этих «лордов Камелота», она справится, не может не справиться!
  Убедив себя таким образом, кадет призадумалась: если допустить на миг, пригласивший ее придурок все же всамделишный лорд, пускай и поехавший на древних легендах, уместно ли явиться к нему в повседневной форме, или, раз уж парадку она не захватила, следует переодеться в гражданское? В итоге Энн сочла, что и так сойдет: зато она сразу покажет всем, что перед ними не абы кто, а будущий флотский офицер, наследник славных традиций Royal Navy!
  Маленькой ложкой дегтя стала всплывшая в памяти фраза Черчилля, одного из тех людей, к кому Морган питала безмерное уважение, что «флотские традиции – это только ром, розги и содомия». Утешила себя девушка тем, что это сказано было про мужчин, и к ней ни в коей мере не относится. И вообще – лучше подумать, какая еще напасть может ждать там, среди зеленых валлийских равнин. Может, в замке собрались все же не перечитавшие Лавкрафта культисты, а, например, разведка «вероятного противника» - русских, например, или китайцев – вдали от посторонних глаз вербующая шпионов среди перспективных офицеров и кадетов? Вполне себе вариант!
  Чем ближе была цель поездки, тем меньше веселилась Энни: настроение стремилось к нулю подобно стрелке спидометра – хорошо за сто в начале пути на хайвее, и ближе к пяти на долбаном серпантине. И вместе с позитивом таял восторг от романтики приключений: оставалось только упрямое желание разобраться, что за хрень здесь происходит, убедиться, что ничего стоящего внимания и огорчить дедушку, что вся эта тайна стародавних лет не более чем враки и бредни.

  Докурив, кадет приоткрыла окно и коротким щелчком отправила сигарету в недлинный полет, усталым взглядом проследив, как мигом потух в луже маленький огонек. Чертыхнувшись, она снова завела машину и аккуратно въехала во внутренний двор. Приметив еще одну машину, Морган припарковалась рядом. Ухватив с соседнего сиденья парку, девушка дерганым жестом заправила за ухо выбившуюся прядь и покинула уютный салон.
  Решив не тянуть и сразу разобраться со всем на месте, она набросила куртку на плечи и решительно подошла к водительскому месту «Тойоты», где чего-то ждал мрачный мужик. Не чинясь, она постучала по крыше, привлекая внимание водилы, и, когда тот опустил стекло, наклонилась и напряженно поинтересовалась:
  - Здрасьте, сэр. Я извиняюсь, но вы случайно не к лорду Эшфорду приехали, получив какое-то иди… странное письмо? Или вы здесь проживаете? Простите за беспокойство, а то я не знаю, что и думать.

Крейн

Касаешься ладонью ручки двери, но отчего-то медлишь. Там, снаружи – буря, мир в оскале предсмертной агонии. Живое воплощение мига, к которому ты готовился на протяжении последних нескольких лет. Остаётся лишь открыть дверь, выбраться из машины, сделать несколько шагов и раствориться в водовороте… Но отчего-то медлишь. Следуя распоряжению брата, послушно пристегиваешься. Джош поминает имя господа всуе, и ты тоже поворачиваешь голову в ту же сторону, куда смотрел брат. Видишь, как на спине девушки висит девочка, совсем ребёнок – и как этот ребёнок раздирает горло отчаянно сопротивляющейся несчастной зубами. Пикап трогается, и ты откидываешься на спинку кресла без моральных и физических сил.


Джош

Пикап трогается. Осторожно выруливаешь, объезжая девушку и ребенка, которые корчатся на асфальте, продолжая бороться. Хоть это и кажется чем-то максимально сюрреалистичным, всё равно объезжаешь. Поворачиваешь руль влево, то и дело дергая рычаг переключения передач. На первой передаче с черепашьей скоростью проползаешь между брошенным посреди проезда «фольксвагеном» и припаркованным минивэном. Слышит скрежет, с которым на водительской двери остаётся царапина. Притормаживаешь, когда перед пикапом пробегает мужчина – налетев на машину, он с силой бьёт ладонями по капоту твоего внедорожника и сразу же бежит дальше. Он убегает, но у тебя перед глазами надолго остаётся это бледное перепуганное до полусмерти лицо. Продолжаешь выруливать, едва не столкнувшись с вылетевшим из соседнего ряда другим авто. Уже около самого выезда с парковки ТЦ, на водительскую дверь прыгает инфицированный – его окровавленная морда с выпученными глазами пляшет совсем рядом с твоим лицом. Втопив педаль газа, вылетаешь на дорогу, и в зеркале заднего вида наблюдаешь, как зараженный кубарем катится в сторону по асфальту.

Мир горит, полыхает. Дым поднимается от главного входа в «Орегон-Плаза», столпы дыма виднеются в городе тут и там. Набирая скорость, ты проезжаешь по опустевшей дороге мимо магазинов с разбитыми витринами. Видишь девушку, которая бежит вдоль проезжей части по тротуару, и которую асинхронными скачками преследуют совсем маленькие детские тени. Стиснув зубы, продолжаешь вести пикап, почти машинально перестав обращать внимания на цвет светофоров. Следующий перекресток встречает тебя перевернутой пожарной машиной – словно символ павшей цивилизации, тяжёлый красно-белый грузовик полыхает, и из-под капота вместе с дымом вырываются облизывающие металл языки пламени.

С каждой улицей, с каждым преодоленным кварталом становится всё более очевидно – это не локальный инцидент, но глобальная катастрофа. Твой пикап почти неосознанно мчится к окраинам Спрингфилда – но каждый раз, когда ты собираешься выдохнуть, перевести дыхание и припарковать авто у обочины, в поле зрения появляются всё новые и новые изломанные фигуры. Они повсюду. С каждой минутой их только больше – больше, чем спасающих свои жизни и бегущих людей.

На очередном перекрестке, внушая надежду, переливаются двумя цветами полицейские маячки. Притормозив, ты подъезжаешь к остановившейся посреди дороги патрульной машине – обе двери открыты, в салоне пусто, и одинокий полицейский сидит неподвижно, прислонившись к заднему колесу. Его внутренности выпотрошены и кровавой гирляндой растянуты по дороге – морщишься, когда приходится через них переехать.

И вдруг они появляются. Несколько десятков сразу, высыпаются на проезжую часть из дворов. Они бегут за пикапом, нелепо размахивая конечностями. Бледные, в порванной и грязной одежде, все как один заляпанные чужой кровью с ног до головы. Развивая нечеловеческую скорость, они толпой мчаться по проезжей части в зеркале заднего вида. Стиснув зубы сильнее, ты ускоряешься.

Удаётся оторваться. Знакомой дорогой почти неосознанно добираешься до окраины Спрингфилда. Миновав несколько рядов аккуратных коттеджей, ныряешь на петляющую среди роскошного соснового леса четырёхполосную трассу. Среди деревьев становится спокойнее – особенно в миг, когда оставшийся позади город исчезает за поворотом.

Ещё один перекресток – и вперёд устремляется прямое как стрела дорожное полотно. Резко вдавив тормоз в пол, останавливаешь машину прямо на перекрестке. Там, впереди, дорогу перекрывают серебрящиеся щиты. Несколько «хаммеров» углом преграждают путь, ощетинившись установленными на крыше крупнокалиберными пулеметами. Замечаешь мельтешащие между щитами силуэты военных – в странного вида чёрной униформе, с плотно прилегающими к лицу прозрачными респираторами.

Смотришь на дорогу, смотришь на Крейна. Колеблешься.

Образ брата источал едва ощутимые обрывки теплого света. Быстрым шагом преодолев расстояние, Крейн заключил младшего в крепкие объятия.

- Брат…

- Джош, - наконец отпустив здоровяка, продолжил старший Гурниссон , - ты постарел…

Неловкая пауза. Джошуа вызвал в Крейне сразу несколько сильных эмоций. Облегчение. Радость - наконец-то он встретил своего давно пропавшего младшего брата. Благодарность провидению, надежду и даже гнев. Как никогда пророк был сейчас далек от того божественного ощущения всепоглощающей любви. Может быть поэтому он позволил себе ткнуть пальцем в направлении почившего доктора и просто констатировать.

- Мертвец.

Резкое движение и палец смотрит то ли в сторону сопротивляющегося мужчины, то ли в сторону копа.

- Мертвец!

Еще одно резкое движение и перст указует прямиком на сидящую на бордюре медсестру. Губы пророка скривились, словно собираясь исторгнуть из себя еще одно предречение. Глаза его приобрели особый, чуть безумный блеск. Но, словно сжалившись над несчастной, костлявый палец скользнул дальше - по слепо ощерившейся смартфонами толпе.

- Мертвецы... - тихо закончил пророк.

- Я подвел их всех, Джош, - опустив голову, признался старший Гурниссон, - как когда-то подвел и тебя. Но! - Крейн вскинул подбородок и впился горящими глазами в глаза брата. Продолжил он, тем не менее, спокойно. - Никогда больше.

- Ему уже не помочь, - на этот раз кивнув в сторону трупа, пророк положил руку на плечо Джоша. - А нам нужно крепиться, брат, ибо наступили последние дни.

Леблан

И весь мир – твоя сцена, и поддаётся в кровь толчками адреналин.

Ковбой наступает, стискивая кулаки – а ты отступаешь. И представляешь себя героем легендарного немого кино, у которого всё получается смешно и задорно, и которому по завершению все зажигательно аплодируют. И в каждой истории обязательно должна быть мораль, и развязка должна чему-то научить зрителей.

Продолжаешь отходить, пока ковбой приближается. Внимательно следишь за каждым движением, затылком чувствуешь расположение палаток и расступающуюся толпу. Ты замечаешь хищный блеск в самому уголке его глаз за мгновение до того, как реднек в конце концов поднимает огромные кулаки.

Его не остановит ни полицейская машина, ни дети. И бьёт он вовсе не как в том фильме – не медленно и карикатурно, но резко, молниеносно, по кратчайшей траектории и почти без замаха.

Отпрыгнув, ты уклоняешься, отметив в процессе чрезвычайно качественно поставленный джеб.

И самое худшее – не смеётся толпа, и громила не замирает, пораженный собственной неудачей. Нет, это не один из тех пьяных фермеров, кулаки которых напоминают тяжёлые маятники, что чуть ли не часами преодолевают расстояние между исходной точкой и целью. Этот – боец, и где бы он не учился, но первый удар на проверку оказывается разведкой.

Ковбой подшагом сближается, сокращает дистанцию – и почти сразу без тени сомнения преображает одининочный тычок в убийственно-молниеносную «двоечку».

Звонкий хохоток греет мима: не только ради презренной бумаги, но и для радости публики работает Микаель. И пусть это лишь одна девчонка, актёру всё равно: нет малых ролей, один зритель — уже не пустой зал.

А вот заметивший неладное ковбой вызывает несколько иные эмоции. Творческий азарт. Желание преодолеть сие малообразованное (можно ведь было и красивее, чем "Ууу, сссука", выразиться) препятствие. И острый холодок вдоль позвоночника, столь приятный взопревшему телу. Леблан ждал такого поворота и, к своему стыду, надеялся на него. Не потому, что рассчитывал победить. Но сама ситуация предлагала уникальную возможность разыграть не просто классику комедии, но, буквально, самую её основу... по крайней мере, в немом жанре (ведь даже полицейский рядом!). Возможность, которую парень не упускает.

Снова отступает на шаг, опять прижимает ладонь к груди и будто бы сдувается в размерах: вот походил на великана, а теперь напоминает коротышку, да ещё и ноги странно оттопыривающего. Другой рукой к ковбою слегка тянется (но возможности схватить не даёт), открывается всей душой, невинно-обиженным выражением лица дополняя. Мол: "Ну что вы, сударь, как могли вы что-то нехорошее подумать, я свят и безгрешен, вы глубоко меня задели подозрением!". А сам, меж тем, следит внимательно за кулаком и мужиком, отшагивает вовремя, безопасное расстояние сохраняя. Метнётся вдруг движение резкое, разрывая дистанцию, и присядет паяц (или отскочит), увернётся от грядущего удара. Всё по канону, только кирпича (и девушки-заступницы) не хватает.

Услышав призыв о помощи практически где-то рядом с ней самой, Чи вздрогнула. Нет, практически дернулась, нелепо заваливаясь назад и встречая голыми ягодицами обжигающе холодный пол.
В подобном состоянии усидеть на корточках, да еще закрыв глаза, и без того было крайне сложно.
- Ааа... - вырвался вдох.
Кажется, до этого Пятый сообщил о безуспешности своего мероприятия.
Итак... Все же людям становилось плохо. Хотелось резко подпрыгнуть и выпрямиться, но этот прислоненный к стене человек напоминал те жуткие мерцающие предупреждения с виртуального экрана... Одну из причин, по которым девушка медлила с выходом из капсулы.
Вновь накрыл сильный испуг. А что если по невежеству уже критически перенапряглась? А другие? Они так и будут помирать по очереди?
Нет-нет-нет, сердце бешено бьется, нельзя, нельзя, тише, тише, успокойся...
Лазарет закрыт. Помощи в ближайшее время ждать неоткуда. Каков исход участи еще одного незнакомца? Почти закономерный... почти.
Телеса тряслись, как у немощной старухи. Но она, пусть медленно, все же попыталась подняться, опираясь на предложенную руку. Главное, без резких и лишних движений.
Дурно. Нужно срочно отыскать что-то полезное, то, что способно дать лучик надежды. Но что же?
Свободная рука легла на возмущенные ягодицы, растирая их. Жаль, попытка вспомнить не удалась. Хотя неизвестно, сколько на то необходимо времени. И не опасно ли это.
Из помещения впереди также не выбегал никто с радостными новостями.

Чи мужественно шла рядом с Пятым, но оставаться рядом не стала. Страшно было вот так... Сознание не желало принимать смерть. Соглашаться с ней. Вот так сразу. Вот так часто. Вот так безоговорочно. На плечи обрушилось всепоглощающее чувство бессилия. Словно в бреду она пошагала дальше.
Звук... Приехал лифт? Где-то там впереди. Серьезно? Хотелось ускориться, но осторожность услужливо напомнила инструкции. Не успеет?
Бесит. Как же бесит!
Почти дойдя до входа в комнату отдыха, девушка не выдержала и снова присела в коридоре. Закрыла глаза, упрямо пытаясь ухватиться хоть за какой-то полезный фрагмент своей памяти.

Южная стена Гримфолда, чуть более часа до полудня

Обнаружить ближайший подъём на городские стены оказывается непросто. Вильгельм, внезапно оказавшийся в одиночестве и преследуемый презрительно-высокомерным карканьем воронья, то и дело озираясь быстро шагает по узкой улочке прочь от основного бульвара, недовольно оглядывая прилипшие к стенам двухэтажные домики. Он не знает Гримфолд, но знает подобную архитектуру – вход в главный барбакан надежно преграждён запертой решётчатой дверью, но где-то совсем рядом просто обязан оказаться другой.

Охотник шагает по безжизненной пустой улице в одиночестве – и теперь, осознанно отказавшись от общества спутников, почти физически ощущает буравящий затылок полный животной ненависти и голода взгляд. Однако, стоит обернуться, как становится очевидно – позади всё та же неровная изобилующая выбоинами мостовая, темнеют кое-где лужи да жирные упитанные вороны лениво перелатают то и дело с крыши на крышу.
И никого.
Становится спокойнее, здравый смысл и рационализм робко напоминают о своём существовании – однако, стоит ему отвернуться и продолжить идти, как паранойя накатывает с новой силой.

И, тем не менее, охотник не отступает.
Продолжает шагать, обнаруживая в конце концов один из подъёмов, полустёртые под воздействием беспощадного времени каменные ступени.
На этот раз – никакой запертой двери и, конечно же, традиционно никакого дозора.
Обогнув очередной домик, Вильгельм приближается к древней лестнице и начинает медленно подниматься – взбирается на хребет старой стены, высекая каменную крошку из ступеней под каждым шагом железного каблука сапога.
Взбирается наверх, подходит к уцелевшим через одно в лучшем случае зубьям.

И, затаив дыхание, смотрит вниз – с такой высоты ему могла бы открыться потрясающаяся и похищающая надолго дух панорама, скалистые пустоши и редкие островки еловых лесов, отвесные обрывы и тёмные безрадостные воды бескрайнего океана…
Но, вместо этого, по ту сторону городских стен Вильгельм видит лишь колыхающееся на ветру море тумана, который тут и там прорывают не без труда верхушки сосен или крыши находящихся наиболее близко к городу крестьянских хибар.
Чудовищно. Неправдоподобно. Невероятно.

Вильгельм смотрит налево – и видит вздымающийся вдалеке уже хорошо знакомый ему барбакан. Смотрит направо – стена бежит дальше, сверкая зубьями и опоясывая, кажется, весь город до самого побережья. И, удовлетворив собственное любопытство, охотник в конце концов оборачивается – смотрит на Гримфолд, который сковавшая окрестности мгла будто бы не затрагивает. Лицезреет способные одним своим видом свети с ума лабиринты одинаковых улочек, видит крошечные на таком расстоянии тушки перелетающего между ровными площадями крыш воронья, видит, что город разделён на две части – часть кварталов раскинулась на скалистом возвышении вдалеке, в то время как трущобы и прилегающие территории ютятся в низине. Видит вдали, на восточной окраине города, вздымающийся с мольбой к небесам крест городского собора. Видит посреди трущоб обширную площадь, над которой возвышается старая и будто готовая обрушиться с минуты на минуту часовая башня.
А на самой площади…

Впервые за всё время пребывания в городе охотник наконец-то обнаруживает признаки жизни. Множество людей, толпящихся и кажущихся игрушечными фигурками на таком расстоянии. Странная конструкция в центре, напоминающая либо трибуну, либо позорный столб, либо импровизированный помост. Там определённо что-то прямо сейчас происходит – вот только что именно, определить на таком большом расстоянии практически невозможно.

Кажется у фехтовальщицы за спиной тоже была служба, и смерть с зазубренной косой ей была как сестра. Интересно, на каком фронте и в каких частях она служила, прежде чем попасть в Корпус? И, главное, что послужило причиной ее вербовки? Но Кэролайн была права – эти разговоры могут и подождать лучшего часа.
- Да я и не спорю. Но мысли иногда не отпускают. Потом посидим, вспомним то, что было, и тех, кто не дошел. Все равно они с нами. Хотя я их почему-то не вижу, - скомкано и немного непонятно закончила алхимик.

Дорога до города по старой, сбитой колее меж наряженных в туман деревьев кажется бесконечной. Под мерной поступью охотников через этот стылый пейзаж разговоры сами собой умирают. С вещами Элен помогли, и она могла себе позволить, сжав мушкет, не отвлекаться от наблюдения за маршрутом. Пару раз алхимик вскидывала было винтовку, но источником шума оказывались лишь наглые, откормленные вороны, чувствующие себя в окрестностях Гримфолда как дома.
Пустые, заброшенные дома то тупо таращатся то в пустоту слепыми провалами окон, то заколоченными досками, похожими на гнойные струпья. Кажется, что за этими глухими запорами время заперто на тридевять замков: стоит войти в них – и сырое настоящее схлопнется, отправив охотников в далекое, полное жизни прошлое.

Вот и разверстая пасть городских ворот. Ржавая решетка под верхом похода на изъеденные цингой зубы, а тусклое небо, словно высохшее от жажды, не может скрыть, как умирает солнце - желтый волчий глаз. И ни души вокруг – только карканье да хлопанье крыльев новых хозяев этого места. Ангел-хранитель дорога, в которого так верила Элен, привел ее к разверстой, дурно пахнущей могиле былого величия.
Напряженные шуточки коллег звучат натянуто, неестественно, да и ее саму это наполненное уснувшим эхом безмолвие удручает. Здесь гораздо более страшно, чем там, в горах, хотя, казалось бы, опасности не видно. Но там она, лаская сапогами гранитную грудь хребта, знала, что против нее такой же смертный человек, хотя и с совершенно чуждым сознанием. Там все сводилось в итоге к тому, кто окажется метче, хитрее и крепче, но в Гримфолде этого было мало.

Тянули костлявые руки деревья, щерились в умирающем оскале все новые и новые пустые дома, ветер гнал по улице палую листву и какой-то невыразительный мусор. Ни человека, ни зверя какого – даже вездесущих крыс, и тех не было: только черные вестники проклятий смотрели черными бусинками глаз на маленький отряд, вошедший на их вотчину.
Один из мужчин, тот самый с бородкой, не выдерживает и подходит поближе к зданиям, смотрит в окна. Что он там надеется увидеть? Если слишком долго смотреть в бездну, бездна начнет смотреть в тебя. И Элен делает пару шагов к напарнику. Невыразительным, неуверенным голосом она высказывает свое мнение:
- Коллега. Не стоит. Мы идем с грузом, и пока что проверять смысла нет: сначала обустроим базовый лагерь в убежище. Все равно надолго мы не остановимся, так что не след будить лихо. Ежели, конечно, оно спит здесь. Еще успеем. Извините.
Сказала – и замолчала испуганно. А если ее примут за трусиху, боящуюся узнать, что здесь произошло? Неприятно, хотя и не лишено справедливости.

…Сумрачное молчание прерывает вечно позитивный и самоуверенный Элиас, не побоявшийся взять на себя смелость принимать решение. Охотница молча и сосредоточенно кивает – к чему лишние слова? Она рада, то кто-то взял на себя бремя командование. Она и сама была не лишена инициативы, но другой: если кто поставит цель – например, проверить численность банды в том или ином кишлаке, она уж расстарается, продумает, что да как, примет решение на месте. Но для этого нужен тот, кто решит, что следует сделать, поставит цель, пускай даже в общих словах.
Граф тем временем обратился уже ко всем, распределив маршруты отрядов, и женщина была ему благодарна. Подойдя к выделенным в одну группу вместе с ней, она уточнила:
- Коллеги. Раз уж граф с… гаремом идет к мэру, - раз подняв голову, Элен-солдат так просто не хотела прятаться, подбирая слова, чуждые Элен-алхимику, - то давайте отправимся в Убежище и подготовим его к возврату разведчиков на базу. Я и сама бы могла, но, - она неопределенно махнула рукой, - вещи сами себя не донесут. К тому же я, увы, давно уже не столь опытна в бою, как раньше, и была бы рада, если бы вы мне помогли. Я не могу приказывать, и поэтому прошу составить мне со мной компанию в передислокации. А там уже, - она смущенно улыбнулась, - я могу для сугреву фляжкой поделиться.

И мы выступаем. Туман не думает рассеиваться, окончательно выдавая тем самым свою сверхъестественную природу. Мне не приходилось слышать о подобном явлении, однако шалости природы обычной здесь явно ни при чём. Где-то рядом глухо рокочет море, предупреждая не соваться в белый кисель без необходимости. Воображение рисует отвесный берег и острые скалы, поджидающие неосторожных.

В пути непрерывно озираюсь, высматривая опасность. Шестое чувство нашёптывает недоброе, делая это слишком тихо, чтобы предсказать что-то конкретное. Ладонь не покидает рукоять револьвера, однако встречают нас лишь безысходность да запустение. Видимо, твари распугали и сожрали здесь всех, кого смогли догнать или запугать. Глухая тревога нарастает, не находя выхода ни в схватке, ни в разговоре. Безумно хочется излить беспокойство на головы спутников, облечь в слова то, что засело комом в груди - однако я понимаю, что болтать не время. Слова заглушат звуки крадущегося врага. Слова могут быть подслушаны... кем? Язык не повернётся признаться, что у меня ощущение слежки. А может, охотнику следует доверять чутью?.. Но откуда у начинающего то, что развивается годами столкновений со смертью лицом к лицу? Вот и приходится признать, что всё это шутки разыгравшейся фантазии. Просто война разорила страну, просто половина жителей ушла либо погибла, предместья заняли расплодившиеся чудовища, немногие оставшиеся горожане предпочли перебраться за надёжные каменные стены...

В сей наивной уверенности я пребываю, покуда отряд не натыкается на распахнутые неохраняемые ворота. Тут я не выдерживаю:
- Да что они тут, вымерли уже что ли? А письмо в Корпус кто писал, вервольфы на досуге сочиняли?

Голос мой звучит громче и чуть более раздражённо, чем следовало бы, выдавая, что леди Сеймур изрядно нервничает. Опустевший город выглядит более жутким, чем стая тварей. Это значит, что охотники опоздали. Что бы ни произошло, оно уже здесь. Уже случилось. Выбрало всех людей подчистую. Нет иного объяснения, почему мэр оставил вход в город без защиты. А может, все уцелевшие перебрались дальше, за внутренние стены, сторожат только их? Бедные люди! Как они здесь живут день за днём, год за годом, если у меня, кто провёл в Гримфолде считанные минуты, возникло непреодолимое желание сверкнуть пятками в туман? Будь я простым человеком, непременно развернулась бы, наплевав на дела. Однако королевские охотники так не поступают. Страху я сегодня уже поддавалась, хватит! Счастье, что хотя бы один из нас находит в себе силы не стать добычей вездесущего уныния. Невольно улыбаюсь в ответ на реплику графа. Может, не так он и высокомерен, раз без всяких колкостей старается поднять наш несколько приувядший боевой дух?

- Приручим вервольфов, пусть территорию охраняют, - отвечаю в тон, а сама выискиваю взглядом хоть какие-то признаки жизни. Тщетно! Если не считать воронья, никому нет до нас дела. А воронья чересчур много. Кажется, будто пернатые отслеживают каждый наш шаг. Уговариваю себя, что мне мерещиться. Что охотник, которому за каждым углом чудится враждебно настроенный соглядатай, быстрее скончается от нервов, чем от когтей и зубов. Несмотря ни на что, отделаться от мерзкого ощущения не выходит. С ним я и продолжаю путь, согласившись с графом, что разведка не повредит.

- Нет-нет, нисколько! Я и сама намеревалась предложить нанести визит господину мэру. Надеюсь, он в добром здравиии.

Лукавлю: ничего я предлагать не собиралась, полагаясь на опыт старших товарищей. Им лучше известен регламент, а также как далеко простирается широта наших неограниченных в теории полномочий в действительности. Подружиться с представителями местной власти более чем необходимо, как и выяснить, что здесь вообще происходит. Знать бы ещё, куда идти...

Растянутое до предела мгновение лопнуло, и время понеслось стрелой. Охотник с породистым лицом аристократа стремительно заколол одного вервольфа, ранил второго, а затем грохнул выстрел, закончив начатое рапирой дело, кони снова рванули и потерявший равновесие Эрнесто вынужден был отпустить поводья, чтоб не упасть под бьющие брусчатку тракта копыта. Парень с арбалетом потерял равновесие и слетел с крыши экипажа вниз, но сумел сгруппироваться и упасть правильно.

- Mierda!.. - пробормотал Вергара, невольно повторяя ранее уже прозвучавшее ругательство, роднившее между собой два разных языка.
Пороховой дым поплыл над землей, смешиваясь с клочьями белого тумана.
"Урок окончен".
Эрнесто машинально отметил склонность мастера рапиры к красивым позам. Возможно, однажды это его погубит. Однако пока что, стоило признать, он действовал безупречно.

Из тумана донесся полный боли и предсмертной тоски крик - именно крик, а не ржание - лошади, как наглядное доказательство того, что урок еще далек от завершения.
Эрнесто кивнул аристократу, снова продемонстрировавшему свою превосходную подготовку, и истинно дворянский снобизм, и все в одной короткой фразе. Похоже, этот дьявол столь же хорош, сколь и несносен.
Не медля более, Вергара бросился вдогонку за дамами.
- Умерьте прыть, синьориты, - бросил им вслед на бегу, - Не стоит терять друг друга из виду, неизвестно, сколько еще тварей таится в тумане!

Впрочем, ориентир в виде агонизирующей лошади пока присутствовал довольно четко.

Деревянная плошка, в которую Гран щедро не то, что налил, а наложил похлёбку, быстро нагрелась и практически обжигала руки. Порция выдалась щедрой, будто не на одну Цезарию, а, как минимум, на две-три, но девушка постеснялась что-то пикнуть бравому дозорному сторожевой башни по этому поводу. Прочитав трапезную молитву, она подула на вкусно дымящееся варево и зачерпнула его ложкой. Похлёбка показалась ей невероятно вкусной и почему-то напомнила о далёком-далёком крестьянском детстве, в котором и еды-то толком не было, но все собирались вместе и накладывали друг другу то, что было, из общего котелка. Давно это было, совсем маленькая она была.

С улыбкой Цезария обвела взглядом дозорных, своих спутников и оцепенела, посмотрев на ничем непримечательный мешок у Освальта, если не считать отрубленной головы некроманта в нём. Какая мерзость!
Она жевала и жевала кусочек вяленого мяса, но не могла проглотить его — не лез он больше в горло. Аккуратно, чтобы никто не заметил, послушница выплюнула мясо в ложку и сбросила его на край плошки. А её отложила в сторону и подхватила стакан с чаем. Поспешно отхлебнула — обожгла язык с горлом. Но от кисловатого травяного вкуса и от приятного запаха смородины стало полегче.

Отрубленная голова некроманта никак не шла из... из её головы, да. По заслугам получил колдун, воздававший почести Мортис, но Цезарии было противно, что Освальт решил взять с собой этот своеобразный трофей. Зачем он это сделал? Не пристало им, слугам Господа, защитникам крепости и разведчикам, таскать мёртвые части тел с собой. Увы, в тот момент Цезария сосредоточилась на восстановлении сил после лечения ран в бою и на том, чтобы не отстать от остальных, поэтому этот факт как-то уплыл из её поля зрения на время.

Сейчас задать вопрос... тоже нельзя — трапезничают все, нечего аппетит портить. А Юрону и Освальту, как раненным, нужно было вообще целиком съесть по доброй порции похлёбки, чтобы скорее начали выздоравливать собственными силами.
Цезария вернулась к еде, клюя поостывшее картофельное месиво по чуть-чуть и откладывая кусочки мяса на край плошки.

— Вы сами как? — поинтересовалась она. — Здоровы? Не болеете? Я могу вас осмотреть: у меня с собой есть целебная мазь и пара трав. Божьей милостью заболевать не нужно!

А сама на Освальта посмотрела, что он расскажет. Опередил её Эйгон, спросив про мешок. Ничего, лидер разведотряда сейчас поведает о столкновении с некромантом и с зомби, и о голове, а послушница и попросит его отойти на пару десятков шагов от дозорной башни и закопать голову.

Спутники попались не из болтливых, да и обстановочка не располагала. К тому же, охотники - по большей части одиночки. Такой большой отряд Эрнесто видел впервые. Впору было задуматься - что же там, в этом самом Гримфольде, этакое приключилось? И почему на усиление послали именно его? Как это понимать - как оказанную честь или списание?
Вопросы-вопросы. Вергара в итоге решил не забивать себе голову. Всяк ответ найдет свой вопрос, дай только срок. А пока...
Изучал спутников. Много женщин, это странно? Впрочем, для Корпуса - не слишком. Насколько Эрнесто усвоил из теоретических занятий общеобразовательного курса, Корпус основали после большой войны, где погибла изрядная часть взрослых мужчин, так что полное равенство полов было исторической традицией.
Синьориты были симпатичные, особенно белокурый темноглазый ангел в красном шейном платке. Не то чтобы это что-то значило, личных отношений внутри Корпуса Вергара старался не заводить. Никаких друзей, подруг, любовниц - просто попутчики. Как сейчас. Так проще.
Но как бы то ни было, симпатичные попутчики лучше, чем страшненькие. Хотя бы чисто эстетически.
Правда, одна дама, выцветшая блондинка с бледным, как от бессонницы, лицом, то и дело награждала Эрнесто свирепым взглядом, на что тот, разумеется, отвечал лучезарной улыбкой. Кажется, это ее только еще больше раздражало, впрочем. Но Вергара привык не удивляться подобному отношению от народа метрополии. Эхо войны по-прежнему гуляло по земле, хоть с тех пор прошло уже немало лет.

Когда карета встала, охотник выпрыгнул вслед за долговязым типом. Вытянутое лицо, взгляд уверенный с толикой надменности, явно аристократ. Ну да Эрнесто и сам не в конюшне родился. Длинный клинок уже лежал на плече, ножны Вергара оставил в карете. Прислушавшись к чириканью девушек у задних колес повозки, Эрнесто хмыкнул и пошел к лошадям.
Их поведение настораживало.
Невысокий парень простоватого вида, из попутчиков, забрался на крышу фургона и заговорил с Бернардом. Смешно, конечно, никто не знает друг друга, зато возничего знают все. Если вы что-то хотели знать об охотниках - вот отличная иллюстрация.
Кучер возится с винтовкой, болтаются заиндевевшие остатки веревки на стылом ветру. Взгляд охотника остановился на них, затем сместился на коней.
Вергара всегда любил лошадей, хоть и вырос, считай, в порту.
Он подошел к одному из коней, положил ладонь на шею, ласково, но уверенно.
- Calmese, calmese, querido.
Когда лошадь чует хищника, по ее взгляду всегда можно понять, в какой стороне притаилась угроза. Да и рвет она, как правило, в противоположную опасности сторону. Все-таки умное животное. В отличие от человека.

(Граница Империи Всевышнего, крепость Умеренности, раннее утро)

Первый луч едва тронул зубцы самой высокой башни крепости – Орлиной, а в часовне собора Святой Юфемии уже забили колокола. Потемневшие от времени громадные стены – что первая крепостная стена, что вторая были около сорока футов в высоту собирали утреннюю росу в трещины, оставшиеся здесь после последнего штурма и ещё не везде заделанные. Отмостки от башен к парапетам на стенах, к проходам на них же, оплетали каменной паутиной всю крепость, отчего во многих уголках Умеренности вечно царил полумрак, накладываемой тенью от солнца, едва пробивавшегося через плотный строй облаков.
По размерам Умеренность могла посоперничать с любым хорошо развитым городом Империи. Объединённая архитектура гномов, людей и эльфов породила необычный сплав из монументальности Кланов, изящества Эльфов и принципов планировки Империи. Итогом стала эта крепость, чьи толстые колоссальные стены венчал сложный ансамбль башен с фасадами, которыми мог позавидовать иной дворец. Часовни и церкви походили на донжоны и укрепленные бастионы, казармы – на укреплённые жилища кланов, а наблюдательные пункты устремлялись на такую вышину, что, казалось, с них можно было коснуться холодных звёзд Невендаара.

Ещё одной "особенностью", кроме толстых, в десять-двадцать футов шириной, стен, отличавшей Умеренность от какого-нибудь богатого имперского города, были тесные улочки, переплетающиеся с друг другом. Удивительно, но при всех размерах, застройка внутри была столь плотной, что крепость едва-едва наскребла места на две площади, где можно было проводить необходимые учения, построения и, если придётся, праздники.
И всё это мрачное великолепие принадлежало только людям – нет, конечно, согласно новому договору, в крепости были и мастера Горных Кланов, и дипломаты Союза, вместе с небольшими охранными отрядами, но благодаря общей площади Крепости, столкновение было с ними редчайшей удачей, так что простые гарнизонные вояки предпочитали считать, что кроме них никого нет – тем более что за стенами, на многие и многие мили это было почти правдой. Редкие одинокие домики-хозяйства появились в пределах Умеренности совсем недавно: двадцать лет земля здесь была раздираема войной, и мирные жители надолго покинули здешние угодья, здраво рассудив, что мёртвым пашни и сады ни к чему.

Утро застало Освальта в казармах. Измученный вчерашней строевой подготовкой, он спал, подложив под голову для пущего комфорта локоть, прямо поверх подушки. Шёл последний летний месяц; сборы только что закончились, и сквайр наивно полагал, что имеет право выспаться. В здании, возведённом целиком из камня – только крыша была деревянной, частенько плохо топили: поэтому все кровати, выставленные в ряд, были укрыты достаточно толстыми меховыми одеялами, под которыми можно было спокойно спать, не боясь застудить себе шею или какую-нибудь другую часть тела. К несчастью, помимо настойчиво зовущих колоколов, ещё у одной причины по имени Григор были намерения не дать Ко’Драпу отоспаться. Усатый соратник и сосед по казарме растолкал воина и сообщил тому, что его хочет видеть на площади Юттона Благочестивого, ни много ни мало, собственной персоной Нигель Эйверн.
— Ну давай, увалень, просыпайся! Развалился тут, как огр посреди дороги! Руки в ноги и быстро на площадь Благочестивого, сбор через десять минут!
Только окатив себя из ведра холодной водой, сквайр вспоминает: точно, вчера им что-то говорили про посвящение. Григор тем временем будет Юрона, спящего неподалёку.
— Поднимайся, поднимайся, бес тебя за пятку! Тоже забыл, что у вас сегодня "выгул"?
Выгулом между собой солдаты звали то самое посвящение. Отряд новобранцев отправляли в "легкую прогулочку" недалеко от стен Умеренности. Жестокая тренировка подчас могла закончится и жертвами, но что Руперт, что Нигель, хоть и берегли своих бойцов, считали, что подобные жесткие условия – единственный выход держать гарнизон готовым к любой опасности.

На северной наблюдательной башне во всю гуляет ветер. За каменным балконом плещется зелёными волнами Великий лес, мешая Зардомасу вглядываться в алеющий горизонт. Ярко-зелёная листва дубов и ясеней переплетается с красно-жёлтым убранством клёнов и берёз, подсказывая знающему человеку, что в этом месте заканчивается царство людей и начинаются владения Союза. Образ зыбкий, как и сама граница: эльфы не держат постовых застав на своей территории, и сейчас, кажется, вообще её практически не контролируют, уединившись в своих зимних дворцах.
— Эй, Зад, чего замер, никак задремал, что ли? — тяжелая рука Конрада хлопает тебя по плечу, вырывая из оцепенения, — давай, друг, свободен. Смена караула. Тебя, поди, уже ждут. Говорят, Харл опять с возом дичины вернулся, так что Гунда сегодня закатит нам пир, так что не опоздайте к обеду! Клянусь Всевышним, если он и в этот раз не расскажет, где ухитряется столько настрелять, я донесу на него в Магистрат¹.

В соборе Святой Юфемии не спали уже давно: заутреня начиналась раньше, чем проходило построение, и сейчас в базилике расположился нестройный ряд синих капюшонов – послушницы, среди которых была и Цезария, молились Всевышнему о благополучии императора и императрицы, о воинах крепости и о тех, кто покинул этот мир. Высокий неф здания украшали множественные рисунки истории Невендаара, начиная с его создания, до низвержения Бетрезена. Утреннюю тишину нарушало мерное бормотание тридцати послушниц, проговаривающих полушепотом литании, да поскрипыванием деревянных скамеек, на которых им позволялось устроиться, хотя многие предпочитали молиться на коленях.
Когда огоньки свечей перед массивным алтарём, изображавшим двух архангелов, начали дергаться, свидетельствуя о том, что фитиль в скором времени догорит и они потухнут, послышался скрип массивной, обитой железом двери и в залу вошла собственной персоной Жюстина де Анж.
— Цезария, со мной, — негромко окликнула она послушницу, — остальные – продолжайте молитву.
Когда девушка вышла вслед за священницей за дверь, Жюстина, возвышавшаяся над ней чуть ли не на голову, положила руку на плечо и повлекла к выходу из собора.
— Тебя прикрепляют к разведывательному отряду "Вороное крыло". Сегодня у него первый выход, и тебе нужно будет отправиться с ними. Я уверена, что всё пройдёт гладко, но всё же, в твои обязанности входит как раз то, чтобы все они вернулись целыми и невредимыми. Поняла? – пара строгих синих глаз посмотрела на Цезарию сверху вниз.

А вот в Башне Таинств² кажется, не ложились совсем. Винфрид и Лотар сидели каждый за массивным столом, столешницы которых, кажется, в прошлом были дверьми в этих же башнях, и старательно изучали фолианты. Неизвестно, ложились ли они или просто встали пораньше, но караульные, пару раз прогуливавшиеся под бойницами – иначе не назвать эти маленькие немногочисленные окна в двадцатифутовом каменном великане, были готовы поклясться Всевышним, что свет в башне не потухал всю ночь.
Комната напоминала больше какой-то склад или лавку старьевщика, нежели магическую лабораторию: множество ветхих книг, засушенные растения, выцветший пергамент повсюду. Спокойному изучению таинств, впрочем, не было суждено случится – дверь распахнулась, принося с собой утреннюю прохладу (что-что, а вот камины в башне топили хорошо, поэтому пока сквозняк не начинал гулять по коридорам, в помещениях было тепло), и на пороге появился магистр Уоллстон. Вообще-то Винфрида и Лотара только недавно перевели в помещения, прилегающие к библиотеке, но магистр отказался "таскаться в такую даль", чтобы преподавать заклинания новобранцам. Маги в крепости выделялись даже на фоне остальных своих собратьев: казалось, посохи им нужны не для сотворения заклинаний, а для того чтобы орудовать ими как булавами – настолько крепкими и ладно сбитыми выглядели волшебники гарнизона, неизменно повергая в удивление новых учеников.
— Собирайтесь, — буркнул с порога старик, и бросил каждому в руки по одному кристаллу маны жизни, — это вам пригодится.

***

(Крепость Умеренности, площадь Юттона Благочестивого, те же, утро)

Обычно людная в любое время дня и ночи, в этот раз площадь пустовала. Встретившиеся здесь люди не были ни новичками, ни незнакомцами друг другу. Все уже бывали за стенами Умеренности, и не раз, но всегда с более старшими товарищами. В этот раз они идут в самостоятельный поход, чтобы доказать, что первый год, проведённый в этих стенах пошёл им впрок. Перед сформированным уже отрядом стоит Руперт Беретон, комендант крепости. Массивные доспехи защитника веры сами по себе напоминают небольшую переносную крепость. Рядом с ним, в сплошь черных одеждах, словно это в честь него назвали разведывательный отряд, стоит Нигель Эйверн. У него в руках список, с которого он зачитывает состав отряда, при этом слегка раскачиваясь, так что ножны мечей позвякивают, ударяясь друг о друга.

— Так, — голосом, будто бы не готовил отряд к первому самостоятельному выходу, а зачитывал, что сегодня будет на обед, произнёс Нигель, — сквайра – два, стрелок – один, магов – два, послушница… – он бросает исподлобья строгий взгляд, выискивая Цезарию.
— Я привела вам послушницу, Нигель, — слышится женский голос, и аббатиса Жюстина появляется на площади вместе с Цезарией, — ваш посланник слегка запоздал.
— Гм! — хмыкает Нигель таким тоном, что совершенно очевидно, что опоздавшему несдобровать: скорее всего теперь будет три дня чистить подземные казематы – вотчину охотников на ведьм. — В общем, все в сборе, командующий Руперт Беретон, — кивает мститель коменданту. Они старые друзья: вместе пошли войну, поэтому обходятся без формальностей.

Беретон кивает, и приподнимает густые седые брови, делая глубокий вдох. Задумчиво стучит по латной перчатке и начинает короткую речь:
— С сегодняшнего дня вы получите официальное право называться членами "Вороного крыла". При, условии что все вернётесь целыми и невредимыми, — он обводит разведывательный корпус из шести человек пристальным взглядом, — а по сему слушайте свою первую боевую задачу внимательно: продвинуться на шестнадцать миль точно на север вглубь леса, провести небольшую разведку, после чего доложить лично Нигелю Эйверну, который и вынесет вердикт о вашей пригодности к дальнейшей службе в таком качестве. Если всё пройдёт гладко, то успеете вернуться засветло. На вашем месте ночевать в Великом лесу я бы не оставался – поверьте, при всей его красоте в отношении наших казарм, он куда менее гостеприимен, чем может показаться с первого взгляда. Вас выпустят через главные ворота. У вас есть примерно час на подготовку, затем вас ждут на заставе у ворот. Лидером в этом походе будет… — он зачем-то посмотрел сначала на Нигеля, затем остановил свой взгляд на Юроне и произнёс, — Освальт Ко’Драп. Выполнять! И да поможет вам Всевышний.
Нигель кивком подтверждает слова коменданта, как непосредственный начальник, и отпускает восвояси, напоследок добавив:
— Ваше экипировка и оружие сейчас находятся там же, где и обычно – в общих оружейных ваших подразделений. Когда вы вернётесь, под ваш корпус будет выделена отдельная сторожка – так что не спешите по возвращению расставаться с вооружением, скоро у вас появится собственный склад.


Начинается новая веха в вашем служении Империи. И, словно в подтверждении этого, площадь наконец-то заливает лучами рассветного солнца, заставляя вас зажмуриться.

Ревущее стадо на трибунах. Изощренный лжец-глашатай, бросающий свои слова толпе, словно кость голодным псам. Но они не смогут насытиться, лишь только распалятся еще больше, ведь речи его пусты. Наверное, в этом и заключается его цель? Странно.

Здесь многое было странно. Много пота и крови, много лишней суеты, болтовни. К смерти стоило бы относиться более уважительно. На родине Йорру настоящим искусством считалось закончить поединок одним ударом. Истинный же мастер клинка побеждает еще до того, как обнажит меч.
По взгляду противника, по его осанке, по малейшим движениям мыщц воин уже знает, где будет находиться чужое оружие в каждый отдельный момент грядущей схватки. Однажды Йорру посчастливилось увидеть бой двух таких мастеров. Расслабленные, неподвижные, лишь правая ладонь небрежно лежит на рукояти, лишь взгляды скрещены в смертельном клинче, лишь дрожит в ожидании вспарывающей воздух стали каждое мгновение. Когда напряжение вокруг достигло такого пика, что ощущалось почти физически, один из мастеров склонился в поклоне, признавая свое поражение.
Интересно, как бы к подобному отнеслись местные зрители? Поняли бы, сколь высоко мастерство поединщиков? Вряд ли.
Впрочем, Йорру все равно был бесконечно далек от подобных высот искусства.

Самурай скользит взглядом по глашатаю, по колышащемуся морю лиц. По Хану.
Просто декорация. Даже Хан. Путь к цели состоит из множества шагов, и тот мудр, кто делает своей целью каждый отдельный шажок.

Йорру больше не обращает внимания на трибуны, он, прищурясь, смотрит на небо. Светило уже стремится к закату, тень последнего с Воронова Холма вытягивается в его косых лучах, падает на тусклое золото песка уродливым, гротескно вытянутым силуэтом.
Йорру едва заметно склоняет голову, прощаясь с солнцем.
Приближаются сумерки. Время длинных теней, время Черной. Плохое время для поединка.

А вот его противнику в самый раз.
Вороненая сталь на груди, вороненая сталь в руке. Асшаец.
В чем-то они и правда похожи. И тем не менее, абсолютно противоположны друг другу. Асшаец тоже служит Госпоже, но он же и боится ее. Избегает ее холодных объятий, балансирует на лезвии разделяющего миры клинка, словно цирковой паяц, вместо того чтобы уверенно принять судьбу. Потому что его Госпожа - Черная. У Йорру же - Белая.
Хотя асшаец наверняка даже не видит разницы.

Последний с Воронова Холма молча вытянул бледную полосу катаны, одновременно отбрасывая ножны в сторону. Замер, глаза в глаза с противником. Рыцарь Черной напрасно ожидает ответа. Сегодня, сейчас цель Йорру - перешагнуть асшайца. Для этого не требуется лишних слов, достаточно лишь меча.

Глориус продолжает кружить - трибуны ревут, поддерживая своего безусловного фаворита. Даже повидавший многое Раммель наблюдает за танцем аквитанки и гладиатора с плохо скрываемым интересом.

Максимус обозначает удар и вновь отступает.
Обозначает удар и вновь отступает.
Осторожность, абсолютная выверенность каждого движения.
Аквитанка, напротив, будто бы и вовсе не воспринимает поединок всерьёз.

Ожидание затягивается, напряжение нарастает.
Но всё меняется.
Девушку окутывает вспышка тени, невесть откуда взявшаяся посреди залитой дневным светом арены. Глориус, почувствовав неладное, подаётся назад и поднимает свой щит – почти сразу осознавая, что он остался на песке в одиночестве. Непонимающий взгляд скользит по встревоженно вдохнувшим трибунам, по глашатаю, по лицу Хана, которое кривит насмешливая ухмылка.

Его предупреждали об этом.
Специально нанятые Курио перед поединком инструктора.
Аквитанцы, называющие себя теневыми следопытами, способны на многое. Они именуют этот приём «шагом в сумрак» и, если верить слухам, способны перемещаться в астральный мир духов и выныривать спустя какое-то время обратно.

Глориусу было известно об этом, но, увидев собственными глазами, он всё-таки оказывается не в полной мере готов.
Одно дело – серьёзный противник, даже лесной зверолюд или другое чудовище.
Но эта магия…
В корне ломает заявленные организаторами правила.

Толпа негодует, ревёт.
Однако молчит наместник богов на земле, не переставая при этом загадочно улыбаться.
Не поднимает длань, не останавливает затянувшийся поединок.

Глориус озирается, пытаясь предвидеть совершенно непредсказуемое направление новой атаки. Здесь оказывается не в силах помочь даже весь его беспрецедентно богатый жизненный опыт.
Только интуиция. Только удача.

Ями привычно ныряет в сумрак – так, как делала это сотни раз прежде. Звуки смазываются, арену окутывают призрачные астральные полутона и пронзают насквозь глубокие тени. Она путешествовала сквозь сумрак не раз и не два, она перемещается между миром духов и миром реальным настолько легко, насколько обычный человек переходит на другую сторону улицы.
Но к тому, что она увидела в сумраке здесь, на арене, девушка оказывается не в полной мере готова. Тысячи полупрозрачных призрачных силуэтов на каждом дюйме залитого чёрной кровью песка.
Бесчисленное количество потерянных и неупокоенных душ, обречённых провести вечность в стенах ристалища.

Они смотрят на неё, они тянут к ней полупрозрачные пальцы.
Они скалятся беззвучно тёмными провалами ртов.
Они хотят молить о помощи, но оказываются не в силах вымолвить хотя бы единое слова.
Ями известно, что они не могут причинить ей вреда, но воспринимать подобное совершенно спокойно оказывается не так просто.

Несколько замешкавшись, она находит среди бесчисленных призраков объятый лазурным огнём чистой несгибаемой воли силуэт Максимуса.
И, сконцентрировавшись, возвращает в мир живых крылатое копьё на излёте предательского удара.

Быть может, Максимуса спасает то самое хвалёное гладиаторское чутьё.
Быть может, интуиция, воля провидения, решение богов или же просто слепая удача.
Так или иначе, он успевает заметить вынырнувший из пустоты наконечник объятого теневым ореолом копья – и, вскинув щит, отбить тут же испарившееся оружие в сторону.


Получатели: Глориус Максимус Сиятельный.


Получатели: Ями.

Яркие лучи солнца заставляют песок под ногами искрить всеми цветами радуги: кажется, что ноги бойцов, появляющихся на арене, топчут чистое золото. Приветственные выкрики и проклятия, радость и ненависть сливаются в единый гул, напоминающий рокот доменных печей – будто вы и правда не на арене, а в огромном котле, где будет плавиться золото.

В каком-то смысле это и правда так – колизей, подобно алхимической реторте переплавит вашу кровь и кости, ваши надежды и страхи в чистые эмоции толпы, которые затем станут настоящим золотом. Ваша задача – дожить до момента, когда этим золотом можно будет воспользоваться.
— И сегодня… на арене… — немолодой мужчина в ярко-зелёном плаще выступает на помост, расположенный в центре правой трибуны, — Дочь бескрайнего как власть Хана леса! Прекрасная… и коварная. — вкрадчиво заключил глашатай.
— ДЕЯНИРА ТАКЖЕ ИЗВЕСТНАЯ КАК КУНИЦА! Приветствуйте вашу чемпионку!

Казалось, толпа не могла бы кричать громче – но сейчас безликая людская масса поднимает оглушающий вой. Варвар ты или имперец – всегда найдутся благодарные тебе, ведь ты идёшь на смерть, чтобы потешить их мелочные сердца.
Властно вскинутая вверх рука заставляет трибуны притихнуть. Кажется удивительным, что этот сморчок в шлеме со страусовым пером способен кого-то заставить замолчать. Внешность так часто бывает обманчива.
— Её противник наверняка не менее коварен, — летит голос над трибунами, — Выходец из далёкой южной пустыни, загадочный кочевник…
— АБДУЛА "АНЧАР"!

Тишина бывает не менее громогласной. Трибуны на минуту словно вымирают. Но ты знаешь – это не показатель неуважения, наоборот, одно из самых честных признаний: страх. "Меня боятся – значит уважают", так говорит пословица с вашей родины. И тебя, Абдула, они боятся. Кто-то боится, что ты лишишь сегодня их любимицы, прекрасной Куницы. Кто-то во власти иррационального страха боится, что ты придёшь за ним. Мгновение молчат трибуны – и словно испугавшись, что за это оцепенение они попадут в твой список, взрываются приветственным гулом.
— Великий Хан сегодня не присутствует, — продолжает глашатай, — поэтому судьёй буду я, Кассий Плиний. Бой начнётся с ударом гонга, но сначала…

Кассий замолкает, удивлённо оборачиваясь через плечо: трибуны стихли без видимой причины. Щека нервно дергается, когда он замечает причину: в крытую аркаду на место «высочайшего гостя» входит белокурая женщина в белоснежных одеждах. Первосвященница почтила своим присутствием Арену. Совладав с собой, глашатай объявляет:
— Первосвященница Храма Солнца и всех богов… ЛИЕНТО ВИССАНТИ!
Хан – наместник богов на земле. Но боги не только даруют – они и берут тоже. Если Империя хочет существовать вечно нужен тот, кто сможет вести с ними диалог. Сейчас эту роль выполняет Первосвященница Лиенто – именем богов, власть её простирается на всю Империю, и отступает только перед величием Хана. Ибо гнев Хана – гнев Богов.
Женщина с безжизненным синим взглядом, обращённым куда-то внутрь себя, выходит на помост. Трибуны замирают в ожидании.
— Этот бой отметили боги. Пусть победит достойнейший! Восславим солнце! — только и произносит Лиенто.
Затем отступает в тень и усаживается на каменный трон, что-то шепнув служанке. Затем благосклонно кивает Кассию, успевшему покрыться испариной. Со скучающим видом подпирает голову рукой и устремляет взгляд на арену.

Бьёт гонг. Смерть уже близко.


Получатели: Деянира `Куница`.

Получатели: `Анчар` Абдула.

Огромный город спал. Ни одно поселение нордов не могло сравниться со столицей Империи, что раскинулась, словно пьяная шлюха, не знающая стыда или меры. Днём, в этом муравейнике из глины, камня и кирпича, проживали свои мимолётные жизни тысячи людей, не знающих лучшей доли и в своей гордыне считающих, что их доля - лучшая.
Не знают они красоты льдов на краю мира. Неведома им мощь бушующих волн. Не чувствовали они сладости утреннего тумана, стекающего с гор и укрывающего высокие сосны, что подпирают небо.
Они задушили своим городом всё то, что даровали им боги и в своей безграничной глупости считали, будто весь мир завидует Империи. Это было не так.
Бальдр сидел на холме возле города и смотрел на ночной небосвод. Небо здесь было другим, оно не имело той глубины и черноты, как на севере. Не видать было здесь и пляшущих огней северного сияния, которым радовали их боги. Лишь звёзды были теми же.

ссылка
При свете звёзд он развёл высокий костёр. Брёвна отбирал сам, их пришлось привезти с собой, потому что не было прохлады леса возле столицы - он давно исчез в топках местных жителей или стал стенами ветхих трущоб.
В треске пламени Бальдр слышал своё имя. Он вглядывался в огонь, пока дым кусал его в веки, пытаясь разглядеть своё будущее. Что пошлют ему боги завтра, кем он станет на арене, победителем или побеждённым?

Козёл был упрямым, он чувствовал смерть. Горбатое и сильное животное с крутыми рогами билось в своих путах, видя блеск ножа. Крик его был почти человеческим, но прервался быстро - муки жертвы не радуют богов. Важна лишь сама жертва, её смерть, её кровь.

Горячая, пахнущая железом, кровь хлынула из деревянной чаши на макушку. Вязкий поток полился на плечи, стекал по груди, марая красным чистую льняную рубаху. Вылив всё без остатка, воин отбросил сосуд в сторону и запел.

Его низкий грудной голос был слышен в ночной тишине и полевые звери, что ещё не покинули эти земли, вслушивались в слова. Звери понимали этот язык, что возносил славу богам древним, богам жестоким, богам старым, как этот мир.
Крестьяне, спавшие крепким сном на жёстких лавках в своих бедных домах, беспокойно ворочались. Отцы семейств видели в своих снах смерть в обличье воинов с глазами цвета горных льдов, что пришли на их земли. Женщины, будь то матроны или малые девы, с тревогой кутались в своих одеяла, пытаясь спрятаться от крепких рук и цепких пальцев. Все они видели как гибнут посевы и горят дома рубиновым пламенем цвета крови. Они никогда не видели в своей жизни снов страшнее этих.
Его голос слышали бедняки в трущобах и поджимали ноги, ёжась от нахлынувшего на них холода, словно летний зной вмиг сменился зимней стужей. В этой стуже они видели корабли, покрытых инеем драконов из дерева, что везли с собой смерть. В своих снах они ощущали тяжёлую сталь топора на своей шее или грубое железо кандалов, смыкавшихся на руках.
Просыпались в своих кроватях горожане, беспечно оставившие окна открытыми. Не понимали они, отчего тревога стиснула их грудь, почему пот стекает градом по лицу. Они зажигали свечу, лампу или лучину, бормотали молитвы о спасении... в тот же миг замирая в ужасе. Ледяной ветер пробирал до костей, тушил пламя и в его вое слышались обрывки боевых кличей, крики умирающих, стоны пощады, неизбежная смерть.

***

Солнце в зените бросало блики на белый песок, отражаясь от начищенной стали. Острый топор в одной руке, верный щит в другой. До центра арены далеко, так велик её размер, ропот толпы похож на горный поток, на шёпот волн, на слабые отголоски грома приближающейся бури. Купаясь в этом звуке, Бальдр ощущал, как его кровь бежит быстрее. Ноздрями он чувствовал запах крови, что пролилась здесь недавно, человеческой крови. Скоро и его кровь впитается в этот песок, он знал это. Но его веселила мысль о смерти. Он ждал встречи с ней, словно с дорогой женой ждёт встречи воин, возвращающийся с добычей. Его смерть не будет обычной, потому что боги услышали его. Он умрёт с оружием в руке и попадёт в Небесные Чертоги.
А если же им понравится его жертва, боги даруют ему чуть больше жизни и чуть больше славы. На это Бальдр тоже не будет в обиде, ведь кто он такой, чтобы перечить богам? Всего лишь человек!

Глашатай рассказывал небылицы, от которых воину становилось веселее с каждым словом. Он покачал головой, а потом поднял свой топор, указав на трибуны. Пусть каждый вспомнит прошлую ночь, свои сны и свою тревогу и задумается - сколько правды в словах болтуна?
Последним увидел Хана. Говорят, что он непобедим. Говорят, что он - воин великой силы и доблести. И что он - Наместник богов. Бальдр ударил топором о щит, приветствуя короля. Загремело обитое железом дерево, блеснула черной краской руна "вуньо" на белом поле.

Против него выставили деву. В том не было бесчестья воину, чтобы скрестить своё оружие с женщиной. Девы Щита не были чем-то странным в его краях, о доблести амазонок рассказывали много историй.
- Привет тебе, воительница! - воскликнул он. - Посмотрим, кому из нас благоволят боги и на чьей стороне будет удача!
Его зубы белели из-под шлема в широкой улыбке.

— Что за… полковники не успели бы натворить такого… — прошептал Усатый.

Сознание фиксировало то брошенный тапок, то рассыпанные вакутейнеры для анализов, то выдернутую в проход койку. Он переступил через швабру с отломанной пластиковой щёткой, так высоко подняв ногу, будто та была ядовитой змеёй.

— Принял, — вполголоса ответил он. — Проверяйте кубрики, Уинсли. Я загляну к офицерам. Не теряем друг друга.

Из пингвиньей его походка сделалась очень тихой, с носка на пятку.

      Дождавшись утвердительного ответа от полковника, Торрес с напускным безразличием пожал плечами и отошел в сторону. Вокруг командира всея экспедиции и так собиралась целая куча жаждущих аудиенции и генерирующих идеи шебутных федератов. Идеи то были, в целом, нормальные, но настоль очевидные, что не требовали огласки. Что касается домыслов, то их Рикардо просто пропустил мимо ушей. Вон дверь, хочешь узнать — идешь и смотришь, какие проблемы? Он бы и сам пошел, только дальше первой двери все-равно не дойдет.

      Первым делом он подошел к Ричарду. Протянул руку.
      — Рикардо, можно просто Рик. — Улыбнулся чуть заметно и беззаботно, — Видишь ли, федератам нужен компаньон на разведку. Доброволец. Думаю, ты уже догадался, что никто кроме тебя. — Хотя парень и находился в некоторой прострации, он был единственным из известных лейтенанту КССС, кто не полез в драку.

      Рикардо посмотрел на труп Каса с вывернутой шеей, на прапора, вновь на Ричарда.
      — Проветрись. Тот вон вроде с тобой и вон тот, — указал на отмеченных Заком бойцов, — На рожон только не лезь. Все, приступай.

      Следующим на очереди был Большой Боб, которого старший лейтенант знал только как весельчака и «Прапора».
      — Бать, тебе нормально? — Присел рядом с гигантом на корточки. — Не спи, замерзнешь. Давай-ка лучше на матрас. — «Прапор» был реальным вызовом физическим возможностям послестазисного Рикардо, но задача все-же была посильной.
      — Спасибо, красавицы, — подмигнул Рик медичкам и отошел, дабы не мешать.

      Последним был Кас. Рикардо подошел к телу и, присев рядом, приложил пальцы к вене на шее. Зачем только? Вроде, и так было понятно, что не жилец. «… в непонятных и безвыходных ситуациях, у солдат КССС есть только один принцип — похуй, и одно решение — ебошить.» Шутка ли? Лейтенант закрыл бойцу глаза и осмотрелся в попытках вспомнить из какой тот вылез капсулы. Только хер там плавал, двадцать однотипных гробов. Тогда в свою. Вон ту, вроде.

      Приподняв тело солдата подмышки, Торрес оттащил его к капсуле и, поднатужившись, погрузил внутрь. Вроде как примета такая, что кто-то, за него, в его гроб теперь лег. Херня это все. Лейтенант поискал взглядом усатого мужика — «инцидент с дверью» был той странной херней, которую Торрес объяснить не мог. Как и свернутую шею бойца. Да либо у подполковника вместо рук арматура, а вместо ног домкраты, либо…

      В принципе, в этот момент спокойного и беззаботного латиноса уже начало накрывать отходняком. Начали дрожать руки, ему вновь стало холодно, мысли стали вылетать из подсознания хаотично и вразнобой, как из костра с патронами. Он некоторое время просто стоял упершись в борт капсулы руками и глядя вникуда сквозь труп. Попробовал закрыть крышку — но та не поддалась. Потом подтащил ближайший ящик и сел на него, привалившись спиной к капсуле, продолжая смотреть сквозь стены расфокусированным взглядом.

— Пошёл нахуй, недомерок! — Ответил самозваному «лидеру» — Командуй своими. Я подчиняюсь только командирам КССС.

И откуда такая уверенность? Но претило ему подчиняться. Не помнил почему, но аж до скрежета в зубах этого мудака не хотелось слушать. Возможно, достаточного того, что они по разные стороны баррикад. А может эта самая «другая сторона» так ему напакостила когда-то, что бесчестьем будет им подчиниться.
Ну а ещё он лох низкий.

Тяжёлый молот с хрустом обрушивается на защищённое бронёй колено герцога де Труа, выбивая из-под ног землю. Безвольным мешком падает Орсо на мостовую, в то время как на улице вспыхивает возводимый Виссиль золотистый барьер. Границы светового кольца расширяются, вынуждая толпу наблюдателей боязливо отхлынуть. На поверженного герцога одновременно обрушивается и граница барьера, и ослепительная вспышка Эвелинн, выгоняя мрак из распахнутых глаз. Орсо приходит в себя, чувствуя, как его ногами сноровисто занимается молодая целительница.

Всего несколько минут – и уцелевшие члены отряда поднимаются по ступеням, входя во дворец. Поглощённые, обступив главный вход угрожающим полукругом, остаются снаружи.

Пыльные коридоры императорского дворца предстают перед людьми запутанным лабиринтом.
Брешь, впрочем, горит в сознании каждого тревожным тёмным пятном, помогая выбрать верное направление.
В одном из просторных замковых переходов Янус на мгновение останавливается, встречаясь глазами с ростовым исполинских размеров портретом. С полотна на него взирает чуть насмешливо до боли знакомая девушка – эти ниспадающие волной тёмные волосы, изящный подбородок, аристократическая бледность и проницательный взгляд за минувшие сутки успели основательно въесться в память наёмника. Это лицо он, кажется, не перепутает с другим уже никогда. Та самая девушка, смотревшая на него из отобранного у кровавого герцога медальона. Не может быть ни малейших сомнений – определённо она.

Ещё один поворот – и прямой как стрела коридор упирается в закрытые двустворчатые двери тронного зала.
Самое сердце старой империи.
Сердце, прогнившее теперь изнутри.

4 – Heart of Darkness

Двери тронного зала распахиваются, натужно скрепя ржавыми петлями, от толчка. Волной накатывает непроницаемая ватная тишина. Красная ковровая дорожка тянется сквозь десятилетний слой пыли прямо от входа к подножию трона, на котором, на небольшом возвышении, по-прежнему восседает сам Император. Пустые глазницы белесого черепа величественно и безразлично взирают в пространство, костяной лоб перехватывает золотой обруч регалии. Белесые костяшки впиваются что было сил в подлокотники – в увековеченной тьмой позе канувшего в лету монарха по-прежнему чувствуется беспокойство и напряжение. Приходит понимание, что он так и умер тогда, сидя на троне. Одним из первых – задолго до того, как смог осознать, насколько серьёзная опасность на самом деле угрожает Империи. Тщедушный скелет скрывает от любопытных взоров алая мантия, золотой обруч покрылся многолетней пылью и потускнел. И всё же становится немного не по себе под этим бесстрастным пристальным взором павшего владыки не существующей ныне Империи.

Второе, что бросается в глаза – это брешь. В дальнем углу зала, позади трона, ткань пространства разорвана – сквозь рваную рану на теле реальности в помещение просачивается чистая тьма. Прореха в завесе дрожит и вибрирует, тянется уродливым изогнутым шрамом от пола до самого потолка – там, в глубине, клубится и переливается абсолютная тьма, в которой порхают тут и там тёмно-багровые или ярко-алые огоньки. Чем дольше вглядываешься в тьму Бреши, тем сильнее стынет кровь в венах, а вдоль позвоночника начинают бегать легионы мурашек. Приходит осознание, что на самом деле, там, за прорехой – вовсе не сплошная пелена тьмы. Там – нечто огромное, необъятное. Колоссальный размеров пещера, исполинский бескрайний грот, целая реальность, сотканная из чистого мрака. Глазомер подводит даже опытную в таких делах Илль, оценить расстояния по ту сторону возможным для обычного смертного просто не представляется. Несколько секунд спустя приходит полное осознание – красные огоньки это вовсе не светлячки, это воистину огромные багровые диски, находящиеся на таком расстоянии, даже просто осмыслить которое не в состоянии разум обычного человека. Размеры пространства по ту сторону Завесы шокируют, потрясают. Кажется, если поместить туда империю целиком, то едва ли она заполнит собой хотя бы десятитысячную часть пустоты.
Необъятный мир, лишённый самого понятия света.
Чужеродный чудовищный мир, при одном взгляде на который отказывается работать рассудок.

Вот оно, сердце тьмы. То, к чему они так отчаянно и самоотверженно прорывались. Почему же не переполняет ощущение пьянящего торжества? Почему при виде Бездны сердце предательски пропускает удары, аритмично колотясь и сжимаясь от ужаса? Почему в сравнении с необъятной пустотой чистой тьмы человек кажется лишь жалкой беспомощной песчинкой под ногтями Создателя?
Накатывает паника, страх. Осознание тщетности вложенных в это дело усилий. На пути они столкнулись лишь с одним настоящим порождением Бездны, и даже этого оказалось достаточно. Не хочется думать, сколько ещё не поддающихся описанию тварей скрывается там, внутри. Насколько смехотворно беспомощным кажется человек в сравнении с первозданным бесформенным мраком.
Разве какой-то кинжал способен остановить это? Разве во всём мире достаточно света для того, чтобы зажечь хотя бы крошечный огонёк надежды на этом воистину необъятном пространстве?

Оторвать взгляд от Бреши непросто. Она приковывает внимание, ломает рассудок и высасывает волю к сопротивлению. Заставляет проникнуться осознанием собственной никчёмности в сравнении с чем-то настолько неумолимым. Заглянув в Бездну однажды, едва ли сможешь забыть это чувство до конца своих дней. Опускаются руки, взгляды тускнеют. Они прошли настолько далеко лишь затем, чтобы осознать безнадёжность всего предприятия. Мир не спасти, всё кончено давно и бесповоротно. Лишь вопрос времени, когда погаснут последние огни сопротивления на имперской равнине. Лишь вопрос времени, когда ЭТО заинтересуется существующими где-то, быть может, другими мирами.

И, тем не менее, оторвать взгляд от Бреши приходится. Ведь кроме неё в тронном зале есть ещё кое-что, заслуживающее безусловно внимания. Покрытые пылью солдаты, ровным строем преградившие путь к трону и императору. Они совершенно безжизненны, неподвижны. Производят сперва впечатление безликих одинаковых статуй. Синие плащи колышутся едва заметно на слабом ветру, лезвия потускневших и затупившихся алебард ровными рядами сверкают над строем. Древко каждой упирается в пол в нескольких дюймах от носка правой ступни пехотинца, левая рука каждого воина покоится на верхней грани опущенного прямоугольного башенного щита. На каждом щите – расправивший крылья белоснежный орёл на фоне ярко-синего неба. Закрытые шлемы солдат увенчаны стальными декоративными крыльями, сквозь глазные прорези наружу просачивается чистая тьма. Плащи, эмблемы и специфические шлемы солдат не оставляют ни малейших сомнений – личная гвардия императора, даже после смерти и искажения хранящая верность своему единоличному господину. Элита Империи, гордость Империи – и, в то же время, жалкая тень, блеклый призрак былого величия. Идеальная коробка – четыре ряда, по десять гвардейцев в каждом из них. Безмолвными истуканами преграждающая путь к трону и Бреши.

Может показаться на первый взгляд, что они не опасны. Многолетний слой пыли покрывает латные перчатки и шлемы – гвардейцы не дышат, не шевелятся, не подают ни малейших признаков жизни. Они действительно похожи на статуи – создаётся впечатление, что имеется возможность медленно и аккуратно их обойти.
Надежда рассыпается под синхронную дробь. Сорок алебард вздымаются и трижды бьют древками по пыльному полу. Опущенные вниз головы поднимаются – тьма начинает сумрачной дымкой просачиваться наружу сквозь прорези шлемов. Наиболее хорошо подготовленные и обученные солдаты Империи, даже после смерти не отринувшие выучку и железную дисциплину. Плащи трепещут на сквозняке, безликие одинаковые гвардейцы, ничего не предпринимая, наблюдают за столпившейся около выхода разношёрстной компанией.

И в установившейся непререкаемой тишине особенно отчётливо по залу разносится эхом лязг тяжёлых шагов. Никем прежде не замеченное, в движение приходит существо, стоявшее прежде в позе стража за троном, сразу за правым плечом мёртвого императора. Серебряные доспехи рыцаря тускло мерцают, длинный меч переливается в трепещущем свете. Внушительный треугольный щит с падающей на серебряном фоне одинокой звездой позволяет безошибочно определить личность своего обладателя. Лорд-командующий императорской гвардии, воистину легендарный Годрик Аттельстейн, медленно и величественно обходит с фланга строй подчинённых. Мрак дрожит и клубится в глазах на восковом застывшем лице, открытый серебряный шлем позволяет воочию рассмотреть героя бесчисленного числа мифов и сказок. Героя далёкого прошлого, которому в прошлом следовало бы и далее оставаться. Серебряный рыцарь останавливается на ковровой дорожке, в нескольких шагах перед замершим непреклонно в пространстве и времени строем. Опускает тяжёлый щит на пол, прислоняет к бедру. С насмешливой ухмылкой стаскивает латную перчатку с левой руки – тьма в его глазах игриво переливается и мерцает, когда лорд без лишних слов кидает перед собой перчатку на пол. Снова поднимает щит с упавшей звездой и, опустив голову, замирает в ожидании подтверждения.

Воздух с болью входящий в исстрадавшиеся лёгкие. Наверно, младенцам так же больно в свой первый миг, просто они ещё не могут выразить это иначе, чем криком.

Холод и пустота, о которых хочется забыть. Хочется забыть, но забыть невозможно, потому что нельзя убить воспоминания, которые никогда не существовали. Они вечно будут теперь с тобой. "Когда вспыхивает звезда, она превращается в огромный сгусток тьмы и пустоты. Представляешь, Илька, огромная, тёмная дыра в небе." Огромная, тёмная дыра в душе Илль. Тьма там, где раньше билось сердце Звёздочки. Сердце, которое остановилось и послушно завелось вновь.

Можно попытаться обмануть себя. Убедить, что просто потеряла сознание. Что лишилась чувств от удушья, а добрые руки спасли, успели, защитили. Можно обмануть. Нельзя. Потому что холод и пустота, нет ХОЛОД И ПУСТОТА скалятся несуществующими воспоминаниями, чёрной дыркой гнездятся в душе Звёздочки. Там где было сердце.

Илль лежит в грязи с закрытыми глазами, лежит, осознав уже, что с ней случилось. Лежит, думая о том, как же холодно ей и холодно остальным. Бой закончился? Наверно закончился, иначе до неё ли было бы. Надо двигаться, сил нет, но надо, иначе они замерзнут здесь. Она думает об этом холоде, чтобы не думать о том ХОЛОДЕ. Но всё равно думает.

Промокшая насквозь одежда. Вода и грязь повсюду. Хлюпает в сапоге, запуталась в волосах, размочила припасы в вещмешке, вымочила до нитки сменную одежду и одеяла. Холодно! Как ХОЛОДНО жить!!! Пока промокший человек двигается, он хоть как-то согревается, но стоит ему остановиться, стоит умереть... Умирать ХОЛОДНО! Здесь, на болоте не разведёшь костёр, чтобы просушиться. Здесь нечего сменить. Остаётся только выжать мокрую одежду, натянуть назад и идти дальше. Идти дальше, пока жив. И если мёртв иди дальше.

Никто в последний момент не спас Звёздочку, никто не удержал – она шагнула за грань. Илль помнит это так же ясно, как помнит жуткие щупальца твари, свою отчаянную предсмертную гордость – она попала. Свою радость, свою последнюю мысль, искру угасающего сознания: "они преодолеют, они увидят Солнце". Наивная, смешная мысль, с которой легко было умереть. Наивная мысль, которой они все до сих пор живы. Увидеть Солнце не здесь, так ТАМ. Не верить мороку, доброму или злому – верить Создателю. Создателя нет, есть лишь Пустота. Это больше не вопрос веры, Илль знает. Она побывала там. Она знает точно. Она проводник, ведущий в никуда. В Пустоту.

Илль медлит открывать глаза, она уже различает голоса, земной холод терзает тело, могильный ХОЛОД душу. Нужно что-то решать. Что-то решать прямо сейчас. Кто выжил? Как закончился бой? Остались ли у них моральные силы? Моральные силы пережить то, что скажет Илль. Нет Создателя. Нет Света. Нет ничего. Пустота. Она видела. Они поверят. Ведь она видела. Она одна из них. Они поверят. И захотят ли жить дальше? Ради чего жить дальше? Ради чего идти?

Ничего нет. Врёшь, Илль есть. Есть ещё эти люди на краю болота. Они есть. А больше и правда ничего.

Илль открывает глаза и улыбается самой счастливой своей улыбкой, которую только может изобразить, глядящим на неё сверху вниз измученным людям.

– Там светит Солнце и играет на ивовых листьях, как на органе, - говорит она тихо. – Там очень хорошо, я теперь знаю точно, я видела. Там все, кто... Там вас ждут. Только не сейчас. Просили передать – пока рано.

"Дай мне Создатель, которого нет, соврать так, чтобы они поверили!"

Копье ли высвободило часть своей дремлющей мощи, или же Фелиция твердой рукой направила его в уявимое место чудовища, но тварь тьмы оказалась повержена. Опали и съежились бессильно отростки-щупальца, оставляя людей в оглушительной тишине. Истинный лик тьмы оказался страшен. Краткий миг, и отряд лишился как минимум двоих соратников.
Орсо огляделся, тяжело дыша, так и не успев вонзить пылающий клинок в раздутое брюхо порождения мрака.
Он полагал, что готов принять смерть во имя великой цели. Но теперь, вспоминая жуткий, уродливый провал пасти этой твари, окруженный мелкими острыми зубками словно бахромой, герцог уже не был так уж уверен в том, что желал бы такой гибели. Тем печальнее было думать об ужасающей участи, что постигла старого медведя Ко'Драпа и егеря Георга.

- Вечная память... героям, - пробормотал Орсо отстраненно, как всегда. - Павшим... и живым.

Он посмотрел на Фелицию, твердо сжимающую в руках оружие, некогда называвшееся Копьем Годрика. Теперь же оно имеет все шансы остаться в памяти людей Копьем Фелиции. На глазах Орсо творилась новая история этого мира, он почти физически чувствовал, как становится свидетелем легенды. Если, конечно, у их маленького отряда получится, и царство людей получит второй шанс. Простая девушка из народа, кто знает, может даже из поместных деревень лёна де Труа, встала на пути тьмы. И тьма отступила.
История часто предвзята. История помнит царей и завоевателей, великих мудрецов и великих подлецов, но мир стоит на костях таких вот простых людей, как Фелиция. Пускай они не знакомы с науками, не умеют танцевать на балах кадриль, не морщат высокие лбы на военных советах, ворочая тысячами чужих жизней. Зато они просто стоят, когда нужно выстоять. Стоят насмерть.

Как стояла в свое время третья имперская когорта, двое суток удерживая перевал под накатывающими яростными волнами дикого народа коней. Как стояли в коридорах дворца лейб-гвардейцы его величества, так и не пропустив вчетверо превосходящих сил мятежных баронов в альков, где скрывалась монаршая чета с детьми. Как стояли солдаты герцога Эдерлинга, сдерживая саму тьму, обрекая себя на участь похуже смерти.
- Смог бы я? - думал Орсо, глядя на наемницу. Со всеми своими титулами, родовым древом в пяти томах, со всем своим куртуазным воспитанием и этикетом? Смог бы я выстоять? И понимал - разница между ними в том, что эти люди не задают себе вопросов. Они просто знают, что больше некому.

Чародейки немедленно занялись ранеными, среди которых оказалась и проводница Звездочка. Ранена или... впрочем, безо всяких "или" было ясно, что невозможно вывернуть голову под таким углом самостоятельно. И крохотное озерцо болотной воды, плещущееся в безвольно открытом рту девушки... Скрипнула латная перчатка, герцог с силой сжал кулак, словно намеревался поймать в него саму тьму и раздавить. Единственный проводник... Проклятая знала, куда бить. Склонилась над телом Светлая, шепчет не то заклятье, не то молитву. Падают и пропадают в черной бездне мелководья слезы молодой колдуньи. Орсо ощутил воспрявшую надежду - а ну как вырвет Светлячок душу Илль у костлявой? Бывали же случаи, когда магам удалось возвращать покойных.

Не видя, где бы еще пригодилась его помощь, Орсо последовал примеру Джона и занялся разжиганием нового факела.

Фелиция брела, тяжело ступая и проверяя топь вырезанной слегой. Не копьём же тыкать в болото. Брела, подбадривая Дебору рассказами про старые времена. Подумать только! Это уже старые времена.

- Раньше-то леса были... Эх, не чета нынешнему темнолесью. Нет, конечно, и непроходимые буреломы случались. И сосны, сомкнувшие кроны так, что ни луча света не проникало. Но тот лес был живым. Да, как бы описать тебе... Вот входишь ты, к примеру, в дубраву. А она пахнет. Прелой листвой. Зеленью, разнотравьем. Грибами пахнет. И никакой тишины. Там пичуга свистит. Там дятел по стволу долдонит. Листва шебуршит, стволы поскрипывают. Солнышко сквозь ветки тебе лицо щекочет. Понимаешь, как бы это сказать... я не умею красиво рассказывать. Ну, когда лес живой, в нем всё звучит. И незаметно, а слышно, как травы растут и жучки под корой шастают. Ты не чуешь каждую травинку или каждого паучка, что плетёт свою сетку. Кажется, что травинка и паучок не издают звуков. Но на самом деле - издают. Только тихо-тихо. И все вместе эти звуки сливаются в лесной шёпот. Ты не задумываешься о нём, но он есть. И ты понимаешь это только тогда, когда лес умирает. Вот как сейчас. Нет жизни. Хотя... - она вгляделась в танцующие огни. - Постой! Там, кажется там я вижу ещё... Смотри, там! Живой лес! Там! Живой лес! Скорее туда!

Если подумать, то не так уж и давно, Орден был не более, чем малочисленной общиной, состоящей в основном из тех воинов, что приобщились к вере в Создателя после того, как их выходили и исцелили монахи, подбиравшие раненых на полях сражений. Чем занимались храмовники тогда? В основном, разъезжали по краям земли, собирая пожертвования, благо праведный меч везде высоко ценился. В особо щедрых и приветливых к воинам церкви землях без промедления стали открываться командорства: постоянные представительства Ордена, которые давали возможность не только тренировать новобранцев на местах и давать им жилье, но также не посылать эмиссаров за пожертвованиями издалека - и иметь оплот для защиты окрестностей. Некоторые ушлые правители без малейших раздумий дарили храмовникам целые замки! Правда, в данный момент, увы, занятые неприятелем.

Не то, чтобы такие мелочи останавливали святое воинство.

Впрочем, своего истинного величия Орден достиг при гроссмейстере Робере де Краоне - большим модником, надо сказать, что не очень-то жаловалось некоторыми его предшественниками и многими епископами... Ровно до тех пор, пока Орден не утроил свою численность в первый же год его командования!

Секрет был прост: даже в строжайших обетах храмовников нашлись небольшие лазейки, позволившие предстать воинам Создателя не только суровыми и мрачными аскетами, но и вместе с тем эстетично-безупречными рыцарями бога. Именно он позволил украсить одежды алым крестом, символом, узнаваемым повсюду, именно при нем вопрос снабжения каждого члена братства оружием и доспехами решался не по принципу "что добудешь в бою", как было когда-то. Да что там говорить, даже трубадурам находилось место в Ордене: теперь они воспевали Создателя, привлекая еще больше добровольцев и пожертвований! Потому-то хватало храмовникам денег подбирать и взращивать сирот...

Не спроста обязательной частью доспеха являлся и полный шлем. Если ты юн и неопытен - враг не увидит страха на твоем лице. Если ты изможден и устал: союзник не заметит бледности щек и черных кругов под глазами. Каким бы ни был ты внутри своей брони, внешне ты непоколебим и несгибаем, что вселяет ужас во врагов и стойкость в соратников.

Безмолвный не стал осквернять свое оружие гнилостью болот, что заставило его орудовать еще и длинной жердью. Не так уж это было и удобно. Надо сказать, что, не смотря на привычность к лишениям и трудностям, переходить сквозь топи одоспешенным ему еще не приходилось, и это был определенно не тот опыт, который Роберту хотелось повторить. Одно приятно, кажется, москиты не так донимали его, как прочих: местные жужжащие твари пока, на счастье, не научились прокусывать сталь. Но ноги безнадежно отсырели и давно уже не чувствуются от холода, и храмовник, признаваясь себе в слабости, грезил о грядущей стоянке, полноценной в этот раз, где можно было бы снять с себя доспехи, как следует почистить их, отогреться у костра... И даже немного вздремнуть. Привычное к трудным переходам тело ныло, но продолжало идти.

Но вот под ногами твердеет земля, а следопыт берет левее. Невольно все замирают, и сперва храмовник не понимает, отчего идущие пред ним вдруг сбавили шаг, а потом и вовсе остановились. Как вдруг увидел плящущих светлячков, завораживающих разум своей игрой. И оказался в их власти прежде, чем вспомнил почти забытый голос матушки, что предупреждала об опасной лживости болотных огней!

И быть ему очарованным этим смертельно-прекрасным видением, если бы не щупальца жуткой твари, что заключила брата Бедвера в свои мощные объятия, заставив Роберта преклонить колени перед ужасом топей, развеяв наваждение. В изменчивом свете пока еще не погасших факелов сверкнула сталь ножа, вмиг, без сомнений, отсекающая вервие, что соединяло собой двух храмовников, позволяя чудовищу утянуть Ко'Драпа во тьму и влагу.

Многие миряне неверно понимали храмовников и их обеты. Иные сочли бы подобный поступок предательством. Безмолвный же никогда не забывал, как однажды их отряд попал в засаду лесных разбойников. Командором тогда Элиас еще не был. Один из храмовников лежал раненым под опрокинутой повозкой на самой середине тропы. Четверо братьев погибли под коварными стрелами лихих людей, пытаясь его вытащить.

Храмовник не должен ставить под удар весь отряд ради выживания своего или одного из соратников. Так гласит Кодекс. Так гласит нерушимый закон.

И пусть Эвелинн перерезает веревку, которая сдерживает ее от морока - он все еще связан с ней клятвой, которая крепче любых нитей и любых цепей. Ему еще хватит времени и сил, чтобы схватить девушку, чтобы поднять щит, укрывший бы их обоих от неверного света болотных огней, не дать ей сгинуть.

Что бы ни случилось - она дойдет до конца.

Попарно обвязываясь, истощённые люди спускаются вниз, в затопленную низину. Прощупывая перед собой предательски уходящую почву, бредут, чувствуя, как ледяная вода перекатывается в сапогах и ботинках, доставая местами едва ли не до колена. Идти тяжело, мокро и мерзко, холод сковывает, распространяясь всё выше от практически моментально онемевших ступней. Мир вокруг хлюпает – приходится пробираться, переступая выступающие из воды сухие коряги, сворачивать в сторону, огибая совсем уж непроходимые из-за бурелома места, вглядываться до рези в глазах в торчащие из-под воды безжизненные чёрные ёлки и поваленные деревья. Впереди – спина ведущего, внизу – багровая и напоминающая в свете факелов кровь застоявшаяся вода. Мелкие мошки роятся вокруг, лезут в нос и глаза, путаются в волосах и приземляются нагло на беззащитную кожу. Через несколько десятков минут такого пути появляется непреодолимое желание выбраться как можно скорее из этого гиблого места, где каждый неверный шаг грозит обернуться зыбкой трясиной. Люди продвигаются медленно, тщательно выверяя каждый следующий шаг. Холод распространяется по телу, в то время как в самой низине царит удушливая отвратительная духота. Опыт, к которому привычны рейнджеры-следопыты. Опыт, который может неприятно шокировать изнеженных аристократов и чародеек.

Свет факелов выхватывает из мрака одинаковые заросли и сухие коряги.
Палка Георга уходит в зыбкий ил – как не старается следопыт, не может нащупать там дно. Впереди – разлившаяся во все стороны топь, застоявшаяся багровая вода которой мутным зеркалом отражает бледные лица.
Обходной путь, к счастью, обнаруживается практически сразу. Старый рейнджер смещается влево, оставляя топь по правую руку. Цепочка людей продолжает продвигаться вперёд, отмечая с тревогой смутную рябь, которая время от времени будоражит тёмные воды. Остаётся надеяться, что скоро это закончится. Страшно даже подумать теперь о необходимости возвращаться назад той же самой дорогой.

Где-то вдали, в непроглядном мраке по правую руку, над топью, вспыхивают и разгораются крошечные бирюзовые огоньки. Они бесконечно далеки и безгранично красивы, они напоминают крошечных светлячков, мечущихся на месте из стороны в сторону в тщетных попытках обнаружить в конце концов потерянную дорогу. Бирюзовые огни кажутся чем-то неправильным и чужеродным в океане первозданного мрака. Сперва один останавливается, повернув и их сторону голову – действия первого привлекают внимание остальных.

Люди вглядываются в огни, не сразу осознавая, что невольно остановились. Светлячки парят над водой и грациозно танцуют, внушая истощённым путникам уверенность и спокойствие. Если смотреть на них достаточно долго, то начинает казаться, будто незнакомая и невыразимо прекрасная музыка волнующим мотивом начинает надрывно играть в голове. Она напоминает трагичную и возвышенную арию скрипки, она возвращает мысленно к солнцу, порождает воспоминания о прежних временах, счастливых и безмятежных. Она вытесняет из памяти холод, помогает избавиться от страха и тревоги. Она намекает на нелепость необходимости двигаться дальше, предлагая людям отдохнуть и дослушать до конца выступление. Мир плывёт и двоится, мрак будто бы отступает – светлячки начинают казаться прекрасными танцовщицами, невесомо порхающими над топью под воистину великолепную музыку. Людям начинают чудится голоса – мелодичные чистые голоса, вопрошающие что-то у каждого из них на незнакомом наречии. С завораживающим милым акцентом выговаривающие их имена – Элиас, Эвелинн, Бедвер и Фелиция… Они не кажутся враждебными, они предстают скорее друзьями.

И нет в головах людей понимания, насколько неестественно и нелепо происходящее. Забыты ужасы ночи, оставлена в прошлом удушливая гиблая топь, даже высшая цель отступила назад, уступая место чистому наслаждению.
Оглушительный всплеск, с которым падает в воду Бедвер, не кажется чем-то действительно значимым и достойным внимания. Нет ничего важнее в мире этого беспрецедентно прекрасного танца, контакта с неизвестным, этой восхитительно чистой возвышенной музыки.

Даже сам Бедвер не сразу осознаёт, что именно происходит. Не чувствует, как склизкие щупальца обвивают сталь его доспеха на голени. Не обращает внимания на рывок, который выбивает почву из-под ног пожилого храмовника – приходит в себя лишь тогда, когда невольно отрывает взгляд от огней, когда вокруг его мира смыкается, отрезвляя, ледяная вода. Вода набивается в приоткрытый от удивления рот, заливает глаза – ослеплённый и ошарашенный рыцарь запоздало понимает, что нечто с невероятной силой тащит его, волоча по земле прямиком в топь, над которой порхают безобидные огоньки. Ужас и паника моментально вытесняют при помощи воды недавнюю безмятежность. Сила, с которой неведомое тащит к себе закованного в тяжёлый доспех храмовника, поражает.

Натягиваются верёвки, швыряя на колени в ледяную воду Джона и Роберта. Зрительный контакт с огнями разрывается – и восприятие мира несколько заторможено возвращается к норме. Что-то стремительно тащит барахтающегося на спине Бедвера в сторону топи – это что-то, кажется, с такой же лёгкостью способно утащить и других.

      Герцог не ожидал от восставших такой прыти. Особенно столь профессионального удара в колено. Видать, при жизни этот парень был тот еще тип. Завалившись на бок, Орсо принялся отползать от бредущей нежити, но те совершенно перестали обращать на него внимание. Было чертовски больно, но боль злила и мотивировала. Если чувствуешь боль, значит, ты еще жив.
А затем воздух наполнился потрескиванием магических разрядов, прорвавшиеся скелеты рассыпались грудами костей, а в спину отползающему аристократу ударил грохот и клубы каменной пыли и крошки. Волшебницы обрушили провал. Очень вовремя, надо сказать. Передышка им сейчас не помешает.

      Герцог дополз до стены и тяжело привалился к ней, переводя дух. На вопрос храмовника по поводу старика Глаза только махнул рукой в сторону лестницы и проронил кратко: - Жив. Отстраненно отметил, что пришла в себя Звездочка Илль, появился сверху следопыт Георг. Наемник Джон тоже ранен, но жив, и Ко'драп выглядит бодро. Без потерь. Это хорошо.
Орсо только испытывал смутное беспокойство по поводу своего колена. Если маги не сумеют подлатать ногу... Что ж, товарищи конечно не бросят. Но отряд идет со скоростью самого медленного воина, так что... Не имеет он права ставить свою личную вендетту выше цели отряда. Выше этой цели вообще ничего нет. Даже жизни их всех, вместе взятых. Даже жизни всех солдат объединенной армии сира Грегора. Сегодня каждый это понял. Даже самый последний разбойный лорд, еще вчера с радостью пустивший бы кровь соседу за сдвинутый на пядь пограничный столб. Даже наемники, прежде не шевельнувшие бы и пальцем без хорошей платы. Все эти люди, должно быть, уже сейчас стоят насмерть против скрывающегося во тьме ужаса, и единственное, что помогает им держаться – надежда. Надежда, что нужно выстоять еще миг, минуту, час – и вспыхнет далеко во тьме крохотный огонек, разрастется в разгоняющий пелену мрака яркий свет. И долгая ночь закончится.

      И словно прочтя его мысли, свет вспыхнул. Растаяли как наваждение стены осиротевшей церкви, хмурые лица товарищей, истаяла бледной дымкой обступающая тьма... Адель.
Орсо больно стиснуло грудь, давно, казалось бы, угасший свет надежды воссиял тысячью солнц... Адель!
Неужели все это было дурным сном? Она стояла рядом, улыбаясь. Эти ямочки на ее щеках, которые сводили его с ума. Так могут улыбаться ангелы.
- Что с тобой, Ори?
Он все еще не верит. Протягивает руку, касаясь ее лица, стыдясь своих кургузых обломанных ногтей и грязных пальцев. Чувствует живое тепло. Возможно ли это? Он отчаянно хочет поверить и еще больше этого боится.
- Взгляни на него, Ори. Матушка сказала, он твоя копия.
Матушка ошибалась. С круглого детского личика смотрели на герцога глаза Аделаиды, темные, с характерным разрезом. При дворе вечно шушукались насчет нечистой крови Скьезо, слишком тесно сроднившихся с восточными соседями Империи. Да и сама Адель часто шутила, что приворожила Орсо по старому ритуалу народов степи, которому ее обучила бабка, чистокровная Дарза'Ту. Герцог в ответ ворчал, обещая нажаловаться на жену в Корпус.
Эти глаза смотрели с взрослой серьезностью, комично выглядевшей на крохотном личике малыша. Орсо почувствовал прилив нежности, настолько защемивший сердце, что казалось, от этого можно умереть.
- Вы... здесь?
- Конечно, мы здесь, Ори. Мы всегда будем рядом с тобой.
- Это правда? Это... это правда..
В ответ она рассмеялась. Дробный жемчуг ее смеха, глаза, ямочки...
Он сдался, прижал их обоих к себе, чувствуя как опадает с плеч многотонный груз боли и отчаянья. Так к нему привык, что почти и не замечал, как тот тянет и тянет, пригибает к земле, чтобы в один момент похоронить.
Зарылся носом в густые темные волосы, пахнущие... костром?
Тепло родных таяло у него в руках, все снова заволакивала проклятая тьма.
- Нет!...
Исчез малыш с серьезными глазами. Поблекла и растворилась Аделаида, Ада, Адель, оставив в его руках лишь пропитанный дымом, пылью и духотой склепа воздух.
- Неееет!

      Напротив его лица, словно издеваясь, растянулся в оскале череп. Орсо слепо поглядел на свои пустые ладони. Лицо его потемнело, безобразно сморщилось. Он поднял глаза на Эвелинн, замершую с кинжалом в руке.
- Ты, ведьма!...Снова... Зачем?!
Дрожащая рука поднялась, ткнув в Светлую скрюченным пальцем.
- Ты!... Ненавижу... Ненавижу!

      Герцог неловко попытался встать, опираясь на меч, не сводя с чародейки совершенно побелевших от бешенства глаз. Раненая нога не выдержала, подвернулась, и он грузно свалился навзничь. Меч откатился в сторону. Герцог де Труа замер в нелепой позе, подогнув одну ногу к животу, уткнувшись лицом в пол. Только бессильно скребли пальцы по каменным плитам, да тряслись, словно в припадке безумного веселья, серебряные орлы на черных наплечниках.

– СОЗДАТЕЛЬ ВСЕБЛАГОЙ И ВСЕМОГУЩИЙ, СВЕТОМ ТОБОЙ НЕСОМЫМ ЗАКЛИНАЮ ТЕБЯ...

***

... Минуты тянулись в ожидании неизвестно чего, убивая своей монотонностью даже тревогу. Илль уже подумывала спуститься вниз, но опасалась нарушить приказ. И тут томительная пелена ожидания разорвалась от напора событий.

– Помоги мне..?

Дрожь в слабом голосе Эвелин.

Проводница обернулась, в льющемся снизу свете она сперва разглядела хрупкий, беззащитный силуэт магички, её бледное, как асфодель, лицо и лишь долю секунды спустя глаза. Поздно. Слишком поздно. Тьма, хлынувшая из очей пришелицы, растеклась туманом, сомкнулась коконом вокруг Звёздочки, парализуя ужасом волю, убивая самоё воспоминание о свете. Тьма проникала сквозь одежду, кожу, мышцы, сухожилия. Тьма заполонила кости и жилы, дотянулась щупальцами до сердца и мозга, тьма острыми зубами смолола в чёрную муку всё, что когда-то звалось Илль Ваас фон Гульден, переварила Звёздочку полностью с её любовью и надеждой, долгом и страхами, воспоминаниями и желаниями. И когда от Илль осталась лишь пустая оболочка, тьма стала ею самой, но за миг до конца Хаармс сказал:

– Учёные люди говорят, что когда вспыхивает звезда, на её месте образуется дыра. Представляешь, Илька, дыра в небе из сплошной тьмы, в которую превратилась бывшая звезда! Она засасывает в пасть любого, кто имел неосторожность приблизиться...

***

... ДАЙ МНЕ СИЛ И МУЖЕСТВА ОТРИНУТЬ СТРАХ И МАЛОДУШИЕ, УСТОЯТЬ ПЕРЕД ТЬМОЙ ВНЕШНЕЙ...

***

... Сперва пришла тупая боль, от которой раскалывалась голова, а стоило дёрнуть шеей и попытаться открыть глаза, к горлу подкатила тошнота. Создавалось впечатление, что по лицу прошлись молоточком для отбивания мяса. Что-то тёплое стекало к губам, Илль облизнулась – кровь! В панике она попыталась вскочить, сделала инстинктивное движение схватиться за лук. Ни то, ни другое не удалось. К болевым ощущением добавилась резь от впившихся в запястье и лодыжки верёвок, привычная тяжесть оружия не ощущалась больше за спиной и на поясе. Вот тогда нехотя, через силу вернулись воспоминания. Бледное лицо Эвелин, хлынувшая из её глаз тьма, ужас умирания и... Это было всё. Дальше память отказывалась сообщать, почему Илль лежит внизу у костра, безоружная и спелёнутая, как молодой кабанчик? Почему ноет челюсть, а из носа течёт, пачкая ворот куртки, кровь? Почему нет на поясе кинжала, почему померк только что горевший в храме магический свет и лишь в отсветах костра можно разглядеть хоть что-то? Что за жуткий стук раздаётся снаружи в унисон со стучащими внутри головы молоточками боли? Память отказывалась сообщать, но Илль и сама, увы, знала ответ...

***

... ДАЙ МНЕ ВТРОЙНЕ ВОЛИ И СИЛ НЕ ПОДДАТЬСЯ ИСКУШЕНИЮ ТЬМЫ, ЧТО ВНУТРИ МЕНЯ...

***

...Это была вполне ординарная разведка, они не забирались вглубь владений Тьмы. Просто небольшой рейд с целью прорядить расплодившихся здесь изменённых животных, которые делали хоженый, почти отвоёванный у мрака участок дороги небезопасным. Никто не ждал беды, Илль тогда даже не попрощалась с четырьмя ушедшими на охоту с рассветом друзьями. К вечеру четвёрка должна была вернуться в лагерь, но вернулись только двое. Первый нёс на плече замотанное в верёвочный кокон тело товарища. Не первый случай это был на памяти Илль, но первый, закончившийся так. Через несколько дней тела двоих других со следами рейнджерских стрел на спинах доставили в лагерь и похоронили, поглощённого привели в чувство, с каждым следопытом провели инструктаж, призывая быть бдительным не только к исчадиям леса, но и друг к другу. А ещё через неделю Карл повесился на старом дубе на краю лагеря. Записки он не оставил...

***

... В свете костра Илль разглядела троих магичек. У них были одинаково сосредоточенные лица, какие бывают у всех людей, поглощенных важной работой, своей работой. Наверно и сама Звёздочка выглядела так же, когда вглядывалась в Тьму, ведя отряд. На миг отлегло от сердца – Эвелин была здесь, тьма не поймала носительницу их последней надежды, лишь заморочив Илль призраком. И тут же мука пострашней физической боли вновь отдалась в висках. Что Илль успела натворить, прежде чем верёвки обвили запястья? Из скольких спин торчат её стрелы? Не хватило мужества спросить. Она села, превозмогая боль, поднесла руки к глазам. Узлы вязались на совесть...

... НЕ ОСТАВЬ МИЛОСЕРДИЕМ СВОИМ В ЧАС, КОГДА СОМНЕНИЕ И СЛАБОСТЬ ОВЛАДЕВАЮТ МНОЙ...

***

"Я в порядке, развяжите," – слова застряли в горле, не найдя путь наружу. Она сама не уверена была в их правдивости. Ушла ли Тьма совсем или лишь затаилась в глубине? А главное, какое она имеет право ждать от кого-то веры своим словам после того, как оказалась слабой, предала свет и их всех?! Однако, роскоши терзаться или даже повеситься на ветвях дуба не было у Илль, потому что жуткий стук раздавался снаружи, а во вспышке отлетевший от костра головёшки Звёздочка разглядела кисть. Одинокую, полуразложившуюся костяную кисть, скребущую пальцем по каменному полу, силясь дотянуться до белого мраморного осколка – одного их шести обломанных лучей святыни. Тьма пришла не только сверху – со всех сторон. Всё потом, сейчас важно было лишь одно – встать в строй.

Она сделала то единственное, что могло дать сил подняться и бороться, что могло успокоить и убедить – Илль и впрямь в порядке. Убедить не только их всех – её саму. Исчадье тьмы не осквернит своими устами имя Создателя. Запрокинув голову вверх, Звёздочка кричала слова короткой молитвы, больше не заботясь о тишине, словно пыталась докричаться до спрятанного во тьме Солнца, до самого Создателя. Впрочем, так оно и было.

... И ЗАЖГИ ДЛЯ МЕНЯ СВЕТ СВОЙ В КРОМЕШНОЙ ТЬМЕ, ЧТОБЫ НЕ ПОТЕРЯЛА Я ПУТИ К ТЕБЕ ВО МРАКЕ!

AMEN.

Георг давно, ещё во время первой службы понял: одиночество располагает к размышлениям. Но сейчас, в темноте, всё, о чём он мог думать — бегающие по позвоночнику мурашки. Первое правило граничника — не оставайся один во враждебном мраке. В нейтральном — можно. В дружественном… таких не бывало. Но в том, который проверенно лезет в мозги, нельзя. Покосился на лестницу. Скоро они там? И выглянул в пролом.

Внизу шла сеча, её было хорошо слышно, сталь сталкивалась с металлом, а голоса, хоть и приглушённые, но узнавались. Можно было попробовать стрельнуть на звук, но вот беда — врагов Глаз не слышал (порождения тьмы умели хранить тишину), силуэты казались одинаковыми и, значит, попасть мог только в своих. Не вариант. Но осложнение — случись ему потерять контроль, он станет весьма существенной угрозой, даже с места не двигаясь.

Промелькнула тень и Баум резко повернулся, выцеливая порождение. Женщина? С младенцем? Ещё одна иллюзия? К детям Георг относился со всей нежностью нереализованного отцовства, когда-то он и сам хотел осесть в родной деревне, обзавестись семьёй, но не вышло: случилось то, что случилось, солнце погасло, мир погрузился во мрак, став неподходящим местом и для взрослых. Убийство поглощённых ребят всегда вызывало в груди старика щемящую, долго не проходящую боль. Младенцев "упокаивать" ему не доводилось. Сейчас, шагая по освещённому полу, разгоняя темноту слабым пламенем стрелы, он всей душой надеялся, что и не придётся. Не идти не мог — как нести дозор, если знаешь, что в любой момент тебя ударят в спину?

Крикнул:
— ВИЖУ ПОРОЖДЕНИЕ!

Джон, шумно выдохнув, вогнал шип гвизармы в промежуток между головой и доспехом мертвяка. Он потихоньку начинал находить подход к уничтожению ходячих трупов. С одной стороны, они не боялись колющих ударов, в которых и была основная сила оружия наемника. С другой стороны, их части крепились друг к другу куда хуже, чем у обычных людей, и обезглавить или отрубить конечность было не так уж и сложно.

Тут на удивление хорошо пришелся прием, которому Джона обучили в самый первый год службы – удар по сухожилиям. Боевая гвизармы вообще является своеобразным произведением оружейного искусства и жанре универсализма. Присутствует и рубящая часть для классических ударов, когда гвизарму используют как алебарду, и трехгранное острие, превращающее ее в аналог копья и, благодаря закалке, наделяющее ее способностью пробивать доспех, и шип, которым можно наносить рубящие, но лишь чуть менее бронебойные удары, и, наконец, изогнутое крюкообразное лезвие с заточкой в том числе и по обращенному в сторону владельца краю.

Последним-то и пользовался все чаще Джон. Сейчас, как уже было сказано, он вогнал острие поглубже, а потом, отведя оружие чуть вбок, резко рванул на себя, перерубая и шею, и практически вырывая куски ключиц и грудины. Это было технически сложно, требовало очень прицельных ударов, занимало больше времени, чем пара нормальных ударов, но давало замечательный результат. Разумеется, в бою с нормальными противниками этим лезвием пользовались иначе. Что-то отрубить или вырвать рывком на себя там было и невозможно, и не нужно. Обычно удара шипом хватало, чтобы нанести смертельную или близкую к оной рану.

Крюком перерубали сухожилия лошадям, и, хотя этот прием несколько раз спасал Джону жизнь, он не мог забыть обезумевших от боли глаз валившихся после этого на землю животных. Это, конечно, сомнительное милосердие, но он всегда тратил время, чтобы добить их, хотя формально эта обязанность лежала на следовавших за линией фронта фуражирах. Крюком также стаскивали и рыцарей, и вот уж к ним особого сострадания наемник не испытывал. Правда, и добивать их приходилось куда реже – выкуп никто не отменял, и любой случайно убитый рыцарь являлся прямым убытком роты.

Но иногда…

- Держать строй!!!

Джон заорал, видя как навстречу герцогу, неся какую-то ахинею про земли, титулы, дуэли и достоинства вышел один из храмовников. Более того, Толстяк, от которого подобной глупости собрат-наемник не ожидал, чуть не последовал за ним, обрушив свой молот вместо весьма неплохо разлетавшихся в стороны скелетов на одоспешенного мертвяка.

Заорал и закашлялся, забыв, что выдохнул почти весь воздух, нанося предыдущий удар, а вдохнуть даже забыл.

Держать строй. Многому научился в первые годы своей наемнической жизни Джон, и это правило было главным. "Пехота, - говорили ему. - Жива строем. Нет строя, нет и пехоты". И он хорошо запомнил эти слова. Для аристократов, которых на поля сражений вывозили, как на прогулку, упакованными в три слоя брони и под хорошей охраной, они могли ничего не значить. Но сейчас от строя зависела в буквальном смысле судьба мира.

Хотя не о ней думал Джон. А думал он, что, если прорвутся мертвяки, если доберутся до магичек, где-то там, через дни или недели, эти костлявые руки стиснутся на шеях Мириам и Ниэль. И что не будет им покоя и за горбом, даже если Мириам поступит как должно, и окончит все быстро. Что, быть может, эти души не попали к Создателю, и что это самая страшная судьба, которая не должна постигнуть его любимых.

И он орудовал гвизармой, ломая шейные позвонки, круша кости и подсекая ноги, чтобы стоящие рядом добивали уже лежачих. Потому что в таком сражении нет ни благородства, ни достоинства, ни честь, не важно, кто нанесет последний удар и с какой стороны это будет сделано. Главное – остаться в живых и победить.

Тьма проклятущая. До чего же тяжелый поход выдался. И это она еще не самая чахлая дохлячка.

Каждый раз, когда Фелиция об этом думала, она невольно взглядывала на проводницу и юную чародейку. И качала головой сокрушенно. Что за жизнь проклятущая, когда девчонки молодые красивые, лёгкие, что твои козочки, тащатся в тьму тьмущую, вместо того, чтобы блистать, сиять, порхать, как им по природе девичьей положено.

Себя Фелиция за девицу уже не считала. И не потому, что заматерела или невинность свою профукала бесполезно. А потому, что лёгкости девичьей в душе уж давно не чувствовала. С тех пор, как мать... А, что там!

Деревня эта, по которой шли, она шаг за шагом толкала наёмницу под коленки, будто вертала назад. Туда. Домой. Где и дома уж нет. Её деревня-то тоже уже такая же. Точно. Пустая. Мертвая.

За каждой распахнутой дверью - смерть. За каждым разбитым ставнем - горе. Давит на плечи, пригибает к земле. Хуже усталости, хуже мешка тяжелого. Давит, проклятая. Вздрагивать заставляет.

Чудится - вон, в конце улицы мать. Ан нет. То дерево сухое от ветра качается. Видится - вон там отец топором машет. Да какой там. Отца уж давно оплакала. Окстись, Храбрая - сама себя шпыняла. Не дашься ведь? И отвечала себе: не дамся.

Так, бубня себе что-то, брела вровень с другими, не отставала. Стыдно было бы труса отпраздновать в начале похода.

Добравшись до церкви оживилась. Хоть и заброшенная она, а святое все же место. Вон, и храмовники алтарь наладили, молитву творить занялись. Уже светлей вроде стало. Спасибо вам, братья. Вера - первейшее дело в нашем походе. И поклонилась еще мессиру Элиасу. Суровый брат, знает своё дело туго.

Сбросив тяжелый мешок, Фелиция прошлась туда-сюда. Отдышалась понемногу. Третий дозор ей выпал - ладно, так тому и быть. Пока отдыхать, значит, можно. Вон и костерок запылал, теплом согревая. Спасибо девчонке-чародейке. Так и сказала ей, спасибо, мол, красавица, с костром хорошо-то как сразу. А проводница - вот неугомонная, молодец, девчонка! - кашу завелась варить. Ишь, егоза! Наемница подмигнула ей:

- Пахнет как вкусно! Уже слюнки текут! - хоть самой не особо весело было, а подбодрить все ж хотелось. И так вообще. Хотелось, чтоб похоже было на обычный поход. Шуточки там всякие. Подначки. Тепла душевного хотелось. Фелиция пристроилась подле огонька. Ну и разморило немного, не без того. Чуть не проспала, как чародейка вдруг камнем застыла.

- Ээй, чего ты? Падучая напала? - оглянулась на помертвевшую Дебору. - Ты давай, вари там, - кивнула Илль. - Я придержу её, чтоб башкой не шарахнулась.

И тряпицу скрученную в зубы Деборе пихает. Чтоб, значит, язык не прикусила, если биться начнет. И аккуратно, но крепко придерживает, чтоб и правда не грохнулась. Ударится - то ещё ладно. А если в костер головой?

    Чем глубже отряд углублялся во тьму, тем спокойней становилось герцогу. Тьма снаружи, тьма внутри. Гармония.
Он теперь воочию наблюдал то, о чем раньше слышал лишь из рассказов сорвиголов-рейнджеров, и своих разведчиков. Скрюченные призраки деревьев, трава, осыпающаяся под сапогами черной пылью. Даже силуэты развалин домов как то приземисто жались к земле, точно затаившиеся в засаде хищники. Путешествие в душный, вязкий кошмар. Тьма искажает, о да. Здесь ее власть столь велика, что меняется сама структура реальности.
У изваяния Спасителя, которое было ненадолго выхвачено из мрака, раньше явно не было столь бесстыдно-издевательского выражения лица.
  - Святотатство, - пробормотал герцог, скрипнув сталью латной перчатки. Слепые глаза статуи, казалось, неотрывно следят за отрядом, а искореженные безобразной ухмылкой черты лица непрерывно изменяются, зыбко дрожат. Тьма наблюдала за ними.
  - Я иду за тобой, слышишь? - пообещал герцог статуе и отвернулся, когда она осталась позади, растворивших в сомкнувшемся за спиной группы океане черноты.
Орсо прекрасно помнил окрестности столицы, но воцарившееся здесь царство тьмы перекроило все на свой извращенный манер, и без проводника он наверняка потерялся бы средь миражей и блуждающих мертвецов. Что за мистическим даром владела эта девица с породистым лицом аристократки и ухватками лесного разбойника? Что он вообще знает о своих спутниках?

    Герцог перехватил брошенный на него взгляд светлой чародейки. Буквально светлой - белая мантия, выбивающиеся из-под капюшона золотистые пряди. Девушка выглядела совсем юной. Почему она вызвалась идти в сердце тьмы? Герцог знал, что отряд укомплектован исключительно добровольцами. Более того, именно она несла созданное Корпусом орудие, последнюю надежду людей. Орсо попытался ободряюще улыбнуться ей. Получилось не очень, девица испуганно отвернулась. Улыбка в сочетании с пустыми глазами больше смахивала на оскал мертвеца.

    После кажущегося бесконечным перехода, когда Орсо перестал даже пытаться понять, где они находятся, показались очертания Лоттервиля. Кривые останки домов, поросшие каким то серым мхом, похожие на брошенных хозяевами запаршивевших псов, скорбно взирали на идущих по улице людей. А за черными провалами окон таилась хищная, страшная пустота.
Когда отряд добрался до здания церкви и храмовник Элиас скомандовал привал, Орсо устало прислонился к стене. Все таки отвык он от такой жизни, от долгих маршей наизнос, от изнурительных пробежек вокруг тренировочного плаца, на которые его гонял в былое время учитель фехтования Родерик де Жоньер. Ох и ненавидел же он тогда старика!.. Слишком привык герцог Орсо полагаться на коня, как и подобает рыцарю. А теперь вот, пожалуйста – ноги гудят, а на пятках, кажется, назревают мозоли. Мозоли! Смешно.
Де Труа кивнул Элиасу, подтверждая уговор. Никаких титулов. Еще в начале похода Орсо уверил лидера воинов церкви, что участвует в деле на равных со всеми, полностью делегирует ему, Элиасу, командование и попросил донести эту мысль до остальных членов отряда. Некоторые из них знали герцога, а другие, уж наемники то наверняка, видели отчеканеный профиль Ардаля де Труа на имперских полукронах. А Орсо был до чрезвычайности похож на деда.
Так что косились, сторонились сутулой, закутанной в простой солдатский плащ фигуры. Но после привыкли. Какие тут регалии, когда вокруг вязкими чернилами струится тьма. Маги, церковники, солдаты и аристократы исчезли, осталась лишь кучка испуганных и решительных людей.

    Элиас живо распределил людей по позициям. В тактике этот воин явно разбирался больше герцога, привыкшего мыслить куда масштабней. Вот и отлично. Орсо здесь на правах обычного солдата. Ну как, обычного... У него за спиной, спрятанная в кожаный чехол, покоилась ценная семейная реликвия — копье Годрика. Орсо не раз брал его в руки, чувствуя, как дрожат ладони от переполняющей предмет мощи. Копье можно использовать дважды, в крайний случай и в совсем крайний случай, как часто шутил Виктор де Труа. А может, не шутил. У отца было странное чувство юмора.
Именно на этих условиях герцог и настоял на участии в походе. Копье несет либо он — либо никто. И сиру Грегору не оставалось более ничего, кроме как согласиться.

    Когда храмовники восстановили алтарь и затянули молитву, Орсо молча стоял рядом. Он видел, как светлеют лица людей, преисполненные верой. Надеждой. А герцог не чувствовал ничего. Только тьму, плотным коконом туго стягивающую убежище. Тьма звала. И что-то в груди Орсо отзывалось на этот зов.
Он знал что обречен, и шел сюда умирать. Эпитафия его была уже написана жирными хлопьями сажи, оседающими на пепелище фамильной резиденции. Все, чего он хотел — это подобраться к сердцу тьмы и всадить в него меч. Неважно, скольких искореженных тьмой тварей они сумеют одолеть, главное зло таится там. В сердце.
В отличие от порождаемых ей кошмарных сущностей, тьма неуязвима. Можно протянуть руку и схватить ее, но она выскользнет сквозь пальцы, словно туман. Свет способен лишь отогнать ее на краткий миг, после чего она все равно возьмет свое. Люди еще не знали такого врага. И сейчас, когда едва-едва сверкнул в кромешном мраке проблеск надежды и отряд мотыльков отчаянно рванулся к этому свету, Орсо был счастлив отдать свою жизнь за право лететь с ними.

    В сущности, это был крайне неравноценный обмен.

Рука деда Георга, как называли его между собой молодые следопыты, оказалась тяжелой и тёплой. Последнего Звёздочка не могла почувствовать сквозь куртку и рубаху, но всё же чувствовала. За те пару лет, что Глаз провёл с рейнджерами, они со Звёздочкой едва ли десятком слов обменялись и ни разу в совместные походы не ходили, а сейчас от грубоватого-шершавой ласки, от таких же неуклюже-тёплых слов тоненькой струйкой потекло тепло, согревая. Илль распахнула глаза, улыбнулась благодарно, хотела сказать, что не время ей ещё отдыхать, есть у проводника обязанности, как хрупкая, словно тростиночка на ветру, чародейка опередила, произнесла то, что Илль сказать бы полагалось.

И завертелась работа лагеря: кто-то разжигал костёр, кто-то выставлял дозоры, кто-то разбирал осквернённый алтарь. Эти люди устали не меньше её, напуганы должны были быть не меньше её, а даже больше, ведь попали сюда впервые, но никто не жаловался, не роптал, никто не требовал, чтобы Звёздочка прекратила прохлаждаться и выполнила свою работу – обеспечила отряд пищей. Проводник не только ведёт людей, он ещё и обязан следить за тем, чтобы ведомые в силах были выдержать дорогу. Но они, напротив, заботились о ней, наперебой предлагая отдохнуть. И над всеми стоял Элиас Расмуссен. Над всеми, но и вместе со всеми. Он заботился не только об их безопасности, не забыл и о душах. О молитве для верующих, о беседе для иных. И тоненькая струйка превратилась в полноводный ручеек света. Тьма отступила. Пусть на время. Пусть из одной-единственной настрадавшейся души, но она ушла, поджав облезлый хвост. А значит тьму можно было победить.

С удивлением Илль поняла, что страшная слабость вместе с ознобом сгинули без следа. Может и впрямь Джон прав?

– Будем надеяться на это вместе, – ответила Звёздочка наемнику, – но лучше надеяться на сытый желудок.

Она поднялась, отыскала распределяющих дозоры, показала выходы из храма (те, через которые можно было прорваться и на всякий случай один, считающийся заваленным) и торопливо вернулась к костру, уже во власти будничных мыслей. Поставить котелок на огонь, из сваленного у стены мешка достать пшено для каши, солонину (по правде говоря, стоило обойтись жиром,а мясо поберечь, но сегодня они заслужили добрый ужин) и немного драгоценного перца, на который расщедрились интенданты герцога для их отряда.


*Достав котелок, она подошла к фляге налить воды и тут Хаармс сказал:

– Как ты свечу не зажигай, поглотит её тьма,

С некоторых пор Илль слышала голос брата в самых неподходящих местах. Не такой, как в воспоминания: звонкий и детский, а голос взрослого мужчины, но откуда-то она точно знала - Хаармс. Говорят, близнецы связаны одной нитью, если она рвётся, ты не можешь не почувствовать. Звёздочка ничего такого не чувствовала, поэтому и надеялась вопреки всему: брат выжил. А с полгода назад стала слышать его голос. Никому о том она не рассказывала, чтобы не сочли сумасшедшей.

– А если рядышком с твоей и я зажгу сама?

Это была их мысленная восхитительная игра, они обменивались словами, как друзья-фехтовальщики выпадами. В жизни Звёздочка никогда не была остра на язычок, часто сразу не находилась с ответом, но в этом мысленном споре слова возникали сами собой.

– Задует бездна обе их, ведь аппетит растёт.
– А если с нами добрый друг свою свечу зажжёт?
– Увы, погаснут без следа и не придёт рассвет.
– А если все вокруг зажгут, мы тьму прогоним?
– Нет.
– А если за спиной живых их встанут мертвецы,
Зажгут за гибнущих детей их мёртвые отцы,
И будет пламя полыхать от края и до края,
Увидим солнце ли опять? Уйдёт ли тьма?

Брат исчез так же внезапно, как и появился, не договорив, а не договорённое повисло в затхлом воздухе осквернённой церкви:

– Не знаю...


Илль устраивала котелок на огне, когда одна из чародеек, та самая, что кричала опасно громко, вдруг странно обмякла, уставившись на пламя глазами восковой куклы. Из груди её вырвался хрип.

– Что с тобой? Что ты, милая? – Звёздочка оставила котелок, опустилась перед девушкой на корточки.

Мир не будет прежним. Наверное, это понимал каждый из тех, кто шагал сквозь темноту по заброшенной, безлюдной деревне, которая, лишенная света солнца уже многие циклы, казалась жутковатой поделкой на дне запертого сундука. Но почему-то именно сейчас Роберт подумал об этом так ясно, как никогда прежде. Быть может, тому виной была церковь, разрушенная, покинутая, потерявшая всякую святость? Эти стены не хранили молитв и надежд, в алтаре не осталось ни капли людской веры - теперь это было просто здание из камня, пригодное для более-менее безопасной стоянки...

Вот так происходило и со всем остальным. Землями. Деревнями. Городами. Зданиями. Людьми. Тьма овладела этим миром, отравила его злобой, безумием... страхом. Безмолвный смотрел на тех, кто шел рядом, на встревоженные, напряженные лица.

Рейнджеры? Что их проводница Звездочка, что старик Глаз - добровольные изгнанники из мира людей, променявшие цивилизацию и общество себе подобных на дикие леса и чудовищных тварей. Да, Роберт и сам не раз отправлялся в походы - но всегда возвращался к людям. Эти же словно убегали от себе подобных... Если живешь среди зверей и теней - рано или поздно сам станешь на них похожим.

Наемники. Здесь не было никаких вопросов. Толстяк, Храбрая, Джон (воин был уверен, что это не настоящее имя, а такая же кличка) - всего лишь мечи, продававшие себя за звонкую монету. Во многом они были даже хуже шлюх: последние хотя бы дарили своим жертвам не только боль вместе с болезнями Венеры, но еще и наслаждение. Эти же просто торговали страданием и смертью.

Герцог. Затихающее эхо былого величия, отголосок силы и власти, некогда окружавших аристократов. Сейчас же благородные - что дом разделенный, грызутся за земли, влияние, жалкие крохи некогда огромных богатств. И пусть Орсо де Труа все еще окружен аурой возвышенности над мирской толпой, он - что старый пирс, подбитый прибоем, из последних сил держащийся на подточенных волнами и жуками подмостках.

Чародеи! Или, точнее, три ведьмы, к которым Роберт не испытывал ни капли доверия. Церковь осуждала женщин, как носительниц первородного греха, волшбу - как противную воле Создателя магию. И, пусть прямо об этом не говорилось, но Безмолвный, как и многие другие, считал, что Тьму призвали именно они - чародеи. Нет среди людей других, столь же могущественных, сколь и взбалмошных, себялюбивых.... небрежных. Опасно, необычайно опасно небрежных!

Братья Бедвер и Элиас - вот, с кого стоило бы брать пример этим потерянным душам! Но, разумеется, они даже не станут смотреть, разве что фыркнут презрительно на образ храмовника. А ведь именно Орден с его законами, именно Церковь с ее догматами дают братьям ту силу, что могла бы оградить мир от тьмы - или хотя бы не дать погаснуть в ней свету сердец. Когда вокруг царят ужас и злоба, лишь строгие и жесткие догмы могут уберечь тебя от гниения изнутри. Порядок. Честь. Долг. Три столпа, на которых зиждется непоколебимая сила.

Никакой опасной философии. Никаких развлечений. Трусость, предательство, гордыня, неподчинение, эгоизм - строжайше запрещены. Служение идеалам, более высоким, чем комфорт - вот, что придает жизни смысл, а характеру - непоколебимую твердость в том, что, отдавливая очередному выродку яйца кованым сапогом, ты делаешь это во имя великой и благой цели. Вот почему, каждый раз сражаясь более яростно, чем эти сучьи твари, Роберт знал, что путь его - праведный. Вот почему ему хватало сил стойко терпеть невзгоды.

И сейчас, не взирая на усталость, он не стал снимать шлем, а с плеча - походный мешок, что нес при себе, как того требовал Кодекс: каждый храмовник сам несет свой скарб в походе. Безмолвный лишь повернул голову, посмотрев на брата - и своего командора - Элиаса, готовясь услышать приказ.

Скажет - будет привал. Скажет - будет дозор. Скажет - и Роберт продолжит путь.

Порядок. Честь. Долг.

Было хорошо повторять про себя эти три слова. Всегда помогали чеканить шаг.

Игровые ходы.
Игра разделена на ходы-сезоны. Всего в игровом году четыре сезона - лето, осень, зима и весна соответственно. Игра начинается летом, когда выжить проще всего. Осенью и весной труднее добыть пропитание, да и холоднее, а зимой и вовсе снег и морозы. Обычно на один сезон требуется выбрать основное занятие вашего героя и бросить кубик по соответствующему навыку, а затем принять результат.

Есть пять основных исключений их этого правила - обучение другого персонажа (учителю и ученику доступна работа по этой же профессии в тот же ход), изучение заклятий (можно кастануть изученное заклятие в тот же ход), проектирование построек (доступно участие в строительстве в тот же ход), тренировочные бои либо схватки с врагами (один раз в сезон, можно совмещать с любой другой работой) и воровство (один раз в сезон, можно совмещать с любой другой работой и боями).

Навыки.
Все действия персонажей в игре основаны на проверках навыков.

Разведчик - замечать логова монстров, тайники, приближение врагов.
Воин - сражаться в рукопашной.
Стрелок - стрелять из луков и арбалетов.
Плотник - рубить деревья и делать предметы из них.
Шахтер - добывать руду и камни, рыть подземелья.
Кузнец - обрабатывать металлы, делать металлические предметы.
Каменщик - обрабатывать камни, строить из камня.
Ткач - шить одежду из шерсти, льна, меха, кожи.
Охотник - выслеживать животных, ловить рыбу, собирать дикие растения.
Фермер - выращивать растения, ухаживать за скотом.
Повар - готовить еду.
Алхимик - варить зелья и алкоголь.
Лекарь - ухаживать за ранеными и больными, лечить их.
Ювелир - делать украшения, украшать предметы самоцветами.
Торговец - продавать дороже, покупать дешевле.
Артист - развлекать товарищей, устраивать выступления за деньги.
Вор - прятаться, тайно воровать у товарищей и чужаков.
Дипломат - вести переговоры с чужаками.
Жрец - сила веры и молитвы к Небесам.
Волшебник - владение магией Хаоса.
Некромант - владение магией Тьмы.
Друид - владение магией Природы.

Все навыки имеют градации в размерах кубика - Д4, Д6, Д8, Д10, Д12 - чем больше куб, тем выше шансы на успех. Применение навыка дает возможность один раз в сезон улучшить его - вне зависимости от результата проверки навыка бросьте кубик этого навыка и если выпадет максимальное значение ("4" для Д4, "6" для Д6 и т.д), то навык прокачивается на градацию вверх.

Для улучшения мирных навыков нужно использовать их в работе либо обучаться им по книгам или от учителей, боевые навыки улучшаются за счет участия в бою либо в тренировке-спарринге с другим бойцом. Обучение и спарринги также позволяют сделать один дополнительный бросок на улучшение навыка, помимо основного броска за использование навыка.

Если при проверке навыка выпадает "1", то это обычно означает несчастный случай и потерю здоровья, иногда другие неприятности. Примечание: "единичка" срабатывает, даже если есть бонус к броску! Так что даже лучшие в мире инструменты не спасут вас от трагических инцидентов.

Здоровье и смерть.
По умолчанию все персонажи имеют 8 хитпоинтов здоровья. Если здоровье опускается до нуля и ниже - персонаж умирает. Хитпоинты НЕ могут подниматься выше этого значения.

Если персонаж не голодал, не мерз и не болел в течение сезона, то он медленно восполняет здоровье (+1). Исключение: орки, у них своя, куда более мощная регенерация.

Потребности.
Каждый сезон ваши персонажи:

1) Хотят есть - нужно съесть минимум 1 еды, иначе персонаж будет страдать от голода, теряя Д4 хп в сезон.

2) Хотят иметь дом - если у персонажа нет крыши над головой и нет минимум 1 топлива (дерева или угля), чтобы его согревать, то он получит Д4 хп урона от холода весной и осенью и 2Д4 зимой. Летом, конечно, герой может обойтись и шалашом, но к холодам лучше подготовиться получше. Если в доме живет больше одного персонажа (максимум 4), то настроение обитателей ухудшается (но по крайней мере все они защищены от холода и непогоды).

3) Хотят быть одетыми и обутыми - персонажу нужно один комплект одежды в год, за это время одежда и обувь превращаются в тряпье и рвань. Без нормальной одежды персонаж получает -Д4 к настронию, дополнительный урон от холода -Д4 и удвоенный шанс заболеть.

Болезни.
Каждый сезон персонаж может заболеть - это "1" на броске игрока Д20 (Д10 без нормальной одежды). Болезни определяются в начале хода, до каких-либо работ и занятий.

Если персонаж заболевает, он теряет Д4 здоровья, если ничего не делает, и 2Д4, если пытается работать. Для любых бросков, кроме выздоровления, больной получает штраф -1. В начале нового сезона больной персонаж кидает Д4 и выздоравливает, если получает результат 3 и выше. Однако если лекарю удалось перекрыть потерю здоровья лечением \ исцелением, то болезнь излечивается автоматически к началу нового сезона.

Большую часть времени обитателей форта беспокоят лишь относительно безобидные болезни, но иногда (если на скрытом броске мастера на бедствия) в эти края приходит чума - урон от нее удваивается (4Д4!), заражение происходит на 1-2 на броске кубика, а выздороветь от нее можно лишь на 4 на Д4.

Настроение.
Помимо хитпоинтов у героев есть и показатель настроения. Изначально он равен 8 очкам, но из-за различных событий настроение может подниматься или ухудшаться. Примечание: в отличие от хитпоинтов, настроение может быть и выше 8, и ниже 0.

1) Потеря здоровья от голода, холода, болезни, от несчастного случая, в бою - (-1Д4) настроения.
2) Гибель товарища - (-1Д4) настроения.
3) Употребление выпивки - (+1Д4) настроения за пиво и (+2Д4) за вино, тратит -1 пива или вина в сезон соответственно (но не более).
4) Победа над врагами - (+2Д4) настроения.
5) Получение драгоценного предмета - бонус к настроению, зависящий от типа предмета (но лишь пока предмет остается с персонажем).
6) Постройка храма, статуи, дворца в вашем форте - бонус к настроению, зависящий от типа постройки
7) Потеря драгоценного предмета или роскошного жилища - вычитается столько же настроения, сколько персонаж получил с приобретением ныне утраченного.
8) Вынужден делить жилье с другими - (-1Д4) настроения в сезон.

Итак, самые простые способы поднимать настроение вашему персонажу - обеспечивать его выпивкой, в идеале хорошим вином. Также он порадуется дорогой шелковой одежде, драгоценным украшениям и посуде, роскошному дому из мрамора, адамантиевому оружию, украшенным самоцветами вещам, наличию в форте красивых статуй. Все это вполне может удержать настроение героя на высоте, даже несмотря на обилие печальных событий.

Если настроение на нуле и ниже, то каждый сезон персонаж должен бороться с депрессией - Д6, где "1" это самоубийство, "2" это безумная ярость и смертельный бой со случайно выбранным товарищем, "3" это апатия (персонаж ничего не может делать), а "4-6" это волевое усилие и преодоление мрачных мыслей.

Если настроение достигает 16 очков и выше, то персонаж может с некоторым шансом ("4" на Д4) поймать вдохновение, которое позволит ему совершить два действия в сезон, один раз пройти проверку с кубом навыка на одну градацию выше, чем текущий уровень, или один раз дважды атаковать в битве. Хорошее настроение - это большое преимущество!

Создание персонажа.
Создавая героя, прежде всего выберите его расу. Раса, отличающаяся от Человека, дает некоторые преимущества и недостатки - персонаж будет ограничен в одних навыках и будет иметь возможность достичь совершенства в других.

Люди - на старте получают два Д6 в любых навыках, но все навыки могут быть прокачаны лишь до Д10. Один раз в год могут перебросить неудачный бросок на любой проверке, но обязаны принять второй бросок, даже если он хуже. На старте могут выбрать вместо двух Д6 один навык Д8.

Дварфы - на старте получают два Д6 в навыках (на выбор) Кузнеца, Шахтера, Каменотеса, Плотника, Воина, Ювелира, Алхимика, Торговца и могут прокачать их до Д12. Все остальные навыки могут быть прокачаны лишь до Д8. Имеют на 2 единицы здоровья больше (т.е. максимум 10). В случае, когда персонажем получено вдохновение, любая проверка ремесла (Кузнец, Алхимик, Ювелир, Плотник, Каменотес, Шахтер) автоматически максимизирует первый бросок куба.

Дварф может раз в жизни потратить свое вдохновение на "странное настроение" - возможность гарантированно создать артефакт, выполнив условия по сбору материалов (3Д20):

1 - Кожа
2 - Кость
3 - Мясо
4 - Дерево
5 - Медь
6 - Железо
7 - Шерсть
8 - Череп человека/эльфа/дварфа/орка/халфлинга
9 - Серебро
10 - Уголь
11 - Эльфийское дерево
12 - Золото
13 - Сталь
14 - Адамантий
15 - Самоцветы
16 - Мех
17 - Камень
18 - Мрамор
19 - Рог Единорога
20 - Чешуя Дракона

На сбор дается год с момента вдохновения. Если дварф не может создать шедевр, он теряет -4Д4 настроения. Артефакт считается лучшим из возможных артефактов данного типа (мечи, щиты и т.д). Тип артефакта выбирается случайно (Д10):

1 - Меч
2 - Молот
3 - Мотыга
4 - Топор
5 - Котел
6 - Арбалет
7 - Арфа
8 - Доспехи
9 - Щит
10 - Коса

Эльфы - на старте получают два Д6 в навыках (на выбор) Охотника, Разведчика, Стрелка, Лекаря, Артиста, Дипломата, Волшебника, Друида и могут прокачать их до Д12. Все остальные навыки могут быть прокачаны лишь до Д8. На проверки Разведки и Стрельбы кидают два куба, выбирают лучший результат.

Халфлинги - на старте получают два Д6 в навыках (на выбор) Фермера, Повара, Торговца, Алхимика, Дипломата, Артиста, Лекаря, Вора и могут прокачать их до Д12. Все остальные навыки могут быть прокачаны лишь до Д8. На проверки Вора кидают два куба, выбирая лучший результат. Броски на повышение настроения идут с кубами Д6, а не Д4, однако снижение настроения без еды также идет с Д6.

Орки - на старте получают два Д6 в навыках Воина, Охотника, Каменотеса, Плотника, Шахтера, Повара и могут прокачать их до Д12. Все остальные навыки могут быть прокачаны лишь до Д8. Будучи раненными, получают +1 к силе атаки за каждые 2 потерянных единицы здоровья. Их раны заживают быстрее чем у других, менее выносливых рас (регенерация восполняет +2 здоровья в сезон вместо +1).

Определившись с расой и основной специализацией героя, придумайте ему интересную внешность, биографию, наконец - имя и\или прозвище. Всё, ваш герой готов. Каждый доброволец получает от короля Уриста Восьмого подъемные в размере 100 монет на брата, так что подумайте, что бы вы хотели взять с собой в дорогу.

Эти условия рассчитаны для игры на 8 и более игроков. В игре на четверых или шестерых игроков каждый игрок получает по 200 монет и два обычных персонажа либо одного с еще двумя бесплатными повышениями навыков.

Строительство Форта.
Ваш Форт - ваше всё. Вы не сможете выжить, если у вас не будет крыши над головой, если негде будет хранить припасы, если не будет крепких стен для защиты от чудовищ. По умолчанию Форт имеет вместимость в 10 единиц внутреннего пространства, которое может быть использовано для постройки домов и различных полезных сооружений. Также под ФОртом есть 10 единиц подземного пространства для создания подземелий. Отдельно строятся ров и земляной вал, крепостные стены или частокол вокруг Форта, помогающий обороняться от врагов. А в центре Форта, на его главной площади, есть 10 слотов для статуй, повозок, лавок и других особых сооружений и объектов.

Строительство зданий и укреплений - непростое дело. Прежде чем начать строить, нужно создать план-чертеж будущего здания, для чего нужна успешная проверка на соответствующий навык (каменщик для каменных зданий, шахтер для подземелий, плотник для деревянных домов). При успехе персонаж создает план-чертеж, по которому уже сразу могут работать все желающие, внося свой вклад в общее дело - и сам архитектор также может в этот сезон принять участие в строительстве этого же здания (произвести работы). Когда все работы по зданию выполнены, здание готово к эксплуатации.

Домашние животные.
Неплохой способ облегчить жизнь вашим героям - завести питомцев.

За животными требуется ухаживать, иначе они погибнут от голода и болезней, потеряются или будут сожраны монстрами в течение одного сезона. Уход - это проверка навыка Фермера, где 1 очко на броске равно 1 единице требуемой заботы о животном. Все животные, на которых не хватило ухода, погибают\сбегают прочь.

Если животных одного вида 2 и более, есть шанс, что они будут плодиться - за каждое животное кидается кубик и максимальный результат на нем означает прибавление еще одного животного в следующий сезон.

Куры, Утки, Гуси - сложность ухода 1, приплод Д4, при забое дает +2 мяса, иначе +1 яиц в сезон, весной, летом и осенью питаются подножным кормом, зимой потребляют -1 зерна.
Свиньи - сложность ухода 1, приплод Д6, при забое дает +4 мяса, +1 костей и +1 кожи, весной, летом и осенью питаются подножным кормом, зимой потребляют -2 любой еды.
Овцы - сложность ухода 1, приплод Д6, при забое дает +3 мяса, +1 костей и +1 кожи, иначе +1 шерсти в сезон, весной, летом и осенью питаются подножным кормом, зимой потребляют -1 зерна или сена.
Коровы - сложность ухода 2, приплод Д8, при забое дает +6 мяса, +1 костей и +1 кожи, иначе +2 молока в сезон, весной, летом и осенью питаются подножным кормом, зимой потребляют -2 зерна или сена.
Лошади - сложность ухода 2, приплод Д8, при забое дает +4 мяса, +1 костей и +1 кожи, может использоваться в бою (добавляет к ближней атаке героя +2 к урону и принимает на себя до 8 единиц урона) и чтобы тянуть повозки с товарами, весной, летом и осенью питаются подножным кормом, зимой потребляют -2 зерна или сена.
Кошки - не требуют ухода (!) и жилья, приплод Д6, при забое дает +1 мяса, снижают поголовье грызунов в вашем форте (Д6 за каждую кошку в сезон: на 4-5 она ловит одну крысу, на 6 сразу двух, на 2-3 ни одной и съедает -1 мяса или рыбы из хозяйских запасов, на 1 погибает, сожранная дикими животными или от болезни). Каждый котик случайным образом выбирает себе хозяина - и пока котик жив, хозяин получает +Д4 настроения от него в сезон (но большее кол-во котов не увеличит этот бонус), но если котик погибает, то хозяин теряет -2Д4 настроения.
Собаки - живут в обычных домах с хозяевами, сложность ухода 1, приплод Д6, при забое дает +2 мяса и +1 костей. Может сражаться, охотиться вместе с хозяином (навык охоты Д4, выбирается лучший из бросков) и сторожить форт (ближняя атака Д4, здоровье 4, навык разведки Д6), съедает -1 мяса или рыбы в сезон. Один из обитателей форта обязан стать хозяином собаки (иначе та одичает и просто сбежит прочь), он получает +Д4 настроения от пса в сезон (но большее кол-во собак это значение не увеличивает) и в случае гибели пса хозяин получит -2Д4 к настроению.

Примечание: большинству домашних животных НУЖНЫ особые здания в качестве жилищ. Причем построенные на поверхности - под землей животные, в отличие от дварфов, жить не могут. Свиньям и овцам хватит 1 дома на 10 животных, курам и уткам 1 дома на 20 животных, а лошадям и коровам 1 дома на 5 животных.

Дикие животные.
Помимо героев и их питомцев мир Диких Земель кишит различной живностью - от суслика до дракона. Иногда они приходят к вам сами, но вы можете и сами попробовать выследить их. Сложность зависит от размера и редкости животного.

Крыса - сложность выслеживания 2 (за каждые 2 очка на кубике охотник убивает по 1 крысе).
Хорек, Куница, Белка - сложность выслеживания 2. Убийство нескольких дает +1 меха.
Дикая Кошка - сложность выслеживания 4. Убийство дает +1 мяса.
Дикая утка, Фазан, Гусь, Куропатка, Сурок - сложность выслеживания 2. Убийство нескольких дает +2 мяса.
Волк - сложность выслеживания 4. Убийство дает +2 мяса и +1 меха. Опасен (ближняя атака Д4, живучесть 4).
Медведь - сложность выслеживания 6. Убийство дает +4 мяса, +1 костей и +1 меха. Опасен (ближняя атака Д8, живучесть 8).
Кабан - сложность выслеживания 4. Убийство дает +4 мяса, +1 костей и +1 кожи. Опасен (ближняя атака Д4, живучесть 6).
Лось - сложность выслеживания 6. Убийство дает +6 мяса, +1 костей и +1 кожи. Опасен (ближняя атака Д6, живучесть 10).
Единорог - сложность выслеживания 8. Убийство дает +2 мяса, +1 костей, +1 рог единорога и +1 кожи. Опасен (ближняя атака Д10, живучесть 10).
Грифон - сложность выслеживания 8. Убийство дает +4 мяса, +1 костей и +1 кожи. Опасен (ближняя атака Д6, живучесть 6).
Левъ - в Уристане не водится... Опасен (ближняя атака Д8, живучесть 8).
Слон - в Уристане не водится... Опасен (ближняя атака 2Д10, живучесть 20).
Крокодил - в Уристане не водится... Опасен (ближняя атака Д8, живучесть 8).
Анаконда - в Уристане не водится... Опасна (ближняя атака Д8, живучесть 8)
Виверна - сложность выслеживания 8. Убийство дает +6 мяса, +2 костей и +2 кожи. Опасна (ближняя атака Д8, живучесть 8).
Дракон - сложность выслеживания 10. Убийство дает +12 мяса, +4 костей и +2 драконьей чешуи. Крайне опасен (ближняя атака 10Д10, живучесть 100).

Отдельной строкой идут крысы - эти твари заводятся в любом форте вне зависимости от вашего на то желания. Каждый ход прибавляется 1Д3 крыс в сезон. За каждую из уже существующих кидается куб на приплод ("3" на Д3). Крысы жрут по -1 любой еды в сезон каждая, так что в ваших интересах сводить их поголовье к минимуму (в чем вам могут помочь котики!). К счастью, выслеженная крыса = убитая (и не добравшаяся до кладовых) крыса, поэтому заниматься такой "охотой" может любой.

Приручение животных.
Можно купить дикого зверя в клетке или поймать его на охоте, а затем приручить (вернее, попытаться приручить) с помощью навыков Охотника либо Друида. Дикие звери не размножаются, но также требуют ухода и кормежки.

Крыса, Суслик, Белка, Хорек, Куница, Дикая Кошка, Куропатка и т.п. - сложность приручения 4. Прирученные хорьки и дикие кошки могут ловить крыс или таскать еду из припасов, как домашние котики.
Волк - сложность приручения 6.
Медведь - сложность приручения 8.
Кабан - сложность приручения 6.
Лось - сложность приручения 8.
Единорог - сложность приручения 10.
Грифон - сложность приручения 10.
Левъ - сложность приручения 8.
Крокодил - сложность приручения 8.
Анаконда - сложность приручения 10.
Слон - сложность приручения 10.
Виверна - сложность приручения 10.
Дракон - сложность приручения 12.

Бедствия.
Каждый год (начиная со второго) ваш форт накрывает каким-либо бедствием - так уж заведено! Бедствия могут колебаться в диапазоне от слишком холодного лета до появления дракона, привлеченного богатствами и численностью населения форта. Не стоит бояться бедствий - в конце концов это главный вызов для вас в этой игре и главный повод для гордости, если вы справитесь... или ВЕСЕЛЬЯ (тм), если нет.

В конце каждого завершенного года мастер кидает кубик на сезон (Д4 - весна, лето, осень, зима) и на тип бедствия (Д30). Есть вероятность ("10" на Д10), что выпадет сразу 2 (!) бедствия в один год. Чтож, тем больше ВЕСЕЛЬЯ!

1) Засуха! - сенокос и выращивание плодов невозможны в этот год.
2) Чума! - вместо обычных болезней поветрие в этот год приносит гибельную чуму!
3) Набег волков! - форт атакуют 4д4 Волков (ближняя атака Д4, живучесть 4).
4) Набег гоблинов! - форт атакуют 4д6 Гоблинов (треть лучники - стрелковая атака Д3, живучесть 3, - треть мечники и копейщики - ближняя атака Д4, живучесть 4; треть - всадники на волках - ближняя атака Д6, живучесть 6)
5) Суровая зима! - в этот год зима будет вдвое более морозной и снежной! Потребуется вдвое больше топлива на обогрев, а урон от холода будет вдвое выше.
6) Падеж скота! - болезнь поражает ваших домашних животных! Бросьте Д4 за каждое животное - на "1" животное умирает и не может быть разделано.
7) Набег разбойников! - форт атакуют 4д4 Разбойников (треть лучники - стрелковая атака Д4, живучесть 4, - треть мечники и копейщики - ближняя атака Д6, живучесть 6; треть - всадники, ближняя атака Д8, живучесть 8)
8) Атака дракона! - форт атакует один могучий Дракон (ближняя атака 10Д10 (может атаковать нескольких персонажей), живучесть 100, игнорирует укрепления вашего форта)
9) Набег орков! - форт атакуют 4д4 Орков (треть лучники - стрелковая атака Д6, живучесть 6, - треть мечники и копейщики - ближняя атака Д8, живучесть 8; треть - всадники на кабанах - ближняя атака Д12, живучесть 12)
10) Атака гиганта! - форт атакует один могучий Гигант (ближняя атака 8Д10 (может атаковать нескольких персонажей), живучесть 120)
11) Атака зомби! - форт атакуют 4д4 Зомби (ближняя атака Д4, живучесть 8). От нежити невозможно откупиться или заставить ее отступить!
12) Землетрясение! - все постройки и подземелья в вашем форте проходят проверку на прочность или разрушаются! ("1" на Д4) Если разрушился ваш дом, когда вы работали или отдыхали в нем, получите урон 2Д4. Все, кто работал в шахтах или подземельях, получают урон 2Д4.
13) Наводнение! - происходит весной или осенью, все дома и подземелья временно недоступны, все работы временно недоступны, припасы еды теряются (хотя герои могут спасти по Д4 припасов, потратив на это свой ход), крупные домашние животные (коровы, лошади) могут погибнуть ("1" на Д4).
14) Холодное лето! - летом погода аналогична осени (т.е. требуется обогревать жилища), все культурные растения приносят вдвое меньший урожай.
15) Нашествие крыс! - прирост крыс умножается в 4 раза!
16) Атака некроманта! - форт атакует Некромант (дистанционная атака 4Д10 (может атаковать нескольких персонажей), живучесть 40), его сопровождает армия из 4Д4 Скелетов (треть лучники - стрелковая атака Д4, живучесть 4, - треть мечники и копейщики - ближняя атака Д6, живучесть 6; треть - всадники, ближняя атака Д8, живучесть 8; каждый ход некромант может поднять Д4 убитых приспешников)
17) Враждебная армия! - форт пытаются завоевать воины из соседнего королевства! 4Д4 Воинов (треть лучники - стрелковая атака Д6, живучесть 6, - треть мечники и копейщики - ближняя атака Д8, живучесть 8; треть - всадники - ближняя атака Д12, живучесть 12); армию возглавляет Лорд (враждебный герой максимального уровня в своей основной специальности с лучшей экипировкой; обычно имеет навыки Воина, Стрелка, Волшебника, Друида или Жреца)
18) Атака вампиров! - форт атакуют 2Д4 Вампиров! (ближняя атака Д8 (нанесенный урон идет в лечение еще живых вампиров), живучесть 12). От нежити невозможно откупиться или заставить ее отступить!
19) Атака троллей! - форт атакуют 2Д4 Троллей! (ближняя атака Д8, живучесть 12, раненные тролли каждый ход регенерируют на Д4).
20) Атака вервольфов! - форт атакует 2Д4 Оборотней (ближняя атака Д10, живучесть 10, раненные оборотни каждый ход регенерируют на Д4)
21) Атака демонов! - форт атакует 2Д4 Демонов! (ближняя атака Д12, живучесть Д12), их возглавляет Архидемон (ближняя атака 6Д12, живучесть 66), который каждый ход может призвать дополнительно +Д3 Демона.
22) Лесной пожар! - леса вокруг форта горят! Возможно летом. Все, кто работал или охотился в лесу, получают урон Д4, все работы в лесу неудачны и не приносят пользы.
23) Темное проклятие! - какая-то темная сила прокляла ваш форт! Теперь в течение целого года несчастные случаи для вас срабатывают не только на "1", но и на "2".
24) Атака виверн! - форт атакует 2д4 Виверн (ближняя атака Д8, живучесть 8, игнорируют укрепления вашего форта).
25) Зловещие слухи! - мрачные слухи снижают настроение обитателей форта! Потеряйте -2Д4 настроения для каждого персонажа.
26) Саранча! - огромная стая саранчи сжирает всю растительность в округе! Сенокос и выращивание плодов невозможны в этот год.
27) Атака минотавров! - форт атакует 2д4 Минотавра (ближняя атака Д10, живучесть 10, если убита половина и более минотавров, то они удваивают кол-во атак; то же происходит, если минотавр ранен).
28) Атака кобольдов! - форт атакуют 4д6 Кобольдов (половина лучники - стрелковая атака Д3, живучесть 3, - половина мечники и копейщики - ближняя атака Д4, живучесть 4); они отлично роют норы, так что они игнорируют ваши укрепления и сразу появляются внутри форта.
29) Атака скавенов! - 4д6 Крысолюдов (половина лучники - стрелковая атака Д3, живучесть 3, - половина мечники и копейщики - ближняя атака Д4, живучесть 4); они отлично роют норы, так что они игнорируют ваши укрепления и сразу появляются внутри форта.
30) Междоусобица! - обитатели вашего форта вступают в борьбу друг с другом! Случайно выбираются два враждующих лидера, а затем каждый из оставшихся персонажей должен сделать выбор в пользу одного из них. Враждующие партии могут сразиться между собой либо признать поражение без боя, теряя -2Д4 настроения.

Нападения монстров.
Есть шанс, что ваш форт будет атакован монстрами - от стаи волков или банды гоблинов до дракона или гиганта. Чтобы заранее узнать об атаке, нужно выставлять дозорных с высокими навыками Разведчика. Своевременно обнаруженная атака позволит лучше спрятаться или подготовиться к битве (+1 ко всем броскам в первый раунд боя), а внезапное нападение застанет обитателей врасплох.

Некоторые монстры совершат набег и уйдут подобру-поздорову (это касается дикарей и хищников). Другие не уйдут, пока не уничтожат всё (в основном это касается демонов и нежити). Третьи вполне согласятся на выкуп (обычно это разбойники и другие относительно цивилизованные враги).

Обратите внимание, что монстры также могут дать вам трофеи в случае победы над ними. У монстров-животных это мясо, кожа, мех, кости, у гуманоидов - деньги, еда, алкоголь, оружие, броня.

Некоторые монстры не тронут вас, пока вы не заберетесь на их территорию - это касается подземных тварей, охраняющих месторождения, а также лесных эльфов и других лесных стражей, защищающих леса. Каждый раз, когда вы находите месторождение или подходящий для вырубки лес, вы рискуете столкнуться с их охраной - "1" на Д3 в случае с деревом, камнем, углем, медью, железом, серебром, мрамором и гарантированная битва в случае с магмой, золотом, самоцветами, адамантием, эльфийским деревом. Также шанс наткнуться на монстров существует при прокладывании подземелий - "1" на Д10 каждый раз, когда вы строите подземное помещение (подземный мир темен и полон ужасов!).

Дубовые, сосновые, тисовые, буковые рощи (Д8):
1) Эльфы! - 2Д4 Эльфов (треть мечники и копейщики - ближняя атака Д8, живучесть 6, - треть лучники - стрелковая атака Д8, живучесть 4, - треть всадники - ближняя атака Д12, живучесть 10).
2) Пикси! - 2Д6 Пикси (ближняя атака Д3, живучесть 3)
3) Сатиры! - 2д4 Сатиров (ближняя атака Д6, живучесть 6)
4) Кентавры! - 2д4 Кентавров (половина копейщики - ближняя атака Д8, живучесть 8, - половина лучники - стрелковая атака Д6, живучесть 6)
5) Волки! - 2д4 Волков (ближняя атака Д4, живучесть 4)
6) Вервольфы! - 1Д4 Оборотней (ближняя атака Д10, живучесть 10, раненные оборотни каждый ход регенерируют на Д4)
7) Единороги! - 1Д4 Единорогов (ближняя атака Д10, живучесть 10, единороги каждый ход исцеляют друг друга на Д4 каждый)
8) Дендроиды! - 1д4 Дендроидов (ближняя атака Д8, живучесть 12, регенерируют по Д4 в ход)
Для зачарованных рощ кол-во кубиков монстров удваивается.

Уголь, медь, железо, камень, мрамор, серебро (Д20):

1) Кобольды! - 2д6 Кобольдов (половина лучники - стрелковая атака Д3, живучесть 3, - половина мечники и копейщики - ближняя атака Д4, живучесть 4).
2) Большие пауки! - 2д6 Пауков (ближняя атака Д4 (укушенный герой в следующий ход теряет еще Д4 здоровья), живучесть 4). Очищенное логово пауков приносит +Д3 паучьего шелка.
3) Скавены! - 2д6 Крысолюдов (половина лучники - стрелковая атака Д3, живучесть 3, - половина мечники и копейщики - ближняя атака Д4, живучесть 4)
4) Кровожадные нетопыри! - 2д6 Нетопырей (ближняя атака Д4 (нанесенный урон лечит раненных нетопырей), живучесть 4)
5) Большие жуки! - 2д6 Жуков (ближняя атака Д4, живучесть 4, убийство жука в ближнем бою наносит герою урон Д4 из-за кислоты)
6) Слизни! - 2д6 Слизней (ближняя атака Д3, живучесть 6, убийство слизня в ближнем бою наносит герою урон Д4 из-за кислоты)
7) Большие муравьи! - 4д6 Муравьев (ближняя атака Д3, живучесть 3)
8) Зомби! - 2д4 Умертвий (ближняя атака Д4, живучесть 8)
9) Тролли! - 1Д4 Троллей! (ближняя атака Д8, живучесть 12, раненные тролли каждый ход регенерируют на Д4).
10) Демоны! - 1д4 Демонов (ближняя атака Д12, живучесть 12)
11) Большие карпы! - 2д6 Карпов (ближняя атака Д4, живучесть 4). Каждый убитый карп дает +1 еды.
12) Иллитиды! - 1д4 Иллитидов (дистанционная атака: Д4 - на "4" порабощает героя, заставляя его атаковать друзей, живучесть 6).
13) Минотавры! - 1д4 Минотавров (ближняя атака Д10, живучесть 10, если убита половина и более минотавров, то они удваивают кол-во атак; то же происходит, если минотавр ранен).
14) Медузы! - 1д4 Медуз (дистанционная атака: Д6 - на "6" персонаж обращается в каменную статую, живучесть 6)
15) Гарпии! - 2д4 Гарпий (ближняя атака Д4, живучесть 4)
16) Бехолдеры! - 1д4 Бехолдеров (дистанционная атака Д6, живучесть 6)
17) Троглодиты! - 2д4 Троглодитов (ближняя атака Д4, живучесть 6)
18) Гидра! - имеет 5 голов (ближняя атака Д8, защита 8) и одно тело (защита 40, регенерирует Д8 хп и одну голову в ход).
19) Василиск! - дистанционная атака 6д6: на "6" персонаж обращается в каменную статую, живучесть 60).
20) Кракен! - имеет 10 щупалец (ближняя атака Д6, защита 6) и одно тело (защита 40).

Адамантий, золото, самоцветы:
Самые ценные месторождения охраняют Забытые Чудовища - гротескные и ужасные древние подземные твари, словно вышедшие из ночных кошмаров ваших дварфов, эльфов и людей. Все они имеют смертоносную ближнюю атаку 6Д10 и живучесть 60, так что встреча с подобной тварью окажется суровым испытанием для любого форта.

3Д6:

1) Комок щупалец...
2) Гигантский червь...
3) Уродливый гигант...
4) Крылатый ужас...
5) Членистоногий кошмар...
6) Бесформенная туша...

1) ...из мяса... (труп дает +10 мяса)
2) ...из магмы... (куб атаки Д12)
3) ...из льда...
4) ...из адамантия... (защита х2, труп дает +5 адамантия)
5) ...из грязи...
6) ...из золота... (труп дает +5 золота)

1) ...с огромным глазом
2) ...с когтями-косами
3) ...с леденящим душу ревом
4) ...с ядовитыми шипами (ранение в след.ход отнимает еще Д4 здоровья)
5) ...с липким языком (атака обездвиживает одного из героев)
6) ...с отвратительными опухолями

Нападения на торговцев (Д10):
1) Волки! - 2д4 Волков (ближняя атака Д4, живучесть 4)
2) Разбойники! - 2д4 Разбойников (треть лучники - стрелковая атака Д4, живучесть 4, - треть мечники и копейщики - ближняя атака Д6, живучесть 6; треть - всадники, ближняя атака Д8, живучесть 8)
3) Гоблины! - 2д6 Гоблинов (треть лучники - стрелковая атака Д3, живучесть 3, - треть мечники и копейщики - ближняя атака Д4, живучесть 4; треть - всадники на волках - ближняя атака Д6, живучесть 6)
4) Тролли! - 1Д4 Троллей! (ближняя атака Д8, живучесть 12, раненные тролли каждый ход регенерируют на Д4).
5) Кобольды! - 2д6 Кобольдов (половина лучники - стрелковая атака Д3, живучесть 3, - половина мечники и копейщики - ближняя атака Д4, живучесть 4).
6) Огры! - 1д4 Огров (ближняя атака Д8, живучесть 12, если убита половина и более огров, то они удваивают кол-во атак; то же происходит, если огр ранен).
7) Орки! - 2д4 Орков (треть лучники - стрелковая атака Д6, живучесть 6, - треть мечники и копейщики - ближняя атака Д8, живучесть 8; треть - всадники на кабанах - ближняя атака Д12, живучесть 12)
8) Зомби! - 2д4 Умертвий (ближняя атака Д4, живучесть 8)
9) Вампиры! - 1Д4 Вампиров! (ближняя атака Д8 (нанесенный урон идет в лечение еще живых вампиров), живучесть 12). От нежити невозможно откупиться или заставить ее отступить!
10) Вервольфы! - 1Д4 Оборотней (ближняя атака Д10, живучесть 10, раненные оборотни каждый ход регенерируют на Д4)

Сражения.
Отыгрываются сражения очень просто - каждый участвующий в бою персонаж кидает кубик навыка Воина, а затем прибавляет к результату бонусы за оружие. Это урон, который герой нанесет врагу. Враги бьют в ответ по той же системе, случайно выбирая себе цель для атаки (но персонажи могут брать на себя урон, нанесенный одному другому персонажу, как бы заслоняя его собой). Персонажи и монстры, потерявшие все хиты, объявляются убитыми и начинается новый раунд битвы. Если у персонажей или врагов есть стрелковое оружие или магия, они делают дополнительную атаку в "нулевой" раунд боя (а в ходе рукопашной также могут стрелять, если не имеют лучшего оружия для ближнего боя).

При желании можно заявлять нелетальные атаки с целью оглушить\обездвижить противника - в этом случае бонусы от оружия игнорируются (фактически персонаж атакует голыми руками). Если противник был повержен с применением хотя бы одной нелетальной атаки, то на "4-6" на Д6 он захвачен в плен (правда для содержания нужна свободная клетка подходящего размера, иначе пленника придется прикончить). На "1-3" что-то пошло не так и пленника все-таки пришибли.

Вместо атаки можно бросать навык Воина не на атаку, а на защиту - персонаж сократит урон по себе на -1 хп за каждые 2 очка результата.

Хранение припасов.
Любой предмет, не употребленный сразу или не надетый на персонажа (а персонаж может носить один вид брони, один эликсир/зелье и одно оружие\инструмент либо лук и стрелы), теряется\портится, если на складе нет места. Исключения: камень и дерево.

В качестве склада могут выступать повозки (10 предметов), здания и подземелья (по 20 предметов, если они не используются в кач-ве жилья или мастерской, и 10, если используются). Назначенное в роли склада здание или подземелье не может использоваться как мастерская или жилье.

Торговля.
Одна из важнейших вещей для выживания вашего Форта - связь с внешним миром. В среднем раз в году (в случайный сезон начиная со второго года) к вам будет приезжать торговец из ближайшего города, который привезет случайный набор товаров на 1000 монет и который может купить у вас товаров на 2000 монет. Если вам этого не будет достаточно, вы можете и сами отправлять торговые караваны, для чего вам потребуется минимум одна повозка, запряженная лошадью, и один возница. В пути караван может быть атакован хищниками, дикарями, бандитами и монстрами ("1" на Д4) - поэтому, возможно, имеет смысл организовывать хорошую охрану. Прокачанный навык Торговли поможет вам получать наибольшую прибыль от продажи вещей и делать покупки дешевле.

Артефакты.
Если вам недостаточно обычных инструментов, оружия и доспехов, вы можете попробовать создать или добыть нечто особенное. Артефакты - это улучшенные версии обычных предметов. Они стоят дороже обычных (50 вместо 20, 100 вместо 50, 250 вместо 100, 500 вместо 250), но имеют более высокие показатели.

Инструменты - +1 к урону в бою и +1 к работе (либо только +1 к работе, если инструмент не используется в бою).
Посохи - +2 к проверкам магического навыка.
Мечи, копья - +2 к урону в бою.
Луки, арбалеты - +1 к урону при стрельбе.
Щиты, доспехи - +4 к поглощению урона.

Создание и ремонт артефактов также сложнее их обычных аналогов - на +2 относительно обычного предмета такого же типа. Если герой сам создает артефакт, то сам дает ему имя, иначе его именует мастер.

Залейте это магмой! (с)
Вы можете попробовать сэкономить на отоплении домов и кузниц, прокопав шахту к расплавленной магме. Помимо опасности от обитающих в глубине земли тварей есть и другие сложности - вам придется отвести под распределительную станцию отдельное подземелье, которое всегда имеет вероятность обрушения "1" на Д10 и в случае разрушения которого происходит неконтролируемый выброс магмы, накрывающий весь форт ("1" на Д4 для каждого здания означает уничтожение потоками магмы, огнем и паром). С другой стороны, пока система работает - вы в выигрыше, поскольку жар магмы избавляет вас от необходимости отапливать ваши дома в холодное время и тратить топливо на разжигание кузнечных горнов. Если магменная скважина вам по какой-то причине стала не нужна, вы можете завалить ее горной породой - на это требуется 10 единиц земляных работ, но зато вы сможете спать спокойно. Правда в следующий раз придется искать и рыть ее заново.

Революция!
Если вам каким-то чудом удалось не просто выжить, но и добиться успеха с вашим Фортом, то, набрав достаточную силу, вы можете бросить вызов... самому Уристу Восьмому (черт бы побрал его тиранию, жадность, коррупцию и дурацкие указы!). В этом случае к вам придет разбираться сам король во главе своей личной гвардии - и победа над ним может стать одним из крутейших достижений, которые только доступны в этой игре. Бонус - а после победы вы имеете полное право объявить о создании своего собственного королевства (с игрой в кости и эльфийками, конечно же).

Так уж получилось, что позиция Салливана, Ярвинена и внезапно погибшего Вудкроуна была неподалёку от рации. И пока кто-то разглядывал падающих с неба роботов, кто-то наблюдал, как мозгляк Лил Вуди вскинул руку и "снял" с неба "Харвестер" ("Ебать, как это у него получилось?!") - Джей Ди подозрительно смотрел на Дэлтон. Юна Дэлтон, он чувствовал, что что-то знакомое было ещё тогда, на пляже, правда всё было такое новое, такое нервное, а сиськи девочек такие упругие, поэтому память его подвела. Зато теперь словно ударил кто-то - Дэлтон! Рой Дэлтон, гелиевый магнат, владелец заводов, блогов, спутников и прочей ерунды, который может, при желании, купить себе такую же херовину, на которой прилетел Арчер. А может и две. Та самая Дэлтон, о которой без умолку трещали девицы, с которыми на непродолжительное время сводила судьба Салливана. Он сам не читал модных голограмм-журналов, не смотрел передачи "Жизнь в шоколаде", его не приглашали на люксовые вечеринки в лучшие клубы Стеллариса - у него был несколько иной круг общения и интересов, однако эта светская информация белым шумом всегда была где-то рядом. Так что не было удивительным, что в его мозгу засели кое-какие вещи.
- Ух, вот это встреча! - удивление, адреналин от возможной близкой и быстрой смерти, не слишком устойчивая психика - вот это всё заставило Джея откровенно заржать.
- Дэлтон, ну охуеть! Теперь!
Внимание, направленное на девушку, охватило и то, что говорили из рации, а так же то, что в ответ говорила сама гламурная дива. "Удачи" - ответила рация. "В смысле? В каком это смысле?"
Блуждающий взгляд на половинку полковника. На бабу. На О'Коннора. На рацию.
"Удачи" - это значит, что им и правда пизда, как предрекал сам Салливан буквально пару минут назад. На них забили болт, здоровенный болт с самой орбиты планеты. Таким, наверное, можно сшибать боевые звездолёты пидорских роботов.
Онни стрелял, Вуди умирал, а Джей Ди Салливан с воплем ненависти подорвался к рации. Отпихнул в сторону Юну и заорал:
- Эгида, блядь, один! Говорит рядовой Салливан, Парадиз-Омега! Слышите меня, пидарасы?! Рядовой Вудкроун сбил "Харвестер", а ещё у нас здесь дочь Роя Дэлтона и если вы нас не вытащите, он натянет ваши жопы на самый большой калибр, который можно найти в ВКС и выстрелит в сторону ближайшей сверхновой! Как слышно, Эгида-1?!
- Блядь!! - выплюнув ругательство, солдат посмотрел на Юну, на капитана и оскалился. - Что? Хуже уже не сделаешь!
Вскинул "Фалкон" и выдал длинную очередь в набегающую волну металлических ублюдков. Хуёвый день, просто хуёвый.

Засмеялся Бреннард беззвучно: пошутила над ним судьба, ох весело. Теперь навечно связан он с Лесом, который уже давно ему наскучил. Надо было на границу идти: или помер бы, или ушел бы подальше, стал бы наемником, солдатом удачи. Но упущен шанс, и винить некого - Дамир надоумил, да Бреннард пошел, интересно ведь было.

Вот и застрял в Лесу. Нет тут жизни, нет охоты, нет движения - видимость одна. Только круговорот смертей без толку, без цели, без азарта. Магическое болото, рай для колдунов-вырожденцев.

Тосковал Бреннард, да вырваться не мог. Не знал как, да и вряд ли было возможно. Стал он пользоваться тем, что дали: следил за душами, попавшими в лес - охотниками, жертвами, все для него были едины. Перебирал их как песок, рассматривал, думал от безделья. Много думал.

Справедливостью он никогда не отличался, и желания судить в нем не было. Но смелых вознаграждал, полным жизни давал второй шанс. Но это занимало его немного. Зрела в нем мысль сразиться снова. Выйти еще на один бой, и пусть даже погибнуть, пусть даже в банку с солью. Неважно.

Стал он исследовать свои, как Стража, возможности. Стал изучать пути душ, по которыми они могли пойти в этой мясницкой. Стал наблюдать за магами, как дела они свои черные делают. Экспериментируют. Стали они сами для него экспериментом, который поглотил бывшего Бреннарда полностью.

Замыслил он разрушить тюрьму. Освободиться самому. А то, как оно случится, если случится вообще, ему было без разницы. Если сможет он сделать так, что нарушит планы магов, разрушит барьеры, уничтожит магию Леса, темницу эту гребаную, и себя в том числе - отлично. Он успокоится. Приведут ли действия его к гекатомбе жертв, тысячам погубленных жизней, магическим катаклизмам - пусть знают, как усмирять стихию. Ничего не произойдет, он потерпит поражение и уйдет в небытие, а Лес останется таким, каким и был - чтож, он пытался.

Впереди у Бреннарда было очень, очень много времени. Это было даже неплохо.

Бета

Бейкер видел, как очередной безликий солдат разваливается на кусочки. Видел, как вдребезги, будто стеклянная, разлетается изуродованная голова последнего робота. Видел и наслаждался. Вот, она квинтэссенция человеческого существования! Только на поле боя можно почувствовать себя по-настоящему живым! Ликование поднималось в душе Алекса — не ошибся он, когда решил пойти в армию. А то стрелял бы до сих пор сраных лосей в опостылевших Хельсинкских лесах, потом начал бы прикладываться к бутылке как батя.

Через несколько секунд после окончания боя, удостоверившись что ни одна железка больше не появится, Бейкер вскочил на ноги.
- Йя-яу! - победный вопль раздался в эфире. Грозный космодесантник двигал бедрами, имитируя сношение с НОДовой мамой. После этого подошел к останкам противника и со всей дури пнул безголового, а другому приставил винтовку к кукушке и начисто снёс её несколькими зарядами. Абсолютно не свойственный северянину всплеск эмоций, но Бейкер чувствовал себя так, будто он пробудился после долгого криосна. Жизнь как-то сразу заиграла красками, пальмы ему улыбались, небо подмигивало зелёным. Разве война — это не рай?

Развернувшись к уцелевшим новобранцам, Бейкер поднял забрало и одарил их лучезарной и немного придурковатой улыбкой.
- Че, как, ваще круто было же, ага? - голос солдата подрагивал от возбуждения пополам с неподдельным счастьем. - Щас в баньку после такой ебатни... Че, кого тама тащить? А то зажмурятся еще - командир пизды даст, еп.

[Children of the Elder God - ссылка]

Альфа.

Водитель переводит взгляд с одного зеркального щитка на другой, словно не до конца удовлетворённый полученной информацией. Он молча смотрит, как немногословные люди в бронекостюмах один за другим забираются в кузов. Отмечает, как одна чуть более хрупкая фигурка отделяется от остальных и скрывается в зарослях. Солдат не спешит исполнять распоряжение Балора – заметно дрожащими руками он лезет в карман, выуживая оттуда помятую пачку сигарет «Lucky Star». Щёлкает зажигалка, а водитель с удовольствием пропускает через лёгкие никотин. Затягивается, поднимает голову вверх. И, наверное именно поэтому, раньше остальных замечает.

Узкое полотно дороги имеет от джунглей одно основополагающее отличие – густые ветви наконец-то не смыкаются больше над головой, позволяя насладиться хотя бы небольшим клочком бездонно-синего неба. Неба, которое на этот раз выглядит далеко не так безмятежно, как ожидалось. Главным образом потому, что безграничную лазурную гладь грубо искажает колоссальных размеров конструкция – повисший где-то высоко, на орбите планеты, исполинский тетраэдр, настолько огромный, что разглядеть его можно невооружённым глазом даже с земли.
– Вот ведь блядь, – ёмкий комментарий смотрящего в небо водителя привлекает внимание остальных.
Как раз вовремя для того, чтобы увидеть, как из тетраэдра вылетает мертвенно-зелёный луч и бьёт куда-то в поверхность, отбрасывая тот самый потусторонний свет и вновь на мгновение преображая окружающее пространство.

Они появляются, как обычно, совершенно бесшумно. Подбираются почти вплотную к дороге под покровом листвы, случайно воспользовавшись отвлекающим фактором. Три пехотных бота НОД, скользящие сквозь хитросплетения джунглей словно прирождённые хищники.
Первый заряд перерубает пополам зазевавшегося и лишённого защиты водителя, который даже не успевает докурить свою последнюю сигарету. Синхронный залп остальных бьёт куда-то под бронеборт – бьёт точечно, в одно вполне конкретное место. Броня плавится, но держит удар, пока все три НОДа не выстреливают туда же ещё раз, воспламеняя содержимое бензобака. Морально устаревший военный транспортник, подобный сотням, давно уже списанным с боевых подразделений во всевозможные учебные центры и тыловые структуры, без лишних размышлений взрывается.

Отблески пламени. Искорёженный плавящийся металл. Треск статики работающих на полную мощность щитов. Новобранцы в G-8 разлетаются в разные стороны, при падении прикладываясь о камни или стволы деревьев. Брони костюмов при поддержке щитов оказывается даже более чем достаточно для того, чтобы ни один новобранец серьёзно не пострадал. Вот только НОДы едва ли будут ждать, пока они придут в себя и приготовятся к ответным боевым действиям.

Райз.

Райз посылает капитана, переворачивается на живот и начинает ползти в сторону ближайших кустов, которые, как ему кажется, превосходно подходят для организации временного укрытия. Вопреки ожиданиям, его не преследуют очередные угрозы и оскорбления – ответом на выходку служит лишь гробовая абсолютная тишина.
О’Коннор как-то сразу меняется в лице. Смотрит снизу вверх на Райза. Становится мрачнее, серьёзнее. От его недавнего неадекватного бешенства не остаётся даже следа. Напротив, теперь он совершенно спокоен и хладнокровен.

Эдгар ползёт, слыша чуть позади себя тяжёлые шаги человека в костюме G-8. Капитан преследует его, неторопливо идёт за ним по пятам, тратя столь необходимые сейчас для решительных действий секунды.
– Не знаю, как ты оказался в военно-космических силах, – из внешнего динамика раздаётся его глухой, практически неузнаваемый голос. – Такому куску дерьма здесь не место, лично я бы ещё сто раз подумал, прежде чем доверить тебе хотя бы строить оборонительные конструкции в какой-нибудь периферийной дыре вроде Ванкувера-43.
На этот раз в его голосе нет ненависти, ставшей уже привычной практически злобы. Нет, на этот раз это просто сухая и совершенно бесстрастная констатация факта.

Желанное укрытие уже совсем близко, когда Райз понимает, что его опять парализовало. На визоре вспыхивают ненавистные красные буквы, а моментально онемевшие челны отказываются подчиняться. О’Коннор прекращает мучить дисплей коммуникатора и пинком переворачивает Эдгара на спину. Тот совершенно беспомощен, беззащитен.
– Я ненавижу таких выродков даже больше, чем НОДов, – произносит, однако в его голосе совершенно нет ненависти. – Они убивают нас, потому что должны. Вы убиваете братьев по оружию потому, что вы – просто жалкие, неспособные к принятию на себя хотя бы малейшей ответственности избалованные ублюдки.
Райз видит глаза О’Коннора, который так и не опустил забрало. Ледяные голубые глаза, от взгляда которых бросает в дрожь.
– Рядовой Эдгар Райз, – излишняя официальность пугает.
Никаких больше «выродков», «ублюдков» и «деградантов».
– За грубейшее нарушение субординации, оскорбление своего прямого начальника и осознанный отказ от исполнения отданного приказа, – его глаза выжигают не хуже огромных диодов НОДов.
В их глубине Райз читает свой приговор.
– По законам военного времени, я приговариваю тебя к смерти, – заканчивает О’Коннор и резко срывает со спины «Фалкон».
Эдгар заглядывает в тёмное нутро винтовки, невольно ожидая, когда где-то там, в недрах, начнёт разгораться алый рассвет.

Бета

- Я хотел предложить в начале то же самое, - честно ответил Джерри, - Сначала чтобы это провернула ты, потом подумал: нет, силенок не хватит. Карла хотел предложить, у него самые высокие шансы.

- Короче, я точно проиграю, потому спор теряет всякий азарт. Я же, это - андроид икеевский. Ты ведь в курсе, что в Хельсинках вся мебель из экологически чистого дерева? Так вот, ходят байки, что андроиды в снежных мирах так же из дерева штампуют...

- А подорву, конечно, не в буквальном смысле. Могу вот тебя на спор подорвать.

- Ладно, еще идеи?

Бета

Словно сжатый комок нервов, Алекс застыл на месте. Так вот он какой, этот враг. Мощный. Стальной. Гибкий. Злобный. Но у любого найдется слабое место.

Алекс стал медленно погружаться в заросли, опускаясь на колено. Чучело-синеглазка. Механический урод. Даже не смотрит в сторону Бейкера. И больше никогда не посмотрит.

Широко раскрытыми глазами Алекс уставился в прицел винтовки. Палец лег на спусковой крючок, когда в перекрестие попала нелепая башка НОДа. Время остановило своё течение. Джунгли исчезли. Исчезли голоса в радиоканале. Мир вокруг окрасился в белое. В нём остались лишь северянин-охотник и безымянный воин, закованный в металл. По привычке затаив дыхание, Алекс надавил на спуск, выпуская на волю лазерного джина, который по мысленной команде хозяина устремился в небесно-голубой глаз робота.

Бета

Рыжик натурально зарвался! Юна открыла было рот, чтобы нахала поставить на место. Сержант он видите ли! Будут тут всякие сержанты на мисс Дэлтон орать. В лучшем случае капитанам позволительно.

Открыла было рот, но её опередили. Сначала Пончик решил поджарить незадачливого сержанта, а после начался инструктаж обращениЯ с оружием. Как на взгляд Юны, он несколько запоздал. Но цели своей достиг — мисс Дэлтон в кои-то веки закрыла рот и не стала показывать характер. Хватит с Рыжика, а то он и так обоссался от страха, кажется.

Внимательно выслушала O'Райвера и даже постаралась запомнить. Игра, а воспринимала Юна происходящее, как интересную игру, начинала захватывать.

— Задачу ясна. Выдвигаемся к Гамме, каждые пять минут докладываем, господин самый крутой сержант Рыжик.

Всё-таки не удержалась от толики ехидства.

Ну что, дохляк, — обернулась к Джерри, — погнали. Учти, тащить тебя не буду.

Гамма

Когда невозмутимый или даже скорее индифферентный к происходящему офицер Стокман сухо кивнул, дозволяя Оливеру присоединиться к отряду «Гамма», который выбрала его косвенная знакомая - Монтана Смайлс - парень испытал странный моральный подъем. Впервые за последние сутки что-то шло по его плану и не пыталось унизить или доставить ему физический дискомфорт.

Впрочем, армия явно не была намерена радовать субтильного призывника такими подарками: как садист-отчим, поджидающий приемного сына в тёмной прихожей, чтобы нанести болезненный удар из-за надуманной причины, так и ВКС - в лице капитана О’Коннора, естественно - не уставали «радовать» рядового Уикерса. Очередными «добрыми вестями» стала информация о некой показательной миссии, которая возлагалась на плечи свежеиспеченных солдат призывной службы. И если внутренне, Оливер понимал зачем был устроен изнуряющий марш-бросок и наступала эра драконовской дисциплины, то планируемый увеселительный тир был совершенно ни к месту. С тем же успехом, запрограммированных НОДов могли выпускать против недостаточно мотивированных добровольцев где-нибудь на Средних уровнях родного Стеллариса: показушничества было бы в разв больше, а угроза - при реальном соответствии описанному уровню - примерно аналогичная.

Уикерс хотел было выступить с разгромной речью, но передумал: как ни странно свежеразделенные взводы были рады предстоящей разминке. Сам Оливер, если честно, тоже радовался, но в основном тому, что на прибывших грузовиках предстояло ехать как полагается, в кузове, а не бежать за или перед ними.

Прогресс.

Ещё прогресса требовало явно затянувшееся знакомство с Монтаной: парень даже знал ее имя, успев провести возможный морфологический разбор, но удачного момента все никак не представлялось. Грузовик нехило трясло в дороге, а ожидание хоть каких-то слов от Стокмана леденило душу и чувства, даже не смотря на занимающуюся жару. Старшим в отряде, «сержантом на час» сделали наголо бритого парня-марафонца, что подбадривал отстающих во время кросса: с группой Уикерсу, совершенно точно, повезло.

Всю свою жизнь до армии, Оливер был совершенно чужд проявлениям милитаризма и не питал особого пиетета к оружию или военному обмундированию. Но вот собственный внешний вид, который достаточно объективно моделировался с помощью весьма тощего сослуживца Уикерса, внезапно добавил уверенности бывшему химики-любителю и он решился на робкий шажок социализации: можно было ненавидеть армию или капитана О’Коннора, но девушку надо поблагодарить. Отыскав барышню, Оливер смущенно покашлял, привлекая внимание и протянул худую руку для рукопожатия:

— Кхм. Я.., - первоначальный импульс был потерян и стоило немалых трудов начать стандартный протокол социального контракта общения.

— Я Оливер, - наконец-то представился молодой человек, — Оливер Уикерс. Спасибо, большое...за помощь, кхм.

Впервые за этот крайне долгий день, Уикерс нашёл в себе силы не отводить взгляд. Тем более, по какой-то совершенно нерациональной причине, отпускать ёмкий омут этих холодных серых глаз не хотелось совершенно.
Оливер вздрогнул от приятной дрожи и с несвойственным ему энтузиазмом добавил:


— Нет, правда, спасибо. Если бы не ты, капитан бы обосрался от счастья пинать меня все 10 километров... Как, кстати, ваше имя, мисс? *

                  ...Минутой позже

Костюм G-8 Оливер оценил по достоинству: естественно, между привычным парню Immersive Virtual Reality костюмом и этим, общего было только частица, содержащая название «костюм», но вот прямыми альтернативами интерфейсов, что использовались в тактическом шлеме и самом костюме - Уикерсу пользоваться доводилось. Конечно, армейцы могли нагородить нестандартных или попросту дебильных софт-решений, но была вещь, которая являлась для Оливера куда большей загадкой: его оружие.

Естественно, что как молодой человек, отдавший толику своей студенческой жизни на всевозможные компьютерные и виртуальные игры, он прекрасно понимал с какой стороны «смерть-палка» и им подобное стреляет, но физическое обладание повергли его в недоумение и легкий трепет, переходящий в шок.

                  ...Минутой позже

...Разобравшись, наконец, как и что работает - или хотя бы попытавшись - Оливер услышал во взводном канале переговоры отряда.

— Кхм. Говорит Уикерс, кхм. Я не претендую на истину в последней инстанции, господа сослуживцы, но как мне кажется, даже дорога к району противника будет тем ещё приключением. Может стоит сразу придумать построение? “V”-образным обратным клином, например...

Альфа

К удивлению Томаса, Капитан Федерация выбрал его. Это могло бы вызвать чувство гордости, но капитан поделил его на ноль еще в зародыше, когда забрал в свой взвод паренька, любящего волшебные таблетки. Это косвенно подтверждало гипотезу, что в сортах мусора, коим являются все призывники в глазах офицера, О’Коннор не разбирается. Для него все равны. Либо капитан решил заняться натаскиванием парня персонально, в твердой уверенности что превратит его в универсального солдата.

Дальше было хуже. В кузове грузовика О’Коннор поведал новобранцам, что, чтобы доказать какое они говно им придется окунуться в условия, максимально приближенные к реальным. Если Балор правильно понял, войска Федерации привезли с фронта поломанные машины пришельцев, перекодировали их, и превратили в тренировочных ботов. Что же может пойти не так? Томас посмотрел в своей жизни слишком много фантастических фильмов и с ходу мог накидать десять сценариев, как все может пойти по пизде во время этих треклятых учений. Но эта новость, вызвала лишь беспокойство, но вот потом Балору присвоили временное звание сержанта. «Какого хрена?! Вот перед тобой сидит, парень-элита, будто из кадетского училища, а ты выбираешь меня». Выходит, что думать, за него, как обещал капитан, армия не собирается. У Балора всегда было плохо с общением, всех своих друзей он мог пересчитать по пальцам одной руки. И уж тем более командовать кем-то. Проще делать что тебе говорят, сказали бежать, побежал, сказали стрелять стреляй. А это временное назначение явно было за приделами зоны комфорта Балора. Но ему ничего не оставалось как лаконично отозваться:

- Так точно, сэр.

Сервоприводы экзоскелета тихо жужжали в такт его движением, но может быть это просто разыгравшееся воображение. Давление, изменение центра тяжести, сила. К этому нужно привыкнуть, но рыжему парню костюм уже начинает нравится. И конечно малая пехотная лопатка, была как вишенка на торте. Простота и много функциональность этого инструмента всегда привлекали Томаса. Стандартная винтовка Фалкон – давно уже зарекомендовавшая себя классика. Правда Балор считал, что ей не хватает штыка, но это дело вкуса и пресобачить его все равно можно, если руки не растут из жопы. Но начальству такие самоделки лучше не показывать.

- Сержант Балор, разрешите пристрелять винтовку.

Звание звучало крайне непривычно. Временный сержант, мысленно поправил Томас.

- Десять минут. – ответил Балор затем, поднял винтовку. – Для всех тех, кто не знает, это стандартная винтовка Фалкон находящаяся на вооружении военно-космических сил Федерации. На правом боку - экран, отображающий индикатор текущего заряда батареи, на левом - переключатель, оружию доступны четыре режима ведения огня. Он же выполняет роль предохранителя. Перед началом стрельбы настоятельно рекомендую снять оружие с предохранителя. Винтовка не перегревается. Полного заряда батареи хватитна несколько длинных очередей, так что цельтесь лучше. Убойная дальность без разброса, понижения урона и пробиваемости - 1.5 км. А это малая тактическая пехотная лопатка. Сейчас вам нужно знать, только то, что ее можно использовать как оружие ближнего боя если нам «повезет» в нем оказаться.
Выдержав небольшую паузу, временный сержант продолжил.

- Я не знаю кто вы такие и мне насрать. Как я думаю и вам на меня. Но так получилось, что мы в одной упряжке и сожрать ведро говна, если мы облажаемся, мне лично не хочется. Перед нами поставили задачу, и мы должны ее выполнить. Если кто-то собирается собирается выдать какую-то хуйню, то пусть сваливает сейчас и сам объясняет капитану, почему дезертировал с учений. Понятно? Отлично. Откалибруйте сенсоры своих боевых костюмов. Общение только делу, шлемы не снимать, оружие переводить в боевой режим только при контакте с противником. В людей не целиться. Марш до цели в среднем темпе. Первым пойдет Динамит. Ты же с Хельсинки, значит умеешь охотиться. Сообщишь о зрительном контакте с целью. Затем я, Боксер, Сеньорита, Таблетка и ты как тебя с ноутбуком. Замыкающий Паладин. Расстояние два-четыре метра друг от друга. При контакте с целью, рассредоточимся заняв огневые позиции. На этом все. Выдвигаемся, армия Лысого Супермена и РеднекиПодКаблучники нас ждать не будут.

Гамма

Добравшись до места Конор довольно быстро облачился в броню и потратил несколько секунд на чуть более детальное изучение винтовки, подогнав под себя приклад и чуть отдалив от себя прицел. Но освоение же брони времени ушло чуть больше, но тоже не так что бы много, тем более что нечто подобное он уже видел, правда у шахтеров, и там она была значительно примитивней и не столь удобной, а еще в этой военной версии был шлем и куча в нем, так что с этим тоже стоило немного освоиться.
-Да уж, один раз научишься ходить в такой штуке и уже не забудешь. - проговорил он сам себе, пытаясь освоиться с новыми возможностями.
Как только броня чуток пообтерлась Конор подошел к сержанту-стажеру, впрочем лейтенант тоже был не слишком далеко, и убедившись что тот слышит его и без связи крайне спокойно и невозмутимо, хотя в какой то миг на его лице промелькнула еле заметная улыбка, проговорил:
- с этими словами Конор кивнул и отошел от сержанта на пару шагов, после чего вернулся к калибровке сенсоров и связи, всем своим видом давая понять, что готов выдвигаться по первому же приказу.

Распределяетесь по отрядам. О’Коннор безразлично кивает всем добровольцам, время от времени окидывая новое пополнение скептическим взглядом. У Стокмана вообще такой вид, будто ему глубоко плевать на всё, что здесь происходит – складывается впечатление, что он хочет быть сейчас совсем в другом месте и заниматься совершенно другими делами. Когда в строю остаётся всего лишь парочка неопределившихся, капитан, цокнув, выбирает Балора и, немного подумав, Эдгара Райза.
– Я сделаю из тебя настоящего профессионала, парень, – произносит насмешливо. – Уверен, ты не подведёшь «альфу», солдат.
Кеннет Уильмс одним из последних присоединяется к «Гамме», предварительно оценив распределение особенно неприятных на его взгляд новобранцев. Лейтенант Кортес, прищурившись, добирает Купера и Бейкера, а О’Коннор начинает снова громогласно вещать:
– Перед сформированными подразделениями будет поставлена первая учебно-боевая задача. Какие-то гении в Министерстве полагают, что чем быстрее вы впервые столкнётесь с условным противником в условиях, максимально приближенных к боевым, тем более эффективно будет происходить дальнейшее обучение, – по гримасе капитана можно понять всё, что он думает о «гениях в Министерстве». – Им, наверное, кажется, что это забавно – поставить перед людьми, которые и винтовку-то в руках не держали, задачу устранить группу НОДов. Предполагается, что вы на собственном опыте почувствуете необходимость в дальнейшем обучении, желание развиваться и самосовершенствоваться, после того как увидите, насколько неэффективны ваши действия в текущем варианте. Предполагается, что через три недели обучения мы с вами попробуем выполнить эту же задачу ещё раз и вы своими глазами увидите реальный прогресс и воодушевитесь. Лично я считаю, что всё это редкостная херня, но кто я такой, чтобы спорить с начальством?
– НОДы, естественно, не смогут причинить вам вреда, – подхватывает речь замолкшего капитана Кортес. – Семь пехотных ботов стандартного образца, несколько месяцев назад привезённые с фронта, восстановленные и перекодированные нашими программистами. Их функционал ограничен, вооружение выставлено на минимальные мощности и ими управляет в данный момент наш кадровый офицер. Тем не менее, не лишним будет напомнить про соблюдение мер безопасности.
Стокман сплёвывает на землю, методично барабаня пальцами по капоту транспортного грузовика.
– Итак, задача, – продолжает О’Коннор. – Выдвинуться на исходные точки посредством марша на транспорте, на месте получить экипировку, снаряжение и тактические данные обстановки на местности. У каждого подразделения своя исходная точка, примерно на равном удалении от позиций противника. Боевым порядком выдвинуться к группе противника, обезвредить его с наименьшими потерями ресурсов. Наиболее грамотные действия будут поощрены. Командиры подразделений назначат одного из вас на временную должность «сержанта-стажёра», исключительно в целях проверки ваших лидерских навыков в ходе отдельно взятой операции. Сами офицеры задействованы в ходе выполнения учебно-боевой задачи не будут. Вы не имеет права обращаться к ним с вопросами, за помощью или советами. Они – наблюдатели. Вопросы есть? Вопросов нет. По машинам!

Альфа.
Взвод трясётся в кузове грузовика. О’Коннор сидит здесь же, вольготно развалившись на одной из скамеек. Поглядывает на новобранцев сквозь стёкла солнцезащитных очков.
– Всё поняли? – чуть подавшись вперёд, спрашивает. – На месте вы получите лазерные винтовки «Фалькон» стандартного образца, модификации «U». Это означает, что функционал ограничен программно, вы будете использовать 20% реальной боевой мощности. Для того, чтобы вы, имбецилы, не перестреляли друг друга и не повредили учебные прототипы. Датчики на корпусе НОДов будут рассчитывать реальную мощность попаданий и деактивировать бота, если посчитают, что полученный урон был критическим. Кроме того, винтовка модификации «U» не позволит вам выстрелить, если сенсоры посчитают, что на линии огня есть кто-то к костюме G-8, однако настоятельно рекомендую не проверять. Ваши костюмы G-8 тоже модификации «U», их функционал ограничен, а датчики обездвижат экзоскелет, если посчитают, что залп НОДа должен был вас прикончить. До гранат и всего остального вы пока что не доросли, деграданты. Я и так буду искренне рад, если весь этот фарс обойдётся без травм.
О’Коннор придирчиво оглядывает своих бойцов, прикидывая, кого из них можно назначить на роль временного лидера группы. Поворачивает голову в сторону Райза. Грузовик, громыхая, мчится вглубь острова по асфальтированной дороге во главе колонны, состоящей из трёх одинаковых транспортников. На развилке ваш сворачивает вправо, а два других – влево. С обеих сторон над узкой дорогой тёмной громадой нависают непроглядные джунгли.
– Будешь сержантом, парень? – спрашивает у Эдагара. – Кто если не ты, правда?
Усмехнувшись, смотрит на Томаса.
– Будешь главным, – кивает. – Все усекли? На ближайшие три часа, это – ваш непосредственный начальник.

Бета.
– Карл Уолтерс, да? – лейтенант Кортес сверяется с дисплеем коммуникатора. – У тебя практически безупречная биография. Ты мне нравишься, побудешь сегодня сержантом-стажёром. Проявишь себя хорошо, может со временем станешь полноценным. Что может быть лучше карьеры в ВКС, правда?
Она улыбается и обводит взглядом своих подчинённых. Грузовик мчится по асфальтированной трассе сквозь джунгли, идущий головным транспортник «альфы» сворачивает, а остальные продолжают движение.
– На время этой операции, он – ваш начальник, – заявляет достаточно жёстко. – Я выступаю просто как наблюдатель, меня здесь нет, на меня не рассчитывайте. Наша задача – как можно скорее добраться до цели и уничтожить учебные прототипы, без потерь и с минимальной тратой ресурсов. От того, чей взвод подстрелит больше НОДов, зависят результаты моего пари с капитаном О’Коннором, так что уж постарайтесь.
При помощи проектора коммуникатора выводит на всеобщее обозрение голографическую карту острова.
– Мы – здесь, – на карте появляется синяя точка. – Здесь «альфа» и «гамма». Противник – здесь, почти в самом центре.
Жирный белый крест обозначает дислокацию НОДов.
– От точки высадки до пункта назначения – чуть больше трёх километров. Суть этой операции в том, чтобы продемонстрировать вам самим, что вы ни на что не способны. Покажите командованию ВКС на что вы способны на самом деле!
Ваш транспортник тормозит, а «гамма» мчится по окружной дороге куда-то дальше.

Гамма.
Стокман молчит. Сидит в самом углу в кузове транспортника, не проявляя к новобранцам ни малейшего интереса. Когда уже начинает казаться, что он так ничего и не скажет, сквозь шум ветра и грохот колёс пробивается сухой металлический голос:
– Будет просто отлично, если никто во время этого цирка не покалечится, – пауза. – Если кто-то решит поиграться с оружием, независимо от того, учебное оно или нет, я всажу этому кому-то в спину три заряда из своего пистолета. Сквозь костюм не убьёт, но, поверьте, почувствуете. Сенсор G-8 решит, что вы получили критический урон и так и проваляетесь обездвиженными мордой вниз до конца операции. Максимальная серьёзность, сосредоточенность. Представьте, что всё происходит по-настоящему.
Что-то в тоне этого человека наводит на мысли, что он определённо не шутит.
– Старшим будешь ты, – кивает на Онни. – Но даже не вздумай возомнить, что это какая-то великая честь или, упаси господи, что ты теперь настоящий сержант. Ты кажешься вполне адекватным.
И Стокман, словно израсходовав весь свой запас социальной энергии, замолкает.

Общее.
Транспортник тормозит на обочине. В сплошной полосе джунглей – небольшая поляна. Там – девять зелёных продолговатых ящиков. В каждом – ваш персональный костюм G-8 «U», лазерная винтовка «Фалькон - U», универсальная сапёрная лопата стандартного образца на магнитном зажиме.
– Экипируемся, – доносится до слуха команда.
Бронекорпус G-8 раскрывается сзади и тут же автоматически закрывается, стоит лишь просунуть в рукава руки. Мимолётный укол свидетельствует о том, что умная автоматика костюма присоединяется считывает биологические параметры организма. Оживает встроенный гибкий экзоскелет, моментально превращающий безжизненную груду металла на плечах в нечто, кажущееся не тяжелее пальто. Собственные движения ощущаются немного громоздкими, неуклюжими, но, кроме прочего, в них появляется потенциальная сила, мощь, которой там прежде не было и подавно. Лопатка удобно встаёт в магнитный зажим на бедре, тактический шлем нахлобучивается на голову. Перед глазами – полупрозрачный щиток визора, по которому достаточно уверенно ползёт горизонтальная полоса загрузки. Её сменяет надпись «Добро пожаловать, новобранец», а вслед за этим всё исчезает. Стоит надеть шлем, как все посторонние звуки попросту исчезают – голоса, ветер, шелест листвы. С трудом разбираешь лишь приглушённые отголоски. На запястье – встроенный в бронекорпус сенсорный дисплей, демонстрирующий доступный функционал. Несколько каналов связи, из которых подсвечивается лишь один, одноимённый названию взвода. Тактическая карта, которая выводит на визор hd-изображение острова с высоты, на котором горят островки красных, синих и золотых точек. А примерно посредине – точки белые, в дебрях лесного массива. Программа-навигатор любезно прокладывает стрелки наиболее оптимальных маршрутов. Несколько опций фильтрации аудио – комбинированный режим, выставленный по умолчанию, полная изоляция либо отключение фильтра. Автозатемнение визора в зависимости от текущего уровня освещения – чрезвычайно полезная штука, по слухам.

— Ссууука! — не своим голосом заорал Бреннард. — Ссууука поганая!

Отчаянье, ужас, ярость, агония — всё смешалось в этом возгласе.
Получатели: Бреннард.

Крик Бреннарда, очевидно, помог Рыжей определиться. Она метнулась к Фоме, протянув к тому обе руки, и в это самое время забытый всеми цыган прыгнул на ведьму, топорща тигриные когти. Страшные звериные крюки пронеслись в каком-то сантиметре перед лицом колдуньи, лишь чудом — чёрным чудом не задев. Рыжая отпрыгнула, но даже не отвлеклась, так и продолжала испепелять взглядом Фому. Лесовод почувствовал, что не может больше отвести взгляд от этих глаз, которые почему-то тоже оказались рыжими. Красными. Алыми. И не глаза вовсе, а драгоценные камни. Вроде тех, что валяются на столе.

Эта мысль промелькнула и сгорела, потому что Фоме стало вдруг жарко, очень жарко от взгляда колдуньи, он почувствовал, что горит, горит изнутри. От невыносимой боли спазмом сжалось горло, но лесовед ещё успел крикнуть. Крикнуть так же отчаянно, как и Бреннард за миг до этого. А потом то, что было Фомой Дубнем осело на полу хаты кучками пепла. Оскальзываясь на пепле, Рыжая повернулась, наконец, к цыгану, протягивая руки. Кажется, она собиралась проделать тот же самый фокус и с ним. Потом остановилась, вопросительно взглянула на Бреннарда.

— Этот нужен?

Забавно, но именно случившаяся в раздевалке перепалка заставила Джуди собраться и успокоиться. Вводные - кафельный мокрый пол, раздетые усталые и разражённые люди. Задача - избежать конфликта, выжить. Физическое состояние - плохое. Следовательно метод - избегать физических контактов. Стояла не отсвечивая в кабинке, воду выключив, лишь взглядом следя за борющиеся. Потому может и заметила капитана вернувшегося одной из первых. Капитан. Влияние -большое. Оптимальная линия поведения - чёткое выполнение сказанного.
Чувства и физическое состояние тела отошли на второй план. Задача выживание. Обеспечение оптимального комфорта и безопасности. Стало нагнетаться пугающее чувство того, что это не её обычный эксперимент над собой на день-два, а трёхмесячное дерьмо, в которое она попала по глупости. Усилием воли затерла это чувство. Не актуально. Польза подобных размышлений - отсутствует.
Стороной, не привлекая внимания, прошла мимо всех к скамейке, прикидывая на ходу размер подходящей. Взяла, оделась молча, отметив качество ткани. Значит гробить из специально тут не будут. Встало неподалёку, чтобы другим не мешать. Новобранцы, бойцы, капитан - переменные. Раскручивающийся маховик событий.
На старую свою одежду даже и не глянула. Лишь куски материи служащие для укрытия собственного тела. К тому же в данном климате - не уместные.

Резкая смена настроения капитана выбила Тайрона из колеи. Это какое-то неправильное шоу. Это какая-то не та армия, которую он ожидал увидеть. Атака О'Коннора заставила вспомнить гадкое чувство бессилия против нападок. Это не имело ничего общего с подколами его друзей. Сол и Винни не ставили целью унизить, уничтожить, как это делали уроды в школе. И здесь. Можно улететь на другую планету, но нельзя убежать от уродов. Взгляд упал на пончики разбросанные по асфальту. Сейчас не они, а вся прошлая, привычная, устоявшаяся жизнь валялась под ногами. Скоро она навсегда останется позади. Райский пляж превратился в жаркий ад и надо приспосабливаться.

Клауд осмотрелся, стараясь делать то же, что остальные. Снять куртку, занять место в строю, потом намочить и повязать на голову верх спортивного костюма. И бежать.

На бегу Чёрный Айсберг превратился в гору танцующего шоколадного желе, поблёскивающего золотой цепью. Сначала казалось, что всё идёт неплохо. Но уже через минуту ситуация пошла в пике. С каждым шагом куртка в руках становилась всё неудобнее, дыхание - тяжелее, тело раскачивало из стороны в сторону, норовя задеть соседей.

"Явится сейчас со своими нотациями". Юна собиралась малость покочевряжиться, прежде чем соизволить вернуться домой. Призывной пункт. Отец так и не обозначился. Вот дерьмо.

"Воспитывает, урод". Отец всегда вытаскивал из передряг. В тот раз, когда она на спор покопалась в распределителе, и пол-Стеллариса оказались в потёмках, тоже воспитывал. Три дня мариновал в обезьяннике. Проучил, типа. Шаттл. Куда-то летит. Отец слишком важная персона, чтобы явиться самому. Пришлёт шестёрку.

"Домой хочу, ты заснул там, что ли?". Коридоры-коридоры, переходы. Не будет она кочевряжиться, сил нет. Несколько часов с этим вонючим стадом вообще из колеи выбили. Скорее домой и гидромассажную ванну. Сейчас за очередным поворотом Юну отведут в сторонку.

"Он не придёт. Великий космос, он и не собирался меня вытаскивать". Набитый биомассой отсек. Осознание оглушило. Юна не запомнила перелёт, пытаясь переварить. Она в армии. Взаправду. По-настоящему. Шутки кончились.

Жара. Океан. Мисс Дэлтон никогда не видела столько воды сразу. На Стелларисе такая роскошь даже папочке была не по карману. Даже папочке, будь он проклят. Знать она его больше не желает! Предатель.

— Айда, купаться! — светловолосой девушке, чьё лицо вроде мелькало на призывном пункте (хотя Юна сильно не всматривалась в кроликов). Но это выглядит приличнее второй девчонки среди сборища парней. Где таких только набрали. Ни одного стоящего.

В воду, на ходу срывая футболку, скидывая кроссовки, джинсы, носки.

[You are in the army now - ссылка]

Тёмное стальное нутро шаттла мерно раскачивается. В полумраке транспортного отсека проступают незнакомые лица. Неестественный багровый свет тревожного освещения играет с воображением, искажая обычные человеческие черты резкими полутонами и плавающими тенями, превращая смутные силуэты других людей во что-то сюрреалистичное, неестественное. Время от времени ты встречаешься взором с затравленными взглядами остальных – неизменный лихорадочный блеск в их глазах заставляет тебя заранее проникнуться к каждому из них неосознанной неприязнью. Ты противишься любым попыткам отождествления себя с ними, проникаешься к ним лёгким презрением, не желая думать о том, что сам едва ли выглядишь хоть сколь-нибудь лучше. В переполненном отсеке вас много – ты не хочешь считать, но подозреваешь, что здесь вас, по меньшей мере, около двух десятков. Все места заняты, твоё плечо при тряске то и дело касается соседей слева и справа. Гробовая тишина прерывается лишь натужным рёвом боковых двигателей – никто не разговаривает, не пытается завести знакомство, все как один поддались угнетающему давлению сложившихся обстоятельств. Ты мысленно возвращаешься в прошлое, в планетарный призывной пункт, где с тобой совсем иначе, обходительно и тактично, общались совершенно другие люди.

Симпатичная девушка в строгом костюме, специалист по кадрам, разговаривала с тобой вежливо, почти уважительно. Мелодичным голосом она задавала вопросы, параллельно занося твои ответы в прикреплённую к личному делу цифровую анкету. Отношение к службе, вероисповедание, оценка собственной моральной устойчивости, предпочтения по дальнейшему распределению после прохождения учебного курса – бесконечный список идиотских вопросов, который каким-то образом порождает иллюзию собственной значимости. Выходя из её кабинета каждый из вас, кажется, был почти горд за то, что проходит службу именно в ВКС. Всё изменилось в тот миг, когда вас без лишних церемоний погрузили на первый транспортный шаттл. Короткий перелёт на центральный перевалочный пункт – зависшую посреди безжизненных безвоздушных пространств огромную станцию. Дальше были невразумительные и почти не оставившие следа в памяти переходы по просторным одинаковым коридорам – какие-то лица вокруг, сотни, если не тысячи, лиц, среди которых ты, кажется, даже выхватываешь пару-тройку знакомых. Большинство из них – такие же запуганные призывники в гражданской одежде, неосознанно жмущиеся друг к другу и старающиеся всячески избегать немногочисленных офицеров в военной форме. Потом – неправдоподобно огромный ангар, десятки одинаковых шаттлов с символикой ВКС на обеих бортах, бесконечные очереди к трапам, состоящие из пока ещё таких разномастных и совершенно не похожих друг на друга людей. Именно в этот момент твоё чувство реальности окончательно капитулировало перед происходящим – всё это куда сильнее походило на кадры фильма, на сон, на что-то, что просто не может происходить конкретно с тобой. Ещё полчаса – и ты уже на борту нового транспортника, который, судя по всему, должен доставить вас прямиком на посадочную площадку учебного центра на Парадизе-4. Ещё вчера перед глазами был дом, лица родителей, близких или просто друзей… А теперь – только эти попутчики, при одном взгляде на которых становится немного не по себе.

В отсеке нет ни обзорных экраном, ни даже просто иллюминаторов. Толчок приземления застаёт врасплох, бесцеремонно вырывая из затянувшейся прострации. Задняя часть отсека медленно открывается и в него начинает просачиваться режущий глаза яркий солнечный свет, непривычный после почти двухчасового заточения в этом металлическом склепе. Там, снаружи, ярко-синяя полоса бездонного неба. Трап опускается ниже – видишь двухполосную дорогу, новенький, ещё не потрескавшийся под воздействием времени тёмный асфальт. Автоматические ремни безопасности тут же отстёгиваются – пилот по громкой связи отдаёт команду высаживаться. Вместе со светом в отсек проникает поток раскалённого воздуха – похоже, там, снаружи, действительно жарко. Видишь, как те новобранцы, что посмелее, поднимаются и, прихватывая немногочисленные пожитки, бредут навстречу солнечному прямоугольнику выхода.

Ещё минута – и ты тоже снаружи. Вокруг тебя остальные – при свете дня они кажутся гораздо приятнее. Обычные люди. Парни и девушки. Вы стоите на небольшой посадочной площадке, вокруг которой тропической лазурью плещется океан, безграничный, словно бы и вовсе нетронутый человеком. Только одна дорога отходит от вашего крошечного островка – та самая асфальтированная трасса, стрелой уносящаяся вдаль по узкой полоске песчаной отмели, через которую во время шторма наверняка должны перекатываться даже самые слабые волны. Но сейчас океан показательно безмятежен. Едва нога последнего новобранца ступает на землю Парадиза-4, шаттл сразу взмывает ввысь, оставляя вас на крошечном клочке суши в недоумении. Вокруг – только вода, и лишь где-то там, вдалеке, виднеются горы какого-то покрытого джунглями острова. Именно к нему и ведёт единственная дорога. Дорога, по которой к вам стремительно мчится тёмная точка автомобиля.

Ночь в Лесу пора особая. Смолкают птицы, ныкаются по норам, дрожа от ужаса, звери, даже людям под защитой медальона не по себе становится. В обычном лесу как? Пусть тьма — глаза выколи, и в двух шагах от костра потеряться — нечего делать, но над головой фонарики божьи горят, страх из души прогоняют. В этом же Лесу если днём у солнца иногда получается украдкой землю пощекотать, то звёздам и в том отказано. Тьма разливается вокруг, такая густая, что не понять, где низ, где верх, а небо — чёрное, без единого огонька кажется вратами в преисподнюю. И лишь Башни — четыре устремлённых в небеса перста продолжают светиться ослепительно белым и оттого ещё более зловещим в непроглядной тьме сиянием.

До ночи, впрочем, удаётся дожить далеко не каждому, попавшему в Лес. Наигравшись вдоволь, смерть смилостивилась, наконец, над Джеком, прервав его мучения, голые ветви калины тщетно пытались прикрыть то, что осталось ещё от старого Генриха. Не доведётся больше взглянуть на звёзды и двум пограничникам: юнцу без году неделя на Заставе и старому капитану. Оставался ему всего какой-то месяц до отставки, но так уж вышло, что закончилась служба досрочно. Ещё одна людская душа попрощалась с истерзанной оболочкой у того самого дуба, где и началось знакомство каторжников с Лесом. Не повернётся язык сказать, что последние минуты Зои выдались лёгкими. То ли от страха, то ли по иной причине, но убежать от китавраса девка даже не попыталась, а получеловек не упустил своего. Не все изменённые, как оказалось, одержимы одной лишь жаждой убийства, другие тёмные страсти тоже находят топливо в их пропащих душах. Китоврасу хотелось женского тела, именно такого: дебелого, лезущего из рубахи, как квашня из кадки. Проявить если не нежность, то хотя бы мало-мальскую бережливость, полузверю и в голову не пришло. Пытаясь протиснуться в узкое для него лоно, любовник буквально изорвал несчастную изнутри, но ни потоки крови, ни обмякшее тело не стали изменённому помехой. До глубокой ночи забавлялся он с мёртвой уже девушкой, пока не рухнул возле неё, опустошённый.

А в странной комнате без окон, где день ли, ночь ли — всё едино, готовилось иное соитие, назвать которое любовью — всласть поглумиться над этим желанным и проклинаемым чувством. Дверь клетки скрипнула, приоткрываясь, и Михаил рванул к свободе, всем своим погрузневшим телом наваливаясь на решётку, так, что закрыть её теперь не представлялось возможным, если ты, конечно, не богатырь из легенд. Тощая баба богатырской силой явно не отличалась, только и пытаться запереть дверь она не стала, вместо этого ткнув Мишу опять своей палкой, на этот раз в заросшую шерстью грудь. Что-то будто взорвалось внутри у бывшего крестьянина, из глаз посыпались искры, а палёной шерстью завоняло так, что хоть ноздри затыкай. Голова пошла плясать в бешеном хороводе, ноги подкосились, отказываясь держать тело, Михаил зашатался и рухнул бы наземь, но знакомая уже беспробудная ярость овладела остатками разума, гася его разом, как гасят факел, опустив в недовольно шипящую от подобного обращения воду.

Миша не мог видеть себя со стороны, как и в ту далёкую уже ночь, когда его топор деловито, словно поросёнка разделывал, опускался и опускался на тело жены. Наверное, хорошо, что не мог, потому что в этот раз обошлось без топора. Девку Михаил разорвал голыми руками, столь споро, что несчастная не успела даже вскрикнуть. И новое убийство наполнило душу такой сладостью, такой блаженной сытостью, что вряд ли для неё и раньше у Михаила нашлись бы подходящие слова, а сейчас и подавно их не было. Только вот безумие ушло в тот же миг, когда душа жертвы распрощалась с телом. Михаил вновь осознал себя: стоящего возле открытой клетки с руками по локоть в крови, с чёрной отметиной на груди, уже пузырящейся волдырём. У его ног валялось буквально разорванное на две части тело несостоявшейся любовницы. Баба с палкой, не ожидавшая, видимо, такого исхода, утратила весь свой гонор, насмерть перепугавшись, она отступала к дверям.

Укусу же, тоже оставшемуся наедине с женщиной, пришлось выступать в мало свойственной мужчине роли, ведь «женщине» исполнилось всего несколько лет от роду. Думал ли вор когда-нибудь, что ему доведётся сделаться нянькой для малолетнего полуволчонка? Малышка, всхлипывая и закрываясь передней лапкой, чтобы не посмотреть на мертвеца, послушно натянула на шею медальон.

— Каролинка, — сказала она, помотав головой. Стало быть, ножом пользоваться не умела. Пока Укус почти безрезультатно искал съестное в одежде убитого капитана (нашлась лишь краюха хлеба, видно, основные харчи остались в лагере), она всё теребила и теребила монетку на шее. Укус намётанным воровским взглядом (не всё, как видно, отобрал проклятый Лес), вдруг увидал, что медальон на груди девочки чуть, но отличается от того, что снял он с первого покойника. Крохотная, едва заметная бусинка алела в центре железного диска.

Каролинке же игрушка наскучила, она вновь принялась хныкать и проситься домой, оживившись лишь тогда, когда речь зашла о еде. Девочка сообщила, что кушать очень-очень хочет, а ещё хочет домой, к маме. Хлеб подкрепил силы, между тем стало темнеть довольно стремительно, а Лес, кажется, вымер. Третий пограничник или заплутал, потеряв их след, или по каким-то своим причинам не стал продолжать погоню. Надвигалась ночь, идти куда-то в полной темноте не представлялось возможным, да и усталость взяла своё. Укус сам не заметил, как глаза закрылись, он проснулся оттого, что девочка трясла за плечо. На траве блестела роса, а солнце уже прогрело воздух, прогнав ночных демонов. Каролинка приложила мохнатый пальчик к губам: тише, мол, и тыкнула ручкой вперёд. Деревья здесь росли не слишком густо, давая возможность оглядеться. Километрах в двух от них тянулся скрюченный хребет невысокого холма. По нему двигались трое, новорожденное солнце и расстояние не давало как следует разглядеть фигурки, но одежда на них представлялась весьма пёстрой. Не оранжевая роба каторжника и не серо-зелёное одеяние пограничника. У одного на голове красовалось что-то сильно смахивающее на шляпу с пером.

Ночь, уверенно шествующая по Лесу, боязливо шмыгала мимо избушки, где за столом, усыпанным драгоценными камнями сидели двое. Сияние самоцветов, до того яркое, что резало глаза, на миг ослепило вошедших. Фиолетовый аметист, иссиня-чёрный мрамор, красный агат, ярко-зелёный нефрит, прозрачный горный хрусталь, кровавый гранат, небесная бирюза... О, Бреннард знал цену этим каменьям! Хотя сейчас, пожалуй, круг сыра, каравай хлеба и бутыль с вином, что дожидались в мешке на крылечке, оценил бы выше. Для лесоведа же это были глупые, разноцветные стекляшки, которые почему-то странные люди ценят выше пробившегося из-под земли дубового росточка или распустившегося цветка сон-травы. В прежней жизни, они, пожалуй, просто оставили бы Фому равнодушным, а сейчас показались даже какими-то зловещими. Но от сидящих за столом людей зла всё же исходило побольше, чем от каменьев. Третий — Дамир лежал под столом без движения, лишь едва-едва заметное дыхание выдавало, что цыган покамест ещё жив. Безмолвный разговор, который он вёл со своими мучителями, был прерван в самом начале, да маги и вряд ли бы ответили что-то на посулы цыгана. К подобным мольбам, просьбам и обещаниям на своём веку они привыкли.

На приветствие Фомы «люди добрые» отозвались не сразу. Женщина потеребила свой серый балахон, тряхнула будто в раздумье рыжими кудрями, и искорки от камней весело заплясали, запутавшись в них, остроносый же состроил такую гримасу, какая обычно выходит у людей, желающих показаться радушными, но не обладающих талантом лицедея. Фальшивая улыбочка обезобразила его худое лицо, в то время как блестящие, масляные глазки хищно перебегали от Фомы к Бреннарду.

— И вам не хворать, — ответил хозяин на приветствие Фомы. Голос у него оказался такой же фальшиво-радушный, как и улыбка. — Проходите, гости дорогие, да выбирайте себе по подарку, — остроносый кивнул на каменья. Говорил он нарочито просто, подбирая слова вульгарной крестьянской речи, но за крестьянина мог сойти, пожалуй, только для того, кто никогда их в глаза не видел. Черты лица, плавность движений, некая надменность, скрыть которую мужчина не смог (или не пытался), выдавали с головой в нём представителя высшего сословия.

А Лес вокруг просыпался, отряхивался, скидывал ночное оцепенение. Всё живое, на миг позабыв о жажде убийства, что стала его сутью, придя на замену мириадам чувств и желаний, свойственных любой душе, ликовало от того, что ещё одна ночь миновала, унеся с собой чью-то жизнь. Чью-то, но не их. Жажда жизни — самый мощный природный инстинкт, настолько мощный, что Лес, легко отнимающий у своих жертв и любовь, и гордость, и саму суть человеческую, ничего не смог с ним поделать, бессильно скрежеща зубами от злобы, пробуждалась с первыми лучами солнца, на миг воскрешая в погибших душах воспоминания о себе прежней. И эта память: для кого мука, а для кого соломинка, сверкнув в душе, как росинка в траве, испарялась с той же быстротой и неизбежностью.

Дождь лил сплошной стеной: миллионы, миллиарды прозрачных, чистейших капель падали на землю, мутнели, смешиваясь с травой, грязью и кровью, а ливень всё верил, что сможет отмыть Лес от скверны. Он боролся из последних сил, он выжимал, выкручивал тучу до боли, до грома, он тщился очистить проклятую землю, но кровь лилась, и лилась — не было никому прощенья. Казалось, этой битве не настанет конца, но вот поток иссяк — дождь сдался. Последние, скупые капли, словно предсмертные слёзы, выкатились из иссякшей тучи и испарились, сожжённые безжалостными солнечными лучами в паре ярдов от земли. А кровь всё брызгала из вскрытых вен Леса то здесь, то там, и земля, отвергающая воду, жадно пила эту кровь.

Что отличает зверя от человека? Неужто только наличие клыков и когтей? Кем ты был, доктор? Кем ты был, когда с неиссякаемым энтузиазмом исследователя перебирал потроха и кишки в утробе ещё дёргавшегося тела? Кем ты стал, когда злоба внутри пересилила и боль, и разум, когда выплеснулась в одном желании: вцепиться в глотку, рвать, пить ещё тёплую кровь? Кем ты?.. Да не всё ли теперь равно, если ловкие пальцы хирурга подвели, не дотянувшись до горла, если холодная сталь на этот раз вошла глубоко, очень глубоко, а кровь не брызнула, просто нутро обожгло невыносимо, и захотелось одного, чтобы всё закончилось поскорее. Увы, зверь или человек, Джек был врачом, и чёртова профессия не оставила чёрной повязки на глазах перед казнью. Почти нет крови, зато невыносимая боль и вонь, словно он упал в выгребную яму. Джек даже сумел сделать несколько шагов с вывалившимися наружу кишками, уже не до конца понимая, куда и зачем идёт, потом упал. Он был хирургом. Был. Потому что жизнь закончилось. Джек знал это так же ясно, как и то, что смерть придёт за ним не сразу. Час, может больше она будет, смердя, копаться в разорванных внутренностях. Он знал, но ничего не мог сделать. Молиться было поздно, ровно как и проклинать. Глядя снизу вверх, Джек увидел своего убийцу. Укус стоял в стороне и смотрел. Кажется, что-то собирался сказать. Того, другого, Джек не увидел, лишь почувствовал с беспощадной зоркостью, что дана только умирающим, как ТОТ глядит на них обоих, глядит откуда-то сверху, и ухмыляется довольно.

Дождь стих, неласковые осенние лучи пробивались сквозь кроны, поднимая от земли испарения. Укусу впору было бы заткнуть нос, защищаясь от вони. Вдалеке хрустнула ветка, ещё и ещё, чуть ближе. Кто-то медленно шёл сюда, продираясь сквозь бурелом. Погранцы хватились своего? Рано, времени-то прошло всего ничего. Да и звуки раздавались вовсе не со стороны их лагеря. Никого из партии арестантов в том направлении тоже никак не могло оказаться. Некто незнакомый. Человек? Зверь? А есть ли вообще разница в этом Лесу? Как бы оно ни было, минут пятнадцать, судя по всему, идущему понадобится, чтобы выбрести на Укуса.

Те же солнечные лучи, успевающие везде и всюду, копошились в медвежьей шерсти на груди Михаила. Полумедведь почувствовал себя вольготнее вдали от лагеря и других людей. Он утолил жажду, набил брюхо как следует, чего ещё желать? Михаил особенно не выбирал направление, просто топал по Лесу, куда глаза глядят. Он чувствовал себя здесь дома, его уже тяготили остатки человеческой шкуры и человеческой сути. Идиотские сомнения, раскаяние, боль... Медвежья жизнь — простая и прямая казалась куда как слаще. Ноги — до обидного слабые человечьи лапы тащили мощный торс шаг за шагом, а вокруг шумел Лес. И в голове тоже шумел Лес. Шум его постепенно складывался в слова, словно шёпот на самом пределе слышимости. Этот шёпот щекотал изнутри череп, Михаилу казалось, стоит чуть-чуть напрячь свои новые, чуткие уши, как Миша расслышит, поймёт... Сосредоточившись на том, чтобы разобрать нечто важное, что пытался сказать Лес своему новоявленному хозяину, он не обратил внимания, что переставлять ноги всё труднее и труднее, земля не хочет выпускать облепленные грязью ступни. Да какая земля — трясина! Деревья прянули в сторону, расступились перед топью, а Миша и не заметил, как. Лес последний раз прошелестел в голове, замолкая и освобождая жертву от дурмана, но в этот миг Михаил, наконец, сумел до конца расслышать шелест. Это оказался смех. Ехидный, злой смех.

Дамиру, Фоме и Бреннарду, казалось, что жизнь, наконец, повернулась к ним лицом. Даже погода прекратила проливать слёзы и скупо обогрела путников солнечными лучами. День перевалил за середину, сгинули первые полсуток, прожитых в Лесу. Постепенно забылся утренний ужас, расцарапавший душу когтистой медвежьей лапой. На сытый желудок и в компании дорога казалась почти приятной, набитая котомка за спиной Дамира оптимистично подпрыгивала. Избушка появилась неожиданно. Вынырнула из-за очередного поворота, помахала троице ставнями. Крестьянский дом, без особых изысков, но и не чёрная изба, а правильный, основательный дом: брёвнышко к брёвнышку, искусный узор на ставнях и высоком крылечке. Из трубы шёл дымок: топилась изба по-белому — невидаль в здешних краях. Откуда взялось это диво, спрашивается? Никаких строений, кроме Башен, в Лесу отродясь не водилось — это знает каждый малец. Но до ближайшей Башни топать и топать — не одни сутки. А эта аккуратная избушка, к тому же, ничуть не напоминала охотничью сторожку. Следов вокруг не видно: в дождь никто, видимо, не проходил, а старые если и были, смыло ливнем, зато у крылечка стоит прислонённый к стене, туго набитый мешок.

Дамир стремительно сорвался с места, оставив спутников позади. Те и оглянуться не успели, как цыган легко взбежал на крыльцо, скинув свою котомку аккурат возле мешка, и исчез в дверях. Фома и Бреннард остались вдвоём, если не считать Леса вокруг, присмиревшего или притаившегося, едва-едва шевелящего ветвями деревьев. Дымок из трубы дразнил обоняние полузабытым запахом свежего хлеба.

Получатели: Дамир `Бритый`.

Неизвестно, что лучше: оказаться в Лесу в компании или остаться в одиночестве? Спутник может протянуть руку помощи, а может и в бок пырнуть, одному же приходится полагаться только на себя, вздрагивая от каждого шороха. После встречи с медведем с Зоей сонный паралич приключился. Она видела возле себя странных зверьков, понимала, что её приглашают куда-то, но не находила в себе силы не только с места двинуться — даже пошевелиться. Видя это странное оцепенение, второй манул вышел из своего убежища, робко подошёл к девушке, обнюхал, потёрся о лодыжку. Кошки о чём-то переговаривались на своём неведомом кошачьем языке, а Зоя упала на покосившиеся коленки и свернулась под деревом калачиком, окончательно погружаясь в дрёму. Проснулась бывшая повариха от того, что жутко замёрзла. Дождь закончился, даже светило солнце, но вся одежда оказалась промокшей и отсырела. Зоя приподнялась с трудом и обомлела: кошек и след простыл, зато прямо напротив стоял получеловек: лошадиный круп пегой масти переходил в людской торс и голову весьма симпатичного светловолосого мужчины. Зоя видала таких на картинке в книжке, что какой-то чудак позабыл в трактире. В той книге множество всяких диковин было нарисовано, а под этой картинкой надпись имелась: «китоврас». Грамоту девка немного разумела, разобрала. И вот теперь тот самый китоврас пялился на неё холодными голубыми глазами, сглатывая слюну. Смотрел насмешливо и похотливо, как поднимается девка, и под тонкой, мокрой её рубахой вырисовываются спелые, налитые груди.

... А где-то далеко-далеко отсюда, там, где шелест Леса ощущался лишь в страшных историях, тех самых, которые так приятно слушать, сидя у тёплого очага... Там, где в эти истории верили не больше, чем взрослые в любые сказки... Там, где конец сентября выдался нынче столь холодным, что хозяева уже не выгоняли на пастбища коров, а подрощенных цыплят забирали ночью в сени... Там, на далёком севере, старая Марта, месившая тесто на грибной пирог, вдруг ни с того, ни с сего выронила скалку и схватилась за голову, вымазав в муке жидкие, белесые пряди. Светлые, словно выцветшие глаза, невидяще уставились за окно, колени подогнулись, и женщина грузно осела на пол. Бывает. Что необычного за окном? Ходят по двору гуси. Младший сын возится в грязи. А Марте помстились мокрые деревья, заросшие мхом, запрокинутое бледное лицо, и кровь, тонкой струйкой впитывающаяся в землю... Впрочем, что толку думать о не испеченном пироге — это не здесь, это всё где-то там, далеко-далеко. Так далеко, что до Леса не добраться и за месяц конного пути.

Незваных гостей осуждённые встретили дружными воплями. Почти каждый в своей жизни слыхал байки о том, как удалось криком прогнать дикого зверя. Уж они старались на совесть! Несомненно, на несколько миль вокруг всё живое, имеющее уши, услыхало этот концерт.

— Арррррр! Рррра! Арррр! — орал Укус.
— Рррр! — вторило ему рычание Бреннарда.
У подножья холма в так им свирепо ревел Михаил.
— А-А-А, БЛЯ! — солистом в этот разноголосый хор ворвался Фома из калинника.
— Джидэ яваса! — вступила партия Дамира. Пел цыган с душой, будь кто-то из медведей меломаном, как пить дать, проникся бы.

Увы, песни твари не жаловали, визги, крики и грозные позы тоже не произвели на них ни малейшего впечатления. Обычных зверей, может, и удалось бы так отпугнуть, но чёрные души убийц и насильников, заключённые в медвежьих телах, от криков будущих жертв лишь возбуждались.

Чёртов коротышка на призыв Бреннарда не отреагировал, бросившись было на медведей, он зигзагом пробежал мимо, резко меняя траекторию и пустившись наутёк. Откуда только силы взялись для такой прыти?! Краем глаза аристократ заметил, что один из косматых неуклюже дёрнул за коротышкой, но следить, чем закончилась гонка, оказалось недосуг, потому что второй медведь — вонючая, жирная туша едва не повалил Бренна на землю. Спас лишь внушительный охотничий опыт. Юноша, конечно, предпочитал охотиться отнюдь не на зверей. Крики, боль и отчаянье людишек заводили гораздо больше, чем тупая агония животных. Возвышали. Будоражили кровь. Но и в травле зверя принимать участие дворянину доводилось, кое-какие их повадки он изучил, поэтому вместо того, чтобы резко отпрыгнуть, теряя силы, просто пригнулся. Медведь попытался навалиться на свою жертву, и тогда Бреннард скакнул влево, а косолапый, не удержавши своего веса, рухнул на землю.

Этой передышки хватило с лихвой. В роду фон Валенау с детства тренировали отпрысков во владении мечом, меткой стрельбе из лука, но, пожалуй, благородные предки Бреннарда перевернулись бы в гробах, узнав, что за оружие использовал их непутёвый потомок. Безобразная волчья лапа — метка Леса тянулась, пытаясь вцепиться в поднимающегося хищника. Когти пропороли воздух, косматый, теряя к жертве всякий интерес, неожиданно резво кинулся в калинник, откуда уже некоторое время слышались крики и стоны.

Укус же, летящий изо всех сил в противоположную сторону, не слышал ничего, кроме ветра, свистящего в ушах, и топота зверя за спиной. Как только столь грузной и неуклюжей скотине удавалось так быстро бежать?! Укусу в жизни не раз доводилось давать дёру от несознательных обывателей, не умеющих по дурости ценить высокое исскусство избавления от лишней тяжести в кошельках, но этот преследователь дал бы им всем фору. Пару раз коротышка запнулся о ветки, и медведь почти догнал его, потом не повезло косматому, и Укусу удалось оторваться. От быстрого бега сбивалось дыхание, зато холода парень больше не чувствовал, тело разогрелось, и когда хлынул дождь, это только порадовало. Однако, усыпанную листьями и хвоей землю мгновенно развезло, бежать стало труднее, ноги оскальзывались в грязи. Укус почувствовал что вот-вот свалится, когда понял, что давно не слышит топот за спиной. Не веря своим ушам, он обернулся. Медведь отстал.

Коротышка стоял совсем один, успев убежать, видимо, довольно далеко. По крайней мере, он не видел и не слышал остальных, зато приглушенные голоса троих незнакомцев раздавались гораздо отчетливее, чем раньше, и явственно запахло свежей кашей. Впрочем, заблудиться Укусу не грозило, следы чётко выделялись в грязи, найти обратный путь при желании не составило бы труда. Хуже всего оказался ливень, не оставивший на беглеце буквально сухого места. Вор совсем озяб и продрог. Возвращаться обратно или идти на запах каши? Наверняка, у трапезничающих был навес от дождя, нашлась бы и кое-какая одежда. Пока Укус размышлял над этой дилеммой, какая-то нахальная крыса выпрыгнула прямо из-под полусгнившей коряги, вцепившись в штанину. Зверёк, как зверёк: тощий, с вылезшей местами шерстью, острыми зубками. Вот только глаза... В крохотных глазках застыло то же самое выражение, что заметил Укус во взгляде косматого: злоба и ненависть.

Вор нагнулся, сбрасывая мерзкую тварь. Что-то ещё не так оказалось с ногами Укуса, но он не понимал, что. Точнее, не хотел понимать, не хотел признаваться сам себе. Штаны висели на нём, волочась по земле. Укус посмотрел на собственные следы, в надежде, что мерешится. Отпечатки босых пятерней плавно переходили в следы копыт. С каким-то тупым безразличием он закатал одну штанину, потом другую. Ниже колен тонкие и гибкие антилопьи лапы упирались копытами в землю. Укус ощупал себя всего: остальное оказалось в порядке. Ничего, прорвёмся, где наша не пропадала.. Приходилось и хуже... И тут коротышка с ужасом понял, что он ко всему прочему почти ни черта не помнит из своей разгульной жизни. Дворянчика помнит. А всё остальное — как отрезало. Смутные обрывки. Лес взялся за него основательно. Укус машинально нащупал обломок капкана, уставился на железяку. Кажется, в прошлом коротышка был лихим вором. Умелым. Это он ещё помнил, только подробности стёрлись. И как ему так круто удавалось тырить слам, тоже никакого понятия. Укус вдруг чётко осознал: сейчас он и банку варенья у бабушки бы утащить незаметно не смог. Чёртов Лес решил заняться воспитанием вора.

Джек, может быть, и рад был бы припустить от медведя с той же скоростью, что Укус, да сил на это у доктора не было: он едва переставлял ноги, от пульсирующей боли в кисти мутнело в глазах. К счастью, зверям оказалось не до него. Потихонечку, чтобы не привлекать внимания, Джек стал выбираться из оврага — подальше от угрозы. Мимо пронеслась Зоя, похоже не одну его голову посетила светлая мысль сделать ноги. Жуткий вопль сзади, из калинника, оборвавшийся на высокой ноте, подстегнул врача перебирать конечностями быстрее. Он вышел к ольшаннику и остановился в раздумье. Продираться сквозь крапиву назад, к дубу, у которого угодил в капкан, решительно не хотелось. Кажется, медведей он не интересовал. Из калинника доносились какие-то приглушенные и весьма неприятные звуки, за деревьями не получалось разглядеть, что там происходит, а тут стояла относительная тишина. Неожиданно сверху на него капнуло и тут же, без всякого перехода, полило сплошной стеной. Джек мгновенно промок до нитки. Он прислонился к дереву с густой кроной, сюда дождь почти не доставал. На плечо спрыгнула белочка: рыжая, пушистая, очаровательная... была бы, если бы не глаза. Глаза буквально светились жуткой злобой, неестественной у такого милого зверька. А ещё у милого зверька оказались жутко острые зубки, которыми он и оставил несколько отметин на плече. На память.

Зоя же неслась, не разбирая дороги, не видя Джека, не слыша диких криков из калинника, сходу проломилась сквозь крапиву, даже не почувствовав ласки жгучих плетей, чудом второй раз не свалилась в одну и ту же яму и остановилась, только споткнувшись о корень дуба. Долго стояла, согнувшись, не могла отдышаться. Хлынул дождь, только могучие ветви дерева спасали девку от его ледяных струй, но несколько капель всё же попали на макушку, приводя в себя. Из-за дуба послышалось фырканье. Из огня, да в полымя! Однако, на медведя звук похож не был. Обмирая, Зоя заглянула за ствол. На неё с любопытством уставились две пары жёлтых глаз. Нападать, животные, кажется, не собирались. Таких зверей Зоя раньше вовсе не видела. Вроде бы кошки, но чудного окраса и настолько пушистые, что можно пару десятков рукавиц связать. Голова странная, плоская, с кругленькими ушками. Один зверёк, поменьше попятился, похоже, он боялся бывшую повариху не меньше, чем она его, другой вышел из-за дерева, обнюхивая Зою, и потёрся об её коленку, потом схватил зубами за штанину, пытаясь тащить за собой. Девушку явно куда-то приглашали.

У подножия холма, тем временем, медведь и Михаил выясняли, кто в Лесу хозяин. Они сошлись так близко, что крестьянин почувствовал смрадное, вонючее дыхание зверя, от которого замутило. Налитые злобой красные глазки способны были, казалось, прожечь в душе дыру, как угли, попавшие из печи в постель. Михаила вдруг обуяла безумная ярость, такая же, как тогда, когда его топор рубил на куски уже мёртвое тело жены. Он не помнил себя, не помнил, что делал и зачем, ненависть захлестнула, словно мутная вода, — с головой. И не стало Михаила. Если бы мог крестьянин увидеть картину со стороны, то увидел бы двух диких зверей, с одинаково горящими от злобы глазами. Один из них, тот, что весь одет в косматую шубу, кинулся на второго, растопырив лапы. Другой, с лицом, которое лишь отдаленно получалось причислить к человеческим, так безумно искажены были его черты, поднял навстречу рогатину с остриём на конце. Зубья бывшего капкана разрезали густую шерсть под передней лапой. Знал ли Михаил анатомию косматого или зверю в человеческом облике просто-напросто подфартило, но ударил он в, пожалуй, единственное уязвимое место: туда, где билось чёрное медвежье сердце. Брызнула кровь, и исполинская туша грузно повалилась назад, чудом не придавив успевшего отскочить победителя. Лапы животного дёрнулись в агонии раз, другой, третий — тварь не желала сдаваться. Но вот они безжизненно обвисли, мёртвые глаза остекленели. Как остывающая лава, навсегда застыла в них лютая ненависть.

Хлынувший внезапно дождь смывал натекшую кровь, поливал пришедшего в себя Михаила, безжизнную тушу медведя, выпавшие из штанов куски лисьего мяса. Крестьянин стоял, не шевелясь. Он сам не понимал, что с ним случилось. Как и тогда, в проклятую ночь убийства, он не знал, что за сила завладела им, наполнила ненавистью, словно мешок мукой, и так же внезапно сгинула, оставив пустым. Дождь лил беспощадно, но Михаил больше не зяб. Торс порос густой шерстью, да и форма его изменилась. Зверь, сидящий внутри, всё больше и больше выглядывал наружу. Свою человеческую жизнь Михаил теперь почти не помнил. Мелькали лишь смутные обрывки. И только одно полнолунье из своей прошлой жизни — то самое, проклятое полнолунье стояло перед глазами, как будто было вчера.

В калиннике же в это самое время разыгралась драма не меньшая. Фома, знающий лес (не этот проклятый, а благословенный, кормящий человека лес), как свои пять пальцев, первым понял, что с животными что-то не так, и звериное рычание их не отпугнёт. Он попытался напугать прыгнувшего на него медведя, как пугал бы человека, стараясь сам не поддаться панике и не кинуться сразу наутёк. Медведь в прыжке свалил Дубню наземь, но и лесовод успел пощекотать шкуру зверя своим импровизированным копьём. Тот недовольно зарычал, схватившись лапой за мерзкую палку, вырвал её из рук Фомы. Только тогда, получив желанную фору, лесовед поднялся, побежал, стараясь выжимать из себя все силы. Он бежал к ловушке, занятой волком-оборотнем — до неё было ближе, чем до той ямы, из которой вытаскивали Зою. Медведь дышал в ухо, сил у Фомы оказалось не так много. Будь эта гонка чуть длиннее, Дубне пришел бы конец, но, к счастью, впереди показалась желанная яма. Последним усилием Фома отпрыгнул в сторону, а косматый по инерции пролетел ещё несколько шагов вперёд и рухнул вниз, прямо на полусгнившего оборотня. Неистовый рёв перешёл в визг и оборвался, но у Дубни уже не было сил, ни глянуть, сдох ли зверь, ни подняться с травы, на которую повалился, и спрятаться от хлынувшего с небес потока воды. Он жадно ловил дождинки пересохшими губами, пытаясь утихомирить бешено колотящееся сердце.

Когда народ заорал на все лады и бросился из калинника в рассыпную, цыган тоже было поддался общему порыву, благо, оба косолапых выразили ему полнейшее своё презрение, но чёрт дёрнул оглянуться. Зрелище было то ещё: худой, изможденный старик и не менее измождённый зверь, которого язык не поворачивался назвать хозяином леса. На одном боку у медведя зияла гниющая рана, в ней копошились черви. И всё же он всё ещё казался сильнее их обоих вместе взятых. Бежать! Бежать отсюда! Бежать вслед за Зоей, вслед за уводящим за собой второго хищника Фомой, вслед за едва-едва ковыляющим Джеком. В жизни полно мгновений, когда можно поступить правильно, а можно — по совести. В сказках и песнях тем, кто по совести поступает, с лихвой воздаётся, наградой за дух неукротимой падает на них с небес манна, но то в сказках. А в Лесу, в этом огромном, живом желудке, переваривающем души любого, кого удасться поглотить: грешника ли, праведника ли, совесть не росла. И честь не вызревала. Плевать оказалось зверю на высокие душевные порывы, бесполезной выдалась песнь. Или всё же нет ничего бесполезного? Дамир пел, как не пел уже давным-давно, с той самой ночи, пел, не замечая, как дрожат от страха колени, а голос срывается на визг.

А потом жуткий крик старика поднялся ввысь апофеозом песни, поплыл за кроны деревьев — к облакам и там затих, переломив себе хребет. Тощий зверь оказался проворным, он лишь чуть-чуть замешкался, когда лисья шкура перекрыла обзор, но продолжал наступать вслепую. Генрих не слышал медвежьего рёва, не слышал проклятий Фомы, топота ног своих невольных товарищей, разбегающихся, кто куда, всё, что он слышал — песня, странно неуместная здесь. Старик не знал этого языка, не понимал слов, но в них звенела ярость и какое-то бесшабашное, заразительное веселье. Страх, зажавший душу в тиски, отступил, уносимый песней Дамира. Генрих прыгнул, страясь отпрянуть в сторону, использовать то короткое мгновенье, пока медведь замешкался, возясь со шкуркой, но нога подвернулась так некстати, а следом на него свалилась гора, лес и небо, весь мир свалился на старого Генриха, погребая под свой тяжестью. Боль рвала и раздирала на куски, невозможная, нескончаемая боль. Генрих услышал крик: жуткий, нечеловеческий и вдруг понял — это кричит он сам. Жизнь не хотела уходить, цепляясь болью за нервы, цепляясь страданием за плоть и кровь, в ушах звенело: «джидэ яваса! Джидэ яваса!»* и вдруг он явственно услышал иной крик — крик досады и разочарования существа, у которого из-под носа увели добычу. То был голос Леса, но понять этого Генрих уже не успел...

Старик уже похоже не дышал, а хищник всё рвал и рвал на куски его тело с жадностью вконец оголодавшего существа. Дамир, смотрел на эту картину, оцепенев, не замечая проливного дождя, промочившего до нитки. С холма на запах свежей крови скатился второй медведь: толстый, лощёный. Он яростно рычал, отпихивая ледящего от останков несчастного Генриха, тот не желал уступать. Схватка за то, что еще полминуты назад было живым человеком со своими мечтами и надеждами, оказалась молниеносной. Толстый медведь с новой силой набросился на мясо Генриха и своего товарища. Нормальные звери не промышляют добычей себе подобных, но эти уродливые создания, похоже, не брезговали ничем.

А ливень хлестал ветки деревьев, питал исстрадавшуюся землю, замывал следы разыгравшейся драмы, которых Лес повидал немало на своем веку, заставлял зябко ёжиться тех, чьё сердце пока ещё билось. Надолго ли?

И под этим ливнем стоял, не двигаясь Дамир Бритый, вдруг понявший, что понятия не имеет, отуда взялось это прозвище, да и вообще о жизни своей не помнит почти ничего. Какие-то ошметки, неясные картины, чья-то песня, кони... Только сестрину свадьбу помнит ясно, каждую минуту, как перед глазами стоит. От увиденного что ли страхом память пришибло? Хочется голову руками сжать, в ладони спрятать, глаза зажмурить, а потом снова открыть и проснуться от этого кошмара. Дамир и правда руки к глазам поднёс, тут же уронив бессильно. Не руки — лапы. Мощные, рыжие, с полосами белыми, с острыми, как бритва когтями. Зверь лютый такие имеет, по-нашему тигра прозываемый, а на языке заморском... Нет, не вспомнить. Много этих языков за годы скитаний Дамир изучил, а сгинули из головы, как не было. Да и какая теперь разница, всё одно пропадать...

Разошлись в сторону острые зубья капканища. Вылетела пташка из силка. Пожалел Михаил несчастного. Да не за боль и страдания - в раю не значили они ничего. А за глупость его несусветную. За легкомыслие птичье. Валяется в незнакомом лесу, на подстилке из листьев, как на кровати родной. Ишь, разлегся, дуралей. Не научила его жизнь разделять свое и чужое. Здесь - царство зверей. Не место человеку. Зверем станешь - тогда пожалуйста. Сам Михаил был не против обрасти шерстью и заиметь когти острые с клыками. Раз уж на то пошло - сам бы хотел стать медведем. Таким большим и страшным. Царем зверей. А в душе добрым, как медовуха монастырская. Он же большой и сильный, от природы дозволено!

Не получилось с палкой сладить. Не хотело древко лука выходить из-под его рук. Знак божий, значит. Нельзя здесь мирское оружие делать. От дьявола оно. Тогда воспользуется он более древним и разрешенным инструментом. Заточенная палка... Копьем еще называется! Говорит Иоанн Богослов, что загнали копье сыну божьему под ребро, когда на кресте страдал мессия. И с той поры орудие это священным стало, сам бог добро на то дал. Покумекал Михаил немного, с какой стороны лучше к палке подойти. Сначала древко хорошей длины потребуется. Потом острие сделает из деталей капкана острых. Вгонит в палку длинную с одного конца. Вот тебе и копье грозное получится. Любого грешника или животное бешеное проткнет!

После дела трапезничать надобно. Да вот харчи где добыть? Смотрел Михаил на городских, неумехи они какие.

- Небось, жрать, хотите, добрые люди? - через густую бороду промелькнула добродушная улыбка, - Это же лес, тут еды амбар полный найти можно.

С этими словами пошел Михаил на поиски. Да вот только идти ему долго не пришлось. Заприметил он ловушку очередную. А там - лиса, что почти дух испустила.
"Ого, животные, значит, в раю умирают? Ага, а потом снова возрождаются, хитрый боженька, распутал я твой план великий" - подумал Михаил и подошел ближе к зверю.

- Итить, черт меня за ногу дернул, Господи, помилуй! - не удержался он, когда увидел голову человечью, - Эдакие метаморфозы в задумке твоей бывают...

Ужаснулся Михаил. Не видал он чудес таких на свете. А если и слышал что подобное - не верил ни за грош.
Но не было на лице у него отвращение написано. Нет, бог дал, бог взял. Не пропадать же твари лесной в жвалах муравьиных, да мухам на съедение. Но голову он есть не будет. Похоронит, закопает.
Взял он лису за шею, да сломал хребет. Нечего мучиться животному. Слезы чистосердечные по лицу закапали. Лишать жизни из милосердия труднее всего было. Ладно еще жену топором на куски порубил - там злой дух на него морок наслал. А тут - дело другое, он же в раю сейчас пребывал.

Надобно было горе срочно закусить. Взял Михаил лису в охапку, да потащил в сторону. Ближе к холму, что к озеру вел. Где-нить там и покормит он бедолаг, да сам дичи отведает. А голову похоронит и крест даже деревянный сделает. Чтоб душа животного чудного быстрее вознеслась.

- Пошли, горемыки, к озеру, - с тоской в голосе обратился он к остальным, - Там и лису пожарим.

И двинулся он в путь, палкой иногда перед собой тыкая на предмет силков каких коварных. А на плече зверь у него убитый был. Голову зверя он поглаживал время от времени, чуть ли не колыбельную читал вслух. Глаза на мокром месте стояли. Тяжела доля святого, ох, тяжела.

Дно телеги устилал тонкий слой прелой соломы. От неё несло мочой и дерьмом. Вряд ли конвоиры меняли подстилку после каждой партии. Вряд ли они её вообще меняли, пока не сгниёт окончательно. Сперва осуждённые воротили нос от запахов, но очень скоро от них самих воняло не лучше. Руки, жёстко скованные за спиной, и ноги в колодках позволяли ссать и срать только в штаны. Жратву и воду им, впрочем, давать не собирались, так что к третьему дню пути испряжняться стало нечем. К тому времени, когда впереди показались Застава и граница Леса, пара счастливчиков успела откинуть копыта, а к дорожным ароматам прибавился запах разлагающихся трупов. Сентябрь выдался жарким.

Уставшая лошадь мерно щипала чахлую траву на задворках Заставы, ожидая, пока её распрягут. Конвоиры, потыкав копьём для надёжности, скинули подохших в придорожную канаву. Рой ленивых, осенних мух в предвкушении закружил над свежей добычей.

Семеро (пока ещё) живых безучастно валялись на дне телеги. Ни у кого из них уже не доставало ни сил, ни желания подняться и осмотреться вокруг.

Смотреть, впрочем, особо было и не на что. Пелена тумана там, где проходила граница Леса. День уже перевалил за половину, солнце жарило изрядно, а плотный, густой, как сметана, туман стелился вдоль границы против всех законов природы. Не разглядеть, что там за ним. Ни деревьев, ни знаменитых Башен. Магическая дрянь.

Застава — несколько приземистых квадратных строений из желтоватого камня делилась на три части. В одной размешались гостиница и трактир для охотников, в другой казармы пограничников и хозяйственные постройки, а третья служила для приёма осуждённых. Надо ли говорить, что под это дело выделили самое обшапанное, полуобвалившееся здание? Осенью и зимой там гуляли сквозняки, в жару нечем было дышать. Новыми оказались только запоры.

Охранники сняли с подконвойных кандалы и, помогая пинками, погнали полуживых людей к развалюхе — последнему пристанищу на этом свете. Здесь не было соломы — лишь голый камень. Звякнули, спадая с запястий, оковы. Секунд на пять-шесть позже, словно в ответ, скрипнул запираемый снаружи замок. Руки страшно опухли и затекли. Отнялись, не слушаясь своих владельцев. Стало страшно, что они отсохнут и отвалятся, но после долгого растирания пришла жгучая боль. Спёртый, мёртвый воздух помещения отравлял лёгкие изнутри. Зато прикосновение к камню казалось даже приятным — дарило какое-то подобие прохлады.

Кроме камня в комнате (камере?) ничего больше не было. Даже решёток на окнах за неимением окон. Лишь из крошечных световых шахт на потолке уныло пялился на узников осенний день. Сколько прошло времени в полусне-полубреду, осуждённые не знали, но вот отворилась дверь, и двое солдат внесли корыто.

Это не были охранники конвоя. Местные. Пограничники. Шли свободно, без оружия на виду. Похоже, совсем не боялись, что узники нападут или попытаются сбежать. И правильно делали — сил на сопротивление не нашлось ни у кого.

Приём и сопровождение в Лес заключённых являлись не единственной и даже не главной обязанностью Пограничников. Они, кроме того, выдавали лицензии сорвиголовам, решившим поиграть с судьбой и пощекотать себе нервишки охотой на бывших людей. Вместе с лицензией охотнику вручался крошечный амулет, с виду почти такой же, что болтался под рубахой у каждого Пограничника. Этот кругляш, похожий на ржавую старинную монету, позволял ходить по Лесу, не подвергаясь воздействию магии Башен, и выйти из него живым. Без такой монетки пересечь границу тумана с этой стороны беспрепятственно мог любой, а вот вернуться назад — никто. Лес не выпускал свои жертвы, постепенно, но не отвратимо меняя их тела, разум, души, и только когда в существе уже не оставалось совсем ничего от человека, туман расступался перед ним.

Обладали ли эти извращённые звери остатками разума, помнили ли хоть что-то из своей прошлой жизни, не мог ответить никто. В чём не имелось сомнения, так это в том, что нутро Лесных тварей пропиталось чёрной злобой, как корабельная древесина дёгтем и смолой. Охотники, рискнувшие вступить в Лес, часто сами становились добычей. Луки, копья, мечи, топоры и арбалеты далеко не всегда спасали от зубов, когтей и клювов. Твари, впрочем, не делали различия между охотниками, Пограничниками и пока ещё не потерявшими человеческий облик осуждёнными — рвали каждого, до кого могли дотянуться.

Хищные звери — существа злобные по своей природе. Злобные лишь на взгляд человека. На самом же деле они причиняют зла ровно столько, сколько велит могучий, первозданный инстинкт, имя которому — воля к жизни. Никогда сытый зверь не станет нападать и убивать ради забавы, ради удовлетворения своих извращённых страстей. Лесные твари же казались одержимы жаждой убийства всего живого. Добычи в Лесу им было мало, злоба гнала через границу, сквозь пелену тумана. А может, тварей вела память крови, ведь когда-то они сами или их предки пришли оттуда. Так или иначе, но близлежащие земли давно превратились бы в разграбленные, безлюдные пустоши, если бы не Пограничники. Охота на дичь, пришедшую с той стороны, — вот чем они занимались денно и нощно.

Мясо на Заставе всегда рубали от пуза. Лес кормил и Пограничников, и окрестные провинции. В охотничьем трактире подавали такие блюда, что обзавидовался бы королевский повар. Молодым рекрутам, только-только прибывшим на Заставу, жутким казалось жевать эту дичь, но год-другой, и они привыкали. Местные жители же давно научились не думать о происхождении пищи, наслаждаясь невиданным в иных краях изобилием. Жаркое из Лесных тварей ничем не уступало обычной оленине, кабанятине или перепелам.

Несмотря на опасность, подстерегающую повсюду, поток желающих съездить в Лес на охоту никогда не иссякал. За возможность поохотиться на Лесных тварей, а то и на людей без амулета, что с точки зрения закона ничем от них уже не отличались, эти сумасшедшие выкладывали кругленькую сумму. Часть из них платила за свою смерть от зубов и клыков хищных зверей или рук отчаявшихся осуждённых, для которых амулет оставался единственной надеждой выбраться из Леса. Однако, судьба предшественников лишь добавляла перца в забаву для новых поколений охотников.

Иные безумцы от отчаянья, безысходности или чёрной меланхолии кидались в Лес сами, предпочитая диковинную смерть объятиям верёвки, вечному сну от яда или прыжку с кручи. Если их не отлавливали на границе, то безутешные родственники (у кого они, конечно, имелись) снаряжали поисковые отряды. Пограничники приводили самоубийц назад. Если успевали. Чаще находили лишь вещи, процесс превращения никогда не шёл у разных людей одинаково, но обычно завершался крайне быстро. В среднем от трёх дней до недели отделяло человека от зверя. Редко кто мог продержаться дольше.

Вот в таком котле варились Пограничники, поэтому стоит ли удивляться, что отнеслись они к осуждённым, словно к неодушевлённым предметам? У конвоиров порой прорывалась криком, а то и кулаком тупая злоба на людей, чьи грехи вынуждали солдат плестись по жаре и ночевать на земле, вместо того, чтобы греть бока о мягкие телеса добрых бабёнок, местные же не делали различия между ржавым корытом и теми, кому его содержимое предназначалось. Опасно видеть человека в том, кого, быть может, завтра съешь на обед.

Грохнув корыто о каменный пол, Пограничники вышли, но семерым узникам каменной темницы к тому времени было не до них и не до скрипнувшего, закрываясь, замка. В корыте — длинном и узком, из таких кормят свиней, оказалась вода. Можно родиться холопом, всего имущества имея, что дырявый мешок вместо одёжи, а можно появиться на свет в семье аристократов и отсчитывать свой род до дьявол знает какого колена — жажда уравняет всех. Затхлая, вонючая водичка в свинячьем корыте с плавающим кое-где мусором казалась даром небес, высшим благом, спасением. Они пили жадно, отпихивая друг друга, не замечая вони и дурного привкуса — пили и всё никак не могли напиться. Пили, пока веки не сделались тяжёлыми, словно каменные плиты. Могильные плиты...

*******

... лёгкий ветерок прилежно и ласково ворошил осеннюю листву и волосы лежащих на земле людей, словно куафёр, трудящийся над причёской придворной маркграфини. Лучи утреннего солнца, с трудом пробиваясь сквозь густые кроны вековых дубов, буков и вязов, подсвечивали ему. Пахло лесной свежестью, древесной корой, сырой землей, немного травами-медоносами и грибами. Пахло лесом. Они лежали, наслаждаясь прохладой и свободой, ещё не осознавая умом, но уже чувствуя её сквозь закрытые веки. Всё, приключившееся до того, вся прошлая жизнь казалась кошмарным сном. Но с сознанием возвращалось и бремя: ныл и урчал пустой желудок, кружилась от слабости и болела голова, отощавшее с голодухи и затёкшее от ночёвки на голой земле тело не слушалось, кости ломило. А вокруг простирался Лес.

Впрочем, не знай осуждённые об этом, ни за что не отличили бы его от самого обычного леса. Высокие деревья, закрывающие небо зелёным шатром так густо, что с трудом удавалось рассмотреть пронзительно-голубые клочки, создавали полумрак, но прорывающиеся лучи говорили о раннем утре. Башен — границы Заставы не было видно, сквозь деревья ничего не получалось разобрать, они росли сплошной стеной — не продерёшься. Разве что забраться повыше на ветви. Огромный дуб, под которым они очутились, подходил для этой цели, его верхушка терялась в вышине.

Жара, наконец, спала, в тонкой одежде стало даже зябко. С некоторым удивлением люди оглядывали друг друга и себя. На всех оказались одинаковые ярко-оранжевые рубахи и штаны, совсем не то тряпьё, в котором их привезли сюда, а башмаков не было вовсе. Что удивительно, одёжка хоть из дешевого материала и пошитая кое-как, но выглядела новой. Цветными пятнами мелькала она среди зелени листвы. Целиться — одно удовольствие. Но в это тихое, умиротворённое утро о таком вовсе не думалось. Могучая, первобытная красота природы завораживала величием, потрясала. Если бы ещё не зверский голод!

Но вот запела какая-то ранняя птаха, и всё очарование, всё спокойствие, подаренное суровой красотой Леса, сожрала её песнь. Злоба, ненависть и отчаянье звучали в птичьих руладах. Не песня утра, а пронзительный, скрипучий, заунывный похоронный вой. И сразу вспомнилось, почему они здесь, каждый почувствовал, как неумолимо затикали невидимые часы, отмеряя недолгие уже секунды человеческой жизни. Они ничего не ощущали в себе нового, они вообще ничего не ощущали, кроме лютого голода, который сосал, словно червь, но знали — Лес начал свою разрушительную работу, и времени осталось в обрез.

Всего лишь сон.
Пробудившись, сделав глубокий вдох, ощутив жар участившегося кровообращения ты понимаешь это как нельзя лучше.
Сон.
К счастью. Или к сожалению?..
Ты вновь один.

Поднимаешься, осматриваешься. Вслушиваешься в тишину леса. Сегодня здесь по-особенному тихо, впрочем, стоило ли обращать внимание на подобные аномалии, когда весь мир погрузился в безмолвие?..
Правда, на периферии слуха ты обратил внимание на едва слышимый гул или рокот. Монотонный и нескончаемый. Пожалуй, так могли бы звучать монолитные горы в вышине. Или горные потоки.
Выглянув из оврага, ты видишь вокруг себя лес. Многолетние сосны устремились ввысь, закрывая собой чистое ясное небо. Золотистые солнечные блики рассыпались жемчугом в пространстве, играя в листве. Раскинули пушистые лапки ели. Редкие лиственные деревья сияли золотом осенней проседи.
Родные края.

Потихоньку начинаешь свои дела, достаёшь еду. Осторожно. Руки, приученные работать быстро и без промедления, не трясутся, и вынуть консервы из тряпья бесшумно не составляет труда. Методично поглощаешь еду, с каждым кусочком ощущая блаженное насыщение. Не беспокоит, что все пальцы в жире – облизываешь их, выедая всё, до последней крошки. Кто знает, когда будет следующий привал? Возможно, уже дома…
Закончив, умываешься и сворачиваешь вещи. Тихо. Осторожно. Накидываешь рюкзак на спину. И наконец покидаешь место, ставшее тебе ненадолго укрытием. Из спасительной земляной колыбели в безмолвие леса…

***

Сколько прошло времени с тех пор, как ты проснулся? Пожалуй, за всё время своих приключений – приключений словно из прошлой жизни – ты научился мерить время по солнечному светилу. Заметил, что густые тени деревьев рассеялись, света в лесу стало гораздо больше. А само солнце лениво показалось между верхушками сосен. Почти полдень.
Ты шёл сквозь лес, наблюдая его во всей его красоте. И слушал тишину. Это можно было бы назвать блаженством, если… если не знать, какой ценой далась эта тишина.
Мать-природа словно уснула.

Находил редкие звериные тропы. Почаще – человеческие. Всё-таки эта часть леса находилась ближе к городу, и присутствие человека ощущалось здесь более явственно. Словно ещё вчера детские ножки топтали эти тропинки и бегали по оврагам. А детские ручки приносили сюда самодельные кораблики и пускали вдоль ручейков. И никто не боялся. Спасительный кров леса скрывал самые разные дела.
Но ничего не осталось. Никто больше не принесёт сюда игрушки, не зальётся заливистый детский смех… Или когда-нибудь это всё же случится? Вымрут ли эти существа? Сможет ли человечество подняться из глубин своего отчаяния?..
Но чем ближе дом – тем отчётливей мысли именно о нём. Именно о нескольких людях. Перед которыми всё остальное человечество уступало в своей важности.

В конце концов, ты увидел просвет между деревьями, место, особенно освещаемое солнцем. Поляна? Или ты наконец на опушке?..
Но, подойдя ближе, ты понял, что это не поляна и даже не опушка. Крутой склон вниз и внизу – тонкая струйка ручья, некогда бывшего бурным потоком реки. Но ты увидел кое-что, что заставило сердце безумно подскочить в грудной клетке. То, что ты не видел уже долгое время. То, что боялся не увидеть уже никогда.
Вниз с противоположного склона спускалась девушка. Короткое белокурое каре волос заправлено за уши, в руках пустая пластиковая бутылка. Чёрные обтягивающие бриджи и бежевый свитер. Она методично спускалась по крутому оврагу, совершенно не обращая на тебя внимание.
Но вот ты заметил движение наверху. Ты мог поднять глаза и заметить другого человека. Мужчину. Он сидел на пледе в расстёгнутой синей куртке и раскладывал какие-то вещи, также не оглядываясь по сторонам. Импровизированное место привала было оборудовано небольшим тентом, растянутым между деревьями верёвками. Рядом лежали спальные мешки. Возле мужчины – раскладной столик со скудными припасами. На дереве, почти над головой мужчины, на суку висело ружье.
Сильный порыв ветра просвистел возле твоих ушей. Пронзительного горного ветра.

Вскидываешь победоносно кулак.
Толпа внизу отзывается нестройными возгласами – и без того неуверенными, но ещё сильнее притуплёнными полупрозрачным барьером.
Их пассивность не имеет значения. Ты чувствуешь, что это – последствия безысходности и апатии. Что они пробуждаются, проникаются постепенно происходящим. Теперь большинство из них объединяет кое-что кроме страха за собственную бессмертную душу. Их объединяет пока ещё слабая, лишь зарождающаяся, однако крепнущая неуклонно вера в тебя. В этот холодный сумрачный час замёрзшим и до полусмерти затравленным людям как никогда нужен настоящий охотник.

Ты ослабляешь узел и, поддавшись порыву, целуешь Айлин. Страстно и горячо, но девушка, тем не менее, не приходит в себя. Не шевелится, не отвечает. Вглядываешься в лицо, в чуть подрагивающие веки. Ей что-то снится. Что-то плохое.
Поднимаешь на руки почти невесомое тельце. Идёшь по тропе, спиралью змеящейся к самой вершине одинокой скалы. Тени больше не шепчут. Они остались там, внизу, у земли. Путь к вершине кажется тебе необычайно лёгким и светлым.

Бредёшь беспрепятственно. Айлин на твоих руках вздрагивает время от времени. Стонет. Однако, по-прежнему не спешит просыпаться. Преодолев половину пути, ты оглядываешься. Смотришь вниз, на землю, с неподвластной никому кроме тебя чудовищной высоты.

Кажется, ты можешь видеть отсюда мир. Лагерь людей, в слепой надежде ютящихся у подножия недостижимого маяка. Бесцветный серый лес – ровные ряды снежных елей и сосен. Взгляд скользит дальше, к линии горизонта… И что-то внутри тебя обрывается. Ты видишь тьму. Она наступает непроницаемой стеной ночи – и там, за границей, лишь полностью укрывающий ландшафт клубящийся иссиня-чёрный туман. Она неторопливо продвигается вперёд с неторопливостью опытного охотника. Там, за чертой, туман скрывает даже бесцветные небеса. Словно по ту сторону мрака нет ничего. Словно он пожирает реальность, уничтожает всё живое и вбирая в себя души бесчисленных жертв. От одного этого вида бегут мурашки по коже. И, кажется, что тьма наступает симметричным полукольцом.

Тебя подстёгивает пугающая догадка – почти бегом устремляешься вдруг вперёд, по спирали, на другую сторону скалы. И там – тоже тьма. Клубится, ползёт. Одновременно со всех сторон. На самом деле это не полукруг, вовсе нет. Это замкнутое кольцо. Окружность, центром которой определённо является одинокий маяк. Последний островок жизни среди океана ожившего мрака, площадь которого с каждой секундой чуть-чуть уменьшается.
Бешено колотится сердце от осознания безысходности. Люди не просто летели на свет, подобно безмозглым ночным мотылькам. Они бежали наперегонки со тьмой со всех сторон мира, двигаясь в единственно доступном для отступления направлении. Пока не встретились друг с другом в самом центре масштабной ловушки. И, подавленные безысходностью, опустили руки и принялись ждать.

И ты со всей ясностью понимаешь. Выхода нет. Только вверх и вперёд. Ты не можешь позволить себе отступить, сдаться. Ты не можешь просто убежать прочь от медлительной тьмы. Капкан, чудовищная безвыходная ловушка. Вопрос лишь один. Окажется ли её для одного Орфа достаточно?
Твоё тело дрожит от странных воспоминаний. Неправильных, до поры до времени подавленных и запрятанных в самые тёмные уголки твоей памяти. Смутная череда образов пролетает перед внутренним взором – некоторые из твоих прошлых жизней и смертей. Слишком смутные, чтобы ты смог разглядеть что-то конкретное, но, тем не менее, достаточно яркие для того, чтобы наполнить твоё сердце уверенностью. Ещё есть надежда. Всё никогда не потеряно до тех пор, пока ещё дышит хотя бы один готовый бороться охотник. Продолжаешь подъём.

Десяток шагов – и тропа выводит тебя на вершину скалы. Почти идеально гладкое плато, на самом краю которого притаился ещё один практически неприступный отвесный утёс. Словно вторая ступень восхождения. Ступень, которая, впрочем, тебе уже не нужна.
Высота завораживает. Кажется, протяни руку – и зачерпнёшь горсть такого близкого и неправдоподобно бесцветного неба. Медленно планируют со стальных туч хлопья девственно чистого снега ¬– снежинки испаряются, едва касаясь тёплого камня. А точно в центре плато, в непосредственной близости от утёса, на выточенном из камня искусственном пьедестале, ослепительно полыхает чистый огонь. Полыхает прямо на камне – без материала, без дров, без подпитки. Источник света. Единственный уцелевший на этот жалком клочке разрушающейся реальности.

Вьюга, которой, казалось, не будет конца, нехотя успокаивается. Тёмные фигурки людей разбредаются в разные стороны, отмечая свои пути цепочками глубоких следов. Внутренний дворик пустеет всего лишь за несколько коротких минут. Лишь полыхает, постепенно выгорая, часовня, и в мрачных отсветах внушительного кострища продолжают неподвижно лежать на снегу бездыханные тела.

Дункан.
Они, как рыцарь и обещал, ушли на рассвете. Командир собрал по всему замку жалкие остатки своего гарнизона и, реквизировав для нужд империи лишь немного припасов, пустился в путь с первыми лучами восходящего солнца. Снег весело поблёскивал на ярком свету, издевательски безоблачное по-зимнему синее небо словно нарочно контрастировало с бушевавшей накануне вечером вьюгой.

Сам Дункан бредёт во главе колонны, прокладывая своим людям тропу. Совсем немного их осталось, меньше половины, всего-то шесть человек. Поголовно угрюмые, подобно своему немногословному командиру, идут след-в-след, невольно прокручивая в памяти чудовищные события предыдущей ночи.

Рыцарь, опустив голову, вспоминает. Как уйдя со двора, он первым делом направился в покои леди Астории. Как стоял около забившейся в самый угол кровати девочки, тщетно пытаясь объяснить ей, что происходит. Он говорил, что ей как никогда теперь нужна защита, что он и его люди могут помочь. Естественно, юная леди Уинтворт ему не поверила. Она боялась его – скорее всего, в глубине души ненавидела. Она молча трясла головой, в то время как в её глазах проступали горячил слёзы. Он отлично понимал её. И всё же почему-то надеялся, что та поверит ему и послушает.

После смерти Преподобного всё казалось каким-то другим. Даже привычный хруст снега под ногами, даже вырывающиеся изо рта при дыхании облака горячего пара. Дункан не мог перестать думать о том, была ли действительно столь абсолютна истина самоуверенного жреца. Ведь если хоть на мгновение допустить, что тот ошибался… Что видения, которые видел сам рыцарь в огне, были лишь плодом его распалившегося воображения… Тогда становилось совершенно очевидно, что они делали под влиянием Преподобного воистину страшные вещи. Дункан уже не так уверен в себе – ему кажется, что даже его собственная память теперь сбоит и подводит. И, тем не менее, он просто не имеет права сдаться сейчас. Он должен вывести людей, дотащить их, если это потребуется, хоть на себе, до занятого империей Эредина.

– Сэр, – робкий голос одного из солдат прерывает размышления рыцаря.
Тот, заранее ожидая худшего, медленно оборачивается.
Вместо слов солдат молча указывает куда-то назад, в хвост колонны. Дункану не нужно всматриваться до рези в глазах в белоснежную даль – он и так знает, что хочет показать ему подчинённый. Сам он заметил преследователей чуть больше часа назад. И предпочёл бы, чтобы солдаты как можно дольше оставались в блаженном неведении.
Ведь там, вдали, отчётливо виднеются жутковатые силуэты. С неумолимой неторопливостью они тащатся по ещё горячему следу отряда, способные двигаться с одной скоростью напролёт недели и месяцы. Дункану хватило одного взгляда, чтобы опознать рваные и ассиметричные движения падальщиков. Увидев такое однажды, больше уже никогда не забудешь.

Вместо ответа рыцарь благодарит зоркого солдата коротким кивком и, рявкнув, подбадривает своих подопечных:
– Скорее, шевелите конечностями!
Он смотрит на имперцев снизу-вверх, с чрезвычайно самоуверенным видом. Если они поверят в него, то, быть может, заодно поверят в себя. Развернувшись, Дункан начинает продвигаться вперёд почти вдвое быстрее. Хоть и прекрасно знает, что падальщики доберутся до них гораздо раньше, чем на горизонте хотя бы появятся башни замка такого далёкого и практически недосягаемого теперь Эредина.

Дрег.
Коробейник всегда знал одну истину: тот, кто достаточно долго и упрямо ищет что-то в правильном месте, рано или поздно это что-то найдёт. С самого рассвета Дрег вот уже несколько часов без устали перелопачивает снег на заднем дворе. Стальные тучи развеялись, сугробы издевательски сверкают и серебрятся вокруг – мир словно нарочно пытается всеми силами вытеснить из памяти любые воспоминания о миновавшем кошмаре.

В конце концов, усилия коробейника увенчиваются успехами – не обращая внимания ни на что, Дрег копает, копает руками в грубых варежкам. И вспоминает события совсем недавно завершившейся ночи. Не взирая на близость и сохранность своего рюкзака, торговец долго не мог уснуть, а если и проваливался в кратковременное забытье, то нещадно стонал и ворочался. Мрачное пророчество жреца Урфара не выходило из головы – тревожные сны Дрега были полны чумных зверей и очищающего огня, бушующей вьюги и отдалённого смеха всевидящих богов суровых Севера. Из бездны кошмара на него с укором взирали Флинт и Эйты, заливался лаем, облизывая лицо, ещё живой и такой бесконечно жизнерадостный Шваркс. Дрег метался во сне, покрываясь испариной, а, едва открыв глаза, подорвался с жёсткой кровати и бросился, ни минуты не медля, на поиски. В конце концов, он всё же обнаружил то, что искал.

Коробейник медленно поднимается. На руках он держит тёмную и превосходно сохранившуюся на холоде тушку дворняги. Никогда не унывавшего Шваркса, весёлая мордочка которого теперь раскроена изуверским ударом топора. Выпрямившись в полный рост, Дрег наконец-то чувствует себя немного спокойнее. Он уже ничего не может сделать для своего хорошего, быть может лучшего, друга. Только устроить подобающие похороны и надеяться, что для верных собак у северных богов припасены своя Тропа и свой счастливый Очаг.

Дрег сожжёт друга прежде, чем отправится в путь. Он пробудет в замке ещё несколько дней и лишь затем, тепло попрощавшись с Юргеном, Максом, леди Уинтворт и бесчувственной Санией, в одиночку отправится дальше. Те попросят его остаться, ещё хотя бы чуть-чуть подождать, но коробейник лишь улыбнётся в бороду и, забросив рюкзак на плечо, побредёт. Ведь он почувствует, что время пришло. Что совершенно необходимо выдвигаться прямо сейчас, что его убивает каждый лишний день промедления в этом чёртовом замке. Лишь дорога поможет Дрегу восстановить душевное равновесие – снова один, снова в пути, снова с верным рюкзаком за плечами. Это покажется правильным. И Дрег не станет противиться. Он исходил большую часть мира от края до края однажды, и ему, быть может, удастся исходить её снова. Дрег уйдёт ранним утром, один, улыбающийся, совершенно спокойный, с гордо поднятой головой.

Неделей спустя он, добравшись практически до самого Эредина, наткнётся на одну из многочисленных банд дезертировавших из разгромленных армий Альянса солдат. Одинокий торговец с внушительным рюкзаком покажется ренегатам заманчивой целью – они вгонят арбалетный болт в живот коробейнику, обрежут кинжалом лямки его безразмерного рюкзака и, опустив головы, бросятся прочь в гнетущем молчании. Коробейник будет, истекая кровью, лежать на снегу. Будет умирать, понимая, что в конечном итоге его порешили свои же – люди, переговаривавшиеся между собой на теравийском наречии. Он будет вспоминать лица покойников, мёртвой жены, умерших или давно пропавших друзей. Никому не будет до него дела. А сам Дрег, прерывисто дыша, подумает о проложенной сквозь Вьюгу тропе. Северные боги приберегли напоследок для него ещё одно, самое сложное испытание. Там, на другом конце тропы, друзья и родные уже ждут, отдыхая и греясь в безопасности около тёплого Очага. Он присоединится к ним, если сможет пройти тропу. Чтож, идти без устали вперёд коробейник способен практически вечно.

Сания, Пуатье.
Не взирая на обезболивающее, обожжённая рука, кажется, горит с каждой минутой только сильнее. Словно это сейчас Сания держит в огне несчастную кисть. И, когда кажется, что страшнее этой боли ничего быть на свете не может, становится хуже. Слёзы, несмотря ни на что, наворачиваются на глаза. Хочется плакать, кричать, а ещё лучше – просто лишиться сознания. Вокруг хлопочет Макс, ищет в замке лекаря, пытается сам обработать кое-как рану. Сания не знает, насколько хорошо у него это выходит. Ей всё равно. Она проходит новые и новые круги персонального ада. В бреду просит Макса отыскать Энзо, детей, Асторию. Лишь когда Сания наконец засыпает, тот предпринимает попытку.

Пуатье узнаёт, что Юрген убил не так давно местного медика. Его беспокоит поднимающаяся температура Сании, которая стонет от боли даже во сне. Но Макс понимает, что уже сделал всё возможное и больше ничем ей не может помочь. Остаётся только надеяться, что рано или поздно сработает обезболивающее.
Он идёт, узнав перед этим дорогу, в личные покои графини.
Уже подходя к спальне девочки, встречает вылетающего оттуда молнией Дункана. Рыцарь выглядит злым, обескураженным и взбешённым – едва не врезавшись в плечо Пуатье, он, ни слова не говоря, уносится прочь. Подгоняемый недобрым предчувствием, Максимиллиан врывается в комнату – однако, обнаруживает Асторию целой и невредимой, пусть и в слезах, на кровати. Девушка тупо кивает в ответ на его уверения, что всё позади, что теперь она в безопасности. Что имперцы уйдут на рассвете. Она не спорит, не спрашивает. Происходящее куда сильнее напоминает ей какой-то нереальный кошмар. Макс предлагает девочке уйти через пару дней, вместе с ними. Он обещает защитить её.

Максимиллиан ещё не знает, что через несколько дней из замка уйдёт только Дрег. Сания по-прежнему будет метаться в бреду, почти не приходя надолго в сознание. И без профессионального лекаря становится очевидно, что её убьёт длительный переход. Пуатье решает не рисковать. Он наблюдает, как уцелевшие слуги графини восстанавливают ворота. Как Юрген опустошает медленно, но верно, погреба графа. Рыцарь теперь мало спит, просыпаясь чуть раньше рассвета и каждое утро упражняясь по несколько часов с мечом во дворе. Он пытается восстановить былую форму, словно чувствуя, что в ближайшем будущем она ему пригодится. Зима бушует вокруг, изо дня в день и без того неистовые морозы только крепчают.

Провизии замка с лихвой хватило бы и на вдвое большее количество обитателей. Пуатье слышит, как Юрген вечерами, бывает, закрывается с бутылками в подвале и громко разговаривает сам с собой. Состояние Сании ухудшается. Девушка уже не похожа сама на себя. Становится очевидно, что лихорадка просто так не пройдёт – подгоняемый безысходностью, Макс принимает отчаянное решение снарядить повозку для перевозки пострадавшей в столицу. Если ей где-то ещё могут помочь, то разве что там.
Астория, окрепшая и оправившаяся, наотрез оказывается уходить вместе с ним. Теперь она снова ведёт себя как истинная аристократка – называет Пуатье не иначе как «сиром» и изредка шутливо говорит, что весной она ещё раз посвятит его в свои личные рыцари и назначит начальником гарнизона и её личной охраны. Когда девушка узнаёт, что Макс собирается уезжать, она почти умоляет его, сохраняя, впрочем, достоинство, возвращаться, как только возникнет такая возможность.

Вопреки ожиданиям, Сания переживает дорогу. Пуатье расплачивается золотом графини с одним из лучших лекарей столичных предместий. Тот обещает сделать всё возможное и утверждает, что, хотя всё и запущено, ещё остаются какие-то шансы. Врач принимает решение ампутировать руку.
Макс снимает комнату рядом, наблюдая, как девушка медленно, но верно идёт на поправку. Она по-прежнему до конца не приходит в себя, однако выздоровление теперь становится вопросом исключительно времени. Оставив доктору, который показался Пуатье крайне честным и порядочным человеком, большую часть своих денег для Сании, рыцарь, выждав ещё неделю, вместе с первыми оттепелями отбывает обратно в замок графини Уинтворт.

Сания поправляется. Снимает на оставленные Пуатье деньги комнату, устраивается помощницей к спасшему её жизнь доктору. Управляться с инструментами и микстурами без одной руки оказывается непросто, однако Санни очень старается. Мечта добраться до Оретана становится практически недосягаемой в её положении. Приходит время родов, которые проходят на удивление благополучно. Рождается девочка.

Санни смотрит на своего ребёнка и понимает, что всё могло бы закончиться куда хуже. Так, как закончилось для многих других. Жить без одной руки не легко, будущее – туманно и неопределённо. Пуатье уехал раньше, чем она успела его хотя бы отблагодарить. Лишь со слов дока Санни известно обо всём, что сделал для неё Макс. Но глядя в огромные и внимательные голубые глаза маленькой Уны, как-то сразу обо всём забываешь. Об утратах, проблемах и многом другом. Вместе с видом ребёнка приходит надежда. На то, что в конечном итоге всё сложится хорошо.

Юрген.
Расчётливый и рациональный солдат предпочитает задержаться в замке подольше. Здесь тепло, полно табака, выпивки и еды, а кроме того – относительно безопасно. Юрген инспектирует кладовые, принимает за неимением других добровольцев командование растерянной гвардией слуг, руководит первое время восстановлением замковых ворот. Вечерами он оккупирует графский подвал, старательно расправляясь с содержимым винного погреба и споря с появляющимися всё чаще фантомами прошлого. Иногда, на трезвую голову, утром, Юргену начинает казаться, что он сходит с ума.

Замок, тем временем, постепенно пустеет. Первым уходит Дрег, полторы недели спустя уезжает на единственной повозке Макс вместе с Санией. Юрген с девочкой-графиней остаются почти что наедине. Сперва та старательно избегает жутковатого старика, однако, одним снежным вечером, сама спускается к нему в подвал.
Юрген, ещё недостаточно пьяный, чтобы потерять нить реальности, отмечает, как сильно та изменилась. Повзрослела, похорошела – настоящая аристократка теперь, не отнять. Она в последнее время и с подчинёнными управляется гораздо увереннее. Более властно.

Не говоря ни слова, Астория садится на табуретку напротив, и наполняет вином хрустальным бокал. Она едва заметно дрожит, но, тем не менее, сохраняет хладнокровие.
Она рассказывает Юргену об имперцах и Преподобном. О том, как её отец, граф Уинтворт, сам впустил в замок отряд замёрзших и продрогших до костей путешественников. О том, как они первой же ночью расправились с графскими солдатами и захватили имение. Как Преподобный, смеясь, приказал своим людям свергнуть ложных идолов Единого и отвести графа и графиню в часовню. Совершенно спокойно и невозмутимо девочка говорит о том, как Преподобный сжёг её родителей заживо, заставив её саму на это смотреть. Она и правда выросла. Стала сильнее.
Астория говорит о том, что этим дело не ограничилось. До группы Юргена были другие. Несколько маленьких группок беженцев, решивших поискать убежище в неправильном месте. Отряд эльфов, настолько отчаявшихся и заплутавших в снегах, что принявший решение, наступив на горло собственной гордости, просить помощи у людей. И Преподобный помог. Гостеприимно распахнул двери перед гостями лишь затем, что бы все шестеро закончили на костре свои и без того излишне длинные жизни. Девочка пьёт с Юргеном почти до рассвета, её рвёт ещё несколько часов после. Больше она на эту тему не говорит, а старый солдат, конечно же, ничего и не спрашивает.

С первыми оттепелями Юрген соберёт вещи, возьмёт свою саблю и двинется на восток, к Светлому Лесу. В поисках цели в жизни, в поисках приключений и новой войны. Там, на востоке, поднимает голову новый вождь зеленокожей орды. Там, на востоке, отступает свободный народ, а последние эльфы скитаются по руинам некогда великой и прекрасной цивилизации. Он отправится проверить пророчество. Ему обещали время, когда заржавеет даже железо в сердцах. Войну, которой этот мир не знал ещё равных. Юрген терпеливый. Он подождёт.

Эпилог.
Яркое весеннее солнце растапливает льды и снега. Артоданские чёрные знамена победоносно трепещут на фоне тёмно-синего неба. С первыми оттепелями имперские когорты выдвигаются, переправившись через реку, на земли Альянса. Давным-давно отправленные, однако задержавшиеся ввиду ранних холодов, подкрепления.

Чёрные пехотинцы победоносно шествуют по бело-зелёным равнинам. Изредка они проходят пустыри, на которых, согласно довоенным картам, должны были располагаться посёлки и деревушки. Иногда попадаются уцелевшие поселения – в поисках дополнительных припасов артоданцы заходят в дома, но в насквозь промёрзших строениях находят лишь окоченевшие трупы. По мере продвижения вглубь некогда плодородных, теперь – совершенно мёртвых, земель, рядовые солдаты всё чаще осеняют себя священным знаком Урфара. Боевой дух подразделений опускается всё ниже и ниже.

Издалека заслышав топот марширующих армий, падальщики заблаговременно расползаются в разные стороны, забиваясь в свои подземные норы. Когда на горизонте в конце концов проступают башни столицы, артоданский главнокомандующий объявляет привал и, набив трубку, погружается в размышления. Императору конечно виднее, но что-то подсказывает, что едва ли империя действительно остро нуждается в подобной провинции. По крайней мере, империя точно не нуждается в том, во что это провинция превратилась за последние годы.

Юрген.
Короткий взмах сабли перерубает тощую шею жреца. Железо не подводило тебя до сих пор – не подводит оно и теперь. Из страшной раны бьёт, брызжа фонтаном, самая обычная алая кровь. Кровь не бессмертного мессии, но вполне обычного человека. Хлещет на твои сапоги, на колени.

Тело старика, запоздало вздрогнув в предсмертной конвульсии, падает на пол безжизненной грудой. Катится в сторону голова. Преподобный, кем бы он ни был на самом деле, похоже, в конце концов обрёл свой покой. Что бы там ни готовило будущее, какие бы твари не сверкали когтями и клыками во мраке – это его уже не касается. Грядущие войны могут и правда прийти, могут возвышать или втаптывать в грязь замки и города… Но именно здесь и сейчас обрывается путь Преподобного. В этом железная истина непреклонна – в подобных вопросах она беспрекословно верна.

Шипит над головой потолок. Опаляет жаром лоб и затылок. Падают кое-где тлеющие, а то и горящие балки. Медленно бредёшь к выходу, невольно прогоняя снова и снова в голове предсмертные слова старика. Ещё шаг – и вьюга встречает тебя освежающим холодом. Лютый мороз после раскалённого марева адской часовни пока ещё кажется лёгкой, почти приятной, прохладой. Обледеневшие ступеньки под ногами – чем-то само собой разумеющимся. Смотришь сквозь снег на монолитные ледяные глыбы около входа в казарму. На разбросанные по двору и уже немного припорошенные свежим снегом безжизненные тела имперских солдат. На тёмный провал на месте ворот. На могучую фигурку Пуатье в отдалении – рыцарь по-прежнему держит на руках Санию.

Сания, Макс.
Рыцарь по-прежнему держит девушку на руках. Напрочь проигнорировав её попытки вырваться и вернуться за своими вещами, он вытащил Санни из горящего знания. Стоит, созерцая устроенный оленем разгром в замковом дворике. Провал на месте ворот, огромные льдины и разбросанные тела имперских солдат. Врагов, прислужников узурпатора, внушающих ужас одним своим видом чёрных пехотинцев всемогущей Империи, поставившей на колени как страны Альянса, так и всесильную некогда Гильдию Магов? Или обычных людей, со своими страхами, маленькими радостями и никчёмными по сравнению с высшими целями жизнями? Каждый рано или поздно должен прояснить для себя это сам.

Тем не менее, похоже теперь здесь относительно безопасно. К Сании пусть и медленно, но неотвратимо, возвращается былая чувствительность. Рука ноет, переливается самыми разнообразными спектрами боли. Если она каким-то образом и переживёт путешествие, то впереди девушку ждут часы и дни бесконечных страданий. Похоже, память об этой ночи останется с ней на всю жизнь. Только целители Гильдии были способны полностью справиться с такими ожогами. Вот только где найти теперь целителя Гильдии, да и где взять столько золота, чтобы оплатить его и прошлом весьма дорогостоящие услуги?

Внутренний двор, тем временем, оживает. Из проулка между замковой стеной и казармой появляется, пошатываясь и утопая в сугробах, фигура, которая при более тщательной рассмотрении оказывается Дунканом, капитаном имперского гарнизона и рыцарем врат. Сперва он просто медленно бредёт через двор в направлении горящей часовни, после – останавливается, затравленно озираясь. Он смотрит на тела подчинённых, на странные ледяные наросты, на уничтоженные ворота. И, наконец, на церквушку, объятую отнюдь не священным пламенем могущественного Урфара. И на застывшее около здания тёмные силуэты.
Рыцарь делает вперёд ещё пару шагов и, наконец, полностью останавливается. Молча взирает на угрюмые усталые лица выживших – ищет ответ в пустых глазах Юргена. Смотрит на закутанную в меха фигурку Сании на руках Пуатье.
– Преподобный..? – в конце концов полувопросительно произносит, кивнув неопределённо в направлении горящей часовни.
В голосе мужчины явно преобладают тревога и страх.

Дрег.
Иногда кажется, что по-настоящему живым ты можешь чувствовать себя лишь в пути, в те моменты, когда лямки тяжёлого рюкзака натужно давят на привычные плечи. Для тебя это – не просто вещи. Твоё имущество, часть твоей сущности, в этом – ты сам. Возможно именно поэтому ты не бросился к выходу, спасаясь от огня и кошмара, а отважно пошагал вглубь часовни за своим рюкзаком. Решительно водружаешь на себя ношу, подхватываешь дополнительно сумку с медикаментами. Задерживаешься около обезглавленного тела жреца и, поддавшись внезапному порыву, жмёшь ещё горячую руку. Схватив обезглавленное тело за шиворот, начинаешь тащить его к выходу вслед за растворяющимся в горячем мареве Юргеном.

Пот заливает глаза. Холодное дыхание ветра заставляет задуматься о возможной простуде. Словно это имеет хоть какое-то значение в подобный момент. Останавливаешься, глотнув как следует дыма. Глаза слезятся, сгибаешься в приступе внезапного кашля. Но не сдаёшься. Кошмар почти кончился – осталось чуть-чуть. Только один последний рывок. Навстречу свободе. Навстречу тёмному провалу желанного выхода. Навстречу завывающей где-то там, в отдалении, вьюге.