Голосование пользователя

Кройц. Подхватив даже немного грузную - но, конечно же, не для тебя: ты, пусть и стареющий, но все еще солдат - во всем своем обвесе "эскопетеро", пристраиваешь ее у ворот. Лежит теперь, ноги вдоль палубы вытянув, дышит размеренно. Сиеста, ага.
- Мельник.
Впервые за все время вашего знакомства замолкает, не закончив фразу-триптих, когда пальцы твоей вытянутой перед собой руки в какой-то момент касаются замерцавшей маревыми разводами ткани укрывающего чужое плечо инвизибулярного камуфляжа. Многослойная и высокотехнологичная мембрана, за - и под - которой находится, как тебе хочется верить, не просто собственность очередной традиционно безжалостной и привычно бездушной Корпорации - а все их профессиональные боевики, чего лукавить, себе не принадлежат - но, в первую очередь, человек.
Секунда тишины. Ни мыслей, ни слов.
- Мельник. Квей. Трогаешь.
На твой вкус, это называется "прикасаться". "Трогать", в контексте близких контактов между разнополыми представителями одного вида - все же малость про другое. Скользнув вправо, начавший было проступать на фоне интерьеров иллюзорный силуэт, тем временем, снова превращается в ничто.
- Квей. Мельника. Трогаю.
Теплая ладонь мягко подхватывает под затылок. И окатившие тебя "брызги" той немощи, что растворила в себе сознание "Совы", исчезают без следа. Были - и нет.
- Мельник. Лабиринт. Идем.

Кройц. Не успокаивает девушку, похоже, твой ответ про "своих".
- Свои, говоришь?
Глянув - хотя, может, и показалось: маска все же, - на тебя, убирает указательный палец со спускового крючка.
- Все свои на подсвете, хомбре.
Только лишь для того, впрочем, чтоб переводчик огня с "3" на "A" перекинуть.
- Ты, мы - все. И левый нам никто не нужен.
Поводит ружейным стволом - а, вместе с ним, и лучом света - разгоняя до того едва тревожимый тлением светильников полумрак.
- А скаф-то на хуя снял?
Кивком указывает в сторону капюшона лаборантского комбеза.
- Дисфраз? Хотя, ладно...
Но взглядом сверлит пустоту коридора за твоей спиной.
- Бортовик разбил хотя бы? Или потерял?
Нарукавный дисплей. Нет, не разбил. Вспышка.
- Главное - не потеряйся, анцьяно.
Полуобернувшись с переднего пассажирского кресла, подмигивает тебе "Бичо": молодой, лет двадцати - двадцати пяти, плотно сбитый и, как тебе показалось, либо чрезвычайно оптимистичный, либо постоянно находящийся под воздействием эйфоретиков машинганнер "Клещей". "Аметрайядор". Или пулеметчик, если по-простому.
- Но ло токес.
Это уже "Сова". Толкает в бок своего товарища-напарника.
- Тьене долор.
За рулем старого-доброго - только в новом кузове, пару сезонов как выпустили - "Мула", что несет вас по медленно погружающимся в сумерки, обманчиво спокойным улочкам окраин Джерихо-Сити, в джинсовой куртке, что скрывает татуировки, и с собранными в хвост волосами, больше напоминает работницу какой-нибудь отдаленной аргентинской теплицы, чем бойца НВФ.
- Эста бьен.
Ей, не тебе, ответив, отворачивается хиспанец.
- Не обращай внимания, Гатито.
"Водитель".
- Все на нервах.
И явно тебе.
- Ты, кстати, если куришь - кури спокойно.
Подкручивает реле магнитолы, добавляя битов и речитативов к урчанию биотопливного движка.
- Тачка все равно не моя.
Не можешь сказать, что раньше - без "музыки" - было хуже. Вспышка.
- Нет?..
Ты снова здесь, снова сейчас. И не сидишь на заднем диване пикапа, стоишь в холодном тоннеле.
- А по курсу - тоже спекся, да?
В том, что "спекся", сомневаться не приходится.
- Расскажу, не вопрос.
Как бостонский клюквенный пирог.
- Как раз-на-раз останемся - так сразу.
Режь да подавай.
- И...
Дуло дробовика плавно рисует полукруг, освещая сначала стены, потом ведущую в "коридор смерти" заслонку, затем снова стены.
- Отсюда мы дернем вдвоем - без вариантов. Понимаешь, о чем я? Раз и два.
Умеешь считать до двух, этого не отнять. И понимаешь, о чем она. Но вот умеет ли считать "Призрак"? Понимает ли?
- Мельник. Подругу. Нашел.
Звонко резонирует под сводами черепа перестук колокольчиков.
- Подруга. Мельника. Нашла.
Незримая ладонь, что жмется к левому виску твоей старой-новой знакомой.
- Мельник. Квей. Договорились.
Безмолвный хлопок - скорей ощущаемый волной дурманяще-эйфорической слабости: такой, что собственные ноги подгибаются - и "Тигр" просто складывается словно марионетка, которой враз обрезали все нитки.
- Мельник. Сова. Договорились.
Подхватывать ее под локти, дать брякнуться наземь с высоты собственного роста: дело твое.
- Договор. Договор. Расходятся.
Что федерату в радость, то миду будет гадость. Или как там в том детском стишке было?
- Мельник. Выбор. Есть.
Все как ты любишь - безальтернативный?
- Квей. Сова. Выбирай.

Кройц. Помнил тогда, до всевыжигающей вспышки - теперь, здесь и сейчас, помнишь вновь. Ты согласился. Коротко кивнула новая знакомая, подтверждая вашу - разумеется, сугубо конфиденциальную - сделку. Жизнь за жизнь, где на одной чаше весов лежит судьба всего, ради чего ты существуешь, а на второй - голографическая картинка. Практически молча съели неплохо приготовленных угрей, так же простились, но с надеждой на скорую встречу, на облюбованном "гуррами" промерзшем куске камня, болтающемся посреди Приграничья. Уже ехал в такси, когда "звонилка" затрещала-загудела в кармане. Бабушка Дун, от волнения то и дело сбиваясь на привычно-кехайский, в течение, наверное, минут десяти пыталась объяснить тебе, что приходил дежурный врач, фамилии его она не знает, он тут недавно, но это не так важно, важно то, что ему кто-то позвонил, как бы не из самого Департамента, а этому кому-то, кто из Департамента, ему тоже позвонили, и те, они уже были с Тьерра-Бланки, какая-то серьезная клиника в Джерихо-Сити, спрашивали насчет своей пациентки, которая находится на стационарном лечении там, то есть, тут, в этой муниципальной больнице, а тут доктора ничего не знают, никто не предупредил, кто-то куда-то уже вылетать собрался, а то, может, даже уже и вылетел, и еще зачем-то нужна другая палата - просторней и на одну персону, но с этим проблем нет, ее уже оплатили те же люди, которые звонили другим людям, и те, кто-то из них, сказали дежурному врачу скинуть данные по динамике состояния, но он не знает, где искать, и он позвонил доктору Гарсия, который ваш лечащий врач, а тот уже уехал домой, но все хорошо, за ним съездил дядя Цун, они уже едут обратно, а когда выяснилось, что в больнице не работает освещение на посадочной шаттл-площадке, то приехал старший из младших братьев Юйлань, Тенгфей, и уже дозвонился до кого-то, кто разбирается в электрике, а то доктор Гарсия сказал, что люди, которым звонили из Джерихо-Сити, позвонили кому-то в Департамент, а потом оттуда позвонили уже ему и сказали, что шаттл все таки вылетел, но тебе переживать не надо, к его прибытию все будет готово, а еще последние счета, как сказала медсестры, которая меняла дочери катетеры, оплатили, но кто - она не знает, а доктор Гарсия с дядей Цуном уже едут, но еще не приехали, и когда приедут, то ему сразу скажут, чтоб он узнал, но сначала надо, чтобы доктор скинул людям, которые звонили по поводу палаты или шаттла, медицинскую карту, это надо сделать срочно, но все нормально, они успеют, и еще позвонили деду, он уже готовит людям, которые летят, что-нибудь поесть, и должен привезти к сроку, но они, может, и откажутся, все же из столицы, к другой еде привыкли, но это не проблема, тогда доктор Гарсия заберет и дежурную смену накормят, а так, в общем, все в порядке, она тебя обнимает, целует и будет молиться, чтобы духи тебя берегли, а за внучкой они присмотрят - уж ты будь спокоен. Спокойствие. То, что сейчас бы не помешало.
Задаешь вопрос той, что наверняка находится где-то рядом, хоть ее и не видно.
- Хершел. Зверя. Сделала.
Чувствуешь, что направляется к воротам она.
- Хершел. Гений. Создает.
И усмехается, переливчато-звонко и металлически-мелодично.
- Мельник. Хершел. Оставь.
Похлопывает тебя по плечу - даже вздрагиваешь непроизвольно. Не направляется, значит.
- Квей. История. Видела.
Вот тебе и помощь, Мартин-Лютер.
- Оса. Корпорация. Служит.
Ожидаемо ли это было?
- Мельник. Хершел. Убьешь.
Наверное, да.
- Хозяин. Мельник. Найдет.
С другой стороны, одна твоя знакомая вообще не стесняется своей принадлежности к "Tashiro Armory".
- Семья. Друзья. Умрут.
Что помешает "Хозяину" убить тебя за то, что ты уже сделал?
- Лабиринт. Новый. Построят.
Ловит тебя внезапно под локоть. Так, словно мысли прочитала, ага.
- Слуги. Новые. Купят.
Разжимает пальцы, вновь оставляя тебя в обманчиво-лживом одиночестве.
- Хершел. Хозяин. Дорожит.
Вспыхивает пламенный цзянь в отдалении.
- Квей. Мельник. Помогу.
Со свистом очерчивает яркую дугу, вспарывая стылый воздух.
- Мельник. Квей. Работаешь.
Покачивается жало раскаленное вперед-назад, параллельно палубе. Пригласительный жест, не иначе.
- Мельник. Оса. Забудь.

Кройц. Ничего не отвечает пси-шиноби в большей мере на уведомлении, чем на просьбу об отдыхе. Но стоит глазам закрыться, как тут же прихватывают тебя ее ладони под скулы, заметно сминая купол капюшона. Жмутся в кости черепа - явственно пульсируют и колко пощипывают те под ними. Тепло.
- Мельник. Память. Опустела.
Еще теплей. Постукивает кровь в висках. Щиплет каждую лунку в десне под каждым зубом.
- Мельник. Образ. Думай.
Заметно вибрировать пальцы фантомные начинают. Так, что даже клыки друг о друга пощелкивают дробно, а теплота, нарастая, обращается в жар.
- Мельник. Квей. Помогу.
Не жар, но чистое, нестерпимо жгучее пламя сочится с кончиков уже не пальцев - когтей, впитываясь в челюсти, прорастая вверх и в стороны, давя на сознание. Щелк - звонок. Щелк - "Оса". Щелк - Сяомин Ю. Вспышка.
- Можно просто Мин.
В сидящей напротив тебя девушке - аккуратно уложенные в так называемый "длинный боб" лимонно-желтые волосы, легкий, но строгий брючный костюм из темно-зеленого, как сейчас модно, шелкового крепа, не черная, а скорее серая до черноты водолазка под ним, практически полное отсутствие косметики на бледном лице и минимум украшений: только тонкое серебряное колечко на правом указательном и серебряные же гвоздики с треугольными то ли изумрудами, то ли хризолитами в ушах - едва ли возможно узнать ту полуголую "мультяшницу", что сунула тебе свою визитку в подклубных катакомбах "Клещей".
- И, да, спасибо, что позвонили.
Вокруг вас - по-вечернему шумное кафе. Интерьеры нейтрально имперские: еще без официантов в кимоно, но уже с раздвижными бамбуковыми дверцами, кухня же - максимально имперская. Пылают, пощелкивая клешнями, крабы в чужих мисках, шипит золотистый рис, порезанные в лоскуты, но все еще живые стеклянные кальмары киснут в кислом соусе, а соевое мороженое со вкусом соленой карамели просто и беззастенчиво лежит и тает.
- Извините за все эти предосторожности, но нам и правда лучше поговорить тет-а-тет.
Почти все столики заняты, но расстояние между ними превращает окрестные беседы в монотонный шум, еще более сглаживаемый довольно громким, но не режущим слух речитативом, что льется, как кажется, буквально отовсюду. Тебя смущает только пара хмурых любителей чая "без ничего", расположившихся точно за твоей спиной: крепкие, коротко стриженые и скуластые джапаниры в строгих и явно дорогих деловых костюмах, что не могут скрыть явно сплошь покрывающие их тела якудзовские татуировки: у одного морда драконья на биопластиковую кисть заползает, у второго со спины водоросли на укрытую воротом дермального бронирования шею накатывают. Но больше всего тебя напрягает то, что эти ребята не стесняются пусть и не в центре города, но и не на каких-то диких его задворках открыто таскать с собой пару пистолетов, минимум один ПП и, кажется, настоящую катану. На Аргентине-Один такого и подавно нет: любителей колюще-режущего давно бы приняли патрульные, тем более таких - "этно".
- Не обращайте внимания - они не со мной.
То ли брошенный тобой косой взгляд считывает собеседница, то ли еще чего.
- И они нас не слышат.
Не то, чтоб тебя это особо беспокоило - подумаешь, зарежут или застрелят в темном переулке: каждый день такое происходит, на любом канале новости достаточно включить - но киваешь ей, мол, понятно.
- Что будете?
Уложив ладонь на застеленную льдисто-голубой скатертью столешницу, активирует тем самым голопроектор, линза которого смонтирована на вершине точеной из нефрита в виде четырехглавой то ли гидры, то ли крылатой змеи штуковины, играющей роль подставки под перечницу, солонку и пузырьки с соевым соусом, салфетницы и, кажется, пепельницы. Зависают в воздухе сотканные из света оранжевые строчки меню. Иероглифы и более привычный тебе общефедеральный. Суши, еще суши, и еще, какие-то дикие супы, мороженое, томленое под крышкой мясо чего-то, что может оказаться лягушкой, водоросли с сахаром и водоросли-тэрияки, щупальца осьминога в масле, рис с тем-то, тем-то и еще вон тем-то.
- Я, наверное, унаги кабаяки.
Жареный на углях угорь, плюс - соус и, да, рис. Просто, сытно, вкусно: "Хомяк" иногда готовил, отличная вещь. И абсолютно точно - не лягушка.
- Я тоже.
Меню гаснет.
- Не буду ходить вокруг, перейдем сразу к делу.
Вытягивает к тебе руку совершенно неожиданно девушка, довернув кисть основанием вверх. Еще один голопроектор, только теперь в самом центре чужой ладони. Скручивается из мириад мерцающих точек фото. Женщина лет тридцати с небольшим. Длинные волосы, высокий лоб, стрелки темных бровей, острые черты лица. Понятия не имеешь, кто это.
- Саманта Хершел, ученый. Корпорат.
Неплохой набор.
- Будет там же, куда мы скоро отправимся. И у меня для вас есть деловое предложение.
Холодок отчего-то пробегает по хребту, хотя в помещении ни холодно, ни жарко. Гаснет изображение. Очевидно, видел его только ты - привязанная к углу зрения штука.
- Ее жизнь в обмен на жизнь вашей дочери. У "Клещей" там свои интересы, у тех, на кого работаю я - свои.
Упирается неудобно рукоятка "Орла" в бедро, когда утыкаешь колено в ножку стола просто для того, чтобы почувствовать, с тобой ли все еще оружие. С тобой.
- Если согласитесь, Эбигейл помогут уже сейчас: лучшие специалисты займутся стабилизацией ее состояния и подготовкой к транспортировке сюда, в Джерихо-Сити.
Покручивает-прокручивает кольцо на пальце. То ли нервное, то ли медитативное движение.
- Если сделаете работу сами или поможете сделать ее мне, она получит новое, полностью аутентичное тело. Трансплантация и реабилитация - все включено. И это - помимо того, что вам заплатят основные наниматели. Если заплатят.
Важное и ценное замечание.
- Считайте, дополнительное задание. Бонус.
Убить человека, получить доплату. Звучит неплохо, "Мельник"?
- Если вас мучает совесть - пусть успокоится. Хершел уже давно не человек, а форменный демон. Злой дух, который планирует уничтожить все, что вам, лично вам, дорого. Все, что дорого мне. Что дорого тем парням из Якудзы, которые думают, что я - очередной корпоративный вербовщик, а вы - вышедший в тираж наемник, которого нанимают на какую-то грязную работенку. Даже официанту, который принесет нам угрей. Уничтожить все и всех. Целым Мир.
Классика жанра. Если кого-то надо убрать, этим кем-то обязательно оказывается какой-нибудь злостный топтатель клумб и душитель котиков. Чтоб проще на гашетку давилось.
- Головной офис "Синко" здесь, на Тьерра-Бланке, получат анонимную транзакцию сразу же после моего подтверждения вашего участия. Бригада их медиков будет в Коста-​Верде уже через несколько часов. Что скажете?
Вы встречаетесь взглядами, кажется, впервые за весь вечер. Вспышка.
- Мельник. Память. Возвращается.

Кройц. Шаг, другой - и ты уже стоишь "на берегу". Пузырится мутная жижа под тут же начавшей заметно облезать и вспучиваться понизу краской железкой, побулькивает. И пусть мелко там - по щиколотку: максимум - понимаешь, ухнешься если, завалишься, все: обваришься и подрастворишься так, что тут грудой стонущего мяса лежать и останешься.
- Мельник. Осторожность. Иди.
А ты, вроде бы, и сам не собирался с размаху и с разгона прыгать.
- Мельник. Время. Заканчивается.
Собственно, да, что помешает тем зверушкам, когда они закончат "самоорганизовываться", разбежаться по этажу? Очевидно, ничего.
- Мельник. Квей. Поддержу.
Как именно, конечно, не уточняет - может, просто морально - но выбор у тебя не слишком велик. Ставишь подошву на ступеньку. Шипит чуть слышно эластик, поскрипывает опасно под твоим немаленьким весом вся конструкция. Аккуратно, не быстро и не медленно, переставляешь ногу. Оставляет обувь на перекладине тягуче-липкую кляксу потекшей угольной "карамели". Такими темпами и падать не придется: пятки сами собой безо всяких купаний отпадут. Немного разведя руки в стороны - для баланса - продвигаешься вперед еще на полметра. Потом еще. Чем ближе к центру - тем ощутимей проседает лестница, тем заметней поскрипывает металл. Добираешься до середины пути. Кипит, пузырясь, некогда гладкая поверхность чужих сапог, белеет по бокам, странно коробится и набухает. Плюс полметра. Плюс еще. Подхватывает тебя под левый локоть невидимая ладонь, стабилизирует, помогает преодолеть последние дециметры. Ныряешь в проход, под сень расстегнутых изошторок.
- Мельник. Путь. Прошел.
Вщелкивает в пол за твоей спиной автодверь, закрывается.
- Мельник. Молодец. Выжил.
Впереди: погруженный в едва разгоняемые лишь только синевато-лучистым тлением валяющейся в десятке шагов от тебя палочки хемилюминесцентного источника света потемки, относительно короткий, в десяток метров тоннель. Все те же интерьеры, все те же материалы, что и там, в лабораториях, только дверей других справа и слева нет - трубой тянется, упираясь в гермозатвор горизонтального схождения с размещенным справа, явно обесточенным дисплеем управляющей панели. Массивные плиты створок с выпирающими, смонтированными диагонально выступами ригелей хоть выглядят не в пример крепче и массивней виденных тобой ранее армопластиковых листов, но уже кем-то - или чем-то - заботливо приоткрыты примерно на сорок - может, сорок пять - сантиметров. Что за ними, вообще не видно. Только абсолютно непроглядный, густой словно отработанное машинное масло, как-то неправильно фактурный мрак. Понимаешь, что это не пустота и не темнота - странная пленка. Кожистая на вид, с чернеющими росчерками жил. Выглядит не очень хорошо. Можно сказать, даже плохо. Нечто живое.
- Мельник. Ворота. Иди.
Перепонку имеет в виду?
- Мельник. Часть. Бросится.
А вот это уже интересно.
- Квей. Часть. Убью.
Ловля на живца - все как ты любишь, Мартин.
- Мельник. Квей. Уйдем.

Кройц. Ожидание тянется мучительно долго. Под щелчки костистые, под мокрый треск. Подбирает все чудовище: огрызки конечностей срубленных, ливера рассыпавшегося тягучие комья, кровь - и ту слизывает длинным, напоминающим закручивающееся кольцами щупальце языком, прижимая "щеку" к самому полу. Жмется к тебе под левый бок в это самое время "Призрак".
- Мельник. Цель. Думай.
А монстр, тряхнув заметно вытянувшейся, узловатой шеей, схаркивает вдруг себе "под руки" кисть, слизью обильно перепачканную. И та, словно живая, сноровисто перевернувшись тыльной стороной вверх, поднимается, покачиваясь - как в пьяном угаре - на полурастворившихся, страшно облезлых, проступивших косточек хворостом пальцах. Не "словно" - эта гадость и есть живая. Дробно перестукивая фалангами, бросается вперед. Как тебе кажется в какой-то миг - прямо на вас.
- Зверь. Слуг. Поглощает.
Гладит чужая ладонь по пояснице, размеренно и успокаивающе. Ощущается ее тепло даже через ткань новоприобретенного костюма. Словно камень разогретый долго держала в ней пси-шиноби, вот только сейчас его отложив.
- Слуги. Путь. Выбрали.
Проносится практически под ногами "бегунок", вообще никак на вас двоих не среагировав. Вспрыгивает на хребет все еще похрипывающей лаборантки. И вдруг, буквально выдавив из центра запястного среза тонкий, более всего напоминающий загнутый полукольцом хвост остистый хлыстик, вгоняет его - хлыстика этого - жало точно в затылок марронки, враз пробив капюшон.
- Хозяин. Служение. Богатеешь.
Выворачивает голову вбок и вверх корпоратка, безвольно рот в немом крике распахнув и закатив глаза, выгибает руки назад и в стороны. И обмякает - вся и сразу - уже в следующую секунду, ткнувшись в плитку лбом.
- Служение. Опасность. Умираешь.
Проходит мимо, нагоняя своего "отрыгыша", заметно отяжелевшая, волочащая за собой болтающийся мешком живот "тренога".
- Мельник. Квей. Уходим.
Тянет тебя прочь, к злосчастному КПБ.
- Часть. Одна. Слепнет.
Начинает вдруг биться в судорожных конвульсиях жертва укола, с гортанно-похлюпывающим рычанием до треска в суставах выворачивая конечности и давя сквозь зубы густую розоватую пену. Перекатывается на спину. С присвистывающим выдохом поднимается, выпячивается к потолку, затылок и пятки в металл уперев. Дрожит - мелко и часто - как в припадке. Валится на бок.
- Части. Много. Видят.
Идете, спешите. Все тот же тоннель. Все тот же холод. Все тот же полумрак. Где-то за вашими спинами, под уже не совсем человеческие повизгивания Азары Самир и чавканье принявшегося за рыжеволосого мертвеца уродца, отбивает форменную чечетку переродившаяся рука шипдайвера, гарцуя на трупе брошенной там же имперки. Пир.
- Квей. Мост. Сделаю.
Переступив порог уже знакомого зала, наблюдаешь за тем, как лестница-стремянка словно сам по себе взмывает в воздух и плывет, покачиваясь, по направлению к едкой коморке.
- Мельник. Тишина. Готовься.
Сунувшись под своды комнатки-ловушки, раскладывается, хлипким мостиком над смертоносным озерцом протягиваясь.
- Лестница. Хрупкая. Растворяется.
Ревет что-то - надсадно и трубно - в "столовой".
- Мельник. Мост. Иди.

Кройц. Несколько шагов. Перестук бамбуковый, позвякивание латунных трубочек.
- Зверь. Часть. Идет.
И это, наверняка, не сулит ничего хорошего. В целом, все происходящее начинает напоминать если не фильм ужасов, то комедию абсурда: ты как будто заперт в этом проклятом коридоре, который в ответ на любую твою попытку его покинуть, подкидывает все новые и новые препятствия: вновь и вновь.
- Мельник. Пистолет. Убери.
Где-то там, впереди, с грохотом валится на пол контрольно-​пропускного блока лестница-стремянка.
- Мельник. Стена. Прижмись.
Катится по плитке что-то мелкое и металлическое.
- Часть. Квей. Ослепит.
Стрекот - странный и глухой, гортанно-переливчатый - вдалеке.
- Часть. Слуги. Поглотит.
Дробный, сбивчивый перестук. Кость о сталь. Щелк-щелк, щелк. Щелк-щелк, щелк.
- Мельник. Квей. Уйдут.

Кройц. Говоришь - молчит первая собеседница. "Говоришь" - молчит уже вторая. Хотя, нет, марронка, на четвереньках преодолев разделявшее ее и выпростанного тобой из комбеза товарища, подхватывает его под лопатки и основание шеи, укладывает затылком на свое колено.
- Стэнли?
Трясет, подхватив под локти.
- Стэн?
Не реагирует тот никак и ни на что.
- Он же не дышит! Вы что, его убили?
Вопрос, как кажется, в большей мере обращен к окружению - Комплексу, происходящим в нем событиям, странной ситуации у порога лифта, и в меньшей - собственно, к тебе.
- Стэн!
Стянув перчатку с правой руки, жмет пальцы ему под скулу. Вздрагивает как от удара током.
- Он мертвый.
Давит пальцами сильней, словно что-то нащупать пытается.
- Мертвый.
Смотрит на тебя остекленевшими глазами.
- Как я его растолкаю, если он мертвый? Вы его уб...
Удар - призрачным берцем, по широкой дуге, точно поперек лица - враз вминает купол капюшона, щедро забрызгав его изнутри красным, а сама "Азара Самир", уже в воздухе крутанув форменное сальто, отлетает к стенке и брякается, конвульсивно подвернув под себя скрюченные руки, точно на живот.
- Слуга. Сердце. Остановилось.
Звякнув, имперские колокольчики вновь тревожат мысли. Фигура "Квей" на мгновение проступает мерцающими контурами, когда она, прихватив за мизинец, приподнимает вверх кисть левой руки рыжеволосого парня.
- Лабиринт. Опасно. Убивает.
Вздрагивает все вокруг - от пола под ногами и, как кажется, до самых верхних этажей - ровно тогда, когда "сказанное" ей оформляется смыслом, становясь не звоном, но осмысленными словами. Падает безвольно на грудь трупа рука. Эхо далекого рокота катится следом.
- Хозяин. Солдаты. Пришли.
Уткнувшиеся в облицовку носки сапог качнувшейся от толчка корпоратки медленно разъезжаются, доворачивая за собой голени - и уже через пару секунд она остается лежать в довольно странной позе: спиной вверх, подвернув кисти под грудную клетку, уткнув колени в стенку, а сами ступни свесив в стороны. Либо в глухой отключке, либо пинок ее доконал. Хотя, нет, вроде дышит - сипит чуть слышно, влажно булькая на выдохах и странно похрюкивая на вдохах.
- Мельник. Время. Идем.

Кройц. Даже беглого взгляда на "добычу" хватает, чтобы понять - один комбинезон точно не подойдет по росту, а второй будет узким и тесным. Если раздеть пацана, голени и запястья окажутся торчащими наружу, если девчонку - молния не сойдется. Дилемма. В принципе, если расстегнуть оба поперек, по поясу, забрав у "коротышки" верх, а у "тощей" низ, то может быть и выйдет из их комбинации что-то более-менее путное. Может быть.
- П-п...
Пока проверяешь пистолет - "Стервятником" оказывается, один-в-один - подергивает судорожно руками валяющаяся в стороне девушка, жмет их к груди. Вот тебе и "сон". Хотя, чего только не бывает: какой-нибудь демпфер в черепе мог сработать, активатор ЦНС дать импульс, что угодно. Чужие аугментации - всегда "дикая карта".
- П-пожалуйста...
Магазин дернув прочь, убеждаешься в том, что настрел у машинки нулевой: все "мягкие", с оболочечной пулей патроны оказываются на месте.
- Я... Я... П-проверьте.
Источник света подбираешь. "Вечный", с несъемной, подзаряжаемой генератором от любого движения батареей. Раз в несколько часов потряс хорошенько - и готово.
- Меня... Мое имя Азара.
Дрожит голос, будто расплачется сейчас. Не "афро", "латино" скорей: тонковаты губы, да и, в целом, черты лица не те. "Маррон", как их презрительно называют живущие в фавелах хиспанцы, мнящие себя "настоящими ренголезцами", в отличие от, скажем, ренголезцев-​бланко и ренголезцев-амарильо. Бытовой расизм - он такой, да.
- Азара Самир.
Азара Самир: впервые слышишь. И не в амнезии дело, по ощущениям. Хотя, в целом, хороший ход: все знают, что убивать проще безымянных, безликих, с ярлыком "враг". Ведь все, правда?
- Я... Мы... То есть...
Уперев ладонь в пол, медленно усаживается, привалившись спиной к металлокерамике. Выставляет руки вперед, демонстрируя их тебе.
- Пожалуйста. Если у вас есть допуск, то есть доступ...
Странно, но больше в карманах у спутника возможного "донора брюк", похоже, ничего нет. Путешествовал налегке.
- Проверьте. Вы увидите, что я... Я младший лаборант.
Никаких пинков от "Квей", никаких взмахов пылающего клинка: ничего, что могло бы прервать монолог, вернув говорливого сотрудника в небытие. Либо не считает, что она представляет для тебя опасность, либо ей это безразлично.
- Я никто. Я... Пожалуйста.
Кривится как от резкой зубной боли. И вдруг начинает рыдать, с силой жмурясь и поджимая губы.
- П-прошу вас. М-мы ведь н-ничего не с-сделали.
Поджимает ноги под себя.
- Ум-моляю.

Кройц. Опаляет мороз подошвы стоп, когда заметно липнут они - как в тот раз, когда ты решил босиком в рефрижератор за ящиком омаров по-быстрому сгонять - к болезненно вминающейся в хоть и загрубевшую, но ничем не прикрытую кожу рубчатке противоскользящего покрытия. Холод овевает тело, неприятно покусывает за мочки ушей, нос, заставляет покрываться мурашками плечи. Внутреннего тепла еще хватает на то, чтобы игнорировать такие мелочи, но ресурсы его вовсе не бесконечны, и поброди ты по окрестностям в таком виде пусть не пару-тройку, крепкий все же, но десять или пятнадцать минут - и абсолютно точно начнешь не просто горько жалеть о безвозвратно потерянном скафандре, но и банально замерзать, со всеми вытекающими. Пока идешь и прохлаждаешься, проверяешь на заряженность "Орла" - три патрона. Если ставить врагов рядами, лбами к затылкам, и стрелять прямо в упор, то человек на шесть-девять должно хватить.
- Мельник. Время. Терпи.
В какой-то момент кехайка дает о себе знать, то ли подбадривая, то ли давая ценное указание. Как будто у тебя есть выбор, да.
- Квей. Слугу. Подготовит.
Сложное слово - "подготовка". Вопрос только в том, как и к чему пси-шиноби может подготовить местный персонал. Ко встрече с тобой? С самим Ританом? К раздеванию? Или к ритуальному жертвоприношению древним божествам этого мертвого Мира, со смиренной просьбой включить небесный обогреватель? Кто знает, "Мельник", кто знает.
- Мертвец. Костюм. Сломался.
Это она, очевидно, имеет в виду полуприкрытую брезентом "Приманку", до которого вы как раз добираетесь. Ту, что столь щедро поделилась с вами собственной кистью. Одной мысли о том, что придется сдирать одежду с закоченевшего трупа, а потом напяливать ее - порубленную и расстрелянную - на себя, достаточно для осознания одной простой вещи: если ты и замерз, то еще не до такой степени.
- Мельник. Угол. Жди.
Пыхнув, термоцзянь стрелкой указывает на пространство правей выхода в шахту, где, щелкнув об пол, тут же начинает бешено скакать, пуская клубы густого, серовато-белого дыма, брошенная мечницей пластиковая горошинка.
- Мельник. Туман. Спрячься.
А створки, между тем, загудев, начинают расходиться в стороны. Сначала медленно, едва-едва поддаваясь давлению загнанного меж ними жала плоской отвертки, потом, когда в ширящуюся щель встает распоркой ее - отвертки - темно-синяя пластиковая рукоятка, побыстрей. Чужие пальцы - узнаешь черный эластик лаборантских перчаток - вминаются в края металлических пластин, со скрипом разводя их по бокам на расстояние, достаточное для того, чтобы между ними смог протиснуться взрослый человек.
- Мельник. Охота. Готовься.
Успеваешь отметить, что телепатия, все же, отличная штука, когда в проем лезет гость, сунув вперед мелкий, буквально в палец, исполненный в черном анодированном корпусе, удивительно яркий для своих габаритов, фонарик, чей холодный луч путается, растворяясь, в клубах "гороховой" завесы.
- Тут... Тут что-то горит, кажется... И еще труп...
Мужчина: молодой, говорит на всеобщем без акцента, слегка запыхался. И тот, к кому он обращается, при этом явно находится где-то выше, иначе зачем ему голову задирать?
- Не знаю точно...
Луч света скачет по фигуре мертвой имперки.
- Но кажется, это Х-хамада...
Протискивает меж дверец грудную клетку, после чего, практически забравшись внутрь, но тебя, под боком затаившегося, так и не заметив, зажимает "светильник" под мышкой, и начинает рыться в боковом кармане. Среднего роста, худощавый: мелковат размерчик, но лица не видно - практически спиной к тебе повернувшись, вполоборота, стоит.
- Сейчас дальше гляну... И...
Пистолет, подцепив за рукоятку, тянет прочь. Так оружие таскать по здешним местам: ли идиот, то ли смертник, третьего не дано. Почти преуспевает в своем начинании, когда шумно выдохнув, вдруг сгибается пополам. Не просто пинок, а таранный удар описавшей невидимую дугу ногой точно в пах - такой, что даже вроде б чавкнуло влажно.
- И-и...
Сипит чуть слышно. Подхватывает его сзади, замяв капюшон и уютно расположив кадык где-то в основании локтевого сгиба, прозрачная рука.
- И-и...
Попытавшись вывернуться, молотит раз-другой пустоту локтями безрезультатно, сучит сапогами.
- И...
Давит тонко и надсадно воздух сквозь зубы, когда начинают потрескивать шейные позвонки в тисках захвата.
- Квей. Обещание. Выполняю.
Дождавшись, пока тело, напоследок судорожно вывернувшись дугой, обмякает, держит его еще секунд пять, не меньше, после чего укладывает в ногах фиолетововласого мертвеца.
- Эй! - Женский голос доносится из шахты, откуда-то с верхнего этажа. - У тебя там все нормально?
Сдирает фантом с головы лаборанта, расстегнув, купольный капюшон. Копна рыжих, аккуратно остриженных волос, бледная веснушчатая кожа, лоб высокий и щеки впалые - лет двадцать на вид ему, совсем мальчишка. Мертв? Хотя, нет, все таки живой еще - похрипывает заметно. Незримые пальцы клещами вцепляются в его шевелюру на затылке, жмутся к черепу, пока вторая призрачная ладонь ложится на горло.
- Все в порядке, - внезапно разлепив тонкие посиневшие губы, подает голос придушенное тело, - Хамаду проверял.
Без хрипов, без завываний утробных - слегка взволнованно, не более.
- Еще живая, вроде бы...
Врет как дышит.
- Просто в отключке.
Странно и конвульсивно подергиваются глазные яблоки под плотно сомкнутыми веками на каждом новом слове.
- И мужик еще валяется. Странный скафандр, не наш.
Выдыхает шумно.
- Кажется... Кажется, застрелили его. Седой, здоровый - дырка прямо в стекляшке, в лоб попали.
Про тебя что ли рассказывает? Ты же живой. Наверное. Остается надеяться, что это не пророческий дар в корпорате открылся.
- А так что, чисто?
Снова женщина "сверху" оживляется.
- Да, чисто. Спускайся.
Снаружи слышится какой-то шорох. Кто-то по скобам лезет. Глухо брякнувшись лбом о сталь, замолкает рыжеволосый оратор. Посипывает только.
- Придержи заслонки толь...
Едва показавшись в проеме, чужая - уже второго лаборанта - кисть без видимых на то причин проворачивается против часовой стрелки с такой силой и скоростью, что ее владелица, вскрикнув, едва не срывается вниз. Рывок - буквально протаскивает ее неизвестная сила под сдавленные визги на вашу сторону. Высокая, но субтильного сложения, судя по мелькнувшему за пластмассовым щитком искаженному гримасой ужаса лицу - афроренголезка. Большего разглядеть просто не успеваешь. Отлетает в сторону куклой, втыкается в керамику ключицами, валится наземь. А потом, будто бы решив саму себя искалечить, сначала наклоняет голову вперед, практически прижав подбородок меж ключиц, после чего резко, со всего маху втыкается затылком в стенку и, закатив глаза, валится вбок.
- Слуги. Ученые. Спят.
Закрывается лифт. Тихо все.
- Мельник. Костюм. Выбирай.

Кройц. Бросив взгляд на то, еще недавно было твоей единственной альтернативой перспективе замерзнуть насмерть, видишь только оседающую груду растекающегося ядовитой кляксой тряпья. Гермошлем облез, комбинезон разваливается просто на глазах.
- Кислота. Время. Ждем.
Перезвон латуни, дерева перестук. Что, мысли прочитала? Или совпадение?
- Мельник. Холод. Умрешь.
Перспективы как у роты капитана Хэтуэя из старого анекдота, которому доложили, что мидовские "сеятели" прорвали оборону и уже штопорят верхние слои атмосферы. "Какие у нас перспективы, капитан? Блестящие. А подробней? Нас застеклят сверхтяжами в ноль. А почему тогда блестящие-то? Потому, что стекло блестит, боец".
- Слуга. Хозяин. Идет.
Упирается тебе в правый бок тыльная сторона пистолетной рукоятки, ледяная будто выдернутое из морозильника филе стеклянного кальмара. "Jarmlin Riberra - 27", собственной персоной.
- Слуга. Костюм. Несет.
Защитный комбез? Или посерьезней что-то? Моторизированная броня, ага.
- Кройц. Костюм. Заберет.
Гениальный план, надежный как видавшая виды биотопливная зажигалка, которую тебе настойчиво суют - уже под другой бок - следом за пистолетом.
- Кислота. Время. Пройдет.
Переливчатый смех доносится, кажется, больше откуда-то из бездонных глубин сознания - словно ты вспомнил его, услышанный когда-то в полузабытом сне.
- Кройц. Охотник. Идем.

Кройц. Шаг, другой. Не просто вслепую, даже не на ощупь. Клокочет мир вокруг, расползается по швам и соединениям костюм. Шаг, другой. Правое плечо утыкается во что-то, что может быть только наличником дверной коробки. Порог? Похоже на то. Шаг. Звон.
- Мельник. Меч. Поможет.
Уж не добить ли собралась? Чтоб не мучился, так сказать. Альтруизм имперский, он такой. Хочешь ли возразить что-то, не хочешь - итог один. Стоит раскаленному жалу ткнуться в изрядно перемазанную агрессивно-едкой дрянью многослойную ткань нагрудника, как все вокруг тонет в нестерпимой яркости. Вспышка.
Лихорадочно тряхнув силовой установкой, тягач захлебывается на пониженных оборотах и окончательно глохнет, пустив едко-кислый пар из-под капота, а отключившийся электроусилитель руля враз делает этот самый руль практически непроворачиваемым. Практически. Приложив поистине титанические усилия, ты все же сворачиваешь непослушный "штурвал" вправо, уводя и без этого тяжелую, а сейчас еще и тянущую на себе пару десятков тонн мороженой рыбы машину прочь с хайвея. А до того болтавшийся в зеркалах заднего вида ржавый пикап, между тем, тут же медленно подтормаживает, равняясь с кабиной.
- Ты приехал, каброн!
Худощавый и смуглокожий - на вид ему не больше пятнадцати-шестнадцати - парнишка в растянутой майке кислотных цветов, из-за ворота которой свисает неприлично толстая, в твой указательный палец точно, "золотая" цепь, высовывается из окна, налегая костлявой грудиной на гнутое основание "иллюминатора" старого, некогда изумрудно-зеленого, а ныне почти салатового, напрочь облупившегося и, вдобавок, щедро изукрашенного баллонной "живописью" полноприводного "Хормиги", обшивка салона в котором гулко подрагивает в такт раздирающей посаженные динамики танцевально-басовитой дребедени. Хороший аппарат, так-то если. Надежный, проходимый. Версия с лебедкой, откидными бортами и возможность ставить тент: фермеры такие очень любят. Отцовскую тачку изуродовали? Вряд ли - скорей угнали.
- Вылезай! Вамос!
"Фермер" останавливается, дверца с пассажирской стороны открывается. Все тот же малолетний хиспанец лезет прочь. В шелковых шортах еще, шик. И в стоптанных полипропиленовых сандалиях, конечно, но одно другое вроде б как компенсирует. Наверно.
- Вамос!!!
Нервно облизывает тускло мерцающие в полумраке пустынной трассы фиксы на верхних зубах, отводя в сторону тонкую руку и демонстрируя тебе зажатый в тонких пальцах пороховой револьвер. Черненый, короткоствольный, с пузатым барабаном и рассохшимися деревянными щечками на рукоятках: такие еще очень любят таскать всякие частные детективы в дешевых фильмах про частных детективов.
- Ты чего, оглох, пендехо?
Ты не оглох, ты ждешь. Ждешь, когда похожий на спаянного из поломанного тостера и сгоревшей мультиварки краба дрон-диверсант, что сейчас висит на радиаторной решетке, сунув в одну из ее сот свою гнутую клешню, подаст финальный, выжигающий последние предохранители разряд на внутреннюю сеть, и приборная панель твоего "Окса", моргнув россыпью диодов в последний раз, погаснет окончательно. Треск. Вместе с индикаторами гаснут и курсовые фары, погрузив все пыльно-каменисто-травянистое пространство перед вами в темноту.
- Даме уна луз!
Это уже явно водителю пикапа стрелок кричит.
- Рауль!
А ты, ты делаешь глубокий вдох. Ночь вокруг. Степь. Пусть и эсперанзовская, не эдемская и не такаикусовая, но степь. А в степи всякое может случиться, ты знаешь. Пальцы нащупывают затертое цевье лежащего меж сидений помпового дробовика. И выдох. Всякое.
Вспышка.
- Мельник. Опасно. Иди.
Содрав с твоей спины остатки майки, невидимая рука властно толкает тебя вглубь коридора. Прочь от камеры, прочь от исходящего зеленовато-желтым дымком бесформенного вороха изрезанных лоскутами и подпаленных тряпок, некогда бывших высокотехнологичным скафандром, что таким чудесным образом исчез с твоего тела.
- Зажигалка. Пистолет. Взяла.
Покурить и пострелять. Все твое нынешнее имущество, фактически. Трусы еще остались, на правой ягодице и слева, ближе к боковому шву слегка, буквально парой-тройкой небольших "язвочек" прожженные - и ничего больше.
- Кислота. Много. Ждем.

1 – Живым или мёртвым

Мессер выигрывает. Кривая усмешка озаряет сосредоточенное лицо, когда он подаётся вперёд и лениво передвигает коня вдоль потертых чёрно-белых квадратов походной доски. Сделав ход, откидывается назад, вальяжно скрещивая на груди руки. Лейтенант с показной беспечностью смотрит в сторону, на сноровисто разворачивающих вокруг походный лагерь наёмников, но Эберту привычно различает за внешней невозмутимостью торжество. Он всегда выигрывает, Дитрих Мессер – шахматы придумали в треклятом альянсе, и капитану кажется, что он ни разу так и не приблизился к победе за весь год, что миновал с того дня, как лейтенант раздобыл в Эредине первую доску.

– Много лет назад я бежал из Объединённого Королевства в Вессалию четырнадцатилетним юнцом, – за все эти годы Дитрих так и не смог избавиться от третогорского акцента, твердые гласные которого, кажется, заживо кромсали мелодичную вессалийскую речь.
Или, скорее, не захотел избавляться.
– Наслушался россказней одного старого путешественника – о золотых пляжах, прекрасных кораблях, роскоши и стране, в которой есть место и для богатых, и бедных. Я задал ему все существующие вопросы, кроме самого главного. Если в этой Вессалии всё так прекрасно, то какого чёрта ты, старый хрен, забыл тогда здесь?

Дитрих сухо смеётся. Прохладный ветер треплет его русые волосы, подбородок и щёки скрыты под тёмным слоем многодневной щетины. Поза наёмника свидетельствует об абсолютной расслабленности, в то время как стреляющие из стороны в сторону внимательные серые глаза однозначно говорят капитану – лейтенант ни на мгновение не выпускает подчинённых из виду. Солнце в зените, отрывистые окрики сержантов координируют процесс организации небольшого походного лагеря на окраине леса – леса, в котором, по слухам, и скрывается Моррис Мендез.

Шахматная доска размещена на небольшом табурете, установленном между выступившими в роли командирских скамеек поваленными стволами деревьев. Эберту пристально всматривается в расположение фигур и свободных квадратов, постепенно осознавая, что, вне зависимости от следующего хода, уже проиграл.

– И вот мы здесь, король мёртв, а Сорренто и Морро готовы вцепиться друг другу в глотки, – Мессер бросает на капитана быстрый вопросительный взгляд, гадая, принял ли тот окончательное решение.

Насколько известно Эберту, силы герцогов почти что равны – оба борются за каждое копьё и нещадно транжирят золото, и очень многое зависит от того, на чью сторону встанут близнецы Меркатто с шестью сотнями «рассветных мечей» под их руководством.

Часовые у кромки леса предостерегающе вскидывают взведённые арбалеты, но почти сразу опускают их, узнав визитёра. Изабелла Корсо с характерной грацией выскальзывает из леса – в высоких замшевых сапогах почти до колена, обтягивающих тёмных брюках и простой белой рубашке, с неизменной парой-тройкой расстёгнутых верхних пуговиц, она бы могла сойти за девочку из трактира, если бы не ножны с абордажной саблей на левом бедре, и набор метательных ножей в портупее на правом. Она приближается с хорошо знакомой хищной улыбкой – медно-рыжие волосы падают на плечи непослушными волнами, насмешливые карие глаза полыхают на усыпанном веснушками заострённом лице. Когда-то Эберту показалось странным, что худощавая невысокая девочка способна командовать сворой бородатых вояк, но это было ещё до того, как ему выпала возможность познакомиться с нравом Изабеллы поближе.

– Жирный трактирщик не соврал, – звонко выкрикивает она, приближаясь. – Мы нашли его, Мендез разбил лагерь в лесу, на обочине старой дороги.

Изабелла подходит, стрельнув глазами в сторону Мессера, осматривает шахматную доску безразличным скучающим взглядом.
– Мы нашли его, босс, – повторяет, продемонстрировав на секунду ровные ряды белых зубов. – Мои люди окружили их лагерь и не спускают глаз, но, кажется, старик подустал и сегодня никуда уже не поедет. Бедолага с большей частью людей знатно налёг на ром, выставил всего двух часовых, совсем зелёных.

Она презрительно фыркает.

– Подумать только, мясник из Версаля – несколько лет назад под началом Мендеза ходило три сотни. Теперь с ним восемь человек, и лишь половина выглядит так, как будто умеет держать оружие. А ведь меня чуть не завербовали в его роту когда-то…

– Их всего девять? – переспрашивает Дитрих слегка недоверчиво.

Изабелла быстро кивает. Она смотрит на Эберту, на остром личике предвкушение.
– Живым или мёртвым, так, босс? – она всегда называет его исключительно «боссом», и, кажется, вполне осознанно делает это с особенной, насмешливо-кокетливой интонацией. – Какие будут распоряжения?

Кройц. Осматриваешь тем временем дверной проем, изучаешь скудный интерьер окружающей тебя камеры, и не находишь ничего такого, что могло бы привлечь внимание: керамика, полимерная обтяжка, металла серость. Как вопрос задаешь, взглядом по мембранам прозрачным скользя, не знаешь, отчего и как, но поклясться готов - веселит он твою собеседницу. Бамбуковые палочки сталкиваются друг с другом где-то там, за завесой твоих собственных размышлений, позвякивают друг о друга латунные трубочки. Колокольчиков перезвон. Понимаешь, что улыбается имперка.
- Хозяин. Многоликий. Владеет.
Странное слово: "многоликий", давненько его нигде не слышал. Словно покрыто оно патиной древности, старинное и всеми забытое. "Многоликий".
- Хозяин. Лица. Спорят.
Хотя, нет, не странное, скорее просто непривычное.
- Лица. Обман. Плетут.
Загадка на загадке, да.
- Лица. Лабиринт. Делят.
И тут ты совершенно внезапно понимаешь, что она, Квей, не знает, как передать то, что она хочет сказать на твоем родном, общефедеральном - а в ДРР говорят на его практически ничем не отличающемся от "оригинала", за исключением тонны заимствований из хиспанского, диалекте - языке.
- Лица. Лица. Та ма до.
Жадно, почти бесцеремонно копошится меж твоих воспоминаний, вклинивается - жарко и давяще - меж пластов давно минувших событий. Чувствуешь ее азарт: хочет найти то самое, нужное, яркое и образное понятие, которое, "произнеси" она его, тут же позволит тебе осознать все и вся, разом. И, кажется, ты понимаешь, что именно она ищет. Секс. Что-то, что связано с самым обычным, даже заурядным половым актом. Подбрасывает тебе этот "маячок" - размытые тени переплетенных в экстазе фигур, женского тела изгибов беззастенчивость - ловя сполохи ассоциаций. То, до чего тебе в последние сезон-другой не было особого дела. Не потому, разумеется, что ты от этого далек, целомудрен, полусвят и вообще кристоферсонит-обрядник, нет - ситуация не та, чтоб личную жизнь ладить. Всплывает перед глазами картина: фигура мужская, в полумраке комнаты. Ты? Вроде бы. Кресло, дисплея мерцание. Пара щелчков - и призывно подмигивающая с экрана девушка в нарочито мокром платье, перестает подмигивать, начиная делать другие, чуть менее обыденные вещи. Ренгонет полон порно, это не секрет. Даже искать ничего не надо, само найдется. "ЗАГОРЕЛЫЕ ХИСПАНСКИЕ ОСВОБОДИТЕЛИ ЕБУТ НЕОПЫТНУЮ ИМПЕРСКУЮ СЛУЖКУ СМОТРЕТЬ БЕСПЛАТНО БЕЗ КТС". Щелчок. Кажется, находит девушка то, что хотела найти.
- Лица. Лица. Ебут.
В корне меняется смысл. Прозрение, восторг. Ну, почти.
- Лица. Лабиринт. Делят.
Стоило оно того?
- Квей. Господин. Ждет.
Такой себе вопрос, спорный.
- Лабиринт. Секреты. Хранит.
Интриги, заговоры - все как всегда.
- Лица. Спор. Слабеют.
Тянешься к "зипперу", наконец.
- Господин. Секреты. Берет.
Как там писал один древний кехаец? Если долго сидеть на берегу реки, можно увидеть как и ее отравит очередной корпоративный завод? Что-то вроде.
- Мельник. Женщина. Забыл.
Подает "голос" совершенно внезапно фантом, когда уже собираешься открыть герметизатор, перекрывающий доступ к листу переборки.
- Мельник. Сила. Слабеет.

Кройц. Посмотрев, "видишь". Там, под тонким, но непроницаемым для обычного человека коконом из многослойных высокотехнологичных материалов, под туго пеленающим фигуру - как тебе кажется по, готов поклясться, раздающемуся в тишине бестелесному многоголосому шепоту полумистических, почти религиозно-молитвенных наговоров - саваном ментальной пси-защиты, различаешь теперь колючее, отчего-то кажущееся горячим марево. Сполох - и ширма исчезает, растворяясь без следа. Проступают вмиг пусть и виденные уже вскользь черты лица - скорей все же молодая женщина, чем юная девушка - имперки, так, как если бы вот, просто стояла рядом она: бровей стрелки, глаз кофейно-карих искристые радужки, шрама старого росчерк драный на подбородке - наискось, как пилой - сбоку, пара тонких цветастых косичек, контрастом на фоне угольных прядей - темно-красная слева и темно-зеленая справа - от висков тянущихся, и бусинами густо-синего цвета, словно из застывшей смолы точеных, на самых кончиках подкрученных, татуировки странной - шрифтом напоминающей виденные тобой здесь, уже в Комплексе, надписи-указатели - чернота: "ВНИМАНИЕ = ВЫСОКАЯ ПСИ-АКТИВНОСТЬ = ВНИМАНИЕ", на шее, обручем-ошейником, в самом низу. И больше ничего экстраординарного - встретил бы на улице ее, мимо прошел. Подмигивает тебе, указывая термоклинка жалом в темноту им же прожженного провала, мол, лезь, а не глазей. Еще мгновение. Уходит враз наваждение, снова становясь пустотой.
По ту сторону, в сплошь затянутом полупрозрачной, явно конструкционно подразумевающей возможность своей простой, быстрой и полной замены пленкой, аккуратно и геометрически правильно - шестиугольниками - утыканном крохотными воронками струйных распылителей боксе, три на три, и три наверх, нет ничего и никого. Перекрыта дверь следующая, ровно напротив подрезанной расположенная, изолирующей шторкой на вертикальной застежке.
- Мельник. Дверь. Открой.
Цзянь описывает широкий круг, очерчивая клетушки периметр.
- Ловушка. Кислота. Брызнет.
Пара щелчков едва ощутимых - костяшками пальцев - по затылочной части твоего гермошлема.
- Мельник. Скафандр. Выдержит.

Кройц. Боль. Смотришь туда, где - вроде бы - должна быть призрачная фигура. А ее там нет. Нет, стоп, есть - понимаешь, когда змеей выбросив руку вперед, прихватывает тебя за плечо. Веет от пальцев замогильным холодом, ни намека на тепло. Раздражение? Нет, боль. Сосуд, до краев наполненный ею, своей и чужой, что давно и необратимо смешалась, превратившись в горький яд. Словно губка впитывает ее кехайка. Собирает, аккумулирует. Собственную, твою, даже изрубленной ею же лаборантки: гремучий коктейль.
- Мельник. Нельзя. Смотреть.
Разжимает хватку, но покрывшаяся мурашками кожа все еще неприятно пощипывает от ее прикосновения. Не только забирать, очевидно, может, но и возвращать - причем, все и сразу, так, что расплавится под напором концентрированно-выкристализованных страданий ютящийся под шлемом хрупкий конструкт едва начавшего оживать после очередного "обнуления" разума.
- Квей. Мысли. Запрещаю.
Позвякивает мелодично и металлически-звонко усмешки эхо в сознании.
- Квей. Лицо. Разрешаю.

Кройц. Прощаешься когда, тянет обрубок правый к тебе, словно пытаясь отсутствующими пальцами за несуществующий рукав поймать.
- Нет, нет... Подожди...
Дрожит подбородок.
- Пожалуйста... Не бросай меня.
Не просто слезы, плачет.
- Не бросай.
Вздыхает отчего-то.
- Что?..
Покрутив головой из стороны в сторону, будто силясь кого-то - или что-то - взглядом отыскать, моргает медленно. Раз, другой.
- Как-то...
Прикрыв глаза на пару мгновений, снова вздыхает.
- Мне... Как-то... Как-то лучше...
Едва шевелит губами уже.
- Стало...
Еще раз вздохнув - медленно, спокойно, даже умиротворенно - утыкается подбородком в основание ворота костюмного, то ли сознание потеряв, то ли заснув. Замечаешь, что купол ее капюшона, слева и справа, распрямляется, разглаживаясь, когда невидимые ладони перестают касаться его ткани. Привычно, почти без "почти", звякают колокольчики под сводами черепа.
- Слуга. Покой. Спит.
Вот и ответ на твой немой вопрос. Невидимые, но горячие - настолько, что вновь кажется, что ощущаешь не тепло, а уже форменный жар - кисти подхватывают сферу гермошлема с боков. Фантомные отголоски чужих страданий вмиг стихают, исчезая без следа. Были - и нет.
- Зверь. Слуга. Убила.
Вжикнув, распарывает с шипением маслянистым цзянь волокна пластмассового листа, перекрывающего путь к шпилю.
- Слуга. Зверь. Ранил.
Когда его почти метровая половина с грохотом съезжает вниз и с грохотом же заваливается вбок, будучи отсеченной наискось - от балки до балки - от основного массива, тычет вдруг тебя совершенно неожиданно в левый бок локтем, поблизости внезапно оказавшись.
- Мельник. Слуга. Спасешь?
И, готов поклясться, хмыкает затем вполне себе обычно, а не как всегда, эфемерно-нематериально. Шутит что ли?
- Мельник. Квей. Уходим.
Похоже на то.
- Квей. Первая. Иду.
Шаг - в обманчивом одиночестве - и ты стоишь на пороге того самого контрольно-пропускного блока. Зал, десять на пятнадцать метров, явно в процессе либо сборки, либо разборки, либо капитального ремонта. Слева, у затянутой плотной и непрозрачной, закрепленной на несущих балках стяжками пленкой стенки высится подпирающий потолок штабель тех самых облицовочных металлокерамических пластин, которыми здесь покрыто, кажется, абсолютно все, исключая пол. Рядом с ними, к вам ближе, расположились уже виденные тобой в первой комнате-складе, где очнулся, промышленные - из черного пластика, с ребристыми бортами и усиленными стальными накладками уголками - ящики, полметра на полметра, и полтора длиной. Судя по маркировке: ""GT | МАСЛОНАПОЛНЕННЫЙ ТЕРМОБЛОК ПОТОКОВОЙ ЦИРКУЛЯЦИИ / "OTB-FC (FR (L): 20-180) / MIN: -106 | MAX: +420 / (! >AMMONIA RESISTANT< !)". Три штуки, один на другом. Сиротливо ткнувшись в бок нижнему хранилищу, еще ближе к вам стоит небольшой инструментальный ящичек: оранжевый, многосекторный, с откидной, покрытой эластиком ручкой. Катушечный удлинитель, на гнутых скобами ножках-подпорках, с четверкой универсальных розеток на торце - с парой десятков метров толстого кабеля, промышленный - но формой очень напоминающий обычный - фен, в темно-синем корпусе, пистолет для монтажной пены, такой же, синего цвета, да и фирмы-производителя, судя по вполне заметным общим чертам в дизайне, пара литровых - для пистолета - баллонов: лежат неподалеку. К правой же стене, в дальнем углу, прислонена одинокая, явно рельсово-телескопически раскладывающаяся лестница-стремянка с опорами брусочного типа, бледно-зелеными, будто вощеными на вид ступеньками, и висящим на ремешке, сбоку, на самом верху, промышленным респиратором с навинчивающейся прямо на "намордник" шайбой фильтрующего элемента.
Вспышка. Стягивает респиратор с лица "Хомяк", глянув на тебя, стремянку поддерживающего, сверху вниз. Вешает пульверизатор на опору, шепчет.
- Слышал?
Киваешь. Кто-то вышиб окно на кухне, и теперь шерудит чем-то металлическим - готов поставить сотню демкредов, что это будет гвоздодер - в раме, сбивая осколки.
- Так...

Кройц. Все отправляется по карманам. Наблюдаешь за тем, как еще не успевшая застыть и остыть, потерять подвижности, полная тепла и крови, почти живая конечность, выполнив свою роль, шлепается на металлическую облицовку. Думается было в какой-то момент, что совсем она - рука - не похожа на то, что может быть частью человека, в таком виде больше напоминая манипулятор автоматизированного манекена: Каролина как-то в водостоке нашла и домой притащила такой, седины тебе прибавив, когда в кресло присел, почувствовав неладное, руку запустил под себя, а там пальцы чьи-то шебуршат, пауком механизированным шевелятся. Биопластик, он на то и "био-", что от кожи на ощупь почти неотличим, ага.
- Что...
Шепчет тебе девушка почти на ухо, когда подхватываешь ее, легко поднимая, и к себе прижимая. Ну, как минимум, от шока не отключилась.
- Что теперь...
Когда взглядами встречаетесь, тут же узнаешь эту маску: лихорадочный блеск глаз, зрачки-блюдца, дрожащие губы. Удивление и ужас, плюс боль. Много боли. Наверное, даже больше, чем она может вынести, просто не поняла еще этого.
- Что будет?..
Нет ни ненависти, ни злобы кипучей, ни ярости. Скорей растерянность, даже отрешенность. Слишком резкая смена статуса, состояния: всего разом.
- Я умру?..
Успеваешь сделать шаг - может два - по направлению к прямоугольнику дверного проема, ведущего в темные недра очередного зала.
- Да?..
Вспышка. Фантомная фигура, как оказалось, стоящая буквально на расстоянии метра от тебя, чуть сбоку и слева, вдруг складывается пополам, издав абсолютно естественный, без каких-либо прикрас, стон - как если бы под дых, с оттягом, ткнули ее кулаком. Вспыхивает жаром садящимся тут же беспокойство под сводами черепа, наполняет сознание странно-неприятными, не видимыми, но ощущаемыми бликами, мерцанием, сполохами.
- Квей. Напарник. Убили.
Зудящие иглы ввинчиваются в виски. Чужая злость? Облепляет шлем-маска лицо невидимки, когда с шумом втягивает воздух ртом, разгибаясь.
- Зверь. Ярус. Ошибся.
До упора выворачивает голову влево, с хрустом скручивая позвонки, и прижимая висок к плечу.
- Мельник. Слуга. Жди.
Повторяет то же самое, только теперь с доворотом вправо.
- Квей. Зверь. Убью.
Уходит пламя, гаснет. Остается горький пепел только, невозвратность и необратимость.
- Дверь. Шпиль. Открой.
Прихватывает тебя внезапно под левый локоть, сжимая арматурой пальцев сустав.
- Квей. Мельник. Вернусь.

Кройц. Даже беглый осмотр тут же позволяет тебе враз найти на новоприобретенном стволе лапку-задвижку неавтоматического предохранителя, фактически живую классику: малость архаично, но, зато предельно просто и максимально надежно. Проверил магазин: было десять, десять и осталось. Щетинится верхний патрон носиком утопленного в массиве серорубашечной пули штырька бронебойного, тускло отблескивает молочно-белым боком пластмассовой гильзы. Стреляный сменила, это цел: окошки если на боку планки проверить, последнего, десятого, донце, заметить вполне возможно. Клацаешь "лапкой", переведя ее в верхнее положение, блокируешь. Теперь и в кармашек набедренный сунуть не страшно, не отстрелишь себе ничего ненароком. Второй магазин без проблем тянешь из брюк шипдайверовских - десятка и бронебой - один в один с тем, что уже "на борту", а вот третий, не ворочая ее, не добыть. Можно потратить секунд пять-шесть, а можно и нет.
- Мельник. Оружие. Быстрей.
А можно и нет, да. Ключи. Материалы разные, суть одна. Один - ключ - убрал, второй - "ключ" - подобрал.
- Слуги. Зверь. Отправили.
Указывает на вход в ближайшую, вон, слева от прохода к переходу, лабораторию.
- Зал. Слуга. Убери.
Вероятно, Сандерс имеет ввиду.
- Зверь. Глупый. Идет.
Прежде, чем успеваешь что-то добавить, взмывает в воздух вдруг, словно по мановению полочки факира из шапито, свободный огрызок конечности, жмется к сенсору активатора.
- Квей. Мельник. Убьем.

Кройц. Шаг, другой. Со скрипом сжимает перчатка удобную, будто под тебя сделанную - даже оружие, и то предало ее - рукоятку. Фокусируется на тебе затуманенный слезами, болью, ужасом взгляд девушка. Дрожит подбородок разбитый. Если и хочет что-то сказать, не говорит. А горячая краснота, уже подтачивая жженые корки, льется робко с обрезков того, что еще недавно были конечностями, на плитку. Дело времени, и правда. Внутренние противоречия давят, воспоминания опаляют. Нет, не так. И стоит тебе опустить оружие, как тут же вспыхивает жаром спина, растекаясь кипучей энергией - вдоль ребер, вверх и вниз по хребту - когда на нее, промеж лопаток, ложится тонкая ладонь. Чувствуешь ее - ладони - тепло даже сквозь толщу изолирующих слоев костюма, ощущая почти физически, как выветривается из головы наверное ненужная теперь собранность, становясь кипучим, колючим, требующим выхода, реализации, движения напряжением: не болезненно-бурлящим, скорей приятно-стимулирующим.
- Мельник. Слуга. Оставь.
Обшариваешь костюм, и сразу же практически, в правый набедренный клапан пальцы сунув, вытаскиваешь из-под него металлический дисковый ключ с встроенной в основание литой из синей пластмассы головки золотистой пяткой дата-​трансмиттера. Кивает несколько раз поспешно Хизер, увидев находку. "Квей" же, прихватив за плечо - мягко, но настойчиво, тянет тебя прочь.
- Квей. Обещание. Выполняю.
Повторяет то, что уже "говорила". И ты, инстинктивно полуобернувшись, видишь, что еще тоньше стала пелена, скрывающая и сглаживающая ее черты. Кехайка, кареглазая и скуластая, с обжатыми шлем-маской волос тёмных длинными прядями. И ничего примечательного в ней нет: никаких ярких деталей, запоминающихся примет. Обычная самая, вот правда. Переодень ее в строгий костюм, собери шевелюру в пучок строгий, да усади за терминал банковский - и ты без задней мысли придешь к ней оформлять отсрочку по кредитной выплате, нацепи фартук замусоленный, с имперскую соломенную шляпой заодно, вложи в руку тесак, поставь за прилавок на рынке - карточку протянешь, за килограмм рубленого тунца расплачиваясь. "Термички" пластина наливает краснотой, разгоняет наваждение.
- Мельник. Рука. Возьми.

Кройц. Чужой - на удивление легкий, почти невесомый, кажущийся игрушечным после махины "Орла" - ствол вмиг подстраивается под твою ладонь, с едва ощутимым гулом меняя конфигурацию своей рукоятки. Предатель-конформист, не иначе.
Смотрит на тебя сотрудница Комплекса снизу вверх, между тем, не моргая. Вздрагивает подбородок ее, когда задаешь вопрос о цене жизни.
- К-код... Хор-рошо...
Дульный срез - к лицу. Сипит, пытаясь воздуха побольше в легкие набрать.
- З-запоминай.
Скрежетнув клыками, подается вперед на считанные миллиметры.
- С... О... С...
Трещат пряди, в кулаке фантома зажатые.
- И...
Дрожит от напряжения, силясь еще сильней голову наклонить, прижаться к затворной раме лбом.
- Х... У...
Пыхнув, сбоку и сверху, яркая полоса термоцзяня, крутанувшись лопастью, одним махом отсекает ей правую - ту, что в захвате была - руку точно по локоть. Хрустит, закипая ткань комбинезона, шипит, запекаясь, плоть. Издав оглушительный полувизг-полукрик, "Сирена", словно сама собой, отрывается от пола, и тряпичной куклой летит в дальний угол.
- П-п...
С ужасом наблюдает за тем, как левая рука, вытянувшись вперед, до хруста выворачивается в суставе. Сполох - второй огрызок, снова по локоть, отлетает ближе к тебе.
- П-п...
Судорожно замахав прижжеными - с ровными срезами почерневших костей, тонких полосок слюдяных нейрошлейфов, и полимерных трубочек какой-то гидравлической системы - культями, брыкается, когда ногу ее тянет что-то прочь.
- Нет!
Сполох. По колено.
- Нет!!!
Сполох. Вторая тоже вдвое короче становится. Кричит утробно, надсадно, до хрипа. Утыкаясь ключицами в угол, сучит тем, чем еще может. Меч же, чиркнув пышущим жаром жалом по декоративной плите, медленно чертит полосу длинную на керамике, и замирает примерно на уровне центра ее гортани, только сбоку, не дотянув до шеи считанные сантиметры.
- Т-три!
Бегут слезы по смертельно побледневшим щекам, чертят дорожки блестящие.
- Три. П-пять. Один. Девять. Н-ноль. З-звезда. С-семь. И к-ключ. В к-кармане у м-меня. И... ДНК. М-моя.
Гаснет клинок. Находит тебя взглядом лихорадочно заблестевших, враз остекленевших от шока глаз его жертва.
- П-пожалуйста... Умоляю.

Кройц. Без лишних слов и, по крайней мере внешне, спокойно выслушивает твои уверения в защите, вместе с заверениями в беспомощности, девушка. А потом вдруг кривится как от внезапного приступа зубной боли, когда говоришь о коде.
- Стоило догадаться.
И скалится - не "уже скорей", и прочее, а прям форменно - услышав про цзянь, но закончить фразу дает.
- Ладно, сказочник...
Бледнеет ее лицо, а радужки глаз, кажется, даже темнеют чуть. От гнева?
- А теперь ты меня послушай.
Чуть вздрагивает, словно от холода.
- Эта тварь, твоя ташка-подружка, дважды пыт...
Моргнув на фоне торса твоей собеседницы контурно, ложится вдруг чужая ладонь на затворную раму.
- Ах т...
Выворачивает призрачный силуэт молниеносно кисть с зажатым огнестрелом вбок, по широкой - через стену и потолок, тебя и себя минуя - дуге. И швыряет отточенным, отработанным до совершенства, простым и безотказным приемом шипдайвера через бедро, руки так и не отпустив, со всего маху, с доворотом и ускорением, что есть духу, так, что ноги в эластиковых сапогах, веером крутанувшись, дугу почти слитную на фоне облицовки очерчивают, до хруста реберного втыкая ее грудной клеткой и, возможно, лицом, в рубчатую плитку напольного покрытия. Вздрагивает пол под твоими подошвами от удара, плоть и кости - о металл, враз вылетает весь воздух из легких лаборанта с хрипящим свистом следом.
Ловко, одним слитным движением вывернув веером пальцы, невидимка выдергивает из них рукоятку оружия, и сует в твою сторону. Колокольчик, там, в глубине сознания.
- Мельник. Пистолет. Возьми.
Берешь - отдаст, не берешь - бросит прочь, и подальше.
- Квей. Мельник. Спасла.
Звенит, мелодично и переливчато бряцая сухим бамбуком, смех.
- Квей. Обещание. Выполняю.
Скрипит лицевая панель на капюшоне лаборантки, застонавшей под призрачным коленом, расстегиваясь и откидываясь вперед. Крови капли рубиновые - на самой пластине, и на промерзшей стали теперь - бусинками. Капает, топит иней, подмерзая враз: щелк, щелк, щелк.
- Слуга. Код. Знает.
Ерошат цепкие пальцы фантома волосы на макушке Сандерс, в позе морской звезды, с выкрученной в плече рукой у порога теперь лежащей. Тянет пряди хлыстами на себя, недавнюю собеседницу к тебе лицом, липкой краснотой, из разбитого носа бегущей, измазанным доворачивая.
- Мельник. Слуга. Спроси.
Кривит разбитые губы она, Хизер, когда взглядами встречаетесь. Страха нет, злоба одна. А то и ненависть.
- Слуга. Жизнь. Обещаем.
"Сука": одними лишь разбитыми всмятку, лопнувшими вдоль, точно по центру, губами произносит.
- Слуга. Код. Откажется.
Хрустнув, локоны натягиваются струной, заставляя пленницу зашипеть, со скрипом перепачканные краснотой зубы стискивая.
- Квей. Обещание. Нарушу.

Кройц. Прикрыв глаза на мгновение, кивает.
- Давай на "ты". Тем более, раз все так хорошо у нас - и пси-шиноби рядом нет, и свидетели не тревожат.
Секунду или две изучает немигающим взглядом отчего-то внезапно ставшую неуловимо мрачной, утопающую в разом сгустившихся по обмерзшим углам колючих тенях стрелу коридорного пролета.
- Там что-то есть. Кто-то.
Указывает тычком подбородка куда-то в сторону лифта.
- Это она, я права?
Вновь показывает пистолет, теперь просто ткнув его основанием магазина в переднюю часть бедра.
- Не труп. Ты знаешь, о ком я.
Скрипнув, эластик перчаток обжимается вокруг эргономичной рукоятки, стискивая ее мертвой хваткой.
- Кстати, о трупе.
Улыбается, но одними только губами - в глазах нет и намека на мягкость или веселье.
- О вон том, с культей. Вжик - и готово.
Резко черкнув перед собой дулом линию, от бедра к плечу, направляет ствол в сторону расстрелянного тела.
- Ее звали Акеми. Хамада, вроде - долбанная амнезия, точно не помню.
В этот раз улыбка получается еще менее искренней. Оскал уже скорей.
- И у нее тоже был план "Б".
Провал антрацитовый, калибра "0.5", вдруг занимают позицию точно на одной линии с твоим лицом.
- Сильно он ей помог?
Подушечка пальца враз выбирает весь свободный ход гашетки.
- Термоклинок.
Кажется, все, выстрел уже должен был прозвучать, но нет.
- Он при себе у тебя?
Вот-вот, сейчас.
- Или это все же цзянь пси-шиноби?
Настоящее мастерство - держать ударно-спусковой механизм в таком хрупком равновесии.
- Ну, той, о которой ты только что спрашивал.
Буквально на волоске от срыва в сработку сложная система.
- Зачем, "Череп"? Зачем спасал, если все равно убиваешь?

Кройц. Едва сдерживает смешок Х. Сандерс, когда список позывных своих оглашаешь.
- "Котик"? Нет, это слишком даже для меня. "Череп" как-то посолидней. - Медлит секунду. - Хизер. Ну, или "Сирена", раз мы начали в "профи" играть. Без древних отсылок, как сигнализация.
Снова скорее усмехается, чем хмыкает, про благосклонность корпоративных СБ-шников услышав.
- А я, думаете, рассчитываю, да?
Добавляет следом, уже после сравнения Корпорации с Федерацией.
- ЧС-ЧП все спишут. Проще и...
Вмяв ладонь в нижний борт двери, с заметным "механическим" гулом - похоже, мускульные усилители в руках стоят - и ощутимым усилием, скрежетнув заминаемым бугром прострела о край щели потолочной, задвигает ее, дверь, в потолок сантиметров на двадцать.
- ...Безопаснее.
Абсолютно неестественно, словно краб, подсев так, что ноги расходятся в практически идеальном шпагате, а правая коленка, сунувшись наружу, срабатывает как шаровой - не естественно-цилиндрический - шарнир, проворачивая упершуюся в пол ступню вокруг своей оси на двести с лишним градусов, девушка протискивается в ставшую заметно шире щель. Тело параллельно полу вытягивает, стабилизирует себя левым локтем, и уже мгновение спустя, скребнув подошвами сапог по рубчатой плитке, оказывается рядом с тобой, выпрямившись во весь рост.
- Здравствуйте.
Все тот же костюм, только с пристегнутым и застегнутым капюшоном теперь, а пятна кровавые - те, что на груди были - то ли затерты, то ли замыты.
- Поближе, да.
Отступает на шаг в правый, если смотреть со стороны коридора, угол. А ты сам, получается, у левого, если с той же позиции считать, косяка.
- Был план "Б".
Практически не изменилась с момента вашей прошлой встречи. Не, ну а чего, не десяток же сезонов прошел.
- И есть.
Только не сжимала тогда в пальцах, пряча за бедром, небольшой, по сравнению с твоим вообще куцым кажущийся пистолет - штампованный из угольно-черного, шероховатого на вид пластика, с прямоугольным, напоминающим брусочек затвором, пузатой, эргономичной формы рукояткой, и аркой голографического прицела, ближе к торцу. Магазинов, плюс, пара припрятана в кармашке "брюк", рядом, что топорщится очень уж характерно.
- А у вас?
Волосы еще собрала в пучок на затылке, судя по всему.
- И, да, пока вы или шиноби меня не убили, скажу: мне от вас ничего не нужно.
И длинную драную рану, на левой скуле - заметно набрякшей и потемневшей после страшного удара, "Лапы" работа - обработала, залив застывшим оранжевым эластоподобным нашлепком жидким бинтом.
- Я не буду ничего требовать: ни денег, ни каких-то одолжений, ни-че-го.
Смотрит в глаза тебе.
- Но ведь лишние свидетели все равно никому не нужны, да?

Доброе утро. Почисти зубы. Будь здоров. Спасибо. Пожалуйста. Не чавкай. Застегни пуговицы. Овсянка полезная. Конфеты - после еды. Если холодно - надень шапку, не то простудишься. Купи лекарства строго по списку. Не забудь отдать бабушке сдачу. Не ходи незнакомой дорогой. Здоровайся. Не перебивай. Слушайся старших. Ложись спать вовремя.

Простые, чёткие правила. Почти, как ритуал, изо дня в день, снова и снова. Всю жизнь. Привыкнуть к этому было непросто, многие вещи оставались не понятными даже сейчас - но они, хотя бы, были привычными. Из года в год его окружали привычные вещи, привычные улицы, привычные здания. Сегодняшний день был совершенно особенным - он выехал за пределы Лондона, один. Бабушка очень переживала из-за этого. Она боялась, что Патрик может испугаться. Потеряться. Не справиться с переживаниями, которые рождались внутри. Когда ты попадаешь в новое место, где много незнакомых людей - ты не знаешь, что делать. Рождается тревога. Становится страшно. Хочется бежать. Хочется плакать. Хочется вернуться домой - но ты не знаешь дороги. Не видишь лиц. Не слышишь голосов. Твой мир вокруг извивается, выворачивается наизнанку, он не ТАКОЙ, ОН НЕ ТОТ, КАКИМ ДОЛЖЕН БЫТЬ. Ты беспомощный. Ты маленький. Ты не можешь сделать ничего - только потеряться в океане ужаса, ни вздохнуть, ни выплыть.

Патрик помнил это чувство. Он давно его не испытывал, с тех пор, как люди вокруг перестали быть такими огромными, а тени оказались просто тенями. Но сейчас, когда свет мигал, когда старый лорд так зловеще смеётся, когда люди вокруг кричат, бегут, и ЗЛЯТСЯ...

Оно вернулось.

Сжимая Динозавра до побелевших пальцев, Патрик начал раскачиваться вперёд-назад, вперёд-назад, вперёд-назад, не двигаясь с места. Его тело била крупная дрожь, худые плечи взграгивали от удара грома, в ушах лаяли... непсы.

- Меня зовут Патрик... Меня зовут Патрик... Меня зовут Патрик..., - слова, слетавшие с его губ, превратились в монотонное бормотание.


- Давай, скажи "Пат-рик!". Пат...рик!
- Па...! - гулил маленький Патрик.

Мама старательно вырезала ножом его имя на деревянных бортиках детской кроватки. Его имя было на поильничке. Кружке. Тарелке. Стуле. Бирках на одежде. Даже на той, что была на нём сейчас. На карточке в кармане. На ноге Динозавра, под заводской надписью "мой хозяин".

В школе ему даже не придумали кличку - все знали, кто такой Патрик. Могли обозвать дурачком или уродом. Но смешнее всего было, когда, после очередных побоев, этот щуплый паренёк вставал и, утирая рукавом слёзы вперемешку с соплями гордо заявлял "Меня зовут Патрик!".

Потому что имя - его главное сокровище. Его волшебное слово. Его защита. Его оружие.

Мама знала все секреты. Она ходила в церковь, но Патрик был там только один раз - его пугало это место. Люди в чёрных одеждах были чем-то похожи на лорда Эшфорда. Они были мрачными. Грозными. Они несли людям Страх перед Гневом Божьим. Мама говорила, что Бог злится на людей за то, что те не сражаются с демонами. Грешат. Она говорила это, трижды по три раза постукивая правым каблуком. Иногда она могла не есть целую неделю. Иногда протыкала себе ладони длинными спицами. Говорила, что это поможет ей очиститься. А Патрику это не нужно, потому что он - добрый, хороший мальчик. Настолько хороший, что он спасёт всех-всех людей однажды.

Что демоны будут визжать от ужаса при одном упоминании его имени.

- Привет! Меня зовут Патрик! - солнечно улыбаясь говорил каждому новому человеку, который только появлялся в его жизни, Патрик. Люди не визжали. Не бежали в ужасе. Они не были демонами. А, значит, были хорошими людьми. Его, Патрика, друзьями.

Он всех спасёт.


Всё вдруг встало на свои места. Он не неизвестно где в окружении незнакомцев. Он там, где должен быть. В окружении друзей, которые его не боятся. А те, кто боятся, не посмеют их тронуть.

- Меня зовут Патрик... Меня зовут Патрик. Меня зовут Патрик!

Патрик встал, решительно вскинув подбородок и голос его разнёсся по всему обеденному залу, оберегая всех людей силой имени истинного охотника на демонов.

- МЕНЯ. ЗОВУТ. ПАТРИК!!!

Кройц. Снова хмыкает девушка.
- Вам жаль? Почему? Не пытались бы растащить этот барак на доски, не было б и поводов о чем-то жалеть. Хотя, воровать у воров - воровство?
Рассказываешь заляпанной антрацитовыми пятнами пластине о собственном выборе с далеко идущими последствиями, про тип боеприпасов спрашиваешь.
- Да, бронебойные, - отвечает только на последнюю фразу.
Молчит какое-то время, когда сообщаешь о гонке, в которой главным призом будет твоя возможность еще немного покоптить небо одного из ренголезских Миров.
- Патовая ситуация, человек с черепом на черепе. - Подает голос, наконец. - Если я вам помогу, угадайте, что со мной сделают безопасники?
Цокнув языком, выдерживает паузу в пару мгновений.
- Получается, я живая только из-за вашей помощи, но теперь, чтобы жили вы, мне все же надо умереть?
Вспышка. Подхватывает тебя под локоть Леонелла.
- Ну, вот видишь? Чтобы помогать, не обязательно умирать, дядя Лютик.
Демонстрирует стройные - один к одному - зубы из зеркально полированного, с заметным розоватым отливом, металла, пока идете непонятно куда, по едва освещаемому развешенными вдоль стен прямо на кабелях сигнальными фонариками дорожно-ремонтной службы тоннелю. Сначала думал, что реально серебро, но уж больно ловко она ими авеллану, которая, конечно же, обычный лесной орех - фундук, щелкает.
- Вижу, - говоришь.
Стучит музыка где-то: по факту другая, по сути все та же. Щелчки ярко вспыхивающих цикломеново-фиолетовыми диодными поясами прозрачных сандалий, в чудовищно высоких - сантиметров по двадцать - прозрачных же платформах которых беспомощно трепыхаются крохотные тени явно живых сквидов.
- Господин "Котик", господин "Котик"!
Субтильного сложения, кажущаяся по сравнению с тобой просто микроскопической - без супер-обуви если, по грудь укрытой насыщенно-зелеными, люминесцирующими прядями макушкой едва достанет - имперка машет тонкой рукой-протезом, оформленным, как и вторая искусственная верхняя конечность, с ногами заодно, под "кожу". Жилет прозрачный, словно слюдяной, такая же юбка, шириной в пару твоих ладоней, с переливающимся неоном нижним бельем, буквально шнурками, для проформы, бледную кожу перетягивающим. Мельтешат в глазах, на закольцованных дисплеях радужек, сцены из имперских мультфильмов, грозные иероглифы, выгибающиеся в коитальных позах обнаженные джапанирки, реклама "Тако от дедушки Пако", и еще куча всякой ереси. В целом, ей может быть как шестнадцать, так и все тридцать пять - с нынешней молодежью не угадаешь.
- А какой у вас рост?
Даже рот приоткрываешь от неожиданности.
- Сто девяносто один, - отвечает за тебя племянница.
- А вы правда воевали?
- В Великую Освободительную. - Снова помогает Лео. - Убивал имперских падарасов-поработителей. Пачками хуярил самураев ебаных.
- Круто! А я...
- "Оса". - Похоже, у тебя появился личный секретарь.
- Сяомин Ю. И мне сказали, что вы...
- Я сказала, что он отличный турельщик, да. Лучший. Перестрочил просто горы пиздоглазых кехоидов.
- Это... Впечатляет. Такое мастерство. Дело в том, что у меня есть дрон-турель...
- Но нет сисек.
- Не без этого, что поделать.
- Цефалоподу хуй приделать.
- Ну, у них и так, вроде бы, есть какой-то гонопор.
- И почему я не удивлена, что ты это знаешь?
- Имперки любят тентакли, это все знают.
- Имп...
Еще пару секунд юная Мендосо, багровея, явно думает, чем еще поддеть оппонентку, и, выдохнув, отворачивается.
- Я буду на парковке. - Тебе, и только тебе, говорит. - Прямо, потом направо, потом направо, налево, и вверх.
Уходит, оставляя было вас наедине.
- И не забудьте руки помыть, - бросает уже через плечо, - если будете трогать какой-нибудь скисший рис.
Дождавшись, пока девчонка скроется за поворотом, кехайка лишь качает головой.
- Дети.
- Да уж, - отвечаешь только.
- Если будет время, позвоните мне вечером.
Сует тебе в ладонь зажатую меж пальцев прозрачную, габаритами напоминающую визитную карточку, пластинку листофона.
- Поболтаем. Пройдемся, может... - Улыбаясь, добавляет задорно. - Или дрон-турель мою откалибруем.
Что-то тут не то. Во взгляде ее - холодном и внимательном - нет и намека на игривость, с шаловливостью вместе. Подмигнув, проскальзывает мимо, оставляя за собой шлейф из океанической свежести, лимонной жвачки, и, кажется, жженой пирожидкости. Вспышка.
- Дал - взял. Так получается, да?

Мортиноцци. Как напомнил девушке о ее же словах, замолчала. И, то ли огорчившись, то ли и правда не зная, как реагировать на оживший "мобильник", и что говорить тебе, просто, в какой-то, да, раз, пожимает плечами, когда вытягиваешь его из-за отворота кожанки, и смотришь на экран. Пара мгновений на раздумья, решение принято: скользнув по нему, экрану, пальцем, жмешь к уху прохладный "обмылок".
- "Посох", это "Точка", - звенит искаженным, бесполо-обезличенным голосом крохотный и незаметный динамик. - Если тебе мозги отшибло, не переживай: это надолго и необратимо. Ты, главное, слушай больше, трещи меньше, и будет заебись.
Кивает Гвендолина вопросительно, мол - ну, чего там?
- Короче, в двадцати трех словах: пароход накрылся пиздой, "Серая" в нулях, "Бобер" занят, "Котик" пропал, а у меня под боком дрочат судьбу "Угорь", "Оса", и эта, блять, "Ромашка". Если сейчас ни хуя не втыкаешь, похуй, потом вспомнишь.
В перерывах между фразами ощутимо "фонит" завываниями помех эфир, что абсолютно несвойственно для сотовых сетей.
- Короче, я тебя триангульнула, - насколько понимаешь, это что-то вроде вычисления координат, - и пока двое тут разгребать хуйню с торгашами будут, одного дрочилу могу тебе кинуть, на подхват.
Снова завывает статика.
- А то тут пара дел нарисовалась, надо впрячься. Давай быстрей: кого, чего? А то вижу: пара твоих друзей остыла, один на чердаке, а ты в ебенях. И, это, ты бочку-то из подвала выкатил, надеюсь?
Ничего не понял, но... Вспышка.
В пропитанном полумраком подвале, под приглушенный стук музыки, без которой, кажется, "Клещи" просто лягут и умрут, за широким овалом обшарпанного стола - из выгоревшего розоватого пластика, вроде тех, что ставят в пляжных кафе - под сенью одиноко гудящей газоразрядной лампы, на странно скрипучих, пластиковых же стульях - девять человек. Точнее, восемь: девятая, "Трикс", где-то там, у входа, едва различимой тенью застыла и, судя по всему, вообще не собирается участвовать в вашем маленьком совещании.
- Короче, сейчас раскидаю погремушки, и обсудим, чего и как.
Девчонка лет двенадцати-тринадцати на вид, худощавая и рыжеволосая, в майке с "живым" принтом в виде какого-то патлатого обрыгана с ган-гитарой, вся в цепях, и с грандиозным планом, который, похоже, готова вам озвучит. Это и есть та самая "Мекко", тех-сетевик.
- Я буду "Точкой", а дядя Лютик... "Котиком".
Сидящий по правую руку от нее хмурый, скорее бородатый, чем давно небритый мужик в плотной джинсовке поверх шерстяной клетчатой рубашки - вообще не по погоде, короче - в сезонах уже хорошо, седой и явно всякое видавший, но отлично сохранившийся для своего возраста: здоровенный, плечистый и крепкий, только кивает, соглашаясь.
- "Рез" будет "Бобром".
Рауль Хондерман, он же "Рез". Приземистый, коренастый хиспанец: весь в клепаной коже, лысый как коленка, заросший по самые брови, и с глазами цвета моторной отработки. Хорошо его знаешь, давний враг - бывший сутенер, начавший толкать "бублики" еще при имперцах, а ныне верховод "Клещей" - вдруг оказавшийся по ту же сторону баррикад, что и ты.
- Кастор, значит, - хрипло и басовито отзывается, беззлобно ухмыльнувшись, - эста вьен.
- А тетя Лисбет, наш пилот, она будет... "Серой".
Шатенка, чуть за сорок, скуластая и зеленоглазая, в просторной белой блузке, и с кистями-манипуляторами из биопластика цвета марфиловой кости, что сидит напротив тебя, ничего не говорит, но мягко улыбается, глянув сначала на тебя, а потом на девчонку.
- Саманта - "Ромашка".
Высокая, примерно твоего роста, с аккуратно остриженными ровно по плечи русыми волосами, мускулистая до сухой жилистости - как бывает у профессиональных спортсменов - девушка, по левую руку от тебя сидящая, в спортивном костюме цвета морской волны, жакет которого расстегнут так глубоко, что ты, скосив взгляд, легко замечаешь в прорехе молнии темный ареол небольшого соска на ее плоской, густо татуированной острыми росчерками трибальных узоров груди, не обращает на это никакого внимания, продолжая ковырять короткие миндалевидные ногти на левой руке ногтями руки правой. Кинетические отбойники на костяшках, кожа сухая и брозовая от загара. Судя по татуировке в виде литеры "R" в шипастом круге, на внутренней стороне левого запястья - "уравнитель" из гильдии, которая "Вороны Рейнора".
- Сэм, - поправляет.
- Сэм, - на удивление легко соглашается "Мекко", - так... А это "Оса".
Когда указывает на кехайку - на контрасте с "Ромашкой" кажущуюся просто крохотной, со сделанными "под живое тело" протезами вместо и рук, и ног - разом, в прозрачной "целлофановой" жилеточке поверх неоново мерцающего бюстгальтера, которому, откровенно говоря, особо-то нечего прикрывать, прозрачной же юбке-поясе, под которым сияют, переливаясь всеми цветами радуги, ниточки трусов на узких бедрах, с кислотно-зелеными прядями явно искусственных волос, белозубую и улыбчивую, та показывает всем вам знак "V", и подмигнув безразличному к ее вызывающим видам "Котику", продолжает жевать, кажется, жвачку, возвращаясь к просмотру какого-то фильма - судя по рассеянному взгляду - через ретинальный вирт-монитор. Техник, вроде, с уклоном во всякие дроны, умные пушки: в общем, это, вот, все. Ну и, да, просто мечта всяких спермотоксикозных ребят, мечтающих об имперской девочке-боевике. Скорее всего, намеренно эксплуатирует эти стереотипы: с прозрачной шмоткой, панталонами-фонариками, и хренью на голове. По крайней мере, ты на это надеешься, да.
- "Светляк" будет "Посохом".
Это она про тебя. Ты, вроде, себя знаешь, поэтому в особом представлении не нуждаешься.
- И, хм... Ханзо будет "Угрем".
- Да хоть тунцом, - широко скалится джапанир.
Среднего роста, в отличной физической форме, одетый в, на первый взгляд, простенькие, а на деле брендовые джинсы, и кроваво-красного цвета строгую шелковую рубашку, с механическими часами в иридиевом корпусе, от какой-то дико модной марки, иридием же перстня крупного и пары колец, Ханзо Ичивара по прозвищу "Барабан" не нуждается в представлении: бывший штурм-трупер особого патруля, и действующий сотрудник криминального патруля, детектив, из твоего, "Ноль-Пять", блока. Если бы в Джерихо-Сити проводили конкурс на самого гнилого, продажного и хитрого сотрудника правоохранительных органов, "Барабан" занял бы на нем первое место. И не потому, что он самый продажный, гнилой или хитрый, нет, а потому, что он бы его тупо купил, чисто по привычке переведя на счета судей по паку демкредов. Просто пиздец. А он-то чего тут забыл?
- Так, вроде, всех назвала, да?
- Да, "Мекко", - скрежещет внезапно откуда-то сбоку "Трикс". - Всех.
Вспышка. Или, может, что-то, все таки, понял.
- Прием, "Посох", ты еще там?

Кройц. Усмехается она, там, совсем рядом, но - да, за пределами скафандра, вне границ тоннеля, под защитой - случайно ли - искореженной армированной пластины.
- Не только с вами.
Пару мгновений слушаешь тишину.
- Помню я мало, - снова смешок, - и, в основном, плохое.
Антрацит эластика опять щупает кромку по низу.
- Если сунусь сюда, вы же не продырявите мне голову, да? Хотя...
Возится там, гремит пластмассой о пластмассу.
- Так...
Клацает чем-то, что вызывает стойкие ассоциации с механическими защелками на инструментальном ящике.
- Сейчас, секунду...
Трещит изолента задубевшая.
- Или, может, минуту... Не знаю пока...
Встряхивает что-то, что может быть лишь баллончиком с краской - бряцает глухо шарик-миксер о жестяные стенки. И как только не замерзло все на таком морозе?
- И...
Оглушительно хлопнув, катнувшийся под ноги цилиндр вдруг овевает тебя облаком черной как смола взвеси, оседая на всем, чем только можно, угольными точками.
- Вы один? - Повторяет странный вопрос. - Проверьте.
Оседает на всем вокруг - от пола и до твоих собственных штанов - чернота, расползаются крупинки маслянистыми кляксами.
- Еще раз.
Кажется, да, один. Благо, хоть светофильтр не заляпало.
- Точно в углу призрачная фигура не стоит?
Хмыкает.
- Женщина в инвизибулярном комбинезоне.
Лязгает затвором зачем-то, предохранителем предварительно щелкнув.
- Спорим, вас прислала эта сраная пси-шиноби из "Таширо Армори". Да?
Скользит металл о металл, когда меняет по какой-то причине магазин в пистолете.
- Навела здесь шороха прямо перед...
Вновь лязгнув, затвор цепляет патрон из свежего магазина.
- Уходите. Я не застрелила вас только потому...
Вздыхает.
- Вы и сами знаете, почему.
Практически беззвучно, но ты все же улавливаешь едва различимый тычок, приставляет ствол к деформированному листу.
- Уходите. Пожалуйста.

Кройц. Моргнув зеленцой, гаснет вновь, становясь мутной и безжизненной, мерзлая пластмасса. Но полотно дверное, зашипев поверху чуть слышно, все же отщелкивается. Бросив кисти обрубок, прихватываешь армированный лист за нижний бортик, вверх отжимаешь.
- Иди!
Явно женский голос - окриком резким - с хрипотцой болезненной. Откуда-то из левого дальнего угла того помещения, которое только что мертвечины куском вскрыл. Хлопок выстрела, и пуля, увязнув в прессовке укрепленных волокон, из бессчетного множества которых сплетена преграда, вздувается трещащим бугром примерно на уровне твоего лица, только немного левей и ниже. В центре треугольника, формируемого плечом и шеей прошла бы, если б пробила пластик. Экспансивная похоже, и калибр мелкий - пистолет.
- На хуй! - Хлопок. Теперь уже в районе груди вспухает пузырь, точно в солнечное сплетение влез бы снаряд. Точнее, конечно же, "вспух бы в районе груди": рефлексы давно швырнули тебя в сторону, укрыв за косяком, под сенью - в сравнении с пощелканной беспорядочным огнем тонкой ширмой - кажущейся непрошибаемым монолитом несущей стены.
- Мразь!
Третий огрызок металла бьет куда-то совсем вбок и вверх, изувечив поверхность очередным пузырем в полутора метрах от пола, у левого направляющего желоба, и заклинивает всю конструкцию в полуоткрытом положении, оставив понизу щель шириной в пару твоих ладоней.
Три секунды. Три выстрела. Вспышка.
- Иди. На хуй. Мразь.
Сидящая верхом на бочке девушка смотрит в зеркальный щиток гермошлема "Лапы". Хлесткий удар - основанием рукоятки разгонника, наотмашь, точно в скулу. Так, что кожа, хрустнув, лопается, а горячая и тягучая краснота кляксами летит на комбинезон девушки, на бочку, и даже на напольное покрытие, тебе под ноги.
- Так лучше слышно, прием? Код.
Тряхнув подбородком, снова поднимает полный ненависти взгляд на хиспанку пленница.
- Ид...
Тычок, точно в центр грудной клетки, ствола дутого жалом. Так, что едва не валится жертва прочь со своего "пьедестала", но затянутые в перчатку пальцы левой руки твоей вынужденной напарницы не дают ей этого сделать, зарываются глубоко в пряди ее волос, сжимаясь в кулак, наматывают их на себя трещащим клубком. Выворачивает "Лапа" голову лаборантки так, чтоб лицо ее смотрело точно в светофильтр.
- Код, педасо де мьерда. Код!

Задыхаясь, с рвущимся из груди сердцем, Джей вломилась в автобус, ещё не смея поверить в спасение. Был миг, когда она была готова сдаться. Бросить всё и рыдать, обняв разбитый мотоцикл. Она пёрла вперёд на упрямстве и злости, а слёзы струились по лицу байкерши и сейчас, и она не могла бы и сама сказать, от чего она плачет – от страха за себя, от стыда или от боли потерь. Господи, зачем она оглянулась, зачем увидела, как Триш... "Нет, я не смогла бы ей помочь, не смогла", – так можно успокаивать себя, и это будет правдой, но от этого не становится менее стыдно.

И Тор. Боже, это даже хуже, чем подруга. Тор, малыш, совсем подросток ещё. Честное искреннее собачье чудо, преданное и надежное. Он ей доверял, а она его привязала и бросила умирать в ... Джей всхлипнула, кривя губы, не желая смириться с неизбежным. Пропустила Роя в автобус, мимоходом порадовавшись, что пацан прорвался. Её глаза, её душа были там, на стоянке, в адской мешанине ужаса. Ей казалось... Нет, не может быть? Она утерла кулаком солёную влагу, размазав по щекам вместе с боевым макияжем. Да ведь точно! Огромными скачками к автобусу стрелой неслось мощное чёрное тело! Тор!
Джей свистнула снова, и тот припустил ещё быстрее, отрываясь от преследующих его взбеленившихся тварей.

– Давай, малыш, давай! – и пёс, умница, успел. – Мальчик мой! – она обцеловала счастливую собачью морду, не уворачиваясь от мокрого языка, немедленно обслюнявившего её от уха до уха. – Молодец, молодец, хорошая собака! – и, обхватив крепкую шею пса, улыбнулась водиле сквозь слёзы. – Спасибо, друг. Спасибо!

А потом, достав бренди, отпила глоток-другой, и передала Рою:

– Давай, по кругу, – и, сглотнув ком, снова перекрывший горло, – у неё сегодня был день рождения. У Триш.

И снова заревела, обняв Тора, уткнувшись в его лоснящуюся гладкую шерсть.

— Нам, может быть, придётся разделиться, — шептал Микаель девчонке на ходу. — Ключи в берете, на, — сунул ей в руку головной убор — забрать не проблема, если вместе доберутся, а так надёжней. — Мой фургон, белый, в конце парковке, возле дерева. В него другая машина въехала, не ошибёшься. Но будь осторожна: в машине этой монстрячья старуха, — в этом уже не было сомнений, хоть мим и не помнил о жертве ДТП до этого мгновения. — Откроешь, залезешь, закройся изнутри. Револьвер в бардачке, найдёшь. На себя не направляй, держи обоими руками, целься в голову, пользуйся только в крайней необходимости — это не игрушка. В окнах не мельтеши, чтобы не заметили, держись пола. Если кто придёт и стучаться будет, жди, пока голос подадут, не открывай и не шуми — эти не разговаривают, — о том, что девочка и сама за всё время не проронила ни слова, не подумал. Если вдруг случится что со мной, спрячься, постарайся к фургону незаметно пробраться — мы почти пришли, вон он, — указал. — Там есть еда и вода, какое-то время там просидишь, пока помощь не придёт. В туалете не спускай, это гро... Бля! — вырвалось последнее, когда увидел, что замечен. Тормознул, спуская ношу на землю. — Беги к фургону, я их отвлеку!

— ЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЙ! — рявкнул на психов. — За мной, бляди!
И, дождавшись, когда малышка бросится прочь, рванулся между машин в другую от девочки и фургона сторону, истошно вереща.

Джош

Поблескивает матовый металл крупнокалиберных пулеметов. Навстречу пикапу из-за стены щитов выходит несколько вооруженных людей в чёрной униформе без опознавательных знаков. Мрачное переливаются на солнце прозрачные лицевые щитки натовских респираторов. Выворачиваешь руль, поддавшись неясному импульсу. Солдаты провожают тебя настороженными взглядами и стволами укороченных автоматов.

Едешь по пустынной окружной дороге вперед. Стволы деревьев слева и справа, из радиостанции доносится лишь треск статики вместо знакомых встревоженных голосов. Синеватые сосновые ветки нависают над трассой, сливаются в сплошной сизый фон силуэты деревьев. Ни единой машины на встречной, вообще никого. Может показаться, что кроме твоего зелёного пикапа и леса не осталось ничего во всём мире. Невольно задумываешься о том, что тебя такой мир способен устроить.

Вспоминаешь эту дорогу. Оно никогда не пользовалась большим спросом и в лучшие времена – соединяющая две расходящиеся от Спрингфилда трассы неприметная хорда, которая представляла ценность разве что для любителей-грибников. Так вышло, что ты её знаешь. Не только её, но и многочисленные съезды, что петляют среди деревьев двумя полузаросшими колеями. Ты вспоминаешь далёкое прошлое, туманное детство, походы с отцом. Бывало, вы уходили в местные леса на несколько дней кряду, пару раз спускались по реке на байдарках вплоть до самых порогов.

Если ты не ошибся, то один из просёлочных съездов можешь позволить тебе выехать обратно на трассу далеко за линией военного перекрытия. Но сперва – смотришь на датчик топлива, стрелка которого подрагивает опасно близко к красной отметке. Впереди, уже за следующим изгибом дороги, должна находиться небольшая заправка. Там топливо, там крошечное кафе, там люди и возможность попытаться узнать, что вообще происходит.

Здесь же только что была авария. Не время думать о моральном выборе. Ребенок - уже не ребенок, а хрен знает кто, но однозначно - враг. Джей - далеко не та подруга, которую было бы относительно легко бросить на произвол судьбы и разменять на свою жизнь. Впрочем, даже такой выбор не стоял. По мнению Триш на парковке шансов выжить практически не имелось. Разве что с галлонами удачи. А ей сегодня что-то не везет, судя по всему. Хотя... в сравнении с уже умершими бедолагами... но и здесь не все так однозначно. Подохнуть сразу и не мучиться или прожить нереально долгие минуты в агонии безуспешного побега и все равно подохнуть?

Мысли о безысходности не располагали к розовым фантазиям. И если сдыхать, то хотя бы попытаться с пользой. Воображение рисовало навскидку два варианта. Пока внимание фрика на Джей, успеть отыскать что-то тяжелое, режушее, идеальный вариант - кусок обшивки автобуса или что-нибудь такое. Чтобы тонкое, плоское, большое и режущее. И размашисто залепить фрикодевочке, в идеале до того, как она причинит вред подруге. После увиденного стоит и вовсе остервенело раскромсать на части этого мутанта. Для страховки. Даже если за ними поползут части тела, возможно,они будут не настолько быстрыми. И если вдруг эту девку удастся нейтрализовать - найти источник огня. И все здесь нахрен сжечь!!!!!! Ну или хотя бы масштабно так поджечь. Учитывая обилие автомобилей с бензобаками, вроде бы вполне себе реально? И зажигалок здесь должно хватать. Да и не только. Ярмарка, праздник, шоу... столько всевозможных товаров и реквизита. Тем более, в бардаке стремительно убегающих и дерущихся людей, на земле почти наверняка сыщется что-нибудь подходящее.
К тому же, если источник огня найдется быстро, можно попытаться поджечь девочку.

Кройц. Идешь: осторожно ступая, прислушиваясь к молчанию окружения, вглядываясь в покрытые толстым слоем наморози, прямо как в старых рефрижераторах, пластины дверей. Тихо, закрыто. Отзывается каждый твой новый шаг поклацыванием металла - магнитные вставки в подошвах - о металл - противоскользящие рубцы на стальных плитках. Кехайка ступает неслышно, скользит, изредка проступая на фоне искрящейся, белоснежно-чистой бахромы неясными, едва уловимыми краем глаза оптическими искажениями. Десяток секунд, не больше - и вы у бронеплиты. Автоматическая дверь вертикального подъема, иридиевая классика этих мест. Словно сама собой, с шуршанием накручивая льдистые валики, очищается ее поверхность под невидимой ладонью, проступает штамповкой сервисных надписей. "КОНТРОЛЬНО-​​ПРОПУСКНОЙ БЛОК". И ниже: "ВХОДЯ: ЗАБЛОКИРУЙ И УБЕРИ ТАБЕЛЬНОЕ ОРУЖИЕ, ПРИГОТОВЬ ИДЕНТИФИКАТОР".
- Зал. Слуга. Прячется.
Указывает на сенсорную панель, что справа, у переборки, на стене смонтирована.
- Рука. Ключ. Откроешь.
Знакомый ободок - узкий и пластиковый, знакомая площадка активной зоны - серая и эластиковая.
- Слуга. Код. Знает.
Полуоборачивается когда, вновь чувствуешь на себе ее взгляд.
- Мысли. Защита. Спрятаны.
Даже сквозь зеркало забрала.
- Квей. Слуга. Боится.
Сквозь плоть и кости.
- Мельник. Слуга. Помнит.
Колокольчик, звякнув там, в глубине сознания, вдруг хлопает, не оглушительно, но густо и насыщенно - словно старинный медный гонг. Разом смывает волной обжигающего тепла все волнения, растворяя страхи, возвращая ясность мыслям, остроту чувствам, наполняет уверенностью, решительностью. Вдох.
- Мельник. Код. Узнай.
И выдох.
- Дверь. Шпиль. Открой.
Хорошо. Лучше, чем хорошо.
- Квей. Дела. Вернусь.

Херня какая-то, если честно... Кому могло понадобиться устранение кучки космических бродяг? Ладно бы там корабль их разнести... Или где они вообще тусуются? Нет: просто завести куда-то и бросить подыхать... Или помочь в этом деле... Что? Зачем? Поди теперь пойми... Разве что... Хмм... Хммм! Тут одно из двух, по ходу! Если принять во внимание, что мистер Росс утверждал, будто по нашим биологическим маркерам можно отследить что угодно, завести пачку рейдеров на охраняемый объект можно затем, чтобы потом уже сами корпораты устроили у них на базе резню в ответ. Звучит как из пушки по воробьям, но допустим... Либо второй вариант: сами корпораты и заказали. А зачем - тут уже может быть целая масса причин. Тестирование систем безопасности, какая-нибудь хитрая схема с получением денежной компенсации... может, повод, чтобы объект списать... Хотя это выглядит, как расточительство. И не совсем понятна логика. Если только кто-то не знает, что именно здесь изучалось, ему это не нравится, и он, такой: "У вас тут группка рейдеров чуть не послужила причиной утечки биологически агрессивного организма, так что мы сворачиваем лавочку". Возможно, этот кто-то даже из руководства, кто знает... Ладно, не важно... Наверно...

Важно: что мне теперь с этим делать? Как, сука, выкручиваться? Мы как-то прибыли сюда, значит, теоретически должна быть возможность добраться до транспорта и свалить. Но я нихрена не помню. Надо искать наших. Бля, почему, всё-таки, я нихрена не помню?! Ёбаные псионики... наверняка всё из-за этой Барански. Спортивная, красивая, умная... Ещё и брюнетка! Нутром чую: она само зло! Воруют детей и ставят тут на них опыты. И на ней, небось, ставили, просто она самая одарённая была, вот и умудрилась вырасти, доказать лояльность и пробиться хоть куда-то. Как там говорят: лучше править в аду, чем прислуживать в раю. Интересно, это место для неё - рай или ад? Она правит или прислуживает? Наверное, всего понемногу...

Ничего не говорю когда Рубик вопрос задаёт. Мог бы ввернуть что-то остроумное. Но что-то не хочется... Псионика непонятна. Ситуация непонятна. Что делать дальше - тоже непонятно. Может, и стоило бы пойти туда. Может, эти бабы ни при чём, и их тоже накрыло. Гермес этот их... или как он проект этот мутантский обозвал? Короче, центральный узел накопил достаточно силёнок и ебанул псионной волной, и все вырубились - вот тебе и результат. Могло ведь так быть? Наверно могло! Бля, ещё как могло! Если вспомнить, что Кейто, не будучи, кхм, кхм, в материальной форме сбивала меня с ног, а один раз даже вырубила. И не такое возможно! Но! Мы не знаем наверняка, мы можем только строить догадки. И чтобы такой ерундой не заниматься, надо разведывать. Собирать информацию. И на её основе уже делать выводы. Ну ты понял... Сука, с кем я вообще говорю... Совсем крыша поехала!

"Не знаю, как вы, а я бы отправился туда, где потеплее", - кое-как выдавливаю из себя смешок. Потом делаю серьёзное лицо: "Бен, а ведь крайне сомнительно, что конструкция комплекса подразумевает такие температуры как нормальные. В то же время: у нас тут нормальная атмосфера. Значит, пробоин нет, но вырубились системы обогрева? Или, может, если случается утечка этих ваших морф-частиц, то предусмотрена заморозка, чтобы их остановить? Я имею в виду: а руководство сидит в бункере, как правильно Рубик и сказал. И там тепло. Вас не инструктировали на случай подобных происшествий?"

Крейн

Касаешься ладонью ручки двери, но отчего-то медлишь. Там, снаружи – буря, мир в оскале предсмертной агонии. Живое воплощение мига, к которому ты готовился на протяжении последних нескольких лет. Остаётся лишь открыть дверь, выбраться из машины, сделать несколько шагов и раствориться в водовороте… Но отчего-то медлишь. Следуя распоряжению брата, послушно пристегиваешься. Джош поминает имя господа всуе, и ты тоже поворачиваешь голову в ту же сторону, куда смотрел брат. Видишь, как на спине девушки висит девочка, совсем ребёнок – и как этот ребёнок раздирает горло отчаянно сопротивляющейся несчастной зубами. Пикап трогается, и ты откидываешься на спинку кресла без моральных и физических сил.


Джош

Пикап трогается. Осторожно выруливаешь, объезжая девушку и ребенка, которые корчатся на асфальте, продолжая бороться. Хоть это и кажется чем-то максимально сюрреалистичным, всё равно объезжаешь. Поворачиваешь руль влево, то и дело дергая рычаг переключения передач. На первой передаче с черепашьей скоростью проползаешь между брошенным посреди проезда «фольксвагеном» и припаркованным минивэном. Слышит скрежет, с которым на водительской двери остаётся царапина. Притормаживаешь, когда перед пикапом пробегает мужчина – налетев на машину, он с силой бьёт ладонями по капоту твоего внедорожника и сразу же бежит дальше. Он убегает, но у тебя перед глазами надолго остаётся это бледное перепуганное до полусмерти лицо. Продолжаешь выруливать, едва не столкнувшись с вылетевшим из соседнего ряда другим авто. Уже около самого выезда с парковки ТЦ, на водительскую дверь прыгает инфицированный – его окровавленная морда с выпученными глазами пляшет совсем рядом с твоим лицом. Втопив педаль газа, вылетаешь на дорогу, и в зеркале заднего вида наблюдаешь, как зараженный кубарем катится в сторону по асфальту.

Мир горит, полыхает. Дым поднимается от главного входа в «Орегон-Плаза», столпы дыма виднеются в городе тут и там. Набирая скорость, ты проезжаешь по опустевшей дороге мимо магазинов с разбитыми витринами. Видишь девушку, которая бежит вдоль проезжей части по тротуару, и которую асинхронными скачками преследуют совсем маленькие детские тени. Стиснув зубы, продолжаешь вести пикап, почти машинально перестав обращать внимания на цвет светофоров. Следующий перекресток встречает тебя перевернутой пожарной машиной – словно символ павшей цивилизации, тяжёлый красно-белый грузовик полыхает, и из-под капота вместе с дымом вырываются облизывающие металл языки пламени.

С каждой улицей, с каждым преодоленным кварталом становится всё более очевидно – это не локальный инцидент, но глобальная катастрофа. Твой пикап почти неосознанно мчится к окраинам Спрингфилда – но каждый раз, когда ты собираешься выдохнуть, перевести дыхание и припарковать авто у обочины, в поле зрения появляются всё новые и новые изломанные фигуры. Они повсюду. С каждой минутой их только больше – больше, чем спасающих свои жизни и бегущих людей.

На очередном перекрестке, внушая надежду, переливаются двумя цветами полицейские маячки. Притормозив, ты подъезжаешь к остановившейся посреди дороги патрульной машине – обе двери открыты, в салоне пусто, и одинокий полицейский сидит неподвижно, прислонившись к заднему колесу. Его внутренности выпотрошены и кровавой гирляндой растянуты по дороге – морщишься, когда приходится через них переехать.

И вдруг они появляются. Несколько десятков сразу, высыпаются на проезжую часть из дворов. Они бегут за пикапом, нелепо размахивая конечностями. Бледные, в порванной и грязной одежде, все как один заляпанные чужой кровью с ног до головы. Развивая нечеловеческую скорость, они толпой мчаться по проезжей части в зеркале заднего вида. Стиснув зубы сильнее, ты ускоряешься.

Удаётся оторваться. Знакомой дорогой почти неосознанно добираешься до окраины Спрингфилда. Миновав несколько рядов аккуратных коттеджей, ныряешь на петляющую среди роскошного соснового леса четырёхполосную трассу. Среди деревьев становится спокойнее – особенно в миг, когда оставшийся позади город исчезает за поворотом.

Ещё один перекресток – и вперёд устремляется прямое как стрела дорожное полотно. Резко вдавив тормоз в пол, останавливаешь машину прямо на перекрестке. Там, впереди, дорогу перекрывают серебрящиеся щиты. Несколько «хаммеров» углом преграждают путь, ощетинившись установленными на крыше крупнокалиберными пулеметами. Замечаешь мельтешащие между щитами силуэты военных – в странного вида чёрной униформе, с плотно прилегающими к лицу прозрачными респираторами.

Смотришь на дорогу, смотришь на Крейна. Колеблешься.

Вспомнил Рубик, как зажав "Край" в руке, стоял, глядя на Золу. Мгновение тогда превратилось в вечность. Отдать или нет? Сгинуть в одиночку, или потянуть за собой Свору? Да и что значит потянуть - не маленькие, могут и сами за себя решать. Но понимал, что это лишь отговорки.
Впрочем, Свора - она как семья. Имела право знать. И сама решать, что делать с этим знанием. Ну вернее, босс решал, как глава семьи, что впрочем одно и то же.
Или это тоже самовнушение, удобное обоснование, чтобы не исчезать в Войде без следа?
Но Энигма имела право на месть. Такие, как Хершел, должны сгинуть, и цена не имеет значения. Не так ли?
Пусть этой ценой будет Свора. Десятки Свор, сотни их. Не так уж они и безгрешны, все эти ребята и девчата. А дети - вот они безгрешны. "Детожор" лишает их даже возможности совершить ошибки и попасть в свою Свору. Или быть может стать хорошими и правильными. Такие, кто держатся от рейдеров подальше, и делают этот мир лучше.
В конце концов, сгореть в пламени справедливости - не самый плохой способ отстрелиться в пустоту. А быть может, и самый лучший способ из тех, что доступны им.
Помнил, как "Край" исчез в ладонях Золы. Несколько быстрых слов на ухо, почти шёпотом. Словно что-то постыдное делает. Так и не уверен в своем решении?..

Щелчок панелей вернул его обратно в морозную реальность. Все становится понятнее. Главный монстр наконец принял свой облик, упростив задачу рубаки. Теперь, когда цель проста и понятно, он наконец может к ней двигаться напрямую, разрубая препятствия на своем пути, как он и привык делать. Взглянул на Росса:
- Я тут подумал... А эти ваши, главные. Хершел, Барански. Я так понимаю, ты уверен, что они живы, раз хотел замолвить словечко за нас? А где они сидят, где-то в бункере на этой же базе? Может, к ним рвануть имеет смысл, как ты и хотел?
Вряд ли конечно ему дадут подойти на расстояние взмаха рубачом к важной шишке. Но кто знает, с учетом всей этой суматохи...
Пока лаборант с мыслями собирался, глянул аккуратно в лаз - видно там хоть что-то?

Хаос вокруг расцветает не прекращает цвести криками боли и скрежетом металла. Какой глупой была мысль попытаться остановить это с помощью топора. Нужно уходить, рвать дистанцию с творящейся катастрофой. Он вернётся сюда позже - как спасатель. Возможно. Вряд ли. Излишним оптимизмом Джош не страдал, и по его ощущениям здесь должна работать армия, а никак не лесная охрана. Вот гасить руины после них - это будет его работа.

Хлопает крышкой гроба дверь машины. Отсекает братьев от мира. Это хорошая, крепкая машина, в ней есть чему ломаться, но у неё хорошая проходимость, как и положено машинам лесной охраны. Верный железный конь, крепкий битюг от мира автопрома. Хватит ли мощи двигателя чтобы вынести Гурниссонов из той жопы? Или они станут лишь лёгкой консервой?

- Едем! Пристегнись, будет плохо. - Щелчок рации, которую Джош выключил когда приехал сюда. Но частота лесной охраны молчала как ей и положено. Ну и чёрт с ней. - Как же всё херово! Мне понадобиться твоя помощь. Если что - в багажнике инструмент, он поможет если что-то пойдёт не так. Главное выехать со стоянки, дальше будет легче. ..- Нервная болтовня. Джош так пытался успокоится, что не замечал своей паники.

Краем глаза пожарный замечает как ребёнок рвёт девушку. Ремень привычно щёлкнул в замке. Если они врежутся куда-нибудь, то его мозги будет некому отскребать от асфальта. Докторов не осталось.

- Б-боже, помоги! -

Взрыкивает мотор и машина двигается с места. Да, план на сегодняшний день определённо летит к чертям. Никакого расслабленного потягивания пива или долгой дороги к пожарной вышке в компании брата..

Как то быстро эти ублюдки нашли лестницу. Слишком быстро.
Но стенать на несправедливости судьбы нет смысла, они уже здесь и с этим надо что-то делать.
Один, второй...
Этих еще можно было бы взять в оборот, но потом на сцену вышла королева танцпола. Старая знакомая, громадная жирная тетка. Рой запомнил ее, еще когда наблюдал с безопасной некогда высоты атриума, как она сожрала какого-то мужика на скамейке. Потом был чернокожий раста-охранник. А теперь она пришла за младшим, как неумолимый бодипозитивный ангел смерти.

Один плюс, с появлением предводительницы психов все вопросы о том что делать дальше сами собой отпали без лишних обсуждений. Клоун среагировал первым, подхватил девчонку в охапку, побежал.
Рой торопливо откинул задвижку, на которую только что запер выход, распахнул створку, выскочил, придерживая дверь.
- Бегом давайте, быстро!

Рубик. Всем

Кройц. Уже привычно - даже странно, как быстро ты успел адаптироваться к новому способу обмена информацией - поклацывают сухие бамбуковые палочки. Не там, за пределами окружающей тебя сферы гермошлема, где-то глубоко внутри, в недрах черепа, вне границ и за пределами привычных, обыденных чувств.
- Мельник. Тайна. Обещаю.
Когда всматриваешься в марево дымки чужих глаз, кажется, ловишь на мгновение ее взгляд, холодный до колючести, обжигающий в своей цепкой внимательности, но, в то же время, пронизанный чем-то еще, чем-то, что буквально переполняет, пропитывает саму суть стоящей перед тобой имперки, а в том, откуда она родом, ты отчего-то не сомневаешься. Усталость. Ни азарта, ни злобы, ни ярости кипучей, ни ледяной ненависти - ничего. Усталость, уныние. Не физическое измождение, нет, скорей тягучая и всепроникающая тоска, накопившаяся под гнетом рутины, нелюбимой работы, нерешенных проблем. Как офисный клерк, которого вновь и вновь заставляют пересчитывать один и тот же график, когда его вводные меняются по праздной прихоти курящего, откинувшись в кожаном кресле, смевровский "Tempest" руководителя среднего звена. Или как работающий сутки в сутки, на почасовке, хиспанец, снова и снова разделывающий на драгоценные стейки крутобоких тунцов, выловленных в отравленных выбросами корпоративных автоматизированных цехов водах знаменитого "моря внутри моря" - Байя де Атун, между делом привычными движениями срезая с них уродливые наросты бугристых опухолей. Ни энтузиазма, ни рвения, одно лишь желание поскорей закончить дело, и уйти. Ощущение приходит и уходит, оставляя после себя едва уловимый, как сама твоя собеседница, осадок нового знания. Быть может, все это работает не только, как говорят, "в одни ворота", и точно так же, как она, конечно же, будучи несравнимо более опытной в этом деле, читает тебя, так и ты теперь, глядя в эту бездну, начинаешь явственно ощущать, что и она тоже смотрит в тебя. Проступает остро нос под вуалью маски, пряди волос легкими росчерками отмечаются, скул изгибы, глаз раскосых темнота. И правда имперка.
Моргнул - нет ничего, мерцает лениво, переливаясь водянисто пустота лишь там, где только что, буквально, вот, мгновение назад, готов поклясться, видел то, что видел.
- Слуги. Тишина. Согласна.
Перешагнув порог, указывает вправо.
- Хозяин. Скоро. Придет.
Глянув на тебя, усмехается.
- Ошибка. Шлем. Снимал.
Исчезает из виду, но не из твоих мыслей.
- Всех. Хозяин. Убьет.
Ни звона.
- Ренго. Смерть. Бежать.
Ни улыбок.
- Дигуо. Квей. Помогу.

Кройц. Сгреб улики с пола, убрал подальше. Хоть и практически бесполезное действие, но отчего-то так спокойней. Шелестят мысли, становясь словами, но без слов, и не переставая быть мыслями. Беловласые жрицы, давно перегоревшего конфликта чад, боли и страха неугасающий жар, все это - в них. Слова-мысли, мысли-слова.
- Кройц. Лицо. Сменил.
Брякнул глухо колокольчик. Погас меч.
- Робштейн. Мысли. Остались.
Еще щелчок, как если бы подвешенный на пеньковом шнурке сухой бамбуковый стебель, качнувшись на ветру, стукнулся о другой, такой же.
- Мельник. Правда. Вижу.
Про Каролину когда говоришь, подмечаешь мерцание - у прохода тоже, буквально в шаге от тебя, слева. Мираж. Стоит, руки замком сложив у груди, уперев локоть в косяк, ногу через ногу перекинув, и ткнув носок одного сапога в пол.
- Дочери. Лабиринт. Умирают.
Тишина.
- Отцы. Лабиринт. Умирают.
Пожимает плечами - привычно и естественно, будто однокурсница твоей дочери, у которой спрашиваешь, не видела ли она ее сегодня вечером.
- Призрак. Мельник. Убивают.
Осознаешь вдруг, насколько мельче и субтильней тебя - ростом в сто девяносто с лишним, и весом в центнер, при далеко не самой худшей для твоего возраста физической форме - Квей-Куэй. Едва ли до ста шестидесяти дотягивает, и массой, Ритан в помощь, если половины от твоей будет. Но. Мал клещ, да цепуч.
- Взгляд. Линия. Понимаешь?
Клещ. Коридор. Краснота. Начавший, было, ускользать образ, вдруг разгорается с новой силой, будто пламя, в которое биотоплива щедро плеснули. Не Клещ, мертвый тур. Гнуторогий череп - выведенная росчерками пиктограмма издали походит на клеща, переднюю пару толстых лапок хищно растопырившего, остальные к покатому телу прижав. Тур - на шлеме, багровой краской выведенный клещ - в тоннеле.
Вспышка. Пропитанный влагой, затхлый воздух давно заброшенного муниципальными службами, но успешно обжитого новыми хозяевами - одной из местных банд - подземного пешеходного перехода, темного, напоминающего одновременно и склеп, и рубку списанного транспортника, кажется, буквально оседает в легких осклизлой пленкой. В нем есть что-то еще, едва уловимый пряный запах. "Труха", легкий психодел и эйфоретик. Ну, ничего удивительного - в таких-то местах. Последний раз ты был в ДжерСи не так давно, когда забирал Каролину, и сейчас вернулся в эту колоссальный неоново-пляжный притон только из-за нее, но даже нескольких визитов оказалось достаточно, чтобы понять, этот город - тот еще хищник. Старый, хитрый, умеющий ждать. Вот и тебя дождался.
"Клещи", многочисленное и хорошо организованное преступное сообщество, ведущее непримиримые уличные войны с Картелями - короткие, но яркие сводки об их "акциях" часто мелькают в новостных сводках - легко узнаваемый знак, краской баллонной, под трафарет, виднеется над аркой входа со сломанными и разведенными по углам стальным пластинам блокировочных шторок. Предупреждение для любопытных. Преодолев пару десятков растрескавшихся ступенек, останавливаешься у позеленевших от скользкой корки водорослей берегов небольшого озера, в которое превратился напрочь затопленный коридор. Исписанные граффити стены, остов притопленного велосипеда, влажно-ворсистая кочка то ли сколотого шара для боулинга, то ли мятого мотоциклетного шлема, то ли вообще чьей-то головы. Делать нечего - делаешь шаг, погружая мигом намокший ботинок в омерзительно теплые темные глубины почти по горловину. То ли успевшая подступить грунтовая, то ли не успевшая отступить дождевая вода - мутно-желтоватая, с плавающими тут и там рыбешками раскисших сигаретных фильтров, медузами использованных контрацептивов, и островками мятых жестяных банок из-под дешевого маисового пива - хлюпает в обуви, и звук привлекает внимание небольшой полусферы панорамной видеокамеры, кажущейся чем-то чужеродным на фоне заплесневелого потолочного бетона. А, может, не звук - движение. Еще два десятка шагов. Смотришь в уставившийся на тебя окуляр.
- Мне нужна Леонелла Мендосо, - говоришь, и голос вязнет в окружающем тебя полумраке.
- Кто спрашивает? - Гудит крохотный динамик камеры обезличенно-бесполым, звонким речитативом.
- Мне назначено. Лютер...
У всего могут быть уши - вообще у всего. Но, собственно, какой у тебя есть выбор, если выбора нет?
- Лютер Кройц.
Пара мгновений тишины. Скрипнув на скрытых шарнирах, толстый прямоугольный блок тщательно, фактически бесшовно подогнанной двери-пробки уходит вбок, открывая путь в смежный, с чуть возвышающимся над гладью гигантской лужи порожком, лаз. Стучит ритмично музыка, раскаты гулкие далеких басов катятся теперь вдоль по переходу. Звукоизоляция на высоте, ничего не скажешь. Перекрывает проем невысокого роста, кряжисто-крепкий мужчина, одетый в комбинезон "тюремного покроя", из плотной, ярко-оранжевого цвета ткани. Торчат из подкатанных рукавов, вместо обеих рук, напоминающие "хваталки" аппаратов, где надо игрушки выуживать, трехпалые манипуляторы, чьи телескопические трубы тускло поблескивают полированным хромом. Антрацитовая биопластиковая "маска" - от верхней губы и до линии роста отсутствующих волос - замещает большую часть лица, с треугольной, вверх острием, решеткой газозаборника вместо носа, и парой синеватых, играющих роль глаз линз в недрах широко расставленных и глубоко посаженных воронок условных глазниц. Выезжают на тонких гофрированных жгутах бусинки-визоры, параболически выгибаясь по бокам головы и делая их владельца похожим на персонажа фильма ужасов.
- Кройц. - Щерится титаном гнутых клыков "глазастик". - Ствол есть?
- Нет.
Мертвенно-бледная, изуродованная синеватыми жгутами радиальных шрамов - больше смахивающая на эластик, чем на, собственно, кожу - кожа вокруг губ собирается неестественными складками. Улыбается.
- А если найду?
- Было бы неплохо.
- Эй, эй, Спайк, ты че, охуел? А ну…
Обвешанная внахлест платиновыми, серебряными и, кажется, железными цепочками, с пригоршней разномастных колец на тонких пальцах, рыжеволосая девчонка, лет двенадцати-тринадцати на вид, в растянутой кислотно-зеленой майке с морф-принтом, изображающем циклично бьющего по струнам хитро сделанной из винтовочного корпуса гитары патлатого мариачи - фронтмена группы "AULLAN LOS COYOTES", судя по моргающей надписи, драных джинсах и силиконовых сандалиях на босу ногу. Бесцеремонно отпихивает своего аугментированного товарища прочь.
- …Съебал отсюда. Это мой дядя, блять.
Широко улыбается, к твоему ужасу, двумя стройными рядами серебристых зубов.
- Дядя Лютик!
Обхватив тебя за пояс, обнимает, тянет внутрь. Аккуратно похлопав ее по спине, переступаешь через порог. Льет тут же на ноги странно шипящую зеленоватую жидкость из двухлитровой бутылки.
- А то там пиздос гадости всякой. Прости, что пришлось через это очко идти: на главном сейчас дрочильня левая, а от боковых пиздовать километр.
Лео. Леонелла Мендосо, единственная дочь Карлоса Мендосо, твоего сначала соседа через три дома, если идти в сторону набережной, а потом боевого товарища - вместе воевали в Великую Освободительную, на твоих руках мужик умер, когда самурай ему обе кисти в грызне окопной обрубил. Как вернулся домой после Победы, обнаружил, что Лео живет у вас. Мать, Виктория, погибла, сгорев в атмосфере какого-то имперского Мира вместе с корветом, на который была призвана служить бортовым механиком, и сиротой ее оставив, вот Каролина, то есть, Эбигейл, и приютила кроху. Пару сезонов на веранде прожила - тихой мышкой - пока какие-то дальние родственники Карлоса на Тьерра-Бланке не нашлись, и не забрали ее к себе. Собственно, кроме простеньких открыток ко всяким праздникам - от нее - и небольших подарков - от вас - с тех пор никак, особо, и не контактировали. Тем сильней было твое удивление, когда позвонила день назад, и предложила встретиться. "Вик" скинул денег на "бизнес-билет", без досмотров, до Джерихо-Сити - места сбора группы - и ты, по прилету, едва успел заселиться в занюханный номер дешевого мотеля, как раздался звонок. Комбинацию "одноразовой звонилки" знали только "Хомяк" и бабушка Дун, а тут такое. Могло быть ловушкой? Могло. Но пошел ведь почему-то? Может быть, потому, что и сам понимал - большей ловушки, чем та, в которую уже влез, быть просто не может?
- Я знаю про, ну, про все это. Зря вы влезли в это дерьмо.
Не найдя, что ответить, только киваешь.
- У нас там свои интересы, своя движуха.
С еще большим ужасом замечаешь татуировку в виде стилизованного клеща, вроде того, над аркой, у нее на шее, справа.
- И про Эбби тоже знаю, мы с ней виделись иногда.
А вот об этом Лина тебе никогда не рассказывала. Не хотела расстраивать?
- Я попросила тетю "Трикс" - одного из тех пидарасов, "светляка", уже закоптили. Хотите, кстати, видосик заценить? Визжит как я ебу чего.
Тараторит не хуже пистолета-пулемета. Качаешь головой, давая понять, мол, позже.
- Короче, - тянет за рукав рубашки тебя, - я как увидела, что один из тех, кто, ну, вписался, это вы, то думаю, ебать…
Тащит по узкой расщелине пропитанного механическими стуками, лязгом металла о металл, стонами страсти и стонами боли, раскатами музыки и рокотом выстрелов, технического тоннеля, в многочисленных занавешенных ответвлениях которого, очевидно, бурлит кипучая и разноплановая деятельность.
- Вот это совпадения. А совпадений не бывает - все просчитано Спящим, дядя. Я попросила тетю "Трикс", она позвала своего боевика, который тоже вписан, но с другой стороны, он типа "светляк", но не пидарас, то есть как бы пидарас, конечно, это же "светляк", но не сильно, и он, короче…
Едва расходитесь с идущей навстречу высокой, пахнущей лавандой, медом, мокрым железом и "трухой" девушкой, всю одежду которой составляет накинутый на депилированное тело "виниловый" дождевик цвета артериальной крови, и которая, на мгновение прижавшись похожей на пару туго накачанных соккерных мячиков грудью к твоей груди, улыбается тебе, подмигнув. "Мотылек", так их, вроде бы, тут называют. И ты еще считал, что на Аргентине с преступностью все плохо, ага.
- …Сейчас говорит со Спящим, а потом…
Раз или два поворачиваешь, следом за бывшей соседкой все сильней и сильней углубляясь в раскинувшийся прямо под сонными улицами промышленных окраин шумный лабиринт.
- ...Вы все обсудите. Я думаю, тебе не помешает немного помощи. И... Так.
Стучится в балку у перекрытого угольно-черными складками шелкового полотнища проема.
- Тетя "Трикс"?
Металлический, вызывающий ассоциации со скрежетом десятка плохо смазанных шестерней скрип чудесным образом складывается в слова:
- Что, "Мекко", друга привела? Заходите.

Кройц. Как только позади остается коридор, звякает скупо - будто напоследок - одинокий колокольчик.
- Маар. Мидмир. Знаю.
Нет, все-таки не напоследок. Качнув закупоренную рубчатой крышкой - внутрь не заглянуть - емкость туда-сюда носком правого ботинка, "Призрак" отмечает тем самым свое местонахождение в пространстве. Подождать, вроде, собиралась, нет?
- Слуга. Мельник. Отпустил.
То ли тебе чудится, то ли и правда, присев на корточки, мерцающая фигура касается пальцами одного из багровых росчерков.
- Слуга. Лабиринт. Ушла.
Тлеющий меч недвусмысленно указывает на единственный явный путь отсюда.
- Кот. Оцелот. Ушел.
Жало горячей полосы разворачивается на сто восемьдесят градусов, упираясь в стенку, прямо напротив искромсанного им же полотна.
Морда кошачья вспоминается, штрихами, схематично на бортик гермошлема нанесенными, выведенная. "Оцелот". Твоего роста, крепко сбитый, жилистый, поджарый, с литыми будто из стали мускулами, чьи тугие перевития легко угадывались даже под слоями ткани и защитным обвесом. Он, в противовес "Вику", оказался гораздо менее говорливым, но зато выгодно отличался от своего вертлявого товарища несравнимо большей прямолинейностью. Свое отношение к вам, по крайней мере, обозначил сразу и однозначно: вы выполняете его приказы, без обсуждений и споров, делаете свою работу, получаете выплаты, после чего катитесь на все четыре стороны, и ваша дальнейшая судьба его не волнует. Попробуете хитрить - умрете, попробуете сбежать - умрете. Грубо, но честно. Хотел отказаться ты. А потом сообщение пришло, как раз, когда смарт вытащил, чтоб в пылающее ведро его кинуть. Зачисление четырех сотен тысяч демкредов на анонимизированный счет, от анонимного отправителя. Четыреста сразу, восемьсот потом. За миллион с небольшим сможешь организовать извлечение мозга своей дочери из умирающего и, попутно, отравляющего самую ценную, самую важную свою часть - болью и продуктами своего же распада - тела. Небольшое хранилище, емкость с инертной ликвороподобной жидкостью. Она будет спать: без снов, без страданий. Ждать. Выиграешь, для нее в первую очередь, но и для себя тоже, немного времени - сезон, а то и несколько. Придумаешь что-то еще, что угодно. Обязательно. Ты, "Хомяк", да и Дуны помогут, старые связи поднимешь, все сделаешь - как-то справитесь.
- Йи. Ар. Сан.
Неожиданно понимаешь, что фантом, странно цокая, стоит в дальнем левом углу, и лениво водит клинком в воздухе, рисуя им овалы и чертя параболы.
- Сан. Ар. Йи.

Кройц. Кивок полупрозрачной маски. Жмешь обрубок кисти к поврежденному устройству. Ничего. Но у той, что рядом стоит, похоже есть подходящий консервный нож. Раскаленный композит погружается в армопластик. Вспышка.
"Орел" утыкается чернотой дула в сторону полированной полусферы.
- Полегче, - повторяешь.
- Серьезно?
В голосе "Лапы" слышится насмешка, но рамку рельсотронного пистолета она не сдвигает и на миллиметр. Крепкая у нее хватка, без намека на тремор.
- Серьезно.
Доля секунды - и булавочно-крохотный провал разгонной канала ее оружия отражается уже в забрале твоего гермошлема.
- Какого черта, старый?!
- Мы не убивать сюда пришли.
- С хуя ли? Это же корпы.
Очередная жертва какой-нибудь затеянной властями по указке Корпорации "программы по расселению аварийного жилого фонда", не иначе. Таких в Ренго теперь - через одного. Но это, это не просто жертва, нет. Боль и злоба трансформировались в ее сознании, став чем-то другим. Хуже, темней, злей. Она безумна, это факт. Безумна, опасна и абсолютно непредсказуема.
- Уб...
Перебивает.
- Пиздец, амиго, т...
Ты не дожил бы до своих лет, не доверяя своему чутью. Рефлекс. Пинком опрокидываешь бочку навстречу несостоявшейся убийце, отшагом уходя с линии огня. Гудение разгонных блочков, и все договоренности между вами идут прахом. Миг - вжикает, синхронно с ударом обода массивной тары в ее бедро, утопающий в брызнувшей трещинами потолочной плите микроснаряд. Пленница валится вбок, наемница - на спину.
- Руки, маар! Бросай ствол! - Мидмирское ругательство, въевшееся в подкорку еще с той самой Войны, вылетает автоматом, когда ловишь в прицел лежащую перед собой женщину.
Бросает. Может и не такая безумная, какой кажется, да? Шаг - аккуратно, еще шаг - осторожно. Пинком отбрасываешь звонко брякнувшую о металлическую плитку цельнолитую вжик-машинку в угол.
Уже знаешь - на все про все у тебя не больше минуты. "Оцелот", ваш командир, тот, кто знает, что делать. Капитан, пилот, стрелок, убийца. Он там, в техническом лазе, несколькими этажами выше, встречает летчика из первой группы. Или все же "встречает"? Скорее всего услышал возню, а раз так, теперь спустится сюда. Тем, что ты сейчас сделал, может и спас, конечно, девчонку эту, из персонала, но себе абсолютно точно подписал смертный приговор. И с палачом сладить будет не в пример трудней, чем с его верной хиспанской помощницей. Прекрасно помнишь, как он убивал рейдеров, прискакавших на аварийный сигнал пущенной в дрейф яхты: быстро, сухо, методично. Удар - труп, выстрел - труп. Одного за одним, настоящая ода боли. Ни сомнений, ни жалости: вообще никаких эмоций. Так шеф-повар морковь шинкует, например. Мастерство, ставшее привычкой. Минута, "Мельник", минута. Вспышка.
Подрезанная равно по порог нижняя часть дверного полотна, с оплавленными и потекшими напоминающими "свечные слезы" ручейками краями, еще чадит, исходит жаром. Верхняя же отжата вверх, подплавлена, слегка замята у левого бортика, и заблокирована практически у самого ободочного паза. Свободен путь.
- Квей. Работа. Ждать.
Звенят мелодично мысли-слова.
- Мельник. Работа. Смотреть.

При словах о патогенности рейдер слегка напрягся. Но только слегка. Жидкости "фактически безопасны", а валяющиеся на полу клочья не похожи были на гонодные... Гонадные? Что за слово мудрёное. Рубик не считал себя очень уж заумным, но вроде стоял на ступеньку интеллекта повыше по сравнению с тупоголовыми отбитыми рейдерами, большая часть которых превращалась в пушечное мясо при первой же высадке. Однако даже не доводилось слышать слово такое. То, что лежало на полу, напоминало обычный ливер, и все же лишний раз не стоило таскать на себе это. Сделав шаг в сторону, поднял правую ногу и аккуратно, в сторону, тряхнул разок-другой, пытаясь хоть немного очистить сапог. Затем второй. Товарищей главное не забрызгать.

Пока отряхивался, поймал взгляд Фиделя. Что-то напрягся стрелок, волнуется. Выдавил ухмылку для кореша. Пусть выдохнет, вроде пока не жжётся ничего, да и отращиваться выросты и когти не хочется. Услышав предложение насчёт "зеркала", Рубик уже привычно взмахнул клинком снизу вверх, останавливая его перед лицом лаборанта, чтобы тот взглянул на себя. Если тот захочет конечно, без принуждения. Судя по всему, память Бену отшибло не так масштабно, как им раньше, может просто в шоковом состоянии от мороза и всего прочего происходящего дерьма.

Фидель конечно наболтал всякого. Вроде как и по делу, а вроде и двигаться хочется. Взрывы такие нихреновые были, если они в космосе висят, кто знает, сколько осталось до нарушения герметичности? А космический вакуум дело такое, убивает быстрее и надежнее всяких гранат и монстров. Сколько раз доводилось видеть разграбленные дрейфующие скорлупы, некогда служившие пристанищем роду человеческому. Поэтому пока стрелок расписывал злоключения, надеясь получить научно обоснованный ответ, сделал несколько плавных шагов в сторону чёрного проёма, через который они попали сюда, обходя остатки твари. Выглядывать в коридор не хотелось, а потому просто прижался к стене с одной стороны, и не спеша высунул кончик лезвия, чтобы взглянуть в сторону перепонки. Хотя что он увидит без фонаря?

- Братан, дай света чутка. Глянем, на месте перепонка та, или нет. Тогда уже будем решать, рисковать с этим лазом или нет.

  Щелчок предохранителя. Если подумать, во время физического присутствия на объекте уязвимее всего человек в тот момент, когда пробирается через узкий лаз: руками он упирается в пол, чтобы не упираться в него лицом; ноги его лежат и даже при самом активном ёрзаньи не дают достаточного рычага, чтобы быстро убраться в сторону; обзор ограничен выбором между тем, чтобы смотреть вперед, по сторонам или вверх… Когда ты заходишь в дверь, всё новое, что может тебя поджидать, находится впереди – перед тобой, но когда ты пролезаешь в лаз, неизвестность ждет тебя и спереди, и сзади, и сбоку и сверху – невозможно повернуть голову сразу во все стороны. Поэтому, например, в жилище каких-нибудь доисходных дикарей-канибалов один единственный ребенок с деревянным колышком, поджидающий у узкого лаза в жилище, сможет остановить взрослого, вооруженного автоматом, а в данном случае Крейн может попытаться для тех же целей использовать пистолет. Шум выстрела, разумеется, его выдаст и вряд ли он сможет без твоей помощи выбраться отсюда, но нет предела человеческой глупости и об этом никогда не следует забывать.

  Прислонила левую руку к створке двери, опускаясь на одно колено. Развернуться? Закрыть дверь? Меньше людей – меньше риск? Или понадеяться, что реши Крейн выстрелить из своей пукалки, бронескафандр остановит пистолетную пулю? Не так давно ты убеждала себя, что лучшая защита от людей – их собственные желания: дай собаке кость. И почти наверняка, он снял пушку с предохранителя, чтобы почувствовать себя важным и нужным, а не чтобы стрелять в свой единственный шанс на спасение. Решения-решения. Приникла к земле – зачем лезть улиткой, когда можно перекатиться волчком. Правой рукой оттолкнуться от пола, пружиной провернуть корпус, позволяя инерции прокатить тебя на другую сторону этой двери; затем, следуя той же инерции, сместить центр тяжести и подняться одним непрерывным движением. Представила себе график прилагаемых к телу сил в каждый момент, перенаправление векторов, рычаги… Пусть ты и не слишком привычна к таким движениям в условии гравитации, но перекатиться в невесомости, пожалуй, было бы невозможно, так почему не попытаться использовать то, что дано?

  А затем память цепляется за легенду – интересно, как ты рассуждала, когда выбирала рандомизацию вместо кражи личности. Корпораты, навестившие бы настоящую Сэм, не прекратили бы поиски, увидев её искреннее непонимание происходящего? Подняли бы историю всех медицинских процедур; отследили бы, в какой момент ДНК оказалось в руках мясников; выяснили бы, кто и для каких целей купил биоматериал; и в конечном счете через несколько рутинных переговоров, расправляясь с коктейльными креветками и ковыряясь в зубах, выкупили бы у SINCO всё, что им известно о той тебе, которая заказала клонированное тело? Или ты просто испугалась кармической расплаты за невинно загубленную жизнь неизвестной тебе эмиратки? Комбинация этих причин? Может быть, ты просто искала повод не красть для этого дела личность и найдя достаточно поводов сумела себя убедить?

  Оттолкнулась рукой от пола, направив тело волчком в приоткрытую дверь. Развернуться, согнуть левую ногу в колене, создавая рычаг, по инерции повернуться спиной к дальней стене и принять вертикальное положение. Просто. В теории.

Джош

Лезвие с щелчком занимает «боевое» положение. Если понятие «боевое» вообще применимо к миниатюрному швейцарскому ножику, который неумолимо компенсирует универсальностью эффективность. И, тем не менее, ты, обойдя фотографа, сам выходишь навстречу сомневающемуся бомжу. Видишь, как мимо проносится и врезается в грудь мужчине тяжелая сумка – дело рук Крейна, не иначе.

У тебя нет времени размышлять об эффективности подобного отвлекающего маневра. Нет времени думать о нормах этики, законодательстве штата Орегон и даже простой человеческой морали. Ты для себя уже оценил ситуацию, всё решил – и отчего-то складывается впечатление, что вокруг может не найтись никого, кто спросит с тебя за случившееся.

Худощавый человек в засаленной майке поднимает морду и смотрит на тебя покрасневшими глазами навыкат. Ты спровоцировал его приближением, и он сделал свой выбор. Словно не человек, но чрезвычайно опасное бешеное животное. Издав нечленораздельное мычание бросается на тебя, заранее приоткрыв рот. Ты выкидываешь вперёд руку – последующие события особенно ярко и четко фиксируются в памяти.

Миниатюрное лезвие, на удивление четко входит прямо в глазницу. Бомж, который по инерции насаживается на ножик на бегу дополнительно. Выпускаешь из пальцев крошечную ярко-красную рукоять, отступаешь на шаг – видишь, как агрессор стоит перед тобой и раскачивается, как кровь из глаза ручьями течет по шее и скуле. Запоздало приходит осознание сделанного – выставив руки вперёд, словно сомнамбула, мужчина совершает ещё один шаг и падает перед тобой на колени. Потом заваливается вперед и стыкует лицо с асфальтом, вгоняя нож ещё глубже в глазницу с омерзительным чавканьем.

Сомневаться не приходится – этот человек мёртв. Отползавшая на коленях девчонка наконец берёт низкий старт и, вскочив на ноги, мчится куда-то дальше. Фотограф по-прежнему сидит на асфальте – и выглядит, кажется, даже более ошарашенным, чем ты сам.

Бесполезные бутики со дизайнерскими трусами, аптеки, бакалея, и медведь, который делает больно иначе. Ни черта полезного. Младший мстительно показал печальной игрушке средний палец.

У входа на лестницу Рой наткнулся на дамочку из кафе и ее... подружку? Минуту назад контраст между двумя девушками мог бы выбить из колеи, но теперь безнадежно проигрывал отпечатавшейся в памяти картине лежащего чернокожего охранника, на котором, словно японские моряки на туше выброшенного на берег кита, копошатся дерганые фигуры. По крайней мере, новая девица выглядела так, словно сама кого хочешь прожует и выплюнет, в текущих обстоятельствах это, пожалуй, полезней чем смазливое личико и ладная фигурка.
- Рой, - коротко кивнул младший и добавил, показывая зажатой в руке бутылкой на противоположный край атриума, где уже мелькали изломанные силуэты, - Понятия не имею, что это за психованые ублюдки и что тут творится, но по-моему, отсюда пора срочно делать ноги.

В голову вдруг просочилась мимолетная робкая мысль - а точно пора сваливать? А что если все эти психи снаружи и лезут? Рой на секунду завис, колесо в голове прокрутилось и все детали паззла с щелчком встали на свои места. Автобус - пропавшая связь - кровожадные психи. Значит, ЭТО происходит не только здесь, в торговом центре. Во всем городе, вероятно, то же самое. А может, и по всей стране. Или вообще по всему гребаному шарику. От развернувшейся перед внутренним взором картины апокалипсиса перехватило дыхание и по телу промаршировал очередной батальон мурашек.

- К черту всё, я сваливаю, - упрямо проворчал Рой и целеустремленно направился вниз по лестнице.

Кройц. Уходит фигура, становясь ничем. Но перезвон, плетеный туго из дрожащих как трава на ветру рубленых фраз, остается.
- Услуга. Деньги. Будут.
Топаешь не то следом, не то рядом, не то вообще в авангарде - имея дело с таким, вот, миражом, как оказалось, никогда не угадаешь. Труп лаборантки пропадает из виду, утопая в оседающих туманных клубах за спиной, гильз нескольких цилиндры - тоже. Были, и нет их. Спрашивая-думая о событиях, в которых, может быть, и сам принимал участие, очертания спутницы краем глаза улавливаешь, слева и сзади.
- Наемники. Рейдеры. Пришли.
Шаг.
- Артефакты. Данные. Нашли.
Еще шаг.
- Зверь. Лабиринт. Выпустили.
Готов поклясться, что посмотрела на тебя.
- Старый. Голодный. Ест.
Нет, ну точно.
- Квей. Работа. Найти.
Когда почти добираетесь до двери с поврежденным активатором, прихватывают за локоть пальцы, арматурой вминаясь в ткань костюма.
- Наемник. Патрон. Убить.
Колокольчики, качающихся на ветру палочек глухой перестук. Снова побрякивают в тишине.
- Мельник. Работа. Помогать.
Смотришь на отвертку, в пластик плитки воткнутую. Нет надписей заводских на заблокированном щите, заклеены скотчем. Скотч. Вспышка.
Трещит моток, накручивая витки вокруг головы, цепляет и путает пряди каштановых волос. Девушка. Сидит на поставленной стоймя бочке, руки под коленками стянуты проволокой. Комбинезон бледно-голубой, с красных клякс разводами на груди. Кровь. И страха нет в глазах, ненависть одна. Холодная и ровная.
- Полегче, - говоришь.
Светофильтр скафандра, отмеченного аппликацией в виде отпечатка кошачьей лапы на гермошлеме, безразлично-зеркален. Но хиспанка под ним, а это именно она, ухмыляется - знаешь ее от силы сутки, и уже готов не глядя поставить на такой расклад тысячу демкредов.
Щелчок предохранителя, гул электрически-трансформаторный. Приставляет к затылку пленницы жало разгонника "Лапа".
- Последнее слово, тонта?
Глянув на тебя, пленница улыбается, морща полосы закрывающей рот клейкой ленты. Вспышка.
- Дверь. Заперто. Открыть?

Удивительно, но дотащил. Спас. Герой. Только вот что-то совсем не радостно. Надо передохнуть.
Поставил девочку на землю. Не самая лёгкая ноша всё же. Но в качалке и тяжелей тягал. Ща, дух перевести и второй подход. Куда-нибудь. Пока не ясно, куда. А пока спасённой в лицо заглянул. Притихла чёт. Ну, есть причины.
— Ты как? — спросил для проформы, ответа не ожидая. Руку протянул. Возьмёт? Вот это — важно. А то как бы не убежала. Да и вообще. Доверие нужно.

Что это такое-то? Массовое помешательство? Версию с флэшмобом ЛеБлан давно отмёл — слишком правдоподобный гор, всё реально. Засомневаться в том значило стать следующим блюдом на этом шведском столе для каннибалов. К счастью, прямо сейчас все пирующие поедали других. Но долго ли до того, как кто-то заметит яркого мима? Уйти в коридор? Но в открытом пространстве легче убежать, чем в замкнутом, где могут окружить, да и просто сложней разойтись.

Подумав, Микаель решил подождать. Забиться в дыру всегда можно успеть. Пока же он просто глядел по сторонам, следя за девочкой и происходящим, как снаружи, так и за полупрозрачной дверью, пытаясь хоть как-то упорядочить в своей голове окружающий хаос. И высматривая другие пути для отступления как к RV, так и прочь от торгового центра и людей.

  Прижала к стене ладонь в перчатке одновременно с тем, как вздрогнул пол под ногами – будто включили старые двигатели – только затем, заякорившись, и мысли заякорила фактом, что вообще-то комплекс находится на планете и выбраться на орбиту, где уже двигатели бы его так вот трясли, увы, не способен. Внутренним зрением взглянула на схему комплекса – купол доков, шпиль, «лепестки» вокруг – представила, как часть шпиля примерно на высоте прогремевшего взрыва отваливается от основания. Куда эта часть должна будет упасть, учитывая, что шпиль на планете и на него действует гравитация? Конечно же, прямо на «лепестки», потому что жесткость самого шпиля не позволит частям провалиться внутрь конструкции, а гравитация планеты и лёд не позволят частям улететь достаточно далеко в сторону – к тому же, если бы взрыв был достаточно мощный, чтобы отбросить, скажем, доковый купол, то равная сила будет направлена на сам шпиль, что заставит его сжаться и приведет к еще большим разрушениям. Вывод? Безопаснее всего сейчас быть под точкой взрыва, а не в стороне от неё.

  – Опасность обрушения, нам нужно поторопиться, – тихо сообщила поднимающемуся на ноги Крейну, добавив в сухую до репликанства фразу это вот «нам».

  Ничто так не делает тебя в глазах других человеком, как обобщение себя с собеседником. Кто-то ошибочно считает это эмпатией и по-правде именно такой сигнал ты хочешь подать, однако эмпатия, все-же, не только способность вовремя сказать правильные слова, но и желание услышать, понять и разделить тяжести кого-то другого. Желание не обязательно бескорыстное, однако между людьми эквивалентное желанию установить сетевое соединение. И точно так же как с сетевым протоколом, эмпатия требует постоянного взаимного подтверждения: «я понимаю тебя, а ты понимаешь, что я понимаю тебя?». Проявление же человечности может быть лишь разовым заявлением: «нам нужно поторопиться», – и тебе совершенно все равно, что это «нам» значит для других, если они делают то, что от них требуется — одностороннее «решение» проблемы двух генералов: «я иду в атаку на рассвете завтрашнего дня и отправляю сотню гонцов с этим сообщением».

  А между тем… Адриан, да? Лицо лаборанта моментально связывается с именем – сочетается идеально. Например, если бы этот лаборант был никакой не Адриан, а имперец в клонированном теле, которое просто выглядит как самый настоящий Адриан, то такое имя он бы себе и взял, посмотрев в зеркало. Или ты думаешь, что ты одна догадалась так анонимизироваться? Что наводит на мысль: неплохо бы тебе самой вспомнить легендированное имя этого тела.

Кройц. Звенят голоса под сенью больше черепа, чем гермака, муаровый поток слов. И женских струн, частот, потоков - называй как угодно, суть мало поменяется - в нем теперь несравнимо больше, чем тогда, когда звучал "вживую", то ли причудливых голосовых связок порождением будучи, то ли анонимизирущей аудиосистемы.
- Квей. Призрак. Называй.
Скорее, кажется, "Куэй", мягко и "тонально", на кехайский манер, но ты, по привычке уже, воспринимаешь говор их так, а не эдак. Вообще, конечно, с той смыслоразличительной нагрузкой, которую несут в себе эти самые "тона", иногда, может, и стоит хотя бы попытаться воспроизвести их как положено, однако ты прожил в окружении имперцев достаточно долго, чтобы понять - иногда проще и безопасней сойти за обычного, такого, лаовая, с которого и спроса нет, чем за лаовая-острячка, тонкого шутничка, который, зная "как надо", специально называет тебя какой-нибудь "креветкой". Попутно проверив костюм свой, припоминаешь, что кобура для "27" спрятана под ним, у левого бока, а на нем пистолет возможно пристроить, например, в набедренном кармане, либо вообще впихнуть под ременную петлю, просунув в нее затворную раму. В первом случае, случись чего, не получиться выхватить оружие быстро, во втором - потерять рискуешь, возникни вдруг насущная необходимость бежать, прыгать, либо по палубе кататься.
Про помощь следом думаешь-говоришь. Смех. Задорный, многослойно-мелодичный, металлически-звонкий, изменчивый как игра света на куполе иризирующей линзы лазерной винтовки.
Полуобернувшись по направлению к коридору, пару раз вполне по-человечески сгибает-разгибает пальцы протянутой по направлению к тебе правой руки в пригласительном жесте фантом.
- Договор. Помощь. Идем.
Уже практически показав тебе спину и растворившись на фоне окружения, добавляет.
- Наемник. Цена. Назови.

Рубик. Всем. Когда "на корчи" припадаешь, ощутимо похрустывают коленки, черство хрупнув мослами. Стареешь помаленьку: не те уже кости, хрящи дубеют. Благо хватка пока та же.
Мозолистой лопатой натруженной ладони сгарнув наледь с прогибающейся под ее давлением "стекляшки", пальца крюком загрубелым стучишь по тонкой мембране, заставляя маячащее за ней лицо поморщиться как от зубной боли. Тужурку мужиковскую попутно поближе разглядываешь. Отличного качества, плотная холщовина, добротно сшита и скроена - просторно, но ладно и складно - без стыков, угловинами торчащих и с нормальной оторочкой. Наклешники модные, опять же, палубодавы неплохие. Такой, знаешь, небедно выглядящий прикид. Небедно и, отчего-то, знакомо. Вспышка.
- Ну как? - Разведя руки в стороны, Энигма демонстрирует тебе натянутый на ноги и накинутый на плечи, но еще не застегнутый изоляционный комбинезон насыщенно-багрового, как венозная кровь, цвета. Делает пару танцевальных па, поднимаясь на носках под тихий шелест льющейся из спрятанных под обшивкой колонок и едва перебивающей гул тяговых движков мелодии. "SUDARO MEDICINE", белеет лейбл на внутренней подкладке "куртки".
- Как помидор.
Фыркает, хмыкнув.
- Как что? Ты-то про них откуда знаешь?
Загадочно улыбаешься в ответ.
- По ящику, небось, видел.
Повышаешь концентрацию загадочности в улыбке.
- Ой, да ну тебя!
Еще немного.
- Да Рубик!
Критический уровень загадочности, который способна выдержать Энигма, достигнут.
- Сам ты, блин, помидор!
Абсолютно беззлобно ругнувшись, ловко цепляет носком ботинка за боковую лямку и подкидывает тебе лежащий у ее ног пристяжной шлем-купол с широкой полосой смотровой бойницы и парой овалов сетчатых вставок фильтрационных элементов, справа и слева от "подбородка".
- Помог бы лучше, а?.. Чем трындеть...
- Не трындеть, - нацепив ведроподобный элемент обмундирования на болтливую рыжую голову, фиксируешь его на раструбе воротника, обжимаешь гермозащелки, - а…
- Да-да, - голова качается вправо-влево, - говорить.
Пару секунд возишься с поворотным кольцом.
- Ладно, не ворчи - бубнит из-под обесточенной полусферы. - Вот...
Подхватывает болтающийся на тонкой серебряной цепочке, прячась в прикрытой белоснежной майкой-безрукавкой ложбинке груди, амулет, тянет его прочь.
- Да не дури ты, - укладываешь ладонь поверх тонкого веснушчатого запястья.
- Я и не дурю. Бери.
Легко расцепляет кулачковый замочек, и протягивает небольшой, в ноготь, гнутый треугольничком блестящий фрагмент корпуса гранатометного выстрела, со сточенными краями, остатками глубокой штамповки "R1" на боковине, и аккуратно высверленной дырочкой у отвернутого "дальним углом" края. Ее талисман на удачу, заготовку для которого она вытащила из собственной шеи. Чуть ему до артерии не хватило - миллиметр или около того. Такая передача - ваш маленький дружеский ритуал, перед самыми жесткими рейдами, если есть реальный вариант "отстрелиться в пустоту".
И каждый раз сердце щемит. Каждый раз - страх. Не просто друг, сестра скорей. Может, даже ближе, чем бесхитростная и грубоватая Сука, и всяко ближе, чем Флик или Мон-Грел. Сколько вы знакомы? Пять лет? Семь? Когда все началось? Когда лежал на палубе, ливер собственный пытаясь перебитой рукой под брюхо подгрести. Когда перевернула тебя тычком ноги. В скорлупе гильдейской, с разгонником дробовым. Когда зажмурился, готовый Войд встретить. Когда глаза открыл, с удивлением поняв, что "мразина гильдовская" не добила, а начала собирать и заливать "дезиком" завитки кишок твоих, походя "штырь" с обезболом куда-то под скулу загнав. Когда Сука, с воплями дикими налетела бурей, протянула ее поперек спины, дубиной за ствол перехватив, пулеметом. Когда топтать упавшее тело в слепой ярости начала, давя и ломая кости. Когда поднялся на локте, выдавив из себя, вперемешку с красным, слово "хватит". Когда тащились втроем уже, ты еле-еле, Энигма кое-как, и Сука, волоча вас двоих, прочь с расстрелянного гильдейским фрегатом в хлам и рассыпающегося на части рейдерского корыта. Когда вышибли из гильдии ее "за трусость", когда вместе по жизни пошли. Тогда и стала тебе ближе близкого самого.
Берешь кусочек смертоносного сплава, прячешь привычно в потайной кармашек левого вамбраса.
- Верну…
- Вернешь, - кивает, но из-за костюма получается это у нее не очень.
Клацает клапанами кирасы, быстро закрывая их, сверху-вниз. Закончив, приобнимает тебя под локоть.
- Да ладно тебе, не кисни. Все будет…
Сунувшись за отворот тяжелой брезентовой занавески, Флик пару мгновений изучает то ли вас, то ли интерьер капитанской каютки немигающим, равнодушно-безэмоциональным взглядом. Иногда до жути напоминает автоматона в такие моменты, аж оторопь берет.
- Полчаса до сброса, выключаем центрифугу.
Голос не лучше взгляда. И исчезает.
- Все, здоровяк, - отпускает тебя, - собирайся.
Кивнув, направляешься к выходу. Суешься прочь, за завесы полотнища.
- Руб.
Поворачиваешься.
- Все будет хорошо.

Кройц. Прожав блокираторы, поднимаешь вверх светофильтр, и фоновый холод, которым буквально сочится все вокруг, вновь овевает кожу своим морозным дыханием. Мерещится ли, нет, но с каждым мгновением все сильней цепляешь взглядом там, в дрожащем мареве пустоты, очертания, пусть и призрачно-ускользающие, тонких линий женского лица. "Белый шум" наполняет сознание, окутывает - словно старый приемник перекинуло на пустую волну в минимальном тоне. Звон робко отступает, уступая место едва различимой, похожей скорей на давнишнее, полуистлевшее воспоминание, чем на существующий в реальности звук, мелодии. Выверенные струнные переборы: что-то имперское, совсем старинное, такое же всеми забытое, как и ты сам.
- Река. Вода. Течет.
Разноголосый шепот, всюду и нигде. Там, внутри, среди мыслей, не здесь, за скафандра сводами. Мягкие волны теплоты: накатывают на виски, растекаются под черепом, наполняют собой затылок.
- Лабиринт. Зверь. Ждет.
Отголоски той боли, что омыла тебя в себе, когда впервые открыл глаза, исчезают бесследно.
- Лабиринт. Хозяин. Идет.
Уходит и страх.
- Наемник. Патрон. Ищу.
Горячая вспышка раскрывается где-то в центре груди, импульсом энергии прокатываясь по всему - от кончиков волос до кончиков ногтей- телу, сдувает с мыслей накипь заторможенности, наполняет мускулы жаждой движения.
- Мысли. Слова. Говори.

Мадлен задумчиво уставилась на кобуру. Помедитировала секунду, вздохнула и последовала совету. Ничего лучшего на ум всё равно не шло. Интересно, кто-нибудь до этого пытался использовать пистолет для добывания огня? В прямом смысле. Был в этом какой-то извращённый шик. Как в раскрашенном воздушном шарике на детском дне рождения, который папаша смастерил из гондона.

– Слушай, что-то наш приятель сверху затих, - задумчиво потянула Мад, пытаясь высечь искру. – И вообще, какая-то херня происходит. Две-над-дцать... со-рок д-вааа... А ну-ка дай я!

Придвинулась, пихнула в плечо, заорала в рацию (все это не переставая высекать искру):

– Эй там, на пиздице, какое нахер сорок два?! То же мне вопрос смысла жизни, Вселенной и всего такого! Отставить двенадцать-сорок два. До хуя! Как поняли, прием?

Твою мать! Куда рвутся все эти идиоты? Там на улице давленые трупы и кровища, лучше пересидеть в центре, пока это всё уберут, копы заснимут и зарисуют. Джей передернулась, снова вспомнив омерзительный скрежет и ... фу! Нет, это надо срочно запить!

Ого, а это что за херня? Жуткая чувиха в кровище, и там, за ней, что там такое? Труп? Охуела эта понтовая молодежь. Нет, чтоб пыхнуть ганджубаса и хряпнуть пару коктейлей - они загоняются глюкогеновым говном и высаживаются на измену.

– Ну и уродина, – пробурчала Джей, уходя с траектории движения очередной конченной с кислотными мозгами. - Везет же мне сегодня на обдолбанцев.

Нет уж, делать работу полиции и отлавливать бзикнутую она точно не будет. Нахуй, нахуй, путешествуй мимо, шизо де кончини, нам не по пути. Ну и харя, она что, в язык ширяется? Черные дорожки вен через всё хлебало.

Кинув быстрый взгляд по сторонам, Джей решила, что газовый баллончик в торговом центре - не самое офигенное решение, нож при копах тоже не стоит доставать, вон их там сколько рысачит, а вот кнутом, если что, чувиху стегануть можно. Потом. Если попросит. А пока надо уже найти наконец Триш. Телефон ещё, мать его... что они тут опять грохнули, что со связью, задолбали своими приколами.

И байкерша решительным шагом ломанулась к эскалатору, по широкой дуге обходя стрёмную бабу.

Рик

Мужчина тянет за руку, указывает напоминающим барабанную палочку пухлым пальцем в сторону ближайшей стены. Там, на скамье, полулежит дородная женщина – медленно сползая с закатившимися глазами по спинке вниз, она то и дело вздрагивает всем телом, от чего-то объемные телеса ещё какое-то время тревожно колышутся. Женщина выглядит так, словно только что перенесла сердечный приступ и прямо на твоих глазах умирает. Смотришь с беспокойством на почерневшую вену, которая раздулась настолько, что теперь просматривается даже сквозь несколько подбородков. Мужчина не слышит тебя, не хочет слушать – высвобождаешь руку рывком.

Оставив позади и бессознательную посетительницу, и её мужа, пробираешься сквозь толпу. Вокруг мельтешат разноцветные рубашки и незнакомые лица, язык и гортань начинает щипать от горького привкуса дыма. Не хочешь думать о том, что случится с брошенной женщиной. Не хочешь думать о том, что случится, если автобус по каким-то причинам взорвётся.

Уже теряя ориентацию, почти вслепую добираешься до стены. К счастью, начальник охраны позаботился, чтобы каждый знал расположение кнопок пожарной тревоги наизусть. Потому что пожар всегда оставался вероятным сценарием даже в Спрингфилде, и Керриган не хотел давать инспекторам даже крошечный шанс для того, чтобы обвинить охрану в халатности.

Добираешься до ближайшей красной коробочки, двигаясь вдоль стены. Срываешь пломбу, поднимаешь крышку, вдавливаешь что есть сил кнопку. Из динамика радиостанции сквозь треск помех доносятся приказы и распоряжения, адресованные другим позывным. Почему-то именно этот фоновый шум помогает успокоиться, взять себя в руки.

Тревожная сирена срабатывает сразу. По главному холлу торгового центра разносится неприятный вой на высоких частотах, после чего динамики начинают транслировать записанное безжизненным голосом сообщение об эвакуации. Часть людей соображает, что происходит и вереницами тянется к выходу. Начинаешь кричать, размахиваешь руками, пытаешься направить толпу.

Чертовы оросители, похоже, не срабатывают в ручном режиме из-за встроенных датчиков.

Замечаешь рядом Джо, который орёт на делового вида дамочку, уморительно жестикулируя при этом руками. Поток людей, кажется, действительно удаётся направить в сторону выхода хотя бы отчасти.

Останавливаешься, переводишь дыхание. Сквозь вой пожарной сирены прорываются отдельные визги – чувствуешь, как движение людей ускоряется. Совсем рядом проносится, не разбирая дороги, мальчишка. Мелькает одинокая мысль – давки не избежать.

И, уже в следующую секунду, видишь её. Молодая девушка, толпа вокруг которой стремительно и необъяснимо редеет. Люди разбегаются в разные стороны, и вокруг одиночки образуется пустое пространство. Неуклюже пошатываясь, она бредёт на высоких каблуках в твою сторону. Мини-юбка, покрытая бурыми пятнами серая блузка, свисающие плетьми вдоль корпуса руки. Пустой лишённый осмысленности взгляд. Глаза, испещренные густой сетью лопнувших нервов. Со стилем подведенные помадой полные губы, выделяющиеся даже на фоне заляпанной кровью нижней половины лица.

Отмечаешь несколько черных вздувшихся вен. Замечаешь багровые пятна на лаке дорогого бесцветного маникюра. И, самое главное, видишь ещё одно тело – на полу, позади. Мужчина в светлой рубашке – похоже, тот самый, за действиями которого ты не так давно наблюдал с высоты.

Лежит на полу, на светлой плитке вокруг медленно расплывается ярко-алая лужа. Лежит лицом вниз, время от времени конвульсивно подрагивая.

Кройц. "DH" это не "Dungeon Hall", игра в которую Каролина, когда ей было тринадцать или четырнадцать, безотрывно рубилась на глоковской "сфере", на протяжении, наверное, пары сезонов точно, и из-за которой ты пару раз подумывал обесточить весь дом, а "DivineHand". "Божья Длань", несколько раз слышал о них по ящику. ОМТ - организация мерсенарного типа, если проще - наемники, их много расплодилось после Победы. Платишь демкреды, получаешь охрану, сопровождение, всякое такое. Чем активней раскручивается экономический коллапс, тем сильней у таких ребят развязываются руки. Как гильдии, только хуже. Те, вроде "Белой Руки" и "Воронов Рейнора", хотя бы для виду пытаются прикрываться всякими красивыми лозунгами, кодексами и уставами, эти - нет. Что их всех объединяет, так это тяга к пафосным, но звучащим, на твой вкус, довольно глупо, если не сказать больше, названиям.
Когда озвучиваешь свое видение ситуации со смертью, фигура будто соглашается с тобой, заметно склонив подбородок к груди, и снова вернувшись в исходную позу. Подбираешь отсеченную, почти живую, еще мягкую и сохранившую подвижность "отмычку". Слово вежливости, выражение благодарности - подарок есть подарок, даже такой. Вновь кивает. Извинение. Короткое, но, очевидно, искреннее. Третий кивок. Не быстро и невпопад, как игрушка-башкотряс с приборной панели купленного в кредит "Флука", плавно и размеренно, как кехайский фарфоровый болванчик. Зеркально копирует "оправдательное" движение твоей головы, услышав вопросы.
- Опасно. Хозяин. Узнает.
Вытягивает перед собой и по направлению к тебе правую руку, уже без бесследно пропавшего клинка, ладонью вперед.
- Шлем. Стекло. Подними.
Волна пробегает по разошедшимся в стороны, веером, и сформировавшими почти идеальный круг пальцам, четко очерчивая их контуры на фоне медленно развеивающейся дымки, когда они начинают мягко и абсолютно асинхронно покачиваться, закручиваться и выгибаться, словно щупальца анемоны, снова и снова пересекая пределы физиологических возможностей суставов обычного человека.
- Память. Мысли. Открой.

  Уязвимость электронных систем часто кроется в том, что ты сделаешь что-то, что с ними делать не предполагалось: программист не продумал какую-то последовательность действий, инженер не закрыл восприимчивость системы к какому-то воздействию. Древние кодовые замки можно было вскрыть аудиозаписью нажатия кнопок из-за аналогового сигнала, лежавшего в основе системы. Уязвимость людей, напротив, кроется в том, что ты сделаешь именно то, что они ожидают, и позволишь им додумать твои мотивы и цели. Электроника рассчитана на то, что правила будут соблюдаться и все будут играть честно, человек же хочет обмануть себя сам и главное для этого – ему не мешать. Что этот человек хочет услышать? Нервничает, прячется, вооружен.

  – Служба спасения, – сказала не слишком громко, но достаточно, чтобы звук проник через стенку люка.
  – Соблюдайте тишину и спускайтесь, морфов привлекают громкие звуки, – добавила, сделав шаг в сторону, на случай, если герой-выживальщик попробует стрельнуть на звук голоса через потолок.

  Ты избавилась от одних агрессивных мешков с мясом, чтобы заменить их другими? Почему ты так уверена, что эти не выстрелят тебе в спину? Потому, что ты дашь им единственную реальную надежду на спасение: стрелять в тебя – они с таким же успехом могли бы выстрелить себе в ногу. К тому же, железки падают на пол, в основном, из огнестрела. Огнестрел, в основном, создает много шума, а ты только-что авторитетно заявила, что шуметь здесь опасно. Надежды и страхи – человеческая уязвимость.

Кройц. Вжался в угол, опустил оружие. Новая позиция, старые проблемы. Говоришь - и слова растворяются в нарушаемой только потрескиванием битой плитки тишине. Хлопается об пол где-то там, вдалеке, разлетевшись керамической крупой, кусок расколотой твоим, ну, не самым метким выстрелом декоративной пластины, заставляя распластанную поперек коридора раненую лаборантку конвульсивно вздрогнуть. Тихий, фактически на грани слышимости, щелчок, больше похожий на резкий удар пальцем о палец, чем на что-либо еще, практически тут же вынуждает тело дернуться еще раз, когда тугой сноп темно-красных брызг бьет в лицевую пластину, мгновенно и сплошь заляпав ее изнутри, а из крохотной дырки, точно в основании капюшона, на грудь уже явного трупа секунду-другую хлещет, быстро теряя напор, исходящий паром кровавый фонтанчик. Второе, очевидно, появилось раньше первого, просто первое заметней.
Пока становишься невольным свидетелем очередной смерти, призрак снова обретает форму, контурно проявляясь на фоне увивающихся вокруг завихрений повисшей в воздухе взвеси. Успеваешь заметить в ее левой руке пистолет-пулемет - геометрически пятнистый, в черно-серо-белых тонах, угловатый, с напоминающей брусок ствольной коробкой, совмещенной в единое целое с кожухом ствола и встроенным глушителем, прищелкнутым ближе к торцу двухдисковым магазином бункерного типа, откинутым рамочным прикладом, пустотелой аркой прицела на крышке, и парой пузатых, перекрытых задвижками трубок на боковых салазках, скорее всего фонаря и доводчика, либо целеуказателя. Убирает его вбок, за спину, и он просто исчезает. Сделав шаг, чертит вдруг вспыхнувшей во второй руке полосой цзяня дугу, и отсеченная ровно по запястье правая кисть имперки отлетает прочь, шлепнувшись тебе под ноги. Шипит оплавленным кольцом рукав, шкворчит зарумянившийся, потемневший срез мягких тканей и спарки костей.
Клинок на пару мгновений замирает, указывая жалом на одинокую "перчатку". Свитая из нескольких десятков наслаивающихся друг на друга, намертво сцепленных, закрученных внахлест, туго переплетенных разнотональных и разнополых голосов переливчатая трель чужих слов доносится то ли откуда-то сверху, то ли слева, из-под стенки, то ли вообще из-за двери:
- Ключ. Помощь. Бери.
Плавно подняв меч, качает им, явно отмечая рукава твоего скафандра, на которых к своему удивлению обнаруживаешь треугольники идентичных друг другу шевронов, с вышивкой, серебром по черноте: "DH".
- Наемник. Глупый. Умрешь.
Острие плавно смещается, ткнувшись в сторону твоей же головы. Многоголосый хор звенит отовсюду разом:
- Рисунок. Патрон. Видел?

Вспыхнувшее в воспаленном разуме воспоминание не дало ответов, которые надеялся найти Рубик. Что же всё-таки случилось с Энигмой? И когда?.. Казалось, он уже вечность ползает по ледяному металлу на этой грёбанной базе, а всплывающие галлюцинации и образы окончательно сбили его внутренние часы. Где начало, где конец? Или эти метания по одному и тому же коридору - его личный ад? В котором он одним за другим теряет товарищей и видит образы тех, кто погиб ранее? Или быть может, он уже давно мертв, и здешнее чудовище неспешно переваривает его, засовывая в голову реалистичные образы?

- Нет уж, сука, - прокашлялся рубака, пробуя свои силы и пытаясь аккуратно подняться на ноги, опираясь левой рукой на стену, а правой на своеобразную опору в виде мачете, упертого в пол рядом с каблуком сапога, чтобы лезвие не поехало никуда. Пока силы есть, он будет трепыхаться. Фидель, похоже, пришёл к тому же, что и он - тем ублюдкам, что в шахте засели, ничего не стоит забавы ради еще пару раз пройтись огоньком по этажу, не особо разбираясь, остался здесь кто живой или нет. А значит шум уже не сильно повлияет на их шансы выживания.

Мельтешащий свет фонаря недвусмысленно выразил намерения товарища, выхватив окантовку усиленного пластика двери. На мгновение в башке опять вспыхнуло воспоминание, на этот раз точно недавнее. Каких-то минут десять-двадцать, или быть может час назад - хрен поймешь, когда из отключки в отключку бросает, они втроём обсуждали, что за чертовщина может быть за этой дверью. А теперь один уже потерян, они между молотом и наковальней, и в общем-то никакого другого выхода не осталось. Ирония судьбы, мать её. Рубик чуть присел, проверяя, насколько крепко стоит на ногах. Главное не упасть. А потом можно и с ноги в синхрон с товарищем по проеграде к их единственному пути к спасению бахнуть.

"Давай, сука, оттирайся", - шиплю скозь зубы, поспешно отчищая головняк от пены, чтобы видимость восстановить. Нервная система требует, чтоб было идеально. Время насмешливо ухмыляется в усы и намекает, что жизнь - штука сложная, и иногда надо в чём-то себе отказывать. Часики тикают... сука... Что с тобой не так?! Остановись, блять! Нихуя не успеваю! В лифтовой тихо. Затаились, пидорасы... Горелка рядом... Ладно, хуй бы с ней, некогда... Рубик живой. Вроде бы... Хорошо! Живи, друг! По статистике, сто процентов людей, которые хотят жить, умирают. Вон Бжик, небось, не хотел подыхать... А толку?! Живи, родненький! Я ж сам подохну без вас...

"Сюда ползи, на меня", - шиплю ему, не особо скрываясь. Не поможет. Не дураки там...

В голове проносится мысль: что, если в лифтовую дверные створки скинуть? Глупость... Что это даст? Может: зацепит кого... Если они вообще лезут там... А может и нет! Я чё вам, профессор математики - на такие вопросы отвечать!? Зато возни с ними будет достаточно. Бля... Вот если бы организовать фитиль какой для горелки, завернуть в металл, или там засунуть куда-то в складки, чтоб застряло... Ну, они покорёжены - мало ли... И сбросить. Но это ещё сложнее. Зато если б выгорело - решило бы проблему. Опять же: если они там... Но нет, глупость это всё... Пока будешь всю эту конструкцию сталкивать - новым фугасиком запустят - и привет.

А вот дверь - другое дело! Они и были такие хлипкие? Или со страху просто новые пути открываются? Похуй, пробуем! Встать на ноги, небольшой разбег, чтоб импульс был... Ннна!

  Некоторые вещи лучше не вспоминать – может, в другой раз, когда понадобится мотивация прикончить пару фашистских свиней, но не сейчас и даже не в любой обычный день. Захлопнула дверь воображаемого такси, оставив его в грузовом отсеке «корабля памяти». Запечатала и отсек: то, что лежит в нём, может однажды еще пригодиться – всё-таки память – но такому дерьму самое место за запечатанным люком, а не в уютных коридорах и комнатах, куда ты заглядываешь каждую секунду. Ты не тень своего прошлого, ты только та, кем сама хочешь быть, как бы тебя не пытались заставить поверить в обратное.

  Стук сердца – и вернулась в реальный мир холодного металла и пластика. Шорох – что там может быть: морфы, репликанты, роботы и люди. Первые – страшная и опасная псионически активная жуть, растущая, очевидно, из трупов: трупы носят одежду и разные вещи из таких вот шуршащих материалов. Вторые – наши новые друзья: главное не забывать говорить им волшебное слово при встрече, пять-ноль-три. Третьи – проблема, препятствие, задача, требующая решения; в противном случае не меньшая угроза, чем морфы, разве-что не заразны и без псионического потенциала: «адская гончая» переломает тебе челюстями кости и порвет на части, но по крайней мере не сожрёт твою личность и не превратит твой труп в часть себя. Четвертые – самые последние сволочи из всех остальных, конечно, но хэй, люди не бегут убивать тебя сразу же, а дают время сообразить, что с ними можно успеть сделать.

  Прислушалась к двери на этаже выше – хорошо бы открыть её и выйти в комнату, а затем осторожно постучать пистолетом в люк, после чего предложить обитателю спасательной шахты вдавить кнопку и медленно спуститься вниз – робот и морф не ответят, репликант, возможно, догадается пустить очередь вниз сквозь переборку, но прошьет пулями только пустоту, где тебя уже нет. Человек может повести себя по-разному, но, по крайней мере, ты сумеешь понять, что это всё-таки человек.

Только что, вот прямо только что всё было зашибись.

Смешной псих, уматный до уссачки – и Джей не отказала себе в подбадривающих комментариях вроде:
"Да-да, чувак! религия вуду для всей семьи! Объединяет вас и ваших покойных родственников в любом из миров!" – и обольстительная фотка Триш на экране, которая вот-вот выдаст голос ("Триш, сучка малолетняя, ты оглохла там что ли?").

Сука, праздник как раз уже был вот-вот готов взорваться весельем, ну!

Откуда он взялся, этот укурок обдолбанный?

- Твою мать, ублюдок конченный, факаут, нахуй все в стороны! - да хер там кто услышит, она и сама себя не слышит.

Ебала в рот она таких уродов. Просрали все мозги нахуй, упоротые кончиты. Ширнулся - грейся на солнышке, чмо задроченное, не садись за руль. Вот она никогда НИКОГДА на садилась за байк под кайфом. Только если чуть-чуть бухая, но прямо совсем чуть-чуть.

– Урод, сука. Надеюсь, его мозги уже текут по лобовому стеклу. Говнюк недоношенный.

Следую молча за лаборантом, слушаю его, но не забываю бдить за окружением, мало ли. Самого кехайца уже не опасаюсь, быть может ещё вонзит мне метафорический нож в спину, но точно не сейчас, а лишь тогда, когда спасение замаячит совсем близко.
До того расслабился, что прежде чем пролезть под дверью, сначала сунул туда дробовик, хочешь бери и стреляй, а сам после полез. Но не было выстрела.
Помог ему отжать панель, мы сейчас в одной выгребной яме и выбраться сможем либо вдвоем, вытягивая друг друга, либо по одному, притопив соседа, что бы встать ему на голову. Грязно, мерзко, но как оказывается, никто из нас не ангел. Как минимум мои руки уж точно по локоть в крови и черт знает в чем ещё.
Похоже нам дали второй шанс, только надо за него побороться. Пройти проверку, начнёшь ли ты жизнь заново или привычным способом пойдешь по головам.

Тронул лаборанта за плечо:
- Мисато...
Замялся. Назвал его по-имени, теперь все, это больше не будет труп кехайского лаборанта. Теперь это Мисато Хираи.
- У тебя кровь из носа. Давай сбавь обороты, мне не очень хочется тебя на руках таскать, все же не...

Попытался придать голосу более расслабленные, шутливые тона и даже почти получилось, пока не вспомнил Кейто. Взгляд скользнул по маске прикрепленной к плечу.
Перехватил дробовик, отцепил маску, проводил взглядом, когда та упала на пол. Распрощаться с прошлым.
- Жизнь с чистого лица, - сказал лаборанту глядя в глаза, после чего подошёл вместе с ним к преграде, уперев одну левую ладонь в нее, что бы помочь отжать.

У Джоша была довольно чёткая схема ценности жизней. Как пожарник, он безусловно будет пытаться спасти как можно больше людей. Но если стоит выбор между молодым и старым - то он всегда будет выбирать молодого. Для него это просто. Старики не должны хоронить молодых, вот и всё. Разумеется, всё это касается только незнакомых людей. К счастью, среди пострадавших у него не было ни родственников, ни даже просто знакомых.

Гурниссон оставил пожилую даму. Под хриплый кашель сложил, прямо на асфальт, под ноги людям. Если уметь - это быстро. Восстановительная поза, их учили так поддерживать, тех кто дышит самостоятельно. Сначала выпрямить ноги. Визг медички. Очевидно, у неё сдали нервы. Пострадавшая не сопротивляется - совсем потеряла сознание. Одну руку - левую, вытянуть в сторону. Ногу - согнуть в колене. Потянуть налево, на себя, на плечо и руку правую тоже не забыть. Бледная холодеющая ладонь шлёпается на асфальт. Старики всегда такие холодные? Приоткрыть рот пострадавшей, запрокинуть назад голову. Внутри бьётся исполненная самодовольством мысль - "пригодилось-таки".

Вот только одна беда - дыхание. Времени его проверять категорически не было, а судя по тому, как старуха вела себя последние минуты две, его уже может и не быть. Возможно, потом в газетах напишут разгромную статью, о его ошибке, но чёрт побери, почему-то больше здесь никто не дёрнулся помогать медикам.

- Ещё одна пострадавшая, возможно нужен слр*. - Гурниссон пытается говорить спокойно, но на самом деле выходит плохо. Он взволнован. Проверяет ремни - если есть на руках, то должны быть и на ногах. Если этот чёрт унюхался какой-то наркоты и словил передоз, то может и тележку перевернуть, и кучу медицинского оборудования побить, не говоря уж о потенциальных увечьях доктору. Чёртова панамка мешается в руке - забыл оставить пенсионерке. Джош сунул её в карман.

- Взял. Понесли. -

Кройц. Крутанулся, довернув следом оружие. Рефлекторно скорей, чем осознав, что делаешь - выстрел. Серый туман пирожидкостного конденсата мгновенно замерзает, осыпаясь хрусткой трухой. Мерцающий силуэт, поперек коридора. Метрах в двух, не больше. Мимо? В правую стену кажется попал, ближе к середине тоннеля. Долю секунды спустя понимаешь, что да, точно мимо. Когда сверкнув тускло, разогретое добела лезвие термоцзяня щелкает о подставленный под удар "Орел", скользнув вбок. Когда, очертя на обратном оттяге дугу, едва не срезает голову с шеи, заставляя тебя отпрянуть. Еще выстрел. Но прежде, чем гашетка подается пальцу, фактически невидимый человек, на мгновение явственно проступив зыбкими контурами на фоне окружения, пинком откидывает твою кисть вверх, и стилетный пенетратор шьет дыру в потолочный плите, расколов светильник. Похоже, это женщина - невысокая, тебе по плечо, в облегающем поджарую фигуру комбинезоне и плотно сидящей на голове глухой шлем-маске. Инвизибулярный камуфляж.
Едва не споткнувшись о раненую, снова отскакиваешь назад, практически упираясь спиной в створки лифта, чтобы не лишиться держащей пистолет руки и не получить в довесок распоротую грудную клетку. Ловишь дулом силуэт, стреляя навскидку, не целясь - времени нет. И призрачный монстрик просто уходит с линии огня, крутанув сальто вбок практически синхронно с тем, как вспышка выстрела озаряет коридор. Мимо.
Миг. Расходитесь, разрывая дистанцию. Невидимка, которую выдает только пышущая жаром полоса смертоносного металла, сейчас почти скрытого за правой ногой, и ты, с пистолетом наперевес. Шипит девушка, лежащая точно между вами, головой к тебе, а пятками в наполненную подрагивающими мерцаниями пустоту. Взмах правой руки: веер алых брызг пачкает кляксами пол, стену, и - раз, коленку, с голенью вместе, твоего противника, отметив ее положение в пространстве. Тут же гаснет клинок, а фигура, пшикнув вниз и в стороны густыми клубами сизого дыма, словно растворяется в морозном воздухе.
- С... с...

- Да, давай, веди, - киваю, выражая согласие. Лаборант явно помнит больше меня. У меня же, только обрывки: Фидель отказался убивать? Кого он должен был "сбросить" и зачем?

Мия. Херово когда ты знаешь имя, это все усложняет. Труп перестает быть трупом, а становится Мией. Человеком с именем, прошлым, но без будущего. Именно поэтому, старательно избегаю называть парня по имени, что бы не запомнить.
Сейчас бы отвлечься, подумать о чем то ином, вспомнить разговор на парковке вечером в Джерихо-Сити, во всех деталях, каков был план... Но нет, пытаюсь вспомнить эту проклятую Мию, которую знать не знал, на которую класть тогда хотел и теперь должно быть похуй трижды, ведь она мертва дважды, но мозг упорно жаждет именно эти моменты раскопать у себя в архивах памяти, а не то что поможет выбраться отсюда живым.
Нужна уловка. Отвлечься. Звуки за створками лифта? Неплохо. Но слишком абстрактно, этого мало. Разговор. Надо продолжить разговаривать с парнем, тогда не будет лезть всякая хрень в голову.
- Эта Мия, кем она была?

Мда.

Жарко и душно. Весь город будто гигантский бекон, который господь бог решил пожарить себе на завтрак.
К полудню, когда ландшафт хорошенько прожарится, в небе появится огромная вилка. Было бы классно, хоть какое-то интересное происшествие.
Скука, а не жара - вот настоящий бич этого захолустья, и только она выгнала Роя на этот выдающийся по местным меркам ивент.
И вот теперь, шкворча вместе со всеми в толпе на раскаленной сковороде творца перед Орегон-плаза, Рой задает себе вопрос - какого черта он тут делает?
Понятно, что лучше уж потусить на рок-концерте, чем сидеть дома и перебирать отцовские книги, кубки и пыльные фотоальбомы. Но зачем он, младший, вообще приехал сюда? Агент же ясно дал понять, что на поиски покупателя потребуется время. Все-таки продать участок земли в пару акров с домом впридачу несколько сложнее, чем пачку чипсов.
И Рой не может ответить себе на этот вопрос. Как и на то, почему в ответ на предложение Джесси устроить в Спрингфилде договорняк за хорошие бабки послал его к черту.

Сайонара, господин мэр, извините, забыл ваше имя, как только отвернулся от трибуны. Звездно-полосатую безделушку в карман, тоже - хрен его знает зачем. Просто захотелось. Течение влечет Роя по человеческому морю прочь от трибуны, к живительной прохладе торговых залов. В детстве Рой довольно долго верил, что кондиционеры - это окна в волшебный мир Санты. Если так, то в местном супермаркете их достаточно, чтоб ушлый старик мог составить подробное досье на всех местных мальчиков и девочек с хорошей кредитной историей.

Проезжая на эскалаторе мимо охотника, сражающегося с чучелом волка, Рой сложил пальцы пистолетом и выиграл у манекена в ковбойской дуэли. Волк выглядел довольно жалко. Донни-младший подумал, что все эти спецназовские штуки-дрюки нелепо выглядят для охоты на линялую серую собаку. Вместо волка им бы воткнуть сюда какую-нибудь вооруженную до зубов иноплетную тварь, как в серии Хало, мигом бы подняли продажи.

Чернокожий охранник, выглядевший как два склееных Баста Раймса, заставил Роя удивленно присвистнуть. Но ни сам ямайский страж порядка, ни его приятель не обратили внимания - пялились на белокурую Барби в кафе. Впрочем, тот из охранников, что не вываливался из униформы, быстро скользнул по младшему взглядом, но не счел угрозой безопасности вверенного объекта и отвернулся. Рой притормозил и тоже взглянул на заметную дамочку, благо пялиться было на что.
Одинокая цыпочка в кафе, белая и сладкая словно сахар в твоем кофе, выглядела достаточно перспективной компанией для того, чтоб убить пару-тройку часов до концерта. Возможно, конечно, она ждет такого же симпатичного белого Кена, но если б Рой парился по таким мелочам, он бы не лишился девственности в пятнадцать.

Занял в кафе стратегическую точку напротив, мимолетно окинув взглядом остальных посетителей. Ни один из них на Кена не тянул. Уже хорошо. Кивнул черному парнишке за одним из столиков и принялся разглядывать девчонку - не особо скрываясь, но и без лишней наглости.
Вообще барышня выглядела слегка потеряной, словно поплывший от пропущенного панча боец. Однако срисовала заинтересованный мужской взгляд, мгновенно подобралась и так стрельнула глазами в ответ, что, будь дело на ринге, Рой бы уже повис на канатах под методичный счет судьи. Черт, он даже отвернулся смущенно, как школьник, благо официантка подоспела вовремя, приняв огонь на себя. Интересные дела. Кену, если он вообще существует, придется занимать очередь.
- И мне можно то же самое, - быстрый взгляд на бейдж, - Келли? Спасибо.

Младший уже сдвинулся на соседний стул, откуда до тактического марш-броска за столик девушки осталось чисто символическое расстояние. Вгляд на девицу, открытая улыбка.
- Привет, я Рой. Чертовски жарко сегодня, а?

Позёвывая, Джо снимал общие планы, стараясь выцепить всё, где была хоть какая-то движуха. В позапрошлый раз ему нехило прилетело за то, что в кадре не попалось вопящей толпы. Поэтому в прошлый раз, когда толпы реально не было, Дейли быстренько обзвонил корешей, скучковал их напротив нового "мегапопулярного клуба" (который уже успел закрыться), заставил прыгать и орать, а после проставился пивом. А ещё оператор тупо не успел похавать с утра, и теперь решил догнаться своим заслуженным ежедневным хот-догом, пока Мисс-Новости искала потенциальных жертв. Что и говорить - Стронг была чуть ли не единственным человеком на телестудии, который реально умел работать. Дейли вот не умел.

Зато было кое-что, в чем он был, по собственному мнению, хорош, а по факту - просто неплох, но аудитории нравилось. Джо снимал девушек - иногда даже случайно, просто когда пялился на них через объектив. И это давало свои результаты. Мужикам всегда приятно посмотреть на красоточек в телеке, а сами девушки с удовольствием узнавали на экране себя - город-то маленький - и в целом старались засветиться почаще. Оператор даже представлял себе, как в Спрингфилде появится "телетуризм" - когда народ будет специально выезжать на "его" репортажи, чтобы получить возможность попасть в кадр. Ну, это как те чудики, которые мотаются по всей стране, чтобы поглядеть, как подрывники обрушают небоскрёбы.

Было бы круто.

Так вот. Белла мало того, что была настоящим профессионалом, так ещё и настоящей конфеткой, причём такой, с дорогим ликёром внутри. Девок вокруг была куча, она была "дамой". К таким Дейли не подкатывал никогда, понимая всю безнадёжность этой затеи, но вот выбрать удачные ракурсы всегда старался, не без удовольствия подмечая, что журналистка вновь не изменила своему стилю, надев рубашку с глубоким декольте.

И сейчас звезда местного телевидения, махала ему рукой, призывая запечатлеть в кадре отвязную (сочную, но лучше не надо, связываться ещё с вонючими боровами на чопперах потом) деваху и какого-то уличного психа. Джо радостно поспешил к ней, предвкушая, как вечером выложит шикарную нарезку на свой ютуб. Сто восемьдесят два фалловера!

Крейн

С семи утра на ногах.
Несешь слово Господа каждому, кто захочет услышать.
Листы картона на спине и груди призывают – «Услышь истину!».
Они же предрекают – «Конец близок».

Как известно, успех любого послания заключается в количестве ушей, до которых это послание удастся своевременно донести. Понимаешь – этим летом не будет более подходящего места для проповеди, чем открытие нового торгового центра в День Независимости.

Чтобы точно не опоздать, ты приходишь одним из первых, с утра.

Начинаешь обрабатывать первых редких зевак. Один из них просит мелочь, и слушает тебя до тех пор, пока не догадывается, что мелочи не дождётся.
Ты бросаешься наперерез молодому парню, что решительно шагает с девушкой под руку, но девушка опускает голову и смущенно улыбается, пряча лицо в волосах, а парень раздраженно отмахивается, даже не взглянув в твою сторону.

Время идёт, поднимается солнце. Становится жарче и площадь перед «Орегон-Плаза» наполняется слушателями. Вместе со всеми ты внимаешь словам мэра Никельсона, стоя в задних рядах. И, как никто другой, понимаешь – мэр говорит совсем не о том. Несет не предупреждение, не послание, не слово Господа, но приземлённую политически-агитационную чушь.

Представляешь, что было бы, если бы тебе удалось подняться на сцену и добраться до микрофона. Если бы на тебя сотни глаз смотрели с тем же скучающим интересом.

Проходишь мимо остановки, обкленной афишами PowerCat. Солист в клубах пламени играет на электрогитаре. Весь день, с самого утра, тебя продолжает терзать смутное беспокойство. Становится всё жарче, но дело не в этом. Ты упускаешь что-то важное. Не настолько важное, как просвещение плутающих в тумане неведения, но всё-таки достаточно важное. Погрузившись в глубокую задумчивость, понуро бредёшь куда-то в потоке людей. Не покидает смутное ощущение, что окружающие всё никак не ухватывают Послание.

Толпа несёт тебя ко входу в ТЦ, когда, уже почти у самых дверей, вспоминаешь. Ты должен встретиться с Джошем. Здесь и сегодня, ты должен встретиться с Джошем. Он звонил вчера, договаривался о встрече. Джош, конечно, подождёт, не дело братским узам становиться между заплутавшими и словом Господа, но всё-таки дело важное. Резко свернув в сторону, ты выныриваешь из потока людей, так и не добравшись до дверей торгового центра.

Выныриваешь прямо на блондинку в строгом костюме, в руках которой замечаешь беспроводной микрофон. Смотришь на неё, она – на тебя. Взвешивает, оценивает. Ты замолкаешь, чувствуя дыхание Господа – вот оно, шанс. Трибуна, возможность обратиться к множеству сразу.

Ты придерживаешь пророчество, чтобы не отпугнуть преждевременно. Ты киваешь, соглашаясь прокомментировать открытие «Орегон-Плаза». Ты терпеливо ждёшь, пока она ищет ещё одного человека для интервью, и пока размахивает рукой, подзывая из толпы заплутавшего оператора.

Что нужно человеку, чтобы почувствовать себя лузером? Истерички запрягают уже буквально с мелочей, более же важные и раздутые персоны признают исключительно трагичные, толстые и пафосные события - внушить остальным всеобъемлющей драмой по полной программе. Чтобы уже точно никто не смог бы легкомысленно ляпнуть и не подавиться каким-нибудь размусолом недооптимиста, упрямо не признающего всей бездны отчаяния, в которой некто залип.
Интересно, в какой градации пролегает ее личная досадность, изрядно нервирующая из года в год? Мнения, как обычно разделятся, тем не менее, та еще ирония родиться в один из масштабных праздников, мгновенно превращаясь из центра Вселенной в ту самую соринку, песчинку и прочую субстанцию, бесконечно не значимую, неразличимую в безобразии мейнстрима, не имеющего к ней самой ровно никакого отношения. Ну разве что в виде условного счастья быть гражданкой самой демократистой демократичности в мире. Ага. И успешно раствориться на фоне.
А ведь у каждого человека просто по праву обязан быть хотя бы один чертов день, который целиком - его. Вот просто так. По факту. Если все остальное ты зарабатываешь себе сам, то хотя бы в день рождения хочется просто по умолчанию чувствовать себя сердцем событий. Никак не меньше. Осью, вокруг которой все вертится. Героем дня. И насрать, что по статистике в мире вместе с тобой родились еще толпы. По крайней мере в своем окружении сегодня ты в центре внимания. Единственный и неповторимый.

Но нет. Родилась под меткой лузерши и всю жизнь теперь паши, чтобы доказать себе обратное.
Смешно? До чертиков? Ни разу!
Попробуй в такой день устрой себе достойный праздник. Легко? Мало того, что все заняты гребанным Днем Независимости либо в крайнем случае трепыхаются и разрываются между ним и тобой, отжимая драгоценное внимание, так еще и все необходимо столбить заранее. Многим заранее. Как-будто у тебя каждый год по меньшей мере свадьба или президентские выборы. Салон красоты? Записывайся едва ли не за месяц. Приличное местечко, кафе? Туда же. Или даже еще раньше. И так далее. Кто тему не сечет, остановился на простых понятиях тяжелых будней воображалы. Тем не менее, чтобы прилично отпраздновать свою днюху, нужно неплохо так повертеться и съесть собственный мозг, а порой и не только, чтобы ухватить у родных Штатов шмат ресурсов для реализации своих мало-мальских амбиций. Если, конечно, не хочешь прозябать в захудалой дыре или сомнительной забегаловке, которые нафиг никому не сдались даже в такой день. Либо и вовсе - в царстве собственного дивана. Пусть даже самого любимого на свете.

Хрен с ним. Так запарило. В этом году все мытарства ограничились записью в салон красоты. Тем более, в городе типа крутое событие, типа крутой торговый центр. Боже, сейчас живот лопнет от смеха. По факту - самый обыкновенный. Но фермерской дочке бутик что корона. А много бутиков - обильный слюнокап.
Ну а самой что? В дневное время суток на природе - убиться об камень и расплавиться. Пляжная вечеринка хороша, но не в противовес массовым гуляниям. Ехать куда-то далеко подруги отказались. И так далее. Все местные кафешки уже затерты до дыр. Но появилась одна. Новенькая. Необъезженная. В самом сердце толпы. В неистовом пульсе солнцепека и страждущих, превозмогающих во имя Дня Независимости. Добросовестных потеющих винтиков в политико-экономической движухе открытия торгового центра. Сегодня все - здесь. Значит, и тебе - сюда. Но с комфортом.
И вот режим параноидального адепта темы "заранее" активирован. Настолько заранее, чтобы припереться на место уже к одиннадцати утра. И подруг подрядить. А как иначе? Когда снаружи пекло - огранкой обилию изнывающей толпы, самой хочется впасть в разной степени безумства, а тело отчаянно жаждет прохлады и воды? Кем в итоге чувствуешь себя, находясь по эту сторону стекла? Королевой мира. Кондиционер. Вкусняшки. Есть где присесть. Тихо, уютно и спокойно. Это важно, на минуточку. Потому что самой хочется стать возмутителем спокойствия, а не утопнуть в чужом галдеже.
И по ту сторону витрин проплывут нищеброды и опоздавшие, с тоской и завистью глядящие на счастливчиков... Но ты уже здесь. Все хорошо.

Наскребла несколько подруг для сабантуйчика, жизнь, как казалось, не так уж плоха. Главное, чтобы они не ударились в какую-то отвлеченную хрень, как порой бывает. Но и подобное лечит волшебное "заранее". Место занять заранее и даже не по записи. Надраться заранее и пофиг потом что будет. Не важно, в какое время суток, но успеть отхватить лепту всецелого бытия в своем законом дне рождения. Заложить подходящий фундамент так сказать.
Много денег с собой Триш не брала принципиально. Зачем? Если дожилась до того, что ни у кого из гетеросексуальных мужчин в обозримом радиусе не родится желание угостить, иди вешайся. Дальше подобной блеклости только царица, что мимо как прошла, так у мужчин вокруг все и упало. Не благородное это дело - вялость вокруг себя разводить.
Что греха таить, мужское внимание, оно как нектар. И не только приятно, но и сродни лакмусовой бумажке. Чуть ослабнет - пора останавливаться и разбираться, в чем косяк.

Странно мало народа в кафе. Ну и Бог с ними. Скоро набегут. Жара она не торгуется. Прыткость и деньги - естественный отбор.
А пока дефилировала по новой достопримечательности Спрингфилда, ненавязчиво изучала местный контингент. Собой непринужденно светила и маячила. В конце концов, нужно же предварительных претендентов в компанию высмотреть. Привлечь внимание. А не ждать, когда само приплывет, волшебным чутьем догадавшись, где клад пристроили.
На втором этаже люди будто вымерли... Интересно, каково быть охранником в таких условиях? Отвлечься - нельзя. В телефон хотя бы повтыкать, к примеру. Теоретически, разумеется.
Знай себе, пялься налево и направо... сдуреть можно. Она бы точно сдурела. Даже при условии занимательных событий вокруг - сущая боль не иметь возможности вмешаться или принять участие. А здесь что?
А они стоят. И смотрят. И стоят. И смотрят. Ну, ходят еще иногда. Иногда даже в туалет. И чем сам себя развлекает их мозг? Вот уж загадка загадок.
Экземпляр с дредами рвал шаблон. Хотя и смотрелся зачетно. Не типично. Примечательно и в каком-то смысле даже антуражно. Хах. Ослабили условия фейсконтроля?
А этот упитанный типчик, что сидит по соседству, заплыл в кафе в надежде, что его уважат элитными блюдами, чья понтовость скажется каким-то особым образом на запасах жиров, усердно заготавливаемых организмом? В самом деле, ломиться сюда лишь затем, чтобы просто пожрать? Серьезно? Еще с таким видом задрота вцепился в меню!
Или собрат по несчастью? Сама вот под деловую косит, потому что девок носит хрен знает где. В какой жопе ракушки они застряли? Наверное, та настолько глубока и глуха, что ни сигнал сети, ни вай-фай не ловит. Уже можно было бы и позвонить. Полный отстой.
Нужно держать себя в руках. Угрюмая морда лица - так себе маячок привлекательности. Сегодня и без того приходится конкурировать и сражаться с полосатыми флажками и доказывать самой себе, что ты не меньшая звезда, чем россыпь символики штатов, запихиваемая в кармашки. И достойна внимания, как минимум, на равных.
Хорошо, что на страницах меню не затереть дыру взглядом. Но внезапно можно уткнуться в чужой. Когда этот мужчина здесь появился? Не адепт флагов и чревоугодия. Улыбка едва тронула уголки губ. И уже почти-почти была отправлена адресату, как вдруг возникла невтемщина по имени Келли. Ей бы моделью работать... Вот только, похоже, дала природа хорошую фактуру, но обделила сообразительностью. Или это еще одна лохушка, вставшая на якорь чьих-то романтических соплей? Как сама Триш в свое время. Однако, в любом случае по смекалке - незачет.
Итак. Дебильная ситуация. Гребаный заказ. Когда остальные еще не пришли, а отфутболивать официантку вечно не получится. Еще попросят свалить. Ладно, для этого существует классика жанра - напиток. Даже за свои собственные, если публика вокруг так и продолжит тупить. Тем более, пить то охота.
Но прежде стрельнуть глазами в объект напротив - святая обязанность.
- Для начала - грейпфрутовый фреш, будьте добры.

  Замерев вдруг на миг от осознания, выдохнула и прислонилась спиной к стене.

  «Наладонники офицеров службы безопасности» – так и застряла в голове мысль, пока её товарищи пронеслись дальше. Ты же помнишь, что этих дружелюбных собачек кто-то успел перенастроить… Тауншенд, Диана, капитан. Допустим, на большее её не хватило, но поскольку она успела переключить ботов и если предположить, что она всё еще жива, значит сейчас у неё вполне может быть полный доступ ко всем системам, уж времени точно было достаточно.
  Конечно, можно всегда предположить, что дополнительным барьером для службистки стала техническая неграмотность, и что ты заблокировала любую возможность подключаться к системе с мобильных терминалов, но давай не будем недооценивать людей с пушками и тем более с компами, сис. Если ты можешь получить к чему-то доступ, как бы невероятно крута ты ни была, значит такой доступ тем же путем может получить и кто-то другой, если только уходя не закрыть за собой уязвимость. Но если ты закрыла такую уязвимость, значит и сама больше не сможешь подключиться с мобильного терминала. Не велика потеря, конечно, только проблема в том, что ты не знаешь, блокировала такую возможность или нет. Это необходимо вспомнить.

  Вверху все еще похлопывает взрывами перестрелка – нет даже нужды вспоминать, кого с кем. Внизу – странно, в прошлый раз у лифта никого не было, кроме трупа, а беседующих там теперь, видимо, не смутили коптящиеся в огне гранаты. Лезть вверх через идеально круглые гильотины или выйти на этом же этаже и попытать счастья с обитателями коридоров? Если выйдешь здесь, все равно придется пересечь шпиль, чтобы попасть к подходящему терминалу, но даже если полезешь вверх и перейдешь по крыше на другой лепесток – все равно придется спускаться обратно вслепую в точно такие же коридоры.
  С другой стороны, совсем рядом тянется так красиво сияющий провод, который сам по себе часть систем: к проводу подключена камера, а значит, он передает определенный сигнал – скорее всего, на конечном терминале открыты только необходимые устройству порты, но учитывая подход местных умельцев к безопасности, управляет камерой и проигрывает записи, наверное, одна и та же программа – значит, даже подключившись к системе через обычный порт камер, можно вытащить картинку с других устройств сети… Возможно. Пусть это и детский трюк, рассчитанный на дилетантов, но всегда следует держать в своём арсенале основы.

  Оттолкнулась спиной от стены и обернувшись взглянула на преграждающий доступ металл и пластик, скользнула взглядом и по самой камере, выставленной напоказ – отвинтить, подключить мультитул, проверить – не должно быть слишком уж сложно.

Толпа. Взгляды зевак. Ах, как это нравится Микаелю, он любит пребывать в центре внимания! Не омрачает удовольствие даже потная жара — она лишь часть работы, к ней быстро привыкаешь. Тебе не быть актёром без умения терпеть неудобства. А клоуном тем более, в их мешковатых-то костюмах. Тонкая тельняшка и штаны на их фоне почти по погоде. Даже берет к месту — защищает голову от солнца.

Мим идёт между людей и строит рожи детям и прохожим. Пока без цели и без смысла, так: по велению души в моменте. И, вместе с тем, высматривает возможности для начала выступления. Мимикрия — подражание и, хоть можно просто забраться на сцену и отработать давно отрепетированную программу, подлинная слава достигается в импровизации, во взаимодействии с публикой. Вот, например, эта девочка, явно заинтересованная и пытающаяся убедить папу подойти, чем не первый увлечённый зритель? Леблан шагает к ней, улыбнувшись, и тянет из рукава шарик (один у неё уже есть, но этот превратится в животное). Но планы его путает удар.

Сильный, да. Но терпимый — не зря Микаель столько времени в зале проводит, к боли тело его привычно. Впрочем, лицо ковбоя сулит и другие проблемы. Мим не боится его, нет, но трезвый расчёт резонно подсказывает: подерёшься сейчас и день насмарку. И неизвестно, сколько лечиться придётся. А это расходы и упущенная выгода. Не говоря о том, что столь грубый выход из ситуации претит тонкой артистичной натуре. К тому же, этот бравый южный парень только что подал любопытную идею. И грех не воспользоваться всеми взглядами, что сейчас, наверняка, следят за развитием конфликта.

Мим отступает на шаг, прижимает руку к груди, разрывает зрительный контакт и принимает растерянно-испуганно-виноватое выражение лица и слегка кланяется, отступая. Пятится от громилы. И, вместе с тем следит за каждым его движением. Чтобы, во-первых, уйти от атаки, ежели такое немое (ведь говорящих мимов свет не видывал с античных времён) "извинение" не будет принято и, наоборот, спровоцирует быдло. И, во-вторых, чтобы, как только он отвернётся, придать себе наигранных размеров и, в полной мере подражая манерам и походке ковбоя, стать его тенью, зеркалировать каждое движение, как учат на театральных курсах... оставаясь позади, на безопасном расстоянии. Классика комедии, конечно, но напарник-то не подсадной. А риск... искусство требует жертв!

Кройц. Выбравшись из помещения, полуоборачиваешься, находишь надпись на "воротах". Верхняя строка заклеена широкой полосой строительного скотча, на шероховатой поверхности которого выведено черным маркером: "ВРЕМЕННЫЙ СКЛАД /// 4". И ниже, ближе к правому нижнему краю, совсем мелко: "ключ на посту". Другие трафаретные строчки тоже заклеены, но уже без пометок. Глянул на скафандр - нет, чисто - ни следов, ни вмятин, ни отметин никаких. Да и почувствовал бы давно, это все же не каркасник. Выбрался из-под двери, за основание ее придержав. Как отпускаешь, выпрямляясь, полотно под собственным весом вниз уходит тут же, но торец в зазор не вщелкивается, пружинисто качнувшись и замерев в сантиметре от порожка. Можно дожать, закрыть, а можно и не дожимать, тут дело хозяйское.
Рукоятку "Два-Семь" в ладони привычно сжав, чуть выбираешь пальцем спускового крючка ход. Автоматический предохранитель, все дела. Из-за этого он у пистолета довольно длинный, ход в смысле, а сама гашетка ощутимо туже, чем у стволов с "ручниками": педалями и рычагами. Тут все проще: из кобуры вытянул, "крюк" рванул, все - выстрел. Пока припоминаешь маленькие хитрости больших мастеров из "Jarmlin Riberra", добираешься до тела, у лифта распростертого. Так, сходу, не понять даже, кто это, брезент не тот немного материал, чтоб прям в облипку лежать, контуры четко отбивая. Левой рукой за кромку лист ухватив, правой оружие довел в сторону фигуры так, чтоб, случись чего, была возможность прямо от бедра пальнуть, не глядя. В упор фактически, опять же. Рывок.
Худощавая, среднего роста девушка или, может, транс - всякое бывает, в застегнутом на вертикальную молнию изолирующем комбинезоне. Плотная, бледно-голубого цвета ткань, пристяжные эластиковые сапоги и перчатки, на голове купольный капюшон с широким, во все лицо, смотровым щитком в виде прямоугольника со сглаженными краями. Имперка. На первый взгляд широколицая, но вроде не особо, темноглазая, с растрепанной копной насыщенно-фиолетовых, почти черных, в общей массе, и просто фиолетовых, несколькими разобщенными прядями, волос. Брови и ресницы такие же, а зрачки странно, будто крохотные зеркала, отражают свет. Тапетум, вроде так эта штука называется. В любом случае, кем бы ни была, видишь ее впервые, уверен.
Небольшой лужей натекшая под тело, застывшая на боку темно-вишневыми ручейками, и кое где успевшая замерзнуть, проступив крохотными крупинками льда, кровь до сих пор сочится из-под прижатой к животу, слева, левой же ладони, проступая меж пальцев влажно поблескивающей, едва заметно парящей влагой в такт практически незаметным дыхательным движениям грудной клетки. Правая ладонь вжимается в основание подбородка, где на гофрированном воротнике тоже видна краснота, но заметно меньше. Судя по количеству потерянной крови, либо лежит здесь совсем недавно, либо со свертываемостью у нее все в порядке. Отмечаешь смертельную бледность ее кожи, лихорадочный блеск глаз, и то, как сильно посинели губы. Умирает, похоже.
Приподнимает голову, морщится - то ли от яркости фонарного луча, то ли от боли, то ли от всего разом. Отлепив руку от тут же брызнувшего багрянцем из драной дырки ворота, вытягивает указательный палец, силясь ткнуть им куда-то за твою спину. Хрипит чуть слышно, побулькивая чем-то жидким в явно изувеченной гортани:
- Ос... Ос...

Терренс. Всем. Монотонная, однообразная работа. Почему-то сейчас, когда ты все глубже и глубже погружаешь манипуляторы в твердый только с виду материал, тебе вспоминается смутный образ. Прежде, чем понимаешь, о чем он, вспышка.
Виктор, сидя на краю кровати, спиной к тебе, смотрит на панораму мерцающих за окном голографических вывесок. Мелодичный щелчок крышки допотопной биотопливной зажигалки, тихое похрустывание колесика, искр сноп, треск занявшегося табака, сизого, смолистого дыма тяжелые клубы.
Убирает металлический брусочек в карман своих костюмных брюк, которые уже успел натянуть, и ты, разглядывая его со спины, в очередной раз понимаешь, насколько же он, офисный работник, фактически - клерк, себя любит. Поджарое, крепкое, ровно и в меру загорелое тело, а ему, вроде бы, лет сто тридцать, может чуть больше, выглядит, ну, на двадцать с небольшим. Каркас собран, разумеется, по специальному заказу, лучшее оборудование, визуально и тактильно от "мяса" неотличим, а все эти татуировки, тончайшей вязью клинописей опутывающие кисти, запястья, вьющиеся вдоль локтей, поднимающиеся выше, укрывающие собой плечи, сплетающиеся на спине замысловатыми узорами, сделаны и заговорены опальными мидмирскими жрицами, плюс, каждый крупный овал мутно-голубого цвета, похожих на застывшую смолу драгоценных камней, инкрустированных в каждый позвонок и словно нарочито выставленных напоказ, представляет собой миниатюрный псионический резонатор, усиливающий его и без того немаленький псионический потенциал. Тычешь в один из них, тот, что промеж лопаток, подушечкой большого пальца вытянутой правой ноги.
- Устал, старичок?
Мужчина ничего не отвечает, только стряхивает сигаретный пепел прямо на пол. Продолжаешь щупать теплые камни, двигаясь по ним вниз, к пояснице. Нет, все же подает голос.
- Не устал.
- А что тогда?
Поворачивается вполоборота, и ты видишь, что он за прошедшие секунды снова отпустил свою привычную бородку, готье с усами, хоть и знает твое к этому его образу отношение. Улыбается, демонстрируя имитированные под "живые", цвета слоновой кости зубы.
- Просто вспомнил тут.
- Что вспомнил?
- Что мог бы сейчас играть в гольф, с Флетчером.
- В смысле?
- В смысле, мог бы в гольф играть, а вынужден, вот, как мехвод.
- Кто?
- Механик-водитель.
- В смысле, Вик?
- Ну, с бронетехникой тр...
- Ебаная ты свинья!
Тычок пяткой в бок, чудовищной силы, такой, что обычного человека просто разорвал бы надвое, отправляет хохочущее тело Корли в полет. Уже проламывая собой собой укрепленное стекло, на пару мгновений задерживает падение, цепляясь за осколки руками, кричит:
- Прости, надо ехать!
И вываливается прочь, в вечный шум и несмолкаемый гомон бессонного города, а вместо него в провал выбитого окна хлещут, вырывая уцелевшие автожалюзи из креплений, порывы холодного ветра.
Засовывается коротко и модно остриженная голова любовника обратно, на мгновение показавшись над подоконником:
- Обиделась?

Ортега. Всем

  Изучила предметы, максимально пряча их в ладонях как пару тузов в покере – быть может, рядом и нет акулы карточной, но забывать о системах слежения тоже нельзя: в конце концов, в аварийное помещение не впихнет микрокамеру только ленивый, ведь именно в таких тесных спасительных каморках и происходит, наверняка, всё самое интересное в среднестатистических внештатках. Например, выскажешь сгоряча, прячась от сбежавшего био-оружия, все свои мысли относительно корпорации, а затем, если все-таки выживешь, лишишься работы и, вероятно, среды, пригодной для обитания. Или, напротив, «поддавшись страху займешься трахом» – это видео обязательно станет хитом среди сотрудников СБ. Поэтому лучше всего позволить гуррятине и дальше искать в записях камер что-то совершенно бесполезное, а вовсе не заниматься идентификацией Аурелии Ревой по нечаянно засвеченным красноречивым предметам.

  С другой стороны, красноречивость этих самых предметов всё еще под вопросом: прежде всего нужно вспомнить, что именно они делают и какое место в какой ветви Безупречного Плана занимают. К примеру: цифры означают порядок последовательной активации или два разных варианта? А может, это вообще аналог двух бокалов вина, в одном из которых яд? И если уж на то пошло, то почему "1" и "2", а не "0" и "1"?

  Убрала предметы обратно, поправила одежду, вернула на место верх армоскафа. Активировать нарукавник, проверить статус, снять перчатку, пошуршать мультитулом в пистолетике, все это время вслушиваясь вновь обретенным слухом в то, что отнюдь не является пустотой. Да, адская гончая – друг репликанта – не движется с космическими скоростями, но все еще способна прикончить тебя в случае столкновения, не говоря уже об опасности со стороны других обитателей этого «цветника».

Кройц. Сжимают пальцы бок холодный ящика. Не чувствуешь, но знаешь - ледяной. Как банка газировки, когда только вытащил ее из-под шторки окошка выдачи товаров в вендинговой машине, и пытаешься открыть, нетерпеливо цепляя ногтем жестяной ключик. Тогда, вечность назад, когда ты еще был тем, кем являешься по праву рождения, и яркие застекленные башни "холодильников" - мигающих разноцветными огнями, готовых в любой момент выдать тебе шипучки: хоть "Нью-Колы", хоть "Мото", а то и "Спанки-Фанки", с хрустящими на языке карамельными пузырьками, и все это - за пару-тройку кредитов, стройными рядами высились в лифтовой зоне вестибюля вашего жилого модуля. В Ренго найти такие аппараты тоже можно, но это обязательно будут бронированные не хуже "Носорога", опутанные коваными цепями монстры - чтоб не разломали и не утащили, выдающие в лучшем случае прохладное, а то и вовсе теплое как сам знаешь что, пойло с привкусом жженого пластика в обязательно, каждой раз, где-нибудь, но гарантированно замятой или стесанной банке.
Ренго, да. Вы нелегалами пересекли Великую Межрукавную, прилетев на Аргентину-Один практически сразу после освобождение Сектора от союзарской оккупации, как беженцы, когда никому ни до кого не было дела, и все думали только о том, как разобраться с собственными проблемами, а на улицах все еще валялись сорванные кумачовые транспаранты. Как сейчас помнишь, что решили поселиться буквально в первом же городе, куда вас завез, прямиком из частично сгоревшего космопорта, шедший транзитом по уцелевшему после бомбардировок прибрежному шоссе автобус - в Коста-Верде. Въехали сквоттерами в небольшой заброшенный дом из тесаного камня, в пяти минутах ходьбы от океана, и здоровенной буквой "Т", трафаретно, ярко-красной хемилюминесцентной краской, которая настолько въелась в мореное дерево досок, что тебе пришлось соскабливать ее ножом, выведенной прямо поперек входной двери. Значит, здесь было логово "троглодитов", тех, кто по мнению союзаров, был "отсталым", и подлежал "просвещению". Всех прошлых жильцов, семью из, как ты понял, вынося и сжигая на заднем дворе пыльный хлам, пяти человек, "просветили": родителей отправили в биореактор сразу же, еще на этапе "первичной выбраковки неблагонадежных аборигенов", тогда же двух младших детей, братьев-близнецов, совсем еще маленьких, вывезли из анклава куда-то на коренные территории, чтобы в военно-патриотических лагерях воспитать из них новых, искренне преданных генеральной линии Лорда-Маршала, и до последнего вздоха верных идеалам ССС солдат, а старшую девчонку, несколько сезонов диким зверьком прожившую на чердаке, вроде застрелили, когда комендантский патруль поймал ее за расписыванием ограды у комендатуры антисоюзовской агитацией. Старый, пропитанный кровью и гарью дом словно посветлел и ожил, когда в нем появилась новая, пусть и маленькая, но хозяйка. Помнишь, как Каролина чуть не сожгла веранду, пытаясь сварить вам кофе из найденных в тайнике у камина зерен, пока вы с Нормом разбирали завалы чужих воспоминаний в сарае, как исписала фломастерами стены в ванной, как принесла из сада и спрятала в чулане огромную пучеглазую ежехидну.
Время шло, и Сектор Ренго, который новые-старые хозяева, имперцы, не особо тревожили насаждением своего видения "правильного миропорядка", даже кехайский с джапанирским введя в образовательную программу как факультативы, начал понемногу оживать. Первое время вы работали на бесчисленных стройках - "Хомяк" внезапно оказался неплохим плотником, а ты вполне, себе, освоил "профессию" чернорабочего, потом Норман съехал к своей тогда еще девушке, а впоследствии, жене, Юйлань, с которой они познакомились на рыбном рынке, едва не до драки поспорив относительно свежести каких-то местных каракатиц, а тебя ее отец, мистер Дун, взял к себе экспедитором, попутно решив ваши казавшиеся неразрешимыми проблемы с регистрацией. Тогда вы, кстати, и стали Кройцами, а бывший сержант - Освальдом Хопкинсом. Ну, какие были документы, такие были, чего уж. Дальше ты несколько сезонов крутил штурвал рефрижератора, развозя морепродукты практически по всей материковой части Эсперанзы, пока дочь, по-другому ее в идентификатор личности у тебя рука записать не поднялась, грызла гранитные скрижали науки в бывшем ЦОМ-е, а ныне обычной, себе, городской школе, под чутким присмотром жившего неподалеку огромного семейства Дунов, в целом, и дяди Норма-Освальда - в частности. Через некоторое время Хопкинсы переехали в Нуево-Кампинас, но ты все равно всегда мог оставить дочь у стариков, которые стали ей, фактически, дедушкой и бабушкой, а ворох младших братьев жены "Хомяка" - пусть и не равноценной, но шумной и веселой заменой потерянного на Эдеме своего, кровного. Да уж, Эдем. Кого под трибунал, в дисциплинарно-штрафные батальоны отправили, а кого и в дивизионные генералы, по итогам, произвели. Сет, кстати, так и пропал где-то в глубинах Диких Систем. Последний раз видел его у аппарели готовящегося к вылету фрахтовщика "Ржавых", фронтирных перевозчиков, на Осевой Станции у имперских границ. Пожали руки, кивнул, мол, бывайте - и все. Вспышка.
- Да, - прижимаешь коммуникатор к щеке.
- Как она? - спрашивает Норман, уже зная ответ.
- Плохо, - отвечаешь.
Молчите несколько секунд. По радио играет какой-то заунывный трек, перебивая ритмичный писк кардиометра.
- Взял билет на вечер, - говорит.
- Спасибо.
- Не передумал?
Снова знает ответ, но все равно спрашивает.
- Нет.
- Ладно. Я буду. Остановлюсь у стариков. У меня, короче, ресторан...
- Знаю, сожгли. Минь сказала.
- Ага.
Еще несколько секунд тишины.
- Слушай... - бывший командир, давно и накрепко ставший одним из самых близких тебе людей, будто не может подобрать нужные слова. Может, и правда не может. - Оно того стоит?
- Выбора нет, Освальд, - говоришь.
- Буду утром, значит.
- Спасибо.
- Наберу.
Убираешь коммуникатор прочь, и пару минут сидишь, глядя в стену перед собой. В душной палате муниципального хосписа нет кондиционера, и бабушка Дун закутанной в черное тенью бдит над тем, что осталось от твоей дочери, отгоняя прочь вездесущих мух и обмахивая стянутое набрякшими от густо-желтой сукровицы бинтами лицо туго свернутой газетой.
Тебе позвонили из полицейского департамента Джерихо-Сити несколько дней назад, по межсистемной линии. Там, на Тьерра-Бланке, служила Каролина. То есть, Эбигейл, да. Ты, уже сутки пытавшийся до нее дозвониться, долго не мог заставить себя ответить. Но ответил. Сказали, что им очень жаль, что она - герой, но финансирования не хватает и, учитывая неблагоприятный прогноз, руководством департамента принято решение об отключении ее от аппаратов, потому, что палат и оборудования в ведомственном госпитале не хватает, а живым, дескать, нужней. Ты не помнишь, что ответил, но дочь не отключали до того, как ты прилетел на Тьерра-Бланку первым же чартерным шаттлом.
Острый запах жженого пера, вот, что помнишь. Куривший в коридоре патрульный сказал, что ее, вместе с напарником, поймали на ложном вызове, в фавелах, боевики одного из Картелей. Сделали из них предупреждение - показали, чья это территория, продемонстрировали, что будет с теми, кто не понимает. Крузер перевернули и сожгли, напарника выпотрошили и развесили по столбам, а с твоей дочерью сняли снафф, и выбросили изуродованное тело в канаву. Там ее нашли собиравшие на сдачу стеклотару дети. Не прошли мимо, вызвали неотложку. Без рук по локти и без ног по колени, без глаз, ушей, зубов, языка, с снятым скальпом и сломанной спиной, вырезанной грудью и частью удаленных уже в больнице внутренних органов - она была жива только потому, что "милагро", как сказал тебе врач, седой хиспанец с пустым, безразличным взглядом.
Ты заложил дом, оплатил межсистемный перелет, и перевез дочь домой, на Аргентину-Один, в Коста-Верде. Дни сменяют дни. Каролине хуже. Просто лежит, даже не шевелится. Пролежни, отторжение катетеров, некроз тканей вокруг дренажных трубок. Когда умрет, вопрос времени. Новое тело - не проблема, были бы деньги. Реплицированные ткани, пересадка головного мозга, любой каприз. Много денег. Столько, что тебе их не заработать, даже довези ты замороженных каракатиц до самого долбанного Эдема. Столько, что даже продай ты себя, недвижимость и движимость - не хватит. Там, среди ярких сполохов голореклам, стерильной чистоты корпоративных медицинских центров, и утопающих в рассветных лучах скайскрепперов, никому нет дела ни до тебя, ни до твоих горестей. Всем плевать, хочешь что-то получить - плати.
Бережно вытаскиваешь из бумажника затертое фото. Дочь широко и счастливо улыбается - в новой форме, с собранной под парадной фуражкой копной аккуратно уложенных волос. Серебряные аксельбанты, офицерские звезды на фальшах, сияющий золотом нагрудный жетон. Прижимает к груди карточку диплома. Ее выпуск. Ты запомнил ее такой. Так хотела сделать этот мир лучше. Всем помочь, всех спасти. Но этому миру уже не помочь, его уже не спасти. Ренго умер и теперь гниет, а вся эта мразь: картели, гильдии, корпорации - просто опарыши, копошащиеся на его туше. Великая Освободительная поставила крест на будущем этих Миров, и теперь все, что их ждет, это армада десантных кораблей, прямиком из Рукава Персея, да такая, что небо почернеет. Туда всей этой ублюдской, хуесосной, еблорылой шайке-лейке и дорога.
Выходишь из палаты, снова вытаскиваешь коммуникатор, несколько раз щелкаешь подушечкой пальца по затертой крышке. "Вик". Гудок, другой, мелодичная трель соединения, и тишина на том конце линии.
- Я согласен, - жмешь на выведенный под счетчиком секунд красный круг.

Оператор. Сел, скорее почувствовав, чем услышав, как сухо щелкнули коленные чашечки. Давно пора менять их, рано или поздно подведут. Хребет, вон, поставил биопластиковый, и все: забыл практически про ломоту, затекания, хрусты, клины. Болит шея, тянут ступни затекшие. Никакие серьезные травмы не проходят бесследно для организма, поэтому, с учетом того, что ты пережил, удивляться нечему.
Решив впрочем, что старые раны могут подождать, а вот костюм - нет, находишь наощупь прямоугольник вмонтированного в наруч нарукавного дисплея сначала, на левом запястье. Щелкаешь пальцем по сенсорной панели. Не работает, похоже. Осторожно стучишь костяшками кулака, тканью перчатки укрытыми, по стекляшке светофильтра. Может, контакт где-то отошел, либо шлейф расконнектило. Качаешь аккуратно в креплениях, прихватив с боков, орб шлемный. Ни сплетенных из света строчек сводок от системы жизнеобеспечения на внутренней поверхности лицевого щитка, перед глазами, ни свечения на рукаве, ничего. Похоже, скафандр в нерабочем состоянии: отключены или обесточены все системы, даже аварийные. То, что ты еще не задохнулся, вероятно является следствием работы некоего механического нагнетателя дыхательной смеси, являющегося "последним рубежом" перед удушьем. По кислороду в окружающей среде все просто - чиркни колесиком спрятанной в наплечном кармане, слева, зажигалки, надеясь, что атмосфера не содержит легковоспламеняющихся газов в пропорциях, достаточных, чтобы тебя поджарить. Либо вытащи из ближайшего к кисти торца наруча левой руки, предварительно вывернув эластиковую заглушку, палочку экспресс-тестера газовых сред. Их там две, с запасом. Вытащив, проверни колпачок до щелчка, энергично потряси около десяти-пятнадцати секунд, и посмотри на цвет жидкости в контрольной колбочке. Густая и мутная, буровато-черного цвета - вокруг непригодная для дыхания, возможно смертоносная хрень, прозрачная, салатово-зеленая и флуоресцирует - можно дышать. Тестер совсем простенький, определяет только самые базовые соединения, пропуская хитрые смеси и всякую токсичность с органическими корнями, но это, вне всяких сомнений, лучше, чем просто снять шлем в ста процентах монооксида.
Болотная жижа, ее миазмы царапают сознание, пока пытаешься понять, как не надышаться всякой дрянью. Болото.
Вспышка. Жмешься к проржавевшей стене темного, мокрого, пахнущего ржавым железом коридора, дверной проем, к лестнице на верхнюю палубу ведущий, выцеливая. Жмется к левому боку, в ткань брючины пальчиками тоненькими вцепившись и за тобой спрятавшись, девчушка: совсем крохотная еще, лет шести, не больше, с раскрасневшимся, обожженным, перемотанным мокрой тряпкой на манер респиратора личиком, торчащими тут и там опаленных русых волос горелыми прядями, в одних только трусах, грязью измазанных, и с ее ростом напоминающей платье, подранной на спине майке, которую ты, с себя сняв, ей отдал. Сам - не лучше, брюки тут и там пропалены, почти по колено, вместе с ботинками, напрочь перемазаны илом трясинным, на груди бронежилета ободранного и выгоревшего на солнце тяжесть, левая рука, над локтем, перетянута набухшим и потемневшим от крови бинтом. "ЕПД-14.5М" в руках сжимаешь, со спиленным прикладом, скрученными сошками и обрезанной ручкой для переноски. Пулемет-обрез. Который единый пулемет Демитрова калибра "14.5", модернизированный. Антиквариат, но антиквариат вполне, как ты за этот бесконечный день успел не раз убедиться, вполне рабочий и невероятно убойный - даром, что "образца 913 года от Обретения Терры". Тускло блестят в свете далекой газовой лампы цилиндр перфорированного дульного тормоза, охладительный ствольный кожух, матово отсвечивает воронением ствольная коробка. Перемотанная лоскутом от распоротой рубашки ладонь жмется в черный пластик пистолетной рукоятки, палец лежит на затертой стали гашетки. Наверху - стрекот затяжных автоматных очередей, крики, хрипы, сполохов ярких зарница. "Хомяк" с "Холодильником", и еще двое, которых встретили в степи: имперец тот, Ямоото, с капитаном Мафусаиловым - там. А вы, вы здесь.
Грохот. Катится по ступенькам, брызжет кефирной белизной гермошлем, с маской, рублеными линиями череп напоминающей, в серо-желто-зеленой камуфляжной палитре. Упал, крутанувшись, на пола сварную плиту, лежит. Решетки динамика-​воздухозаборника треугольник вверх обращенный, сетчатые полусферы акустических сенсоров по бокам, погасших круглых визоров точки в глубоких нишах глазниц. Андроид-чистильщик, зилоновский. Хорошо, хоть так, частично, а не целиком. Выдыхаешь, приотпуская чуть гашетку, и давая ей снова выбрать свободного хода. Окрик. Голос знакомый, но напряжения волна почему-то снова захлестывает опаленное адреналином сознание:
- Мельник!
"Хомяк". Будто дьявол болотный: в тине, иле, гари, крови и белой гемолимфе так вывалялся, что только по общим очертаниям еще можно понять, что он в комбинезоне своем до сих пор. Свесился через борт, под палубу заглянув. Теперь только так, глаза-в-глаза, знание о том, что зилоновцы могут имитировать голоса, вам дорого обошлось. Кричит, махнув рукой:
- Сюда! Пошел-пошел!

Эд замер лишь на мгновение, забывшись, заворожённый, как всегда, её нежной, трепетной, почти прозрачной красотой и, как с недавних пор, болью, что сковывала его сердце, разгоняя по телу яд отчаяния, не менее страшный, чем серая хворь. Замер, чтобы через мгновение сбросить с себя этот морок и спешно, длинным шагом подойти к её ложу и запечатлеть на пылающем от лихорадки поцелуй холодных от переживания губ.

Без раздумий. Без сомнений. Без размышлений.

Свой выбор он сделал давно. Вот и сейчас, они с Аурелией не виделись лишь потому, что Эдмунд был занят, убеждая короля выслать экспедицию и сделать это поскорее.

- Моя прекрасная бабочка, - улыбаясь, произнёс Сторм, проводя ладонью по волосам принцессы. - Отец согласился. Я отправляюсь вместе с лучшими рыцарями королевства, мы приведём помощь. Руководить будет старина Седеэрн. Опять будет ворчать "локоть выше, сильнее выпад!"...

В какой-то момент комната, кровать и сама Аурелия поплыли слегка перед глазами, искажаясь, замутняясь. Словно скверна была не только на ней, но и везде, повсюду, отравляющим отчаянием и отчуждением. Но принц моргнул и наваждение исчезло лёгкой влагой в уголках глаз: он снова видел свою возлюбленную сестру и уже не думал ни о чём: даже о визите Эллиаса и том, что он мог тут наговорить бедняжке.

- Дядюшка Адриан обязательно прислушается и поможет. Даю тебе слово, - всё ещё с улыбкой на лице говорит Эдмунд с такой уверенностью, что поверил бы кто угодно: всё будет именно так. Слегка сжал исхудавшее плечико ободряюще. - А я постараюсь захватить тебе что-нибудь из его нарисованного мира. Как думаешь, там растут цветы?

Подобрав полы плаща, решившего было пожить собственной жизнью из-за дикого ветра, Эвия шагает на своем месте рядом с наставником, по пути вновь удивляясь, насколько успели состариться башня с порталом и этот внушительный мост всего за десятилетие. Или, возможно, в нарисованном мире и время течет иначе?.. Это была бы неплохая гипотеза, способная вдобавок объяснить скорость поедания ржавчиной оружия легионеров и даже видимую безлюдность города - с натяжкой.

На ходу, осторожно двигаясь вдоль кромки особенно большого провала в полотне моста, Эвия заглядывает вниз, всматривается в клубящийся внизу туман, памятуя об эксперименте с камушком, в ходе которого так и не услышала, когда он достиг дна. И достиг ли вообще?.. Интересно, на чем же тогда стоят опоры?

Неожиданно в мысли врывается свист кожистых крыльев - Эвия, смотрящая в пропасть, возможно, позже всех вновь замечает дракона. Уже не с завороженным испугом, а с ужасом наблюдает она за его стремительным приближением, внезапно вспомнив, что не так давно изучила подходящее заклинание... Малое копье души, конечно, не сумело бы убить дракона, но если ударить ящера на лету - это, вероятно, вынудило бы его изменить траекторию и помешало бы сразу напасть.

Однако наставник, судя по всему, видит ситуацию иначе. Получив наглядно подкрепленные указания, Эвия все же недоуменно оглядывается на учителя, вдруг понимая, что не может оставить его. Что бы там ни делали Клинки...
- Ну уж нет!
Она редко перечит Ульфреду, но сейчас подчиниться совершенно невозможно. Припав на колено для устойчивости - и чтобы дракону было сложнее зацепить ее при атаке - Эвия готовится ударить сама, если по какой-то причине заклинания наставника окажется недостаточно.

Первые шаги по поверхности моста даются с опаской. Почти сразу на смену приходит осознание монументальной непоколебимости грандиозной конструкции. Мост не собирается разваливаться под собственным весом, его строили на века. Многочисленные дыры, что зияют у краев в середине – очевидно, следствие не столько воздействия времени, сколько остаточные проявления силы, способной кромсать камни и парапеты. Мост выглядит древним, однако по-прежнему достаточно надежным и прочным.

Дальнейшее продвижение происходит быстрее. Впереди возвышается разрушенный город, припорошенный первым снегом ранней зимы. Над головой зависли сплошным полотном свинцово-серые тучи, по обе стороны до самого горизонта тянется облизывающая опоры моста туманная пелена. Это место выглядит странно, гротескно. Это место не может существовать, но, тем не менее, оно существует.

Несколько минут спустя отряд добирается до условной середины. Вокруг завывает пронзительный ветер, что свирепо треплет полы плащей чародеев и напоминает о высоте. Рыцари непоколебимо продолжают продвигаться вперёд в полных латах, Эвию особенно сильные порывы тревожат – теперь пробираться то и дело приходится мимо крупных зияющих дыр.

Центральная часть моста зияет провалами. Не только у обвалившихся краёв, как казалось вначале – многие дыры прорывают бегущее к городу полотно прямо посередине. Заглянув в одну из таких, можно увидеть оплавленные края брешей да уходящие в туман монументальные опорные колонны. К счастью, мост проходим. Мостики уцелевшего камня петляют между провалами даже на наиболее сильно пострадавших сегментах.

Отряд продолжает двигаться, усилив бдительность. Даже самые узкие тропы между дырами всё равно способны вместить по меньшей мере несколько человек, шагающих в ряд. Когда наиболее повреждённые сегменты остаются позади, все невольно ускоряются, возвращаясь к прежнему темпу. Впереди уже отчётливо видна мощёная плитка убегающих змеями вверх улочек города – лорд-командующий первым входит в тень, отбрасываемую замком, что величественно возвышается на вершине утеса.

Город пуст, теперь в этом не остаётся ни малейших сомнений. Окна аккуратных коттеджей темны, ни единого прохожего не разглядеть на петляющих улочках. Несколько сотен метров остаётся до надежной земли, впереди – ровное и прямое как стрела мощёное полотно, сохранившееся значительно лучше всего остального.

Воздух со свистом рассекает размашистый взмах. Знакомая бледная тень взмывает над стенами замка и, расправив полупрозрачные крылья, начинает пикировать. Вблизи дракон выглядит крупнее, больше, несчастнее. Вытянув непропорционально длинную шею и когтистые лапы, он закладывает в небе над отрядом вираж, словно красуясь. Ещё один пронзительный крик оглашает эхом окрестности – этот другой: жадный, завистливый, будто бы угрожающий.

Взмыв ещё выше, к самому небосводу, дракон растопыривает крылья, что, кажется, способны бросить тень на весь нарисованный мир. И начинает пикировать, направляясь к фигуркам, которые так отчётливо темнеют на сером камне моста.

Бутерброд с колбасой. Сочный бутерброд с колбасой, источающий умопомрачительный чесночный запах. Толстый розовый кусок колбасы с белыми кружочками сала на ржаной подстилке и перине из масла. Вот что, вопреки логике (когда это надежда подчинялась какой-то там логике), искали в кобуре пальцы, шарящие вдоль правого бедра, а вовсе не пошлый пистолет, как можно было бы подумать. Потому что в любой непонятной ситуации непременно нужно пожрать, а обязательно ли в ней стрелять - наука не дала пока ответа.

Проприоцепция не подвела, оценив положение тела в пространстве, как весьма неудобное. Что подтвердили дружно зрение и противная боль в затылке. Что-то ещё было решительно не так, но думать об этом не хотелось. Хотелось выбраться из узкой сигары, размяться и бутерброд с колбасой. Пока руки шарили по собственному телу, подготавливаясь к рывку, мозг, наконец-то соизволил отреагировать на человека, загораживающего вход к свободе и счастью. И тут-то стало понятно, что ещё не так.

Потому что "привет", который попыталась выговорить женщина, обращаясь к незнакомцу, требовал продолжения в виде: "Я Анна-Мария-Елена-Луиза, Е2-Е4, Джуди О'Грэди или"... Беда в том, что "я" в частном случае осталось просто "я", не неся с собой ни личности, ни воспоминаний, а значит, противная боль могла быть вызвана не просто затёкшими мышцами, но и чем-то похуже. Нет, бутербродом здесь не обойтись. Два. Два бутерброда с колбасой и хороший стопарик. Вот что требовалось, чтобы нейтрализовать столь горькую пилюлю.

- У нас не осталось времени быть осторожными, брат, - делая еле заметный акцент на последнем слове, отвечает младший принц, зная, что напоминание о факте столь близкого родства, как и обычно, будет неприятно Эллиасу.

Они никогда не были дружны или хотя бы достаточно близки. Но эта неприязнь всегда держалась на отдалении, расстоянии, сдерживаемая правилами, манерами, обязанностями. Но если раньше они хотя бы виделись, то за несколько последних лет ушло и это. Сейчас, даже сильнее, чем когда-либо, перед Эдмундом стоял будущий король. И, хотя младший брат всегда хотел сказать, что наследник престола слишком рано примеряет на свою голову венец, всем было ясно, что эти слова - лишь ветер. Потому Эд никогда себе не позволял подобных обвинений - он точно знал, что нет, не рано. Таким было предназначение Эллиаса, и он шёл к нему уверенно и твёрдо.

Своим путём. Имея своё мнение на всё. Смея даже перечить отцу.

И как бы к этому не относился сам Эдмунд, он знал: однажды он станет обращаться к брату "Ваше Величество".

Знал это и Эллиас. Знал, что его младший брат, который даже внешне был "меньше": не таким рослым, не столь величественным, снесёт все - по детству - издёвки и насмешки, во взрослой жизни - тонкие уколы и тщательно скрываемое от посторонних глаз, но такое ощутимое для них двоих презрение. Снесёт - и останется верен и предан, когда придёт срок присягнуть на верность законному монарху.

Если бы король Эдрик приказал второму сыну остаться, ему бы ничего не осталось, кроме как подчиниться. Это знали все, даже несчастная Аурэлия.

Но не сражаться за тех, кого Эдмунд должен был - по долгу крови ли, чести принца или велению сердца - оберегать, он попросту не мог.

И сейчас клокочущий в душе юноши огонь требовал обвинить старшего брата в трусости, недальновидности, стремлении к интригам и власти в момент, когда требовались решимость и мужество. Сказать, что если дядюшка Адриан и прислушается хоть к кому-то, то этим кем-то должен быть его кровник, не равный, ибо равных в этом мире, пожалуй, и не сыскать - но хотя бы не чужой и хоть немного близкий. Что силы отряда, отправляющиеся в волшебный мир - ничто, капля, что утонет в океане надвигающейся угрозы. Что мечом не искоренить заразу, что распространяется по стране, словно пожар в лесу...

Но Эдмунд лишь упрямо посмотрел в глаза Эллиасу. Ибо тот не требовал от него ответов, не задавал вопросов. Мнение же принца, пусть даже и наследного, пока ещё было лишь мнением равного - а, значит, им Эд мог вполне законно пренебречь, без оглядки на новых "друзей" Эла и его претенциозный позолоченный доспех.

В конце концов, это была даже не личная аудиенция, ибо Эдмунд шёл к сестре, за чью судьбу беспокоился более всего на свете. И пусть Эллиас думает, что хочет, про их союз, который, очевидно, с некоторых пор совершенно перестал быть тайным. Поначалу эти подозрения клеймили душу королевского отпрыска жгучим стыдом, но сейчас... Сейчас, когда Аурелия была тяжело и очень опасно больна, отвращение брата вызывало лишь твёрдую решимость, граничащую с безрассудством.

Всё это не имело никакого значения по сравнению с жизнью бедняжки. Жизнью, которую Эдмунд собирался спасти во что бы то ни стало.

И, пока Эллиас ещё не король, он никак не сможет воспрепятствовать.

А если младший принц не преуспеет, что ж... Весьма вероятно, что старший никогда не станет королём.

В тот момент, когда безвременье портала, сменилось пыльной реальностью закартинья, в ушах Лиары прозвенел знакомый смех. Пару лет назад во время учебного боя кончик меча спарринг-партнёра уколол девушку в висок. Пострадало больше уязвлённое самолюбие, чем раненное тело, но через пару дней Лиара впервые услышала смех умершей подруги, словно колючий поцелуй стали оживил в голове давно отзвучавшее. Стоило, однако, наклониться или просто потрясти головой, как смех Офелии пропадал так же внезапно, как раздавался. Лиара никому ничего не сказала тогда, морок случался не часто и в общем-то не причинял неудобств, но сейчас, в чужом, полусказочном мире тихий смешок показался ей зловещим предзнаменованием.

Тем не менее, на вопрос его высочества, Лиара ласково улыбнулась, о чём он смог бы догадаться лишь по глазам, так как губы надёжно скрывала вуаль, а командиру не требовалось даже этого, за долгие годы совместной службы Клинки научились понимать друг друга не только без слов, но и почти без жестов. Лиара заняла место позади, выражая готовность исполнить приказ, и словно невзначай наклонилась к ковру из пыли. Смех оборвался.
«Я око п око я», - вывели пальцы новый узор на ковре. Среди дам при дворе в этом сезоне увлечение палиндромами приобрело необычайную популярность. Интеллектуальная игра отчасти отвлекала от страшной реальности Скверны, тех, кого в силу слабости пола не мог утешить звон меча. Лиара относилась к придворной моде с обычной для неё ласковой снисходительностью, но, порой, позволяла себе. С чего на ум пришло именно эта фраза? Именно здесь и сейчас? «Я око покоя». Девушка поморщилась, распрямляясь. Сейчас не время для философских раздумий, нужно действовать.

Это место ей не нравилось, не нравилась тишина, заброшенность. Не нравились цепочки их следов, по которым любой мало-мальски знающий человек прочтёт их отряд, как открытую книгу. Лиара потянула из-за пазухи тряпицу, которой протирала клинок, повернулась спиной к остальным, лицом к порталу. Она выполнит приказ лорда-командующего, но добавит кое-что от себя.

- ... Ребенка безглазого...
Обрывок речи.
Вздрогнул. Перехватило дыхание мигом. Грудь ходуном. Сердце в пятки.
Фидель продолжает тараторить. Жжжжжжж. А Бжик хватается за грудь и трясется, прислонив лоб к ледяной стене, полминуты назад родившей сонм опарышей и
Безглазого
блядского
ребенка
- Н-надо съебываться. - Просипел. Оглянулся лихорадочно: вправо-влево-вниз-назад-вверх-вниз. Канистру с пола подхватил, назад в рюкзак запихал. Горелку сжал судорожно.
"Ты нормальный вообще? Бжиктынормальныйвообщемозгигнида продырявила."
- Ф-фидель. Нормально. Рубик. Нормально все. Двигаем. Я в поряде. Мы нормально все. Двигаем.
Двигай телом, детка, да, да, да.
С размаху снова залепил себе рукавицей по щеке. Выматерился.
- Хе. Хех-хе. Да, да. Круто вы ее развалили, мужики. Отлично! Ща, бля, всех здесь затащим!
Перехватило дыхалку опять. Сморгнул слезу.
Холодно.

Это свершилось... Кажется, до последнего момента, до самого последнего шага в неизвестность Эвия опасалась, что ее ожидания разобьются, и по какой-то невероятной причине ей не удастся попасть в нарисованный мир.
Теперь же она восхищенно выдыхает, пробежав пальцами по старой каменной кладке за спиной, оставшейся на месте закрывшегося портала.
Потрясающе...

Ученица чародея оглядывает другой зал, уделяя особое внимание притягивающим в полумраке взгляд красочным витражам удивительной работы. Неужели они здесь только для красоты?.. А может, и нет.
Несколько легких шагов в сторону - Эвия, по пути вскользь оценив свойства пыли под ногами в надежде наскоро определить ее природу, подбегает к ближайшему окну. В пустом зале, конечно, тоже можно найти немало занятного, но ей не терпится взглянуть на целый созданный Адрианом мир, раскинувшийся за пределами этих стен.

Принц тем временем собирает внимание отряда, и даже находит возможным подойти и обратиться непосредственно к Эвии, чем обычно высокородные господа даже не думают обременять себя, предпочитая делать вид, будто не замечают наличие ученицы Ульфреда Айстверна рядом с ним.
- Да, Ваше высочество, - весьма учтиво откликается девушка, от неожиданности даже изобразив нечто вроде легкого книксена, но уже в следующее мгновение теряет интерес к реакции Эдмунда и возвращается к попыткам выглянуть наружу сквозь витражное стекло.

Голос наставника заставляет ее отвлечься, Эвия замирает, поняв, что Ульфред, кажется, по истечении некоторого времени собирается получить от нее конспект своих слов. Который она предоставить, совершенно очевидно, не сможет.

Девушка беспечно пожимает плечами, факт возможного недовольства учителя не способен перебить эйфории от мыслей о том, что вокруг нее - тот самый кристальный мир, наполненный загадками и чудесами, буквально состоящий из них.
Вообще-то она сознательно не захватила тетрадь. Потому что куда интереснее - а зачастую, и полезнее - смотреть по сторонам, чем пытаться зафиксировать все на бумаге, не поднимая носа от поспешно набрасываемых строк. К тому же, Эвия почему-то была убеждена, что никаких тетрадей не хватит, чтобы уместить описание всех чудес кристального мира. Да и в возможностях собственной памяти была более чем уверена.

- Я запомню, учитель, - кивает она Ульфреду, моментально укладывая в голове цепочку его рассуждений. Все логично, нет никаких противоречий известным ей магическим законам.
Разве что, действительно, несколько удивляет видимое отсутствие следов магии, даже прямо рядом с порталом в другую реальность, пусть и неактивным сейчас. А то, что все вокруг кажется сугубо настоящим... Эвия и прежде не сомневалась в могуществе Адриана. Ему, вероятно, вполне было бы по силам воплотить свой собственный мир.

Ульфред, похоже, намерен пуститься в исследования прямо не сходя с места, для начала немного изменив первичные условия.
- Нужно больше света? Конечно, - не без сожаления отходя от окна, девушка направляется к факелу на стене, собираясь воспользоваться самым расхожим заклинанием высекания искры из воздуха.
Взглянув вслед рыцарю, первым двинувшемуся к узорчатым воротам, она ускоряет шаг. Свет наверняка понадобится и чтобы выйти из зала.

- Да да.. полный порядок, полный порядок, полный порядок... , - Ульфред замер на месте, так и не сдвинувшись с момента когда проход за его стеной закрылся. На вопрос принца он ответил и кивком головы, хотя глаза его бегали по всему вокруг. Адриан, Адриан, как же тебе это удаётся? Пробормотав еще раза три "полный порядок", архимаг, на ходу снимая перчатки, заткнутые за пояс, живо надевает их, замирая перед ближайшей к нему колонной с факелом. Правило номер один - не трогать подозрительные факелы. Правило номер ноль - для такой ситуации нет никаких правил... Для него, разумеется. Поэтому после секундной задержки, перчатка аккуратно трогает факел, что бы убедиться в его реальности. Реальный, более чем. Взгляд скользит вниз на пол, и Улфред присаживается на корточки, проводя рукой по слою пыли и затем внимательно на него смотря.

- Невероятно.. Просто невероятно, - Подняв ладонь к лицу, архимаг аккуратно нюхает пыль, на наличие... чего-нибудь необычного? Вновь уводит от носа, потирая пыль между пальцами, - Если бы я не знал где мы, то это сошло бы какое-то заброшенное здание руин Старого Королевства. Да даже Восточного Доминиона, это сошло бы за любые настоящие руины... Эвия! Фиксируй, - незанятой рукой мужчина крутит в сторону девушки, показывая мол "а теперь работаем как всегда", наверняка уверенный что ученица взяла писчие приборы. Ну или она будет все запоминать, - В воздухе нет следов силы. На первый взгляд, физические объекты не несут в себе следа какой-либо магической эманации. Возможно стоит сделать скидку на фактор выдыхания по формуле Эбигейл-Норвшет, но это утверждение прежде нужно проверять через теорию сокрытия следов по формуле Ишвирта. Пыль, факелы, стены, всё на взгляде и на свету является сугубо настоящим. Возможно изменение свойств при чистом свете или полной изоляции от оного, - Могло показаться, что архимаг сейчас уже начнет лизать всё вокруг в целях получения одной ему понятной информации, - Факел, факел.. Эвия, не хочешь зажечь факел?

Когда проходишь сквозь завесу реальности, ожидаешь увидеть... Сам не знаешь, чего. Но, наверное, не это. Не сказать, чтобы Сторм был разочарован, нет, скорее, обыденность окружения, его "нормальность" вселила в юношу тревогу. Пока ещё - лёгкую, едва уловимую. По рассказам отца дядюшка был как минимум очень экстрентричным человеком, как максимум - полным безумцем. Разумеется, Эдмунд понимал, что тяжесть бремени правителя во многом определяла отношение короля к старшему брату: нечто подобное сейчас переживал и сам принц, младший сын младшего сына. Но...

Но всё-таки дядюшка был чародеем, великим настолько, чтобы создать свой собственный мир. Идеальный для себя мир. Мир, в котором хотел жить лишь он - и жил долгие годы. На что похоже это место? И как здесь относятся к незваным гостям? Эд Сторм не был уверен, что человек, сбежавший от всех проблем в своё идеальное творение, обрадуется пришельцам из мира бедствий, горя и страдания. Для того он, представитель августейшей фамилии, и нужен здесь, чтобы получить шанс на аудиенцию короля волшебного царства.

Царства, настолько же волшебного, настолько и похожего на то, откуда они прибыли только что. И это пугало.

Но лицо принца оставалось спокойным, уверенным. Он должен быть примером для подданных. И пусть за успех похода отвечает командор, которому Король лично поручил возглавить отряд, Эдмунд несёт ответственность не меньшую, хотя и гораздо менее уловимую и определённую.

- Лорд-командующий? - участливо спрашивает он воителя, желая убедиться, что он, как и остальные, безболезненно пережил переход.

- Сир Людвиг? Сэр Дженсон? - окликнул принц рыцарей, практически не делая паузы между их именами. Драконоборец был вторым рыцарем королевства - и иноземец, чемпион - третьим рыцарем и убийцей великанов. Менее всего сейчас хотел Эдмунд поднять вопрос, чья честь сверкает ярче.

- Леди Лиара? Всё хорошо? - на самом деле он не был даже уверен, что она леди. Но особого титула для девушек-рыцарей батюшка придумать не успел, не до того было. Ощутив укол злости на старика за это, принц, тем не менее, участливо обратился и к ней.

- Мастер Ульфред? Что вы думаете о переходе? - Айстверн был давним... знакомым королевской семьи. И пусть его дружба с Адрианом несколько обострила отношения с отцом Эдмунда, и теперьпринцу оставалось лишь надеяться, что волшебник, не особо чтящий протокол, не обидится на то, что к нему обратились одним из последних - то есть, по титулу, вернее, отсутствию такового. Поэтому юноша старался говорить почтительно, подчёркивая своё уважение тайному искусству чародея.

- Эвия, всё в порядке? - наконец, подошёл и к девушке.

Выслушать каждого - пусть и на ходу, разбивая сапогами пыль, переходя от одного человека к другому, пусть коротко, но выразить своё участие, напомнить, что все здесь связаны и должны держаться друг друга - вот в чём была цель Эдмунда, которую он себе поставил.

Пусть даже это будет кивок или лёгкий поворот головы: прежде, чем они откроют дверь в неизвестность, принц должен был убедиться, что из залы выйдет не горстка воинов, а настоящий отряд. И рыцари, и чародеи теперь должны быть едины - и присматривать друг за другом, прикрывать от возможных угроз.

А они - и в этом принц не сомневался - себя ждать не заставят.

Холодно усмехнувшись, Монро отступает в сторону.
– Да осветит ваш путь первое пламя, командующий! – возвысив голос, напутствует верховный понтифик, возвращаясь к храмовникам.

Но Седеэрна уже не волнует этот прощальный политический выпад. Он проходит перед строем гвардейцев – людей, которые сегодня будут сражаться и умирать за королевство и короля. Его голос взлетает, обращаясь к солдатам, его голос вторит громогласный ударам тарана по массивным воротам башни волшебника.

Седеэрн выкрикивает последний призыв, проводя незримую черту между подготовкой и штурмом. И первым бросается вперёд по мосту.

Там, впереди, уже начинается битва. На опоясывающих витиеватыми спиралями одинокую башню балконах появляется стража. Даже на таком расстоянии их присутствие выдаёт загадочный блеск – с парапетов срываются, устремляясь к орудующим около тарана солдатам, оставляющие пламенеющие синие разводы в пространстве кристальные стрелы.

Лорд-командующий рвётся вперёд, слыша позади сдавленное дыхание и характерный металлический шелест доспехов. Навстречу бегут отступающие солдаты – теперь Седеэрн чётко видит, как стеклянный страж на ближайшем балконе накладывает на тетиву длинную прозрачную почти что стрелу, и как заряд вспыхивает в воздухе, разгораясь. Магия.

Командующий добирается до первого из вспомогательных щитов и, укрывшись за ним, переводит дыхание. Видит, как выстрел кристального стража разносит в щепки соседний щит, и как пронзённый насквозь гвардеец падает, покрываясь вырастающими прямо из тела кристаллами. Громыхают баллисты, массивные заряды впиваются в башню, выбивая крошку из камня и безуспешно метя в балконы.

Лезвие фалькса вздымается, оповещая о второй волне наступления. Вспышки кристальной энергии слева и справа дезориентируют, ослепляют, но лорд-командующий по-прежнему видит ворота перед собой. Стальная волна гвардейцев накатывается на подножие башни, сходится со строем перекрывших проход копьеносцев.

Командующий видит высеченные рукой искусного скульптора безжизненные кристальные лица, его меч налетает на плечо стража, но тот, пошатнувшись, перехватывает копьё. Они напоминают хрупкие и изящные ледяные скульптуры, но, на проверку, отличаются прочностью. Копья царапают бликующую поверхность, мечи отсекают головы и превращают скульптуры в груды осколков. Лорд-командующий опрокидывает одного из стражей пинком, прорывая цепь строя. Место павшего стража почти сразу занимает другой, рука начинает ныть от постоянной отдачи – с тем же успехом Седеэрн мог бы пытаться сражаться с деревом или монолитной стеной.

Но стражи недостаточно много, и она уступает. Зал завален кристальными осколками, мерцающая стена чистой энергии перекрывает врата, что ведут в главный холл. Командующий озирается, тяжело дыша – его взгляд цепляется за непримечательную уходящую вверх спиральную лестницу. Если он хоть что-то понимает в магии Адриана, то где-то в башне должен скрываться источник. Вместе с группой гвардейцев Седеэрн начинает взбегать по ступеням.

Они прорезаются сквозь балконы, добираясь до лучников, поднимаются всё выше и выше. Один раз особенно меткий выстрел баллисты едва не сносит самого лорда-командующего. Они добираются до верхнего этажа, врываются в небольшой круглый зал, стены которого покрыты загадочно мерцающим льдом. Седеэрн и несколько десятком гвардейцев медленно наступают, сжимая вокруг создания в центре зала кольцо.

Согбенная скульптура стоит на коленях перед особенно крупным кристаллом, грани которого озарены пляшущим внутри магическим пламенем. Словно услышав шаги гвардейцев, существо поднимается. Этот – отличается от других. Лицо и тело покрывают глубокие трещины, сам страж выглядит ветхим, слабым, беспомощным. Он не пытается сопротивляться и безоружен. Кристальный истукан, что скорее напоминаем древнего старца, чем воина, смотрит, кажется, прямо на Седеэрна высеченными в кристалле глазами.

– Вы не должны быть здесь, – губы скульптуры не двигаются, но лорд-командующий явственно слышит чистый и мелодичный бесполый голос в собственной голове. – Оставьте нас.

Рубик. Всем. Вспыхнуло ярко. Вопит ребенок, рвет тебя за штанину:
- Умри! Дядя Рубик! Умирай! Умирай! Пожалуйста, умирай! Умирай!
Гаснет крик. Вспышка. Идешь по узкому тоннелю разгрузочного рукава. Широкая, но все равно не шире твоей, спина "Мон-Грела", в кирасе из листопрокатной стали поверх кожанки, маячит впереди. За спиной сопит, гремя сошками пулеметными, "Сука". Не прямо сука, хотя, все же сука, конечно, просто погремушка такая. "Флик", болтокрут, как обычно, тянется где-то в хвосте. Впереди маячат фигуры - встречка, в док. Проход слишком узкий и обычно входящие, все же, стараются сначала выпускать выходящих. Видимо, не в этот раз.
Чтобы хоть как-то разойтись, жметесь по бортам. "Черепа". Первый - совсем еще пацан, лет четырнадцати, не больше, с набитыми прямо на скуластом лице росчерками клановой черноты, в куртке засаленной, с демонстративно болтающимся на боку четырехствольным обрезом дробача. Качнувшись вдруг, цепляет тебя о плечо своим мосластым плечом так, что сам едва не падает, ткнувшись в литых мускулов тугие перевития. Бледнеет в какой-то момент, бросив быстрый взгляд на рубача рукоять. Сзади напирают его товарищи и он уже раскрывает рот, демонстрируя сколотых зубов желтизну, чтобы что-то тебе сказать, но ты его опережаешь:
- Не сердись, брат, не со зла.
Хлопаешь пацана по спине, не давая времени опомниться, проталкиваешь вдоль по рукаву. Удар. Идущий следом за ним бритый налысо мужик с торчащими в стороны клочьями колтуноватой бороды вдруг бьет тебя кулаком с явно зажатой свинчаткой точно в челюсть, так, что даже жевалки эмально хрустят.
- Ты че, хуесос, ох...
Фраза застревает в горле бородача, когда клинок рубача, со свистом чиркнув пустоту, подбрасывает его вверх, подрубая точно промеж ног, взрезает штаны, рассекает мошонку, лобок, низ живота, и застревает где-то у пупка. Вывернув лезвие боком, рвешь его под ребра, вытягиваешь. Тугой поток горячей крови, вперемешку с комковатым ливером, льется на палубу. Где-то за спиной, вякнув, валится на палубу первый пацан, после того, как Флик втыкает ему под кадык заточку. Третьего, замыкающего в притирочной группе, Мон-Грел сбивает с ног размашистым тычком локтя в подбородок. Гулкий хлопок - реактивный кулак босса, звякнув тянущейся к запястью цепью, превращает лицо четвертого "Черепа", что предусмотрительно остался у входа в тоннель, с винтовкой наперевес, в дробленку из рваной кожи, драного мяса, ломаных костей и лезущих из-под них мозгов.
- Сука, заводи! - дает отмашку, когда товарищи умирающих, вопя что-то про неотвратимость наказания за содеянное, появляются в проходе.
- Эт мы враз, - говорит она.
Ты почему-то сам собой оказываешься на полу. Через долю секунды, правда, понимаешь, почему. Чудовищный грохот вперемешку со стробоскопическими вспышками наполняют тоннель от края до края, когда "ревун", эпилептически дергая сошками, распарывает шлюз затяжной очередью, превращая люк, переборки и "Черепов" в решето. Пять секунд - все заканчивается. Где-то в недрах станции заводится, надсадно дребезжа, ротор сирены.
Поднявшись, Мон-Грел хохочет:
- Злее надо быть, Рубик! Доброта, она, видишь... - давит ударом тяжелого сапога череп лежащего перед ним "Черепа", - убивает.
- Добрыш, - беззлобно скалится стальными фиксами Сука.
Бросив быстрый взгляд на сыплющие искрами, заваленные трупами руины проходной, босс качает головой, и поворачивает обратно к взлетке:
- Вот и скупились, блять... Да и по хуй. Флик, заводи "Коляна", гости кончились, - уже поравнявшись с тобой, хлопает по плечу, - не кисни, брат. Уляжется - с буграми зарешаю.
И ты не киснешь. Пока достаточно поспешно грузитесь в тесное нутро "Колизея", и Флик начинает разгонять не успевшие остыть тяговые движки, Сука радостно втыкает стик своего плеера в бортовую систему. Тяжелые биты и невнятный речитатив тут же наполняют собой кабину, но даже сквозь их пелену и в полумраке ты замечаешь, как мрачно выглядит встречающая вас "Энигма", ваш док, пилот, женщина босса, и твой, наверное, лучший друг, и как разочарованно звучит ее голос.
- Ну, как все прошло? - спрашивает.
Мон-Грел пожимает плечами:
- "Черепа".
- "Черепа"? Что, "Черепа"? Когда нам дышать нечем будет, ты тоже про них вспомнишь, да? Или когда свечки тяговые поперек Войда кончатся? Или...
Приобняв за бедро, босс, мягко усаживает ее в летное кресло:
- Заводи, Эн, поехали. Дотянем до пятого кольца, там закинемся. С Хайменом я потом порешаю, "Черепа" охуели в край уже. Видик глянет, сам поймет.
Вздохнув, Энигма, прощелкивает тумблеры на приборке перед собой, прислушиваясь к тяжелым ударам и крикам по ту сторону задраенного трюмника.
- Как бы не подорвали "ноги" нам.
- Не подорвут, - босс усаживается в свое кресло, по правую руку от нее, - это уже пацаны Хая, они меня знают.
- Каждый раз какие-то проблемы у вас. Каждый, сука, раз.
- А чего сразу Сука-то, - ухмыляется Сука со своего места, - не поминай меня в этой... В...
- Всуе, - помогаешь ты ей, и она, снова блеснув фиксами, показывает тебе большой палец.

Вслед за наставником - как обычно, всегда вслед за ним - Эвия проходит в затейливо убранный главный зал хранящей лучшее творение Адриана твердыни.
Кристальная башня выглядит совсем не так, как в ее фантазиях. Ничего чудесного. Тела павших воинов среди сияющих хрустальных осколков и кровь повсюду - ей никогда не приходилось прежде видеть разом столько крови.
Эвия тихонько вздыхает, отгоняя мысли о том, как высока была цена возможности прикоснуться к тайне магии Адриана. Впрочем, эта цена уже уплачена, и надо сделать все, чтобы она оказалась уплачена не напрасно.

Завороженно глядя на волшебное полотно на дальней стене, девушка напоминает себе, ради чего было затеяно все это действо. Не изучение нарисованного мира, а спасение Стормхолда от скверны. Хотя ее мнение в этом вопросе определенно совпадает с мнением наставника. Кто бы еще запретил чародеям начать исследовать новое, едва они окажутся по ту сторону портала. То есть, основная задача не менее важна... И для ее решения Эвия также готова приложить все необходимые силы. Хотя, наверное, у многих здесь имеются сомнения в том, что недоучившаяся магичка может быть на это способна.

Конечно, ученица чародея видела, как посмотрела на нее напоследок великая Исенна - очевидно, пребывая в убеждении, что седьмым возможным членом отряда обязан был быть кто-то другой.
Впрочем, Эвия давно привыкла к не самым приязненным взглядам в свою сторону.
Снисходительным - архимагов, коллег учителя, на чьи собрания он брал ее и оставлял в неприметном уголке, предоставляя возможность внимать. Настороженным - прохожих на улице, которым она, наверное, напоминала беспризорницу, а может, и воровку. Порой даже брезгливым - придворных во дворце, куда вообще-то приглашали Ульфреда, но Эвия таскалась за наставником хвостом абсолютно везде, и никто не смел ему возразить.
Теперь вот девушка улавливает легкое недоумение во взгляде командира Клинков... И краткая речь принца оставляет послевкусие его сомнений в ее состоятельности.

Все это не слишком волнует Эвию. Она концентрируется на мысли о том, что находится именно здесь и сейчас, что ей выпал необыкновенный шанс попасть в кристальный мир.
Девушка переводит взгляд на наставника, в который уже раз убеждаясь, как сказочно ей повезло обратить на себя внимание Ульфреда Айстверна годы назад. Что-то он ведь разглядел в ней, безродной сироте, раз уж перевернул ее жизнь, вызволив из приюта и введя в собственную семью. Дал сразу все: тепло дома, заботу близких, ощущение нужности и... возможность учиться и обуздать внутреннюю силу.
А теперь она стоит по правую руку от него, наблюдая, как подчиняясь колоссальной силе магов Круга открываются заветные врата.

Эвия улыбается краешком губ. Как бы то ни было, она не может сдержать жгучего восторга при мысли о том, что ей выпала невероятная честь оказаться в числе первых получивших за долгие годы возможность пройти сквозь запечатанный Адрианом портал.

- Да, учитель! - отзывается она сразу на оба вопроса наставника, возможно, чересчур пылко, но полностью приглушить возбуждение в такой момент решительно невозможно.
Конечно, конечно, она будет послушной, только бы Ульфред не передумал брать ее с собой! Никаких выходок! Наверное...
Эвия огромным усилием воли сдерживает рвущееся наружу ликование, вслед за наставником шагая к подрагивающей проекции кристального города.

- Вы оказались здесь не случайно, герои, - сделав едва заметную паузу перед последним словом, произнёс Эдмунд. - Ступайте смело вслед за нами и помните: Корона в вас верит.

И шагнул вслед за командором, чтобы скрыть своё волнение в мире фантазий дядюшки, прекрасно понимая, что именно факт родства делает того, кого они идут просить о помощи, намного гораздо более опасным.

Для чего была эта речь? Зачем? Седеэрн не сомневался в своих рыцарях, это видно. Да и сам Сторм не думал, что воинам нужны вдохновляющие речи. Но...

Но были и те, кто рыцарем и воином не являлся. Вот почему секундная заминка была нужна, чтобы сказать "герои". "Мы не должны забывать о людях," - говорила всегда матушка. - "Истинная преданность рождается тогда, когда каждый из твоих подданных уверен в твоей заботе - а преданными людьми гораздо проще управлять". Она была мудра, королева. Дальновидна. Прозорлива.

И, хотя говорила всё это она старшему сыну, которому был предназначен трон, младший тоже мотал на ус. Его растили воином - конечно, его мастерство уступало рыцарскому в силу нехватки опыта. Кто станет рисковать пусть и младшим, но членом августейшей фамилии, бросая в открытый бой? Тем не менее, маленький Эд вечно тёрся возле матери, когда не был обременён тренировками и уроками военного дела, стратегии.

И до самого конца она раскрывалась с ним совершенно иначе. Давно уже вырос Эдмунд, решает государственное дела, силён, статен, истинный муж. Но всё также, как и прежде, матушка подзывала его к себе каждый раз при встрече и тихо спрашивала "ты поел, дитя?". Принц видел, как кривится Эдрик, когда замечает такое. Да и подначки брата сносил терпеливо всегда: Эд был сильнее, но попробуй поднять руку на наследника престола!

И вот не стало матери. И то смущение, с каким он каждый раз отвечал на этот вопрос, неуместный, постыдный, превратилось в жгучее чувство потери. Терпимое, пока с ним была Аурелия, его маленькая принцесса. Они были так похожи...

Но матушки не стало, его возлюбленная сестра страдает от хвори а отец утопает в горе. Младший Сторм и сам был охвачен печалью, но то ли было дело в молодости, то ли в том, что он не желал ничем походить на старика, эта печаль лишь придавала ему решимости. И сейчас, вспомнив те слова, что жгли его стыдом, а на самом деле поддерживали всё это время, принц осознал всю их важность.

Самые незначительные речи могут быть важны, если люди чувствуют твоё к ним внимание.

И сейчас, когда его тело переносилось из мира реального в фантазию дядюшки, полную безумного волшебства, Эдмунд был уверен: перед подобным шагом каждый хочет услышать что-нибудь. Может, что-то более красивое и вдохновляющее, чем сумел придумать он сам. Но, скорее всего, просто что-нибудь. Что угодно.

"Да, мама, я ел".

1 – Blue Flame Garrison

Штурм завершился. Кристальная башня взята, королевские гвардейцы занимают все этажи. Защитники картины сопротивлялись свирепо, однако очень недолго. Стража, призванная оберегать полотно от авантюристов и мародеров, оказалась не в силах противостоять армии короля под предводительством лорда-командующего самолично. Сокрушительна победа не доставляет удовлетворения, ощущается скорее как удар в спину, предательство. Предательство, о котором нет ни времени, ни желания размышлять. В главном холле чародеи Круга уже завершают последние приготовления к ритуалу. Отчаянные времена требуют отчаянных мер.

Лорд-командующий спускается по ступеням к главному холлу. Для него сражение завершилось всего с десяток минут назад – перед глазами проносятся, сменяя друг друга, высеченные в хрустале идентичные лица. Ходили слухи, что Адриан перед уходом сотворил стражей по своему образу и подобию, однако, с точки зрения Седеэрна эти существа мало походили на чародея, с которым ему в прошлом приходилось неоднократно встречаться. Вопреки обманчивой внешней хрупкости, каждый защитник выдерживал с десяток ударов, прекращая сопротивление лишь в момент, когда разлетался на мириады переливающихся кристальных осколков. Сегодня лорд-командующий уже видел смерть не одного десятка хороших солдат – тем более нелепым ощущается послевкусие странной победы.

Остальные на месте. Небольшая группа людей около массивных ведущих в главный холл двустворчатых врат дожидается только возвращения командира. Все Клинки в сборе: непоколебимый и нахмуренный Дженсон, немногословная и эффектная неизменно Лиара, сосредоточенный Людвиг. Орден, соратники. Люди, с которыми Седеэрн готов был отправиться не только в нарисованный мир, но и прямиком в ледяные предгорья вслед за гигантами. Дальше – хуже. Эдмунд Сторм, младший принц, который лично настоял на своём участии в экспедиции. Возможно хороший воин, но, в то же время, совсем не солдат. Потенциальная проблема, дополнительная ответственность перед вверившим его жизнь в руки предводителя экспедиции королём. И чародеи. И если Ульфред, несмотря на сумасбродный и вздорный характер, считается могущественным и искушённым в магии заклинателем, то с участием его помощницы, девчонки, командир так и не смог пока что в полной мере смириться.

Последней из встречающих оказывается собственной персоной Исенна де Ритте, что держится от остальных в отдалении. Тёмные волосы пожилой чародейки давно уже тронула седина, статную фигуру подчёркивает перетянутая в талии поясом тёмно-синяя мантия.
– Лорд-командующий, – приветственно кивает Исенна, указывая в направлении холла. – Мы готовы начинать ритуал.

Вслед за Исенной, отряд проходит под высокой аркой прямиком к холлу. Под подошвами ботинок хрустят разбросанные по всему залу осколки кристаллов.

– Открытие портала требует невообразимого количества энергии, как мы и предполагали, – на ходу сообщает Исенна, скользнув флегматичным взглядом по украшенным замысловатыми барельефами декоративным колоннам и сводчатому потолку зала, что утопает в глубоких тенях. – Пока неизвестно, какой техникой пользовался для открытия прохода сам Адриан, но мы не сможем отправить внутрь более семи человек.

В словах Исенны сквозит не очень хорошо скрываемая досада – чувствуется, насколько тяжело ей даётся признание в ограниченности возможностей Круга.

Пол огромного зала покрыт осколками и слоем переливающейся в неверном свете кристальной пыли. Виднеются лужи крови и остывающие тела мертвых гвардейцев – следы последней линии сопротивления стражей, во что бы то ни стало вознамерившихся не подпустить чужаков к драгоценной картине.

Картина Адриана занимает противоположную стену от пола до потолка. Хрустальные шпили величественных башен вспарывают безмятежно-синее небо, сверкая и переливаясь в лучах весеннего солнца. Крошечные коттеджи обрамляют уютные улочки, что змеятся к вершине утёса замысловатыми серпантинами. От нижнего края картины к далёкому городу тянется массивный каменный мост, что заканчивается у подножия одинокого утёса посреди бескрайнего мира белоснежных кучевых облаков.

Картина выглядит живой, настоящей. Кажется, что величественные шпили действительно переливаются в ослепительно-ярком солнечном свете. Кажется, что крошечные фигурки людей прямо сейчас бредут куда-то по улочкам. Кажется, что можно без труда заглянуть за каждый угол, протянуть вперёд руку и почувствовать ладонью мягкое тепло весеннего солнца. Картина завораживает, притягивает к себе взоры, напоминает огромное распахнутое настежь окно.

Возвращает к реальности бескомпромиссный голос Исенны де Ритте:
– Если потребуется, мы сможет через шесть часов повторить ритуал, и отправим к вам подкрепление. Связаться с нами изнутри без помощи Адриана вы точно не сможете, – возвысив голос, она властно обращается к столпившимся около полотна чародеям. – Приступайте!

– До тех пор вы будете предоставлены сами себе, – взгляд Исенны скользит по лицам членов отряда, ненадолго задержавшись на Ульфреде, и, чуть дольше, на Эвии.
В глазах магистра Круга девушка может заметить промелькнувшую тень чего-то вроде мимолётной тени сочувствия.
– Да сопутствует вам удача. Мы все рассчитываем на вас, – Исенна отворачивается.

Чародеи занимают позиции. Один за другим их силуэты вспыхивают синим пламенем астральной энергии – вихри силы поднимаются выше, сплетаются и устремляются к картине Адриана в гнетущем молчании. Величественный город загорается, становится глубже, объёмнее. Нарисованное солнце мерцает, по нарисованному небу зигзагами бегут переливающиеся разводы.

Закрывая глаза, Исенна де Рид отступает на несколько шагов в сторону и присоединяется к ритуалу. Ульфред чувствует, как сам воздух в зале дрожит, резонирует, содрогается от переплетающихся потоков колоссальных объёмов чистой энергии. Давно ему не приходилось одновременно ощущать столько силы.

И полотно повинуется. Полупрозрачная проекция города, обрамлённая пламенеющим синим кольцом магии чародеев, выступает вперёд, отлипая от изображения и холста. Смазанные пляшущие шпили зависают, дрожа, в нескольких шагах от картины.

– Входите, – сипит с закрытыми глазами Исенна. – Сейчас.

Детей Рубик любил и обижать бы не стал, но на мгновение проступивший образ твари окатил с ног до головы осознанием как ушат ледяной воды. Какие дети на чёртовой военной базе в космосе? Или научной лаборатории, хрен её разберёшь. Ясно было одно - детей здесь быть не должно. Что же это могло быть? Наваждение? Визуальная галлюцинация?
Шаг.
А как же дети персонала? Мамочка не захотела расставаться на полгода со своим сыночком и захватила его с собой, колбочки показать да скальпелем дать поиграться. Или сынок зажравшегося командира, гордо расхаживающий по палубе и представляющий себя адмиралом целого, мать его, космического флота?
Галлюциногенный газ, или отрава твари? Точно, тварь! К ним же монстр бежал, разве не так? Они ещё пытались ворота открыть. Стоп, какие ворота. Створки лифта, точно! Пальцы налились тяжестью, словно воспоминание о том, как он пытался разжать будто бы многотонные створы. Значит, не открыли?
Шаг.
А вдруг это вообще элитный детский сад? Орхидея - прекрасное название для дошкольной группы очаровательных одарённых мальчишек и девчонок. И один парнишка потерялся, к тебе за помощью прибежал, а ты тут рубачом размахиваешь. Постыдился бы, взрослый мужик, а ведёшь себя как алкаш подзаборный.
Глюки? Глюкоза? Сахарок? Почему эти слова всплывают в голове? Непонятно. Вон там впереди где-то монстр маячил, смешной такой, с хвостом и клювом. Химера. Прямо как из комиксов каких-нибудь, суперзлодей. Рубик прищурил глаза, но зачем? Света всё равно почти нет. Широко открыл наоборот.
Скрипит кожанка, в спине натягиваются стальные тросы, рука с крепко зажатой в ладони рукоятью взлетает в небеса.
А когда охранником нанимали, говорили не пьёт совсем. Детей всё же защищать надо. У нас тут заведение высшего класса, охранные системы, пропускной режим, бронированные двери. Детский лагерь "Космический одуван" - безопасность ваших отпрысков превыше всего. Вот наш девиз. Помните об этом, господин Рубикко, и уберите этот ваш перочинный ножик подальше.
Изо рта вылетели слова какой-то старой забытой песенки:
- Рубач свой поднимает
И рубит им сплеча,
Работая на базе
"Рейдер Ильича"!
Знать бы, что такое "Ильич" ещё. Для рифмы придумали наверно.

Клинок свистит, молнией разрезая полумрак.

Терренс. Всем

Жестяк. Спиной к стене повернулся, но расслабляться рано. Любую стену возможно пробить, было бы желание. Прострелить, подорвать: способов много. Стоишь.
Руки сами к бедрам опустились. Над ними, по бокам бронежилета, справа и слева, торчат зацепы под выемки, которые есть на ружейных корпусах, с противоположных от экстракторов сторон. У "Левого" окошко слева, у "Правого" - справа, чтоб гильзы летели куда положено, в отбой, а не в лицевую пластину, например. Гильза. Патрон. Да, патрон.
Патрон. Миг. Вспышка. Сидишь на жестяном табурете, уперев спину в переборку, цилиндром зажатого меж пальцами патрона в такт музыке по исцарапанной, явно просто вырезанной горелкой из корпуса какого-то челнока и расправленной ударами кувалды поверхности круглого стола постукиваешь. Полумрак вокруг пропитан вонью немытых тел, дешевых сигарет, еще более дешевого пойла, и, кажется, кисловатым запахом рвоты.
Колонки на стенах надрываются, превращая любой разговор в настоящее испытание. У заставленной пустыми, сделанными для большего понта из гильз от ПЗО рюмками стойки громко спорят, обвиняя друг друга неизвестно в чем, рейдеры. Судя по нарисованным краской, похожим на эрегированные члены ракетам на кожанках, скорее всего, из "Ракет". Где-то слышится пьяный женский смех, кто-то радостно кричит что-то в духе: "Давай! Давай!".
Танцпол, вид на который тебе частично перегораживает в своей бронекуртке на фоне напольных прожекторов кажущийся просто глыбой, в кои то веки снявший смартхельм Фидель, наполнен дергающимися телами разной степени свежести, вперемешку с уровнями алкогольного и, похоже, наркотического опьянения. Справа - Сантьяго, твой босс. Для тебя, конечно, давно уже просто Санти или Морти, но ты знаешь, что он предпочитает полную версию своего имени, и стараешься называть его именно так. Куртка призывно мигает голограммами, алеет световыми кольцами, и буквально превращает его в маяк, на который в таком месте может прилететь любой мотылек. Но Сантьяго Мортиноцци не из тех, кто боится мотыльков, это ты знаешь точно. Слева - Кейто. Откинулась на табуретке к стенке овальной ниши, в которой вы и расположились. Распахнутая куртка светится не хуже, чем у босса, в ушах наушники, на лице бессменная маска. Покачивает остро торчащими в разные стороны будто спицы прядями черных волос в такт собственной музыки, щелкает пальцем по экрану коммуникатора, давя наползающие со всех сторон на экран разноцветные шарики. Стол, между тем, практически пуст, если не считать шлема под рукой у Фиделя, и револьверного гранатомета Кейто, который она, как обычно, просто бросила перед собой, у всех на виду.
Это "Дыра", круглосуточный клуб на третьей палубе "Кольцевой-Три", мегастанции внеорбитального базирования, и он, как по тебе, полностью оправдывает свое название.
- Слыш, ты, ебать..., - на плечо Санти ложится заскорузлая, с невымываемо впрессованной в каждую складку мазутной гарью, ладонь. Ее обладатель, густо заросший клочковатой щетиной мужик лет тридцати, с совсем недавно перебитым носом и покрытой очень нехорошо выглядящими язвочками шеей, одет в похожую на строительную робу куртку с нашитыми на плечи шевронами в виде черепов. Из-за ремня торчит, упираясь перемотанной черной изолентой рукояткой в расползающуюся ткань драного свитера, револьвер. Его мутный взгляд скользит по каждому из вас, задерживается на Кейто. Вонь помещения теперь перебивает гнилостный смрад его дыхания, - Ты че, хуле, а?
Ты замечаешь еще шестерых парней, что внимательно наблюдают за вами, сидя в нише на противоположной стороне зала. Моргнув, привычно чуть щуришь глаза, и на пару мгновений зумируешь изображение. Снова моргаешь, наводя фокус, и добавляя контрастный светофильтр. Те же нашивки, черепа. Рейдеры, как ты успел понять, ребята очень простые, и практически наверняка их банда называется не иначе, как "Черепа".
- Уйди, друг, - босс чуть качает головой, мол, нет, и ты успеваешь заметить, как Кейто разжимает механические пальцы, обхватившие, было, рукоятку торчащего из поясных ножен клинка.
- Я, это, слыш..., - мужик явно не собирается уходить и, зацепив плохо слушающейся ногой свободный табурет, подвигает его к столу, после чего просто берет, и усаживается между Фиделем и Санти, - Вы че, вы чьи, а?
Уложив грязные кулаки перед собой, смрадный полубомж морщится, будто учуял вонь сильнее той, что исходит от него самого, после чего кивком указывает на имперку, продолжающую давить пальцами шарики.
- Это че, бля, за не... Неуважение, а? Где синька? Где всё? Че, бля? Ты, бл...
Подошедший откуда-то сбоку мужчина вдруг хватает алкаша за воротник и дергает его назад так, что тот, крякнув, грузно падает на спину, завалив следом и сиденье. Незнакомец, между тем, особо не церемонясь, сначала впечатывает его затылком в пол, а потом, рывком протянув в сторону, втыкает лицом точно в угол ниши. В голове "Черепа" что-то сочно щелкает, и он остается лежать посреди окурков и мятых пластиковых стаканов. Глянув в сторону друзей вашего недавнего гостя, ты понимаешь, что они потеряли к вам всякий интерес.
- Прошу прощения за опоздание, - худощавый, стриженый почти налысо старик лет шестидесяти отряхивает друг о друга ладони, то и дело звякая металлом кожных заклепок, поднимает упавший табурет и, откинув полы бронеплаща, усаживается за стол, - У нас с Иварой, это местная звезда, в общем, у нас очень сложные отношения. Протонный шторм спутал планы, еле вышли на расчетное время.
Он виновато улыбается, и ты замечаешь, что его бледное лицо с впалыми, водянисто-голубыми глазами, покрыто сетью почти стершихся, геометрически правильных шрамов: скулы, щеки, глазницы, лоб. Армирование черепа, возможно.
Сантьяго бросает взгляд на незнакомца:
- Вы - Лис?
Все присутствующие и так знают ответ, это просто этикет, формальность, но он кивает:
- Сейчас, да.
- Что по людям?
Старик складывает пальцы замком, и упирает основания кистей в столешницу:
- Десять, как и договаривались. За такой срок подобрать что-то адекватное очень сложно.
- Нам не нужно адекватное. Нам нужно десять человек.
Ты слышишь свой голос. Слова складываются в голове сами собой, и ты произносишь их еще до того, как успеваешь об этом подумать:
- Сэр, контроллеры установлены?
Лис сует руку за пазуху, и передает тебе небольшой, с зажигалку, радиодетонатор. Улыбается:
- Пока добирались сюда, всех угостил бургерами из "Мо-То". Так что, у вас примерно двадцать часов на все про все. Но, надеюсь, до этого не дойдет.
Ты убираешь пульт за отворот бронежилета:
- Я тоже.
Кейто отвлекается от коммуникатора и подает голос, кажется, впервые с тех пор, как вы сели за стол:
- Шлюп готов? Маяки, трекеры, триггеры-хуиггеры, все чисто?
Лис кивает:
- Да, все чисто. Первая палуба, пятый док. Люди там же.

Хакерша. Всем

Пальцы свободной руки медленно шарят в облаках пены. Деформированная обшивка, выгнутый зазубренный край пострадавшей при столкновении стали. Нервная ухмылка проступает на мгновение на губах, и тут же уходит. Спокойствие. Поводов для паники нет.

Пальцы скользят ниже, в поисках ещё одного источника дискомфорта. Слепо ощупывают окончание металлического штыря, перебираются ниже, добираются до ткани комбинезона и собственной плоти. Сердце пропускает удар, удушающая хватка паники возвращается. Человек понимает, что происходит. Что уже произошло, и что ещё ожидает в дальнейшем. Убедившись в безошибочности первоначальных предположений, он возвращает свободную руку на подлокотник. Какое-то время смотрит в сплошную пелену белоснежной пены перед собой, смаргивая решительно выступившие слёзы отчаяния.

– Эй, – собственный голос: глухой, хриплый, неузнаваемый.
Теперь он обращается к незнакомке, что подавала признаки жизни недавно. Старается говорить спокойно, уверенно, без предательской дрожи.

– Помоги мне, – и, немного поразмыслив, решает добавить:
– Пожалуйста.

Подай. Всем

Преждевременное открытие глаз может стать непоправимой ошибкой. В голове пустота, пронизанная приглушённым повторяющимся тревожным речитативом. Все мысли крутятся вокруг текущего состояния, тактично и осторожно считывая подаваемые организмом сигналы. Левая рука зажата, намертво зафиксирована. Ни памяти, ни имени, ни понимания, что здесь и почему именно происходит.

Из груди вырывается тяжёлый сдавленный выдох. Человек открывает глаза, осматривая клубящуюся белоснежную массу вокруг, пронзаемую ритмичными багровыми вспышками. Что это, жизнь после смерти? Едва ли, человек определённо чувствует себя слишком отвратно для мертвеца. Осторожно поворачивает голову в сторону, убеждаясь, что хотя бы с шеей порядок. Впивается требовательным взглядом в белую пушистую массу, но не находит в её недрах необходимых ответов.

Повторяющиеся алые вспышки напрягают, внушают смутное и пока ещё неопределённое беспокойство. Человек вслушивается в повторяющиеся снова и снова слова. Срочно покинуть корабль. Внимание. Авария. Срочно покинуть… Едва осознав, что новой информации из этого источника не получит, человек поддавшись рефлекторной вспышке тревоги, пробует высвободить руку из захвата осторожным рывком. Почти сразу останавливается, отрицательно качнув головой в ответ на невысказанный вопрос подсознания.

Вжавшись в спинку кресла без сил, снова закрывает глаза. Без паники. Только без паники. Сохраняй спокойствие. Никакой паники. Всё хорошо. Всё замечательно. Всё в полном порядке.

Набравшись решимости, человек возвращается к познанию мира. Окружающая реальность меняется, дополняется новыми интригующими деталями. Чужой голос где-то рядом и, в то же время, так далеко. Сука. Чужой голос, не его собственный. Есть кто живой? Может и есть, но тебе пока об этом лучше не знать.

Поколебавшись секунду, человек принимает единственно-правильное решение с его точки зрения. Не отвечать, не отсвечивать. Сперва необходимо разобраться, нужно понять.

Извернувшись, человек смотрит влево – туда, где должен находиться источник неизвестных и невидимых пока что тисков.

Темнота. Упёр толстые руки в пол. Подтянул ватную ногу, будто во сне: ползёт твёрдый наколенник — я в броне. Электрический треск. Сине-белый кадр: мои ладони в плотных серых перчатках на равнине из угольного эластика — на секунду увидел его поры. Отлепил лицевой щиток от пола: тела в серых скафандрах, зашевелились слабо.

Вскочил, подняв винтовку. Куб 3x3. Керамические стены. Металлические двери с надписью "НЕ ПРИСЛОНЯТЬСЯ". Сделал шаг назад, чтобы видеть обоих. У одного заметил чёрный шеврон с серебряными буквами на плече: DH. Расслабился и опустил оружие: на мне такой же.

"Проверить оружие и снаряжение! Боевая готовность - повышенная! Вариант - угроза нападения на охраняемый объект!"

Взглянул на винтовку в руках внимательно. Вытащил и осмотрел пистолет. Повертел большой головой в куполе гермошлема, оценивая визуально целостность скафандра.

Удар впустую. Обжигающая боль в животе. Анчар наносил такие удары сам, и знал, что после них не выживают. Чёрная, будто плоть Изнанки, кровь пролилась на арену. Удар копья был страшен, и кажется разорвал крепление катаны. Кулак по привычке сделал движение, наматывая бесполезную цепь. Собрать её в кулак..

- Ветер подвёл меня. - эти слова были произнесены ещё тем же, расслабленным и спокойным тоном. Словно не было раны.

Нового удара не будет. Красная и чёрная кровь вновь окрасила белые одежды, но в этот раз кочевник проиграл свой бой. Шаг назад. Надо опустится на колени. Смерть - старая добрая знакомая, и негоже принимать такую гостью валяясь словно куль с дерьмом.

Но для убийцы этот бой не был последним. Он чувствовал, как к нему тянутся призрачные длани того, что за гранью. Он знал это чувство. Это уже было. Только рядом нет пророка, чтобы одёрнуть страшного ворога. Где-то на трибунах горестно вскрикнул птенец, лишившийся учителя. Пришло ему время становится коршуном.

- Генри. Платит тот, кто может заплатить. - Хрип упавшего кочевника на удивление чёток, хотя единственный глаз уже смежен. Вставленная между зубами капсула с наркотиком наконец поддалась, и ядовитая горечь уносила боль. Давая возможность связно мыслить. Стоило её разгрызть перед последним раундом, а сейчас даже она не могла остановить смерть Абдулы.

- Небо падает, Генри. - короткий стон павшего воина пустыни. Кажется бред уже застил его очи, и он сделал характерное движение, будто стряхивал чью-то хватку. Но рабы были ещё далеко. - Нет! Рано! - шипит Абдула, в прошлом Чёрный, ныне Анчар. Будто змея, которая попала под удар булыжника.

- Заставь Его подставить плечо под небо. Или убей. И подставь сам. - речь Абдулы слабела вместе с покидавшей его кровью. - Изнанка...проклятая изнанка смотрит. Катана твоя. Я..пригляжу..за исходом. - всё-таки не удержавшись на коленях, коршун свалился со стоном на бок и скорчился в клубок боли. Ладонь в агонии сжала песок.

Запах лаванды сводит с ума. Цветочный аромат и карие глаза, в которых читается игра, вопрос, и улыбка. Что выберет человек, пошедший платить за чужие грехи? Какая разница, ведь он уже мёртв. Мёртвая хватка сухих ладоней, стальная змея, потерявшая направляющую руку.

* * * * * *
Вечером этого дня клан будет жечь большой погребальный костёр. Затем, согласно инструкциям оставленным в запечатанных свитках, коршуны покинут Столицу после рассвета. Так или иначе, но воля пророка исполнена, а значит их место на родине, встречать лицом к лицу бушующую бурю. Новый глава клана выберет того, кому будет доверена честь вновь одеть чёрную маску и кто будет внушать страх цепью. В эти годы им вновь нужен будет ужас.

Все останавливаются. Даже Риэль, которая до сего момента не пыталась скрывать своё нетерпение, замирает. Взгляды присутствующих в одночасье оказываются прикованы к Эдельвальду.
– И каким именно образом, позвольте поинтересоваться? – сквозь стиснутые зубы выпаливает Кастиан, напряжённо озираясь по сторонам.

Нечто неуловимо тревожное сгущается во мраке вокруг – и, пусть нет никаких формальных поводов беспокоиться, интуиция трубит тревогу уже основательно и давно.
– Может… Нам стоит позже заняться изучением старых сказок? – не очень уверенно произносит Ирелия, на лице девушки играет тенями смутное беспокойство.
Однако Иссин, успевший отойти от железного круга буквально на пару шагов, останавливается.
Смотрит на Эдельвальда – и в мудрых глазах пожилого игнийца непонимание почти сразу сменяется удивлением.
– Подумать только. Воистину, неисповедимы вселенские хитросплетения судеб.
– Иссирон одержим, – резко, резче чем стоило бы, вмешивается Риэль. – Его влажные фантазии не помогут нам ни выиграть эту войну, ни вытащить Киллеарха из лап дознавателей.

Эдельвальд понимает, что это – едва ли не первый негативный отзыв об Иссироне, который ему доводилось слышать от любого из своих игнийских знакомых.

– Ты никогда не слышал о пророчестве Миссандеи, охотник? – не обращая внимания на Риэль, тихо интересуется у Эдельвальда Иссин. – Существует легенда, что много веков назад, в эпоху начала правления первого Железного Короля предтечи запечатали в ловушке между мирами древнюю силу. Мощь, способную переписывать на своё усмотрение ткань мироздания, забытую мощь прямиком из того недосягаемого для нас теперь прошлого, когда мир был ещё совсем молод, а горы возвышались там, где теперь плещутся океаны. Предтечи решили, что ни они, ни любой другой смертный недостойны обладать этой силой. Что эта сила опасна – они заперли её между мирами, но оставили ключ. На случай, если наступит день, когда эта сила может потребоваться потомкам. Иссирон считает, что этот день давно наступил. Последние десять лет своей жизни он посвятил поискам печатей, разбросанным по всему континенту.

Иссин делает шаг назад, останавливаясь около ближайшего железного монумента.
– Шесть меньших пронумерованы. Видишь, охотник – руны на трёх из них ярче, чем на трёх остальных? Я полагаю, это означает лишь то, что три из семи печатей к настоящему времени вскрыты. Мне известно об обнаруженном Иссироном секретном храме-святилище в Вессалийских песках, я слышал о руинах предтечей в Астории и даже нашей крепости, Медиане. Каждая из них защищена, каждая закрыта по-своему. На этом, – он указывает факелом на возглавляющий круг большой обелиск. – Написано, что сломить печать сможет лишь истинный наследник железного трона. Слово старого Железного Короля заставит дверь без промедления распахнуться. Если верить пророчеству Миссандеи, то по ту сторону скрывается сила, способная исполнить любое желание своего обладателя.

Чот как-то не вышло затиранить эти сраные джунгли. Кажется, джунгли Чакку Ворону сами затиранили.
Плывет перед глазами. Столько всего не сделано. Отравленные мозги заставляют всплывать давно забытые картины - ну, или просто глюки.
"Чакка Ворона, вы приговариваетесь к кризаморозке в течение 800 циклов... Многочисленные случаи разбоя на галактических дорогах в секторе Блурп... Кража Си-Лучей у Ворот Тангейзера... 7 подтвежденных убийств... Рыботорговля... Мухлеж в пазаак. Ваши последние слова?"
- Я вас всех... На своем джагоне вертел.
Тогда, перед заморозкой, он радовался. Радовался, что проснется в мире, где никто не будет его знать. Можно будет рассказывать что угодно, а уж рассказывать он горазд. Да, он думал, что через 800 циклов проснется, отряхнется и попрет рассказывать самочкам про то, как был Президентом, попутно загребая звонкие кредиты от изнеженных мушшиков будущего, привыкших к чистой и белой жизни будущего. Да, все так и было бы - но он проснулся на сраной Кантовочной.
О ш и б о ч к а.
- Удачи там, мясцо. Брллл. Норм стреляешь. Закинь за меня потом стаканчик.
Свои ушли, киллбот сдох. Пора и Чакке. И так, чтоб потом хер кто сказал, что он ушел без стрельбы. И чтоб точно так не сказали эти говняные пауки!

На сей раз к бою Деянира готовилась в одиночестве. Если за подготовку, конечно, можно принять тупое глядение в стену, на которой, казалось, изучена каждая трещинка, каждая щербинка. Сегодня не было ни слов, ни обещаний, ни советов – только молчание и гулкая пустота. И, что самое паршивое, это был ее осознанный выбор.
Она сама поругалась с подругой и выгнала ее из подземелий под ареной: дай лес, обидевшаяся подруга в случае ее смерти не пойдет мстить. Она сама решила продолжать эту кровавую страду, хотя шансов уцелеть было все меньше. То, что не сделал клинок коршуна, не закончило копье наемника, сегодня наверняка доделает кто-то другой. Может с гневом, может бесстрастно перешагнет через тело – так ли это будет важно для нее? Боги третьего шанса не дают, а она вновь решила испытать их терпение.
Ирма задавалась вопросом: «почему?», и не получила ответа. Куница и сама не до конца его знала: просто было в душе что-то такое, что мешало смиренно признать поражение и оставить этот залитый кровью песок проигравшей, но живой. Уйти побежденной и опозоренной – как минимум, в собственных глазах. Как она после этого сможет жить? Чему сможет научить ту, кого подарит Богиня? Бежать, поджав хвост? Сдаться? Продемонстрировать всему миру, что лесные девы имеют сердце зайца?
Нет. Тысячу раз нет. Лучше она умрет в безвестности, став еще одной жертвой арены – мертвые сраму не имут. Но зато если к ней проявят благосклонность: боги, удача, случай – не важно; то она оправдается. Не перед ними - на зрителей ей плевать. Не перед Ирмой – она все равно не поймет. Перед той, кого она видит в зеркале.

Вой толпы слышен даже сквозь толстые стены – а значит, еще один бедняга расстался с жизнью. А еще это означает, что скоро ее выход. Что же, она готова остался только последний штрих – цветок для этого боя. И Деянира знала, каким он будет: терпкая скорбь полыни наполнит ароматом ее легкие, когда… Пускай эти серебряные листья будут ей памятью о том, что могло бы случиться, да не вышло.

…Снова под ногами ставший уже привычным песок, так напоминающий о прошлом. Только вместо буйного, шумного ветра – пришедший поглазеть на чужую смерть народ и его глашатай, в чьих речах смысла не больше, чем в шорохе листвы. Только Жрицы нет – на сей раз за теми, кто скоро будет мертв, пришел понаблюдать сам Хан. Куница сдержанно поклонилась владыке, отсалютовала толпе алебардой, даже улыбнулась – только губы были плотно сжаты.
Перед ней – два славных мужа, уже обагрившие свои клинки победами. Высокий как сосна паладин, отринувший ради чего-то свои обеты. Гибкий как терн аквитанский охотник, за которым взмахи алебарды не будут успевать. А на ее стороне – толи как знак свыше, толи как насмешка, стоит Смерть. Вернее один из ее слуг, создание, противное природе и всему циклу перерождения. Сегодня он пришел не за ней, но не по ее и душу он послан?
У нее ничего не осталось. Только бой и кровь. Только пот и смерть. Только горький, терпкий аромат двух стебельков полыни, вплетенных у висков: память и скорбь.

Кивнул ей враг, кивнул ей нежелательный союзник. В этом бое, как и в предыдущих, не будет ненависти. Вот только это не греет сердце. Лес Вечный, как же тяжело! Но надо. Амазонка кивает мужчинам всем одинаково, стараясь не выказывать презрения:
- Бальтазар. Катон. Мичио, - кажется, голос сорвался на хрип, - Пускай хоть кому-то из нас повезет, и он выпьет за остальных. И не отдаст тела на съедение псам.


Получатели: Деянира `Куница`.

Эскалон. Железное королевство, прогнившее изнутри.
Победоносные блистательные легионы несокрушимого Железного Маршала, несущие единственно верную истину во всё новые и новые государства.
Знает ли легендарный военачальник, какую империю строит?
Какую истину на самом деле разносит и проповедует?
Догадывается ли о кошмаре, который кроется, разрастаясь, в стальной сердцевине?

Может статься, что Эскалону нужен не Канцлер.
Не рой дознавателей, не маршал и не его железные легионы, не кодекс и истина, даже не слепая вера каждого гражданина.
Может статься, что Эскалон обречён. И отчаянно, что есть сил, нуждается лишь в одном.
Может статься, что Эскалону нужен охотник.

Куда ещё нам податься теперь, в новом мире?
Слова Виолетты гулким эхом проносятся в голове. Почему слухами о тварях в предместьях столицы полнятся все окрестные земли? Почему их всех тянет именно сюда с такой силой, будто насекомых, летящих прямо в обжигающее пламя костра?

Вопросы, ответов на которые у охотника нет.
Впрочем, поиск ответов никогда не являлся неотъемлемой частью его работы.
Он проходит по фиолетовому мосту, вновь чувствуя под подошвами надёжную поверхность скалы. Бездна тёмных вод остаётся на шаг позади – Эдельвальд останавливается около застывшей неподвижно Риэль, которая пристально вглядывается в зловонные недра негостеприимной пещеры.

Преисполненный решимостью. Сосредоточенный. Собранный.
Именно такой, каким становился в подобные моменты всегда.
Вместе с игнийцами он проберётся в железную цитадель. Несмотря ни на что.

Охотник бросает взгляд назад – один за другим его спутники проходят по фиолетовому мосту.
Рыжеволосая Ирелия, молчаливый Кастиан, суровый Иссин.
Притихший и подавленный Фиарал, поглядывающий в сторону пещеры с плохо скрываемым беспокойством.

Эвелинн, заметно шатаясь, пересекает собственное творение.
В какой-то момент Фиарал не выдерживает и бросается к ней, поддерживая под руку. Эдельвальд видит дорожки бегущей из носа крови на бледном лице, видит горящие лихорадочным блеском фиолетовые глаза.

Едва оказавшись на противоположной стороне, она отталкивает Фиарала и со злостью проводит по губам тыльной стороной ладони. Скорее размазывая кровь, чем действительно вытирая. Мост рассыпается в следующее мгновение – теряет материальность, взмывая вверх сотнями и тысячами моментально развеивающихся на ветру фиолетовых бабочек.
Эвелинн невесело улыбается, наблюдая за ними.
– Ты в порядке..? – Эдельвальд без труда разбирает слова Фиарала.
У Фиарала даже шёпот оказывается фантастически громким.

Вместо Эвелинн на вопрос светловолосого игнийца отчего-то отвечает Иссин.
– Она справится, – заявляет настолько непоколебимо, что ни у кого из присутствующих не возникает ни малейших сомнений.

Риэль поворачивает голову и встречается взглядами с Эдельвальдом. В её восхитительно серебряных бездонных глазах по-прежнему танцуют, переливаясь, всё те же бесконечно печальные огоньки. Она улыбается ему. Не слишком уверенно, блекло.
И, не говоря ни слова, делает первый шаг.

Игнийцы углубляются в пещеру, почти сразу погружаясь во мрак. С потолка тут и там свисают толстые сталактиты, капли воды то и дело срываются с потолка.
Зловоние нарастает.

Идущий третьим Фиарал вытаскивает из-под накидки несколько связанных факелов – один отдаёт Риэль, второй – пытается отдать Эдельвальду, третий – оставляет себе. Некоторое время возится с отсыревшим огнивом – его потуги прерывает раздражённый вздох Эвелинн, которая заставляет промасленную тряпку вспыхнуть грациозным взмахом ладони.

Огонь Фиарала передаётся по рукам, поджигая факелы остальные. Трепещущее пламя отбрасывает на неровные стены пещеры грозные тени. Они продвигаются вперёд в гнетущем молчании – кишка пещеры вихляет, несколько раз разветвляется, но каждый раз Риэль без тени сомнения выбирает одно направление.

Коридор обрывается – раскрывается, перерастая в колоссальных размеров подземный грот, потолок и дальние стены которого утопают во мраке.
Эдельвальд видит, как смутно переливаются в пляшущем свете стены.
Железо. Чертовски много железа. Слухи не врут – Цитадель и правда возведена прямо на фантастически крупном месторождении.

Вонь становится к этому моменту почти что невыносимой – и, кроме прочего, теперь становится очевиден источник. Черепа и кости, оглушительно хрустящие под ногами. Груды полуразложившихся и истлевших десятилетия назад тел, тут и там хаотично сваленных в кучи посреди грота. Напоминает лежбище виверны или логово оборотня. Оборотня, который поселился здесь очень и очень давно. И на протяжении десятилетий активно охотился, окончательно и бесповоротно уверовав в свою безнаказанность.

– Ариандель не ошиблась, – негромко комментирует увиденное Риэль.
Резким движением она отбрасывает назад капюшон, позволяя роскошным волосам рассыпаться по спине и плечам серебряным водопадом.
– Едва ли это сделали люди. Даже такие люди, как эскалонцы.

– Эви! – рассуждения игнийки прерывает встревоженный голос Фиарала откуда-то сзади.
Эвелинн, споткнувшись на ровном месте, припадает к ближайшей стене, начиная медленно сползать по ней вниз. Ожоги моментально появляются в тех местах, где оголённая кожа девушки прикоснулась к железу.
Игниец подхватывает её, не давая упасть.
Приседает вместе с ней, удерживая бережно на руках. Кровь теперь хлещет не только из носа, она проступает из уголков глаз и ушей.
Фиарал поднимает бледное встревоженное лицо – попеременно глядя то на Риэль, то на Иссина, то на охотника.

Это был не тот бой, которого хотел Эдмунд. Безбожные дикари, беспринципные наемники, носящие обличье человека чудовища из Асшая… с любым из них он с радостью скрестил бы клинки. Фигурально выражаясь, разумеется – у избранного оружия паладина клинок отсутствовал, да и к самому маневру, породившему это выражение, Эдмунд особого пиетета не испытывал. Но на этот раз ему предстояло сразиться с собратом по оружию, рыцарем, посвятившим свою жизнь служению Империи. И радости Эдмунду это не доставляло. Единственным утешением служил обет, который он принес перед началом боя. Слова на свитке пергамента, закрепленном на доспехах сургучной печатью, принадлежали ему и Богам, и он истово верил, что Их провидение и милосердие позволят этот обет сдержать.

А до тех пор… капли барабанят по доспеху, дождь сужает мир за прорезью забрала до величины арены, на горизонте полыхают зарницы молний, а глашатай требует поприветствовать противника. Он перекрикивает стихию, и Эдмунд улыбнулся, откидывая забрало и давая мокрому, холодному воздуху и дождю ворваться внутрь.

Приветствуйте друг друга…

Эдмунд посмотрел на сэра Генри. Он был не сильно старше самого Эдмунда, но уже за теми годами, что считаются расцветом воинских сил. Что заставило его выйти на этот турнир? Честь империи? Собственная честь? Желание умереть в бою? Поведение противника в первом бою говорило о том, что что-бы ни руководило сэром Генри, он был человеком чести. И это было печально. С такими людьми надо стоять в стене щитов, а не друг напротив друга на поле смертельного турнира. Проливать кровь врагов во славу Империи, а не кровь на потеху толпе.

Эдмунд вздохнул, и кулак его грохнул по доспехам в прошедшем через века имперском салюте.

Вслед за этим он повернулся белому пятну в темной массе зрителей. Первосвященница. Виссанти. Без ее присутствия сражаться было бы легче, меньше мыслей бы лезло в голову о том, что в этом сражении на карту поставлена не только честь самого Эдмунда, не только честь Коннингемов, но и честь Ордена. Но оставить без приветствия ту, чьими устами говорили Боги, он не мог. О ее способностях ходили слухи, превратившиеся со временем в легенды, и были основания подозревать, что она могла почувствовать даже ту искру недовольства, которая промелькнула в разуме Эдмунда при ее виде.

Сложив руки в молитвенном жесте, он почтительно поклонился ей, после чего Эдмунд повернулся к сэру Генри и закрыл забрало. Рука его сжала секиру. Время для приветствий кончилось. Пришло время боя.

Е

Джеппа опять успел на движуху только к шапочному разбору - вся банда жарила бассейн из всех стволов так, что дым столбом. Здраво рассудив, что от его гвоздомета, который был в большей степени инструментом, нежели оружием, толку тут будет немного, рейдер направил ствол на пузырящуюся жижу, и принялся орать:

– Бах! Бах! Та-да-да-да-дах!

Барабаны пастов, зной песков, холодные ночи, неторопливая поступь двугорбых, долгий путь и постепенно зеленеющая саванна - всё это осталось позади. Кочевники прибыли небольшими семьями в столицу. С разных сторон, в разное время. Клан рассосался в городе, словно капля яда в вине. Он, Абдула Чёрный Анчар уже был в столице империи несколько месяцев. Луна становилась полной уже три раза. А чужой город всё так же оставался чужим для него. Попытки найти вельможу, достаточно высокопоставленное лицо чтобы попасть на глаза к Хану. Долгие ночи, бесполезные разговоры с людьми, визиты к местным низам и верхам..Всё бестолку. С каждым прошедшим днём становилось очевидно - Анчар должен выйти на песок. Несколько раз в голову к убийце приходила дурная мысль - а что если попытаться силой пробиться на аудиенцию. Но каждый раз он её отметал. Да, он не один, и сыны пустыни смогут обратить на себя внимание властей. Но это закончится плохо. Нельзя бить в морду - а потом просить помочь.

Выйти перед лицами толпы имперцев, чтобы потешить их самолюбие. В конце-концов достаточно будет лишь пары слов, чтобы Абдула понял, как относится Хан к происходящему в великой пустыне.

Вчера вечером под сенью своего шатра Анчар перебирал своё оружие. Ядовитые настойки, снадобья, притирания. Два верных меча. Обрывок цепи - память о былом. Чётки..чётки придётся оставить. Не стоит лишний раз чужакам их видеть. Жёлтые костяные бусины, с неясной вязью символов остались ждать в шатре. Если всё пройдёт пройдёт плохо - то они перейдут следующему по старшинству.

Сухие костистые пальцы Анчара раз за разом перебирали бусины. Прищурившись, мужчина смотрел в неясные силуэты дыма, что извивался над углями. Фимиам приятно щекотал ноздри. Если бы ещё не знать, что этот аромат в чуть больших количествах был ядовит, и у людей непривычных к нему вызывал не только лёгкое головокружение. Но для Абдулы это был лишь способ напомнить себе о доме.

Время. Нужно до захода солнца оказаться за стенами города. Там его ждёт убежище. И последние отчёты разведчиков. Короткие верёвочки связанные особым образом, помеченные своими знаками.

- Возвращайтесь, Старший. - два слова проронённые юным птенцом на прощанье, что стоял у шатра охраняя покой вожака. Тощий, с впалыми щеками мальчишка смотрел на него с надеждой, с серьёзным ожиданием в глазах. Абдула улыбнулся и кивнул. Немного ложной уверенности для самых маленьких птенцов вовсе не повредит. Те кто постарше знали о том, на какой риск идёт Анчар завтра.

Все распоряжения отданы. Вождь уже был в пути. И непривычно влажный ветер приветствовал его.

* * * * *

Здесь так не хватало простора и свободы песков. Шумные, глупые и заносчивые люди. Имперцы. Даже когда сапоги Абдулы вязли в болотах он чувствовал себя более свободно. Вместе с другими претендентами он вошёл на арену.

Перед выходом, готовясь к бою, Абдула остался в одиночестве. Самое время сменить повязку на левом глазу. Новая повязка была под цвет его кожи, и дырявая словно решето. Или даже больше, чем решето. У пустынника оба глаза были на месте, чтобы там про него не говорили, и именно поэтому он был столь..прозорлив, если можно так сказать об убийце, который пришёл в столицу Империи на турнир. Не лучшее место и время.

Громовая тишина заставила растянуть губы под маской. Да. Они знают его. И это хорошо. Глаза обшарили ложу. Проклятье. Хана не было. Это был удар который Абдула не смог предугадать. Как же впечатлить того, кто даже не явился на тебя посмотреть? Такое чувство, что сын неба будто заранее знал, что может сказать кочевник, и просто избежал встречи. Тонкие губы вытянулись в суровую нить.

Вышедшую жрицу Абдула воспринял чуть более позитивно. Хорошо. Конечно, недостаточно хорошо, но..хотя бы так. Один взгляд на небо - вскользь, чтобы не ослепнуть. Солнце здесь не так сильно, как на его родине. Но сейчас нет туч. Хорошо. Это можно использовать. Мысль скользнувшая в разуме убийцы была не очень почтительна. Пускай боги приберегут его удачу на потом. Сейчас ему должно хватить мастерства.

Сегодня его соперником была девушка. Девушка, знавшая обычаи его народа. Это было необычно, и в чём-то даже опасно. Приятное сочетание. Он слышал о племени смертоносных амазонок, хотя ему не доводилось схлестываться с ними. Уж больно разные...сферы интересов. Мужчина прижал к сердцу сжатый кулак, приветствуя в ответ. Она была..красива, как может быть красив цветок скорпионьего сорняка. И наверняка столь же опасна, раз оказалась здесь. Повинуясь порыву, Абдула сорвал маску со своего лица. Пускай она увидит его лицо. Он конечно уже давно не так хорош собой, но подставить лицо взглядам из толпы и солнцу была на удивление приятно.

- Небо сегодня - хриплый голос убийцы был негромок, да и на общем он говорил с сухим, потрескивающим акцентом. - близко. - Абдула неторопливо обнажил клинки. Возможно, Куница захочет что-то сказать в ответ. Возможно нет. Удар гонга.

Анчар двинулся вперёд, медленным, казалось бы беспечным шагом. Чуточку по кругу. Так чтобы солнце было по правую его руку, чуточку слепя якобы "единственный" рабочий глаз.

- …и насаживаешь его на копье, как на вертел!
Ирма, давняя подруга еще по имперским ауксилариям, в последний раз проверяет доспех Деяниры перед боем, в десятый раз повторяя одни и те же советы, как одолеть врага. Она явно нервничает – да и сама Куница тоже.
Казалось бы, чего такого – встретиться с очередным коршуном пустыни накоротке? Не первый раз, и, дай Лес, не последний. Да и на арене она не в первый раз – правда досель она только смотрела с трибун, как схлестываются на потеху толпе гладиаторы. Но сегодня она сама должна впервые ступить на горячий песок арены и окропить его кровью. А своей или чужой – бой покажет.
Непривычно воевать под взглядами сотен человек, и немного страшно выйти под истошные крики жадной до смерти публики. Но она идет на поединок не на потеху плебсу, и не ради удовлетворения собственной гордыни. У нее есть цель и крепкие руки – окажется ли этого достаточно для победы?

- Ну, сестренка, готова, и да хранят тебя Предки!

Дянира коротко кивает и, взяв со стойки алебарду, давно уже заменившую привычное копье, твердой походкой уверенного в себе человека направляется к проему, откуда брызжет солнечный свет и доносятся крики. Первые бои уже завершились, вторые еще не начались – а значит, ей с Абдулой предстоит развлекать публику в перерыве между ними. Интересно, это награда или завуалированное оскорбление?
Ровная полоса света и тени разделяет тоннель и арену. Разделяет жизнь на «до» и «после». Женщина замирает и нервно теребит ворот рубахи, оглянувшись за спину. Теперь путь назад можно пройти только ногами вперед. Ни мольбы Предкам и Лесу, ни грязной ругани, что облегчает душу, не сорвалось с языка. Куница решилась – и переступила грань.

В лицо ударил яркий солнечный свет и гомон сотен глоток, в котором можно было различить ее имя и имя соперника. Толпу надо было поприветствовать, и амазонка, нацепив на лицо самую приветливую из своих улыбок, отсалютовала трибунам копьем, вызвав новый шквал воплей. Людской гомон отвлекал, и воительница постаралась от него абстрагироваться – их нет, это лес шумит под бешенным ветром, и только.
А там, на противоположной стороне, тот, кто волею Пряхи стал ее соперником. И Деянира приветствует его по традиции песчанников: ладонь ко лбу, к губам, к груди – и глубокий поклон. Вежливость полезна, особенно когда она ничего не стоит.
Одно обидно – ложа пуста. Тот, кто победит сегодня, не заслужит даже мимолетного взгляда Хана. Но… Замолкает глашатай, стихают трибуны. Все взгляды устремлены в одну точку, и Куница смотрит туда же, на то, как медленно выступает Первосвященница – также, как и она минуту назад, из тени на свет. Предыдущие бои были отмечены взглядом того, кто властвует над людьми. Ей же предстоит сражаться под взором богов, и это – гораздо большая честь.
Женщина уважительно склоняет голову перед одетой в белые ризы жрицей и негромко шепчет: «Даруй мне милость и удачу, старшая дщерь Солнца, Избранная Богами. И пускай на старом пепле вырастет новая роща».

Разносится окрест громкий звук гонга – словно боевой рог, призывающий на сечу. Откинув упавшую на лицо черную как вороново крыло прядь, в которую вплетен пучок еловых игл, амазонка негромко командует себе: «Алебарды к бою, ублюдки! Вы что, собираетесь жить вечно!?». Перехватив свое верное оружие, она уже не спускает глаз со смертельно опасного соперника, медленными шагами двигаясь навстречу. Пускай и он приблизится, а там посмотрим, у кого яйца стальные, а у кого так – серебрянкой крашены.

Огромный город спал. Ни одно поселение нордов не могло сравниться со столицей Империи, что раскинулась, словно пьяная шлюха, не знающая стыда или меры. Днём, в этом муравейнике из глины, камня и кирпича, проживали свои мимолётные жизни тысячи людей, не знающих лучшей доли и в своей гордыне считающих, что их доля - лучшая.
Не знают они красоты льдов на краю мира. Неведома им мощь бушующих волн. Не чувствовали они сладости утреннего тумана, стекающего с гор и укрывающего высокие сосны, что подпирают небо.
Они задушили своим городом всё то, что даровали им боги и в своей безграничной глупости считали, будто весь мир завидует Империи. Это было не так.
Бальдр сидел на холме возле города и смотрел на ночной небосвод. Небо здесь было другим, оно не имело той глубины и черноты, как на севере. Не видать было здесь и пляшущих огней северного сияния, которым радовали их боги. Лишь звёзды были теми же.

ссылка
При свете звёзд он развёл высокий костёр. Брёвна отбирал сам, их пришлось привезти с собой, потому что не было прохлады леса возле столицы - он давно исчез в топках местных жителей или стал стенами ветхих трущоб.
В треске пламени Бальдр слышал своё имя. Он вглядывался в огонь, пока дым кусал его в веки, пытаясь разглядеть своё будущее. Что пошлют ему боги завтра, кем он станет на арене, победителем или побеждённым?

Козёл был упрямым, он чувствовал смерть. Горбатое и сильное животное с крутыми рогами билось в своих путах, видя блеск ножа. Крик его был почти человеческим, но прервался быстро - муки жертвы не радуют богов. Важна лишь сама жертва, её смерть, её кровь.

Горячая, пахнущая железом, кровь хлынула из деревянной чаши на макушку. Вязкий поток полился на плечи, стекал по груди, марая красным чистую льняную рубаху. Вылив всё без остатка, воин отбросил сосуд в сторону и запел.

Его низкий грудной голос был слышен в ночной тишине и полевые звери, что ещё не покинули эти земли, вслушивались в слова. Звери понимали этот язык, что возносил славу богам древним, богам жестоким, богам старым, как этот мир.
Крестьяне, спавшие крепким сном на жёстких лавках в своих бедных домах, беспокойно ворочались. Отцы семейств видели в своих снах смерть в обличье воинов с глазами цвета горных льдов, что пришли на их земли. Женщины, будь то матроны или малые девы, с тревогой кутались в своих одеяла, пытаясь спрятаться от крепких рук и цепких пальцев. Все они видели как гибнут посевы и горят дома рубиновым пламенем цвета крови. Они никогда не видели в своей жизни снов страшнее этих.
Его голос слышали бедняки в трущобах и поджимали ноги, ёжась от нахлынувшего на них холода, словно летний зной вмиг сменился зимней стужей. В этой стуже они видели корабли, покрытых инеем драконов из дерева, что везли с собой смерть. В своих снах они ощущали тяжёлую сталь топора на своей шее или грубое железо кандалов, смыкавшихся на руках.
Просыпались в своих кроватях горожане, беспечно оставившие окна открытыми. Не понимали они, отчего тревога стиснула их грудь, почему пот стекает градом по лицу. Они зажигали свечу, лампу или лучину, бормотали молитвы о спасении... в тот же миг замирая в ужасе. Ледяной ветер пробирал до костей, тушил пламя и в его вое слышались обрывки боевых кличей, крики умирающих, стоны пощады, неизбежная смерть.

***

Солнце в зените бросало блики на белый песок, отражаясь от начищенной стали. Острый топор в одной руке, верный щит в другой. До центра арены далеко, так велик её размер, ропот толпы похож на горный поток, на шёпот волн, на слабые отголоски грома приближающейся бури. Купаясь в этом звуке, Бальдр ощущал, как его кровь бежит быстрее. Ноздрями он чувствовал запах крови, что пролилась здесь недавно, человеческой крови. Скоро и его кровь впитается в этот песок, он знал это. Но его веселила мысль о смерти. Он ждал встречи с ней, словно с дорогой женой ждёт встречи воин, возвращающийся с добычей. Его смерть не будет обычной, потому что боги услышали его. Он умрёт с оружием в руке и попадёт в Небесные Чертоги.
А если же им понравится его жертва, боги даруют ему чуть больше жизни и чуть больше славы. На это Бальдр тоже не будет в обиде, ведь кто он такой, чтобы перечить богам? Всего лишь человек!

Глашатай рассказывал небылицы, от которых воину становилось веселее с каждым словом. Он покачал головой, а потом поднял свой топор, указав на трибуны. Пусть каждый вспомнит прошлую ночь, свои сны и свою тревогу и задумается - сколько правды в словах болтуна?
Последним увидел Хана. Говорят, что он непобедим. Говорят, что он - воин великой силы и доблести. И что он - Наместник богов. Бальдр ударил топором о щит, приветствуя короля. Загремело обитое железом дерево, блеснула черной краской руна "вуньо" на белом поле.

Против него выставили деву. В том не было бесчестья воину, чтобы скрестить своё оружие с женщиной. Девы Щита не были чем-то странным в его краях, о доблести амазонок рассказывали много историй.
- Привет тебе, воительница! - воскликнул он. - Посмотрим, кому из нас благоволят боги и на чьей стороне будет удача!
Его зубы белели из-под шлема в широкой улыбке.

Столица бурлит в предвкушении начала Турнира.
Его дыхание ощущается теперь буквально во всём –в праздных взглядах, то и дело бросаемых горожанами в сторону великолепной арены, в ожесточённых спорах торговцев на улицах, в громких играх детей, возомнивших на какое-то время себя гладиаторами.
Зрители и дельцы съезжаются в столицу с самых дальних окраин необъятной империи, таверны и постоялые дворы переполнены, на городских перекрёстках не протолкнуться от пытающихся разминуться друг с другом повозок. Город кипит и трясётся в ажиотаже, каждый первый говорит о Турнире.

Но, среди бесчисленной многолюдной толпы, среди сотен и тысяч одинаковых лиц, они выделяются.
Люди, приезжающие в город, как правило, в одиночестве.
Их отличает от остальных снаряжение. Блестящие на солнце лезвия копий, мечей и катан. Экзотическая одежда или прошедшая не одну и не две схватки броня.
Их отличает выправка, целеустремлённость.
Взгляд, направленный на Арену. Не тот, что у всех. Этот – особенный.

Толпа расступается перед ними, ведь никому не нужны неприятности.
Дети бросают деревянные палки, восхищённо глядя вслед проходящим мимо суровым северянам с топорами наперевес.
Мужчины и женщины пожирают глазами шествующих с гордо поднятой головой амазонок – первые с удовольствием, вторые – с ревнивой завистью. С подозрением смотрят вслед аквитанцам, почти сразу начиная перешёптываться за спиной прошедшего воина. Дескать – эти-то то на арене ничего точно не стоят. Дескать – уж этим-то сэр Генри точно задаст. И лишь при виде асшаитов толпа замолкает. Многолюдные площади замирают, окутанные гробовой тишиной. Люди со страхом и отвращением вглядываются в броню и лица рыцарей смерти, провожают плевками жнецов. Никто не любит асшаитов в империи. Этим выродкам здесь совершенно не рады.

Чемпионы стекаются на арену – предстают перед организаторами и, не колеблясь, записываются на турнир. За тех, кто не способен прийти сюда сам, это делают их хозяева.
Для чемпионов моментально находятся места в переполненных постоялых дворах. Чемпионы могут провести остаток дня накануне турнира в тепле и комфорте.

Потому что уже завтра им суждено вступить на покрытый запекшимися пятнами крови песок.
Уже завтра заглянуть в пустые глаза великого Хана.
Уже завтра услышать гром барабанов и звон гонга, оповещающих империю о начале Турнира.
Уже завтра каждый из них выйдет на арену, понимая, что, скорее всего, ему вернуться не суждено.

Сумерки богов приближаются.

Риэль коротко кивает и срывается с места. Эдельвальд молча следует за остальными игнийцами по пустынным безрадостным улицам – дорога петляет витиеватым серпантином, спуская всё ниже и ниже, к подножию скалы Кримсон Рок. Вокруг – заброшенные пустые дома, раскачивающиеся со скрипом на ржавых петлях останки некогда целых дверей, скалящиеся вслед странной компании тёмные провалы выбитых окон.
Охотник озирается по сторонам и не узнаёт родной город – о существовании этого района столицы он, как и наверняка подавляющее большинство обывателей, даже не подозревал. Совершенно мёртвые пустые кварталы, швыряющие в лицо пронзительный морской ветер вперемешку со стойким запахом гнили, ни единого случайного прохожего или заплутавшего патруля.
От этого места, затаившегося в глубокой тени нависшей над головой Цитадели, места совершенно мёртвого и покинутого всеми существующими и несуществующими богами, бегут мурашки по коже. Невозможно представить, что в каких-то нескольких десятках минут неспешной ходьбы кипит жизнь. Невозможно представить, что это – почти самое сердце покорившей большую часть континента державы с гордым и громким именем Эскалон. Прогнившее железное сердце страны, расползающаяся мерзкая язва почти под самым носом у всевидящего Железного Канцлера.

Игнийцы тоже молчат – даже вездесущий Фиарал притих и лишь время от времени начинает озираться тревожно по сторонам. Иссин целеустремлённо шагает вперёд, отстранённо глядя прямо перед собой – непреклонная решимость застыла на суровом, будто высеченном из камня, лице, а взгляд его будто прикован к укрытому капюшоном затылку Риэль. Сама игнийка идёт впереди, направляя всех остальных – Эдельвальд может видеть лишь изумрудную накидку и удивляться точности, с которой девушка без тени сомнения выбирает дорогу.

А смутная тревога, тем временем, неумолимо нарастает с каждой новой минутой. Людей окутывает сгустившаяся ватная тишина, прерываемая лишь мерным рокотом волн, накатывающих на неприступные монолитные скалы. Но не только гниль, не только тень Цитадели, не только безжизненность окружающего пейзажа давят на закалённую за годы практики психику повидавшего многое охотника. Что-то ещё. Смутный шелест на задворках сознания – какое-то копошение, сперва почти незаметное, но усиливающиеся с каждым новым сделанным шагом.

В шелесте этом – жужжание роящихся омерзительных насекомых, шорох множества сплетаемых лапок, миллиарды исполинских сколопендр и пустынных тарантулов, копошащихся тысячами и миллионами на дне бездны, которая никогда не знала даже самого мимолётного прикосновения солнца. Эдельвальд смутно и неуверенно припоминает, что однажды ему уже доводилось слышать подобное. Но когда это было? Была ли это реальность или же… Сон?

– Вы слышите это? – не выдержав, спрашивает в конце концов громким шёпотом Фиарал, и в то же мгновение Риэль останавливается.
Разношёрстая компания достигает самого дна – змеёй петлявшая вниз по склону улочка завершается скалистым обрывом – пропасть разделяет столичный холм и утёс Кримсон Рок: пропасть, на дне которой плещется, бурля, тёмная морская вода.

Одинокая скала посреди моря – на её вершине первый Железный Канцлер некогда приказал заложить Цитадель, связана с городом единственным охраняемым днём и ночью мостом. Мостом, тёмная полоска которого по-прежнему виднеется высоко над головами в переходящих в ночь сумерках.

А впереди, по ту сторону узкого пролива, проступает в камне тёмное жерло ведущей в недра Кримсон Рока пещеры, из которой, судя по всему, и доносится теперь уже практически невыносимая вонь. Чёрный провал напоминает широко и гостеприимно распахнутую фантасмагоричную пасть, ощетинившуюся на манер выступающих клыков несколькими свисающими с потолка сталактитами.
– Эвелинн, – голос Риэль сух и отрывист. – Действуй.
Она совершенно спокойна, беспрецедентно сосредоточена, внушает своим хладнокровием уверенность окружающим.

Чародейка опасно приближается к кромке обрыва. Некоторое время пристально вглядывается в тёмное чрево жуткой пещеры – наблюдающему со стороны Эдельвальду кажется, что девушка побледнела даже сильнее обычного. Потом она медленно разводит в стороны руки – и ветер уносит в пустоту витиеватые формулы игнийского языка. Эвелинн оборачивается – и её глаза, в глубинах которой мерцают и переливаются фиолетовые молнии и водовороты, на мгновение встречаются со взглядом охотника.

С тонких пальцев срываются потоки энергии, стекают вниз, переплетаются и свиваются, пробираются дальше – образуя перекинутый через пролив полупрозрачный фиолетовый мост, ведущий прямо ко входу в пещеру.
– Быстрее, – негромко и сдавленно произносит Эвелинн. – Здесь много железа.
Ни секунды не колеблясь, Риэль первой вступает на энергетическую тропу.

- Волосатый, как насчет посветить детектором? Тут твои друзья ходят, и лучше б нам о них знать сразу. Ты ж с ними не особо заодно, верно?
Взял под прицел приоткрытую дверь. Начал какую-то песенку про себя булькать.

Е

[OST – ссылка]

– Нужно идти, – соглашается, улыбаясь ей с нотками грусти и сожаления.
Слегка сжимает переплетённые пальцы. Бледное в лунном свете лицо будто горит внутренним огнём воодушевлённого восхищения. Галахад, по всей видимости, не способен до конца поверить в происходящее при всей своей внешней самоуверенности и суровости.

Он говорит, что нужно идти, но остаётся на месте. Мистический свет пробивается снопами сквозь плотно сплетённые над головами ветви деревьев, позади мужчины к далёкому Меридиану несёт безразлично-тёмные воды река, которой, быть может, суждено уже завтра окраситься кровью. Галахад долго смотрит на неё, будто собираясь с силами, чтобы ещё что-то добавить… Но, вместо этого, порывисто отворачивается, бросая быстрый взгляд на противоположный берег, окутанный звенящей тишиной и серебристым таинственным полумраком.

Бесшумными тенями они уходят, растворяясь в изумрудной листве. В направлении лагеря спать которому теперь остаются считанные минуты.



2 – Lelian’s Blood

Как и было предсказано, всё начинается на рассвете. Вот уже несколько часов игнийцы не спят – вполголоса переговариваются около тут и там разбитых костров, подгоняют снаряжение, снова и снова проверяют оружие. От шатра к шатру носятся посыльные и младшие офицеры, время от времени раздаются отрывистые команды и слышится лязг встречающейся с точильным камнем холодной стали. На лицах большинства солдат – тревога и напряжение. То один, то другой игнийец замирает, вслушиваясь в непроглядную ночь – не возвращаются ли разведчики? Не подкрадываются ли к их позициям вражеские лазутчики? Но ничего не происходит – ночь отступает, с неохотой признавая победу восходящего солнца, и в утренних сумерках хаотичной россыпью драгоценных камней великолепно блистают бесчисленные капли росы на кустах и траве.

Одна из игниек, отложив в сторону лук и колчан, сидит на поваленном на манер скамьи бревне около тлеющего костра, перебирая тонкими пальцами струны лютни и, будто не обращая ни малейшего внимания на сгрудившихся вокруг многочисленных слушателей, негромко, но пронзительно напевает безусловно знакомую всем собравшимся песню. Старую, как само время, балладу о сердце леса, о запечатанных руинах Предтечей и о первой Искре, которая в самый тёмный час вспыхнула, возжегая великое пламя. Напряжение нарастает – изнывая в нетерпении, все ждут хода противника. Подразделения Галлахада и Гиллеана выдвинулись на позиции немногим более часа назад, друиды и чародейки исчезли и того раньше. Нитаэль стоит в стороне, наблюдая за вынужденным бездействием собственного резерва. Все они медля в ожидании сигнала о том, что Эскалон действительно планирует наступление. О том, что прорицательница на этот раз не ошиблась. О том, что все эти тревоги и приготовления не оказались напрасны.

Ночной холод сменяет утренняя прохлада.
Нитаэль вновь задумывается о том, насколько много людей внезапно оказалось под её руководством. Почти десять сотен игнийцев, многие из которых – матёрые и опытные ветераны множества сражений, по меньшей мере на несколько десятков лет старше её самой. Что они думают о Нитаэль, доверяют ли к ней, как к ней относятся? Девушка не находит ответа на хмурых лицах суровых вояк, которые видели слишком многое на своём веку для того, чтобы продолжать жить надеждами и иллюзиями. Но не раз и не два замечает восхищение в глазах молодёжи – эти верят в неё безосновательно и почти безусловно. Романтики и идеалисты в подавляющем большинстве, взявшие оружие в руки в тот час, когда Игния в этом на самом деле нуждалась. Они встали на защиту Лесного Союза, почти не отдавая себе отчёта в том, что может ждать их на этой войне. Их восприятие пропитано красивыми легендами о блистательном прошлом, большинство из них искренне и отчаянно верят в Искру.
Считают Нитаэль своей героиней и, по крайней мере пока, без тени сомнений готовы идти за ней до конца.

Роллан, её адъютант на сегодняшний день – один из таких. Тоже совсем недавний выпускник академии, невысокий и расторопный светловолосый игниец, он слишком нервничает, суетиться и производит слишком много лишних движений. Нитаэль вновь видит его бесцельно снующим в толпе – он буквально налетает на терпеливо ждущего неподвижно команды немолодого вояку в полном боевом облачении, начиная отчитывать солдата за то, что лезвию его меча не помешает добавить ещё остроты. Ответный взгляд, брошенный на Роллана исподлобья настолько красноречив, что едва не заставляет Нитаэль улыбнуться.

Игнийская броня ослепительно сверкает в лучах восходящего солнце. Изумрудно-зелёные стяги развеваются, трепеща на фоне проглядывающего сквозь листву бездонно-синего неба.
Её резерв, её армия, ждёт в нетерпении – внушительная сила, готовая к решительному броску. Десятки и сотни людей – мощь, с которой Эскалону волей-неволей придётся считаться.

Ещё один удар сердца – и что-то меняется.
Многие опытные вояки вскидывают головы почти синхронно, прислушиваясь.
Роллан, который, кажется, пытается объяснить солдату, как правильно нужно обращаться с точильным камнем, осекается на полуслове.

И Нитаэль тоже слышит это. Сквозь пение птиц и умиротворяющий шелест листвы пробивается далёкий грохот боевых барабанов. Сперва редкий и будто бы неуверенный, но стремительно нарастающий, внушающий страх и тревогу. Девушка видит кривые ухмылки на губах ветеранов, которые, не дожидаясь команды, один за другим начинают подниматься с насиженных мест, водружая на головы шлемы. Со стороны реки появляется запыхавшийся одинокий гонец – молодой игниец бежит к Нитаэль, выкрикивая на ходу:
– Эскалон наступает! Эскалон наступает! Лорд Гиллиан приказал резерву смещаться к реке!

Рядом с ней возникает и встревоженный Роллан – в небесно-голубых глазах консультанта вспыхивают, переливаясь, возбуждённо-нервные огоньки.
– Прикажете перестраиваться в походный порядок, миледи?

Трэй коротко качает головой.
- Какая разница, что было раньше? Это всё в прошлом, которого больше нет и не будет никогда.

Сложно представить, что обладающих тайной силой некогда считали заслуживающими любви и уважения. Теперь им предлагается одинокая темнота подвала, чёрствый хлеб, простая вода, плеть в руках дознавателя - или смерть. Выбор прост и до невероятности сложен. Когда всё, чем владеешь - одна лишь жизнь, рассматриваешь её совсем иначе.

А всё же они и влача жалкое существование умудряются служить людям. Ржавые, запылившиеся пыточные инструменты - тому свидетельство. Благодаря эмпатам палачи более не нуждаются ни в клещах, ни в вессалийских сапогах, ни в железных девах. Осуждённые всё равно умирают, но предшествующие казни процессы перестали быть столь мучительны. Это неожиданное открытие придаёт жалкому существованию дополнительный смысл, наделяет высшей идеей - небольшой, но гордой.

И нет бы довольствоваться этой идеей, не пытаясь прыгнуть выше головы! - но ей необходимо было продемонстрировать дознавателю своё отношение. Высказать сокровенное, таящееся в сердце. Увлечься, потерять бдительность, бросить опрометчивые слова... И вот настал час расплаты. Трэй, холодея, смотрит в серые глаза Маркуса. В глаза дознавателя, услышавшего непотребное. Сделавшего стойку на запах государственной измены. И стремительным движением прижавшим отступницу к стене. Всего одно непринуждённое движение спускает её с небес на землю, швыряет об пол так, что вышибает дух.

..."У эмпатов нет друзей среди дознавателей", - сочувственно шепчет Агнесс. Маленькая Трэй плачет от боли и обиды, плачет тихо, чтобы преступный звук не проникал в коридор. Человек в железной маске сказал, что они друзья. Что ему можно доверять, рассказать, что ей не нравится в Цитадели, чем она недовольна. Пожаловаться, поделиться. Он выглядел столь убедительным, что она поверила. Теперь спина горит огнём, но ещё хуже другая боль, вгрызающаяся в душу...

Эмпаты не должны доверять дознавателям. Видимо, не так уж хорошо она усвоила тот урок. Отражение давней обиды вспыхивает в золотистых глазах немым вопросом "За что?". Она знает, за что и почему. Потому что Маркус - дознаватель, которому положено за версту чуять ростки ереси в человеческих душах. Чуять, находить и искореннять. Она сама виновата в том, что открылась, обнажая эти маленькие свободолюбивые ростки, которым оказались нипочём и железная дисциплина, и Железный кодекс. Сама показала, что не поддаётся никакому перевоспитанию.

Наказание может быть только одним. Трэй сидит, не шелохнувшись, не отрывая взгляда от лица Маркуса. Бледное лицо застыло бескровной маской. Точно так же она смотрела в зеркало на Морро, подносящего нож к её шее. Маркус не сделает с ней это... или сделает? Он ведь дознаватель, такой же, как другие. Их учили одинаково. Только пока один упивается низменной властью и заходит в лоб, другой завоёвывает доверие, вызывает на откровенность, подлавливает на ошибке... А итог один. Что ж, ошибки в Цитадели обходятся дорого. Порой - неподъёмно дорого. От неё ждут ответ, а Трэй не умеет лгать дознавателям.

- Вы ведь прекрасно знаете, о ком я...

Нет, не удастся оттянуть этот момент. Она отводит глаза, не в силах дольше выдерживать испытующий взгляд, наблюдать, как серые озёра сковываются холодным льдом. Переходит на шёпот, потому что дыхание перехватывает от почти физической боли. То, что происходит сейчас, намного хуже утреннего сеанса у Морро. Тот ломал волю. Маркус ломает душу.
И она не имеет права промолчать.

- Это человек... забравший у меня всё. По чьей воле я родилась бесправным животным. Человек, которому я буду служить до последнего вдоха. Отец наш и повелитель, чья неусыпная забота хранит нас от всех тревог. Железный... канцлер...

Выдохнув наконец эти слова, Трэй в порыве отчаяния закрывает лицо ладонями, сжимается в маленький комок боли и тоски. Она могла бы и дальше держать себя в руках, но зачем уже?.. Теперь ей никогда не увидеть Игнию, не пройтись по шёлковой зелёной траве, не услышать пение птиц, не... С неё снимут кожу живьём? выварят в кипящем масле? четвертуют? Что бы ни сделали, другим это послужит прекрасным уроком лояльности Истине.
Но и когда у неё уже не останется сил кричать, она всё равно не сможет ненавидеть Маркуса. Он просто делает свою работу.

Удивительно, как мало нужно сознанию, чтобы обмануться. Как легко поверить в желаемое, только позволив фантазиям заместить реальность...
Безмятежная тишина спящего леса - точно такая же, как до войны - приветливо окутывала, успокаивающе обнимала, словно ласково шепча на ухо: "Прямо сейчас - все хорошо..." И будто бы не было только что тяжелого выбора и жаркого спора в штабном шатре. И будто не ждала впереди долгая трудная ночь, исполненная неизбежной тревоги.
Как упоительно приятно оказалось хотя бы ненадолго вынырнуть из водоворота событий последних недель! Немного отвлечься от постоянных мыслей о будущем Игнии. Забыть на малое время о неудачах на поле боя...
Нитаэль была благодарна Галахаду за эту прогулку, на которую вряд ли сегодня ночью отправилась бы сама, - это оказалось действительно тем, что нужно. Чуть развеяться, проветрить голову, самую малость отдохнуть от волнений - чтобы потом с новыми силами вернуться к исполнению долга.

О котором, разумеется, забыть нельзя было ни на минуту. Да и не получилось бы... Не тому их учили в офицерской академии.
Вместе с Галахадом Нитаэль смотрела на неудержимые воды Лелиан, на бегу играющие друг с другом лунными бликами. На безмолвный лес на том берегу - взятый в плен их родной лес, который уже успел пострадать от пыток эскалонскими топорами.
Завтра игнийская армия будет стоять за то, чтобы ничего больше не отдать Эскалону. Ни земли, ни реки, ни самого маленького деревца.
Тиссае ла воррен.
Битва за Игнию будет продолжаться, пока Игния существует. Пока существуют игнийцы.

Молчаливо соглашаясь с каждым словом Галахада о грядущей битве, Нитаэль неожиданно поняла, что смотрит он на нее, а не на чарующие волны прекрасной Лелиан. И вдруг оказался слишком близко.
Так... вот оно что...
Она взглянула на юношу с удивлением - но удивляясь, скорее, тому, насколько его жест оказался непредвиденным для нее.
Почему она не замечала этого раньше?.. Или, может быть, замечала, но не придавала значения, беспечно отмахиваясь от слабо мелькающих догадок, не допуская их до сознания, где они могли бы оформиться в полноценные мысли? А что могло бы быть, если бы она обратила на них внимание вовремя?..
И почему он вдруг решился на это именно сейчас? Нет, только не из-за того, что сказала Вивиан...
Кажется, теперь все стало еще сложнее, чем ей казалось до сего момента.
Нитаэль не имела представления, что с этим делать. И смогла ли бы она дать Галахаду то, чего он ждет. И вправе ли она в таком случае дать ему надежду. И не будет ли эта надежда ложной...
Чертовски сложная ситуация!
А с другой стороны... Если она сейчас молча развернется и уйдет - каково ему будет завтра идти в бой с разбитым сердцем?
Если бы только было время как следует об этом подумать... Но такой роскоши нет, а завтра и вовсе, возможно, для кого-то из них время уже не будет играть никакой роли...

К тому же, Нитаэль вдруг поймала себя на мысли, что ей вовсе не хочется молча уходить. Что-то крепко удерживало ее от этого шага.
Галахад, скорее всего, не догадывался о ее терзаниях. Он просто ждал.
Его глаза сияли в лунном свете - завораживающе сияли, и Нитаэль не смогла бы отвести взор, даже если бы захотела.
Она вдруг взглянула на Галахада совсем иначе. Таким она почему-то не видела его прежде. За последние месяцы войны он изменился больше, чем за пять лет Академии - а она даже не заметила, каким он вдруг стал. Каким... необыкновенным.
Его жест в один момент перестал ей казаться безрассудным. И уже не хотелось думать ни об условностях, ни о сложностях...
Их разделяло всего полшага. Нужно уже было на что-то решиться.
Она поцеловала его. Нежно и коротко.
Словно бросилась в омут.

Золото Эскалона. Сокровище, дар свыше. Не металл - люди. Трэй не отводит глаз, давая Маркусу возможность любоваться живым золотом. Он уже наговорил на высшую меру для них обоих. Любое сомнение в Железной Истине считается преступлением и карается смертью. Только Трэй это нисколько не волнует. От каждого слова что-то неумолимо сжимается внутри, словно тугая пружина. С ней за всю жизнь не говорили так много, как сегодня. Словами, а не догмами Кодекса, видя в ней человека вместо послушного инструмента. Что-то сломалось, сдвинулось в привычно железном мире, пришло в движение. Не раздавит ли оно при этом маленькую эмпатку?

Ей всё равно. Она слушает Маркуса, как зачарованная. Забыв дышать, наблюдает, как ослабляются ремни железной маски. Как опускается она на стол бесполезным облетевшим листом. Маска - то, что превращает человека в оружие, лишённое сострадания и собственных желаний. Избавившись от неё, Маркус... перестаёт быть дознавателем? Ещё не до конца понимая, что это значит, Трэй подаётся вперёд, не отрывая лихорадочно блестящих глаз от лица, которое она не надеялась когда-либо увидеть. Живого человеческого лица, прекрасного в своих маленьких несовершенствах. Киллеарх красив утончённой красотой, невиданной в Эскалоне, однако с Маркусом ему не сравниться. Ошеломлённая, Трэй молчит, собираясь с мыслями. Откровенность за откровенность, так? Вот только нет у неё другого ответа. Она тихонько качает головой.

- Я не могу ответить иначе. Лишь благодаря Истине я до сих пор жива. Будь у меня другой дар, была бы давно мертва. Не будь у меня никакого дара - не была бы собой. Меня заставили служить Истине без права отказаться, и я служу, потому что это единственное, на что я годна. Ведь я эмпат. Чудовище, которое боятся и презирают.

Она повторяет слова Морро без всякой иронии, без протеста, примеряя на себя подобно новому платью, которое сидит как влитое. Нет для неё иного места в мире, кроме как Цитадель. Нет ни в других манящих своей открытостью странах, ни под серым небом родной страны. Она везде будет чужой. Не сможет прижиться среди беспечных чужаков, всегда помня, что была вынуждена творить с людьми. А земляки будут шарахаться от неё, зная, что появление золотоглазых сулит одни беды. Трэй суждено вечно прозябать в своём подвале. Со стороны подобное существование кажется бесконечным кошмаром, однако это не так. Она не осознаёт всю трагичность происходящего просто потому, что не помнит иной жизни. Ей даже удаётся придать голосу некую бодрость.

- Всё не так плохо, как вы думаете. Мы живём в темноте, но иногда нас выводят наружу, а ещё мы видим солнце в памяти людей. То, что показывал мне Киллеарх, пытаясь помешать пробиться к нужным воспоминаниям, это... Никто из жителей Эскалона такого никогда не увидит! Вы даже представить не можете, как я вам за него благодарна! Допрашивать людей тяжело. Но за нами приходят не каждый день. Бывает, неделю никто не вспоминает о нашем существовании, тогда можно просто жить. А ещё есть друзья. Они уходят или теряют рассудок, но пока они рядом, жить легче.

Человек приспосабливается ко всему, даже к кошмару, умудряясь и в нём находить маленькие сиюминутные радости. Абсурд ситуации в том, что эмпату приходится убеждать дознавателя, будто ему вовсе не настолько печально живётся, как тот думает. А что остаётся делать? Маркус не в силах изменить правила Цитадели, так пусть хотя бы не изводит себя бессмысленными размышлениями о горькой доле эмпатов. Пусть лучше в его голосе звенит знакомая сталь. Невыносимо смотреть на него потерянного, отчаявшегося. Невыносимо когда он думает, что она его ненавидит. И поэтому она произнесёт вслух то, что говорить ни в коем случае нельзя.

- В моём сердце нет ненависти ни к вам, ни к другим дознавателям. Даже к Морро. Вы не родились такими, вам пришлось такими стать. В Эскалоне есть лишь один человек, которого стоит ненавидеть, и это не вы! Я...

Трэй осекается. Ей никак не хватит слов передать всю палитру чувств, которые она сейчас испытывает. Сжатая пружина распрямляется, не выдержав давления. И в безрассудном порыве она отпускает эмоции, позволяя им пронестись по комнате тёплым ветром, протанцевать весёлыми золотыми искорками, омыть сидящего напротив мужчину в серой мантии ласковыми незримыми волнами, выплеснувшимися прямо из её души. Глаза вспыхивают в полумраке двумя маленькими солнцами. Вряд ли старая допросная камера видела когда-либо подобные эмоции. Такую тихую радость и светлую грусть, и безграничное доверие, и сочувствие, и готовность пройти через что угодно, и робкую нежность, и ещё что-то большое и тёплое, а также маленькое и пушистое, как котёнок, чему Трэй всё не может подобрать подходящие имена. Эта дружная компания вытеснила из души весь ужас сегодняшнего дня, а ненависть там никогда по-настоящему и не появлялась.
Позволив себе светиться не дольше нескольких секунд, она вновь захлопывает створки своей раковины и опускает взгляд.

- Простите... Я не смогла бы выразить это словами.
Приходит запоздалое понимание, что Маркус запросто может отгородиться от этих эмпатских штучек железной маской. Но Трэй не собирается лезть к нему в душу. Ей только хотелось, чтобы он убедился: она испытывает к нему всё, что угодно, но не страх и ни в коем случае не ненависть.

Девушка улыбается – с плохо скрываемым облегчением и исключительно мило.
Свет луны пробивается сквозь неплотно закрытые ставни, окрашивая наверняка впечатляюще унылую и убогую при дневном свете комнату чарующим серебром.
Совсем низенькая, она проскальзывает мимо охотника и, остановившись посреди его скромной обители и не найдя ничего, что могло бы хотя бы отдалённо сойти за кресло, скидывает тапочки и с ногами осторожно забирается на кровать. С интересом наблюдает из-под опущенных ресниц за манипуляциями Эдельвальда с мечом – мужчина, не успевший как следует освоиться со своим временным имуществом перед сном, довольно быстро понимает, что на кружки в этих обстоятельствах ему рассчитывать не приходится.

«Слово» замирает, бережно прислонённое к изголовью кровати – девушка рассматривает простые грубые ножны и рукоять, рассеянно откидывая с лица прядь волос.
– Мне наверное тоже стоило представиться, – пожав плечами, несколько виновато сообщает она.
Незнакомка сидит на фоне окна, лунный свет пронзает тёмные волосы и продвигается дальше, оставляя в тени лицо, на котором горят драгоценными камнями в полумраке большие глаза.
– Меня зовут Виолетта и, в свете всех обстоятельств, мы наверное можем опустить титулы…
Её вессалийский акцент совершенно очарователен, кроме того, Эдельвальду несколько раз приходилось бывать по долгу профессии на просторах Вессалии – знойной прибрежной стране магии, роскошного вина, зеркал и достаточно разнузданных нравов.
Может статься, что гостье охотника даже не кажется чем-то особенно необычным её исключительно откровенный наряд.
Может статься, что она, напротив, прекрасно знает, что и с какой именно целью пытается сделать. Жизнь в Вессалии проще и несравнимо роскошнее.
То, за что в Эскалоне публично выпороли бы на площади, там считается относительно невинной раскрепощённостью.

Подумать только. После всех мест в мире, которые довелось повидать.
После изумрудных лесов и прозрачных рек Игнии, после пустынь и солнечных пляжей Вессалии, после мира людей, которые не ходят с надтреснуто хмурыми лицами, сжимаясь в ужасе при виде собственной тени, он, Эдельвальд, снова вернулся сюда.
В город, из которого когда-то бежал. В город, который в глубине души ненавидел.
И будто бы принёс вместе с собой сверкающие осколки того, другого, внешнего мира. Игнийцев, которых отродясь не видали жители Эскалона. Незнакомку, почти наверняка имеющую отношение к вессалийской аристократии.
Почему всё-таки он вернулся?
Кажется, в глубине души Эдельвальд и сам затруднялся в полной мере ответить на этот вопрос.

Виолетта аккуратно ставит бутылку на прикроватную тумбочку и чуть сдвигается к краю, освобождая место для Эдельвальда.
– Вы не похожи на человека, который способен меня обидеть, – сообщает она в ответ на прозвучавший в вопросе намёк и лишь затем, вздохнув, решает перейти к сути. – Мой опыт подсказывает, что вы, охотники, никогда не появляетесь просто так. Что вы всегда направляетесь туда, где для вас есть работа. Ты приехал сюда…
Непринуждённость, с которой вессалийцы неизменно переходили на «ты» всегда удивляла.
– С определённой целью, – она загадочно улыбается. – И едва ли я ошибусь, если предположу, что это связано с теми несчастными, которых начали тут и там находить обескровленными в столичных предместьях?

Трэй нравится, как звучит её имя в исполнении Маркуса, хотя она никогда этого не покажет. Теперь и для него она больше не безликий инструмент, и это наполняет сердце тихой звенящей радостью. То испытание, через которое её заставил пройти Морро, и те, через которые ещё придётся пройти по его воле - не слишком большая плата за то, чтобы сидеть вот так рядом с Маркусом, слушать его откровения, знать, что никто не ворвётся в комнату, не прервёт бесцеремонно разговор. Даже пытки - не слишком большая плата за то, что её выделили из толпы безымянных эмпатов. Она переживёт и их, если потребуется. Вернее, теперь она знает, зачем это нужно. Утром Трэй не до конца понимала, зачем скрывать то, что и так известно старшему дознавателю. Сейчас ей открыли глаза на маленькую войну, идущую меж дознавателями. И она должна сделать со своей стороны всё, чтобы не дать Морро одержать верх в этой борьбе. Её никто об этом не просит, это вообще не её война - и однако она давно решила, на чьей стороне.

Странный покой нисходит на неё. Словно со стороны Трэй наблюдает, как в полутьме старой пыточной камеры две души жмутся друг к другу в безнадёжной попытке избыть одиночество. Весь Кримсон Рок и есть титанический памятник одиночеству пред лицом жизни, смерти - и железной истины. Каждый рассказывает о своей боли, своей ноше, своих страхах. Трэй сидит, не шевелясь, на бледном лице живут только глаза. Она изо всех сил сочувствует Маркусу, принимает и разделяет его одиночество - только демонстрировать это нельзя. Он - по-прежнему дознаватель, она - эмпат. Лишь во время допроса они становятся единым целым, добывая истину. Так было всегда.

Но там, внизу, где сложно даже вспомнить, как выглядит солнечный свет, железная стена вдруг рухнула, обнажая иное. Трэй внимательно слушает, не перебивая. Рассматривает простую железную маску, впервые осмеливаясь гадать, какое лицо скрывается под ней. Смотрит на руки, которые с лёгкостью способны причинять боль, однако вместо этого снимали с неё ошейник и поддерживали, помогая подняться. Морро достиг небывалых высот в искусстве запугивания, однако ему никогда не добиться того, чего другой добился без всякого страха и жестокости. Одним лишь человеческим отношением в мире, где человеческих отношений не существует. Маркус мог бы имитировать его исключительно ради достижения своих целей, но тогда в его голосе там, внизу не сквозило бы неподдельное беспокойство. Не слышалось бы того облегчения, которое рвалось наружу сквозь весь его самоконтроль, когда Трэй пришла в себя. И не обнимал бы он её во внезапном порыве - движение, столь непохожее на выверенные ласки Морро, призванные лишь углубить жестокий контраст между нежными прикосновениями и следующим за ними истязанием.

Нет, это идёт от сердца. И потому Трэй готова следовать за Маркусом куда угодно. Она слушает со всевозрастающим волнением, а глаза лучатся незамутнённым детским восторгом. Неужели она поедет в Игнию? Покинет ненавистные стены Цитадели? Увидит над головой синее небо вместо каменного потолка, а под ногами будет мягкая трава вместо плит? И больше не будут сжимать голову незримые железные тиски? Это слишком хорошо, чтобы быть правдой! Однако она уже доверяет своему дознавателю безоговорочно, даже когда в его голосе прорезается знакомый металл. Железо ведь способно не только карать и мучить. Оно также может и защищать, и служить вполне мирным целям. Оно не причинит ей вреда. Надо только помнить, кто ты.

- Я живу ради служения железной истине, сэр. В этом моё единственное предназначение.

В голосе Трэй - отражение той же бесстрастности. На этот раз она вспоминает про форму обращения к дознавателю. Он услышит то, что хочет услышать не потому, что Трэй умело притворяется. Нет. Стараниями Морро она слишком хорошо знает, кто она, в чём состоит цель её никчёмной жизни. Сегодня он впервые за много лет показал, что ценит её старания - и это единственное, на что она вправе рассчитывать. У неё нет и не может быть иной судьбы.

- Я сделаю всё, что в моих силах, чтобы не подвести вас. И я не боюсь Морро. Пусть он однажды доберётся до меня - это тоже не имеет значения.

Теперь Трэй знает, за что держаться. Золотые глаза пылают огнём решимости. Так уже было, но тогда у неё не было опоры под ногами, и Морро сумел легко её сломать. Больше такого не произойдёт.

– Решил запрыгнуть на тонущий корабль? – спрашивает несколько удивлённо Риэль, в то время как ладонь Фиарала снова панибратски хлопает охотника по спине.
– Я же говорил вам – Эдди свой парень, – игниец весело улыбается.
В отличии от своей спутницы, Фиарал предпочитает не ограничиваться выразительными взглядами, во весь голос привлекая внимание окружающих к собственной правоте.
– Да, это меньшее, что сможет сделать для тебя королева, если мы выберемся оттуда, – отвечает Риэль. – Нам потребуется время на подготовку, и начинать операцию более разумно будет как можно ближе к наступлению ночи. Если ты и в самом деле согласен, то встретишь нас на закате в трущобах нижнего города около… Около…
Игнийка беспомощно оглядывается на своих спутников.
– Назови какой-нибудь ориентир, – просит она Эдельвальда, признавая своё поражение.

– Раз уж ты теперь член группы, Эдди, то пришло время познакомить тебя с остальными. Риэль и Эви ты уже, надеюсь, запомнил. Этот достопочтенный господин, – Фиарал кивает на пожилого игнийца. – Мэтр Иссин. Да-да, можешь даже не спрашивать, тот самый Иссин.
К стыду Эдельвальда, ни о каком Иссине ему не приходилось слышать вообще никогда.
– Он – искра. Не такой чистый, как Иссирон или Нитаэль, но всё же в его венах течёт кровь наших легендарных героев далёкого прошлого.
Старик с достоинством выслушивает представлением Фиарала и лишь затем, сдержанно кивнув, отвечает:
– Моя искра погасла несколько десятилетий назад, охотник. Я такой же человек, как и все за этим столом. И моя жизнь теперь стоит значительно меньше, чем жизнь Киллеарха.
Он приподнимается, протягивая охотнику морщинистую, но по-прежнему крепкую с виду ладонь.
– Рад, что ты решил присоединиться к нам, Эдельвальд, – эскалонский Иссина практически безукоризненно чист и почти лишён неизменного певучего акцента представителей лесного союза.

– Эта милашка – Ирелия, – рыжеволосая игнийка обворожительно улыбается Эдельвальду. – А это – Кастиан. Для тебя просто Кас.
Последний из остававшихся неназванными игницев с крайне угрюмым видом стреляет в сторону Эдельвальда глазами.
– Если ты закончил, Фиарал…
– Как раз закончил, – откликается игниец с беззаботным смешком.
– То необходимо сделать ещё одну вещь прежде, чем расходиться, – продолжает Риэль. – Мы должны убедиться, что можем тебе доверять, Эдельвальд. Небольшая мера предосторожности…

– Комендантский час, главный зал закрывается, – ворчит позади трактирщик, убирая со стойки бокалы.
– Эвелинн, – негромко произносит Риэль, в то время как охотник запоздало осознаёт, что черноволосая игнийка успела вернуться, остановившись в нескольких шагах позади.
Зато он чувствует её миниатюрную практически невесомую ладонь у себя на плече. Она медленно обходит скамью, подбираясь к Эдельвальду со стороны прохода и осторожно прикасаясь к вискам охотника на удивление холодным, ледяными практически пальцами.
Бледное лицо девушки нависает над ним, в то время как фиолетовые глаза начинают пульсировать, напоминая два чарующих бездонных колодца.

Жизнь Элоизы дважды разламывалась на "до" и "после". В первый раз - когда она из любимицы-баловницы, почти такой вот, как Лиодамия, вдруг превратилась в сиротку, брошенку, замарашку. Она не верила, никак в толк взять не могла: что это все, как это? Все развалилось на тысячу разрозненных кусков, мы стали жить в другом мире, девочка, по другим правилам. Она никак не могла смириться, сжав маленькое сердце в кулак, пыталась поддерживать весь их старый уклад , чтобы все было как всегда, как раньше, когда мы были все вместе и счастливы. Ведь счастье и сама нехитрая жизнь теплого дома складывается из мелочей. Утром - целуешь папу обязательно в лоб, посередине бровей, маму - в родимое пятнышко над верхней губой. Обегаещь весь дом, здороваясь с мамой-папой, любимыми слугами, собаками, лошадьми, щеглами и чижами в клетках, цветами в саду. Цветы в вазе, их надо поменять. Обязательная припрятанная за завтраком печенька, шутливая кража, шутливый выговор. Песни, мы их поем вместе, вот мамина лютня, а вот флейта. Книги, мы всегда по вечерам читаем длинные истории о рыцарях и принцессах. Маленькие привычки, повседневные ритуалы. Счастье. Детство. Нет его. Есть неряшливый мужчина с мутно-добрым ускользающим взглядом (он с тех пор всегда смотрел в сторону, и надо теперь уж признать, что тогда он умер по-настоящему, душой) и чужая холодная женщина рядом, и грязная холодная вода, и вечная грязь, которую ей надо тереть, тереть... Она, Элоиза, была слишком мала, чтобы изменить обратно весь мир, который стал другим. Мир большой, а она - гораздо меньше. Ей ничего не изменить. Она сама менялась, приспосабливалась, пряталась, чтобы однажды, вырвавшись....
И второй раз все разломилось, когда очнулась в зале, полном гнили, и смертного ужаса, и колдовства, и непонятного, беспричинного Зла в чистом виде. Это снова был другой мир, и другие правила. В нем была магия, было предначертанное, неживое оживало. Последнее Элоизе принять было несложно. Она никогда не была слишком религиозна. Зато в детстве, мучаясь одиночеством, частенько говорила с огнем в очаге, с утварью, с цветами и деревьями. Там были злые черные тени, крадущиеся по стенам... и фея-крестная там была! Она превращала тыкву в карету, а мышей - в коней, а ей дарила голубое платье и хрустальные туфельки. Чего только маленькая замарашка не придумает, чтобы утешить себя. Маленькая девочка в очень взрослом мире, где звук церковного колокола гнал фантазии прочь. Теперь, казалось, мир снова впал в детство, а детство жестоко, и правила там действовали простые и жестокие - правила настоящей , непричесанной и неприглаженной сказки: хочешь получить - отдай, хочешь обрести - пожертвуй. Грехи предков ложатся на потомков в виде заклятий и проклятий. Есть у тебя предназначение - так исполняй его. Чем выше твоя судьба, тем тяжелей твои испытания. Возможно, это правильно.
И опять она слишком мала, чтобы сказать такому миру: нет, тебя мне не надо, я буду жить иначе , по другим правилам. Аурелия, наверное, тоже пыталась . Жертва обстоятельств...

Поэтому она и предложила лекарке себя, быстро, почти без рассуждений. Даже не успела подумать, как это будет страшно и больно, когда вынимают глаз, и как скверно все же она будет выглядеть с пустой глазницей, как у Эрны. Чем больше думаешь о таком - начинаешь себя забалтывать, вертеть все в одну сторону, в другую сторону - тем меньше решимость. Жизнь человека, тем более такого хорошего, как Аурелия, стоит очень дорого, одного глаза уж точно стоит! Даже двух!
На самом деле... она боялась, что это сделает Кристиан. Он взял на себя ответственность за всех, он начал спасать Аурелию, а не такой он человек, чтобы отступиться на полпути!
Но Кристиан решил иначе. Слушая Кристиана, Элоиза обмирала от его дерзости. Он не желал играть по этим правилам. Он утверждал: никто платить не будет. Никаких жертв. Мы вибираем мир, созданный человеческим разумом и верой! И столько решимости в нем было, столько воли, что казалось, легенда дрогнет и склонится!
Она действительно склонилась - не легенда, а сама Элоиза. Умоляюще стиснула руки на груди, мотнула головой: "Нет... не надо..." - но когда Кристан позвал: "Элоиза!" - без единого слова подошла и молча стала рядом, не стала спорить. Глаз останется с ней, все-таки невольно облегчение она почувствовала... и вину за что-то. Аурелия больше не истекала кровью, она спала и видела сны. Элоизе казалось, она даже улыбается .
И Эрна тоже склонилась перед чужой силой и решимостью. А может быть, она тоже видела в этом предназначение - свое собственное? Нам всем придется туго, если открыть дверь, куда же ты пошла? Оно тебя растерзает! Кто знает - вышла, и нет ее... Элоиза только шепнула вслед: "Спасибо..." Нет, сила Эрны могла быть дикой и необузданной, как и ее крутой и резкий нрав, но, но, но не надо ее называть злом.
Элоиза взглянула на Кристиана обеими глазами. Он сумел переломить все по своему желанию! Она была ему благодарна... может быть, он сейчас ради нее ужасный выбор сделал!
- Она не зло! Она правда хотела помочь, - сбивчивым полушепотом проговорила она. - Как умела. Она старается, не жалеет себя, это же видно... А глаз - это было частью цены, чтобы получить, надо отдать... просто ей надо было это сказать нам с самого начала... но все равно - спасибо! я хотела сказать... что может быть, ты прав. Конечно, прав. Не надо подчиняться им так... беспрекословно, мы должны оставаться теми, кто мы есть, но... как же все изменилось...
И окончательно смутившись от того, что мысли и чувства никак не хотели укладываться в слова, Элоиза закрыла лицо руками, унимая собственную душевную сумятицу, и краем уха услышала: "Проснитесь, Ваше Высочество!" - и звук такой: Хрясь!" - будто шваркнули чем-то мокрым, и отняла ладони от лица как раз, чтобы увидеть, как Оскар будит принцессу.
Ну это вообще было... за гранью добра и зла. Пускай Лиодамия не проявляла стоицизма и высоты духа, какой подобает демонстрировать принцессе инкогнито и изгнании. Рыцарь в сияющих доспехах вел себя прямо как оборзевший хулиганистый поваренок на кухне, и скажи Элоиза сейчас: "Вам, сударь, надлежит достойно и подобающим образом обращаться с дамой в беспомощном состоянии, тем более августейшей особой", - так ведь до него, оборзевшего поваренка, не дойдет! Элоиза вскипела, и все эти ужасы, жертвы, утраты, вот это выразилось в том, что она метнулась к рыцарю и изо всех сил толкнула его обеими руками в грудь, ушибив пальцы о его стальную кирасу.
- Да как ты смеешь! - крикнула она, перейдя сразу на "ты" и забыв о том, что они должны вести себя тихо и спокойно, чтобы лес не рассердился еще сильней. - Не смей ее обижать! Она же девочка! И еще без чувств! Она слабая, ну и что, она вообще не обязана быть сильной, раз ее отец не научил! А ты - рыцарь, над девчонками издеваешься! Стыдно!
А теперь, если уж быть последовательной и ждать от храмовника реакции, как от кухаркина сына, она имела шанс получить "леща", или "в бубен", или "по кумполу". Кочерга, мельком подумала она. Тут должна быть кочерга у печки. Тьфу. Что на нее нашло, какой позор. Возьми себя в руки, баронесса фон Визен!

Прищурив глаза, Оскар напряженно вглядывался в карту. Отгрохали, называется, замок в какой-то глуши. На всю округу одна хилая деревенька. То-то, когда он ехал сюда с отцом и подругой дорога вечностью показалась. Оторвав взгляд от выцветшей бумажки, рыцарь всем и никому заявил:

- Стало быть выбор небольшой. Будем надеяться в деревушке осталась парочка особо упёртых стариков, наотрез отказавшихся покидать родные пенаты. А там может и кляча какая у них отыщется.

Выступление летописца было сопровождено недоуменным взглядом. Создавалось ощущение, что Аиир прямо-таки ждал этого вопроса и усиленно к нему готовился. А может просто в этом небритом бродяге умирал артист. В любом случае, озвученная им легенда больше напоминала пророчество. Достаточно размытое и неопределенное. Как в целом и принято у пророчеств.

- А больше ничего в легенде не сказано? Например, где засело это Зло Изначальное и сколько у него при себе не менее злых прихвостней? – проворчал Оскар, не сильно надеясь услышать информативный ответ. Больше всего ему понравилась последняя строчка. Как будто Оракул немного подумал и решил подстраховаться, чтобы не терять репутацию на случай, если вся ребятня неожиданно перемрёт.

Пару бы дней назад Оскар бы надулся от гордости от осознания, что в таких пророчествах фигурирует, как непосредственный участник, но сейчас… слишком уж высокую цену пришлось заплатить. Праведное дело теперь больше походило на кровавую месть.

Налив себе из кувшина в кружку простой, к сожалению, воды, рыцарь сделал глоток и тут его глаз зацепился за сопящую принцессу. Уайт нахмурился. Вот опять всё проспит, а потом будет делать большие глаза и всех убеждать в том, что они недалёкие дурачки, верящие в детские сказки. Да и сколько спать-то можно?!

- Проснитесь и пойте, Ваше Высочество! Время спасать Королевство! – хмыкнул рыцарь, после чего остатки воды из его кружки были наглейшим образом выплеснуты на миловидное личико величественной королевской особы.

– Как он быстро нас раскусил, а? – подмигнув Риэль, насмешливо осведомляется Фиарал. – Я же говорю вам, этот парень чертовски хорош.
Сама игнийка слушает молча, сосредоточенно.
Лёгкое сомнение мутной тенью скользит по её красивому лицу.
– Э-дель-вальд, – игниец панибратски хлопает охотника по спине. – По-твоему, мы похожи на полных кретинов? Ну, то есть я ещё может быть, но можешь мне верить, Риэль не просто так сидит с таким насуплено-сосредоточенным видом. Уж она-то точно контролирует ситуацию.
– Фиарал, – лёд и предостережение в голосе среброглазой эльфийки «хорошего друга» Эдельвальда будто бы вовсе не трогают.

Он невозмутимо делает ещё один глоток эля и продолжает:
– Мы здесь всего несколько часов, завтра на закате нас здесь не будет. Кроме того, Эви…
– Эвелинн, – холодно поправляет молчавшая доселе игнийка, занимавшая место по левую руку от Риэль у самой стены.
От большинства спутников её отличает необычная худощавость, иссиня-чёрные волосы и пронзительные фиолетовые глаза. Игнийцам вообще свойственен достаточно необычный цвет глаз, но это компания ставит определённые рекорды даже по меркам лесного союза.
– Эвелинн… – неохотно исправляется Фиарал. – Держит под контролем всех местных.

В фиолетовых глазах черноволосой игнийки переливаются искры – она вроде бы смотрит прямо на Эдельвальда, но, в то же время, куда-то будто сквозь него, мимо, в пространство.
– Трактирщик подозревает, – после непродолжительного молчания совершенно бесстрастным, лишённым малейшего намёка на какие бы то ни стало эмоции, подтверждает она. – Он не успел отправить донос. Ждёт, пока мы уляжемся.
Охотник наблюдает, как тонкая едва заметная струйка крови вытекает из носа девушки, скользит вниз по губам и алебастровой коже и, срываясь каплями с острого подбородка, сливается воедино с элем в стакане.
– Эви, кровь, – Фиарал жестом потирает собственный нос.
– Эвелинн, – она раздражённо извлекает из кармана уже побагровевший местами платок и педантично начинает вытирать кровь с лица.

Краем глаза охотник видит, как певица скромно возвращается в одиночестве за пустовавший доселе угловой столик, к ополовиненному бокалу красно-коричневой жидкости, которая может быть только знаменитым эскалонским вином, известным, главным образом, благодаря своей низкосортности.
Большинство слушателей, как и компания рядом, с некоторым сожалением поднимаются и медленно тянутся к выходу, рассчитываясь с трактирщиком по пути.

– Так вот, Эдель… Можно я буду называть тебя Эдди? Так уж вышло, что помощь человека твоей профессии и твоего мастерства придётся нам сейчас очень кстати. И Риэаль наверняка не терпится сделать тебе чертовски выгодное предложение. Не так ли, Риэль..?
Игнийка вздыхает.
– Кое в чем Фиарал всё-таки прав. Нам действительно не помешает ещё один меч, проводник, и, если верить слухам, охотник, – серебряные глаза, испытывая, смотрят на Эдельвальда. – Ты можешь назвать свою цену. Если возможностей королевы лесного союза окажется достаточно для того, чтобы удовлетворить твои запросы, то, в случае успеха, ты получишь вознаграждение.

– В случае провала мы все, скорее всего, умрём, – услужливо поясняет Фиарал, продолжая налегать на бокал. – В один день, только без части «долго и счастливо».
– Ты должен знать кое-что, Эдельвальд, – её игнийский акцент совершенно очаровательно корежит почти все согласные в имени. – То, что мы собираемся сделать, с точки зрения местного кодекса карается смертью…
– Ха, почти всё карается смертью с точки зрения местного кодекса!
– Смертью. Почти наверняка нас будут преследовать. Если каким-то образом твоя личность окажется раскрыта, дорога в Эскалон будет тебе заказана навсегда.
– Клянусь Иссироном, Риэль, к чему эта драма? – восклицает вопросительно Фиарал. – Мы собираемся проникнуть в Цитадель, Эдди, вытащить пленника и смыться обратно. Что думаешь?

Я готовлю напиток, обильно добавляя в шесть стаканчиков порошок и сахар. Сейчас глюкоза нашим мозгам просто необходима. Что-то подсказывает, что в прошлой жизни, я бы этот суррогат за кофе не посчитала. Кофе должен быть из свежесмолотых зерён в тоненьких коричневых чашечках (не в белых, с оленями - для чёрного чая, не в глубоких, полосатых - те для какао, не в фарфоровых с нежно-голубым рисунком - для зелёного и уж, избавь вас боже не в чашках в красный горох, которые для травяных чаёв). Однако, прошлая жизнь ушла безвозвратно, я убираю мусор: засохшее печенье, испорченный брикет с кофе, пустые стаканы - в один угол, и ищу что-то, куда можно было сложить наши припасы. Чайник и печку тоже хорошо бы прихватить с собой, еще найти бы резервный источник питания.

Вода как раз закипает, когда я заканчиваю, а Клайд пытается оживить сканер. Прихлёбываю горячий напиток и внимательно наблюдаю.

Морро начинает поносить магов, и Трэй невольно сжимается, представляя, как этот гнев перекидывается на неё. Однако вспышка быстро проходит, не задев эмпатку. В устах Морро родное имя звучит непривычно и опасно, куда опаснее безликого "девочка". Трэй предпочла бы и дальше оставаться для этого человека девочкой, безымянным инструментом, одним из многих. Теперь её запомнили, выделили из толпы. Даже ярлык повесили. Больше не отсидеться в камере, когда Морро приходит за орудием допроса. Трэй ещё не представляет, как сегодняшнее решение повлияет на дальнейшую жизнь, однако прежней ей явно не быть.

Стойко выдержав цепкий взгляд напоследок, она успевает тихо порадоваться, что вопросов, по всей видимости, больше не будет. Неужели ей удалось сохранить маленькую тайну игнийца? И тут Морро вновь демонстрирует, что никогда ничего не забывает и не прощает. Сердце Трэй с размаху падает вниз. Она покаянно опускает голову.

- Да, сэр. Я понимаю. Сожалею о своём... поведении.

И она вправду понимает, что заслужила наказание: своим упрямством, и гордостью, и самомнением. Нелепой уверенностью, что сможет выстоять против мастерства одного из опытнейших дознавателей. В Кримсон Роке такое с рук не сходит. А сдалась бы сразу, была б уже на полпути к родной камере...

Только не могла Трэй сдаться так легко. Она была обязана попытаться. И вот пробил час расплаты. Она застывает, не дыша, ожидая вердикта. Прерывисто вздыхает, услышав "карцер", прикусывает губу, сдерживая рвущийся наружу стон. Мольбы бесполезны, приговор обжалованию и пересмотру не подлежит. Воздуха уже начинает не хватать. Карцер - это долгие часы непрерывной пытки. И всё-таки лучше туда, чем расстаться с какой-нибудь частью тела. Не сдайся Трэй вовремя, сейчас бы над ней нависала совершенно другая угроза. И она отчётливо понимает, что в следующий раз Морро действительно никаких прелюдий не понадобится. Одного намёка на страшный зазубренный нож будет достаточно, чтобы развязать Трэй язык.

Комната наполняется закованными в железо людьми, сразу уменьшается в размерах. Трэй слышит, что зайдут за ней только вечером, и сердце заходится от отчаяния. До вечера очень, просто ужасно далеко. Как дожить и не сойти с ума? Ноги сопротивляются, не хотят идти. Но солдаты неумолимо тащат её вперёд на цепи, не обращая внимания на слабый призрак протеста. Ошейник впивается в кожу. Железная клетка приближается с каждым шагом. Трэй может думать лишь о ней. С каждой ступенью растёт толща земли, отделяющей её от солнца. Не то что факелы - даже глаза Трэй здесь золотятся совсем тускло. Слишком глубоко. Слишком тихо.

Как в могиле. Её хоронят заживо. Пусть на "несколько часов" - эти часы здесь, внизу растянутся в недели. Она кричит, не издавая ни звука. Лишь другой эмпат был бы способен услышать этот крик - но вокруг нет эмпатов. Нет вообще никого, даже забытых узников.
Слишком глубоко.

Ближе к концу пути Трэй ведёт рукой по стене, чтобы не упасть. Бредёт как сомнамбула, не разбирая дороги. Близко, совсем близко.
Здесь.

Стражники останавливаются. Трэй поднимает усталые глаза. Распахивается маленькая одноместная бездна. Железная перчатка толкает в спину, заставляя шагнуть в гостеприимно распахнутые объятия тьмы. Тьма улыбается, приветствуя гостью, ласково овевает холодом. Заботливо укутывает толстым одеялом, перекрывая доступ воздуха. Остановившись на середине камеры, Трэй оборачивается. Её сегодняшний тюремщик чего-то ждёт, стоя на границе между светом и тьмой. Она дотрагивается до ошейника, уже понимая, что никто не планирует его снимать. Пытка обещает быть двойной. Тогда Трэй прижимает сомкнутые ладони к груди и робко просит:

- Воды... Пожалуйста...

Иначе её будут терзать не только теснота и железо, но и жажда. Ведь никто не придёт принести мятежной эмпатке обед.
Не заслужила.

– Контракте? – переспрашивает Фиарал с чуть потускневшей улыбкой. – Да, конечно, контракте. Мы заплатим столько, сколько необходимо. Пошли я познакомлю тебя с… Нанимателем.
Подозрительный взгляд трактирщика преследует Эдельвальда, в то время как исполнительница переходит к третьему и заключительному куплету. Превосходная память и на этот раз не подводит мужчину – она поёт о взгляде зеркальной принцессы, покорившем благородного и несгибаемого драконоборца, об их тайных встречах по полнолуниям в дворцовом саду.
Мелодия нарастает, нагнетая всеобщее напряжение.
Эдельвальду кажется, что теперь почти каждый в таверне, даже хмурый трактирщик, внимательно слушает певицу в ожидании долгожданной развязки.
Под тревожный перебор натянутых струн она повествует о том, как зеркальная принцесса отказывается выходить замуж за наследника лунной башни.
Как оскорблённый жених отбывает домой, везя вести, из-за которых несколько лет спустя между королевствами разразится кровопролитная многовековая война, на пепелище которой, подобно прекрасному фениксу, много лет спустя воспрянет Вессалия.
Как рыцарь клянется сбежать вместе с возлюбленной к далёким неизведанным берегам, и как король приказывает схватить наиболее верного своего подчинённого. Отказавшись сдаваться, герой погибает в неравном бою, в то время как сама принцесса бросается с башни, проклиная отца перед смертью.

Тревожная мелодия замедляется, вновь становясь невыразимо печальной. Последняя нота – и исполнительница, очаровательно улыбнувшись напоследок зрителям, замолкает, в то время как зал таверны окутывает практически абсолютная тишина.

Искавший мелочь в карманах бедолага наконец рассчитывается с трактирщиком и направляется к выходу. По пути он сталкивается с ведущим Эдельвальда к столу Фиаралом – тот, как ни в чём ни бывало приобнимает бедолагу за локоть, что-то неразборчиво шепчет ему, и охотник чувствует, как вдоль позвоночника проходит волной морозная дрожь – организм услужливо оповещает его о применении магии. Отстранённо кивнув, завсегдатай бредёт к выходу из таверны с пустыми глазами, в то время как слушатели разражаются в конце концов оглушительными аплодисментами. Некоторые вытаскивают из кармана монеты, но, не обнаружив никакого предмета для сбора пожертвований, в некотором смятении прячут обратно.

Воспользовавшись образовавшейся суматохой, Фиарал вместе со следующим за ним Эдальвальдом прорываются к занятому игнийцами угловому столу. Сразу несколько настороженных пар глаз теперь смотрят на охотника из сумрака капюшонов.
Усевшись на своё крайнее место, Фиарал жестом предлагает сородичам немного подвинуться, оставляя край скамьи приглашённому гостю.

– Что ты творишь, Фиарал? – разъяренно шипит одна из спутниц игнийца, но даже разъяренное шипение прекрасных представительниц лесного королевства звучит гораздо притягательнее и мелодичнее, чем грубая депрессивная речь подавляющего большинства эскалонок.
– Риэль, познакомься, это мой хороший друг Эдельвальд, – будто бы не замечая гнева собеседницы, как ни в чём ни бывало отвечает игниец.

На охотника теперь смотрят удивительно притягательные серебряные глаза, в обрамление выскальзывающих из-под капюшона непослушных прядей того же исключительно необычного серебристого цвета.
И сейчас эти глаза, кажется, готовы начать испепелять на месте и метать молнии.
– Это – Риэль, возможно известная тебе под прозвищем Серебряный Ветер. Она – командир нашего небольшого отряда, которому, вот так совпадение, как раз не хватает проводника и превосходного фехтовальщика.
Отхлебнув эля, Фиарал всё с той же восхитительной безмятежностью продолжает:
– Видела бы ты, как этот парень размахивает мечом. Просто виртуоз, настоящий художник, – он хмыкает. – Даже ты и близко не сравнишься с ним в этом деле.
Риэль скептически усмехается, но злость медленно отступает с её идеально симметричного, по-игнийски правильного, лица.

Хмурый трактирщик без колебаний сметает со стойки серебряные монеты.
– Моя фирменная похлёбка сегодня, – сообщает, не оставляя клиенту даже иллюзорного выбора.
Один из завсегдатаев по левую руку от Эдельвальда копается отчаянно в дырявых карманах, выуживая оттуда один за другим невесть куда завалившиеся медяки, в то время как большинство его собратьев по выпивке уже уныло плетутся к выходу, заметно пошатываясь.

Незнакомка перебирает струны лютни, продолжая балладу. Её мелодичный голос перекрывает грубый бас трактирщика очаровательный лейтмотивом, в то время как исполнительница приступает ко второму куплету. О древнем союзе, который зеркальный король намеревался заключить с лунной башней, о политическом браке отпрысков лордов, которые не любили друг друга. Эдельвальду прекрасно известно, чем легенда закончится – и, тем не менее, проникновенный голосок незнакомки заставляет его невольно прислушиваться.
Девушка перехватывает на мгновение взгляд охотника – с игривой искрой улыбки в карих глазах едва заметно кивает, не прерывая игру. Бесконечно грустная мелодия срывается с пляшущих струн – ей вторят слова об отношениях зеркальной принцессы и первого королевского рыцаря, любовь между которыми, насколько помнит охотник, в конечном итоге приведёт вместо долгожданного союза к кровавой трагедии.

– Вторая дверь направо на втором этаже, – изрекает нисколько не впечатлённый бородатый трактирщик, пододвигая к Эдельвальду потускневший от времени металлический ключ и сноровисто наполняя элем сразу несколько кружек. – Атмосфера, говоришь?
Хозяин таверны угрюмо хмыкает.
– Странные здесь люди собрались сегодня, – он смеривает самого Эдельвальда и его обмундирование пытливым пристальным взглядом. – Эта вессалийка снимает комнаты уже несколько дней со своими сопровождающими, а те, в углу…
Он глазами указывает на группу немногословных посетителей в тёмно-зелёных плащах.
– Игнийцы, клянусь здоровьем Канцлера и своей бородой.
Что-то в позе трактирщика, в том, как он отводит при этих словах в сторону взгляд, кажется Эдельвальду несколько странным.
– Снимают комнату только на ночь. Что касается работы…

Бородач вновь внимательно осматривает охотника.
– Не побоишься столкнуться с неизвестностью, говоришь? Чтож, для таких как ты, наступили воистину светлые времена. Обратись в ратушу, эти лбы в Цитадели запрещают нам даже предполагать о существовании чего-то подобного… Но я-то не идиот, я знаю, что означает, когда на улицах появляются обескровленные тела с выеденными сердцами. Муниципалитет может предложить тебе работу в обход Цитадели. Это не та проблема, которую способна урегулировать стра…
Трактирщик замолкает на полуслове, и мгновением позже Эдельвальд понимает, почему именно.

На плечо охотника с хлопком опускается невесомая почти что рука.
– Э-дель-вальд, – радостно протягивает светловолосый юноша в тёмно-зелёном плаще, как ни в чём ни бывало падая на освободившееся соседнее место.
Неправдоподобно яркие небесно-голубые глаза и утончённые черты практически идеально правильного лица почти сразу сообщают охотнику, что трактирщик, который ни разу наверное в жизни не видел игнийцев, на этот раз не ошибся.

Бородач отворачивается и начинает демонстративно-показательно протирать и без того абсолютно чистую кружку, в то время как Эдельвальд отчаянно пытается вспоминать.
– Вот уж кого точно не ожидал встретить здесь, – мелодичный игнийский акцент светловолосого моментально нивелирует в глазах окружающих его и без того не слишком блестящую маскировку.

Эдельвальд вспоминает. Светловолосого зовут Фиарал. Рядовой заказ в окрестностях игнийского Медиана. По Эскалону бродят слухи, что Медиан уже взят железными легионами, но тогда, несколько лет назад, восхитительная лесная крепость ещё принадлежала своим исконным владельцам. Кажется, он охотился на одичавшую и обезумевшую виверну, прикончившую несколько десятков медианских разведчиков.
– Нам нужно поговорить, Эдельвальд, – беспечно сообщает ему Фиарал, кивком указывая на группу людей в тёмно-зелёных плащах. – Пошли к нам за стол, не терпится познакомить тебя с остальными.

Виктор заценил бойню, устроеную мясным колобком внизу. Надо же, успей монстр чуть пораньше, точно бы сшиб лестницу, украшенную гроздьями оперативников. И было бы внизу еще больше покойников. Хорошая служба, и выезды интересные. Если тут, внутри, еще парочка близнецов этого инфернального смешарика есть, то группу явно недоукомплектовали тяжелым оружием. Очень уж спокойно эта тварь переварила несколько очередей из АК. Холод дернулся было за смартфоном, снять побоище внизу - но вовремя остановился. Толку то, даже если не попросят вежливо запись удалить, все равно показать некому. Не самому же смотреть, одинокими вечерами вспоминая любимую работу.
Никифоров зачем-то щипцы окровавленные в карман сунул. Витя даже бровь удивленно приподнял, чего под маской, разумеется, никто не заметил. Мародерочка? Супруге решил подарить? "Людочка, смотри что у меня есть! Только прокипяти сначала, а то тут мозги налипли с кусочками черепа. Не считая неизвестного официальной науке зомби-вируса."

Ну а дальше стук в дверь, несколько тягучих мгновений тишины и жесткая, решительная расправа над излишне деликатными зараженными. Виктор посмотрел на их залитые кровью, перекошенные лица. Бедолаги. Сидели себе, к сессии готовились, сериальчики смотрели, жили, любили. А теперь из-за одного мудака лежат тут, мертвые и некрасивые. Полторы тыщи человек. Интересно, как их всех спишут? Это тебе не пожар в ночном клубе, хотя и там жертв хватало.

У витиного берца застыла голова девчонки, которую Снегов щитом, как ножом гильотины, от тела отделил. А где-то в Тюмени сейчас сидят папа с мамой и радуются, что кровиночку удалось в престижный столичный универ пропихнуть.

- Блядь, - выдал машинально в эфир, и тут же поправился, - В смысле, принял, тащ Улаев. Принял.

В безликих чёрных линзах птичьей маски девушка видит отражение собственных вспыхнувших в полумраке золотом глаз – свидетельство крайнего напряжения силы воли и выходящих за привычные пределы способностей. Значительно более сильного напряжения, чем она осознанно прилагает. Мир кружится и плывёт, тени сгущаются, отражения переливаются и искажаются в линзах – дерзкий прямо взгляд дрожащей от напряжения Трэй, с каждым мгновением всё более и более оглушительный шелест, парализующая хватка, сковывающая сознание.

Птичья маска скрывает лицо. Птичья маска не выражает эмоций. Не способна передать гнев, восхищение, злость или ненависть. Птичья маска лишь отражает эмоции Трэй, предоставляя ей возможность пусть и ненадолго посмотреть со стороны на себя.
Сам человек не произносит ни слова. Есть в его образе что-то отталкивающее, пробирающее до дрожи и неправильное. И дело даже не в том, что он лезет в мозги. Что-то неуловимо противоестественное и пугающее.

Шеи Трэй касается холодная кожа перчаток. Пальцы медленно скользят вверх, демонстрируя обманчивую ложную осторожность. Несмотря на кажущуюся хрупкость, девушка чувствует в руках человека скрытую силу. Она даже не сомневается в том, что он, если на самом деле захочет, сможет в считанные мгновения сломать ее шею.
Перчатки добираются до приподнятого острого подбородка – железный захват надёжно фиксирует голову девушки, будто бы предлагая насладиться полной беспомощностью.
В глубине души Трэй уже понимает – он выбрал.
И теперь уже не имеет никакого значения, что именно послужило катализатором.

– Эмпат нужен мне для допроса, – откуда-то издалека слышит девушка знакомый голос, прорывающийся сквозь скручивающий сознание и сводящий с ума оглушительный шелест. – Распоряжение старшего дознавателя Эстебана.
Голос Маркуса крепнет, обретает уверенность.
Трэй почти уверена, что старший дознаватель едва ли знает её имя и вообще хотя подозревает о её, Трэй, конкретно существовании.

– Ты не посмеешь нарушить распоряжение старшего дознавателя.
Шелест становится тише, хватка слабеет. Клюв с неторопливой величественностью поворачивается к Маркусу.
– Найди любого другого в темницах. В этом эмпате сейчас нуждается Орден.
Стальная маска встречается с птичьей.
Мгновение томительного сомнения – и кажется, что чёрный человек сейчас бросится вперёд и сломает шею дознавателя настолько же легко, насколько мог сломать шею Трэй.
Мгновение томительного сомнения – и чёрный человек отступает.

Девушка с удивлением обнаруживает, насколько на самом деле тихо вокруг, насколько ярко светят факелы в коридоре – а ещё обнаруживает, что собственные ноги подгинаются и почти что не держат.

Затуманенным взглядом она провожает быстрым шагом удаляющегося по коридору чёрного человека. Десять секунд – и они остаются посреди пустынного коридора вдвоём с дознавателем.

Дружить с медиком это привилегия - смеялись они со Лжецом всякий раз, когда тому прилетало. Всерьез его ранили лишь однажды и тогда Душа почти попрощалась с другом. И хорошо помнила всем нутром тот болезненный миг, мучительно растянувшийся от момента ранения и до того, как ладонь Души коснулась пульса на шее, проверяя жив ли Лжец. Тогда у неё уже не осталось реагента и пришлось танцевать под пулями, чтобы помочь мужчине.
Сейчас медпакет был девственно цел и обстановка не располагала к танцам.
Дружить с медиком это привилегия, да!

Душа жестом показала Мышке, куда направляется. Стук сердца заглушал грохот пуль.
Вот оно, предчувствие беды - реализовано и подано на тарелочке с кровавой каёмочкой.
Жив, хоть бы жив...

- Не время умирать, эй. Смотри на меня...- общая связь на этом отключилась.
Душа слегка потрепала друга по щеке, призывая сфокусировать взгляд на ней.
- , - горячее дыхание обожгло ухо, - смотри на меня, - она сжала ладонь Лжеца с силой и, потратив менее секунды на размышления, извлекла реагент.
- Немного пощиплет, - шутка, которая всегда заставляла его растянуть губы в вымученной улыбке. Награда для любого врача.
- Давай. Не время умирать. Цель близко, - подмигнула Душа и впрыснула драгоценный реагент без остатка. Она не позволит Лжецу покинуть их. Покинуть её.
Ну вот, опять эта неуместная сентиментальность.

- Сэр, запрашиваю смену позиции, - снова голос Души всплыл в эфире, привлекая внимание командира. Жестом показывает состояние бойца - палец вверх.

Тяжёлые створки медленно разъезжаются – оперативники почти синхронно открывают огонь короткими рублеными очередями, которым вторят ослепительные в кровавом сумеречном свете белоснежные вспышки винтовок конфедератов. Грохот стрельбы запоздалым эхом проносится по коридорам научного комплекса – однако и он кажется праздничными хлопушками после того, как в дело вступают шесть стволов стационарного пулемёта дредноута. Стальная маска механического чудовища мрачно бликует и переливается в многочисленных вспышках – стволы вращаются с бешеной скоростью, отбрасывая в сторону десятками гильзы. Монолитный цельнометаллический лик войны боевого экзоскелета Конфердации внушает ужас и напоминает о смертности – вот только почти сразу чудовищное оружие, едва успев выплюнуть несколько первых зарядов в Лжеца, медленно и неумолимо поворачивается, обращая всю свою силу против союзников. Крупнокалиберные пули поворачивающегося орудия выбивают искры и крошку из стен, решетят, приводя в негодность, оборудование и компьютеры, разрывают на части союзных солдат, с ужасом взирающих на взбунтовавшийся экзоскелет.

Слишком много событий происходит одновременно – мир смазывается и плывёт, превращается в вереницу залитых карминовым светом кадров сражения. Вот очередь Мышки взрывает голову некстати высунувшегося из-за укрытия солдата противника, вот пули Души решетят тело второго.
Лжец открывает огонь по боевому дредноуту – с некоторым отчаянием наблюдает, как их с Мойрой пули, не нанося практически никакого урона, с визгом рикошетят от монолитной брони – оперативнику приходилось несколько раз сталкиваться с этими машинами в прошлом, и каждое пережитое столкновение с ними заставляло Лжеца снова и снова благодарить за шанс продолжить карьеру судьбу и удачу. За те прошлые встречи мужчина уяснил одну простую истину об уязвимых местах боевого экзоскелета – и эта истина заключалась, к несчастью, именно в том, что с этой моделью конфедераты поработали на самом деле на славу. По-настоящему уязвимых мест у механической машины войны просто не существует.

Увлечённый стрельбой, Лжец контролирует и направляет отдачу своего «Зевса» – адреналин разливается в крови бурным потоком, сердце бешено колотится: первую впившуюся в броню пулю мужчина просто не замечает, но вот несколько следующих вынуждают оперативника немного обеспокоиться. Он видит разгорающееся жерло огнемёта дредноута, видит матовые отблески выстрелов на монолитной броне, видит заглядывающие прямо в душу вытянутые стволы шестиствольного пулемёта. Первая пуля корёжит металл в непосредственной близости от головы Лжеца – вторая попадает в плечо, прошивая будто бумагу броню. Уже мысленно простившийся с жизнью оперативник видит, как чудовище отворачивается. Катастрофически запоздало отшатывается назад, тяжело дыша припадает к стене – медленно опускает голову, с удивлением рассматривая искрящий и порванный в клочья в нескольких местах сразу нагрудник костюма, на котором тут и там толчками проступает горячая кровь. Его, Лжеца, собственная драгоценная кровь. Ноги отказываются подчиняться – мужчина медленно сползает по стене вниз, оставляя алые разводы на сером металле.

На первый взгляд может показаться, что Аид никак не участвует в развернувшемся сражении – потеряв контроль над отступившими послушно к стене заложниками, он стоит посреди комнаты, закрыв глаза и едва заметно покачиваясь.
Он проникает в сознание заключённого в стальную машину смерти наёмника, вытягивает из бурлящего ярко-синего потока ледяной ярости отождествлённый с личностью псевдоним. Каким бы ироничным это не показалось, но его зовут Один.
На мгновение Аид становится им – чувствует собственные бугрящиеся мышцы под униформой, чувствует заключённую в стальном экзоскелете неимоверную мощь. В какой-то момент это не Один, но сам Аид давит гашетку, выплёвывая с бешеной скоростью пули в появившийся из-за укрытия контур Лжеца. И ему, Аиду, чертовски нравится это. Взять себя в руки удаётся мгновением позже – усилием воли псионик поворачивает пулемёт, обрушивая вихрь из свинца на чёрные фигурки засевших за консолями чёрных солдат.
Возвращаться в собственное тело после подобного всегда неприятно. Глаза нещадно слезятся, голова раскалывается, кровь хлещет из носа и оставляет ржавый привкус на языке. Трое из четверых гражданских послушно лежат лицами в пол – и лишь старик продолжает буравить Аиду тяжёлым взглядом с гордо поднятым подбородком. Впрочем, псионику сейчас не до этого – в его сознании эхом проносится предсмертная агония мёртвых конфедератов, пронзающая всё тело боль раненого Лжеца, недовольство действиями отряда Аякса.

Иволга обыскивает мёртвых солдат одного за другим – быстро, скупо и экономно, не позволяя себе такой роскоши, как трата драгоценного времени. Складывается впечатление, что эти типы собирались на прогулку, а не в бой – лишь у последнего обнаруживается несчастная плазменная граната, которую девушка тут же перенаправляет в соответствующее крепление «спектра». Лишь закончив обыск Иволга замечает, что в западном коридоре уже отнюдь не одна – в непосредственной близости от неё возникает прижавшийся к стене Эго, а следом – в результате короткой перебежки, и Мрак.

Эго успевает сменить позицию как раз вовремя для того, чтобы, обернувшись, подготовиться к появлению противника на лестничной клетке. Инфракрасный визор позволяет ему сквозь стену увидеть, как солдаты, явно спеша, бегом спускаются вниз по ступенькам, как первый из них вбегает в спектр действия датчика «клеймора» – и как мощный направленный взрыв разрывает на куски четверых из шести спешивших на помощь конфедератов. Оставшиеся двое, по всей видимости, дезориентированы и контужены – несколько заторможенно переступая разорванные тела павших товарищей, они занимают позиции у дверей.

Несколько пуль бьют в «спектр» сержанта, деформируя и сминая бронепластины, но оказываются не в силах сорвать задумку Аякса – ЭМИ-граната, по дуге преодолев короткое расстояние, детонирует у самого основания чудовищного дредноута. По визорам оперативников проходит лёгкая рябь, в то время как по корпусу экзоскелета пробегают волнами искры статики – ствол пулемёта печально опускается к полу, в то время как сам костюм инициирует процедуру перезагрузки.

Время неслось, как летние каникулы в детстве - ещё секунда и сентябрь.
Но пока все живы - плевать на осень!

Аякс злился. Душа чувствовала это каждой клеточкой и даже понимала, почему. Сердцем понимала. Голова же оставалась холодной: не было указаний оставлять гражданских в живых, брать пленных, не стрелять в безоружных конфедератов. В вейпере да и на месте уже было достаточно времени, чтобы обговорить подобные мелочи.
Мелочи... Душа взглянула в мертвые глаза азиата. Этот придет первым. Ну что ж, имеет право. Он даже понять ничего не успел. Она примет его и расскажет о своих единственных родных, друзьях, любимых: Лжеце, Мраке, Мойре, Иволге, Аяксе, Эго и Мышке. О своём знакомом - Аиде - расскажет.
И азиат отступит. Они всегда понимают. Мертвые понятливее живых.

Душа просто боялась. Страх менял её до неузнаваемости, делал резкой, расчетливой, жестокой. Она не может всех их потерять. Убьет десяток сотен таких азиатов ради восьмерых своих, из Альфы. Так имеющий некогда невероятные запасы пищи, трясется над последними оставшимися крохами.

Шею сводило от напряжения. Аякс не добавлял спокойствия, рявкая приказы по общей связи. Да, именно так. Его ледяной тон был подобен крику. Лучше бы он орал.
Душа улыбнулась, когда в наушниках заговорила Иволга. Живы. Они тоже живы. На сердце сразу потеплело, стало легче переносить грозные флюиды командира, который, словно издеваясь, доверил ей после увиденного ещё и свою спину.
Душа кивнула Лжецу, вставшему с другой стороны.

Готовность. Три...стук сердца замедлился... Два...верный Зевс наготове....Один...а вот теперь можно стрелять, даже не зная, что там.

Вдруг дети. Болезненный укол был последним, что почувствовала Душа, прежде чем снова сдавила спусковой крючок.

Предсказать дальнейшее было нетрудно.
Глаза Злобиной совсем почернели и из дыма глядели так, словно Женя увидела отверстие в стене мимо мишени, чёрта, челябинского своего начальника или необходимость писать годовой отчёт.
Лицо, выплывшее оттуда же, составляло мощный, эпических размеров контраст с цветом глаз.

Злобина чуть дернула уголком рта, ещё надеясь на то, что шутят. Как вышеупомянутые челябинские хохмачи. Она даже была согласна, чтобы история с вечным подтруниванием повторилась и тут.
Но Виктор... Виктор-то не врал. Не может такой, как Холод, с зажигалкой Зиппо, воскресший на ее глазах, аки иисусик, куривший, не морщась, её забористый табачок, лгать ради хохмы. Нет. Решительно невозможно!

Евгения, надо отдать должное, исправно держалась ровно секунду. Столько необходимо было ее воображению, когда дело касалось огня.
Шашлык стал последней каплей. Обугленные бока, ароматец, что был ей ух как  знаком, и оп - ты уже вегетарианец. А в случае с Женькой....
- Сигареты кончились, - громко протараторила она и пулей покинула зал. Даже второй раз не затянулась...

***
Вернулась впрочем скоро. Умытая, сосредоточенная, нормального цвета Женя криво усмехнулась, памятуя о том, что любопытство-таки зло.
И принялась шарить по карманам в поисках пачки, которую, разумеется, снова не нашла.
- Есть сигаретка? - хмуро спросила Бессмольного, твердо решив теперь говорить только о насущном.
- В ларьке закончились.

Здесь и сейчас надо быть, Евгения. А ты что ж?...

Сможет ли Аид понять, обнаружат ли их на этаже?..
Мозги псионика вернулись в свое естественное положение, оторвавшись, наконец, от мыслей о заднице Иволги и губах Мрака.
Он слышал нечто подобное о том, что опасность обостряет половой инстинкт. Очевидно, это происходит лишь у определенного вида людей, ибо сам Аид сейчас только ощущал игру сфинктера и потребность в скором времени завершить уже миссию.
Но даже за эти мысли он не мог ручаться: вдруг они были лишь отголоском чьих-то других эмоций?..
Сейчас главное, не ловить ничего личного в эфир. Если он поймает настроение врага, то все совсем может пойти по пизде.
— Есть несколько примет. Стрельба, крики и взрывы... — быстро начал перебирать очевидные варианты, — Ну это, конечно, самые очевидные варианты.
Псионик заглянул в шахту и скривился.
Высоко, блять.
И почему никто не проголосовал за лестницу?.. По оперативной подготовке у мужчины была твердая тройка. Его способности были оценены, как «удовлетворительные», хотя он бы сам себе не доверил ничего страшнее отвертки.
Так, стоп.
Это ведь сейчас его были мысли?.. Или мысли его инструктора?..
Проклятье. Очень сложно иметь собственное мнение, когда вокруг кружит миллионы других. Так несложно себя и за идиота считать, потому что у всех варианты сходятся.
«Так я идиот или нет?..».
Загадка… хотелось верить, что в процессе он это вспомнит.
Спускался псионик с матами и тормозами. Сначала пришлось убрать меч, потом пристроить крюк… Притормозил почти сразу у крюка, мысленно ловя версии «прыжка веры» в головах у товарищей. Подсказки помогли настроиться и вспомнить, как именно производить толчок и как спускаться.
— Аид на месте. Выпускайте бычка, — хохотнул, доставая винтовку из-за спины.
Готовность свою он оценивал, как «ниже среднего».
В восьмидесяти процентах случаев, причиной смертей псиоников на заданиях являлся адреналин. Попадая в кровь, эта штука напрочь выбивала чувство всякой меры, и псионики просто не расчитывали силы, переходя предел.
Очень не хотелось быть в числе этих лузеров. Дожить почти до сорока, чтобы сгнить на первом задании. Он так до сих пор и не вспомнил, почему решил оставить судебную практику и отправиться на эту миссию.
В этом была какая-то причина. 
Какая-то серьезная, важная причина…
Но её почему-то перебивали мысли товарищей, у каждого из которых были свои идеи, зачем они здесь.
«Что я здесь делаю?..».
Привычный вопрос, за последние десять лет ставший едва ли не утренней молитвой. Доктор Эмберс предложила задавать его каждое утро перед зеркалом, чтобы стимулировать память.
«Три вопроса, Аид. Кто я? Как меня зовут? И что я здесь делаю».
Ответ его ждал на листочке, за зеркалом. Но он не всегда вспоминал, что этот ответ вообще существует.
Я — псионик. Мужчина. Американец.
Меня зовут… меня…
Что я здесь делаю?..
Он не успел ответить на два последние вопроса. Мысли окружающих его людей лихорадочно загорались, превращаясь в отточенные клинки, готовые к бою. Сливающиеся в абсолютную готовность к предстоящей миссии.

«Что я, блять, здесь делаю?..».

Убрать четыре цели. Скрыться в подсобке. Выжить.
Смягчить возможные огрехи. Вывести всех живыми.

Нет-нет-нет, это не его мысли.

«Я — псионик. Мужчина. Американец. Позывной — Аид. Мое настоящее имя…».
Вспоминай же, черт.

Вспомнить он не успел. Мозг переключился на новую волну, ища среди помех умы тех, кто заполонил этаж.

Бессмольный

Психолог выслушала тебя спокойно и внимательно. Бред - это ваша работа, кошмары вы в узел завязываете. Так что если кто-то называет себя тираном, наверное это он неспроста выдумал.
К признанию в маназависимости она отнеслась уже серьёзно. Похвалила тебя за то, что вовремя обратился, что не стал терпеть симптомы или же надеяться на то, что "само пройдёт". У вас в ГСМН обычно не проходит ничего само, только усугубляется.
Тебя подвергли нескольким сеансам профилактического гипноза, установили мнемоблок на эйфорический триггер и отправили на заседания Анонимных Манаголиков. Послушав трагичные истории других, тебе вообще расхотелось когда-либо иметь дело с маной в чистом её виде, а к магам - приближаться на пушечный выстрел.

Курсы радиотехники помогли сосредоточиться на позитивных и приятных мыслях. Запах припоя умиротворял, тепло паяльника покалывало пальцы. Хорошее хобби, ничем не хуже других.

Спарринг прошёл не в твою пользу, всё-таки техника у Снегова была поставлена основательно. Говорят, что матч до трёх побед, вот только стоит ли искушать судьбу?

Никого не видно. Пока. Уже это внушает подозрения, но появился шанс перевести дух и подготовиться к возможному ахтунгу. Вой сирены как раз располагал к подобному... А вот внезапный вопрос Эго - нет.

- Что? - вырвалось у женщины.

Самое время спрашивать о хобби на нижнем ярусе вражеской базы в разгар штурма! Вот нет дел более срочных! Если вспомнить, сколько они с Эго не общались, этот интерес становился еще более странным. Неужели столько времени терпел, а сейчас прорвало? Ну раз так...

- Беру шоколадные шарики "Несквик"* и бросаю по одному в кружку молока. На точность, - по тону Иволги никак не догадаться, шутит она или нет. - И раскраски "антистресс", большого формата.

Понадеявшись, что такое количество информации о ней Эго будет переваривать до конца миссии, она продолжила осматриваться, и вскоре Афина начала загружать в шлем интерактивную карту. Иволга вся подобралась. Их здесь... До. Хре. На. Да, именно так бы она Аяксу и доложила, не транслируй Афина свой доклад наверх.

В работе на передовой есть свои минусы.

Иволга облизала пересохшие губы. Слева восемь как минимум, семнадцать как максимум. Нужно работать ти-хо, а еще лучше - заблокировать двери напротив, чтобы на помощь остальные не побежали. Если всей толпой навалятся - их тайному дуэту придет песец. Хотя нет, почему? В конце концов, они с Эго тут не одни, есть еще... Лжец! Мать твою, нельзя так делать! Когда он хлопнул ее по плечу, Иволга заметно дернулась, круто развернувшись на месте, и замерла, переводя дыхание.

Как хорошо, что волосы у нее светлые. Седина не так заметна будет.

Она ничего Лжецу не сказала - не место и не время. Молча кивнула и направилась к лифту, на позицию. Интересно, не достанется ли ей от Лжеца катаной, если в следующий раз она сделает то же самое, что и он? Волосы у него черные, Аякс седину заметит... И ей достанется. Или не достанется? Их сержант строг, но справедлив.

Никто не ответил Эго. Хотел ли сам оперативник, чтобы ему ответили? Быть невидимкой — всегда двоякое ощущение. С одной стороны это защищенность, с другой обида. Так девушкам часто хочется, чтобы их заметили, но и не пялились на них во все глаза. Какой только бред не придёт в голову от отсутствия работы. В конце-концов отряд — не команда, не семья. С этими людьми, которые даже не знают его по имени, Эго не придётся ни жить, ни крестить детей

В лучшем случае никто из них не попадет на похороны друг друга, ощущая неловкость выжившего или не ощущая вообще ничего на глубине трех метров.

Аид боится. Это неудивительно. На самом деле все боятся. Никто, никто из этих людей не пожертвует жизнью ради других, они наемники и работают не для того, чтобы их деньги ушли куда-то вникуда. У большинства наверное даже семей нет. Впрочем, есть исключения.

Под металлом шлема, Эго улыбается Аяксу. В армейской учебке у будущего опера был друг, поинтересовавшийся как-то: "Слушай, **** (и это было, как ни странно, засекреченное имя, а не нецензурное выражение), как думаешь, все сержанты такие сволочи?" — Тогда ответ совсем не казался очевидным, но сейчас, будь собеседник жив, можно было бы чуть покачать головой.
В душе сержанта жила мечта о тихой, спокойной жизни, мечта, которую Эго полностью разделял. Ему было куда возвращаться, было ради чего жить.

Лжец... Никогда не признается, но война подарила ему, выходцу из трущоб, хоть какое-то будущее. Этот парень был симпатичен Эго, и все же разведчик отдавал себе отчет в том, что вероятно такие истории не заканчиваются хэппи-эндом. Мечта положить конец Войне хороша — если отдаешь себе отчет в том, насколько не идеальным оказывается мир. На войне всё просто, есть союзники и противники. А в мирное время, что чувствует человек когда понимает, что есть лишь попутчики и соперники, что ничего не изменилось по сути, но по форме размылось, потеряло ясность... Измены подруг, предательство друзей, раскаяние и страдания врагов — готов ли ты к этому, Лжец? Как бы то ни было, если они выживут и когда-нибудь встретятся, Эго пожмет товарищу руку. Войну сложно пережить. Во всех смыслах.

Душа. Есть ли жизнь после тридцати? Эго предстояло узнать это через год, но штатного медика отряда ему сложно было представить в роли жены, матери, да хоть кого-то кроме штатного медика отряда. Женщинам в этом смысле на войне куда тяжелее, война удаляет их от того образа, который женщинам диктует общество. Вернется она домой, старородящая, лишенная всех связей кроме фронтовых. Что будет делать? Откроет медпрактику? Смешно. Вероятно Душа в глубине души и сама понимает, что привязана к Оракулу до конца своих дней. Ее война не закончится.

Мышка. Выглядит молодо. Война идет десять лет. Если предположить, что ей двадцать два (точного возраста Эго не знал) то когда всё началось ей было двенадцать. Вот уж кто совсем не видела мирной жизни, совсем не пожила. Она ответила: "Есть чем" — Идеализм, мечты. Может что и получится. По крайней мере хотелось бы верить в это. Не должны девочки подыхать вот так...

Мойра. Темная лошадка. Честно говоря Эго не знал о ней ровным счетом ничего, кроме того, что она куда ближе чем он сам, общается с остальными. Честно говоря она больше всего напоминала ему Мрака, оба спокойные, дисциплинированные, не хватающие звезд с неба, не особенно рефлексирующие о своем состоянии.

Наконец, Иволга. Фаворит гонки, может быть потому, что разведчиками часто приходится работать вместе. Эго любил ее (не в половом смысле), иногда до боли, в моменты, когда женщина могла сделать глупость, способную прикончить их обоих, и не делала ее. Честное слово, ничто так не вдохновляет как чужие усилия по спасению твоей собственной жизни. А еще они практически не говорили друг с другом.

Что уж там, Эго ни с кем практически не говорил по настоящему. Кроме, наверное, Аида. Этот просто мог прочесть мысли. Хороший он, кстати, парень.

"Держись Аякса с Душой и выживешь. Он прикроет, она заштопает"

Мысленно посоветовал товарищу оперативник, прерывая бесконечный поток рефлексии — и как успел только.

Приказ есть приказ.
Время работать.

— Есть.

Коротко ответил сержанту.
Дождался пока Аид вскроет дверь, заодно оценив находчивость командира — когда боец делает дело, он не паникует.
Проверил дюльфер в бедренном отсеке экзоскелета.

— Осторожно, там могут быть мины.

Предупредил Иволгу. По крайней мере, так поступил бы сам Эго, командуй он обороной комплекса, заминировал шахту, да и лестницу заодно.

Потом осмотрел стены на наличие замаскированных мин или взрывпакетов, осторожно зафиксировал дюльфер, и начал спуск...

"Жнец" Мойры собрал свою жатву, а Иволге только и осталось, что остаться у разбитого корыта... Точнее, расколотого выстрелом черепа.

- Прибереги пули для остальных, - донесся приглушенный шлемом голос. Иволга встала и указала ножом на шахту лифта. - В мишенях недостатка не будет.

Глаз и выражения лица в шлеме не видать, но тем не менее Иволга пронзила Мойру взглядом и спрятала нож отработанным до автоматизма движением. Ручки замарать боятся - брезгливые, что ли? - да базарят боеприпасы. Перед самым штурмом! Вот не хватит в магазине последней пули, будут тогда знать...

Хотя вряд ли, если зудящий нос - такая уж проблема.

- Усы тебе на что? Возьми да верхней губой почеши, - отрезала Иволга, попутно осматриваясь по сторонам. Дожили, что за беспомощные стажеры пошли! Впрочем, если ее совет поможет псионику сосредоточиться, всем будет лучше.

Аид на несколько секунд завис, глядя на Мойру и пытаясь прощупать в её голосе и мыслях малейший намёк на сарказм, шутку или издевку (нужное подчеркнуть).
Их почему-то не было...
Ну хоть чуть-чуть. Хоть капельку....

Страшная женщина.

Услышав вопрос, он всем телом (не привык ещё к костюму) повернулся к Мышке:
— Кроме мысли о неминуемой смерти и экзистенциональной агонии? Ну, там был славный рецепт томатного супа. Оказывается, весь секрет в лимоне!..
Он просто не мог ответить иначе, учитывая тот факт, что мысли мёртвых были настолько яркими, что мужчина успел только что ментально сдохнуть.
Спокойствие окружающих несильно способствовало успокоению самого Аида. Да, он знал, что его психика скоро перестроится и ляжет на нужную волну, но... эти ребята же в курсе, что они все напрочь отбитые?..
Конечно, с вояками было намного приятнее общаться. Этакая звенящая пустота всю дорогу. Ни одной мысли, лишь ветер...
Шутка, конечно, но все же их холодные мозги были в сто раз прекраснее, чем ум любого среднестатистического обывателя.
Но это и пугало. Они были будто запрограммированны. Промыты?.. Брр. И у каждого по диагнозу. У некоторых по два.
С такими пообщаешься, и через неделю будешь есть котят на завтрак. Мозги псионика вообще страшная штука. Они быстро перестраиваются, гнутся и подстраиваются под круг общения. Пока Аид общался с радикалами на допросах, он с ужасом начинал верить в их правду.
Единственное, что возвращало мозги на место: это зарплата. Кто платит, тот и прав.
Боже, храни Америку!
Шмыгнув носом, мужчина почесал нос.
Вернее не почесал, а...
— О, боже. Нет. Нет. Нет-нет-нет! — рука в перчатке шкрябала по забралу, когда в мозг врывался весь ужас осознания, — Пожалуйста, только не так. Нееет... Я не хочу сдохнуть от нечесанного носаааа...

ссылка
Сознательный эскапизм. Да, всё, что на -изм, априори не несёт за собой ничего радостного, но именно им занималась Душа от увольнительной до увольнительной.
Вчера она уснула, не раздеваясь, на диване, накрыв голову подушкой, словно это могло бы переместить её в иную реальность. Вот Мрак для этого же эффекта надирался и теперь, когда все прочие способы избавиться от удушливого бытия уже не срабатывали, она перестала его осуждать.

Спустя час мытарств в сознание проникла песня. От неё сердце радостно взмыло в воздух вместе с Душой.
Это не был идиотский монотонный звонок будильника.
Единственный контакт, на котором стояла живая настоящая мелодия. Единственная любимая мелодия, с которой не было связано никаких воспоминаний. Чистая радость в каждой ноте.

Спустя пятнадцать минут стальной конь взревел, унося её в иную реальность. Кажется, она даже забыла закрыть дверь и оставила открытыми все возможные краны.
Ну и пусть это будет грёбаный эскапизм. Зато это ее эскапизм, её собственный, любимый, самый лучший эскапизм в мире.

Свои. Наконец-то. Все свои.
Из новичков только псионик. Но псиоников они как перчатки меняют, позывной она запомнит, кивнёт, здороваясь, и уже хорошо.
"СновоздорОво!" звучит как Аминь, дружеский тычок в плечо - как ритуал. Вот и всё, она дома. Можно снова дышать.

***
Её жизнь - чья-то смерть.
Там, внизу гибнут невинные и она лишь маленькая часть этой машины. Винтик. Болтик. Гвоздик. Без которого тем не менее что-то не сработает. И Душа осознает эту ответственность.

Чья-то смерть - её жизнь. Без этой смертельной машины - Альянса - не было бы её, Души.
Улыбка не сходит с лица. Хорошо, что шлем скрывает ее светящиеся счастьем глаза.
Только слово, дурацкое слово засело в голове как забытая перчатка хирурга и дразнит.
Э-СКА-ПИЗМ. Тьфу.

А свои добивают, это верно.
Душа осмотрелась в ожидании приказа, задержалась взглядом на каждом из отряда. Кто из них добил бы её? Лжец? Иволга? Мойра? А может, Мрак? Это должен сделать кто-то из них, так будет спокойнее.
На её счету четверо таких, из жалости умерщвленных. И абсолютно чужих.
Убивать по приказу, убивать, чтоб не мучился, из самообороны убивать - все эти выражения придумали, чтобы снять с себя ответственность, но скрепляет их по-прежнему одно и то же слово. Душа берёт ответственность на себя, зная: её жизнь - чья-то смерть.

В первые минуты она всегда сосредоточенно охватывала взглядом периметр, сняв оружие с предохранителя и медленно дыша, словно успокаивая мысли. Особенно те, что были о смерти.

1 – Time Shift

[ссылка]

Чёрный силуэт «вайпера» скользит над объятой пламенем Веной, мрачно поблёскивая во мраке хромированными боками. Безликая серая цифра «49» нанесена на корпус справа от светло-серого кольца безошибочно узнаваемого во всём мире символа корпорации. Далеко внизу, на окутанных огнём и паникой улицах, бегут в ужасе люди, не обращая ни малейшего внимания на одинокий летательный аппарат.

Небо затянуто тёмными тучами, зарево многочисленных пожарищ играет ночными тенями на грозовых облаках.
«Вайпер», заходя на посадку, закладывает вираж – на несколько секунд перед глазами оперативников предстаёт во всей своей мрачной гротескной красоте панорама полуразрушенной столицы Конфедерации.

Альянс наступает по всем направлениям.
По изрытым воронками улицам длинными вереницами тянутся тёмно-синие танки, поливая из встроенных огнемётов нижние этажи прилегающих зданий струями белого пламени. Основные орудия время от времени вздрагивают, превращая в пыль очередную баррикаду на пути или брошенный без присмотра автомобиль.

Ночное тёмное небо прорезают силуэты сверхзвуковых истребителей класса «Фантом» – серебристые тени на скорости проносясь вдоль борта «вайпера», пикируют вниз, выпуская ракеты. Величественное белоснежное здание Капитолия Вены, на крыше которого несколько крошечных тёмных фигурок неуклюже и тщетно выцеливали «фантомы» из переносных ПВО-установок, вспыхнув, превращается в десятиметровый столп дыма и пламени. Вдалеке, за чертой города, на холме степенно и неторопливо разворачиваются артиллерийские комплексы «крестоносец», готовые сровнять с землёй последние очаги сопротивления конфедератов.

– Аякс, – глубокий бархатный голос Афины прорезает молчавший доселе радиоэфир спецотряда. – Командование приняло решение инициировать программу «Немезис». Орудие калибруют и наводят на цель – как только противовоздушные щиты над Веной выйдут из строя, объект уничтожат. У вас около получаса.

«Вайпер», маневрируя на антигравитационных двигателях, стремительно опускается на асфальт около какого-то непримечательного одноэтажного здания из сплошного бетона. Объект находится почти на самой окраине города, в отдалении от наиболее горячих точек конфликта – фильтруемые шлемами взрывы гремят и полыхают на горизонте, навесные лазурно-синие лучи «крестоносцев» прорезают ночное небо жуткими смертельно опасными радугами, но именно здесь, около точки назначения, пока ещё царит относительное спокойствие.

Несколько человек в чёрной униформе выбегают на посадочную площадку перед комплексом, открывая по зависшему штурмовому модулю беглый огонь. Пули царапают бронированные борта «вайпера», медленно и угрожающе поворачивающего к противнику нос. Один из солдат опускается на колено – в продолговатой чёрной трубе на его плече без труда узнаётся ПВО-установка, пустить которую в ход конфедерат просто не успевает.

Подвешенные на обоих бортах «вайпера» крупнокалиберные шестиствольные пулемёты разогреваются – длинная очередь выбивает асфальтную крошку и в считанные мгновения перечёркивает солдат, разрывая на части. Штурмовой модуль выпускает в распахнутые настежь ворота комплекса несколько ракет, заставляя здание содрогнуться до самого основания.

Задняя стенка транспортного отсека откидывается, трансформируясь в трап. «Вайпер» зависает в нескольких дюймах над асфальтом – из глубин комплекса клубами валит густой чёрный дым, по посадочной площадке хаотично разбросаны мёртвые тела разорванных орудиями конфедератов.

– Аякс, источник сигнала на нижем уровни комплекса. Без «Немезиса» с поверхности его не достать, найдите способ спуститься, – снова голос Афины.

Герметичный шлем костюма класса «Спектр» не пропускает дым.
В главном зале первого этажа разруха и хаос. Несколько перекрытий обвалилось, оборудование непонятного назначения изрешечено осколками, искрит и панически мерцает разноцветными огоньками. Индикатор около единственного грузового лифта пылает алым – либо заблокирован, либо повреждён взрывом.
Около шахты – ведущие на лестницу двери.

Изувеченный солдат в чёрной униформе Конфедерации, оставляя тёмный кровавый след, ползёт сквозь клубы дыма по усыпанному бетонной крошкой светлому полу. Отчаянно помогая себе локтем единственной уцелевшей руки, он подползает к правому сапогу Мойры. Вторую руку бедолаги начисто срезал один из осколков вместе с большей частью плеча. Солдат задирает вверх подбородок – Мойра видит бледное обескровленное лицо с глубоко запавшими горящими лихорадочным блеском глазами.
У конфедерата болевой шок, едва ли он может представлять хотя бы малейшую опасность для «Альфы». Едва ли, впрочем, у него есть хоть какие-то шансы на выживание в сложившей обстановке, да ещё и под прицелом прогревающейся сейчас в предместьях Парижа установки «Немезис». Пальцы единственной уцелевшей ладони солдата мертвой хваткой вцепляются в щиколотку оперативницы.

— Чувствуешь себя героем?

Вздрогнул от неожиданного тычка, как от электричества: до сих пор сырой маной наадреналинен до стоящих волос и выпученных глаз.

— Служу ГСМН!

Хотел пошутить, а в тесном салоне вышло хрипло и мрачно. Шевельнулось от моего крика что-то в чёрном пластиковом пакете меж нами. Видно, дрогнула у Юры рука. И стало вдруг страшно, а не смешно. И не улыбаются уставшие люди. И будто не я это крикнул, а злая серьёзная собака гавкнула вместо меня правду.

- ... Вот и смотри, Арсен. - Стирает пот со лба Улаев, трясясь в едущей обратно маршрутке. Поглядывает осуждающе на болтающуюся елочку ароматизирующую. Ненавидит эту вонь ебучую. Тошнит от нее.
- Таракан наш астральный сбежал. Весь район людей вырубил, пожар устроил, неофита угробил, нас чуть не порешил - и сбежал. Пули не хватило, одной - может быть, твоей, например - чтобы его прикончить. Сбежал. Значит, что? Значит, такую же хуйню повторить может. И опять по новой, все то же самое, а то и хлеще. А почему? Ты парень умный, и сам понимаешь. Но я тебе все равно скажу - потому что ты гражданских взялся лечить вместо того, чтобы тех, кто этих гражданских крошит без разбору, обезвреживать, как я при... Попро... Приказал. Клятву Гиппократа свою исполнять. Вот и думай, сколько он еще народу угробит, если может то, что может? И в каком месте тут принципам твоим сра... Принципам твоим работать?
Вздохнул тяжело, на руки посмотрел трясущиеся.
- А если б на моем месте какой мудак был, то и рапорт бы на тебя написал. Так и так, нарушение субординации, вся хуйня.
Подумав, добавил все же:
- И девчонка твоя умерла все равно. И еще много кто умрет, потому что жук этот сбежал, а не сдох. И мы все могли умереть тоже - потому что ты в Мать Терезу решил сыграть.
Взгляд пустой в окно маршрутки. Врывается в уши какой-то "Ласковый Май" ранний, "Радио Ваня" водилы играет на полную. Вот же быдло ебаное.
- Выключи свою хуйню нахуй! Я тут разбор полетов провожу!
И снова вздох. Охи да вздохи - полслужбы занимают. Понаберут по объявлению...
- Так вот, Арсен. Делай, родной, как я говорю, будь добр. Особенно если вот такая хуйня творится - делай. Не как ты решил, не как тебе сердце подсказало, никак еще. Иначе мы погибнем, ты погибнешь, и еще очень много народу погибнет. Такой уж ты важный мужик, ага.
Брови приподнял вопросительно. Не дожидаясь ответа, оглядел остальных пассажиров:
- А вы, пацаны, молодцы. Отлично справились. Надеюсь, все понимают, что могли там умереть. И что не только не умерли, но и втащили этой астральной ебале неслабо, и за нашего отомстили. И кучу людей спасли. А, Антоха, - Бессмольного локтем ткнул в бок. - Чувствуешь себя героем?

  Меры по слежке за высокопоставленными магами оказались ненапрасными и дали очень неожиданные, по своей сути, плоды. Действительно, воровство людей и переплавка душ на деньги имело место. Одно это разозлило фараона до такой степени, что он сломал стол из дорогого мадагаскарского дерева, которое привезли когда-то давно из далёкой экпедиции. Ударил по столу, тот и пошёл трещиной.
  Второй новостью, весьма неожиданной, оказалось то, что помимо магов существовал некий Петрушка! Чудище с непонятным видом, которое заманивало людей в Нил и…
  - И что он там с ними делает? А?! – рявкнул повелитель на следователя, который зачитывал показания арестованных магов. Следователь развёл руками. Фараон саданул египтским буздуганом по столу снова и тот, с хрустом, сложился внутрь, прямо пополам.
  - Лучше б он их там жрал… - яростно засверкав глазами закончил Макнеферра.
  Вопрос с Петрушкой был слишком странен. Есть он? Нет ли его? Разумеется магам было выгодно свалить всю вину на несуществующую тварь, но если ты правишь Египтом – перестаешь надеяться на случай и отметать любые возможности. Действительно, записи о падении метеорита существовали, попытки достать его были робкими и успехом не увенчались.
«Надо проработать этот вопрос подробнее», - сделал заметку в своём перекидном папирусе фараон.
  А так как метеорит был подарком Ра – неудивительно, что в итоге выросла какая-то Петрушка!

  Первой задачей, которая стояла перед фараоном было избрание нового архимага. Из числа лояльных власти волшебников был избран пугающего вида египтянин со странным именем Мес-Синг и с прозвищем «Вольф». По какой причине его талант мага иллюзий не был задействован в преступных схемах коррумпированной верхушки Дома Тайн было неясно. Сам Мес-Синг утверждал, что он верен лично фараону, благонадёжен и, дословно, «в Аполлонополь обратно не хочу». Пока что этой мотивации фараону было достаточно, пусть работает.
  Второй – придумать, каким образом разобраться с тайным городом Аркх-Гхост, местоположение которого вроде бы известно, но сам город никто в глаза не видел. Для начала, фараон велел обнести предполагаемое место нахождение города цветными столбами, чтобы понимать, в какой примерной области следует работать. Всех магов, чью причастность к работе тайного города следствию удалось доказать, оставили в руках меджая Амина с наставлением казнить только часть, наиболее показательно, чтобы не думал ни народ, ни члены Верховного Совета, будто бы их фараон умеет только грозиться. Не только.
  Оставшихся заключённых поместить в следственный изолятор, на них ещё были планы.
  Третьей была мысль о том, что как-то магов надо реформировать, но как? Дельных мыслей не было, потому Макнеферра решил отложить вопрос с городом и реформацией в тот же ящик, куда перед этим положил Петрушку. Ящик не долгий, но и не самый близкий.

***

  Согласно подсчетам хронистов из Дома Тайн, царство Верхнего и Нижнего Египта настигло сразу две круглые и значимые даты. 300 лет со дня основания государства и царствования Рамзеса, царя Нижнего Египта, а так же 200 лет со дня объединения двух царств и появления института фараонства.
  Традиция празднования чего-то в принципе, в Египте была крайне молода. Праздники устраивались редко, в честь богов, в честь каких-то свершений и чудес, но никогда ещё – просто потому, что время прошло. Эту традицию Макнеферра решил укрепить, потому что пока народ пребывает в благости, меньше у него поводов себя резать и убивать.
  Официальным фараонским указом была выделена астрономическая сумма из государственной казны, чтобы обеспечить не просто День Основания государства и Объединения Царств, но целый Месяц! Каждый день в храмах Бастет мурчали кошки, в храмах Сета били в барабаны из человеческой кожи, а в великом крематории что-то сжигали под линзой.

  В честь праздника было осуществлено несколько важных мероприятий.
  Первым было открытие памятника героическому египтскому врачу, который борется с олицетворением болезней, многогранным икосаэдром, на каждой из плоскостей которого написано «эбола», «гепатит А», «гепатит В» и прочие известные науке болезни. Некоторые грани были оставлены пустыми, на будущее. Памятник оказался гигантским, стоял на искусственном острове на берегу Нила, взгляд врача – с нотками ярко-выраженного безумия, развевающаяся на ветру тога открывала так много, что это было почти на грани приличий, но всем нравилось. Было что-то исконно-египтское в том, с каким упоением скульптурный врач закалывает кхопешем болезни! Хотя откуда автор скультуры, главкам Церетель знал, что такое «правильный икосаэдр» заставило задуматься не только следователей Дома Порядка, но и самого фараона («Почему это обязательно в проекте надо строить мосты? Он что, еврей, что ли, из ТНКшных?» - спрашивал Макнеферра у своих приближённых, читая предложенный Домом Камня нацпроект. «Узнайте, кто он, откуда, и с чего у него такая тяга к мостам и многогранникам. Проект заморозить».)

  Вторым важным событием стало открытие школ-пансионатов им. Макнеферры. Гражданская война, воровская романтика и криминальное сознание нанесли урон Египту не только в духовном и экономическом виде, но и чисто человеческом. Большое количество сирот, бепризорников и просто брошенных детей были на улицах городов и номов Египта, росли, выживали, сбивались в банды, дрались с котами за куски сушеной рыбы и множили не только криминальное сознание, но и заразные болезни. Указом фараона, на базе уже существующих магических школ, в которых, из-за массовых арестов волшебников, сократилось количество преподавателей, были созданы школы-пансионаты для детей и подростков.
«Чему мы можем научить подрастающее поколение?» - спрашивал фараон. «Не только магии! В нашем обществе невероятно развита медицина, каллиграфия и астрономия! Нам есть, чем занять наших детей! Учиться, учиться и ещё раз учиться! Вот только астрологии я учить запрещаю, им это не нужно». Школы доукомплектовывались силами писарей Серебряного Дома и фельдшерами Дома Жизни. Астрономы из Дома Тайн приходили раз в месяц факультативно.

  Третьим подарком жителям Египта от мудрого правителя стало расширение «Великого Зоологического Парка им. Хат-Х☼ра/Макнеферры» до «Парка Культуры и Отдыха им. Макнеферры». По велению фараона земли вокруг Зоологического Парка освободили, трущобы сровняли с землёй и на их месте высадили деревья, разбили лужайки, залили пруды. Фонари сделали магическими, чтобы горели и ночью, поставили лавочки и добавили сотрудников, создав, таким образом, больше рабочих мест.
  Из казны выделили средства на новый отряд катапульт, которые сразу же создавались в качестве аттракциона – человек привязывался ремнями к чаше катапульты, что гарантировало непередаваемые ощущения и то, что он не улетит при этом за городские стены или в соседний ном. Шанс на то, что ремни всё-таки не выдержат или какой-нибудь шпенёк не встанет обратно и всё сломается – сохранялся, однако аттракцион всё равно пользовался популярностью. Какой египтянин не любит чувства опасности?!
  В качестве дополнительных развлечений были представлены: прототип боевой колесницы, чертежи которых у персов украли, но дальше прототипа дело не пошло – колесницу по кругу таскает бык, на радость детям, а в сумерки – влюблённым парочкам (номинальная плата взимается на корм быку и починку колесницы); настоящий сракофаг! (реплика), в который каждого желающего закрывали и тот оставался наедине с собой, своими мыслями, иногда – наедине с кем-нибудь, за дополнительную плату; небольшой выставочный зал, где были представлены скелеты слонов, макет «Великого крематория», каллиграфия фараона Хат-Х☼ра, до монотоистического периода и после, а рядом – пиктографические таблички раннего царства.
  Несмотря на то, что в первый день открытия Парка публика вытоптала половину лужаек, а что не вытоптала, то унесла с собой, Парк быстро восстановили и поддерживают на должном уровне.
  - Если египтянин будет видеть порядок вокруг себя, то он будет к порядку привыкать, пусть не сразу, но постепенно, - так говорил фараон.
  В секции старого Зоопарка появились лотки с едой, деревянными фигурками животных и прочих чудес, а также продавались экзотические фрукты из дальних стран: те, что продолжала поставлять торговая фактория из Южной Америки, несмотря на все волнения в Египте и те, что привезла с собой экспедиция из Индии. В самом Зоопарке было решено отказаться от клеток в пользу широких вольеров, подселить к тем животным, у которых можно было кого-то найти рядом – пару, чтобы они не пугали грустными и тоскливыми взглядами посетителей, а дарили хорошее настроение и радость!

  Ну и, напоследок, была объявлена выборочная амнистия и самых бесполезных арестованных магов было решено отпустить из следственного изолятора, лишив их права работать в сфере магии на 20 лет.

***

  Пока народ радовался, праздновал и купался в любви своего правителя, у фараона болела голова о другой вещи, страшной и неотвратимой. Совсем скоро армия мёртвых, поднятая коварными мятежными магами, должна была напасть на Египет и ничего нельзя было с этим сделать. Укреплять ли стены? Строить новые войска? Враг был неведом и опасен.
  Если тебе угрожает что-то неведомое и явно магическое – был способ, который уже один раз помог Макнеферре. Он собирался прибегнуть к нему ещё раз.
  На волне всеобщего благоденствия, фараон собрал экстренную комиссию по инспекции условий захоронения подданных. В комиссию входили специалисты Дома Жизни, Дома Камня, Серебряного Дома, а также специально привлечённый к работе главный жрец храма Анубиса.

  После проведения тщательного анализа, комиссия постановила, что текущая ситуация с захоронением простых людей очень расстроит Анубиса и с этим надо что-то делать своими силами.   Проект «города-некрополя» существовал на папирусе, однако всё ещё был слишком дорог для бюджета. Было решено запустить государственную программу просвещения «Рой себе могилу!» (небольшие рукописные брошюры в смешанной, алфавитно-пиктографической форме, рассказывали обычному египтятину на какой глубине лучше рыть себе могилу, с точки зрения санитарных норм; в каком грунте как лучше приступать к работе; что делать, если ты проживаешь в скалистой местности и вместо земли – скала?), систему государственного кредитования на льготных условиях «Доступная могила в некротеку» и культурно просвещать людей, что хорошее посмертие обеспечено не только тому, кто прилежно молится Бастет/Сету/Ра, но и тому, кто почитает своих предков в храме Анубиса. За основу последней программы были взяты тексты утраченного в смутное время монотеизма «Культ мёртвых».
  В качестве программы альтернативной реновации обезлюденный город Аполлонополь был переименован в Некрополь и передан Дому Камня для перепрофилирования под нужды простых египтян. Теперь, через запрос в Дом Права, можно было получить уютную одноместную могилу-нишу за счёт весьма скромного взноса в казну. Проект предполагалось окупить неизбежностью смерти.

  В назначенный час, в чётком соответствии с ритуалом, фараон вошёл в храм Анубиса. Он возложил перед изваянием бога огромный алмаз, привезённый из Индии, и сказал:
  - О великий и мудрый Анубис! Молим тебя, обрати на нас свой взор. Услыш наш стон и развей наши страхи. Мы были глупы, мы пренебрегали мертвецами и позволяли преступникам воровать их. Мы почти забыли о тех ритуалах, что послал ты нам с божественным Шиш-Кебабом! Прости нас и приди к нам на помощь! Глупцы, возомнившие себя повелителями мёртвых, решили вторгнуться в твой домен, нарушить твои законы, извратить сущность смерти! Настигни их и защити своих подданных. А ещё у них вот тут город есть… - под алмаз был подложен кусок папируса с примерно нарисованной областью предполагаемого местонахождения города Аркх-Гхост.

***

  Два папируса с новостями из Крита лежали на столе перед фараоном, а он, склонив бородатую щёку на ладонь, смотрел как опускается алое солнце за пирамиду. Неподалёку от него, в его рабочем кабинете, стоял казначей Кар-Мракс и убеждал его в том, что Иегуда давно потерял доверие. Иегуда, говорил он, стар. Иегуда – еврей! А ещё Иегуда крадёт из казны.
  - И что? – лениво косит глаз на казначея полубог. – Все воруют. Вон, даже Алексашка и тот подворовывает из казны, разве не так?
  Светлейший, который сидел на диване неподалёку, на мгновение побледнел. Потом позеленел. Потом бухнулся на колени.
  - Врут! Ей-богу врут, минхерц! Врут! – заломив руки вполне убедительно выдал Александр.
  Фараон махнул рукой.
  - Так уж и врут, прямо все вокруг. Я это к тому, Кар-Маркс, что воровать по-малому – не проблема. А воровать нагло, в особо крупных размерах – это преступление уже против меня лично. Я согласен с тобой, Иегуда исчерпал свою пользу, как говорят на другом берегу моря, ад профундум! У него было много лет сделать из Налоговой службы машину, которая приносит пользу государству сверх минимума. Он этого не сделал. Стоит ли мне надеяться на тебя?

  Вопрос, как говорят греки, был риторический. Конечно же не стал Макнеферра, фараон и повелитель Египта, ничего принимать на веру. Как ему было свойственно, он воспринял хорошую идею своего подданного и творчески её развил.
  Действительно был издан закон об обязательной профессиональной аттестации всех сотрудников Всеегипетской Налоговой Службы. Только не номинальная, с целью вывести Иегуду на чистую воду, а настоящая, с тестами, экзаменами и весомыми кадровыми перестановками. Казначею Кар-Марксу было сказано так: или он проходит аттестацию наравне со всеми и, по её итогам слагает с себя полномочия казначея и становится главой Налоговой Службы; или во главе Налоговой Службы встаёт кто-то другой, опять же, на общих условиях прохождения аттестации. Не может один человек отвечать за казну, торговлю и ВНС, в то же время будучи главной этой самой ВНС. Опять же, Кар-Маркс был волен отказаться проходить аттестацию, но тогда он оставался на своей позиции без изменений.

***

  Разобравшись с ВНС, фараон вернулся к письмам с Крита. Он взял с полки свой экземпляр книги «Тактика ведения современной войны» и углубился в чтение написанных своей же рукой строк. За чтением было принято важное и историческое решение, которое должно было поменять современную историю царства Египетского. Как и всегда.

  …Всё ещё отходящим после месячного празднования египтянам глашатаи на каждом углу вещали о важных политических новостях и решении их повелителя.
«На дружественном острове Крит идёт опустошающая братоубийственная война», - читали глашатаи с папируса. «Гражданская война, которая началась после убийства царской династии, плоти и крови нашего фараона, вылилась в ситуацию, когда ни одна сторона не думает о благе народа. Народа, братского египетскому! Исторически, многое связывает Крит и Египт, так как именно туда сбежали беглые рабы вождя Минки! Разные народы были среди беженцев и больше всего там было именно уроженцев Египта, Верхнего, Нижнего – нашего! Притом, не стоит забывать о великодушии царя Рамзеса, чьё решение и чья помощь помогли вождю Минке стать первым царём Крита! Долгие годы связывают наши государства, тёплые отношения всегда были частью нашей дипломатии и теперь, разве можем мы оставить народ, египтян если не по гражданству, но по крови, в беде? Временное Правительство Крита просит нас о военной помощи, но они дискредитировали себя! Анархо-Синдикалисты просят оружия, но они пьяны обрушившейся на них свободой! Мы должны дать возможность народу Крита самому выбрать, с кем они хотят быть и кем они хотят быть!»

  Незамедлительно на Крит выдвинулся военный флот Дома Войны. Не с целью интервенции или же военной поддержки – Египт сейчас был мирной страной, не стремящейся к конфликтам. На территорию острова были отправлены специалисты «Врачей без границ», чтобы помочь простым критянам в их нелёгкой доле. Помочь тем, кто падал под мечами противоборствующих сторон. Накормить египтским хлебом и мясом тех, кто голодал и потерял урожай, вытоптанный коллаборационистами. Вежливые люди в доспехах без шевронов и с кхопешами со стёртыми заводскими штампами помогали старикам и детям, а также в исключительно мирной форме занимали стратегические точки Крита и организовывали там блок-посты. Свежепокрашенные катапульты без опознавательных знаков контролировали пункты проведения референдума о принадлежности Крита, который был щедро проспонсирован неизвестным меценатом. Растяжки на пунктах были красиво расписаны двумя алфавитами – греческим и египтским, и на них читались надписи «Египт – это свет!», «Вместе с Египтом!», «С Возвращением Домой!».
  Итог референдума оказался закономерным. Да и между чем и чем выбирать? Разорённой многолетней гражданской войной страной, где власть переходила из одних сомнительных рук в другие сомнительные руки, или же стать частью воистину Великого Государства, где не было крупных войн уже 30 лет, невероятно развивается медицина, открываются маго-школы для детей, и парки для взрослых? А ещё в Египте есть коты!

  Представителям оппозиционных политических элит официально было разрешено покинуть остров беспрепятственно, однако в открытых водах их суда были уничтожены силами отряда «морских котиков» и «Ψ-опс» и прицельных выстрелов из катапульт дежурившего ВМФ ВиНЕ. Отпускать просто так идейных врагов не было в египтской традицией.

***

  Гонец из Ханаана был принят во дворце фараона благосклонно и даже миролюбиво. Несмотря на то, что царь Ханаана явно хотел войны, её не хотел Макнеферра. В обязательном порядке гонцу показали Парк, показали больницы, показали огромную статую «Врача», тактично уклоняясь от вопросов о количестве вооружения, армейском контингенте и пограничных заставах. Во время экскурсии гонца возили от точки в точке в тщательно закрытом паланкине. А напоследок, его угостили двумя вещами – свежесваренным кофе и сладким горячим шоколадом (оба продукта поставлялись из фактории в Южной Америке).
  С гонцом было отправлено не только письмо, в котором крайне дипломатично, вычурно и обтекаемо расписывался отказ убрать Конструкта Ра с синайско-ханаанской границы, но и предложение не воевать, а торговать! К письму были приложены образцы специй из Индии, мешочек шоколада и мешочек смолотого кофе. Всё – в тщательно отмеренных дозах, чтобы хватило только ханаанскому царю и только в готовом виде. Намёк был прозрачен – у нас есть сырьё. У нас есть фактории. Завоевав нас, фактории будут утрачены. Зато прямо сейчас на торговле можно делать звонкий шекель или шепчущий сол.

***

  - Мой отец, да пребудет он в радости в своём посмертии, нанёс репутации Египта серьёзный урон в глазах соседей. С этим надо что-то делать.
  И была организована новая экспедиция, названная «Великим посольством». Молодые юноши и девушки со всего Египта отбирались строгой комиссией для участия в экспедиции. Морские истории навевали романтику на молодёжь, а цели, которые ставил фараон, до этого не ставил никто! Цель экспедиции была не в том, чтобы открыть новые земли или сгинуть посреди морских вод, но «переоткрыть» уже существующие государства и открыть для них сам Египт.

  Великое посольство должно было учиться всему, что только было полезного для государства у других. Идти в ученики к греческим риторам, работать на финикийских верфях, учиться математике и геометрии в Ханаане и военному ремеслу в Македонии. Вместе с этим, самые красивые и самые здоровые египтяне и египтянки должны были показать цивилизованному миру, что Египт – вовсе не страшное отсталое государство убийц и насильников, колдунов и расистов! Что в Египте почитают музыку (пусть сейчас она была не на подъёме), что в Египте развивают здоровье и заботятся об умерших. А ещё, что в Египте есть целый город, который ждёт переселенцев, обладающих полезными навыками! Нужно просто приехать, подать прошение в Дом Правды на предоставление гражданства, обратиться в новоегипетскую веру и взять египтское имя.

  Помимо этого, обученные дипломаты из Дома Правды должны были преподнести дары ко дворам мировых лидеров и предложить обмен посольствами для улучшения дипломатии и избежания глупых, ненужных конфликтов. Как говорили греки, Макнеферра протягивал своим венценосным братьям ветвь оливы. И даже если пятеро не примут её, шестой может и задуматься.
  Вместе с посольством было отправлено определённое количество шпионов, но сколько их и кто именно – об этом знали только два человека, фараон и меджай.
Цели были амбициозные, ожидалось, что около половины отправленных членов экспедиции могут и не вернуться по разным причинам: кого-то убьют, кто-то женится, кто-то станет диссидентом (да и Сет с ним), но, в целом, если вернётся каждый десятый и привезёт с собой полезные навыки – экспедиция была бы признана успешной.

Макнеферра

Монеты с пенткаклями на обороте журчат золотым ручьём и превращаются в курсы повышения квалификации для врачей, в самих врачей, в здания Дома Жизни, в народное просвещение, в сеть здравпунктов на юге, в бесплатную вакцинацию, в безопасное будущее. Превентивные меры в отношении геморрагической лихорадки оказались так быстры и успешны, что это вызвало настоящий подъём в медицине. Не говоря уже о том, что в Египте не умер от этой болезни ни один человек. Это пик вашей медицинской науки и практики. Греки бы сказали - акмэ.

Одновременно с успехами в здравоохранении вы совершили прорыв в правоохранении: Язеф заколот у себя на вилле и сожжён в пустыне гигантской линзой. Его маленькая горная рудодобывающая империя национализирована. За голову преступников теперь дают награду и головы везут в главное управление Дома Порядка доверху гружёными обозами, как арбузы на рынок. Не все их можно опознать, на пунктах поощрения гражданского сознания, которые учредили по случаю новой политики, страшные давки — гибнут люди, иногда вспыхивают и драки на ножах. Вы подозреваете, что египтяне кое-где перегибают палку, а у многих народных защитников и у самих узнаваемо преступные рожи, но, по отчётам правоохранителей, бандитов в последние годы поубавилось.

Следствие по делу городов-призраков пришло к страшному открытию: маги и монетный двор действительно похищали людей и продолжают это делать — в этом они сознаются не скрываясь, всё ради государственного блага. Но Аполлонополь и Гелиополь опустошили не они! Если говорить точнее, не только они. По их словам это сделал или сделала, или даже, точнее сказать сделало... Петрушка. Так они называют существо, живущее в глубинах Нила. Рассказывают об огнях, поднимавшихся над водой по ночам. О людях, что в полусне поднимались со своих кроватей и, бормоча о "снах в глубине", брели к воде. Об улыбающихся глазах на огромной зелёной голове, покрытой ряской. Следователи допросили выжившего из Гелиополя, что скрывался в храме Анубиса, молясь о спасении в ином мире. Он боялся, что после смерти его душа не отправится в подземное царство — что она отправится на дно реки, за то, что он посмотрел в глаза чудовищу. Безумец рассказал, будто оно шепнуло ему, что-то в духе "беги играй". На вопрос, как именно оно шепнуло, он ответил: "В УМЕ!!!" Следователи подозревают, что маги сфабриковали этот миф для оправдания геноцида. Маги каются, что порой воровали одного-двух — ради развития отросли! Но главная опасность не они, а ужас из глубин! Они спекулируют, что его зарождение могло вызвать падение метеорита в прошлом веке.

Тайная слежка за магами тем временем выявила и иные факты. Они не только занимались незаконным превращением невинных египтян в деньги. Маги наладили трафик рабов в Грецию и даже создали ради этого небольшой флот! Чтобы избежать столкновений с правительственными кораблями, они ещё при Солхотепе возвели город-порт Аркх-Гхост далеко на северо-западе на безлюдном североафриканском побережье, а их суда доставляли рабов не в саму Грецию, а на перевалочный пункт в италийскую греческую колонию! Вся эта операция работает уже не один десяток лет и до сих пор функционирует. Разработка высокопоставленных магов привела и к более жутким открытиям: как известно, простые египтяне не могут хоронить себя в мастабах и пирамидах — обкладываются камнями или просто лежат в песке — маги воровали их тела. Есть свидетельства, что трупы некоторых египтян воровали ещё при жизни. Магам хватало наглости документировать это всё и проводить через бухгалтерию, эти тела там значатся как "материалы эксгумации для медицинских исследований". Стало известно, в чём именно заключались медицинские исследования: пока честные немагические врачи рисковали на юге своими жизнями в схватке с Эболой, их волшебные коллеги изобрели некромантию, провели серию успешных опытов и готовятся поднять единовременно целую армию мертвецов. На вопрос о том, зачем они это делают, задержанные по делу "О незаконных захватах трупов" маги признались, что для защиты Родины. Возможно, маги-рабочие и простые служащие этого мрачного производства действительно в это верили. Некоторые из захваченных ссылались на тайный приказ фараона, сотрудничество с "Сириусом". Застать врасплох руководителей проекта не удалось. Где они находятся в настоящий момент неизвестно.

Вышел в рукописный тираж трактат "Тактика ведения современных войн". Это выдающееся произведение военной мысли было создано в условно мирное время, но ценность его для современников и потомков очевидна уже сейчас: такой военной доктрины доселе не знал Египт. Это новое слово в ведении наземной войны.

Великому Совету Домов поручена разработка нацпроектов. Скрипят стилусы и тугие чиновничьи умы. Работа начата!