Голосование пользователя

И все-таки в долгом путешествии есть своя прелесть, поначалу невидная и непонятная. Кажущийся бесконечным путь и медленно меняющаяся природа за окном ландо настраивают на философский настрой, позволяя отрешиться от вечно гложущих раздумий и опасений. А уж граница с Элергордом этому способствует вдвойне.
Уже давно урбанистические пейзажи сменились широкими полями и глубокими поймами рек, те, в свою очередь, уступили свое место пестрому и яркому разнотравью цветущих равнин, плавно и неторопливо переходящих в безбрежную словно море степь. Остались за спиной стремящиеся к небесам заснеженные пики гор и проплавленный сквозь скалу глубокий тоннель, и теперь можно было с полной уверенностью сказать: вот оно, пограничье.
Обширная долина, покоящаяся меж двух горных отрогов, словно бы в чьих-то заботливых руках, кардинально отличалась от остальной Абиссарии. Казалось, здесь нет и не может быть хоть на километр сколько-нибудь ровной местности: один за другим чередовались холмы – словно застывшие волны, а по правую руку осталась полупустынное нагорье, с нагромождением скалистых блоков - будто бы некий великан играючи рассыпал их. Ландо то проезжало по тонким мосткам через быстрые горные ручьи, то взбиралось на открытие всем ветрам высоты, то двигалось по пыльной дороге на самом краю густых хвойных или тугайных лесов, росших на отрогах вздымающих свои вершины гор.

И люди здесь жили другие. Городов было мало, все больше уединенные поместья да небольшие укрепленные деревеньки. Сами пограничники были людьми стойкими и суровыми, неприветливыми к чужакам и жившими во многом по своим законам, в которых демонолог с удивлением обнаруживала следы древних, подчас многотысячелетних традиций. Потенциальная угроза со стороны элергордских партизан заставляла их не расставаться с оружием, и вооружены здесь были все, от стара до млада. При этом они смогли сохранить и преумножить богатства Пограничья, и достичь если не роскоши, то процветания.

Саломея всем сердцем наслаждалась этим путешествием: эта суровая, но прекрасная земля, словно бы помнящая самого Светоносного, возвышала и облагораживала душу, призывая стремить свои усилия вперед и вверх, дабы вознестись подобно высоким пикам над равниной серой обыденности, полной маленьких холмиков ограниченных талантов.
Эти земли силы и памяти, стойкости и непоколебимости граничили с землями полудикарей, продолжавших приносить требы языческим богам, и демонолог искренне хотела, чтобы обширные пространства по ту сторону гор, полные подобного же величия, были очищены от ненужных элементов и перешли под власть Абиссарии. Тогда все памятники прошлого, все нужные территории и артефакты перейдут к тем, кто этого достоин. Конечно, более всего бывшей подданной Папы Ватиканского больше всего хотелось вернуть себе родовое гнездо, но и эти величественные земли были достойны того, чтобы желать их присоединения.

Одним из последних оплотов цивилизации и культуры перед границей было поместье рода ван Тейн. Именно в нем остановилась передохнуть уставшая от долгого, пускай и увлекательного пути Саломея. Старое поместье в классическом стиле смотрелось словно прекрасный цветок средь стылых камней, и идеально подходило для того, чтоб отдохнуть душой и телом.
Перед дорогой в Элергорд демонолог была рада расслабиться, и гостеприимство ван Тейнов было ей весьма кстати. Здесь не вели привычных бессмысленных светских бесед и не распространяли столичные сплетни, атмосфера была камерной и уютной, танцы – проще и искренней, и для девушки это было куда ближе, чем шум и суета больших городов – бессмысленная, но необходимая.

Не менее интересен был и хозяин особняка, и некоторые из его гостей: что стоит только граф де Кетт, достигший вершин Искусства и ставший демогорготом. Что понадобилось такому почтенному абиссарийцу на границе с Элергордом – оставалось загадкой, но интересоваться причинами Саломея не решалась: слишком уж мрачным выглядел Джилебер. Зато он казался поклонником искусства, и вот это уже было если не зацепкой, то поводом завести более тесное знакомство.
В ближайший вечер без официального приема баронесса решила, что неплохо бы помузицировать в присутствии демогоргота: пускай она и не маэстро, но, по отзывам окружающих, обладает хорошим слухом и приятным голосом. Чем не повод для общения?
Что же до основной цели ее путешествия, то тут все по-прежнему оставалось в тумане. Об артефактах господин ван Тейн знал не больше, чем сама Саломея, зато он просветил ее в части географии и ряда обычаев элергордцев: бесценная информация для той, кто готова на подобную авантюру. Оставалось лишь завершить работу с источниками в библиотеке и пополнить припасы – и можно продолжить поездку.

А пока за высокими стрельчатыми окнами было видно, как яркое солнце скрылось за отрогами гор, напоследок очертив их контур золотым сиянием. Шумел листвой ветер, словно бы перешептываясь, а этажом ниже из гостиной залы слышались чьи-то голоса. Поправив высокую прическу, изящно окаймляющую рожки, Саломея фон Чирски улыбнулась своему отражению и, развернувшись на высоких каблуках, поспешила вниз, шелестя подолом черного платья. Оно, обволакивающее демонолога от шеи до щиколоток, могло бы показаться строгим, если бы не пара маленьких деталей: абсолютно открытая спина и сама местами прозрачная ткань, оставляющая чужим взглядам больше, чем скрывающая. Вечер обещал быть… музыкальным.

С первым же шагом за порог старинного особняка из легких Джилебера вырвался едва слышимый глубокий вздох, в котором, к вящему неудовольствию абиссарийца, можно было даже уловить легкие посипывающие нотки. Отклонения эти были замечены мужчиной еще несколько месяцев назад, и с тех пор проявлялись все чаще: сначала пару раз в неделю на глубоком выдохе, теперь уже чуть ли не единожды в день. Сказывались проклятые смолящие сигары. Казалось бы, сколько есть способов лишить человека боли: уколы, таблетки, наговоры, чернокнижие и мезмеризм. Среди солдат на Элегордском фронте даже медленно, но неостановимо, словно чернильная клякса в прозрачной воде, распространялись увлечения духовными практиками и дисциплиной тела. Ни один способ не подходил. Все было либо слишком неудобно (будет еще чернокнижник при высоких гостях, словно заправский наркоман, колоть себе в шею растворы из ампул), либо почти не помогало. Оставалось курение. Поначалу де Кетт отнесся к этому средству с энтузиазмом, хотел даже начать писать стихи, пока был под эффектами. То, что получалось… не выдерживало никакой критики. Как оказалось, наркотики сильно переоценены. В итоге, все что изменилось в жизни Джилебера – запах его вещей, да оттенки звучания голоса. Но вздох вызвало, однако, не острое желание проверить состояния своих прогорклых легких.

Порой получавший ранее удовольствие от общения с окружающими граф замечал набегающее волной необъяснимое раздражение, когда ему нужно было общаться с большими скоплениями людей, как, например, сегодня. Иногда, демогоргот списывал это чувство на мрачное настроение, иногда на последствия преображения. В любом случае, проблемой это было незначительной, и, к счастью, какого-то лекарства еще и от этого мужчине не требовалось. Хотя заметка о том, что неплохо было бы как-нибудь развеяться необычным способом, все-таки появилась на задворках его разума. Сейчас, однако, граф должен быть целиком посвящен предстоящему вечеру. Очередная сдержанно-улыбчивая личина заняла свое привычное место на восковом лице. Демогоргот, скользнув полами черного атласа по плитам холла, вошел в общую залу и позволил течению событий захватить себя.

«Николас, старый друг, я так рад тебя видеть», - теплое рукопожатие. Достаточно крепкое, чтобы подчеркнуть искренность чувств, но спокойное и не длящееся слишком долго, чтобы не показаться растроганным или не интересующимся другими присутствующими. «Неужели это то самое прекрасное родовое поместье Ван Тейнов ? Ты же ведь не откажешь в любезности показать мне его ?»

«Мадам Луазье, вы сегодня необычайно свежо выглядите. Эти изумруды идут вашим глазам. Как поживает ваш муж ? А любовники ? Прекрасно, прекрасно. Передавайте от меня привет всем четверым».

«А вы, стало быть, – барон Кириш ? Несказанно рад познакомиться. Наслышан о вас и вышей музыке, молодой человек. Считаю, вы произвели настоящий фурор в Мактатусе тремя неделями ранее…»

«Ах, барон Колестор, сколько лет! Вы же все еще помните о моем приглашении на обед ? Я просто вынужден отплатить за тот чудесный вечер. Нет-нет, ну что вы».

За всеми этими взаимными раскланиваниями и беседами Джилебер все чаще и чаще обращал внимание на то и дело мелькавшую на самом краю его поля зрения изящную беловолосую девушку. Очарованный ее лебединой грацией и прекрасной фигурой, чернокнижник со временем заметил, что только и думает о том, чтобы узнать, кто она такая, тем более, что помимо красоты в ее облике чувствовалось еще и нечто необыкновенное, несущее оттенок Инферно. Это интриговало. Но все же граф де Кетт намеренно не заговаривал о незнакомке ни с гостями, ни с хозяином: Абиссарийцу хотелось узнать о ней все самому из первых, если так можно выразиться, рук. Но, как назло, к потрясающей грации прилагалось и недюжинное проворство. Намеренно или нет, девушка каждый раз умудрялась скрыться за поворотом очередного коридора или отрезать себя от чернокнижника группкой желающих общества Джилебера гостей. Долго ли, коротко ли, наконец, мужчине удалось выловить неизвестную гостью в тот момент, когда она задержалась, любуясь одним из настенных портретов.

«Прекрасная работа, вы так не считаете ?» Колдун встал слева от собеседницы, сложив руки за спиной. «Эта картина принадлежит кисти Амелии Тёде, той самой скандально известной художницы-портретистки, что принципиально использовала для своих работ только краски из довольно… необычных ингредиентов. Например, костной муки, крови животных или пепла собственных сожженных волос. Что бы не говорили о ее психическом здоровье современники, цвета, которые приобрело произведение после стольких лет, действительно необыкновенны и, на мой взгляд, делают изображение более естественным и живым. Вы увлекаетесь живописью, мадам… ?»

Челесте Эстакадо выдержала бешенную гонку с присущим ей достоинством, несмотря на то, что её тело, казалось, развалиться прямо в седле. Гордость и упрямство, впрочем, скрепляли плоть ничем не хуже корсета. Она старательно отмалчивалась всю дорогу, а уж если не оставалось иного выхода, то подражала юношескому голосу со всем прилежанием. Исполнив поручение брата, сеньора примчалась домой, благо за время её отсутствия успело произойти слишком много всего, что не следовало оставлять без внимания. Нет, она не была дурой и с самого начала понимала, что Данте пусть и не лишен гибкости, но откровенных подлостей, убийств, подкупа и шантажа ради выгоды просто не приемлет. Учитывая, кто все же в конце стал герцогом, именно это и послужило тем, что его место не занял брат. В этом деле все средства были хороши и горе тому, кто излишне обременяет себя долгом или моралью. Люди всегда остаются людьми и свой карман, что ближе к телу, многим успешно заменяет все остальное. У Челесте было чувство, что многие и очень многие могут пожалеть впоследствии о принятом решении. Но, хотя бы, хорошего было в том, что дом Эстакадо хотя бы ничего не потерял, а даже Сальваторе, особенно добившись желаемого, вряд ли будет теперь строить козни тому, кто спас его жизнь.
Она вернулась домой и "выздоровела", чтобы приглядывать за Орфео и поддерживать Данте. У Челесте уже были мысли по поводу того, кто вполне может стать её будущим мужем.

Стефан проклинал себя за неосмотрительность и вопиющий идиотизм – едва ли не впервые за долгие годы он сплоховал, и эта единственная ошибка едва ли не стоила жизни мужчине. Сальваторе заигрался, возомнив себя исключительно коварным манипулятором, единственным способным в этом городе на грязную игру человеком. Он посчитал, что его высаженные напротив здания ратуши арбалетчики – вполне достаточная мера на случай возможного поражения. Чтож, на случай проигрыша Стефан может быть и неплохо подстраховался, но он победил… И не предпринял при этом ровным счётом ничего для того, чтобы хоть как-то обеспечить свою безопасность. Он не позаботился о сборе информации относительно планов соперников, не привёл с собой в зал заседания даже парочку верных солдат – вместо этого выбросил все карты на стол, в несвойственной ему манере играя по правилам.
Мысль о том, что кто-то кроме него самого способен на подобную подлость или предательство почему-то даже не приходила в голову Сальваторе. Подумалось, что он, по всей видимости, всё же стареет.
Вокруг пела сталь, свистели стрелы, слышались чьи-то предсмертные хрипы – буйствовала кровавая вакханалия, среди которых схлестнулись два основных оппонента Стефана.

Капитан стражи бесстрашно бросился в бой, отважно защищая оказавшегося на полу Стефана, оправдывая оказанное ему доверие и лишь подтверждая свою и без того безупречную репутацию.
Эстакадо схлестнулся с Джованни в личной дуэли. Серые глаза Сальваторе мрачно блеснули – многое бы он отдал за то, чтобы лично выпотрошить Матиаса в поединке. Тот подлый трюк, который помог головорезу в ратуше с кондотьером до сих пор не давал Стефану покоя. Ему давно не терпелось продемонстрировать Джованни, на что способны в бою настоящие фехтовальщики.
Облокотившись на стол, Стефан начал медленно подниматься – кольчуга, хоть и спасла ему немногим ранее жизнь, теперь изрядно затрудняла движения.
Это был поединок противоположностей. Стремительного и ловкого головореза, напористого и неудержимого, против непоколебимого Эстакадо. Медлительный Данте полагался на выдержку, на броню и сокрушительность каждого размашистого удара. И, чёрт возьми, преуспел.

Чёртовы итальянцы. Горячие, импульсивные, не умеющие достойно принимать поражение.
Матиас выдал новому графу напутствие и покончил с собой, лишив Стефана возможности лицезреть его болтающееся на виселице тело.
Чёртовы итальянцы, никакого смирения. Любой здравомыслящий человек понадеялся бы на милосердие нового графа, рассчитывая на то, что от позорной казни его спасут громкое имя и семейные связи. Любой бы позволил связать себя, заковать в кандалы – всё что угодно, лишь бы прожить ещё хоть немного. Но только не чёртовы итальянцы.
Стефан успокаивающе приобнял правой рукой Магдалену:
- Не беспокойся, всё хорошо.
После чего решительно отстранился и посмотрел на подошедшего Эстакадо.
- Отличная работа, капитан, - на этот раз Сальваторе говорил без тени иронии или сарказма. – Мне жаль, что не так давно я публично подвергал сомнению ваши профессиональные навыки.

Стефан прошёл мимо нескольких распростёртых тел, которые уже начинали выносить из ратуши стражники. Остановился около тела своего основного противника. Поверженного. Вот только, не рукой самого Сальваторе.
В какой именно момент Стефан выиграл это сражение? Тогда ли, когда после приёма у Сориа своевременно сообщил Данте Эстакадо имя настоящего предводителя криминального мира? Признаться, в тот момент Сальваторе ещё не рассчитывал на что-то конкретное. И уж точно не мог предвидеть настолько далекие перспективы.
Или, быть может, тогда, когда подошёл к Данте сразу после окончания избирательного процесса? Развеяв опасения Эстакадо о том, что при новом графе он будет смещён с поста капитана городской стражи? Ведь, в конце концов, ничего не стоило Данте отойти в сторону. Позволить Джованни и его головорезам прикончить практически беззащитного Стефана, а уже после – самому вступить в схватку. Одолей он Матиаса тогда – и у Пьяченцы остался бы всего один претендент на графскую цепь, пусть и набравший наименьшее число голосов.
Стефан Сальваторе, конечно, не сомневался в том, что смог бы одолеть франта Джованни в честном сражении. Как, впрочем, не сомневался и в том, что ни одному человеку не под силу в одиночку уложить несколько десятков его вероломных приспешников.

Пальцы Сальваторе задумчиво перебирали тяжёлые звенья графской цепи. От его недавнего воодушевления не осталось даже следа – напротив, Стефана не покидало ощущение, что он практически проиграл. Победа ценою одолжения оппонента – о, совсем не о такой победе мечтал граф Сальваторе на протяжении последней недели.
Взгляд мужчины зацепился за ещё одно распростёртое тело – старина Эмилио тоже не пережил эту схватку. Несмотря на то, что де Боно раздражал Стефана на протяжении практически всего их знакомства, в груди неприятно кольнуло. Что-то, отдалённо напоминающее мимолётную грусть.

Двустворчатые двери ратуши медленно растворились – новоиспечённый граф Пьяченцы вступил на крыльцо. Медленно поднял вверх правую руку, приветствуя собравшуюся на площади толпу. Мгновение оглушительной тишины, и, после – разноголосый гвалт, преимущественно состоящий из одобрительных возгласов.
Сальваторе сдержанно улыбнулся, окидывая взглядом своих новых поданных. Подумал о том, что нужно немедленно отдать распоряжение найти Беатрис Джованни. Если потребуется, перевернуть с ног на голову всю провинцию. Стефан сильно сомневался в том, что она с сыном по-прежнему дома. Как и в том, что они успели уйти достаточно далеко.
Ему всё-таки, удалось. Свершилось невероятное – Стефан Сальваторе одержал победу в предвыборной гонке и стал новым графом Пьяченцы. Какая честь, какой невероятный триумф! В конечном итоге, мужчина был доволен собой, полагая, что как никто другой достоин занимать эту должность.
От толпы отделился хрупкий силуэт девушки – Эстелла, позабыв о правилах приличия, бросилась на шею отцу. Стефан молча обнял её – девочку всю трясло, слёзы градом катились из глаз. Андре мялся, в нерешительности остановившись чуть позади.
Граф Сальваторе крепко обнимал дочь. Теперь всё изменится, всё будет иначе. С новыми связями, с новыми рычагами давления… О, Стефан сможет подмять под себя этот город за год. И на этом он не собирался останавливаться – прогрессирующие амбиции Сальваторе требовали постоянной реализации.
Стефан победил. Теперь – это его город. Его чествуют, именно ему рукоплещет толпа. Он больше не обязан стелиться перед отцом Феликсом или Сориа. Имя Сальваторе пойдёт дальше, за пределы крошечного провинциального городка. Луиджи был прав – о Стефане де Моро скоро услышит. Вот только совсем не то, что хотел бы донести до него верный приспешник покойного графа.

Не прошло и нескольких минут, как пространство вокруг Матиаса начало меняться. Постепенно, с каждым его словом атмосфера накалялась, в воздухе сгущалось нечто неуловимо-угрожающее, словно музыка, льющаяся со струн музыкального инструмента – но на сей раз инструментом служил его собственный голос. И, вероятно, эта невидимая и неслышимая музыка, а именно нотки его голоса, насторожили одного из слушателей. Матиас краем уха расслышал, как звенит сталь тяжёлых сапог. Позади него молча передвигались фигуры, словно вставали в шахматную комбинацию…
Да. Они все пешки в его игре. Теперь – они в его власти. Ведь ещё немного, всего мгновение, и этот зал окажется слишком тесен для них всех…

Всего несколько секунд. Время словно замедлилось – но исключительно благодаря приливу адреналина в его крови. Он увидел множество фигур, что, разбивая окна и выколачивая двери, прорвались в зал Совета с оружием наготове. Он мог бы изумиться происходящему. Обнажить свою рапиру и кричать «Мятеж!», защищая теперь уже законного владельца графской цепи. Мог бы. Но не стал этого делать, на удивление большинства членов Совета. Лишь лёгкая, довольная улыбка тронула его губы. А в следующий момент – Джованни резко развернулся, парируя готовый обрушиться на него удар полуторного меча…
- Что, Данте, не сидиться в сторонке? – подогревал своего противника Матиас, ловко уходя от града тяжеловесных ударов. У него это получалось без особого труда. Мужчина словно танцевал в бою, с лёгкостью уклоняясь от атак Эстакадо. Неповоротливый, в полном облачении из стали, оппонент не мог соревноваться с Матиасом по скорости, чем последний без зазрения совести пользовался. – Ты проиграл в голосовании, тебя не выбрал никто – только наш дражайший Сальваторе, да и то потому, что за меня голосовать побоялся. Ха! Тебе тут делать нечего, Эстакадо. Этот бой не твой. Я позволю тебе уйти. А ты дашь мне вспороть его брюхо. И забудем все обиды между нами, м-м?
Матиас откровенно издевался.

И по мере того, как противник проигрывал, Матиас всё чаще обращал внимание на то, что творится вокруг, что сыграло в итоге с ним злую шутку…
Марио оказался полным трусом. Чёрт побери, Матиас бы нисколько не удивился, если бы оказалось, что тот проголосовал в итоге не за него. А вот Нинни не подвёл – всё, как они и условились. Кузнец жаждал власти и денег в той же степени, как и предводитель восстания. Марсель – который вовсе не являлся Джованни братом – среагировал молниеносно, как и пристало закалённому в потасковках бандиту. И остальные его люди – с тем же рвением принялись окружать стражников, бросаясь в атаку и нисколько не жалея сил. Несмотря на худшее по сравнению со стражниками снаряжение, воры и убийцы Пьяченцы дрались с не меньшим энтузиазмом, что и защитники города. Вероятно, даже с большим. Посему, кровь стражников разливалась по мрамору с той же быстротой, как и кровь предателей…
Но вниманием Матиаса в большей степени завладел сам Стефан. Каким-то образом новоявленный граф оказался на полу – в компании своей любовницы, столь яростно его защищающей. Нечего сказать – прячется под юбкой, когда перед его глазами разворачиваются подобные события. Сальваторе явно ошеломлён и всё никак не придёт в себя. Какой замечательный, выгодный для Джованни момент…

Матиас потерял бдительность. В тот момент, когда начал отступать, чтобы сблизиться со Стефаном и в один момент решить исход схватки. Ему всего лишь нужно было достать одну вещь и метнуть его в Сальваторе – и закон проиграл бы беззаконию в один миг.
Это и послужило причиной его катастрофического провала. Он смотрел на Сальваторе, пытаясь убрать клинок левой руки, - и именно в этот момент так нелепо поскользнулся на крови…
Это конец.
…Упав на колени, Матиас выставил перед собой раскрытую дагу. Но механизм клинка не выдержал силы полтораручного меча. Лезвие прочертило в воздухе смертоносную дугу и врезалось в плечо Джованни.

Боль. Такая тягучая, такая обжигающая.
На мгновение Матиас забыл обо всём происходящем. Забыл даже о том, кто он есть. Разум на короткое мгновение погас, уступив вспышке всепоглощающей боли. Кровь ручьём заструилась по плечу и груди, пропитывая кожаный доспех насквозь.
Лишь затем, когда меч вышел из страшной раны, Матиас болезненно поморщился. И тут же вспомнил. И окинул зал взглядом, полным горечи и ещё не потухшей ярости. Минуты молчания сменились топотом множества ног – его люди покидали место битвы так же стремительно, как и ворвались сюда…
- Назад! Вы… вы все поплатитесь, вы все сдохните, твари!.. Назад, я сказал!.. – но властный голос главы гильдии воров уже не был столь громким и срывался на хрип.
В конце концов, вместе с осознанием поражения пришло отчаяние. Сердце бешено стучало в груди – что лишь способствовало кровотечению.
Джованни перевёл взгляд на Стефана. Он не хотел смотреть в эту минуту на Данте, фактически, своего убийцу. Не он являлся его истинным врагом, а лишь визирем, как звали ферзя его далёкие турецкие предки. Визирем, защищающем на доске короля.
Шах и мат. Но не Сальваторе – а самому Джованни.

Матиас растянул губы в самодовольной, с ноткой горечи улыбке. Отбросил сломанную дагу и дрожащей рукой достал из-за спины то, что всё это время лелеял надежду метнуть во врага. Метательный нож, на кромке которого – смертельный яд.
Но теперь – поздно. Он не сможет как следует прицелиться и промахнётся. Или Данте, приметив опасное оружие, вот-вот выбьет его из руки… Эта идея с самого начала была лишена смысла. Поэтому он достал нож с другой целью.
- Правь, Стефан. Тебе дали такую возможность. Если потребуется – разбери этот город по кирпичику. Что уже не сделаю я…
Матиас был крайне жестоким человеком, о чём не ведали окружающие его сейчас люди. Он был жесток временами к жене, к своим поданным, к отцу – которому без колебаний всадил нож в спину, лишь ради того, чтобы отобрать его место во главе гильдии воров. К врагам он был не менее беспощадным, но присутствующим здесь людям уже не дано узнать о степени его жестокости, что он собирался применить к каждому из них…
Но Матиас умел проигрывать. И знал себе цену. Он не будет умолять этих тварей о пощаде. Нет.
Его уже ничего не могло остановить. Жена и сын – далеко отсюда, за городом, в безопасности. Его люди предали его, как только увидели на одежде лидера кровь. Он здесь один. И один расплатиться за своё восстание…
Ядовитый нож, наконец, увидел свет. Остро заточенное лезвие с лёгкостью распороло кожу вдоль запястья. Частицы яда проникали в кровь по венам…
Секунды жизни. Обмякло тело, упавшее в лужу крови.
Прощай, Пьяченца.

В тот знаменательный день мало кто из голосовавших за избрание нового графа Пьяченцы мог предположить, что тот накал страстей, что будет при голосовании, еще не предел. Что будет не только битва авторитетов и перьев, но и сталь будет пущена в ход. Погибнут не только мечты о величии, но и те люди, что жаждали его: для себя лично или для кандидатов. Кровь, пролившаяся на улице города, никак не хотела отпускать Пьяченцу из своих уз - и те, кто пережил клинки кондотьеров, снова столкнулись со смертью.

Данте Эстакадо не был благородным рыцарем в сияющих доспехах - и у него были темные планы, как захватить власть в случае поражения на выборах. Но к чести хранителя правопорядка, он преодолел эту слабость, оставшись честным хотя бы перед самим собой до самого конца. Свист Матиаса для него расставил все точки над i - и глава городской стражи бестрепетно ринулся спасать своего более удачного оппонента, только и успевшего, что произнести полную достоинства речь. Решительные действия Данте, последовавшие за этим осознанием, не всем сразу стали ясны: тот же де Боно, узрев, как стражник опракидывает его друга, во весь голос заорал:
- Эстакадо, твою мать, bastardo! Какого diavolo!
Здоровяк уже начал подниматься, гневно топорщамбороду, когда вокруг завертелось самае настоящая вакханалия.

По свисту своего главаря с крыш и окон, из-за портьер и маленьких комнатушек полезли бандиты, готовые с оружием в руках вырвать для соего главаря право править. И, почти одновременно с ними, в ставшем полем битвы зале появились первые городские стражники и солдаты Сориа. Члены Совета, застигнутые нападением в расплох, по-разному отреагировали на происходящее вокруг них безумие.
Марио Марио, по-бабьи взвизгнув, рухнул на пол, прикрыв голову руками и подвывая. Кальдерони, напротив, решив, что оставаться на месте побоища опасно, стал осторожно просачиваться к выходу, как и Его Преподобие, кстати. Зато Марсель Джованни и Самсоне Нинни сразу ринулись в бой - причем, к удивлению стражников и солдат, на стороне бандитов. Кузнец обрушился лавиной на растерявшегося Эмилио, а "родственник" Матиаса - на ближайших стражников. Неаполитанка же, в свою очередь, извлекла откуда-то тонкий искривленный кинжал и, шипя как кошка, медленно-медленно стала приближаться к упавшему Сальваторе. Что же до Сориа, то тот, живо осознав всю опасность происходящего, схватил с тела одного из погибших клинок и ринулся в битву, ругаясь, как пьяный боцман - нетипичное поведение для выдержанного и старающегося быть спокойным солдата.

Бой разгорелся и за пределами дома Совета - с улицы слышались крики и звон мечей, полные паники вопли обывателей и заглушающий все прочие звуки вой раненного. Стрелки разбойников не ожидали того, что жертва внезапно уйдет с линии огня - в Стефана ударила только одна стрела, да и та - на излете. Впрочем, и она могла бы принести немало бед, если бы не подаренная мавританская кольчуга: добрая броня выдержала удар и, не смотря на свою кажущуюся тонкость, спасла жизнь своему хозяину. Сальваторе отделался только дем, что от силы удара у него выбило дух, да наверняка здоровым синяком в месте удара.
Второго залпа преступники сделать не сумели - они были вынуждены вступить в перестрелку со стражей и солдатами. Да и те защитники порядка, которые ворвались в зал, следуя указаниям Сориа и присевшей рядом с новым графом Магдалены, всячески прикрывали своего нового господина как от клинков нападающих, так и от их стрел.
Бой разгорелся нешуточный: стражники были лучше вооружены и более опытны с клинком, а criminale - яростнее и подвижнее. Недостатки и достоинства сражающихся уравновешивали друг друга, и уже не один человек отправился на встречу с апостолом Петром обсуждать свои грехи. Смерть каснулась и членов Совета - пудовые кулаки Нинни разможили голову де Боно, но меч старого вояки не дал кузнецу уйти безнаказанным: тяжело раненный, тот гулко стонал, прислонившись к стене и пытаясь собрать выпадающие внутренности.
Пол был залит кровью и наполнен стонами и криками раненных, но живым было не до них - сейчас умами обеих сторон завладел бой. Бандитам не удалась внезапная атка, но это не обескуражило их. Предчувствуя грядущее богатство, они снова и снова кидались на солдат с целью прорвать их строй и убить Стефана Сальваторе - со смертью графа всякое сопротивление потеряет смысл.

А в центре этой бойни сражались Данте Эстакадо и Матиас Джованни. Миланский доспех и полутораручный меч против легкой кожанной брони и рапиры и даги. Долг против стремления вырвать силой желаемое. Закон против беззакония. И наконец, одна отвага против другой.
Матиас увернулся от первого удара, и capitane пришлось скрестить с ним клинки. Джованни, к удивленю Данте, оказался более чем достойным протвником - он действовал быстро и точно, полностью пользуясь своим преимуществом в легкости и скорости. Он предпочитал не блокировать атаки тяжелого полуторника, а уворачиваться от них, переходя в немедленную контратаку и оттесняя противника. Не раз и не два жало рапиры достигало Эстакадо, но каждый раз качественная броня спасала своего владельца: не иначе, Господь хранил его от ран.
Пот бежал по лбу капитана, волосы слиплись. Проклятый глава воров и разбойников каждый раз с легкостью уклонялся от атаки, и стражник чувствовал, что начинает уставать - сказывалась бессонная ночь и вес доспехов. Но все-таки переменчивая фортуна выбрала себе любимца. Очередная атака - и Матиас подскользнулся на крови кого-то погибшего.
Долю секунды. Всего долю секунды не хватило ему, чтобы уклониться. Тяжелый меч, созданный для пробивания доспехов, с легкостью разбил слабую защиту рапиры, с отвратительно-чавкающим звуком погрузившись в плечо Джованни, ломая кости, разрывая мясо и сухожилия. Боль была безумной - словно бы глава воров заживо попал в лапы к Дьяволу. К счастью, страдания Матиаса были недолгими - стоило окровавленному мечу выйти из раны, как на разум неудачливого путчиста опустилось блаженное забвение.

Стоило их лидеру рухнуть в крови, как все его поддельники живо осознали, что ловить тут нечего. Сальваторе они не убили, Матиаса потеряли, а самим им не в жизнь не стать новыми правителями - сейчас к солдатам подойдет подкрепление, и головы всех нападающих в скором времени украсят собой пики. Надежда на влась и богатство рухнула в кровь и пыль - и бандиты, огрызаясь железом, попросту дали деру. Только когда последний нападающий, сумевший спастись, покинул залу, а с улицы крикнули, что беспорядки подавлены, только тогда солдаты покинули кольцо, центром которого стал граф Стефан I Сальваторе. Раненный в руку стражник, прикрывавший своим телом Стефана, с кряхтением поднялся сам и помог подняться графу.
Подошел и окровавленный Сориа. По лицу мужчины с разбитых губ струилась кровь, но он, хотя и не без труда, проговорил, поклрнившись:
- Благородный граф, мятеж Джованни подавлен. Его люди, кто успел, разбежались, а он сам тяжело ранен capitane Эстакадо. Прикажете отправить людей к дому бунтовщика?

А неаполитанка попросту крепко прижалась к Стефану, прошептав:
- Клянусь распятием, я счастлива, что ты жив.

Как бы ни хотелось Стефану сорвать установившийся порядок голосования, ему это не удалось. Сориа твёрдо дал понять оппоненту Матиаса, что в случае отказа тот покинет этот зал сиюминутно.
Джованни, глядя на весь этот цирк и скрестив руки на груди, ухмылялся. Честно говоря, это был бы неплохой вариант развития событий. В своей победе он нисколько не сомневался, а отсутствие одного из трёх кандидатов лишь укрепит его и без того высокие позиции.
Но, конечно же, Сальваторе отступать тоже не собирался. Чуть ли не скрепя зубами согласился на чудовищные для него условия и быстрым росчерком запечатлел на бумаге имя одного из своих соперников. И в эту минуту интуиция Джованни едва заметно кольнула, давая понять, что рассчитывать на благосклонность Стефана ему не стоило. Судя по тому, каким прожигающим взглядом его наградил Сальваторе…
Матиас криво усмехнулся. Он прекрасно знал, что чьё бы имя не оказалось сейчас на бумаге, он не проиграет.

Так и оказалось.
Джованни действительно не проиграл. Но и не выиграл.
Матиас обводил присутствующие лица в зале раздражённым и нетерпеливым взглядом. Маска хладнокровия и учтивости начинала трещать, обнажая вспыльчивую натуру своего обладателя. Желваки играли на щеках, но мужчина внешне оставался спокоен.
Собственно, всё произошло именно так, как он и предполагал в своём худшем варианте. Данте проголосовал за Стефана, Стефан – за Данте. В этом не стоило сомневаться, иначе этой идиотской ситуации с равенством голосов не случилось бы…
Матиас послал теперь уже единственному оппоненту испепеляющий взгляд. Какая ирония, что на чаше весов оказались их фамилии. Впрочем, мужчина не мог не порадоваться провалу Эстакадо, хотя проигрыш оппонента и занимал гораздо менее приоритетное место в его размышлениях.
Гораздо большее – его значимость для второго круга голосования.

Матиас занервничал. До этой минуты он чувствовал себя в безопасности. Он был уверен в тех людях, что вписывали его имя. Он был уверен, что проиграть просто не может.
Но отдать право последнего голоса выбывшему кандидату… Идиотский план, просто идиотский!
Во взгляде Джованни теперь читалась неприкрытая ненависть, красивое лицо мрачнело с каждой секундой всё больше. Луиджи Сориа, ты ещё поплатишься за свою глупость, это я гарантирую. А ты, Эстакадо… Пожалуй, ты ещё долго будешь скулить от боли, когда я до тебя доберусь. Ведь я чувствую, что выбор твой будет в корне неверен.
К разыгравшейся кровожадности радушного хозяина тратторий примешивалась необъяснимая надежда, что на листке всё же окажется его имя. Но Сориа, забрав последний бюллетень, начал говорить, а сердце Джованни, кажется, совсем перестало биться…

Сальваторе.

Жар мгновенно распространился по телу мужчины, сократились от напряжения мышцы – он вцепился со всей силы в рукава собственной куртки. Карие глаза буравили столешницу так, что казалось – ещё немного, и в ней непременно появится дыра.
Он не смотрел на Стефана, когда тот поднялся и подошёл к Луиджи, принимая высший дар этого города – графскую цепь. Поднял глаза лишь в тот момент, когда новоиспечённый правитель начал свою речь, и во взгляде Стефана, направленного в его сторону, он прочитал свой приговор. Триумф. Злорадство. И больше всего на свете Матиас хотел стереть эту улыбку с его лица. Или нарисовать другую – от уха до уха…
Несуществующая кровь заливала реальность перед глазами Джованни, окрашивая её в иные, багровые оттенки. В это мгновение хозяин тратторий перестал существовать. В мир явился совершенно иной человек, которого никто из присутствующих ещё не знал. Матиас смотрел на Стефана уже не глазами политика, но глазами убийцы.
…На мгновение громкий свист заглушил все остальные звуки. Таким образом глава гильдии воров обратил на себя внимание. Он медленно поднялся, и улыбнулся настолько совершенно, насколько был способен. Но в этот раз помимо обычного спокойствия и ироничной усмешки на лице отразилась целая смесь эмоций, делающих его резче, неприятнее.
- Господа, мы все ждали этого мгновения, - с улыбкой начал говорить Матиас, выходя из-за стола и разводя руками. – И вот, он настал. Достопочтенные Советники избрали нового предводителя нашему осиротевшему городу. Пьяченца обрела в лице Сальваторе, безусловно, достойную защиту и честного правителя. – Матиас обернулся к своему недавнему оппоненту и теперь – врагу. – Стефан, - с лучезарной, источающей необъяснимое веселье, улыбкой продолжал Джованни, - мои искренние поздравления. Бесспорно, ты это заслужил. – Мужчина сделал упор на последнем слове. – А теперь, мои благонравные, бесхитростные и неподкупные друзья, отметим же сей день. Будто он последний… - тон криминального авторитета приобрёл угрожающий оттенок.

Стефан неторопливо постукивал пальцами по столу, дожидаясь окончательного вердикта Сориа – уже знавший заветное имя старик мялся, оттягивая момент истины до последнего. Испытывающий взгляд старшего Сальваторе скользил по лицам многочисленных избирателей, вычленяя среди них потенциальных друзей и врагов.
Судьба славной Пьяченцы решалась прямо здесь и сейчас, будущее города буквально висело на волоске – едва ли когда-либо от решения членов совета зависело в одночасье столь многое. Впрочем, вне зависимости от исхода голосования, Стефан Сальваторе не собирался сдаваться. Он не видел за этим столом для себя по-настоящему достойных соперников, он с головой погрузился в Игру и, при необходимости, вновь бы утопил маленький город в крови и интригах, тем или иным способом заставив достопочтенных избирателей пересмотреть принятое решение.

В конце концов Луиджи заговорил – напряжённый до предела ещё секунду назад, Сальваторе моментально расслабился. Губы Стефана тронула самодовольная торжествующая улыбка.
Триумф, победа, абсолютный успех. Данте Эстакадо в решающий момент сделал правильный выбор и, несмотря на потенциальную личную неприязнь, поддержал кандидатуру Сальваторе против Джованни.
Стефан с величавой медлительностью поднялся на ноги. Выпрямился в полный рост, приветственно подняв вверх правую руку. Никому из присутствующих никогда прежде не приходилось видеть Сальваторе настолько радостным и довольным – в своём расшитом золотом парадном костюме мужчина как никто другой походил сегодня на достопочтенного правителя Пьяченцы.
Без лишней спешки приблизился он к Сориа – чуть склонив голову, чтобы Луиджи было сподручнее возлагать на него золотую графскую цепь. Но продолжал исподлобья буравить взглядом при этом морщинистое лицо старика – в безжалостных серых глазах Стефана несчастный, при определённой доле смекалки, мог бы разглядеть для себя приговор.

Тяжёлые звенья цепи наделяли особой, ни с чем не сравнимой, уверенностью. Сальваторе обаятельно улыбнулся восседавшей среди остальных избирателей Магдалене Дестефене, адресовал улыбку и Матиасу Джованни. Правда на этот раз улыбку совершенно иного плана.
В голове Стефана длинной вереницей выстраивались витиеватые имена неугодных ему людей и врагов – грядёт период перестановок, смещений и махинаций. В планы Сальваторе входила замена едва ли не трети благородных господ, занимавших в городе ключевые посты. Замена на верных и надёжных людей, которые ещё сильнее укрепят власть семьи Сальваторе, практически возводя её в недосягаемый для остальных абсолют.

Достанется всем, кто посмел перечить Стефану во время его восхождения. Каждому, кто действием или словом осмелился чинить препятствия новому графу.
Отец Феликс, действующий божий наместник, в скором времени лишится защитного сана. Новое положение открывало новые связи и недоступные доселе возможности, при помощи которых не так уж сложно будет сместить с поста потерявшего страх и уважение старикана.
Луиджи Сориа, доверенный человек старого графа и ярый сторонник нейтралитета. Персона, метавшаяся из стороны в сторону вплоть до финала, и, в конечном итоге, сделавшая неправильный выбор.
И, конечно же, Матиас Джованни – смазливый прохвост, чуть было не опередивший по голосам самого Сальваторе. За маской непримечательного владельца нескольких крупных тратторий скрывался двуличный криминальный авторитет. Стефан стерпел бы ещё на посту главы города Эстакадо… Но если у руля волею судьбы бы оказался Джованни, то не позднее, чем после заката, дом Сальваторе вступил бы в войну. Теперь, пользуясь всеми привилегиями новоприобретённого положения, Стефану наверняка удастся загнать в угол Джованни, прикрыть его подпольную империю и лишить дом большей части влияния. Сам Матиас, наверняка, очень скоро окажется за решёткой или же и вовсе в могиле – образ беззащитной и перепуганной до смерти Беатрис по-прежнему не давал Сальваторе покоя. Вот что означала улыбка графа Стефана Сальваторе, публично адресованная недавнему конкуренту – намёк, угрозу и даже послание. Послание о том, что некоторые секреты давно уже перестали быть таковыми.

К Данте Эстакадо Стефан предпочёл подойти.
- Я благодарю всех членов Совета за оказанное доверие, - громогласно провозгласил он. – Вы все сделали правильный выбор, я же, в свою очередь, предприму всё возможное, чтобы оправдать возложенные на меня ожидания. Процветание и благополучие Пьяченцы – вот моя первая и единственная цель. То, ради чего я и вступил в это противостояние.
Сальваторе протянул Данте руку.
- Благодарю за доверие, синьор Эстакадо, - несколько тише проговорил он. – Надеюсь, вы продолжите радовать нас своей безукоризненной службой на посту начальника городской стражи. Право, мне сложно представить кандидатуру достойнее.
На самом деле, Стефан, конечно же, не был никогда идиотом. Он ни на секунду не сомневался в том, что предвосхитить нападение кондотьеров на город было практически невозможно – его попытки неоднократно акцентировать внимание общественности на факте бездействия стражи были лишь способом временно дискредитировать авторитет Эстакадо.
Сальваторе умел не только наживать уйму врагов, он предпочитал и заводить новых друзей в минуты величия.

Принимая бумагу от последнего подписанта, Сориа тяжело выдохнул - словно пловец перед погружением. Сейчас все окончательно решится. Девять человек, не исключая его самого сейчас поставят точку в затянувшемся безвластии. Хорош будет их выбор или нет - покажет время, но любой кандидат в разы лучше той анархии, что захлестнула Пьяченцу: еще недели такого безумия город не протянет.
Пускай грядут перемены, пускай даже сам Сориа лишится своего места - все это меркнет перед тем, что может ожидать тихую Пьяченцу без твердой руки. В конце-концов, правители и их подданые приходят и уходят, а Город остается. Луиджи Сориа был патриотом своей родины, и был готов положить голову на плаху во имя ее блага - поэтому он и выбрал того, кто, по его мнению, сможет обеспечить стабильность и процветание.

Все замерли в ожидании, и было слышно только, как бьется о стекло муха, да как гудит за стенами толпа. Впрочем, этот мерный и спокойный рокот не был предвестником грядущих трудностей: так шумят о скалистые берега волны Адриатики, когда теплый ветер с юга подымает пенные буруны, бросая их о камни в неизбывной борьбе земли и тверди. Избирающие и избираемые, застыв, ждали решения, а люди за стенами дома совета жили своей жизнью. Многие ждали вестей вместе с ними, но большинству было наплевать: толкали свои повозки зеленщики, укладывали стропила нового дома поденщики, плавили железо кузнецы, торговцы в лавках наперебой расхваливали свои товары, а крестьяне, живущие за воротами Пьяченцы, начинали свой ежедневный труд.

Могут ли немногие решать судьбы прочих? Кто дал им такое право? Как случайные, в общем-то, люди смеют взваливать на себя такой груз ответственности: ведь их ошибка будет так дорого стоить, и пострадают не только они, но и те, за кого они высказались. А ведь стоит глянуть вокруг незашоренным взором, и можно понять, что эти, волею судьбы, избранники решают куда больше, чем могут себе представить.
Пьяченца - лишь одна из жемчужин во владениях величественного герцога Миланского, но решения его в чем-то будут продиктованы и происходящим в этом тихом провинциальном городке - одно вчерашнее выступление кондотьеров чего стоит. А действия герцога Сфорца, в свою очередь, оказывают влияние на политику французского короля и Его Святейшества Наместинка апостола Петра. А уж решения этих власть имущих влияют на весь мир. Вот так члены Совета Пьяченцы, мало еому известные за родными стенами, пусть и немного, но влияют на весь мир.
Увы, но мало кто из них думал об этом. Кто искал сиюминутной выгоды, кто-то решал, исходя из личных симпатий и антипатий, кто-то просто был свято уверен в правильности своего решения. Глобальные проблемы их не занимали, но их нельзя винить за это. Мало кто мог охватить разумом что-то за предалами города или, как край, всей раздробленной Италии. Выборщики, в большинстве своем - не могли. А вот те двое, одному из которых суждено было сейчас надеть графскую цепь, змеей свернувшуюся на постаменте возле Сориа, были способны на это. Их талантов вполне хватало на то, чтобы видеть на несколько шагов впереди. Но победил только один.

Луидж Сориа поднял глаза и отчеканил, глядя прямо перед собой:
- Достойные члены Совета Пьяченцы, чьи права на этот выбор дарованы Герцогом Миланским, пришли ко мнению, что правом стать графом Пьченцы наделяется благородный Стефан Сальваторе, глава городского магистрата. Подойдите, синьор Сальваторе, и позвольте возложить на вас сию золотую цепь с гербом нашего славного города - как знак вашего нового титула. Будьте достойны Пьяченцы, и да будет Пьяченца достойна Вас. А те, кто сегодня назвал Ваше имя, готовы словом и делом помогать графу в управлении городом. Слава графу Сальваторе!

Джованни, размышляя, не переставал следить за происходящим. Сосредоточенность, ухмылки, глубокая задумчивость на лицах почтенного Совета создавали некое напряжение обстановки. Но Матиас наблюдал за ними с завидным хладнокровием, и цепкий взгляд, путешествуя по залу, то и дело вылавливал изменения в мимике каждого члена Совета. Интересно развивались события, крайне интересно. Кто-то вписал имя сразу – естественно, тут же выдавая свою преданность тому или иному оппоненту. Кто-то медлил, и на то были личные причины. Такие, как неуверенность в собственном выборе. Хотелось, мягко говоря, поторопить их. Негоже заставлять уважаемых синьоров ждать. Но больше всего Матиасу хотелось отобрать у них перья и самому вписать избранное имя.
Нетерпение жгло его изнутри. Но мужчина некоем образом не выдавал своих эмоций. Вспыхнувший огонь отражался искрами в каре-зелёных глазах, но взгляд его был направлен на Совет. Лишь изредка Джованни поворачивался к другим кандидатам. В этом не было никакой демонстрации незаинтересованности, отнюдь. Но их реакция, в данный момент времени, интересовала его мало. Выражения их лиц ничего не скажут Матиасу о том, какой выбор они сделали. Он и так знал, какой.

Однако в какой-то момент Сальваторе решил обратить внимание на себя, громогласно объявив о том, что считает присутствующих в зале недостойными. С самой первой фразы Джованни понял, к чему Стефан клонит, и усмехнулся. Право, себя не похвалишь – никто не похвалит. Да ещё и завёл речь про нужды господ и простых граждан. Менее всего Матиас был уверен, что он о них думает. Но тактика, безусловно, достойна внимания. Именно так его дражайший родственник и попал в Совет. Стоит лишь напомнить о нуждах города…
Но следующая реплика удивила его больше. Голос против всех?..
Матиас выгнул бровь и обернулся на Совет – как он отреагирует на подобную выходку? Если бы подобный метод голосования принимался ко вниманию, им воспользовались, как минимум, все претенденты на графскую цель. В лучшем случае. В худшем – неуверенные в своём выборе члены Совета последовали бы той же логике и… Получается, что голосовали бы исключительно те, кто уже твёрдо определился со своими симпатиями. Это, безусловно, хитро. Но где же хвалённая непредвзятость и нужды города?

Совет, уже, к слову, проголосовавший, вскипел от негодования. Вероятно, кто-то задался вопросом, мог ли он сам сделать нечто подобное, но, как показалось Матиасу, большинство восприняло реплику Стефана как сопротивление установившемуся порядку. Оно и к лучшему. Что, зря Матиас бумагу марал? Если бы Совет принял идею Сальваторе с милостью, Джованни демонстративно съел бы свой листок.
Но Совет не принял идею Сальваторе, и Луиджи, поднявшись, выразил единогласное решение. В принудительной форме. Голосуй, иначе ты – вне игры. Матиас не смог сдержать довольной улыбки, нисколько не заботясь, что об этом подумают остальные. Почему бы и не порадоваться провалу соперника?
- Стефан, - продолжая улыбаться, Матиас обратился к своему оппоненту. – Выразить свои антипатии ты сможешь и после собрания. И не заставляй меня жалеть о своём выборе, право. Синьор Джованни расстроен, что ты так плохо думаешь об остальных кандидатах, как и уважаемый синьор Эстакадо. Как и достопочтенные члены Совета, что уже вписали их имена.
Естественно, Матиас был ни капли не расстроен. Достойнее себя никто из претендентов в этом зале не нашёл бы, просто Сальваторе решил поделиться этим со всеми. Но вот решение Совета уважать стоило. Негоже раздражать тех, кто с выбором уже определился. И будущего правителя, если волей судьбы им окажется Джованни или Эстакадо, тоже.

Торопливо заскрипели перья. Все знали, за кого они хотят голосовать. Кто-то интересовался личной выгодой, а кто-то - благом Пьяченцы, кто-то вписывал имя легкой и недрогнувшей рукой, а кто-то мялся, до последнего сомневаясь в своем выборе. Каждый чувствовал, что сейчас за его плечом стоит история: ведь в этот миг они определяют жизнь своей родины - маленькой, тихой и кажущейся стороннему наблюдателю такой пасторально-спокойной Пьяченцы.

Марио затравлено глядел по сторонам, нервно теребя ставший вдруг давящим воротник и никак не решаясь вписать то имя, которое он выбрал. Мужчина то и дело вытирал широким платком испарину, тяня время, пока, наконец, не решился.

Из иного теста был вылеплен Нинни. Не из теста даже - из стали. Уж он-то не сомневался ни секунды. Каждое движение пера - словно взмах кузнечного молота. Самсоне как никто другой уверен, что выковывает в эти мновения обновленный, лучший Город.

Отец Феликс невозмутимо выписывал убористые витиеватые буквы, тихо улыбаясь своим мыслям. У достойного пастыря явно был свой план, и он был непрочь вместе со всеми прочими половить золотую рыбку в мутной воде.

Старый вояка де Боно нп стал на сей раз разглагольствовать. Высунув язык, он старательно выводил буквы, после чего, гордый своим успехом, орлиным взором оглядел присутствующих - словно полководец, оматривающий оставшееся за ним поле боя.

Запустив пятерню в волосы, несколько напряженный Кальдерони выждал, когда первые записавшие отложат в сторону перья, после чего сам неторопливо внес имя своего избранника. Мужчина был аккуратен: не первый, не последний - он оставался в середине.

Единственная женщина в Совете просто проигнорировала замечание священника. Одной из первых поставив имя своего кандидата, она умудрялась ласково и ободряюще улыбаться всем вокруг - словно бы в зале и не шла незаметная война.

В Марселе Джованни никто не сомневался. Юнец быстро вписал чье-то имя - наверняка старшего родича, после чего развалился в кресле, наблюдая за потугами остальных и даже с вызовом глядя на самодовольного де Боно.

Сориа же спокойно и обстоятельно вписал на бумажку имя, после чего приготовился ждать результатов. Внезапная выходка Стефана его, как и всех прочих, немало шокировала. По залу пронесся тихий недовольный ропот таким открытым вызовом общественности, но Луиджи, к чести его, не поддался возмущению большинства, властно махнув рукой и взяв слово:
- Сальваторе, ты нарушаешь правила голосования. Я сказал, что голосуют все, и только за трех кандидатов, за исключением себя. Я, как временно исполняющий обязанности председателя, не буду сейчас разбираться, почему ты решил проигнорировать это требование и попытался сорвать голосование.
Вместо этого я подсчитаю голоса и, если твой не окажется решающим, то так кж и быть, ты сможешь воздержаться. Ежели без твоего выбора не будет ясно, кто победил, ты или проголосуешь, или снимаешь свою кандидатуру. А я уж постараюсь, чтобы весть о твоем самоуправстве дошла до Моро.

Недовольный и суровый Сориа тяжело поднялся, самолично собрав бумаги с именами. Короткий подсчет голосов, и он медленно повернулся к Сальваторе:
- Стефан, сейчас твой голос необходим и в некоторых случаях даже решающ. Ты обязан выбрать Джованни или Эстакадо. Или-или. Ну или я буду вынужден приказать вывести тебя, после чего мы переголосуем. Решай, Сальваторе.

Стефан выслушивал выступления остальных без тени тревоги – он казался спокойным, уверенным в себе и полностью удовлетворённым ходом собрания. Кандидаты Эстакадо действительно были достойны внимания – старик Сориа, казалось, и вовсе был просто для этого создан. Но Сальваторе не отчаивался, понимая другое – идейный и принципиальный Луиджи, даже войдя в совет, вовсе не обязательно отдаст свой голос за Данте. Во главу угла он наверняка поставит благополучие Пьяченцы, закрыв глаза на роль давшего ему подобную власть покровителя во время принятия наиболее значимого решения. Проще говоря, вошедший по воле Эстакадо в совет Сориа вовсе не обязательно проголосует за Эстакадо. Кандидаты Джованни и вовсе показались Сальваторе недостойными внимания публики – едва ли кто-то в здравом уме примет в совет никому неизвестных родственников Матиаса, тем более, когда каждый второй в городе только и делает, что вопит о значимости нейтралитета и непредвзятости выборов.

Когда же заговорил отец Феликс, даже Стефан оказался не в силах подавить рвущуюся наружу ухмылку. Он с первых слов понял, к чему клонит глас Господа всея Пьяченцы и, обнаружив в происходящем иронию, доступную, по всей видимости, ему одному, сдержанно улыбнулся.
Эмилио де Боно оказался, впрочем, в своих чувствах куда более откровенен.
В конце концов, растерявший большую часть напыщенного самодовольство Луиджи поднялся и мрачно огласил имена трёх избранных кандидатов. В ответ на это Стефан лишь покачал головой и устало вздохнул. Идиотизм окружающих не переставал удивлять. Марсель Джованни в совете! Дьявол, вот за чью непредвзятость и откровенность действительно можно перед лицом всевышнего поручиться. Чёрт побери, ведь это фактически равносильно тому, чтобы он, Стефан, на роль нейтральных и руководствующихся исключительно интересами Пьяченцы кандидатов выдвинул бы Андре и Эстеллу. Проклятье.
Поборов гнев, Сальваторе улыбнулся Дестефани. Бедняге Вито Руссо сегодня не повезло.

Фарс, тем временем, продолжался, набирая всё большие обороты. Наступило время голосования – естественно, не раньше молитвы, а голосовать предлагалось им всем. То есть он, Стефан, имел право отдать свой голос за Эстакадо или Джованни на выбор… Право слово, что за вопиющий идиотизм!
Не прошло мимо Сальваторе и замечание отца Феликса относительно Магдалены. Мужчина вновь улыбнулся, улыбнулся злорадно. Вопиющее нарушение любых правил приличий, выставление в дурном свете кандидата за которого он, Стефан, поручился своим авторитетом и своей честью. Пообещал себе, что вне зависимости от исхода голосования, отцу Феликсу представлять в Пьяченце церковь осталось недолго.
Сальваторе поднялся. С высоты своего немалого роста оглядел ещё раз собравшихся и, прокашлявшись, заявил:
- Я считаю, что Пьяченца, город наш с вами родной и любимый, достойна лучшего. Правителя, который будет заботиться о её процветании, обращая внимание не только на нужды господ, но и действуя в соответствии с интересами простых горожан. Я искренне полагаю, что Пьяченца… О, Пьяченца достойна правителя, которым будет гордиться, - Стефан выдержал паузу, преисполненную глубокого драматизма.

Не время для напускной скромности, синьор Сальваторе.
- В связи с чем я прошу уважаемый совет считать мой голос голосом против всех. Вы понимаете, я искренне сочувствую горю семьи Фарадеччи. Бернардо Фарадеччи, первый клинок Пьяченцы, меценат и настоящий аристократ – вот кандидат, который действительно достоин этого города. Будь синьор Фарадеччи, мудрый правитель и достойнейший воин, этот блистательный ум, здесь с нами, в этом зале, я бы без промедления отдал за него свой голос, - ах, как жалел Сальваторе в эти секунды, что никто в этом зале не может по достоинству оценить воздвигаемые им пирамиды из чистой иронии. Первый клинок Пьяченцы, надо же. – Но, к несчастью, достопочтенный Бернардо преждевременно нас покинул.
Стефан выдохнул и закончил:
- Да, повторю прямым текстом. Ни уважаемого синьора Эстакадо, - на самом деле не такого уж уважаемого. – Ни синьора Джованни…
Не уважаемого, тем временем, совершенно.
- Я не считаю достойными кандидатами на эту должность, требующую небывало высоких личностных качеств.
Слегка поклонившись присутствующим напоследок, Стефан вновь опустился на место.

Представления кандидатов закончились. Голос Матиаса, оглашавший залу, стих, и наступила пронизывающая тишина. Казалось, обстановка накалилась до предела, в следующее мгновение должно начаться голосование, что решит если не всё, то многое. Джованни переводил взгляд с одного лица на другое, отмечая некое волнение в каждом. Сам Сориа в тот момент довольно чему-то улыбался… Матиас прищурился, вглядываясь в грузную фигуру солдата. Несомненно, Луиджи уже видит себя в числе Совета, раз совершенно не переживает. И у Луижи, собственно, были все шансы.
Но голосование не начиналось. Вместо этого с места поднялся никто иной как отец Феликс. Матиас ожидал услышать речь, едва ли не проповедь, призванную вселить в души находящихся чувство стыда и справедливости; призвать к честности. Но вместо этого он обратился к самому Сориа, практически в грубой форме давая ему наставления. Матиас с упоением следил, как бледнело лицо Луиджи с каждой фразой священника, и ухмылка расцветала на его лице. Что ж, длиннорясый, неплохо. Но вряд ли это повлияет на мнение Совета. Несмотря на заносчивость Сориа и яркую реплику де Боно, путь в Совет ему был заказан.

Но больше, чем публичное унижение Сориа, заинтересовала новость об изменившихся правилах. Отец Феликс предложил выбрать трёх, а не двух, членов Совета. Заместо трёх умерших.
Ухмылка Джованни искривилась. Такое положение дел его не совсем устраивало. Впрочем, настаивать на правилах голосования, принятых неформально самим Луиджи, мужчина не собирался. Возможно, всё это и к лучшему.
Но, наконец, голосование началось. Опустились над столами руки, заскрипели по бумаге остроконечные перья. Джованни, несмотря на сдержанность и полный контроль над собой, всё же ощутил некоторое волнение. В уме складывались определённые комбинации голосов, исходя из предположения, кто получит место в Совете…
Отец Феликс вновь разрядил обстановку, не преминув высказать своё мнение об одном из кандидатов. Матиас не смог сдержать усмешку. Какое злорадство, отец Феликс, право…

Краткие мгновение ожидания. Томительного ожидания. Кто-то вписал имя сразу, кто-то медлил с выбором. Джованни оглядывал членов Совета. Странное ощущение укреплялось с каждой секундой внутри. Ощущение зависимости от всех этих людей. От них, в определённой степени, зависит его судьба.
Наконец, Сориа поднялся с места, держа в руках итоги голосования. И, помедлив, произнёс долгожданные имена.
Сориа, Джованни и Дестефани.
Матиас выдохнул с облегчением. Всё же, Совет оказался более благоразумным и лояльным к его семейству. Сориа, как он и предполагал, оказался среди Совета; правда, присоединился к коллегам он уже без прежней спеси. Дестефани же чинно и тихонько села, создавая впечатление благоразумной леди. Её-то он увидеть в числе Совета точно не ожидал. Впрочем… подавляющее число присутствующих мужчин намекало на такой исход событий.
Проводил взглядом Марселя, бесцеремонно усевшегося в своё кресло. Необходимо подучить родственничка манерам; впрочем, это дело долгосрочной перспективы. Сейчас перед ним, как и перед всеми членами Совета, стояла нелёгкая задача. Вписать на листке избранное имя.


Получатели: Матиас Джованни.

Бенефис Сориа начался хорошо, практически замечательно. При всех попытках его сохранять спокойствие и невозмутимость наружу все равно пробивались радость и самодовольство - мужчина явно чувствовал, что на пол-дня и ночь он стал фактически полноправным владетелем Пьяченцы, и это знание прибавляло ему сил и уверенности.
Но все это великолепие оказалось разрушенно в один миг, и явно не с той стороны, откуда мог предполагать опасность Луиджи. Когда претенденты на графскую цепь представили своих претендентов, и временщик уж было собрался распорядиться о начале голосования, со своего места поднялся никто иной, как отец Феликс, скупым жестом попросивший слова. Сориа и не думал отказывать церковнику, и тот с елейной улыбкой и исполненной благообразия позой высказался лукавым тоном, да так, что бывшего начальника графской охраны начало бросать то в холод, то в пламень:
- Луиджи, сын мой. Вся Пьяченца и святая матерь наша первоапостольная католическая церковь благодарят тебя, а равно и тех, кто стал на защиту города в час нужды, отогнав из нашего города новых гуннов. Вы все, и ты в первую очередь, показали себя достойными воинами и славными людьми. Никто не забудет, как ты спас Пьяченцу от новой резни, проявив поистине мудрость государственного мужа.
Но увы, видит Бог, за всем этим ты забросил науку счисления, и это чуть не привело тебя, да и других тоже, к новым грехам. Альберти, Пикколомини, Фаррадеччи - три несчастных души, что не перенесли тягот бытия. К тому же, ежели их места займут только двое, нас станет десять: а четное число - не лучшее для голосования. Не дай Господь, никто из претендентов не получит преимущества.
Или ты, Луиджи, уже заранее позиционировал себя как одиннадцатого, не ожидая того, что благородный Эстакадо выдвинет твою кандидатуру? Тогда это грех вдвойне, и мой долг, как пастыря душ, оградить тебя от этого. Пускай мы выберем троих из шести - так будет правильнее и честнее.

Весь пафосный эффект речи священнослужителя, к сожалению, был прерван совершенно неподобающим моменту и обстановке гоготом. До слез, во весь голос, искренне и беззаботно смеялся де Боно. Из его ржача можно было понять только одно:
- Ну и уделал же тебя долгополый, братец! Этот бой, Луиджи, ты проиграл и разбит подчистую, наголову.

Совместными усилиями утихомирив Эмилио, оставшиеся члены совета, посовещавшись, приняли предложение отца Феликса, косясь периодически на бледного и тихого Сориа, утратившего всю свою былую браваду и уже боле не готовому решать все и за всех. Услышав это, мрачный как туча Луиджи наконец поднялся со своего места и, соблюдая самовозложенные обязанности церимонимейстера, проговорил:
- Mea culpa, друзья. Я и вправду не подумал. Отец Феликс, я искренне благодарен Вам, что Вы наставили меня на путь истинный и исправили невольную ошибку. Так выберите же троих достойнейших из шести благородных, и приступим к выборам нашего будущего графа. Хватит тянуть, синьоры.

Заскрипели перья, все прониклись важностью момента. Лишь епископ, на правах героя дня, коротко бросил:
- Не рекомендую голосовать за неаполитанскую шл... блудницу. Женщине, да еще с сомнительной репутацией, не место среди нас.

Когда же, наконец, все голосующие определились с кандидатами, Луиджи, на чье лицо все-таки вернулся румянец, холодно-спокойным голосом объявил результаты:
- Вашей волей, советники, избраны членами Ваш покорный слуга, Марсель из дома Джованни и Магдалена Дестефани из Неаполя. Прошу избранных занять места, а тех, кого Совет не удостоил доверием, покинуть помещение.

Тяжело поднявшись, Луиджи занял место одесную отца Феликса, стараясь не глядеть ни на священника, ни на кандидатов на титул. Марсель же, напротив, весело усмехнувшись, быстрым шагом добрался до своего кресла и, развалившись с комфортом в нем, начал с интересом оглядывать зал и новых коллег. Первая же женщина в совете, склонившись перед теми, кто избрал ее, с достоинством прирожденной правительницы проследовала к своему месту, загадочная, как пирамиды в сарацинских землях.

Откашлявшись и дождавшись, когда посторонние покинут зал, Сориа на правах распорядителя объявил:
- А теперь мы должны выбрать того, кто будет править нами. Маттиас Джованни. Стефан Сальваторе. Данте Эстакадо.
Нас одиннадцать, и голсуем мы все. За себя голосовать нельзя, это и так понятно. Ну что, синьоры, приступаем, помолясь?

Пьяченца.
Славный город, объединивший под своей сенью столь многочисленные общности. Малые и большие, богатые и бедные. Сегодня, в день исторического для города события, все они собрались перед ратушей, дабы самолично наблюдать частичку истории. Частичку, состоящую всего из трёх человек. Столь многое они значили для горожан в эти мгновения. Личности, что всего несколько дней назад не представляли для города практически никакого интереса. Потенциальные лидеры теперь.
Лидер. Он определится сегодня. И двое других навсегда низвергнутся с верхушки иерархического общества.
Судьба двоих предрешена. Но ещё неясно главное.

Матиас Джованни. Хозяин нескольких тратторий. Кто бы мог подумать, что именно этот человек будет идти сегодня в числе этой троицы. Человек, происхождение которого столь неоднозначно. Человек, пробившийся когда-то из низов. Сегодня для многих выяснится, сможет ли младший Джованни выйти из тени своего отца. Стать чем-то большим для города… Добиться той власти, о которой Гаспаро мог только мечтать.
Матиас Джованни шёл сквозь толпу. Улыбался ей тепло и приветливо, расточая свойственное ему обаяние. Как улыбался бы отец своим детям. Как улыбается хозяин тратторий своим гостям.
Но видел перед собой Матиас вовсе не лица горожан. Скандируемые имена, крики восторга не трогали его душу. Внешне – горяч, но внутри – холоден. Так было всегда, в моменты абсолютной сосредоточенности. Разум – трезв и светел. Сердце – пусто.
Он думал о том единственном, кто получит графскую цепь. Теперь только это имело значение.

***

Избранный круг свидетелей. Внутри ратуши царила совершенно иная атмосфера. Здесь не было толпы, за которой можно укрыться, вниманием которой можно так легко завладеть. Взгляды присутствующих пронизывали насквозь. Взгляды, полные ненависти, презрения, зависти. И в этом логове волков Матиас чувствовал себя достаточно комфортно.
Мужчина не переставал улыбаться, хоть уголки его губ и опустились слегка при виде оппонентов. Стефан, как всегда, расточал излишнюю уверенность в себе. Чуть поодаль застыли его дети. Задержал чуть более долгий взгляд на соблазнительной дочке. Эстакадо же прибыл в сопровождении целой свиты стражников, чем ещё больше накалил обстановку. Джованни переглянулся с капитаном собственной стражи, и во взгляде его читалось множество различных эмоций.

Представление претендентов началось. Собственно, о некоторых кандидатурах Матиас догадывался и до собрания, но теперь его догадки лишь подтвердились – стоило взглянуть в сторону приведённых его соперниками людей. Слушая речь Стефана и скрестив руки на груди, Джованни тонко улыбался собственным мыслям, но на коротком представлении Эстакадо улыбаться перестал. Сориа – фигура весомая и наиболее вероятная.
Матиас оглядел присутствующих, задержав цепкий взгляд на участниках собрания.
Получатели: Матиас Джованни. Уверенно шагнул вперёд.
- Приветствую собравшихся и я. Благородные синьориты, - кивок в сторону Дестефани и Эстеллы, - достопочтенные синьоры, - в сторону мужчин. – Прежде, чем я представлю своих кандидатов, хочу сказать одну вещь. Пусть я не столь богат и не имею в городе укрепляющей моё положение должности и, возможно, происхождение моё вызывает у некоторых вопросы, но, прежде всего, я предан своему городу. Дом Джованни не может похвалиться крепкими связями со столь великосветскими особами, как то представили мои оппоненты, но дом Джованни может похвастаться собственными заслугами перед городом. Вследствие чего – я представляю на суд совета своих кандидатов. Марсель и Адриано Джованни. – Матиас всё бы отдал, чтобы обернуться в этот момент. Усмехнулся своим мыслям. – Сомневаюсь, что кто-либо из вас знаком с моими дражайшими родственниками, ибо они не облагородили своим присутствием вечера высшего света, как и большинство из них - я сам. Но, достопочтенный совет, прошу вас помнить о том, чей дом, в первую очередь, поспешил на помощь почившему Альберти. Чей дом истинно заботился о благополучии Пьяченцы, не думая в первую очередь о своей репутации. Моя семья будет столь же преданно служить городу, как и ваш покорный слуга. – Матиас отвесил поклон и сделал шаг назад.

Получатели: Матиас Джованни.

Дамьен никак не мог сосредоточиться на чем-то одном, весь вечер ощущая себя лисой в винограднике. Он не сумел рассмотреть книгу достаточно хорошо, но мог точно утверждать, что язык, коим она была написана, не был ему известен. И теперь проснувшийся зуд исследователя перемешивался с глубокой досадой на то, что если сей том и не угодит назавтра в костер, то уж непременно сгинет в бездонных закромах Инквизиции, откуда извлечь что-либо и вовсе не представляется возможным. Неласково схоласта встретил Кранц, поманив перед носом соблазнительной загадкой, а затем спрятав её куда поглубже. Дорого бы сейчас Дамьен дал за то, чтобы иметь возможность переговорить со схваченной женщиной с глазу на глаз... Но к чему пустые мечтания? Даже если бы вдруг и случилось подобное, то вряд ли он добился бы своими расспросами больше, чем слуги Господа - своими инструментами. Ужин оказался вполне сносным и несколько улучшил его общее самочувствие. Поскольку идти в книжную лавку было явно поздно, да и тягостно, чего уж греха таить, Лорейд поднялся в свою комнату и, наскоро договорившись со служанкой о том, что за небольшой дополнительный взнос его одежду приведут в порядок, начал расхаживать как запертый в клетке зверь. Обычно он читал что-нибудь или размышлял над чем-нибудь занятным, но в этот раз все словно валилось из рук. В голове вертелись выхваченные взором картинки из книги и рассыпающиеся стихи, которые он слышал, кажется, еще во время учебы...
Было это давно. Не желая нам зла,
Возле города старая ведьма жила,
Собирала коренья, траву и росу,
И стоял её дом на отшибе в лесу.

Не творила она ни заклятий, ни бед,
Только дети камнями кидались ей в след,
И боялись её – что тут можно сказать?
Так боятся всего, что не в силах понять.
В комнате словно сгустился воздух лишая всякой возможности думать, потому Дамьен и решился открыть окно. Ему казалось, что это облегчит положение и кусочки головоломки сами собой встанут на места.
Но однажды решили большие чины –
Слуги дьявола в городе нам не нужны!
Арестуйте её, и пускай на заре
Эта чертова ведьма пылает в костре.

Я не видел того, но я слышу сейчас
Истязаемой ведьмы пронзительный глас,
Её вопли пробудят меня ото сна,
Умирая в огне, прокляла нас она.
Жуткая вонь, которую Дамьен не смог бы соотнести даже с самой гнусной выгребной ямой или самым своим неудачным экспериментом, на который ушло добрый десяток не самых благоухающих ингредиентов, едва не сбила аристократа с ног. Почти физически ощутимая, она пронеслась буквально сквозь трактир и самого Дамьена, чтобы двинуться куда-то дальше, оставив во рту отвратительный привкус гнили. Разве что чудо помогло ему не оставить весь ужин на полу или за окошком. Аристократ, чуть пошатываясь, направился к своей дорожной сумке и извлек оттуда имевшиеся у него благовония и огниво. Нежный сандал он решил отложить для другого случая. Ладан, извечный аромат сопровождающий богослужения, сейчас не вызвал в нем особого энтузиазма. Хармала была чрезвычайно сильным средством для очищения тела и разума, которое порой применяли даже к одержимым, только вот побочные эффекты были весьма и весьма ощутимые, причем особенно тяжело это обходилось женщинам. А вот можжевельник... островато-свежий запах даже как-то прояснил рассудок и скомканные строки принялись таять в страшном гвалте, который поднялся по всему городу. Дамьен даже приоткрыл дверь, дабы сквозняк лучше разнес аромат подожженного благовония, а после притушил его.
И проклятье живет; за грехи прошлых дней
Мы платить будем кровью шестерки детей,
Лишь исполнится им восемнадцать, тогда
Поселится в их доме навеки беда.

Сколько их доживают последние дни?
Знаком ведьмы отмечены были они.
Говорили, что так приказал Сатана,
День, когда из огня возродится она.
Стоило только аристократу высунуть нос за дверь комнаты, как он буквально натолкнулся на комок рычащего меха. Обычный кот, каких держат при трактирах, чтобы избавляться от вездесущих крыс, сейчас выглядел так, будто сошел с ума. Животное рычало так, словно было некоей диковинной тварью из страшных сказок, а зеленые глаза горели точно уголья. Впрочем, нюхнув на пробку пару раз аромат, исходивший из комнаты Дамьена, кот фыркнул и принялся тереть нос облизываемой лапой. Снизу также раздавались возгласы людей, ржание лошадей, лай собак и еще черт знает какая мешанина звуков.
Решив, что предосторожности не будут лишними, Дамьен прихватил в комнате свое оружие, после чего спустился вниз, дабы посмотреть, что именно такого происходит. Было очень сомнительно, что это все имело естественное происхождение... Так что Дамьен допускал что не последнюю роль во всем этом играла схваченная инквизиторами женщина. Или её необычная книга.
И с тех пор я не знаю покоя и сна,
Будет ночь, и меня вдруг разыщет она,
Знак «Помеченный» кровью начертит на лбу,
И меня похоронят в закрытом гробу.

.....
Но поныне, мне кажется, слышен для всех
Старой ведьмы глухой, торжествующий смех.*

Вот уж действительно: "Из огня да в полымя". Не успела Горлица выйти из боя, как пришлось прорываться через сошедшую с ума толпу, и, как венец всему, оказаться окруженной весьма решительным кавалерийским разъездом, предводительствуемым никем иным, как Магго самолично. И всаники эти явно не собирались спасать эльфийскую девицу, мучимую зверями в человеческом обличье.
Новые люди - новые проблемы: у остатков "Vrihedd" это начинало входить в традицию. Впрочем, нет худа без добра - Айлэ не удивилась бы, если плюгавый предводитель преступников принял бы взвешенное решение в лучших традициях короля Вриданка: повесить зачинщиков без суда и следствия, и дело с концов.
Но Магго, вопреки ожидаемому, дал всем возможность оправдаться и избежать объятий пеньковой тетушки - а это был шанс. Шанс на спасение. Надо было только им грамотно воспользоваться.

Пока лейтенант думала, на каком языке обратиться к предводителю, на выручку подошел верный Шанти, и проблема общения отпала сама собой. Коротко кивнув другу, замершая по стойке "смирно" эльфийка щелкнула каблуками, как на плацу, и, открыто и честно глядя в глаза Магго, по-военному четко доложилась:
- Hael, господин бригадир. Докладывает боец Горлица. При моем нахождении возле конюшен четыре солдата позволили оскорбительные высказывания в мой адрес, вызвавшие ответную адекватную реакцию. Под воздействием собравшихся вокруг человек было решено уладить возникшие разногласия кулачным поединком двое на двое. На моей стороне выступил еще один солдат, на оскорбившей стороне - одноглазый и его сосед справа.
По итогам кулачного боя мой напарник отдолел неприятелей. Не удовлетворившись поражением, означенный одноглазый произвел метание ножа мне в спину, но напарник предпринял удачные действия по моему спасению, ввиду чего нож причинил убийство одному из зрителей.
По причине данного конфликта друзья покойного и товарищи убийцы вступили в схватку, в связи с чем мы с моим напарником были вынуждены оставить площадку кулачного боя ввиду нецелесообразности проведения дальнейших импровизированных тренировок.
Претензий к неприятелям не имеем, свою вину в указанном происшествии осознаем в той мере, что предприняли меры для самозащиты от агрессии оппонентов. Свидетелями моих слов могут стать все присутстствующие на указанном кулачном бое солдаты.
Ждем решения и дальнейших указаний, господин бригадир.

Отчеканив эти слова, Айлэ замерла недвижимо, подобно статуе. Лишь глаза ее смотрели на новоявленного командира, ожидая решения или приговора. Девушка надеялась, что Креаван переведет все четко, и что она сама в объяснениях нигде не налажает. Подспудно она еще верила и в то, что Магго, поверив ее словам, отпустит ее с нильфгаардцем. Но это были всего лишь мечты, а пока что оставалось только ждать.

То, что ей придется покинуть город по поручению брата, причем тайно, Челесте восприняла со спокойным достоинством. Там, куда отправлялся Орфео, ей дороги не было, потому приходилось вести себя подобно ныне покойной жене Лодовико Моро - Беатриче Сфорца*, обожавшей верховую езду и охоту. На то, чтобы обеспечить себе внешнее сходство с юношей, у неё ушло не так много времени, да и пришлось воспользоваться одеждой брата. Вместе с доверенными людьми она покинула родовое гнездо, хотя для всех остальных Челесте Эстакадо внезапно слегла с сильнейшим недомоганием и никого не желала видеть. Участие слуг, посвященных в истинное положение дел, сеньора Эстакадо ограничила до двух человек, которым было прямо невыгодно открывать как оно все на самом деле. Впрочем, когда Челесте покидала дом уже как мужчина, ей удалось услышать как её старая няня нашептывает кому-то, что должно быть молодую госпожу отравили, а самое верное средство от этого - выпить освященной воды, в которую опустили также особый камень, извлеченный из козьего желудка, а также не худо бы привязать змеиной кожи к её левой ноге. Смеяться и плакать хотелось от этих наивных рассуждений.
Умом Челесте понимала, что Данте слишком уж благороден для того чтобы творить подлости, чиня препятствия врагам ближним и не очень, и привязан к своей семье, так что вычислить слабости главы Эстакадо не составляет слишком уж большого труда, потому-то он и постарался отправить их прочь из города. Дело было даже не в важности поручений, а в том, что он хотел уберечь их от посягательств своих противников. И остался один на поле битвы в то время, когда бал правят пауки, плетущие сети интриг. Она оставляла брата в банке с пауками - именно с таким ощущением приходилось мириться Челесте при отъезде. Всеобщее внимание было отвлечено на происходящие события, а потому выехать получилось совершенно беспрепятственно. Оказавшись с Орфео за пределами города и разделившись, сеньора Эстакадо подумала что к её возвращению лучше бы брату оказаться целым и невредимым, иначе не поздоровиться всем кто хоть как-то посмеет навредить главе их дома. Известно, что такой ярости, как у разгневанной женщины нет даже в Аду. Пока что оставалось лишь молиться, чтобы соображения её брата и его усилия принесли свои плоды.

Прекрасный новый день. Новый день, в равной степени способным стать как моментом триумфа, там и сокрушительной катастрофы. Стефан Сальваторе подготовился, просчитал свои дальнейшие ходы наперёд. Многочисленные предвыборные махинации, усердно проводимые им на протяжении последней недели, наконец начали давать плоды и в скором времени должны были продемонстрировать результаты.
Стефан не улыбался, сохранял свой обычный сосредоточенный вид. Немного нервничал, оставаясь внешне совершенно спокойным. Стефан Сальваторе был человеком, который даже сейчас, в решающий и финальный момент, до сих пор не выложил все карты на стол. Он был готов ко всему – под лёгкой тканью парадных одежд скрывалась тончайшая аравийская кольчуга, верная шпага пряталась в нарочито декоративных ножнах на поясе, а не менее верные ему люди в этом городе всегда при необходимости находились неподалёку.
Наступал час, к которому он так долго готовился. Час, ради которого и затевалась эта восхитительная игра.

Со свойственном ему исключительной пунктуальностью, на площадь Ангелов Стефан прибыл точно в срок, чуть раньше всех остальных. Величественно прошествовал мимо толпы – кажется, все жители Пьяченцы собрались в одном месте лишь ради того, чтобы приветствовать своего нового повелителя.
Доставивший Сальваторе сюда экипаж остался там, за углом – последнюю сотню метров Стефан решил преодолеть лично. Ходьба давала ему возможность и как следует поразмыслить, и насладиться восхитительной силой момента. Вслед за старейшиной семьи Сальваторе шли его дети – Андре и Эстелла. Сын – в своём вычурном парадном костюме, который сам Стефан не переваривал и считал исключительно женственным. Помнится, раньше Стефан любил шутить, что Андре в этом наряде выглядит более утончённо, чем Эстелла. Дочь же, истинная гордость отца и надежда семьи, сегодня просто блистала – молодая, сногсшибательная и великолепная, в традиционно излишне открытом по меркам Пьяченцы платье, но манерами походившая не на какую-нибудь дешёвую куртизанку, а скорее на настоящую королеву или императрицу. Стефан оглянулся, улыбнувшись покровительственно дочери – лишь он мог заметить, что девушка, словно излучающая тотальную безмятежность, на самом деле немного взволнованна. Взгляд старшего Сальваторе успокаивал, заставлял расслабиться и поверить в то, что ситуация полностью под контролем. Вслед за детьми шёл и почётный караул – символическая шестёрка солдат Сальваторе, скорее показатель престижа, чем защищённости. Они, конечно же, останутся у входа в здание совета - эти парни с теми же, знакомыми для многих горожан, синими платками вокруг предплечий. Этим штришком Стефан хотел напомнить окружающим о событиях накануне и подчеркнуть одновременно, что на самом деле городская стража вовсе не так хороша, как хочет казаться.

Мужчина поднялся ко входу по ступеням крыльца и остановился, с возвышения обозревая толпу и, скрестив руки на груди, терпеливо ожидал своих оппонентов. Андре и Эстелла остались чуть позади.
Сам Стефан же обводил площадь откровенно покровительственным взглядом. Словно говоря горожанам, что это – его город. И что именно о таком правителе они всю свою жизнь мечтали.
Уверенность в завтрашнем дне. Надёжность. Стабильность. Ничего из этого, на самом деле, Стефан конечно же не мог гарантировать. Ради достижения своих целей в первую очередь он собирался низвергнуть Пьяченцу в хаос, безжалостно перетасовав колоду правящих лиц и поставив на ключевые позиции своих, верных дому, людей.
В серых глазах Стефана плескалась, сверкая на солнце, жидкая сталь. И лишь эти глаза могли выдать чрезвычайно внимательному наблюдателю истинное воодушевление претендента на «трон».

Когда прибыли остальные и всех пригласили проследовать в зал, Стефан опять же первым занял своё место, встречая других претендентов совершенно недружелюбным лезвием холодного взгляда. Увидев входящего в зал совета Джованни, Сальваторе раздражённо цокнул и покачал головой. Занимай он должность начальника стражи, дьявол подери, всё было бы совершенно иначе. Этот Эстакадо – просто безвольный и пугливый щенок, не способный к по-настоящему решительным действиям. Всё, абсолютно всё, приходится делать самому для достижения желанного результата…
Сориа выступил с кратким вступлением – пришло время представлять кандидатов на роль новых членов совета. Вычленив на трибуне знакомые лица, Сальваторе приподнял уголки губ в довольной улыбке. Все были на месте – события развивались пока что в полном соответствии с планом.

- Дамы и господа, - поднявшись, тут же начал он, стоило де Сориа замолкнуть. – Синьоры и сеньориты!
Властный и хорошо поставленный голос Стефана гулким эхом разнёсся по залу.
- Позвольте представить вам Вито Руссо – достойнейшего представителя древней и безусловно всем вам известной семьи, пользующейся в Пьяченце уважением и, по нелепому стечению обстоятельств, до сих пор ни разу не заседавшей в совете. Вито – исключительно ответственный и добропорядочный молодой человек, наверняка успевший снискать в глазах многих из вас блестящую репутацию. Отважный и честный, в его нейтралитете и непредвзятости, по моему скромному мнению, не может возникнуть ни малейших сомнений.
Вито, изрядно смущённый столь блистательным представлением его скромной особы, поднялся со своего место и вежливо кивнул. Одетый скромно и одновременно опрятно, гладковыбритый молодой человек с открытым и добропорядочным взором действительно производил со стороны весьма благоприятное впечатление.
Стефан несколько раз сдержанно хлопнул, аплодируя потенциальному члену совета.
- Спешите встречать и следующего кандидата от семьи Сальваторе - человека всем вам безусловно знакомого и наверняка пользующегося абсолютным доверием среди присутствующих, - он перехватил взгляд полувопросительный взгляд Магдалены и едва заметно кивнул. – Синьора Дестефани, в чьей бесстрастности уж точно нет оснований сомневаться. Право слово, посудите сами - кто лучше неё может подойти на роль члена совета?
Стефан, ухмыльнувшись в бороду, упал обратно на стул. О его планах на этот счёт вплоть до доставленного ей рано утром письма не подозревала даже сама Магдалена.

Ах, начало лета в Италии! Прекрасная пора, когда еще полуденный зной не заявляет свои права на несколько часов кряду, но когда уже города и села укрываются плотным шатром зелени, а молодая свежесть девственно-чистого неба напоминает верующим плат Мадонны. Это те дни, когда вся природа манит человека прилечь в тени олив, услаждая взор свой окружающей красотой, а нутро свое - молодым вином. Это та пора, когда быстротечные реки так и тянут окунуться в них и смыть вместе с утренним сном или вечерним потом всю грязь и грехи. Это дни, что следует отдать страсти и отдыху, усладе и любованию красотой жизни.
Так оно и должно было быть, так оно и было бы. Но то, что происходило сегодня в Пьяченце, было для жителей ее куда интересней и важней, чем молчаливое созерцание. Сегодня должно было решиться, кто станет новым правителем города, и под чьим началом Город продолжит свою долгую, полную взлетов и падений жизнь.
И лавочники закрывали свои магазинчики, купцы и приказчики бросали дела, благонравные матроны и юные дебютантки откладывали шитье, дворяне и священники бросали свои дела, слуги забывали помочь господам - весь народ, как одно большое тысячеглавое существо, спешил на площадь Ангелов, дабы своими глазами увидеть это эпохальное событие. Жители Италии - наследники великого Рима, всегда ценили хлеб и зрелища превыше всего остального; и были уверены, что нынешнее зрелище их не разочарует. Даже вчерашний giorno di sangre не мог отвратить толпу от ее стремления увидеть схватку политических гладиаторов, где победившему достанется графская цепь, а проигравшему - бесславная отставка, разорение и, как венец всех страданий, смерть.

В окружении свиты и охраны по улицам города следовало Трое. Трое тех, кто дожил до финала, трое тех, кто надеялся на победу. И толпа приветствовала их оглушающими воплями, поддерживая своих кумиров и желая им победы. Нельзя было сказать, кого люди Пьяченцы возлюбили больше: у каждого нашлась масса преданных сторонников, каждый так или иначе заслужил любовь жителей. Где-то гул толпы, словно гул моря, был чуть тише, где-то - чуть громче, но это не значило почти ничего. Человеческое море бурлило, волновалось, спорило до хрипоты и как оглашенное орало слова подлержки своим префератам - и это видели и те, кто входил в Совет. Выборщики все больше понимали, насколько сложна и нетривиальна оказалась стоящая перед ними задача.

Трое...
Они шли по улицам Пьяченцы, по улицам, где еще вчера лилась кровь. Мимо обгорелых руин и мимо дорогих особняков, мимо инсул и фонтанов, мимо лавок и нищих лачуг. Они шли твердо, уверенно. Сегодня на этой сцене примами были они, и весь город жил и дышал ради них, и только. Сегодня, в этот чистый, светлый и тихий летний день, был самый важный момент в их жизни: день выборов. День судьбы.

Стефан Сальваторе... Спокойный и невозмутимый, уверенный и надежный, чуть улыбающийся своим мыслям, с легкой хитринкой во взоре - будто бы он знает то, что не знают остальные. Дорогие пышные одежды сидят на нем с шиком и изяществом - никакой пошлости, только величие и достоинство. Благородный синьор Сальваторе - словно бы живое олицетворение власти: мудрой, взвешенной, отцовской. Словно бы для него Пьяченца - не вотчина, а большой семейный том, требующий надежной руки.

Матиас Джованни... Пылкий и горячий, он выглядит открытым и гостеприимным: словно бы хозяин траттории пришел в город, как в свое заведение, и теперь по-хозяйски оглядывает его, внимая приветственным крикам посетителей. Одетый просто, но со вкусом, он напоминает одного из них - человека из толпы, волею судеб вознесшегося, но не забывшего свое прошлое. Живое олицетворение того, что каждый в этой жизни может подняться - было бы рвение и талант.

Данте Эстакадо... Пускай усталый и замотанный - он стоек и готов ко всему. Всю ночь он посвятил безопасности Города, патрулируя его вместе со своими стражниками и людьми Сориа. И теперь, вымотанный после бессонной ночи, он пришел к зданию Совета, готовый возглавить Пьяченцу, словно бы свою городскую стражу: властно и крепко. И слепому понятно: при нем в городе восторжествует закон. Не будет пощады к ворам, убийцам, казнокрадам. И Фемида распростет свою длань над Пьяченцей. И будет спокойно: ведь Закон - это стабильность.

Одоспешенный и настороженный, Луиджи Сориа провел Троих в зал Совета, где под неусыпной охраной десятка солдат уже ждали будущего графа Пьяченцы оставшиеся пятеро советников: безмятежный отец Феликс, нервный и подвижный Марио Марио, сжимающий кулаки Самсоне Нинни, задумчиво обкусывающий ногти Леопольдо Кальдерони и насупленный и суровый Эмилио де Боно.
Сальваторе, Джованни и Эстакадо заняли своим места: Совет в сборе. Вот только вчерашний день многое изменил: еще четыре кресла остались свободны, а их владельцы погибли или бежали. Трое привели с собой тех, кому было суждено занять эти места: по только Совет мог решить, кто именно удостоится этой чести.
Кандидаты ждали в отдельной комнате, и Сориа, взявший на себя функции временного председателя без права голоса, объявил:
- Синьоры вам сейчас представят шесть человек, готовых занять место среди Вас. Будьте добры, отдайте каждый свой голос за двоих из них.


Получатели: Стефан Сальваторе.


Получатели: Данте Эстакадо, Челесте Эстакадо.


Получатели: Матиас Джованни.

На счастье Айлэ, Креаван, буквально носом чующий происходящие неподалеку проблемы, успел появиться в самый ответственный момент, когда сама Горлица уже напоминала закипающий котел с супом: еще немного и сорвет крышку. Хоть она и была готова принять предложение хлыща, но все равно все это не слишком успокаивало и без того разгоряченную эльфку - уж больно дерьмово выглядела ситуация, особенно учитывая ее незнание говора северян, равно как и нежелание местных ублюдков учить Старшую Речь.
Теперь, когда ей на помощь пришел находчивый и изобретательный разведчик, офицер несколько подуспокоилась, свято веря в способность мужчины обратить происходящее если не к выгоде эльфов, то, по крайней мере, сгладить все острые углы и уладить потенциальные эксцессы. Ей же оставалось всего ничего: отдубасить одного или двух каэдвенских ублюдков, желательно не пострадав самой. И пускай d'hoine наверняка искусней в махании дубьем, она ловчее и опытней: а это дорого стоит.
Более не сомневаясь, Горлица тряхнула гривой рыжих волос и несколько самоуверенно улыбнулась. От улыбки ее крылья татуировки словно бы распрямились, готовые взлететь, придавая эльфке еще более странный вид:
- Ess’tuath esse. Ell'ea caennad a'en!*

Аэп Эймиль уже была готова к драке, как снова (в который уж раз за неполный час!?) Судьба вильнула хвостом. Дева, устав, видимо потешаться над незадачливой лейтенантом, решила сделать мпленький подарок. Вернее - совсем не маленький, судя по размерам. Когда в центр круга пробился здоровенный мужик, Горлица уж было приуныла, решив, что гигант решил присоединиться к увлекательному состязанию: кто первым изобьет эльфийку. Впрочем, слова силача (кстати, судя по акценту, нильфгаардца) мигом расставили все точки: он решил выступить на ее стороне.
Сказать, что Айлэ была этим шокирована - значит, ничего не сказать. То, что один из людей решил заступиться за нее, было странно и непривычно: скорее уж девушка бы предположила, что за нее вступятся Шанти или кто-то из местных ветеранов "Vrihedd", - но никак не презренный d'hoine. Это было удивительно, но приятно: значит, не все из Младших растеряли понятия о чести и благородстве. Хотя кавалерист не удивилась бы, если нильф влез в поединок просто для того, чтобы набить морды каэдвенцам: мало ли, какие у него личные терки с этой парочкой, а тут такой замечательный повод!

Как бы то ни было, но он воевал на ее стороне, и за это следовало быть благодарной. С появлением медведоподобного "черного" шансы девушки выбраться из передряги живой и здоровой возрасли на небывалую высоту. Достаточно было продершаться минуту, прежде чем нильф уделает соперника, а там они уже вдвоем вобьют оставшегося негодяя в землю.
Кивнув словам здоровяка, Айлэ рассегнула пояс с привешенными к нему ножнами и отдала Креавану - он уж точно сбережет верную саблю до возвращения за ней владелицы. Теперь она была готова к драке. Оставалась только самая малость - поблагодарить спасителя.
Уже готовая к кулачному бою, Горлица вежливо кивнула гиганту, коротко сказав:
- Me epaele'a. Ess't caerna.**

- ...aep arse! Svinoeby!, - закончила Айлэ свой горячий монолог, который, вкупе с обнаженным оружием, заставил двоих каэдвенцев, толи более умных, толи более трусливых, чем хриплый заводила, отступить на пару шагов, дожидаясь дальнейшего развития событий. Чтоже, двое - не четверо, и с двумя она как-нибудь, да справится. Главное - ударить первой, причем желательно по заводиле. Если удасться вспороть ему брюхо, истошные вопли раненного и вываленный на землю его непрезентабельный внутренний мир не только заставят нападающих пойти на попятную, но и наглядно докажут остальным, что с новыми эльфами лучше не связываться - дороже выйдет.
А пока не начался танец стали, девушка аккуратно двигалась внутри образованного ролпой кольца, стараясь не упустить из виду обоих мужиков и не прозевать момент атаки: а то, что она скоро последует, опытная боец "Vrihedd", прошедшая сквозь горнило ряда битв и партизанских рейдов, не сомневалась. И, скорее всего, бандиты постараются взять ее в клещи - пока она будет разбираться с одним, втрой нанесет ей сокрушительный удар. Глупо будет той, кто воюет за свободу, вот так просто и незамысловато сдохнуть в людском разбойничьем гнезде под видом опустившейся наемницы, продающей свой клинок тем, кто больше заплатит и не побрезгует одиозной славой ее бывшей бригады.

Одноглазый тем временем изголялся в словоблудии, и Айлэ даже не требовалось переводчика, чтобы понять его угрозы: она так часто слышала о "дырках" и "шлюхах" от нордлингских солдат, что даже запомнила эти слова. А уж остальной контекст можно было понять и из одних этих фраз: изобретательностью в проклятиях d'hoine не отличались. Уж больно трепетно они относились к процессу совокупления и всему связанному с ним: они постоянно желали его, и желания эти прорывались у них в ругательствах, причем как облегчающих душу, так и унижающих собеседника. Не желая оставаться в долгу и отвечая той же монетой, эльфка в запальчивости пожелала собеседнику того, чего он заслуживал, ни в коей мере не заботясь, поймет ли враг Старшую речь, или нет:
- Va sched issern'ed ten fein!*

Кто знает, чем бы закончилась перепалка, если бы в разборку не влез некий щеголь, с чувством начавший о чем-то разглогольствовать. Старшая аэп Эймиль разом посуровела и построжела, еле заметно скривившись: а ну как этот франтик сейчас науськивает на нее всю толпу - дескать, завалим эльфку всей толпой, а потом пустим по кругу? Собственно, почему нет - это было бы вполне в людском духе, они вечно так поступают.
Каково же было удивление кавалериста, когда говорливый d'hoine подошел к ней и на ломанной Старшей речи предложил устроить поединок с каэдвенцами без оружия - только так, дескать, она выживет! Айлэ никак не могла понять, толи это было такое изощренное издевательство, толи этот, судя по лютне за спиной, taedh, решил поиграть на ставках, толи в голову одному из Младших взбрела еще какая пакостная мысль. А в том, что никто из окружающих не желает ей добра, Горлица не сомневалась: даже если угрозы сразу не видно, это не значит, что ее нет.

Вот только... Отказ от поединка наверняка вызовет в толпе не просто бурю негодования, а нечто худшее. Порвут они ее, как матерый пес - крысу, и поминай, как звали. Вот такие вот вилы, чтоб их. Куда не кинь, все клин. Но если в "поединке" на палках у Горлицы еще были хоть какие-то шансы: не так уж фатально-сильно дубье отличается от сабли, - то оружно, но против озверевшей людской массы - тут вообще без вариантов.
Скривившись, словно хлебнула уксуса, Горлица процедила сквозь зубы: - Yea. Ess’tuath esse, - она сделала небольшую паузу и глубокомысленно закончила: - Va’esse deireadh aep eigean...** Говоря все это, эльфка неотрывно продолжала следить за противниками, даже и не думая убирать клинок в ножны - пускай уж они делают первый шаг, раз их больше.

Вписка в лагерь Магго прошла нормально. Впрочем, после бравого выступления похмелье накатило на Райли с новой силой, вмиг посшибав весь кураж. Слегка зеленеющий лицом музыкант вяло осматривал окрестности, куда большее внимание уделяя не обитателям или обстановке, а укромным кустам или тихим уголкам, где можно было бы вволю поблевать, если что.
Но не пришлось — прогулки на свежем воздухе, дополненные парой глотков винца (надо же было отметить успешное внедрение во вражеский лагерь!), быстро поправили здоровье, и через некоторое время Райли снова был бодр и весел. На волне этой веселости он и обратил внимание на странное собрание лагерного народонаселения неподалеку от конюшен. И судя по бодрым крикам, там явно не крупу продавали, а назревала вполне себе драка. Такого события музыкант упустить никак не мог, моментально присоединившись к зевакам и быстро протолкавшись вперед, чтобы лицезреть действие, так сказать, из первых рук.
Увиденное заставило его сначала нахмуриться — четверо здоровых мужиков собирались лупить хоть и оружную, но бабу. Гортанные же выкрики последней заставили его и вовсе погрустнеть — баба оказалась эльфкой. Тут же всплыл в памяти северянин со своей потаенной обидой на нильфов и скоя'таэлей. Наверняка б сейчас либо присоединился к мужикам этим, либо просто бы мимо прошел. Чего бы и Райли пожелал, и был бы прав со всех сторон.
И подумал Райли вскользь о том, что вот именно из-за такой херни не предвидится в ближайшее время глобального мира между эльфами и людьми. Потому что мимо проходят что те, что другие, когда непотребство случается не со своими.
Вздохнул музыкант, сплюнул хмуро, за ус себя дернул, да и вышагнул вперед, понятия не имея еще, что такого сказать собирается.
— Эй, мужики, глядь что деется!.. "Заебись начало, всегда прокатывает. Хорошо, внимание к себе привлек, а дальше-то что?!.." — Кажись сейчас эльфке-то уши пообрывают! А выйдет ли по-честному?.. "Ой дурень бородатый, какая нахер честь у этих безродных... выкручивайся давай!" — Коли один на один, так я б на эльфку серебряный поставил-то против этого увальня! Поддержит кто, хлопцы, аль супротив выставится?! "И то хлеб... теперь бы с эльфийкой до того ж договориться..."
И пока толпа переваривала информацию, Райли напряг извилины изо всех сил, глядя эльфийке (со своей крылатой татуировкой и острыми ушками симпатичной, что уж там, это-то Райли в первую голову приметил!) в глаза, и медленно подходя ближе:
— Эй, краса! Как там это... Wett vita? Тогда надо это... Bid... Bead... А, во, Beade! Значит, beade этой... блядь, как оно там... Res's, что ли... Aeved? Wett vita, beade res's! Neen brea!* Надеюсь, что ты меня aeved, иначе тебе пиздец, и на красивые глазки не посмотрят...
Остановившись на безопасном расстоянии от эльфийки, Райли достал лютню. Если мужичье одобрит идею псевдо-честного поединка и позарится ставками, то музыка поможет превратить бой в зрелище независимо от исхода. Если же нет... ну что ж, хоть на поминки эльфке сыграет.

Стилет.

Эльфийку встретило молчание в ответ на вопрос. Только из-за угла доносилось ритмичное "вжик-вжик". И снова: "вжик-вжик". Пройдя немного вперед, она обнаружила источник звука.
На массивном и высоком дубовом столе покоился мужчина. Его намертво приковали к столу, так что он мог лишь мелко дергаться и мычать сквозь кляп. Синюшные наколки, столь любимые наемниками и бандитским отребьем, ярко проступали на бледной, покрывшейся маслянистой испариной, коже. Над его левой ногой, чуть ниже колена, трудился худощавый человек. Хирургическая пила, брызгая кровью, уверенно погружалась всё дальше и дальше, отсекая пораженную конечность. Вскоре звук чуть изменился: пила прошла кость, и теперь рассекала мышцы.

Толком разглядеть хирурга не удалось. Собранные в короткий конский хвост волосы прикрывал белый платок, такой же закрывал и физиономию. Вирель могла видеть лишь внимательные зеленые глаза, выверявшие движение и амплитуду. Жилистые предплечья бугрились выступившими венами. Пот смешивался с кровью, растекаясь блеклыми разводами по всей руке. Ампутация была сложным процессом во всех отношениях.

Наконец, пила окончила свой путь, и голень отпала, вязко хлюпнув. Хирург, ухватив её за щиколотку, показал результат работы пациенту, отчего тот почти сразу потерял сознание. Кажется, в этом и заключался смысл демонстрации. Бесполезный кусок мяса полетел в ведро для отходов.
- Вынь кляп из рта и влей вон тот, - не глядя, доктор указал пальцем на тонкий флакончик темного стекла, стоявший на столике для медицинских приборов. Хирург принялся сноровисто перетягивать культю, удостоив Стилет лишь коротким взглядом. Судя по голосу, он был молод. По человеческим меркам, разумеется.

Известия о том, что нашлись неизвестные, покушавшиеся на стражников, не слишком обрадовали Челесте - слишком уж сильно их семья связана с поддержанием порядка в городе и люди дома Эстакадо в большинстве своем так или иначе связаны со стражей. Не нужно было быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что целью того, кто нанял этих головорезов, было ослабить дом Эстакадо, обескровив его. Определенно, кому-то показалось мало происходящих беспорядков... По некоторому размышлению, Челесте пришла к выводу что это вряд ли прощальный подарок Колонны или инициатива слишком уж горластых республиканцев. Они просто были слишком заняты собой и обрушившимися на них невзгодами. Похоже что кто-то из уже имевшихся претендентов на герцогский титул тайком сговорился с очередными головорезами, действовавшими не столь грубо и прямолинейно как кондотьеры. Исключая Фаррадечи, конечно. Сальваторе, Джованни или может еще кто вознамерился ставить Данте палки в колеса, но в распоряжении Челесте было не так много фактов, чтобы она позволила себе судить наверняка. Девушка хмурилась, пытаясь понять что именно от неё ускользает, но сейчас в первую очередь следовало позаботиться о безопасности Данте и Орфео и если старший брат, несмотря на ранение, может постоять за себя, то с младшим все не так просто. Челесте привычно надзирала за всем, что происходило в их доме, не в силах избавиться от мысли что следующий удар может быть нанесен именно по ним. Она высказывала брату свои соображения насчет подосланного убийцы или яда в бокале и просила Данте быть осторожней. Кроме того, девушка хотела оказать посильную помощь где это только возможно. Что же касается преступников и мародеров, то сами мысли о них вызывали у Челесте легкую брезгливость и здесь она считала что стоит поступить по закону. Разве что их непосредственная родня может решиться попросить о милосердии, а так вряд ли жители Пьяченцы будут жалеть тех, кто в трудную минуту пытался поживиться их добром.

Уж если у кого эта ночка и выдалась сложной, так это у городской стражи. Это охранники знатных домов моги отдыхать под крышей, пока их господа вовсю интриговали перед грядущим советом, это простецы могли спать спокойным сном, это монахи могли после вечери уйти почивать - а у несчастной стражи было дел невпроворот.
Мало того, что все их прежние обязанности никем не были отменены, так и еще, из-за происходящего беспредела, навалилась куча новых. Надо было разобраться с последствиями мятежа кондотьеров, надо было усилить бдительность по охране улиц, чтобы не допустить повторения беспорядков, надо было втвойне и втройне тщательно контролировать городские ворота и стены: чтобы никто из соперников не привел себе ночью подкрепления. Да еще следовало охранять многочисленных мародеров, решивших после побоища разжиться добром ближнего и дальнего своего: никогда еще тюрьмы Пьяченцы не были так полны.
Кроме того, требовалось обеспечить охрану ратуши от потенциальных эксцессов: мало ли, вто может случиться? Не дай Бог, пронесет кто-то ночью в залу, где будет проходить Совет, адскую машину - и прости-прощай, соискатели графской цепи, а вместе с ними заодно - и спокойствие в многострадальном городе. Следовало и усилить охрану арсенала: всякое может случиться, а давать черни в руки оружие опасно - неизвестно, против кого они его повернут.

И, словно бы всего этого не хватало, стали поступать донесения от командиров патрулей, что на них нападали некие неизвесные в полумасках и плащах. Таинственным нападавшим даже удалось убить и ранить нескольких стражников, пускай и не без потерь. Осмотр их тел ничего не дал: люди как люди, ни кондотьеры, ни стража кого-либо из знати. Ясно было только одно - кто-то под шумок решил перебить служителей порядка, и только чудо уберегло градоохранителей от больших потерь.
Неизвестно, как бы подчиненные Эстакадо успели сделать все это, если бы не люди Сориа. Солдаты городского гарнизона вышли на улицы, присоединившись к страже и взяв на себя часть ее функций. Опытные вояки, они не ворчали и не роптали, а спокойно и уверенно делали свое дело, понимая, что это нужно не для их командира, даже не для них самих: это все требуется их Родине, Пьяченце.

Но не только это беспокоило подчиненных Данте: по крайней мере, находчивый и активный лейтенант Джустиниани не собирался останавливаться на достигнутом. Переложив свои обязанности на одного из сержантов, офицер поспешил в дом к начальству, прервав своим неожиданным шумным визитом спокойную и тихую семейную сцену. Ворвавшись как ураган в комнату, даже не переодевшийся Паоло с порога начал:
- Buongiorno, капитан! Buongiorno, синьорина! Докладываю: все идет путем, пока никто не нападал, ничего не замышлял. Парни, конечно, волнуются, но в вашу победу верят. Да и люди Сориа тоже считают, что Пьяченце нужна сильная рука, привыкшая держать меч, а не перо и не мешочек с золотом.
Кстати, Данте, а ты двух кандидатов на смену покойникам в Совет подобрал? Поторопиться надо бы, а то, не ровен час, их твои соперники переманят. Да и с обнаглевшими ворами надо что-то делать.

Почему-то Хельга была свято уверена в том, что за весь рабочий день Хельмут не покинет ее скромной квартиры. Почитая чернокнижника мужчиной в вышей степени благородным и достойным, она не сомневалась в том, что тот не станет компрометировать ее - ведь незнакомый мужчина, выходящий из квартиры незамужней городского прокурора, мог вызвать и обязательно вызвал бы кривотолки. А слухами земля полнится: дойдет такая информация до губернского центра, и явится по ее душу проверка из Управления. А уж эти красавцы в амурных делах кэндлмесского городского прокурора разбираться не будут: уволят по служебному несоответствию, и все тут. Конец карьере. Останется бедной Хельге только что работать каким-нибудь надзирателем в лагере.
Поэтому, когда она увидела на пороге переодевшегося возлюбленного, первым ее желанием было испуганно вскрикнуть и схватиться за голову - что же он натворил!? Но фон Веттин не была бы самой собой, если бы не умела держать себя в руках. Привыкший к постоянному анализу информации разум выручил ее и на этот раз: опьяненная чувствами, она забыла, что ее любимый - не простой аристократ, и если он не захочет, чтобы его видели - его не увидят. Воспрянувшая от этих мыслей духом прокурор спокойно позволила Хельмуту взять у нее пакеты с покупками, и дождавшись, когда тот уберет их, трепетно прильнула к целующему ее мужчине:
- Без тебя - да. Я соскучилась, милый.

Прижимаясь к колдуну, женщина пребывала в некотором замешательстве. И что ей теперь делать? Предложить приготовить ужин? Окунуться с головой в пучину страсти? Продолжить благовоспитанную беседу? Личного опыта у Хельги катастрофически не хватало, но ударять в грязь лицом перед возлюленным она не собиралась. Высвободившись, наконец, из объятий Хельмута, прокурор решила начать вечер с готовки: неоднократно ей доводилось слишать и видеть в книгах фразу: "Путь к сердцу мужчины лежит через желудок". "Если вы, конечно, не стрелок и не фехтовальщик", - со смехом добавлял, бывало, капитан Фарелл.
Строго, как ей показалось, сказав: - Родной, я сама, - майор доставила пакеты на кухню и отправилась переодеваться в домашнее. И хотя, пока она разоблачалась, в голове мелькнула мысль о нежных и ласковых руках мужчины, фон Веттин усилием воли отогнала их от себя - коли цель поставлена, надобно ей следовать.
Вернувшись на кухню, женщина немного нервно закурила прямо в распахнутое окно. Кулинарные таланты ее были невелики, а приятное сделать хотелось. В итоге, с достойной лучшего применения настойчивостью затушив окурок, она, кратко помолясь об успехе в начинаниях, приступила к священнодействию. Объектами ее выбора стали кофе по-венненски, овощной салат и паста по-Милански: простенько и со вкусом. По крайней мере, Хельга была уверена в том, что уж тут она не напортачит. Эх, насколько же легче доказать вину десятка убийц, чем приготовить ужин одному любимому мужчине!

-Увы, брат мой, ты же знаешь, что те немногие кто ранее просили моей руки, больше видели во мне не человека, а в лучшем случае украшение для дома и мать для наследников. Признаться, меня уже тошнит от стихотворных признаний в любви, купленных у ремесленника от рифмоплетства за четыре золотых, и от многих других неживых пошлостей, которые почему-то считаются изысканными комплиментами. Но обстоятельства складываются не в нашу пользу брат. Увы, но я не смогла выполнить твое поручение - до того как по улицам этого города кровь потекла словно дождевая вода, меня даже не пустили на порог к особняку Дестефани. Меня опередила эта мерзавка Сальваторе и, можно не сомневаться, с этой стороны нам больше не на что рассчитывать. Когда на улицах показались наемники я взяла на себя смелость пробираться домой, избегая стычек, и Господь был ко мне милостив. Но мне не нравиться, что мы сильно недооценили эту семью пауков - мне кажется, что они уже весь город опутали своей сетью. Джованни же ведут себя вполне тихо и спокойно, словно тоже желают остаться при своих. Конечно у театральной труппы остался еще мой заказ и заказ Джованни, но не думаю что это что-то уже решит. Что же касается замужества, то о счастье для себя мечтает каждый, но действительность сильнее наших желаний, брат. Потому я прошу у тебя совета в этом, не только как у главы дома, но и как у одного из самых своих близких и дорогих моему сердцу людей. Мы должны рассмотреть возможность породниться с другими домами или важными людьми. Скоро ведь и тебе предстоит подыскать себе супругу брат. Какое счастье что Орфео пока можно об этом не задумываться... - Челесте вздохнула и осторожно взяла брата за руку, собираясь с мыслями, - Но я уверена что каким бы не было решение... Кто бы ни стал новым герцогом, ты сможешь достойно это выдержать, брат мой.
Тихая, спокойная и по-своему строгая Челесте Эстакадо позволяла себе говорить грубости в отношении других так редко, что практически никто не мог припомнить когда именно это происходило. Сейчас, по своему обыкновению она держала свои чувства внутри себя, но губы, сжатые до потери цвета в тонкую нитку, безмолвно свидетельствовали что и самой девушке не так-то просто дались эти речи о замужестве и провале чаяний Данте. Хотя Челесте понимала, что в её возрасте уже успевают родить ребенка, а то и не одного и не всегда от законного супруга, а бытие старой девы так или иначе навлечет позор не только на неё саму. Пожалуй, её можно было бы представить монахиней, если забыть на минуту о том ворохе пошлых и грязных слухов, что сопровождали каждое движение служителей церкви.
-В любом случае брат, тебе придется схватить кого-нибудь из разбойников, что давно отравляют жизнь порядочным гражданам, чтобы укрепить свое положение и репутацию. Еще лучше если потери будут минимальны. Потому что власть есть явная и тайная, брат мой. - взгляд Челесте стал чуть тверже и она кивнула своим мыслям, словно принимая некое решение, - Я верю, ты сумеешь заставить всякий сброд бояться стальной хватки закона.

Майор Хельга фон Веттин, городской прокурор Кэндлмесса, впервые за свои четверть века была действительно счастлива. Всю жизнь она была уверена, что чувств, возведенных в абсолют, не существует; но Хельмут, ее милый и родной Хельмут наглядно показал, как она заблуждается. Безбрежное сердечное тепло и всеобъемлющее счастье царили в душе девушки, и не было для нее жизни лучше, чем любить и быть любимой.
Она улыбалась всему: небу, земле, шпилям храмов и кронам деревьев, встречным людям и птицам. Радость была столь велика, что от нее хотелось кричать. Ей хотелось делиться с окружающими, дарить кусочек счастья всем и каждому. Ведь доброта - это тот пирог, от которого отрезаешь куски, а он только пребывает. Даже походка и движения Хельги незримо для нее самой изменились: ушла прежняя резковатость и уставная строгость, а на их место пришли плавность и женственность.

Воодушевленную и пребывавшую мыслями в обьятиях возлюбленного прокурора на сей раз даже не беспокоили сплетни о ней, которые довелось случайно подслушать. Раньше бы она со всей строгостью одернула болтушек, со строгой суровостью напомнив им о пристойности и благочинии, но сейчас все это показалось мелким и незначительным. Да и льстило фон Веттин, что ее подчиненные знают о таком великолепном кавалере, куда уж без этого.

- Всем доброго утра! Софи, Мари, вы считаете, что личная жизнь каждого - достояние общественности? - с притворной серьезностью поинтересовалась вошедшая Хельга. Но долго держать маску серьезности она не могла, одарив всех присутствующих редким зрелищем своей мечтательной и сокровенно-нежной улыбки, - Девочки мои, спасибо вам, конечно, за лестную оценку моего, - она чуть замешкалась, подбирая слова, - друга. Но, право дело, я твердо уверена, что ваши спутники будут куда как лучше. Молодые и красивые умницы, такие, как вы, этого достойны.
А он, - глаза прокурора подернулись мечтательным туманом, - он в высшей степени благородный и достойный человек, так что давайте попусту не поминать его. Ведь сегодня такой прекрасный день!, - широко взмахнула рукой лучащаяся счастьем Хельга, - Мы сегодня можем сделать столько нужного и полезного, стобы потом, не задерживаясь на службе, поспешить к тем, кто нас ждут.

Последние ее слова были явно не теми, что привыкли слышать от майора фон Веттин, но радостной и пребывавшей в приподнятом настроении барышне было все равно. Следуя своим же указаниям, она с превеликим энтузиазмом принялась за дела. Благо, понедельник был отведен исключительно под кабинетную работу, и покидать уютный кабинет не требовалось. Работа спорилась, а время до встречи с любимым пролетало, как "Папский экспресс" мимо полустанка. Не смотря на то, что прокурор любила свою работу, такого рвения она давно не проявляла: все делалось с поразительной легкостью.
Как Хельга и пообещала с утра, ровно в шесть все подчиненные были выгнаны с работы, и сама прокурор с легким сердцем направилась домой. Только в одно место стоило зайти по дороге: в продуктовый магазин. Всегда наплевательски относившаяся к домашнему меню, фон Веттин с легкостью могла коротать время за кофе с сигаретами, изредка перебиваясь горячими бутербродами и разными сладостями, до которых она иногда была весьма охоча.
Но теперь у нее дома был мужчина - а его следовало кормить, и делать это качественно и полноценно. Не оставлять же Хельмута голодным, верно? Так что прокурор с легким сердцем приобрела мяса и гарнира, присовокупив к ним несколько пакетов овощей и фруктов, и увенчала все это бутылкой хорошего ротвейна. Первый день в ее жизни, когда она придет в тот дом, где ее с нетерпением ждут - хороший повод, не так ли?

...Покинув частного извозчика, доставившего девушку с пакетами до дома, Хельга поспешила наверх, по дороге подарив не ожидавшей такого консьержке радостную улыбку. И вот родная дверь. Фон Веттин, чувствующая себя до безумия влюбленной и донельзя счастливой, с замиранием сердца нажала на кнопку звонка.

- Денег у меня не густо, но вот кое-что лишнее в мешке завалялась. У вас тут квартирмейстер военные трофеи принимает?

Когда разговор с Галлом был закончен и первичный осмотр лагеря проведен, Шанти организовал небольшой эльфийский совет в укромном уголке:
- Предлагаю всю добычу сбыть здесь, покупателей получше искать некогда. Сколько-то можно подзаработать талантами: ты, Вирель, в лечебнице, я - в кабаке. Но это - не главное. Помним про задание. И, - Креван чуть приобнял девушек за плечи, - ходим осторожно. Всегда с оружием. Поодиночке к толпам мужиков, особенно - пьяных, не приближайтесь. В случае чего - громко кричите, но не "Спасите" - женский крик проигнорируют или примут за кокетство. Кричите "Нильфы!" - это пол-лагеря поднимет.

- Теперь по долгосрочной стратегии: первую неделю к нам будут присматриваться, так что особо схемами караулов не интересуемся, ведем себя спокойно. За вторую-третью недели надо всё разузнать, а на четвертую - уйти. Никто не будет ожидать, что мы прямо перед жалованием сбежим...
Ну и заодно можно что-нибудь ценное прихватить, так что держите глаза в оба.

Хельмут не только открыл перед Хельгой двери в новый мир, полный любви и страсти, но и открыл ее себе самой. Прокурор чувствовала себя, как человек, пол-жизни проживший в четырех стенах маленькой комнаты, и вдруг вышедший в большой необьятный мир: полной смущения и удивления, пораженной радости и счастливого осознания, что все это великолепие останется с ней вовек.
Как можно было сравнивать предыдущий, чисто технический, опыт с тем водопадом чувств и эмоций, что обрушил на нее любимый!? Отличные, словно небо и земля, они ни в коей мере, даже на самую малость не напоминали друг друга - как можно даже подумать о том, чтобы сравнить физиологический процесс и то незабываемое ощущение, когда тело плавится под горячими руками мужчины, как они, сплетаясь воедино, растворяются друг в друге?
Хельмут отдавал всего себя ей - и фон Веттин отвечала взаимностью с поразительнейшим для той, кто впервые почувствовала истинное наслаждение меж мужчиной и женщиной рвением и горячностью. Она принадлежала милому душой и телом, но равно и он принадлежал ей. Рядом с возлюбленным Хельга не могла думать ни о чем, кроме него, да и не собиралась - ведь он был для нее всем, и даже больше. Небыло ни преград, ни запретов - лишь они двое, и огромный мир, сжавштйся до постели и двух сплетенных тел.

Женщина то возносилась вверх на крыльях блаженства, то с головой ныряла в омут страстей, отдаваясь своему милому так, как раньше и помыслить не могла. Ей было все равно на соседей, на свою репутацию и выверенный годами образ - все равно, кто услышит ее крики и стоны наслаждения: здесь и сейчас есть только они. Ее Хельмут был нежен и заботлив, ласков и напорист, горяч и желанен так, что Хельга просто не могла оторваться от него. Он был красив, как ангел, и как ангел же чист и светел: а то, что он делал с ней, было блаженством сильнее райских кущ.
То, что раньше казалось прокурору распущенным, уже давно перестало быть таковым, и она хотела попробовать своего милого и родного по всякому, даря наслаждение и себе, и ему. Как Хельмут ласкал ее лоно, так и разгаряченная и распаленная Хельга с блестящими желанием глазами и шалой улыбкой склонилась к его паху, лаская любимого так, как никого прежде. Сначала неуверенная и неумелая, она по стонам и движениям мужчины быстро смогла понять, как ему больше нравится, с удовольствием применив осознанное на практике.

...Эта ночь была не только, да и не столько единением тел - их души слиливались воедино, переплавляясь в тигле страсти в нечто иное, новое, возвышенное. Фон Веттин жаждала, чтобы эта ночь любви не кончилась никогда, но усталая истома взяла свое, и счастливая, как никогда в жизни, женщина тихо задремала на плече чернокнижника, доверчиво прижавшись к нему и нежно и беззащитно улыбаясь своим снам, где она снова была наедине с самым родным и близким, замым хорошим и обажаемым на свете.
Когда же утром вместо будильника ее разбулдил голос любимого, она сначала и не поверила - разве могли столь безбрежное наслаждение и столь манящая услада быть наяву? Как оказалось - могли, стоило лишь бросить взгляд в сторону. Нимало не смущаясь, кэндлмесский прокурор приподнялась, позволяя одеялу сползти с себя, и ласково провела рукой по груди мужчины, прежде чем скорниться к нему в нежном поцелуе.
Оторвавшись от губ колдуна, Хельга усмехнулась, крепче прижимаясь к тому, кто покорил ее сердце:
- К дьяволу службу - подождут. А я... Я хочу тебя.

...Собравшись, наконец, с силами после утренней страсти, фон Ветиин покаянно извинилась перед любовником и быстро-быстро принялась собираться и одеваться, забыв даже о заутренней молитве и чашечке утреннего кофе, попутно увещевая Хельмута, что она задерживаться долго не будет, а на службе быть надо. Но она обязательно постарается управиться со всеми делами побыстрее - дабы снова вернуться в обьятия того, кто дороже ей всех на свете.

Приведя себя в надлежащий вид, майор фон Веттин, горячо поцеловала Хельмута, оставив ему ключи и сообщив, что вся квартира в его распоряжении, и, окрыленная любовью, быстро вылетела за дверь в твердой уверенности взять до работы таксомотр, а там уж расстараться по полной, чтобы не пришлось задерживаться ни на секунду, а то и (чем черт не шутит!) наплевать на все и уйти пораньше - начальник она, в конце-концов, или нет!?

Добраться до лагеря Магго было несложно. Эльфы и без того неплохо знали эти края, а с учетом Иллируэна - раз плюнуть. Так они и разошлись, каждый пойдя своей дорогой. Троица не могла знать, что более его никогда не увидит, как и других его побратимов. Не знали они и то, что сделали правильный выбор: следующей весной ганза узнала, насколько острым бывает меч ведьмака. Все до одного. Но это уже совсем другая история.

С привратниками пришлось общаться долго. Их приметили еще издалека, взяв на прицел. И хотя на воротах стояли люди, для эльфов они сделали своеобразную скидку, и не стали устраивать допрос с пристрастием. Пришлось прождать около получаса, прежде чем к ним вышел некий представитель Магго, занимавшийся вербовкой и приемом новичков.
- Первый месяц ставка для всех одинаковая - одна золотая крона в месяц. Это если вы простые рубаки. Реальная ставка зависит от ваших умений, это чуть позже разберемся. Первая выплата - только месяц спустя. Далее у вас будет возможность получать жалование хоть каждый день - это где-то порядка шести медных крон получается, по номинальной ставке. Контракт, соответственно, заключается не менее чем на месяц. У нас только официальное оформление, никаких словесных договоренностей. Все скрепляется подписями и печатью. Всяких там компенсаций и пенсий нет. Если вам отрубят ногу, это ваши проблемы. Если вы пропили свою получку и вам нечего жрать - и снова ваши проблемы. Бесплатно предоставляем только палатки и воду. Все остальные расходы за ваш счет, но вообще у нас есть повар. За определенный взнос вам гарантируется трехразовая жрачка в день и вино. Многие другие вещи у нас тоже закупаются централизовано. Это вы у интенданта поинтересуетесь, - вербовщик назвался Галлом, и, пока он рассказывал что да как, эльфы смогли в подробностях разглядеть, что из себя представляет лагерь Магго.

А представлял он из себя карьер открытого типа, со спиральной дорогой, уводившей вниз. Верхние ярусы предназначались для проживания и размещения вояк, а на дне трудились невольники, днем и ночью. Выработанные штольни здесь служили в качестве жилых и хозяйственных помещений, в то время как широкий карьерный уступ делился на две части - на саму дорогу, и путь для вывоза руды. В общем и целом, получилось весьма недурственно. Тут можно было разместить целую хоругвь, причем "большую", вроде тех, что рубились при Бренне, то есть порядка полутысячи голов. Строго говоря, битва была вовсе не под Бренной. Правильней называть "битва под Старыми Жопками". Но потом про деревеньку ту очень быстро забыли, взяв на вооружение другую. "Бригада Врихедд была разбита под Старыми Жопками". Или "Король реданский освободил Старые Жопки от нильфгаардских собак". Кому расскажешь - смех один. Редкий момент, когда обе стороны находят взаимопонимание.

Галл завел троицу в одну из штолен, переоборудованную в некое подобие канцелярии. Уселся за стол, развернул пергамент, подготовил перо и чернила.
- Мне так-то всё равно, как вас зовут. Настоящих имен не требую. Но, молю именем всех богов, давайте без всяких там изысков. А то приходют всякие...то Сэр Дупажор, то какой-нибудь мастер Жерард Курвак и иже...ну-с, кто первый?

Ласковый солнечный зайчик мягко скользнул по лицу Айлэ, аккуратным касанием пробуждая девушку от сладкой дремы. Томно потянувшись, нежащаяся эльфийка, не открывая глаз, наслаждалась мягким теплом утра и легким ветерком, заботливо гладящим обнаженную кожу. Одесную она прижималась к чьему-то горячему телу, чувствуя, как чужие волосы нежно щекотят ей лицо, вызывая широкую довольную улыбку. Айлэ уже не помнила, когда пробуждение несло с собой столько наслаждения и неги, когда еще тело было так охвачено столь сладкой истомой, что казалось, что она парит на мягком перистом облаке, обвивающем ее со всех сторон, будто уютнейшая из перин. Хотелось навсегда застыть в этом блаженстве, не размыкая глаз, вечно ощущать тепло чужого тела рядом и никогда не покидать беспечно-молодого уюта на заботливых ладонях Матери-Природы.
Вместе с пробуждением легкими шагами пришла и память о вчерашнем дне и бесконечно долгой ночи, заставив щеки девушки порозоветь от всплывших в памяти картин. Тягуче-густая капля стыда растворялась в блаженных ощущениях наслаждения, заставляя тяжело и чувственно вздохнуть от пряных мыслей.
В эту ночь они забыли обо всем - о голоде и тяготах, об опасностях и смерти на пороге, о долге перед народом и вечном бегстве ото всех, о крови и рассчетливой жестокости. В эту ночь они танцевали извечный танец сплетенных рук и сплетенных тел, то погружаясь в безумный омут страсти, то хватая пересохшими губами кристально-чистый воздух наслаждения. Они были омелой - он был статным дубом, они становились лозой с пьяняще-сладкими розами винограда - он возвышался твердой башней, они были лютней - он был менестрелем.
Втроем они сгорали в безумном, бесстыдном пламени страсти, сплетались в нагой нирване, не в силах бороться с сумасшедшим пульсом, становясь одним целым - дышашим в унисон, стонущим в унисон, с одним сердцем на троих. Они отдавали все - но получали нечто большее взамен. Это было безумие - но безумие это было слаще холодной невозмутимости рассудка. Возможно, это их последняя ночь; возможно, они никогда больше не увидят ласковые лучи солнца: так зачем заключать в клеть бесстрастности тот пожар, что давно иссушал их изнутри? Первый раз - как последний раз: все или ничего. И теперь их троих немогло разделить ничто: даже смерти не разорвать ту тонкую нить, что связала бывших солдат бригады "Vrihedd" на полянке рядом с безымянной опустевшей человеческой деревенькой.

...Как бы хорошо не было нежиться на ложе любви, пора было подниматься: к глубочайшему прискорбию девушки, ничто хорошее не могло длиться вечно. Выскользнув из обьятий любимой сестрички и поднявшись в полный рост, зажмурившаяся Айлэ подставилась теплым лучам солнца, словно бы впитывая их свет и ласку всем телом. Постояв так пару минут, эльфийка все-таки оделась и, выудив из котомки гребень, принялась неторопливо расчесывать волосы прядку за прядкой, нежно поглядывая в сторону еще дремлющих спутников, любуясь зрелищем обожаемой сестренки, уютно устроившейся на надежном плече Шанти. Платиновый шелк волос Вирель и переплетался с стуящимся водопадом смоляно-черных волос рейнджера, и в мягком золотистом свечении они казались не просто красивыми, а божественно прекрасными: такими нежными, такими родными...
Айлэ очень хотелось бросить все свои занятия и отбросить все планы, разбудив их поцелуем, чтобы продолжить чудо ночи, но разумом она понимала, что сейчас следует заняться другим. Планы эльфийки были просты и незамысловаты: собрать из остатков вчерашней трапезы и нехитрых запасов снеди хоть какой-нибудь завтрак, чтобы дорога до лагеря Магго не казалась такой печальной, постараться набрать водицы, развести костер и, если к тому времени спутники не проснуться, пошариться по пустым домам в поисках хоть каких-нибудь трофеев. Айлэ бы еще с радостью искупалась, но в одиночку это было слишком рисковано: голой, по пояс в воде отбиваться от утопцев - не самое занимательное времяпровождение.

....Как оказалось, раненный уже проснулся: ведьмачий элексир действительно сотворил чудо, поставив почти мертвого эльфа на ноги. Девушке, немного смущенной от того, что напарник Кота видел ее обнаженной, пришлось отложить реализацию всех идей на будущее и, поспешно разбудив друзей, заняться спасенным.
Предложение представившегося Илли скоя'таэля было любопытным, заманчивым и желанным: так просто отказаться от обещенного и воссоединиться с братьями и сестрами по борьбе, вернувшись на путь Свободы - ведь они к этому и стремились! Ведь кто этот ведьмак для них? Никто - очередной dh'oine, пускай и мутант. И какой смысл хранить слово, данное одному из Низших? Как просто забыть обо всем и забыться в привычной и знакомой партизанской борьбе! Вот только старшая аэп Эймиль твердо знала, раз и навсегда вызубрив для себя простую истину: Предавший врага предаст и друга.

Горестно склонив голову и скрыв лицо за упавшими тяжелыми прядями, бывший офицер вся сжалась, обняв руками колени, и устремила взор куда-то вниз. Закончилось время любви, настало время решений. И она тихо и печально ответила:
- Спасибо за предложение, брат. Мы бы и рады принять его но... Слово есть слово. Мы должны сделать иное, раж уж пообещали. А потом, ежели будем живы, мы, возможно, придем в твою ганзу - но уже свободные от гнета неисполненного. Прости. Простите и вы, сестра, друг. Нам... Нам пора прощаться и собираться. Простите меня еще раз, если я перепутала звезды с их отражением на поверхности пруда...

Замерев в обьятиях любимого, Хельга потеряла счет времени, растворяясь в жарком тепле его обьятий, в ласковых касаниях и теплом дыхании, нежных аккуратных прикосновениях и сводящей с ума близости. Сейчас кэндлмесский прокурор, всегда полагавшая себя в первую очередь не женщиной, а чиновником, осознавала себя любящей и любимой, и чувства эти, столь нехарактерные для костного, насквозь бюрократичного мирка ее жизни, захватывали фон Веттин с силой могучего урагана. Непривычно было ощущать себя настоящей Женщиной - и женщиной желанной и обожаемой: но тем сильнее и захватывающе была охватившая ее страсть.
Млеющая в надежных руках прекрасного чернокнижника, Хельга только и успела, что ойкнуть от неожиданности, когда обаятельный Хельмут ловко подхватил ее на руки и бережно, словно драгоценную вазу, понес к застеленному ложу. От осознания и предвкушения того, что последует за этим на никогда незнавшей любовных игр постели, бывшая монахиня зарделась, как маков цвет, и только поплотнее прижалась к возлюбленному. На руках у колдуна было поразительно воздушно и комфортно: стоит смежить веки, и можно представить, как паришь в небесах, поддерживаемая двумя прекрасными белооперенными крыльями.

Прокурор даже не успела заметить, когда отрада сердца ее погасил лампу в кордидоре, зажегши взамен прикроватные светильники. Заботливый, предупредительный и осторожный, он мягко опустил верноподанную Святого Престола на широкое ложе. Оперевшись на руки, прокурор застыла, зачарованная искушающим шепотом Хельмута. Он, словно бы великолепный музыкант, маэстро, касался своими речами, своими нежными касаниями и горячим дыханием, самых потаенных струн давно застывшей души фон Веттин, пробуждая к жизни пока что еще тонкий и хрупкий цветок желания. И не мог багрянец этого цветка прожить без того, что было ему как вода: он засыхал без поцелуев, без ласк, без сплетения рук и сплетения тел.

Ловкие пальцы абиссарийца сноровисто расстегивали блузу, словно бы освобождая женщину не только от одежд, но и одновременно от тяжелых, сковывающих лат абсолютно ненужной ныне морали. Каким-то краем одурманенного жаждой сознания Хельга подивилась, как ловко мужчина управляется с женскими одеждами, но шальная мысль эта надолго не задержалась, поглащенная всеобъемлющей истомой и негой.
Всегда привыкшая носить холодную маску безразличия, стремившаяся укрыться от всего мира за щитом Веры и оборониться мечом Долга, фон Веттин чувствовала себя ныне безмерно радостной и безмерно счастливой. Ощущение первозданной свободы пьянило, заставляло терять голову: словно птица с подрезанными крыльями, впервые за долгие годы сумевшая подняться в воздух, она наслаждалась безбрежным небом вокруг и ощущением вольного полета, не скованного боле никакими искусственными, противоестественными преградами.

Захваченная водоворотом страсти, прокурор и не заметила, как под пальцами Хельмута блуза сдала свои позиции и белым лебедем улетела куда-то в сторону. Склонившийся сверху чернокнижник покрывал тело Хельги страстными поцелуями, каждый из которых срывал с губ фон Веттин тяжелые стоны. Ах, как же прекрасен он был, как притягателен и благороден! Нет, не могла такая красота, такая душевная чистота служить злу! Не могли эти теплые синие глаза, на самой поверхности которых были видны неизмеримая нежность и обожание, лгать!
Вновь протяжно застонав, чиновник всем телом подалась навстречу ласкам, каждым сантиметром кожи испивая жар губ любовника. Охватив ладонями его лицо, женщина потянула мужчину наверх, отбросив ложное смущение и одаряя его ответными поцелуями. Отдавшись, наконец, порыву сдерживаемых чувств, Хельга уже не могла остановиться: буря эмоций захватила ее, унося к вершинам страсти.

До одури, до зубовного скрежета ей хотелось увидеть обнаженным свое ангельское подобие человека, и фон Веттин торопливо и неумело принялась раздевать Хельмута, путаясь в пуговицах тесного камзола. Но миг - и руки ее накрыли теплые ладони чернокнижника, заботливо помогшие справиться с поставленной задачей. И когда одежда упала к их ногам, Хельга замерла в восхищении, любуясь точеными формами своего возлюбленного: в нем одновременно переплетались сила и стройность, изящество и мужественность.
Видя на груди мужчины застарелые шрамы, она не сдержала изумленный вздох: ужели нашлось существо столь бессердечное, столь падшее, что посмело причинить грех этому великолепному телу, подобному Адонису? Рука бесстрашного прокурора, забывшей и о вере предков, и о том, кто перед ней, с тревогой и изумлением потянулась к старой ране, касаясь ее самыми кончиками пальцев и будто бы не веря, что шрамы эти реальны. Но абиссариец не позволил своей женщине долго пребывать в немом изумлении - с пламенным поцелуем он притянул ее к себе, и майор мигом забыла о всех треволнениях, всецело отдавшись на волю танца рук кавалера.

Это был рок, это был фатум, и не оставалось никаких мыслей о сопротивлении - лишь пряно-порочное желание очертя голову рухнуть в бездну грехопадения, где есть место только для двоих, где они могут слиться воедино в том извечном танце, что древнее всех иных и восхитительней всех иных. В сторону отлетели ненужные преграды ткани, и вот уже Хельга лежала перед возлюбленным почти обнаженной. В расширившихся глазах фройлян фон Веттин колдун видел свое отражение, тонущее в глубинах страстного желания, руки женщины скользили, мягко и настойчиво лаская его спину - ровно до тех пор, пока губы чернокнижника не запечатлели почелуй страсти на ее груди. В мгновение магкие касания, подобные легкому росчерку птичьего пера, сменились острыми коготками, резко и требовательно полоснувшими кожу и притянувшему Хельмута к себе: ближе ближе! Хриплый, громкий и протяжный стон слетел с губ прокурора, когда губы Хельмута каснулись ее, и она подалась всем телом навстречу к нему, жаждя ощутить каждой клеточкой своей кожи кожу мужчины, прижаться к нему так крепко, как только можно.

Шалые глаза, рассыпавшиеся по подушке пряди темных волос, сбивчивое дыхание выражение счастья и наслаждения на лице: разве можно было признать в этой расцветшей женщине всегда чопорного и сдержанного кэндлмесского прокурора? Разве мог кто-то поверить, что эти привыкшие к сухим указаниям вечно сжатые губы могут быть столь маняще приоткрыты, страсно шепча: - Хельмут... Разве могла бы чинная и благопристойная дама столь настойчиво тянуться к мужскому ремню, жаждя узреть своего возлюбленного полностью? Здесь и сейчас та, прежняя Хельга, тихо умирала, а из пепла ее рождалась иная, обновленная Женщина.

Старый кряжистый дуб, сгорбившийся под напором времени, клонил свои ветви над антрацитово-черными водами реки, что казались на мгновение застывшими в своем неустанном беге. Берега, равно как и основание могучего древа, терялись в густом клубящемся тумане, в котором нет-нет, а мерцали царственным пурпуром и благородным серебром далекие искры. Время словно бы было и невластно над сим погруженным в вечный полумрак местом, что одновременно пребывало везде и нигде. Даже легкого порыва ветра небыло, чтобы шевельнуть эту неподвижную серо-зеленую крону многовекового дуба, и от этого он казался столь же застывшим, сколь и вода, над которой он клонил длинные разлапистые ветви.

На одной из ветвей, свешившихся над замершей рекой, сидели трое. Прижатая с двух сторон, в центре замерла та, в которой бы обитатели Моргота признали казненную Жанну д'Арк - такую, какой она была в тот день, когда повела войска в бой. Завернутая в теплый серый плащ, девушка подрагивала, словно бы от холода, и инстинктивно закутывалась поплотнее. Одесную, плотно прижавшись к Жанне, устроилась невысокая голубоглазая блондинка со внешностью смиренной и немного наивной. Обряженная в длинное белое платье до щиколоток, она сидела, сложив руки на коленях и всем своим видом демонстрируя чистоту и скромность. Ошую, приобняв девушку за пояс и закинув ногу за ногу, устроилась смуглая брюнетка с блестящими черными глазами и развратной ухмылкой, покуривающая сигарету на тонком длинном мундштуке. Одетая в черный с алым купальный костюм, она выглядела бесстыдно-соблазнительной и горячей, а исполненные томной неги движения заставляли поверить, что она еще недавно делила ложе с пылким и страстным любовником.
Беззаботно качая ножкой и выпуская в вязкий застывший воздух причудливые клубы дыма, чернявая первой нарушила затянувшееся молчание. В голосе ее, непривычно громком и звонком для этого скорбного места, странным образом переплетались насмешка и соблазн, ирония и непостижимый шарм, загадка и открытость:
- Вот и сказочке конец. Как не обманывай судьбу, а от нее не уйдешь. Коли написано кому-то на роду сгинуть в муках, так и будет. Как ни крутись, как ни воскресай а результат, - сидевшая слева сделала театральную паузу, наслаждаясь моментом, - один. Все равно придется покинуть эту юдоль скорбей. Оставив безутешного Жиля, оставив нерожденного сына умирать в утробе матери, оставив о себе грязные подпольные слухи, которые со временем заслонят чистый образ и отбросят свою тень на тех, кто был рядом. А сколько всего можно было сделать: жить, радоваться, любить, чувствовать вновь и вновь, как в сладкой истоме замирает сердце под его касаниями. Не так ли, милая моя?

Сизая струйка табачного дыма, оторвавшаяся от папироски, странным образом завилась в дымчатый знак вопроса, повисший перед тремя девицами. Смуглянка коротко рассмеялась - словно серебрянные колокольчики зазвенели, и подула с ладони на темно-серый клубящийся символ, мигом рассыпавшийся и растворившийся.
Блондинка, всем своим видом выражавшая недовольство словами черноволосой, наконец собралась с духом и решилась ответить. Опустив очи долу и склонив голову так, что длинные светлые кудри закрыли лицо, она тихо прошелестела. Казалось, темное небо при звуках ее мягкого голоса разорвал тонкий лучик света, нашедший дорогу к золотым волосам говорившей:
- На все воля Божья. А еще - кара за те порочные средства, коие вернули ее в мир живых. Конечно, Он есть любовь, и воссоединение влюбленных Ему угодно, но не таким путем. Это противно человеческой природе. Мученическим венцом своим она искупит и свой грех, и грех графа де Рэ. Как будет очищена ее душа на небеси, так и душа нашего Жиля на земле возвысится в страданиях. Ее вознесет вверх и облагородит гибель Жанны от рук морготского колдовства, и он станет истинным и истовым защитником веры. Щит Моргота станет святым щитом Церкви. Не к этому ли Жанна должна стремиться, даже в гибели своей неся свет?

Резким щелчком отправив докуренную сигарету вместе с мундштуком в короткий полет к заствышим водам, темненькая коротко зааплодировала собеседнице, криво усмехаясь фанатичной вере, сквозившей в словах блондинки. Забавно и утрировано скорчив вредное личико, она нарочито неприятно проскрипела:
- Ах, страдай, мучся и умирай во благо остальных! Да мы уже умерли, если ты забыла! Пора бы и пожить! Тем паче - для себя.
Вмиг вновь вернув себе иронично-спокойное выражение, левая продолжила:
- Наша милая Галатея любит и любима, так какого, простите, черта она должна отринуть это ради какой-то глупой смерти!? Была клятва любить вечно и вечно быть вместе: клятва из глубин сердца. Так что не надо тут, душечка, разрушать то, что построено не тобой, что признается возвышенным и светлым даже с твоей позиции. Жиль и та Жанна, что он создал, должны быть вместе: не отнимай у Пигмалиона его творение, - крепче прижавшись к молчаливой девушке в центре, черноволосая обожгла ей ухо горячим шепотом, - Мы не оставим Жиля, верно ведь?

Челесте валилась с ног к концу этого кровавого дня, но не могла себе позволить ни малейшую слабость при совершенно посторонних людях. Quod licet Iovi, non licet bovi* - такова правда жизни, если уж тебе выпало родиться в благородном семействе. Нельзя говорить, чтобы в своих порывах помощи она была совсем уж неискренна, нет, юная сеньора Эстакадо прекрасно знала цену христианскому милосердию и от природы не была склонна к лицемерию. С немного усталой улыбкой она выслушивала благодарности людей, которым не отказала в помощи её семья, и надеялась, что Господь и Пречистая Дева сохранят её братьев целыми и невредимыми. Орфео, пусть и самым младший в благородном доме, тоже начинал помаленьку чувствовать весь груз ответственности. Данте же, как человек долга, наверняка не явится домой раньше, чем на улицах будет установлен порядок, и если при этом он будет цел, то подобное и вовсе будет сродни чуду. Но чем больше Челесте думала, тем сильнее склонялась к тому, что бы не решили при выборе нового герцога и правителя прекрасной Пьяченцы, их семья не потеряет ровным счетом ничего из того, что имеет сейчас. А это уже немалое достижение в столь неспокойные времена.
Была у неё еще одна мысль с горьким полынным привкусом - о том, что ради блага Эстакадо ей в самое ближайшее время придется выйти замуж. Увы, но и это тоже определенная неизбежность во всем, что составляет сущность бытия дочерью благородного дома. Именно сейчас, как никогда раньше, и ей и брату требовался разумный совет. Кто знает, как все еще может обернуться?

Как выглядят адские пейзажи глазами человека? Увы, но ответ на этот вопрос зависит более от того, каков сам человек и чьи именно владения он видит. Пустошь Обреченных с точки зрения самой Сетерли была местом красивым и печальным. Здесь плакали небеса, плакали скалы и страдали бродящие повсюду проклятые, запертые в своих собственных воспоминаниях. Некоторые человеческие художники наверняка продали бы свои души в обмен на то, чтобы запечатлеть хотя бы часть этого, но редким гениям подобная мера и не потребовалась бы. Они и так могли ощущать фантастические пейзажи непостижимым для большинства смертных образом. У демонессы не раз и не два возникали предположения о чем именно думал Люцифер, когда создавал это место, вот только предпочитала она держать их при себе.
Когда они плавно опустились на землю, шафрановые пыльные равнины уже накрывали клочья белесого тумана, а по свинцовым небесам начинали пробегать пламенные искры, намекая на то, что в самое ближайшее время прольется обычный для этих мест огненный дождь. Проклятые словно не замечали демонессу, ступившую фарфоровыми ступнями на яркую землю и её спутника, озирающегося по сторонам. Рыжий же конь также попал сюда целым и невредимым, разве что выражал недовольство по поводу практически полного отсутствия травы на пустоши. Да и те редкие темные клочки, что все-таки умудрялись здесь вырасти, были ему явно не по вкусу. Сетерли же чувствовала себя так, словно тащила и коня и охотника на своем горбу (которого у нее так-то и не было), потому она отдышалась, прикидывая свой дальнейший маршрут.
-Ну что ж, Виктор, добро пожаловать в Ад. Здесь мне, должно быть, полагается торжествующе расхохотаться, но я пожалуй пропущу эту ерунду. Осваивайся и поедем дальше. Я отвечу на любые твои вопросы уже в пути. Надеюсь что ты хорошо подготовился, потому что отсюда я тебя вернуть не смогу. - потянувшись всеми четырьмя руками, Сетерли с некоторым облегчением услышала тихий хруст суставов, но снова взлетать не стала. С неё не убудет, если она немного прогуляется пешком.
Она ожидала отчаянного сопротивления со стороны ангела-хранителя, но тот, похоже, или искренне сочувствовал Виктору, или махнул рукой на своего подопечного, так что утянуть с собой человека было относительно легко. Вот вместе с конем возникли трудности и во что здесь превратиться мирная лошадка Сетерли как-то не очень представляла, но по этому поводу ей заранее было смешно. А оставшаяся дыра возле какого-то человеческого городишки её не слишком волновала. Если кто и провалиться вслед за ними - бывает, не повезло.

Пропустить свадьбу графа Аларик позволить себе не мог. В конце концов он нынче являлся единственным представителем святой инквизиции в этом месте... При упоминании его новой должности он скорчил гримасу из за чего шрамы на лице составили совсем уж занятный узор.
- "Представитель" Проворчал он под нос. Найти человека менее подходящего для этой роли во всем замке было сложно. Особенно в тот час когда тени над Машекулем сгущались все более и более. Но мрачные мысли следовало оставить за дверью этого зала. То что душу охотника жгла адским пламенем жажда найти и уничтожить виновника гибели его госпожи, не должно было омрачать свадьбу того, кто прилагал все усилия чтоб ему помочь. На свадьбу он все-же немного опоздал успев как-раз к окончанию клятвы, но он был свято уверен что так как он к дьяволу не сдался на церемонии Жиль его простит.
Не смотря на то что молодоженов осыпали все таки не пулеметными лентами, охотник позволил себе отпустить тихую шуточку, что не удивится если свадебную ночь и постсвадебное утро молодожены проведут в дуле какой-нибудь крупнокалиберной гаубицы, морготцы - странные люди.
В час же, когда настанет Судный День,
И воины Щита примут последний бой,
И клятвы под стать... Угу разбежались последний бой. - Хмыкнул охотник откупорив бутылку чего-то покрепче, - Мы на него еще в старости полюбуемся когда дожмем соседей... - Проворчал он ехидно представляя графа обвешанного как гирляндами детишками и внутренне содрогнулся, ужасная участь...
Наплевав на все приличия даже на свадьбе охотник не снимал полюбившуюся шляпу которую нашел в одной из лавок города на смену улетевшей в пропасть над которой они с графом так дружески зависали. От воспоминаний идущих следом и более грустных его отвлекла можно сказать вовремя подоспевшая Инга, которая в честь праздника казалось решила побить все рекорды по обворожительности, и по мнению охотника ей это вне всяких сомнений удалось!
Морготцы на выпивку не налегали, но Аларик никогда и не был морготцем, правда оставаться наравне со всеми ему позволял колоссальный опыт наемничьих попоек, так что он не отстал нигде кроме, пожалуй стрельбы из лука. Впрочем свой конфуз он компенсировал всадив в злополучную мишень полный набор столовых приборов включая десертную ложечку. Было еще множество событий которые заставили его немного отвлечься от жажды мести, по крайней мере до утра.
Очнувшись и с огромным сожалением освободившись из жарких объятий невероятной огнеметчицы Аларик быстро покончив с утренней разминкой и водными процедурами двинулся к графу, учтиво дождавшись в приемной Аларик вручил ему небольшой чемоданчик, приобретенный тут же неподалеку.
-Вчера я решил не портить вам праздник моей хмурой рожей, и решил повременить с подарком. - Издалека начал он подавая Жилю чемоданчик. - Здесь несколько фокусов которые возможно когда-то спасут вам жизнь, но я бы предпочел чтобы они никогда вам не пригодились... - Содержимое чемоданчика составляла небольшая батарея склянок и несколько алхимических бомб с разной начинкой. Часть из них составляли часто используемые и незаменимые рецепты, а часть собственные разработки Аларика и Брома с краткими рекомендациями по использованию. - За надежность можете не переживать, содержимое каждого сосуда создано мной лично. Еще раз позвольте поздравить со свадьбой - Приподнял он шляпу,
-А теперь я хотел бы попросить вас оказать мне содействие в общении с Магистром ордена Тернового Венца. Они определенно не хотят пускать меня добровольно, а я пока не настолько отчаялся чтобы абсолютно бессовестно лезть туда не совсем привычным способом, потому хотел бы попросить вас о помощи...
К счастью граф решил составить компанию и даже помог охотнику искать информацию. Правда, она снова потерялась в обилии возможностей. Информация полученная в крепости помогла разобраться в ситуации, но не приблизила к поискам виновного.

- Аларик, вы не могли бы инициировать проверку в морготском отделении Инквизиции со стороны агентов Маурицио?
-Сказать честно граф, в этой ситуации я могу себе позволить инициировать что угодно. Пока это дойдет до Маурицио, мы успеем раз 10 закончить наше расследование. Но меня больше интересует действительно ли вы подозреваете кого-то из местных инквизиторов? Впрочем как будет угодно, это не казалось Аларику плохой идеей.

Когда они вернулись в Машекуль Аларик выдал соответствующие распоряжения, и с чистой совестью направился в свою комнату размышлять над ситуацией. Все больше и больше он приходил к мысли что просто необходимо где-то добыть могучего малефика и силой вынудить того помочь расследованию. Останавливал его пока-что один факт, примерное представление скольких придется убить для достижения этой цели.

Следующее утро так же было полно событий, но это только укрепило его уверенность... Графа он нашел уже в изоляторе, и вид его оставил Аларику только один вариант. Он приказал пользуясь всей полнотой полномочий опечатать комнату в которой все произошло и ни в коем случае никого туда не допускать. Сам же раздобыв несколько бутылок крепчайшего пойла двинулся в изолятор к де Рэ. Он был точно уверен что это не болезнь, а еще он так же был уверен что целились в графа, ведь это случилось на следующий день после того как они покинули Сангвис...
Его сначала не хотели пускать внутрь, но после того как охотник честно предупредил что господам часовым не удастся его удержать, и он не претендует на нарушение карантина и готов находится в изоляторе достаточное время его с неохотой пропустили.
Прихватив с собой табуретку охотник расположился напротив графа, выставил бутылку и не терпящим возражений тоном рыкнул - Пей!

Закрыв глаза, Хельга наслаждалась ощущением обжигающих рук чернокнижника, с ловкостью опытной камеристки приводившего ее наряд в подарок. Напряженная, словно струна, прокурор боялась пошевелиться, понимая, что нынче она - раба своих желаний. Стоит ей обнять Хельмута - и мигом рухнет последняя преграда воли, и не будет уже для нее ни запретов, ни препон, ничего: только она и желанный мужчина. Слава Богу, малефик смог сдержать себя, и у Хельги хватило сил, одарив колдуна страстным взглядом, удалиться в уборную и привести себя в надлежащий вид.
...Следуя к заказанному экипажу, фон Ветиин опиралась на руку Хельмута, понимая, что веры в свои ноги нет. Но держать тон было необходимо - и чернокнижник помог прокурору благочинно и сохраняя достоинство добраться до машины.

Заботливый и нежный Хельмут помог Хельге занять свое место в машине, распахнув дверь, и женщина не могла отказаться от некого фривольного афронта любезному ухажору, на несколько секунд прильнув всем телом к обожаемому кавалеру и чувствуя, как обжигающе-страстные руки на несколько секунд леглик ней на талию, притягивая к себе. Впрочем, остатков благоразумия фон Веттин и ее заботливого спутника хватило на то, чтобы не начать демонстративно и страстно целоваться прямо у машины, и прокурор, скрепя сердце, заняла свое место на заднем сиденье.
Прижавшись к колдуну и уютно устроив голову у него на плече, достойная наследница маркграфов наслаждалась тишиной и спокойствием дороги, близостью любимого - она уже не боялась сказать это слово - любимого, мужчины, теплом его тела и его тихим дыханием. Хельмут оказался настолько близок по духу прокурору, что с ним было приятно и просто молчать, просто сидеть рядом и наслаждаться близостью к драгоценному колдуну, что за несколько дней стал ей ближе всех людей, и даже - Хельга боялась признаться себе в этом - ближе Бога. Теплота, спокойствие, нежность - эти чувства обуревали прокурора, и она впервые чувствовала себя абсолютно и безбрежно счастливой - ведь ощущения эти были для нее новы, незнакомы. Хельга, как неофит, со всем пылом и жаром отдавалась обуревающим ее новым ощущениям, убедив себя в том, что любовью своей сможет привести милого ненаглядного Хельмута под святую сень Креста.

...Недолгий путь сквозь томную ночь завершился, и вместе с кавалером прокурор покинула машину, мигнувшую фарами на прощание и исчезнувшую вскоре в темноте. С неба хлестали тугие струи дождя, где-то, пока что в одалении, сверкали первые молнии, но забывшей обо всем женщине не была страшна непогода. Что ей дождь, что ей зной и град, что ей все казни египетские, когда рядом тот, с кем голубка ее души воспаряет ввысь?
Держась за руки, мужчина женщина с улыбкой проскользнули незаметно мимо спокойно дремлющей консьержки, и буквально взлетели по лестнице, замерев лишь у квартиры прокурора. Одарив своего спутника кратким целомудренным поцелуем, за пеленой которого было скрыто обещание дальнейшего тепла и пламени чувств, фон Веттин неуверенной, чуть подрагивающей рукой наконец попала ключом в замочную скважину и распахнула перед возлюбленным двери в свое жилище.
Зажегся в парадной тускловатый свет, отбрасывая на стени пляшущие тени, и заботливые руки чернокнижника воспарили к плечам Хельги, помогая разоблачиться ей от суконного доспеха пальто. Оставлены на столике перчатки, составлена в угол обувь, и тонкие пальцы выпрямившейся прокурора скользнули по выбившимся прядям, убирая их за уши. Освобожденные из узилища строгой прически волосы, ныне падающие темным водопадом по плечам, были для Хельги, как и все католики, ищущей во всем сакральный символизм, неким олицетворением ее свободы и открытости, готовности пустить Хельмута за долгие годы запертые ворота сердца.

Замерев в обьятиях абиссарийца, Хельга, положившая голову на мужское плечо, лишь согласно кивнула на слова мужчина. И, когда уста ее запечатал ласковый поцелуй, уже никаких слов не было нужно - язк тела и взглядов был гораздо более правдив, чем неклюжие слова, неспособные передать все томление духа.
Приподнявшись на ципочках, прокурор сама неуверенно, но требовательно ответила на поцелуй колдуна, будто бы растворяясь в неге его объятий и обжгающем пожаре губ. Женщина хотела бы продолжать, хотела бы сама проявлять активность, но подспудное опасение не давало сделать этого: понимая, что ее опыта в ласках и нежности явно недостаточно, фон Веттин опасалась сделать что-то не то, оскорбить или обидеть драгоценнейшего из мужчин, показать себя неумелой, или грубой, или развратной - не такой, как она желала бы открыться Хельмуту. Посему наследница маркграфов, оторвавшись от уст любимого, вновь склонила голову к нему на плечо, доверчиво прижавшись к чернокнижнику и замерев в ожидании дальнейших его шагов.

Когда чернокнижник неторопливо и величественно поднялся со своего места, сделав первый шаг в обход стола, фон Веттин, прерывисто выдохнув, на несколько секунд зажмурилась. Она понимала, что ждет их в скором времени, и тело и разум ее сами стремились к колдуну, но все происходящее казалось таким странным, таким нереальным и иррациональным, таким неожиданным и завлекающим, что прокурор просто-напросто боялась поверить в это.
Еще раз вздохнув, Хельга, как могла, расслабилась, пытаясь отогнать напряжение и колотившую ее мелкую дрожь, и резко открыла глаза. К счастью женщины, Хельмут никуда не делся - наоборот, он был все ближе и ближе. Широкая улыбка, полная надежды и тайных желаний, легким крылом скользнула по лицу кэндлмесского прокурора, когда она сама порывисто поднялась навстречу очаровавшему ее мужчине, чуть не опрокинув стул.

Она жаждала его так сильно, как только может женщина желать мужчину. Хельге хотелось, забыв обо всем, оказаться заключенной в его объятия, тонуть в сладости его поцелуев, наслаждаться пламенем его красивых рук, ласкающих ее тело. Здесь и сейчас больше не было чинной и сдержанной католички, бывшей благочестивой послушницы, строгого и неподкупного прокурора. Здесь не было и абиссарийского демононопоклонника - лишь только мужчина и женщина. Хельга и Хельмут. Хельмут и Хельга. Он и Она - к чему что-то другое?

Отвечать малефику не было никаких сил, да и не нужны были слова - взгляд Хельги, полный томности и страсти, ее прерывистое дыхание и закушенная губа, ее тело поддавшееся вперед были гораздо более ясным и точным ответом, чем любые речи. За грех, за блуд она была готова понести любое неминуемое наказание, зная, что оно неизбежно - но не учит ли нас Библия, что все подобное предопределено? Не зря же говорят: Книга жизни начинается с мужчины и женщины в саду, а заканчивается Откровением.
Когда первым, воздушно-легким касанием, пальцы Хельмута скользнули по ее губам, фон Веттин, затрепетав и еле слышно застонав, снова подалась вперед, страстно целуя ласкающую ее руку, что уже скользнула вверх, высвобождая ее волосы из оков строгой прически. Длинные кудри прокурора темным водопадом рассыпались по плечам и спине, и женщина прильнула к обожаемому мужчине, запрокидывая голову и настоятельно требуя поцелуя.
Аккуратные ноготки фон Ветиин требовательно скребли по камзолу холдуна, словно бы пытаясь притянуть его еще ближе. Расширившиеся от нахлынувших чувств темные, глубокие как бездна глаза прокурора неотрывно смотрели на кавалера, любуясь каждой его черточкой, пока склонившийся мужчина не каснулся ее губ в обжигающем и, вместе с тем, предельно нежном и ласковом поцелуе.
Со всем пылом долгих лет воздержания, со всей страстью долго томившихся в темнице благочиния желаний, Хельга отвечала на ласку чернокнижника, словно бы одновременно растворяясь в нем и поглощая его собой. Она таяла под его руками, и от накала кипящей бури страстей ноги женщины подгибались, не в силах ее удержать: если бы не крепкие объятия прижавшего Хельгу к себе малефика, она бы наверняка не устояла.
Вцепившись одной рукой в плечо мужчины, другой прокурор нежно гладила его щеку и ухо, иногда в порыве чувств чуть царапая кожу колдуна. И когда ласки Хельмута спустились ниже, Хельга, уже не сдерживая себя, в голос застонала, сильнее вцепившись в самого лучшего из мужчин на свете и моля Господа об одном: лишь бы он не останавливался.
Всегда чопорной, сейчас прокурору было все равно, заметит ли их кто-то или нет, и мысли ее той частью, что не были захвачены пожаром желания, были о том, выдержит ли ее, если что, столик, или лучше облокотиться на стену. К счастью, выдержки у Хельмута оказалось больше, чем у нее. Когда обжигающий шепот каснулся ушка, Хельга, вздрогнув, крепко прижала к себе чернокнижника, негромко выдохнув:
- Да, мой милый. Ты... Ты прав - не здесь.
Облизнув пересохшие губы и переведя дыхание, она задала встречный вопрос: - Может, ко мне?, - сейчас голос прокурора был мягок и нежен, полон любви и обожания - ни капли той строгости и сдержанности, что были так присущи ему, не осталось.

Стоя, наконец, под венцом с возлюбленным, Жанна ловила себя на мысли,то она, наверное, сейчас выглядит наивной-наивной дурочкой - ей никак не удавалось согнать с лица эту широкую и донельзя счастливую улыбку, равно как и убрать из взора безбрежное море восторга, и придать себе надлежаще строгое и спокойное выражение, подобающее важной церемонии и ее статусу почти что уже жены графа де Рэ. Убедившись в бесплодности попыток и поняв, что это решительно невозможно, девушка, наконец, махнула рукой на все подобные попытки: плевать, что скажут окружающие, пускай они все убедятся, что Жюльетт Сориньян счастлива свадьбе с любимым и единственным - и счастлива так, как может быть счастлива только та, что без ума от обьекта своей страсти. Пускай они осознают, что наблюдают прекрасное чудо любви обоюдной, более того - Истинной Любви.
Восторженная Жанна, державшаяся за руку жениха, была на седьмом небе от счастья: душа ее белой горлицей взлетала в горние выси, сердце, будто готовое выпрыгнуть из груди, пело самую прекрасную песню: "Жиль, мой Жиль, мой милый, любимый, обожаемый, ненаглядный, самый-самый лучший, самый красивый и желанный, мой сильный Жиль, моя поддержка и защита, половинка сердца моего, мой бесконечно любимый...". Периодически пальцы немного нервной баронессы сжимали руку супруга, словно бы ища у нее поддержки, и от осознания того, что эти руки будут вскоре ласкать ее уже не как руки любовника, но мужа, затуманивался рассудок и сладко щемило сердце.
Девушка смотрела на лицо графа де Рэ, и никак не могла налюбоваться любимым. Хотя каждая черточка его прекрасного лица была ей известна, за долгие ночи была не раз исследована ласковыми пальцами и изучена горячими поцелуями, оно оставалось столь же манящим и божественно чарующим и манящим, как и в первый день их встречи. Ее милый Жиль был для нее жизнью и ее душой, он был всем, и юная Жанна-Жюльетт твердо знала, что что бы не случилось, они навек останутся вместе, ибо они - одно целое.
Залюбовавшись будущим мужем, она даже не сразу услышала слова святого отца, обращенные к ней, а как осознала их, ответила просто, сверкнув белозубой улыбкой и огоньками счастья в полных безграничной любви глазах:
- Я согласна.
И когда она вместе с любимым произносила слова свадебной клятвы, сердце ее трепетало в ожидании того судьбоносного мига, когда они соединятся в законом браке перед всем Морготом, как соединились друг для друга.

...Теперь они с Жилем муж и жена - самая счастливая супружеская пара на свете. Теперь она может обнимать и целовать любимого даже прилюдно, не сдерживая своих чувств и безбрежной любви. Теперь они, наконец, смогут проводить ночи в одной спальне не украдкой, как тайные любовники, а открыто и честно - теперь никто не посмеет их упрекнуть, ведь они - супруги. Новая графиня де Рэ, замирая в крепких обьятиях мужа и ощущая всем телом его пылкий поцелуй, чувствовала себя самой счастливой на свете - после стольких препон, после стольких преград они, наконец, воссоединились, и даже смерть не смогла помешать им.
Свадебное застолье прошло для девушки как в тумане - она отвечала на поздравления, сама поднимала бокалы за гостей, смеялась над шутками и хлопала представлениям: но при всем при этом была словно бы не здесь, не отходя ни на шаг от любимого. Ей хотелось бросить все эти осточертевшие церемонии, всех гостей и весь мир, и просто уединиться с Жилем: заново изучать его уже как мужа, и отдавать всю себя его ласкам, потонуть, раствориться, сгорать в пламени их любви.
Лишь неизмеримой выдержкой и предельным напряжением сил Жанна сумела дотерпеть до ночи, вежливо распрощаться с гостями и родичами и, наконец, добраться до супружеской спальни.
То же, что происходило на ложе за массивными дверями в опочивальне графов де Рэ, навек останется тайной для всех, ибо эта ночь принадлежала только им двоим, а то, что было меж ними, негоже выносить на обозрение достопочтенной публики.

...Утреннее купание с любимым было для Жанны в новинку, и она со всем пылом отдавалась этому наслаждению - отдыху в горячей воде рядом с ненаглядным мужчиной. Графиня резвилась, как ребенок, брызгалась в Жиля водой, весело и задорно смеялась, не в силах сдержать своего счастья. Не надо таиться, не надо уединяться - теперь их с обожаемым графом ничто и никто не разделит. "Вместе, вместе, вместе!" - радостно стучало ее сердце, и девушка была готова обнять весь мир - таким прекрасным он казался, когда рядом муж.
Вдосталь накупавшись, графиня де Ре отправилась приводить себя в порядок, сушить и расчесывать длинные черные локоны. Улыбаясь своему отражению, Жанна любовалась теми следами страсти, что оставиил на ней ненаглядный, как вдруг раскаленным прутом все тело ее прошибла ужасающая боль. Перво-наперво девушка почему-то подумала, что она беременна, но когда этот раскаленный стержень страданий стал проворачиваться внутри ее, будто испепеляя все внутренности и наматывая их на себя, она ужасающе четко осознала, что это нечто гораздо более худшее и страшное.
Пошатнувшись, Жанна ухватилась за столик, молясь о прекращении страданий и о том, чтобы только не упасть. Опустив голову так, что недочесанные спутанные пряди заслонили лицо, он с ужасом увидела, как кожа, ее кожа, которую столь недавно ласково целовал любимый, начала сползать целыми пластами, открывая розовое мясо - как у прокаженной. Вся столешница казалась залитой кровью так, что казалось, что в самой девушке не осталось ни капли. Это было не реально, это казалось кошмарным бредом - но это было ужасающей реальностью.
Расширившимися от животного ужаса глазами графиня смотрела на весь этот сюрреалистичный кошмар, пока новый спазм не заставил ее согнуться почти к самой залитой кровью поверхности стола. Из последних сил она пыталась позвать любимого, но из сведенных связок вырвался лишь слабый писк. Оперевшись, пытаясь подняться и хоть как-то совладать с болью и ужасом, она смогла лишь крикнуть хриплым голосом, похожим на карканье могильного ворона:
- Жиль!
Вместе со словами изо рта вылетели кровавые сгустки - будто все внутренности постигла судьба рук. Ноги девушки подкосились, в последней отчаянной попытке удержаться она попыталась ухватиться за столик, но только своротила его. Рухнув на пол, скорчившаяся в позе эмбриона Жанна лишь на самом краю сознания отсекла звон разлетающегося вдребезги стекла, прежде чем милосердная тьма беспамятства не поглотила ее.

Данте Эстакадо, Матиас Джованни, Стефан Сальваторе

Они смогли. Они сделали это - три благородных семейства внесли каждое свой вклад в победу над кондотьерами, не ожидавшими того, что горожане будут так жестоко обороняться. И уже почти не слышалось звона клинков, все тише был треск пожарищ, а перепуганные простецы начинали аккуратно покидать свои норки, опасливо оглядываясь - неужто все закончилось? Сегодня тихая, спокойная и провинциальная Пьяченца впервые за долгие годы познала сладковатый вкус крови на мостовых и тяжелый, горький привкус пепла на губах. Сегодня Пьяченца вышла из этих испытаний обновленной и закаленной, словно бы повзрослевшей. Как девушка, что достигла совершеннолетия, она готова была связать свою судьбу с мужем и повелителем.
Так уж сложилось, что городской Совет - сердце общественной и политической жизни города, оказался тем местом, что незримым зовом призвал тех трех, кто были готовы схлестнуться за власть над городом. Но пришли они не одни - собственные солдаты и те, кто поддержали своих товарищей в этот giorno di sangue, были готовы с оружием в руках отстаивать притязания своих лидеров. Джованни со своими людьми и солдата и покойного Альберти вышел из напоминающего покойника здания Совета, смотрящего выбитыми окнами-пустыми глазницами в безучастное небо; Сальваторе и де Боно во главе маленькой армии прибыли со стороны залитой кровью и заваленной телами площади, и сапоги в крови делали их похожими на каких-то безжалостных убийц похлеще кондотьеров; ну а по via Florencia прибыли ровным строем городские стражники во главе с capitane Эстакадо.

Три маленьких армии застыли друг напротив друга, сверля противоположные стороны тяжелыми взглядами, и казалось, достаточно пары искр, чтобы все вспыхнуло, и благородные синьоры решили завоевать свое право на власть над городом с оружием в руках. Первым не выдержал один из парней Альберти, толи самый молодой, толи самый глупый:
- Вы опоздали, cretino! Это мы прибили кондотьеров, а Джованни зарубил их вожака! Ха-ха, опаздали!
На него шикнул ветеран из солдат Матиаса, баюкающий раненную руку: - Заткнись, баран, но было уже поздно. Не выдержал уже де Боно, раскатисто буркнувший угрожающим тоном на всю площадь, продемонстрировав весьма оригинальные познания в алхимии:
- Сейчас мы тут посмотрим, у кого тут яйца стальные, а у кого так - ртутной амальгмой покрыты.
Зашелся кашляющим смехом один из сержантов Эстакадо:
- Против закона прешь, борода? А пеньковая тетушка тебе не жена?

Возможно, против воли командиров, их подчиненные бы сейчас сами схлестнулись в бою, если бы на сцене не показались те актеры, которые опаздали к общему представлению: Сориа и его люди. Мигом разобравшись в ситуации, Луиджи заорал:
- Прекратите, горячие итальянские парни! Первого, кто пустит кровь, порешу самолично. Как Альберти? Жив?

Узнав, что глава совета мертв, мужчина взял инициативу в свои руки. Выйдя между четырьмя отрядами, он возвысил голос так, чтобы его слышали все:
- Не хочу ругать Моро, но он явно не подозревал о подобном повороте событий. И боюсь, что после пролитой крови, если мы не выберем графа и градоправителя, резня возобновиться. Поэтому я принимаю решение и за Сфорца, и за всех нас: завтра мы выберем новых членов Совета взамен погибших, а те уж изберут нового графа Пьяченцы. Я временно, до выборов, занимаю должность покойного Альберти, а мои люди будут патрулировать город, чтобы не произошло никаких неприятностей: вместо твоих парней, Эстокадо, совершенно верно - ничего личного.
Кстати, я вам сообщаю, что Пикколомини, по чьему попущению все это было, наши мирные горожане, видевшие, как кондотьеры выходят из ее дома, разорвали на куски. И еще - Колонна сбежал из города, так что в истинном нанимателе головорезов можно не сомневаться. Так что у нас освободилось три места, не считая Альберти: Пикколомини, Колонна и этот, очередной Фаррадечи.
Все синьоры, расходимся, а завтра в девять утра решим судьбу города.

Семья Эстакадо

При скором марше по via Florentia солдаты и стражники настороженно оглядывались по сторонам - а не как еще не все кондотьеры кончились? Никому не хотелось получить арбалетный болт промеж глаз, и бойцы были бдительны, как никогда. Наверное, только напряженная паранойя позволила одному из городских стражников - седоусому ветерану, помнившему еще деда Данте, увидеть в проулке вжавшихся в стену чужаков в ярких беретах. Люди Эстакадо не стали атаковать неприятелей в лоб, а поступили умнее - арбалеты, отобранные у пленных, были им в том подспорьем. Итогом короткой стычки было пленение еще двух головорезов, а еще три мерзавца уже никогда не будут осквернять воздух своим смрадным дыханием.

Получатели: Данте Эстакадо, Челесте Эстакадо.

Благонравная же Челесте своим христианским милосердием и преданной заботой сумела найти путь к душам даже самых зачерствевших людей. Юная девушка никогда не слышала столько благодарностей в свой адрес, как сегодня - жители Пьяченцы и вправду оценили по достоинству деяния той, кто, забыв о себе, всею себя отдала тем, кто стал жертвой кровожадных убийц: купцы и нищие, дворяне и портовые рабочие - всем она несла слова поддержки и протягивала руку помощи. И все понимали, как редка столь белоснежная чистота в этот жестокий и кровавый век, и не уставали благодарить синьору Эстокадо.

Семья Джованни

После того, как подлый арбалетный болт поразил в спину их командира, оставшиеся в живых наемники поняли, что пощады ждать безполезно, и приготовились к своему последнему безнадежному бою. Вот только боевой пыл их иссяк, а дух был сломлен. Люди Джованни и Альберти за несколько минут без потерь упокоили оставшихся, и здание совета было окончательно зачищено от кондотьеров.
Люди покойного Джироламо, потерявшие в этом бою своего капитана, застыли растерянными, не зная, что им делать дальше - без командира и без хозяина. Вариантов, если быть откровенными, было у них немного, и они сами осознавали это. Посему выжившие, недолго думая, прямо в залитом кровью и заваленном трупами кабинете присягнули на верность тому единственному, кто принял их под свое крыло - Матиасу Джованни.


Получатели: Матиас Джованни.

Семья Сальваторе

Задумчивая и улыбающаяся одними губами неаполитанка словно бы и не слышала раздражения в тоне юноши. Выпустив к потолку клубы тяжелого дыма, она неспешно перевела на вошедшего поддернутый дымкой взгляд, в глубине которого плясали похожие на свет одаленных костров искорки. Тихо усмехнувшись и прикрыв веки, она легко покачала головой и ответила, чуть растягиавая слова:
- Нет, мой милый мальчик, ты ошибаешься. Жива я, жива и дочь твоего отца, живы и все слуги мои. Я не потеряла ничего - только приобрела превосходную собеседницу, и кто знает, сколько бы еще слов мы подарили друг другу, если бы не твой внезапный визит.
Город оплакивает потери, а я - умиротворенно нежусь тут. Отложи же в сторону копье суровых речей и убери в ножны меч поспешности, и раздели с нами вина и дым от аравийских трав. Враг сюда не войдет, а те, кто опоясались мечами, чтобы спасти город, скоро изгонят покусившихся на Пьяченцу глупцов обратно в Шеол, где им самое место.


Получатели: Стефан Сальваторе.

Сначала на коленях у Кревана расположилась голова Вирель. Совершенно естественным оказалось погладить её, провести ладонью по волосам, почесать за ушком, откинув мешающие пряди. Пальцы, словно обретя собственную волю, спустились по шейке до самой ключице, потом снова направились вверх. В это время разговор с ведьмаком закончился и рядом с рейнджером присела Айлэ. Как можно не обнять девушку, положившую голову тебе на плечо? Рука легла на талию Горлицы.

Креван чуть повёл плечом, вынуждая Айлэ поднять голову и посмотреть ему в глаза:
- Давай не будем говорить об этой сделке ... до утра.
Шанти наклонился, чтобы поцеловать своего лейтенанта.

На слова ведьмака уютно устроившаяся в теплых мужских объятьях эльфийка только фыркнула:
- Котам задницу надирать нельзя, только ушки, только пушистые кошачьи ушки!
Демонстрировать, впрочем, как надо надирать "кошачьи ушки", она не стала, удовлетворившись своей удобной позой, длившейся, впрочем, не долго: ведьмак решил, что пора бы и честь знать.
Особого недовольства от того, что ее сначала покинула рука Ларса, а потом и он сам встал, отстранившись, эльфийка не испытывала - ей были дороги и те минуты чужого тепла, которые удалось украсть у жизни. Серьезных планов она на мужчину не строила, отдав все на волю случая - как пойдет, так и пойдет. Усталой Горлице просто хотелось лишь на краткий миг забыться, с головой нырнув в чужой огонь, что теплей вина и лета. И плевать, что за эти минуты тепла наверняка придется платить неудачей в другом деле - измученная эльфийка была готова заплатить за это почти любую цену.

Не делая никаких попыток удержать оказавшегося на удивление принципиальным Кота, Айлэ лишь усмехнулась на его шутку, улавливая подтекст, и начала отряхиваться от грязи и пыли, как реальной, так и воображаемой: надо было хоть чем-то занять руки и отвлечь внимание. На полученные указания она коротко ответила: - Ясно, - хотя на языке вертелась гораздо более длинная тирада.
Отзеркалив мужчине искреннюю и открытую улыбку и попрощавшись в ответ, лейтенант кинула взгляд на раненного родича, но от дополнительных вопросов воздержалась, решив, что что-нибудь, да придумает. Утро вечера мудренее, а раненный и так не транспортабелен, а сей момен ему ничем не помочь.

Мир почти вернул прежние цвета, но ведьмачья эссенция до конца еще не отпустила - но сейчас кавалерист чувствовала себя просто несколько нетрезвой. Проводив взглядом Ларса до тех пор, пока он не скрылся из виду, Горлица чуть неуверенной поступью вернулась к своим и пристроилась к Креавану с противоположной от сестренки стороны. Сложив голову рейнджеру на плечо и приобняв его, она задумчиво проговорила:
- Да уж, вот так встреча. Не было бы счастья, называется, так несчастье помогло. Ладно, раз решили, так решили: сделаем все, а там видно будет. Еще и об этом, - кивнула она в сторону раненного напарника ведьмака, - надо позаботиться, и решить, что делаем сейчас сами.
Замолчав и думая о чем-то своем, Айлэ прикрыла глаза, свободной рукой потирая виски, после чего коротко и несколько резковато добавила:
- Холодно.

Палец чернокнижника, смахнув слезу с щеки Хельги, словно бы одновременно и разонал туман из ее взора. Непривычно расширившиеся, ее глаза уже не были полны той задумчивой дымки, но ее не вернулись в первозданную чистоту - они словно бы подернулись густой, тягучей, как патока, томной поволокой, в которой далекими светилами поблескивали крохотные огоньки тех чувств, чей пожар крылся в груди прокурора. Будто парализованная, она замерла, кожей впитывая касание мужчины; а когда он отнял руку - с непроизвольным вздохом сквозь плотно сжатые зубы подалась навстречу, словно бы не желая прерывать прикосновение.
Хельмут видел, как напряженно сжимались ее пальцы, комкая белоснежную скатерть, как затрепетала тонкая жилка на шее от ускорившегося тока крови, как высоко стала вздыматься грудь, стесненная плотной рубашкой, как взметнулись вверх ресницы, открывающие полные бурлящих чувств очи, как всю такую ране сдержанную фон Веттин пробила нервная дрожь предвкушения, сдобренная изысканной специей какого-то подспудного опасения. Хельга понимала, что легкое прикосновение кавалера словно бы лишило ее дара речи, но даже не волновалась об этом - все слова сейчас были излижни, и прокурор всем сердцем желала одного: чтобы он не переставал скользить пальцами по ее коже, чтобы он не останавливался.

И когда губы малефика каснулись ее губ, запечатывая их таинством поцелуя, бывшая монахиня только застонала, подавшись вперед, навстречу горячим, пряным и желанным губам того, кого она хотела когда-то убить. Ей было уже все равно, что подумают официанты, которые могли войти в любой момент, ей было наплевать на правила приличия и строгость воспитания - сейчас она растворялась в Хельмуте, и жаждала лишь его, отдавая всю себя навстречу ласкам. Хельга готова была поклясться на распятии, что ей уже больше ничего и никого, кроме этого желанного мужчины, не надо, и что те чувства, что зародились в ней, имеют одно название - любовь.
Со всем пылом запертой в темнице благонравия страсти кэндлмесский прокурор отвечала на поцелуй абиссарийца, испивая с его губ благоуханный аромат сладости, как умирающий от жажды, добравшийся до быстротечного горного ручья, жадно глотает кристально-чистую воду. И когда Хельмут через преступно-короткий срок оторвался от ее губ, прокурор сама инстинктивно потянулась за ним, навстречу этой бесконечной жажде, перегибаясь через стол и чуть ли не скидывая с него скатерть, в которую так плотно вцепились пальцы.
Взгляд фон Веттин был шалый-шалый, полный безумной страсти и страстности, с открытыхгуб срывалось тяжелое, прерывистое дыхание, а язычок нервно облизывал внезапно пересохшие губы. Вместо всех слов прокурор лишь тихонько застонала, а скорее даже заскулила от эфмерной боли прерванного удовольствия. Она никак не могла взять в толк: почему же он прервался, неужто он не желает ее так же сильно, как она его, почему, почему он прекратил и мучит ее?

На слова чернокнижника женщина недоуменного покачала головой, только сейчас расжав плотно сцепленные пальцы. Тяжело и прерывисто дыша, Хельга, не отрывая взгляда от абиссарийца, дрожащими руками расстегнула две верхних пуговки на рубашке, сковывавших ее подобно ошейнику, и затруднявших дыхание. Лишь вдохнув полной грудь, фон Ветти вновь обрела способность говорить.
Перегнувшись через стол и глядя в глаза в глаза собеседнику пламенеющим желанием взором, она, наконец, негромко ответила глубоким, полным освободившейся страсти голосом:
- Проклятье! Дорогой мой, плевать я сейчас на законы Ватиканской Империи и на все папские буллы разом. Я... Мне нет дела ни до них, ни до морали и всего прочего. Сердце мое - в ладонях твоих, так что не извиняйся и, - нервно выдохнув сквозь сжатые зубы, прокурор продолжила безапелляционным тоном, не могущим, впрочем, скрыть ноток нежности, желания и тепла, которыми были полны ее слова - делай, делай же то, что хочешь сам.

*Честь, долг, любовь... и расставание.*

Орландо был с ней, с Верене, которой когда-то помог, с той, кого полюбил всем сердцем, пока был с ней, вел её в этот мир оттуда, стараясь помочь на сколько хватало умений, ловил себя на том что разглядывает облик Верене, подаренный её прекрасной и доброй душе Богами. Он хотел быть с ней дольше, но так же и понимал о том что долг важен. Любовь, даже если они никогда больше не смогут увидеться, Орландо, запоминавший её душевные черты, которые проявляет лицо Верене, знал, что где бы они ни были в тяжелом грядущем, которое им уготовано, он будет с ней сердцем и душой, как и она. Так ощущал себя граф старого рода. Он трепетно относился к любимой, и не менее трепетно к тому малому времени, которое им обоим выпало провести на едине.
Граф с радостью исполнял пожелания Верене и водил её по саду Машекуля, на стену этого старинного сооружения, откуда они наблюдали рассвет, предлагал любимой, чьи волосы так игриво трепал ветер, прогуляться среди местной природы, ощутить её благое дыхание. Но время неумолимо текло. И подошло время прощаться.
Радость, что сверкала в очах Орландо, ослабла, и его взгляд стал суровее и собраннее, хотя и через него проглядывались всполохи любви, когда Верене заглядывала в них.
- Любимая, - начал разговор граф, после того как отпустил Верене из последних своих объятий, - Чтобы ни случилось, я выполню данные тебе обещания. Смогу ли? - промелькнула нотка неуверенности, но её граф постарался отбросить, стряхнув с головы, - Да. Я отправлюсь на поиски того чада, как провожу тебя. Найду его, усыновлю и передам ему то, что мне ведомо.

Наверное, никогда раньше в жизни Хельги тихий звон бокалов не был подобен оглушительному удару колокола - и, наверное, никогда не будет подобен и впредь. Малефик не удивился, не отказался - он, как и положено учтивому дворянину, с благодарностью и обворожительной улыбкой принял предложение прокурора; и теперь уже самой фон Веттин отступать было некуда.
Кивнув в знак того, что она услышала собеседника, гордо расправившая плечи майор степенно улыбнулась Хельмуту, без особого успеха пытаясь скрыть свою неуверенность и смущение. Но пунцовые щеки и уголки губ, так и норовившие подняться еще выше, да блеск отчаянных искорок в глазах выдавали ее с головой.
Помимо подспудного, из глубин сердца идущего желания каснуться губами мужчины, прокурору Еще было и несколько стыдно за свою напористость и наглость - не подобает чиновнику Ватикана себя вести подобным образом, тем более - с высокородным дворянином. Впрочем, с абиссарийским колдуном тоже - ведь надо же демонстрировать ему всю строгость и благочинность поданных Святого Престола!? Правда, конкретно с Хельмутом быть ледышкой, неприступной, как отвесная скала, было решительно невозможно - он тянул ее, привлекал и манил, как мужчина и как собеседник, как человек и как достойный враг - и ничего с этим нельзя было поделать.

Поднимая бокал в извечном жесте, безо всяких слов - они были бы излишни - фон Веттин отпила драгоценной алой жидкости,почувствовв на языке терпкий, чуть пряный вкус благородного вина. Но все это было лишь прелюдией перед тем, что ждало ее дальше. Не вино туманило ей разум - а близость того, которого еще сутки назад она хотела убить не дрогнувшей рукой.
Каждый дюйм, на который приближался абиссариец, лишал ее сил, лишал воли к сопротивлению, дурманил. Колдун манил ее, как никто и никогда в жизни - ни все два любовника прокурора, ни любимая служба, ни - страшно подумать! - искренняя молитва не вызывали в ней такого порыва, такого томления, потока чувств такой силы. Абиссарийца можно было сравнить с девятым валом: а фон Веттин, соответственно, была утлой лодчонкой, захваченной буйством этой стихии. Стихии не доброй, не злой - просто силе, не ведающей преград, силе, которой нельзя было сопротивляться.
Хельга и не сопротивлялась - она, как попавший в водоворот лист, покорно отдалась на волю этому потоку, вдыхая чарующий и манящий аромат чернокнижника. Так не мог пахнуть ни один демон, так не пах ни один смертный мужчина: этот запах был нечто большее, чем естественные ароматы, нечто горнее, чего не сыскать на грешной земле.
Этот миг был миг катарсиса, мгновенье, когда многогрешная прокурор узрела врата Рая - пускай исподволь, пускай самым краем глаза - но узрела. Не было в языке человеческом таких слов, чтобы описать это, не было придумано такого, что могло бы поведать об этом полете чувств и эмоций, где неразрывным узлом сплелись страх и радость, наслаждение и опаска, отчаянность храбрости и твердость убеждений, безбрежное любопытство и чувство долга.

Слезы сами собой брызнули из глаз, но были это не слезы боли или горести - они были вышним проявлением чувств и эмоций, прорвавшихся из души прокурора на свет Божий. Это был знак высочайшей признательности и благодарности тому, кто подарил ей это.
Улыбка Хельги была - смущение, голос ее чуть подрагивал от переполнявших его эмоций, но теплый и мягкий свет из глаз и невысказанная нежность и нега во взоре не оставляли места для сомнений - кэндлмесский прокурор счастлива, как, наверное, не была счастлива никогда в жизни:
- Хельмут, мой драгоценный Хельмут... Твоей вины нет, а если бы и была - все это с лихвой перекрыло бы все. Это было... Ладно, не важно, - женщина стыдливо и вместе с тем кокетливо потупила взор, - А мое душевное равновесие, - майор чуть подалась вперед, обдав горячим дыханием ухо собеседника, - его не восстановить, пока ты рядом. И я не хочу его восстанавиливать. Я, - запнулась Хельга, - меня вполне устравивает мое, - она понизила голос еще больше, добавив в интонации тягуче-бархатистые нотки, - нынешнее состояние.

Тишина. Мёртвая тишина. Казалось, она преследовала его с того момента, когда он ступил на усеянную трупами площадь. Кровавый след кондотьеров вёл его вперёд, к ратуше, а тишина преследовала, окружала и угнетала. И шаги десятков сапог эхом раздавались внутри черепной коробки, спутываясь с собственными невесёлыми мыслями.
Он чувствовал волнение своих солдат. Почти слышал учащённое биение их сердец, тяжёлое дыхание. Переживали ли они за свои жизни? Определённо. Но на лицах их – упрямая сосредоточенность. Руки сжимают мечи без предательской дрожи. А Матиас… подавал пример абсолютного хладнокровия.
Ни одной эмоции не отразилось на его лице, когда он, в сопровождении своей свиты, поднялся по ступеням и вошёл в пустующий холл. Когда раздавал приказы, разделяя людей на несколько групп. Когда двинулся вглубь здания, находя всё новые и новые доказательства пребывания кондотьеров… Поживились ребята на славу.

В какой-то момент Джованни решил, что ему уже не посчастливится встретить здесь долгожданного противника. В доме было подозрительно тихо, на пути не встретилось ни одной живой души. Очевидно, Матиас со своим актом помощи немного опоздал. Это огорчало. Но мужчина по-прежнему продолжал искать.
В одной из комнат он и его группа натолкнулись на кондотьеров, видимо, решивших пограбить убитых. Слишком увлечённые процессом, бандиты не сразу заметили вошедших. И поплатились за этой жизнью. Кровь первых убийц растекалась по полу, и жажда возмездия кипела внутри и бухала в висках вместе с собственным сердцебиением.

К несчастью, один из кондотьеров успел выкрикнуть предупреждение. Матиас насторожился. Плохо дело.
Но осторожничать уже не хотелось.
Несмотря на полное отсутствие эмоций на лице, Джованни нервно сжимал рукоять меча. Но не страх служил тому причиной. Жажда убийства, жажда расправы. Ему хотелось подняться на второй этаж, найти Альберти и главаря кондотьеров как можно скорее. Воображение несло его вверх по лестнице, а верный клинок уже распарывал живот противника, выпуская его содержимое наружу.
Впрочем, Джованни не терял бдительности.

Минутой спустя Матиас мысленно хвалил себя за правильную расстановку сил своего маленького войска. Новенькие щиты впередистоящих солдат приняли на себя залп болтов, практически в упор в сравнительно небольшом пространстве. Среди шума поднявшейся суматохи раздался его громкий клич, призывающий отделённые им группы. Послышался издалека топот, и вскоре основную атакующую группу пополнили ряды защитников и арбалетчиков.
Джованни не дал врагу опомниться. Он знал, что перезарядка болта в среднем занимает несколько секунд, и эти драгоценные секунды могли стать фатальными для стрелков. Так и вышло.
В одну секунду рванули с места мечники, взлетая по лестнице в мнимое укрытие стрелков. И тут же послышался ответный залп за его спиной, просвистели заряды, скашивая первые ряды кондотьеров. И он сам, чувствуя необыкновенный прилив сил и ярости, побежал вперёд, навстречу опасности, навстречу кровопролития, которого он так жаждал…

И вот – первая пролитая им кровь. Яркая клякса на дорогом ковре. Неоднократно ступал по нему сам Джованни, приходя на собрание совета. Он помнил царившую здесь атмосферу. Напряжённого недоверия между членами совета, излишнего официоза… Казалось, он в совершенно иной реальности. В другом здании, с другой обстановкой. Там, в прошлом, не кричали, умирая, люди. Не валялись бездыханно на том самом ковре, впитывающем теперь алые краски…
Кровь фонтанировала. Клинок пел в его руке, вибрировал слегка, встречаясь со сталью. Танцевал смертельный танец, прорубая путь своему владельцу. Хладнокровия на лице – как не бывало. Яркие искры горят в глазах, застыла полуулыбка. Пятна крови на щеке дополняли его образ убийцы.
И он вспомнил. Как это приятно. Убивать.

…Кондотьеры отступали. Как понимал Матиас, отступали не с целью загнать в ловушку, но от отчаяния, прибиваясь к оставшимся силам, теснясь к тому, кто мог повлиять на исход битвы. Который, по сути, был уже предрешён.
Кабинет Альберти. Знакомый интерьер. Когда-то здесь было уютно. Во многом – благодаря его хозяину. Который теперь мёртвой тушей лежал возле стола…
Чёрт побери.
Обжигающая злость. Отразилась на лице, уродливо скошенной гримасе ненависти и отчаяния. Он поднял взгляд, увидел его. Причину и следствие. Одноглазый ещё подавал признаки былой смелости, приказав расчистить середину кабинета.
Матиас слегка повернул голову, бросив взгляд на своих людей и растерянных солдат Альберти. Махнул рукой, приказывая отступить. Сделал шаг вперёд, принимая вызов.

Главарь кондотьеров оказался весьма искусным противником. Ловко уворачивался, проводил быстрые контратаки, отражать которые оказалось сложнее, чем Матиас предполагал. Но и Джованни был не лыком шит, сдаваться не собирался. Почти сразу выбрал тактику пассивного ожидания, позволяя противнику делать красивые пируэты и нападать, в то время как сам – защищался. Ослабить бдительность одноглазого, вымотать его было целью Матиаса.
Они кружили в центре зала, и в гробовой практически тишине слышался звон стали, когда Джованни заметил арбалет в руках одного из своих людей, направленный в спину головореза…
Весьма удачный момент. Так пленительно отказаться от принципов чести, приказать всадить в спину болт, и на том битва была бы окончена. Легко, быстро, без малейших для себя осложнений.
И в то же время – красивый финал честного поединка был не менее желаем. Только было несколько факторов, значительно влияющих на уже принятое решение Джованни… Риск. И, самое главное, отсутствие зрителей в лице горожан.
Мужчина сделал едва заметный кивок. Выждал, когда просветит в воздухе арбалетный выстрел. И бросился вперёд, дабы завершить бой действительно эффектно. Отрубив одноглазому голову.

Получатели: DungeonMaster.

Когда кот сидит у тебя на коленях - это нормально, а вот когда на коленях у кота сидишь ты - впору задуматься, что в этом мире что-то не так. Любой бы, наверное, задумался, любой - но не Горлица. По крайней мере, не в тот момент, когда в ней говорил ведьмачий элексир. Не то, чтобы эльфийка была так восприимчива к наркотикам - тот же фисштех в свое время пробовала не раз, и без особых последствий для себя. Вот только "Белая Чайка" была посильнее фисштеха, а на усталый полуголодный организм воздействовала вдвойне.
Поерзав на ведьмаке и невольно дав ему в полной мере ощутить всю свою костлявость, Айлэ поудобней устроившись в объятиях мужчины и продолжила чесать его за ухом, млея от того, что рядом с ней такой громадный и мягкий пушистый зверь, к тому же умеющий разговаривать - ну словно бы она оказалась в сказке, право дело!
"А почему, собственно, и нет? - думала она, - Бежали-бежали от нильфов, добежали, наконец, и внезапно попали в сказку. А что? Речка была, мясо было, сестренка и Шанти рядом, оружие с собой, с большим говорящим котом встретились, мир в новых красках увидели - чем не сказка? Жалко только, пряничного домика и стола, ломящегося от явств, нет: не заслужили пока, видимо".

Мало-помалу окружающая реальность начинала тускнеть и сереть, возвращая себя прежние цвета, а вместе с ними - возможность мыслить чуть более рационально, не отвлекаясь на любование внезапно открывшимся пестрым разноцветьем мира. Это начинало причинять некоторый дискомфорт, выразившийся в легкой рези в глазах да пока что осторожным покалыванием в висках. Старшая аэп Эймиль, расслабившаяся и наслаждающаяся кошачьими объятиями, крепко задумалась - а не попросить ли еще немножко божественно прекрасной амброзии?

Плавное течение мыслей эльфийки, напоминающее сейчас спокойную и зеркально гладкую поверхность озера, прервало предложение ведьмака, вырвывшее девушку упоминанием знакомого имени из мира грез и грубо вернувшее ее в мрачное болото обыденной реальности, что было весьма досадно. Воздействие "Белой Чайки" на разум пока еще не прекратилось, и мысли Айлэ никак не могли прийти в стройный логический порядок. Слова Кота словно бы размыли плотину созерцательной беспечности, и на ведьмака хлынул высвободившийся поток чувств, мыслей, эмоций и слов, высказанных несколько спешно и сумбурно, но, тем не менее, вполне внятно и понятно:
- Магго? Это тот сукин сын, что недавно схлестнулся в конной сшибке с нильфами? Знаем такого, и даже проводили разведочку: осторожненько-осторожненько, как мышки!, - от подобного сравнения девушка внезапно звонко рассмеялась, поняв, что если она мышка, то нахождение ее в лапах кота - еще тот каламбур.
Отсмеявшись и утерев счастливые слезы, она продолжила:
- По крайней мере, люди вар Девернохта не победили, лагерь Магго, что у шахты, не выглядел захваченным или разграбленным, да и на дотла сожженный он не походил. Кстати, не он ли твой "работодатель"? Это было бы забавненько - он был бы весьма рад видеть нас.
Думается мне, дни бандюгана сочтены: нильфы не прощают предательства, когда оно направлено против них. Так что болтаться твоему Магго на суку вскоре, вместе со всей своей шайкой. Его биндюжники могут еще разогнать один-другой конный отряд, но против регулярной армии у них кишка тонка: портки испачкают раньше, чем до них доберутся Черные шеренги.
Так что так уж ли надо разведывать, когда всю их ганзочку скоро отправят на свидание с пеньковой тетушкой? Справиться-то мы справимся, но возьмемся ли? Мы, конечно, не особо-то и против, котик-пушистик, поработать на тебя, но что нам за это будет и как долго нам придется изображать из себя безыдейных головорезов на службе обер-бандита?

Прекратив чесать мужчину за ухом, эльфийка устроила рыжую головку у того на плече, приобняв Кота, и, вздохнув, продолжила:
- В общем и целом, лично я не против. Но хотела бы узнать мнение остальных. Так что, Вирель, Креаван, вы как, согласны? Попытаем счастья, получим еды, возможно - проводника к братьям по оружию. Лить кровь не за идею не придется - только проведем разведку, и все, обратно.

Стефан следовал за Эмилио, улыбаясь собственным мыслям. Несмотря на самоуверенную наглость его наивного друга, по всей видимости, только де Боно среди присутствующих не понимал истинного положения дел. По-прежнему не догадывался, кто тут лидер, а кто послушная марионетка. Стефана более чем устраивало подобное положение дел – пусть до поры до времени Эмилио считает себя предводителем – он, Сальваторе, пока сыграет чуть менее почётную, но куда более значимую роль серого кардинала.
Мужчина продолжал идти за вооружённым двуручником болтливым гигантом, размышляя о своих планах в дальнейшем. Пусть сегодня днём свой удар нанесли кондотьеры, но завтра уже именно Стефан отплатит городу выверенным тщательно выпадом. План, формировавшийся в голове вот уже несколько дней, наконец выкристаллизовался в свою финальную версию, а сегодняшняя резня, как бы цинично это не прозвучало, сыграла даже на руку Сальваторе.
Завтра утром он вскроет все карты. Пока свежа в памяти бойня, пока не потеряли со временем силу несомненные аргументы. Но всё это будет завтра…
Сегодня нужно сосредоточиться на текущих проблемах.

Словно в ответ на его мысли из проулка вылетело несколько всадником-кондотьеров, явно не ожидавших встречи с настолько организованным и хорошо вооружённым отрядом.
Стефан не стал лично бросаться с боевым кличем вперёд, оставив воинскую славу неподражаемому полководцу Эмилио и его отважным солдатам. Вместо этого забрал у одного из своих людей арбалет и метко вогнал болт в неприкрытое горло какого-то конника.
Никакого риска, только холодный расчёт. Согласно распространённому в определённых кругах убеждению, арбалет – оружие трусов или убийц. Сальваторе любил арбалеты, несмотря на то, что ни тем, ни другим не являлся.
Он избегал опасности не столько из-за страха за свою драгоценную жизнь, сколько из-за осознания несоизмеримой глупости риска. Может выйти крайне нелепо, если многоходовые махинации Стефана оборвутся из-за того, что его голову проломит копыто взбесившейся лошади кондотьера.

Не прошло и пары минут, как всё было кончено.
- Отлично ты срезал того бородатого, - почти искренне похвалил Сальваторе Эмилио, возвращая солдату его арбалет.
Площадь и правда была совершенно пуста. Они прибыли слишком поздно – не осталось ничего, кроме луж свежепролитой и остывавших стремительно трупов.
Стефан окинул побоище долгим взглядом – сохраняя в памяти мельчайшие детали жуткой резни. Сколько невинных сегодня тут полегло? Сколько ценителей культуры пришли на театральное представление?
Чем больше, тем лучше для его планов. Остальное неважно.
Пора доказать этим оказавшимся у власти напыщенным идиотам, насколько сильно они ошибались.
- К ратуше! – решительно проговорил Стефан. – Отсюда недалеко.

Андре облегчённо вздохнул, оказавшись в безопасности за стенами особняка.
В груди юноши клокотал праведный гнев, вызванный бессмысленностью этой резни. Всё из-за власти, из-за денег и статуса. Люди убивают друг друга, топят в крови мирный город. Страдают невинные, умирают, сражённые предательскими болтами, верные семье Сальваторе солдаты.
Андре вдруг почувствовал, насколько сильно устал от этой скрытной войны. Он не слушал почти причитаний слуги, не обращал внимания на исковерканное сверх меры произношение своего имени.
- Капитан, разберитесь с этими кондотьерами, - на удивление властно распорядился Андре и ворвался в особняк, вернув оружие в ножны.

Он обнаружил невредимую Эстеллу на диване, в компании хозяйки поместья. В тепле, безопасности и клубах кальянного дыма.
Злость не спешила никуда уходить – её только подпитало удивлённое пренебрежение, промелькнувшее было в глазах сестры. Она не ставила Андре ни во что. Она сидела тут и мечтала, что скоро сюда ворвётся залитый кровью врагов отец и защитит драгоценную дочурку от любых неприятностей.
На этот раз, дорогая, ты просчиталась. Отец далеко, здесь только я. Нравится тебе это, или нет.
- Андре? – девушка очаровательно правдоподобно изображала радость, скрывая сквозящее в каждом слове разочарование. Не спеша, впрочем, подниматься с места и бросаться брату на шею.
- Эстелла, - холодно отозвался он, тоже не испытывая особенной радости встречи. – Синьора Дестефани.
Поприветствовал хозяйку поместья.
И вдруг понял, что не может больше сдерживаться.
- Вот он ваш нейтралитет, синьора Дестефани, - резко и зло бросил он, не обращая внимания на предостерегающе-изумлённое выражение в глубине глаз Эстеллы. – Вот что бывает, если пытаться держаться в стороне от проблем. Вам повезло, что здесь оказалось недостаточно больше количество кондотьеров. Знаете, что твориться снаружи? Хаос! Анархия! Знаете, сколько сегодня погибло невинных людей? А отец… О, отец с самого начала был прав. Мы уходим, Эстелла.
И требовательно протянул девушке руку.

Сальваторе

Кажется, де Боно был абсолютно счастлив. Держа на плече обнаженный двуручник и широким шагом следуя вперед, Эмилио довольно скалился пеньками гнилых зубов, демонстрируя весьма щербатую улыбку, и воинственно топорщил бороду, самодовольно оглядываясь по сторонам и выглядывая, с кем бы скрестить клинки.
Самоуверенность мужчины, принявшего "командование на себя", продолжалась ровно до первого перекрестка. Судя по всему, вопрос о том, куда идти дальше, был для мужчины непосильной задачей. Расстеряно оглянуашись и даже порастеряв воинственный пыл, де Боно обернулся к Сальваторе:
- Так, Фано, в обшем, того. Этого. Я тут командую, так что скажи, куда мне приказать вести наши соединенные войска, чтобы надрать задницы как можно большему числу bastardo, жгущих нашу Пьяченцу? Я помню, что к площади, но как бы ты посоветовал мне пройти до нее? Ты не стесняйся, брат, говори - а я уж отдам приказ, и мы вместе выпустим им кишки!
Дочь Эмилио, следовавшая все время рядом со Стефаном, перехватила взгляд Сальваторе и молча воздела очи горе, наглядно демонстрируя свое отношение к словам и поведению любимого отца, так сейчас похожего на расстерянного потерявшегося мальчика.
Глава магистрата, конечно, указал подходящий путь - времени терять было ну никак нельзя. Довольно кивнув, приободрившийся де Боно тут же зарычал в полный голос на подчиненных:
- Эй, слышали, бараны, что посоветовал мой брат Фано!? А ну-ка взяли свои задницы в руки и маршем двинулись! Давайте, давайте, парни, покажем врагам, кто в Пьяченце настоящие мужики и кто не побоялся выйти на бой и пустить им кровь! Держимся вместе, смотрим по сторонам, сохраняем построение! При первой подмеченной опасности - сообщаем лично мне или Фано!
А там - все вдруг рвем дистанцию до этих членососов и наваливаемся все вдруг! Левый прикрывает правого, раненные отходят во второй ряд. Не геройствовать мне - нам покойники ни к дьяволу не нужны. Геройствовать буду только я, хе-хе-хе, потому что у меня самый длинный... меч! Врагов не жалеем, в плен не берем - один хрен, эти наемные твари ни о чем не знают.

Своими словами о повышенной бдительности бородач как в воду глядел - не прошло и пяти минут, как за гулом недалекого пожарища и чьими-то рыданиями на соседней улице раздался дробный стук копыт, приближающихся к сводному отряду, почти достигшему видневшейся впереди площади, заваленной трупами. Подняв руку и хищно оскалившись, де Боно остановил бойцов, и вовремя: из соседнего проулка прямо перед солдатами выехало несколько конников в фантазийных беретах, крепко сжимающих мечи.
Кондотьеры сами были в шоке от такой встречи, и даже не успели повернуть коней, как все звуки окрест заглушил могучий рев Эмилио:
- Вперед!

Спустя пару десятков секунд все было кончено: пять наемников и один их конь были убиты, равно как и один из солдат де Боно, а сам Эмилио, облокотившись на окровавленный клинок, обращался к Сальваторе:
- Эти cazzo убили Винченцо! Ну ничего, зато сами подохли! Трофеи - пополам. Площадь впереди явно пуста, что делаем дальше?

...Кажется, кондотьеры в особняк Дестефани не попали: по крайней мере, кроме одинокого трупа нападающего не было видно никаких следов борьбы. Сам дом стоял тихий и молчаливый, словно бы вымерший, но ни следов пожара, ни следов боя на нем не было. По взмаху руки Лацци солдаты аккуратно двинулись к воротам, и у Андре уже было отлегло от сердца: все безопасно, как вдруг мир вокруг взорвался шумом и криками.
Что-то крикнул капитан, послышался свист, кто-то коротко взвопил рядом, и под ноги юноши рухнуло тело одного из солдат с коротким толстым болтом в груди. Засвистело что-то и со стороны поместья. Внезапно ворота распахнулись, и какой-то человек в полосатом халате на непонятном языке крикнул что-то людям Сальваторе, зазывно махая рукой. Бойцы не заставили себя долго ждать, и, прикрыв юного синьора, гурьбой ввалились на территорию особняка. Ворота тотчас захлопнулись, ограждая мужчин от опасностей на улице. Капитан с грустью отметил, что неизвестные стрелки прикончили двоих из его людей. Впрочем, осмотревшись, он убедился, что слуги хозяйки дома зря времени не теряли: в окнах второго этажа он углядел несколько смуглых фигур с луками.
Встречавший гостей мавр поклонился до земли Андре, и гортанно произнес на плохом итальянском:
- Сын моего отца рад приветствовать кровь от кровь благородный Штэфэн аль-Ваттор. Та, кто рождена от одного лона с ты, сейчас с госпожой. Желаешь увидеть дочь своего отца? За враг нэ волнуйся - две души ушли к Аллаху, а еще двоих оставшихся отправят туда же наши стрелы.

...Мало-помалу Эстелла почувствовала, как все вокруг поддергивается легкой дымкой - словно рассветный туман. Девушке стало почему-то так хорошо, так легко и приятно, что хотелось петь и танцевать. Неаполитанка, сидящая рядом и нежно улыбающаяся гостье, сейчас казалась роднее всех на свете и прелестнее всех под солнцем и луной. Эстелла понимала, что за всю свою жизнь она никогда не испытывала такого счастья, как сейчас. Внезапно она ощутила, как обжигающе-горячая ладонь Магдалены накрыла ее пальцы. Голос хозяйки дома звучал бархатно и участливо:
- Хорошо ли тебе, Эстелла Сальваторе?

Джованни

Кажется, Маттиас все-таки немного опоздал. Не было слышно в доме ни криков, ни звона оружия - ничего. Возможно, кондотьеры уже оставили поле битвы, но проверить было необходимо. Джованни полагал, что осторожность никогда не бывает излишней, и его люди были тут с ним солидарны. Не смотря на кажущееся спокойствие, внутрь солдаты аошли настороженно, готовясь к бою и заранее разбившись на группы, определенные Маттиасом.
Похвальная предусмотрительность сослужила им хорошую службу: среди убитых чиновников бойцы увидели троицу кондотьеров, во всю занимающихся мародерством. Маттиасу даже не пришлось отдавать приказы - разъяренные убийствами и пожарами воины а несколько секунд сорвали дистанцию, в рукопашную атаковав бандитов, занятых сбором трофеев. Те даже не успели оказать сопротивления - и вскоре все трое были мертвы. Одно огорчало - фактор внезапности был утрачен: один из покойных успел пернд гибелью крикнуть: - Тревога!!! На нас напали!

Из-за этого досадного происшествия отряду, ведомому самолично синьором Джованни, пришлось столкнуться с противником уже готовым к бою. Идея застать всех кондотьеров врасплох провалилась: но трое все же лучше, чем никто.
Первыми по лестнице на второй этаж взобрались щитники, принявшие на себя всю тяжесть обстрела. Появилимь первые трупы: но, если бы не предусмотрительность Маттиаса, потери были бы гораздо больше. Второй залп арбалетчики сделать не успели, да и не собирались: дистанция была невелика, и они, выхватив клинки, с ревом столкнулись с авангардом штурмовой группы.
Противниками кондотьеры оказались достойными, и вскоре начали оттеснять людей Маттиаса и Альберти к лестнице. Прикончив одного из нападающих, Джованни зычно позвал на помощь солдат, зачищающих первый этаж. Подоспевшее подкрепление сумело переломить ход боя, и чаша весов наконец склонилась в пользьзу защитников Пьяченцы.
Рубясь с очередным негодяем, Маттиас выглядывал лидера кондотьеров, и вскоре с уверенностью мог сказать, что неприятелем руководит здоровый одноглазый мужик, от чьих точных и скупых ударов атакующие падали один за другим. Но все воинское мастерство не могло помочь бандитам удержать холл, и вскоре они были оттеснены в одну из комнат, оказавшихся кабинетом Альберти. Достаточно было беглого взгляда, чтобы понять, что и глава совета, и его сын не дождались помощи: их тела, равно как и тело неизвестного молодого человека в дорогих одеждах были наглядным свидетельством того, что негодяи все-таки сумели обезглавить город.

Маттиас самоотверженно начал прорубать себе путь к лидеру кондотьеров и, наконец, свалив оппонента, оказался лицом к лицу с одноглазым, бросив ему в лицо вызов. У разбойника, видимо, остались еще какие-то понятия о чести, и он глухо прорычал в ответ:
- Разойдитесь, парни! Сейчас я насажу этого idioto, как свинью на вертел!
Бой замер, и солдаты и кондотьеры с превеликим любопытством стали наблюдать за поединком двух лидеров. С первых же минут Маттиас понял, что враг гораздо искусней его во владении клинком, и от ран Джованни пока что спасал только щит. Кондотьер атаковал скупыми и рассчетливыми ударами, заставляя торговца отступать и кружить по комнате, не давая ему никак перейти в контратаку. Шансы на победу еще оставались, но мужчина понимал, что они невелики.
Понимали это и подчиненные Джованни. Приняв на щит очередной удар кондотьера, торговец встретился глазами с одним из своих солдат: кажется, его звали Бенито. Боец поднял с пола арбалет одного из мертвецов и взвел его - теперь от Маттиаса требовался лишь кивок, подтверждающий необходимость стрельбы. Это было бы бесчестно, но могло бы закончить поединок тут же.

...Гарнизон поместья, и Синьора Джованни вместе с ними, приготовились к потенциальной осаде, а заодно предоставили свою защиту тем, кто искал спасения за крепкими стенами. Укрывшиеся во дворе особняка жители города были счастливы и безмерно благодарны семейству, спасшему их и представившему достойнейшую защиту. И более всех - благородной синьоре Беатрис Джованни, чья милость даровала им жизнь в охваченной войной Пьяченце

Эстакадо

Хитрый остроумный план Эстакадо был реализован блестяще. Как выяснилось, кондотьеры тоже не горели особым желанием немедленно вступать в бой (на самом деле, они просто рационально ждали сигнального рожка командира, который должен бвл быть сигналом к отступлению), и с радостью приняли участие в неспешных переговорах, состоящих в основном из разных реплик, по смыслу сводящихся к одной простой:
- Не пора бы вам, стражнички, валить отсюда?
Данте в долгу не оставался, и, пересыпая, как и разбойники, свою речь бранными словечками, предлагал своему визави из-за телеги, представившемуся Уббальдо, почти то же самое:
- Сами валите из города, пока мы таким петушкам, как вы, все перышки не повыщипывали!
Бесеба шла к обоюдному удовлетворению, и мужчины находили истинное наслаждение в перебранке с собеседником, а так же в том, что столь драгоценное время утекало.

Данте знал, что каждая минута перепалки приближает победу сил под его командованием, и, когда заметил одного из солдат, махнувших с крыши, удвоил и свои усилия, и громкость голоса, превзойдя самого себя по цветастости эпитетов и оборотов. Уббальдо после особо удачной тирады капитана аж зааплодировал, выражая свое восхищение искусством оппонента.
Десант не заставил себя долго ждать, став для кондотьеров внезапным, как гром посреди ясного неба. Господь был милостив к людям Эстакадо: никто не погиб и даже не переломал себе конечности. Быстро спрыгнув и отстегнувшись, они обрушились на неприятелей, как коршуны на беспечный курятник, ударив арбалетчикам в тыл.
Обескураженные противники не смогли оказать достойного сопротивления, и, потеряв одного, самого прыткого, сдались на милость победителя. Городские стражники же потеряли только одного человека легко раненным: болт погибшего кондотьера, единственного, кто успел выстрелить, разорвал ему бедро и улетел дальше, и теперь над матерящимся солдатом, облокотившимся на край кондотьерской телеги, суетились его приятели, перевязывая кровоточащую ногу.
К Данте подошел улыбающийся Паоло:
- Дуче, ты был гениален и безупречен! Это шикарно! Вот уж действительно, всем нам есть, чем у тебя поучиться!

Получатели: Данте Эстакадо, Челесте Эстакадо.

...Челесте, не жалея себя, неустанно заботилась о несчастных жителях Пьяченцы, многие из которых были ранены. Большая часть из них пострадала во время давки на площади, и кто-то по-умнее счел, что безопаснее всего будет в доме командира стражи, куда и привел страждущих. Заботящаяся о тех, чье тело пострадало, девушка не забывала и о тех, кто пал духом, даря им слова одобрения и утешения, находя для каждого свое доброе слово.
Один из священников собора, добровольно вызвавшийся помогать ей и с мягкой улыбкой следивший за Челесте, улучил свободную минутку и, перекрестив синьору, произнес:
- Синьора Эстакадо, вы просто ангел во плоти, спустившийся с небес во спасение смертных душ. Я восхищен вашим христианским милосердием и неустанной заботой о несчастных, и обязательно буду молиться за вас и вашего достойного брата, что ныне с мечом в руке защищает город. Я думаю, сам епископ будет счастлив услышать о вашем благородстве.

В то время, когда чернокнижник вел свой монолог, кэндлмесский прокурор сидела почти неподвижно: разве что инстинктивно подогнув под себя скрещенные ноги - словно бы защищаясь от шокирующих вестей, да судорожно ухватилась за медальон, подаренный ей собеседником, непроизвольно скользя пальцем по его обводам - последние дни у женщины входило в привычку в минуты нервного напряжения касаться этого украшения, словно бы ища в нем успокоение.
И если жест Хельги уже сам по себе был показателен, то куда выразительнее было ее лицо, отбросившее ледяную маску спокойствия и невозмутимости, столь подобающую поборнику ватиканского правосудия. Пока колдун неспешно разворачивал перед ней изысканный узор полотна своих слов, фон Веттин смотрела на него широко распахнутыми глазами, в которых плескался подобный далекому и глубокому морю страх. Страх, что Хельмут не лжет, страх тем более сильный, что майор подспудно ни на миг не сомневалась в словах абиссарийца - хотя и пыталась себя заставить не верить в них. Лицо наследницы маркграфов попеременно то краснело, то бледнело - в зависимости от того, что говорил малефик.
Хельга чувствовала, что она на грани нервного срыва - она еле сдерживалась от того, чтобы зубы не начали непроизвольно стучать, как кастаньеты, и периодически облизывала пересохшие губы, не в силах осознать и принять слова чернокнижника о том, что она - та, кого он искал не одно столетие. Как не силилась прокурор найти в себе хоть что-то, что могло вызвать такой интерес высокопоставленного абиссарийца, ничего не получалось - ну не было в ней ничего сверхестественного и отличающего от множества служителей папского престола. Как она может быть давно желанным бесценным сокровищем для таинственного Хельмута, если за всю свою жизнь не выделилась хоть чем-то необычным из тысяч ей подобных, проводя годы свои в благонравной скромности и христианском смирении, лишь изредка позволяя клокочущему пламени страстей прорваться наружу - причем тут, в Кэндлмессе, этого не бывало?

Смотря открытым и прямым, хотя и донельзя смущенным взором в кристально-честные глаза хитрого колдуна, Хельга несколько раз порывалась ответить ему хоть что-то, но не хватало ни слов, ни воздуха: она лишь беззвучно открывала и закрывала рот, как рыба, выброшенная на берег. Вцепившись в бокал, как утопающий хватается за последнюю соломинку, прокурор одним махом осушила его, ничуть не заботясь о правилах приличия, и дрожащими руками схватила бутыль, позволив рубиновой жидкости вновь ударить по хрустальному дну.
Лишь выпив второй бокал, фон Веттин обрала способность связно говорить, хотя и почувствовала себя несколько захмелевшей - давно, очень давно ей не приходилось пить алкоголь так быстро и таким образом. Хмель сделал ее более храброй и более раскрепощенной - сомнительное подспорье в диалоге со злокозненным демонопоклонником.

Отставив кубок, Хельга, чуть скорнив голову, долгим и задумчивым взглядом посмотрела в глаза мужчины и, наконец, ответила:
- Простите мне мое поведение, господин Хельмут. Я была до крайности шокирована вашими словами - буквально поражена ими до глубины души. Как бы удивительно не звучали ваши речи, я вам верю: не знаю, почему, но верю. Я премного благодарна вам за предостережение, и, видит Господь, не премину им воспользоваться.

Натянутые до предела нервы не могли долго быть в таком состоянии, бурлящие чувства и эмоции требовали хоть какого-то выхода. Кроме того, фон Веттин сама желала чем-нибудь шокировать своего визави, поразить его в ответ, отыграться за собственное смятение. Посему Хельга, чуть приподнявшись и перегнувшись через стол, заклянула глаза в глаза чародею. На губах прокурора блуждала шалая, полубезумная улыбка, а голос обрел непривычно вкрадчивые интонации:
- Хельмут, милый мой, мы так о многом поговорили и столь многое узнали друг о друге, что мне кажется, что пора оставить все это красноречие для более официальных случаев и перейти на некую новую, неизведанную еще грань общения - более близкую друг к другу. Я, увы, не в курсе обычаев вашей родины, но у нас в Тюрингии в честь такого дела пили на брудершафт. Как вы относитесь к моему предложению?

Не столь часто приходилось Матиасу участвовать в подобных вылазках – благо, их городок не мог похвастаться подобными инцидентами в прошлом (впрочем, если они имели место быть, Джованни точно не интересовали) – и потому первые минуты он ощущал вполне закономерное волнение и прилив адреналина. Очень быстро неподобающие мысли выветрились из головы, и мужчиной вновь владело привычное хладнокровие. Выражение лица, взгляд, отточенные и обманчиво-медлительные движения – он явно подавал пример своим людям, которые, возможно, переживали за успех вылазки и собственную жизнь. Лидер не имеет право совершить ошибку. Даже если всё пойдёт из рук вон плохо…
Матиас так же прекрасно понимал, что численность его людей слишком мала для действенной кампании прорыва, чистки города от разбросанных по её улицам кондотьеров. Долго размышлять над ситуацией он не стал, собрав максимально возможное количество солдат: столько, сколько считал нужным, без риска оставить дом пустым. Не стал терять времени на поиски подмоги, сразу выбрав для себя самый, вероятно, простой и быстрый путь. Поставив перед собой конкретную цель. Зная, что по столь небольшому городу наёмники будут передвигаться достаточно быстро, не оставляя времени на манёвр.
Но Матиас рискнул.

Ремесленный квартал находился неподалёку. Здесь было даже слишком тихо, слишком спокойно. Слушая, как звонко отдаётся эхом бодрый шаг солдат в тишине, Матиас воскресил в памяти обычный для этого квартала шум, лёгкое жужжание прохожих, словно стайка пчёл, заполнивших улей. Ничего подобного сейчас не происходило. Матиас ощущал атмосферу настороженности и страха, разливающуюся в пустом пространстве, чувствовал на себе взгляды горожан, напряжённо наблюдающих за группой солдат из-за плотных штор. Казалось, весть распространилась молниеносно. Не успели кондотьеры добраться до ремесленного квартала, а его жители уже прекрасно знали о ситуации в городе. Впрочем, не мудрено.
Оружейник, как ни странно, двери открыл. Вручил всё, что требуется, и даже сверх того. В этот раз Джованни вовсе не старался быть дружественно-очаровательным, и не сомневался, что «подарок» был скорее подачкой. Он не причём, этот простой оружейник, и всё, что происходит в городе, его не касается. Зато свой вклад он определённо сделал. В отличии от большинства его товарищей по ремеслу.
Матиас усмехнулся, посмотрел на новообретённую вещь с презрением. Отвратительное лицемерие. В данный момент ему было не до того, чтобы обвинять какого-то торгаша в его трусости, а потому он столь же лицемерно ему улыбнулся и поблагодарил. И с некоторым подтекстом произнёс: «Надеюсь, этот щит сохранит жизнь кому-то из моих людей. Пока он сохраняет вашу».

Личную стражу Альберти Матиас встретил некоторое время спустя. Группа из пятнадцати человек осторожно двигалась по улице, обнажив клинки. Судя по трусоватой медлительности, вёл их какой-то остолоп, без опыта командования и харизмы. Если они будут семенить таким темпом и дальше, их господина, очевидно, убьют гораздо раньше, чем они соизволят появиться в городском совете.
При виде людей Джованни стража остановилась, угрожающе выставив перед собой мечи. Ничего, кроме лёгкого раздражения, Матиас в этот момент не ощутил. Прекрасно осознавая, что солдаты на взводе. Да и сам хозяин тратторий выглядел сейчас скорее как разбойник, в тёмном коричнево-зелёном облачении и характерным колечком в ухе. Пожалуй, его собственная стража выглядела гораздо представительнее, чем он сам без каких-либо ярких оттенков кроваво-алого, пурпура, лазури – и прочих цветов, отличающих аристократию от менее зажиточных горожан. Матиас не любил выделяться.

- Господа, мы как раз вас и ищем, - многозначительно улыбнулся Джованни, крутанув в руке рапиру и прекрасно понимая, что сейчас играет на нервах напуганных солдат. Боже, кого Альберти в стражу набрал?.. Кем ему придётся временно командовать?.. Впрочем, всё это решалось парой-тройкой вдохновляющих фраз. – Что стоим? Альберти сам себя не спасёт, пока вы тут ползёте словно безногие инвалиды. Вы как малые дети. Маленькие сопливые трусы, что готовы побежать к мамочке и спрятаться за её юбку. Маменькины сынки могут разворачиваться и убираться восвояси, остальные – за мной!

***

Вокруг развернулось настоящее представление. Страшное. Кровавое. Судьба играла жизнями людей мастерски, кого-то убирая со сцены быстро и эффектно, кому-то позволяя жить ещё какое-то время.
Массовое бегство превратилось в побоище. Невыносимую давку. Беатрис чувствовала в этот момент, насколько тяжело ей было дышать. Она судорожно хватала ртом воздух, словно выброшенная на берег рыба, не ощущая при этом в лёгких спасительного глотка свежести. Духота и невыносимый запах крови смежались, перечным налётом оседая внутри. Девушка приложила ко рту руку, ощущая приступ дурноты. Она старалась не смотреть себе под ноги после того, как взгляд случайно зацепился за тело ребёнка на мостовой. Какая-то навязчивая мысль ударила в голову и билась в висках последующие минуты кошмара – это мог быть Фредерико… Настолько явственно она ощутила под каблуком мягкую плоть, настолько резко вонзилась ей странная мысль, что, казалось, она вот-вот лишится чувств от охватившего её ужаса.
Что-то внутри не позволяло ей сдаваться. Чувство, что вело всё это время вперёд. Вперёд, сквозь толпу обезумевших людей. Вперёд, по телам убитых, задавленных, невинных. Вперёд, по улице, минуя дома, в которых спрятались десятки испуганных жителей.

В какой-то момент они остались вдвоём. Стражник, имя которого она даже не знала, вёл её за руку, пробираясь через плотный ряд горожан, не осознающих, куда бежать и что делать. Вынул нож, яростно размахивая им направо и налево – кровь фонтанировала и раскрашивала окружающее пространство в багряно-алый. Беатрис, словно ошалев от буйства толпы, хватаясь мысленно исключительно за собственную цель, не обращала на это никакого внимания, пока одна из женщин с распоротой шеей едва не сбила её с ног, оседая на мостовую. Словно проснувшись, Беатрис вздрогнула и закричала: «Хватит! Прекрати!». Но её голос утонул во всеобщем крике.
Синьора Джованни не настаивала. Она хотела попасть домой как можно скорее.

***

Площадь опустела. Он не успел.
Матиас догадался обо всём ещё на подходе, вместо криков и лязга стали слыша пронзительную тишину. Дома расступились, и взору Джованни и его людей предстал центр города, заваленный трупами и остатками театрального реквизита. Лужи крови растекались по серому камню ровными круглыми озерцами, отражая солнечные лучи.
Мужчина ощутил внутри болезненный укол страха, но тут же подавил в себе родившуюся эмоцию. Даже если она там, среди них… Совсем не время для подобных сентиментальностей. Терять время на поиски он не хотел, равно, как и поддаться неуместным в данном случае чувствам. Совершенно спокойно, с лёгкой досадой, он подумал – до чего обидно было упустить возможность эффектно, перед толпой, покромсать парочку наёмников.

При приближении к ратуше Матиас различил звуки бойни, разворачивающейся внутри здания. Понял, что многие из кондотьеров, после мясорубки на спектакле, направились именно сюда. Для конкретной цели. Что ж, - холодно подумал Джованни, - если они двигаются вглубь, то тыл вряд ли защищают. Ударить быстро, лишить их ориентации в пространстве и загнать в угол… Таков был нехитрый план.
Открытые двери, пустой коридор впереди. Матиас не тратил время на приказы обхода и поиска иного пути, предполагая, что, опьяневшие от убийств кондотьеры врага не ожидают. Послал вперёд людей со щитами, что, в свою очередь прикрывали идущих позади арбалетчиков, получивших приказ расстреливать «кровожадных ублюдков», появляющихся в поле зрения. В процессе от основной отделялись две группы, включающих мечников и арбалетчиков, с целью зачистить первый этаж и затем подниматься на второй, прикрывая тыл основной части солдат. Матиас, во главе основной группы, двигался прямо к лестнице…

***

Наступившая в доме тишина угнетала. Рико не знал, чем себя занять. Не знал, как повлиять на взрослых, чтобы вернуть на их лица прежние улыбки, прежнее выражение снисходительной доброты по отношению к нему. Сейчас все они были слишком бледны, слишком сосредоточены и молчаливы.
В силу своего характера он не любил сидеть на месте. И сейчас придумал нечто грандиозное, самое лучшее из своих проделок. Он вознамерился сбежать от бдительного надзора Флавио и присоединиться к отцу. Он думал, что именно так сможет заслужить его внимание – помочь ему сражаться. Как и все дети, он мечтал вырасти быстрее. Как и все дети, он думал, что всего один поступок способен сделать его взрослым…

…Беатрис не помнила, как оказалась возле особняка. Перед глазами всё смешалось – пёстрая толпа, мелькающие разноцветные дома, скрывшиеся в буйной зелени. Казалось, её воображение всю дорогу воспроизводило единственный момент – тот самый, когда она наступила на тело умершего ребёнка…
Они замедлились. Стражник остановился, отдышался, с облегчением глядя на возвышающийся перед глазами особняк Джованни. С верхней террасы на него смотрело несколько пар глаз – пришлось прищуриться от яркого солнца, чтобы рассмотреть стражу с арбалетами наготове. В свободной руке он всё ещё держал окровавленный нож.
И тут синьора, которую всё это время он не отпускал от себя ни на шаг, пронзительно закричала и рванула вперёд. Джулио не сообразил сразу, но как только заметил, из-за чего всполошилась жена хозяина, - побежал следом… Обогнал, прыгнул. И, схватив ребёнка в крепкие тиски объятий, упал с ним на мостовую. Фредерико кричал, пытаясь вырваться. Деревянный меч выпал из его рук.
Подбежавшая Беатрис упала на колени. Не выдержала и заплакала навзрыд.

Получатели: DungeonMaster.

Провожая гроб Изабель до катафалка Аларик в очередной раз напомнил себе о клятве. Смерть Изабель была на его совести, ведь это он не смог ее защитить. Но по лицу распознать эмоции было невозможно. После смерти леди-инквизитора его эмоции были закованы в стальную клетку, отражаясь в мимике лишь слабыми тенями. Все ресурсы его мозга и тела были направлены на поиски виновника. Потому провожая гроб он внимательно смотрел по сторонам в надежде что кто-нибудь все же даст ему ниточку... Но видимо не в этот раз. Впрочем, Аларик умел ждать, а тайное всегда рано или поздно становится явным. Бросив последний взгляд полный сожаления на лицо госпожи де ла Круа он не увидел как прочие изуродованное взрывом и огнем страдающее существо, а увидел радостное, смеющееся лицо которое видел не раз, напоследок коснувшись гроба охотник развернулся на каблуках и зашагал прочь, его ждали книги.

Книги... Не сказать что это было любимое занятие Аларика да и учится он особо никогда не любил предпочитая приобретать знания опытным путем, а не чтением талмудов, терроризировал расспросами ученых, но все еще не имел возможности понять до конца что произошло. Единственная зацепка что у него оставалась - теоретическая возможность управления этим проклятым явлением, но дальше из-за ограничения инквизицией областей исследований ниточка терялась в зоне инкогнито. Расспросы бывших с ним рядом волкодавов тоже к сожалению ни к чему не привели. Сам Аларик все чаще задумывался над рискованным мероприятием быстрого рейда в Абиссарию с целью делегировать в закованном виде чернокнижника, который сможет помочь разобраться со всем этим, но пока оставлял этот план на крайний случай, надеясь на ответ из столицы.
Который пришел... После прочтения ответа у новоявленного инквизитора глаза полезли не то что на лоб, они у него чуть из лопаток не вылезли. На смерть инквизитора была реакция как на мелкий локальный бунт. От него решили откупится саном, и парой младших кадров. После того как охотник не без труда смог оторвать руку от лица оставив на нем значительный красный след по форме ладони он тяжело выдохнул, протер глаза и продолжил лопатить книги.
На этот раз он искал связь между мальштормом и колдунами либо же демоническими сущностями низшего порядка. Увы, ниточка Ван Тейна так же оборвалась. Так Мальшторм похоронил и инквизитора и вероятного... А черт знает кем был подозрительный офицер... Закрыв книгу и хлебнув еще немного алкоголя из стоящей рядом бутылки Аларик устало протер глаза. Буквы наплывали одна на другую что говорило о том что больше в ближайшее время на этом поприще от него пользы не будет. Потянувшись Аларик встал и вернулся в свои покои, где впервые за долгое время нормально привел себя в порядок, чисто выбрившись и сменив гардероб не немного более соответствующий празднику. Ответа от наставника не последовало. В принципе охотник этому не удивился, решив ждать сколько будет возможно. Старый хрыч любил наблюдать, так что не факт что он вообще ответит. Как Аларик умудрился не проворонить день свадьбы в библиотеке неведомо даже ему, просто в какой-то момент он понял что пора отдохнуть, а покинув библиотеку был мягко говоря снесен с ног суетой царившей в замке. Подумав охотник снова переоделся но уже в тренировочную одежду, и двинулся в сторону залов, как он заметил там всегда был кто-то кто тренировался даже по самым большим праздникам. Да и еще только раннее утро, до праздника оставалось несколько часов так что небольшую тренировку он мог себе позволить. Книги это хорошо, но если он потеряет форму то не сможет отомстить...

Вернувшись с небольшого спарринга любезно устроенного ему волкодавами охотник вернул первоначальную версию облачения, и приладив к поясу парадную шпагу надел на голову шляпу, скрыв шрам тенью от полей. В конце концов не стоит обижать союзника угрюмым видом на его свадьбе... Спустя несколько минут охотник при полном параде и спрятав перстень в одном из карманов шагал по коридорам. Сан инквизитора только подпортит общий настрой свадьбы, что тоже не входило в его планы потому перстень не должен был отсвечивать.
Прибыв в зал охотник нашел свое место и занял его приготовившись наблюдать за свадьбой и возможно, немного расслабится. Он как никто другой знал, что одержимость и постоянное напряжение только вредят хорошей форме, а не помогают как думала большая часть наставников церкви.

После приема ведьмачьей настоечки весь мир стал таким разноцветным и милым, что очарованная открывшимся зрелищем Айлэ замерла пораженно, любуясь блестящим и сияющим безумьем ставших предельно ярких красок и вдыхая изысканный букет ароматов окружающего мира, так внезапно ставшего забавненьким и веселым, ярким на цвета и запахи. Эльфийка была всем сердцем благодарна Коту за то, что он открыл двери ее сознания и дал возможность хоть краем глаза посмотреть на то, каков этот мир на самом деле. И какой же он на самом деле оказался прелестненький!

Рядом с собой благодушная и расслабленная Айлэ чувствовала тепло прижавшуюся под боком милую, любимую сестричку, не смотря на все тяготы оставшуюся все такой же родной и нежной, маленькой и ласковой - как пушистый котенок. Как хорошо, как приятно было прижимать ее к себе, чувствовать рядом ее горячее дыхание, слышать, как она своим чистым голосом, похожим на журчание реки, переговаривается с ведьмаком. Вирель казалась настолько маленькой о очаровательной, что рука старшей из сестер, словно сама по себе, плавно проскользила наверх, пройдясь по изящной спине и точенной шейке, чтоб почесать Стилет за ушком.
А рядом, одесную, устроился готовящий мясо красавчик-Шанти, стройный и гибкий, как ясень, задорный и острый на язык и на метаемые им стрелы, чем-то сейчас донельзя напоминающий большого черного кошака: грозу окрестных псов, ветерана битв за двором, неизбывную любовь всех кошек, что каждую ночь с подоконника отвечали ему на протяжые красивые серенады на крышах о любви под луной и об уютном уголке с плошечкой молока, о приносимых к окнам хвостатых красавиц мышках и птичках, о жестоких смертях на острых кончиках когтей.
Элексир не только открыл глаза Айлэ на окружающий мир, но и помог ей понять истинную сущность самого ведьмака: кошачью, большую грациозную, с желтыми глазами, яркими, как пламя свечи в ночи, с пышными усами и трогательными кисточками на кончиках ушей. За них так хотелось подергать, так хотелось ласково потрепать их! Но Горлица была приличной кошкой, и вполне могла контролировать свои порывы. Она понимала: а вдруг большой Кот обидется!? Это будет нехорошо: опасно обижать такого могучего зверя.

Слушая беседу об эльфийском предназначении в целом и их ганзочки в частности, девушка с трудом пыталась подавить смех: ну как можно беседовать о таком, когда все вокруг так замур-мур-мурчательно! Каким-то краем сознания цепляясь за те мысли, что бродили в голове раньше, лейтенант твердо решила подняться и высказать своюубежденную и уверенную тираду о том, как важна месть, как взывает к крови дух Аэлирен, о том, как эльфам необходимо вернуть свои земли, о том, что негоже эльфам жить в резервациях и гетто...

Чуть покачнувшись при попытке встать (на голодный желудок ведьмачье зелье неслабо било по ногам), Горлица несильно навалилась на сестренку, которую использовала в качестве опоры, и не нашла ничего лучше, чем ласково прикусить проглядывающий сквозь светлые волосы Вирель остренький кончик уха и тихо и нежно туда мурлыкнуть.
Справившись, наконец, с непослушными ногами, Айлэ подбоченилась и топнула несколько раз каблучком, словно готовясь к танцу - благо, новая обувь это позволяла без риска развалиться.
Набрав полную грудь воздуха и в очередной раз залюбовавшись прекрасным многоцветьем, Айлэ выдохнула, решившись произнести речь, достойную девы, ведущей своих собратьев в бой. Но в мыслях почему-то вертелось совершенно иное, что эльфийка, ловко крутанувшись вокруг своей оси, на полном серьезе и выдала:
Они приходят к нам, когда
У нас в глазах не видно боли.
Но боль пришла - их нету боле:
В кошачьем сердце нет стыда!
Смешно, не правда ли, поэт,
Их обучать домашней роли.
Они бегут от рабской доли.
В кошачьем сердце рабства нет!
Как ни мани, как ни зови,
Как ни балуй в уютной холе,
Единый миг - они на воле:
В кошачьем сердце нет любви!

Признаться, предложение Хельмута несколько ошарашило прокурора. Хельга аж отложила приборы, недоуменно воззрившись на собеседника. Она была настолько удивлена, что даже хваленная выдержка ей изменила. Высокие токие брови женщины взлетели вверх, широко раскрывшиеся глаза смотрели на чернокнижника, словно бы не веря в то, что именно он сказал эту фразу. Удивление не продлилось долго: но мужчине вполне хватило времени на то, чтобы понять всю глкбину изумления собеседницы.
Чуть порозовев от смущения, фон Веттин опустила очи долу, будто бы сосредоточив все свое внимание на тарелке. Впрочем, чиновница была достаточно благовоспитана, чтоб не дать повиснуть неловкой паузе. Гордо выпрямив спину и придав лицу максимально спокойное, даже несколько отстраненное выражение, майор устрмила взгляд в абстрактную точку где-то в нескольких сантиметрах выше и левее левого уха Хельмута. При всем при этом женщина инстинктивно скрестила ноги - словно бы зажимаясь и не давая всем вопросам и чувствам незамедлительно сорваться с языка. Ровно так же, отложив приборы, она поступила и с руками, скрестив их перед собой на краешке стола.
С точки зрения чиновницы, эта поза, хоть и выглядела нескольео зажатой, должна была продемонстрировать очаровательному мужчине всю строгость и серьезность служительницы закона. К несчастью не имея зеркала, Хельга и представить не могла, насколько смущенно алело ее лицо, и как из под строго сжатых губ так и норовила пробиться легкая улыбка.

Тон, с которым наследница маркрафов ответила изысанному визави, несколько отличался от ее всегдашнего голоса: он был буквально на пол-тона ниже, и в нем прорезались не свойственные ранее прокурору тягуче-бархатистые нотки:
- Мой драгоценный Хельмут, вы меня скоро совершенно засмущаете обилием комплиментов. Простите покорно, но я к ним несколько непривычна, хотя мне и весьма симпотизирует ваше положительное мнение обо мне. Ваше предложение задать вопросы, конечно, весьма интригующе, но, право дело, я поистине не ожидала такого. Посему мои слова, увы, могут показаться вам несколько сумбурными и нелогичными - всему виной моя неготовность к подобной ситуации.

Пока фон Веттин говорила эту длинную и ничего не значащую тираду, разум ее, пользуясь выигранным временем, судорожно метался в поисках вопросов, практически вступив в диалог сам с собой: "Господи Боже, что спросить-то? Почему вы чернокнижник? - Ага, он ответит, потому что ему так интереснее и привычнее жить! - Почему он не верит в Бога? - Потому что он верит в Люцифера! - Почему он не хочет покаяться и сдаться с повинной? - Он что, идиот, что ли? Не похож. - Почему он вызывает у меня такие противоречивые чувства и греховные мысли? - А тут, милая моя, ты сама виновата!"

В слух же фон Веттин, так и не найдя действительно правильных вопросов, спросила:
- Хельмут, друг мой, наверное, я пока поинтересовалась следующим: как вообще вышло, что вы заинтересовались мной? Почему вы решили привлечь мое внимание в том числе и способом, противным мне? Мои сны - ваша работа? Что есть я для вас, помимо вышеизложенного, как бы вы могли описать свои чувства и отношение? А еще я бы хотела, чтобы вы поподробнее поведали о себе. Да, и еще, ваше предостережение: не могли бы вы перевести его с иносказательного языка в более простую человеческую речь?

Что-то неуловимо жуткое было в этот момент в глубине серых глаз Стефана Сальваторе – некий практически неуловимый восторг, мрачное торжество, столь резко контрастировавшее с творящимся на улицах города кровавым кошмаром. В глубине души он наслаждался захлестнувшим Пьяченцу хаосом, без тени страха ныряя в тёмную пучину смертельно опасных боёв и междоусобиц. Вопреки здравому смыслу, несмотря на тревогу о дочери, Стефан испытывал какое-то неправильное, порочное удовольствие – весь мир вокруг в одночасье катился к чертям, а он, Стефан, становился тому невольным свидетелем. И даже более того, он был на волне – во главе вооружённого до зубов отряда, дорвавшийся наконец до истинной власти, о которой долгие годы мог только грезить. Сегодня стирались обусловленные неумолимыми законами грани, затопивший Пьяченцу хаос сегодня списывал любые ошибки. Сальваторе вдруг почувствовал себя едва ли не богом – всемогущим, способным единолично решать, кому умереть, а кто будет жить… И способным перекроить политическую обстановку в городе на своё усмотрение.
Те нормы и правила, что сдерживали Стефана большую часть его жизни, сегодня попросту не существовали. Именно осознание этого факта порождало нехорошую ухмылку на тонких губах.

Кто начал войну, кто оказался столь глуп и наивен? Или, напротив, этот конфликт – очередная фаза в многошаговом плане какого-то закулисного кукловода… Даже сейчас, шагая по улицам города во главе небольшого отряда, Стефан ни на минуту не переставал размышлять.
Путь и не он заплатил кондотьерам, но, в любом случае, собирался извлечь для себя максимальную пользу из беспорядков. Деятельный разум старшего Сальваторе уже рисовал перед глазами заманчивые картины, которые приходилось отгонять усилием воли. О, Стефан уже в точности знал, какой шаг предпримет в первую очередь следующим утром. В том, что он переживёт ночь и остаток этого дня, мужчина в своём высокомерии почему-то совершенно не сомневался.
За размышлениями практически незаметно пролетела дорога – Сальваторе уже видел впереди ворота поместья Эмилио, из которых ровными рядами на улицу выходили солдаты. Судя по всему, он успел как раз вовремя – де Боно вот-вот собирался бросить своих парней в дело.

Первой подход подкрепления заметила собственной персоной Мария – про себя усмехнувшись, Стефан отметил, что доспехи идут ей куда больше, чем бальное платье. Когда наконец гостей соизволил обнаружить Эмилио, то Сальваторе, сообразив, что произойдёт дальше, обречённо вздохнул. За голос и мечи де Боно неизменно приходилось платить определённую цену – будь то отвратное вино или титанической силы объятия.
С одинаковой стойкостью Сальваторе пережил и удар по своей репутации, и оказанное на грудную клетку давление. Деликатно проигнорировав мнение де Боно относительно главенства последнего над их объединёнными силами.
- Город в огне, мой храбрый друг, - прокашлявшись, проговорил Стефан, благодарно кивнув в ответ дочери Эмилио. – Мы должны любой ценой и как можно скорее восстановить порядок на улицах.
Сальваторе не лгал. Установление спокойствия в городе на самом деле входило в его намерения. И он, Стефан, должен был привнести в установление этого самого спокойствия как можно более заметную лепту.
- Отбросим в сторону предрассудки, этим вечером каждому из нас предстоит славная битва, - Стефан задумчиво почесал подбородок и улыбнулся. Решив слегка пожертвовать своей репутацией трусливого чиновника в глазах Эмилио.
- Ты наверняка слышал о представлении, Эмилио? Подозреваю, что там сейчас – чудовищная резня. Сегодня не лучший день для театра.

Андре нервничал. Нервничал, несмотря на то, что до сих пор ничего особенного не произошло. Несмотря на то, что, по сути, от него требовалось присутствие исключительно номинальное – функцию командира отряда легко и непринуждённо принял на себя капитан Лацци.
Молодой человек без конца поправлял волосы и теребил эфес шпаги, ощущая дополнительный дискомфорт из-за напускной бесстрашности отцовских солдат.
Безумие, чёртово кровопролитие. Андре совершенно не понимал отца, не разделял его безрассудной и неуправляемой жажды власти. Он не понимал людей, готовых на всё ради того, чтобы одержать победу в предвыборной гонке.
Парень лицезрел на улицах города кровь и страдание. Он презирал и высшую власть. Рим, который бросил к ногам благородных господ награду – словно кость своре оголодавших собак. Анархия, невинные жертвы… Только этого таким образом можно было добиться.
Около входа в поместье синьоры Дестефани на земле лежало одинокое тело. Андре напрягся, вздрогнув, сглотнул. Движения сопровождавших его солдат сделались более выверенными – парни собрались и приготовились к бою. Насторожился сам Лацци. По идее, Эстелла должна быть там, где-то внутри.
Молодой Сальваторе наконец обнажил свою шпагу, приготовившись к штурму.

Сложно было по-настоящему оценить таящуюся в этих словах угрозу. Практически невозможно представить себе кровь и насилие, сидя на удобном диване в уютной гостиной.
Эстелла, наиграно нахмурившись и покачав головой, на самом деле не смогла заставить себя сопереживать. Пожав плечами, девушка согласно кивнула – рисковать собственной жизнью понапрасну она не намеревалась, а если в городе творится что-то на самом деле серьёзное… Чтож, очень скоро здесь будет отец или его наиболее верные люди. Уж в этом Эстелла могла быть уверена наверняка.

Говоря по совести, вчерашнее предложение Кревана о совместной с девушками ванне было вызвано вовсе не сладострастием. Какое уж тут сладострастие после многомесячной голодовки, лишь слегка разбавленной нильфьим ужином - организм только-только начал вспоминать как желудочный-то сок вырабатывать, не говоря уже о прочих жидкостях. Цель была более прозаической - приободрить спутиц. Женщине стоит время от времени напоминать, что она желанна (а в идеале - еще и любима), от этого у неё прибавляется сил, уверенности и хорошего настроения. Конечно, на мужчин этот прием тоже работает, но слишком часто прилив сил сопровождается приступом самоубийственного геройства.

Впрочем, во время сегодняшнего купания настроение менестреля сменилось с практического на более игривое: сёстры аэп Эймиль - изящные, грациозные девушки и если относительные безопасность и сытость продолжатся еще немного... Про младшую из сестёр Шанти знал немного - в отряде она вела себя довольно отстранено и случая поговорить по душам не представилось, зато старшую знал хорошо - как бойца и офицера (и немного как aen sidhe - то, с какой нежностью она ухаживала за сестрой невозможно было не заметить). Не то что в темерском лесу, в эльфийском поселении сложно найти спутницу лучше...

Судьба в очередной раз строго посмотрела на рейнджера: "Не первый день на фронте, знаешь ведь, что я не люблю отвлеченные мысли на боевом задании".
Недовольство Судьбы на сей раз приняло облик ведьмака. Блеснуло лезвие его клинка, бросая на траву быстрого солнечного зайчика - вот и вся цена твоим мечтам, Креван: одно неверное движение и лезвие перестанет блестеть, испачканное твоей кровью.

Шанти не стал тянуться к луку - ведьмаки умеют отбивать стрелы и слишком быстры, чтобы рассчитывать даже на один верный выстрел. Если бы заметить монстра издалека и выпустить стрелу, пока он на коленях, а меч в ножнах - тогда шанс бы был. А сейчас остаются только клинки...

Положив руку на рукоять меча, Креван шагнул чуть вправо, готовясь в случае чего напасть на ведьмака с фланга и молясь, чтобы до этого не дошло.

Сальваторе

Вернувшись в родные пенаты, Стефан немедленно развил бурную деятельность, и вскоре два отряда солдат Сальваторе, ведомые главой дома и его сыном, выдвинулись в охваченный беспорядками город. Кое-где над Пьяченцей рдело зарево пожарищ, в отдалении слышался звон клинков и чей-то громкий надрывный плач, переходящий в вой. Но солдаты главы магистрата были бойцами опытными и умелыми, и общей панике, что, казалось, повисла тяжелым пологом над всем городом, не поддавались. Они лишь покрепче стискивали рукоятки мечей и настороженно глядели по сторонам - никому не хотелось словить из-за угла тяжелый арбалетный болт или кинжал в спину.
Возглавляемый лично Стефаном десяток бойцов быстрым шагом двигался в сторону особняка де Боно. Профессиональные солдаты, они даже при таком спором передвижении держали строй, готовые в любой момент отразить опасность. К счастью или несчастью, на via Latina, по которой они двигались, кондотьеров еще не было: эти cazzo наверняка творили свои бесчинства в другом месте.
Когда отряд уде почти приблизился к особняку де Боно, Стефан понял, что еще чуть-чуть бы, и он опоздал. Из ржавых ворот, так и не раскрывшихся полностью, выходили облаченные в кирасы и салады мечники Эмилио. Сам их крепкий бородатый командир, защищенный не в пример лучше своих подчиненных, уже стоял на улице, опираясь на двуручный меч, и в своей излюбленной манере подгонял бойцов:
- Ну давайте, давайте, отродья петуха и собаки! Шевелите вашими тощими задницами! На войнючке-на войне медлить нельзя, а то те figli di puttana, что устроили эту заваруху, разграбят весь наш гребанный городок и сбегут ко всем чертым. Сандро, bastardo, хрен ли ты щит мой тащишь? Я его че, себе на член подвешу, когда буду своей крошкой рубать врагов?

Неизвестно, как быстро бы де Боно, занятый своими солдатами, обратил бы внимание на отряд Сальваторе - скорее всего, только после того бы, как Стефан обратился с нему. Но события опередила никто иная, как Мария де Боно, так же, как и прочие солдаты, одоспешенная, и контролировавшая дорогу. Вооруженная арбалетом девушка кашлянула, привлекая внимание Эмилио, а когда тот не отреагировал, отошла на пару шагов поближе к нему и громко и отчетливо проговорила:
- Отец, подожди. К ним идут люди Сальваторе.
Услышав это, де Боно-старший резво развернулся на месте и, увидев Стефана, сунул свой огромный меч в руки не ожидавшей такой реакции дочери и, тяжело переваливаясь, помчался, распахнув объятия, к Стефану, чем-то в этот миг напоминая здоровенного такого кабана. Подлетев к мужчине, Эмилио сгреб его в охапку и крепко сжал в порыве чувств, бася на всю округу:
- Фано, fratello! Как я счастлив тебя видеть, клянусь Святым Крестом и кишками Спасителя! Вот что значит - настоящий друг! Как узнал о войне, сразу привел своих людей ко мне в подчинение! Да, fratello, я все понимаю, можешь ничего не говорить! Я буду командовать нашими силами! Ну что, куда идем?
Мария де Боно, так же подошедшая к отряду, лишь пр крыла лицо рукой на радостные вопли отца. И когда тот сделал паузу, чтоб отдышаться, тихо сказала:
- Приветствую благородного Стефана Сальваторе. Я счастлива, что мы будем биться вместе.

...Группа Андре, а, вернее сказать, capitane Лацци, так же проделала большую часть пути без происшествий. В конце-то концов, не считать за происшествие то, что за ними теперь плелись два-три десятка перепуганных горожан, причитавших и плачущих, моливших помочь именно им и проклинавших не делающих этого солдат, но, тем не менее исправно следующих за ними. Мало-помалу отряд приближался к особняку Дестефани, и тут у солдат появились первые подтверждения того, что неприятель рядом: тут - пятна крови, там - распростертое тело пожилого мужчины, там - выбитая дверь и женский плач из дома.
Проследовав вперед еще некоторое время, бойцы углядели впереди, почти напротив дома Дестефани, распрастертое на земле тело в луже крови. Покойник, из груди которого торчала чернооперенная стрела, продолжал крепко сжимать арбалет, скалясь застывшим лицом в безмолвствующее небо. Фантазийный берет с перьями, краса и гордость кондотьеров, валялся рядом, в пыли. Но ни дружков покойника, ни лучника с черными стрелами не было видно.

...Не успели милые дамы распрощаться и расцеловаться, как к ним ворвался какой-то мальчишка сарацинской наружности. Рухнув перед Дестефани лицом вниз и отклячив костлявый зад, он что-то быстр проговорил на незнакомом Эстелле языке. Госпожа выслушала его и повернулась к девушке, грустно улыбнувшись:
- Милая, в городе беспорядки. Мой дом только что попытались захватить, но, получив отпор, отступили. Я не могу себе позволить выпустить тебя на улицу в такое время - мало ли, что может случиться? Давай пока посидим еще, покурим кальян... Мой дом точно не захватят, а бандитов в городе наверняка скоро уничтожат. Не возражаешь, душа моя?

Джованни

Собрав солдат, Маттиас вместе с подчиненными углубился в ремесленный квартал. Там, в отличие от центра города, все было тихо и спокойно. Почтенные ремесленники и подмастерья, что должны были формировать городское ополчение, предпочитали сидеть тихо и не высовываться: а то мало ли, что происходит, убьют ведь ненароком! Пускай с напададающими разбираются те, кому по долгу службы положено защищать горожан - городская стража; да те, кто привыкли держать меч - охранники благородных синьоров. А их дело простецкое - сиди и жди, кто победит. Все одно победитель не будет резать дойную корову - ремесленников, а пограбят чуть - ну и что. Лучше уж так, чем жизнь терять.
Оружейник, впрочем, прятаться от солдат Джованни не стал, разумно решив, что лучше уж открыть дверь толпе вооруженных молодчиков, колотящих в дверь с воплем: - Открывай, bastardo! Свои же! Не откроешь - на собственных кишках удавим!!!
Услышав пожелания солдат и их господина, торговец, не прекословя, тут же продал им шесть щитов, подарив в довесок и седьмой - как свой вклад в оборону Пьяченцы.

Дорога до дома Альберти не заняла много времени: прямо на полпути Маттиас встретил полтора десятка солдат, неуверенно и с изрядной долей опасения двигающихся по направлению к городскому совету. Трактирщик узнал их - это были охранники главы совета. При виде людей Джованни они отступили на пару шагов, готовые вступить в бой, но были остановлены уверенной и зажигательной речью Маттиаса, коротко обрисовавшего ситуацию в городе, и по праву сильного взявшего командование над расстеряными вояками.
Соединившись, оба отряда выступили в сторону центральной площади. К тому моменту, как они прибыли, ни кондотьеров, ни зрителей там уже не было: лишь десяток тел, погибших в давке, валялся тут и там. Быстрый осмотр показал, что ни Беатрис, ни ее телохранителей среди покойных не было. Удостоверившись в том, что жена, скорее всего, спаслась, Маттиас коротко скомкндовал:
- К городскому совету! Быстро!
Подчиненные Джованни и Альберти тут же перешли на бег и ринулись к стоящему неподалеку зданию совета. Кондотьеров видно не было - лишь у дверей мешками волялись два городских стражника. Из дома доносился звон клинков и чьи-то предсмертные крики...

...Беатрис вместе с охранниками в это время пробивалась сквозь плотную толпу бегущих людей, подгоняемых злорадным хохотом кондотьеров. Алессио, один из телохранителей, где-то потерялся, а второй - Джулио, крепко, до боли сжав руку женщины, потащил ее сквозь людское море. Кто-то толкался, кто-то пинался, однажды Беатрис была вынуждена пройти по распростертому на земле телу ребенка - свернуть было невозможно.
Ругаясь на чем свет стоит, Джулио вытащил нож, буквально прорезая себе и госпоже пкть на свободу. Ему сейчас было плевать, кого и как он режет: он озлобленно шел вперед, и перепуганное стадо, лишь недавно бывшее людьми, расступалось - лишь вслед неслись проклятья и стоны. Синьора Джованни уже сама была забрызгана кровью, спина ее адски болела - чей-то удар оказался точным. Наконец, усталый и озлобленный солдат вырвался с ней на свободу из узкой улочки, ставшей местом смерти для многих невинных, и тут же побежал, не отпуская руки Беатрис:
- Не отставайте, синьора!
Недолгая дорога - и окровавленные и избитые солдат и женщина ввалились за ворота особняка Джованни. Привалившись к стене и размазав рукавом по лицу кровь, Джулио выругался и выдохнул:
- Спаслись...


Получатели: Матиас Джованни.

Эстакадо

Бартоло и Алессио спешили изо всех сил. Стражники понимали, что сейчас отвлекаиься нельзя ни на что: ни на кондотьеров, ни на покойников, ни на брошенные в испуге мирными жителями дома, ни на помощь кому бы то ни было. Солдаты Сориа были той силой, что способна преломить исход противостояния и изгнать налетчиков из города. Ну и, конечно же, вкупе с ними сами бы стражники почувствовали бы себя уверенней.
Домчав до ворот, стражники заколотили с воплями:
- Откройте, откройте, тревога!
Как это ни удивительно, из открывшегося на воротах окошка выглянул сам Сориа собственной персоной:
- Что расшумелись?
- Так ведь эта - беспорядки в городе.
- Если наши, - он зло усмехнулся, - благородные господа рубятся, не смотря на запрет епископа, то чем я могу помочь? Вы все и так насрали на Пьяченцу!
- Нет, нет!, - перебивая друг друга, загомонили стражники, - это разбойные кондотьеры! Они убивают горожан и жгут город! Мы, как можем, пытаемся навести порядок, но сил не хватает. Capitane послал за вами!
Всю эту фразу бровь Луиджи задумчиво ползла вверх: он явно был шокирован узнанным:
- Кондотьеры? Всех? Это... Меняет дело. Бойцы, на выход!
Через пять минут полсотни охранников покойного графа и два стражника выдвинулись в центр Пьяченцы.

Сам Эстакадо в это время, собрав своих людей и нескольких встречных стражников, отдал приказ слугам и нескольким бойцам укрыть всех, кто хочет убежища, на территории своего фамильного особняка. Желающих набралось достаточно - за надежными стенами люди чувствовали себя в безопасности.
Capitane и большая часть его людей, оказав помощь горожанам, выдвинулись в сторону городских казарм. Первый из бойцов, опрометчиво выскочивший на открытое пространство перед кордегардией, рухнул, схлопотав арбалетный болт в грудь. Парню повезло - он умер сразу. Но, видимо, не все были столь везучими - у стен казармы раздавался чей-то надсадный всхлип, перемежаемый громкими матерными ругательствами. Приглядевшись, можно было увидеть несколько трупов в форме городской стражи, и пару раненных, которых невидимые стрелки не добили видимо для того, чтоб сеять нервное напряжение среди защитников.
Но и люди Эстакадо были не лыком шиты: забравшись на крышу соседнего дома, один из воинов доложил, что за поваленными наземь телегами сидят арбалетчики: видимо, тем самые, сто собрали среди людей Данте кровавую жатву. В ожидании приказаний солдаты застыли.

...Челесте действительно прекрасно знала родной город. Куда там залетные кондотьеры - местные бы не смогли поймать юркую девушку. Охранники ее, понимая всю опасность ситуации, не стали перечить госпоже и последовали за ней. Таким образом, маленькая группка из синьоры Эстакадо и ее людей дворами выбралась на задний двор родного дома, где пришедшие получили весть, что Данте отбыл к казармам. Челесте следовало решить, что делать: присоединиться ли со своими людьми к брату, организовать ли оборону особняка или заняться теми из добропорядочных граждан, что нашли здесь приют.

Фаррадечи

Долпа кондотьеров внизу, вот-вот готовая пустить кровь, конечно, действовала на нервы. На какое-то время все присутствующие в кабинете Альберти замерли, погруженные в свои мысли. Первым из задумчивости вышел Лучано Фаррадечи - юноша услышал, что кондотьеры уже звенят мечами где-то внизу. Юноша понял, что у него остались последние секунды решить: останется ли он умирать вместе с Альберти или попробует спастись бегством.

В этот вечер Хельга себя ощущала молодой и наивной девушкой, дебютанткой, впервые в жизни удостоившейся внимания кавалера. Стоило только ей вновь увидеть чернокнижника, как губы сами собой расплывались в нежной и даже, наверняка, чувственной улыбке. Словно бы и не было послушничества в монастыре, молитвенных бдений, беспорочной службы в суде и в прокуратуре.
Проклятый колдун, только недавно появившийся в ее жизни, в миг заставлял забыть обо всем одним фактом своего присутствия. Его глаза были полны тепла и заботы, его отточенные движения были полны грации, а красиво очерченные губы словно бы вырывали из глубин души безстыдную молитву о поцелуе.
Майор буквально разрывалась надвое между чувствами и долгом, но само присутствие абиссарийца поблизости заставляло всю выработанную с годами ответственность отступить, а трубный глас долга, требующего хранить покой и безопасность Ватикана - стыдливо умолкнуть.
"В конце концов, какая разница, - убеждала себя Хельга, - знает ли он о пистолете, или нет. Куда хуже, если он знает о моих чувствах и потаенных желаниях, или, - сомнения брали свое, - так было бы лучше? На что я готова ради него? Оставить его в живых сейчас - несомненно. Помочь искупить его грехи - с радостью. А на что он готов ради меня?
И все-таки, Господь милосердный, как он все-таки красив и чарующе обаятелен! Как не хочется думать ни о чем, кроме него! Как хочется сполна насладиться этим свиданием, вплоть до, - тут щеки фон Веттин мило порозовели от представившейся картины, - до самого финала!"

Отвлекшись, наконец, от сумбурных мыслей, прокурор аккуратно и неторопливо приступила к трапезе, исподволь любуясь тем, как изящно и утонченно вкушает чернокнижник. Даже если бы у фон Веттин оставались хоть какие-то сомнения относительно его происхождения, то они немедля бы развеялись: так вести себя за столом может лишь тот, кто с молоком матери впитал все тонкости этикета и благовоспитанности.
От приема пищи и тайного интереса к собеседнику ее оторвал весьма необычный и, признаться, странный вопрос Хельмута. Он звучал как комплимент, и казался им же, но полузадушенный внутренний голос честной католички шептал о том, что может быть не все так просто. Вопрос вполне может оказаться с двойным дном, а то и, чем черт не шутит, и попыткой переманить городского прокурора Кэндлмесса на сторону Абиссарии.

Отложив приборы и изящно оттерев губы уголками салфетки, Хельга потянулась к бокалу, пробуя на вкус прекрасный купаж: это позволяло ей выиграть время и собраться с мыслями для ответа. Наконец она отставила кубок и обратила пристальный взгляд на чернокнижника:
- Очаровательный и любезный Хельмут, право дело, вы мне льстите, именуя меня человеком творческим и склонным к аналитике. К прискорбию моему, я не столь талантлива, как вы бы хотели меня видеть. Я лишь одна из многих Верных подданых Святого Престола: ничуть не лучше, но и, смею надеяться, не хуже.
Что до службы моей, тут есть несколько причин, и ни одна из них не умаляет другую. Во-первых, я не вольна распоряжаться своей судьбой: ни послушание в монастыре, ни работу в суде, ни нынешнюю службу в прокуратуре я не выбирала - все решили за меня. Во-вторых, для меня действительно честь служить Ватикану и защищать добрых католиков - это хорошая и нужная работа. Ни и в-третьих, мне это самой нравится, мне это действительно интересно.
Хотя...., - майор подняла изящным жестом бокал, глядя вино на просвет, и иронично усмехнулась, - возможно, у вас найдется предложение, которое сможет меня заинтересовать?

За свою не столь уж длинную по эльфийским меркам Айлэ приходилось убивать. Когда-то она даже считала количество отнятых ею жизней - ведь каждая смерть bloede d'hoine это маленький шаг в восстановлению отнятого величия.
Она даже запомнила свою первую жертву: мальчишка-возчик, получивший острую стрелу в живот, очень долго не хотел умирать. Тогда она еще была слаба, тогда еще ей было тяжело отнять жизнь у разумного говорящего двуногого. Но ard приказал добить верещащего и плачущего человечка именно ей: вкусить, так сказать, вкус первой крови. Долго тогда Горлица стояла над умирающим не в силах прервать его жизнь вот так по-мясницки, не в бою.
Но, наконец, долг возабладал над состраданием - и эльфийка, наклонившись, перерезала пленнику глотку. Кажется, потом она долго блевала в кустах, вспоминая брызнувший в лицо фонтанчик крови и вонь от обгадившегося тела.
Прошли годы... Ее маленькая ганзочка стала частью дивизии "Vrihedd", а она из обычной лучницы - кавалерийским лейтенантом. А на войне стало уже не до подсчетов: убила ли, не убила ли - не важно. Скачи дальше, руби, коли, и, главное, не дай им убить тебя. А уж с недобитками расправятся те из товарищей, кто за спиной.

Айлэ была уверена, что после всего пережитого она может убить любого безо всяких угрызений совести: кроме соратников, конечно. Но сейчас, замерев перед конем, что так недавно вынес их из боя, аэп Эймиль никак не могла решиться оборвать его жизнь - даже ради спасения своей. Это казалось чем-то противным, чем-то неправильным: все равно, что подло, из под тишка вонзить нож в спину друга. Можно было бы попросить сделать это того же Креавана - но это было бы низко по отношению к лучнику. Такую грязную работу командир просто обязан делать сам.
Вот только по-другому было нельзя. Долго Горлица стояла, обняв шею воронка и шепча ему в мохнатое ухо разные ласковые слова, извиняясь и успокаивая и его, и себя. Наконец поняв, что медлить больше нельзя, эльфийка решилась, и вскоре несчастный конь перешел в надежные руки Шанти, занявшегося разделкой туши.

Злая на себя и весь белый свет лейтенант даже смотреть не хотела, как верный скакун превращается в кусок мяса: требовалось немного прийти в себя, успокоиться и прекратить думать обо всякой херне, в очередной раз напомнить себе, что жизнь Вирель и Шанти дороже тысячи тысяч других жизней: что животных, что людских. Минут десять постояв в одиночестве на самом краю поляны и восстановив душевное равновесие, Айлэ вернулась к костру и села на корточки рядом с Креаваном:
- Помочь?

...А дальше был пир: мясо и кровь на плаще - как экзистенциональный символ скоя'таэлей. Это был настоящий праздник: ведь пища - это жизнь, пища - это возможность продержаться еще немного и продолжить борьбу. Молнией мелькнула мысль - и Горлица радостно ей засмеялась.
Отсмеявшись, девушка поделилась привидевшейся картиной с друзьями:
- Ох, извините. Я просто сейчас представила, как мы выглядим со стороны, на взгляд d'hoine: грязные, оборванные, с блестящими при свете костра глазами и с испачканным кровью ртом. Хоть сейчас на какой-нибудь плакат с надписью: "Бей эльфóв - спасай страну! Пока ты медлишь, они пьют кровь человеческих младенцев! И твой ребенок может стать следующей жертвой! Вступай в армию, изгони остроухих из леса!"

...А с утра, вместе с рассветом начался марш-бросок к реке. Впрочем, он не был уж такой проблемой: на сытый желудок и идется легче и приятнее. Да и мысли о пище не забивают всю голову, что тоже есть несомненный плюс. Даже потяжелевший от взятого в дорогу мяса мешок кажется легче: такой приятный вес плечо не тянет.
И вот, наконец, Понтар: чистая, прекрасная, водная гладь, похожая на брошенный в траву шелковый платок. Глубокая синева вод манит, тянет измученное тело окунуться в прохладные глубины, смыть с себя корку грязи, очистить тело, а через него - и душу.
Горлице до одури хотелось, как в детстве, взяться с сестрой за руки и, хохоча и смеясь, с разбегу забежать в быстрый поток, наслаждаясь ласкающими ноги холодными потоками. Хотелось окунуться в бурные глубины с головой, почувствовать, как переливающийся всеми оттенками голубизны свод смыкается над головой, а потом, вынырнув, тщательно отмыться, смывая с себя все следы долгих странствий. А под конец, накупавшись, выползти на уютный бережок и беззаботно отдыхать, болтая с Вирель и Креаваном; наслаждаться холодящим мокрую кожу ветерком, расчесывая друг другу волосы; со смехом вспоминать все невзгоды, оказавшиеся на пути.
К прискорбию лейтенанта, этим милым мечтам не суждено было сбыться. И пол-беды, что вокруг кипит война: Понтар сейчас полон утопцами, как рубище нищего - вшами, так что о спокойном купании нечего и думать.

Как бы групповые водные процедуры не привлекали, то было решительно невозможно, и благо, что все это понимали. Вытянув из колчана лук, старшая из сестер аэп Эймиль распорядилась:
- Купаемся по-одному, на глубину не заходим: и так ясно, не мне вам пояснять. Сначала - Вирель, потом - я, потом - Шанти.
За разоблачающейся Вирель Айлэ наблюдала прямо-таки с хищным выражением глаз. Любуясь тонким станом сестренки, лейтенант очень хотела подойти к ней, обнять, зарывшись носом в макушку, и никогда не отпускать: разве что развернуть лицом к себе и каснуться губами теплых губ младшенькой. Ну а дальше, дальше..
Впрочем, все эти фантазии не мешали офицеру бдительно наблюдать за рекой, держа лук наготове: мало ли какой утопец решится вкусить нежной, хотя и несколько жилистой и костлявой эльфийской плоти?
Когда Вирель искупалась и уже чистой вышла еа берег, заботливая Айлэ тут же подлетела к ней и укутала в свой теплый плащ, попутно шепнув на ушко и легко прикусив его острый кончик:
- Ты у меня самая красивая, младшенькая.

Сменив сестру, Айлэ сама споро разделась донага и с наслаждением окунулась в быстрые воды Понтара: пускай и плескаться можно было только на мелководье, но все равно это была чистая, проточная вода. Эльфийка с превеликим наслаждением смыла с себя пот и грязь тяжких дней, чувствуя, как холодная вода бодрит тело и очищает разум, отгоняя все страхи, сомнения и усталость: воистину, вода - это жизнь.
Увы, но много времени на водные процедуры не было. По-быстрому помывшись и убедившись в чистоте собственного тела, Айлэ выступила из воды и улыбнулась Креавану:
- Шанти, теперь твоя очередь.

За купанием менестреля девушка следила с неменьшим интересом, чем за сестрой, поймав себя на мысли, что надо бы, как выдастся достаточно безопасная ночь, когда они к еще не будут и не слишком усталы, провести ее с большей пользой, чем обычно, даровав друг другу возможность расслабиться и насладиться лаской и жаром сплетающихся в древнейшем танце тел.

Когда маленькая ганзочка вошла в деревеньку, лейтенант была свято уверена, что сейчас они наткнутся на местных рыбаков, которые добровольно-принудительно поделятся с эльфами своими запасами и имуществом. Айлэ сейчас была предельно благодушна и позитивна: она бы даже не стала бы убивать людей: заперла бы их в каком-нибудь подвале, а на утро, когда скоя'таэли бы отдохнули, выпустила.
Но, как известно, эльф предполагает, а Дева располагает: в деревне их поджидал некто, на первый взгляд производивший впечатление одного из "Синих полосок". Сдавленно охнув, Горлица мысленно поразилась: "И тут они! У нас что, жопы с ручкой: как кто возьмется, так не отпустит?"
Впрочем, кавалерист быстро успокоилась, обратив внимание на торчащие еад плечами человека рукоятки мечей. Ни один идиот не стал бы так ходить. Ни один - кроме тех, кто действительно умеет ими пользоваться. Vatt'ghern. И амулет ввиде кошачьей головы на шее - тому прямое подтверждение. Кот. Это худшее из подобных ему мутантов, что можно было встретить на дороге. Говорят, vatt'ghern этой школы не стесняются брать заказы и на убийство людей и эльфов. Маловероятно, конечно, что этот Кот ожидал именно их, но поберечся стоило.

Быстрый, как ртуть, мутант выхватил клинок, нопервым атаковать не стал, достаточно нейтрально поздоровавшись со скоя'таэлями. Положив одну руку на рукоять сабли, Голица сделала шаг вперед, держа вторую откоытой ладонью к собеседнику в извечном символе мирных намерений:
- Ceadmil, vatt'ghern. Sinn n'ess morvudd - a is straeddhasr, shed suecc anseo. N'ess tuvaan aere aeen vett ithte ans gaerad, ans vell?*

Никто не мог знать.
В одной из тратторий, принадлежащих семье Джованни, было тихо и относительно спокойно. Несколько завсегдатаев топили свои проблемы на дне хрупких бокалов, обжигающая граппа разливалась по телу приятным теплом, согревала от холода колючих и неприятных мыслей. Здесь люди могли отдохнуть и забыться. Могли, уединившись за отдельным столом, беседовать о собственных делах, что не должны были достигнуть чужого слуха. Хозяин делал всё, чтобы в его заведениях посетители ощущали себя комфортно, едва ли не по-домашнему. Всё-таки, траттории являлись семейным делом, и Матиас вполне успешно продолжал стезю своего отца.
Человек, что потревожил эту непоколебимую атмосферу уединённости, являлся одним из доверенных людей хозяина. Влетев в помещение, подручный бегом пересёк зал, ворвавшись в комнату, выделенную Матиасом для собственных нужд. Дверь распахнулась громко, ударившись о стену, и на пороге предстал взволнованный и побледневший парень. Тяжело дыша, пытался собраться с духом, и лишь несколько долгих секунд спустя выпалил внезапную новость.
Никто не мог знать.
Поистине, последние дни в Пьяченце пестрили событиями далеко не обыкновенными для маленького тихого городка. С каждым днём обстоятельства набирали всё более неожиданный оборот, становилось ясно, что за масками учтивости спрятались личные счёты и тщательно выстраиваемые планы. Импровизированный Колизей со своими собственными боями… Пожалуй, сравнение было отнюдь не изящным, вряд ли изнеженных высокородных особ вообще можно сравнить с гладиаторами, но суть оставалась та же. В подобной игре борьба идёт не на жизнь, а на смерть. Что и доказывали убийства Фаррадечи.
Никто не мог знать, что подобное случиться так скоро. Матиас ожидал, что пройдёт как минимум несколько дней, прежде чем кто-либо решиться на подобный шаг. Слишком импульсивный и наглый. И совсем невыгодный для того, кто подобные вещи спонсировал. Рано или поздно станет известно, кто нанял кондотьеров, и тогда репутации смельчака конец.
Но то, что пришло в голову Джованни, было слишком далеко от размышлений, кто в действительности приплатил головорезам. Прикусив золотую монетку клыком, продемонстрировал окружающим белоснежную, полную злобного удовлетворения улыбку.


Получатели: DungeonMaster.

***

Матиас выходил из траттории скорее в задумчивом и сосредоточенном состоянии, чем действительно обеспокоенным. Где-то на периферии сознания мелькали мысли о семье, дорогих для него людях, что, возможно, наблюдали в этот момент развернувшуюся на улицах Пьяченцы бойню. Они ждали его. Его долг как отца и мужа – в первую очередь защитить.
Поразительная холодность и отстранённость застилали разум, поглощая чувства. Он прекрасно понимал, что эмоции в подобных случаях – первейший враг. Въедаясь в душу всё глубже, они не уйдут. Пылающим пламенем потекут в венах, заставляя сердце биться чаще. Заставляя думать нерационально. Он не мог себе этого позволить. Не теперь.
Некоторые вещи его действительно интересовали. В последнюю очередь это был спектакль, блестящая идея Беатрис, что уже терпела фиаско. Он не сомневался, что рано или поздно наёмники доберутся до самого яркого мероприятия сегодняшнего дня. Но его мало волновал тот факт, что спонсируемый проект оказался убыточным. В сущности, ему с самого начала было плевать на судьбу представления. Единственное, что придавало его раздумьям оттенок волнения, - знание о том, что жена находится именно там.
В первую очередь его занимали мысли о самих кондотьерах. Какие доводы руководили тем, кто решился устроить в городе массовое побоище? Кто вообще являлся целью и конечным пунктом в продвижении наёмников?.. Подсказки крылись в уголках его собственной памяти, в осколках разбитого зеркала истины, что оказались своевременно в его руках. Сложить всё воедино не составило труда. Цепочка выстраивалась сама собой.
Седлая коня, Матиас думал о том, насколько велик риск промахнуться. Но он не промахнётся. Не должен.

***

Что-то не так.
Фредерико был ещё мал, чтобы полностью понимать всю ситуацию, он мог полагаться исключительно на собственные чувства и ощущения. Интуиция ребёнка не могла его подвести. Особенно в моменты наиболее критические.
Мальчик стоял у окна нижней террасы, наблюдая улицу и дома, утопающие в живописной зелени. Маленькая площадь перед домом пустела – прохожие с поразительной быстротой исчезали из поля зрения. И лишь где-то в отдалении, в конце двух ветвящихся вглубь города проспектов, виднелось сумбурное и хаотичное движение. Фредерико не мог рассмотреть, что именно там происходит, но отчего-то чувствовал: что-то не так.
Рука легла на его плечо. Ребёнок поднял голову, в который раз испугавшись уродливого шрама на лице этого человека. Но в серых глазах его не было злости, не было характерного для взрослых укора, как обычно бывало, когда Рико сбегал от нянечки. В глубине полуприкрытых глаз пряталось выражение твёрдой решимости и слабого страха, которого не углядел бы любой другой взрослый, но так отчётливо чувствовал ребёнок.
- Мой синьор. Вам не стоит оставаться здесь.
Рико не был послушным и усидчивым ребёнком никогда. Даже Флавио, чей авторитет был сравним с отцовским, бывало, страдал из-за его проделок. Однако что-то в его тоне заставило мальчика усомниться в затее протестовать…
Ребёнок не успел окончательно выбрать позицию поведения, когда со стороны парадного входа послышался топот копыт и после – торопливые шаги, сопровождаемые хлопком входной двери. Рико юркнул под руку солдата и скрылся в недрах особняка.

На пороге стоял отец. Взъерошенные короткие волосы, тяжёлое дыхание. Блуждающий взгляд, казалось, видел перед собой совершенно иные предметы, но вовсе не дом, не слугу, не сына. Матиас заметил Рико только когда мальчик потянул его за руку. Джованни просто отмахнулся. Заметил приближающегося капитана и направился к нему.
Рико не мог понять всего, что говорил отец. Единственное, что он осознавал со всей ясностью, – тот чем-то встревожен, чем-то поглощён и отдаёт очередные приказы. Больше всего на свете мальчик желал понимать причины. Впитывая случайно достигшие его слуха фразы, движения и манеры. И в равной степени он желал получить от этого человека хоть каплю внимания.
Ребёнок наблюдал, как одномоментно ожил дом. Повсюду слышались шаги слуг, со стороны двора доносились звуки лязгающей стали и топота тяжёлых сапог. Фредерико не понимал. У него были вопросы. Множество закономерных вопросов, со всей детской непосредственностью и любопытством задаваемые отцу. Что продолжал его игнорировать, как и большинство находящихся в помещении взрослых.
Бросив что-то напоследок капитану стражи, Матиас резко развернулся по направлению к двери, с явным намерением уйти вновь. В этот момент Рико пронзительно закричал и со всей яростью и обидой потянул за плащ, требуя обратить внимание на себя.
Джованни обернулся, лишь сейчас опустив глаза на сына, словно впервые заметив его присутствие. Мужчина не сказал ни слова. Опустился на одно колено, положил руку на затылок Рико и коснулся губами его лба, на мгновение прикрыв глаза. Подобная нежность его отцу была совсем несвойственна.
Долгие секунды молчания. После чего Матиас поднялся и вышел. А на плечо ребёнка вновь легла рука Ферро.

***

На лице синьоры Джованни играла миловидная и кокетливая улыбка, изредка прикрываемая кремовым веером в тон её платью. Щёки горели от яркого и совершенно естественного румянца, а в тёмных, практически чёрных глазах Беатрис сиял восторг. Сторонний наблюдатель не без оснований мог предположить, что молодая особа радуется началу представления. Кто-то мог приписать ей корыстолюбие, с которым девушка смотрела на мероприятие, озолотившее Амадэо благодаря расточительству её мужа, и теперь в полной мере наслаждалась результатом совместных усилий. Кто-то бы разглядел в её волнении искренние чувства от созерцания деяния искусства.
Всё вышеназванное было, в общем-то, правдой. Но в большей степени ею руководили пережитые во время недавнего разговора эмоции. Хотелось поделиться деталями с Матиасом, и как можно скорее, но ей приходилось ждать. Сидя в одиночестве, ловить на себе любопытные взгляды.
Этот день должен был запомниться приятным и лёгким времяпрепровождением, сладким послевкусием от замечательной игры актёров и роскошных декораций сцены. Сегодня Беатрис планировала оставить мысли о Пьяченце и её интригах хотя бы на некоторое время и просто наслаждаться жизнью, как то было раньше. Впрочем, Беатрис лгала сама себе: ощущала возросшую гордыню, благодаря интересу, проявляемому по отношению к ней со стороны общественности. Когда-то – девочка из многочисленного сословия, после – одна из многих богатых семейств, теперь – одна из четырёх. Круг стремительно сужался. Лестница положения росла. Действительно наслаждаться жизнью она сможет после того, как граница сузится до одной...
Пожалуй, её сегодняшним планам не суждено было сбыться.

Всё изменилось слишком неожиданно. Всеобщее настроение изменилось резко, атмосфера мероприятия накалилась до предела, и причиной тому служили вовсе не бурные овации. Приглушённый шум, шёпот обсуждения – всё затихло и замерло ровно до того момента, пока не раздались первые крики.
Топот копыт, массовое бегство… Всё вокруг закружилось и слилось, унесло Беатрис в совершенно иной мир – мир страха и насилия. Крики стонущих людей, пострадавших от конников, чей-то противный визг поблизости… звуки смешались, иглой вспарывая разум и мешая соображать быстро.
Кто-то из наездников направился в её сторону. Два стражника, на чьём присутствии так настаивал Матиас, своевременно спасли её от надвигающейся опасности.
Конец. Конец её планам. Это полный крах.
Актёры, напрочь забыв о реквизите, распарывая ткани недавно сшитых костюмов, спешно покидали сцену. Зрители разбегались в панике, способные думать в этот момент только о собственной шкуре.
Что-то внутри болезненно сжалось, накатило беззвучными рыданиями, но Беатрис стойко держалась, приложив к лицу ладонь. Не позволяя себе выказывать внешне горькую обиду и отчаянье.
После осознания навсегда потерянных возможностей и крушения надежд, родились мысли о чём-то более важном.
- Сын! Мой сын…
Беатрис вцепилась в руку одного из стражников, с ужасом глядя в его глаза и видя перед собой лицо Фредерико.
- Я должна вернуться к сыну. Сейчас же. Домой!


Получатели: DungeonMaster.

Стефан исподлобья наблюдал за горсткой головорезов, которые, оставив в покое предыдущую жертву, переключили внимание на него. Наблюдал, ощущая, как где-то глубоко внутри зарождается бешенство. Будь на месте Стефана Сальваторе кто-то другой, менее хладнокровный и рассудительный, тот бы, быть может, и поддался порыву – спрыгнул на мостовую, выхватил шпагу. Мужчина мрачно ухмыльнулся, вспомнив ныне покойного клинка Пьяченцы. Сам он, конечно, не собирался так рисковать.
Стефан никогда не был трусом, фехтовал лучше многих, хоть никогда и не выставлял свои способности напоказ. Но подвергать жизнь опасности столь нелепо? Вот уж увольте.
К корчившемуся на земле человеку Сальваторе не испытывал даже тени сочувствия – изображать героя сегодня желания не было. Если бы он всё же спрыгнул на землю, если бы обнажил свою шпагу… То вовсе не из альтруистичных побуждений. Исключительно ради того, чтобы напомнить головорезам, с кем именно они решили связаться.
Поражало другое. Память тут же услужливо подкинула недавнюю сцену – ту сумасшедшую девку, что корчила из себя пророка на площади. А после – недавний спор с Эстакадо в особняке ближайшего сторонника покойного графа. Ну надо же. Совсем недавно Стефан убеждал старика в нелепости такого исхода событий, пытался дискредитировать позицию Данте. Доказывал, насколько глупым будет открытое кровопролитие в подпольной борьбе – и вот пожалуйста. На улицах Пьяченцы буйствуют убийцы и мародёры. И Сальваторе мог бы дать голову на отсечение, что действуют те отнюдь не по собственной инициативе.
В подобные совпадения поверить достаточно сложно.

Бросив прощальный, полный презрения, взгляд на идущих ему навстречу ублюдков, Стефан пришпорил лошадь и устремился в противоположную сторону. У него не было времени возиться с этими идиотами. Сальваторе ждали дела. На насмешливые возгласы кондотьеров он не обратил никакого внимания.
Стефан уже начал анализировать ситуацию, пытаясь сообразить, какую пользу для себя можно извлечь из сложившейся ситуации.
Итак, наш бравый начальник городской стражи всё-таки облажался. По улицам города струится потоками кровь, каждую минуту очередная невинная жертва прощается с жизнью, или, по меньшей мере, с девственностью. И тот факт, что Данте предполагал подобный исход, никак не сгладит в глазах общественности его абсолютный провал.
Сальваторе мчался по улицам города, не обращая внимания на крики и мольбы о помощи. Его нисколько не волновали страдания обычных людей – по крайней мере до тех пор, пока для него это было не особенно выгодно.

Настоящим ураганом Стефан ворвался в собственный особняк – он обещал в такой ситуации всеми силами способствовать устранению беспорядков, и не собирался отказываться от собственных слов.
Кому выгоден этот конфликт? Кто рискнул открыто выступить против официальных представителей власти. Стефан мог лишь гадать, но, в любом случае, он собирался извлечь из происходящего максимальную пользу.
Андре уже ждал на крыльце особняке – отметив неизменно опрятную укладку волос сына, Сальваторе поморщился. Тот заметно нервничал – дрожал и взирал на отца совершенно обескураженным взглядом.
- Собери солдат! – раздражённо рявкнул Стефан, скользнув скептическим взором по кучке бойцов, бесцельно сновавших по внутреннему двору поместья.
Андре коротко кивнул в скрылся в глубине дома.
- Где моя дочь? – тем же повелительным тоном крикнул Стефан, обращаясь к одному из охранников. Тот сперва обомлел – прежде не приходилось видеть старшего Сальваторе настолько выведенным из состояния равновесия, а после скороговоркой ответил:
- Синьор, вы же сами отправили её к…
Стефан нетерпеливо оборвал речь солдата характерным движением кисти.

Заложив руки за спину, он принялся лихорадочно мерить шагами внутренний дворик.
К тому моменту, когда Андре вернулся с остатками личной гвардии Сальваторе, тот уже успел успокоиться и выработать стратегию.
- Отец?
Стефан на мгновение закрыл глаза. Чёрт побери, ничего действительно важного нельзя поручить этому несчастному недомерку. Если на то пошло, то даже от Эстеллы пользы было бы больше.
По всему выходило, что старшему Сальваторе необходимо было оказаться одновременно сразу в двух местах. А то и в трёх. С одной стороны, Стефан рвался к дочери – он не мог позволить себе рисковать, сперва желая убедиться, что девочка в безопасности.
С другой… Таким образом он терял море драгоценного времени.
Проклятье. Оставалось только надеяться, что сынок в настоящем бою сможет обращаться с шпагой не хуже, чем во время всяких идиотских дуэлей.

Сальваторе отдал солдатам распоряжение – каждый из них должен был обвязать вокруг левой руки платок синего цвета. Благо в поместье таковых имелось достаточно. Сегодня его парни должны были совершить много хороших дел – нужно убедиться, что часть заслуг не припишут потом представителям городской стражи. Кроме того, была и официальная версия – дескать, так бойцам в пылу схватки будет проще узнавать своих и союзников.
- Капитан, - обратился он к Лацци. – Вы отвечаете за моего сына. Андре, с отрядом отправляешься к особняку Дестефани. Обеспечь безопасность Эстеллы, по дороге наведи порядок на улицах. Я забираю с собой половину людей… Нужно кое-что сделать.
Дав отмашку солдатам, Стефан первым двинулся к воротам, отделявшим от внешнего хаоса относительно спокойный внутренний двор.

Результатами вылазки Айлэ была неудовлетворена - и это мягко сказано. Конечно, глупо было надеяться на то, что предприимчивые селюки за пршедшее время не растащат то, что плохо лежит, но все же, все же... Это была последняя относительно безопасная попытка найти воду в округе, и она провалилась. Горлица почувствовала, как ее щеки краснеют от стыда, что она вернется без добычи: это было донельзя досадно. Первой мыслью эльфийки было заглянуть в Яворник, благо там не виделось никакой силы людно и оружно - лишь местные кмети. Но, поразмыслив, девушка с сожалением отвергла эту затею - больно опасно, да и смерть солтыса наверняка заставила деревенских стать бдительнее.

Впрочем, был в вылазке и один неоспоримый плюс: по соседству с деревней Горлица заприметила хорошо защищенную шахту. Видимо, она и была обиталищем приснопамятного Магго, чьи парни недавно столь открыто выступили против нильфов. Острое зрение эльфийки углядело, что подходы к импровизированному форту неплохо охраняются: не стоило даже сомневаться, что после прошедшего боя бандиты были настороже и наверняка бы начали стрелять по любому подошедшему чужаку, тем паче - эльфу. А из этого, равно и из того, что разбойничье логово было не в осаде, следовали далекоидущие выводы, прямо противоречащие исполнению задумки Айлэ.

Старшая из сестр нервно облизала давно пересохшие губы и с ненавистью посмотрела на человеческое обиталище. Эти козьи дети наверняка жрут в три горла, запивая трапезу галоннами пива, а высшая раса в это время даже пары глотков воды не имеет! Вот спрашивается: как после этого можно не желать скорейшей гибели зазнавшимся dh'oine, будь то чванливые нобили или грязные свинопасы? Правильно - никак. И пускай пока сила у последышей, Aen Seidhe еще вернут свою подло захваченную землю и уж тогда вдосталь попируют на пожарище человеческих городов и весей, даже если для этого сначала придется вырезать поголовно всех, кто выше спицы в колесе телеги и кто мочится стоя. Ну а бессмертное имя Аэлирен будет вести за собой светлым знаменем тех, кто добьется восстановления эльфийского величия. И все обиды смоются кровью. Это время придет, обязательно придет - Горлица не сомневалась.

Скрипнув зубами в бессильной злобе, Айлэ отправилась назад так же тихо, как и пришла. Оставалась одна возможность хоть как-то утолить жажду - попробовать собрать древесный сок. Одной фляги, что можно было оставить на ночь, было явно мало дря трех скоя'таэлей и их коней, но это было бы хоть что-то. Приняв решение, лейтенант обошла по широкой дуге расположение лагеря, выискивая те из деревьев, что могли поделиться со страждущими своей кровью.

...Вернувшись к своим, Горлица кратко рассказала о произошедшем и резюмировала:
- Боюсь, идея продажи коней людям Магго теперь точно бесполезна. Они явно победили - иначе бы в их крепости давно бы хозяйничал вар Девернохт со своими присными. И сейчас они явно настороже и наверняка ждут контратаки: так что совать голову в пасть волка себе дороже. Раз Вирель более или менее в порядке, можно выдвигаться. Нам, для начала, следует выйти к ближайшей реке за водой, а затем отправиться на поиски наших братьев и сестер.
Идем через лес на юго-запад, так ближе всего к воде. Кроме того, если я правильно помню рассказы Кеарана, да будет Лес и предки к нему милостивы, там рядом толи рыбацкий поселок, толи еще какое обиталище Последних. При толике удачи там мы сможем разжиться еще чем-нибудь полезным и минимально необходимым. Так что завтра с утра выходим. Что до коней, - опечаленная кавалерист непритворно вздохнула и понуро повесила голову, - нам придется последовать идее Шанти, как бы мне не претил этот вариант. Но другого выхода я не вижу.

Верна, тысячу раз верна старая пословица: "Человек предполагает, а Бог располагает". Этим двоим даже не понадобилось видеть друг друга: хитрая подлость одного и самоуверенное упрямство другого столкнулись, и кругами по воде по городу разошлись эти страшные события. Пьяченца балансировала на грани, и лишь разумность ее обитателей удерживала город от падения в кровавое безумие. У четырех претендентов на графскую цепь были свои планы, свои мысли и идеи: но сейчас они рассыпались пеплом. Трагическую гибель Антонетты все пережили - смерти одного человека оказалось недостаточно для хаоса. Но теперь, освобожденный злой волей, демон кровопролития поднял голову и устремил свой взгляд на некогда тихую Пьяченцу.

Лишь один человек точно знал, что послужило причиной этих событий. И еще один - мог бы догадаться, будь ему отпущено дольше времени. Все прочие - жили как жили: любили и ссорились, придумывали заговоры или отдыхали от трудов праведных, смотрели представление или работали. Но был тот, в чьем сердце не осталось ничего, кроме ненависти. Гордость Доменико Колонна была изваляна в грязи, выпотрошена и раздавлена, унижена и оскорблена - и только кровь могла смыть нанесенное оскорбление. И у Римлянина были те, кто был безаговорочно готов пролить кровь за него. Взбешенный юноша быстро нацарапал письмо - и вскоре уже оно лежало на столе у Рамиро да Карманьола, командира кондотты "Cacciatori".

Одноглазому было плевать, кого резать: солдат, торговцев, женщин, детей - пока в мешочке мелодично звенят сольдо, все едино. Откинувшись на спинку стула, кондотьер отхлебнул еще вина и почесал щетинистый подбородок: спешка и открытость действий ему претили, но стоящая в письме сумма с лихвой перекрывала все эти неудобства. Мужчине было плевать, что он нарушит законы гостеприимства, и было безразлично, что его люди будут резать жителей мирного, совершенно не готового к войне города. Рамиро было невдомек, что сподвигло хитрого и осторожного Колонна приступить к таким решительным действиям - впрочем, его это не особо заботило. Возможно, знай он, что причиной всему - личные обиды юноши, все бы могло повернуться по-другому, но кондотьер был профессионально нелюбопытен. Залпом допив вино, он с кряхтением поднялся и отправился собирать солдат. Плевать, что скажет Пикколомини, свято верящая, что это именно она наняла кондотту - приказ получен, а деньги семья Колонна платит всегда, и деньги весьма не маленькие. Такие, чтобы пяти десяткам опытных головорезов хватит на то, чтобы прирезать одного idioto и ввергнуть в страх целый город, да еще на вино и шлюх останется.

Конечно, слуги Пикколомини, увидев готовящихся к выходу вооруженных кондотьеров, попытались остановить их. Налетели, удивленные, с вопросами, попытались сослаться на имя своей синьоры, убедить наемников не делать этого. Бесполезно. С гнусной ухмылкой да Карманьола подошел к пожилому управляющему, что громче всех орал, покивал спокойно на его обвинения. А затем - сграбастал за грудки и нанес неколько сильных ударов: в челюсть, в нос, под дых. Брезгливо отбросил залитое кровью тело старика, мигом свернувшегося калачиком у его ног и лишь тихо постанывающего от боли. Пнув тело, в пару широких шагов подошел к парню, ринувшемуся было на подмогу несчастному. Слуга пытался защититься, но пудовые кулаки кондотьера преодолели жалкое сопротивление. Удар, еще удар - и на землю рухнуло еще одно скулящее окровавленное тело.
Рамиро был по-своему честен: убивать слуг нанимателя, пусть даже фиктивного, он не собирался. После двух жертв остальные застыли, как кролики перед удавом, в испуге смотря на одноглазого. Да Карманьола тяжелым взглядом обвел стоящих перед ним людей, смотря им глаза в глаза. Никто не выдержал - все отвели взгляд. А стоящие во дворе пара охранников даже предпочли бросить мечи - от греха подальше. Единственный взгляд кондотьера застыл на дрожащей парочке: симпатичная горничная прижалась к своему кавалеру, спрятав лицо у него на плече.
И без того противная ухмылка наемника стала еще более скабрезной. Недолго думая, он в пару шагов достиг молодых людей, и грубо вырвал девушку из обьятий не посмевшего сопротивляться юноши. Наслаждаясь перепуганным глазами бедняжки, да Карманьола жестко поцеловал ее, всю облапив, и рыкнул на ухо:
- Жалко, на тебя сейчас нет времени, малышка. Но ничего, я скоро вернусь, и тогда папочка Рамиро сделает тебе настоящих солдатиков, а не маменьких сынков, как этот cazzo.
Хохотнув, кондотьер оттолкнул девушку и обернулся к застывшей толпе, уперев руки в бока и хрипло шикнув на них:
- Что встали, как жена Лота? Дел никаких нет!? Живо всев дом, пока мои головорезы вас не заставили!
Дважды повторять не пришлось: до смерти перепуганные слуги и охранники, счастливые от того, что Одноглазый никого не убил, одним стадом ломанулись в дом под дружный хохот и сальные шуточки наемников. Лишь двое избитых продолжали валяться на земле, но до них никому уже не было дела.

Дождавшись, когда "благодарная публика" скроется с глаз, да Карманьола прикрикнул на своих подопечных:
- Что разоржались, жеребцы? Потерпите, парни - и скоро этот вшивый городок сам упадет к вам в руки, как перезревший плод. Семья Колонна приказала нам прирезать местного главу совета Альберти - уж не знаю, какие у них с ним счеты - и заодно напомнить прочим bastardo, у кого тут власть и сила. Сильно жечь и грабить не надо: попугать да проучить. Хотя, думаю, пара выпотрошенных сундуков и обрюхаченных девиц никого не заинтересует, а мы должны поразвлечся! Верно, псы!?
Сделаем дело, получим свои сольдо - и все шлюхи Рима наши! Так зачем нам тянуть время в этой грязной вонючей провинции? Вы за мной, братва?, - Рамиро вещал вдохновенно, единственный глаз его горел жаждой наживы, по губам блуждала не предвещающая ничего хорошего врагам ухмылка, пудовые кулаки то сжимались, то открытыми ладонями словно пытались заграбастать всю Пьяченцу.

Ответом Одноглазому был дружный рев кондотьеров. Они, словно голодные псы мясо, почуяли запах золота, и отступаться не собирались. Командир довольным взглядом обвел полсотни своих людей, наслаждаясь их готовностью немедленно ринуться на бой и разграбление. Прочистив горло, да Карманьола продолжил:
- Слушай мою команду, орлы. Клаудио, разбей свой десяток пополам и прогуляйся по центральным улочкам: попугай местную публику. И когда мышки попрячутся в норку и думать забудут о том, чтоб казать нос - можешь выгрести запасы из пары лавочек. Уббальдо - тоже делись. Сам засядь с арбалетами у местных казарм и не давай, если что, местным увальням из городской стражи попытаться выбраться в город, а прочих пошли разогнать толпу, что пьесочки на площади смотрит. Пускай они возьмут лошадей из конюшни Пикколомини: верхом разгонять орду сподручнее. Пускай наведут такую панику, как только смогут. Ну а я самолично с прочими пойду откручивать голову Альберти. Поняли, дерьмоеды!? Кто обосрется - ответит передо мной! Ну да хватит трындеть - за дело!

Дружной гурьбой кондотьеры вывалились из замершего в ужасе особняка Пикколомини, уже готовые разойтись. Задержало их только одно: патруль городской стражи, неспешно, в развалочку обходившей вверенный их заботам город. Увидев орду вооруженных до зубов мужчин, троица стражников замерла, замерли и наемники. Недолго продолжалась немая сцена - Рамиро прошипел: "Стреляйте, черт бы вас побрал!" - и первый ряд дал залп из арбалетов. Так и не успевшие ничего осознать городские охранники срезанными снопами рухнули на мостовую Пьяченцы. Пролилась первая кровь. Но кондотьеры хорошо понимали, что к ночи многие из жен и матерей в городе будут оплакивать мертвых мужей и сыновей.
Теперь вся надежда Пьяченцы была на четыре благородных дома, и без того уже сцепившихся в борьбе за власть. Где бы ни были члены семей Джованни, Сальваторе, Фаррадечи, Эстакадо - на утро весь город узнал, что произошло с ними и как они себя повели. Земля слухами полнится - и Пьяченца не была исключением.

...Более всех из глав домов повезло Маттиасу Джовани - владелец трактиров, не ведая о нависшей опасности, решал финансовые вопросы со своими подчиненными, когда к нему ворвался один из подручных, перепуганный и бледный, сообщив прерывающимся голосом весть, что вошедшие в город кондотьеры устроили резню, и пока что явно не собираются покидать несчастную Пьяченцу.

Беатрис Джованни, решившая позволить себе несколько отдохнуть от трудов и забот, наслаждалась великолепной "Энеидой" в исполнении труппы маэстро Амадэо, когда из ближайшего проулка показалась пятерка верховых. На них поначалу никто не обратил внимания, но всадники, вооруженные нагайками ворвались в толпу зрителей, распихивая их корпусами коней и хлестая направо и налево плетьми. Люди, словно один организм, заорали, застенали, актеры на сцене застыли, позабыв слова. Перепуганные зрители, безжалостно хлестаемые неизвестными кавалеристами, сделали именно то, что и хотели кондотьеры: с криками и воплями ломанулись по всем ближайшим улицам, спасаясь от злодеев. Беатрис бы наверняка затоптали - если бы не ее охранники, прикрывшие своими телами синьору. Крепкие парни смогли выстоять и не упасть под ноги безумной толпе. Но люди все еще метались, а всадники, видимо, не собирались останавливаться.


...Сидя в седле, Стефан Сальваторе спокойно двигался к намеченной цели, размышляя о своих делах. Болезненный вскрик неподалеку вывел его из состояния задумчивости: оглянувшись, он увидел пятерку неизвестных солдат, поваливших на землю какого-то человека. Пара пинков тяжелым сапогом вырвала у лежащего болезненные вскрики, и один из мучителей, видимо удовлетворившись проделанным, склонился к бедняге, шаря у него на поясе. Его напарник, отвлекшись от увлекательного зрелища и оглядевшись, заприметил Стефана и громко вскрикнул:
- Парни, еще одна мышь! Гоним его?

Андре Сальваторе отдыхал дома, когда в его покои как вихрь ворвался капитан домашней стражи:
- Молодой синьор, простите за вторжение, но в городе беспорядки. Видимо, кто-то из наших оппонентов решил применить силу. Ваши отец и сестра сейчас в городе: что прикажете?

Эстелла Сальваторе же в это время мило беседовала с Дестефани. Ни дочь Стефана, ни неаполитанка даже представить не могли, что за окнами тихого особнячка в это время разгорается зарево кровавого карнавала. Две леди неторопливоибеседовали за изысканым вином, и мало-помалу беседа подходила к своему логическому завершению.


...Лучано, новый глава дома Фаррадечи, в это время был на приеме у главы совета достопочтенного Джироламо Альберти. Торговец оказался благообразной внешности мужчиной с глубоким чистым голосом, и был достаточно вежлив для того, чтобы, отложив все дела, принять нежданного гостя. Распорядившись принести вина и легких закусок, Джироламо усадил юношу в глубокое кресло, и сам застыл рядом. Положив руку на спинку кресла неподалеку от плеча гостя, глава совета скорбным тоном выразил юноше свое сожаление от скоропостижной смерти Бернардо и от убийства юной Антонетты. Кажется, Альберти был действительно опечален происходящим в городе - Лучано не уловил в его голосе ни тени лжи или льстивого участия.
Тяжко вздохнув, купец пообещал, что воздействует на городскую стражу и ее капитана: в целях ускорения поимки преступника. Продолжить беседу им не дали: на улице раздался громкий вскрик, переходящий во всхлип, а затем - гулко стукнувшая дверь. Присутствующий в кабинете темноволосый юноша, чем-то похожий на хозяина кабинета, любопытствуя, выглянул в окно, и тут же спрятался за стеной. Смуглое лицо молодого человека побледнело, в глазах плеснулся страх:
- Там солдаты! С противоположной стороны, откуда кричали, наверняка тоже они! Все, кого я вижу, вооружены и явно серьезно настроены! Отец, что делать, отец!?
Не ожидавший такой новости старший Альберти грузно облокотился на кресло, где сидел Фаррадечи, смахнул мигом проступивший пот и осипшим, бесцветным голосом прошептал:
- Я, кажется, догадываюсь, чья это работа... Нам, скорее всего, не уйти. Одна надежда: обороняться до подхода городской стражи или оставшихся людей покойного Росси. Сын - собирай всех, кого сможешь: чиновников, стражников, посетителей - все равно.. Я не воин, даже не дворянин - но я лучше умру в бою, чем сдамся на лживую милость кондотьеров...
Словно бы только сейчас вспомнив о присутствии Лучано, Альберти так же тихо обратился к нему:
- Не могу от вас ничего требовать, синьор, даже просить не имею права. Но... Вы с нами, или понадеетесь, что наемники вас, как стороннего человека, пропустят?


...Данте Эстакадо спокойно ехал верхом по освещенной летним солнцем улице, щурясь от бьющих в глаза солнечных лучей и широко улыбаясь встречным горожанкам. Да что там только горожанкам - всему родному городу. Хорошая погода, хорошие вести - почему бы и не порадоваться? Жизнь только одна, и глупо тратить ее на уныние. Это пусть угрюмые швейцарцы вечно ожидают плохого, или суровые испанцы мыслят только о Боге и золоте - итальянец всегда будет счастлив и весел, и всегда будет надеяться на лучшее. И именно у тех, кто не впадает в грех уныния, все получится.
Из доволных раздумий Данте вырвал звон клинков на соседней улице, впрочем, почти тут же стихший. А затем, словно отзываясь на звуки боя или поединка, со стороны Площади Ангелов донесся многоголосый крик боли. Со своего места капитан Эстакадо не мог понять, что творится, но услышанное не оставило сомнений - в Пьяченцу пришла беда.

Челесте Эстакадо со своими охранниками была у дома Дестефани, когда в конце улицы показались пять фигур в темных плащах и ярких фантазийных беретах с перьями. Зоркий взгляд девушки углядел, что все мужчины сжимают в руках арбалеты. Видимо, это заметели и ее спутники, но выводы их были несколько более далекоидущими. Пьетро, старший над охранниками, знавший Челесте еще ребенком, взмахнул рукой, и двое других бойцов прикрыли девушку своими телами от возможных стрел. Седоусый Пьетро, склонившись к Эстакадо, громким шепотом обратился к ней:
- Че... Синьора Челесте, надо бы нам уходить отсюда. Прикажете попроситься в особняк Дестефани? Дай Бог и святой Джорджо, они не откажут в помощи: уж больно подозрительны мне эти типы.

Предложенный Хельмутом ассортимент блюд вполне устраивал прокурора, и Хельга благосклонно кивнула, подарив мужчине легкую улыбку и чуть шевельнув кистью:
- Ваше чувство вкуса, драгоценный Хельмут, безупречно. Вы умеете не только находить прекрасные места в городе и удивлять даму волшебными снами, но и тонко чувствовать предпочтения спутницы при выборе блюд. Право дело, я восхищаюсь вашей прозорливостью.

Колдун огласил подскочившему слуге заказ, и остался один на один с фон Веттин. Не до конца уверенная, как следует продолжать разговор, Хельга вновь улыбнулась абиссарийцу и, попросив извинений за вынужденную отлучку, оставила мужчину, укрывшись за дверями дамской комнаты.
Бывшая послушница думала, оставшись в одиночестве, решить, как продолжать тему, но судьба распорядилась иначе. Забытые было, сами собой начали возвращаться дурные мысли. Сполоснув себе лицо холодной водой, майор облокотилась на раковину и вгляделась в свое отражение глаза в глаза. Отдалившись от чернокнижника и умывшись, женщина начала мыслить спокойно и уже не столь восторженно. К прокурору вернулся ее всегдашний скепсис и подозрительность, мигом захватившие власть над разумом почитавшей себя досель честной католичкой Хельги. А вместе с ними пришел тихой кошачьей поступью страх, холодными щупальцами каснувшийся висков и обьявший легкими черными крыльями неуверенности все тело.
Не отрывая глаз от отражения и почти касаясь лбом холодной поверхности стекла, чиновник тихо прошептала:
- Что же я делаю... Хельмут, какой властью ты обладаешь надо мной, чтоб я вела себя так? Я не хочу, я не должна, он - враг...
Мысли наследницы воинственных маркграфов перескочили с собственного внутреннего раздрая на несколько более материальную вещь: на забытый в кармане пальто пистолет. Не то, чтобы прокурор опасалась, что злокозненный маг за время отсутствия украдет его или, увидев, рассердится, но близость оружия придавала некую подспудную уверенность в собственных силах. А теперь переложить к себе оружие, не засветив его перед Хельмутом, было невозможно.

Мало-помалу майор начинала приближаться к панике: как же, она одна, можно сказать без оружия, обедает с крайне сильным и способным колдуном, способным на многие магические ухищрения и подлости, да еще не чуждого беспричинной жестокости - вспомнить несчастную соседку. Можно ли предположить, что такой опасный тип предпримет в следующий миг, и как его действия скажутся на верноподанной Его Святейшества? И зачем вообще, если отбросить словесную шелуху, она нужна ему?
Хельга прижалась лбом к холодному стеклу, напоминая самой себе о цели ее свидания с Хельмутом: вызнать как можно больше о колдуне. Пока что она поставленное задание с блеском проваливала, позволив мужчине увлечь себя и забыть обо всем. Это было плохо, крайне плохо, и фон Веттин усилием воли заставила себя успокоиться и сконцентрироваться на цели. Милые беседы не помогли: а значит, надо интересоваться в лоб, с изяществом и куртуазностью морготских "Волкодавов" - прямо и четко, чтоб маг не смог выкрутиться.
Приняв решение, женщина выпрямилась перед зеркалом, поправив воротник и юбку. Что же, она и так достаточно промедлила, пора отбросить в сторону сентиментальность, сантименты и женские благоглупости: она должна стать разящим мечом Ватикана, тонким скальпелем в руках Господа, чья цель - обнажить душу колдуна и пристально рассмотреть ее в поисках скверны и слабостей. Приняв решение, она твердым шагом, с самым строгим выражением лица вернулась к мужчине.

Хельга была уверена, что сев за стол, она немедленно приступит к допросу, но стоило ей увидеть ожидающего ее возвращения абиссарийца, лицо само собой смягчилось, губы изогнулись луком Амура, сердце забилось учащенее. Хельмута невозможно было ненавидеть, невозможно было мучать допросами. Он был слишком прекрасен, слишком куртуазен, слишком высокоинтеллектуален для таких низменных попыток.
Было ли тому виной черное колдовство, личная ли харизма Хельмута или простое стремление соскучившейся по мужским объятиям женщины хоть на краткий миг любить и быть любимой - майор не знала: ей было ведомо лишь одно - рядом с ним она не хотела быть карателем, не хотела даже быть прокурором. Хельга жаждала лишь одного: мило беседовать, улыбаться, смеяться, с замиранием сердца слушать комплименты и дарить их в ответ - но никак не становиться орудием ватиканского гнева.

Вернувшись на свое место, фон Веттин извинилась за длительное отсутствие и изящным жестом подняла уже принесенный бокал вина. Полюбовавшись игрой света и тени в бокале и вдохнув аромат прекрасного купажа, она перевала взгляд на кавалера:
- Хельмут, позвольте мне поднять первый тост. Я хочу выпить это вино за вас: ведь если бы не ваше внимание, мы бы никогда не встретились, и были бы лишены этого прекрасного дня. За вас!

Утро следующего дня началось с самого главного: лечения Вирель, причем Шанти и Айлэ стали для медички ее руками. Следуя указаниям сестры, Горлица обрабатывала рану, сшивала мышцы и кожу и вообще: беспрекословно выполняла все указания лекаря. И когда Стилет сочла первичное медицинское вмешательство завершенным и уверила отряд в том, что ничего фатального ей не грозит, лейтенант, устроив раненную поудобнее, отошла в сторонку и сама устало привалилась к дереву.
Руки Айлэ дрожали мелкой дрожью, рубашка была все мокрой от пота - лечить оказалось куда сложней, чем воевать. В бою задача проста - убить других и не дать убить себя, а в сегодняшней полевой медицине следовало спасать жизнь и здоровье того, без кого жить невозможно. Следуя указаниям сестры, Горлица каждый миг не переставала бояться, что сделает что-то не то, и это "не то" может привести к смерти любимой младшенькой: таким образом, она убьет Вирель своими руками. Но Лес миловал - все трудности были преотдолены, и теперь следовало вернуться к повседневным заботам лагеря: по словам Стилет, ей требовалось на приведение себя в надлежащую форму еще несколько дней.

Сокрушенно покачав головой, Айлэ прикрыла глаза и позволила себе кратковременный отдых. Когда главный добытчик группы и их надежа и опора в лесной жизни - Креаван, ушел на охоту, старшая из двух сестер решила, что пора бы и ей чем-нибудь заняться. Всю первую половину дня кавалерист посвятила обустройству их временного пристанища, кулинарии и лошадям. Именно забота о последних и отняла больше всего времени: стреноженных коней требовалось аккуратно, не выезжая на большак, размять, а затем и дать им попастись. В очередной раз пожалев об отсутствии щетки, эльфийка дала себе зарок вечером сделать хотя бы самый элементарный скребок: мало, но хоть что-то.

За время своей нужной, но не требующей особого шевеления мозгами деятельности вынужденный лидер ганзочки продолжала размышлять над дальнейшими действиями. Ясно было, что куковать неподалеку от тракта всю жизнь нельзя - тут они простоят ровно до тех пор, пока Вирель не сможет безбоязненно сесть в седло. Требовалось решить, что делать дальше и куда податься. На вскидку Айлэ видела только четыре варианта: продолжать беличью жизнь в том же составе, вернуться к вар Девернохту и надеяться на нильфью милость, искать вторую ганзочку или присоединиться к банде пошедшего на вооруженный конфликт с Черными Магго. Сама лейтенант, поразмыслив, больше склонялась к третьему варианту: он, хоть и имел свои трудности, при успехе мог несколько облегчить жизнь трех белок.
Вот только при данном варианте было одно но - кони. Ясное дело, что искать скоя'таелей в глубине леса верхом могли только идиоты, а старшая аэп Эймиль себя к таковым не относила. От коней при таком раскладе следовало избавиться, и, по-возможности, с выгодой: так что вопрос, кому бы продать скакунов, оставался открытым. Наиболее вероятным покупателем Горлица видела банду Магго - но как на них безопаснее выйти, продать и не быть ограбленной или зарезанной? Взвесив все за и против, Айлэ решила поставить оба вопроса на вечернее голосование: одна голова - хорошо, а три лучше.

...Вернувшийся с тетеревом Шанти огорчил командира новостью об отсутствии в обозримой близости воды. Это было крайне хреново: помимо эльфов, пить надо было и лошадям, да и для обработки ран вода наверняка бы не помешала. Вариант ночной прогулки к колодцу в Яворнике Горлица решила отложить напоследок: это было бы верхом наглости. А вот мысль посмотреть, не осталось ли чего интересного после побоища "Магны" и бандюганов касалась ей куда как интереснее.
Солнце уже каснулось горизонта, когда кавалерист выдвинулась к месту боя. На своих двоих, само собой. Для начала Горлица планировала осмотреться и прислушаться: нету ли там конкурентов по достойнейшему ремеслу мародерства: как тех, кто интересуется кошельками мертвецов и прочим их имуществом, так и тех, кому милее плоть свеженького мертвеца. Лук и стрелы офицер держала наготове, факел же решила пока не зажигать, хотя и взяла с собой: мало ли что.

- Я не просто старшая жрица своего дома, Орландо, - теперь Верене выглядела уже виноватой, но взгляд отводить даже и не думала, - теперь, после призыва Молоха, от домов Калидуэн остались только дети, среди которых нет даже моего ровесника. Так что, ребенок будет твой. Сын. И есть еще один, незаконнорожденный от твоего брата. Его мать скончалась раньше, чем ты вернулся и никто не сообщил тебе об этом. Дитя, рожденное вне брака по вашим законам, временно осталось без отца и пребывает ныне в одном из домов для сирот, над воротами которого красуются голубь и этот символ казни... крест. Если ничего не сделать, то через год его, как сироту, заберет в ученики бездетный палач при отделении Инквизиции. Но ты еще можешь усыновить его, как своего, и передать ему пусть не все, но многое. Жизнь должна продолжаться.
Жрица приблизилась и осторожно взяла ди Альри за руку, мягко поцеловав его кисть, словно отогревая сильную мужскую ладони своими пальцами и дыханием. Сейчас глаза Верене напоминали два серебристых зеркала в которых отражалась вся её душа и посмотреть туда - словно ухнуть с головой в прозрачную ледяную воду. Она многое хотела бы сказать графу-Фениксу, но просто не знала как... Удивительная эта штука - судьба. Позволяя встретить того, с кем ты будешь по-настоящему счастлив, тут же намекает что придется расстаться. Возможно даже навсегда. Скорее всего именно так.
-У нас еще есть время. Немного, но еще есть. А потом будь там, где ты нужен больше всего. - положив свои ладони на плечи Орландо, явно не ожидавшего такого поворота, жрица осторожно вытянулась и коснулась губами его лба, затем кончика носа и самих губ, а после чуть отстранилась, продолжая смотреть все тем же виновато-решительным взглядом.

Хорошенько обдумав слова старого друга, Сетерли кивнула, соглашаясь с его словами. Раз Хедд и так всем доволен, то зачем же настаивать?
-Непременно помогу тебе, если такое понадобиться, Хедд. Особенно, если речь зайдет о твоем мастерстве, благо в чарах от меня будет побольше проку, чем во всем остальном. - демонесса улыбнулась и щедро отсыпала кузнецу обычную плату, - Ну или может при случае что-нибудь редкое для тебя принесу, тогда может и еще интересней для себя задачку найдешь. Бывай, Хедд, и пусть пламя твоего горна не угаснет.
Попрощавшись с демоном, весьма довольная собой Сетерли все же направилась к Оку Проклятых, куда так и не смогла попасть из-за прицепившихся невовремя слуг губернатора Диса. Теперь-то ей точно никто не мог помешать исполнить задуманное. Даже махать медальоном на виду у всех не потребовалось. Красота, да и только!
Само Око встретило демонессу причудливым танцем разноцветных языков пламени вокруг обманчиво-спокойной поверхности идеально круглой обсидиановой плиты. Изящная оградка возле всего этого великолепия только казалась несерьезной и вполне могла выдержать как непрерывную долбежку тараном, так и град мощнейших заклятий. Да и вообще не было в Аду идиотов, решивших бросить вызов Люциферу. Потому что у них не было шансов от слова "совсем": сам Ад был полностью зависим от Первого Падшего и менял форму так, как ему хотелось. Конечно, хозяева доменов могли со своими владениями проделывать то же самое, но Владыка мог легко и непринужденно перехватить у них контроль и об этом старались не забывать. Никогда.
Отпустив душу колдуна-неудачника на гладкую черную поверхность, Сетерли встала на колени и положила на обсидиановое зеркало все свои четыре руки, после чего задала вертевшиеся у нее в голове вопросы касательно Виктора и его рискованной затеи. Языки пламени немедленно окутали склонившуюся фигурку, заключая в своеобразный переливающийся кокон. Затем последовала вспышка и Сетерли исчезла из вечно шумящего Диса, чтобы оказаться совсем в другом месте. Что поделать, если у Владыки было весьма своеобразное чувство юмора?
Как только Сетерли вывалилась в яркую, шафранового цвета, пыль она уже знала все, что хотела и была не в восторге от новообретенных сведений. Делом заинтересовался лично Люцифер, предвкушавший неплохое развлечение за чужой счет, а значит из всей демонической знати им будет противодействовать разве что опальный Астарот, скованный в своем же замке. Все прочее - на уровне рядовых исполнителей, что тоже не фунт изюма. И еще Владыка хотел, чтобы путь их начался здесь, на Пустоши Обреченных, условно-нейтральном месте, где в изобилии бродили души, постепенно превращающиеся в демонов еще при жизни. Был и тому виной нарушенный обет, проклятие или отлучение от церкви - неважно. Свинцово-серые тучи с багровыми искрами молний здесь то и дело плакали слезами огненного дождя, а редкие скалы напоминали всем своим видом оплавленные беспощадным жаром восковые скульптуры скорбящих ангелов. Тяжело вздохнув, Сетерли быстро нарисовала на яркой пыли метку-якорь, куда и предполагалось притащить шустрого охотника за демонами, а затем чуть зависла над ней в позе лотоса, впитывая в себя те еле заметные потоки знания, что искорками проходили от подлунного мира и выше до самых жутких адских бездн. Принимать материи столь тонкие могли, в основном, лишь сильные вельможи или такие вот как она... передающие и принимающие знания, перескакивающие из мира в мир и заключающие соглашения с человеческими колдунами. У неё еще было время чтобы обдумать маршрут.

Бойцы только вскрикнули от неожиданности, когда Обоз пустился в карьер* и лихо перепрыгнул рогатину - ведь она, вроде бы, должна была останавливать всадников. Но только не в случае ведьмака и его коня, как выяснилось. Кто-то из реданцев пустился в сторону обочины, другие тюфяками попадали на землю. Судя по всему, желание воевать у них после такого трюка совсем пропало.

***

Уже глухой ночью Борко добрался до деревни под названием Яворник - она, если верить карте, находилась в зоне влияния Нильфгаарда. Однако в самой деревне ведьмак черных не обнаружил...точнее обнаружил, но совсем не в том виде, в каком, должно быть, рассчитывал. И, что самое интересное, несмотря на поздний час, деревня стояла, что называется, на ушах.
Жители сновали туда-сюда, перенося раненных нильфов. Делали они это только благодаря тому, что кое-кто из них мог ходить на своих двоих, всего шестеро солдат. Ведьмак заметил "главного" - судя по богатым доспехам, какой-то высокопоставленный офицер. Но, по всей видимости, досталось и ему - он прижимал к лицу какую-то тряпку. Левая рука плетью свисала вниз. Но у него еще оставались силы, чтобы орать на кметов, дабы те шевелились активнее. В перерывах между этим занятием он изрыгал потоки, должно быть, отборного нильфгаардского мата. Местные, кроме того, собирали совсем свежие трупы по телегам. Все присутствующие настолько были заняты своим делом, что совершенно не обращали внимания на ведьмака, что ему, в свою очередь, было только на руку. Вообще было удивительным, как местным удавалось выживать прямо посреди войны. Ведь, де-факто, они находились в зоне боевых действий. Черт знает, сколько раз несчастное село переходило из рук в руки, сколько раз их грабили и разоряли. И всё-таки человек, как существо, был очень живуч.

Кто-то позвал Борко; оглянулся, и почти не поверил своим глазам, увидев вооруженного человека в форме темерского спецназа - знаменитых "Синих Полосок". Он скрывался в проеме между хатами, в густой тьме. Ведьмак со своим зрением, конечно, видел его почти как наяву.

Переплетя с Тамарой язычки и почувствовав ее ладонь на своей заднице, висельница окончательно отпустила тормоза. Она тесно прижалась к девушке и терлась о ее тело грудками. В это время ее руки лихорадочно исследовали горячее тело. Она отметила силу Тамары, которая легко подняла ее в воздух:
- Ох… женщины меня на руках еще не носили… - мелькнула случайная мысль, среди раскручивающегося шторма чувств и эмоций..
Ее руки обняли шею любовницы, а горячие влажные губы в ответ на нежности Тамары хрипели непристояности:
- Давай, сучка! Выеби меня. Я вся теку. Аааа….
Пока девушка раздевалась, Каминьска не переставая тискала ее тело, чем скорее мешала процессу, чем помогала. И от своей одежды тоже помогла избавиться, хотя это и стоило нескольких вспышек боли в забинтованной ступне.

Пока Тамара целовала ее груди, Иренка запустила шаловливые пальцы ей между ног, лаская внутреннюю поверхность бедер и теребя волосики на лобке. При виде искусственно фаллоса глаза Каминьской изумленно расширились, таким ее действительно никогда не имели. Но долго удивляться не пришлось, Тамар заняла позицию верхней, против чего рыжая совсем не возражала. Она медленно, несколько раз провела языком вдоль половых губ, с каждым проходом нажимая им чуточку сильнее. А сама широко раздвинула бедра в сторону, раскрывая свой «бутончик» перед любовницей. Когда палец с наркотиком проник вглубь ее естества, Иренка выгнулась, несколько раз дернув тазом, и застонала. Огонь между ножек еще подхлестнул рыжую и она направила «оружие» с фисштехом в киску Тамары. У нее самой особо чувствительные места находились рядом со входом. Поэтому разбойница один раз погрузила фаллос на полную глубину, чтобы наркотик возбудил все влагалище, а потом почти целиком вытащила наружу. Ручка Иренки работала быстро и легко, то направляя наконечник в разные стороны, то проворачивая, то начиная им мелко вибрировать. Сама она при этом извивалась от страсти и ласк партнерши, что добавляло движениям амплитуды и делало их более непредсказуемыми. Обе девушки были голодные до ласк, поэтому быстро подошли к первой вспышке. Каминьска вытащила из верхней член, прижала пальцем бугорок клитора и быстро-быстро заработала пальчиком. Тамара же, наоборот, убрала пальцы и губы, схватила «игрушку» и резко, почти болезненно погрузила на всю длину. Через несколько мгновений два крика слились в один…

Подруги долго лежали рядом, неторопливо ласкали друг друга, играли с волосами и … разговаривали. Разговаривали обо всем на свете, делились маленькими и большими тайнами, страхами, переживаниями. Ведь кроме телесного голода, есть еще и душевный, более страшный. А кому можно открыть девичьи секреты, с кем посплетничать, что обсудить? Если одна была заперта в своей светелке, а другая болталась с мужиками по лесам. С ними же не поговоришь, как следует. В результате Тамара узнала историю своей любовницы без купюр, а та услышала историю ее недолгой жизни.
А потом они снова целовались, снова любили друг друга, уже не спеша и не торопясь, наслаждаясь каждым мгновением, растягивая удовольствие. Чтобы в конце снова довести подругу до «маленькой смерти».

Дорога домой в памяти Жанны практически совсем не отложилась: кажется, весь путь она провела, прижавшись к любимому и не отпуская его. Баронессе до одури хотелось чувствовать любимого рядом, ощущать тепло его дыхания, просто ежесекундно осозновать, что он жив. Те бескончно длинные минуты после взрыва мальшторма, когда она не видела графа, казались девушке страшней всех адских мук. Только при одной мысли о том, что она могла навсегда потерять Жиля, Сориньян покрывалась холодным потом, а липкие щупальца страха сжимали трепещущее сердце осознанием того, что из-за всего происшедшего она могла лишиться половинки души.

Ранее девушка считала, что вполне понимает, что чувствовал граф при вести, что ее сожгли на костре. Как же она заблуждалась! Только сейчас, чуть не потеряв любимого, она лишь на миллиметр смогла приблизиться к той бездне отчаяния, что охватила дэ Рэ. В тот миг, когда она не увидела среди поднимающихся "Волкодавов" графа, сердце рухнуло подстреленной птицей. Разум не хотел, не мог осознать того худшего, что могло случиться. От обморока, истерики или чего похуже Жанну спасло чудо: Господь в неизбывной милости своей послал на подмогу Жилю Аларика, поддержавшего того снизу, и направил стопы солдата, чье имя, кажется, Рене, к месту падения владыки Моргота, благодаря чему жених девушки смог счастливо избежать опасности и быстро выбраться на поверхность.

Прибыв домой и уединившись в ванной комнате, Жанна долго сидела под струями воды, обхватив колени и напряженно думая. Мысли Сориньян были сейчас далече от бренного тела, и были целиком и полностью направлены на один донельзя важный вопрос: как обезопасить любимого от подобных эксцессов впредь? К сожалению, ничего путного на ум не приходило: все варианты так или иначе сводились к тому, чтоб запереть Жиля в клетке, пускай даже золотой. А такого она не могла себе позволить - подобные действия были признаком не любви, а собственнического инстинкта, и ни к чему хорошему привести не могли. Да и вообще - подобное стало бы просто верхом неуважения к любимому и дискредитацией себя в собственных глазах.

Завершив водные процедуры, баронесса поняла, что жаждет снова увидеть поверженную инквизитора и убедиться в том, что обидчица умирает. Смущало девушку и ее состояние: прежняя озлобленность и ненависть к убийце отступили, сменившись лишу усталым равнодушием и скупым осознанием того, что месть свершилась: кровь за кровь, огонь за огонь, смерть за смерть. Невеста владельца замка недолго думала над поводом: ее статус вполне позволял посещать всех раненных. Более того, идея навестить их и проявить заботу была хорошей и правильной, достойной будущей жены Владыки Моргота.
Дойдя до медицинской части, девушка надела поверх своей обыденной одежды белый халат, а волосы спрятала под чепец. С разрешения дежурного врача она принесла для каждого из раненных при мальшторме небольшой подарок: пакет, где лежали бутылка легкого гранатового вина, помогающего при кровопотере, фрукты из тех, что дозволенно раненным, и, в самом низу, скрытый от врачей запрещенный в больничных учреждениях табак. С каждым из них Жанна мило пообщалась, поинтересовалась о состоянии здоровья, жалобах, просьбах и, наконец, отбыла в дальнее крыло, где лучшие хирурги бились за жизнь де ла Круа.

Вид распятого на столе обрубка, бывшего не так давно молодой и красивой женщиной, а ныне обгорелого до неузнаваемости и утыканного разными капсулами и датчиками, к легкому недоумению Жанны, не вызвал у нее никаких чувств: ни радости, ни удовлетворенности, ни стыда, ни жалости: словно перед ней был и не человек вовсе, а сломанная кукла. Такое безразличие даже несколько пугало Сориньян: как так может быть, что плата за долгожданную месть - лишь пустота? Радовало только одно: теперь не осталось никого, кто может разлучить их с Жилем - ведь они доказали, что это даже смерти не под силам!
Как бы то ни было, девушка стояла рядом с женихом и ждала итогов операции, которая, по словам старшего над медиками, вряд ли могла увенчаться успехом. Лишь поздним вечером, когда всех посторонних настоятельно попросили не мешать и выйти, она покинула палату де ла Круа и отправилась в свою спальню, вскоре забывшись тяжким сном.

Залюбовавшаяся красотой места Хельга, казалось, потеряла само ощущение времени. Здесь, в маленьком запущенном саду, было царство спокойствия, скрашенного легкой ноткой печали, царство романтики и подлинных чувств. Суета ечноживущих городов и размеренная степенность деревень, бюрократизм ватиканских служб и балы аристократии, строгое уединение монастырей и благословенное пение церковных хоров, морготская суровость и ватикански клерикализм - все меркло перед величественностью того зрелища, что подарил ей Хельмут. Впервые открывшей для себя подобное состояние души Хельге хотелось сидеть так вечность: любоваться на мрачную красу заброшенного особняка, следить глазами за опадающими листьями, вдыхать холодный осенний воздух и ощущать в глубине сознания близость еще одной души.

Говорят, абиссарийцы бездушны, но может ли не иметь души тот, кто открыл ей очарование потаенного Кэндлмесса? Лишь на миг эта мысль заставила задуматься прокурора, и ответ пришел сам собой: конечно же нет! Сама подобная демонстрация говорила о Хельмуте многое, куда более, чем просто слова, и фон Веттин твердо решила, что спутник ее - лишь случайно оступившийся странник, капризами судьбы свернувший на дорогу Зла, но еще не потерявший себя на ней. Тот, кого еще можно спасти. И не будет ли спасение души заблудшего более христолюбивым поступком, чем наказание грешника? Невысказанная мысль оформилась в убеждение, но сейчас Хельга не желала продумывать все ее тонкости и нюансы - ей просто хотелось молчать и слушать мир вокруг.

Лишь когда заботливый колдун укутал ее в плащ и куртуазно предложил посетить благопристойный ресторан, прокурор почувствовала, что она действительно замерзла и, если бы не Хельмут, наверняка бы слегла завтра с простудой. Опершись на руку кавалера, фон Веттин поднялась. Но покинуть это прекрасное просто так было бы решительно невозможно: женщина просто бы не смогла себе такого позволить. Следовало оставить этому месту свой подарок - как знак благоговения и обещания вернуться.
Посмотрев на своего спутника и одарив его легкой улыбкой с оттенком ветлой печали, Хельга спросила:
- Хельмут, вы подарили мне это место, а я желала бы подарить вам и ему стих. Обычно я к ним отношусь спокойно, но сейчас... Сейчас эти строки так и просятся наружу. Вы позволите?
Получив от мужчины утвердительный ответ, фон Веттин повернулась боком к нему и, провела ладонью по своему лицу: будто окончательно снимая маску запретов. Неотрывно глядя в серое небо, кэндлмесский прокурор медленно начала:
Я мечтою ловил уходящие тени,
Уходящие тени погасавшего дня,
Я на башню всходил, и дрожали ступени,
И дрожали ступени под ногой у меня.
И чем выше я шел, тем ясней рисовались,
Тем ясней рисовались очертанья вдали,
И какие-то звуки вокруг раздавались,
Вкруг меня раздавались от Небес и Земли.
Чем я выше всходил, тем светлее сверкали,
Тем светлее сверкали выси дремлющих гор,
И сияньем прощальным как будто ласкали,
Словно нежно ласкали отуманенный взор.
А внизу подо мною уж ночь наступила,
Уже ночь наступила для уснувшей Земли,
Для меня же блистало дневное светило,
Огневое светило догорало вдали.
Я узнал, как ловить уходящие тени,
Уходящие тени потускневшего дня,
И все выше я шел, и дрожали ступени,
И дрожали ступени под ногой у меня.

...Исполнив таким образом свое желание, фон Веттин глубоко поклонилась месту, не прощаясь с ним, и последовала за темным магом. Темные запутанные улочки Старого Города уже почти вывели их к цели, как произошло то, чего втайне так желала прокурор: она с Хельмутом попалась на глаза двум молоденьким болтушкам-стажеркам. Хельга почувствовала, как ее щеки покрылись легким румянцем, как сильней застучало сердце, как ее буквально с головой накрыло потоком противоречивых чувств. Тут было и некоторое смущение, и тягучая капля стыда, и гордость, и изрядная доля хвастовства - смотрите, какой кавалер ухаживает за мной! Как бы то ни было, прокурор не подала виду, что заметила подчиненнных, а продолжила идти рядом с держащим ее под руку красовцем-колдуном.

Предложенный Хельмутом ресторан и впрямь оказался выше всяких похвал: приличным, достойным и роскошным без пошлости. Мужчину, видимо, здесь знали, и провели пару в отгороженный от общей залы тяжелыми портьерами альковчик, где посетителям никто не мешал. И вновь Хельга подивилась вкусу абиссарийца: тот словнотглядел в душу прокурора, и знал, чем можно произвести на нее впечатление и очаровать. Фон Веттин чувствовала себя практически на седьмом небе от счастья - так за ней никогда в жизни не ухаживали, и никто досель не чувствовал так близко ее желания, интересы и потребности. Словно умелый музыкант, Хельмут мастерски играл на струнах души женщины: но Хельга не чувствовала никакой обиды за это. Это было странно, это было неправильно, но ей никогда и ни с кем не было так хорошо и уютно рядом, как с этим таинственным чародеем. Прокурор на какое-то время уступил место женщине: и это было в новинку, это было прекрасно. Желая проверить свою уверенность насчет прозорливости кавалера, фон Веттин попросила Хельмута заказать для нее что-либо на его вкус.

-Жду. Жду когда исполниться первая часть пророчества. Я чувствую, что граф стал слишком слеп в своем горе и сотворил нечто... неестественное. - Верене поежилась, точно от холодного ветра и устало посмотрела в глаза Орландо, - Сейчас это не так заметно, но меня преследует ощущение разложения... Даже не болезнь, а просто распад. Гниение.
Сейчас почему-то Верене вдруг резко показалась старше своих восемнадцати лет, а огненно-рыжие волосы падающий из окна свет покрывал серебристым налетом. Старшая жрица почти уничтоженного дома выглядела не самым лучшим образом и не нужно было быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться о причинах. но наваждение прошло, стоило девушке только снова поднять голову и встретить взгляд ди Альри с каким-то непонятным выражением стойкости. Верене не желала обременять Орландо своими видениями и догадками.
-Тебе лучше остаться здесь. Так ты можешь хоть в какой-то степени помочь графу. И своему ребенку.

Эстакадо. Опять Эстакадо.
Конечно, в свете последних событий и полученной информации, Данте был далеко не самой неприятной личностью, на которую в этом городе можно было наткнуться, но его появление, так или иначе, ставило крест на большинстве планов Стефана. Перечёркивало все возможные выгоды, которые намеревался изначально получить Сальваторе по итогам проведения этой беседы.
С холодной улыбкой он неизменно вежливо взирал на потенциального противника, никоим образом не выдавая собственного разочарования. Впрочем, если подумать, даже из разговора такого формата можно было извлечь определённую выгоду. Чем Сальваторе и намеревался заняться.
Пристально глядя Данте прямо в глаза он спокойно ответил:
- О, отнюдь, совершенно не возражаю. Моё дело может подождать, в связи с чем предлагаю сперва синьору Эстакадо изложить цель своего визита.

Понимая, что оба кандидата на графскую цепь преследуют свои цели, причем, вполне возможно, противоположные, владелец замка приготовился выслушивать замаскированные красивыми словами словестные пикировки. У Луиджи не было никакого желания влезать в политику, но та пришла сама, в образе двух мужчин. Фигурально выражаясь, городские проблемы с ноги распахнули ворота в замок, взяли самого Луиджи за шкирку и ткнули носом, как нашкодившего котенка, в необходимость принимать какие-либо решения.Мужчине такоц расклад в корне не нравился, но утешало только одно: оба гостя были людьми разумными и приличными, которые не позволят себе гнусных выходок - по крайней мере на глазах у него. Делать было нечего, и Сориа, мысленно выругавшись, приготовился слушать, не смея признаться даже самому себе, что ему любопытно: что же заставило Данте и Стефана посетить его именно сегодня? Мужчина задумчиво перевел взгляд со Стефана на Данте и решительно кивнул:
- Стефан, вы, как всегда, безупречно вежливы и благородны. Это делает вам честь. Капитан - мы ждем вас, прошу.

Однако, и для Данте в сложившейся ситуации были и неоспоримые плюсы. Явившись в замок Сориа, он спутал все карты оппонента. Его дело не требовало строгой секретности, а вот Стефан здесь явно по куда более деликатному вопросу, имеющему отношение к гонке за графским титулом. Чтож, первый ход этим утром Эстакадо вполне удался.
Капитан улыбнулся уголками губ и удобно устроился в одном из кресел:
- Моё дело касается моих непосредственных обязанностей и ситуации в городе. Позвольте мне небольшое отступление, синьор Сориа, прежде чем я перейду к сути своей просьбы. Итак, как вам наверняка известно, теперь в Пьяченце крайне неспокойно. Если нападение на солдата, закончившееся гибелью части нападавших, не столь значительно, этого нельзя сказать о трагической смерти благородной синьоры Фарадеччи. Это преступление требует непременной поимки и исполнителя, и измыслившего злодеяние. Убийство носило политический характер, в чём я не сомневаюсь. Почти наверняка жертвой должна была стать не несчастная женщина, а её брат. Сие означает, что сил для поиска негодяя потребуется изрядно. В это же время - со дня на день - в нашей славной Пьяченце объявятся кондотьеры. С оставшимися незанятыми людьми я не смогу защитить город, а потому прошу вас об услуге: было бы замечательно для безопасности горожан, если бы ваши люи помогали патрулировать улицы.

Внимательно слушавший речь капитана Луиджи только задумчиво скреб пробивающуюся на подбородке утреннюю щетину и изредка кивал - толи Эстакадо, толи своим мыслям. Выражение лица у Сориа было несколько мрачноватым и задумчивым, уголки губ чуть опустились вниз. Когда Данте закончил, он тяжело вздохнул и ответил:
- Насчет того, что жертвой должен был стать глава дома Фаррадечи - вы уверены? Могло ли это быть убийство из ревности, неразделенной любви или чего-то подобного? Доказательства есть? Я не спорю - злодея надо схватить и казнить, но кого вы подозреваете?
Что же о кондотьерах, - Сориа несколько неопределенно пожал плечами, - ваша информация несколько устарела. Ведомые Пикколомини и Кольвицци, они уже вьехали в город и расположились в особнячке Женьев.
А вот усиление патрулей - дело хорошее. Но я выведу своих людей только в том случае, если все четыре вероятных наследника моего покойного синьора отправят на охрану города свои личные отряды - пускай и вы, и они этим продемонстрируете свою лояльность именно Пьяченце. Ну ладно, хотя бы трое. Но - не меньше.
Ваше мнение, синьоры? Кстати, прежде, чем ответите. Стефан - я бы хотел знать твое мнение об убийстве Антонетты, кондотьерах и патрулях. Ты мужчина умный, умнее многих из нас - что скажешь?

- Если бы у меня были неоспоримые доказательства, синьор Сориа, то и злодей был бы давно в моих руках. Убийство совершено слишком чисто и тонко, чтобы быть убийством не почве ревности или прочих страстей, не находите? Его готовили основательно, со знанием дела, правильно выбрав момент - на то указывают и улики, и опрос свидетелей. Не рассчитал мерзавец лишь чистой случайности, погубив Антонетту вместо Бальдассаре. Стоящими за этим злодейством я подозреваю двоих, но в сей момент ничего существенного выдвинуть против кого-либо из них не могу.
Эстакадо говорил без лишних эмоций, глядя в лицо Луиджи как человек, на уме которого совершенно нет никаких хитростей.
- Что касается патрулирования с участием личных отрядов благородных семей - лично я не возражаю. В пределах рузумного, конечно. Выведя на улицы своих личных солдат, я оставлю некоторое их число для защиты моих сестры и брата. Тоже самое я рекомендовал бы и другим, поскольку в Пьяченце вероятна ещё одна сила, которой поперёк горла встали все вероятные наследники, как вы изволили выразиться, Луиджи.
Сказав так, Данте умолк, всем своим видом давая понять, что тоже заинтересован выслушать мнение Сальваторе.

Стефан задумчиво почесал подбородок, усевшись в свободное кресло. Молча он наблюдал за беседой благородных господ, пытаясь разглядеть в их речах скрытый между строк смысл или некий секретный контекст. Впрочем, тщетно. В который раз он с некоторым удивлением поглядывал на лицо Эстакадо, откровенно не понимая мотивацию последнего. Иногда Сальваторе начинало казаться, что Данте не особенно рвётся к «короне» правителя Пьяченцы, быть может брезгуя вступать с остальными в борьбу. С одной стороны, усиление патрулей и все предложенные капитаном стражи меры действительно пойдут на пользу городу и усилят его оборону, но к чему пытаться добиться стабильности, когда все остальные, в частности Стефан, изо всех сил раскачивают лодку? Очевидных варианта здесь было три. Либо Данте просто кретин, в чём Сальваторе мягко говоря сомневался. Либо ему действительно не наплевать на простых жителей этого города, что было ещё менее вероятно. Либо же он таким образом зарабатывал себе репутацию, пытаясь выглядеть более благонадёжно на фоне всех остальных. В ответ на свою последнюю мысль Стефан загадочно ухмыльнулся – посмотрим, куда денется вся эта репутация, когда Пьяченца утонет в крови и погрязнет в междоусобицах.
Привычно погрузившись в собственные размышления, Стефан упустил момент, когда хозяин обратился уже прямо к нему.
- Не верю в такие совпадения, - всё столь же задумчиво изрёк он. – Бытовое убийство в тот момент, когда семья Фаррадечи балансирует на грани политического уничтожения? Едва ли. Вынужден согласиться с нашим доблестным капитаном. Заказчик убийства, кем бы он ни был, либо метил в брата несчастной… Либо заранее избрал того следующей целью.
Сальваторе замолк, предоставляя собравшимся возможность обдумать его очередное высказывание.
- Будь моя воля, я бы вообще вышвырнул этих кондотьеров из города… Но всё же вынужден признать, что они не представляют для нас такую угрозу, чтобы выделять собственных людей на регулярные патрули. Мера дорогостоящая, но не особенно эффективная, если как следует поразмыслить.
Он снова замолк.
- Патруль навряд ли спасёт от одинокого убийцы в ночи, а что касается банальных уличных беспорядков… Чтож, если наша стража не в состоянии обеспечить необходимую безопасность, то встаёт вполне определённый вопрос. Зачем тогда такая стража нужна?
С холодной улыбкой он перевёл взгляд с Луиджи на Эстакадо.

Эстакадо внимательно слушал конкурента, уделяя его речам внимания не меньше, чем речам хозяина замка. Весьма интересно было слушать, как из своих слов Стефан Сальваторе вьёт плеть для фатального удара. О, этот человек никогда ничего не скажет просто так - тут уж капитан не сомневался. Разумеется, Данте дождался. Но было бы как минимум неблагоразумно полагать, что он останется в долгу и позволит просто так заткнуть себя за пояс.
Ответом на улыбку и выпад Стефана был спокойный, но несколько усталый взгляд Данте.
- Позвольте заметить синьор, что ваш вывод напоминает попытку заключить в сосуд жидкости столько, сколько в несколько раз превышает его объём, - вежливо, но вместе с тем довольно жёстко возразил капитан. - Большинство механизмов хорошо работает в определённых условиях, вне которых их эффективность снижается. До недавнего времени в Пьяченце было спокойно и комфортно; такой ход вещей всех устраивал, но никто не замечал его причины - рвения стражников в исполнении своего долга. Для того, чтобы поддерживать порядок в обычной обстановке, моих людей достаточно. Но сейчас на кровавую тропу встали отнюдь не отщепенцы, с которыми им приходилось иметь дело раньше. Ныне за оружие взялись солдаты домов и нанятые негодяи. В довесок к ним присоединились кондотьеры. Городская стража физически не может контролировать такое число потенциальных угроз. Странно, что вы упускаете это из виду, синьор Сальваторе.

Подозрения Луиджи, к его глубочайшему прискорбию, оправдались. Первый же вопрос вызвал у двух синьоров оживленный спор, где каждый желал разгромить оппотнента, приводя, как казалось Сориа, веские и логичные доводы. Но проблема заключалась в ином: сам спор - это еще пол-беды. Беда - это то, что именно Луиджи должен был выступить в этом фехтовании словами судьей и арбитром. Вопрос был тяжел и важен, и мужчину глодали сомнения: что же решить? Наконец, Сориа принял решениея:
- Ммм, Стефан, - начальник охраны покойного графа постучал пальцами по столу, - мне кажется, что в словах Данте есть немалая доля правды: кондотьеры - это не бандюги из подворотен, а опытные головорезы. Если они захотят, то запросто перебьют стражников. Но если патрули усилят мои люди и солдаты Домов, тогда само их присутствие сможет укрепить порядок и остудить горячие головы, избавив город от потенциальных агрессоров.
Усиление стражи не будет же заниматься чисто стражницкими делами - только патрули и охрана. И беречь они будут, между прочим, и твою семью в том числе. Да и горожане будут благодарны тем, кто позаботится о них.

Стефан начинал откровенно получать удовольствие от этой беседы. Его деятельный разум никогда не переставал генерировать всё новые и новые планы – в который раз Сальваторе убеждался, что при должной доле наглости и самоуверенности любую ситуацию можно повернуть себе на пользу. И, в принципе, несмотря на некоторые отклонения от первоначального плана, пока что для него всё складывалось относительно превосходно.
С губ мужчины не сходила всё та же вежливая и холодная улыбка, которая, в теории, должна была просто выводить из себя его оппонентов.
- О, не стану отрицать, в кое-чём синьор Эстакадо всё-таки прав, но право слово… Вы действительно думаете, что при текущей ситуации в городе кондотьеры рискнут напасть на городскую стражу в открытую? Или, тем более, против официальных представителей власти выступят люди тех благородных господ, которые надеются в будущем править нашим маленьким городом? Я нахожу несколько странными подобные предположения…
Сальваторе вновь мастерски выдержал паузу, преисполненную скрытой интриги.
- В конце концов, в городе сейчас нет официального правителя – в случае открытой резни мы всегда сможем обратиться за помощью… Да хоть в сам Рим. И ничья репутация не пострадает, поскольку нет сейчас никого, на ком лежала бы полная ответственность за контроль ситуации.
Стефан снова замолк, вдохнул полной грудью.
- В случае, если глубокоуважаемый синьор Эстакадо признает, что не в состоянии справиться со своими прямыми обязанностями, то я готов временно принять на себя полномочия командующего городской стражей и наглядно продемонстрировать, что вполне способен обеспечить спокойствие на улицах с помощью уже имеющихся в распоряжении стражи ресурсов.
Он всё ещё улыбнулся – словно последнее предложение было на самом деле какой-то изысканной шуткой.

Старый плут продолжал свои интриги, и Данте не был удивлён. Он ожидал, что хитрец Стефан вновь и вновь будет стараться склонить чашу весов в свою сторону, обличив оппонента в крайней некомпетентности. Эстакадо понимал его мотивы и стремления, однако такое переливание из пустого в порожнее казалось ему утомительной и бестолковой тратой времени.
- Не знай я вас и вашей благонадёжности, синьор Сальваторе, я счёл бы ваши слова подстрекательством и попыткой оскорбления, - капитан городской стражи даже позволил себе лёгкую улыбку, точно всё сказанное его конкурентом было изысканной и весьма забавной шуткой. - Позвольте разъяснить цель моих слов и действий, поскольку они, кажется, восприняты не совсем верно.
С прежней открытостью взора Данте вновь говорил прямо и откровенно, что никак не сочиталось с ситуацией:
- Я волнуюсь не из-за репутации и не из-за возможного выступления против городской стражи. Благородные дома, воюющие против представителей исполнительной власти - это абсурд. Я всего лишь знаю, что невозможно имеющимся у меня количетсвом солдат уследить за обычными преступниками, всегда находящимися в любом городе, кондотьерами, которых легко купить, и теми силами, которые будут брошены в кровавый котёл иными алчущими графского титула. Я не хочу кровопролития и невинных жертв; во имя этого стремления я действую, но не из боязни за чей-либо вес в обществе. Я не желаю обращаться за помощью в Рим, поскольку если в этом настанет нужда, это будет означать, что уже слишком поздно, что ситуация вышла из-под контроля, а в противостояние втянуты те, кто втянут не должен был. Не допустить катастрофы - вот что обязан делать я, а не дожидаться открытой резни.

Пока два достойных синьора со всем пылом отдались дуэли слов прямо в зале замка, сам его владелец, Луиджи Сориа, все сидел в своем кресле и вертел в пальцах пустой кубок с вином, мрачнея прямо на глазах. Впрочем, общая мрачность явно не мешала воину внимательно прислушиваться к собеседникам и тщательно взвешивать их доводы. Данте и Стефану выпала возможность сравнить их нынешнего слушателя с предыдущим - и тем разительнее Сориа отличался от де Боно. Он не был умным ученым - вроде Фаррадечи, он не был интриганом - вроде Сальваторе, не был торговцем - вроде Джованни, не был рассчетливым логиком - вроде Эстакадо. Но в глазах мужчины была видна искра интеллекта, а о твердости его моральных принципов, определявших жизненное кредо, знали все.

Дождавшись ответной тирады Данте, Луиджи решил, наконец, сам всять слово. Кашлянув, привлекая внимание, мужчина заговорил медленно, с расстановкой, явно обмысливая каждое свое слово:
- Успокойтесь, синьоры. Мы все выслушали проблему капитана Эстакадо, и я вижу, что помощь в ее решении необходима. Но есть логика и в словах синьора Сальваторе, - он кивнул на Стефана. - Так уж вышло, что решение надо принять мне. Вы оба правы - каждый по-своему, и я не знал, что и решить.
Но в итоге я все-таки определился, как достичь консенсуса. Уважаемый синьор Данте - мои люди вам помогут: располагайте ими в рамках патрулей и так далее. Но запомните - это не дает Вам права снимать с несения службы своих подчиненных.
Уважаемый синьор Стефан, Вы тоже правы, и Ваши люди останутся при Вас. Попрошу лишь о том, что если будет угроза всему городу, они выйдут на его защиту. Прочим обладателям собственных солдат я сегодня же напишу письмо с той же просьбой, что была адресована Вам. Захотят - хорошо, нет - увы...
Что же, решив один вопрос, я думаю, самое время перейти к цели Вашего визита, синьор Сальваторе.

На протяжении не слишком продолжительной речи Сориа, Стефан беспрестанно мрачнел. Неужели Луиджи на самом деле не понимает, что происходит? Неужели старый глупец не видит скрытых мотивов, не чувствует, кто и с какой целью сюда на самом деле явился?
- В случае необходимости мои люди приложат все усилия для установления порядка на улицах, - кивнул он, понимая, что иной ответ может быть расценен едва ли не как открытое оскорбление.
Сальваторе мрачно улыбался – он всегда понимал, что Данте никогда бы не согласился на его предыдущее предложение, выдвинув его лишь с целью накаливания обстановки и некоторой дискредитации оппонента в глазах хозяина, невольно выступившего в этой дискуссии третейским судьёй.
Ничего путного, впрочем, не вышло. Эстакадо смог в очередной раз отговориться, утопить истинные мотивы в хитросплетениях слов – исход, в принципе, более чем ожидаемый. Но всё же Стефан в итоге оказался немного разочарован – Данте получил в своё распоряжение людей Сориа. Хоть тот и обмолвился, что люди эти могут быть использованы исключительно для наведения порядка на улицах, но опытный Сальваторе видел и скрытый подтекст. Тем больше простор для использования личных ресурсов Эстакадо, тем меньшее количество его собственных солдат будет вынуждено простаивать в патрулях.
Стефан хотел было возмутиться, возразить, открыто высказав свои домыслы, но в очередной раз сдержался. Иначе не был бы Стефаном Сальваторе. Вместо бессмысленных споров и криков внимательно выслушал вопрос, который адресовался уже ему самому.
Настал момент истины. Мужчина улыбнулся, уже нисколько не беспокоясь относительно присутствия Данте. Настало время кое-что прояснить.
- Синьор Сориа, я прибыл сюда с целью вполне понятной и определённой. Точнее с вопросом, призванным помочь городу избежать ненужных интриг и конфликтов. Всем известно, что вы – доверенное лицо покойного графа, человек, пользующийся в Пьяченце уважением и обладающим достаточной властью. Человек, с мнением которого считаются многие.
С минимально необходимым количеством комплиментов в конце концов было покончено.
- Повторюсь, своим визитом я в ни в коем случае не хотел бы хоть как-нибудь повлиять на ваше решение. Всего лишь задать прямой вопрос – кого поддерживаете вы в этой гонке за власть? Может ли какая-нибудь сторона рассчитывать на вашу помощь?
При Данте Луиджи наверняка не рискнёт намекать на взятку или личную выгоду. В то же время поставленный вопрос действительно имел право существовать – просто задан был несколько более прямо, чем обычно принято в определённых кругах. Впрочем, здесь не могло быть и речи ни о каком пресечении грани приличий.

Пристально наблюдавший за реакцией своих собеседников Сориа, видя недовольство Стефана, несколько помрачнел и задумчиво побарабанил пальцами по столу, явно принимая для себя какое-то решение. Впрочем, ответ Сальваторе его вполне удовлетворил - промедлив несколько секунд, Луиджи согласно кивнул и крепко пожал руку собеседника:
- Не волнуйтесь, Стефан, я не собираюсь облегчать службу людям Эстакадо - мои подчиненные доложат мне, если люди Данте будут отлынивать от службы.
Подойдя к капитану стражи, Луиджи так же пожал ему руку и проговорил:
- Похвально, что вы думаете о Пьяченце, Данте. Это очень важно и ценно: в наше непростое время каждый, кто заботится о родном городе и его благе - на вес золота.
Вернувшись на свое место, Сориа приготовился слушать речь Сальваторе. За время монолога Стефана бывший подручный графа сначала в задумчивости крутил в пальцах бокал вина, явно взвешивая слова Сальваторе, а затем вовсе прикрыл глаза, сосредоточившись на своих мыслях. И вот, наконец, последнее слово было сказано. Глава магистрата сумел задать крайне щепетильный вопрос, но при этом и крайне важный. Луиджи даже подивился откровенности чиновника - и месте с тем почувствовал уважение к смельчаку, в лоб спросившему о наболевшем.
Взвесив все pro et contra, Сориа отставил кубок и навалился локтями на стол, подперев голову руками. Он понимал, что сейчас надо быть аккуратнее со словами, и как можно точнее изложить свою точку зрения:
- Да, Стефан, вот уж удивил так удивил. Не ожидал от тебя такой прямоты и откровенности. Уважаю за храбрость и логичность - сомнительно, что кто-нибудь из вашей четверки не интересуется мнением прочих и их позицией. Вот только с комплементами ты переборщил - я и так знаю, какой я хороший. Но это так - мелочь. Я понимаю, на тебе все же сказывается длительное общение с окружающими в самой куртуазной форме.
Вновь задумчиво постучав по столу и почесав висок, хозяин дома собрался, наконец, со словами и продолжил:
- Что до меня, то я не поддерживаю никого. Кого сделают графом, того я и буду поддерживать. Но сам решать - нет уж. Моя цель и мой интерес - покой и благо Пьяченцы. Исключительно. Я не собираюсь никому помогать ни словом, ни делом, и скорее даже постараюсь помешать любому, кто попытается решить ваше состязание методами, могущими навредить городу.
От себя добавлю, что менее всего я желаю графской короны новому Фаррадечи - сомневаюсь, что чужаку наш город так же дорог, как и местным, и Джованни - лавочникам и трактирщикам всегда важнее их карман. Ты же и синьор Эстакадо - равно достойные и благородные мужи. Но решайте вопрос о графстве как-нибудь без меня, ага? И без кровопролития.

Если какое-то качество в политике Стефан и считал действительно ценным, то это непредсказуемость. Сидящие в этой комнате люди могли лишь гадать, что побудило Сальваторе сыграть в открытую именно здесь и сейчас, но такой человек, каким он являлся, ничего и никогда не предпринимал просто так. Каждый шаг был точно выверен, безупречно просчитан и идеально вписывался в общую цепочку событий, которая, как надеялся Стефан, должна была в итоге привести его прямо к победе.
Высказывание относительно комплиментов он решил просто проигнорировать – как знать, может Сориа впоследствии устыдится и придёт к выводу, что основательно нарушил здесь правила этикета. Конечно, Сальваторе сам призывал собеседника говорить откровенно, но общепринятые нормы приличий в высшем обществе никто ещё, понятное дело, не отменял. Стефан, как человек исключительно воспитанный и корректный, естественно обязан пропустить мимо ушей подобное замечание.
От прямого ответа Сориа, впрочем, всё-таки решил воздержаться. Отдал равное предпочтение присутствующим в этой комнате. Сальваторе улыбнулся собственным мыслям – интересно, окажись здесь ещё и Джованни, к примеру, попал бы тот тоже в список имеющих равные права фаворитов?
При мысли о Матиасе Стефан вновь почувствовал раздражение – очередная интересная идея посетила исключительно деятельный разум мужчины.
- Благодарю за откровенность, синьор Сориа. Не могу сказать, что такой ответ меня особенно радует, но… Ведь все мы прекрасно понимаем, что именно каждый из нас хотел бы услышать? – он улыбнулся решив, что немного юмора отлично поможет разрядить атмосферу. – Отдельно благодарю за оказанное гостеприимство, но на этом хотел бы откланяться. Много дел, требующих моего прямого вмешательства… Вы должны понимать.

Выслушав ответ Сальваторе, Сориа хохотнул:
- А что вы еще ожидали услышать? Больше мне сказать нечего: ни добавить, ни отнять. В общем и целом, синьоры, желаю Вам удачи в ваших начинаниях, и надеюсь, что город выберет себе достойнейшего предводителя. Сим позвольте выразить Вам мое почтение. Храни Вас господь и Святая Дева.
Пожав руки гостям, Луиджи распрощался с ними.

- Я всего лишь делаю то, что должен делать на моём месте любой, Луиджи, - Данте ответил на рукопожатие.
Сориа не шёл ни в какое сравнение со вчерашним собеседником. Не возникало сомнений, что Луиджи Сориа крайне умён и достаточно откровенен, но при этом ещё и чертовски осторожен. Этот человек невольно вызывал к себе уважение, а его верность собственным внутренним правилам в некотором роде располагала к нему. Этот точно не купится на уловки, и это делает ему честь.
Однако Данте испытывал крайнее любопытство. Стефан вынужден говорить о цели своего визита - говорить, когда рядом один из его конкурентов. Какаой путь он изберёт? Будет вертеться, точно уж на сковороде и рассыпать полунамёки? Или же подхватит воцарившуюся тут тенденцию изъясняться прямо? Эстакадо увлечённо слушал диалог Сориа и Сальваторе, находя его крайне занимательным. Луиджи снова показал себя мужчиной незаурядного интеллекта, выкрутившись и не дав однозначно ответа, но одновременно.. не продемонстрировав себя лицемером. Но кое от чего оттолкнуться можно было. В своём ответе он лаконично обрисовал политическую обстановку в городе в том виде, к которому склонялся Данте. Фарадеччи, бывшие не по нраву помощнику предыдущего графа, на текущий момент были самым слабым домом Пьяченцы - Бернардо и Антонетта мертвы, во главе находится никому не известный Бальдассаре. Если падёт и он, то окончательный выход этого сесмейства из игры будет не за горами - малолетний сын покойного Бернардо станет относительно лёгкой мишенью и явно не сможет продолжать борьбу Фарадеччи за власть. Матиас Джованни по части опасности явно уступает Сальваторе. А вот Стефан действительно был главным оппонетом Эстакадо. Достаточно умный, хитрый и коварный, он если не шёл в ногу с Данте, то мог уже и опередить его на шаг. Случайно ли Сориа высказался именно так? Было ли за его словами что-то, кроме исключения возможного конфликта с кем-либо из его гостей? Капитан счёл, что всё-таки было.
Возразив на дважды высказанное в его адрес одозрение касательно возможной эксплуатации чужих Эстакадо умеренно выразил некоторое возмущение на грани оскорблённости такими замечаниями:
- У вас не будет повода упрекнуть меня в злоупотреблении вашим содействием, синьор Сориа. Если бы я его вам предоставил, это было бы лицемерием с моей стороны, а следовательно - ниже моего достоинства.

Сориа, уже вновь надевший привычную маску спокойствия, должным образом разбавленного лишь дежурной заинтересованностью в рамках правил приличия, чуть улыбнулся и кивнул Эстакадо:
- Данте, я это знаю. Но напомнить, сам понимаешь, не лишне. Вон, все знают, что грабить-убивать нельзя, а святые отцы это повторяют каждый день. Вобщем, не держи зла, если я тебя невольно задел - это не специально, видит Бог.
Ладно, синьоры, не буду Вас задерживать. Данте, Стефан, - он вежливо кивнул каждому, - удачи Вам.

Стефан не мог сказать, что добился поставленных перед визитом целей, на разочарования почему-то совершенно не чувствовал. Напротив, беседа оказалась весьма интересной и в некотором роде даже приятной… Пребывая в приподнятом расположении духа, Сальваторе вежливо попрощался с хозяином дома и поспешил первым покинуть его кабинет. На крыльце особняка, впрочем, он слегка задержался – задумчиво уставился вдаль, отстранённо наблюдая за повадками собственной лошади. Задержался ровно настолько, чтобы позволить Данте себя догнать. Со стороны этот манёвр мог показаться случайному наблюдателю совершенно незапланированным и более чем естественным.
Сальваторе прекрасно понимал, что принимает решение до крайности импульсивное. Знал, что не потратил должного количества времени на обдумывание и анализ.
Он неторопливо повернул голову, вновь взглянув на оказавшегося рядом Данте и как бы невзначай заявил:
- Никогда не стоит недооценивать лавочников, синьор Эстакадо.
Стефан замолк, словно желая ограничиться только этим абстрактным советом.
- Есть люди, которые очень любят рассказывать мне чужие секреты. Конечно, не просто так. Иногда они ошибаются, но куда чаще сообщают чистую правду.
Пожалуй, пора уже было переходить к сути – как знать, насколько быстро Данте обычно теряет терпение.
- Матиас Джованни – глава преступного мира Пьяченцы, негласно курирующий подавляющее большинство воровских группировок.
Сальваторе улыбнулся.
- Удачи, синьор Эстакадо.
И быстро сбежал вниз по ступенькам, направляясь к оседланной лошади.

Вежливо попрощавшись с Сориа, Данте покинул его апартаменты вскоре вслед за Стефаном Сальваторе. Происходящее выглядело довольно забавно - особенно если учесть, что с этим хитрецом капитан городской стражи сталкивался уже второй денб к ряду. Интересно, завтра утром они тоже пересекутся? Представив себе такую картину в ярчайших красках, Данте едва не рассмеялся. Впрочем, от проявления безудержного веселья его удержал вид нарочито отрешённого Стефана. Вряд ли он задержался здесь просто так.
На недостаток выдержки Эстакадо никогда не жаловался, а потому выслушал слова главы противоборствующего дома спокойно и с должным вниманием.
- В нашем нелёгком деле никого не стоит недооценивать, - ответил мужчина. - Разве что мертвецов, что спят беспробудным сном в своих могилах.
Дальнейшее в сказанном Стефаном подтверждало некоторые домыслы самого Данте, но удивительным было совсем не это. Почему вдруг Сальваторе открыто указывает на Джованни? Хочет столкнуть Эстакадо с упомянутым лавочником, а потом добить того из них, кто переживёт соперника? Разумно и вполне в духе Сальваторе. Но перед окончательным выводом надо бы хорошенько обдумать ситуацию.
Данте кивнул и вернул улыбку:
- И вам удачи, синьор Сальваторе.
Он неспешно продолжил спуск по лестнице, наблюдая, как быстро покидает особняк его политический противник. Определённо, в Пьяченце что-то происходило, и Данте кожей чувствовал грядущие изменения. Вопрос в том, каковы они будут.

Идеи Горлицы не нашли поддержки у Креавана. Сдержанный и разумный разведчик, куда более опытный в подобных операциях, чем она, предложил более разумный и, надо признаться, весьма изящный вариант, который, в случае положительного исхода, мог бы и ротмистра удовлетворить, и избавить остатки "Vrihedd" от тесного знакомства с пеньковой тетушкой. Лейтенант всегда считала, что надо прислушиваться к тем, кто дело знает лучше, и не считала факт того, что формально старшая именно она, основанием для того, чтобы считать свои приказы и уж тем паче указания неоспоримыми.

Согласившись с Шанти, она оставила попытки подготовиться к зажигательному шоу и, поддержав медленно поднимающуюся сестру, вместе с ней отправилась к коням, не оставляя раненную и не давая ей упасть. Кинув последний взгляд на распростертое в луже крови тело Воробья и равнодушно отвернувшись, она покинула ставший местом битвы дом старосты. Настороженно смотря по сторонам и каждый миг опасаясь того, что высыпавшие на улицу селюки или их оставшиеся в хатках бабы заметят скоя'таэлей, аэп Эймиль несколько успокоилась, лишь когда добралась до условного места. Теперь все зависело от реакции ожидающих их Черных.

К вящей радости Айлэ, ее худшие подозрения о том, что охранники коней не оценят явление эльфов, за чьей спиной нет беснующегося пламени пожаров, не оправдались. Сержант, руководивший нильфами, не только в соответствии с лучшими армейскими традициями предпочел препоручить свалившуюся на него остроухую головную боль старшему по званию, но и, проявив себя в высшей степени приличным человеком, вошел в положение беглецов и принял решение двигаться в наименее болезненном для раненной темпе.

Но напряженному ожиданию встречи с вар Девернохтом не суждено было сбыться: если день не задался с самого утра, то хрен ли надеяться, что к ночи все изменится. Эльфы вместе со свитой из нильфов как назло оказались точно между двух огней: неизвестными всадниками, явно недружелюбно настроенными к Черным, и экадроном "Магны". Оставаться между ними - смерти подобно, и первыми это осознали нильфий сержант со спутниками, споро ускакав в противоположную от предстоящей битвы сторону и оставив эльфов одних.

Понимавшая, что пора следовать примеру сержанта сотоварищи Айлэ, тем не менее, на несколько секунд замешкалась, во все глаза наблюдая картину предстоящего сражания, каждой частичкой кожи впитывая в себя перестук копыт, воинственные кличи и конское ржание. Кавалерист - это судьба, это навсегда останется в сердце. Душа очарованной казалось бы забытым зрелищем лейтенанта сейчас летела вместе со стройными рядами облаченных в черное воинов навстречу врагам, навстречу лихой и безрассудной удали боя.
Ах, атака кавалерии! Тому, кто хоть раз окажется в ставшем единым целым строю людей и лошадей никогда не позабыть этого восхитительного чувства всеобъемлющей свободы, когда движимая единой волей и слитным порывом конная лава, наклонив пики и обнажив сабли, неостановимой волной мчит навстречу другой, такой же силе. Над головами всадников трепещут развевающиеся штандарты, дробный стук копыт и звуки полковой трубы рождают внутри бурное, пылающее, неистовое счастье. Разве может быть что-то лучше и прекраснее этих мгновений!?
Отчаянно лихие ухари-кавалеристы пришпоривают коней, мча на перегонки с ветром, что свистит в ушах, хищные наконечники склоненных к бою пик, словно жадные псы, готовы пустить кровь неприятелю, выбить его из седла и сбросить безжизненное тело наземь, под сотни копыт. Сотни разверстых в крике ртов - словно один, и прежде чем оружье эльфов ударит по врагам, по строю темерцев хлестнет яростный клич, полный концентрированной, кипящей и клокочущей ненависти: "Vrihedd!!!"
С неумолимостью снежной лавины ударит одетое в черное войско, и вскоре сокрушительное столкновение строй на строй распадется на сотню отдельных маленьких схваток, где залогом жизни каждого бойца служит лишь его индивидуальное мастерство в танце клинка и владении конем, да помощь друга, со спины рубанувшего наседающего неприятеля. И в этом множестве схваток, где свист клинка обрывает чье-то существование, и есть истинная, подлинная жизнь тех, кто еще в седле. Жизнь, где все чувства обострены до предела, жизнь, где каждый вдох бесценнен, жизнь, где все зависит только от тебя.

...Душой и телом Айлэ тянулась к грядущей битве, нестерпимо жаждя вновь почувствовать всю прелесть конной сшибки и чувства единого строя, но разум и чувство ответственности за Вирель и Креавана были сильнее. И, как бы эльфийке не хотелось обнажить саблю устремиться вместе с ветром вперед, она звонким голосом, которым привыкла командовать на поле брани, проговорила, поворачивая коня:
- Уходим назад, к тракту. А там - найдем место в лесу, где заночевать.
Направив коня к лошади Вирель, Айлэ дотянулась до морды второго скакуна, надежно перехватив за кольцо трензеля, и обратилась к Стилет, продолжая уводить обоих скакунов от будущего поля боя:
- Сестренка, лучше нам поехать стремя к стремени: если что, я сумею тебя придержать. Лучше держись за поводья, если что - держись за холку и пригибайся к шее лошади. И крепче держись шлюссом. Тряскую рысь ты точно не выдержишь, а пять минут галопа - сможешь?
Повернувшись к разведчику, бывшему не самым хорошим наездником, она продолжила:
- Если пойдем в галоп, постарайся просто держаться в седле, если что - ухватись за переднюю луку или гриву. Наши кони - армейские, приучены к строю и конному бою, понести не должны.

Мэтр Амброзо оказался человеком весьма разумным и понимающим, какая честь ему оказана. А раз честь высока - то и спрос другой. Выслушав Челесте, ученый степенно кивнул и пояснил, что не будет спускать с "молодого синьора" глаз, и более того - постарается так увлечь его науками, что Орфео и вовсе будет с нетерпением ждать каждой новой лекции, и о побеге даже не помыслит. Стоявший неподалеку стражник вклинился в разговор, добавив от себя, что и они тоже проследят, чтобы малыш не скрывался из виду и не подвергался опасности: дети-то, они беззащитны, и, следовательно являются лучшей мишенью. А подвергать опасности родича capitane никто из его людей даже не помыслит.

Убедившись в том, что Орфео ничего не угрожает, Челесте в сопровождении охранников направилась в гости к неаполитанке. В той игре, что началась в Пьяченце, каждая фигура важна, а Дестефани - темная лошадка. К тому же это предложение Данте совершить приватный визит... Синьора Эстакадо была разумной девушкой, и понимала, что в эти дни ничто происходящее не является случайностью. Два охранника у ворот - толи сицилийцы, толи вообще арабы, при виде знатной синьоры выпрямились и застыли, склонив головы в знак почтения.
Пройдя за ворота и миновав небольшой сад, Челесте достигла самого особняка неаполитанки, где была встречена уже слугой, чья восточная внешность, равно как и узорчатый тюрбан, не оставляли сомнений в его происхождении. Низко скланившись и почти подметая шарфом тюрбана ступени, слуга обратился к девушке:
- Смиренный приветствует высокородную синьору. Падая ниц от стыда, недостойный просит славнейшую поведать, что привело ее сюда. Презренный раб, увы, не ожидал визита столь благородной особы, и теперь с трепетом ждет ответа. Прекрасную пригласила достойнейшая Дестефани?

Выслушав ответ Челесте, безымянный слуга склонился еще ниже, хотя казалось, кто ниже и некуда:
- Презренный сожалеет, но вынужден отказать высокочтимой. Достойнейшая сейчас принимает гостей, и прах у ног благороднейшей не посмеет беспокоить ту, ради кого он живет. Жалкий с точностью доставит слова высокочтимой своей хозяйке, но пока с трепетом и скорбью просит благородную синьору покинуть стены особняка сапфиророжденной Дестефани, ибо хозяйка не сможет принять ее.

Когда ошарашенная потоком слов Челесте отошла на несколько шагов от дома неаполитанки, она краем глаза углядела целеустремленно подошедшего к ней нищего старика. Распространяямвокруг себя аромат грязи и давно немытого тела, тот прошамкал:
- Я, синьора, углядел, что эти черти вас выгнали из дома ведьмы. А я, значицца, папаша Паскуале, по прозвищу, значицца, Брюхошлеп. Енти уроды ж вас выгнали, да? Так за мелкую серебрушку папаша Брюхожлеп, понимаешь, расскажет, хто опредил вас!
Получив деньги, нищий сглотнул, харкнул, пернул и неторопливо начал:
- Я ж, значицца, туточки давненько сижу, и многих, значицца, знаю. Так сёдня по раннему утрецу сюдой приехала каретка с гербом Сальваторев на бочине. И оттуль вылезла бабенка их младшая. Она, battona, папаше даже пол-сольдо не кинула, cagna! Ну я, значицца, пообиделся и навострил ухи свои. А они у меня, синьора, как у собаки - слышать огого! Так я ж о чем? Енту Беатрис Сальваторе туточки не ждали: чертяка в тряпке на бошке был удивлен ее приездом. Но пропустили, да. Вота.
А, красотка, можеть, ты мне прям тута еще дашь, а? В знак помощи народу, ага. А я тебе сделаю приятственно. Че, нет? Ну и ладныть. Ежли че - приходи. Я туточки всягда сижу.

Принимая приглашение чернокнижника, Хельга убедила себя, что делает все это лишь ради того, чтобы понять личность преступника и затем, вооружившись новыми знаниями, все-таки арестовать его. И пускай внутренне прокурор понимала, что это все лишь отговорки и попытки оправдаться перед самой собой, но это было хоть что-то, хоть какой то аргумент в пользу столь неподобающих для честной католички и верной подданной Святого Престола действий.
Приняв для себя решение, фон Веттин целиком и полностью отдалась неторопливой прогулке рука об руку с Хельмутом, решительно абстрагировавшись как от долга службы, так и от мыслей о том, что ее спутник - воплощенное зло. Хельмут был хотя и врагом, но умным и интересным собеседником и достойным оппонентом, и упускать возможность померяться интеллектом с таким оригинальным мужчиной было бы чертовски обидно. Кроме того, Хельга понимала, что подсознательно желает, чтобы ее увидел кто-либо из знакомых барышень: прокурор невольно чувствовала странную гордость от того, что ее держит под ручку столь очаровательный мужчина и хотела продемонстрировать всем, какие кавалеры ухаживают за городским прокурором.

Проследовав за колдуном, женщина ни на минуты не пожалела, что приняла его приглашение. Прекрасно знавший Кэндлмесс, Хельмут повел свою спутницу в дальние закоулки Старого Города, о существовании которых майор даже не подозревала. Перед Хельгой, во все глаза смотревшей по сторонам, проплывали поразительные и изящные в своем утонченном великолепии декаданса старинные готические строения, которые вкупе с узкими, петляющими улицами, вымощенными потертым отвремени булыжником возвращали фон Веттин почти на тысячу лет в прошлое - в мрачные, но восхитительные в своем темном упадке времена кровопролитных войн и неизлечимых болезней, нашедших свое отражение и в архитектуре того времени. Прокурор, чуть подмерзшая от пронизывающего ветра, инстинктивно прижалась потеснее к своему спутнику, к которому она сейчас испытывала искреннюю благодарность за тот Кэндлмесс, что он подарил ей.

Как оказалось, Хельмут не был лишен некой театральности, а вслед за готикой Старого Города последовал старый парк, своим запущенным великолепием и увяданием навевавший легкую грусть, поразительно светлую и чистую, словно капля росы на цветке. Чувствовавшая внутри некую эфирную легкость и возвышенный полет души, женщина не могла удержаться от того, чтобы не собрать с земли букет из увядших листьев: желтых, багряных, алых, и не взять с собой этот утонченно-печальный символ того, что ничто не вечно под луной. Пустынный парк очаровывал своей красотой и изяществом, взгляд, словно загипнотизированный, вырывал из яркого разноцветья увядающей природы то мрамор статуи, то печальный гранит давно пересохшего фонтана, то затянутые плющом руины беседки. Окружение было поразительно в своей благородной меланхолии, и прокурор чувствовала, как наполняют ее эмоции этого старинного места.

За аллеей увядших кленов взору женщины и ее кавалера открылся заброшенный особняк. Некогда поражавший своим великолепием, ныне он производил гнетущее впечатление позабытости и запустения. Фон Веттин казалось, что они оказались в безвременье, и даже не в Кэндлмессе, а в неком другом мире, отделенном от реальности лишь пыльной ширмой человеческой зашоренности, отказывающейся видеть хоть что-то за пределами их ограниченного сознания.
Старыми коридорами, напомнившими на секунду о кошмарном сне, Хельга и Хельмут вышли в небольшой внутренний дворик, где давно позабытый фонтан с тремя каменными ангелами окружали кусты уже опавших роз. Мужчина тепло и ласково улыбнулся ей, вопрошая, как понравилось прокурору то место, куда он привел ее, и пораженная мрачной красотой сада женщина, чувствуя себя очарованным странником, не задумываясь ни о чем обняла колдуна, крепко прижавшись к нему:
- Ах, Хельмут, это великолепно. Это поистине прекрасно. У меня нет слов - тут любые слова грубы и неизящны...

Погруженная в свои чувства и потрясенная мрачным очарованием увядания и заброшенности, забывшая обо всем Хельга скинула с плеч мешавший плащ, совсем позабыв о пистолете в кармане, и плавным движением опустилась на парапет фонтана, наслаждаясь волшебством того места, что подарил ей чернокнижник и продолжая держать в руках букет опавшей листвы.

Аларик философски висел на любимом маленьком арсенале ожидая пока графа поднимут наверх, после чего аккуратно извлек оружие и сам уцепился за лапищу Поля, был быстро втянут наверх,
-Спасибо Поль, я буду называть тебя моей небесной дланью мешающей рассматривать пейзажи местных пропастей, усмехнулся он пряча по ножнам и карманам клинки, а в следующий момент в него на полном ходу влетела баронета Сориньян.

- Благодарю, Аларик, за то, что помогли графу Морготскому и моему жениху. Я - ваш должник. Сегодня вы спасли две жизни: его и мою. Спасибо вам.

Кое-как вывернувшись из обьятий баронессы охотник скромно кивнул на здоровяка
Боюсь ваш оценочный взор не так меток как оружие, миледи, благодарности принадлежат ему, я сомневаюсь что можно спасти человека висящего на краю бездны, пытаясь улететь вниз с его штанами. - Охотник огляделся в поисках шляпы, но поиски прервал доклад сержанта.

У нас есть убитые и раненые, мой лорд, Слова сержанта очень неприятно резанули слух, и охотник быстро перевел на него взгляд

Лейтенант Николас ван Тейн и рядовой Энри Лебо погибли; рядовые Максвелл, Шульдингер и Райс ранены. Леди инквизитор получила особо тяжёлые увечья, ей уже занимается медик. Я взял на себя ответственность вызвать санитарную службу Веласа.

-Твою... - Охотник ринулся к полю маэлшторма расталкивая всех кто не успел отскочить, он несся на предельной скорости иногда смазываясь пока не грохнулся на колени рядом с лекарем. С ужасом глядя на ту, что несколько минут назад была его прекрасным начальником, и единственным другом в этом суровом месте. Аларик только и смог что едва слышно прохрипеть
-Миледи... - Он с трудом сглотнул, инквизитор выглядела ужасно, не смотря на то что он был рядом, он не смог, снова. Сначала Альбин, теперь Изабель. Моргот действительно гиблая земля. Но как, на ее месте должен был быть он! Воронка была над ним! Длинные волосы охотника упали на лицо когда он склонился над начальницей протягивая к ней руки, и в то же время боясь к ней прикоснуться, не смотря на чудовищные повреждения миледи, его миледи была еще жива. И кажется док даже пытался что-то сделать, но Аларик не видел чтобы после таких ран выживали даже чудища на которых он охотился не то что люди.

Ему что-то говорили, но он не слышал, он раз за разом повторял вцепившись в плечо дока.
-Спаси ее... Спаси ее... Спаси ее! - Сначала шепотом потом громче, потом он практически орал, кажется кто-то подхватил его и попытался оттащить от места катастрофы, но охотник выскользнул из рук вернувшись на место рядом с госпожой, попытки повторяли еще несколько раз пока его не поймало-таки несколько человек и не оттащило в сторону чтобы потерявший голову Аларик не мешал доктору.

Ему снова что-то кричали он не слышал, кулаки сжались а когда он поднял голову на искаженном гневом и шрамами лице выделялись пустые глаза, а губы повторяли слова которые он никогда в жизни не слышал. Слова клятвы, похожие на слова молитв охотника его наставника, слова в которые превращались его горе, ярость, ненависть, все что сейчас скручивалось в тугой ком и овладевало им делая одержимым местью.
Кровью на своих руках - клинок сам оказался в руке заставив только только отпустивших его волкодавов ошатнуться и приготовится, все знали что с клинком охотник обращался превосходно, рассек лезвием ладонь а кулак сжался, - Яростью в своем сердце - Стук крови в ушах становился громче, а дыхание тяжелее, выпуская с глухим рычанием слова. Это был не простой мальшторм, и не простая аномалия. - И душами тех кто пал здесь - рычал охотник сжимая кулаки так что костяшки на руке с клинком побелели а ногти вошли глубоко в кожу.
-Кто бы ты ни был... Где бы ты ни был, ублюдок... Я найду тебя. И тогда все демоны Абиссарии не помешают мне превратить твою жизнь в один... большой... сгусток... страданий - Тяжело дыша с трудом произносил слова охотник. Кто-бы ни сделал это с его Миледи, он подписал себе смертный приговор.

Молитвы Жанны оказались не напрасными: Господь Всеблагой, Всемилостивый к детям своим не дал сгинуть ее графу. Кто-то из солдат - девушка даже не обратила внимание, кто именно, обнаружил владыку Морготского висящим над пропастью и отчаянно борящемся за свою жизнь. Но - живым, и Сориньян волновало лишь это. Инквизитор де ла Круа, месть, собственная гибель, мальшторм - все вылетело из головы у невестю де Рэ, когда она поняла, что ее суженный пережил дьявольскую напасть.

Испуганная, тяжело дышащая Жанна, позабывшая даже о текущей по лицу крови, вскочила и метнулась к провалу, в несколько отдолев разделяющую их дистанцию. Рухнув на колени на самом краю, девушка полными страха глазами наблюдала, как подоспевшие солдаты вытягивают висящих на краю гибели Жиля и Аларика и непрестанно шептала слова молитвы: рука человеческая - это хорошо, но не лучше ли будет, что и десница Господа окажет помощь?

Наконец, пол ногами графа оказалась твердая, надежная земля. А это значит - кончены ее страхи и терзания, прошли мучительные секунды ужаса, наверняка добавившие в ее темные волосы не одну седую прядь. Убедившись, что мужчина в безопасности, Сориньян сорвалась с места и вцепилась в любимого, скрыв голову на его груди, гладя его по волосам, а затем, чуть приподнявшись на цыпочках, и запечатлев на устах Жиля пламенный страстный поцелуй: к дьяволу приличия, к дьяволу общественное мнение - Он жив. Оторвавшись, наконец, от губ любимого, девушка выдохнула лишь одно слово:
- Жив...

Но надо было уважить и того, кто помог уцелеть де Рэ, и к кому Жанна испытывала сейчас безмерную благодарность. В несколько быстрых шагов невеста владыки Моргота достигла демоноборца Аларика и крепко обняла его, поцеловав мужчину в щеку:
- Благодарю, Аларик, за то, что помогли графу Морготскому и моему жениху. Я - ваш должник. Сегодня вы спасли две жизни: его и мою. Спасибо вам.

Пока Жанна благодарила охотника, Щиту Моргота доложили о потерях - в том числе и о тяжело раненной леди-инквизиторе. Поначалу девушка даже удивилась - ужели мерзавку таки постигла божья кара? Но почти сразу же она вспомнила, что нынешнее состояние де ла Круа - целиком и полностью ее заслуга. Подойдя вместе со всеми к тяжело обгоревшей женщине, Жанна с удовольствием убедилась, что "красотка Изабо" сейчас выглядит из-за ожогов отвратной, как старая ведьма, да и вообще - вскоре отдаст душу Дьяволу. Сориньян мысленно улыбнулась: "Бедный дьявол! Избо скоро нас покинет, и скоро в Аду начнется самый настоящий ад. Впрочем, там милейшей Изабель самое место".

Не в силах сдержать ликования, невеста графа отошла к краю пропасти и устремила взгляд в медленно проясняющееся небо. И никто и ничто, кроме темных туч, не видели злой улыбки удовлетворенной местью Жанны д'Арк на пригожем личике баронессы Сориньян.

      Иренка вовсе не собиралась красться в деревню, как лиса в курятник. С кметов хватило бы дури еще и пост установить, или капканов медвежьих натыкать. Вместо этого висельница хорошо выспалась и направилась к цели, когда жизнь в деревне уже во всю кипела. А так как Каминьска в Комарах провела не одну неделю, то прекрасно знала, что днем большинство жителей заняты тяжелым, что уж тут лукавить, трудом. К мужикам на поле, покос и заготовку дров она не пошла. Также решила не отвлекать от дела местного пастуха, и мальцов которые важно пасли гусей, вооружившись прутиками. А вот девчонки, что пошли в лес по грибы-ягоды, показались ей самыми подходящими для осуществления плана.

      Из кустов им навстречу Иренка шагнула подчеркнуто спокойно, да и оружие держала в ножнах. Зато в руке блестела мелкая серебряная монета, размером с ноготок.
- Эй, как там тебя, Глашка, что ли?! Иди сюда, не бойся. Повезло тебе босоногая. На деньгу, конфет купишь, или ленту цветную. А эту записку снеси с поклоном от меня дядьке Евпатию. Да на словах добавь: «Пани спрашивала, ты Евпатий к каждому работнику сторожа-то поставишь?». Беги давай, одна нога здесь, вторая там.

Когда отступавший темерец отбросил Вирель, Горлица уже было попрощалась с сестрой, не веря в то, что человек может оставить младшенькую в живых, в голове пронеслось: "Твою ж мать!". Но надежда была сильнее - и Айлэ рывком кинулась к Стилет: придержать, не дать удариться, обнять и оберечь от всех зол впредь. Она хотела крикнуть: - Стреляй, Шанти!, - но из пересушенного отчаяньем горла вырвался только хрип.

Обнимая и прижимая к себе раненную сестру, лейтенант покрыла несчастную, лишь чудом оставшуюся в живых, поцелуями, гладя искаженное болью лицо младшенькой тонкими пальцами и хрипло шепча:
- Милая, любимая, родненькая, дорогая! Ты жива! Жива! Я так за тебя перепугалась! Я больше тебя никогда не оставлю! Никогда-никогда! Мальенькая моя, хорошая моя! Прости меня, цветочек мой, песня сердца моего, любимая сестра! Я не должна была тебя бросить! Как ты, солнце мое, как раны твои?

Продолжая крепко, но осторожно прижимать к себе Вирель и натужно прокашлявшись, нервная Горлица резко повернула голову к лучнику, замершему у окна с натянутым луком и хрипло сказала:
- Креаван, душа моя, ты в медицине разбираешься лучше, чем я. Сможешь споро осмотреть ее и сказать - нужна ли совсем срочная помощь? Нам надо как можно скорее выполнить задание Черных и вернуться к ним в лагерь: малышке нужен покой, еда и нормальное лечение. Мы с тобой срочно должны пожечь хоть пару-тройку хат, брать Вирель и сматываться к коням. Хер с ним, с мудаком в мелкую полосочку - дай лес, ему сейчас не до нас будет. Но селюки ответят кровью за кровь моей сестры! Дювельшайсс с дохлым Янушем - но раны Стилет я никому не прощу!

Николас, запертый внутри Рикардо, выл точно запертый в тесной клетке оборотень. Колдун бы отдал сейчас все, чтобы только вырваться наружу, расшвырять суетящихся ватиканцев как кутят и унести страдающую Изабель далеко-далеко отсюда. Но тот, чьи воспоминания и чувства сейчас окружали сущность чернокнижника плотной оболочкой, лишь отстранено посочувствовал по поводу столь плохой плохой смерти. Рикардо недолюбливал леди-инквизитора, зная о её роли в в смерти возлюбленной графа... А вот это уже было интересно. Кажется здесь пахло вендеттой, но вряд ли сам граф был способен на столь откровенную подлость. А вот его непростая нынешняя невеста... Да, вполне в её духе. И Николас ощутил, как его переполняет злоба на самого себя и на того кретина, который затеял всю эту комбинацию. И вдруг он вспомнил о медальоне с локоном волос, который вполне смог бы послужить средством, могущим если не сохранить жизнь прекрасной леди, то хотя бы отсрочить её свидание со смертью.
Правда для начала предстояло дождаться пока остатки личности волкодава исчезнут или прорывать её... Ни словом ни действием преображенный чернокнижник не выдал своего волнения, только смотря как поспешно увозят страдающую от нечеловеческой боли Изабо. Потом кто-то хлопнул его по плечу, невольно отвлекая от такого печального зрелища.

Проклятый темерец не поддался, но и не стал незамедлительно убивать бедную Стилет - и это уже было хорошо. Он лишь пролаял что-то на своем собачьем языке, требуя от эльфки нечто свое и не желая вникать в изящные звуки Старшей речи - не удивительно: что еще можно ожидать от варвара и головореза?

Неотрывно смотря глаза в глаза воина, Горлица напряженно думала, чем же еще можно отвлечь его. Раздеться и приготовиться отдаться? Говорят, большинство dh'oine страстно желают оттрахать эльфку. Вот только мало вероятно, что конкретно этот гад позарится на нее, да еще и в такой ситуации. Да и тело девушки, давненько уже не жравшей (не считая нильфьей пайки), своими мощами могло вызвать разве что одно желание - накормить.

Так что же сказать, что сделать? Может, стоит предупредить о нильфах? Прерывисто выдохнув, Айлэ показала мужчине четыре пальца, о обвела руками полукруг. Указав пальцем на себя, она загнула один палец. На Вирель - второй, тело Воробья - третий, на дверь - четвертый. Затем эльфийка сложила руки крестом и покачала головой: дескать, нет тут боле никого. Сохранять тайну пребывания Черных она не собиралась, и уже было указала за околицу, проговорив: - Schwadron aep brigade "Magna", Nilfgaard, - из двери как показался Шанти с готовым к бою луком, незамедлительно вступивший с темерцем в переговоры на его собочьем языке. Закусив губу и прикрыв в изнеможении глаза, Горлица застыла в ожидании дальнейших событий.

О чем уж Креаван беседовал с Синей Полоской - неизвестно: знакомых слов было чертовски мало. Разве что упоминание нильфов говорило о том, что рейнджер не стал скрывать факта присутствия Черных неподалеку. Настоятельно ощущая необходимость что-то добавить, Айлэ припомнила строки из песенки темерской кавалерии, с которой те ходили в атаку в том числе и на позиции "Vrihedd" и незамедлительно воспроизвела их скороговоркой:
Lance do boju
Szable w dłoń
Nilfow goń, goń, goń!
И добавила - уже от себя:
Scoia'taelej nie goń!

...После того, как Вирель перевела слова Воробья, лейтенант незаметно выдохнула и широко улыбнулась: среди многочисленных недостатков конкретно этого товарища по оружию был один, который она на дух не переносила - абсолютная непредсказуемость. Айлэ просто не могла предугадать, какой фортель Януш выкинет на сей раз, и старалась принимать решения так, чтобы соратник остался доволен: а то с него станется, смертельно обидевшись, ночью перерезать спящих seidhe.
Жестко улыбнувшись Воробью, лидер hanse с усмешкой фыркнула:
- Добро. Я сама об этом думала - но не хотела лишать тебя сладости резни. Что же, идея принята. Шанти - тогда ты, как подопрешь двери, берешь на себя его сторону.
Сказано все было верно и корректно, но вот за улыбкой Айлэ таила далеко не столь дружелюбные мысли: "Ты, конечно, полезен, но я надеюсь, что селюки там тебя забьют лаптями, оттрахают и скормят свиньям, мой дорогой... dh'oine".

...До дома солтыса ганзочка добралась незаметно и тихо, но настроение эльфийки изрядно подпортил тот факт, что она по темноте в этой засраной деревне несколько раз умудрилась наступить в дерьмо: толи свиное, толи человечье - разницы никакой. Прошипев на краснолюдском: "Чтоб вас всех камнежопка замучала!", раздраженная Айлэ сплюнула сквозь зубы, надеясь вскоре отыграться на местных засранцах.
Вот только в доме солтыса бывших врихеддовцев поджидал пренеприятнейший сюрприз: немаленький такой сюрприз, да еще в кольчуге и с двуручником - не иначе, к старосте сослуживец приехал. Геральдические лилии выдавали в мужике темерского солдата - и при виде старого врага в душе эльфийки вскипела кровь, ярость вырвалась сквозь зубы тихим рычанием. Под прикрытием своего защитника солтыс перепуганной крысой порснул к противоположному окну.
Как бы Горлица не хотела пустить кровь солдату, следовало с этим повременить: староста был куда как более важной целью. Прозвучала отрывистая команда:
- Me veloe as ten soltys. Siett - aebrecad morwudd shed ael`vit ei beadann*.

Криво усмехнувшись и поигрывая клинком, Айлэ неотрывно смотрела в глаза нордлинга, надеясь, что тот уверится в ее намерениях атаковать. А когда Стилет и Воробей перейдут в атаку, тогда уж Горлица перекатом минует опасную зону поражения двуручника и выйдет на растояние удара к удирающему солтысу. Легкой, летящей походокой - истинным танцем с саблей, она обойдет Низшего и прикончит того труса, что бежит - а там и не зазорно ударом в спину снести голову защитнику.

*Я по-быстрому за солтысом. Вы - атакуйте врага и свяжите его боем.

Они почти успели. Почти. Вот только история не имеет сослагательного наклонения - у них не было еще хотя бы пары минут этой бешенной скачки, прочь, прочь от огненной воронки, вырвавшейся из самого Ада. И это "почти" так и осталось несбывшейся надеждой на спасение. Распахнутым зевом зверя рыкающего повис мальшторм над кромкой леса. Воем тысячи тысяч демонов ужасающее детище абиссарийских колдунов надвинулось на всадников и, казалось, от него не было спасения.

Свинцово-тяжелый ветер донес до мчащейся рядом с Жилем девушки запах насупленного, предгрозового неба. Казалось, что вот-вот разверзнутся хляби небесные, и изойдут на землю, но не острыми струями ливня, а огненным метеором, испепеляющим все живое. Словно наяву Жанна почувствовала на губах приторно-угольный вкус пепла и праха - будто она вновь по воле фанатички горела в пламени костра.
Но пепел сей откликнулся в душе Перерожденной не ужасом и болью, которые сопровождали ее до самого посмертия, но чем-то новым, чуждым, но при этом до боли знакомым. Казалось, что беснующийся мальшторм что-то изменил в ней, или, скорее, вынес на свет божий то, что она пыталась скрыть даже от самой себя. Не зря ведь написано в 1-м Послании к Коринфянам:

Говорю вам тайну: не все мы умрем, но все изменимся
вдруг, во мгновение ока, при последней трубе; ибо вострубит, и мертвые воскреснут нетленными, а мы изменимся.
Ибо тленному сему надлежит облечься в нетление, и смертному сему облечься в бессмертие.
Когда же тленное сие облечется в нетление и смертное сие облечется в бессмертие, тогда сбудется слово написанное: 
поглощена смерть победою.
Смерть! Где твое жало? Ад! Где твоя победа?


Не был ли тот набат сотен голосов, проклинающих "еретичку", ее колоколом Судного Дня? Не облачилась ли она, смертная, в бессмертие? Не воскресла ли она нетленной, обновленной? А, значит, не изменилась ли она? И не пора ли ныне отринуть страх и раскрыть очи пред пылающим сиянием Истины?
Ведь что есть истинная вера и истинное благо? Это - любовь. И это - не пустое словословие, ибо в Книге Книг, в Евангелии от Иоанна, есть прямой ответ на это, ответ, не терпящий искажений: "…потому что любовь от Бога, и всякий любящий рожден от Бога и знает Бога. Кто не любит, тот не познал Бога, потому что Бог есть любовь. В любви нет страха, но совершенная любовь изгоняет страх, потому что в страхе есть мучение. Боящийся несовершен в любви".

Так не пора ли отринуть страх и сомнения, не пора ли ей, мчащейся сквозь пламя Преисподней, последовать тем словам, что раскаленным клеймом палача навек отпечатались в ее сердце? Чуть попридержав нервно бьющего копытом коня, Жанна приотстала от своего графа. Сейчас она не ведала сомнений, а рука ее была тверда, как никогда. Она решилась.
И снова святые тексты на ее стороне - послание Римлянам гласит ясно: "Не мстите за себя, возлюбленные, но дайте место гневу Божию. Ибо написано: Мне отмщение, Я воздам, говорит Господь". Она не будет сама убивать инквизитора и марать руки ее грязной кровью - пусть верный кинжал оборвет жизнь скакуна де ла Круа. И, ежели она грешна, то Господь в неизбывной справедливости своей покарает ту, что пошла против его заветов. А ежели Жанна ошиблась, и на де ла Круа нет вины - она спасется попущением Божьим.

Простые мысли, простое действие. Как легко ложится кинжал в руку! Как легко он входит в шею коня инквизитора! И как же хорошо, что никто этого не видит - охранники фанатички заняты бегством от бури. Не оборачиваясь, Жанна пришпорила Гордеца, догоняя любимого. Она никогда не скажет ему о том, что только что произошло - пусть совесть графа останется не запятнанной. Если то, что она совершила, грех, то пускай это будет только ее грех. Сердце девушки в эти минуты пело радостный гимн любви и счастья, ей казалось, что отныне неред ними - весь прекрасный мир во всем его многообразии. Ведь теперь они - свободны!

...Тяжелый, гулкий взрыв прогремел совсем рядом. Жанну вышибло из седла, и невеста графа рухнула на холодные острые камни. Надежный морготский доспех спас ее от ушибов и множественных переломов, но вот решение снять шлем оказалось ошибочным. Со стоном оперевшись на руки и приподнявшись, Сориньян чувствовала, как по виску струится тонкая струйка крови от рассеченной кожи на голове. Волосы слиплись, и, каснувшись раны, она зашипела сквозь стиснутые зубы - не смертельно, но чертовски больно.
Взгляд с трудом поднявшейся девушки скользнул по окрестностям. Но ее не интересовали с кряхтением поднимающиеся "Волкодавы" и надсадно ржущие кони - она напряженно искала своего Жиля. Свою любовь. Свою душу.
Но, как она не вглядывалась в окружающую местность, графа не было видно. Лишь глубокое ущелье было недоступно взору Жанны. Такое глубокое... Такое смертельно опасное...
Ноги ее словно подломились, и баронесса рухнула на колени. С губ той, кого знали, как Жюльетт Сориньян, сорвался истошный, исполненный слез вопль - словно крик смертельно раненной птицы:
- Жи-и-иль! Люби-и-имый!

Мальшторм - вещь по-своему мерзкая, но возможно что и полезная... Николас прекрасно знал о том, что это за гадость и с чем её надо есть. Потому чернокнижник решил воспользоваться столь удачно подвернувшимся шансом, ибо с некоторых пор Николас Вантейн перестал быть надежным прикрытием. Так не лучше ли ему покинуть сей бренный мир, пока такое возможно без лишнего шума? Передав свою ненаглядную Изабо на попечение охотника на ведьмами, которому все так же не слишком доверял, сам абиссариец потихоньку отстал, что в такой суматохе было не слишком трудно, и также постарался "прицепиться" к спешащему молодому "волкодаву", которого уже успел немного изучить за время пребывания в Машекуле. На то, чтобы потихоньку нейтрализовать стандартные освященные побрякушки ушло не так много времени, но вот со знаком Закфериона пришлось повозиться...
Пусть даже элитный солдат Моргота и готовился ко всему, удара в спину от "своего" он явно не ждал, а потому просто свалился с лошади как мешок с камнями, сам Николас тоже поспешно соскочил со скакуна и, стащив шлем с мертвеца, которому просто остановил сердце, принялся срезать с лица кожу, вполголоса ругаясь и поминая интимную жизнь крылатых обитателей Рая. Из слов чернокнижника следовало, что прельщали их отнюдь не дочери человеческие, а козы, свиньи, коровы и прочие обитатели животного мира. Если бы кто сейчас застукал Николаса за этим занятием, то ему вряд ли удалось бы избежать костра, но на счастье все так стремились удрать от мальсторма, что совсем не считали друг друга и не думали даже возвращаться обратно. Проведенный впопыхах ритуал отозвался болью во всем теле Николаса, меняя его на один лунный цикл по образу и подобию покойного "волкодава". Пакостные ощущения с которыми чужая кожа прирастала к его собственной едва не вызвали у чернокнижника рвоту, но сбиться на половине заклятия сейчас и здесь означало сдохнуть не самым лучшим образом... Затем еще одно заклятье и в рот отправился кусочек выковырянной ножом плоти и мозга. Вот уж где вампирам было проще добывать информацию, совмещая приятное с полезным. Чужие мысли, чувства и воспоминания захлестнули Николаса Ван Тейна и на время погребли под собой чернокнижника. С некоторым недоумением уставившись на тело (свое?), он поспешно принялся меняться с мертвецом одеждой, оставив при себе лишь ключ от тайного отделения машины и медальон с локоном Изабель. Даже сейчас эти вещи показались ему необычайно важными. Ну а после он поймал лошадь и припустил подальше, не оглядываясь туда, где разрастающаяся пелена мальсторма уже поглотила труп, чтобы обжечь его до неузнаваемости.
На графа, висевшего над ущельем, он по сути наткнулся случайно, а затем неведомое Николасу чувство безграничной преданности и тревоги буквально сдернуло его с коня и швырнуло навстречу Жилю.
-Держитесь, Ваша Светлость! Я иду на помощь! - но все оказалось не так просто и вытянуть предстояло не одного человека, а двоих, причем вторым был охотник... Принадлежащая Ван Тейну беспокойная мысль о том, кто же сейчас тогда с его ненаглядной леди, промелькнула и тут же растворилась в водовороте чувств, что были пока сильней его. Все же порой очень удобно было добывать так информацию, но в слишком большой спешке все было сделано, а потому быть полностью собой он не сможет некоторое время... Пока будет только этот... Рикардо... А Николас придет ему на смену позже.
Напрягая мускулы, он попытался выволочь графа на край ущелья, чувствуя как охотник на ведьм цепляется за жизнь и норовит утянуть в бездну их обоих.

Удовлетворенный "покупкой" нильфгаардец протянул ей руку для скрепления сделки: негодяй явно не хотел, чтобы следы его соглашения остались на бумаге и впоследствии были вменены ему, как нарушение приказа. Этим, по мнению Айлэ, ротмистр буквально-таки расписался в том, что судьба остатков "Vrihedd" им давно решена - и наградой им за работу на "Magna" будет только смерть. Но, продав тело, о девственности не плачут: и лейтенант, показательно обтерев ладонь о грязную штанину, пожала руку нильфгаардцу. Сегодня победитель он, а вот что будет завтра... Она уж как-нибудь попробует развенчать его стремления, и остаться в живых, заодно сохранив жизнь и своей любимой сестренке.

Под конвоем пленников доставили в шатер и принесли поистине царскую в их положении трапезу - стандартный армейский паек. При виде всего этого великолепия старшая аэп Эймиль замерла - только крылья носа затрепетали, улавливая восхитительные ароматы. Ей до смерти хотелось накинуться на еду и торопливо начать ее поглощать, но долг и честь самоназначенной ard hanse требовали проявления выдержки: нильфьи караульные наверняка греют уши в ожидании, когда Старший народ накинется на трапезу. Что же - не дождутся. Это dh'oine подобны зверям и не могут контролировать свои животные чувства, Aen Seidhe же - превыше таких низменных проявлений зависимости духа от тела. Ну, почти всегда превыше, хотя это и крайне сложно.

В эльфийке все еще клокотала так и не нашедшая выхода ярость, и неизвестно, во что бы она вылилась, если бы плеча Айлэ не каснулась легкая кисть руки Вирель - поддерживающая, ободряющая, ласковая... Развернувшись на стоптанных каблуках к сестре, девушка заключила ее в обьятия, прижавшись лбом ко лбу и прошептав:
- Я сделаю все, чтобы нас вытащить, сестренка...
С трудом разомкнув обьятия, командир раздала каждому его порцию, обратившись к соратникам:
- Вирель, дублируй для Януша мои слова. Мы все знаем, что в нашем состоянии негоже кидаться на еду подобно зверю рыкающему, а посему напоминаю - едим медленно, тщательно и аккуратно. Предлагаю всем продумать наши будущие действия, а заодно - что еще из снаряжения нам всем нужно: раз уж нас купили черные, то пусть они и снарядят нас должным образом. Ну а я... Я, в свою очередь, постараюсь сделать все, чтобы мы ушли от нордлингов, и от нильфов. И, по возможности, с прибытком.
Все, приступим к еде. Приятного всем аппетита.

Усевшись на пол, Айлэ выудила из-за голенища сапога деревянную ложку и неспешно принялась за это прекраснейшее из всех действ - прием пищи. Девушка ела маленькими кусками, наслаждаясь вкусом свежего мяса и овощей на языке, вспоминая, как хорошо это - есть. Каждый кусочек - это то, что продлит ей жизнь и позволит воевать дальше, каждый кусочек сейчас - дороже алмаза из сокровищниц королей, ибо он - спасение. Наконец, миска показала дно, и эльфийка кусочком хлеба тщательно оттерла стенки миски от остатков благословенной трапезы, не имея ни сил, ни желания оставлять несъеденной хоть крошку.

А после еды она, обняв Вирель, слушала песни Кревана, где подпевая, а где и подыгрывая на собственной свирели, пока, наконец, не попросила taedh сыграть старую балладу, посвященную защитникам Шаэроведда. В ночном воздухе поплыли чистые звуки свирели, и к небесам птицей взметнулся голос "белки":


А когда на небе показался чистый сереп луны и бесчисленная россыпь множества звезд, Айлэ постелила в шатре на землю старый плащ и легла рядом с сестрой, вскоре провалившись в тяжелый, без сновидений сон-забытье.

По шатру расползались запахи горячей пищи и мяса - ни того, ни другого aedden aep Vrihedd не видели уже давно. В животе привычно заныло. Непривычно было сглатывать слюну - Креван уже довольно давно не видел ничего, что можно было бы съесть с удовольствием, а не просто кое-как прожевать.

К распаленному близостью еды желудку примешивалась ненависть в груди:
"Романтик, офицер, клятвы, солдатская солидарность - все любят красивые слова. Я тоже их когда-то любил. А как насчет того, чтобы проявить немного благородства? Ну ладно, считаешь ты, что накормить умирающих от голода - недопустимая роскошь, черт с тобой. Хотя по уставу пленных положено кормить. Но хотя бы не жрать при нас ты можешь? Что тебе стоило отложить ужин на четверть часа?"
Мысленные вопросы Кревана, впрочем, остались без ответа - Декехт распинался, еда пахла, желудок бурчал, будущее было мрачным. Проговорив, кажется, целую вечность, нильфгаардец дошел, наконец, до дела.
Жизнь и припасы в обмен на сколько-то жестоких убийств. И разыгранное бегство от отряда черноперых "защитников крестьянства". Или не бегство - с Магны станется порубить "союзников" на глазах у кметов, для пущей убедительности. Сам Креван так бы и сделал, может не в первой деревне, но в третьей-четвертой уж точно. Мертвые не болтают, а только украшают собой рапорты.
Эльф в очередной раз сглотнул слюну. Даже с учетом неизбежного предательства выбор очевиден: умереть сейчас или умереть потом, убив нескольких dh'oine? Умереть голодным на виселице, или сытым в бою?

Что до убийства стариков и детей - в этом нет ни чести, ни славы, ни удовольствия. Но человеческие щенки растут быстро - и не успеешь оглянуться, как ребенок, которого ты пощадил - берет в руки оружие. Слабый не может позволить себе милосердие...

Креван аэп Дуэн загнал остатки своей души поглубже и, встретившись глазами с Айлэ, слегка кивнул.

В неизбывной милости своей Господь сберег Хельгу от того, чтобы Хельмут прерывал искренние строки ее неслышимой молитвы. Идя под руку с чернокнижником и легко улыбаясь хмурому небу, прокурор силилась убедить себя, что все это - временная мера, разведка, тактический маневр - как говорят армейские. Но лгать самой себе было чертовски сложно: фон Веттин понимала, что мужчина непроизвольно ей импонирует, и такая прогулка по осеннему парку действительно доставляет ей удовольствие.

Конечно, можно было все списать на дьявольские чары - но женщина осозновала, что все эти ощущения не результат воздействия со стороны, а самые что ни на есть настоящие чувства, идущие из глубины души. Прокурору действительно льстило внимание этого статного благородного мужчины, и факт его чернокнижничества как-то сам по себе отдалялся на задний план. Хельга понимала, что хотела бы, что бы подчиненные и знакомые увидели ее рядом с Хельмутом - и позавидовали бы ей, заполучившей столь очаровательного кавалера.

Понимая, как грешны ее мысли и желания, фон Веттин силилась отогнать их, мысленно напоминая себе о том, кем является ее спутник на самом деле. Она пыталась назвать его мерзавцем и негодяем - но те эпитеты, коими она награждала все эти дни своего незримого собеседника, никак не соответствовали тому, каким он оказался на самом деле. Он просто не мог быть таким. У прокурора просто не хватало сил ни в мыслях, ни словом обругать его - это было бы... Было бы чем-то похожим на плевок в храме: столь же низким, мерзким и подлым.

Из раздумий бывшую монахиню вырвало неожиданное предложение колдуна продемонстрировать самое красивое, по его мнению, место в Кэндлмессе. Замявшись, удивленная Хельга даже не сразу нашла, что ответить - так это оказалось неожиданно. Наконец, собравшись с мыслями и найдя подходящие слова, она произнесла, стараясь говорить сухо и спокойно:
- Любезный Хельмут, вам крайне сложно отказать. Безусловно, я согласна, и мне интересно - совпадут ли наши мнения о данном месте. И уж поверьте - я не волнуюсь. Если бы вы хотели причинить мне вред, то сделали бы это, как мне кажется, в несколько более утонченной форме, не унизившись до подобного моветона. Заводить женщину в глухой уголок и там убивать ее - это мещанство.

Проговорив это, фон Веттин сама подивилась своим словам - почему-то в присутствии Хельмута ей хотелось быть честной и откровенной, открытой и свободной. Прокурору просто хотелось на время позабыть, что она - слуга закона, а ее спутник - преступник. Хельге просто хотелось почувствовать себя женщиной, за которой ухаживает очаровательный мужчина. Сейчас ей просто хотелось, чтобы эта прогулка с коварным врагом длилась как можно дольше.

Хельмут воистину оказался наглецом из наглецов. Ничуть не смутившись, он поднес к губам руку Хельги и запечатлел на ней изысканный поцелуй. В отличие от многих простецов, научившихся искусству куртуазии, чернокнижник был естественнен и целостен - а это недостичь никаким обучением, такое изящество может быть лишь врожденным. Про себя прокурор отметила этот факт, приняв во внимание, что ее оппонент - аристократ по праву рождения, причем из весьма знатного рода.

Когда губы чернокнижника каснулись облаченных в тонкую кожанную перчатку пальцев, женщину словно пробил разряд электрического тока. Где-то внутри, глубоко в груди, зародилась медленная, тягучая капля томления и влечения. Перед глазами прокурора как наяву встала картина, описанная в давно прочитанной книге: благородная графиня узнает, что ее верный рыцарь и любовник - абиссарийский шпион, и после последней сладкой ночи страсти она недрогнувшей рукой достает пистолет и приводит приговор изменнику в исполнение. Кажется, когда Хельга еще в юности прочла эти строки, она лишь посмеялась над нереальностью подобной ситуации: ну никак не может честная и ревностная католичка вожделеть демонопоклонника!
И вот сейчас, после короткого и вежливого поцелуя, она уже была готова поставить под сомнение свои тогдашние мысли: мерзавец действительно возбуждал желание, с ним действительно хотелось быть рядом. И теперь действия графини уже не казались майору столь странными и нелогичными - кажется, она даже начинала понимать ее.

Еле заметно помотав головой, отгоняя непристойные мысли, Хельга подняла взгляд на насмешничающего колдуна, готового исполнить ее просьбу. Выслушав слова Хельмута, фон Веттин чуть поджала губы и строго посмотрела на абиссарийца:
- Я уже просила, Хельмут, не называйте меня маркграфиней. Я не имею прав на этот титул.
Она хотела добавить еще пару фраз: на тему страха и забывчивых демонопоклонников, но все мысли вылетели из головы, когда Хельмут явил свое лицо. Бог и все его архангелы! Она представляла колдуна искривлкнным уродом, или, на худой конец, одним из серой массы, а он... Он оказался строг и прекрасен, словно ангел с икон. Такого, как он, нельзя было не любить, нельзя было не вожделеть. От мужчины буквально исходила аура уверенности и надежности - и Хельга почувствовала, как с детства возводимые стены морали и нравственности дали трещину лишь при одном виде чернокнижника.
Лишь немалым усилием воли прокурор заставила себя выдохнуть и перестать глазеть на Хельмута. Нужны были очищающие строки молитвы, но произнести ее вслух - показать свою слабость. Фон Веттин несколько промедлила с ответом на последний вопрос, мысленно прочтя благословенные строки Pater Noster. Наконец, произнеся мысленно решительное Amen, Хельга поднялась с лавочки, опершись на вежливо поданную руку колдуна и кивнула:
- Любезнейший Хельмут, такому достойному человеку, как вы, я не могу отказать, и с радостью приму ваше предложение. А пока мы будем делать променацию, не могли бы вы поведать о себе? А то не хорошо получается: вы меня знаете, а я вас - нет.

Принимая приглашение чернокнижника, прокурор решила руководствоваться простым принципом: она обвинитель, а не каратель. Она может стать судьей - но не палачом. И, для начала, она должна убедиться в том, что действия Хельмута попадают под статьи уголовного уложения или Закона Веры. Лишь тогда она может что-то предпринять, когда вина колдуна будет установлена и неопровержима.

Короткий и кровавый бой окончился, как и следовало ожидать, сокрушительным поражением оборотней - ни одна грязная тварь не ушла живой. И тем слаще была победа, что ни один из охотников не погиб. В лощине повсюду вповалку лежали тела ликантропов - кто в волчьей форме, кто полуперекинувшийся, в воздухе смертело вонью выпущенных кишок и черной кровью абиссарийских отродий. Но сейчас эти запахи были приятнее чистого горного воздуха - это был запах победы.
Молодой волкодлак, смертельно раненный в живот, застрял в переходной форме полуволка-получеловека и, тихо поскуливая, валялся в крови, в беспамятстве пытаясь запихнуть в себя выпадающие кишки. Тугие скользкие внутренности никак не поддавались когтистым лапам, и оборотень печально подвывал, напоминая своими звуками плач ребенка. Один из "волкодавов", ни капли не тронутый страданиями нечисти, подошел к лежащему на пару шагов и разрядил пистолет в разверстую алую пасть. Последний стон - и чудовище смолкло навсегда.

Финал сражения развел Жиля и его невесту по разным концам поля боя: молодые люди добивали остатки неприятелей. Когда поблизости не осталось ни одного перевертыша, Жанна убрала клинок в ножны и огляделась. Приметив невдалеке возлюбленного, она пришпорила Гордеца и через пол-минуты уже была рядом с де Рэ.
Сняв надоевший салад и подшлемник, невеста графа закрепила их рядом с седлом и подъехала к любимому еще ближе, став стремя в стремя. Ничуть не смущаясь окружающих их воинов, девушка нежно поцеловала ненаглядного Жиля. Оторвавшись от губ любимого, она отстранилась и пригладила рукой свои сбившиеся под шлемом волосы. Помотав головой, Жанна позволила густым темным волосам упасть на плечи, прямо на запятнанный кровью нелюдей доспех.

Лукаво улыбнувшись Щиту Моргота, девушка довольно сощурилась, донельзя напоминая сейчас сытую кошку, и спросила:
- Ну как, мой благородный граф, достойно ли я себя проявила в бою? - легко играя интонациями, Сориньян прямо-таки подчеркнула: мой граф.
И снова подарив Жилю открытую и солнечную улыбку, она продолжила все с теми же интонациями:
- Не посрамила ли я доброго имени невесты владыки Морготского?
Дальнейшую фразу она произнесла уже шепотом, так, что ее услышал только сам де Рэ:
- Я знала, что мы победим, милый, но я все равно волновалась за тебя. Молю - будь чуть осторожнее! Я не переживу, если с тобой что-то случится!

...Вскоре сборы были завершены, и "волкодавы", возглавляемые графом и его невестой, отправились в обратный путь. Но не успели они преотдолеть и половину расстояния, отделяющего их от базы, как по рации пришло страшное сообщение: надвигается мальшторм.
Услышав об этом, Жанна озабоченно посмотрела на любимого:
- Дорогой, а что делать мне?

Ничто в эту ночь не предвещало беды. Ничто. Усталая и голодная hanse разместилась на ночлег, даже не выставив караул - ну кому, скажите на милость, надо бродить по ночному лесу? Как оказалось - есть кому. Это их и сгубило. Тишину звездной ночи разорвал отрывистый лай команд и топот множества сапог, вырвал из блаженного сна о еде и проточной воде, безжалостно смял покой и безмятежность спящей Айлэ.
Никто не успел даже ухватиться за клинок: лишь Кереан, их ard hanse, успел обнажить оружие и попытаться оказать сопротивление. Но его героическая попытка не принесла успеха: атакующие, а ими оказались нильфгаардцы, просто напросто расстреляли эльфа с расстояния.
Мысли "белки" заметались испуганными птицами, забились в силках страха. Что здесь делает отряд регулярной нильфгаардской армии? Как он их нашел? Кто виноват? Что делать? Первой идеей было вскочить и, выхватив саблю, умереть за свободу рядом с Кереаном, но эта мысль была почти тут же отметена: благому делу независимости эльфов эта глупая смерть никак не послужит - она даже не успеет забрать с собой ни одного dh'oine.

Рядом с приходящей в себя Айлэ оказался крепкий детина в черно-белом акетоне, настроенный весьма и весьма решительно. Быстрое отточенное движение - и короткий меч солдата заплясал в опасной близости от горла бывшего лейтенанта "Vrihedd". Криво усмехнувшись и дохнув на девушку ароматом чеснока, щербатый нильф предупредил:
- Не рыпайся, краля, а то живо разделаю, как свинью.
В подтверждение своих слов и для лучшего их запоминания мечник с размаху впечатал кулак в живот девушки. Горлица закашлялась, стала хватать ртом воздух, так скоропостижно покинувший легкие. Восстановив дыхание, seidhe сплюнула желчью и зло прошептала:
- A d’yeabl aep arse, bloede dh'oine...

Айлэ уже настроилась умереть с гордо поднятой головой, как умирали ее соратники в Дракенборге и в ущелье Аиран, но похоронное настроение лейтенанта было прервано явлением нильфгаардского офицера, приказавшего отложить казнь пленников.
От этих слов в измученной душе девушки пробился маленький и слабый росток надежды - раз не убивают сразу, значит они зачем-то нужны. А уж учитывая тот факт, что любой офицер армии императора Эмгыра наверняка понимает, что какой-либо действительно ценной информации от их невеликой ганзочки не получишь - их оставили в живых для другой цели. И это не могло не радовать.

Отобрав оружие и снаряжение, пленных отконвоировали в шатер командира отряда, представившегося Декехтом вар Девернохтом. Не теряя времени, нильфгаардский ротмистр приступил к краткому допросу скоя'таэлей, и аэп Эймиль уверилась в том, что их казнить не собираются. По крайней мере - пока что.
Так что же делать? Конечно, можно гордо отвергнуть саму идею сношений с теми, кто предал весь народ Aen Seidhe, но это было бы по меньшей мере неразумно. Умереть за свободу всегда можно, вот только делать это лучше всего с пользой для дела. Для себя Айлэ решила соглашаться на все условия ротмистра: в конце-концов, иначе ее hanse долго не проживет. Так что она, пожалуй, примет все его предложения, какими бы они не были, а когда все оставлиеся ветераны "Vrihedd" отъедятся на нильфгаардских харчах, вооружатся нильфгаардским оружием и получат прочее нильфгаардское же снаряжение - тогда можно и дезертировать и продолжить борьбу за свободу и память Шаэраведда.
Скрывать свое подразделение и свой чин было бы глупо - нильф не слепой, и наверняка сразу узнал в ней офицера "Vrihedd". Что же, оставалось быть честной и открытой. Как говорится, чему быть - тому не миновать. Оставалось только лелеять надежду, что он не выдаст ее нордлингам.

Выпрямившись и по-уставному отдав честь, лейтенант попыталась ухарски щелкнуть каблуками. Увы, стертые подошвы прохудившихся сапог подвели - и получившийся звук скорее напоминал пердение низушка. Смутившись и чуть покраснев, Айлэ четким хорошо поставленным доложила:
- Hael, hen rittmeister. Ar ard, fähnrich Kerean, na nedveiuabteilung vort brigade "Vrihedd", cwellan dhaar dh'oine. Me leutenant Aile aep Eimil, beirtu zugführer, ceatu schwadronu vort brigade "Vrihedd". M`eram. Tae - hen offizer seo hanse. Seo - ar careden.*

Фраза была произнесена лихо, как и подобает настоящему кавалеристу - вот только, как назло, голод дал о себе знать в самый неподходящий момент, скрасив всю браваду легким оттенком нищеты. Конец тирады сопровождался громким урчанием желудка, напомнившего всем о своих страданиях и о том, что его владелица уже давно живет впроглоть.


______________
*Здравия желаю, господин ротмистр. Наш командир, фенрих Кереан из разведывательного дивизиона бригады "Врихедд", убит вашими людьми. Я - Айлэ аэп Эймиль, командир второго взвода четвертого эскадрона бригады "Врихедд". Бывшая. Ныне - старший офицер этой ганзы. Это - мои воины.

От слов capitane Паоло буквально-таки расцвел. По лицу теньета пробежала хищная ухмылка, сам он подбоченился и распрямил плечи:
- Вот это я с радостью, Данте! Пускай эта cagna почувствует себя настоящей battona, я уж расстараюсь! - он задорно рассмеялся, - Какой позор, какой позор-то будет! И, самое главное, благородное общество об этом не узнает - иначе репутация Сальваторе смешается с merde! Все, capitane, удачи тебе! А я пошел делать из маленькой потаскушки-Эстеллы полноценную шлюху!

...Дорога от особняка Эстакадо до замка Росси была недолгой, и вот конь Данте уже гарцевал у ворот. То ли Луиджи после смерти графа стал параноиком, то ли почитал дисциплину первейшей из солдатских наук, но искушенный в военном ремесле capitane приметил, как хорошо охраняется замок: его собственные охламоны явно не чета местным церберам. У ворот дежурят два солдата с алебардами, на стенах караулят арбалетчики, еще пара солдат вместе с десятником, которого легко можно отличить по плюмажу на шлеме, стоят за воротами.

При виде одинокого всадника, небрежно бросившего: - Я к синьору Сориа!, - часовые напрягаться не стали, но и глаз с гостя замка не спустили. А вот их командир посмотрел на Данте как-то странно и даже позволил себе переспросить: - Точно ли к синьору Сориа он?
Получив утвердительный ответ, начальник караула как-то странно посмотрел на Эстакадо и даже, кажется, думал что-то сказать, но передумал и захлопнул рот.
Проводив капитана стражи внутрь и дождавшись, когда лошадь Сальваторе окажется в деннике, sergente кивнул и попросил:
- Достойный синьор, я Вас прошу, проследуйте за мной. Capitane Сориа уже ожидает Вас.
Зала, где Луиджи принимал гостей, располагалась на втором этаже замка, и на пути к ней Стефан заметил еще пару часовых с арбалетами. Дворянин отметил про себя, что взять крепость на копье без осадных машин было бы чертовски сложно.
Проводив гостя до Малой Залы, оставшийся безымянным sergente вежливо откланялся и застыл у входа. А внутри Сальваторе уже поджидал сам Луиджи Сориа и, как ни парадоксально, Стефан Сальваторе собственной персоной. Клатый глава магистрата явно шел стремя в стремя с Данте, и это делало его основным соперником. Сам Сориа выглядел несколько невыспавшимся, но следов вчерашних возлияний на лице уже не было. В глазах Луиджи при виде Эстакадо мелькнуло недоумение, но он вежливо кивнул вошедшему:
- Buongiorno, Данте, camerade. Какими ветрами тебя занесло сюда в столь ранний час? Извини, не могу встретить тебя подобающе: ты не предупредил о своем визите. Возможно ты голоден, или хочешь выпить? Или у тебя, как обычно, дела превыше всего? Ты не против, что мы будем беседовать втроем?

Обоз всхрапнул и помотал гривой, завидев впереди людей. Конь давно служил Борко, так что ведьмак прекрасно знал его характер. Вороной не слишком жаловал людей, кроме самого ведьмака. Он-то, впрочем, даже не совсем человек, если разобраться. Обоз с удовольствием лягался, причем сразу на убой. И ведь не подкопаешься, сам дурак, что полез к конской жопе. Не мало пустых голов опустели окончательно, познакомившись с его копытом. Некоторым везло, обходились беззубой улыбкой и выломанными челюстями. А уж сколько конокрадов Обоз перетоптал, так и вовсе не сосчитать. Красивый, сука, вот и лезут. Другое дело, если приходил конюший. Конь некоим мистическим образом отличал их от прочих, и вел себя смирно.

"Бальшие Камары" - прочитал Борко заботливо выведенную надпись на столбе. Видимо, был в деревне грамотный, вот и сделал. Прочие же наследники просто обновляли надпись, не заботясь о содержимом. Сомнительно, что местные вообще умели читать, но знали твердо: сё есть название, надобно править, ежели краска сходит. И вот что интересно, вроде и голодно, и холодно, и висельники гирляндой вдоль большака каждую сотню шагов, детки тощие с вздутыми животиками - словом, забот иных хватает. Но вот про табличку забыть кметам никак не можно. Пока стоит она, вроде и деревня жива. А сколько таких "Камаров" ныне сожжены дотла, разорены и разграблены, наводнены трупоедами и прочей мразотой? Нет числа им.

Вообще же ведьмак искал местечко, где можно пожрать и тепло поспать, потому что хоть и мутант, но человеческое ему не чуждо. Приятное всегда лучше неприятного, добрая миска горячей каши охотнее заходит в чрево, чем полоска соленого, прогорклого балыка или солонины. Да и выпить, если повезет, найдется. Там, глядишь, сидя за кружкой, услышит что интересного, новости и слухи, а может даже и работа для ведьмака найдется. Борко сразу понял, что в Велене работы полно. Вот сойди с большака, сотню или две шагов в сторону пройди, так работы полную жопу огурцов насуют! В болотах твари, в лесах тоже, и не только нечисть, но и что проще, вроде стай собак голодных. Только вот у ведьмаков заведено за работу деньгу получать. Словом, сердобольные - не про них.

Мальчуган, совсем хлипкий, первым завидел ведьмака. Вид у паренька ничтожный, лет шесть ему, в одной грязной и драной холстине на тулове, и совсем без штанов и обувки, только замерзшая пипка трясется. А как увидел глазища Борко, так и весь затрясся от страха. Он с тачкой был, где-то глины набрал, может хату обмазать, печурку справить иль посуду. Бросив тачку и лопату, кинулся к центру деревни, что-то крича про монстра. Мужики, заслышав его клич, сразу уставились на въезд. Какой-то чумазый боров хрипло заорал:
- Везьмак! Везьмак! Прячьте женщин! - он полагал, что у сельских дурнушек большие неприятности. Это он, конечно, погорячился.

В общем, навел Борко шороху, просто событие неслыханное, по местным меркам удивительное. Впрочем, селюки быстро смирились. Остановившись у ветхой корчмы, что располагалась в самом сердце села, ведьмак должен был решить, зайти ли ему сразу внутрь, или сначала изучить доску объявлений. Именно так, потому что на изучение тех каракулей уйдет время, и солидное. Два местных хлыща, что привалились к оградке, засверкали пеньками зубов:
- От же ж, ведьмак приехал, - сплюнул. - А Михайло говаривал, да наговорил!
- Ты пасть-то схлопни, дура. Милсдарь ведьжмак сам сразумеет, что к чему. И как. Старостин дубинушка, в гузно его еба...
- Цыц, Руди! О-о-о, слышь-що? Епатий опять нажрался, давай-ка в хату! Зайдем в корчму вдругорядь, ага?

Они думали, что ведьмак их не услышит. Борко всё прекрасно уловил, и то, что в дверях корчмы кто-то пыхтел и пердел. Дверца распахнулась, и на свежий воздух вышел здоровенный детина, настоящий кабан. Епатий, стало быть.
- У-у-у, сука! Уу, блядь! - гудел здоровяк. Потом спохватился, увидев ведьмака. Прищурился, пытаясь сфокусировать взгляд.
- А ты еще кто таков?.. А-ах ты ж ё! Нильфгаардская собака, бабу увел, шалаву драную, ну теперь-то побью тебя! Прям здесь и кончу, паскуду! Ну, сымай портки! - пьяный Епатий замахал кулаками. Но уж скорее он сам себе нос расквасит, ведьмак был уверен в этом. Разномастным, заплетающимся шагом кабан попер в сторону Борко. Потом оступился, и шумно рухнул, расплескав грязь. Заворочался в жиже, начал отплевываться и фырчать, но встать уже не смог.
- От терь лепота-а-а... - пробормотал он. Проведя грязной рукой по харе, Епатий устроился удобно и собрался, кажется, на ночлег.

*Чаша что скрывает свою суть...*
ссылка
Орландо, возрождённый феникс, как и символ его рода, размышлял о предстоящих делах, о предстоящей встрече с Верене, о том что его друг Жиль попросил сделать, а так же о той просьбе, касаемо Верене и возможного абиссарийца. Шаг за шагом, приподнимающим лёгкие пылинки над каменным полом, которые порою на него опадали, Ди Альри приближался к ней, этой деве, чьё почти вернувшееся здоровье искренне радовало графа Ди Альри. Впрочем... радость сия была мимолётна. Ведь предстояло подготовиться к трудному и скорее всего опасному переходу.
Скрипнула отворившаяся дверца, граф вошёл в помещение. Верене, еще достаточно бледная, смотрела задумчиво в окно, туда, где находился сад. Орландо успел заметить, что тут же поприветствовавшая его девушка, как-то виновато улыбнулась. На что граф в молчании учтиво склонил голову, и выслушал её высказанные мысли. Её вопрос об отъезде, её мнение о Жиле и скрывающемся абиссарийце. И этот её печальный взгляд... как бы хотелось Орландо видеть в её взгляде более яркие нотки радости, но он понимал некоторые причины этого взгляда.
Затем... Верене подошла к кровати и вытащила спрятанную чашу. Да, это была простая деревянная чаша, каких Орландо видел достаточно, когда жил у Эрлегордцев. НО!? Это ли простая чаша!? О нет... сия чаша была особенной. И лишь благодаря своему посвящению в последователи Калидуэн, и благодаря годам практики, что прошли в её храме, граф Ди Альри понимал что же это за чаша. Он чувствовал её своим естеством. Чаша Калидуэн была перед ним. Он догадывался ранее, но не желал, поддаваясь своему интересу и вредить тому року, которому следовала жрица Верене. Да, взгляд графа казался молодой жрице одновременно виноватым, словно он недостоин прикасаться к такому дивному артефакту, и в то же время, во взгляде читалось искреннее восхищение и уважение, но и нотка понимания, что это всё же артефакт, а не сама Калидуэн. В тот миг, когда жрица показала графу сию чашу, он как раз и не сдержал своих чувств, что и проявилось во взгляде, который видела только Верене.
- Так всё же этот рок пал на тебя. - произнёс граф, желая прикоснуться к чаше, но убирая свою тянущуюся руку. - Позволишь ли ты мне прикоснуться к чаше? Но сначала, Верене, мне нужно дать ответ на твой вопрос. - замолк граф и взглянул жрице в её красивые очи, - Да, мы уедем как только граф Де Рэ возьмёт в жёны свою любовь. Мы подготовим всё необходимое и отправимся на твою родину. Меня Жиль попросил сопроводить тебя в безопасности и быть его представителем. Часть пути с нами будут его верные люди, и в этот срок нам нужно будет продолжать скрывать твою веру и твой рок. Нас будут поджидать опасности, и... да... Жиль так же просил тебя, перед нашим отъездом, проверить одну личность. Думаю это так же отличная причина для передачи моему другу твоего напутствия. И возможно ты сама вскоре поймёшь в каком положении сейчас Жиль. Только подробности нам лучше обсудить с ним лично. А перед тем как соизволю сопроводить тебя, леди Верене, - проявил опять граф учтивость, возможно излишнюю, - Ежели ты действительно согласна, тогда позволь узреть то что видела ты...

Верене постепенно восстанавливалась, ощущая все происходящее в замке как сквозь некую пелену. Силы капля по капле возвращались к жрице, но до прежних возможностей ей пока что было еще далеко. Но чем сильнее она прислушивалась к самой сути замка Машекуль, тем сильнее понимала, что ничего толком не сможет изменить в мрачной ткани будущего, нависшей над обитателями этой суровой земли. Положив узкие бледные ладони на оконное стекло, Верене смотрела в сад, ожидая, когда на какой-нибудь из веток дерева промелькнет белоснежное оперение совы.
Стоило только Орландо войти в комнату, как жрица тут же обернулась и поприветствовала его с немного виноватой улыбкой. Она считала что будет не слишком хорошо уехать и оставить графа без напутствия, но увы. Слишком недружелюбен и ревнив был местный бог, самые рьяные служители которого порой не гнушались творить такое, что подобало скорее чернокнижникам.
-Значит мы уезжаем? И как скоро? - серо-голубые глаза теперь смотрели гораздо строже и печальней, чем раньше, когда её впервые показали Ди Альри,- Мне хотелось бы верить, что граф... и твой друг, сумеет пересилить себя и сделать правильный выбор. Но он слишком ослеплен горем и потому слепнут все вокруг него. Знаете почему того самого абиссарийца, который приказал поймать меня, до сих пор не нашли? Потому что ему тоже больно. Он ослабляет себя, занимаясь не своим делом, потому даже самые чуткие могут увидеть в нем лишь немного странного человека.
Верене подошла к больничной кровати и вытащила из-под подушки простую на вид деревянную чашу, украшенную резьбой, и протянула Орландо. Тот просто не мог не почувствовать, что именно ему сейчас предлагала взять в руки жрица...
-Можешь попробовать увидеть сам, что ждет эту землю и самого графа де Рэ. Но я хочу передать ему напоследок только две вещи. Первая - та, что похоронена в склепе без имени, нашла мир так, как это себе представляют здесь. Столь чистые и светлые души никогда не хотят крови и возмездия, они способны простить своих убийц. И вторая - если чудовище пожирает твоего врага, это еще не значит что оно станет твоим другом. Выбор предстоит сложный, но сделать его необходимо. Мне кажется, что в следующий раз мы увидимся с Жилем де Рэ на иных путях, недоступных простым людям.

Сегодняшнее утро начиналось для семейства Эстакадо достаточно спокойно, и Данте наконец-то мог посвятить часть своего времени спокойным раздумьям над ситуацией в городе. Поразмыслить, конечно, можно было много о чем - убийство Антонетты, хотя и не затрагивало семейство капитана, могло вскоре существенно поколебать чашу весов. Вот если Фаррадечи, например, первым отыщит убийц - это будет существенным ударом по авторитету Эстакадо, как правоохранителя. Горожане, наверняка, разуверятся в способности стражи защитить их, и восстановить статус-кво будет чертовски сложно.

Размышления capitane были прерваны визитом слуги, сообщившего о прибытии ажно двух гостей: синьора tenente Паоло Джустиниани и высокоученного мэтра Амброзо. Так же слуга сообщил, что офицер, увидевший ученого, рассмеялся и согласился подождать.
Первым глава дома Эстакадо адепта семи изящных искусств. Достойный исследователь, гордый оказанной ему частью, даже приоделся в мантию и теперь стоял перед Данте, сжимая в руках стопку книг и держа под мышкой какие-то тубусы. На поясе Амброзо висело множество мешочков и какие-то непонятные инструменты.
Сдержанно поклонившись, мэтр обратился к дворянину:
- Приветствую синьор. Я не медля готов приступить к обучению молодого господина.

...Следующим в комнату уверенной походкой зашел теньет. По-свойски налив вина и отхлебнув из высокого бокала, он усмехнулся:
- Ни и дела творятся в городе, командир. Не так ли? Убийцу мы не нашли, но сейчас опрашиваем всех, кто мог его увидеть. Я вот что думаю - судя по всему, это сделал не бандит и не наемник: убийцей был солдат. Скорее всего, один из людей наших конкурентов.
Есть у меня, Данте, один вопросец: что делать с кондотьерами, когда они войдут в город? Боюсь, от них будут только одни неприятности. А у наших парней кишка тонка противостоять наемным головорезам, даже если вся стража нацепит кольчуги и возьмет в руки арбалеты. Разве что... Может, поднять людей Сориа? Что они охраняют только замок, может, еще и в патрулях по городу помогут?
И еще, есть у меня одна мысль. Смотри, capitane: Сфорца выбрал кандидатами на графскую цепь тех, в чьем семействе есть хотя бы два мужчины. Это-то понятно - чтобы был наследник. А вот если этого наследника, - он кровожадно усмехнулся, - пристукнуть, то дом с одним-единственным мужчиной выйдет из большой игры. А уж прибить ребенка куда как легче, чем охраняемого взрослого!
Ну, как тебе идея, командир? - Паоло рассмеялся: - Если согласен - скажи, с кого начать. Я возьму это на себя.

Увы, во второй половине дня погода совершенно испортилась, и становилось ясно, что в Кэндлмессе осень мало-помалу вступает в свои права. С севера, с побережья, доносился холодный ветер, пронизывающий до костей и заставлявший прокурора плотнее кутаться в легкое пальто, совершенно не защищавшее от непогоды. По небу медленно и печально брели тучи, уже пару раз разразившиеся мелким дождиком, и майор в очередной раз пожалела, что не захватила из дома зонт и не оделась потеплее. Но возвращаться назад - дурная примета, и достойная наследница дома фон Веттин всячески прогоняла от себя неуместную в эти минуты слабость, не подобающую защитнице Веры Христовой.

В начале пути Хельга от скуки забавляла себя выдумыванием разных казней для мерзавца, а так же разных эпитетов, подходящих к описанию его. Правда, с эпитетами вышла неувязочка: когда очеретным наименованием для Хельмута стало слово "еретик", в голове бывшей монахини сами собой всплыли насмешливые слова матери Марты:
- Нет, дочери мои, именовать абиссарийцев еретиками в корне неверно. Напомню вам слова святого Бальдура: "Еретиками называют друг друга люди благочестивые, полагая, что они верят правильно, а другие — нет. 
Абиссарийцы же - обыкновенные безбожники".
Эти воспоминания заставили женщину прервать свое увлекательное занятие и сосредоточиться на предстоящей встрече с чернокнижником, бывшим, вне всякого сомнения, самым натуральным безбожником.

Выходя из дома, Хельга пыла праведной ненавистью к колдуну, но ближе к середине пути отвратительная погода свела на нет все ее негодование, и вскоре в душе прокурора осталось только глухое раздражение к тому, из-за которого она вынуждена была оставить уютный дом и вообще - лишилась привычного образа жизни. Фон Веттин корила себя за слабость и неспособность противостоять злокозненному абиссарийцу, неготовность его пристрелить сразу же при встрече, но ничего поделать с собой не могла: поздняя осень и легкий моросящий дождь настраивали женщину на меланхолично-задумчивый лад.

Прогулка была недолгой, и вскоре перед правоохранительницей показался фонтан на площади перед парком святого Марка. Прокурор сначала запаниковала, ища Хельмута, но вскоре углядела невдалеке явно подозрительного типуса, следящего за ней. Незнакомец не дал чиновнице долго следить за собой, и неторопливо направился к Хельге. Рука фон Веттин инстинктивно было потянулась к оружию, но майор быстро остановила себя: она не инквизитор, чтобы пускать в расход подозреваемого без суда и следствия, она - слуга закона и должна беспристрастно установить вину и стрелять только тогда, когда колдун окажет сопротивление при аресте.
Решив предварительно побеседовать с христопродавцем, Хельга, будто и не видя мужчины, присела на краешек ближайшей скамьи и скромно сложила руки. Вскоре подошел чернокнижник, вежливо поприветствовавший ее. Одетый с явным достатком, Хельмут был весьма страннен, скрывая свой облик за какой-то легкой дымкой. Не иначе, колдовство, - подумалось городскому прокурору.
Уже было решившая высказать негодяю все, что она о нем думает, Хельга почувствовала странную браваду и азарт и, вместо обвинений, вежливо улыбнулась и протянула мужчине руку в перчатке для поцелуя:
- Приветствую, достойный, но назойливый Хельмут. Рада видеть Вас, но буду еще более рада, если вы дадите взглянуть в Ваше лицо.

День третий

Воистину, ныне в Пьяченце каждое новое утро не только приносило все новые и новые вести, но и было одно страшее другого. Стоило только солнцу взойти, как со скоростью молнии из уст в уста полетели новые слухи. Крестьяне, прибывшие с открытием ворот на городской рынок, подмастерья ремесленников, портовые рабочие и старые сплетницы и думать забыли о том, что Пьеро теперь, стараниями Жозетты, первейший рогоносец города, о том, что Макол-гуртовщик опять подрался в кабаке, а почтенного Луиджи, торговца шерстью, видели вдрызг пьяным в порту.
Произошло то, что затмило собой извечные разговоры: в Пьяченце пролилась кровь. В эту ночь был нанесен первый удар по благородным домам, борящимся за графскую цепь. Город замер - все понимали, что первые капли крови, окрасившие мостовую, могут стать сигналом к ужасающей резне, которая затронет не только претендентов, но и весь город. Каждый обыватель понимал, что теперь новые смерти - лишь вопрос времени. И время до них утекает, как песок сквозь пальцы.

...Когда гости дома Дестефани разъехались, собрались в недолгую дорогу и Фаррадечи - им, как устроителям вечера, правила хорошего тона велели покидать раут последними. Экипаж уже прибыл, и слуга услужливо распахнул дверь. Бальдассаре, погруженный в свои мысли, чуть задержался, а вот Антонетте явно нетерпелось поскорее покинуть гостеприимный дом и отправиться к себе. Но не успела девушка подойти к двери, как что-то просвистело, и с глухим вскриком она рухнула на колени, схватившись за живот. Все замерли, не в силах понять, что произошло. Несколько секунд все вокруг застыло, и на ночной улице воцарилась тишина, нарушаемая лишь прерывистыми всхлипами Антонетты.
Кучер пришел в себя первым, и спрыгнул с козел, подбежав к госпоже. Опустившись рядом с ней, мужчина в изумлении вскрикнул:
- Стрела!
Это простое слово разрушило оцепенение, все засуетились, подбежали к раненной, из особняка выскочила взволнованная хозяйка вечера, ахнувшая при виде скорчившейся гостьи и стремглав кинувшаяся назад.
Новый крик разорвал тишину:
- Стража, стража!
Слуги неаполитанки, поддержанные парой охранников замершего над сестрой Бальдассаре, ринулись на поиски убийцы, выбежавший из дома доктор Магдалены склонился над стонущей девушкой, невдалеке послышался топот сапог ночного патруля... Но все оказалось бесполезно: проникший глубоко во внутренности арбалетный болт смертельно ранил Антонетту и, не смотря на все усилия медика, Фаррадечи вскоре скончалась. Тело ее увез побледневший и дрожжащий Бальдассаре, не выпускавший из обьятий труп сестры. Не улыбнулась удача и ищущим убийцу - они вернулись ни с чем.
Разное судачил народ: кто-то видел в этом длинную руку одного из оппонентов Фаррадечи, кто-то подозревал республиканцев, а иные голосили, что семья Фаррадечи проклята, ибо не ученым они покровительствовали, а колдунам и магам. Но все понимали, как шатко стало положение дома: стоит умереть малолетнему Данте, сыну Бернардо, как эта семья будет устранена с политической арены города.

...На фоне эдаких ужасов почти без внимания осталась весть, принесенная прибывшими из-за города крестьянами: к окраинам Пьяченцы прибыла прибыла вольная кондотта, видимо, готовая предложить свои услуги тому, кто больше заплатит. А может, им уже кто-то заплатил?

Но во всей этой череде темных вестей было и светлое пятно: благородные и щедрые Джованни подарили Пьяченце толику прекрасного - с их благоволения сегодня будет показана народу новая пьеса - "Энеида". И это грело сердца людей, готовых заплатить невеликие деньги ради того, чтобы на время забыть об ужасах вокруг.


Получатели: Данте Эстакадо, Челесте Эстакадо.


Получатели: Матиас Джованни.


Получатели: Стефан Сальваторе.


Получатели: Доменико Колонна, Рамиро да Карманьола.

- Транспорт это дело хорошее. - Виктор с размаху сел за стол, да так, что стул под ним недовольно скрипнул. - Я не отказался бы от доброго коня. С ним и путешествие веселее - компания как-никак. И коль дороги не найдется, конь сподручнее будет.

Принюхавшись к запахам, Виктор сощурился. Кухня определенно была тем полем боя, на котором Кимберли преуспевал. Запах пищи стоял такой, что слюнки текли водопадом, а скулы сводило от желания что-нибудь съесть.

- Тебе бы жениться, старый хрыч. - Поддел собрата Виктор, выплевывая изо рта полотенце, которое он уже начал было жевать. - А то все у плиты как кухарка. Развел тут запахов - аж глаза слезятся и дышать нечем! Кухня - это тебе не мечом махать.

Вот что-то, а привычку Кимберли готовить себе самому Виктор ненавидел. И вроде не было тому объективных причин, а все равно что-то кололо у охотника в животе, когда видел он старика, со счастливым лицом помешивающего шипящие на сковороде овощи или вынимающего из духовки пирог. Что-то кричало в нем, что это не правильно, так нельзя. Что не должно быть на лице охотника улыбки, когда он длинной вилкой тычет в окорок, чтобы понять степень его готовности. Охотник должен быть другим. Быть беспощадным, быть сильным. Улыбаться он будет лишь перед самой смертью, когда вынет свой меч и ринется на армаду врагов. Так писали в книгах. Так говорили наставники. Но вот старый охотник, что и сильнее, и прозорливее Виктора. Гроза всего несвятого, демон в человечьем обличье. Тот, кто на Люцифера пойдет напевая легкомысленный мотив, подслушанный у борделя. И вот, он радуется как ребенок, играя с кухонными ножами, разрезая не врагов, но индейку, запекая картофель до румяного золота.

Привычку Кимберли готовить себе самому Виктор ненавидел. А старику завидовал, хоть никогда и не признается в том.

Ревнивый супруг появился, конечно же, в наиболее неподходящий момент. Именно тогда, когда затеянная Стефаном игра начинала наконец приносить плоды, когда он намеревался и дальше расставлять свои сети… К неудовольствию Сальваторе, Матиас перехватил руку с бокалом, мешая девушке сделать значимый, но, в общем-то, безобидный глоток. Стефан с готовностью встретил полный ярости взгляд, даже не пытаясь скрыть собственного разочарования. Что же там было за срочное дело, если Джованни успел справиться с ним столь ошеломительно быстро?
О, Стефан совершенно его не боялся. В серых глазах плескалось презрение – с некоторым сожалением мужчина посмотрел вслед Беатрис, которую нагло и бесцеремонно вырвали прямо у него из-под носа.
Сработано отнюдь не изящно, синьор Джованни. Откровенно грубо. Совершенно невежливо. С нарушением большинства негласных правил лицемерной игры, что была распространена в светском обществе.
Сальваторе испытывал злость и разочарование, ощущать которые приходилось ему по этому поводу далеко не впервой. Иногда Стефану казалось, что он единственный в этом городе способен оценить красоту и величие отдельно взятых моментов. В то время как все остальные только и делают, что их попросту рушат…
Он поставил на стол свой бокал, мрачно поглядывая исподлобья на дуэты танцующих. Столь перспективно начинавшийся вечер теперь определённо испорчен. Вот незадача.
Кроме всего прочего, его ещё и лишили очаровательной партнёрши, которую он даже успел пригласить на следующий танец. Сожаление и досада, обусловленные тем фактом, что такие как Матиас попросту игнорируют негласные правила.
Оставшаяся часть вечера для Сальваторе была окрашена в серые краски. Он не танцевал, не возвращался за столик к Эмилио – скрестив руки на груди стоял у стены, с нарастающим бешенством вслушиваясь в мелодию вальса, которую старательно наигрывали музыканты. Напрасно потраченное время, вот что отождествлял собой весь этот проклятый праздник. Не нужно было вообще идти сюда – плевать на вежливость, плевать на чувства хозяйки. Сейчас Стефан хотел только лишь одного – поскорее отсюда убраться.
Сдержанно кивнул, будто бы поддерживая очередной тост синьоры Дестефани. Криво ухмыльнулся, при упоминании ожидаемой взятки. Когда же в дело вступил специальный гость из загадочного Багдада, Стефан даже соизволил уделить немного своего внимания происходящему. Впрочем, экзотичность номера вскоре приелась – Сальваторе, утвердившийся окончательно в своём подавленном настроении, вернулся к Эмилио и поспешил вежливо конфисковать у того ещё не отошедшую толком от танца Эстеллу.
Едва ли не впервые в жизни Стефан ушёл молча, умышленно позабыв о вежливости и не попрощавшись с гостями. Даже не дождавшись окончания выступления танцовщиц. И дело было не только в его настроении, не только в том, что он чувствовал себя в какой-то мере действительно оскорблённым. Вот уже почти час, как Сальваторе списал раут со счетов, вот уже почти час, как обдумывал свои планы на завтрашний день. Планы, к осуществлению которых приступить ему теперь не терпелось.
- О боже – Эмилио… Ты видел, как он танцует? Совершенно неподражаемый кавалер, я просто в восторге… А видел бы ты, как он заглядывал в моё декольте… Постыдился бы хоть на публике, право слово, - всю дорогу до кареты делилась впечатлениями несколько обескураженная столь внезапным уходом Эстелла.
Общительный и обходительный почти всегда Стефан, напротив, почти всё время молчал, лишь изредка кивая в знак того, что вообще прислушивается к словам дочери. Лишь когда захлопнулась позади дверь кареты, девушка осторожно осведомилась:
- Отец? – вопросительные интонации в её голосе не требовали для Стефана дополнительных разъяснений. Но теперь мужчина лишь отрицательно качнул головой, откинувшись устало на спинку сиденья. Давая понять, что объяснит ей всё несколько позже.

Мало-помалу эпицентр раута переместился из-за стола в центральную залу, где гости дома Дестефани закружились в танце. Теперь у стола осталась лишь развеселая компания игроков, которым ставки и алкоголь были интереснее танцев. Прочие же, не в силах противиться манящему ритму, целиком и полностью отдались вальсу.
Но вечер уже близился к завершению, и уже первые гости позволили себе раскланяться и отбыть. Ими оказалась троица республиканцев, так и не выползших до самого ухода из своего укромного уголка, где они все время о чем-то шушукались. Впрочем, их отсутствие никого не огорчило, а большинство, наверняка, даже не заметило, как они покинули светский вечер. Да и правильно - какое дело у благородных синьоров и синьорин может быть до тех, кому прибыль и торгашество интереснее веселой пляски под восхитительную музыку?

...Музыка на короткое время прервалась, но только для того, чтобы слово взяла хозяйка вечера, ослепительно улыбнувшаяся гостям открытой и солнечной улыбкой. Воздев руку с бокалом, неаполитанка обратилась с экспрессивной речью к почтенной публике:
- Синьоры и синьорины, я поднимаю этот кубок за вас и за нашу славную Piacenza! И да будет вечно царить в городе, равно как и в ваших ваших сердцах, радость и веселье, которое не смогут рассеять никакие невзгоды и житейские трудности.
Я с прискорбием сообщу, что буду вынуждена оставить вас на краткое время. Но, чтобы загладить свою вину, я бы хотела, - тут она звонко рассмеялась, - несколько откупиться от вас. Жалко, тут нет нашего главы над гильдией купцов и над советом - он бы по-своему оценил такой торговый оборот. Но мы с вами люди благородные, и понимаем, что это не аналог взятки вам, как подумал бы Альберти, а просто подарок, чтобы вы не скучали.
А теперь позвольте вам представить, - взяв небольшую театральную паузу, женщина дождалась появления из-за портьер невысокого бородатого мужчины явно арабской наружности, одетого в соответствии с обычаями своей родины, - славнейшего из достойных, рожденных в далеком Багдаде: почтенного Сулеймана ибн-Абдула, чья несравненная игра сейчас усладит ваш слух, равно как и тот танец, которому он обучил юных дев, прибывших со мной из прекрасного Неаполя.

Вслед за восточным мужчиной из-за той же портьеры вышли два мальчика, несшие с собой некие инструменты, похожие на флейту и барабан. Похожая флейта была и в руках ибн-Абдула. Араб поклонился в пол присутствующим, и произнес с неимоверным акцентом:
- Да прэбудэт с вами миласт всемилостивейшаго и всемагушего, пачтеннейщие. Волей его мая зурна будэт усладай слуху вашему, равно как и танэц юных дэв падарыт радост очам ващим.
Сам музыкант уселся а пол по-восточному, рядом с ним сели мальчики с флейтой-зурной и барабаном-дурумом. По залу поплыла медленная тягучая мелодия, и вскоре под звуки ее в зал впорхнули несколько прислужниц неаполитанки, одетых в чуждые для северной Италии пышные шаровары и расписные арабские жилетки. Руки их, шеи и головы были украшены блесящими монисто, издававшими при каждом движении мелодичное позвякивание. Те из гостей, что имел дело с восточными купцами, или слышал истории об этих дальних землях, могли признать в том, что творили девицы танец, известный как саиди.


Получатели: Доменико Колонна, Рамиро да Карманьола.


Получатели: Стефан Сальваторе.


Получатели: Матиас Джованни.


Получатели: Данте Эстакадо, Челесте Эстакадо.

Когда рядом любимый, даже охота на оборотней превращается в захватывающую прогулку. Осмотревшаяся Жанна еще раз восхитилась суровой, но прекрасной природой Моргота и в очередной раз убедилась в необходимости изгнать с этой земли абиссарийских отродий. Изгнать их прямо в ад, мечом и пистолетом. Не место тем, кто оскверняет земли Ватикана, под светом Господним, и граф, она и их добрые подданые приложат все усилия, дабы изгнать нечисть с земель де Рэ.
На шутку Жиля и его очаровательную улыбку Жанна сама тепло улыбнулась в ответ, чувствуя, как в сердце расцветает прекрастный цветок счастья: ибо нет ничего лучше, чем быть подле любимого в горе и в радости, в мире и на войне. Кивнув ненаглядному графу, девушка легко усмехнулась:
- Рядом с такими достойными мужами, что рождаются на землях Моргота, любая женщина чувствует себя под надежной защитой. Ну а чтобы быть достойными таких мужей, они с радостью в сердце станут подле них во имя благородного деяния - изгнания нечести. К тому же мне, - она рассмеялась, - как будущей графине де Рэ, необходимо помогать жениху наводить порядок дома, и следить, чтобы в замке не было пыли, а в лесах - оборотней. Как говорится, у хорошей хозяйки дом всегда чистый - и я собираюсь стать достойной хозяйкой, милый мой.

Но время слов уже подошло к концу - ликантропы близко. Те, кого убегающие со всех лап волкодлаки оставили в арьергарде, не сумели не только оказать "волкодавам" какого-либо сопротивления, но даже сколько-нибудь на долго задержать их. Как нож сквозь масло элитные гвардейцы де Рэ прошли сквозь заградившую им путь стаю, вырезав всех, и очутились под склоном оврага, по которому остатки оборотней карабкались на верх в тщетной попытке спастись.
Передовые отряды морготцев заняли позицию у склона, готовые встретить спрыгивающих тварей, а прочие, и Жанна с Жилем в том числе, открыли ураганный огонь по абиссарийской нечисти.
Прицелившись, будущая графиня де Рэ спустила курки пистолетов, и здоровенная черная особь с подпалинами на хребте, взвизгнув, сорвалась вниз. Увы, но пуль оказалось недостаточно, чтобы убить отродье, и практически сразу он, злобно рыча, поднялся на лапы и приготовился прыгнуть на людей. Но солдаты графа не дремали: и ближайший гвардеец, выстрелив в ликантропа с одной руки, тут же другой обружил на хребет монстра тяжелый цеп, переломав нечисти все кости.
А затем Жанна уже не могла следить за всей битвой, целиком и полностью погрузившись в пучину схватки. Разрядив пистолеты в алую пасть очередного монстра, Сориньян взялась за меч, и уже вскоре корпус о корпус с конем графа рубила врагов.
Практически сразу она приноровилась под стиль возлюбленного, и вское ей начало казаться, что руки их направляет одна душа - так четко и слаженно они работали. Впрочем, так оно и есть - воистину, у них одна душа на двоих. Сейчас молодые люди не гнались за количеством личных побед - куда важнее было подставить оборотня в наименее выгодную ситуацию, позволив второму воспользоваться преимуществом внезапности и зарубить тварь.
Жиль и Жанна. Жанна и Жиль. В эти минуты они стали одним целым. В эти минуты они стали одной душой, воцарившейся в двух телах.

-Как показала практика, дружище - ухмыльнулся охотник - в отличии от тебя лошадь ещё и попадает когда лягается...
-Ответ услышать не удалось за кипением мозгов Поля который был слабее своих боевых товарищей в этом аспекте, а так же вое развернувшихся лохматых врагов отечества.
Как только удалось сбросить тварей со стен, чему Аларик активно способствовал охотник изменил мнение, главари и охотники стаи были более достоными противниками. Аларик спешился одним из первых, во первых ему было жалко лошадь, а во вторых... Вы когда-то пытались увернуться от летящей навстречу туши прыгнувшего вервольфа сидя верхом? Так вот, ассоциация вольных охотников инквизиции настоятельно не рекомендует пробовать, что и подтвердил один из волкодавов, хоть вервольфа сбившего его тут-же подстрелили, но но судя по звуку шлемастой головой тот долбанулся знатно.
Сам охотник хладнокровно высадил пол рожка новоприобретенной штурмовой винтовки с пулями своей модернизации в голову и грудь первому любителю полакомится человечинкой после чего подобрав ноги боковым кульбитом покинул седло лошадки и приглядел себе небольшой бугорок с которого он прекрасно мог видеть всех четверых за кем он считал ему стоило приглядеть, а именно: Изабель, Жиль, Николас, а так же Инга которая впрочем увлеченно потрошила вервольфов.
-И сколько раз объяснять, основное назначение этого оружия- заливать большие группы врагов, рыжая, а не лезть в штыковую с целью делать из них фарш... - Ухмыльнулся он опустившись на колено и отстреливая точечными выстрелами особо выделяющихся противников. На его взгляд пока Леди-инквизитору ничего не угрожало, а значит можно позволить себе немного поразвлечься.

Как, оказывается, прекрасен спокойный сон без ужасающих кошмаров, насылаемых Хельмутом! Как прекрасно подняться с постели пол-первого, и кувствовать себя абсолютно выспавшейся и готовой к новым свершениям во имя Ватикана и Закона!
Это утро (а, скорее, судя по часам, уже день) стало для Хельги просто подарком судьбы, и проснувшаяся и сотворившая утреннюю молитву прокурор даже была готова посмеяться над своими давешними страхами и паранойей. И ведь действительно: не зря же Господь подарил ей солнечный день за окном и ночь без сновидений! Не есть ли это символ того, что Он благоволит скромной женщине, верующей в него?
Поставив чайник, фон Веттин отправилась в ванную комнату приводить себя в порядок. Но разум чиновницы никак не мог сконцентрироваться ни на чем: с жадностью пожирающего древесину пламени ее глодало любопытство. Что там, с книгой? Написал ли мерзопакостный колдун ей очередное послание? Увв, но удовлетворить интерес можно было только одним способом - поддавшись ему.
Завершив утренние процедуры, прокурор улыбнулась своему отражению в зеркале: сегодняшний день будет ее, и никак иначе. Быстро приготовив дрянной растворимый кофе и захватив с кухонного стола пачку сигарет, фон Веттин отнесла все это на столик рядом с глубоким у удобным креслом, где она и собиралась пролистать Книгу. С трепетом отворив ящик и достав на свет свою переписку с Хельмутом, она по-удобнее устлась в кресле и, закурив, открыла немного подрагивающими руками книгу.
От прочитанного Хельга аж поперхнулась табачным дымом и уронила талмуд. Строки, выведенные аккуратным почерком колдуна, были поразительно отвратительными и отталкивающими. Казалось, будто она только что извлекла руки из чрева недельной давности трупа. Испытывая жуткую брезгливость, прокурор поднялась, краешком ноги затолкала упавшую на пол мерзость с препаскудными строками под кресло, и практически бегом проследовала в ванную, где с остервенкнием несколько минут отмывала каснувшиеся этой погани руки.
Мысли чиновницы были просты и прямы: Хельмут думает ее запугать? Не выйдет! Злодей только сумел зажечь в ней праведную ярость, и посему станет жертвой христианнейшего прокурорского правосудия.
Смирив короткой искренней молитвой клокочущую в груди ярость, Хельга нашла в себе силы спокойно позавтракать и неторопливо собраться на "свидание" с демонопоклонником.
Табельный "Иерихон" с серебрянными пулями, которые неведомо как достал Фарелл, серебрянные же четки и крестик, старый потрепанный молитвенник: прокурор чувствовала себя готовой к любым испытаниям и борьбе с неприятелем. Теперь-то уж точно Хельмут не уйдет, а ночи Хельги вновь станут спокойными и мирными.
Одевшись, твердой походкой уверенного в себе человека фон Веттин вышла на улицу и прямым курсом, не останавливаясь и не оборачиваясь, отправилась к месту встречи с пистолетом во внутреннем кармане и верой в сердце.

Помянув Фаррадечи, достойное общество, за исключением скорбящей родни и все обсуждающих какие-то проблемы республиканцев, отдало должное прерасному столу и танцам. Прошло пять минут - и будто и небыло скорби на лицах, все уже позабыли покойного, смеясь, улыбаясь, кружась в танце. Воистину, верно говорят святые отцы: жизнь - тлен, и большинство уйдет к Господу позабытыми всеми, кроме семьи.

Кажется, отдавшись веселью, даже кандидаты на графскую цепь позабыли о противостоянии: да и правильно это - надо же и жить, и радоваться! Вот любезничают Стефан Сальваторе и Беатрис Джованни, вот де Боно с грацией медведя-шатуна пытается ухаживать за Эстеллрй Сальваторе под полным тоски и печали взглядом своей дочери, вот хозяйка бала о чем-то настойчиво уговоривает Данте Эстакадо, вот Колонна пьет пркрасное вино из хрустального бокала, наверняка вспоминая о Вечном Городе... Вскоре Матиас Джованни, которого работа не отпускает даже на рауте, присоединится к общему веселью. Его можно понять и простить - трактиры работают круглосуточно, и проблемы там могут появиться в любой миг.

Кальдерони, увидевший, как позвали Матиаса, воздел руку с бокалом и воскликнул:
- За скорое возращение Джованни! Пускай трактирные драки не мешают благородным отдыхать!
На подвыпившего зерноторговца покосились неодобрительно, но выпили за временно покинувшего общество: в конце-концов, дела есть у всех здесь присутствующих, и благодарение Богу, что сегодня слуги с нехорошими вестями пришли не по их души. А, может, и с хорошими - кто знает, что трактирному служке потребовалось от Джованни?

Как прекрасны итальянские балы! Кружат очаровательные пары, играет великолепная музыка, стол ломится от явств... Какие яды, какой клинок из-за угла! У кого поднимется рука разрушить эту идиллию? Все у всех на виду, все рядом, все сейчас - одна большая компания. Пускай на один вечер - но одна Семья. А какие могут быть смертоубийства среди родственников? Дрязги, склоки, ругань - но никто и не помыслит лишить жизни одного из своих. Пускай некоторые церковники считают такое времяпровождение грехом, пускай. Все здесь - живые люди, и всем хочется жить красиво. Пускай крестьяне копаются в земле, пускай ремесленники живут в грязи, пускай святоши молятся - достойнейшие из достойных будут жить в свое удовольствие.
Ведь завтра все закончится, и снова начнется грызня за власть. А значит - каждый кубок - как последний, каждый поцелуй - какмпервый раз! Живи, веселись, гори! А завтра - будь, что будет.


Получатели: Стефан Сальваторе.



Получатели: Доменико Колонна, Рамиро да Карманьола.


Получатели: Данте Эстакадо, Челесте Эстакадо.


Получатели: Матиас Джованни.

Стефан слушал заупокойные речи с подобающе траурным выражением на лице. По крайней мере, он надеялся, что оно было в достаточной степени траурным. Несмотря на в высшей степени правдоподобные эмоции хозяйки дома, Сальваторе не верил ни единому слову последней. Но виду, конечно же, не подавал.
Выступление Фаррадечи и вовсе прослушал – некоторое время отстранённо изучал лицо одного из своих конкурентов, а после, когда это не слишком увлекательное занятие ему наскучило, принялся разглядывать других собравшихся. Конечно, сохраняя всё то же подобающее церемонии выражение мрачной торжественности.
К концу традиционной минуты молчания Стефан преисполнился уверенности, что о покойном в этом роскошно украшенном зале никто по-настоящему не скорбит.
Впрочем, официальная часть наконец-то подошла к завершению. Наступило то время, ради которого действительно собрались здесь все эти люди. Сальваторе задумчиво смотрел на красную жидкость, безмятежно плескавшуюся на дне его бокала – вино, к которому Стефан сегодня так ни разу и не притронулся. На губах мужчины играла загадочная улыбка – рассуждения Эмилио он, как обычно, слушал вполуха.
Явление Эстакадо в гордом одиночестве Стефана заинтриговало. Он не подошёл к Данте ради приветствия, даже не посмотрел в его сторону – наблюдал незаметно, делая вид, что крайне заинтригован словами де Боно. От внимательного взгляда Стефана, впрочем, не укрылась царапина, которую искусно пытались прикрыть прядью волос. Не ускользнули капельки крови, что алели на рукаве. Явление это представлялось в высшей степени интересным – в первую очередь оттого, что в городе не так давно определённо произошло нечто, о чём Сальваторе пока что не был осведомлён. А быть не в курсе событий Стефану совершенно не нравилось. Решив для себя разобраться с этим чуть позже, он пока что оставил Эстакадо в покое.

Он исподлобья взглянул на Эстеллу, желая лично удостовериться, насколько сразил девушку чрезвычайно «изысканный» комплимент Эмилио, сравнившего её с «дамасским клинком». В глазах дочери Стефан прочитал то же насмешливое выражение, что за улыбкой скрывал и он сам. Великосветские потуги де Боно, судя по всему, тоже до крайности её забавляли.
Стефан с трудом удержался от того, чтобы не расхохотаться при виде стоявшей чуть позади Марии, которая, по всей видимости, сгорая от стыда в компании отца, прикрыла лицо рукой.
- Не знаю, Эмилио, - удивляясь, как ему удаётся выдерживать настолько серьёзный тон в сложившейся ситуации, всё же проговорил Стефан. – Не похож он на человека, способного на подобное преступление.
Подавленный и запуганный Фаррадечи и правда представлял из себя крайне печальное зрелище. С какой целью Сальваторе продолжал этот спор? Он и сам толком не знал. Посеять искру сомнения, заставить Эмилио хоть немного подумать… Возможно.
От Стефана не укрылось и то, с каким выражением на лице смотрела Мария на танцующие пары… Он уже, пребывая в настроении крайне благоприятном, собирался совершить воистину рыцарский поступок и пригласить «даму» на танец, но… Что-то остановило. Быть может, здравый смысл. Быть может, внезапное отбытие одного из Джованни.
С холодной улыбкой Стефан взглянул на девушку, которую, насколько было ему известно, зовут Беатрис – жену Матиаса. В глазах Сальваторе сверкнули странные огоньки – пребывая в своём теперешнем настроении, потерянный вид Беатрис проигнорировать он попросту не мог.
- Я вас ненадолго оставлю, - извиняющим тоном, но, в то же время, не оставляя собеседнику выбора, сказал он Эмилио, оставляя того в обществе дочери.
И, подцепив со стола новый бокал, «нырнул» в хитросплетения светского общества.

Непринуждённо проскользнув мимо нескольких танцующих пар, Стефан, ощущая себя не меньше чем акулой в прибрежных водах, приблизился к оставшейся в одиночестве Беатрис с неизменно улыбкой. Вежливой и бесстрастной одновременно.
- Синьора Джованни? – начиная разговор осведомился он, хоть и, конечно же, прекрасно знал, каким будет ответ. Конечно же, он не мог не оценить красоту девушки – если память Сальваторе не изменяла, то раньше им лично встречаться не приходилось. Он вообще чертовски мало знал об этих Джованни.
- Стефан Сальваторе, - не дожидаясь ответа представился он. – Мне не выпадала честь встретиться с вами лично, а теперь… После всех этих событий… Я уверен, это недоразумение срочно необходимо исправить.
В каждой руке Стефан держал по бокалу. Он протянул один из них девушке, пристально глядя ей прямо в глаза. Внутри плескалось кровью вино.
- Позвольте предложить вам выпить…
Стефан – просто воплощение вежливости и обаяния. Располагающая улыбка, превосходные манеры. И лишь излишне пристальный взгляд внушает беспокойство. Заставляет задуматься. Подозревать угрозу в безобидной, на первый взгляд, жидкости, что безмятежно плескалась в бокале.

Траурная церемония, больше похожая на обыкновенный светский раут, шла своим чередом. Гости мирно беседовали, попивая вино, кто-то изредка подходил к столу, кто-то задумчиво слушал менестреля и аккомпанирующий ему небольшой оркестр. Хозяйка вечера, бросив благодарный взгляд на Доменико и отдав какие-то указания слугам, присоединилась к компании, обсуждающей петушиные бои, заняв место Матиаса Джованни, которому даже на светской церемонии не дали отдохнуть, побеспокоив очередными рабочими моментами. Вскоре разговоры этой компании, не без усилий синьоры Дестефани, перешли на текещую ситуацию во Флоренции, стонущей под фанатичной диктатурой Саванаролы, которую не одобряли все присутствующие, наконец найдя хоть какую-то точку соприкосновения взглядов.
Наконец, прибыл последний припозднившийся гость - капитан Эстакадо. Извинившись перед собеседниками, Магдалена встретила гостя, сделав комплимент его прекрасно подходящему к этому печальному вечеру наряду, и проводила его ко столу. Вскоре, по просьбе Дестефани, все собрались у Бальдассаре Фаррадечи, которому неаполитанка и предоставила право первого слова - как ближайшему из присутствующих здесь родственнику по мужской линии.
Прокашлявшись и немного помявшись, непривыкший говорить речи гуманист все-таки подобрал нужные слова и громким голосом обратился к достопочтенной публике, молчаливо внимающей ему:
- Синьоры и синьориты! Мой брат, Бернардо, был славным и достойным мужем и хорошим человеком. Увы, он умер во цвете лет - но такова природа людская, ведь все мы смертны. Я... Я хочу, чтобы мы все подняли кубки за него. И пускай он послужит нам примером человеколюбия и добронравия. Он всегда привечал тех, кто несет свет разума - и пускай мы все пойдем по его стопам. Он умер, и его больше нет с нами. Но мы его помним, и это хорошо. Все.

Выслушав сбивчивую речь безутешного родственника и дождавшись ее окончания, хозяйка вечера вместе со всеми выпила за покойного Бернардо, и тихим, полным скорби голосом сказала:
- Я тоже позволю сказать пару слов о безвременно почившем Бернардо Фаррадечи, славном воине и добром христианине. Господь забрал его к себе из этой юдоли скорбей, и ныне благородный синьор пребывает в раю, смотря на нас с небес. И в этот вечер мы все, как один, вспоминаем его заслуги, и благославляем Создателя за то, что нам довелось общаться с сим достойным во всех отношениях синьором, черпая мудрость из его слов. Мы все скорбим о том, что он покинул нас, и приложим все усилия, чтобы не посрамить его память. Помолчим же, вспомним все хорошее, что он сделал и нам и городу, и выпьем за упокой его чистой души. А потом продолжим наш вечер - ибо мы живы и не готовы предаваться греху уныния.

...Когда все поминальные слова были сказаны, и гости вновь разбрелись по зале, музыканты заиграли легкую танцевальную мелодию, и вот уже первые пары закружились в танце по обширной зале. Сама же Магдалена, оставив гостей веселиться и пить, утащила в сторонку Данте Эстакадо, о чем-то беседуя с ним.


Получатели: Стефан Сальваторе.


Получатели: Доменико Колонна, Рамиро да Карманьола.


Получатели: Матиас Джованни.


Получатели: Данте Эстакадо, Челесте Эстакадо.

Боги, как же они все скучны. Почти не задумываясь, Стефан непринуждённо отвечал на вопросы Эмилио, не переставая ненавязчиво обозревать зал. Как часто бывало с ним на такого рода мероприятиях, Сальваторе начинал нещадно скучать – на нервы действовала сама обстановка, казавшаяся до ужаса предсказуемой.
Бал лицемеров, хороводы лиц. Светские беседы, несущие в себе столь же мало практического смысла, сколь и коварные планы Эмилио, которыми тот беспрестанно сыпал всего пару часов назад.
Почти каждый здесь, кроме особ наиболее глупых и недальновидных, прячет лицо за вежливой маской – хозяйка особняка представляет собой наиболее яркое тому подтверждение. Эта игра могла бы быть даже слегка интересной, если бы не оказалась столь беспросветно скучна.
Нет, на самом деле, только посмотрите на них – этот парень, Колонна, выслушивает речь старушенции, столь же длинную, сколь и лишённую малейших намёков на смысл.
Столь эффектно появившийся в зале позёр Джованни, по всей видимости, всерьёз втянулся в дискуссию относительно последних веяний в индустрии петушиных боёв, а чета Фаррадечи и вовсе выглядит так, что их хоть сейчас можно укладывать прямиком в гроб.
С огромным трудом Стефан подавил готовый было вырваться из груди вздох – на фоне всех этих представителей высшего общество даже Эмилио становился остроумным и интересным в некоторой степени собеседником.

Хватило мимолётного взгляда, брошенного на сидящую рядом дочь, чтобы убедиться, что Эстелла не в меньшей степени удручена происходящим – на счастье Стефана, умом дочь определённо пошла в отца: её вниманием оказались не в силах по-настоящему завладеть роскошные платья и «популярные», но лишённые малейшего смысла, беседы. В эти минуты Сальваторе испытывал нечто, подозрительно напоминающее настоящую гордость.
Подумать только, и эти люди – его противники. Стефан словил себя на том, что улыбается. Слегка снисходительно. Фаррадечи выглядел слишком подавленным и убитым – именно так, конечно, и должен выглядеть на похоронах «правильный» родственник, но интуиция подсказывала Сальваторе, что дело здесь совершенно не в этом. Он всё с той же улыбкой покачал головой, про себя отмечая, что этот человек слишком запуган и слишком дорожит собственной шкурой, чтобы всерьёз втянуться в развернувшуюся в Пьяченце борьбу за власть.
Ещё был Джованни. Краем глаза наблюдая за ним, Стефан снова словил себя на том, что изрядно недооценивает потенциальных противников. Несмотря на всё старание, он никак не мог заставить себя воспринимать всерьёз этого человека - вызывающе красивая внешность, развязные манеры… Нет, воспринимать его в качестве оппонента Сальваторе при всём желании оказался не в силах.
Короткого взгляда хватило и для того, чтобы оценить жену Матиаса – красивая, в общем-то, девушка, казалось чем-то встревоженной. Хмыкнув, Стефан на ещё раз обвёл взглядом зал, отмечая полное отсутствие Эстакадо на горизонте. Вот этот момент его определённо насторожил – чем мог быть занять Данте в момент своего отсутствия на приёме догадаться было до крайности сложно.

- Эстелла, - услышал он голос дочери, усилием воли заставляя себя втянуться в беседу. – Эстелла, синьор де Боно.
Поправка дочери заставила Сальваторе вновь ухмыльнуться. Другая девушка на её месте наверняка бы из вежливости промолчала, не решившись столь откровенно поправить собеседника, допустившего незначительную оплошность, но… Эстелла не была бы собой, допусти подобное искажение своего имени. Дерзость, впрочем, изрядно компенсировалась адресованной Эмилио улыбкой, а Стефан словил себя на мысли, что общение дочери с де Боно его даже слегка развлекает.
Сногсшибательны, как рыцарская лавина. О боги, в своей попытке гармонично вписаться в светское общество, Эмилио, пожалуй, выглядел и изъяснялся даже более нелепо, чем обычно. Впрочем, именно его общество Стефан без сомнений предпочитал куче окружавших со всех сторон великосветских особ. Де Боно, был, по крайней мере, забавным. Тем более теперь, когда сменил гнев на милость и изо всех сил пытался выглядеть своим в чуждой совершенно ему обстановке.

Получатели:

Пускай перечень действенных средств был общеизвестен, но всегда приятно знать, что твое мнение поддерживается экспертами и мастерами своего дела. Нательный крест, четки и намоленная Библия - не проблема, это в распоряжении Хельги имеется. Флакончик со святой водой, хотя и не полный, тоже есть - спасибо неудачной операции с "освящением" двери. Теперь этот пузырек может послужить ей непосредственно против злокозненного колдуна. Травничество не подойдет, это точно - в чем-чем, а в биологии фон Веттин не разбиралась почти совершенно: могла отличить разве что дуб от сосны, да кактус от вишни.
Куда острее стоял вопрос с серебрянными пулями: вот этой жизненно необходимой вещи у нее не было. А ведь действительно: по колдуну обычными пулями стрелять - только время терять. Прокурор нахмурилась и помассировала виски, пытаясь сосредоточиться и вспомнить, где подобный тип патронов может продаваться. Увы, оружием женщина никогда не интересовалась, и ассортимент даже самого обычного оружейного магазина себе представляла очень плохо. Конечно, смысл в том, что обойти парочку из них и поискать желаемое был, но фон Веттин далеко не была уверена в успехе этого предприятия.
Что же, если эти меры не помогут, она позвонит Фареллу и Дэвису: может, мужчины смогут ей помочь. Они отслужили в армии, дослужились до помощников прокурора и, вполне вероятно, смогут ей помочь. Вот только как обратиться к ним с подобным вопросом, чтобы не вызвать подозрений? Хельга в очередной раз крепко задумалась, даже не обратив внимания на то, что по старой детской привычке начала грызть ручку, за что ее бы в годы послушания мать-наставница тутже огрела бы стальной линейкой по рукам. Наконец, размышления принесли свои плоды: почему бы не посмотреть в новостных сводках про покушения на прокуроров с использованием колдовства, и не сказать помощникам, что она хочет быть готова и к подобному повороту событий?
Приняв для себя решение, чиновница улыбнулась и даже повеселела: Бог даст, и она придет на встречу с колдуном во всеоружии. Что же, пора было расплачиваться и отправляться в поход по оружейным магазинам, а в случае неудачи - звонить подчиненным.

...Когда усталая прокурор возвращалась домой через парк, уже вечерело. Мягким плащом тени сумерки ласково укутывали город, под ногами лежали палые листья, кроны деревьев, словно о чем-то тихо шелестевших друг с другом, казалось, упирались в темное небо... В этот покожий субботний вечер сама природа, казалось, настраивала припозднившихся прохожих на умиротворенный, спокойный лад. Хотелось, забыв обо всем, бродить в сени деревьев, замерев, наблюдать за кружащейся листвой, слушать отдаленный шум города и не думать о том, что будет завтра. Не смотря на вымотанное состояние, прокурор не отказала себе в удовольствии сделать по парку еще один кружок, и, присев на лавочку, спокойно закурить, отогнав все страхи и сомнения прочь.
В это позднее время в парке, кроме Хельги, никого не было, и фон Веттин позволила себе в порыве чувств и эмоций вслух произнести строки, что некогда положил на бумагу один поэт:
Листьев сочувственный шорох
Угадывать сердцем привык,
В темных читаю узорах
Смиренного сердца язык.
Верные, четкие мысли —
Прозрачная, строгая ткань...
Острые листья исчисли —
Словами играть перестань.
К высям просвета какого
Уходит твой лиственный шум —
Темное дерево слова,
Ослепшее дерево дум?*

Докурив, погрузившаяся в свои мысли женщина вернулась домой. Раздевшись и сварив кофе, она почти до полуночи стояла на балконе, неотрывно смотря за качающимися на ветру деревьями и вспоминая о событиях своей жизни, о том, как тысячелетие за тысячелетием менялся мир и люди в нем, размышляя о превратностях судьбы и тех испытаниях, с которыми ей предстоит столкнуться. Наконец, усталость взяла свое, и фон Веттин отправилась спать. Темную книгу она решила оставить на утро, не желая портить прекрасную звездную ночь глумливыми строками "заботливого" колдуна.

Небольшой трехэтажный особняк Дестефани располагался на via Colonia, одной из улиц города, бравшей свое начало от центра Пьяченцы - площади Ангелов. Не смотря на непрезентабельное название, via Colonia была одной из самых дорогих улиц города, и немногие могли себе позволить владеть недвижимостью там. Помимо самых дорогих лавок, на этой одной из старейших улиц города располагался трактир "Золотая Роза" - самое дорогое заведение подобного типа в Пьяченце, уже не первое поколение принадлежавшее достойной купеческой семье Верди. Нынешний хозяин "Золотой Розы", Оттавио Верди, стабильно был вне политики, не уставая повторять, что хорошего купца и владельца трактира от своих дел может оторвать только война, чума или папский легат.
Особняк синьоры Дестефани был одним из самых новых зданий на улице, и был возведен на месте Дома Падилья, принадлежавшего некогда знатному дому, истребленному в междуусобице лет сто назад. Выкупившая заброшенный дом неаполитанка приказала снести руины, и вскоре на месте пользовавшихся дурной славой развалин было возведено уютное белое поместье в древнеримском стиле. 
Вокруг особняка был разбит аккуратный цветник, а у невысоких побеленных стен росли невысокие оливы и смоковницы. В центре дома, меж высоких колонн, подпиравших расположенную на втором этаже анфиладу балконов, шла мраморная лесница, по которой гости дома могли попасть на первый этаж, где услужливый лакей помогал синьорам и синьоритам оставить верхнее платье и провожал их в большую залу, композиционно разделенную на три части. Центральная из них представляла собой большое пустое пространство, отведенное под танцы. В правом крыле был расположен большой стол, могущий разом вместить за себя до полусотни гостей, а также выход в служебные помещения, откуда расторопные слуги приносили благородным гостям еду и напитки. В левом же крыле, по образцу римских поместий, были расположены маленькие домашние термы, в обычное время отгороженные от остальной части дома непрозрачной ширмой.
Из центральной залы также вела лесница на второй этаж, где почтеннейшей домовладелицей были устроены ряд небольших комнат, в которых визитеры могли без опаски общаться и решать интересующие их вопросы. Кроме того, на втором этаже располагались жилища профессионально нелюбопытных слуг неаполитанки, многие из которых были сарацинами и ни слова не понимали по итальянски. Основным же украшением этажа служила длинная балконная анфилада, опоясывающая весь дом и открывающая превосходный вид как на сад, так и на окружающий город - благо особняк был расположен на небольшом холме, возвышаясь над окрестными постройками.
На третий этаж гости практически никогда не допускались, так как именно там располагались покои Магдалены, а также ее таблиний. Впрочем, по рассказам тех, кому довелось подняться туда, третий этаж ничуть не уступал всему остальному дому, являя собой доказательство того, что молодая вдова явно не бедствует. Будучи поклонницей античности, синьора Дестефани не поскупилась на приобретение подлинно древнеримских произведений искусства, и теперь ее особняк был украшен статуями и бюстами давно минувших веков, времен погибшей Империи. Впрочем, уж в чем, а в отсутствии чувства вкуса Магдалену Дестефани упрекнуть было нельзя: все было подобрано очень аккуратно, выдержано в едином стиле и общей гармонии.

Вошедших гостей встречала установленная на столик в центре атриума картина - портрет покойного Бернардо, перевязанный черной лентой. Подножие портрета, принесенного из безутешного дома Фаррадечи, утопало в живых цветах.
Каждого из гостей встречала лично хозяйка, обетая в платье, стилизованное под античную тогу. Молочную белизну ее одежд оттеняли лишь золотые украшения и пупурная кайма по подолу. С царственным величием неаполитанка приветствовала вошедших, и предлагала достойнейшим присоединиться к поминовению безвременно почившего синьора. Каждый жест, каждое слово южанки были отточены и безукоризнены, а в глазах ее стояла такая, несомненно притворная, тоска, что казалось, что покойный был смыслом ее жизни.
В пиршественной же зале, отделенной от атриума яркой ширмой, царило спокойствие и веселье. Сновали слуги, разнося напитки, менестрель играл какую-то кансону, посвященную герою современности - Чезаре Борджиа, стол ломился от явств. Сегодня на приглашение вдовы откликнулись многие, и сейчас в зале сидели разнаряженные в пух и прах Альберти, Нинни и Марио, о чем-то шепчущиеся в углу; ди Ферранти и Сориа, обсуждающие недавние петушиные бои; внимательно и чуть озадаченно слушающий музыку Джильди; Кальдерони, расспрашивающий жеманного и накрашенного Амадео о предстоящей пьесе; мечтательная Пикколомини, хищным взглядом провожающая холостых мужчин; угрюмо накачивающийся вином Брауберг и похожие на нищих родственников раздраженные и напряженные де Боно, причем Марию в коем-то веке можно было увидеть в платье, которое ей, впрочем, ну абсолютно не шло.

Де Боно еле сдерживался, чтобы не выставить Эстакадо, но когда капитан объяснил причины своего визита, гнев Эмилио быстро потух, как пламя, залитое водой. Уж чего-чего, а расследования от городской стражи он не ожидал. Конечно, ветеран сразу понял, что Данте имеет в этом деле свою заинтересованность - ему надо произвести на жителей Пьяченцы положительное впечатление и убедить их, что именно он и есть лучший кандидат на графскую корону. То, что Эстакадо занялся этим делом, по мнению де Боно, гарантировало ему алиби в покушении на sergente: ну какой idioto будет инициировать следствие против себя самого. А, кроме этого, хозяин особняка внезапно осознал, что покушение на Чени могло быть связано не с каким-нибудь карточным долгом, а непосредственно с текущей политической ситуацией. Конечно, доверия capitane не внушал, и Эмилио сегодня с утра хотел пойти бросить ему вызов, но сейчас дворянин делал свою работу, и делал ее в интересах де Боно. Это было похвально, и подуспокоившийся вояка милостиво кивнул:
- Ладно, capitane, расследуй. Это дело доброе. С Чени сейчас погутарим. Токмо не особо долго - надобно из вежливости на этот пальцем деланный прием прийти, помянуть cazzo-Бернардо. А заодно приударить за этой battona-Дестефани: она очаровательная баба, а я - самый лучший мужик в нашей долбанной Пьяченце.
Когда Стефан спокойно, хотя и несколько холодно, высказал свое мнение, Эмилио с некоторым удивлением перевел взгляд на него. Кустистые брови ветерана нахмурились, лоб прорезали несколько глубоких морщин. Де Боно помотал головой, собираясь с мыслями и осознавая слова гостя, а потом все таким же громогласным тоном произнес:
- А че, французик дело говорит! Он, конечно, жалкий чиновничек, но не какой-нибудь bandito и stronzo, так что пущай послушает - может, че умное в голову придет. Да и слова своего он не нарушит: иначе я оторву ему его вранцузскую голову! И вообще: в моем доме ни у кого ни от кого нет никаких тайн. Те bastardo, что попытались выпустить кишки Гастоне, должны быть найдены и казнены. Cavolo! Их, cazzo, надо конями разорвать, в назидание всем прочим! Так что, синьоры, - де Боно с кряхтением поднялся из-за стола и обвел взглядом собеседников, - пошли все вместе в казармы, поговорим с Гастоне и прочими soldato. Авось, прочие парни могли что-нибудь видеть.

По пустующему особняку синьоры втроем спустились на первый этаж, откуда по скрипящей леснице спустились в подвальную комнату, где квартировали солдаты де Боно. Под аккомпанимент скрипа половиц из приоткрытой двери доносились звуки лютни, и чей-то высокий красивый голос выводил посвященные покойному Малатеста строки:
С добрым утром, наместник святого Петра!
Вы, я вижу, опять безнадёжно упрямы.
Мне вливать философию Зла и Добра -
Всё равно, что сворачивать в терцию гамму.
Если выписать мне вид на жительство в Ад,
К Вам же черти сбегутся с болезненным лаем
И в слезах и соплях будут Вас умолять:
"Заберите его - мы с ним жить не желаем!"

Когда Эмилио сотоварищи вошли в залу, отдыхающие бойцы мигом повскакивали с мест и встали по струнке. Игравший на инструменте солдат чуть замешкался, откладывая лютню, и присоединился к остальным. Дождавшись ровного строя, де Боно проревел:
- Чени, выйти вперед! Отвечай на вопросы нашего капитана стражи по попытке прибить тебя!
Из строя вышел высокий жилистый длиннорукий мужчина с пышными усами и волосатой грудью, одетый в одни нижние штаны, и замер, ожидая вопросы.

Поговорить наедине, значит?
Не то чтобы у Стефана не было других важных дел, которыми имело бы смысл заняться как можно скорее, но сдаваться так просто он уж точно не собирался.
Как и всегда, достоверно предсказать реакцию Эмилио в свете полученной только что информации не представлялось возможным, а значит… Значит нужно действовать на опережение, пытаться инициировать принятие наиболее удобного для Сальваторе решения. Выкинуть Данте из кабинета определённо уже не удастся, а вопрос, стоит ли вообще де Боно затрачиваемых на него усилий оставался открытым, но пока что отказываться от него Стефан ещё не планировал.
Вежливость, конечно же, вежливость. Лицемерие, столь презираемое простодушным хозяином дома. Отличительный признак высшего общества, его проклятие и, в то же время, ценнейший дар. Оружие, которое искусный игрок всегда может повернуть в свою пользу, облекая завуалированные угрозы и оскорбления в безукоризненные по своему содержанию фразы. Словесная перепалка с достойным противником доставляла Сальваторе не меньшее наслаждение, чем иным – схватка на шпагах. Сейчас, впрочем, нужно было соблюдать максимальную осторожность. Не сказать ненароком больше, чем изначально намеревался.
Он вежливо кивнул в ответ на приветствие Эстакадо, ничего, впрочем, пока не сказав. Не считая нужным лезть вперёд хозяина дома, слово которого безусловно окажется в этом диалоге решающим.
Нюансы нападения на человека Эмилио интересовали в данный момент Стефана до крайности мало.

Получатели: Стефан Сальваторе.
Но интуиция всё же подсказывала, что оставшись в зале сейчас, он может получить возможность узнать что-нибудь действительно интересное.
А значит, стоит рискнуть. Сыграть несколько грубо, не оставив себе шансов для отступления и повторной попытки. Зато многое может сразу же проясниться.
- Вы сомневаетесь в моей способности сохранить нюансы этого разговора в секрете, синьор Эстакадо? – спокойно осведомился Стефан, не скрывая, впрочем, сквозящего в его словах холодного вызова. – Я могу гарантировать, что ни единое произнесённое здесь слово не покинет через меня стены особняка.
Если Эмилио выставит его сейчас, то, тем самым, открыто поставит под сомнение честь дома Сальваторе. При таком исходе, о дальнейшем развитии этого направление можно будет напрочь забыть. Но даже у Эмилио скорее всего хватит ума воздержаться от столь откровенного оскорбления.

Получатели: Стефан Сальваторе.

Как известно, хороший доспех, тем паче - женский, нигде не купишь, да и с армейских складов не возьмешь. А любезный граф, ясное дело, не желал, чтобы его невеста вышла на охоту на вервольфов в низкокачественной броне поточного производства. Но доспех на заказ, увы, делается не за день и даже не за месяц, так что своим комплектом Жюльетт обзавестись не успела.
Впрочем, Жиль без особых затруднений нашел выход из сложившейся ситуации, и сейчас баронесса щеголяла в броне, полсотни лет назад принадлежавшей Матильде де Рэ, славной своим пристрастием к подобного рода охотам и воинским утехам. Фигурой графиня очень напоминала Жюльетт, и посему Жиль остановил свой выбор именно на них, вручив комплект своей невесте за день перед выездом.
Правда, с латами оказалась одна проблема: когда Сориньян сидела в БТРе, неудобства не ощущалось, но после некоторого времени, проведенного в седле, девушка начала чувствовать непривычную тяжесть снаряжения, а так же то, что некторые ремешки брони все же натирают и ограничивают подвижность. Не то, чтобы это сильно мешало баронессе, но определенное неудобство доставляло. Впрочем, заявлять об этом во всеуслышание, а равно и приватно жениху, Жюльетт не собиралась: не по-морготски это, жаловаться на неудобство лат. Сейчас она переживет эти временные и незначительные трудности, а потом, по возвращении в замок, попросит тренировать ее уже в доспехах. Девушка твердо знала, что не желает оставлять любимого надолго: в мире или в войне, в зале совета или воинском походе - они будут вместе. Вместе. Отныне и навсегда.
Верховую езду Жюльетт любила всегда, и сейчас как никогда была рада пьянящему веселью скачки. Опасная облава придавала скачке еще больше пикантности и интереса, и баронесса всокоре всецело отдалась погоне за оборотнями. К тому же, за это время произошло одно незначительное, но весьма радостное событие: выданый ей пес наконец решил не вступать в кофронтацию хозяйкой, и присоединился к общей стае. Теперь девушке всего-то и оставалось, что не упустить его из виду.
Да еще и представленный конь оказался выше всяких похвал. Гордец умело перепрыгивал все препятствия возникающие на дороге, не боялся ни грохота выстрелов, ни близости вервольфов. Подкованные усиленными подковами и укрепленные стальными ногавками, копыта коня были сами по себе превосходным оружием ближнего боя, могущим с легкостью пробить череп зазевавшемуся волкодлаку.
Мало помалу стая редела, и сейчас ее остатки, голов в сто, были зажаты в теснине и обложены охотниками. Сегодня ни одна абиссарийская тварь не уйдет живой! Жюльетт даже припомнились слова слышенной в свое время во дворе замка немудренной песенки:
Идёт охота на волков, идёт охота,
На серых хищников матёрых и щенков,
Кричат загонщики, и лают псы до рвоты,
Кровь на снегу, и пятна красные флажков.
Крутящиеся в памяти слова были прерваны неожиданным вопросом графа. Глаза услышавшей предложение девушки радостно блеснули, на раскрасневшемся от избытка эмоций лице появилась широкая улыбка:
- Я не против, любезный жених мой. Не мне, конечно, мериться охотничим искусством с Щитом Моргота, но я попытаюсь. Не боитесь, если что, проиграть мне?

Первая часть плана - пройти в особое хранилище, прошла как по нотам. Смотрительница секретных фондов была запугана до полусмерти наследницей свирепых маркграфов, и без возражений отвела ее в спецчасть. Оставалась вторая задача - остаться на какое-то время одной и законспектировать то, ради чего Хельга сюда и пришла.
Когда они оказались в желанной секции 5/94-22, прокурор с нехорошим прищуром посмотрела на Гуртруду и отчеканила:
- Так, гражданка Йоханнсен. Смирно! Руки по швам! Я вижу, вы осознали всю глубину вашего грехопадения, и готовы искоренить те роски отступничества, которые прорасли в вашей душе. Это в вышей степени похвально. Итак. Слушай мою команду: приказываю написать полный отчет о всех нарушениях, допущенных прочими сотрудниками архива за прошедший календарный год и доложить мне о результатах. Не спешить, вспомнить все. Ватикан верит в тебя и надеется, что ты не подведешь. А теперь выполнять! Кругом! Шагом марш писать отчет!
Избавившись от нежелаемого свидетеля, Хельга мигом ринулась искать книги на интересующую ее лично тему. Вскоре блокнот покрылся убористым почерком прокурора, кратко переписывающей интересующие ее аспекты и заклятия. Рядом с примерами темных чар указывались способы защиты от них. Времени категорически не хватало, и фон Веттин писала с поистине феноменальной скоростью.
Где-то через два часа, решив больше не испытывать судьбу, она убрала все на место и вернулась к Гертруде. Дождавшись отчета, чиновница сухо поблагодарила Йоханнсен за работу и предупредила, чтобы к следующему визиту прокурора та выглядела надлежащим образом.
Усталая, но удовлетворенная проделанной работой Хельга решила, что подробнее ознакомиться с собственными записями может и попозже. А сейчас она решила послушать свой организм, желающий расслабленно посидеть в каком-нибудь ресторане или трактире и отрешиться от неизбывных проблем хоть на какое-то, пускай даже краткое, время. Выйдяина улицу, фон Веттин блаженно закурила, вдыхая переплетающиеся ароматы табака и осеннего города. Краткая прогулка в поисках подходящего заведения привела ее к уютному кабачку, расположенному на перекрестке улиц полковника Эстакадо и святой Беатриче. Ресторанчик под названием "Струна и Чаша" выглядел приличным, а доносившаяся из него музыка - ненапряжной, и прокурор решила остановить свой выбор на нем.
Заказав обед и кофе с коньком, женщина откинулась на диван и, наконец, позволила себе расслабиться. В конце-концов, завтра ее ждет встреча и, возможно, бой с таинственным чародеем, так что сегодня можно себе позволить на время освободиться от маски ледяного спокойствия и отстраненности.
Попивая кофе, Хельга бвла мыслями где-то далеко от ресторанчика, пока слова очередной песни не вернули ее к действительности:

Вы изогнетесь, словно пламя у окна,
Спиной презрительно следя за всем вокруг
И в эту ночь вы вновь замкнете этот круг
Быть может, он оценит то, что вы одна?

Хрустит осколками изломанный хрусталь
Тепло улыбки вам, поверьте, не идет
Вам был охраной безупречный этот лед
Но он растаял лишь от пары слов... как жаль.

Услышавшая эти строки фон Веттин почувствовала, как ее прошиб холодный пот - такое ощущение, что незнакомый певец пел именно о ней. С трудом удержав себя в руках, чтобы не запаниковать, Хельга нервно осмотрелась и, убедившись, что прямых угрлз нет, решила, что поганец-Хельмут ее совсем запугал; и пора бы уделить время записям в блокноте. Домой почему-то совершенно не хотелось, и, заказав еще кофе с коньяком, она углубилась в свои записи.

Архивная крыса тут же опала с лица, явно обескураженная напором Хельги и, лепеча жалкие опровдания, передала прокурору пребывавшую в откровенно непотребном состоянии корочку. Первый раунд остался за фон Веттин, но женщина не собиралась останавливаться на достигнутом, решив продолжать давить на подследственную. Вернее - собеседницу. Тщательно ознакомившись с документом, Хельга подняла глаза на архивариуса и сухим канцелярским тоном обратилась к ней:
- Так, гражданка Йоханнсен. Ваши оправдания городскую прокуратуру не интересуют, в отличие от допущенных вами нарушений. Как мы видим, вы нетолько наплевательски относитесь к обязанности пребывания на службе по форме, но и пренебрегаете сохранностью служебного удостверения в надлежащей форме.
Сделав театральную паузу, прокурор поддалась на пару шагов вперед, подойдя почти вплотную к Гертруде и, неотрывно смотря той в глаза, продолжила самым что ни на есть иезуитским тоном:
- Или же вы, милочка, почитаете некомпетентными тех верных слуг Его Святейшества, которые в мудрости своей придумали для вас, в том числе, подобные правила? А может, вы сомневаетесь в благости Папы, с чьего благословления эти указания вынесены? Не стесняйтесь, душа моя, отвечайте!
И тут же, не дав собеседнице произнести ни слова, Хельга положила руку ей на плечо и, крепко сжав пальцы, громогласно продолжила, заставляя Гертруду пятиться назад под давлением руки:
- Ты что, ненормальная!? Да за такое всей вашей богодельне положена прокурорская проверка, служебное расследование и штрафы, а то и чего похуже! Ты что, Йоханнсен, по несоответствию хочешь вылетить отсюда, как пробка из бутылки!? Устрою! И вообще, мышь белая, как стоишь перед прокурором!? Ты тут на службе или дома на кухне!? Как положено действовать тебе в случае визита представителя надзорного органа для проведения доследования!? Стать смирно, отвечать по уставу! Я тебя, Йоханнсен, научу Ватикан и Папу любить, грешница!
И напоминаю, что ни одна душа не должна знать о совершаемых здесь следственных мероприятиях: у убийцы могут быть сообщники в городе. Понятно? А теперь отчитаться по уставу о сегодняшних событиях в архиве, затем провести меня в спецчасть и сесть писать обьяснительную записку по поводу допущенных нарушений тобой и иными сотрудниками архива. Раз-два, кругом! Выполнять!
Оказанным на Гертруду воздействием Хельга осталась довольна. Благородная кровь фон Веттинов, даровавшая Ватикану немалое количество достойных верных воинов и хитрых политиков, заиграла в прокуроре, делая и без того неприклонную чиновницу еще более упрямой и упорной. В таком состоянии бывшая монахиня могла продавить любое свое желание, сконцентрировавшись только на нем и отбрасывая все остальное, как несущественное. А любой неудачник, решивший встать на пути Хельги, мгновенно превращался во врага.
Следуя за архивариусом, достойная наследница рыцарей планировала найти книги, посвященные тому колдовству, с которым она столкнулась, а также способы защиты от него, церковные и магические.

Сказать, что мирная спокойная встреча и донельзя странный вопрос шокировали Паоло - это значит не сказать ничего. Несчастный tenente вытращился на командира, пытаясь понять, где тут намек. Нервно пригладив длинные, чуть вьющиеся волосы, мужчина прикусил губу, напряженно думая, к чему же весь этот разговор. Голова гудела после пьянки, и Джустиниани хотелось только одного - лечь и проспаться. Но медлить с ответом было нельзя, и офицер отрапортовал:
- Свое будущее вижу в продолжении службы под вашим началом, синьор. - и, опережая ожидаемый вопрос от капитана, продолжил - Вы простите меня за отъезд, я навестил отца, сообщить ему о послании Моро, решив, что в городе без меня денек переживут. Ну, мы выпили за покойного графа, за помин его души, и немного засиделись. Извините, capitane, я действительно провинился.
А еще, скажу вам, мне привратники передали, что меня искала Эстелла Сальваторе, моя бывшая любовница. Но братья ее не впустили, и она уехала несолоно хлебавши. Но поверь, commandante, я несобираюсь предавать тебя и служить нахальному офранцузившемуся Сальваторе: я итальянец и солдат!

Выслушав офицера, Данте кратко поведал ему, какие перспективы могут ожидать верного ему tenente в случае получения Эстакадо графского титула. Расслабившийся и похмелившийся Джустиниани успокоился, заулыбался, и явно был доволен открывшейся перед ним картиной. Когда капитан городской стражи закончил, офицер, желая продемонстрировать свою разумность и полезность, предложил:
- Данте, у меня есть идейка как поставить эту cagna-Эстеллу и ее папашу-cazzo наместо. Смотри: она хочет, чтобы я ее трахнул? Пожалуйста - приглашу в казармы и оприходую. А потом поделюсь с парнями. Со всем десятком, хе-хе! И ничего нам за это небудет: если она скажет, что неженатая девушка ходила на свидание в казарму, то ее ославят на весь город первостатейной battona! А это - повод скинуть Стефано с поста главы магистрата! Какой порядок он может навести в городе, если не справляется с собственным семейством? Такой позор, такой позор!
Сальваторе, конечно, полезет мстить, и тут его можно поймать на горячем. А за попытку убийства он ответит по полной, вплоть до казни. И будет у тебя, Данте, одним соперником меньше. Ну что, capitane, как тебе идейка?
Довольный собой, Паоло откинулся в кресле, и, залпом допив остатки вина, с ехидным прищуром посмотрел на командира. Молодой офицер был явно увлечен своей идеей, и гордился своей сообразительностью. Но осторожный Эстакадо понимал, что хитрый Сальваторе вполне может попытаться подкупить Паоло, и поэтому следовало сделать Джустиниани какой-нибудь достойный подарок, который обеспечит лояльность офицера: он был не из тех, кто служит двум господам, и, раз пообещав быть верным, останется таковым и впредь.

Пока офицеры беседовали, из казарм прибыл гонец с письмом на имя капитана. Ознакомившись с посланием, составленным дежурным sergente Фламини, Данте узнал о том, что ночью в городе чуть не свершилось преступление: пятерка неизвестных попробовала убить sergente Гастоне Чени, одного из людей де Боно. Опытному мечнику Чени удалось поразить, по его словам, двух неприятелей, и тогда остальные, прихватив тела погибших, спаслись бегством. Личности нападавших установить неудалось.

Когда нарядная Челесте в сопровождении свиты прибыла к небольшому палаточному городку, где разместились актеры, она, как показалось, словно бы переступила незримую незримую черту между унылым вечерним городом и ярким царством веселья: здесь небыло грустных и озадаченных лиц, здесь все жили яркой жизнью и дышали полной грудью.
Явившуюся даму сопровождали к шатру Амадео почти всем театром. Буквально за одну минуту пути женщина наслушалась комплиментов от актеров больше, чем от всех поклонников за месяц. В шатер руководителя предупредительные лицедеи за ней не последовали, вежливо предоставив синьоре возможность побеседовать с Винченцо Кресценци тет-а-тет.
Сам мэтр Амадео сидел в глубоком кресле перед высоким зеркалом из венецианского стекла и был занят тем, что умелыми движениями рук подводил себе реснички. Увидев в зеркале отражение вошедшей, мужчина радостно воскликнул, впрочем, ни на секунду не прервавшись от своего занятия:
- Синьора Челесте! Как я счастлив видеть вас, прекраснокудрая дочь Венеры, затмевающая томным взором и тонким станом красу самой Елены Троянской! 
Какие пути, неизвестные суетным смертным, 
Богиню направили в этот театр?
Какая печаль, или тяга к искусству, 
Позволили мне обнаружить здесь Вас?
Синьора Эстакадо, слушая этот монолог, про себя отметила, что Амадео, хоть и небыл знаком с ней лично, сразу же признал ее. Будучи женщиной неглупой, Челесте поняла, что деятель искусства явно навел справки обо всей знати города, дабы ненароком не попасть впросак. А это означает, что ему действительноинужны покровители.
Впрочем, ловить женоподобного мужчину на излишнем знании она не собиралась, и просто поделилась с ним своей идеей насчет грядущего представления.
Глаза маэстро загорелись, и он, по-быстрому завершив макияж, подскочил со стула, как подброшенный пружиной, и порывисто обнял и расцеловал накрашенными губками щеки девушки.
- Синьора, вы просто мое спасение! Конечно, я вседа готов дать представление, и не забуду и своих меценатов! Что вы желаете: что-нибудь обычное, простонародное и всем известное? Или на церковные темы? Тут на организацию много ненадо - пятидесяти сольдо хватит.
Или что-нибудь оригинальное! У меня есть безупречные идеи по тематике древнего Рима, и оглушительный успех мне гарантирован! Просто это дороже, а денег на Высокое Искусство у театра нет: большинство людей, увы, бескультурны. Могу злободневное: смерть Цезаря и дрязги Триумвиров! Это будет прекрасным отображением того, что происходит в городе! Если хотите, ваш брат будет играть роль Августа, который, как известно, победил. На реквизиты и жалование для этого действа мне потребуется, дорогая, ажно сто золотых.
А еще, - тут его голос упал до полушепота, - у меня есть идея, равных которой нет во всей Италии. Да что там Италии - во всем мире! Знаете историю Публия Клодия Пульхра? Нет?, - не дожидаясь ответа, маэстро продолжил возбужденным голосом:
- Душенька, сейчас я тебе расскажу самую яркую сцену, которая будет. Клодий умудрился на день Bonna Dea пробраться в храм к весталкам и соблазнить их всех! И это будет на сцене! Ты только представь - прекрасный юноша и четыре молодых девы в белых одеждах совокупляются под ритуальное пение из-за сцены! Это же новое слово в искусстве! Пульхра должны были за это казнить, но Цезарь, его любовник, спас юношу! Ты только представь: пожилой величественный цезарь грубыми сильными руками сжимает хрупкого прекрасного юношу, шепчет в ухо любовнику, что он ему важнее власти, оставляет на бледной коже синяки и засосы! Это же будет восхитительно! Но дорого, дорого, дорого... Ажно две сотни сольдо... Но если они будут - душа и сердце города будут принадлежать мне! Вернее, нам, милая Челесте! Что скажешь?
Что до "Энеиды", до за это спасибо душеньке-Беатрис! Синьора Джованни спасла театр от гибели, заказав эту пьесу, и я теперь смогу рассчитаться с частью долгов! С вашей же помощью я заплачу отставшееся, и даже хватит сольдо на новый реквизит! Ах, милая моя, вы ангел Господень! Я готов после Энеды на следующий же день поставить новое, по вашему желанию!

...Дойдя до площади Святого Ангела, синьора Эстакадо поняла, что незнает куда идти дальше - место проживания ученого было ей неизвестно. Но разве такая мелочь может смутить решительную девушку? Конечно же, нет. Город - не безлюдная пустыня, и всегда можно спросить дорогу. Побеспокоив пару человек и вызнав дорогу, Челесте отправилась на Трехрогую улицу, мимоходом подивившись такому странному наименованию.
Пройдя несколько десятков метров по улице со странным названием, девушка нашла ответ на свой невысказанный вопрос - между двух домов, построенных в многоквартирном римском стиле, приютилась небольшая опрятная траттория, по самую крышу увитая виноградной лозой. На вывеске над входом была изображена трехрогая коза, застенчивым взором глядевшая на боченок вина. В отличие от многих подобных заведений, из приоткрытой двери не доносилось ругани и пьяных воплей - только мерный, подобный набегающему на каменистый берег приливу, шум спокойно беседующей толпы.
Но сейчас синьоре Эстакадо небыл нужен кабак, и она направила свой путь дальше по Трехрогой улице. Дорога была недолгой, и вскоре перед ней возник искомый дом с желтой марсельской черепицей. Как и большинство домов здесь, он был типичной, как сказали бы древние римляне, insula. Небольшой - всего в два этажа, и опрятный, с чистой окрестной территорией, он действительно производил благоприятное впечатление. Сушившееся на улице белье не мешало войти, играющие во дворе дети были опрятными и совсем не шумными. Словом, конкретно данная insula представляла собой обиталище среднего достатка мещан, привыкших жить в тишине и спокойствии, и на фоне остальной суетной Пьяченцы представляла собой поистине островок безмятежности.
Войдя на первый же этаж, Челесте сразу углядела на одной из дверей бронзовую табличку, на которой было отчеканено: "Мэтр Амброзо, доктор богословия". Благородная синьора знала, что в большинстве схол Семь свободных искусств - лишь ступень, предшествующая обучению на богослова, медика или юриста. Но, если слухи верны, мэтр в первую очередь не теолог, а ученый.
На стук в дверь к Челесте вышел среднего роста мужчина возростом немного за пятьдесят, с аккуратно подстриженной в испанском стиле бородкой и глубокими залысинами по вискам. Черные волосы мужчины, в которых уже серебрилась седина, были коротко подстрижены. Подслеповато прищурившись, он внимательно посмотрел на гостью, и, неузнав ее, отвесил неглубокий поклон:
- Приветствую вас, синьора. Вы ко мне? Если да - то сразу предупреждаю, что я не алхимик: это все слухи клеветников и злопыхателей.

Когда из пыльной тени Первого отдела появилось местное воплощение Цербера, Хельга непроизвольно брезгливо поморщилась. Весь внешний вид архивной мыши говорил об ее радикальном пуританстве и полном наплевательстве на собственную внешность.
Сама госпожа фон Веттин почитала себя женщиной набожной и благочестивой, но для отмороженных фанатиков вроде хозяйки спецчасти она являлась грешницей из грешниц и новой вавилонской блулницей просто по факту того, что блюла свое тело в чистоте и опрятности. В свою очередь прокурор считала, что госслужащие, да и любые нормальные адекватные люди в обязательном порядке должны следить за собой, а не выглядеть, как нищие оборванцы. И тем паче, если эти люди служат Ватикану и, таким образом, являются проводниками воли Папы и Господа.
Вообще, будь мнение Хельги решающим, она бы обвинила подобных людей вне закона и приравняла к еретикам и диверсантам, потому что самим обликом своим и тупым упрямством они порочат добрый облик подданых Его Святейшества, а своими настойчивыми проповедями отвергнуть все-провсе вызывают у обывателей только насмешки и ненависть, переходящие в нелюбовь к официальной церкви. И история безумного Саванаролы, давным-давно ввергнувшего цветущую Флоренцию в бездну аскетизма и мракобесия, была живым подтверждением мнению прокурора.
Заставить такую ненормальную дать ей пропуск к документам первого отдела будет чертовски сложно, но фон Веттин не была бы самой собой, если бы отступилась. Краткий анализ ситуации привел Хельгу к выводу, что на подобных людей надо воздействовать авторитетом и должностными регламентами, этим запудрить ей мозги и следом , перейдя в наступление, таки выбить себе пропуск.
Поджав губы, фон Веттин достала корочку и продемонстрировала ее, не выпуская из рук, архивистке. Сухим канцелярским тоном женщина представилась:
- Майор фон Веттин, городской прокурор Кендлмесса. Прибыла для расследования уголовного дела УО-123765/14-55-78 в отношении мужеубийцы ван Стракенборг Стахувер, подданой герцогства Зееландия, подозреваемой в деяниях, предусмотренных статьями 201.1, 201.2, пунктом 5 статьи 203, а именно применение черной магии с целью убийства в отношении группы лиц с использованием тайных знаний, полученных их неустановленного источника. В соответствии с пунктом 18 "Регламента взаимодействия между органами прокуратуры и Святой Инквизицией", в случае подозрения в совершении колдовских деяний, прокурорскими органами устанавливается факт совершения противоправных действий с использованием черной магии. В связи с отсутствием в штате городской прокуратуры сотрудника с допуском к документам первой степени секретности мною, как начальником указанного органа государственной власти, данные действия должны быть совершены лично.

А теперь, - Хельга прищурилась и пристально посмотрела в глаза собеседнице, - представьтесь по уставу и предоставьте ваши документы для установления личности. Кроме того, я требую разъяснений, почему вы, находясь при исполнении служебных обязанностей, в нарушение устава стоите не по форме?
Фон Веттин еще раз поблагодарила себя за предусмотрительность - то, что она пришла по форме, могло помочь. Кроме того, Хельга знала, что из всех архивных работников только сотрудники первого отдела имеют спецзвание Службы Безопасности Святого Престола, как знала и то, что форму им просто-напросто не выдавали, не считая нужным тратиться на тех, кто ее итак не оденет.
Если заставить эту крысу оправдываться, то ее доводы будут звучать весомей. И, дай Бог, так и будет.

Наступление теплого летнего вечера Данте встретил в своем особняке. За чашей вина мужчина анализировал итоги прошедшего дня и строил планы на будущее. И пускай в той ситуации, в которую воля герцога Сфорца поставила Пьяченцу, все предположения напоминали карточный домик, встречать новый день без какой-либо цели капитан городской стражи не собирался. В конце-концов, он будет действовать, а другие пусть под его действия подстраиваются. Тут главное опередить остальных хоть на пол-корпуса, и тогда он будет идти вперед, а прочие - следовать в канве именно его действий. Пост капитана городской стражи для него не предел, но сейчас, по крайней мере, он сможет удержать клинки своих secondino в подчинении.
Мысли офицера были нарушены визитом слуги, с поклоном сообщившего, что к благородному синьору явился подчиненный. Неужто что-то произошло? Раньше солдаты просто так в дом к Эстакадо не шастали! Как оказалось, все нетак плохо. Очевидно, идеи о грядущем повышении смущали разум нетолько капитана, но и его подчиненных. И вот один из sergente, Просперо Пинотти, решил проявить несвойственную для него инициативу и разумность, и лично доложить высокому начальству обо всем, что могло показаться тому интересным. Неиначе просек, что, когда капитан станет графом, а кто-то из лейтенантов капитаном, то у него откроется возможность избавиться от утомительных патрулей, заняв место tenente.
Данте приказал впустить подчиненного, и вскоре перед Эстакадо навытяжку стал моложавый подчиненный. Кашлянув, десятник доложил, четко, как на плацу:
- Синьор, счел необходимым доложить вам о замеченном и установленном вашими подчиненными втечение суток. Не так давно из-за города вернулась Эстелла Сальваторе. Выглядит усталой, злой и недовольной. Кроме того, мы выяснили, что слухи об ополчении республиканцев, хоть и ходят по городу, беспочвены. Дальше: Матиас Джованни посещал свою тратторию "Cavallo fortunato", где имел долгую беседу с трактирщиком Бартоломео Риччи. О чем - неизвестно. Де Боно укрепляет свою развалину и, видимо, готовится к бою. С кем - неизвестно. Кроме того, ранним утром в город прибыл какой-то молодой cazzo, представившийся Бальдассаре из дома Фаррадечи. Синьор, я желаю вам графского титула и буду делать все, чтобы помогать вам, - Caposquadra щелкнул каблуками и подбоченился, - Разрешите вернуться к несению службы?

...Схватив цепкими пальчиками золото, мигом скрывшееся в вырезе, служанка схватила Челесте за руку и утянула поглубже в небольшой сад, разбитый вокруг дома Альберти. Скрывшись в тени развесистого платана, жадная до денег девушка еще раз оглянулась, чем-то напомнив Эстакадо испуганного зверька, и быстро-быстро зашептала:
- Синьора-синьора! Сначала, значит, после слов гонца, в дом пришли синьоры Джироламо Альберти, Марио Марио, Леопольдо Кальдерони и Самсоне Нинни. Попросили себе вина и сыра, и заперлись в кабинете хозяина. Ну, о чем они говорят там таким составом, это всем известно: Самсоне и Марио уговаривают господина и Леопольдо стать республиканцами, а те все мечутся и немогут решить. Ну, Кальдерони-то ладно, он в политике полный импотент, как хозяин в постели, - тут служанка, прикрыв рот рукой, тихо захихикала, - а наш главный buca di culo просто боиться, что народ выйдет из-под контроля и снесет его вместе с дворянчиками.
А я вот считаю, что всяких cazzo допускать во власть нельзя! Вот представьте, синьора, что городом будут править мясники да пекари! Это же полная cagata получиться! А если главой совета, например, станет эта battona Роза с улицы Ткачей!? Как, вы незнаете Розу? Так я вам сейчас расскажу!, - поток слов не по теме был прерван взмахом руки Челесте, и служанка, вспомнив, за что ей платят, продолжила, - а с час назад зашел сюда один синьор, вы представляете, дядюшка Бартоломео Фаррадечи! Сам Бартоло сыграл в ящик, и этот, Бальдассаре его кличут, приехал занять его место!
Ну, интересно же было, вот я подслушала! Он, это самое, культурный-культурный, гуманистом себя называет, и говорит, что хочет в фпьяченце мира и покоя! Ну, наши-то сначала перепугались от появления такого важного новичка, но сейчас расслабились и вместе пьют вино и беседуют на разные отвлеченные темы.
А дальше я, синьора, незнаю. Информацию прочим меньше пятидесяти не продам! А сейчас я побежала! Если решите мне снова помочь, спросите здесь Беатриче Францешини!

...Пока глава семьи собирал информацию в борделе, его сестра избрала своей целью полную противоположность публичному дому - храм Божий. Отец Феликс явно был впечатлен речью разумной не по годам девушки, и принял ее исповедь, отпустив все грехи, действительные и мнимые.
Завершив церемонию, епископ предложил девушке, раз уж она так против конфликтов, от имени брата подписать следующее письмо, под которым два человека уже расписались:
Дети мои, благословенные жители Пьяченцы!
Святая мать наша католическая церковь вместе с вами скорбит о нашей утрате и смиренно молится за душу покойного графа Агостино Росси. Но не забывает церковь и о прихожанах своих: четыре благородных дома подвергнуты искушению властью. Мы верим, что на смену графу Росси придет достойнейший из них. Но, дабы диаволовы козни не заставили кого-либо пролить христианскую кровь, мы на седмицу запрещаем в Пьяченце все дуэли, а такожде любые поединки оружные. И власть мирская в сием начинании всяко поддерживает власть духовную.
И да будет любой нарушитель подвергнут гневу Господа и добрых людей.
Отец Феликс, епископ.
Стефано Сальваторе, глава магистрата.

Неудача у дома де Боно заставила Челесте сильно задуматься. Получается что здесь Сальваторе их обошли и оставалось надеяться, что ненависть Эмилио здесь возьмет верх на выгодами возможного союза. И перевесит неприязнь к дому Эстакадо в частности. Словом, де Боно сам влез в дрязги, когда посчитал, что может оспорить решение герцога Сфорца. Потому взбешенному солдату достался лишь укоризненно-холодный взгляд, словно тот был мальчишкой-прислугой, уличенным в мелком воровстве сладостей. Вести себя как ссорящиеся на рынке торговки Челесте считала ниже своего достоинства.
А вот у дома Альберти почтенную сеньору поджидал небольшой сюрприз, а именно - служанка, явно желавшая подзаработать сверх того, что у неё уже было. Это был какой-никакой, но шанс.
-Помогать нуждающимся - дело благородное, - кивнула Челесте, вполне готовая заплатить за такие сведенья, - если же память ваша будет особенно остра, а разговор - весьма интересным, то я согласна заплатить даже не двадцать, а тридцать сольдо. При условии, что при встрече со следующими, жаждущими вам помочь и поговорить о том, что происходит в доме, так же как и я, начальная сумма пожертвование будет никак не менее тридцати сольдо.
Столь странное условие Эстакадо выдала лишь на основании искорок алчности в глазах девушки. Просить её молчать бессмысленно, так пусть же следующий жаждущий раскошелится еще больше, чем пришлось Челесте. Сейчас она вроде как подала служанке неплохую идею даже с возможностью почувствовать себя важной особой.

В церкви Челесте вела себя как обычно, да и кого интересовала дворянка в относительно скромном наряде, опустившая голову и перебирающая простенькие на вид четки? Конечно приказ Моро обсуждали все, кому не лень, но пока сеньора Эстакадо еще могла сходить в церковь как обычно. Потом придется принимать меры предосторожности и ходить с охраной, а лучше воздержаться без нужды от прогулок.
Епископ, как и ожидалось, в аудиенции не отказал, потому войдя в кабинет, Челесте сперва склонила голову и попросила благословения у отца Феликса. Это был человек, достойный уважения, а не просто "свинья в рясе", как иногда называли школяры не слишком честных и порядочных священнослужителей, и сама Эстакадо его уважала. В столь смутные времена человеку достоинств отца Феликса весьма и весьма непросто оставаться епископом...
- Прошу простить, если прервала ваши размышления, отче. Но теперь, когда в Пьяченце наступают столь непростые времена, я хотела бы обрести духовное утешение. Теперь мою жизнь омрачает не только за своих братьев, ведь они - единственные родные, что остались со мной после смерти отца и матери, но и за наш славный город, в котором мне посчастливилось родиться и вырасти. Увы, но если дом Эстакадо желает лишь сохранить и, по-возможности, укрепить свои позиции, то некоторые настроены не в пример решительней. Беспокойные слухи о том, что далеко не все намерены подчиниться приказу герцога Миланского, а достойные мужи города, вроде Эмилио де Боно, и вовсе начинают ненавидеть ближних лютой ненавистью. Блеск графского венца словно лишает людей разума и подобное наверняка беспокоит также и вас, отец Феликс. Потому... я хотела бы исповедаться и помолиться от всего сердца за своих братьев, ибо в такую смуту может статься так, что это окажется последней моей исповедью. - говорила все это Челесте своим приятным и печальным голосом, словно продолжала нараспев читать молитву.

Первым делом славный capitane посетил родные казармы. Всего в подчинении Эстакадо было семьдясят два человека: три десятка верных лично ему и по два десятка у лейтенантов Джустиниано и Сельво. И эти солдаты могли сыграть немаловажную роль в том, что будет происходить в ближайшие дни в городе. В поведении Джан-Франко Данте не сомневался: этот мужчина будет верно защищать закон, на страже которого он поставлен, и полулегальные действия поддерживать небудет. Зато, если другие дома позволят себе преступить черту, на них вполне можно натравить лейтенанта и его парней, и тогда Джан-Франко невольно послужит вящей славе дома Эстакадо.
Иное дело - Паоло. Этот человек, как говориться, из молодых да ранних, и его вполне могут подкупить оппоненты, пообещав чин самого Данте. А расставаться с должностью капитана синьор Эстакадо несобирался, тем более для самоуверенного подчиненного.
В казармах Джустиниани не обнаружилось. На счастье Данте, сегодня старшим по караулу был Уббальдо Пене, один из надежно прикормленных десятников, который и сообщил начальнику, что лейтенант после речи гонца велел седлать коня и споро убыл за город, по направлению к монастырю. Не иначе, отправился делиться новостями с отцом. И, если так оно и есть, ранее, чем вечером или, тем паче, завтрашним утром, ждать его бессмысленно.
Внезапно один из стражников - пожилой ветеран Альдо Фламини, только что сменившийся с поста у ворот, подал голос:
- Signore capitane, а signore tenente Джустиниани сегодня нетолько вы интересуетесь. Молодая дама со служанкой с утра искали его, но я сообщил, что он уехал, - ветеран разгладил седые усы, - А заодно я предупредил бедную девушку, что Паоло с ней поиграется и бросит. Но она меня не послушала и сорвалась верхами прочь. Наверное, помчала вслед своему любимому.
Вытрясши из добросердечного Альдо внешность визитерши, Данте установил, что лопух-стражник рассказал все эти подробности никому иному, как Эстелле Сальваторе. Не иначе, эта шлюха решила завлечь женолюбивого Паоло в свои сети и поставить его на службу своему отцу. Впрочем, если верить рассказам Джустиниани о порядках в обители, женщину внутрь они пропустить не должны. Лейтенант рассказывал, что единственные женщины, имеющие возможность попасть на территорию монастыря - это, хе-хе, блудницы. И то - их пользуют по назначению и затем споро выставляют за ворота. Так что на сегодня, волею случая, Паоло избежал козней дома Сальваторе, но на завтра Данте лучше было бы озаботиться тем, чтобы подчиненный не сменил хозяина.
Раздав стражникам обычные указания и призвав их проявлять больше внимательности и рвения в это сложное время, capitane отправился в лучший бордель Пьяченцы - "Ночную Волчицу". Maman Аньес, хозяйка "дома наслаждений", услышав о том, что в ее заведение вошел сам любезный господин Эстакадо, лично спустилась поприветствовать дорогого и неизменно щедрого гостя.
Хотя красота немолодой дамы уже вступила в период увядания, но с помощью мазей, кремов и вечно веселого настроения она пока что продолжала оставаться такой же яркой и горячей, как в более молодые годы, что могли засвидетельствовать многие ветераны стражи, неизменно отзывавшиеся о ставшей бордельмаман женщие только хвалебными эпитетами.
К самому Данте хозяйка публичного дома относилась очень трепетно и заботливо: ей льстило внимание и куртуазное общение молодого дворянина, заставлявшее вспомнить былые деньки. Но сегодня Эстакадо пришел в бордель не за тем, что ищет в нем большинство посетителей: его интересовало нечто более возвышенное и важное, чем женщины - информация. Знание, если угодно. А уж этой ценностью maman всегда могла поделиться с посетителем: были бы у того деньги. И, хотя Аньес всегда предупреждала алкающих новых слухов и сплетен, что не всегда они могут быть достоверны, но, к чести женщины, в подобных вещах ошибалась она редко: сказывалась долгая практика.
Сегодня свои сведения женщина оценила в двадцать золотых: а это значит, что ей удалось вызнать не так уж много. Помимо уже известной Эстакадо информации, с ним поделились следующим:
- Primo. Сейчас активнее и явнее всего действует Эмилио де Боно. Этот вояка, видимо, решил наплевать на указ Моро, и сейчас срочно укрепляет свое поместье и божится, что только он может стать достойным владыкой Пьяченцы. Из четырех претендентов он нелюбит никого: Джованни - потому что он занимается торговлей, Сальваторе - за то, что они офранцузились, Фаррадечи - за то, что Бернардо считается первым клинком Пьяченцы, а то и всей Романьи, вас... Ну, к вам он относится немногим лучше, но все равно считает вас слишком умным для поста начальника городской стражи. Кроме того, одной из моих девочек показалось, что в дом де Боно заходил никто иной, как Стефан Сальваторе. Как долго мужчина там был, она незнает, так как, ясное дело, не следила за ним.
Secondo, епископ. Поговаривают, что отец Феликс очень недоволен волей герцога Сфорца, и обещает любой ценой попытаться остановить кровопролитие. Солдат у него нет, но если он натравит горожан на того, кого обьявит предателем церкви... В общем, не мне обьяснять, вы и так все знаете, любезный мой capitane.
Terzo. Нинни-кузнец из городского Совета по дороге к дому Альберти громко распинался о необходимости скинуть власть титулованных ослов, и установить республику типа венецианской. Кроме того, говорят, что в ремесленных кварталах сторонники республики тихонечко собирают ополчение. Впрочем, это непроверенные сведения, и безоглядно доверять им не стоит.
Quatro, милейший Амадео планирует через пару суток дать новое представление. И, если отсыпать ему золота, он не забудет упомянуть щедрого покровителя искусств, который подарил народу замечательный праздник.

Наконец-то она выспалась! Значит, снотворное не подвело! Сегодняшним прекрасным днем Хельге все казалось замечательным, и она даже испытала прилив несказанной благодарности к Хельмуту за то, что он ее не беспокоил.
Хельмут... Мысли о нем заставили прокурора потянуться за запретной перепиской. Написал ли он еще что-то? Ждут ли ее веру и разум новые испытания?
Как оказалось - написал. А он, оказывается, еще и поэт! Такое послание нельзя было оставить без ответа, и дать ответ ответ прозой - значило проиграть. Фон Веттин никогда раньше не марала бумагу стихами, считая это уделом пустоголовых глупцов, и сегодня ей впервые в жизни предстояло облечь строки в рифму. Нетвердой походкой женщина подошла к пальто и вынула из кармана пачку сигарет. Нервно закурив, она даже забыла про свой принцип: не курить в спальной. Достав из стола бумагу и ручку, Хельга принялась писать.
Как оказалось, это не так уж и сложно, как она боялась: десять минут, три сигареты и два испорченных листа, и вот стихотворный ответ готов. Осталось только перенести его в книгу. Хотя нет - для Хельги черный том потихоньку становился Книгой с большой буквы.
"Милый Хельмут!
До чего очаровательно Ваше коварство! Оно произвело на меня впечатление столь сильное, что нынче утром я не удержалась и написала для Вас этот простой ответ.

Я - лишь скромный служитель закона,
И вам меня не понять,
И видит пречистая дева - Мадонна,
Не след вам меня искушать.

В этом городе я - инструмент правосудия,
Механизм для законов и норм.
Уж давно затянулась прелюдия,
Прошел сезон словестных форм.

Для меня вы - полуночный странник,
Демонолог в наряде из лжи.
Для меня вы - из ада посланник,
Что Христу никогда не служил.

Заклинаю отбросить вас тайны,
Не жалаю в загадки играть.
Знаю - ваши слова не случайны,
Это все - чтоб меня испытать.

Знаю, с честью пройду чрез преграды,
Верю, кредо останусь верна.
Ваш секрет будет мною разгадан,
Победит лишь моя сторона.

Поймите и меня, прелестный Хельмут!
За сим откланяюсь, дабы не мешать Вам вести приготовления к нашей грядущей встрече
Ваш подруга, Хельга, прокурор Кэндлмесский".

Все. Написала - и заставить себя забыть о Книге до самого вечера. А так хочется замереть над ней, увидеть, как из ниоткуда появляются строки, продолжить беседу... Но - нельзя. Она - страж закона, и ее долг перед Господом и людьми обезвредить колдуна, чтобы он не смог более совратить никого.
В мозгу Хельги все звучали на разные тона строки из послания Хельмута. В глубокой задумчивости женщина позавтракала, умылась, привела себя в порядок и, одевшись, вышла из дому на чуть морозную улицу. Легкий осенний ветерок каснулся ее лица, и тут же отпрянул, будто не желал иметь с прокурором ничего общего. Казалось, даже опавшая листва разлетается у нее из под ног, дабы она не каснулась ее.
В задумчивости женщина брела по субботнему Кэндлмесу, не обращая внимания ни на то, что твориться вокруг, ни на ругань от случайно задетых прохожих. Лишь перед зданием архива она немного пришла в себя. Подняв голову и добавив во взгляд стали, сжавшая губы в тонкую ниточку прокурор поднялась на второй этаж и открыла дверь с табличкой: "Первый отдел. Вход только по спецпропускам".

Челесте Эстакадо относилась к тому типу женщин, что предпочитают слушать, чем говорить, потому ответила она брату далеко не сразу. Действительно, служанки успели разболтать госпоже большую часть слухов, ходивших по городу, покуда дворянка стойко терпела процедуру золочения волос. Только вот много ли проку от слухов? А распоряжение Моро и впрямь стало сюрпризом, из чего следовало, что у герцога Миланского и своих забот хватает. Пища для размышлений была более чем богата и Челесте обдумывала возникшую ситуацию, стараясь подойти к делу с разных сторон. Пусть она и не обладала коварством нынешнего Папы Римского, но старалась быть для семьи не просто разменной монетой.
- Думаю, что борьба предстоит нешуточная, брат мой. По крайней мере епископ обещал особо не вмешиваться, что уже радует. Но заручиться от него если не поддержкой, то хорошей рекомендацией следовало бы. Что касается недоброжелателей, что прочат себя в правители сего города... - Челесте отвлеклась на некоторое время от своего блюда и подняла на брата свои серо-голубые глаза, - Глава дома Сальваторе коварен, ты и без меня знаешь, что этот человек с легкостью пойдет по трупам. Во всяком случае место главы городского магистрата он занимает не просто так. Подозреваю, что его наследники суть яблоки, недалеко упавшие от яблони, но точнее сказать не могу. Не все так просто и с главой дома Фаррадечи. Это опасный человек и вовсе не дурак, как могут подумать некоторые. Привыкший побеждать, он не отступиться и теперь. Многие светлые умы сего города, а может и не только, находят у него покровительство. Лишь о главе дома Джованни толком сказать нельзя ничего и уже потому стоит ожидать разного рода неприятностей. Что я знаю - так это ему принадлежит несколько тратторий куда, между прочим, и твои подчиненные ходят, брат мой.
Она снова задумалась, вернувшись на некоторое время к еде и внимательно посматривая то на Данте, то на Орфео. Хоть последний еще был слишком юн для всего этого, но потихоньку и его приобщали к семейным делам, пусть и не до конца... Ведь Орфео еще очень и очень многому предстоит научиться, не считая естественных наук. Подобные уроки может преподать лишь жизнь.
- Еще меня беспокоят некоторые вещи. В частности поведение почти половины городского совета, которые неизвестно зачем заперлись в доме Альберти. Эмилио де Боно тоже из городского совета... Ума не приложу, чем ему не угодили четыре дома, включая наш, но он явно будет чинить препятствия всем, пока не успокоиться или не найдет союзников... Что же касается Колонны, - тут лицо Челесте дрогнуло, но сохранить спокойное выражение ей все же удалось, - то думаю просто он опьянен властью, данной ему герцогом. Нужно будет доказать верность Моро, но оно и понятно.

Это солнечное летнее утро первого июля 1497 года жители тихой Пьяченцы запомнят надолго. Старый граф умер, но жизнь горожан продолжалась своим чередом: ранние торговцы раскладывали товары, пекари будили помощников, чтобы приготовить просыпающемуся городу свежий хлеб, ночной патруль стражи передал дела утреннему и спешил по домам, а те, позевывая, приступали к обходу...
Два тряпошных цербера из городской стражи скучали у городских ворот, успешно проигрывая битву со сном, когда их дрему разогнал топот копыт. Всадник в такое время не может быть случайным путником: это Паоло и Клаудио твердо усвоили. Отлипнув от стен, полусонные стражи города встали в воротах, готовясь встретить незнакомца или предупредить город об опасности. Но гусями, спасшими Рим, двум небритым молодцам не суждено было стать. В облаке пыли показались два всадника: молодой человек в дорожном плаще и его спутник - воин со штандартом герцога Миланского - не иначе как Моро решил облагодетельствовать оставшихся без непосредственного правителя подданых какой-то вестью.
Споро отворив ворота и впустив гонца, стражники разбудили сменщиков и умчали радовать пробуждающийся город вестью: Приехал посланец герцога Сфорца! Добрые жители Пьяченцы, наученные современной историей, отреагировали на весть мгновенно, и вскоре на центральной площади собралась большая толпа, ждущая вестей. Удовлетворившись количеством сбежавшегося народа, посланец удовлетворенно кивнул и, прокашлявшись, зачитал письмо:
"Наш всенародно любимый господин и повелитель герцог Миланский Лодовико Мария Сфорца скорбит вместе с вами о смерти своего верного вассала - графа Росси, и, в искренней заботе о народе Пьяченцы, дабы он не остался без отца и правителя, повелевает: в течение месяца благородные семьи Джованни, Сальваторе, Фаррадечи и Эстакадо будут неустанно трудиться на благо родной Пьяченцы, и по прошествии месяца тот, кто сумеет лучше всех проявить себя, получит из рук нашего господина графскую цепь и титул владыки славной Пьяченцы.
И да поможет Вам Бог.
Лодовико, герцог."

И, пока простые горожане пытались понять, что грядет за этой вестью, а купцы подсчитывали грядущие барыши и разорения, власть придержащие думали совсем по-другому. Их тяжелые слова камнем падали на уши окружающих и, превращаясь в былинку под порывами ураганного ветра, мчались от одного человека к другому, искажаясь и перевираясь, изменяясь и коверкаясь, чтобы, в итоге, тяжелым золотым осесть в казне слухов тех, кому герцог Моро выразил свое благоволение.
Наибольшей достоверности заслуживали следующие сплетни:
...Говорят, что, услышав гонца, Эмилио де Боно ажно покраснел и, швырнув свой берет наземь, в гневе растоптал его, ругая на чем свет стоит выскочек, посмевших занять место, которое должно было принадлежать ему. А потом он умчался в свой дом, как ошпаренный!
...А еще поговаривают людишки, что синьора Пикколомини шепнула своей служанке, что ей срочно надо искать мужа из будущих графов!
...Зятек мой, чтоб он сгорел в аду, бездельник, слыхал, что Колонна громко так заявил: дескать, без него тут никто графом не станет, а сам он, мерзавец, вообще подумывает о том, чтобы забрать Пьяченцу себе.
...Хосподин мой! Нинни-кузнец, услыхавши хонца энтого, лапищи-то свои поразмял и грит, значицца: от таперича мона рясу публике делать! Чеб енто значало, а, хосподин? Эвон как завярнул: рясу, значица, публике делать! Нешто всех в монастырю ряшыл поназагонять?
...Почти половина городского совета заперлась в доме Альберти и там что-то решают!
...Отец Феликс всех нас благословил и пообещал, что церковь останется в стороне, но не забудет тех, кто ее поддерживал.

По крайней мере, этим слухам вы могли доверять: они пришли к вам из разных источников. Теперь их надо было использовать с умом - будущему графу, коим, несомненно, станете имено вы, пригодиться каждая крупица информации.
И теперь Пьяченца, словно по инерции жившая, как обычно, начала замирать, словно природа в преддверии неизбежной бури. Шторм интриг, ураган клинков, цунами заговоров и девятый вал смертей: все это грозило обрушиться на доселе мирный город.
Кто станет правителем Пьяченцы? Как много переживет этот месяц? Что станет с городом? Все это зависит только от вас.
Итак:
- ДОСТОПОЧТЕННЫЕ СИНЬОРЫ И СИНЬОРИНЫ, НАША ПЬЕСА НАЧИНАЕТСЯ! СИЛЬНЫЕ ДУХОМ ЗАМРУТ В ОЦЕПЕНЕНИИ, А СЛАБЫХ И БЕРЕМЕННЫХ МЫ ПОПРОСИМ УДАЛИТЬСЯ - ЭТО ЭПОХА РЕНЕССАНСА! ВАС ЖДУТ СЛЕЗЫ И КРОВЬ, ЛЮБОВЬ И НЕНАВИСТЬ, ВЕРНОСТЬ И ПРЕДАТЕЛЬСТВО! И ВСЕ ЭТО - В НАШЕЙ МАЛЕНЬКОЙ ЛЮБИМОЙ ПЬЯЧЕНЦЕ!
...Но горожанам было не до слов Валерии, известной городской сумашедшей...

-Коридоры, коридоры, повороты, снова коридоры, если бы планировщик этого чертова замка давно не издох я бы лично его пристрелил! - Аларик проклинал несчастного планировщика наверное каждый день, но сегодня он был особенно "восхищен" работой древнего архитектора. Жгучая любовь охотника к этому человеку давно стала притчей во языцех среди жителей замка. Зачастую у него сразу спрашивали место назначения и указывали кратчайший путь, своим ворчанием охотник даже умудрился вызвать искреннее уважение одного из старых и ворчливых слуг, тот кажется около получаса семенил рядом и наслаждался потоком брани. А потом еще эти два мерзавца, со своими комментариями, да сожрут они вместе молот Поля! Хотя ладно, кажется вот он портрет, "можете не жрать" милостиво позволил охотник про себя. Графа пока что не было, а потому пришлось любоваться окружающей средой
Окружающей средой оказался несчастный портрет некой Мари де Рэ, которая насильно вынуждена была наблюдать его неповторимую физиономию. К чести покойной графини это испытание она выдержала стоически. Сама же дамочка относилась к тому самому статусу "Принцесс в доспехах" за огласку которого его не так давно чуть не накрыла порцией горючки горячая огнеметчица. Аларик до сих пор благодарил бога что она не додумалась насадить его на штык, он был в той ситуации реально практичнее. Хотя он и недолюбливал подобный тип дамочек, но сразу была видна та самая "Породистость" аристократии старой школы. Большинство благородных ублюдков что он повидал будучи в Риме и в подметки им не годились. Безвольные, слабые щенки, умеющие тявкать но не могущие нормально укусить. Мнящие себя владыками, а на деле не способными даже постоять за себя, смех да и только. Портрет же явно утверждал что эта дама за свою честь постоять могла сама, а так же за честь своего кавалера, его брата, отца и всех попавшихся под руку оскорбленных родичей которые несомненно... "О! А вот и граф... Опаздывает, хотя может у благородных так принято?" Недоуменно промелькнула мысль у него в голове.
Граф был одет просто, практично, удобно, в общем как дома где он собственно и был, но с оружием, эту привычку охотник одобрял, и хоть к нему в комнату пока не врывались сквозь окно мифические демоны, гарпии и сам владыка Абиссарии верхом на крылатом козле, он продолжал надеяться верить и ждать держа под подушкой все четыре любимых пистолета.
Поприветствовав графа охотник двинулся следом, как ни странно в тренировочный зал. "Да что ж у них тут принято все вопросы в нем решать? Или это такой дизайн комнаты переговоров?" Все в том же недоумении вопрошал себя охотник

Зрелище "Принцессы в доспехах" как Аларик окрестил про себя Изабо его весьма позабавило, по поводу чего он тут же прокомментировал появившись в конце коридора с гвардейцами. Причины ухмылок сопровождающих инквизитор так никогда и не узнает, и пожалуй для телесного и душевного здоровья охотника это хорошо. А вот при виде ее сопровождающего охотник недовольно скрипнул зубами, слишком близко. Этот тип слишком близко подобрался к его начальнице, хотя в отличии от самого Аларика ее это явно мало волновало. Охотник с удовольствием представил как пуля одного из его огнестрельных друзей прошивает бедро лейтенанта. Но об этом тоже никто и никогда не узнает, если не доведется претворить эти события в жизнь конечно. Когда они подошли охотник вежливо отвесил легкий поклон начальнице и кивнул ван Тейну. После чего извинился и еще раз бегло осмотрел доспех баронеты. Вроде-бы все было в порядке. В любом случае стоило держаться поближе. Сам он предпочел одеть не стесняющий движений бронежилет и легкую кольчугу. Накинув поверх любимый удобный плащ,в котором покоилось почти все его вооружение за исключением полюбившейся ему штурмовой винтовки которую с прошлого раза он уже несколько раз пересобрал откалибровал и заменил некоторые детали теми, что на его взгляд подходили лучше. Шальную голову охотника берегла только его верная широкополая шляпа, которая кстати часто служила последним доводом в шуточных перепалках с "волкодавами". Во второй фляжечке на этот раз плескался чистый самогон на поиски которого охотник убил чертовски много времени с местными-то дурными порядками. Главным достоинством были не только антисептические свойства, но и крайняя горючесть вещества. Аларик никогда не стеснялся в бою грязных фокусов а выплеснутый в глаза крепкий алкоголь или духи прекрасно лишают противника зрения, особенно если он не успел их закрыть. Учитель охотника всегда говорил. Благородство мертвым уже не пригодится, а помирать Аларик ну никак не собирался. Обычную сопровождающую трость охотник сегодня заменил тяжелой шпагой старого типа. Что-бы не говорили манерные фехтовальщики, укол хорошо, но возможность отрубить колющую руку намного лучше. С другой стороны висел его старинный добрый старый кинжал, не то чтобы обеими руками было удобно фехтовать такой парой, но никто не мешает взять в комплект к шпаге не менее практичный "Иерихон" который как помнил охотник прекрасно решал проблемы отпрыгивающих оппонентов.
Выйдя на улицу охотник еще раз порадовался своему выбору гардероба. По крайней мере он был точно уверен что к нему не примерзнут детали его защиты. В какой-то момент он понял что являлся сейчас самым подвижным из присутствующих сдесь что определенно радовало. Хоть в реакции с оборотнями он поспорить мог крайне редко и в случае везения, но его шансы уйти от прыжка твари были существенно выше чем у остальных. Хотя вряд-ли ликантропам часто попадалась настольно безумная пища - Усмехнулся он про себя. После очередного порыва ветра Аларик поглубже надвинул шляпу на брови.
Во дворе их уже ждали транспорты, они как и сами волкодавы были конструкциями модели "гроб в бронежилете" Но так как из других вариантов было бежать рядом охотник оставил едкие комментарии при себе. Он прекрасно помнил насколько эти машинки были "полезны" в прошлый раз.
Общим счетом их охотничья компания насчитывала тридцать пять человек. Кроме волкодавов была леди-инквизитор, с сопровождающими, и хозяин замка с супругой. Впрочем, супруга тоже выглядела забавно в практически полном латном комплекте. Прикинув сколько это все весит охотник только посочувствовал юной невесте графа. Шутливо помахав своему рыжеволосому ангелу и получив в ответ подмигивание определенно поднявшее его настроение охотник двинулся в сторону транспортов. В "командной" машине оказались как раз они пятеро и пара волкодавов. Зная характер и утреннее настроение гвардейцев графа Аларик мог только посочувствовать несчастным псинкам, ну и конечно-же искренне порадоваться что на крайний случай в отличии от оборотней сам он умеет лазать по деревьям. О том что его сегодня могут убить охотник не думал. Он вообще слабо верил в реальность этого предприятия, да и чего переживать, в конце концов сделать больше чем он может в любом случае не получится.
Охотник вежливо приподнял шляпу перед графом поприветствовав его и отвесил какой-то дежурный но вежливый комплимент его невесте, благоразумно умолчав о своем мнении о дамах в доспехах, кто их разберет когда он упомянул об этом Инге его чуть не прожарили с корочкой...

Перечитав письмо, Хельга крепко задумалась. Пока руки автоматически готовили поздний ужин и варили кофе, мысли прокурорши витали вдалеке от быта. Женщина корила себя за то, что дала эмоциям выплеснуться на письмо и таким образом спровоцировала Хельмута. Сказались особенности ее работы - будь она оперативником, имеющим дело непосредственно с уголовниками, она бы такой глупости не допустила. И теперь надо было туго подумать над ответом, и писать аккуратно, подбирая каждое слово.
Поужинав, прокурор коротко помолилась и отправилась в ванную. Нежась в горячей воде, она даже на какое-то время сумела абстрагироваться от происшедшего. Наконец, водные процедуры были завершены, и вылезшая из ванной прокурор тепло улыбнулась своему отражению в зеркале.
Но почти сразу же улыбка сползла с ее лица - стоило только ей обратить внимание на чертов кулон. Оказывается, она успела уже настолько сродниться с ним, что даже в ванной не сняла. Вот и теперь он был практически неощущаем: если бы не зеркало, она бы и не вспомнила о нем. Решив избавиться от подарка колдуна, фон Веттин сняла его с себя и вдруг внезапно замерла, прислушиваясь к своим ощущениям. Дьявольские козни ли были тому причиной, или нет - неизвестно, но без талисмана прокурор почувствовала себя совершенно голой. И дело было даже не в том, что на ней сейчас и вправду небыло никакой одежды - эта обнаженность была сильнее и глубже, сродни беззащитности. Не задумываясь, Хельга надела кулон обратно, и только тогда смогла успокоенно выдохнуть. Черт с ним,с колдуном и его подарком - его козни она и так преодалеет, и никакой амулет не сможет стать помехой.
Накинув халат, фон Веттин забрала из бара бутылку коньяка, подаренную ей еще на новоселье, и села писать ответ, периодически отхлебывая из бокала.
«Здравствуйте, мой драгоценный Хельмут!
Должна Вас уверить, что причиной написания задевших Вас слов было то, что ответ писался мной в глубоко расстроенных чувствах. Сим извиняюсь за невольные обиды, нанесенные Вам, хотя и не могу согласиться с Вашим мировоззрением.
Благодарю Вас за лестные слова и признание меня достойным Вам оппонентом, и постараюсь доказать Вам, что не зря занимаю свой пост. Такой противник, как Вы мне прежде не встречался, и для меня будет честью вступить с Вами в битву разумов.
Хотя Ваше предупреждение было несколько невнятным и заставило меня разработать несколько версий его дешифровки, тем не менее, благодарю Вас за заботу обо мне. Поверьте, в наши дни это ценно.
Что до моего происхождения, то прошу Вас оставить эту тему, так как и тут у нас с Вами присорбное недопонимание, ибо я почитаю заслуги людей превыше их крови.
Не менее, чем Вы, я тоже жажду нашей встречи и знакомства. Тем не менее, по воле Божьей я вытерплю муку ожидания для того, чтобы лицезреть того, с кем я веду сию занимательную переписку.
С наилучшими пожеланиями, Ваша подруга Хелга».
Коньяк сделал свое дело: женщина пребывала в благодушном настроении, и, перечитав свое письмо, осталась довольной. Вот теперь она дала нормальный, умный и взвешенный ответ. Оставшись довольной собой, фон Веттин прикинула планы на завтра. Раз ее противник - колдун, то ей надо больше узнать о колдовстве. А где это можно сделать, не вызывая подозрений? Правильно - в первом отделе городского архива. Правда, у городского прокурора туда небыло допуска, но Хельга была уверена, что сможет нахрапом пробиться туда, уболтав смотрителя. Под предлогом выявления наличия в бытовом преступлении признаком maleficium, например. Да, пожалуй, именно так, и дело о мужеубийце ван Стракенборг Стахувер, подданой герцогства Зееландия, станет этим поводом.
Оставалась одна опасность - кошмары. Но на это у прокурора было припасено снотворное. Приняв лекарство, женщина отправилась спать, надеясь, что уж эта-то ночь пройдет без сновидений.С утра же, прихватив записную книжку, она отправится в городской архив.

Тот день, который при ином раскладе мог стать ее dies vindicta, dies irae, - настал. Впрочем, после разговора с любимым Жанна уже не столь яро пылала желанием разделаться с инквизитором. Граф де Рэ был все-таки опытнее ее, и искушеннее в делах политических, и, несомненно, знал, что и как делать. А уж она, как верная невеста, поддержит все его начинания. Ведь верно - к чему торопиться, если де ла Круа уже приговорена ими, уже мертва, только пока что не знает об этом. И через нее они выйдут на тех, кто направлял инквизитора. И тогда всем воздастся по заслугам. Надо только подождать. Не зря, не зря Орибазий Достопочтенный писал в своем трактате: "Sed essentia procuratio", что главное достоинство хорошего полководца и политика - терпение. И теперь невесте владыки Моргота предстояло научиться этому качеству.
Охота для жителей приграничного Моргота - это совершенно не то, что под этим словом понимают жители центральных провинций. И те, на кого эта охота идет - куда опасней оленей, кабанов, медведей... Жертвами охотников станут оборотни - поганые абиссарийские твари, и, возможно, не все из тех, кто сегодня выйдет за ворота замка, вернутся назад. Впрочем, те, кого взял с собой граф, были профессианлами высочайшей категории - иных в "Морготских Волкодавах" небыло.
На фоне этих лихих вояк сама девица Сориньян казалась маленькой и хрупкой - впрочем, так оно и было. И, хотя уроки владения оружием, которые ей преподали любимый и капитан Берналь, не прошли даром, но все же рядом с ветеранами она чувствовала себя беззубым щенком перед матерыми волкодавами. И, хотя от от нее и не требовалось быть искуснее их, но, тем не менее, осрамиться своей неумелостью перед гвардейцами жениха Жанна не собиралась.
Охота в Морготе - это всегда маленький бой, и готовилась к ней девушка соответственно. Сначала - плотный стеганый акетон, затем - латные поножи, набедренники и наколенники, высокие кавалерийские сапоги со шпорами и укрепленными сталью носами. Сверху - кольчужную рубаху с рукавом в три четверти. Затем - латные наручи и налокотники. Поверх кольчуги - армейская морготская кираса с сегментарными наплечниками - спалацци. Поверх панциря - котта с гербом де Рэ. Защелкнуть на панцире широкий рыцарский пояс с ножнами под длинный кавалерийский меч и широкий кинжал и кобурами под два "Самсона" - тяжелых полуавтоматических пистолета, смертельно опасных на близких дистанциях. Собрать волосы, на голову - подшлемник. Поверх панциря - бувигер. На руки - латные перчатки. Салад пока что лежит рядом - она наденет его только перед тем, как сесть в бронетранспортер.
Спустившись вниз и выйдя во двор, Жанна увидела возлюбленного, только что закончившего отдавать указания охотникам. Девушке было, чем поделится с графом: на сегодняшней утренней тренировке у Берналя она смогла из седла с двух рук добиться шестидесяти процентов попаданий из пистолетов! Это было хоть маленькое, но важное достижение!
Пока баронесса беседовала с Жилем, показалась также облаченная в доспех де ла Круа в сопровождении армейского офицера. Жанна даже смогла улыбнуться и поздороваться с ней: как выяснилось, с потенциальным покойником общаться проще, чем просто со злонамеренной инквизитором!
И вот все сборе, отдан приказ: "По машинам!". Надев салад, баронесса Сориньян заняла свое место подле Щита Моргота.

Горстка перепуганных, измазанных, притихших... выживших. Далеко не всем повезло оказаться на платформе, и даже из тех, кто оказался, не всем повезло быть выброшенными на сушу, когда Драккарис, опасно кренясь, совершал свою последнюю посадку. Так что сейчас ту горстку, что ютилась возле чудом уцелевшей платформы врядли можно было назвать иначе чем выжившие, и слезы Громыхаки над своим детищем были не единственными среди слез тех, кто потерял в взрывах и затем в Бездне родных и близких.

И чудовища... он должен помнить о чудовищах, что погубили корабль и едва не погубили их самих. Хотя преграда из ламп держалась до последнего и шансов что кто-то пробрался на платформу было мало, но в них рыцарь столкнулся с чем-то, доселе неведомым. Они тоже могли выжить. Люций изо всех сил пожелал чтобы ни одна тварь не уцелела.


Впрочем, сейчас всё было тихо. Приставив к Императрице нескольких наиболее вменяемых дам и половину выживших солдат (негоже государыне находиться одной), Люций обходил периметр, привыкая к тем странным новым территориям, куда их забросило падение, и мысленно составляя список первоочередных проблем.

Стоило сделать так много: обеспечить безопасность лагеря, собрать снаряжения с обломков Драккариса, озаботится едой и питьем в этой незнакомой земле (скоро даст себя знать жажда), выяснить, наконец-то, с какой целью оказались на корабле все эти безбилетники. Похоронить павших. Узнать куда их забросило. И многое, многое другое.

Каждый человек должен был быть в деле, должен был понимать что от его поведения и стойкости зависит выживание всех, и всё же, несмотря на это, Люций подозревал что ему придется иметь дело с шоком и истерикой, параноей, страхом, давлением званий на его, далеко не старший дворянский ранг, несогласием и хорошо если не бунтом. В этом хрупком состоянии их группы, их, прежний цвет Империи, могло погубить столь многое, что мимовольно, хоть и один только раз, ладонь Люций коснулась груди где под доспехом занял своё место найденный среди обломков фамильный мизерикорд Сангов. Всегда был выход, позволяющий сберечь если не величие, то хотя бы достоинство.

"Когда завершен долг и больше нет надежды", гласила на мизерикорде полустершаяся, но известная назубок чеканка, и Люций устыдился собственного малодушия. Они живы и пока они не побеждены. Императрица жива, а значит есть и долг, и надежда. Следовало заняться насущными делами.

Обойдя периметр он подбодрил немногочисленных часовых и, убедившись, что Императрица была жива, здорова и не испытывает недостатка в помощи, Люций вернулся в лагерь и занялся новой (куда уже больше?) тайной:

– Моё имя Люций Санг. – Представился он мелкой тощей девушке в странном наряде, убедившись, что она в сознании. Он говорил небыстро, внимательно наблюдая за реакцией незнакомки на его вид, на звук его голоса. – Я рыцарь-дракон Империи Сартол. Ты понимаешь мою речь? Кто ты такая и как оказалась здесь?

Если девушка не поняла имперский язык, Люций повторил всё тоже самое на каждом из языков, который знал, продолжая следить за реакцией тощей незнакомки.

Что-то странное, непонятное творилось вокруг. Казалось, изо всех щелей, изо всех проемов за ней наблюдают немигающие глаза. Даже столь надежные ранее стены казались будто сотворенными из прозрачного снаружи стекла. Свет сквозь окна выглядел порочной насмешкой над привычной действительностью, тени по углам будто тихо переговаривались, ожидая, что она предпримет.
Захлопнуть занавеси, включить везде свет! Не помогает! Что же еще предпринять? Молитва! Искренняя молитва разгонит тьму и принесет покой мятущейся душе! Там же, где стояла, Хельга рухнула на колени, вознеся страстную мольбу Деве Марии:
Ave, Maria, gratia plena; Dominus tecum:
benedicta tu in mulieribus, et benedictus
Sancta Maria, Mater Dei, ora pro nobis peccatoribus,
nunc et in hora mortis nostrae. Amen.

Не помогло. Вернее, не совсем помогло - фон Веттин нашла в молитве успокоение, но дом так и не стал безопасен. Впрочем, подуспокоившаяся прокурор решила, что будет ежедневно, а вернее - ежевечерно отмаливать родные стены, пока рядом с творением рук человеческих не станет рядом незримая преграда, сотворенная чистой верой.
Переодевшись, спрятав книгу и поужинав, Хельга задумалась над тайной кулона. И все-таки, что же он означает? Для чего Хельмут подарил его ей? Вопросов было много, вот только ответов на них небыло. Но спрятать амулет, или выбросить его, или еще куда деть - значит, показать свою слабость, свой страх. Этого прокурор не могла себе позволить, и посему решила носить его с собой: пускай колдун знает, что ей - пускай и бывшей, но всеже монахине, его дивольские дары не страшны.
А ночью снова пришел кошмар. На сей раз он был куда как более жутким, чем предыдущие, он опутывал Хельгу липкой паутиной страха, словно адский музыкант, играл на обострившихся чувствах, издевался над ней, делая замок похожим на цитадель Альтштадта, которая могла стать ей родовым гнездом - но не стала. Бесконечная лестница петляла, то вела ее вниз, то вверх, то сужалась так, что она почти касалась плечами стен, то расширялась до такой степени, что ее края терялись во мгле. Казалось, что бегству небудет конца, и что ей навек суждено убегать, а козлоногому - гнаться за ней.
Но всему приходит конец, не зря писал Экклесиаст: "Все проходит, пройдет и это". Громкая трель будильника вырвала ее из тенет кошмара, вернув в куда как более светлую действительность. Сборы недолги - дверь открыта. Но немедленно отправиться на службу помешало новое письмо Хельмута, на сей раз несшее в себе таинственную загадку и намек на то, что он следит за прокурором.
Опаздывать было нельзя, и, убрав послание в сумочку, женщина отправилась на работу, решив попытаться разгадать загадку послания уже там. По прибытии в прокуратуру плохо выспавшаяся, а, следовательно, раздраженная, фон Веттин устроила всем форменный разнос, и тем выпустив пар, заперлась в кабинете, потребовав не беспокоить ее, кроме случаев государственной важности. Удивленные таким поведением подчиненые пришли к единогласному мнению, что начальник поссорилась со своим таинственным любовником и теперь из-за этого взвинчена. Женская часть коллектива потом еще пол-дня обсуждала кандидатуру этого незнакомца. К каким-либо выводам они не пришли, лишь убедились, что отношения старшой и неизвестного продолжатся: кулончик-то все еще на Хельге!
Только запершись в кабинете, задернув шторы и убедившись в отсутствии камер слежения, фон Веттин села за стол и положила перед собой загадочное послание. Подозрения не отпускали прокурора: он знает, что она не проверяла книги перед сном, и даже не проверяла с утра! Он явно следит за каждым ее шагом! Казалось, решившая передохнуть паранойя вернулась, и, удобно устроившись в ее душе, ласково поинтересовалась:
- За нами следят, хозяйка, и не факт, что колдун действует в одиночку. Любой может следить за нами, любой, кто нас окружает. Что же мы должны предпринять? Нанести удар первыми?
С трудом загнав взявшее слишком много воли чувство поглубже, женщина решила: к дьяволу работу, сейчас надо разгадать загадку в письме. И сделать это исключительно самой, не вмешивая в это дело никого и не спрашивая Хельмута.
Перед прокурором легли чистый лист и ручка. Чтоже, будем разбирать послание по словам. Но, чтобы понять безумца-колдуна, надо постараться мыслить, как еретик. Подвинув бумагу к себе и периодически кидая взгляд на послание, она начала писать:
"ни в коем случае не ... в ближайшую неделю" - тут вопросов нет.
1) Покупайте
- приобрести в собственность/личное пользование
- в широком смысле - обзавестись
- что-то из карточной игры: прикуп, вроде бы
2) Мясо
- собственно мясо
- покойник
- уголовное дело
- кардинал/инквизитор ??? (если по цвету риз...)
- пехота/младшие чиновники/городская стража
-может, все люди для Х. мясо?
3) Виселица
- собственно шибеница
- палач/убийца/инквизитор/каратель/разбойник???
- нашейный крестик?
- исходя из предыдущего: церковь?
- пенициарные органы
- органы правосудия и правоохранительные органы
Итого варианты действий:
- не покупать мяса. Вообще. Мало ли...
- не общаться со святыми отцами и не ходить в церковь
- не принимать новых сотрудников
- не посещать приемы, правоохранительные органы, тюрьмы etc.

И вот мысли изложены. Задумчиво крутя в пальцах ручку, Хельга задумалась: почему она так безоглядно доверяет Хельмуту? Наверное, потому, что она сомневалась, что письмо колдуна - шутка, издевка или попытка нарушить работу городской прокуратуры путем отвлечения ее начальника от более важных дел. Слишком серьезный человек еретик для таких мелочей. Плюс ко всему, он ей явно заинтересован, а значит - не желает зла.
Оставшуюся часть дня прокурор посвятила исключительно работе и ожиданию прибытия домой: там ее ждет ответ от Хельмута. И вот рабочий день окончен. Решив избежать кошмаров, женщина по дороге домой зашла в аптеку и купила снотворного: лучше глубокий сон без сновидений, чем такое.
И вот дверь дома отворилась. Заперевшись, скинув сапоги и пальто, Хельга почти бегом ринулась к тумбочке и дрожащими руками извлекла книгу и открыла ее...

И снова, стоило только Хельге закрыть глаза и погрузиться в дрему, как вернулись фантасмагорические картины вчерашнего сновидения, полные ужаса смерти и запретного сладострастия свободного, никем не контролируемого полета жизни. Как несчастной спящей не хотелось прекращения этого безумия, оно все продолжалось, и продолжалось до тех пор, пока не решило прерваться самостоятельно.
Освободившись из липких щупалец ночных кошмаров, чиновница буквально пулей вылетела с постели и настороженно огляделась вокруг. Вся окружающая обстановка была все такой же привычной, такой же знакомой: постель, тумбочка, шкаф, те же занавеки на окнах... Осторожным шагом женщина подошла к окну, и, отодвинув краешек штор, выглянула на спящую в этот ранний предутренний час улицу. К облегчению госпожи прокурора, и там все оставалось неизменным.
Уже направившаяся в ванную комнату, готовиться к завтрашнему дню, фон Веттин застыла посередь квартиры, как громом пораженная. КНИГА! Забыв обо всем, Хельга метнулась в прихожую, и вынув подозрительный продукт творчества неизвестного книгопечатника, крепко прижала к себе, отправившись на кухню. Потратив несколько секунд, чтобы включить чайник, прокурор метнулась обратно к Книге. С замиранием сердца открыв тяжелую обложку, она убедилась в своих подозрениях - ей ответили! Забыв обо всем, достойная потомок рода воинственных маркграфов, погрузилась в чтение.
Наконец, изящные строки закончились, и чиновница замерла над страницами, постепенно осознавая, с ЧЕМ ей довелось столкнуться. Первое желание - сжечь дьявольское послание, разбилось о непрошибаемую стену уверенности в том, что назвавшегося Хельмутом это не остановит, а через книгу она сможен докопаться до его сути и отдолеть нечестивца.
Тревожно оглядев кухню, Хельга остановила свой взор на часах - 08:23, она почти опоздала! Взять книгу с собой и ответить мерзавцу на работе? Нет,опасно, лучше она даст ответ по возвращении. Решив, что она будет делать, женщина, забыв о завтраке, спешно начала приводить себя в порядок. Одевшись и убрав в карман пальто верный "Иерихон", фон Веттин выскочила на улицу и замерла. Что делать? Пешком до работы она не успеет, а личной машины ей не положено.
Раздумья прокурора прервал показавшийся на дороге свет фар. Увидев спокойно едущий по полутемной улице армейский "Баярд", женщина замахала руками, и водитель, вняв ее просьбе, остановился. Услышав о несчастье прокурора, молодой улыбчивый капитан в форме полка Аквитанских пикинеров не отказал ей в просьбе подбросить до работы. В дороге молодой офицер рассказал, что признал городского прокурора, о том, как он счастилив с ней познакомиться, о нелегких буднях полка, который, само собой, давно не уже не пикинерский, но с гордостью носит это древнее наименование. Монотонный голос водителя и плавный ход автомобиля вгоняли вымотанную ночными ужасами Хельгу в состояние полудремы, и пришла она в в себя только тогда, когда "Баярд" остановился у прокуратуры, а офицер сунул ей свою визитку с предложением звонить в любой момент, когда потребуется помощь.
Машинально пробежав по тексу глазами, фон Веттин замерла в ужасе: на кипенно-белом фоне кровью было выведено: "С уважением, Ваш друг, Хельмут". Рука прокурора уже нырнула в карман и нащупала холодную сталь пистолета, когда текст, будто по волшебству, сменился: "Маурицио де Фонсека, капитан Аквитанских Пикинеров". Ошалело помотав головой, шокированная женщина нашла в себе силы вежливо попрощаться, и быстро покинула странный автомобиль.
Вот и знакомый, привычный КПП. Сержант Бланшар из городской стражи, дежуривший нынче на проходной, оторвался от стула и поприветствовал начальницу, а Хельга, уже не первый раз за это утро, замерла. Широкое усатое лицо стражника исказилось в отвратительно ухмыляющуюся демоническую морду, фуражка будто поднялась на острых рогах, а вместо стандартного воинского приветствия фон Веттин увидела, как житель нижнего мира склонился перед ней в льстивом поклоне.
Миг - и все пропало. Кивнув охраннику, уже даже не удивившаяся прокурор поднялась в свой кабинет. Быстро приготовив себе утренний кофе, она уже села за документы, приготовившись ударно поработать, но усталый организм взял свое - веки смежились, и чиновница устало опустила голову на манящую вздремнуть такую ровную, такую бескрайнюю гладь стола.
Нынешний сон был совсем другим. Открыв глаза, Хельга поняла, что лежит в легком кружевном пеньюаре на широкой кравати, застеленной антрацитово-черным бельем. А рядом стояла черная тень во фраке, постукивая костяными пальцами по спинке ложа. Женщина ощутила, как ее наполняет необъяснимое, животное желание отдаться этой тени, в коей она почему-то представила себе Хельмута. Ах, эта сладкая свобода отринуть свободу, раствориться в другом человеке, позабыв самое себя! Ах, это сладкое томление духа в предвкушении жесткого, жестокого, беспощадного к себе и к партнеру соития! Ах, эта красота обнаженных костей - как обнаженной души, чистой и незапятнанной суетной плотью!
Тень повернулась - и прокурор увидела вместо лица голый череп с двумя огоньками в пустых глазницах. Две маленьких багряных точки, подобных неугасимому пламени ада, казалось, срывали все покровы с души, избавляя ее ото всех мыслей и чувств, оставляя в Хельге лишь простое, незамутненное желание. Словно кролик перед удавом, женщина замерла перед тенью: открытая, доступная, с растрепавшимися волосами и горящими глазами - сейчас никто бы не признал в этой пылающей страстью женщине непреклонного и упрямого городского прокурора Кэндлмесса.
Неизвестно, сколько продолжался этот безмолвный диалог взглядов, пока фон Веттин не почувствовала, что ее оставшееся где-то там тело трясут за плечо. Картина сна мигом обратилась в бешенный ураган, резким порывом стерший видение и выбросивший Хельгу в реальность. Открыв глаза и с трудом оторвавшись от стола, чиновница увидела кружку с давно остывшим кофе и чью-то прокурорскую форму. Подтяв глаза, она увидела обеспокоенного капитана Дэвиса.
Взволнованный Джефф отнял руку от плеча начальницы и пояснил:
- Госпожа фон Веттин, сейчас уже первый час! Вы простите, мы, конечно, долго не решались вас беспокоить, но уже поздно-то, вот я и рискнул зайти. А вы тут дремлете. Случилось что? Может, помочь?
Тут взгляд помощника прокурора упал на висящий на шее женщины кулон, и лицо офицера озарила широкая, скабрезная, всепонимающая улыбка. Через миг он уже согнал ее, но медленно приходящая в себя Хельга даже не обратила на это внимания. Извинившись за сон на работе и поблагодарив за пробуждение, фон Веттин все же нашла в себе силы приступить к работе. Дела шли туго, и мысли женщины то возвращались к книге, то вспоминая странные видения утра.
Она знала, что ее предки по матушке, маркграфы фон Веттин, всегда отличались поистине ослиным упрямством, а вот психическая устойчивость среди их достоинств никогда не присутствовала. Например, ее прадед, Людвиг фон Веттин, сошел с ума, и в боязни попасться в руки везде мерещащихся ему абиссарийских шпионов сжег себя прямо во время обеда в родовом замке. Может, Хельга идет по его стопам?
Ответов не было, и прокурор в итоге забросила работу, принявшись сочинять ответ "Хельмуту". За этим увлекательным занятием оставшийся день прошел незаметно, и по окончании рабочего дня она ринулась домой. Сегодня она даст ответ, а завтра уже пятница. А там уже вскоре - воскресенье и встреча с демоном!
Вот и дом. Не раздеваясь, Хельга ринулась к книге и начала писать те строки, которые уже не один раз прдумала на работе:
"Добрый вечер, малопочтенный Хельмут. Благодарю Вас за то, что теперь знаю, как к Вам обращаться.
Поясню свою позицию: ранее я полагала Вас человеком, хотя и отринувшим заветы доброй матери нашей, Святой Католической Церкви, но, тем не менее, некогда крещенным, а значит - не утратившим права на спасение. Ныне же я благодарю Вас за то, что открыли мне глаза на факт того, что Вы не принадлежите к роду потомков Адама и Евы, а, следовательно, являетесь богопротивным адовым отродьем, ниспосланным на землю, дабы соблазнять души честных христиан.
И сим, хоть я и не являюсь служительницей Церкви Его, я предаю Вас анафеме и изгоняю обратно в ад, откуда Вы и явились. Ваше представление вызвало у меня лишь отвращение, и я надеюсь, что впредь оно не повториться. Я же, в свою очередь, впредь попытаюсь не допустить подобных преступлений на вверенной мне по долгу службы земле.
Интерес же Ваш ко мне, как я полагаю, вызван лишь желанием совратить мою душу с пути истинного. Я Вас разочарую - я верная и смиренная дочь Католической Церкви, и от заветов господних не отступлюсь. Не предам я и Папу Ватиканского, наместника Его на земле, как и не предам тех добрых христиан, что окружают меня.
Ежели Вы, порождение Дьявола, перед изгнанием в Ад не испугаетесь встретиться со мной, и не убоитесь быть развоплощенным силой веры моей - я приду, дабы исполнить свой долг перед Господом и своими руками покарать нечестивца. То есть - Вас, Хельмут.
С уважением, Хельга фон Веттин, прокурор Кэндлмесса и смиренная дщерь Господня.

P.S.: Титулом маркграфини Вы меня наградили незаслуженно, ибо прав на него я не имею. От дома фон Веттин у меня лишь фамилия, даже не дающая прав на дворянство".

Сотворив очередной забег по замку, охотник наконец-то обнаружил мерцающего по своим владениям графа, то появлявшегося, то мистическим образом исчезавшего в никуда. Аларик, правда, был уверен, что виной этим фокусам никакая не мистика, а знание графом нужных путей в обход основных помещений замка, но это не было так уж и важно. Главное, он его словил.
- Мое почтение, граф, - охотник учтиво приподнял шляпу и с лёгкой улыбкой продолжил:
- Не найдется минутка для аудиенции скромному слуге самого странного религиозно-политического образования в известном мне доступном пространстве?
- Аларик? И Вам доброго дня, - морготский маршал, похоже, помнил не только своих спецназовцев, но и длительно отсутствовавшего в замке охотника. - Если Ваше дело действительно срочное, я готов Вас выслушать.
Аларик задумался.
- Дело не срочное, но оно кажется мне важным. Я уверен, что Вы и так прекрасно знаете, что творится в Вашем замке. Но я хотел бы поговорить с вами о госпоже д`Арк.
- О Жанне д'Арк? - уточнил Жиль. Граф выглядел безмерно удивлённым заданным вопросом.
- Да, о ней. Мне удалось найти кое-что в архивах, да и услышать кое-чего. И я хотел бы узнать все подробности этого дела. По крайней мере, хотя бы Вашу версию, - тщательно подбирая слова и чувствуя себя так, словно ступает по тонкому льду, сформулировал охотник
- Тогда давайте уйдём отсюда, - произнёс граф. - Этот разговор не терпит посторонних ушей, да и не должен состояться в коридоре у конюшни. Меня, правда, очень удивляет Ваш интерес, господин охотник на ведьм. Моя соратница погибла почти два года назад, и странно, что кто-то вспомнил об этом теперь.
Жиль двинулся в сторону от конюшни, жестом пригласив демоноборца следовать за собой. Минут через пятнадцать блужданий по коридорам, переходам и лестницам мужчины оказались в графском кабинете.
- Присаживайтесь, - де Рэ указал на свободный стул, а сам устроился на подоконнике – спиной к окну и в три четверти к Аларику. - Что именно Вы хотите узнать о смерти Жанны?
Охотник вежливо поблагодарил и сел на свободный стул.
- Перво-наперво я обязан Вас предупредить, что этот разговор является моей собственной инициативой, и он не имеет отношения к знакомой нам обоим баронете де ла Круа, - сразу расставил точки над «i» Аларик. - Меня беспокоят события, происходящие здесь. В том числе и нападение на леди-инквизитора неизвестного полтергейста.
- Значит, Вы связываете происшествие с леди инквизитором и гибель Жанны д'Арк, - маршал пожал плечами. - Боюсь, я не понимаю хода Ваших мыслей. После того, как д'Арк была посмертно оправдана и перезахоронена, архиепископ Сен-Жуи провёл все необходимые обряды. Да и захоронена святая достаточно далеко от Машекуля.
- Граф, мой опыт говорит, что порой даже самый праведный человек может вернуться ради какой-либо цели. Но я все же хотел бы услышать вашу версию событий, связанных с тем делом. И то, что вы видели.
Граф хотел соскочить. Хоть тут и бегала толпа экзорцистов, но в предка Реми Аларик не верил. Не было мотива.
- Я ничего не видел, - с некоторой иронией в голосе отозвался де Рэ. - Если помните, во время инцидента я не был в состоянии не то, чтобы видеть, но даже дышать. Однако поделиться своими догадками я могу. Правда, я ориентируюсь только на основании того, что мне предоставлено в докладе адептов ордена.
В таком случае я хотел бы услышать ваши догадки - Пожал плечами Аларик. - Вы - одна из ключевых фигур этого дела.
- Экзорцисты из «Тернового Венца» утверждают, что зафиксировали остаточное присутствие - они это называют термином "эфирный след" - характерное для колдуна или демона невыского ранга. Но след этот очень странный, в связи с чем магистр запросил несколько повторных тестов, в чём я его людей нисколько не ограничиваю. На основании этого я подозреваю, что среди моих людей скрывается предатель или тайный агент Абиссарии. К этому заключению меня склоняет и спланированное нападение в прошлом году. Противник знет о том, что несколько раз в году я обязан участвовать в зачистках. Потому появление нового вида оборотня подстроено было максимально близко к одной из них. Не угомонившись, резидент мог попытаться уничтожить инквизитора - хотя бы потому, что баронета де ла Круа для него опасна вне зависимости от того, пережил бы я ранение или нет. Служанка, я полагаю, оказалась случайной жертвой.
Больше же всего меня настораживает то, что сейчас всё слишком спокойно. Это может означать следующее: наш злоумышленник был выявлен и сожжён в числе тех, о ком и Вы, и госпожа инквизитор проинформированы, или... он достаточно хитёр, чтобы продолжать водить всех нас за нос; наше спокойствие тогда - затишье перед бурей.
- Это мне известно, - кивнул охотник. Но я хотел спросить о событиях, произошедших ранее. Я нашел информацию о том, что леди Изабель участвовала в деле Жанны Д`Арк. От нее объяснений я, к сожалению, не получил, потому решил расследовать это дело самолично. Я отлично понимаю, что Вам глубоко неприятна эта тема, но я обязан выяснить, что происходит.
Аларик уперся пальцами о пальцы и утвердился локтями на столе.
- Я думаю, Вы не будете отрицать, что Вы были знакомы с миледи инквизитором до того, как мы прибыли в Ваш замечательный замок. И, насколько я могу судить, Вы не питаете к ней теплых чувств, впрочем, как полагаю, и наоборот.
Он внимательно посмотрел на графа. Его слегка куражила собственная наглость. Вот так запросто допрашивать высокопоставленное лицо, но он должен был узнать правду.
- Расскажите мне то, что вы видели, слышали и догадывались тогда, когда святая была сожжена. Я слышал, вы были друзьями.
- Я не был знаком с баронетой де ла Круа до того, как она прибыла с проверкой, - покачал головой маршал. Он не скрывал, что вспоминать о подробностях дела святой ему неприятно, но отвечал без недоброжелательности и вполне спокойно. - Подождите... она имеет отношение к казни д'Арк?
Удивление на лице маршала было самым что ни наесть неподдельным, а вопрос прозвучал настойчиво. Теперь на месте допрашиваемого оказался сам Аларик.
Аларик мысленно проклял себя. После чего сделал скорбное выражение лица.
- Мне сложно поверить, что Вы даже не заглянули в свой архив... - он нахмурил брови. И опять сделал скорбное выражение. – Но, насколько можно выяснить, я полагаю, имеет. Как насчет сделки?
- Архив принадлежит не мне, а морготскому отделению Инквизиции, - всё ещё потрясённый маршал совершенно круглыми глазами смотрел на демоноборца. - То, что отделение - морготское, не означает подчинения его главы. Он обязан оказывать содействие, а не выкладывать любые документы по моему требованию. Чтобы допустить меня к изучению материалов особого рода, он должен получить разрешение вышестоящего руководства. Мой запрос о деле д'Арк был дважды отклонён.
- Что ж, как скажете, - удрученно пожал плечами Аларик. Человек, который спокойно мог перегрызть глотку вервольфу нового образца, а потом улыбаться солдатам, навряд ли смирился бы с отклонением запроса. Значит, нужно было либо подходить аккуратнее, либо сменить тему. Сейчас Жиль ему не признается. Следовательно...
- Вам известно, какие обвинения были представлены госпоже Д`Арк?
- В общих чертах я знаю, - кивнул маршал. - Солдат, доложивший мне о том, что святая в беде, упоминал, что её обвиняют в ереси и колдовстве. Но это не так, верно?
- А ваш солдат не доложил Вам, что было причиной обвинений, с чего столь благородную особу внезапно объявили еретичкой? - Аларик был озадачен.
- Он сказал только, что Жанну схватили, когда она бродила по полю боя среди убитых и раненых, приняв исцеление не то за поднятие мёртвых, не то за какое-то другое колдовство.
- То бишь, Вы хотите сказать, что она могла исцелять раненых?
- Именно это я и говорю. Святая творила чудеса в буквальном смысле этого слова. Если бы не она, наши кадровые потери были бы куда ощутимее. Да и со мной Вы не беседовали бы, Аларик.
- Я бы с Вами не беседовал бы, если бы Вы не были спасены после резни в капелле, и еще в ряде случаев. Отлично, причины признания ее святой мы выяснили. Не считаю сейчас важным докапываться до того, каков источник этой способности, но она была использована на благо. Я полагаю, Вы сможете мне помочь выяснить истинную причину признания ее еретиком.
- Истинную причину? Каким образом, господин Аларик? - Жиль недоумевающе воззрился на охотника. - Откуда мне знать, что творилось в голове вашего инквизитора, когда она отправила на костёр невиновную?
Маршал хмурился.
- Спокойнее, Ваша светлость. К сожалению, у меня нет персонального инквизитора, - Аларик успокаивающе поднял руки. - Я просто хочу слышать ваше мнение. Быть может, святую подставили?
- Я не исключаю такого варианта, - скрипнул зубами маршал. - Тот, кто задумал эту интригу, был настоящим сумрачным гением. Я так и не смог разобраться в том, что случилось, исходя из известных мне данных. Я только подозреваю, что дело на том не закончилось.
- Тогда я был бы рад, если бы мы с Вами вместе занялись этим вопросом, сложив силы.
- Вы думаете, что баронету подставили? - прямо спросил Жиль.
- Я думаю что подставили и госпожу Д`арк, и миледи Изабель. Одна была признана еретичкой буквально на короткий срок, вторая, известная своей ненавистью к еретикам, попадает в опалу. Какой вывод?
- Вывод? Очевиден: третья сторона руками одной уничтожила вторую. Это уже не каприз и не ошибка, но заговор. Но почему молчит де ла Круа? Может ли Ваша начальница знать нечто, способное пролить свет на эти события?
- Прошу прощения, - Аларик приложился к фляге с вином и предложил ее графу. - Желаете? Я круглыми ночами носился по коридорам пытаясь поймать хоть след духа, либо еще хоть чего-то.
Жиль вежливо отказался от спиртного.
- Мы не знаем наверняка, был ли это дух.
- Краткое описание, которого мне удалось добиться от госпожи де ла Круа, были вполне ясны, - не согласился Аларик. - Фокус в том, что после прибытия в Машекуль она стала более скрытной, чем ранее, а работать с ней мне доводилось давно. Но казнь святой - мощнейший удар по боевому духу и престижу организации, в которой я состою. Следовательно, третья сторона все же есть. И я не исключаю что она может действовать до сих пор.
- Мне придётся поверить Вам на слово, - де Рэ скрестил руки на груди. - Мои знания ограничиваются рапортами рыцарей ордена Тернового Венца. Может, Вы проясните для меня картину? Что же касается промахов, то Инквизиция имеет на своём счету не одну казнённую святую. И это - только обнародованная информация. Широкой общественности неизвестно, сколько их было на самом деле.
- Тогда я предлагаю Вам встретиться в то время, когда мне не придется нарушать Ваш распорядок дня. У меня есть немного информации, как и у Вас. Если мы сложим кусочки, мы сможем собрать картину, - ответил Аларик, поднимаясь и надевая шляпу. - И поосторожней, граф. За такие слова Инквизиция может отправить Вас прямиком ко Всевышнему.
Тот час рассмеявшись, охотник добавил:
- Сразу после меня, конечно. В общем, когда я не буду отвлекать Вас от дел или Вашей дамы сердца, я думаю, Вам не составит труда меня найти.
Учтиво кивнув, он посмотрел на часы. Требовалось еще много чего узнать.
- Тогда я буду ждать Вас в три после полуночи на втором этаже в северном крыле замка. Сверните в коридор слева от лестницы и идите до тех пор, пока не увидите портрет, подписанный "Мари де Рэ", - маршал позволил себе улыбнуться. - И будем надеяться, что мы разберёмся с той интригой раньше, чем окажемся на костре, сооружённом кем-нибудь из Ваших коллег.

Прочтя письмо, Хельга в сердцах зашипела дикой кошкой:
- Бог и все его архангелы!
В устах набожной католички, коей считала себя Хельга, такое поминание имени Господа всуе было почти что богохульством. Отбросив изящное послание, словно ядовитую змею, прокурор заметалась по комнате из угла в угол, пытаясь унять бешенство и дикую злобу на автора сего образчика эпистолярного жанра. В голове женщины были только мысли о разных максимально жестоких способах убийства неизвестного дарителя, и озлобленная фон Веттин некоторое время смаковала эти картины жесточайшей расправы, как драгоценное вино с лучших виноградников.
Немного подуспокоившись и собравшись с уже более реальными и рациональными мыслями, так и не раздевшаяся до конца чиновница снова накинула осенний плащ, в глубокий карман которого убрала табельный "Иерихон", и надела обувь. Спустившись вниз на проходную, прокурор облокотилась на стойку и обратилась к консьержке, мадам Буше.
- Доброго вечера, мадам. Простите, что отвлекаю в столь поздний час, но не подскажете, не искал ли меня кто-либо? Не заходил ли после моего ухода в подъезд какой-нибудь незнакомый вам человек? Возможно, меня могли искать по важному делу.
Увы, ответ старушки ничем не мог помочь Хельге: ее никто не искал, да и посторонних не было. Поблагодарив местное домашнее воплощение стоглазого Аргуса, прокурор покинула ставшие столь небезопасными стены так и не сумевшего стать родным дома и вышла на пронизываемую холодным ноябрьским ветром улицу. Женщина стояла под порывами ветра и последними опадающими листьями закрыв глаза и запрокинув голову. До боли прикусив губу, дама фон Веттин вдыхала пахнущий увяданием морозный воздух и постепенно успокаивалась. Ей сейчас, как никогда, требовался холодный отточенный разум, чтобы суметь переиграть навязавшего свои правила игры неизвестного.
Буйство нежелавшей принять зимнюю стужу природы несколько отрезвило Хельгу, и та в задумчивости отправилась в ночную темень старого парка. Ей даже в глубине души хотелось, чтобы на нее напали - злость на убийцу мадам Верлен никуда не делась, и ей хотелось выплеснуть ее на первого же встречного, достойного прокурорского гнева. Да еще на краю сознания ядом отравляла разум мерзкая мысль: а каково это - убивать, а, Хельга? Каково ощущать, как ты отнимаешь чужую жизнь? Ощущать, как с последним выдохом душа отлетает к Спасителю? Скажи, Хельга, разве тебе не интересно самой почувствовать это?
Помотав головой, бывшая монахиня отогнала греховные мысли и вошла под темные своды укрытого покровом ночи парка. Но толи день был сегодня такой, толи люди инстинктивно чувствовали взрывоопасное состояние женщины, но никто ей во время прогулки не встретился. Зато у чиновницы было достаточно времени, чтобы прийти в себя. Мысли о происшедшем она усилием воли отогнала от себя до того времени, пока не вернется домой. Обратный путь показался фон Веттин совсем коротким, и вот дверь квартиры снова захлопнулась за ее спиной.
К мозговому штурму прокурор подготовилась основательно, как полководец к битве: приготовила ужин, сварила кофе, согрелась под горячим душем, принесла с балкона пепельницу (надо сказать, что по отношению к этому грешку Хельга заняла достаточно ханжескую позицию: я позволяю себе маленький грех, чтобы не стремиться к более крупному). И вот, наконец, приготовив листок бумаги и ручку, прокурор решила изложить на бумаге собственные мысли:
1. Он видел меня в этом кулоне. Значит, он виделся со мной сегодня. С кем я виделась сей день, выйдя на работу:
- мадам Буше
- сержант Жиро
- капитан Эдельмиро Фарелл
- капитан Джефферсон Дэвис
- секретарь Луиза Гастони
- сержант Бланшар
- сержант Камю
- лейтенант Клод Абиньяк
На этих строках в Хельга поняла, что писать все это - бред, ведь убийца просто мог издалека наблюдать за ней в бинокль, да и мог быть простым прохожим! Стукнув в раздражении на свою недогадливость кулачком по столу, фон Веттин скомкала и выбросила исписанный мелким убористым почерком листок. Положив перед собой новый чистый лист, женщина в задумчивости грызла кончик ручки, решая, какой еще из многочисленных неразрешенных вопросов требует систематизации. Вопрос о целях преступника она отмела почти сразу же, так как ни одной зацепки не было, и решила остановиться на способе, которым таинственный злоумышленник пробирался в дом:
- сговор с мадам Буше (маловероятно)
- через крышу
- через окно подъезда (маловероятно)
- он жилец этого дома (маловероятно)
- через подвал
- посредством магии:
а) призывом демонической сущности
б) отводом глаз консьержке и жильцам
в) материализацией себя в пространстве дома
Изложив на бумаге все потенциальные варианты, напряжнная и нервная Хельга еще перечитала написанные строки. В колдовстве она не разбиралась, да и спрашивать у кого-либо из священников или инквизиторов было боязно, а вот подвал и чердак надо было проверить. Снова спустившись к занятой вязанием охраннице, прокурор приказала именем закона открыть двери в подвал и на чердак и сопровождать ее. Удивленная, но понимающая состояние прокурора консьержка безоговорочно подчинилась, и фон Веттин получила возможность осмотреть желаемые помещения. Увы, это не принесло никаких результатов: тонкий слой пыли наглядно свидетельствовал, что здесь давно никто не появлялся.
Вернувшись к себе, женщина еще раз перечитала записку. Здравых идей у нее не появилось, и вариантов дальнейших действий тоже: разве что в интересах дознания выбить допуск в закрытую часть архива, посвещенную магическим преступлениям. Но это было возможно только завтра, а сегодняшней ночью... Неизвесный писал, что она имеет средство поговорить с ним. И средством этим могли быть только книга или кулон.
Поднявшись с кресла, Хельга с нажимом провела рукой по волосам. Подозрительно оглядевшись вокруг, несостоявшаяся маркграфиня нетвердой походкой подошла к шкафу и вынула из коробки таинственную инкунабулу. Женщина буквально чувствовала колотившую ее мелкую дрожь и выступившие у нее на лбу бисеринки пота. Непонятно от чего, у нее был мандраж, от стыда ль, от страха... Взяв пустую книгу и решив написать в ней послание в никуда, она словно бы капитулировала перед убийцей, сознаваясь в своей невозможности противостоять ему.
Тяжело опустившись за стол и открыв гримуар, Хельга так и не смогла вывести ни строчки. Снова поднявшись, экс-монахиня достала спрятанную на праздник бутыль вина и, с третьей попытки открыв ее, отпила прямо из горла. Для храбрости и крепости рук, как говориться. Вернувшись, она прикрыла глаза и помассировала гудящие виски и, наконец, вывела слова:
- Господин убийца! Ваши действия и шутки не смешны, а ваше "представление" я почитаю для себя отвратительным. Вы нарушаете божеские и человеческие законы, и подлежите справедливому, но беспощадному суду. Я пока что не раскрыла Вас, но это - лишь дело времени. Назовитесь, дабы я знала, кто противостоит мне. Назовите цель ваших подарков и убийства, дабы я знала, что вы хотите.
А еще лучше - сдайтесь городской полиции, и я гарантирую Вам справедливый суд с учетом чистосердечного признания. Ежели Вы боитесь предстать перед судом, найдите в вашей проклятой душе смелость встретиться со мной и объясниться. Жду Вас в воскресенье в полночь у фонтана в старом парке, одного и без оружия.
Писавшая эти строки фон Веттин почти стопроцентно была уверена, что если неизвестный получит это послание, то он или колдун, или адская тварь. А к встрече с таким неприятелем женщина почитала себя готовой: вера станет ее Щитом, а освященные пули, направленные ее недрогнувшей рукой, а также искренная молитва, станут карающей десницей Его, стирающей с лица земли богопротивную грязь нечистых душ.
Закончив писать, прокурор огляделась в поисках кулона и поняла, что он все также висит на ее шее. Замерев на секунду, Хельга поднесла его к губам и дословно повторила написанное, а затем, захлопнув книгу, она отнесла ее на место и вернулась в гостиную. Убрав все со стола и перемыв посуду, с тяжким грузом сомнений на душе фон Веттин стала готовиться ко сну. Снять амулет она снова забыла...

С тех пор, как Николас сделал крайне важное для себя открытие, то ничего особенно и не изменилось, а сам мужчина не спешил форсировать события. Разоблачения и сожжения чернокнижнику избежать пока что удавалось, но отдаляться от прекрасной леди-инквизитора он не спешил. Несколько раз с Николасом пытались поговорить на тему того что "леди Изабель, хоть и прекрасна, не ангел вовсе", но вскоре отступились, оставив сочувственный шепот о том, что болезнь любви неизлечима. Это впечатление чернокнижник старательно поддерживал, появляясь рядом с леди-инквизитором, как только позволяла ему служба. А ночи они с Изабо неизменно проводили вместе...
С новоявленной невестой графа чернокнижник не слишком-то и пересекался, но в её присутствии держался вполне официально, а в редких застольных разговорах отзывался о ней нейтрально, с подчеркнутым уважением. Пока остальные тихо надеялись, что внезапно появившаяся девушка заменит наконец графу погибшую возлюбленную, Николас пожимал плечами, зная всю правду. Только оправившаяся элергордская девчонка, которая все также пребывала в лазарете. Аризен говорил, что она уже очнулась, но почему-то в замке об этом не особо распространялись. Даже словохохотливые кухарки толком ничего не знали. К чему такая секретность? Жрицы абиссариец опасался - кто же еще сможет здесь раскрыть его, если не она?
Тот день, когда должна была состояться показательная зачистка, не задался у Николаса с самого начала. Он с утра порезался, когда брился, и капли крови на белоснежном фаянсе раковины как-то сложились в грубый рисунок черепа. Пусть Ван Тейн не был самым лучшим предсказателем Абиссарии, но нутром почуял, что ничего хорошего ждать не стоит... Когда ему сказали, что Изабо потребовала его как сопровождающего, то чернокнижник ни капли не удивился. Беспокойство же за жизнь леди-инквизитора, хоть и было по сути смешным, никак не хотело оставить Николаса. В Морготе Изабель явно не пользовалась особой любовью, после процесса над Жанной, а значит вокруг неё будут сплошь недоброжелатели. Даже Аларику, сопровождавшему леди, чернокнижник не доверял.

Конечно, ничем иным бешенная скачка закончиться не могла: конь графа был порезвее, да и сам Щит Моргота был превосходным наездником. Некоторое время оба всадника шли корпус в корпус, пока, наконец, не выехали на берег тихой реки. И тут де Рэ воспользовался своим преимуществом в скорости на короткой дистанции - быстрый рывок, и конь графа стал поперек дороги скакуна Жанны. Мужчина быстро перехватил его поводья, и девушке ничего не оставалось, кроме как капитулировать перед победителем. С показным смирением баронесса опустила глаза и обратилась к Жилю:
- Вы догнали меня, милорд. Вы завоевали меня в честной скачке, и теперь владеете мной. И теперь я вся ваша, душой и телом.
Спешившийся граф помог слезть своей возлюбленной и крепко обнял ее, зарывшись носом в растрепанные черные волосы девушки. Ему все и так было известно без этих полушутливых слов - Жанна целиком и полностью была его, как и он ее. Та что там такое надуманное деление! Все было гораздо проще - у них была одна душа на два тела, два разума и одна любовь на двоих.
Обнимая ту единственную, которую он вновь обрел, граф обдумывал весьма фривальное предложение своей возлюбленной: конечно, лес, река и расстеленный плащ для двоих - это весьма романтично, но маршал не мог позволить желаниям возобладать над прагматизмом. Хотя земли вокруг Машекуля и находились в глубине морготской территории, но ничто не гарантировало, что внезапно не появится какой-нибудь оборотень, или шпион-колдун, или еще какая абиссарийская нечисть. Да и попасть в такой пикантной ситуации на глаза некоторым верноподанным Папы было бы не менее опасно: не ему самому, так как Щит Моргота слишком важен родине, а его ненаглядной Жанне. Жиль подозревал, что среди многочисленных визитеров в замок наверняка есть сикофанты разных благородных особ, только и ждущих момента, чтобы разлучить "столь благородного и знатного лорда" с "какой-то провинциальной баронессой", чтобы потом устроить его брак с какой-нибудь высокородной клушей.
Посему граф де Рэ, не размыкая обьятий, шепнул на ухо своей невесте:
- Лучше дома, милая. Тут может быть не только видимая опасность - всегда можно случайно попасться на глаза каким-нибудь доносчикам.
Как бы не хотелось Жанне чего-то большего, она понимала всю разумность и рассудительность слов возлюбленного. Приподнявшись на цыпочках и поцеловав его, она ответила:
- Ты как всегда прав, сердце мое. Так что давай потихоньку возвращаться домой - мне еще пока что тяжко проводить в седле столь долгое время, - она весело усмехнулась, - и я представляю, как у меня завтра будут адски болеть бедра и спина! Кстати, держусь я ровно, не сутулюсь?
Жиль уверил ее, что все в порядке, и счастливая пара отправилась в обратный путь. По возвращении Жанна собиралась, как в преждней жизни, сама почистить коня, но мысль о том, что для баронессы Сориньян это будет странно, мигом заставила ее отказаться от этой идеи. Любимый граф, тут же атакованный многочисленными советниками и просителями, вскоре ушел, а она осталась одна во дворе. Не считая стражников и прислуги, конечно.
Прикусив по старой, еще от прошлой жизни, привычке костяшки пальцев, Жанна задумалась, чем бы заняться. Кроме ванны, важных планов на вечер не было, и она в задумчивости огляделась: может, что-нибудь, на чем остановиться ее взгляд, станет ответом? Конюшня-склад-казарма-плац-жилой дом-церковь... На последней взгляд девушки и задержался. Последнее время она там бывала редко - только на всеобщих литургиях, а вот одна не приходила. Негоже, чтобы о невесте графа де Рэ пошли разговоры, что она к вере относиться формально!
Решительным шагом Жанна, даже не переодевшись, направилась к божьему дому. Пожилой отец Мишель не стал мешать одинокой знатной прихожанке, ставшей на колени перед алтарем, и оставил ее наедине с Господом.
Баронесса Сориньян тихо шептала с детства знакомые слова молитвы, но сейчас, когда никого рядом в церкви не было, она не чувствовала искренности в них. Не чувствовала они и присутствия Бога ни в храме, ни в душе. Для нее, сожженной во имя Господне святой, Отца больше небыло. Скосив глаза, Жанна огляделась вокруг, и к удивлению своему, заметила, что с фресок вместо Господа и ангелов его на нее смотрит чистейший в своем свете облик Жиля де Рэ. Лишь распятый Сын Божий над алтарем, казалось, суровым взглядом беспощадного инквизитора буравит ее, словно хочет мучительной смерти разуверившейся девушке. Она опустила глаза долу, не в силах переносить это давление со стороны распятия, и прервала текст молитвы. В этот момент она окончательно поняла, что Бог для нее умер, и место его занял ее любимый. Именно он, Жиль де Рэ, тот, для кого она живет, тот, кто даровал ей новую жизнь, тот, кто стал для нее всем, и есть ее Бог. От осознания этой простой истины, несущей счастье, а также жестокого, режущего саму душу взгляда Христа Жанна разрыдалась и долго не могла найти в себе силы встать с колен. Отец Мишель, выглянувший проверить прихожанку, увидел ее, плачущую на коленях перед алтарем, и тихо перекрестил: давненько он не видел в суровом Машекуле столь искренней молитвы от самого сердца, даже, грешно сказать, от леди-инквизитора.
С трудом невеста графа все-таки нашла в себе силы покинуть церковь, даже, вроде как, не особенно пошатываясь. Вымотанная словно после жестокого боя, Жанна не помнила, как добралась до ванной, куда с тяжким стоном и забралась. Холодный душ постепенно очистил разум и принес телу некоторое отдохновение, так что к ужину она вышла чистой, переодевшейся и даже несколько посвежевшей.
А за ужином, какбы про между прочим, Жиль преподнес ей самый драгоценный подарок: сопровождать его и инквизитора в Вестерхеймский лес, на охоту на оборотней. Душу Жанны наполнила мстительная радость: значит, именно там будет сыгран последний акт драмы с де ла Круа в главной роли; и скоро она будет отомщена. Какое же счастье будет смотреть, как мучиться, как страдает эта безсердечная мерзавка, понимая, что ей нет и не пожет быть спасения!
Но явно демонстрировать свою радость баронесса Сориньян не стала, и лишь с поклоном приняла предложение жениха, сообщив, что будет рада помочь графу в искоренении зла на его землях.
Утром следующего дня де Рэ отвел ее на плац к капитану Берналю, строго-настрого наказав ветерану научить девушку, как лучше всего воевать с оборотнями. Ветеран подошел к делу серьезно и обстоятельно: подобрал Жанне наиболее подходящее оружие, научил основам противодействия ликантропам. Наблюдая за девушкой, он опять вспомнил свои подозрения, и чтобы их хоть чуть-чуть развеять их, несколько смущенно подошел к ученице:
- Ваша светлость, дозвольте поинтересоваться, вы случайно не знали, ммм, ну, это, некую Жанну д'Арк? У вас с ней, прощения просим, ухватки уж больно похожие. Простите еще раз, ваша милость, не со зла спрашиваю!
Смотря на баронессу, старик жался и попеременно то краснел, то бледнел, понимая, насколько не учтив его вопрос. Слова капитана ударили Жанну, словно плетью, спина ее напряглась, пальцы накрепко сжали рукоять "Иерихона". Но умение держать лицо и тон не подвело хозяйку чужого тела, и она сумела совладать со своими чувствами, спокойно ответив ветерану:
- Не имела чести знать лично, капитан, но наслышана. А почему вы интересуетесь?
Лицо нервничевшего ветерана посерело, покрывшись бисеринками пота, краешек рта напряженно задергался. Почесав затылок, он промямлил: - Извините, ваша светлость, просто обычное глупое любопытство, да и зрение меня уже подводит, а то и память. Не заботьтесь об этом, давайте продолжим.
Конец тренировки вышел достаточно скомканным, и вскоре отставник, сославшись на неотложные дела, завершил ее. Едва он скрылся, Жанна помчалась в кабинет к графу. Ворвавшись внутрь словно маленькое торнадо, она с шумом затворила двери, огляделась, убедилась, что Жиль пребывает в одиночестве, и склонилась над недоумевающим над ее поведением графом, прошептав на самой грани слышимости:
- Душа моя, кажеться, капитан Берналь что-то подозревает!, - и кратко пересказала ему диалог с ветераном.

В полумраке опочивальни глаза святой блестнули сталью кинжалов, лицо, самое прекрасное для графа, тронула жесткая полуулыбка. Жанна сейчас поразительно походила на себя прежнюю: такой запомнил ее Жиль в момент их последней встречи, когда стойкая, безкомпромисная дева ушла, чтобы повести в праведный бой стройные ряды его воинов. Сейчас девушка напоминала один из нередко использовавшихся церковью симоволов: розу - прекрасный цветок с острыми шипами, могущий до крови ранить неосторожного. Но в его руках этот цветок был нежен и ласков, острые шипы словно исчезали, когда их руки, их губы соприкасались.
Жанна прикрыла глаза и отвела голову чуть в сторону. Выдохнув сквозь сжатые зубы она произнесла, будто бы ни к кому не обращаясь:
- Действительно, уязвить ее тело будет слишком малой карой за то, что она сделала. Она попыталась уничтожить меня для всего мира - так пусть сама хлебнет полной ложкой то варево, которое преподнесла мне. Как говорил мой отец, рассчитываясь с очередным заказчиком: всегда надо свести дебет с кредитом. И де ла Круа заслужила это, как никто другой под солнцем.
Открыв глаза и обернувшись обратно к возлюбленному, Жюльетт, вернее, все-таки Жанна, словно вновь стала прежней: жестокость, словно пелена, спала с ее лица, и оно снова озарилось теплым внутренним светом такой нежной, такой родной улыбки:
- Впрочем, что мы все о ней и о ней? К Дьяволу эту инквизитора, к дьяволу всех. Сейчас для меня в этом мире есть только двое: мужчина Жиль и женщина Жанна. И эта женщина снова рядом со своим счастьем.
Ласково поцеловав того, кого считала выгодной партией как минимум половина ватиканского высшего света, она нежно потерлась щекой о щеку графа. Перебирая тонкими изящными пальцами прядь волос мужчины, она шепнула:
- Забудь обо всем, милый. Просто люби меня...

И снова восходит солнце, чтобы тонким лучиком нежно скользнуть по щеке Жанны, лишь перед самым рассветом вернувшейся к себе в покои. Пробившийся сквозь тяжелые гардины лучик света, каснувшийся задремавшей женщины, словно не желая ее беспокоить, отпрянул, но уже через несколько секунд, словно котенок, набравшийся смелости поиграть с дремлющей хозяйкой, снова прыгнул на улыбающееся своим снам лицо спящей, скользнул по растрепанным темным волосам, пробежался по плавному абрису лица, словно любопытствуя, замер на украшенной следом пылкого поцелуя ключице... Жанна открыла глаза и сладко потянулась. Казалось бы, краткий сон не может восстановить силы уставшего тела, но близость с безумно обожаемым Жилем, очевидно, могла заменить ей и отдых, и пищу земную. Известно, что ничто так не красит женщину, как искреняя любовь, когда два сердца отдают себя друг другу, и Жанна не была исключением: она была прекрасна в это утро, прекрасна, как никто другой.
Приведя себя в порядок и одевшись, баронесса спусилась к завтраку. Словно бы и небыло этой ночи: как обычно, она поздоровалась с владетелем Машекуля и протянула ему руку для поцелуя, поинтересовавшись, как отдыхал ее жених. Пускай все видят, что будущая чета де Рэ свято блюдет заповеди церкви и не унижает святое таинство добрачным прелюбодеянием. А припухшие от поцелуев губы этих двоих... Даже самые бдительные морготцы, обратившие внимание на этот факт, молчали бы о нем, как могила: эта девушка подарила им самое дорогое, что только можно: вернула прежним их непобедимого графа, казалось, уже зачахшего от тоски.

Ночной ли разговор тому виной, или сказались ежедневные тренировки с Жилем, но сегодня Жанна почувствовала себя в силах снова сесть в седло. Досель она здраво расценивала возможности своего нового тела, не привыкшего к верховой езде, но в этот день, когда она будто летела на крыльях, это не могло стать преградой. Закончив трапезу, она смущенно опустила ресницы и попросила "благородного графа" составить ей компанию в конной прогулке. Разумеется, Жиль не мог отказать просьбе любимой, но ему, как и всякому человеку, отвечавшему не только за себя, но и за других, было тяжко выкроить время даже на столь обыденное дело. В итоге граф ушел слушать доклад старшины вернувшихся разведчиков и отчеты из гарнизонов, а Жанна села за не самую приятную, но безусловно нужную работу с бумагами.
Это только простецам кажется, что все дворянство проводит дни в непристанных балах и убивает скуку, кто во что горазд: те, кто действительно служит на благо Ватикана, куда как более заняты, чем какой-нибудь шорник или портной. Объемы задач, требующих немедленного решения, могли бы ужаснуть неподготовленного, а от того груза ответственности, что ложился на плечи, большинство бы сломалось. Большинство, но не Жиль, граф де Рэ, Защитник Моргота. И Жанна со всей своей кипящей энергией принялась за помощь, решая насущные вопросы провинции где знаниями, где умом, а где и сердцем.
Полдень пролетел незаметно, и Жиль, наконец, смог вырваться из затягивающей трясины непрерывных дел. Пояснив надоевшему старшему коморнику, что каждый сгнивший мешок овса хозяина замка не интересует, а вот кража его бесценного времени такими идиотскими вопросами есть преступление против обороноспособности Моргота, граф оставил оторопевшего и мгновенно сжавшегося до размеров лилипута дородного чиновника, чтобы вытянуть Жанну из-за стола с документами и увлечь ее на конюшню.

Вопреки опасениям, она держалась в седле вполне пристойно, а смирный конь слушался ее также покорно, как и все иные лошади ранее. Шедшая вначале шагом, будущая жена самого замечательного человека на свете вскоре, наплевав на все, подняла лошадь в галоп.
Ах, какое это наслаждение, снова услышать свит ветра в ушах, почувствовать под собой горячие бока скакуна, увидеть, как проносятся мимо поля, дома, деревья... Не в силах сдерживать своих чувств, Жанна высвободила волосы из тенет жесткой прически и, дав коню волю, задорно рассмеялась. Повернувшись к немного отставшему графу, она прокричала:
- Догони меня, любимый, если сможешь! Догони и поймай! - и пустила скакуна в карьер.

Дни текли за днями, а Жанна, вернее теперь Жюльетт Сориньян, все больше привыкала к новому телу. Столь неуклюжее, столь деревянное в начале, ныне, стараниями Жиля, оно обретало привычную ловкость и плавность движений. Окружающие лишь радовались, видя, как хорошеет герцог рядом со своей невестой, как ставшая привычной печать безысходности покидает его чело, стоит рядом показаться будущей хозяйке замка.
Душа девушки пела, ведь теперь она могла не только смотреть на возлюбленного и беседовать с ним, но касаться его, перебирать его волосы, чувствовать его горячее дыхание... Она жила, она летела, она горела: ведь большинство мужчин только болтает о том, что пойдет за возлюбленной за грань смерти и дальше; а Жиль, ее Жиль сделал это. Он вернул ее из мира теней под свет солнца, и теперь она будет рядом с ним всегда, в вечности и за ее пределами.
Старый капитан Огюст Берналь, инструктор учебного плаца, широко улыбался в седые усы, смотря, как молодой господин приобнимает свою невесту, помогая ей лучше прицелиться, как он радуется вместе с ней любому попаданию, как, в конце концов, думая, что отставник не видит, он целует свою даму. В бою на клинках герцог тренировал баронессу лично, и смотревший за этим Берналь спустя пару дней даже подумал, как похожи движения молодой невесты герцога и безвременно почившей девицы Жанны, но потом отогнал от себя эти мысли, хотя они и не давали ему покоя: у почившей святой была весьма неординарная техника, и он впервые видел еще кого-то с абсолютно такими же ухватками. Совсем старый, наверно, стал, - думал ветеран, - вижу мистику там, где ее и быть не может.
Но не только в тренировках проводила свои дни Жюльетт Сориньян: она присутствовала и на воинских советах, и на переговорах с поставщиками, с морготскими чиновниками, с ходатаями к герцогу. Скромная, немного зажатая девушка всегда сидела чуть в уголке, словно губка впитывая в себя информацию, учась всему, что должна знать будущая хозяйка Машекуля. Изредка она вставляла тихие комментарии или задавала вопросы, и вскоре многие заметили, как хорошо невеста герцога разбирается в военном деле: достойная будет герцогиня де Рэ, что уж говорить, Жилю действительно повезло с парой.
Но все это нужно было Жанне не только ради дела: это была возможность больше времени проводить рядом с милым, смотреть, как он склоняется над картами, как он морщится, слыша цены поставщиков, как он задумчиво стучит по подлокотнику кресла, слушая очередного просителя... Жанна, а вернее, теперь и отныне Жюльетт не отрывала глаз от своего рыцаря, любуясь каждой его черточкой лица, каждым его жестом, каждым поворотом головы... Рядом, он рядом. Теперь они вместе, теперь и навсегда.

А ночи... Строгие законы не позволяли жениху и невесте делить постель до свадьбы, но Жанне было на это наплевать: каждую ночь тайно она пробиралась в покои хозяина своего сердца, чтобы заснуть, наконец, на его плече. И каждое утро она покидала их, растворяясь, словно призрак, в предрассветной дымке, чтобы за утренней трапезой снова увидеть своего Жиля и спросить, как прошла его ночь. Машекуль, как и всякий старый замок, изобилевал тайными ходами, и никто не знал об их тайных встречах, а она наконец-то свободно могла наслаждаться близостью своей любви.
Но не все было столь безоблачно: было то, вернее, та, что отравляла ей жизнь хуже самого горького яда, та, кого Жанна ненавидила со всей страстью и пылом, кто была хуже любого абиссарийца. Изабель де ла Круа, инквизитор. Убийца. Та тварь, что сожгла ее. То отродье, что до сих пор крутится в замке выглядывая, вынюхивая, наверняка ища пути к ее Жилю. Всепрощение, оно, конечно, добродетель, но к дьяволу такую добродетель, когда речь идет о такой ядовитой змее.
Как бы Жанна хотела видеть своими глазами, как эта очаровательная блондинка сама горит на костре, как голодное пламя сжирает ее волосы, как от жара лопается ее кожа, слышать, как она кричит сорванным от воплей голосом, как она молит о пощаде... Но, увы, инквизитор не та персона, с кем можно разделаться в открытую. Но Жанна не собиралась отступать: врут те, кто говорят, что месть нужно подавать холодной: ненависть Жанны до сих пор пылала также, как ее костер.
И вот в одну из ночей разнеженная девушка, прижавшаяся всем телом к своему ненаглядному, приподнялась и посмотрела в глаза де Рэ:
- Жиль, я больше не могу. Я не могу видеть ее, не могу сдерживаться, когда эта мразь ходит по твоему замку. Милый, я все понимаю, - рука женщины плавно скользнула по груди герцога, - но я хочу смерти де ла Круа. За мою смерть, за то, что она чуть не разрушила нашу любовь, она должна умереть сама. И если она окажется права - пускай бог вернет ее из могилы! Я еще не до конца верю своим рукам, и поэтому прошу тебя, - она запечатлела на губах мужчины страстный поцелуй, - отомсти ей. Пусть она умрет.

И снова ночь. И снова нет покоя. И снова сон, сон, недостойный честной набожной католички. Вновь под ней оказывается тот же конь-мысль, летящий сквозь пространство. Или... пространства? Такое ощущение, что Хельга присутствовала при рождении тысяч и тысяч миров, и ни одна сжимающаяся и разжимающаяся в так стуку сердца сфера не была похожа на другую. Все это менялось, переливалось, сверкало, и каждую секунду перед ней открывалось новое изображение.
Непослушными губами госпожа прокурор пыталась прочесть actus iaculatorie, но привычные с детства слова молитвы словно исчесли из ее головы, и ни слова не произнеслось в этом чуждом месте. Но вот конь сделал очередной скачок, и все исчезло. Гнетущая тишина, нереальная, несуществующая, давящая самим Ничто окружила наездницу. Казалось, что она оказалась в пустоте, в которой все чувства словно замерли в ужасе от осознания того, что они тут бесполезны. Прошло несколько секунд, а может, вечность, и в этом Ничто родилось маленькое пятнышко света. С немыслимой быстротой оно увеличивалось, и, казалось, мчалось прямо на даму фон Веттин. Хельга пыталась прикрыть глаза руками, зажмуриться, но ничего не помагало. Казалось, этому вспроникающему свету не было преград, и он все также ясно сиял перед ее взором и мчался навстречу.
БУУМ!
Словно колокол Судного Дня прогремел в узилище ее сна, сминая, выкидывая женщину из тенет жуткого сноведения. Хельга, как была, обнаженная, вскочила со смятых простыней, одновременно вытащив из-под подушки верный "Иерихон". Взведя пистолет, прокурор отворила дверь и выглянула в коридор.
Конечно, фон Веттин не была солдатом, но ее наставница, аббатисса Магда, до пострига была офицером штурмовых частей армии Святого Престола, и искренно верила, что любая послушница должна познать тяготы армейской дисциплины и пройти полный курс обращения с оружием. Слабая и болезненная, юная послушница Хельга никогда не была лучшей в этих военнизированных тренировках, но сейчас, в момент опасности, тело действовало быстрее разума, повторяя вбитые сотнями тренировок движения.
Но... коридор был чист и спокоен, никакой угрозы, казалось, нет. Неуспевшая расслабиться прокурор посмотрела чуть в сторону, на дверь леди Верлен, и обмерла. Из вымученно-медленно распахнувшейся двери показался лучик света, принесший с собой чуть солоноватый запах крови и вид на багрянную дорожку темных капель. Женщина вздрогнула, - так этот свет напомнил ей то, что она видела во сне, и поспешила к себе.
Первым делом сообщив по телефону о произшедшем городской страже и вызвав следователя, а затем сообщим домоправительнице, Хельга, наконец, отправилась к гардеробу. Быстро, не приводя себя в порядок, она надела форменный мундир, повесила кобуру и уже было собралась приступить к ожиданию прибытия правоохранителей, как голову подняло вечное любопытство, так и подталкивающее ее увидеть все самой и сейчас же. Не имевшая сил противиться желанию, прокурор вошла на место преступления и застыла в ужасе.
Доселе Хельга, по долгу службы насмотревшаяся на десятки фотографий трупов, почитала себя весьма циничной и не боящейся смерти, но увиденная картина ужаснула ее - несчастная мадам Верлен была убита явно ненормальным и адски жестоким маньяком.
Зажавшая рот рукой, чиновница облокотилась на ближайший комод и позеленела. Взгляд ее упал на стену напротив - и еще больший, почти панический страх охватил женщину: на стене кровью было выведено имя. Ее имя.
Первым желанием запаниковавшей Хельги было стереть эту надпись, указывывшую на нее, как на виновницу преступления, но здравый смысл своевременно взял вверх. Ну не могла подвешенная к потолку покойница вывести это на стене! Тогда кто же это сделал, убийца? Кто он? И зачем?
В голове прокурора зародились нехорошие подозрения: она была практически свято уверена, что это связано со снами и вообще с происходившим с ней. Кроме того, она бы поставила тысячу золотых против затертой медной монетки, что преступление совершил не-человек. Или не совсем человек. И причем с помощью колдовства.
Но если об этом догадается кто-то еще, то за дело возьмется Sanctum Officium, Святая Инквизиция. А этого Хельге не хотелось: она боялась, что если раскроются ее сны и таинственные подарки ей, то она может незамедлительно отправиться на костер. Не то, чтобы фройляйн фон Веттин сомневалась в своей набожности, нет. Просто она была наслышана, что многие инквизиторы не разбирают правых и виноватых, сжигая при малейшем подозрении любого. Хельге умирать не хотелось, а поэтому она готова была сделать все, чтобы смерть злосчастной мадам Верлен была оформлена именно как уголовное преступление.
...Общеизвестно, что в Ватикане есть два типа преступлений: уголовные деяния, коии расследуют мирские правоохранительные органы; и преступления против веры, включающие в себя ересь, колдовство, демономантию и прочее, чем занимается Святая Инквизиция. И за серьезные преступления, имеющие признаки и того, и другого деяния, уголовная полиция и инквизиция начинают вести тихую бюрогкратическую войну: ведь всем хочется премию и лишний орден на грудь! А вот преступления без зацепок обе структуры радостно пытаются спихнуть от себя: пусть у других голова болит. И если уголовное преступление Хельга могла взять под прокурорский контроль, то действия инквизиции были ей неподконтрольны. Следовательно, эта смерть должна стать уголовной, и никакой иной.
Пока прокурор предавалась раздумьям, под окнами послышался шум мотора, сквозь неплотные занавески ударил свет фар. Это полицейский "Вельянтиф" наконец прибыл на вызов. По лестнице послышался топот сапог, и на место преступления прибыла следственная бригада во главе с первым лейтенантом Анри Роль-Танги. Пару раз видевший Хельгу следователь не стал интересоваться личностью человека, сообщившего о преступлении, а сразу с мрачной и недовольной миной поинтересовался, при каких обстоятельствах было обнаружено тело и какого черта на стене кровью написано имя прокурора.
Госпожа фон Веттин знала, что ее, как и всякого прокурорского, в полиции не любят, и поэтому вполне понимала раздражение следователя, наверняка выдернутого из постели. Вот прокурор, называется, не только проверками мучит, но еще и ночью на место преступления вызывает! Но виду она не подала, и дождавшись, когда полицейский достанет блокнот и приготовиться записывать, спокойно и обстоятельно поведала обо всем: о визите мадам Верлен, о стуке в дверь, об обнаруженном теле; и высказала свое подозрение: убийца проник в комнату в отсутствие вдовы, опоил ее чем-то, лишившим голоса, а потом жестоко расправился. Криков и звуков борьбы она не слышала, странностей в поведении Верлен не замечала. Мотив преступления: вызов и предупреждение новому прокурору, чтобы не совала нос не в свои дела. Кровь, заканчивающаяся в коридоре, скорее всего натекла с несвоевременно убранного орудия убийства. Стук в дверь - дело рук преступника.
Выслушав женщину, лейтенант покивал, выругался, захлопнул блокнот, и сказал, что ей можно идти: при необходимости ее вызовут, а сейчас она мешает поиску улик. И вообще - не баб.. не женское это дело, на труп любоваться. Так что шла бы госпожа майор прокуратуры к себе домой и ни о чем не беспокоилась.
Сдержав раздражение на бараноголового следователя, выставившего ее, женщина попрощалась и покинула страшное место. Решив не торопить события, и назначить над этим расследованием прокурорский контроль днем, как окажется на работе, Хельга отправилась к себе.
Остаток ночи опять прошел без сна, и прокурор, устав от ожидания, вышла на службу раньше всех. Но, прежде чем выйти из дому, она зачем-то достала из коробки медальон и надела его. Прибыв на работу, чиновница первым делом назначила над расследованием контроль и обязала полицию принести ей результаты осмотра места преступления и экспертизы крови и тела. А за одно послала Джеффа в ближайшую оружейную лавку за оружием получше: как холодным, так и огнестрельным.
А пока что: прочь все мысли о снах, тайнах, демонах, убийцах и жертвах, кровавых посланиях и так далее - пора работать. Она вернется к ним дома, уже с полицейскими материалами.
Не думать. Работать. Приступаем, помолясь.
Ave, Maria, gratia plena; Dominus tecum:
benedicta tu in mulieribus, et benedictus
Sancta Maria, Mater Dei, ora pro nobis peccatoribus,
nunc et in hora mortis nostrae. Amen.

Она понимала, что она, и только она сможет понять, что же происходит. И помощи ей нет. И не будет.

-Ядрена чертовщина... В очередной раз протер глаза Аларик перекладывая архивную макулатуру, чтоб разобраться в этом безобразии нужна дивизия ватиканских архивариусов а не один скучающий охотник... Впрочем, опасность охотника в том и заключалась... Аларик скучал... А спустя ещё пару часов охотник ощутил что он может теперь смело отправлять всю дивизию архивариусов на пенсию и занять их профессиональную нишу. Потому расположившись с нужными материалами Аларик добыл из кармана завернутую в бумагу ароматную плетенку копченного сыра и закинув ноги на стол начал извлекать информацию периодически безбожно отхлебывая из фляги со святой водой. Разобравшись с бумагами он с необычной для себя аккуратностью сложил их на место, после чего приступил к просмотру плёнки. На пленке молодая баронета прессовала некую Жанну Д'Арк, и глядя на начальницу охотник мог только посочувствовать святой. Именно так инквизитор выглядела когда вошла во внутренний дворик где его вешали...
Тёмное серое утро, солнце заволочено грязными, стоптанными серыми тучами, дрянной, грубо сколоченный, местами подгнивший, местами дырявый нешкуренный помост для внутренних, не показательных нужд сильно отличался от уютной, светлой и аккуратной виселицы на площади, как и небритая, пропитая, и абсолютно не аристократичная рожа сержанта в мятой сорочке с винными пятнами и ненавистью ко всему миру в глазах, а особенно ненавистью к таким как сам Аларик, который перед задержанием покалечил половину его людей. Даже раненный, даже уставший охотник не собирался так просто подыхать.
-Ну что, ублюдок, будут последние слова? - Злорадно усмехнулся он дыша в лицо Аларику несвежим дыханием с примесями лука, табака и перегара. Не будь его руки и ноги скованны, он бы сломал сержанту шею, но как полагал Аларик это не пришлось бы по нраву целившимся в него подручным, но от колкости он все-таки не удержался
-Само собой, но сначала вина мне, рыженькую красотку, а сам можешь идти в монашки, для борделя ты страшноват. - Фыркнул он, и тут же рухнул от болезненного, но вполне ожидаемого удара в солнечное сплетение
-Зато у меня ещё будет возможность получить и вина и красотку - мстительно прошипел сержант затягивая на шее охотника пеньковый галстук, - а тебе светит только вдовушка.
Ответить не вышло, доски помоста резко ушли из род ног, и после короткого но сильного рывка воздух исчез, и небо исчезло, и ублюдок-сержант, осталось только давление веревки на шею, и судоржное желание вдохнуть, вдохнуть воздуха, вдохнуть воздуха любой ценой...
Раздался гром, и давление на горло ослабло, что-то ударило в грудь, а сам охотник рухнул на землю пытаясь вдохнуть, зрение медленно прояснялось. На крыльце стояла очаровательная блондинка с интересом глядящая на его бренную тушку, и мужчина с карабином, которого позже он узнает род именем Альбина Стасяка который метким выстрелом и перебил его великолепный галстук так нежно охватывающий его глотку.
Господа, боюсь этот красавчик нужен нам. - Да, тогда у вояки ещё было чувство юмора...
-Что это значит - сержант у которого забрали из зубов жертву возмущенно уставился на стрелка, после чего дал команду перевести оружие на гостей - ты ещё кто такой?! По какому праву ты прервал казнь? В гробу я видел таких наглецов, задержать!
-Он сделал это по моему приказу, а гроб, если желаете, организовать я полагаю будет несложно. - Пока Аларик жадно хватал воздух вытаясь снабдить им все необходимые уголки организма, блондинка что-то показала сержанту после чего тот на какое-то время потерял дар речи.
-Па-по-простите, я не знал, простите ради бога! - Залепетал пораженный уродец рассыпаясь перед ней в извинениях.
-Незнание не освобождает от ответственности. Угроза оружием инквизитору строго карается сержант. А теперь постарайтесь исчезнуть отсюда вместе со своими людьми, пока к вашему исчезновению не пришлось приложить руку мне...
Аларик аж залюбовался из своего неудобного положения под виселицей, подобное зрелище ему было по-нраву. Тем временем вояка освободил его и помог подняться.
-Ты Аларик, охотник без лицензии? - Строго спросил он
-Имею честь им быть- прохрипел парень растирая шею куда глубоко врезалась веревка - Спасибо, это был шикарный выстрел, приятель
-Благодарить пока рано, у тебя есть выбор, либо ты отныне работаешь на инквизицию, и лично на меня, или мне придётся вернуть того воспылавшего к тебе страстью сержанта... - Раздался за его спиной холодный женский голос
-Эм... Ну... Мне кажется выбор очевиден, ухмыльнулся Аларик отвешивая неопрятный поклон, лучше работать на красавицу, чем быть сожранным чудовищем...
А спустя секунду охотник схлопотал оплеуху от стрелка,
- Поуважительнее к миледи болван.
Аларик помотал головой отгоняя воспоминания прошлого и сосредотачиваясь на найденной информации. Без сомнений, девица Д'Арк была одной из наиболее мучительно погибших на территории замка. Странно конечно что немного позже ещё реабилитировали, точнее странно то что ещё явно подставили выставив изабо не в лучшем свете. Все же нечасто в пытках помирают святые которых замордовала их же церковь, а учитывая нападение на Изабо, эта теория только подтверждается. Тут же и обьяснение разрядов между графом и инквизитором. Но это не обьясняет всех странностей этого места, и толпы голодных архивольфов в часовне.
Сама же леди-инквизитор упорно отказывалась говорить с подручным о том случае, видимо информацию придётся искать в другом источнике... К счастью поездка не затянулась надолго.
Моргот является одним из ключевых объектов обороны Ватиканской империи, даже полный идиот догадается что на его территории действуют ячейки инфильтраторов и диверсантов абиссарии, но не могут же они работать настолько грубо и топорно? В любом случае, в этой области слишком много ненужных вещей!
-Крот, призрак, диверсант, архивольфы, сухой закон, скука Ван Тейн...-Задумчиво перечислял под нос минусы этого места Аларик. После чего качнувшись на стуле назад и сняв ноги со стола поднялся. Нужно было поговорить. Поговорить с графом, с Изабо, с духом, с... Нет ну его к черту этого Ван Тайна в общем как всегда придётся все делать самому, а чем это чревато.
Больше хаоса... - Довольно промурлыкал он надвигая шляпу поглубже на лоб и направляясь к покоя графа.

Дернувшись и оторвав голову от кровати, Хельга резко открыла глаза. Комната была погружена в мрак ночи, через открытую форточку легкий ветерок чуть трепал занавеску, уже оставший недопитый кофе все так же стоял на прикроватной тумбочке, мирно тикали ходики... Все было как всегда, все было, как обычно. Не до конца проснувшаяся женщина еще не совсем понимала, что ее разбудило, и, дотянувшись до выключателя, включила лампу. От яркого света электричества пришлось на несколько секунд зажмуриться. Когда девушка открыла глаза, ее взгляд остановился на постели: смятые простыни, сбитое одеяло в ногах, отброшенная на пол подушка...
Яркая, как молния, пришла память о недавнем сне - колышашийся фиолетовый туман, серебристые искры на краю зрения, и огненный конь под ней - огромное, неестественно прекрасное существо, несущее ее сквозь бесконечность все дальше и дальше. Казалось, Хельга до сих пор ощущает запахи сна - тяжелый мускусный аромат, разбавленный легкой, чуть солоноватой ноткой пота, ароматы костра и почти непонятный, необъяснимый запах сладострастия.
Помассировав виски, фон Веттин окончательно убедилась, что это был только странный и неестественный сон. Открыв окно, женщина, успокаиваясь, вдыхала свежий ночной воздух. Что же за бесовщина твориться с ней здесь? Кто этот человек (или не-человек?) что стучит к ней в дверь, что за подарки (а леди-прокурор уже начинала осозновать, что ее находки похожи на анонимные дары) он оставляет и зачем, и, наконец, с чего ей сегодня приснилось такое, чего она не видела никогда?
Безмолвный спящий город молчал, а ответов на невысказанные вопросы у Хельги не было, желания продолжить сон - тоже. Будучи привычной к бессоным ночам еще по работе в суде, бывшая монахиня аккуратно заправила постель и отправилась на кухню варить кофе. Приготовив живительный напиток, она по старой привычке села перечитывать Книгу Книг, для успокоения мятущейся души. Тишина и спокойствие царили вокруг, будто ничего необычного за эти четыре месяца и не происходило. Только в тиканье часов еле слышно проскальзывало: ну-как?, ну-как?...
Просидев до восьми утра над книгой, прокурор отправилась на службу. Казалось, даже горгульи ей улыбались в спину, а в шелесте листвы в парке читалось некое невысказанное предложение. Помотав головой и перекрестившись, чтобы отринуть наваждение, женщина ускорила шаг и вскоре дошла до городской прокуратуры.
При виде мрачной начальницы помощник прокурора Эдельмиро Фарелл, тоже недавно переведенный в Кэндлмесс, быстро убрал ноги со стола и спрятал газету, которую читал, под стопкой жалоб. В иной день Хельга высказала бы мужчине свое недовольство его поведением, но в иной день, а не сегодня. Напряженно думавшая о просходящих с ней странностях, госпожа фон Веттин молча, даже не поздоровавшись, вошла в свой кабинет.
Как всегда, на столе лежала здоровая стопка дел, подлежащих разбору. Это только обывателям кажется, что единственная функция прокурора - это брызжа слюной в суде доказывать виновность обвиняемого. На самом деле, работа прокурора, как и любого другого чиновника, на девяносто процентов бумажная: анализ поступивших жалоб, обращений, ответы на них, переписка с другими органами государственной власти... Фактически, именно та бесконечная работа с бумагами, о которой вечно забывают неосведомленные, и есть фундамент Ватикана. Каждодневные документы словно подпирают устои страны, наравне с верой спаивая воедино обширные католические земли. И круговорот их бесконечен - маленькие листочки, словно песчинки, кружат от стола к столу; бессмысленные по одиночке, вместе они создают прочный и надежный механизм стабильности. И даже тысячи маленьких сбоев системы, тысячи маленьких ошибок не в состоянии пошатнуть коллоса ватиканской бюрократии, все так же надежно стоящего на страже интересов государства.
Начав перебирать документы, прокурор поняла, что не в состоянии отвлечься от происходящего - сегодняшний сон просто выбил ее из колеи. Взяв чистый листок, женщина попыталась законспектировать свои мысли и подозрения по данному поводу:
1. Подарки. Зачем? Варианты:
- взятка
- меня с кем-то спутали
- цепочка случайностей
- не понятые мной намеки
2. Условно "даритель". Кто? Варианты:
- культист/сектант
- идиотский шутник
- тот, кто меня с кем-то спутал
- а человек ли вообще?
3. Сон. Почему? Варианты:
- просто сон
- странные игры параноидального подсознания
- подсознательное желание греха
- внешнее воздействие

Изложив все это на листке, Хельга глубоко задумалась. А может, было что-то еще? Может, она что-то упустила? Внутренний голос шептал, что это не может быть рядом случайностей, но твердой доказательной базы взаимосвязи событий не было. Только два основных варианта: воздействие нечистого через сон и подарки или просто действия неизвесного человека (тогда сон - случайность).
Второй помощник прокурора Джефферсон Дэвис, местный уроженец, заглянувший в кабинет госпожи фон Веттин, чтобы забрать документы, увидел как прокурор, сидя в задумчивости над листом бумаги, нервно покусывает авторучку. Документы так и лежали в одной стопке, и молодой офицер, быстро смекнув, что начальство пока лучше не беспокоить, тихо прикрыл дверь.
Так и не придя к какому-то мнению, где-то спустя час Хельга все-таки приступила к работе. За любимым делом время прошло незаметно, и вот уже настал поздний вечер. Заперев за собой кабинет, женщина направилась домой.
В этот поздний час темный парк был спокоен, и шуме листвы ничего необычного не слышалось. Внезапно внимание госпожи фон Веттин привлекли шпили, проглядывавшие из-за крон. Вот, что может помочь! Искренная исповедь! Хотя стоп, нет. Прокурор не хотела, чтобы священник счел ее малохольной истеричной дурой, паникующей по любому поводу. Да и любопытство, словно очнувшееся ото сна, подняло голову: это как же так, идти исповедоваться и перекладывать проблемы на другие плечи, когда можно все распутать самой! Ну ладно, обойдемся пока что без исповеди. Впрочем, как извесно, haeresis est maxima, opera daemonum non credere, поэтому святая вода точно не помешает. Уверенным шагом Хельга направилась к храму Sanctum Ioannus Baptistae.
Пожилой священник, казалось, даже не удивился странной просьбе прокурора - молча кивнув и перекрестившись, он ушел, чтобы через пару минут вернуться с флаконом святой воды.
- Прими сию благословенную воду, и пусть она послужит во благо тебе, дочь моя.
Смиренно поклонившись и осенив себя крестным знамением, фон Веттин поспешила домой. Оказавшись у себя, первым делом женщина решила приготовить ловушки - на демона и на человека. И если с адской тварью было все просто, то как поймать человека, она не знала. Караулить у дверного глазка несколько ночей подряд - не вариант. В голове крутилась идея натянуть тонкую стальную леску, - но где ее закрепить, вот вопрос. Решив, что утро вечера мудренее, Хельга удовольствовалась тем, что сбрызнула дверь и ручку святой водой - пусть нечисть только рискнет дотронуться!
На всякий случай перепроверив коробку с медальоном и книгой, прокурор убедилась в их наличии. Что же, все что она могла, сделано. Поужинав, девушка стала готовиться ко сну.

Дорога привела охотника к небольшому трехэтажному домишке, стоявшему особняком на углу улицы св. Павла. Этот домик, который и имением было стыдно назвать, как раз был владением старика Кимберли. Насколько знал Виктор, большего Кимберли себе позволить просто не мог - происхождение не то, сбережения малы, да еще и сам Кимберли был совсем "не тот". С такими данными это - больше что мог бы себе позволить старик. Но уважали его не за деньги. Был у Кимберли прозорливый ум, честное сердце, а стрела его била демона в глаз с пятисот ярдов. За годы боев и скитаний он накопил огромное количество знаний, многие из которых считаются запретными. Только старик достаточно умен, чтобы не давать инквизиции повода для визита.

Пройдя мимо низкой металлической ограды, приветствующей проходящих мимо путников облупленной краской, Виктор пересек крохотный придомовой дворик. В дворике не было ни травы, ни цветов - только едкая, жирная грязь. В прошлом году здесь росли магнолии. Неизвестно что старик нашел в их неказистых цветах. Но он упорно продолжал ухаживать за ними, ожидая цветения. Его уход был даже более чем излишен, но старик, казалось наслаждался процессом. И вот, прежде чем они зацвели, он вырвал их из земли с корнем.

Прогнав лишние мысли, Виктор остановился у двери. Не церемонясь, он постучал в дверь кулаком.

Вы не можете просматривать этот пост!

Вы не можете просматривать этот пост!

Как же страшно было первые дни после воскрешения. Столь многого Жанна боялась, за столь многое переживала. Сначала ей даже слова давались с трудом, а конечностями она едва могла шевелить. Привыкшему к воздушной легкости и свободе перемещений духу тяжело дались такие перемены. И кто знает, не стала бы она инвалидом на всю оставшуюся жизнь, если бы не Жиль. Он был рядом, он ее поддерживал. Она видела любовь в его глазах, слышала ее в каждом слове, обращенном к ней. Пусть она и выглядела теперь иначе – это тоже сначала был повод для беспокойства, девушка опасалась, что граф не сможет принять ее в новом облике, но он любил ее саму, ее суть, ее душу, эта любовь была выше телесного.
Как же они радовались ее первым шагам без поддержки. Жанна то и дело шутила, что сейчас она похожа на младенца, который учится ходить, и так же шутливо намекала Жилю, чтобы тренировался на ней, пока есть такая возможность. Для чего тренировался? А пусть догадается! Она искренне, как ребенок, радовалась своим успехам, и не могла дождаться дня, когда сможет станцевать с любимым. Впрочем, и о таких необходимых занятиях, как уроки фехтования, девушка не забывала – многое подзабылось за время ее бытия призраком, и приходилось наверстывать. Стоит ли говорить, что и танцы, и фехтование, и в целом столь быстрая реабилитация во многом были заслугами Жиля? Хотя и самой Жанне силы воли было не занимать.
Запланированное возвращение в Машекуль стало ее новой тревогой и поводом для постоянного беспокойства. Оставаясь в одиночестве, девушка порой изматывала себя мыслями о том, как отнесутся к ее появлению в крепости, не узнают ли в ней Жанну д'Арк... особенно тревожило присутствие леди инквизитора. Она до сих пор торчала в Машекуле, что-то вынюхивала, и это крайне не нравилось Жанне. Бывший дух недоумевала, почему до сих пор никто не позаботился об ее устранении – возможно, даже физическом, хотя Жанну больше привлекала идея заразить эту суку ликантропией и отправить на костер, как она ее когда-то. Это была бы справедливая и сладкая месть. Теперь же, вернувшись домой, ей придется иметь с ней дело, и это даже немного пугало. Что, если правда раскроется? Человек, к сожалению, лишен способностей призраков, и постращать инквизитора видениями, как раньше, д'Арк не могла. Или же у нее остались какие-то остаточные возможности? Девушка втайне от всех, даже от Жиля, пыталась экспериментировать с телекинезом, пирокинезом и созданием иллюзий, проверяла, сохранился ли ее дар к целительству...
В общем, жизнь началась заново, и была она такой интересной штукой, что даже о потере сверхспособностей жалеть не стоило. Ведь главное, ради чего всё это затевалось, у нее есть. Ее Жиль...
Чего еще можно желать? Разве что мести!

- Один. Два. Три. И я - в дамках, - улыбнулась невеста графа, отправляя три незадачливые шашки Жиля за пределы игровой доски и переворачивая свою, победно занявшую место на последней линии. – Граф, вы отличный стратег, но, по-моему, вы немного отвлеклись, - игриво заметила она, поведя плечиком и возвращая на место «случайно» сползший рукав рубахи.
Впрочем, шутки шутками, а тема разговора была весьма серьезной. Они обсуждали их совместное возвращение в Машекуль, и прежде всего Жанну, конечно, интересовало, в каком статусе она там появится, как часто ей придется видеться с Изабо и, главное, долго ли еще пробудет инквизитор в замке. Пора бы уже от нее избавиться, чтобы вздохнуть спокойнее. Хотя, врага всегда лучше держать на виду... А еще Жанна немножечко, но ревновала Жиля к ней, сама понимая, что ревность эта ничуть не обоснована. Но что поделаешь: стоило признать, что Изабо красотка, и как любая женщина, д'Арк волновалась, что инквизитор прибегнет к женским чарам в нужный момент, дабы нанести свой подлый удар. Она считала, что граф пригрел у себя змею, а змеи никогда не меняются – стоит отвернуться, как клыки вонзятся в твою плоть и впрыснут яд тебе в кровь.

Виктор постарался сохранить каменное выражение лица. Руки его дрогнули, но продолжили зажигать свечи.

Свечи были зажжены и выставлены в ряд. Поднявшись с колен, Виктор взял огрызок мела, принесенный судомойкой и принялся чертить им знак на почерневшем от времени полу. Вокруг ерзающего ребенка он начертил огромный семиугольник. Фигура получилась излишне большой и далекой от идеала: один из углов семиугольника заметно дальше отстоял от его центра, нежели остальные. На практике по экзорцизму Виктор бы уже стоял на горохе за такие художества, да только тут не было строгого учителя, да и демон не выглядел ни сильным, ни умным. Сойдет. Затем Виктор описал вокруг семиугольника окружность и поставил свечи на каждый из углов фигуры. Сдерживающая печать завершена.

К тому времени бес заметно поутих. Неужто в маленькой глоточке воздух закончился? Или понял, что проклятиями ничего не добьется?

- Заткнулся наконец? Отлично.

Отвернувшись к своему чемодану, Виктор быстро расстегнул защелки и раскрыл его. Ворох наспех упакованных сорочек немедленно выпал наружу, но охотник не стал их поднимать. Вместо этого он разрыл одежды и извлек из-под них длинный кинжал, вложенный в кожаные ножны.

Вернувшись к демону, Виктор положил кинжал за пределами круга. Удостоверившись, что мальчишка видит его, он ухмыльнулся.

- Да... Как же давно я не имел дело с детьми. Понимаешь, бес, дети спасены от рождения. Они не запятнаны грехами. Будет ужасный нагоняй от начальства, если я не попытаюсь хотя бы спасти его. С другой стороны, попытка, пусть неудачная, обернется для меня значительными поблажками. Глядишь, я за твою шкуру поместье расширю.

Виктор оскалился от уха до уха, стараясь как можно натуральнее изобразить эстетствующего извращенца, ищущего радостей в чужих страданиях. Худые бледные пальцы охотника потянулись к кинжалу и вынули его из ножен. Рунические заклинания блеснули в неверном пламени свечи.

- Но перед тем как ты отчалишь, я буду тебя изгонять. Долго. Муторно. Это тело не выдержит таких долгих изгнаний, но не волнуйся. У меня есть туз в рукаве, который не даст ребенку умереть. - Медленно Виктор поднял кинжал и опустил его лезвие в трепещущий огонек свечи. - Слышал байки о многодневных пытках в подвалах инквизиции? Половина из них правдивы. Хотя ты, бес, не выдержишь и дня, я боюсь.

Увидев, как мальчонка опасливо ерзает, Виктор заставил себя раскатисто рассмеяться.

- Неужто ты думаешь, что ты такое великое зло, что тебе все нипочем? Ты? Зло? Нет, бес, ты даже на мелкую пакость сойдешь с трудом. Я расскажу тебе, кто зло. Это не демоны. И то не ангелы. Истинное зло - люди. Что? Не так это, хочешь сказать? Ха. Мы нарушаем заповеди Отца нашего в храмах его и в этих же храмах мы лицемерно вымаливаем прощение. Мы не добры. Мы не злы. Мы бесчестны. Для нас нет зла и добра. Словно змеи мы расползаемся по всюду и отравляем нашим ядом замысел творца. Это наши тела и души вы желаете, чтобы обрести силы. Ибо мы, люди, не поведя бровью топим в крови и демонов, и ангелов и подобных себе! И мы, дабы убить демонов, создали чудовищ из самих себя. Чудовищ куда более страшных, нежели все лики Люцифера.

Виктор понял, что его слегка занесло. Кабы не порушилась вся игра от этого. Поэтому, он спешно (быть может, слишком спешно) отнял кинжал от огня и приблизился к мальчишке.

- Сделай одолжение: кричи погромче. - Хихикнул он.

Чтобы убить чудовище, надо им стать.

Верене застряла на грани между миром живых, грезами и зыбкой тропой в мир мертвых, не в силах даже приоткрыть веки, но все прекрасно видевшая и без этого. Врачи и медсестры перешептывались, делая все, что могли, но увы, ни один из них не смог бы понять истинную причину её недуга. Перевязанное и подключенное к приборам и капельницам тело погрузилось в нездоровый сон, который мог длиться сколь угодно долго. Пока дух жрицы не оправиться от нанесенных ему повреждений. Осматриваясь, Верене заметила сквозь светящиеся призрачным светом стены, как рядом с графом стоит тень, которую она так старательно искала ранее. Почему-то у жрицы складывалось впечатление, что это молодая и привлекательная девушка, но только суть её темна, словно искажена ненавистью или злобой... И в то же время граф явно может видеть её, любит и страстно желает быть рядом... Верене попробовала присмотреться получше, но тут все поплыло и начало таять, как снег под весенним солнцем. Не было ни госпиталя, ни замка Машекуль, ни графа Жиля, ни духа девушки... Лишь обжигающее чувство того, что рядом притворился враг. Зло в одеждах невинности.
Жрица нисколько не удивилась, когда сумела коснуться гладкой каменной двери, скрывавшей вход во внутреннее святилище, расположенное под поместьем у самых подземных вод. Верене прекрасно помнила, что дверь эта всегда была запечатана, а на её робкие вопросы глава семейства отвечал что знание о запретных ритуалах будет вновь открыто лишь если в нём возникнет нужда. Не сомневаясь в правильности своих действий, жрица сорвала печать и тяжелые каменные створки нехотя поползли в стороны, пропуская служительницу Калидуэн в объятья ожившей темноты, частично прогоняемой голубыми свечками, горевшими холодным синеватым пламенем. Члены семейства Кузэ, не вернувшиеся той страшной войны, стояли, образуя коридор, и держали свечи в руках. Откуда-то из глубин святилища доносилась песнь-заклинание, явно колыбельная, только очень странная. Верене взяла себя в руки и пошла, куда ей указывали. Сейчас спутать родных с живыми смог бы только слепец.
Мать с отцом ждали её в самом конце пути. Не произнося ни слова, они указали вперед, на массивное каменное же сооружение, выглядевшее жутко древним. Не задавая вопросом, жрица двинулась туда, навстречу умиротворяющей песне, предчувствуя неладное. И стоило только ей войти, то взору служительницы Калидуэн предстало то, что она никогда не захотела бы увидеть по доброй воле...

Пожалуй, это был один из тех немногих моментов в её новой демонической жизни, когда Сетерли действительно хотела, чтобы её призвали. Сейчас даже самый распоследний демонолог-недоучка показался бы ей настоящим спасителем. Небесное копье в зад каждому из этих прислужников-грубиянов! Носиться как крыса с подожженным хвостом по городу, петляя между прохожими, лавками и другими вооруженными типами, демонесса определенно не любила. Перед ней стояло два варианта: первый - нестись за город и там попытаться дать магический бой, благо ничто не будет этому помехой, и второй - прорываться к местному Оку Проклятых, где демоны, избравшие для себя магическую стезю, получают знания и ответы на свои вопросы, и заплатить за проявление Знания душонкой давешнего демонолога, которую Сетерли просто не успела поглотить. Подобные "подношения", сделанные Оку, повышали силу Светоносного, однако только он один смог бы предсказать куда молоденькую демонеску выкинет после того, как она исчезнет во вспышке Знания. Один раз Сетерли выкинуло во владениях князя Абаддона и это был не тот опыт, повторения которого ей хотелось бы. Чтобы убраться от цепных психопатов Разрушителя пришлось изрядно постараться... почти как сейчас. Некоторую дистанцию между громилами держать все-таки удавалось, потому Сетерли направилась все-таки к Оку, напрягая все силы. В спину ей и её преследователям летели проклятья, но демонессу это как-то не волновало. Главное - успеть поднести душу и мысленно задать имеющиеся у неё вопросы... А в ответе не откажут, ведь обычные подношения куда как скромней.

Мальчишка... В практике Виктора детей было мало. Все больше старые обрюзгшие демонопоклонники, еретики и просто идиоты, попавшие по своей глупости не туда. С ними у Виктора разговор был коротким, а методы испытанными. Дети же... С детьми он поступал так же. То больше не дети были. Монстры.

Но может ли он позволить себе сейчас забрать еще одну жизнь? Здесь, на глазах у той женщины, которая, возможно, является его матерью? Не думал охотник никогда, что оборвать чье-то существование будет так сложно. С одной стороны это просто и без оружия. Взяться обеими руками за хрупкую шейку и слегка надавать. Давить и давить, пока не хрустнут позвонки, не остановится сердечко... Левая рука охотника непроизвольно дернулась от этой мысли. Во что же превратился он? Наверное, ему лучше уйти. Уйти и забыть. Не вспоминать этого больше никогда. Откланяться и посоветовать найти священника.

"Вы, право, ошиблись. Я исследователь, но не экзорцист." - Слова отказа застыли в его горле, когда он, повернувшись к женщине увидел ее полный надежды взгляд. Он не смог вымолвить ни слова из того, что хотел. В горле у него пересохло.

- Свечи. Пять... нет, семь. И мел. - Сумел промолвить он. - Закройте окна и двери так плотно, чтоб и мышь не проскочила. После этого выйдите вон. В комнате не должно быть никого окромя меня и его. - Виктор кивнул на одержимого.

Не дожидаясь, пока хозяйка разыщет необходимое, охотник выудил из внутреннего кармана плаща книжицу, раскрыл ее примерно посередине. Затем, опустившись на колени, он принялся читать:

"Sub tuum praesidium confugimus,
sancta Dei Genetrix:
nostras deprecationes ne despicias in necessitatibus:
sed a periculis cunctis libera nos semper, Virgo gloriosa et benedicta.
Domina nostra, mediatrix nostra, advocata nostra;
tuo Filio nos reconsilia,
tuo Filio nos commenda, tuo
Filio nos repraesenta."

Когда наконец настал день, которого так долго ждали все, находившиеся на корабле, то новое тело Лилиан было извлечено из капсулы, где созревало. Операцию по установке нейроразъема провели сразу же, решив не дожидаться процедуры переноса души.
Пораженное болезнью тело Лилиан разморозили и погрузили в контейнер с водой, после чего уже начали подсоединять провода. Арканоса также пригласили в лабораторию, где спешно собрали и установили прибор Коэпто, так что полудемон мог наблюдать за всеми приготовлениями. Он уже знал, что та другая девушка, на которой Лили демонстрировала ему процессс переноса, пришла в сознание и теперь активно учиться управлять своим новым телом.
Начало процедуры было Арканосу уже знакомо, только теперь всем руководил Каслер. Лаборанты опасались, что мощности может не хватить, но электрокинетик их успокоил.
Когда от изувеченного тела отделилась сияющая алая бабочка, видимая лишь полудемону, то Арканос ощутил невероятное волнение. Душа, принятая внутрь камня, беспокойно трепетала и билась о стенки, ожидая когда её переместят в новое тело. Скачок мощности стал для всех неожиданностью и симбиот заметил, что сам Каслер явно нервничает, но ускорить процесс переноса просто не в силах. Свет в лаборатории начал моргать, но пока корабельные генераторы справлялись с нагрузкой. чей- то недоуменный возглас заставил Арканоса обратить внимание на контейнер со старым телом Лилиан, которое она уже сбросила, как змея - старую кожу. Вода бурлила как в кипящем чайнике, хотя внешне не наблюдалось ничего, что могло бы вызвать такую реакцию. Обеспокоенный Каслер повернул голову в сторону какого-то монитора, прошипел ругательство, которое никак нельзя было ожидать от такого спокойного обычно ученого, и резко выдернул из гнезд пару кабелей, схватившись за разъемы голуми руками. Обычного человека такое наверняка убило бы на месте, но Коулат выдержал. Пока внимание было прикованно к электрокинетику и попискивающим приборам, Арканос устремил взор на алый кристал и с ужасом заметил как гладкая поверхность покрывается тоненькой сеточкой трещин...
Но алая бабочка каким-то непостижимым образом успела покинуть свое временное вместилище прежде, чем камень взорвался фонтаном острейшего крошева. Новое тело Лилиан дернулось, как от удара током, а затем замерло. Она дышала, её сердце билось, а душа уже заняла положенное место...
- Теперь это просто груда металлолома. - произнес Каслер, отпуская кабели, и садясь прямо на засыпанный осколками пол, - Лили убьет нас, когда придет в себя.

Пусть течение событий напоминало теперь тихую речушку, впадающую в заболоченное озерцо, но Арканосу все равно находилось над чем подумать. У техномистика было множество интересных книг, не все из которых оказались ему понятны. Он находил также учебники высших циклов гьеденского образования и совсем уж зубодробительные научные труды, простые абиссарийские книги по магии, философские трактаты ватиканцев, элергордцев и гьеденцев... Но самым интересным из всего этого многообразия был дневник юной Лилиан. Любопытство и желание побольше узнать о девушке подтолкнули полудемона к тому, чтобы прочесть эти записи.
Немного странно было видеть, что когда-то Лили жутко бесило потому, что из-за стандартной стрижки учащихся её постоянно путали с братом, и, одновременно, волновали вопросы, которые возводили люди вокруг отношений между мужчиной и женщиной. Странная двойственность и желание задавать любые, даже самые неудобные вопросы, красной нитью скользили в строках отрочества Коэпто. Она возмущалась тем, что некоторые её одноруппники тайком пробираются в зону развлечений, но не собиралась доносить, как положено. Восхищалась великими открытиями и рядом писала как её выводит из себя какая-то задавака с веснушками.
Весь вихрь эмоций, живший внутри неё, Лилиан Коэпто переносила на покорные страницы. Должно быть, благодаря этому, она выглядела для всех спокойной и рассудительной ученицей. Арканосу стало ясно, что она с ранних лет научилась скрывать свои переживания. Впрочем, он уже достаточно видел гьеденцев, чтобы понять, что это характерно для их общества в целом. Сплоченный коллектив соратников Коэпто на этом фоне выглядел чужеродным пятнышком, но даже они были не столь эмоциональны, как те же ватиканцы. Его боялись, хватались за оружие, но ни один не выкрикивал обвинения прямо в лицо, ни один не заплакал, или не застонал... Когда Арканос попытался распространить подобную закономерность на все общество, то ему и демоническому графу едва не стало дурно. Как только Лилиан и её команде удалось сохранить хоть какую-то индивидуальность в таком обществе - загадка.
Состояние же самой девушки оставалось стабильным. Время для Лили будто остановилось и казалось, что пролежать в таком состоянии она может хоть сто лет, хоть двести... Однако, на счастье полудемона, Каслер решил что так долго ждать не следует. Арканос мог наблюдать, как в течении сорока дне растет и развивается тело, предназначенное для Лили. Точная копия девушки, разве что кожа была ощутимо бледнее, а волосы - темнее, чем у оригинала. Как именно скажуться гены полудемона ни Арканос, ни демонический граф не знали.
Когда Каслер лично зашел в каюту и сказал что перенос души состоится сегодня, то выглядел несколько взволнованным и попросил Арканоса присутствовать лично в мини-лаборатории, где спешно собрали прибор Лили.

- Вот же скотина, а, - раздраженно произнес Джонатан. Поведение ангела не просто действовало на нервы юноши, оно полноценно бесило бывшего ангела. Что-то в словах этого обитателя небесных кущ сумело вывести из себя находящегося в спящем состоянии Рамиэля и теперь несколько буйный и резкий характер архангела в изгнании влиял на Шайна, и явно влиял не в лучшую сторону. Архангел был просто в ярости. Да, он признавал за собой то, что нарушил приказания. Да, он признавал что ушел в самоволку... но заслужил ли он к себе такое отношение? Справедливо ли наказание относительно преступления? Рамиэлю казалось что нет, Джонатану же... Джону же было всё равно, лишь бы раздвоение личностей в его голове прекратилось и боль в голове и на месте ожога ушла.

К сожалению раздрай в голове юноши и не думал проходить. Древняя сущность ангела накладывалась на уже сформировавшуюся личность Джонатана, неслабо ударяя по мозгам парня. Лишь спустя полчаса, одного холодного душа и легкого перекуса внутренние "я" юноши начали приходить в более-менее единое целое. И это целое, в целом, было недовольно. Ну как же, выдергивают из сна, общаются с тобой даже не как с низшим существом а как с жвачкой на подошве! Этого ни Джонатан и Рамиэль стерпеть не мог. Да, ошибка была, Джонатан это признавал, чтобы не думала себе та часть, которая была Рамиэлем. Но вот то, с каким тоном преподносят эту весть сторонники небес...

- И вообще, у них мальчиков на побегушках не хватает? - раздраженно поинтересовался юноша. Впрочем... впрочем утро вечера явно мудренее, потому, коллективным решением было принято постановление к возвращению ко сну. Всю глубину падения лучше было осознать по утру, чем думать об это спросонья.

Стоя у врат склепа, Верене отчетливо ощущала тонкую грань между миром живых и миром мертвых, через которую жрецы Калидуэн старались лишний раз не заглядывать. Свет, отчетливо исходивший от одного из гробов, манил девушку, но отголоски могильного холода будили самые худшие опасения. Это была чужая земля. И здесь всем правил чужой бог, незнакомый Верене.
Но жрица все же решилась и ступила под своды фамильного склепа де Рэ, прислушиваясь в неясному шепоту духов. Некоторые из них были явно не в восторге от незванной гостьи, другие же, наоборот, пытались что-то сказать Верене... Все это сливалось в невообразимую какофонию, потому девушка сдерживалась от того чтобы бросить фонарь и зажать уши ладонями. Оказавшись у нужного гроба и внимательно его осмотрев, Верене пришла к выводу что это, скорее всего, сестра ныне здравствующего Жиля, или же его жена. Хотя табличка с именем, почему-то отсутствовала, что было нехорошо. Память мертвых нужно уважать. Поставив фонарь так, чтобы свет его не привлек ничье постороннее внимание, Верене положила ладони на мраморную плиту, под которой находился гроб. В Элергорде женщинам запрещалось прикасаться к мертвым и жрецы бога смерти были исключительно мужчинами, но девушке и не требовалось прямого прикосновения. По ощущениям она могла сказать, что гробу находятся останки молодой женщины, чья смерть была далеко не естественной.
Оставить тело у Верене получилось легко и без дополнительных снадобий, ведь здесь всё место было своеобразной "дверью". Она следовала за тончайшим шлейфом неземного сияния по знакомой ей Дороге Снов, надеясь переговорить лично с духом погибшей. Сейчас жрица Калидуэн находилась на условно нейтральной территории и помешать ей могли разве что кошмары и мелкие демоны. К счастью, до самого Колодца Душ она не встретила ни тех, ни других. А дальше начались проблемы...
Находясь у колонны слепящего света, протянувшейся от обители демонов, до божественных чертогов, Верене ощутила, как след от ушедшей души идет куда-то ввысь, в области недоступные жрецам Калидуэн. Однако, девушка не сдалась. Используя свои знания, она принялась создавать нечто вроде путеводной нити и всем своим существом позвала погибшую к себе. Тоненькая тропка, создаваемая жрицей, должна была позволить вернуться обратно и самой Верене к застывшему в трансе телу.
Уже знакомое свечение услиливалось и становилось болезненно-обжигающим. Словно ей давали понять, что дальше идти не стоит... Но Верене позвала погибшую снова и снова, напоминая ей о горюющем Жиле, который остался наедине со своим горем. Умоляла помочь возлюбленному обрести утешенье и покой. Это не понравилось слугам странного божества еще сильней. Последним что запомнила Верене перед тем, как просто провалиться в свое тело, была сияющая крылатая фигура... А потом с правой стороны тело просто взорвалось болью и все потерялось...
Осталась лишь тоненькая путеводная ниточка, созданная жрицей Калидуэн у Колодца Душ, которую та уже не смогла развеять.

Виктор хотел было пропустить одобрения местных завсегдатаев мимо себя, но спохватился, вспомнив что играет глупого пьяницу при деньгах. Дабы соответствовать образу, охотник провел взглядом по залу, поднял кружку, словно хотел поднять тост. Тост... а ведь неплохая идея!

Девушки уже поспешно разносили горячительное и Виктор, конечно же, был тем, кто первый свою порцию жидкого забвения, бережно схороненного человеком в грубой деревянной кружке. А потому охотник поднялся и, привлекая всеобщее внимание, прокашлялся. И хоть достаточное количество забулдыг тут интересовал скорее продукт, нежели способ его подачи, да и суетящиеся девушки отводили на себя достаточное количество косых взглядов, домонолог заполучил достаточное количество внимания.

- Друзья мои! - Начал он торжественно; его голос зазвенел под самым потолком таверны, соединяясь со звоном в головах некоторых перебравших личностей.

Взгляды тех, что еще могли видеть этот мир из-за пелены счастливых снов, были обращены к охотнику.
- Сегодня у меня великолепный день!
"И потому я потрачу весь вечер в засаленном кабаке." - Подумал он, сделав небольшую паузу в речи.
- В моих начинаниях мне улыбнулась удача. - Еще одна пауза. Не следует нагружать распаренные мозги. Да и тот, кто говорит много, рискует выдать нечто важное. А Охотнику было что скрывать. - Свою удачу я желаю отметить здесь, выпив вместе с вами, дорогие друзья.
"Только ни одного из этих так называемых друзей я не знаю." - Виктор оскалился. - "Но жаловаться на это не буду. Отбросы, собравшиеся тут, не стоят потраченного на знакомство с ними времени."

Охотник обвел зал взглядом. Медленно, вдумчиво. Не то, чтобы он хотел разглядывать местный сброд. Наоборот, на таких людей Виктор предпочитал бы не смотреть. Люди, способные лишь ползать, его не привлекали и факт их существования он старался держать от себя подальше. Однако, теперь он мог задержать свой взгляд на носатом ровно настолько, насколько задерживал его на остальных. И вполне возможно, что этот супчик даже и не заметит, что его сверлят взглядом. Главное, не просверлить совсем, а то ведь очень сложно оторвать взгляд вовремя.

- За удачу! - Поднял он наконец кружку и осушил ее не глядя до дна.

Голову его заполнили неконтролируемые мысли. Они были похожи на стадо маленьких назойливых мошек. Ели одна тихо жужжала себе в углу, то все вместе они угрожали спокойствию рычащим гулом своих крыльев. Виктор совершенно не мог выловить ни единой мысли из этого роя, пока мысли не успокоились и не перестали жужжать. Похоже, алкоголь тут абсолютная дрянь.

"Кажется, я просто хотел напиться." - Вдруг с сожалением подумал Виктор, тяжело опускаясь на стул.

- Что ж, миледи, тогда для меня будет честью составить вам компанию, - Николас поклонился и мягко приложился губами к ручке инквизитора, - правда я сам не такой уж и частый гость в Машекуле и потому гид из меня не самый лучший.
Он выпрямился и виновато улыбнулся, отмечая что за углом явно кто-то шебуршится. Еще одна трусоватая горничная? Да к бесам уже их всех! Чернокнижник осторожно взял леди-инквизитора под руку и медленно повел по коридору. Хотя Николас и был в Машекуле впервые, но на память не жаловался никогда, потому дорогу хоть в сад, хоть к себе, хоть в покои инквизитора нашел бы спокойно. Хотя бы уже побродил не зря...
Пока мерзавец Аризен где-то шатался, Николас был готов любезно и осторожно отвечать на вопросы инквизитора, а затем также проводить её до гостевых покоев. Пара-тройка быстрых взглядов в сторону красавицы настроили мысли чернокнижника на вполне определенный лад. Николасу оставалось лишь держать себя в руках, тоскливо размышляя о строгом воспитании и о куче разнообразных условностей, принятых в Ватиканской империи насчет отношений между мужчинами и женщинами. Хотя очень хотелось поцеловать нежную кожу на шее леди-инквизитора, погладить по волосам и позволить себе другие, отнюдь не скромные ласки... Однако, иметь проблемы и получать пощечину чернокнижник все же не хотел, а потому умудрялся вести себя с достоинством, присущим урожденному дворянину.

- Ага. Помню. Урывками, - хрипло ответил Джонатан в ответ на этот омерзительный голос - А вот кто ты я категорически не помню. Может оно и к лучшему. Скажи а на небесах все такие? Ну, злорадствуют также, также издеваются над теми кого считают ниже себя, смеются поганеньким голосочком... - пусть это может и будет последним что сделает Джонатан, но он не собирался оставлять это просто так. Раз уж к нему этот голос пришел, значит ему от Джона что-то нужно - Я думал на небесах должны быть как-то... выше этого. Нет, ну правда. Этакие благочестивые, благородные и еще пара десятков слов с приставкой "благо". Кроме, разве что "благоразумные". Или у вас только Отец Небесный справедлив и всепрощающ? А остальные могут творить что хотят? Это я не как Рамиэль говорю, а как Джонатан, человек проживший в этой клоаке уже восемнадцать лет. Да, мизер для вас но не для меня. - юноша истерически рассмеялся.

- Так скажи мне, тот-чьего-имени-я-не-знаю. Там все такие как ты? Потому как не знаю как Рамиэль, но если там такие все, то возвращаться к вам мне не очень то и захочется. Нельзя ли было по нормальном предложить помилование? А не так словно одолжение делаешь? - да, Джон зарывался, но если он уйдет то уйдет со стилем. Или хотя бы веря в те идеалы, в которые верил до этого. Ну не мог он поверить что на небесах живут такие же уроды, как те что с праведными рожами отдают милостыню на камеры а потом снимают себе в шлюхи девочек лет четырнадцати. Уж лучше отправиться в ад веря в идеал, чем узнать что на деле всё далеко от оного. Так хотя бы какой-то смысл в жизни остается.

- Нет, я понимаю, не в моем праве просить вообще о чем-то. Но, блин, можно было бы проявить хотя бы малейшее уважение к тому кто допустил ошибку? Я слабо помню мотивацию Рамиэля, но помню что он стремился сделать благое дело. А ему это бросили в лицо, отказавшись помочь даже. Впрочем не мое дело, в ваши интриги лезть... но вот гарант где, что ты тот кто с небес, а не откуда пониже? Пусть я с ними и не общался сильно, но вот повадками ты напоминаешь именно этих ребят. Совпадение ли? Ответь на это. И ответь по нормальному, - голос Джонатана обрел неожиданную силу, сам юноша, превозмогая боль в себе встал и распрямился, гордо удерживая спину. - А не так, словно дворняге кость бросаешь. Не так положено посланникам с небес нести свое слово. Не положено им издеваться и злорадствовать. Это удел людей и демонов. Вы же должны быть выше этого!

И вот демонесса осталась в одиночестве, осторожно сжав в кулачок ладонь, к которой прикасался демонический князь. Внимательно прислушавшись к тому, что донес ветер, Сетерли горько улыбнулась и покачала головой, испытывая некоторое сомнение. В самом деле, зачем Азазелю отдавать свое сердце той, с кем он даже не был знаком, хотя пятнадцать человеческих лет по меркам демонов - путсяк. А даже знай демонический князь маленькую отчаившуюся смертную, какой она была тогда, то вряд ли бы у него возникла мысль о чем-то подобном... Слишком уж велика была разница между ними. Да и сейчас, она если и стала меньше, то просто на ничтожную малость.
"Я бы не приняла такой жертвы... Ведь зачем была бы я тогда, если бы рядом более не было того, кто любил бы меня настолько сильно? Мне осталось бы лишь молить о смерти, которая соединила бы нас..."
И ветер унес тихие тоскливые думы демонессы о том, что могло бы произойти, если все сложилось чуть-чуть иначе. А сама Сетерли проверила осторожно как закреплен цветок в её волосах и унеслась в сторону вечно шумящего города Диса, где кипящая в кузницах работа переплеталась со стонами терзаемых душ...

-Слишком много разногласий делит наши народы. - заговорил властный голос из под маски. - Я очень надеюсь, что мы сможем прийти к решению которое удовлетворит все стороны. Владыка повернул свои маски к стоящим за спиной политикам.
А сейчас я могу предложить лишь отойти от дел и насытится. - казалось ошеломлённые взгляды лишь подпитывали и подбадривали его.- Прошу!
Латные ладони хлопнули и звук удар металла об металл прокатился по залу. Из нескольких дверей находящихся за тёмными колоннадами стали выбегать слуги в пурпурных и зелёных мантиях. Центральная дверь отворилась и в зал внесли огромный стол, украшенный фигурной резьбой со сценами битв и вознесения жертв древним божествам. Стол выглядел ужасно старым, но при этом всё ещё крепким, сделанный из неизвестного серого материала, он походил скорее на алтарь чем на обеденную мебель.
Зал тем временем тихо и не очень обсуждал демонессу. Похотливые взгляды кавалеров в начищенных декоративных доспехах, злобное шипение полукровок с глубокими декольте и взгляды. Сверлящие взгляды которые пытались проникнуть в саму суть огненной островитянки. Понять кто она и из какой она ткани сделана.
Дождавшись конца суматохи, Повелитель встал, тем самым заставляя все языки замолчать.
-Пускай же сегодняшний приём, будет первым шагом к установлению новых порядков и устоев. Пускай же длань Империи будет простираться во все края и континенты. Славься Империя!Гул голосов подхватил тост и зашумел одобряя слова Великого.
После тоста Император снова сел тем самым разрешая всем присутствующим чувствовать себя свободно.
Гости как цельный организм начал процесс переваривания инородного тела. Каждый изгиб демонессы был обсуждён и осуждён.
- У Вас не возникало представления что перед нами стоят не представители знати, а грязные свиньи которые купаются в собственных опорожнение и считают это сокровищами?Незнакомец высказавший столь грязную и точную метафору оказался не простым человеком. Крыло, украшенное подвесками из драгоценных камней, сообщало о весьма близких кровных узах с серафимами. Одежда по последней моде столицы. Вальяжная ухмылка и рука протягивающая бокал наполненный до краёв золотистым напитком.
Публика голодным псом стала обсуждать поступок неизвестного. Особо громко звучали фразы «Щит запада» и «позор Алорона».
-Разрешите представится, - не смутившись ажиотажа произнёс незнакомец. - тот самый «позор рода Алорона», Солворт Алорон, собственной, к превеликому сожалению присутствующих змей, персоной.И залпом осушив бокал поклонился. Тот час к нему подбежала фигура в зелёной мантии и без лишних слов снова наполнила бокал. Наградив прозорливого слугу улыбкой и монетой, Солворт продолжил.
-Не знаю как Вы, но я здесь ощущаю себя немного не в своей тарелке. И кстати про тарелки, не пробуйте солонину, она отравлена. К ней прикасалась руками прекрасная графиня Ферени, да проживёт её муж ещё долго и счастливо. Отдельно от неё.

А потом пошли допросы... Хотя нет, для Изабель это слово по мнению Аларика не подходило. Потом пошли ДОПРОСЫ. Инквизитор припомнила пожалуй все что помнила. Она допрашивала несчастных волкодавов попарно, по очереди, днем, утром, вечером, задавала провокационные вопросы, повторяла вопросы в разной форме, охотник с тихим посмеиванием про себя полагал, что будь возможность она бы еще и пытки применила бедным ветеранам. Так как из-за случившегося накануне он днями фактически стал тенью инквизитора помогая той перемещаться по замку. За прошедшее время ему вроде как удалось немного сдружится с волкодавами. Коллеги как-ни как. По возможности посещая тренировочный зал и проводя вечера в спаррингах и тренировках он открывал для себя новые горизонты. Впрочем как и волкодавы - Охотник усмехнулся про себя вспомнив безграничное удивление кого-то из ребят когда он начал применять свои методы в борьбе и неклассические приемы. Само собой, по силе он не мог, да в прочем и не пробовал тягаться с ними в силе, но с лихвой компенсировал этот недостаток своей скоростью и сноровкой. А еще, неплохо было бы познакомится по-ближе с одной рыжей особой но увы... Ах да, ДОПРОСЫ. Когда в процессе волкодавы при ответах бросали на него недоумевающие взгляды охотник тихо хихикавший в травяной отвар незаметно пожимал плечами мол "Хрен знает чего она от вас хочет..." Почему отвар? Ну кто-же знал, что у графа в замке так быстро закончится горячительное?! Бедные жители Моргота... Кто же знал, что один неуемный парень уничтожит все запасы замка за пару дней, теперь стюардам, и управляющим, или кто там еще, придется делать дополнительный заказ по снабжению...
-А может это уловка? - Думалось охотнику под заунывное
- Сколько их было?
- Около сотни миледи
- Как они себя вели -
- Агрессивно миледи.
Мда... Допросы шли однообразно, докладывали-то волкодавы будучи военным формированием коротко и по существу, так что самым подробным и развернутым пока-что оставался доклад самого охотника.
Если днем Аларик был фактически тенью инквизитора, причем настолько угрюмой, что его запросто могли спутать с его Абиссарийским величеством. А вечером, тренировался с Волкодавами отвешивая шуточки, то ночью охотник занялся тем, что умел лучше всего.
История с призраком насторожила. Призрак который нападает на инквизитора? Либо при жизни был тем еще смельчаком, либо после смерти стал тем еще безумцем. Мотив? Либо личная ненависть, либо защита кого-то в замке. Может какой-то родич графа, или приближенных к нему? Мать? Сестра? Любовница? - Вопросы, вопросы, ответов не было. Первый день Аларик опрашивал знакомых которыми успел обзавестись в замке, но это ни к чему особенному не привело. Кто-то не верил что тут есть призрак, кто-то - что он опасен. Да и в принципе пока-что он тут был и оставался чужаком. Своим парнем - да, коллегой - да, но все-же чужаком.
Порывшись в машине Аларик добыл пузырек со святой водой, запихнул его в один из карманов, после чего повесил на пояс серебрянный кинжал, на шею - среднеубойных габаритов крест, следом в карманы отправилось несколько небольших мешочков соли, коробка с табаком, давно хотелось проверить как к нему относятся мертвые, где-то слышал он утку что плохо. Вдруг и правда? И подхватив молитвенник охотник ночами перемещался по замку в надежде встретить сущность которая так невзлюбила его начальницу.
Вот и очередной раз охотник вышел бродить по коридорам. Слуги, невидимые днем, знающие больше чем может предположить кто либо, уже и те собирались спать, работала только кухня. Аларик двинулся дальше. Южная башня, тренировочные залы, обеденный зал, первый этаж, а выше? А выше голоса.
Миледи? - выглянув за угол охотник с удивлением обнаружил там отлично знакомую ему пару людей, один из которых ему не нравился, а вторая вообще была его шефом...
И какого рогонапильника спрашивается? - Мелькнула в голое мысль?
Охотник бесшумно начал удаляться, идти к выходу им пришлось бы через него, а значит, стоит растворится в тенях, и раз так вышло ловить рыбку на живца.

По тому как недобро сузились аметистовые глаза, можно было сделать только один вывод- зря Валиант это брякнул, ох, зря... Злить женщину-вообще дурная затея, а уж если эта женщина-инквизитор так и тем более...
Но волю своим эмоциям девушка дала лишь на короткое мгновенье-в следующий миг на ее губах расплылась очаровательная улыбка хищницы, которая уже унюхала добычу.
-Все, как ты скажешь, колдун. -промурлыкала девушка, прижмурившись.- Когда же встретимся, красавчик? Для чистоты эксперимента, так сказать.
Вот в этот момент колдун осознал четко-ждать можно любой подлянки. Оставалось надеяться, что в рамках договора...

Если и было что-то, что Изабо ненавидела больше чем тупых служак, так это то, как эти служаки, которые пытаются учить ее, как ей работать. И пусть ни разу на холеном лице не проступило ни малейшего признака не то что гнева, а даже раздраженности, но внутри баронетта кипела. И рано или поздно этот гнев вырвется наружу. Вот поэтому допрос Волкодавов был настолько щепетильным и дотошным, насколько девушка вообще могла себе позволить
Не добавляло радости и то, что, похоже, своему верному охотнику доверять больше нельзя было. Слишком хорошо она знала Аларика, чтобы не понять, что он совершенно не разделяет ее нелюбви к этому месту и его хозяину. И как же это бесило Изабо! Кажется, к счету к графу нарисовался еще один. Найти компромат на де Рэ уж очень хотелось, но и основными обязанностями инквизитор манкировать не собиралась. Посему помимо всего прочего девушка еще и засела с протоколами допросов в своей комнате почти на сутки, сводя ситуацию воедино. Хм, похоже в этом случае к графу и правда было не подкопаться. Но оставался один весомый вопрос. Где в Машекуле сидит дятел? Другими фразами, "кто стучал?". Слишком уж хорошо, хоть и без изящества была подстроена ловушка. Враг знал, куда должен был отступить отряд графа, обезопасил своих тварей от влияния места и устроил сюрприз. Существовало два варианта развития событий: либо эти твари следили за часовней и за всеми дорогами-и для этого им требовались немалые силы, которые граф прохлопал на своей территории. И как бы Изабо не хотелось, шло вразрез со всем, что девушка знала о Морготе и его правителе. Либо в замке был шпион. Кто-то из людей де Рэ стучал на сторону. Что было намного вероятней, но совсем не приятней... Потому что этого предателя и предстояло вычислить Изабо. Тааак, кто у нас не любит графа?
Вывод напрашивался очевидный. Только не всегда очевидный-есть верный. Так что головоломка инквизитору предстояла та еще...
Девушка потянулась к чашке с чаем и обнаружила ее пустой. Изящный чайничек тоже оказался пустым. Инквизитор зло рыкнула и наконец-то отодвинула от себя бумаги и листы с начерченными схемами. С удивлением осознав, что время близится к полуночи, девушка поднялась на ноги и потянулась до хруста. Спина чуть ныла от долгого сидения за столом, посему Изабо решила слегка размять ноги перед сном. Бесшумно выскользнула в коридор, радуясь что от полученных ран осталась лишь редкая ноющая боль, оглянулась и легко, словно тень пошла по коридору. только, похоже, не спалось не только ей. И сам Бог направил ее сюда...
- Вам тоже не спится, старший лейтенант Вантейн?-прошелестел голос девушки в гулких коридорах.

- Ваши рассуждения неверны. Аббисарийцам нужна ваша смерть, иначе они бы не спустили с цепи выводок сверхоборотней, - рассуждал Люций. - Которых всего пять сотен, но это пока что, их число будет расти. Скорее всего, они бы подсыпали яд, но, так как вы были заражены ликантропией, в это не было необходимости. На эрелгордовца я не смахиваю, да и учитывая политику Ватикана на захваченных им землях, вряд ли я стал бы лечить вас. Хотя они среди вашей свиты есть, имейте ввиду. И я точно не хаалрогский пират. Остается кто?.. Правильно, Гьеденская технократия. Которую я люто ненавижу.
Видите ли, - гьеденец сложил руки домиком, - все существующие на данный момент общественно-политические формации опасны для человечества. Они дают чрезмерную власть над людьми, не давая им мыслить глубоко. Господам не нужны думающие рабы. В таких условиях заниматься познанием мира - нереальная задача. Но режимы из-за своих идеологических различий воюют между собой, тратя огромные силы на попытки уничтожить друг друга. Для этого нужно оружие, которое постоянно совершенствуется. Для этого нужна свежая мысль. Поэтому мыслящие люди живы потому, что создают оружие. Но есть один момент: если какой-нибудь гений создаст крайне мощное оружие, что поколебает чашу весов противоборствия и принесет одной из сторон безоговорочную победу, то она тут же начнет закручивать гайки.
Мы этого не хотим. Мы - это те, кто желает понять этот мир, и поэтому стараемся сохранить баланс всеми возможными средствами. Мы - это те, кого в Гьедене называют отступниками. И вы нужны нам. А мы нужны вам. - закончил Люций. Он ждал реакции.

Верене кивнул и тихонько скользнула вслед за Хильдой, избегая дальнейших распросов. У Жизель жрице пришлось повторить все то, что она уже успела рассказать, плюс некоторые дополнения. Похоже, здесь и в самом деле готовы были ухватиться за соломинку, потому что никто из местных знахарок, похоже, не знал способа, упоминаемого Верене. То, что ей все-таки решили дать шанс, трудно было объяснить чем-то, кроме ождания чуда, которого так хотели все обитатели замка...
Так или иначе, но в результате маленького заговора трех женщин, Верене оказалась в палате графа без лишних свидетелей. И тут же ощутила рядом с ним ту самую тень, которую безуспешно искала ранее.
- Не бойся. - сказала жрица, пытаясь рассмотреть странного духа, вертевшегося у постели графа, - Я не причиню ему вреда. Только помогу вернуться к живым.
Почему-то сейчас неровный силуэт еще больше напомнил Верене женщину, но времени додумывать особо не было. Жрица принялась тщательно осматривать графа, не в силах понять чем же именно его пытались лечить. Тело его, пусть и медленно, но выздоравливало, но дух Жиля де Рэ заплутал на тонкой грани жизни и смерти. Верене видела, что мужчина очень не хотел умирать. Что он не сдавался, хотя тонкая нить его судьбы могла порваться в любой момент. Потому она позвала графа обратно, к свету, к теплу, к тем, кто его так ждал...
На то, чтобы размять лепестки лунных цветов и острожно капнуть их соком на раны Жиля, а затем легчайшей паутинкой магии жизни помочь затянуться тому, что в других условиях могло заживать много месяцев, у Верене ушло в целом полчаса. Потом она поправила повязки и собралась было выходить, но в последний момент оглянулась на маячившего у постели духа.
- Возможно я смогу помочь и тебе. Скажи только, чего ты хочешь. - а затем Верене покинула палату, не силах избавиться от странного чувства тревоги. Точно она сделала что-то не то.

Сафор открыла, было, рот, чтобы выплеснуть свое негодование на гибрида, но замерла, видя, что Арканос не шутит. Но до сих пор её никто так не отвергал…
Потому красноволосая ведьма Гнева стояла неподвижно, словно обратилась в статую и не замечала, что совсем рядом убивают её брата, который бесчисленное множество раз выполнял прихоти своей прекрасной и жестокой сестры.
Когда магическая защита Стефана Нагльфара лопнула, как мыльный пузырь, то чернокнижнику удалось все-таки отсечь шипастый кнут, что, впрочем, уже никак не могло ему помочь. Как только мужчина рухнул на расплавленный камень, то закричал, чувствуя, как жар обжигает его кожу. Сейчас Стефан и в самом деле словно попал в свой персональный Ад…
В воздухе запахло паленой плотью и это, похоже, отрезвило Сафор, так как на её лице возмущение сменилось ужасом. Сейчас красавица напоминала одну из сестер Круга Зависти, лишившуюся своей магической личины. Она безмолвствовала, когда длинные шипастые лозы метнулись к телу Стефана и оторвали сперва руку, по-прежнему сжимавшую бесполезный клинок, а затем принялись терзать истошно вопящего чернокнижника. Несколько раз тот звал на помощь Сафор, но с тем же успехом он мог бы просить о милосердии самого Люцифера. А уж демонический граф Асфодиэль постарался применить все свои знания и умения, чтобы смерть пришла к Нагльфару не сразу… Но все же настал момент, когда оба разума полудемона ощутили, как черная душа Стефана выскользнула из полусгоревшей растерзанной плоти и устремилась в Преисподнюю, где чернокнижника, совершившего роковую ошибку, не ждало ничего хорошего. И только тут ведьма Гнева осмелилась подать голос.
- Я сниму заклятье, Арканос…- и полудемон действительно ощутил нечто вроде легкой щекотки, - Но почему? Почему ты выбрал её?! Почему не меня?!!
Напевность и мелодичность испарились из голоса Сафор, словно их никогда и не было. Сейчас она просто визжала, как поросенок под ножом мясника. И требовала ответов на вопросы, которые знала давным-давно. Просто отказывалась их признавать.

- Я ничуть не сомневаюсь, что для исцеления графа привезут из Пуриты кое-что, недоступное в иное время. И все мы будем молить Господа, чтобы этот поистине чудодейственный эликсир поставил маршала на ноги. - не меняясь в лице, Николас сотворил крестное знамение, ощущая как зудящая боль впивается ему в виски, - Однако, леди, я могу рассказать немногое - то, что видел сам и то, о чем до меня доходили слухи. Увы, но все достоверные сведенья могут храниться разве что в вашем ведомстве, миледи... Ведь каждое явление, которое претендует на то, чтобы называться чудом, проходит серьезную проверку. При чем здесь это? Ну, я начну издалека... Лет восемь назад, в одной из центральных провинций умер странствующий рыцарь, прозванный Серебрянным. Славен он был тем, что сразил многих врагов и имел диковинный доспех, не стесняющий движений и идеально подогнанный по его фигуре. Про этого рыцаря сложили не одну балладу, но речь пойдет о другом... Серебрянный рыцарь был добрым христианином - он, по возможности, посещал службы, принимал причастие, навещал своего духовника и исповедался. Так вот, после того, как сей рыцарь был подло отравлен ведьмой, никто не смог снять с мертвого тела доспех. И потом поползли слухи, что когда с помощью алмазного резца сумели вскрыть панцирь на груди воина, то обнаружили, что под плотной оболочкой нежные внутренние органы. Может это и преувеличение, но "диковинный доспех" появился у рыцаря где-то за пять лет до гибели, а до того он был самым обычным человеком, без железной кожи. Стоит ли говорить, что это дело было тщательно запрятано в самые глубокие подвалы Инквизиции? При том, что рыцарь исправно посещал церковь, так что произошедшее с ним просто не может быть колдовством.
Чернокнижник внимательно посмотрел на лица слушателей и снова отпил вина, чтобы промочить горло. Он заметил, что второй спутник леди-инквизитора смотрит на него с неодобрением, и мысленно сделал себе пометку остерегаться его. На всякий случай.
- Но слухи - это только слухи, тем более, что я и сам бы отмахивался от подобной истории, если бы не стал свидетелем одного престранного проишествия. В провинции Эстань, сразу после крестового похода на богомерзких язычников, мне довелось немного пожить в припортовом городке и достаточно долго. Среди тамошних стражников были некоторые мои сослуживцы, с которыми я поддерживал приятельские отношения, несмотря на их неблагородное происхождение. Там нет "сухого закона", потому в местной каталажке стража частенько позволяла себе бутылочку-другую. Однажды он пригласил меня составить ему компанию... Мы вспоминали былое и играли в кости до полуночи, пока остальные стражники преспокойно спали и храпели. Да, такие места за пределами Моргота все ещё существуют. А затем произошло то, что я не забуду до самой смерти. Из-под двери ближайшей камеры, где в щель едва можно было просунуть мышиный хвостик, начала выползать человеческая рука. Сперва плоская и растянутая, как резинка, а потом медленно принимающая объем, как воздушный шарик, который надувают... А ведь там сидела всего лишь жонглерка из бродячего цирка, пойманная на воровстве. О том, что произошло дальше, миледи, я вынужден умолчать, при всем моем уважении к вашим прекрасным глазам. Ваши коллеги умеют быть настойчивыми, знаете ли...

-Репутация не мешает твоим братьям ходить по бабам, причем с немалым успехом. Это я как свидетель говорю. - хмыкнула Эль, вспоминая свой опыт общения с сынами Керза, но слегка напряглась, уловив как дрогнул голос Эмро, - А вообще быть ходячим пугалом уже десять тысяч лет должно просто надоесть. Другое дело, что у твоих братьев и выбора особого нет. Они вне закона Империума и вынуждены полагаться лишь на себя. Их не примут, а кое-кто и сам не захочет возвращаться. Из гордости или по иным причинам.
Когда со стороны ванной послышался плеск и хихиканье, Эль лениво посмотрела в ту сторону и шутливо погрозила пальцем.

Охотник пожал плечами.
-На мой взгляд это худшая ваша идея за последний год, миледи. Будь вы с нами я сомневаюсь что это бы сильно помогло, ваша сильная сторона мозги - а не сила. - Ага, ну-ну, чтоб мне пришлось оттуда тащить еще и погрызенную тебя? - Мысленно дополнил Аларик. - Так и вижу в сводках шикарное сообщение. Восходящая звезда инквизиции Изабелла дэ ла Круа бесславно закончила жизнь презрев задание и поехав поохотится - Усмехнулся про себя охотник. Хм... Что-то я сегодня необычайно циничен - Задумчиво отметил он.
- Если кратко, мы обнаружили на дороге завал, услышали множественный вой, и отступили к укреплению именуемому "Серой часовней" или как-то так. По словам моих коллег по охоте - Аларик кивнул на "Волкодавов" - на ее территории у оборотней начинаются определенные проблемы, и графом было принято решение закрепится там. - Про свои подозрения и предчувствия охотник решил умолчать.
Мы успешно как в тире отстреляли первую волну, среди особей которой встречались уникальные экземпляры о которых лично я, от роду не слышал, не читал, да и вообще не встречал за всю практику. Их с трудом брало серебро, у них не возникало проблем с освященной землей, да и были они в разы крупнее сородичей. Во время второй волны нападения, из арсенала часовни расположенного в подвале нас атаковала еще одна группа больших ликантропов, и нам пришлось перейти в рукопашную. Спустя несколько минут с тылу часовня была атакована еще одной волной гостей. В процессе стычки было уничтожено множество тварей. А мы понесли потери в числе которых оказались члены "Волкодавов", Альбин Стасяк, и, возможно граф Жиль де Рэ. - Сухим, слегка хрипловатым от выпивки голосом кратко доложил охотник.
-Граф был ранен и доставлен как я полагаю в лазарет. Будем надеяться что он выживет. - Закончил охотник после чего вернулся на свое место.

Стоило Изабо услышать о смерти полонийца, изящные ручки сжались в кулачки. На мгновенье на безупречном лице застыла маска гнева. Но инквизитор на то и была инквизитором, чтобы не допускать вольностей своим эмоциям.
-Как?-чуть хрипло проговорила миледи, усилием воли расслабляя изящные кисти.
Со стороны это явно казалось задавленным проявлением скорби и боли, но на самом деле в душе Изабо бушевали совсем другие чувства. Ярость. Холодная незамутненная ярость.
"Ну, что? Развлеклись, вояки? Чтоб вам гореть в аду на дырявой сковородке! Идиоты клинические! Боже, за что?!"
Девушка прикрыла глаза, и сложив ладони у груди, негромко проговорила.
-Упокой, Господи, его душу.-хотя сейчас она искренне желала полковнику гореть в самых страшных уголках ада, все же соблюсти приличия было необходимо.
Девушка глубоко вздохнула, и потерла виски пальчиками, успокаиваясь и загоняя истинные эмоции под стальной колпак воли.
-А вот теперь-подробности, Аларик.- голос инквизитора лишь чуть подрагивал, но ничуть не потерял мягкости и глубины-Ох, мне надо было ехать с вами...

- Нет, он использовал свою кровь, отравленную "Слезой Магдалены". К тому же, изгонять он умеет только при помощи оружия, потому пришлось поспешно вырваться из круга призыва... - Сетерли усмехнулась, припоминая чего именно потребовал от неё Виктор, - Большинство тех, кто призывает меня, или абиссарийские практиканты, или невежды, желающие всего и сразу. С последними действительно можно позабавиться, поскольку они и сами не знают, что же все-таки им нужно.
Когда же Азазель заговорил о спасении, то демонесса задумалась - а действительно, если бы тогда нашелся кто-нибудь, освободивший бы её от чар, которые Наэма-Жанна наложила на себя? Что бы изменилось?
- Нет. Чтобы спасти меня, кто-то должен был добровольно отдать мне свое сердце в самом прямом смысле этого слова... Так поступают только те, кто любит больше жизни. Но тогда не нашлось никого, кто любил бы меня настолько, что готов был бы умереть. Никто и не думал меня удерживать - Астароту нужна была поддержка, Лилит нужно было время чтобы сбежать, Гидра и её подчиненные думали только о себе, а слуги распятого просто хотели меня убить... - прикосновение волос к щеке заставило Сетерли поднять глаза и встретиться взглядом со Знаменосцем. На губах демонессы появилась немного горьковатая улыбка, а затем тоненькие пальчики верхней правой руки мгко подхватили волосы падшего ангела и заправили их ему за ухо прежде, чем тот успел как-то отреагировать.
- Ещё есть время немного посидеть в тишине и покое. Потому что в кузнях Диса никогда не стихает шум... - сейчас, когда демонесса вспомнила что ей придется еще и подготавливать контракт с Виктором, её лицо несколько помрачнело. Но дела есть дела, и этого не изменишь...

Огромный зал который украшен всеми мыслимыми и немыслимыми украшениями, лазурь, нефрит, огненные самоцветы, рубины, сапфиры, бриллианты, янтарь, золото, серебро, барельефы, фрески, роспись стен. Поражало блеском, давило роскошью, угнетало богатством, конечно! Самое роскошное место Империи, тронный зал. Вдоль стен стоят гвардейцы в алых, черных и белых плащах. А так же трое стоящих за спинкой Императорского трона. А перед ним высший совет Империи. Двенадцать лиц глядящих в зал и знающих что в нем происходит. И конечно же пестрая обильная и в большинстве случаев ненужная государству придворная толпа павлинов которые абсолютно уверены что без их августейших особ Империя развалится. Этот тезис конечно вызывал сомнения, но Адалате было не до них. Её целью был полностью закованный в доспехи восседающий на троне человек в шлеме о трех ликах. И немного наклонив голову смотрит на собравшихся внизу. Да и человек ли... Кроме тех троих что подле него никто и не знает каков он из себя или к какой расе имеет принадлежность... Так вот почему Шисах выбрал его...
Рядом церемонимейстер с силой гулко гупнул о пол своим посохом.
-Посол Пламенных островов Адалата! После чего гвардейцы разняли скрещенные протазаны пропуская суккубу в зал. Что и следовало ожидать порядка семидесяти процентов мужских взоров тут-же обратилось на нее, еще тридцать просто не дотянулись ибо им мешали оставшиеся семдесят. Во взглядах большинства мужчин считался стандартный набор: Радость, восхищение, вожделение, заинтересованность, похоть и конечно же взгляды аристократичных полукровок пылали ненавистью, конечно, не удалось родится чистокровным - проваливай с островов, так вот где они все осели. Но главное, она чувствовала, Он тоже смотрел на нее. В усталом взгляде читалась заинтересованность, пока что заинтересованность...
Гости неохотно расступились создав коридор от нее до ступеней. А по толпе прошла волна шепотков, такой-же наполненности как и взгляды, а в ушах шептал меняющийся голос ее повелителя на инструктаже.
-Поздравляю девочка, ты новый посол царства Пламени. - Сказал высокий худой мужчина торжественным тоном - Мне довольно дорого обошлась дорога к твоему почетному званию, так-что попытайся меня не разочаровать - Роскошная блондинка с повадками ледяной королевы обошла вокруг Адалаты в покоях ее господина. - Империя растет слишком быстро, и меня это не устраивает. А посему, тебе придется стать придворной дамой. - Рассмеялся ребенок-минотавр цокая копытами продолжая ходить вокруг суккубы. Шиасх Многоликий развлекался. Он не зря получил свое прозвище, и носил его по-праву. Это был один из самых старых, умелых и опытных доппельгангеров, а в отличии от других конкретно этот мог похвастаться еще и огромным запасом украденных лиц.
- Он должен стать твоим девочка - В противном случае... - Огромный слизняк булькая полз дальше, заканчивать предложение он видимо не собирался. - Я понимаю что длительное время придется жить среди пищи, но держи себя в руках, хотя, если кто-то встанет на пути твоей основной задачи, я пожалуй не стану тебя осуждать, но лучше конечно будет если тебя не заподозрят ни в чем связанным с пропажей пищи... - Продолжала разглагольствовать статуя Врага продолжая обходить Адалату по кругу.

-Как ты уже знаешь, демоны очень привязаны к Аду и возвращаются туда если у них заканчиваются силы, для поддерживания воплощения, или же кто-то помогает, уничтожая тело. - тут Сетерли хмыкнула и покосилась на охотника, знавшего о последнем лучше всего, - Но это не убивает демона, а только отправляет его обратно в Ад. В случае с твоей подружкой, там её ожидает очень теплая встреча. Прямо-таки пламенная. Потому тебе придется проводить ритуал, который поможет твоей суккубе оставаться в подлунном мире неограничено долгий срок. Теоретически. Ей нужно будет вместилище.
Демонесса чуть прикрыла темные глаза, припоминая подробности необходимых ритуалов и делая заметку, что кое за чем надо будет быстро слетать в адские кузни проклятого города Диса. Да и согласиться ли охотник на такое пусть даже и ради своей рогатой возлюбленной?
- Обычная одержимость не подходит - это слишком ненадежно. Потому тебе придется находить подходящее тело, изгонять из него душу и помогать Ламии вселяться в него... Пока что излишне утомлять тебя подробностями на эту тему и проще сосредоточиться на мысли "Как выжить в Аду?". - Сетерли пожала плечиками, а затем требовательно протянула свободную ладони и книжица покойного горе-колдуна прилетела в неё сама. Достав ручку из воздуха, демонесса быстренько написала пару-тройку простых боевых стихиальных заклинаний, не требовавших поддержки Инферно.
- В процессе подготовки у тебя будет чем занять себя, охотник, - последнее слово было произнесено с легкой усмешкой, - потому как сейчас для тебя идти в Ад -самоубийство. Ты к этому не готов.

Доктору Фаусту достался один короткий взгляд, преисполненный такой теплой благодарности, что если бы он мог его увидеть, то непременно бы залился краской благородного смущения, стал бы отводить глаза в сторону и шаркать носком сапога по мраморному полу, вздрагивая от производимого этим незатейливым движением шороха и краснея еще больше. В годы своей жизни один такой взгляд Жанны из-под пушистых полуопущенных ресниц мог уверить любого мужчину в том, что он всё правильно делает и ведет себя по-мужски, приободряя и вдохновляя на новые свершения, труды мирские и подвиги ратные. Правда, несмотря на всю свою натуру милосердную и доброту сердечную, д'Арк была скупа на такие взгляды и дарила их исключительно одному мужчине, коий в этот миг лежал перед ней на операционном столе и, возможно, имел право ревновать возлюбленную к хлопотавшему над ним доктору, которому досталась толика ее внимания. Жанна очень признательна была Фаусту за его преданность маршалу и, в особенности, за то, как он отшил смело госпожу инквизитора, не боясь холодной и расчетливой мести этой одержимой поисками еретиков женщины, которая, должно быть, и по утрам одной рукой наносит пудру на свое холеное красивое личико, красуясь в зеркале, а другой в это же время отрывает ногти без наркоза очередному несчастному, угодившему в ее нежные и жестокие ручки.
А далее была операция. Не помня себя от страха за любимого, заламывая руки, кусая губы так, что будь они из плоти, по ее подбородку стекала бы кровь и делала Жанну похожей на вампира, она наблюдала за тем, что медики творили с Жилем. «Жиль!!!» - беззвучно кричала она, моля, чтобы он жил, чтобы держался до последнего, напоминая, что ещё не всё для них кончено, что еще есть шанс на счастливую совместную жизнь. Нужно лишь немного постараться. Немного потерпеть. Выжить сейчас, чтобы жить дальше. Счастливо жить. Жанна была готова с ним остаться, даже если бы граф из человека стал кровожадным монстром с ужасными клыками и когтями, покрытым шерстью. Она бы его и таким любила. Их любовь не знала никаких границ. Он бы служил ей мягкой постелью. Он бы пел ей по ночам серенады, обнимая и глядя на далекую луну в небе над Морготом. Она бы ухаживала за ним, не позволяя заводиться блохам. И может, у них родились бы маленькие пушистые волчата… Призрак тряхнула головой. Что за мысли? Нет! Жиль ей нужен любой, да, но воссоединиться они смогут, только если он останется человеком. Вервольф едва ли сможет разузнать, как им помочь, какой ритуал необходимо провести, чтоб воскресить ее. Да и не желала она любимому такой судьбы… стать зверем, тем, за кем охотятся его «Волкодавы»… Это ужасная участь, которую Жанна была готова разделить с ним, если у них не останется иного выбора. И она твердо решила, что не позволит убить им Жиля, если все эти многочисленные операции, все лекарства и даже волшебная голубая жидкость ему не помогут. Она освободит его раньше, чем они поднимут оружие. Она раскидает охрану, чтобы Жиль смог бежать из Машекуля. И она последует за ним, оберегая его. На веки, веки, веки вечные…
- Пожалуйста, живи… - прошептала девушка, склонившись над любимым. Наверное, раз в сотый.
Карминовая слеза стекла по прозрачному фарфору ее щеки и капнула ему на губы, оросив их драгоценной влагой ее любви.

Чего пялишься, начальничек? - хмыкнул про себя Тарзес. Не боюсь я тебя.
-Всегда будь готов к любым неожиданностям, разве не это один из основополагающих принципов войны Секмет? - По лицу Тарзеса скользнула змеиная улыбка.
-Неужели наш маленький любимчик желает снова лезть нахрапом на Кадию, и под прикрытием массового самоубийства провернуть еще фрагмент своего определенно затратного замысла?
Прослушав ремарку о лоялистах Тарзес услышал как кровожадно заурчал его клинок
- Чтобы возле Кадии не вертелось наших возлюбленных собратьев? - хмыкнул он.- Это даже мы могли бы назвать чудом. И того, - он лениво загнул палец
-Баржа, плюс дежурный корпус Серых рыцарей, плюс гвардейцы с отсутствующим чувством меры... По моим прикидкам выходит неплохое подношение...
-Так что мы не зря присоединились к походу. - Ты то точно не зря, снава расчитываешь на крошки со стола? - Но в слух он сказал совсем другое
-Тысяча Сынов всегда берет свое. И я это видел.

Действовать наобум и впрямь не следовало, хотя бы потому, что к раненному графу вряд ли пустят кого попало. Верене вновь прислушалась и горестные всхлипы незримого гостя словно резанули ножом по сердцу девушки. Увы, но сейчас повторить свою "прогулку" она не могла - не было ни времени, ни нового отвара. Потому Верене лишь вздохнула, твердо обещая себе, что найдет способ помочь и неприкаянной душе, и страдающему Жилю. А пока что следовало привести себя в порядок и узнать подробности случившегося...
Расчесывая и заплетая "рыбьим хвостиком" свои рыжие волосы, Верене все думала, как ей хотя бы посмотреть на графа, не вызывая лишних подозрений. Выходило, что никак, если без помощи. Но кому рассказать? Жизели? Она хорошая женщина, но может и не понять... К тому же кто-то шептался, что граф очень даже может подхватить ликантропию, от которой здесь, похоже, не лечили. Одев непривычно-строгие одежды, Верене быстро прибралась в комнате и направилась на кухню. По пути она ощутила, что в замке появился человек, обладающий темной силой. И Верене не на шутку обеспокоилась, зная, что если сам хозяин пригласил этого человека в замок, то он сможет здесь колдовать вполне свободно. И стены не будут его стеснять...
Жрица даже осторожно заглянула в обеденный зал и цепко посмотрела на темноволосого мужчину, от которого исходил неощущаемый другими запах зла. Нет. Чашу он не получит, даже если это закончиться её смертью. Стиснув зубы, Верене быстро шмыгнула к остальным кухаркам и поразилась тому, насколько их окутало горе.
- Что, все так плохо? - тихонько спросила она, смутно догадываясь каким будет ответ.

-Ты не совсем прав, Виктор. - указательный палец верхней правой руки Сетерли устремился вверх,- Во-первых, сердце у меня есть. Во-вторых, перенести тебя в Ад я могу хоть сейчас, устроить экскурсию и даже сказать как можно выйти. Проблема в том, что если ты не сможешь выбраться сам, то останешься в Аду. В-третьих, зачем тебе такие сложности, охотник?
Тут демонесса криво усмехнулась и снова скрестила руки на груди, продолжая одной парой удерживать свиток.
- Самоубийцы отправляются в Ад. А если у тебя достаточно хитрости и силы воли, то ты мог бы вернуться как ревенант.
Много возможностей. В зависимости от того тчо ты хочешь ... и как много готов заплатить.

О, сказать, что инквизитор была в тихом бешенстве,-это так, скромненько промолчать. Эти чертовы вервольфы испоганили ей все планы! Уууу, коврики блохастые! Но все свои чувства и эмоции девушка предпочла оставить при себе, внимательно выслушивая скупые крохи информации, что выдала врач.По всему выходило, что бойцы которым можно утроить хотя бы приблизительно что-то похожее на допрос, сейчас собрались в обеденном зале. Что ж, почему бы и присоединиться к героям сегодняшнего дня?
Переодевание и легкое приведение себя в порядок заняло некоторое время, большая часть которого была потрачена на выбор одежды. Остановив свой выбор на белом платье. Закончив девушка посмотрела на себя в зеркальце и тихо хмыкнула, чуть прикрывая жесткие карие глаза- пожалуй, единственное что выбивалось из чистого и светлого образа, что отражался в амальгаме.
Зайдя в зал, девушка окинула помещение глазами, чуть прищурилась и придерживая тяжелую юбку подошла к столу.
-Приятного аппетита, господа.-негромко проговорила она, и перевела глаза на своего охотника .-Аларик, скажи мне пожалуйста, что Альбин у себя в комнате или в медблоке...
Тщательно выверенный взгляд-горечь с малой толикой надежды, идеально выставленный, чуть дрогнувший голос.
Изабо медленно опустилась на стул, не отрывая взгляда от охотника, но идеально прямой спиной чувствовала постоянно возвращающийся к ней взгляд. Как же зовут этого черноволосого красавчика?... Изабо едва удержала лукавую хищную улыбку, что уже была готова зазмеится по карминовым губам.

Сейчас спешить было некуда, потому чернокнижник не рвался из-за стола, хотя ему чертовски хотелось кого-нибудь придушить. Например, оборотней. Медленно. Неотвратимо. Потому что его усилия пошли прахом и предстоит возвращаться в крепость ни с чем. А если граф все-таки умрет... Что ж, ему остается только надеяться, что можно будет незаметно поймать элергордку и выведать у нее местонахождение Чаши. Тогда защита Машекуля ослабнет... До прибытия нового законного владельца. Нет, напиваться как последний забулдыга, он все-таки не станет. Ему еще пригодиться ясная голова...
Проклятый Аризен как в Преисподнюю провалился, больше не выходя на связь. И чем только занимается, паршивец? Николас уже начал подумывать о том, что при первой же возможности надо заменить знакомца. На кого-то более полезного...
Размышления Ван Тейна были прерваны событием весьма приятным: в обеденном зале показалась леди-инквизитор, одетая в прекрасное белое платье. На редкость приятное зрелище... Почему-то чернокнижнику всегда нравились дамы ннеприступные и даже опасные. Его "первой любовью" была Сафор Нагльфар, жестокая ведьма с алыми волосами из Круга Гнева. Впрочем, юному адепту чернокнижия хватило ума ограничиться лишь восхищенными взглядами и тщательно прикрытыми мыслями. Сафор играла со своими поклонниками в довольно жестокие игры. Сейчас, наблюдая за красивой девушкой, Николас ощутил что не прочь поухаживать за ней. Опасность, конечно, велика, но в этом и вся прелесть. Приняв такое решение, чернокнижник снова отпил глоток превосходного вина, стараясь теперь не смотреть на девушку дольше, чем позволяли приличия. Проклятые вервольфы! Из-за них сейчас не самое лучшее время для ухаживаний...

-Разговор, говоришь, продолжить?- от тихого голоса Повелителя Ночи девушке стало слегка не по себе,-Что ж поговорим, малышка. Почему нет?
Эмро медленно приближался к девушке, и Лидия задумалась на мгновенье о вывертах человеческого восприятия, потому что мозгами понимала, что пересечь небольшую комнатку сын Керза мог за один стремительный шаг, но тем не менее, массивная фигура надвигалась медленно и неотвратимо, как танк.
Он легко склонился над колдуньей, перехватывая ее взгляд и чуть улыбнулся бледными губами. В одно мгновенье Эль снова оказалась в руках десантника.
-Не играй с огнем, милая, обожжешься...-пальцы мужчины легко скользнули по спине Лидии.

Лилиан несколько смутилась, когда Арканос разделся, но вскоре это сменилось любопытством. Все-таки доспех полудемона был необычен и ничего подобного техномистик до этого не видела... Через минуту перед ней стоял тот, кто ворвался в комплекс, чтобы лишить жизни саму Лилиан и уничтожить всех её сторонников. Коэпто тряхнула головой, избавляясь от наваждения, а затем подошла к полудемону и поцеловала его в губы.
- Иди, Арканос. Иди... и возвращайся. Я тоже буду тебя ждать. - и техномистик впервые в жизни ощутила, как трудно держать себя в руках, когда на ресницах появляются капли непрошенной влаги. Она не хотела его отпускать. Но должна была. Потому, Лилиан лишь проводила Арканоса до одного из аварийных выходов, а затем снова отправилась к себе в комнату, где все следовало упаковать как положено. Ноющая боль в груди не проходила, хотя техномистик старалась успокоиться, перебирая книги и складывая свою коллекцию в специальные ящики. Теперь, в одиночестве, она могла дать волю злым слезам, но не замечала, что они не прозрачные, как и должны быть, а ярко-алые...

Количество оборотней стремительно падало, и Люций слегка затревожился, что ему не смогут выдать материал для опытов. Его глаз заприметил необычайно крупного оборотня со странными пятнами более светлого меха.
- Скрутите того большого! - указал на вервольфа ученый. - Перебейте ему лапы и прижгите, они ему все равно не понадобятся.
Бойцы майора Фарштайна оперативно подстрелили вервольфа и тесаками отрубили ему кисти и ступни, после чего прижгли их, используя огнеметы. Все это время оборотень жутко вопил, но бойцы и ухом не повели. Подобная стойкость морготцев всегда поражала доктора. Тем временем вервольф был связан и акуратно "упакован" с помощью штатных тросов. Ими же бойцы перемотали рот твари, дабы она не достала всех окончательно. Периферическим зрением Ксавьер заметил, что из руин выносят носилки. У него появилось нехорошие предчуствие.
- Пожалуйста, обрадуйте меня и скажите, что господин де Рэ жив, - печально молвил ученый одному из солдат, что вышел из руин.

-Да. Вообще симбионтов я создала чисто случайно, когда продолжала эксперименты с философским камнем... - Лилиан улыбнулась, забывая на время о мрачных мыслях, и робко погладила щеку полудемона, - Но я пришла к выводу, что изменениями руководит какое-то желание. Пусть даже неосознанное, но очень сильное. Потому я так и не решилась принять капсулу сама... А сейчас, когда появился ты, мне это и не понадобиться.
О своем сокровенном желании найти не просто друга и союзника, но кого-то более близкого, техномистик никогда не говорила даже родному брату. Лилиан понимала что симбионит не освободит её от одиночества. А вот полудемону это удалось...
-Ты можешь принять капсулу прямо сейчас. Если что, я поддержу тебя и постараюсь помочь. - Коэпто прекрасно помнила насколько болезненной оказалась трансформация Каслера и потому здраво опасалась худшего. Хотя, чего же все-таки может желать столь сильный воин как Арканос?

Казалось бы, всё закончилось хорошо, последние оборотни были добиты бравыми вояками, Жиль как обычно уверенным голосом потребовал доложить ему обстановку, и Жанна, немного успокоившись и преисполнившись гордости за маршала, отлетела-отошла в сторонку, чтобы не мешать. Уж очень неприятно, когда тебя не замечают и проходят насквозь, иначе бы она сама поучаствовала в беседе. Однако…
Во-первых, потери. По мнению д'Арк, столько «Волкодавов» за раз потерять – это слишком. Они наверняка угодили в хорошо подготовленную заранее ловушку, и тогда чудо помогло им спастись. А во-вторых… Жиль вдруг стал мертвенно-бледным. Не на шутку испугавшись за возлюбленного, Жанна метнулась к нему, чтобы увидеть его кровь… торчащую из спины рапиру… а потом он потерял сознание, и дух бессильно взвыл, бесконечно жалея, что не может прикоснуться к Жилю своими исцеляющими руками. Она бы его быстро поставила на ноги, будь живой…
Склонившись над графом невидимой тенью, она роняла слезы и горестно стенала, распугивая местную живность. На грудь Жиля упала ее коса, которую, он помнил, Жанна так любовно заплетала по утрам, а иногда он помогал ей это делать, целуя ее нагие плечи и любуясь в отражении в зеркале ее счастливой улыбкой. Теперь же по ее щекам текли невесомые бесплотные слезы, падали на его щеки, оставляя на них легкий след своей призрачной ауры… они таяли на ее щеках, оборачиваясь кровью… и вот уже не слезы, а горячая кровь капает на лицо графа… и исчезает в сей же миг… горячая, каким было когда-то ее сердце… какой осталась их любовь, прошедшая через испытание смертью…

Дальнейший путь прошел в тяжелом молчании. Она немного успокоилась, надеясь всё же, что лучшие врачи Машекуля помогут Жилю. Если бы она… но рассчитывать теперь, верить и надеяться придется на других. По прибытии в замок она не покидала графа ни на миг, проследовав за ним в лазарет, словно бы ее присутствие могло помочь. И кто знает, возможно, это так и было. Он будет чувствовать ее рядом… и бороться за жизнь… Всегда легче бороться, когда делаешь это не только ради себя, но и ради любимого человека, ради вас двоих. Он выживет, чтобы найти способ им снова воссоединиться! О да! Ибо Жанна не желала быть обрученной смертью, она жаждала жить…
А потом открылась дверь. Раздался хрипловатый и до боли раздиравший слух голос. Жанна обернулась… и замерла, больше всего сейчас желая запустить в появившуюся на пороге инквизиторшу разложенными на столике медицинскими инструментами. Самыми острыми из них. Изуродовать это красивое лицо скальпелем… вырвать ее аккуратные ногти… но сначала вогнать под них иглы… Она заволновалась, но бросила один взгляд на Жиля и… застыла, боясь своими действиями только навредить ему. Сейчас не время для разборок. Уходи – говорил ее невидимый глазу смертного жесткий, холодный взгляд, направленный на Изабо. Уходи, не заставляй меня брать грех на душу…

Верене чувствовала, как волнуются мертвые и живые, а стены замка вздрагивают, словно от ударов молнии. Она уже поняла насколько сильна связь графа с Машекулем, а потому для неё не составило труда понять, что с Жилем де Рэ что-то произошло. Очень хотелось спросить кого-нибудь о том что же именно произошло, но жрица понимала, что обитателям замка сейчас не до неё. Потому она подошла к окну и начала наблюдать на буйством стихии. Буря не пугала Верене, но девушка ощущала, что надвигается нечто темное и злое. Определенно, граф был слдишком оптимистичен, говоря о поимке абиссарийского колдуна...
Жрица всматривалась в пейзаж за окном, а затем и вовсе впустила ледяной ветер в комнату. Вместе с сорванными листьями и каплями воды на подоконник протиснулась ослепительно-белая сова, для которой решетка не стала серьезной помехой. Негромко ухнув, она подставила свою голову и позволила себя погладить, а заодно и принесла в клюве лунных цветов. Улыбнувшись, Верене тут же занялась поисками вазы, в которую можно было бы поставить это сияющее мягким бледным светом чудо. За водой пришлось идти на кухню, где приятные нежно-белые цветы вызвали некоторое удивление. Затем Верене вернулась к себе, но сова уже улетела, так что пришлось просто закрыть окно и немного прибраться. После этого она решила немного передохнуть, пока еще было время...

-Как по мне, то лучше бы этот смертный напоролся на охотника до моего призыва...- недовольно пробормотала Сетерли, опускаясь на траву неподалеку от высшего демона и принимая из его ладони такой прекрасный и хрупкий на вид цветок, - Я очень сожалею, что наша беседа была прервана столь... бесцеремонно. Потому, лучше продолжить.
Азазель проявил к ней интерес через некоторое время после того как демонесса привыкла к своему новому состоянию и начала осваиваться в Преисподней. Поначалу Сетерли отнеслась к этому настороженно, но, обнаружив что угрозы нет, начала относиться к этому спокойней. Впрочем, о своем месте в адской иерархии, она тоже не забывала.
Перед тем, как её столь грубо и бесцеремонно вытащили в мир смертных, Азазель спрашивал её о прошлой жизни. Падший ангел интересовался каково это - быть человеком и как она сама сумела все-таки стать демоном. Хотя, в свое время, о провале Астарота и триумфе некогда опального Сакрейта, не говорил только ленивый. Впрочем, беседовать с Азазелем было гораздо приятнее, нежели выслушивать несбыточные желания очередного болвана. Ледяной цветок Сетерли сразу закрепила в волосах и теперь его хрупкие лепестки мерцали среди темных прядей.

Деомид
В тот миг, когда яркие потоки варпового пламени обожгли врагов Деомида, случилось то, чего никто, включая, скорее всего, самого Маркуса, не мог предвидеть. Огонь, который столько раз выручал молодого Юстициария Самаэля, а ныне уже младшего библиария Деомида, не сработал.
Хотя удар всё-таки произошёл, и нападавшие генокрады были серьёзно отброшены и вынуждены отступить ненадолго, это не дало Тёмному Ангелу никаких преимуществ, не говоря уже о том, что на психическом плане зазвучало так, как если бы кто-то хорошенько ударил в огромный колокол. Острая боль в груди поразила его с такой силой, с какой была сравнима лишь рана от цепного меча между рёбрами.
Опустошающая сила взрыва была страшна. Обожжëнные взрывом куски тел тиранидских выродков, клочья земли, обломки деревьев - всë поплыло перед глазами космического десантника. Иронией произошедшего стало то, что из-за этого звона на психическом плане значительно ослаб и эффект знаменитой тиранидского синапсиса. Так что быстро приходящий в себя Деомид мог спокойно перевести дух, когда огромный Карнифекс выйдя из-под контроля с бешеным рычанием набросился на направлявшего генокрадов зоантропа, и без того сильно раненного ударом Деомида.
Это не могло надолго задержать тиранид, так как даже потерял такую тварь, как зоантроп, генокрады всë равно продолжили бы бой, но вот явно чем-то недовольный Карнифекс явно не собирался давать это сделать. Если Деомид действительно хотел двигаться в сторону Фрея, делать это нужно было сейчас же.

Корнелий
Умелая контратака со стороны Магистра Кузницы была весьма успешна, хотя и сработала она не совсем так, как была рассчитана с самого начала. Выстрел мультимельты снёс разом с обломки проклятой машины ренегатов, а так же вылезавших из-за неё двух еретиков. Подобная атака заставила врагов отступить, прерывая свою шквальную атаку. Однако последовавший "выстрел" плазменного резака не смог поразить цели. Мерзкий ренегат был слишком быстр и хитëр, и сгусток плазмы угодил землю.
Хотя бой большинство отступивших предателей тут же были связаны боем с другими силами, явно спешившими на помощь специалисту из Дозора Смерти, сразу четверо проклятых выродков так называемых Детей Императора ринулись к Корнелию. Мощные серво-руки смогли сокрушить лишь одного из них, и ещё одного сумел выбить из строя засевший судя по всему где-то позади снайпер-скаут. Выстрелить нормально ещё раз удалось лишь мульти-мельтой, но атака ушла мимо.
Корнелий Стейнлесс всегда был хорошим воином и умелым бойцом. Хотя это никогда не входило в его прямые обязанности как ранее Технодесантника, а нынче Магистра Кузницы, он был хорош в бою не меньше, чем хороший ветеран первой роты в стрельбе. Его опыт действительно много раз выручал Корнелия, и сейчас всë было бы в норме, если бы перед ним были обычные ренегаты. Острый как бритва ум Стейнлесса без труда нашëл бы способ сразиться с обоими и выйти невредимым. И это почти начало получаться, когда второй ренегат неожиданно не оказался гораздо более опытным противником.
Корнелий смог разоружить и вернуть измазаный свежей кровью ценной меч с символикой Железных Рук, и отбросить в сторону первого противника, менее опытного, в которого не сумел попасть прикрывавший снайпер. Но как только начался бой со вторым, Корнелий понял, что этот явно обладает опытом и навыками боя значительно большими. Быстрыми движениями он уходил от ударов серво-рук, парировал удары меча, нередко переходя в атаку, причëм его удары Корнелию парировать удавалось едва-едва. Мерзкий покрытый варп-знаками явно давно украденный психосиловой клинок сумел повредить основательно серво-руку, которой Корнелий атаковал, а так же ту, где была закреплена мульти-мельта. И в добавок ко всему он сумел нанести рубящий удар по нагрудной пластине Магистра Кузни, что могло бы стать страшной раной, не будь в нëм так много даров Омниссии. Хотя повреждения всë же имелись, боевых качеств не убавилось.
Враг явно собирался сражаться дальше, особенно сейчас, когда и он, и Корнелий осознали, что положение явно не на стороне лояльного воина, и без посторонней помощи этого не поправить. Однако последовавший "выстрел" плазменного резака не смог поразить цели. Мерзкий ренегат был слишком быстр и хитëр, и сгусток плазмы угодил землю.
Хотя бой большинство отступивших предателей тут же были связаны боем с другими силами, явно спешившими на помощь специалисту из Дозора Смерти, сразу четверо проклятых выродков так называемых Детей Императора ринулись к Корнелию. Мощные серво-руки смогли сокрушить лишь одного из них, и ещё одного сумел выбить из строя засевший судя по всему где-то позади снайпер-скаут. Выстрелить нормально ещё раз удалось лишь мульти-мельтой, но атака ушла мимо.
Корнелий Стейнлесс всегда был хорошим воином и умелым бойцом. Хотя это никогда не входило в его прямые обязанности как ранее Технодесантника, а нынче Магистра Кузницы, он был хорош в бою не меньше, чем хороший ветеран первой роты в стрельбе. Его опыт действительно много раз выручал Корнелия, и сейчас всë было бы в норме, если бы перед ним были обычные ренегаты. Острый как бритва ум Стейнлесса без труда нашëл бы способ сразиться с обоими и выйти невредимым. И это почти начало получаться, когда второй ренегат неожиданно не оказался гораздо более опытным противником.
Корнелий смог разоружить и вернуть измазаный свежей кровью ценной меч с символикой Железных Рук, и отбросить в сторону первого противника, менее опытного, в которого не сумел попасть прикрывавший снайпер. Но как только начался бой со вторым, Корнелий понял, что этот явно обладает опытом и навыками боя значительно большими.
Быстрыми движениями он уходил от ударов серво-рук, парировал удары меча, нередко переходя в атаку, причëм его удары Корнелию парировать удавалось едва-едва. Мерзкий покрытый варп-знаками явно давно украденный психосиловой клинок сумел повредить основательно серво-руку, которой Корнелий атаковал, а так же ту, где была закреплена мульти-мельта. И в добавок ко всему он сумел нанести рубящий удар по нагрудной пластине Магистра Кузни, что могло бы стать страшной раной, не будь в нëм так много даров Омниссии. Хотя повреждения всë же имелись, боевых качеств не убавилось.
Враг явно собирался сражаться дальше, особенно сейчас, когда и он, и Корнелий осознали, что положение явно не на стороне лояльного воина, и без посторонней помощи этого не поправить.

Луциус
- Да, брат. Это так... - с прискорбием проговорил опустошитель. - Магистр Кирас, величайший воин ордена, тот, кому следовало быть лучшим среди нас, был отравлен Хаосом. Но если тебе это поможет, думай так - настоящий Кирас сражался с тварью и умер. Просто сейчас под его видом скрывается монстр, так что нам нужно просто очистить имя настоящего Кира...
- Как бы не так! - раздался вскрик Натриции.
Её глаза раскрылись, и она ревком подскочила к Луциусу, как можно сильнее обнимая его. В тот миг Луциус смог заметить кое-что, что мог заметить лишь апотекарий с его опытом. Покраснение глаз в купе с подледнением кожи и вздувающимися на шее венами были первым признаком передозировки солдатским стимулятором. Но при таких раскладах эта женщина должна была лежать, как парализонанная, а не двигаться. Тут же пришёл и ответ: её движения сейчас были неточны и несобраны, но это было слишком быстро.
Яркая вспышка, и перед глазами Апотекария предстало то, чего ему не положено было видеть. Впервые в своей жизни Луциус смог понять, что значит быть псайкером и каково это, когда потоки псионической энергии струятся через тело и душу. Это было одновременно больно и приятно, холодно и горячо, мягко и грубо. Весь спектр чувств, которым мог только представить человеческий разум, был использован не просто полностью. рефлекторно Луциус закрыл глаза, и это было правильно, ибо никто никогда не смог заглянуть во мрак и остаться собой.
Но это было лишь мгновение, и Кровавый Ворон был уже не в машине, а стоял на поле боя. В его руках оставалась то необычное оружие, а с его брони медленно съезжала опять потерявшая сознание Натриция.
Визорам Луциуса предстала картина джунглей, в котором только что прогремел страшный взрыв. Толпы тиранидских тварей бегали вокруг, но по какой-то причине не атаковали Апотекария. Ответ нашёлся быстро: они сражались друг с другом.
Это полностью противоречило всему опыту, который был у луциуса ещё после войны на Аурелии, его родной солнечной системе, со времён, когда её осаждали тираниды. Как говаривал знаменитый сержант Цирус из десятой роты: "Тираниды - единый мощный организм, действующий как единое целое". Сейчас же они не было похожи на скоординированный механизм. Скорее они напоминали кучу одичавших животных, голодных и отчаявшихся.
Огромный карнифекс набросился на зоантропа, нанося ему удары, способные разворотить тяжёлый танк. Толпы генокрадов брослись на него, отбивались от волн набегающих хармагаунтов.
Но глазам открылось и кое-что приятное: там стоял Деомид, несколько пошатывающийся от, как в тот момент это казалось, мощного удара. Но приближающиеся к нему тираниды явно не хотели дать ему такую возможность.

Маркус
- Меня зовут Маркус Дэвиан, и я владелец этого замка и окрестн...
- Как бы не так! - прозвучал в голове у Маркуса голос Мастерс.
Боль озарила сознание библиария, такая боль, которую почувствовать может только псайкер.
- нет, этого не должно было произойти! - резко вскрикнул лже-Маркус, и настоящий Маркус успел увидеть, как всё перед его шлазами буквально рассыпалось на атомы. Хотя со стороны Маркуса это могло казаться эффектом телепортации, но уже знакомый с этим библиарий мог отличить тающий в глазах мир от реально тающей реальности, и тут было второе.
Маркуса телепортировало в привычный ему замок его разума, хотя буквально через секунду он осознал, что это лишь интерпретация. Его глазам предстала истекающая кровью Натриция Мастерс, дрожащими пальцами вводящщая себе в руку лошадиную дозу боевого стимулятора.
- Хвала... Имп... ератору, я смогла тебя найти.
Она дрожала от сильной психической перегрузки. Обычный псайкер на её месте был бы мёртв, но она ещё находила силы почти что даже стоять. Хотя сейчас даже Маркус мог почти что нюхом ощутить тяжесть варп ожогов на душе девушки. Одно лишь касаение открыло ему эту картину. Ранее, он не видел и не чувствовал её психической ауры и уровня силы, ведь она была сокрыта от него. Сейчас, где-то между измерениями, хотя, не исключено, что это было из-за ранений души, она была открыта ему. И как же на самом деле она была слаба. Её психический потенциал был сейчас ниже, чем у рядового псайкера или даже астропата низкого ранга. Конечно, это было из-за ожогов души, перегрузки и других последствий, но даже так Маркус смог подсчитать, что её потенциал был раз в десять минимум меньше, чем у Лорны. тем не менее опыт, навыки и мастерство были как раз в пору фамилии. Настолько отточен был её разум и дух, что даже среди полноценных библиариев космического десанта такое было редкостью.
- Ты... нужен братьям, Дэвиан... - едва выговорила она. - Помоги, мне не хватит сил на то, чтобы перенести тебя. Фрей и тот... тёмный Ангел, я его имени не прочла. Им нужна помощь. Я перенесу к тебе ещё того, что в багровой броне. А пока сфокусируйся на телепортации.

Фрей
Было весьма разумно в тот момент не использовать нестабильные психические силы, и штурмовой болтер Фрея весьма успешно отражал волны врагов. Снаряды разрывали на куски тела мерзких тварей, хотя далеко не каждый выстрел был смертельным.
твари приближались, а из-под земли на Фрея уже нацелилась целая стая хармагаунтов.
Но тут случилось то, чего предвидеть было нельзя. На психическом плане прозвучал звук, подобный удару колокола, отдавший таких сильным эхов, что даже в голове затрещало. психический удар был силн, и Фрей даже потерял равновесие на две секунды. Но это же сделаи и проклятые генокрады, а так же тот самый "сучий зоантроп", который явно портил жизнь Серому Рыцарю. Психическая маскировка пала, и он был виден на расстоянии десяти метров от Фрея. К счастью потеря знаменитой тираниской сети Синапсиса привела к последствиям, о которых сейчас можно было благодарить Императора. генокрады встрепенулись, зоантроп почти упал на землю, а хармагаунты начали кидаться на кого попало, включая друг друга, генокрадов и даже зоантропа. Хотя пару штук всё-таки побежали на Фрея, угрозу в действительности представляли только генокрады.
Тем не менее психический удар имел и свои хорошие стороны. Чутьё Фрея точно подсказало источник, достаточно только для телепортации, хотя не было гарантии, что этот недобитый зоантроп не попытается помешать снова. Кроме того, он явно ощетил, как в верху, с ночного неба, что-то психически очень сильное движется на Деомида.
След был настолько жутким, что на ум вспомнился только один вариант - это был Тиран Улья, что было слишком большой угрозой для одного космического десантника.

Лилиан улыбнулась и погладила руку полудемона, частично пребывая в омуте чувственного блаженства. Сейчас она совершенно не понимала своих соотечественников, считавших интимную близость чем-то механическим и предназначенным лишь для одной цели. Да, Арканос был другой и потому предрассудки и догмы гьеденцев были ему чужды. Техномистик потянулась и повернулась к гибриду, нежно коснувшись его губ своими.
-Я тоже тебя не оставлю... - сейчас Коэпто была полна легким ощущением счастья и присутствия рядом того, от кого можно не скрывать ничего. Лилиан было трудно разобраться со своими чувствами, но сейчас ни о чемне хотелось думать. Просто чувствовать. Быть вместе с Арканосом. От такой вечности техносмистик бы не отказалась...
Возможно что вскоре они бы возобновили приятные обоим любовные игры, как на удивление противный писк коммуникатора вырвал Лилиан из блаженного состояния. Нахмурившись, она мягко освободилась из объятий Арканоса, встала и подошла к верещащему прибору и принялась с кем-то разговаривать. Лицо девушки практически моментально стало холодным и сосредоточенным.
-Что это значит - отказал малый реактор? Почему такая небрежность? Мы не можем достать еще перикломовых стержней на данный момент. В конце-концов, есть директива....
-Санитарные отряды начинают осушение территорий с северной стороны комплекса. Еще немного, и половина наших водозаборов не сможет функционировать. На нужно торопиться, мастер Лилиан...
Закончив разговор, Коэпто помассировала виски и тяжело вздохнула, а затем повернулась к полудемону и тот увидел, что от светящийся счастьем молодой красавицы не осталось и следа. Сейчас Лилиан выглядела безумно уставшей и расстроенной.
-Прости, Арканос. Но, кажется, у нас проблемы...

- Нет... Нет. - Прошипел юноша, отправляясь в ванную комнату. Он не собирался поступать как его отец, и брать на душу смертный грех. Архангел он или нет, вряд ли Господь простит за такое... А потому, оставалось под струей холодной воды, извлекать осколки из руки, и проверять, чтобы ничего не осталось в ранах. Не хватало еще и нагноения... Потому, замотав относительно чистой тряпкой ранения, парень отправился в свою камеру. То есть, в свою комнату...

Некоторое время Джон просо лежал на пыльном кресле. На мелкие неудобства тела ему уже давно было плевать, в психлечебнице и похуже приходилось... Но разум юноши активно работал, пытаясь наконец найти выход из данной ситуации, которая ему напоминала порочный круг. Выписка из больницы, видение, срыв, очередное принудительное лечение. Апатия сменялось на отчаяние, отчаяние сменялось злостью, а злость заставляла думать. Джон хотел разорвать этот замкнутый круг, и никогда более не посещать психбольницу... Он хотел до конца разобраться, что с ним происходит, но делать это нужно было самому, так как врачи здесь были бессильны а попадать в застенки инквизиции как-то не очень хотелось.

Ключом к понимаю происходящего с ним, Джонатан считал видения. Они могли раскрыть тайну, или хотя бы приподнять завесу тьмы, кроющуюся над его заболеванием. Только разобравшись в этих видениях, узнав что он видит, он сможет разобраться в происходящем. Но для этого, придется в эти видения усиленно погружаться, что еще сильнее будет давить на и без того хрупкую психику юноши... Но иного выбора не было. Он должен будет смотреть видения, и записывать то, что в них происходит. К тому-же... Господь не обделил дарами юношу, одарив Джонатана даром рисования. И впервые за долгие годы отчаяния и апатии, в голове юноши начал складываться план по тому, как он сможет узнать, что с ним происходит, и заработать на этом денег.

В видениях Шайн видел разные картины. Жизни ангелов, кровопролитные сражения, победы и поражения... Он видел небесные чертоги и их обитателей. Джон может зарисовать это... И если в этих видениях есть хоть доля правды, то он может на этом неплохо заработать, продавая эти картины другим. Рисование было одним из немногих видов отдыха, куда он мог убежать от жестокости мира, и от постоянных посещений псих-лечебницы... Почему бы этим навыком, не обеспечить себе деньги на хлеб насущный? Ну и нормальную одежду? К тому-же, может в этих рисунках что-то увидит сам Шайн...

Вторая часть его плана, заключалась в подробном описании одного из видений. Того, где Рамиэль пал... Ведь именно тогда, архангел сражался плечом к плечу (или скорее кираса к голове) с простыми людьми, против прислужников зла и демонов. Ну, судя по обмундированию, то были не простые люди, но из того видения Шайн мало что помнил. А значит, нужно было освежить память. Ведь если рядом с этим архангелом бились люди, значит они что-то да помнили... Значит, у них можно было что-то узнать. Но, для начала, нужно было выяснить, была ли та битва вообще, а значит, нужно узнать, что то были за люди. Конечно, наверняка всю информацию о той битве засекретили... Но, может получится найти этих людей, и спросить про события прямо у них?

План постепенно выстраивался в голове юноши. Резко встав с места, не обращая внимания на легкое головокружение, Джон отыскал в своем стале старую пачку пожелтевшей бумаги. Карандашом он начал строчить примерный план. Итак, есть двое, он - Джонатан Шайн, и Архангел Рамиэль. Значит два круга стоящих по отдельности. Соединить круги штрихованными линиями, поставить вопрос. Далее, еще один круг, неизвестные воины. Прямая линия к кругу с Рамиэлем. Треугольник, обозначающий монстров, демонов и прочих явных врагов человечества. Соединить штрих-пунктирными линиями треугольник с двумя кругами. Провести пунктир к кругу с именем Джонатана. Далее, церковь. Прямая линия с Джонатаном, Рамиэлем и штриховая с неизвестными воинами. Штрихпунктир с монстрами. Что-то начинало вырисовываться... Как много раз замечали другие люди, когда Джон начал выкладывать всё на бумагу, ситуация становилась как-то проще.

Пока он решил взять за данность, что данный архангел существовал, что но как то связан с самим Шайном, что он сражался своевольно рядом с людьми и был изгнан. Каким-то образом, архангел имеет связь с Джонатонам, но что эта за связь было неясно... Ну не может же быть Джонатан Шайн великим и могучим архангелом Рамиэлем, это же ересь какая-то. За такое на костре сжигают, уже за одни мысли! Но, выяснить информацию стоило. Хотя бы ради своего спокойствия.

Джон еще раз окинул план взглядом. Сначала, нужно было добыть больше информации о людях, и уже потом идти в церковь... Ну не идти же, право слово, не зная куда не зная зачем. Правильно поставленная цель уже решает половину проблем. А для этого, нужны были видения... И нормальные рисовальные принадлежности. Их нужно было где-то взять. Украсть, или заработать... Но, воровать юноша не умел, и считал ниже своего достоинства, словно всё его естество было против такой низости. Значит, нужно было устроится где-то разнорабочим, или кем-то еще, чтобы начать работу. Навыки можно будет обновить, а потом можно будет начать аккуратно торговать картинами... Это улучшит его материальное состояние, ведь без денег, информацию было не добыть, это было ясно Джонатану как божий день.

С улыбкой на лице, юноша вновь рухнул на кресло... Он и не заметил, что довольно сильно порезанная рука уже не то, что не кровоточила, но уже и не болела. Эйфория разума? Или нечто большее? Это было ему неизвестно, сейчас, разум Джона лишь мечтательно строил воздушные замки из будущих перспектив.

Сетерли появилась, как всегда, без особого шума и помпы. Чаще прочих её вызывали самоучки, жаждущие получить все и сразу... И этот человек не был исключением. Косо посмотрев на неумело нарисованный круг призыва, демонесса поджала под себя ноги и поймала взгляд горе-колдуна своими черными глазами. Ну, так и есть! Только-только научился наводить слабенькую порчу на соседей, как тут же возомнил себя величайшим магом всех времен. Несмотря на то, что Сетерли, по меркам демонов, была человеком еще недавно, она обнаружила что мало понимает людей. Так уж вышло, что призвать её мог любой, кто действительно желал получить запретное знание, а сил на сопротивление у демонессы было не так много. Ведь чем могущественней обитатель Ада, тем труднее его вытащить в подлунный мир, а лично Сетерли порой хватало и такого вот корявого круга, нарисованного вдали от людских глаз. Подавив зевоту, демонесса еще раз посмотрела на призвавшего её. Взять с человека было практически нечего - грязновато-серая душа с желтоватыми проблесками алчности и малиновыми искрами гордыни ясно свидетельствовала о том, что крестьянин не мыслит дальше своего брюха и того, что чуть пониже. Тлеющая искорка магического таланта на фоне всего этого выглядела просто насмешкой судьбы. И Сетерли не поняла, зачем такому человеку вообще понадобилось колдовство. Чтобы решать свои проблемы с соседями и врагами? Чтобы почувствовать себя особенным? Просто ради развлечения? В любом случае, человек явно не понимал что ему грозило, будь на месте демонессы кто-то менее терпимый к роду людскому...
-Ты звал меня и я пришла. - Сетерли склонила голову, сожалея больше о прерванной беседе, чем обо всем остальном, - Какое же знание ты хочешь получить от меня, смертный?
Давать ему Книгу Врат сразу было бы неразумно. Заключать контракт - тоже. Хотя... если присмотреться к нему самому и его окружению то можно получить хотя бы клок шерсти с этой паршивой овцы.
Легкое неприятное ощущение подсказало демонессе, что они здесь не одни. Почти неуловимый запах святости, такой ненавистный и такой знакомый... Вот что за идиот призвал её сегодня? Небось на хвосте все местное отделение Инквизиции притащил, начиная боевиками и кончая писарями.

Паршиво настроение? Мягко сказано! Два часа прогулок по топям из-за одного дурака, возомнившего себя хозяином преисподней, пол часа поисков этой идиотской хижины и десять минут пятьдесят одна секунда на подготовку и оценку ситуации. Такое не плохим настроением называется, а плохо сдерживаемым гневом.

Вдохнув и выдохнув, охотник постарался унять себя. Желание ввалиться в эту хижину прямо сейчас и подвесить колдуна-недоучку под потолком в целом справедливо, но никоим образом не поможет, если у человека все-таки что-то получится. Куда лучше обождать окончания его ритуалов и тихо прирезать, когда он, разочарованный пойдет домой. Потом можно свалить все на разбойную шайку и получать удовольствие от метаний полиции.
Именно по такой причине охотник и не спешил. Он расположился прямиком под маленьким окошком хижины. Оно было ни коем образом не застеклено и потому можно было в деталях разобрать что шепчет колдунишка. Виктор с трудом сдерживался, чтоб не смеяться, когда слышал эти строфы - больно они ему напоминали детские дразнилки.

А вот чего Виктор действительно не ожидал, так это результата. Поэтому, когда он наконец осмелился приподняться над окном (чтобы, конечно же, донести до культиста-самоучки просвещающую способность стали), он едва не упал. Спохватившись, он нырнул обратно за укрытие.

Алистер Грей, Вальтер Крафт, Эстер Рево

Все-таки судьба была милостива к Алистеру и после того как им протаранили стену, он не получил ни одно повреждения. Ну почти. Ссадины, ушибы и синяки с кровоподтеками не в счет. Более того, когда он пришел в себя его не заметили те двое, что были в машине. Пока они о чем то говорили неприкасаемый аккуратно отполз за стеллажи и затаился. Свой крупнокаллиберный револьвер он не потерял и теперь он ощущал себя более уверенно. Хотя его и до сих поражала суть всего произошедшего. Черт с ними со Жрецами, но Стражи атакующие Стражей?! Это уже совсем не в какие рамки не лезло. Плюс ко всему перед ним стоял теперь выбор: атаковать эту парочку, отправиться на помощь своему патрулю, либо... либо валить от сюда куда подальше и затаиться, чтобы разобраться наконец-то в происходящем. Но вот каким будет выбор? Это и предстаяло ему сейчас решить: мужчина из Эгиды и графиня эта молодая, что ведьма, вышли из стимера и направились к входной двери помещения, где они оказались. Мужчина был вооружен маузером и нес в руке саквояж, но пока что не видел его, Алистера... и еще лампа эта мигающая...


С виду было все тихо и спокойно, но Вальтер не видел тела Стража. И это его настораживало. Либо его завалило обломками и стеллажами, либо... либо он где-то здесь и наблюдает за ними. Хотя быть может он уже снаружи? Все может быть. В любом случае нужно быть очень осторожным. Дверь уже близко. Осталось разобраться где именно они находятся и найти спуск в Катакомбы...


Что же касательно Эстер, то... девушка была абсолютно сбита с толку. Хоть она и не пострадала в аварии, что было более вероятным и ожидаемым, был ранят Вальтер, ее спутник, защитник, друг и... возможно кто то более близкий и любимый? Эта его выходка, когда он пришел в себя... и то, что он рассказал. Все это очень потрясло юную девушку, до этого полностью огороженную от внешнего мира. За ней идет охота, в городе назревает кровавая междуусобица, а ее Вальти оказался наркоманом и убийцей! Едва она об этом подумала, как память ей "услужливо" нарисовала тот самый момент, как Крафт хладнокровно протыкал голову того Жреца скрытым в трости клинком... ее передернула и она вновь посмотрела на мужчину: насколько сильно он изменился? Что еще в нем осталось от того мальчишки, который клялся ей в верности девять лет назад в их саду?


Оффтоп
Алистер кинуть дайс на ловкость (удается ли тебе оставаться скрытым) и, в случае нападения и все остальные необходимые. Вальтер (капец, сам с собой разговариваю) - куб на Воспиятие. И Эстер, на Волю (начнется истерика или нет) и на Восприятие тоже.

Приземление вышло не очень. Хорошо что плащ я оставил а то горящих идиота было-бы двое - Мрачно подумал охотник глядя на катающегося и визжащего оборотня на котором он съехал вниз. Охотник отряхнувшись поднялся и услышал сзади шаги. Аларик резко обернулся и в его руке блестнул длинный кинжал. Впрочем, оружие не пригодилось. Это был служака Ван Тейн которого в принципе помощник инквизитора все еще подозревал в чем-то правда сам не знал в чем. Не нравилась ему эта особа еще со времен встречи на морготском шоссе. Впрочем. Сейчас они были на одной стороне баррикад, так что нечего тут строить идеи, оставим это на потом.
Николас выругавшись добил вервольфа-гриль клинком, что навело охотника на радужные мысли о шашлычке. А спустя буквально мгновение, проклинал и сквернословил уже Аларик.
-Чертовы дерьмоеды - Прошипел охотник увидев что осталось от Альбина. - Найду. Каждого. И выпотрошу. Своими руками. Тупой ложкой. - С каждым словом Аларик подходил все ближе к телу Стасяка. От его и без того бледного лица от ярости отлила кровь. А шрамы на лице казалось начали светится. Обычной улыбки на лице тоже не было, её сменила маска холодной ярости. Он ведь обещал госпоже-инквизитору приглядеть за полковником. А ведь у друга кажись еще осталась где-то жена. И сообщить о смерти супруга придется ему. Но охотник был на сто процентов уверен. Что до тех пор пока не доберется до той твари которая это организовала, он уж точно не успокоится... В этот момент в поле зрения охотника попала покачивающаяся фигура маршала де Рэ.
Граф выглядел серьезно раненым. Шел опираясь на меч, а его взгляд чем-то напомнил взгляд самого Аларика когда он первый раз попался оборотню. А именно взгляд того, кто выжил только благодаря взору Златоглазой Леди Удачи.
Старший лейтенант Ван Тейн, хрипло проговорил Жиль, - доложите обстановку. Графу досталось более чем уважительно. На теле явственно виделось несколько укусов, и Аларик понял что у графа Бооольшие проблемы. Хотя. Пока особенности данного типа ликантропов неизвестны, не факт что это заразно. В противном случае, Жиль может стать крайне могущественным и неприятным противником...
Аларик наклонился и крякнув забросил тело друга на плече. А второе подставил тому-же графу с другой стороны. Правила уважения вдолбленные наставником. Помни о мертвых, но заботься о живых. Это позже душа Аларика затвердела для работы за деньги, но не сейчас. Этот воин дрался с ним плечом к плечу. И в докладе инквизитору плохого слова о жиле госпожа де ла Круа от него точно не услышит. Это достойный человек.
Добрались до верха они в молчании. Сверху графа ждали его люди и доклад. Аларик молча уложил тело друга и уселся рядом привалившись спиной к основанию статуи, запрокинув голову и закрыв глаза. Мышци давали о себе знать после того как боевой азарт откатился. Охотник вздохнул, снял с головы шляпу и накрыл ей то что осталось от лица Стасяка.
Краем уха он услышал доклад. Четверо элитных боевиков мертвы, один укушен, и черт знает что с ним будет дальше, и здоровяк переборщил с символом... В принципе должен пережить - Тикал в голове парня анализ событий.
Голос графа стал тише, а потом аристократ закашлялся, Аларик открыл глаза как раз к тому моменту чтоб увидеть алые пятна на губах маршала и увидеть как забегали остальные. Он поднялся чтоб помочь чем может, но его помощь не пригодилась.
А потом был долгий путь назад. Боевой дух отряда был ниже. Пиррова победа победой является не всегда, а возвращаться со щитом на котором кто-то лежит всегда не в радость.
А прибыв. Аларик прошелся до машины, выудил из тайника под водительским сидением бутыль элитного коньяка, который держал для дня рождения Стасяка проследовал в свою комнату где и разлил напиток по двум бокалам один из которых взял себе, а второй оставил стоять для того, кто за ним уже не прийдет.
-Славной дороги старый зануда. - Прохрипел охотник слегка прикоснувшись своим бокалом к стоявшему. - Отдыхай, ты это заслужил.
-Подручный инквизиторши закинул ноги на спинку другого стула и откинулся на спинку своего немного надвинув шляпу на глаза и вслушиваясь в дребезжания дождя с молниями за окном.

Эль только фыркнула, но охотно пересела, довольно улыбаясь, когда Эмро снова принялся её расчесывать. Все-таки жизнь - странная штука...
После еды и мытья колдунью слегка тянуло в сон, а рядом с Нарси и Эмро она ощущала себя в безопасности. Никаких отголосков скверны и похоти, ничего. Эль сладко зевнула и попробовала осторожно прислониться к доспеху Повелителя Ночи.
-Эмро? Ты ведь не будешь против, если я немного вздремну? - колдунья чуть повернула голову и посмотрела на десантника с легким прищуром, - А потом мы еще с тобой поговорим, ладно?
При всем этом было видно, что на кровать, где спит Нарси, колдунья точно не пойдет.

-Нет, я думаю-рассеяно проговорил десантник, поднимая глаза на девушку. И снова заалели острые скулы, но взгляд Эмро не отвел, только улыбнулся и негромко проговорил. -Знаешь, чем дальше, чем больше я удивляюсь людям. Особенно женщинам. Вы же такие маленькие, такие хрупкие... Откуда у вас столько силы и твердости духа, а?
Десантник немного поколебался но встал и практически бесшумно, если не считая скрип половиц, подошел к колдунье и отобрал у нее расческу и принялся осторожно распутывать запутавшиеся после душа пряди. Осторожно и безумно бережно. Вот от кого не ожидала Лидия подобного, так это от сына Керза.
-Я помню Великий Крестовый Поход. Мы редко стыкались с людьми, кроме как на поле боя, и чувствуя свое превосходство, как-то не обращали на них особого внимания. А сейчас... Сейчас я думаю, что Император ошибся, когда создавал космодесант...

Лилиан не могла поверить, что это происходит именно с ней, и поглаживала Арканоса, позволяя ему прикасаться к себе. Раньше она никогда особо не задумывалась над тем, чтобы показать перед кем-то свои слабые стороны, тайны, желания... Своим соратникам Коэпто могла с легкостью доверить жизнь, оставаясь при этом закрытой. Но полудемон был совсем другим. Странным, чужим, и в то же время притягивал техномистика, как загадочный светящийся минерал - перикломовых мушек. Он хотел быть с ней рядом по своей воле. И говорил то, что Лилиан могла бы и не услышать за всю свою жизнь.
-Оставайся...- прошептала она, прежде чем прикосновение горячих губ заставило её забыть о том, что существуют слова. Лилиан выпускала свои чувства на волю, не боясь, что это сочтут слабостью. Ощущение, что рядом с ней есть кто-то, готовый дарить ласку, сводило с ума, вынуждая исследовать чувственную сторону самой себя.
-Арканос... Останься со мной...- попросила она, касаясь губами бледного лба полудемона, - Я так боюсь... что без тебя больше... не смогу...
А потом всякие объяснения стали лишними.

-Это замечательно, Арканос...- улыбнулась Лилиан, но еще что-то сказать не успела. Полудемон снова коснулся её, а затем нашел более приятное занятие для губ девушки. Это невольно пробудило воспоминание о сне, полном чувственного удовольствия и техномистик покраснела. Но отстраниться даже не подумала, несмело отвечая на непривычную ласку.
-Скажи, а это мне не сниться? - робко спросила девушка, когда их уста наконец разъединились. Сейчас в ней не осталось ничего от собранного и сосредоточенного на работе ученого. Лилиан осторожно потерлась носом о щеку Арканоса и легла на узкую кровать, продолжая нависать над полудемоном. Происходящее и впрямь напоминало продолжение того прекрасного сна и сейчас Коэпто совершенно не боялась. Она была рада что гибрид свободен, замечая, как в глубине его алых очей загорается какой-то странный огонек. Несостоявшийся убийца техномистика даже дышать начал как-то по-другому...
Следующий поцелуй был инициативой Лилиан, легкими движениями откинувшей темные волосы с лица полудемона, а затем позволившей узким ладошкам путешествовать по торсу и могучим рукам Арканоса. Сейчас девушке совершенно не хотелось, чтобы их тревожили, потому дверь в комнату была заблокирована по мысленному приказу техномистика. Все остальное потом. И пусть хоть весь мир рушиться...

С появлением Жанны светопреставление в часовне Серокрылого Воителя превратилось в сценическую постановку с применением пиротехнических спецэффектов, с доносящейся сверху отборной бранью и музыкой оружейных очередей. А сольную партию в этой мистической опере исполняла она. Ее вокал, разливающийся неукротимой волной по часовне, неслышимый простым смертным, сполна оценили вервольфы, однако же вместо бурных оваций, мохнатых рукоплесканий и просьб подписать автограф вокруг раздавался вой, шерстяные коврики сновали туда-сюда, не разбирая дороги, натыкаясь друг на друга, на стены и на людей. Да, они по достоинству оценили выступление Жанны. Один даже бросился к ней - должно быть, особенно ретивый поклонник, жаждавший прикоснуться к звезде и сорвать с ее губ последний поцелуй перед тем, как перегрызет ей горло своими ужасающими клыками и вкусит кровь певицы...
Не было крови. Не было плоти. Он прошел сквозь нее и понесся на Жиля, приняв его за импресарио звезды. Внутренности террана во всей своей красе предстали на миг перед взором духа, она видела, как бьется его сердце - казалось, протяни руку и схвати, и сожми со всей силы...
- Куууда? - протянула д'Арк, резко развернувшись. Настолько быстро, что глазами Жиля это выглядело, как будто перед и зад Жанны поменялись местами. - Стой, киса!!!
Наверно, не было большего оскорбления для оборотня-вервольфа, чем назвать его кисой, этим глупым кошачьим прозвищем, от которого даже уважающие себя кошки воротят носы.

А дальше всё было только хуже для него. Жанна метнулась за оборотнем и ухватила за хвост, едва не оторвав его. После чего резко повернулась, чтобы метнуть оборотня с размаха в сторону лестницы, где кучковались его товарищи. Котята нашкодили - котята получили взбучку.

И, как назло, ничего важного или интересного! Аббадон снова честно изображал из себя законченного психа и фанатика. Только вот Эльвенору уже с трудом в это верилось. Нет-нет, да и проскальзывала бледная тень насмешки в глазах Осквернителя, когда он вещал о могуществе Темных богов и о том, как великие воины Хаоса наконец раскатают в тонкий блин костью ставшую в горле Кадию.
Раздав каждому по куску "пирога", Осквернитель поднялся на ноги, давая понять, что совет окончен, но когда колдун поднялся на ноги так же, проговорил негромко.
-Останься, Эльвенор. Мне нужно еще кое-что тебе сказать.-Аббадон провел глазами выходящий полководцев и перевел глаза на Повелителя Ночи.
-Я думаю, ты догадываешься, что то, что было сказано при всех-это только часть твоего задания. И другая часть куда более привычная для сына Керза.-Фабий хмыкнул, но осекшись под тяжелым взглядом Осквернителя, свои "пять копеек" не вставил, просто протянул колдуну несколько пикт.-Я хочу чтобы город погряз в ужасе и панике. И если ты сможешь заставить их подозревать друг друга, то я буду благодарен тебе. Те же люди, которых ты видишь на пиктах, должны умереть. И чем страшнее, тем лучше.
Шесть пикт-и шесть смертных. Пятеро мужчин и одна женщина. Чем же они так важны? И почему именно их Аббадон выбрал жертвами Эльвенора...
-Иди, подумай. Варп-портал будет готов через 12 часов. Перед отправлением сможешь задать мне интересующие тебя вопросы.
Сопротивляться практически прямому приказу было бессмысленно, поэтому большинство вопросов так и остались без ответов.
Валиант вышел из зала, но не успел пройти и пары сотен метров, как под плащ кто-то занырнул, обхватывая десантника за ногу. Мордашка демонетты выглянула из-под ткани, снизу вверх глядя на колдуна, и предвосхищая ругань и наказание, зачастила.
-Будешь ругаться-не скажу, о чем они говорили после твоего ухода!

В суматохе избегать подпаленных оборотней было несколько трудновато, но Николас справлялся. До тех пор, пока ушибленному на голову прихвостню прекрасной инквизиторши не пришла на ум идея, что надо кидаться вслед за графом, на ходу теряя оружие. Конечно, Жиля де Рэ надо спасать... только вот, чем этот прыткий там воевать собрался? Засапожным ножиком? Голой ж*пой? Чернокнижник точно знал, что этим оборотней даже не напугаешь.
- ........... мать твою! - только и выразил Ван Тейн, не давая остальным оборотням броситься вслед за сорвиголовой. Сам Николас медленно но верно продвигался к лестнице, используя все свое мастерство. Однако даже такой хороший фехтовальщик, как он, не сможет держаться вечно... Тем более, что эта проклятая статуя все так же выпивает его силы.

Противное попискивание будильника лучше всего остального убедило Лилиан, что она в своей комнате. Очертания странного зала и дивные ощущения растаяли как сахарин в кипятке, к некоторому огорчению техномистика. Раньше ей никогда не снились столь красочные и подробные сны...
Осторожно ощупывая свое тело, она посмотрела на палец, который укололся о дивный алый цветок, но не обнаружила никакой ранки. Так и должно было быть. Это просто сон.
Именно эти три слова повторяла Лилиан, пока мылась в душе и всячески приводила себя в порядок. Это просто сон. Но все равно воспоминания о нем упорно лезли в голову ученой, так что хотелось подойти к Арканосу и спросить напрямик. Хотя, такое наверняка будет выглядеть глупо. В конце концов её сны - это лично дело. Лилиан улыбнулась и озорно подмигнула своему отражению в зеркале. Почему-то сегодня она особенно нравилась самой себе...
Решив дать гибриду как следует отдохнуть, ученая направилась в лабораторию, где ей предстояло вырастить голову, идентичную её собственной. Здесь её тоже поджидал сюрприз.
-...это не кажется странным? Еще недавно он пытался убить нас всех, а вчера без опаски целовал Лилиан. Может нам лучше как-то вмешаться?
-Сарис, ты как ребенок! Лили - большая девочка и у неё, между прочим, тоже должна быть личная жизнь.Ты представляешь рядом с ней кого-нибудь из нас? Вряд ли. А этот Арканос со временем может стать чем-то большим, чем маньяк-убийца...
Вообще-то подслушивать разговоры сотрудников было несколько нетактично, но Лилиан тоскливо вздохнула и махнула рукой. Сплетни будут ходить самые дикие, но в замкнутом коллективе недостаток чего-то нового - извечная проблема. Естественно, когда техномистик вошла, все разговоры прекратились как по волшебству. Потом гора отчетов о демонтажных работах и состоянии корабля, раздача указаний шпионам, находившимся на другом континенте, а затем и само создание головы. Так незаметно подошло время обеда... Немного подумав, техномистик решила отнести гибриду миску с безвкусной массой, а затем пригласить его в свою комнату на очередной сеанс. Хоть он видел много больше её, но Коэпто считала что нехорошо показывать Арканосу то, что останется от некоторых подопытных после того, как их ликвидируют. Взяв два подноса с едой, Лилиан направилась к полудемону. Приятный сон отложился в памяти, но теперь так не смущал...

Верене передвигалась неспешно, зная что здесь не существует времени. Холодная божественная сила не несла в себе зла, но жрица ощутила что бог этот очень ревнив и может быть безжалостным. Также защитная стена каким-то образом связана с хозяином замка... Значит ли это, что сейчас она ослабла? Найдя комнату самого графа Верене почувствовала, как грусть окутывает её плотным серым покрывалом, и применила свою силу, похожую здесь на смесь нежно-зеленого и голубого. Замок повел себя как живое существо, все-таки впитав дар жрицы Калидуэн, растворяя пятна тоски и горя, подобные заразе. Окружение сразу стало чуточку дружелюбней...
Улыбнувшись, девушка поспешила дальше, навстречу новым сюрпризам. Здешнее кладбище и дом мертвых были на редкость спокойными, но одно захоронение привлекло внимание Верене потому, что тело несло на себе отпечатки силы божества. Постояв немного у места упокоения избранника, жрица с неудовольствием отметила отсутствие именной таблички. По её мнению, подобных героев следовало помнить и чтить.
Но здесь чувствовался не только свет... Какая-то чернота, зло... Но ведь могилы не потревожены. Откуда же тогда пришел дух? Избранный божеством источником этого безобразия служить не может. Неужели это что-то извне? Но почему оно было здесь и попыталось убить гостью маршала? Определенно, прогулка Верене породила больше вопросов, чем раньше...
Почувствовав некоторое неудобство, жрица поняла, что пора возвращаться в тело. Когда рядом бродит озлобленный дух надолго оставлять его небезопасно, особенно когда при ней теперь нет амулетов. Не хотелось бы потом справляться с одержимостью...
Когда Верене очнулась, то осторожно присела на кровати, а затем медленно направилась в уборную. Все-таки тело есть тело и у него свои потребности, от которых никуда не деться.