Голосование пользователя

Тонкая обмотка из рваной хлопчатобумажной ткани - плохая защита и хруст стекла под ногами не только давит на нервы, но и причиняет заметную боль. Изрубленный осколками, пропитанный кровью и измазанный требухой генокультиста жилет вроде бы даже немного прикрывает наготу, но даже минимума защиты уже не даст. Пластиково-керамические пластины едва не крошкой на пол сыпятся из дыр, когда наверху , во внезапно наступившей тишине, не начинается еще одно грохочущее разрушение - целые фрагменты перекрытий тяжелыми плитами обваливаются, практически полностью перекрывая лестницу и сотрясая здание. Вибрации достаточно для того, чтобы искрящиеся провода развалившихся светильников опасно посыпались вниз и лишь чудом не коснулись искрами воды на полу. А затем сверху резко и без предупреждения начинается стрельба - басовитые очереди тяжелых стабберов накладываются на легкий стрекот ручного автоматического оружия и скромные хлопки ручных гранат. Дополняет звуковую картину сражения неестественно сильное жужжание насекомых.
Если подумать, то это даже хорошо, что путь наверх теперь почти что отрезан и Дайк вынужден двигаться в противоположную сторону. Раскачивающиеся провода, однако, с этим совсем не согласны - оголенная медь слегка задевает кожу и пронзенный током беглец, не контролируя себя, задевает еще несколько жалящих током медных змей. Практически лишившись сознания, Дайк толкает первую попавшуюся дверь и просто выпадает на сухой и холодный бетон крошечной комнатки с весьма скромной обстановкой - стол с простым когитатором, стул и пара шкафов. Очевидно, раньше тут был пост охраны и выключенный когитатор здесь нужен для наблюдения за камерами охраны. Цельнометаллический шкафчик наверняка нужен для хранения верхней одежды постового, а наполовину стеклянный шкафчик с красным крестом хранит единственную, но приятно знакомую баночку болеутоляющих и упаковку нестерильного бинта.
За пределами будки царит зловещий полумрак, скрывающий детали силуэтов грузовиков и автомобилей. Подземная парковка?

Кто-то нацарапал на стене черточки, видимо отсчитывая дни, а может быть и часы. Умно, ведь потерять счет времени - это первый шаг на путик потере разума.
Под грязным матрасом, пропахшим потом и мочой кто-то спрятал памятную для себя вещь - нательную аквиллу из настоящего, потемневшего от времени серебра.
Лампы гасли и включались хаотично, словно бы со злым умыслом. Нельзя отследить цикл дня и ночи, когда этого цикла нет. Но ты понял значение черточек на стене, когда чудовища приносили жидкую кашицу и питье, когда они приходили колоть. Они пускали мутные растворы по твоим венам и кормили так, чобы подопытный не подох с голоду, согласно распорядку. Тут они совершили ошибку, они дали возможность отслеживать время.
Ржавая цепь, тянущаяся от лодыжки к прочно вмурованной в стену трубе не была здесь единственным источником звука. Тишина плена постоянно нарушалась, что-то ужасное скребло каменную кладку за стеной и рычало. За металлической дверью раздавались приглушенные шаги и переговоры патрульных. Извращенный армейский уклад заключался в сменах караула солдат-культистов и тихим разговорам о скором прибытии "Детей Звезд" - ужасных хозяев культа, что плывут сюда через космическую пустоту на живых кораблях. Культисты восхваляли и преклонялись перед генетической порчей, что поселили в них авангардные организмы - заумный термин, скрывающий омерзительных многоруких монстров-чужаков, покрытых хитином. Порочное, еретическое заблуждение заставляло их думать, что мерзкие мутации, порожденные чужацкой заразой - не иначе как благословение, возвышающее их над чистокровными людьми. Их картина мира перевернулась и исказилась настолько, что для них именно ты был грязнокровным отродьем, а умственно неполноценные мутанты-аберрации считались едва ли не живыми святыми.

- ...Скоро все закончится, человечек. - Продолжает свою мысль одно из гнусных отродий, бывших здесь за главарей - Крепкое существо в оранжевом костюме биологической защиты. Защитный купол с затемненным обзорным стеклом прекрасно скрывал его истинную природу, но здесь, в глубинах своих логов, они позволяли себе не носить их. Ничего возвышенного и божественного в звериной, зубастой морде высокомерной твари ты так и не смог разглядеть, даже когда оно говорило с тобой чуть менее надменно, чем обычно.
Существо что-то довольно проурчало, хорошенько рассмотрев показания какого-то ауспекса в своей когтистой руке-лапе и передало прибор телохранителю. Такому же чудовищу, чей костюм был синим. То приняло его, оставив лазерную винтовку висеть на ремне и взамен прибора передало желтому крошечный пузырек.
- Пациент удовлетворительно истощен. Пригоден к приему препарата, вероятность иммунного ответа минимальна. - Озвучивает свои мысли вслух главный истязатель. Его абсолютно не волнует тот факт, что его слова может услышать его подопытный. Какое ему дело до переживаний объекта экспериментов? Тонкий стеклянный носик ампулы монстр подпиливает своим бритвенно-острым когтем, и пара меньших дополнительных рук начинает набирать из пузырька бледную, чуть оранжевую жидкость в шприц.
- Ты можешь гордиться собой, человечек - презрительно мурлычет экспериментатор, бесцеремонно хватая и вытягивая твою руку - Ты станешь мостиком к возвышению своей жалкой расы.
Блестящая в стерильном свете ламп игла медленно приближается к обнаженной коже, целясь в твои вены и...
Подвал мощно сотрясается от взрыва на поверхности. Экспериментатор в желтом рассерженно рычит, озлобленный срывом опыта, его телохранитель в синем что-то отрывисто рычит по вокса-связи, встроенной в костюм. Пыль и отлетевшая с потолка и стен краска летят на пол.
Отбросив шприц куда-то в угол комнаты, чудовище удаляется прочь из помещения, словно бы просто позабыв закрыть дверь клетки за собой, под грохот продолжающегося артобстрела. С потолка летит уже не штукатурка, а увесистые булыжники. Удалившееся вслед за хозяином чудовище с лазганом уже не может заметить, как разрушения потолка деформируют клетку, заставляя несколько стальных прутьев со звоном упасть на пол. Дождь из разбивающихся о пол кусков перекрытий, также не обходит стороной и цепь на твоей ноге. Попавшие под удар звенья отчаянно звенят и сильно деформируются, даря шанс по побег.

Брокс сплюнул. Фракня какая-то происходит. Вот надо же было так вляпаться. Надо срочно что-то делать.

- Ща, падла, погоди!, - кромко крикнул он, - ща, гранату достану. Вот, - он подолбил прикладом об стену, - щас помолюсь и рвану. Нельзя же не помолившись. Давай вместе с тобой помолимся.

Шепотом он кинул Крейну и Кастеллу.

- Фрак, вылазьте и попытайсь взять за жопу этих дебилов несчастных.

Потом продолжил:

- О Император, Бог и Пастырь Человечества, в час наш трудный, спаси и сохрани...

Вы не можете просматривать этот пост!

Вы не можете просматривать этот пост!

  Что ж, настало время рассказать вторую часть этой тяжелой истории, леди и джентльмены.
  Я немного набросаю вам в общих чертах, как тут всё будет, чтобы вы потом не говорили: фу, зачем вы такое придумали, мистер?
  Попрошу! Я только описал то, что взаправду было с мисс МакКарти в Эллсворте. С учетом того, кто такая мисс МакКарти и что за место – Эллсворт.



  Bets are made, there are no more bets, miss McCarthy.

***

  Итак, джентльмены спросили мисс МакКарти, что она выбирает – пятьдесят центов или глоток "красноглазки".
  А ты ничего им не ответила. Тыжледи! Как и подобает леди, выпрямила спину и подняла подбородок. И красиво заплакала.

  И они... прониклись тем, как ты посмотрела мимо них и выпрямила спину?
  Пффф, да вы смеетесь, что ли?!

  – Какая ты скучная, красотуля! – сказал тот, что был с бутылкой. У него был техасский акцент.
  – Её величество красотуля не удостоила нас ответом! – заржал другой. И у него тоже.
  – Детка, ну ты чего такая кислая? Такая холодная? Ну, мы же шутим! Да, партнер?
  – Красотуль, а если доллар? Улыбнешься?

  Ты не улыбнулась.
  Они развели руками.
  – Молчит! – он убрал монету в карман.
  – Молчит.
  – А молчание...
  – А молчание?
  Они оглянулись по сторонам.
  – Вон там, ага?
  – Ага.
  – А молчание означает... Че, партнер, означает молчание? Как наш босс говорит?
  – Молчание означает: "Даааа!"

  И с этим ликующим "дааа!" они схватили тебя под руки и потащили в сарай. Не тот, который был с утра, но оооочень похожий.

  Ты не пыталась сопротивляться, но пыталась держать подбородочек. Сначала получалось. Но когда они втолкнули тебя в сарай... Ох, начался раф-эн-таф по-техасски.

  В сарае те двое, что были повеселее, уже не церемонясь, сорвали с тебя остатки платья, разодрав его пополам ("Упс! Извини, красотуль!"), многострадальную сорочку ("Ммм, ничо так близняшки!") и замызганные чулки (просто молча). Панталоны оставили – уж очень тебе шли бантики. А потом они стали толкать тебя друг другу, как деревенские мальчишки, которые хотят как следует напугать приличного мальчика, случайно оказавшегося среди них, и "передают" его по кругу. Похоже, детство у них было не сахар, и после сегодняшнего утра ты понимала, почему. Только они были уже не мальчишки, которые не знают, с какой строны взяться за тебя. Эти всё-всё хорошо знали.

  Вот тогда, Кина, ты натерпелась. Ох, сколько было в них кипучей мужской энергии, задора и дубового техасского юмора...
  – Почему ты ходишь такая грязная? Тебе не говорили, что надо чаще мыться? Грязная девочка!
  – Давай хоть поцелуемся, раз я тебе сразу понравился!
  – Какие бантики! М-м-м! А губки можешь тоже бантиком сделать?
  – А теперь будешь виски? Виски для девочки-ириски!
  – Ну, не жмись, чего ты? Покажи моему партнеру ирисочку!
  – Мур-мур-мур! Не шипи, помурчи, как кошечка, я за ушком поглажу! Ой, это не ушко, надо же!
  – Милая, ты больше любишь быть снизу или снизу?
  – Как тебе больше нравится, грубо или нежно? Я нежный, когда трезвый! Партнер, я сейчас трезвый?
  Они лапали тебя... везде. Ты скрестила руки на груди, но ты что, правда думала, что они их не смогут оттуда убрать? Ты поднимала голову повыше, а они всей пятерней растрепывали твои красивые волосы и пригибали её пониже.
  И при этом, проявляя некоторую противоречивость характера, свойственную техасцам, оооочень хотели, чтобы ты стала повеселее.
  – Да не замжимайся, мы потом заплатим! Все по-честному!
  – Милая... ну чего ты! Ну, давай, улыбнись нам!
  – Чего ты такая зажатая?
  – Сверху льдышка, а внизу горяченькая!
  Потом они вдвоем стали просто хором кричать:
  – У-ЛЫБ-НИСЬ! У-ЛЫБ-НИСЬ!

  Господи, как трудно было тебе тогда не разреветься, и сдавшись, не улыбнуться: жалко, сквозь слезы. Или не крикнуть: "Перестаньте! Хватит! Ну, пожалуйста!" Чего стоило сжать губы в нитку и не издавать ни звука? Слезы катились по щекам, но ты не рыдала, и лицо твое было не сморщенным, а гордым. Хотя рот, конечно, предательски кривился.
  А потом они устали с тобой цацкаться, Кина. Ты посмотрела на них и поняла, что техасцы... это не подарок. Очень может быть, что они тебя сейчас начнут просто бить.
  В живот. Кулаком. Со словами "Будь милой, ссука, поняла-нет?" Кажется, подобная идея витала в воздухе.
  Но они не стали – они были в хорошем настроении, хоть ты и "вредничала". Вместо этого они обняли тебя с двух сторон – один за талию, другой за плечи и повернули к своему другу.
  – Детка... наш друг чего-то загрустил. Он классный парень! Его зовут Шон. Давай ты улыбнешься ему, чтобы он тоже улыбнулся. Мы тебе дадим... пять долларов серебром! М-м-м? За улыбочку и за всё остальное!

  Но и тогда Кина МакКарти не улыбнулась. Обойдутся.
  Кина! Что ты делаешь? Это техасцы! Они ломают мустангов, а ты – не мустанг! Ты правда думаешь, что они не сломают гордую двадцатилетнюю девочку? И так уже изрядно поломанную...
  Пфф!

  – Не хочет, – сказал один с сожалением.
  – Нет, сэр! Не хочет, – сказал другой.
  – Слушай, Шон... Если настроения нет, может, за остальными нашими сгоняешь? Скажи, мол, тут бесплатно ириски раздают! – сказал "первый". Второй хохотнул.
  – Да, а мы пока льдышечку эту разогреем маленько.
  Это было как раз то, чего тебе стоило бояться больше всего.
  – Да.
  – А Джима позовем?
  – Негра? Ну, как-то это... неправильно, нет? Зачем нам негр-то?
  – Ну, я не знаю, она ж такая несговорчивая. Наверное, негра хочет.
  – Да, Шон, и Джимми тоже зови!
  – Ладно, – ответил Шон.
  – Ну что, кто первый, партнер? Может, в орлянку разыграем? – он снова достал из кармана ту монетку. Монетку, которая могла бы достаться тебе, если бы ты не заигралась в леди.
  – Деточка, последний шанс. Улыбнешься нам?
  О, как же ты была в этот момент близка к тому, чтобы улыбнуться! Хотя бы уголками губ.

  Но... тут Шон внезапно выступил на все деньги. Он сказал с кентуккийским акцентом:
  – Парни. Идите, погуляйте без меня? А?
  Они так удивились подобному предложению, что бросили тебя на солому в углу.
  – Ну-ка, красотруль, передохни немного.
  Ты сразу машинально забилась в угол, тяжело дыша, прижав колени к груди и закрыв рукой разрез пантолон. Надежда! Сейчас он им скажет, чтобы тебя отпустили! Он тебе поможет... наверное...
  Техасцы вопросительно посмотрели на Шона.
  – Я щас не понял? – сказал тот, что был с бутылкой. – Эт че было, Шон?
  – Ну, идите, погуляйте! – повысил он голос. – Мне с ней поговорить надо.
  – Но... мы все хотели с ней поговориииить!!! – покатились со смеху его друзья. Как же они оба ржали! Аж сарай трясся!
  – Как там... Это свободная... – один из них пытался выбрать между "страна" и "дырка". – Ириска!
  – Я знаю. Я это... прошу вас.
  – Как-то некрасиво, друг!
  – Ну. Вот я и прошу вас. По-дружески.
  Они снова удивленно посмотрели на него.
  – А в чем дело?
  – Да ни в чем. Хороший день, не будем ссориться, а? Ну, надо мне.
  Они подумали. Но Шон в последнее время ходил "чет смурной". А настроение, несмотря на твою несговорчивость, у них было хорошее.
  – Ну, это странное поведение, приятель. Это странно. Но... в общем-то... ссориться из-за этой подзаборки? Правда, глупо как-то.
  – Скажем, за Шоном будет должок, да? – нашелся другой.
  – Да, идет! – согласился Шон. – Спасибо, друг. И бутылку оставь, ладно? Я заплачу, на вот...
  – Да, ладно, бери так, чего уж... че я себе, еще не куплю?
  – Лан, пошли, тут в городе ещё много девчонок и посвежее. Шон, видно, любит грязнуль, ах-ха-ха! Пока, красотуля!
  – До скорого, ирисочка! Мы тут ещё на три дня задержимся! Заскучаешь – приходи сама.
  И техасцы ушли, а Шон остался. С одной стороны это было неплохо – один не трое. С другой стороны, зачем он их выпроводил? Зачем ему бутылка, и что он с ней собирается делать – опять тебя виски поить?
  Снова стало тоскливо, как тогда, когда Оуэн на дороге разглядывал твои кружева.

  Но Шон для начала просто сел рядом с тобой на солому и привалился спиной к стене.
  Вот твой шанс! Вскочить и убежать! Ага, глупость какая... Куда убежать-то? Уже не просто в рванье, а голой? Голыми ногами по земле, закрывая грудь от всего света, под свист прохожих бежать опять в кусты у ручья?
  Нет, лучше поплакаться, надавить на жалость...

  Но ты же выше этого. Ты же у нас, Кина, леди, а не ириска какая-нибудь! Таким было твоё решение.
  Поэтому вот что было дальше.

  – Ты успокойся, – сказал он. – Я это... Ты успокойся, ладно? Я просто поговорить.
  Ты представила, сколько их таких, которые "просто поговорить", будет отныне в твоей жизни под забором. Дальше по логике наверное они переходят к "убери руки, я только посмотреть", потом к "не кричи, я только потрогать", а потом к "не плач, я ж пятерку заплачу." Не очень ты ему доверяла после этих двух дней и перепасовочки, которую устроили его друзья. "Скажи мне, кто твой друг, и я скажу, кто ты!"

  Он отпил немного виски и протянул тебе бутылку:
  – На, глотни что ли тоже?
  Тут ты уже не смогла смолчать и сказала, что нет, мол, спасибо, но не хочется что-то!
  Шон не настаивал.

  Он замялся, как будто не зная, с чего начать, достал папироску, но всё никак не закуривал.
  – Слышь, а ты это? Из Луизианы? Или француженка что ль? Я-то сам из Канзаса, только не из Эллсворта. А родился в Кентукки.

  И тут ты стала примерно догадываться, что сейчас будет. Ой ё-ё-ё...
  Ещё один затейник нашел себе француженку!
  Если бы Кина МакКарти была из 21-го века, она бы, наверное, не выдержала и закричала в отчаянии: "Да господи боже мой!!! Чего вы все так к моему акценту-то доебались?! Новоорлеанка я, новоорлеанка!!! По слогам вам повторить?! И вообще я итальянка, а может даже в последнее время больше ирландка!!! Почему все тут так мечтают непременно трахнуть француженку!? Это в Эллсворте фетиш какой-то что ли!?!?!?"
  Но просто на дворе был 19-й век, и французские цыпочки были фетишем во всем гребаном мире! Эбилин был Королевой Скототорговли, Сан Антонио – Королевой Техаса, а Париж – Королевой Высокого Стиля, и всё там было, согласно слухам, по высшему разряду, так, как не бывает ни в прериях, ни в нищем Техасе, ни даже в, мать его, Сан-Франциско. "Ля виль де лямууур", йопт!

  Ну, нетрудно понять, что дальше будет. Вот как раз этого "делямура по высшему разряду" он теперь и попросит. А при товарищах просто стеснялся.
  Наверное, это в целом был не самый плохой вариант. Вот сейчас он скажет: "Ну ты знаешь там... Парле-​ву... Ля-​ля-ля там, че там? Я забыл как там эт называется... Ну ты знаешь! Короче это... ртом сделай всё – и отпущу," – и закурит свою папироску. И нарочито небрежно расстегнет ремень – приступай, мол, цыпа.
  А попросит он это все, скорее всего, не чтобы насладиться, а чтобы потом говорить другим дроуверам у походного костра: "Поймал я как-то одну французскую цыпу в Эллсворте... ну и заставил её... эт самое!" И дальше в зависимости от настроения либо "...веееещь!", либо "...да, знаете, парни, ничем не лучше бабы из... из какого-нибудь Нового Орлеана, скажем, хах!"

  Проблема была в том, что нууу... во-первых (по счету, но не по важности)... ты не умела. Такие умения, знаешь ли, не входят в набор того, чему мамы и даже всякие мутные мистеры Лэроу обучают юных леди! А во-вторых (а по важности во-первых), несколько минут назад ты решила быть леди до конца. Так что перебьется как-нибудь.

  – Нет, я не француженка. Я из Луизианы.
  – Тебя как звать?
  – Кина. МакКарти.
  – А я Шон. Пирс, – он убрал папиросу, так и не прикурив, и положил тебе руку на плечо. И по этому объятию ты поняла, что дело тут не в "дёлямуре", а про француженку, может быть, спросил и просто так, чтобы хоть что-то сказать. Потому что, ну, не так обнимают девушку, когда подкатывают. Это объятие было таким, как будто ему самому сейчас довольно неуютно.

  И тут случилось нечто мальца из ряда вон выходящее. Такое, чего ты никогда не видела. В Эбилине ты видела бухих ковбоев. Танцующих ковбоев. Хохочущих ковбоев. Хмурых ковбоев. Храпящих на улице ковбоев. Дерущихся ковбоев. Ковбоя, играющего на трубе. И даже однажды видела ковбоя, который целовался со своей лошадью. Но...

  Ты никогда не видела плачущих ковбоев.

  А он, здоровый, сильный парень, прижал тебя к себе очень крепко, уперся лбом в твоё плечо и зарыдал, как ребенок, горькими-горькими слезами. И слова посыпались из него, как чечевица из дырявого мешка.
  – У меня сестра есть... – говорил он, всхлипывая. – Как ты... тоже шляется по этим городам, спит со всеми подряд... Я её нашел... Говорю, ты что! Поехали... поехали домой! Па тебя простил давно... А она мне – мне и так хорошо. А я... я ничего... ничего не сделал... понимаешь? А что я мог... сделать-то?
  Он, видно, страшно стыдился всего этого, и не мог рассказать о ней даже девке из борделя, потому что даже та могла презрительно скривиться: "Пфф! Подумаешь! Давай, пореви ещё тут, дурачок. Знаешь, сколько я таких историй слыхала?" Но ты была в его глазах на таком дне, что вообще уже ниже некуда, и только ты могла его понять.
  Так он думал.
  С залитым слезами лицом он схватил бутылку и ахнул её об стену.
  – Всё от этой дряни! Всё вот от неё! Мы как... как животные... от неё все становимся.

  Зрелище было странное, и честно говоря, я думаю, не очень приятное. Ты, конечно, ему сочувствовала, но, во-первых, тебе бы самой кто посочувствовал, а во-вторых... чего это он равняет тебя со своей сестрой?
  Ты терпела это какое-то время, а потом, осторожно высвободившись, надела чулки и сорочку, потому что было зябко. А когда он умолк, стала рассказывать, что с тобой-то было вообще-то не так! Что ты не такая. Что ты была тут проездом, играла в карты позавчера, и два больных на голову урода напоили тебя через силу, жгли сигарой, надругались, изрезали платья, а после хозяин не стал разбираться и выбросил из отеля на улицу без пенни в кармане. Ты-то не виновата! Как Бог свят!
  "И вообще, Шон... я не просто девушка приличная, я – леди. Я уж точно никогда ничем таким не занималась," – вот таким, если коротко, был смысл того, что ты ему сказала.

  Да, может, ты где-то оступалась. Но знаете... кто у нас тут без греха, где ваши камни? Нет никого? Нет. А значит, ты никогда не признаешь, что ты – как его сестра. Никогда.
  Ты же ле...
  Ох, Кина... для многих людей леди заканчивается там, где заканчиваются платья. А дальше...

  Мне не хочется об этом рассказывать, но дальше был трудный момент.

***

  Пока Шон тебя слушал, он немного пришел в себя. Он высморкался на солому, вытер лицо тыльной стороной ладони, и дослушал, не перебивая.
  – Че, правда? – спросил он, недоверчиво сощурившись. – Да ну?! А ты, Кина, не врешь?

  Ты почуяла тонны сомнения в его голосе. Как думаешь, сколько подзаборных девок рассказывают эту старую, как мир, побасенку, чтобы их отпустили и ещё и монетку подкинули? Сколько говорят: "правда, не вру" и хлопают ещё красивыми, ещё не испитыми глазами?
  Он был обычный парень, он открыл тебе душу, а ты ему – баааасенку в ответ... Это, знаешь ли, чертовски неприятно!
  Кто бы тебе поверил-то, а? Где таких людей найти на свете? Если растрепанная девка, найденная под забором в драных чулках, мягким голосом рассказывает тебе, какая она "настоящая леди", ты поверишь ей, раз даже собственная сестра – плохая? Нет ведь!
  А на Западе, ты уже это поняла, честность была вообще-то в цене, и люди ооочень не любили, когда им врали в глаза.

  Он сжал губы так, что они побелели. Как я уже говорил, он был крепкий парень, а кулак у него был, должно быть, увесистый. И кулак этот вдруг... тоже сжался. И правда, увесистый.
  Упс.... не-не-не-не!
  Ты поняла, что если он ударит, то это будет не пощечина аля-Марко, который ни хрена путного руками в жизни не делал (хотя и трепался, что был кочегаром). Шон своими сильными руками тягал коров и лошадей на веревке. Ой-ёй-ёй! Если Шон тебя ударит... ну так... не "для ума", а от души... ты же сейчас в душу ему плюнула считай...

  ...

  ...то он тебе челюсть нахер сломает.

  А че? Сомневаешься?

  "За сестренку". За то, что ты нагло врешь, что лучше неё. А на самом деле хуже – как раз потому что врешь!
  Потом, когда ты будешь уже без сознания, он сплюнет, выругается и уйдет.

  – Ну так че? Че молчишь, Кина? Это правда, всё что ты сказала? Да? – медленно и недоверчиво проговорил Шон.

  "Да не, не сломает. Да не, не ударит. Да не... О, боже... сейчас ударит!!! Да, Господи! Да что ж мне так не везет-то?!"

  Увы! Но вот так. Не пришла карта.

  Ну как, есть желание проверить? Нет? Тогда... тогда единственным выходом теперь было спасовать. Потому что, давай смотреть правде в глаза, как бы ты выжила с переломом челюсти, деточка? Какой пастор Даффи? Какая мисс учителька? Ты ведь так даже ГОВОРИТЬ не сможешь. Поможет тебе тогда ирландская смекалка? Итальянская горячность?
  К тому же тебе позавчера в отеле Кареглазый очень доходичво объяснил, что должны выбирать такие "леди", как ты, при игре в пас-рэйз. А сейчас, если ты не спасуешь, тебя не за грудь будут щипать, и даже не сигарой в ногу тыкать.
  Ну, нет у тебя челюсти запасной в кармане! У тебя и карманов-то нет...

  "А как тут пасовать-то? Что сказать-то хоть?"
  Ну, тут появились твои демоны, сели на плечи, как два ворона, и нашептали в уши.

***

  Что же они тебе шепнули? Что делать? Как спастись?



  Вот что сказали демоны, будь они неладны. И еще добавили:



***

  Ох, как бы хотел я сказать, что ничего этого не было. Что ты осталась леди до конца. Что у тебя были другие выходы... Что это не привело тебя в отель, где был бугай с перебитым носом... Но... ты ведь сама сомневалась в своем статусе, разве не так? А какие тут ещё могли быть выходы? Либо "рэйз" – и сломанная челюсть, либо уж "пасовать" до самого Парижа.

  А знаешь, что самое обидное в этой части истории? Ну да, задела ты его. Но вообще-то Шон Пирс был и правда простым донельзя, но я б сказал, неплохим парнем, который никогда не бил женщин. Он НИКОГДА и НИ ЗА ЧТО тебя бы не ударил. Да, может, твои слова и резанули его там где-то по живому.... Но он был ну совсем не такой, как два его приятеля-техасца! Они его даже партнером-то не называли. Так, пару перегонов вместе сделали, вроде, он им понравился. Работал хорошо...
  Однако откуда тебе было это знать? Тебя два дня подряд мужчины только и делали, что обижали. А тут крепкий парень из Кентукки сжимает губы, сжимает кулак, смотрит волком... А Кентукки – штат суровых лошадников и обжигающего глотку бурбона. Всё, сейчас прихлопнет бедняжку-Кину.
  Испугалась ты. А кто бы не испугался?

  Что ж, из песни слова не выкинешь (и ещё пару раз за эту историю я употреблю это выражение). Итак, в сарае, на прелой соломе, Шон Пирс стал для испуганной Кины МакКарти первым... кем, леди и джентльмены?

  Я, пожалуй, не стану описывать, как это выглядело. Не буду искать отвратительно-забористых эпитетов, чтобы вы почувствовали запах, вкус, ритм, звук. Не буду рассказывать, как Шон, случайной фразой задел её высокие чувства в процессе. Не буду уточнять, смогла ли Кина МакКарти тогда дотерпеть до конца или всё-таки упала на солому и разревелась в сопли от отвращения к себе, как когда-то старина Джетро Хейл в сосновой роще. И каким голосом тогда Шон Пирс сказал: "А ты вообще на мою сестру-то не похожа совсем. Просто... красивая тоже." И погладил ли её по голове. И чмокнул ли в щечку, прежде чем уйти, так и не насладившись до конца, но все же оставив ей из жалости пятерку серебром.

  Но я не стану всё это описывать, потому что...
  Уоу, уоу, уоу! Полегче, а? Ну-ка, погодите...

  ...

  ...потому что я описываю то, что было, а ничего этого вообще-то не было. Почти ничего.

  ...

  ...

  ...

  Да! Из песни слова не выкинешь, это правда. Но я говорил не о слове на букву "к" – "клиент". Я, вообще-то, говорил о слове на букву "л" – "леди".

  НИЧЕГО ЭТОГО МИСС КИНА МАККАРТИ, КОНЕЧНО, НЕ СДЕЛАЛА.

  Черта с два мисс Кина МакКарти спасовала бы в том сарае! Да ещё и перед каким-то там Шоном Пирсом... перед какими-то там демонами...
  Нет, сэр! Ни за что. Вы очень плохо знаете мисс МакКарти, если так о ней подумали.

  И не в стыде было дело. А в том, что она НЕ ИГРАЛА в леди. Она, может быть, и сомневалась, но это вообще-то нормально, сомневаться в себе, когда твои пути тернисты, а перспективы туманны. А так-то она, конечно, была леди. Почему я это утверждаю с такой уверенностью? Ну, об этом позже, но я в этом давно уже не сомневаюсь.

  Испугалась ли Кина? Ну да, ещё бы! Но вы правда думаете, что эту храбрую девушку мог настолько напугать вид сжатого кулака, что она променяла всё самоуважение на пять долларов серебром и неприятный привкус во рту на сдачу? Пффф! Non, monsieur!

  Тебе было страшновато, конечно, даже, пожалуй, страшно. Но на вопрос жизни "пас или рэйз?" ты ответила "рэйз!" И в тот раз, в отличие от партии с доном Мигелем, ты рисковала, но не блефовала.

  Ну что ж... Выбор принят... Bets are made. There are no more bets.

  Куда же это тебя привело?

***

  Хотя под его испытующим взглядом, так хотелось сказать что-нибудь другое и как-нибудь иначе, Кина МакКарти с достоинством подняла подбородочек и с искренностью, от которой у неё подрагивали губы, ответила:
  – Да, это – чистая правда, мистер Пирс. Всё. До последнего слова.
  И посмотрела на него так, как умеют только настоящие леди. Даже если они остались без юбок посреди, мать его за ногу, Эллсворта.

  И мистер Пирс... хотя какой мистер? Просто Шон. Шон вспомнил твою гордо выпрямленную спину там, у забора. И как ты молчала. И как смотрела мимо них. И твои тихие, торжественные слезы.
  Он в тот момент, у забора, думал о своей сестре, и потому не заметил, что... что это было красиво. Без всяких. А если б заметил, то, может, и сказал бы своим приятелям-техасцам: "Уоу, уоу, уоу! Парни! Полегче, а? Ну-ка, погодите... Детка, че случилось?"
  И сейчас он вспомнил всё это, и понял, насколько это было правильно, красиво и естественно, если все было именно так, как ты говоришь.
  Да... стыкуется. Не ведут себя так уличные девочки. Да и все остальные не ведут. Только леди.
  Он был очень простой парень, но настоящих леди в своем Кентукки встречал, и, знаешь ли, всегда снимал перед ними шляпу. Он всегда их очень уважал.

  – Че, правда? – спросил он ошарашенно, совсем другим тоном. – Ох, черт... ой, извини. Не буду больше ругаться. Ну и делаа...
  Потом кивнул.
  – Да я верю, че уж там.

  Итак, в сарае, на прелой соломе, Шон Пирс стал для испуганной Кины МакКарти первым человеком, который поверил ей за два последних дня.

***

  Шон покачал головой, дескать, ну и влипла! Ошибочка вышла, простите, мисс! И потом лицо его изменилось снова. Разительно. С ошарашенного на ооооочень решительное и злое.

  – Так а хер ли я рыдаю-то тут, как никчемный придурок!!! Сопля! Балбес! Тряпка! – крикнул он. Дал себе пощечину и вскочил на ноги. – Ну-ка одевайся и пошли отсюда! Как отель назывался?
  Ты сказала, как он там назывался, но тяжело вздохнула.
  – Меня туда не пустят, Шон. Мне сказали, чтобы я там больше не появлялась.
  – Да? Ну, эт мы ща посмотрим! Одева... а, у тебя ж одежды нет.
  Он сорвал с себя свой рабочий пиджак, накинул тебе на плечи, схватил за руку, и потащил из сарая.

  И вы пошли. Ох, как вы пошли!

***

  Вы вышли на главную улицу, но там была грязь... а ты в одних чулках... ты замешкалась.
  – А... ой... я не подумал.
  Он на секунду тоже замешкался, словно думал, не снять ли для тебя ещё и свои сапоги, но потом сделал кое-что как по мне более правильное: подхватил тебя на руки и понес прямо через грязь, остервенело расшвыривая её сапогами, словно она была живая и вчера по своей злой воле липла к тебе.
  Люди смотрели на вас с удивлением, потому что ковбой нёс на руках оборванную девку: не тащил, закинув на плечо, как трофей, похлопывая по попке, не волочил по грязи за шкирку, как пойманную воровку, а нес, завернув в свой рабочий пиджак... "как, йопт, королеву какую"! Всем даже интересно стало, это что за представление такое?
  Кто-то хохотнул.
  – Во даёт!
  С балкона одного дома засвистели.
  С балкона другого дома раздался завистливый женский голос:
  – Милый, а меня так поносишь? Я тоже хочу!
  – Ща, размечталась, спешу и падаю, – проворчал Шон себе под нос.

  Тут сбоку возникло какое-то плюгавое хайло. Это был небритый, мерзкий мужичишка, у которого под пиджачком не то что жилетки, а даже и рубашки не было – только фланель от бельевой пары.
  – Да щего ты ш ней так цсатскаешься? Тщай не принцсешка! – насмешливо прошамкал пьяница, почесывая живот.
  Шон, не останавливаясь, держа тебя одной рукой (ты тоже держалась за его шею), другой рукой яростно пихнул этого мужичка в цыплячью грудь. Тот охнул, отшатнулся и упал спиной в поилку для лошадей, где плавали осенние листья.
  И знаешь что, Кина? Смешки-то со свистом враз смолкли, вот что.
  А вы пошли дальше.

  И пришли в отель. В тот самый.

***

  Там Шон, не выпуская тебя из рук, долбанул ногой в двери, которые застонали на петлях, но открывались они наружу. Тогда он долбанул ещё раз.
  Ты сказала, что, мол, зачем ломать, можно же открыть или позвать...
  – Нет, пусть сами откроют! – упрямо ответил он. – Пусть сами откроют, Кина!
  И после третьего удара их и правда открыли.
  Тогда он вошел и осторожно поставил тебя на пол рядом со стойкой.

  Хозяин тебя даже не узнал. Но лицо у него приобрело весьма кислое выражение: "Парень, нахрен ты мне её сюда притащил? В амбаре с ней не нагулялся?"
  – Мне надо снять комнату, – сказал Шон, достал, не глядя, из кармана жилетки стопку серебряных долларов, в которую затесалась даже парочка золотых квортер-иглов, и брякнул её на стойку.
  – У нас тут со шлюхами нельзя, – прохладно ответил из-за стойки хозяин.
  Шон секунду молчал, играя желваками.
  – Значит так, – начал он, заводясь. – Это – моя сестра. У тебя в отеле, крыса, её на днях напоили и обокрали. А ты выбросил её на улицу, гнида!
  Он вытащил револьвер и с оглушительным металлическим грохотом ударил им по стойке, так что колокольчик жалобно звякнул. На стойке осталась царапина.
  – И если ты, крыса, ещё раз скажешь при ней слово "шлюха", следующий удар будет по твоей поганой крысиной башке! ТЫ МЕНЯ ПОНЯЛ?!

  Увы, увы... эта история – не мелодрама.

  Хотя отель и был "лучшим в городе", и хозяин позиционировал его, как "приличный", Шон был не первый, кто откалывал здесь подобные номера. Поэтому в отеле имелся вышибала. Он заглянул в лобби из ресторана на шум – огромный бритый наголо бугай с перебитым носом. Ты его позавчера не видела.
  – Хозяин? – гнусаво пробасил он, и кивнул на Шона. – Че, помочь с ним?
  У вышибалы тоже был револьвер, но он его пока что не трогал. И Шон... Шон посмотрел на свой, как тебе показалось, с досадой, и почему-то... убрал его в кобуру.
  – Че, носатый, можт, на кулачках? – спросил он.
  Бугай пожал плечами и кивнул. Не особо дружелюбно, так, знаешь, с видом: "Да мне по херу, как тебя валить, уебок". И оба медленно, не спуская друг с друга глаз, сняли пояса с оружием.
  Во дураааак! ЗАЧЕМ!?

  Шон поставил ноги чуть пошире и медленно, как следует, размял шею. Он весил раза в полтора меньше, но даже не подумал отступать.
  Вышибала спокойно ждал, что скажет его хозяин и... пялился на твои бедра.

  Шон же исподлобья посмотрел на вышибалу, провел костяшками пальцев у себя под губой, а потом сказал тебе спокойно:
  – Кин, отойди чуть в сторонку, – и добавил, подмигнув, – Чем больше шкаф, тем громче падает.
  Шон был сейчас похож на ладного бычка-лонгхорна (хоть и был из Кентукки) перед сшибкой с огромным горбатым бизоном. Невозможно было поверить, что этот парень пять минут назад рыдал у тебя на плече.

  Ты поняла, что сейчас, похоже, кому-то из-за тебя "разобьют лицо о стойку". Или как раз сломают одним ударом челюсть. А скорее вообще свернут шею и кадык нахер вырвут. Ты видела, как проходят похожие драки. Ни хрена это не задорные потасовочки. И не благородные поединки в стиле джентльменов-аристократов и кареглазых злодеев из романов. Сейчас два крепких мужика будут, круша лобби отеля, с хрустом ломать друг другу хребты. Один – потому что получает за такое баксов тридцать в месяц, а больше ничего и не умеет. А другой – из-за Кины МакКарти. Не знаю, возбуждали ли тебя подобные зрелища, думаю, что нет. Но ты все равно ничего не сможешь сделать. Ты лучше правда... отойди чуть в сторонку от греха, Кин.

  А лучше было бе тебе, наверное, тогда сбежать. Потому что хоть Шон и был крепкий парень, шансов у него, кажется, было маловато. И бизон с перебитым носом уже собирался, растоптав лонгхорна, кивнуть в твою сторону и сказать гнусавым басом: "Хозяин! Че, её тож наказать?" А рядом с ним ты была даже не как английская кобыла по сравнению с жеребцом-Джетро. Рядом с ним ты была, как овечка по сравнению как раз с бизоном.
  Эх... Зачем Шон револьвер-то убрал!!! Так у него хоть шансы были...
  Я хотел бы написать, что ты схватила деньги со стойки и ланью кинулась бежать оттуда ко всем чертям, бросив этого дурака! Правда, пришлось бы сразу перейти к сцене у станции дилижансов, а она грустная...

  Но. Ты. Была. Настоящая. Леди.
  Ты сама это выбрала, и, кстати, не сегодня. Ты выбирала это много раз, просто сегодня вопрос встал ребром.
  А Шон решил за тебя биться. Не хочет стрелять... ну, он мужчина! Может, ему виднее. Но бросить его?
  Да черта с два мисс Кина МакКарти его бы там бросила, в этом отеле! Нет, сэр!
  И ты осталась. Оглянулась, ища хоть вазу какую-нибудь, хоть метлу... Может, когда они будут кататься по полу, жахнешь вышибалу чем-нибудь по голове.
  Не было вазы. Ничего не было под рукой. Не пришла карта. Да и хозяин тебя, слабую девушку, в оборот возьмет, если надо будет.
  Ну тогда ты, как леди, выпрямила спину, подняла голову и бросила Шону ещё спокойнее, чем он тебе про шкаф:
  – Давай, Шон. Сделай его.
  Господи, как же круто это прозвучало!

  Ну что ж...

  Mr. Pierce. Miss McCarthy.
  Bets are made. There are no more bets.

  ...

  Шон его не сделал.

***

  А Шон бы его, кстати, сделал! Во-первых, дрался он будь здоров, это стрелком он был весьма средним. Так что шансы-то были, несмотря на разницу в весе. Однако до твоих слов – ещё вопрос, кто победил бы. А вот когда Кина МакКарти сказала: "Сделай его", у Шона как будто крылья выросли. Он бы в этот момент двух таких бизонов на тушенку перемудохал, а уж одного и вовсе бы в бифштекс с кровью превратил... Пффф! Это был даже не вопрос, мисс МакКарти! Но... кое-что ему все же помешало.

  Дело в том, хозяин был человек... практичный. Он привык вести бизнес в Эллсворте: он и не такое повидал.
  Крысой назвали? Пфф, подумаешь. Его больше интересовало, как оплатить царапину на стойке.
  Шон оценивал взглядом бугая, которого звали Барри, и думал, валить его хуком в челюсть или ломать колено ударом каблука.
  Барри пялился на твои бедра, и уже в общем-то в силу своих нехитрых умственных способностей представил, что с тобой сделает (там был бы даже не Дип-Боттом, там было бы сражение при Грэнд Галф).
  А хозяин... хозяин оценивал взглядом стопку монет на стойке. А там было, между прочим, долларов пятнадцать! Сейчас два этих задиры тут ещё лобби ему расколошматят... Убытки и, прямо скажем, не очень-то хорошая реклама для отеля, который позиционировал себя, как приличный (хотя, конечно, ни хера таким не был). Короче, все это могло привести к ещё большим убыткам... А так-то. Ты что – первая шлюха, которую к нему в отель под видом сестры привели? Ну, снимет сейчас этот парень номер на ночь. Ну, поплескается с тобой в ванне. Ну, оттарабанит тебя пару раз. И уедет! Подумаешь, велика беда.
  Терпимо. Потом тебя опять можно будет на улицу выкинуть, наверное.

  – Барри, всё нормально! – сказал хозяин, подняв руку в успокаивающем жесте. – Все о-кей. Отдыхай! Эй, мистер! Ну чего вы так завелись-то? Я ж не знал. Извиняюсь, вышло недопонимание. На сколько хотите номер снять?
  – А на сколько тут хватит? – кивнул Шон на стопку монет.
  – На неделю с полным пансионом.
  – Значит, на неделю.
  – Ну, и хорошо.
  – Ключ гони!
  – Хорошо, сэр. А могу я вежливо попросить вас больше не размахивать револьвером у меня в отеле?
  – Да, – сказал Шон и нервно заржал. – Он у меня так-то... не заряжен был. Я вчера по банкам стрелял с парнями. И зарядить забыл! – так вот почему он его убрал...
  – Тем более, чего им размахивать? Кстати, нужны патроны, капсюли? У меня есть штук двадцать лишних. У вас какой калибр, сорок четвертый? Ещё полдоллара накиньте только.
  – Ага, сорок четвертый. Да, нужны. А это... ванну ещё можно в номер?
  – Можно и ванну, как раз воду нагрели почти, – сказал хозяин и подумал: "Это он ко мне её удачно привел". – На одного или на двоих?
  – На одного.
  – Шестьдесят центов, – кивнул хозяин и подумал: "Че, неужели и правда сестра?"
  – И кофе.
  – О-кей, это всего-навсего дайм.
  – Хорошо, вот ещё два доллара, хватит этого, получается, на всё? Принесёте в номер? И поесть что-нибудь.
  – Хватит. Всё принесём.
  – И ещё это... платье нужно... и там это... бельё там. Туфли... Ну, что полагается девушке.
  – Если деньги есть, решим вопрос.
  – Сколько?
  – Ну... это удовольствие недешевое. Долларов двадцать пять бы, сэр. А лучше все тридцать. Девушке много всего полагается.
  Шон порылся в кармане, достал смятые бумажки.
  – Вот, кажется, тут хватит. Ток побыстрее.
  – Отлично! – хозяин был страшно доволен. – Само собой. Ну что, всё хорошо, сэр?
  – Угу.
  – Разобрались? Всё о-кей?
  – Да.
  – Она же правда ваша сестра?
  – Двоюродная.
  – Ну, и хорошо. Так может вам тогда два номера? Или с раздельными кроватями?
  – Не, не нужно. Я уеду скоро.
  – Ну, как скажете. Вот тут распишитесь?
  – За неё?
  – Да можно и за себя, как хотите.
  – Эт самое... – он неожиданно потерял весь задор и явно засмущался. – А "Шон" с какой буквы пишется, просто с "эс" или с "эс" и "эйч"?
  – Просто с "эс". "Эс"-"и"-"эй"-"эн".
  – А, черт, точно. Забываю всегда. А "Пирс" как, не напомните?
  – Да пишите, как слышится.
  – Не, ща, – он зачем-то достал из кармана расческу, посмотрел на неё (зачем?) и вписал имя в гостевую книгу.
  Тут ты спросила, а можно и тебя вписать? Ну там, через черточку хотя бы. А то знала ты этого жука.
  – Да, почему нет-то? Вот, пожалуйста.
  Ты вписала своё имя. В строчку, где в графе "оплачено дней" стояла цифра 7. Тебе не мерещится? Нет. Не мерещится.
  – Вот ключ. Вам вверх по лестнице и направо. Приятного отдыха, сэр... эээ... Приятного отдыха, мисс! Если что надо – сообщите.
  – Спасибо.

***

  Ты сидела в жестяной ванне посреди номера и поливала на себя теплой водой из ковшика. Он сидел в кресле в углу и заряжал револьвер, старательно вдавливая рычажком пули в каморы барабана. Почему-то ты чувствовала, что от него можно не закрываться. Да и чего он там не видел? Ямочек? И потом, если честно, он скорее теперь смущался больше, чем ты, и если и смотрел на тебя, то украдкой.
  Это был другой номер, целый. На стенке тикали часы.
  – А что запомнила?
  Ты пожала мокрыми плечами.
  – Одного зовут Джетро, он повыше ростом, футов шесть. Серые глаза. Лет тридцать пять. Все время сигары курит. Другой... помоложе, пониже, смазливый, глаза карие, с прожилками такими желтоватыми. Рукоятка револьвера из слоновой кости. Жилетка у него красивая и сапоги. Оба при часах.
  – А больше ничего не запомнила? – спросил он, достав из кармана горсточку капсюлей. Выронил один, тот закатился под кресло. – А, чер... ой, извини пожалуйста, не буду больше ругаться. – Он не стал его поднимать.
  Ты задумалась.
  Вспомнила две монетки, зажатые в пальцах, ухмылку. Голос Кареглазого: "Вспоминай меня почаще, милая."
  "Шон, ты их сразу узнаешь, потому что они очень плохие люди!" – могла сказать ты. Но вместо этого сказала:
  – У того, который помоложе, на перчатке обрезан указательный палец.
  – Понял.
  Ты сказала, что даже не знаешь, в какую сторону они поехали.
  – На станции, может, вспомнят. Ребята приметные.
  Ты сказала, что, может, в одиночку не надо ехать-то за ними?
  – Не хочу никем рисковать, – ответил он. – И потом, время уходит. – Кивнул на тикающие часы. – На моей стороне будет эта... внезаптность, во.
  Ты промолчала.
  Ты не очень верила, что парень, который не помнит, заряжен ли у него револьвер, сможет что-то противопоставить тем двоим. Даже если на его стороне и будет "внезаптность". Они были страшные, злые и матерые. А он – хороший и смелый. Но хорошим и смелым иногда быть мало. Почему он вообще собрался за ними ехать? Какое ему было дело?

  Пока ты мылась, он успел, пусть и украдкой, разглядеть не только твою лебединую грудь, или бедра, на которые так запал Оуэн, или ямочки на спине чуть повыше ягодиц, на которые запал бы любой. Их он, конечно, тоже заметил, но дело было не в них. Он был не из тех, кто уже представляет, как поднимет денег, купит стадо, построит дом и там будет с тобой жить. И как ты нарожаешь ему дочек, которых отец ни за что, никогда не выгонит из дому. Не-е. Он успел разглядеть в тебе такое, из-за чего думал, надевая капсюли на брандтрубки: "Кто она, а кто я! Пфф... Простой дроувер!"
  Да, Шон Пирс был парень проще некуда. Но и не дурак, и воображение у него было. Надевая капсюли на брандтрубки, он представил тебя в той, в другой, в только твоей жизни, где ему нет места, в "верхнем клубе". Как ты на закате пьешь чай в плетеном кресле, и руки у тебя в тонких перчатках, а рядом играет какая-нибудь Музыка, а не бренчит раздолбанное фортепиано. Или как ты сидишь в каком-нибудь салоне или ресторане, шикарном и очень достойном. А он стоит на улице под дождем и заглядывает в окно. Он представлял себя на улице, во-первых, потому что не знал, как там внутри всё должно выглядеть, а во-вторых, потому что... ну зайдет он, и что? Постоит, как дурак, помолчит, и уйдет? Господи, он имя-то своё правильно написать не мог... А ты, наверное, даже книги читала иногда.
  Но он верил, что мир, в котором есть леди вроде тебя, лучше, чем мир, в котором нет, вот и всё. И даже одному шляться по улице под дождем в нем лучше, и лет до пятидесяти без конца гонять по прериям коров – тоже лучше. Можно в любой момент просто подумать: "А интересно, где сейчас мисс МакКарти? Мисс она ещё или уже чья-то миссис, вышла замуж непременно за достойного, порядочного джентльмена? И что она делает? Улыбается или нет? Наверное, теперь она уже все это забыла и иногда улыбается. Или вдруг вспомнит иногда, как я в двери ногой лупил, нет-нет, да и улыбнется эдак краешком губ," – и подумав так, улыбнуться самому.

  Потом его время вышло, потому что он надел все капсюли на все брандтрубки. Тогда он крутанул барабан, убрал револьвер в кобуру, встал, и очень смущенно положил на столик пять долларов, несмело, потому что боялся, что ты рассердишься.
  – Ты не подумай чего... Это я в долг! На всякий случай оставлю. А то ты без денег совсем. Отдашь когда-нибудь... потом, когда нетрудно будет. Ну, я поехал! До встречи, Кина! То есть... мисс МакКарти, – потом спохватился, словно что-то вспомнил, достал из кармана расческу и положил рядом с монетами. – Ещё вот я подумал... Я тебе расческу оставлю. Все равно я всегда пятерней причесываюсь. А ты же так не сможешь, пятерней-то. Ну, всё.

  Это жизнь, мисс МакКарти, это Запад.
  Кто-то отбирает все твои деньги, ломает тебя сапогом, как гитару, и ещё и за ушком у тебя чешет, чтоб добить.
  Потом кто-то, видя в тебе только тело, оценивает часик в полдоллара, устраивает перепасовочку в сарае и говорит: "Не зажимайся, милая, чего ты? Лучше помурлычь!"
  А потом кто-то из-за одного твоего взгляда или кивка, думает: "Настоящая леди! За неё и подохнуть стоит!" Едет черте куда и садится в этом "черте где посреди ни хера" за стол – играть в игру, в которой можно легко проиграть руку, колено или глаз. Он берет свою жизнь, не раздумывая, кидает на стол и говорит: "Эу, уроды! Джетро, или как там тебя... Олл-ин, йопт!" Не заради того, чтобы поиграть с тобой в "палки-дырки", не за то, чтобы посмотреть, как ты снимаешь кружевные панталоны и прогибаешь изящную спину, а просто за то, чтобы отомстить любому, кто посмел тронуть тебя пальцем. Потому что для него жить в мире, где никто даже не попытался это сделать, гонять в нем по прериям коров до пятидесяти лет... "Нахер оно сдалось-то мне?"
  И такие люди на Западе тоже были. И их, поверь, было больше, чем на Востоке.
  И после такого уж точно никто не сказал бы про Кину: "Пфф! Жизни девочка не знает."

  А вот дальше... дальше даже я (редкий случай) не могу с уверенностью сказать, что произошло.
  Потому что тысячи женщин на твоем месте сказали бы: "Спасибо за все, Шон, и удачи!" или даже "Давай, Шон! Сделай их!" – и продолжили бы поливать себя водой из ковшика. Тихо радуясь, что самый ужас – позади, что перспективы туманны, а путь тернист, но можно будет как минимум выспаться в теплой кровати. Да и просто хотя бы неделю пожить в мире, где есть все то, к чему ты так привыкла. Чистые простыни. Обеды по часам. Кофе в номер. В верхнем мире, где ты, просыпаясь утром, знаешь, что сегодня тебя не оприходуют пьяной толпой на прелой соломе.
  Не, спасибо ему, конечно! Он был хороший парень, этот Шон Пирс. Но хозяин – барин! Большой уже мальчик, сам себе голова. Хочет ехать – пусть едет. Он – мужчина. Это его выбор.
  Ведь положа руку на сердце, кто он?
  Простой дроувер. Никто. Один из тысяч.
  Ну что он сделал такого?
  Один раз повел себя по-человечески, по-мужски. Не струсил. Молодец, конечно, но... разве не так с тобой положено себя было вести? Тыжледи, да? И ты знала его меньше часа.

  Но... я рискну предположить, что все было немного не так.
  Ох, это были тяжелые два дня! Ох, как тебе досталось! После этих двух дней прикосновения мужчины были последним, чего тебе хотелось – вообще, любого мужчины. Ну, может, чтобы обняли, да и то... И Шон, конечно, совсем тебе не подходил. Он был не урод, но и не красавец – обычный, ничем не примечательный ковбой. И глаза у него были не голубые, а так... не зеленые даже, а зеленоватые. Он даже ни одного комплимента тебе не сказал, потому что не умел. Да он и сам всё это понимал.
  Но я рискну предположить, что ещё больше, чем прикосновений, ты не хотела, чтобы этот парень ехал вот так, наобум и там умер, глупо и бессмысленно, в холодной грязи. У тебя же под рукой, увы, был всего один способ его переубедить. И когда он надел все капсюли на все брандтрубки, крутанул барабан, встал, положил пять долларов и расческу на столик и сказал своё "ну, всё!" – ты вот что сделала.

  Ты положила ковшик, медленно поднялась из ванны, и встала во весь рост, опустив руки вдоль тела (было зябко, но ты не дрожала). И сказала, чтобы он не уезжал, а остался.
  Леди просит, мистер Пирс.
  С твоих плеч стекала вода. Он никогда не видел картину Ботичелли "Рождение Венеры". Но если бы увидел теперь, после того, как посмотрел на тебя, стоящую в жестяной ванне посреди безвкусного номера в убогом отеле, то сказал бы тем двоим своим товарищам из Техаса про полотно, которому нет цены: "Знаете, парни, в жизни она намного красивее. Пошли отсюда."
  Он взял полотенце, подошел к тебе и бережно завернул тебя в него. Потом упрямо мотнул головой:
  – Да не боись за меня! Я вернусь. Если не найду их за три дня, тогда вернусь сразу. Я скажу внизу, чтоб тебе вещи вернули, которые ещё не продали.
  Ты промолчала. Но это молчание говорило больше, чем любые слова.
  – А знаешь, – вдруг ответил он, усмехнувшись и качнув головой. – А ты вообще на мою сестру-то не похожа совсем. Просто... красивая тоже.
  Ты опять промолчала. Не было сил на картечь, на "немного особой женской магии", как ты умеешь.
  – А можно...? – спросил он робко.

ссылка

  Жизнь шире правил, которые устанавливает общество. Бывает один случай на тысячу или даже на миллион, когда надо быть именно настоящей леди, чтобы сказать мужчине, которого ты знаешь от силы час, не "кто избавит меня от этого хама?!" а как раз "тебе все можно." Ух! Надо быть настоящей леди: так посмотреть на него и так кивнуть, чтобы он понял всё это без слов и правильно. Даже если ты всего час назад изо всех сил пыталась доказать, что ты не пятидоллоровая подзаборная шлюха, а он только что положил пять долларов на столик. Была ли в целом мире ещё хоть одна женщина, которая бы это смогла?
  Навряд ли. Но у тебя, конечно, получилось.
  И если бы вы оба были кем-то другими, он бы, наверное, отнес тебя на кровать и, как знать, может это были бы лучшие минуты в его жизни. Пусть даже ты бы только молча смотрела в потолок.
  Но ты была той, кем была, и он был тем, кем был. И лучшие минуты в его жизни уже случились, когда он нес тебя по улице, завернутой в пиджак, а потом колотил сапогом в эти чертовы двери, словно во врата рая, из которых по ошибке вывалился ангел и не может попасть назад. В рай, где ключами заведует не апостол Петр, а хозяин с крысиной мордой.
  Короче, он не отнес, и смотреть в потолок тебе не пришлось. Он только несмело, очень нежно, почти не дыша, чтобы не обдать тебя запахом виски, прикоснулся губами к твоей щеке. Как будто бабочка крылом дотронулась. Потом он подержал тебя за руку несколько секунд, дотронулся до шляпы и молча ушел. Ты ещё услышала, как бодро топают его каблукастые ковбойские сапоги на лестнице.

  Можно ли сказать, что он влюбился в девушку, с которой провел меньше часа?
  Не знаю.
  Так, наверное, не бывает. Все же нужно хотя бы часа два... Да и не мелодрама это.
  Но можно ли сказать, что он полюбил тебя за этот час... на всю оставшуюся жизнь?
  Не знаю.
  Может, и да.
  Черт его знает, что это с ним случилось... Помешательство? Или наоборот, просветление...
  Но что-то очень мощное с ним произошло. Помощнее, чем "делямур по высшему разряду" со всеми француженками на свете...
  Конечно, проведя рядом с Киной МакКарти этот час, он не стал ни рыцарем, ни Героем, ни южным аристократом. Но он стал лучше, чем был вчера, это-то уж точно.

  В общем, Кине МакКарти, несмотря на всю её красоту, обаяние и особую женскую магию, все же не удалось остановить Шона Пирса, упрямого, как ладный бычок-лонгхорн. Но зато, может быть, когда она слушала, как топают на лестнице каблукастые сапоги, ей открылась истина о том, кто такие на самом деле настоящие леди и зачем они нужны.
  И тогда, на случай, если все было так, ну, или примерно так... я прошепчу ей это на ухо. Слушай, Кина.


***

  Короче говоря, хотя я и стараюсь описывать только то, что точно было, я не могу точно сказать, как там было у вас двоих. Я только точно знаю, что он тогда уехал.

  Он стремительно вошел в твою жизнь, как в прогон между заборами, а вышел через час так же стремительно, оставив в ней деревянную расческу с криво выжженными буковками S. Pierce, капсюль на полу под креслом, пять баксов серебром, и может, что-то ещё, чуть более ценное. Парень, как парень... Увидитесь ли еще с ним однажды? Вряд ли... он же так... второстепенный персонаж тут.

  А мне пора рассказать вам о том, что случилось у станции дилижансов. Это грустная и короткая история.

  Ну, поехали.
  Прошло два дня, после того, как уехал Шон. Это был твой пятый день в Эллсворте, считая вечер, когда все с тобой и случилось.
  Ты помылась в ванной, ты выспалась, ты поела. Тебе принесли одежду и вещи: некоторые – твои собственные, а некоторые – купленные на деньги Шона.
  Тебе даже кофе в номер приносили, а бугай-вышибала больше на тебя не пялился.
  В первый день и второй день после возвращения в верхний мир нос из номера ты старалась не высовывать.

  А потом на пятый твой день в Эллсворте и на третий в отеле кое-кто встретил у станции дилижансов двух мужчин. В этой истории их зовут Бесцветный (но на самом деле его звали Джетро Хейл) и Кареглазый (а вот как его звали – пока неизвестно).

  ЕТИШКИНА-ТИШКА, КИНА! ВСЕ ТАК ХОРОШО ЗАКАНЧИВАЛОСЬ!!! ЗАЧЕМ ТЫ ПОШЛА ЧЕРЕЗ ДВА ДНЯ НА СТАНЦИЮ ДИЛИЖАНСОВ?!?!?!

  И как ты думаешь, Кина, что там произошло, в грязи у станции дилижансов?
  На станции дилижансов, рядом с магазинчиком и конюшней, Джетро и Кареглазый со смаком превратили её из леди высшей пробы в кого?...
  А потом бросили там, и три пьяных алкаша устроили над её телом что?...

  ...

  ...

  ...

  Екнуло, мисс МакКарти?

  Я думаю, уже нет.

  ...

  ...

  ...

  Ведь я задал Кине правильный вопрос. А, правда, зачем?
  Зачем-зачем... Да просто она мимо станции к школе шла, чтобы с "Мисс Учителькой" поговорить. Она ж собиралась.

  А вот и нет. Мисс Кина МакКарти была не только леди высшего разряда, сногсшибательной красоткой и классным игроком. Она ещё и прошла школу мистера Лэроу. А школа мистера Лэроу – это в том числе отличная память.
  Кина очень хорошо запомнила, что сказали те два техасца перед тем, как удалиться. Я напомню:
  "До скорого, ирисочка! Мы тут ещё на три дня задержимся!"
  Так что все три дня для надежности она безвылазно просидела в отеле от греха подальше. Пила кофе и отходила.

  Но главное, я думаю, никто бы уже ничего не смог сделать с её "статусом", после этих двух дней в Эллсворте. Ни кареглазые, ни голубоглазые, ни Оуэны, ни демоны, ни две дюжины ковбоев.
  Такой был смысл этой истории, леди и джентльмены.
  Разве что... разве что сам Сатана. Но про это позже.

***

  И потом, я и не обещал нигде, что в сцене на станции есть Кина МакКарти. Но сцена-то была.

  Это вообще-то было не в Эллсворте. Кареглазый и Джетро давно уехали оттуда. А станция... я даже не помню, как она называлась. Она и не в городе была ни в каком – просто "промежутка": гостиничка, амбар, каретный двор, конюшня, магазинчик. "Черте где посреди нихера". Вот там, рядом с магазинчиком и конюшней, всё и было.

  А извинялся я за то, что... в общем... прости, Кина, но... но ты больше никогда не увидела Шона Пирса и ничего не услышала о нем, где бы ни спрашивала. Если вообще спрашивала, конечно. И он... он не гонял коров по прериям до пятидесяти лет, иногда задумчиво улыбаясь, отчего переставал быть похожим на бычка-лонгхорна.

ссылка

  Потому что на этой станции был не твой, а его шоудаун.
  Там и прозвучали обещанные четырнадцать револьверных выстрелов.

***

  Через два дня Шон почти случайно наткнулся на них, потому что у их дилижанса сломалась ось. Шоудаун случился без долгих расшаркиваний и вызовов, но все же пару слов они друг другу сказали. Вот как это было.

  Он узнал их по перчатке Кареглазого с обрезанным пальцем и по сигаре, зажатой во рту у Джетро, который снова стал Бесцветным. Однако было пасмурно, и Шон стоял недостаточно близко, чтобы разглядеть, какие у них там прожилки в глазах, и всё ещё немного сомневался: мало ли на Западе серьезных мужиков в красивых жилетках и с револьверами, у которых рукоятки из слоновой кости? А уж часы точно кто только не носит. Да и вырез на перчатке может сделать себе любой.
  Шон не был на войне, но он не был и желторотиком, и знал правило: "Сначала – стреляй, потом – разбирайся." Знал, что стрелять – это не как целовать леди, и разрешения спрашивать не надо. Но он просто не хотел ошибиться и наломать дров, как наломал дров его па, выгнавший из дома родную дочь. Он выгнал её из-за того, что она по слухам с кем-то там замутила – от неё пахло виски, отцу этого показалось достаточно. И когда Шон узнал, что ничего у его сестры ни с кем тогда ещё не было, он и сам ушел из дому и стал погонщиком, а потом встретил... мисс Кину МакКарти. И когда разглядел, какая перед ним Женщина, его зеленоватые глаза слегка расширились от изумления.
  И вот прошло два дня, и он стоял на полустанке "черте где посреди ни хера", трезвый и собранный. И "парочка-два-подарочка", Кареглазый и Бесцветный, тоже были там.
  А небо собиралось плакать.

  Mr. Pierce.
  Bets are made. There are no more bets.

  – Эу, ты Джетро? – крикнул им какой-то парень с деланой веселостью.
  "Парень, как парень," – подумал Бесцветный и выплюнул изжеванную кочерыжку от потухшей сигары в грязь.
  "Не нравится он мне! Вроде парень, как парень... а какой-то слишком трезвый," – подумал Кареглазый, и как бы невзначай повернулся к незнакомцу боком.
  – Да, – отозвался Бесцветный нехотя. – А кто спрашивает?
  – Да неважно. Я только передать кое-что, – ответил парень-как-парень, уже заведясь, как тогда у стойки в отеле. Кареглазый и это почувствовал. В принципе, можно было уже стрелять, но... вдруг это Железная Дорога хотела что-то передать и прислала какого-то придурка?
  – От кого? – спросил Кареглазый, напрягшись и ощущая, как приятно защекотало нервы, как шарашит в мозг адреналин, как зудит палец в вырезе перчатки. Если не считать жестоких игр с неосторожными двадцатилетними мисс-карамельками, он жил именно ради таких моментов.
  "Я ща его шлепну. Одной пулей. В живот ебну, чтобы помучился. Ну давай, бычок, доставай свой револьвер," – так думал Кареглазый. Да, ты его зацепила недавно из дерринджера, но за четыре дня царапина затянулась и подсохла, он был уверен в себе.
  А Джетро ни хер-ра не почувствовал.

  И тут парень-как-парень второй раз в этой истории выступил на все деньги. Он крикнул:

  – From miss Kyna McCarthy!

  И что-то у Кареглазого ёкнуло внутри от неожиданности. И красивые, хищные, нахальные карие глаза с янтарными прожилками расширились от изумления. И он... чуть-чуть промедлил.
  Эффект "внезаптности".

  – Эт кто вообщ...? – начал спрашивать Бесцветный озадаченно, упустив миг, когда Шон и Кареглазый дернулись за револьверами. Они вдвоем начали стрелять почти одновременно.

  Та-тах! Та-тах! Та-та-тах! Тах! Тах! (короткая пауза) Тах! Та-тах! Тах! (пауза подлиннее, целится) Пах!
  Со стороны смотрелось чертовски быстро.

  Шон раньше никогда в людей не стрелял, да и в целом стрелок был средний, но в тот миг он оказался в ударе: из четырех выпущенных им пуль, в Джетро попало две, в кареглазого – одна. Пятую и шестую он выпустить не успел.
  Джетро стрелял в незнакомого парня-как-парня, уже сам лежа на земле. Они с Кареглазым стреляли, пока у них не закончились заряды, потому что какой-то этот "придурок" был слишком уж резвый!
  Из десяти их пуль в Шона попало шесть, и он умер почти сразу, там же, где и упал, в грязищи и кровище. Но ему не было себя жаль: в последние растянувшиеся мгновения, зажмурившись и до скрипа стиснув зубы, он вспоминал, те пять минут, когда нёс тебя по улице Эллсворта.
  – Черт возьми... нахера он... че он до меня-то домотался!?... – прохрипел Джетро, корчась в той же грязи.
  Кареглазый из них троих был единственный, кто остался стоять на ногах. Он все понял, но объяснять не стал. Он, не глядя, убрал в кобуру свой револьвер с рукояткой из слоновой кости, достал чистый носовой платок, прижал его к ране и сказал негромко:
  – Вот ссука, – то ли про пулю, то ли про Шона, то ли про тебя. Но, держу пари, не про Шона и не про пулю. – Джетро, ты как?
  – Херово, партнер, херово!!! – прорычал Бесцветный.

  Бесцветный пережил Шона где-то минут на двадцать... или на полчаса... Одна пуля пробила бедро, расколов кость, а другая – печень. В общем, он умирал примерно столько же времени, сколько провел в постели с Киной МакКарти.
  Пуля сорок четвертого калибра в печени – это не только смертельно, это ещё и дико больно. Джетро было намного, нет, не так, НАМНОГО больнее чем Кине МакКарти, когда она всхлипывала под ним и кусала губы. Однако, как и Шон, Джетро тоже не чувствовал большого беспокойства по поводу того, что умирает, скорее наоборот. "Сдохну – значит сдохну. И правда, че там... пора, наверное."
  Тогда, в отеле, он сполупьяну плохо запомнил твоё имя, и между приступами боли он силился понять, зачем парень-как-парень начал стрелять ни с того ни с сего, и кто такая эта "мисс Кина МакКарти". Он не вспомнил бы, если бы Кареглазый не раскурил для партнера последнюю сигару и не вставил ему в губы, которые уже обметало. Пыхнув сигарой и прикрыв глаза (с быстро гаснущим наслаждением наркомана), Джетро всё вспомнил.
  – А-а-а... вон оно че... – хрипло простонал он и посмотрел на Кареглазого. – Ну че, мудень?! "Доиграл" ты с ней, да?! "Не бери в голову", да?!
  Кареглазый задумчиво пожал плечами, не зная, что ответить. Да ничего можно было уже не отвечать.
  В отличие от Шона, когда Джетро стал отходить, то постарался вообще ничего не вспоминать из своей жизни. Он только твердил про себя: "Простите меня все... Простите меня все... " – но за три года с шестьдесят четвертого он натворил такого, что заплакать по себе в этот раз уже не смог.
  Потом в конце он ещё добавил: "И ты тоже прости, Кина МакКарти..." И умер совсем.

***

  В общем, ты больше никогда не увидела ни Шона Пирса, ни Джетро Хейла. Их закопали там же, неподалеку, в одной могиле, потому что начался сильный дождь. Никому в хрен не уперлось под этим октябрьским дождем везти за несколько миль на кладбище двух безымянных дураков, устроивших пальбу хер знает где и хер знает ради чего. Никакая газета про их перестрелку ничего не написала.
  За октябрем всегда приходит ноябрь, а за ноябрем – зима. Весной никто уже не смог вспомнить даже место, где их похоронили. Помнили только, что одного звали то ли Джеффри, то ли Джетро, а другой... другой оставил свою расческу тебе, поэтому никто не знал, какую фамилию написать на табличке, и обошлись без неё.
  К лету же забыли и это.

  А Кареглазый, когда доктор зашивал ему рану, больше что-то совсем не был уверен, что хочет ещё раз увидеть тебя и почесать за ушком. Он дико злился. Он злился из-за того, что чуть не дал какому-то придурку пристрелить себя, злился из-за того, что Джетро умер так глупо, и больше всего злился из-за того, что вы вдвоем с этим парнем-как-парнем испортили весь его безупречно разыгранный спектакль. Возможно, он после этого даже немного "раскис". На время.

  Встретились ли вы снова? Увидела ли ты ещё раз однажды красивое лицо и карие глаза с янтарными прожилками? Узнала ли его имя? Что ты тогда почувствовала? В какие игры вы сыграли? У кого в этот раз на руках оказались четыре валета, а у кого сигара? Вот это вопрооооосы!

  Но... с этим мы не будем забегать вперёд.

***

  Прошло три дня из семи оплаченных – был вечер твоего пятого дня в Эллсворте, считая тот, когда ты приехала.

  Ты лежала в теплой кровати под одеялом. На столике стояла чашка с кофе. Под вечер пошел дождь. Он все лил и лил, барабаня по стеклу.

ссылка

  Небо Канзаса плакало по Шону Пирсу? Да не, какое там... парень, как парень. Просто затяжной осенний дождь. Это ж не мелодрамка.

***

  К шестому дню в Эллсворте из твоих старых вещей тебе вернули пустой чемодан, кое-какие галантерейные и косметические штучки и ещё некоторые мелочи... Дневник, правда, не вернули, скорее всего кто-то уже пустил его на растопку или курево. Остальное, что уцелело, можно было, наверное, поискать по магазинам. Ремингтон не нашли, но вместо него хозяин отдал тебе старую, разболтанную перечницу двадцать второго калибра. Правда, без патронов. Такую же, из какой ты убила Марка Дарби.
  Ещё раньше тебе купили и принесли в номер платье – ситцевое, конечно, довольно скромное. Туфли. Шляпку. Зонт. Несколько пар чулок, панталоны (без бантов, прости), пару сорочек, петтикоты вместо кринолина, пелерину, перчатки.

  В таком наряде ты не выглядела, как "настоящая леди", хотя и была ею. Зато и как подзаборная шлюха не выглядела. Обычная скромная девушка. Сколько времени ушло на то, чтобы ты вернулась если не в верхний клуб, то в верхний мир? Месяцы? Годы? Ну, примерно сорок четыре минуты с момента, когда к тебе подошли ковбои и до момента, когда ты опустилась по самые ямочки над ягодицами в горячую ванну и немного замерла, чтобы привыкнуть к горячей воде. Ну и потом пара дней, пока с вещами для тебя разбирались.

***

  На шестой день в Эллсворте (на четвертый в отеле) ты пошла поискать "мисс Учительку". Как-то страшновато было сразу проиграть пять долларов, оставленные Шоном, и хотелось разузнать насчет путей отступления.
  "Мисс Учительку" звали Рэйчел Моррисон. Она была старше тебя на пять лет, а показалось, что на десять. Старая дева. Она была некрасива и раньше, а в Эллсворте, кажется, окончательно засохла. Но что-то в ней было такое... Настоящая леди? Не, вряд ли. Но спину держала она умела. Она одарила тебя внимательным оценивающим взглядом и пригласила на кофе.
  Работы у неё для тебя не было. Денег она тебе дать не могла. Совет у неё был один: "Уезжайте отсюда, как только сможете."
  Потом ваши глаза встретились. Ты прочитала в её глазах... много всего. Не уверен, что ей приходилось хоть раз так же тяжело, как и тебе. Но, кажется, как происходит перепасовочка в сарае, она знала не понаслышке. Вы доооолго смотрели друг другу в глаза.
  – Есть три доллара, мисс МакКарти. Это на черный день, – ответила она. – Если совсем край будет... ну... приходите.
  Ты ушла оттуда и на следующий день решила все же поставить пять долларов на кон.

  Но жизнь ещё разок проверила тебя на прочность. На следующий день (седьмой в Эллсворте и пятый из оплаченных) ты вышла из отеля, направляясь в другое заведение с играми, и к тебе подошел молодой мужчина со звездой.
  Он вежливо поздоровался, приподнял шляпу, назвался Норманом Хессом, помощником маршала Паркера, и сказал:
  – Вы мисс МакКарти, верно? Мы тут услышали, что вас обокрали. Шансов поймать преступников, конечно, немного, но нельзя опускать руки, верно? Нам для ордера нужно уточнить несколько вопросов. Можете зайти в офис?
  Ты спросила, где этот офис?
  – Я вас провожу.
  Я понимаю, почему ты туда пошла. Хесс выглядел очень солидно. И все же, Кина. И все же... НУ ЗАЧЕМ ТЫ ТУДА ПОШЛА?!?!?!
  Хотя был ли выбор... может, и нет.

  А теперь настало время последней сцены в тюрьме. Эта сцена настолько дикая и безумная, что я спрячу её от глаз людских под спойлер. Ибо там мы увидели и услышали... кое-что, что было слишком даже для Эллсворта! Самого отвязного города на Западе.




  Ну, а теперь к тому моменту, когда помощник Хесс довел мисс МакКарти до офиса маршала Паркера. То есть, до тюрьмы. Ой че ща буууудет... слабонервные – закиньтесь лауданумом, а лучше вовсе не читайте.



А теперь пост-скриптум вопрос от мастера

  Тебе был двадцать один год, и к этому возрасту "Кина МакКарти" успела очень много. Побывала в сложном, несчастливом браке, шпионила, узнала, что такое любовь и что такое предательство. В неё стреляли солдаты янки, она сама стреляла в упор в близкого до того момента человека, она видела смерть. Она чуть не сгорела, чуть не утонула, чуть не поймала шальной заряд картечи в салуне "Аламо". Она обыгрывала и проигрывалась, сидела обнаженной перед холодным взглядом мистера Лэроу, видела Восток и Запад, Канзас и Техас, реки и прерии, паровозы и пароходы, роскошные салоны и дешевые кабаки. Она танцевала на балах и работала на ферме, играла на гитаре в пабе и выигрывала целые сражения, посещала оперу и петушиные бои. Можно было бы шутя найти дюжину барышень её возраста, которые не испытали бы все вместе и половины этих эмоций!
  И всё же Кине был всего двадцать один год, и несмотря на все её приключения, кое-кто сказал бы: "Пфф! Жизни девочка не знает."
  Пожалуй, они были бы не совсем правы... Но как бы там ни было, пора рассказать ещё одну историю о Кине МакКарти, после которой никто уже так не скажет. Может показаться, что эта история – о двух джентльменах с дурными намерениями и непростым прошлым, которых мисс МакКарти вполне справедливо решила поставить на место. Или о городе Эллсворт и его жителях. Или о добре и зле. Или об ангелах, демонах и маленьком атласном бантике. Или о пятидесятицентовой монете и полуквартовой бутылке виски. Или о том, что общего между воинами племени кайова и обычными канзасскими...
  Но нет, на самом деле эта история – о том, что такое "настоящая леди" и что значит быть ею. Или не быть. Что лежит в основе? Гордо поднятая голова? Безупречная репутация? Душевная красота и жертвенность? Гордость и достоинство, в конце концов... Или же красивое платье и хорошие деньги? В какой момент кончается леди? Или настоящая леди не кончается никогда, пока бьется сердце? А что остается от неё, когда Запад, этот по-своему красивый, но безжалостный край, заберет всё лишнее, когда его темная вода "что-то поднимет к поверхности, а что-то смоет, как шелуху"? Какой станет леди "без всего наносного?"
  Или нас всех жестоко обманули? Не бывает никаких леди, все это сказка, а есть только женщины побогаче и женщины победнее? А все остальное – условность, придуманная богатыми, чтобы отличаться от бедных?

  Однажды эти вопросы, некоторыми из которых мисс МакКарти уже задавалась, встали перед ней ребром. И история эта о том, какой ответ она нашла.
...
  Если вообще нашла?

***

  Ты проснулась от того, что опускавшееся к горизонту осеннее солнце через окно пощекотало твоё лицо. И ещё что-то его щекотало. Это что-то оказалось белым перышком.

  Тебе было так плохо, что пошевелившись, ты решила больше пока не шевелиться. Лучше всего твоё состояние можно было описать словом "хмарь." Болело... такое ощущение, что у тебя болела вся Кина МакКарти целиком.
  Ты провела языком по губам. Во рту было очень гадко и сухо, как в пустыне. "ПИТЬ!" – чуть не простонала ты в голос.
  Оказалось, что ты лежишь на полу, а рядом стоит кувшин для умывания. Ты протянула руку, стараясь не опрокинуть его, подтащила к себе и жадно напилась, но воды там оставалось на донышке.
  Потом ты попробовала вспомнить, чем закончился вчерашний день.

  "Я приехала в Эллсворт. Я пошла играть в курительную комнату. Там были... Ой... Четыре вале... Я в него стреля... Ой... Пас-Рэйз... О-о-о-о... Не присни...? О, боже..." – и тебя стошнило: сухо, одной слюной. Прокашлявшись и вытерев губы, ты попыталась встать...

  А что было-то?
  Ох! Из всех наших историй, пожалуй, эта – самая длинная.

***

  Итак, игра с Кареглазым и Бесцветным "перестала приносить удовольствие", и ты решила воспользоваться своим дерринджером.

  Ты аккуратно подобрала юбку, нащупала пистолетик и зажала его в кулаке. В этот момент ты почувствовала, что одно дело – стрелять по мишеням, а другое – по людям, которые могут и в ответ выстрелить. Ты не знала, есть ли у них револьверы, потому что они весь вечер сидели на другой стороне стола, но раз у тебя есть, почему у них нет? Мужчины на Западе редко ходили безоружными.
  И это было не как с Марко. Там у тебя были личные счеты, кураж и ярость. Сейчас ничего этого не было. Про тот раз многие сказали бы: "А как Кина МакКарти должна была поступить?" В этот раз были варианты. Да, деньги были для тебя важны, но... это всего лишь деньги, верно?
  Ладно, ты же убивать их не собиралась! Припугнешь, если что – в руку пальнешь. Этого хватит.
  Предательски кольнула мысль: "А они-то? Они если что... тоже пугать будут? А вдруг они – правда бандиты, которые тебя убьют? Вот прямо насмерть? Насовсем?" Ладно, ставки сделаны, чего уж теперь.

  – Ну так что? – спросил Кареглазый, усмехнувшись. – Доставайте, что там у вас, чего уж!
  "Он сейчас про карту или про пистолет?" – подумала ты.
  А товарищ его ничего не сказал. Напрягся или тебе показалось?

  Всё!

  Ты выдернула из-под стола руку с дерринджером, на лету взводя тугой курок, но одновременно с этим, и даже чуть раньше, Бесцветный наставил на тебя револьвер. Крлик! – щелкнул его курок.
  – НЕТ! – крикнул Кареглазый и дернулся в сторону, пытаясь, наверное, отвести его оружие. Из-за этого резкого движения, вероятно, ты и выстрелила сразу – все было так быстро!..
  Патрон у твоего дерринджера был не очень мощный, но и не игрушечный, и в небольшой комнате "Ремингтон" тявкнул почти оглушительно: Чпах! Ты целилась Кареглазому в правую руку, но из-за того, что он дернулся, попала... куда-то не в руку – он схватился правой рукой за бок и сморщился, сжав зубы. Пуля вошла в стену у него за спиной и оставила там дырку.
  Повисла тишина. Кисленький запах пороха витал над картами и банкнотами. Напарник Кареглазого смотрел на тебя. Ты держала в руках дымящийся пистолетик и была ещё жива – уже хорошо.
  – Взведешь – убью, – сказал Бесцветный тихо и невыразительно. – Замри.
  Ты враз ощутила, что не просто "взведешь", а вообще двинешь пальцем – и всё, темнота и Страшный Суд. Или если он хотя бы прочитает что-то похожее у тебя в глазах. Это у Кареглазого в голове гулял ветер и затевались какие-то игры, а Бесцветный был, похоже, дядя простой. Его револьвер смотрел на тебя, не шевелясь – здоровенный армейский кольт сорок четвертого калибра. Тебе было видно смазанные не то салом, не то воском каморы барабана, видно и зрачок ствола, нацеленного прямо в твой лоб, и рука его с револьвером выглядела, как голова змеи, поднявшаяся снизу и готовая ужалить.
  – Ууупс! – простонал Кареглазый, всё так же морщась, но пытаясь улыбаться. – Джетро! Поспокойнее! Это недоразумение. Все погорячились. Леди, зря вы так, ей-богу!
  Он, похоже, пока не умирал.
  – Партнер, ты как? – спросил аккуратно Бесцветный.
  – Кажется, между рёбер, – ответил Кареглазый, осторожно пощупав бок под разорванной жилеткой безымянным пальцем.
  – Навылет?
  – Может, и вскользь. Пустяки! – он взял стакан и разом допил все, что там было, стукнул им по столу, скрипнул зубами и вытер губы тыльной стороной левой ладони. – Ну-ка, что тут у нас? – с этими словами он протянул руку и даже не вырвал, а скорее взял у тебя пистолет, а потом, держа на ладони, рассмотрел, как следует. Наверное, ты могла бы что-то предпринять, но чутье подсказало, что дразнить Бесцветного не надо – дашь ему повод, и за тобой в Канзас не люди Мишеля приедут, а сразу ангелы Господни прилетят.
  – Симпатичный "ремингтончик". Вам его матушка с собой дала? – спросил Кареглазый уже своим обычным развязным голосом, как будто не в него ты только что стреляла. – Перламутровые щечки не хотите на него поставить? Вам бы пошло! – отщелкнул фиксатор, "разломил" стволы и вытряхнул на стол гильзу и неиспользованный патрон.
  – Леди, вот серьезно! Переборщили! – укоризненно проворчал Бесцветный, убирая свой револьвер. Взялся за сигару, но потом передумал.
  Послышался стук в дверь у тебя за спиной, а затем она со зловещим тоненьким скрипом приоткрылась на несколько дюймов.
  – Я слышал выстрел. Что-то случилось? – осторожно спросил портье.

  И тут ты поняла, что это не спасать тебя прибежали люди, а, похоже... сажать в тюрьму! Это тебе всё было понятно – мужчины нарываются, надо их охолонить, а если уж достаешь оружие, будь готова стрелять. Вроде, все правильно... Но как выглядела эта ситуация для окружающих? Ты стреляла в человека. За картами. Ты чуть его не убила. У него есть свидетель. У тебя – ни единого. А ещё у тебя карта, которую могут найти. Уже никто не будет разбираться, из какой она колоды...
  В тюрьме ты ещё ни разу не бывала, и вряд ли это будет романтичная темница. Возможно, выпустят под залог. Долларов в пятьсот-семьсот? Неприятно, но... а точно выпустят?

  Но Кареглазый прижал локтем пятно на жилетке, спрятал окровавленную руку под стол и сказал:
  – Да, все в порядке! Дама показывала нам свой пистолет и случайно выстрелила. – Он кивнул на дырку в стене, оставшуюся позади него. – Мы заплатим за ремонт.
  – А, вооон оно что, – протянул портье с сомнением. И ты услышала два щелчка – это коридорный, похоже, снимал со взвода дробовик. Видимо, такие сцены случались в этом отеле не первый раз.
  – И за беспокойство заплатим, не переживайте, – улыбнулся Кареглазый.
  – Что-нибудь ещё требуется?
  – Бутылку бурбона... мы все понервничали, хах! Я пока оставлю пистолет леди у себя, чтобы больше не было эксцессов, – он поболтал твоим "Ремингтоном" в воздухе, держа его двумя пальцами, как увесистую серебристую рыбку.
  – Ну хорошо, – успокоился портье. – Хорошего вечера, господа.
  Дверь закрылась. Кажется, тюрьма откладывалась.

  – Вот и всё! – сказал Кареглазый, доставая чистый платок и заталкивая его куда-то под жилетку. – И всего дел-то!
  – Ты точно в порядке, партнер? Хочешь, гляну?
  – Да, пустяки, говорю же. Как комарик укусил, – хотя ты почувствовала, что нет, не "как комарик": больно ему было. Но, возможно, бывало и побольнее, и намного.
  – Ну, смотри сам! – тебе послышалось непонимание в голосе Бесцветного. Как будто сказать он хотел чуть больше, что-то вроде: "Партнер! Ты чего творишь?! Тебя чуть не пристрелила какая-то пигалица! Нахера ты дергался?! Ну хлопнул бы я её – и всё. Обалдуй!"

  Кареглазый снова взглянул на тебя.
  – Вы поразительная маленькая леди! – сказал он и шутливо погрозил пальцем. – Я не верил, что вы выстрелите. Джетро, похоже, разбирается в людях куда лучше меня! Мне следовало вовремя вспомнить, что у роз есть шипы, не так ли? Но стрелять в нас, конечно, не стоило, мда. Что же нам теперь с этим, – он кивнул на игру, – делать?
  Повисла нехорошая тишина.
  Тут Кареглазый комично хлопнул себя по лбу.
  – Да ведь я ещё могу сказать пас, верно? Перед такой красотой и храбростью не стыдно пасовать. Вот и джентльмен в клетчатом костюме подал прекрасный пример! Как считаете, мисс?
  Ты сказала, что если это всех устроит...
  – Но есть условие! Вы выпьете, и не просто, а – по-западному. Ага? Иначе как я пойму, что вы на меня не в обиде? Не выстрелите в меня при случае снова, а? О, вы – дерзкая! Вы можете! Ну так как?
  Ты, вероятно, подумала, что, может, с удовольствием выстрелила бы, и даже не один раз. Но вместо этого спросила, как это ещё, "по-западному"?
  Он встал, взял стаканы двумя пальцами, чтобы не испачкать их в крови, прихватил бутылку, в которой ещё много оставалось, потому что пили они довольно сдержанно, и обогнув стол, подошел к тебе. Стаканы звякнули друг об друга, когда он их поставил.
  – "По-западному" – значит, по-настоящему, мисс. – Кареглазый с гулким звуком выдернул пробку. – А по-настоящему – значит от души. Как же ещё?
  Ты приготовилась сказать, что это все прекрасно, но вообще-то ты пила шампанское, а шампанское с бурбоном не очень дру... Но он не стал слушать и не стал наливать его в стаканы – вместо этого он схватил тебя под челюсть, сжал руку, чтобы губы и зубы твои разошлись, запрокинул тебе голову и стал заливать в тебя виски!

  С тобой никто никогда так грубо не обращался.

  Ты не могла встать, зажатая между стулом, столом и своим стальным кринолином, ошарашенная этой выходкой.

  Виски лился и брызгал на платье, на шею, в декольте, на стол, на пол. Ты захлебывалась, кашляла, мотала головой, но он держал крепко, и все лил, и приходилось глотать. Виски обжигал горло и язык, и ты зажмурилась, чтобы он не попал в глаза. Сколько он влил в тебя, а сколько расплескал? Полпинты? Пинту? Больше? Меньше?
  Даже Джетро, посмеиваясь, все же сказал:
  – Партнер! Перебарщиваешь!
  А он только приговаривал:
  – Вот так! Да-а-а! От души! Большой глоток для маленькой леди!

  Когда бутылка опустела, он оставил тебя в покое, посмотрел на неё против лампы, вылил последнюю каплю себе на руку и слизнул с неё. Но ты этого не видела: ты кашляла, плевалась, пыталась отдышаться и не сблевать сразу же, облокотившись на стол.
  – Посидите. Отдохните. Вы справились с честью!
  Тут Джетро не выдержал и торопливо закурил, но тебе было не до него. Ты поняла, что комната совершает какие-то танцевальные движения вокруг твоей головы, а голоса резонируют в ней, и все доходит чуть погодя, даже твои собственные слова. Дедушка Хоган показывал тебе кое-что насчет того, как пить на скорость... но даже его бы после шампанского такая порция, вероятно, уложила.
  Непослушными руками ты притянула свои деньги, тщетно пытаясь их зачем-то пересчитать, потом стала убирать.
  – Помочь? – спросил Кареглазый участливо.
  Ты помотала головой.

  Пришел портье. "Позовите на помощь!" – хотела крикнуть ты. А получилось:
  – Пзвв... на... мап... щь...
  – Что-что?
  Ты хотела встать, но чуть не свалилась со стула.
  – Леди слегка перебрала на нервах! – сказал Кареглазый. – Не волнуйтесь, мы ей больше не нальем, хах!
  – Ну, смотрите, джентльмены, – коридорный пожал плечами, оставил виски и снова ушел.

  – Карта-то была у вас? – спросил Кареглазый, двигая бесполезный дерринджер к тебе по столу.
  Ты снова помотала головой. Не дождется, чтобы ты ему рассказывала! Пора было идти спать.
  Но тут тебя затошнило очень сильно. Ты замычала, прижав ладонь ко рту, снова попыталась встать, чтобы дойти до номера, схватилась за спинку стула.
  – О-о-о, это бывает! Джетро! Помогай, леди плохо! – Кареглазый сгреб со стола карты в карман, прихватил бутылку, и, всё ещё морщась, взял тебя под локоть. Джетро, калшлянув, подхватил с другой стороны, они вывели тебя на подкашивающихся ногах из курительной комнаты и повели по коридору.
  – Куда? – спрашивал Кареглазый. Ты кивала в сторону своей двери, а внутри всё уже подступало. – Ключик? Где у нас ключик?
  Ключ выпал у тебя из рук и зазвенел по полу.
  – Держитесь, мисс!

  И вы втроем ввалились в номер.
  – Сюда! – сказал Кареглазый, взяв таз для умывания. – Смелее!
  Тебя ещё никогда не тошнило при посторонних людях, но тебе было так плохо, что выбирать не приходилось.
  – Вот, молодцом! Джетро, не кури в номере, пожалуйста!
  – Ладно-ладно.

***

  Кто же они были, эта "парочка-​два подарочка"? Жулики? Мошенники? Аферисты? О, нет! Хуже, мисс МакКарти, намного хуже.
  Значительно позже, повидав таких типов, ты догадалась, кто были эти двое – в 1867-м таких людей в Канзасе было ещё мало, да и потом их никогда и нигде не было особенно много. В Эбилине же они не появлялись, потому что этот город "держал" Джо МакКой, а его не трогали.
  Бесцветный и Кареглазый были стрелками, но в 1867 году никто бы ещё не назвал их "ганфайтеры", "ганмэны", "ганслингеры" – таких слов, порожденных позже массовой культурой, просто пока не употребляли. Эти двое были из первого послевоенного поколения стрелков, которое еще не успело спиться, перестрелять друг друга и закончить свою жизнь в петле, передав эстафету молодым. Хотя, говорят, такие люди встречались и до войны. Но после войны по понятным причинам их стало побольше, к тому же они кое-кому резко понадобились. Стрелок – это вообще очень широкое понятие, а именно этих двоих назвали бы "железнодорожными агентами".
  Наверное, они работали на Канзас Пасифик, а может даже и на Юнион Пасифик. Бывало, что они занимались охраной – либо важных поездов, либо важных людей. Бывало, что им поручали навести порядок "в двадцатимильной зоне" если там кто-то бузил, воровал лошадей или ещё как-то мешал строить дорогу.
  Но основная их функция, за которую им и перепадали хорошие деньги со стола Большого Папы, была другой. Они были "решалами" — неофициальными представителями, наезжавшими на людей, у которых было то, что Дорога хотела себе: земля или бизнес. Они "уговаривали" людей это что-то продать, уступить, подарить или, в особо запущенных случаях, делали так, чтобы это "досталось Дороге в качестве наследства". Если ты думаешь, что все под них охотно прогибались – то нет: в 1867 году Железные Дороги ещё не превратились во всесильных монстров, которым люди боялись перечить. Тогда ещё каждая их сделка легко могла закончиться грохотом дробовика.
  В перерывах между заданиями они играли в покер в Хелл-он-Уиллс или в похожих местах, не переставая, благо было на что: им платили долларов по сто пятьдесят в месяц и премиальные за удачные сделки. Скорее всего их отпустили ненадолго отдохнуть и выпустить пар. Может, в Денвер. А может они ехали уже из Денвера. Или же у них было там какое-то задание, но вряд ли – Денвер пока находился вне сферы интересов Дороги. В конце-концов, могло быть и так, что они оказались временно "в бегах", если очередная сделка получилась слишком похожей на обычное убийство, и Дорога приказала им пока что не мелькать в Небраске.
  Они были партнерами, но Кареглазый был поумнее, похитрее, и занимал в паре ведущую роль – он обычно вел переговоры, а Джетро прикрывал спину. Кареглазому очень нравилась рисковая работа, а Джетро просто уже втянулся. Джетро-то был по натуре не злой, но злым его сделала война. Кареглазый же был очень злой еще с детства, и в этом был виноват его отец.

  Когда ты проблевалась в заботливо подставленный таз для умывания, то, конечно, сказала, мол, спасибо джентльмены, теперь я хочу спать, оставьте меня.
  – Как спать?! Как это спать, мисс?! – обиженно возмутился кареглазый. – А мы!? Выпейте-ка воды! Или виски? – и нахально подмигнул.
  Этот вопрос, такой простой и такой нелепый, несколько сбил тебя с толку. Ты была слишком пьяной, чтобы вместо "ммм.... воды..." сказать: "Пошли вон отсюда!" Хотя... изменило бы это что-нибудь?

  Когда ты напилась прямо из кувшины для умывания, начался просто форменный дурдом.

***

  Эта часть ночи слиплась в твоем сознании в один сплошной ком из каких-то двусмысленных фраз, в которых Кареглазый был мастер, намеков, игр в слова, нелепых телодвижений и заразительного, непроизвольного смеха. Сначала вы перевязывали рану Кареглазого – рана была и правда чепуховая: содрало кожу, может, слегка цепануло мышцу, а виски, наверное, притуплял боль. Потом вы пили за то, что никто сегодня не умер (за это стоило выпить, "как считаете, мисс?"). Потом - за твой выигрыш. Потом зачем-то спорили о том, который час, хотя у них у обоих были часы. Потом обсуждали... моду?... Или нет? Потом опять пили. А может, всё это было в другом порядке – ты не помнишь. Ты очень плохо соображала и скоро основательно "поплыла". Когда у тебя прояснилось в голове, ты обнаружила себя в очень двусмысленном положении и подумала: "Стоп! Почему я сижу на кровати, без кринолина, а кареглазый расшнуровывает мой корсет*!? И почему я ещё и улыбаюсь в придачу!?"

  Ты крикнула:
  – Перестаньте! – вырвалась, вскочила, дернулась к двери, запуталась в собственных ногах и длинном подоле платья, и упала на ковер.
  – Ой! Не ударились, мисс? – спросил кто-то из них озабоченно.
  Ты попробовала встать и сказала, все перепутав:
  – Кто избавит вас от меня? Хамы!
  – Но мисс! – сказал кареглазый, широко раскрыв глаза. – Вы ведь сами попросили ослабить шнуровку! "Ах, мистер незнакомец, в этих корсетах невозможно дышать!"– это разве не вы сказали две минуты назад?
  Тебя тут же переклинило, потому что ты вдруг вспомнила, что... вроде бы да, было дело... или нет? Или это он сказал, а ты поддакнула?
  – Ну, куда вы в таком виде-то ночью? Возвращайтесь к нам! – сказал он и похлопал по кровати. – С нами же весело!
  Ты посмотрела на себя, посмотрела в сторону двери, посмотрела в сторону кровати. До кровати было ближе. И потом, правда... А куда идти-то и что там говорить? Стучаться в другие номера пьяной, держась за стену? Спуститься в лобби и пытаться там что-то кому-то объяснить? А это точно будет не хуже? А что объяснять? "У меня в номере сидят двое мужчин, с которыми мы играли в карты, а потом я в них стреляла, потом сама их пустила, потому что меня стошнило... так получилось, в общем..." Какой бред!
  Но главное, он был прав, негодяй: с ними и правда было почему-то весело! Или это так виски с шампанским действует, когда тебе двадцать один год?
  И ты, немного помешкав, поползла по ковру назад, что было уж совсем неподходяще. Но что ещё было делать?
  – Мы рукоплещем вашему решению!
  – Чего-чего делаем? – переспросил партнера Джетро, качая головой.
  – Рукоплещем, Джетро, рукоплещем.

  Тебя немного отпустило, а в желудке улеглось, и вместо страха или беспокойства накатила мощная эйфория. Появилось навеянное алкоголем чувство, что мужчины-то – отличные, что вечер – хороший. Тебя чуть не убили, ты чуть не убила, чуть не потеряла всё, но заработала... кучу денег! Надо же как-то нервы успокоить? Или это всё тебе кто-то подсказал... Ой, да что такого-то! В Батон-Руже, помнится, и не такое было, мда-а-а... А то, что ты без кринолина и корсет распущен... пффф! Перед Лэроу ты вообще голой была – и ничего, не померла! А то, что эти двое у тебя в номере сидят? Предосудительно, да, но... никто ж не узнает! Завтра они уедут в одну сторону, ты в другую – фьють! Зато этот кареглазенький – оказался такой миииииилый... Разве не он остановил своего хмурого напарника? С риском для жизни! Разве не он всё легко и непринужденно решил со стрельбой в отеле? Когда он поил тебя виски, казалось, что он – грубый и злой мужлан. Но, во-первых, ты его подстрелила! А во-вторых, он тысячу раз извинился! А во-третьих, теперь-то такиииие комплементы делает... Ты даже заявила:
  – Сразу видно, вы не из Техаса! Я права?
  – Восприму это как комплимент, мисс, – с чинным поклоном ответил он. – И надеюсь, моя радость не оскорбит ваших знакомых техасцев. Если они у вас есть, хах! А они у вас есть?
  Временами на тебя находило желание пооткровенничать, и ты им о чем-то рассказывала... ну, чепуху всякую, конечно, ничего важного, никаких тайн. И даже, кажется, пыталась петь и играть на гитаре, но быстро сбивалась, забывала слова, ноты... Они смеялись.
  Примерно в это время Кареглазый и узнал твоё имя, не называя своего. Хотя, возможно, он его называл, но ты забыла. Но вряд ли – он вообще не любил своё имя никому называть. Или представился "Джоном Смитом" каким-нибудь...
  Тебе было в это время немного тошно от выпитого, но всё же... ах, хорошо так на душе!
  И им тоже было хорошо. Но по-разному.

  Бесцветный перестал быть бесцветным, и ты увидела, как он улыбается, как глаза его оживают. Из-за бурбона и из-за того, что он смотрел на тебя – красивую, пьяную, молодую, беззаботную и легкую – он на время забыл то, о чем обычно, словно фоном, помнил всегда, каждую минуту: когда ел, когда курил, когда играл в карты или сидел в сортире. Он забыл, как два года подряд стрелял людям в лица и в животы, потому что на них была форма другого цвета. Забыл, как выгонял семьи из домов и сжигал эти теплые, живые дома, потому что так приказали. Забыл, как протяжно кричала, умирая, его любимая серая лошадь с разорванным гранатным осколком брюхом, мучительно раздувая розоватые ноздри. И даже забыл, как он, весь перемазанный кровью, ошалевший от боли и ужаса, орущий невесть что, большими пальцами выдавливал кому-то глаза в сырой, пахнущей потрохами и порохом, заваленной трупами стрелковой траншее. И ещё много, много всего.
  А главное, он забыл, как потом, в июне того же шестьдесят четвертого года, в девственно чистой сосновой роще на берегу реки приставил себе пистолет к виску и, глотая слезы, текущие по небритому подбородку, сказал: "Простите меня все!" Зажмурился – и, последний раз поколебавшись, нажал на спуск. А чертов пистолет дал осечку. Это был первый раз с десятилетнего возраста, когда он, здоровенный, сильный мужчина, сержант федеральной кавалерии, плакал навзрыд. После того дня он уже больше не мог заплакать, да особенно и не старался, а живые серые глаза его стали бесцветными и ничего не выражающими, кроме раздражения или ярости.
  Но сейчас он это всё забыл на время и улыбался. Так бывало нечасто.

  Кареглазый же просто был в предвкушении, на кураже – весел, бодр и остроумен. Он тоже побывал на войне, но ощутил её, как увлекательное кровавое приключение. Он был сын небедных родителей, в детстве выклянчивал у отца дорогие игрушки и рано понял, что ломать их, чтобы позлить отца, ему нравится больше, чем играть в них. Он злил отца не потому что хотел, чтобы тот именно злился, а потому что силился вызвать у него вообще хоть какие-то чувства к себе. Потом он вырос, начал играть в карты и в людей, и его снова потянуло вызывать у других эмоции – особенно страх, злость и боль. И нравилось ломать этих людей, подобно игрушкам, и чувствовать, что на него в этот момент смотрит кто-то больший, чем отец, но такой же равнодушный. Иногда он говорил с богом, как с отцом: "А это ты проглотишь, па? Проглооотишь. Ты все проглатываешь. Но я надеюсь, что ты хотя бы будешь морщиться, когда будешь это глотать, хах!" А потом он уже и с богом перестал говорить, и просто ломал красивые жизни, как красивые вещи.
  Люди с 1865 в США уже больше не продавались, но он был северянин и вообще противник рабства. Потому что если человек раб – то какой вообще смысл-то? Ломать надо свободных!
  Он давно не играл как следует, и встретив за столом румяного, глупого и доброго "клетчатого", собирался поиграть с ним. Но тут в комнату вошла ты. И практически с первого взгляда он понял, что не встречал в жизни женщин свободнее, чем эта дерзкая, хорошо играющая, рисковая, свежая, только вылезшая из ванны, изысканная, солено-сладенькая мисс МакКарти. Он правда ещё не знал, как тебя зовут, потому что на Западе за столом игроки обычно не представлялись, но уже знал, что хочет играть в тебя и только в тебя, а "клетчатый"... пусть катится, так и быть, повезло ему! Теперь он только мешался бы. А когда ты выстрелила в Кареглазого, и он понял, что всё ещё жив и толком не ранен, то чуть не потерял голову от ощущения: "Да, хочу!"
  Наверное, если бы отец и мачеха хоть немного любили бы его, он бы тоже умел любить, и тогда он вместо всей этой отвратительной игры влюбился бы в тебя до одури. И может быть ты стала бы для него ниткой, по которой он выкарабкался бы из своей ямы. Ямы где увяз, не замечая краев. Но родители его не любили, а война ещё добавила, а потом добавила и Железная Дорога. И потому тебе правильно показалось, что с головой он не совсем в ладах, но ты не поняла насколько: к двадцати девяти годам из скверного мальчишки он превратился в хладнокровного убийцу, безжалостного насильника и ебнутого на всю голову садиста.
  Если бы у тебя было побольше опыта, ты, возможно, смогла бы получше понять, какого сорта этот красивый парень, и, может быть, вовремя ужаснувшись, успела бы убежать из курительной комнаты, а может даже отдала бы им не только деньги, которые лежали на кону, но и вообще все, которые у тебя были, лишь бы отстали! А может, прочитав его мысли, ты бы рассвирепела и сразу попыталась прострелить его наглухо поехавшую башку. Но это было опасно – Кареглазый-то ради своих игр готов был рискнуть и подставиться, но их все же было двое, и Джетро мог "не понять шутки".
  Кареглазый не торопился и даже медлил, потому что знал по опыту, что чем дольше будет растягивать прелюдию, тем сильнее его накроет в конце, когда он скажет последнюю реплику в своей пьесе. Он ещё не знал названия, не продумал все детали, он импровизировал на ходу, но последнюю реплику уже знал.

  – Смотрите-ка! – сказал Кареглазый и достал колоду. – Мисс, это – настоящее западное развлечение. Здесь его пробовали все, и даже замужние дамы. Говорю, как на исповеди! Смысл прост: мы разыгрываем партию в блэкджек, кто выиграл – выбирает, кому с кем целоваться.
  – Какой ужас! – ответила ты, еле ворочая языком. – И какая странная игра! Нет, я в такое играть не буду. Мне нельзя! Я леди!
  – Да это шуточная игра! – ответил он. – Вот представьте, вы выиграете – и целоваться придется нам с Джетро! Ну, смешно же! Это же Запад – тут люди так веселятся! Непосредственность!
  Пока ты вспоминала, как тебя в Далласе целовал молодой лейтенант янки, Кареглазый сдал всем по карте.
  Тебе пришли валет и двойка. У валета были карие глаза. А, нет, показалось.
  – Ещё?
  – Да что вы, с ума сошли?! Я не буду в такое играть! – все же сказала ты.
  – Да мы просто посмеемся, мисс! Да просто скажите "хит" или "стэнд".
  – Я не играю... но, предположим, хит! – ответила ты, засмеявшись.
  – Хит! – сказал Джетро, тоже смеясь.
  Тебе пришла пятерка. Семнадцать – можно и остановиться.
  – А теперь? Хит или стэнд? – Кареглазый сдал вам ещё по одной.
  – Хит, хит, – кивнул Джетро.
  – Ну, опять-таки, просто предположим... хит! – решила ты рискнуть.
  Пришла тройка. Двадцать!
  – Бастед! – бросил карты Джетро.
  – М-м-м! А у меня блэкджек! – сказал Кареглазый, показывая даму, шестерку, четверку и туза. – Надо же! Никогда мне в него не везет, а сейчас повезло. Ну, Джетро, готовься!
  Джетро захохотал глухим, прокуренным смехом и смущенно пригладил усы. Кареглазый встал.
  – Партнер, ты мне нравишься, но не настолько! – сказал Джетро, качая головой и чуть не плача от смеха.
  – Ну что? Пожалеем Джетро? – спросил он тебя.
  – Нет, джентльмены, – ответила ты. – Вы как хотите, но... Это никуда не годится! – имея, конечно, в виду, что...
  – Слыхал, Джетро? Как хотим! – Кареглазый обнял и стремительно, долго, нескромно поцеловал тебя.
  Поцелуй у него был, как... ох, как ликер пополам с бренди. Будь здоров, в общем! Куда там лейтенантику янки... А пахло от него, кроме виски, хорошо выбритым лицом и какими-то духами. С ума сойти, духами! Где он духи-то взял в этой дыре!?
  Но бренди там или не бренди – без разницы! Ты, конечно, дала ему пощечину... правда, не то чтобы сразу и не то чтобы очень сильную. Такую... чтоб знал! "Для ума!" – как называла это твоя мать, беззлобно наказывая рабов.
  – Вы – нахал!
  – О-о-о-о! – сказал он, прижимая руку к щеке и, подув на пальцы, комично сделал вид, что обжегся о место удара. – Вот это было крепко! По-западному! Поздравляю, мисс, вы, кажется, окончательно освоились!

  Вы играли ещё, потому что теперь-то чего уж... Ты даже, кажется, целовалась с Джетро. Он вообще-то сначала отнекивался, но это был раунд, когда ты выиграла, и ты настояла (надо же было Кареглазого позлить?). Правда, от Джетро так разило сигарами, что потом ты отплевывалась, но он не обиделся.
  Потом Кареглазый всем налил.
  – Нет-нет! – сказала ты.
  – Ну, последнюю? – поднял он брови. – За Запад! За трансконтинентальную железную дорогу! За штат Канзас! За то, что у самых красивых роз – самые острые шипы! М-м-м?
  Ты твердо решила: "За шипы – последняя"...

  После неё тебя и стало "рубить", ты не могла ровно сидеть и падала буквально через каждые пять минут, смешно извиняясь перед ними и говоря, что пора спать.

  И вот тогда кареглазый решил, что пора начинать "фанданго".

***

  Кусок ночи примерно в полчаса твоя память милосердно не сохранила. Память возвращалась к тебе с того момента, когда Джетро, сам уже плоховато соображавший, сидя на кровати и широко расставив ноги, держал тебя между ними на краешке, заломив твои руки за спиной. А Кареглазый сидел перед тобой боком, развалившись в кресле и положив ноги в красивых сапогах на ночной столик. На тебе были только чулки, панталоны и надорванная сорочка, из которой выглядывала грудь.
  – Пас или рэйз? – спрашивал Кареглазый. – Это тоже такая игра, милая. Пас или рэйз?
  – Рэээ... рэйз... – сонно отвечала ты.
  – Подумай ещё, – говорил он и с силой щипал тебя за сосок. Ты вскрикивала и просыпалась.
  – Господи!!! Что?!
  – Пас или рэйз!?
  – Рэ... Пас, господи, пас!
  – Кина – молодчина! – он гладил тебя по щеке. – Теперь скажи. "Кина очень плохо вела себя сегодня"
  – Кина была... вела... ооочщ... хрщщ... – ты роняла голову. – Ааа! – вскрикивала, просыпаясь от боли. – Что? Что сказать?!

  Потом Джетро надоело – курить без рук было неудобно.
  – Партнер, – сказал он с ленцой. – Ты чего такой злой? Ты такой злой, потому что трахнуть её не успел?
  – В смысле не успел!? – Кареглазый опешил и даже уронил ноги со столика.
  – Да всё уж, она заснет сейчас.
  – Кто заснет?! Она!? Да она меня хотела весь вечер! Вот смотри!
  Он выхватил у Джетро изо рта сигару, раскурил как следует... и ткнул в твоё бедро, прямо через панталоны! Повыше колена, на внутренней стороне, где кожа понежнее. Ты взвилась, как ракета, и Джетро с трудом тебя удержал.
  – Э! Э! Ну так-то зачем! – укоризненно сказал он. – Перебарщиваешь, партнер.
  Кареглазый не обратил на эти слова внимания. Теперь он знал, что его пьеса, которую он сейчас писал у себя в голове, и одновременно ставил и играл в этой комнате, называется "Мисс Кина МакКарти", и действие в ней подошло к кульминации. И глядя тебе в глаза, он произнес, стряхивая пепел прямо на ковёр:
  – Ну-ка, милая, скажи: "Ах, мистер незнакомец, я мечтала о вас всю мою жизнь!"

  От боли ты пришла в себя, и теперь хорошо поняла, что это уже не "пас-рэйз". Наверное, из 21-го века эта фраза звучит даже как-то невинно. Мол, надо сразу сказать, конечно, зачем страдать из-за какой-то фразы? Всем же понятно, что если ты попала в такую ситуацию, скажешь, что угодно...
  Но Кина МакКарти родилась в 19 веке, знала правила игры и ставку. В этой фразе было прекрасно всё: от "мистера незнакомца" до "всей жизни". Потому что леди может поддаться порыву. Леди может допустить ошибку. Леди может иметь любовника, двух, трех – жизнь многообразна, а кто без греха-то? Но для настоящей леди это все – трагедия, драма и обстоятельства судьбы. То есть, может, в душе-то и нет, но на людях – только так. Игры в поцелуйчики, снятый корсет, ползанье по ковру – все это проходило по разряду "предосудительные глупости." Но НИКОГДА настоящая леди не должна была признаваться никому, что мечтала, да еще и всю жизнь, отдаться незнакомцу в городе, в который приехала даже не утром. Ну хорошо, положим, любовнику, наедине, в шутку, ты могла бы такое сказать. Но с вами-то был Бесцветный! Джетро сам был человек простой, он не очень в этом во всём разбирался, но вы вдвоем с Кареглазым поняли друг друга предельно ясно: Джетро был свидетелем, а сказанное такое при свидетеле... у-у-у-у-у...
  Короче, фраза расшифровывалась так: "Я всегда была падшей, порченной и ненастоящей. Делай со мной что хочешь. Тебе все можно." Такие вещи леди лучше было не говорить даже с приставленным к голове пистолетом, с ножом у горла и с петлей на шее. Иначе она вылетала из клуба мигом.

  Кина МакКарти могла поступить только одним образом. Она набрала в рот слюны, в которой, наверное, было больше виски, чем самой слюны, и плюнула прямо в карие глаза с янтарными прожилками. Как же иначе-то?

  Увы, этот плевок его скорее обрадовал, потому что он означал, что Кареглазый в тебе не ошибся, не зря дал в себя выстрелить, не зря устроил вот это всё. Что ему в конце будет "ух"!
  – Серьезно? – спросил он, раскурил как следует сигару и выпустил несколько колечек в потолок. – А ещё подумать?
  И у вас началась игра, в которой, к сожалению, банк метает тот, у кого в руках сигара. Наверное, излишне говорить, как страшно, когда тебе двадцать один год, у тебя роскошные волосы, нежная кожа и глаза, прекрасные, как ночное небо, а кто-то перед лицом раскуривает даже не папиросу, а толстую вонючую десятицентовую сигару, которой только что тыкал тебе в бедро. А самым жутким, наверное, было то, что... в книгах в такие моменты пишут, мол, "лицо его поменялось – теперь он напоминал демона, бууууу!" Да нет. Не поменялось его лицо никак. С одинаковой улыбкой час назад он рассказывал, как прекрасны твои глаза, а теперь с такой же улыбкой стряхивал пепел с сигары. Только тон голоса чуть изменился.
  – Может, хватит? – спрашивал Джетро.
  – Не, тут принципиальный вопрос, дружище! – отвечал кареглазый. – Подожди, я тебя прошу. Это же важно!
  Вряд ли ты вспомнишь, сколько сопротивлялась и говорила: "Нет! Нет, ни за что! Никогда." Увы, ты играла в эти игры первый раз, а Кареглазый – не первый. Он ощущал извращенное, противоречивое желание – чтобы ты сломалась и чтобы подержалась ещё немного. Он то уговаривал, то дразнил тебя:
  – Да просто скажи! Что тут такого-то! Я же знаю, что это так. Просто скажи – и все.
  – Почему не сказать, если это правда? Ты же для этого и приехала на Запад. Разве нет?
  – Ты только что по полу ползала. Не помнишь? Разве леди себя так ведут? Но я же не в упрек, послушай! Тебе было весело, всем было весело... Скажи, и мы отпустим, и опять всем будет хорошо и весело.
  – Ой, какая же вы, мисс, вредная! Какая вы упрямая! Упрямая, плохая, взбалмошная девочка. Ты заставляешь меня заставлять тебя! Зачем это нам с тобой? Или тебе всё это нравится? А? А!? Я прав?
  – Ну, ну... давай по одному слову! Скажи, "ах, мистер..." – и хватит. Ну? Ну? А я тебе воды дам глотнуть. Или лучше виски? Что выбираешь, милая?
  Ты в тот момент очень не хотела ещё виски, буквально всеми клеточками тела. И очень хотела спать. И была пьяная, напуганная и беззащитная. Поэтому в конце концов в комнате все же прозвучало "заветное":
  – ...всю... мою... жизнь...
  И он почти зажмурившись от удовольствия, кивнул, почувствовав точку излома и услышав, как хруст этого излома эхом отозвался в его пустом, холодном, не способном любить сердце.
  – Кина – молодчина! И чего было упрямиться? Все, Джетро, кури!

***

  Он забрал тебя у него и бросил на кровать, лицом вниз. Ты нашла подушку и стала засыпать, решив подумать завтра о том, как тебе теперь с этим жить, и где взять мыло, чтобы вымыть рот после этих слов и после его поцелуя. И все же немного радуясь, что жестокий дурдом, в который превратился опасный поначалу и приятный в середине вечер, закончился.

  – Да ладно. Я не это имел в виду, – сказал Джетро, нехотя, видимо отвечая на какую-то реплику из их спора, который ты пропустила. – Пошли уже.
  – Как это пошли? Дама просит, а я уйду? Это не по-мужски, Джетро. Нет, сэр! У нас сейчас с мисс МакКарти будет любовь, чистая, как горный воздух, и сладкая, как швейцарский шоколад.
  – Ну, ты мне-то не заливай. Не пробовал ты швейцарский шоколад, партнер.
  – А какой? Французский? Как правильно называется то, что мы пили тогда в Денвере? Горячий шоколад, да? – он стянул с тебя панталоны и с полминуты разглядывал всё то, что так хотел увидеть весь вечер, пока ты сидела за карточным столом. Потом сказал, смеясь, – Джетро, а я, похоже, влюбился!
  Джетро кивнул на тебя.
  – Остыл твой шоколад, влюбленный. Пойдем.
  – Мы щас подогреем! – Кареглазый хлестнул тебя по ягодицам с такой силой, что ты враз проснулась и прикусила губу от боли, вжавшись лбом в подушку. – С самого утра мечтал о горячем шоколаде! – сказал Кареглазый, быстро, порывисто раздеваясь и слегка морщась от боли в боку.
  Джетро покачал головой, дескать, "вот тебе делать нехер, партнер", и сел в кресло, сам не зная, почему. Он бы ушел, наверное, но, во-первых, он не очень хорошо понял, что сейчас произойдет, и думал, что "партнеру" самому быстро станет неинтересно забавляться со спящей – в чем удовольствие? Во-вторых, он хотел спокойно докурить. А в-третьих... в-третьих, такие люди, как он, конечно, не ходят в театры, но сидят до конца на спектаклях, даже если они разворачиваются в стрелковой траншее под огнем или в номере отеля посреди Канзаса.
  – И тебе останется! – услышала ты, опять проваливаясь в сон. Но спать не дали: кто-то начал тебя бессовестно лапать там, где даже такой смелый любовник, как майор Деверо, не позволял себе прикасаться к твоему телу, и грубо совать в тебя ловкие пальцы. Ты ворочалась и отпихивалась пятками.
  – Не надо! – говорила ты сквозь сон. – Отстань! Прекратите! Я спать хочу.
  А потом что-то навалилось на тебя и прижало к заскрипевшей кровати. Стало тяжело дышать. Ты враз проснулась, напуганная, беспомощная.
  – Милая, ты же француженка наполовину, да? – горячо прошептал над ухом Кареглазый. От него по-прежнему приятно пахло духами и чисто выбритым лицом, но тебе было не до того. – У тебя французский акцент?
  "Это он новоорлеанский за французский принял," – догадалась ты.
  – Ново... орлеААААААА! ААА-м-м-м...
  Крик оборвался, когда он зажал тебе рот рукой. Он сказал:
  – Знаю, что ты без ума от меня, милая, но давай не будем весь отель будить!

  Он терзал тебя резко, глубоко, так, что даже ему самому было немного больно, и ещё болью отдавалась рана в боку – он стискивал зубы от этой боли, и распалялся ещё сильнее. А когда он видел, что ногти на твоих маленьких пальцах впиваются в твои же маленькие ладони, это нравилось ему больше всего. В эти моменты он чувствовал, что его боль – твоя боль.
  Через наполненные до краев страданием, слезами и мычанием двадцать минут, в течение которых ты узнала, как нежен и ласков был с тобой Мишель Тийёль, Кареглазый наконец, слез с тебя, сытый и слегка усталый.
  – Ты прелесть, что за вишенка, Кина МакКарти, – сказал он, почесав у тебя за ушком. Потом почти ласково шлепнул по ягодице, будто ставя печать, и начал одеваться.

  Но это был первый акт пьесы, а запланирован был и второй. Он поиграл в тебя, он хотел теперь поиграть... в Джетро! Раньше он этого не делал, потому что в Джетро играть было ооочень опасно. Но именно поэтому он чувствовал, что это должно быть ну ооочень круто!

  – Джетро, дама ждет! – сказал Кареглазый, застегнув жилетку и закуривая папиросу.
  – По-моему, дама спит, – хмуро ответил Джетро. Это было не совсем так, но недалеко от истины. А у него что-то пропало настроение. Когда кареглазый только начинал забавляться с тобой на кровати, его напарник не особо напрягался, потому что ему казалось – ну что такого, "пощекочет" партнер девочку немного и отстанет. Ты же стреляла в него? Стреляла. Мог он получить за это небольшую компенсацию? "Имеет право, так-то". Но когда ты закричала от боли, Джетро разом опять вспомнил всё, что лучше бы давно забыл.
  – А мы сейчас разбудим! – сказал Кареглазый.
  – Да не надо, партнер...
  – Ты, что отказываешься?
  – Да пошли уже...
  – Как это так!? Посмотри, какая вишенка! Не? Не нравится? Смотри, сейчас в её саду распустятся розы! – кареглазый стал быстро хлестать тебя ладонью по ягодицам, чтобы они покраснели. Боюсь, что ты так обессилела, что даже не протестовала.
  – Смотри, сколько роз, и ни единого шипа!
  Джетро, конечно, видел кокетливые ямочки внизу спины и изящной формы ноги, и запал на всё это, как запал бы любой. Но он перешел черту, а ты была всё ещё там, за этой чертой, и ему почему-то не хотелось протягивать руку из-за неё и трогать тебя, замаранную, но все ещё тускло светящуюся. Он не смог бы это объяснить Кареглазому, поэтому просто крикнул:
  – Перестань, а!?
  Кареглазый перестал, но не сдался.
  – Румяные булочки и горячий шоколад. М-м-м-м... Или что, старость не радость, друг мой?
  – Да не...
  – Джетро! Я тебя не узнаю... А-а-а! Дошло! Ты после меня брезгуешь что ли!?
  – Да нет, я...
  – Точно нет?
  – Да точно, точно, чего ты пристал!?
  – Ну... ты мой партнер, и ты ведешь себя странно. Я же должен тебе доверять, так?
  – Да просто... она же девочка ещё, ну посмотри на неё! Как-то оно...
  – Так самый сок! И она сама говорила, что мечтала, ты слышал!
  – Про меня не говорила.
  – О, один момент! – он схватил тебя за волосы и задрал твою голову над подушкой. – Ми-ла-я! Скажи-ка мистеру Джетро: "Ах, мистер Джетро, я мечта..."
  – Перестань, а!? Я по-хорошему прошу! – снова крикнул Джетро, трезвея и злясь.
  – Как скажешь. Но ты понял идею. Она скажет что угодно кому угодно. А ты мнешься, как...
  – Да слушай, она же ничего такого не сделала, чтобы так-то вот...
  – Джетро, опомнись! Она в меня стреляла!
  – Да она уже спит! Она же пьяная, как... Я так не люблю.
  – Милая! Ты не спишь? – он хлестнул тебя ещё разок, очень сильно, чтобы ты точно вскрикнула. – Уже не спит, Джетро. Ждет и надеется.
  – Черт тебя дери! Че ты пристал-то ко мне?
  – Слушай... тебя уломать сложнее, чем её было, ей-богу!
  – А на хера ты меня-то уламываешь?! Че ты пристал ко мне, а?! – ощетинился Джетро.
  – Да я не пристал, я просто не хочу, чтобы между нами оставалась недосказанность.
  – Нет никакой недосказанности.
  – Так что, тебе её жалко? Девку, которая мне чуть легкое не продырявила? Жалко? Серьезно, да? А может, ты влюбился? А? А?!
  – Чего-о? Да нет, я просто...
  – А-а-а-а... вот оно что! Понимаю-понимаю! Ты раскис, старина! – Кареглазый щелкнул пальцами, как будто сделал открытие. – Ты раскис. Ты раньше...
  При слове "раскис" Джетро "снесло ветром шляпу". Может, оно у них что-то обозначало между собой.
  – Ох, как ты достал-то, меня, а!!! – страшно рявкнул он и поднялся с кресла. – Ладно!!!
  – Другое дело! Р-р-р-р-р! Узнаю тебя, парррр-тнёррррр! – изобразил Кареглазый твердое, рокочущее "р" Джетро.
  – Сделай одолжение, заткни пасть!!!
  – Для тебя – все что угодно, – Кареглазый занял его место в кресле и снова закинул ноги на столик.

  Джетро разозлился не на тебя, но досталось тебе – с ним было ещё больнее и жестче. И от кареглазого хотя бы пахло приятно. От Джетро разило дешевым сигарным табаком так, что этот запах пробивался даже в твой проспиртованный мозг. Иногда от остервенения, он не попадал, и входил "куда положено", но всё равно было больно. Может быть из-за того, что он сильно злился, или из-за того, что был старше Кареглазого, пытка затянулась. Ты уже даже не могла кричать – только стонать и всхлипывать, и когда всхлипывала громко, он ничего не говорил, но рычал от злости и вбивал тебя в кровать всем телом. В эти моменты ты ощущала, какая ты маленькая и мягкая без платья, кринолина и корсета, и какой он большой и злой. Он был, как огромный, матерый, ещё сильный чалый жеребец лет десяти: беспородный, у которого из-под гнедой масти пробивается серебристый волос, и который кроет испуганно ржущую тонконогую годовалую английскую кобылу. Или как рассвирепевший серый кот, который давит лапой мышь.
  Наконец, он с хриплым ревом доскакал до финиша и отлип от тебя.
  – Ништяк, – сказал кареглазый и похлопал несколько раз в ладоши. – Сорвал все розы, выпил весь шоколад! Мой друг Джетро в форме! Без сомнений! Ну, я был прав? Вишенка что надо?
  – Пош-шел ты!!! – ответил старший, тяжело дыша.
  Тебе было, мягко говоря, не до них. Ты была одновременно опустошена, и в то же время немного счастлива, что твоё истерзанное тело оставили в покое.
  А у них там всё раскалилось. Молодой поиграл в Джетро, а Джетро был попроще, и он всей этой херни не понимал, но почуял, что им сманипулировали, и закусил удила.
  – Ну че, доволен!? – прорычал он, застегивая штаны и надевая перевязь с револьвером.
  – Успокойся, – твердо сказал Кареглазый.
  – Я спросил, ты доволен, партнер!? Ты, мать твою, доволен теперь, а!?!?!?
  – Я говорю, успокойся.
  – Что ещё сделать, чтобы ты от меня отстал!? Кого ещё надо выебать, убить, обыграть!?
  – Да никого. Всё путем.
  – Путём, говоришь!? Путём, да!?
  Если бы ты не была так обессилена и пьяна, то наверное, сейчас бы испуганно забилась в угол, потому что почувствовала бы, что в комнате вполне могут раздаться выстрелы. Но Кареглазый знал своего напарника хорошо, и знал, что делать – он протянул ему бутылку.
  – На, выпей.
  Джетро, еще раз выругавшись, выпил из горлышка, вытер усы, выпил ещё – и подуспокоился. Чиркнул спичкой, жадно прикуривая.
  – Ладно, – сказал он. Помолчал. Посмотрел на тебя, свернувшуюся клубком и уже почти спящую пьяным сном на пропитанной слезами подушке. С быстро потухающим наслаждением наркомана выдохнул дым. – Черт, такая девочка красивая, а? Не повезло ей с нами.
  – С нами всем не везёт. Так уж повелось, старина.
  – Это да. Пошли спать что ли? С утра на дилижанс.
  – Ты иди.
  – А ты что, не наигрался?
  – Не доиграл.
  – Чего-о?
  – Не доиграл, говорю.
  – Чего не доиграл?
  – С ней не доиграл.
  – В смысле?
  – Ну, знаешь, как в картах. Я сегодня хотел "клетчатого" докрутить "до скрипа", а тут она вошла. Сбила настрой. Его я отпустил, а её не отпущу.
  – А что ты с ней ещё хочешь сделать?
  – Да так... Не бери в голову. Ничего такого.
  Джетро опять помолчал. Потом сказал с подозрением:
  – Партнер. А ты точно не перебарщиваешь?
  – Я всегда перебарщиваю. Такой уж характер у меня, – Кареглазый пожал одним плечом. – Уже не перекроишь.

  В тот момент, тебя ещё мог бы спасти Джетро. Кареглазый чувствовал, что с ним все же хватил лишку: и с этим "раскис", и с "вишенкой что надо", с хлопаньем в ладоши. Эх, если бы только Джетро уперся сейчас рогом, опять завелся бы и рявкнул: "Все, хватит с неё, я сказал!" Тогда Кареглазый отыграл бы назад, оставил бы тебя в покое и не стал "доламывать", как растоптал когда-то ногами в блин уже сломанную, но все еще красивую игрушечную бригантину.
  Но Джетро очень устал. А главное, он сдался. Он сдался уже давно, три года назад, когда в сосновой роще смог нажать на спуск в первый раз и не смог во второй. А вместо этого расстрелял весь барабан в воздух и, когда револьвер стал впустую клацать бойком по бесполезным капсюлям, швырнул его в реку, упал на землю, обхватил голову руками и завыл в голос от бессилия, жалости и ненависти к себе. Он выл, пока не охрип, он бил руками по земле и рвал траву, а потом выбился из сил и только тихо стонал, ворочаясь под сосной. Он так и не простил себе ни эти "малодушные" выстрелы в воздух, ни этот вой, ни это бессилие. Не было в целом свете никого, кто сказал бы ему: "Джетро, ты же не виноват! Ты же хороший парень! Так вышло! Но ты-то не виноват!" Под грузом этой вины, мнимой или настоящей, он сломался, махнул на всё рукой и растворил всё хорошее, что в нем осталось в виски, сигарном дыме и мелких страстишках карточных игр. "Должен был сдохнуть. Не сдох – значит, не сдох. По херу теперь всё. Приказа "раскисать" не было," – так он про себя решил.
  И потому частенько ему вдруг становилось безразлично то, что минуту назад имело смысл.

  – Ладно, – сказал Джетро. – Ты только не проспи.
  – Мне тут на полчаса работы.
  – До утра тогда.
  – А, да, слушай, дружище, ты это... Можешь червю этому, коридорному, за дырку в стене заплатить? Ну, от её пули.
  – Могу.
  – И чаевых там насыпь нормально? Я отдам. Сделай сейчас, чтоб не забыть, ладно? И иди спать.
  – Ладно.
  Кина МакКарти уже спала и не знала, что с ней, напоенной дешевым бурбоном до рвоты, гнусно обманутой, сыгравшей во всю эту мерзкую игру и проигравшей больше, чем какие-то пять тысяч долларов, дважды изнасилованной, ещё можно как-то "доиграть".

  Но оказалось... Ох. Оказалось, что ещё как можно, Кина, ещё как можно...
  Джетро вышел из номера, Кареглазый спокойно докурил, затушил папиросу о ручку кресла, встал. Посмотрел на тебя ещё разок.
  – Нет, пора и честь знать! – хмыкнул он себе под нос. А потом достал из кармана опасную бритву и бесшумно открыл её.

***

  Последнее твоё воспоминание о вчерашнем (вернее, уже сегодняшнем) дне было смутным. Кто-то тряс тебя и твердил: "Проснись, Кина, проснись!"
  – Ох, дайте поспааать, – сказала ты измученно, с трудом разлепив губы.
  Но он тебя ещё потормошил, и ты поняла, что пока не откроешь глаза, спать тебе не дадут. Комната была залита тусклым предутренним полумраком.
  – Что ещё?...
  – Смотри! – сказал он. Лицо его расплывалось. У тебя перед лицом он держал руки в тонких кожаных перчатках, у одной был зачем-то обрезан указательный палец. В каждой руке было по монетке в пять центов.
  – Это тебе. Вспоминай меня почаще, милая.
  – Ссс... пасибо... – сказала ты. Или ничего не сказала, а просто молча отрубилась и уже не увидела, как он посылает воздушный поцелуй. Точно не помнишь.

***

  Итак, мы дошли до того момента, как ты очнулась на полу в своей комнате, в одном чулке и сорочке – более на тебе ничего не было.
  Ты попробовала подняться на ноги – и со второй попытки это получилось. Потом твой взгляд наткнулся на треснувшее зеркало. Ты, пошатываясь, подошла ближе и заглянула в него.

  Оттуда на тебя посмотрело какое-то чучело – красные глаза, распухшая губа, растрепанные волосы... Ты моргнула несколько раз, и по ответному морганию поняла, что эта женщина в зеркале, видимо, все же Кина МакКарти.
  Потом ты обвела взглядом номер.

  Монетки лежали на столике. А остальной номер... остальной номер был разгромлен вхлам: зеркало треснуло, занавески были сорваны (поэтому солнце и светило тебе в лицо), даже обои в паре мест ободраны, а легкий сквозняк гонял по полу перья из смертельно раненой подушки. Одно как раз и пощекотало твою щеку перед тем, как ты проснулась.
  Ты очнулась на полу неслучайно. Твой огромный чемодан (вычищенный вчера коридорным), валялся в углу раскрытый, как будто у него при виде тебя отвалилась челюсть. Твой саквояж был выпотрошен. А на кровати высилась груда одежды. Ты вытащила из этой кучи прожженные сигарой панталоны. Потянула носом воздух – кто-то вылил на гору тряпья остатки виски из бутылки, лежавшей теперь на ковре. На нем, кстати, были пятна.
  Ты надела панталоны и второй чулок, чувствуя, как всё внизу стонет, и жжёт, и зудит. Потом взяла корсет, покрутила в руках – завязки были спороты. Взялась за платье – разорвано, вернее, тоже вспорото. Ещё одно платье, любимое, лучшее – изрезано в лохмотья. Дорожный кринолин из китового уса – изломан. На гитаре – обрезаны струны, а корпус – разломан.
  Надо ли уточнять очевидное? Твоих денег, конечно, нигде не было.
  Короче, он не оставил тебе ничего, кроме панталон, чулок и двух монеток по пять центов. Как ты раньше думала: "Ради дела я готова пройти по городу голой?" Ох, нет, пожалуй, это был не тот костюм, в котором стоит отправляться на прогулку по Эллсворту...

***

  Было бы уместно, наверное, сесть и как следует прорыдаться за всё сразу, но, во-первых, слишком мутило, а во-вторых...
  А во-вторых в дверь постучали!
  Это был портье. Он сказал, что уже четвертый час, а расчет вообще-то в двенадцать, и что надо оплатить следующий день или съезжать. Ладно, разберемся.
  Ты сказала ему убираться к черту, но потом все же попросила захватить оттуда горячую ванну и кувшин чистой воды. Потом взяла ключ, выбросить который Кареглазый все-таки забыл, хоть и собирался, и заперлась на всякий случай.
  Потом оделась в то из платьев, которое было наименее изорванным. А, черт... Все равно было видно и кокетливые кружевные панталоны, и чулки, и то, что сорочка рваная. Петтикоты были похоронены где-то под грудой белья, наверняка в таком же состоянии, как и все остальное. В таком виде даже нос высунуть из номера было страшно.
  В следующий раз портье пришел с хозяином. Они попросили тебя открыть дверь. Нельзя было, чтобы они видели тебя в таком состоянии! Ты сказала, что тебя обокрали... и чтобы они позвали маршала или шерифа.
  За дверью всё затихло.
  – Но заплатить-то вы можете? – спросил хозяин.
  – Сейчас нет, я же говорю, меня обокрали.
  Пауза.
  – Но ванна-то...? – спросил хозяин. – Вода же остынет.
  Ты поколебалась. Но ванна... горячая ванна... это было слишком заманчиво! И ты сказала "да", отперлась и сняла с двери крючок. Эта ошибка была роковой, хотя если подумать, она мало что изменила в твоей судьбе – у них же был свой ключ, да и выломать такую дверь они бы смогли, просто не хотели.

  Хозяин вошел в номер. Он посмотрел на тебя, на номер, потянул носом воздух, потом снова посмотрел на тебя.
  – Дело серьезное, – сказал он. – Надо идти к маршалу. Прямо сейчас, мэм.
  – Но я не могу пойти в таком виде.
  – Правильно! Но и тут его ждать не следует. Пойдемте, я вас отведу...
  – Куда?
  – В другую комнату, там хотя бы почище. Там вам будет лучше и спокойнее. Пойдемте-пойдемте!
  – А где ванна?
  – Да там как раз и стоит!
  – Мисс, кто это всё сделал? – спросил портье.
  – Те двое. С которыми я играла.
  – А-а-а... а как они в номер-то попали?
  Что ты могла ответить?
  – Погоди-ка с вопросами, парень. Не видишь, даме плохо!
  Они, поддерживая тебя под локти, спустились по лестнице. Слава богу, в лобби никого не было. Хозяин кивнул коридорному. Все так же держа тебя под локти, они двинулись... к дверям?
  – Эй! – крикнула ты, вяло упираясь. – Куда вы меня...
  Тут они перестали ломать комедию и грубо вытащили тебя на крыльцо.
  – Значит так, – сказал хозяин. – Вещи я конфискую за ущерб. И чтобы я тебя здесь больше не видел. Исчезни! Поняла? А то хуже будет! Всё, пошла.
  И они кинули тебя с размаху с крыльца прямо в ту самую жирную, холодную, вязкую канзасскую грязь.

  Ты провалилась в неё почти по локти, брызги попали на лицо, и кончики растрепанных волос оказались в грязи. Матерь Божья!
  – Исчезни! – повторил хозяин. Дверь закрылась.
  Всё просто – ему не нужна была такая реклама отеля, который позиционировался, как "приличный". Шлюха (а выглядела ты сейчас именно так) напилась, видимо, проигралась в карты, палила в людей из пистолета и в пьяном отчаянии разгромила номер. А потом отказалась платить и заявила, что её обокрали. Ой-ёй-ёй-ёй-ёй!
  Это для тебя все было ясно: "Вы что, идиоты?! Я что, свои платья сама изрезала!?" А для них это была мутная история, в которой неинтересно разбираться: "А кому это вообще могло понадобиться? И зачем? Бред какой-то. Ладно, люди, а тем более женщины, и не такое спьяну творят."
  Проще сделать вид, что ничего вообще не было. А те двое... во-первых, они уже далеко. Во-вторых, они-то вроде были более-менее приличные, вон, даже дырку в стене, и ту оплатили, а уж сколько коридорному на чай дали! А в-третьих, хозяин на раз выкупил по повадкам, что с такими людьми, как они, задираться может выйти себе дороже. В общем... Какой шериф? Какой маршал? Ничего не было. Ты заявишь кому-то, что тебя обокрали? Эммм, попробуй! Кто тебе в таком виде поверит? Надо просто вымарать тушью твоё имя в гостевой книге, продать вещи, сделать ремонт... и забыть. Разбираться? Чтобы что?

  Рядом никого не было, но вдалеке на улице бродили какие-то люди. Они покосились на тебя, но никто не поспешил, чтобы подать руку. Наверное, похожие сцены в этом городе периодически случались. Хотя, может это было и хорошо? Подойдут, а ты – при полном параде: в драном платье, в грязи и перегаром разит... ой, мамочки...



  Ты с трудом выкарабкалась из грязи. Там, на главной улице Эллсворта, на веки вечные сгинули в буром месиве твои красивые туфли. Искать их тогда показалось тебе безумием. Минут десять спустя ты об этом пожалела, но было уже поздно отыгрывать назад...

***

  Споткнувшись и чуть ещё раз не упав, ты все же добралась до проулка. Из окна дома над головой доносился гомон голосов и смех.

  Был бы здесь Лэроу, он бы придумал что-нибудь, сказал бы тебе: "Мисс МакКарти, ни за что не берите это в голову! Слова – это просто потревоженный воздух! За ширму, за ширму и сидите там пока! А я улажу дело с отелем."
  Был бы здесь Фредди, он бы обнял тебя, вот такую, как есть, грязную, и сказал бы: "Не унывай, Кина! Не унывай! Ты же ирландка! Мы не унываем, это у нас в крови! Знаешь ведь, я тебе говорил: у всех людей семь смертных грехов, а у ирландцев всего один – уныние!"
  Был бы тут был Майк Огден, он бы в недоумении раскрыл свои светлые голубые глаза, набросил бы тебе на плечи плащ, прижал бы к себе и не отпускал бы, пока ты не выплакалась у него на плече, гладил бы по голове, приговаривая: "Ну-ну-ну...". А потом, сказав: "Мисс МакКарти, вы подождите тут, я мигом!" – спалил бы нахер этот отель (и полгорода, если понадобится), достал бы тех двоих из-под земли, застрелил бы их, повесил и ещё раз застрелил уже у тебя на глазах.
  Был бы хоть кто-то! Но никого не было. Ты была тут одна.

  А это был даже не Эбилин. Это был, мать его, Эллсворт – город с дурной славой.

ссылка

***

  Тебе срочно надо было вымыться. Но как? Ты не знала, где тут колонка, в каком доме можно попросить помощи, а какие лучше обходить стороной, и даже десять центов остались в номере. Но ты вспомнила, что проезжая вчера на дилижансе, видела ручей, берега которого поросли кустами в нескольких местах. Вообще-то это был не ручей, а Смоки Хилл Ривер, но шириной она тут была метров шесть от силы.
  Босая, полуодетая, бочком-бочком проходя в щели между домами, где пахло мочой и валялись разбитые бутылки, ты вышла из города к ручью и спряталась в кустах на берегу. Хоть бы никто за тобой не увязался! Нет, вроде никого.
  На берегу пахло тиной и палым листом.
  Ты разделась, вошла в ручей. Стоял октябрь, и хотя воздух был теплый, градусов двадцать пять, вода была, конечно ледяная – она резала холодом. В кожу впились тысячи иголок. Но надо было смыть с себя всё это.
  Темная вода напомнила тебе страшную ночь на Миссисипи: 1865-й год, пароход "Султанша". Ты, вероятно, ещё не до конца понимала, что с твоей жизнью только что произошла катастрофа сравнимого масштаба, "взрыв котлов."
  Стуча зубами, ты зашла по пояс, смыла грязь с рук, с кончиков волос. Опустила в воду лицо, даже с некоторым с наслаждением омыла распухшие после игры в "пас-рэйз" соски. Поколебавшись немного, жадно напилась – аж зубы заломило.
  Оскальзываясь по глиняному склону, ты вылезла на берег. Жаль, что там не было художника с кистью, потому что в этот момент ты, даже мокрая и дрожащая, смотрелась невероятно красиво: оскорбленная людьми американская речная нимфа из какого-то непридуманного никем мифа.
  Увы, платье постирать не удалось – в мокром ты замерзнешь, совсем без платья тоже... Сколько оно сохнуть будет? Да и куда ты пойдешь без него? Не ночевать же тут, в кустах... По ночам было градусов восемь. Снова оделась в грязное, прямо на влажное, заледеневшее тело. Господи, как холодно. Как больно. Как унизительно. Как одиноко.
  После этого ты села, обняла себя за плечи, сжала колени, и дрожа, стала думать, что же теперь делать.
  Соображалось плохо – одновременно и мутило, и очень хотелось есть.
  На секунду подумала – утопиться бы! Но ручей был мелкий, ты сразу представила, как одеревеневший труп потом найдут ниже по течению, подцепят багром, вытащат... И тыча пальцами в кружево на панталонах скажут: "О, смотри-ка, ещё одна шлюха всплыла." При этих мыслях сразу перехватило горло, ты поняла, что это слишком ужасно.
  Нет.
  Ты встала и тихонько пошла к городу. В сумерках на окраине нашла какой-то сарай с сеном, не запертый. Спряталась в нем, залезла в сено и лежала в оцепенении, пока не заснула. Надо было набраться сил, как-то это всё переварить, пережить. В сарае пищали мыши (почти как у дедушки, только там летучие были), но людей в Эллсворте ты, вероятно, боялась больше. И правильно.

***

  Тебе приснился Лэроу.
  – Qui n'as pas ni loi ni doi? А? – спросил он насмешливо, качая головой.
  – Я у вас взяла четыре тысячи! – вспомнила ты. – Простите, я в таком виде...
  – Вздор! – сказал он. – Нарушайте правила дерзко... Кто они были, кстати?
  – Пехотинец и кавалерист, – вздохнула ты.
  Он подошел к тебе. Ты дотронулась до него. Вы о чем-то говорили. Он обнял тебя. Что-то у него там внизу упиралось тебе в живот, нажимало.
  "Он? Мистер Лэроу?!"
  – Что поделаешь! Вы слишком любите играть, как и я. А всякое действие, – он поднял палец в воздух, – рождает противодействие!
  – Да? А почему вы...
  – Я сдал себе восьмую пять раз, а вы не заметили. Но потом уехали от меня. Закономерный итог, не так ли?
  – Мистер Лэроу, а вы можете прекратить это?
  – Прекратить что? – спросил Лэроу, озадаченно.

  Ты проснулась, потому что что-то действительно настойчиво тыкало тебя чуть ниже пупка.
  Это была палка.
  Над тобой стоял мальчишка, лет десяти-двенадцати, и осторожно тыкал ею в тебя. Очевидно, он по малолетству понял известное выражение об "игре в палки-дырки" слишком буквально. Под левым глазом у него был пожелтевший уже синяк. "Это его отец так", – догадалась ты. Губа рассечена. "А это мама приложила."
  Он насторожился, увидев, что ты открыла глаза.
  Ты прогнала остатки сна, поднялась на ноги, отряхнула прилипшее сено. Ты очень сильно замерзла, но была жива.
  – Доброе утро, – сказала ты, подышав на руки.
  – Ты грешница? – спросил он. – Как в Библии?
  Надо было сваливать, пока он родителей не позвал. Всё понятно тебе стало с этим городом. Он был из того места в Библии, где Бог сильно разозлился.
  Ты не ответила, а пошла оттуда быстрым шагом.
  – Грешница! Грешница! Грешница-скворешница! – закричал тебе вслед мальчишка. – Тю-лю-лю-лю-лю!
  Он бросил тебе в спину несколько комьев земли, и ты побежала бегом.

***

  Укрылась ты все в тех же кустах у ручья, немного согревшись на бегу. Ничего, скоро солнце взойдет, станет потеплее.
  Ты посидела, снова размышляя о том, куда же теперь пойти и что делать. Задумалась, а потом услышала, как ярдах в двадцати тявкнула собака.
  – Бадди, след! – крикнул знакомый, звонкий мальчишеский голос. – След! Ищи! Ищи!
  Этот малолетний гаденыш собаку привел. Ты посмотрела вокруг... палку бы взять. Палки не было, но ты нашла хороший камень по руке. Сейчас кинешь в него, он отстанет.
  Ну что, сидеть ждать, пока с собакой тебя найдет? Или выйти из кустов? Гаденыш.
  Ты разозлилась. Хотя, стоп! А вдруг он тебе поесть принес? Это было бы ох как здорово – под ложечкой сосало! А вдруг это яичница с беконом? Сухари? Да хоть яблоко бы... Может, с камнем погодить?
  Ты выглянула из-за кустов... и обомлела. Он был не один – он привел друзей.
  – Вот она! – крикнул он, показывая пальцем. Их было шестеро, мальчишек от восьми до тринадцати лет.
  Они смотрели на тебя, ты смотрела на них. Ну, и личики. Банда.
  – Как тебя зовут? – спросил один.
  – Мисс МакКарти, – ответила ты, призвав на помощь все достоинство, которое у тебя ещё оставалось.
  – Не лги! – крикнул самый первый. – Никакая ты не мисс! Ты грешница.
  Полагаю, что как девушка, знакомая с Законом Божиим, ты резонно заметила, что может и грешница, но Господь велит прощать, и кто без греха, пусть первый бросит камень. Может, они в церковь ходят?
  Дальше подал голос картавый, с оттопыренным ухом – за него его, похоже, часто таскали. Он отвесил такую реплику, от которой у тебя холодок пробежал по спине:
  – Она не гъешница. Она шъюха. Дядя Дугъ-яс гово-ит, шъюх надо т-ыахать.
  – Твой дядя Дуглас вечно ходит алкоголизирррованный! – с гордостью за то, что знает умное слово, и за то, как звонко у него получается "р", сказал другой, самый маленький. А, понятно: сын врача или аптекаря, нахватался у папы.
  – Не умничай, – огрызнулся картавый.
  – Нет, – сказал самый первый, с собакой. – Она грешница! Она сама так сказала.
  Фух, это всё же лучше. Библия учит прощению, в отличие, похоже, от дяди Дугласа...
  Но черта с два:
  – А грешниц наказывают. Давайте её накажем!
  Эта идея всем понравилась, и они пошли на тебя, злые, жестокие, привыкшие к травле дети фронтира. Не виноватые в том, что в их когда-то тихом городке насилие и разврат вдруг резко стали нормой. И что в тех местах из Библии, которые цитируют пастыри, постоянно кого-то наказывают.

  Ты не захотела выяснять, как именно тебя будут наказывать за чужие прегрешения. И хоть за тобой и водились кое-какие грехи, ты швырнула в них камень и бросилась бежать через луг. Они побежали за тобой.
  – Тю-лю-лю-лю-лю! – кричали они и смеялись. Собака лаяла.
  Ты бежала долго, потом наколола пятку и упала. Может, отстали? Обернулась – они спокойно шли в отдалении, но заметив, что ты упала, поднажали. Ах, ну да, у них же собака. Они тебя всё равно найдут.

  Они гоняли тебя ещё с четверть часа, может быть, воображали себя индейскими охотниками или наоборот кавалеристами генерала Крука или генерала Кастера. Ты запыхалась. Надо было менять тактику. Ты пошла к дороге.
  Тогда они спустили собаку. Собака была маленькая, лохматая и не очень злая: она только прыгала вокруг тебя и заливисто лаяла, но ты боялась, что если побежишь – она тяпнет за икру. Ты замешкалась, и тогда они тебя нагнали. У них были в руках комья земли, они начали обстрел из всех орудий в стиле адмирала Фаррагута, а ты в отчаянии закрывала лицо руками. Спасибо, что не камнями кидали, как в Библии! Потом они стали быстро тебя окружать. В глазах у них горел азарт.
  – Заходи справа! Пит – ты слева!
  Они прижали тебя к канаве у дороги и столкнули в неё. Ты уж совсем выбилась из сил и осталась лежать там, не поднимаясь. Канава была неглубокая, может, по колено или чуть глубже, но с крутыми склонами. Хорошо, что за прошлый день земля немного подсохла, и в канаве не было воды.
  Дети стояли над тобой и совещались.
  – Как мы её накажем?
  – В Библии их побивали. Давайте её побьем.
  – Меня отец ремнем порет. Значит, и её так же.
  – А есть ремень?
  – Нет...
  – Можно прутом!
  – Нет, она грешница! Надо из Библии наказание!
  – Там голову кому-то отрезали и на подносе принесли.
  – Да, было.
  – Ты че, дурак, это святой был, который крестил. А отрезали из-за грешницы как раз!
  – А, точно.
  – Это место пастор Даффи читал, когда маршал ранил помощника из-за грешницы.
  "ДА ЧТО ЭТО ЗА ГОРОД!?" – подумала ты. – "Маршал стрелял в своего помощника из-за девки? Чт... Что-о-о!?"
  – А на прошлой неделе одного дядю вываляли в перьях! – ох, вот это поворооот...
  – Кто знает, где деготь взять?
  – А перья где возьмем?
  – Подушка нужна...
  – Да...
  – На конюшне деготь есть! Я знаю, где ведерко украсть.
  – Надо костер развести, чтобы горяяячий стал...
  Но это, конечно, они хорохорились, а может, нарочно тебя пугали. Победило, как всегда, привычное.
  – В Библии в перьях тоже не валяли.
  – Может, все-таки просто выпорем?
  Пороли, видимо, их тут всех, даже мелкого из аптеки. А может, нормальные дети, которых дома не бьют, просто в таких бандах по улицам не бегают?
  – Ладно.
  – Сейчас ты у нас покаешься, грешница. Помните, как пастор Даффи кричит? ПОКААААЙТЕСЬ, БЛУДНИЦЫ ВИВИЛОНСКИЕ! – передразнил тот, самый первый, гладя собаку между ушами. Все засмеялись.
  – У меня ве-ёвка есть, – сказал картавый. – Давайте свяжем ей у-уки сначава!
  – Пит, а Пит, наломай прутьев быстренько!
  – Аг-а-а-а! – злорадно сказал Пит.
  Веревка была ненастоящая: тоненькая, похожая на шнурок, в ярд длинной, и ты представила, с какой силой они перекрутят тебе ею запястья, чтоб было "надежно". Но они не очень хорошо знали, с какой стороны взяться за дело, поэтому малость замешкались.
  Они спустились в канаву, ты машинально стала отодвигаться от них, отползая спиной вперед по дну и не сводя с них глаз, пока не уперлась в того, который стоял позади.
  – Оп-па! Попалась! – сказал он, и нажал ладонями на твои плечи.

  Шесть пар деловитых, худых мальчишечьих рук, с грязными ногтями. Эти руки, наверное, поджигают муравейники, стравливают жуков с пауками, привязывают кошкам к хвостам консервные банки... Сложно было понять, воспринимают они тебя, как взрослую, или как большую девочку, над которой по каким-то странным правилам взрослых можно безнаказанно издеваться почти как угодно.
  Знаешь, Кина, что общего между воинами племени кайова и обычными канзасскими ребятишками, которых бьют родители? И те, и другие абсолютно лишены пощады к пленникам. Именно это ты прочитала у них в глазах. Ты теперь понимала, откуда взялась жестокость в волонтерах Чивингтона, которые на Сэнд Крик по слухам рубили саблями индейских женщин с грудными детьми. Волонтеры же были вот примерно такими "детьми", прошедшими всё это, только лет на пять-семь постарше, сильнее, злее и с саблями. Ты-то хотя бы была белой, а индейцы – вообще никем.

  Ты слышала, как трещит куст, из которого Пит выламывает им всем по розге, и понимала: ох, как они будут тебя пороооооть! Со свистом! А сын аптекаря будет бегать, толкаться и говорить: "Дайте и мне! Дайте посмотреть"! Когда его к тебе подпустят, там уже особо нечего будет наказывать. Раз по двадцать на шестерых... сто двадцать ударов... На каком ты начнешь "каяться" в голос, прекрасно зная, что это абсолютно бесполезно, потому что дело тут вовсе не в покаянии?
  Придумают они что-нибудь ещё, когда им надоест или просто бросят тебя здесь? А руки развяжут? Или так и оставят лежащей лицом вниз в канаве: подходи, кто хочет, бери, что хочет? И ещё, если помнят, как выводить буквы (тут вся надежда на сына аптекаря), оставят записку: "Грешнитса-скварешнитса".
  Но почему-то ты не могла себя заставить даже заплакать или сказать им хоть что-то. Словно они были не люди, а зверьки, а перед зверьками ты же не будешь плакать или упрашивать их, даже если они собираются тебя съесть.

  Однако в любом случае Бог, если он есть, был все же не в восторге от их интерпретации Священного Писания – даже раньше, чем они тебя связали, раздался стук повозки. Слава Богу! План с дорогой сработал!

***

  Это была обычная фермерская повозка, кажется, порожняя. Мальчишки на время оставили тебя в покое и стали смотреть, кто едет.
  – Это дядя Оуэн! – крикнул один из них.
  Повозка остановилась рядом.
  – Доброго дня, сэр! – сказали мальчишки нестройным хором. Очень вежливо, чтобы этот дядя Оуэн поскорее уехал.
  – Эу, малышня! Вы почему не в школе?!
  Мальчишки переглянулись.
  – Так это... Нет занятий! У мисс учительки зуб разболелся! – соврал один.
  – А-а-а... – сработало, похоже. – А это кто там у вас?
  – Да это, сэр, так там...
  – Кто это, я спросил?
  – Это гъешница, сэл! Мы её это... наказываем.
  – Чего-о-о?
  Он спрыгнул с повозки, посмотрел на тебя и хмыкнул.
  – Значит так, малышня! К этой "грешнице" не подходите больше. От неё заразиться можно. Поняли?
  – Да, сэр, поняли.
  – Лан, бегите.
  – Куда?
  – Валите отсюда я сказал! – рявкнул дядя Оуэн, избавляя тебя от стаи маленьких мучителей. В последний момент ты увидела, как изменились их лица – обычные, испуганные дети, никакие не зверята. Мальчишки, как мальчишки. Они кинулись прочь – только пятки засверкали. Собака помчалась за ними.
  – И ты к детям не подходи, поняла меня?
  Ему было лет тридцать пять, он, наверное, жил здесь ещё до того, как пришла в город скототорговля. Высокий лоб, широкие плечи. И лицо, вроде, не злое. И, Слава Богу, Оуэн был абсолютно трезв, вероятно, в виду раннего часа! Это был шанс...

  Ты набралась смелости и поднялась на ноги.
  – Сэр, меня зовут мисс Кина МакКарти!
  Он заржал.
  – Да я вижу, да. Её величество королева Британии, ешки-мандавошки! Ах-ха-ха!
  – Это правда! Меня многие знают в Эбилине.
  – Да уж я не сомневаюсь!
  – Я была в вашем городе проездом из Канзас Сити в Денвер.
  – Вот и ехала бы себе...
  – У вас в городе меня обокрали и...
  – И что?
  Слова "меня изнасиловали" в те времена, если к ним не прилагались негры, индейцы, батальон солдат или тяжкие телесные увечья, означали примерно: "Здравствуйте, я – падшая женщина, скажите, где расписаться." Ты это знала.
  – И выселили из гостиницы.
  – Правильно сделали, я бы тоже выселил! – у него в голове никак не прорисовывалось, что это сейчас ты выглядишь, как оборванная уличная девка с распухшей губой, а ещё позавчера была прекрасно одетой, богатой, эффектной дамочкой, перед которой снимали шляпы и приносили кофе в номер. – Ещё раз к детям подойдешь, получишь вот этого! – он достал из-под козел и сунул тебе под нос ременной кнут.
  Ты сглотнула. Это был ни черта не прутик.
  – А теперь брысь отсюда!

  И в общем, в этот момент ещё можно было убежать. Но, наверное, так не хотелось снова остаться одной в мире с мальчишками, мышами и бродячими собаками, и страшновато, что если Оуэн тебе не поверит, то и никто никогда не поверит. Ты предприняла ещё одну попытку.

  Глупо было бы говорить, что ты картежница, или ехала получать наследство, но можно было сказать, что ты музыкант! Не идеально, но хотя бы можно же доказать!
  – Мистер! Я музыкант. У меня в номере была гитара! Это можно проверить. Я не вру! Помогите мне!
  – Слушай, музыкантша, – он наклонился и вдруг ловко схватил тебя за ухо. Ты вскрикнула от боли. Никто никогда не хватал тебя за ухо. Он вытащил тебя из канавы на дорогу. – Зубы мне не заговаривай. Я знаю, кто ты. Поняла?
  Ты хотела кивнуть, но тогда бы, наверное, ухо оторвалось, так что ты только хлопнула глазами.
  Вдруг он, не дождавшись ответа, отпустил тебя, так что ты попятилась, чуть не оступившись. Ты не сразу поняла, что случилось.
  А случилось вот что: Оуэн, который до этого момента кроме презрения и некоторой жалости ничего к тебе не испытывал, внезапно разглядел, что вообще-то под грязным платьем – сногсшибательная двадцатилетняя красотка, сладкая, как апельсиновый джем. Немного потрепанная, но это как спелое яблоко "с бочком" – "пойдет"! Ты заметила этот приторный взгляд, будь он неладен, какой бывает у мужчин, глядящих на доступных женщин. Когда-то за один такой взгляд ты бы влепила пощечину, но, похоже, такой ход мог закончиться печально. Не надо было год учиться премудростям Лэроу, чтобы понимать, о чем он думает: прямо в канаве, или на пустых мешках, лежащих в повозке, или где в сторонке? И ещё, возможно, надо ли заплатить, или и так сойдет.
  Ты замерла, как лань, почуявшая опасность, готовая сорваться с места. Но ты знала, что если бросишься бежать, он, наверное, бросится за тобой и легко догонит – босую и почти два дня ничего не евшую.
  – Кина, значит?
  – Мисс Кина МакКарти, – повторила ты тихо, едва дыша.
  – Да понял я. Герцогиня драная, вот ты кто.
  "Графиня вообще-то," – подумала ты, но, вероятно, вслух от греха говорить не стала.
  Он посмотрел на твою грудь, едва прикрытую тряпками, в которые превратил твое платье Кареглазый, и ты невольно прикрыла её рукой. Тогда взгляд его скользнул по бедрам. Он почесал небритый подбородок. Вообще он был, конечно, не твоего типажа, но и совсем не урод – в нем чувствовался мужчина с руками и головой, который не прочь поработать и тем, и другим. Была бы ты девушка попроще да встреться вы на танцах, может, даже запала бы на него...

  Но ты была той, кем была.

  Ты поняла, что его первый порыв прошел, и в душе у него началась борьба ангелов и демонов. Ангелы говорили: "Да зачем тебе это надо? Ещё правда заразишься чем-нибудь... Потом опять же, ты ж женат! А если дети увидят?" Демоны говорили: "Смотри, какие бедра. У твоей жены таких нет. Запусти ей руку... да, туда прямо! Просто потрогай для начала."
  Да, он малость забалдел от твоих бёдер.

  Ангелы сказали: "А если она сопротивляться будет? Ты что, изнасилуешь её, Оуэн? Ты никогда ещё..."
  Но демоны возразили: "Пфф, зачем насиловать!? А кнут тебе на что? Разок приголубишь "для ума" – она всё поймет и будет шелковая и даже ласковая."
  Тогда ангелы сказали: "Эй, Оуэн, ты чего, рехнулся, а!? Какой кнут!? Ты что – всё уже, совсем тю-тю!? Кто бы она ни была, она – голодная, замерзшая, беспомощная девушка у дороги. Октябрь на дворе!!! И ты вот так вот... Ты чего? Что с тобой не так, мать твою!? Господь всё видит, Оуэн!"
  Но у демонов был ответный железный аргумент в духе эпохи: "Раз в канаве валяется, значит, заслужила! Пользуйся, если не дурак. С ней можно делать всё, что хочешь. Всё-всё, Оуэн."
  Потом демоны добавили еще один аргумент, покруче, персональный: "А помнишь, тебе было двадцать лет, ты ещё в Канзас не переехал и был не женат... Была там девчонка на танцах, такая насмешливая... и ты ночами так мечтал... волосы намотать на кулак... и прочее? А хочешь сейчас так? Так хватай эту "мисс МакКарамельку" за ухо и веди в кусты! Смотри, волосы какие! Этой "Кине" столько же лет, сколько ей тогда было. Удачно! А со спины – так вообще не отличишь. А мы повозочку посторожим, м-м-м?"
  Тут он, размышляя обо всем этом, медленно облизнул губы кончиком напряженного языка. Он сделал это ооочень нехорошо. Тебе прямо тоскливо стало от того, как он это сделал.
  Ангелы промолчали. Тяжело спорить с тем, что пятнадцать лет лежало в памяти, зарастало-зарастало, да не заросло.
  Демоны сказали: "А ещё... ты тоже заметил, да? У неё, похоже, французский акцент! Ох, она штучка. И она голодная, как верно заметили джентльмены с крыльями из проигрывающей команды. Дай ей поесть. А потом она всё сама сделает. Француженки – они умеют! У тебя никогда француженки не было и не будет. У тебя только Мэри Энн, в веснушках и дура. Что, не так? "Моя дура в веснушках!" – ты сам так и сказал почтальону, когда вы выпили лишку. И постарела, кстати. А эта... эта – карамелька. Имя-то какое выбрала... Кина... Кина – слаще апельсина! Потекла слюна? То-то, брат. Себя-то не обманешь."
  Почти все эти мысли, хотя и не так подробно, ты читала, как в открытой книге, на его простом, деревенском лице, которое менялось то в одну, то в другую сторону – он то немного отводил глаза, то снова впивался ими в тебя. И когда он и правда жадно сглотнул, стало жутковато. Он ещё раз окинул твою фигуру взглядом, и взгляд его зацепился за...

  Позавчера на тебя впервые направляли револьвер, и это было страшно. Но, наверное, никогда, ни раньше, ни позже, никакие наведенные стволы не требовали от тебя столько мужества, чтобы стоять и не бежать прочь, сколько потребовалось тогда, в октябре 1867 года. Когда Оуэн, самый обычный канзасский фермер, который и жене-то изменял всего пару раз по пьяни, вдруг заметил, на боку у твоих уже порядком уляпанных в грязи и траве, прожженных сигарой панталон кокетливый бантик из атласной ленточки. Второй бантик с другой стороны был кое-как прикрыт платьем, а с этой вот, не спрятался...
  Есть такое выражение – раздевать взглядом. Неизвестно, какие там струны у него в душе задел этот бантик, но он так завелся, что взглядом тебя не только раздел – он сделал им с тобой уже вообще всё. Взглядом он устроил с твоим телом Первое Сражение при Дип-Боттоме, Битву За Воронку и Второе Сражение при Дип-Боттоме, вопреки истории выиграл их все и прошелся по твоему Петерсбергу победным маршем. Взглядом он тебя выпивал, съедал и выплевывал косточки. Взглядом он тебя разрывал по всем швам. Его взгляд был как костер, в котором ты, как личность, таяла ледышкой и исчезала без следа.
  Бежать было опасно, а стоять перед ним было невыносимо. В его ошалевших глазах ты прочитала столько всего... Но ты была сильная. Ты все же не упала на колени прямо на обочине и не стала, закрыв рукой этот чертов бант, бормотать дрожащими губами, глядя на него снизу вверх: "Оуэн, ну, пожалуйста, ну, не надо!" Тем более, что это бы вряд ли бы помогло.

  Ты чувствовала, что он сейчас опаснее даже, чем Кареглазый. Кареглазый играл в мерзкую, тупую игру, смысл которой был в том, что люди говорят, делают и испытывают не то, что хотят, и из-за этого переживают сильные эмоции, которые он чувствует и кайфует "как в детстве, только сильнее". Это, конечно, наносило людям раны, но они зарубцовывались, зарастали, и может, через несколько месяцев или через год, через сто горячих ванн и триста спокойных, тихих ночей, ты была бы уже почти как прежде. Оуэн же ни в какие игры не играл, а в мире его демонов ты была куском послушного нежного мясца, который либо подчиняется, либо ему делают очень больно, после чего никаких своих желаний у него остаться не должно. После такого ты могла надолго превратиться в бессловесную куклу, в которую если не вдохнет кто-то очень добрый новую жизнь, то обычные люди будут трепать, трепать... пока не затреплют окончательно. Это был бы страшный конец.
  Хотя скорее всего так далеко ты в тот момент не заглядывала.

  Ангелы его тогда уже только устало пожали плечами: "Ну, ты решай, Оуэн. Ты – мужчина, ты и решай. Не говори потом, только, как Адам, мол, это всё она, блудница эдакая, яблоками трясла, это не я, мол, виноват..."

  Потом он на секунду опустил веки. А когда он их поднял, то посмотрел, наконец, не на кружева, а в твои глаза. Что он там прочитал?

  Ты непроизвольно вздрогнула – такой разительной была перемена. Всё ещё колеблясь, он сказал:
  – Давно ела?
  – Давно.
  Он порылся под козлами, достал сверток, протянул тебе, старательно избегая смотреть вниз. Ты засомневалась, но голод был сильнее, и ты осторожненько взяла этот сверток.
  – Мой обед между прочим, – проворчал он, решив, что ты брезгуешь и немного обидевшись. – Ты не шлялась бы тут. По этой дороге скот гоняют. Сама понимаешь. Ковбои после перегонов шалые. А ты... вон какая. И не одета почти. Не все такие добрые, как я.
  Будь ты итальянкой не наполовину, а полностью, я думаю, ты могла бы не сдержаться и крикнуть: "Добрый, как же! Так меня напугал, гад! Отстань от меня! Отвали! Уйди! Ублюдок, сволочь! Видеть тебя не могу! Панталоны ему кружевные не понравились... НЕТ У МЕНЯ ТЕПЕРЬ ДРУГИХ! Карамель ему с апельсинами подавай! Дип-Боттом ещё этот... Какой же ты урод, Оуэн! Убирайся домой, к жене! Или лучше иди в ваш вшивый бордель, сними там себе шлюху, и пусть она поскачет на тебе и вытрахает у тебя из головы всю эту прокисшую дрянь! Которая заняла в твоей башке всё то место, где у нормальных людей сострадание! Или, если слабо, иди напейся и проспись!" – и ещё много всяких слов, которые, конечно, не красят леди. Но полагаю, что более практичная ирландка зажала итальянке рот, и ты просто кивнула.

  Потом он добавил неловко:
  – Ты это... извини, что я тебя за ухо. Это, пожалуй, зря было.
  Ты кивнула.
  – Ты... и вообще тоже... извини! И за герцогиню тоже. И за кнут. Это все не нужно было. Ты не ходи тут больше. Иди там в городе в "Куин оф Хартс**". Там таким как ты спокойнее все-таки. Я бы подбросил... но мне тут на поле надо! Да тут и пешком недалеко. День хороший. Один из последних, наверное.

  Его отпустило. Он уже спокойно посмотрел вверх, в осеннее канзасское небо, на тяжелые, медленно плывущие облака. Другой человек.
  Если ангелы существуют не только у нас внутри, они тоже смотрели на него оттуда и пожимали друг другу руки в своем пафосном небесном клубе (кто сказал, что ангелы – не джентльмены?). А где-то под землей его демоны зашипели гремучими змеями и свернулись в клубок до следующего раза. "Следующего раза у тебя не будет, придурок! – пообещали они. – Последний шанс. Прямо сейчас хватай её за шкирку, выдавливай из неё всю эту карамель и слизывай, пока не затошнит! Ну, давай!"
  "Да уже тошнит... Ну и ладно, пусть не будет никакого следующего раза", – угрюмо огрызнулся на них Оуэн, и они совсем затихли, перестав баламутить хвостами мерзкое, забродившее варево его темных желаний.
  Ты почувствовала, чего ему всё это стоило, что он может быть, будет неделю ходить, как в воду опущенный, а может быть, сегодня же вечером запьет по-серьезному. Разрываясь примерно пополам между "о, Господи, я чуть её не..." и "а черт! Жаль, что все-таки не...". Но он был тоже сильный, он справился, и это было главным, а в свертке, который он дал, кроме еды, кажется, была ещё и горсточка надежды.
  – Мне ехать надо. Прощай.
  Он забрался на козлы и уже взял вожжи, но обернулся напоследок и, с любопытством прищурившись, спросил:
  – Слушай, а это... ток честно! Ты француженка наполовину, нет?
  – Нет. Я из Луизианы.
  – А-а-а, вон оно что. Далёко занесло. Ну, прощай. Кина.

  Он чмокнул губами, и повозка заскрипела, чавкая по грязи. Она ещё не скрылась из виду, когда ты развернула сверток и набросилась на еду, как бешеная.

ссылка

***

  Содовые крекеры, бекон, кусок пирога с курицей, яблоко ("с бочком", но спелое – пойдет!) – ты проглотила их, почти не замечая вкуса.
  Куда дальше? Эта дорога вела в две стороны, но смысла идти в поле не наблюдалось. Ты пошла назад, в Эллсворт.

  В город ты вернулась ещё краше, чем была: "платье" – в следах от комьев земли, на чулках – травяная зелень, один чулок так вообще всё время сползал – подвязку потеряла, пока бегала от мальчишек. Но ты, наконец, поела, и в голове немного прояснилось. Ещё побаливало кое-где от художеств Кареглазого и его напарника, но тебя больше не мутило и не было слабости в теле. Господи, хоть что-то хорошее произошло!
  Надо было обдумать, что делать дальше, собраться с мыслями.
  Хотя городок и был совсем небольшой, ты его не знала. Ты опять прошла немного задними дворами. В просветах между домами было видно людей, но они оттуда вряд ли бы тебя заметили и разглядели.
  Ты села на землю между какими-то невысокими, по пояс, заборами, так что тебя стало вообще не видно с главной улицы, закрыла лицо руками и попыталась как-нибудь выбросить из головы Оуэна с его демонами и подумать о своем положении.

Этот кусок – мысли Кины о ситуации, которые я на свой страх и риск сюда вставил, поскольку я думаю, что персонаж представляет мир и расклады лучше, чем игрок. Если я где-то что-то не так написал, и на твой взгляд она бы так думать не стала – говори, поправлю или уберу. Могу вообще убрать весь кусок и оставить полностью на твоё усмотрение. Но советую хотя бы с ним познакомиться, поскольку если Кина здесь в чем-то и ошибается, то несильно.



  Но долго думать о мостах тебе не пришлось.

***

  – Эу! Че-как***? – спросил кто-то. Ты открыла глаза.

  Всё. Приехали. "Конечная остановка поезда, леди!"

  К тебе не спеша подошли три ковбоя, им было лет по двадцать пять-двадцать шесть. Вероятно, в этот прогон между заборами они свернули совершенно случайно, потому что, как и ты, не знали город или просто гуляли. День ведь и правда был хороший для октября.
  Один из них протягивал тебе на раскрытой ладони пятидесятицентовик, а в другой руке – плоскую полуквартовую бутылочку с виски, из тех, что возят в седельной сумке для таких вот прогулок.
  – Что выбираешь, красотуля? Глоток "красноглазки" или полдоллара?
  Это "красотуля" прозвучало так похабно, что ты поняла – речь сейчас не о подаянии.
  Вот так: не двадцатка, не десятка, не пятерка, и даже не доллар. На улице это стоит пятьдесят центов на троих, потому что зачем платить за то, что можно даром? Просто они заключили пари! Он и один из его приятелей смотрели с любопытством, наверное, заранее поспорили, что ты выберешь. Их, похоже, сильно расстроил бы ответ "ничего" – ведь как тогда понять, кто выиграл? И если даже Оуэн не поверил тебе, разве эти поверят хоть одному слову? "Падшая краса – лживые уста".
  Третий был из них старше всех, глаза он отводил, но читалось на его лице не сострадание, а презрение. И досада что ли, навроде: "Ну вот, опять, ещё одна." И стыд. Уж что-что, а стыд ты в других распознать умела.
  Ребята выглядели хорошо – помытые, побритые, чистенькие. Наверное, они пригнали вчера вечером своих коров, отоспались, поели как следует, почистили перья и искали теперь приключений. А нашли тебя – ты и была их приключением, или по крайней мере отличным прологом. Они были слегка выпивши, но так, для настроения. Может, из этой бутылочки как раз и глотнули все по разу.
  И совершенно точно они были те самые, "шалые", про которых Оуэн и говорил. Вчера они отдыхали, сегодня – заказывали музыку. Жаль, гитара твоя свое отыграла, да-а-а. Ну, раз не было гитары, "красотуля", значит, сейчас "и споешь, и спляшешь, и цветочек нам покажешь."
  Ты прикинула, что может быть, это будет прямо здесь, но вряд ли – даже для них это было бы перебором. Скорее они отведут тебя в какой-нибудь сарай (может, как раз в тот, где ты сегодня проснулась) или пустующий загон для скота, и там по очереди, на прелой соломе, с шутками-прибаутками, ни в чем себе не отказывая...
  Но потом, я думаю, до тебя резко дошло, что эти трое – это была так, лишь вершина айсберга твоих проблем. Ведь стадо обычно гонят человек десять. Вот стоит одному из них сбегать за напарниками по команде... или просто кто-то увидит, что происходит, и спросит, как в анекдоте про ирландца, который рассказывал тебе Фредди ("Это частная драка, или каждый может поучаствовать?")... И тогда вполне может собраться дюжина или две дюжины желающих. И этот паровоз с вагонами будет ездить по кругу час, два, может, больше. Угля хватит надолго, а ты будешь, как локомотивная колесная схема 4-4-0: первый час на четвереньках, второй час на четвереньках, а потом уже никакая.

  Если ты ничем не заразишься и не залетишь, это будет чудо.
  Если не умрешь со стыда – тоже. Какие уж тут ширмы...
  В общем, если у тебя и был ангел-хранитель (они вообще существуют?), то он был идиот, да еще и пьяный, потому что вместо героя-спасителя привел тебе этих ребят. Конечно, каждый в отдельности был лучше, чем Кареглазый... Скорее всего, парни, как парни... Но, учитывая обстоятельства, это ещё как посмотреть.

Сержант растянулся на полу. На несколько секунд он вообще позабыл: где он, кто он, что он. Потом вспомнил. Фрак. Лучше бы не вспоминал.

- Нормально я, Таурус, нормально. Синяки. Ну мож ребро сломал, фрак бы с ним. Не бронька новая, размазало бы по полу. Не квохтай, встать помоги.

Поднявшись, Брокс уставился на экран. Чо там, чо там... О!

- Майор... сэр... это же наши? Наши ребята с орбиты? Получается, мы что - победили? Мы же победили, сэр?

Иначе столько народу погибло зазря. Ну как зазря. Защищая свою планету от мутантов и уродов. Просто хотелось иметь надежду, верить в будущее.

"Первый шаг на пути к разочарованию" - сказал бы Варвик, наверное. Извините, святой отец, но идите к фраку. Хоть немного надежды дайте.

Общее:
Майор, конечно же, сумел уйти с пути громоздкого когитаторного блока, запущенного в тяжеловесный и кратковременный, но все же полет. Офицер даже успевает поднять меч, ожидая отразить атаку, но чудовищный киборг, кажется, способен контролировать свои механодендриты по отдельности - И когда несколько железных щупалец калечат и отшвыривают вставших на пути штурмовиков, еще одна высекает искры из поножей Виндсбрука и швыряет его на пол. Туда уже наводятся орудия чудовища, но врезавшийся в бочину цепной меч Тавенсона высекает искры уже из мутанта и принимается брызгать вокруг чужацкой кровью. Вой раненого врага уже не кажется полностью бесчеловечным, чудище испытывает боль.
Когда же Крейн кладет нсколько первых пуль очереди из непривычного станкового оружия куда-то в укрытый мешковатой одеждой горб до того, как мощная отдача задирает ствол стаббера в потолок - враг полностью сбивает прицел и не открывает огонь из смертоносного оружия по своей главной цели. Размахивая чужацкими клешнями, способными, наверное, и танк вскрыть, лже-магос легким ударом наотмашь отшвыривает от себя и сержанта, посылая того катится по полу кубарем и сам переключает внимание на стаббер Тауруса.
Несколько гибких железных щупалец обвивают станок оружия и просто вырывают его из рук солдата. Еще пара мгновений и звук разрываемого на половины станкового пулемета сливается с грохотом картечного выстрела гранатомета Арнольда. Уничтоженный стаббер рассыпается по полу, а киборг, отброшенный выстрелом, катится вниз по лестнице, как-то подрастеряв желание сражаться.
Куда-то туда же вниз летит и вторая граната, выпущенная Арнольдом. Далее раздается взрыв и скрежет обваливающегося от тяжести и повреждений пролета лестницы, А затем - автоганные очереди, оставшегося внизу оцепления. Однако надежды на гибель столь могучего противника быстро исчезают с нарастающим визгом ответного огня плазмы и фосфорного оружия.
Отогнав жалких воинов-грязнокровок, гибрид срывает с петель напольный люк и прыгает в подземные отсеки башни. Где-то там находится генераторная, все еще обслуживаемая бездумными сервиторами и ходы, ведущие из космопорта.
Тяжело поднимаясь на ноги, Антоний Виндсбрук неуверенно бредет к консолям управления огнем лазера и обессиленно падает в неудобное кресло оператора. Множество символов и рун на экранах мало что говорят непосвященному человеку, за исключением схематичного изображения на монохромном экране, являющимся чем-то вроде прицела для колоссальной пушки - изображение демонстрирует участок высокой орбиты, где десятки пиктограмм, обозначающих спускаемые шаттлы и рудные баржи перестраиваются и выстраиваются в очереди на посадку.
Армия Рекса Виндсбрука начинает высадку.

Кастелл:
Конструкции натужно скрипят и старый усталый металл, оставленный здесь спокойно ржаветь, возмущенно стонет и прогибается под тяжестью в разной степени аугментированных солдат спецкорпуса. Джошуа рычит и удивительно витиевато выругивается, затаскивая Айза наверх, чтобы затем начать оттаскивать напарника подальше от ревущего пламени, несущегося по тоннелю.
Забившись за угол удачно попавшейся на пути развилки, Левандовский инстиктивно закрывает руками голову, пытаясь скорее унять панику, чем защититься от практически безопасного на таком расстоянии пламени.
Отчетливый и мощный толчок наверху заставляет поднять взгляд к потолку, с которого тут же посыпалась пыль и кусочки облицовочного камня. Обнаруженная при этом лестница наверх, к люку, оказывается единственной безопасной дорогой наружу. И вот наступает черед Кастелла тащить Джошуа практически на своем горбу. Благо только до лестницы, там солдат более-менее приходит в себя и лезет наверх без посторонней помощи.
Канализационный люк скрежещет по ферробетонному покрытию посадочной полосы, нехотя выпуская подземных киборгов под звездное небо.
Правда, основным источником света здесь оказываются вовсе не звезды, а пламя, охватившее упавший челнок. В мирное время такие использовались для транспортировки грузов и персонала между поверхностью мира и объектами в космосе. Например, с крупных и не способных на посадку на поверхность планеты рудных барж сырье перемещали именно так.
Вероятно, судно является частью флотилии, что должна высадить войска старшего Виндсбрука, но было сбито огнем захваченного лазера.
Догадка одновременно подтверждается и начинает трещать по швам, когда задняя аппарель челнока откидывается и бесполезным куском металла падает на землю. В клубах дыма, освященные инфернальным алым светом внутреннего пожара выбирающиеся наружу боевики в кустарно переделанном и усиленном снаряжении армии СПО мало похожи на солдат тех элитных частей планетарной армии, что несколько лет назад отправились подавлять восстания шахтеров. В мешанине из армейской униформы и элементов горного снаряжения, среди гибридов из штурмовых бронежилетов и рабочих пустотных костюмов только однотипные автоматические дробовики и автоганы армейского образца выдают единое подразделение. Но даже это оттеняется тем множеством очевидно самодельного оружия ближнего боя, что несут эти солдаты.
Экстренная эвакуация диковатых на вид боевиков вдруг прерывается и отряд, издавая неразборчивые боевые кличи из под глухих дыхательных масок, бросается в атаку на кого-то на дальней и не проглядываемой стороне челнока.

— Потом разберем....
Сразу видно, что никто их нормально не обучал. КАК?! Как оно блин подобралось, к тому, кого поставили караулить и следить, что вокруг?!
— Вончже, гранату! Вей ты прикрываешь! Не дайте им высунуться!
У самого Диего не было другого занятия, чем попробовать вернуть должок сразу, пока их не перестреляли как уточек. Потом шанса может и не представиться, а разбираться с тем, что у него бойца сожрали Веге не хотелось. Тем более, что два китайца уж должны будут как-нибудь занять пришельцев, чтобы тем несладко пришлось.
Испанец вприсядку метнулся к поддушенному товарищу. Как показывает практика, от пули в упор увернуться сложно.

Кастелл:
Активированная шоковая дубинка бултыхается в грязную, маслянистую жижу и это было бы слышно, если бы скопившаяся внизу агрессивная публика не была столь шумной.
И она становится еще более шумной, когда становится жертвой поражения током - конвульсии баламутят воду, поднимают со дна химический осадок и целые пузыри каких-то смрадных газов, что тут же воспламеняются и огонь быстро перекидывается на налипшую на зараженных грязь, охватывает маслянистые пятна на поверхности сточных вод и вскоре пламенем охвачена уже вся водная поверхность.
Но это не кажется таким уж важным, когда чудовищный великан впечатывает Джо в стеллаж, еще недавно хранивший эту россыпь хлама на полу, с такой силой, что конструкция пошатывается и фиксирующий полки крепеж вылетает из бетона в облаке пыли и крошки.
Выскользнув из непослушных пальцев противника, Джо забегает за пошатнувшийся стеллаж, будто бы зная, что великан неуклюже потянется за теплым мясом прямо через препятствие.
Так и происходит. Выкрикнув - Сейчас! - Левандовский всем телом наваливается на конструкцию и валит ее на пол, увлекая за ней и великана.
Заторможенность могучего зараженного и скорость реакции Кастелла способствуют успеху - когти легко пронзают и толстую прорезиненную ткань униформы бывшего рабочего и легко проникают в зараженную плоть.
Мышцы жертвы разрезаются и расползаются, ребра трещат и расходятся в стороны, внутренние органы превращаются в лоскутки под натиском сверхострого оружия. Но кровь не льется наружу.
Пожелтевшая, слабо светящаяся густая жижа плотно сидит в разорванных сосудах, даже когда порванный надвое великан падает на бетонный пол.
Неуверенно поднявшийся на ноги Джошуа, в конце-концов, поднимает с порога комнаты чудом не свалившийся вниз молот и опускает его на череп поверженного противника.
Неестественно желто-оранжевое мозговое вещество разбрызгивается по небольшому помещению и пачкает униформу как Айзу, так и самому Левандовскому, что тяжело опирается на кувалду и устало сползает на пол.
Бросив взгляд на мирно горящие сточные воды, а потом снова осматривая комнату, Джошуа меланхолично замечает - Ну, и что дальше? Будем тут сидеть, пока не догорит?

Вы не можете просматривать этот пост!

Ферокритовое крошево оседает густым туманом, алая влага заливает перчатку. Выстрелы стихают, оживает вокс:
— 12, Альфе. Чисто
— 79, Альфе. Подтверждаю, Чисто
— Хорошо, приберитесь тут, потери?
— Мясо зацепило.

Киборг вырывается сквозь маревое и подходит ближе. Командир. По уголкам органического глаза, кажется он в приподнятом настроении. Альфа подбирает с пола вырвиглазный авто-пистолет одного из ликвидированных членов банды и подходит ближе, а затем наставляет его на Айза.
— Твое зачисление в Эпсилон, это оскорбление лично меня и моего подразделения. Я бы стерпел даже перевод падали из Ро и отбросов ниже, но ты...

Ведущая рука сжимает рукоять карбина... Глупо. Я не успею. Нет, сама мысль об этом глупа. Это мысли загнанной отдрессированной собаки СПОшного дерьма. Командир мог бы давно избавится от меня иначе. Значит это угроза или шантаж?
— Когда ты вернешься с боевым ранением, то завалишь кабинеты жалобными бумажками о возвращении к мясным мешкам, будешь ныть, умолять и пресмыкаться, лить слезы и облизывать сапоги, умоляя перевести тебя обратно. Ты меня поняло, мясо?
— Это вне ваших полномочий и вне вашей власти... — начинает Кастелл, как делал это сотни раз до этого и осекается. Не то. Это не то. — Принято к сведению, будет проигнорировано, я собираюсь подписать контракт и посвятить жизнь богу машине.

Командир молчит, опускает пистолет и чуть помедлив, словно просчитывая вероятности кидает его к ногам прислонившегося бойца, рукав которого уже порядком пропитался алым.
— А ты такой на хрен не нужен, ни мне и уже тем боле Омнисмии, сопляк. И я тебе не верю. Нет истины в плоти, только предательство.

Дрожащей рукой Айз подбирает пистолет, тяжелый, не менее двух трети магазина. Командир не отводит холодного изучающего взгляда. Едва заметная усмешка ядом отравляет решимость поступить как должно. Ну уж нет, он пройдет. Нет силы в плоти, только слабость. А от слабостей нужно избавляться...

Пули разрывают мясо, дробят кости то ли под хрип, то ли крик врывающийся болезненным рыком. Херово. Очень херово, это туман густеет или меркнет свет? Что-то сдавливает выше искалеченный культи, игла входит в страдающую плоть и становиться чуть менее погнано. Из-за шума бешено колотящегося сердца слышно как командир скупо заключает: "Неплохо, но недостаточно. Еще жгут, антишок и обезбол"

Силуэт машины распрямляется: — Я подал плохой пример тебе, тридцать шесть. Никогда не смей сомневаться в командовании, боец. Не смей допускать саму мысль о сомнении в механикус. И правда нет постоянства в плоти, — сплевывает наставник с укором самого себя.

— При..ня..то.

— Тогда исполняй приказ, единица. Не смей сомневаться.
Кто-то заботливо просовывает ремень карабина в рот, что бы не прикусить язык. Замах. Хруст. Боль...Тьма. Свет. Снова.

— Нет истины в плоти, только предательство. Единица чувствует сожаление, что в ней все еще слишком много предательской плоти. 21-39-84-36 понимает тезис, как приоритетную директиву на весь срок эксплуатации.

Восстановлен подъемник был совсем недавно - внешние силы заметно покорежили платформу относительно стен шахты и время от времени вышеуказанные элементы конструкции оглушительно скрежетали друг о друга, пока лифтовая шахта вновь не стала бетонной и трение о стены стало менее звучным, но неприятно пыльным.
Чем ближе к поверхности - тем разборчивее шум обстрела и работающих двигателей. То, что казалось пусть и поздним, но закатом, оказалось очередными попыткаи точной стрельбы из противокосмического лазера - долгий луч ярчайшей энергии вырывается из орудийного купола и устремляется ввысь, навстречу звездному небу. Вспышка выстрела похожа на солнечный свет, но ее недостаточно, чтобы светить достаточно долго и обязанности по освещению территории вновь берут на себя уцелевшие фонари и прожекторы.
Поднимаясь, лифт достигает небольшой одноэтажной постройки, вроде той, через которую вниз попали Виндсбрук и Крейн после покушения на майора. "почти" по той простой причине, что она были лишена крыши и разрушена прямыми попаданиями, что доходчиво поясняло и покореженную платформу лифта и горы пыльных обломков, оставлявших всег одну расчищенную тропу от платформы лифта и до кормы внушительной бронемашины. Бронированный колосс доворачивает башню со сдвоенными орудиями куда-то в сторону посадочных площадок и обвалившейся стены космопорта и дуплетом разряжает обе пушки в далекую цель.
Едва перевалившаяся через гору обломков огнеметная химера, покрытая символами свернувшегося змея резко останавливается и вспыхивает ярким факелом. Через секунды пламя перекидывается на баки с прометием внутри и яркий взрыв поглощает машину вместе с десятком-другим наступающих бойцов противника. Живые факелы начинают разбегаться в стороны, падать прямо на битый скалобетон и срывать горящие бронежилеты сил СПО планеты в отчаянных попытках сбить пламя, но могучая машина в цветах специального корпуса обороны космопорта открывает шквальный огонь из стабберов и посылает в горящих предателей еще два снаряда.
Башенный стрелок танка оборачивается и замечает крадущихся среди камней и гнутой арматуры людей, машет аугментированной рукой привлекая внимание.
- Майор Виндсбрук! Сюда! - Металлическая гортань киборга делает голос бойца нечеловеческим, и когда ничего не остается, как прижаться к бронированной корме танка, стрелок выбирается из люка и проходит по броне, укрываясь за башней так, чтобы иметь возможность установить контакт с отрядом офицера.
- Майор! Госпожа приказала сопроводить вас до штаба! Держитесь за машиной, сэр! - Сообщает киборг и вновь перелезает в свой люк.
Спустя несколько секунд двигатели машины оживают и воинственно ревут, приглашая укрыться за могучей броней.
Чисто теоретических знаний Крейна, однако, оказывается вполне достаточно, чтобы силуэт машины перестал быть таинственным - вероятно, техножрецы привезли этот "Махарий" с собой и теперь ни у чего, что смогут выставить против этой почтенной машины предатели и мутанты нет шансов на победу. Стальной великан движется аккуратно и медленно. Экипаж прилагает все усилия, чтобы защитить отряд Виндсбрука от обстрела и опасности. Киборг в башенном люке то и дело доворачивает башенный стаббер и поливает очередями невидимых из-за бронеборта врагов. Только назойливая дробь автопушечных снарядов по могучей броне заставляет танк притормозить.
Двуствольная башня доворачивается и, благодаря остановке, орудия выстреливают точно и синхронно. Что-то вдалеке взрывается от попаданий из Махария и машина продолжает движение, угрожающе ворча двигателями.
Здание ставшее здесь штабным и видимое вблизи только Таурусом изрядно пострадало - лес антенн на крыше сильно поредел, диспетчерская башня казалась обугленным, выгоревшим факелом, верхние этажи пострадали от разрывов снарядов и осыпались. Вртиллеристы врага хорошо постарались, чтобы лишить лоялистов господствующих над посадочными площадками и землей высот.
Чуть не доехав до штаба, махарий тормозит и начинает разворачиваться на месте, оборачивая нос к вероятному противнику позади. Ьортстрелок вновь обращается к сопровождаемым, ловко перезаряжая стаббер.
- Нам нужно возвращаться в бой, сэр! Берегите себя, храни вас Омниссия!
Виндсбрук, несмотря на очевидную неприязнь к марсианскому жречеству, вскидывает руку и благодарно машет танку.
- Благодарю вас! Пусть Император вас защитит! - А оббежав взглядом своих бойцов, перекрикивает очередные пушечные выстрелы - Давайте за мной! Нечего тут торчать! Бегом!

Однако, пробежка по колотым кирпичам и обломкам бетона среди разбросанных тел мертвецов оказывается довольно безопасной - все внимание врага приковано к неуничтожимому бронированному мастодонту, что неумолимо ползет навстречу своим жалким противникам. Очереди бортовых стабберов не утихают, орудия продолжают грохотать, пожиная жизни чудовищ и порченых отродий. Внутренняя обстановка штабного здания изменилась и весьма сильно - пулевые отверстия и потеки крови красноречиво сообщают о наглой попытке захвата здания, мужественно отбитой защитниками. Отведенное когда-то, словно уже вечность назад, для Тауруса с товарищами помещение теперь кажется полем еще одной битвы - все те же пулевые отверстия, кровавые пятна на стенах и целые горы хрустящих под ногами гильз.
Через выбитые окна в комнату врывается зарево от еще одного выстрела противокосмического лазера, жалкие останки выбитого стекла звучно дребезжат от мощи выстрела.
- Фраговы ублюдки... - Процеживает сквозь зубы майор, принимаясь вскрывать сложенные тут же оружейные ящики своим фамильным мечом - Берите все, что понадобится. Нужно отбить или уничтожить лазер.

Лобстер
  Кидаешься в темноту. Тебе кажется, что ты ловок, как тигр, и стремителен, как змея. Бьешь!
  Штык протыкает только воздух.
  Черт! Надо было прямо в пол колоть! Но так и штык сломать можно!
  Бить или послушать?
  Слышишь шорох там, внизу, близко-близко.
  Нет сомнений, это шорох! Там кто-то есть! Почему он ещё не выстрелил в тебя? Не ударил? Не схватил за ногу?
  Бьешь снова, раз, другой – всё мимо в этой проклятой темноте.
  И уже отчаявшись, чувствуя, что либо ты, либо он, тыкаешь сверху вниз туда, где шуршало.
  И попадаешь, протыкаешь что-то твердое, протыкаешь насквозь, так что штык стукает кончиком о бетон. Поднимаешь винтовку и чувствуешь – наколол что-то на штык. Твёрдое. Наколол. Может фляжку? Да нет, тогда металлический скрежет был бы. Может, кожаное что-то?
  Тихо. Не шуршит больше. Затаился?
  Ведешь рукой по стволу, дотягиваешься до штыка и... отдергиваешь руку! Там, на кончике твоего оружия, что-то ещё живое! Оно шевелится, оно волосатое, оно... У тебя одна мысль: это оторванная рука японца, кисть. Она, наверное, ещё живая! Но почему такая волосатая?
  Снизу подкатывает тошнота, ты представляешь эту руку. Поборов себя дотягиваешься до неё и опять чуть не вскрикиваешь – это что-то... худое, как скелет. Пальцы тонюсенькие, твердые...

  И вдруг понимаешь – это не от человека. Это какое-то огромное насекомое, вроде жука или что? Как в комиксах! Таракан размером с фляжку. Он ещё живой, он ещё шевелится. Так вот, что япошки тут делают – разводят всякую дрянь. Опыты, наверное, ставят. Ничего себе!
  А вдруг оно ядовитое! Трясешь винтовкой. Нее, плотно штык засел. Оно ещё там.
  Но надо очистить штык, и поборов брезгливость, ты шаришь рукой, чтобы счистить эту гадость со штыка. Фу, бля!
  И тут оно кусает тебя за палец! Натурально хватает. Снова едва не вскрикиваешь! Ну и дрянь! Кулаком, кулаком тыкаешь в эту мразь, и тут только понимаешь, что это...

  ...что это просто большой краб, заползший в бункер от обстрела.
  Никакой не японский боевой таракан.
  Краб шмякается на бетонный пол, и больше ничего не шуршит. Никого тут нет. Может, трупы только.

  Да, труп есть – проходишь шаг в сторону и натыкаешься ногой на тело. Тыкаешь его носком – вроде, мертвое. Это явно человек. На всякий случай тыкаешь штыком пару раз. Да точно мертвое.

  А снаружи, кажется, стрельба, крики.
  Идти наверх или посидеть тут? Втроем, так сказать. С дохлым крабом и дохлым япошкой.

  Чувствуешь, как успокаивается раскочегарившееся сердечко.

Ход 1
Вы наконец прибыли. Пожалуй, когда вы услышали о международной организации по борьбе с инопланетными нашествиями, вы ожидали чего-то большего, однако, учитывая, что за несколько недель шестнадцать стран, часть из которых находится друг с другом далеко не в тёплых отношениях, собралась вместе и организовала нечто подобное - это уже было удивительно. Похоже, что полезного персонала на базе было не так много - так что в случае крайней нужды выдавать винтовки и отвёртки придётся вчерашним бухгалтерам и заправщикам.

Тем не менее, долго сидеть без дела вам не пришлось.

-----------------

Германия: На Мюнхен с неба упал неизвестный объект инопланетного происхождения. В данный момент полиция оцепила зону падения, гражданские эвакуированы.

Азия: В небе над Тихим Океаном замеченно НЛО, двигающееся в сторону Австралии.

  Вы стали играть. Игра быстро увлекла тебя, и ты через некоторое время с удивлением обнаружила, что нет-нет да и забываешь, в каких экзотических условиях она происходит. Несколько сдач вы вы сыграли почти наравне – спички то перекочевывали из его кучки в твою, то наоборот: ни дерзких блефов, ни высоких подъемов ставки, ни глупых ошибок.
  Но Лэроу не дал тебе окончательно расслабиться.
  – Я вот всё думаю, а почему вы, собственно, разделись? – спросил он вдруг, тасуя карты.
  Ты спросила в ответ, в смысле "почему"? Он же сам тебе сказал так поступить!
  – В этом и дело. Я сказал, ну и что? Вы меня едва знаете, вы пришли ко мне в номер и ни слова не возразили мне. А вас, между тем, не назовешь натурой покорной. И ладно бы я вас убедил или уговорил, но вы даже спорить со мной не попытались. Ни слова толком не возразили. Разве это не странно?
  Он пожал плечами.
  – Знаете, мисс МакКарти, меня не очень интересуют деньги, иначе я выбрал бы другую профессию. Меня не очень интересуют карты – это довольно скучная материя. Меня не особенно интересует политика. Но люди, люди меня всегда интересовали! Вот взять вас? Что это? Откуда в вас взялась мысль, что раздеться в номере едва знакомого мужчины, потому что он так сказал – это допустимо? Тяга к греху? Нет, я бы заметил. Страстное желание научиться играть? Да ведь вы и так умеете, пусть и на любительском уровне. Будете меня вскрывать?
  Ты уравняла ставку, вскрыла его – и неожиданно для себя проиграла.
  – Мне говорили, что во мне есть некоторый магнетизм, который действует на женщин, как гипноз, – сказал Лэроу несколько, как тебе показалось, хвастливо, и отдал тебе карты, чтобы ты их сдала. – Но, думаю, это – полный вздор. К тому же, вы не похожи на тех, на кого действует чей-либо магнетизм. Или вы поспорите с этим? – спросил он, пасуя, как только взглянул на карты.
  Он болтал, не давая тебе опомниться, а кучка твоих спичек становилось всё меньше. Вероятно, он так тебя отвлекал от игры, и если да, то у него получалось – не реагировать, когда говорят о тебе, сложно, тем более когда сидишь в одних чулках.
  – Кстати, знаете, что будет, когда у вас закончатся спички?
  Ты не знала. Лэроу вгляделся в твоё лицо, самодовольно прищурился и сказал:
  – Аааа, Боже мой! Я нашел ответ. Вам нравится само чувство стыда! Греши и кайся. Чем сильнее грех, тем слаще покаяние! Ох уж эти католички!
  Это был, пожалуй, перебор. Хотелось ответить ему что-то хлесткое, весомое, сбить с него спесь, но чтобы это звучало действительно сильно, надо было выиграть, а выиграть не получалось. Было ощущение, что этот жук вообще не блефует. Или ему так везет? Ты стала следить, не прячет ли он карты в рукавах, но Лэроу, перехватив этот взгляд, засмеялся, медленно снял сюртук и демонстративно засучил манжеты.
  – Ну что, последняя сдача! Что поставите потом, мисс МакКарти? – спросил он издевательски.
  Ты не знала.
  – Что ж, значит, потом и разберемся! – и он тебе подмигнул.
  И сдача действительно была последняя – ты её тоже проиграла. И что дальше?
  И вдруг он переменился у тебя на глазах, с него вмиг слетела веселая колкость.
  – Играете вы неплохо, – вдруг сказал он. – Для любителя, во всяком случае – так прямо отлично. Но все же у вас не было и шанса.
  Ты высказала предположение, что он, наверное, использовал фальш-тасовки, или, может, карты краплё...
  Его открытые карты с последней сдачи лежали на столе, он кончиком пальца тронул одну, и ты увидела, что под ней лежит другая.
  – Я просто сдавал себе каждый раз по восемь карт – четыре вместо трех в начале. А вам семь, – заметил Лэроу, пожав плечами. – Вскрываясь, подкладывал её под другую, а когда сдавали вы – чаще пасовал. Вот и всё. Вы ни разу не просмотрели внимательно на мои карты после шоудауна.
  Это было так просто, что ты сначала не поверила своим глазам.
  – Вы поняли, что я хотел вам этим сказать?
  Ты сказала, что да: надо быть внимательнее, стыд мешает замечать даже самые простые...
  – Да к черту стыд! – махнул он рукой. – Я не пытаюсь научить вас не быть обманутой. Я пытаюсь научить вас, как обманывать. Вот составляющие хорошей схемы. Неверные ожидания. Сильные эмоции. Оппонент знает достаточно, чтобы искать, но ищет не там, где надо – надежнее не слишком сложный трюк, а слишком простой. Это работает везде, не только в картах, карты – это так, для примера. Хотя, конечно, вы правы, в обратную сторону урок тоже работает. К черту стыд, к черту всё, что внутри вас. То, что внутри вас – от этого вы не избавитесь, и это нестрашно. А страшно – когда оппонент навязывает вам любые чувства. От них нужно отгораживаться, как... как ширмой! – он отвернулся. – Каждый раз, когда это почувствуете, вспоминайте эту ширму, за которой так уютно и мерзкий мистер Лэроу не может проникнуть за неё своим холодным взглядом и ощупать ваше прекрасное тело. И никто не может. У вас есть такая же ширма внутри, за которую никому нельзя лезть, если вы не пустите. Пока вы не пустили за неё человека, его слова – это просто потревоженный воздух. Теперь одевайтесь.
  Как? Все это было чтобы продемонстрировать такую простую вещь?!
  – Пффф! Лучший способ убедить – дать убедиться, – усмехнулся твой "учитель". – Скажи я вам, что вы не заметите, как я пять раз раздам себе лишнюю карту, вы бы не поверили! Некоторые вещи нужно ощутить изнутри, чтобы понять, как они работают. Ну, или, возможно, я – бессовестный сладострастник, которому нравится играть с обнаженными дамами, и я придумал всё это просто чтобы посмотреть на вас в одних чулках. Выбирайте ту версию, которая вам больше нравится! – он принялся набивать спичками свою маленькую серебряную спичечницу с крышечкой на пружине.
  Ты спросила, а как же быть со всем, что он тут наговорил, про стыд, и про католиков, про восемнадцатый век, и так далее?
  – Конечно, это полный вздор. Я просто нёс первую пришедшую на ум чепуху, – пожал он плечами. – Ваша вера тут не причем. Вы сделали, как я сказал, потому что вам было любопытно, потому что следовали уговору и потому что вы доверяли мне! Вот и всё. Вы готовы обманывать, но обладаете способностью доверять. Если вдуматься, это отличное сочетание качеств для работы в паре.
  Чуть погодя Лэроу добавил:
  – Хотя мой вам совет – никогда сами первой не раздевайтесь, тем более в чужом номере. А впрочем, это не моё дело, да и, возможно, я просто отстал от жизни! Сейчас так принято? – не удержался он, чтобы не вставить шпильку. – Что поделаешь, мы стареем и наши правила устаревают вместе с нами.
  Чтобы не молчать, одеваясь, ты спросила его, почему он считает карты скучной материей.
  – Потому что в правила карточной игры с самого начала уже заложено согласие расстаться с деньгами. В процессе игры мы только устанавливаем финальную сумму и решаем, где нарушить правила, а это – вещи технические. Вот заставить человека расстаться с деньгами без каких-либо заранее придуманных правил, без априорного согласия – вот это Игра! Может быть, вы однажды это сами поймёте. Ну, или нет! И тогда вам надоест старый добрый Лэроу, и вы уйдёте. Риск, на который я согласен! – и он опять засмеялся. – Будете мадеру?
  За рюмкой он рассказал тебе ещё кое-что.
  – Хотите ещё один пример классической схемы? Однажды мой, хм... знакомый повстречал цыгана. Цыган предложил ему купить золотую цепочку, явно ворованную. Он запросил за неё шестьдесят долларов, но мой знакомый стал торговаться и снизил цену до тридцати пяти. Он вручил цыгану стодолларовую купюру, тот отсчитал сдачу, и цепочка сменила владельца. Нужно ли говорить, что цепочка оказалась фальшивой – оловянной, покрытой тонкой позолотой, и цена ей была доллара три от силы.
  Ты спросила, в чем же тут схема? Цыган просто впарил бедолаге фальшивый товар в десять раз дороже настоящей цены. Хорошо ещё, что на шестьдесят не согласился!
  – Так-то оно так, – кивнул Лэроу. – Только стодолларовая купюра была тоже фальшивая. А вот шестьдесят пять долларов сдачи – настоящие. Цыган заподозрил бы неладное, если бы мой родственник согласился, не торгуясь. Возможности человека ограничены – когда он устремляет всё своё внимание на что-то одно, он пропускает другое. Ваша задача – направить его внимание на это "другое". И это тоже причина, по которой карты скучны – ведь часть внимания всегда сконцентрирована на самой игре.

  Ты оделась, и он начал объяснять основы карточной игры. Для начала он стал рассказывать, как выиграть честно.
  – А зачем? – спросила ты. – Вы же сами сказали, что я неплохо играю.
  – Видите ли, мисс МакКарти, – ответил он. – В тридцать пятом году, когда я был робок и молод, я стал свидетелем того, как в Виксберге разъяренная толпа повесила четырех шулеров. Вероятно, бог, если он существует, пытался намекнуть мне, чтобы я не мухлевал в карты, но соблазн оказался сильнее меня. Однако в моей жизни кроме игры, в карты и не только, вероятно, ничего интересного не будет, а в вашей ещё может. Так что рекомендую вам прибегать к уловкам только в самом крайнем случае.

И вообще, игра в покер имеет две стороны – для одних это удовольствие и наслаждение риском, для других – не более, чем работа. Если вы хотите наслаждаться риском, то желаю вам удачи, но так вы будете проигрывать. Если вы хотите научиться этой игре, как работе, то увидите, что стабильный заработок исключает и большую часть риска, и большую часть удовольствия. Что ж, приступим. Я приготовил для вас блокнот, возьмите его. Кое-что из того, что я говорю, придется записать.

  Он объяснил тебе, как рассчитываются вероятности выигрыша с той или иной рукой, и научил, как прикинуть их грубо, но быстро, зная открытые карты оппонента.
  – Однако это – полдела. То, что вы получили сейчас – голые вероятности, без учета того, что игрок, который дошел с вами до шоу-дауна, вероятно, сделал это не с пустыми руками. Поэтому сейчас мы их усовершенствуем. Для этого нам понадобится обсудить типы игроков.
  Ты сказала, что помнишь типы – он их называл на пароходе: профессионалы, азартные любители и показушники.
  – Ну, все несколько сложнее, – ответил Лэроу. – Это были типы, с помощью которых мы определяли, стоит ли вообще с ними играть или нет. Есть и типы, которые описывают стиль игры. Основных – пять. "Петух". Петух клюет всё, что оказывается у него под носом. Петух обычно сам не повышает, не увидев всех улиц, но как только увидит у себя хотя бы пару – так у него крылья и отрастают, и он мнит себя птицей и хочет непременно сыграть. У него есть запал драться до конца, но слабые когти, и нет понимания, когда нужно остановиться. Петух редко блефует, поэтому блефовать против него не стоит, однако пока он не дошел до седьмой улицы, его легко отпугнуть ставкой. С ним не надо играть сложно, он сам убьется об вас, если у вас есть, чем защититься. При умеренно хорошей руке делайте большие ставки – и вы его зажарите и съедите. Просто следите за его открытыми улицами – чаще всего если в них что-то есть, и он сильно повышает – у него сильная рука. А если нет – то нет. Следующий тип – "кот". Кот аккуратен, не делает резких движений, никогда не угадаешь момент, в который он прыгнет, но если прыгает – всегда накрывает лапой мышь. Это – сложный противник, они будут часто сбрасывать, но если следуют за вами по пятам или поднимают сами – сбрасывайте при малейшей неуверенности. Как говорится, если черный кот перешел дорогу – уйди с улицы на соседнюю. Коты – перестраховщики. Они не блефуют почти никогда, не потому что боятся, а потому что без хотя бы средней руки не доходят даже до шестой улицы. Если у вас средняя рука и не жалко денег – поторгуйтесь один круг после седьмой. Но на второй не заходите с ними никогда – кот не пойдет на второй без хотя бы стрита, а чаще всего у него фулл-хаус, да ещё и такой, какой вы не прочитаете из открытых улиц. Зато его просто отпугнуть до седьмой улицы. "Охотник". Охотники, как известно, склонны к преувеличениям. Охотника надо ловить на слове – он будет сразу вешать вам лапшу на уши о том, какие у него сильные карты. Это человек, который на пятой улице начинает повышать, как ненормальный, с одним королем или парой троек на руках. Он тоже плохо сбрасывает. Знаете, вот вы, мисс МакКарти, девушка завлекательная, перед вами мужчины часто распускают хвост – вот он как раз из таких. С охотником надо играть, представив, что вы – девушка приличная, ни на какое его хвастовство не вестись, пока у вас не будет хорошей руки. Наплюйте на то, что вы ему отдадите, пасуя между пятой и шестой улицей. Когда вы припрете его к стенке стритом, он отдаст вам ВСЁ с лихвой, поверьте. И никогда не блефуйте с охотником, вообще никогда. Просто будьте аккуратны, внимательны – и всё, рано или поздно вы поймаете его на вранье. Однажды я раскрутил охотника на шесть тысяч долларов, которые он поставил на пару тузов и пару троек – у меня было три шестерки, и я играл, как будто ангел прошептал мне его карты на ушко. И ещё два типа, "пехотинец" и "кавалерист". Пехотинец – это выдержанный парень. Это "кот", который играет чуть смелее обычного кота, но так же аккуратно. Он не дергается, он четко знает, при каких картах ждать до шестой улицы, при каких – начинать торги только после седьмой, до скольких гоняться, а до скольких не стоит. Его сила в том, что он часто сбрасывает в начале, но если не сбросил – идет до конца, даже если рука слабовата. Вот кот – с ним ты знаешь, что если он зашел на второй круг после всех улиц, то всё, у него что-то есть тяжелое. А у пехотинца – нет, не знаешь. Скорее всего есть. Но не факт! С пехотинцем опасно сходиться врукопашную, он почти всегда готов к бою. Но если не готов – ты об этом не догадаешься. А "кавалерист" – это тот, кто бьет вас, пока вы слабы, но не бьет, когда вы сильны. Натан Бедфорд Форрест, если вы понимаете, о чем я. Он похож на охотника, но его байки – не для того, чтобы потешить свою самолюбие, а чтобы потешить ваше. Он очень хорошо читает ваши сомнения, и давит, давит, если он почувствовал момент – он зайдет и на третий круг, и зайдет смело. Кавалерист – это тот, кто блефует и смотрит на реакцию. Пехотинец агрессивен после седьмой улицы, а кавалерист – до седьмой. Но после седьмой он не бросается на укрепления в лоб, понимаете? Он развязный, но резко становится аккуратным, как только чувствует, что ввязался в бой. Кажется, что так легко проиграть все деньги... Да нет же! Он перебивает своими уверенными ставками вас в самом начале, хотя у него ещё ничего нет. А потом, так и не собрав сильной руки, спокойно сбрасывает, не кидаясь грудью на редуты. Правило кавалериста: "Я проигрываю битву, отступая перед корпусами, но выигрываю войну, когда дивизии разбегаются от моей роты." И выигрывает он её, мисс МакКарти, потому что на карточном поле боя корпуса собираются редко.
  Он вдруг посмотрел на тебя, улыбнувшись, как не улыбался раньше.
  – Если ты хочешь зарабатывать, Кина, ты должна стать "кавалеристом". На сегодня – всё.
  Он первый раз назвал тебя по имени, и в следующие вечера уже не называл так, а только "мисс МакКарти". Но зато он начал шутить. Шутки его часто были в виде подколок, такого рода, которых не ожидаешь от благообразного мужчины лет под пятьдесят. Иногда ты смеялась над ними, иногда чувствовала, что был бы он помоложе, ты бы треснула его чем-нибудь, а иногда – и то, и другое. Бывало, что он пародировал встреченных вами людей, бывало, что подшучивал над твоим акцентом, а бывало, что и над людьми вокруг вас. А потом – напускал на себя всё тот же холодный, подчеркнуто вежливый стиль, и было трудно поверить, что ещё утром он стащил ложку, подложил её в карман официанту, с возмущением потребовал другую, а потом подложил ему же в другой карман.
  Лэроу развлекался – в этом, похоже, был смысл его жизни. Но в отличии от других людей, которые тратят её на развлечения, его развлекала та игра, которую он придумывал сам.

  Вы играли ещё много-много раз. Играли, и ты вслух объясняла свои действия. Играли, и он прикидывался игроком одного из типов, а ты должна была определить, "кот" он сейчас или "пехотинец". Он назвал тебе другие типы, которые были подтипами предыдущих, основных: был там и "рыбак", и "палач", и "клиппер".
  Вы играли у него в номере, у тебя в номере, в каютах пароходов, в купе поездов, на пристани, положив карты на крышку чемодана, за завтраком, после обеда, перед самым ужином, до рассвета и даже в экипаже.

  – Блеф не должен быть результатом ваших карт или вашего настроения или ставок игроков в этой игре. Блеф должен быть ответом на поведение других игроков в ходе всего вечера, – говорил он.
  – Смотрите на то, как они играют. Но прежде всего смотрите на то, как сбрасывают. Когда человек повышает – это может быть обман, но когда он сбрасывает – это всегда искреннее. Он должен быть невероятно сильным игроком, чтобы сбросить хорошую руку специально, чтобы запутать вас. Я таких встречал, может, пятерых за всю жизнь. Смотрите, сбрасывает он до шестой улицы или после, повышает ли сам перед сбросом, сбрасывает ли после пятой. Запоминайте такие вещи. Запоминайте, кто ведет себя обыкновенно, а кто необычно.

  Однажды ты спросила его, когда тебе можно будет играть на деньги.
  – А я вам запрещал? – спросил он.
  Ты сказала, что он ведь не даёт тебе денег.
  – А почему вы не просите? – спросил он.
  Но таковы были правила, на которые вы договорились! Он не выплачивает тебе содержания до того, как пройдет год.
  – Мисс МакКарти, вроде, смысл был в том, чтобы я научил вас нарушать правила, а не следовать им? – усмехнулся Лэроу. – Вы выполняете обещания, это хорошо. Но мы же с вами жулики! Конечно, обманывать меня было бы ошибкой. Но уж точно моё слово – не нерушимая скала. Переубедите меня, на худой конец, сманипулируйте так, чтобы я рад был повестись. Пробуйте, только осторожно. Правила, господи ты боже мой! Вы же обожаете их нарушать, разве нет?
  Ты спросила, из чего это так очевидно.
  – Фальшивое имя, – пожал он плечами.
  Ты спросила, с чего он взял, что у тебя фальшивое имя.
  – Вы из Нового Орлеана, причем из небедной семьи, – ответил он. – Ваши родители были люди практичные, судя по вашему характеру. В Новом Орлеане девочке они дали бы имя, которое похоже на французское, на случай, если ей придется выходить в свет или замуж за француза. Мэри, Элизабет, Дороти. "Кина" же звучит по-французски, как начало вопроса. Например, qui n'a pas ni foi ni loi?* – пошутил он.

  Потом, когда вы освоили игру (это заняло несколько месяцев), он стал учить тебя обману.
  – Мисс МакКарти, запомните навсегда: никаких устройств. Никогда. Крапленые колоды – только при игре с простофилями, и лучше крапить прямо во время игры ногтем. Потому что всё это улики – а пойманных с поличным вешают или бьют. Нам остаются сигналы для парной игры и фальш-тасовки для любой. В рукаве вы карту с вашими платьями не спрячете, увы, оставьте это мужчинам. Но есть много других способов использовать платье – особенно в сочетании с муфтой. Все будут думать, что вы прячете их в муфте, а вы спрячете в прическе, например. Но это потом, для начала хватит с вас и фальш-тасовок.
  Тут для тебя открылся целый мир. Дедушка показал тебе простейшую тасовку, в которой колода делилась на четыре части, внешне выглядело, как будто они тасовались, а на самом деле верхняя часть оставалась неизменной. Дед даже не знал, что придерживание "снятой" части колоды безымянным пальцем называется джогом.
  – На четыре части делят только дилетанты. Все же видно! – укоризненно сказал Лэроу. – Однажды я играл в Калифорнии в брэг, и там какой-то венгр сделал "четверочку" так неумело, что остальные участники были оскорблены этим. Ему отрезали безымянный палец за такие низкопробные фокусы. Остальные делали хотя бы "шестерочку", просто из уважения друг к другу.
  Ты узнала, что такое "Пальма", "Подъем", "Флориш", "Лестница", "Вольт" и много чего ещё. Смысл был всегда один – чтобы ранее замеченная карта оказалась там, где тебе надо, и была роздана либо тебе, либо напарнику.

  Но это было только начало, как ни странно, самая простая часть.
  Потом вы разработали (ну, у Лэроу уже была готовая система) язык, которым могли "переговариваться" и сообщать друг другу о своих картах или о картах соперника. Язык это был хитрый – комбинациям или картам там соответствовали слова, причем были особые слова и жесты, переводившие вашу "беседу" в режим, при котором они что-то значили. Например, "досадно", "так-так", или складывание карт на столе особым образом, или взгляд на игрока справа и обращение к оппоненту слева или накручивание пряди на палец. Самое любопытное было в том, что тебе не обязательно было что-то говорить Лэроу, чтобы отправить ему "послание", ты могла заказать у официанта бокал вина – и он понимал, о чем речь. Одни слова, употребленные во фразе обозначали комбинацию, а целые фразы – руку, например, по первым буквам каждого слова, которое обозначало ту или иную карту.
  Вначале ты сказала, что это слишком сложно, и ты не запомнишь НИКОГДА!
  Потом оказалось, что это куда проще, чем двойной подъем карт из колоды.

  На это тоже ушло несколько месяцев. За эти месяцы ты играла – играла и честно, и нечестно, Лэроу говорил, с кем можно, а с кем не стоит. Бывало, что ты проигрывала, а бывало, что и он.
  – Карта капризна, – говорил Лэроу. – Иногда надо просто вовремя остановиться. И никогда не брать в голову. Удачи не существует, мисс МакКарти. Судьбы не существует. Бога... ну, на бога я не замахиваюсь. Но я знал одного человека, который отвечал на вопрос "почему тебе идет такая хорошая карта?" – "потому что я молюсь перед игрой!" Я не знаю, молился ли он взаправду, но то, что он был мастером эффектных флоришей – это факт**.

  Так и пролетел этот год – за бесконечными тренировками, повторением пройденного, разучиванием, закреплением, практикой.
  Вы наведывались в Сент-Луис нечасто, поэтому поддерживать переписку было трудно. От дедушки пришло одно письмо – он явно написал его не сам, а надиктовал кому-то, до того ровный был подчерк. Письмо было короткое – он говорил, что всё выяснит. Больше писем от него не было – ни одного. Может, не дошли, а может... да всё, что угодно могло случиться.
  От Кейт тоже было письмо и тоже короткое. Она написала, что едет с подругой, которая выходит замуж по переписке, в Колорадо, в окрестности Джулесбурга. Про Джулесбург ты знала из газет – это был тот самый городок, который сожгли дотла вышедшие на тропу войны шайенны в феврале, ещё до твоего бегства из Нового Орлеана. Кейт, видимо, была девушка рисковая. Точнее адрес она пока указать не могла – "где-то в окрестностях Джулесбурга".

  С помощью настойки опия тебе удалось справиться с кошмарами. Опий был спасением – чтобы хорошо осваивать карточную премудрость, нужна была чистая голова, а для этого необходимо было как следует высыпаться. Раз в неделю ты разводила настойку, выпивала стакан – и жуткие сны, в которых ты видела, как языки пламени лижут руки несчастных, отступали. Аппетит улучшился. Опий выглядел, как идеальное решение – он приносил умиротворенное спокойствие, даже веселость.
  Лэроу об этом знал – ведь тебе нужны были деньги на настойку, пусть и гроши. Он относился к этому с пониманием – о катастрофе на "Султанше" писали в газетах много.
  – Лауданум – это "виски для женщин", – шутил он.

  Ты присмотрелась к нему получше, и решила, что его слова о "скучности" игр – это, вероятно, какая-то странная поза. Он столько рассказывал об игре в карты, столько припоминал случаев, столько знал трюков и хитрых приемов, что ты была уверена – от карт он, должно быть, без ума, или хотя бы они владели его разумом, когда он был моложе. И кроме того, он мало чем увлекался помимо карт. В веселые дома он не ходил (хотя иногда мило и довольно невинно флиртовал с дамами на твоих глазах), пил мало, может, пару рюмок или около того. Он читал газеты, но не слишком внимательно, скорее просматривал их. У него были какие-то дела, в которые он тебя не посвящал, видимо, со старыми знакомыми – всеми до одного приличными, благообразными людьми, но, кажется, ничего серьезного.
  Но было кое-что, что тебя удивляло. Казалось, что та часть, которая началась до игры в карты, теперь почти не использовалась. Игра в карты, такая, которой учили тебя, не подразумевала обмана помимо ловкости рук и обмена информацией. Конечно, ты чувствовала себя проще и увереннее, зная, что чувствуют люди по отношению к тебе, что они из себя представляют, и так далее. Но казалось, что те месяцы, которые ты провела, угадывая, кто перед тобой – были стрельбой из пушки по воробьям. Это не особенно помогало выиграть. Зачем в таком случае он обучил тебя этому? Ты задала этот вопрос.
  – Это что-то вроде фундамента, – пожал плечами Лэроу. – Рано или поздно это пригодится. Есть практика, когда вы делаете именно то, чем будете заниматься дальше. А есть практика, когда вы набираетесь опыта, просто глядя на мир другими глазами. Этот опыт впитывается в вас сам, но он не впитается, если вы не будете знать то, о чем я рассказывал. Не переживайте, пригодится.
  Но что-то говорило тебе, что все не так просто.

  Была весна шестьдесят шестого, и до конца первого года вашего "сотрудничества" оставался месяц с небольшим, когда однажды вечером он постучал в твою дверь, вошел, и, спросив разрешения, сел в кресло.
  Ты спросила, не случилось ли что-то.
  – Ничего, – ответил он. – Я решил, что вам пора перейти на новый уровень.
  Ты спросила, в каком смысле.
  – Думаю, вы и сами догадались. Раздевайтесь! – сказал он. – Шутка, шутка! Я пришел, чтобы сказать, что завтра мы едем в Чикаго.
  Ты спросила, почему именно туда?
  – Чикаго был юн и неопытен, а сейчас окреп и стал силён. Мы не успели оглянуться, война отвлекла нас – а у него уже выросли усы, мускулы и носит он цилиндр вместо мальчишеской матросской шапочки. Вот и вы тоже... как бы это сказать. Оперились! Обменяли некоторое количество времени на некоторое количество опыта. Пора проверить, на чего он стоит, не так ли?

  Вы поехали в Чикаго на поезде. Раньше ты тут не была. Чикаго был теперь и правда огромным городом, больше, чем Новый Орлеан, и возможно даже больше, чем Сент-Луис. Его огромные фабрики ещё не изгадили красоту озера Мичиган, и тебе, никогда не видевшей моря, оно казалось безбрежным океаном. О, как поднималось над ним солнце, рассыпая драгоценные блики по тронутой ветром воде!
  Да и сам город мог удивить. Здесь были не только фабрики и не только паровозные депо и бесконечные линии железных дорог, терминалы, склады, водонапорные башни, цистерны, пристани... да, впрочем, этого добра хватало.

  Но была опера! Были десятки парков, занимавшие сотни акров земли. Были экипажи, и их было столько, что рябило в глазах. Были театры, оранжереи, здания, выстроенные "как в Париже", ажурные перила мостов через реку Де-Плейнс (которая называлась так, потому что текла "с равнин"). Если не заходить в заводской район у порта, Чикаго был как Новый Орлеан, только с французским лоском, а не с французской развязностью, а также без болот, бесконечных дождей и убийственной жары. Чикаго был гораздо строже (без пышновато-пошловатой колониальной архитектуры), но в то же время посвежее. В нем было меньше напускного и больше настоящего. Это был город дела, но он не забывал думать и о внешнем виде.
  – Посмотрите вокруг. Чувствуете за всем этим тайну? – поделился с тобой Лэроу и перешел на шепот. – Главная тайна: почему до сих пор столица Иллинойса – Спрингфилд, а не Чикаго? Заговор республиканцев, не иначе!
  Первым делом вы заказали тебе новое платье – теперь уже на твой собственный вкус и дороже всех предыдущих, а также посетили городские достопримечательности.
  – На первый взгляд получить приглашение в приличное место в городе, где тебя никто не знает, сложно, – пояснил Лэроу. – Хах! Гораздо сложнее в городе, где тебя знают хорошо, как вы понимаете.

  Ты спросила, что вы здесь будете делать.
  – Здесь мы сыграем в одну любопытную игру, – сказал Лэроу. – Признаться, вы отлично освоили всё за этот год. В Чикаго вы будете главным в паре, а я побуду шиллом. Как вам такое?
  Конечно, сначала ты испугалась – мало ли что! А вдруг ты всё испортишь?
  Но, конечно, Лэроу не собирался полностью устраняться от принятия решений. Ты говорила ему, что делать – он делал. Найти места, где играют в карты – готово. Вывести тебя в свет, завести знакомства – выставки, благотворительные вечера, театры – готово. Подать тебе сигнал, за какой стол садиться – сделано.
  Ну, а дальше – осталось только применить навыки, иногда советуясь с ним.
  Вы играли в клубе "Аметист", и в казино "Четыре звезды", и в отеле "Леди Озера". И там-то, в "Леди Озера", и произошла Встреча. Вы с Лэроу пришли в разное время, как люди, лишь слегка знакомые друг с другом. Поиграв за разными столами, вы оказались за одним. Там же была и девушка, представившаяся "мисс Грейвз", ей было лет двадцать пять, она была красива, как греческая богиня, весела и непринужденна. Но когда она посмотрела на Уильяма, на секунду маска слетела у неё с лица, и ты поняла, что она – это ты, а ты – это она. То есть, та, которая была до тебя, которая "уехала покорять Запад". Потом она справилась с собой.
  Лэроу улыбнулся ей в ответ. Он сразу согласился на игру: он делал вид, что с ней не знаком, а она делала вид, что не знакома с ним.
  Ты быстро поняла, что это ни в коем случае не дружественная игра старых знакомых, а смертный бой двое на двое.
  "Леди Озера" был пафосным местом, где игроки покупали себе модные керамические фишки, зал был залит светом газовых фонарей, а карты сдавали дилеры в коротких сюртуках с вензелями и в козырьках. В виду последнего факта тасовки и подрезки не работали, а можно было полагаться только на обмен сведениями. Но у "мисс Грейвз" тоже имелся шилл – развязный парень чуть старше неё, брюнет, выглядевший глуповато, что было, конечно же, тоже очередной маской. Он был "пехотинец" – играл в основном хорошие руки, но играл так, что у тебя каждый раз ёкало, когда он начинал торговлю, а ты сидела с одной парой на руках. "Мисс Грейвз" была "кавалеристом".
  Примерно через сорок минут остальные двое участников были обыграны в пух и прах и бежали от вашего стола, как от чумы. Вы остались вчетвером, и игра стала осторожной, "на кончиках пальцев", как называл такое Лэроу.
  Было понятно, что тот язык, который Лэроу практиковал с тобой, был не тот, которым он пользовался ранее с "мисс Грейвз", но и она со своим напарником выдумала собственный. Лэроу и "мисс Грейвз" отчаянно пытались разгадать шифры друг друга, а потому пользовались ими редко.
  Потом вдруг что-то треснуло – и оба, Лэроу и "мисс Грейвз" начали говорить колкости друг другу, одну за другой. И почти в каждой было зашифровано послание или тебе, или её напарнику. Их обоих забавляло это хождение по краю – это была игра над игрой. Эмоции бурлили, а из кучи долларов, лежавшей на столе, от одной пары к другой переходили крохи. Никто не ошибался.

  И только под утро, часа в четыре ночи, когда все вы устали, когда за вашим столом сменился второй дилер, Лэроу вдруг рискнул. Он, видимо решил, что понял их послания.
  "Мисс Грейвз" что-то сказала после седьмой улицы, брюнет ответил, она немного поторговалась и спасовала. Дальше торги резко пошли в гору. Лэроу поставил почти всё, что у него было, а брюнет ещё поднял ставку.
  – Уравниваете?
  – Замрите, – ответил Лэроу неожиданно для всех.
  – Что?
  – Замрите и послушайте меня. У вас, молодой человек, на руках сейчас восемь карт. Либо устали вы, либо наш дилер.
  – Какого черта?
  – Мисс Грейвз только что сообщила вам своей невинной фразой, что на руках у неё туз. У вас же на руках их было три: два я вижу на открытых улицах, и один на закрытой. Вы своей фразой попросили её спасовать, потому что с тем тузом, который вы добавили к этим трем, у вас получилось каре.
  – Мистер, вы, видимо, очень устали, и несете какую-то околесицу. У меня семь карт.
  – Я вам предложу, молодой человек, два варианта. Вы сейчас спасуете и оставите половину фишек нашему дилеру, который помолчит об этом инциденте, а мы оставим ваши карты не открытыми и откроем новую сдачу свежей колодой. Либо мы посмотрим, так ли белоснежны ваши манжеты внутри, как и снаружи.
  – Дедуля, ты меня сам что ли заставишь их показать? – насмешливо спросил парень, который был довольно рослым.
  Ты глянула на Уильяма и только сейчас заметила, что одну из рук он держит под столом.
  – Да, только Отче Наш сначала прочитаю. Сэмюэль Кольт, иже если на небеси, – продекламировал Лэроу и все отчетливо услышали из-под стола металлический щелчок.
  Оружие в "Леди Озера" было строго запрещено, и напряглись все, включая вашего дилера. Это место было настолько приличным и сверкающим, что сама мысль о выстрелах и пороховом дыме здесь казалась неуместной.
  Брюнет побледнел, подумал и... спасовал.
  – Аминь! – сказал он негромко, кивнув с деланой улыбкой. – И правда, что-то я устал! Немного джина с содовой мне не помешает. Прогуляюсь к бару! Хорошей игры, леди и джентльмены.
  "Мисс Грейвз" хорошо владела собой, но даже она не смогла сдержать досаду, когда Лэроу, дождавшись, пока брюнет отойдет, кинул на стол серебряную спичечницу с крышкой на пружинке.
  – Les absents ont toujours tort,*** – сказал он. – Но тем не менее: я так понял, на спички вы, мисс Грейвз, с ним ни разу не сыграли? Зряяя!
  Мисс Грейвз продолжила играть с вами какое-то время: она билась отчаянно, но против двух противников, действовавших заодно, ей было не выстоять. Вы выиграли у неё две трети оставшихся денег, прежде чем она сдалась.
  Но прежде, чем она ушла, Лэроу поклонился ей, сгреб фишки со стола, бросил одну дилеру и тоже пошел в бар. "Мисс Грейвз" сидела, устало подперев лоб рукой.
  – Он хорош, конечно, – глядя вслед Лэроу, сказала "мисс Грейвз" тебе, а может, и не тебе вовсе. Прятаться уже не было смысла, а может, у неё пропало желание. – Даже слишком. Старая гвардия и все эти манеры... Но когда карты ему надоедают, он начинает заниматься всякой чепухой, – она бросила это зло, с разочарованием. – Я такое не люблю. Я люблю деньги, а не то, что он вокруг них накрутил со своей Игрой.
  Потом она бросила на тебя последний взгляд, уже неприкрыто неприязненный, отчего её красивое лицо сделалось противным, и сказала:
  – Прощайте! – и ушла.
  Ты так и не поняла, для кого было всё это разыграно – для тебя, для неё или для самого Лэроу, и даже не поняла, знал ли он заранее, что она здесь будет, или нет.

  Вы взяли экипаж и поехали в отель. Выигрыш был ого-го – под десять тысяч долларов, из них почти четыре были у тебя в кошельке, уже обменянные на наличные. Но твой напарник не выглядел обрадованным. Наоборот, ты в первый раз за всё время увидела Уильяма Лэроу грустным: не холодным, не хмурым, не презрительным, а разочарованным, слегка даже потерянным. Словно генерал, который дал трудный "бой за избушку лесника" и вроде бы победил, а теперь смотрит на поле сражения и думает, за то ли дело он сражается, и, может быть, хотел бы даже сдаться, но понимает, что некому теперь отдать саблю.
  – Как вам Чикаго, мисс МакКарти? – спросил он устало. – Понравился? Или может, вы хотите посмотреть другой город? Нынче чем дальше к Западу, тем больше денег на кону и тем больше дилетантов. А, может, вам хочется в Европу? Париж – сейчас тот самый город, от которого пляшут все остальные. А я, признаться, подустал от покера.
  Что это было? Благословение покинуть его и отправиться в одиночное плавание? Ведь Лэроу сам говорил тебе, что нарушать правила – это хорошо.
  Или что-то другое.

Минус 6 часов до восстания
- Орбитальное командование "Золотому Овну", прием?
Флотилия системной обороны Сиблии была довольно скромной и насчитывала всего-то три по настоящему предназначенных для этой задачи корабля.
Наиболее старый, большой и тяжелобронированный, но медленный и неуклюжий Золотой Овен служил флагманом флотилии, под командованием адмирала Стэнфорда, человека, убеленного сединами, но по версии завистников, слишком засидевшемся в лучах былой славы.
Величайшей угрозой космическому пространству Сиблии долгие десятилетия являлись орочьи пираты. Два с половиной десятка лет назад ксеносы собрали достаточно сил и посудин из хлама, чтобы попытаться организовать вторжение на планету.
Злые языки утверждают, что победу для будущего адмирала обеспечило не тактическое мастерство, а наличие на орбите ковчега Механикус, обеспечившее подавляющее превосходство в огневой мощи для имперских сил.
- Золотой овен штабу, слышу вас четко и ясно. Подходим к точке назначения. Установлен визуальный контакт, но цели пока вне зоны действия авгуров, как слышно?
Сейчас Золотой овен, в сопровождении "Сияющего копья" и "Непоколебимого" приближался к точке Мандевалля системы, где автоматические наблюдательные станции засекли всплески энергии, характерные для выхода объектов большой массы в материум. Почему навстречу отправили именно боевой флот системы?
Ответ прост, из варпа никто не выходил с момента появления шрама на небе. С открытия Цикатрикс Маледиктум.
- Принято, Золотой овен. Продолжайте выполнение задачи, сохраняйте бдительность.

Натиск уродливого мутанта чудовищен, и Варвик едва не теряет руку от мощного удара. Лишь благодаря своей силе воли священник не падает на колени. Но затем просто откидывает опустевший автоган прочь и резким ударом освободившейся руки переламывает древко мутантского рубила, одновременно и обезоружив врага и получив в свои руки хоть и щербатый, но клинок, что тут же вскрывает череп противнику святого отца.
Левандовский падает на колени и пытается зажать свежую рану в животе рукой, вот-вот на его бритую голову опустится топор, наверняка украденный очередным уродом с пожарного щита. Но не опускается, ведь вмешивается сержант, сметая врага всей своей массой. Сбитый на пол враг корчится под сокрушающими череп ударами прикладом, скользящий на, кажется, и собственной крови тоже Джо пытается подняться, когда на второй подобной попытке, оказывается схваченным прямо за шиворот Броксом. Очередной взмах дубины-автогана попадает по выставленному в блоке древку какого-то двуручного оружия, из-за чего импровизированное оружие покидает хватку сержанта, а его самого грубо отпихивают тычком бойка рабочей кувалды в грудь. Удар достаточно сильный, чтобы выбить воздух из легких Брокса и пообещать поселить на всю грудь ужасный синяк, но недостаточный для того, чтобы разжать пальцы на вороте Левандовского. Отброшенный ударом, Тавенсон просто утаскивает адепта за собой, чем немало удивляет своих противников.

Минус 3 часа до восстания
Экраны вокруг командного трона Золотого овна оживают, начиная транслировать пикт-записи с борта менее крупного и защищенного, но более быстрого системного корабля эскадры. Вышедший из варпа корабль оказался очень древним и странным звездолетом, незнакомой адмиралу модели. Корабль сразу же поднял щиты и открыл огонь из лэнс-батарей, первыми же выстрелами, по иронии судьбы, выведя из строя двигатели одного из самых быстрых кораблей эскадры. Непоколебимый лег в дрейф, оказавшись практически беспомощным без своего главного преимущества - маневра и скорости. А затем тронутый варпом корабль раскрыл свою носовую часть, подобно мифическому левиафану - перекрученные, покрытые слизью и мерзкими выделениями мускулы проклятого корабля, образующие складчатую пасть, ведущую в голодные недра судна, извергли из себя облака моментально замерзающей в космическом холоде желчи и блестящие от кристаллизующийся в вакууме желчи шипы-торпеды - жуткий сплав изъеденной гниением кости и ржавого металла, что на потоках смешанных органических газов и реактивных струй ракетного топлива устремились к обездвиженной жертве.
Вонзившиеся в Непоколебимого костяные копья не просто гарпуны охотника - наконечники мутировавших снарядов раскрываются, угнездившись глубоко внутри имперского судна и выпускают внутрь обреченной жертвы команды абордажников - яд, что скоро убьет жертву.
- Золотой овен Сияющему копью. Приказываю отступать и сообщить штабу о прибытии Великого Врага. Уходите, мы задержим их сколько сможем.
Адмирал отключает межкорабельную связь и переключается на систему общего оповещения.
- Матросы Золотого овна, говорит ваш капитан. Мужайтесь, мы столкнулись с силами самого страшного врага человечества. Всем вооружиться, орудиям правого борта подготовиться к залпу. Машинное отделение - мощность на двигатели. Полный вперед! За Императора!

Неожиданная сила, с которой мутант отправляется в полет до пола рукой Кастелла, заставляет выродка удивленно завизжать. Однако, первый удар ножом уродец умудряется отбить своими кривыми кинжалами и даже пытается контратаковать уродливой клешней. Но расплющенная Айзом когтистая кисть не очень то полезна в ближнем бою и лишь ненадолго оттягивает бесславную кончину мутанта. Духи в священной аугметике, кажется, весьма довольны праведному акту уничтожения генетической мерзости и отказыватся покидать свое вместилище, дозволяя Кастеллу снова открыть огонь и положить еще несколько выродков, окружающих Брока и Виндсбрука.
Казавшийся простоватым деревенщиной Арнольд показывает себя завидным храбрецом, прикрывая майора от атак с неожиданных сторон. Избитый автоган в руках солдата с завидной регулярностью отбивает клинки и отмахивается от алмазных когтей. Опираясь на такую, с виду неказистую, подмогу, Антоний превращается в настоящую машину смерти, кромсая и разрубая каждого монстра, что ему встречается. Видя судьбу Тавенсона и спасенного им Левандовского, майор стискивает зубы в ярости и врубается в орду чудовищ с новой силой. Начинает казаться, что майор мог бы перерезать всю эту визжащую толпу мутантов и сам, если было бы кому прикрыть ему спину в этом свершении.

Минус 2 часа до восстания
Толстая броня Овна позволяла выдерживать обстрел лэнсами противника до той точки, когда броненосец вышел из зоны обстрела и нырнул под днище одержимого судна врага.
Адмирал развернул свой корабль так, чтобы покрытое влажными на вид наростами брюхо вражеской посудины попало в секторы обстрела бортовых макро-пушек, но артиллерийская дуэль с древним кораблем хаоса была бы заведомо проигрышной.
Задумываться над тем, почему капитан предателей ничего не делает, уже наверняка раскусив замысел Стэнфорда становится поздно, когда Золотой овен преодолевает щиты врага и врезается в него прямо под двигательным отсеком. Подобный колокольному звону и оглушительный скрежет столкновения кораблей не слышен в межзвездной пустоте, но служит отличными сигналом для артиллеристов.
Дружный залп бортовых орудий вспарывают древний корпус одержимого корабля, сминая и срывая целые секции бронеплит, обнажаю мерзостное содержимое - переплетение гноящихся хребтов, желтеющие кости чудовищного скелета демонического корабля. Целые куски осклизкой плоти, оторванные детонацией макроснарядов липнут к корпусу Овна, по инерции таранящего врага тяжелобронированным носом.

Кажется, кровожадная толпа чудовищ попросту принимает Крейна за мертвеца, не горя желанием проверять его на признаки жизни. Выродки слишком увлечены орудующим ножом сержантом и все больше стягиваются к машущему мечом майору, явно почуяв в нем главную угрозу для себя и своего дела.
Никто из слюнявых страшил даже не обращает внимание на брошенную Таурусом в тоннель гранату, пока сей факт не подтверждает рев огромного аберранта, наступившего на ребристый цилиндр. Затем следует взрыв, переводящий примерно половину массы неудачливой насмешки над эволюцией в кровавую пасту на рушащемся вниз земляном потолке. Подрыва одной гранаты оказывается достаточно, чтобы разрушить ненадежный тоннель и отрезать орду от подкреплений.
Вопрос о том, стоило ли так возиться отпадает сам собой, при одном взгляде на пестрый арсенал рабочего инструмента, что враг использует как оружие. Вид здоровенных когтей лишь подкрепляет вывод о том, что такой обвал твари попросту раскопают вручную где-то за полчаса.
Только вот думать уже особо и некогда, взрыв тоннеля резко переключает внимание уродливой публики на Тауруса и теперь он становится второй приоритетной целью после майора. Буквально мгновенно к Крейну выстраивается очередь желающих получить свинца поглубже в череп.
Бояться ли уродцы смерти?
Магазин Расчленителя опустошен.
Сомневаются ли они, идя под пули?
Механизм пистолета беспомощно щелкает.
Когда уже этот ебаный взрыв?
Кирка врезается в штурмовой наплечник, выбивая плечо вспышкой обжигающей боли.

Минус 0.5 часа до восстания
Таран кажется успешным, Золотой овен с успехом оправдывает свое имя и едва не ломает корабль сил хаоса пополам. Колдовское, мерцающее пламя двигателей одержимого корабля уже не придает ему ускорения и сцепленные боевые корабли медлленно тащатся на напряженной мощи реакторов одного лишь Овна.
Ощущение победы быстро тает и встает привкусом пепла на языке, когда вскрытый обстрелом вражий корпус раскрывает в раненом брюхе еще одну пасть с гнилыми зубами и выпускает наружу сотни языков-щупалец.
Молодой Империум оказался не готов к предательству своего любимого сына, чего уж говорить об обычных людях, впервые столкнувшихся с силами хаоса?
Жгуты, словно сплетенные из тухлых кишок и сухожилий туго оплетают корпус броненосного Золотого овна и начинают затаскивать его в пасть гигантского монстра.
Сохранять видимое хладнокровие и решительность стоит адмиралу многих усилий. Последним его приказом становится воззвание к команде подготовиться к абордажу и просьба вверить души Императору. Затем он покидает командный трон, вооружившись своей украшенной саблей и наградным лазпистолетом.

Детонация подрывного заряда, укрытого толщей земли и стальными стенами бункера похоже на скрежещущий рев неведомого подземного великана, что могучим усилием сдвигает целые пласты земли, формируя горы и морское дно. Ближние к зеву тоннеля металлические переборки вспучивает, рушащаяся земля заваливает проход намертво. Камни и землю выносит наружу, образуя практически непреодолимый завал, что хоронит под собой всех, кто был внутри или не успел убраться с дороги обвала.
Где-то далеко, в космической пустоте, задорное хихиканье мелких рогатых демонов, резвящихся у ног закованных в ржавые доспехи раздутых гнилью гигантов тонет в воинственном кличе обреченных людей адмирала Стэнфорда. Золотой овен принимает последний бой.

Вы не можете просматривать этот пост!

- Да какой же я герой, успел пробубнить сержант, перед тем как отрубится.

...

Он очнулся в пустом "Герцоге". Никого не было внутри, ни парней из отделения, ни Джо. Двери кабины, задняя, люк, все было открыто. Осторожно выхватив Большой Нож, он вылез наружу.

Вокруг был густой, кромешный туман, с каким-то зеленоватым оттенком. Броневик был брошен на склоне. Следы в грязи вели куда-то вниз.

- Крейн? Брок? Джо?

Он начал осторожно спускаться по склону.

- Майор Винсдбрук? Кто-нибудь?

Ответом ему была тишина.И жужжание мух. Но неожиданно сквозь него стал пробиваться едва слышный голос.

Песня!

Брокс Тавенсон до боли прикусил язык, пытаясь заставить себя не слушать еретические напевы, не присоединиться к ним. Но он должен был идти вперед. Должен был найти этих еретиков. Должен был прикончить их!

Сквозь туман стал проступать сильный запах, смесь горелой плоти и гниения. Пение становилось громче. Сержант осторожно делал шаг за шагом в него, пока туман неожиданно не распухнулся.

Он был перед вагоном, заполненным зараженными, но теперь тот был пуст. Перед ним рядом стоял костер. Костер, который один раз разводил дядя в деревне, к которому еще в детстве возил его отец. Большой такой, на дровах, с котелком.

Вокруг костра, скрестив ноги, сидели мертвецы. Убитый переговорщик с дыркой от пули в виске и такой же мертвый капрал с КПП с незажженой сигареткой во рту, посеченные осколками от гранат бандиты. Убитые зараженные. Тетка со следами от Большого Ножа и его ботинка на голове. Говнург с оторванными кусками плоти в залитом кровью комбинезоне сидел в обнимку с таким же изуродованным Флавием. Мутанты, культисты. Все они держались за руки, даже четырехрукий, изнахраченный фрагой монстр нижними лапами, и пели песню.

Один из культистов потянул отпустил руку соседа и протянул её к сержанту.

- Сержант Тавенсон. Садитесь к нам! Мы вас заждались.

Брокс попятился, выставив Большой Нож.

- Катитесь к фраку, еретики!

Культист пожал плечами.

- Ну что же вы, сержант. Мы же вас ждем. Вы же слышали песню. Пели её с нами. Губернатор, вы согласны?

Изуродованное и обезглавленное тело в позолоченных, залитых кровью и засохшими внутренностями одеяниях на той стороне костра кивнуло обрубком шеи.

- Ну вот. Вы же не станете заставлять сюзерена ждать?

Брокс махал в их сторону трясущейся рукой с ножом.

- Флавий и остальные наши ребята умерли героями! Они сидят по правую руку от Императора за Его столом! А вы все - просто проклятая фракова гниль!

Культист ухмыльнулся кривыми и гнилыми зубами.

- Ты правда думаешь, что после смерти кто-то вспомнит от тебе? Кто-то назовет тебя героем? Кто-то спасет твою душу? Нет, мы все здесь, разве ты не видишь?

Он провел рукой вдоль костра.

- Генри, скажи ему!

Бобкофф с синюшным лицом и следом укола на шее зачерпнул черпаком из котла и отхлебнул.

- Севжант, шнам наконеш-то дали обед, - произнес он чавкая. Брокс сделал шаг ближе и заглянул в котел. В нем плавала жижа и остатки формы и костей, в которых превратила магия отряд Виндсбрука.

Брокс пошатнулся.

- Прошу к столу! - произнес культист и потянул к руку. Они все потянули к нему руки и начали вставать.

- АААААА! КАТИТЕСЬ К ФРАКУ!

Сержант рубил Большым Ножом налево и направо, но рук было слишком много, постепенно пропали лица, один лишь руки, обхватили его и начали тащить вперед, к котлу.

- ААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААА!

С этим криком он проснулся.

Брокс с легким подозрением посмотрел на Виндбсрука, пытаясь понять, он шутит, пытаясь снять напряжение, или реально не понимает, о чем идет речь. Не то, что он особо много терся возле шестеренок, но каждый, наверное, житель Империума не с какой-то совсем глухой планеты имел хотя бы легкое представление, как Механикус "чинят" своих слуг. Пара таких не так давно на них держала пушки. Что, если они решат, что Джо и не нужны ноги? Сразу приделать ему какой-нибудь поршень, чтобы давить педаль, и приварить к "Герцогу". Эффективнее же чем лечить, ну. И работать не мешает, даже наоборот. Ладно, как мать говорила, бесполезно гадать и переживать по поводу того, на что повлиять никак не можешь. Своих проблем хватает, остается только ждать, надеяться, молиться.

...

Наконец-то они добрались до лазарета. Вот тут Брокс реально прослезился. Вот чего он уже не рассчитывал в жизни увидеть, так это больничную койку и людей с каким-то медицинским образованием, уже был готов, что будет воевать в окопах, обмазываемый синткожей Крейном, пока умрет или не превратится в синт-человека и будет сожжен за тех-ересь.

- Док, - обратился он к своему врачу, - у меня тут полный набор. За сегодня я поймал немного дроби в лицо, мне прострелили ногу, рядом со мной взорвалась граната, всю руку под-ободрало, - он показал синткожу, - короче, я не знаю, как я вообще еще хожу и что-то говорю. Наверное, стиммы. И этот. Адреналин. И наш медик умер первым, упокой Император его душу, - он сотворил знамение аквилы, - в общем, разбудите меня, когда я буду похож на человека, а не на тренировочную мишень в тире. Или не будите вообще.

Он лег на столе, готовясь получить наркоз.

Блин, реально глаза задело видать. Что же он не узнал Виндсбрука!

- Сэр! Я рад, что вы живы, сэр. Правда. Я...

И тут вылезла проклятая шестеренка. Сука фракова! Угроза у неё заражения. Давайте вообще всех убьем, чо уж, нет людей, нет угрозы! Ой. А ведь что-то он такое смутно слышал. Шептались, мол, что бывает такое - есть планета, и нету. С карты вычеркнули, летать туда нельзя. А что там - никто не знает. Одни говорят, космические корабли будут в неё лупить, пока не развалится на куски. Другие - что туда прилетят Ангелы Смерти и всех убьют до одного, до грудных младенцев, и оставят лишь пустые руины в качестве памятника.

Тогда он рукой махал, байки уровня крысолюдов в канализации. Но сейчас, после всего, что он увидел, нелепыми эти истории не казались. Кто-то с холодным умом мог посмотреть на Сиблию и решить, что если Империум - тело, а Сиблия, ну даже не рука, а там, палец. Фаланга пальца. То прожить можно и без неё, если она совсем загнила.

Не хотелось умирать. Очень не хотелось.

К счастью, Виндсбрук оказался человеком слова. Вот был бы он губернатором, а него папаша, кто знает, может быть, все это говнище бы и не расползлось.

Пришлось пойти на анализы. Было страшно и неприятно, но он не протестовал. Если реально подцепил что - лучше уж сейчас. А не как эти... в вагоне.

Мерзкая песнь в голове едва не подняла голову. Брокс с трудом удержал руку, чтобы не шарахнуть себя по голове. Вот ведь фрак, а если про это кто-то узнает? Он испытывал большое желание рассказать кому-нибудь. Исповедаться. Священнику, там. Но на костер вообще и за меньшее отправляли. Пока лучше тихо сидеть. И молиться.

Кто знает, услышал ли Пастырь Человечества их молитвы, или им просто повезло, но проверки они все прошли. Правда, Джо забрали. Сержант проводил его печальным взглядом. Скажем так, у него были подозрения, какое ему могли найти "применение". Но возникать сейчас по поводу него - означает вернуться под дула их волшебных фраковых пушек. Собой бы он еще рискнул, но не парнями, они и так прошли через ад и обратно. Поэтому пришлось отвернуться и молчать. И готовится к докладу.

Странно, как его мечта служить непосредственно под Виндсбруком сбылась. Не так, как он хотел, конечно.

- Да, сэр, разумеется. Буду верен вам до последнего вздоха.

Он говорил правду, без майора их бы ждала бессмысленная гибель.

- Я все расскажу, только можно я... присяду. Чертова нога все еще болит. И закурю? Немного снимет боль.

Фрак, он уже забыл, когда курил последний раз.

Дождавшись разрешения, он присел на носилки, вытащил сигарету и закурил. И начал рассказ.

- В общем, мы выехали после вашего инструктажа. Доехали до КПП. Там на нас выехали вооруженные гражданские из карантинной зоны. Соорудили самодельные броневики, требовали их пропустить. Флавий мне посоветовал уговорить их подождать, пока пришлют, там, врачей для проверки. Они согласились. Но тут начал стрелять снайпер, по ним, по солдатам на КПП. Началась полная анархия, все палили во все стороны. Я...

Он тяжело вздохнул.

- ... я принял решение уходить оттуда. Сделать мы ничего не могли, а если бы подохли там, не смогли бы ваше задание выполнить. Сэр. Поехали дальше. Потом была засада. Какие-то бандиты, пытались нас грабануть. Гранатами закидали, уехали. Дальше...

Сержант затянулся.

- Дальше напоролись на кучу зараженных. Отбились, отстрелялись. Одного... одну, я ножом рубанул. Сорвались, вообщем. Доехали до участка. Там от нас потребовали выйти, светили стабберами тяжелыми. Я потребовал Вурга привести. Он вышел. А, да, один из наших, Бобкофф, который кушать хотел. Странно себя вел, непонятно, возможно, подхватил эту дрянь. Мы его связали. Вург тоже хотел, типа, анализы провести, как вот эта, которая была. Вколол Бобкоффу какой-то укол, вроде успокоительного. А потом начал тоже... странно себя вести. Короче, когда я сказал, что у нас не было контакта с зараженными, ну, соврал немного, он нас на мушку взял. Вести себя стал, будто все знает. Наш медик, Флавий, начал ему угрожать. Типа, если будет нам пытаться то же, что вот эта... мадам железная с нами хотела сделать, он подорвется. Ну а подорвался вместо этого Вург. И.. сбросил, в общем, личину свою. Стремная до фрака у него рожа под ней. Прострелил мне ногу, орал что-то про высшую расу. И тут оказалось, что Флавий не блефовал. Упокой Император его душу. Реально он его подорвал. Стрелять по нам начали, пальба, взрывы, вот кое-как ушли, кое-как. Остановились подлататься - нас нас напали приятели Вурга-Говнурга. И один... монстр. Как они, с лишними лапами, но совсем монстр. Пытался утащить Крейна, но тут уже я его рванул. Без себя, хвала Терре. Опять ушли.

Снова затянулся.

- Дальше, ну, вы на связь с вами вышли. Поехали до дренажного канала. А потом началась вообще дичь. Там поезд с путей сошел. В нем куча зараженных, просто куча. И какие-то... еретики, проводят свой какой-то ритуал. Песню поют. Мухи слетелись, зараженные зашевелились. Ваш отряд...

Он опустил голову.

- Я не знаю, что произошло, какая-то реально темная магия, волшба. Говорила мне бабка моя... в общем, они ничего сделать и не успели.

Брокса передернуло.

- Я думал, мы следующие. Тем более, что от этой песни у всех крыша начала ехать. Джо... Левандовский, попытался их таранить что ли. Я...

Он содрогнулся, но уже внутренне.

- В ступор впал. Немного. Но тут вот эти, которые с лишними руками, напали на чумных. Оказывается, они не дружат ни фрака. Разные, типа, культы. Началась у них там бойня вообще какая-то, мутанты месят зараженных, которые мутанты но не сильно мутанты бегают, стреляют. Джо там огреб, но сумели сорваться.

Брокс посмотрел лейтенанту в лицо.

- Сэр, а... Джо, а... Что с ним будет? Они же не сделают из него, ну... вы знаете, что они делают.

Маэстро музыку! ссылка

С ужасом, Хаст понимает что это конец, из его груди чуть не вырвалось "Император защити", но вместо это лишь раздается хрип...
На башнях стрелки с крупным калибром, охрана Вурга и вовсе не оставляет шансов. Если их сейчас не намерены убивать...то их ждет только участь хуже смерти, смерти их душ. Не иначе.

Флавий бессильно роняет бесполезный пистолет, с хрипом стаскивает освободившейся рукой респиратор и падет на колени
— Что-то мне нехорошо, сердце...кажется... дышать нечем...
Вторая рука тянется к груди, словно пытаясь нащупать, злосчастный орган под бронежилетом.

Вург самодовольно раскрывается перед ошарашенным медиком, пальцы хватают коробок в нагрудном кармане, и тут сержант как захрипит известный по всей галактике девиз, что отзовется теплом в каждом верном трону человеке.

Понимая что, сержант словит первые заряды стрелков, санитар готовиться не упустить свой шанс...
Резким и коротким движением которого не ждешь и возможно даже не видишь, медик срезает лямки своего маленько личного подсумка, вовсе не армейской модели, что легко поддается металлу. Рука у сердца, роняет на убитый феррокрит оранжевый коробок с его личным схроном.

В подъемном рывке боец дергает чеки фраг гранат на поясе возле паха, и в отчаянном порыве-прыжке успевает сцепить в зубах активированную крак гранату, и широко расставив руки стремиться заключить чудище в своих объятиях смерти.

В то что называлось Герродом Вургом, летит туша бойца... и если она достигнет таки цели...Хаст Флавий в момент контакта расслабит челюсть, давая гранте упасть на уровне прижатых грудных клеток что бы выпалить свои последние слова, надрывая глотку:
— Коробка!Треугольник!Подсумок! Скажи императору Бам, тварь!

И если Сиблия выстоит, не падет и будет кому рассказать эту историю, никто не знает, станут ли это слова черной шуткой или последней самой искренней молитвой императору, что сотворил чудо. Император защищает...Империум Человечества.

Как выглядит ваш враг


На самом деле


Оборона острова и план атаки


Полевая артиллерия и бронетехника


Вооружение пехоты


Что ваш враг думает о вас

Грязные, измученные, продрогшие до костей – такими кое-как выбрались на сушу, обломав тонкий прибрежный ледок, воины Хельги-ярла и спасенные ими пленники. Кто выбрел сам, а кого и вынесли на руках – Рагнар и раб Чирий всплыли спинами вверх. Саймон тут же, на снегу, сам синий и закоченевший, все же перебросил Хьёрвардсона через колено, выдавил из него воду. А потом вдувал в лёгкие стрелка звенящий, вольный воздух Хогаланда, пока тот не закашлялся и не сделал первый, судорожный вздох. Рагнар был спасен, но пока Сайман занимался им, для Чирия стало уже слишком поздно…
Кто-то сказал бы, что удача покинула этих людей. Кто-то бы возразил – едва ли. Ведь они почти все выбрались живыми оттуда, где далеко не каждый смог бы сохранить голову.
Впрочем, радоваться было рано. Мокрые насквозь, без возможности просушиться и обогреться, пусть на не сильно крепком, но ощутимом морозце, чудом уцелевшие герои имели все шансы после всех подвигов принять бесславную и нелепую погибель. Сгореть в одночасье от жара, или изойти кровавым кашлем. А то и просто-напросто замерзнуть насмерть.
А ведь еще ночь стояла - хоть глаза коли, непроглядная. Йольская ночь, самая долгая в году. Непростая, богатая на чудеса…

Нет, все же удача была с ними. Торвальд узнал место. Небольшое незамерзающее озерцо, питаемое бьющим из круглой дырки в скале потоком, входило в одаль Греттира Ормульфсона – одного из нынешних гостей все того же папаши-Бьярни. Усадьба самого Греттира находилась тут же, неподалеку, на берегу. К ней Торвальд и повел своих спутников практически ощупью.
Пробежка по свежему снежку, гулкие удары в усадебные ворота. Недолгие препирательства с заспанными и хмельными по случаю праздника домочадцами Ормульфсона – к счастью, Торвальд был узнан, - и вот уже вытертые насухо, переодетые в старые, но теплые вещи гости отогреваются свартваном у раскочегаренной по такому случаю печки, и потчуют местных историями, достойными стать сагами. Но время дорого, надо поспешить. Краткий отдых, и на арендованных под честное слово лыжах – в Ильстедхем.

***

Родовое поместье Кнутсенов встретило благополучно вернувшихся ночных скитальцев картиной, в общем-то, ожидаемой. Веселье давно перевалило за середину, и хоть капельку трезвого мужа в длинном доме было найти непросто.
Во дворе шатающиеся гости пускали пенные струи вторичного пива и энергично поблевывали. За столами остались единицы: кто уткнулся бородой в столешницу и молодецки храпел, кто и вовсе сполз под лавку, кто деловито пользовал в сторонке от места гульбища подвернувшуюся под руку девку-тир. Музыкальная машина оказалась забыта, и уже не горела огнями – вместо нее косо бил по струнам и драл глотку патлатый некто, пытаясь нафальшивить песнь о деяниях конунга. Выходило невнятно. Нашлось место и молодецким забавам, вроде борьбы на руках, плавно переходящей в просто борьбу, а то и битьё морд...
Словом, островитяне перепились и развлекались, как могли.
Один только Четырехтактный Бьорн держался довольно бодро, моча усы в пиве, и с благосклонной усмешкой взирая на идущий своим чередом пир. Брат его тоже старался держать марку, сидел прямо, но его блуждающий по залу взгляд был мутным и не вполне осмысленным.

Появление вернувшихся сопалубников первым заметил все тот же Бьорн, и немедленно велел подать им рога и кубки, а так же освободил место подле себя и Бьярни, спихнув с лавок пару перебравших соседей.
Рассказ получился долгим и захватывающим. По ходу повествования к столам подтянулись все, кто был еще в состоянии двигаться и соображать. В какой-то момент появилась и хозяйка-Астрид, глядевшая на сына с явным облегчением, но не дерзающая прерывать важный мужской разговор.
Эрик заливался соловьём, Рагнар с Рагнвальдом поддерживали. Десятки андъярнов и цвергов превращались в сотни; курганы добычи – в горы. Под конец повествования, когда хирдманам пришлось отступить перед вражьими полчищами, бросив добро, счет неприятеля шел уже едва не на тысячи. Торвальд поддерживал похвальбу согласными кивками.
Закончилась же сага сухим подведением итогов: недобитых косматых осталось едва ли с полусотню, а добра, которое они стерегут, хватит на безбедную жизнь целого поколения. Недурно бы этим добром завладеть. Да и оставлять без отмщения нападение на достойного карла, коим, без сомнения, является Торвальд Бярнисон –нехорошо. Боги не поймут.
По окончании повествования поднялся страшный гам. Особо горячие головы предлагали собираться немедленно, и врезать зверькам, пока те не опомнились от страшных деяний Эрика сотоварищи. Другие были более осторожны и сдержаны в своих суждениях. Кто-то и вовсе намекнул, что не дело совать руку в осиное гнездо, особенно если осы уже знают, что ты где-то рядом. Впрочем, таких тут же зашикали и осмеяли, упрекая в малодушии – едва до хольмганга за обиду не дошло.
Конец препираниям положил Бьерн – как, без сомнения, самый опытный в ратном деле человек. Четырехтактный постановил: горячки не пороть, дать всем проспаться и охолонуть. Наутро как следует снарядиться, исполчить дренгов-арендаторов по грендам присутствующих. Кинуть клич соседям из тех, кто на пиршестве не присутствует. И тогда уже, в силе, выступать. Кормчий закинул удочку насчет призвать на подмогу людей посерьёзнее – какого-нибудь ярла, хоть того же Хельги, к примеру…
Но тут заартачился Бьярни – мол, ярл и долю ярлову потребует. Ему да его хирду вся лучшая добыча уйдет, а прочим – крохи. Нет уж, мы тут сами с усами, справимся.
Соседи такое суждение поддержали. Бьорн спорить не стал.
Порешили.

На другое утро, ясное и морозное, сделали, как сказано. Гости разъехались по домам – собираться. Гонцы, пользуясь выпавшим хрустким снежком, понесли «стрелу войны» по окрестным одалям и грендам. Собраться уговорились к вечеру на гравгаммале. Оно, конечно, ночью драться не очень хорошо – вдруг валькирии в темноте героев не разглядят? Но, раз все равно под землю лезть, то и разницы никакой.
Пришли не все. Кое-кто решил, что какая там добыча еще неизвестно, а вот цверги там точно есть. Недаром три опытных хирдмана унесли в логовище едва не больше, чем принесли обратно. Да и сами полуживые вернулись.
Но многие пришли. Даже Арнвир с сыновьями и дренгами. Может, хотел взглянуть сам, что лежит под гравгаммалем, и стоит ли спорная земля тяжбы на тинге и ссоры с Четырехтактным. А может просто прельстился возможностью взять добра привычным способом – на меч.
Словом, рать собралась изрядная. С полсотни оружных карлов, да к ним без малого десяток настоящих воинов. Сразу порешили, как делить медвежью шкуру – будущую добычу. Договорились так: пять долей Бьорну, как хёвдингу сборного хирда; столько же Бьярни – ведь вход в тоннели на его земле; по три доли на каждого опытного воина и по одной – прочим. Настырный Эрик выторговал, чтобы по одной дополнительной доле накинули и троице дружинников Хельги, ведь именно они все разведали, и знают, куда идти и чего ждать.
Да только косолапый остался так и не убит, а его шкура – при нём. Когда сводная рать подошла к спуску в подземелье, вместо лестницы их встретил голый колодец шахты, курящийся частицами не до конца осевшей бетонной пыли и горьким динамитным духом. Треклятые цверги обрушили спуск взрывом, и запечатали шахту обломками лестничных пролетов. Разгребать – работа не на день, и даже не на месяц. Искать другой спуск в подземелье – тоже.
Пришлось ополченцам расходиться по домам, угостившись привезенным из Ильстедхема пивом, чтобы залить обиду и погасить ратный пыл.

***

Так и закончилась эта история.
Бьорн со своими молодыми друзьями погостил еще несколько дней у брата. Отдохнули, попарились в бане, поваляли девок, сходили на охоту. А затем направились в обратный путь.
Эрик, Рагнар и Рагнвальд в накладе не остались. Хоть и оставили у цвергов немало, но Бьярни с Бьорном отдарились за спасенного родича как следует – суммарно монеты, украшения и безделушки, полученные воинами, тянули никак не меньше, чем на полсотни марок. К тому же, братья как следует наполнили карманы скальда, что был приглашен на празднование Йоля, дабы он сложил добрую драпу о славных деяниях этой троицы.
А Саймон получил свободу. Бьорн, услышав о доблестях своего человека, не колеблясь, решил, что он не рожден для ошейника. Обряд освобождения провели честь по чести – Саймон торжественно передал символическую марку серебром за свой выкуп (полученную, правда, от своих товарищей по приключению) Четырехтактному, заколол ритуального барана, повесив на него свой ошейник, и испил на пиру свободы «эль вольной шеи». Так для людей умер раб Саймон и родился свободный человек. Имя «новорожденному» подобрали созвучное имени покойного, но совсем другое. Славное.
Так что с Старбю дружинники Хельги Двенадцать Пуль возвращались уже не вчетвером, а впятером – с ними ехал свободный человек Сигмунд, кандидат на вступление в хирд. И за него было кому замолвить слово перед ярлом.
Впереди ждали еще два зимних месяца, а весной…
Впрочем, как вы, наверное, уже догадались, о том повествует совсем другая сага.

- Изумительно, просто изумительно! - Восторженно проскрипел криптек, приблизившись достаточно близко, чтобы его можно было разглядеть получше. Скрипучий, старческий голос разительно контрастировал с мощным металлическим телом ксеноса. Он был высок - должно быть, даже выше Астартес. Он носил какое-то подобие одеяния из восьмиугольных пластин из неизвестного материала, напоминающую то ли большой плащ, то ли тогу, в которую мог, наверное, и завернуться, уподобляясь древним философам старой, доимперской Терры.
- Как хорошо, что я ошибался в том, что вы не пойдете на контакт... Что же, тогда позвольте начать с самого начала.
Существо делает очередной магический пасс рукой, и Джейка окутывает "пузырь" вязкой, словно кисель, энергии. Зрение гвардейца затуманивается и он, словно бы, растворяется в окутавшей его сфере.

Теперь он словно бы парит над высоком утесом, у подножья которого раскинулся большой, красивый город, окруженный лесами. Высокие здания, неуловимо напоминающие об имперской архитектуре, широкие улицы, усаженные фруктовыми деревьями, многолюдны и шумны - Гаррисон даже не слышит, а чувствует многоголосый говор жителей города, смех детей, играющих в зеленых двориках, шум проносящихся аэрокаров и крики уличных торговцев.
- Наша империя была могучей и бескрайней, наш народ был счастлив и процветающ. - Заговорил старец, стоящий на утесе, в стороне от гвардейца. Но взор, направленный на оратора, словно бы разбивает иллюзию, и фигура старца дает трещину и идет помехами - криптек-машина и седовласый старец в длиннополом одеянии сливаются в единый образ, словно бы испорченная пикт-картинка.
- Да, мы не всегда были этими... Машинами, единица Гаррисон. В те далекие времена я трудился на благо своего народа, без устали создавая машины и технологии, продляющие жизнь моим соплеменникам, облегчающие труды крестьян и горняков... - Мир вокруг меркнет, сменяясь большой лабораторией, уставленной хитрыми приборами и машинами, среди которых трудится Нзактар-человек. Но тут двери лаборатории широко распахиваются, и помещение заливает слепящий свет.
- Грянула война. - Гаррисон парит над полем боя. Высокие существа, соплеменники жителей города, сражаются с воинами Эльдар. Залпы странных гибридов лазкарабинов и энергетических пушек металлических ксеносов взрывают землю, в попытках остановить волну наступающих орков и эльдар. Безмолвно звучат команды сержантов, и солдаты, облаченные в так знакомую форму и флак-жилеты, готовят клинки, пока над их головами небо разрывает неумолимый психический шторм, вызванный колдунами эльдар - Война, в которой мы проигрывали, ибо наши противники владели силами выше нашего понимания. И тогда наши ученые нашли их...

Картина меняется снова. Группа существа, облаченных то в старомодные тоги, то в современные лабораторные халаты, окруженные помесями гробничных насекомых и имперских сервиторов, стоят вокруг огромной машины, похожей одновременно на автоматизированный мануфакториум и плавильню.
- Мой народ нашел, как нам тогда казалось, союзников среди звезд. Существ невообразимой силы, что пообещали нам великую мощь и бессмертие, если мы подарим им тела. - Врата машины медленно открываются, выпуская на свет прекрасную золотокожую фигуру. Великан медленно парит над землей и приветствует собравшихся ученых улыбкой. Но в глазах золотоликого лишь бесконечная, холодная пустота.

- Я противился этому всеми силами, я не верил этим обещаниям. Может быть, это была только горечь от того, что все мои изобретения будут не нужны бессмертным нам, а может это было необъяснимое предвидение... - Теперь группа ученых собалась вокруг Нзактара. Они горячо спорят, кричат и размахивают руками. Никто не в стает на сторону старца, и он остается в одиночестве - Скоро я стал изгоем в рядах ученых мужей, надо мной насмехались и надо мной потешались. Но самое страшное было только впереди.
Теперь Джейк видит десятки и десятки машин, подобных той, из которой вышел золотоликий. Длинные шеренги соплеменников идут прямо в открытые врата, покорно принимая волю своих владык.
- Биоперенос. Так его назвали наши лорды. Владыка Корновах не делал исключений ни для кого. Мысль о силе и бессмертии настолько завладела им, что он послал воинов за непокорными и их силой загнали в эти ужасающие механизмы - Картина сменяется, и солдат видит, как элитные стражи, облаченные в сверкающие доспехи, тащат старца Нзактара, закованного в цепи, прямо в зев плавильни. Избитый и униженный, криптек не оставляет попыток вырваться, но они тщетны. Стражи слишком сильны, а их дубинки не знают пощады. Все равно Нзактар получит новое тело, а значит щадить старое не имеет никакого смысла.
- Новые тела были превосходны, практически неуязвимы. Мы одерживали победу за победой, выгнав своих врагов и их хозяев за пределы империи. Но мы лишились многого. Мнимые союзники отобрали нашу плоть и души, и тогда мы повернули оружие против них - Ряды металлических существ, с пугающей синхронностью наступают и поднимают оружие на Золотоликое существо, чье лицо теперь искажено злобой и ненавистью. Джейк чувствует, что именно эти эмоции и есть истинная сущность этого существа. Разряды энергии рвут тело Золотоликого на части и картина меркнет.
- Мы победили этих ужасающих существ, разбили их на части, но победа стоила нам многого. И тогда эльдар, наши старые враги ударили снова. Наши владыки приняли решение уснуть на многие века, дабы время смыло с лица галактики наших врагов, чтобы править вселенной снова. - Гаррисон снова видит город из самого первого видения, но он уже не тот, что раньше. Его улицы пусты, он разорен и заброшен. Постепенно миллионы механизмов-насекомых перестраивают его в мрачные гробницы из черного материала. Гробницы постепенно уходят под землю, не в силах противиться силам природы в течении миллионов лет.
Престон-Альфа. Джейк не знает наверняка, но чувствует, что видит именно его. Где-то в глубине планеты, в мрачной темнице он видит злобный осколок Золотоликого, заточенного среди тысяч и тысяч рядов металлических существ.
- Осколки мы забрали с собой, во мрак векового сна.

Яркая вспышка возвращает Гаррисона в телепортационный зал. Малые насекомые удерживают его тело от падения на пол, Нзактар же продолжает говорить.
- Владыка Корновах желает разбудить его и использовать против всех, кто не является частью его народа. Я не могу противиться его воле, пусть и моя личность сильна. Я скован командными протоколами и программами, я раб его воли, я раб этого металлического, ненавистного мне тела. Работы всей моей жизни преданы и забыты, но мой народ потерял гораздо больше. Вы же помните все те ряды воинов, что покоятся здесь? У них отобрали все - тела, души, сами их личности. Они стали лишь безвольными кусками металла... Я желаю свободы, но я понимаю, что не смогу ничего вернуть ни им, ни себе. Я смогу лишь попытаться дать им покой. И я прошу вашей помощи, единица... рядовой Джейк Гаррисон. Пусть ваши технологии еще примитивны, но ваши корабли имеют достаточно мощное вооружение, чтобы уничтожить планету. Я прошу вас донести до ваших лордов мою просьбу - уничтожьте эти миры. Не дайте Осколку вырваться, подарите моему народу покой. Но если... Если вы не сможете, не сумеете убедить их - просто бегите как можно дальше. Корновах грезит лишь о мощи и возрождении величия династии, он не остановиться ни перед чем. Осколок и его легионы не будут знать пощады и тогда вам не выстоять.
Нзактар замолчал, наблюдая за реакцией гвардейца и, убеждаясь в том, что он крепко стоит на ногах, посылает насекомых прочь.
- Я знаю, что прошу о многом. Я понимаю, что я враг для вас и всего вашего вида. Но мне, скромному ремесленнику и ученому, некого больше просить.

Заставить себя бежать, когда вокруг рвутся мины и свистят смертоносные осколки - очень нелегко. Кажется, что лучше вжаться в землю и смертельная опасность тебя минует. Но это лишь иллюзия, каждая следующая мина разрывается все ближе, огненный вал подбирается все ближе и ближе, и даже кажущиеся непоколебимыми Астартес все сильнее страдают от попаданий осколков - бритвенно-острые фрагменты снарядов выбивают крошки из прочного керамита, заставляя гигантов пошатнуться, попадания сбивают им прицел и, казалось бы, точные выстрелы уходят в молоко.

Первыми из соседнего с позицией здания высыпали скауты космодесанта - легкоснаряженные воины, те самые зоркие снайперы. Отступали организованно, пусть и не упуская возможности дать выстрел-другой по наступающему противнику.
- Отходим! Отходим, гвардейцы! - Кричит один из них, по видимому сержант, выдавая короткую очередь в противника из своего болтгана.
- Отступайте, братья. - Громогласно вторит ему почтенный брат, добавляя свою лепту в шквал огня по наступающему врагу.
И солдаты поднялись. Конечно, не все идет гладко - попадание мины в здание осыпает отступающих кирпичным крошевом и крупными осколками кирпичей, кого-то из солдат подсекают вездесущие осколки снарядов, но их тут же подхватывают товарищи.
Не обходит сия незавидная участь и Гая с Уильямом. Первый получает сразу два попадания - один из острых осколков пропарывает штанину и режет правую ногу, пусть и несильно, второй же застревает в левой руке, заставляя ее повиснуть плетью. Течет кровь, но боль не может заставить солдата остановиться.
Тель более везуч, осколок минометной мины сильно бьет по шлему, но не причиняет вреда и, вроде бы, все обошлось, но тут еще один из злобных металлических шершней бьет по руке и сильно режет правое предплечье, чуть не разворачивая бойца на месте и не роняя его наземь.

Не бежит только Кейн. Но это отнюдь не трусость, нет. Холодный расчет, понимание того, что такая махина как он, не сможет бежать быстро и просто напросто станет решетом. Опасно оставаться здесь, у баррикады, но бежать назад с таким грузом, будучи мишенью гораздо крупнее прочих - смертельно.
И именно Кейн первым заметил тех, о ком предупреждал Почтенный.
Размытый силуэт падает с небес на потоках разноцветного пламени и сбивает с ног одного из космодесантников. Визжащий в нетерпении искаженный цепной меч опускается на астартес, но тот парирует удар своим боевым ножом, и ударом свободной руки выводит из равновесия своего искаженного собрата - вытянутый, словно голова птицы-падальщика, шлем, длинные когти хищника, глубоко вонзившиеся в тело лояльного астартес, на ногах и искаженный, словно бы вопящий тысячью голосов на холостых оборотах, прыжковый ранец. Штурмовик хаоситов заваливается набок, и его очередной удар мечом проходит мимо цели, пока лоялист, извернувшись, вгоняет лезвие своего ножа куда-то в бок своего соперника, погружая клинок в бочину мерзкого хаосита по самую рукоять. Хаосит издает смесь хрипа и гневного вопля, вскидывая свой-болт пистолет, но выстрелы взрываются на массивных наплечниках лоялиста, а самый удачный выстрел каким-то невообразимым чудом рекошетит от шлема астартес. Лоялист же, проявляя невообразимую выдержку, цепляется пальцами за свой оброненный болтер, подтягивая его к себе.
Еще пара визжащих штурмовиков хаоситов пикируют на Почтенного, который успевает навести на них свое оружие и дать длинную очередь, располовинив одного из противников еще в воздухе, но второй умудряется приземлиться прямо на крышу священного механизма и обрушить на него удар своих огромных, изогнутых молниевых когтей.
- Прочь, мерзость! - Изрекает Почтенный, пытаясь достать обидчика своей могучей рукой, но его попытки тщетны, слишком уж ловок противник, а конструкция шагохода просто не позволяет ему дотянуться до него. Еще трое противников просто приземляются на землю и тут же бросаются на лоялистов, словно бешеные псы, громко ревя что-то неразборчивое.

Гвардейцы же успевают занять укрытия и видят уже разгоревшуюся рукопашную схватку гигантов. Цепные мечи парируют удары друг-друга, выстрелы навскидку разрываются на умело подставленной броне, звучат проклятия и угрозы, а минометный обстрел вдруг затихает.
Где-то там, за жестокой схваткой и разрушенной обстрелом улицей виднеется большое облако сизего дыма, в котором смутно угадываются многочисленные силуэты еретиков. Зоркие могут разглядеть разношерстную, часто собранную из различных комплектов, панцирную броню, усеянную кривыми шипами и клинками, выкрашенную в кричащие цвета. И ведут этих бойцов никто иные, как астартес-предатели в алых доспехах.
- Ты был отмечен, Кейн. - Слышит в своей голове властный голос Стоун - То оружие, что было в твоих руках - это лишь жалкая капля той мощи, которую мы можем дать тебе. Избавься от этих слабаков, что считают себя равными тебе. Избавься от этих надменных "братьев", что помыкают тобой. Ты можешь возвыситься! - Какую-то секунду Стоун видит самого себя во главе целого воинства могучих латников. Целые миры горят под его ногами - Ты можешь обрести силу! Ты можешь вернуться домой и править! - Он снова видит себя. Первую Весту, что раболепно склонилась перед ним, разбитые им кланы шахтеров, что преподносят ему щедрые дары из металлов и руд. Металлов,из которых Кейн скует множество могучего оружия - Быть богом для жалких слабаков!

Но не один он слышит голоса. Другой, тихий и шепчущий, подтачивает уверенность Маркуса.
- Ты же знаешь что он ненадежен, верно, Маркус? Что он неуправляем, что он повернет оружие против вас. Он уже почти это сделал однажды. Кейн испорчен. - Мгновение, и перед глазами Гримма встает образ того, как Кейн встает и разворачивает болтер на строй гвардейцев. Удар сердца, и на горе трупов своих сослуживцев, поправ тело Маркуса стоит Стоун. Он торжествует, он безумно хохочет - Кейн запятнан Хаосом, он погубит всех вас. Убей его. Спаси себя, спаси своих солдат, сержант.
Голоса не оставили без внимания и остальных, нашептывая им, как ненадежен сержант, что он вот-вот вскинет пистолет и попытается убить одного из Его ангелов, дабы преподнести эту жертву темным богам, как близок к безумию Кейн, готовый расстрелять первого, что попадется ему на глаза, будь то враг или союзник. Голоса пытаются убедить, что предатели всюду, что Тель лишь притворяется раненым, что он обезумел и уже подносит палец к спуску гранатомета, чтобы безумно хохотать над теми узорами, что нарисуют ваши внутренности, разбросанные по асфальту. Враг везде и всюду. И комиссар, особенно комиссар, что привел вас на убой, в жертву темным богам. Именно он виновен в стольких смертях, именно он упивается болью и страданиями гвардейцев. Именно его нужно убить первым. Его голову преподнести Несущим слово.
- Сопротивляйтесь, солдаты! - Слышите, как он не хочет, чтобы вы знали правду? Слышите, как он вопит, чтобы вы не слышали истины? - Император с нами! Не слушайте их, фраг вас дери!

На слова комиссара, Кейн лишь взглянул угрюмо. Пот ручьями струился по-его лицу, словно он только что пробежал марафон, а рот был приоткрыт, из которого тяжело выходили потоки теплого воздуха...

Поднимаясь, Кейн осмотрел положение вещей, что было так себе. Взгляд упал на отрезанную кисть гиганта, с хаоситским оружием, лежащую неподалёку - такой хреновиной сподручней махать, нежели ножиком-хуёжиком. Толстые пальцы Стоуна, умело, словно и не в первый раз, разжали ещё более толстые пальцы Хаоситского космодесантника и порочное оружие послушно легло в руку гвардейца. Наконец поднявшись, Кейн поспешил в атаку, на ближайшего врага, коим оказался один из еретиков наседающих на "однорукого бандита".
Хотя он мужик крепкий, наверняка и сам бы справился, а вот летёхе скоро будет худо, ведь на подходе свежая партия несвежих тушек. Ничего, брат, продержись секунд 10-15 и рядовой Кейн придет, расхуярит ублюдков на украшения...

Противник комиссара, кажется и не испытывал особых трудностей от потери кисти, и отбив очередной удар рукой, навел на офицера болт-пистолет. Легионер бы даже успел выстрелить и разворотить комиссару живот, но очухавшийся Кен показал очередные чудеса выносливости и силы.
Израненный и побитый, Стоун ухватил могучего великана за пояс и повалил того наземь, немало удиви как самого противника, так и комиссара, снова влспользовавшегося помощью здоровяка Кейна. Меч комиссара быстро нашел слабое место в доспехах поваленного противника и вскоре гигант уже был мертв. ПМеч легко пробил линзу шлема м вошел, сквозь глазницу в мозг легионера, где комиссар еще и провернул клинок.
- Ну ты даешь, Стоун. - Выпалил взмокший и побелевший комиссар, перед тем как снова бросится в атаку.

Неподалеку, Тель сумел таки вытащить свой нож и вогнать его врагу в бочину, после чего подоспел Квинт, пинком в голову сбросив еретика с гранатометчика на землю, где он и затих. Либо от глубокой ножевой раны, либо от пинка в висок, либо от удара головой об обломки кирпичей.
Доу быстро реабилитировался после промаха и срезал еретика короткой очередью, почти не целясь. Враг выронил свой длинный, грубый тесак и повалился набок, прямо на землю. Что же ему еще оставалось, с прострелянным горлом и прожженным позвоночником.

Доннаван тоже не отставал. Разбежавшись, медик насадил противника лейтенанта на штук, воткнув его куда-то меж ребер еретику, отчего тот успел взвыть, но тут же замолк, как только меткий удар офицера снес ему голову. Лейтенант благодарно кивнул и двинулся дальше.
Пропустив Ар`Кея, Гаррисон снова взял на прицел легионера. За то время, пока перед гвардейцем пробегал медик, отец Тиберий сумел опустить свой потрошитель на плечо своего могучего противника, и теперь острые зубья оружия священника глубоко вгрызались в плоть еретика, уже распилив ключицу и почти отделив врагу правую руку от тела. Легионер же уже почти опустившийся под натиском Тиберия на колено, пытался поймать дрогнувшей рукой священника в прицел своего пистолета.
Но не успел, лазерные лучи сожгли сильному врагу голову и та просто лопнула, когда мозг внутри черепа мгновенно вскипел. Обезглавленная туша упала на бок, увлекая щза собой и застрявший потрошитель, который Тиберию пришлось выпустить из рук, что было очень не вовремя. На святого отца налетел один из еретиков, выбравшихся из пролома и сбил священника с ног. Противники вместе повалились на землю, вцепившись друг в друга руками, когда еретик пытался добраться до горла Тиберия, а священник прикладывал все силы, чтобы суметь насадить своего противника на его же нож.
Гримм, решив не тратить время на смену оружия, отправил очередной сгусток плазмы в одного из еретиков, что только что сумел справиться со своим противником-гвардейцем. Плазма угодила в цель и буквально испарила верхнюю часть туловища еретика. Ноги упали на землю, руки, уцелевшие от локтя, разлетелись в стороны, верхняя часть головы подлетела куда-то наверх и упала неподалеку от схватки.
Тут из пролома буквально вывалилось еще трое грязных еретиков. Поднявшись на ноги, они тоже побежали в атаку, наседая на комиссара и подоспевшего лейтенанта.
Было совершенно неизвестно, сколько их там еще и как долго придется отбиваться.

- Не бойтесь их оружия! Будьте сильны! - Тиберий не упускает шанса ободрить гвардейцев - Император защитит нас и придаст нам сил! За нами истина!

Не давая и секунды передышки, еретики бросились вперед, радостно вопя, предвкушая скорую расправу над имперцами.
И они явно не ожидали, что до того бегущие от них противники не то что остановятся, а будут контратаковать. Не сговариваясь, комиссар и священник развернулись и атаковали еретиков, подавая пример остальным.
Первый противник комиссара пытался блокировать удар офицера, но тот грубо заточенный кусок металла, что был еретику оружием был не противником силовому мечу комиссара. В сторону отлетел перерубленный клинок, а следом отправилась и голова еретика. Тут же дорогу комиссару Густаву преградил и первый гигант, хищно улыбающийся острыми клыками, и теперь имперскому офицеру приходилось блокировать могучий удар гиганта в красной броне.

Отец Тиберий орудовал своим потрошитель чуть поодаль и также не испытал проблем с первым противником. Куда там деревянной рукояти топора против адамантиевых зубьев? Священник просто перешагнул распиленное надвое тело врага и двинулся дальше, навстречу второму гиганту, в которого и угодил выстрел Гримма. Плазменный сгусток проделал большую дыру в кирасе могучего противника и спалил тому немало плоти под броней, серьезно ранив легионера. Но отступать он явно не собирался. Союзники, похоже, тоже хотели дать залп по противнику почти в упор, но не успели и были вынуждены защищаться от атак безумцев, принимая удары на ложе лазкарабинов и пытаясь отразить атаки чуть ли не голыми руками. Не всем сопутствовала удача и вот первый солдат валится на землю с разрубленным лицом. Еретик пытается вытащить свой топорик из головы жертвы, но сталь намертво застревает в черепе, и безоружный псих бросается на Теля сбоку, отчего выстрел его мельты уходит в землю, плавя дорожное покрытие под ногами сражающихся. Еретик сбивает гранатометчика с ног, сбивает тяжелую мельту набок и даже успевает схватить Теля одной рукой за подбородок, пытаясь свернуть ему шею на бок. То ли у него просто не получилось схватить Уильяма за горло, то ли в его давно немытой голове зародилась гораздо более безумнавя идея.

Ар`Кей, понимая, что шанс сразить великанов в красной броне из лазганов невелик, принимает единственно верное и разумное решение, не противоречащее приказу комиссара и берет в руку крак-гранату. Но бросоку совсем неудачен, граната перелетает цель и рвется где-то позади. Неудачу терпит и Джон - пуля уходит куда-то вверх, в облако пыли.

Подобно тяжелому и мощному локомотиву, Кейн прорывается вперед и, так уж вышло, на выручку комиссару, что еле успевает блокировать мечом удар за ударом своего могучего противника.
И вот, казалось Император отвернулся от Густава и он не успевает снова подставить свой клинок под зубья цепного меча, как на помощь поспевает израненный Стоун.
Локомотив встречается со скалой, и таран Кейна только отвлекает гиганта, да заставляет его сделать шаг назад. Гигант рычит что-то на неизвестном Кейну языке и обрушает могучий удар локтем вна спину Стоуна. У Кейна темнеет в глазах и он падает на колени перед великан, чтобы услышать как он ревет от боли и увидеть, как рядом падает отскеенная кисть в бронеперчатке, все еще сжимающая цепной меч. Комиссар умело пользуется замешательством противника, и отсеченная кисть - только начало.

Гаррисон без проблем ловит рогатую голову огромного противника в прицел, успевая разглядеть алые линзы визоров и, по видимому, дыхательную решетку, украшенную бронзовыми клыками. Джейк нажимает на спусковой крючок и отправляет очередь лазерных лучей точно в голову своей цели. Линза одного из визоров шлема трескается и приходит в негодность, после чего очередь уходит в сторону и срубает один из рогов на шлеме. Лишившись и руки и половины зрения, гигант злобно рычит, и умудряется отвести меч комиссара культей.

Тем временем отец Тиберий поспевает к другому легионеру и обрушает на того свое страшное оружие, выкрикивая короткое - Император со мной!
И лишь благодаря сверхчеловеческим рефлексам противник священника успевает парировать удар.
Схватка только начиналась, но из пролома, затянутого только начинающей оседать, пылью появилось подкрепление еретиков. Пусть их всего четверо, но они были всего лишь авангардом целой орды безумцев.

Пришибленный войной, космопорт уже не производил какого-то особенного впечатления. Конечно, когда здесь кипела работа, приземлялись и взлетали челноки, а повсюду сновали пассажиры и грузовые сервиторы, здесь царила совершенно неповторимая атмосфера. А так… ничего. Просто еще одна кучка административных и складских зданий разделенных большими участками открытого пространства.
Ступая под своды ангара, Маркус внутренне подобрался, ожидая засады – но все обошлось. Здание контролировали «наши». Была, впрочем, и плохая новость:

- Имперские собаки, я делаю вам великую честь и обращаюсь напрямую. Я - владыка Актон из легиона Несущих Слово! Подчинитесь моей воле, примите истинную веру, причаститесь кровью неверных и плотью ваших жалких офицеров, иначе я обещаю вам гибель! Я скормлю вашу плоть и ваши души демонам, если вы не подчинитесь! Да прольются реки крови неверных!

Ну вот и нарисовался основатель всего этого бардака. Громкие титулы, хвастливые обещания и идиотские предложения – все как в агитках проповедников, клейма ставить негде.

- Анус свой скорми демонам, пес!

Громко ответил Гримм, когда голос из динамика затих. Хотелось еще и подкрепить слова действием – к примеру, выстрелом из лазпистолета в динамик. Но не успел – едва только затихли в воздухе отголоски его слов, как тишину разорвал протестующий вопль нескольких сотен глоток. Гримм едва успел ошарашено вскинуть брови – типа, «не ожидал» - но затем понял, что это не является реакцией на его речь. Этот вопль издавали ринувшиеся в самоубийственную атаку огромные толпы еретиков.

Секундное замешательство при виде бесчисленного врага, рванувшего к ним со всех ног, сменилось лихорадочной работой мозга. Медлить было нельзя, и он, Гримм, был единственным сержантом, затесавшимся среди дюжины рядовых. А значит – должен был взять себя в руки и построить остальных. Пусть даже по направлению к могиле.

- Бойцы, слушать сюда! Расчет стаббера, Стоун, Донован – вставайте за пушки и лупите, по врагу, пока есть время! Остальные – гранаты к бою! Все фраги, что есть – перед собой. Быть готовыми по сигналу отправить их в наступающего врага и отступить внутрь ангара! Все «термосы» - к стене, как последнюю линию. Кто успевает - поливайте из лазганов. Тель – мелту на плечо, сейчас нам нужен гранатомет. Не тормозим, салабоны! ЗА ИМПЕРАТОРА!!!

Глядя, как Говнюка чисто физически ломает от мысли, что не получится вот прямо сейчас, из последних сил, броситься в атаку, истекая кровью и бесцельно подыхая, Гримм почувствовал неприятный холодок в душе. Это же как надо человека воспитывать, чтобы вырастить такого монстра - готового без всяких обезболивающих, на одной только силе воли (и единственной руке) рваться в бой до последнего. Не-е-ет уж, не надо нам такого счастья, обойдемся.

К счастью, его таки удалось уговорить. Причем получили разрешения еще и криговцев осмотреть, прибирая к рукам все, что плохо лежало. Две фраг-гранаты и один крак сержант сразу отобрал себе. Подумал было о боевом ноже, но постеснялся - все же вещь практически интимная, мало ли где им прежний владелец ковырялся. Посмотрев на остальное добро и быстренько прикинув, произнес.

- Отделение, слушать сюда. Доу - бери подрывной заряд. Метать его не надо, так что должен справиться - главное, заряды сам не лови.

Вот так. Потенциально самоубийственный груз. Но если справится парень - можно будет махом закрыть косяк с гранатой. Лишь бы только все отделение на воздух не поднял.

- Тель, тебе подарок за все праздники сразу - берешь мельту. Но не спеши радоваться - с этого момента и до окончания боекомплекта будешь тащить за все отделение. Я указываю цель - ты уничтожаешь, и чтоб без вариантов. Стоун понесет твой лазган. Остальные - экипируйтесь согласно склонностям. Кто с меткостью не дружит - берет дробовик, кто только один раз может, зато четко в цель - лазган криговский. Свое добро не теряем при этом - стволы закреплены.

_____________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________

Доставка к передовой прошла без происшествий. Только для того, чтобы ошарашить бравых воинов Империума шокирующими новостями. Гиганты в красной броне... Трон Золотой, неужели те самые??? Фраг, фраг, фраг... Спокойно, взять себя в руки. Там, у храма, мы их уже похоронили. Сможем зарыть и сейчас. Тем более что у них теперь не только "термосы" и лазганы. Улучив момент, когда никто из "фуражек" не смотрел в их сторону, Маркус подошел к Джейку.

- Доставай свой подгон, Гаррисон. По ходу, скоро придется его в дело пускать.

Око. Крошечное, выплощенное в металле, оно оказалось долговечнее истенного Ока.
Вольфганг никогда не был ни мудрецом, ни мечтательным мыслителем, способным охватить могучим разумом мир. Его этому не учили, предпочитая направить природные таланты к более преземленным, но кровавым умениям.
Умениям, что теперь мало что стояли.

Уже и не важно, как рыцарь оказался на площади в столь подходящем облачении и при оружии. В памяти все еще яркими образами стояли картины невообразимого ужаса. Око гаснет, уступая вечному мраку. Безумец хрипит проклятия и умирает в жутких корчах. И смех.
Безумный, хватающий прямо за душу, дышащий колким холодом на самое человеческое нутро.
А дальше... Дальше бесконечный поток чудовищ, самых кошмарных, что можно представить. Вольфганг отражает удары острых когтей и выпады зубастых пастей щитом и бьет в ответ. Клинок, с чавкающим звуком, погружается в плоть, рубит и колет. Щит ломает кости, когда рыцарь отмахивается им от наседающих врагов.
Вольфганг кричит, пытаясь организовать паникующих горожан, направить их прочь от невиданной бойни, стремиться защитить безащитных, повинуясь неясному до конца порыву, но видит, что усилия тщетны.
Белоснежные стены уже окрашены кровью, по булыжным мостовым текут ручьи и целые реки крови. Где-то разгорается пожар, набатом бьют колокола, а люди продолжают кричать. Голоса людей смешивают в единый, наполненный ужасом, непониманием и мучительной болью, гул.

Вольфганг бежал. Бежал позорно, так, как никогда до этого. Бежал, еще не понимая, что стал свидетелем грядущей гибели целого мира под ослепшим Оком.

Вольфганг открыл глаза и сжал монету в кулаке.
Он вернулся сюда, в разоренную лачугу, где спасались немногие. Чудища давно отстали от них, более заинтересованные в безумстве разорения и разрушения, и беглецам теперь был страшен только дождь и холод, но старая, удивительно добротная крыша и небольшой костер спасали от этих, если подумать, несущественных бед.
В прошлом, до ослепления Ока, Вольфганг бы поостерегся вот так просто разводить костер посреди глуши, ибо он мог запросто привлечь каких-нибудь лихих людей. Но теперь это уже не казалось чем-то опасным, ведь каждый, из тех, что ютились и жались к теплому огню, заглянул кошмарной погибели прямо в пустые глазницы. Разве теперь страх что-то значил?

От раздумий рыцаря отвлекло движение у того самого костра.
Женщина, монахиня, шла прямо к нему, и обращала внимание Вольфганга на подвальную дверцу. Впрочем, какой тут мог быть подвал? Так, погреб для солонины и шкур, но проверить, однако, его не мешало.

Рыцарь положил монету на книжный комод, на котором он расположился, ступил на землю, подхватив щит, двинулся в сторону люка в погреб, готовый в любой миг выхватить меч, но не оставляя надежд найти в подвале только крыс и остатки каких-нибудь припасов.
- Войду первым. Держись за мной. - Коротко прошептал он спутнице, когда они дошли до цели.

Им удалось. "Побывать в аду и выбраться живыми", как сказал бы какой-нибудь пафосный хрен или старичок-архивист. Для Маркуса же все выглядело так, что им едва удалось спасти свои задницы. А Говнюк, мать его, как ни в чем ни бывало, командует атаковать, хотя сам уже руку потерял, и вот-вот истечет кровью. Ээээх... Половина отделения уже не может идти вперед - только надорвется, пытаясь догнать ползущие впереди "Горгоны", да умрет бессмысленно, ничего не сделав. Надо было что-то решать. И решать именно ему, Гримму. Секундная задумчивость...

- Отделение, слушать сюда! Тель, Гаррисон, Ар-кей, Доу - грузите остальных в воронку. Донован - еще раз всех осмотри, затем ищи выживших и сделай максимум, чтобы дать им дотянуть до подхода медиков. Остальные - перетряхнуть боеприпасы. Стоун, Квинт, Ар-кей - берите себе по батарее к стволу, лишнее - сдавайте парням. Ваша задача - дожить до подмоги, умрете - найду вас даже на том свете и верну обратно.

После этого Маркус повернулся к Говнюку и священнику.

- Товарищ комиссар, святой отец - здесь останутся Стоун, Квинт и Донован. Прошу вас остаться с ними, с вашими ранами вы не дойдете до передовой. А здесь еще могут быть раненые, которых еще можно спасти. Также прошу дать добро на реквизицию снаряжения убитых криговцев на время боя.

Стоун лишь тяжело выдохнул. Боль пришла не сразу. Ну как пришла, Кейн приказал ей спрятаться и не вылазить, паскуде проклятой. Но всё же пытаясь подняться, гигант заорал. Хотя, скорее это было чем-то вроде рычания и не столько от боли, а от ярости охватившей здоровяка.

Несмотря на боль, ярость и хаос, Кейн был на удивление собран. Первым делом он попытался отыскать свой тяжелый стаббер и выкинуть его наружу, благо открытый верх, прекрасно этому способствовал, ну а далее, пользуясь своими природными данными, стал помогать, всё так же через верх, выбираться товарищам, раненым и не очень.
Сначала спасти этих хлюпиков, а потом уже и самому выбраться. Поздно не будет. Никогда не поздно, если ты рожденный в огне...

Под гулкое, словно от удара лопатой по железнодорожной цистерне, "Тумм", Горгона вздрогнула. И первую секунду казалось, что попадание в куда-то в заднюю часть машины не причинило какого-то урона.
Но потом грянул взрыв, осыпавший десантное отделение дождем рваного, горячего металла, запчастями от стрелков-криговцев и каплями тут же занявшегося прометия из разорванных баков. А вдобавок затрещали и тысячи детонировавших разом стабберные патроны.
Задние ряды были разорваны и расстреляны практически мгновенно, но это была отнюдь не легкая смерть - немногие раненые и уцелевшие почти сразу же были обьяты пламенем и отсек наполнился жуткими воплями умирающих в пламенной агонии.
Множество рикошетов наполнил отсек, и чуть погодя детонировали и баки тяжелого огнемета справа по борту. Кейна, стоящего ближе всех и уже запачканного чужой кровью, окатило дождем осколком и опалило страшным жаром. Пара кусков металла распороли его ранец, успевший заняться от брызг прометия, и гигант повалился на пол, не сумев сохранить равновесие. Форма Стоуна тоже успела загореться, и открывшиеся кровотечения никак не способствовали ее тушению.
Гаррисон, стоявший ближе всех к Стоуну, ибо считался его вторым номером, практически не пострадал. Его лишь обсыпало какими-то кровавыми ошметками и тряпьем, бывшими чьей-то униформой еще пару минут назад и также швырнуло на пол, прямо на Теля, что успел сгруппироваться. Но Уильям, все же, получил по лицу чьей-то оторванной рукой.
Доннаван, наверное, успел бы что-то предпринять, если бы не толкучка внутри десантного отсека. Но какое это теперь имеет значение, когда Ар`Кея придавило пудовой тушей гранатометчика из соседнего отделения и на него рекой лилась кровь из разнесенной головы убитого? Вдобавок, тело еще и горело, пусть и защитив медика от потока горящего прометия, но теперь это служило плохую службу - на форму Доннавана огонь тут-же перекинулся и не собирался тухнуть. При падении медик приложился головой об пол и теперь в голове шумело и, вроде бы, слух пропал на одно ухо. Но самое плохое было вне поля видимости - огонь перекинулся и на сумку гранатометчика с гранатами для реактивного гранатомета.
У Доу наступила полоса, так сказать, везения. Его забрызгало чужой кровью, но он сумел сохранить равновесие, пусть его и толкнуло к стене. Вокруг нарастал пожар, А Доу оказался рядом с одним из бортовых огнетушителей. Вот это удача!
Гай успел осознать, что сейчас рванет. Но сделать ничего не успел, очухавшись уже на полу, в лужице чьей-то крови с горящим рюкзаком, сорванным шлемом и отброшенным куда-то в сторону лазкарабином. В голове звенело, в глазах двоилось.
Маркус, помимо осознания того, что сейчас все будет плохо, успел зацепиться глазами за висящие рядом огнетушители и даже рванул к одному из них, помня, что по бокам от них торчат тяжелые горелки с полными баками прометия. Собственно, надежно закрепленный огнетушитель и стал якорем для сержанта в короткой, но суровой встряске. Половина взвода уже была мертва, но его отделение, кажется, уцелело.

Комиссар крепко стоял на ногах и, казалось, даже не заметил толчка машины. Но здоровенный кусок какого-то механизма, очень неудачно прилетевший прямо в комиссара, все же уронил офицера на пол, приложив Густава от рампу. Уже лежа, комиссар почувствовал толчок прямо в левую руку. Не понимая, что с ним случилось, офицер попытался поднять свою конечность и, с некоторым изумлением, обнаружил руку продолжающеей лежать на залитом кровью полу. Рикошет крупнокалиберной, стабберной пули просто-напросто отсек руку комиссара чуть выше локтя. А неподалеку, отец Тиберий неуверенно пытался подняться на ноги. Лицо священника пострадало от неловкого падения на металл пола, из рассеченной брови и губ шла кровь, нос был сломан, а в голове гудело. Поднявшись и шатаясь, Тиберий направился прямо к рампе, дабы изыскать способ открыть дорогу из этого пламенного ада.

Квинт успел стянуть с себя броник, когда к нему подполз латаемый Телем Доннаван. Для Уильяма не было ничего особо сложного, просто вместо дыры от арматурины тут была дыра от пули. Мышцы задеты, конечно, и стоять на ногах медику будет больно, не то что в атаку бежать. Но для таких случаев ведь и придумано обезболивающее, верно? Вколет себе чего-нибудь, и будет как новенький.

Для Ар`Кея задача была посложнее. Все же рана в живот, это не дырка в ноге.
Но Император хранил, пуля потеряла силу, пробив бронежилет Гая и застряла в мягких тканях, откуда ее можно вытащить. А пока обошлись остановкой крови и закрытием раны от всякой грязи. Не хватало еще заражение получить от такого пустяка. Тут и Тиберий подоспел, умело руку Джона залатав.
- На ходу не вытащим, сержант - Мотнул головой священник, потом пробрался к отверстию, проделанному Уильямом, помогая Стоуну с бесстрашным гвардейцем, перебирающимся в кабину, не забывая шептать молитву Императору. Что-то импровизированное, ибо Кейн никак не мог припомнить псалмов со словами "не дай храброму слуге своему сверзиться на дорогу этой заблудшей планеты" и "не дай так нелепо погибнуть". А как только Уильям оказался в кабине, где увидел перепуганного паренька, что был младше даже его самого, зажимающего кровоточащую рану на руке, которой он держал руль, Тиберий высунулся сам, и Кейну пришлось придерживать еще и святого отца.
- Сын мой! - Привлек к себе внимание жрец, протягивая гранатометчику второй свой ИПП из опустевшей поясной сумки - Возьми!

А потом Телю пришлось отрезать рукав униформы водителя, крутить из нее жгут, как учил инструктор, накладывать жгут и только потом класть повязку. И все на ходу. А после вобще пришлось перехватить руль, так как руки раненого водителя слишком уж дрожали и был он очень уж бледен. Слишком много крови потерял паренек, она была везде - запачкала руль, ручку коробки передач, на приборную панель попала, а вниз вообще не стоило смотреть, туда успела натечь целая лужа.

Паренек, однако, старался держаться молодцом, помогая Телю ногами, набирая или сбрасывая скорость педалями, и последние 10 минут пути они катили без происшествий.
Потом колонна свернула на свежий, изрытый гусеницами, проселок, грузовик начало изрядно трясти, что означало риск для раненых. Грохот артиллерии все нарастал, и за следующей лесопосадкой колонна остановилась у ряда палаток и стоящих в ряд транспортеров и грузовиков Крига, неподалеку с грудами пустых снарядных ящиков. Чуть поодаль, слаженно, словно сервиторы, расчеты Василичсков заряжали орудия и давали залпы, бросая гильзы снарядов в большие кучи. Еще дальше, в нескольких километрах, к небу тянулись несколько черных, дымных столбов. В обстреливаемом космопорте уже что-то горело.

Сразу же после остановки, Тиберий, резво выскочивший и подбежавший к кабине, вместе с подвернувшимся тут же Телем, отвели водителя в ближайшую палатку, где тут же уложили на первую подвернувшуюся кровать. Тиберий, не сбавляя темпа, убежал на поиски местных медиков.
Доннаван получил возможность вытащить из Квинта пулю и торжественно вручил ее раненому товарищу. Чуть смятая, длиной с пару фаланг на мизинце, окровавленная, она полностью помещалась в ладони Гая, пока его сгружали с грузовика и переместили в туже палатку, где над раненым пареньком-водителем уже колдовал медицинский сервитор. Вокруг царила такая же суета, ведь из грузовиков также вытаскивали раненых, а кое-где и убитых.

Пожрал Стоун. Хорошенько так пожрал, как и полагается человеку его габаритов, да к тому же воину. Взял сгущенки банку и оставил на утро, подкрепиться сладким и зарядиться энергией, ведь день предстоял трудный.

Когда пополняли боеприпасы, Кейн "дал совет" Джону Доу:

- На твоём месте, гранаты бы лучше не брать, рукожоп...

Больше здоровяк не произнес не слова, а погрузившись в грузовик, старался занять место около выхода, дабы понаблюдать за таким непривычным и диковинным миром. Прозвучал взрыв. Внезапно, как всегда это и бывает. Рано или поздно, это должно было случится.
Укрыться было попросту негде. Кое-кто попробовал завалиться на пол, но мы в машине и так были забиты словно... В общем не повернуться было. По-крайней мере Кейну с его габаритами, да тяжелым стаббером. Нет, можно конечно было тоже попытаться залечь, придавив какого-нибудь Джона Доу, отшвырнув в сторону ещё кого-нибудь, да и вообще, поломав изрядное количество костей товарищей. Но не станет Стоун этого делать.
Он просто склонил голову, попытался втянуть её в плечи, зажмуриться и... Молиться?

- Мне нужны образцы технологий. - Еле заметно кивнул жрец, прожужжав сервоприводами. - Специфические. Необычные. Понимаете? Что-то, что стоило бы моего доверия и этого великолепного образца. - Наклонив голову набок, Ксилл вынул, одной из своих "обычных" рук, из под одежд самый настоящий плазменный пистолет и протянул Джейку.- Аванс. Знак доверия. Полная оплата после оценки образцов.

— ЭТА МАЯ РОКИТЛАНЧА! ТАКИХ РОКИТЛАНЧ МНОГА НО ЭТА МАЯ!!
УШАТАЙЛА ГРОМКА МАЛИЛСЯ РОКИТЛАНЧЕ!
И ИЩО ГОРКАМОРКЕ НО ЧУТЬ ТИШЭ ЧТОБЫ КАНКУРЕНТЫ НИСЛЫШАЛИ И НИУКРАЛИ МАЛИТВУ!
— ЧТОБ ХРАБРАСТИ НАБРАТЬ С НЕБЕС
МАЛИТВЫ ГОРКЕ ВАЗНЕСУ
ВЕДЬ Я КРУТОЙ НО ЧОТ НИМНОГА
ССУ

Мясная Биржа - небольшой участок рядом с городом, выделенный специально для тех, кто жаждет отправится на войну, и умереть там, самым честным образом - за деньги. Нет никаких криков о государстве, патриотизме, и других вещах, что хороши в публичных выступлениях, и политических диспутах - только задорный звон монет, пересыпающихся из рук в руки. Мясная Биржа - палаточный городок, с высоким, в 5 человеческих ростов, шатром в центре. Под ним расставлены грубые столы и стулья, тут можно выпить, перекусить, и встретится с заказчиком в спокойной обстановке. В спокойной, для места, где собралась толпа вооружённых людей, способных убить своего брата, если получат достаточно денег. Пока для вас, господин комендант, доступны только 5 отрядов. Точнее только их представители не стыдятся пожать вам руку, и не окидывают вашу одежду презрительным взглядом. Тут, в царстве золота, имперские регалии не играют большой роли.

Кригерих Кнехты.
Отряд, ведущий свою историю от давнего восстания бретонских крестьян. Восстание подавлено быстро, оперативно (вилами не остановишь лавину рыцарей), но память осталась. И по сей день бригада принимает сбежавший из Бретонии плебс. В битве "воины" живут не шибко дольше, чем на полях безжалостных аристократов, но зато присутствует иллюзия свободы. И деньги платят, если сможешь убедить заказчика в том, что лучше тебе заплатить, а не раскатать остальными отрядами, и сохранить сокровищницу. Боевые навыки низкие, мораль низкая, но фермерский опыт не пропьёшь - уверенно обращаются с пилой, и молотком, строят и копают быстрее остальных отрядов.
Цена: 15.
Инвентарь:
-Вилы, колья и топоры.
-Кожана броня, защищает торс.
-Мясницкие тесаки.
Правила:
-При количестве 10 и больше человек мораль понижается почти что как у подготовленных войск.
-Одинаково (плохо) владеют всеми видами оружия, кроме тех, где нужны мозги.

Щитовики Красной Бригады.
Красная Бригада, в прошлом, большой и опытный отряд наёмников. Но засада орков (видимо не такие уж они были и опытные) перечеркнула многолетнюю историю Псов Войны. Остались только щитовики, потому что сложно воевать, когда вы всем отрядом пропиваете награбленное в трактире. Щитовики предпочитают сражаться лично, лицом к лицу, ведь так сложнее промазать спьяну. Из-за щитов (и элегантно шатающейся походки) их сложнее подстрелить, а опьянение препятствует реальной оценке угрозы, а значит и бегут с поля боя реже. Боевые пьяницы, так сказать.
Цена: 20.
Инвентарь:
-Секира.
-Круглый, северный щит.
-Кожаная броня, закрывает торс.
-Стальной шлем.
Правила:
-При отсутствии выпивки - мораль падает. Если алкоголь невозможно достать достаточно продолжительное время - могут начать бунтовать.
-Отсутствие элементарного комфорта не действует на мораль. Нет горячей пищи, спишь на голой земле, укрываясь только щитом и матерщиной сержанта? Уютненько.

Стрелки Януса.
Когда-то они, под командованием Януса Хагендольфа, убили не один десяток офицеров. Даже бретонские рыцари не чувствовали себя в безопасности - слаженный залп десятка аркебуз пробивал доспехи навылет. Когда-то. Потом Януса поймали, казнили, а отряд едва унёс ноги. Закат боевой славы. Сейчас их нанимают как поддержку на охоту обедневшей знати, или как охранников на сельскую ярмарку. Жизнь, полная приключений и безумия! Эффективный бой ведут только на дальних расстояниях, и если более-менее опытный боец подойдёт к ним на удар меча - стрелки сбегут. Или умрут.
Цена: 22.
Инвентарь:
-Охотничий арбалет.
-20 болтов.
-Мясницкий нож.
Правила:
-Резко падение морали, если противник на близком расстоянии.
-Увеличенный урон по командирам, и монстрам.

Канонирский отряд "Сизые".
Давным-давно существовала известная артиллерийская батарея - Сыны Трогара. И служили у них подмастерья, снаряды таскали, порох подносили - в общем занимались полезным делом. Но удачный рейд тёмных эльфов, и все стрелки мертвы. Кроме их подмастерьев. И молодые тогда пацаны решили, что сама судьба даёт им возможность проявить себя! Они споро взялись за дело, вспоминая всё, чему учили их старшие. И как же удивился маршал Герхард фон Тиерсон, когда ему в голову пришло ядро. Жаль только, что он и был нанимателем подмастерьев-неудачников. После такого эпичного обстрела отряду пришлось живо собирать вещи, и удирать, спасая свои задницы от мести. Единственное, что спасло их - смерть маршала скинули уже мёртвых артиллеристов, что лежали у лафетов пушек.
Цена: 35
Инвентарь:
-2 хандканоны.
-Столярные топорики.
-Старые карабины, фитильный запал.
-Порох.
-10 ядер.
-20 пуль.
Правила:
-Чем больше целей перед ними, тем выше точность. В том смысле, что чем больше целей перед ними, тем точнее они стреляют в какую-то конкретную цель.
-При стрельбе есть достаточно не маленький шанс попасть по своим, особенно если они близко к их цели.

Лёгкая кавалерия Ганса Пышнохвоста.
Отряд начинал как стража одного известного по Старому Свету раубритёра. Он, обладая странными взглядами на жизнь, набирал в телохранители обедневших дворян, или жадных до приключений папенькиных сынков. И если остальные отряды - Псы Войны (ну или хотя бы Дворняги Поножовщины), то эти - Пудели Дуэли. Неизвестно, что их волнует больше - внешний вид, или внешний вид, но если другой конницы нет, то выбирать не приходится. Неплохи в тактике ударил-убежал, а в продолжительном бою ожидайте больших потерь. Легко справляются с ролью зародышей пистольеров. Если им дать пистоли, естественно. Принимать участие в подготовительных работах, типа ремонта укреплений и починки оружия отказываются напрочь.
Цена: 37
Инвентарь:
-Копьё.
-Сабля.
-Чахлый конь.
-Богатая одежда.
Правила:
-На любой дискомфорт реагируют понижением морали, и саботированием приказов. Особенно самоубийственных.
-Атакую в спину или во фланг - наносят устрашающий урон, что по живой силе, что по морали. А если бы на вас неожиданно налетела жертва моды, активно тыкающая копьём, и размахивающая саблей?

То, без чего войско не войско:

Лагерь:

-Рационы. Стандартные, военные рационы - смесь чёрствого хлеба, солёного мяса, отдавленного каблуком (для мягкости, и нежного вкуса), и накрошенный сверху старый, порченный лук (для витаминов). Каждый солдат пытается растянуть рацион на подольше, так как сожрать всё сразу - реальное самоубийство. Одно такое "ублюдо" поддерживает в солдате силы, и ненависть на протяжении целого дня.
Цена: 5 штук за 1 рейхсмарку.

-Палатка. Большая, вмещает 5 человек. Качество не очень, и от дождя, холода защищает иллюзорным чувством того, что у тебя что-то есть над головой.
Цена: 1 за 1 рейхсмарку.

-Шанцевый инструмент. Землю можно рыть руками, а деревья валить, сбивая их верными Зигмару головами, но зачем? С инструментом любая постройка буде возведена намного быстрее.
Цена: 5 штука за 2 рейхсмарки.

-Телега. В любой дырке затычка - стрелки легко спрячутся за высокими бортами, влезет много награбленного, из нескольких быстро строится вагенбург. В телегу спокойно влезают 5 вооружённых человек. Пустой воз потянет и одна лошадь. Полностью гружёный - две.
Цена: 1 штука за 4 рейхсмарки.

Лошадь. Можно почувствовать себя хорошим человек, и спасти бедную, чахлую лошадку от ножа мясника. Спасти от ножа мясника, и потащить в Срединные Горы. Отличная альтернатива.
Цена: 1 лошадка за 5 рейхсмарок.

-Полевая кухня. Большинство наёмников не против жрать даже такое дерьмо, как стандартные, солдатские рационы. Но, всё таки, лучше навернуть тёплого дерьмеца, чем холодного, особенно если вокруг Мидделанд, с его вечными морозами.
Цена: 1 штука за 5 рейсхмарок.

-Походная кузница. Небольшая наковальня, инструменты, и горн, который легко устанавливается рядом с костром. То, что нужно, для мелкого ремонта!
Цена: 1 штука за 7 рейхсмарок.

-Переносная молельня. Включает раскладывающийся алтарь, благовония (следите за тем, что бы наёмники не пытались их курить), и конверт из телячьей кожи, с коллекционными образками и гравюрами святых. А благодаря молитвеннику и катехизису мессы можно служить и без священнослужителя.
Цена: 1 штука за 10 рейхсмарок.

-Специи для воды. Очень полезная вещь, если ты воюешь со скавенами, или сектантами Нургла - препятствует заражению воды. И помогает с похмелья.
Цена: 5 порций за 10 рейхсмарок.

-Хирургический набор. Судя по состоянию - им было спасено множество жизней. И каждая из них оставила зарубку на ланцете, так что сейчас он уже больше опытную проститутку напоминает - опытная, через неё прошли тысячи мужчин, и выглядит, как иссушенный носорог.
Цена: 1 набор за 12 рейхсмарок.

Боеприпасы:

-Болты. Простые, арбалетные болты - ничего экстраординарного. Судя по качеству сборки - делал их криворукий скавен, не иначе, но летят прямо. Более-менее.
Цена: 10 штук за 1 рейхсмарку.

-Пули. Стандартная, армейская пуля - сферичная, но эти уродцы напоминают неровную каплю. Неровную каплю, стекающую по лицу опытного литейщика, когда он смотрит на эти пули.
Цена: 15 штук за 1 рейхсмарку.

-Ядро. Каменное. Каменное ядро, выточенное криворуким гоблином в полной темноте. Шарахнут шарахнет, но вот куда - одному Зигмару известно.
Цена: 3 штуки - 1 рейхсмарка.

-Порох. Стандартный, армейский заряд, упакован в плотную бумагу, рассчитан на один выстрел. Тут без шуток, пороховые заряды - штука важная.
Цена: 1 рейхсмарка - 5 зарядов.

-Пушечный заряд. Казалось бы почему не ссыпать с десяток мушкетных зарядов, и не бахнуть из пушки? А потом что состав пороха другой.
Цена: 1 рейхсмарка - 2 заряда.

Доу и Квинт действуют слаженно, но не сговариваясь. Луч, выпущенный Джоном, попадает здоровяку в бочину и, хоть и теряет большую часть энергии прожигая флак-жилет, но все же ощутимо ранит еретика.
Здоровяк рычит, стиснув зубы, но поднимается и только после этого очереди Гая достигают цели. Первая уходит в живот, сжигая приколоченные к кирасе руки, и прожигая в броне дырищу, отчего бугая отшатывается и как-то странно замахивается кувалдой. Вторая очередь гвардейца уходит ниже и разрезает еретика по поясу, сразу после того, как противник выбрасывает руку со своим оружием вперед.
Гай не сразу понял, что произошло и его попытка отпрыгнуть заканчивается неудачей. Кувалда врезается Гаю в живот, мнет его флак-жилет и опрокидывает на пол, скрюченного от боли, от которой в глазах потемнело. При падении Квинт ломает собой еще один стул и бьется затылком в шлеме о пол. Где-то недалеко грохочет мощный взрыв, и Гай видит, как с облезлого потолка хлопьями отлетает побелка.

За взрыв и обрушение части стены ответственен лично сержант, не поскупившийся потратить крак-гранату на расчет стаббера. Мятежники, успевшие переставить стаббер с подоконника на обшарпанную тумбу и ожидавшие врага в проходе, дабы нашпиговать гвардейцев бронебойными пулями из свежезаряженной ленты, да картечью из помпового ружья, совсем не ожидали, что в их сторону полетит какой-то непнятный термос. Это незнание оружие противника сыграло злую шутку с мятежными пулеметчиками. Настолько злую, что единственным, что от них осталось, был искореженный стаббер и чья-то оторванная стопа в армейском ботинке, улетевшая в проход, прямо под ноги засевшему там рядовому Доу.
Сам сержант бежит к Гаю, но к драке не успевает. Прямо на глазах Маркуса еретик с кувалдой ополовинивается лазерной очередью, успевая швырнуть молот в Квинта, который падает на пол, просто-напросто сбитый с ног. При этом, безногий еретик еще пытается куда-то ползти, загребая руками и проползает так целый метр, пока не умирает, даже после болезненной смерти сохраняя свирепый вид.

И это далеко не все. Сверху, с третьего этажа, по лестнице, крича во всю глотку, сбегают дружки погибшего молотоносца, один другого уродливее. Все та же рванина, бывшая некогда униформой, увешанные жуткими трофеями флак-жилеты и пояса. Иные безумцы просто голые по пояс, выставляют напоказ свежие, кровоточащие раны, составляющие нечестивые символы прямо на груди.
Слава Императору, их было немного, всего пятеро. Здоровяк, похожий на уже поверженного, в обрывках форменной куртки, с двуручным топором в руках, еще пара во флак-жилетах, с ножами, пусть и здоровенными. Последние двое вовсе голые по пояс, с вырезанными на груди метками и какими-то самодельными, грубо заточенными тесаками. Не переставая орать, они бросаются на сержанта и Доу, то ли принимая Гая, лежащего на полу, на полу за мертвеца, то ли вовсе его не замечая.

Бойцы, оставшиеся на улице и занятые наблюдением и перераспределением боеприпасов, сначала слышат громкий взрыв изнутри здания, а потом нестройный рев нескольких глоток, явно не своих. И сразу какое-то чувство не хорошее появилось и холодок неприятный по коже пробежал.

- "Упорный", значит? - Техник поправил пояс с инструментами и сел поудобнее - Откуда он тут вообще?
- Придрейфовал, а до того из варпа выпал. Будто первый раз такое, а. - Ухмыльнулся его коллега, в точно таком же комбезе, но старше и, видимо, опытнее.
- Варпа!? Э-э-э, я на такое не подписывался! - Техник аж подскочил на месте - А вдруг там пираты?
- Да какие пираты, авгуры Шестеренок молчат, нет там никого. Да и с нами силовики, не ссы. Это как с мусором обычным, прицепим, дотащим до Сенешаля, пришвартуем и починим. А может разберем. Ты же несколько лет уже этим занимаешься.
- Ну-у... - Испугавшийся рабочий, кажется, услышал голос разума и успокоился - Раз так, то ничего не должно случится, наверно...

Безымянный рабочий челнок с Сенешаля, что нес на борту команду техников, во главе с техножрецом и дежурную команду сил безопасности, стремительно приближался к истерзанной туше "Упорного", что безжизненной грудой металла тихо дрейфовал в космосе. Корпус зиял многочисленными пробоинами, сквозь которые, словно огромные ребра, виднелись детали каркаса судна. Реактор корабля давно был отключен, во многих отсеках царила колючая тьма космоса, и лишь те отсеки, что успели задраять, сохранили атмосферу. В них, когда-то, даже смогли скрыться те члены команды, что не были уничтожены Корсарами сразу. Но участь этих трусов была еще ужаснее - медленная и мучительная смерть от жажды и голода в холодных недрах мертвого корабля.

Ощутимый толчок пробудил спящих гигантов. Имперцы нашли "Упорный" и теперь, как и было предсказано, проникали на его борт, дабы осмотреть и, по возможности, запустить двигатели, для того, чтобы направить судно к Сенешалю. Эти мусорщики были так изумительно предсказуемы, что это уже успело наскучить.
Скрытые в темных недрах транспортного контейнера, укрытые черной магией уже несколько недель, воители хаоса почувствовали, что цель уже близка и совсем скоро их война продолжится.
Но это будет не просто беспорядочная бойня, пусть и во славу Темных Богов. Это задание должно возвысить тех, что сейчас укрывался под покровом темных ритуалов, во тьме трюма "Упорного".
И, конечно же, принести Гурону то, что он так сильно желает получить. Но, до сих пор, оставалось загадкой, что же это. Черное Сердце так и не стал утруждать себя тем, чтобы донести суть своих желаний до своих слуг, перед тем, как отправить их в долгое и томительное путешествие.

Снова толчок, сильнее прежнего. Такой, что сдвинул контейнеры и сотряс всю конструкцию корабля.
Жуткий скрежет, словно кто-то прорезает толстую шкуру мертвого корабля. Кажется, имперцы уже пристыковали корабль к станции и проникают внутрь, чтобы грабить.
Конечно, они прячутся за своей жалкой верой, за громкими и пустыми девизами, оставаясь жалкими стервятниками и падальщиками.
Наконец, чуткие сверхчувства десантников услышали осторожные шаги снаружи. Пришло время действовать.

Джону не везло. Пока где-то на площади грохотали орудийные выстрелы, раздавались крики и выстрели, брошенная им граната печально ударилась о стену дома и медленно, словно кто-то время замедлил, под ноги гвардейцам рухнула.
Казалось бы вот он, конец славной и очень короткой службы в рядах могучей машины Астра Милитарум, причем конец довольно нелепый. Но нет, сзади пронесся Айрон, подхватывая с земли гранату и отправляя ее в не очень точный полет подальше от сослуживцев. Граната рвется в воздухе, осколки вонзаются в дорожное покрытие, выбивают пыль из каменной кладки и звенят о металл корпуса брошенной машины.
Кажется, все обошлось и сейчас здоровяк обернется, широко улыбаясь во все свои 32 зуба. Вот так, мол, гранаты надо бросать, Джон.

Но нет. Том пошатывается и падает ничком на землю, то ли задетый шальной пулей или подлым выстрелом, то ли пронзенный осколками взорвавшейся гранаты. Он падает и больше не поднимается.

Где-то внутри занятого мятежниками здания рвется граната Стоуна, очередь Джейка сжигает одному из мятежников лицо до самого затылка. А Томас лежит себе, глупо руку в сторону откинув.

Боевка:
Не буду ничего усложнять.
В начале боя кидается д100, определяющий инициативу. У кого бросок больше - тот ходит первым (то есть, его действия влияют на мир первыми, на порядок постинга это не влияет).
В ход можно совершить три действия, включая перемещение.

На бой буду рисовать во всяких пэинтах схематичные карты. Как-то так.

"А где же магия и псайкерство?" спросите вы.
А их нет, не доросли, отвечу я.

Время идет, а работа - всё та же.
Самолеты-беспилотники, высокоточные боеприпасы, системы контроля поля боя и другая футуристическая приблуда, так модно выглядящая на страницах "Военного обозрения" и "Солдата удачи" - она где-то далеко, в другом мире. Мире, где большие и толстые сверхдержавы перепиливают за чужой счет рынок энергоресурсов, щедро расплачиваясь с аборигенами за баррели нефти тоннами "свободы" и "демократии", которые, увы, на себя не наденешь и в рот не положишь, разве что за щеку. В мире, где идет бесконечная грызня за контроль над глобальным наркотраффиком под эгидой борьбы с мировым терроризмом. В общем, в мире серьезных игроков и больших ставок.

Ну а здесь, в бананово-лимонном третьем мире, все по старинке. Ржавые моторные баркасы, шлакоблочные дома, грязь, нищета. Представители власти - жирные и жадные, полицейские - тупые и пьяные, революционеры - пламенные, но растерянные.
И война такая же архаичная, будто навсегда залипшая в прошлом веке. Умопомрачительные мундиры "генералов", командующих аж целой сотней наглых мордатых солдат. Угловатые советские автоматы и усталые от жизни танки. Боевые действия - неумелые, но изуверски жестокие, беспощадные ко всему и вся. Реки крови и слез, а в итоге, кто бы ни победил, еще горшая нищета и разруха. Возможно, новый режим, отличающийся от старого как яйца при взгляде на них сбоку.
Знакомо, очень знакомо. За десять лет на пенсии ничего радикально не поменялось. Ни тебе бластеров, ни "звездных войн". Разве что морды наемников новые, да и то с привкусом не слишком-то и забытого старого.
Ну и хорошо. Нашим легче.

Требование местной сеньориты показалось Джаггеру немного абсурдным - в конце-концов, они сюда приехали не для своего удовольствия, с рекомендацией от заказчика, не бесплатно, нанятые через солидную организацию. Чего еще доказывать? Впрочем, раздражения или удивления он не испытал. В конце-концов, начинать с чего-то надо, а Омерта в любом случае числилась как цель номер 1. Ну а то, что чегевары местного разлива не горят участвовать в операции, объяснялось легко - как многие латиносы, они были горазды на словах, а вот ближе к бою пыл резко сходил на нет...
Вот и местный кабальеро, нанятый Дирком в первую очередь за свое нативное происхождение, потараторил с бой-бабой по испански, и тут же принялся включать заднюю.
Джаггер усмехнулся, и ровно ответил:

-Не кипеши, боец. Когда надо, тогда и пойдем. - он переключился на местного партизанского лидера, - Ладно, милочка, давай по порядку докладывай...