Голосование за ходы

All the lonely people
Where do they all come from?
All the lonely people
Where do they all belong?

Горячий мятный чай в кружке успел остыть, пока она стояла на крыльце, разглядывая, как солнце просачивается сквозь листву. Порой Элеоноре вдруг вспоминались эпизоды из той, прошлой жизни, да так ярко, что она действительно была готова поверить, что та, другая жизнь - это всё же не сон. Сейчас ее осенило сценой из детства. Вот она бежит по этой самой дорожке, потом обратно, потом кружится, так, что солнце быстро-быстро мелькает, а она падает в мягкую траву, слушает, как мама стучит ложкой, размешивая растворимый кофе, а воздух светлый разряженный, легкий, раннее утро, роса блестит, мяукает кошка...

Сейчас воздух каждый день плотно смыкается вокруг нее, словно удушливая мгла, деревья уже не такие яркие, как в детстве, а воспоминания черно-белыми кадрами всё ускользают, ни за одно не зацепишься взглядом. Мама купила этот домик, чтобы уйти от своего отца - судьи Ригби. Мама была свободна, как птица, в свои пятнадцать, колесила по стране с группкой музыкантов-хиппи, вплетала в волосы перышки птиц, а в ее - Элеоноры - белые кудри - цветы. Нору назвали в честь любимой маминой песни. Не могли не назвать, ведь она Ригби, а это такое прекрасное совпадение. Отца у Норы не было, а точнее было много отцов.

До пяти лет Нора была самой счастливой девочкой в штате Мэн: ее ноги почти не касались земли - так часто ее брали на руки, обнимали близкие и далекие, а мама щебетала ей на ухо ту самую песню.

Lives in a dream
Waits at the window

Неужели это было с ней? Неужели на той черно-белой пленке ее счастливое лицо? Нора в фате. Нора, раздающая автографы вместе со своей первой книгой. Нора на руках у Брайана...
Она поморщилась, вспоминая развод. Иногда вредно иметь хорошее воображение: теперь она часто представляла, как в ее спальне, в ее кровати, рядом с ее мужем лежит эта женщина. Его новая женщина. Это сводило с ума похуже одиночества.

Вода в кружке остыла. Элеонор выплеснула ее вместе с пакетиком чая прямо в траву. Она не слишком заботилась о порядке в последнее время.

Позавчера одновременно закончились таблетки и деньги. Сначала Нору это привело в ужас, на что сразу ушли ее последние эмоциональные силы. С тех пор ее всё больше затягивало во мглу, где отсутствовали цвета, звуки, чувства, приятные воспоминания. Казалось, всегда было тошно. С самого рождения только страдание и бесконечное падение вниз, которое никто не мог остановить.

Но еще больше ее пугала мысль, что она не выберется, что больше никогда не будет хорошо. Она ухватилась за эту клинику, как за последний шанс и, не дав себе опомниться, и даже не закрыв, кажется, дверь, совершила несколько невероятных усилий - дошла до аренды машин, договорилась оплатить авто по факту возврата, то есть потом, ехала почти без остановки, не разрешая себе передумать и постучать в дверь собиралась громко, лихорадочно. Даже немного расстроилась, когда дверь открылась сама.
- Здравствуйте, Элеонор Ригби, я звонила, - автоматом сказала она заготовленную речь, даже не сообразив сначала, что ее уже ждали, назвали по имени, пригласили войти.

"Мне нужна помощь" - вот самое важное, что удалось сообщить ей по телефону. Признаться, что у нее депрессия, что помощь действительно нужна и уже давно - самое трудное. Поэтому больше она ничего не сказала - расплакалась да и только. Слишком долго внутри сжималась ржавая тугая пружина.

- Нет-нет, я не передумала, - горячо заверила она и тут же согласилась на горячий шоколад с печеньем. Кажется, она сегодня еще не ела, но согласилась из вежливости, машинально. Удобная Элеонора.
В десятый раз поправляя волосы, она неловко улыбалась Линде, сидела, сгорбившись и не знала, стоит ли говорить. А если и стоит, то о чем? В конце концов, Нора допила и, стряхивая крошки с платья не первой свежести, встала, чтобы пройти в кабинет.

Eleanor Rigby
Died in the church and was buried along with her name
Nobody came

Если бы Эвил не повидала на своем веку всяких безумцев, пьяниц и даже вполне почтенных мужей, но со странными наклонностями, то наверняка внутри у нее похолодело бы от этих слов. А так как она с первого взгляда записала Юлиана в помешанные, то его ответ показался ей предсказуемым и подтверждающим ее мысли.
Грусть изобразить всё же стоило. Не ярость, которая рвалась наружу дрожью на кончиках пальцев. А грусть.

Эвил, давай, ты сможешь- вспомни про матушку, пожар, свою бедную сиротскую головушку, которая никому на свете не нужна.

Мать и правда погибла в пожаре. Спасая Эвил и бутылку с пойлом, а совсем не картину. Так говорил отец. А еще отец говорил, что когда она станет сиротой - а она станет - то непременно справится. Какой бы морской или земной монстр не пришел к ней.

Перспектива просидеть в этой скудной комнатушке год была ужасающей, но только не для Эвил. Желание юноши держать ее взаперти ради какого-то искусства и мимолетной славы развязывало ей руки. Сэр Арчер очень рисковал, говоря открыто о своих планах. Как же все-таки прекрасно, что она для него бедная сиротка, а не контрабандист с пропахшего тиной судна...

И всё же с ответом она не нашлась, боясь, что тон выдаст ее гнев. Эвил лишь потупилась, пролив еще пару злых слезинок и пытаясь унять дрожь в пальцах, а на щеках появился румянец - так случалось всегда, если она сильно злилась. Обычно за этим следовало действие, сейчас злость лишь отравляла ее саму, пуская в кровь тот самый яд, что делает из людей чудовищ.

На миг их оглушил уже не рев древнего лесного духа, а сам Ингвар. Будто мало потрясений пришлось на их долю. В маленькой хижине его зычное воззвание раздавалось куда громче, чем снаружи. Дух Ингвару не ответил - то ли речь человеческую плохо разумел, то ли со смертными не общался.

Когда же заговорила Ревдис, обращаясь к хозяйке дома, та впервые отвлеклась от громоподобных криков и удивленно выслушала Бабочку.
- Не знала я, что ты столь мудра. Права ты, дочь Гудлейва: дом мой и я сама - суть сердца его. Истребить нас и погибнет дух лесной, перестанет дары живые требовать. А коли миром хочешь, не нарушая гостя клятвы, так тому тоже не бывать... - с горечью произнесла Ирия.

- Коли сердце кого выберет, - тут она замолчала, потупившись, на Лешата даже не взглянув и руку с его груди убрав, - тот по своей воле забрать его должен. Посему только первый способ остается. Следопыт ваш клятвы гостя не приносил, ему и выбирать.

Ирия и правда пошатнулась, когда рука следопыта легла ей на плечо, но, увидев, что собирается делать Лешат, в ужасе отшатнулась:
- Нельзя, нет, - маленькие ладони легли следопыту на грудь, словно способны были остановить, - стрелой его не поразишь и мечом не зарубишь. Бесплотен он. И там, за этой дверью, он хозяин, - она произнесла это быстро, на одном выдохе и, пока переводила дух, всё смотрела Лешату в глаза.

- Только здесь не тронет. Здесь Я хозяйка.

Припомнилась Ревдис тотчас сага одна. Лживая, наверняка. Об отряде из трёх отважных воинов, которых лес ночной, словно зайцев, сожрал, ибо был это вовсе не лес, а дух лесной, вечно голодный. И было у него сердце, прямо посреди, на маленькой опушке, в хижине. Сердце то - единственное, чем не мог управлять дух. Единственное, что было ему не подвластно и что могло его убить: надо лишь, чтобы разом затихло, потухло оно. Или было отдано другому.

Сама Ирия, когда Лешат отказался от помощи, вернулась к котлу, задумчиво, будто вовсе забыв, что делает, положила себе похлебки, также задумчиво и вычерпала миску до дна. На вопрос Лешата лишь головой помотала да отмахнулась, мол, какой еще "бог". Мысли ее точно были не о боге, еде или отдыхе. Чем темнее становилась ночь, тем беспокойнее - Ирия.
Машинально потянулась она к травам, достала всё, кроме зверобоя, передала Бабочке, да принялась миски намывать. Движения ее были отрешенными и словно наспех. Она всё чаще поглядывала на дверь и будто места себе не находила.
Вот собрала Ирия все миски горочкой, едва обтерев от воды, да понесла на полку.

- ПРИВЕЛА? - зычный басовитый окрик раздавался за пределами домика, но будто со всех сторон разом. Ирия побледнела, с громким стуком выронила все миски, те разлетелись на черепки, а сама она закрыла руками уши и зажмурилась, как от сильной боли.
- ОТДАВАЙ! - голос обволакивал всё - лес вокруг, хижину, проникал сквозь стены, лез в щели и, закрывай - не закрывай уши, раздавался в голове.

- Нельзя вам здесь быть, да куда ж я вас на ночь-то дену, - зашептала Ирия и сразу из насмешливой властной хозяйки превратилась в напуганную съежившуюся девушку, которую тронь и без чувств упадет - так на нее действовал этот голос, грубый и совершенно неземной. Она по-прежнему не отнимала ладоней от ушей и побелела лицом еще пуще прежнего.

- ОТДАВАЙ! - тем временем снова потребовал голос. Только сейчас заметили путники, что поглотил этот голос все остальные. Смолкли песни Асгейра, крики и плач Ингваровой дочки.

В один миг Копеечка оказалась возле красноглазого, имя которого никак не могла запомнить.
Лицо покраснело от возмущения.
Глаза округлились.
Всем своим естеством Копеечка хотела сказать, что усатый в жизни не видывал столько темных и страшных уголков Петербурга, сколько видела она.
Но сказала только:
- Аз есмь Копеечка! - и топнула ногой.

Дюже удивилась Копеечка. По уху не двинули и по шее не съездили.
Что за день такой распрекрасный!
И тут красноглазый ее заметил.
Надо было стоять тихо, продолжать не думать о еде и не говорить с ними дважды.
Это ж она от волнения. А теперь...

Копеечка поспешно спрятала обе ладони за спину.
Целый рупь!
Наверняка, издевается над ней.
"Целый рупь" Копеечка не то, что в руках не держала - в глаза не видела!!!
А тут на тебе.
Просто так.
Ага!

"Если б мне платили каждый раз, - думала Копеечка, - каждый раз, когда я думаю о еде."
О еде она думала с позавчерашнего обеда.
Но рупь! Нет, рупь - это ловушка!
Если бы копеечка, ну две. А тут...

Копеечка сглотнула жадно, в животе сразу заурчало, как будто ей булку сладкую протягивали.
От мысли о булке голова и вовсе закружилась, как тот паровоз, что из воздуха вдруг возник.
Копеечка головой крутила-крутила, да так и села на грязный пол. Сомлела.
Так бы и легла там, да только вдруг рядом, как ГАВКНЕТ кто-то.

Девочка подпрыгнула и порскнула за спину красноглазому:
- Аз есмь Копеечка, - в голосе послышались слёзы. По ее душу этот солдат пришел, или нет, Копеечке было уже не до того. Столько новых страхов прибавилось, стоило заскочить в этот поезд.
Может, на перроне-то безопаснее было.
Ну мертвые, ну и исдохли бы скоро.
Тут же - вон как орут.
А главное - рупь-то похоже настоящий был...
Обидно.

Слезы размазывали грязь по копеечкиному лицу, она шмыгала носом еще пуще, но громче грохота бронепоезда урчал ее пустой живот.

- Хм. Так это ваши наброски! А я-то думала, вы пришли меня убить, - совершенно оживилась Эвил, преобразившись до улыбки. Булавка, которой она ковыряла замок, вернулась на своё законное место, а она - в позу, которая как-то особенно открывала ее шею.

Но вернемся назад, на минуту ранее. Чтобы объяснить такие перемены в поведении Хазборг, необходимо знать, что она за человек.
Во-первых, Эвил не была убийцей. На ее руках не было крови. Да, признаться, она пользовалась услугами наёмников, но сама...нееет! Тем более убивать человека, который настолько не представляет угрозы.

Во-вторых, Эвил быстро схватывала детали. Одно присутствие и короткий разговор с этим незнакомцем сказал ей больше, чем допрос с булавкой у горла.
Итак, юноша держался невозмутимо, значит, ее положение его не смущало, то есть для него и этого места такая история привычна. Если проще, то здесь держат на цепи ради искусства. И значит, искусство - их высочайшая ценность, которую нельзя недооценивать. Самой Эвил на почеркушки было плевать, но только не незнакомцу, нет.
Юноша не представился, но назвал имя учителя, значит, для нее это имя должно что-то говорить. А раз оно ничего ей не говорило, значит, она очень далеко от знакомых ей мест.
Молодой человек держался, как аристократ, суетился, не называл имени, знал о ее положении, но тем не менее продолжал рисовать. В голове рядом с тупой болью пульсировало слово "помешанный", но Эвил помнила о силе искусства, которая захватила его, искала выгоду и потому смотрела глубже.

В каком положении она оказалась? Её не станут искать. Тем более здесь. Ей не дали умереть и возможно даже покормят, значит, заинтересованы в том, чтобы она была жива (пока) и здорова. Покуда она ведет себя прилично и выполняет функции натурщицы, у нее есть относительная свобода, если это можно так называть.

А потому ей нужно узнать, где она, чтобы сориентироваться по связям, узнать, у кого она - кто платит за это (всегда есть тот, кто платит!) и воспользоваться всеми доступными средствами, чтобы...нет, не вернуть корабль и стать пиратом... чтобы добраться до того, кто обеспечит ее еще большей свободой.
Перестать смотреть далеко было трудно, но Эвил выросла среди торговцев и контрабандистов.
Слово "выгода" заменяло им слово "мать".

- Так это дом того самого Соколова? - не двигаясь, сверкнула глазами Эвил, как будто эта догадка только что осенила ее вспышкой молнии. - У моей покойной матушки была одна из его работ. Она так гордилась ей.

Ах да, еще Эвил умела заплакать, когда ей вздумается. По поводу - нет, но вот ради выгоды - запросто. Пользоваться этим талантом она перестала давно, но ведь это как управлять лодкой - не забывается. Скупая слезинка скатилась по щеке, когда Эвил заговорила о матушке и девушка быстро смахнула её, звякнув цепью.

Эвил действовала наощупь, возможно, торопилась, но такова уж она была. Она понятия не имела, художник этот Соколов, скульптор или вообще пришелся к слову в разговоре об учителях, но за ниточку схватилась, как за скользкий канат.

- Вот уж теперь и не знаю, кто на самом деле слабее. Ты посмотри, что с ним творится, - всплеснула руками Ирия, нисколько не испуганная, указывая на Ингвара.
- А ну-ка вон давай отсюда, ишь! - взяв кованый ухват, она направилась в угол, где сидела дочь коваля. - Не твой дом. И не его. Вон! Кыш!

Девочка скривилась, будто вот-вот заплачет, да и правда захныкала. Точь-в-точь как дочь-малютка делала, стоило той упасть или пальчик о горячий котел обжечь. Она двигалась к выходу из теплого уютного угла и плакала.
- Холодно... - жаловалась малышка сквозь слезы. Тонкая рубашонка, вышитая руками Ингваровой жены, едва прикрывала колени.
Хозяйка избушки была безжалостна. Открыв дверь, она указала ухватом в непроглядную темень, а потом вглядевшись в ночь, крикнула кому-то, да так зло, с надрывом, словно там был самый злейший враг на свете:
- ПРОЧЬ!
- Расходились... - захлопнув дверь, она прислонилась к ней спиной. Тяжело дыша, Ирия будто не могла найти слов.

- Ты... - кивнула она Ингвару устало и как-то обреченно, - оружие ремешком завяжи, иначе вон, к этим, отправишься, - она показала ухватом на дверь.

- Одна ты сдюжишь, кажись, - хмыкнула она, оглядывая Ревдис с головы до ног. Не знала еще Ирия, как не знали соратники Бабочки, что уже несколько мучительно долгих секунд слышит она песню, что пели они вместе с Асгейром в дни своего летнего счастья. Молодой сильный голос мужа, в котором слышалась улыбка, раздавался за пределами домика, ждал, когда Бабочка подхватит. И в самом деле, сделай пару легких шагов, выйди наружу и увидишь родного, по кому сердце изболелось-истосковалось. Не заперта ведь дверь ветхого домика.

- Сядь, - Эвил устала от болтовни, ей нужно было подумать. - И помолчи немного.

Пит совсем неподалеку - соблазн очень велик. Рука сама собой сжалась в кулак. В кармане лежали заколки, за голенищем заточка, пистоль тоже при себе - любые прелести для любимого братца. Эвил даже запомнила путь обратно, поняла, где черный вход. Бездна словно толкала в ее руки шанс, хрупкую душонку Пита и его корабль. Соблазн был столь велик, что руки зудели, а зубы стискивались от того, что приходилось сдерживать себя.

- Раздеваться не потребуется. Я здесь просто для разговора. Были у тебя такие клиенты прежде? Которым просто не с кем поговорить?

Как ни в чем не бывало, Эвил открыла книгу. С чтением у нее, конечно, было туго, но имя братца, если он тут появлялся, она завсегда узнает.

- Да, ты прав, - Эра впервые согласилась с Даром и это было подозрительно.
- Штааааааарлаааааанд! - голос у Эры на редкость был звонкий и мелодичный. Стоило ради этого заорать.
- Если на крик не придёт, значит, всё, потеряли мы Рубена.

Заслышав речи Ревдис да предложение помощи получив, Ирия оживилась. Всегда интересно рассказать о том, что сам уже давно знаешь, но вдвойне интересно чужой опыт увидеть, что-то новое подсмотреть.
Всем известно, что за готовкой рассказывать проще. Она тотчас принялась за очаг: под висевшим на треноге котлом заплясало пламя, котел пополнился водой, душистой травой, аромат которой был Ревдис неизвестен, но от которого заурчало в животе - для аппетита, значит.
- Я родилась в этом доме, давно тут живу. Но источник ведьмин там всегда был. И весна в том заколдованном месте никогда не кончалась. Те, кто там плоды вкусил да воды испил, не возвращались больше, так и остались, проросли. Ну а те, кто вернулись, дары приносили: кто молод вдруг стал, кого болезнь оставила, да только вскоре к ним мертвые принимались наведываться. Шептать всякое, с ума сводить, - она вдруг замолчала и вперилась взглядом куда-то в угол.
- А куда же вы путь держите, коли тут никогда не бывали? - внезапно спросила Ирия, словно очнувшись.

От трав она отмахнулась, а сопение Лешата подсказало путникам, что их товарищ пошел на поправку. Бредить перестал и мычать, а значит, лечение Ирии подействовало.

Глаза Эвил медленно поползли на свое любимое место - далеко под веки, потом под лоб, поглядеть, как там мозги. Не слиплись ли еще от этой ереси. И как он с такой тревожностью таможенным служащим-то стал?!
- Так, послушай, Иван. Ты предлагаешь очень длинные планы, на которые нет времени. Может, он прямо сейчас рассказывает о тебе прикормленному стражнику, а ты мальчишек и женщин тут собрался искать. М? Не думал? Прямо сейчас! - Эвил не могла отказать себе в удовольствии напугать Ивана до икоты. Он столько денег выудил из ее карманов. Пусть платит своим спокойствием сполна.
- Кто делал осмотр Лидии и кто будет делать его после погрузки?

Нет, тут надеяться на угощение, как у Сэма, не стоило. Об этом Эвил знала. Не такой был человек, этот Праллек.
Поэтому она повернулась к нему вполоборота:

- Всё сразу. Услышала тут одну байку. Давай пройдёмся, расскажу. Говорят, когда Лидия стала Ведьмой… или была… некто Праллек закрыл глаза на труп в грузовом отсеке. Сейчас эта информация всплыла, откуда не возьмись, в голове ее юродивого капитана. Информация достоверная, Иван. И нам всем она может навредить.

Труп появился случайно. Ну, не совсем. Но его могло не быть. Если бы Иван в тот вечер оказался пошустрее своих коллег и поднялся на борт первым, как и всегда, то, конечно, не попался бы, принимая маленькую коробочку разрешённого товара и не замечая огромный дом из товара запрещённого.
«Дом» так ошеломил таможенного служащего, который пришёл вместо него, что даже названная сумма не смогла его убедить.

В общем, Ивану пришлось закрыть глаза на «дом», на труп коллеги и открыть их на довольно щедрую сумму, которая вполне могла обеспечить его собственным домом.

Проблема была лишь в том, что об этом знали не только они вдвоём, но и матрос, подсобивший Эвил, а ещё ее брат, знавший о всех делишках «Ведьмы», что впоследствии было расценено, как большая ошибка.

Конечно, сейчас Пит, повязанный контрактом и рудниками, вставший на честный путь, не стал бы открывать таких фактов о своём судне. Но для Ивана подобная прежняя ошибка стоила бы многого. Как и для Эвил. Тут они были заодно. А, как говорится, дружба по несчастью крепче, чем дружба в радости.

- Мммммм... - проверяя, жива ли она вообще, промычала Эвил. От этого неприятно завибрировало лицо и грудная клетка, но она точно была жива. В такие моменты всегда хочется полусдохнуть ненадолго, чтобы ничего не чувствовать и Эвил даже попыталась прикинуться ветошью. Кажется, даже лежа неподвижно, она шаталась словно пиратский флаг в шторм.

- Плохая идея, - пробормотала Эвил, имея в виду ром, но тут же об этом пожалев. При всём при этом обрывки мыслей во всклокоченной голове никак не складывались в единое целое - это было паршиво, потому что накануне Эвил, конечно же, строила планы по захвату всего порта вместе с кораблем сразу по утру. Нащупав на себе одеяло и подтянув колени к груди, отчего ее тут же стало мутить, рыжая еще недолго сражалась с судьбой, а потом сдалась, поведав жестяному ведру все свои тайны. После этого, как ни странно, получилось встать. На четвереньки, но всё-таки!

Как же она сейчас была благодарна Сэму за отсутствие! Укрыл одеялом и вовремя свалил - идеальный мужчина. Вот что значит опыт!

Когда Эвил понуро поднялась во весь рост, наступил, казалось, уже полдень, но великие планы не ждали и она принялась искать еду, а также чистую рубашку - всё это было невероятно важно, чтобы прийти в себя.
Лишь когда она почувствует, что готова сразить еще троицу волкодавов, можно отправляться ко второму человеку, который мог ей значительно помочь. К Ивану, что проворачивал большие делишки прямиком за спинами своих коллег.

Когда сознание возвращалось вспышками между черными пролетами боли, Эвил почему-то не отпускала всего одна мысль: ей не хотелось, чтобы ее тело, разодранное волкодавами нашли два человека - Юлиан и ее брат. Из этих гордыни и упрямства она взяла себе еще немного силы, зарычала глухо, уподобляясь зверю, и вонзила в глазницу пса зажатый в левом кулаке кинжал, не забыв хорошенько провернуть его, чтобы у животного не осталось шансов.
В сторону второго волкодава, что никак не мог найти к ней лазейку, Эвил пнула лампу, чтобы та вспыхнула, унося с собой жизнь никому не нужного бездомного пса.

- Лучше не спрашивай, - усмехнулась Эвил и мысленно передала привет Юлиану.
- По рукам, старина, - она хлопнула ладонью о стол, заключая сделку и осушила чашку до дна. - Постарайся не распространяться, для кого ищешь головорезов. Люблю устраивать сюрпризы, - серьёзный взгляд, однако, говорил о том, что это условие продиктовано отнюдь не прихотью.

Знакомый огонь растекался по нутру и подначивал Эвил. Спать ей не хотелось, пить - тоже. Она встала и принялась снимать камзол.

- Мне нужна твоя одежда, - заявила она Бэчворту, стягивая сапоги и стаскивая рубаху через голову. - Свою я оставлю здесь. Если не вернусь спустя сутки, считай, она твоя. И одолжи мне оружие, в обмен на эти пули. Пришлось припрятать своё на время.

Ты привел в дом смерть, сэр Юлиан.
Эта мысль вернула к жизни настоящую Эвил, рассчетливую и бесчеловечную. Не жертву, которая сокрушалась о своем заточении, но Эвил, которая думала, за сколько монет она сможет толкнуть на чёрном рынке ружье, а вовсе не о том, что скоро в доме будет нечем дышать и все, кто находится внутри, умрут.
Она тоже. Если не найдет способ быстро открыть входную дверь. Однако риск и выгода всегда придавали ей сил.

Сейчас Эвил больше заботила одежда, оружие, ключ от двери и то, на чем она доберется до города. И потому первым на очереди оказался комод, затем ружье и поиски черного входа, который в подобных домах имелся для таких, как она. Не знатных и не богатых. Хотя, судя по вашим облезлым стенам, сэр Юлиан, Эвил со своим кораблем вполне могла оказаться и побогаче вас.

Она действовала быстро и с наслаждением, словно находилась своей стихии, хоть и на земле. Скрытно, без разрешения, нарушая закон. С ружьем наперевес. Настоящий пират на суше.

В каком-то роде Эвил тоже была художником. Она нарисовала сцену, себя в ней, добавила мимику, жесты, несколько фраз, а теперь наслаждалась реакцией и пожинала новые факты.

Дануолл. Эвил словно проглотила кусок гнилого мяса. В голове всплыли лишь два имени, а это было мало, при ее-то обширных связях. Девушка едва не зарычала.
Признаться, перспектива жить на всем готовом была соблазнительной. Эвил списала это временное помутнение на то, что ударилась головой. Ведь уже к вечеру она взвоет от недостатка качки, соленого ветра и пьяной ругани.
Тихий голос внутри пытался возразить, что она ни разу не пробовала жить на всём готовом, но Эвил грубо оборвала все попытки убедить ее, что жизнь за пределами моря тоже существует.
Однако ей пришлось признать, что юноша прав - в своем наряде при отсутствии оружия, денег и карты она разве что попадет как раз к тому самому работорговцу-вдовцу-владельцу борделя.
Красоты в этом списке не было, Эвил привыкла не придавать той значения. К тому же, в ее мире красота была последней причиной, по которой ее любили.

Картину, правда, бросать не стоило и пока она слушала юношу, изумрудные глаза становились всё больше. Они всё еще блестели от слёз, но Эвил старательно изобразила испуг:
- Нет-нет, прошу, не прекращайте рисовать. Матушка ни за что не простила бы меня, узнав, что я вам помешала! Она так любила искусство... Ту работу великого мастера она приобрела за баснословные деньги, вы правы, - Эвил потупилась, переводя дух и скорбно замолчала.
- И погибла вместе с ней в страшном пожаре. Я уверена, что она не успела спастись, потому что ринулась спасать полотно мастера! С тех пор я бездомная сирота. Родной брат отнял у меня остальное наследство, не пожелав заботиться обо мне, а дальше я ничего не помню. Как я здесь оказалась? Где вы нашли меня? - горечь лилась стройным потоком на холст, который успешно расписывала Эвил.

- Ох, простите! Продолжайте же рисовать! Как мне сесть? - последний штрих, покорность, содействие, поощрение, любовь к искусству. Пора отложить кисточку и полюбоваться тем, что получилось.

Страшная вещь - забвение, однако именно для Эвил оно стало подарком. Сверлящая череп боль, ноющая, доводящая до слепоты, лишь усиливала утрату воспоминаний. Привыкшая к качке, Эвил тем не менее содрогалась в спазмах, захлебывалась собственной блевотиной и всё равно не понимала, где находится. Лишь смутная догадка, что это не гроб, скрашивала ее путешествие. О, эти прекрасные дни забвения. Жаль, что вы ушли...

Но однажды в голове прояснилось. Сначала от миазмов, что пропитали ящик Эвил насквозь. Потом от голоса, который затих много дней (или недель?) назад, но сейчас возопил, словно колокол. Пит! Боль вызывало одно это имя, которое всверливалось в ухо с протяжным "ииииии". Пиииииииииит.....

Пит, чей обгаженный младенческий зад она мыла без тени упрека, будучи девчушкой сама. Чьи выходки когда-то прощала. Что ж, Питти, твоя последняя выходка удалась на славу. Воистину, боль от предательства самая паскудная. Зуб за зуб, да?

А потом пришла злость.

Эта тварь грызла похуже боли. Выедала внутренности, заставляла корчиться и скрипеть зубами, рисовать картины пыток и хохотать в темноте, думая, что свершилась долгожданная месть. От осознания, что где-то там плывет ее "Ведьма Лидия", что вместе с ней уносятся к горизонту ее мечты, свобода, деньги, надежды, ее люди, Эвил начинала кричать. Слышал ли кто-нибудь ее крик? Был ли он вообще? Или она сходила с ума, думая, что кричит, а на самом деле свернувшись в три погибели, тихо выла от нестерпимого, ломающего суставы гнева.

Так они и кружились, сменяя друг друга: Забвение, Боль, Злость, Забвение, Боль, Злость... Последним, сжалившись, снова пришло забвение.

***
Когда Эвил вновь открыла глаза, те звериные чувства, что давали ей силу жить в тесном ящике, притупились. Ей казалось, что она не чувствует ничего. Однако, память безжалостна и, стоило вспомнить, стоило обжечь широко распахнувшиеся глаза солнечным светом, увидеть свою новую действительность, как внутри прекрасного измученного тела проснулась и сама Эвил Хазборг.
Эвил, которую не сломила морская пучина. Эвил, которая десятки раз пировала с подводным Королем и выходила сухой и с пустым кубком в руке. Эвил, которая не ожидала удара в спину с такого близкого расстояния.

Она огляделась, чуть прищурившись, охватила всю картину разом, почувствовала, как впиваются ногти в ладони, а губы дрожат в зловещей улыбке. Нет, ее новый наряд и беспомощность, в декорациях которой она провела неизвестно сколько дней, её не смущали. Когда добрую часть твоей команды составляют просоленные насквозь моряки, перестаешь заботиться о таких мелочах. Вот тишина, которую она успела возненавидеть, находясь в одиночестве слишком долго, вызывала теперь неприятные скрежещущие мысли.

Тем не менее Эвил села, облизала сухие губы, и медленно, наслаждаясь вернувшейся способностью двигаться, вынула одну из булавок. Трепетом в животе забрезжила надежда и улыбка будущего пирата стала шире. Тихо, едва касаясь металлом о металл, Эвил приладила острый конец булавки к замку на цепи, а фантазия уже делала свои наброски. На одном из них вторая булавка зловеще торчала из глазницы того, кто ее здесь запер.

Звуки наполнили узкий лаз, где встряли воительница и кузнец. Казалось, звонкая мелодия должна отступить, встретившись с тьмой, раствориться без остатка, но она продолжала звучать и на это время стихли вдруг все голоса. Больше никто не касался путников, не звал, не старался проникнуть в самое сердце. Отражаясь от стен, мелодия не просто была повсюду, она проникла в самое нутро кузнеца, не оставив там даже мыслей. Блаженное забвение окутало и Ревдис. Хотя она и продолжала играть, но чувствовала, что это уже не ее пальцы перебирают тонкий ствол свирели, не ее губы наполняют инструмент воздухом. Она так и не узнала, выпустила ли свирель из рук или продолжила играть, даже окутанная дымкой забытья.

Очнулись оба, ощущая морозный поцелуй на лице, лежа возле выхода из своей бесконечной норы, в глубине которой возможно всё ещё были их родные. Сейчас их не было рядом. Даже Нэйи. Словно земля впитала остатки воспоминаний и видений.
Снаружи смеркалось, рыжие тени горевшего неподалеку костра плясали на снегу. Лес был незнаком. Сросшиеся верхушки деревьев почти не давали взглянуть в темнеющее небо. Воздух, недобрый, плотно пропитанный чарами и проклятиями, казалось, можно было потрогать и брезгливо отбросить на белеющий снег.
Промерзшие насквозь и пропитанные лютой ненавистью деревья неласково уставились на явившихся без спросу.
Те, кто был здесь до них, наверняка плохо закончили: в нескольких шагах от норы догорал небольшой драккар. Он-то и давал отсветы, достигшие подземелья, из которого выбрались только что стражи Эрве Ордал.

- Ну что же вы, Штарланд, так рано про горе заговорили. Видите, загулять у них люди могут, территории исследовать изволят.

Эра подумала, что проживая здесь, она бы тоже отправилась исследовать. Вышла бы однажды утром по грибы и собирала бы их аж до столицы.

- Сразу договоримся о результате, который вы от нас ждёте. Найти живым или мёртвым пропавшего, - будничным канцелярским голосом принялась перечислять Эра, - истребить монстра, принести его голову, принести целиком? Чтоб не было потом: «ах, они просто загуляли. Спасибо, что нашли. Вот вам шиш и баранья нога».
- Поэтому половина оплаты до. Половина - после. В любом случае.

Эра явно говорила с отсылкой на прошлый опыт и церемониться с крестьянами не собиралась. Она свою часть договорённостей всегда исполняла, а вот заказчики попадались разные.

- И нам потребуется проводник до ваших охотничьих мест. Который знает, за какой конец топор держать.

Тон, которым Эра чеканила слова, возражений не терпел. Видно было, что почтенный возраст и статус старосты ее волновали не больше, чем горшок в его печи.

Эра совсем не мелодично зарычала, оскалившись, вторя скорее волку, нежели барду. Надо сказать, держалась она хорошо, только страшно побледнела и как будто больше сосредоточилась. В глазах же то ли отразились. то ли вспыхнули злорадные огоньки. Кажется, она была уверена в победе не меньше вожака стаи, что повис у нее на ноге.

- Отойди, - зарычала она Штарланду и, больше не предупреждая (кто не спрятался, сам дурак), она вложила всю свою злость и адскую боль в новый поток огня.

Всю дорогу Эра шла в относительной блаженной тишине, слушая лишь шелест чужих шагов, пение птиц да редкие звуки клацанья оружия о доспех Штарланда. Она держалась отстраненно, зная, что силы еще пригодятся и поговорить они всегда успеют. Кто знает, может это последние минуты тишины в ее жизни.

Спустя какое-то время она, к сожалению, оказалась права.

И ладно, если бы причиной тому был могущественный колдун или отряд лесных чудовищ. А тут... раздражение - то же, покоя - как ни бывало, а ни тебе славы, ни денег, ни победы. Лишь чересчур любопытный сопляк, который кроме своей капусты ничего не видел. Эра накинула капюшон, надеясь, что маскировка поможет, но не вышло. Обработав низкорослика, мелкий заметил и её. И вот задать бы ему направление прямиком в деревню поступательным движением под зад, а вроде и жалко. Что он в жизни-то видел?... Капусту, морковку, бабушку. Теперь вот и их еще пытается извести своим любопытством.

- А вы лучница, да? Метко стреляете? - все свои вопросы он начинал с бесячего "А". Будто специально.
- Чесночница, - буркнула Эра, уже зная, что его не остановить. Значит, следовало экономить силы и не раздражаться попусту.

- А похожи на аристократку, - заметил он, заглядывая ей под капюшон.
- Ага, - удивляясь, что хоть что-то еще сохранилось в ней от прошлой далекой жизни, хмыкнула Эра, - просто много их сожрала на завтрак, теперь и у меня - знатная кровь внутри, - оскалилась она, но парень был бесстрашен. Такие долго не живут, но подвиги их поистине смелы. Безрассудны, но смелы.

- А зачем вы наёмницей стали?
- Скучно было. И деньги люблю, - пожалуй, впервые честно ответила Эра и задержала на парне взгляд, мол, "Что-то еще?".

О себе она не слишком распространялась и в отряде, однако наемники могли заметить, как бойко она торговалась, получая задание, выбив каждому еще с десяток монет. Ловкое обращение с огнем тоже не осталось в стороне, однако как о наемнице о ней почти ничего не было известно: восемь лет промышляла этим ремеслом, боевой маг огня, лук зачем-то за спиной, манеры аристократки, пусть и чуть испорченные долгой службой с не самыми высокопоставленными соратниками. Излишняя собранность могла говорить и о том, что Эра присматривалась к новым спутникам также, как и они к ней, не желая раскрывать все карты незнакомым, по сути, людям. И не только.

Женя, не встретив сопротивления, профессионально осмотрелась на предмет заветных дверей.
- Тату, тату, - почти не отвлекаясь на девушку, подтвердила она кивком, едва взглянув в альбом.
- Туалет? - о, антиполиглот Злобина была уверена, что туалет, как и интернет, слово международное и причина тому - потрясающая востребованность обоих.

Силы окончательно покинули следопыта. Порой ему казалось, что он действует быстро, разжигает огромный костер, но вдруг обнаруживал себя с трутом и огнивом в руке лежащим навзничь. Вставал снова, чувствуя прилив боли, неистовой, вгрызающейся в спину и руки. Собирал, теряя осознание времени, хворост и снова заставал себя лежащим с охапкой веток на промерзлой земле. Сквозь бред мерещилась черная птица, кружащая над его телом, будто в поисках возможности поживиться скорее. Вот-вот и рядом окажутся волки, а то и медведь пожалует, встанет во весь рост и ухнет со всей силы, когтями вспарывая окоченевшее тело. Это придавало сил. В конце концов огонь всё же занялся, едва не подпалив одежду. Драккар горел неплохо. Или Лешату так казалось? Тепла от него было немного. Почти вовсе не было. Напротив, холод, влажный и липкий, пробегал по всему телу. Хотелось лечь возле костра, обнять горевшие доски...

Лешат очнулся от сильного жара. Лицо пылало от близости костра, но еще больше пекло правую ладонь, в которой раскаленная от близости огня покоилась отцовская гривна. Словно никуда он ее не выкидывал. Словно она возвращалась к нему вновь и вновь.
А по другую сторону костра, неподвижная высокая фигура в белом наблюдала за корчившимся на земле следопытом. Возле костра лежала шкура медведя. Отброшенная то ли самим Лешатом (воспоминание о жестком мехе отчего-то еще чувствовалось в кончиках пальцев), то ли лежавшая здесь всё время, осторожно оставленная неизвестным гостем. Шкура приятно пахла дымом и домашним теплом.

Увидев, что следопыт пришел в себя, фигура зашевелилась, из-под глубокого капюшона, отброшенного назад, показались глаза и копна рыжих волос, увенчанная перьями птиц, пестревшая множеством кос, сверкающая тусклыми разноцветными бусинами. И бледное лицо.
Фигура предпочла не приближаться, лишь ненадолго подняла взгляд в небо и снова уставилась на Лешата.
- Ты идешь на поправку, - голос был совсем молодым, знакомым и незнакомым одновременно. - Но мне не выходить тебя посреди леса. Он требует жертвы за кошмар, что ты тут устроил. Придется убираться сейчас. Моя хижина неподалеку.

В стремительно темнеющем полуночном небе хорошо просматривался силуэт черной птицы, ожидавшей, когда Лешат останется один.

Поляна, на которой очутились кузнец да воительница можно было назвать обычной, только если глаза закрыть и больше никуда на всем белом свете не глядеть. Верно место это многие годы питалось соками, взгляду человеческому не видимыми, словно пролила здесь свою кровь сама Сиф. Оттого, куда не взгляни, всё источало силу, дотоле не виданную.

Цветы вдруг стали до того яркими, что резало глаза. Птицы, казалось, не просто свистели да чирикали, а что-то пели на неизвестном древнем языке, повторяя одни и те же слоги то громче, то тише. Земля дышала: то поднималась, то опускалась медленно морщинистая сухая ее грудь. От этих медленных волн кружилась голова. Деревья, что росли вокруг и которым повезло плодоносить и цвести круглый год, тихо шелестели листвой и шелест этот, больше похожий на шипение, сливался со странной песней - заклинанием птиц, убаюкивал и делал мысли медленными. У подножия стволов, источая горьковатый аромат, прячась в мягкой траве, покачивались шляпки грибов*, ядовито красные, пурпурные, голубые. Приглядевшись, можно было увидеть сеточку сосудов под яркими шляпками, по которым, словно кровь, струились из-под земли сверкающие нити силы, что захватила эту поляну раз и навсегда. Словно золотые волосы богини плодородия, глубоко проникающие в недра земли и несущие оттуда мощь, неподвластную человеку.

Ревдис видела, как эти золотые сосуды сетью разбегаются под землей, напитывая всё живое, проникая в сердце водоема, расходясь к корням, протягивая нити к ним с Ингваром, словно чувствуя, что там, внутри двух человеческих тел уже поселились капли силы, связывающей всех воедино.

Ингвару же открылось, что яма в земле, через которую они оказались здесь, никуда не делась. Зияла то ли берлогой, то ли широкой полостью под корнями деревьев, что окружали поляну, да только не забыл он еще, как летели все трое кубарем вниз. Вдруг теперь наверх карабкаться придется? Под землей, что пронизана корнями, пропитана странным элексиром богов, делающим всё вокруг невероятно живым и ярким.

Земля, в которую опустилось тело Кэйи, была теплой. Словно днем и ночью ее грело солнце. Источник, что так чудесно помогал исцелить раны, тоже был теплым, а значит под этой землей жгли костры слуги Хель. Старики говорили, что такие места встречаются, но ни Ингвар, ни Ревдис раньше не видали их своими глазами.
Одно хорошо - быстро разложится мертвая плоть, да и провалится сквозь землю к дочери Локи. Туда ей и дорога.

Путь теперь снова лежал в зимний лес. Да наверное и правильно оно: попользовались кузнец и воительница милостью богов - пора и честь знать, а то ведь и спросить с них могут. У Ингвара вон - горло так прочистилось, что хоть пой. Поди еще скальдом станет. А Ревдис теперь хоть заново жизнь начинай - небось ни один мало-мальски сообразительный бонд, а то и вождь, не пройдет мимо ее молодости и красоты.

В общем, отправились. Да быстро поняли, что снова неладное что-то творится. До окраины безразличного холодного леса было рукой подать, но Ингвар с Бабочкой всё шли и шли. Вот, кажется, еще пять шагов и будут они вновь ёжиться от мороза, а нет - всё также окраина близко, но далеко. Идут-идут, а не дойдут никак. Да во все стороны так.
Оазис же безмятежно переливается всеми красками. Только птицы то ли поют, то ли смеются над ними. А слуги Хель всё бросают дрова в свои огромные костры под землей в ожидании воинов, погибших бесславной смертью.

Нетрудно было, в общем-то, понять, что говорила гостеприимная дамочка. Женя, не торопясь, напиток употребила (пока пила, думала, как диалог продолжить), а потом снова за своё.
- Я из Москвы. Россия. Москва. Понимаешь? - повышая голос, чтобы ее лучше поняли, старалась Злобина. Языками не владела, так хоть голос был громкий, природа не обделила.
"А вдруг я померла?" - впервые дотопала до Злобиной неприятная мысль. - "А это рай. Или ад..."
Определиться по ощущениям она не смогла, потом решила, что всё равно атеистка, если уж по-честному, и решила еще поговорить:
- Я шла, - она встала и сопроводила свою речь пантомимой. - Шла, понимаешь? - размахивая руками, топала Женя на месте. - Потом дверь. ДВЕРЬ! - показывая на дверь, Злобина нарисовала такую же в пустоте, открыла ее и шагнула.
- Там, - она показала назад и вышла обратно из воображаемой двери, - было жарко, - провела она рукой по лбу и потрясла футболкой, показывая, что вспотела. - А тут, ТУТ, холодно, бррр, - имитация мороза ей удалась лучше, - и снег, снег, - она метнулась к настоящей двери и открыла ее, показывая снег.
- Я что, умерла? - интересно, как в Испании показывают смерть? Скрестить руки на груди, закрыть глаза и свесить язык достаточно?

С Папой было приятно сотрудничать. Эмери так ему и сообщила, усмехнувшись под маской и сверкнув недобрым огоньком в глазах. Кинжал был хорош, демоница любовалась алым лезвием с гордостью, словно ребенок, который отыскал настоящее сокровище в груде хлама. Да, она отвалила за это сокровище достойную сумму, но это не умаляло его зловещей красоты и предвкушения, которое Эмери испытывала, когда представляла, как сила покидает какого-нибудь могущественного колдуна и наполняет ее жилы живительным превосходством. Памятуя о потерях в своем последнем бое и шепча проклятия в сторону Призрака, она тут же озаботилась, чтобы приладить лезвие к своему протезу. Так-то оно понадежнее будет.

Довольная приобретением, она даже не приказала лишить Зеленку яиц за эдакое неуважение. Трус недобитый. Плеть выглядела мерзко и наверняка прикасалась к спинам праведников. От этой мысли демонессу просто выворачивало, однако хорошие вещи в пустыне просто так не попадаются, а святой кнут с кусочками святых жоп ей иметь не пристало. Пришлось тратить силы, чтобы вещицу осквернить, да так, чтоб наверняка вышибало из противника всю дурь, то есть настроение. Седрику-Гаспару тотчас было поручено передать Аладдину приглашение явиться. Эмери злобно хихикала, представляя себе лицо офицера, которого призвали исполнять долг. Теперь ей предстояло поучиться еще и у него, правда, демоница отчего-то была уверена, что заноситься, как Логан, он не станет: возраст не тот и предыдущий опыт взаимодействия, кхм, так сказать, внёс коррективы.

***
- Так, - весомо произнесла Эмери для себя самой. - Новое ощущение ей не понравилось, главным образом потому что пришлось признаваться себе в неверных решениях и самой же их менять. Хорошо хоть ещё не приказала выступать.

- Так... - когда отпустило, демоница принялась мерить шагами палатку и перекраивать план. Когда решения были приняты, она пригласила Келнозза и безапелляционно сообщила тому, чтоб отправил часть разведчиков в жерло пещеры, а с остальными расположился за холмом, готовый атаковать противника издалека.
Харе было поручено отправить четверть воинов на разбор черного входа, а остальных стеной поставить между ней и главным входом. Сама Эмери расположилась за стеной из вояк вместе с Аладдином.

Всё больше деталей открывалось пытливому взору Ревдис и Ингвара: на территории оазиса был небольшой пруд, вода котором исходила паром. Горячий источник... Когда в последний раз такое случалось с их телами?
Безмятежно пели птицы, вкусно пахло какими-то, наверняка, съедобными плодами. Источающая влажный густой аромат трава так и звала расположиться после долгой дороги без привала. Прохладная ключевая вода из ручья обещала утолить жажду. Видимо, боги всё же сжалились. Но не над всеми...Где сейчас Лешат? Где Бьёрн? Почему им не позволено видеть такую красоту? И Кэйя...
Осмотр девушки показал, что она не так давно умерла. Наверное, еще во время боя Ревдис - не зря ей почудилось, что как-то неестественно болтается голова бедняжки.

Костёр потух, а мертвым по-прежнему было всё равно, разве что нога теперь не дожарится и если они планировали её съесть, то ужин тоже отменился. Быть может, план Бьёрна и сработал бы - умрунам надоело бы играть в молчанку и они поведали бы хольду о своей нелегкой нежизни.
Вот только со стороны леса послышались шаги и знакомое лязганье доспеха. Тот, кто шел сюда, к костру, не скрывался и не боялся, а судя по шагам подходивших было, как минимум, трое. Неужто соратники решили отыскать Бьёрна? Из-за деревьев вскоре и правда показалась Ревдис и Ингвар, да только увидеть Бьёрна на поляне они никак не ожидали, потому что прямо на него из леса, звякая оружием, вышел он сам, Бьёрн. Видневшийся из-за их спин Лешат и вовсе остановился, как вкопанный. Белый маскировочный плащ его, еще целый, скрывал фигуру следопыта, но даже так было понятно, что он перехватил оружие покрепче. Где-то неподалеку, наверняка, прицелилась в мертвецов Гейра.

Ревдис, Ингвар

Ревдис, что влетела в берлогу следом за Ингваром, не обнаружила там ни кузнеца, ни Кэйи. Правда, на то, что бы понять это, у нее был лишь краткий миг. Затем и она резко ухнула куда-то вниз - сама земля разверзлась, чтобы поглотить ее...

***
Ингвар едва не выпустил из рук девчонку, когда они одновременно качнулись вперед, да так и отправились кувырком вниз, проваливаясь слой за слоем, не иначе, как в Хельхейм. Необычное свойство берлоги догнало его уже в процессе полета. Ревдис тоже.

***
Приземление вышло мягким и красочным. Часть леса, куда их выкинуло после непродолжительного полета, пестрела цветами, зеленой лужайкой, оглушала пением птиц и стрекотом цикад. Деревья, ожившие от зимней стужи, не жаловались, скрипя промерзшими ветками, а мягко шелестели настоящей изумрудного цвета листвой. Где-то рядом даже журчал ручей. И всё это бросилось им в глаза и в уши, ошеломило ароматами и теплом, которого давно не видели в родных краях.
Лишь где-то вдали виднеющийся хмурый лес, обступивший оазис со всех сторон, напоминал соратникам, что чудо не вечно.

Лешат

Следопыт успел лишь отойти на несколько шагов, когда услышал, увидел и учуял одновременно приближение йотуна. Тот выдвинулся всей громадой из мерзлого леса. Своего леса. И наверняка услышал тайное желание Лешата избавиться от боли, потому что последнее, что следопыт видел, была огромная миска, которая отчего-то падала на него с воздуха.
А последнее, что всплыло в памяти прежде чем Лешат погрузился во тьму, была красавица-мать и ее испуганные глаза. Ровно с таким же выражением она смотрела на маленького Лешата, когда тот, оступившись, летел носом в землю.

Вряд ли йотун видел их - скорее чувствовал. И потому шел по следам безошибочно, сотрясая землю под их ногами и приближаясь, судя по оглушительному, закладывающему уши топоту, всё быстрее. Вскоре они уже бежали, едва не падая в сугробы с узкой тропы, надеясь, что путь выведет их не к поляне или крепости. Еще немного и кто-нибудь отстанет, отвлекая йотуна на себя и спасая остальных. Наверное, Ревдис, ослабевшая от кровопотери, вновь предложит в жертву себя. А может, оставить йотуну Кэйю? Она скорее всего не выживет, если уже не мертва.

Однако ни благородному подвигу, ни подлости не суждено было свершится. Один проникся молитвами следопыта и дал им еще один шанс. Лешат заметил берлогу, в которой, как правило, можно было укрыться четверым, если чуть потесниться и выгнать медведя. С виду берлога была не жилой - живых зверей почти не осталось и пустующих берлог в последние месяцы прибавилось. Да и разбираться особенно не было времени. Ближайшие деревья стали ломаться, рушиться едва им не на головы. Решение стоило принимать стремительно.

Лешат, Ингвар, Ревдис

Девчонка безжизненно болталась на руках у Ингвара, но кузнецу не досуг было проверять, дышит ли та. Согнувшись под тяжестью своей ноши и ее тела, он едва мог бежать. Если вскоре не найдется какая-нибудь берлога, где можно, наконец, отдохнуть, долго он не протянет.

Следопыт запомнил путь, который указывала им птица и направление, куда та направилась, да вот беда - именно оттуда и топал йотун. Земля вибрировала и содрогалась, почти сбивая с ног, деревья, которых чудовище не щадило, пробираясь за добычей, принялись ломаться и падать.
Против такого ни одно оружие не подействует, только магия или другой такой же йотун. Да еще и ожоги принялись мучать Лешата, стоило девчонке потерять сознание. Теперь боль от них стала едва ли не сильнее, чем до ее появления - может, прихватил мороз, а может, близость опасности, напротив, разгорячила кровь.

Кровь и не думала останавливаться, руку стоило бы завязать, да куда там - разве было у Ревдис время рыться в пожитках и искать нужные травы? Бежать, бежать наугад в неприветливый лес. Искать знаки от богов и не находить. Думать о потерянном времени, о шагах, что могли бы приблизить их к вёльвам, а не отдалить. Бежать придется в ином направлении, делать огромный крюк, но к этим горестным мыслям добавились еще две: слишком обмякшее тело Кэйи, глаза ее, едва прикрытые веками и отсутствие Бьёрна.

Бьёрн

Когда перстень оказался на пальце, в кожу и мясо под ним что-​то вгрызлось, причиняя боль, как от укуса кота. Камень тут же окрасился красным. Перстень стал мерцать и, наконец, стал гореть красным цветом, сжимая палец, подстраиваясь под его толщину.

Конечно, йотун побежит туда, где больше добычи. Что ему маленькая точка, которая, пригнувшись, удалялась от места хольмганга, теряясь под заснеженными ветками деревьев. Йотун топал с той стороны, куда улетела птица, на поляне Бьёрна тоже не ждали с бочонком эля, трое его бывших соратников с бывшей рабыней, один за другим бежали по новому маршруту, который следопыт, возможно, прокладывал наугад. Путь Бьёрна лежал в единственном направлении, где он не встретил бы всех вышеназванных. В том, где находилась крепость. Не худший выбор - вернуться обратно. Да еще с таким кольцом.

В бардачке Ник обнаружил не распечатанную упаковку презервативов. Впрочем, вскоре появилась и Эмили. По звонкому стуку ее каблучков и шляпе, снова скрывающей половину лица, было неясно ее настроение.

Она подошла к водительскому сидению с неоднозначным намерением усесться за руль. Но остановилась, облокотившись на дверь.
- Ты зачем ребёнка убил? - серьезно и жестко спросила тётушка.

- Я хотел проверить намерения Милоша. - Ник постарался увидеть глаза тёти из-за полей шляпы.

- Адрес у меня, - не меняя тона, обрадовала племянника Эмили. - Однако Сакр сказал бы его и так. Ты слишком затянул с демагогией. Вопросы?

Ник замолчал ненадолго.
- То есть если бы я просто потребовал от него адрес пригрозив проблемами, то всё вышло бы и без убийства?

- Двигайся, я за рулём, - прежде чем ответить, Эмили заняла место водителя. - Посчитаю этот вопрос риторическим, потому что ничего глупее в жизни не слышала.

- Ты злишься? Потому что тебе хотелось бы продолжить разговор с маленькой леди? - Потом Ник еще на секунду замолчал направив взгляд в себя - Нет. Потому что сохранив жизнь девочке мы могли бы найти союзника... - Ник глянул в лицо Эмили - Нет. У тебя есть принцип не убивать без причины, особенно детей? - Ник посмотрел в глаза тёте.

- У меня есть принцип не убивать непонятно чьих детей. Лишние проблемы нам сейчас нахер не уперлись!
Эмили ударила по рулю. Мат и несвойственное ей проявление эмоций выдали её с потрохами. Что-​то злило её и очень сильно.

- Ник, нам нужно пересесть в другой автомобиль и выкинуть телефоны, - неожиданно предложила Эмили, погладив своё имя, выгравированное на руле. Теперь она выглядела скорее сурово, нежели раздраженно и явно собиралась сказать что-​то ещё, но передумала.

Ник захотел спросить что Эмили собиралась сказать и даже вдохнул воздуха для вопроса, но остановил себя. Наверняка у тёти были причины остановиться и если он спросит то скорее всего Эмили еще больше разозлиться. А Ник не хотел расстраивать тётю.
Ник подумал о том что тётя расстроена. Он был не очень уверен, но в пользу этого говорило то как тётя утишила свой гнев. Обычно люди которые злятся наслаждаются этим чувством и почти никогда не переходят к суровости, тот же Милош. Однако те люди которым было больно выплеснув гнев обычно возвращаются к жесткой сосредоточенности.
Поэтому Ник просто кивнул.

Звуки боя: глухие удары, деревянные раскаты, гулкие железные объятия - разносились на всю округу.
И если богам будто бы было всё равно, существовали в проклятом лесу те, кому суета живых была не по нраву.
Гейра, что подала знак Лешату ещё в начале хольмганга и отлучилась, так и не вернулась. Ее что-то насторожило и, наверняка, не зря.

Бьёрн и Ревдис сцепились не на шутку. Только сейчас стало ясно, что силы их равны. Щит уткнулся в щит. Каждый укрывал собой опытного воина и со стороны действительно казалось, что остаётся только ждать, когда один из них останется без сил. Или пока не упадут, замерзнув, зрители.

Однако, возможно, богам надоело наблюдать и они решили вмешаться, а может герои слишком долго шумели, выясняя, кто прав и оставаясь на одном месте. Хотя... лучше бы боги продолжали пировать в своих чертогах.
Внезапно словно бы с небес под ноги сцепившимся воинам упало с глухим стуком нечто тяжелое и влажное. Голова Гейры, судя по открытому в крике рту и широко распахнутым глазам, была оторвана от тела одним умелым рывком. Ни удар топором, ни острый кинжал не оставили бы таких ран. Скорее всего охотница даже не поняла, что именно произошло. Тело Гейры за головой не последовало.

Спустя мгновение земля содрогнулась от поступи чего-то большого и даже не думавшего скрываться. Оно шло на звуки боя и каждый шаг заставлял землю испуганно вибрировать, а деревья - терять иней с веток. Снова послышался треск, но не ломаемого хвороста, а веток и даже стволов. Каких размеров йотуны да и существуют ли они на самом деле, не знал никто. В отряде даже ходили шутки, что йотунов придумали специально, чтобы воины Эрве Ордал не заходили далеко в лес. Одно стражи знали точно - ничто и никто из живших в лесу не создавало столько шума.

Эмили сохраняла видимое спокойствие, лишь захлопнула недовольно портсигар, вернув туда свою сигарету - ее она не забудет также, как маленькие бусинки рассыпавшихся слов и намеков Сакра, прежде хранившиеся в шкатулке ее терпения.
Внутри же она ликовала - наконец хоть какое-то приключение в этой череде оплаченных смертей. Наконец, кто-то выбрался и по их душу. Размять косточки теперь точно предоставится случай.

За диалогом Милоша с Ником она наблюдала уже с нескрываемым интересом, не вмешиваясь. Да, Ориэн отправил Ника вместе с ней, но явно не нянчиться. Пусть покажет, на что он способен - не только в кровавом искусстве, но и в дипломатии. Если бы Томсоны резали всех подряд, не спрашивая, то давно бы уже нажили врагов побольше, чем есть сейчас.
Гавкать по команде - хорошо сказал, надо передать Ориэну при встрече - и правда было не под стать Томсонам.
Косточка, конечно, вкусна - какой-то человек с какой-то информацией о каких-то Лисах. Призрачно, любопытно.
А вот с услугой всё буднично - вот она, перед их глазами - тысячная семья с неуплаченными долгами.

Возможно, Эмили вела бы этот диалог по-другому, но сейчас на поле большой войны разворачивалось некрупное, но дерзкое сражение между Милошем и Ником.
От нечего делать, она разглядывала будущих жертв. Семья солдата - игромана. Вечно Сакр всякой мелкотой занимается.

Эмили иногда разговаривала с тем, кого собиралась убить. Иногда от скуки. Иногда ей было приятно осознавать, что будет последней, кого они слышали. Убить всё равно придётся, так хоть поговорят перед смертью. Чудовищная бесчеловечность. Однако Эмили ведь обещала Нику испытание.
- Эй, - шепотом позвала девочку красивая улыбчивая тётя, свесившись с кресла, - как тебя зовут? Я тётя Эм.

Черная птица зависла средь верхушек деревьев, наблюдая за отрядом. Девушка, получив согласие следовать за ней, улыбнулась и проводив взглядом ушедшую за вещами Ревдис, нагнулась, чтобы поднять вновь упавшую рукавицу. Перстень, что блеснул на ее руке, прежде не видел никто, потому что та, другая рука, была всё время скрыта под белоснежный мехом. Он светился алым и был чересчур велик для тонких пальцев. Однако стоило девице выпрямиться в полный рост, как она тотчас упала лицом вниз в пушистый снег. Бьёрн всё же воспользовался дротиком. И поскольку воин не имел возможности прицелиться, дротик вонзился в затылок девицы рукоятью, тотчас лишив ее чувств, а, может, и убив.
Птица снялась с места и бесшумно скрылась из виду. Перстень замигал, словно умирающий уголек, и потускнел.

Умение удивлять было у Эмили в крови. Какой ты профессиональный убийца, если не умеешь удивлять?

По дорожке к дому приближался двухместный Ламборджини с откидным верхом, за рулём восседала сама Эмили, столь невозмутимая лицом, как будто приехала на бронированном авто под охраной с воздуха. То ли она фаталисткой была, то ли знала что-то такое, из-за чего ее широколицую машинку не посмеют тронуть.
Черный брючный костюм, небрежно накинутый на одно плечо пиджак, широкополая шляпа, скрывшая лицо наполовину и неизменная маленькая сумочка, ремешок которой был больше похож на золотую проволоку. Высокая, тонкая, с прямой, как доска, спиной, Эмили не торопясь, шла по дорожке к дому. Этот раздражающе медленный шаг позволял разглядеть всё, что ее интересовало.

- Лидия, - не раньше, чем она оказалась рядом, шевельнулись полные, густо накрашенные красным, губы. Улыбка - роскошь, которую Эмили редко себе позволяла и уж точно не на семейных сборищах. - Супруга подадут на ужин? - губы скривились, выражая недовольство. Уж на что, а на негативные эмоции Эмили не скупилась. Может, потому и была такой стройной - ничего не держала в себе.

- Омайо, - не дожидаясь ответа от Лидии, Эмили прошла чуть вперед и протянула старику руку, с которой одним легким жестом сняла дорожную перчатку. Признание, которого удостоился только он. Перчатка вернулась на место, а кислая усмешка, которую Маркус знал с детства, уже предназначалась ему.
- Возраст не щадит тебя, Маркус. Но ты молодец, держишься, - взгляд где-то там, под широкополой шляпой, быстро перебежал по всей фигуре брата, с ног до головы и Эмили, посчитав, что выполнила сестринский долг, двинулась дальше.

- Детки, - белозубое приветствие, оценивающий взгляд, будто тетка занималась подсчетом единиц оружия на теле каждого племянничка.
"Дорогой, помни, профессионального убийцу отличает отсутствие видимого оружия на теле". Дорогим Эмили называла только Ника, да и то по праздникам. Племянник знал, что она видит каждую припрятанную гранату по тому, насколько плотно сжались ее губы.
- Ах, Джин, Джин... малютка Джин...- нараспев проговорила Эмили, обдав племянницу волной дорогого парфюма, ненадолго задержалась возле и также стремительно исчезла в дамской комнате для гостей.

Вопросов Эмили не задавала - вряд ли цель их визита останется в секрете, а торопить светские любезности было не в ее вкусе. Сейчас поиграют в приветствие и то, как они друг другу рады, потом сядут за скучный стол, где их будет ждать семейный ужин, к которому она не притронется и на десерт разговор о делах, после чего у всех начнется изжога, а у тех, кто не станет есть, подгорит что-нибудь другое. Всё, как обычно. Пока Эмили, как минимум, хватало самообладания, чтобы не задавать вопросов. Посмотрим, что будет дальше.

Казалось, девушка удивилась не меньше коваля. Всплеснула руками, тут же закрыла ладонями рот и по глазам было видно - улыбнулась восторженно. То и был ответ на вопрос Ингвара. Как-как? Как-то…

А вот Ревдис она слушала внимательно, серьезно. Когда разговор о мертвых соратниках зашёл, ровно в ту сторону посмотрела, где они находились, стало быть, знала, о ком речь и даже видела тех. Да только что с ними делать, видимо, сказать не могла. А не хотела или не знала - это вопрос.
Про путь-дорогу из леса она точно знала, потому как тотчас подняла голову и показала пальцев куда-то ввысь, где над головами отряда кружилась чёрная птица с горящим красным глазом.
«Птица летит» - показала жестами Кэйя, - «мы идём». И сделала шаг в сторону тропинки, по которой отряд ещё не хаживал, но которая, судя по картам, вела вон из этого леса в сторону Вёльвбринн. Стало быть, девчонка не заблудилась, знала дорогу.
А вот стоило ли ей доверять, решать воинам Эрве Ордал меж собой.

Девица внимательно смотрела за движениями Ингвара. Несмотря на то, что тот не уступал грозным видом Бьёрну, она не дёрнулась в сторону, когда он подошёл, а глаза блеснули скорее интересом, нежели увлажнились от ужаса.
Когда Ингвар задал ей немой вопрос, Кэйа помотала головой - не могу, мол, и вдруг взяла его за руку.

Кузнец будто остолбенел, смотря перед собой. Так продолжалось несколько мгновений. За это время на лбу у него выступила испарина, а лицо пошло пятнами, как если бы бледнело и краснело одновременно. Ингвар замычал что-то нечленораздельное, а потом, впервые для всех присутствующих издал несколько вполне похожих на речь звуков.
«Та…не…не…не..на…до»

Ингвар почувствовал себя словно в тисках. Крепкие руки держали его. Фигура в белых одеждах с наполовину закрытым лицом занесла над ним нож. Голова оказалась стиснута в чьих-то ладонях, рот насильно открыт. И тотчас язык обожгла такая сильная боль, что враз потемнело перед глазами. Когда Ингвар очнулся, он по-прежнему стоял перед девушкой и ему до сих пор казалось, будто у него нет языка.

Кэйа с сочувствием сдвинула брови и открыла рот: вместо языка у неё был ужасный обрубок. Тем временем Ингвар скорее почувствовал, нежели понял, что может сказать что-то простое и короткое. Будто дитя, что только учится говорить.

Бьёрн отошёл не настолько далеко, чтобы в мертвой лесной тишине не услышать незнакомый мужской голос, произносящий отдельные слоги.
Однако ещё кое-что привлекло его внимание. Среди белого неба и белых макушек деревьев ясно выделялся чёрный силуэт парящего над ними ворона. Может, сам Один решил присмотреть за везучим отрядом?

Когда струна внутри натягивалась до предела, Мария Карловна вспоминала отца и спрашивала, как бы поступил этот волевой человек, преданный родине и своему делу. Оказывалось, что он бы тоже не дрогнул, если бы пришлось стоять между тюремным чудовищем и добычей, на которую то нацелилось. Еще отец обязательно напомнил бы ей, что жалость нельзя мешать с допросом, а вот сочувствие - неотъемлемая часть ее, Машеньки. Как бы ни повернулось к ней бытие, расчеловечивания не должно случиться.
Потому Маша не позволила испортить безнадежной сутулостью свою аристократическую осанку, даже когда хмурая Онега сомкнула ее в ледяных объятиях. Ведь там, в глубине грудной клетки требовало свободно биться горячее молодое сердце. Разве что блузы и платья пришлось оставить до радостных и теплых времен. Теперь Машу, носившую простую прическу, только по осанке и узнавали. По осанке да по испытывающему теплому взгляду усталых глаз.
Мысли о возвращении в Петроград, как и об отъезде в Англию покинули ее окончательно, стоило изящным каблучкам стукнуть о промерзлую онежскую землю.
Только Верочка, верная машенькина подруга, иногда нет-нет, да и подмечала, будто та стала еще худее, молчаливее, сквозь прозрачную кожу прорезались острые скулы, а выражение лица стало такое - только иконы с нее и рисуй: сплошь смирение, покой и вера в свой выбор, несгибаемая, как спина Маши, аристократического происхождения...

Когда отряд, пробираясь к условному месту встречи, хрустел ветками и снегом, ни слова, ни крика не слышали они, да и свиста не раздавалось более. Воины и воительницы надвигались грозной стаей, готовые схлестнуться с новым врагом вопреки усталости. Увидев издалека Лешата, они уже поняли, что он не ранен снова и не окружен врагами и даже не держит наготове лук. На кого он смотрит, поначалу было неясно, но по приближении из белой поляны возникли очертания фигуры, не высокой и не крупной. Фигуры, которая была одета в белое и издалека казалось, будто та стала единой со снегом вокруг. Длинные белые волосы рассыпались по спине, а когда, заслышав шаги, она перестала смотреть на Лешата и обернулась, то все увидели деву, недавно еще совсем ребенка, годами чуть младше Хильд.

Она пытливо разглядывала прибывших с оружием наизготовку воинов, но казалось, совсем не боялась их грозных лиц, словно не понимала, что те пришли убивать.

Дольше всех она разглядывала Бьёрна. Да что там! Глаза ее широко распахнулись, тревога затопила их; она не в силах была отвести от лица хольда взгляд, а ему чудилось, что он видел деву раньше.
В многочисленных походах было много женщин, всех и не упомнишь, но семь зим назад он действительно привез вместе с добычей деву, белую, как снег. Вскоре она понесла да и осталась при его доме рабыней. Он не видел ее с тех пор, как стал стражем Эрве Ордал, но готов был поклясться, что семь зим назад она выглядела также. Если бы не этот животный страх в глазах, он бы ее не узнал - этим взглядом она встречала его и раньше, а вот голос ее, как не пытался, вспомнить не мог.

Дева тем не менее стояла на месте, не пытаясь бежать или бороться за свою жизнь. Никак не поприветствовав путников, она с трудом отвела взгляд и теперь безучастно рассматривала одеяние Ревдис, постепенно увлекаясь им, что воительница могла предугадать по тому, как теплел ее взгляд, разглаживалось и розовело враз побледневшее лицо. Еще чуть и всплеснет руками да попросит коснуться мягкого лисьего плаща Бабочки.
Сама же девушка была облачена в исключительно тонкой работы белоснежную меховую накидку с глубоким капюшоном, доходившую до самой земли и скрывавшую тонкую фигурку.

Следопыт отправился на поиски и вначале ему действительно попадались следы его соратников, да свои собственные, наверняка. Скорее всего были там и следы чужаков, потому как стоило Лешату удалиться чуть в сторону, как он увидел цепочку, которая точно не могла принадлежать никому из отряда, поскольку в этой части леса они еще не были. Следы были частыми и небольшими - подростка, женщины, может даже ребенка - стопа чуть больше ладони самого Лешата, а ведь человек или существо, наверняка, был еще во что-то обут.

Человек был один и похоже не ждал, что его станут выслеживать, поскольку, пройдя еще с пару дюжин саженей следопыт увидел в низине, в которую утекала дорога, фигуру. Она почти сливалась с ослепительно белым снегом и, сидя на корточках, пряталась за широким стволом замерзшего дерева, выглядывая из-за него в совершенно другую сторону, видимо, ожидая, что нежданные гости пойдут оттуда. Если не спугнуть, можно подобраться поближе.

Фигура была небольшой - действительно, подросток или низкорослая женщина, одетая легко во что-то столь белоснежное, что Лешат вспомнил увиденную однажды, еще когда солнце показывалось в этих землях, белку-альбиноса. Он тоже заметил ее не сразу, лишь когда наступил на уже успевшее остыть тельце.

Один, вопреки зову достойного мужа, остался безмолвен. Видимо, тоже не желал спугнуть добычу. Вот только кого он считал добычей - пятерку из Эрве Ордал или ту небольшую фигурку, присевшую, словно заяц, за деревом?

Следопыт вернулся с новостями: на бегу схватил свой лук и поделился увиденным. План его включал следующее - выстрелом спугнуть добычу на поджидающих в засаде стражей, как делали охотники с крупным зверем.

В глазах мертвых отражались лишь языки пламени, а навсегда застывший взгляд не выражал ничего, кроме равнодушия к живым. В погребальном костре тела исчезали медленно, было время, чтобы подкрепить силы, подобрать нужный скарб, погреться у огня и сказать бывшим соратникам напутственное слово, пусть оружие их и обернулось против своих.
После себя стражи оставили выжженную землю, горечью отдающее пепелище и погрузившуюся в непривычную тьму поляну. Лес молча наблюдал, не вмешиваясь. Ни звука не раздавалось из его глубин.

Разморенные теплом и сытной похлебкой, прошедшие долгий путь и измотанные неожиданной схваткой, верные хирдманы двинулись дальше. Поляна, исходившая дымом, неприветливая на вид, осталась позади, но всё еще была видна.
В тишине, разбавленной хрустом снега, вдруг ударил в уши неожиданно треск веток, словно кто-то ломал хворост для костра, не скрываясь, не считая нужным дождаться, когда стражи уйдут.
Почти сразу по глазам резанул яркий свет, сродни тому, что врасплох застиг бы Ингвара, покинь он темную кузню и выйди на белый от снега двор крепости. Всего несколько мгновений понадобилось глазам, чтобы привыкнуть и за это время на пятёрку воинов вполне могли напасть, но этого не произошло.

А лучше бы произошло это. Потому как остальное наверняка было бы неясно даже тем, кто общался с богами и слышал их ответы, приникнув пытливым взглядом к узелку с рунами.
За полночью вдруг пожаловал полдень, не желая ждать своей очереди целую вечность. Рассвело мгновенно, только глаза успели сомкнуть, да и только.

Но самое необъяснимое ожидало их позади, на покинутой только что поляне. Ноздри, предвосхищая увиденное, уже уловили аромат жареного мяса и дыма.
Огонь весело плясал на расчищенной от снега полянке. Расчищенной настолько, что темная земля проплешинами виднелась там и тут. Вокруг костра сидели трое - укутанные в шкуры и плащи громоздкие бесформенные фигуры. Наконечники копий хищно торчали в небо, подобно кронам окружавших их деревьев, расколотый надвое щит, залитый кровью, покоился тут же возле хозяина - то был Асфелт, они уже знали. На самодельном вертеле жарился кусок мяса - нога, которая так и не станет едой.

Мертвые так и не нашли покой.

ссылка

Уже восьмая машина останавливалась вровень с Женькиной, чтобы посмотреть, что там горит в салоне. Дым тянулся нескончаемо сквозь открытое окно с водительской стороны. Дымилась десятая сигарета за это утро. Дымился мозг Злобиной. Жопа подгорала от этой рекламы ебаной и рож, что едва не лезли к ней в салон посмотреть. В ответ Женя смотрела злобно, как будто с минуты на минуту собиралась доходчиво объяснить что-то важное про личные границы. Клубы дыма частично скрывали ее от водителей, что делало ее нервы крепче, а лёгкие дырявее.

Нервировал сраный таксист, что плёлся сбоку вот уже десяток километр. Ещё больше бесили мажоры на крузере, которые всякий раз тщетно пытались вырваться вперёд, но возвращались к соседству с ней.
Ехать между недоразвитым и недоразвитым было морально тяжело и потому Злобина отрывалась курением.

Случайно на счастье крутануть ручку приёмника не удалось. Малохольный голосок, поющий что-то про кометы, напомнил Злобиной случай с наркопритоном на прошлой неделе, где такие вот малохольные уже неспособны были ни на какие базовые человеческие функции, но пели тоненькими голосками всякую дичь, в то время как рядом тихонько разлагались трупы их товарищей.
Натюрморт Женькиной жизни, блядь.

Жара стояла, как в горящей избе, того и гляди крыша треснет. Хорошо, что есть сигареты - воистину, они лечат душу, в существование которой Злобина не верила. Так и говорила «Хуйня и бред». Фирменное выражение Злобиной, между прочим, гуляло по всему комитету.

- Мемемемеме, оферта-хуерта, - она стукнула кнопку «выкл», но промахнулась и заполонила салон Куртом Кобейном. - Ну хоть мудачьё это распугает, - затягиваясь по самый желудок и качая в такт головой, хмыкнула Злобина и выбросила очередной бычок в окно.

Она больше ничего не говорила, только кивала, ничего не видя перед собой от слёз. Вся ее горечь обрушилась на начальника охраны, когда они уже были снаружи:
- Я ведь сказала, что подам знак. Вы чуть не сорвали мне весь контакт, чёрт вас подери. Вы хоть представляете, как это было трудно?! - шипела Элис сквозь зубы, представляя, как странно выглядит научный сотрудник, когда злые слезы текут по щекам. Не дожидаясь его грубостей (воистину, серийный убийца чувствительнее этих блюстителей порядка!) она буркнула, - Где у вас тут женский туалет?

Элис чувствовала, как подкатывают к горлу рыдания, как прорвутся сейчас горной рекой слёзы, которых она не могла показывать ни бессердечному охраннику, ни системе, на которую работала, ни уж тем более сестре. Сестра! Стоит позаботиться о том, чтобы она была под охраной или хотя бы не выходила из дома, ведь неизвестно, что выберет маньяк, чтобы снова манипулировать ей. Теперь она понимала отчетливее, чем в самом начале встречи, что не Анна её больное место, нет. Это Дориан. Боже, как глупо! Как ужасно. И как честно...

Удары дубинок еще отзывались в ее голове и в теле, заставляя сводить судорогой челюсти. Элис согнулась пополам от слёз, оставшись одна. Почему так больно?! Почему ей всю жизнь так больно?! Интересно, что этот маньяк сможет у нее отнять? "Удиви меня, мудак".

Сколько она была в туалете, Элис не знала - дольше, чем обычно, но меньше, чем ей хотелось. В голове было непривычно тихо. "Пой, Элвис, сука, пой" - умоляла со злостью Элис, но даже король молчал. Приведя себя в относительный порядок, что означало просто вытереть слезы, высморкаться и умыть лицо, Элис вышла. Избегая встречаться с кем-либо глазами и уж тем более выслушивать экспертное мнение начальника охраны, она шла по унылым коридорам и ей казалось, что она всё еще слышит удары дубинок о тело.

- Д-да, спасибо, - рассеянно отозвалась Элис в ответ на пожелания бездушной машины и вылезла из автомобиля. Именно вылезла, цепляясь за дверь и проем, словно была грузной теткой, которую засасывало обратно. Она ещё не подготовилась, как следует, но, как говорится, встреча с военными любых мастей очень отрезвляет. По крайней мере напоминает, кто ты и зачем здесь.
По легенде для них Элис была научным сотрудником и рассеянность, с которой она представилась, вполне можно было списать на это.
Уже через пару минут она собралась и, нахмурившись, слушала инструкции. Тем временем где-то на заднем фоне уже начинал петь Элвис. Это был ее приём. Чтобы не уйти полностью. Не отдаться и не отдать всё сознание целиком. В тот день, когда она умерла, мама слушала Элвиса.

Take my hand…
Take my whole life, too
For I can't help falling in love with you

- Да, не впервой, - уверенно кивнула Элис. Ей не впервой общаться с маньяком. - Поняла вас, - коротко отвечала она, пока в голове звучал проигрыш, а на фоне маячила фотография убийцы двенадцати девушек.
- Скажите, какой скрытый сигнал я могу подать охране, чтобы они были готовы входить с минуты на минуту? У меня свои методы, но они могут как разговорить, так и спровоцировать заключённого. Обычно я чувствую, когда преступник на грани, - глядя прямо перед собой говорила заготовленную речь Элис.

Wise men say
Only fools rush in
But I can't help falling in love with you

По второму кругу пел Элвис, когда Элис входила внутрь. Пришлось сделать звук погромче, чтобы заглушить липкий страх. Теперь она психолог. Не научный сотрудник. Психолог. Психолог.

Shall I stay?
Would it be a sin
If I can't help falling in love with you?

Голос Элвиса прозвучал совсем рядом. Голос маньяка и голос любимой маминой поп-звезды вибрировал одинаково и потому она не сразу поняла, что говорит именно он. Звук пришлось убавить.
- Здравствуйте, Дориан, - спокойно, никуда не торопясь поздоровалась Элис. - Я Элиза Стоун и мы с вами не встречались, - мягко улыбнулась она.

Расположить к себе, дать понять, что он ей симпатичен.

- Могу я задать вам пару вопросов? На самом деле двенадцать, - словно извиняясь, усмехнулась она уголком рта и развела руками.

Черт, у неё же нет даже блокнота! Ответы она запомнит. Даже нет. Не запомнит. Почувствует и запомнит. Однако это может быть подозрительным.

But I can’t help…

Ожоги были из тех, что легко поддаются умелым рукам знахаря. Ревдис же лечила столь быстро, что казалось, будто у неё было четыре руки - Лешат даже не успел закоченеть. Только вот жар сражения вскоре сменился лихорадочным ознобом, сквозь который мнилось следопыту, будто касаются его ожогов не только прохладные сухие руки женщины, но и теплые ладошки поменьше, да и разговор Бабочка, кажется, вела не с ним.

Времени наблюдать за искусством, облегчающим жизнь воина, у остальных не было. Место, где проливали кровь славные стражи Эрве Ордал, запомнило их боль и даже аппетит здесь будто бы поубавился, уступив смрадному запаху. Проиграв очередную битву, стражи стали вести себя, как настоящие покойники - вонять и разлагаться. Тем не менее, погребальный и обеденный костер решено было возвести на одной поляне, которую обступили со всех сторон любопытные чернеющие во тьме стволы деревьев. И как не видели те давным-давно своих листьев, так и лес содрогнулся удивленно от человеческих голосов, отвыкнув от жизни.

Покуда Ингвар кашеварил, подбрасывая в костер ветки, собранные возле поляны, Бьёрну пришлось отлучиться чуть дальше - исполинский костер требовался для умертвий, чтобы вновь не восстали те и не отправились мстить по следам живых. Бьёрн был из той породы викингов, что обладают звериным чутьём - загривком чуют, если есть поблизости враг или еще подвох какой. Сейчас лес молчал, снисходительно наблюдая, как могучий воин ищет бревна покрупнее, но казалось, будто из темноты смотрит за ним что-то не столь равнодушное.
Лишь единожды повезло Бьёрну. Последний удар топором уложил еще одно бревнышко на землю и вместе с ним почудилось хольду движение. Увидел он краем зрения, как силуэт человеческий попятился, шагнул во тьму, слившись с ней и став бестелесной тенью. Тогда и осенило догадкой - быть может следы, которые он за пределами поляны увидел, когда за бревнами пошел, не только следопыту да лучнице принадлежат?...

Глаза Хальвдана были широко открыты, когда голова бывшего - бывшего ли? - стража откатилась в сторону. За секунду до того как голова вспыхнула силами Ревдис, Бьерну померещился во взгляде мертвого соратника злой огонь ухмылки - такой, случалось, появлялся в глазах Хальвдана, стоило тому выиграть схватку или вернуться из дозора с победой. Бьёрн видел этот огонь лишь раз, но запомнил надолго - в тот раз Хальвдан уложил его на лопатки. И пусть этому никто не был свидетелем, взгляд победителя мертвый викинг не унес с собой в могилу.

Лешату каких-то пару мгновений было тепло, как никогда за последний год. За такое долгожданное тепло можно было немного погореть. Потом стало жарко, послышался запах паленой кожи и меха - видимо, занималась огнем куртка, тлели брюки. В условиях вечного холода умереть от ожогов было меньшим злом, нежели остаться без теплых вещей. Удар его топора отвлек Асфелта, но был неточен. За жаром последовала жгучая боль в шее и вонь жженых волос - следопыту, что потратил драгоценные секунды на спасение Гейры, пыл битвы стал важнее жара собственных доспехов. Это лишило его добротного плаща, превратило куртку в бесполезный вонючий кусок кожи. Подоспевший Ингвар одним ударом снёс мертвецу голову. Сегодня топор кузнеца знатно напился крови.

На поляне стало совсем черно от крови. Воняло палеными волосами, кожей, гнилым мясом и дымом - костер постепенно угасал и стоило вернуть его к жизни, если трупы не планировалось забрасывать камнями. Бой был коротким. Даже на тренировках в крепости порой сражались дольше. Однако то, что убило стражей ранее, наверняка также обладало хитростью и мощью. Судя по ранам, их не загрызли волки и уж точно не холод стал причиной их гибели.

Тем временем окончательно стемнело и еще одной задачей стало больше - где устроить ночлег, отдохнуть от изнуряющего дневного перехода, тем более, что усталость после сражения с мертвецами уже давала о себе знать.

А ведь они были по одну сторону баррикад. Боролись, так сказать, с врагами монархии бок о бок. От осознания этого Машу едва не передернуло. Даже находиться в одном помещении с Судаковым было противно: и такие, как он, работали на государя? Чем же он лучше солдат, которые насиловали девушек в Петрограде?

Горечь пополам с гневом подобно болоту засасывали Марию Карловну. Она пока еще держалась на плаву, из густой вонючей жижи торчал нос, глаза, уши. Ими она и будет слушать крики узников. Глазами же - смотреть, как из них вместе с кровью выходят последние крохи самообладания и надежды на жизнь. А что? Сама отдала приказ вести их в тюрьму, сама теперь и смотри, не отворачивайся.
Маша всегда была к себе строга, теперь же и вовсе превратилась в эдакого тирана, ещё чуть - и станет Судаковым. Когда-то ведь и он был пухлощеким мальчуганом, гонявшимся за бабочками. Когда он понял, что может безнаказанно отрывать крылья живым людям? Может как раз в ее возрасте. Не поздно становиться палачом, Маша. Человеком - может быть. Но не палачом. Туда всегда дорога открыта, особенно сейчас, когда отверзлись врата в преисподнюю и лезет оттуда всякий мерзкий гад.

Невзирая на обувь, Мария Карловна облокотилась на стол, в аккурат напротив Сундукова и ядовито усмехнулась:
- На одной стороне работаем, Иван Филлипович, - не мигая, сообщила она в глаза палачу. - Или я ошибаюсь?
- Ведите задержанного Балдориса Петра Ансовича, - не дав возможности определить, риторический ее вопрос или нет, Маша выпрямилась, да на тюремщиков больше не глядела. Ей еще предстояло собраться перед встречей с тем, для кого она теперь - такая же тюремщица.

***
Когда Петра привели, Иессен не без облегчения отметила, что в этой комнате он впервые, а значит, был еще шанс, что сегодня отсюда он выберется невредимым.
Почему ей так этого хотелось, при том, что латыш мог оказаться действительным врагом? Маша ответа не знала. Знала только, что после знакомства с Судаковым на добрых и злых теперь людей делить перестанет.
Здороваться она тем не менее не стала, сразу к делу перешла.
- Петр Ансович, пообщались мы с Хайновичем, - сделала театральную паузу Маша, - и прежде чем я его позицию вам изложу, повторите еще разок, чем вы там с американцами менялись? А то я только часы, шубы, меха припоминаю. Да игрушки с самогоном. Кстати, чьи это вещи, тоже напомните.

Маша начала издалека, так сказать, всего-то с кражи, тогда как к выявлению классовых врагов стоило подготовиться морально или хотя бы дождаться, когда Вера, внезапно растерявшаяся, возьмет себя в руки и тоже ввернет в нужный момент шпильку, подловив Петра там, где она не сможет.

Бой шёл в относительной тишине. Только Бьёрн говорил и говорил с Хальвданом, словно так ему было проще принять, что мертвец не забыл приёмов, которым они друг другу изрядно портили жизнь на тренировках.
Тем лучше был слышен хруст ломающихся костей. Молчаливый кузнец обрушил свой топор на шею Хальфберга и голова викинга осталась лежать на чёрном снегу.

Перед тем как услышать это, Бьёрн эффектно ушел в сторону. Хальвдан не потерял самообладание из-за провального манёвра и потери соратника, и не только устоял на ногах, но и несколько шагов пробежал вперёд, не позволив задеть своё колено топором. Мог ли он испытывать ярость, увидев как его товарищ по оружию пытается лишить его конечностей? По его лицу, безусловно, было неясно. Однако щит в Бьерна он швырнул тут же, не задумываясь.

Асфелта же явно недооценивали. Молниеносно развернувшись, он ударил мечом в направленное на него копье. То отлетело в сторону Лешата, заставив его выронить горящее полено…на себя, отчего тотчас вспыхнул его прекрасный белый плащ. Всё случилось быстро: Гейру обезоружили и можно было бы вынуть стрелу да лук, но рядом вдруг вспыхнул факел побольше того, которым Ревдис собиралась поджечь бородача Хальфберга.

Асфелт же не остановился ни на секунду, замахнувшись мечом на безоружную Гейру.

Говорят, и после смерти викинг не забывает, за какой конец держать оружие, постоянно сражаясь на пиру у Одина. Сейчас отряд был этому свидетелем. Пусть и не в длинном доме у Одноглазого довелось сражаться, но боевые навыки у мертвых соратников были, как прежде.
Вот что ждёт стражей, если умереть в Кровавом лесу - вечная битва в вечной мерзлоте.
С теми, кого уже успел забыть.
Только ярость останется. Только инстинкты. И вынужденное бессмертие.

Кусок ноги боевого мёртвого товарища прилетел точно в цель. Хальфберг, чьё внимание изрядно отвлекла дева с копьем, пошатнулся и принялся сбивать огонь со шкур. Те оставалось только сбросить - так они вспыхнули. Что он и сделал. Под шкурами оказался кожаный доспех, иссечённый местами и открывающий страшные зияющие раны: в левом боку и на животе. Чёрные пятна крови залили весь доспех и кожаные штаны.
Хальфберг потерял время, что позволило Ингвару вооружиться.

А вот Асфелт времени зря не терял. Пока быстрокопейная дева удерживала его соратника и отвлеклась, швырнул обломок щита в ноги Ревдис, да тут же и увидел постигшую его неудачу. Щит пролетел мимо и упал возле ног Хальфберга.
Асфелт, никак не выдав своего разочарования, схватил покрепче меч и упав на снег пополз в сторону Бьерна, словно почуяв в нем самого сильного соперника. А может тот просто оказался ближе.

Куда лучше обстояли дела у Бьерна. Удар и возле его ног валяется предплечье могучего Хальвдана. Ни звука не издал мертвец, потеряв конечность. Даже взглядом не проводил любимый топор, лишь пригнулся, закрываясь щитом и им же попытался оттолкнуть Бьерна в костёр.

На глазах у Лешата и Гейры разворачивалось настоящее побоище. На небольшой поляне в непосредственной близости от костра метались шестеро. Стрелять, рискуя? Или вступить в ближний бой?

ссылка
Трое на трое - честная встреча, если не считать следопыта и охотницы с луками наизготовку. Так ведь и у лесных гостей тоже могли быть соратники, предпочитавшие засаду жаркому костру и ароматной добыче.
Запах жареного мяса кстати уже достиг ноздрей пробиравшейся навстречу костру троицы. В животе заурчало, грозясь выдать подходивших, правда Бьёрн и так вовсю лязгал доспехом, не думая скрываться.

С каждым шагом становилось понятно, что с этими тремя что-то не так - на звук они не оборачивались, да и вообще не шевелились. Костер же пылал, будто кто-то только что подкидывал туда дрова и ветки. Взгляду тем временем открылось еще кое-что - проплешины, казавшиеся голой землей на расчищенной поляне, были застывшей на холоде и потемневшей кровью.

Когда людей в шкурах стало возможно разглядеть, лица их оказались белы, а остановившийся немигающий взгляд ярко-синих глаз был по-прежнему устремлен в костер. Хальфберг. Асфелт. Хальвдан. Над огнем аппетитно исходил соком крупный кусок мяса. Размером с мужское бедро. Такой же кусок ноги отсутствовал у Асфелта, снег под ним был черным от крови.

ссылка
Напутствий больше не было. Провожать пятерку никто, кроме Хельги, не вышел: пара стражей была в дозоре, пара отсыпалась перед ним, да и невелико событие - каждые семь дней кто-нибудь да отбывал из крепости то на охоту, то на разведку, а то и на битву. Всякий раз прощаться - слёз не хватит. Примелькалось стражам крепости их ремесло, а с ним и погибель соратников, что ежечасно дышала в спины.
Лишь Хильд ненадолго возникла перед Бабочкой, наспех обняла ее и сунула в ладонь руну Райдо - оберег, который Ревдис не раз видела у той на поясе. Названная "повозкой" руна облегчала путь и задуманное осуществлялось без труда. Так говорили о Райдо. Теперь предстояло проверить её силу в походе.

***
Лес хищно ощерился голыми ветками. Путь, на который вступили стражи, холодно поблескивал инеем и льдом. Неприветливо касались голов небеса - как неласковая длань мачехи, в любой момент способная приласкать до крови. День был в самом разгаре. Солнце, если оно всё еще жило за толстым покровом серых туч, было еще высоко. Всякий производимый стражами шорох, сопровождался абсолютной тишиной, словно лес наблюдал за ними с осуждением, поджав ледяные губы. Птиц и мелких зверьков не видели здесь несколько месяцев - те либо не вынесли холода и сгинули, либо послужили пропитанием для хищников, что тоже цеплялись за жизнь. Но сейчас и они молчали. Гейра знала - так бывает, когда на охоту выходит самый крупный зверь. Считались ли тем зверем они или в лесу водился кто-то способный разом истребить пятерку крепких воинов, предстояло выяснить в ближайшие три дня. Ровно столько, если верить картам и Лешату, требовалось, чтобы добраться до старух.

Три ночи назад в этом лесу пропал отряд, но снег был ровным, точно стражи так и не добрались до леса или пошли напрямик, сквозь деревья, мимо троп и дорожек.

Дорога была столь однообразной, утонувшей в белоснежном саване и неестественной тишине, что отследить, сколько они были в пути, вскоре стало невозможным. По тому, как менялся свет, по сумеркам, что маленькими шагами стали подкрадываться к отряду, можно было предсказать скорую ночь и не менее пяти часов пути кряду. А еще скорый привал и ужин, мысли о котором уже вызывали сладостное предвкушение, способное усмирить бдительность.
Треск сучьев неподалеку услышали все: Гейра была привычна к повадкам здешних зверей, которые, сколько бы ни прятались, всё равно выдадут себя рано или поздно; Лешат много путешествовал один и слух имел острый, как и немой Ингвар; что же до Ревдис и Бьёрна, те слишком часто были в непосредственной близости от самого страшного врага - человека - и были привычны первыми реагировать на присутствие чужака за своей спиной.

Треск повторился громче, словно кто-то ломал хворост - Гейра даже чувствовала, что может предсказать, сколько веток находится в пучке. Тот, кто готовил пищу для костра, не пытался скрыться и, конечно, он не знал, что в лесу есть кто-то еще, поэтому треск раздался вновь и вновь.

Открыть, если отряд (или кто-то из отряда) повернет в сторону звуков

Когда пятерка лучших воинов выстроилась перед ярлом Хельги, когда раздались вопросы, смех, клятвы и ни единой жалобы или попыток избежать незавидной участи, вождь еще сильнее нахмурился. Стоило ли жертвовать вот так своими людьми из-за прихоти старого конунга? Неужели безумные кровожадные старухи способны дать хоть какой-то вразумительный совет?
Отряд состоял из самых выносливых и нужных Эрве Ордал людей но, отправляя их в лес Йотунов, вождь Хельги не мог рисковать и оставить в крепости ни единого из них: они были нужны друг другу в этом походе. А ему самому только и оставалось, что отвечать на вопросы.

- Солнце многие дни не показывает свой лик, мы не можем сеять, кормиться дарами моря, дети мрут еще в чревах своих матерей. Какое еще знамение нужно, чтобы желать окончания Рагнарёка? У конунга снова родился мертвый наследник, а прошлого старухи забрали в уплату за помощь, - Хельги смотрел без усмешки, хмуро. От Ревдис не укрылся взгляд вождя, мельком брошенный на нее при словах о детях. Они оба знали то, что мужчина или женщина, не выносившая ни разу ребенка, увидеть не смогли бы. Хильд, дочь конунга, отдавшая предпочтение службе в Эрве Ордал участи наследницы, вот уже месяц как округлилась лицом и стала бледнее обычного. Поэтому ли, но ее не было сегодня среди пятерки избранных вождем.

- Как видите, помощь от старух так и не пришла... , - горькая усмешка вождя возвещала о неверии в способность вёльв что-либо учинить, чтобы остановить гибель всего живого. - В послании конунг пишет лишь о том, что уродины задолжали ему совет. И просит не отправлять к старухам свою дочь... - ярл Хельги всегда отличался честностью. По тому, как упал его голос, стало еще яснее, что поход предстоит тяжелый.
- Наверное, гонцы должны были рассказать больше, но первый погиб во льдах фьорда, а второй на наших глазах.

- Я никогда не видел старух, - задумчиво продолжил вождь в ответ на просьбу Ревдис дать им совет. - Не был у них в гостях. И не отправлял туда своих людей, - он обвел тяжелым взглядом собравшихся. - Известен лишь путь, что ведет в их лес. Следопыты начертали карту и клялись, что она точная, - с этими словами Хельги поглядел на Лешата, в глазах мелькнули помимо воли веселые искорки. Тот знал, что подобные карты рисовали, сверяясь с рассказами прежних следопытов, чтобы по возможности не встречаться с обитателями леса Йотунов, частью которого и был Вёльвбринн или. как его называли, Кровавый лес.

- Говорят, что уродины знают все ответы и общаются с богами. Я не верил в это, пока не сбылось их пророчество о том, что мир потонет во льдах. Также молвят, что если принесенные дары им понравятся, то помощь не заставит себя ждать. Потому твой вопрос, - он пристально посмотрел на Бьёрна, - не лишен смысла. Как видишь, младенец их не устроил,- без улыбки, прищурившись, Хельги посмотрел на своего человека внимательно, прежде чем озвучить задание, которое под силам было лишь ему, - Раздобудь им что-то повкуснее. Но и тут я не советчик - о поселениях на востоке следопыты ничего не говорили.
Да и кто бы стал селиться в проклятом лесу, полном чудовищ.

В завершении своей длинной речи Хельги устало потер лицо заскорузлыми, красными от холода ладонями. Видно было, что в нем продолжали бороться присягнувший конунгу ярл крепости и всегда радеющий за своих людей вождь

Ночь выдалась беспокойной. Старая крепость ворочалась, ухала, стучала ставнями. Мороз скрипел в крепких воротах, а ветер завывал в закоулках, грозясь сбросить со стены дозорных.

Всё в ту ночь предвещало перемены.
Так подумал бы любой новый в крепости гость.
Однако воины Эрве Ордал давно перестали верить в знаки и пытаться углядеть в них предвестие скорой гибели. Знаков было так много, а смерти ещё больше, что на них уже не обращали внимания.

За три ночи до того в крепость не вернулся отряд. Раньше стражей северного предела было тринадцать, теперь осталось десять. Вождь Хельги не спешил отправлять новый отряд, но судьба распорядилась иначе.
Утром после промерзшей насквозь ночи, еле живой человек с почерневшими пальцами обеих рук добрался в крепость. В нательном кошельке у него было послание от Конунга Турогва. Человек, чьё имя они так и не узнали, умер спустя час, в лихорадочным бреду поминая мир и пророчествуя скорую гибель всему.
Прочитав послание, вождь крепости Хельги помрачнел. Будто и так не были вечно сдвинуты к переносице его брови.

Ещё спустя час в длинном доме - там, где они собирались вместе на трапезы, поминки и совет, ярл поставил перед собой пятерых - ровно половину от оставшихся в Эрве Ордал.

- Конунг отправляет вас к мерзким старухам, - иначе он вёльв не называл. - Похоже, все надежды теперь на них, - усмехнулся он.

- Испросите совета, как быть с этим…холодом и возвращаетесь, - без особых напутствий закончил немногословный Хельги. Будто бы три дня назад они не потеряли троих. Будто бы Кровавый лес был рощей, где парочки прогуливались и давали обещания друг другу.
- Вопросы?

Дорогу к вёльвам знал каждый в отряде, а вот воспользоваться ей никто не спешил. Вёльв не беспокоили многие годы. При Хельги такого ещё не бывало, чтобы воины Эрве Ордал добровольно отправились к старухам. Легенды гласили, что те были кровожадны и за свою помощь вполне могли потребовать кровавую жертву.

Тошнота подступила, стоило им выйти в коридор. Что-то в том, как отговаривал их пугливый Воюшин, было подозрительным и одновременно предостерегающим от того, что ей, доброй душе, могло быть не по силам. Теперь она словно бы сама шла на казнь, едва переставляя ноги. Озираясь по сторонам, Маша наблюдала, как меняется обстановка, а вместе с ней сердце опускалось всё ниже в пятки.
- Вера, - схватив коллегу за руку, она потеряла дар речи, увидев, как волокут окровавленного человека. Да так ничего и не смогла сказать. А что пугало ее больше - жестокость, которая царила здесь или то, что именно она, Маша, могла стать причиной этой жестокости - так и не поняла. Еще замелькала тревожная мысль, даже сожаление, что, увидев тюрьму раньше, она не отправила бы сюда допрашиваемых, а это уже говорило о ее непрофессионализме и чрезмерной мягкосердечности. Неподходящий кандидат она, ох неподходящий. На ватных ногах добравшись до кабинета, она пропустила вперед Веру, словно желая выкроить себе секунду-другую, чтобы перевести дыхание.

Неожиданный сноп света, бивший ей навстречу из кабинета, давал надежду, но был лишь приманкой. Оказавшись внутри и взглянув на присутствующих, Мария Карловна сразу догадалась, что дело плохо и ждать милосердия здесь не придется. Как ни странно, манеры находившихся здесь мужчин и откровенная насмешка и враждебность Судакова, помогли ей взять себя в руки. Подавляемый гнев придал смелости. И хотя Иессен и чувствовала себя как загнанная в угол кошка, она двинулась в наступление.

- Мария Карловна Иессен, - отчеканила она, строго взглянув на Судакова и задержав многозначительный взгляд на сапогах, лежащих на столе. Громкий голос не шел ни в какое сравнение с ее жалостливым "Вера" там, в коридоре. Маша прошлась по комнате, сцепив руки за спиной и оглядывая с хмурым интересом татарина, инструменты, стул посреди комнаты. Содрогаясь от омерзения и злости, она сжимала пальцы в замок, что было сил, чтобы не заметили, как они дрожат.

- За руки наши не переживайте. Мы руками не пользуемся. У нас иные методы. В частности сейчас у нас появились сведения, которые заключенный должен подтвердить или опровергнуть. Оба этих исхода приведут нас к разным подозреваемым и к определенному ответу его склонять не нужно. Это может повредить нашему расследованию. Я понятно изъясняюсь?- Мария перестала расхаживать по комнате, остановившись напротив начальника кровавого процесса.
- Ваш человек может отдохнуть. Пусть не отходит далеко, но и допрос нам не портит, - строгий учительский взгляд Маши, сжатые в осуждающую ниточку бледные губы, и громкий стук каблуков, которыми она будто старалась выколотить из этого места всю душу, последние капли сил, собранные, чтобы сделать еще рывок - всё это сейчас составляло образ какой-то другой женщины, не Маши, не Марии, не дочери адмирала Иессен. Женщины, которая осталась одна. Женщины, которая поступилась принципами ненасилия. Это отравляло Машу сильнее кровавых пятен на полу, садистов, наслаждающихся страданиями своих жертв и этого страшного места.

Совершенно определенно Маша могла признаться себе (да и Верочке при случае), что отнюдь не привыкла не только к своей новой должности, но и к неожиданным преображениям коллеги.
Услышав ее окрик, Мария, прежде уважительно говорившая даже с самым распоследним пьяницей-дворником, чуть вздрогнула. Вот как тут общаться надо, оказывается... Неужели придется учиться и этому?
Маша однако быстро взяла себя в руки. Хоть и молчала, но глядела строго и выжидательно. Внутри всё трепетало от внезапного испуга и неприятного предчувствия - увидеть тюремные камеры, изможденных заключенных и тюремщиков, отчего-то возникавших в ее воображении непременно в окровавленных фартуках (подобно мясникам, не иначе), Мария Карловна еще не была готова. Потому и радовалась неожиданной отсрочке.

Сохраняя неприступную мину, Маша проследовала за мальчишкой, но шла будто в тумане, ругая себя за излишнюю мнительность и пытаясь усмирить чувства. В конце концов, не всё так страшно: криков не слыхать, руки из-за решеток не тянутся, да и надзирателей в фартуках не видно. И всё же Маше было чрезвычайно удобно, что весь разговор взяла на себя Верочка.

Тут им тоже чинили препятствия. Вся их дорога нынче из одних препятствий состояла: везде приходилось убеждать, врать, орать, запугивать и льстить. И вот опять.
- Тогда, господин Воюшин, извольте письменно изложить ваш отказ, - равнодушным бесцветным голосом, глядя помощнику прямо в глаза, заявила Маша первое, что пришло в голову. Одно дело ведь на словах отказать, другое - в руки письменный прибор взять, чернильницу отворить и самолично расписаться в препятствии делам военного комитета. - Бумагой этой мы перед начальством отчитаемся. Такой порядок у нас.

Не обращая внимания на Сигбьёрна, усевшегося за стол и деловито пододвинувшего к себе миску с мясом, Хельги поднялся навстречу Ревдис. На лице его, в сурово поджатых губах и в наморщенной, как у ощетинившегося волка, переносице, еще играли последствия беседы с Хильд. Он сверху вниз глянул на подошедшую к нему Бабочку, будто заранее зная, что она скажет. Однако даже мудрый вождь крепости не ведает всего - пришлось и ему удивленно приподнять брови:

- Не слишком ли много поживы для старых уродин захватили вы с собой? - усмехнулся Хельги. Усмешка не делала его речь осуждающей, но после он строго взглянул на Ревдис.
- Моё слово тверже камня. Не родился еще тот, кто заставил бы меня взять его обратно. Что до славы и мечтаний, я провожу вас к вёльвам и обратно до крепости через лес, что мы промеж собой Кровавым зовём. От крепости все, кто выживет, сами понесут весть о походе конунгу. Мне в длинном доме Торугва делать нечего... Плохо знает меня, дочь Трехрукого, - напоследок уязвил он Бабочку.

- Да и я знал тебя совсем другой, Ревдис, - прошептал он вдруг, чуть склонив голову набок. В его тихом голосе на сей раз почудились деве нежность и печаль. А взгляд этот будто уже смотрел на нее однажды. Вот только когда?...

- Напомни мне своё имя, ясень битвы, - тут же громко воззвал вождь крепости к Коню и отошел, потеряв к Бабочке интерес. Тот, прожевал, назвался и осторожно начал разговор о главном. Об оружии, значит. Конь, увидев, что между Хельги и двумя девами только что произошел нелёгкий разговор, не стал выбирать слова и отнимать время, а прямиком сообщил, как обстояли дела в отряде с оружием.

Хельги нахмурился:
- Недавно мы потеряли несколько братьев, а с ними еще больше щитов, топоров и копий. Среди них был и наш кузнец. Новое оружие нам брать неоткуда. Но я обещаю, что у каждого из вас будет то оружие, к которому он привык.
Конь молча и согласно кивнул.

Стоило только чему-то крохотному пронестись над головой, Эва быстро сообразила, что это не ягода, которой плевались мальчишки через трубки. Да и пираты частенько, от нечего делать. Сейчас ее несносная тупая команда показалась ей пределом мечтаний. Даже соскучилась она по ним, чего уж там.
Почему её вдруг решили убить, она не удивлялась. Ведь человека можно убить и … просто так. Вот ее отец занимался этим постоянно.

- Черти … - далее следовала непереводимая игра слов на испанском. А Эва, источая проклятия, скрылась за первым попавшимся механизмом.
В конце концов, смертоносные ягоды когда-то кончатся и тогда она посмотрит, кто из тех двоих первым наложит в штаны.

Показалось Гудгерду, а может и нет, но взгляд Бьёрнсона вдруг метнулся в сторону: неловко стало за свои слова или по другой причине не уважил он старого хольдана вниманием - кто ж скажет?
Так или иначе разговор на прежнюю тему прервался, а предложение Ингвара смастерить щиты, пусть даже вместо теплой постели и доброго эля, пришлось по душе. Вон и старик Гудгерд вызвался подсобить, да и Конь с Бёлверком согласно закивали, предлагая помощь. Одноглазый же осклабился, переведя взгляд с Гудгерда на Бьёрнсона и обратно и ничего в ответ не сказав, провёл их в дальний угол крепости, к низкорослому домику, откуда, вопреки закопченным до черноты стенам, не шёл навстречу путникам жар, не клубился дым и звонкие удары молота не приветствовали их.

- Кузнец наш помер, - поморщился Одноглазый, видимо, вспоминая подробности. - Невесть какой скарб от него остался, но, послушай, - обратился он к Ингвару уже с широкой улыбкой, - я не откажусь, если ты смастеришь мне наконечники для стрел. Мои слишком часто застревают в глазницах мерзких йотунов, - как бы между прочим пожаловался Одноглазый, не переставая улыбаться.

***
- Что ж... - протянул Хельги в ответ, даже не заметив, как старик Гудгерд покинул зал, - вполне.
Тяжелый взгляд вождя Эрве Ордал опустился на столешницу. Крепко задумался о чём-то Хельги. А когда вновь поднял он взгляд, тот вперился в лицо Хильд. Почувствовав на себе истинную тяжесть, воительница отвлеклась от еды, куда направила потупившийся взор и всё своё внимание во время чем-то неудобного ей разговора.
- Повтори пророчество, - коротко отрезал Хельги.
Хильд сглотнула и глядя куда-то в стол произнесла глухим голосом: «Шестеро храбрых пусть явятся с даром, коль внимать желают гласу Небес».
- Семеро вас я насчитал, - словно намекая на что-то, заявил вождь. - И что ж за дар вы приготовили вёльвам?
Хильд молчала, словно язык проглотив. Строгий взгляд Хельги, не найдя поживы, медленно переполз в малахитовые глаза Ревдис.

Вёльвы не признавали иных даров, кроме плоти и крови.

Агент, контрразведчик... Маша пыталась примерить на себя эти должности, а они всё топорщились, не желая укладываться. Где-то на заднем фоне продолжала назойливо являться мысль "А что бы сказал отец?".
Однако предложение отправиться аккурат в тюрьму, казалось, избавило её даже от мыслей об обеде и теплом платке на плечи - после бессонной ночи она зябла.
В тюрьме Мария Карловна точно никогда не бывала и отчего-то образ той был вовсе не ласковым: виделись ей подвалы с решетками во все стены, а сквозь решетки тянутся грязные худые руки и стоны, крики да мольбы. И еще крысы, сырость и отсутствие солнечного света. Такие представления были у Маши о тюрьме. Зябко передернув плечами, она представила там их подопечных и ей показалось слишком суровым такое наказание, ведь они, ежели и бандиты, так всё же ж люди.
Стряхнуть щемящую сердце жалость и тюремное наваждение оказалось нелегко и потому Маша поспешила согласиться.
- Едем, едем сейчас, - и первая забралась в экипаж.

Опрокинув рог с элем в ответ на восторженные речи Гудгерда и продолжая пристально глядеть на Ревдис, Хельги наконец нашелся:
- Вот как... - процедил он, видимо, в ответ на весть о гибели Асгейра. Однако по взгляду его было неясно, опечален ли он новостью или, напротив, та пришлась ему по душе. Кто знает, другом или врагом гулял он на свадьбе прекрасной пары.
- Что же избрала ты дорогу скитаний, а не хранительницы очага?

Речь его прервала Хильд, внезапно подавившись ароматным элем и закашлявшись так, словно доживала на земле последний свой час. Однако продолжения и не требовалось. Хельги был не из тех, кого праздное любопытство заставляло бы задавать всё новые и новые вопросы. Столько слов за раз он не говорил уже давно и потому, словно бы экономя силы, излагал мысли сразу и по делу.

***
- Ещё бы, - разулыбался Одноглазый. - Лишний топор всегда нужен. Ты не о себе ли говоришь?
В ответ Бьёрнсон промолчал, бросив беглый взгляд на соратников, а потом всё же сказал:
- Старые вёльвы говорили о шестерых. Нас семеро. Как бы кто-то ещё не погиб по пути сквозь Кровавый лес йотунов? Надо оставить в крепости Ревдис или старика Гудгерда. Их помощь пригодится и здесь, а мы быстрее достигнем старух и вернемся с пророчеством к конунгу.

На несколько секунд Мария почувствовала себя так, словно не было последних четырех лет, а она, совсем юная и скромная, в белом легком платье сопровождает родителей на очередном приёме.
Оказалось, что она, как не крепилась, скучает по прежним временам. Да ещё как! Это одинаково позабавило и расстроило её. Ведь это может помешать её новой...профессии? Роду занятий? Как вообще именовать то, чем она занимается?
- Давай вернемся. Попробуем надавить на латыша, на Петра. Всё же он теперь однозначно преступник и каторга по нему плачет. Может, захочет пойти навстречу и...- она вспомнила о его болезни. - Хотя наверное предпочтет умереть. Но что остается делать? Думаю, заявиться к американцем без распоряжения - бессмысленно.

- Вера, глупый, возможно, вопрос, но...как мы теперь называемся? Профессия это у нас какая или что?

Оставшаяся без поддержки Разумовская и без того экзальтированная от темноты, присутствия соперницы и необходимости совершать выбор между кавалерами, совсем сдала нервами. Стоило воображению разыграться, а странной гостье показать все иллюзии и чудеса, Эллочка тихонько и жалобно вскрикнула да и вцепилась мертвой хваткой в грузина. В самом деле, за него она ведь еще не держалась сегодня!
"А наощупь грузины мягкие" - удивилась Разумовская, даже не попытавшись объяснить Серги свою дерзость.

Увидев, какую неловкость сотворила своими руками, Маша смутилась. Офицер их всерьез не воспринимает, как коллег, это пусть, но зачем было с толку его сбивать, да и Вере вряд ли понравилось ее предложение. Более всего боялась Маша растратить свой такт и похоже сейчас она как нельзя ближе к этому подошла.
- Послушайте, офицер...Ричард, времени у нас на заведения нет, работы много, поэтому на улице давайте поговорим? - однако стоило на улицу выйти, как Иессен бросилось в глаза количество союзных солдат. - Куда это они? - на секунду забыв о предмете разговора, она проводила взглядом вооруженных дозорных.
- Уголовное преступление однозначно присутствует. Вы, верно, так и укажете в отчете, Ричард? А опись имущества уже задним числом произведете? Какое же наказание тогда Хайновича ждёт?

А сама подумала язвительно "Интересно, обрадовался ли Хайнович возвращению в Россию?" и следом к догадке прислушалась - уж не специально ли он напросился переводчиком в снабжение, да в Россию отправился в самые смутные времена? Неужели настолько жажды наживы им управляет? Мария тряхнула головой, непрошенные мысли оставляя, а сама голос чуть понизила, да поближе к офицеру придвинулась:
- Значит, нарочно он сюда прибыл, как вы считаете?

Встреча двух друзей стряхнула угрюмую тишину с Эрве-Ордал. На шум вышли еще пара стражей, но те только быстро окинули взглядом пришедших, кивнули Хильд, подольше задержались, любопытствуя, на Бабочке, да и исчезли внутри. Туда, откуда они появились, вскоре шагнули трое: дочь конунга, ее подруга да пожилой Гудгерд.

Конь же подошел познакомить одноглазого с Ингваром и Сваном.
- Сражались бок о бок да оба живы остались, - подытожил он короткое представление. Одноглазого в основном так и звали, хотя имя у того было попроще да звучало зычно, особенно в бою - Эрик. - Пировать тут не придется, а? - толкнув Одноглазого в бок, заржал Конь. Тот мигом посмурнел и кивнул.
- Некогда нынче пировать. На днях трое не вернулись из леса. Нас всё меньше, а подмоги нет. Да что это я, в самом деле? - встрепенулся он. - Не иначе размяк от встречи с тобой, - он дружески ткнул Коня кулаком в бок.
Однако слова Одноглазого нашли благодарные уши. Бьёрнсон, что не проронил ни слова за весь путь, вдруг спросил хрипло:
- Сколько вас?
- Теперь девять, - оценивающим взглядом смерил его Одноглазый.
- Стало быть, лишний топор не прогоните?
На что намекал Бьёрнсон, было нетрудно понять, но ведь он клятву конунгу давал. Как же так?

***
Изнутри башня была столь же неприветлива. Неласковый серый камень, изморось на стенах, огромный грубо собранный очаг посередине, низкий стол человек на двенадцать, котел с каким-то варевом на треноге и тяжелый сладковатый запах эля. Тут же стояли плошки и кружки - небольшим числом. Либо стражи делили промеж собой посуду, либо каждый носил свою миску с кружкой при себе.
Никто не зазывал их к столу. Никто и не сидел за столами. Видимо трапеха давно завершилась или еще не начиналась. Хильд привычно присела к огню, взялась за миску, наполнила ее споро из котла и протянула Гудгерду. Затем наполнила одну для Ревдис. Потом положила похлебки и себе.
Из миски тянуло густым, сытным, мясным и отчего-то хвоей. Горячее варево и на вкус было таким же сытным и приготовлено так, словно только его неизвестный стряпчий и умел собирать. Сердито, грубо, сытно и вкусно - что еще требуется, когда на еду мало времени, а вылазки за стену дуют в спину ледяным ветром и грозят лишить последних сил.

Вопреки сложившемуся образу, нелюдимый Хельги появился у костра и, тоже получив из рук Хильд свою порцию, сел рядом со всеми, быстро выхлебав всё до донышка. Теперь он уже не скрываясь, глядел на Бабочку.
- Ты Асгейра жена, - утвердительно и строго сказал он наконец. Хильд вскинулась, словно хотела остановить, но тот продолжил. - Странно, что ты не вспомнила, как я на вашей свадьбе мёд пил. Неужто так сильно потрепала меня служба?

Оценив масштабы черноволосой трагедии, Эллочка едва не топнула ножкой: ее труды могли в любую секунду пойти прахом, отчего Разумовская буквально вскипела и, пока с незнакомкой говорили ЕЁ мужчины, дева недобро уставилась, так и норовя махнуть на глубину великой души., но всякий раз держа себя в руках. Себя и Сержа. Эллочка вцепилась в руку Ратта, чуть повыше локтя, сжимая его мускулы и намекая тем самым, что те замечены, и прошипела презрительно:
- Ещё цыганок нам тут не хватало. Ходят всякие, а потом добро пропадает.
И уставилась на "мадам" с выражением лица под названием "Что? Съела?".

Принимая из рук доктора грязно-белую обвисшую шкурку, Эллочка неподдельно задрожала нижней губой и даже сумела наводнить глаза слезами.
- Фуфу никогда такой не была, - приложив ручку к своему пышному и доброму сердцу, горестно поделилась Разумовская. - Никогда, - повторила она для Сержа, вовремя моргнув так, чтобы по щекам двумя ровными дорожками побежали прозрачные девичьи слёзы.
- Фуфу, ответь своей мамА, - возопила Разумовская и хотела что-то ещё добавить в качестве апогея, но осеклась, глаза стали больше...эм...её великодушного сердца, а сама Эллочка в ужасе отодвинулась от пушистого кота, прячя за спину свою обвислую Фуфу, даже не заметив, что держит собачонку мордой вниз.
- Кажется, мне тоже... - "нужна помощь", полуприкрыв глаза и пошатываясь, Эллочка присела в кресло, прямо на собачку, забыв, что та за спиной, тут же вскочила, огляделась воровато и увидев, что все покинули зал и вышли, оставила Фуфу в кресле, заботливо прикрыв ту бархатной скатертью.

Когда пришел в себя статный грузин и вернулся за нею - ЗА НЕЮ, слышали?! - симпатичный жандарм, Эллочка, сохраняя вид грустный (он ей особенно шёл) и скромный (тоже шёл, но не удавался), покорно отправилась следом. Кудряшки прыгали в такт её шагам...как впрочем и всё остальное, а когда между двумя военными состоялся запальчивый диалог, Эллочка взволнованно задышала всеми своими фибрами, переводя взгляд с одного на другого и мотая на палец кудряшку. Когда же грузин представился, она потупилась, скрывая улыбку. Всё же какая удача, что обоих джентльменов звали одинаково - Сержами - ибо память Эллочку неумолимо подводила подчас.
Она едва не протянула тонкие пальчики для поцелуя, но горец не был знаком с обычаями приветствия дам и она лишь надула губки, не переставая разглядывать заляпанный чем-то мундир блестящими от слез и предвкушения глазками.

- Фуфуууу! - взвизгнула Эллочка, как раз когда любимица пролетала у нее над головой, аки собачонка над Парижем. Сама Фуфу, покорная судьбе, ответила коротким тявканьем и, кажется, потеряла сознание. Впрочем, летающих зверей в рэсторанте тепереча было предостаточно и потому мадмуазель Разумовская сосредоточилась на спасении своей очаровательной и большой души. А именно вцепилась что есть сил в Сержа, который, по ее мнению, покуда был жандармом, умел и катастрофы предотвращать.

Эллочка не видела, как всё случилось, но эдакий переполох был ей на руку - чем больше драконов ворвётся в заведньице Шустовского, тем больше рыцарей набежит ее спасать. Даже теряя равновесие, Разумовская не теряла голову, расчетливо извлекая выгоду из своего положения. А положение, прямо скажем, было несколько неудобственное для дочери-то министра, пусть и пятой, пусть и самой младшенькой, читай "несмышленой". Случившийся кавардак ненароком обнажил кружева на белоснежном (теперь уже нет) чулочке, стало быть подол задрался едва не на аршин, и теперь Эллочка чересчур медленно, всё ещё пребывая в нарочитом забытьи, одергивала платье и вид имела бледный и томный - вот-вот сомлеет.

- Ах, господин доктор, - простонала она, прижимая ко лбу ручку, - моя Фуфу теперь, должно быть, мертва, - пара ловко расставленных истеричных ноток завершили картину убитой горем. - Она не отвечает вот уже цельную минуту! И не бежит к своей мамА.
- А я...- героически закушенная нижняя губа дрожит, - я...в порядке. Не утруждайте себя экипажем, господин доктор.

Внутри всё похолодело, когда Вера принялась рассказывать о жутких инстанциях - неужто собственноручно придётся передавать туда тех, кто навстречу добровольно не пойдёт?
Маша, подумай лучше. Ещё не поздно отказаться, Маша…

«Барышнею буду. Игрушки бедным отдам. Больницу открою у нас в доме»
До скрипа сжались зубы, когда послышался Машеньке знакомый детский голосок.
«Кэм хочищ бить, Маща, кагда бальщой стал?» - сослуживец адмирала Иессен, дядя Алеко, грузин, которого Маша так боялась в детстве из-за густых чёрных усов и бороды, давно погиб на войне, а Маща видать и правда скоро начнёт «бить», а не быть.
От горечи она не нашлась с ответом. Так и слушала Веру до самого кабинета.

Однако как бы не удручалась Маша, в допросной всё равно не смогла улыбки сдержать.
- Можете, - она продолжила изъясняться по-английски. - После допроса не откажите мне в беседе.

Отец рассказывал Эве легенду о дыре, прямо в воде, что глотает корабли и судя по тому, как их здесь много, глотает давно и отовсюду. Эва некоторые даже не видывала раньше - рассматривая громадину рядом, она дивилась и прикидывала, сколько же людей там наверное помещается.

- Ну ещё твоей старческой немощи мне не хватало, - скривилась Эва и бросила. - Дочка твоя. Приёмная. Забыл? А меньше пить надо было. Вставай, Сильви, а то помрешь. Мы идём ко дну, - решила припугнуть старика несносная де Сантино.

Люди всё же показались, зашевелились, забегали, как муравьи. Оно и понятно - жить-то всем охота. Ей вот - охота. Эва замахала руками.
- Эй, на кораблях! - истеричный испанский крик завис над водой.- Вы как тут оказались? - Эва надеялась, что у них тоже громкие голоса и хороший слух.

Неужели придётся прыгать в холодную воду и плыть, пока собственный корабль не стал ей могилой?

Лицо Хельги, наполовину сокрытое бородой, оставалось словно вытесанным из камня. Он молча выслушивал приветствия и имена, только когда Бабочка говорила своё, взгляд его точно остекленел, а когда Сигбьёрн назвался, губы дернулись в усмешке. Не было от него ни радушного слова хозяина, ни призывов скорее последовать к столу, отдохнуть с дороги, суровый взгляд перескакивал с лица на лицо и остановился наконец на Гудгерде.

- Твари Хель дышат нам вооон в ту стену три последних года , - не меняясь в лице, Хельги ткнул пальцем в часть крепости, отделявшую их от Леса Йотунов. - Ты не назвал своего имени, отец.

Хильд невозмутимо взирала на своего командира, как будто всё шло своим чередом. И шло бы дальше, если бы не случай. Вторым, кого в крепости увидел отряд, был вышедший из круглой башни низковатый ростом, но крепкий телом викинг, с притороченным за спиной длинным луком и тяжелым колчаном в руке. Левый глаз был закрыт повязкой, но видать, давно, потому как воин бодро шагал в сторону крепостной стены, лишь мельком взглянув на собравшихся, как на что-то ежедневно присутствующее тут и уже не вызывающее никакого интереса. Он было отвернулся совсем, но тут же резко повернул голову, единственный глаз прищурился, взгляд впился в кого-то, а затем раздался громогласный крик:

- Конь! - нельзя было понять, исполнен ли этот возглас радости или предупреждения, а может и вовсе проверял бывалый лучник, не обманул ли его единственный глаз. Раздавшийся следом громогласный смех разрешил этот вопрос.

- Одноглазый? - словно не веря своим глазам, переспросил Сигбьёрн. - Неужели Один выгнал тебя из своих чертогов?! - и два огромных викинга бросились друг к другу навстречу, подобно двум взрослым медведям, что решили вспомнить детство и разыгрались на поляне.

Хельги всё также невозмутимо следил за встречей двух бывших соратников, потом обратился к Хильд.
- Проводи в башню, найдете там что поесть с дороги.
Хильд кивнула, ничего не сказав в ответ.

Вот уж пятый день, как звонко стучали Эллочкины каблучки по паркету недавно построенной для Разумовских дачи. Матушка который год была нездорова, мучилась несварением, изжогою, нрава стала желчного и едва выносимого, потому Папа приобрел для любимой Мама дачу прямо в Кисловодске в непосредственной близости к целебным источникам. Поскольку же все сестры и братья Эллочки были заняты своими семьями, ей одной выпало счастьице сопровождать болезную матушку на курорт - поправлять расшатанное здоровье.

- Говорила я твоему Папа, что я пуще Геленджик уважаю, - раздражалась за завтраком Настасья Тихоновна. - Так он мне заявил, мол, дача в Геленджике у царя-батюшки. Негоже. Подумают, что Разумовский царю подражает и отставку мигом дадут. А Феденьке нельзя в отставку. Тебе домик ещё не справили,  - как это обычно бывало, настроение маменьки сменилось спустя рюмочку кисловодской лечебной пополам с водкой. Эллочка мило сморщила носик. Домиком звался трехэтажный доходный особняк в Петербурге, до которого ей не было никакого дела, покуда тот означал приданое, а следовательно и замужество.

Щеки ее впрочем порозовели и она едва дождалась окончания завтрака. Подхватив Фуфу да примерив белое платьице не без помощи горничной, девица отправилась на утренний променад. Пятый день она вовсю трудилась, подогревая любопытство соседей и устраивая загадку из своего появления на курорте. То спрячет свою кукольную головку под кружевным зонтиком и прогуливаться изволит. То в экипаже чинно едет, только крошечная ножка в белом башмачке изредка видна. А иногда вечерком, когда соседи на террасах потчуются чаем, Эллочка намеренно затевает домашний концерт, к неудовольствию Маман, жившей на курорте отшельницей и желающей блаженной тишины и покорности дочери. Звонкий голосок далеко разносится, только обладательницы сего прекрасного вокалу не видать - ох уж и загадочная особа прибыла в  Кисловодск. И красоты неописуемой. И таланту. 

Нынче же у Эллочки была идея посмелее. Явиться в сие прогрессивное заведеньице минут на пять, не больше, спросить "Не тут ли дает концерт мадмуазель Разумовская?" и получив однозначное "Нет", опечаленно и изящно удалиться, сказав напоследок "Жаль. Мадмуазель - истинный талант". Насчет последнего эпитета Эллочка уверена не была. От жадности ей захотелось сказать и про красоту, и про чувственность, и множество кавалеров юной мадмуазель-певицы, но в "напоследок" всё это не вмещалось. Эллочка кусала губки и злилась на Фуфу за беспечность, с которой та носилась за мотыльком. 

От дачи до избранного ресторана было минут десять вечернего променаду, однако девица всё равно приехала в экипаже, развернула кружевной зонтик, хотя уже смеркалось, прелестнейше покинула своё временное убежище и нарочито медленно добралась до входа, позволив созерцать легкую белую фигурку случайным прохожим. Фуфу одобрительно тявкала. 
Разумовская навела справки у горничной насчет популярности сего места и была приятно удивлена наличием там сеансов сверхъестественного роду, модных в Петербурге

Сложив зонтик и дождавшись, когда перед нею отворят дверь, Эллочка впорхнула внутрь, чувствуя, как сердце трепещет в груди., что предвещало не иначе как "вечернее приключение известного характера", как любил изъясняться батюшка, говоря про похождения своего коллеги. Да и дебют в Кисловодске ведь, как-никак.
Увидав с порога медведя, Разумовская, уж на что не отличалась сообразительностью, однако тут сразу поняла, что заводить разговоры о "талантливо-чувственной мадмуазели" похоже не стоит. Любопытство девицы в свою очередь не позволило ей тотчас уйти и уже в следующий миг она оказалась за столиком, с бокалом шампанского в одной руке и отчаянно рычавшей Фуфу в другой. Причины такого безобразия она заметила не сразу.

- Фуфу, фу. Фу,  Фуфу!- мило выпячивая вперед губки, сюсюкала Эллочка и крепко держала рвущуюся навстречу коту собачонку, внешностью чем-то отдаленно напоминающую свою хозяйку.

Выслушивая Верочку, Маша снова посерьезнела, даже морщинка промеж бровей залегла, точно она пыталась понять, к чему коллега ведёт и всё не понимала. Когда же та призналась, что это откровения и её собственные выстраданные и опытом порожденные мысли, морщинка исчезла, лицо чуть посветлело, а во взгляде блеснуло сочувствие. Однако тот всё же оставался отрешенным - Мария Карловна примеряла сказанное на себя, думая, а не появятся ли и у нее пагубные пристрастия. Вон как соскочила, не задумываясь, сигаретку попросить. В следующий раз закурит. Потом с офицерами ради сведений флиртовать начнет. А потом...Потом Мария Карловна додумать не успела - Вера продолжила делиться идеями.

- Давай прежде вернемся, да с офицером переговорим, потом можно и к начальнику Хайновича.

На верочкины рассуждения о тюрьме она не сразу откликнулась, слушала внимательно, хмуря лоб, а потом переспросила:
- Вера, а что за помощь от тюремного персонала ты хочешь получить? - судя по озадаченному взгляду Маша и правда не понимала, а может не верила услышанному.

Величественный фьорд принял семерых воинов подобно хозяину, что не откажет путнику в беде, но и лишнего куска мяса тому не предложит. Подаст крепкого эля, но не оставит ночевать у очага. Испросит странника о нуждах его, но более речей молвить не станет.
Лёд под крепкими ногами не трещал, снег мирно похрустывал. А если назад не глядеть, можно было вообразить, будто то обычный поход за рыбой. Вот сейчас старший топнет в том месте, где её водилось много еще с незапамятных времен, полетят осколки льда, открывая воду и радостно сверкая на солнце, как раньше. Затрепещет рыба, тусклым блеском чешуи радуя поймавшего ее. И на миг почудится, будто не было за плечами всех этих лет, будто самому старшему из них не больше шести зим и озябшие ручонки крепко держат жирное агонизирующее рыбье тело, боясь выпустить добычу.

Столб огня не приближался и был едва ли больше костра, ежели издали смотреть, но и меньше не становился, а стало быть разрастался и поедал фьорд заживо.
Семеро шли друг за другом, готовые подхватить провалившегося под лед в любой миг. Однако помощь не потребовалась. Продолжал хрустеть снег. Продолжал молчать лёд. Солнце по-прежнему пировало в одиночку в своих чертогах. Так шел час за часом. Привал решили не делать, чтобы не испытывать милость богов. Видимо, приняли они в дар тело Скёгги и не гневались более, насылая беды.

Сумерки еще не затуманили воздух, а на горизонте показалась скала, что сразу бросилась в глаза своей высотой. Стоило приглядеться получше и становилось понятно, что такую величину она обрела еще и за счёт крепости, с венчавшей её башней.
Шаг Хильд против воли ускорился, когда она увидела место своей службы.
- Уже близко, - раздался её голос.

По приближении к Эрве Ордал стало ясно, что их заметили. На самом краю крепостной стены в полный рост вырос крупного телосложения воин. Хильд вскинула в воздух кулак, ещё и ещё раз. Воин что-то коротко крикнул и из узкой бойницы тотчас же выпростались две крепкие веревки. За них следовало держаться, поднимаясь по ледяной поверхности скалы и вбитым в промерзшую почву деревянным кольям.

Сумерки застали их во время подъёма. Путь наверх показался труднее и дольше пройденного днём: веревки скользили, опасно натягиваясь и грозясь лопнуть, колышки, что были точно ступени, не вызывали никакого доверия и замедлили подъем в крепость, насколько это было возможно. Да и пониматься сразу всем вместе было опасно, всякий из них ждал, пока путь наверх окончит предыдущий.
Наверху приём их ждал далеко не столь радушный, как в домах Стурсонов.
Хельги, вождь Эрве Ордал, угрюмый бородач с внушительным ножом на поясе, молчаливо взирающий с высоты своего роста на гостей крепости - вот и вся встреча. Хильд поднималась одной из последних и теперь вышла вперед, прижав к груди кулак, чтобы поприветствовать Хельги поклоном.

- Мы ждали вас вчера, - вместо долгих речей хрипло пробасил тот и оглядел прибывших, чуть дольше задержав взгляд лишь на Ревдис. В глазах его почудился Бабочке проблеск узнавания.
- Фьорд горит, - коротко отозвалась Хильд. Разговорчивостью стражи Эрве Ордал не отличались. Быть может раньше, до службы, говорила дева поболее. Кто знает.
- Огненный змей отнимает у нас фьорд. Пришлось идти лесом.
Ни о битве с волками, ни о гибели славного воина Хильд не сказала, будто бы это было неважно. По крайней мере, для Хельги.


Описание Хельги


Описание Эрве Ордал

Вот этот конкретный ночной прохват был Алисе нужен, как глоток воздуха. Если бы только оставались силы, она не возвращалась бы домой до утра. Ночью улицы почти пустеют, если это слово вообще применимо к Москве. Можно напиться воздуха до дрожи в коленях и поцеловать все любимые маршруты упругими колесами, а потом завалиться в придорожное кафе, откуда вечно несёт мерзким кофе, и в самый мрачный час перед рассветом двинуть туда, откуда хотя бы восходящее солнце будет видно целиком.

Но нет...

Майкл (то есть Мишка), их фронтмен (то есть выёбистый вокалист) с зачётными татуировками на всё лицо, сегодня был не в духе и они играли самые избитые и заковыристые каверы всю репу. Специально для Алисы повторили шесть раз Smells Like Teen Spirit, пока палки не полетели в стену Мишкиного гаража, а Алиса - домой. В свой гараж.

- Нахуй эту хуйню, - сквозь зубы рычала Мрачная. Постепенно отпускало. Лютый утробно и миролюбиво урчал между ног. Ну разве можно тут долго злиться?
Даже застрявший бомбила не вызвал нового приступа гнева, однако ждать пока тот решится ехать вперед или назад она тоже не могла - чересчур великодушно для Мрачной.
Она подкатила поближе и внушительно постучала в заднюю дверь ногой в мощном ботинке.

- Эй, ты едешь там или чё?

Сейчас в машенькиной груди вдруг стало тесно от нахлынувших картин прошлого, однако она была уверена, что явственно помнит тот день, когда слышала аромат английских сигарет в последний раз. Ну да, точно. В тот день она застала отца в кабинете. Тот в столь глубочайшей задумчивости вертел в узловатых пальцах любимую сигарету, что не сразу заметил молчаливо стоявшую в дверях дочь. А заметив, рассердился оттого, что застали его врасплох, скомкал пустую пачку, да и бросил ее в сердцах, но не в корзину для бумаг, а зачем-то в ящик стола. Там она и пролежала вплоть до того вечера, когда Маша, похоронив отца, принялась наводить порядок в его вещах - аккуратно расправленная, вся в морщинах от заломов, всё еще пахнущая прекрасным английским табаком, та последняя пачка лежала, запрятанная под бумагами.

Как же вовремя закашлялась Мария Карловна. Теперь выступившие слезы можно было списать на отсутствие опыта, что было даже трогательно.

Вытирая платочком глаза и слушая офицера, Маша всё больше мрачнела. А уж когда Хайнович вновь заговорил, так и вовсе спрятала лицо в бумагах, чтобы скрыть ими досаду. Большевиками тут, возможно, и не пахло. но вот мародерами - вполне. Однако это еще предстояло выяснить.
Задумчиво покивав и поглядев сначала на Верочку, потом на офицера, Маша сдалась. И об этом свидетельствовали как ее опущенные плечи, так и опущенные уголки рта.

Провожая взглядом непослушные искры, летящие к небу сразу от двух костров, Хильд думала об их походе и были тяжелыми ее мысли, если судить по складке, резко обозначившейся промеж заиндевевших бровей.
Этой ночью она несла свой караул первой, однако, когда заступил на ее место первый соратник, Хильд лишь поднялась, отошла подальше от света и долго еще вглядывалась в звезды, задрав голову и стоя в ночной тиши.
Не единожды за ночь принимались выть волки - далеко и недружно, словно являя собравшемся людям свою горечь и разделяя их скорбь по ушедшему в Вальгаллу Скёгги. Тогда Хильд отходила обратно к костру. Под утро сон сморил и ее.

Когда небо над головами чуть посветлело, чем и ознаменовало начало нового дня, Хильд наконец изложила то, что так терзало ее ночью:
- До Эрве Ордал два дня и две ночи пути по лесу. Или один дневной переход по льду замерзшего фьорда, что точит зубами огненный змей, - она замолчала, давая понять, насколько быстрым может быть путь при почти что равной опасности. Взгляд невольно метнулся к потухшему погребальному костру и обратно - к костру, в котором всю ночь поддерживали жизнь те, кто стоял на страже.

Совершенно невозмутимо попивая кофе, Маша перебирала бумаги и даже делала какие-то пометки. Хайновича, казалось, для неё не существовало. Разговор его с офицером она будто бы и не слушала, поглощенная своей работой, а сама личность предприимчивого еврея была ей абсолютно неинтересна. Лишь когда Коллинз отошел закурить, она поднялась.
- Офицер Коллинз, не откажете в сигарете?
Мария Карловна не курила. Более того журила за вредную привычку отца-адмирала, когда тот уже был в отставке и характером чуть помягче стал. Однако лучшего предлога не нашлось.

- Офицер, не знаю, обратили ли вы внимание, что в истории много странностей, - сигарета, зажатая между пальцев, продолжала бесхозно дымиться. Маша лишь стряхивала пепел.
- Позвольте поделюсь. Первое: какой-то грузчик вдруг услышал, что он говорил по-русски, и сразу завел разговор о снаряжении. Не странно это разве? Наши допрашиваемые сказали, что Хайнович сам предложил обмен. Уже что-то не сходится. Второе: что точно было в этих ящиках, пусть скажет. Третье: на что менялся? Что ему русский грузчик предложил в обмен? И еще, офицер Коллинз, - Мария Карловна стояла, по ее мнению, неприлично близко, но времена, а значит, и "приличные" расстояния, менялись- стремительно, да и при нынешних обстоятельствах, соблюсти конфиденциальность иначе бы не удалось, - был ли разговор со стафф-сержантом Джонсоном?

Последние сутки Этери то и дело морщилась: ныли неровно сросшиеся пальцы.
Видать, буре быть или славной драке. Во всяком случае, указательный и большой почти не ошибалась.
Средний, кстати, тоже. Средний палец всегда ныл, если поблизости оказывалось мудачьё. В этом походе средний палец заныл ещё загодя, но с утра особенно сильно.

Ракаса оскалилась, подумав, что боль легко утолить одним глотком крепкого пойла, но терять контроль из-за пары-тройки неправильно сросшихся обрубков - форменное проявление слабости.
Она сплюнула себе под ноги и продолжила сверлить взглядом новичков, подпирая задницей дерево и полируя кинжал.

Правый уголок рта пополз вверх, ухмылка сделалась нехорошей - выбор пал на Эрнальда.
- Эй, новичок, - голос спросонья был грубым и низким, - впервые на деле? Коленки не трясутся?
Непонятно было, знает ли Ракаса его историю или просто интересуется. Ее вид никогда не говорил больше чем «Лучше тебе отойти подальше», а там уж как пойдёт.

Даже когда слово взял Токке, взгляд не изменился, просто переместился на командира, который задал им с Борроу вопрос, сам же на него и ответил, а приказ также изложил в виде вопроса. Первое время в походах с Токке это ее раздражало. «Не соблаговолите ли разведать местность?». Тьфу! Дворянские замашки.
Если бы она командовала отрядом, ее слова звучали бы редко и метко: разведать местность после завтрака.

Ракаса отлепилась от дерева, с тихим стуком сунула кинжал в ножны и доложилась сухо:
- К разведке готова. Мне нужен час, - она мазнула взглядом по Уильяму и усмехнулась, мол «А тебе?».
- В каком направлении? - за Этери все время приходилось додумывать окончания фраз и вопросов, настолько она экономила слова. Также Токке знал, что каким бы ни был приказ, Ракаса всё равно добавит туда что-то от себя. Скажем, свернёт с маршрута или углубится подальше, если решит, что игра стоит свеч.

Когда обугленное тело соратника упокоилось на самодельном, вовсе не напоминающем погребальный драккар, помосте из веток, Хильд достала трут и кресало, выбрала палку потолще и обмотала промасленной тканью из своих запасов.
Памятуя о том, как это делал Хельги, командующий Эрве Ордал, соорудила факел, поджечь который не составило труда, и ткнула им в кучу веток. Огонь облизнул заледеневшие стволы деревьев, слегка растопив лед, однако костер так и не занялся. Может, следовало покрыть промасленной тряпицей часть тела сгоревшего заживо викинга и поджечь? На такое Хильд пойти не могла. Издевательство над погибшим - вот это что.

Стиснув зубы, да так, что желваки заходили под бледной кожей, она огляделась. Взору открылось побоище, поверженные твари, что лежали или стояли, застыв, будто живые, а глаза сами собой раскрылись широко. Не думая о страхе перед зверем, которого прежде она боялась больше всего на свете, Хильд подошла к ближайшему и присмотрелась к его морде. Огонь в пасти не мог быть видением и дочь конунга ткнула факелом в морду страшного зверя. Та занялась, но огонь не задержался только в пасти волка, как это было при его жизни - огонь растекался и возле поверженного тела. Горела черная кровь чудовища. Хильд, будто в бреду, подошла к следующему, проверяя догадку. Второй волк также занялся пламенем, черная густая кровь горела, как масло, которым Хильд накануне похода пропитывала материю, предназначенную для факелов.

Не думая больше ни секунды, она стянула плащ и пропитала его в крови третьего волка, щедро растекавшейся по мерзлой земле. Погружая с отвращением пальцы в холодную вязкую жижу, она ощущала ее маслянистость и неизвестный запах ударил ей в ноздри. Теперь на ее руках в буквальном смысле была кровь волков, хотя во время боя ей удалось лишь отшвырнуть парочку, а всё остальное сотворили с лесными чудищами ее спутники..
- Нужно завернуть Скегги в плащ, - пробормотала она, словно думая вслух. Только сейчас ей подумалось, уместно ли сжигать Скегги в крови тех, из кого он погиб. Угодно ли такое богам?

Картины мелькали перед глазами Хильд, которая по большему счету лишь молчала. Не вскрикнула даже, когда волки ринулись на них. Не издала восторженный возглас, когда враг ослепительно быстро исчез в пламени.
Казалось, мгновения прошли с тех пор, как на них неслись волки, взрывались всполохи, освещая путь в Вальгаллу, молниеносно несли погибель славные воины, а вот уже всё закончилось и даже погиб один из них - Скёгги.
Хильд смотрела, не проронив ни слова, думая лишь о том, как похоронить боевого товарища, и о цифре, которую прокаркали старые вёльвы.
- В порядке, - отрешённо кивнула подруге. Быть может зря она позвала с ними Бабочку, тем самым поставив под удар и ее?

Тем временем на лес стремительно опускалась тьма. День близился к концу. Тревожный, кровавый день покидал их, чтобы никогда не вернуться. А лес по-прежнему был полон и других голодных зверей.
Семерка оставшихся в живых была здесь гостями, если не лакомой добычей. До Эрве Ордал ещё далеко. Тащить тело Скегги, без ночлега и пищи, озираясь по сторонам и теряя силы от страха - да, а этому Хильд тоже готовили. Она не питала иллюзий насчёт спокойной прогулки по сказочному, подернутому морозцем лесу. Однако сейчас, подсчитав убытки и вспомнив, когда в последний раз был привал, Хильд промолвила, правда чуть тише обычного:
- Надо отдохнуть, осмотреть раны, отметить славную битву и Скегги проводить в Вальхаллу звоном наших кубков. Мы не можем взять его с собой, Гудгерд, - Хильд почти вплотную подошла к старику, - наши жизни сейчас слишком дорого стоят. Нужно беречь силы. Давайте соберём хворост для двух костров: большого для Скегги и маленького - для нас, - это была слишком длинная речь для Хильд, даже румянец выступил на бледных щеках.

Низина, в которой шёл бой, была подходящим местом, чтобы разжечь костёр. Недолго думая, Хильд скинула лишний груз и принялась собирать хворост. Всё такая же задумчивая и хмурая.

А ведь она хотела отдать им приказ разделиться и быть каждый сам за себя...
Всякий раз, когда Эрна видела, как ее спутники тянули друг другу руку помощи, она хмыкала и злилась. Злилась оттого, что едва не погибла, отдав глупый приказ. Вот почему по большей части Железная Эрна выбирала железное молчание. Может, поэтому ее и называли железной...

Итак, ситуация в городе складывалась, как по заказу: в таком хаосе никто не проследит за ней, разве что эта четверка смелых. Которые ей еще пригодятся. Почти любое направление было исключено и оставался, о ужас, проход к порту, башня магов и.... Да какая разница, если всё, что ей надо, было впереди.
- Отходим в порт, - отрезала она, не поясняя, почему туда. Кто они такие, чтоб им пояснять.
Оружие, которое Эрна теперь держала наготове, было красноречивее слов, а решительная поступь не оставляла сомнений в здравомыслии Железной. Командующая гарнизоном точно знала, куда и зачем направлялась.

Однажды Эрна услышала от Курта слова, которые не ожидала услышать. Она вздрогнула, когда те прозвучали и не нашлась с ответом. Собственно поэтому, сейчас, у нее не было иного варианта, кроме как отправиться к порту. Пусть и без золота, которое она должна была доставить. Что-то ей подсказывало, что крепкие обитые жестью сундуки уже ничего не решали и не были входным билетом на судно. Железная Эрна точно знала: одно место на корабле Курта уготовано ей. Во веки веков. Потому что они "вместе до последней капли крови". Оставалось надеяться, что кровь капитана еще не остыла. Эрна невольно коснулась кольца на цепочке, словно оно могло дать ответ.

Притворяться спящей было бесполезно. Нюра судорожно гадала, что ее выдало. Пара слезинок, упавших на асфальт? Стон, вырвавшийся наружу? Дрогнувшая спина?

Плевать! Велько готова была признаться в своей слабости еще раз и даже явить белому свету свое красное лицо, лишь бы Ткаченко никуда не отходил от нее. Конечно, он и сам замерз и на тепло его тела рассчитывать не приходилось, однако Нюра всё же сократила расстояние на целый сантиметр, неловко подвинувшись ближе и шепотом пояснив, что она "просто устала", но суши любит. Так они и сидели в мечтах о японской еде вплоть до самого автобуса.

Велько помнила, сколько они ехали до чертовой деревни и с мысленным стоном готовилась вибрировать в старой развалюхе до последнего, даже действительно, без притворств решила забыться сном, устроившись рядом с Толей, но почти сразу очнулась, вздрогнув от его голоса:
- А? - такие пробуждения были хуже всего. Как ведро ледяной воды. Как крик "Пожар!". Как вкрадчивое учительское "Велько, убери телефон, я всё вижу".
- Я думала, он тут один, автобус... Деревня-город, типа, - пробормотала Нюра и принялась всматриваться в пассажиров, среди которых ей всё больше мерещились ходячие мертвецы. Даже не заметила, как вцепилась в Толину руку ледяными пальцами.
- Извините, - в конце концов обратилась она к ближайшему. - А какой это автобус?

При появлении Хайновича вдруг всплыли в голове верочкины слова, сказанные про Петра: "Он – не сторонник действующей власти. Но вот противник ли?". Пожалуй, про Абрама Хайновича эти слова были как нельзя кстати. Эдакий типчик, и вашим и нашим, предстал перед девушками во всей своей красе.
Мария же сызнова, как по накатанной, скользнула на свой наблюдательный пост, коим был нейтралитет, без эмоций, без предсказаний или предположений, что помогало держать голову в холоде и отмечать перемены в облике собеседника.
Более того она весьма уютно расположилась на стуле - в ее усталых ногах правду искать не приходилось.

- Доброго дня, капрал. Мария Карловна Иессен, - представилась Маша, отмечая, как странно звучит в этих стенах ее полное имя. Будто огромную хрустальную люстру внесли в каморку, где и огня-то не сыщешь, чтобы поджечь сразу полсотни свечей.
- Как вы понимаете, мы не просто так здесь и вынуждены, к тому же, говорить вне протокола. Вы, господин Хайнович, вполне вправе не отвечать, однако же мы скажем вам то, что наверняка не скажут ни англичане, ни американцы, подданным которых вы являетесь, пока дело не примет совсем уж скверный оборот. Господин Хайнович, скажите, вы догадывались, что привлекли к торговле с американцами членов большевистской ячейки?

Мария Карловна говорила открыто и честно, потому что считала эту версию - одной из десятка вероятных "правд", которую никто из них наверняка, увы, не знал. А потому юлить и выдумывать, как скрыть обман, ей не приходилось.
По этой версии выходило, что бедняга капрал - эдакий дурачок-простачок мог запросто позвать отовариваться своих шапочных знакомых, не зная их истинных намерений. Звучало так, словно сам Хайнович - благодетель и желал лишь добра и денег, а вот, угодил в историю, из которой, возможно, выберется сухим при помощи вот этих двух милых барышень.

Забавно получалось: только что, на лавке сидючи, она Верочке про светлое женское будущее рассказывала, да на подполковника сетовала за то, что в них профессионалок отказывался разглядеть, а теперь, оказывается, в качестве беспроигрышного инструмента влияния, Верочка решила воспользоваться своей привлекательной внешностью? Вот так ирония. Мария усмехнулась и не сдержала улыбки - грустной, правда, да уж какая имелась. Другой в таких обстоятельствах не было.

Надо сразу оговориться, что улыбаться по указке Машенька не умела, да и флиртовать не была обучена, в общем, так себе контрразведчица. Однако юный офицер нравился ей своей искренностью и она совершенно не желала ему проблем. Точно также она не желала незаслуженных проблем тому латышу, которого по ее указке содержали теперь под арестом. И потому в прелестной головке Марии пышным цветом расцвела дилемма, а следом за ней занялся и компромисс:

- Послушайте, офицер Коллинз, менее всего мы желаем принести вам неудобства, и поэтому, если позволите, зададим вопросы Хайновичу сами, но не в рамках допроса, а, так сказать, с места, нарушив, так сказать, ход разговора с арестованным. Вы, если хотите, подыграйте нам - на место поставьте или ещё как. И вы приказ не нарушите, и мы ответ получим, - когда Маша улыбалась, на щеках у нее появлялись ямочки. Матушкино наследие.

Последние несколько часов Эрна с тщательно скрываемым восторгом ощущала, как по венам бешено струилась сама...Жизнь. "Кому война, а кому - мать родна" - этой фразой, обычно произносимой с презрением, как нельзя лучше, можно было описать суть Железной. Ей было весело только на кончике ножа, на острие смерти. Всё прочее Эрна воспринимала как паузы - пустоты, которые заполняет лишь славное вино, спор или секс. А еще интриги или их кропотливое создание.

Сейчас она, облокотившись о стол и нависнув над картой, спокойно, даже равнодушно наблюдала за спором командиров и словно чего-то ждала, изредка взглядывая на дверь.
Ее, будто бы высеченное из алебастра, бледное лицо, сегодня было особенно прекрасно, подсвечено изнутри какой-то, только ей ведомой, мыслью. Однако лучше бы никому из присутствующих не знать, что было на уме у Эрны.
Четыреста шестьдесят солдат и сундуки с золотом были у нее на уме. Капитан Курт, её любовник и товарищ по созданию интриг и тайн, был у нее на уме. А еще там был дурацкий план Керверта, с которым она согласилась лишь из-за двух пунктов: вышеупомянутые сундуки и его визит к капитану, который непременно окажется последним визитом в его жизни. Уж она-то знала.

Эрна, скучая, разглядывала как краешек карты, а с ним и часть города, символично заливает вино, когда в комнату ввалился долгожданный посланник. Им оказался Кровак. А она-то гадала, кто принесет ей радостную весть о героически погибшем командире и ее новом статусе. С выражением безмерной скорби и покорности судьбе Железная Эрна выслушала сообщение умирающего воина и вскинула полные ненависти глаза:
- Кто это сделал? - грозно спросила она.

На самом же деле всё внимание Эрны было приковано к трем командирам: ей было интересно, как они отреагируют на весть и то, что именно она теперь займет место Керверта. Вот Арджун, к примеру, не заставил себя долго ждать и своим молниеносным признанием только что, сам не зная того, вытащил счастливый билет. Другие его примеру пока не последовали, но Эрна знала, как расположить их к себе:
- К делу. Очевидно, что план командира Керверта провалился. Кровак, что там сейчас? Что вы видели там? Да помогите же ему, рядовой, - рявкнула она на караульного и метнула красноречивый взгляд на стул. В ее интересах было, чтобы прибывший прожил подольше. Хотя бы чтобы успеть ей ответить.

- Арджун, Кельм, Джон, кратко изложите своё видение дальнейших действий. После чего я приму окончательное решение, - резко чеканя слова, заявила она о своих правах на статус командира.

Невозмутимостью Марии Карловны можно было резать воздух. Ни один мускул не дрогнул на ее лице, когда британец рассматривал их, будто актрисок, явившихся давать концерт на допросе, да и потом, когда он будто невзначай упомянул кафе, где они с Верочкой, попивая кофий, должны будут, видите ли, подождать результатов.
Дослушав, Маша со всей присущей ей учтивостью улыбнулась и, не отрывая пристального взгляда от лица британца, заговорила:
- Подполковник Униак, уверяю, что мы не побеспокоили бы вас, если бы не были намерены довести дело до конца и, как вы понимаете, ждать результатов допроса в местной забегаловке не совсем то, что нашей задаче поспособствует. Если присутствие двух барышень на допросе собьет следователей с толку, могу предложить только свою кандидатуру, но мне необходимо видеть допрашиваемого, не говоря уж о возможности задать ему пару вопросов. Однако если последнее невозможно, прошу вас хотя бы не отказывать нам (или мне) в присутствии.

Уже давно мерещилось Хильд глухое рычание. Она теряла его в скрипе полозьев, в тихих разговорах соратников, а когда воцарилась тишина и только снег шуршал под быстроходными лыжами, она стала слышать и надрывное дыхание. Оглядевшись по сторонам обыденно, так, словно бы рассматривала местность на предмет удобного места для стоянки, она с содроганием увидела и светящиеся огни, которые не сулили ничего приятного. Да и как можно было надеяться на приятное, когда со всех сторон окружён пособниками волков- деревьями да оврагами.

Историю эту передавали из уст в уста: будто старый Стур, давно отошедший от дел, на охоте погиб. Будто волки на его добычу позарились, и последний бой дал великий Стур вовсе не человеку.

А вот чего не передавали никому, да и не знали толком, так это про маленькую Хильд, что с дедом и добычей осталась. Первый слишком немощен был, устал на охоте, а вторая - мала, но уж больно просилась.

Хильд не помнила, как хлынула из разорванного горла кровь, как до хруста сжалась морщинистая широкая ладонь на шее одного из волков, как закрылись дедовы очи, спокойно смотревшие на внучку, что посаженная им на сук, держалась крепко за ствол могучей сосны.

Хильд помнила только, что волки опасны. Воспоминание это угнездилось где-то глубоко в среброволосой голове и стоило девчонке углядеть волка или пса, она пятилась и дрожала, а то и бледнела на глазах, покуда не падала ничком.

Сейчас, увидев лесных тварей, что волков покрупнее были, Хильд лишь сделала шаг назад, чувствуя, что рука все не может нащупать меч, но не отрывая взгляда от вышедшей им навстречу троице. Увидев ее шаг, чудища оживились.
Когда зашевелились остальные хирдманы, волки ощерились и стало ясно бывалому Гудгерду, а затем и остальным, что тех, кто неподвижно стоял, они будто не видали и за опасность не почитали.

Однако движущееся препятствие не чета движущемуся и слагающему угрожающие висы. Заслышав вису Скегги, твари ощерились и пошли в атаку. Медленно, грузно двинулись на тех, кто не стоял на месте.

Хильд поднялась рано и завтракать явилась уже в длинный дом, дабы выслушать напутствия дяди, обсудить с ним путь сквозь леса и поделиться своими опасениями насчет Змея. К утру фьорд основательно растаял и покрылся змеиной черной кровью, будто пленкой. Кровь эта отравляла воду и повсюду белела всплывшая брюхом кверху мертвая рыба.

Как и прежде, неулыбчивая Хильд быстро собралась и теперь проверяла лыжи и заплечную суму. Провианта она почти не взяла, видимо, считая, что до Эрве-Ордал не проголодается, а может и знала про лес что-то, не позволяющее ей становиться устало бредущим под тяжестью своей ноши проводником.
Еще она усмехалась про себя мудрости Вождя Хельги: когда тот назвал ее путь испытанием, Хильд удивилась - эти земли они знала вдоль и поперек, какое тут испытание - знай себе, шагай по вечному льду фьорда. Вот только Черного Змея в этих землях раньше не было, да и по лесу она идти не рассчитывала. Безусловно, молчаливая Хильд никому о том не сказала и теперь стояла в ожидании последнего напутственного слова Стурсона.

До окраины леса они добрались небыстро, и впервые, казалось, улыбка коснулась бледных губ воительницы, когда она заприметила знакомую фигурку, ожидающую их, как и было договорено:

- Рада и я тебе. Мы шли неспешно, но боги более не подшучивали над нами, - сдержанно ответила Хильд и, остановившись подле девушки, повернулась, чтобы сказать своим спутникам, - это Ревдис "Бабочка", Дева Щита.
- Любой поход славен такими, как ты, Ревдис. По-прежнему желаешь ли идти с нами? Путь неблизкий и шутки богов всё злее, но ты, я знаю, не из пугливых.

Низкорослая, бледнокожая и немногословная Хильд составляла резкий контраст с боевой подругой.

Всё же уносить ноги было лучшим решением.
И лишь богам известно, отчего так ополчился на них Чёрный Змей, что решил поджечь лёд, растопить фьорд, попутно убивая их пищу - живущую в темных недрах рыбу.
Снег повсюду стал алым. Хильд никогда прежде не видела как горит вода и ледяные глыбы вырастают в мгновение ока, как йотуны, но этого богам было мало.

Увидев, что героям удаётся уйти от печальной участи, они решили сбросить на них небеса. Отяжелевшие тучи вот-вот рухнут и все семеро станут первыми, о ком расскажут, будто их решимость спасти мир не понравилась богам, у которых были иные планы.

Быстро темнело, всё вокруг казалось окрашенным в бурый цвет. Хильд, не теряя из виду берег Лейкангера, падала, тут же вскакивала, и молча бежала дальше, а догнав лошадей, не смогла забраться на ходу и досадливо следила за их ходом из саней. Когда рухнули обе, сани перевернулись, а она всего лишь ударилась о смерзшийся наст плечом и затылком, Хильд поняла, что боги не желали ее смерти. Не сейчас.

- Дядя! - выбравшись не без помощи из сугробов, Хильд тотчас оказалась в объятиях старого Кнута, старшего брата ее отца. Словно обычная напуганная девчонка.
Так уж получилось, что боги не дали ему наследников и племянницу он растил, как собственную дочь. Так и звал по привычке «Доченька». От родного отца Хильд такого с роду не слыхала.

Уже оттаяв в знакомой обстановке длинного дома, Хильд предоставила отвечать на вопросы Кнута героям, а сама выбралась из-за стола и исчезла в женском доме.
Именно там она самолично просила дядю поселить Ревдис.
Она шла к ней неспроста, зная, что деве меча понравится ее рассказ об альтинге и их уже ставший легендой и обросший страшными подробностями поход.

Лёд хрустел под ногами совершенно безжалостно. Белая, без конца и края, поверхность фьорда искрилась свежим снегом и потому безошибочный рывок Гостя из глубин даже самому малоопытному в отряде молвил лишь об одном: он пробудился, заслышав их шаги. Пришел ли Житель Хладных Вод, слуга самого Ньёрда с посланием от бога, закованного во льдах, или чтобы убить их - знамения не было. Быть может он, любопытствуя, желал поглядеть на славных героев, спасителей Бифроста. Так или иначе, а лёд хрустел, точно яичная скорлупа. Казалось, словно это трещала по швам вся земная твердь.

С удил капала пена пополам с кровью - лошади вращали глазами, будто безумные, не понимая, что человек, взявший на себя заботу о них, шепчущий тайное слово, ведёт их не в пасть Морского Дракона. Мало-помалу Гудгерду удалось стронуться с места, лошади подались и повозка была спасена, но надолго ли? Что если все они - кость, брошенная псу? И преследователь их только разминается, завидев добычу.

Оскальзываясь на ледяных проплешинах, к отряду тем временем спешил человек. Это без сомнения был воин, на что указывал добротный щит за спиной да рукоять меча - великолепного меча. Непрост был тот человек. И появился он вслед за отрядом. Но в предстоящем бою любой меч не лишний - во славу Одина и в помощь соратникам.

Гость из глубин не заставил себя долго ждать. Он ударил ровно в том же месте, где его увидели в первый раз. Мощным рывком выбросил в образовавшийся пролом толстый в три локтя змеиный хвост, черный, точно крыло ворона, блестевший, подобно смоле, длинный как все воины отряда, вместе взятые. Молниеносно воздетый к небесам, хвост тотчас исчез в том же проломе, напоследок изрыгая огонь, высотой с Хильд, застывшую с бесполезным против такого чудища мечом. Взору воина, рискнувшего подступить к пролому ближе, открылась масляно-черная вода - животное со дна морского, которое сорвалось с цепи самого Ньёрда, возможно, было ранено. Но вероятнее то был исторгнутый им яд.

Ни при жизни своей, ни ранее не слышали ныне присутствующие о подобном Черном Змее. Вероятно долгая зима породила не только голод и грабежи: в недрах этих земель стали просыпаться древние чудовища, о которых могли поведать лишь боги.

- Уходим, - резко крикнула Хильд. - Пусть разбивает лоб, делая новую прорубь! Успеем до Лейкангера.

ссылка

Выражение лица Маши тем не менее осталось непроницаемо-серьёзным. Словоохотливый латыш умело вёл к тому, что он непонятый поэт, а все остальные - его губители. Разубеждать его Мария не стала. Если он не виноват, это поймут тотчас, когда вскроют груз и побеседуют с неким Хайновичем. . Возможно, позже. Но если виноват… тем более, что варианты для несостоявшегося спора оказались ещё интереснее: меньшевик и эсер… то, туда и дорога. Хотя и жаль - умный, рассудительный юноша, хоть и не без вызова и эдакой вечной внутренней борьбы, аж до кровохаркания.
Что Петр выберет следующим инструментом борьбы (или выбрал уже?) было загадкой, а вот отгадку-то Маша и не желала упустить.

- Я услышала достаточно. Прощайте, Пётр Ансович, - кивнула она на прощание, так и не улыбнувшись ни разу своей настоящей улыбкой.

Когда двери за ним закрылись, Маша прикрыла глаза, провела ладонью по лицу, словно снимая усталость, и только тогда заговорила с Верочкой.

- Может, чаю ещё? Я поделюсь сначала, ты не против?, - Мария помолчала и глядя куда-то в бумагу, испещрённую ее убористым почерком, начала говорить.

- Мне хочется, по-человечески хочется ему верить, понимаешь? Но посмотри, сколько всего: Мартовцы, эсеры… Непрост наш Пётр, думаю. А ты как считаешь? Вообще, - не дав Верочке даже слово вставить, продолжила она, - это отвратительно, что в наших руках жизни. Ты видела, что он болен? А его в тюрьму. Его там не станут лечить. Но при всем при этом, если он опасен, гораздо больше людей погибнет, почем зря, - Маша снова прикрыла глаза и сжала переносицу с силой, то ли пытаясь унять боль, то ли стараясь не расплакаться.

ссылка
Серые облака нынче висели клочьями, цеплялись за горы, останавливались и снова, как ни в чем не бывало, продолжали свой путь.
Солнце изредка подглядывало за жизнью внизу сквозь образовавшуюся в небе брешь и нелюдимо пятилось обратно. И даже это было добрым знамением - светило не показывалось в землях Турогва Конунга уже год.
Не обласканная теплом земля очерствела, покрылась, словно морщинами, застывшей коркой грязного льда и не могла родить людям пищу.

Море было более щедрым на гостинцы - лёд не уходил с его поверхности третий год, но рыба под ним водилась отменная, иной раз даже приносившая в белёсом брюхе дары ушедших на небеса богов - разноцветные морские камни, которые умельцы города плавили, превращали в украшения. Говорят, такой камень хранил нашедшего его от хворей и мучительной смерти.

Леса, изобилующие дичью, сегодня были особенно щедры: трэли без остановки носили добычу, убитую охотниками.
Морские глубины тоже не стали скрывать от людей еду: жирная толстобрюхая сельдь и масляно поблескивающая в тусклом свете костров форель аппетитно исходили соком. На их аромат, казалось, и стекались с окрестных земель жители Бифроста.
На альтинге* сегодня соберётся много людей: угостить их - первая задача конунга Турогва. Над второй же у него было время подумать: ровно три года.

Сейчас Конунг Турогв, невозмутимый и привычно угрюмый, восседал на массивном резном троне, приветствуя скупыми кивками появляющихся на альтинге гостей. По правую руку от него сидела старшая дочь - воительница Хильд, давно покинувшая отчий дом, чтобы жить в Эрве-Ордал; по левую - юная жена, немногим старше дочери, бледная и поникшая: на днях она родила конунгу двойню, долгожданного наследника и ещё одну дочь, третью. Мальчик вскоре умер, а девочку забрали вёльвы, обвинив ту чудовищем, убившем брата-продолжателя рода, и завладевшим его силой.

Последний альтинг был зимой, где решили дождаться лета, и, если земля снова откажется рожать, спросить богов.
Лето было едва ли теплее зимы: земля под ногами хрустела тоненькой коркой льда, в небесах извивались ночные радуги, лёд во фьорде по-прежнему долбили, чтобы поживиться дарами моря, пар рвался изо рта днём и ночью, звери ожесточеннее охраняли леса и свою добычу. За прошедшие шесть лун не вернулись Горм, Велунд и Рорк - славные добытчики, коих Конунг Турогв поил пивом со своего стола.

Вепрь, что сейчас равнодушно поворачивался на вертеле в ожидании людей, изъязвивших желание сказать своё слово на альтинге, был изловлен молодыми охотниками, которые ещё не заслужили таких почестей. Хирд, самый младший из них сейчас помирал в горячке от страшных ран - прежде чем погибнуть, зверь распорол ему весь бок до рёбер и сизой требухи. Видать, сами боги потребовали жертву в обмен на красавца-вепря.

***
Наконец настал тот час, когда во дворе возле Длинного Дома загорелись костры когда дары природы стали съедобны, а собравшиеся уже испили хмельного мёда. Чувствуя, что долг гостеприимного хозяина выполнен, Конунг Турогв поднялся. Тишина воцарилась в Доме. Час, когда правитель всех жителей Бифроста скажет Слово.

- Вы терпеливо ждали середины лета, - пронёсся над головами его внушительный бас. Конунг был уже немолод, но голос его будто принадлежал тому Турогву, что сел на резной трон двадцать зим назад после кончины брата.

- Я исполнил обещание, собрав вас здесь. Я говорил с богами вчера ночью. Мой вопрос был о грядущем. Вот, что они мне ответили, - он помолчал, не зная, как воспримут его слова собравшиеся.

- «Грядущее сокрыто», -голос Турогва Конунга стал торжественным, однако выглядел он вовсе не радостно. - Ждать нового ответа богов мы не станем. Некому станет ждать ответа, если зима продлится еще год. Потому слушайте волю вашего Конунга, о славные жители Бифроста: вёльвы снизошли до моих просьб, они спросят богов и укажут путь. «Шестеро храбрых пусть явятся с даром, коль внимать желают гласу Небес» - такие вести я получил от них неделю назад, когда они…пришли за моим сыном и дочерью, - на этих словах жена Конунга побледнела сильнее, а губы ее скривились, словно она собиралась заплакать.

Вёльвы редко соглашались помочь и никогда не являлись днём, посему ходили легенды, что они уродливы и алчны.
- Сейчас пусть выйдут шестеро, что желают говорить с вёльвами и узнать слово богов первыми. Моя дочь Хильд укажет вам путь.

Воины и следопыты из Эрве-Ордал редко заходили на территорию Вёльвбринн, леса вёльв, всякий раз рискуя не вернуться из дозора. Оттого честь, выпавшая Хильд, была велика, а также показывала ее достойной дочерью Конунга, хотя, поговаривают, сам Турогв желал ей другой судьбы.

Звенящая тишина вновь воцарилась на альтинге. Все ждали, кто первым выйдет в центр, предстанет перед правителем.

Первое, что ощутила Маша, был неприятный укол, то ли совести, то ли стыда за разыгрываемый ими фарс; вторым же пришло облегчение - можно прекратить, оставить выдержку, хватку бульдога, разжать зубы, ослабить оскал. Даже плечи машенькины опустились, словно груз с них свалился какой.
Взгляд стал прежний, грим был снят, образ разрушен, актриса сидела в гримерке, глядя на своё чистое от краски лицо и возвращалась в себя.

- Пётр, видите ли какое дело, - голос же остался серьёзен и строг, - ваша осведомлённость, речь, предприимчивость, знание языка и острая наблюдательность дают нам все основания полагать, что вы не так просто оказались подле американцев, собственно в посредничестве вы и обвиняетесь, - она не знала, как иначе назвать большевиков, не смогла подобрать слова приличнее.

- На грузчика или торговца вы мало похожи, нельзя сказать, будто вы заинтересованы в обмене, значит, американцы вам для прочих целей нужны. Что ж, коли вы нам не способствуете, а только ёрничаете, вынуждена изложить на бумаге свои предположения, вами займётся следующая инстанция. Если все вышеназванные предположения не оправдаются, что ж, вас отпустят, а мы с Верой будем только рады ошибаться. Ведь так? - она посмотрела на Верочку. В усталых грустных глаза был немой вопрос: хочет ли коллега что-то добавить?

- Так, стоп. Ничей план не гениален. Но пока мы тут, а не там, давайте действовать.

Нюра стояла промеж двух огней, от которых тут пока было мало толку - дом, как видите, не полыхал.

- Слава, ты готов помочь. Это всё, что мне нужно было услышать. Не надо ничем меняться. Берем палку, обматываем ее моей толстовкой, поджигаем. Ищем слабые места у Дома. Окно, занавески, - Велько боялась даже смотреть на дом, ожидая увидеть ребят в окне второго этажа или уже ниже. - Или заходим внутрь и поджигаем всё, что горит. Если на пороге нас статуя не встретит. Правда палка нужна потолще и ваши кофты тоже возможно понадобятся.

- И вообще. Странно, что ты не можешь найти зажигалку у себя в карманах. А сигареты у тебя есть? - внезапно прозрела Нюра и посмотрела на парня глазами одержимой. - Если зажигалка есть, то ты наверное куришь? И вообще от сигарет иногда очень хорошо занимается пожар, - осознав свою зависимость, Нюра поспешила прикрыться благим делом.

Глаза хищно сверкнули, когда Маша напала на интересный след. Правда пришлось для этого затолкать поглубже свое врожденное сочувствие и участливость, которые уже стали, было, показывать нос, когда латыш представился девушке мучимым, страждущим и слабым, стоило тому раскашляться и дать тем самым намек на страшную болезнь.

Надо отдать ей должное, она дослушала его речь с перечнем товаров до конца с тем же презрительным выражением во взгляде. Даже поморщиться не забыла. Потом демонстративно медленно и старательно выводила показания на листе бумаги, после отложила и лист, и прибор, чтобы снова облокотиться на стол и потратить мучительно долгую минуту на рассматривание щуплой фигурки.

- Чересчур вы, Петр, осведомлены, для грузчика. С чего это вы вдруг про угрозу Северной области заговорили? - она взяла в руки лист с показаниями и цитировала, читая прямо с него. - И про подрыв боевого духа, а? Про бомбы, адские машины и детали так и вовсе вас никто не спрашивал. Не понаслышке знакомы с взрывными устройствами, так?

И не дав тому ответить, повернулась со снисходительной улыбкой к своей напарнице:
- Вера, снова спор затеем? Отыграться хотите небось? Выбирайте: эсер это или большевик. На кону сами знаете, что, - она нехорошо и столь скабрезно усмехнулась, что благочестивой девице впору было покраснеть и, возможно, упасть в обморок от одного ее взгляда.
- Вера, снова поспорим?

Маша тянула время. Слишком много важных деталей пыталось угнездиться в ее голове: образованный мужчина, со знанием английского, говоривший грамотно, скорее всего по меньшей мере был студентом. Болезнь. Слабое здоровье. Возможно, ссылка или тюрьма за политическую деятельность. Знает про взорванные пароходы. Нет, отпускать его нельзя. Точно нельзя.

- План надо доработать, - чопорно заявила Нюра.
- Ты вряд ли разводил костры или делал факелы, - правая бровь скептически приподнялась, - потому что иначе знал бы, что не очень толстая сухая палка горит не как факел, а слегка тлеет и дымится, а в полёте вообще тухнет. Не спрашивай, откуда я знаю это. Для того, чтобы сделать факел, у нас есть материалы, но опять же придётся тратить всю зажигалку. Проще развести костёр, чтобы брать оттуда столько огня, сколько нужно, но это опять же собирать хворост, который из-за тумана отсырел, - говоря это, она не забывала поглядывать и за реакцией Славы.

Не думала Велько, что когда-то ей пригодятся знания с гребаных мамашиных ультрадуховных и до хрена аскетичных ретритов в лесу.

- Ткаченко, это не так делается! Для самопровозглашенного лидера у тебя слишком много оппозиции, - она указала на Славу. Сказав это, она как-то осеклась, явно не закончив мысль и повернулась к парню.

- Слушай, Слав, ты, конечно, не обижайся, но ведёшь ты себя странно: во-первых, пытаешься отделиться; во-вторых, говоришь стоп-слова - спальня, подвал, чердак - то, что априори мы сейчас должны обходить стороной. В-третьих, не даёшь зажигалку. Жалко зажигалку? Дай огня. Всё решаемо. В-четвёртых, играешь в исследователя, когда нужно как можно скорее действовать. Короче. Я бы не удивилась, если бы по тебе сейчас поползли пауки. Ты знаешь, что я не со зла. Просто опыт потери четверых немного сказывается, - Нюра чуть отступила от Славы на шаг, не много, но и не мало, если он перейдёт в наступление.

Самое противное в этом было, что если начались проблемы с доверием, скорее всего ни о чем они с ребятами не договорятся. Нервы Ткаченко вон уже на ладан дышат.

- План-дерьмо, Толя. Потому что блин в нем только одна попытка сжечь дом. А вероятностей, что что-то пойдёт не так не менее двух! Это Вероника и Ваня. Если вы не поняли, они бродят где-то поблизости.

Спокойна глубина моего моря: никто и не догадывается о том, какие забавные чудовища скрывает оно.*

Если бы у меня были глаза, я бы тоже закрыла их.**

Множество остывающих сердец взывало о помощи. Они ещё помнили, что такое жизнь.
Ещё три удара и остановиться кровь.
Пара ударов и мысли вознесутся к небу.
Последний и оно перестанет отражаться в их глазах. Глаза мертвецов не способны впустить то, что видят живые.

Но несколько сердец бились рядом, всего в нескольких шагах от хижины. Их дробный перестук отвлекал Душу от мыслей о смерти, словно единые в своей мощи ритуальные барабаны взывали к её вниманию.

«Они близко. Я слышу их сердца. Нити, что ослабли, вновь наливаются кровью».

Их тёплая близость наполняла Душу.
Душа стояла, как и прежде занимая центр дома.
Она всегда занимала центр, открытая со всех сторон. Душа улыбалась. Что может быть лучше, когда в покинутом наспех доме тебя встречают с улыбкой.
Дом постепенно заполнялся живыми сердцами.
Мрак привёл всех: Чиза, Мору, Малыша, Пулю, Тощего, Кинжала, Хитреца, Винтер, Братана и Драка.

Души на всех хватит.

Она перехватила взгляд Мрака, кивнула. Верный Мрак. Закрывает глаза умершим. Открывает глаза выжившим.

У Мрака есть ещё одна душа и она часто устремляется ввысь, где нет боли. Оттуда Мрак приносит такие поющие мысли.
Душа наблюдает, как его ладонь больше не даёт Фее видеть бревенчатый потолок.
- Не смотри в пустые окна, милый. Вдруг тебе захочется войти в покинутый дом.

Душа смотрит и слушает, потом останавливает говорящих взмахом широкого рукава. Голос ее по-прежнему тих. Душа говорит медленно и умолкает после произнесённого, чтобы все успели ее услышать.

- Сегодня мы отпустили пятерых. Они больше не с нами.

- Их души навсегда останутся в погибающем городе.

- Вихрь рассказал нам правду и потребовал жертву. Он забрал двоих.

- Двоих самых слабых вместо одного сильного. Кого-то из вас, - она обвела взглядом каждого в доме.

- Ещё троих забрали те, кто сейчас мёртв. Потому что Вихрь справедлив.

- Троих забрали у нас. Трое понесли за это кару.

- Больше нет Риск.

- Больше нет Биффа.

- Больше нет Матери.

- Кто-то из них впустил хворь. И поплатился. Как и предсказывал Вихрь.

- Карающая длань пришла к нам в облике Несущего Гибель, - Душа повернулась к Крюгеру, указывая на него.

- Сейчас мы будем говорить, а после предадим огню наших братьев и сестру.

- Вихрь предупреждал, что болезнь неизлечима и не покинет город сама, пока не перебьёт здесь всякого живого.

- Мы должны выслушать Несущего Гибель и искать Путь.

Непревзойдённый наруч был одним из немногих предметов, которыми Эмери втайне гордилась. Безусловно, Седрику она высказала всё, что думает, по поводу отсутствующих пальцев, непохожей на настоящую руку культи и даже успела попенять на его нерасторопность. Однако кузнецу неожиданно перепала благодарность в виде двойной оплаты.

Нацепив его, она теперь щеголяла всюду. И в первую очередь отправилась к Венлоку, чтобы безапелляционно и без извинений заявить тому, что из всех вариантов ей больше по вкусу третье, не преминув добавить, что «хоть барон и прислал человека, чтобы ее убить», она не прочь потрудится, но только в интересах Ордена. Потом демонесса щегольнула добытыми сведениями и посетовала на то, что легко не будет, чем и выторговала себе расположение Венлока размером со странную фигурку.

Вполне довольная собой, она вернулась к сборам. Подарок Венлока был кстати, учитывая что артефактор Эмери не впечатлил и был брезгливо отослан ею куда-нибудь, где он не станет попадаться ей на глаза и при этом придёт в себя. Если, конечно, желает хорошо подзаработать.

Переместив всё своё пристальное внимание на отряд, Эмери лично провела смотр и приценилась к новым сержантам. Харе она не сказала ни слова, опасаясь получить в ответ набор бессвязных гласных и взрывных согласных, магическим образом превращающихся в его вонючей пасти в трёхэтажную брань.

А вот с Келноззом Эмери даже обменялась взглядом и с удовольствием послушала его манеру управлять подвластным ему отрядом. Мерзко и дерзко - всё, как любила демонесса. Кандидатура Келнозза была одобрена сразу.

Как только Седрик проявил чудеса дипломатии, Эмери устроила ему очную ставку. С собой, конечно.
- Будешь рассказывать мне о настроениях в моей армии. Какие разговоры ходят, кто ненадёжен и тому подобное. Седрик, - Эмери внимательно взглянула на бывшего пирата, - не облажайся. Тебе ведь не хочется чистить сапоги у Логана. А я оставлю тебя именно с ним. По наследству, так сказать. Имей в виду.

И вот всё вроде шло просто превосходно. Даже Заразы нигде не было видно. Однако зазнавалась демонесса недолго. Нет, не так. Покинув свой шатёр, она спокойно подошла к торчащей на копье голове ненавистной Заразы, не зная, радоваться или негодовать из-за ее тупости, прочла записку и в следующий миг с силой опрокинула копье пинком. Дозорных немедленно вздёрнули, а Эмери весь день провела, хмуро наблюдая за тренировками избранного в разведку отряда.

В тот же вечер Седрик отправился с «важным поручением» к Аладдину. В поручении значилось два слова: «Завтра вечером».

"Надо было всё же предупредить нашего офицера" - чувствуя, что из-за его выразительной мимики может потерять настрой и даже, упаси Господь, улыбнуться, Маша старалась на него не смотреть.

Слушала Мария также красноречиво. Неприятный прищур, слишком явная насмешка во взгляде, красиво очерченные губы, что кривились сейчас презрительно, придав лицу выражение гадливости, недоверия, с силой бьющее по достоинству говорящего. Если бы Иессен просто злилась, стараясь найти быстрое применение своему гневу в виде крика или угроз, Петр, она была уверена, насладился бы ее беспомощностью и отсутствием конкретики в действиях.

Сейчас же она методично записывала сказанное, не забывая взглядывать на говорившего с выражением, название которому было "Сами себе яму роете, Петр Ансович".
- То есть, по вашему выходит, - Маша отложила перо и облокотившись на стол, взглянула на латыша с презрительным снисхождением, как на ребенка, который заврался, - что некий капрал Хайнович неожиданно решил с вами, таким распрекрасным грузчиком в порту, скооперироваться и доверить важное дело торговли с американцами. Каких-то фактов не хватает, Петр. Ох не хватает. Ну ничего. Ведь груз-то ваш, у американцев купленный, уже вскрыли, - она потрясла издалека другой исписанной бумажкой. - Что там, говорите, было?

Взгляд у Машеньки сделался кошачий - так зверь смотрит на пойманную мышь, решая, съесть ее или дать еще побегать немного перед казнью.

Велько, даже сражаясь с пауками, паническим ужасом и топографическим кретинизмом, не смогла отказать себе в удовольствии:
- Ах, спасибо, что напомнил про камни, я подберу подходящие и для тебя, - глухо пообещала она из-под толстовки в надежде, что Толя заткнется-таки уже, но нет.

Нюра аккуратно выдохнула и вдохнула, ощущая лишь аромат чуть отсыревшей толстовки. Успокоиться это не помогло:
- Да ты блять выживи сначала, фанфик хренов, - выдыхала Велько каждое слово и попутно думала, умирал ли кто-то оттого, что много болтал и надышался газов.

У Нюры был план и она его придерживалась: 1) не заорать и не дышать; 2) не отпускать Толю; 3) схватить пару-тройку пауков, чтобы проверить их на реалистичность; 4) стряхнуть остальных насекомых;
5) бежать, желательно по пути хватая ослепшего Славу.

Первое со вторым сочеталось ужасно, потому что надо было говорить с потерявшим ориентацию в пространстве Толей и при этом не дышать:

- Ткаченко, иди за мной, - прохрипела Нюра и разозлившись на досадные обстоятельства с перцовым баллончиком, запульнула тот подальше в туман, схватила свободной правой парочку пауков, желая их раздавить и отыграться за всё, что произошло в последние несколько минут. Остальных воображаемых (или не очень) насекомых она планировала стряхнуть, если выяснится, что те двое настоящие.

- Уходим, уходим, - Велько было настолько страшно слышать крики Вероники, что ноги подкашивались и она боялась рухнуть прямо в туман, роняя и Ткаченко.

Безногая и слепой - вот уж точно будет им сто очков к выживанию.

Неожиданно, находясь в эпицентре из криков, оживших ужасов и фобий Нюра как-то совершенно ясно поняла, что…не хочет умирать. Нет, она и раньше не хотела, но сейчас возможность порассуждать о быстротечности жизни была актуальна, как никогда.
Велько даже захотелось увидеть маму!
«Клянусь, если мне удастся выжить, я скажу маме, что ее люблю. Нууу, как минимум, обниму» - какие только мысли не появляются в голове, столкнувшейся с угрозой.

Неотвратимость гибели иногда пробуждает суперспособности. Но ненадолго. Велько молниеносно выхватила балончик и направила на полчища пауков, не забыв поправить сползшую толстовку. Левую руку она протянула Ткаченко.
Из-под толстовки послышалось истеричное «Хватайся».

Приобняв коллегу - нежность, совершенно Машеньке несвойственная - Иессен проговорила:
- Да, от чая не откажусь, особенно если за компанию, - кажется, Верочке этот допрос дался также тяжко.

С каждым глотком горячего чая к Маше возвращались решимость и румянец.
- Да, знаешь, я тоже склонна считать, что он невиновен. Тем более интересно поглядеть, что там за Петька-зачинщик.
И отставив чашку, предложила:
- Давай, Верочка, теперь поменяемся: отдохни в роли ангела небесного, - улыбнулась Мария. - Пусть наш офицер удивится, - заговорщически подмигивая и кивая в сторону отсутствующего унтера, она подбадривала Веру, как умела.
- Вы начинайте, а я подстроюсь.

***
Когда отворилась дверь, Иессен встретила вошедших с каменным лицом и неестественно прямой спиной. Наверняка были у нее ожидания: войдет, мол, сейчас нечто мерзкое, с нагловатыми глазками и похабной ухмылкой. Однако, увидев того самого Петьку, вида не подала, лишь взглянула холодно на вошедшего да записала сказанное в протокол, а после уставилась на парня, словно хотела тому под череп пробраться и там мыслишки его гадкие прочесть.

Сама же Машенька в этот момент думала, каково это ей сейчас будет в роли надзирательницы и справится ли. Да еще любопытно ей было на Верочку-ангела посмотреть.

Когда на твоих глазах происходит хрень неведомая, мозг ещё не знает, какие сигналы посылать, и большей частью человек испытывает недоумение: нет у него умения, чтобы справиться.
Зато, если мозг знает, как называется происходящее, реакция может быть молниеносной. Нюра всё ещё держала Ваню за руку, когда на него набросится Ткаченко. И вот тут она нарушила сразу два правила выживания в тумане, полном неведомой хрени: заорала и бросила руки своих товарищей.

- Толя, не надо! - закричала Велько не своим голосом, обхватила Ткаченко за талию с невероятной настойчивостью и потащила от Ивана, что было сил.

Ведь если Воронцов уже не тот Воронцов, он может начать мстить. А если тот самый, просто под властью призрака, ему ведь очень больно сейчас. При обоих вариантах Ткаченко стоило остановить. Рискуя попасть под горячую руку, Нюра тащила его куда-то в туман, не думая о том, что будет дальше.

Настоящее испытание для Маши началось, когда она допустила мысль, что перед ней может быть абсолютно невиновный человек. Хладнокровно, пусть и с напускной ласкою во взгляде, смотреть, как мучится невинный, было ей не по силам. Тогда Мария, как никогда раньше, поняла, что за работа ей предстоит.
Praesumptio boni viri* здесь не действовала и чтобы сохранить нейтралитет, требовалось до конца представлять, что сидящий перед тобой виновен. Всегда болезненно воспринимающая любую несправедливость, Иессен едва подавила желание извиниться и выйти. Маша набрала воздуху в грудь и медленно выдохнула. А затем принялась что-то искать на столе:
- А что, протоколы уже унесли? - отвлеклась она от несчастного мужичка. - Пожалуйста, любезная, распорядитесь, чтоб возвернули обратно. К Петру Ивановичу наверняка унесли. И к чему эта спешка?… - проворчала она и по сопутствующему взгляду Верочка должна была понять, что Машу на несколько минут нужно оставить наедине с подозреваемым.
- Без вас продолжать не станем, - уверила коллегу Мария и вновь ласково улыбнулась мужичку.

К счастью, с Верой они понимали друг друга с полуслова - не прошло и минуты, как она, шурша юбками, покинула комнатку. Мария ещё для вида почитала какую-то бумажку, взглянула как бы мельком на подозреваемого, потом снова взглянула, отложила наконец листок и, чуть понизив голос, доверительно произнесла:
- Послушайте, если вы что-то скрываете, скажите сейчас, пока коллега моя вышла. Я постараюсь сделать так, чтобы вас не упекли в тюрьму и не расстреляли, за содействие следствию, - Маша неистово хотела, чтобы все уже закончилось для этого человека. И для неё. Потому так умоляюще блестели ее большие добрые глаза.

*Презумпция добропорядочности

Нюра уже ни в чем не была уверена: может она и курила по две пачки в день и совершенно об этом не помнила; может Толя был спасителем, а не вредителем; может в доме и правда жили призраки, хотя рука из-под кровати вылезла обычная, человеческая и очень крепкая.
Велько знала точно, что надо валить, травмы у них со Славой настоящие и что зажигалки, мать ее, у неё не было:
- Буду содействовать, - пообещала Нюра зловеще, глядя Ткаченко в глаза. - Вот, смотри,- она перевернула вверх дном рюкзак и из него, как из самой приличной женской сумочки высыпалось всё ее добро. Из Нюры, казалось, тоже высыпалось всё добро. - Доволен? - она сверкнула глазами и, стремительно нагнувшись, подобрала с пола перцовый баллончик.
- Ещё что-то? - руки теперь были заняты и держаться за перила она не могла, но Велько было плевать. Она порядком устала от неизвестности и странного поведения половины коллектива.

Любовалась Мария произведённым эффектом недолго: Верочка взялась за дело с толком и в роль вошла натурально, словно всегда только так допросы и проводила. А может так оно и было, почему же «словно»?

Иессен с интересом смотрела, как работает коллега, но вида не подавала, даже удивление изобразила, будто бы не только мужичка окрик ошеломил.
Однако самообладание и решимость довести дело до конца позволили Маше не вздрогнуть и не потерять нить разговора, продолжив играть свою роль.

- Что вы, дорогая?! Какой из него большевик, в самом деле! - Маша снисходительно улыбнулась мужичку и перевела взгляд на Верочку. - Для этого решительность нужна, смелость, хитрость, чтоб не попасться! Это мы их щадим, допрашиваем, а свои, когда узнают, что на допросе был, целями семьями вырезают. Помните Малышева? Четверо детей! - как удалось Машеньке сделать так, чтоб глаза увлажнились столь быстро, но чистый белый платочек, который она приложила поочередно к глазам, был на сей раз не просто театральным реквизитом.

- Филимон Андреевич, расскажите про Петьку. Как же это он с американцами договорился?

Второе дыхание у Василисы не открылось. Зато нашлась травка, которая боль унимает на время. Долгожданный привал наступил нескоро и та пригодилась.

Осмотрев раненых да травы нужные достав, Провидица припомнила рецепт старинный от ожогов, которому нянька да боги лесные ее надоумили. Вернуть красоту былую теперь вряд ли получится, но и от страшных шрамов убережёт.
Недоставало лишь свежих ягод да родниковой воды студёной, чего поблизости так и не нашлось. Однако Василиса, терпеливо питаясь свежим воздухом, почувствовала себя чуть лучше и улучив момент, когда Ловчий по нужде отошёл, обратилась к Полозу:

- Ты не серчай, что я так сказала сестре про тебя. Не со зла я, - и из осторожности не стала больше ничего объяснять. Да и что тут скажешь, коли судьба до конца неясна. Ни их, ни Полоза.

Да ещё настиг вдруг Василису зуд нестерпимый. Что хуже, боль или чесотка, она решать не стала, а поспешила ингредиенты недостающие найти.
Только собралась девушка на поиски воды, непременно родниковой, живой, ключевой, как Ингьяльд тут как тут.
Вспомнила вдруг Василиса, как сестра вокруг него увивалась, да и разулыбалась впервые с начала того страшного боя. Сразу, впрочем, об этом пожалеть ей пришлось - кожа раненая такого обращения не снесла: тут тебе и боль, и зуд, и дурное настроение в придачу. Провидица аж в лице переменилась и улыбаться перестала.

- Пойдём, пойдём, - поторопила юношу и сама быстрей вперёд подалась, - ягоды земляники мне нужны и воды ключевой.

Как ни странно, но ситуация в стиле «Я же говорила» придала Нюре сил. Неважно, что там. Главное, они могут утащить Славку и тогда по эту сторону баррикад останутся только трое (Толю она давно списала со счетов).
- Хватай его за ноги, - крикнула она Ване, сама же подбежала к кровати и, не заглядывая под неё, принялась фоткать со вспышкой сидящих там, в надежде ослепить, лишить контроля хоть на миг. Им ведь хватит мига, чтобы вытянуть парня?

Внутри Души играла музыка. Мелодия боли, ноты страдания, крики вместо самозабвенно исполняющих гимн голосов. Музыка несла отрешение, упиваясь которым Душа могла бы взлететь. Полуприкрытые веками глаза выражали полное соединение с тем единственным, что было ей дороже всего. Словно вместо музыки она приняла Радость.

Душа никогда не пробовала Радость. Радостью была она сама. Она несла ее своим людям, несла без сожаления и вместе с ними делила последствия. Однако сейчас ее братьев и сестер рядом не было. Только преданный Мрак, который не даст ей улететь, вовремя вернет ее легкую субстанцию на залитую кровью землю.
Потому Душа позволила себе услышать песню битвы и соединиться с тем, кто ее пел. Она видела множество грубых нитей, что тянулись от поющего к почившему Сирокко. Что-то общее соединяло их. Чужак один и чужак другой. Она тоже чужая. Душе нравились совпадения. Нравился ей и огонь, что нисходил откуда-то сверху, словно сами боги решили встать на ее сторону. Душа ликовала. Стояла, вцепившись в ладонь Мрака, прикрыв глаза, и распахнула их лишь когда наступила неловкая тишина, в которой с трудом различались чьи-то крики.
В возникшей тишине раздался и ее голос. Спокойный, как и всегда. Сопровождаемый мечтательной улыбкой.

- Каково это быть одной, Эллисон? Они были тебе дороги, я знаю. Как жаль, что их больше нет. Отныне ты будешь очень одинока. Ты успела услышать их последние слова? Успела? Я слышала их. А ты? Последние слова - очень важны. Они всегда остаются на память. Хочешь я расскажу тебе, что кричала твоя сестра? Кажется, она не желала умирать. А твой брат.... тот просто не успел понять, что гибнет. Вон там, неподалеку, его сердце еще бьется. Коснись его. Оно еще теплое, Эллисон.

-

Душа стояла , не двигаясь, хрупкая, расслабленная, с повисшими вдоль тела руками и открытая, словно ребёнок перед опасностью, которую не осознаёт.

Или не признаёт.

Или… не замечает.

Она смотрела на Риск, но будто не видела, искала что-то в воздухе и слабо улыбалась. Непозволительная роскошь - улыбка, когда окружён врагами.
Она вглядывалась во что-то поверх голов все внимательнее, бледные губы все шире открывались в улыбке.

Лишь когда вынесли тела ее братьев, Душа нашла глазами лицо Риск, встретилась с ней глазами. Веселый взгляд стал вкрадчивым, словно она что-то искала внутри и не находила. Так и есть. Риск была оболочкой. Двигалась, как человек, но внутри давно гулял ветер.

Где-то также бездумно блуждает и ее собственная оболочка, а Души внутри нет.

Душа перевела взгляд на ее людей. От них резко пахло. «Потом» - сказал бы кто-то хорошо чует носом. «Ненавистью» - чует сразу всей душой Душа. После осмотра явившейся банды, она наконец взглянула на погибших. Как всегда, с улыбкой: даже их вид не мог затмить их ценности.

Душа никуда не торопилась.

Торопились всегда другие. Риск спешила напиться кровью. Ее люди спешили выпустить ярость и вернуться к своим делам. К сожалению, поторопился и Сирокко...

Такое уже случалось, когда ее братья и сестры теряли контроль, но сейчас, она чувствовала это по изменившемуся дыханию присутствующих, этого делать не стоило. Контроль и время - всё, что у них было сейчас. И теперь это пропало.

- Не смей, - это было первое, что произнесла Душа сегодня.

Голос ее тоже ни с чьим перепутать: Душа говорит медленно и спокойно. Тихо вещает Душа, но тот, кому предназначаются ее слова, непременно ее слышит. Сейчас Душа вещала не для Риск, не для ее банды и не для своего культа. Взгляд устремился к потерявшему контроль, лишившему их возможности проводить умерших братьев, восстановить ход событий, увидеть правду.

Улыбка исчезла. Вкрадчивый спокойный голос зазвучал, но теперь его не слышал никто. Душа говорила себе самой: «Кто сможет доказать, что мои люди напали ПЕРВЫМИ? Сирокко сможет. Он сделал то же самое.»

- Шаг назад, - молвила Душа тем, кто был ещё с ней. Руки спрятанные под широкими рукавами, разведённые в стороны, были похожи на два крыла.
Под ними Душа словно пыталась укрыть всех, кого ещё можно спасти.

Всех, кроме Сирокко.

Из-за тебя я здесь

Из-за тебя, белокурая, счастливая, мелкая дрянь
Прекрати бежать по зелёной траве, которой нет конца
Не смейся, сука, заткнись
Почему ты раздета? Тебе тепло? В твоём мире всегда солнце?

Ненавижу тебя, щуплая, смеющаяся тварь
Не беги так быстро
Не уходи
Я хочу спросить

Я ненавижу твои радостные глаза
Из-за них я здесь
Ты сука, грязная шлюха, безмозглое уёбище
Не беги, остановись
Бездушная!

…я тоже так хочу…

С этой мыслью Душа всегда просыпалась. Девчонка, за которой она гналась по зелёному лугу, в мире, где глоток воздуха полной грудью не означал мгновенной смерти, всякий раз скрывалась со смехом.

С тех пор как она увидела эту девчонку, реальность стала мучением, а путешествия за грань - целью.

Босоногая убегала всегда стремительно и Душа не могла соединиться с ней. Не стоило им разлучаться. Душа покинула ее давно, ещё до конца времён и встретиться не получалось. А всего-то и стоило - догнать, обнять, войти в щуплую тушку и наполнить собой эту опустевшую желанную оболочку. Кажется, это называется «стать человеком»…

Тогда-то Душа сможет сама бежать вдаль по зелёному лугу, на самый красивый в мире закат.

Много после, в своих скитаниях Душа поняла, что слышит Его. Вихрь. Он был везде и нигде. Он пел ей. Он обещал знания, которых нет больше нигде. Душа хранила их в своём тайнике, потому что больше не знала, где можно было спрятать обрывки его безумных слов. Ведь тела у Души не было. Душа без тела жила давно. С самого окончания времён.

… я тоже так хочу…

В этот раз девчонка что-то кричала ей. Она никогда не кричала. Только смеялась. А сегодня…

Грубая пятерня впилась в ее плечо.
Запах Мрака Душа не спутает ни с чем.

- Душа, выходи!

Забавно, детка, забавно. Ведь я покинула тебя столько тысячелетий назад.

Прежде чем Душа очнулась и всё поняла, было поздно. Бледный подбородок и край потрепанной куртки… Сирокко, верный Сирокко… Душа мечтательно улыбнулась, вспоминая Праздник, и кивнула Мраку. Выясни, мол.

А она ещё полежит, прикрыв глаза, и в деталях вспомнит всё, что видела.
Девчонка говорила с ней.

Стоп, нет

Это была не она

И выяснить можно было только одним способом.
Душа поднялась, одернула платье, стряхнула пыль, осевшую на босые стопы, машинально провела рукой по волосам, блаженно улыбаясь и щурясь от света, вышла из убежища, куда ночью, на Праздник, ушел ее культ.

Она не чувствовала нескольких братьев рядом, словно те исчезли. Исчезли вместе с душами. Что-то случилось…

Потягиваясь, Душа облокотилась о край хибары и выжидательно смотрела из-под полуопущенных век.

Ветер доносил ярость, которая жаждала вырваться и принести смерть.
Песня ярости была необыкновенной, притягательной и возбуждающей. На миг Душа представила всех этих людей, людей Риск, на своём Празднике и, склонив голову набок, по-кошачьи мягко ступая босыми ногами по мерзлой земле, двинулась к пришедшим.

Василиса лишь ухмыльнулась нехорошо, побледнела ещё сильней, но приосанилась, аж посох на пядь в землю ушел.
- Сестра! - громко позвала она Ягиню. Впервые обратилась к ней Василиса за весь их путь. Никакой помощи не просила и не ждала, но беспросветная судьба Полоза, подогретая словами Ловчего, отчего-то возмутила ее.

- На что тебе Полоз? Я его себе оставить хотела, - капризно заявила она.

- Пусть при мне побудет, службу нам сослужит в походе, мы ему помогли, а он нам что? Нечестно! - глаза Провидицы лихорадочно блестели, взгляд стал холодным - никогда ещё не говорила она о живом существе, как о игрушке какой. Выражение лица было чужим, губы кривились в наглой улыбке, даже стояла Василиса как-то иначе.
- Надоест - сама его тебе приведу.

Может, кровь родная в жилах заиграла. А может всегда такой Василиса была, только притворялась хорошо.

Включив музыку в наушниках погромче, Велько боролась с позывами мочевого пузыря, стуком зубов и желанием вглядываться в туман, откуда неизвестно что может посмотреть на нее в ответ.
Когда за дверью кто-то прошел, она перестала дышать - это мог быть кто угодно, а бежать от него было некуда. И Даню, И Толю, и ребят ушедших через столовую, она мысленно похоронила. Такая уж честная реалистка была Нюра Велько.

"Ничего," - успокаивала она себя - "потом буду рассказывать эту историю в качестве своей фирменной байки". Блестящий план на будущее немного приободрил и Нюра даже стала подыскивать будущий санузел. В доме такого не было. В туман идти не хотелось. Быть убитой и найденной впоследствии со спущенными штанами - такого позора Нюра не переживет даже после смерти.
А если она превратиться в грустно бредущий призрак со спущенными штанами?! Жуть!

Оставалось только местечко рядом с крыльцом, куда туман еще не подобрался. Нюра огляделась, сняла наушники, чтобы убедиться, что рядом никто не рыскает, и стремительно, как в армии, присела возле крыльца.

Криповый Даня уже в третий раз делает одно и то же. Нюру аж передернуло - теперь она готова была поверить во что угодно. Еще и Ткаченко всё продолжал с кем-то болтать.
- Короче, я сваливаю, - объявила она вслух неизвестно для кого. Нюра решительно двинулась вниз по лестнице к выходу, намереваясь выйти из дома и переночевать где-то в другом месте. Ей казалось, что все, абсолютно все здесь сошли с ума. И ребята, чьи голоса она слышала в столовой (были они на самом деле разве?). И Даня, который странно себя ведет с момента приезда. Ну о Ткаченко вообще умолчим.
Так или иначе, свалить - самое простое решение.

- Сука, ахуеть! - нюрина связь с бабушкой-филологом оборвалась безвозвратно, но сейчас ей было не до размышлений о предках. Теперь вопрос жизни и смерти коснулся ее самой.
- Толя, либо сваливаем, либо идем до конца, - невольно хватаясь за руку Ткаченко, выпалила она свой ультиматум. Ей стало так жутко, что все возможные инстинкты выключились.

С Парижем не получилось, но увидеть нечто и умереть шанс ещё был. Правда умереть в присутствии Ткаченко - то ещё удовольствие (он стопудов принесёт ее труп в жертву), однако Нюра была не склонна отступать. Голос ее дрожал вместе с коленями:
- Спорим, это зеркало?

Внимательно слушала Рындина Машенька, ничего не спрашивая и не перебивая. О ее неподдельном интересе свидетельствовала лишь склоненная набок голова да морщинка меж бровями. Молчание - лучший помощник, когда решается судьба, особенно если эта судьба в ее собственных руках.
Марии нравилось, что решать нужно самой и отец бы такое одобрил, потому она слушала, стараясь не потерять ни слова. Она сделала выбор быстро, но продолжала внимать подробностям, которые Рындин рассказывал самозабвенно и наизусть.
- Благодарю, Михаил Константинович, теперь мне понятно, что представляют из себя эти поселения. С вашего позволения, я отправлюсь в Онежский уезд, - просто сказала Мария, будто ей предоставляли билет на курорт. - Что теперь от меня требуется?

Хотя Йессен до сих пор не понимала причины, по которым Михаил Константинович так рискует, нанимая на службу малознакомую барышню с сомнительными навыками в разведке, именно эта выбранная ею область представлялась Маше самой что ни на есть подходящей. За последние несколько лет она пристрастилась к пеклу и, кажется, более не представляла жизни спокойной и тихой для себя.

Несмотря на существенный накал страстей и весьма сосредоточенного Ткаченко (с ножом!), эффект от внезапно пережитого страха был непредсказуем: губы Нюры дрогнули и расплылись в улыбке:
- Ты думаешь, - дрожащим от подступающего смеха шепотом спросила она, - что ЭТОМУ было просто дверку не открыть?
Конечно, Велько отошла подальше и от чердачного проема и от Толи с ножом.

- Эй, - придав голосу уверенности, крикнула она. Почему-то крик представлялся ей символом победы. - Давай выходи, трусишка. - Нюркины глаза блестели от адского коктейля из азарта и ужаса. Она будто бы стояла на железнодорожном мосте за ограждением, держась одной рукой и делая селфи. Тупо, страшно и весело.
Ее оружием было сердце, которое, казалось, вот-вот вырвется из груди и влетит монстру промеж глаз.

- Неправильно это! - выступив из-за Нечуя, который взбеленился после появления Ягини, Василиса четко выразила свою позицию.
В отличии от сестры, чёрного юмора она не понимала и шутки относительно истребления кого бы то ни было за шутки не считала.
В памяти ещё горели на костре изувеченные тела варягов, ещё шелестел рассказ полоза. Нет. Чудище эдакое не должно более землю топтать. Василиса от досады поморщилась, слушая планы Ягини - почудилось ей, будто сестра нисколько от Кровавоглаза не отличается. Почует живой дух и сразу является, чтобы его истребить. Тьфу.

- Не должен монстр этот на свете белом жить, - твёрдо сказала Провидица.

Очень хотелось просто быть рядом с людьми, с живыми тёплыми людьми, говорящими и возможно несущими какую-то чушь. Вот как сейчас.
Нюра не могла признаться, что ей страшно, это было выше ее, но она могла отшутиться. Ведь так всегда делают, когда не хотят показывать страх?

- Я не ем курицу, убитую антибиотиками! - прокричала Нюра, как будто об этом и так не знал каждый встречный и поперечный. Ей даже предлагали набить татуировку на лбу «Я не ем мяса. Не то что вы».

Она в очередной раз поморщилась то ли от вида жареной мертвечины, то ли от света, мигающего в лучших традициях любого ужастика, и поняла, что
об осмотре шкафов, углов и стульев не могло быть и речи. Если уж нервы расшалились, их так просто не угомонить.

- Вот что! Мне надоело всех искать, - следующая стадия - злость - наступила мгновенно за первой.
Нюра толкнула следующую дверь и пошла на голос.

Внимательно слушая Рындина,Маша пришла к выводу, что он говорит то же, что и Вера, но обстоятельнее и без эмоций. Например, не «предавать себя» и «торговать собой», а «общаться с малоприятными персонами». Его преданность делу и честность нравились Марии и поскольку после вчерашней встречи с Торнхиллом в сердце поселилось неприятное по своей сути сомнение относительно работы на англичан, она вполне с энтузиазмом смотрела на это предложение.
Однако держалась девушка по-прежнему с холодной учтивостью, слушала речь Рындина, не перебивая, и радовалась про себя, что вариантов всего два.
- Благодарю вас, господа, что нашли на нас время, - будто прощаясь, заговорила Маша, когда Рындин окончил.
- Работа меня не страшит, вот только к лицедейству я вряд ли пригодна - коллега подтвердит. Не умею и опыта не было. Второй вариант представляется мне как единственный возможный. Вопрос у меня прозаичный: придётся ли применять оружие? - памятуя об офицере, решительно настроенном сделать из неё судью, спросила Мария.

Второму стрелку повезло меньше. На него пришёлся весь гнев раненого Эрика. Мужик успел только зацепить Летицию, что не дало ей сбить с ног художника, демонесса врезалась в автомобиль с водителем и, судя по удару, неплохо вложила в это и свои силы.

Автомобиль закачался и опрокинулся. Дело Летиции продолжил автомат Эрика, уложив Малевича по частям на землю, большая часть его крови испортила кабриолет Эрика и оккультные рисунки, потому разглядеть, что он там пытался изобразить, стало невозможно.
А вот водила оказался не так прост. Он не отсиживался в пикапе в ожидании победы чьей-то стороны, он ждал, когда сил у демонов станет поменьше или просто оказывался в таких бойнях прежде, зная, чего ожидать. Из опрокинутого пикапа послышался громкий бас, говорил он что-то на латыни. И всё бы ничего, но кожа у Эрика стала дымиться. Вместе с одеждой. Не больно, но неудобно, да ещё и непонятно, чем это закончится.

Летиция тем временем угрожающе медленно поднималась, хотя прошило ее знатно. Она и до этого со своим проломленным черепом не очень презентабельно выглядела, а теперь и вовсе - если бы было у кого вызвать жалость, обязательно бы вызвала.
Кровь быстро испарялась с ее тела, то ли от латыни, то ли оттого, что горячая она всё-таки девчонка была, из самого жерла преисподней как-никак.

Вдалеке уже завыли сирены. Голос водилы все нарастал, а Летиция, шипя проклятия, разбила окно в пикапе и не слишком резво запрыгнула внутрь. Оттуда почти тут же раздался ее оглушительный визг, а пикап изнутри вспыхнул. Похоже, мужик подготовился основательно. Запахло жареным мясом и перфекционизмом.

Маша, ожидая увидеть соседку сонно потягивающейся в кровати, в изумлении остановилась на пороге комнаты.
- Вера, я тебя положительно не узнаю, - наконец улыбнувшись, обрела дар речи Мария и прикрыла за собой дверь. - Теперь я совершенно точно верю, что служба в контрразведке пойдет тебе на пользу, - понизив голос до шепота, заговорщически прищурилась она.
Предвкушение от встречи чудесным образом передалось и Маше, а вместе с ним и какое-то приятное волнение, словно с этого дня жизнь пойдет по-новому. Может эта и была та самая надежда, едва не потерявшаяся вчера в потемках? Во всяком случае Маша шагала бодро, даже сырой промозглый воздух и вечная грязь под ногами не были властны над этим утром.

Подарив старомодный книксен Архипу Сергеичу и назвавшись полным именем, Мария напролом шла следом за Верочкой, чьих каблучков стук звучал в унисон со стуком ее сердца. Ни робости, ни смятения так и не ощутила барышня Иессен. Даже когда господин Рындин до дела дойти изволили, она благосклонно улыбнулась, подтвердив, что адмирал - ее отец, а что касается деловой спешки, то "прелюдии тут и правда излишни".

- Видите ли, Михаил Константинович, контрразведка мне, как и Вере, представляется сейчас единственно возможным способом ощутить себя полезными. Смею надеяться, что ограничиться только ощущением не придется, и пользу как таковую привнести в общее дело также удастся.
- По правде сказать... - Маша в задумчивости обвела глазами след от портрета на стене по контуру, - за ответом на ваш второй вопрос я и пришла сюда. Позвольте я адресую его вам. В чём ВЫ видите моё участие в службе?

- Всё новое - это хорошо забытое старое, Эрик, - загадочно и с усмешкой проговорил священник и встал, уронив Библию на пол. Её стук вдруг болезненным ударом пришелся по барабанным перепонкам Эрика и он понял, что вновь теряет сознание, а в ушах при этом гудит настойчиво и резко.
"Сраное дежа вю" - первое, что пришло в голову, когда он открыл глаза и увидел свои ладони, сжимающие руль того же красного винтажного кадиллака, а сигналивший водила на замызганном внедорожнике высунулся и прокричал что-то - отнюдь не комплимент мастерскому вождению Эрика. Самое время взвизгнуть женщине на соседнем сидении, но вместо этого...
- Браво, браво, мы не сдохли, - с пассажирского сидения раздался детский голос. Эрик быть может и не заметил бы фигурку, утопающую в кресле, если бы она не заговорила.

Она была пристегнута и держала на коленях рюкзачок. С виду приличная такая школьница лет десяти, даже глаза обычного цвета, однако теперь Эрик каким-то особенным чутьем мог предсказать, что перед ним демон и довольно сильный.
- Летиция, - бросила она, надменно скривившись. - Даунфолл, - красноречиво обвела рукой знак с названием города, в который они въезжали, - место, где мы будем жить....папочка. Проясню сразу: мне не нравится мысль, что придется жить в занюханном городишке, пока ты, чайник, не отдуплишь, как быть демоном, но у меня был должок перед падре и вот я здесь. Да, кстати, - она осмотрела мужчину, словно перед ней был занюханный бездомный, - советую уже сейчас сделать себе нормальные глаза, Эрик, иначе возникнут вопросы.

- До конца я с тобой, до кон...- уговаривая Нечуя, Василиса вдруг прервалась. Мелькнувшее меж стволов, хоть и не отзывалось тревогой в сердце, а всё же не могло не привлечь внимания.
"Хотел бы убить, давно б убил" - думала она, разглядывая интересное создание аки ребенок. Только что стояла, очами сверкая, да огонь в черепе едва гасила, а тут глаза большими сделались, даже слов не нашла Провидица, только и сказала осторожно, поклон свой фирменный отвесив:
- Здрав будь... жи..житель лесной. Чем пособить тебе? - оценив масштабы полоза, она решила, что вежливость сейчас - самое лучшее решение. С Ягиней сработало же, в самом деле.

По правде сказать, Мария Карловна сладко задремала, стоило только Верочке выйти. Усталость взяла своё, теплый чай поддакнул, а небольшой огонек в конце тоннеля обещал некое иллюзорное, но всё же вполне обозримое спокойствие, хоть и на острие ножа. С тем Маша и уснула. Лишь стук упавшей швабры заставил ее неохотно открыть глаза, сесть на постели, зевая, прикрыв рот ладошкой, и старательно сделать вид, что она ни в коем случае не спала и верно ждала свою соседку.

Радостное возбуждение Верочки ей, впрочем, не передалось - такой уж Мария была человек, всё воспринимала спокойно, как должное, и со стороны даже чересчур хладнокровно порой. Сейчас она улыбнулась, подтверждая свою сопричастность к надвигающимся на них огромной волной событиям, но залить сие счастье алкоголем готова не была.

- Верочка, я бы поспала. Голова яснее будет, это важнее сейчас. Только ты не обижайся, я к себе пойду, так привычнее, - пожав руку Верочке в знак благодарности и участия, она совершенно машинально поправила той выбившийся на лоб локон. Маше было неудобно отказываться от предложения соседки, но так уж она была воспитана. Сестер у нее не было, а значит не было и ночных бдений за беседами в одной кровати. Мать уже была немолода, чтобы ее интересовали такие нежности с дочкой. В последний раз Машенька лежала с ней в одной кровати, когда ей приснился страшный сон про "кровавую собаку". Иессен не любила его вспоминать, так как считала пророческим, а всяческая мистификация была ей противна. Более свою постель она ни с кем не делила и это даже радовало Марию. Хотя бы что-то в этом мире оставалось только её.

Собиралась Эвия без малого час: привести усталую барышню в состояние пышущей здоровьем леди помогли три чашки крепкого чаю, всемогущий грим и голубое в розовый цветочек платье, очень оттенявшее лицо миссис Уотсон и особенно подчеркнувшее ее глаза.

Эвия даже успела снять налёт пьющего работяги с лица и рук Куллстеда, напоследок шепнув тому, как она волнуется за «бедного милого мистера Шена» и чтобы он во что бы то ни стало попытался найти его, так как она чувствует себя «немного виновной» в его исчезновении.

***
- А вообще он замечательный и очень ранимый, - щебетала Эвия, сидя в кэбе и рассказывая доктору об инспекторе.
По ее словам выходило, что тот «очень устал на службе», но, как водится, там «привыкли выжимать человека досуха», а жена инспектора «гоняется за бриллиантами», вот и получается, что «отставка ему не светит».

- Если нас проведут в гостиную, кабинет лейтенанта Осборна расположен в конце коридора налево, - заговорщически шепнула Эвия, не поясняя, зачем. Если доктор в дополнение к лечению дочери инспектора захочет узнать что-то полезное для дела, он будет знать, где это сделать. Если же нет, пусть считает, что миссис Уотсон просто делится с ним устройством дома, в который они направлялись. И не более того.

Эвия рассказывала о главном инспекторе Каэрлиона так просто, как будто речь шла о каком-то ее друге или соседе, и когда в гостиной появился сам Мистер Осборн, стало понятно, почему. В больших светлых глазах миссис Уотсон, профессионально подчеркнутых платьем, возникло вдруг столько нежности, в которой Осборн непременно утонул бы, не будь тут герра Мейера. От наблюдательного доктора не укрылось, отчего Эвия так осведомлена о тяготах службы инспектора, состоянии здоровья его близких, а также их прихотях, которые не без помощи миссис Уотсон исполнялись мгновенно. Эвия была посвящена и в личную трагедию лейтенанта Осборна, но об этом будет сказано позже, если вообще будет сказано, ибо всё, что происходит на спиритическом сеансе, остаётся на спиритическом сеансе.

- Лейтенант Осборн, - поднявшись, чтобы поприветствовать инспектора и подать тому руку для поцелуя, Эвия не преминула воспользоваться старым проверенным способом установления быстрого контакта - взгляд в глаза чуть дольше обычного, касание, голос, произносивший фамилию мужчины, улыбка.

- Я сбилась с ног, чтобы отыскать герра Мейера, - лучезарно улыбаясь, Эвия представила доктора, - для дорогой Эмилии. Герр Мейер - такой занятой человек! Мне стоило больших усилий уговорить его немного изменить свой график, - возвеличив тем самым врачебные навыки Густава, Эвия продолжила.

- Даже любимый пирог Эмилии было гораздо проще найти, а вы ведь знаете, какая редкость, эти яблочные пироги в Каэрлионе. В общем, как видите, все мои операции прошли успешно и я позволила себе небольшую вольность явиться без приглашения и даже попросить Карлиту сделать нам чаю, - наивный взгляд и извиняющаяся улыбка создавали ощутимый контраст с ухмылкой и усталым взглядом исподлобья вчерашней побитой жизнью миссис Пибоди.

Врожденная деликатность не изменила Марии Карловне даже в состоянии, когда решения обычно резки, а речи дёрганны. Она лишь охватила быстрым взглядом комнатку соседки, отметив, что уюта в ней гораздо больше, нежели в ее собственной, где Мария не спешила обживаться, то ли надеясь на лучшее жильё, то ли, напротив, опасаясь скорейшего переезда.
Верочка подобными вопросами не задавалась или в ее обозримом будущем были лишь ближайшие несколько часов, что тоже импонировало Маше, поскольку она сама так не умела.

- Давайте я вам помогу, Вера, - улыбаясь, что было почти подвигом, предложила Мария. Надо было чем-то себя занять. К тому же тепло и уют верочкиной спальни растапливали скреплённое и значительно огрубевшее за последние несколько месяцев сердце, а расплакаться было и вовсе глупо.

Тем не менее, когда горячий пар, поднимавшийся от чашки, согрел озябшее лицо, Маша задала всё-таки тот терзавший ее всю ночь вопрос:
- Что мы здесь делаем, Вера? - пояснять она не спешила. Знала, что соседка ее поймёт. Не про уютную комнатушку речь. Про целый город. А, возможно, и страну.

- Спасибо. – серьезно ответила Вера, нащупав, наконец, круглые очечки и водрузив их на нос. Выбравшись из-под теплого одеяла, она прошла босыми ногами к стоящему на полочке чайнику с немного мятой стенкой и, прихватив его и жестяную коробочку с чаем, отправилась вместе с Машей на стылую холодную кухню. Затопив остатками дров и щепой маленькую чугунную буржуйку и водрузив на нее чайник, она обняв свои плечи, застыла. Девушка уже поняла, что она была не права, выйдя из теплой комнаты, не накинув ничего на плечи, но уходить было поздно: становиться погорелицей от случайно выпавшего уголька она не собиралась.
Наконец раздался долгожданный свист, и вскоре кипяток струей ударил по дну фарфоровых чашечек, поднимая на поверхность травинки крепкого индийского чая. Поспешив обратно в теплые покои, Верочка осмотрелась и, решив, видимо, не испытывать судьбу в неустойчивом кресле, предложила гостье садиться рядом, на смятые простыни узкой кровати.
Держа чашечку в лодочке ладоней, она задумчиво ответила:
- Пытаемся жить, наверное. А скорее даже выживать, изображая, что почти ничего не изменилось. Обманываем себя, что уж завтра-то... А некоторые – малый процент – борются с красными ветряными мельницами, потому что понимают, что пока те стоят, к прежнему покою возврата не будет. Хотя как прежде уже никогда не будет...

Мария Карловна, вытянувшись в струнку, даже сидя на кровати, держала чашку «как положено», иными словами, как привыкла.
Она потягивала чай тихо, будто вовсе не пила, а так - касалась губами края чашки. В глубокой задумчивости слушала она верочкины измышления.
- Никогда еще прежде я не чувствовала себя настолько бесполезной, - пожаловалась вдруг Маша, глядя в чашку пристально, словно ждала оттуда знак.

- Бесполезной? Не знаю. – Вера пожала плечами. – По крайней мере, мы более полезны, чем во время войны. Правда, я до того, как попала к англичанам, смогла немного поработать на контрразведку – это было действительно нужное для Родины дело, но… Не знаю, можно ли еще вернуться? Да и страшно как-то одной идти, после всего, что я насмотрелась. Я просто знаю, - неуверенным жестом она закинула за спину тяжелую черную прядь, - что делаю хоть что-то. Иначе бы на моем месте сидел мужчина – а так на одну винтовку больше на фронте.
Да и, - тяжелый вздох, - мы все-таки девушки, и нам сложнее быть полезными в такую… в такой ситуации. Это время мужчин, время силы. Не быть же нам как Ласточка эта: вся из себя такая солдатка, такая резкая и бескомпромиссная, к которой никто не прислушивается и над которой, кажется. Все молча посмеиваются. И то: молча не потому, что боятся, а потому, что она – женщина. Н-да…
 
Вера поднялась и поворошила кочергой угли в печке. Подбросив в огонь оставшиеся дрова, она грустно вымолвила:
- Все. Да утра не хватит…
 
Вернувшись на место, она с ногами забралась на кровать, усевшись по-турецки, и взяла дымную кружку.
- Мария Карловна, да не стесняйтесь вы, устраивайтесь поудобнее, а то мне ей-Богу неловко как-то.
А ощущение бесполезности… Я о нем тоже думала, и тоже ощущала, но оно, как мне кажется, вызвано одиночеством и невозможностью отогреть душу. Некого обнять, некому на плече поплакать, не перед кем излить душу. Все остается внутри, и это порождает неуверенность, страх и слабость, сомнение в себе. Вот он – корень всех бед.

«У меня и так никогда не было плеча, чтобы поплакать» подумала Маша, а вслух сказала:
- Не думаю, что эмоциональные излияния сделают меня более полезной в этом «времени мужчин», как вы изволили выразиться, - Мария Карловна горько усмехнулась, но тут же, сев поудобнее (что у неё означало слегка подвинуться в глубь кровати) перевела разговор.
- Вера, расскажите лучше про контрразведку. Мне все интересно. Как вы там оказались и почему мы до сих пор не там? - улыбнулась Маша, придав своему последнему вопросу налёт шутки.

- Не то чтобы это поможет остальным, - философски пожала плечами Вера, - скорее это не даст нам скатиться в бездну самобичевания. Но это только мои домыслы, не подкрепленные ничем. Это как, - она замялась, подбирая верное слово, - как исповедь. Выговорилась – и на душе немного легче стало.
Что же до контрразведки, - она невесело усмехнулась, - то все достаточно просто и прозаично. Я мечтала помочь нашим солдатам одолеть врага – но на фронт, как Бочкарева, идти боялась. Да и фигура у меня, - она приосанилась, подтверждая свои слова, - слишком женственная: быстро распознали бы. Могла стать сестрой милосердия, но сомневалась, что смогу выдержать подобное зрелище. Человек, он, конечно, ко всему привыкает, но я боялась попросту сойти с ума.

И тогда наш губернский шеф жандармов – он с папенькой был знаком – предложил мне послужить на благо Империи в контрразведке, аргументируя это тем, что никто девушку не заподозрит в том, что она ловит шпионов. Я, конечно, с радостью согласилась. Да и ты бы, наверное, тоже, поступи такое предложение – тогда это звучало так романтично! – Данилевич, перестав следить за собой, снова сбилась на «ты», - Меня назначили в Архангельск, куда я прибыла незадолго до первой революции. Поймали несколько дезертиров, выявили группу провокаторов, несколько раз ловили немцев и мадьяр. Бежавших со строительства железной дороги. То есть служба в основном была, так сказать. Полицейской, но, менее… формализованной, что ли? Правда, один раз, почти сразу после первой революции, смогли поймать немецкого шпиона, готовившего диверсию на судах – это, наверное, единственное, чем стоит гордиться. – девушка широко улыбнулась. Как оказалось, когда Вера перестает хмуриться и казаться серьезной, она сразу становится очень милой.
А потом все пошло по наклонной. Сокращали штат, урезали права, запрещали то делать, это… А я к тому же не скрывала своих монархических взглядов – вот меня и ушли в отставку. Хорошо хоть, брат приехал: он у меня инженер-путеец, сейчас на Мурмане живет. Сильно помог мне тогда. К тому же опередил собственную телеграмму: получи я сначала ее, точно бы на себя наложила руки. Ну да ладно, будет об этом.
В общем, выгнали меня большевики из контрразведки. А потом, как англичане пришли, устроилась к ним. Хоть что-то, - в глазах мелькнула чугунная грусть, - знакомое. А сейчас, после переворота, контрразведку заново собирают. Вот только тех, кто был там в феврале прошлого года, почти никого не осталось. Слава Богу, хоть руководитель ее, Михаил Константинович Рындин, мужчина неглупый и в свое время, будучи следователем Окружного суда, крепко нам помогавший. И теперь не знаю, что мне делать, и где я буду полезнее…

Совсем перестав пить чай, Маша пристально изучала лицо Верочки, у которой за плечами был багаж побольше, чем у иного солдата.
Маленькое сердечко такое, а бьется громко. Оглушительно стучит.
Помоги Бог таким.
Не перебивая, слушала Мария рассказ сослуживицы, а лоб всё морщился, какие-то думы там гуляли, а когда тесно им стало в машиной голове, она твёрдо Верочке заявила:
- Что ж, Вера, надумаете обратно в контрразведку, приглашайте. Если хотите мое мнение, засиделись мы тут, в бумажках заблудились, - кивнув на кипу бумаг, улыбнулась Маша.

Облокотившись на подушку, Вера посмотрела на Машу с некоторым удивлением: кажется, бывшая контрразведчица не ожидала от приятельницы таких категоричных и решительных выводов. Поправив очки на остреньком носу, девушка молча отпила крепкий чай, поморщилась – еще горячо. И ответила, отведя взгляд в сторону окна:
- Наверное, вы правы, хотя я старалась о ней не думать. Но… - в тишине отчетливо скрипнули зубы. - А, ладно, потерявши шею, о руке не горюют! Маша, я тебе не сказала, и в этом моя вина. Понимаешь, если ты в контрразведывательном отделении – у тебя не остается собственной чести, потому что ты отдаешь всю самое себя на благо страны – так меня учил мой наставник, подполковник Юдичев, бывший жандарм. Для тебя не может быть ничего слишком аморального, подлого и низкого: все средства хороши для того, чтобы не взорвалась новая адская машинка, убив разом почти тысячу человек! – Вера почти срывалась на крик. – Подслушивать, лгать в глаза, стрелять в спину, отдавать себя, чтобы втереться в доверие – сломать себя об колено во имя того, чтобы жили другие и не знали, что опасность прошла стороной. Ни почестей, ни славы – только презрение тех, кто знает, и безразличные взгляды других! – в голосе стояли надрывные слезы. – Вот почему я трусливо боюсь снова вернуться, хотя понимаю, что там нужнее! – громкий всхлип, руки дрожат, плеская кипятком на кожу и светлые простыни. – Ты хорошая, ты правильная – зачем тебе туда!?

Мария Карловна не умела утешать - увидев чужие слёзы, она каменела. Однако точно знала, что говорить что-либо, пока человек рыдает, никакого смысла нет. И пока сказанное искало дорожку к ее разуму, Мария осторожно забрала у соседки чашку, поставила ту на стол.
Потом подумав немного, привлекла плачущую девушку и рассеянно гладила ту по волосам, вспоминая мать и как ей, Маше, помогало это в минуты отчаяния - простое прикосновение.

Маша вспоминала, что говорила несколькими часами ранее офицеру, вспоминала свои мысли о том, что вершить судьбу человеческую подобно Господу Богу - занятие неблагодарное и опасное, да не по силам ей.

- Вы правы, Верочка, - продолжая гладить девушку по темным волосам, тихо говорила Мария, - не достанет у меня столько смелости, даже на благо родине.
- Но понимаете, - чуть отстранившись и взглянув Верочке в лицо, продолжила Иессен, - у всякого человека есть выбор и того у него не отнять. И о правильном выборе не плачут. Не страдают, Вера.
Ей надо было видеть лицо девушки в этот момент.

- Я, - ответом стал еще один громкий всхлип, - не плачу!
Вера и правда не плакала в том смысле, который в это слово привыкли закладывать. Глаза ее, огромные на искривленном лице, были совершенно сухими. Но холодные рыдания, сотрясавшие плечи и без слез, говорили сами за себя. Короткая вспышка эмоций, пробившаяся сквозь плотный полог невозмутимости, мало-помалу отступала, как возвращается назад с отливом море, оставляя после себя водоросли и влагу в шербинах камней.
Сняв с себя очки, Данилевич неловко ткнулась носом в шею Марии. По телу девушки временами пробегала крупная дрожь, заставляющая ее еще крепче прижиматься к гостье. От ласковой и успокаивающей руки она не отстранялась, ловя те короткие минуты тепла, о которых только недавно говорила. Когда барышня Иессен чуть отстранилась, Вера сама подняла голову, глядя снизу вверх чуть прищуренными покрасневшими глазами. Губы ее горько кривились, на шее нервно билась синяя венка.
- Понимаю. Но иногда так больно – рвать себя по-живому ради… Ради того, что доброй половине и не нужно? – Больные глаза не спрашивали, не ждали ответа, они находили его в каждом выражении лица, в каждом движении Машеньки. – Но знаю, что это нужно. Прости. – она на миг уронила голову и снова подняла ее, глядя на Марию сквозь упавшие на лицо темные волосы. – Я сорвалась. На должна была так… - уголок губ дернулся. – Не должна была вываливать на тебя свои проблемы. Это неправильно.

- Духовник мой, батюшка Сергий, бывало, сказывал, что всякому страданий даётся по силам, что Господь не даст больше, чем сумеешь вынести, Верочка, - задумчиво глядя перед собой и чему-то светло улыбаясь, Мария не заметила, как перешла «на ты».

- Вы, Верочка, ой… да что я всё с этими «вы», смешно даже! Ты, Вера, если здесь со мной сейчас сидишь, значит, выходит, всё было по силам, - ободряюще встряхнула Маша соседку и, выпустив ту из объятий, налила ещё чаю заместо пролитого, пусть и слегка остывшего.

-Уходите сейчас, - твёрдо заключила Мария, снова сев на кровать и глядя соседке прямо в глаза. - Посмотрите, что творится. Сейчас ни вы… ни ты, ни я здесь ни при чём. Только писать не забывай. И ежели помощь какая нужна или работа найдётся, тотчас сообщай, - зная, что не станет Вера в письмах такие ценные сведения указывать, тем не менее говорит Маша.
- А то совсем ты Акакий Акакиевич тут стала, - кивнув на кипу бумаг, разулыбалась Мария и допила наконец свой остывший чай.

- Действительно. – против светлой улыбки Машеньки устоять невозможно, и Данилевич улыбается в ответ, сначала натужно, но потом все искреннее. – Столько было, а я все никак не определюсь, а это гора-аздо хуже. - Улыбка Верочке очень шла, словно подсвечивая ее лицо изнутри.
Поблагодарив за чай, она продолжила:
- Наверное, ты права. Хватит бегать от сложного, но важного, и прятать голову в песок. Тогда со стыда не умерла, и сейчас справлюсь. К тому же, хоть английский паек слаще, да русский начальник приятнее. А то ругаю мужчин, в тылу сидящих, а сама такая же! К тому же, кто знает, на какое направление меня попросят? И правда, чего я за Рындин выдумываю?
Слушай, Маш, - повернулась она к барышне Иессен, - а может все же вместе попробуем? Только предупредим, что на такие жертвы ты не готова? Неужто не найдется места для умной девушки? Аналитика там, или еще какой? Давай завтра же с утра, если Бог даст и ничего не случится, попробуем?

Маша усмехнулась грустно:
- Наверное, тут я должна напомнить, что утро вечера мудренее…
И подумав, всё же проявила интерес:
- А что нам на это англичане скажут? Сразу две барышни от них сбегут,- полушутливо заметила она. Прослыть перебежчицей Марии Карловне не хотелось. Особенно если шило на мыло меняет.

- Да сейчас уже не поймешь, где утро, где вечер... А раз уж начали обсуждать, так что же не продолжить. А утром закрепим. - Вера улыбнулась и устроилась поудобнее. Потом, поразмыслив, рещительно взяла одеяло и мягко накинула его на плечи Маши. - Теперь твоя очередь греться, а то скоро все прогорит, и снова выстудится. Щели же... - тон девушки был извиняющийся, словно в этом была ее вина.
- А англичане, - она пожала плечами, - англичане новых найдут. Платят они хорошо, продовольственный паек опять же. А грамотных и безработных сейчас пруд пруди.

Спать и правда совсем расхотелось. Маша с удовольствием устроилась под предложенным одеялом и ей стало совсем хорошо. Такие мгновения она ловила жадно, складывала в бутылочку из-под духов и плотно завинчивала пробку.
- Расскажи мне подробнее про этого Рындина. Почему я раньше о нем не слышала?

Поправив бретелку ночного платья, Верочка забралась поглубже на кровать и, подложив под спину подушку, скрестила ноги по турецки. Попаравив очки, она начала деловым менторским тоном, впрочем, вскоре быстро исправившись на нормальный:
- Михаил Константинович Рындин долгое время, как я знаю, года с двенадцатого, что ли, служил следователем окружного суда в чине коллежского асессора, помогал активно нам, контррадведчикам. А потом, когда пришли Временные, нашего начальника арестовали, и началась чехарда командиров. Ну и в итоге поставили летом прошлого года Михаила Константиновича. Он и при большевиках держался в должности - только с понижением до начальника Беломорского КаРэО, а не всей службы. И тихо помогал нашим. Ясное дело, когда краснокожих прогнали, он снова возглавил всю контрразведку. Очень умный мужчина, ответственный, с эдакой... - она щелкнула пальцами, - хваткой. Умеет и рисковать, и быть осторожным. Честный. Уголовщину всякую терпеть не может, и большевиков считает ворью подстать. Вот, еще обьясняет очень доходчиво - сразу все понимаешь. Профессионал настоящий, всю жизнь службе посвятил.

То, что описывала Верочка, Марии нравилось. Однако она привыкла доверять собственным глазам:
- В таком случае, я бы хотела увидеть Михаила Константиновича лично. Это возможно, Верочка? Вы устроите нам встречу?

- Несомненно. Михаил Константинович уже пробовал меня сманить, но я обещала подумать. Думаю, - она мягко улыбнулась, - мы можем пойти хоть сейчас, и он нас примет, даже если прикорнул на службе. Как я слышала, он часто ночует прямо в кабинете: сотрудников мало, опытных и того меньше, а дела не ждут. Но, мнится мне, это будет моветон. Поэтому мы можем пойти к нему, например, с утра.

- Хорошо, Верочка. Вам виднее,- примирительно сказала Маша. В конце концов, что может случиться от одной встречи?

- Тогда так и порешим. - уверенно кивнула Данилевич.

Ласка провела Провидицу за собою, и чем дальше уходила она от охотницкой, тем сильнее было её облегчение. Провидица чувствовала, как то напряжение, что буквально испускала из себя эта сгорбленная, тщедушная фигурка в тёмном платке, становится всё меньше и меньше. Но, конечно, страх никогда не исчезал совсем - сейчас подобный страх испытывали все, кто живёт в Изборске и окрестностях.

Ягиня не лгала Ловчему, что не держит её насильно и не мучает. Ласка боялась её не поэтому. Просто она видела всё. Видела, как в ужасных муках и корчах умирали за поминальным столом люди, которых она любит. Видела Ягиню, что холодно и отстранённо наблюдает за тем, как умирают её братья. Видела, как горит город, и как бесчинствуют, грабят и убивают захватчики, которых призвала ведьма. И всё же, ласка не убегала. Ласка воспринимала это место как свой дом, и потому оставалась здесь, же всё ещё пытаясь поддерживать это место хотя бы в видимости порядка. Ведь там, за порогом опустевшего, затихшего и медленно приходящего в упадок княжьего детинца, Ласку ждала только неизвестность, голод и смерть. Ласка страшилась этого даже больше, чем боялась Ягиню. Намного больше.

Они вместе вышли на крыльцо. Ласка выпустила Провидицу, открыв для неё дверь, а сама скрылась внутри, желая поскорее спрятаться от всех невзгод в своей маленькой каморке. Провидица осталась в одиночестве и благословенной тишине. Впрочем, ненадолго. Совсем скоро она услышала, как где-то сверху открывается окно, а затем слышится слабый кашель. Спустившись с крыльца, Провидица повернулась в ту сторону, и увидала, как из окна выглянул Чахлик, которому отчего-то не спалось в эту ночь.
Чахлик увидел её тоже, но некоторое время щурился, пытаясь разглядеть, кто это там, в полумраке, стоит под его окном.
- Василиса? Это ты? - Спросил он неуверенно. - А где все остальные?

Благодарно кивнув и едва сдерживая гнев - новое чувство, готовое вот-вот вырваться наружу, как языки пламени из черепушки, Василиса покинула постылое место.
Немного погодя, глотнув относительно свежего воздуха, она обратилась к девице:
- Ласка, коли надумаешь, уходи с нами. Обидчиков среди нас нет, но и жизнь спокойную я тебе не обещаю, - наспех, перед тем, как расстаться, шепнула Огнедева.

С богами хотела разговор держать, да им виднее однако, с кем разговоры ей вести.
- Я это, братец, - ласково сказала Провидица. - Ягинюшка с Ловчим беседуют, а я не могу зверья убитого выносить. Вышла с луной в гляделки поиграть, да с ветром посоветоваться, - то ли пошутила, то ли правду сказала Василиса.

Ласка на предложение Василисы ничего не ответила. Понятное дело, она была немая, но ведь даже ни кивка, ни отказа. Кажется, служанка испугалась, что с ней кто-то заговорил. Испугалась, что Ягиня подумает, будто ласка за её спиною о чём-то сговорилась с незнакомцами.

***
- А-а.
Чахлик, очевидно, не знал, как понимать Василису. То ли как шутку её слова воспринять, то ли всерьёз. Посомневавшись несколько мгновений, он решил не переспрашивать, а вместо этого задал другой волновавший его вопрос.
- А ты как Ягиня, да? Тоже ведунья? - Спросил он. А потом улыбнулся. - Или ты этот посох так носишь, людей попугать?

Василиса улыбнулась в ответ. Как все-таки не похож был Чахлик на будущее всемирное зло.
- Боги показывают мне всё, будущее, прошлое. И посох они мне оставили. Не знаю, зачем, - честно призналась она. - Убивать душе моей противно.

- Ты богам служишь? Старым богам? - Удивился Чахлик. - Я думал, батюшка мой, Возгарь Пересветович, всех окрестил, кто старым богам молился. Но посох хороший. Красивый даже, по своему. Только голова эта... Ух.
Чахлика так и передёрнуло, когда он глянул в пустые глазницы черепа.
- Убивать противно. - Согласился Чахлик, когда его взгляд вновь сфокусировался на Василисе. - Но самому умирать страшнее.

- Послушай, - неожиданно нахмурившись, Василиса уперлась одной рукой в бок, - кто тебе сказал, что умирать страшно? Ты что, уже пробовал умирать? - в голосе сквозило раздражение. Василису завсегда злила людская слабость.

- Да если хочешь знать, то, что с тобой дальше произойдёт страшнее смерти в тыщу раз!

Разговор становился похожим на вызов. Однако Провидица точно знала, для чего рассказывает Чахлику о своих видениях. Пока тлеет угольками хотя бы слабенькая надежда, надо дуть изо всех сил на эти угли, авось да получится что.

- А что со мной произойдёт? - Севшим голосом прошелестел Чахлик, недоверчиво глядя на Василису. - Что же может быть хуже того, что тебя просто не станет, а тело твоё объедят черви с опарышами?

- Видела я… - и уголок рта приподнялся в недоброй усмешке, - что станешь ты трупом ходячим, скелетом истерзанным, на коем червям и поживиться нечем будет. Лицо твоё милое станет черепом, кожей обтянутым да и только. Глаза вот как у костяшки моей светятся да зло глядят, - Василиса развернула к Чахлику череп на посохе.
Коли кто другой на ее месте оказался б, воспользовался уже мощью божьего подарка. Да Василиса плохого не умышляла.

- А уж зла сколько принесёшь, -Василиса присвистнула тихонько, - так в народе и прославишься, как самый злой колдун русский.

Она остановилась дух перевести и покачала головой, уже с грустью.
- Не такой бы я тебе судьбы искала, коли б рядом была. Но, слава Богам, ухожу я поздорову. Насмотрелась и будет.

Удалось Василисе Чахлика напугать. Может, даже сильнее, чем она бы того хотела. Тот даже задышал чаще, задрожал слегка, представив себя самого от которого одни кости остались, но жизнь их не покинула.
- Быть того не может! - Прошелестел отрок. - Ягиня обещала мне, что буду я вечно жить! Но не так! Не трупом ходячим!
Тревожно оглядевшись по сторонам, Чахлик задышал глубже, пытаясь выровнять сердцебиение. Слабый организм, не отошедший ещё от яда, плохо переносил такие сильные страхи.
- Я слышал, ты Провидицей себя называла. Но ты, должно быть, ошибаешься. - Проговорил он торопливо. - Или специально меня обманываешь, чтобы я отступился. Думаешь, я сам отступиться не хочу?
Чахлик покачал головой.
- Некуда мне уже отступаться. Сделанного не воротишь. Но я верю Ягине, она ещё никогда меня не подводила. Всегда была рядом, всегда мне помогала. Она любит меня. Может, если она будет знать про такое моё будущее, она что-нибудь придумает, как напасть такую от меня отвадить.

Однако, после кратких раздумий, Чахлик всё-таки передумал.
- Нет, нельзя ей говорить. Она может худое подумать, что ты меня против неё настраиваешь. Может... как с братьями. Ты лучше тоже про это помалкивай до поры. А там я что-нибудь придумаю, может.

Василиса пожала плечами только, с равнодушием напускным.
- Ты спросил. Я ответила. Боги ещё никогда не ошибались. А дальше отступайся, не отступайся - дело твоё.
- Жаль, что не было меня раньше с тобой - это да, жаль. А теперь уж, - Провидица махнула рукой, - и правда дел наворочено.

Она было уйти хотела уже, да больно сердце у Василисы доброе оказалось:
- Ты, братец, коли передать мне что захочешь али поговорить просто, ветру нашепчи, а он уж мне передаст, он тоже брат мой, не обманет.

- Прямо вот так? Ветру? - Удивился Чахлик, но спорить не стал. - Ладно. Может, попробую, если будет что сказать.

- Авось свидимся ещё.

Поклонилась Василиса, посмотрела на Чахлику пристально, словно запомнить его таким хотела, да и пошла прочь.
Укромное местечко найти да с куколкой поговорить, покуда не с кем более.
За Ловчего у Провидицы сердце не болело, за брата тем более - каждый сам свою дорожку топчет, как хочет, а вот не станет ли она, Василиса, пособницей тьмы, очень тревожило девицу.

- Удачи тебе. - Пожелал Чахлик вслед Провидице, и скрылся в глубине своей тёмной комнаты, затворив окошко. А Провидица отошла к коню своему верному, Нечую, который тут же доверчиво прильнул мордой к его рукам. Тут было спокойно. Никто не подслушает. Даже птицы куда-то делись - неужто исполнила колдунья обещание?

- Ох, Нечуй, Нечуюшка, - простонала Василиса и уткнулась в тёплую конскую шею. - Какая ж я Провидица, коль о себе ничегошеньки не знала…
Постояв так с минуту, Василиса утёрла слёзы беспомощные и за куколкой потянулась. Накормила ту и спрашивает:
- Зачем, куколка, сестре варяги те двое понадобились?

- Думает Ягиня, будто бы есть у них какой-то секрет. - Ответила куколка Василисе. - Секрет, который поможет Чахлика от смерти спасти. Сами-то они от смерти много раз спасались, если верить молве.

Прищурилась Василиса:
- Так и думала я, куколка. А действительно есть? - хитро улыбнулась она и скормила той последний кусочек яблока.
Нечуй с грустью посмотрел на это непотребство.

- Какой-то секрет у них точно есть. А спасёт ли он их... - Кусочек яблока неведомым образом исчез у рта куколки-крупянички.

- Благодарствую, куколка, - тихо сказала Провидица. Больше всего ей сейчас хотелось обратно в теремок свой вернуться, да видно не придётся уже…

Потемнела лицом Огнедева, стоило ей по охотницкой прогуляться. Как-то иначе на Ловчего взглянула, мертвых увидев. Правду говорят: знать - одно, а своими глазами увидеть - совсем иное. И чего вдруг ей наказание такое боги придумали: помогать убийце?!
Потому Василиса, услышав тот самый призыв за стол сесть, о котором куколка сказывала, не оробела. Так велика была грусть ее да гнев праведный, что она твердо на Ягиню взглянула и без улыбки сказала:
- Не виню я тебя сестра, не знала ты, что ничем кроме трав, я не питаюсь. Не знала ты, что по крестному траур держу, пост и голод строгий. Да и про мучения зверья лесного я лишь недавно сказывала, что противны они мне. Оттого и ты не обижайся, но пусть девица твоя покажет, где я могу в тишине посидеть, голосов убиенных не слыша.

Влезать в головы жертв было не слишком приятным занятием. К примеру, в голове Анджелы пришлось продираться сквозь толщу ненужных мыслей, рутину всякую и несусветную глупость вроде "Гуччи или Луи Витон?". Путешествие и так было утомительным, но то, что ожидало Эрика в конце требовала активации всех его чёртовых сил.

Прямо в лицо ему смотрела смазливая мордашка в темных очках. Нет, не Анджелы и даже не ее кумира. Мордашка мерзко улыбалась, как будто тоже увидела нечто прекрасное и сняв очки, продемонстрировала красные глаза, отчего в голове тотчас раздался визг. Теперь уж точно Анджелы. Ничего не стоило догадаться, что новая знакомая вглядывается в лицо его подопечной, будто знает, что Эрик через нее пытается рассмотреть закулисье актрискиной жизни.


- Ну же, Эрик, не бойся, покажись, - издевательски прошептала она, когда крик прекратился. Кажется, во рту Анджелы всё же оказался кляп. Зато мыслей сразу поубавилось и все они стали о том, насколько хорошо было жить.
- Ты наследил, рогатый котик, - фыркнула красноглазая и за ее спиной раздался мужской смех. Она была не одна.
- Ты забрался на чужую территорию, а правил не знаешь, - перестала улыбаться рогатая и смазливое личико исказила гримаса отвращения. - Приезжай к малышке Анджеле по-хорошему, - договорила она и врезала подопечной Эрика так, что связь тотчас прервалась.

- Понимаете, сэр Макхольн, лицо у вас... - Эвия ненадолго замолчала, не переставая, впрочем, колдовать, с кисточкой в левой руке и палитрой в правой, - одним словом, вы не думали о карьере актера? - не закончив предыдущую мысль, она тем не менее переключилась на следующую, видимо, более важную для нее сейчас. Вообще, Эвия старалась поддерживать беседу, но была глубоко погружена в историю нового персонажа, появлявшегося из-под ее легкой руки в сей самый миг.
Когда миссис Уотсон закончила, цвет лица Куллстеда, глубокие морщины, покрасневшие веки и мешки под глазами вполне соответствовали образу жизни усталого, пьющего работяги, которому и радости-то было - в конце дня пропустить с друзьями по стаканчику.

Сама она выглядела не лучше. Уже старуха в свои тридцать пять, миссис Пибоди повидала всякое - и алкоголь (о чем также свидетельствовал нездоровый землистый цвет лица), и побои (красноречивый двухнедельный синяк под глазом желтоватого оттенка), и тяжелую работу (слегка трясущиеся темные, темнее лица, кисти рук с грязными, почерневшими ногтями). Впрочем, Макхольн не избежал той же участи и вскоре его ухоженные аристократические пальцы украшали пятна въевшейся намертво грязи, мелкие ссадины, а пожелтевшие от табака кончики пальцев завершались черными коронами ногтей.
- Старайтесь поменьше улыбаться, - насупив брови, изрекла миссис Пибоди, для которой хмуриться было почти противоестественно. - Зубы могут вас выдать. А также мне бы не хотелось портить ваш костюм, мистер Макхольн, да и рабочую публику не так-то просто обмануть забрызганным грязью твидовым пиджаком, - со знанием дела проговорила Эвия, детство которой прошло на улице, в окружении благодарной публики из всех слоев населения Каэрлиона.

- Поэтому.... - театральная пауза, интригующе изогнутая бровь и Эвия извлекает из старого чемодана, притворившегося ветошью в кладовке, мятую рубаху, видавшие виды брюки, пиджак - одежду, словно бы снятую с покойника, и тут же закрывает все возникшие вопросы одной фразой, - списанный театральный реквизит!
О содержимом чемодана мог догадываться лишь Шэн, ведь именно он помогал мальчишке с веснушчатым лицом нести его внутрь на заре карьеры миссис Уотсон в агентстве.

- Облачайтесь, Куллстед и не забудьте про шейный платок, - не скрывая хитрой улыбки, скомандовала Эвия. - Костюмы прошли стирку и лично проверены мной на наличие неприятных насекомых, - прыснула она, вытаскивая тем временем потрепанное платье, грязноватый передник и пару изношенных туфель.

Прощайте, старая миссис МакДугалл. Да здравствует, миссис Пибоди!

Едва Эвия вошла в соседнюю комнату, неповоротливая колченогая старуха тотчас откинула вуаль, стащила с себя мокрый плащ и если бы не Шэн, тут бы и бросила его. Не до порядка сейчас. Тем более, что порядок в их офисе - примета плохая, отчего его никогда и не бывает. Широкая заговорщическая улыбка очень шла ее веснушчатому лицу и вкупе со вздернутым носиком производила уморительное впечатление.
- Шоколад, - торжественно объявила она шепотом, - только Его Величество Шоколад! - на попытку китайца выговорить слово "чай" Эвия ответила, как обычно, по-особому нежной улыбкой. Так улыбаются потерявшемуся ребенку - одобрительно и ласково.

Затем, деловито хрустнув костяшками, она отодвинула заветный глазок и в деталях рассмотрела заказчика, при этом прислушиваясь к разговору с особенным вниманием. При упоминании "Короля Георга" Эвия едва не прыснула снова - знавала она это местечко еще со времен своей театральной юности. Сколько заведений обошли они с труппой, отмечая успешные постановки, и не упомнишь, но "Короля Георга" она помнила в деталях. Отчего так? Эвия обязательно подумает позже.

Вопросы, которыми мистер Баудфорд, Генри, методично забрасывал ошеломленного вниманием Флинна, она слушала, одобрительно кивая. Картина выходила недурная.
Стягивая мокрые перчатки, вуаль и верхнюю, траурную юбку, под которой красовалась развеселый, в клеточку, подол платья, промокшего в самом низу, она улыбалась и складывала ответы Флинна будто бы в одну шкатулочку, в своей голове.

Недавно в особняк Уотсонов поступила на службу почтенная престарелая леди. Ее видели, выходящей из дома по вечерам и иногда рано утром. В неизменном глубоком трауре, согбенная и припадавшая на одну ногу, словно та была короче другой, она спускалась по черной лестнице, чинно шла по дорожке, изредка останавливаясь и поправляя выбившуюся из общего садового безобразия розу или убирая листок, осквернивший собой чисто выметенную дорожку.
В руках у нее был зонтик - неизменный атрибут Каэрлиона и корзинка. Она ходила пешком, несмотря на увечье, и смотрела исключительно под ноги, будто унылое серое небо ее нисколько не интересовало.

В два часа пополудни Эвия начала беспокойно поглядывать на часы. Престарелой леди (она называла ее мисс Элизабет МакДугалл) уже пора было отправиться по ее поручению, но миссис Уотсон ожидала невероятно скучный визит крестной брата первой жены своего мужа, миссис Ридли. К ней уже тянули свои пухлые пальцы получасовые околодуховные нотации, а затем подробный рассказ о самочувствии. После часового болтания в кишках у крестной и всей ее родни, они попьют чаю, Эвия из вежливости спросит, не желает ли та остаться на ужин, послушает еще минут двадцать про больной желудок и пользу свежих овощей, и с легким сердцем услышит, как закрывается за тучной дамой входная дверь.

Уже спустя час мисс МакДугалл выйдет и колченого поспешит по поручению своей молодой госпожи, баронессы с очень слабым здоровьем и вечными головными болями. "Это всё от сырости" - зеленея, Эвия снова уйдет в свою спальню с отдельным входом и, что самое важное, выходом!
Сухонькая старушка дойдет до угла, свернет в Кенсингтонский переулок, затем будет держаться правой стороны и только на улице Роз сядет в кэб, где будет сохранять конспирацию до ворот соседнего по Бэттери-роуд дома.

В общем, сегодня всё шло не по плану. Вместо прибытия в офис к четырем, она окажется там в семь. А еще сегодня Эвия забыла зонтик и кэб вовсе не нарочно остановился посреди огромной лужи. Под "Прибыли, стало быть, ваша милость" ее окатил еще и из соседней лужи прибывший безликий кэб. Престарелая леди погрозила кучеру корзинкой, едва сдерживая смех за глухой траурной вуалью и поковыляла к офису в аккурат за моложаво запрыгнувшим в здание Коксом.

Зачем она шла сегодня в офис? Во-первых, Эвия выяснила у местного газетчика обстоятельства побега некой особы, чье имя даже называть за пределами офиса было непредусмотрительно. Во-вторых, миссис Уотсон старательно, со знанием дела бежала от тоски, которая подкрадывалась к ней осенью, в такие вот дождливо-туманно-промозглые дни.
Поднимаясь, она споткнулась, довольно громко приложившись локтем, вскрикнув и тут же с тихим смехом зажав себе рот, затем продолжила снимать насквозь мокрый тренч, опасаясь разоблачаться полностью. Как выяснилось, не случайно.

На лестнице послышался топот, довольно резвый для согбенной старушки, явившейся в офис и тут же надтреснувшим голосом поинтересовавшейся, может ли она забрать поручение для миссис Фарадей. Для всех, кто был привычен к фокусам Эвии, это означало, что прибыла именно она, а не какая-то пожилая дама - как в прошлый раз: вот смеху-то было! - уходить не собирается и в соседней комнатке будет забирать свои "поручения".
Джентльмен показался ей знакомым, но Эвия не торопилась его разглядывать. В помещении, примыкающем к приемной, у нее был отличный пункт наблюдения со своим личным глазком.

Мария Карловна кивнула и вымученно улыбнулась. Ей хотелось вытянуться на стылой кровати и лежать так, пока не забрезжит рассвет. Она была в совершенной растерянности и непонимании, что делать далее. Она легла, не раздеваясь, укрылась неуклюже хиленьким одеялом и уставилась в потолок. Зачем она здесь? Может, отбыть с англичанами, только представится возможность? Или в Петроград? Маша тотчас грубо прекратила эти малодушные мысли, терзавшие ее от усталости, не иначе.

Глаза сами собой закрылись и Мария задремала. В болезненно тонком сне ей виделись стены родной квартиры на Грибоедова, большой, просторной, светлой. Эти девять комнат у адмиральской семьи появились, когда началась война и они решили переехать из своего имения в Петроград. У Маши было две комнаты, одна из которых потом стала ее прибежищем вплоть до отъезда. Большой отцовский кабинет отошел сильно пьющей прачке, за заслуги ее погибшего на войне мужа. Прекрасный будуар, где Маша еще успела принять подруг, был разграблен на ее глазах и отдан семье почтальона. Маша беспокойно ворочалась во сне, не способная пробудиться от кошмара.

Кухня, где готовила свои изумительные кушанья Лина, кухарка, которую убило на мосту в перестрелке, использовалась по назначению - для распития спиртного и обсуждения подробностей отречения Государя.
Каждое помещение в квартире теперь было отмечено болью. Резной дубовый стол с гербом семьи Иессен с трудом удалось забрать у новых жильцов - отец очень просил не отдавать на поругание фамильную реликвию, привезенную из имения. Он, слава Господу, не видел тех ужасных выражений, что в сердцах успели вырезать на гладкой поверхности столешницы разозленные жильцы.
Всё это почти стерлось из памяти, но теперь мучительно терзало Марию во сне.

Вазу, которую маменька держала в своей спальне в имении, Маша нашла на помойке, а отцовскую чернильницу - подарок самого Государя, на заставленном замызганном столе у соседа-процентщика. Он прижимал ею закладные. Больно отзывались в сердце отголоски прошлого, но сейчас, сегодня Марии Карловне было куда больнее. Сегодня она без прикрас сказала себе, что прежней России уже не будет, а стороны, которые она, хоть и мельком, но увидела сегодня, напоминали ей жильцов ее квартиры: каждый сам за себя, ухватил комнату побольше и рад, а если с барскими цацками ухватил, так и вовсе счастье.

Маша не заметила, как проснулась, просто в какой-то момент возник перед глазами потолок ее крошечной комнатки. Холод или воспоминания пробирали её до костей, она не понимала. Мария Карловна поднялась, выглянула сквозь занавесочку на улицу, а после тихонько постучалась к соседке. Одиночество и холод - не лучшие помощники при таком-то смятении чувств.

Провидица, нахмурившись, следила за ритуалом, сжимая наготове посох. Однако необходимость в атаке чудища отпала с первых же слов Варвары. Василиса поморщилась, осознав, к чему это ведет, но посох к стене прислонила, да к девушке напуганной подошла.
- Ты, Варварушка, померла, - без прилюдий в лоб сказала, - а Ловчий заключил с ведьмой Ягиней договор. Если она тебя подымет, то он на службу к ней пойдет, - и, посчитав, что этих деталей достаточно, перешла к более насущным вопросам.
- Одеться тебе есть во что? А то вот познакомься еще - спутники новые Ловчему помогать явились.

Хотела еще что-то добавить, да передумала. Улыбнулась рассеянно да рукой собравшихся обвела.

К великому счастью Маши хотя бы лязганья пулемета на расстоянии пары десятков шагов ей слышать в жизни не доводилось, поэтому она встревожилась, лишь увидев, как неистово заметался Венечка.
В ладони сама собой возникла рукоять бесполезного сейчас пистолета, который покоился в кармане пальто. Мария, прежде чем чересчур поспешно юркнуть в предложенный лаз (на безрыбье и рак-рыба), даже успела пожурить себя за столь истерическое восприятие ситуации, на которую все трое повлиять не могли и уж тем более при помощи оружия.

Последней в лаз прошмыгнула Вера, но внезапно замешкалась. Дернулась раз, дернулась два, послышался негромкий протяжный треск сукна, и девушка, не удержав равновесия, чуть не упала на Машеньку.
- И-извини! – сбившимся голосом попросила прощения она, стараясь говорить негромко.

- Фух, успели! – рядом шумно выдохнул Осипов, с любопытством осматривая черный в ночи двор с темной громадой дома. – Я уж думал, если не англичане из пулемета причешут, так паны перестреляют!
- А с чего вы думаете, что они будут в нас стрелять? – удивилась Данилевич, пытаясь рассмотреть, что случилось с пальто. - И, может, не будем стоять у самого забора? Или вы думаете, что идущие по улице поляки не умеют лазить через заборы и не пролезут туда, куда пролезли мы?
- Я не думаю! – гордо ответил Венечка, первым отправившись во тьму двора. – Мой долг – защищать вас ото всех: союзников, большевиков, бандитов! Иначе меня князь заживо съест, без ножа и вилки, - стараясь говорить весомо, продолжил он, - с портупеей и сапогами!
- Да не орите вы, иначе сейчас все сбегутся. – шипению в голосе Данилевич могла позавидовать и змея.
- Да я не…
- Вот и не надо.

- Может, в дом попросимся, переждем? Чаю горячего попьем, а то, - юноша поежился, - дождь опять усилился.
- Кто нас пустит? Обывателю скорее еще комод к дверям подтащит, чем откроет Бог весть кому. К тому же там вон, в заборе впереди, чуть левее темный провал. Может, еще одна дырка? Тогда мы пройдем через нее обратно на Финляндскую, и домой проберемся дворами с Набережной, а не с Троицкого. К тому же, если нас и правда примут за врагов, нас будут искать здесь и в доме в первую очередь. Маша, ты… вы как думаете?

«Времена сейчас такие…» слышала Маша четвёртый год.

Когда у соседки все три сына и муж на войне сгинули - «Ох, Мария Карловна, горе-то какое, но ведь времена-то нынче какие!».

Когда большевики безнаказанно расправы учиняли - «Времена сейчас такие…».

В дырку в заборе лезть - «Времена…» послышалось в голове у Маши соседкиным голосом. И поняла тогда Маша, что, видимо, некоторые вещи действительно только «временами» и объяснишь.

Вот, например, ситуация, в которой все трое оказались, была даже в некотором роде забавной. Если бы Мария не устала, напитанная до отвала событиями уходящей ночи, она бы может и улыбнулась - внукам о таких приключениях только и рассказывать. И когда-то она и правда посмеётся. Но не сейчас.

- Какой чай, Вениамин?! - строго прошептала Маша. -Если стрелять начнут, от этого дома камня на камне не останется, - она именно так представляла себе пальбу из пулемета. Не останется ничего, как от Помпеи.
- Идёмте скорее дальше. Чаю и у нас попьёте.
- А почему же, Верочка, - спросила она уже на ходу, - нас непременно за врагов примут и искать начнут?

Венечка, которого женщины форменно заклевали, стушевался весь, плечами поник да носом шмыгнул жалостливо так. Пускай свет тусклых фонарей и не добивал до двора, и не было видно лица юноши, а все равно становилось понятно, как ему стыдобственно. Юнкер остановился и, видимо, щелкнул каблуками – судя по звукам, он умудрился залезть в глубокую лужу, и вместо звонкого и чистого звука раздался только плеск и глухой стук.
- Сударыни! Я должен вас оберегать, и все сделаю для этого, как настоящий белый рыцарь, как славный Роланд! Прощения прошу, не подумал!
- Да тише вы, ради Бога, рыцарь наш драгоценный, и идите вперед. – Вера подтвердила прописную истину, что орать можно и шепотом.

Молодой человек понуро пошлепал вперед, дамы, предусмотрительно обогнув лужу, последовали за ним. Данилевич, понимавшая, что будет с ее картонно-замшевыми полусапожками при попадании в воду, старалась идти осторожно, «подвигов» юнкера не повторяя. На вопрос Машин она, поправив очки, негромко ответила, чуть помедлив – видимо, решала, можно ли перейти на ты наконец и прекратить общаться с товаркой по несчастью, словно они на службе:
- Не знаю, Маша. Веня сказал, что могут, а я проверять не хочу. Все словно с ума посходили, и Бог весть, что придет в голову очередному человеку с ружьем.

Вера оказалась права. На той стороне забора тоже была дырка – хозяева, видимо, за своим имуществом совсем не следили. Подошедших к ней встретил надсадный брехливый лай какого-то местного пса, заставивший вздрогнуть и потом тихо ругнуться настороженного юнкера. Осипов первым нырнул в проем, откуда почти сразу высунулась его голова, сообщившая:
- Чисто.

- Маша, сначала ты, потом я. – Данилевич повернулась вполоборота, стараясь не выпускать из поля зрения ни дом, ни тот тайный путь, откуда они пришли.

«Ох», - только и смогла Мария, что охнуть про себя.
- Верочка, только держите оружие наготове. На всякий случай, - спокойно прошептала Маша, когда они с Верой поравнялись, а затем, будто делала так всегда, вёртко прошмыгнула в очередной беспечно открывшийся им навстречу лаз.

Вера застыла женой Лота, стараясь ни звуком не выдать свое присутствие. Глупая предосторожность после того, как они столько нашумели, да и одета она была не подходяще, чтобы быть незамеченной на фоне темной стены забора. Но все обошлось: ни одной живой душе не было интересно, что происходит во дворе у соседа. Девушка, убедившись, что угрозы нет, пролезла за всеми.
- Все спокойно. Идемте.

Оказалось и правда спокойно. Англичане были на своей позиции, поляки – где-то неподалеку с ними, и до следующего перекрестка дела не было н кому. Выйдя на набережную и пройдя между двух близко стоящих домов, троица путешественников спустя недолгое время вышла к черному ходу дома, ставшего на время двум барышня родным.
- Добрались! – вздохнула Вера.
- Точно? – Венечка решил перестраховаться.
- Конечно! Спасибо вам за помощь, господин юнкер!
- Рад помочь прекрасным дамам! Разрешите идти? Служба-с!

Размышлял ли кто-то о смысле жизни и будущем меньше, чем Эш? Если только Яве. И то мужик наверняка больше беспокоился о том, кто будет согревать его постель и что будет булькать в его желудке. В последние несколько дней такое слово как "будущее" вообще звучало в голове Эш абсурдно, как нечто столь несуразное, что и произносить было смешно. Раньше также глупо звучали "карьерный рост", "любовь" и "отдых".

Последние несколько часов она вообще действовала только из принципа "здесь и сейчас". Сдалась бы Эш, если бы осталась одна? Об этом история умалчивает. Сейчас побороться всё же стоило, хотя в груди тупым отголоском горела боль по тем веселым временам, когда они все вчетвером жгли ведьм и на пепелище запекали картошечку на ужин.
Эш всего мгновение разглядывала Яве, будто прикидывала, стоило ли вообще что-то объяснять, и всё-таки крикнула напоследок:
- Прости!

А потом обратилась к божку, чья помощь сейчас была нужнее, чем помощь прежней Эш. Вперед, мол. Поженим мое тело с огнем.

Нехорошо прищурилась Василиса, молча выслушав всех и слова Ловчего напоследок. Без души собрались будто, а так ведь и победу над злом можно потерять. Да вон и люди-то какие разные пришли, даже нелюди среди них затесались. Василиса всех уж по три раза оглядела, запомнила, но тут Ловчий письмецо развернул, которое ей покоя не давало с тех самых пор, как богатырь солнцеликий его из-за пазухи достал.
Уставилась Провидица куда-то в угол, да только глаза забегали, словно бы по строчкам она ими водила. Много раньше Ловчего справилась и теперь в нетерпении мяла в руках свою косу русую, ждала. А когда он закончил...
- Не дело это с монстрами да пакостью лесной водиться, да договоры заключать, - прежде мягкая, вежливая, Провидица зыркнула на Ловчего, зубы сжав, так что скулы заострились. Строгий тот взгляд видел Ловчий не раз. Да только не у Василисы.

- Слово, говоришь, свое держишь? Даже если тьме слово дал? А вот послушай тогда. Видение мне было в аккурат после боя, - чуть коснувшись куколки, жестко и громко сказала она, так чтоб все слышали. - На погибель верную идем. Но не то страшно, что за правое дело погибнуть придется, а что хочет Ягиня твоими руками род людской истребить. Вот какое дело. И видимо, не на стороне Ловчего нам с тьмою сражаться придется, а с ним самим, - пояснила она для всех и снова ему строгий взгляд вернула. - Если, конечно, слово свое не воротишь, Ловчий! - Василиса смотрела на него сверху вниз.

Она так и не присела ни разу. Где уж тут отдыхать?! Внутри клокотала горечь, несправедливостью порожденная. Умна же эта ведьма, лучших выбирает, чтоб их руками зло творить. А лучшие еще и с упрямой головой родились! Вот беда-то...

Предполагаемый чёрт хмыкнул, с уважением взглянул на Джона (во всяком случае ему так показалось) и медленно хлопнул в ладоши. И еще раз. И еще. Похоже, он просто аплодировал, разглядывая убийцу с нескрываемым интересом. Четвертый удар ладони о ладонь прозвучал оглушительно, будто петарду взорвали, а в глазах сразу потемнело.

- Осторожно! - где-то поблизости завизжала женщина, а потом захохотала, как полоумная. Пьяная, не иначе. Джон инстинктивно вцепился во что-то и сощурившись от ослепительно яркого солнца, возникшего сразу со всех сторон, с трудом разглядел свои руки, судорожно побелевшие костяшки, пальцы, обхватившие блестящий руль винтажного кадиллака с открытым верхом. Водитель автомобиля, который он чуть не сбил, выехав на встречку, разразился руганью и громким предупредительным сигналом. Вырулив на свою полосу, Джон наконец смог осмотреться. Выглядел он точь-в-точь, как черт, который отправил его сюда. Костюм, галстук, дорогие туфли, винтажный красный кадиллак, максимально заметный и вычурно-шикарный, нестерпимая жара, пальмы, небоскребы где-то вдали, пьяная девушка в шикарном вечернем платье, сияющих на солнце драгоценностях и босиком, в ногах болтается пустая бутылка из-под шампанского и ее лакированные черные туфли.

Из динамика громко и издевательски поют на два голоса что-то про таблетки, которые некто забыл принять.
Затем также громко, но с улыбкой в голосе ведущий рассказывает об "этих шокирующих исландцах", мол, на днях в этой "богом забытой стране" случилось первое громкое убийство за всю ее историю. Полиция отыскала особняк, полный разложившихся трупов.
- А мы продолжаем веселье на "Майями Рок"... - не делая пауз, ведущий перешел к своей ежедневной музыкальной рутине, обесценив всё сказанное ранее.
Забавно, но Джон помнил, куда он едет (в свою восьмикомнатную квартирку на Майями Бич), а вот имени девушки не помнил напрочь, да и стоило разве.

Кажется, чертом быть не так уж плохо?...

И закрывал себя рукою бедный молодой человек, и много раз содрогался он потом на веку своем, видя, как много в человеке бесчеловечья, как много скрыто свирепой грубости в утонченной, образованной светскости, и, Боже! даже в том человеке, которого свет признает благородным и честным…*

Не было прежней легкости в Машиной походке. Она шагала тяжело, словно босиком по острым речным камням, будто бы всякий шаг причинял ей боль. Лицо выражало крайнюю степень задумчивости, она не слышала, что Верочка взволнованно рассказывает ей, лишь отдельные слова терзали слух, не давали полностью разглядеть образ, который то появлялся в ее воображении, то, заслоненный дождем, снова исчезал, чтобы дразнясь, появиться вновь.

Длинноволосая женщина в белом, улыбается грустно и держит в протянутой ладони колоду карт, словно предлагает выиграть ее...или проиграть. На белом одеянии ее видны порезы, а сквозь них струится алая кровь, отвратительно густая, один вид которой рождает в груди тоскливое безобразное чувство неизбежности.

Машенька видела женщину, будто в горячке. Никогда прежде не являлись ей образы, Маша не считала себя впечатлительной натурой, да и стихов не писала, только слушать любила. А тут...
Россия это, поняла Мария. Белая Россия. Да вон, не уберегли, лезет сквозь порезы красная зараза, не смыть, не вылечить ее. В карты на нее играют, делят...кто-то сегодня выиграл ее часть, да завтра может потерять.

Маша не заметила, как шепчет вслух.
- Колода карт, Верочка, всего одна. Нельзя ею одновременно сыграть и с Господом, и с Дьяволом. Не получится. Не выйдет ничего, - вид у Марии был больной. Она не сразу поняла, отчего остановились, потом на землю архангельскую нехотя вернулась, даже пожурить себя за такое малодушие успела, но отметила, что стало отчаянно холодно и хочется вернуться.

- Благодарю, господин Осипов, но нам лучше до дому. Пойдемте, как Верочка предлагает.

Пальцы Машеньки наощупь сомкнулись вокруг тёплой тяжелой рукояти. Она позволила себе подержать несколько мгновений чужое оружие и в полной мере почувствовать его силу.
«Последний патрон оставьте себе» снова голос Левушки в голове.

Мария Карловна умела пользоваться пистолетом. В последний год жизни отец очень переменился во взглядах и много рассказывал Маше об оружии, не зная, что английский офицер уже подарил ей браунинг. В Петрограде иначе было нельзя и Маша не впервые ощущала надежную тяжесть пистолета, но впервые целилась в живого человека.

Она дышала спокойно, рука не дрожала, когда дуло взглянуло на беса, что долго и умело прикидывался человеком. Маша была бледна, но этого никто не видел в темноте.

В голове тем временем роились десятки картин, снова и снова помогая ей вспомнить момент жестокого убийства, Маша помнила все детали, а пуще прежнего - вот это лицо со шрамом, мерзкое, жалкое...

До тошноты ненавидела Мария Карловна безнаказанность.
И потому лишь позволила себе представить, что вот сейчас одним движением отомстит она этому лицу, и хотя бы одним убийцей в России станет меньше.

Не станет. Счёт останется тем же. Один убийца умрет, другой родится.

Чёрный провал дула продолжал играть с ублюдком в гляделки, когда Мария заговорила и голос ее звучал твёрдо:

- Офицер, не имею чести знать вашего имени, да, на Кавказе есть такой обычай, но мы не на Кавказе и я не имею отношения к вашим обычаям, - она наконец оторвала взгляд от большевика и встретилась взглядом с офицером.

- Объясните, почему вы решили заменить военный суд местью в исполнении не военнообязанного человека? Большевик признался, я дам показания, свидетели имеются, - она, не отрывая взгляда от темных глаз кавказца и продолжая держать на мушке большевистского подонка, слегка повела плечом в сторону тех, кто сейчас присутствовал при казни.

В темных горских глазах – холодное равнодушие. Прошел злобный азарт охотника, и на месте него осталось только хладнокровие победителя, смотрящего на добычу лишь с мыслью, как бы половчее ее разделать. Офицер, заложив большие пальцы за пояс и покачиваясь неторопливо с носка на пятку, выжидающе смотрит на Машеньку. Вопрос ее вызывает на похожем на маску древнего истукана лицо с резкими рубленными чертами легкую змеящуюся улыбку – будто трещина пролегла по камню.
- Поручик Ганжумов, Эммануил Петрович. – вежливый поклон, чуть более резкий и порывистый, чем положено по этикету – но они же не на балу. – К вашим услугам, барышни. И прошу извинить меня за такой моветон.

Обвиняемый, тихо по-собачьи скуля, смотрит на беседующих расширившимися от ужаса глазами, который, кажется, достиг своего апогея, когда потенциальные палачи перешли к почти куртуазной беседе. Он дрожит, стучит зубами и даже не пытается встать и отползти, надеясь на милосердие девушки. А кавказец продолжает как ни в чем не бывало:
- Извольте, объяснюсь. Если вы считаете его таким негодяем, как говорите, он не имеет права жить. Видели это вы – а значит, право возмездия принадлежит вам. Ну а если рука не поднимается, значит он не столь уж мерзостен в Ваших глазах. Это р-раз. А если его отдать под трибунал, так там сидят юристы, и показаний одного-единственного свидетеля – а от нынешнего признания он может отказаться – им будет недостаточно для утверждения смертного приговора. Крючкам этим, поверьте, закон важнее правды. Его заключат в тюрьму или в лагерь месяца на три или на полгода, а то и оправдают и направят на фронт – там людей не хватает. Он уйдет безнаказанным. А убить его на месте – как раз поступить по Правде. Сейчас новое Смутное время, барышни, а на войне, еще древние римляне сказали, законы молчат.

- В-ваш сиясь, как же вы сказали… - раздался сбоку исполненный удивления голос Венечки. Такой серьезной и строгой тирады от шумного и смешливого Ганжумова он не ожидал.

Мария внимательно и с уважением к собеседнику слушала его речь. Рука с пистолетом опустилась от усталости и груза, что давил на плечо. Будто отцовская рука на нем лежала.

Адмирал Иессен, отойдя в мир иной, стал для дочери путеводной звездой, голосом совести.
Маша отчего-то была уверена, что увидев, как горец вкладывает в изящные дамские пальчики оружие и велит совершить самосуд, адмирал назвал бы происходящее возмутительным. Не по-офицерски это, мол.

Хорошо, что папенька так и не увидел воочию, как стремительно рушились эти порядки.

- Складно вы говорите, Эммануил Петрович, - спокойно, без тени иронии сказала Мария. - Про времена вон смутные. И поступаете по совести: даете право обиженному с обидчиком поквитаться.
- Так позвольте и мне для вас цель благородную высказать: вот перед вами предатель, не посчитавший нужным сказать, что он большевик и обманом в ряды ваши проник. Может, тайны разведывал, может живот свой спасал. Может, кого из ваших уже сдал или убил. Так или иначе, не хотите порядок навести, Эммануил Петрович? Негодяя застрелить? Ведь вы человек военный, на неповиновение спишете и дело с концом. И оружие заимствовать не придется. И командир вас похвалит. Или вам зрелищ не хватает? Решили поглядеть, как дама солдата карает и смеётся от счастья при том?

- Господин Ганжумов, - протягивая пистолет поручику, твёрдо сказала Мария Карловна, подводя итог разговору, - я на себя роль Бога примерять не намерена. Есть суд? Пусть будет суд. Есть у вас полномочия предателя наказать? Я не отвернусь, когда это случится. У меня нет ни права, ни морали подходящей, чтобы с убийцей ролями меняться и за высшее благо это почитать.

Напоследок она тихонько отогнула пальто, показывая торчавшую рукоять браунинга.
- Если бы я хотела им стать, то не пришла бы к вам за помощью.

Ответные слова Машеньки, пускай и вежливы, а все равно – звучат для гордого кавказца оскорбительно. Ганжумов, стоявший досель в позе расслабленной и вольной, выпрямился, развернув плечами форму. Взгляд его построжел, закаменел, всякая насмешливая смешинка ушла, будто бы ее и не было. Только губы, плотно сжатые в тонкую нить, побледнели. Когда девушка протянула пистолет, он молча принял его, и только трепещущие крылья носа выдавали его негодование.
Повисло неловкое молчание, прерываемое только всхлипываниями большевика. Даже говорливый и порывистый Венечка молчал, прижух, не желая вызывать огонь на себя. Наконец поручик, цыкнув резко, процедил:
- Я предпочту сделать вид, что не слышал Ваших слов, барышня, о том, что мне зрелищ не хватает, иначе бы я счел, что вы предумышленно хотите меня оскорбить. Я услышал вас, что вы не желаете пачкать свои белые ризы кровью мести, и я их понял. Пускай будет так. Пускай не ваши руки примут на себя грех смертоубийства, а…

Услышав слова офицера, стоящий на коленях мужчина сделал выводы и, ужаснувшись в очередной раз тому, что его жизнь повисла на волоске, взвыл побитой собакой. Негромко, впрочем. Он явно понимал, что, если он будет орать, с Ганжумова станется его заткнуть или сапогом, или рукоятью пистолета по зубам. Быстро-быстро подползши к Машеньке, так, что никто даже не успел отреагировать, он облапил ее ноги и, глядя снизу вверх телячьими глазами, залопотал сбивчиво:
- Барышня! Милая! Храни Вас Бог, милосердную! Прости, Христа ради! Не губите, не отдавайте меня ему на погибель! К себе слугой возьмите, на коврике перед дверью спать буду! Защищать Вас! Замолю, исправлю грех бесовский! Пощади-и-итя!!!

- Прекрати ныть! – брезгливо бросил офицер. – Я не собираюсь тебя стрелять, дрянь, если девушка просит суда для тебя. Но признание твое повторю: в тюрьме сгниешь. Встать! Снять ремень!
- Барышня! Девонька! Защити, обереги, молю-ю-ю! Не губи! Они же меня там все равно убью-у-ут!

Последующий спектакль заставил Машу побледнеть, застыть с каменным лицом, словно в землю вкопанная, и холодно спросить не своим голосом, почти перекрикивая трусливое нытьё ублюдка:
- Мое присутствие ещё требуется, поручик?

Она так и не тронулась с места, хотя отвращение и брезгливость буквально толкали ее к бегству.

- Господи! Конечно же вы можете идти, сударыня! Я же вас под арестом не держу: не желаю да и права такового не имею. – устало выдохнул Ганжумов. – Не хотите – и ладно. Не смею вас больше задерживать. Честь имею.

- Господа Черноруцкие! – повернулся он к переминавшимся с ноги на ногу штатским шпакам, старавшимся казаться незаметнее мышек в траве. – Давайте, принимайте нашего большевичка. Вяжем, и в подвал: пускай подождет, пока все закончится. А ты, дрянь, - перевел он взгляд на солдата, - руки от дамы убери, пока я тебе их нэ отрэзал.
Венечка! – молодой человек не откликнулся, задумчиво глядя перед собой, - Юнкер Осипов! – поручику пришлось рыкнуть, привлекая внимание юноши.
- Я, ваше сиятельство!
- Проводите барышень до дома.
- Так точно!
- Сударыни, я настаиваю, чтобы вас проводили. Мало ли что может случиться ночью: Архангельск не самый благополучный город.

- Благодарю за содействие, - кивнула Мария Карловна и не стала более спорить. Пусть Венечка провожает, пусть Верочка не произносит ни слова.

В груди зародилась сейчас какая-то новая эмоция, не знакомая Маше ранее. Она не гнала ее, рассматривала молча и спокойно, удивляясь лишь несвоевременности ее появления. Всё, и сама эта сцена, и слова, что ей пришлось слышать, и сама ее роль подкармливала это тихое и вместе с тем огромное, вползающее в ее разум… отчаяние.

Возле речки было по-прежнему сонно и прохладно. Только здесь Василиса и находила нынче покой. Тихое журчание воды отгоняло крики, что раздавались в голове без спросу. Приятный полумрак затмевал мерзкие картины. А устремившиеся вниз, к небольшому водопаду, воды разгоняли тяжелые мысли. Вот уже несколько дней не могла Василиса спать. Только не речном берегу, под охраной лесных духов, получалось ненадолго восстановить силы. Ее преследовали не только зловещие предчувствия, жуткие образы и звуки, но и лицо. Это лицо она замечала прежде всех своих видений, да только не знала, жив ли тот человек, а если жив, то как добраться до него и главное – зачем.
Василиса сопротивлялась, не желала позволить видениям захватить ее полностью, не хотела видеть больше прежнего, вот и образ неизвестного отгоняла, как могла. До поры, до времени.

Убаюканная журчанием речки, Василиса уснула у воды. Надолго ли сон ее сморил, она не знала, а проснулась окончательно, только когда прохладный лесной ветерок сменился вдруг теплым смрадным духом. Едва разлепив веки, Провидица взглянула в чистое летнее небо, но то затянула мгла. Черные ветви деревьев тянулись вверх. Обгорелые, мертвые птицы так и застыли на еще дымящихся ветках. Липкой и теплой стала вода в быстроходной речке, тяжко тянулась она вниз, багровая, пахнущая кровью и смертью. Трупы животных и людей издевательски медленно проплывали мимо. Выжженная земля подбиралась к зеленому пяточку, на котором сидела очнувшаяся ото сна Василиса. Смрад и тлен, смерть и кровь, отчаяние и горе, а посреди вновь его лицо. Закрыла Провидица глаза, зажмурилась, а когда вновь открыла их, то не заметила уже ни чистой речки, ни зеленого луга, видела лишь дорогу и чувствовала дыхание смерти совсем неподалеку, как и грохот копыт, что не давал ей уснуть, сводил с ума дни и ночи напролет, пока она до Ловчего добиралась.

Во тьме и на свету Нечуй нёс ее сквозь леса да поля, подальше от городов и сёл, лишь бы драгоценные часы, на которые он обгоняла Тьму, не превратились в секунды. Лишь бы не потерять из виду лицо, которое прежде она так хотела забыть. С ней была мать-земля, упруго пружинила та под копытами Нечуя и тот скакал быстрее. С ней был брат-ветер, сестра-луна и батюшка-солнце. Василиса не боялась, знала, что успевает. Вот только бы сотни диких звериных глаз не смотрели на нее так злобно, не следили за каждым ее шагом. Потому последние сутки Огнедева держала посох в руке и глаз не сомкнула ни на минуту. Лишь раз полыхнуло пламя, почти в полудне пути от дома Ловчего, когда сова лесная, чужой рукой движимая, вздумала помешать измученной девушке. С тех пор не приближались к ней звери, лишь следили злобно. Но и ветер отстал, труднее Нечую пришлось.

А оробела Василиса всего-то в двух шагах от жилища Ловчего. Вдруг не того искала. Вдруг нет его в живых, не успела. Или хитрая Тьма раньше добралась. Словно чуя ее страх, звери да птицы подобрались ближе, но тут…
Василиса смотрела пристально, хотя сомнений не оставалось – существует тот человек, не видение это, не прихоть. Впервые тихо стало в ее голове, выдохнуть удалось, а в коленях прекратилась дрожь погони. Василиса степенно из седла выбралась и пошла медленно к Ловчему, осторожно ступая, словно под любым ее шагом земля могла провалиться. Дернулся было в ее сторону серый волк на опушке, но Василиса повернулась к нему всем телом и усмехнулась, гордо вскинув голову. Успела я, мол. Так и передай своему хозяину.

- Не знаю, кто ты, мил человек, но несколько дней и ночей я спешила сюда, чтобы опередить вестника тьмы. К тебе он едет, по душу твою, - подбирать слова приходилось с трудом. Провидица не вела бесед ни с кем, с тех пор, как старая нянька померла, а для Ловчего и вовсе слов не приготовила, не верила, что тот существует.
- Василиса я, Провидицей кличут, - и спохватившись, отвесила приветственный поклон, почувствовав тут же, как качнулась вместе с ней земля. Ничего. Нечуй вон не меньше её ослаб.

Ночь целиком сотканная из тревоги. Такие не забываются ни через год, ни через десять лет. Решаются судьбы в пылу бесед. Крошатся чужие надежды под каблуком более напористого ответчика. Мария, хоть и оказалась на таком собрании впервые, понимала, что голос всякого присутствующего прозвучит да и утонет в почти фаталистичном исходе, неизвестно кем подложенном под дверь. Такое ощущение преследовало ее с тех пор, как началась война. От слов и действий будто не зависело ничего. Словно кто-​то там наверху, а может и, напротив, в преисподней подкидывал вверх, усмехаясь, кости и решал тем самым судьбу.

Во всяком случае Мария и представит не могла, чем все это закончится. Она даже испытала некое облегчение, когда покинула душное помещение, где скалились, парировали, повышали голоса, боялись потерять свою власть и кажется, совершенно не услышали ее рассказ.
Взяв Верочку под руку, она довольно бодро направилась на выход, даже сумев улыбнуться.
- Надо хоть немного поспать, - ободряюще шепнула она коллеге, пока шли по темному, гротескному предбаннику. Мария усмехнулась горько: вот так блуждая в темноте, все они пытаются найти выход, а Россия тем временем мокнет от слез, пухнет от голода и тонет в грязи.

Впрочем, иные так и вовсе неплохо переобуваются под стать обстоятельствам.
Память на лица у Машеньки была на редкость великолепная. Как бы то ни было, она сохранила самообладание, лишь сжала непредусмотрительно сильно верочкину ладонь, а рука сама собой скользнула в карман, где таился пистолет. «Всегда один патрон необходимо себе оставлять» - некстати вспомнились слова Левушки, которые однажды так сильно возмутили ее.

- Прошу прощения. Я забыла шляпку, - разворачиваясь к двери и увлекая за собой Веру, Маша вернулась в дом.
- Вера, - думая, как будет объяснять столь нервное поведение, прошептала Мария, - я уже видела этого человека. В Петрограде. - будто это что-​то объясняло. Скорее гораздо красноречивее было выражение ее глаз, сверкающих от смеси ужасных воспоминаний и праведного гнева.
- Извините, - заговорила Маша по-​английски, обращаясь к майору, который не успел далеко уйти. - Чей солдат там стоит? Вам известно, кто он? Эсер, белый, кто? - тон Маши снова стал учительски-​строгим, будто она заметила, как один из ее подопечных учеников свернул голову птице и счастливо избежал наказания.

Вера не стала ни переспрашивать, ни уточнять, ни суетиться. Только кивнула сдержанно и всепонимающе, да сжала губы в тонкую упрямую нить. Пускай ей было неясно, что так подействовало на знакомую, но плеснувшиеся внезапно глазах Машеньки боль и злость были достаточным ответом: Вера Данилевич и сама за неполные два года революции увидела немало того, что заставляло сердце болезненно сжиматься, а пальцы – искать холодную рукоять револьвера.
Дверь захлопнулась, оградив девушек от недоумевающего солдата, и пока Маша обратилась к британскому майору, – Гилмору, кажется – Вера вжалась в стену, ссутулившись и опустив руки в карманы пальто и ожидая в любой миг угрозы с той стороны, и шепнула негромко:
- Могут стрелять? Мари…, - короткая пауза и миг сомнений, но на фамильярность Данилевич нее решилась, - я Карловна, тогда надо чуть сдвинуться в сторону.

Англичанин остановился, обескураженный и сбитый с толку вопросом, чуть нахмурился непонимающе и ответил неуверенно:
- М-м-м, даже не представляю, извините, мисс. Но вы не волнуйтесь: раз он здесь – это человек надежный. К тому же рядом есть солдаты Его Величества – если что случится, вас защитят. – Справившись с собой, майор покровительственно улыбнулся. – Вы не волнуйтесь, все под контролем. Сэр Торнхилл не допустит, чтобы этот город тоже погрузился в безвластие, вы под надежной защитой!

Мария Карловна не разделила спокойной уверенности майора и даже улыбки не приложила к своим следующим словам:
- Когда я в последний раз видела этого человека, он был с большевиками и зверски убил несколько джентельменов и даму у меня на глазах. Поверьте, такое не забывается. Теперь же я вижу, что его грехи прощены, а убийца поощрён вашим доверием. Покажите мне командующего, который поощряет присутствие большевиков здесь. Уверена, такого вы не найдёте.

На предположение Верочки она лишь отрицательно мотнула головой, сосредоточившись на майоре, с кем по-​прежнему беседовала по-​английски.

Майора не проняло, или он попросту не понял всей остроты ситуации. А может, спешил обратно, ожидать командирских указаний, и решил пустить все на самотек? Как бы то ни было, англичанин по-​прежнему смотрел на девушек с расположением, но никаких действий предпринимать не собирался:
- Леди, вы наверняка ошиблись. Поверьте, всех явных сторонников большевиков и всех преступников в городе арестовали. На улице же темно? Вы наверняка спутали его с кем-​либо, так что не волнуйтесь, здесь с вами ничего не будет и ничего не угрожает. А если утром вы в своих подозрениях уверитесь - обратитесь или в городскую милицию, или в комиссию по расследованию действий большевиков. Да хоть в управление право-​маршала, наконец! Там разберутся, все решат и вы, леди, будете вне опасности. К тому же он русский, а я ему не начальник. Если вы так желаете разобраться сейчас – обратитесь к его русскому командиру.

Мария Карловна никогда не теряла терпения и самообладания, поэтому она нарочито медленно и спокойно произнесла:
- Господин майор, я с этого и начала наш разговор. Если вам неизвестно, кто командует этим солдатом, не откажите мне в услуге: соблаговолите подождать меня ради моей безопасности, пока я узнаю его имя, звание и, возможно, имя его начальника. Если его командир присутствует здесь, я бы хотела сразу уладить этот вопрос. Как вы понимаете, ни о каком сопровождении с его стороны не может быть и речи.

Британец чуть развел руками, извиняясь за свою неосведомленность:
- Леди, как я уже сказал, я не знаю, кто им командует. Если вы не будете возражать, я провожу вас к русским офицерам, и вы сможете пообщаться с ними. Сам я, увы, не могу дождаться вас, поэтому направлю к двери пару английских солдат. Вас это устроит?

Получив согласие, он снова повел девушек по коридору, пока не достиг одной из комнат, откуда доносился негромкий разговор.
- Вам сюда. Прошу. – майор распахнул дверь.
Перед девушками предстала небольшая уютная комнатка, где на вешалке висело чье-​то пальто, мерно колыхались занавеси от ветра, дующего сквозь приоткрытую форточку, а в полутьме, что разгонял неверный свет керосинки виднелись четыре человека: юноша в форме, оккупировавший письменный стол, офицер явно кавказских кровей и двое похожих друг на друга мужчин в партикулярном платье, устроившихся на разобранной кровати. При виде дам юноша ойкнул, подскочил, вытянувшись по струнке, а «кавказец» насмешливо протянул:
- Здра-​авствуйте, милые дамы! Ужели ваш атаман прогнал вас, и вы решили снизойти до наших скромных пэрсон?

Марии было не до смеха уже четыре года, а сегодня ее "не до смеха" достигло своего апогея.
- Да, пожалуйста, - кивнула она в ответ на оба предложения и проследовала за майором.

- Доброй ночи, - опасаясь, что беседа снова покатиться на той же карусели, Маша сменила тактику. В конце концов, посеять панику и включить провокацию в данном случае - тоже выход. Ее возмущало спокойствие, с которым английские военные реагировали на возможное наличие среди них предателей.
- Сразу к делу, господа. Промедление сейчас крайне опасно. Только что мной был опознан большевик, который в прошлом году в Петрограде совершил на моих глазах многократное убийство и безнаказанно скрылся. Тогда он был одет иначе и носил красную повязку на рукаве, но как вы понимаете, забыть его лицо у меня теперь нет никакой возможности. Господин английский майор отнесся к новости о возможном присутствии предателей среди солдат чересчур спокойно, - провокация прошла успешно. - Поэтому обращаюсь за помощью к вам. Мне нужно знать, кто командует этим солдатом.

Если поначалу у русских был лишь легкий интерес, то первые же слова о большевике заставили их напрячься. Вставший при появлении дам юноша даже вскрикнул от удивления, хотя и негромко:
- Как? Большевик? Здесь!?

Поняв, что на последних словах он пустил петуха, молодой человек смутился и замолчал. Братья же (а сидящие на кровати наверняка были ими), переглянулись подозрительно и синхронно кивнули, вставая. Было ясно – они целиком и полностью в распоряжении Машеньки. Не остался сидеть и тот офицер, что поддел девушек едким комментарием. Плавно и по-​кошачьи он перетек из расслабленного сидящего положения в готовое к бою положение, легким движением руки расстегнув кобуру, в которой виднелась тускло блеснувшая пистолетная рукоять.
- Один из наших – краснокожий!? Дела-​а… Мы готовы, сударыни. Куда нам идти? Расскажите, и я и господа Черноруцкие возьмем вашего большевичка тепленьким. А вы подождите нас здесь. Веня… Юнкер Осипов составит вам компанию.

Слегка изумившись такой поспешности, особенно на фоне спокойствия английского майора, Мария заговорила чуть быстрее:
- Нам определили его в сопровождающие, он и сейчас наверное стоит возле черного входа, ждёт, - и Мария Карловна в красках описала его лицо, обезображенное шрамом в форме подковы.

Ее не пугали возможные разбирательства. Гораздо горше, если опять безнаказанным уйдет. А уж что касается его предательства, то Маша уверена была - бывшими большевики совершенно точно не бывают.

Офицер слушал спокойно, с легкой улыбкой на лице. Но как эта улыбка отличалась от той, что была на лице англичанина! У того – простая и абсолютно нейтральная вежливость, у этого – обещание многих проблем тому, о ком мужчина думает. Сразу стало ясно: кавказец с большевиком миндальничать не собирается. Но вот до какой степени? По Архангельску упорно ходили слухи, что в тюрьме арестованных красных деятелей пытают и калечат, и участие в этом принимают не только тюремщики, но и армейские офицеры. Этот человек совершил злодеяние – но чем ему за него воздастся?
- Значит, у черного хода. Разбэремся! – осклабился на миг офицер.
- А может, мы с вами пойдем? Ну, чтобы дамы знали, что их обидчик наказан? – кажется, юношу идея оставаться «в тылу» совершенно не прельщала.
Офицер резко цукнул Осипова:
- Юнкер! Вы считаете, что подобное зрелище для дам уместно?
Ответом ему послужил тихий шелест Веры:
- Мы не просто дамы, господин поручик. - Данилевич перевела взгляд на Машеньку, глазами спросив: «Может, пойдем?».

Маша и сама желала убедиться, что правосудие состоится. Тем более, что за свои слова ей наверняка придется отвечать. Поэтому она кивнула:
- Мы пойдем с вами.

Отчаяние их положения вдруг со сей ясностью докатилось до Эш, когда она очутилась в цепких пальцах железнобокого Трая. Он так спешил вышвырнуть ее, что она устыдилась. Привела мужика на погибель, без шансов выбраться, а сама благополучно улетела. Нет, не благополучно вовсе, а очень даже больно, но пока Эш осознавала, что именно у нее болит, боль душевная затмила все физические муки.
ДО нее постепенно добиралась мысль, что Трая больше нет. В живых ли, в человеческой ипостаси. Трая. Больше. Нет. Она поняла это на подходе к барьеру, с занесенной в кулаке бомбой.

Эш внезапно обессилила, пометалась немного между желанием ворваться и всё сжечь и логикой, да и села прямо тут, перед барьером, решая, как дальше быть. Внутри у нее было пусто. Никаких идей. В голове лениво кружилась мысль, что идти надо к Яве, просто потому что надо и больше некуда. Но оцепенение не проходило. Эш всё вспоминала, что Трай настаивал на возвращении в город, а она всё хотела причинить добро и нанести справедливость. Теперь нет Малки. Нет Трая. И возможно, уже нет и Яве.
Абсурдность их похода достигла апогея и чтобы справиться с приливами горечи, Эш в память о Трае сделала то, что обещала ему не делать. Употребила порошок и двинулась уже протоптанной дорожкой к мясным стенам, красному туману и одинокому путешествию по кровавому коридору, где самое место поразмыслить о бренности жизни. Эш сейчас готова была стать кем угодно, лишь бы не перебирать раз за разом в голове свершившиеся факты.

Неожиданно среди них затесалась дельная мысль: сжечь можно мясо вокруг и тогда она наберется сил, преодолеет туман и будет шагать посреди большого шашлыка.

Оказавшись в доме, Мария Карловна вновь почувствовала себя Машей: она жадно разглядывала обстановку, украдкой рассматривала присутствующих, держалась поближе к Верочке да подальше от Берса и вид имела настороженный, но располагающий.

Пальтишко всё же промокло и она повесила его на спинку стула, оставшись в платье. В волосах блестели редкие седые прядки и капли дождя. Выражение лица оставалось невозмутимо-спокойным, будто она не поняла до конца, где оказалась и что тут решается.

Но Мария понимала. Она переводила взгляд с одного на другого, будто ждала, кто из них швырнет гранату, особенно не могла удержаться от разглядывания Ласточки, и внутри всё ощутимее то сжимался, то разжимался огромный кулак, в котором трепыхалось ее сердце.
От волнения Машенька, казалось, прослушала половину разговора и когда Торнхилл указал на нее, Машу словно ледяной волной окатило, а кулак сжал не только сердце, но и желудок.

В самом деле, чем помогут ее воспоминания, которые она всё же позволяла себе хранить (авось пригодятся). Пригодились.
Мария Карловна встала. Осанка, сложенные на животе руки, строгий учительский взгляд и бледное, ни кровинки, лицо. Да, возможно, ее воспоминания ничто. Возможно, она недостаточно еще видала. Все эти злобные лица, что желали ей скорее освободить ногами вперед комнатку на Грибоедова, ни в какое сравнение не шли с лицами врагов, пожелавших твоей смерти тотчас, сию секунду.

Однако, топтать прошлое города и его жителей грубым солдатским сапогом, посмеиваясь в усы, она не позволит. И если уж слово ей дали, Мария Карловна свое возьмет.

Она вышла из-за стола, перестав за ним прятаться и, отпустив руку Верочки, коротко и благодарно ей кивнула.
-Мария Карловна Иессен,- еще раз представилась она, - дочь вице-адмирала Российской Империи, Карла Петровича Иессен.

Она чуть помедлила, посмотрела в пол, потом снова вскинула голову.
- За последний год мне трижды представилась возможность покинуть родину, но я осталась, - о том, сколько раз ей предоставлялась возможность посетить мир иной, Маша благоразумно промолчала. Не жаловаться она сюда пришла.

- Таких, как я, много, но более всего тех, кто также оставшись, родину всё же предал, - твердо, словами отца, сказала она, - переметнулся под крыло…иных покровителей и почувствовал свою безнаказанность.

- Петербурга, каким его знали, тоже давно нет. Теперь это Петроград, призрак его, город озлобленных, голодных, парализованных страхом людей. Нет больше никакого оплота истории, никто не помышляет о культуре, всем, независимо от происхождения, вероисповедания и политических взглядов грозит опасность умереть от рук голодного бандита в подворотне. Не знаю, какие в действительности были планы у господина Керенского, но тогда всякий петроградец был предоставлен самому себе. И по сей день всё так да становится только хуже.

Она замолчала ненадолго и казалось, уже не заговорит, но потом Мария Карловна вдруг подняла взгляд и глаза ее блестели будто от слез.
- Я видела в феврале семнадцатого офицеров возле Астории. Они были не на фронте, не у престола государя. Я видела и офицеров, спасших от поругания девушек – дочерей немецкого коммерсанта, которого застрелили у них на глазах из-за фамилии. Когда меня, - она сглотнула, но продолжила, - едва не убили во дворе собственного дома, британский атташе пришел мне на помощь и расстрелял напавших. А когда ограбили уже по пути сюда, советские милиционеры убили преступников и вернули всё украденное.

Маша раскраснелась от своей речи, но мысль не потеряла.
- Я пытаюсь сказать вам, господа… и дамы, что во всех воюющих коалициях есть честные добрые люди, исполняющие свой долг и свято верящие, что оберегают Россию. Если такова наша истинная цель, то объединение сил только поможет. Все прочие цели приведут к потерям. Я видела это своими глазами.

Непонятно, отчего вдруг Карл тихо кивнул и внимательно посмотрев на Каари, помог ей, оттолкнув от островка лодку с телом внутри.
- Осторожнее, Карина, - догнал ее голос будущего маршала уже в тумане. Он был ошеломлен ее решимостью, возникшей на контрасте после той панической битвы с бортом лодки, случившейся всего минутами ранее. Шокировала его и смерть сестры, безусловно. Но сейчас глядя вслед отплывающей лодке, он всецело сосредоточился на живой девушке, покидающей берег.

Путешествие с трупом на борту было не из легких. Туман расступался неохотно, пропуская лодочку, ожидание подвоха утомляло еще сильнее, а озеро все не заканчивалось. Внезапно стало казаться, что Каари просто заплутала, потеряла направление и теперь кружится в центре, потеряв и счет времени. Она надеялась, что останется один на один с озерной ведьмой и только когда лодка ткнулась в песчаный берег, внезапно показавшийся из тумана, девушке подумалось, что это Карл как раз мог остаться наедине с хозяйкой тумана там, на островке, откуда не сбежишь-не скроешься.

Однако ее внимание больше привлекли люди, бегущие к лодке с фонарями. Вполне себе современными фонарями, совершенно по последней моде одетые, смахивающие на ее коллег, только без галстуков.
- Каари! Слава Богу! Мы думали, ты уехала, но машина на месте была. Где ты взяла это старье? - указывая на лодку, тараторила еще издалека Сату Корхонен, одетая в чей-то пиджак, на три размера больше нее самой и мужской к тому же. Когда Каари поспешно взглянула в лодку, там никого не было. Только лодка по-прежнему была столетней давности и вполне неплохо сохранилась.

Оказалось, почти наступило утро. В автомобиле Каари сработала сигнализация и не желала умолкать - ее отправились будить и не нашли. Поиски длились полтора часа, пока Каари не явилась сама, гордо возвышаясь посреди пустой старой лодки с веслом наперевес.

Еще несколько часов понадобилось Карине, чтобы осознать, глядя на проступивший в остатках тумана остров, что там ее никто не ждет, что сумку она так и не найдет, а ремень, спокойно изъятый из ее рук Карлом в минуту ее битвы с хозяйкой, найдет пристанище в его гардеробе. Фотографии маршала, которые она дотошно примется разглядывать позже, пытаясь понять, выжил ли тот, запечатлеют юношу, а затем и мужчину, нередко подпоясанного ее счастливым ремнем с тяжелой пряжкой.

Все выжили, даже туман отступил, а значит, Хозяйка осталась ни с чем... Надолго ли?

Когда пальцы успели так зеледенеть, Каари даже не заметила: покрасневшая кожа, негнущиеся суставы, звездочки инея на руках!
Однако воля к жизни была сильнее, а ремень и того крепче. Первый удар был на редкость мощный, лодка заходила ходуном и вода плеснула в лицо. Глаза пришлось закрыть, а когда Каари открыла их, коварная преследовательница сдвинулась чуть в сторону, ближе к Карлу, а одна из бледных рук потянулась в его сторону, получив тут же удар похлеще первого.

Неизвестно, кто бы выдохся первый, но тут худенькие плечи Каари обхватили две сильных ладони, сжали, останавливая, и возле самого уха горячее дыхание обрело смысл в нескольких словах:
- Каари, послушайте, Каари! Придите в себя, отдайте мне. Отдайте,– мужские руки настойчиво перехватили ремень, голос, показавшийся знакомым, теперь совершенно отчетливо принадлежал Карлу.

Лодка опасно раскачивалась, готовая вот-вот перевернуться. Тем не менее мужчина приобнял Каари, закрывая от чего-то и нашептывая успокоительную белиберду.
Бледные руки уже не держались за борт. Они то показывались над поверхностью воды, то исчезали под ней, повинуясь течению.
- Это всего лишь мертвое тело. Утопленник. Утопленница. Госпожа Каари, прошу вас. Нам надо что-то решать,- продолжал говорить будущий маршал Финляндии. – Мы нашли Софию. Она утонула.,– по голосу Каари понимала, что Карл Густав взволнован, даже шокирован, и может даже не знает, что делать дальше.

- Нам нужно втянуть ее в лодку, но все не поместимся, не доплывем до берега. Видите вот тот островок посреди озера. Вы говорили, что умеете грести? Каари, прошу вас, ответьте. Я могу оставить вас здесь, на острове, на пять минут, не более? Я довезу тело до берега и вернусь за вами. Мы можем сделать и наоборот. Но мне претит мысль об этом. Пожалуйста, скажите, как нам поступить?

Один лишь этот последний вопрос выдал всё состояние Густава с потрохами. Он был подавлен, шокирован находкой, поведением Каари, положением, в котором они оказались, странной переменой погоды, туманом. Эту ночь он пронесет в памяти через всю жизнь. Как и Каари.

Возмутительное событие, в эпицентре которого оказалась Мария Карловна, было особенно пакостно тем, что она сделала выбор по собственной воле, и сделала его не одна. Привычная полагаться в основном на себя саму, Маша никак не была готова, что от ее продиктованного состраданием решения может погибнуть Верочка.
Ни скабрезные взгляды и поведение полковника не пугали ее настолько сильно, как мысль о том, что вот сейчас, секунду еще и они окажутся на линии огня.
- Пойдемте, Вера, так надо, - негромко и твердо, стиснув зубы от негодования проговорила Мария Карловна и взяла соседку за руку, дабы та не натворила необдуманных дел.

Вспомнилась некстати история с дворовыми псами, которую папенька любил поминать всякий раз, когда становился сентиментален. Машеньке было тогда семь годиков, но она уже знала, что от собак и прочих зверей бегать нельзя – инстинкты у тех: бросятся следом и растерзают. Два голодных пса появились перед ней внезапно и нюхая воздух, принялись подходить к жертве. Дворник, что прогнал их, смеясь, говорил отцу Машеньки, что та стояла, не шевелясь и упрямо глядела псам в налитые кровью глаза. Тут Осип Осипыч, дворник, конечно, приукрасил – глаза у собак были огромные, голодные, но вовсе не «аки у тварей адовых», но Маша и впрямь не испугалась. Возможно оттого, что не осознавала всей полноты опасности. Ведь бросится псы могли не только на убегающего ребенка, но и просто на весьма аппетитного.

Сейчас повзрослевшая Маша стояла за спиной удалого полковника с его мерзопакостными речами и, не отрывая взгляда, смотрела на вновь прибывших. А ощущение было, как тогда, только псов она видеть не могла - те были теперь позади.

Не укрылась от нее и растерянность Верочки. Сама она была не менее сбита с толку, и вовсе не событиями, которые разворачивались вокруг, а тем, что умудрилась оказаться в таком пекле. До мысли «Что бы сказал отец?» однако не дошло. Верочка побледнела и боясь, что соседка упадет, Мария снова взяла ту за руку, а потом и вовсе приобняла за плечи.

Хорошее зрение, память и нервы не подвели. Маша узнала не только Ребиндера (едва ли они здоровались хотя бы единожды), но и Константина Александровича, которому совершенно точно была представлена на одном из петроградских приемов. Быстро сообразив, что речи хитрого полковника Берса о «стали» касались именно фон Траубенберга и его солдат, Мария упрямо вскинула подбородок, что бывало с нею в минуты крайнего волнения, и во что бы то ни стало решила не двигаться с места и тянуть время.
Собравшись сюда, чтобы встать на защиту неизвестного, в которого стреляли, она и представить не могла, что настоящее кровопролитие еще даже не начиналось.

Прибытие третьей стороны, а именно полковника Торнхилла, наконец вернуло ей способность говорить:
- Константин Александрович. Полковник Торнхилл, - имея сомнения, что ее припомнит хотя бы один из них, Мария кивнула, не сочтя нужным в такой обстановке делать книксен (не до книксенов ей было уже несколько лет подряд), и, опережая их попытки вспомнить, продолжила, - Мария Карловна Иессен. Мы с коллегой услышали выстрелы и, подозревая несправедливость, решили вмешаться. Однако, как вы можете судить, не получили никакого вразумительного объяснения.

Не доверяй рыбам, - всегда говорил отец и это, пожалуй, единственный урок, который ЭдМэт не забыл.
Теперь вот рыбы сулили ему сокровища в обмен на помощь, но ЭдМэт растерял все свои соболезнования умирающим земноводным в стремительно растущем страхе за свою жизнь.
Вспомнив правило «Как убежать от медведя» он бросился наутёк, считая, что мясистая парочка будет лучшей заменой исхудавшему костлявому юноше и, конечно, выберут именно их.

Перемахнув - и откуда только силы взялись - через горемычных морских родственников, ЭдМэт был готов разразиться победным истерическим смехом, но не тут-то было. Парня ждал холодный соленый душ.

Тонны морских вод поначалу деликатно просачивались сквозь трещины, но вскоре обнаглев, ринулись навстречу всем, кто не спрятался.

Для всех присутствующих, кроме Эдмэта, встреча с морской стихией не представляла ничего необычного, а вот юноша так и не научился дышать под водой. Какая оплошность! Да к тому же он ещё и не умел задерживать дыхание дольше, чем на три минуты. И как он только собирался стать мужем русалки. Ах, он же не собирался!

На исходе третьей минуты ЭдМэт был вынужден признать, что скоро его бренное тело станет желанным кормом. Он оказался посреди темного океана, не зная, в какой стороне солнце, а в какой - дно. И спасти его мог лишь морской царь, который точно был не лучшего мнения о его поступке, а ещё с полсотни зомби, что были, напротив, самого лучшего мнения, но только о его плоти.

Постепенно ЭдМэт понял, что кислорода больше нет.

Было больно.
И вовсе не оттого, что ногти обламывались до мяса, а всё тело было покрыто ссадинами. Больно не потому что волосы плавились, а кожа горела. Не потому, что позвоночник хрустел, когда демон тянул е вниз.
Сердце Эдды разрывалось на части, стоило ей подумать, что еще миг и она больше не сможет видеть дорогое лицо. Еще миг. И еще. И еще. Она не могла больше мучиться и малодушно отпустила край, за который держалась.
- Прощай, любовь моя. Алаааааааан.
Полетев вниз, Эдда захохотала - что еще оставалось делать, когда боль снаружи и изнутри сливаются весте?! К тому же, рогатый демон не знал, с кем связался: сцепившись с ним в крепком обьятии, девушка, которая больше не была человеком, взглянула в его жуткие глаза:
- У меня есть незабываемое предложение, рогатый. Мной вы не насладитесь так же славно, как теми тысячами душ, которые я к вам приведу, - в глазах Эдды плясали дьявольски хитрые огоньки, а возможно, в них просто отражался блеск пламени, которым был объят демон.

Так или иначе тот помедлил отрывать ей голову. Воспользовавшись его замешательством, Эдда, повелевая, изрекла.
- Веди меня к самому Кроносу и чахнущим во тьме титанам - мы найдем общий язык. Не волнуйся, тебе тоже перепадет самых отменных душ.

Откуда Эдда знала древнегреческих богов и титанов, ей понимать не хотелось. Видимо, само мироздание встало на ее сторону.
Эдда была уверена в том, что бедняга Кронос пожирает своих детей, но она больше не была его ребенком - Эдда еще не знала, кем стала, но ее новая ипостась очень ее устраивала. Тем не менее она ощущала, что всего лишь пешка в большой битве, в целой вселенской баталии, но до тех пор, пока война не свершится, она будет жить. Главная же ирония была в том, что Эдда не упивалась тщеславием, хотя вполне могла. Ей был нужен только Алан. Алан и домик на берегу моря.


Кронос был не в духе, как и ожидалось. Он мрачно глядел перед собой, сидя на холодном троне, где обычный смертный уже всё бы себе отморозил.
Он даже не сразу заметил Эдду, красную, как рак, после путешествия сквозь огонь на самое днище. Она, не убедившись до конца, что вечна, тоже не решалась потревожить того, кто пачками жрал всех смертных.
Положение спас неугомонный, нетерпеливый демон, которому пообещали салат из самых лучших душ на ужин.
- Хозяин! Вот она! - рыкнул он так, что Кронос мог бы окочуриться, слетев с трона от неожиданности.

Но тот лишь поднял тяжелый взгляд, вперился в субтильную фигурку Эдды, которая, знатно обгорев от обнимашек, стояла, подбоченившись, и....улыбнулся.
Кронос, который не улыбался с рождения, вдруг растянул белые губы в насмешливой улыбке, а потом не менее насмешливо спросил:
- И это она?! ЭДДА?! Та самая?!! - вот-вот заржет, хлопнув себя по лбу.

Эдда смиренно и терпеливо выжидала, когда приступ Кроноса сойдет на нет. Ей было, о чем поразмыслить, в конце концов. Об Алане, например.

- Вот что...- наконец перешел к делу Пожиратель душ, - убить я тебя не могу, нужное ты создание, но...

- Да, я поняла, - перебила его Эдда, которой было некогда разбираться, - я уже обещала вашей комнатной собачке привести его душ, да побольше. Вам, я полагаю, этот дар тоже придется по вкусу? Только вот какое дело - понадобится помощь, чтобы их одолеть. У меня, конечно, большая армия с помощью Хель и Фрейи, но ваши...скажем....титаны тоже пригодятся. Сколько их, кстати?

Опешив от такой наглости, Кронос слушал и кивал. Эдда воспринимала это, как согласие, и продолжала. Когда же речь зашла о титанах, Кронос подобрал челюсть с колен и тихо так ответил:
- Д-двенадцать... вместе со мной...

- Вот и славно. Если мы победим, ваши титаны еще и потомство оставить успеют, - Эдда хихикнула, опомнилась, и продолжила, - так как вам предложение?

Ответом был взмах руки, вихрем взмывшая вверх земля, столп света, бивший из недр Тартара, разверзшийся потолок. Эдда на секунду потеряла сознание, а когда открыла глаза, то была на поверхности земли, на травке, окруженная своим воинством, во главе которого возвышались титаны и титаниды. Не будь с ней воинов Хель и Фрейи, Эдда справилась бы, имея при себе только этих могучих существ. Подумать только, здесь были все: и сам Океан, повелитель всей водной стихии, и Фемида - богиня правосудия, на ее стороне! Мнемосина, повелевающая памятью....

Восхититься новой силой Эдде не дали разборки вселенского масштаба. Уж так вышло, что Фрейя и Рея заведовали одной и той же земной опцией. Назревал конфликт. Эдда могла лишиться всего блока Фрейи и великой титаниды. А может, увлеченные борьбой, богини нарушат гармонию и все живые существа перестанут плодится.
Слово "апокалипсис" не приходило на ум Эдде, но кажется, это был он.

Не дыша на занавески, Маша разглядывала происходящее, то поднимаясь на носочки, то скрываясь из виду. Когда в комнату решительно ворвалась – иначе не передать - Верочка, девушке вдруг стало ясно, насколько пугливее стала она за эти годы. Воинственность и воля, которую буквально расплескивала ее соседка, хрупкая, интеллигентная, скромная Вера, во стократ перевешивала её собственный ненадежный внутренний порыв восстановить справедливость.
Даже Верочкин настрой не сумел воодушевить запуганную петроградку – она то и дело задавалась назойливым вопросом "что они могут против толпы, желающей крови?", на который так и не осмелилась ответить.

Однако солидарность, вера в победу добра, наивная и совершенно ненужная сейчас, нежелание уронить свое достоинство в соседкиных глазах в такой ответственный час, да еще упрямое намерение не затвориться, но противостоять разомкнуло всё-таки машины уста:
- Вера, - твердо сказала она, - пойдемте. Только прежде давайте оденемся подобающе и оружие надобно спрятать.

Накинув домашнее платье, легкое пальто, перчатки, с непокрытой головой в кои-то веки, да прихватив наспех сумочку, где обосновались ее документы (на всякий случай) да непривычный браунинг, она вышла на лестницу.

Теперь, когда она решилась, Маша не переставала корить себя за сомнения, за малодушное взвешивание всех за и против.
Мария Иессен образца 1913го года ни секунды бы не потратила, если бы на ее глазах истязали живое существо, будь это дворняга, которую мучит пьяница или исхлестанная кучером лошадь. А уж какая буря свершилась бы с нею, стоило обидеть при ней человека. Пусть хоть словом, а невмоготу сделалось бы Маше, и в свойственной ей одной манере она сделала бы выговор, призвала помощь, потому что бесстрашие тотчас дается тому, кто выступает за правду.

В задумчивости покидая свою комнатку и не зная, вернется ли сюда, Маша только и думала о тех минутах сомнений, что были первыми колокольчиками малодушия, которое впоследствии могло перерасти в равнодушие, а то и хладнокровие, за которым неизменно следовало жестокосердие.
Искалеченная собственными мыслями, она уже не испытывала никакого страха, когда выйдя из здания, в сопровождении Верочки, твердым шагом двинулась к офицерам.
- Господа, - голос Марии прозвучал на удивление громко и строго, однако без вызова, - извольте объясниться, что здесь происходит? – она говорила на ходу, взглядом пытаясь найти того главного, кто будет держать ответ.

Давным-давно, много веков назад, жила на берегу большого озера девочка. Она жила в небольшой рыбацкой деревушке, жители которой почитали богов и коротали дни в уединении и трудах.
У девочки было всё, о чём только можно мечтать: дом, родители, у которых никого кроме нее не было, и собственная лодочка. Плавала лодочка до того резво, что даже рыбы озерные ей завидовали.

Однажды ночью отправилась девочка рыбачить. Было то приметой в этих землях, будто поймав большую рыбу в детстве, дитя обязательно выловит себе удачу на всю оставшуюся жизнь. Многие у них в деревне пробовали, да только не вышло ни у кого. Вот и вздумалось ее белой головке поймать самую большую рыбину в озере да так, чтобы она вдобавок и лодочку ее на берег доставила.

Оттого ли, что девочка была единственным ребенком в той славной семье, а может потому что ночь она выбрала правильную – спустя много веков назовут ее ночью всех святых - да только рыба и правда ей попалась самая огромная.
Девочка вонзила крючок так глубоко под жабры, что той не оставалось ничего, кроме как тащить за собой лодочку да девочку в ней.
Выбросившись на берег, рыба ударилась, что было сил, оземь, да обернулась бледнокожей красавицей. Кожа вдоль ребер была распорота и кровоточила, пропитывая тонкую блестящую в свете луны понёву.
- Когда вырастешь, отдашь этому озеру свою жизнь, как и я отдала свою – этой земле.

Девочка и сказать толком ничего не успела, как оборотилась раненая девица вновь рыбиной, да и померла тотчас.
Услышав эту историю, родители запретили дочке бывать на озере после заката.

Прошло десять лет. Девочка забыла рыбье пророчество, как ночной кошмар забывается всяким дитём.
Настала пора выходить замуж, а тут уж не сказочек. Жених был из той же деревни и любили они друг друга с детства. Всё бы ничего, скоро пир да свадьба, а вот был в деревне той предсвадебный обычай: невеста должна поймать рыбину на праздничный стол, тогда семья богатой да плодовитой будет.

Лодочка с тех пор стала побольше, а снасти – посерьезнее да поострее. Девочка, что теперь считалась первой красавицей в той деревне, рыбачила едва ли не лучше своего отца, однако в те предсвадебные дни стала она рассеянной от любви, и не уследила, как ночь опустилась на озеро, застав ее врасплох. Ещё и туман опустился, густой и влажный, как удушливое покрывало. В тот же самый миг на крючок и попалась царь-рыба: белело в темной воде озера ее тело, резво двигалась она, но побороть крепкую рыбачку так и не смогла.
Перегнулась девушка за борт, чтобы улов свой в лодку вытянуть, а из воды две руки белых потянулись к ней, да голос звонкий девичий произнес «Вот и принесла ты нам свою жизнь».

С тех пор о девице никто не слыхал. Жених ее погоревал да и другую невесту выбрал. Родители оплакали дочь, собрали пожитки, да в соседней деревне поселились. Жители деревушки скорбели, как положено, да после своими делами занялись. Позабыли о девушке вскоре, словно и не было той.

Да только девушка с тех пор живет в озере. Горькая обида и злость на всех оставшихся в живых правят ею и она никогда не упускает шанс отомстить.

***

- Я заберу у тебя твою жизнь, - вновь пообещала незнакомка елейным голоском из тумана.
Карл не отзывался, да ведь и Каари не слышала его голоса, а он наверняка говорил с ней.
- Оставайся и навсегда потеряешь всё, что имела, - смеялась невидимка.
- Прыгай ко мне и я верну тебя туда, откуда пришла.

Лодка принялась раскачиваться и Каари наконец увидела две бледных крепких руки с черными когтями, что раскачивали их тонкую лодочку с силой ураганного ветра. Оставалось надеяться, что Карл умеет плавать. Он ведь вырос на этом озере.
Словно прочитав мысли, голос продолжил издеваться:
- Выбирай, Каари, или погибнешь вместе с ним.

Ядом напоенного кинжала
Лезвие целую, глядя в даль…

«Вот всё и закончилось» - фраза, которую не суждено было произнести Маше, ни в безумном водовороте Петроградских событий, из которого она чудом выплыла, ни по приезду в Архангельск, когда позади осталась стучащая колесами в висках дорога, грубоватое «Доброе утро, милочка» в исполнении Настасьи Парфентьевны, и неопределенность на гарнир с утра до вечера.

В ее Настоящем всегда было достаточно событий, чтобы тотчас забыть о прошлом. Такое свойство было у машенькиного характера: не помнить зла, но держаться справедливости. Вот и забыла она, ступив на подножку вагона о петроградцах, донимавших ее, о могиле отца, за которой, возможно, некому будет ухаживать, о квартирке на Грибоедова, которую растащили сей же час, стоило ей выйти с небольшой дорожной сумкой за порог. Забыла она и о причудах Левушки да нежном обращении пополам с галантностью коммандера Фрэнсиса, потому как не было нужды взвешивать на чашах весов ее прошлое, приятное и... «всякое», как Мари сдержанно именовала свои горести в беседах.

Дорога осталась позади и вместе с тем только начиналась. Маша с завидной стойкостью приняла, как новые условия труда, так и новое жилье. Снова, как и в Петрограде, не было в ее мыслях осуждения, лишь принятие, не было и мыслей о мести, только о воздаянии, в благодарность каждому дню она могла лишь честно исполнять свой долг, приближая то будущее, на которое уповал ее отец.

На пути Мари вновь не было «плохих людей», никогда и никого даже в мыслях своих не величала Маша «отребьем, поганью и грязью», как иногда позволял себе ругаться уже очень больной отец. Он устал и боялся. Но не за себя, а за будущее России. И немного еще за нее, «Марийку».
Всяк человек был в разумении Маши на своем месте, всяк исполнял свой долг и нес свой крест. Эта мысль, высказанная однажды батюшкой Константином – духовником их семьи, плотно засела в прекрасной головке Маши и помогла ей без осуждения и страха встретить все лишения на своем пути, да притом не озлобиться и не потерять доверия.

Охраняя трепетно свои границы, она не нарушала и чужих. Потому, когда судьба свела ее с Верой, девушка и не подумала сравнивать милость сию с полнотелой Настасьей, с которой пути счастливо разошлись, стоило Марии покинуть поезд. Она лишь с большей нежностью, чем позволял этикет, предлагала соседке выпить чаю, да почитать Есенина, томик которого оставил ей Левушка, еще не зная, что прощается с Машей навсегда.

Самообладание Маши, как и ее спокойствие помноженное на смирение и живой ум, уже снискали уважение в английском посольстве, потому она была готова услышать новое предложение в любой момент, но о планах своих не распространялась даже в задушевных беседах со скромной Верочкой.
А вот сон у госпожи Иессен был уже не так крепок, как раньше. Всякий шорох мог разбудить ее, и, надо сказать, не раз это спасало ей жизнь: когда к соседкам по квартире на Грибоедова заглядывали чересчур разбитные мужички, а дверь, как в прежние времена, частенько не была заперта на щеколду (а то и на две), порой встать тотчас, услышав шорох в коридоре, и закрыть по всем правилам дверь, помогало спасти одинокую барышню от грабежа и насилия.

Вот и сейчас Машенька вздрогнула и сразу открыла глаза: просыпаться она умела мгновенно. Выстрел. Точно выстрел. Не обремененный суетными мыслями ум Маши тотчас выдал довольно длинную цепочку действий, целый план. Оценить то, что происходит за окном, не привлекая к себе внимания (то есть стоя за тонкой занавесочкой и не зажигая свечи) – было самым первым пунктом. Быть во всеоружии (то есть одеться и взять пистолет) – вторым. Затем следовало наблюдать и действовать по ситуации, а ситуации ветвились в ее голове как старая ива, что росла неподалеку, и на каждую "ветку" был свой исход. Маша лишь единожды поддалась тревоге, когда по привычке закрыла и так запертую дверь в свою комнатку, на вторую щеколду.

"Я отниму у тебя твою жизнь..." пообещало существо, поджидавшее ее там, за тонкой брезентовой стенкой палатки. Кажется, хозяйка Туманов, или кто бы то ни было, выполнила обещание. У Каари и правда теперь не было своей жизни. Вне времени, вне привычного уклада, уважение, заработанное трудом, профессиональный опыт, который здесь не пригодится еще лет пятьдесят. Что если придется остаться? Как привыкнуть к тому, что придется делать много шагов назад, отказываться от прогресса, передовых взглядов и носить... корсет?

О, она видела взгляд Густава, что задержался на ее едва ли прикрытых коленях. Если что и поможет ему поверить в ее необычное происхождение, так это одежда. Пиджаки, рубашки-унисекс, короткие платья, открытые руки и шляпки лежали на полочках нерожденной головы Коко Шанель. К тому, что женщины курят, тут и вовсе никто не привык - Каари видела, как оторопел Карл Густав, когда она поднесла к губам сигарету и задымила, как какой-нибудь капитан дальнего плавания. От ее взгляда не укрылась и усмешка слуги, когда тот притащил амазонку "госпожи Софии". Нет, мужчины этого времени были не готовы к появлению Каари.

Начиная с сигареты и неудобных вопросов Каари, будущая легенда Финляндии заметно стушевался, пробормотал что-то невнятное про "Что вы такое говорите?! Никак нет!", но, возможно, впервые с момента знакомства вектор его мысли действительно повернул в запретную категорию размышлений, где обитали падшие женщины, постыдные болезни, распутство и атеизм. Подав руку Каари, он натянуто улыбнулся, энтузиазм его будто бы иссяк, но вскоре он почувствовал еще большую неловкость, теперь уже из-за собственных предубеждений и понемногу, орудуя веслами и отплывая от берега, всё громче и веселее болтал о том, что ни за что не доверил бы весла женщине - ведь это тяжкое физическое упражнение. Лодка была легкая и вместе с тем довольно потрепанная. Чтобы сохранять в ней равновесие, пришлось сесть ровно по разные стороны - на так называемые нос и корму.

Ветра однако не было, волны на озере были исключены по иным причинам, но когда Карл Густав принялся зачитывать географическую справку о глубине здешних водоемов, позабытый страх утонуть поднялся, словно рыба, со дна озера, а затем глянув на свою хозяйку и коротко трепыхнувшись, вновь исчез под толщей воды.
Туман и не подумал отступать. Он, казалось, обрадовался, что на его территории очутились новые гости и придвинулся ближе, грозясь скрыть лодку из виду для всех, кто примется их искать. Каари всего на мгновение отвернулась, чтобы оглянуться, а когда повернулась обратно, Карл Густав вместо со своей частью лодки был скрыт от ее взгляда в густом туманном одеяле. Он продолжал говорить, что-то рассказывать, но голос звучал глухо, пока совсем не заглох. В ушах как будто появились беруши. В глазах стоял туман и он вовсе не был иллюзорным.

Но то, что случилось после, было самым запоминающимся за последние несколько минут. За правым плечом неожиданно раздался тихий женский смех.

Кирпич

Кажется, удача решила не подражать Маришке и отказалась следовать за Кирпичом по пятам.

Раскрасневшаяся от бега девица еще больше покраснела, когда Фрэнки весьма бесцеремонно поинтересовался о ее чувствах. Весьма занятное наблюдение: кажется девицы-подростки везде одинаковы. Что в средневековье, что у них там, в двадцать первом веке - вешаются на хулиганов, не умеют скрывать чувств, нарываются на абьюз, чтобы потом плакать и сочинять бесформенные стихи.
Встрепенулась Маришка только, когда полезной смогла оказаться и чтобы побыстрее реабилитироваться и стать еще краше в глазах своего избранника, она затараторила, причем шепотом:
- Папенька говорил, что если пройти мимо всех камер по коридору, потом дальше и куда-то вниз, то будет выход за дворцовой стеной. Но это был секрет. Папенька тут однажды сидел, давно, еще когда разбойствовал, - неожиданно Маришка оказалась дочерью разбойника, будущего конюха, который, видать, Королем был полностью понят и принят.

Призраки так и не отозвались. Быть может, и не было их больше.

Маришка посмотрела на решительно двинувшегося вперёд парня со смесью ужаса, гордости и восхищения.
Ведь она же предупредила, что там водятся призраки, а он не только не испугался, но и ринулся вперёд, готовясь защитить и её, дочь конюха и экс разбойника.
Безусловно, мысль о том, что он просто боялся преследования, обходила ее прекрасную рыжую головку стороной.

Они двинулись по коридору, погружённому в промозглую темень. Ноги скользили по давно не мытому полу, стены влажно блестели и лучше даже не знать, отчего.
Из тьмы отворённых настежь камер тянуло холодом да смрадом десятков загубленных внутри жизней. Оттуда же вырождался страх, ощущение, что за ними следят, которое преследовало обоих, судя по Маришке, вцепившейся в бицепс Кирпича.

Камеры, которые Фрэнк не трогал, так и стояли закрытыми и лишь в одной, самой последней, окошечко, которое открывалось снаружи, было поднято, и все бы ничего - просто прошли бы мимо, не глядя, но нет - не тут-то было. Случайно брошенный взгляд и дикий ледяной ужас цепко схватил за горло: вглядываясь в полумрак коридора, у окошка стоял человек, который вглядеться в принципе уже ни во что не мог - он был без глаз. Гладкая кожа на их месте совершенно ясно давала понять, что глаз у него не было никогда. Но самый ужас наступил, когда он, разлепив беззубый рот, закричал, хрипло, но пронзительно.

Взвизгнув, Маришка дёрнулась вперёд, дернула Фрэнка за собой и юркнула в темный проем, который перешёл в коридор ещё темнее и смраднее. Камер там не было. Идти предстояло наощупь, под ногами что-то явственно и неприятно хрустело, а крик все также звенел в ушах.

Когда яркий луч мобильного фонарика (на некоторое время он переключил внимание Маришка на себя и та перестала истерично причитать) разрезал тьму нового коридора, он оказался просто бесконечным - света фонаря не хватило, чтобы увидеть дальний конец. А ещё он был потрясающе узок - будь Фрэнки чуть шире в плечах, он бы там застрял.
Маришка отступила за спину, но все также держалась за пацана мертвой хваткой. Да и хорошо, что она держалась позади - если бы она видела, по чему они ступают, вероятно, пришлось бы тащить ее на себе. Девчонка упала бы в обморок, как пить дать.

Пол был усеян костями. Похоже, с захоронением преступников тут особенно не заморачивались. Просто скидывали сюда и судя по количеству хрустящих под ногами костей, народу тут погибло немало. То ли Король был сильно кровожаден. То ли дворец был построен на уже имеющемся фундаменте с подвалом под ним.

Спустя несколько минут хождения по скелетам, заряд на телефоне стал безжалостно угасать, а конец коридора так и не показался. Что самое неприятное, не видно было его и с другой стороны. Обоюдная бесконечность.

Фальк

- Эй, ты че, эй! - из тошнотворного тумана выплыла физиономия Скелета, он тряс Фалька за плечо и похоже, готовился дать пощечину.
Воспоминания приходили постепенно. Кажется, отрубился он, в аккурат когда стражников пытался на поиски отправить. Силы, видать, совсем истратил. Надо было у ведьмы-то спросить, как силы восстанавливаются и как заклинания отменять, чтобы перестали уходить ресурсы в никуда.

Состояние было как в послеоперационный период. Причем операцию, видимо, делали на мозге. Да и стражники, кажется, были обеспокоены слишком властными порывами Фалька - обступили авто и достали оружие. Зачем они так? Вроде друганы же. Эй!
- Эй! - закричал Скелет и закрыл все двери, когда увидел их нездоровый интерес, а еще хуже - нездоровые физиономии. -А ну подвинься! - не дожидаясь пока меч стражника с половиной головы пробьет еще одно стекло, он вдарил по газам и дал задний ход. Что-то хрустнуло. Один из мертвецов отползал в сторону, кровь из разрубленной наполовину ноги не хлестала, но видок был не очень.
- К чертям! - прозвучало, как тост. Скелет рванул из замка прямо задним ходом. Да вот незадача. Ворота были заперты. Никого не впускать и не выпускать же!

Хорошая новость - стражей на воротах не было. Об этом видимо позаботился Лоренцо, который как раз спускался из башенки над ними. Он был еще бледнее обычного, темные круги залегли под глазами, он кажется даже слегка пошатывался и, снова поскупившись на эмоции, быстро и без метафор объяснил, что всем кабздец, если ворота сейчас же не поднять. Пришел, мол, черед твой, рифмоплет! Не подведи.

Плохих новостей было две: стражники, наступавшие позади и видимо принимавшие Фалька за врага, и силы, которые готовились вот-вот покинуть юное тело Борзого. В остальном, все было зашибись.

Поддаться очень легко. Поддаться не стоит ей никаких усилий. Эш поняла это сразу. Никаких. Просто перестать сопротивляться, впустить в голову и расслабиться.
А она устала. Она бесконечно устала. Сначала Эш думала, что это усталость от перехода по болоту, что устали ноги или спина. Потом думала, что от дремучести болотных людей и упёртости некоторых охотников устала. От принятия решений. От поисков лучшего выхода. Нет, нет и нет. Она устала всецело, во всех смыслах. Кто-то скажет - сдалась. Кто-то - испугалась. Эш было отчасти все равно, она расслабилась и ушла в мир этого юного бога....

Вертя головой по сторонам, Эш не сразу поняла, что все это лишь видение. Новый придуманный и воплощенный бог представлял всё однобоко и сразу ударился в крайности: всех казнить, правое дело - за нами. Сортируем людей вот так: плохих в костер, хороших - в охотники.

Эш всё понимала, но сказать ничего не могла. Надо было показывать. Это тоже выходило плохо, пока Эш не сосредоточилась. Ей очень захотелось показать, что скверны и правда много, но огонь тут не помощник, не всегда. Ей было трудно, будто она пыталась объяснить мальчишке-поджигателю, что занятие, которое ему нравится, не слишком справляется с искоренением грехов.

Что бы сделала она?

Эш принялась рисовать картину за картиной. Охотники, избранные, и только они, наделенные силой юного бога, публично сжигают ведьм, демонов, предателей веры без счета, день за днем, становясь любимцами столицы, страны. В их рядах всё прибывает. Нет никакого страха, только почет, уважение, доблесть и полное отсутствие нечисти и скверны. Народ хочет быть похожим на них. Мальчишки грезят скорее вырасти, чтобы пойти в охотники. Охотники почитаемы, дознаватели любимы и уважаемы, инквизиция стала святой...

...и только где-то на самом дне сознания тоненький голосок пищал, что ее головой пытаются завладеть также отчаянно, как и головами уже поверженных ранее людей.

Взяв с улыбкой, чтобы не пугать и без того тревожную гостью, заряженный пистолет "на всякий случай" да попросив местного "Захара" принести фонарь, а также теплое пальто или накидку, Карл на некоторое время покинул Каари, чтобы вернуться в полном облачении - высоких охотничьих сапогах, теплом тулупе, тоже, по всей видимости, охотничьем, и с сумкой через плечо, явно студенческой, что вновь напомнило девушке о его юном возрасте. К тому же про шапку он точно "позабыл" и блестящие черные волосы изящными локонами обрамляли его лицо, которое в силу новой его роли (защитника, надежи, опоры) сохраняло суровое выражение.

За пределами жарко натопленной гостиной и теплого в целом дома было неуютно, в десятки раз холоднее, чем помнила Каари, поэтому теплая накидка, принесенная слугой, была весьма кстати. Спасибо Карлу Густаву за его проницательность. Ночная прохлада подступала со всех сторон. То ли в Финляндии образца девятнадцатого века климат был суровее, то ли тревога заставляла тело терять тепло интенсивнее.
Они двигались, впрочем, довольно споро, подсвечивая себе путь фонарем из стекла, где мерцала, не собираясь гаснуть, одинокая свеча.

Когда на горизонте показалось озеро, а случилось это довольно скоро, Каари увидела, что туман снова укутывает берега и стал он будто бы плотнее. Он точно ждал гостей и решил украсить собой всё пространство, впрочем, весьма зря - озеро было великолепно и без его вмешательства.
Прохладой тянуло ощутимо, кожа покрылась мурашками, волосы будто шевелились от воспоминаний о недавнем знакомстве с местной жительницей.
Фонарь в таком тумане не помощник, скорее ослепит самих хозяев, нежели путь укажет. Это вскоре понял и Карл, коротким выдохом затушил свечу (благо, в доме осветили одну из комнат, для ориентира) и стал ступать медленнее, предложив Каари держаться за него.

Говорить не хотелось. В той тишине, что не хуже тумана окутывала сейчас окрестности, любой шепот был бы слышен на расстоянии, любой крик потонул бы без остатка. Такова уж хитрая природа тумана.
Спустя некоторое время после того, как они ступили во владения Хозяйки, если такая действительно существовала, Карл Густав всё же решился поделиться своими соображениями. А может просто устал от повисшей тишины.
- Знаете, я немного приободрился. В таком тумане нетрудно заблудиться, а то и упасть в озеро. Если же сестра надумала покататься на лодке, то вполне могла причалить не у того берега, - шептал он, улыбаясь. А Каари тем временем созерцала берег, с которого бежала, оглядываясь, не далее чем пару часов назад. Теперь же никаких палаток не было и в помине, только привязанная лодка плескалась возле берега, в том же месте, где в ее двадцать первом веке был небольшой причал для любителей купаться под луной.

- Не припоминаю здесь таких туманов раньше, - вновь нарушил тишину Карл. Разговаривая с ней он будто бы отгонял туман все дальше, он продолжал расступаться, освобождая для них путь к лодке, а за спинами смыкался точно крепостная стена. - Думаю, оружие здесь не пригодиться, а вот умение грести - в самый раз. Сможете поплыть со мной на лодке? Мы высадимся на другом берегу, а может еще с воды углядим ее лодку.

С его слов становилось понятно, что привязанная лодка - не та же самая, на которой отправилась сестра. Если она вообще отправилась кататься на лодке, а не плавать, скажем. Или (уж на что только не способны молодые девы) топиться. В чем все же преуспела сестра Карла Густава, еще предстояло выяснить.

Фальк

Стражники были парнями понимающими, это Фальк сразу понял. Они долго всматривались в остекленевшие глаза Скелета и его нетвердую походку, по лестнице тот спускался на прямых ногах и с очень серьезным видом. И поверили! Хорошо, что они были не из полиции и не знали про наркотики. Иначе загребли бы в темницу лет на десять, то есть навсегда, учитывая состояние с=здешних темниц и готовящийся переворот.

Двести ступеней прошли очень тяжело. Мутило, то и дело можно было свалиться стражникам на головы, Фальк грозился выдать всё свое воспитание с потрохами, сказав пару крепеньких современных слов, когда Скелет пытался ухнуть головой вниз с сотой ступени.

Но выбрались. Выбрались и сразу дошли до конюшни, где копошились, отвязывая лошадей воины Кирпича. Фальк отчетливо видел, что они какие-то скованные, как будто неживые, что вполне скоро подтвердилось, когда с головы одного из них свалился шлем. Мозг просвечивал сквозь отвалившуюся половину лица. Самое время блевать-с, сударь!
Скелет вот именно это и сделал. Наблевал чем-то зеленым, а потом поднял голову и осознанным взглядом посмотрел на Фалька - узнал то бишь!

Лошади смотрели бешеными глазами, шарахались и никак не желали идти в поводу. Мертвечину чуяли.


Кирпич


Во всем должен быть баланс и вот Кирпичу из них двоих повезло меньше.
Во-первых Король оказался довольно высок и зажать ему рот означало подпрыгнуть, а значит произвести шум. По этой же причине удар ножом пришелся ниже, кровь хлынула, но не фонтаном и , отпустив руку пленницы, Король успел развернуться, положить руку на эфес шпаги, а вторую на разрезанное криво горло. Не часто Кирпич практиковался, ой нечасто. Вообще никогда, если быть точнее.

Но самым плохим были...нервы у девчонок, конечно. И Маришка, выглянувшая из-за угла и дочка звездочета завизжали так, что у Кирпича чуть отек мозга не случился на месте.
Королю от этого хуже не стало, но вот где-то впереди, куда направлялись Кирпич с Маришкой, послышался топот бегущих ног. Король чуть осел, но падать не собирался - не к лицу Его Величеству у ног подданных валяться!

А у Элисон были такие грандиозные планы на Сарто... Весь вечер она только и делала, что находилась поближе к Винсенто.
Пила шампанское, долго растягивая каждый бокал, чтобы не терять контроль, но постепенно приобрести тот самый пленительный румянец, который так ей шёл. С господином Сарто они были знакомы давно - целый месяц. Достаточно, чтобы узнать о нём все, что требовалось - весельчак (Элисон терпеть не могла зануд), вполне хорош собой, живет в поместье, имеет нужные связи (и это было главное в ее списке), и, кажется, положил на неё глаз.
Иначе как под дверью ее чересчур скромного жилища оказалось то приглашение?

Экономя на всем, кроме нарядов, Элисон развлекалась на званных ужинах, сопровождая какого-нибудь джентльмена и сомнительных вечеринках, где никто ровном счетом не был настроен помочь ей получить роль или выйти хотя бы на подмостки.

Она была молода, довольно глупа, чтобы не пренебрегать любой возможностью, стройна, потому что на еде Элисон экономила прежде всего, и чертовски, просто неприлично слепа - зрение у молодой красотки было хуже, чем у старухи. Чтобы не щуриться, разглядывая кавалеров, она носила с собой старомодный лорнет и сделала это своей особенностью. Теперь ее иногда вспоминали как «ах, та милашка с лорнетом!». Очки Элисон ненавидела, они чудовищным образом портили ее очаровательное лицо, но носила их дома, когда в редкие минуты покоя ее никто не навещал.

Лицо Сарто она изучила сполна, лорнет был нужен, только во время перемещения по дому, а прочие гости ее не интересовали и уютно сливались в одну разноцветную массу. Она поддерживала бесполезную болтовню, слушала и кивала, пока не заболела шея, а когда речь заходила о более умных вещах, находила способ не отвечать (лишний бокал шампанского или какая-то деталь, привлекшая ее больше «О, вы только посмотрите!»)

Вечер обещал быть плодотворным и самым раздражающим элементом была дама, зачем-то нарядившаяся в мужской костюм, которую она пару раз назвала «сэр», но обратила это в шутку, тут же обнаружив свою оплошность. К счастью, та ушла ещё до полуночи.

Алкоголь сделал своё дело: Сарто стал ещё разговорчивее, гости соглашались на все его нелепые затеи, вроде спиритуализма, а на щеках Элисон наконец появился долгожданный румянец. Все шло превосходно, гости ахали, вполне правдоподобно подыгрывая хозяину - тот вторил им, а Элисон картинно зажимала рот и абсолютно, совершенно не могла изобразить страх, потому что ничего ровным счетом не видела.
Когда все стихло, она даже не сразу поняла, почему. Потом навела лорнет. Несколько мгновений ушло, чтобы сфокусироваться и выхватить все детали продолжающегося праздника.

- Потрясающе! - губы Элисон раздвинулись в белоснежной улыбке. Она была крайне скромна на разговоры, но невероятно щедра на эпитеты. Казалось, их у неё в запасе сотни.
- Превосходная постановка! - она на секунду убрала лорнет, чтобы выразить своё восхищение аплодисментами. Элисон чуть откинулась в кресле в ожидании дальнейшего представления, уже не убирая лорнет и сетуя, что целиком зависит от него.

Чем больше оптимизма и уверенности в победе, тем тяжелее катастрофа для того, кто уже посчитал трудности преодолёнными, а противника разбитым. (Карл Густав Эмиль Маннергейм)

О да, именно такой Карл сейчас был перед ней. Не давал надежд, не обещал спасения, даже поиски сестры отложил до утра. Он верил в лучшее, но не потрясал кулаками. Он хотел помочь, но не исторгал мотивационных речей, подталкивая Каари к зыбкой победе на невидимом горизонте.
Единственное, на что он не сразу решился ответить и позволил себе воззриться на женщину, широко округлив глаза и даже не скрывая своего удивления, так это её самое последнее откровение:

- И что прикажете с вами делать? - Карл Густав впервые улыбнулся искренне, непринужденно, и его лицо совершенно преобразилось. Взгляд стал безмятежен на доли секунды. Он стал совсем юн, точно школьник - разве он может что-то решить?! Да ему самом у нужна помощь.
Но потом сосредоточенность вернулась и юный Маннергейм предложил:
- Тогда пойдемте сейчас. Сдается мне, спать в этом доме никто уже не сможет. Что касается меня, позвольте сказать, что я не верю во всю эту...магию, - по скривившемуся в брезгливой гримасе можно было предположить, что он хотел сказать "чепуха", - и потому не боюсь встречи ни с кем и ни с чем, кроме тела мертвой сестры, - серьезно признался Карл Густав. Его способность признавать свои слабости и страхи, подкупала.

Здесь нет ни насекомых, ни деревьев, вообще ничего. Люди живут здесь, только потому что здесь родились. Понимай, как хочешь, то ли божья кара, то ли благодать*.

Эта страна была сестрой Джону - безликая, смертельно-опасная, хоть и довольно привлекательная для всяких простаков-путешественников без дома и цели. Долгое время дорога упрямо бежала вперед, просто из вредности не желая заканчиваться. Заправок больше не было, мороз явно готовился убить неподготовленного для таких температур Джона и любезно толкнуть того в объятия желанной Смерти.

Красная лампочка мигала уже минут десять, когда заснеженная асфальтовая тропа просто уперлась в кованые ворота, за которыми простиралось белое, до отчаяния однообразное поле и черный особняк вдалеке, составлявший резкий контраст с безликой местностью.

За особняком стонало море. Ели бы Джон подошел к обрыву, за которым оно начиналось, он увидел бы черный песок у самых вод. Но об этом позже.
Дом был идеальным местом для того, кто убил много людей и теперь желает прожить остаток дней наедине с этим, потому что полиции будет банально лень сюда ехать. Настоящий край света.
Черный особняк казался нежилым. Ворота и замок заржавели, следов на свежем снегу не было, в окнах не горел свет.

Почти неотличимая посреди белого ничто, неподалеку от неприветливого особняка стояла фигурка в белом. Увидев машину Джона, она помахала ему и, медленно шагая, впрочем, совершенно не утопая в снегу, исчезла за домом.

Мечты. Именно они стали непозволительной роскошью во время войны.
Да и те сократились до обычных потребностей – в тепле, еде, простом человеческом общении.
И всё же в те редкие минуты, когда Лидия оставалась одна и сон не отнимал ее у действительности, она позволяла себе украдкой мечтать: о том, как снова будет учиться в институте и станет врачом, о доме, который наконец сможет назвать своим, о стране, где наконец будет тихо по ночам и спокойно днём.
Иногда представляла, будто войны не было вовсе, все живы, и гладила в задумчивости краешек последнего письма Янины. Такие мечты жуткой фантомной болью отдавались в сердце и Лидия ругала себя, что вновь им поддалась, но письмо носить при себе не переставала.

И уж вовсе никогда маленькая медсестра, повидавшая сотни смертей, не позволяла себе мечтать о своей собственной семье, понимая, что больше не сможет пройти через ужас потери. Лишь изредка ей снились странные сны, в которых она вновь и вновь входила в палату главнокомандующего Готта и веселым голосом говорила одну и ту же фразу «Что почитать вам нынче, господин Готт?». После этих снов Лидия обычно бывала в особенном расположении духа и грустно улыбалась, глядя куда-то в небо или вдаль, где предположительно, по ее соображениям, мог находиться герой ее сна.

Пика своей бессмысленности война достигла именно после завершения. Окончательно рухнули мечты о том, чтобы учиться в Руритании, особенно жителям с таким прошлым и происхождением, как у Лидии. Госпиталь, который, изрядно претерпев, вновь стал поместьем, вскоре оказался в руках коммунистов, превративших его в одно из многочисленных своих гнезд. Однако Лидии не было доподлинно известно, что с ним сталось. К тому времени она уже покинула страну, за которую отчаянно болело ее сердце и где она оставила всё, что любила, вдобавок потеряв всякую связь с теми, кто бок о бок трудился с ней в госпитале.

Разыскав родных во Франции, а затем и в Великобритании, она устроилась на работу в больнице в Гернси, маленьком островке в самом центре пролива Ла-Манш.
Казалось, что жизнь налаживается: ничто не тревожило покой граждан, самым страшным случаем в больнице был фермер, угодивший спьяну в молотилку, и лишившийся руки, прошлое Лидии никого не интересовало и она даже стала ходить в местный клуб на танцы, исключительно из любви к живой музыке, по которой изголодалась в дни войны.

Спустя десять лет маленький Гернси с маленьким хирургом Лидией на борту на долгих пять лет поглотит оккупация. Все, кто не будет эвакуирован, станут узниками в окружении мин и колючей проволоки, протянутыми вдоль всей береговой линии острова, и у Дю Маре снова прибавится работы.
Но это уже совсем другая история.

"А я говорила, что не стоит брать Малку с собой" могла сказать Эш.
"А я говорил, что не стоит идти к болотнику" ответил бы Трай
И так далее. Слово за слово. Вот только Трай был немногословен, а Эш очень устала быть между двух огней. А еще была согласна с Сусаном, потому что в чужой монастырь со своим уставом не лезут. Но и гостей не убивают, только потому что те приболели.
- Сусан, - голос Эш был низким, угрожающе низким. Она мысленно уже достала пару огненных снарядов и устроила на болоте апокалипсис. - Если не можешь помочь, не мешай. Такую жертву болотнику я не обещала.
Ситуация крайне паршиво складывалась. Сусан не поведет их к руинам, а болотник убьет всю деревню из мести, что приютили таких наглецов-иноверцев. Трай скажет свое коронное "я же говорил", а Яве сочинит уродскую песню-частушку. А Малка... Малка просто умрёт.
Эш чувствовала, как пухнет голова, как распирает ее раздражение. Выход из этой стальной клетки был только один.
- Малка, беги! - крикнула она и достала свою прелесть, свою детку, радость всей жизни. Щеки тут же порозовели, словно она целовалась, а не бомбу разжигала. Взгляд затуманился. Эш хотелось, чтобы бомба взорвалась прямо в ее руках, тогда ей станет тепло, жарко, кожа начнет обугливаться и огонь проникнет в нее, внутрь. Она бросила бомбу в последний момент. Опасно. Очень опасно. Кажется, скоро она доиграется с огнем...Интересно, видел ли это Трай?

Стыд и позор.
Стыд и позор - Лидию как школьницу выпроводили из штаба.
С красными щеками, не видя, куда идет, сжав в потной ладони ручку старого крохотного чемоданчика, Лидия пробиралась по коридору, воображая, как вернётся обратно в госпиталь, где со всеми уже распрощалась.
Янина должна была замолвить о ней словечко, но даже это не помогло бы. Вглядываясь в пожелтевший грязный листок с какими-то цифрами, командующий Готт, серый лицом, с ввалившимися от усталости глазами, даже не взглянул на ее рекомендации. На нее взглянул, а на рекомендации - нет.

- Вам еще детей рожать, - самое обидное, что слышала Лидия в своей жизни. В таком-то вот контексте, когда война, когда будущее зыбко, ничего за душой нет, а ее отправляют обратно - рожать. Стыд и позор. Кажется, она ничего не ответила. Кивнула и вышла.
Еще хуже, Лидия! Еще хуже! Надо было сказать также смело и уверенно, как перед зеркалом репетировала. А ты кивнула и вышла.
Просто Янина ушла на фронт, а отец месяц, как скончался. К счастью, от старости. К счастью, во сне. Ничто, кроме их крошечного госпиталя, не держало ее в их опустевшем имении. Да и тот постоянно напоминал ей о былых буднях. Лидия решилась сбежать, да не куда-то, а на войну.

Сейчас, в дни сражений, те предвоенные будни казались ей едва ли не каникулами. Тогда хватало еды, теплых вещей, люди улыбались, даже праздновали Рождество, редкие пациенты быстро шли на поправку, был жив отец. А что сейчас?...
Спустя три дня после ее позорного возвращения стали пребывать раненые. Пришлось запросить подмогу из ближайших поселений. Сами они не справлялись. Теперь Лидия звалась старшей медсестрой и благодарила главнокомандующего Готта за дальновидность. Видит Бог, без ее четких указаний, поддержки и умения достать всё необходимое, даже в самой безвыходной ситуации, госпиталь, который занял вскоре весь дом целиком, с трудом продолжал бы существовать.

Каждый день, совершая обход, Лидия украдкой облегченно вздыхала - Янины среди них не было, а больше родных у нее и не осталось. В кармашке белоснежной формы покоился листок, Лидия носила его при себе, будто икону. "Здравствуй" говорила сестра знакомым почерком. "Здравствуй" отвечала одними губами Лидия и улыбалась. Так начинался каждый ее день.

Вскоре поблагодарить Готта ей посчастливилось лично. Как всякого командующего, его расположили в отдельной комнате, бывшей спальне для гостей, если Лидия помнила верно.
Контузия, вражеской пулей прошитое насквозь плечо: с первого взгляда понятно, жить будет.
Лидия лично заботилась о раненом, слушала, как он бредил первые дни, выкрикивая цифры и имена, кормила с ложечки и меняла повязки. Ничего необычного. Разве что когда выдавалась минутка, она приходила проведать господина Готта просто так, делая вид, что нужно мерить температуру или проветрить комнату, почитать или написать под диктовку письмо, если требуется. Лидия подолгу вглядывалось в бледное уставшее лицо, проверяя, помнит ли он ее, видит ли, что она пригодилась тут, а не на фронте. Про детей так и не осмелилась напомнить, а зря - юмора в те дни весьма не хватало.

Лишь на одни-единственные сутки ее полностью заменила сестра Мария. В то злополучное утро Лидия сказала "Здравствуй" совсем иному письму - безобразной похоронке, опоздавшей на неделю. Подумать только, целых семь дней она здоровалась с Яниной, а та тем временем покоилась в земле. Лидия не смогла оправиться от новости, легла без сил на свой потрепанный топчан в так называемой ординаторской, под которую приспособили большую столовую, и пролежала так, глядя сухими глазами в потолок, целые сутки, отказываясь от еды. На следующее утро она, как ни в чем не бывало, поднялась и приступила к работе.

Раненых будто бы стало еще больше. Стали заканчиваться припасы, урезали пайки даже врачебному составу, постепенно перестало хватать даже дров и госпиталь снова сосредоточился в одной половине дома. От холода и недоедания умерло три медсестры и восемнадцать раненых. Лидия стала совсем прозрачной, иногда теряла сознание от усталости и улыбалась только, вспоминая слова Готта "вам еще детей рожать" (где уж тут рожать теперь...), да теплое "Здравствуй", что по-прежнему грело ее даже в промозглой столовой-ординаторской, которую перестали отапливать из экономии.

Спасение пришло неожиданно. Командующий Готт, благополучно выздоровевший, сделал госпиталю подношение, сам не осознавая, что продлил жизнь не только маленькой старшей медсестре, смотревшей на него добрыми печальными глазами, но и всему заведению в целом. На подмогу, по его рекомендации, приехали еще двое врачей, завезли медикаменты, бинты, дрова, пищу и даже теплую одежду.
Лидия, несмотря на потрясения, которые преподнесла ей на окровавленном блюде война, немного расправила худенькие плечи, и с кроткой улыбкой продолжила делать то, что умела лучше всего - помогать людям и верить в них.

Ведьма напутствовала бывшую школоту своей фирменной усмешкой и сняла завесу, отделявшую их от остальных гостей.

Кирпич без труда покинул обеденный зал, но стоило ему оказаться в бальном и раздать указания своей мертвой братии, как на него тотчас напала Принцесса. Иначе это было не назвать.
- Я вас всюду искала, - только и успела сказать она, когда обувь Фрэнка дала сбой, то есть рванула хозяина так, что он и ответить не успел. К неудовольствию Принцессы, конечно. Та топнула ножкой и крикнула что-то вслед выскочившему в коридор Кирпичу.

Хорошо, что он знал точно, куда направляется. Спустя минуту довольно опасного марафона, он, вспотевший, оцарапанный и побитый об углы, явился в покои, где все еще находилась Маришка. Она, позабытая всеми, крутилась у зеркала, примеряя дорогой наряд, но при стремительном появлении Кирпича шарахнулась в сторону, и вскрикнула, что-то про "я не виновата".
Скинуть сапоги удалось с третьей попытки. Лишившись хозяина, те затихли. Одежда Фрэнка была аккуратно сложена, чего с ней никогда не случалось прежде.
Уговорить Маришку пойти с ним труда не составило. Собственно она кивнула уже после слова "Пойдем".
Часики тикали, а перед Кирпичом встал занимательный выбор: надеть сапоги-скороходы и нести Маришку на руках или остаться верным своей медлительной обувке.

***
У Фалька же дела не заладились сразу. Бесцельный бег привел его и Скелета в центр танцующей толпы и повалив пару-тройку пар, угомонил на полу. Обувь не согласилась валяться без дела и продолжала бесноваться. Дамы визжали, а кавалеры хватались за эфесы, стражники, только что покинувшие залу, по приказу Принцессы, чтобы преследовать сбежавшего скомороха, повернули обратно. В общем, Фальк неплохо задержал преследователей Кирпича, хотя тот и не оценил бы.
Скелет вообще валялся как овощ и созерцал потолок.


К слову, на Лоренцо колдовство не подействовало, видимо, он мог контролировать воздействие доморощенных магов. Но и помогать Фальку он не собирался. Воспользовавшись суматохой, прошел мимо, словно и не знакомы они были.
Разбирайся, мол, сам.
К Фальку со Скелетом уже направлялись стражники, а Принцесса смотрела на парочку скоморохов с недоверием, явно сомневаясь, уж не представление ли это.

ссылка

ссылка
Стоило прихватить с собой того заряженного на успех пойла, но оно уже смешалось с кровью несчастного ученика, пролившись из разбитой бутылки.
Из пользу имеющего нашлась только железяка, которой мешают уголь в камине. Откуда она тут и что такое камин - ЭдМэт не знал, но железка внушала доверие.
Первые полчаса движения по коридорам с картой в дрожащих руках, обеих уцелевших руках, были вполне удачными и увидев, как забрезжил на горизонте выход, ЭдМэт забыл об осторожности.

- Куда собрался, юнец? - басовитый голос отца-батюшки всея русалок отрезал все пути к отступлению, как и его трезубец, выбивший из рук ЭдМэта его палку-копалку.
- Твоих рук дело? Погубил моих девочек и убраться решил? - кажется, доводы невиновного ему были неинтересны.

К слову, батя был не тронут чумой, бодр и жаждал смерти, как будто смерти было мало.
- Погляди, что ты сделал с Ритушкой, - он указал ЭдМэту за спину, там медленно плыла, оскалившись, одна из его дочерей с весьма экзотическим имечком.


Эх, а ведь выход был так близок. Рукой подать.

Ей часто чудился аромат булочек с корицей в этой новой жизни. Когда из жарко натопленной спальни, ежась, выходишь тихонько в коридор, босыми ножками ступаешь на студеный пол и, перегибаясь через перила, прислушиваешься к тихим голосам слуг, накрывающих стол к завтраку. Если пахнет булочками с корицей, значит, наступила пятница.
Теперь, верно, так поступают дети Марины, старшей сестры, занявшей фамильный особняк после свадьбы с республиканцем.

Хотя какие там булочки при нынешней суетной полуголодной жизни в Руритании.
Лидии казалось, что мерзнут и голодают все, и началось это, стоило только пасть монархии.
Она украдкой оглядывается на уснувшего в кресле отца. Как же он постарел за последние три года. Смерть жены, предательство старшей дочери, скитания, отставка, жизнь на птичьих правах, отсутствие угла, невозможность кормить младшую дочь, Лидию, еще ребенка, которая тем временем, не желая поддаваться унынию, самоотверженно поставила крест на будущей блестящей карьере хирурга и сделалась обычной сиделкой.

И ведь не из собственной нужды родилась в ней мысль, что "раньше было лучше". Не нужны ей эти булочки с корицей, не вернут они Мама, не заставят улыбнуться любимого папочку, чьи волосы совсем стали белыми. Однако страданий, незаслуженных страданий, непредсказуемых извилистых поворотов судьбы, тяжелых неповоротливых жерновов, медленно перемалывающих таких, как она, таких, как всякий житель Руритании, совершенно определенно могло быть меньше.

Но полно, хватит жалеть о том, что уже произошло! Одергивает себя маленькая Лидия, размечтавшаяся о булочках с корицей и доме, полном слуг. Есть еще большой загородный дом, где они бывали разве что раза три. Всё, что у них осталось. Слишком большой для них с Папа, а значит, на благо возрождения монархии вполне сгодится. Сгодятся и ее руки да голова. Пусть не врач, не хирург, как мечталось. Медицинская сестра, сиделка - менять повязки, ставить уколы, писать письма, петь для раненых, успокаивать и утешать, обещать скорейшее выздоровление. Целое крыло дома под госпиталь. До чего прелестная идея!
Таковы были две лепты Лидии дю Маре.

Сказано - сделано. Загородный дом поделен пополам. В одной половине небольшой госпиталь, для тех, кто слишком тяжело ранен или заболел и не может добраться до города, кто не рискнул оказаться там ни при каких обстоятельствах: заговорщики, мятежники, которым потребовалась помощь. Их немного, нет. Лидия, две девушки-сиделки, из проверенных, сочувствующих и командированный пожилой врач Януш справляются.
Вторая половина привечает монархистов-мятежников. Здесь их всегда ждет горячая еда, а иногда и вино. Да и отец заметно молодеет, когда с ним советуются, беседуют, делятся планами.
Сейчас это - главное, а слезы и горести приходят и уходят.

Да и плакала Лидия лишь единожды. Когда на Рождество общий зал, где обедала ее новая семья, вдруг наполнился ароматом свежеиспеченных булочек с корицей. Лучший подарок на любимый с детства праздник. Тогда ей почудился холод, словно босые ступни вновь касаются остывшего за ночь пола, а в соседней зале ее уже ждут к завтраку все, кого она бесследно потеряла.

По-прежнему не улыбаясь, блондинка зашагала к открывшейся двери, забралась внутрь и угнездилась на переднем сидении, как ни в чем не бывало. Приметливый Джонни отметил, что следов на снегу там, где она только что шлепала босиком, не оставалось. То ли ветер слишком оперативно работал, заметая их, то ли...
- Ты не Анди, он там, - всматриваясь в снежную вакханалию, девушка сообщила Джону и так известные сведения, а затем захлопнула дверь, даже не коснувшись той. Или ветер-бродяга снова постарался?

Когда автомобиль тронулся с места, она перестала разговаривать и какое-то время попутчики ехали молча.
Бледная кожа незнакомки оставалась по-прежнему бледной, снег на волосах не таял, не стекал тонкими струйками ей же за шиворот, руки и ноги отливали синевой.
- Ты не Анди, - повторила она вдруг, все также, шепотом.
- Он убил меня. И тебя убьет, - в этот момент на встречку вылетел грузовик, вильнул на свою полосу, буквально в метре от капота, посигналил, то ли извиняясь, то ли говоря "сам дурак" и помчался дальше. Когда Джон вновь взглянул на соседку, ее уже не было.

"И тебя убьет" - обещание, дразня, повисло в воздухе.

Молодой мужчина в черном, кажется, тотчас раскаялся в том, что поддался эмоциям, провел рукой по лбу, словно снимая пелену, морок или отгоняя непрошеные мысли.
- Гаспар, принесите напитки, которые помогут нашей гостье согреться, - голос дрожал и выдавал возраст незнакомца. В современной Финляндии он был бы еще в старшей школе.
Юный господин достал платок и принялся ходить по комнате вдоль камина, где уже вовсю пылал огонь. Он то и дело прикладывал платок, словно проверял, жив ли еще после такого потрясения.

- С моей стороны было непростительно вот так, - он указал на дверь, где стоял секундами ранее, - появиться и обескуражить вас. Я даже не представился и не узнал... - "ваше имя" хотел окончить он, однако фраза так и повисла в воздухе, уже готовая сорваться с языка и не сорвавшаяся.
- Барон Маннергейм к вашим услугам, - он чопорно поклонился, встав перед оттоманкой, на которой продолжала восседать Каари, - Карл Густав. Зовите меня Густав. А вы? Вы Каари, - сомнения в голосе не было и он нервным жестом запустил пятерню в длинные волосы, а затем сел напротив.

- Я прибыл сюда три дня назад. Моя сестра пропала и тетушка, которая сейчас владеет нашим фамильным поместьем, но находится в отъезде, поручила мне это дело и... да что я вас мучаю подробностями. Послушайте, моя сестра не совсем в здравом рассудке. Она с детства рисует. И когда научилась изображать лю-людей, -он сильно волновался, да так, что стал немного заикаться, - то на большинстве ее рисунков были...вы. И подпись "Каари". Мы всегда спрашивали ее полушутя: "Со...София, почему твоя Каари так странно одевается?". А она, представляете, всегда отвечала одно и то же "Спросите у нее сами, когда она прибудет".

От рассказа юношу отвлек дворецкий Гаспар, который принес то, что в его понимании, могло согреть даму. Чай, булочки, кекс, графин с вином и штоф с водкой. Последний пункт заслужил недоуменный взгляд Густава и Гаспар поспешил подкинуть поленьев в жарко пылающий камин и убраться.
Это однако немного разрядило обстановку.

- Когда умерла мама, София тоже принялась твердить о смерти. "В день, когда я умру, явится Каари". Это продолжалось несколько лет, а вот три дня назад она вышла покататься на лодке и пропала. В нашем озере невозможно утонуть, сударыня, - доверительно произнес Густав. - Да и лодкой она умеет управлять едва ли не с рождения.
- Я не знаю, что и думать, - он воздел глаза и поглядел на Каари едва ли не с мольбой, словно только она знала решение.

Модуль Fairy Fucking Tales родился в 2012 году. Идея переписать сказки на современный лад пришла, как всегда, во сне. Цель я ставила довольно простую: показать, что сказки всеми любимых Гриммов, Пьеро, Андерсена заимствовались взрослыми у взрослых и для взрослых.

В первой части мы основательно прошлись по Золушке, Шапочке и даже по Красавице и чудовищу - Дисней был бы счастлив почитать, что мы сотворили из изрядно отрафинированных им историй.
Во второй части, ровно четыре года спустя, было поменьше известных сказок, модуль получился максимально трешовым и под руку попали в основном английские, хотя имелась одна японская, очень напугавшая меня в возрасте восьми лет, а также ирландская, поработали мы и над Льюисом ихним Кэрролом. Кажется, получилось весело.

Годы шли, а мечта так и не оставалась неисполненной. Вышеперечисленный материал, за исключением, пожалуй, японской легенды, по сути всегда валялся на поверхности и щекотал мозги из всех возможных “утюгов”. Настоящий клад ждал своего часа в недрах норвежских фьордов, на глубине финских озер и на вершинах шотландских гор - эти ребята знали толк в историях, не щадили нервов своих потомков и, судя по качеству преданий, много времени проводили за кружкой горячительного и психотропного.
Совершенно самобытный модуль выбрал неслучайный год. Они нашли друг друга: 2020й и Fairy fucking tales #3.

Добро пожаловать в сказку!

Выбрав узенькую тропку между зомбированными людьми и полурыбами, ЭдМэт выбрался из спальни, чтобы застать ту же вакханалию везде. В здравом рассудке не осталось никого, хотя... На галерке метался ополоумевший старик в остроконечной шляпе, схватившись за голову и причитая. Она заметили друг друга одновременно и тот, на мгновение остолбенев, указал ему на дверь в неприметном уголке зала.
Дело оставалось за малым - всего-то добраться до нее, уворачиваясь от зубов, когтей и сгнивающих заживо тел. Когда рука ЭдМэта уже тянулась, чтобы открыть узенькую створку, юноша заметил на предплечье длинную царапину и вспомнил, как порезался о плавник, огибая одну из бывших русалочек, дожиравшую свою сестренку. Царапина быстро наливалась синевой и дико болела.

За дверью оказалась не менее узкая лестница, которая вела на галерку к старику. Увидев, что тот вполне себе здоров, ЭдМэт решил скрыть факт ранения, пока они не доберутся в безопасные апартаменты. До тех было рукой подать. Старик закрылся на все возможные засовы и скорбно признался, что виновник - он и только он. Обратить апокалипсис не удастся, остается надеяться, что монстры там внизу просто пожрут друг друга. А пока...
- Что это с твоей рукой? Грайм! - заорал он немедленно и тут же словно из ниоткуда возник паренек лет пятнадцати, чуть младше самого ЭдМэта.
- Грайм, подержи сударя, надо отрубить ему руку, пока хворь не добралась до мозгов, - и куда только одевался ноющий о своих ошибках старик? - Простите, юноша, но по-другому никак. Иначе секундами спустя станете таким же безмозглым пожирателем плоти, а сначала умрете, конечно.

Он хлопотал, извлекая пилу и какой-то пузырек, оказавшийся бутылем с вином.
- Для храбрости, - протянул звездочет бутылку. - Будет больно.

- Сударыня! Да как же это... - захлопотал ночной сторож, он же дворецкий, над телом обмякшей Каари. Изумился ли он одеянию незнакомки, было неизвестно и в темноте незаметно, но в реакции ему было не занимать - легко подхватив девушку, он стремительно отнес ту в гостиную и устроил на оттоманке. Судя по размерам и спинке с одной стороны, это была именно она. В комнате было весьма прохладно, даже промозгло, сыро и неуютно, словно в ней никто никогда не бывал. Однако мебель не была покрыта чехлами, а от огромного камина тянуло ароматом недавно потухшего очага, горелого дерева и чего-то приятно-сладкого.

Когда там затеплился новый огонь, что случилось далеко не сразу, и гостиная стала принимать очертания, Каари заметила богатое убранство, относившееся не далее как к концу девятнадцатого века. Вся мебель, включавшая несколько стульев с витыми ножками, большое кресло, развернутое к камину, журнальный столик, собственно кушетка, на которой возлежала сомлевшая сударыня Каари, пианино с открытой крышкой, будто совсем недавно на нем играли, канделябры встроенные прямо над клавишами, застекленный шкаф, портреты на стенах в овальных рамках, выполненные акварелью – всё блестело лаком, словно убранство только что привезли из музея. А может здесь и был музей и тогда все в порядке. Тогда…

- Вот она, господин, - сказал дворецкий, которого язык больше не поворачивался назвать сторожем. В комнату поспешно вошел мужчина. Он был одет, так словно только что вернулся с прогулки, на вид еще очень молод, но выражение лица говорило о том, что он скорее всего живет не слишком беспечно. Тревога, с которой он оглядел незнакомку, а потом слегка отшатнулся, вмиг побледнев, совершенно ясно сказала Каари, что чай с плюшками они будут пить много позже.
- Каари? - только и произнес он, хватаясь за дверной косяк и отступая.

- Никак, - просто ответила сиятельная дама. Не отрезала, не нахамила и не имела целью напугать. Просто...
- Здесь нет деревни, только мой лес, - продолжая разглядывать Белкиных, красавица в белом наконец улыбнулась. Не им, нет. То ли своим мыслям. То ли пришедшей на ум идее. Во всяком случае один из ее спутников, отчего-то спешился и ведя под уздцы коня, встал возле почтенной русской четы, совершавшей незапланированный променад с неопределенным концом в шотландском лесу. Чужом лесу.
Лесу, который, оказывается, находился в собственности вот этой леди, потому что так можно было в Шотландии.

Надежда, что реконструкторы или актеры просто упражняются на случайных прохожих в своем мастерстве, угасла враз, стоило даме вновь заговорить.

- Зачем же вы открыли окно? - буднично, словно они сидели за столиком в кафе, а не смотрели на нее, задрав головы, спросила она.

Алексей и на этот раз не произнес ни слова и при взгляде на него Юлия поняла, что он не ошарашен вовсе, а словно околдованный пялится на даму в белом во все глаза.

- Вы поставили под угрозу эти земли, - нахмурившись, произнесла она. – И потому вы здесь. Мне придется оградить от вас также и этот лес, но прежде вам придется исправить то, что натворили.

Те, кто говорит вот таким тоном, возражений не терпят. Снег повалил сильнее. Хлопьями. Будто кто-то там наверху желал укрыть Белкиных от гнева лесной хозяйки.

- Вам, - в упор уставившись на Юлю, уточнила она. Всадник, что стоял рядом, указал Алексею на своего коня, красноречиво похлопав по седлу.
- До тех пор ваш возлюбленный побудет у меня в гостях.

Алексей, словно сам не свой, сделал шаг к животному, даже не посмотрев на жену.

Кто никогда не был на балу, тот не поймет, какое это редкое явление, особенно если живешь, окруженная лесами, на краю страны и из компании только дочь звездочета, фрейлина, придворный шут и папенька, который крутит шашни со всем, что не приколочено. Да и приколоченные ему тоже сойдут. Взять хоть ту ведьму, что хотели казнить три года назад, но передумали...Вон она сидит, общается с лысым лордом, как ни в чем не бывало.


Принцесса Лиодамия, несмотря на неприязнь к балам, всё же находила положительные, прелестные их стороны.
Первое и главное, это танцы. Музыка гремит прямо-таки всюду, дамы шепчутся с кавалерами, забывая от восторга всяческие па, кому-то наступили на ногу и тот взвыл к веселью остальных, мелькают платья, белые воротнички, гремят доспехи того белобрысого паренька, а в соседней зале скучно жуют баранину те, кому "не до мазурки".

Второе - папенька король никогда не танцевал. Не царское это дело. Да и дама его нынче не танцевала тоже.

Король Брон Радостный отдавал предпочтение двум вещам: прекрасной незнакомке в черном, что отказывала всякому, приглашавшему ее на танец, да винным погребам, куда он удалялся с важным видом, а возвращался, широко улыбаясь и полностью оправдывая свое прозвище.

Незнакомка в черном сидела по правую руку с того самого момента, как объявили бал, и вела с ним тихую беседу, изредка прерываясь, чтобы объяснить очередному кавалеру, что по причине траура не танцует.
За ее стулом предупредительно стоял бледный юноша, одетый по моде, но как будто с чужого плеча. Он не общался с незнакомкой, но все почитали его за личного слугу.


Всё это не могли знать прибывшие на бал скоморохи, перед которыми слуги открыли двери в просторную залу, где в неистовой мазурке гости принцессы оттаптывали друг другу ноги. Несколько взмокшие, но довольные, пары нестройными рядами передавали друг другу партнеров и слегка пошатываясь, кланялись новым.

Появление скоморохов заметила только Принцесса, изредка поглядывавшая на дверь в предвкушении. Она вскрикнула, да так, что музыканты прекратили играть, отпустила из объятий весьма напыщенного юношу, всем своим видом походящего на принца, и громко объявила, опережая старого дворецкого:
- Скоморохи, дамы и господа!
Парочка дам тут же упала в обморок, а несколько кавалеров схватились за рукоятки шпаг, но увидев, что скоморохи уже явились в сопровождении охраны, расслабились и выглядели теперь растерянно. Видимо, легенду о скоморохах знал не только простой люд.

Лоренцо повел себя странно - стоило ему очутиться на балу, тот сразу отделился от честной компании, как будто случайно с ними зашел, направился в соседнюю залу, откуда появился под руку с дамой - прекрасной незнакомкой в черном. Теперь вскрикнула уже Улла. Дрожащей рукой она выудила из кармана раскаленный докрасна амулет и не выдержав его жара, выронила.

Тот раскрылся и во всей красе явил свое содержимое: портрет вооон той дамы в черном, которой с жадностью и завистью касались все взгляды.


Старик, пришедший с Кирпичом, пользуясь случаем, бросился к какой-то девице, скромно стоявшей у стены неподалеку от фрейлины и принялся уговаривать ту уйти. Девица, внешностью чем-то напоминавшая Уллу, упиралась.

Стражники, сопровождавшие Фалька, отступили еще раньше - даже в зал не вошли, остались снаружи, охранять, а вот трое, пришедших с Кирпичом, явно вызвали недоумение: не место простолюдинам на балу, если это не скоморохи.

Мягкая, чуть влажная трава робко коснулась ног, словно ободряя.

Тихий говор цикад не нарушал никакой шум извне. Лишь услышав движение, они настороженно смолкли.

Туман таял, как и воспоминание о встрече с чем-то необъяснимым. Никаких улик, никаких подозреваемых. Никого.

Даже коллег не слышно. Несколько палаток потонули в тишине и только полная луна строго следила за Каари с неба. Облака больше не душили ее в объятиях, искусственное освещение на посягало на ее права. Луна смотрела на Каари с усмешкой и миллионы звезд сверкали словно по ее указке, как маленькие прожекторы, не оставляя надежды на то, чтобы спрятаться среди деревьев.
Поверхность озера была гладкой, послушно отражала луну и ее маленьких воинов в сияющих доспехах.

Идеальная ночь.

Романтика и благодать.

Ничего не предвещает и доли того ужаса, что случился с Каари минутами ранее. Или всё же не случился? Во всяком случае следов нет, трава не примята. Лишь палатка покрылась инеем с той стороны, где стояла ночная гостья. Но, может, совпадение?

Игры уставшего разума? Чья-то изощренная шутка? Кошмарный сон? Как проверить?

ЭдМэт не успел ответить. Спустя пару секунд что-то потащило его за ноги. Дэнни остался с ним солидарен и также пошел ко дну. Маленький синий гаденыш был явно не готов к такому исчезновению его новых жертв и с возмущением нырнул следом, где вместе с одуревшим от новых открытий ЭдМэтом увидел стайку русалок, надевших на головы акульи плавники. Объяснения, естественно, не последовало. Улыбаясь заостренными зубками и хватая мужчин за ноги, девицы с рыбьими хвостами потянули тех на морское дно, да так резво, что ЭдМэт и отпихнуть их не смог. Видать, дело свое знали.

Малышки-русалки кого-то ему напоминали. Вот только кого?... Может, сон какой-то. Может, Дэнни что-то рассказывал. Дурная голова! Не помнит. Кружится, болит, а вспомнить не дает.

Когда кислород изволил закончиться, мужчины, увлекаемые маленькими русалками, уже оказались возле какого-то трюма - круглой двери прямо на самом дне. Тут было пусто: ни рыбки, ни рачка, ни акулы. Только Клак метался от одной русалке к другой, жестами и красноречивым бульканьем пытаясь объяснить, что улов этот - его. Особенно тот, что покрепче. Но девчонки насмешливо скалились и сдернув крышку увлекли пленников под самое дно. Ниже была только преисподняя.

Воды за дверью не было. Были стены из прозрачного льда и вмерзшие в них навечно особо любопытные водоплавающие. Пара осьминогов, множество мальков, тринадцать морских звезд, морской конек в гордом одиночестве, два бородатых пирата и касатка. Клака оставили за бортом, то есть за дверью. Бедняга. Потерял и друга и улов.
У русалочек появились ноги, одежда, исчезли клыки, жабры и чешуя. Девицы как девицы, только бледноваты слегка.

Дэнни наконец откашлялся и увидев грудастых русалочек, быстро пришел в себя. Говорить связно он еще не мог, но все остальное функционировало, как надо.

Просторная зала, куда они попали, была полна двуногих. Большую часть составляли бледнокожие девицы, в центре восседал бородатый мужик с трезубцем, а остальные были такими же несчастными, как ЭдМэт и Дэнни, которым выпала честь сопровождать одну из девиц на бал.
Здесь были мужчины всех возможных возрастов, социальных слоев, рас и даже внешних данных. Девицы вот только были похожи друг на друга как икринки на куске хлеба.


Звонкий стук трезубца заставил всех замолчать.
- Сегодня, - громогласно объявил бородатый владелец трезубца, поднимаясь с трона. - вы послужите великому делу преумножения нашего народа. Мои дочери готовы произвести на свет новое потомство. Вы умрете, подарив им эту возможность.
- Или умрете просто так, - взяв паузу, он пожал плечами и уселся обратно. - Выбор за вами! - снова оглушительно треснул трезубцем об заледеневший пол и кивнул, знаменуя начало русалочьей вакханалии.

В голове словно вспышки возникли сцены который ЭдМэт явно нигде не мог видеть: взрослые острозубые русалки обнимают могучих воинов и тащат их на дно, кружась в смертельном танце.


Половина мужчин, на удивление, позарились на русалочьи прелести и с радостью удалились со своими избранницами восвояси. С десяток пытались бежать и были убиты на месте. Двадцать четыре сбились в толпу и готовились дать отпор. Судя по направлению взгляда Дэнни, ЭдМэт его медленно терял - кажется, друг твердо решил помочь своей русалочке родить много икринок.

Жаль. Дэнни был бы отличным плотом, будь они на открытой воде. Сейчас он разве что мог стать пробкой и заткнуть потоки воды, если бы они не лились отовсюду.
Вялые попытки звать друга не увенчались успехом, он не очнулся. Успокаивало лишь то, что он и не тонул при этом. Хотя...как это может успокаивать?

Закончилось всё тем, что ЭдМэт оказался с подступившей к самому горлышку водой, на цыпочках балансируя на теле друга. Со дна поднимались пузырьки, свидетельствующие о том, что тот еще жив. Эд Мэт ступал по его животу аккуратно, чтобы жизнь выходила из Дэнни помедленнее. Мозг кипел от количества вариантов, которые, как правило, были бесполезны и отметались со скоростью прибывания воды в пещеру.

Солнце и аборигены тоже не спешили показываться. Ситуация становилась смертельно опасной (как будто до этого всё было гладко).
ЭдМэта успокаивало лишь то, что он пока выходил сухим из всех передряг. Из этой он точно не выйдет сухим, но может хоть живым останется и Дэнни, возможно, тоже.
Приплясывая на камне, он вспомнил про тех, кого всем сердцем желал забыть. Грёбаные феи.
Должны же у них быть сородичи, отвечающие, так сказать, за водные ресурсы.

ЭдМэт робко, шепотом, стараясь не прыгать сильно на пока еще живом Дэнни, позвал малявок как-то так:
- Феи, фееееи, мы тут. Просите, чего хотите, - вода уже почти булькала во рту, но последние слова были услышаны. Еще бы - ведь феи самые меркантильные существа!
- Пожалуйста, спасите, и мы отплатим тут же, - от страха из уст ЭдМэта уже рвался какой-то откровенный слюнявый бред, но он ощутил, что вода как будто опустилась на полсантиметра и плескалась уже не у нижней губы, а на середине подбородка, игриво щекоча трехдневную щетину.

Спустя минуту он, продрогший, мокрый, стоя на Дэнни, оглядывался по сторонам и пытался найти ту огромную пробку, которую выдернули, слив всю воду в невидимую канализацию.
Ее не было. Воду словно впитали камни. А вот виновники этого были.
Два синеглазых, бледнокожих пацаненка, с острыми ушками и перепонками между пальцев, недобро косились на друзей и, судя по их садистским ухмылкам, уже придумали, как тех использовать.

Вместе с тенью исчезло и мрачное предчувствие беды, присутствия чего-то тягостного, горького, безрадостного совсем близко, всего лишь по ту сторону палатки.
Однако мышцы всё еще держали удар, напрягалась челюсть, зубы и кулаки оставались сжатыми, пальцы не слушались, набирая номер.
В глухой тишине медленно отступал туман, а в трубке раздавались такие знакомые, приятные гудки. Сигналы из мира живых.

Аурору пришлось набирать дважды. Час перевалил далеко за полночь и она наверняка спала.
- Да? Кто это? - без обиняков задала вопрос подруга. Оно и понятно - будучи разбуженным посреди ночи, сразу желаешь знать, кто посмел (имя, назовите имя!) это сделать. Голос был сонный, но такой родной. Особенно посреди стылого неласкового леса.
Собственный голос казался чужим, словно Каари год соблюдала обет молчания.

- Девушка, вы ошиблись номером, - послышалось в ответ холодное, словно туман и не думал уходить, а вместо палатки теперь принялся медленно вползать уже в ее жизнь.
- Не знаю никакой Каари, - напоследок отрезала Аурора и положила трубку.

Алиса, рассеянно поглаживая кота, иногда намеренно против шерсти, слушала соседку. Слушала ее суету, смотрела за движениями, наблюдала, как та чай пьет, но к своему пока не притронулась.
Запустила пятерню в густую шерсть, нащупала котовье мурчало и улыбнулась - так сильно трясся от радости этот хитрый толстый комок с рыбьими косточками внутри.

-Гетры? - Алиса задумчиво обвела взглядом комнату, словно гетры висели на стенах и ей надо было их найти.
- А что это? Это как гольфы? А, вспомнила, вспомнила, - избегая казаться глупой, Алиса, хоть и Дуракова,
сделала вид, что просто забыла слово. Оно напоминало ей что-то вкусное и непременно хрустящее. А, нет, это галеты.
- Не, Надежда Никитична, я не мерзну, чесслово...честное слово, - исправилась она тут же. Она сделала усилие и отхлебнула чаю, улыбнулась натянуто и решила оторвать пластырь.
- Надежда Никитична, - произнося ее имя, она тянула время, - я тут обратилась к одному. Хочу причины бабулиной смерти расследовать. - и посмотрела во все глаза, желая увидеть всю реакцию на свои слова в мельчайших подробностях.

Хозяйка дома полностью отвечала стереотипам, сложившимся о чопорности британских дам. Говорила она мало, лишь когда спрашивали, в основном кивала и Юля часто ловила ее взгляд, направленный куда-то в окно кухни.

О кухне, к слову, стоило сказать отдельно. Оформление кирпичом, настоящим красным кирпичом, деревянная, покрытая лаком мебель - натуральная, не фанера - глиняная посуда, ручная роспись, тканые полотенца, грубо сколоченные стулья, кресло, уютный аромат которого сразу погрузил Юлю в атмосферу старинного шотландского поместья, где выросло не одно благословенное поколение шотландцев. Лишь современная техника разрушала иллюзию, что Белкины нырнули на пару веков назад, трясясь в карете старого лепрекона по колючим холмам.

О гостиной тоже можно было сочинить песнь. Большая часть времени ушла на созерцание богатств медленно умирающей шотландской культуры. Но разве можно не восхититься настоящим камином высотой с целого Алёшу, убранством, пусть и привнесенным в гостиную неистовыми обожателями тартана, грубо обтесанными балками, державшими на себе, казалось, целый дом и конечно, коллекцией английского фарфора, из которого, по словам хозяйки, пили чай еще ее прабабушка и прадедушка. Гостиная оставила двоякое впечатление и напомнила игру "Тик энд крос": "Отметь настоящую реликвию и зачеркни подделку".


Вот спальня Белкиных была поистине аскетичным местом и напоминала по сравнению со всем остальным комнату для прислуги или... нежданных гостей. То самое окно было здесь, к слову, единственным, в комнате было довольно душно и не открывать его казалось по-настоящему издевательской просьбой. Мужа это однако ничуть не смутило - он захрапел еще до того, как Юля тихо закрыла дверь за собой и спустилась вниз к чаю.

Когда здесь обедали, было непонятно, но хозяйка это вопрос не поднимала. Лишь ближе к вечеру, Эльза чуть оживилась и принялась поглядывать в окно с живейшим интересом. Спустя какое-то время - Юля уже поднялась в себе, переодеться к трапезе, которую пообещали доставить из злополучного отеля - в дверь и правда раздался троекратный стук, да такой, что стены задрожали и Алёша проснулся.
Юлия совершенно точно помнила дверной звонок, но, видимо, пришедшего, которого так ждала Эльза, он не занимал по причине благозвучия и довольно тихого притом.

Спускаясь вниз, Юля услышала голоса. Точнее голос. Эльза радостно с кем-то щебетала, прямо ожила. Тот, впрочем, казался молчаливым собеседником, так и не ответил ни на одну ее восторженную реплику. Дверь в комнату Эльзы была приоткрыта, но таинственный гость сидел или стоял так, что Юля не смогла увидеть его, проходя мимо и невзначай заглянув внутрь.
Потом появилась и сама хозяйка, смущенно прикрыла за спиной створки дверей своей спальни и торопливо произнесла:
- Это мой жених. Он работает до темноты и приходит поздно. Сейчас я накрою на стол.

Жених, работавший до темноты, оказался не голоден после трудового дня и не осенил своим присутствием обедавших гостей. Впрочем, Эльза тоже откланялась, сказав, что не ест после шести. Белкины вкушали дары отельной кухни в парном одиночестве.

-

Впервые за всё время, что Эдда находилась в бегах, она чувствовала себя в безопасности. В гуще смертоносных оборотней, размахивая кинжалом направо и налево, забрызганная кровью с головы до ног, она чувствовала тепло находившегося рядом мужчины и понимала, что готова сложить голову прямо тут, лишь бы на его груди. Ко всему прочему она еще и улыбалась, как дурочка, поражая врага своим клинком, словно убийство доставляло ей огромное удовольствие и вообще было смыслом жизни.

Где-то на задворках сознания она вообще уже сыграла свадьбу и нарожала детей, в общем, всё по классике.
Поэтому теперь она просто не могла оставить будущего отца своих детей умирать тут. Вот только куда бежать от здорового монстра, который непонятно почему ее преследует ее, Эдда не знала. В очередной раз решила она взмолиться Фрейе, но именно в тот момент ее осенило, что богиня плодородия и похоти уже одарила ее по гроб жизни. Эдда покрепче перехватила подарок и побрела искать спасения у леса – он всегда выручал. Неужели теперь не протянет ей ветку помощи?!

Идти пришлось долго, они брели цепляясь за ветки, плутая между кустарников и запутывая следы, измазанные в лесной грязи, с налипшими на волосы листьями и мхом. Алан несколько раз порывался лечь и умереть, но Эдда шепотом поносила его разными бодрыми эпитетами и снова подставляла плечо. Можно сказать, что за этот побег они успели съесть здоровый пуд соли.
Алан все продолжал фантазировать, как будет узнавать ее получше, а Эдда оживая от его слов, искала решение.

Лес тем временем сгущался, да так, что парочка иногда не могла увидеть ничего в метре от себя. В один из таких моментов они и ухнули вниз, проваливаясь под мягкие сплетенные корни каких-то неизвестных деревьев. Падать было мягко и даже приятно, в основном оттого, что Алан придавил Эдду всем своим весом. По скользким корням они летели вниз долго, даже вздремнуть или поговорить бы успели, если бы не раны Алана, от которых он вздрагивал и стонал каждый раз, когда поворот был слишком резким или их подбрасывало. Эдда устала бояться и думать, куда их несет, когда они вдруг приземлились на твердую землю, покрытую мхом. Алан от удара о землю громко застонал, не сдерживаясь в выражениях, а девушка заметила, как сквозь ткань на боку у него проступила кровь.
- Подожди, надо найти чье-то жилище и очаг. Эти раны нужно прижечь каленым железом. Так всегда делал отец, когда мы с братьями были маленькими.
Алан посмотрел на закаленную девицу почти с восторгом, затем с ужасом приставил сию процедуру на своей коже и замычал нечто наподобие:
- Я лучше помру.
Но Эдда уже оглядывалась вокруг, пытаясь понять, как глубоко они упали, потому что сюда почти не проникали солнечные лучи, а земля была склизкая и липкая, а воздух промозглым.

Она уже готова была вновь поднимать своего спутника и вести в неизвестность, да только краем глаза увидела, как за дерево юркнул кто-то некрупный, но, видимо, весьма любопытный.
- Неужели мы в самом Хельхейме? – сквозь зубы процедила Эдда, тихо приближаясь к дереву. Преисподняя в ее паны не входила, но если тут безопаснее, чем в мире живых, она бы согласилась пожить тут, пока страсти по де Пюту не улягутся.
За деревом мелькнула синяя пятка и лодыжка.
- Стой! – крикнула Эдда. – Нам нужна помощь.
Существо хихикнуло и выглянуло на мгновение из-за старого кривого дерева, за котором пряталось.
- Вы в гостях у самой Хель. Помощь вам уже не понадобится, - пропищал он и показал из-за дерева синий носик.
- Царство мертвых, - простонал Алан. – Надо было тебе спасаться, девочка. Я-то по назначению прибыл, а вот тебе еще жить и жить.
- Не хочу я там, - Эдда ткнула пальцем в небо, в предполагаемый мир живых, - без тебя жить, - и осеклась. Округлившимися глазами взглянула на Алана, сама не веря, что сказала такое вслух. Тот лишь улыбнулся одними губами, не в силах открыть глаза.
ссылка
Существо, тем временем, потакая своему любопытству, высунулось из-за дерева совсем. Перед Эддой предстало синекожее низкорослое нечто, с большим пузом, тонкими ножками и ручками, совершенно омерзительное и голое. Даже улыбалось оно отвратительно.

- Я отведу вас к лекарке, она давно тут живет, а помогать особенно некому. Все уже в готовом виде поступают, - захихикал он снова.

Дойти до ведьмы оказалось целой проблемой. Алан то и дело терял сознание. Когда они прибыли к крошечной хижине, обвешанной черепами, Эдда и сама была готова рухнуть.
- Матушка Хеда, пустите к себе, - проблеял жалостно синий человечек.

Дверь без слов отворилась и впустила путников внутрь, а проводника едва не хлопнула по носу, прогоняя в лес. Тот заскулил и отбежал на расстояние, разразившись проклятиями.
Внутри было ожидаемо темно и пахло травами. И было пусто. Никто не встретил их и потому , когда с потолка вдруг раздался голос, Эдда не выдержала и опровергла всё свое прекрасное воспитание одним длинным труднопроизносимым словом.
- Не жилец твой друг, - вместо приветствия, послышалось сверху. – Я могу ему помочь, но силы тратить не хочу. Вот если бы ты отдала мне что-то очень дорогое твоему сердцу, тогда я бы излечила его раны.

Эдда застыла, как вкопанная - сердце, не желая расставаться с самым дорогим, ухнуло вниз. Дилемма была покруче их битвы с волками. Она хотела, чтобы Алан жил, но для этого пришлось бы отдать его этой невидимой карге. Как быть?!

Затишье. Самое страшное это затишье. Островок, где ты спрятался, окружен со всех сторон тишиной и неизвестно, с какой стороны появится звук, где порвется безмолвие, обезоруживая спрятавшегося. Тишина была гуще тумана, они спелись, воссоединились, нашли жертву и медленно подбирались к ней, не торопясь, имея в запасе всю ночь.

Страшно знать, что рядом кто-то есть и не видеть его. Страшно, что вот-вот его голос прорвет палатку, словно острый нож. Нервы натянуты и дрожат, болит прикушенный палец, стук сердца отдается в месте укуса. А тишина всё длится и длится, заставляя поверить, что всё хорошо. Никто не придет. Спи, Каари, всё хорошо.

Сколько прошло времени и прошло ли, было совершенно неясно. Только ритм сердца вернулся к прежнему спокойствию, а в голове даже появились мысли, что пора бы прилечь да выспаться хорошенько.
Луна наконец появилась в полной своей красоте, словно фонарь вдруг включился. Значит, и туман скоро уйдет. Обязательно уйдет. Каари вспомнила, что сегодня полнолуние и даже связала с ним примету. Совсем недавно одна из коллег говорила, что при полной луне сердце места себе найти не может. Так или иначе, кажется, примета сбывалась.

Тень возникла внезапно, появилась в полной тишине, и остановилась справа от палатки. Она стояла безмолвно, Каари видела очертания женской фигуры: упругую грудь, покатые бедра, длинные волосы, словно та, что пришла из тумана, была без одежды.
- Теплая, живая, - вновь послушался шёпот. Он раздавался у Каари в голове. – Я тоже хочу быть живой, – ненависть пополам с горечью густой волной заползли в невидимые глазу щели в швах палатки, словно газ, которым травили солдат во время Первой Мировой. Каари вдруг затошнило, а в ногах появилась слабость. Вспомнилось, как отец про болотные газы рассказывал. Мозг метался, как зверек в клетке, отчаянно подыскивая логичное объяснение происходящему.
- Я отниму у тебя твою жизнь, Каааааари.

Женщина увидела, как тень принялась таять, дав обещание. Сначала исчезли руки, затем голова, грудь, и со вздохом растаяло юное тело, оставив только неприятное послевкусие, ничем не истребимое, усугублялось оно тем, что голос еще звучал в голове, ни на что не похожий, протяжный, с каким-то будто бы акцентом.

Только спустя несколько минут, когда сердцебиение вновь стало ровным, Каари поняла - тень говорила с ней на древнем племенном диалекте суоми, который безусловно уже нигде не звучит.

Приветики!

У тебя классные друзья! Где ты их находишь?
О, найти друзей - то еще искусство. Сначала ты просто являешься туда, где обычным людям стрёмно, то есть максимально странно и непривычно. В коворкинг центр, например, в бывшем заводе, где кирпичная кладка девятнадцатого века и дух такой же, где инди-рок, половина ребят в татухах, а вторая половина в пирсинге, разговоры странные на смеси транслита и сокращенных разговорных словечек, нувыпонели. Собсно, заводим разговор из разряда "Был на авторском вечере поэтессы Лилички на крыше "второй Васьки"?" и по творческим предпочтениям обнаружишь, что с человеком готов поговорить еще часа два. Он точно станет хорошим знакомым. А вот если разговор часов на шестнадцать затянулся и начали вы в коворкинге, а закончили на той же Ваське в ожидании мостов в три часа утра, то вот это друг, да.

Расскажи о своей студенческой жизни. Куда ты поступала?
Да куда только не поступала. И везде прошла. Выбрала, что покруче: СпбГИК, факультет хореографии. Но так или иначе хореография на танцполах, вечеринки с друзьями и ночные прогулки оказались важнее. Хореография, она же не про па у станка. Нет в этом долгожданного свободного полета. Хореография это вообще не танец, вот! А танец это полет. И институт тут не поможет. Во всяком случае, именно так я объясняла бабуле, когда отчисляли.

Что можешь вспомнить о своей бабушке? Какой она была? Какие её слова тебе ближе всего?
Бабушка только с виду строгой была, потому что всю блокаду в Петербурге провела, много повидала и знала в конце концов, как жизнь эту жить. А до войны она ух какой была - фору бы мне дала. "Сейчас живи" - звучало из ее уст почти как приказ. И я старалась за них двоих - жить вот прямо сейчас, вот в эту самую секунду.

Твоя подруга Татьяна. Что это за кавалер у неё? Что изменилось после её свадьбы?
Ещё до начала истории у вас с Таней был не один момент близости, как-​никак вы близкие подруги. Какое обещание она тебе дала?
До Петрова (я его только так зову, по фамилии) мы с Танькой были будто на одной волне, даже мыслили одинаково, звонили друг другу одновременно и ругались, что "опять занято". А потом она Петрова встретила. Зануда редкостная: всё у него по полочкам, всё спланировано, наперед знает, как день проживет. Жуть. Что она в нем нашла, я так и не выяснила. Вообще мы сразу стали меньше общаться. Танька перестала татуировками заниматься и пошла на "серьезную" работу - в офис планы для строительной фирмы рисовать. Брр. А она обещала всегда жить одним днем, да так, чтоб дни не похожи друг на друга были.

Кто из представителей твоего двора в последнее время заметен в городе? Чем славится Двор Ветра? Как звучит ваш девиз?
Мы не сидим на одном месте. Постоянство убивает, рутина губительна, движение дарит свободу, свобода безгранична и всеобъемлюща. Девиз наш часто люди любят повторять: "Движение - жизнь", говорят.
Недавно случилось необыкновенное: я шла по Итальянской, свернула по Грибоедова к Невскому и там, под окнами особняка на Невском, 30, недалеко от входа в метро услышала, как надрывается волынка. Надо понимать, что волынка на Невском, где все пропитано Сплином, сразу привлекает внимание. Когда я подошла взглянуть на самородка и встретилась с ним глазами, то даже попятилась - в город явился сам Лорд.

Тихой поступью двигался туман вдоль берега, словно не желая нарушать покоя расположившихся в зоне кемпинга полуночных гостей. Укутывая озеро, кромку земли и осторожно подбираясь к людям, туман всё разрастался, вступал в свои права, осматривал владения.

В какой-то миг пламя горелки пропало, соприкоснувшись с белесой гладью, нежно обнявшей огонь, да так, что тот сдался.
Каари ощущала ее безжизненную прохладу, словно дыхание сентября в конце лета - еще не осень, но шаги первых ее дней слышны, как никогда, близко. Особенно по ночам.
Монотонные размышления прервал голос.

- Ты моя, - едва различимый шепот долетел до ушей. Шелест, не более. - Ты моя, - к безжизненному шелесту добавилась эмоция. Каари пока не понимала, какая. Она вообще не понимала, откуда слышится звук. Казалось, что отовсюду. Спине стало холодно, словно кто-то открыл дверь позади. Дверь, которой не существовало. И тогда вдруг пришло понимание - насмешка! В голосе звучала насмешка. А еще зависть. И голос был женским. Совершенно точно принадлежал юной девушке.
- Такая теплая, живая... - словно выдох, порыв ветра в спину.

Каари проснулась от толчка. Кто-то, что было сил, толкнул ее в районе лопаток и она очнулась, взглянула на пламя горелки, которого не было, на пролитый кофе, подползающий все ближе туман, луну где-то там в облаках. И совершенно ясно ощутила - рядом кто-то есть. Глаза не могли найти ее, или его - нет, всё же ее - уши не слышали, руки также провалятся в пустоту, стоит ей начать искать ее наощупь, но всей кожей Каари теперь знала - кто-то рядом.

Mona - Монетка
История по мотивам ирландских сказок "___________________________________"
ссылка

Пусть топают лесной дорожкой все, кто говорил про кризис, как возможность и советовал оттолкнуться поскорее от дна, на которое она постепенно опускалась, да всплыть с блеском и в хорошей форме.

Вчера ушел Клаудио. Педантично собрал все свои вещи, не забыл любимую приставку, пожелал удачи, оставил Хелен квартплату за последний месяц и напоследок скрипнул шинами подержанного альфа ромео. Оба ромео свалили за горизонт еще до того, как туда же село ослепительное апрельское солнце.
Дома было пусто: отсутствовала половина вещей и Джерри. Предполагая возможный коллапс системы семейных ценностей, пёс исчез неделю назад. Соседи видели его с каким-то стариком. Однако по номеру телефона из объявлений о пропаже, которые Хелен развесила по всему району, еще никто не звонил.

Сегодня у нее был день рождения. В кофейне висели приготовленные персоналом шарики, в холодильнике пылился торт. В зале как всегда был людно: всё-таки время обеденного перерыва и множество магазинчиков вокруг, куда местные заходили днем, чтобы после работы сразу отправляться домой, к родным, в теплые и светлые квартиры, где пахнет пирогами и звучит смех любимых.

После шести будет поспокойнее и, возможно, они примутся за торт...

Вонь от немытого тела вперемешку с запахом мочи появилась прежде, чем он вошел. Грязный, дурно пахнущий старик медленной шаркающей походкой двигался к стойке, что-то выискивая в кармане дрожащей рукой. Парочка, сидевшая возле окна, тотчас поднялась и вышла. Дама с пакетами вошедшая было, поморщилась и закрыла дверь с той стороны. Старик продолжал двигаться в выбранном направлении, при виде Хелен на лице его возникло подобие улыбки - редкие зубы, что присутствовали во рту, давно стали гнилыми пеньками, кожа на шее и лице была тонкой, словно бумага, и болезненно желтой.

- Доброго дня вам, мадам, - прошамкал он, снимая дряхлую шерстяную шапку и являя спутанные клочья волос. - Не затруднит вас угостить меня кофе?
Он помедлил, разглядывая Хелен в упор.
- И дайте мне монетку, - лукаво улыбнулся старик, - я заберу вместе с ней ваши горести.

Фальк Всемогущий

Колечко совершенно прозаично, несказочно и немелодично брякнуло где-то внизу об пол и дальнейшая судьба его осталась неизвестна.
Зато руки так и зачесались сыграть на заблеванном клавесине, так и пошли в пляс, ходуном заходили.
Фальк маялся с минуту, пытаясь унять разбушевавшиеся конечности, но так и не смог - руки буквально тянули его к инструменту - искусство не ждало. Жаль, что клавесин протереть никто не догадался. Превосходное исполнение Лунной сонаты, К Элизе, Оды к радости и Шутки немного потеряло в своих красках, когда при каждом прикосновении к клавишам пальцы оскальзывались на блевотине. Зрелище не для почитателей великих классиков. Фальк тоже не смог достаточно насладиться своими способностями - аромат, тактильные ощущения и зрелище в конце концов вызвало рвотные позывы и у него самого, вследствие чего желудок с удовольствием опорожнился.

Интересно, знатные гости Принцессы уважают больше чистых скоморохов или искусство для них превыше всего?

ссылка

Кирпич Стремительный

Лязгали затворы, один за одним, только вот какая странность - шагов не было слышно, да и не показался никто из проемов камер, дохнувших сыростью и плесневым смрадом.
Не слышались более и голоса, зовущие на помощь. Скелет тоже не появился на шатающихся от наркоты конечностях.
Ну да и Кирпич времени даром не терял - задал стрекоча. Далеко, правда, не убежал, ему навстречу стражники вырулили, какого-то субтильного пожилого мужчину привели, прилично одетого, абсолютно безвредного с виду, со звездами на шапке и фонарем под глазом. Он покорно плёлся посреди четверых королевских защитничков, которые, завидев Кирпича, разом, не сговариваясь, достали мечи и пошли теснить того обратно. Хорошо, что из камер никто так и не вышел - пусто было в коридорчике по-прежнему. Мозг вовсю только кричал, что голоса-то были. Голоса-то звали!

Дедуля-будущий узник остался далеко позади - чай, не убежит. Кирпич пятился к камерам, стражники напирали, а потом всё случилось, как в зачетном боевичке, где Джеки всех преступников порубил в капусту одной ладошкой. Мечи трех стражников вдруг начали дергаться из стороны в сторону, направляясь острием в горло беднягам. Четвертый, которому повезло остаться при спокойном мече, охреневал от происходящего и молча пялился на то, как брызнула во все стороны кровь из его собственного горла. И полминуты не прошло, как доблестная охрана полегла, истребив саму себя.

Тогда-то Кирпич и догадался, что выпустил нечто не только опасное, но еще и невидимое. Впрочем, оно не заставило себя долго ждать.
- Рады служить тебе, повелитель! - раздались три голоса, одинаковых до мурашек.

ссылка

Sumu - Туман
История по мотивам финской сказки "_________________________".
ссылка

Набухший от влаги воздух не предвещал подходящей для прогулок погоды. Туман рассеялся только к полудню и ехать по озябшей сентябрьской трассе стало легче. Опаздывать к началу было неприемлемо, но душу грело осознание, что туман наверняка задержал всех до единого сотрудников отеля на их пути в живописный городок Наантали.

Уж в чём, а в выборе мест для корпоратива, пиар-менеджер отеля, Сату Корхонен, была изобретательна донельзя. “Вы едете в Наантали, это недалеко от Або!”. Уроженка Стокгольма, она прожила в Хельсинки пятнадцать лет, но по-прежнему именовала Турку на шведский манер.
Неизвестно, в чем заключалась ирония организаторов, но для ежегодных мероприятий они выбирали здания, не менее мрачные, нежели сам отель, построенный на костях прежней тюрьмы. Средневековый Лоухисаари - особняк, один из старейших в городке, приветливо распахнул скрипящие двери спешащим на корпоратив сотрудникам. На вид он тоже выглядел как тюрьма или госпиталь. На худой случай, как казармы. Что они будут делать двое суток? Играть в прятки? Слоняться по коридорам, избегая друг друга и рассматривая портреты на стенах? Устроят званый ужин у камина? Вызовут привидение?

Немного погодя, когда первое впечатление схлынуло, владелец особняка, лично встречавший всех, успокоил собравшихся, рассказав, что для них приготовлена, так называемая, зона отдыха с грилем, тентами и комарами на берегу “живописнейшего озера”, что расположено неподалеку от средневекового ужаса Лоухисаари.

В первый вечер всё шло довольно прозаично: те, кто производил впечатление весельчака, веселился и не мешал веселиться другим; унылые коллеги (как тот же Матти Валонен) стали еще тоскливее, стоило произнести первые пять тостов, директор заскочил на пять минут и пожал всем руки, тоже как всегда. Развлекательной программы с конкурсами, к счастью, не предполагалось и когда выдалась возможность лечь спать, большинство тотчас ретировались по приготовленным для них "уютнейшим номерам" Лоухисаари. Примерно четверть корпоративных гуляк облюбовали палатки, оборудованные в зоне кемпинга на озере, что при подобной сентябрьской промозглой хмари было несколько опрометчиво, хоть и весьма живописно. Когда сумерки опустились на озеро и еще не совсем стемнело, Каари смогла сосчитать все оттенки синего и первая заметила задумчиво наползающий на берег туман.

Дверца за шкафом. Тара и Джуз

К сожалению, Нарния в данном конкретном шкафу не существовала. Напротив, зловоние, вдруг раздавшееся спустя первые десять шагов в кромешной тьме, ясно давало понять, что жители Нарнии, скорее всего, давно сгнили прямо здесь, не добежав до шкафа.
А если серьезно, то ни Тара, ни Джузеппе не смогли понять, что это так сильно и мерзко воняло всего в нескольких метров от благоухающих покоев. Соберись они вернуться, и это бы не получилось. Проход обратно словно бы исчез, растворился, хотя по всем известным физическим законам сквозь него должен был проникать свет из покоев, а также доноситься голоса. Было тихо, темно и воняло. Так продолжалось долго, слишком долго...

О таинственном проходе
Знают только эти двое.
Но из тех, кто знать захочет,
Да полезет внутрь тоже,
Ни один вам не расскажет то,
Что видел он впотьмах.

В действительности, самым страшным для Миры было провести ночь, потихоньку закапывая труп Марка. Методично, в тишине или приговаривая что-то. Может, даже молясь. Своими словами.

Но небеса были благосклонны и бандитов Мира встретила хищной улыбкой и сжав в исхудалой ладони рукоять ножа - наконец-то веселье собственной персоной.
Умереть она уже не боялась. Целей на будущее не ставила. Ребята ушли, им бандиты нипочём. Клятва Гиппократа пусть идёт, сама знает, куда.
Что мешает как следует выплеснуть всё, что неделю копилось на сердце?
В конце концов, люди всегда попадали в руки Миры слишком поздно.

Как?! Как обычная, болотная, замшелая, вонючая, унылая деревушка могла содержать в своих недрах столько неприятных открытий, а если выразиться точнее - дерьма?!
Мысленно нарисовав в воображении карту и точками отметив творящийся хаос, Эш почувствовала, как задыхается в центре этого проклятого треугольника.
Расчесалась рука и пока она раздирала едва зажившую кожу крепкими ногтями, пришло решение.
Нет, для огня еще было слишком светло. У нее на душе.

- Малка, у тебя такой приятный голос, - прошептала Эш, извлекая веревку из походного мешка. Голос у Малки и правда был приятный, надо ей потом рассказать об этом, когда в себя придет. Вот она удивится. Она обязательно придет в себя, да. Это ж Малка. Тогда Эш точно заставит ее объяснять, для чего каждый из пузырьков в ее необъятной сумке с лекарствами.
- И руки нежные, - Эш зашла той за спину и обняла хрупкую Малку. Тощую, как доску. С колючими ребрами. И чего в ней мужики находят?...
- Я принесу тебе их сердца, - морщась от мысли, что Малка могла иметь в виду вовсе не монстров, а Трая с Яве, она обмотала ту веревкой, не забыв исполнить свой любимый узел. Медленно, нежно уложила подругу на солому и ей же прикрыла.
- А пока поспи. Я скоро.

Бой с комарами продолжался и Эш снова невольно потянулась почесать руку. Похвалит ее Трай за своеволие или нет, неважно. Жив ли он хотя бы - вот это не давало покоя. Ну и Яве, конечно. И он.

Вот теперь ее душа достаточно потемнела для любимых игрушек. Глаза Эш будто заволокло туманом, губа тронула улыбка, пальцы сжались в кулаки. Сейчас Эш могла дать фору Малке. Пальцы коснулись её прелести, её любимицы.

Стоило вспыхнуть первой искре, время замедлилось, а дыхание вновь выровнялось.

Белка, Кирпич, Фальк, Маришка

Когда, казалось, героический подъем по двум сотням ступеней неизбежен, на помощь пришла она - ключница, экономка, мажордом, конферансье, домоправительница, камердинер в юбке. В общем, в любом доме выше двух этажей такая просто обязана быть. Либо это твоя собственная мать или бабка, либо нанятая горничная, а то и похуже - получившая права и обязанности, чересчур ответственная и дотошная мадам - синий чулок, у которой нет больше иных дел, кроме как следить, чтоб в доме был порядок.
Здесь же, в замке, была она:
- Клотильда фон Фритценштерн, - отчеканила тонкими губами, скрипнула голосом по ушам и глазами сверкнула так, что санитары, Фалька несущие, тотчас лыбиться перестали, а стражник, Маришку несущий, подобрался весь и даже поклон отвесил.

- Скоморохи? - уточнила она и тааааким взглядом по старшеклассникам мазнула - ну точно клопы перед ней плясать собрались, а она сняла туфлю иии....
- Пойдемте со мной, - и к счастью и облегчению всех, затопала вперёд мимо лестницы, куда-то в темную глубь замка. Шли они бесконечными коридорами. По пути заметили недостачу Пасты, на что чванливая экономка заверила, будто и его вскорости к ним препроводят.

Судя по всему замок по кругу огибали, потому что лестница их всё-таки ждала, но не парадная, а весьма заурядная, но хоть не винтовая. Правда и здесь на ступенях лежали багровые ковры, а на стенах покоились чьи-то портреты - наверное тех родственников, кто победнее и подальше.
Придерживая юбку, старушка Клотильда довольно быстро шкандыбала наверх, не слишком заботясь о том, поспевают ли за ней молодые люди. Видимо, считала их априори быстрыми, резвыми и беззаботными. Ну и клопами еще.

- Все комнаты в замке были приготовлены к приезду гостей, почти все они заняты. Надеюсь, теснота вас не смутит, - она поморщилась и распахнула двери в помещение, которое совсем не резонировало со словом "теснота".

- Здесь есть всё для...- она замешкалась, подбирая слова, - музицирования.

- Ежели вы изволите упражняться в кульбитах, - она критически осмотрела вконец укачавшегося в носилках Фалька цвета картофельной ботвы и продолжила, - то вам более подойдет примыкающее помещение с видом на прекрасный сад и лес за ним.


Клотильде бы в риелторы. Лаконично, по делу, без церемоний. Нравится - берите. Не нравится - проваливайте.
- Лекарь прибудет с минуты на минуту. Закуски и вино - чуть позже. Еще раз прошу прощения, если покои не удовлетворили ваши ожидания, - это, по всей видимости, была сама неприятная для Клоти часть - извинения. Не привыкла она к ним. Всякие фоны, знаете ли, не извиняются перед всякими скоморохами.

Под ее строгим взглядом братцы-молодцы тотчас уложили Фалька на притаившуюся в углу резную кровать.

Маришку старуха-замковод приказала устроить в кресле и собственноручно привела в чувство (нечего лекаря на нее тратить) дав вдохнуть содержимое пузырька с нюхательной солью, извлеченного из передника. Девчонка чихнула и очнулась, тотчас схватившись за голову. Клотильда подала той кубок с водой и вместо того, чтоб дать ей выпить, плеснула в лицо:
- Чтоб духу твоего здесь спустя минуту не было. Затесалась конюшня к королю. Припожаловала, - прошипела экономка, заставив девушку покраснеть, потом побледнеть и едва не расплакаться.

Паста

Слишком много дел предстояло, прежде чем в замок войти. Автомобиль устроить под строгим надзором стражей. Взять с собой всё необходимое. Особенно оружие не забыть.
Машину, изрядно покореженную, но на ходу, пристроили не без приключений - Пасту верхом на драконе сопровождал целый выводок детей, а также четыре стража и их начальник, которые страха не выказывали, но держались на расстоянии.
Когда Джуз с полным набором юного приключенца в обеих руках был готов взойти по ступеням аки настоящий барон, начальник стражи пригласил его пройти с ним.
Серьезно так попросил, бескомпромиссно. Настоящий ФБРовец, только в доспехах и ксивой перед лицом не машет.

- Королю будет интересно узнать о вас и вашей самоходной карете, - натянуто улыбаясь и стараясь быть вежливым, начальник стражи указывал совсем не на парадный вход.

Веснушка

Маневр сработал. Стоя в темном углу и будучи совершенно не заметной, особенно для тех, кто появился из хорошо освещенного помещения, она смогла разглядеть говоривших.
Короля она уже видела. Судя по выражению его лица, он был взбешен.

Второй мужчина был постарше. Лицо его можно было вполне описать двумя словами - "обремененное интеллектом".

Бесформенная шляпа, какой-то свиток в руке и балахон со звездами выдавали в нем человека науки, средневекового астронома или на худой конец королевского чудака с учеными причудами. Он, в отличии от Короля, долго, в упор смотрел ровно туда. где пряталась Веснушка, будто знал, что она там.
- Кристобаль, мы не закончили, - рявкнул-пригрозил Король и быстрым шагом покинул комнату, буквально сбежав вниз, полоснув Уллу по лицу своим развевающимся красным плащом.
Веснушка не издала ни звука, так и замерев в ожидании, когда дверь наконец закроется, а она спокойно продолжит путь.

- Можешь больше не прятаться, он ушел, - послышался мягкий приятный голос. - Аурелия, доченька, выходи и расскажи мне, что ты слышала.

Настроение у Эш было, прямо скажем, немножко нервным. Настолько нервным, что она даже не могла придумать ни единой ядовитой шутки, описывающей ту иронию, которая сейчас случилось в ее карьере. Болото оказалось малюсеньким таким цветочком, а главная ягодка размером вон с тот храм, замаячила на горизонте во всей красе, стоило ей хорошенько осмотреться.

- Ах ты ж пиявкино дерьмо, - за время прохождения болотного испытания она научилась ругаться по-местному. По крайней мере, она в это свято верила. - Вот куда вас всех засосало, гнилое семя! - под нос пробурчала она, тотчас обретя способность и шутить, и язвить, и усмехаться.

Нет, она их отчасти понимала - живешь такой, кругом тлен, мрак и жижа, туманы и лягушки, пиявки и трясина. Сношаешься с сестрой, чтоб совсем не вымереть, а то и с собственной матерью. В общем, тьфу, мерзость, конечно, но она б тоже в такой махине засела и курила багульник, пока с братом возлечь не захочется.

Мысли о близости не покидали Эш весь их путь, но Трай завязался узлом, а эта парочка уже... спарилась.
“Вот сейчас тебя и выебут вилами, и лопатой отмудохают по полной”.
Радуясь тому, что воображение отогрелось, а чувство юмора разморозилось, она захлопнула массивные двери с не меньшим грохотом и просунула в ручки меч, чтоб помучились открывать. “Чтоб не сбежали” - успокоила она себя и решила хорошенько прогреться бЕгом.

Позывной у них был тихий - на болоте почти не разлучались, а в городе не требовалось, задания же в основном включали засаду, а так вот орать на всю деревню, что мол, болотники нашлись и здравствуют - не пристало.
Поэтому Эш прибежала к месту расставания и уже оттуда гаркнула свое “кукареку”, то есть позывной, который силой своей тотчас передаст Малке с Яве, что сношаться (а Траю - молиться) в заброшенном доме сейчас - не слишком хорошая идея.

Стоило появиться Принцессе и всё вдруг пошло на лад. Даже крохотная девчушка, которая так забавно картавила, подобрала слюни, чтобы преуморительно поклониться Её Высочеству.

- Плинцесса Лиодамия это, - сообщила она доверительно стоявшей неподалеку Таре. - Она класивая и доблая и куфает кафу по утлам.
Атмосфера совсем разрядилась. Даже пара стражников разулыбались и перестали грозно сверлить “скоморохов” взглядами под названием “Мы вас выведем на чистую воду”.

После пламенной речи Пасты и неистовства подыгравших ему прочих скоморохов, Принцесса захлопала в ладоши в экстазе малого дитя, чья мечта наконец осуществилась. Иначе как еще было объяснить её громкое:
- Покои лучшие готовьте! Лечите хворого, тащите бездыханную, - кажется, не всех своих слуг Лиодамия знала в лицо, и Маришку приняла за сопровождение, чем вызвала зависть у маришкиных коллег - молодой румяной девки, что пыталась привлечь внимание стражников, куцего мужичка с корзиной полной хрена меж ног, да дородной бабы с половником за поясом, которая схватила за крошечную ручонку пузатого сынишку и попыталась удалиться, но тот ударился в рёв.

В скоморохов поверили все. Ведь сама Принцесса сказала, что это они. А значит, это они и есть! Единственная, кто теперь, после окончательного признания, с ужасом разглядывал прибывших шутов, была девчушка со всевозможными дефектами речи.

Тыча в каждого по очереди и загибая слюнявые пальчики, она громко декламировала:
“Плиедут из-за леса скомолохи
И плинесут с собой печаль-беду
Один споёт, а двое спляфут,
Четвелтый будет дуть в дуду”

На девчушку тотчас зашикали, но ясно-понятно стало, что в маленькой рыжей головёнке эти скоморохи - четыре всадника апокалипсиса, не иначе. Малышка продолжала смотреть во все глаза, покуда какая-то сердобольная бабуля, окинув четверку прибывших максимально неприязненно, закинула ее себе на горб и утащила с места событий.
Кирпич однако перехватил ледяной взгляд белобрысого, а его подружка и подавно схватилась за какой-то амулет на груди.

Вот Принцесса стишки не слышала, своё твердила:
- Накормить! К пиру приодеть! После десяти тостов первых к нам в залу препожаловать изволить! - задатки главнокомандующего у нее от папеньки появились.

Тем не менее если придворные да стражники уши и развесили, челядь явно прислушалась к девчушкиной поэзии, что-то туго кумекала, крутила в своих головах жернова догадок. Правда, пока они крутили, перед четверкой уже двери распахнулись и взору их открылась та самая лестница в двести ступеней, возле которой весьма оперативно встали носилки и два внушительных увальня, дебильно усмехаясь и разглядывая диковинных гостей, ждали, когда “господин хворый” туда уляжется.

Один из стражников подхватил Маришку, внес следом, хотя по взгляду было видать, что унес бы куда подальше, будто знаком с ней был не понаслышке, а по...ну, впрочем, неважно.
Белобрысый с чернявой отошли к экипажу - то ли забрать что, то ли выпить для успокоения.
В общем, жизнь вроде налаживалась.