Голосование за ходы

Энджи не сразу ринулась в словесный бой. Помня о важности первого момента и первого впечатления, которые редко её подводили, по прибытии на место она старалась сначала присмотреться к участникам, а уже потом влезать в шкуру профессионала. Интуиция? Возможно.

— А почему вы так уверены, что это именно убийство? — спросила она негромко.

Женщина в неприметном пальто вынырнула будто из ниоткуда (всё это время она сновала туда-сюда, пользуясь фигурой напарника как прикрытием от посторонних взглядов).

— За ним следили, я бы наверное сказал — шпионили. Лоуренс говорил, что к его оппонентам утекла чувствительная информация, которая могла повлиять на ход предвыборной гонки. Возможно какой-то компромат, — Холт ненадолго задумался, — но я бы не связывал произошедшее напрямую с выборами. Политика это грязная игра, но какие шансы у республиканца в Калифорнии?

Дэвид вновь указал детективам на злополучный особняк.

— Две недели назад Барри заставил этих, — кивнул в сторону машины менеджера SH, — убрать все камеры кроме той, что на воротах. Боюсь что дело не в выборах, а в деньгах, в семейном бизнесе, где он перешёл кому-то дорогу.

Энджи не сразу ринулась в словесный бой. Помня о важности первого момента и первого впечатления, которые редко её подводили, по прибытии на место она старалась сначала присмотреться к участникам, а уже потом влезать в шкуру профессионала. Интуиция? Возможно.

— А почему вы так уверены, что это именно убийство? — спросила она негромко.

Женщина в неприметном пальто вынырнула будто из ниоткуда (всё это время она сновала туда-сюда, пользуясь фигурой напарника как прикрытием от посторонних взглядов).

— За ним следили, я бы наверное сказал — шпионили. Лоуренс говорил, что к его оппонентам утекла чувствительная информация, которая могла повлиять на ход предвыборной гонки. Возможно какой-то компромат, — Холт ненадолго задумался, — но я бы не связывал произошедшее напрямую с выборами. Политика это грязная игра, но какие шансы у республиканца в Калифорнии?

Дэвид вновь указал детективам на злополучный особняк.

— Две недели назад Барри заставил этих, — кивнул в сторону машины менеджера SH, — убрать все камеры кроме той, что на воротах. Боюсь что дело не в выборах, а в деньгах, в семейном бизнесе, где он перешёл кому-то дорогу.

Энджи хотела закурить, но быстро бросила эту затею. Она пока не успела считать «профиль» личности Шены хотя бы бегло и решила не рисковать. В иных случаях девайс служил отличным отвлекающим или расслабляющим манёвром и помогал вытянуть из собеседников такие полезные мелочи, которые не выцарапать в течение нескольких полноценных сеансов в кабинете психотерапевта, но на некоторых сигарета действовала как прикосновение пальцев к мимозе стыдливой — не тот эффект, который сейчас желателен.

Пока напарник внимал воспоминаниям об армейской службе Холта и погибшего, женщина переключилась на наблюдение за другим объектом. Лишь походя бросила негромко, наклонившись ближе к уху Рэндалла:
— Шена Николс. С ней бы побеседовать, как ты умеешь, а я просканирую. Шеф упомянул, что тут замешана электроника — она как раз по этой части.

К тому же хотела уехать. К тому же время встречи с хозяином дома: 5.30. — почему так рано? К тому же погибший вроде как имел претензии к их конторе. Нет, конечно, быть жаворонком и одновременно плохим поставщиком услуг — это не преступление, и сам по себе каждый факт не являлся кричащим вещдоком вины. Но вот в совокупности получалось как-то нехорошо...

— Мэм, вы, наверное, торопитесь, — Энджи неспешно, чтобы не выглядеть напористой, приблизилась. — Анжелина Маккартни.

Представляясь, Энджи всегда называла своё имя, а вот слова «детектив» избегала — это помогало скрашивать официоз и заодно нервозность у собеседника. О должности и так можно догадаться.

— Рэндалл Мьюрелл, — она указала на коллегу. — Мы вас надолго не задержим. Разрешите пару вопросов? Стандартная процедура для всех присутствующих.

Психолог извиняющеся улыбнулась, давая собеседнице понять, что лично у неё, Энджи, нет никаких сомнений в том, что Шена находится здесь по несчастливой случайности, и будь её воля, Шена давно бы ехала по другим делам — но что поделать, таков закон.

А дальше — начать с чего-то нейтрально-безобидного, плавно передать вербальную инициативу Рэндаллу и вывернуть чувствительность всех сенсоров на максимум.

— А почему Барри хотел встретиться? Что он хотел обсудить?

Ранее, в пути

Мьюррелу и Анжелине повезло жить в одном районе, а точнее городе Санта-Моника, который не так давно стал частью Лос-Анжелеса официально, так что вскоре оба детектива легли на курс к месту преступления. Ехать было недалеко, не больше получаса. Город еще спал и ведомый Рэндаллом серебристый седан летел по тусклым улицам навстречу элитным зеленым районам.

— Энджи, я не все сказал тогда, когда позвонил. Не хотел отнимать время на сборы, — заговорил Рэндалл. — Брент сказал мне, что этот жмур и шеф полиции близкие знакомые. Где-то ручкались, может, или что-то вроде этого. Так или иначе, это не тот момент, когда нам поступил инцидент, и мы прилежно его отрабатываем. Тут шеф применил свой административный ресурс. Чтобы добиться личной цели. Пусть и совпадающей с миссией департамента, но... Личной все-таки, как ни крути уж. На этих улицах много у кого погибают близкие. Но эти много кто не могут бросить всю полицию города на конкретно свое дело.

Он глянул на нее краем глаза, не отвлекаясь от дороги.

— Здесь есть риск очень быстро сломать голову. И карьеру. Например, если слишком упереться в процедурал и упустить шанс получить реальный результат. Или наоборот, слишком перезлобствовать и привлечь ненужное внимание со стороны.

— Я у тебя тут прикорну немного, — сообщила Энджи, гнездясь на сиденье пассажира и старательней закутываясь в пальто.

Когда не добрал ночного сна, первые часы бодрствования всегда почему-то зябко. Но был и плюс: в расслабленном состоянии полуяви, покачиваясь в такт неровностям дороги, лучше думалось.

— У нас в любом деле можно голову сломать. Издержки профессии. Ты подозреваешь какое-то забористое политическое противоборство, и если мы что-то раскопаем, станем мишенью для оппонентов покойного?

Похоже, перспектива собственного неблагополучия волновала детектива меньше, чем бумажные платочки, пачку которых она пыталась нашарить в недрах кармана. На месте происшествия всегда находится кто-нибудь с глазами на мокром месте — вдовы, родственники, пассии... Чёрт, неужели забыла впопыхах? А, нет, всё на месте.

А благополучие... Вот оно, по ту сторону автомобильного стекла. Раньше Энджи тоже мечтала об особняке за высоким забором с идеально подстриженной изумрудной лужайкой, залитой солнцем. Но слишком часто она видела обратную сторону красивой обложки — богачи умирали ничуть не реже простых смертных, и порой не своей смертью.

— Какие предварительные версии, тебе озвучили?

— Нет, не в любом, я с тобой тут не согласен, — Рэндалл качнул головой. — Когда стреляют друг в друга Кровавые и Калеки, или когда пара реднеков порежут друг друга ножами по пьяному делу, можно допустить грубый косяк. Или даже парочку. А здесь все в своих руках держит шеф лично. Работать под его неусыпным взором — приятного мало...

Он замолчал. Продолжать этот разговор смысла особо не было — Энджи отнюдь не глупа и все поняла. Пусть и несколько на свой манер.

— Никаких версий, Энджи. Мы вообще там первые будем — на месте ещё ни коронера, ни криминалистов, ни собаки. В то, что просто общеуголовное, а не политическое убийство, я верю не особо. Слишком хорошо ложится на предстоящие выборы, трудно поверить в совпадение. С другой стороны, если это политическое убийство, где ФБР? Почему первые там мы?

— Первые? — повела бровью собеседница. — Чтобы побольше следов затоптали?

Вот тебе и первая неувязочка. С одной стороны, пользуясь положением и связями, поднимают весь город на уши, а с другой — криминалистов почему-то не торопят. И ФБР, кстати, тоже.

— Что-то здесь не так, Рэндалл. Одно другому противоречит, — Энджи задумалась.

— Так или иначе, мы сразу туда не пойдём. Надеюсь, офицеры тоже особо там не шастали.

— Ты упоминал про собственное уродство. Можешь рассказать подробнее? Кто тебя покалечил, зачем? Если мне удалось из всей мешанины информации вычленить верные факты, целенаправленно истязали здесь только магов — так зачем им ты? Или ты тоже из нашей братии, только по какой-то причине не смог восстановиться?

Похоже, когда Ирма была в настроении и ей это было выгодно, она становилась вполне коммуникабельной, без язвительности. А может, она была не прочь познакомиться с Коммутатором поближе (хоть в чём-то они с Рейн имели единодушие) и для этой цели использовала затянувшееся блуждание по мрачным коридорам. Как бы то ни было, на какое-то время наступила передышка, страсти улеглись и конфликт в их малой компании поутих. Потухнет ли он окончательно или разгорится с большей силой... Как знать.

Спутники уже могли догадаться, что в одном теле ментала соседствовало несколько личностей, но они не знали наверняка, сколько их и в каких отношениях те состоят, какие события заставляют ту или иную ипостась актуализироваться, отталкивая другую в тень. Возможно, хладнокровная, расчётливая Ирма брала бразды правления в наиболее напряжённые моменты, когда слабой физической оболочке угрожало что-то или кто-то. Что ж, если это так, то по доброй воле Ирма уже не отступит — комплекс буквально пропитался опасностью, даже жилой блок, волна депрессивности от которого «сбивала с ног» ещё в коридорах на подходе.

— Ар-р-м-м-м!.. — неопределённо простонала женщина, зажимая уши плотнее.

Вопли из выкрученного донельзя динамика вынудили болезненно скорчиться, а Ирма очень не любила, когда её принуждают. Если и был кто-то кого она ненавидела больше, так это психи. Просто комбо, вот уж свезло так свезло...

Впрочем, акустическая атака не вывела из строя холодного рацио — мозг продолжал анализировать и за краткие секунды успел выхватить из психического фона пару существеных фактов.

— Он боится мужиков!! — Ирма призвала на помощь весь объём лёгких, чтобы попытаться перекричать пилота меха.

Везунчик найдётся, как применить эти сведения. Впрочем, не лишним будет подстраховать спутника, решила женщина, открыв огонь по той же ноге бронемашины.

— Как мило с твоей стороны, — губы Ирмы скривились в ехидной усмешке. — А теперь будешь идти в авангарде, раз гарантий никаких. За спинами присмотрю я. Что скажешь, Мо?

Лёгкий наклон головы, взгляд всё ещё скептически сощуренных глаз в сторону спутницы.

— Можно просто разойтись. Впрочем, пока что он был полезен. Возможно, так будет и впредь. Если же нет... Убить — слишком просто. В нашем случае ещё и предсказуемо скучно, — добавила женщина с сожалением.

Глаза вновь перескакивают на Везунчика, про которого без зазрения совести она только что рассуждала вслух, будто его здесь не было.

— Опытным путём мы только что выяснили, что Виконт не солгал: мы бессмертны. Советую держать этот факт в голове. Как и тот, что я с удовольствием спалю каждый нейрон твоего серого вещества, если дашь мне повод. А потом примусь за белое. Да, кстати, в своём ужасном прошлом я делала такое не раз, если эта информация имеет какое-то значение.

Если не прислушиваться к смыслу фраз, можно было подумать, что Ирма обменивается любезностями на светском рауте или ведёт разговор о погоде — настолько непринуждённо звучал её голос.

— Всякий раз, когда у тебя возникнет спонтанная идея порезвиться с девчонками, освежи в памяти эти два нюанса — и нашу маленькую компанию ждёт мир и гармония до скончания веков, — улыбнулась она в заключение.

— Так его ж Эрик зовут! — просияла Рейн, как всегда невпопад.

Радость от осознания, что она наконец вспомнила имя брата — и вспомнила некоторое время назад, просто разум ещё какие-то минуты работал по инерции, «вхолостую» — на мгновение затмила всё происходящее.

— Помню, конечно, — уверенно кивнула девушка на вопрос Мо. — Теперь вспомнила. Эрик — мой брат, мы с ним самые старшие. А всего нас пять, и мама ещё. Правда потом она умерла от малярии вместе с младшей сестрёнкой... Эрик нашёл врача, который обещал вылечить Мию. Мы отдали ему все свои деньги. Там было совсем немного, но он сказал, что на лекарство хватит. А потом сделал укол. Но лекарство не помогло... Если честно, оно вообще было похоже на прозрачную водичку.

Рейн повела плечами и понурилась. К счастью, расстроиться окончательно она не успела ---- ожившая рация зазвучала какофонией голосов. Рейн слушала внимательно. Нет, она даже не пыталась вникнуть в смысл переговоров, перемежающихся спорами, руганью, а порой отчаянными возгласами. Рейн было интересно иное — цвета. Вот слово берёт Стальной — и перед внутренним взором ментала разворачивается полотно оттенков его души, совсем отличной от Запала, и от Кэтрин. Вслед за говорящими девушка, будто сова, настраивающая слух на определённую частоту, наклоняет голову то влево, то вправо, то замирает, прикрывая глаза, или, напротив, широко раскрыв их, вперяет взгляд в пустое пространство.

Наконец, взглянув на Мо, качает головой.

— Мне не нравится Виконт. Он какой-то... — Рейн зависла, подбирая слово для перевода оттенка на привычный язык прилагательных. Не говорить же, в самом деле, что на Виконте имеются следы глубокой коррозии от кислоты. — Колючий. Некоторые другие тоже колючие. Стальной, например. Но он по-другому. Виконт разъеденный. А Стальной целый. И не ядовитый. Вот.

Рейн обратила долгий, сожалеющий взгляд в то место, где покоились части Танка.

— Зря Танк его послушал, не надо было бочку с водой взрывать. Теперь тем женщинам нечего пить, и они в отчаянии. А знаешь, так странно, Танк вроде живой, но цветов после себя никаких не оставил, когда взорвался... Не бывает же такого. У живых всегда есть хотя бы один, пусть даже самый бледно-серый. А у этого — ничего...

Ментал пожала плечами (раненое всё ещё саднило, хоть благодаря стараниям Мо боль почти утихла) и поднялась на ноги. Со стороны могло показаться, что предостережения относительно Везунчика она пропустила мимо ушей — до сих пор Рейн никак их не прокомментировала. Но не так было устроено её сознание. Память не упускала ничего, тщательно дробя на фрагменты и раскладывая по ячейкам входящую информацию — чтобы в нужный момент собраться из этих блоков в кубик Рубика почти мгновенно.

— А может, нам тогда просто уйти потихоньку? — предположила ментал, и, взяв спутницу за руку, потянула за собой. — Идём. Когда Везунчик соберётся, мы уже будем далеко, и он не сможет напасть. Ну а если вдруг он захочет нас догнать, то с нами же Ирма.

Девушка улыбнулась, мол, ты чего, всё же просто, идеальный план.

---- Хотя жалко, конечно... Так я не узнаю ничего, про что спрашивала.

***

И так от природы большие глаза Рейн стали просто огромными. Нечасто видишь, как человеку разрывают надвое, будто он и не человек вовсе, а так, ветхая тряпичная куколка.

— Сейчас он и нам голову оторвёт! — в ужасе громким шёпотом просвистела девушка. — Бежим!

Она не сделала ни шагу. Только сжавшие ладонь Мо пальцы дёрнулись как-то неестественно, будто от удара, когда в тебя врезается кто-то другой, отталкивая в сторону.

— Это кто тут смеет пугать мою девочку? — спросил чужой вкрадчивый голос, услышав который, понимаешь: за этим мягким звучанием и ласкающим слух тембром скрывается опасная, непредсказуемая сила, и с ней не стоит шутить.

— Ты, что ли? — придирчивый взгляд смерил Везунчика с головы до пят и прошёлся обратно.

В Рейн вдруг разом изменилось всё — поза и жесты, манера поведения, взгляд, даже фигура, казалось, изменила пропорции, противореча всем законам анатомии.

— Против. Видишь ли, ты имел неосторожность разбросать повсюду свои воспоминания... Так что у меня не было иного выбора кроме заглянуть в них. Некоторыми я сочла целесообразным поделиться с Мо. Исключая излишне, скажем так, красочные подробности, — негромкий, мелодичный голос звучал беспристрастно. — Боюсь, теперь мы имеем некоторые вопросы. И возражения против твоего вооружения, пока не получим ответы на них.

— А я теперь знаю, почему он Везунчик! И почему он так буйствовал.

Рейн была довольна словно маленькая девочка, которая только что нашла клад (наконец-то!) в виде кулька с конфетами, запрятанный родителями от неё подальше.

— Хочешь расскажу?

Не дожидаясь, впрочем, ответа, она взахлёб пустилась делиться с Мо увиденным, пока та осматривала рану на плече. Благо, красочных картин там было предостаточно.

— Он женщин на дух не переносит. Прямо о-очень! Он раньше был военным, и его послали в командировку далеко в жаркие края. Его там всё бесило, даже погода. Он ходил по деревням и отнимал у жителей еду — это ему так начальник велел. Ну, не готовую еду, а просто животных убивал, потому что они болели. Не все, но некоторые. А он для надёжности всех сгонял в яму и потом поджигал. Ну вот. А жители его ненавидели за это. Они боялись, что если у них не останется свиней, они умрут от голода. Вообще-то справедливо боялись, от голода правда можно умереть. Когда несколько дней не поешь, всегда сердце стучит часто-часто, и как будто воздуха не хватает, понимаешь, да, примерно? И ещё темнеет в глазах, особенно если резко встать, а потом уже и встать сил нет, и ты целый день можешь лежать неподвижно, потому что так силы экономятся...

Ментал замолчала, под хруст худых пальцев размышляя о чём-то своём.

— А одна девушка взяла да и скинула его в яму, чтоб он больше животных не трогал, и он там горел ужасно долго, — продолжила Рейн, выныривая из воспоминаний обратно в реальность. — Жалко свинок, конечно, они так громко плакали, когда умирали... И он тоже плакал.

Рейн шмыгнула носом, снова провалившись в задумчивость. То ли решая, кого было жаль больше, то ли размышляя о другом, совсем не связанном с эпизодом из прошлого Везунчика.

— А когда он потух и выбрался из ямы, стал мстить. Но почему-то не одной только той девушке, которая его толкнула, а вообще всем, кого в деревне нашёл. А тех девушек, кто ему больше понравился, согнал в амбар и долго над ними издевался, потому что они самые красивые, и никак не давал им умереть. Хм. А зачем уродовать красивое или убивать? Разве не лучше на него любоваться?

Рейн подняла на Мо непонимающий взгляд в надежде, что та послужит арбитром в назревшем когнитивном диссонансе.

— Это хорошо, что я некрасивая. А то вдруг он, — она ткнула пальцем на ползающие неподалёку части тела мага, — сейчас обратно соберётся и опять возьмётся за старое? Может же такое быть, как думаешь?

Пожевав закушенную губу, ментал добавила:
— Мне кажется, ты правильно сделала, что не стала стрелять в убежавших. Пускай живут. Хотя если мы снова с ними встретимся, то Везунчик впадёт в это своё неистовство, и тогда им точно крышка. Они же не маги.

Девушка передёрнула плечами. Бросила пару осторожных взглядов в сторону пока ещё бездыханного тела и... придвинулась ближе.

— А почему ты жару не любишь? И зачем ты всех свинок пожёг? Разве невозможно было никак определить, какие из них болели, а какие были здоровые? Не бывает же такого, чтоб все разом заболели. Вот у меня из всей семьи только двое заболели малярией, а мы с братом и сестрёнками выжили. А нельзя было больных вылечить, вдруг существует какое-то лекарство? Говорят, даже от малярии оно есть. Просто если у тебя нет денег, то врач не станет тебя лечить. Но это с людьми, а вдруг с животными не так? И почему ты не отомстил только той девушке, которая тебя скинула в яму? Ты подумал, что другие тоже хотели тебя убить? А как ты это понял наверняка? Ты тоже умеешь залазить в чужие головы и видеть намерения?! — на этом месте глаза Рейн пытливо округлились. — А зачем ты хотел их убить, но при этом не давал умирать? И почему ты не любишь красивых? Это из-за того, что ты сам страшный?

Сто тысяч «почему.» Не самый лучший сценарий воскрешения из мёртвых. Особенно если задающий их чуть ли не уселся на тебя сверху и даже не думает делать паузы.

— Вообще, конечно, да, люди больше смотрят на внешнее. Но это потому что они не умеют видеть краски души. Но ты-то маг! И это очень странно, что тебе важно, кто как выглядит, у всех ведь примерно всё одинаково снаружи. А вот внутри-и... Никогда ещё краски не повторялись. У меня так. А у тебя?

Наконец благостная тишина. Только потому что ментал сосредоточилась над поиском ключа к загадке.

— А зачем нам наружу? — вопрос прозвучал риторически, но Рейн ожидала ответа, обратившись в том числе и к автору идеи, Виконту. — А тебе самому зачем? Там холодно, у нас нет тёплой одежды...

Да какой уж там тёплой одежды, банально нет даже трусов. В прямом смысле.

Сейчас мысли девушки были созвучны соображениям Везунчика, просто он немного её опередил, высказав сомнение первым. И вообще чехарда какая-то... Виконт утверждает, что они бессмертны — Танк вот считает, что ерунда это всё. Но если прав он и конец один, так какой же смысл выходить искать смерти в ледяной пустыне? Лучше уж в этом бункере, тут хотя бы тепло.

Странно получалось. Рейн, порывшись в себе, не находила ни одной причины для того, чтобы хотеть жить дальше — а меж тем не продолжать жить было как-то... неестественно что ли? Против природы, вот. Это как бунтовать против себя самой: того, что у тебя серые глаза или руки, каждая с пятью пальцами.

И бесплодным быть тоже против природы. Особенно женщине такое обидно — её тело ведь так и создано, чтобы вынашивать и дарить жизнь другому существу. Хотя, кажется, значительную часть жизни Рейн потратила именно на то, чтобы не исполнить природой данного предназначения — эти смутные воспоминания замелькали на задворках памяти — но теперь сделалось отчего-то досадно. Что ни разу не стала матерью, не успела, не запрыгнула в последний вагон. А теперь уже поздно — Бог их всех проклял. И что она, лично Рейн, ему такого сделала?..

Ворвавшихся женщин было жалко. И по этой причине, и потому, что оружие подрагивало в их нетвёрдых руках, и потому, что они были полны решимости — но не той, холодной и взвешенной, а отчаянной, когда ты на грани и загнан в угол.

— А почему вы хотите нас убить? — с детской непосредственностью спросила Рейн вбежавших.

Наверное, со стороны её и впрямь можно было принять за ребёнка-подростка: чистый, ясный взгляд широко распахнутых глаз, смотрящих на мир пытливо и чуть простодушно, угловатая из-за общей худобы фигурка, открытая и лишённая угрозы поза.

— И почему вы нас бои-

Ой-ёй-ёй, ну чего так сразу взрывать-то... Рейн инстинктивно зажмурилась и сжалась, ожидая боли. Привычка?..

— Да, бывает... — отозвалась девушка на критику противоположного пола.

В отличие от Мо, не столь категорично, потому что, несмотря на подавляющее большинство негативных примеров в её жизни, было всё-таки и исключение — брат. И хоть он ничего не говорил, для Рейн это молчание сообщало многое. Она знала, чем и как ему приходилось жертвовать, чтобы поддерживать девчонок.

Раненое плечо неприятно саднило, и только. По правде сказать, Рейн совсем не чувствовала себя умирающей. Ну, разве что немного уставшей. Вот бы сейчас прилечь на минуточку, перевести дух... Девушка прислонилась спиной к коробкам, на мгновение прикрыв глаза. Только вот Мо очень разволновалась, и, глядя на неё, Рейн засомневалась — а вдруг и правда ситуация куда серьёзней? Со стороны бывает видней.

— Ты не переживай так. Я пока не вижу тоннель со светом, — попыталась Рейн приободрить подругу по несчастью. — Виконт сказал, мы вообще не можем умереть. Хотя...

Что-то не видно было ни Везунчика, ни Танка. И хоть первый показал чудеса живучести, в конце концов упал и он, бездыханной, разодранной тряпичной куклой...

— Эх, что же, думаешь, обманул он нас?

Слабая, неуверенная улыбка. Свободной рукой девушка полезла в карман, кивая в унисон инструкциям Мо.

— Видела бы ты, как они нас ненавидят... О-о, это такой концентрат... В глазах рябит, — пробормотала ментал, потирая висок с зажатой в ладони гранатой. Выдернула кольцо, добавив: — Если бы их эмоции были пулями, изрешетили бы нас как сито. А ещё они жутко боятся. Нас.

Замах и бросок в указанный Мо сектор. Откуда-то Рейн знала, что надо непременно так, с задержкой: выдернул, посчитал до трёх, а потом бросай — это чтоб на той стороне не успели обратно откинуть. Откуда-то давно знала, а теперь вот вспомнилось. Интересно, с винтовкой так же будет?

Это была она! Рывок, сдёрнувший её с места, и последующая почти-телепортация к ящикам — это Мо. Нет, пожалуй, она тоже сильная... Не как Танк, конечно, но всё равно. Рейн бы так не смогла.

Выходит, Мо её спасла. Помогла. Слова-то какие всё необычные. В том смысле что непривычные. Прежде, в далёкой прошлой жизни в основном она, Рейн, старалась помогать, но чтобы кто-то относился к ней так же... Нет, не припоминалось. Разве что мама, пока не умерла. А потом брат немного. Уже после того, как смерть забрала младшую из семьи, и они не сговариваясь каждый для себя решили положить конец бесконечным ссорам. Жаль, что короткий то был период.

Ещё раньше, до всех этих событий, Рейн думала, что если ты в чём-то нуждаешься, тебе непременно помогут — врачи там или спасатели, не зря же их профессии так и называются, "помогающие" — стоит только дать этим людям знать и попросить. А потом Рейн подросла и сразу поняла: сказки для маленьких это всё — слишком часто сталкивала её жизнь лицом к лицу с реальностью, где за всё нужно платить, а если ты неспособен купить базовые блага цивилизации, как такой отброс может считаться её частью и именоваться человеком? Вы серьёзно?

Так что Мо необычное существо, можно даже сказать редкое. Взяла и рискнула собой ради того, чтоб её, Рейн, утащить подальше от взрыва. Впрочем, маги, должно быть, по умолчанию не такие как все. А Мо, наверное, очень разноцветная. Даже, пожалуй, с переливами. Наверняка.

Откуда-то с расстояния лились грязные слова в их адрес, но Рейн они не трогали — в самом деле, чего смущаться, ведь пачкают не они. Но что поистине смутило девушку, так это громоздкие механизмы наверху. Рейн не знала принципа их работы, но хватило одного взгляда на металлические корпуса — и вот уже неуютное и непрояснённое ещё чувство настороженности зародилось в душе — и крепло с каждым мгновением, трансформируясь в кричащую уверенность: "С этим надо что-то делать! Воспрепятствуй, быстрее, ты же можешь!". Машины напоминали пасти хищных зверей, ощерившихся, но пока не нападавших. И одна из них готовилась вцепиться в Мо.

— Не трогай её, — пригрозила ментал, слегка нахмурившись, фигуре наверху.

Нацеленное на неё оружие Рейн тоже заметила, и приклеенных к себе взглядов не могла не ощутить. Она вообще видела многое, и для этого не обязательно было использовать глаза. Но страха не было. Вместо него — желание поступить так же, как Мо, потому что это правильно. Правильно ведь?

— Так ты живой!

По лицу Рейн разлилось блаженное облегчение. Девушка простодушно разулыбалась, даже не задумываясь, какой эффект её слова возымеют на здоровяка.

— Правда немножко... переделанный, — добавила она, скользнув взглядом по паху. — Но это ничего. Это даже хорошо! Я пойду с тобой.

Не спросила — сообщила как само собой разумеющееся. Действительно, а с кем ещё отправляться в столь опасное, судя по словам Виконта, путешествие? Очевидно же.

— С тобой нестрашно. А как тебя зовут? Если ты разноцветный*, — Рейн еле удержалась от того, чтобы не подкрепить своё рассуждение доказательством, потыкав мужчину пальцем в бок, — Значит, у тебя должно быть имя. Вообще они даже у роботов бывают, но там всё больше цифры и буквенная белиберда. Ну так что, ты помнишь, как тебя зовут?

— Мо, — склонив голову чуть набок, кивнула девушка, как будто по себя решала, подходит или нет это имя. — Я Рейн, но не знаю почему. Просто так помню.

Она не стала отказываться от предложенной винтовки, хоть и колебалась. В самом деле, где она, а где оружие, и уж тем более стрельба из него. Но раз Мо уверена, что так будет надёжней, так и быть, Рейн попробует выстрелить и даже попасть. Хотя всё-таки у неё лучше получается смотреть. Хорошо бы и другим показать, что она увидела — с объяснениями, чувствовала девушка, будет туго, поскольку она сама не до конца понимала, как работает её сверхспособность — а вот если бы им тоже всё представилось, как на экране... Рейн сильно-сильно этого захотела — и всё. Это единственное, что она могла сделать.

— А ты не злишься, что тот робот подбежал к тебе? — снова переключилась псионик на «переделанного». — Кажется, это я его заставила... Просто на секунду мелькнула мысль, что ты сильнее и точно с ним справишься даже голыми руками, а Мо маленькая и слабая, и из оружия у неё только кулаки были...

Вот зря сказала. Кто только за язык тянул. Если сейчас он разобидится, то весь план совместного путешествия насмарку. Раздосадованная на себя, Рейн надулась и замолчала, уйдя в себя так же резко, как мгновение назад болтала с новыми знакомыми без задней мысли.

Всю дорогу до насосной девушка пребывала в состоянии, среднем между меланхолией и йогинской отрешённостью. Идея подрыва совсем ей не нравилась. Ну в самом деле, как можно сознательно идти на уничтожение того, от чего зависит твоё существование? Как никто другой Рейн видела тело изнутри, все его процессы, видела, как энергия разливается в нём подобно другой жизненно необходимой субстанции — и вот так запросто лишить её себя и остальных? А кто его знает, может, этот Виконт сильно не в себе? Может, он псих какой-то и только по голосу звучит вменяемым? А что, некоторые сумасшедшие очень даже правдоподобно могут притворяться адекватными.

И вообще зачем им наружу? У Виконта-то, понятно, свой резон. Ну а у них? Он ведь недавно что сказал? Что весь этот апокалипсис случился из-за некоего Бога, который ни с того ни с сего ополчился на человечество. И этот Бог по-особенному неравнодушен к магам, то есть к их четвёрке. И выходишь ты такой из бункера (с чистой питьевой водой, между прочим), а там... А неизвестно, что там. Во-первых. А во-вторых, совершенно точно там тебя уже ждёт очень неравнодушный Бог, укокошивший на планете всех, кто не успел спрятаться и кто не бессмертный. Свидание мечты просто. Хотя, по правде сказать, свиданий как в сказке у Рейн и не было никогда...

А дальше — удар током прямо в мозг. От стремительного осознания логической цепочки «апокалипсис — тотальная смерть». Все погибли. Давно. Все. И брат тоже. И сестрёнки. А ты нет. Потому что ты чёртова мутантка, и попросту не можешь. Теперь ты одна.

Больше Рейн не произнесла ни слова. Лишь мелко дрожала осиновым листом на ветру.

— Маги... — задумчивым эхом повторила Рейн за собеседником.

В бескорыстность Виконта она, конечно, не поверила, но он хотя бы сразу честно сказал, что их отряд нужен ему для определённой цели — и цель эту обозначил. Не то что некоторые актёры, изображающие из себя альтруистов. Уж скольких она повидала на своём коротком веку... Как там этого докторишку звали? И это имя уплыло из памяти, да что ты будешь делать... Досадно. Рейн уже хотела было проверить на нём свои новообретённые способности, пускай дистанционно — но маги же и не такое проворачивают, так ведь? Если парень на том конце провода прав, и она действительно маг. Сама Рейн никаких кардинальных изменений в себе не замечала. Разве что зачем-то провели обширную эпиляцию по всему телу... Кстати, надо бы одеться.

— Не знаю, что это за аэрозоль такой, но ты его упомянул — и есть сильнее захотелось, — поделилась своими наблюдениями Рейн. — А как понять, что ты маг? — натягивая костюм, более-менее пришедшийся по размеру, продолжила расспрашивать она. — Ну, то есть, допустим, ты это наверняка знаешь про нас, а мы верим тебе на слово. Но как понять, что именно я умею магичить? Хотя бы примерный список «заклинаний».

Внезапная очередь здоровяка в «лежащее, которое пульсировало» поубавило в девушке энтузиазма продолжать расспросы. Она шарахнулась в сторону и замерла, готовая в любое мгновение рвануть с места прочь, спасаясь бегством. Только вот куда бежать в замкнутом помещении? Всё-таки эти роботы ужасно непредсказуемые.

Было холодно и ужасно хотелось есть. Впрочем, ничего нового. Всю жизнь, сколько она себя помнила, эти два ощущения, холод и голод, неотступно следовали по пятам. В их маленьком жилище всегда было зябко — спали вместе, как зверята в норе, потому что так уютней, делить общее тепло на всех. Но порой, когда за окном температура ползла вниз, не спасала даже теснота и скученность. А вечно ноющий желудок... Что тут говорить, маленькие бы не выжили, если бы они с братом не урезали свои порции, чтобы им досталась лишняя ложка.

Потом, когда Рейн начала зарабатывать, стало полегче. Ну как полегче... Примерно раз в два дня хотелось повеситься, особенно почему-то ночью, пока все спали. Но хотя бы базовые физиологические потребности наконец перестали ныть, что их задвигают в дальний угол. А сама Рейн наконец узнала, что такое сытость. Правда организм, привыкший существовать на минимальных настройках, будто отвергал эти излишки — хрупкое тело даже и не думало округляться. Появились даже новомодные штучки типа смарта. Кстати, где браслет?.. Девушка осмотрела собственное тело, затем пробежалась взглядом по остальным выжившим, невольно задержавшись на самом рослом. Поёжилась. И, не поднимаясь с четверенек, не снимая потенциально опасный субъект со зрительной мушки, попятилась на несколько шагов подальше. На всякий случай. Несколькими мгновениями раньше она побывала в сознании такого вот... Такого вот кого? Киборга? Робота в человеческой оболочке? Машины с продвинутым ИИ с закосом под человеческую психику? Рейн не была сильна в кибернетике, но была уверена в одном: ту безликую серую тюрьму, из которой только что насилу вырвалась, нельзя было назвать сознанием. Начинка, внутренности — вот, пожалуй, близкое определение.

Потребовалось некоторое время, чтобы прийти в себя и принять вертикальное положение. Второй мужчина был натуральным. В смысле из плоти и с обычной анатомией. И женщина тоже. На её вопрос Рейн лишь отрицательно помотала головой. По большей части чужие прикосновения были ей неприятны — вот ведь ирония. А может, следствие «профессии». Как побочка от дерьмового препарата.

Всё это время голос из динамика продолжал говорить, и Рейн было любопытно. Хотелось подойти, взять аппарат в руки и засыпать незнакомца множеством вопросов, но покуда она не решалась — надо было определиться, что делать со здоровяком. Для начала хотя бы понять, он из тех же молчаливых убийц или какой-то отдельный. Лезть ещё раз в «полумёртвую голову», как Рейн для себя окрестила мозг, отличный от человеческого, совсем не хотелось, так что девушка ограничилась внешним наблюдением.

Да нет, вроде не буйный. Не рвётся довершить начатое собратьями — значит, сам по себе. Да и знакомство заводить не стремится. По всей видимости, к окружающим — к ней и двум другим людям то есть — он равнодушен, что в случае с машиной, наверное, хорошо. Рейн только что видела, чем заканчивается пристрастное отношение робота. Нет уж, спасибо. Хотя кто его знает, в какую секунду его заглючит, и он передумает...

Приблизившись по широкой дуге к источнику звука, девушка с расстояния подала голос:
— Мы тут... разные. А ты кто? И где ты? Здесь повсюду убитые... — Рейн замолчала в попытке пересчитать тела на полу, но, быстро бросив это занятие, продолжила: — А почему эти роботы хотели нас расстрелять, ты знаешь?

Настала очередь Амелии молчать. Она, казалось, колебалась и потому медлила с ответом — но по какой причине? Не доверяла? Не хотела обременять проблемами, которые затрагивали лично её? Сомневалась, что он поймёт и не осудит?

— Вы правы, — сказала она наконец, — я всё ещё ваша жена. Перед вашим отъездом я обещала, что найду способ уничтожить запись в церковной книге о заключении нами брака. И я бы сдержала слово, дабы не дискредитировать вас как двоежёнца в глазах британского общества, задумай вы по возвращении на родину обзавестись супругой по статусу.

Вид у Амелии был виноватый. Или показалось?

— Я задержалась с исполнением данного слова, потому что неотлучно находилась здесь. На случай если вдруг наступит ухудшение и придётся бежать за доктором...

Женщина развела руками, подавив нервный смешок.

— Я не очень-то рассчитывала на помощь, но он не отказался прийти. Даже не знаю почему. Скорее всего, из за вас — вряд ли из уважения ко мне. Хотя... ни я, ни Сэм не причинили вреда никому из его родственников.

Горькая, кривая усмешка пробежала по губам женщины. Остальное она говорила, отвернувшись к окну. Не хотела встретиться с осуждающим взглядом.

— Вы правы и в том, что местные жители не станут мириться с моим существованием, если я продолжу жить здесь. И я не останусь. Но прежде, чем я уеду, я хочу отомстить. Я желаю мести каждому, кто причастен к смерти моего мужа. Кто осквернил его память дурным словом. Кто поглумился над нашим жилищем и его вещами. Не будет мне покоя, пока все они не познают, что такое истинное, невыносимое страдание.

Она резко повернулась, глаза её горели.

— Вот какую женщину вы взяли в жёны, сказав перед Господом и людьми "Да", — завершила она с вызовом.

После визита доктора потянулись долгие дни ожидания, без прогнозов, без обещаний, без хоть какой-то мало-мальской ясности. Дни и ночи, полные надежд и мыслей. Женщины дежурили у постели больного посменно, и за это время Амелия успела передумать многое — особенно когда её очередь выпадала на ночь: как поступить, когда Грей очнётся, и что делать, если нет; что и как говорить, если всё-таки да; что предпринять уже сейчас для собственной и окружающих безопасности, а какие шаги оставить на потом, в ближайшем будущем, как вообще жить без пени за душой в полуразграбленном поместье или, может, лучше бежать в другой город, штат, страну... Иногда, погружённая в тревожные размышления и вымотанная монотонной работой сиделки, Амелия засыпала прямо в кресле. Такое случалось в основном на рассвете или незадолго до него — в эти часы, как известно, человеческий дух и тело особенно уязвимы.

Но все слова, которые она заготовила, смешались и забылись, стоило Марте вбежать в комнату с радостной новостью. Очнулся наконец и спрашивает её. Зачем зовёт, почему? Их расставание нельзя было назвать благодушным — и даже нейтральным. И всё же он хочет её видеть, предпочитая куда более лёгкой компании разговорчивой Марты. Первая, о ком он спросил, едва открыв глаза, была она, леди Амелия.

— Слава Всевышнему, он сохранил Вам жизнь... Доктор не давал никаких прогнозов, но мы делали всё, что он предписал.

Амелия старательно обошла стороной тему «того вечера», концентрируясь на настоящем и как бы прячась за ним. Но на вопрос, так долго её терзавший, всё же решилась:
— Но почему? Почему вы вернулись и зачем было так рисковать? Собой и своим титулом и будущей жизнью в Англии в статусе законного наследника...

Упоминание о скором отъезде, да ещё в виде столь твёрдого обещания, огорчило Амелию — к её полной неожиданности. Руки её дрогнули и, не найдя иного препятствия, затеребили подол платья.

— Не нужно... То есть я хотела сказать, вам не обязательно торопиться с отъездом. Конечно, если вы располагаете временем и можете себе позволить немного задержаться, — быстро добавила она, смутившись и чуть покраснев. — Мне необходимо... Я хотела бы... Мне нужно пожить в этом городе какое-то время, прежде чем уехать. Но я боюсь оставаться одна теперь, после того нападения. Пока вы были без сознания, я не выпускала из рук вашего пистолета, вздрагивая от каждого шороха, и всё страшилась, когда же они придут снова! К счастью, никто больше не явился, но вдруг они вновь попытаются... А вы так храбро защитили нас с Мартой, один против стольких... Не знаю, могу ли я снова просить вас о такой щедрости.

Вышло сбивчиво и, пожалуй, чересчур порывисто, из-за чего Амелия смутилась ещё больше и замолчала.

— А одно другому не мешает, — ответила Лиля через плечо.

Посудомоечной у мамы не было, и девушка задержалась, чтобы помочь с посудой — не одной же маме намывать целую гору за гостями, надо и хорошей дочерью побыть.

— Ну а вообще какие женихи, мам! Кирюша же ничего такого, без намёка. Он просто помог, потому что добрый. Может себе позволить приютить — вот и приютил. Пусть папе стыдно будет, что чужие почти люди и то благороднее его поступают!

Бунтарка фыркнула и в сердцах водрузила очередную тарелку на сушилку, отчего та жалобно звякнула.

— А так вообще даже грустно, что Кирюша ничего, — вздохнув, продолжала Лиля. — Совсем ни гу-гу. Может, я страшная, конечно, и ему просто меня жалко и всё... Подурнеешь тут от всех этих переживаний. Мам, ну чё вот он!

«Он», судя по эмоциональному контексту, скорее, относилось уже к отцу, который от стольких поминаний за этот вечер наверняка обыкался.

— Ты вон какая, а эта курица щипаная чего? Ар-р.

На этот раз досталось чашке.

— Так-то Кирюша хороший. И с опытом, и с пониманием каким-то жизненным. Ну вот как это всё приходит с возрастом, да? Не знаю, мне Светка говорила, что оно само появляется после двадцати пяти где-то. А как вот лучше, мамуль? Если есть один, который хороший, но молчащий, а другой есть тоже хороший и всё говорящий, но молодой очень?

Лиля пребывала в своём репертуаре, и занесло её уже в далёкие степи. Ну а что. Если уж исповедоваться, так по полной. Чтоб два раза не ходить.

— Мне Пашка на днях в любви признался. Встречаться предлагает прям уже по-серьёзному. Но я же старьё-моё по сравнению с ним! Я ему говорю: «Ты чего, совсем, зачем тебе рухлядь?», а он своё одно упёрся. Может, это у него так, временное помутнение, а потом пройдёт? Светка вот наоборот считает, что я дура, если на Кирюшу засматриваюсь, потому что он старый. А мне хоть засматривайся, хоть нет — толку-то, если ему ничего не надо... А с Пашкой даже и не знаю... Ты бы как поступила?

В иное время проблема Лили решилась бы стремительно быстро и очень просто — серией визитов к косметологу. И если уж после такой тяжёлой артиллерии Кирюшу бы не проняло — ну тогда точно безнадёга. А так, без отцовского финансирования, сиди теперь и мучайся теориями. Одна надежда на мудрый мамин совет.

От иностранных слов, выдаваемых со скоростью автоматной очереди (Господи, куда все испаноязычные так спешат?!), Сехмет замерла, хлопнула глазами, пытаясь вычленить из этого потока хоть что-то знакомое, хлопнула ещё, когда поняла, что знакомого не очень-то много. Так, не паниковать раньше времени. Есть универсальный язык жестов и эмоций на худой конец. Плюс, если постараться, можно достроить смысл по контексту.

Парень упоминал сиесту и что-то про жару. Ну ясно дело, кто ещё будет шататься по такому пеклу, кроме приезжих — местные все давно забились в тень и потягивают что-нибудь прохладительное, а то и вовсе дремлют.

— Soy turista. De Rusia, — объяснила Сехмет как могла.

И ещё, кажется, он спрашивал про имя. Пока «разведчица» соображала, что можно выдать, пропустила момент — и вот на ноге уже выстроилась аж целая шеренга из пластырей. «Не бюджетные», — подметила про себя женщина. Похоже, по меркам Паламунгу этот Мигель богач, если вот так запросто может себе позволить поделиться медикаментами с незнакомой на улице.

— María, — улыбнулась сербка и кивнула на ногу. — Muchas gracias.

Пусть будет Маша. Маша из России, почему нет. В России одни Иваны да Марьи, если верить стереотипам.

Меж тем за спиной у сердобольного Мигеля нарисовалась фигура Рино. Оставалось надеяться, что он сообразит притормозить и пока что себя не обнаруживать.

— Не стоит открывать им наше родство, — негромко поделилась с остальными Эйва своими соображениями.

Поначалу она не предпринимала ничего, стоя поодаль и наблюдая за перебранкой. Чутко прислушивалась к тональностям голосов и, едва наклоняя голову то влево, то вправо, как будто принюхивалась к эмоциям спорящих. А потом, выделив пару самых ярых, слегка подула в их сторону, словно вдыхала вторую жизнь в едва тлеющие угли.

— Да уж, квизиторы опасный народец, — подала голос Чума, не обращаясь ни к кому особенному. — Эти стервятники будут рыскать по всей деревне и не успокоятся, пока не напьются крови честных людей. Это все знают.

Не так сложно следить за толпой, настроение которой способно меняться мгновенно, словно лесной пожар, вспыхнувший от крохотной искры — достаточно лишь ухватить нужный момент и вовремя раздуть это пламя.

В малых поселениях все знают друг друга и, как правило, сплочены — к чужакам же, напротив, относятся настороженно. Так пусть спор станет ожесточённее. Так им, пришельцам, достанется меньше внимания, столь ненужного сейчас, а может, и губительного.

— А что этим квизиторам от вас надо? — выделив из собравшихся селянина «поперспективней» (то есть без следов ярко выраженного критического мышления на лице, но при этом словооохотливого), осторожно поинтересовалась Эйва.

Сработало! Магия, передавшаяся по наследству от бабушки и многие годы дремавшая, непотревоженная, теперь воспряла ото сна. Пламя, угодив в цель, жадно вгрызлось в плоть, и ободрённая успехом Ариадна не собиралась упускать возможность нанести врагу ещё один удар. За Германа. За Павла, которого на глазах осушали похлеще заправского упыря. За доктора Гааза и Дениса. За себя.

— Хватит жрать, в дверь не пролезешь! — и меченая запустила в Глайстиг очередной магический сгусток.

— А ты втайне за моей спиной якшаешься с феей и водишь свою детку к ней на чай, я посмотрю, — раздражённо бросила Ада в ответ Маркину.

Вот тебе и бабушкин добрый приятель. Кругом подстава, никому нельзя верить.

— Стерегите, Глайстиг не отдавайте ни за что, — это уже сёстрам.

Впрочем, для них указания были излишни — настолько слаженно работала эта группа, понимая друг друга и свою госпожу с полуслова. Та самая женская интуиция? Стоило только Аде приземлиться, как монахини закрыли всю троицу, образуя вокруг живой щит.

— Я горжусь вами, — прозвучало совершенно искреннее признание.

Ада не знала, зачем сказала это именно сейчас. Может, потому что чувствовала, что другого шанса может не представиться. Может, ещё отчего-то. Но она поступила согласно внезапному внутреннему желанию. Вот так просто.

А потом случилось это... От чего и дальнейшая перепалка с Маркиным, и собственная рана, и опасение за доктора — всё выпорхнуло из головы всполохом искр жгучей боли.

— Гера!!! — страшным голосом закричала меченая.

Будто сами собой раскалились ладони, и залп огня ударил вверх, прямо в мерзавку с косой.

Уайтоула как профессионала Меган никогда особенно не жаловала, но как бы сейчас она была рада повидать даже его... Нет, не то что она хотела, чтобы он оказался на месте Кристал. Не совсем. Просто как бы это сказать... Клайд был каким-никаким, а коллегой. Он бы без труда понял её — и терминологию (не самую, надо сказать, сложную в их профессии), и бродившие в голове исследовательские идеи. А Кристал... Она просто ребёнок, для которого этот импровизированный монолог — цепочка предложений с набором белиберды какой-то вместо понятных слов.

Меган вздохнула и выдала мрачную шутку:

— Похоже, это какие-то свеженькие мертвецы. Выглядят вполне упитанно — никаких истлевших скелетов, как в кабинете биологии. Вы своего как звали, кстати?

Праздный вопрос, дабы разрядить обстановку. У каждого школьника, даже самого дисциплинированного, наверняка наберётся парочка случаев о том, как он креативил с бедным манекеном для уроков анатомии. И уж совершенно точно у этого манекена было имя и связанная с ним история наречения.

— Мы своего Фредди звали. У него пальцы очень длинные были, после того, как кто-то его «модифицировал» — так и прозвали Фредди, на Крюгера стал смахивать.

В амурных делах Йована, мягко говоря, не блистала и не могла похвастаться богатым опытом, но по мере своих креативных сил старалась изображать пару правдоподобно. Получалось ли? Сложно судить не со стороны. Но одно она знала точно: если бы не недавнее недоразумение, выходило бы лучше. Ну не умела Йована вести себя так, будто ничего не произошло — всему виной хорошая память.

Без зазрения совести вручив пакет с покупками Рино (раз уж он «бойфренд», ему и носильщиком быть) и взяв того под руку, сербка отправилась прогулочным шагом дальше по улочкам разной степени чистоты и уютности, сетуя то на здешнюю жару и слишком яркое солнце, от которого не спасают даже тёмные очки («А ты же знаешь, какие у меня чувствительные глаза!»), то на усталость. А достигнув нужного объекта и быстро смекнув, что не так уж он прост для наружного наблюдения, и вовсе «раскапризничалась».

— Да что же тут даже лавочек нет ни одной! А ещё туристический район называется. Никаких удобств для отдыхающих. Я ногу натёрла... — с этими словами женщина уселась прямо на обочину и, скинув с ноги босоножку, выставила пострадавшую конечность спутнику на обозрение. — Никуда дальше не пойду без пластыря. Не хватало мне ещё кровавой мозоли на такой жаре!

В общем, Рино предлагалось отправиться на поиски ближайшей аптеки (с попутным осмотром дома с другой стороны), дабы сбросить подозрение у возможных соглядатаев.

— Не стоит, — качнула головой Эйва, и голос её был твёрд.

Как бы ни были крепки кровные узы, но собственную кровь — средоточие энергии, силы, самой жизни — она не желала делить ни с кем. Тем более сейчас, когда она медленно покидала тело, сочась из раны капля за каплей, словно песчинки в часах.

Проведя ладонью по щеке и растерев на пальцах липко-алое, Чума поморщилась и брезгливо стряхнула следы собственного позора наземь. Она просчиталась и пропустила удар, слишком увлеклась — и вот цена ошибки. Да, пока что не столь высокая, сегодня она не умрёт. Но этого урока Эйва не забудет. Любая ошибка ценна, если не стоит тебе жизни.

Тем временем сестра уже раздумывала над тем, как бы поскорей выбраться из ловушки.

— М-м... — Эйва окинула побрякушку и исходящий от неё магический барьер меланхоличным взглядом. — Обычно амулеты имеют некий «порог», запас прочности. Если он превышен, они теряют заряд. Направленная энергетическая атака могла бы помочь. Какую-то часть при выбросе он поглотит, но вряд ли справится с волей нескольких, объединённой воедино.

По правде сказать, Йована не поняла ничего. Лобо Санторо, Сантуш какой-то... По реакции остальных женщина догадалась, что информация общеизвестная, раз они друг друга понимают. Видимо, эта группа уже работала тем же или почти тем же составом на предыдущем задании, и весь этот вываленный на брифинге ворох информации был связан с ним. А вскоре парень на костылях, которого величали, кажется, Рысью, подтвердил догадку сербки. По-хорошему, здесь бы запросить досье на всех упомянутых лиц да засесть за изучение, но так ей и дадут доступ к документам, ага. У командира прям на лице написано, как он рад поделиться со страждущим ближним своим.

На выпад в начале брифинга Йована не отреагировала. Типичный американец типично опасается за свою драгоценную пятую точку за неимением других жизненных ценностей. Не удивил.

Можно было возразить, но зачем? Йована знала, что произойдёт, если она попадёт в плен. Её, конечно, начнут допрашивать. Она, конечно, не расколется. Потому что всё самое ужасное уже с ней случилось, и не было такой боли, которая пересилила бы боль матери от смерти ребёнка. А потом, конечно, её бы убили, потому как хреновый из неё источник информации, нечего и время терять.

Йована возразила лишь один раз:

— Лучше уж Сехмет.

Стана, что за имя такое идиотское, почти Сатана. Так-то, конечно, ерунда, всё равно же имя-фальшивка. Но блядь, как же бесит.

Мама

Мама, конечно, тут же встрепенулась.

— Одноклассник? Это Зубанов что ли? Фу-у, мам, как ты могла на него подумать! Я к такому придурку и близко не подойду, не то что жить у него!

Ну и фантазия у неё. Кирюха Зубанов ещё тот засранец, терроризировал девчонок класса до восьмого, пока у него пубертат не грянул. Запоздалый. Да только всё, поздняк, уже всю прекрасную половину класса против себя настроил — и тут уж пришла их пора отомстить за все годы пакостей.

— Нет, это совсем другой Кирюша, он школу закончил... — Лиля оборвала фразу, пытаясь наспех подсчитать, в каком же году это было. — Ну, в общем, в допотопное время. Светка вообще считает, что он суперстарый, но я думаю, это всё фигня. Главное же, что человек хороший, правильно?

И тут Лилю посетила гениальная мысль. Конфеткино мнение, безусловно, очень ценно. Но мамино — вдвойне. Она уже сто лет работает, причём всё с людьми, и всяких повидала — сто процентов увидит, что Кирюша из себя представляет. Увидит и сама убедится, что дочка права и ничего не придумала. И, как водится, стоило идее только мелькнуть в Лилиной голове, как она тут же выдала её на-гора.

— А давай я его к тебе в гости приведу, и ты сама посмотришь? Правда он работает в хвост и в гриву, постоянно на дежурствах. У них в этом РОВД сплошной бардак! Работать вообще некому — всё на Кирюшу повесили, а он ответственный и без конца в патрулях пропадает, так что я в квартире часто одна... Но это ничего! — не успев загрустить, повеселела девушка. — Вот выдастся у него выходной — и мы сразу придём! Может, пирог твой фирменный испечь? — подала она ещё одну мысль и тут же сама её одобрила. — А давай я приеду накануне, и вместе испечём!

Кирилл

— Да подумаешь тяжёлая — я же теперь есть! — предложила Лиля выход. — Ты скажи как, а я подержу, пока ты там петлю меняешь. Ну или можно Нияза ещё позвать, м?

От предстоящего мини-ремонта коллективными силами энтузиазма у девушки только прибавилось. Лиля вообще любила преобразования. Дома, в своей комнате, она делала перестановку раза три. Так, иногда находило настроение, что вот этот стол начинал вдруг мешаться и жутко бесить, а вон в том углу он будет смотреться очень даже ничего. И начиналось... Подростковый возраст он такой, с завихрениями не только в мыслях.

— Кирюш, а ты как быстро дверь навесишь? Просто если я без глины хоть неделю буду, ты же сам первый скажешь, что я страшная, — пригорюнилась девушка. — Ну или не скажешь, но подумаешь, а это одно и то же, всё равно что вслух! У тебя же будет выходной скоро? Вот давай на него... А, нет! — спохватилась она и объявила радостную новость: — В этот выходной нас мама к себе зовёт. На чай с пирогом. Специально для тебя испечём. Круто, да?

Адреналиновая горячка начала понемногу отпускать, пока ноги на автомате несли вперёд. Страх загоняемой дичи уже не держал за горло, шаг за шагом отходил на второй план, уступая место надежде, а затем и уверенности, что от погони удалось оторваться. Хотя бы на время. Навалились усталость и какая-то медитативная отрешённость, будто кто-то упитанный уселся на плечи. Мэг знала это состояние — оно всегда наступало после эпизода наивысшей концентрации сил, когда в очень сжатые сроки от организма требуется выдать максимум своих возможностей, функционировать на пределе. А после — резкое торможение всех процессов. Обычный компенсаторный механизм ЦНС, чтобы «котелок» не закипел.

Кристал, кажется, тоже не обошла стороной эта закономерность. Ну ещё бы, она же всё-таки человеческий ребёнок. Немного странный и вынужденный рано повзрослеть, а всё-таки живое существо, существующее по тем же законам психофизиологии.

— Конечно, можно, — улыбнулась женщина. — Меня ещё никто так не называл.

И, помолчав, добавила:
— Спасибо тебе. Не окрикни ты меня тогда — и я бы навсегда осталась там... С ними. Даже не знаю, что на меня нашло. Ведь я чётко осознавала, что они опасность, и всё же замешкалась. Очень странное воздействие... Похоже на какой-то гипноз. Хотя, признаться, я никогда не испытывала на себе его эффекты. Ну, того классического, который практикуют в научной школе психоанализа.

Могло показаться, что сейчас Меган нехарактерно для себя самой много говорила. А что ещё делать, хлюпая по канализации в неизвестном направлении? Это во-первых. А во-вторых, взбудораженный загадками мозг требовал хоть каких-то похожих на истину ответов. За последние дни законы естественнонаучной парадигмы были нарушены на глазах у Мэг столько раз, что привычная картина мира трещала по швам. А иной не было. Не за что зацепиться, не на что положиться...

— Они наверняка были людьми раньше, до всего этого, — рассуждала вслух врач. — Но обратились в этих странных существ после той... атмосферной аномалии. Однако мы же с тобой остались прежними, не сделались лунатиками. По сути мы иммунны к этому «космическому мегаоблучателю», — свободной рукой она сделала жест, изображающий кавычки. — От чего же это зависит? Что в нас есть такого, чего нет в них?

«Ну, за исключением того, что у тебя был очень странный отец с редким генетическим заболеванием. И ты, возможно, являешься "здоровым носителем"».

Вспомнилось колючее чувство иррационального дискомфорта при входе в церковь. Возможно, девочка обладает зачаточными навыками телепатии (что тоже может коррелировать с мутацией в генах)? В таком случае вырисовывалась определённая закономерность.

— Кристал, а ты ведь целенаправленно умеешь, как бы это сказать, отпугивать силой мысли? Когда я только заходила в церковь, ища убежища, почувствовала себя неуютно. Как будто кто-то на расстоянии пытался меня прогнать.

Кругом хаос. Стихия, казалось бы, уже успевшая стать родной. Да только вот сейчас она совсем не даёт комфорта и ощущения «своей тарелки».

Чуть поодаль доктор — улыбчивый и безобидный доктор, каким она привыкла его видеть — делает самоубийственный рывок к девчонке.

Снизу Маркин, так и не сделавший ни единого выстрела во врага, кричит что-то об этой же девчонке и договоре. Но почему-то ничего не отзывается в воспоминаниях, хотя на память, тем более о недавних событиях, Ада никогда не жаловалась. Странно. Так они знакомы? И почему это вскрывается только сейчас? Сколько же у тебя ещё припасено скелетов в шкафу, а, дядя Саша?

— Так угомони своего ребёнка! — огрызается в ответ девушка.

Вверху брат сошёлся в схватке с самой хозяйкой домена и, кажется, успел её разозлить. Ну ещё бы, Змеёныш да не разозлит.

— Гера! — вырывается у меченой.

Конечно, она волнуется за него. Даже тогда, когда его клинок в точном, выверенном выпаде достигает цели. И будет волноваться всегда, покуда бьётся собственное сердце. Но удары его всё слабее, и холод пробирает пальцы. Надо спешить. Так мало времени...

— Хватайтесь! — подлетев к кабинке, кричит Ада Петру.

Откуда они знают?! Её имя, родителей и друзей, почему эти осколки её прошлой жизни — такие индивидуализированные, такие идеально подобранные будто специально для неё — отражаются в чужих глазах? Нет-нет-нет, не смотреть, это точно какой-то гипноз! Мэг чувствовала, как что-то липкое и вязкое — не физически, а фигурально — затягивает сознание в болото, но ничего не могла сделать, было очень трудно сопротивляться. Словно тебе уже ввели дозу наркоза, а ты всё барахтаешься в яви, хоть и знаешь итог.

Но зачем она им? Почему они хотят заманить её в свои ряды? Кто вообще эти люди? И люди ли? Почему такой неестественный контраст? Психически — заторможенность, будто массовое впадение в кататонию (или это только насылаемый на других морок?), в то время как телесным реакциям позавидовал бы любой спортсмен, занимающийся скоростным видом спорта: ловкость, сноровка и... быстрота. Твари стремительно передвигались и приближались!

Окрик Кристал буквально вытолкнул её на свежий воздух. Вздрогнув как от струи ледяного душа, нейрохирург вскрикнула и метнулась в кладовую вслед за девочкой. Исследователь-аналитик, оставленный позади, требовал ответов, но искать их на собственном опыте не хотелось — сейчас самое главное не пустить «зомби» следом, забаррикадироваться. Если бы ещё на чёртовой двери был замок!

— Надо завалить дверь! Мешки!

Всё же удачно началась командировка. Своя, пусть и непросторная, комната — зато с отдельной душевой — не то, что прилагается к каждому контракту. Теперь её маленький уединённый уголок блистал чистотой, и Йована довольно потирала руки. Окно без пыльных разводов, так что кажется, будто вообще нет стекла и за рамой, сто́ит только руку протянуть, простирает ветви тропический лес. По полу можно смело ходить босиком без боязни, забравшись с ногами на кровать, измарать покрывало. Тумбочка и шкаф сверкают как новые, будто их только-только навощили полировкой для деревянной мебели. А хромированные кран и лейка теперь запросто могут выступать в роли зеркала. Ну, совсем другое дело же!

От ауры чистоты и настроение у Йованы поднялось, и утреннее недоразумение уже почти выветрилось из памяти. А там подоспел Мози со своим предложением выехать на природу. Неформальная обстановка — отличный вариант знакомства с остальной командой, и недолго думая сербка согласилась. Заодно подарок Васкеса будет где прогулять. Так что через час женщина уже щеголяла в ярко-жёлтом, под стать солнечному дню, сарафане и широкополой шляпе, наслаждаясь ощущением мокрого песка под босыми ступнями, которые нет-нет да и приласкает морской прибой. А уж когда дело дошло до купания... О, плавать Йована просто обожала.

Но хорошего понемногу. Дела на вилле не поставишь на долгую паузу, да деятельная сербка и не собиралась. Во-первых, ждал своего часа недоразобранный чемодан. Йована планировала взяться за него этим утром после уборки, но внеплановая поломка нарушила все планы. Во-вторых, не давал покоя тот «лаз» в шкафу... Нет, Йована, конечно, не надеялась на кроличью нору, через которую можно попасть в волшебную страну, но вдруг ещё один тайник наподобие схрона в вентиляции? Ах да, надо бы разобрать письма и поискать способ открыть коробочку. Ну и в-третьих, и это самое главное, Йована намеревалась прочно обосноваться на местной кухне, потому что беглый рейд туда явил печальное положение дел. Нет, меню с обилием тропических даров — это, безусловно, плюс. Но чтобы ни в холодильнике, ни в кладовой не нашлось ни одной банки соленых огурцов... Ужас. Кошмар. Катастрофа. Как они тут живут вообще? Это же ни рассольник не сварить, ни винегрет не приготовить, про оливье в русской вариации и говорить ничего, а уж про ценность рассола после хорошего «отдыха» и подавно. Ну и что вот это такое...

В общем, по прибытии Санчесу полетел запрос на бочку для засола. Либо эмалированное ведёрко, непременно с крышкой. Ну или таз, но это только на самый крайний случай! И на ящик мелких ровных огурчиков с пупырышками, конечно. И ещё листьев смородины бы неплохо. И картошечки, которая поразваристей. Потому что какие солёные огурцы без жареной картошки?

«Правду говорят: чужая душа потёмки. И чего он так отреагировал? Как будто его грязным словом обругали или оскорбили. А может, не с той ноги встал с утра? Или это уже не тот Веня, каким ты его знала раньше. Или просто надо принять, что ты к нему относишься не так, как он к тебе. Относилась. Что ж, бывает. Прими и живи дальше».

— Как скажешь, — ответила Йована и юркнула обратно в свою «раковину», из которой больше не показывалась до окончания починки злосчастной кровати. — Вообще я и сама разберусь, мне только домкрат нужен.

Слава Богу, руки у неё растут из нужного места. Да и живя вдвоём со свекровью без мужчины в доме, в хозяйственных вопросах Йована привыкла полагаться только на себя — не было на кого другого надеяться. Вряд ли уж замена ножки сложнее колки дров в плане физических затрат.

— Чистила вентиляцию, встала на тумбочку. Тумбочка не выдержала, кровать тоже, когда я приземлилась на неё, — коротко пояснила женщина, опуская детали и с находкой, и с утренним посещением Панды и ко.

Кстати, вторым оказался командир, тот самый Змей.

«Да уж, Йована, везёт тебе как утопленнику».

На всех парах Ада помчалась к офицеру Хаяси и, отыскав среди сражающихся, буквально вцепилась мёртвой хваткой. Силы уходили и времени оставалось мало — нужно успеть хотя бы что-то.

— Гера, надо вытащить доктора! — привлекла она внимание брата.

Оставив Петра в кабинке в не самой безобидной компании, Ада надеялась лишь выиграть время и отсрочить атаку феи. То что Глайстиг найдёт способ напасть, она не сомневалась. И сейчас нужно было сделать всё возможное для спасения доктора, которого оставили одного против двух непредсказуемых психичек. Плевать на фею-прислужника. Герман пошёл на принцип, сцепившись с ним — тут к гадалке не ходи, достаточно знать характер брата. Но жизнь друга важнее мести.

Бросив взгляд на колесо, девушка похолодела. Денис, ну тебя-то за каким чёртом понесло туда! Теперь эвакуировать придётся уже двоих, и без Германа точно не обойтись. Только бы успеть... Крепче обхватив японца с его ценным грузом, демоница понеслась обратно, но не к кабинкам. На этот раз её целью были опоры аттракциона.

— Ичиро, вас же обучали методам диверсии на войне? Вот пора применить теорию на практике, и побыстрее.

Эйва не видела себя полностью, не могла видеть. В этом мрачном зале, лишённом зеркал, собственный облик ускользал от взора — в то время, как другие, сестра и братья, были как на ладони. Красива ли она? Какой формы её скулы и вырез губ? Какого цвета глаза? А, впрочем, волосы — смоль, вьются крупными чёрными кольцами словно ядовитые змеи — это Эйва могла наблюдать лишь косвенно. Но даже такое наблюдение согрело душу и столь же тёплой улыбкой разлилось по бледному лицу.

Для полноты счастья не хватало лишь не менее тёплой ванны. По правде говоря, именно на неё и рассчитывала тёмная сестра, собираясь последовать за Скарлетт в неуютный, враждебный и заранее ненавидящий их мир. Уж точно не на бой, весьма неуместный и очень несвоевременный, и какой-то вооружённый отряд, и каких-то солдат... Ну, на самый крайний случай — ванну с солдатом. Тет-а-тет, так сказать. Но никак не то, что ожидалось с минуты на минуты. Словом, воодушевление пламенной Войны Чума не разделяла — её стезя иная, не пара открытому поединку.

От подступающего уныния сестру, сам того не ведая, спас Унгер.

— Украла?.. М-м-м, а это мысль, братец, это прекрасная мысль...

Тут глаза Чумы как-то уж совсем нехорошо заблестели — и пойди разбери, что за хитросплетения суждений выстраивались прямо сейчас в этой прехорошенькой (исключительно на основании мнения Унгера, конечно) голове. "Не можешь взять силой — укради. Не можешь победить — найди слабое место, адаптируйся и бей туда. Будь умнее врага — и выживешь". Не эти принципы более всего подходят всем моровым язвам, веками косившим человечество?

В конце концов, для поддержания красоты нужно много энергии.

Когда в паре метров от тебя возникает левый мужик с пушкой наперевес, сначала делай, потом уже думай — не самая лёгкая жизнь и многочисленные командировки научили Йовану этой безыскусной истине. Метнув во вторженца первое попавшееся под руку (бутылку с минералкой, и, на его счастье, уже наполовину пустую), сербка с завидной прытью перемахнула через импровизированную баррикаду-кровать и засела с той стороны.

— Ty eshchyo chto za chyort?! — от неожиданности, конечно, женщина выругалась на привычном ей языке (что, скорее всего, спасло её в дальнейшем от многих, многих неприятностей).

Вообще-то обычно Йована в беседе была куда любезнее, но сейчас ситуация как-то не располагала к изящной словесности. Появление Мози, тоже с оружием, одновременно и слегка успокоило, и зародило вопросы. Что, из джунглей со стороны её спальни уже штурмуют виллу? Вот же не было печали, ровно одна спокойная ночь — и сразу в полымя.

— Ты чего? — отрывистый вопрос Панде, короткий взгляд на незнакомца и уточнение: — Вы чего с пушками?

Контрастность — вот принцип, лежащий в основе тайны их рождения.

Брат молчаливый, собранный, скупой на жесты, и каждый из них словно выверен по линейке — и брат многословный, экспрессивный, можно сказать, расточительный в телодвижениях и звуках, не только связной речи. Первый сторонится — второй стремительно сокращает дистанцию и норовит пустить в ход ногти и зубы. Кажется, он успел на что-то обидеться…

Сестра открытая, прямая, яркая… экзальтированная? Пожалуй, немного. И сестра скрытная, осторожная, предпочитающая оставаться в тени. До поры до времени. Ослепительное солнце — и отражающая его свет луна. Такие разные и непохожие.

Но Эйва не чувствовала раздражения. Сплошные контрасты поодиночке — вместе единое целое. Какой смысл пытаться переделать природу другого, сделать его подобным тебе самому — зачем? Принять и постичь, изучить его сильные стороны и недостатки гораздо разумнее. И мудрее. Не тот могуществен, кто сжимает в руке меч, а тот, кто вооружён знанием и достиг совершенства в познании — Эйва была в этом уверена.

Строен и гармоничен был замысел того, кто призвал их в этот мир, надо отдать ему должное. Только почему так мало силы?.. Женщина молчаливо рассматривала свою ладонь с тонкими, длинными пальцами, и не находила ответа на мучивший вопрос. Несколько раз сжала ладонь в кулак, словно надеялась, что вот она раскроется — и энергия потечёт по телу неиссякаемым потоком. Тщетные чаяния.

Голос Скарлетт вырвал её из рефлексивного потока:
— Эйва. Оставь это кому-то из братьев. Тебе больше пойдет белая. Ты будешь как невеста.
— Самая великая ценность — свобода. А невеста всегда кому-то принадлежит, — возразила «тёмная» сестра.

И, склонив голову набок, посмотрела на Скарлетт с мягкой укоризной, как будто спрашивала: «И такой судьбы ты желаешь мне?».

— Чёрный поглощает все остальные цвета. Он ничто и при этом всё. Он ненасытен, ему всегда мало. Вбирая в себя всё больше и больше, он неустанно копит своё могущество и никогда не остановится, — Эйва взглянула на Унгера. — Тебе понравится, брат. Чёрный резонирует с твоей сущностью. А впрочем, со всеми нами.

Она развернулась к сестре, к которой во время короткой оды-импровизации, приблизилась почти вплотную. Предложение объятий удивило её — в самом деле, кто захочет прикасаться к Чуме? Впрочем, кто сказал, что в этом зале простые смертные.

— Не пренебрегай чёрным. Он защитит и укроет от ненужных глаз, поможет переждать тяжёлые времена, чтобы потом выпустить из своих объятий, когда обретёшь силу и будешь готова, — голос Эйвы, и без того негромкий, сделался вкрадчивым, когда она легонько провела рукой по огненным волосам, поправила разметавшиеся пряди. — Твоя красота притянет магнитом многие восхищённые взгляды, а ещё больше тех, кто пожелает её погубить. Но ты пока слаба. Все мы слабы.

Теперь тёмная сестра зазвучала ледяными нотками неудовольствия, которое не сочла нужным скрывать.

— Потому осторожность — наш верный спутник. По крайней мере, на первое время. Но мы непременно найдём виновных в нашей немощности. И убьём всех.

На этих словах чёрные глаза обратились на Унгера. И дьявольски улыбнулись.

Амелия хотела кричать, но с губ срывалось лишь слабое, сдавленное сипенье — звуки застряли в схваченном спазмом горле. Но даже преуспей она и закричи пронзительно, что есть сил, кого звать? Кто бы поспешил на помощь? Этот город ненавидел её и по случаю смерти «проклятой ведьмы» сжёг бы поместье, а на пепелище закатил бы недельные гулянья.

Грей!.. Что заставило его вернуться? Но как вовремя, ещё миг — и было бы поздно! Будто сама рука Господа вела его. Уже второй раз он вырывает её из лап смерти, спасая от петли. Теперь Амелия не сомневалась, что Грей — посланник Создателя, это знак свыше и судьбы их связаны.

Женщина вырывалась, как пойманное в силки дикое животное. Мучительный страх подгонял её, жёг грудь раскалённым жалом: а что если он не справится, один с шестерыми?! Сейчас они подло окружат его, как стая гиен, зажмут в плотное кольцо и убьют безжалостно прямо у неё на глазах, а она ничего не сможет сделать, ничего — ни помочь, ни предупредить!

— Осторожно, сзади! — хотела крикнуть женщина, но вышло только: — Нет! Нет! Нет!

Его тело падает лицом в пыль, а липкий ужас уже терзает сознание: «Слишком много крови. Это смертельная рана. Он погиб из-за тебя».

— Марта! Марта!

На подкашивающихся ногах, чуть не падая, не помня как, Амелия добегает до мужа, падает рядом с ним на колени, переворачивает лицом к себе.

— Какая ужасная рана!.. Что делать? Скажи мне, что он не умер! Он ведь жив, правда? Господи, не дай ему умереть, сотвори же чудо...

Рыдания душат Амелию. Ручьи слёз бегут по щекам, каплями падают на мертвенно-бледное лицо мужчины. Никогда в жизни ей не было так горько за содеянное. Грей закончил свои дни на чужой земле, так и не исполнив сыновний долг и долг дворянина перед своим родом, отвергнутый женой и погибший, защищая её жизнь, от рук подлых мародёров и душегубов. Что она наделала... Если бы только было можно всё вернуть, обратить время вспять, пусть и огромной ценой — она бы не задумываясь, заплатила. Ну почему она так несчастна, за что ей такое наказание!

— Пульс! Нужно проверить сердцебиение!

Доктор, в бытность свою другом семьи, как-то за ужином пустился в рассуждения о тонкостях профессии, а пытливый ум Амелии запомнил и сейчас услужливо выудил из недр памяти.

Дрожащими руками женщина неумело зашарила по шее раненого в попытке определить сердцебиение. Склонилась ухом к груди. Несколько долгих секунд неизвестности...

— Он дышит! Господи, благодарю тебя!

Вскочив на ноги, Амелия попыталась поднять бессознательного Грея.

— Марта, скорей, помоги мне, нужно отнести в дом. И кровотечение, нужно остановить! Бинты! И вода, кипячёная, да!.. Какой же тяжёлый...

Голова шла кругом. Амелия металась по комнатам как сумасшедшая. Как быть? Звать ли доктора? Да и пойдёт ли он? Конечно, он давал клятву врачевать всех, даже преступников, но пройдёт ли она проверку на искренность? Сообщать ли шерифу и градоначальнику о нападении? Положение крайне щекотливое, если не сказать опасное. О пропаже шестерых нападавших скоро будет известно, и первым делом их смерти предпочтут свалить на уже известную убийцу... С другой стороны, молчание может сыграть злую шутку: не пошли она за медицинской помощью, могут обвинить в покушении на супруга — и не посмотрят, что Марта свидетель. Служанки-де всегда выгораживают своих хозяев, их показаниям нельзя верить. Решено.

— Беги к доктору, — распорядилась Амелия. — Скажи, на мистера Иствуда напали грабители прямо во дворе его дома. Проси срочно быть. Чем угодно заклинай!

Тьма. Непроглядная, вязкая чернота, баюкающая заклинаниями на древнем наречии. Закрыв глаза, женщина чутко прислушивается. Язык ей не знаком, но откуда-то извне приходит знание: он сакрален. Каждое слово, каждый составляющий его звук источают магию такой силы, что невольно мурашки бегут по обнажённой коже. Нет, не от холода — от восхищения близостью к такому... фундаментальному. И она всё слушает и слушает с блуждающей на губах улыбкой и, кажется, подпевает. Ей хочется впитать эту благодать, не расплескав ни капли.

Время отмеряет свой ход, течёт плавно. Сколько проходит в этом странном сне-медитации, часы, дни, годы?.. Она точно не знает, да и к чему чёткая хронология? В первые мгновения после пробуждения сознание ещё хранит застывший образ: последнее, что возникло перед мысленным взором прежде чем нечто выдернуло её в этот мир. Квинтэссенция её сущности, без которой даже имя — пустой звук.

Ей снился белоснежный цветок. Туго скрученные лепестки ещё не распустившегося бутона, на котором сама Смерть уже запечатлела свой губительный поцелуй. Сперва почти незаметное, крошечное чёрное пятнышко скраю одного лепестка. Но вот оно ширится, перекидывается на соседний и ползёт всё дальше, устремляясь к самой сердцевине. Оно уже давно стало видимо невооружённому глазу, но все усилия остановить его тщетны — вскоре весь бутон поражён язвами.

Она — увядание. Она — мор. И имя ей Эйва.

— Эйва...

Женщина повторяет слово, покатав на языке, словно пробуя на вкус, и улыбается. Обводит комнату долгим взглядом внимательно-задумчивых чёрных глаз. Четверо фигур — как четыре столпа, поддерживающих баланс мироздания. Двое сестёр и двое братьев. Гармонично, красиво, правильно.

Взгляд скользит вниз, к распростёршимся на полу телам, — и увиденное нравится Эйве. Они отдали свои жизни, дабы в мир пришли другие, трансформировали смерть в рождение — круг замкнулся. И это тоже правильно.

Плавный шаг вниз. Каменные плиты холодят босые ступни, но Эйва будто не замечает. Мягкой, неспешной поступью прохаживается она меж фигур в балахонах, а потом, склонившись к одной, забирает у неё одеяние. Не потому что страдает от холода и не оттого что собственная нагота рождает в душе стыд. Просто чёрная, тяжёлая ткань так красиво контрастирует с мраморно-бледной кожей... Как та увядающая роза из сна.

— Не представляете, на какие ухищрения идут феи для своей выгоды, — ответила Ада доктору. — Эта с виду девочка может быть в три раза старше нас вместе взятых.

Конечно, первой мыслью, как и у любого здравомыслящего существа было: «Глайстиг уже и детей похищает?!». Но очень быстро сознание всё расставило по местам. Девчонка точно не обычный человеческий ребёнок. Точно не заложница. И явно не на их стороне — об этом красочно свидетельствовал сгусток энергии, который того гляди метнётся в сторону группы Герман-Павел. А юная внешность... Феи способны и не на такие иллюзии.

Разум работал судорожно. С одной стороны, упредить атаку на доктора. И на сражающихся внизу брата с юристом. А ещё колесо это чёртово, как его остановить?! Будь там питание от электричества, с этим всё понятно, но лей-линии эти проклятущие, кто их разберёт... Плюс источник, надо найти источник!

А что если он... одушевлённый?.. Взгляд демоницы снова задержался на фее-«малолетке», а память тут же подсунула прецедент из художественной литературы. Цири из цикла Сапковского про ведьмака.

Резкое па в воздухе, призванное убрать Петра с линии обстрела, — и доктор уже приземляется в кабинку к девочке.

— Посидите пока тут.

Если девчонка так важна для Глайстиг, запускать копьё в Гааза в непосредственной близости от неё Королева Призраков не станет. Наверное.

Сама же Ада камнем устремилась вниз, в гущу боя. Ей был нужен Хаяси.

Бывают кошмары, когда ты спишь. Иногда случаются кошмары наяву. А если уж совсем не повезло, то происходит вот такое.

В холодной испарине и с бешено колотящимся сердцем Меган, разбуженная молотящими в дверь кулаками, вскочила с дивана и слепо бросилась вперёд. Первым её порывом было помочь, вызволить девочку из беды, стремительно наступающей на пятки. Разум лихорадило. Как такое возможно? Мэг не могла дать произошедшему научного — да что там, даже околонаучного или просто рационального — объяснения, но она могла поклясться, что только что ощущала всё, что ощущала Кристал: видела её глазами, слушала, осязала, даже боялась точно так же! Весь спектр восприятия и эмоций. Как будто взяла тело девочки «взаймы» — но как такое возможно?! Это не объяснить разыгравшимся воображением или развитой эмпатией, это вообще не поддаётся объяснению!

Шаря в темноте руками, женщина всё искала проклятый ключ, который никак не желал находиться, пока не кольнуло осознанием: Кристал же заперла её снаружи! А что если те фигуры настигнут девочку, а она, Мэг, ничего не сможет сделать!

— Ключ у тебя! Быстрее! — громким шёпотом напомнила она, и как только беглянка ворвалась внутрь, поспешила закрыть дверь с их стороны.

Обхватила Кристал руками крепко-крепко и, легонько покачивая из стороны в сторону, как баюкают грудничков, принялась увещевать:
— Тише, тише, успокойся, я с тобой, не надо кричать, нужно сидеть как мышки — так мы привлечём меньше внимания, тише... — Мэг погладила девочку по волосам. — Не знаю, как, но я всё видела. Как будто была рядом с тобой. Эти фигуры... Они раньше тут появлялись? Ты знаешь, кто они?

Совсем не так себе представляла Йована утро в тропиках. Лёгкий шелест джунглей за окном. Яркое, пока ещё не раскалившееся, солнце, пробивающееся сквозь буйную растительность. Южные шумные птицы, проснувшиеся с его первыми лучами и уже перекрикивающиеся друг с другом с соседних деревьев (Йована даже пожалела, что не взяла бинокль — было бы забавно следить за жизнью попугаев; будни этих пёстрых пернатых напоминали бразильские страсти в мыльных операх, ещё недавно так популярных среди российских женщин от мала до велика). Сквозь зыбкую дрёму их трели слышатся всё явственней — и ты пробуждаешься мягко и неспешно, словно кто-то приоткрыл дверь и деликатно приглашает шагнуть в новый день.

В общем, навоображала себе Йована минимум Баунти-райское наслаждение. Ага, щас. Нет, от Баунти, конечно, кое-что было: спать теперь, похоже, придётся и правда в гамаке, как в той рекламе. Ещё Брием небось неустойку впаяет за порчу имущества...

— Вот тебе и проживание по вип-тарифу, — буркнула женщина, потирая лодыжку, которой досталось больше всех от коварства тумбочки. — Ну ты и брехло, Васкес.

С протяжным вздохом сербка откинулась на спину и поочерёдно, поднеся к глазам, повертела в руках находки. Нет, ну всё можно понять: детские рисунки, письма, таинственная коробочка — это всё вещи из области «личное». И, наверное, у хозяина был резон прятать их подальше от глаз сослуживцев. Мужчины не любят свидетелей их сентиментальности. Но подборка порнухи... Уж вряд ли этот Хорхито запихал их в вентиляцию от дикой стеснительности — стал бы он тогда обложку своим автографом помечать. Если только в самих журналах что-то не спрятано, хм... Но если предметы представляли для него ценность, почему не забрал? Сплошные вопросы и загадки, решать которые наёмница решила по порядку.

Сперва — обеспечить приток свежего воздуха и выпить аспирина, чтобы облегчить мыслительный процесс. Благо пачка шипучих таблеток и бутылка воды были заблаговременно вытащены из багажа ещё вчера.

Потом, согнувшись в три погибели, пришлось долго подметать собой пол с включённым на телефоне фонариком. Исследование подкроватного пространства, перемежаемое чиханием и чертыханиями, показало, что здесь нужен домкрат, какое-нибудь полено и зубило. И, может быть, долото. А по полу всё-таки плачет большое ведро воды, а то и два. И не только по полу. Осмотрев шкаф, Йована поостереглась перевешивать туда свой скромный гардероб, покуда не пройдётся по полкам тряпкой. А если уж совсем по максимуму, то не помешало бы органзы погонных метров эдак... Женщина обвела взглядом габариты спального места, прикидывая. Шесть. А лучше восемь.

— О, привет.

В верхнем углу шкафа обнаружился восьмилапый сосед по комнате.

— Давай уговор? Я оставляю дверцы открытыми, а ты ловишь москитов, которые сами летят в лапы. Ну, как вариант, можешь ещё там сети расставить, — она ткнула пальцем в потолок.

Осушив залпом бутылку на 0,5, наёмница порылась в чемодане и принялась скидывать сорочку. Не в исподнем же за ведром и домкратом идти. Хотя вон Панда рассекал вчера, как будто на пляж собрался, и ничего. Может, тут на всей вилле такой дресс-код?

Ты смотри-ка, кожей чёрен, а душой русский, и язык знает. Плюс один повод порадоваться.

- Ты знаешь русский! Можно тогда без ебу… без инглиша? – Спросил Мози.
— Нужно, — ответствовала Сехмет, для вящей убедительности воздев указующий перст к небу, и покачнулась.

Ноги натурально ватные, что ты будешь делать...

— Касатик — это ласковое обращение к мужчине. Не очень современное. В основном у классиков 19-го века встречается.

А ещё так любила называть внуков бабушка Димитрия. Но об этом Йована умолчала. Факты личной жизни она ревностно хранила от посторонних ушей подобно скупому рыцарю, чахнущему над своими сокровищами, — мало кому из A.I.M. удавалось сблизиться с сербкой настолько, чтобы стать осведомлённым в подробностях о её семейных событиях.

— Трансатлантические перелёты с тремя пересадками — зло, — согласно кивнула женщина. — Тяпнуть, конечно, надо. Но только одну рюмочку. А то ваш Друз мне уже удружил после самолёта...

И, как будто вдруг что-то вспомнив, спросила вдогонку:
— А что, Андрюша дома?

«Андрюша, неси спирт!» — не дожидаясь ответа, уже хотела было крикнуть наёмница, но вовремя вспомнила, что тут вообще-то приличное интернациональное общество, и надо бы потише.

— Скальп то есть, — сочла нужным пояснить Йована. — У него всегда есть чем отметить.

Ада не удостоила визави ответом. Вместо него меченая сделала указующий жест в её сторону, обращаясь к своим союзникам:

— Господа, фея Глайстиг собственной персоной.

И дала отмашку к началу боя.

Испанский центр культуры, образования и бизнеса в Графском переулке, дом четыре гостеприимно открыл свои двери для всех алчущих знаний. Поначалу Йована нацелилась на лингвистический университет, но быстро отбросила эту идею. Курс, который предлагало учебное заведение, был ему под стать: таким же основательным, закладывающим прочную базу, но и рассчитанным на длительное время. Не то что нужно в случае "У меня всего две недели, набейте в мою голову что-нибудь!". Центр выглядел оптимальным решением. Так что днём Йована обитала в уютных учебных классах, больше похожих на комнатки для посиделок по интересам, а вечерами наслаждалась променадами по многочисленным набережным Северной Венеции. Неспешно собирала чемодан, докупая понемногу и то и сё по мере воспоминания.

Одно нервировало очень — платье. До чего же бесполезная покупка: надеть на один вечер, чтобы потом навсегда про неё забыть за ненужностью. И ладно бы можно было закинуть в дальний угол самой верхней полки шкафа, так придётся с собой переть через всю Атлантику. Ну ты и дура, Йована. Пришла было мысль отослать его домой почтой или даже бросить прямо в гостинице, но в конечном итоге, досадуя на себя, сербка запихнула скомканную тряпку на дно. От глаз подальше. Слишком уж ярко бордовый бархат напоминал о коротких каникулах, впервые за столько лет проведённых для себя. И слишком остро чувствовался их контраст с повседневной жизнью. В общем, вновь наступали прежние серые будни, похожие один на другой, и к женщине возвращалось её обычное хмурое настроение.

Разбавляли его лишь занятия. Испанский понравился сербке с первых часов. Искренний, бесхитростный и какой-то по-доброму непосредственный — душа этого языка походила на детскую. И Йоване нравилось с ней говорить.

Переезд — тот ещё квест. Лиля уже и забыла, сколько хлопот было, когда она въезжала в съёмную квартиру. Тогда сгонять к маме за какой-нибудь в переполохе забытой вещью пришлось не один раз, но большей их частью Лиля всё-таки обросла уже на месте. И теперь весь этот распухший словно на дрожжах скарб надо было переместить к Кирюше. Одной летней обуви насчиталось десять пар. Или двенадцать?.. Блин, опять сбилась, в который уже раз.

В общем, за пять дней еле управились. Хлеще, говорят, только ремонт — это процесс вообще перманентный, очень уж засасывает то болото. Но сама Лиля в жизни ничего не ремонтировала. Один раз только красила у бабушки летом забор, что стоило испорченного платья (любимого, между прочим!). С тех пор девушка решила, что не её это, лучше уж специально обученных людей нанять.

Первый сюрприз поджидал Лилю, стоило ей переступить порог. Во всей этой кутерьме она как-то запамятовала спросить у Салмача, сколько в его распоряжении квадратных метров — а вопрос-то крайне важный. Кирюшина квартира была меньше, и Лиля поначалу испугалась, что, увидя столько баулов, хозяин праведно возмутится и погонит взашей.

Вторая же неожиданность зияла чернотой из-за угла. Дверь в ванную. Её не было. То есть совсем, как будто Мамай прошёл и с петель снёс — заходите, люди добрые. И это в самую святая святых любого человеческого жилья!

— Кирюш, а дверь где?.. — в голосе Лили явственно слышались панические нотки.

А может, у него тоже квартира съёмная и хозяевам пофиг? Бывают же нерадивые люди. Мол, сами не живём — вот и не будем ничего там делать. И квартирантам не позволяют. Другой причины Лилин мозг найти не сумел. Ну не может же человек в собственной квартире дверь из косяка просто так выдрать? Или может?..

- Инглиш. Ес мэм. Оф кос! Велкам ту Паламунгу. Гуд ивнинг. Ай эм Панда! Ват кэн ай хелп ю?

Ух! Прям стандартный набор, как в разговорнике, выдал.

— Энд Лондон из зэ кэпитал оф Грейт Британ, — хохотнула Йована.

Русский мат в практически безупречном фонетическом исполнении моментально добавил встречающему очков и, кажется, нисколько не задел сербку. По крайней мере, тут же мстить за поруганную честь она не кинулась, невозмутимо ответив:

— И тебе не хворать, касатик.*

Панда, Панда, Панда... А! Наверное, тот самый проводник из местных, Васкес о нём упоминал. Интересно, кто это его научил без акцента материться. Или, может, русские корни? Ну, как это бывает. Приехал студент учиться в какой-нибудь мед, встретил любовь среди местных да так и остался, а потом потомки от таких смешанных браков разбегаются по миру кто куда... Кто знает, может, этот добряк как раз плод интернациональной любви.

На фамилии Васкеса собеседник прикинулся олухом.

— А, ну да... — пробормотала женщина и махнула рукой: — Да не нервничай, все свои. Тьфу. Don't worry, в смысле, it's okay. I'm Sekhmet, if anything.

Йована протянула руку для приветствия. И не стала возражать, когда Панда вызвался сопроводить её до комнаты.

Австрия, Венская государственная опера
Вечер того же дня


В театральной ложе по правой стороне от сцены никого, кроме двоих зрителей, сидящих молча в приятном полумраке. Огромная хрустальная люстра уже померкла, но периодически Йована поднимает глаза к потолку, рассматривая нет-нет да и вспыхивающие отблески от огней рампы. В Венской опере есть на что полюбоваться; всё здание что с внешнего фасада, что изнутри — произведение искусства, поражающее изяществом архитектурных форм и убранства: и лепнина, и фрески, уходящие под самый потолочный свод, и входной ансамбль в мраморе и золотой патине… Но больше всего Йовану поразила люстра над партером — это сколько же там метров в диаметре, пять, семь?.. Просто с ума сойти, дух захватывало!

Поначалу женщина сомневалась в сообразности всех тех подготовительных мероприятий, в которые она пустилась, как только вышла от герра Штубеля. Она никогда не посещала оперу такого масштаба и, признаться, не была знакома со всеми условностями, которые заядлому театралу известны на зубок. И тут, как говорится, окей, Гугл. Последний расписал советы достаточно подробно, вплоть до типов тканей и их оттенков с иллюстрациями фасонов платьев. Но одно дело дресс-код в Интернете — мало ли что там понапишут — и совсем другое в реальной жизни. Но теперь, посматривая в арендованный бинокль на солистов с мировым именем, Йована была уверена: все те муки с выбором между шуршащей юбкой и мягким бархатом, обоих в сдержанно-винном цвете, более чем оправданны. Заявиться в такое место в джинсах как-то неприлично даже, всё равно что прийти на совещание совета директоров какой-нибудь международной корпорации в набедренной повязке из фигового листа. И поход к парикмахеру и визажисту тоже. От последнего отвертеться не удалось бы никак — проклятый синяк на скуле всё никак не желал сходить, хоть и сделался уже к этому времени противно-жёлтого цвета. Пришлось затушёвывать. Периодически ловя на себе сочувственный взгляды мастера с немым вопросом: «Сильно бьёт?».

Васкес, на удивление, сидел рядом. Йована не слишком-то рассчитывала на согласие, когда спрашивала, не желает ли он составить ей компанию, раз уж они оказались неподалёку от одного из всемирно известных центров музыки. Не слишком-то они были знакомы, да и у мексиканца явно дел было невпроворот, насколько женщина могла судить по его вечным спутникам — ноутбуку и телефону. Тем не менее, Алехандро согласился, и Йована была благодарна ему за компанию: одинокая женская фигура в пустой ложе смотрелась бы не очень гармонично.

Арии исполняли замечательно. Лёгкие, полётные голоса, тот поставленный тембр, который так разительно отличает итальянское бельканто от других школ пения. Йована слышала об этом лишь мельком и не разбиралась в видах того же сопрано — просто почувствовала это на уровне восприятия неискушённого слушателя. Почувствовала и получила удовольствие, от которого на душе стало немного светлее.

Лишь главная героиня не вызывала у неё ни отклика, ни сочувствия. Йована не понимала её мотивации. В самом деле, в чём смысл добиваться внимания мужчины, который не интересует и не нужен? Верней, понимать-то понимала — потешить собственное эго, заполучить новую игрушку — но не разделяла и не принимала. Неужели коренные испанки такие бессердечные? Их язык — те слова и фразы, которые сербка успела услышать от Васкеса — создали у неё совсем иное впечатление. Эмоциональность, подверженность страстям, контрастность и бросание в крайности, честность и экспрессивность, непосредственность и в чём-то даже наивность мировоззрения, схожего с детским — такими представлялся ей национальный характер этого южного народа.

Впрочем, скоро она сама всё прочувствует на личном опыте. В тот короткий пересменок, что оставался до отбытия в Паламунгу, женщина решила освоить краткосрочный курс испанского языка. Пожалуй, в Питере. А после и реальная языковая практика подоспеет.

Посольство Республики Арулько в Паламунгу. 18.15

— Может воды? Фруктов или виски?
— Всего. Но лучше коньяку, — выпалила Йована. Но, сообразив, что такой выбор не вполне очевиден, поспешила дополнить его пояснением: — Ненавижу самолёты.

Нет, пара часов на короткие дистанции — ещё сносно, но вытерпеть перелёт из Питера до Паламунгу... С тремя — тремя, мать его! — стыковочными рейсами, когда либо надо бежать вспотыкачку на следующий (потому что первый, разумеется, задержали), либо коптиться в аэропорту в ожидании. А сколько они вообще были в воздухе в общей сложности? Тринадцать, что ли, часов с копейками?.. Короче, все пятнадцать, если брать с пересадками. И такой вариант ещё считается комфортным. С переплатой за этот самый комфорт, разумеется. Убиться просто.

Йована то засыпала, то просыпалась, то опять проваливалась в рваную дрёму, чтобы через полчаса снова быть из неё выдернутой заботливой стюардессой, зазывающей на очередной круг питания... И всё это под всё увеличивающийся зуд в шее и всех конечностях, безбожно затёкших от сна в не пойми каком положении. Йогу что ли начать практиковать? Чисто для умения засыпать, завязавшись узлом, и просыпать свеженькой как огурчик.

— От перепадов давления потом мигренью маюсь.

А ещё жёсткая смена часовых поясов до кучи. Тц. Нет, определённо надо коньяка в качестве превентивной меры от сосудистых проблем. Ну а что, сам же предложил. Раз наливают — негоже отказываться. По доброй русской традиции.

— Можете быть, введёте в особенности местной жизни? Как уже-абориген, — улыбнулась сербка.

Про дела Йована спрашивать не стала — всё равно детали придётся узнавать у командира, и Йована с этим брифингом смирилась заранее как с неизбежной повинностью.

Ада была в своей стихии. Она всегда любила ночь, особенно после полуночи, совершенно волшебные часы. Вдыхая предрассветный воздух, напоённый ночными росами, она чувствовала, как внутри всё трепещет — и не только от созвучия собственных вибраций этому времени суток. Ада ощущала немой зов тех, кто пошёл за ней, целая армия — и каждого в отдельности; проникалась этим неповторимым, невероятным по вкусу и ранее никогда не испытанным чувством единения. Наверное, что-то похожее чувствует дирижёр огромного оркестра с мировым именем, когда, стоя спиной к залу, знает, что от него ждут чего-то такого, что заставит каждого в темнеющем партере тихонько ахнуть с замирающим от восторга сердцем, что потом литературные критики в хвалебных отзывах окрестят "обречено стать шедевром". Он уже прошёл тонкую сонастройку со всеми, выработанную годами совместной концертной деятельности и репетиций, и всё равно каждый раз, выходя на сцену, испытывает волнение, ибо всё замыкается на нём, и лишь от него одного зависит слаженная работа оркестра как единого организма.

Ада не готовилась заранее — она просто вышла вперёд, когда почувствовала: вот он, момент настал.

— Меня не раз отговаривали от этой опасной затеи, и я долго сомневалась, но всё же я здесь. Почему? Потому что не терплю несправедливости. Когда этот человек, — девушка указала на Павла, — обратился ко мне со своей бедой и попросил помощи, я отбросила все сомнения и поняла, что была права в своих намерениях. Каждый из нас имеет ушедших близких и родных — и после окончания земной жизни они не должны попадать в лапы тех, кто расставляет на них силки, словно на какую-то дичь! Они заслуживают лучшего — они заслуживают свободы. Сегодня мы положим конец этому беспределу. Я благодарна каждому, кто последовал за мной. Без вас я была бы бессильна восстановить нарушенный баланс добра и зла.

Ада возвысила голос.

— Помните: наш враг коварен. Он будет смущать и играть на слабостях, пытаться посеять сомнения в ваших сердцах. Будьте тверды — ведь вы боретесь за свободу и справедливость. Помните: крылья ангела возмездия черны, но он всё ещё ангел.

Стоило покинуть зону прилётов и выйти в город, как в лицо пахну́ло зноем, и горячий воздух обжёг лёгкие. Йована отпустила чемодан и, покопавшись в рюкзаке, наскоро завязала волосы в хвост. Совсем уж в высокий не получилось — мешала шляпа, но какая-никакая мера на такой жарище. Давно она не была в тропиках...

Женщина с тоской посмотрела на линию побережья, потянув носом насыщенный солью воздух. Где-то там океан и закатное, уже не обжигающее нещадно солнце... Но надо идти, работа есть работа. В широтах, близких к экватору, темнота опускается внезапно, и встречать закат на улице в незнакомой стране совсем не хотелось. Нет, Йована не трусила. Просто начинать командировку с попадания в вечерний выпуск новостей в рубрику «криминальная сводка» не лучшая стратегия.

Сверившись с указателями, Йована зашагала по направлению к верхнему городу, на площадь Революции.

В последнюю неделю перед битвой на Аду хлынула лавина дел, и если бы не помощники, пришлось бы тяжело. Большую часть сил забирало лечение увечий тех военных, которые решили попытать счастья в сомнительной, как казалось на первый взгляд, авантюре. Но даже самые скептически настроенные вскоре уверились, что это не очередная попытка одурачивания и впаривания какого-нибудь БАДа за 5 рублей как средства от всех болезней, а одиозная парочка брата и сестры не шарлатаны. Да какое там шарлатаны — Аду с Германом чуть ли не в реинкарнацию Христа записали — сразу в двух лицах. Ну, по меньшей мере, в пророки и мессии новейшего времени. Шутка ли, собственными глазами увидеть, как на месте культи появляется даже не навороченный бионический протез, а вырастает совершенно здоровая, прежнего вида конечность — своя, родная, из плоти и крови. Но надо ли говорить, что после таких сеансов исцеления Ада буквально вываливалась из дома на лужайку глотнуть свежего воздуха и падала в заботливые руки сестёр.

В сутки выходило лечить не более 1-2 человек, в зависимости от степени тяжести инвалидности. Затраты энергии были колоссальными, но монахини знали своё дело и каждый раз усердными молитвами и ритуалами ставили меченую на ноги буквально за одну ночь. Так что дело медленно, но верно двигалось, и очередь из страждущих постепенно редела. Конечно, можно было прибегнуть к экспресс-методике — чёрным ритуалам с жертвоприношениями. Таким способом хоть весь коллектив можно было вылечить за один присест. Но Ада не хотела шокировать людей. Ветераны боевых действий хоть ребята и закалённые, но всё же психика смертных имеет свои пределы. Меченая решила действовать постепенно, выдавая информацию дозированно, аккуратно приоткрывая завесу Изнанки — и в этом ей помогали девушки. Несущие слово Господа при жизни, в посмертии они проповедовали о секретах потустороннего и благах Повелителя — и делали это отлично. Да и как не поверить таким проповедям после того, как лично узрел чудо. И не раз.

Ада даже однажды, на одной из таких идеологических посиделок «случайно» пошутила, что отряд капитана Громова — словно 12 библейских апостолов. Она предвосхищала тот момент, когда должна будет показаться им в своём сверхъестественном облике, и чутьё подсказывало, что за ангелом с чёрными крыльями люди, пусть даже и не истово верующие, пойдут охотнее, чем за демоном. И она даже не солжёт. Ведь кем были первые демоны, Люцифер и его соратники, как не ангелами, низложенными за непослушание и желание поделиться с людьми секретами Рая?

Благо разбавить лекции о потустороннем можно было с помощью дел более приземлённых и понятных. Оружие. Его выбор Ада целиком и полностью без зазрения совести переложила на мужские плечи. Огнестрел никогда особо не привлекал девушку, с первых дней знакомства с Повелителем приученную к тренировкам с флиссой. Поэтому по договорённости с Германом было решено разделить сферы: он с офицерами и ветеранами занимаются подбором всего, что стреляет, Аде же остаётся колюще-режущее. Правда однажды до ушей меченой донёсся фрагмент диалога с репликой брата: «Да чего здесь выбирать — берём всё доступное, у нас целый полк надо вооружить, ещё и не хватит». Словом, доход от сделки у Хорька обещал быть отменным.

К своей части обязанностей Ада подошла со всем тщанием (да и, надо сказать, с удовольствием), лично проехавшись в компании Хорька до рекомендованного кузнеца. Посредник не обманул: купленного сырья действительно хватило на два одноручных меча — не слишком громоздких и тяжёлых, как раз для женской руки, как Ада любила. Самое то для быстрых, маневренных атак. Один из клинков девушка оставила для себя, в пару к флиссе, если будет в ней нужда. Владельца другого меча единоличным решением Ада пока определять не стала — пусть берёт тот, кому такое оружие сподручно и по душе. Всё же меч — предмет несколько из другой эпохи, и не каждый умеет с таким управляться. Ну разве что господин Шедевр ко всем прочим его талантам ещё и тайный ролевик-реконструктор, и по выходным, обрядившись в кольчугу собственного плетения, ходит в новосибирских лесах стенка на стенку. При мысли об интеллигентном юристе в необычном амплуа девушка улыбнулась.

Кстати, неплохо бы пригласить его ещё раз, дабы посвятить всех союзников в секреты, которые открылись им недавно в ходе эксперимента. Да, Ада цеплялась за любую возможность, любой, пусть даже мизерный, шанс усилить свой отряд. Понимая всю серьёзность затеи (увещевания Повелителя не прошли даром), Меченая была настроена самым решительным образом.

Даже назревающий очередной раунд разборок с братом отошёл поначалу на периферию, а потом и вовсе забылся. Первые дни Ада старалась не пересекаться с Германом либо, если этого не получалось, не оставаться с ним наедине. Зная свой обидчивый, взрывной характер, она предвидела наверняка, что сорвётся, выскажет всё, что думает — Вейц, конечно, в долгу не останется, и пошло-поехало, 298-я серия бразильских страстей... Не то, что нужно накануне столь важного события. Однако разговор с сестрой Каталиной открыл Аде неожиданную правду.

— Ах, госпожа, — призналась монахиня, — там столько тоски по Вам! И ревности, и страха потерять, и негодования на себя, и много-много чего ещё, что я ужасно объелась — на троих бы хватило. Надо было всё-таки поделиться с Марией и Терезой. Мы же Вам говорили, что мужчинам полезно побыть в ежовых рукавицах равнодушия — видите, работает.

И сразу как-то отпустило. Стало жаль Германа, и совестно от своей чёрствости, и пропало всякое желание продолжать дальше этот фарс Снежной Королевы. «Не будь стервой, Ада, тебе не идёт», — сказала себе девушка. Может, завтра кого-то из вас не станет, может, не станет обоих — какая глупость тратить последние дни на вражду и обиды... Время поистине самый ценный, да что там, просто бесценный ресурс. Особенно для скоротечной жизни меченого.

И, едва держась на ногах после очередного исцеления, Ада пошла в комнату к брату. Просто взять за руку и сказать, что он лучше всех.

А ведь наутро, после того, как его «выпили» почти насухо, он ни слова не обмолвился о своём состоянии и выполнил договорённость — пошёл лечить первого кандидата. Только сейчас до Ады дошло осознание, какие колоссальными энергопотерями это обернулось для Германа. Очень опасная игра. Стало страшно за него — неужели он настолько не ценит свою жизнь, что готов распрощаться с ней в любую минуту?..

В тот день Ада просидела в его комнате до самого вечера. А когда ночь вступила в свои права, не ушла к себе. Потому что не захотела. Никто из них двоих не захотел отпускать другого.

«Много героев пало на Косовом поле, лучший цвет Сербии. Земля в тот день была красна, неспособная впитать реки пролитой крови. А когда наконец напилась, нехотя приняв силу своих сыновей, по весне покрылась алыми цветами — то были слёзы матери по погибшим детям».

Есть такая сербская легенда, будто на Косовом поле после битвы с османами на крови павших сербов взошли ярко-красные божуры. Йована не могла проверить её правдивость, но пионы всегда вызывали у неё смешанные чувства. Она живо помнила другое Косово, не менее героическое и страшно-трагическое, которое до сих пор, несмотря на прошедшие годы, часто приходило в кошмарах, оставляя после себя мокрую подушку и бешено колотящееся сердце.

Поутру Йована ощущала себя разбитой. Опять снилась дочка и выстрелы. И, кажется, она снова кричала во сне. Оставалось надеяться, что в отеле толстые стены и хорошая звукоизоляция... В это утро божуры Йована ненавидела и задвинула их подальше, чтоб не попадались на глаза, не заставляли возвращаться к событиям, которые большую часть жизни она тщетно пытается вымарать из памяти. Умом она всё понимала: цветы, конечно, ни в чём не виноваты, а Васкес просто хотел быть учтивым.

Хоть время и поджимало, Йована решила не пренебрегать контрастным душем. Не хотелось предстать во всей красе невыспавшейся дамы за сорок. Не потому, что поставлена цель пококетничать и напроситься на комплимент, вовсе нет — просто мешки под глазами гарантированно породят вопросы, отвечать на которые не было никакого желания.

По прошествии времени, выкарабкавшись из острой стадии депрессии и горевания, Йована чётко для себя осознала, что живёт с нелеченым ПТСР и вряд ли справится с последствиями самостоятельно. Но обращаться к специалисту наотрез отказалась. Ей претила сама идея пускать кого-то чужого, да ещё и за оплату, в настолько личные, сокровенные переживания. Нет, платному психологу, будь он трижды мастер своего дела, никогда не понять этой боли. И Йована просто обернула её в кокон, спрятала в глубине души под могильной плитой за высоким забором, куда извне никто никогда не доберётся.

За завтраком женщина была молчалива и задумчива, съев, впрочем, всё подчистую и поблагодарив спутника за гастрономический комплимент. Даже странно, отчего Васкес не женился во второй раз, с его-то обходительностью.

Поход к оружейнику немного отвлёк Йовану от мрачных мыслей.

— Накладки полностью чёрные. Гравировка... Вряд ли вы сможете выгравировать женщину с львиной головой, над которой завис солнечный диск, увитый змеёй, а в руках она держит анх и скипетр из папируса*, — усмехнулась сербка. — Потому можно ограничиться анхом с солнечным диском над ним.

Высший менеджмент может не дырявить башку. Ха. Сомнительная привилегия. А как быть с мыслями, норовящими продырявить череп с той стороны, они не сказали? И чем больше они долбятся, сводя с ума, тем больше долбишь ты. Чтобы в конечном счёте всё равно съехать с катушек, но попозже. Начинаешь с чего-нибудь лёгкого, вместо сигареты забивая в мундштук «безобидную» травку, а дальше по нарастающей. И самое поганое, что ты знаешь, каков конец, но не предпринимаешь ничего. Потому что насрать тебе на собственную жизнь. Если можно идентифицировать как жизнь прозябание в такой дыре. Урал? Блядь, это вообще где? Стоп, не Урал? Ещё дальше? Ткните в карту хоть примерно.

Виктор. Тот ещё хмырь. Сначала переговоры с ним шли в дистанционном формате, но потом руководство за каким-то хреном решило переключиться в режим реального времени. Не иначе как для улучшения результативности. И кого отправили в чёртову ссылку? Ой, простите, в очень важную и ответственную командировку. С билетом в один конец. Ну конечно, Фриду, ведь никто другой не справится! За какие грехи только, непонятно.

По прибытии в конечный пункт назначения результативность и впрямь повысилась, и дело сдвинулось с мёртвой точки впервые за несколько месяцев. Старый как мир, но от этого не менее эффективный, способ. Служебный роман. Стремительный и яркий, как перевернутая вниз головкой горящая спичка. Фрида даже не знала, что его привлекло: то ли ощутимая разница в возрасте, то ли каре с прямой чёлкой и серебряный мундштук, инкрустированный гранатами. Фрида никогда не зажимала сигарету меж указательным и средним без этого посредника. Терпеть не могла пожелтевшие пальцы с запахом табака — тот намертво въедался в кожу, сколько потом ни вымачивайся в ванне. А ванну Фрида любила просто так, как самоценный процесс. И так уж вышло, что однажды приняла её не в одиночестве.

В сущности ничего нового. И конец один, уже набивший оскомину. Поначалу розовые грёзы — потом резкое излечение от амнезии и озарение: «Я же женат, давно и счастливо, и вообще образцовый семьянин. Извини, дорогая. Прости-прощай-забудь». Все они так говорят. Эти козлы все одинаковы, каждый последующий не лучше и не хуже другого. Как под копирку. И чего именно он вдруг вспомнился сейчас?

Впрочем, к его чести, в качестве извинений Виктор подписал контракт на поставку. А Фрида перешла на порошки. От них грёзы были красочней, не только в розовых тонах.

***

Зажатая меж пальцев гильза глухо стукнулась о закалённое стекло шлема. Первая очнулась, непонимающе уставившись на свою руку, затянутую в громоздкую перчатку гермокостюма.

Нет, не Первая. Фрида. Её зовут Фрида Эдман. Ей 23. Нет, недавно исполнилось 24. Но несмотря на возраст она уже в высшем звене корпоративного менеджмента. А этот бункер в подчинении у Виктора. Того самого, на переговоры с которым она приехала. Почему комната пустует? А-а, наверное, перекур. Чёрт, надо завязывать с этой дрянью и поискать что-то другое, слишком жёсткие трипы... Сколько времени прошло? Пять минут, четверть часа? И, твою мать, кто запихнул её в эту жутко неудобную консервную банку? Какого чёрта, эй?!

Последний вопрос, кажется, Фрида произнесла вслух, рывком поднявшись с пола. Вышло искусственно, чужим каким-то голосом, от чего по спине побежал холодок. Или только показалось?..

После встречи с Пашкой Лиля твёрдо вознамерилась продолжить рейд по друзьям и следующим кандидатом на поболтать выбрала, конечно, Светку. Очень уж приспичило обсудить Кирюшино предложение, и самого Кирюшу, и в целом спросить у более подкованной в жизненно-бытовых вопросах подругу, как оно там живётся вместе-то. Света начала встречаться с Ромкой ещё в старших классах, а недавно вот решили съехаться и квартиру снять.

Раньше Лиля, возможно, ограничилась бы Пашкиным мнением — в конце концов ему как парню, наверное, виднее, какие там у Салмача протекают внутренние мыслительные процессы. Но ведь не обсудишь со Шпингалетом сейчас ничего, что касается Кирюши — взъерепенится, на волне ревности учудит ещё чего, дров наломает... Не, опасно. По-любому надо к школьной подруге.

И Лиля взялась за телефон. После того, как расправилась со следами растёкшейся туши, разумеется (блин, как чуяла, что водостойкой надо краситься!).

— Конфету-уль! Я к тебе забегу сейчас? Очень надо по одному делу посоветоваться.
— ...
— Конфетуль, личному понимаешь?
— ...
— Конечно, срочно, ты чё! Я же говорю: лич-но-му.

Выяснилось, что срочно Конфетуля не может по причине трудового будня в Сбере и наличия длинной очереди из старушек с квитанциями на оплату ЖКХ, а терпеть до вечера — Света предложила встретиться после работы — для Лили было смерти подобно. Какое ждать — это же Кирюша!

Тут-то девушка и припомнила подруге всё: и как она-то ради неё отстояла в толпе фанаток, чтобы добыть автограф тех самых музыкантов (всей группы, между прочим, а не только вокалиста!), и как тащилась через весь город, чтобы одолжить на первое свидание с Ромкой платье с туфлями от Диора (а у неё самой вступительные на носу были!), и как укрывала её от мамы и даже вынуждена была соврать, будто Светка ночевала у неё (в то время, как она на даче у Ромки зависала всей их компанией), и как всю школу давала списывать домашки и контрольные по инглишу, чуть ли не с первого класса.

— Ну и сиди со своими бабульками! — рассерженно фыркнула Лиля в трубку. — Щас я сама с квитанцией к тебе приду!

И ведь выполнила угрозу.

— Вот.

Шлёпнула на стойку какой-то замызганный древний счёт — первое, что попалось под руку при поисках в комоде, где обычно все подобные платёжки и хранились. Ну так, чисто для отвода глаз, чтобы сзади в очереди не ругались, будто она тут праздно лясы точит.

— А теперь говори, что у тебя комп завис, и выкладывай, — вполголоса проинструктировала террористка. — Хочешь я тебе водичкой в монитор плесну для правдоподобности? Нет? Ну ладно. Ситуация, значит, такая. Есть один парень, ну как парень, я сегодня выяснила, что ему уже за тридцать...

И понеслось. Со всеми подробностями. И про знакомство, и про его неожиданные виражи, и про встречу у клуба, и про мачеху дрянную, и про то, как Кирюша предложил спасти её, Лилю, от Анькиных козней...

Короче, очередь зависла надолго.

По итогам девчачьего консилиума сформировались следующие тезисы:
* Кирюша старый. Хотя 30+ это ещё ничего, до сыпанья песком ещё есть время.
* Кирюша опытный. Но чё-то подозрительно, а чего он до сих пор неженатый-то? Светкина мама вот уверена, что если до тридцати не женился, значит, или альфонс, или бирюк, или ещё того хуже — сумасшедший. Потому что всех нормальных мужиков к тридцати годам уже прибирают к рукам.
* Но вообще, может, Кирюша просто свободолюбивый. Но это неточно. С такой же долей вероятности он просто мог ещё не найти свою идеальную половинку. Пока Лилю не встретил, конечно (тут Светка была с подругой абсолютно солидарна). А может, ему просто некогда — работает же и в хвост и в гриву. А в ментовке выбрать не из кого: там женщин в принципе меньше, а те, что есть какие-то все страшные мужички. Ну или он сторонник гражданско-гостевых браков (а что, сейчас такое на Западе модно). О-ой, а ещё очень вероятно, что у него душевная травма от прошлых отношений, и он теперь боится как огня заводить новые (звоночек тебе, Лиля!)!
* Кирюша независимый и скрытный. Хотя, с другой стороны, открытый. Пожить у него — такое далеко не каждый предложит. То есть Кирюша боится сближаться и хочет сблизиться. Одновременно.
* Кирюша мало говорит, и это плохо. Но вообще-то когда парень много говорит, это ещё хуже. А с другой стороны, если ничего не говорит, кто там его знает, о чём он думает и что собирается делать? Лучше всё-таки, чтоб говорил. Но в меру.
* Кирюша знакомый, но не друг. Потому что не спят же с друзьями обычно. Хотя бывают исключения. И Кирюша точно не парень. Потому что он же не предлагал встречаться? Не предлагал. И у Лили ничего такого про их отношения не спрашивал. И вообще не заводил обсуждений на эту тему. Но вот жить к себе позвал. Значит, всё же друг. А может, и парень. Смотря как позвал и в каком качестве. Из какого мотива исходил, словом — помочь чисто по-дружески или там с прицелом каким-нибудь на совместное будущее. Но как узнать, непонятно — он же не говорит ничего. См. предыдущий пункт, короче.

На этом фрагменте Лиля, не выдержав, замахала руками.

— Ай-й, да ты меня с ума сведёшь!

В общем, стало понятно, что ничего не понятно. Очень сложный выходил Кирюша, насквозь противоречивый, прямо ужас!

— Зато он как вулкан, — контраргументировала Лиля сразу всё.

И отправилась домой паковать чемоданы. Вся очередь вздохнула с облегчением.

Намялась Йована знатно. Со стороны посмотреть — позорище. И как столько влезло в худощавую с виду женщину? Такие уж у Йованы были конституция и метаболизм — всё прогорало, ни жиринки не откладывалось. Степанида Никифоровна, царствие ей небесное, всегда качала головой, приговаривая: «Не в коня корм».

Вдобавок накануне, пленённая периодически накатывающей депрессухой (кризис среднего возраста что ли?), Йована накидалась всем, чем только можно. С утра, понятное дело, проспала — тут уж не до завтрака было. И даже не до обеда. Но штрудель всё исправил. Дома в России, свекровь по осени часто пекла яблочный пирог из собственного урожая, выращенного в саду. Потому где бы она ни была, в любом уголке мира, куда её закидывала работа, Йована заказывала этот нехитрый десерт — душистый аромат яблок хранил в себе частицу второй родины.

В общем, Васкес ни капли не преувеличил, поведав гарсону про смертельный голод его гостьи.

— В Вене?..

Вопросы Васкеса вырвали сербку из параллельной реальности.

— Ах, не так давно. Люблю, знаешь ли, прогуляться до Венской оперы в свободное от работы время.

Шутка, чтобы скрасить смущение, потому что неожиданно для себя столкнулась с неприятным открытием: давно. Очень давно, так что и не помнит уже, она не покупала для себя какой-нибудь мелкой, но приятной безделушки. Йована вообще не привыкла жить для себя, хоть бо́льшую часть жизни провела в одиночестве.

А потом, шагая по улице в компании Васкеса (последний травил анекдоты, совмещая их с языковой практикой, причём вполне успешно), она увидела в витрине магазинчика, которыми так полны туристические кварталы, манекен в ярко-жёлтом сарафане солнце-клёш и широкополой соломенной шляпе, и подумала: «А почему бы нет?».

В смысле наведаться в оперу. Да и платье тоже можно. Даже два — одно вечернее, чтобы красиво смотреться в театральной ложе, а второе... Да хоть бы и это самое с витрины. Вместе со шляпой. В конце концов, контракт — в Паламунгу. Остров, солнце, песок, океанский бриз и пальмы... Особенно Йовану порадовало, что жёлтый отлично сочетается с чёрным — цветом рукояти её новенького Глока. И волосы у неё, кстати, тоже чёрные. Осталось лишь добраться до распрекрасного (потому что работает на самом заводе «Глок»!) герра Штубеля — и можно будет вдоволь налюбоваться контрастом.

— Темпудо, надо будет запомнить. Для особо ответственных моментов, — хохотнула Йована, довольная созданной двусмысленностью.

Превращать командировку в эротический марафон она, конечно, не собиралась. А вот на тренировках с местными по стрельбе это словечко явно пригодится, и не раз.

Похоже, аргумент про счастье, заключённое в содержанках, готовых согреть постель за щедрое вознаграждение, убедил Йовану ещё меньше, но она ничего не сказала. В конце концов не детей же ей с Васкесом крестить — пусть себе живёт как пожелает. А что она сама будет делать с тем полумиллионом, если закроет контракт и останется жива? Наверное, позвонит Сергею и скажет, что теперь не нужно беспокоиться, как дать детям достойное образование. Потому что в них будущее, в него и нужно инвестировать. А она... Что она? Ей самой не так много надо для жизни. Как там в поговорке говорится?.. «Не жили богато — нечего и начинать»?

— Не пытаться выяснить, значит...

В правом нижнем углу контракта нарисовался цветочек, выведенный шариковой ручкой. Вполне сносный, кстати. А на задумчивом лице сербки застыло выражение «Обещаю, но гарантированно не сделаю» — и чёрт его знает, к чему именно оно относилось.

— Язык как раз меньшая из проблем, давно хотела выучить испанский.

К первому цветочку присоединился второй.

— Но вот заноза эта в лице пресмыкающегося... Мда, конечно, удружили... — третья ромашка пополнила букет. — Ладно.

Покончив с художествами и явно внутренне придя к какому-то заключению словно по щелчку тумблера, Йована хлопнула ручкой по столу и выдала:

— Я хочу пистолет. Как компенсацию за моральные страдания, которые придётся перетерпеть от этого вашего Занозы-в-заднице. Новый, красивый, австрийский Глок. И чтоб непременно с чернёной рукоятью. Да.

Йована улыбнулась, как маленькая девочка, которая предвкушает большое количество сладкого на день рождения.

— Ещё я, конечно, хочу Алехандро Васкеса. В роли личного учителя испанского. Но ладно уж. Раз там постель остывает, поищу другого.

Ужина не случилось. Хлопот по отдельной спальне, впрочем, тоже. Амелия просто не отдала таких распоряжений. Ей было всё равно, голоден этот человек или сыт, и где найдёт ночлег — хоть бы во флигеле для прислуги.

Всё время, пока Грей одевался, просидев не шелохнувшись с прижатой к груди сорочкой, Амелия вдруг сорвалась с места и ринулась прочь. Словно лань, подгадавшая момент своего единственного шанса оторваться от хищника. Стремительно удаляющийся перестук быстрых ног по коридору и хлопнувшая со щелчком дверь подсказали мужчине, что к ужину супруга вряд ли спустится. Так и случилось.

Не вышла Амелия и позже, когда в окна, по большей части лишённые портьер, заглянула бледная луна, и дом погрузился в сонные грёзы. Не спала одна лишь хозяйка. Она слышала, как несколько раз за день к двери подходила Марта, предпринимая тщетные попытки заговорить, услышать ответ по ту сторону, и каждый раз возвращалась на кухню ни с чем. Амелия никого не желала видеть, даже свою верную и в общем-то ни в чём не виноватую служанку. Позже ей наверняка будет стыдно за такое поведение, но сейчас... Свернувшись эмбрионом на кровати, женщина вперила в темноту немигающий, пустой взгляд, и всё ждала, когда же сзади прижмётся он, родной и близкий, обнимет обеими руками, так что захочется развернуться и закопаться в этих уютно-тёплых объятиях, вдохнуть его запах... Может быть, сейчас, или в следующую секунду, или... ну теперь-то точно! Нет?..

Амелия ждала мужа. Не того, наверняка бродившего сейчас по разграбленному, вывернутому наизнанку дому. Он был не её — так, случайный незнакомец, с которым свели превратности судьбы. Нет. Каждая деталь, каждая трещинка на стене и выбоинка в полу, складка на простыне и потёртая ручка прикроватной тумбы хранила в себе память о другом человеке, была безмолвным свидетелем счастливых моментов их супружеской жизни. Амелия ждала Сэма. Её первого и единственного мужа.

Промучившись думами до глубокой ночи, женщина наконец решилась. К утру с этим будет покончено.

***

Амелия переступила порог гостевой спальни, едва забрезжил рассвет — бледная, решительная — и сразу же заговорила.

— Вот ваши бумаги, здесь всё до последнего листа.

Она положила пачку писем на комод.

— Они ваши на одном условии: уезжайте немедленно. Я покупаю свою свободу, а это, — она указала на бумаги, — плата за неё. Вы получили то, что хотели, и даже больше.

Её глаза сверкнули. Холодом, ненавистью, непрощением.

— Я солгала вчера с единственной целью: проверить вас. И вы не прошли этой проверки. Очевидно, дворянская честь, о которой вы говорили, существует лишь на бумаге, подтверждающей герцогский титул — а нет её, и внешний лоск манер слетает с вас как фальшивая позолота.

Амелия поджала губы.

— Мне теперь совершенно ясно, что я не нужна вам. Вашим поступком спасти меня от петли руководило не благородство, не романтическое увлечение и даже не жалость — только корысть и личная выгода. Что ж, тогда, наверное, вас удивит моё решение. Я аннулирую наш брак и освобождаю вас от данных вчера обязательств. Покончим с этим фарсом как можно скорее. Мне не нужна ни ваша фамилия, ни ваш титул. Просто покиньте мой, — это слово женщина выделила голосом особенно, — дом.

Она уже направилась к выходу, как вдруг перед самой дверью остановилась и, едва повернув голову в сторону Грея, добавила:

— Насчёт формальностей не беспокойтесь, я позабочусь о том, чтобы вы не выглядели в глазах рафинированного британского общества двоежёнцем. Во-первых, вряд ли кто-то захочет пересечь океан, чтобы уличить вас в супружестве с американкой. Во-вторых, церковная книга с записью об этом бракосочетании будет уничтожена, даю слово. Если слово простолюдинки имеет для вашей светлости какую-то ценность.

И она вышла из комнаты.

При упоминании американцев, да ещё в таком количестве, Йована скривилась, будто вынужденно проглотила червяка.

— Во-первых, поиск и эвакуация людей — не мой профиль. Я инструктор. Зачем группе с поисковой миссией понадобился спец вроде меня? Никто из них не умеет пользоваться кулаками и не знает, с какой стороны браться за автомат?

Сербка скептически хмыкнула. Темнил что-то Васкес, ой, темнил. Если бы речь шла о новобранцах, нужда отряда в её навыках ещё была бы оправдана. Только вот ни Рино, ни Гений, ни даже Скальп — те ребята, с которыми Йована уже пересекалась — зелёными новичками точно не являлись. Чему ей их учить?

— Во-вторых, если вы читали моё досье внимательно, то знаете, что я не только терпеть не могу пиндосов, но и предпочитаю с ними не работать. В этой группе их пятьдесят процентов, с командиром до кучи. Критическая масса. Нет, — женщина отодвинула контракт, даже не взглянув на текст. — Вряд ли A.I.M. нужны проблемы с личным составом в первый же день миссии.

Справедливости ради, Змея этого Йована лично не знала. Краем уха только слышала, что не самый приятный тип. А впрочем, что, бывают среди этой братии приятные? Вот именно.

Стараясь подмечать каждую деталь, Первая вертела головой во все стороны. На всякий случай. Слишком уж много вопросов по локации. А там где вопросы, там неизвестность. А когда в уравнении много неизвестных, повышается вероятность, что какой-нибудь шальной икс выскочит из угла и по закону подлости именно в тебя и срикошетит. Не то чтобы Первая очень переживала из-за последствий этого рикошета — свою жизнь она ценить не умела. Просто сейчас как-то не к месту было бы выйти из строя. Потому что интересно же, что это за помещение такое, и что там внутри, и кто это всё построил, и зачем. Словом, ребус требовал поиска ответа.

Так что Первая продолжала вертеть головой, обходя конференц-зал по часовой стрелке, как было велено.

Понедельник 11 июня, после обеда

Покинув качалку, Салмач прикинул планы и оставил всё на среду. Раньше, чем он отчитается о произошедшем у «Атмосферы», нет смысла настораживать чехов. Да и Еврей отзвонится сам, если решит что-то отправить в урну отказным материалом. Дело спорилось, хотя и не обещало серьёзного навара. Выходит, на сегодня всё. Можно и отдохнуть.

С этим он и отправился к Лиле.

Наверное, стоило всё-таки расставить точки над кое-какими буквами. А вернее, даже не расставить, а скорее просто понять, что происходит. Что случилось в первый раз, Салмач знал со всей определённостью. Бартер. Обмен одной услуги на другую, обычное для раёна дела. Но вот второму и последующим разам он объяснений не подыскал. Как, впрочем, и тому, что девушка на этот самый второй раз попросту не развернула его.

Глубок омут, да мутен.

Поднявшись на этаж, Салмач притопил звонок.

Только Лиля покончила с «голодающим Поволжьем» и натянула шорты, как в дверь позвонили. Глянув в глазок, она исполнила короткий танец радости, какой обычно можно видеть в репертуаре каждого ребёнка 3+, и сразу же открыла гостю.

— Кирюша пришёл! — со всей своей непосредственностью констатировала девушка и обняла Салмача.
— Привет, — чтобы обнять девушку в ответ, Салмачу пришлось немного нагнуться. — Выпал свободный день. Думал, дай зайду, ещё немного на тебя полюбуюсь. Как ты?

Польщённая таким признанием, Лиля зарумянилась, не до конца понимая даже, что ей нравится больше: то, что Кирюше захотелось полюбоваться, или то, что он тратит на этой свой выходной. Пожалуй, всё вместе.

— Да что-то лишку я вчера коктейлей хватила, а Алка-Зельтцер решил предательски кончиться в самый неподходящий момент, — развела руками «пострадавшая». — Так что думаю спасаться зелёным чайком. Пить ужасно охота! Можем вместе почаёвничать, — предложила она с многозначительным взглядом.

Многозначительным, потому что такие вот Кирюшины «заглядывания на чай» всегда заканчивались в постели. Ну, как в постели. Если точнее, до сего дня это была ванна и кухонный стол — до спальни, как все нормальные люди, они с Кирюшей так и не добрались. Хотя кто сказал, что их можно назвать нормальными?

Ответом на многозначительный взгляд Лили был взгляд вполне однозначный.

— Наливай.

Потом Салмач стянул с себя ветровку, обувь и прошёл на кухню. Опрятно, чисто и тихо. У кого-то дом — это и в самом деле дом. А не просто ночлег, как у него.

— А что, сбылось моё пророческое пожелание, остаток смены прошёл тихо? — бросила через плечо Лиля.
— Да. Знаешь, повезло. Чеченцы и скины напротив «Атмосферы» чуть драку не устроили, а я просто вовремя появился, — улыбнулся Кирилл. — Вот они и не решились. Так бы может всю оставшуюся ночь там и провёл.
— Вот если бы у нас все милиционеры были как ты, то по улицам было бы нестрашно ходить одной.

Усадив Салмача на табурет возле окна, Лиля принялась хлопотать. И вскоре к чаю с бергамотом, томившемуся в чайнике из прозрачного стекла, присоединилась вазочка с венскими вафлями и песочным печеньем. От лукума с чабрецом осталась одна пустая коробочка, эх... «Негусто», — пошарив в шкафах, с грустью отметила про себя девушка. В её доме запросто могло не найтись пачки макарон про запас, но когда среди сладкого шаром покати — это уже нонсенс. Ну, потому что от макарон задница растёт как на дрожжах, а от сладкого тоже растёт, но оно хотя бы вкусное.

— А то бывает с работы идёшь, а в это время как раз всякая шпана с гулянок возвращается — так не по центральным улицам криповато до дома добираться. Иногда даже на этого можно наткнуться... — пробормотала Лиля, вспомнив про таинственного соглядатая. — Ой, Кирюш, а нет ли у вас специально обученного человека, кто может опознать по фотке, кто это такой? Повадился тут один... Я его уже несколько раз видела. Кругами ходит неподалёку, даже к нам в клуб пару раз наведывался — ну, мне так показалось — но никогда индивидуального шоу у меня не заказывал. Честно говоря, напрягает. А вдруг это маньяк, и это он только пока не приближается, потому что ещё не до конца придумал план, как меня замочить и в каком колодце спрятать?

Лиля передёрнула плечами.

— Или как у Фаулза. Читал «Коллекционера»? Ой, нет, лучше уж сразу пусть убивает, чем такое!

Девушка почти ничего не ела, зато перемежала болтовню жадными глотками, так что полуторалитровый чайник с одной заваркой очень быстро подходил к концу. Сушняк у Лили и правда был нестерпимый.

— Может, можно его как-то к стенке прижать и допросить, чего он за мной по пятам таскается?

Салмач глотнул чаю. Взгляд на ситуацию на первые несколько мгновений не установился точно, раскачиваясь от «мало ли что девушке почудилось» до «девушка-то с отнюдь не рядовой внешкой, доля правды может и быть».

— Специально обученный человек есть. Но надо писать заявление в дежурку или участковому. Так и так, преследует неизвестный, прошу заняться. Потом уже РОВД это спустит нам — и мне, в частности. Операм тоже передаст. Работаешь ты всё равно в людном месте. Если он даже и маньяк, то там он ничего сделать не решится. А на выходных я с тобой побуду.

«Прижать и допросить» же он встретил, качнув головой:

— На что ты надеешься, на честный ответ? Нет, он тебе его не даст. Но зато после этого он будет знать, что ты его заметила. И скрываться станет тщательнее и предусмотрительнее.
— Ой, а то я не знаю, что бюрократы мне ответят в вашей дежурке, — Лиля махнула рукой, мол, дело безнадёга. — «Вот когда убьёт, тогда и приходите, девушка. А сейчас не мешайте со своими выдумками занятым людям заниматься серьёзными вопросами». Вот у нас соседка сто раз к участковому ходила с заявлением. Муж у неё дерётся. Уж куда красочней вещдок, когда у тебя фингал под глазом. Так ничего и не добилась. Не работают у нас законы, Кирюш, — тут надо не по закону действовать, а как ты.

Лиля улыбнулась, намекая на нетрадиционные методы Салмача, благодаря которым они и познакомились.

— Лучше попробовать и ничего не добиться, чем не попробовать, — вздохнул Кирилл. — А соседке правильнее было не в милицию идти, а в травмпункт, снимать побои. И при отказе принимать заявление уже идти в УСБ. К тем, кто ловит нас за должностные преступления.

И когда он, Кирилл, закончил, слово взял Салмач:

— Столько с этими жёнами и их мужьями историй. Пока их бьют, жёны идут и пишут заявления. А на следующий день их мужики причешутся, надухарятся, сто одну розу купят, лишь бы их благоверная заяву забрала. Обещания, клятвы, «да я завтра завяжу». Ну дура верит и бежит отзывать. И потом всё повторяется. И снова, и снова, каждый раз одна и та же история. — Он приподнял голос, изображая заявительницу: — «Да он же только когда выпьет дерётся, а так человек неплохой! Трезвый вообще золото». Тьфу.

Салмач поставил кружку. Поставил, возможно, чуть шумнее, чем это следовало.

— Вызывают нас на эти драки, как будто мы не милиция, а их личная охрана. Знаешь, сколько стоит вызов экипажа милиции? С топливом, с временем, с работой ментов на месте? Три тысячи восемьсот рублей. Она вызывает нас каждый раз, и каждый раз город вот так на четыре куска и бреется. Один раз мы с Ниязом такого мужа скрутили, жена уже третий раз битая, говорим ей писать заявление. Она ни в какую. Я разозлился, сказал: «Тогда штраф за ложный вызов. Мы отсюда уедем или с заявой, или со штрафом. С пустыми руками — нет, уж как хотите!». В слёзы, но сдалась. А потом всё равно забрала заяву.

Он махнул рукой.

— Капитан Малюков, старый участковый по Ленинке был. Хороший. Недолго я с ним проработал — я пришёл, а он уже на пенсию уходил. К нему тоже такие жёны приходили. И он строго у каждой спрашивал: «В суд пойдёте? Вот прямо до конца, до талого, до упора? Чтобы он за побои сел? Если да, давайте заявление. Если нет — идите вон и нервы не мотайте». Сотни раз женщины так приходили. А в суд пошли как думаешь сколько? Двадцать-тридцать?

Салмач улыбнулся, давая Лиле время, чтобы угадать. И подвёл черту:

— Две.

Кирюша так раздухарился, как будто в обсуждаемой теме его затронуло что-то глубоко личное. Лиля даже чашку до рта не донесла, так и застыла с ней в руке — никогда раньше она не видела Салмача таким многословным и, как бы это выразить... захваченным потоком эмоций. Хотя нет, в схожем состоянии всё-таки видела, но там было другое.

— Наверное, они из-за денег терпят, — подумав, предположила девушка. — Как в пословице «С паршивой овцы хоть шерсти клок». Мол, пускай лупит, лишь бы зарплату домой носил. Или это советское мировоззрение, — выдвинула она вторую версию. — Типа «Лучше уж плохой мужик, чем совсем никакого. А так кому я нужна, разведёнка и старая? Или разведёнка с ребёнком».

Вспомнилась мама. Хоть её ребёнок, уже порядком вырос и даже регулярно предпринимал попытки устроить ей личную жизнь, все усилия разбивались о несокрушимую стену «Инночка, мне же давно не восемнадцать». Ну и чего вот с ней делать?

— А ты правда все выходные тут будешь меня охранять? Оба?! Ух, оставайся!
— Все выходные едва ли. Возможно, буду уходить по каким-нибудь делам.
— Всё равно хорошо!

Лиля расплылась в блаженной улыбке чеширского кота и проворно перекочевала к Кириллу на колени — на ручках котам самое место. В её глазах заплясали искорки радости, но так же быстро та сменилась огорчением.

— Жалко только, что это последние выходные такие будут...
— А почему последние?
— Да у меня через пять дней аренда заканчивается, а продлять мне её вряд ли будут — и жить станет негде, — вздохнула девушка. — Хоть в клубной гримёрке селись... Ой, нет, уже через четыре! — встрепенулась она. — Пять — это вчера было. Блин.
— Ты же работаешь. Мне всегда казалось, что ты зарабатываешь и с зарплаты платишь аренду. На работе тоже проблемы что ли?
— Работа для искусства, а не ради заработка. Я зарплату маме отдаю, своя у неё копеечная. А аренду платит папа. Платил. Сейчас у него другие интересы появились, — нахмурилась Лиля.
— Небедный человек, надо думать. Если содержит и себя, и ещё может держать одну арендованную жилплощадь в другом месте. Что же за интересы? Бизнес?
— Бизнес, — кивнула девушка. — Нефтехимия. А интересы понятные: где большой бизнес, там новая любовь. И возникает она совершено внезапно и именно тогда, когда бизнес у тебя начинает идти в гору. Бескорыстная и светлая, ага.

Едко фыркнув, Лиля не глядя опрокинула чашку (причём, кажется, не свою) и нетерпеливо закачала ногой.

— Вот тебе сколько лет, Кирюш?
— Тридцать два. А ты к чему это?
— О, уже нормально так, — протянула девушка. — Ну а представь, что тебе на десять лет больше, и у тебя есть дочь и жена. И ты их обеих любил двадцать лет, а тут вдруг чик, — она покрутила пальцем у виска Кирилла, — чё-то в голове переключилось — и ты резко их разлюбил. И вообще думать забыл. Нормально это?

Салмач помолчал.

— Перестать любить дочь невозможно, наверное. Или... или мне просто представить нелегко. Это же дочь. На руках качал, шаги с ней первые делал, говорить учил, а тут так. По щелчку такие вещи не происходят.
— Вот и я про то. Стопудово это Анькины козни. Анька — это его секретутка, любовь новая, — на слове «любовь» Лиля пальцами обозначила кавычки. — Она сначала ему мозги прополоскала, чтобы он с мамой развёлся, а теперь за меня взялась. Устраняет конкурентов. Тут не надо быть Эркюлем Пуаро, чтобы понять мотивы.
— Надо принимать какое-то решение. Или поговорить с отцом, чтобы продолжил давать денег, или перестать видеть в работе только лишь искусство. Что думаешь делать?
— Всё, — безапелляционно заявила Лиля. — Только надо с духом как-то собраться. Терпеть не могу такие стрёмные разборки... И с админшей нашей ещё поговорю. Ну там, график пересмотреть, в клубе перекантоваться. Маме лучше не надо. Она нервничать начнёт, ещё сама папе звонить станет... А Аньке такое только в радость, чтоб все унижались. Нет. Надо эту дрянь как-то обломать, чтоб её интриги против неё же и обернулись.

Побарабанив ногтями по столу, Лиля всё-таки снизошла до вафли.

— Мама и так начнёт нервничать, когда ты не принесёшь ей очередную зарплату. Поймёт же всё, — улыбнулся Кирилл. — И вовсе не потому, что ей нужны твои деньги. Деньги не приносит — значит, нужны самой. Нужны самой — значит, папа перестал помогать.
— Надо думать, в общем, — резюмировала девушка. — Погоди, а под неискусством ты подразумевал эскорт что ли, как у Катюхи?! — запоздало среагировала она. — Фу, Кирюша! Нет, ни за что. Это уже дно отчаяния. Не знаю, как она так может.

Про допуслуги клуба Лиля знала. Был в курсе и Салмач, и это Лиля знала тоже — сама Катя рассказала в красках про геройство её знакомого.

— Нет. Я про то, что брать деньги за свою работу и обеспечивать им уже свой быт, а не мамин. Ты ведь, получается, всё равно получала деньги, просто отдавала их.

Он посмотрел на неё, склонив голову:

— Ладно, что ж. И долгосрочные, и краткосрочные решения есть. Поговорить с отцом, жить в гримёрке, тратить зарплату теперь на себя. Но если отец отвернулся от тебя окончательно, то за пять дней ты не успеешь заработать на аренду. Даже работая по двенадцать часов ежедневно. Поэтому... Если у тебя совсем по всем фронтам будут вилы, приезжай ко мне, — Салмач положил руку ей на бедро. И задумчиво, как-то даже рассеянно провёл ладонью к краю шорт и обратно. — Голову над водой держать сможешь, утонуть не дам. С голоду не умрёшь. Только без травы давай, хорошо? И без налепливания волос на стены ванной.

Пальцы, всё это время то и дело перебиравшие тёмные, коротко стриженные волосы, бросили свою игру и замерли. Лиля слушала и удивлялась, и восхищалась, и чуть не прыгала от ликованья — всё это разом. Удивлялась она Кирюшиному благородству, восхищалась его надёжностью и ответственностью, ну а неуёмная радость — конечно, оттого, что Кирюша вчера всё-таки про неё говорил. Иначе сделал бы он такое предложение, будь у него кто-то?

— Какой ты хороший, — мечтательно проговорила девушка, чутко прислушиваясь, как крадущаяся по бедру рука отзывается в теле желанием. — Хочу тебя прямо сейчас.

Да уж, терпеть долго Лиля не умела.

— А волосы зачем на стенку навешивать, Шуманит же можно залить, — хихикнула хулиганка, забираясь Кириллу под футболку.

Камнем преткновения оставалась трава. Тут всё понятно: Кирюша при погонах, и нельзя ему с таким светиться, могут и с работы погнать, а то и вовсе срок дать за хранение. Но не такая уж большая потеря эта трава, подумала Лиля, можно и на работе косячком побаловаться, если приспичит.

— Какой уж есть.

«Какие же у тебя руки холодные, ужас».

— Какой есть.

Он стянул футболку и усадил девушку лицом к себе. Затем убрал ей за ухо прядь волос, коснулся губами мочки уха и пошёл ниже. Шея. Ключица. Ключичная впадина. Медленно, последовательно, в чём-то даже идея наперекор себе. Удерживая ту неведомую силу, что наращивало растущее нетерпение. «Я хочу тебя», — произносит женщина, и время мгновенно меняет ход. Его отрезок между произнесением и самим соитием резко обессмысливается. Эта тщета оглушает — тело требует не мешкать. Прорвись! Преодолей! Возьми! Быстрее! Никаких возражений!

Будучи помоложе, Кирилл так и поступал. Куда-то торопился, зачем-то спешил и... И заканчивал за считанные минуты. К счастью, опыт и время открыли о самом себе новые вещи. Кириллу нравилось изводить себя ожиданием. Намеренно откладывать. Самозабвенно затягивать ласки, зная, что ничто не помешает, и никто не остановит.

Кроме отребья с раёна, способного присесть ему на хвост. А затем вынести ломом и кувалдой дверь за несколько минут.

Он чуть похолодел. Пожалел, что пришел без оружия, но здесь и сейчас попросту плюнул на это. Посадил Инну на стол перед собой — звякнула за её спиной упавшая чайная ложка — и, не разрывая ласок, спустил с девушки шорты.

— Опять стол, — рассмеялась Лиля, обхватив Кирилла за шею, чтобы не потерять равновесия.

В прошлый раз тоже была кухня и стол, и что-то из мешающейся посуды... Кажется, чашка с надписью «Good morning». Да плевать. Где, когда, при каких обстоятельствах — это всё имеет значение в глупых женских романах. А ей важно только одно — с кем. Хоть прямо здесь, на полу, спонтанно, хаотично, страстно! Главное вдыхать его горьковатый запах с терпко-древесными нотками и наслаждаться тем, как дурманится от него сознание.

Кирюша был подобен спящему вулкану. Спокойному, но таящему в своих недрах огромную опасность — кто знает, в какой момент он решит пробудиться? Внешне собранный и хладнокровный на людях, наедине он преображался совершенно. И эта бешеная энергетика манила и завораживала Лилю, заражала и притягивала словно магнитом.

С Кирюшей было ощущение, будто ходишь по лезвию. Одним уверенным движением, одним прикосновением щетинистой щеки к тонкой, чувствительной коже он заставлял подойти к краю пропасти и, затаив дыхание, замереть в последний миг перед прыжком. И она знала, что прыгнет, и эта острая адренало-эндорфинная химия распаляла её ещё больше, не теряя прелести предвкушения.

Опять, как в первый раз, сладко заныло внизу живота — и мягкие ладони, вспорхнув с плеч, легко побежали по обнажённой мужской груди ниже и ниже, заскреблись коготками о грубую джинсовую ткань. Лиля расправлялась с пуговицей. Ей не терпелось. Ей хотелось всё сразу и сию секунду. Принимать сполна и отдавать, отдаваться без остатка. Выгнув шею для поцелуев, девушка подалась вперёд, ощущая как под футболкой стремительно наливаются приятным напряжением вершинки груди. К чёрту футболку. К чёрту вообще все лишние тряпки-препятствия!

Да, Инна справилась с пуговицей. Неожиданно быстро, с поразительной сноровкой, которой Кирилл явно не ждал и готов не был. Нетерпение девушки перекинулось на него, как пожар после шального поветрия. Железобетонная плотина воли дала течь. Потом ещё одну, ещё, затем пошла трещиной снизу вверх и вскоре обрушилась, разнося грохот далёким эхом. Нырнувшую в джинсы кисть Кирилл перехватил и задержал у паха на секунды. Нет, не на секунды — на мгновения. На считанные мгновения, достаточные, чтобы обратить в желание всё его существо.

Поцеловав подставленную шею, Кирилл не сдержался и даже чуть-чуть укусил её. Легонько, хотя по жизни редко разменивался на полумеры. Порывисто, хотя не был склонен к порывам. Играя, несмотря на... Плевать. Здесь и сейчас можно. Всё можно. Это и возбуждало даже само по себе, в отрыве от остального. Оно, ощущение сокровенного и непроницаемого. Тайна. Возможность быть искренним вкупе с пониманием — ничто не выйдет за закрытые двери. Ничто и никогда.

Не просто «здесь и сейчас» можно. Здесь, сейчас и с ней можно.

Оставшегося терпения Кирилла едва хватило, чтобы освободить Инну от оставшегося тряпья. Чувствуя, что его вот-вот разорвет, он подмял девушку под себя…

***

С Кирюшей всегда классно. С ним можно заняться любовью где угодно и когда приспичило. Сидя на кухне, пить чай и вдруг очутиться посреди хаотичного пейзажа со смятой и разбросанной по полу одеждой. Откинуться навзничь на столешницу, холодящую кожу своей полированной безупречностью, попутно что-то уронив и даже не заметив этого. «Обнять» его бёдрами, закинуть ноги на спину, притянув ещё ближе, и замереть в сладко-томительном ожидании от того, что его тело, разгорячённое, экстатически напряжённое, буквально наэлектризованное желанием, так маняще близко, и от его запаха сами собой приоткрываются губы и взгляд застилает темнотой. Они всё говорят за Лилю сполна и даже больше — знаки, которые невозможно не заметить и не понять.

А потом захлёбываться сбивчивым смехом, перемешанным со стонами, и скользить пальцами по влажной коже, чуть прикагчивая от рвущегося наружу удовольствия. И нежиться от накатывающих волн — тёплых, расслабляющих и будто вливающих энергию одновременно — бегущих от эпицентра внизу живота и дальше, дальше гудящим потоком по каждой клеточке... И целовать. Конечно, целовать, много, с упоением.

С Кирюшей свободно и всегда чуточку сумасбродно, даже безумно. Такой уж у него темперамент, и Лиле это чертовски нравится.

— Интересно, мы когда-нибудь доберёмся до спальни, как нормальные люди? — задаётся она риторическим вопросом, который бродил в голове в начале этой встречи, и улыбается.

Улыбается всему. И Кирюше. И своей мысли. И чашке, что держит в руках, с остывшим уже чаем. И виду из окна, который сейчас созерцает, забравшись с ногами на подоконник. И, может быть, соседям, которым сегодня повезёт стать невольными зрителями этого спонтанного ню-этюда. Чай обнажённой и в приятной компании — чем не прекрасное начало дня?

— Не переживай, у меня дома кроме тахты вообще никакой мебели, — отвечает Кирилл.
— Как многообещающе, — хмыкает Лиля.

Она, конечно, не верит Кирюшиной шутке, но идея эта её богатому воображению ужасно нравится.

Всё как в тумане. Только что руки упирались ладонями, хотели оттолкнуть, высвободиться из ловушки объятий — таких внезапных и пугающе тесных — но вот уже почти обнимают в ответ, и ногти впиваются во влажную от пота кожу... Горячее, сбивчивое дыхание обжигает шею, и щетина колет щёку... Его скупые и в чём-то грубоватые ласки полны нетерпения, он торопится и раздражается от малейшей мелочи, встающей на пути к вожделенной цели: непослушных пуговиц, облегающей одежды, тесного туалетного столика, установленного всевозможными баночками. Нетерпение подстёгивает его сильнее, делает движения ещё порывистей и неуклюжей, отчего он сердится всё больше — и всё настойчивей становятся его поцелуи и прикосновения.

Её загнали в угол и прижали к стенке, в буквальном смысле: Амелия чувствует это обнажённой спиной. Разгорячённая кожа, соприкоснувшись с холодной гладью зеркала, моментально отвечает роем мурашек, бегущих вдоль позвоночника и прячущихся где-то в волосах. И когда кажется, что ближе уже нельзя, некуда, невозможно, Грей сокращает дистанцию — двое, бывшие порознь, сливаются в единое. Она вскрикивает и захлёбывается от перехватившего дыхания. Крик переходит в стон, на пол летят какие-то склянки, разбиваясь вдребезги... Амелия не замечает. Она прижимается ближе к мужчине и дрожит — не то от холода, не то испугавшись стремительности происходящего. А может, от сладких волн, растекающихся от эпицентра внизу живота до самой дальней клеточки? Ей понравилось. Нет-нет, как может понравиться такое... Или всё же?.. Нет! Когда он... Когда они... Какой же стыд.

У неё просто не было выхода. Она уступила не потому, что сама того хотела, а потому что была бессильна воспрепятствовать. Да. Он бесцеремонно ворвался, вторгся — в её личное пространство, в душевный мир, в тело — и Амелию смело этим натиском, этим ураганом первобытной страсти, когда спадает всё наносное, порождённое цивилизацией и условностями культуры, оставляя лишь главное, берущее своё начало с эпохи пещерных людей: мужчина, желающий женщину. Но, Боже всемогущий, как же льстило такое неприкрытое, искреннее (на грани неприличия, как сказали бы в светском салоне) признание...

Амелия была сбита с толку совершенно. Растерянность, смятение, сомнения, стыд, самопрезрение — всё это обрушилось на незащищённое, неподготовленное сознание бедной женщины в первую же секунду, стоило объятиям ослабнуть. Стараясь не смотреть на Грея, она прикрылась, насколько это позволяли худые руки, и залилась румянцем. Хотелось убежать. Или провалиться прямиком в Преисподнюю на этом самом месте, лишь бы не встречаться взглядом с этим страшным, непредсказуемым человеком, который совсем недавно едва не убил её. Но Амелия медлила, не смея пошевелиться. Только блестящие от поступивших слёз глаза беспомощно метались от полотенца к разбросанной возле банкетки одежды, ища у них спасения от позорной наготы.

Ответом Кешиару был долгий взгляд с лукавой улыбкой, не сулившей ничего хорошего. Одно из преимуществ тёмных эльфов — развитые органы чувств, к числу которых относятся и острый слух, и зрение. И хоть последнее сейчас подводило, вынуждая Эльшабет ронять слёзы (какой позор!), болезненно щурясь и прикрываясь ладонью, сцена с воспитанием раба не укрылась от глаз жрицы.

Женщина не вмешивалась, какое-то время оставаясь безучастным свидетелем. Наблюдателем со стороны. Не потому, что ей было безразлично или нечего сказать — о, напротив, гранатовые глаза следили очень внимательно. Именно в такие моменты, моменты вспышек неконтролируемых эмоций — злости, ярости, гнева, досады, алчности, чувства попранной гордыни — раскрывается истинная природа разумных существ, их сущность, не прикрытая масками благонадёжности и лести, настоящие мотивы и желания. Достаточно лишь уметь читать эти знаки. И Эльшабет молчала, запоминая каждое сказанное слово, подмечая каждый жест. Какого предела способен достичь каждый из твоего ближайшего окружения — отнюдь не лишнее знание.

Не внезапно проснувшееся чувство сострадания к невольнику руководило поступком Маленькой Госпожи, как можно было подумать поначалу и как, вероятно, это выглядело в глазах человеческой части их отряда. Практичность — вот что поощряла Ллос в своих детях. Черта, десятилетиями культивируемая в каждом дроу на протяжении всего этапа взросления. По-хорошему Кешиар заслуживал пощёчины, а Ву — плети, и многие жрицы, та же сестра Этайя, на месте Эльшабет уже бы всласть наслаждались корчами провинившегося и демонстрацией собственной власти. Большинство служительниц Паучьей Королевы с лёгкостью пускали в ход её символ. Но Маленькая Госпожа не была бы собой, не просчитывай она на несколько шагов вперёд. Позволить эмоциям взять верх — чересчур высокая цена за проступок в текущих условиях. От публичного наказания Кешиара на глазах раба пострадает авторитет тёмных эльфов, а наёмник под действием змеиного яда потеряет способность самостоятельно передвигаться. Обременять отряд ещё одним недееспособным членом? Слишком неблагоразумно.

— Полагаю, тебе бы и в голову не пришло умышленно порвать платье своей госпожи? — холодно поинтересовалась жрица у дроу. — Или выбросить его, пусть даже нелюбимое и надоевшее ей.

Она перевела взгляд на Ву и продолжила:

— Но, тем не менее, вы оба считаете себя вправе распоряжаться моей вещью и даже портить её.

Метафора была очевидна: тем самым платьем, не слишком нарядным и поизносившимся, был Фалько, но только Эльшабет будет решать, когда его выбросить и заказать новое. А лучше перешить.

Снова взгляд на Кешиара.

— Очевидно, полуденное солнце выжгло тебе остатки разума, оставив одну лишь дерзость. Но на первый раз я буду снисходительна к твоему… недомоганию.

По тону жрицы было понятно, что первый раз является последним же, и больше такой удачи на долю дроу уже не выпадет. У Эльшабет была отменная память.

— Славный мальчик. Ты хорошо пообедал?

Потрепав ящера по загривку (окровавленная морда с раздвоенным языком тут же счастливо уткнулась хозяйке в бедро), Маленькая Госпожа направилась к Бурлину. Беглый осмотр — и стало ясно, что ранения ещё серьёзней, чем предполагалось. Даже удивительно, как он ещё держится на ногах. Упрямство или отчаянное желание жить? Жрица раздосадованно поморщилась. Ещё одним поводом для недовольства больше: сначала остаткам иблисских недобитков удалось избежать уготованной им участи, теперь это…

Но она медлила, не спешила браться за висящий на поясе ритуальный кинжал для жертвоприношений. Придирчиво разглядывала воина, дотрагивалась до ран, взяв за подбородок, поворачивала голову из стороны в сторону… Бурлину был знаком этот взгляд. Так смотрят, оценивая и взвешивая все «за» и «против». И в эти стремительно убегающие секунды Эльшабет решала, стоит ли одна жизнь риска целого отряда. Две жизни. Вскоре и Тебрин подвергся аналогичной процедуре.

— Вашу судьбу решит богиня, — наконец вынесла вердикт жрица. — Если ты, — взгляд на Бурлина, — доживёшь до полуночной молитвы, значит, Ллос хочет, чтобы ты и дальше прославлял её своими победами. Тогда я исполню её волю и залечу раны.

Настала очередь Фалько. Как ни уязвляло это холёное дровийское самолюбие, но пришлось признать, что сейчас выживание во многом зависело от презренного человека с ошейником невольника. Можно бесконечно долго кичиться своим происхождением, но какой в этом толк на враждебной территории Поверхности, с превосходящими по числу силами противника? И это невыносимо палящее, бьющее по глазам солнце… Эльшабет была горда, но не безрассудна. Она прекрасно осознавала: если гордыня может ударить по тебе бумерангом, не стоит давать ей права голоса.

На Поверхности человеческий раб был в своей родной стихии — кто знает, что он способен выкинуть и какие сюрпризы преподнести своим пленителям? А раб, затаивший обиду, опасней вдвойне. И хоть сейчас обидчиком Фалько выступал не кто-либо из дроу, а его соплеменник, оставлять у себя за спиной потенциального врага не входило в расчёты Эльшабет. Логичнее использовать таланты Фалько. Всё же взять его в поход оказалось стратегически верным решением, неисповедимы пути Прядущей Паутину…

— Поднимайся, — сказала жрица, приблизившись к поверженному наземь. — Теперь никто не посмеет применять к тебе телесные наказания, кроме меня.

Последняя фраза была произнесена во всеуслышанье.

— Ты умеешь выживать в дикой природе, знаешь лесные растения и ориентируешься по сторонам света на Поверхности, — продолжала Эльшабет. — Поведёшь нас теми тропами, где не пройдёт крупное войско.

Эльшабет понимала, что вскоре на место бойни подоспеет подкрепление, с большой долей вероятности — многочисленнее прежнего. Промедление грозило смертью — нужно оторваться от преследования. И, конечно, искать путь домой.

— Нам нужно найти вход в Подземье. Поедешь с господином Кешиаром.

Возвысив голос, жрица озвучила распоряжение для остальных:

— Все, кто ранен, едут верхом, дабы не задерживать отряд. В седло по двое.

И хоть сама жрица не нуждалась в скакуне, да и к столь громоздким и, по её мнению, несуразным животным относилась скептически, всё же приняла участие в усмирении одного такого.

— Подчинись, — приказала она мысленно, дотронувшись до конского крупа.

— А саt... — эхом повторила Первая и умолкла, прислушиваясь к внутренним ощущениям от нового слова: какие-то ассоциации, воспоминания, всплывёт хоть что-то?

То что женщина знала человеческий язык, упрямо не вязалось с тем, что Первой было известно о заражённых. Мол, они неразумны и не способны действовать осознанно. Тут же выходило, что, похоже, захваченная владела двумя языками — общим и каким-то своим, просто Первой он был незнаком, оттого и казался бессвязным бормотаньем.

Как-то всё сложно... И угрожающе для плавности течения когнитивных процессов. Первой стало неприятно, но как именно, определить для себя она не смогла. Потому что не знала слова «неуютно». Зато можно удовлетворить своё... как она сказала, curious? Curiosity, да. Раз уж пока новых команд от Лидера не поступало, а пленённая больше не сыплет обидными фразами и не прочь поговорить. Тем более сидеть на ней верхом молча — много когнитивных мощностей не требуется.

— Why do you need it? What can it do? — указала Первая на Барсика.

Мышление, привыкшее работать в утилитарной парадигме, конечно, первым делом попыталось проспрягать кота по шкале функциональности и полезности навыков. Логично же: если кота тут держат, значит, он для чего-то нужен. А вот вопрос безопасности, который по логике должен был идти первым, подзадержался, но всё же был озвучен:

— Is it dangerous?

Чуть не налетев на Нику — пришлось экстренно маневрировать при встрече с опасным препятствием — Лиля ретировалась в дамскую комнату. Ну надо ведь было так столкнуться, не раньше, не позже! Это что же, они тут так долго сидят? Минут двадцать ведь уже прошло — пока они с Пашкой на улицу выходили, пока с Кирюшей поболтали, потом медляк... Хм.

И тут Лиля увидела это, а в голове начинало уже складываться нехорошее. Не в том смысле, что она замышляла что-то коварное — нехорошей была картина маслом. Подружкам Ники явно поплохело, и интуиция Лиле подсказывала, что вряд ли они траванулись прокисшими столовскими щами, в ночном-то клубе.

— Бли-ин, девчонки, вы нанюхались, что ли...

То что именно нанюхались, было для Лили очевидно. Ну, потому что в «Криминальном чтиве» так же было: там Ума Турман тоже в тубзике коксом заправлялась, а потом с Траволтой так выплясывала, что аж в конкурсе победила...

Так, про что там она думала?.. А, да! Нанюхались, стопудово. Просто это самый быстрый и удобный способ для общественных мест. Ну не колоться же в самом деле, сидя на горшке, несподручно как-то. Кстати, в фильме героиня Умы в итоге перепутала кокс с герычем, который нашла у приятеля в кармане, и заправилась под завязку не тем. Блин, а если девчонки тоже... Тут по Лилиной спине пробежал холодок ужаса. А если они тут умирать сейчас начнут?! Адреналин прямиком в сердце зафигачить она точно не сможет!

Это надо в скорую звонить что ли? Они же сто процентов спросят, что с ними, а она-то и не знает!

— Ёпрст, вы чего нанюхались? Колитесь давайте!

Девушка уже доставала телефон, судорожно вспоминая номер экстренных служб для вызова с мобильного.

Лиля уже пребывала в грёзах (немудрено, с таким-то количеством выпитого), почти мурлыча, как вдруг... Ой-ой-ой, что началось-то! Первым порывом было открыть глаза, отлипнуть от Пашки и встать как вкопанная посреди танцпола. Но нет, ни в коем случае нельзя так делать — только всё испортишь! А чего портить, Лиля даже сама до конца ещё не понимала.

Она по жизни была торопыгой, но эта самая жизнь уже столько раз её «дубасила» за поспешность, что кое-как девушка уяснила: лучше не мчаться впереди паровоза. «Сначала притормози и всё обмозгуй — потом делай» — такое правило она вывела для себя. Правда следовала ему через раз. Окей, через два на третий. Но Лиля честно старалась!

Вот и тут надо подумать, случай-то непростой. И, забравшись ладонями парню на шею (вроде как обнять покрепче), Лиля глаз не открывала и усиленно думала. Только с залитыми внутрь коктейлями соображалось ужасно туго. Блин, зачем она так набралась... Давайте, извилинки, шевелитесь.

Этот поцелуй можно, конечно, было списать на очередной пунктик в Пашкиной многоходовочке по доведению бывшей до белого каления. Только вот он сам пять минут назад сказал, что ничего там ловить не хочет и телодвижений никаких предпринимать не собирается. Они с Никой друзья бла-бла-бла, что обычно говорят в таких случаях, чтобы эвфемистично обозначить своё безразличие.

Списать на случайность? Да нет, по Лилиным ощущениям случайностью там совсем не пахло. Спонтанностью — да. Может быть, даже каким-то мимолётным порывом. Не то чтобы Лилю много кто целовал в плечи, конечно. Вернее, совсем никто и не целовал до Пашки — кавалеры как-то больше предпочитали «классические» части тела. Но женским чутьём она ощущала, что этот жест точно не из разряда «бес попутал» или «сам не понял, как случилось» — он был искренним, желанным и намеренным.

Что ж это получается, Пашка запал? На неё?! Ужас какой, она же старая! Лиля не могла себе представить, будь она парнем шестнадцати лет, что возьмёт и вдруг влюбится в девчонку на два года старше, второкурсницу уже считай, не старшеклассницу даже. В паре, где старше парень — там ничего такого нет, пускай хоть на десятку разница в возрасте будет. Но в теперешнем случае Лиле стало совестно как-то даже. Как будто она Пашку совращает, а он потом по прошествии лет будет вспоминать и жалеть, что связался с такой бесстыжей оторвой, которая загубила его невинность. А если ещё мать его узнает, скандала не избежать... Хотя, может, и не будет никакого скандала: художники — люди свободных нравов.

Можно, конечно, не гнать коней и подождать пару годиков. Только ведь когда Пашка станет совершеннолетним, она-то моложе не сделается. Ей уже двадцать стукнет, разменяет третий десяток! Кошмар, и как люди живут после двадцати... Размышления насчёт неотвратимости пенсии всегда повергали Лилю в ужас напополам с унынием. Кирюша наверняка из-за этого такой грустный и молчаливый всё время ходит. Ещё бы, ему-то вообще ого-го сколько — как тут не расстраиваться!

Воспоминание о Салмаче и их недавней встрече заставило Лилю остановиться. Не могла она вот так запросто, ещё недавно поцеловав Кирюшу, теперь принимать поцелуй от другого. Правда с Кирюшей у них не сказать, чтобы что-то было. Ну да, он приходил пару раз, но потом всегда уходил, и у Лили никогда не было ощущения, что он хочет остаться. Видимо, не воспринимает он её всерьёз, а потому и планов никаких серьёзных в её отношении не строит. Правда сказал же вот сегодня вечером про одну единственную... Стоп. А ведь он так ничего и не ответил на вопрос, о ней ли речь. Промолчал. По спине Лили пробежал мерзкий холодок осознания, на глаза тут же навернулись слёзы.

— Извини. Надо отойти, — сбивчиво буркнула девушка другу и устремилась в сторону туалетных комнат.

Бежать. Надо бежать, пока не разревелась как дура.

— «Итальянский жеребец»? — хихикнула Лиля. — Слушай, Паш, а ты знаешь, что за фильм? Там Сталлоне играет. Чё-то название странноватое для боевика, да?

Необычность, как можно было ожидать, Лилино любопытство только распалила — и в девичьей голове моментально созрел план по его удовлетворению. Сашка же скоро приезжает, вроде ему последний экз остался, и сессия закрыта. Как раз успеет скачать и записать на болванку, у них в Москве там всё продвинуто с технологиями и интернет быстрый. Не то что в Кирове «пик-пик-пик-пииииии-бзззз-пшшшшшш-скрж-шшш»* можно по полчаса слушать. А качать целый фильм и вовсе неделю.

Саааш! Слушай, а скачай фильм «Итальянский жеребец» со Сталлоне? Плиз-плиз-плиз, очень надо! Охота посмотреть)

Когда приедешь, кстати?

По традиции, в одну СМС Лиля не укладывалась. На сей раз оба послания полетели кузену.

Концерт близился к концу, и рок-музыканты, как люди чуткие и понимающие, на финал оставили лирическую композицию. То ли следуя традиции ночных дискотек, то ли из солидарности с мужской частью отдыхающих. Ибо медляк, как известно, закрепляет успех вечера, даруя шанс на более интересное его продолжение уже в ином месте в приятной сердцу компании. А для кого-то — и вовсе возможность запрыгнуть в последний вагон уходящего поезда.

— О, сейчас наша будет!

Плейлист Лиля знала заранее — выспросила у ребят, и, заслышав финальные аккорды предпоследней песни, потянула Пашку в центр танцпола. Чего по краям жаться — Лиля обожала быть в гуще событий — а ну расступись! То что и потеснятся, и свободное местечко в гуще толпы организуют, она не сомневалась: местная публика уже имела сегодня возможность наблюдать её в танце — от добавки ещё никто не отказывался, тем более задаром.

А что, это могло бы стать неплохой рекламой их клубу. Надо будет подкинуть идею администратору, пусть хоть визитки распечатает, что ли. Чтоб Лиле не с пустыми руками на дискотусовки ходить.

Пашка, конечно, сегодня был немного нервный. Это Лиля ещё до того, как они на улицу вышли, поняла: напустил туману, от конкретных ответов на прямые вопросы уходил и вообще топорщился как морской ёж. Болезненная тема, в общем, с этой Никой. И Лиля не лезла. Ну, только в переносном смысле — в прямом-то очень даже. Пускай отвлечётся от мрачняка, в конце концов.

Обняв друга, девушка удобно устроилась на его плече и даже глаза прикрыла — всё равно что нежащаяся в тепле кошка. Вообще-то ростом Пашка чуть выше, но сейчас Лилины каблуки сравняли счёт — вот она и извлекала из положения в пространстве максимум удовольствия. Хотелось надеяться, обоюдного.

И вообще лёжа на мужском плече, можно подумать о чём-нибудь своём, отпустив контроль, насладиться подчинённостью, возможностью не думать и ничего не решать... Сейчас она не на пилоне в соло-номере. В парном танце ведёт парень — а она последует, куда он захочет и предложит. В эти три с небольшим минуты энергичное, упругое от многочисленных тренировок тело Лили было удивительно расслабленно и податливо.

— А-а-а... — понимающе протянула Лиля, и щёки её зарозовели румянцем удовольствия.

Не оттого что у Пашки случился любовный фейл, а потому что он раскаиваться не собирался. А то ведь как часто бывает: сначала сделал — а потом стрелки перевёл, так что девчонка ещё и виновата оказалась. Мол, сама меня ввела в заблуждение, такая сякая, а вообще-то я святой. Фу, никакой ответственности!

— Ну тогда это всё меняет, — без колебаний согласилась Лиля. — Чтоб встречаться, хотя бы минимальная симпатия нужна.

Аргумент нелюбви, похоже, был для неё из категории аксиом, не требующих ни доказательств, ни объяснений.

— Да и не в том дело, был у тебя, помимо Ники, кто-то ещё или не был. Мне кажется, когда любовь нагрянет, ты это ни с чем не спутаешь и сразу поймёшь: вот она та самая, никому не отдам — уж лучше сгину в расцвете лет!

Девушка простёрла руку перед собой, явно уже улетев мыслями далеко с парковки возле клуба Кирова века эдак на двадцать два назад куда-то в регион Средиземноморья, облачившись в греческую тунику и лавровый венок... В общем, пребывала в драматическом образе.

— Правильно любовь изображают в виде стрелы, которая прилетает, когда не ждёшь и сражает наповал, — очень меткая метафора! У тебя было так когда-нибудь?

Выйдя из образа служительницы Афродиты, Лиля поспешила обрушиться на Пашку с новым каверзным вопросом.

— Хотя вот мама мне говорит, что любовь появляется не сразу, ей надо время, чтоб раскрыться. Но тогда это противоречит любви с первого взгляда — а она точно есть, сто процентов! Наверное, просто у всех она разная, — философски резюмировала она. — Я вот пока не знаю, какая у меня. Ладно, пошли танцевать.

В клубе Лилю догнало запоздалое осознание. И, выудив из сумочки мобильник, она застрочила:

Я вспомнила! Ты в этом беретике как Сталлоне :) Я правда названия фильма не помню( Но он древний какой-то

СМС-ка, как можно было догадаться по содержанию, улетела Кирюше. И следом вдогонку приписка:

Не в смысле ты-Сталлоне древний, а фильм! A ты — мур ^^

И третья, на случай, если смысл второй остался для Салмача непрояснённым:

Ты круче Сталлоне по-любому ;)

Когда Амелия увидела перекошенное яростью лицо Грея, она насторожилась и подобралась, словно ожидая удара в следующую секунду. Многие женщины, особенно из низших слоёв, терпели рукоприкладство мужей, даже считали это нормой, но Сэм никогда не позволял себе ни намёка на насилие. Амелия не могла представить, что подобное может случиться с ней когда-либо, но теперь, похоже, это может стать реальностью... Уже стало.

Грей был взбешён. Она переоценила его выдержку, понадеялась на строгость воспитания и дворянскую честь. Её колкость стала той самой последней каплей в чаше его терпения — и вот результат. Амелия подозревала с самого начала, что этот брак — пустая формальность. Не факт милосердия, не влюблённость с первого взгляда, а выверенный, спланированный стратегический ход в борьбе за власть и богатство. Она была не нужна Грею — его интересовали только бумаги. И как же горько было убедиться в справедливости своей догадки вот так. О, взбешён это ещё мягко сказано...

Лучше бы он ударил. След от пощёчины проходит быстро, а как стереть следы надругательства над честью? Но нет, он выбрал месть ужасней, унизительней, просто выдернув её из воды, заставив предстать перед ним обнажённой, хоть ещё вчера заверял в чистоте своих намерений и готовности дать ей время хотя бы привыкнуть к нему, незнакомому мужчине. А теперь... Он поступил с ней, как с последней уличной девкой. Нет, хуже — шлюхи хотя бы получают плату за демонстрацию своей наготы и совершаемое бесстыдство. Амелия чувствовала себя осквернённой. Даже там, в зале суда во время процесса, когда каждый старался оскорбить и поглумиться публично, её щёки не горели таким жгучим румянцем стыда, как сейчас.

Поначалу, возмущённая бесцеремонным обращением, она вырывалась и кричала, требовала сейчас же прекратить этот позор и отпустить её, но куда там пытаться совладать с ветераном стольких сражений... Иствуд вошёл в раж и уже не слушал никого и ничего — ни требований, ни вразумлений — просто тряс её, вцепившись в плечи. Наверняка потом останутся синяки... Кожа у Амелии слишком тонкая, не привыкшая к столь грубым рукам. В англичанина будто бес вселился, и это он рычал сейчас злые ругательства на непонятном языке, от чего женщине стало ещё страшнее.

Он того гляди дух из неё вытрясет. Что если убьёт? Кака злая ирония, спас от петли, чтобы на следующий день придушить лично...

— Я... Что вы делаете... Перестаньте... Пустите... — лепетала оторопевшая Амелия, тщетно пытаясь высвободиться.

Вода и пена с её тела уже успела пропитать одежду Иствуда, которая теперь неприятно липла к коже, заставляя её покрываться мурашками. Или это от столь неожиданной близости разгорячённого яростью мужчины? Нужно как-то перенаправить эту разрушительную энергию в иное русло, найти способ завладеть его вниманием...

— Грей! — вдруг крикнула Амелия его по имени, перестав сопротивляться. — Мне холодно. Я не одета...

Спавшая с глаз пелена гнева открыла взору Грея молодую, привлекательную женщину, в один миг обмякшую в его руках, растерянную и такую податливую... Рассыпавшиеся по молочно-бледным плечам тёмные волосы, не скрывающие, впрочем, красоты, воспетой и увековеченной многими античными скульпторами в мраморе и бронзе, — высокой, небольшой груди, вздымавшейся от сбившегося в волнении дыхания.

Зависнув в невесомости, Лиля восторженно пискнула и крепче обхватила Кирилла за шею. Это же так здорово, когда не только ты очень рад кого-то видеть, но и тебе отвечают взаимностью!

— Ну как почему! Было хорошо, а ты приехал — и стало ещё лучше, — как только приземлилась, пояснила очевидное девушка. — Правда нравится?

Польщённая комплиментом наряду (не зря всё-таки столько времени убила на выбор), она покружилась медленно, чтобы опять не упасть, как совсем недавно в клубе на Пашку.

— Жалко только, что ты на дежурстве, а то потусили бы вместе. Там ребята концерт дают, — махнула она в сторону входа. — Суровый рок, все дела.

Нехарактерно для себя, Лиля вдруг замолчала, осматривая мужчину с головы до пят.

— Вот всё-таки не зря вам Слава Зайцев форму шьёт. Знает толк. Такой прикольный беретик, — она поправила на Салмаче головной убор и отошла, оценивая результат на расстоянии. — В этом сезоне снова в моде береты, ты знал? Шанель на своих показах вовсю используют.

Салмача в форменном обмундировании Лиля видела не впервые, но до оценки стиля дошло только сейчас. Их знакомство состоялось при схожих обстоятельствах: клуб, тусовка, приезд милиции. Правда тогда Лиля была на работе и почти трезва. Ну, за исключением травы. Кстати, как-то подозрительно совпадают их встречи по сценарию: только она соберётся раскурить косяк, как вот он, Кирюша, тут как тут. Прямо как чует.

Между прочим, сейчас настал мегаважный момент, потому как решалась судьба того самого косяка, запрятанного в недрах Лилиного бюста. Вот о какой женщине Кирюша речь завёл? На жену намёк? Мол, ты, конечно, хороша, но выбор мной уже сделан, поезд ушёл. Тогда надо курить. Прямо до последней пепелинки всё. Потому что грустно это ужасно, а Марьванна печальные состояния отлично врачует. С одной стороны, Кирюша классный, а с другой, Лиля не хотела влезать в чужую семью — чем она тогда лучше Аньки-секретутки? Да ничем, такая же пиявка.

Только Кирюша сейчас так смотрел и говорил задушевно, напустив в голос бархата, как будто имел в виду совсем не супругу, и в груди у Лили ёкнуло с надеждой: а вдруг это про неё? Вот он, момент Ч. Но блин, и узнать охота, и спросить страшно — как быть-то? А если после допроса в лоб он больше не придёт? Найдёт посговорчивей и не такую любопытную, чтоб не задавала вопросов — в том же «Пикассо» полным полно подходящих вариантов.

Девушка помялась, переступив с ноги на ногу. Но всё же решилась спросить:
— Это ты про меня? А жена как же?..

О-ой, как бы сейчас скандальных разборок не вышло...

— Ну ты чё! Какой идти проверять, тебя ж не пустят в девчачий туалет, — остудила Пашкин дружеский порыв Лиля. — Но вот на выходе можно покараулить.

Подумав, она тряхнула головой:
— Нет. Лучше всё-таки на танцполе подловить и отвести в сторонку. А то как-то стрёмно, когда тебя пасут на выходе из тубзика. Вроде как хотят застать врасплох, пока ты в уязвимом положении.

Сентенцию о тонкостях отношений девушка завела ещё внутри помещения, но сейчас, выйдя на свежий воздух и сладостно потянувшись, продолжила уже снаружи. Не очень-то заботясь, что ошивающаяся в курилке возле клуба публика станет невольными слушателями мини-лекции.

Кстати, на последних Лиля очень рассчитывала, не имея с собой ни зажигалки, ни спичек — раздобыть огонька, чтобы подпалить косяк.

— Но тут много нюансов, так что надо быть готовым к разным поворотам, — изрекла она со знанием дела. — Самое главное, что следует запомнить: бывшие только формально бывшие. На деле они настоящие и не прочь бы стать будущими. Но никогда в этом не признаются, конечно. Они считают, что парень сам должен догадаться, что они думают и хотят, понял? Так...

Лиля задумалась. Как бы эту всю теорию изложить постройней, чтобы в Пашкиной голове случилось озарение вместо каши? Для неё-то всё было просто и очевидно, как сложить два и два. Только Пашка не девчонка, ему такое интегралами покажется. Ох... От интенсивности мыслительного процесса Лиля даже волосы взъерошила.

— Блин, ну ты партизан! Хуже нет советовать, не зная, чего случилось, — посетовала девушка. — В общем, так. Если ты друг, ты, конечно, можешь поинтересоваться, всё ли у неё ОК и не надо ли её сопроводить до дома, если не ОК. Но надо учитывать, что она в подпитии. А девочки в подпитии могут наговорить всякого, что долго-долго копилось, но на трезвую голову не выражалось. И это, с одной стороны, хорошо. Выплеснет она всё — так хоть понятно будет, чё не так. А с другой стороны — тебе придётся выслушивать, какой ты гад. Потому что в расставаньях все всегда считают виноватой другую сторону.

После короткой паузы Лиля добавила:
— Тебя даже могут побить. Ну как побить, так, кулачками подубасить, поистерить. Но это ничё, жив будешь. Очки только береги — может смахнуть случайно. Как вариант — мне на хранение дать перед разговором.

— А второй нюанс таков, что девочка в подпитии может впасть в иллюзию, которую ты невольно создашь. Например, подумать, что раз ты подошёл и участливо интересуешься, значит, тебе не всё равно. Значит, заботишься, но уже больше, чем дружески. То есть ты тоже всё ещё неравнодушен и её не забыл. И не прочь бы возобновить отношения. Чуешь, какой капканище может тебе хвост прищемить? — воздела Лиля в небо указательный палец. — Ты, может, ни сном, ни духом, просто подошёл — а всё, поздняк, хвост уже оттяпало. Короче, ты сначала определись...

Взгляд её уже начал блуждать вокруг в поисках подходящего курильщика, у кого можно разжиться огоньком.

— Определись... что сам... Ой, Кирюша приехал! В форме! — просияла, чуть не подпрыгнув, Лиля. — Погоди, я щас. Быстренько поздороваюсь.

И она вспорхнула в сторону патрульной машины. Что поделать, в этот вечер мысль за ногами поспевала не очень. И за руками. И за всем остальным тоже. А Лиле почему-то захотелось поздороваться разом всеми частями тела.

— Как хорошо, что ты приехал!

И обдав старшего прапорщика цветочным шлейфом (хотя, скорее, вихрем) «Мадмуазель Коко», девушка обвила его шею руками и запечатлела на губах горячий поцелуй. На вкус очень напоминавший персик, щедро вымоченный в водке. И даже ножку отставила. Недавно в каком-то фильме она видела похожую сцену и так воодушевилась, что непременно задумала попробовать тоже. В общем, Кирюша появился очень кстати.

— Опять своего вырвиглазного «Беломора» накурился, — оторвавшись, констатировала Лиля, почему-то очень довольная этим фактом.

— Да-да, именно что протест! Бунтарство против довлеющей системы, — оживилась Лиля. — А почему до «Шабаша»? Мне кажется, очень крутой альбом. Там тоже энергетика такая, м-м... хаотичная, мятущаяся. Сродни ранним альбомам, но без хулиганских ноток.

Вообще-то Лиля затеяла разговор о музыке, чтобы избавить Пашку от конфуза. Реакция молодого организма на её кружева, закружившиеся в танце, не осталась незамеченной. Ну прям как Сашка тогда, в Москве, один в один... Что такого уж стыдного в топорщащихся штанах, Лиля в толк взять не могла — вполне себе адекватное проявление, скорей уж тревогу бить надо, когда оно отсутствует — но парни почему-то неизменно стремаются. А значит, требовались срочные меры для спасения Пашкиной чести — вот Лиля и обрушилась на Хурму с музыкальным диспутом.

А тот оказался не промах! Хоть в шутерах не разбирался, зато в роке шарил. Значит, не всё потеряно, ещё можно спасти человека от мрака культурного невежества. Переглянувшись с приятелем, девушка одобрительно подмигнула. Мол, нормальный тебе отчим попался, надо брать.

— А?.. Да, наверное, надо бы что-то поклевать. Салатик там какой-нибудь, — рассеянно отозвалась Лиля на предложение перекусить, следя за плетущейся в сторону туалетов троицей. — А у них есть меню, помимо винной карты?

Последняя трапеза пришлась на обед, да и тот на бегу (всё проклятые кружева с босоножками!), а потом уже надо было бежать в клуб, чтоб не опоздать... А в клубе как-то есть не принято — всё больше пить. Ну не отказываться же было, когда тебе коктейль предлагают! В общем, можно сказать, у Лили за сегодня маковой росинки во рту не было. Оно, конечно, дело полезное для стройности фигуры. Но теперь, когда Пашка напомнил, в животе неприятно заурчало.

— Может, у них и сырники найдутся? — с надеждой спросила девушка вдогонку.

И с удвоенным рвением взялась за Хурму.

— Да не то что прилизанные, просто когда Чума из окна вышел, Костю это пробрало до глубины души. Ну а когда он от потрясения в Израиль подался к Стене плача и сделался верующим, совсем другие песни стал писать. Многие осуждают. А я думаю, лучше пусть так, чем тоже бы вслед за Чумой суициднулся. Да, Паш? — повернулась она к парню.

— Устали если только немножко. Всё они виноваты.

Лиля вытянула ногу, демонстрируя босоножку с внушительной длины каблуком.

— Но это ничего, мы сейчас чуток передохнем, перекусим и будем как новенькие! Нам ещё покорять танцпол медляком.

Бедные Пашкины гормоны. Ну да ладно, зато сколько удовольствия.

А ещё неплохо бы раскурить презент, ждущий своего часа под вторым слоем кружев — но не при Хурме же это делать.

— Может, даже освежиться на воздух выйдем, а то здесь душно ужас, — добавила Лиля, надеясь, что Пашка считает намёк.

На улице и про бывшую расспросить сподручней. Наклонившись к другу и понизив голос (насколько позволяла музыка), девушка поделилась соображениями:
— А твоя-то ревнует, — кивок в сторону того места, где ещё недавно стояла группа одноклассниц. — И походу, наклюкалась прилично. Которая из них твоя, кстати? И чего у вас стряслось?

То что стряслось, Лиля не сомневалась. Стал бы Пашка тогда вместо своей пассии её, Лилю, приглашать, да ещё и на виду у той? Нет, конечно. Тут точно не обошлось без какой-нибудь драмы. А где драма, там нужен психолог. По психологии у Лили была твёрдая пятёрка.

Ох и суматошный же сегодня был денёк!

С утра Лиля металась. Шутка ли, надо было выбрать между белым кружевным платьем и... белым кружевным платьем. Просто в прошлый шоппинг она так и не смогла остановиться на одном из этих двух нарядов в примерочной кабинке (оба модные, а она разве виновата, что и то, и другое на ней хорошо сидело! На такую фигуру всё идёт) и, совершенно измучившись позированием перед зеркалом, попросила завернуть всё. И вот к чему это привело! В два раза больше страданий.

Спасла Лилю вовремя позвонившая Светка.

— Сегодня такая жара, — пожаловалась она подруге.

И на Лилю вдруг как-то разом снизошло благостное озарение, в голове прояснилось, и само на-гора выдалось решение — разумеется, надо брать белое кружевное! Ну, то, которое без длинных рукавов. И как она сама не додумалась? На улице духота, а в «Атмосфере», битком набитой народом, температура и вовсе подскочит до предела. А значит, чем меньше на ней будет надето одежды, тем лучше.

— Светуля, ты гений! — радостно сообщила девушка и повесила трубку.

Пришлось потом перезванивать, конечно. Когда Лилино чутьё подсказало, что с подругой вроде как коммуникация состоялась, а вроде как и не очень. Но было это сильно позже, когда наконец из вываленной горы обуви, что скрывал в своих недрах специально предназначенный шкафчик в коридоре, хозяйка выудила нужную пару, идеально подходившую и со всем сочетающуюся. Особенно с нижним бельём.

— Ну всё, теперь-то зажжём, — объявила Лиля, подмигнув собственному отражению.

И набрала разгневанной игнором Конфетке, от которой к тому времени накопилось пропущенных уже эдак 150. В качестве извинений пришлось клятвенно пообещать раздобыть автограф всех участников группы — на этом моменте Светкину обиду как ветром сдуло.

И вот Лиля на месте. Сидя нога на ногу и покачивая носком, уютно расположилась на диванчике и попивает коктейль. Где-то в толпе деловито снуёт Пашка, и девушка салютует приятелю бокалом.

Тут надо остановиться и сделать ремарку, что коктейль уже далеко не первый. И не второй. Ох, и даже не третий. Да что уж там говорить, Лиля почти дошла до кондиции, хоть состояния «набралась в стельку» ещё не достигла. Но количество выпитого, наложившись на её комплекцию, далёкую от габаритов Сталлоне, уже ударило в голову. А заодно и в ноги. Вот так и знала, что надо было другие босоножки выбирать! У этих высоковат каблук. Снять что ли?.. Танцевать Лиле очень хочется, хоть она уже успела попрыгать под звучные аккорды, доносящиеся со сцены.

Дилемма так и остаётся неразрешённой, прерванная писком Моторолы.

— Ой, да ну тебя к чёрту! — фырчит Лиля, пробежав глазами очередную гадость от недомачехи, и захлопывает раскладушку.

Их война длится уже порядочно, с переменным успехом, и Лиля успела передумать тысячу и один вариант, как избавиться от Змеи, окрутившей отца. На сегодняшний день в списке МХ (это аббревиатура такая по имени графа Монте-Кристо, ну, чтоб никто не догадался) лидирует вариант «осчастливить папу внуком». А лучше внучкой. Папы ведь только делают вид, что им мальчики нужны. Хотя нет, лучше для надёжности и внучкой, и внуком. Чтоб уж он наверняка был счастлив. Двойняшками, точно! Вон у Айгули как здорово вышло — бах, и за раз сразу две девчушки. Правда она что-то не очень прыгает от радости.

А что, папе ведь уже пятый десяток — в самый раз переходить в почётную группу дедушек. И тогда он наверняка забыть позабудет про свою крысу. Ну, по крайней мере, удастся его заманить в гости на знакомство с потомками. А маму перед этим сводить к лучшему стилисту, чтоб он увидел и осознал, на кого променял такую шикарную женщину. А уж мама-бабушка как обрадуется! Одно дело возиться с чужими первоклашками — и совсем другое нянчить своих. В последнее время она Лиле прожужжала все уши, что пора, мол, уже начинать остепеняться. Нет, ну интересная такая. Сама-то только в 22 за ум взялась, а дочь уже сейчас спроваживает.

Ну да ладно. Эти тонкости не отменяют того, что план мести идеальный, решила Лиля. Надо это отметить. И, выискав в толпе Пашку, поманила пальцем. Анюте-козе не удастся испортить ей вечер, нет-нет-нет. Всё завтра и потом, а сейчас веселиться — Лиля же за этим сюда пришла!

— Ну что, Поттер, найдётся у тебя немного магии для доброй подруги? — перекрикивая музыку, поинтересовалась девушка у Пашки в самое ухо.

— О-о, ну если так, то щас мы кританём, чтоб закл офигенно кастанулся, — заговорщицки разулыбалась Лиля, незаметно для окружающих перехватывая косяк из Пашкиной руки и пряча... ну да, за неимением карманов, пришлось спрятать именно туда.

Услышь эту фразу Хурма, восседавший неподалёку в гордом одиночестве... Да уж, не обошлось бы без переводчика. Но за плечами этих двоих было слишком много часов, проведённых в «Гиперболоиде», и понимали они друг друга с полуслова.

— Следят за твоей трезвостью? — кивком указала девушка на армянина. — Ну ты вообще, со своим телохранителем уже ходишь!

— Как вы на них ходите вообще?
— Да легкотня, они удобные, — махнула рукой Лиля.

И в подтверждение своих слов тут же споткнулась, успев, впрочем, схватиться за Пашку и немного на нём повисеть.

— Ну, если много не пить, — хохотнув, поспешила пояснить она. — Пошли!

Подхватив друга под руку, девушка уверенно повлекла его поближе к танцполу, выискав относительно свободное местечко (с поправкой на рок-концерт в клубе).

Танцует Лиля словно гибкая змея — пластично, плавно, смело демонстрируя чувственную красоту: длинные, точёные руки, то и дело скользящие по телу, и вдруг «перетекающие» партнёру на грудь, касающиеся как бы невзначай, но так, что невозможно не почувствовать это наэлектризованное прикосновение; изгибы бёдер, описывающих сексуальные «восьмёрки», когда Лиля поворачивается к нему спиной и сокращает дистанцию... Хорошая растяжка и чувство ритма, приправленные женственными движениями, сливаются в законченный образ, где гармонично переплетены эмоции и язык тела, на котором они звучат.

Лиля не стесняется пускать в ход элементы стрип-пластики — для неё человеческое тело прекрасно, и нет в нём ничего пошлого. Знающие люди подметили бы в её ритмичных, брызжущих энергией и вместе с тем мягких движениях черты клубной латины, но сейчас в «Атмосфере» совсем другой контингент — вряд ли кировские рокеры разбираются в танцевальных направлениях.

А Лиле всё равно, что подумают о них с Пашкой. Сейчас она не замечает никого вокруг — для неё существует только этот момент, пол под ногами и парень напротив. Миг искрящегося наслаждения, словно бокал дорогого игристого шампанского.

— Так позаботьтесь об этом, — ответила Антаонару Эльшабет и, возвысив голос, обратилась ко всем: — Никто из них не должен уйти отсюда живым! Убейте каждого!

Однако нехорошо оставлять работу, не подчистив «хвосты». Жрица сняла с пояса плеть. Взвились с яростным шипением змеиные головы, изголодавшиеся по живой плоти, готовые жалить и нести мучительную смерть. А Маленькая госпожа, походя схватив оказавшегося рядом раба, настойчиво повлекла его к выходу. Раз уж он так преданно желает побыть её живым щитом в стенах храма, пусть докажет то же самое за его пределами. Может быть, даже стоит наградить его за такое рвение? Возможно. Потом. Если выживет.

РОДСТВЕННИКИ

Литвинов Георгий Валерьевич — отец Лили. 45 лет, разведён. Генеральный директор «Сибур-нефтехим». В отношениях с дочерью мечется между слепой любовью (ох уж эта безграничная власть дочерей над отцами!) и строгим воспитателем. Впрочем, с последним не всегда успешно — понимает, что сам дал маху, и читать повзрослевшей Лиле морально-этические лекции как-то... лицемерно что ли? Несмотря на развод, в отличие от многих мужчин, рвущих все связи с прежней семьёй, от дочери не отказывается. Отношения временами омрачают Лилино бунтарство и замашки золотой молодёжи, но она с завидной прозорливостью знает, когда можно поддать огня, а когда лучше побыть пай-девочкой.


Литвинова Мария Сергеевна — мать Лили. 41 год, разведена. Учитель начальных классов. Фанат своего дела, всю жизнь посвятившая профессии, за что даже удостоилась награды в областном конкурсе «Учитель года». Скорее всего, любовь к детям Лиля унаследовала от материи. После развода живёт скромно (бывший муж содержит только дочь), так что Лиля заработанные в клубе деньги отдаёт матери. В конце концов, она же там за идею, а не зарплаты ради. «Светскую жизнь» дочери Мария Сергеевна не одобряет и надеется, что та просто перерастёт затянувшийся подростковый возраст и возьмётся за ум — восстановится в институте, обзаведётся приличным молодым человеком и подарит ей внуков.


Мартынова Дарья Сергеевна — родная сестра Марии и, соответственно, тётя Лили. 44 года, замужем. Трудится бухгалтером на Вятском станкостроительном заводе. Сердечная и гостеприимная женщина. Многим из того, что Лиля стыдится рассказать родителям, она скорее поделится с тётей. Та умеет хранить секреты и давать мудрые советы.


Мартынов Александр Андреевич — сын тёти Даши и, соответственно, двоюродный брат Лили. 20 лет, студент МФТИ, факультет информатики и вычислительной математики. На каникулы приезжает в родной Киров проведать семью и после того, как съедены все мамины пироги, не прочь позависать с кузиной где-нибудь. Пару раз Лиля ездила к нему в гости в столицу и осталась чрезвычайно довольной экскурсионной программой. А ещё кузен — её первый сексуальный опыт (потому что свой, со своим не так страшно и стеснительно).

ДРУЗЬЯ

Светлана Маркова `Конфетка` (потому что Светка-конфетка, конечно, почему ж ещё) —школьная подруга Лили, 19 лет. Казалось, ещё вчера они листали свежий выпуск «Лизы», сидя на предпоследней парте и стараясь не шелестеть страницами, но алгебраичка всё равно палила, бушевала, что ничего путного из них не вырастет, и грозила вызвать родителей в школу. Пф-ф, можно подумать, без математики в мире не проживёшь. Сегодня Светка учится на вечернем отделении экономического, а днём совмещает с работой в Сбере.


Бегемот — 6 кг нахально-рыжей пушистости и стальных мышц. Непререкаемый альфа раёна. Ветеран многочисленных боевых действий всех его дворов. Убеждённый холостяк и идейный дауншифтер. Подобно герою романа Чернышевского Рахметову, большую часть года предпочитает дрыхнуть в груде битого стекла и окурков в подъезде Лилиного дома между этажами. Но когда наступают холода, любезно соглашается перекантоваться у Лили. Когда у Бегемота есть настроение и его удаётся изловить, девушка даже таскает его в ветеринарку на осмотр и прививки по графику. Знакомые только диву даются, что она нашла в этом облезлом котяре с ободранными ушами, больше походящем на изъеденный молью пыльный коврик у входной двери.

ВРАГИ

Ясенева Анна Игоревна — наглая, меркантильная дрянь 25-ти лет. С Лилей их объединяет, помимо возраста, взаимная ненависть, соперничество за любовь и внимание одного мужчины и драка с вырыванием волос годовой давности. Анна — секретарша и любовница Георгия (с которым, конечно, только из-за денег) и кандидатка в мачехи Лили. По крайней мере, из кожи вон лезет, чтобы преуспеть в этом направлении, однако избранник под венец что-то не спешит. Но Лиля опасается, что такое положение дел не навсегда. Не зря же говорят, вода камень точит. В общем, та ещё змея.

КОЛЛЕГИ

Екатерина `Кэт` Гурова — стриптизёрша ночного клуба "Picasso", 20 лет. Тут классическая история и полная противоположность Лиле: бедная, неблагополучная семья, полуголодное существование, образования толком никакого. Услуги Кэт танцами на пилоне не ограничиваются, и Лиля знает об этом. В клубе многие девушки работают по «расширенному прайсу». Официально руководство клуба такое не одобряет, но и не запрещает. В общем, все всё знают, но закрывают глаза.

ЗНАКОМЫЕ

Лев Савицкий — юрист отца, 40 лет, женат. Умён и изворотлив, как все евреи. Отменный профессионал, не раз выручавший отца в спорных юридических вопросах. Да и Лилю пару раз из передряг вытаскивал, чего уж греха таить. Правда папе об этом лучше не знать.


Гуля и Дина Сайафетдиновы — местные девчонки-близняшки. Подружки Лили, с которыми у неё есть свои девчачьи секретики. Как-то раз, идя со смены, Лиля увидела их возле ларька и подвизалась в волонтёры-аниматоры (матери не с кем их было оставить). С тех пор нянчится иногда на добровольных началах. Накормить мороженым, сводить в кино на мультик или в парк аттракционов, урвать по платьишку на распродаже в «Детском мире»… В общем, насыщенная анимационная программа. Поначалу Айгуль относилась к затее скептически, считая Лилю девицей лёгкого поведения. Но со временем её непосредственность и живое участие растопило лёд.

Иванов Евгений Семёнович — админ компьютерного клуба, где Лиля зависает с Пашкой. 22 года, холост, и ещё тот ловелас. Зато в курсе всех технических новинок, и если надо держать руку на пульсе, чтоб не пропустить релиз новой навороченной железки — это к нему. Лиля правда не вникает во все эти сложные термины и параметры — ей достаточно на бумажке название модели написать и подсказать, где купить. А, ну и настроить ещё потом.

НЕУСТАНОВЛЕННЫЕ ЛИЦА

Соглядатай — стрёмный, криповый тип лет 30-ти на вид. Несколько раз Лиля замечала его в тех же местах, что посещает сама. Кажется, его лицо даже мелькало среди посетителей клуба. При этом шоу как таковые этот мистер Х не смотрит, приват-танец тоже никогда не заказывает. Мутный, короче. Как бы маньячиной не оказался…

Как ни тяжело ей было возвратиться в свой — их с Сэмом — дом, ныне разграбленный, вывернутый наизнанку, словно рыба с выпотрошенным нутром, нечаянная встреча с девушкой ободрила Амелию. Одна из всего окружения, её верная, чистая душой Марта, верила в невиновность своей хозяйки и была готова противостоять в одиночку хоть всему ополчившемуся городу.

— Ну довольно, не нужно слёз, вставай...

Амелия мягко подхватила девушку под локоть, отёрла мокрые щёки. Обняла.

— Я так рада, что Господь уберёг тебя. Я уже готовилась к поискам по сиротским приютам или заведениям похуже... Если бы ты продолжила упорствовать, то они могли бы причинить тебе вред. Не нужно рисковать собой. Ты всё сделала правильно, и я не виню тебя. К тому же, — женщина обвела взглядом пространство, — вижу, ты многое отстояла здесь. Ты молодец.

Вдруг лицо её посерьёзнело, мягкие нотки исчезли из голоса.

— Ты же запомнила их имена? Этих стервятников, что слетелись сюда грабить и издеваться? Пировать на чужом горе. Мне нужно каждое имя, Марта. Постарайся не упустить ни одного. Я отомщу им всем.

Напоминание о новом муже больно кольнуло чувство совести, залило щёки стыдливым румянцем. Снова. В который раз за последние сутки.

— Замужество было единственным выходом, чтобы избежать петли... — с грустной улыбкой проговорила Амелия. — Я бы никогда не дала согласия на этот брак, но прощальное письмо Сэма...

Она вздохнула.

— Он завещал мне жить. Выражал надежду, что я спасусь. Так же, как и ты, возносил молитвы Всевышнему, и тот услышал. Я не могла пойти против его воли, понимаешь, Марта? Не могла! Но что мне делать сейчас, я не знаю, как жить без него дальше?

Воспоминания, нахлынувшие с новой силой, стоило только переступить порог, тоска по убитому мужу, вина и боль утраты прорвались наконец столь долго сдерживаемым потоком слёз. Амелия разрыдалась, закрыв лицо руками.

— Я не знаю, как быть, Марта! Нет-нет, Грей не поднимал на меня руку, — замотала она головой, — и повёл себя как джентльмен. Он, наверное, хороший человек, я не уверена до конца. Ах, ты знаешь, он, кажется, даже знатен... И, может быть, я теперь леди. Но я его совсем не люблю, Марта! Я чувствую, что предаю Сэма. Если позволю себе узнать его лучше, позволю ему сблизиться — чем я лучше тех падших женщин, что убегают от законного мужа с молодым любовником? И вместе с тем я не хочу его обидеть. Он спас меня от гибели, и я благодарна, но... Но это ведь не делает меня обязанной? Тогда почему я ощущаю себя вещью, эксклюзивной и редкой, за которую заплатили немалую цену, но несмотря на это всё же всецело принадлежащей хозяину — разве он купил меня на аукционе?

Женщина в изнеможении опустилась на стул. Так много противоречивых чувств, так много мыслей, вторящих им — они разрывали душу на тысячу частей.

— Поэтому я убежала. Хотела ещё раз увидеть дом и подумать наедине. Он, наверное, очень зол на меня... Что ж, пусть. А нет ли у тебя чего-нибудь поесть? Я так голодна...

Уняв острый приступ, скрутивший пустой желудок, и немного успокоившись, Амелия по порядку пересказала служанке последние события.

— Знаешь, он ищет кое-какие документы для наследства. Возможно, получив их, он потеряет ко мне интерес, и я буду предоставлена сама себе.

Эта мысль отрезвила. Британцы всегда свысока смотрели на тех, кто жил дальше одного дня пути от Вестминстерского аббатства — а здесь американка во втором поколении. Зачем потомственному пэру Британской короны марать свою родословную связью с какой-то внучкой переселенцев?

— Вернувшись в Лондон и получив наследство с титулом — уже на законных основаниях — можно выбрать себе новую жену из такого же знатного рода, — продолжала рассуждать вслух Амелия. — А неугодную оставить здесь, даже не утруждая себя аннулированием брака. Ведь кто станет искать на другом континенте?

Женщина нахмурилась. Кольнуло снова, но теперь уже иное чувство, покуда неподвластное пониманию и формулированию.

— Вот что. Я приму ванну. Принеси, пожалуйста, горячей воды. И, боюсь, я вынуждена просить у тебя взаймы одно из твоих платьев — мой гардероб наверняка растащили до последней сорочки. Ах, да. Если кто-то снова захочет вторгнуться в дом, чтобы поживиться, разрешаю использовать все подручные средства, дабы остановить злоумышленника, — Амелия задорно подмигнула.

В самом деле, никто не мешает самой ознакомиться с перепиской деда Иствуда и уже на основании прочитанного принимать решение, как ей распорядиться. Именно этим, спустившись в подвал к тайнику, решила заняться Амелия, пока Марта готовила ванну.

Да, возможно, она пошла на провокацию, сама того не осознавая — но не это ли лучший способ выяснить истинные мотивы Грея?

— Как всё-таки хорошо ты мне посоветовала спрятать эти письма до поры до времени, — улыбнулась Амелия, расслабленно откинувшись на высокую спинку ванны.

Отлитая из чугуна, на массивных витых ножках, она будто приросла к полу. Грабившие дом не смогли её вынести даже втроём — слишком тяжела пришлась ноша для раздобревших от сытной, беззаботной жизни мэра и шерифа и в противовес им тощего, высушенного злобой падре.

Амелия прислушалась к словам Марты и оставила документы в тайнике. Вряд ли её служанка была гениальным стратегом — она выдала идею на-гора в общем словесном потоке, даже не задумываясь, насколько это решение верно. Но в том и была сила простого народа — в житейской сметливости, какой-то самобытной прозорливости и смекалке, которых порой недоставало образованной аристократии.

— Грей воевал в Индии, прошёл не одну кампанию, у него за плечами солидный жизненный опыт, да и сам он уже немолод... — рассуждала вслух женщина. — Он родился и рос вдали от метрополии, а значит, в нём меньше этого снобизма и чистоплюйства, которое свойственно коренным англичанам. Излишняя щепетильность помешала бы в деле мести.

Конечно, вдова Сэма Фишера не собиралась отступать от своего намерения воздать стервятникам за содеянное. Узнав от Марты имена главной троицы здодеев, вернее, убедившись в своей правоте — то, что это мэр, шериф и преподобный, она не сомневалась ни минуты — Амелия задумалась о плане, и привлечение к нему Грея показалось ей перспективным. Затея была рискованной. План должен быть безупречным на всех этапах, от идеи до её воплощения, а Иствуд был умён, и к тому же лицом в городе новым — такая неизвестность и непредсказуемость неплохой козырь против врагов.

Но какая же Марта всё-таки забавная! Забавная и наивная. Слушая её непрекращающуюся болтовню, Амелия не раз улыбалась, а порой позволяла себе мягкое наставление. Как сейчас.

— Леди можно не целоваться с мужем? Кто тебе такое сказал? — она коротко рассмеялась. — Ах, дорогая, все мужчины одинаковы независимо от того, имеет он титул или простой батрак. Если он не получает от одной женщины внимания, то непременно пойдёт искать его у другой на стороне. Такова уж его природа — и никто его за это не осудит. Но вздумай женщина вести себя схожим образом, её тут же заклеймят распутной.

Матери у девушки не было, потому Амелия взяла на себя добровольно вопросы воспитания юной служанки по части семейной жизни — она понимала, что однажды настанет тот день, когда Марте придёт пора выйти замуж, и Амелии хотелось, чтобы этот брак был счастливым.

— Нет-нет, я не буду мочить волосы, — жестом остановила хозяйка девушку. — В качестве предсмертного желания я попросила о ванне, и вымыла голову накануне казни.

Подумать только, этот страшный день был вчера, а, казалось, уже прошла целая вечность, и она теперь не Фишер, а Иствуд... Амелия закрыла глаза и предалась воспоминаниям. Её тёмные, вьющиеся волосы, отпущенные на свободу и перекинутые через бортик, свободно струились вниз шёлковыми змеями. Купание уже подошло к концу, но женщине захотелось понежиться ещё немного — потому она и крикнула Марту долить горячей воды.

Мысли её в который раз вернулись к новому мужу.

— А ты бы как поступила на моём месте? — вдруг решилась она спросить ещё одного совета. — Знаешь, ему ведь уже сорок... Сэм тоже был старше, но не настолько, а с Греем я чувствую себя... трудно выразить. Как же это...

Она покусала нижнюю губу, подбирая верные слова.

— Я вижу в нём не только мужчину, но и брата — если бы у меня был старший брат — и отца, и в чём-то даже учителя, наставника... Не знаю, плохо это или, напротив, к счастью. Это просто так ново и необычно... Знаю, в обществе не считается зазорным выдавать молодую девушку за мужчину в годах, и такие браки по расчёту не редкость и в жизни, и в литературе. Но мне всегда казалось это невозможным для себя — и вот я жена человека, который без преувеличения годится мне в отцы... Ах, Боже мой!!!

Амелия встрепенулась, прижав руку ко рту. Сердце испуганной птицей заметалось в груди. Когда дверь внезапно распахнулась и на пороге возник субъект разговора собственной персоной — взбешённой, надо сказать, персоной, чьи глаза метали молнии — всё произошло так молниеносно, что женщина не успела среагировать. А в следующее мгновение уже давилась смешком, пряча его под той же ладонью, всё ещё прижатой к губам. Ох и ловкая же у неё служанка — не растерялась! И непременно огрела бы Иствуда во всю силу, замешкайся тот на секунду в дверях.

Немного оправившись от испуга, Амелия обратилась к Марте:

— Всё хорошо, это действительно лорд Иствуд. Ты можешь пока отдохнуть, не стоит в твои годы надрываться тяжёлой физической работой. Раз уж лорд Грей здесь, он поможет мне с горячей водой сам, не так ли?

Купальщица перевела взгляд на гостя.

Отослав служанку, Амелия не поспешила покидать ванну, находя в пене, скрывавшей очертания её фигуры, спасительное укрытие. Собрав всю свою хладнокровность, она заговорила:

— Вам следовало сначала постучать, прежде чем врываться сюда. Если бы Марта не промахнулась, это могло бы закончиться печально. Меня бы снова отправили на виселицу за убийство второго супруга. Призывая меня к осмотрительности, сами Вы поступили довольно опрометчиво.

Она лукаво улыбнулась.

— Покидая Вас утром, я имела на то свои причины. И, кажется, не обокрала вас ни на соверен. Ваш пистолет и Ваш костюм в целости и сохранности, я их возвращаю.

Из-под толщи воды показалась тонкая, изящная рука и указала на туалетный столик, на котором действительно лежал пистолет Грея, коего он хватился по пробуждении. А рядом на кушетке — костюм, послуживший Амелии маскировкой.

— Я добралась сюда неузнанной, и мне ничто не угрожало, если Вам важно это знать. Но какая истинная причина говорит в Вас, искреннее волнение за меня или же за столь важную для Вашей судьбы переписку?

Пристальный взгляд, обращённый на мужчину, изучал каждый сантиметр его лица.

— Что вы сделаете, если я скажу, что переписка Вашего отца и деда уничтожена? Сгорела вот в этой печи не более часа назад. Видите ли, нужно было нагреть воду, а стылая печь всё никак не желала разгораться, и щепок на растопку как назло под рукой не оказалось. Ну и...

Амелия скосила глаза в театральном сожалении. Она намеренно лгала и испытывала терпение. Она провоцировала. Она хотела знать, знать наверняка. Заглянуть в самые потаённые уголки его души.

Она воз­зва­ла к бо­гине, и Ллос услы­ша­ла её зов. Уло­вив в воз­ду­хе запах го­ре­ло­го мяса, Эль­ша­бет слад­ко по­тя­ну­лась, слов­но толь­ко что про­бу­ди­лась после дол­гой ночи на лю­бов­ном ложе. Из книг, по­свя­щён­ных расам По­верх­но­сти, жрица знала, что па­ла­ди­нам пред­пи­сы­ва­ет­ся блю­сти це­ло­муд­рие — жерт­во­при­но­ше­ния изыс­кан­ней для Па­у­чьей Ко­ро­ле­вы не найти. Разве что мо­ло­день­кая эль­фий­ка. Ллос осо­бен­но их любит. Одну из таких — по­лу­кров­ку, прав­да — Эль­ша­бет не так давно ку­пи­ла у Аль­то­на­са Год­эт­та, сша­мат­ско­го мага, чьи труды за­ни­ма­ли осо­бое место на полке её лич­ной биб­лио­те­ки. Дев­чон­ка ока­за­лась услуж­ли­вой и смыш­лё­ной (по край­ней мере, ей хва­ти­ло ума счи­тать за бла­го­де­тель­ство то, что те­перь она слу­жи­ла гос­по­же, а не какому-​то муж­чине, пус­кай и ис­кус­но­му ча­ро­дею), и Эль­ша­бет оста­ви­ла её себе — очень уж хо­ро­шо той уда­ва­лось укла­ды­вать длин­ные, непо­слуш­ные во­ло­сы жрицы в кра­си­вые при­чёс­ки.

Но вер­нём­ся к по­дар­ку бо­гине. Если воин не сго­рит сразу (а Ма­лень­кая Гос­по­жа очень на это рас­счи­ты­ва­ла), опас­но­сти он уже не пред­став­ля­ет: быть объ­ятым пла­ме­нем и сра­жать­ся од­но­вре­мен­но несколь­ко неспод­руч­но. Самое время по­ис­кать сле­ду­ю­ще­го кан­ди­да­та для скорого свидания со смертью. По ле­во­му флан­гу Агбал и Пенг уже за­хо­дят для атаки — нет по­во­да для бес­по­кой­ства. Оба уме­лые убий­цы, и обоим их ре­мес­ло при­но­сит непод­дель­ное наслаждение. А вот в па­рад­ном входе свя­ти­ли­ща про­изо­шла за­мин­ка, слиш­ком уж за­тя­ну­лось то, что уже давно долж­но кон­чить­ся. Угол­ки губ Ма­лень­кой Гос­по­жи дёр­ну­лись в гри­ма­се неудо­воль­ствия, и жен­щи­на неспеш­но шаг­ну­ла впе­рёд, вы­ни­мая из-за пояса пару ножей.

Прямо перед ней как нель­зя кста­ти при­пал на ко­ле­но один из воинов — можно укрыть­ся за мас­сив­ной фи­гу­рой, использовав доспех как щит. При­бли­зив­шись к мужчине вплот­ную (Ма­лаг­дор? Ан­та­о­нар? Закованные в тяжёлую броню, со спины они были едва отличимы друг от друга), Эльшабет опустила ладонь ему на плечо. Тёмные эльфы крайне нетерпимы к контактам со спины — вероломные нападения исподтишка у них в крови. Но что запрещено рядовому дроу, проводнице воли самой верховной богини позволительно в троекратном размере.

— Мне показалось, или у вас здесь досадное промедление? — нарочито ласково поинтересовалась жрица, наклонившись к самому уху и почти пропев последние слова.

Маленькая Госпожа никогда не злилась в привычном понимании этого слова. Её злость звучала и выглядела иначе. Как, например, сейчас.

Ах, да, всё-таки Антаонар.

Очень много событий за короткий промежуток времени.
Много действий. Пересекающихся, сталкивающихся в яростном противостоянии — и далёких друг от друга.
Много слов. Неоднозначных, туманно неясных, недосказанных — и открыто обвиняющих, исступлённо презирающих.

Неприятно, до боли знакомо щекотнуло ноздри. В воздухе запахло стремительно раскаляющейся ненавистью и грядущей смертью. Ингрид уже знает этот запах. Как будто мало им было смертей от мутантов, недоедания, передоза. Как будто эпидемия, рискующая уничтожить весь Вормвуд, недостаточная угроза, которая должна объединить и сплотить горстку людей, пытающихся выжить в этом неприветливом мире. Нет, вопреки здравой логике, они продолжают окраплять улицы кровью друг друга — и делают это с упоением безумца. Люди не меняются. Этот забытый богами город проклят.

Проклятье, Сирокко!..

Ингрид метнула быстрый, оценивающий взгляд в сторону подруги — увидела ли она тоже? — обратно на раненого, снова на Полночь. Сейчас она упадёт без чувств. Или ринется под пули. Или, в лучшем случае, с ней случится истерика. Великая Фригга, пусть лучше истерика.

Терять время нельзя — иначе он истечет кровью. Надо действовать, но как? Сирокко, попытавшийся в суматохе отползти, получил ещё порцию свинца. Риск, конечно, на взводе, и это не её особенность — это нервная система, взвинченная до предела постоянными пинками стимуляторов. Неизбежное следствие наркотической зависимости.

Краем глаза Ингрид замечает Крюгера, карабкающегося на крышу. С пулемётом. С пулемётом, из которого в следующую секунду он хочет открыть огонь. Новые жертвы, больше крови. О нет, только не это, только этого не хватало! Вормвуд стремительно катится в безумие, а она ничего не может сделать.

Но, вопреки опасениям, он стреляет не так. Не туда. И Ингрид понимает: вот её шанс. Хотя бы унести подальше бессознательного Альфу, увести Полночь. Всё, о чём Ангел может думать сейчас, — как успеть спасти хоть кого-то. И, конечно, на первом месте её подруга и Сирокко, который дорог ей.

— Крюгер, не стреляй! Не стреляй, я Ангел! — подняв руку, чтобы привлечь внимание Стрелка, и пригнувшись, кричит Ингрид в общей суматохе.

И рысью устремляется к Полуночи, оплакивающей парня.

"Он ведь не убит? Ещё можно попытаться вытащить?" — лихорадят сознание вопросы.

— Вставай, Полночь, пошли! Потом, всё потом! Надо его оттащить отсюда, быстрей! Давай, за руки-ноги взяли, — торопит Ингрид подругу, про себя умоляя всех богов Севера о том, чтобы девушка взяла себя в руки.

Когда тело паладина, парализованное магией, обмякло и рухнуло словно куль, Эльшабет торжествующе расхохоталась. Попался! Глупая мушка залетела в ловко расставленные сети. Ещё никто не смог вырваться из паутины Паучьей Королевы.

— Ну и чьё божество могущественнее, а, чернь?! Падите ниц пред Ткачихой Хаоса — и, может быть, умрёте лёгкой смертью! — крикнула жрица на общем языке, уже готовясь сотворить следующее заклинание.

С временным выведением из строя их командира решимость иблисов пошатнулась, но Маленькой госпоже было мало. Сковать сердца паникой, заставить руку, держащую оружие, дрожать. Больше смятения! Больше ужаса!

На кончиках пальцев Эльшабет заплясали фиолетовые язычки пламени.

— Перестроиться для атаки! — последовала команда уже своим на дровийском.

Первая сбилась с бега и покачнулась. Где-то пониже груди хлюпнуло, обожгло болью. В сознание словно на полном ходу врезался товарняк, вышибая чёткий алгоритм слаженных действий. Кто я? Где? Почему? Кто они? За что в меня? За что я их?.. Вопросы, на которые Первая не успевает найти ответ, потому что невидимая рука рацио вздёргивает за шкирку, твёрдо ставя на ноги, и возвращает в реальность. Понятную и простую. Где есть только два цвета, два полюса, два состояния.

— Marauder is wounded, — сообщает Первая отстранённо, будто информация не касается её самой.

И делает рывок до Ястреба.

— Такой, который запросто начинает пальбу ни с того ни с сего посреди улицы, у тебя точно один, — фыркает Ингрид. — Крюгер. Псих ненормальный.

Ворошить прошлое в подробностях сейчас не хочется, как и дальше портить настроение отцу — нужно работать — и Ингрид спешно переводит тему, несмотря на любопытствующие расспросы Беркута. Глазами обозначает: «Не сейчас».

Они начинают с Сирокко — безжалостная врачебная логика: в приоритете тот, кто без сознания. Полночь держится молодцом и терпеливо ждёт своей очереди, хоть Ингрид и уверена, что её мучает боль. Но вколоть опиат заранее — риск. Ангел не сможет разорваться на два фронта и контролировать состояние подруги. Рассчитаешь дозу неверно — и высок шанс столкнуться с обоюдонеприятными последствиями. Вколешь мало — болевой шок, что при обильной кровопотере критично усугубит картину. Переборщишь — угнетение дыхания. В их с отцом доме даже весов нет, что уж говорить о системе искусственной вентиляции лёгких. Боги, как же не хватает лазарета…

Ингрид спрыгивает со стула, словно спущенная с тетивы стрела, как только отец заканчивает обрабатывать ей раны. Молча кивает, когда тот уходит проветриться. Она всё видит по поникшим плечам и мелко трясущимся ладоням. Знает, что всякий раз, когда просит о помощи, это испытание, закручивающее в его душе ураганный вихрь былого. Ингрид совестно и горько оттого, что мучает самого близкого человека, но ей больше не к кому обратиться — они с отцом единственные Ангелы на всё поселение — и она вынуждена делать это снова и снова.

— Я начну с небольшой дозы, — говорит девушка подруге, натягивая пару запасных перчаток. — Ты будешь спать и ничего не почувствуешь.

Единственная польза, которую приносит экономика Вормвуда, — наркостабы. Их производят из опийного мака; лучшего анальгетика и не найти, ведь соответствующие рецепторы есть по всему человеческому телу. Только вот подавляющее большинство жителей ценят в этом растении совсем иные свойства. В поселении гашиш всё равно что вторая валюта. Им дают сдачу, его количеством измеряют ценность других товаров.

Сосредоточенно склонившись над Полуночью, Ингрид вздрагивает от внезапного стука в дверь. Беркут, всё это время крутившийся поблизости и искренне желавший быть полезным, впускает одного из рейдеров Даста (а ему-то что понадобилось?). Патрон просит прийти к начальству, и просит довольно настойчиво.

— Некогда мне, говорю же! — приходится повысить голос, чтобы посыл дошёл до адресата. — Закончу оперировать и приду. Не помирает же он?

Выясняется, что нет, с Дастом всё в порядке, просто «очень надо».

— Вам всем сегодня надо! И каждый день без конца надо! Сначала калечите друг друга, а потом сюда бежите!

Непонятно, что больше убеждает посыльного отступиться — вымазанные уже засохшей кровью Сирокко чуть не по локоть руки или же осознание того, что Ангел сильно не в духе и вот-вот обернётся демоном.

— Никого больше не пускай, — бросает Ингрид Беркуту и вновь принимается за работу.


Кровь. Обычное дело при осколочных ранениях, но сейчас её слишком много, и этот цвет… Венозное. Точно оно. Но какой именно сосуд повреждён? Глубокая бедренная? Большая подкожная?.. Кровотечение настолько сильное, что не разобрать, а в этом месте как назло сплетаются несколько в один пучок.

— Вот чёрт. Чёрт!

Ингрид торопится, с треском разрывает ткань, предназначенную для тампонады и тугой повязки. Но стоит только приложить чистую, как она тут же пропитывается багряно-чёрным. Внутри всё холодеет. Пальцы, и без того непослушные от нервной спешки, начинают выплясывать чечётку.

«Боги севера, за что вы так суровы со мной! Где я провинилась! Почему должна страдать она!»

Вплетая утром Дагаз в волосы, разве могла она догадаться, насколько буквален будет символизируемый ей прорыв?

— Это бедренная. Порвана бедренная, — констатирует Ингрид, не узнавая собственного голоса, и липкий холодок ужаса прокатывается по позвоночнику.

Нужно больше перевязочного материала, ещё аптечка. Не хватает своих двух рук. «Отец!» — хочет позвать девушка, но крик застревает в надсадно сипящем горле.

Нет. Она должна сама. Это её они испытывают. Она обязана справиться, просто не имеет права на иное.

Бледное, без единой кровинки лицо Полуночи так безмятежно. Окутанная наркотическим дурманом, она ничего не подозревает. И не почувствует, даже если…

«Стой. Не будет никаких «если». Не смей даже думать, ясно? Она не умрёт!»

Два пальца, приложенные к сонной артерии. Пульс слабый, но прослушивается.

«Значит, работаем. Бороться до последнего мгновения — и даже после него».

— Беркут, разрежь одежду.

Это на случай остановки сердца. Нужен будет прямой доступ к грудине. Сейчас Ингрид думает на два шага вперёд. Сейчас утекающие секунды — самый ценный ресурс, нельзя не упустить ни одной. Ни доли её.

Когда расходников почти не остаётся, всё же получается. Перепачканный кровью Ангел обессиленно сползает по стенке на пол. Снова можно дышать.

— Это не послушать, это... пощупать, — сощурилась в игривой улыбке Ариадна. И, предвосхищая возможный протест, поспешила заверит: — Нет-нет, не волнуйтесь, ничего схожего с недавним ритуалом не будет. Это вообще не больно. Может быть, даже приятно. А возможно, Вы вообще ничего не почувствуете. Позволите Вашу руку? Левую.

Усевшись рядом на диване, Меченая заключила ладонь юриста в свои и закрыла глаза. Время словно поставили на замедленное воспроизведение. Звуки внешнего мира смазались, наслоились один на другой — Ада почувствовала себя мухой, на полной скорости нырнувшей в открытую банку с вязким, тягучим мёдом. И вдруг всё умолкло. Теперь приходилось искать, идя наощупь в комнате, хорошо изолированной от шума и света.

Пальцы девушки сомкнулись вокруг ладони плотнее. Ей надо найти, отчаянно надо узнать! Но всё заволокло непроглядным туманом. Звенящая тишина. Нет. Вакуум — какой-то космический, вневременной.

Ада распахнула глаза и прервала контакт.

— Ничего, — сказала разочарованно.

Ментальная прогулка в глубины его сущности далась девушке непросто — это Павел мог понять по сбившемуся дыханию. Аде потребовалась передышка, чтобы продолжить говорить.

— Обострив свои сверхъестественные чувства, я хотела выступить своего рода сканером: обнаружить, что именно привлекает в вас призраков. Это что-то крайне важно для нас — оно могло стать стратегическим оружием против Глайстиг. Вы понимаете? — она посмотрела на Шедевра. — Но, боюсь, Вы совершенно человеческий человек без примеси паранормального! Ну, дарованные Повелителем силы не в счёт.

Взяв со столика чашку и закинув нога на ногу, меченая весело добавила:
— Но знаете что? Учитывая, какие страсти кипят на Изнанке, считайте, Вам повезло. Обычным человеком жить гораздо спокойнее. И уж точно дольше. Да вы пейте чай, пейте смелей, — попотчевала она гостя. — Вафлю венскую попробуйте, очень вкусная.

Вот и первая жертва, павшая от темноэльфийского яда. Великолепный выстрел!

Воздев руки и прикрыв глаза, Эльшабет сконцентрировала в теле энергетические потоки.

— М-м-м... — голос от утробно-низкого стремительно разгонялся по нарастающей до зашкаливающих высот.

Выброс был молниеносным. Даже непричастные к магии и не посвящённые в тайны искусства жриц Ллос могли почувствовать разрушительную силу волны, устремившейся к воину в сияющих латах. Маленькая госпожа применила одно из излюбленных заклинаний, которым часто пользовалась на допросах еретиков. Она находила особое удовольствие в обездвиживании жертвы, смакуя то, как в её зрачках пляшут отблески панического ужаса, ярости, отчаяния, душевной боли, физической муки... Как перетекают они одно в другое.

— Паладин ваш, — объявила жрица. — Убить!

Воины любят подарки. Пусть покуражатся.

Сидя на стуле с обнажённой спиной, Ингрид терпеливо сносила все манипуляции. После того, как она вытащила Сирокко и угроза смерти перестала нависать над ним, отец настоял на том, что теперь обработает раны ей самой.

— Если схлопочешь заражение крови, уже никого не вылечишь, — произнёс он веско, и дочь не нашлась, что возразить.

И всё же девушке не терпелось поскорее с этим покончить. Мысль лихорадочно крутилась вокруг одной идеи фикс: «Как помочь Полуночи?». Несмотря на все старания Ингрид, подруге, кажется, стало хуже, и Ангела мучили совесть и сомнения. Достаточно ли она сделала? Все ли меры предприняла? Не допустила ли где-то ошибки? Полночь любила танцевать, но теперь с настолько сильно повреждённым бедром… сможет ли она когда-нибудь снова?.. А что если нет?! Тишина, повисшая в доме, в одночасье превратившемся в военный госпиталь, угнетала.

— Говорила я тебе, не надо было тащить мою аптечку. И вообще нагружать ногу. Надо было дождаться Беркута, он бы понёс тебя на руках.

Ингрид вслух прикидывала варианты, как можно было избежать осложнений, да что сейчас говорить. Все мы сильны задним умом. И уж тем более это не оправдывает её провал. Вообще нисколько.

Сирокко пока что разместили на кровати Кая, и время от времени старший Ангел справлялся о его состоянии. Как сейчас не хватало лазарета… С нормальными койками, с оборудованием и помощниками, хоть сколь-нибудь сведущими в навыках оказания первой помощи и ухода за лежачими больными. Это было давней мечтой Ингрид, и сейчас девушка злилась на себя, чувствуя собственное бессилие.

А с чего вообще всё началось? Бифф пришёл за ней из-за какой-то стычки между бандой Риск и культом Души, но потом… Мысль споткнулась о Крюгера.

— А знаешь, кто это учинил? — сухо усмехнулась Ингрид, обращаясь к отцу. — Ни за что не поверишь. Твой старый знакомый-эйнхерий. И что ему в Вормвуде только понадобилось…

С улицы по-прежнему доносились выстрелы. Как бы стычка не переросла в уличные бои всех против всех.

Маленькая госпожа наслаждалась. Стоны раненых, визгливые крики иблитских женщин, молящих о пощаде, предсмертные хрипы поверженных темноэльфийским клинком, совершеннейшим из оружий… Эти звуки лились музыкой в уши жрицы, услаждали слух лучше всякой мелодии — и мечтательно-торжествующая улыбка играла на красиво очерченных губах дровийки. Эльшабет упивалась чужими страданиями. Хоть и сомневалась, что живущим на Поверхности примитивным расам доступны такие сложные, многогранные переживания.

Маленькую госпожу всегда будоражила сила, в любом её проявлении. Сейчас она наблюдала её первобытную, почти животную, неконтролируемую ипостась — и это ощущение, ни с чем не сравнимое... как же, Тьма побери, оно нравилось! Десятилетиями отточенное военное мастерство дроу, их безупречная техника, начиная с владения оружием и заканчивая постановкой корпуса и группировкой мышц, их умение оборвать жизнь молниеносно, одним выверенным ударом — это было… завораживающе красиво. Дроу превосходили наземный скот во всех аспектах, и сейчас Эльшабет искренне любовалась своими мужчинами.

Гранатовые глаза жрицы пристально следили за каждым членом отряда, подмечая особенно отличившихся. Чуть дольше обычного благосклонный взгляд задержался на исполинской фигуре раба-варвара. Какое похвальное рвение. Кажется, он находил поистине огромное удовольствие в уничтожении себе подобных — ценное приобретение Дома. Жаль, ему не повезло родиться человеком: такую бы душу — да в тело дроу… М-м, превосходный бы вышел экземпляр!

Воинам иногда нужно давать волю. Давать возможность спустить пар — подчинить, унизить, взять силой. Испытать сполна чувство превосходства над кем-то, напитаться им досыта. Иначе разрушительная энергия, не найдя себе выхода, грозит обернуться внутрь общества дроу и пошатнуть основы матриархата. Эльшабет никогда не понимала жриц, норовящих пустить в ход свою плеть по поводу и без. У тёмных эльфов слишком хорошая память, чтобы забывать подобное, а обиды имеют свойство копиться. Сколько служительниц Ллос уже погибло от отравленных кинжалов во время ночной медитации в своих спальнях, скольким ещё предстояло погибнуть... Маленькая госпожа действовала искусней. Ведь если хочешь, чтобы тебя слушали, совсем не обязательно кричать. А если желаешь подчинения, вовсе не обязательно применять грубую силу.

Единственное, в чём превосходили люди — своей численностью. До чего же плодовитые животные! Сила любой расы — в женщине. Только она способна выносить и родить, преумножив могущество своего народа. Женщина-дроу, дающая Андердарку десятерых потомков, считалась крайне выносливой и удачливой, благословлённой самой Ллос — ах, если бы существовал такой обряд, позволяющий забрать это свойство у низших рас, какого могущества достиг бы Дом Де`Aрн! И сама Эльшабет.

Впрочем, людское преимущество легко нивелировалось. Этим и была занята Маленькая госпожа во время карательного похода. Вскоре чернёный металл ритуального кинжала с восемью паучьими лапами-лезвиями побагровел от крови — жрица даже не утруждала себя счётом, скольких принесла в жертву богине за эту ночь — девочек, девушек, женщин и старух… Много. Достаточно много, чтобы Паучья Королева была довольна.

Кто же знал, что требовательная богиня захочет послать им такое испытание…

***

По рядам воинов пробежала волна недоумения, сменившаяся досадой, а затем и злостью. Алтарь, служивший порталом, был заблокирован — и весьма вероятно, что со стороны Подземья. Что ж, похоже козни старшей сестры достигли Маленькой госпожи и здесь. Узнав, что Эльшабет, стоящая по очерёдности рождения ниже, обошла её по карьерной лестнице и получила титул старшей жрицы, Ивианара была вне себя от бешенства. Эльшабет не сомневалась, что блокировка портала — дело рук её приспешников.

Впрочем, была и обратная сторона у этой медали: если Маленькую госпожу сочтут у себя на родине мёртвой, грызня двух оставшихся в живых сестёр (двое других к этому времени успели пасть жертвами собственных интриг Эльшабет) за вакантное место не заставит себя долго ждать. Очень вероятно, что одна из них, кто выйдет из этой схватки победительницей, осмелиться бросить вызов самой матроне, и тогда…

«Что ж, Ивианара, огромное спасибо за твои труды: ты значительно облегчила мне задачу, расчистив путь к вожделенному трону».

Эльшабет улыбнулась. Умирать в этой дыре, на Поверхности, под палящими лучами солнца, она не собиралась.

— Где лейтенант? Кто вообще командует?

Голос похож на Малагдора. Брови жрицы дёрнулись вверх от изумления. Плеть, висящая на поясе и послушная воле хозяйки, обратилась всеми четырьмя* головами в сторону нахала и выжидательно закачалась в воздухе. Конечно, в общей суматохе первый вопрос имел место быть, но вот второй… Ох уж этот еле уловимый вкус ереси. Но она разберётся с этим позже.

— В рядах Дома появились предатели. Лейтенант — в их числе, — объявила Эльшабет и обвела взглядом остатки отряда.

Четверо были ранены, двое из них серьёзно.

— Дом Де`Aрн не поджимает хвосты, словно трусливые псы — дом Де`Aрн никогда не оставляет врагов живыми. И мы не оставим, ни на Поверхности, ни в тьме Андердарка. Если Ллос угодно послать нам это испытание, мы пройдём его с честью и докажем, что достойны её даров! — возвысила она голос. — Занять места согласно своим сильным сторонам и использовать преимущества по полной. Убить всех. А потом мы вернёмся с победой и убьём предателей.

Их преследовала конница. По расчётам Эльшабет в стенах храмового комплекса сражаться на коне было не с руки: слишком тесно, слишком мало места для манёвров громоздкому животному и его всаднику. Чего не сказать о невысоких, ловких дроу, привыкших к ограниченному пространству пещер и манёврам в узких коридорах.

Во время речи жрица ходила меж воинами, останавливаясь возле тяжело раненых и делая паузу для исцеляющей молитвы Ллос. Вот её пальцы коснулись щеки Антаонара, скользнули по руке Илранна и, наконец, обе ладони женщины легли на предплечья Агбала.**

— Lloth tlu malla, udossta khel ilta yath,*** — бормотала Эльшабет, прикрыв глаза для лучшей концентрации.

— Доброй ночи... лорд Иствуд, — запнувшись, медленно произнесла Амелия.

Словно осторожно смаковала этот титул, присматривалась к нему и примеряла на себя, как примеряет модница новенькое платье, фасон которого ей ужасно нравится.

Что ж, её муж — лорд. Пусть изгнанный и непризнанный официально — пока что — но кто сказал, что кровь британской аристократии вдали от родины становится менее благородной? Выпавшие на долю мужчины трудности лишь придают его характеру достойную огранку — а лорду Иствуду пришлось немало испытать на своём веку. Половины перечисляемых военных кампаний Амелия даже не знала, о другой половине слышала краем уха и имела поверхностное представление по разрозненным обрывкам газетных статей. Но она верила ему — Грей рассказывал так живо и уверенно, как мог звучать лишь непосредственный участник тех событий. И потом этот акцент... Выговор, который ни с чем не спутаешь. Он привлёк внимание Амелии ещё утром, когда она стояла на эшафоте.

Утром... Каких-то 12 часов назад она уже готовилась распрощаться с жизнью, занеся одну ногу над могилой. Могла ли она знать тогда, что к вечеру того же дня станет законной супругой высокотитулованного пэра Британии? Леди.

Лёжа в темноте, не смыкая глаз и затаив дыхание, Амелия беззвучно прошептала этот титул — её титул — покуда не в силах признаться самой себе, что новое качество ей по нраву. Оно будоражило, манило к новым горизонтам, многообещающе намекало, щекоча воображение...

— Леди Амелия Иствуд, — прошептала женщина и улыбнулась.

Спокойно и впервые за долгое время облегчённо, будто нечаянно обретённый титул нарос бронёй вокруг её хрупкой фигурки, подарив чувство защищённости. Могли ли мечтать её дед и бабушка, первые переселенцы из туманного Альбиона, что их внучка, рождённая уже коренной американкой, вновь вернётся в лоно метрополии?

Вот она впервые подписывает своим именем конверт с пригласительным письмом на званый ужин... Вот её объявляют в числе меценатов на торжественной церемонии открытия дома призрения для сирот... Вот в соседней ложе Венской оперы её окликает леди Корнуолл, по стечению обстоятельств тоже оказавшаяся здесь с супругом... Амелия не заметила, как мечты, вначале красочные и тщательно режиссируемые сознанием, вскоре переросли в неконтролируемый поток образов, и женщина заснула глубоким, безмятежным сном. Впервые за долгое время.

Утром, открыв глаза, Грей не обнаружит жены. Ни её платья, ни одного из своих костюмов. Пистолетов, заряженных с вечера и лежащих на столе поодаль, станет на один меньше. А допрос вдовы Салливан не даст результатов. Несколько позже, когда мужчина в пылу поисков случайно опустит руку в карман куртки, он обнаружит одинокую записку с единственным коротким предложением:

Нужные Вам документы Вы найдёте в про́клятом доме.
А.

Первая, как и полагалось по отлаженной схеме построения, занимала позицию правого фланга. Она знала, что сзади её прикрывает командир, и за тыл не беспокоилась. Потому что это командир, и сомневаться в нём не надо. Но главным образом потому, что Первая не умела сомневаться и беспокоиться — её сознание походило на механизм швейцарских часов, где каждая идеально откалиброванная шестерёнка чётко выполняет свою работу.

Впереди чернел силуэт машины — вполне себе укрытие — так что Первая сконцентрировала внимание на нём. Снять оружие с предохранителя. Добраться, не забывая, согласно инструкции, поглядывать на крыши. Осмотреть. А дальше действовать по ситуации.

— Провалиться бы тебе в Хельхейм на веки вечные, — в сердцах словесно огрела Ингрид брата Матери, когда тот назвал её по имени.

К счастью для всех, Бифф не знал, что такое Хельхейм, и какой незавидной участи ему только что пожелали.

Девушка рассчитывала покинуть место далеко не самой приятной встречи неузнанной, но теперь вряд ли получится. Давний знакомый не настолько туп, чтоб не суметь сложить два и два.

Конечно, она узнала его сразу. Да, он изменился за эти годы. Заматерел. Шрамов прибавилось, первые морщинки залегли меж бровей. И вон каким серьёзным арсеналом увесился с головы до пят — поднялся в иерархии общины, не иначе. Но это всё ещё был он. Крюгер.

Некоторое время, довольно долго, Ингрид смотрела неотрывно. Бо‌льшую часть её лица скрывала импровизированная маска, но по глазам было понятно всё. Пристрелить бы его сейчас, пока не успел учинить что-нибудь разрушительное, как 10 лет назад. Кто его вообще в Вормвуд пустил?! Зачем явился? Свести с отцом старые счёты? Прошлого раза оказалось мало?

Но рука, легшая на рукоять пистолета, разжала пальцы и опустилась. Эйнхерии не стреляют в спину или исподтишка, это недостойный бой. К тому же, как знать, может, судьбоносные нити паутины, что плела Фригга, должны были привести Крюгера сюда именно сегодня, чтобы исполнить предназначение, которое ведомо только ей. Может, это ответ богини на её, Ингрид, крик о помощи? Что ж, в оригинальном чувстве юмора супруге Одина не откажешь.

И всё же Вормвуд отчаянно нуждается в лекарстве. Но чтобы добыть его, придётся пересечь пустоши. Ингрид рассчитывала на помощь Матери, и вряд ли Эллисон отказала бы, но теперь отсылать от себя подручных опасно — в обострившейся ситуации противостояния культов каждый рейдер на счету. А вот бойца со стороны ей будет не жаль. Тем более одного: Крюгер вполне может сойти за нескольких. Ингрид ещё раз прошлась оценивающим взглядом по вооружению викинга и... приказала себе успокоиться.

— Да, мы поначалу вели списки заражённых, пытались выстроить последовательность, — продолжила Ангел прерванный с Беркутом разговор.

Помощника Криса она встретила у своего дома и захватила с собой — по пути к Матери можно было убить разом двух зайцев.

— Однако мы быстро бросили эту затею: не факт, что первый заболевший и есть источник. Иммунитет, то есть сила организма, у всех разный. А значит, и инкубационный период тоже.

«Так, надо бы попроще. Не с отцом разговариваешь».

— В общем, все заболевают по-разному и по-разному переносят. Кто-то сопротивляется сну дольше. И чем я занимаюсь сейчас: как раз упорядочиваю анамнез, — Ингрид снова осеклась и быстро поправилась: — Пытаюсь выяснить, от каких факторов зависит эта сопротивляемость. Если получится определить список, то удастся хотя бы замедлить развитие болезни, пока мы ищем лекарство.

Подумав, она добавила:
— И покуда мы точно не знаем, инфекционная ли природа у сонной проказы или она вызвана, — Ангел ткнула пальцем в небо, — Вихрем, лучше закрывай рот и нос, когда идёшь в людные места. На руки — перчатки. Если есть очки, вообще замечательно. И ещё...

Мини-лекцию прервали звуки выстрелов. Ингрид инстинктивно пригнулась. Хоть жизнь в Вормвуде и не вынуждала девушку оказывать помощь прямо под огнём, но всё же приучила к осторожности. Как бы далеко ты не стоял от фронта разборок, срикошетить может всегда.

— Не нужно оправдываться, ваше желание понятно и естественно. В отличие от нас, мужчинам сложно долгое время обходиться без женщины. Вы испытываете потребность в физической близости острее и сильнее.

Затронутая тема была негласным табу в обществе, но говорила Амелия на удивление спокойно и открыто. Без жеманства и завуалированных полунамёков, которыми так любят сдабривать свою речь дамы-ханжи преклонного возраста. Без стыдливо раскрасневшихся щёк под полуопущенными ресницами, свойственных молодым, ещё не знавшим жизни девушкам. Амелия была замужем несколько лет и за это время успела изучить природу мужчины. А потому слова её не звучали обвинением, не было в них ни яда подозрения, ни пуританской брезгливости. Она рассуждала о запретном так, словно была занята беседой о погоде в каком-нибудь светском салоне.

— Просто мне казалось... Во дворе для казней Вы как будто играли роль на публику. И когда говорили о нехватке женщин на фронтире, я думала, это не всерьёз, а для того, чтобы разрядить обстановку и привлечь симпатии толпы на свою сторону. Но сейчас...

Амелия опустила взгляд, украдкой скользнув по руке, всё ещё лежащей на её талии. Продолжать бездействовать? Отстраниться?

— Всё произошло столь быстро... Вы не знаете меня, а я совсем не знаю Вас: откуда Вы, сколько Вам лет, чем Вы занимаетесь, была ли у Вас семья прежде и остались ли какие-то родственники — вообще ничего. Мне известны лишь имя и фамилия, которую теперь ношу и я. Я вовсе не подозреваю Вас ни в чём и не желаю допрашивать. Вы просто... просто другой человек. Я ещё не привыкла к Вам, Грей, понимаете?

Она вдруг повернулась, мягко высвобождаясь из объятий, и посмотрела на него снизу вверх глазами, полными растерянности, ища понимания, согласия, одобрения.

— Просто дайте мне немного времени. Это всё, о чём я прошу, — она неуверенно улыбнулась. — Утра вечера мудренее. Мы оба устали, и лучше всего сейчас отдохнуть, а завтра... Завтра будет новый день.

Коротко поразмыслив, женщина всё же решила снять подвенечное платье, оставшись в сорочке — слишком ценила подарок Сэма, чтобы измять его во сне или, ещё хуже, ненароком порвать. Но как справиться со шнуровкой на корсаже?

— На казнь мне помогали одеваться, прислав женщину из прислуги мэра. Но теперь, боюсь, за неимением служанки мне придётся попросить Вас о содействии, — с этими словами Амелия вновь повернулась к мужу спиной, перекинув волосы вперёд.

Хель. Отец часто называет её так. Настолько, что это имя стало вторым, приросло и пустило корни.

Когда дочери исполнилось шестнадцать и наступила пора выбирать свой путь, Кай сказал: «Ангел подобен повелительнице мира мёртвых — только ей подвластно решать, кого пропустить, а кого вернуть назад доживать свой век, потому что не пришло ещё его время. Ты — её наместник в мире людей. Ты — Хель земного мира».

С тех пор она Хель.

— Лучшего отца невозможно найти.

Ингрид улыбается, на жест ласки отвечая объятием. Такие хрупкие моменты не слишком часты, а оттого особенно ценны. И движения Ингрид вкрадчивы, словно она боится спугнуть отца.

За завтраком Кай ворчит. В его словах — справедливость, которую разделяет и дочь. Но разве можно совладать с тем, кто сам не желает себе лучшей жизни? Любая даже самая искренняя помощь разобьётся о глухую, непрошибаемую стену безволия — а оно проросло в Вормвуде давно, и год от года колосится буйным цветом.

— Они несчастны и слабы. Несчастье толкает их в забытье, которое даёт наркотик. А слабость сковывает цепями по рукам и ногам.

Иногда Ингрид кажется, что всё напрасно. Зачем раз за разом протягивать руку помощи тому, кто сам себе поможет не хочет? Отцу она не говорит об этих сомнениях — хочется быть сильной в его присутствии, он воспитывал её такой — но Полночь знает. Многие вещи ей понять сложно, ведь её ремесло совсем другое, но в такие моменты она чувствует главное: Ингрид тяжело. И утешает, как может.

— Наши боги везде, где есть мы, — возражает девушка, и голос её крепнет. — И они тем сильнее, чем твёрже наша вера. Не позволяй себе сомневаться.

То ли годы бесконечного труда добавили Каю пессимизма, то ли в нём просто говорит усталость, которая приходит в его лета к каждому… Ингрид давно это подметила и с тех пор мечтает вдохнуть в отца вторую молодость. Он почти отошёл от дел, потерял жену, но кто сказал, что нужно заживо хоронить себя, обрекая на унылое существование? Кай далёк от дряхлого старика, и Ингрид ни за что не хочет мириться с его тоской. Она всегда была ещё той упрямицей.

Ребёнок. Нужно подарить отцу внука. Наследника, продолжателя их династии и традиций. Как бы ей хотелось, чтобы отец научил её сына всему, что знает сам. Или дочь. Ребёнок — это радость. Неуёмная энергия жизни. И надежда, которой им всем не хватает. Вот о чём думает девушка в последний год.

Словом, вопрос о замужестве не застаёт Ингрид врасплох.

— Думаю, — честно признаётся она. — Негоже женскому чреву быть пустоцветом. Против природы это. Только вот ты прав: не из кого выбирать, — вздохнув, качает Ангел головой. — Кто постарше, уже при семьях. А молодые… Больное семя даёт чахлые всходы.

Она слишком хорошо знает последствия, чтобы связаться с наркоманом. Обрекать собственное дитя на жалкое существование калекой — слишком жестоко. Никогда, никогда она так не поступит.

Разве что сосед Беркут?.. Вроде неплохой парень, только вот ветер у него в голове — всё бы по пустошам гонять в компании Полуночи, а в её сторону и не смотрит.

— Да и не красавица я, чтоб от сватов отбоя не было, — улыбается Ингрид немного грустно. — На всё воля Фрейи.

Побывать в Хельмвуде она хочет ещё и поэтому — вдруг поездка обернётся удачей? Цитадель Ангелов, населённая единомышленниками… Почти что мифическое место. Ингрид выросла на рассказах матери об этом чудесном городе. И именно там родители познакомились.

Замечтавшись, Ингрид вздрагивает от стуков в дверь. На пороге Бифф. Как всегда сразу переходит к делу. И как всегда резок.

— И тебе здравствуй, — невозмутимо отзывается девушка, продолжая пить воду. — Дверь закрой, тепло выпустишь. С той стороны. Сейчас буду.


— А что если тебе навестить Уллу? — с улыбкой, уже сделавшейся игривой, предлагает Ингрид, пока собирается на вызов. — Мне кажется, она будет рада твоей компании.

Улла — мать Беркута — тоже настороженно относится к Вихрю, и Ингрид надеется, что общность взглядов сблизит её и отца.

Приготовления не занимают много времени — дежурный набор Ангела всегда собран и ждёт своего часа. Но сейчас девушка добавляет к нему склянку с крепкой брагой — той самой, которую купила накануне в дар Одину. Пока в Вормвуде свирепствует эпидемия, дополнительные меры предосторожности не помешают.

Закрыв лицо повязкой по самые глаза, Ингрид выскальзывает в холодную, неуютную сырость.

— Веди.

— Ты бы ложилась рядом, простынешь.

Ингрид легонько тронула подругу за плечо. Полночь любит смотреть в окно, может просиживать так до самых сумерек, а сегодня вот ещё и задремала. Не уследила и Ингрид — стоило только нырнуть в стылую постель и свернуться клубком, притянув колени поближе к животу, как сознание провалилось в глубокую, тёмную яму без сновидений. Последние дни выжимали из Ангела все силы.

— Да… Мы обязательно что-нибудь придумаем… — ответила Ингрид рассеянно, будто вовсе не слушала. — Давай на моё место, пока тепло не выветрилось. Я больше не буду спать.

В это утро Ангел поднялась задолго до первого света зари. Её тело давно не знало отдыха, но сегодня — особенный день, и обычаи должны быть соблюдены во что бы то ни стало. Сегодняшнее солнце она должна встретить вместе с ней — руной рассвета нового дня, руной прорыва на высший уровень.¹ Последней в атте Тюра.²

Запахло пряным. На алтаре в северном углу комнаты в небольшой глиняной чашке курятся сушёные травы, только что зажжённые Ингрид. А сама она, усевшись на край постели, вплетает в косу небольшую деревянную бусину с вырезанной на ней руной. Ингрид изготовила украшение собственными руками и теперь проходит с ним целый день, чувствуя исходящие от священного символа вибрации, насыщаясь и впитывая его силу.

— Владыка Валгаллы… Хранитель письмен тайных… Великому Одину слава… О, великая пряха… Королева Асгарда… Приди к нам… Мудрая во всех судьбах…

До слуха Полуночи долетают лишь обрывки, читаемые подругой вполголоса нараспев. Ингрид поёт висы. Стихи призыва и славления верховной супружеской пары³, восседающей в своих чертогах в ожидании подношений. Дары приготовлены ещё с вечера: крепкий самогон, который Ангел выменяла у Руди, и вышитая льняная салфетка с завёрнутым в неё веретеном — богам надлежит подносить лишь самое лучшее.

На улице зябко и пахнет сыростью. 24 осени назад, в пору пронизывающих ветров, Ильва произвела на свет младенца и всю последующую жизнь посвятила тому, чтобы сегодяшний день настал в жизни дочери. Мама бы ей гордилась. И, конечно, проводила бы к берёзе для подношения. Прошла бы с ней остаток пути, с которого уже не свернуть. Но Ингрид знает: мать всегда рядом, наблюдает за ней из чертогов и улыбается, тихо и светло, так, как только она одна умеет.

Сегодня Ингрид в праздничном платье из крашеного льна, но никто, кроме Полуночи, не видит её в таком необычном одеянии — город охвачен забытьем, у кого-то — наркотическим, а кому повезло меньше — дурманом, из когтей которого пока ещё никому не удалось вырваться. Мор простёр свои удушающие объятия над Вормвудом…


***

— Знать, такова воля Эйр⁴, — говорит Ингрид отцу за завтраком.

Она уже вернулась, и теперь сидит за столом напротив.

— Именно сейчас она наслала эту эпидемию, дабы испытать меня в последний раз. Это знак.

Отец мрачен и корит себя за бесполезность, хоть этого и не показывает. Ингрид знает, что больше всего он ненавидит свою беспомощность — изводит себя как тогда, когда умерла мама — а потому старается поддержать его хоть немного.

— Нельзя отчаиваться, мы не должны. Боги не оставят нас. Только не сейчас, — и добавляет осторожно: — Я вошла в силу — значит, могу попробовать.

Она не договаривает и замолкает. Отцы всегда ревностно относятся к чистоте дочерей, и слова здесь ни к чему — Кай и так всё прекрасно понимает. Понимает, что для обретения силы осталось пройти инициацию. Понимает, что без неё начинать лечить рискованно. Понимает, что его дочь, которую, кажется, ещё недавно качал на руках, стоит на пороге, за которым начинается тернистый путь новой жизни. И чувствует, что многое отдал бы, чтобы обратить время вспять. Ильва была такой: дарила свой внутренний свет другим и, казалось, он никогда не иссякал, становился лишь ярче, чем больше страждущих обращалось к ней. Сможет ли Ингрид?..

— Если не получится, нужно ехать в Хельмвуд, — заметив, как нахмурился отец, молодой Ангел предлагает запасной вариант.

Приверженец классической медицины, Кай не доверяет Вихрю и предпочёл бы, чтобы Ингрид вовсе с ним не связывалась. Но в шестнадцать она сделала свой выбор, когда захотела обучаться у матери. И если на то будет благословение Асов, она станет сильнее их с Ильвой вместе взятых.

— Добудем центрифугу. Сделаем сыворотку, — продолжает девушка. — Правда для этого всё равно надо вытянуть с того света хотя бы одного…

Идею с поездкой в цитадель Ангелов подала сегодня утром Полночь, и Ингрид ухватилась за неё. Она ничего не забыла и не прослушала, хоть Полночь, наверное, и подумала иначе. Полночь… Её личный ангел.

— Только вот накладное это дело. Топливо, охрана… — в сомнении закусывает губу Ингрид. — Налегке ехать небезопасно.

Полночь права: надо поговорить с Матерью.

Смятение обрушилось на Амелию. Борясь с подступающей паникой, женщина вцепилась в подоконник, и только сумерки знали, какой вихрь эмоций таился за побелевшими костяшками тонких пальцев.

Ведь это не то же самое, когда он там, на расстоянии, за зарядкой пистолетов — и вот уже здесь, близко, в одном вздохе от неё. Это совсем другое. Слишком быстро, в одно незримое мгновение что-то поменялось... Поменялось всё.

Едва узнав об интересе Грея к Коллинзу, Амелия приняла мысль, что их брак — фикция. Свыклась с ней спокойно и быстро, наверное, потому, что видела этого человека впервые и ничего к нему не испытывала — в самом деле, разве можно проникнуться близким, интимным чувством к незнакомцу? В поступке мужа не было ни романтики героя, вырывающего страдалицу из когтей смерти, ни очарованности её красотой. Грей вызволил её из петли ради личной выгоды — пускай для этого и пришлось жениться. Не велико неудобство, если, заполучив бумаги, он приобретёт гораздо больше. Сколько подобных браков заключалось ежегодно — это не мешало впоследствии супругам жить на разных половинах дома, пересекаясь лишь на званых ужинах и выездных светских мероприятиях. А то и вовсе порознь, если позволяло благосостояние.

Амелия всерьёз приготовилась услышать «Прощайте» в тот момент, когда желанные листы лягут в руку Иствуда, и больше никогда его не увидеть, но теперь... Значит, дело не только в злосчастном портфеле Коллинза? Те его слова об одиночестве на фронтире — не актёрская игра, но истина? Значит, за его «Да», сказанным священнику, стоит нечто большее, чем деловой интерес? Он находит её привлекательной? Желанной? Значит... Значит, этот брак не пустая формальность. И его прикосновение и поцелуй... Это многое меняло. Меняло всё.

Амелия испугалась. Потому что не знала, не могла понять, как действовать, как реагировать, что до‌лжно делать в её положении. Лишившись мужа неделю назад, она обязана была облачиться в траур и носить его минимум год — так приличествовало вдове. Такого поведения ожидало от вдовы пуританское общество. Но вместо тёмных одежд она надела — вынуждена была надеть — белоснежное и стать женой другого. Траур заканчивается в тот день, когда вдова вновь выходит замуж — гласили постулаты протестантской веры. И если так... Она должна быть примерной женой, которая не может отказывать в исполнении супружеского долга?

Амелия чувствовала себя безнравственной, грязной, павшей так низко, что обитательницы публичных домов казались ей святыми. Слишком мало времени прошло. Не соблюдены, грубо нарушены принятые в обществе условности — нет, Амелия не боялась осуждения окружающих, она наслушалась порицаний сполна. Но врутренняя совесть — вот был самый страшный палач — не давала покоя. И сейчас она озвучил приговор: «Виновна!».

Виновна, потому что, не успев оплакать Сэма, принимает поцелуи другого. Потому что позволяет касаться себя. И потому что ласка эта ей приятна, как приятно бывает внезапно сказанное доброе слово бродяге в лохмотьях, вечно всеми гонимому. Амелия была вымотана, измучена, истерзана — слишком много переживаний, слишком много страданий выпало на её долю за последний месяц. И сейчас медлила, разрываясь между простым человеческим желанием потянуться навстречу ласке и, выгнув шею, позволить наконец себе быть женщиной — и стыдом за этот недопустимый порыв.

Он дотрагивался не так, как Сэм. Он целовал иначе. Она совсем его не знала и не любила. Но, стоило отдать ему должное, он был тактичен, не пытаясь заполучить желаемое силой.

Амелия не понимала, как можно прожить до конца жизни с кем-то, к кому равнодушна, и кто взаимно равнодушен к тебе. Делить постель с нелюбимым, воспитывать детей от нелюбимого только потому, что так до́лжно... Но мало ли невест, идущих под венец не по своей воле? И теперь она пополнила их ряды. Стерпится — слюбится, так, кажется, в народе говорят? Видно, такое испытание уготовано ей Всевышним.

— У Вас давно не было женщины? — тихо, не оборачиваясь спросила Амелия.

В жизни так не бегала. Я не вижу, куда лечу, несусь, не разбирая дороги, не думаю. Только свист ветра в ушах, бешено трепыхающееся сердце и страх. Он подстёгивает продолжать бороться и рваться из последних сил, вопреки усталости за единственным ориентиром — мелькающей среди деревьев спиной Паши. Вперёд, только вперёд, не оглядываясь, потому что позади — клетка, что хуже смерти.

«Спаси меня, спаси, спаси!» — зову я Великую Мать. Больше нет мыслей, только эта бьётся в лихорадке.

Низко растущие ветки кустов так и норовят уцепиться за полол, будто мертвецы, тянущие скрюченные пальцы из своих могил. Несколько раз я получаю по лицу — влетаю в молодую поросль, продираюсь сквозь неё, не замечая, как на щеках остаются алые росчерки.

Конец! Вон, засветлело впереди. Лес кончается, и на открытом пространстве мне не совладать с гончими. Пашу бьют. Вот-вот схватят и меня. Кричу, закрыв голову руками. Это конец...

И вдруг выстрелы. Один, второй. Преследователи падают как подкошенные, так и не успев дотянуться до меня своими лапищами.

— Не стреляй! Не стреляй, мы безоружные!

Поднимаю руки и верчусь на месте, ошалело озираясь по сторонам, не зная, в какую сторону смотреть. Кто? Откуда? Почему?

Когда я спасалась от погони, совсем не чувствовала усталости. Но сейчас она навалилась разом, словно тяжёлой пято́й придавила грудь до саднящей боли. До тёмных мух перед глазами и мокрых волос, прилипших ко лбу. До вырывающегося со свистом дыхания. Тело трясёт мелкая дрожь. Мне холодно, хоть кожа влажная от пота.

Взгляд выхватывает из сумрака высокую фигуру, направляющуюся к нам. Женщина?.. Женщина! Это знак. Знак от Неё. Выдыхаю с облегчением.

— Я... Я Алтея, — говорю сбивчиво. — Меня похитили во время травосбора в лесу, связали, куда-то повезли... А потом Паша спас меня. И ты... Спасибо вам, не знаю, как благодарить.

Меня всё ещё лихорадит. Это видно по руке, теребящей волосы.

— А далеко здесь до поселения? — спрашиваю у Ртути.

Об обратной дороге сейчас и помышлять не стоит — ночью одной слишком опасно. И холодно. И я вообще не знаю, где нахожусь и сколько часов пути до дома.

Рассуждения Грея привлекли слух Амелии, и она обернулась. Его слова, от которых у иного побежал бы холодок по спине, на миссис Иствуд произвели прямо обратный эффект: женщина внимательно слушала, склонив голову и пристально разглядывая собеседника, и неподдельный интерес разгорался в её глазах, в полумраке походивших на две бездонные пропасти. Омут, попав однажды в который, практически невозможно выбраться. Грей открылся с новой для неё стороны — тёмной, жестокой — и теперь Амелия ощутила желание проникнуть в его тайну.

— Да, действительно, как я и сама не догадалась раньше?..

Несколько тихих шагов вперёд. Амелия двигается пластично, мягко, словно ассасин, крадущийся в тенях, дабы раньше времени не выдать жертве своего присутствия.

— Височная кость такая непрочная…

Она приближается вплотную. Рука медленно скользит вверх, касается волос мужчины над самым ухом. Легонько, еле ощутимо царапают ногти выбритую кожу пониже мочки.

— Стóит лишь приложить небольшое усилие — и… — подушечки пальцев замирают в небольшой впадинке на виске. — Даже хрупкая женщина справится.

Некоторое время она любуется незримой картиной, которую ей нарисовало воображение, и загадочная улыбка украшает её губы. Но зыбкое мгновение мимолётной близости рассеивается — женщина отдаляется снова. Хмурится.

— Вы, наверное, думаете, что я гадкая. Да, я отчаянно хотела жить. Но жить для того, чтобы отомстить за мужа.

Грей принялся снаряжать один из пистолетов, а рядом на столе лежало ещё два — этот сюрприз он имел в виду, когда говорил про незваных ночных гостей?

— Вы что же, собираетесь дежурить до рассвета? Не стоит из-за моей безопасности идти на такие жертвы. Вам нужно отдохнуть.

Она взяла светильник с прикроватной тумбочки и, снова подойдя к мужу, подняла над столешницей — помочь и вместе с тем удовлетворить своё любопытство. Не один раз она видела, как Сэм занят тем же, и присутствовала подле молчаливым свидетелем. Теперь ей было интересно сравнить их навык. Точные, аккуратные движения, уверенное знание последовательности действий — Амелия поняла: руки Грея делали это сотни раз.

— Вы профессиональный стрелок? — решилась она задать вопрос.

Когда Иствуд спросил про коммивояжёра, Амелия побледнела. Так вот почему он вытащил её из петли — решил совершить возмездие лично. Глупо было думать, что им двигало сострадание или жалость, или, может... очарование её красотой?..

«Ах, Амелия, спустись с небес на землю! Ты слишком романтична, когда в этом мире всеми движет меркантильный интерес».

Наверняка этот рыжий мерзавец приходится ему каким-нибудь приятелем или даже родственником. Она помнила его: комивояжёр среднего пошиба, ничем особенно не примечательный, если бы не мерзкие манеры.

— Вы могли бы узнать интересующие Вас сведения, просто попросив судью о свидании со мной в тюремной камере. Не обязательно для этого было связывать себя узами брака с убийцей, — внешне спокойно сказала Амелия, но внутри сжалась от нехорошего предчувствия.

Почему его интересует именно этот проходимец? Они слишком непохожи, чтобы состоять в приятельстве или родстве.

— Я помню его. Первый в нашем чёрном списке, так что своего рода… хм, зачинатель, — сухо усмехнулась женщина и начала свой рассказ: — Однажды ко мне прибежала заплаканная служанка, умоляя защитить её от посягательств одного из постояльцев. Ей было 13, совсем ребёнок. Вы, возможно, заметите, что миссис Фишер — бессердечная женщина, раз бессовестно использует детский труд и наверняка платит за него сущими грошами, а то и вовсе тарелкой похлёбки? Возможно, так и выглядело со стороны. Но если бы вы спросили мнение Марты, то она назвала бы меня благодетельницей: не возьми я эту сироту в услужение, её бы ждал или дом призрения с поркой и жалким существованием впроголодь, или публичный дом.

Она помолчала. Можно было без труда заметить, что воспоминания эти давались ей тяжело.

— Вы когда-нибудь задумывались о том, каково быть женщиной, мистер Иствуд? Вы, мужчины, — хозяева мира: все дороги открыты перед вами, и многое из того, что позволено вам, для нас считается предосудительным, неприличным, постыдным. Если вы задираете женщине юбку, то ожидаете от неё беспрекословного подчинения, и вам невдомёк, что она может иметь иное мнение и желание, отличное от вашего.

Она вздохнула.

— Я потребовала от мистера Колинза соблюдать приличия, покуда он является нашим гостем. Он ответил, что вместо сопливой девчонки отлично подойдёт её хозяйка, ведь она уже совершеннолетняя. Я закричала. Сэм услышал. И не сдержался.

Амелия отвернулась к окну, давая понять, что посвящение в дальнейшие подробности ей неприятно, и зябко повела плечами. Дрожала от холода или пыталась совладать с беззвучными рыданиями?

При рождении меня нарекли Алиной, но никому из чужаков неведомо моё имя. Для них я Алтея. Танцующая. Поющая. Дарящая ласку изголодавшимся. Ведающая.

Сегодняшним вечером я изменила уготованную мне судьбу и теперь, пядь за пядью оставляя позади Алину, двигаюсь навстречу неизвестному будущему. Меня зовут Алтея, и здесь и сейчас начинается моя история.

Мягкие шаги по лесной подстилке вторят сонно вздыхающему лесу. Я иду крадучись, ступаю осторожно, словно боясь разбудить местных духов, устроившихся на ночной покой. Глупость, конечно, духи никогда не спят. Но мне не хочется разрушить зыбкое ощущение гармонии. Её осталось не так много в мире, убитом Катастрофой. Мама говорит, в Золотую Эпоху леса населяло зверьё и птицы, насекомые и ползучие гады — разноголосье жизни никогда не стихало под их сенью. А сейчас — шелестящая тишина...

Вдыхаю стылый воздух полной грудью. Он пахнет свободой. Моей свободой. Я уже не надеялась вырваться из клетки, которая разверзла пасть и грозила захлопнуться до конца дней. Но Великая Мать любит меня и благословила своим поцелуем в тот день, когда я появилась на свет. Теперь я знаю это наверное.

Душа рвётся кричать всему мирозданью: «Свободна!» и танцевать, танцевать... Устроить ликующие пляски прямо на этой поляне. Но я останавливаюсь как вкопанная, заслышав стенания.

— Что ты слышишь? — спрашиваю своего проводника и сама прислушиваюсь. — Кто погиб здесь и кто убийца?

Она сражалась за свободу как могла. Вложив всю отчаянную ярость, на какую бывает способен лишь попавший в западню и осознавший свой промах слишком поздно. Но что может сделать один серп против нескольких дробовиков и тяжёлых, подбитых железом, сапожищ?

Брызжет кровь.

— Она меня укусила! С-сука!
— Дебил, руки ей держи!
— Бешеная тварь!

В рёбра врезается что-то тупое и очень твёрдое, выжимая весь воздух из груди, заставляет болезненно согнуться пополам. Этим тут же пользуются — накидывают мешок на голову, тащат. Непонятно куда. Но предельно ясно зачем.

— Алина! Алина!

Это кричит сестра. Алина не видит, где она и что с ней, но родной голос придаёт сил. Девушка вырывается, удачным пинком подарив похитителю незабываемые ощущения ниже пояса, срывает мешок… но пара других рук скручивает её снова.

— Беги!!! — во всю силу лёгких вопит она Лизе.

Выстрелы неподалёку. Из поселения уже спешат на подмогу мужчины.

— Уходим, — приказывает кто-то. — Всех не переловишь. Хватит и этих двух.

Снова душная темнота. Но главное она увидела: Лиза успела. Она на свободе.

***

Потом наступила апатия. После выброса колоссальной дозы адреналина и нескольких голодных дней организм ушёл в жёсткую экономию жизненных сил. Её даже не били больше, заметив, что она перестала сопротивляться.

А ещё она слышала разговор двух рейдеров, из которого поняла, что чем меньше на ней будет синяков, тем больший куш можно срубить в Мясном Загоне. От знакомого названия по спине пополз холодок ужаса, и Алина инстинктивно сжалась в комок, вывинтив слух на максимум. Но единственное, что она смогла разобрать ещё — только имя. Чёрный Шаман.

Права была мама. Как чуяла, что не надо им покидать поселение. Только вот запасы кровохлёбки* были на исходе, и потом день выдался таким погожим… Сентябрь — благодатное время для сбора. Они отошли всего на несколько сот метров, к опушке леса. Алина даже не заметила, как отделилась от основной группы.

Надо было слушать маму. Она видела и, как всегда, оказалась права.

***

В следующие несколько дней она постаралась доставить своим продавцам проблем по максимуму. К их удивлению, торги шли медленно. Не то чтобы не хватало покупателей — нет, выхватив из серой массы яркое пятно огненных волос, народ подходил, приценивался… но сделка срывалась. И ещё одна. И ещё. В душе теплилась надежда: может быть, поняв, что она вовсе не прибыльный товар, её отпустят?

— Да что не так?! Смазливая же девка, — недоумевали барыги.

И в один из дней какой-то покупатель снизошёл до объяснений:
— Да она бесноватая. Ну, или ебанутая. Так зырит, как будто шкуру с тебя сдирает живьём. Ну нахер. Найду кого попроще.

А Алина действительно смотрела. Не отрываясь, не мигая, запоминая каждое лицо потенциального хозяина. Смотрела — и улыбалась. Нехорошо так, многозначительно. И в каждом значении эта улыбка не сулила позарившемуся ничего хорошего.

Ей пригрозили истязаниями и приказали не поднимать глаз. В тот же день её продали за 120 пайков.

***

Заслышав удаляющиеся от палатки шаги, Алина осторожно подползла ко входу и отогнула брезентовый край. Надолго ли отлучился конвоир? С гирей на ноге далеко не убежишь, но если удастся найти что-нибудь похожее на шпильку, есть шансы вскрыть защёлку. Куда же они запрятали её сумку…

За этим занятием девушку и застал не пойми откуда взявшийся незнакомец. Судя по виду — совсем не член банды.

— Тише! — шикнула на него Алина, аж подпрыгнув от неожиданности. — Напугал. Ты кто такой и как здесь оказался?

Ай, да какая разница! Пленница мотнула головой, словно вытряхивая все ненужные вопросы. Главное — у неё есть шанс сбежать. Может быть.

— Слушай, Паша, мне очень надо отсюда улизнуть, чтоб никто не заметил. Можешь помочь?

Улыбкам Амелия не верила. Не прошло и полумесяца, как эти люди готовы были разорвать их с Сэмом прямо в зале суда. Минула неделя, как она слышала их ликующие голоса, пока палач затягивал мужу петлю на шею. И ещё несколько часов назад эти же самые люди с азартом заядлых игроков на скачках делали ставки на то, сколько сама она проживёт в удавке. Лживые, лицемерные, похотливые скоты — вот какие натуры таились под их фальшивыми улыбками.

Амелия мало говорила, пока Грей разбирался с формальностями, ограничиваясь общими фразами, однако, памятуя о предупреждении мэра, старалась держаться поближе к новоиспечённому мужу. Мужу... Подумать только. Тело Сэма ещё не истлело в земле, а она уже не вдова больше — миссис Иствуд пришла на замену Фишер. Наверное, она безнравственная, гадкая женщина, раз прямо с эшафота шагнула под венец. В Англии в приличном обществе на женщину, не выдержавшую положенное время траура, смотрели по меньшей мере косо. Некоторые особенно консервативные семьи могли отказать от дома. Конечно, на земле американской нравы местных жителей отличались большей вольностью (если не сказать распущенностью), но что ей людское мнение, когда собственная совесть — самый строгий суд. Чувство вины ещё долго будет терзать Амелию, особенно в моменты наедине с собой. Она будет перечитывать письмо покойного мужа — ту строчку, где он заклинает судьбу сохранить любимой жизнь — и всё же не находить утешения.

Оставаться на ночлег в её прежнем доме было небезопасно — здесь мистер Иствуд был прав, и женщина без возражений последовала за ним в дом вдовы Салливан. Не очень-то рада оказалась хозяйка такому прибавлению среди постояльцев, но выгнать их прочь не осмелилась. Ворчанье старухи, перемежающееся почти неприкрытыми оскорблениями, не отозвалось на струнах души ни единым звуком. Амелия привыкла: прежде соседи-мужчины соревновались в выдумывании комплимента поизысканней очаровательной хозяйке поместья у реки, семейные пары заискивали перед четой Фишер, почитая за великое счастье быть приглашёнными на воскресный ужин, но всё изменилось, когда их с Сэмом обвинили в серии убийств. За последние недели Амелия не слышала в свой адрес ни единого доброго слова. Или хотя бы нейтрального. Впрочем... разве что от того, с кем сейчас делила ужин.

На содержимое тарелки женщина набросилась так, как может только долгое время томившийся в заточении человек.

— Благодарю вас.

Мелко подрагивающими от долгого голода (и воодушевления при виде еды) пальцами Амелия отправляла в рот крупные куски и глотала, почти не жуя. Даже тусклый свет комнаты не скрадывал её общую бледность, которая только оттенялась белоснежным подвенечным платьем. Обыкновенная яичница казалась теперь шедевром кулинарного искусства, вкуснейшим из блюд.

— Очень милосердно с вашей стороны лишний раз напомнить мне об утрате, — подняв глаза на собеседника, проговорила миссис Иствуд и снова опустила взгляд.

— А вы бы стали останавливать длань Божью, занесённую для кары? — ответила она риторически после продолжительного молчания. — Будьте уверены, все эти люди до единого заслуживали смерти — и они её получили. Если бы у меня был выбор и шанс исправить содеянное, я бы ничего не стала менять.

Женщина поднялась и подошла к окну полюбоваться ночным пейзажем, по которому так истосковалась, будучи запертой в камере.

— А вам не откажешь в смелости... Не боитесь проснуться с перерезанным горлом, как пророчили вам эти невежды?

Амелия улыбнулась джокондовской, двусмысленной улыбкой, но следующую фразу проговорила серьёзно:

— Вы подвергаете себя риску, оставаясь со мной. Этот мерзавец, называющий себя мэром, прав. На меня объявлена негласная охота, и, если за нами следили, особо недовольные могут ворваться сюда ночью. Будет лучше, если я уйду. Только... — её взгляд сделался растерянным и смущённым, — у меня нет никакой другой одежды.

Ближе к вечеру. Квартира Лилит.


Купив в ближайшем магазине небольшой букет цветов, бутылку «Кьянти» и коробку конфет, Дон вернулся в дом и, поднявшись к квартире Лилит, позвонил в дверь.

Звонок вызвал внутри недовольное ворчание, а через некоторое время — шлёпанье босых ног по полу. Изначально Грета не собиралась спать, несмотря на то что сочла совет Матео благоразумным, но как-то само собой, незаметно «прилягу на 5 минут» перетекло в дрёму, а затем и в сон. Сладкий и безмятежный до момента, пока его не потревожили.

Глянув в глазок, женщина тихо выругалась. Дон. Опять. Следит он теперь за ней, что ли? Но притвориться отсутствующей дома уже вряд ли получится, так что Грета открыла, представ посетителю во всей расхристанно-неопрятной красе.

— Не прошло и года, — пробурчала она вместо приветствия.

Дон молча протянул Грете цветы, совершенно спокойно отреагировав на отсутствие причёсанности. В конце концов, это было не главное.

При виде букета первой реакцией женщины было отступить на шаг. Наставленная на неё пушка и то вызвала бы меньше вопросов, но цветы... Сегодня не её день рождения. Вроде. И даже никакой другой праздник. Или это такая попытка сказать «Извини, что прищемил тебе хвост недавно»? А может, это вообще безотносительно утренних событий, и повод иной?

— Как это понимать?
— Возьми, — улыбнулся Дон. — Это просто цветы, купленные в обычной цветочной лавке. Обычные полевые цветы, которые тебе бы подошли. Мой подарок от чистого сердца.

Немка ощупала фигуру посетителя настороженным взглядом, но после некоторых колебаний букет всё же приняла, рассудив, что довольный мафиози без цветов всяко лучше обиженного мафиози с цветами. В конце концов, может, он по делу пришёл. С новым заказом, например. А букет так, для вежливости.

«Или это тонкий намёк, что такие же цветочки будут расти на твоей могиле, если ещё раз накосячишь», — подтрунил внутренний голос, но Грета усилием воли велела параноику заткнуться.

— Благодарю. Довольно неожиданно.

Дон лишь улыбнулся. Вполне искренне.

— Ты... позволишь пройти? Неудобно говорить на пороге...

Грета отступила в сторону, пропуская гостя внутрь. Сделав пригласительный жест в сторону одного из барных стульев, женщина зашарила по кухонным шкафам в поисках какой-нибудь ёмкости, подходящей на роль вазы — самой вазы в доме не водилось.

— Что ты хотел обсудить? — спросила она, не прерывая поисков.

Антонио сел и аккуратно распаковал пакеты в своих руках, достав небольшую вазочку. Простую и дешёвую, но довольно добротную и функциональную.

— Держи! У меня были сомнения, что ты держишь вазы... поэтому захватил вот такую. Минималистично, зато крайне прочно и функционально. Так просто такую не разобьёшь — ну, если молотком по ней не стучать, конечно.
— Весьма предусмотрительно, — усмехнулась Грета. — Признаться, я заинтригована: кому же на этот раз ты решил выдать чёрную метку, если начинаешь свой визит с этого?

Она указала на букет в вазе и уселась напротив гостя. Подалась вперёд, заговорщицки понизив голос.

— Теперь наверняка рыбка покрупнее Рыжего, м?
— О, да, — кивнул Дон. — В немного другом масштабе, правда.

Он достал из пакетов бутылку «Кьянти», два бокала и коробку конфет.

— Ты будешь?..

При виде стартового набора для романтического ужина брови Греты недоумённо поползли вверх, но быстро вернулись на место.

— «Кьянти» — в другой раз. Мне сегодня на дежурство, помнишь? Если, конечно, ты бутылку принёс не для помина души усопшего Матео, и моё ночное бдение отменяется.
— А. Ты про этого Матео, — хмыкнул Дон.

Лилит встала и взяла с полки кухонного шкафа две чайных пары.

— А вот конфеты, пожалуй, буду. Напополам.

Как говорится, чаи с мафиози ты гоняй, да проверяй.

— Вместо вина могу предложить зелёный с жасмином. Ну, или кофе по немецкому рецепту. Но сразу предупрежу: напиток на специфического ценителя.
— Кофе хочу, конечно.
— И чем ты так застращал этого латиноса? При твоём появлении он был рад сквозь землю провалиться.
— На самом деле когда Матео позвонил с твоего телефона, я было подумал, что этот тип взял тебя в заложники. Поэтому мне... правда стало слегка страшно за тебя. Так как был рядом, решил сразу и зайти. Видишь ли, мне известно, что Матео торгует оружием, поэтому я сообразил, что уж вряд ли ты заглянула для покупки пиротехники. С учётом твоих слов про прожектор и его слов о том, что нужна кое-какая работка, я подумал было, что ты там кого-то отстреливать будешь. Раён мне платит, Лилит. И платит за безопасность. За то, чтобы никто внезапно не сдох и не лёг. Кроме как по моему указанию, правда. Поэтому буде там обнаружатся внеплановые трупы или подранки — я, возможно, сяду на мель. И Матео знает, что предъява будет к нему, в первую очередь. Как ты думаешь, латинос этот хочет жить и успешно торговать стволами или нет? То-то и оно.

«А вообще, с чего ему беспокоиться — ты-то, в отличие от большинства, ему не платишь. Уберут тебя — ему же легче».

— Он поначалу подумал, что я коп. Чтобы доказать обратное, пришлось немного избавиться от одежды... под прицелом его дробовика, — лукаво улыбнулась Лилит. — Надо будет подкинуть ему идею сдавать подвал для сессий БДСМщиков. Хорошая у него там звукоизоляция.

На столе появилась небольшая стеклянная банка, содержимое которой походило на мелко смолотый кофе, однако запах отличался.

— Да не прессуй ты его, он и так нервнобольной: на каждый шорох включает ахтунг, — в заварочный чайник отправилось две ложки с горкой. — Поставщик оружия никогда лишним не бывает. Живым он тебе выгоднее, чем трупом. А ремесло моё — один сплошной риск. Не стоило так волноваться.

Дон слегка виновато улыбнулся.

— Не буду врать и скажу прямо, что мы обсуждали твою деятельность со своими. Другие бы решили иначе, но ты... в чём-то мне близка по духу. Как ты думаешь насчёт того, что присоединиться к нам? Своё ремесло бросать тебе не обязательно-можешь также и дальше убирать ненужных людей за донат. Правда, это будет выглядеть как смерть с моего позволения — но что с того? Какая разница тебе что кто скажет, если тебе за это будут также хорошо платить. Плюс, опять-таки... я дам тебе в полной мере защиту. Чтобы такие казусы, как с Матео, не случались. Оружием и работой тебя обеспечу. Есть даже кое-кто на перспективу, но об этом потом. И да. Я не хочу, чтобы это выглядело как угроза или предложение, от которого не отказываются. Я пришёл к тебе как друг и прошу — именно прошу — работать со мной в одной команде.

Пространное предложение-рассуждение Грета слушала молча, помешивая ложечкой горячий напиток и не спуская с собеседника пристального взгляда.

— Мы с тобой работали один раз, а ты уже проанализировал мой дух на совместимость? — иронично заметила она, но продолжила уже серьёзно: — Членство в ОПГ — это отягчающее. А для тебя отягчающим будет ещё и позиция лидера этой группировки. Если лидер ОПГ берёт в её ряды киллера, которому раздаёт указания, кого убирать, это ещё несколько лет тюрьмы. Отсюда вопрос: зачем тебе это? И потом, мои услуги стоят недёшево, какая тебе выгода от лишних расходов на «зарплату»?

На словах от членства в ОПГ итальянец равнодушно пожал плечами.

— Если бы ты просто грабила дома или тырила бумажники, то да, я бы согласился, что членство в ОПГ было бы отягчающим. А так... Ну, формально как бы да, отягчающее. С другой стороны, даже одного преднамеренного убийства по найму достаточно для того, чтобы отправить в газовую камеру. А у тебя их как минимум два. Так что не переживай, вряд ли это прям таки сильно тебе подпортит репутацию. Что же касается именно меня, то я отношусь к этому философски. Живи бурно, умри молодым. Я или вообще не попадусь, а когда-нибудь в будущем отойду от дел, куплю себе асьенду где-нибудь в Бразилии и буду жить тихо и мирно до старости... либо меня кто-нибудь просто убьёт. Или всё же попадусь к федералам. И тогда уже плевать, был у меня «официальный» киллер или не было. Ну, добавят лет пять к пожизненному сроку, в лучшем случае... Если что, возьму всю вину на себя, может быть, тогда, если накроют всех, то хоть кому-то из моих ребят не придётся смотреть на небо в полосочку вечность.
— Весьма благородно.

Лилит выудила из коробки конфету и протянула Дону.

— Напополам?

И вновь перешла к делу:
— Я усмотрела некоторое логическое противоречие. Ты сказал, раён платит тебе за спокойствие. Вместе с тем, если я приму твоё предложение, по-прежнему буду вольна брать заказы со стороны. Правильно ли я поняла, прежде чем кого-то грохнуть, надо будет предупреждать тебя и получать санкцию?

Мужчина спокойно взял конфету и отправил её в рот.

— Что касается твоего ремесла, то дело вот в чём. Если ты работаешь где-нибудь вне раёна, то можешь убивать кого угодно в разумных пределах. Ну, то есть своих только не мочи, а на остальное пофиг. Раёну нет дела до того, что происходит за его пределами. Не моя сфера ответственности. А вот внутри раёна — да, так и есть.... Но деньги за заказ — твои, можешь особо не делиться.
— Киллер — профессия нейтралитета, Тони. У киллера нет «своих», потому что иметь близкие контакты, а тем более привязанности — большой риск и большая глупость. Так что никого крупнее хомяка лучше не заводить.

Ох и припомнит же ей потом за это сравнение Герр Кёзе! Придётся заглаживать вину дополнительной порцией вкусностей.

— Не делиться? Не думаю, что твоя… команда расценит благосклонно такое привилегированное положение. Судя по твоим словам, они уже не в восторге, и кое-кто даже предлагал меня устранить, — голос Лилит был абсолютно ровен, словно она вела бессодержательную светскую беседу о погоде за чашкой чая, а не рассуждала о собственной смерти. — Насколько я знаю, в группах подобных вашей существует бюджет на общественные нужды под названием «общак». Какой процент ты удерживаешь с членов твоей Коза Ностра?

После того, как Дон съел конфету, взяла свою и Лилит.

— Да, кстати, о делах раённых, — продолжила она, жуя и говоря одновременно. — 69-я улица — тоже зона твоей ответственности, ведь так? В таком случае почему ты до сих пор не дал пинка этим чёрным задницам? Они вконец оборзели, тебе не кажется? Раён платит тебе за спокойствие, но если люди почувствуют, что улицы стали небезопасными, платить они перестанут, и в конечном счёте ударит это по твоему авторитету. Может, пора показать, кто в доме хозяин, м?

Женщина откинулась на спинку стула, с интересом ожидая ответа собеседника.

— Я лучше тебя сразу предупрежу: если в один прекрасный вечер по пути домой из бара Змея кто-то из них попытается испортить мне прогулку, я приложу все свои усилия, чтобы этот кто-то не только лёг, но и сдох в мучениях.

Дон взял вторую конфету и улыбнулся.

— Вопрос о том, зачем ты мне в банде, интересный. Конечно, можно сказать, что мне так спокойнее: ты остаёшься на раёне и продолжаешь работу, я не сажусь на мель в случае, если тут будут трупы... Плюс, зарплата тебе, опять-таки. Но это лишь часть медали. Ты мне нравишься, Грета. Конечно, ты можешь не верить в любовь-морковь, но у меня к тебе большая симпатия. Можешь не верить, но что есть то есть.

И тут конфета у Лилит встала поперёк горла.

«Это всё из-за внешности. Наверняка из-за неё, чёрт. Все эти разговоры про общность духа — ерунда. Мужики всегда смотрят на чёртову внешность», — подумалось с досадой.

Довольно долго Грета молчала. Будь под рукой сигарета, закурила бы. Но не было — её заменил стынущий кофе.

— То есть ты сейчас говоришь, что страдаешь психической болезнью, причём в острой её стадии, и объектом этого недуга, к моему большому сожалению, являюсь я, — поставив чашку на стол, констатировала немка. — Хреново…

И даже не столько хреново то, что её ждёт мешанина из рабочего и личного (а они непременно смешаются, к гадалке не ходи, да ещё в не пойми каких пропорциях), а то, что снова это поганое чувство дежавю мерзко заскреблось из своего угла, в который его с таким трудом загнали.

— Я уже участвовала в одной истории, которая начиналась точно так же и хеппи-эндом не закончилась. Думаю, ты как смотрящий знаком с версией, почему меня называют Лилит, — утвердительно спросила Грета. — Так вот это правда.

Надо ведь было сбежать через половину земного шара на другой материк, чтобы здесь наткнуться на точно те же грабли! Но второй раз она на них не наступит, ну уж нет.

— Хорошая новость в том, что твоё… состояние пройдёт. Через сколько, не знаю, у всех по-разному. Но пройдёт точно. Химию мозга не обманешь. Плохая новость — придётся некоторое время помучиться от «побочек».

А всё-таки, по-хорошему, закурить бы сейчас. Может, ну его к чёрту этот ЗОЖ? Всё равно до старости дожить не светит.

— Но почему я? Ты вроде… — она прошлась по мужчине оценивающим взглядом сверху вниз и обратно, — на дефицит женского внимания жаловаться не должен.
— Не надо экстраполировать свой дурной опыт на меня. И, тем более, в целом на всё человечество не нужно, — спокойно ответил Дон, покачав головой. — Есть любовь, есть влюблённость, есть симпатия. А есть страсть. Последняя и является той самой болезнью. Химия мозга начинается и заканчивается страстью, которая почти всегда замешана на похоти. А дружба и любовь это другое. Мне жаль, что ты видишь всё слишком плоско... но, впрочем, кто я чтобы осуждать тебя? Хорошо.

Дон подумал немного, затем взял ещё конфету.

— Честно говоря, я не знаю, с чего у тебя такая осторожность. Ты правда считаешь, что я притащил сюда конфеты тебя травить? Как нелепо... Кстати, о твоей ликвидации речь не шла. У меня-то с головой всё в порядке. С чего бы мне тебя ликвидировать? И даже выгонять с раёна вроде не за что даже чисто теоретически.
— Нужно учитывать все варианты, Тони. Половина района не отказалась бы от меня избавиться. Другой половине безразлично, как и когда я сдохну. И, честно говоря, ты первый, кто угощает меня конфетами просто так. Непривычно, — улыбнулась Лилит, ответив сразу на оба вопроса. — А на раёне мне и самой не хотелось бы задерживаться. Никель хороший коп. Рано или поздно наши пути пересекутся.
— Сочувствую, — вздохнул Кардано. — Никогда не иметь настоящей дружбы... Что же касается раена... Это мой дом. И стоять я буду до конца. А если Никель придёт по мою и твою душу... ну, я постараюсь проломить ему череп.
— Убивать копа? При исполнении?

Похоже, после этих слов Антонио был окончательно записан в ряды неизлечимых сумасшедших, но вслух Лилит ничего не сказала. Как ни странно, она не желала Никелю смерти. Этот полицейский воплощал в себе те качества, которыми обладала когда-то давно и она там, в лучшей жизни. Жаль, они не могут быть коллегами, а вынуждены быть врагами.

— Даже не думай сцепляться с Никелем, если он меня прижмёт. Таких жертв я точно не стою, — сказала Грета уверенно.
— Только не говори, что ты сама в него влюбилась, — спокойно ответил Кардано. — Хотя... может, есть смысл сказать? Я верю в любовь. Но ты точно стоишь таких жертв.

Начинается.

«Ты влюбилась в другого? А чем он лучше? Почему не я?»
«Он тоже коп — поэтому, да? Я так и знал, что это всё твоя работа, ты ж сутками в участке, а на меня времени нет!»
«Ну чего тебе не хватает, скажи, я всё сделаю!»
«Бесит твоя работа. Когда ты уже уволишься?»
«Я взял нам билеты. Улетаем завтра. Да плевать, пусть кто-то другой подежурит. Что значит «тебя не спросили» — это же был сюрприз!»
«Я старался, а ты... Неблагодарная дрянь!»

Всё начинается с этой безобидной, казалось бы, фразы. «Ты мне нравишься». А дальше как по накатанной со скоростью снежного кома всё летит к чертям: бешеная, изматывающая обоих ревность, отчаянные попытки склеить изначально разбитое, отчаяние после серии неудач, обида, злость, ненависть и наконец...

Лилит тронула щёку, проверяя несуществующую, давно зажившую трещину под синяком на скуле. Моргнула, прогоняя воспоминания.

— У меня стойкий пожизненный иммунитет к этой гадости, не волнуйся, — сыронизировала она в ответ. — Никеля я уважаю, хоть никогда не видела. Ровно по той же причине, за что остальные на раёне его ненавидят: он хороший коп.

Женщина прошлась пальцами по запотевшей бутылке Кьянти.

— Когда созрею с решением, загляну к тебе с этим. Не пропадать же добру. С итальянским потомственным мафиози я ещё не пила.

Она снова улыбнулась и глянула на часы. Пора было собираться.

— Насчёт твоего предложения... Я могу подумать или обязательно давать ответ сейчас?

Дон пожал плечами.

— Добро. Ты на это... дежурство?
— Да, скоро на дежурство.
— Если не секрет, что тебе надо сделать?
— Да я уже говорила, Матео попросил поохранять его собственность.
— Я могу помочь?

Грета помолчала, что-то прикидывая.

— А знаешь, мы могли бы подежурить вместе, раз уж ты смотрящий. Какие у тебя планы на эту ночь?

Кардано пожал плечами.

— Пока никаких. Есть ещё кое-что, но, думаю, можно потом обсудить. Пойдём?
— Сейчас ещё рано. Давай через, — ещё один взгляд на часы, — полтора часа. Встретимся внизу. И это, утеплиться хорошенько не забудь — полночи гулять придётся.

***

I'm going under
Drowning in you
I'm falling forever
I've got to break through*

Из динамиков телевизора надрывалась о нелёгкой женской судьбе солистка Evanescence. На секунду оторвавшись от чистки пистолета и бросив взгляд на экран, Лилит дёрнула уголком рта в скептической усмешке.

— Автобиографическая песенка, да? — обратилась она к крысу, сидящему на столешнице. — Вот скажи мне, ты когда-нибудь видел итальянца-мафиози, дарящего цветы без последствий? Вот и я не видела, то-то и оно. Мда…

Она вернулась к прерванному занятию, в задумчивости склонившись к лампе.

По крайней мере, их сегодняшняя «прогулка под луной» даст ответы на многие вопросы. Должна дать.

Всё ясно, этот человек — авантюрист. Искатель лёгкой наживы, какие стекались сюда с самого открытия материка, невостребованные у себя на родине. А изысканные манеры... Так что с того? Не более чем ловкий ход для отвода глаз. К тому же в Британии полно выходцев из аристократии, промотавших состояние за игрой в вист и отчаянно желающих восстановить былое величие — пусть даже для этого придётся пересечь океан и ввязаться в сомнительную авантюру.

— Кажется, вы не присутствовали с самого начала моей речи на площади. А меж тем я говорила, что мои соседи обокрали меня. Боюсь, список воров обширен, а значит, поправить свои дела за счёт внушительного приданого у вас не получится.

Амелия начала понемногу приходить в себя, и к женщине вернулась её прежняя колкая ироничность. Признаться, больше её пугала не угроза бедности и даже не ревущая снаружи толпа, готовая устроить над ней самосуд. Тревожные опасения вызывали тяжёлые ладони, сжимающие сейчас её плечи.

Амелия не знала, чего ожидать от этого человека: то он галантно открывает перед ней дверь, пропуская вперёд, то, едва сказав священнику «Да», цинично заявляет о правах на её имущество, то публично сообщает о своих планах на брачную ночь, при этом продемонстрировав ловкое обращение с оружием и готовность хладнокровно застрелить на месте. И эти пальцы, сжимающие плечо. Он довлеет, желает показать свою власть и подчинить? Или... это какой-то знак?

Как бы то ни было, она обязана Грею жизнью, и, пожалуй, будет справедливым отплатить ему за спасение частью имущества.

— Разве что, — женщина несмело подняла глаза на Иствуда, — нам нанять адвоката, как вы думаете?

Нет, безусловно не того бесплатного болвана, который не мог произнести и двух предложений подряд без заикания.

— Среди украденного много ценных вещей: драгоценности, столовое серебро, фаянсовая посуда... Думаю, хороший специалист возьмётся работать за пару бриллиантовых серёг — это более чем достойная оплата, — вслух и как бы невзначай рассудила Амелия и вдруг сверкнула глазами на мэра: — Да, кстати, мой черепаховый гребень у вашей дочери, и я хочу его назад. Это подарок Сэма.

— Учиться никогда не поздно, сэр Рено, — подбодрила француза Ада. — Я уверена, вам понравится приобретённое знание, а общение с современными военными будет сродни увлекательной экскурсии. Смертные довольно изобретательны по части создания средств уничтожения.

И тем не менее, хоть рыцарь отличался старомодными взглядами на некоторые феномены, в логичности мышления ему отказать было нельзя.

— Да, это справедливое замечание, — кивком удовлетворила Богословская возражение. — Охрана владений по-прежнему на вас, и здесь ваш авторитет никто оспаривать не станет. Не думаю, что я буду привлекать этих людей к такой задаче, так что нарушения субординации возникнуть не должно. Люди лейтенанта Громова будут задействованы в заведомо боевых миссиях. Они своего рода сторонние наёмники. В то время как вы, — она обвела мужчин широким жестом, — мои доверенные лица и помощники, посланные самим Повелителем. Чувствуете разницу?

Девушка улыбнулась.

— Я понимаю вашу озабоченность, сэр Рено, и это верный подход. Всегда лучше прояснять детали на берегу. Завтра я обговорю всё с лейтенантом и познакомлю вас, не беспокойтесь.

***

Надо же, её коронацию ещё не осветили в «прессе» Изнанки, а уже госпожой величают. Ада про себя усмехнулась. Видимо, и впрямь у Хорька отменная интуиция — чует сущность клиента.

— О, вы так любезны. Встретиться у меня было бы удобно.

Не нужно будет выбирать, кого из демонов брать на встречу, а кому поручать патрулирование окрестностей.

— Предоплата... да.

Чёрт, она совсем забыла про все эти сложности с банковскими операциями! Конечно, самый простой способ — перечисление со счёта на счёт, но при желании (и соответствующем запросе из органов) отследить операцию не составит труда. Герман-параноик почти наверняка откажется от такого варианта. Остаётся наличный расчёт. Но на него потребуется несколько дней — даже самая супер-преимум-платиновая карта премиум-клиента (каким наверняка является Герман в своём Райффайзене) имеет лимит снятия в сутки.

— А как вам удобно? Частями или всю сумму? Если первое, то я готова встретиться хоть завтра.

Хочется надеяться, что брат объявится не позднее утра и его не придётся искать с собаками и снимать с очередной девицы. Впрочем... СМС-ка любовным утехам помешать не должна. Так ведь? Как освободится — прочтёт. В конце концов, это общее дело доменов, и это важно.

Немного поколебавшись, Ада набрала короткий текст:
Боюсь, лимит карманных расходов придётся превысить. Нужна твоя санкция. Приезжай, как сможешь.

Стоило Иствуду заикнуться о Сэме, взгляд Амелии вспыхнул и потемнел. Нехорошо, не суляще ничего доброго. Как этот мужлан смеет! Он не знал её мужа ни дня — и с какой лёгкостью ставит на нём позорное клеймо.

Она сдержалась. Никто не видел связанных за спиной ладоней, сжавшихся в кулаки. Она должна выжить, даже если цена свободы — стать женой этого неотёсанного наглеца. Претерпеть позор, перешагнуть через себя, но во что бы то ни стало выжить. И первым на тропе её мести будет он, Грей Иствуд, посмевший публично оскорбить память Сэмюэля и, во всеуслышанье освещая свои намерения по отношению к ней, выставить её на посмешище какой-то... какой-то публичной девкой!.. Вещью, которую можно запросто купить на аукционе за пару медяков!

Воображение уже рисовало красочные картины возмездия, когда Амелия перехватила взгляд приблизившегося вплотную мужчины — и гнев схлынул, уступив место недоумению, а потом и заинтересованности. Что-то читалось в этих глазах такое, чего никогда не увидишь на лице деревенщины. Сознательное, умное, оно сквозило лёгкой поволокой и быстро пряталось в морщинках и обветренном загаре. Кто он такой и зачем затеял весь этот спектакль?..

Амелия не ответила на поцелуй — позволила себя поцеловать. Позволила взять себя под руку. Её тело будто перестало в полной мере ей принадлежать, превратившись в неодушевлённую ватную куклу. Силы вернулись лишь тогда, когда её снова схватили, грубо заломив локти — словно молнией прострелило. То была ярость. Ярость загнанного в угол хищника.

— Пустите! — закричала новоиспечённая миссис Иствуд, бешено обороняясь против двоих крепких конвоиров, насколько ей позволяло хрупкое телосложение.

Кому-то досталось коленом в пах, другой испытал на себе боль укуса. Плевать, что подумают. Плевать на приличия и comme il faut. Она не позволит так бесцеремонно к себе прикасаться!

— Грей, сделайте же что-нибудь! — воззвала Амелия к уже супругу о помощи.

Гомон возмущённых голосов перерастает в нестерпимый гул в ушах. Неразборчивую мешанину звуков, адскую какофонию. Может, так звучит Преисподняя, где завывают грешники?.. Цепляясь за всё, за что получится ухватиться, тянут новоприбывшего в кишащее телами человеческое месиво... Выкрики бьют по барабанным перепонкам, оглушают до звенящей тишины, как при контузии. Зажать бы уши ладонями, но руки несвободны. Оставлять висельникам их несвязанными было бы слишком просто.

В какой-то момент тугой, налитый негодованием воздух прорезывает выстрел. Мужчина. Он выходит вперёд, что-то говорит, пререкается с толпой. Развязный хохот и скабрезные выкрики. Амелия не слышит их, но догадывается по выражению лиц и сальным взглядам. Что происходит? Почему её до сих пор не толкнули в ту страшную яму под ногами? О чём они спорят? Что он говорит и почему смотрит на неё? Всё как в тумане. Только бешено колотящееся сердце стучит набатом в висках.

Неужели?.. Неужели удача, одна на миллион, и нашёлся смельчак?.. Он просит стать его женой? Да?

— Да, — шепчет Амелия дрожащим голосом, всё ещё не веря в происходящее.

Только бы не упасть в обморок. Только не сейчас.

— Да, — повторяет она твёрже, — я согласна.

Но палач делает к ней шаг, и женщина съёживается. Почему, она же ответила согласием! Грей Иствуд. Его зовут Грей Иствуд, и он её единственный шанс избежать петли, которая уже накинута на шею. Почему её не снимают?! Она в платье и только что сказала «Да»!

Священник. Всё дело в нём. И, собрав остатки самообладания, Амелия обращается к своему мучителю:

— Видите, преподобный, нашёлся такой мужчина, кто желает взять меня в супруги, несмотря на все мои преступления. Не это ли свидетельство Божьего вмешательства и лучшее доказательство моей невиновности? Только что вы выразили готовность обвенчать нас, ежели сыщется претендент на мою руку. Не пристало святому отцу нарушать данное слово.

В последующие дни со Стасом я старалась не пересекаться. Не от стыда или неловкости — нет, их, как ни странно, я не могла прощупать в своей душе (а должна, Эва, бессовестная ты нахалка!). И даже не потому, что теперь он снова стал командиром Рындой, стоящим на ступень выше моей. А оттого, что знала: опять начнётся это странное, близкое к эйфории состояние, схожее с внутривенной инъекцией седативного перед операцией. Когда вдруг становится так легко-легко, отступают разом все тревоги, и хочется беззаботно рассмеяться без причины. И желание потянуться по-кошачьи будет, и негнущиеся ноги, как у ватной куклы... Чудна‌я симптоматика, а, доктор Картер? Пусть сейчас у Вас нехватка эстрогенов, а эндорфины своё дело крепко знают. И, похоже, твёрдо вознамерились выровнять пошатнувшийся баланс своими силами.

Потому будь добра, Эва, держись от командира подальше и поближе к кухне. Лопай бисквиты. И шоколада побольше. Это, по крайней мере, не тянет на служебный проступок и не грозит дисциплинаркой. Не создавай проблем хотя бы другим людям — себе уж ладно, как придётся.

Чёртовы гормоны.

В эти дни я действительно больше времени стала проводить за кулинарными изысками. Наверное, не проходило и дня, чтобы не готовила что-то новое из рецептов, нагугленных в интернете. Благо, в лагере теперь имелась собственная вышка. Сегодня, например, получилось отличное тыквенное печенье. На Аль-Тарфа тоже растут тыквы, кто бы мог подумать. В одиночку из кулака я, конечно, не ела — угощения досталось всем.

Пару раз я заставала Макса за необычным для оператора занятием: он играл на скрипке. Чудесно играл, так что я украдкой наслаждалась. Вообще его как будто подменили в последнее время — сделался задумчив и немногословен, в коллективной жизни лагеря почти не участвовал, стараясь держаться особняком. Интуиция подсказывала, что в деле замешаны душевные терзания — а значит, женщина. Улучшить момент и попробовать поговорить? Да какой уж из тебя консультант, Эва, — сама на личном фронте вон чего учудила. Да и не так близко знакомы мы с Максом, чтобы влезать в эту сферу... Словом, я оставалась молчаливым сторонним наблюдателем.

Пристала к Генри, чтобы поднатаскал меня в стрельбе из пистолета. Последнее задание отвратило меня от винтовок и прочего громоздкого огнестрела, заставив посмотреть в сторону чего-то более компактного, быстрого и при этом эффективного. Посмотреть сначала мельком, затем с осторожным интересом — а через пару дней я уже приценивалась к нескольким моделям. Зарплаты с натягом хватало на «Глок» с увеличенным магазином. Что ж, австриец смотрелся вполне достойно, и в итоге был приобретён в личное пользование.

На жалкие крохи, что остались от недавнего гонорара, я купила сарафан. Ярко-жёлтый, с открытыми плечами и юбкой солнце-клёш. Не знаю, почему, я не отслеживала логико-мотивационную цепочку. Просто захотелось. Так попросила Манипура¹, и я не смогла ей отказать. И потом, в таком ужас как удобно танцевать сальсу!

Вечно я забываю перчатки дома...

Плотно укутавшись в плащ, засунув ледяные руки в карманы, я шла домой. Вернее, прогулка моя больше походила на прятки от промозглого ветра с попытками не нарушить законы гравитации и, подобно Элли в известной сказке, не улететь в чёртов Канзас. Имей я чуть меньший вес, пожалуй, не преуспела бы. Спрингвуд Стрит в это время года — сущая аэродинамическая труба.

Я почти не смотрю по сторонам — толку мало: по осени улица словно выцветает, теряя все краски, кроме серого. Единственное яркое пятно, разбавляющее этот унылый пейзаж, — сквер. Наследник дубовой рощи, некогда обширной, а теперь ютящейся на пятачке позади моего жилого блока. От былого величия осталось несколько вековых деревьев — на их место высадили быстрорастущие, неприхотливые тополи. Даже ландшафтное проектирование в этой стране подчиняется законам капитализма: что дешевле и быстрее окупается, тем и засаживают куцые зелёные зоны бетонных мешков-городов. Даже представить трудно что-то подобное на моей родине. В Германии дуб — символ страны, некоторым из них даже присвоен статус охраняемого памятника природы. Посмотрела бы я на того, кому вздумалось пустить на древесину Дуб кайзера¹...

Стоит немного пройти вперёд после перекрёстка с Оук Стрит — и вот оно, моё место силы, по левую руку. Даже акустика здесь иная: шумы города приглушаются, тонут в шелесте резных листьев, щедро устилающих брусчатку. Хочется говорить тише, шагать размеренней и, медленно, полной грудью вдыхая студёный воздух, смотреть ввысь, на мирно-синее небо. Пожалуй, это единственное место в Претсберри, где я бы не смогла убить. Мой сакральный кусочек Германии, который не поднимется рука осквернить.

Под ногами то и дело хрустит. Жёлуди. Нападало довольно много за те дни, пока меня здесь не было — значит, быть холодной зиме. Присев на корточки, поднимаю один, самый блестящий, и досадую на свою непредусмотрительность: не догадалась захватить с собой целлофановый пакет, ну как же так, Грета? Ранняя осень — лучшее время для заготовки желудёвого кофе.

Вертя в руках свой трофей, опускаюсь на пустующую скамью поодаль от центральной аллеи. Нужно подумать.

Первое на повестке — предстоящий заказ. После разговора с Матео я прогулялась на задворки. Итого мы имеем: длинный, довольно узкий, плохо освещённый переулок. Отвратно освещённый. Да что там, он вообще нихера не освещён. Власти не удосужились повесить ни единого фонаря. Глухой угол — завернул и ни в чём себе не отказывай: грабь, ширяйся, насилуй... И убивай. Правда с последним имеются некоторые ограничения. А жаль.

Как-то подозрительно быстро Кардано явился в магазин, да ещё лично... Ладно, с ним потом. Сначала граффитчики.

Итак, локация одновременно и выгодная, и имеющая свои недостатки. Ширина переулка — моих шагов пятнадцать, то есть в среднем метров семь, вряд ли больше восьми. Врукопашную не развернёшься, могут зажать. А тебе и не надо подпускать их близко, Грета. На короткой дистанции ты теряешь свои преимущества: скорость и ловкость. Тебя просто возьмут в кольцо и отмудохают до полусмерти. А может, и до вполне летального исхода, если поблизости не случится Пехова с аптечкой.

Нет, так не пойдёт. Огнестрел? Пожалуй. Против группы старый добрый «Глок» вполне эффективен — а в том, что ниггеров будет несколько, я не сомневаюсь: они вечно шляются стаями, и уровень их борзости прямо пропорционален количеству членов этой стаи. Только вот в таком ограниченном пространстве, да с высокими стенами, пуля запросто может срикошетить — и где гарантии, что не в тебя саму, Грета?

Остаётся сыграть на физике. Гаражный массив — отличная площадка для обзора и атаки. Вместе с тем — своего рода барьер для быстрого сокращения дистанции между мной и потенциальным нападающим.

Значит, «Глок» и крыша. Любимая классика. Решено.

Жёлудь вертится в пальцах всё быстрее, теплеет от трения. А я размышляю дальше.

Дон Антонио Кардано. В последние дни Смотрящий слишком уж пристально смотрит в мою сторону, и это начинает нервировать. Я же в свою очередь напрягаю итальянца, это очевидно. Но почему?

Будем честными, Грета, ты можешь стать пренеприятной занозой в заднице, если задашься такой целью. Особенно если учитывать род твоей деятельности. Однако Дон в курсе, и до сегодняшнего дня его такое положение вещей устраивало. Что поменялось?

Версия первая: на раёне объявился второй ирландец, и Тони опасается, что конкурент его закажет. Тогда почему тот всё ещё не на моём пороге?
Версия вторая: нашего мафиози раздражают свободолюбивые женщины, не докладывающие о каждом своём чихе, и ему вздумалось посадить меня на короткий поводок. Хреновый для тебя расклад, Грета. Крайне хреновый. Чёрт тебя вообще дёрнул мигрировать в Штаты и осесть в Претсберри.

Будь моя воля, я бы вернулась. Хоть сегодня махнула бы обратно через океан. Только не так-то просто это сделать — сама себя загнала в ловушку, и та захлопнулась. Рыпайся, не рыпайся, а с раёна тебе пока что не вырваться, Грета. Так что смотри пункт 2: расклад хреновый.

Версия третья: ...

Я вздрагиваю от резкой боли. На подушечке большого пальца выступает алая капля. Ты подумай, и как умудрился только вонзиться? В одной сказке из далёкого детства девушка тоже вот так укололась и впала в кому. Не жёлудем правда — веретеном. А всё-таки нехороший знак...

Я хмурюсь. Что же тебе от меня нужно, Кардано?..

На всю последующую неделю Амелия обратилась в слух. Скребущиеся в сточных канавах крысы, переговаривающиеся где-то на периферии конвоиры, звон ключей и лязг проржавелых дверей камер, стук каблуков по мостовой под окном, там, на свободе, совсем рядом — и так далеко... Прильнув щекой к холодным, отсырелым прутьям, сжимая их ладонями, она исступлённо ловила каждый шорох — измученная, напряжённая, предельно взвинченная, как сжатая пружина, в любую секунду готовая выстрелить от малейшего прикосновения. Верно говорят: нет ничего хуже томиться в ожидании и неизвестности. Хотя что тут может быть неизвестного? Конец один.

Лишь когда за стеной, отгораживающей её от внешнего мира, послышался ликующий рёв сотен голосов, Амелия страшно побледнела и перестала слушать. Она всё поняла. Казалось, все чувства в ней умерли в эту секунду, и она превратилась в мраморное изваяние — до самого вечера женщина просидела недвижимо, прислонившись к стылому камню опостылевшей клетки. Что она ожидала услышать всё это время? На что уповала? Амелия и сама толком не смогла бы ответить, если бы кому-то вдруг захотелось поинтересоваться. Просто такова уж, видимо, человеческая природа — надеяться до последнего на счастливый исход, ждать чуда свыше...

Его не случилось. Вместо этого Всевышний послал пастора для исповеди. Сущая насмешка и над религией, и над церковью... Глядя на этого худощавого, сухопарого человека, Амелия не могла понять, насколько далеко может зайти фанатик в искажении постулатов веры. То, как он акцентировал факт предстоящей казни, с каким извращённым сладострастием говорил о грехе и каре — тема смерти и мук Преисподней доставляла ему бо‌льшее удовольствие, нежели загробная жизнь и прощение. Ей нечего было сказать этому иссушенному ненавистью к ближнему человеку, но она всё же ответила:

— Я вижу, что мы с вами исповедуем одну религию, но Господь у нас разный. Тот, который говорит сейчас со мной через вас, проводника его воли, жаждет карать и проливать кровь. Мой же учит всепрощению и готов протянуть руку помощи каждому. Даже такой презренной убийце, как я. И если я захочу исповедаться, возможно даже покаяться перед смертью, то обращусь к Нему напрямую. К своему Богу — с вашим я говорить не желаю.

Амелия жалела только об одном — что не успела родить сына. Став замужней женщиной, она с головой окунулась в счастье — ничего не планируя, просто наслаждаясь каждым мгновеньем рядом с любимым. Она мечтала — нет, она была уверена — что впереди их ждёт бесчисленное множество таких моментов, и всё успеется, воплотится со временем. Если бы только Сэмюэль не был таким горделивым упрямцем и позволил ей навестить его перед казнью... У неё появился бы шанс, пусть призрачный, совсем крохотный, но всё же! И тогда, быть может, случилось бы настоящее чудо. Ведь не может же Всевышний быть настолько жесток, чтобы загубить невинную жизнь ещё в утробе?..

Амелия не стала читать письмо при священнике целиком — только пробежалась глазами по диагонали, отметив про себя до боли знакомый почерк. Даже перед лицом смерти, избитый и грязный, лишённый права на человеческое достоинство, муж не позволил себе ни единой помарки или кляксы. Он извёл не один лист, прежде чем оказался доволен результатом — Амелия знала это наверняка и оттого отложила сложенное вдвое послание в сторону. Если начать вчитываться, она бы не выдержала и разрыдалась — а ей меньше всего хотелось демонстрировать свою слабость в присутствии нынешнего посетителя. Нет, он не увидит её слёз.

Они будут потом, когда она останется одна в камере и, жадно набросившись глазами на последнее письмо супруга, наконец даст волю чувствам. Солёные ручьи хлынут безудержным, неподвластным самоконтролю потоком и будут терзать до самого рассвета, когда усталость и голод возьмут своё, заставив забыться тяжёлым сном. И даже тогда, в полузабытье они, уже засохшие, будут колоть щёки и щипать глаза.

— Если вы действительно хотите помочь, передайте мои слова судье. Пожалуйста, — тихо сказала Амелия священнику на прощанье. — Я бы хотела принять ванну, и чтобы мне подали расчёску и моё лучшее платье — то, в котором я выходила замуж. Я взойду на эшафот, готовая к встрече с мужем.

Не потому, что желала этого сама — таково было последнее желание Сэма.

Вечер понедельника, после встречи с ветеранами

Дома меченая собрала подручных и сообщила им следующее:
—
Получатели: Дэн Як Хантер, Пётр Гааз, Павел Васильевич Шедевр, Герман Вейц. К сожалению, последние события показали необходимость усиления сибирского домена и расширения штата с целью укрепления наших позиций в городе — в противном случае враги непременно воспользуются нашей слабостью. Мы с братом приняли меры: через некоторое время к нам присоединится отряд бывших военных в количестве 13 человек. Я попрошу вас, господа офицеры, — она посмотрела в сторону мужчин, — совместно разработать тактику ведения боя. Думаю, вы быстро найдёте общий язык, и общение ваше будет обоюдно полезным в плане обмена опытом. Но будьте осторожны: это обычные смертные, и о сути нашей природы они знают лишь поверхностно. Пока что. Стоит дозировано вводить их в особенности жизни на Изнанке, дабы избежать... ненужного стресса от таких открытий. И с этим, полагаю, хорошо справятся наши сёстры, — Ада улыбнулась, переведя взгляд на монахинь. — Я верю в вас и не сомневаюсь в ваших компетенциях.

Подумав, она добавила напоследок:
— Герман — единственный из братьев, для кого двери моего дома открыты. Он может беспрепятственно покидать его, равно как приходить в любое время. Если вы почувствуете в Новосибирске присутствие других меченых, в том числе моих родственников, дайте знать. В теперешнее время следует быть особенно бдительными.

Получилось! После собрания Ада испытывала лёгкую эйфорию. Она не выступала на публике со школьных времён и, хоть не демонстрировала этого, очень волновалась перед сегодняшней встречей. Все эти доклады и чтение стихов с обязательным выходом к доске оставили неизгладимый след на психике тогда ещё подростка-интроверта — так, что до сих пор те далёкие эпизоды невозможно было вспоминать без содрогания... С тех же самых пор произрастали и корни боязни публичных выступлений. Ада не уставала завидовать Вейцу — как это легко и просто у него получалось, подняться с места и, чувствуя прикованные к себе взгляды десятков глаз, начать говорить уверенно, внятно, не по бумажке — и не просто говорить, а убеждать целую группу скептически настроенных людей. Вдобавок Герман умел импровизировать. Ада же могла убить кучу времени на подготовку и зубрёжку речи и в итоге всё равно всё перепутать и промямлить кое-как. А теперь вот получилось. Может, дело в незримой поддержке Повелителя? Или в её собственной мотивации? Твёрдой уверенности в правильности и необходимости того, что делаешь и ради кого делаешь.

Домой девушка собиралась в приподнятом настроении. Даже усталость отступила на второй план на фоне радости от успеха. Целых тринадцать человек! А если они ещё согласятся на печать... Впрочем, по последнему пункту меченая предпочла не праздновать победу раньше времени, дабы не делить шкуру неубитого медведя. Будь как будет.

Оставив бывшим военнослужащим свои координаты для связи и переписав их, Ада направилась к выходу. Уже на улице, рядом с припаркованным мерседесом, её перехватил Вейц.

— Сегодня буду поздно. Возможно, только утром или переночую у Петера, — сказал он сухо. — Нужно развеяться.
— Хорошо, — кивнула Ада. — Ключ есть? А хотя даже если забыл, кто-нибудь из дежурных мужчин откроет.

— Так чего, правда остаёмся?..

Вопрос повис в воздухе и превратился в риторический — Ден разухабистым шагом уже удалялся восвояси и, похоже, обосноваться здесь планировал надолго.

— Ну дела... — озадаченно пробормотала я.

С одной стороны, новость хорошая. Просто отличнейшая! За несколько недель совместных операций я успела привыкнуть и к здешнему полупоходному быту, и, что важнее, к этим ребятам. Глупость говорят, будто кошки облюбовывают место, а люди, его населяющие, им безразличны — возможность продолжить работу тем же составом обрадовала меня. С другой же стороны... Стас. Стас с сегодняшнего дня не перестанет быть твоим руководителем, как ты думала, Эва. И Чан. Разговор с ним назревал давно.

— Вот это дела... — повторила я на автомате и, смотря под ноги, побрела обратно к жилому сектору.

Распаковывать чемодан обратно.

— Ой.

От хаоса раздумий отвлёк звук, слишком уж не характерный для военного лагеря.

— Ты-то тут как оказался?!

Мои глаза расширились от удивления, когда перед ними предстал поросёнок. Настоящий. Маленький такой, розовый, с крючком-хвостиком и очаровательным пятаком, который он уже успел запачкать в земле. Плотву пытать было бесполезно — лошадь невозмутимо пожёвывала сено и от дачи показаний воздержалась.

— Милаха какой, — улыбка умиления помимо воли засияла на моём лице, стоило перевести взгляд обратно на нового соседа Плотвы.

Надо бы выяснить, чей питомец.

— Обращайся, — отзываюсь я через плечо, не совсем понятно на что: то ли на реплику о стриптизе, то ли о применении покупаемой игрушки.

А сама оглядываю пространство в поисках хоть какого-то подобия зеркала. Профиль магазина, конечно, такие предметы интерьера не подразумевает, но вдруг?..

— Распущенные мешают в прицел смотреть. А это уже угроза качественно сделанной работе. Но раз тебе нравится... — наставляю на мексиканца указательный палец. — Хочу самую лучшую игрушку в твоем игрушечном отделе. И оптику к ней. Лучшую, Матео. За стриптиз и всё такое.

Подмигиваю в ответ.

Бонус из-под стойки отвлекает меня от экскурсии. Оценивающе верчу в руках дубинку, но уходить не спешу. Есть пара моментов по заказу, которые стоит уточнить до начала исполнения. Я набила не одну шишку прежде чем вывести для себя аксиому «Всегда договаривайся на берегу».

— Приготовить отбивную по-африкански — это строгое пожелание? Иные варианты недопустимы?

Сама я предпочла бы действовать классически: засесть на крыше, оттуда устроив стрельбу по движущимся мишеням. Однако у этой стратегии есть несколько «но». Первое — у меня нет винтовки, и что-то мне подсказывает, что ценитель подвальной эротики не разбежится продать мне её загодя. Второе — тёмное время суток и отсутствие уличных фонарей в переулке. До кучи ещё и сами цели чёрные, в прямом смысле.

— А прожектора с удлинителем у тебя случайно не найдётся?

Изгиб обнажённой спины... Пальцы закапываются в спутавшихся волосах... Сбивчивое дыхание, грохочущее в висках сердце... И запах пепла.
Его волосы пахнут пеплом.
Его уже давно нет рядом — а запах до сих пор щекочет ноздри.

Какая же ты дура, Эва...

Упрямо мотнув головой, я прогоняю воспоминание. Щёки вспыхивают румянцем. Я не вижу этого, но чувствую по жару на коже.

В баре людно — сказывается выходной день. Время послеобеденное, ближе к вечеру, так что посетителей полным полно. Устроившись с краю барной стойки, я исподволь рассматриваю разношёрстную публику: кто-то выпивает в компании приятелей, другие переместились поближе к телевизору (там идёт трансляция какого-то матча), а вон там, в отдалении, ближе к пляжу разворачивают площадку для танцевальной вечеринки. Сальса, бачата, меренга — их танцуют везде, где живут люди и климат достаточно тёпл. Это как с английским, только на уровне тела — универсальный язык общения. В университетские годы я занималась социальными танцами и мне нравилось. Давно это было... Теперь я даже не смотрю в ту сторону, не прислушиваюсь к зажигательным кубинским конгам и ритмичным маракасам.

Настроение ни к чёрту. Такое, что уже несколько раз я бросала косые взгляды на вывеску с винной картой, прекрасно осознавая, к каким это приведёт последствиям, если я закажу хотя бы один слабенький коктейль. Тебе совсем нельзя пить, Эва. Ни грамма. Ты уже один раз сорвалась недавно, в больнице, и чудом не ушла в очередной вираж. Так что сегодня — нет.

И всё-таки я заказываю. Мохито классический.

Я ведь даже не отпросилась. Не сказала, куда поеду. Да и сама не знала. Сбежала по сути. Просто сорвалась, очутилась в городе и бродила бесцельно по улицам, пока не забрела сюда, услышав знакомые ритмы. Прокралась в уголок потемней, села и принялась наблюдать исподтишка. Кошка ведь.

— Ага, как есть кошка. Кто погладит — к тому и ластишься.
— Неправда. Всю жизнь дикаркой была, а тут... Просто...
— Просто у тебя крышу сорвало.
— Похоже на то.

Громкий вздох. Но вряд ли его кто-то слышит в гомоне голосов и музыкальной какофонии.

— Что с тобой вообще такое!
— Если долго сидеть на голодной диете... когда-нибудь наступает момент — и ты срываешься. Так, наверное.
— Прекрасно. Замечательно. Отличное оправдание.
— Я хотела отстраниться, правда.
— Но, разумеется, расклеилась и не смогла.
— Да нет. Просто подумалось: «Ну а чего ты, Эва, в самом-то деле? Как давно у тебя был кто-то?». И вдруг поняла: давно. Слишком давно. Так, что страшно стало.
— Ага. И ты от страха упала в объятья. И не к кому-то, а к своему командиру. И метко так упала, что ещё и переспала до кучи.
— Не думала я тогда про командира, совсем...
— А надо было. Такого рода отношения с начальством — грубейшее нарушение субординации! Захотелось оживить послужной список в личном деле пикантными фактами?
— Что же, думаешь, донесут?..
— Могут. Будет тебе наука.
— Чёрт... Чёрт-чёрт-чёрт.
— Раньше надо было мозги включать.

Осушаю бокал почти залпом.

— А всё-таки хорошо было...
— Только на продолжение даже не надейся. Ему это не надо.
— Да?
— Да.
— Да уже неважно... Завтра заканчивается контракт, и разбежимся в разные уголки галактики, кто куда... Взрослые люди, никто никому ничего не должен. Я не в обиде, в общем-то.
— А у тебя было с обязательствами и надёжно. Что, скажешь плохой человек Чан, с несерьёзными намерениями, может?
— Хороший. Прекрасный человек. Только вот я не очень, видимо...
— Тебя не поймёшь! Обязательства — плохо. Без обязательств — тоже плохо. Ты уж определись, как надо-то.
— Надо... Конкретно сейчас надо, думаю, напиться. Вот что.
— Эй!..
— Просто замолкни.

— Дура ты, Эва. Полная.

Сердито обругав себя вполголоса, заказываю вторую порцию. И вздрагиваю от голоса у себя из-за спины:
— Неудачный день?

Оборачиваюсь. Мужчина. Незнакомый.

Только тебя мне сейчас не хватало...

Наверное, эта мысль красноречиво выписывается на моём лице, потому что после затянувшейся паузы он добавляет:
— Извини. Не хотел напугать.
— Неудачный. Можно и так сказать, — оправившись от испуга, выдавливаю я из себя.

Он кивает и садится рядом. Некоторое время, будто забыв о моём существовании, общается с барменом. Я стараюсь не слушать, но получается с переменным успехом — эти двое не слишком скрываются. Они явно знакомы не первый день: судя по всему, мой сосед здесь завсегдатай.

— Я бы посоветовал «Сердце Аль-Тарфа», — вдруг предлагает он, снова поворачиваясь ко мне. — Отличный выбор, чтобы скрасить не лучший день в жизни. Можно тебя угостить?

И вот он момент, когда нужно сказать твёрдое «нет». Потому что ты не такая, и вообще здесь не по этой части. Но я молчу, а потом так же молча киваю. Что-то заставляет промолчать. Что-то такое в чёрных глазах, смотрящих на меня прямо и дружелюбно, без сального блеска, какой обычно мелькает у клубных пикаперов.

— Но только один, — говорю я вдогонку.
— Не любишь быть обязанной, — понимающе кивает он.
— Ну... Я ведь даже имени твоего не знаю, — пожимаю плечами. — Разорять незнакомых людей не входит в мои привычки.

Он усмехается, а потом представляется:
— Алекс.
— Эва.

Он бросает взгляд мне за спину.

— Я тебя раньше здесь не видел.
— А я действительно впервые сюда зашла, — признаюсь я. — Музыка понравилась.
— Танцуешь?
— Да так... Когда-то занималась, но дальше новичка не продвинулась. Уже давно не практиковалась.
— Ты всерьёз веришь во все эти ступени? — улыбается он.
— Так нам говорил учитель, — развожу я руками. — По крайней мере, в школе существовали две группы: для новичков и продвинутого уровня.
— А уровень «Бог» там был? — шутит он с хитринкой во взгляде.

А потом поднимается и протягивает мне руку.

— ¿Vamos?

Сальса. Сумасшедшая и непредсказуемая. Серьёзная и дурашливая. Вихрь эмоций. Коктейль несочетаемого. Чистая энергия свободы с серьёзными обязательствами на несколько минут. Всё это кубинская сальса.

Алекс ведёт уверенно, зная куда и зачем.¹ Не принуждая, а как бы приглашая присоединиться, всегда оставляя свободу выбора согласиться или ответить отказом. И связка за связкой я делаю этот выбор, каждый раз разный — не боясь быть за него осуждённой. Это уверенность и надёжность, за которой хочется следовать.

— Где ты научился так здорово танцевать?

Запыхавшаяся, я плюхаюсь на стул для короткой передышки.

— Просто приходил сюда и танцевал, — пожимает он плечами. — Не нужно специально учиться. Просто танцуй. В сальсе не бывает ошибок.
— Знаешь, похоже, у меня и правда был плохой учитель, — улыбаюсь я.
— Так приходи сюда.
— Приду.

Позже я возвращаюсь в наш лагерь. Так и оставив мохито недопитым.

— Scheisse... Verdammte Scheisse...¹ — шипела я, пока одевалась, вымещая раздражение на ни в чём не повинной водолазке.

Терпеть не могу надевать одежду с узким, высоким воротом после того, как сделала причёску. Сейчас из туго затянутого конского хвоста начнут вылезать прядки, и вместо аккуратной головы получится сплошное недоразумение. Так и придётся идти с распущенными.

— Scheissdreck...²

Смотрящий замолвил за меня слово, надо же. Я польщена, блядь. На седьмом, сука, небе от оказанной мне чести. Я даже с пьяных глаз бывшим не звоню — а тут надо же так неудачно сойтись звёздам. Старалась же, всеми правдами и неправдами пыталась достать пушку, не вовлекая в это Дона — нет, надо было этому мудачине ему растрезвонить!

— Arsch!³ — на этот раз досталось столу, на который приземлился мой кулак.

Итальянец теперь наверняка заявится с видом главного героя в истории с сюжетом, как это тут говорится, «damsel in distress». И плевать, что ни в каком дистрессе я не пребывала — просто, мать его, у меня отжали мобильник. Дон, конечно, воспользуется поводом, чтобы выставить мне счёт с долгом. Как же я ненавижу долги...

Голову Матео хотелось познакомить с бетонной стеной. Предварительно оторвав от тела. Не то что вести с ним дела.

«Только вот зовут тебя Грета Рейнольдс, подруга. И ты не психуешь на работе, не забывай».

К моменту, когда я поднялась из подвала и прошествовала обратно к стойке, ярость улеглась, спрятавшись за привычной маской хладнокровия.

— У нас на раёне все принципиальные. Про твоё условие меня тоже предупреждали. Что за работа?

Оно было великолепно. Белоснежная ткань, расшитая вручную жемчугом, не потеряла своей свежести. Тончайший шёлк — натуральный, китайский — нежно ласкает кожу... Полотно потрясающе: летом освежает, в холодное время года — согревает, обволакивая невесомым коконом. Накануне их помолвки Сэм сбился с ног в поисках торговца и выложил за отрез целое состояние. Это было его свадебным подарком. «Моя будущая жена достойна самого лучшего!» — безапелляционно заявлял он на робкие предложения своей невесты сэкономить. Столько лет прошло, а будто вчера...

Поправляя причёску перед ростовым зеркалом, Амелия вспоминала тот самый день, когда шла под венец счастливейшей девушкой на свете. Колесо истории сделало оборот — и вот она здесь, в том же самом подвенечном платье готовится к другой церемонии на потеху толпе.

Пастор сдержал слово — все пункты её предсмертного желания были исполнены. Признаться, Амелия не ожидала от этого человека снисхождения к себе, презренной убийце. Что ж, на сей раз она приятно ошиблась. Возможно, её слова задели в душе пастора давно молчавшие струны? А может, в нём самом ещё теплилась, до конца не потухнув, искра человеколюбия и милосердия.

Двор, где должна была проходить казнь, был полон всякого люда, но сейчас женщина смотрела только на него. Конечно, он пришёл. Амелия была уверена, что он станет присутствовать. Прочитает ли заупокойную её душе — или убийца не достойна таких почестей?..

— Я хочу выразить благодарность преподобному Клеменсу за то, что в точности проследил за исполнением моей предсмертной воли и не дал украсть у меня последнее, — возвысив голос, проговорила осуждённая. — Теперь я могу предстать пред Господом в достойном виде, как и подобает леди.

Она обвела глазами толпу, то тут, то там подмечая в чужих руках, на чужих телах собственные вещи.

— Вы ограбили мой дом и пришли сюда с тем, что не принадлежит вам. Вы сделали это в насмешку надо мной и наверняка думаете, что шутка удачная — но всё что вы демонстрируете сейчас, так это уродство своих же душ. Вы явились на этот двор судить убийцу, прикрываясь именем Божиим. А кто будет судить вас, воров, лицемеров и прелюбодеев? Не укради — написано в Библии. Не возжелай жены ближнего своего. Ну да.

Она звонко рассмеялась. Смехом человека, слишком хорошо сведущего, о чём он говорит... Переведя взгляд на пастора, Амелия спросила:
— И этой пастве вы читаете проповедь по воскресеньям, — каково это, а, преподобный?

Лицо её вдруг переменилось, одухотворённость засквозила в разгладившихся чертах.

— Сегодня я видела сон... — произнесла она тихо. — Свет, исходящий с неба и голос. Он сказал мне: «Амелия, дитя моё, люди станут судить тебя не моим судом, но судом человеческим — так и тебе до́лжно действовать по законам его».

И уже громче:
— Видит Бог, я не виновна. И я желаю воспользоваться своим правом, по закону нашего штата, и заявить желание вступить в брак. Прямо сейчас.

«Если таковой доброволец найдётся. Пожалуйста, найдись! Пожалуйста...»

Всё внутри замерло. Кажется, лёгкие разучились дышать.

— Говорил мне Змей, проще на e-bay пушку купить...

Я обречённо вздохнула и полезла в карман за правами. До чего же нервный мужик. И нелогичный.

— Сначала подозревать во мне копа, а следом валить из дробаша несколько... опрометчиво, не находишь?

На языке крутилось другое, более крепкое словцо, но я благоразумно не стала дразнить гусей. Равно как и шутить, что если Никель и правда засел в кустах с прослушкой, то при виде моего исчезновения он уже явно вызывает подкрепление.

Рядом с ID на стол лёг мобильный, а потом и одежда, аккуратно сложенная с поистине немецкой педантичностью. Оставшись в одном белье и обуви, я подняла руки и сделала медленный оборот.

— Как видишь, ни проводов, ни табельного. Довольны, мистер Скептик, или будете продолжать параноить?

К стене, впрочем подошла.

Вот же дерьмо. Этот чёрт испанос пошёл в несознанку. Уйти из полиции ты ушла, Грета, а замашки видать остались — иначе чего бы ему так осторожничать и принимать тебя за копа?

— Не-а, — качаю головой, — парни из бара Змея точно про это место говорили. И про хозяина, который совпадает с данным описанием. Вы же Матео, верно? Так что ошибки быть не может.

Пёс его знает, какие доводы окажутся весомыми. Я и в самом деле явилась без предупреждения, без рекомендации. Да я даже имена тех информаторов в баре не знаю. А даже если бы и знала, кто там разберёт, в каких они с этим Матео отношениях. Можно, конечно, прибегнуть к наглядной, так сказать, демонстрации своих честных помыслов, и, по всей видимости, это сейчас мой единственный весомый аргумент.

— Мне что, раздеться, чтобы доказать, что никакой прослушкой я не обвязана?..

Утро началось с таблетки шипучего аспирина. Сейчас на часах около полудня. Сегодня выходной, и я провалялась в постели дольше обычного. Хотя какие выходные, Грета, ты всю жизнь работаешь по ненормированному графику, и с уходом из полиции мало что изменилось.

— Сорок пять, сорок шесть, сорок семь... — отсчитываю вслух, уперев ладони в пол.

Отжимания входят в ежеутренний ритуал, совершаемый сразу после пробуждения. Но вчера я позволила себе лишнего со спиртным (валяющаяся возле кровати пустая бутылка красноречиво об этом напоминает), так что сегодня тренировка протекает в увеличенном объёме — как по числу подходов, так и по количеству минут, проведённых за пробежкой в парке.

— Сорок восемь, сорок девять, пятьдесят. Фх-x!

Шумно выдохнув, сажусь по-йоговски перевести дух. Рядом на полу нарезает круги герр Кёзе. Крыс прекрасно выучил расписание нашего быта, но каждый раз норовит нарушить заведённый порядок, начиная клянчить угощение раньше.

— Сегодня только суббота, — укоризненно напоминаю я питомцу.

Он замирает, будто обдумывает услышанное, а потом вдруг встаёт на задние лапы, вот же хитрый засранец! Он всегда использует этот трюк, чтобы повеселить хозяйку и выторговать себе какой-нибудь бонус. А хозяйка и впрямь улыбается снова — ну как такому отказать? Не перестаю удивляться, до чего же умны и находчивы эти млекопитающие.

«Или у тебя ранние признаки синдрома сильной, независимой женщины, и скоро недалеко до 40 крыс в квартире и разговоров с собственным отражением в зеркале».

— Ну ладно. Я вчера дала слабину — и тебе можно за компанию, твоя правда, — легко сдаюсь я (исключительно потому, что аргумент весомый). — Только сначала ещё один подход. Жди.

Снова перед лицом пол — пора бы сделать влажную уборку — и я начинаю отсчёт под хор невесёлых мыслей:

— Один, два, три...

«Надо же было вчера так нажраться, Грета. И что на тебя нашло вообще?.. Пары стаканов в баре вполне достаточно расслабиться — нет, надо ещё дома догнаться до состояния бревна! Отрабатывай теперь двойную норму, никакой, мать твою, пощады».

***

Вода приятно ласкает кожу и приводит в тонус одновременно. Согревающее тепло — бальзам для натруженных мышц. Круче только массажист, но пойди его найди за приемлемые деньги. В сторону клиники Претсберри и смотреть не стоит — больничные расценки кусаются зверски.

Не знаю, сколько времени я пронежилась в душе, подставив лицо навстречу хлещущим струям, явно дольше обычного. Плевать. Сегодня, так и быть, можно, если ты хочешь выбраться куда-то дальше своего квартала. Где там этот мексиканец обретается?..

Вчерашний разговор со Змеем принёс желаемый улов — в моём телефоне адрес оружейника. Толковый парень этот Чарльз, приятно иметь дело. Я так ему и сказала при прощании, допив второй шот. Болтливый ли и насколько — это покажет время. Хочется верить, что с выбором посредника я не ошиблась и через два дня новость о моём «шоппинге» не станет предметом пересуд всего раёна.

Чашка крепкого эспрессо в компании крыса, уминающего сыр за обе щёки, довершает приготовления к встрече. Посмотрим, что там за Матео Крус такой. Надеюсь, влезание в долг бармену того стоило. Сгребя ключи с барной стойки, я покидаю квартиру.

Весь судебный процесс Амелия хранила молчание. А что говорить? И зачем, если любое твоё слово исказят, сыграют на подмене смыслов и обратят против. Чего попусту сотрясать воздух в жалкой попытке оправдаться, ведь они уже давно всё решили — и судья, делающий работу формально, для галочки; и адвокат, смотрящий не на тебя, а словно сквозь, по-рыбьи, будто ты такой же предмет мебели, что тот стул или трибуна, за которую вызывают свидетелей; и набившиеся в зал заседаний зеваки, которым подавай только зрелищ поскандальней. Слова бесполезны — они просто потонут в улюлюканье разъярённой толпы и выкриках с требованиями линчевать душегубов. Они беспросветно тупы настолько, что даже не знают законов собственного штата — за убийство здесь всего лишь вешают, линчевание считается незаконной расправой. Чувствуете разницу? Будь благословенна страна победившей демократии и справедливости.

Как же душно... Помещение небольшое, но сегодня царит аншлаг: кажется, собралась добрая половина города. Незадачливых зрителей, прибывших к шапочному разбору и не успевших занять место в зале, пришлось выгонять взашей — и теперь они оккупировали окна со стороны улицы. Амелия чувствовует на себе их липкие, ощупывающие взгляды. От людей по ту сторону толстых железных прутьев смердит ненавистью, помешанной на гаденькое злорадство — кажется, сам воздух, стены, всё вокруг пропиталось этим ядом.

Амелия не опускает глаз, не отводит в сторону — напротив, с гордо вздёрнутым подбородком она смотрит в зал, останавливается глазами на каждом лице. Потому что смотреть в пол означает сдаться, признать своё поражение, расписаться в виновности во всех грехах, которые им приписывают. Амелия знает: именно этого жаждет толпа — мольбы о милости, покаяния с бросанием на колени и заламыванием рук — жаждет, словно оголодавшая собака кость. Но она не доставит им такого удовольствия. Она хочет, чтобы последнее, что запомнил каждый здесь присутствующий, — взгляд её тёмно-карих, почти чёрных глаз. Прямой, долгий, будто проникающий в самый дальний уголок души — о, Амелия знает множество скелетов, что хранятся в шкафах этих с виду добропорядочных граждан... И она продолжает смотреть — и на её бледном, усталом лице ни слезинки, ни тени страха. Некоторые не выдерживают и отводят взгляд, другие недоумевают, третьи злятся.

Среди последних много женщин. Они всегда завидовали ей — её красоте и стати, манерам, в которых сквозило хорошее воспитание и (подумать только!) образование. Они презирали её только за то, что их брак с красавцем Сэмюэлем Фишером счастлив и она любима. И, Боже, как же они ликовали в день, когда их схватили... Если бы не прокурор в сопровождении конвойных, остервенелые руки с крючковатыми пальцами разодрали бы их заживо.

Не думать об этом, не вспоминать. Амелия переводит взгляд на мужа. Он сидит на другой скамье, отгороженный решёткой — невозможно взять за руку, обнять... Даже сейчас перед лицом смерти их разлучили, лишили возможности провести последние часы рядом. Её взгляд пристален, неотрывен, как будто она хочет навсегда запечатлеть в памяти малейшую черту и мимическое движение — они могут отнять у неё его тело, но память... Память останется вместе с ней.

Она не отворачивается, даже когда Сэм корчится в судорогах от удара прикладом. Амелию хорошо воспитали, и одной из добродетелей, в которой она преуспела особенно, является выдержка. Одним небесам известно, чего она стоит Амелии сейчас. Она прячется в подрагивающих ресницах и расширившемся зрачке, в побелевших щеках, в сжатых пальцах с ногтями, вонзёнными в ладонь.

Их, конечно, убьют. Казнь через повешение — так гласит закон. Сэм до последнего надеется на него — на послабление в отношении замужних женщин — но судья находит лазейку. Наивно было полагать, что вершащий правосудие не найдёт способа его обойти.

Муж не выдерживает, кричит в негодовании:
— Вы не посмеете!

Но Амелия прерывает его, нарушив молчание впервые за всё время:
— В здравии и в болезни, в радости и в горе — я последую за тобой повсюду, и даже смерти неподвластно разлучить нас, любовь моя, ибо душа бессмертна.

Впереди — неделя ожидания в холодной, сырой камере.

— Уж про чувствительность и обилие нервных окончаний у женщин в паху можешь не объяснять, я как-никак хирург, — хмыкнула я. — А недавно имела удовольствие ещё и прочувствовать на личном примере эти анатомические... хм, нюансы.

Недели две назад я бы вряд ли могла думать и говорить о случившемся в ироничном ключе — теперь наступила стадия принятия. Равнодушного какого-то, выгоревшего. Если раньше, ещё не покинув больницы, я металась в поисках вариантов устранения проблемы, то теперь училась с ней жить. Нет, это не значило, что я разделила позицию Лины «Жива и ладно». Излишне говорить, что этот случай повлиял на наши с ней отношения, и повлиял негативно. Я понимала логику поступка коллеги — ей руководило желание в первую очередь спасти жизнь — но принять, а тем более простить не могла, считая его грубым нарушением врачебной этики. Может, когда-нибудь я приду и к прощению, кто знает...

— В тебе чуть больше ста фунтов веса, правильно ведь?
— Почти сто пятна-а-а!..

Земля вдруг ушла из-под ног, и руки в поиске опоры рефлекторно вцепились в ближайшую — Стасу в плечи. Такого фортеля я никак не предусматривала и в первые секунды выжидательно присмирела. Кто знает, какие ещё сюрпризы есть в загашнике у этой крав-маги. Может, там в порядке вещей использовать людей в качестве снарядов для метания, и сейчас придётся аварийно приземляться на все четыре лапы. Заодно и справедливость данного прозвища проверить. Однако ничего такого не случилось. Просто лектор увлёкся настолько, что забыл поставить меня на место.

«Вот же забавный», — подумала я с улыбкой, вдруг поймав себя на осознании, что прежде меня никто на руках не носил. Видишь как бывает, Эва, тебе почти 30, а до сих пор что-то в жизни случается впервые.

А ощущение, надо признать, приятное... Жаль, волшебство момента рассеялось очень быстро — и вот я снова на ногах, слегка смущённо поправляю выбившуюся прядь.

— Грабитель... — эхом повторяю за собеседником, и тут до меня доходит. — Грабитель?! — переспрашиваю.

Эмоциональней, чем следовало бы показывать. Наверное, сейчас на моём лице читается выражение облегчения, да я и не пытаюсь его скрывать.

«Не убийца. Не насильник. Не экстремист. Просто грабитель. Но ведь грабить можно и ради идеи, правда? Из благородного, может быть, даже стремления?»

Настроение моё улучшается, как это часто бывает от неожиданной радостной вести.

«А почему, собственно, тебя это волнует, Эва?»

Неужели всё это время меня настолько беспокоил вопрос прошлого Стаса? Засел занозой, которую почувствовала только сейчас и которая долгие месяцы мешала общаться если не доверительно, то хотя бы открыто? Кажется, да...

— Я рада, что ты больше не грабитель, — говорю я и улыбаюсь тихой, искренней улыбкой.

А потом добавляю, снова пойдя в наступление:
— Что дальше... планируешь когда... кончится контракт? — слова вырываются с длинными паузами, пока нога наносит удары.

А ещё рядом с кухней теплее. Это становится особенно актуальным вот в такие промозглые вечера, как сегодняшний. Да уж, тут тебе не Калифорния, и даже не Берлин с его мягкими зимами. Когда ещё существовала стена, разделявшая мою страну на ФРГ и ГДР, а в Альтенграбове¹ проходили службу русские, многие из них надолго попадали в санчасть. Вместо строевой и суточных нарядов — регулярное переливание крови, горячие уколы, мокнущие, плохо заживающие раны и прочие прелести акклиматизации. В Германии высокая влажность. Но здесь определённо не Германия...

Вечера уже холодны настолько, что, покидая дом утром или днём, лучше захватить с собой плащ, если не хочешь по возвращении выстукивать зубами чечётку на всю Риверрайд Бэй. Этот предмет гардероба висит сейчас на спинке стула напротив. Пустующего, как всегда. Чёрная добротная ткань почти не истёрлась. Люблю чёрный. Этот плащ я купила ещё будучи на службе в полиции, и как-то раз, уже после эмиграции, заметила, что если его повесить вот так, как сейчас, перед собой, создаётся иллюзия наличия собеседника, и вечер перестаёт быть невыносимо тошным.

На раёне меня не слишком жалуют. Не задирают, нет. Скорей, сторонятся и обходят по широкой дуге. Шарахаются как от чумной или прокажённой. Можно подумать, сами они все сплошняком святые и не способны на убийство. Любой здесь присутствующий работяга, перебрав лишнего, способен. Причём с помощью подручных средств, не разбирая, что именно попадётся под эту самую горячую руку — нож ли, табуретка или пепельница. Разница между нами лишь в том, что я не мочу по пьяни и не изображаю из себя истово верующую, всерьёз полагая, что если исправно посещать воскресные службы, то все прегрешения чудесным образом аннулируются. Место в Раю мне не уготовано, да и на хер не нужно. Да, я убийца — признаю́ это открыто. И лишаю жизни я на трезвую голову. Всегда.

Щекочущий ноздри сигаретный дым дразнит, то и дело заставляя руку тянуться за несуществующей пачкой с зажигалкой. Приходится себя одёргивать. Ты давно завязала, Гретхен, — сколько уже можно вестись на этот условный рефлекс? Вредная привычка осталась где-то там позади, в прошлой жизни, вместе с суточными дежурствами, сверхурочными, рапортами и недосыпами. Когда ты работаешь в преимущественно мужском коллективе, рано или поздно закуриваешь, даже если раньше не притрагивалась. Потому что самая кипучая жизнь она там, в курилке любого департамента полиции.

Вошедшему Дону я не киваю: незачем компрометировать человека и светить наше знакомство. Моё приветствие — едва уловимое движение глазами. Как у кошки, лениво смежившей веки на ярком солнце. Я не та, чьим приятельством здесь гордятся. И сотрудничеством тоже. Ко мне обращаются из нужды, когда загнан в угол и совсем прижало. В каком-то смысле мы похожи с доком: к нему тоже идут, когда стало невмоготу и есть нехилый риск растерять по дороге собственные кишки.

Вон он, наш эскулап, сидит в компании салата и что-то бормочет. Ох уж эти русские. Вечно у них на лице выражение такой вселенской скорби, что аж с души воротит. Хотя с его-то работёнкой... закономерно. Не удивлюсь, если в руках Андрея побывали медкарты всех жителей. Раён — место неспокойное, и редкий день обходится без посетителей. А в силу специфики здешней жизни посещают они преимущественно в тёмное время суток. Фройляйн Рейнольдс в том числе.

Когда я нагрянула к нему в первый раз, это было на рассвете. В лучших традициях русско-немецких отношений времён 41-го. Кажется, именно так я и пошутила, дрожащими пальцами зажимая не предусмотренное природой отверстие — а хлестало знатно, как из недорезанного поросёнка. Обошлось тогда, ничего. Своё дело док знает, диплом явно не покупал — залатал как надо. Правда девица его была не в восторге от вломившейся ни свет ни заря бабе, да ещё весь пол заляпавшей кровищей. Но, видимо, торчавший у меня из кармана ствол поубавил желание это самое недовольство высказывать вслух. Пиндосская стервозина.

Дон тем временем направляется к столику Кореянки, изрядно подвыпившей. В вечер пятницы. В баре, полном мужиков, не обременённых морально-этическим кодексом... Опасно. Впрочем, Ким, по всей видимости, любит риск. Что ж, её право. Каждый щекочет себе нервы, как хочется. А у Тони, похоже, сегодня день улова. Неплохо устроился этот итальянец, ничего не скажешь.

Размышления о способах заработка возвращают меня к мыслям о собственном финансовом положении. Если так пойдёт и дальше, скоро предстоит непростой разговор с герром Кёзе — придётся объяснять шерстяному, почему традицию поедать каждое воскресенье его любимый сыр придётся прервать на неопределённый срок. А он, конечно, встопорщит усы и состроит недовольную морду.

Сегодняшний рассвет я встретила в полулотосе, как в первые дни, когда только прибыла сюда. Прошло каких-то три месяца, даже меньше, а кажется, будто целая вечность — столько всего произошло и поменялось. Изменилась и я.

Этим утром я проснулась и впервые ясно осознала, чего хочу. Сумбур, царивший в голове, поймавший мысли в капкан, отпустил наконец, уступив место ясности. Буддисты считают, что на жизненном пути невозможно ошибиться — это просто череда решений, каждое из которых прокладывает тропинку в какое-то из ответвлений распутья. Оно своё у каждого, и тупиков здесь нет. А если вдруг тебе показалось иначе, сядь поразмысли, отпусти и не спеши что-то предпринимать. Не нужно горевать, что когда-то там в какой-то момент стоило сделать другой выбор. И уж тем более сожалеть, что вовремя не повернул обратно. Жить — значит идти вперёд.

Сейчас я понимаю это. Жаль, что для осознания такой простой истины потребовалось несколько лет. Бесценные дни и месяцы ушли на цепляние за прошлое, бегство от него и борьбу с его призраками. Джонни уже давно нет среди живых, а ведь всё это время я даже мысли не допускала о том, чтобы вернуться на Землю. Боялась. Что самое печальное — позволяла этому страху руководить своими решениями. Это он заставил меня бросить работу в больнице. Это он погнал прочь, закинув меня на другой конец космоса. И он же отнял меня у семьи. То время, которое мы могли бы провести вместе, уже не вернуть, — вот то единственное, о чём я буду сожалеть всегда. Остальное же... Было и было. Я не безгрешный, всезнающий Бог. И даже не бодхисаттва.¹

Перед пробуждением мне снилось, что я стою, подняв вверх затянутые в хирургические перчатки ладони. Недавно началась моя суточная смена, а на операционном столе, залитом ярким белым светом, очередной пациент, которого только что привезли по скорой. Анестезиолог кивает, давая понять, что наркоз подействовал и можно начинать. И протянув руку ассистирующей медсестре, я уверенно говорю:

— Скальпель.

Вот чего я хочу. Только бросив стационарную медицину, я осознала, что моё истинное призвание — быть доктором Картер. Помогать и спасать. Не забирать жизнь, а дарить вторую. И чего я точно не хочу, так это жить с горьким чувством вины за чью-то смерть на пыльных задворках промышленного склада. Что не откачала, хотя могла бы, будь под рукой что-то большее, чем коагулянт из мобильной аптечки и пара бинтов.

По словам Здено, приоритеты у «GDS Global» сменились и наш отряд подлежал сокращению. Не дожидаясь окончания контракта (который женщине точно не продлят, когда есть ребята крепче и опытней), я разослала резюме в медцентры, где могли бы пригодиться мои руки. Корпоративную больницу, в которой находилась как пациент, тоже не обошла вниманием — здесь я просто спросила прямо, через своего лечащего врача. Остаться на Аль-Тарфе — а почему нет? Мало в каком уголке Вселенной сейчас был полный штиль. Военные столкновения, социальные конфликты, экологически точки напряжённости — во всех местах обитания человека было неспокойно. Люди везде примерно одинаковы. Оставалось лишь решить вопрос воссоединения с семьёй...

Ах, кого ты обманываешь, Эва. Это не единственный насущный вопрос.

Когда игрушечная лошадка открылась, обнаружив внутри кольцо, я не знала, что делать. С отношениями у меня вечно не клеилось. А те, что случились, были насквозь пропитаны ядом насилия. Мне никогда не делали предложений руки и сердца, и к такому жесту — тем более от молчаливого, закрытого Чана — я была совершенно не готова, но не в этом была причина растерянности. Несчастный случай на последней миссии учинил в душе полнейший раздрай. Будто разом обнажил все болевые точки и проблемные вопросы, которые копились годами и всё откладывались на потом — так я себя оправдывала. И тут посреди всего этого хаоса... вдруг кольцо.

Казалось бы, вот он шанс не состариться в одиночестве — хватайся и держись. Но одно короткое слово, требующееся для ответа, застряло в горле. Я не могла вот так просто решить судьбу другого человека несколькими звуками. Потому что сказать «Нет» представлялось слоном в посудной лавке чужой души, а «Да» было сродни лжи. Я не хотела лгать. Уж точно не ему.

Да, лжи. Что такое умолчание, как не ложь? А я умалчивала. Он же ничего про меня не знает. Кто я, откуда, чем занималась раньше и как оказалась здесь... А если б знал, всё так же твёрдо было бы его желание пойти вместе одной дорогой?

Брак, семья... Для меня эти понятия не мыслились без детей. А дети... Какие теперь дети с моим-то диагнозом? Чан, конечно, о нём не в курсе, и я могла бы промолчать. Но честным ли будет такое сокрытие с моей стороны? Да, конечно, у меня есть пятилетний сын, которого родила не я и оставила на Земле, но Чан не знает и этого. А потому сказать тогда в больнице «Да» означало лишить его возможности испытать когда-нибудь счастье отцовства, вместо этого обременив чужим ребёнком. Справедливо ли поступить так?

Замком тогда в шутку предложил всем выйти, и я вдруг подумала: а это идея. Потому что хорошо бы объясниться, но не при всех же, прямо здесь и сейчас... Некоторые раны заживают слишком долго или не заживают вовсе, покрываясь лишь тонкой корочкой. Чуть тронешь — и закровит снова. Часть моего прошлого — такая рана. Она не для всеобщего обозрения.

И я ничего не сказала. Распереживалась, совсем расклеилась, не сумев всё же сдержать слёз и стыдливо закрыв лицо руками. Досадуя на себя, что при всех, позор-то какой...

— Я пока не могу... Всё так сложно... — кое-как успокоившись, выдавила из себя вместе с извинениями.

Посиделки в больнице для меня закончились жутким похмельем на следующий день. Когда опустошился гидратор, в ход пошли коньячные апельсины Макса. Впервые за долгое время воздержания я позволила себе нарушить жёсткий запрет.
— Опять ты за старое, Эва? Тебе же совсем нельзя пить, нисколько. Забыла? — укоризненно прозвучал внутренний голос.
— Заткнись, теперь совсем другой случай, — ответила я и отвинтила крышку.

Славно посидели. Я не ожидала найти эмоциональный отклик на свою проблему в практически чужих людях — тем приятнее стало на душе, когда я осознала, что ошибалась. Лечебным бальзамом легло на сердце.

С кольцом же... Я взяла время подумать. Чтобы просто посмотреть друг на друга вне работы. Чтобы собраться с духом и рассказать о себе прежней и нынешней — так подсказал моральный компас. Так будет правильным. И теперь я здесь, греюсь в лучах восходящего солнца и спрашиваю себя, не стану ли обузой, если отвечу согласием. Каждое утро во время медитации задаю себе этот вопрос.

Затишье на рабочем фронте, в отличие от деятельных мужчин, меня не нервирует. Всегда можно занять время изучением новых навыков. Или обсуждением с Генри профессиональных тем.

— Слышала, ты владеешь особым стилем рукопашной борьбы? — обратилась я к командиру, когда тот не был занят дебатами с Бандитом. — Научишь?

Даже если контракт Стас продлевать не собирается и у нас есть всего несколько дней, я успею обучиться хотя бы основам. Всяко лучше, чем ничего.

Разговор с сестрой Анной определённо пошёл Аде на пользу: на встречу с боевыми ветеранами она предстала в строгом и вместе с тем женственном образе с флёром лёгкой загадочности. Маленькое чёрное платье из шифона, дополненное украшениями с сапфиром — самый крупный камень редкого, василькового, оттенка был подарен Повелителем на одни из именин. Не так давно Ада заказала из него подвеску. Идеально расчёсанные и уложенные волосы, словно только из салона. И едва уловимый шлейф духов. Словом, всё по заветам Шанель. Сёстры Анна и Каталина жили задолго до времён великой кутюрье, но им было не отказать во вкусе.

— Ты бы справился и один, не сомневаюсь, — спокойно признала меченая. — Но всё же изначально организаторов планировалось двое, и я не намерена отступать от плана. Что творится в моём домене, я хочу знать лично. И лично принимать участие в этих событиях, покуда я в полном здравии. Так что придётся иметь дело с женщиной, нравится тебе это или нет.

Она смахнула с плеча Германа невидимую пылинку и, дерзко улыбнувшись, отправилась в «переговорную» под мерный перестук каблуков.

— Не будем заставлять господ офицеров себя ждать, это дурной тон, — бросила через плечо, не оборачиваясь.

***

— Добрый вечер! Я очень рада, что вы пришли, и благодарна, что сочли возможным потратить своё время на эту встречу, — повысила голос девушка, входя в класс и занимая место рядом с Вейцем. — Меня зовут Ариадна, а моего брата — Герман. И мы собрали вас здесь, потому что нуждаемся в вашем военном опыте. Если вы решите принять наше предложение, в детали вас посвятит брат. От себя же хочу сказать вот что.

Ада замолчала, собираясь с мыслями. Она не готовила заранее и не заучивала наизусть какую-то специальную речь. Импровизировать и говорить искренне показалось самым верным решением. В конце концов, люди не пойдут за тобой, если почувствуют фальшь. А этих людей совсем не хотелось обманывать — их и так оставило с носом родное государство.

— Я очень уважаю ваши боевые заслуги перед нашей страной и мне жаль, что для выполнения воинского долга вам пришлось пожертвовать своим здоровьем, а кому-то и нормальной человеческой жизнью... Я знаю, что такое быть выброшенным за борт за ненужностью, поверьте. Поэтому хочу помочь. Предложить сотрудничество.

И снова пауза. Как озвучить основную часть? Тем, кто большую часть сознательной жизни держал в руках винтовку — предмет материальней и приземлённей некуда — вдруг объявить о существовании в нашем мире паранормального. С другой стороны, людям подобного склада лучше прямо, без обиняков и намёков.

— Мы с братом, скажем так, не совсем нормальные люди — мы обладаем даром. Способностями, которые принято считать сверхъестественными. Не Ванги, конечно, но примерно из этого разряда, — улыбнулась девушка. — Суть нашего дара заключается в способности излечить увечье и вернуть человека к полноценной жизни. Как бы нереалистично такое ни звучало, но это факт, — добавила она, предваряя возможную волну скепсиса, и обвела взглядом зал.

Может быть, у товарищей офицеров успели назреть вопросы?

— Ах, госпожа, к чему этот потоп?

Застав в спальне рыдающую Аду, сестра Анна несколько изменилась в лице и повела носом, как будто принюхивалась.

— Ну что Вы, госпожа, ни один мужчина не стоит слёз, — проговорила она мягко, но уверенно.
— Откуда ты...
— А почему ещё может плакать женщина так горько? — монахиня понимающе улыбнулась и присела на край кровати, чуть поодаль. — Я видела это не раз. И сама когда-то была такой. Но мне посчастливилось встретить нашего Повелителя и научиться у него этой простой истине.
— Так Повелитель сам мужчина, — заметила Ада сквозь всхлипы.
— Но разве он чета смертным? Или когда-нибудь обращался с Вами неуважительно? — с лукавым прищуром возразила француженка.

Меченая ничего не ответила, лишь покачала головой, и солёные ручьи заструились с новой силой.

— Он назвал меня женщиной, как будто это что-то унизительное и постыдное... Как будто я самое презираемое существо на земле...
— А Вы действительно стыдитесь своей природы?

Ада помотала головой снова.

— Тогда тем более незачем плакать. А Каратель... — лицо сестры Анны приняло задумчивое выражение. — Ничего удивительного. Он уже обжёгся с одной женщиной, и теперь до смерти боится их всех. На всякий случай.
— Чего их бояться, люди как люди, — шмыгнула носом Ада и утёрла щёку тыльной стороной ладони. — И вообще это какая-то странная боязнь, больше похоже на прессинг.
— Так и есть, — согласилась сестра. — Каратель уверен, что наилучшая стратегия взаимодействия с женщиной — доминировать и унижать. Но что лежит в основе? Причина тому — страх. Атака первым как надёжный способ самозащиты.

Анна иронично хмыкнула. Будто хотела сказать: «Как будто это его спасёт. И до чего же эти мужчины самонадеянны».

— Я просто устала от этих эмоциональных качелей, — с грустью призналась Ада. — Вчера он доверял тебе сокровенные переживания, и ты думаешь: «Ну наконец-то удалось пробить эту стену, и всё налаживается». Но сегодня он вдруг грубит на пустом месте. Что будет завтра, я вообще не представляю. А главное ни за что! Почему он сразу подозревает плохое? От меня, которая ни разу его не подставила и только и делает, что хочет помочь!
— Таковы демоны и их реальность, госпожа. Существовать с привычкой от каждого ожидать удара в спину. И Каратель, несмотря на свою смертную природу, возможно, бо‌льший демон, чем многие бессмертные... — философски заметила Анна.
— Что ты имеешь в виду?

Впервые за время диалога Ада перестала всхлипывать и оторвала ладони от лица, непонимающе и заинтересованно взглянув на собеседницу. Эта монахиня выделялась из остальных какой-то мудрой размеренностью, неспешной созерцательностью, рассудительностью и степенством — тем, что в простонародье зовётся житейским умом. Возможно, за эти качества Повелитель назначил главой отряда именно её? Она была немногословна, по большей части просто улыбаясь по-джокондовски, но эта затаённая в глазах улыбка говорила: «Уж я-то знаю, будь уверен».

— Германа притягивает Ваша эмоциональность и необычная для тёмных... хм, человечность. Все демоны питаются энергиями, как Вы знаете — но энергия энергии рознь. Негативные чувства, скажем так, сытны, но пресны. «Высокие» вибрации души — вот где изысканный вкус!
— Что же, он меня специально разводит на разные эмоции, чтобы своё меню разнообразить? — недоумённо изогнула брови меченая.
— Не исключено, — кивнула монахиня. — И, скорее всего, делает это неосознанно. А когда приходит запоздалое понимание, он намеренно отдаляется и ведёт себя холодно, дабы не причинить вред. Не выпить лишнего.

В словах сестры Анны было зерно истины. Ада помнила, как Повелитель не раз просил её умерить пыл, мотивируя это большим соблазном пригубить из источника. Какой-нибудь молодой, ушлый демон вряд ли бы озадачился такой моральной дилеммой и просто проглотил бы лакомый кусочек — инфернальные существа редко бывают не голодны. Требовалась определённая степень сознательности и высокий уровень самоконтроля, чтобы не сорваться и не осушить незадачливого человека. Что если способность поглощать энергию из смертных было одним из побочных следствий становления аватаром Великого Герцога, и Герман опасался, что она выйдет из-под контроля?

— Я вижу, госпожа, что Вы очень терзаетесь, — сказала Анна, — и могла бы помочь облегчить эту печаль.

Она протянула руку, приглашая Аду за туалетный столик, и взяла расчёску.

— Если хотите мой совет: клин клином вышибают, — разделив волосы хозяйки на пряди, монахиня принялась аккуратно расчёсывать каждую. — Каратель печётся о своей свободе и ревностно охраняет её от малейших посягательств — так дайте ему максимум. Предоставьте самому себе. Сделайте вид, что Вам нет никакого дела, где он, куда собирается, с кем встречается и когда вернётся. Заставьте его бояться стать ненужным. Глядишь и свобода перестанет быть такой уж ценностью.

Распутанный локон лёг Аде на грудь, и девушка почувствовала необъяснимое облегчение. Сродни умиротворению, какое испытывают йоги в медитации. С каждым новым взмахом расчёски грусть рассеивалась, и вот уже повод для неё казался таким несущественным... Выравнивалось дыхание, на высохших от слёз щеках вновь проступал здоровый румянец.

— А Герман боится своей ненужности? — спросила Ада, дивясь на то, как спокойно прозвучал собственный голос.
— Все боятся, — отозвалась Анна. — Ведь это прямой путь к одиночеству. Вы одна из немногих близких его знакомых. И когда на чаше весов окажется Ваше общество в противовес его вольной жизни...

Она не договорила. Лишь смежила глаза по-кошачьи и лукаво улыбнулась отражению меченой в зеркале.

— У Вас чудные волосы, госпожа. Настоящее оружие обольщения. Наш Повелитель как-то сравнил их с вьющимися змеями — высший комплимент.
— А что ещё ему нравится? — оживилась Ада.
— Женственность. И сила. Будучи силён духом сам, он не терпит безволия и пасования перед трудностями. А ещё строптивость, — добавила она, с хитрой ухмылкой склонив голову набок.
— Да? А я всегда думала, что его это бесит, — хихикнула меченая.
— О, напротив, лишь раззадоривает аппетит. Карателя, кстати, тоже, — как бы невзначай добавила Анна и, наклонившись к уху Ады, шепнула: — Пощекочите ему нервы, дайте отпор — и эффект не заставит себя долго ждать.
— Научишь меня? — заинтригованно спросила кандидатка в Королевы.
— Сестра Каталина нам поможет, — заговорщически улыбнулась монахиня.

К визитам Люка я привыкла и не удивилась, когда он объявился на пороге снова. Но когда следом показались фигуры замкома, Лорда и в довершение всего Чана, я порядком растерялась. Я всё ещё не знала, что сказать, а Ден уже приветственно сжимал и тряс мне руку, пододвигались стулья, шуршали пакеты, и вся эта честная компания, заполонив палату, шумно размещалась и обменивалась друг с другом перекрёстными репликами.

Замечание Лорда смутило. Не само его содержание, сколько тот факт, что он стал невольным свидетелем нашего со Стасом разговора, не предназначавшегося для третьих ушей. Да и для вторых, в общем-то, тоже. Практически сразу, высказавшись откровенно, я начала жалеть о содеянном. Ты всегда держала переживания в себе, Эва — чего же сейчас позволила себе раскиснуть? Теперь, когда беседа из приватного диалога с нотками исповеди превратилась в коллективный чат с половиной отряда, я вдвойне досадовала на мгновение собственной слабости, не зная, в какой угол деваться, и вообще рада была провалиться сквозь землю, лишь бы избежать открытого муссирования неудобной темы. Никогда не была персоной публичной — нечего и начинать. А тут вдруг столько внимания...

Тем неожиданней был подарок «подкравшегося» Чоу: смастерённая своими руками игрушечная лошадка. Маленькая поделка — и такой большой жест. Именно он стал последней каплей, пробив брешь в стене самообладания. На глаза навернулись слёзы — ещё немного, и эту плотину прорвёт окончательно — и я часто заморгала, чтобы не дать потоку выплеснуться наружу.

— Спасибо, — прошептала я, сжав руку китайца; может быть, крепче, чем мне свойственно. — Я вернусь.

В последнем до сегодняшнего дня были сомнения. Мысли вертелись всякие. В том числе и про досрочное расторжение контракта с «GDS Global» и поиск новой, менее травмоопасной работы поближе к «гражданскому» профилю. О создании семьи, пока ещё возможность не утеряна безвозвратно. Стоило судьбе отнять у меня шанс реализоваться полноценно как женщине, как жгуче захотелось им воспользоваться — только теперь это будет сродни выигрышному лотерейному билету, одному на миллион. Недаром говорят «Что имеем — не храним, потерявши — плачем». Парадоксальное существо человек.

А всё-таки они прикатили сюда, чтобы повидать и проведать. Да, тебя, Эва. Да, эти чужие на первый взгляд люди, а на второй — просто коллеги. Я привыкла рассчитывать только на себя, привыкла, что окружающим нет дела — тем ценнее неравнодушие, когда его не ждёшь. И, кажется, сейчас именно такой момент.

— Ну, если контрабанду прямо сюда доставляют, можно и подольше от службы покосить, — улыбнувшись, ответила я Дэну с Люком. — А что у вас?

Последний вопрос предназначался уже Максу. Заинтриговал.

Стас меж тем уже брал очередной аккорд. И с новой песней сам как-то весь преобразился: взамен повидавшего виды мужчине средних лет объявился подросток-бунтарь. «Так пусть же сгорит оно всё огнём!» — ох и заразительный же призыв! А может, и впрямь ну всё к чёрту, Эва?..

Они все не хотят попадать в колонию, но не намерены бросать преступное ремесло, не жалеют о содеянном. Часто такая деятельность выставляется в романтизированном ракурсе или как увлекательный квест, гарантирующий дозу адреналина. Занятие для крепких нервами, настоящих парней со всей этой ущербной риторикой «Слабо? Докажи или сдрейфил?».

Ты это уже проходила, Эва. Надеюсь, на сей раз хватит ума не наступать повторно на те же грабли?

Я лишь озадаченно взглянула на него, когда командир засмеялся. Был ли это смех неловкости или приятной ностальгии? Бравада или скрываемая неловкость? Так ли уж важно. Мозг, Эва, мо-озг. Почаще включай его, когда на периферии прокрадётся мысль «А не вляпаться ли мне снова? Сейчас ведь другое дело». Ты врач-хирург и неплохо обращаешься со скальпелем, вот и орудуй — скальпелем рацио в данном случае. Пока тебе самой не искромсали душу на куски, отрезав что-нибудь жизненно важное. Или вовсе не загнали лезвие под рёбра, как тогда. Ланцет холодной рассудочности — твой единственный инструмент защиты, доктор Картер.

***

— Не все суициды совершаются в силу наклонностей, на эмоциях. Иногда это результат обдуманного анализа и чётко спланированного алгоритма, — возразила я.

А в ушах не переставало звучать «Да, мог сделать лучше, дальше-​то что?». А дальше то, что лучше бы никогда в своей жизни не видеть. Пара сухих строчек в эпикризе. Для посторонних ерунда. А для тебя приговор.

Я потупилась и замолчала, удручённая вновь атаковавшими мыслями, но звук шагов нескольких пар ног заставил невольно обернуться.

Неужели все врачи такие нудные? Что же получается, в бытность свою штатным хирургом госпиталя во время обхода в глазах пациента я тоже выглядела подобным образом? М-да.

Визит лечащего врача оставил после себя неприятно горькое послевкусие и лист-памятку с рекомендациями, что можно и что нельзя в послеоперационный и реабилитационный периоды. Последнего было в разы больше. Что ж, ожидаемо. Воздержаться от активных и силовых видов спорта на 2-3 месяца, столько же не поднимать тяжести. Бассейн, сауна, горячая ванна под запретом на 1-2 месяца. И вишенка на торте — секс с алкоголем. Причём потреблять горячительное считалось почему-то фактором более опасным, провоцирующим кровотечение, нежели услады телесные — в эти-то хоть на следующий день после выписки пускайся. Хотя, казалось бы, по логике вещей должно быть наоборот. Обозначенный срок в 30 дней вызвал жгучее желание сдохнуть тут же на месте. Запреты, запреты, запреты...

Раздосадованная, я перекатилась на спину и уставилась в опостылевший потолок. В голову полезло всякое.
«Может, тебе вообще уйти из профессии? Из обеих сразу. Может, не твоё это вовсе, а, Эва? На белый халат стало тошно смотреть, а ЧВК... Кому сдался оператор, не способный три месяца нести собственный рюкзак и пробежать кросс в полной выкладке? Или ради тебя специально подождут, отменят все миссии? Ага, как же. «Незаменимых не бывает» — вот руководящий принцип любого работодателя».
«Ну, уйдёшь, и что? На Землю путь заказан. Своим возвращением подвергнешь опасности близких — себя-то ладно, плевать, но они чем виноваты? Нет уж, дорогая, за свои ошибки расплачивайся сама. А мальчишка без тебя не проживёт — рано или поздно свернёт на кривую дорожку. Сколько их таких историй про сирот... Нет, нельзя бросать, ты просто не имеешь права. Ради Майка, если тебе дорога память о нём».
«Конечно, не исключён вариант остаться здесь, на Аль-Тафре, попробовать начать с чистого листа — только в который раз будет это начинание, м? Возможно, тебе повезёт и примут в какой-нибудь госпиталь. Эта планета не слишком отличается от твоей родной — обе раздираемы конфликтами, и имеющий диплом медика без работы не останется. Только какой смысл менять шило на мыло? Стабильность? Целее будешь? Да всё самое ценное у тебя уже отняли — нафига такая жизнь? Половинчатая, охолощённая и бессмысленная. Сублимат. Какая в ней ценность? Ах да, долг перед братом… По сути, он один тебя и держит».

Не знаю, сколько времени я провалялась вот так, откинувшись на подушки и невидящим взглядом таращась в пустоту. Сама не заметила, как уснула. Из дремоты выдернул звук открываемой двери и знакомый голос, зовущий меня по имени. Шаги, шуршание совсем рядом с лицом. Пока я спросонья соображала, что к чему, в поле зрения попало яркое разноцветье. Словно сделанные из гофрированной бумаги и густо раскрашенные темперой маленькие шары-солнышки. Георгины. Откуда здесь георгины? Почему они здесь? И почему здесь он?

— А... Стэн, ты... То есть вы...

Шумно выдохнув, я потёрла переносицу в попытке сесть и собрать мысли в кучу. Он что-то спросил про самочувствие. Надо ответить.

— Я? Жива, по крайней мере, — пожала плечами. Вышло равнодушно.

«Захотелось тебя проведать», такая обтекаемая фраза. А почему захотелось? Какая причина кроется за ней? И в какой роли он сейчас выступает? Командира Квеценя с протокольным визитом вежливости? Рынды с простым человеческим желанием справиться о здоровье подорвавшегося «однополчанина»? Стаса, ведомого каким-то сиюминутным порывом?

— Любой цветок прекрасен. Особенно если подарен от души.

Мне ужасно давно не дарили цветов. Последний раз это было ещё на Земле, от благодарного пациента, которого вытащила с того света, собрав буквально по кусочкам. Джонни не в счёт. Утром он мог излупить тебя до полусмерти, а вечером в тех же руках, которыми бил с утра, принести шикарный букет, всерьёз полагая, что подобная щедрость даёт право на дальнейшие бесчинства. Нечто сродни индульгенции. Счётчика, обнуляющего прежние грехи и запускающего этот порочный цикл заново.

Я люблю все цветы, все без исключения. Но с тех пор от вида условного «сто одна роза в дорогой упаковке» в теле начинается неконтролируемая дрожь. Глупо, конечно, ведь цветок ни в чём не виноват...

— Избегать?.. — непонимающе переспросила я. — Почему?

А может, это вина? Она толкнула его прийти? За отданный приказ и его последствия он чувствует персональную ответственность? Не распорядись он построиться именно в таком порядке и двинуть всей группой наверх по узкой лестнице, я бы не угодила на больничную койку. Разумеется, не было в его решении злого умысла. Да, наше знакомство не назвать гладким, и дальнейшие разговоры лишь ярче выявили все шероховатости. Но сомнительно, что это месть. Слишком подло и мелочно как-то, не по-мужски.

А всё же осознание того, что моё здоровье, моя жизнь — моё неотъемлемое право проснуться завтра, открыть глаза и встретить новый день — зависит от воли другого человека, сидящего сейчас напротив, неприятно резануло по нервам. Откуда другой, подобный тебе — а значит, тоже имеющий недостатки и слабости — может знать, что лучше для всех, для тебя?.. Почему дóлжно ему подчиняться?

— Есть у арабов одно ёмкое слово... Maktub. «Так суждено». Они верят, что всё происходящее с человеком — в руках Аллаха, и жизненный путь предначертан каждому свыше. Вряд ли ты имел целью меня покалечить. Но если так произошло... может быть, это испытание для чего-то нужно. Не знаю... — закончила я тихо и отвела глаза.

Только бы не разреветься, как последняя дура.


***

Не пролежав в стационаре и недели, я уже успела заработать репутацию проблемного пациента. С врачами в роли больных всегда непросто. На первых порах боль сковывала почти любую попытку пошевелиться, но риск спаечного процесса пугал ещё больше — и я старалась двигаться хоть как-то. К вящему неудовольствию врача, заладившего про постельный режим.

В прежней жизни элементарный манёвр — перевернуться на кровати и, забравшись пятками по стене, вытянуть ноги во всю длину — теперь превратился в почти невыполнимый квест. Почти, потому что после четверти часа мучений я всё же справилась — спасибо йоговской подготовке. «Раз уж большинство перевёрнутых асан мне сейчас недоступно, будем улучшать кровообращение в малом тазу пассивно, за счёт законов физики», — подумалось мне этим утром. И пока гравитация делала своё дело, я потянулась к смартфону включить какую-нибудь аудиокнигу. Не лежать же в тишине как истукан.

Французские экзистенциалисты показались особенно ко двору в нынешней ситуации, и выбор мой пал на Сартра. Кто знает, вдруг тактика «клин клином вышибают» даст свои плоды? Хоть Сартр никогда и не занимался психоанализом, но удивительно точно мог читать человеческие души, и его книги, написанные 4 века назад, до сих пор не потеряли актуальности. Верно говорят, что во все времена люди примерно одинаковы — меняются лишь условия их существования.

В таком состоянии меня и застал командир, объявившийся на пороге с невесть откуда взявшейся гитарой. «Какого чёрта?» — хотела спросить я, но только проводила его недоумённым взглядом, пока он усаживался и брал первые аккорды.

Прошлый визит — ладно, но сейчас почему? Возможно, он чувствует себя обязанным поднимать мне настроение? Или... Неужели врач проболтался про чёртовы таблетки и намекнул, что неплохо бы ненавязчиво присмотреть за коллегой во избежание всякого? Так я и знала, что выйдет мне боком та просьба про снотворное...

Пришлось сложиться пополам, через боль притянув колени к подбородку и кое-как перевалившись на бок, а там и занять сидячее положение. Сейчас сюда на импровизированный концерт стечётся всё отделение — ну, те, кто способен ходить — не хватало ещё любопытствующих расспросов «А чего это вы вверх ногами под гитару?».

Руки немного отвлекали от восприятия смысла песни. Сейчас их можно было рассматривать не таясь. К чему вся эта символьная роспись? Зачем портить то, что природа создала совершенным? Неужели без клейма, забитого под кожу, невозможно дать другим понять, из какого теста слеплен? И зачем вообще что-то кому-то доказывать? В тюрьме свои порядки, а я никогда не была там, чтобы быть посвящённой во все тонкости. Раз в жизни удача одарила меня скупой улыбкой, посчастливилось вовремя остановиться. Но мне никак не удавалось понять тех, кто, угодив за решётку, добровольно ставил на себе чёрную метку. Как будто, однажды оступившись, перечёркивал шанс на нормальное будущее, лишал себя этого права.

Обстрел исполнителя мелочью, конечно, я устраивать не стала — вместо этого по окончании проигрыша запустила в него апельсином. Поймает, не поймает? Ну а что, сам же жаловался на голод. А у меня лишние.

— Из съестного только фрукты. Люк передал.

Вечная проблема всех мужчин: больничной порцией они не наедаются. Сама я почти не притрагивалась к еде, не было аппетита. В стрессовых ситуациях организм вместо неконтролируемого поглощения почему-то включал режим голодовки.

— А откуда гитара? Тоже на клумбе лежала? — впервые за долгое время я улыбнулась, нерешительно.

— Герман?..

Нотки удивления быстро сменились возгласами ликования:

— Гера! Доктор, доктор, Герман вернулся! — крикнула Ада куда-то вглубь дома и со всех ног помчалась по газону навстречу брату.

Она увидела его в окно со спины, но сомнений быть не могло — этот силуэт она бы отличила из сотен схожих. Как же хорошо, как здорово! Повелитель сдержал слово — а главное, так быстро! Ада никак не ожидала, что Германа освободят уже сегодня, вот так просто, буквально через пару часов после разговора. Волна безудержной радости и благодарности покровителю захлестнула девушку — и уж наверняка её отголоски докатились до самого Герцога, настолько сильной она была.

Только на подлёте, при смене траектории глазам девушки предстала истинная картина происходящего во всей полноте.

— Сестра Каталина! — окрикнула она помощницу строго. — Гера, отпусти её. Ну и что вы успели не поделить?
— Ах, госпожа, право не знаю, — картинно надула красиво очерченные губы монахиня, высвободившись из цепкой хватки немца. — По-моему, ваш брат просто не в настроении.
— Она не представилась. Откуда мне знать, что за девицы разгуливают по твоему саду, — внёс ясность Герман.
— Не разгуливаю, а несу дежурство. Пока ты прохлаждался в камере, мы, между прочим, защищали госпожу от ассасинских посягательств, — не преминула уколоть меченого испанка.
— Мы? — снова напрягся Вейц. — Каких ещё посягательств?
— А вот чаще дома надо бывать — и будешь в курсе.
— Так, тихо!

После всех сегодняшних событий стать участником словесной перепалки у Ады бы точно не хватило нервов.

— Сестра, возвращайтесь к своим обязанностям.
— Как прикажете, — монахиня учтиво кивнула.

Герман же удостоился кокетливой улыбки на прощанье.
— А ты, Палач... Если вдруг передумаешь и захочешь сбросить лишнюю энергию, знаешь, что делать.

Ада вздохнула. Похоже, без воспитательной беседы не обойтись. Но это потом, всё потом. Взяв Германа за руку, меченая нетерпеливо потянула его за собой.

— Пойдём в дом. Сейчас всё расскажу, столько всего случилось! Мы уже всю голову сломали, как тебя вызволить, а офицеры Беверн и Хаяси даже предлагали штурм, представляешь! Но одно дело какую-нибудь шаурму с хачами на рынке штурмовать — а тут целое здание ФСБ! Я побоялась последствий. Хотя соблазн был ужасный...

Всю дорогу до крыльца Ада не переставала болтать, закидывая брата новостями.

После миссии. Больница

«Вы же сама врач и не хуже моего знаете, что такое экстренная хирургия…», «Потребуется консультация и последующее наблюдение в динамике…», «Не нужно так отчаиваться, сначала восстановительный период…», «Наберитесь терпения, Эва…», «Сейчас рано давать какие-то прогнозы, тем более в цифрах — необходимо время…». И так далее, и тому подобное. Стандартные фразы, которые обычно транслируешь пациенту на автомате, но как же они режут по живому, когда в роли пациента оказываешься сама…

Ты киваешь, отвечаешь такими же шаблонными «Да, конечно», «Зависит от реабилитации, да», «Я всё понимаю»… Только лучше бы не понимала. И многое отдала бы сейчас, чтобы не понимать. Превратиться в среднестатистического обывателя, для которого термины «анамнез», «резекция», «лапароскопия» — ни о чём не говорящая белиберда. И даже если разъяснят, осилишь смысл только половины сказанного. Порой неведение — настоящее счастье. Но тебе эта роскошь недоступна. Чёрт тебя дёрнул пойти на хирурга, Эва...

И вроде бы постоянно занята: поначалу лежишь под капельницами, когда можешь худо-бедно подняться самостоятельно — ходишь на какие-то процедуры, диагностику, инъекции. В промежутках прерываешься на приёмы пищи… Твой день плотно расписан и подчинён беспощадному больничному хронометру, который не даст заскучать в веренице активностей. Только внутри — пустота. Точно такая же, как после смерти Майка, невосполняемая и не заполняемая ничем, сколько ни старайся латать эту прорву. Ей плевать на график. Даже в самом насыщенном она найдёт лазейку, когда сможет подкрасться — и подкрадётся непременно. В тот самый момент, когда особенно не ждёшь, схватит за горло в удушающем приступе слёз и садистически-вкрадчиво напомнит шёпотом: «А помнишь, Эва?.. Если бы ты отказалась тогда, теперь всё было бы иначе». И деваться тебе, загнанной в угол, некуда. Потому что от себя не убежишь.

Самое тяжёлое — реанимация. Когда операционный стол уже позади, но на палатную койку ещё не отпускают. Часами напролёт лежишь, пялясь в потолок, запоминаешь на нём каждую трещинку, а один и тот же набор мыслей в голове заходит на сотый круг. В прошлый раз ты затыкала этот сонм голосов алкоголем — что придумаешь теперь, а, Эва?

В палате ты лежишь тоже, не в состоянии сомкнуть глаз, пока за окном не забрезжит рассвет. Или просыпаешься среди ночи ни с того ни с сего и рада бы забыться сном снова — только нейдет он, проклятый, нет покоя. Лечащий врач заверяет, что это всё из-за гормональных колебаний и перестроек, симптомы скоро должны пройти. Ну а если нет, тогда и будем решать, как быть. Только хреново-то тебе сейчас, в эту самую минуту, и есть большие сомнения, что выдержишь ещё неделю.

Просить медикаментозной помощи — большая ошибка в такой ситуации. Вот ведь парадокс. Стоит заикнуться о рецепте на снотворное, на тебя смотрят как-то искоса, с недоверием, увещевают мягко, словно умалишённую: «Ну зачем же так кардинально… В вашем случае нежелательно». Огромных усилий стоит сдержаться, чтобы не заорать: «Да в каком это моём, мать твою?!». Сделаешь только хуже себе же — умом это осознаёшь, как бы ещё сердцем принять...


Пару раз меня навещала Лина. Принесла вкусностей и личные вещи: зарядку, расчёску, шампунь, косметичку… всякое такое. На содержимое последней, высыпанное на кровать поверх одеяла, я и смотрела сейчас. Три пачки гормональных противозачаточных, предусмотрительно взятые с Земли с запасом, теперь казались какой-то издёвкой, злой шуткой, которую сама же себе и подстроила. Главное заблуждение многих — жить в уверенности, что «завтра» наступит, что можно отложить и успеть потом. Вот и ты попалась на эту удочку, Эва, и поздно что-то менять. Как теперь попляшешь? А вот так.

Три полных блистера с маленькими, круглыми таблетками летят в корзину для мусора. К чёрту всё.

— Нет-нет, вы не так поняли! — поспешила разуверить Ада, конечно, теперь уже и вовсе сделавшись пунцовой как свёкла. — Мы с Германом не... в отношениях. Это нужно только раз в неделю, когда он не в себе.

Да что это такое! Сговорились все что ли? Второй раз за сегодня ей приписывали роман с Вейцем, и не абы кто, а персоны, близко их знающие. Сначала Повелитель с уверенностью заявил, что у Германа на неё виды, а его самого за конкурента считают, теперь вот и доктор на полном серьёзе рассуждает о методах контрацепции, которые предпримет брат. И главное бровью не повёл! Не удивился там, не поздравил — как будто факт давно известный и само собой разумеющийся, привычное дело. Может, Герман с ним обсуждал какие-то свои соображения на этот счёт? С Повелителем-то вряд ли стал бы секретничать, но с самым близким другом... И как теперь выведать? Не в лоб же спрашивать, совестно как-то.

— Насколько я знаю, у Геры уже есть кто-то... в Екатеринбурге.

Неважно, что это девушка по вызову, работающая по тарифу — но девушка же. Причём одна и та же, услугами, так сказать, которой Вейц доволен, а потому её содержит. Это уже не просто одноразовые отношения, а что-то посерьёзней и стабильней. Классики литературы назвали бы такую даму содержанкой. Как Настасья Филипповна у Достоевского, например.

— А что, Герман вам другое что-то говорил насчёт своих... хм, намерений?.. — любопытство, как известно, роднит кошек и женщин и сидеть тихо не намеревалось, но Ада тут же спряталась за деловым вопросом: — Мне бы к проверенному специалисту попасть. Ну, знаете, чтобы не задавал лишних вопросов, если увидит что-то нетипичное для людской физиологии. Может, у вас найдётся такой?

Когда их губы соприкоснулись, по щеке Николь скатилась одинокая слеза.

— Фриды больше нет, — покачала девушка головой. — Есть Николь. А ты Лейла.

Обретённое в рядах «Химеры» имя стало вдруг чуждым и постылым. Будто все эти месяцы жил кто-то другой вместо неё, ходил на работу, участвовал в операциях, обменивался колкостями с Гадюкой... А сама она, французская девочка Николь с длинными когда-то волосами и задорными серо-голубыми глазами, спала летаргическим сном всё это время. А теперь вдруг проснулась от поцелуя прекрасной принцессы.

— Знаешь, меня ведь никто не целовал раньше... До тебя.

Грустная улыбка. Признаться ей почему-то легко и совсем не стыдно, хотя до сих пор она никому не говорила. Стеснялась.

Может, потому, что все только и делали, что боялись, ненавидели, презирали, брезговали. Как будто одним фактом своего рождения она нанесла миру непоправимый урон. Даже эта мерзость в багровом небе — и та желала её уничтожить. Всё своё коротенькое существование — четверть века — Николь пыталась понять за что и почему, что она им сделала и отчего чужая в родном мире? Такое же живое существо, как и миллиарды других, которое просто хочет дышать и греться под солнцем и отстаивает своё право. Вынуждена отстаивать кулаками и грубой агрессией. Ответа не было. А они продолжали бояться, ненавидеть, презирать, брезговать... Все, кроме Лейлы.

Проведя пальцем по мокрой щеке, Николь растёрла его в следах свежей крови на лице подруги. Коснулась губ, нанося импровизированную помаду — насыщенно-алую, как мечтала.

— Так гораздо лучше. Красивая, раскрепощённая... — сказала, любуясь распущенными волосами.

И прильнула снова, жадно и ненасытно. Вкус крови смешался с солью слёз, но то был вкус прекрасней самого сладкого нектара. Потому что первый. И потому что последний.

— Ну вот. Улетишь в Рай к своему Аллаху, а мне снова скитаться в одиночестве целую вечность, и даже к воротам не пустят посмотреть одним глазком издалека, — попыталась пошутить девушка, но вышло вымученно.

Так не хотелось умирать... Ну почему именно теперь, когда она только-только обрела её! Когда чёрно-бело-серый, безжизненный мир впервые заиграл другими оттенками семицветья.

Только другого выхода, похоже, нет. Николь понимающе кивнула, положив палец на спусковой механизм.

— Будь свободна, Лейла. На счёт три. Раз, два, ...

И спустила крючок.

Жгучее желание схватить Кроноса за грудки и набить морду мигом улетучилось, стоило Фриде увидеть его.

— О чёрт, нет… Как же так, командир…

Смятение, изумление, подступающая паника, растерянность, злость — расширившиеся зрачки лучше всяких слов выразили вихрь, пронёсшийся в душе. На заданиях она старалась держать эмоции в узде, и обычно это удавалось, но только не сейчас, не при таком зрелище. По своему обыкновению невозмутимый и отстранённый, равнодушно-холодный даже, Кронос редко шёл на визуальный контакт с подчинёнными, и Фрида в общем-то привыкла к этой его особенности. Теперь же он смотрел прямо на них, с таким непоколебимым спокойствием, что по спине пробежал холодок. Рефлекторно захотелось отвернуться и броситься прочь отсюда, лишь бы не видеть, забыть, вымарать из памяти, нажав delete. Только кнопки такой для мозга корифеи технического прогресса ещё не придумали. Да и лицемерно это, подло. Люди вечно отводят взгляд от неудобного, малодушно успокаивая себя, что если закрыть глаза, то вроде как ничего и нет.

Сглотнув ком в горле и приблизившись, девушка уселась рядом. Бегло осмотрела повреждения. Растекающейся лужи крови нет — уже хорошо. Значит, есть шанс выбраться и вытащить. Шакалу повезло больше: пострадала только кисть и, кажется, рассудок, но немного. После такой массированной ментальной атаки она опасалась худшего.

— Сейчас болит? — спросила прямо самое главное.

И, взяв предложенную сигарету, чуть подалась вперёд — запалить от тлеющего кончика командировой. На пару затяжек время есть. Последнее это дело, отказывать раненому. Тем более устраивать драмкружок на выезде с дешёвыми причитаниями и избитыми фразами «Всё будет хорошо». Не это сейчас нужно.

— Никс, что там со связью? — не оборачиваясь, окликнула подругу.

Сложно было скрыть тревогу, да она и не пыталась — всё читалось по лицу. Плевать. В конце концов нет ничего постыдного в том, чтобы реагировать как нормальный человек.

— Кто это сделал?.. — спросила негромко. — Родным сообщить?

Со времени последнего разговора с Германом оставалось одно дело, не дававшее покоя. Вернее, бередить совесть Ариадны оно стало ещё раньше, с той самой роковой среды, запустившей череду болезненных событий из неприятных бесед, неудобных тем, нервов, криков, рукоприкладства... И стыда. Необъяснимого какого-то, невыразимого, не понятно за что и перед кем, но противно ноющего где-то в груди, как хроническая неизлечимая болячка, дающая о себе знать в самые неподходящие моменты.

Стыд терзал Аду и сейчас, когда она переступила порог комнаты, где находился доктор Гааз, и некоторое время девушка переминалась с ноги на ногу, не зная, с чего начать и как бы это обозначить проблему обтекаемей, но в то же время предельно понятно. Медики предпочитают прямолинейность в профессиональных вопросах. Конечно, Пётр и сам был в курсе ситуации. Не мог не быть, учитывая их с братом отношения. Но одно дело — молча знать, и совсем другое — озвучивать. Всё равно что вскрывать гнойный абсцесс без анестезии.

— Доктор, вы же знаете, что в силу «тёмной природы» и сверхъестественных способностей у меченых несколько иначе функционирует организм и иная физиология... — наконец начала Ада издалека. — Наверняка вам пришлось сталкиваться с этой особенностью, когда лечили Германа. Некоторые вещества на нас не действуют либо имеют эффект не тот, что заявлен в инструкции к препарату. Поэтому для решения некоторых проблем медикаментозный вариант отпадает совсем... И здесь мне нужна ваша консультация.

Девушка замялась снова, отведя взгляд и кусая нижнюю губу.

— Видите ли, для Германа принципиален вопрос потомства... То есть он заинтересован в том, чтобы наша... связь оставалась бесплодной. Обозначил это обязательным условием, и здесь я его прекрасно понимаю.

На последней фразе в голосе Ады зазвучала грусть несмотря на попытки скрыть её. Редкой девушке будет приятна просьба лишить её возможности стать полноценной женщиной — а именно этого она и должна сейчас просить у Петра. Гадливое такое чувство предательства себя самой...

— Поскольку раз в неделю Герман бывает не в себе, в буквальном смысле, контролировать процесс не может. А значит, решать проблему предохранения нужно с моей стороны. Я читала в интернете, что самый действенный способ — таблетки. Но, может быть, есть что-то альтернативное?

Шумный выдох. Ну вот, выдавила из себя наконец. Осталось обречённо дождаться «приговора».

После того, как Николь сломала нос одной тупой курице, возомнившей себя королевой школы, шепотки в спину и косые взгляды стали её вечными спутниками. Драться эти девицы не умели. Устроить подлянку за спиной, вцепиться в волосы, разодрать сопернице лицо наманикюренными когтишками или порвать одежду — вот предел их навыков. Взбесившаяся кошка и то эффективней.

Николь не преследовала цели сцепиться "понарошку", только лишь для того, чтобы попортить жертве внешность и испортить таким образом настроение — она всегда била на поражение. До тех пор, пока противник не будет выведен из строя настолько, что не сможет встать и ответить. Она видела стычки парней с кучей крови и выбитыми зубами, и их подход был ближе. Если бы это зависело от неё, убивала бы. Но "добропорядочные" окружающие вовремя капали, куда надо, и эпизод исчерпывался на полпути, не дойдя до логического завершения. В её случае — очередным приводом к инспектору по делам несовершеннолетних на "разъяснительную беседу".

А всё-таки классно тогда получилось... Вроде одна маленькая косточка — нет, не кость даже, а хрящ — а крови из этой дряни вытекло столько, будто свинью зарезали. Ну а приятным бонусом, хоть и не планировавшимся заранее, — подрихтованная таки внешность.

Окружили. Двое, справа и слева. Резко присев, оперативница атаковала первого "по низам". Словно бесконечно долго сжимаемая и в одну секунду лопнувшая пружина. Мгновение — и она ринулась на второго. Удивительно, насколько слабо человеческое тело — так много уязвимых точек, по которым можно двинуть, засадить, пнуть... А ещё венец природы называется.

Фрида замотала головой, вытряхивая вторженческие кадры из диафильма чужого сознания. Ну и чего эта эксгибиционистка пыталась добиться своей презентацией? Понятней прям стало в разы, ага. Её дружок хотя бы говорил. Правда фразы, что он сыпал, больше походили на бред шизофреника, но ладно уж. Наркоману со стажем простительно.

Никс звала её обратно в укрытие. Но Фрида не была бы собой, отступи просто так. Это у англичан в моде, а она француженка, парижанка! Французская женщина всегда должна оставлять после себя лёгкий шлейф... а чего угодно. Хоть бы даже и чего-то скандального.

Выйдя на открытое просматриваемое пространство, девушка улыбнулась одной из своих обворожительно-ехидных улыбок и вытянула перед собой обе руки в непристойном жесте.

— Боюсь, ты не в моём вкусе, дорогуша, — фраза очевидно предназначалась горящему желанием зажать их в углу.

Наведённый на магичку прицел. Щелчок спускаемого крючка. Ну, чтобы до всех присутствующих на этом импровизированном самосуде быстрее дошло, что приговор окончательный и обжалованию не подлежит.

Тяжёлые веки всё же удалось разлепить. Как будто завязла в трясине небытия, но в момент, когда казалось бы последняя надежда истаяла, кто-то незримый схватил за шкирку и вытянул обратно в реальность. Только вот реальность никак не желает из разрозненных осколков складываться в единое мозаичное полотно. В голове какая-то хмарь, тело ватное, и не фокусируется картинка... Словно смотришь в оптику с неотрегулированной резкостью и пытаешься из этого мыла вычленить какие-никакие детали. Я заморгала и сощурилась, привыкая к яркому дневному свету.

После нескольких попыток глаза наконец выхватили потолок и склонившуюся надо мной Лину. А, точно, меня же ранило...

— Лин...

Собственный голос какой-то чужой. Невыразительный, надтреснутый, еле-еле слышный. Фух, что же так сложно согнать в кучу мысли, разбегаются тараканами... Боли ведь нет, а всё одно как в тумане. Разве что потому что... Понятно, опиоидный анальгетик. В любом другом случае, Эва, тебе было бы не всё равно, что ты валяешься полуголая на глазах у кучи народа, преимущественно мужского пола. Но конкретно сейчас тебе настолько плевать...

Значит, опиоид. Значит, всё плохо. Ну, конечно, малый таз же. С ним хорошо не бывает, какой орган ни возьми. Я на время прикрываю глаза, собираясь с силами. Ощутимо клонит в сон, но надо сказать, обязательно надо, пока снова не вырубило.

— Лина, слушай. Если я отключусь, передай хирургу, кто будет оперировать...

Слова даются с трудом. Облизнув пересохшие губы, я всё же продолжаю:

— Передай, что в анамнезе нет беременностей, абортов и выкидышей, и я... Я не даю согласия на эктомию. Поняла?

Нащупав руку коллеги и с усилием сжав, я повторяю:

— НЕ даю.

Ну вот. Самое главное озвучила. Успела.

Кажется, неподалёку ещё Чан. И Макс. Их запахи. Но это уже неважно. Неважно...

По примеру Никс Фрида устремила осторожный взгляд в небо. Она о боге что ли сейчас? Пф-ф-ф... Да нет его. А если и есть, то срал он на людей. Нет, ну, конечно, чисто теоретически он мог быть каким-нибудь мегамощным псиоником, как тысяча таких вон утырков, которого они только что отделали. Но маловероятно всё-таки. Ладно, подругу лучше в свои соображения не посвящать — обидится, и крепко. Не то чтобы Фрида замечала её за намазом пять раз на дню, но она точно знала, что для иранки вопросы веры являлись одним из кирпичиков в фундаменте мировоззрения.

— Это хорошо, что ты его наверняка. Крышу ему капитально свернуло набекрень. Как думаешь, это из-за уколов? Или некоторые из нас сразу такие, более... — девушка прикусила губу, подбирая слово, — мутировавшие? А что если... все маги в конце концов с ума сходят?..

Перспектива через пару годиков превратиться в фем-версию Праха Фриде совсем не улыбалась. Особенно после того, как она увидела... это. Никогда прежде женское тело не вызывало у неё отторжения, но представившееся взору существо... Его и женщиной-то язык не поворачивался назвать. В общем, все рекорды антиэстетики были побиты напрочь и разом, а в голове бился только один вопрос: «Это же не она сама сотворила с собой такое?».

— Блядь, меня щас вырвет, — шёпотом пожаловалась француженка, подкоркой начиная ощущать липкое внимание к своей персоне и стараясь экранировать от него сознание. — А сиськи напоказ это для дополнительной деморализации противника что ли?

Так некстати сбоила связь! Сообщить бы сейчас засевшим в соседнем здании своим, чтоб не думали связываться с голой бабой — они для магички на один зуб, раскидает как щенят слепых. Оставалось надеяться, что они догадаются сами по бьющим из её тела потокам энергии, кто тут самый опасный.

— Твоя, — прошипела Никс, вскидывая винтовку.
— С удовольствием, ma chère, — вполголоса промурлыкала Фрида, довольная справедливым дележом.

И, прицелившись, спустила крючок.

— Вы необычайно щедры сегодня, Ваша Светлость, — просияла Ада.

По сути покровитель дал ей полную свободу действий в вопросе мести, не поставив никаких рамок и не попросив ничего взамен в качестве равноценной компенсации.

— В таком случае я приму решение относительно судьбы предателя и отдам соответствующие распоряжения в самое ближайшее время.
Получатели: Дэн Як Хантер, Пётр Гааз, Павел Васильевич Шедевр, Герман Вейц.А у меня для Вас тоже подарок! — спохватилась она. — Надеюсь, Вам понравились хвалебные песнопения? По прибытии сестёр первым делом я велела им отслужить мессу в Вашу честь и, думаю, теперь мы будем устраивать подобные праздники на регулярной основе.

Если с волком всё было прозрачно, то с фаворитом понятнее не стало даже после серии наводящих риторических вопросов. Как служитель Астарота Герман и так обладал крайне медленно увядающей молодостью — с той лишь разницей, что, в отличие от неё, досталась она ему не бесплатно. Кажется... Наверняка Ада не знала, разговора об этом никогда не заходило. Она вообще старалась не затрагивать тему контракта и его условий — слишком болезненная точка. Зачем лишний раз бередить? Если вдруг захочет, расскажет сам. Поработал ли покровитель над внешностью Вейца или его изначально щедро одарила природа, Аде было неизвестно тоже. В их с Германом отношениях вообще хватало белых пятен: вроде бы и много общего, и знают друг друга не один год, а если призадуматься, то выходит, что и не очень... Немец прежде всегда молчал, ограничиваясь дежурными фразами в рамках светского small talk, а наутро спешил откланяться. Лишь в последние дни наметилась положительная тенденция: Герман чуть-чуть высунулся из своей раковины, всё ещё не спеша её покидать, и смотрел на окружение с подозрительными прищуром. Главное теперь всё не испортить...

Вопросы Повелителя породили новые, взбудоражили мысли о сокровенном — что тут же выдал окрасивший бледноватые щёки румянец. Хотела ли Ада иметь в спутниках красивого, умного мужчину? Конечно, хотела бы, что душой кривить. Редкая девушка мечтает об одиночестве до конца своих дней. Но Герман... Нет, исключено. Все, кто угодно, только не он. Ада прекрасно знала, насколько брат ценит свободу, каждый клочок её, и было бы жестоко и подло вмешиваться в его жизнь, лишая выбора. Пусть между ними всё останется как прежде.


Получатели: Дэн `Як` Хантер, Пётр Гааз, Павел Васильевич Шедевр, Герман Вейц.

Где-то совсем рядом раздался хлопок, и стало отчего-то очень больно. Так, что невозможно терпеть и сдерживаться. Эва мучительно вскрикнула.

«Малый таз. Мочевой. Матка. Яичники. Очень плохо» — искрой пронеслось в голове доктора Картер прежде, чем сознание провалилось в чёрную дыру и она упала ничком, выронив винтовку.

Спикировав на террориста-недобитка, Фрида вцепилась в него, словно оголодавшая тигрица. Разве что не рвала зубами.

— Куда собрался? Больше ты никого не замочишь, урод, — шипела она.

Ярости добавило новое сообщение в шлеме. Их отряд таял на глазах. Вот уже и у командира констатирована смерть... Остался один Шакал, чудом уцелел до сих пор и даже умудрялся вести огонь, только надолго ли?..

— Блядь, Кронос, какого хрена ты такой дохлый!

Приставленный к виску врага пистолет отщёлкивает два выстрела. Чтобы наверняка. Будь у неё время, она бы потащила его задницу на допрос, где бы его быстренько раскололи спецы Конгломерата. Но секунды неумолимо утекали, как песок сквозь пальцы... Здание долго не выдержит, скоро обрушение.

Подбежавшая Никс ужаснула своим видом. Это каким отморозком надо быть, чтобы бить с намерением как можно сильнее изуродовать. Ебучий наркоман.

— Чёрт, детка, это никуда не годится... — француженка осторожно провела пальцами по окровавленной щеке напарницы, извлекая из раны острый осколок, и быстро выудила аптечку. — Сама или кольнуть?

Предложенную винтовку взяла без возражений, а покатившийся от пинка Никс инъектор отправился в карман. У них и так информации по нулям, а эта склянка — хоть малый её клочок. Если не принести никакого вещдока, затаскают по допросам уже их самих. Чего доброго ещё начнут сканировать память... А так церберы на время от них отцепятся. Может быть.

— Держи, тебе сейчас нужнее, — отстегнув шлем, Фрида протянула его напарнице. Та предпочитала смотреть на мир сквозь тонированное стекло, а Фрида... Фриде было насрать, кто там что подумает при брошенном на неё взгляде. — Дела паршивы. Шакал ранен, но ещё жив. Кронос...

«Погоди, там было сказано клиническая смерть, не биологическая!».

— Кронос на грани. Надо попробовать их вытащить. Быстрей, — и девушка потянула иранку к выходу.

Дуновение рядом подсказало, что она была близко. Непростительно близко, чтобы не схватить ублюдка за горло. Своей целью он изначально выбрал Никс, подчёркнуто игнорируя её. Как будто чуял в иранке родственное и вместе с тем сеющее раздор. То, во имя чего миллионы разумных резали друг друга столетиями. Вера.

Фрида в Бога не верила. Если он и существовал где-то там, то давно наплевал со своей колокольни на собственное творение. Выживайте как хотите, ребятки, вы перестали быть любимой игрушкой.

Дым отключил основной канал мировосприятия — зрение. Зато автоматом выкрутил на максимум мощность других сенсоров. Сейчас Фрида напоминала змею, замершую перед атакой, покачивающуюся и вымеряющую — ведь есть только одна попытка для успешного броска, ошибиться нельзя.

Душный шлем уже давно молчал и нагонял клаустрофобии. Воняло собственной кровью, и рваное дыхание било по ушам. Но давать слабину нельзя. Здесь ещё есть работа, и её нужно закончить. Это значит, не оставлять врага за спиной. И не дать ему уйти тоже.

Клубы дыма расступились, выпуская оперативницу из-под своего покрова. Фрида рванула наперерез убегающему террористу — прямо по крышам машин. Плевать на эти жестянки. Лишь бы успеть...

Кажется, сегодняшний день не задался с самого утра, когда Гадюка прикопалась к ним с Никс на счёт их фригидности. Ответка от её копии не заставила себя долго ждать — злобной осой вгрызлась в ключицу. Всё-таки надо было эту дрянь старым проверенным способом... Сколько раз Фрида убеждалась: надёжней кулака ничего нет.

— Да отъебись ты уже!

Снова очередь по недобитку. Левой рукой стрелять не так удобно, но жить захочешь — ещё не так изловчишься. А Никс-то, кажется, нервничает... Неужели переживает за неё? Так непривычно... Подожди, подруга, ещё не вечер. Поживём чуток. И почему грёбаное тело такое слабое? Чуть ковырнёшь — сразу чем-нибудь сочится. Вот тебе и сверхлюди.

Поколебавшись доли секунды, француженка юркнула в дымовую завесу. Туда, где по ощущениям, должна быть напарница. Пошарила рукой вслепую, не слишком то надеясь найти её ладонь — просто дать понять: здесь, мол, я, рядом, всё нормально. Если ей так будет спокойнее, пусть. Только вот не видно ж ни хрена — как теперь стрелять? Разве что воспользоваться паузой для очередного обмена репликами в их «конструктивном» диалоге с укурком?

— Если это не наша война, отзови своих шавок, и поговорим, — раздался голос из дымящихся клубов.

Как всё сложно было в инфернальной иерархии. Фаворит (считай избранник) оказывался гораздо ниже делового партнёра, и титул этот считался чуть ли не оскорбительным синонимом альфонса. У людей совсем наоборот.

— Нет-нет, если это повлечёт за собой какие-то ограничения его свободы, то ничего не надо! — испуганно поспешила отказаться Ада. — Я предложила Германа в фавориты для галочки, если требуется какое-то формальное обоснование. Он был и остаётся моим союзником, партнёром.

Помолчав, она добавила с грустью:
— А ещё я действительно считаю его старшим братом, которого у меня никогда не было. И нормальной семьи мне никогда не создать. Так что нисколько это не метафора...

Последние слова были произнесены очень тихо, почти шёпотом. Ада не хотела выглядеть жалобщицей, но и смолчать было выше её сил. Одну половину своей сущности обменяв на демоническую, в остальном она оставалась всё той же смертной девушкой с простыми мечтами и потребностями — в любви, заботе, тепле, близости. Жизнь одиночки-изгоя, этакого байронического отверженного, приходилась по нраву далеко не всем меченым — для этого требовались определённые качества. В характере Ады не было места ни гордыне, ни эгоцентризму — эти черты, скорее, были под стать тому же Вейцу-индивилуалисту. И Герман действительно не слишком-то держался за клановость и семейные связи — немцем руководила прагматичность и привычка полагаться лишь на себя.

— Наш формальный статус и иерархическое неравенство меня не волнуют, — девушка решительно дёрнула подбородком. — Я не стану бравировать своим привилегированным положением и принижать его, каждый раз напоминая о его месте. К тому же я ещё не Королева, а всего лишь кандидатка... Но если я правильно помню события 20-тилетней давности, я уже тогда пользовалась Вашим особым расположением. Так сказать, авансом. Когда ещё была Аришей.

Меченая широко разулыбалась. Повелитель никогда раньше не называл её так, по-домашнему уютно. Даже давным-давно, в их единственную встречу, демон обращался к ней-девочке подчёркнуто вежливо — Ариадна Андреевна — конечно, подыгрывая детскому важничанью в духе «Я уже большая». Сегодня это случилось впервые и многое значило для неё.


***

Принимая видимый облик во время своих визитов, Астарот отличался изобретательностью. За 8 лет он ни разу не повторился, и Ада всегда с любопытством следила, каким же он предстанет в этот раз, что нарисует его воображение? Некоторые особенно запомнившиеся образы, нашедшие в её душе отклик, она перекладывала на бумагу и краски. Иногда уголь или карандаши. Всё зависело от впечатления, ассоциативного чувствования. Великий Герцог и не подозревал, что в специально заведённом альбоме у него уже скопилось приличного объёма портфолио со «сценическими ролями».

Интересно Аде было и сейчас. Некоторое время, после того, как Астарот скинул капюшон, девушка с жадностью рассматривала открывшийся взору портрет.

— А какие будут последствия для того человека, которого я захочу выбрать в фавориты? — любопытство, конечно, терпело недолго и прорвалось наружу при первой же возможности. — Ему надо будет подстроить несчастный случай со своей кончиной? Сделать пластику? Поменять личность и подделать паспорт?

Вспомнились Денис с Сергеем, ещё вчера лучшие друзья — сегодня заклятые враги, и Ада вдруг нахмурилась, бросив игривость.

— Это касается Кравца, оборотня, который недавно просил Вас об услуге смены внешности.

Достаточно было упоминания имени — Повелитель обладал отменной памятью и наверняка держал в уме недавний эпизод — но Ада всё равно распространила описание.

— Благодаря Вашей помощи он успешно избежал уголовного преследования. Да только вот слово «благодарность», по всей видимости, ему незнакомо. В качестве ответного жеста признательности он подставил моего друга и Вашего союзника Дениса Якуба. В инцидент оказались впутаны доктор Гааз и Герман. Возможно, скоро очередь дойдёт и до меня — службисты хорошо умеют разматывать ниточки.

Ада сделала короткую паузу, раздумывая, стоит ли упоминать дебош и его последствия для дома. Но решила пока умолчать, подавая неприятные новости дозированно.

— Наказанием за вероломство является смерть, мне как служителю демона 9-го круга чина «Обвинителей» это прекрасно известно. И поначалу именно так я и хотела поступить: распорядиться казнить предателя. Однако у волка имеется неоплаченный долг перед Вами...

Меченая поджала губы, явно раздосадованная данным препятствием.

— Это обстоятельство остановило меня. Прецедентов раньше не случалось, и я не знаю, что допустимо, а что запретно в такой ситуации. Какими полномочиями я обладаю, насколько далеко простираются их пределы? Если убить его, сможете ли Вы взыскать долг? И, что самое важное, не ляжет ли это пятном на Вашу репутацию: дескать, оказывать-то услуги Великий Герцог оказывает, но должников своих потом убивает, не дав даже шанса расплатиться. Вы лучше моего знаете, как злые языки способны исказить факты — дай только повод. Я же не хочу делать такого подарка Вашим недоброжелателям.

Я отпрыгнула за доли секунды до. Ещё чуть-чуть — и пули изрешетили бы лицо. К счастью, позади идущий Макс держал дистанцию и я не налетела на него, словно шар для боулинга. Сбить с ног, конечно, не сбила бы, при такой-то разнице в весе и габаритах, но суматоха в узком пространстве точно лишнее.

Как назло ни одной отражающей поверхности поблизости. Что бы сейчас очень пригодилось, так это зеркальце. Обычное дамское, которое носишь в сумочке. Размечталась. Ты о чём, Эва? Когда это тебе последний раз приходилось смотреться в такое зеркальце и уж тем более выходить в свет с дамской сумочкой?

Придётся вычислять положение противника наугад. Терпеть не могу стрельбу вслепую, но что поделать.

Мама как-то говорила, что рожать жутко больно. Хотя ей же никогда не простреливали лёгкое в пылу драки. Вот уж где боль.

Пуля прошила грудь, когда Фрида уже хотела прыгнуть за укрытие, — сбившееся от бега дыхание и вовсе превратилось в нечто пугающе хрипящее. Моторчик, называемый сердцем, забарахлил, затрепыхался в отчаянных попытках внести коррективы в работу жизненно важных органов. А в голове — суматоха.

Стрёмное это чувство, ощущать себя дырявым насосом. Когда застываешь как вкопанная, заходишься судорожным кашлем, да только что толку? Сколько ни хватай ртом воздух, захлёбываться будешь собственной кровью. Вытащенные на берег рыбы делают так же. Глупо. В этом плане двуногие мало чем отличаются от неразумных животин. Будь ты хоть какой сверхчеловек — природе насрать. Она выставит тебя тупой рыбёшкой на глазах у всех. И почему безусловные рефлексы так часто идут вразрез с логикой?

А самое поганое, что Никс тоже видела. Позорище. И уже за одно это — за то что выставил её в глазах иранки неженкой — чёртову мозгоклюю кулаки чесались прописать жирного леща. Больше всего Фрида ненавидела выглядеть слабой. С самого детства у неё на подкорку записалось: слабость — табу. Нельзя. Из кожи вон вылези, будь хоть на последнем издыхании, но преодолей и одолей. Иначе тут же воспользуются и ударят в спину. Шакалы всегда чуют малейшую уязвимость. Никс, конечно, не станет нападать, она другая. Но, блядь, один шут паршиво!



— Забористая вещь, а? — сплюнув кровавый сгусток прямо в шлем, поинтересовалась француженка. — Так чё у тебя там за приход про Судный день? Просветишь?

Вот только поехавшего торчка им в этой вакханалии сейчас не хватало. Сначала спалят себе мозги напрочь — потом канифолят их окружающим, бредя пророчествами. А копни чуть поглубже — наткнёшься на обычную обиженку, затюканную социумом, у которой в один момент бомбануло, и понеслось. Он Избранный. Кругом заговор. Слепцы, погрязшие в разврате. Бла-бла-бла. А всего-то не надо ширяться.

Не в стиле Фриды было точить лясы посреди боя. Однако теперь она бы воспользовалась шансом на короткую передышку — дать телу пару минут залатать раны. Напарнице девушка жестом просигнализировала, что всё нормально, мол, прямо сейчас не подыхаю. Но зная Никс… Полезет ведь джихад вершить. Как пить дать.

И Фрида ударила тоже. За компанию.

Бутылочка с экстрактом корня валерианы покинула карман и пошла в дело. Смачивать предметы интерьера не имело смысла: на вилле несколько этажей и огромное число комнат. Неизвестно, в которой из них котёнок и учует ли он, скажем, с мансарды, что диван на цокольном этаже имеет столь притягательный запах. Зато я собиралась заглянуть в каждый уголок в поисках четвероногого собрата — а значит, мне и становиться маяком кошачьей привлекательности. Мята немного подождёт, она для других целей.

Я разбрызгала жидкость на одежду, уделяя особое внимание ногам — в силу мелких габаритов поближе к носу малявки будет. Да уж, амбре ещё то... На обратном пути спутникам некоторое время придётся мириться с моим близким соседством, но это, пожалуй, лучшая перспектива, нежели я провоняла бы по́том. Или перегаром. Хотя как наверняка знать их предпочтения, мы ведь едва знакомы... Некоторым очень даже по нраву какие-нибудь прокуренные стервы.

Стараясь не делать громких звуков (в идеале не шуметь вообще), я сняла оружие с предохранителя и покралась по лестнице, ведущей наверх. Ну хоть по усмотрению огонь разрешили.

Бр-р-р! Аж передёрнуло. Ощущение мимолётное — какие-то доли секунды — но оставляющее настолько мерзкое послевкусие чего-то отвратительно-липкого и насильственного, что захотелось запрыгнуть в ванну, схватить щётку и тереть, тереть до скрипящей кожи... Соскоблить инородную дрянь к чёртовой матери. А каково Шакалу? Судя по его ошалелой реакции, у парня эта херня в эфире фонила гораздо дольше пары секунд. Так и крышей недолго поехать навроде тех, взятых в заложники и превращённых в тряпичных марионеток.

— Да пошёл ты, мудила! — огрызнулась Фрида в рацию и дала отбой.

Чёрта с два она даст засунуть свои мозги в микроволновку.

— Там псионик в эфире, — коротко пояснила Лейле. — Привет шлёт. Заложники-зомби походу его рук дело.

Интерфейс шлема зародил надежду: часть отряда была жива. Надолго ли?.. Напрягала цифра Богомола. 60 с небольшим метров против 250 у остальных. Неужели он тоже оказался среди тех с прополощенными извилинами, спикировал вниз не помня себя? Внутри с новой силой закипала злость. Не хаотичная и бесконтрольная, от которой беснуешься как кипятком ошпаренная — другая. Бешено-ледяная и расчётливая.

— Парковка, третий этаж, тут ведьмы из «Химеры»! — крикнул кто-то из прихвостней кукловода.
— Хотим искупаться в твоей крови! Полезно для красоты и молодости! — не полезла за словом в карман оперативница.

Эту фишку она усвоила ещё со школы: бей врага тем же оружием. Даже если это слова.

Шлем заверещал новой подборкой оповещалок, превращая зрачки в две огромные чернильные кляксы. Убит?! Пария?! Плохо дело, совсем дрянь... Почему-то всё это время, до теперешнего момента, Фрида была уверена в неуязвимости замкома. А теперь вдруг раз... и мёртв. На автомате француженка вжала кнопку связи.

— Командир?..

Томящая тишина на том конце. Ах ты ж чёрт, им же связь обрубили ещё на подлёте, совсем из головы вылетело! Кронос не ответит. Но оперативница зачем-то ещё раз повторила:
— Командир?..

Только сейчас она заметила творившуюся вокруг фантасмагорию. Сидящие на полу в неестественных позах заложники. Лица, обезображенные отсутствием хоть капли сознания. Нет, хуже — самосознания. Они не хотели спастись, не цеплялись за свою жизнь, они вообще ничего не хотели — безвольные, безразличные ко всему марионетки. Отвратительно, уродливо, неправильно!

— Вот дерьмо... — только и успела пробормотать девушка, разглядев лужу крови под одной из «зомби», как небоскрёб содрогнулся.

Обыденное с виду задание, каких на счету каждого из членов отряда насчитывались десятки, стремительно превращалось в грёбаную «Дженгу» — с той лишь разницей, что теперь ты ни хрена не в настолку играл. Пол заходил ходуном, буквально. Приходилось уворачиваться от летящих навстречу смерти тел, так и норовящих прихватить с собой за компанию.

— Держись! — заорала напарница, и Фрида бросилась ей наперехват, сцепившись в крепких объятиях.

Выжить! Выжить самим. В этом проклятом офисе уже некого спасать. Полёт, невесомость, разверстая пасть бездны под ногами...

Кубарем влетев сквозь разбитое стекло, Фрида вскочила на ноги, словно ошпаренная кошка, и откинула лицевой щиток шлема.

— Твою мать! Чтоб тебя! А-а-а!!!

Крушилось всё, что попадало под кулаки и тяжёлые ботинки. В приступе бессильной ярости Фрида чуть не отпинала и сорванный с себя шлем, но в последний момент удержалась. Энергетический выброс, как это всегда бывает с кратковременными, но сильными эмоциями, достигнув пиковой отметки, стремительно пошёл на спад.

— Кронос, отвечай, мать твою! Кто-нибудь! — нахлобучив шлем обратно, с остервенелым упрямством продолжила девушка попытки установить связь.

Сознание наотрез отказывалось принимать, что весь их отряд погиб.

С тех пор, как мы с Максом заметили охранника наверху, наш маленький отряд не общался голосом — его заменяли жесты. Приоритетом красной группы была выбрана скрытность и... хм, дружелюбность. Командир запретил устранять свидетелей. Логика показалась мне противоречивой, но оспаривать распоряжение я не стала. Твоё дело соглашаться и исполнять, Эва. Ну, хотя бы делать вид, что соглашаешься.

Лорда за помощь в преодолении преграды я поблагодарила кивком. Выносливый парень: сам в полной выкладке и загружен под завязку, а нас со Стэном перекинул на раз-два как пушинок. Хотя, скорее, уже мужчина. При более близком, хоть и кратковременном, контакте ощущение сложилось именно такое.

Угнетало не столько молчание, сколько собственное бессилие, невозможность вмешаться и повлиять на события из-за обязанности следовать плану. Извечный конфликт чувства и долга. Каждое сообщение по рации заставляло сердце ёкать. За короткий промежуток — шквал рапортов один хуже другого: кто-то критически ранен, потом второй, с медиками какая-то неразбериха... Да что у них там происходит, почему они не могут оказать помощь?! В одной же группе. Совесть и чувство профессионального долга били в набат: «Ты нужнее там, Эва. А вместо этого отсиживаешься в сторонке». Пару раз я бросала в сторону командира пытливые взгляды, готовая в ту же секунду ринуться с места: может, отменит приказ или хоть скорректирует? Но надежды мои не оправдались. Вот же упрямый чёрт! Это какие надо иметь нервы, чтобы спокойно слушать, как твои несут потери — и ничего не предпринимать...

Вот и вилла наконец. Замком сообщал про двоих на третьем этаже. Это, впрочем, не отменяло того, что на первом и втором тоже можно встретить того, кто будет нам не рад. Поэтому выкручивай чувствительность сенсоров и скорость рефлексов на максимум, Эва. Уж постарайся.

От неожиданных подробностей про тайные желания Германа, да ещё сказанных самым обыденным тоном, Ариадна покраснела и потупилась. Внешне Вейц демонстрировал обратную реакцию, всячески подчёркивая свою принципиальную позицию сохранить их отношения на уровне «деловые партнёры с примесью братско-сестринских». Да и злость его, когда она чуть не задушил её из-за шрама, сложно было назвать поддельной. Тогда почему Повелитель звучит так уверенно? Ему что-то известно?

— Я так не думаю, — наконец проговорила Ада тихо, но твёрдо. — Как женщина я ему неинтересна. А если и интересна, то не по его доброй воле.

Меченая глянула на ладонь, где ещё не до конца зажил тонкий росчерк лезвия. А может, и вовсе шрам останется навсегда как напоминание. Подняла глаза на демона.

— Я знаю про ритуал. Герман тоже. Когда он заметил следы, пришёл в ярость, и я понимаю почему: он уже побывал в кабале. Токсичные отношения с женой-эгоисткой, патологическая, слепая от неё зависимость, последовавшее затем пристрастие химическое… А стоило немного оправиться от обеих болезней, как его насильно запихнули в капкан новой. Могу лишь догадываться, как это тяжело. И страшно.

Ада вроде бы говорила очевидные вещи. Для человека. Но близки ли они были Повелителю? Мог ли он понять и предвидеть последствия для Германа от проведённого ритуала: отчаяние, бессилье, бессмысленность любой попытки сопротивления — весь этот дикий комок бушующих эмоций. Она не была до конца уверена.

— Я понимаю, зачем был нужен обряд: ты хотел быть уверенным, что рядом со мной 24/7 надёжный, верный соратник, который в случае чего поможет и прикроет — и я благодарна за эту заботу, — вкрадчиво продолжила девушка. — Но такой ценой… Герман — живой человек, использовать его в роли цепного пса жестоко. Особенно при его-то гордости.

Предположение Повелителя, конечно, и ей самой в первую очередь пришло на ум.

— Да, я уже думала об этом. Моя просьба его оскорбит и ещё больше утвердит в мысли, что он «нелюбимый ребёнок» в семье, — легко согласилась Ада. — Но это справедливо лишь в том случае, если он узнает о нашем разговоре. Сохраним его в секрете — и для брата всё будет выглядеть иначе: покровитель вызволил его из неприятностей, не в счёт долга, а просто так — значит, он дорожит своим служителем, ценит его, а не считает расходным материалом.

— И я была бы рада, если бы так оно и было на самом деле, — добавила она после непродолжительной паузы.

Картинный жест Астарота покоробил — теперь и в меченой взыграла гордость. Сравнение с простым смертным и уподобление ему Ада не считала чем-то зазорным даже для высокорангового демона. Несмотря на все свои несовершенства и слабости люди обладали и сильными сторонами, так что вопрос кто кому делал честь действительно оставался открытым.

— Я тоже много лет не выказывала желания входить в ближний круг, — напомнила девушка. — Почти восемь, если быть точной. Однако это не убило в Вас охоты. Вы продолжали приходить и давать знания, мы подолгу беседовали — Герман изначально был лишён этого. Так, может, всё-таки стоит попробовать?..

Она улыбнулась, и улыбка эта означала «Нет, от решения я не отступлюсь».

—
Получатели: Дэн `Як` Хантер, Пётр Гааз, Павел Васильевич Шедевр, Герман Вейц.Буду откровенна: я не верю, что Герман сможет договориться о цене свободы, — покачала Ада головой. — С чего бы службистам его отпускать? Он на их глазах застрелил фигуранта громкого дела и оборвал им важные ниточки в и так запутанном клубке. Да они наоборот сейчас воспользуются моментом и всех собак на него повесят! Включая нераскрытые висяки, к которым он не имеет отношения. А то вы ментов не знаете. Им лишь бы «палки» в квартальных отчётах рисовать.

Девушка презрительно фыркнула. И, немного подумав, предложила компромисс:

— Если это облегчит задачу… я воспользуюсь своим правом и выбираю Германа себе в фавориты. Формально. После разрыва с Владимиром место вакантно — почему бы мне не позволить себе маленький каприз? Я не очень-то жалую «родственников», а сестёр тем более — пусть будет один любимый брат в качестве исключения.

***

— Мой несравненный Герцог, если позволите, ещё один… деликатный вопрос, который я не могу оставить без внимания по той причине, что напрямую затрагиваются Ваши интересы и репутация…