|
Черт, неожиданно, десять метров. Это даже не фигня. Это даже не пол фигни. Физик проплывал в полной снаряге 50 метров. Просто так, чтобы понять что и как нужно крепить. Понять как и чем лучше двигать. И это не показалось сложной задачей, да что там. Это вообще показалось чуть ли не развлечением. Только вот было это в бассейне, а не в открытом море. А тут было такое ощущение, что гребешь против течения, хотя Физик рассчитывал на прилив. Очень рассчитывал.
Первым делом нужно было всех встряхнуть. Физик пригибаясь приблизился к Голливуду, вплотную приблизился. И схватил того за грудки. А еще придал своему лицу самое зверское выражение какое мог. И проорал, проорал так, чтобы все услышали. - Слушай ты. Я клянусь, если выживу, то протру себе все волосы на башке до плеши, но добьюсь, чтобы тебя наградили. И расплылся в улыбке. И заговорил, уже тише, не так чтобы не разобрать, но не стараясь чтобы его услышали. - Слушай, был бы девкой расцеловал бы тебя, а так просто спасибо тебе парень. От всей души спасибо.
И уже громче, отчетливо, так чтобы все слышали. - Значит так, всем рядовым. Опуститься как можно ниже, так чтобы над водой только голова и плечи торчали. Флаин-Фиш, присматриваешь за Дойчи. Торнадо, присматриваешь за сержантом. Капралы, ваша задача собрать сюда как можно больше людей. Я поищу снаряжение. Если кто еще чувствует силы из рядовых присоединяйтесь.
Одна голова хорошо, но 4 лучше. - Крэйзи-Хорс, Айскрим, ко мне. Собрав всех около Бэтмэна Физик чуть расслабился. - Значит так, идея такая, идем к пирсу. Если он в наших руках соорудим что-то вроде помоста, закрепим его к опорам и оттуда будем стрелять. Это если получится. Альтернативные варианты залезть на пирс и стрелять с него, но тогда прикрытие нужно, потому что тогда мы как на ладони. Или идти к берегу вдоль пирса, это по всякому лучше чем по открытой воде. И волна меньше, и цепляться есть за что. Это то, что мне в голову пришло. Если с чем-то согласны думайте как это лучше сделать. Если есть предложение получше, то с удовольствием выслушаю. Сержант у нас вон отличился сегодня. Миномет спас.
Ладно, поищу чего-нибудь полезного, подумал Омайо. Вот только мысли были совсем о другом, видимо поэтому с поисками как-то не особо выходило. Перед глазами как в кинохронике мелькали кадры его первой высадки, второй. Было ли там легко? Черта с два? Было ли там опасно? Как пробираться у черта меж зубами. Сколько могил вырыли для сержанта Дженнингса? Ноль. Вырвался, выжил. Потому что профессионал, потому что знает что делать. И сейчас. Пусть пока ребята отдохнут. Не все. Двоих уже нет. Но Тарава это не чертовы зубы, это чертова задница. Все что могло пойти не так пошло не так. Но нет, Физик так просто не сдастся, он помнит шутку про то, что у каждой ситуации есть два выхода. Если будет нужно он пролезет и через задницу.
|
|
Слипуокер не сразу понял, что его просят рассказать не какие-то забавные иероглифические тонкости. Хотя скорее он не сразу понял, что банально не сможет их объяснить. А ведь вспомнилось почему-то мигом, как Ариса, будучи в хорошем настроении, показывала, смеясь, как добавить один знак в пропагандистский плакат, изменив его смысл на прямо противоположный декларируемому. 「贅沢は敵だ!」, "дзеитаку-ва теки-да", "роскошь это враг"! ...но стоит добавить к врагу лишь один иероглиф 素 ("первооснова", "простой, необработанный, первозданный"), и теки уже сутеки, и не "враг" это, а "прекрасно, чудесно, замечательно"! Такой вот "прекрасный незамутненный враг", хаха. Как это работает, Пол даже до войны не понимал, сколько не слушал путанные объяснения Арисы. А вот то, что даже в таком авторитарном полицейском государстве находились смельчаки-юмористы (пусть анонимные), "исправляющие" таким образом агит-плакаты, не впечатлить не могло. Да только как такое перескажешь? Ни счастливо-пьяной с пары бокалов вина девушки рядом, ни своего подзуживающего хмеля в голове, ни смеха и шутливых (тогда ещё шутливых!) споров. Даже нормального листа бумаги нет под рукой, да и промокнет же, да и качает на волнах. Да почему ж она так и лезет в голову!? Прямые чёрные волосы, стрижка каре, лукавый и изучающий одновременно взгляд. Милые ямочки-обиженки на наигранно дутых щеках. Почему сейчас даже в мыслях не получается назвать её фанатичной сучкой-японофилкой? Потряхивает. Столько бомб и снарядов, а эти гады всё отвечают. Никакие не младенцы, никакие не крошки, ждущие, чтобы их "смели со стола". Всё серьёзно. Смутные предчувствия уже сформировались там, в низу живота, уже холодят нутро. Хочется вспомнить хоть что-то хорошее. Женский смех. Изгиб тела. Близость. Пол скрипнул зубами, помотал головой и, сбросив уже ставшее жарким пончо, озлобленно затараторил: — Анекдот? Да легко! Сбили, значит, лётчика нашего над островами, ну да он катапультировался, и на парашюте в самые дебри. Выпутался кой-как, стропы посрезал, пошёл наших искать. Скитается, бродит, голодает... и выходит такой на деревню аборигенов-каннибалов! А у них, гляди-ка, "ресторанный" бизнес! Научились, стал-быть, один так и вовсе приодет по нашему, с подносом мятым, по-английски болтает: " Хошь", грит, " кушкать, мерикана? Есь мисьонер, но готов только к ночи буит". Лётчик дивится: " а чего так долго?". А "официант" ему: " так сперьва проповедь! Но есь политик залётный, жырный, вкусьный, астралийский. Этот готов почи-почи. За него щёлк гони, раетницу гони, очки гони!" Пилот хмурится: " а чё так дорого-то?!", а ему в ответ: " а ты политика отмыть пробовал? Издержки ого-го!". Пилот уж чуть не плачет: " да нет у меня ничего! И вообще дайте хоть что-нибудь нормального поесть, что вы сами не жрёте!". Абориген репу чешет, вздыхает и рукой машет: " ладна, мерикана, если смелый, забьём для тя пару япошек". Лётчик в шоке: " а при чём тут смелость?", а каннибал ему шёпотом: " ну как при чём? Уже одни кожа да косьти, а так друг друга и не сожрали! Ядовитые наверна!" Вспомнились раскуроченные снарядами и изрешечённые пулями тела в грязной японской форме. Горящие хижины их захваченного лагеря. Худощавые пленные. Ариса забылась. Легче не стало.
-
Ариса забылась.
Легче не стало. Все хорошее и вправду нередко скоротечно. Но дай Боже, чтобы оно возвращалось.
-
Конкурс на самый отвратительный анекдот
-
чет не смешно
-
Роскошь это враг. Выбор - это роскошь. Не выбирай жизнь. Не выбирай работу. Не выбирай карьеру. Не выбирай семью. Не выбирай радиоприемники, стиральные машины, автомобили, консервные ножи. Не выбирай службу в Императорском флоте. Не выбирай плохое здоровье. Не выбирай запоры от постоянной рисовой диеты. Не выбирай дот из кокосовых пальм, просто аккуратно укрепляй стенки. Не выбирай свой первый окоп. Не выбирай своих товарищей. Не выбирай остров, на котором будешь служить. Не выбирай вещмешок. Не выбирай парадную синюю форму рикусентай. Не выбирай бумагу, чтобы складывать оригами раз в неделю. Не выбирай удобный гамак, чтобы повесить его в блиндаже и читать томик Акутагавы. Набивай свое брюхо вяленой на солнце рыбой. Не выбирай загнивание в конце всего, не вспоминай напоследок со стыдом своих дружков-подонков, которых ты заложил чтобы выкарабкаться. Не выбирай будущее. Не выбирай жизнь. Зачем тебе все это? Ты не стал выбирать жизнь... Ты выбрал кое-что другое...Почему? Да потому... Какие могут быть почему, когда ты воин Императора? Когда есть тэнно хэйко бандзай...
|
Была примерно половина девятого, когда третья волна амфибий пошла к берегу вслед за первыми двумя. Четыре с половиной часа вы провели на этих "каракатицах". Многие из тех, кто не заставил себя позавтракать, сейчас жалели об этом. Но и перекусить в качающихся и шатающихся амфибиях было бы сложно. Свежий ветер дул вам в левую щеку, брызги летели в лицо, когда амтраки зарывались тупыми носами в волны. Солнце взошло совсем, и вы вдруг ощутили, как оно сразу начало припекать. Экватор, мать его! Солнце жарило оттуда же, откуда дул ветер – слева. Орудия больших кораблей смолкли, только эсминцы, неспешно маневрировавшие у вас слева по курсу, продолжали всаживать в и без того настрадавшийся за утро Бешио залп за залпом. Обстреливали они пляж РЕД-3 к востоку от пирса, а ваш батальон шел к РЕД-2. Самолеты теперь кружили над островом, но больше не пикировали. Это были истребители. Физик не ошибся в своих расчетах – самолетов было много, но тяжелые четырехмоторники со своими "косильщиками маргариток", которые вроде как обещали на брифингах, так и не появились. Над лагуной также нарезали большие ленивые круги два неуклюжих тупорылых "Кингфишера" с огромными "галошами" поплавков, видимо, запущенные с какого-то из линкоров. Что они высматривали тут и почему висели не над островом, было непонятно, но, наверное, проверяли, как у вас идут дела. Высадка задержалась почти на час. Адмиралы хотели знать, когда уже начнется второй акт пьесы. Полоска берега становилась всё шире и шире, но он всё ещё оставался маленькой черточкой на горизонте. Пыль постепенно оседала, но смотреть там было не на что – ни гор, ни даже высоток, а пальмы с такого расстояния различить трудно. Однако стало можно было разглядеть старый корабль, сидевший на рифе днищем, какой-то их там "Хрен-пойми-что-Мару". Он был грязно-белый и весь в потеках ржавчины. Можно было бы с пафосом сказать, что он похож на скелет выбросившегося на берег кита, но нет, он был похож на мусорный бак в неблагополучном районе Чикаго или на велосипед, годами стоявший на заднем дворе со спущенными шинами. Пароход выглядел жалко, как и весь этот жалкий плоский остров. Ну, вы его с большего расстояния пока видите, но скоро приблизитесь. Сплошные шеренги амтраков начали разделяться: каждая Десантная Группа стала отклоняться к своему пляжу. Но вам никуда отклоняться было не надо, вы как пилили к РЕД-2 справа от пирса, так и пилили дальше, деловито урча двигателями и шлепая гусеницами по воде. Эсминцы слева все колотили и колотили, пристрелявшись и укладывая в береговую полосу залп за залпом, и никто им уже слова сказать поперек не пытался. Казалось, что всю оборону острова обстрел подавил. До берега было километра три, скоро должен был начаться риф. И тут, словно опровергая эту мысль, в воздухе над вами раздался резкий, короткий свист. Он не был нарастающим, не был каким-то там выедающим душу. Просто короткое увесистое "Фьють!" А потом кааак ДОЛБАНУЛО! Небо над боевыми порядками амфибий раскололось, словно от молнии, со звуком: "КРРАХ!" в нескольких местах. – Пригнись! – запоздало крикнул кто-то. – Шрапнель! – Фьють-фьють – КРРАХ! КРРАХ! КРРАХ! – шарашило над вами так, что сердце уходило в пятки.
|
-
Спасибо за танец, ... Обожаю этого парня!!!
-
Морпехи в собственном соку
-
Жесть чистой воды
-
тонкая, чувствующая душа, а ее в такую тошниловку )
|
Кто-то толкнул Роберта посреди душной, полной мутных снов про сны без снов ночи. Тот, очнувшись, на автомате соскочил с лежанки, и пару мгновений соображая, в чем, собственно, дело, в свою очередь тоже тихо пихнул в бок кого-то из все еще дремлющих товарищей. Цепная реакция толканий и пробуждений быстро охватывала корабль, лесным пожаром расползаясь по палубам, пока сержант брел в душ. О чем он думал в те моменты? Спроси его полминуты спустя - не вспомнил бы. Помывшись и переодевшись, солдат направился в столовую. Еды было много, еда была всякая, но теперь, в полной мере проснувшись, Ковальски слишком хорошо осознавал, что же будет дальше. Дальше будет высадка. Будет морская вода, будут волны, если повезет - песок пляжный под ногами, вид на тропический остров, если нет - будут еще и японцы, которые обязательно будут делать чего? Правильно, убивать. Убей или будешь убит - закон не жизни, но войны. "Убей или будешь убит": то ли прошептал, то ли проговорил он про себя, ковыряя стейк вилкой. Убей или будешь убит. Сука, нет, ну это реально невыносимо: духота, чье-то чавканье, жужжание лампы над головой. Апофеозом завтрака для мужчины стали звуки блюющего в проходе сослуживца. Отодвинув стакан недопитого кофе, сержант просто встал и вышел прочь. Напряжение прошлых дней, преследовавший его образ "Д. Коннелли", навязчивый страх смерти, дурные предчувствия, мысли о том, что зря он написал те письма - теперь точно пригодятся - все смешалось в гремучий коктейль, напрочь отравивший не только общий настрой, но, кажется, пропитавший саму душу Ковальски. Потом было указание проверить снарягу. Надо значит надо, проверил. Потом было велено строиться. Пусть, построился. Крикнул: "Здесь!", услышав свою фамилию. Надо что-то своим сказать, верно? - Держимся друг друга, зря никто не высовывается. Добавил зачем-то. - Это уже там, на берегу. Если доберемся. Но этого говорить все же не стал. Лодка, море, японские снаряды - так и знал, что всех их не перелопатит артиллерией, с авиацией заодно - погрузка на армтрак: все как в тумане. Руки отчего-то трясутся, пальцы не гнутся, соленых брызг жгучая влага. Стучит сердце: бух, бух, бух. Клац, клац, клац: вторит ему носок ботинка, постукивая об борт амфибии. Смерть близка. Убей или будешь убит. До хруста в суставах сжимая винтовку и вглядываясь в быстро светлеющий горизонт, Роберт все больше понимал одну простую вещь: смерть и правда близка. Его, товарищей, японцев. Чья-то. Чья - скоро станет ясно. Совсем скоро.
-
Цепная реакция толканий и пробуждений быстро охватывала корабль, лесным пожаром расползаясь по палубам, пока сержант брел в душ. О чем он думал в те моменты? Спроси его полминуты спустя - не вспомнил бы. Очень ярко и образно передана картина.
-
Роберт все больше понимал одну простую вещь: смерть и правда близка. Его, товарищей, японцев. Чья-то. Чья - скоро станет ясно.
В масштабах вселенной — не принципиально : )
Еще порадовал продуманный план, как всегда.
-
Прекрасно отражает характеристики, с которыми Хобо подошел к этому моменту!
-
Кровь к крови, прах к праху.
-
Чавканье соседа это совершенно омерзительно, поддерживаю
|
Рядовой первого класса Скрипач Если ты думал, что если не поесть, будет легче – то нет. Не легче. Страдаешь, так сказать, пьешь полную чашу, как на Эфате, и даже, если честно, похуже. Там была просто качка. Тут, ещё и нервы. Лодку качает. Пытаешься как-то привыкнуть, почувствовать ритм, но не особо получается – от ожидания, что сейчас будет плохо, лучше не становится, скорее даже наоборот. Ощущение, как будто у тебя где-то внутри пустое место, где-то не там, где надо, и что-то из-за этого катается. И где-то, где тоже не надо, тоже пустота образуется. И от этого слабость, а потом крутит, а потом опять слабость. Такое вот морендо. – Эй, Скрипач! – раздается над ухом голос Занозы. Оборачиваешься. Он улыбается, поправляя ремень сумки с подрывным зарядом. В ней, кстати, двадцать фунтов тетритола. – Присмотри за капралом. Чтобы вернул его целым и невредимым, гыгыгы! Так странно, что это тебя, серо-бур-малинового и потерянного, просят за кем-то присмотреть. А не наоборот. Шутка, какая-то, наверное. Хотя кто его знает. – Слышь, присмотри за ним! Гыгыгы! Заноза и Мыло, лезут, куда им там надо. – Ну че застыли? Помогите человеку! – хмуро говорит Дасти, командир третьего отделения. Берет у тебя баллоны. – Скэм, давай, возьми его за руку. – Че, потанцуем? – смеется Скэмп. Неприятный тип. Большинство типов третьего отделения – все какие-то неприятные. Глумливые у них рожи от рождения. Все они из другого теста, не как ты. – Бля, хорош! – одергивает Скэмпа Дасти. – Давай, давай, шустрее! – Лааадно. Перебираешься в амтрак, Диаманти уже там. Мотор амфибии взрыкивает, гусеницы шлепают по воде с металлическим отзвуком, и ты понимаешь, что тебя тошнит даже от самого звука. Вас дергает, когда водила слишком резво ускоряется. – Э, не рыбу дохлую на сейнере возишь! – орет Дасти. Сама собой перед глазами встает картина – грязный маленький кораблик, а на нем в сети – груда дохлой рыбы. И запах. Баллон колокольно звенит о борт, когда тебе скрючивает. Под ногами туда сюда перекатывается волна – в ней плавает... всякое. В основном что-то, что побывало у кого-то в желудке. Плюс – красивые пятна, отливающие радужной пленкой – это бензин, которого кто-то чуть-чуть пролил на палубу. Чуть позже, возможно, к ним примешается кровь. – Да блюй прямо под ноги, – говорит Дасти безразлично. – Че теперь. Мрачный! Вставайте сзади с баллонами, а?
Сержант Бэтмен Сначала, сползая по сетке и устраиваясь в лодке, ничего не чувствуешь. Потом начинается качка, и тебя сразу мутит, как и всегда. Мутит так неприятно, очень неожиданно. Вод лодочка пошла наверх, и ты – "так, вроде нормально", а потом она – ууууух! вниз, и ты тоже – ууууух! вниз, и опять вроде нормально, и вдруг как подкатит. – Сержант, че такой бледный? – полушутя спрашивает кто-то. Даже не можешь повернуться, чтобы понять кто, потому что вцепился в борт так, что пальцы побелели, усиленно делая вид, как будто смотришь вдаль, как адмирал Хилл с мостика линкора. Да что там Хилл! Как Адмирал Фаррагут, йомана! Как Нельсон, нна! Незаметно для остальных прижмуриваешь один глаз. Как... Опять абсолютно неожиданно скручивает, чуть не охаешь. В этот раз блюёшь уже по-настоящему, но не особо красочно, потому что ничего особо и не ел. Такое ощущение, что то ли водой, то ли просто кашляешь, как ненормальный. Потом стоишь, глубоко дышишь. Странным образом, свежий морской воздух успокаивает. Тебе плохо. Мутит, а проблеваться нечем. Но в то же время тебе, почему-то не то что неплохо... как бы это сказать... бодро! В теле вялость, а в глазах, ты не сомневаешься, задор. Тошнишь ещё раз уже с каким-то странным любопытством: "Типа, ну что, вылетит птичка или нет"? Смотришь, как завороженный, на летящие по небу огоньки. Появляется дикое желание – сесть на такой огонек и тоже полететь. Усмехаешься. Даже не усмехаешься – смеешься, негромко, коротко, издаешь смешок, можно так сказать. Снова втягиваешь ноздрями воздух. Очень приятно. В этой расслабленности и одновременно спазмов от тошноты есть какое-то странное, противоречивое удовольствие. Снова смотришь на огоньки. Вдруг понимаешь, что с тобой происходит: очень хочется протошниться, но нечем, и очень сильно, дико хочется трахаться, но не с кем. Не в том смысле, что стояк, а в том смысле, что хочется ощутить другого человека, обнять, потереться об него, сжать, сдавить, уткнуться в него лбом. С отчаянием понимаешь, что на острове женщин не будет – их, наверное, всех снарядами разнесло. Это настолько странное сочетание бодрости и неудовлетворенных потребностей взвинчивает ощущения до небес. Непроизвольно задеваешь пальцами фанерный борт лодки, гладишь его, чтобы ощутить текстуру фанеры под краской. Хочется его полизать, но ты не настолько ещё съехал с катушек. Тошнит. Или подташнивает. Наклоняешься через борт, и так и остаешься, не начав кашлять, глядя на волны. Забываешь, что только что тошнило. – Сержант! – трогает тебя за плечо Официант, подносчик из первого расчета. Плечо почти током бьёт от этого. – В порядке? Понимаешь, что Физик чего-то там говорил, но ты почти ни хрена не понял, только кивал. Амтраки швартуются к бортам. Люди лезут в них, ругаясь и передавая друг другу снаряжение. – Ну мы это, грузимся! Удачи! Отчетливо понимаешь, как бы круто ты сейчас, несмотря на тошноту, мог перемахнуть через борт и оказаться в амтраке! Но кажется, тебе надо остаться тут, в лодке. Эх...
-
Мы еще не высадились а Бэтмена уже так плющит!
-
Если все пройдет нормально, Скрипач с самим Родео готов станцевать, не то что со Скэмпом
-
Прям очень нравится банда гопников третьего отделения, такие гиены эталонные!
|
С аппетитом позавтракав, Манго, как всегда невозмутимый и спокойный, легко поднялся из-за стола и поспешил к выходу. Он даже. К вящему изумлению тех, кто хорошо знал его, лейтенант сподобился по дороге пошутить на жалобы кого-то из рядовых, что кусок в горло не лезет: - Отставить «не лезет». Голодный будет думать о том, когда можно будет пожрать, а не о войне. И не надо вспоминать о том, что рану в живот легче лечить, когда он пустой: мы – морпехи, а сытый морпех в состоянии защитить и полное брюхо.
Покинув столовую, офицер вернулся в свою каюту, где, пользуясь одиночеством, неспешно и вдумчиво собрался – вряд ли начальство будет долго тянуть с высадкой, а посему лучше быть готовым заранее. Повесив на плечи рюкзак и тяжелый «Томпсон», Донахъю пару раз подпрыгнул, удостоверившись, что ничего не звенит, в очередной раз проверив, что сигареты в кармане, а зажигалка заправлена на максимум, и, не оглядываясь, покинул свое временное обиталище. Задумчиво осмотревшись и убедившись, что вокруг слишком много нижних чинов, лейтенант поднялся на палубу выше и, привалившись к ограждению зенитного орудия, торопливо закурил в кулак, смоля одну сигарету за другой и совершенно не чувствуя крепости табака. В мозгу навязчивая, прилипающая к зубам, словно дрянная жвачка колотилась мысль: «Сегодня высадка и первый бой… Сегодня высадка и первый бой… Сегодня мне впервые лезть под пули…» Бросив очередной бычок под ноги и коротким движением раздавив его, Фрэнсис коротко ругнулся и, подняв окурок, убрал его в карман – нельзя, нельзя бросать сигареты туда, откуда они могут быть смыты и попасть в джаповские руки. И пускай гарнизон Бетио уже достаточно убедили в том, что янки пришли по их головы, приказ никто не отменял. А приказам надо следовать! Прикусив нижнюю губу, Манго с силой потер виски, отгоняя недостойные офицера мысли. Сейчас не время предаваться сомнениям и переживаниям: скоро они залезут в десантные суда, а там уже до твердой земли под ногами недалеко. А дальше все просто – надо просто хорошо, а еще лучше отлично, делать свою работу и не волноваться ни о чем. И все же, все же… Донахъю как сейчас помнил один из последних вечеров дома. Развалившись в широком кресле и неторопливо потягивая сигарету, он рассуждал о том, какие приемлимые подвиги стоит совершить, чтобы быть отмеченным командованием и награжденным так, чтобы впоследствии можно было похвастаться избирателям своим военным прошлым. Ну, например, вынести раненного подчиненного из-под огня и спасти ему жизнь – хороший штришок к карьере политика, не так ли? Луиза, как хорошая жена, со всем соглашалась, а вот Флорэнс было так просто не убедить. Устав расписывать все риски, девушка перешла от слов к стихам, продекламировав брату стихи одного лайми, так и не выбравшегося живым из окопов Великой войны. Тогда они показались Фрэнсису надуманными и пустыми, и были забыты спустя пять минут. А сейчас – гляди-ка! – вспомнились.
И если б за повозкой ты шагал, Где он лежал бессильно распростёртый, И видел бельма и зубов оскал На голове повисшей, полумёртвой, И слышал бы, как кровь струёй свистящей Из хриплых лёгких била при толчке, Горькая, как ящур, на изъязвлённом газом языке, — Мой друг, тебя бы не прельстила честь Учить детей в воинственном задоре лжи старой: «Dulce et decorum est Pro patria mori».
Фрэнк и раньше не считал, что на Тараве будет легко, но сейчас, когда время шло не на часы даже, а на минуты, будущее рисовалось ему все более и более мрачным. Одному Богу ведомо, до чего бы такими темпами додумался бы Манго и как бы себя накрутил, если бы на весь корабль не прогремел приказ строиться на палубе. А значит, время на раздумья и воспоминания утекло вместе с водой за кормой, и осталась только работа – лучшее средство от тоски и дурных мыслей. Офицер в последний раз встопорщил волосы пятерней, натужно и криво усмехнулся, пытаясь настроить себя на боевой лад, и поспешил на построение. Прибыв к расположению своего взвода, Донахъю замер, сцепив руки за спиной в замок и словно превратившись в статую имени самого себя. Так недвижно он простоял, пока из динамиков лился гимн, пока загружались другие роты, и только когда «Зейлин» начал маневрировать, офицер переступил с ноги на ногу, устраиваясь понадежнее, и скрестил руки на груди.
- Нервничаешь, Дроздовски? – безэмоционально поинтересовался он у вычерчивающего непонятные фигуры на краю борта посыльного таким тоном, словно от скуки обсуждал погоду где-то во Флориде. – Напрасно. Нас здесь столько, что уцелевших после обстрела япошек мы сметем, как крошки со стола. Представьте, парни, - чуть повысил он голос, - какой у них там на острове Содом и Гоморра! Избиение младенцев, - с нервяка Манго потянуло на библейские эпитеты, - не обещаю, но жару мы им при высадке зададим, верно? Ну что, морпехи? Все готовы? По катерам, герои! Высказавшись, офицер снова скрыл улыбку с лица. Снова из кармана возникла мятая пачка, и вновь лицо Фрэнка осветило колышущееся пламя. Несколько глубоких судорожных затяжек – и сигарета скурена до фильтра. - Ладно, джентльмены. – кивает он сержантам. – Теперь наша очередь.
Осторожно и вдумчиво офицер спускается вниз, игнорируя советы флотских и стараясь не смотреть вниз, на черные воды, ритмично бьющиеся о борт транспорта и немилосердно раскачивающие утлые десантные суденышки. Донахъю не боялся воды, но все равно было страшновато: коли упадешь неудачно, шансов на спасение не будет. А погибнуть по досадной случайности, так и не добравшись до своего первого боя, было бы вдвойне досадно. И тут корабельная артиллерия начала смешивать небо с землей. Весь атолл вмиг становится усыпан алыми цветами и обрамлен высокими – в несколько раз больше амтрака или десантного бота – фонтанами воды. Вот оно и началось – теперь назад дороги точно нет. После такого расхода боезапаса и топлива никто точно операции не отменит.
Напряженный, собранный взводный смотрел на Бетио и ждал, когда прибудут выделенные его людям амтраки. Прибыли – но легче от этого не стало. Все в лучших традициях: как ни планируй, как ни старайся, а какая-то жопа обязательно случиться. И самое паршивое, когда она от тебя совершенно не зависит, и остается только, кипя злобой, принимать ситуацию такой, какая она есть. - Твою мать! - сквозь зубы ругнулся Манго. - Два амтрака, всего два. И ни туда, и ни сюда! Двенадцать, двенадцать, черт бы их побрал! - офицер нервно потеребил ворот, словно ему было тяжело дышать. - Физик! - позвал он сержанта. - Сам слышал, что и сколько нам выдали. С амтраками пойду я и один из посыльных - это не обсуждается. А вот что дальше, надо срочно решать. Думаю на один посадить Трещетку с одним отделением и одно отделение минометчиков. На другой, где буду я, еще одно минометное и одно пулеметное отделение - без одного пулеметчика, правда. Твои соображения? У сержанта злость буквально сочилась в голосе, хотя было предельно ясно, что направлена она не на лейтенанта, а на кого-то с гораздо большими звёздочками. - Китайский мандарин. Пригнать целую армаду и экономить на армтраках. Засунуть бы их туда всем скопом. Физик со злостью ударил себя сжатым правым кулаком по левой руке. - Ладно, пустое это все. Если вы на армтраке, то значит я на лодке, там порядок будет нужен. В армтраки лучше взять всех пулемётчиков, в самом начале от них толку будет больше, а миномётов и одного отделения хватит. Пока маринес сдвинутся на дальность выстрела и мы уже подоспеем. - Засунуть, засунуть... Но лезть туда все равно нам, а не им. - лейтенант еле удержался от того, чтобы не сплюнуть. - Ладно, это пустое. Пулеметы нужны, не спорю, но выходит, что у нас оба отделения будут без одного номера. Справятся, думаешь? Сержант злорадно улыбнулся. - Меньше дерьма убирать. Потому что обдристаются, но справятся, хоть полным составом, хоть уменьшенным. - Ну раз ты в них уверен... - криво ухмыльнувшись немудрящей шутке, кивнул Манго. - Добро, тогда так и сделаем. При высадке недобор пульгруппы посылай сразу ко мне. Лицо Физика стало серьезным. - Есть, сэр. И да поможет нам бог. - Воистину. – негромко сказал офицер, перекрестившись, после чего гаркнул. – Сержантов групп ко мне! Получаем инструкции и грузимся. Шевелимся, шевелимся!
-
И если б за повозкой ты шагал, Где он лежал бессильно распростёртый, И видел бельма и зубов оскал На голове повисшей, полумёртвой, И слышал бы, как кровь струёй свистящей Из хриплых лёгких била при толчке, Горькая, как ящур, на изъязвлённом газом языке, — Мой друг, тебя бы не прельстила честь Учить детей в воинственном задоре лжи старой: «Dulce et decorum est Pro patria mori».
Очень в тему! Браво!)
-
Такой хладнокровный Донахъю и так быстро сгорающие сигареты. :) Филигранная деталь!
-
да уж, легко нам точно не будет
|
Пока остальные готовились к одной битве, Айзек — к целым двум. И если с первым противником оставалось много неясностей (есть там японцы, нет ли, сколько, где), то второй был ему очень хорошо знаком.
Мандраж.
Удивительно, но первый бой в этом плане мало отличался от какого-нибудь важного экзамена или концерта. Может, потому что экзамен в свое время был самым страшным (заранее предопределенным) событием, которое могло произойти с Айзеком. Шкала, вот, поменялась, а симптомы остались. И методы борьбы с ними тоже.
Айзек проверил снаряжение и оружие много-много-много раз. Иначе — он знал — ему предстояло просыпаться в холодном поту по пять раз за ночь с мыслью “что-то не так”. Огнеметные баллоны он вообще едва не облизал со всех сторон, чтоб уж наверняка убедиться, что никаких трещин там нет (но не облизал, потому что здравый смысл и антисанитария). Скрипач слышал, что многие бойцы дают имена своему оружию — не то на удачу, не то по какой-то очередной загадочной традиции — и, чтобы не отставать, мысленно окрестил баллоны Иоганном (Божья благодать, ирония) и Себастьяном (по остаточному принципу).
За три дня до высадки Айзек начал заставлять себя есть и спать. Систематически, сколько лезло — и того, и другого. Перед высадкой он не сможет сомкнуть глаз, и никто не приготовит ему персонально чашечку легкого куриного бульона с тостом и успокаивающей желудок травяной настойки. Да и, учитывая морскую болезнь, какой от этого был бы толк, один перевод продуктов. Выданную ему пачку бензедрина Скрипач засунул глубоко-глубоко в рюкзак, чтоб ручонки не потянулись во время высадки. Адское зелье, этот ваш бензедрин. “Зов ехидны, клюв совиный, глаз медянки, хвост ужиный, шерсть кожана, зуб собачий вместе с пястью лягушачьей.” На учениях Скрипача так скрутило от побочек, что он едва ползал под своими (безымянными) баллонами. Увлекательно, когда одновременно и жрать хочется, и сблевать, и голову сунуть под гусеницу, чтобы перестала трещать. Спектр ощущений, полный неожиданностей. Лучше уж определенность морской болезни.
За двое суток до боя Скрипач повадился на день заматывать руки чуть не по локоть. Каждый палец отдельно. Будто решил начать мумифицироваться заранее, на всякий случай. Выходило это у него ловко и аккуратно, видимо, не в первый раз. Но ходить в этаких перчатках по жаре было тем еще удовольствием: бинты почти моментально пропитывались потом. “Привычка,” — отвечал Айзек на немногочисленные вопросы. Конечно, высадка — не концерт. Но со сломанной ногой на берег не пошлют, а с сорванным ногтем или выбитым пальцем — это запросто, и чего? Корячиться из-за такой ерунды?
Последний день был, конечно, самым тяжелым. До полудня Айзек еще как-то смог вздремнуть, убаюкивая себя ставшей привычной мантрой “не сейчас, еще не сейчас”, день провел в каком-то ступоре, вечером поужинал кое-как, а как погасили свет, обреченно улегся на свое место. Думал, не заснет, но почти сразу провалился в мутную дрему, когда не можешь различить сон и явь. Скрипач поднимался по команде, одевался, шел в душ, на завтрак, строился, толкался в очереди у борта. Вскакивал в ужасе — забыл баллоны! А, всего лишь сон… и снова — подъем, душ, завтрак, построение, спуск, укол страха — где Диаманти? Почему его нет в лодке? Нет, приснилось. Подъем, душ, завтрак, построение… Ох, дьявол, какие?? Какие из них продольные, а какие поперечные? Звон в голове, никак не вспоминается… После этого (совсем уж нелепого) кошмара кто-то толкнул Айзека в плечо — пора вставать.
Завтракать Скрипач не стал. Взял поднос на случай, если кому-то из товарищей захочется добавки. Завернул пару тостов в салфетку, сунул в карман. Скорее всего, превратятся в просоленную кашицу с песочком, но случаются ведь и чудеса. На страдающего в проходе Кида Айзек посмотрел с сочувствием, смешанным с превосходством. Сам-то он додумался заранее дойти до гальюна, а там и волшебные два пальца не понадобились, стоило только позволить себе подумать.
На построении Скрипача начало трясти. Все словно заволокло вязким туманом, лица стоящих рядом морпехов сделались вдруг какими-то усредненными, будто их сложили вместе и разделили на всех поровну. “Наверное, смерть видит нас вот такими, одинаковыми,” — пришла в голову совсем лишняя мысль. Капрал повернулся, чтобы затянуть какой-то ремень, и баллон (Вольфганг, определил Айзек) легонько впечатался Скрипачу в бок. Отпустило. Вот же — Диаманти. Вон Винк, который умеет исполнять реквиемы на картах таро. Дойчи, с легкостью играющий на струнах души. Слипуокер со своей особенной нотной грамотой (воспользовался советом или нет? рука, кажется, в порядке). Мыло и Заноза (которого Скрипач начал мысленно называть Веревкой, потому что утонченное чувство юмора не проблюешь). Где-то там, в строю, Стилл, Сайленс и Наггет, благослови их Господь за их небезразличие (что угодно, только бы не оно).
Отпустило.
В спину ударили духовые, будто просветили насквозь, и Айзек почувствовал себя почти прозрачным, но не невидимым, не одинаковым, не взаимозаменяемым. Смерть не обманешь, от нее, наверное, не скроешься, но ведь она и не враг Скрипачу.
У Айзека два врага.
Один там, на острове. Другой тут, под сердцем.
-
Это офигенно, начиная с Иоганна и заканчивая Себастьяном.
А в конце Бах!
И особенно меня порадовали сны – я бы тоже скорее всего видел какие-то похожие кошмары, что забыл что-то, к примеру.
-
Смерть видит нас всех одинаково... Сильно и деловито-отрешенно. По-интиллигентски так, на самом деле. Что останется, если унять страх? Суета и концентрация. И тошнота.
-
Потрясные метафоры, звонкие образы, каждое слово на месте, приятно прочитать. Айзек очень живой и настоящий.
-
Иоганн Себастьян Бабах :)))
-
А мне очень нравится этот парень!
|
Вера в мистическое давалась Скрипачу легко, как вера вообще в любую ерунду: в эльфов-подменышей, теорию относительности и непогрешимость командования. Может быть, это принадлежность к волшебному миру музыки развивала фантазию, а может просто у него была к этому природная склонность. Так или иначе, вера в чудо с детства была щитом Айзека от недружелюбной действительности.
И теперь — самым удивительным, но совершенно неподозрительным образом! — каждое слово Стэнтона оказывалось не про дивизию, а про него, Скрипача.
Церемония перехода из одной части жизни в другую.
(Скрипач — нет, тогда еще Айзек Янг — неловко вываливается из грузовика вместе с другими такими же растерянными новобранцами. В жалком подобии строя он оказывается почти (и все-таки не совсем) в самом хвосте. Хороший знак. "Добро пожаловать в новую жизнь," — хмыкает кто-то рядом с ним. "Новая жизнь," — беззвучно, одними губами, повторяет Айзек. Звучит отлично.)
Тщеславие, хвастовство, невежество.
(Скрипач думает, что справится сам. Помощь ему не нужна. Он не пишет родным, не ходит на службы, не примыкает к шумным компаниям. Диаманти? Диаманти не в счет. Айзек должен быть рядом, это его работа. Работа, с которой он справится. Сам. Вот и все.)
Не бояться прошлого... Вернуться...
(Айзека — в духоте кубрика — прошибает холодом, затем приходит тошнота.)
(А, отбой, это просто кто-то из футболистов снял ботинки.)
(Он не боится. Он не вернется, так что и бояться тут нечего.)
Нет, не может это быть про него. Винк прав в своем толковании. Конечно, прав. Ему ли не знать, что говорят его карты. У Стэнтона хорошие руки, таким хочется верить. Айзек успел заметить, что иногда они дрожат, но когда доходит до дела, не подводят. Вот и сейчас: плавные, уверенные движения, приятно посмотреть. Если бы карты звучали, вышел бы...
...отличный реквием.
(Лезет же всякая чушь в голову.)
— Ух ты, действительно совпадает. Себе ты тоже гадаешь? И... как? Сбывается? — Скрипач поерзал немного на кровати, облизнул пересохшие губы. — А можно мне погадать? В смысле, не мне, я-то не умею, а на мое будущее?
(Никаких малодушных кубков там нет и быть не может, Айзек был уверен, но все же хорошо было бы убедиться...)
|
Сержант Сирена – А вы, сержант, нарисуйте сразу и то, и то! – беззаботно отвечает Смайли, давя свою лыбу. – Морпеха, у которого на одном колене – красотка сидит, и он одной рукой её обнимает. А во второй – винтовка, и он на штык нанизал Тодзё, Ямамоту и ещё Хирохуиту какую. Отличная картинка будет! Смайли – родом из Монтгомери, столицы Алабамы. Чуть лопоухий семнадцатилетний паренек, всегда всем довольный, часто говорящий "Я!" когда вызывают добровольцев. Ни хера он жизни не видел, и если и целовал девчонку, то, наверное, только перед тем, как в морскую пехоту записаться. На всё смотрит большими голубыми глазами, а волосы у него – цвета соломы. Но есть в нем мальчишеский задор, вот это вот "Я участвую в большом деле", и потому он – посыльный. Доверчивый он очень – и доверяет тебе и Клонису. Сам он, может, в пекло и не полезет, но вот если скажут, кивнёт своей лопоухой башкой на тонкой шее, скажет звонкое "Есть сэр!" и побежит, может, от страха даже глаза закроет, но побежит, куда приказали. Война таких уродует не сразу. Они ещё долго думают: "Ну, это в этот раз вот так, а так вообще оно может и не так." "Так получилось!" – единственное их оправдание на все случаи. Не умеют они ни хитрить, ни изворачиваться. Дасти – тот совсем другого склада. Дасти – недобрый парень. Третье отделение – оно почти всё из таких, там много проблемных. Бандит, Скэмп, Джок, Пароход, Обжора – эти ребята были настоящей шайкой. Они легко могли прессануть кого-то из парней помоложе и похлипче, могли как-нибудь схитрить, чтобы чего-нибудь получить или наоборот не получить, не дураки были поотлынивать от работы или переложить её на кого-нибудь. И над другим командиром отделения они наверняка бы измывались. Любая армия – вещь такая, конечно, "ты начальник" – "я дурак", но когда бойцы заодно, они командиру тоже могут устроить веселую жизнь, особенно если он не офицер, а такой же по сути рядовой, просто назначенный следить за ними. Даже просто демонстрировать ему своё призрение – это уже психологически не каждый выдержит. Но Дасти было нелегко презирать – на Гуадаканале он вынес раненого Обжору из-под огня. Обжора был здоровенный плотный громила, а Дасти – просто жилистый сутулый парень из Иллинойса, но вот вынес, сцепив зубы. Вот это вот Дасти хорошо умел: сцепить зубы и сделать такую рожу, мол "парни, придется терпеть". И они терпели, если надо было. Дасти никогда не показывал, что доволен. Чаще всего он оставался равнодушен, мог и поворчать, даже огрызнуться вполголоса, но и не раскисал. И может быть, за этот критический взгляд на вещи и сдержанную критическую позицию по отношению к начальству (он знал, где проходит граница и никогда её не переступал), "шайка" его тоже уважала. Блэкторн же был служакой первого разряда. Ему было сорок два года, а первый контракт он подписал в двадцать, когда развелся с молодой женой. Можно было сказать, что служба в корпусе заменила ему брак. Тогда корпус морской пехоты был крошечным, но в двадцатые стала появляться новая техника, и тех, кто её активно осваивал, активно же и повышали. Кремень знал всякие штуки, про которые вы и слыхом не слыхивали. Например, он отлично владел флажковым семафором и азбукой морзе, умел вести стрельбу из пулемета по воздушным целям (а не просто "О, огонь по тому чокнутому япошке из всех стволов!"), успел послужить в Исландии и знал, как бороться с обморожениями, и так далее. Родом он был из Джорджии, из какого-то небольшого городка, участвовал в Банановых Войнах и носил планки то ли за Гондурас, то ли за Доминикану. Ну и в Шанхае тоже послужил в тридцатых. В общем, повидал мир. В службе он был аккуратен, требователен, пользуясь своим авторитетом мог легко сделать замечание любому из лейтенантов в роте, но, конечно, не при личном составе. И уж конечно любому сержанту. И тебе. Но при этом Кремень пользовался старым правилом – "не требуй того, что не можешь выполнить сам". Ему, конечно, было легко так себя ставить – казалось, что он может всё, особенно в плане физ-подготовки. Мужику сорок два года, а он на брусьях почти ласточкой летает! Пожалуй, его максимой могло бы стать: "Мало умереть за свою страну, надо ещё и притащить свою задницу туда, где это потребуется, и сделать это быстро!" Вот такие это были люди.
|
- Что, ребят, как переносите эту душегубку внизу? - Сочувственно спрашивает Шеррод, раздавая сигареты. Сам корреспондент ночует в комфортном шестиместном "офицерском гробу" и пулеметчики отделения посмеиваются над вопросом. Мол, не тебе говорить про душегубки.
- Да нормально, - пожимает плечами Домино, - Только от Коротышки воняет как от сыроварни. Мы его против япошек вперед кинем, они сами сдадутся.
Нормального, на самом деле, было мало, особенно после райских условий в Веллингтоне, когда нет-нет, да и забывал, что вообще служишь в корпусе. Если теснота не особо смущала Дойчи, он вырос с тремя братьями и двумя сестрами в не самом большом доме, так что с трудом мог вспомнить момент, когда рядом никого не было, то душная, кислая жара взводной каюты, где, казалось, не осталось воздуха, а был только пот, воняющее псиной белье и резкий запах полусотни еще вчера подростков, рядовой переносил с трудом. Ему хотел встать под лейку душа и стоять так до самой высадки. Ага, держи карман шире. Может еще и Лана Тернер* заскочит поплескаться с тобой!
После того, как в Веллингтоне показали сначала Хонки Тонк, а затем Где-нибудь я найду тебя, вся рота пару дней только и могла думать о притягательно невинной платиновой красотке, один дерзкий, но в то же время обольстительный взгляд, который мог поставить на колени любого мужчину, даже недосягаемого Кларка Гейбла, который мог сопротивляться ей не дольше часа экранного времени. А уж японская армия от этого взгляда вообще капитулировала бы без боя. Так что Билли, конечно, не отказался бы от подобного рандеву, но он был согласен помыться и в одиночестве, можно даже не три недели, а хотя бы минут пять, уже было бы неплохо. Угадайте, перед чьей очередью закончилась опресненная вода, когда он уже переступал через порог душевой? И кто оказался тем счастливчиком, с который подобное случилось не один, не два, а три раза? Билли даже попробовал сунуться в душ с морской водой, но быстро отказался от этой затеи - лучше уж ходить грязным, чем грязным и чешущимся от соли.
- Блять, Дойчи, ты можешь хотя бы три недели обойтись без какой-нибудь херни!? - Смеялся Ветчина над злоключениями товарища, - Хотя ладно, с твоими подвигами мы с братом войну лейтенантами закончим, ха!
- Чтобы вас, повысили до лейтенантов, сначала меня должны из них разжаловать, я? - Это "я", точнее, "йа", ничего особо не значило, сын северной звезды** то и дело добавлял его в конце предложений, неожиданно превращая утверждения в вопросы, - А для этого сначала должны в лейтенанты произвести. За какие такие заслуги подносчика боеприпасов летехой делают, эй?
- А ты слышал, что Манго сказал? - вклинился в разговор Ньюпорт, - Ты теперь образцовый морпех! И скоро станешь сержантом.
- Ага, и вулканируешь на кого-то постарше, - прыснул Рейзор.
- Это получается, - задумался Билли и стал загибать пальцы, считая звания, - первый класс - подполковнику, а сержант... значит... бригадному генералу?
- Кто тебя к Голландцу*** пустит-то? - поинтересовался Ветчина, - и за какие заслуги?
- Ты сам хотел меня лейтенантом делать, - парировал Смит, - а для этого, небось, надо подвиг совершить. Вот, будут награждать за подвиг всем штабом. А кто перед награждением не отметит событие?
- Дойчи, су-ука, - сквозь смех выдавил смекалистый Рейзор, - ты только лейтенантом не блюй на четырехзвездочного, я тебя всем святым прошу!
- А что дома? - расспрашивает корреспондент, пока морпехи с энтузиазмом отвечают. До высадки всего пара дней, уже даже скучать нет сил, а тут какое-никакое отвлечение, - Много пишите своим?
Билли, конечно же, писал письма. Сначала матери, она наверняка волнуется. Ты не волнуйся, мам, выводил рядовой слова, у меня все хорошо, я жив, здоров. В Веллингтоне было круто. На корабле тесно, но скоро уже на берег. Я сразу же напишу тебе! Через пару дней от нечего делать написал отцу. Па, как охота? Уже ходил на оленя? Этот сезон я пропущу, но в следующем году обязательно пойдем вместе, вот увидишь! Летом япошки сдадутся и в сентябре я уже буду дома. А уроки даром не прошли. Я бы даже значок получил за стрельбу, да карабин заклинил, скотина. Неделю спустя, изнывая от скуки, стал писать братьям. Придурки! Если разорите мою нычку, надеру ваши жалкие гражданские задницы!
Писал рядовой быстро, но небрежно, делая помарки, перечеркивая слова, неизбежно пачкая руки чернилами, когда задевал очередную кляксу на бумажном листе. Поэтому, написав семье по кругу, Смит бросил это занятие и только дивился тому, как некоторые сутками напролет что-то строчили. Да и о чем рассказывать родным? Ну, сегодня плывем. Ну, завтра плывем. Ну, послезавтра будем плыть. Сегодня кок пережарил кашу. Вот домашним удовольствие читать будет. Можно было бы вместо всего этого целую книгу написать! И тебе есть чем заняться, и товарищам будет что почитать. По взводу гуляло несколько книжек, которые сослуживцы меняли друг другу, и Дойчи, конечно же, не упустил возможность попыриться в страницы - всяко лучше, чем по третьему кругу смотреть в кинозале Друзей по седлу.
Чтение было единственным, что позволяло Билли находиться в трюме в дневное время - забившись на свою койку, он растворялся в выдуманных мирах Берроуза, перелистывал страницы Странных Историй, удивляясь тому, какая у некоторых людей необычная фантазия, и на время забывал о происходящем вокруг. В остальное время, при любой удобной возможности, Дойчи старался проводить на палубе. Даже на службы начал ходить, хоть преподобный МакКуин и был методистом, а сам Смит, естественно, лютеранином, как и вся его община. Господь, решил парень, не будет возражать. Тем более что лютеране вроде как старшие браться всем остальным, кто не католик, так что выходит, что Билли просто приглядывает за младшими, чтобы те не начудили. Ага, прямо как дома.
Домой иногда хотелось порой даже до глухого стона. Тогда рядовой упирался руками в борт и долго смотрел в одну точку где-то на горизонте. Он даже не думал ни о чем конкретном в этот момент, кроме ощущения щенячьей жалости к себе и желания свернуться калачом под детским одеялом. А потом кто-то хлопал Дойчи по плечу, выдергивая его из ступора, парень разворачивался с извечной улыбкой и, хлопнув товарища в отчет, шел куда звали.
- Слышали про покерный турнир? - Между делом интересуется Шеррод, - Повезло парню.
И замолкает, не договаривает. Мол, повезло-то, но успеет ли потратить? Вслух не говорит, дает бойцам самим догадаться. Дойчи чешет нос, кивает, мол, и правда повезло.
- У нас тут свой турнир был, ничем не хуже, - с гордостью отвечает рядовой.
- Да Вулкан просто скромничает, это ж он устроил!
На самом деле, участие Смита в организации ротного турнира была не такой значительной. Это даже была не его идея. Она была ничья конкретно, просто что-то такое витало в воздухе, и вот после очередной партии в карты кто-то материализовал мысль, произнеся ее вслух. "А может рубанем по-крупному?" К этому моменту Дойчи уже успел проиграть месячное жалование и начал задумываться о том, что карты, возможно, не для него. Зато он перезнакомился почти со всеми бойцами из взвода и многими из роты, так что когда дело дошло до того, чтобы разнести благую весть о турнире, выбор естественным образом пал на Билли. Отказывать товарища рядовой не стал, и пока мотался, что твой посыльный, от одного капрала к другому, пока пересказывал условия Бэтмену, пока отыскал Медузу и добился обещания, что тот передаст все своему взводу, пока договаривался с Хобо, по роте уже разнеслась новость, что "там Дойчи карты мутит".
И правда, кто еще, если не Дойчи? Представляя, как изнывают от скуки его товарищи, ровно также, как и он сам, Билли по домашней привычке старшего брата взялся развлекать сослуживцев как мог. За неделею до идеи с картами Смит почувствовал, что тупеет от жары и безделья. Почти месяц перед отбытием из Веллингтона их дрючили как в последний раз, а теперь морпехи ограничивались легкими тренировками и зарядками. Тело требовало нагрузок, мышцы ныли от недостатка активности, и Билли стал эту активность придумывать. И ведь в роте каждый второй был отличником физической подготовки. Один пловец, другой бегун, третий бейсболист, четвертый просто шкаф, за день не обойдешь. Ну и сам Дойи тоже, чего уж там. А что объединяет все эти чудесные и разные виды спорта, которыми занимались бойцы? Правильно, футбол.
Выбора, в общем-то, особо не было. Мяч не бросать - не напасешься мячей. Баскет отпадал по тем же причинам. Бегать негде. Плавать тоже не получится, и слава богу! А вот потолкаться на палубе местечко найти можно. На корме и ближе к центральной секции были достаточно свободные площадки. Конечно, не 100 ярдов, но у нас тут не Нотр-Дам играет. Дело было за малым, раздобыть футбол**** и собрать команды.
- Рядовой Смит, - старшина сверлит Билли взглядом, - У вас отметка в личном деле об утере... - он смотрит в журнал, - спасательного жилета. Вы хотите, чтобы я выдал вам мяч? На корабле?
- Так точно! - Дойчи вытягивается по струнке, - А жилет, ну, вы понимаете... Это случайно получилось... Он зацепился и его утащило на дно... Но в этот раз все будет по-другому! Я же не для себя, а для взвода, парни скучают, а так мы развлечемся немного.
Опасения старшины были понятны и даже оправданы, одно неловкое движение, и мяч полетит за борт. А если япошки выловят из океана новенький кожаный футбол, заподозрят неладное. Хотя они там у себя в Японии вообще знают, что такое футбол? Надо спросить будет. Но так и на то корпус и корпус, чтобы находить выход из любой ситуации. Надо было всего лишь немного изменить правила. Во-первых, команды по 11 человек были слишком большие. Во дворе часто играли восемь на восемь, но и это Дойчи показалось слишком много. Пусть будет шесть игроков. Как раз отделение получается. Играть полный матч нельзя, иначе всем желающим не хватит времени, значит, будет половина. Поле тоже покороче да поуже, играть пришлось на трети от обычного размера. Ну и, естественно, никаких бросков, тем более ударов ногой. Мяч надо занести за линию и никак иначе. Легко? Да ты попробуй, когда на тебе висит четыре защитника соперника.
Если бы за этими приготовлениями наблюдал англичанин, он бы посмеялся иронии ситуации - смотрите, американцы изобрели регби. Но брита поблизости не было (или он никак не выдавал себя), поэтому рядовой с полным правом считал себя новатором и первооткрывателем нового вида спорта. Кто знает, может в него однажды будут играть профессионально!
- Парни! - влетел Билли в трюм, подкидывая в руках добытый мяч, - Айда в футбол, отделение на отделение! Кто проиграет, тот отрабатывает наряд победителя!
Тут же послышались возгласы протеста - получать лишний наряд за просто так никто не хотел, и Дойчи пришла в голову отличная (как он считал идея). Рядовой отыскал взглядом командира группы и рысью подскочил к нему.
- Трещотка, слушай, вы же с Бэтменом в хороших отношениях. Брось ему вызов от нашей группы. Я бы сам подошел, но субординация, я? Ну или сходи со мной, для солидности, я сам все расскажу. А то это, - Билли заговорил громче, обращаясь к пулеметчикам, - Говорят, будто в четвертом вводе одни минометы на что-то способны! Я не согласен! Ничем мы не хуже. А то, что у этих железяк задержек больше, чем в публичном доме, так это же не наша вина, эй! Давайте покажем им всем! Разберемся, по-честному, так сказать, на ровной палубе.
- В общем, такое дело, - принялся объяснять Смит командиру минометчиков. Он держался рядом с Трещоткой, показывая всем видом, что это не частная инициатива одного рядового, а все официально, от группы к группе, - Предлагаем играть до двух побед, Команды по шесть человек, один и тот же игрок не может быть в двух играх подряд. Броски и удары мяча запрещены, только тачдауны. Играем две четверти, отдых и меняем команды. Проигравшие отрабатывают неделю нарядов победителей.
В таком формате играть было интереснее. Во-первых, часть морпехов валялась с лихорадкой, так что даже у пулеметчиков не было полных команд, да и кто-то мог не хотеть играть (вот дурень). Во-вторых, перетасовывать наряды внутри группу желающих было мало, а вот утереть нос минометчикам, пускай и рискуя получить лишний наряд, хотели все. Да и те, наверняка, были не против укрепить свое реноме лучшей группы взвода. Ну а если все пойдет хорошо, то можно будет потом погоняться и с остальными взводами, устроить мини-турнир.
Так что никто не удивился тому, что теперь Билли собирал сослуживцев играть в карту. Ну, конечно Дойчи опять что-то придумал, кто же еще.
Только на этот раз рядовой не ограничился своим взводом, а пошел сразу по всей роте и подкатил даже к саперам.
- Слушай, - рядовой плюхнулся на койку рядом со Скрипачом, - А не хочешь с нами в картишки? Мы тут собираем турнир, наш, свойский. Вон, Берец уже записался, Родео и Лаки тоже. Я видел, что Слипвокер и Лобстер играют, может подтянутся. В общем, будет весело. А то ты сидишь, без своего Донки Хота, - Билли именно так и произнес, в два слова, Горячий Осел, - вянешь.
- Корпус славится на все Штаты своей особой атмосферой, - продолжает говорить Шеррод, - ни один другой род войск не может похвастаться взаимовыручкой и особым братством, которое есть у морпехов. Но даже вам должно быть тяжело все время проводить вместе?
- Вообще фигня. У нас брат за брата, может кто повздорит, но ведь так в любой семье, но когда доходит до дела, то друг за друга горой.
К третьей неделе нервы стали сдавать, даже флегматичный Дойчи иногда думал, что было бы неплохо кого-нибудь придушить. И после того, как Дроздовски сначала избил ни в чем не виноватую каску, а затем попытался нагуталинить его, Билли решил - не я начал эту войну, но я ее закончу. Надо было разрядить обстановку, пока кто-то кому-то не съездил по лицу уже всерьез. Морпехи, конечно, были мотивированы, никто не хотел попасть на губу и пропустить высадку, но на эмоциях можно наделать глупостей. А значит, одному надо принять разок за всю команду. Ничего личного, братан, просто всем надо немного посмеяться. Неприятно, но не смертельно, уж Билли, который регулярно смешил взвод своими приключениями, это прекрасно знал.
Ситуацию осложняло то, что взвод был на чужой территории. Хороший прикол всегда был спонтанный и очень ситуативный. То, что прокатывало в одном месте не прокатывало в другом. И желательно, чтобы ты знал территорию лучше жертвы, поэтому так часто объектами розыгрышей становились новобранцы. Сейчас же морпехи плыли на корабле, у которого был свой экипаж и многие заготовки, которые были у Дойчи, не работали. Да и еще и ситуация. Не отправишь же кого-то чертить новую ватерлинию, когда транспорт идет полным ходом. Хотя если сказать, что линию надо начертить внутри, мол, чтобы следить, не просел ли корабль... Идея была хорошей, но после вторжения в Дроздовского краску от Смита прятали. Поручение замерить густоту дыма из корабельных труб тоже пришлось отбросить. И уже было слишком поздно для классической шутки о том, что при выдаче боеприпасов ганни должен расписаться на каждом, ленты и магазины были заправлены. В Веллингтоне можно было бы отправить кого-то проверить подшипники в выхлопной трубе джипа. Или другой классический прикол - замотать веревкой или липкой лентой покрывала, которыми некоторые бойцы завешивали свои койки. Но в духоте трюма никому бы и в голову не пришло закрываться, черт с ним с личным пространством.
Билли перебрал еще с десяток других вариантов и уже было почти отчаялся придумать что-то стоящее, когда во время проповеди ему пришло озарение. Не иначе, ангелы передали весточку с Небес. Оставалось выбрать жертву. Шутить в ответ над Слипуокером было неправильно, это бы уже смахивало на вендетту, а зачем взводу такие страсти? К тому же посыльный валялся в лазарете, что сужало пространство для маневра. После непродолжительных размышлений подходящим объектом был признан Катахула, пулеметчик из третьего отделения, который был достаточно тупым и исполнительным, чтобы идеально подходить под задумку Смита.
Еще для качественного розыгрыша был нужен соучастник, которым стал Парамаунт. Во-первых, он капрал, а значит мог кого-то куда-то послать. Во-вторых, он был высокий, а значит с ним вместе было проще вывернуть лампочки в душевой. Сделано это было, естественно, в неурочное время - задумай морпехи подобное во время помывки, им бы вместо лампочек открутили головы. За пару часов до подачи воды к Бриггсу подскочил взлохмаченный, по пояс голый Дойчи и дернул его идти за собой:
- Катахула! Ты срочно нужен, тут с душем проблема, идем! - на месте рядовой нырнул в темноту комнаты и принялся объяснять, - Мы готовим душевые к помывке, а тут свет погас, ни хрена не видно. Если не починить, то никого не пустят, будем вонять всю ночь. Нужна твоя помощь, мы с Парамаунтом крутим вентили, чтобы вода шла, нам нельзя отвлекаться.
- Ага, не можем, - включился капрал, - Надо крутить. Метнись до 16ой каюты, там четверо будут. Скажи им, что у капрала Мэттьюза и рядового Смита в душе потемки. Нужна срочная помощь!
Конечно же, в каюте 16 был расквартирован корабельный капеллан, Питер МакФи Младший. Билли несколько раз видел Бриггза у МакКуинна, поэтому отправлять морпеха к кому-то из полковых священников не имело смысла - узнает его сразу. А вот корабельного никто толком и не видел, службы для морпехов он не проводил.
На этом можно было бы и закончить, но по-настоящему хорошая шутка это та, что работает на раз-два. Раз был капеллан, дальше нужно было реализовать два.
- Билли, как ты собираешься его развести второй раз? - поинтересовался Счетовод, - Катахула не самый острый карандаш в наборе, но даже он должен сообразить, что ты опять прикалываешься.
- Так я и не буду ничего делать. Точнее, как раз я буду делать, а говорить будешь ты, эй.
В этой части розыгрыша нужен был еще один подельник, который не будет вызывать подозрений, а с этим была проблема - все дружки Дойчи были хорошо известны. Тут-то и нашлась неожиданная выгода от картежных игр. Во время одной из партий Билли разговорился с Бэтменом, морпехи нашли общий язык и после этого стали частенько поигрывать друг с другом. Билли чаще проигрывал, чем выигрывал, и после очередной серии поражений, было решено сыграть не на деньги, а на услугу. Мол, кто проиграет, будет должен победители. Казалось бы, легкая добыча для Кертиса, но неожиданно Дойчи повезло с рукой и он сумел выиграть. Как там говорят? Даже сломанные часы дважды в день показывают точное время? Вот и Билли раз в год везет.
Никакой сиюминутной нужды у Смита не было, услуга так и висела непогашенной, пока не пригодилась во время розыгрыша. "Только чтоб мне не прилетело, если начнут разбираться," - предупредил Бэтмен, соглашаясь вернуть должок. Прикрыть свою задницу от возможных последствий и правда было нужно, все-таки, не рядовому краской волосы измазать. Поэтому после короткого мозгового штурма, заговорщики придумали достаточно изящную формулировку.
- Значит, делаем так, - подвел итог Дойчи, чтобы никто не забыл своей роли, - Мы собираем-разбираем оружие, без фокусов. Ты, Счетовод, находишь Каталуху, и говоришь, что тебе нужно шомпольное масло, типа, закончилось, шопмолы смазывать нечем. Оно есть у ганни, но вот незадача, ты забыл правильную номенклатуру, а без нее комендор-сержант ничего не отпустит. Номенклатур знает сержант, но идти к Трещотке стремно, после всех муштры в лагере за проеб на учениях, если выяснится, что мы даже форму шомпольного масла не помним, будем спать стоя в наказание. Поэтому, говоришь ты, иди к сержанту Витту, он не из нашей группы, докапываться не будет и Трещотке не сдаст. Он тебе назовет номенклатуру, после чего иди к ганни и попроси что нужно. Только не перепутай!
- Затем, - продолжил Билли, уже обращаясь к Бэтмену, - Чарли придет к тебе, и ты ему называешь "правильную форму": Хау -Роджер-Нан-Изи-7***** и отправляешь его дальше, то есть к ганни. Если кто потом спросит, то ты не приделах, мало ли что там боец перепутал. Вот и получится, что послали бойца за хреном ганни. Вроде и не оскорбили никого, все же знают, что у ганни хрен - танки пробивать можно...
Планирование подобных розыгрышей позволяло не только скоротать время, но и ненадолго забыть о том, что ждет впереди. Билли относился к предстоящей операции спокойно - послали, значит надо идти, не возвращаться же. Но, все-таки, это была первая боевая операция рядового и, несмотря на браваду некоторых морпехов о том, что после обстрела на острове не останется и живой души, чем ближе становился день высадки, тем чаще рядового охватывала легкая дрожь.
- Не страшно тебе перед высадкой? - Все сигареты были розданы, заметки сделаны и военкор собирался идти дальше, но не удержался задать последний вопрос.
- Никак нет! - бодро отозвался Дойчи, - Яжморпех!
-
Не зря, ой не зря ждали пост! Он и интересный, и забавный, и яркий!
-
Перечитал. Отлично написано, ладно собрано - больше добавить нечего
-
Ну ты выдал!
-
Ну ты роман расписал) Тыжнеморпех. Тыжписатель просто!) А вообще круто, конечно, хотя и местами подзатянуто чуток, темп будто бы проседает, но лишь эпизодически, а в целом всё равно залпом читается, весело и мило.
-
Могуче!
-
- Затем, - продолжил Билли, уже обращаясь к Бэтмену, Долго искал картинку к этому посту. Все-таки вот эта:
-
Клинило плюсомет, забыл проголосовать. Очень крутой развернутый ход!
|
Когда так много времени проводишь в ограниченном пространстве, мозг начинает чудить. Голова кажется больше реального своего размера, а конечности длиннее, стены, потолок и пол видятся ближе, чем на самом деле, а ширь и гладь водного пространства — не просто дальше, а сюрреалистически загранично. Словно там, у горизонта — сам конец времён, и это даже воспринимается логично. Корабль ведь в хорошую погоду при определённом ракурсе застывает как в одном положении, как в какой-то фантастической ловушке безвременья, хмурой и злобной, не смотря на жаркое, яркое солнце. Чем больше смотришь на гигантский стальной корпус прямо по курсу, не отвлекаясь на дымок из труб, тем больше сходишь с ума, мечтая поскорее достичь конечной остановки на вечно недосягаемом горизонте. Достичь проклятой Таравы.
***
Потолок не перед самым носом, спокойно. Протяни руку и убедись, если хочешь (не буду). Скрип-скрип, на бок. Стена не у носа, спокойно. Руку не хочешь, язык попробуй выкати, не дотянешься. Скрип-скрип-скрип, на 180, вглубь казармы.
— Бля, Кальмар, свали от моего носа! — Нахер мне твоя волосатая сопатка? На Гуадалканале и то таких зарослей не было!
Грёбаный шутник-Прайс (одного поля ягоды с "вулканологом"-Дойчи) встал ровно на уровне лица, как нарочно. Ну а как ему ещё вставать, коли на нижней койке валяется? Ноги на пол скинул, поднялся, развернулся, вот тебе и харя Дроздовски. Просто совпало. Не развернулся бы, в другую какую-нибудь харю бы уткнулся, кто там через проход потолок глазами сверлит? Флорида Кид? Он вообще дышит там? Чёрт, ну точно сардины в банке.
— Не гони, Кальмар, не было тебя там. Нихера ты не знаешь.
Скрип-скрип, на спину. Закрой глаза, не смотри перед собой, хочешь, руки за голову закинь, а ногу на ногу. Тесно. Хочется ступни выпрямить вдоль тела, но боязно, какбы в коридор не вылезли, не задели мимо проходящих. Всё давно уже затекло. Темно под веками. Мыслей нет, только дыхание. Может, открыть глаза? Но там у носа потолок. Не у носа. Всё равно не открою. Темно и тесно. Ноющий от безделья мозг распирает черепную коробку, а та, а та... чёртову... каску!
— А-а-а, сука, заебало!
Койка заскрипела навзрыд, словно в страхе, что после каски окажется следующей на расправу. Всё ок, кроватка, уже не до тебя — за пять секунд аннигилирующей ярости Пол содрал кожу на костяшках правой руки, треснулся макушкой об потолок, а левым локтём чуть не пробил железную стену. Ну, в мыслях. Чертыхаясь сквозь зубы, спрыгнул на палубу и от всей души саданул всё ещё зажатой в кулаке каской по безразличному металлу под ногами. А потом ещё и ногой добавил, взвыв утробно от пронзившей пальцы боли. Снаряд гулко зарикошетил куда-то под дальнюю кроватную стойку, только чудом ни в кого не попав по пути.
Слипуокер развернулся на месте, тяжело дыша. Люк, Дуэйн, Дуглас — словно облепили, как в грёбаной античной оргии какой-то, пот с их тел вот-вот самому Полу глаза зальёт! Тряхнул головой, отшатнулся и упёрся лопатками в каркас койки. Никто никого не облеплял, парни наоборот отпрянули насколько смогли, осоловело-охреневше уставившись на психанувшего в кои-то веки тихоню с всё ещё краснющщей шевелюрой.
— Чё вылупились? Тренируюсь япошек херачить, — Пол и в гневе-то не кричал, шипел скорее с придыханием, а тут и вовсе уже ровно говорил, раздражённый только, взъерошенный весь, — Сука, где эта тварь...
Достал из угла каску (вот мразь, даже не помялась!), нахлобучил, от хлопка по макушке поморщившись, и на выход направился. Надо будет япона-рожу на ней нарисовать, под чехлом маскировочным.
***
Вниз-вернуться-вправо, чуть ниже, и вправо, чуть ниже, и вправо, чуть ниже, и вправо, но с отступом слева, а от этого основания вниз-вправо закорючку с запятой на конце. 镸. Почти как "длинный" — 長, сука, но не длинный же, ну что за люди! Явно же длинный имели в виду! Справа три запятые швырнём: 彡, ключ-радикал "украшение". А под всем этим накалякаем напоминающего пьяного танцора "друга" 友. 髪 Волосы, ебать. "Ками" нахуй. "Длинное украшение друга", ну атас просто, а ещё и с их богами-ками созвучно, совпадение?! Да щас! Знают, суки, что волосы штука священная, даже грёбаные япошки знают! А Дойчи, сукин сын, не в курсах был! Не сказали ему в школе, если ходил он в неё вообще, и даже дома родаки не просветили. Ну охереть просто!
Да, краска всё никак не вымывалась. Увы, с такими ограничениями на время в душе проклятую каску можно было носить ещё очень долго. Ну, "пока краска не сойдет естественным путем", как там командование сказало. И где этот маляр только нашёл такую хорошую краску!
В лютой тесноте и безумной скуке морского перехода озлобление на давнюю уже выходку Дойчи вновь разгорелось в Дроздовски с прежней силой. Отвлекающей муштры-то уже никакой не было, а вот сил и времени спланировать какое угодно коварное возмездие — вполне были. Правда, это только так казалось. На самом деле от разыгравшейся снова малярии и сорванного ко всем чертям распорядка дня тупили многие морпехи (и среди них сам Дроздовски) по-чёрному. Куда ни пойди, чем не займись, в глаза будто песка сыпанули, а между костями да кожей как ваты напихали. Из рук всё валится, на языке путное не вяжется, в башке мысли не варятся. Ладно ещё при тренировочной высадке человеком себя чувствовал! Но потом просто мрак, словно электропитание в сети вырубили.
И всё же кой-какую гадость Пол для Билли придумал. Раздобыть решил шприц пустой, без иглы даже, да вот хотя бы у санитара того, Харлока. Выменять на что-нибудь или с работкой какой пособить, а то даже и разговориться и признаться, что для шутки, коли выясниться, что нормальный парень, понимающий. Конечно, ему бы Пол тогда сказал, что просто чтобы спящему трусы да простынь намочить медленно под утро, чтоб типа будто обоссался во сне. Умора, да? Невинная ж шутка, не мочой же настоящей, так, водой обойтись. Только вот на деле Слипуокер собирался пасту зубную из тюбика Смитовского выдавить втихаря, а внутрь гуталина чуть смоченного через шприц нацедить. Гуталин М1, парни! Без него никуда! Гляньте, какой Дойчи ответственный, и ботинки защитил, и зубы! И ведь в ночи блестеть не будут, япошки не заметят!
И чем только Пол думал, про дичь эдакую фантазируя? Ну точно спеклись мозги морпеха в духоте экваторской.
-
Вот уж правда - едит крышей. Мастерски передано!
-
По-моему, здорово передано это стремное ощущение, когда в собственной голове становится тесно
-
Ебучая каска!
-
Вот хоть у кого-то башня съехала!
|
Дни следовали за днями, жара и безделье собирали свою кровавую потную жатву, Айзек маялся от неясной тревоги, одиночества и отсутствия возможности нормально помыться. Ближе к третьей неделе плавания с ним случилась новая (точнее, хорошо забытая старая) напасть, на корабле, полном морпехов, неуместная от слова "совсем". Сначала он толком даже не понял, что произошло. Смутное ощущение, будто что-то (причем не обед) подкатывает к горлу. Легкое покалывание в кончиках пальцев. Проступившие чуть ярче контуры действительности. Через несколько дней желание сделать с этим что-нибудь стало напоминать манию. Особенно нелегко было в присутствии Диаманти, тогда ладони прямо-таки начинало жечь огнем. Айзек улыбался и прятал руки в карманы.
Он не собирался сдаваться.
Не собирался.
У него была сила воли.
Спину этого верблюда, сам того не подозревая, переломил военный корреспондент Шеррод со своим проклятым блокнотом для записей.
Айзек как раз мчался по очередному поручению, думая о важном, и едва не сбил военкора с ног. Виновато улыбнулся, извинился четыре с половиной раза и уже собирался испариться, как Шеррод озадачил его своим фирменным вопросом. Скрипач даже огляделся по сторонам — может, это он не ему? Кому какое дело до его, Скрипача, мнения о войне и высадке на Тараве? Но нет, корреспондент смотрел именно на него и даже готовился что-то записать в очень хорошем блокноте с прекрасной разлинованной бумагой.
Скрипач помотал головой, отказываясь от сигарет. Облизнул пересохшие губы, не отрывая от блокнота глаз.
— Большая честь — сражаться за свою страну, — заученно начал он. Правда, тут же тон его из пафосного стал, скорее, виноватым. — Я... Что меня спрашивать? Я в бою ни разу не был. Но на Гуадалканале справились, и тут, значит, справимся. Я, конечно, за себя беспокоюсь — не в том смысле, что боюсь! — в смысле, что вдруг не потяну. Только вы это, пожалуйста, не записывайте. Но за остальных беспокоиться не приходится, они-то потянут. Может, так оно и работает, я не знаю. А джапы на острове останутся, сержант говорит, они как тараканы, — Айзек не считал, что японцы похожи на тараканов, просто очень боялся сглазить. — Извините, курить я не курю, а можно мне пару листов из вашего блокнота?
Шеррод вырвал из записной книжки два чистых листа. Скрипач продолжал смотреть на блокнот с вожделением. Военкор удивленно вскинул брови, но добавил еще парочку. Видимо, человеку было что написать.
Со своей добычей Айзек забился в брезентовую нору у спасательных шлюпок. Достал огрызок карандаша, старательно заточил его, извлек из кармана пилочку для ногтей и принялся чертить на листах линии, а затем рассаживать на них, как на полочках, точки, похожие на жирных жуков с хвостами.
Уважаемый господин Риттер, надеюсь, вы находитесь в добром здоровье и артрит вас не беспокоит.
Герберт Риттер — учитель Айзека — приехал в Штаты из Германии лет пятнадцать назад. Он был человеком глубоко аполитичным, в первую очередь по причине своей крайней рассеянности. Его не интересовало ничего, кроме музыки, пива и скачек. Мало кто в Штатах, по предположению Айзека, смог бы показать на карте Бешио, но Риттер с первого раза не нашел бы даже Японию. Писать ему было безопасно, потому что можно было опустить пассажи про "пролить кровь за Родину" (честно говоря, о своей стране Айзек вообще мало думал, что бы там он ни наплел Шерроду), не имело смысла бодриться или, наоборот, нагнетать, а главное — шансов, что Риттер ответит, практически не было. Расстались они на том, что пухленький немец в очках с толстой роговой оправой едва не сломал о голову ученика скрипку, когда тот объявил ему, что записался в морскую пехоту.
"Неблагодарный мальчишка, — кричал Риттер, размахивая инструментом. Айзек стратегически отступил за концертный рояль, и немец пытался достать его, перегнувшись прямо через закрытую крышку. — Десять лет! Десять лет работы den Bach runter! Как это... под хвост! Ты думаешь, это твои руки?! Это наши руки! Мои руки! Да я скорее!... — возраст давал о себе знать, и Риттер начал слегка задыхаться, — ...чем в эту мясорубку..."
Айзек помнил, что даже слегка испугался и спрятал руки за спину, мало ли что. Но, конечно, делить его пальцы пополам никто не стал, Риттер просто выгнал его взашей и велел никогда больше не показываться. А про письма речи как-то не зашло.
Надеюсь также, что вашего любимого Хофнера удалось отреставрировать, в противном случае это была бы грандиозная потеря. Рад сообщить, что мне, в свою очередь, даже швов накладывать не пришлось.
Я нахожусь очень далеко от дома, скоро мне предстоит первый бой, но я пишу вам не поэтому. Вы упрекали меня в том, что, став добровольцем, я отказался от своего предназначения и от Божьего дара, которым является талант. Что война — гиблое дело, удел недалеких варваров, и там нет места музыке. Вы ошиблись. Я теперь слышу ее очень явственно. В ритме шагов, в рокоте моторов, в людях, которые меня окружают. Иногда мне кажется, что ее можно увидеть и даже дотронуться до нее, но не исключаю, что это побочный эффект бензедрина.
Я приложу к письму доказательства. Конечно, обстоятельства не располагают к сложным формам, но, думаю, и этого будет достаточно, чтобы составить мнение.
Обратите внимание на мелодию, которая называется "Мрачный жнец". Если я погибну, мне бы хотелось, чтобы последние четыре такта выбили на моем надгробье. А если нет, то, по моему мнению, это очень хорошее упражнение на постановку мизинца для начинающих. Может, вам пригодится.
Искренне ваш, Рядовой первого класса Айзек Янг
P.S. Помните, вы говорили, что я еще поблагодарю вас за те изуверские упражнения для борьбы с волнением и твердости рук? Спасибо."
-
слышу ее очень явственно. В ритме шагов, в рокоте моторов, в людях, которые меня окружают да
-
Отличная история, и про блокнот здорово! Обратите внимание на мелодию, которая называется "Мрачный жнец".
-
Мрачный сапер - лучшее средство борьбы с волнением, помогает твердости рук
-
Скрипач хорош
-
с ним случилась новая (точнее, хорошо забытая старая) напасть, на корабле, полном морпехов, неуместная от слова "совсем". Сначала он толком даже не понял, что произошло. Смутное ощущение, будто что-то (причем не обед) подкатывает к горлу. Легкое покалывание в кончиках пальцев. Проступившие чуть ярче контуры действительности. Через несколько дней желание сделать с этим что-нибудь стало напоминать манию. Особенно нелегко было в присутствии Диаманти, тогда ладони прямо-таки начинало жечь огнем. Айзек улыбался и прятал руки в карманы. ссылкаЯ нахожусь очень далеко от дома, скоро мне предстоит первый бой, но я пишу вам не поэтому. Вы упрекали меня в том, что, став добровольцем, я отказался от своего предназначения и от Божьего дара, которым является талант. Что война — гиблое дело, удел недалеких варваров, и там нет места музыке. Вы ошиблись. Я теперь слышу ее очень явственно. В ритме шагов, в рокоте моторов, в людях, которые меня окружают. Иногда мне кажется, что ее можно увидеть и даже дотронуться до нее, но не исключаю, что это побочный эффект бензедрина.+
|
Не успел. У Физика не было ни малейших сомнений, что никакими учениями тут не пахнет. Это боевой выход. Секретность, смурные лица офицеров, причем ясно было что младшим даже не сказали куда они идут. Так что больше времени на тренировки не будет.
Через довольно короткий промежуток после отплытия Омайо собрал всех сержантов и капралов взвода.
- Так, парни, думаю многие из вас уже догадались, что ни хрена это не учения. Особенно те кто не в первый раз. Меня не спрашивайте, куда, зачем, это нам перед высадкой объявят скорее всего. Я о другом хотел сказать. То, что на учениях хорошо стреляли это вы молодцы. Тут у меня сердце спокойно. Я о другом беспокоюсь. Не верю я в легкую жизнь. И те кто наслушался, что япошек можно в расчет не брать, не верьте. Они сдохнут, но не отступят. Готовы подохнуть, но унести хоть 1 из наших с собой. Так что стрелять как на тренировке никто не даст. И тут кроме умений нужны стальные яйца. Бэтмен, хуже всех дела у Крэйзи Хорса, почти все новички, приглядывай за ними повнимательней. Если с капралом не дай бог что, могут и растеряться. И еще, Бэтмен, ты миномётчик хороший, но имей в виду, прежде чем подумать об укрытии или о воде подумай о погоде, это в миномётном деле половина победы. Теперь вы ребята.
Дженнингс обошел взглядом пулемётчиков.
- Трещотка, во-первых приглядывай за отделением Рэйзора. Там та же фигня, что у Крэйзи Хорса, бывалых не хватает. Во-вторых не забывайте, в ближнем бою для морпеха лучшей защиты, чем пулемёты нет. Так что вы можете спасти жизни многих ребят из тех, что будут идти впереди нас. В-третьих, не забудь про краску. Ваши машинки для нипов хуже занозы в заднице, так что стрелять они будут в первую очередь по вам, а родной цвет почти всегда делает вас легкой мишенью. И еще, знаю что многие из ваших меня не взлюбили за веселую жизнь в последнее время. Верю, что еще спасибо скажете, но сейчас главное. Когда идет бой, если тебе кричат стой, падай или беги, то сначала делай, потом думай, потому что никто из нас глаз за спиной не имеет.
Физик верил в этих ребят. Они сделают все что смогут. И чтобы задачу выполнить, и чтобы пацанов уберечь, хотя они и сами еще пацаны. Ах да, чуть не забыл.
- И еще одно. Всем, начиная с командиров групп и заканчивая подносчиками заменить по одной гранате на дымовую. Если занимаете или меняете позицию под огнем этот дым очень пригодится.
|
Рядовой Гиннес В парке, где играл оркестр, конечно танцевали-то как раз уанстеп и фокстрот, уже давно вышедшие из моды в Америке, и даже польку, а вот свинг, свинг танцевали в клубе, в полуподвале на углу. Потому что все-таки Новая Зеландия была может и не чопорной, но все ещё чертовски приличной страной, не Англией, но почти Англией, а свинг – это чертовски неприлично! А ещё свинг – это почти наверняка наркотики. Поэтому нет, никак нельзя было допустить свинг в парке! Но в подвале... ох, ну ладно, детки, танцуйте, так и быть, только чтобы никто не видел, и упаси боже не под кокаином! На вопрос умеет ли она танцевать свинг, Элис, несколько смутившись, ответила, что "ну тааак... немношк" и поправила волосы. И вы спустились вниз по ступенькам, просевшим от времени и выползавшей на улицу вместе с завываниями виктролы густой атмосферы греха. И, черт возьми, сразу попали куда надо – тут было весело! Да, тут не было оркестра, а плохо отштукатуренные стены уже начали покрываться трещинами, но тут была крохотная барная стойка, за которой парень в одной рубашке смешивал коктейли, залихватски тряся шейкером, а другой, в очках, менял пластинки. Пахло потом, помадой для волос, дешевым табаком и адским кутежом. – О, Элис, привет! – крикнул ей бармен. – Давно тебя не было. – О, привет, – ответила она, тоже немного смущенно. К ней сразу протиснулись знакомые, парни, девчонки, и начали оживленно что-то обсуждать. Ты взял себе лонг-айленд, а ей текилу-санрайз (повезло, что барышня уладила тогда вопрос с оплатой пива в пабе, потому что ты буквально выгреб вообще все, что было в карманах на эти два ледяных, позвякивающих, восхитительных бокала, кроме двух четвертаков). Ваших в клубе не было. Облом. Но зато очкарик тебя заметил, когда закончилась песня, снял иголку и замахал руками, чтобы возмущенные голоса затихли. Он водрузил новую пластинку и крикнул: – Эй, ребята! Смотрите! К нам зашел морпех! Мы порадуем его звуками, сладкими для уха каждого военного! Это звуки горна! И врубил "Бьюгл Колл Рэг" Бенни Гудмана! ссылка Все стали смеяться, и веселье возобновилось с новой силой! Народ чуть прижался к краям, пропуская вас с Элис ближе к центру, и тут ты показал класс! Ну да, пришлось обойтись без киков, особенно задних, чтобы не покалечить местную фауну, но тем не менее, парень, выросший на улицах Нью-Йорка, знал о свинге побольше парней, выросших к югу от экватора. Твои подошвы дымились, твоя улыбка сияла, твои согнутые в коленях ноги выделывали нечто дикое и точное одновременно! Элис сначала, конечно, чувствовала себя немного неуютно, но стоило тебе подбадривающе подмигнуть ей, как всю скованность сняло рукой, и она подняла руку вверх, отклоняясь назад, и вы оба словно повисли в воздухе на миг, не способные удержаться друг без друга. Вот в этом был весь свинг: миг – и твоя рука лежит у неё на талии, и вы просто весело скачете по танцполу, миг – и вы уже разлепились и держитесь за руки, глядя друг другу в глаза, чувствуя, что оба тела упругие, как пружины, и в то же время не напряженные, не скованные выполнением нелепых, но почему-то нужных телодвижений, а меняющиеся бурной, молодой энергией веселья, азарта и наслаждения движением. Если есть одно слово, которым можно описать свинг, то это слово "Ух!" Вечерника понеслась дальше, как скорый поезд, принявший тебя на станции "Оу, классно!" и не собирающийся высаживать до станции "Аааааааа, улёёёёёт!" Разгоряченные, вы быстро осушили бокалы, и полетели танцевать дальше, под "Мишн ту Москоу", а может и нет, какая разница? Элис чмокнула тебя в щеку, сказала, "ты супер!", и все смешалось в адском угаре. И неважно было, что у тебя пусто в кармане! Какой-то её знакомый студент угощал вас ром-колой. Очкарик, не выдержав, скинул жилетку, и полез танцевать сам, смешно, но классно выделывая ногами, а пластинки меняла его курносая девчонка. Какой-то парень толкнул тебя и извинился, ты толкнул кого-то и извинился, вечер был слишком крут для того, чтобы терять время на ссоры. Ты был здесь свой, и каждый был здесь свой, потому что если ты молод и любишь то же, что любят другие молодые люди – ты свой! Вот так просто! Без разницы, какой там у тебя флаг или паспорт в кармане! Вы уже оба танцевали с разными партнерами, и было норм, что Элис утянул за руку какой-то морячок, а тебя, не принимая возражений, потащила танцевать пергидрольная блондинка, словно сошедшая с экрана голливудского фильма категории "Б". Все смеялись, общались, танцевали, хохотали, пили, и даже то ли в шутку, то ли всерьез целовались. Потом ты поднял глаза, и увидел входящего в подвал Сутулого, пригибающегося, чтобы пройти в дверь, как всегда с хитрым прищуром, а за ним – похожего на цыпленка Торопыгу, которому пригибаться было не надо. Сутулый был из Алабамы, из Мобила, если быть точно, широкой души человек. Сегодня лицо его выглядело так, как будто он случайно обнаружил, что гильзы в его патронташах сделаны не из латуни, а из золота. Он тебя тоже заметил. – Гиннес! – крикнул он, подходя к ореолу танцующих, и хлопая ладошами в такт. Ему не терпелось тоже потанцевать. – Как тут? Свинг что надо? Ты рассказал ему о своей проблеме. – Ха-ха! Я твой чертов Лепрекон сегодня, ирландская ты жопа! – заорал он в ухо, чтобы перекричать музыку. – Я обчистил в карты двух сержантов из первой роты! Сорвал Джек-Пот! Почти девятьсот баксов. На, деточка, держи, и не в чем себе не отказывай, сегодня! – он, не глядя и не отсчитывая, сунул тебе в руку смятые купюры и похлопал по плечу, дескать, "гуляем, паря!" Тут его поманила к себе какая-то темноокая интересная барышня, и он со словами: "Джентльмены, долг зовет морпеха!" поправил ремень и унесся танцевать. Ты нашел Элис, она смеялась вместе с молодыми людьми и крикнула: – Да вот же он! Джейми, это мои друзья! Я им рассказывала про тебя, что ты нью-йоркский бандит! – все засмеялись. – Ну ладно, ребята, увидимся! И вы опять понеслись, как крейсер и яхта на сцепке, на танцпол, туда-сюда, в упоении диким весельем. – Пошли покурим! – выдохнула она тебе в ухо. Вы наконец вынырнули из этого места, из этого рая, где было жарко, как в аду, как ты тогда думал, в прохладу ночи. Чиркнула зажигалка, осветив лицо – Элис прикурила, глядя на тебя, а когда ты прикуривал свою сигарету, вдруг с явно наигранной ревностью спросила: – Это что, помада? – Где? – Да вот, на воротнике! – и она ткнула в воротник твоей рубашки, и приблизилась, и конечно вы сразу поцеловались, и это был тот самый поцелуй, к которому вы шли весь вечер, начиная с того момента, как ты заказал кружку пива в пабе и увидел её огненно-рыжие волосы, и когда сидели в темном кинозале, и когда шагали по вечерней улице, разглядывая звезды, и когда очкарик ставил для вас пластинки, и когда... короче, ТОТ САМЫЙ поцелуй. Которого ждешь, но боишься спугнуть, боишься, что он будет какой-то не такой, не так, не там, не тогда. А потом в какой-то момент он становится настолько естественным, неизбежным, как конечная остановка поезда, на которой вы оба не можете не сойти. И тут же, держась за руки, заскочить в другой. Консьержка в отеле, которой было слегка за пятьдесят, посмотрела на вас (и особенно на Элис), как на очень, очень скверных детей. Не повезло – строгая попалась дама. Ты сразу смекнул, что лишней десяткой вопрос не решить, и врать сказочки про единоутробную сестру, которую не видел шесть с половиной лет, тут не выйдет. И придется искать другой отель, а где его сейчас искать? И как? Но взгляд её упал на эмблему в виде якоря, глобуса и орла. А в этом городе это значило много. И явно пересилив себя, выражая всем своим видом фразу "Это просто безобразие, но так и быть, только потому что вы из морской пехоты!", она милостиво брякнула ключ на стойку. Вы крайне вежливо поблагодарили её, крайне благопристойно дошли до лестницы и как только дверь закрылась, ринулись наверх через три ступеньки! Ты чувствуешь эту сладкую взвинченность, как будто ток пропустили по телу, но он не ударил, а зарядил тебя, как аккумулятор. Видишь, как она, повернувшись спиной, стаскивает через голову платье, можешь наконец рассмотреть две ямочки чуть повыше ягодиц, те, которые ты ощущал рукой, когда вы танцевали, видишь острые лопатки над застежкой бюстгальтера и родинку на плече. Ночная лампа светит с тумбочки приглушенно, четко вычерчивая каждый изгиб тела, отбрасывающий тени на само это тело. Волшебная лампа. Сегодня всё волшебное. Потом она поворачивается, вы почти прыгаете с разных сторон на идеально убранную, ещё не растерзанную кровать, даже не тратите время на то, чтобы убрать покрывало, дотягиваетесь до губ друг друга, целуетесь уже не как там, у кирпичной стены, долго и пронзительно, а горячо, лихорадочно, почти торопливо. Впиваетесь друг в друга, как ненормальные, шарите руками по телам друг друга, как будто не веря, что вы вместе. Ты теряешься в рыжих волосах, как в лесу, ты чувствуешь их запах. Не, не аромат, именно запах, как будто это лес или река или море. Кровать недовольно скрипит, когда вы начинаете извечную игру "кто же сверху". Чувствуешь под собой то нежное, теплое, до одури живое, что до безумия живым делает тебя. Чувствуешь её соски, её губы, её плоский живот, от этого единственный, самый горячий, самый сладкий смысл вытесняет из жизни все остальные смыслы. Чувствуешь малейший вздох, трепет её женского, ловишь все оттенки стона, тягучего, протяжного, хмельного, словно теплое молоко с виски и патокой. Чувствуешь, что поезд, в который вы запрыгнули – на самом деле никакой не поезд, а самый крутой самолет в мире, а ты пилот. И вы взлетаете... Это почти как свинг, только – кого мы обманываем – гораздо круче! Вам вслед скрипит кровать голосом консьержки, но вам плевать. Вы летите навстречу солнцу, рыжему, и ни до кого вам нет дела. Твои ладони прижимают её ладони к покрывалу. Элис кричит от наслаждения – и пусть в том, большом мире, пилот-ас, герой Перл-Харбора, Джордж Уэлч преодолеет звуковой барьер только через четыре года, в вашем мире на двоих ваш супер-самолет преодолел его сейчас! А у вас ещё вся ночь впереди... *** Растрепанное утро настает в городе, тренькает звонками трамваев. Пьете кофе в кафе. – Ты когда-нибудь вернешься в Новую Зеландию? – спрашивает она. Без надежды. Без слезы. Без нажима. Просто спрашивает. Имеет она право знать? *** Стоишь на построении. Почему-то вас подняли по тревоге в полпятого утра, потом пришел подполковник Ами и стал пытать пулеметчиков про какие-то задержки. Сутулый стоит в строю рядом, сжимая в руках автоматическую винтовку. Вы так и не перекинулись даже парой слов Все смотрят что там делается у пулеметчиков, так что на вас внимания не обращают. – Как успехи, Джейми? Уложил рыжулю? – спрашивает он вполголоса. – Если че, забей, ты мне ничего не должен. Считай, для тебя рождество наступило раньше срока!
|
Дышать. Вдох. Выдох. Вдох. Выдох. Надо дышать. Вдох. Выдох. Вдох. Выдох.
Вот и все мысли, что остались в голове Дойчи к третьей миле марш-броска. Легкие горят огнем, каждый вдох будто кипящее масло в горло, ноги свинцовые и едва отрываются от земли. Мир сузился до затылка бегущего впереди, все остальное просто перестало существовать. Наконец, замедлились. Кажется, прибежали.
- Кто дал команду сбавить темп?! - орет ганни, - Хотите остальные шесть миль пройти ползком?! Я это вам устрою! Марш!
Не прибежали. Просто дорога берет в холм и взвод притормозил. Вдох. Выдох. Надо просто дышать, не думать о том, что бежать еще два раза по столько же. Просто делай шаг, затем другой, затем еще один. Хотя бы тошнить перестало и голова меньше кружится. Сейчас бы чего-нибудь сладкого съесть. Мороженного, например. Здесь оно особенно вкусное. А вместо этого надо бежать. Шаг. Вдох. Шаг. Выдох. Мыски ботинок цепляются за асфальт, сбивая с ритма. Спина впереди удаляется. Кто-то снимает с плеча Билли винтовку, он не замечает кто, но бежать становится легче. Пулемет! Где пулемет?!
- Да тут он, - отвечает голос справа. Кажется, Дойчи испугался вслух, - Ветчину нагрузили. Ты беги.
Кто-то ржет. Смешно ему, что нагрузили ветчину. Откуда вообще еще силы смеяться? Как бы не сдохнуть прямо тут, до встречи с первым нипом.
Под конец стало немного легче. Все-таки, Билли не просто так последние три года тренировался на льду, а летом бегал кроссы и даже хотел бежать четыре мили гонки НАСС в бордово-желтых цветах*. Точнее, морпеху казалось, что стало легче. Он упорно делал шаг за шагом, не видя ничего кроме цели, будто хренов Уирлэвей на Бельмонт Стейкс**, ему нужно было дотерпеть до финиша, а дальше хоть трава не расти. И когда сержант, наконец, скомандовал "рота, стой", Смит сначала остановился, а потом рухнул на землю. Шевелиться боец уже не мог. Болело все, каждый сантиметр тела гудел от усталости и боли. Дойчи понимал, что это еще цветочки. Завтра будет хуже, завтра все начнет болеть по-настоящему, когда мышцы немного застоятся.
Отчасти поэтому Билли достаточно легко перенес разжалование, ему было не до переживаний по этому поводу. Сказывалось характерное спокойствие сына штата Северной Звезды - обидно, досадно, но ладно. Зато теперь не надо было таскать на своем горбу эту стальную дуру. Больше парил Физик, который отчего-то взъелся на рядового, и теперь выделял Смита по каждому поводу и без. Вот, привязался со своими задержками. Пусть лучше Гловеров дрючит, это им теперь разбираться с капризным Браунингом. "У меня хотя бы ствол не ходит из стороны в сторону, будто пьяница поссать вышел," - думал про себя Дойчи, а вслух монотонно повторял заученные позиции полевой инструкции.
- Задержка 19. Рычаг ленточной подачи вывернут, стерт или сломан, - бубнил Билли, - Собрать кожух с неисправной деталью. Задержка 20. Погнут или стерт рычаг ленточной подачи. То же, что и 19.
- Какой, блядь, то же что и 19!? - зарычал сержант
- То же, что и устранение задержки 19, - пожал плечами Смит, - Так в полевой инструкции написано, сержант, не я придумал.
Затем полоса препятствий и следующая порция дрючила. С каждым днем этот цикл нравился Билли все меньше и меньше. От постоянных придирок Физика у рядового появилось совершенно несвойственное ему желание кому-нибудь врезать. Но это было бы чертовски невежливо по отношению к товарищам. Вот, разобьешь ты кому-то нос, а по шее получит весь взвод, даром что Уэлл-Уэлл разве только не обедал в солдатской столовой с четвертым взводом. Подводить сослуживцев Дойчи не хотел. Он мало понимал во всех этих гунхо, про которые твердили в учебке, но с детства усвоил, что сила в общности. Играешь ты в хоккей, бросаешь мяч, валишь лес или япошек, добиться успеха можно только сообща. Поэтому стисни зубы, опусти взгляд и принимай за команду.
К выходным, когда пресс командования пошел на спад, и у рядового состава появилось свободное время, Смита пришли побить. Так он, по крайней мере, решил когда в подсобку, где Билли отрабатывал наряд, набилась добрая половина отделения. В животе скрутился узел ожидания беды, рядовой поднял на морпехов отрешенный взгляд, собираясь что-то сказать, но его оборвал наигранно испуганный возглас Ньюпорта:
- Полундра, парни! Кажись, Вулкан сейчас ебанет из главного орудия!
От гогота полдюжины глоток затряслись стекла и Билли, кажется, избежал расправы. Новое прозвище прицепилось к рядовому хуже клеща, в итоге Дойчи смирился с ним и даже стал с гордостью откликаться. Было в нем что-то лихое, бесшабашное, что совершенно не вязалось с обычно флегматичным морпехом.
-
Как бы не сдохнуть прямо тут, до встречи с первым нипом. Я проверил и первым НИПом, упомянутым в этой игре, был генерал Джон Марстон. Он пусть и не сдох, но в больничку все таки отправился. Потому можно праздновать mission accomplished!
-
Дойчи у нас прям каждым постом устраивает экскурс в спортивную историю Штатов!
-
А ведь хорош, чертяка)
-
Отличный пост, да еще со сносками : )
-
Обстоятельно, но без лишней "воды" - просто бенч
-
Как всегда отличный подход к историческим деталям, и еще мне очень понравилось вот это: Кто-то снимает с плеча Билли винтовку, он не замечает кто, но бежать становится легче. Пулемет! Где пулемет?!
- Да тут он, - отвечает голос справа. Кажется, Дойчи испугался вслух, - Ветчину нагрузили. Ты беги. Поскольку я знаю ИРЛ истории, как солдаты тайком помогали друг другу оружие нести на марш-бросках (ой, да что там, мой отец это делал на сборах)))).
-
Кто-то снимает с плеча Билли винтовку, он не замечает кто, но бежать становится легче. Бесценно
|
Отец учил Виктора, старшего, что начатое всегда нужно доводить до конца. Что угодно: начал изгородь ставить, так бей колья до мозолей, заделал подруге наследника, так женись. Сам он, правда, три года собирался гусятник городить, пока все не плюнули на эту затею, а матери их, уже беременной, если верить рассказам бабушке, руку и сердце предложил только после того, как дед, с дядей Джоном заодно, из него едва весь дух не выбили. Потом, конечно, старый Ковальски от дел отошел, предоставив воспитание детей, в частности Роберта того же, теще и жене - то ли вымотался от порождаемого многочисленным потомством хаоса, то ли его подкосил тот факт, что ныне покойный брат, несмотря на - а может, и вопреки - его "уроки жизни" вырос, мягко говоря, не тем человеком, которым он его хотел видеть: считал фермерство уделом фермеров, становиться одним из которых ну никак не планировал, рвался в большой город, мечтал выучиться на адвоката, и даже поляком себя не числил, посмеиваясь и топча пяткой американскую землю, на которой родился, каждый раз, когда от отца очередное упоминание о "Родине Предков" слышал. Запомнилось сержанту еще и то, что старик был категорически против желания Виктора записаться добровольцем на фронт, но ему не сказал уже ничего, только рукой махнул: мол, поступай как знаешь, не маленький. Разочаровался, может? Или просто устал пытаться что-то изменить, благо нашлась отдушина-успокоитель - бурбон. Так и остался в памяти сидящим на кухне, с наполовину пустым стаканом в дрожащей руке. "Давай, сынок. Задай им там". И до дна. А пил он к тому моменту уже не первую неделю. Вроде, с тех самых пор, как пришла похоронка на брата, не просыхал. Да и сейчас - пусть вся родня в письмах этот момент тщательно обходила - наверное, не просох, и это с его-то без того подорванным много лет назад "испанкой" здоровьем. Отчего-то Роберт не сомневался, что когда он вернется домой, то застанет там, в лучшем случае, только мать. Сестры, разумеется, помогали, чем могли, но у них свои семьи, свои нужды и заботы, а от пары младших раздолбаев толку в плане как помощи по хозяйству, так и воздействия на мокнущего в бутылке Анджея Ковальски было не больше, чем от "канального кота" - в ловле амбарных мышей . Провел пальцами по шероховатой бумаге никак не желающих взвиваться пеплом конвертов в какой-то момент, думая о своем. Убрал зажигалку. Взял сверху одно письмо. Потом другое выудил. Остальные достал из ямы, оббил об штанину, сложил стопкой. Пряди ее волос вспомнились. Вспомнились танцы, вспомнились вечера темные. Вспомнилось, как пунцовели щеки ее после неловкого поцелуя. Тонких пальцев ее белизна на его - заскорузлой и потемневшей от работ в поле - ладони, вспомнилась. С трудом сглотнув подкативший к горлу ком, сунул письма за пазуху. Нет, не так. Вернется, встретится, узнает все, потом решит. А что до бумаги, так ее завсегда сжечь успеет. Посидел еще немного, поглядел на воду. То ли полегче стало, то ли нет. Кажется, все же не особо. Дэнни увидел как, махнул ему, дескать, привет. Поднялся, отряхнул брюки от песка, яму злополучную подзасыпал быстро движением ноги, подошел с сослуживцем поздороваться. Слово за слово, по бутылочке пива выпить предложил. Отогнать мысли о случившемся, о "Д. Коннелли", обо всем этом, фокус внимания переключить на что-нибудь еще. Поможет или нет, другой уже вопрос.
-
знатная груснотека, аж выпить захотелось!
-
Классный пост! И особенно мне вкатило вот это место! Разочаровался, может? Или просто устал пытаться что-то изменить, благо нашлась отдушина-успокоитель - бурбон. Так и остался в памяти сидящим на кухне, с наполовину пустым стаканом в дрожащей руке. "Давай, сынок. Задай им там". И до дна. А пил он к тому моменту уже не первую неделю. Вроде, с тех самых пор, как пришла похоронка на брата, не просыхал. Да и сейчас - пусть вся родня в письмах этот момент тщательно обходила - наверное, не просох, и это с его-то без того подорванным много лет назад "испанкой" здоровьем. Отчего-то Роберт не сомневался, что когда он вернется домой, то застанет там, в лучшем случае, только мать. Сразу вспомнил кино одно хорошее: ссылка
-
Сначала было смешно читать, потом уже не очень :(
-
благо нашлась отдушина-успокоитель - бурбон. Это верно, это хороший успокоитель, одобрям-с!
-
когда война не только на фронте, но и до дома добирается
|
Сержант Хобо
Ветер срывает пенную гриву с волн. Выкопал ямку, сунул туда письма. Чиркаешь зажигалкой – о, вроде загорелось. Но плотная бумага конвертов горит плохо, сильный ветер забивает огонек даже в ямке, треплет твои волосы, верно, что-то хочет сказать. А песок – влажный, наверное, нижние конверты теперь подмокли. Поплыли буквы или ещё нет? Да нет, наверное. Чиркаешь опять. И опять не горит. Катится волна – умиротворяюще, красиво. Шуршит. В чем там было дело? Какого хера вот так-то? Просто забудь. Какую-такую неопределенность? Ну да, ты на войне, но... вас же смерть не косит направо и налево. Вы – бойцы самой сильной силы в самой сильной стране. В начале, конечно, япошки вас делали, но это было, пока армейцы сопли жевали. А вот как морская пехота подключилась – так и закончились крикливые японские победы! С Гуадалканала вышибли их? Вышибли! Какая тут может быть неопределенность? Ну да, могут, конечно, ранить, могут и убить. Но... А кого не могут? Вот знает она, сколько, скажем, на заводах в штатах погибает каждый месяц? При такой-то мобилизации трудовых ресурсов? Данные засекречены, конечно, но говорят, что чуть ли не больше, чем в боях. Бои-то не каждый месяц, а там изо дня в день... "А может", – шепчет ветер, – "вообще не в этом дело?" Может, там что-то случилось, а ты не знаешь? Может, она залетела от кого-то по глупости, и вот так вот... А может, подруге похоронка пришла на мужа, ну и психанула!.. А может... а может... А всё может быть. Всякое бывает. "Устала от неопределенности" – звучит более чем неопределенно. А письма никак не разгораются. Это бабы. Так бывает – на уме одно, а говорят, или в данном случае, пишут, совсем другое. "Точччщно? Точччщно?" – шуршит волна. "Точно ты должен делать именно так, как она сказала?" – вот что она хочет сказать.
Или все-таки сжечь? Или просто засыпать? Сжечь, не сжечь, какая разница? Или нет? Как бы там ни было, это же... это было. Даже если этого не стало, это было.
У Д. Коннели были длинные каштановые волосы. Они всегда ей лезли в лицо, и все равно черта с два она их стала бы закалывать или там заплетать. Вот такая причуда. Ты не очень хорошо танцевал, но танцы ж не для того, чтобы круто танцевать. Они для того, чтобы узнать, чем пахнут волосы Д. Коннели. И ты помнишь запах отлично, а описать не сможешь. Не ваниль. Не ромашка. Не... ни на что не похоже. Знаешь вот это избитое выражение: "аромат пьянит"? Так вот, ни черта похожего. Успокаивал он. Ты когда вдыхал его, понимал, что совершенно не важно, как ты там танцуешь ногами внизу. Вообще всё неважно. Просто ты это ты – и это всё, что имело значение. И тут – вот так. "Волосссшшш!" – выдыхает волна, откатываясь назад, в море.
Давай, жги что ли уже?
Сержант Сирена
А тут у нас ничего особо не было. Пустой в общем, пляж, пару человек прогуливается, но ничего интересного. Красиво, как и всегда красиво на море. Соленый ветер, соленые брызги, четкая линия горизонта. Картинка! Ничего не происходит. Просто хороший денёк! Ветер? А он тут почти всё время. Привыкаешь, да и вообще... Морпеха ветром не напугаешь, не так ли? Вдруг замечаешь сидящего человека на берегу. Чет знакомое... да это ж Хобо! Сержант из твоего взвода. Чет смурной какой-то, копается в песке зачем-то. Подойти? Или ну его? Ну сидит себе человек и сидит. Чего мешать?
|
Служба - просто охуеть.
Подъем не с рассветом, как дома, на ферме, а в шесть утра. Если накосячил - наорут, но никто не будет хреначить держаком лопаты по спине (love you, dad!). Даже деньги платят! Честно говоря, деньги в руках Джон держал не слишком часто, разве что во время кратких визитов в ближайший городок на танцульки. Да и денег тех было - кот наплакал. А сейчас он мог спокойно выпить пива в баре! И даже угостить коктейлем понравившуюся девчонку!
Паркера прозвали "Фермой", а он и не обижался. В конце концов, он и правда с фермы, как и его дед, отец, брат. Даже его мама, на что уж умная женщина, и та с фермы. Так что ничего плохого Джон в прозвище не видел, скорее оно ему нравилось. А вот у их командира отделения погоняло было Хобо. По мнению Джона это был пиздец - ну кто в здравом уме захочет, чтобы его так называли? Сам он к старшему по званию всегда обращался по уставу. Ну его нахер драить потом унитазы целый день, если мистеру сержанту не понравится кличка.
А еще ему нравились новозеландцы. Они говорили со смешным акцентом, любили американцев, а их девушки были совсем раскованные, не то что в родном Канзасе!
Свободой Ферма пользовался в полном соответствии со старинной армейской традицией - пил, клеил девчонок (пока, правда, безуспешно, но он не отчаивался), иногда пытался к кому-то слегка доебаться. Так, ради проформы. А еще он сошелся с Гиннесом. Этот хитровыебаный ирландец понравился Ферме - с ним как минимум было весело! Самое сложное - не ржать как конь над его шутеечками при офицерах, особенно если в шутке шла речь как раз о проходящем мимо лейтенанте. А еще Гиннес никогда не отказывался выпить, что подкупало.
А потом в один прекрасный день прямо возле очередного паба Ферма споткнулся о выступающую брусчатку и со всего размаха упал. Да так, сука, неудачно, что впечатался лбом в металлический заборчик, ограждавший крошечную клумбу какой-то новозеландской тетушки.
- Блять, - успел сказать Джон перед тем, как потерять сознание.
Очнулся в лазарете с гудящей головой. Услышал страшные слова врача: "Сотрясения нет, но ты, морпех, пока полежи недельку, понаблюдаем". Неделю! Целую, мать его, неделю он должен будет лежать в этом ебаном лазарете из-за этой ебаной брусчатки! В его родном Канзасе брусчатки вообще не было и, видимо, не просто так, а именно для того, чтобы честные люди вроде Джона не порасшибали себе лбы.
Оставалось плевать в потолок, курить, пытаться выменять у медбратьев спирт на сигареты (получалось еще хуже, чем с попытками закадрить девчонку) и общаться с такими же бедолагами. Ферме было грустно.
-
Канзас вообще разумно устроен!
-
love you, dad!
-
Отдыхаем хорошо!
-
Знаю парня, который так упал с балкона 3-го этажа и лбом погнул оградку из вареной арматуры, и всего лишь сотрясение 1-й степени. Моща, наш человек, соль земли!
-
В его родном Канзасе брусчатки вообще не было и, видимо, не просто так, а именно для того, чтобы честные люди вроде Джона не порасшибали себе лбы. Да наверняка именно поэтому!
-
Атлична!
И даже угостить коктейлем понравившуюся девчонку! Несмотря на эту фразу, мне вспомнилась строчка из песни про реднека
Не наливайте мне коктейли, я такое не пью! Я за такое предложенье вас тут всех изобью! )))))
В общем, образ удался)
|
Война оказалась не таким уж страшным делом. По правде сказать, даже весьма приятным делом. Тепло, красиво, вкусно кормят и наливают. Иногда Билли начинал тосковать по дому, бесснежной зимой. Штука ли, в июне в Веллингтоне 70 градусов, и в Миннеаполисе 70 градусов, только здесь была зима, а дома - лето. Товарищи крутили пальцем у виска, мол, ты, Дойчи, сильно головой ушибся? Ни миллиметра снега за год, а тебе не нравится! Головой Смит действительно ушибся - ему прилетел оторвавшийся брус турника, даром что под пристальным взглядом генерала Джулиана рядовой был в каске и отделался легким сотрясением. Но тосковал он из-за другого. Билли толком не мог объяснить это даже себе, что уж говорить о товарищах, поэтому только отмахивался. Как он мог описать, что нет ничего прекраснее рассвета над гладким, как отутюженные брюки, белым полем замерзшего Лейк Супериор? Для этого надо было быть поэтом, а поэтом Билли никогда не был.
Зато он был крепким малым, который хорошо бросал мяч, бил по мячу и отбивал мяч. Местные играли в те же игры, что и дома, только называли их по-другому и не знали правил. Футбол они называли регби, а бейсбол крикетом. На второй месяц Смит даже нашел в Веллингтоне хоккейную школу. Каково было его удивление, когда оказалось, что эти чудаки играют в хоккей на траве. Что может быть нелепее в мире? Сказать бы, что смотреть хоккей ходили самые симпатичные девчонки, но это было неправдой. Смотреть его ходили самые невостребованные девчонки. На футболе всегда ошивался десяток парней из корпуса и за каждую юбку приходилось драться, иногда буквально. А на хоккее Смит был единственным и получал столько внимания, сколько хотел. На пятый месяц появился еще капрал Мокси*, из Мэна, естественно, но морпехи быстро нашли общий язык и поделили между собой "игровое поле" новой красной линией**.
Большую часть свободного времени Дойчи шлялся по городу с Домино и Счетоводом. Они не были закадычными друзьями, но прошли вместе учебный лагерь и, оказавшись в одной части, считали себя почти земляками. От них Билли и узнал про учения. При этом слове рядовому поплохело. Он тут же вспомнил утонувших в прошлый раз саперов, и как он потом целую неделю мучился кошмарами, захлебываясь во сне ледяной водой, которая смыкалась над головой Дойчи черным куполом.
- Быстрей бы вернуться обратно, эй? - подумал вслух Билли. В Веллингтоне было хорошо, вот бы довоевать здесь до самой победы.
-
the thin red line ♡
-
эти чудаки играют в хоккей на траве. Что может быть нелепее в мире? И пиво теплое потом пьют! Прикол!
Сказать бы, что смотреть хоккей ходили самые симпатичные девчонки, но это было неправдой. Смотреть его ходили самые невостребованные девчонки. На футболе всегда ошивался десяток парней из корпуса и за каждую юбку приходилось драться, иногда буквально. А на хоккее Смит был единственным и получал столько внимания, сколько хотел. На пятый месяц появился еще капрал Мокси*, из Мэна, естественно, но морпехи быстро нашли общий язык и поделили между собой "игровое поле" новой красной линией**. )))))) Здорово)
Ну и за детальки, конечно +!
-
Зато он был крепким малым, который хорошо бросал мяч, бил по мячу и отбивал мяч
Иногда уже этого бывает достаточно для того, чтобы стать своим, на самом-то деле
-
Я почему-то прям почувствовал хоккейный вайб.
-
морпехи быстро нашли общий язык и поделили между собой "игровое поле" новой красной линией У каждого своя "тонкая красная линия".
|
Мимо заварушки на Гуадалканале, которая для многих разделила жизнь на “до” и “после”, Скрипач промахнулся. Не попал он и на первую волну кутежей в Веллингтоне, и, прямо скажем, к лучшему, поскольку к кутежам Айзек был приспособлен еще меньше, чем к войне, а это о чем-то говорит.
Для него, оказавшегося в Новой Зеландии сразу после учебки, мало что поменялось, кроме погоды — и, конечно, людей. Вот уж чего Скрипач боялся, пожалуй, больше, чем первого боя, так это не вписаться. Что остальные пронюхают каким-то непостижимым образом, что он не вполне настоящий морпех. Ну, то есть по бумажкам-то настоящий. И лагерь он прошел вместе со всеми — марши, стрельбы, монотекстурную жратву, даже прививку от стобняка, будь она проклята четыре с половиной раза. Но на деле под формой цвета хаки — десять классов музыкальной школы, год в консерватории и, стыдно признаться, сюита для фортепиано в тональности ре-мажор. (То есть, если совсем начистоту, Айзек дополз только до середины куранты, но все равно, конечно, кошмар.)
Если бы не жгучее желание доказать всем, какой он всамделишный, компанейский и разудалый, жизнь Айзека в Веллингтоне была бы скучной и размеренной, полной муштры, дежурств и редких вылазок на концерты органной музыки. А так ребята из отделения быстро просекли, что с помощью волшебных слов “а слабо?” Скрипача можно развести практически на любую хренотень, и увлекательные приключения посыпались на Айзека, как из рога изобилия. Вылезти и залезть обратно, но уже с выпивкой. Отвлечь разговором. Стрельнуть адресок. “Как я дошел до жизни такой?..” — задавал себе вопрос Скрипач, улепетывая по подворотням от хозяина кондитерской, из которой он на спор пытался стырить два эклера. — “Как вышло, что человек, целый день торчащий в магазине сладостей, так быстро бегает?” — всплыл в его голове второй риторический вопрос. — "Может, потому что правда на его стороне, и это придает ему сил..."
Айзеку вообще была свойственна несколько избыточная живость мысли — проклятье для рядового военнослужащего — но всю тяжесть своего положения он, ни разу не побывавший в бою, пока еще не успел осознать. О войне, впрочем, ему совсем не думалось, или же думалось так абстрактно, что очень трудно было бояться. Вот они куда-то высаживаются, вот в кого-то стреляют, и красная-красная кровь летит тяжелыми брызгами, как чернила, когда неудачно встряхнешь перьевую ручку. Вот семья получает сообщение о его трагически-героической гибели. Тут-то, конечно, они все поймут, как были неправы, и как виноваты перед ним. Мама, наверное, заплачет.
На этом месте Айзеку обычно становилось жалко и маму, и себя, и в глазах как-то подозрительно начинало пощипывать, так что он переставал думать об отдаленном туманном будущем и переключался на более насущные проблемы.
Одной из таких проблем, к примеру, были слухи о грядущих учениях на воде. Еще по пути в Новую Зеландию Скрипач, по-братски делясь содержимым желудка с тропическими рыбками, начал подозревать, что погорячился с “морской” частью пехоты. Но отступать было некуда, да и не положено. Морпех он или хрен собачий, в конце концов.
-
Несмотря на промах с эклерами, ха! Должен сказать что приятное попадание в образ рисует четкую картинку, а ещё крутой подкованный язык(=
Маму жалко
-
Айзеку вообще была свойственна несколько избыточная живость мысли — проклятье для рядового военнослужащего — но всю тяжесть своего положения он, ни разу не побывавший в бою, пока еще не успел осознать
Не, ну это реально жесткая тема
-
В этом посте прекрасно всё: начиная от куранты (я и слова-то такого не знал))) и до "морской" части пехоты)))).
-
"Что остальные пронюхают каким-то непостижимым образом, что он не вполне настоящий морпех."
А что, если он не настоящий самозванец? :) Очень нра персонаж!
-
Тут-то, конечно, они все поймут, как были неправы, и как виноваты перед ним. Мама, наверное, заплачет. ссылка
-
Изи Два Эклера был бы, конечно, король полка
-
Два эклера - это тема!
-
xD
-
Вот это темное прошлое, да! =)
-
Беги, Айзек, беги!
|
Новая Зеландия встретила вас, как героев. Хотя, положа руку на сердце, героями битвы за Гуадалканал были парни из 1-й дивизии, а вы так, подтянулись к шапочному разбору. Но, с другой стороны, кто сидел в окопах под тропическими дождями? Кто жрал такое, от чего собака нос воротит? Кто мотался по джунглям в патрулях, высматривая япошек? Кто дрожал от лихорадки, не спал по ночам, когда над позициями жужжала "стиральная машина" япошек? Вы! А значит, никто не имел права говорить, что вы присвоили чужие почести! И почести последовали! Первые две недели вам охотно наливали за счет заведения, а где не наливали – там угощали посетители. Все хотели хлопнуть вас по плечу, пригласить домой на ужин или на партию в крикет. По вашей просьбе оркестры играли всё, что вы заказывали. Вас пускали в гольф-клубы. Вам прощали все мелкие грешки. В баре "Сесиль" на стене висела огромная карта США, а рядом стояла приставная лестница, и каждого морпеха просили расписаться на том штате, из которого он был родом! А девушки улыбались только вам, как будто новозеландцы не дрались в Африке, в Италии да и на тех же Соломоновых островах. А все почему? Да потому что новозеландцы дрались за свой дом - это было естественно! А вот вы приехали из другой страны и закрыли маленькую Новую Зеландию своей грудью цвета хаки от кровожадных желтолицых макак, как грёбаные рыцари! К тому же... они были далеко, а вы уже здесь! Дней десять никто и не пытался вас удержать в казарме – а то гаупт-вахта переполнилась бы до отказа. Вы отсыпались, отъедались и отрывались за все тяготы долгой кампании. Вас даже военная полиция особо не тормошила, кроме совсем уж запущенных случаев. Был февраль, а значит по местным меркам... самое лето!!! Да-да, в этом полушарии всё было наоборот! Погода стояла просто сказочная - не выше 70 по фаренгейту! Тенистые аллеи, прохладный полумрак пабов, трамвайчики, заросшие пальмами горы с неземной красоты пиками, покрытыми ледниками. И с этих гор в вас никто и не думал стрелять из минометов. А океан манил бирюзовой гладью. Сказка! Рекрутёры от морской пехоты, которые говорили "посмотришь мир" - не соврали хотя бы тут: в Новой Зеландии было гораздо лучше, чем в выжженном солнцем Техасе, приятнее, чем в промозглом Джерси, и, может, только Великие Озера могли сравниться со здешними красотами своим величественным покоем. Это была волшебная страна, "земля молока и меда". Город Веллингтон был такой уютный и славный! А местные жители! Добропорядочные старички в клетчатых твидовых кепках, дети в курточках, девушки в аккуратных жакетах и юбках-четырехклинках (леди здесь почти не носили брюк, не то что в родных США) – все они словно сошли с открыток с видами Лондона. Только, ожив, не превратились в снобов, как непременно произошло бы, будь это настоящие англичане. Нет, новозеландцы были как будто идеальной версией англичан! Все желали вам здоровья, удачи и счастья! Ну не рай ли на земле!? И вдобавок погулять новозеландцы тоже были не дураки, сочетая умение красиво жить и красиво отдыхать. Они ели по шесть раз в день, пили безумные австралийские смеси с джунглями прямо в стакане, крепкий мексиканский Хуарез и коктейль "Контузию" – смесь портвейна и стаута. Но всё хорошее когда-нибудь заканчивается, а на войне заканчивается ещё быстрее - через неделю вас стали поначалу нежно нагибать по дисциплине, но за самоволки ещё не сажали, а через две уже официально объявили, что морпехи, пойманные в городе без увольнительной, отправятся на губу. Краткий период вольницы резко подошел к концу. Началась работа - такая же, как и раньше. Выдали новую форму – и сразу пошли марш-броски. Потом стрельбы. Теоретическая подготовка. Тактические учения. Дальше по кругу. Прибыла новая матчасть – самозарядные винтовки и карабины – и их нужно было освоить. Менялось не только железо: на Гуадалканале малярией переболели девять человек из десяти, примерно трое-четверо из них были отправлены на лечение домой или отлеживались в госпиталях здесь, в Новой Зеландии. Их место занимало пополнение, с новичками ними надо было познакомиться, посмотреть, кто чего стоит, притереться. Поменялись и командиры. Командир второй мардив, Джон Марстон, прошедший с вами Гуадалканал, поехал лечить свою болотную лихорадку в Штаты, а на его место прибыл новоиспеченный генерал-майор Джулиан Смит. С ним было не расслабиться – Смит до этого неоднократно возглавлял разные учебные лагеря. По слухам он засветился еще в Никарагуа, гоняя там по джунглям повстанцев, и был толковым специалистом по партизанской войне – не просто же так ему привесили Военно-Морской Крест! На вид тихий пятидесятивосьмилетний дедок в очках, вас он не мог обмануть - плющеный боксерский нос и сутуловатая фигура выдавали в нём жесткого бойца. Но человек он был неглупый, и поначалу занятия были не слишком обременительными – генерал давал своей дивизии прийти в форму, прежде чем устроить вам "настоящий учебный лагерь". Командир батальона тоже сменился – теперь вами командовал подполковник Ами. Герберт Ар. Ами Младший. Тридцатилетний поджарый агрессивный брюнет, выпускник Пенсильванского Военного Колледжа, красавчик и капитан бейсбольной команды. Он успел послужить в Шанхае, а на Гуадалканале был замом командира батальона в 6-м полку. Вроде вменяемый мужик, он драл с вас пять шкур, и хотя энтузиазм его не переходил разумную черту, Ами недолюбливали. Был у него все-таки некоторый излишний азарт, огонек в глазах, который рядовой и младший начальствующий состав вгоняет в тоску – чувствовалось, что он очень ждал свой батальон и вот дорвался до командования, и теперь вы "точно станете лучшим батальоном в дивизии". А вас бы вполне устроило быть вторым или третьим. Вот командир роты остался прежним – капитан Хилл. Кеннет Хилл был чуть-чуть старше Ами, но не особенно переживал по этому поводу – его, как и многих офицеров, с началом войны призвали из запаса, и с морской пехотой он своё будущее не связывал. Однако приказы начальства он выполнял аккуратно: сказали навести порядок, значит, будет порядок. Сказали освоить матчасть – освоят. Сказали принять пополнение и повысить физическую подготовку – повысим. Больше всего он не любил, когда подчиненные создавали ему проблемы. А что он больше всего любил – об этом вы могли только гадать: неформального общения с подчиненными капитан, как и положено, избегал. Пришла весна - по местным меркам осень. Деревья стали золотыми и от этого богатства красок после экваториальной зелени захватывало дух. Война между тем продолжалась. В марте в газетах было много шуму, когда в море Бисмарка наши самолеты отправили на дно целый конвой с японскими войсками. Вот всегда бы так! Не пришлось бы выковыривать япошек из каждой щели, им только дай окопаться. В мае в газетах написали, что крауты сдались в Африке. Потом пришла и "зима" - никаких тропических ливней, никакой слякоти и тумана, никакой мутотени: просто по-человечески прохладные 55 градусов: девушки надели элегантные пальто, в барах стали подавать грог. В августе союзники высадились на Сицилии, а русские начистили наци нос где-то там у себя под Kursk, и сожгли сотни немецких танков (уж конечно, не без помощи Виллисов и Студебеккеров!). Война продолжалась, но где-то далеко. А вы... вы находились в резерве, тренировались и отдыхали. К вам даже приехал знаменитый Арти Шо со своим оркестром, сыграл все популярные хиты: "Все или ничего" Синатры, "Бесаме Мучо", да чего только не сыграл! ( ссылка) И конечно, кому-то из вас, может, начало казаться, что война закончится сама, без вас. Даже подполковник Ами явно занервничал, опасаясь так и не стать полковником. К тому же в сентябре пришла весна: зацвело, зачирикало и зашевелилось всё, что только можно. Вокруг было столько пронзительной, кипучей, бьющей ключом жизни, что если бы не генерал Смит со своими учениями и Токийская Роза*, вы бы все забыли про войну. В июне произошло ЧП: вы тренировали высадку на западном побережье, сильная волна опрокинула одну из лодок и девять морпехов утонули. И буквально через пару дней Токийская Роза изображала печаль по этому поводу в эфире. О, многие ненавидели этот милый женский голосок. Это была японская дикторша, подкалывавшая вас по всякому поводу и подрывавшая ваш боевой дух своими передачами между легкой музыкой, и всегда дававшая понять, что япошки знают о вас больше, чем вы думали. Ещё там, на Гуадалканале она могла сказать что-нибудь в духе: "Американские Морпехи из роты Чарли второго полка! Мы точно знаем, где вы находитесь. Вы находитесь там-то и там-то. А еще мы знаем, что завтра вы все умрёте! О, какая жалость! Какая бесполезная трата молодых жизней!" Ух, как эта баба действовала на нервы! Голос у неё был и правда красивый, без всякого акцента, прямо-таки бархатный, прямо-таки в глазах стояла картина, как она затягивается тонкой сигареткой и, оставив красный след от помады на черепаховом мундштуке, складывает губы бантиком у микрофона и с придыханием говорит: "Девять ваших товарищей погибли по глупости ваших начальников... И ради чего?" Наконец, пришел август, и вместе с ним – настоящая "жара". Бравый командир 1-го батальона рейдеров "Рыжий Майк" Эдсон был назначен начштаба второй мардив, а подполковник Шуп – оперативным офицером, отвечающим за подготовку, и вот тогда-то началось "веселье"! Эти двое друг друга, как говорится, недолюбливали, но уважали, и скоро взялись за вас "наперегонки". Дело "ухудшалось" тем, что "генерал Джулиан" (как его называли) обожал лично присутствовать при боевой и особенно тактической подготовке, и офицеры из кожи вон лезли, чтобы показать себя во всей красе. Вас резко начали немилосердно дрючить уже даже не в полную, а в двойную силу – причем не по уставу, а по "практической стороне вопроса". Особенно налегали на физподготовку, стрельбу, метание гранат, действия на местности в составе мелких подразделений. Марш-броски, иногда и ночные, были в таком зверском темпе, что несколько человек в дивизии умерли от переутомления. Не обошлось без несчастных случаев с ручными гранатами и взрывчаткой – когда тысячи новичков получают в руки боевые гранаты, между ними обязательно найдётся десяток-другой раздолбаев. Тут уж по-другому никак, "закон больших чисел", как сказал бы взводный сержант Физик. Но зато вы окрепли, без шуток. На местной еде и при постоянных нагрузках вы стали здоровыми кабанами по сравнению с теми полумертвыми задохликами, которые спустились по трапам в феврале месяце. Первый сержант из шестого полка как-то высказал мнение, что выйди вы теперь на поле против Чикагских Медведей, вы бы порвали их, как тряпку, и многие были с ним согласны. Единственное, в чем был недостаток в плане подготовки – не получалось отработать, собственно, высадку: не было свободных кораблей, и кроме той бестолковой июньской тренировки попрактиковаться пока не удалось. Приходилось работать на макетах – эти веревочные сети на деревянных рамах вы запомните надолго. В октябре выдали спецификации на новые транспортеры-амфибии, но самих амфибий вы в глаза не видели. И ещё где-то на Новой Каледонии запропастился приписанный к вашей дивизии танковый батальон: Клонис и Донахъю слыхали краем уха, что он получает новые средние танки. И все же, несмотря на тяготы службы, эти восемь месяцев были чертовски хорошим временем! Красивая природа, двухсуточные увольнительные, отличная кормежка. Чуть теплое пиво в барах (тут так было принято, и вы привыкли), здоровенные креветки, огромные стейки с яичницей или каре ягненка, как захочешь, потом танцы, приветливые смешливые девочки, свиданки, коктейли, джаз... Никаких свистящих над головой пуль, никаких озверевших от нутряной ярости япошек, орущих "Марин-ю-дааай!" из-за соседнего куста, никаких ночных обстрелов, когда вжимаешься в темноте в сырую, пахнущую гнилью землю, и не знаешь, доживешь ли до утра. Благодать. Потом, в октябре прокатился слушок, что вас потащат на какие-то учения – типа наконец-то корабли нашлись, начальство хочет потренировать полномасштабную высадку где-то тут, на пустынный берег в Новой Зеландии. Вот буквально скоро. Видимо, как раз амфибии эти новые опробовать... Ну, учения и учения, что такого? Правда же?
-
Токийская роза - это почти слишком нуарно, чтобы быть правдой. Снимая шляпу (кокетливо так) перед японской пропагандисткой машиной!
-
Ну, с Богом! После таких новозеландских красот (и красивого поста) даже не хочется на фронт!
-
Эх, какая приятная пастораль. Хотя, чует мое сердце, что скоро будет "жарко." Отличное начало!
-
Уже подача заявки себя окупила. Классная игра и информация очень скрупулёзно собранная. Вся эта проработка... нет слов! В целом пост доставляет тоской по необходимости где-от там воевать ещё, когда можно тут "нозеландить" нормально(=
-
Да. Определенно, да
-
Роскошная работа по беку! Токийская Роза венчает все это сверху совершенно великолепным образом
-
Ради таких постов стоит покорячиться с баллоном от огнемета
-
Этот пост читается так, будто смотришь хороший и очень американский фильм про войну. Там в плюсах звучали слова «пастораль» и «великолепный образ Токийской розы» — они правильные. Чувствуется, что ты действительно провёл колоссальную работу. Вот даже градусы по Фаренгейту, Чикагские медведи, женитьбы на новозеландках, личности командиров — каждая мелочь учтена. Снимаю шляпу.
Ещё — это очень авторский пост. Пост-состояние, пост-настроение. Он заражает заложенной в него эмоцией. Я не знаю хорошо это или плохо.
Но это определённо не то, чего ждал читатель, когда читал описание модуля (все больше настроились как мне кажется на ощущение сводящей зубы тревоги) — и вот это точно хорошо.
-
В добрый путь!
-
Ну это конечно кайф) Особенно по зимнему времени за окном. Зачем нам вообще воевать где-то, давайте все тут останемся?
-
хорошо в Веллингтоне, даже уезжать не хочется
-
За вступление, полное деталей и вживания!
-
-
О, Веллингтон, крутяк. Я три месяца прожил в месте, видном на одной из фоток, и дом там уже был в то время! По пляжу с другой фотки много гулял, он тоже был недалеко. И надо было упомянуть, что там очень ветрено! Веллингтон — самая ветреная столица мира, между прочим! Там реально из пролива Кука постоянно дует, этот пролив своего рода трубу образует, по которой всегда сквозняк гуляет. Ну и пиков ледяных, конечно, из Веллингтона никаких не видно: настоящие горы на Южном острове, а на Северном только вулкан-копия Фудзи высотой в 2500 м, ну и холмики всякие.
|
Многие из вас берут просто ноу-нейм сигареты. Однако, как чувак, чей мозг контужен маркетингом, не могу не отметить, что марка сигарет частенько отражает характер. Итак. Лаки Страйк – самая старая, самая классическая, самая патриотическая. Позиционировалась, как сигареты для солдат, в связи с чем у марки была зеленая пачка, но с началом войны пачку сделали белой, якобы потому что зеленые красители "уступили армии" (а на самом деле, чтобы её стали покупать женщины в тылу). Активно рекламировалась голливудскими звездами. Сигареты были крепкие, как удар прикладом под дых))). Слоганы: L.S.M.F.T. (Lucky Strike means fine tobacco), Lucky Strike Green has gone to war, It’s Toasted (отмечался способ просушки табака на огне, за счет чего у сигарет был легкий кофейный привкус и якобы они меньше раздражали горло). Ну что я вам про Лаки рассказываю! Лаки знают все))). Честерфилд – позиционировали себя, как сигареты с мягким вкусом, которые подходят как для женщин, так и для мужчин. Я видел плакаты в стиле "блок честерфилд – отличный подарок на рождество для семьи моих друзей" или что-то в этом роде. Честерфилд пережил парочку мощных скандалов (в ход там пошло все: и утка, что на фабрике работают прокаженные, и что марка якобы спонсировала гитлара – BAT тогда не стеснялся играть максимально грязно), но все равно марка оставалась популярной. Её часто рекламировали спортсмены, да и на актёров Честер никогда не скупился. Кто из вас не мечтал поделиться своими мягкими сигаретами с такой красоткой, а? ;) Camel – кэмэл шпарил по экзотике. В 20-х в америке страшно популярной была восточная культура, Кэмэл активно напирал на турецкий табак в своем составе (турецкий + вирджинский). Да, у Честерфилда он тоже был, но именно кэмэл создал действительно не похожую ни на что остальное уникальную мешку с характерным выраженным терпковатым привкусом, которая многим зашла. Тема Кэмэла – экзотика и приключения. Эй, солдат, ты не просто солдат! Ты отправляешься в далекие чужие страны, где с тобой произойдет масса удивительных вещей. Один респондент как-то раз у меня на группе сказал, что лучший образ, который отражает дух Кэмэл – это Индиана Джонс, исследующий древние руины. Индианы Джонса у вас ещё нет, но все равно, Кэмэл – это дух приключений. Кэмэл часто рекламировали женщины, но не в том смысле, что они курят его сами, а в том, что они обожают мужчин, которые курят Кэмэл ;). Еще кэмэл обожал всякий эпатаж, например, в 1910-х, перед выходом пачки с верблюдом в разных городах появились биллборды и объявления в газетах "Завтра верблюдов тут будет больше, чем в Африке и Азии вместе взятых" или "Верблюды уже здесь". И конечно марку офигенно продвинул тот факт, что президент Рузвельт, перед тем, как обратиться к нации и рассказать о нападении на Перл-Харбор, курил именно Кэмэл, а не Лаки. Мальборо – нет, вы точно не курите Мальборо в 1940-х, вы че?))) Мальборо – исключительно бабск женская марка со слоганом "Мягкие как май!", с актрисой Мэй Уэст в качестве лица марки и с красной полосой на фильтре, чтобы скрывать след от помады. Серьезно, морпех, если Мальборо кто сейчас и курит, то только твоя девушка))). ОлдГолд – ещё одна марка, позиционировавшая себя, как сигареты с мягким вкусом (один из слоганов был "Никто не кашляет в вагоне", лол). Также была добавлена и патриотическая струя: компания утверждала, что вместо глицерина (который нужен военным для производства взрывчатки), они разработали особый заменяющий его состав – "яблочный мед" (что это было на самом деле – я хз.) С тех пор на постерах компании регулярно появлялись яблочки. В целом марка позиционировала себя, как новаторская (с таким названием это было несколько странно)))), добавив в ставшую к тому времени традиционной для Америки смесь турецкого и вирджинского табака сирийский, за счет чего сигареты имели сладковатый привкус. Как я понял, рассчитана она была на молодых людей. Данхилл – в то время очень припонтованные сигареты английского происхождения (с 1927 года поставщик королевского двора). Короче, кури как король. В США стали продаваться с началом войны в 1939 году, всегда позиционировались, как "выше среднего уровня". Если ты сержант или лейтенант, можешь такими побаловаться, если рядовой – вряд ли. Пэл Мэл - ещё одна марка английского происхождения, и тоже премиальная, для богатеньких. Это была инновационная марка, которая впервые предложила формат Кинг Сайз и напирала на то, что за счет более длинной сигареты и более высокого качества дым проходит в легкие сильнее и курение более полноценное)))))). Дико сейчас звучит, да?) L&M - в те времена это был популярный жевательный табак, лол))). Другие марки – если найдете, то вперед))). Ах да, чуть не забыл. Уже были сигареты с ментолом: Spud, Kool и всякие другие. Честно говоря, не знаю, была ли у них тогда сомнительная репутация сигарет для негров и квироты, думаю, ещё нет.
|
Цены и деньги
Разумеется, говоря о периоде 1840-1870-х нельзя с уверенностью давать цену на какой-либо товар – за это время все цены менялись. Точно так же совершенно невозможно пересчитать цены сколько-нибудь достоверно на сегодняшний день и сообщить общий коэффициент – поменялась и потребительская корзина, и технологии, и вообще отношение к деньгам. Я и не ставлю такой цели, однако мне кажется, что общую информацию о ценах все же стоит дать, чтобы игроки чувствовали себя увереннее.
Итак, 1 доллар США – это много или мало? Ну, во-первых, тут надо бы спросить, речь идет о бумажных деньгах или о металлических? Бумажные деньги сначала печатали все, кому не лень, доверие к ним долгое время было очень низким. В 1850-х лавочку прикрыли, а во время войны оборот бумажных денег на севере стал более привычным (выпускали даже бумажные центовые банкноты, которые отменили в 1875), больше того, во время мощных побед севера бумажные деньги иногда ценились на биржах даже выше золотых, впрочем, курс быстро колебался. На Юге во время войны были свои деньги, и это была гребаная жесть! Не в прямом смысле. Хотя стойте. И в прямом тоже – на юге печатали монеты из жести, да, что нашло даже отражение в одной знаменитой песне. Keep your Confederate money even if it's made of tin Keep all them crinolines honey, the South shall rise again
Но ладно, давай, Босс, поконкретнее, доллар – это сколько, чтобы мы представляли? Докладываю: по моим прикидкам если вы живете в Москве в 21 веке, доллар на Фронтире – это примерно 450-500 рублей. Очень грубо, не стоит использовать это для точных расчетов, но примерно ориентируйтесь так.
Еще три замечания относительно колебания цен. 1) Цены колебались с течением времени в обе стороны. Самая большая инфляция – это, конечно, война: три года подряд деньги обесценивались на 25% и больше, потому что федеральное правительство штамповало их как не в себя. Но после войны началась дефляция – ценность денег повышалась, цены в целом не росли. А вот зарплаты сильно упали в 1873 году, когда из-за биржевой паники несколько миллионов человек потеряли работу. 2) Цены ОООООЧЕНЬ сильно различались в зависимости от региона. На фонтире все стоило дороже, в том числе и еда. А цены в регионах с золотой лихорадкой были просто безумные. Лопата за 10 долларов – в Калифорнии это было ещё по-божески. 3) После войны резко вошли в моду каталоги, прежде всего, конечно Montgomery Ward. Цены по каталогу были фиксированные и пониже, чем ad hoc, но, естественно, ждать доставки можно было до морковкиного заговения.
Соответственно, цены, которые вы увидите ниже – именно для фронтира и явно послевоенные, конца 60-х - 70-х.
Единицы измерения: Фунт - 0,45 кг. Пинта (жидкая) - 0,47 л. Кварта - 0,9463 л (2 пинты = четверть галлона). Галлон - 3,79 л (8 пинт). Бушель (сыпучие тела) - 35,23 л. Бушель — это объем большой корзины. Акр (площадь) - 4046,86 м². То есть квадрат со стороной примерно 63,5 м и с диагональю в 90 м. В Англии считалось, что именно столько земли за 1 день обработает 1 человек с 1 волом. Унция - 28,35 г (= 0,063 фунта).
Еда в отеле: - Стейк с гарниром - 40 c. - Полный обед (стейк или бифштекс, гарнир, булочки, пирог, кофе) - 70-80 с в зависимости от блюда. - Похлебка или стью - 25 с. - Яичница с беконом, хлебом и кофе - 30 c. - Пирог, кофе - 15 c.
Для сравнения: - Обед на станции (особенно почтовой) стоил около 1 $ и обычно был ужасен.
Бар: - Кружка пива - 15-25 c. - Стакан "красноглазки" (низкокачественного виски, обычно ржаного, или бурбона) - 10-25 c. Стакан назывался "джилл" – это 4 унции (примерно 115 грамм). Бутылка "красноглазки" могла стоить 1 $ или около того. - Действительно хороший виски стоил от 2 $ за бутылку c за стакан. - Ром, джин, хороший бренди - 25-30 c за стакан, бутылка - 3-5 $. - Благородные крепкие напитки - 60 c, бутылка - 4-7 $. - Бутылка плохонького вина могла обойтись в 1 $. - Кофе - 2-5 c.
Продукты в магазине: - Яйца - 40 c за дюжину. - Хлеб - 6-7 c. Речь о небольшом каравае из примеро фунта муки. - Масло - 25 с за фунт. - Молоко - 10 c за галлон. - Мясо - 15 c за фунт. - Ветчина - 10 c за фунт. - Бекон - 10 с за фунт. - Бобы - 6 c за фунт. - Сыр - 16 c за фунт. - Мука - 4-6 c за фунт. - Кукуруза - 40 с за бушель. - Кофе - 50 c за фунт. - Чай - 3.5 $ за фунт. - Сахар (коричневый) - 18 c за фунт. - Сахар (рафинад) - 50 с за фунт. - Рис - 7 с за фунт. - Картофель - 12 c за фунт. - Соль - 40 с за фунт. - Лярд - 10 c за фунт. - Меласса (патока) - 30 c за галлон. - Галеты - 10 c за фунт. - Сушеные яблоки - 12 c за фунт. - Банка говяжьей тушенки (300 гр) - 30 c. - Банка сгущённого молока (300 гр) - 15 c. - Банка консервированных фруктов (300 гр) - 25 c. - Лакричные леденцы - 35 c за фунт.
Проживание, услуги: - Комната в приличном недорогом отеле - 75 с за ночь без еды, 5 $ в неделю без еды; завтрак - 25 c в день, обед 60 c в день, ужин 40 c в день. Полный пансион в неделю - где-то 12-13 $ + чаевые. - Клоповник попроще - 50 c за ночь без еды, 3.5-4 $ в неделю; полный пансион где-то 7-10 $ в неделю. - Горячая ванна - 60 c в отеле в комнате, 25 c во дворе в прачечной. - Бритье - 25 с. - Стрижка - 45 с. - Мытье головы - 20 c. - Подстричь усы - 15 с. - Стирка, глажка - 10 c за простыню, 30 c за сорочку, 5 c за воротничок. - Подковать лошадь - 40 c за ногу, с учетом подковы. - Содержание лошади на конюшне - просто поставить и накормить - 35 c в день, чистить-холить-и-лелеять - 50 c в день. - Обучение ребенка в школе - 1.5 $ в месяц. - Визит врача - от 3 $. - Проституция - 1-3 $ самое дно (даром-за-амбаром-стайл либо унылая хижина метр на два), 5-10 $ без претензий, 15-20 $ с претензиями, 50-100 $ хай-энд или экзотика. Платили обычно за раз, а не за час, хотя где как. Китаянки стоили меньше доллара.
Расходы на питание у себя дома: - 1-1.5 $ в неделю (5-6 $ в месяц) на человека - не очень хорошего питания при экономной готовке. - 2-2.5 $ в неделю (8-10 $ в месяц) на человека - нормальный стол без изысков у хорошей хозяйки (помним, что холодильников не было, а дрова тоже стоили денег). - 3-4 $ в неделю (12-15 $ в месяц) - хороший сытный стол. - Итого: - - Прачка с зарплатой в 10-12 $ без мужа могла худо-бедно прокормить себя и ребенка. - - На невысокую зарплату около 25 $ муж мог прокормить себя, неработающую жену и двоих детей. Не роскошно, прямо скажем. И что-то надо было откладывать на одежду и отопление. - - Имея доход 40-60 $ в месяц можно было хорошо содержать небольшую семью или не очень хорошо большую. - - В сельском хозяйстве денежный доход, конечно, был сильно привязан к сезонам. Но у фермеров были под рукой куры, поросята, молоко из-под коровы, огород, да и собственная продукция с прошлого года, так что они были меньше привязаны именно к деньгам. - Итого: 120-150$ в год – крошечный доход, 300-350 $ в год – скромный (мелкий фермер), 500-600 $ в год – норм (основательный такой фермер, мелкий бизнесмен), 600+ $ – надежный, 1000+ $ в год – солидный (хороший бизнес). Одежда, снаряжение, инструменты: - Сапоги - 6-15 $. - Ботинки - 2.5-3 $. - Мокасины - 1 $. - Плащ - 10-15 $. - Пальто из меха енота - 40-50 $. - Бизоний плащ - 15-25 $. - Хорошие кожаные перчатки или теплые шерстяные руковицы - 1 $. - Рубашка - 1-3 $. - Пара мужского белья - 0.45-1.25 $. - 6 пар носок - 1 $. - Костюм тройка - 15-40 $. - Брюки - 2-4 $. - Шляпа - 50 c за соломенную, 1.5 $ за вул-хэт, 5-10 $ за войлочную шляпу средней руки, 12-15 $ за Стетсон или модный котелок из бобрового фетра. - Часы - дешевые никелированные 25-30$. Более дорогие часы могли иметь бой и снабжаться репетиром (бой через определенное время, через минуту или пять минут, например), а также "охотничьим корпусом" (крышкой). Стоить они могли и 40 $, и 60 $ и 100 $ в зависимости от производителя, качества изготовления, наличия гравировки, инкрустации и позолоты. Дамские часики стоили примерно столько же, были меньше по размеру и на запястье их пока ещё не носили. Золотая цепочка стоила 5-10 $. - Платье - 8-50 $. Готовое – подешевле, сшитое по мерке – подороже. Бальное платье, вероятно, около 60-80 $. - Шаль - от 3 $. - Седло, сумки, сбруя - 15-30 $. 15 $ - плохонькое седло, 30 $ - средний комплект всего снаряжения, 50 $ - отличное седло и новенькие сбруя и сумки, возможно даже украшенные. - Кобура и перевязь - 3-6 $. - Шпоры - 1.5-2 $. - Обвалочный нож - 50 c. - Лопата - 1.5 $. - Лоток для промывания золота - 1.75 $. - Подкова - 25 c. - Мужской набор для ухода за собой (зубная щетка, одежная щетка, обувная щетка, расческа, бритва, бритвенный ремень, чашка и помазок) - 1 $. - Одеяло - 1.5 $. - Плед - 3 $. - Зонтик от солнца - 1 $. - Отрез материи, ярд: - беленая бязь (сравнительно прочная и легкая хлопчатобумажная ткань, мало мнется) - 15 c, - ситец (дешевая хлопчатобумажная ткань для белья и легкой верхней одежды) - 10 c, - фланель (полушерстяная, мягкая, довольно теплая, но не очень прочная) - 13 с, - гингем (обычно клетчатая или полосатая хлопчатобумажная ткань) - 15 c, и да, я полагаю, имя ведьмы Гингемы придумано отсюда. - кашемир (очень тонкая, мягкая и тёплая материя саржевого переплетения, идеально для шарфа, например) - 35 c, - деним (грубая, жёсткая, плотная, надежная – джинса она и есть джинса) - 14 c. - самая дешевая хлопчатобумажная бурая ткань на рабочую рубашку - 8-9 c. - прочный тик (плотное полотно саржевого плетения для чехлов, корсетов, гардин) - 17-18 c. - сатин (легкий полированный хлопок с добавлением шелка) - 55 c. - шелк - ну я даже не знаю, думаю, под 1 $ за ярд и больше! - был ещё мегаматериал - линси-вулси: лен с шерстью пополам. Из него шили грубые платья для работы в огороде и по дому. Сколько стоил – не знаю, думаю, в районе денима. Неубиваемая вещь!))) - Что из этого можно было пошить? Юбка, блузка, брюки - 2,5-3,5 ярда, рубашка, куртка - 3-4 ярда, платье - около 10 ярдов. То есть вообще-то ткани в 1870-х были не такими уж дорогими (ткань на самое дешевое платье стоила около 1 $, подороже – в пределах 5 $). Но не забываем, что фурнитура, нитки, отделка – всё это тоже стоило денег. Но больше всего стоил сам пошив. - Швейная машинка Зингера в 1851 стоила 100 $, я точно не знаю, но думаю, что в 1860-1870 цена упала до 50 $ или около того. Покупали их в рассрочку. И оно того стоило. - Короче, парни... если женщина умела ШИТЬ – её надо было отрывать с руками и ногами.
Припасы: - Мыло - 10-15 c за брусок. Порядка 50 c в месяц на человека. - Масло для ламп (и не только) - 35 c за галлон. - Керосин - 45 c за галлон. В час расходуется примерно 20 г керосина, соответственно, галлона (полведерка) хватало где-то на 230 часов. Короче, на 2-3 доллара можно было купить керосину на год, если экономить. Правда, в жаркой местности керосин испарялся. - Уголь/дрова - примерно 20 c за суточную норму зимой (5-6 $ в месяц). Но это очень зависело от климата и времени года. На фронтире часто топили древесиной, если рядом был лес — она давала меньше копоти. А в прериях, конечно, сухими бизоньими лепешками – они горели чисто, ровно, быстро и без запаха. - Спички - 5 с за коробок. - Спички-люциферки - 25 c за дюжину. - Сигары - 2 c за плохую, 10 c за приличную, 50 с за очень хорошую. - Жевательный табак - 15 с за пачку. - Курительный табак - 25 с за пачку (хватит на десятка полтора самокруток). - Медвежий жир - 7.5 $ за галлон. Много для чего мог пригодиться, например, смазывать сапоги, или замки, или в народной медицине.
Оружие и патроны: - Патроны - 2-3 $ за 100 пистолетных патронов, 1.5-2 $ за 25 винтовочных патронов крупного калибра, 1$ с за порох и пули на 50 выстрелов из капсюльного револьвера. - Капсюльный револьвер - около 15 $ до 1873 года, 8-10 $ с 1873 года. - Патронный револьвер - 15-20 $ за новый кольт или смит-вессон, 10-15 $ переделка из капсюльного. - Винтовка "Генри" - 30-35 $ после войны. - Карабин "Винчестера" - около 40-50 $. - Карабин "Спенсера" - около 30 $. - Подержанный старый кавалерийский карабин времен войны - 5-10$ в зависимости от состояния. На складах их было море. - Карабин Шарпса - 25-35 $. - Крупнокалиберная промысловая или охотничья винтовка - 50 $ и выше, могло и на 100 $ потянуть. - Двуствольное охотничье ружье - 40-60 $ за переломку, 30-40 $ за старый капсюльный дробаган. - Деринджер - 4-7 $.
Транспорт, путешествия, связь: - Аренда багги (небольшой рессорной повозки для 2-4 пассажиров) - 75 с на вечер, 3 $ на сутки. - Покупка грузовой повозки - 150-200 $ за повозку, 10-12$ за брезент, 20 $ за амортизированное сиденье. - Покупка дилижанса - 900 $ чисто корпус, 1200-1500 $ со всей отделкой, оснасткой и упряжью. - Покупка багги - 50-90 $. - Пароход - третьим классом (на палубе) 2-3 c за милю, около 10 c вторым классом (в каюте-коморке) и до 20-30 c первым (в неплохой каюте на верхней палубе, если такое вообще было). Скорость парохода сильно зависела от того, шел он по течению или против, но в целом скорость была от 10 до 25 миль в час (средняя скорость, т.е. с учетом заходов в порт). Норма багажа обычно была 250 фунтов. - Поезд - миля стоила примерно 3.5 c в третьем классе (на деревянной скамейке либо что-то типа плацкарта с занавесочками, как в фильме Cat Ballou), примерно 6 с во втором классе (купе), примерно 10 c в первом классе (условно говоря СВ), если он был. По скорости это было примерно 20 миль в час и 250-280 миль в сутки (учитывая всякие остановки и дозаправки). Однако ещё, например, взималась плата за простыни 2$ за ночь, а в первом классе положено было давать чаевые кондуктору не меньше 25 c в день. ОДНАКО! Зависело от региона. На юге поездка на поезде стоила дороже – 5-6 c за милю, а на Западе могла стоить около 10 с. Поездочка от Омахи в Сан-Франциско стоила порядка 100 $ первым, 75 $ вторым и 65 $ третьим классом. Занимала она около 5 суток. - Дилижанс - миля стоила примерно от 10 до 20 c. Подешевле можно было на крыше. Норма багажа была 25 фунтов (то есть немного), свыше обычно оплачивалось отдельно (при длинных поездках в тысячи миль могло стоить 1 $ за фунт, при коротких - меньше). Но могло быть и до 40 фунтов бесплатно, зависело от линии. По времени это могло быть около 80-90 миль в сутки, но сильно зависело от дороги и от линии. Примерно нормальной была скорость 35 миль за 8-9 часов. Ну и не все могли спать в дилижансах. - Доставить письмо или небольшую посылку - стоило 2 цента за доставку в пределах радиуса действия почтовой станции, 5 центов в пределах 300 миль и 10 центов свыше 300 миль (либо если письмо весило больше 1/2 унции). - Грузоперевозки - 10 $ за перевозку 1 тонны груза на 100 миль по ровной местности, до 30 $ в гористой. Одна повозка перевозила тонны 1,5-2 груза.
Скот: Важно понимать, что мясной скот, конечно, продавался на вес – столько-то центов за фунт живого веса. - Курица - 0.75-1.5 $. - Свиноматка - 4-10 $. - Теленок - 3-5 $. - Годовалая телка или бычок - 12-20 $. - Взрослая корова - 20-25 $. На Юге её можно было купить за 4-8 $ (цены менялись от года к году). На севере продать в Чикаго за 15-20 $ (а иногда рыночная цена могла скакнуть и до 40$). - Бык производитель - 70-90 $. - Крутая дойная корова - до 50-60$. - Плохая лошадь, скорее всего лет 8-10 и больше - 20-30 $ (сейчас с современными лекарствами, кормами и уходом лошади живут лет по 25, но тогда они жили лет по 15-18, хотя можно было и за пару лет уработать бедняжку в ноль). - Средненькая лошадь лет 5-7 - 30-50$. - Отличная вьючная лошадь - под 100$. - Хорошая скаковая или упряжная (для багги) лошадь двухлетка, разведенная специально на продажу - 70-180 $. - Отличная сильная фермерская лошадь, на которой можно было и пахать, и запрячь, и верхом поехать, могла обойтись в 150$. - Отличная молодая верховая лошадь - около 200 $. - Призовая породистая лошадь или племенной жеребец - 250-500 $. - Пара рабочих волов - 150 $. - А теперь присядьте: мул мог стоить 200, 300 или 400$, и я не шучу! Они были НАМНОГО экономичнее и выносливее лошадей. Мулы – это прямо топовый топ в плане перевозок. Обычно их закупали для дилижансов, по 4-6 голов.
Зарплаты: - Наемный работник на ферме - 0.5-1.25 $ в день + стол. Это была сезонная работа – можно было за пару месяцев посевной или жатвы заработать долларов 30-60 $, а потом постараться дожить на них до следующего сезона. - Работник на конюшне - 15 $ в месяц. - Прачка - 8-12 $ в месяц. - Женская прислуга - 1.5-2.5 $ в неделю (6-10 $ в месяц) + стол. - Работник на лесопилке - 25 $ в месяц. - Строитель - 15-20 $ в неделю при обычной квалификации, до 30 $ при высокой (например, крутой плотник). Но это была поденная работа, больше 40$ в месяц так было чаще всего не заработать. - Железнодорожный рабочий - 35 $ в месяц + стол (речь идет о строителе железной дороги, а не о кондукторе). Естественно, китайцам платили раза так в 2 меньше. - Солдат (месячное жалование) - 13-18 $ рядовой, 15-20$ капрал, 25-30 $ первый сержант, лейтенант 105 $, капитан 115 $, жалование генерала - около 760 $. Как видно, солдатам платили копейки, а вот жалование у офицеров было ничего так. С другой стороны, солдаты получали еду и форму, а одежда стоила дорого, так что расклад был в целом не хуже, чем в среднем по стране. Офицеры же форму шили за свои. - Конторщик - 6-8 $ в неделю (25-30 $ в месяц). - Разносчик газет в крупном городе - 1.5-2.5 $ в неделю (6-10 $ в месяц). - Шкуродер - 30 c за шкуру (речь о бизоньих шкурах). Сняв штук 80-100 шкур за месяц (по 3-4 в день) можно было более-менее прожить на эти деньги. Адова работенка. На одного охотника приходилось обычно 4 шкуродера и повар. - Бригада дровосеков - 60 c за шпалу. Заготавливай по 1-1,5 шпалы в день – и будешь сыт. - Ковбой - 25-50 $ в месяц + стол. При этом рэнч-хэнд скорее 25-35 $, а дроувер на перегоне 30-40 $, 50 $ мог получать очень опытный ковбой. Таким образом дроувер мог с мая по октябрь заработать долларов 200-240 $, а потом полгода нормально жить на них, дожидаясь новых перегонов. - Повар на перегоне - 60-80 $. - Бригадир ковбоев - 60-100 $ в месяц + стол. - Городской маршал - 60-100 $ в месяц. - Сельский учитель - около 30 $ в месяц.
Добыча на продажу: - Бизонья шкура - 2-4 $. - Оленья шкура - 2-5 $. - Шкура антилопы - 1 $. - Унция золота - 16.2 $.
Земля и имущество: Цены на недвижимость условные, без учета земли, месторасположения, дорогой мебели: - - Дом средней руки (4 спальни, кухня и чердак) - 700 $. - - Небольшой дом (2 спальни) - 300 $. - - Хижина - 25-40 $. - Конюшня и колодец (речь не о бизнесе, а о том, что к дому прилагается небольшая конюшня) - 150 $. - Земля - от 2$ за акр за городом до 10 $ в черте города. ЕСТЕСТВЕННО всё зависело от места. Место под бизнес на перекрестке в оживленном развивающемся городе могло легко стоить 1000$. - Современное земледельческое оборудование (литой плуг, стальная борона, механическая сеялка, резка для корнеплодов, косилка, веялка) - на круг порядка 200-300 $. - Стул - 1.25 $ - Керосиновый или масляный фонарь - 1 $. - Кухонная печь - 25 $. - Печка для отопления - 15-20 $. - Кровать, письменный стол или шкаф - 15 $.
Итого, какую сумму можно было считать состоянием? - 100 $ – это отложить на черный день и зашить в подкладку или лихо прокутить за пару вечеров. - До 1000 $ долларов – солидная сумма, но еще не состояние. Можно вложиться куда-то или осторожно начать что-то своё. - - Купить/построить ферму/ранчо и приобрести немного скота, но со скрипом. В целом, столько денег для того, чтобы начать обрабатывать землю, было не нужно – её можно было взять бесплатно, жить в хижине из дерна без стульев и готовить на голландской жаровне. Но вот чтобы разводить скот стартовый капитал был все же нужен - что бык-, что породистый жеребец-производитель стоил дорого. - - В городе это могла быть, например, маленькая конюшня, мастерская, кузница, цирюльня, маленькая лавочка, грузовая повозка с быками или лошадьми – что-то, что давало бы прибыль в 25-40 $ в месяц. На такие деньги можно было жить "как все" или чуть лучше. - 5000 $ – на такое уже можно было прикидывать нормальный бизнес, но осторожно. - - Хорошее ранчо и приличное стадо или ферма на хорошей земле с современным оборудованием и скотом. - - В городке столько могла стоить, например, лавка универсальной торговли, конюшня с каретным двором, рюмочная, фирма грузоперевозок. Такой бизнес давал бы 50-100 $ прибыли в месяц. На такие деньги можно было бы жить лучше, чем большинство, но несильно. - 10 000 $ - вот это уже ближе к вершине. - - Можно было открыть или купить салун, отель, или бордель, не очень благоустроенный и в не очень бойком месте, но тем не менее, просто купить готовый (если кто помнит "МакКейб и Миссис Миллер" – там ГГ торгуется с Компанией как раз в районе этой суммы, кажется, восемь штук они ему там за бордель предлагают со всей оснасткой). Или даже небольшой речной пароход! - - Такой бизнес мог бы давать около 100-200 $ прибыли в месяц или больше. На такие деньги можно было уже жить лучше большинства.
Босс, а что там с наградами? Ну, эти знаменитые постеры Wanted. - Награды в основном исчислялись сотнями долларов. 100 $ – это награда за поимку какого-нибудь дурака, который избил маленькую девочку и сбежал, или злостного конокрада. 400-500 $ - за бандита, который ворует скот или грабит дилижансы. 1000 $ – за серьезного преступника-рецидивиста, скорее всего убийцу, или если богатые родственники покойного хотят посмотреть, как его вздернут. 5000 $ – за абсолютно легендарного злодея типа Билла Дулина, который сильно достал серьезных людей своими художествами и ограблениям. - Бывали выплаты и за информацию – например, агентство Пинкертона иногда платило до 100 $ за информацию о местонахождении кого-нибудь. - Можно ли было при таких суммах жить на награды? Однозначно нет. Просто не было такого количества преступников, чтобы их по пять в год ловить, да и поймать было нелегко. Не существовало такой профессии, как "охотник за головами". Охотники за головами были, но основной заработок у них был всегда другой (карты, бизнес, ферма и т.д.). Ну, либо это были федеральные маршалы, которые ездили по ордерам Федеральных Судей и получали не награды, а компенсацию издержек. Либо техасские рейнджеры на окладе. Плюс были "пастбищные детективы", которые ловили клеймителей – но это совсем другая история и тоже скорее временная работа, чем постоянная.
P.S. - Бумажные деньги назывались "гринбэкс" – "зеленые спинки". - 5 центов назывались никелем, 10 - даймом, 15 - битом (технически битом называлась 1/8 доллара – 12,5 центов, по аналогии с испанским реалом, но такой монеты не было, а 15 центов считались "длинным битом", которым принимали плату, а 10 центов – "коротким", которым отсчитывали сдачу), 25 - квотером. Полтинник, по-моему, никак специально не называли. 1 цент назывался по традиции пенни. Также существовали местные называния, например в бассейне Миссисипи 6 центов назывались пикайюн. - С 1873 года новый серебряный доллар стал называться "торговым долларом", потому что такие монеты начали печатать для торговли с ЮВА – там золото котировалось не так, как серебро. Собственно, у меня есть в коллекции доллар 1873 года, и на нем так и выбито – trade dollar. Мы его с ОХК в Шанхае купили на развале. - Золотая 10-долларовая монета называлась "золотым орлом". Существовал квотер-игл (2,5), хаф-игл (5) и дабл-игл (20). Была и обычная золотая монета в 1 доллар.
|
|
|
Команда проникновения…
- Не спешу. Просто не хочу возиться со всем этим ещё раз,- медленно сказал тот. Его взгляд потемнел. Скорее, тень упала на его глаза, когда тот чуть понуро опустил голову. Он выдохнул,- Давайте обойдёмся без этого. Всё равно – это всё бессмысленно. У меня есть предложение. Я скажу вам что я могу, вы скажите что можете вы, и мы сыграем в игру. Нет, даже проще,- разминая шею, он замер, и, медленно вытянул перед собой руку. Его ранее раскрытая ладонь сжалась в кулак,- Меня будет достаточно. Меня зовут Кристов Варлок, я могу все, что было едино – удвоить, а затем удвоить то, что было удвоено. Эта битва – бессмысленна. Мы все простоим. Так что, сыграем в камень-ножницы-бумагу. Тот кто выиграет уйдёт отсюда восвояси. Кто проиграет – украсит пол,- сказал тот. Он медленно стал трясти рукой. Три раза,-…Камень. Ножницы. Бумага. Раз-два-три!..- после чего – резко сделал жест своей рукой.
-…- Кристоф смотрел на нож, проткнувший его ладонь, показывающую ножницы. По посмотрел на струйку крови, стекающую по пронзённой руке. Потом на Джека. Метнувшего в него нож. А потом снова на свою ладонь. Мужчина вздохнул, покачал головой, и улыбнулся,- Что-то я про нож в камень-ножницах-бумаге не слышал. Но, с кем другим это был бы прекрасный ход. Да…- его уголки рта поползли вниз. Он вынул нож из раны. И тот упал на пол. Рана резко затянулась, не оставив на себе и следа – а подтёков крови на руке вместо 1 стало 8. Айзек побледнел. А Корпиндер с жуткой силой сжал плечо парня, на которого опирался – его лицо было серым, словно кусок сырой глины,- К чёрту разговоры, пора бы сражаться,- он щёлкнул пальцами – и каждый из присутствующих ощутил давление. Их тела стали… вибрировать. Будто бы их пробивала мелкая дрожь. И постепенно, от их пальцев стали отделятся точно такие же пальцы.
Прошло около 5 секунд, когда напротив каждого из вампиров (и одного охотника на вампиров) стояла их точная копия. У копий был сбитый с толку, полупустой взгляд. Тем временем, за их спинами, в руках Кристофа оказался топор. Топор завибрировал. И вскоре в каждой из рук Кристофа было по рубилу. Варлок очень устало вздохнул…
На дороге…
- Сынок, ты меня смущаешь – я просто не могу отказаться от твоего предложения!- сказал индеец, когда он сел в машину. Мужчина улыбнулся,- Я редко бываю на правах пассажира. Однако, такие моменты не могут меня не радовать,- сказал тот. Они медленно покатились по ночной дороге, прочь от переулка. Ветер тугой струей обдавал силуэт несущейся по ночной дороге машины. Улицы города были пусты и темны, лишь одинокие фонари да редкие вывески круглосуточных магазинчиков освещали приземистые чёрные дома и прохожих, в этот недобрый час бредущих куда-то. В свете фонарей, мелькавших над крышей четырёхного стального жеребца, очки индейца отражали масляный огонь, горевший над ними… и за ними. Мужчина смотрел на дорогу, в тихом безмолвии, и в мерном спокойствии,- Здесь направо,- указал тот в сторону поворота,- Что меня связывает с твоим именем, сынок?- спросил тот. Он усмехнулся,- Нормы приличия? Уважение? Желание назвать кого-то по имени?..- он кивнул,- Выбери что-то своё. Что-то для себя,- он смолк на какое-то время. И медленно покачал головой. Его рука легла на угол дверцы машины. И он аккуратно провёл пальцем по холодному стеклу. Джек улыбнулся,- Ты ждёшь ответа от тех, кто тебя вскормил. Но не получаешь его – кто знает, почему? Хотя, на твоём бы месте я бы беспокоился о крови – она не в багажнике, Серджио. С той самой остановки, когда ты вышел покурить – она не в багажнике,- печально сказал старик,- А сели не будет крови, а те, кто вскормил тебя, отправят тебе весть, может сложиться странная ситуация. Впрочем. Тебе не стоит за это переживать. Так как ни в одном из возможных исходов, это не будет принципиально важно,- он медленно повернул голову в сторону Сежа. Из-за света, бившего в окно, в затылок индейца, всё его лицо направленное на водителя поглотила тьма. Лишь жёлтые угли глаз сияли в этой тьме. Глаз с крестовидным зрачком, мерно дребезжащем как у жабы-гипнотизера из мультика про далёкое странное будущее. Оу… очки были в руках у индейца. Он снял их. Это всё объясняло,- Потому что в первом возможном варианте, кровь взял Ной. Во втором – они тебе не напишут, Серджио. Третий вариант – тебе не понадобиться ни кровь, ни те кто тебя вскормил, к концу этой ночи. Нет, это не предсказания,- Индеец надел на лицо очки. Свет фонаря ударил прямо в лобовое стекло машины,- Это просто рассуждения старика… который забыл, почему ему следует держать язык за зубами… останови тут, сынок,- сказал индеец, указав на маячащую на горизонте многоэтажную парковку, уродливым бетонным горбом возвышавшуюся над другими строениями.
|
Общее Припекает солнце. Тело Ноги укрыто под грудой булыжников - ее увенчивает тот самый, что Нога так удачно скатил на одного из охранников. На нем темным пятном выделяется засохшая его кровь. Пора идти. Оазис ждет. За ним - кого что. Кого - рабство и печаль. Кого - новые приключения и, возможно, смерть. Каждый уходит на запад с мечтой - даже втихую матерящиеся под нос "спасенные" бомжи.
Язык Большие амбиции, сила в руках, ум в голове. Ты начинал голым оборванцем, успел слегка поучаствовать в каннибализме, потерять всех знакомых, обрести заново, убить пару братьев. Казалось, только вчера ты вылез из ржавого железного гроба - а будто уже целую жизнь прожил. Оазис оказался грязной лужей посреди пустыни, вокруг которой ютились дребезжащие на ветру хижины и одна из вездесущих крепостей очередного бара. Вялые кактусы, возделываемые хилыми рабами, тощие дромады, жующие мертвую траву. Избавившись от троих рабов и лишнего груза за деньги, кажущиеся сейчас огромными, ты вздохнул с облегчением. Приятно тяжелят карманы тяжелые связки дромов. - Куда дальше, сенсей? - С усмешкой спрашивает Манал, по первому знакомству с которым ты бы никогда не предположил, что оно продолжится так. Дальше - восток. Крабьи горы, тамошний бичара-повелитель, все это просит мести. На обратном пути в Шамал повстречав громадный невольничий караван, ведомый желтыми кушаками, в очередной раз порадовался про себя - успел вовремя загнать товар. Дорога обошлась без проблем - зная местную специфику, шли тихо, 228 жадно впитывал высказываемую шепотом мудрость, выстраданную в ошибках. Повелитель Крабов отплатил за жизнь Эфы своей жизнью - размен не в вашу пользу, но что делать. Пришедшие на крики чудища жрать его его не стали, зато погнались за вами. Еле ушли, побросав инструменты и пару нанятых у Шкурника старателей. Одно хорошо - увязанный проволокой Повелитель наверняка сдох долго и мучительной смертью от жары и жажды, не в силах освободиться. Не развязали же его клешнями его дружки, верно? Ню из Шора, как, оказалось, называлась та деревушка на берегу, тебя не признала. Еще бы. Напомнил ей об этом, когда вы оба, уже довольные, лежали на жестких шкурах в ее доме. - И как на вкус человечинка? - Усмехнулась она. Жизнь шла. Ты был силен, и тебя не брали обычные опасности этого мира. С парой коробов рыбы вы ушли из Шора в Шамал, вызнав перед этим в баре Рыла, что недавно группа техноохотников подняли неслабый куш с найденных неподалеку у берега руин. Говорят, там нашли ядро ИИ, а это бешеные деньги и благорасположение самих лордов Великих Домов. Когда-нибудь и вы так прославитесь, верно? Вы вдвоем, порой сопровождаемые незапоминающимися, быстро исчезающими лицами, крались через Крабьи Горы, отбивались от панцирных койотов в Сухостое, морщились от копоти подземных кузен Ваама. Продавали оружие в выточенном из горы Изыке, меняя на изысканную керамику, которую несли в Шамал. Вы бежали со всех ног из цветущих земель Зеленых Колдунов, молясь, чтобы не потаял лед в коробах - ведь на нем лежали бесценные овощи, и они должны были успеть к застолью толстых и роскошных лордов Изыка. Вы проносили гашиш из тайных убежищ Травяных Пиратов за высокие стены городов. Пару раз поучаствовали в грабеже караванов, однажды еле унеся ноги после того, как заказчики решили от вас избавиться. Вы подняли немного дромов, устроив дельце по вывозу дерьма с улиц Шамала, и успели удачно смыться, когда желтые кушаки пришли брать свою долю. Вы бегали от бандитов Орущего Леса, преследуемые их дикими воплями. Однажды вы чуть не влезли в какие-то древние руины, но огромное железное чудовище, зашевелившееся в затхлой тьме, заставило вас передумать. В одной деревеньке решили, что ваша требуха дает съевшему ее бессмертие. Саблями вы разубедили этих дикарей и взяли с них свое. Вы многое пережили вместе. Однажды ты проснулся и понял, что Манал исчез, взяв свою долю из общих накоплений. Поискав пути мести и не найдя их, ты решил, что доля была справедливая. Да и мир тесный, увидитесь еще. Ты жил, ты становился умнее и сильнее. Ты брался за все, где-то сопутствовал успех, где-то приходилось учиться на неудачах. Ты был хорош, но ты был одиночкой - а одиночки редко пробиваются на самый верх жизни. Ты так никогда и не нашел тех, с кем можно было спокойно путешествовать и делать дела. Каждый имел фатальные недостатки. Кто-то туп, кто-то слишком своеволен, кто-то вопреки всякому рассудку не ценил твое мнение по каким-то вопросам. Тебе платили деньги за твое участие, после вы прощались и никогда не виделись больше. Ты осознавал, что для по-настоящему серьезных дел тебе нужна команда, но не находил достойных быть командой для тебя. Это бесило. Мечты о поселении лысых, твоего рода, детей Огромных Людей, так и остались мечтами. Ваши были редкими, и каждый имел ровно те же, озвученные выше, недостатки. Светлая идея Объединения не пускала корней в их лысых головах. Они хотели жрать, они хотели долю побольше, они хотели наебать тебя, они хотели быть хозяевами самим себе. Это никуда не годилось. Ты самодостаточен. Ты матерый, ты знаешь себе цену. И ты продолжишь искать. Без мечты жизнь ничего не стоит, особенно жизнь здесь. А пока, если хочется завтра есть пищевой куб вместо плесневого кактуса, есть одно дельце...
Ноль Ты отходчив. Вот только что был готов умереть, лишь бы Языка с собой захватить. А как понял, что ни при каких раскладах не захватишь - так сразу и остыл. Живой, сытый, босиком по раскаленной пыли чапать не надо - чего еще ждать? Что лучше, чем это, может придти нахаляву? Нужно ковать свою судьбу самому! - Подходи, налетай! Рабы по дешевке, зато какие! У-ух! - Мышцу свою жилистую напрягаешь. Смеется коренастый бородач-покупатель в соломенной шляпе. "Этого за десятку возьму, будет меня веселить!" Этим же вечером в Оазисе тебя клеймят. Это охренительно больно, и когда тавро, казалось, насквозь прожгло спину, тебе было совсем не до веселья. Зато хоть покормили. Хитрый мужик обманул Языка, чему ты успел порадоваться. Следующим же днем вас троих повели дальше, на север. А ведь Сеймур говорил - четыре дня пути. Не говорил только, что конечная цель пути зовется Россыпь Клеток. Под громадными тентами среди Сухостоя - россыпь клеток и есть. Сотни рабов томятся в них, и ваш хозяин, не торгуясь, продает вас здоровому детине в шипастой броне в три раза дороже, чем купил. Ты попадаешь в ад. За говорливость успеваешь отведать кнута в первый же день. Умирает в клетке стукнутый на голову соратник-бомжара, имени которого ты так и не успел узнать. Вы же стоите столько денег, почему вам не дают жрать? Почему ты сидишь в клетке, раскаленные на солнце прутья которой оставляют реальные ожоги? Что за херня? Выпустите меня! ВЫПУСТИТЕ!!! Мечты жгут не лучше этих прутьев. О красивых женах хозяев, о восстании рабов. Здесь есть только кнуты. И жара. И жажда. Через пару дней прибывает огромный караван рабов - как говорят, их Шамала. Скованные одной громадной цепью, вы плететесь через пустыню дальше на север. "Улыбка Погонщика" - говорят матерого вида бичи. "Нужно бежать, шансов больше не будет". Ты радостно вписываешься. Вот он, шанс сделать мечту! Бежим! Клеймо под одежду, новая жизнь, громадье планов! Дубинки и кнуты возвращают к реальности. Зачинщиков оставляют на съедение скиммерам - есть тут такие членистоногие твари, родственнички хешти, видимо. Караван ползет дальше. Все болит. Улыбка Погонщика - громадный черный разлом в черной же земле. Отсюда идет уголь для Ваама, города-кузни. Здесь вы увлекательно проведете остаток жизни, говорят вам. Звенят тысячи дромов на нитках - вы переходите из рук в руки. Завтра в забой. Тысячи согбенных фигурок, скованные цепями, усеяли стены, стоя на хилых лесах. Мрачная песнь разносится по черному каньону. Стучат кирки. Ты среди них, сливаешься с ландшафтом. Щелкает кнут над ухом - кто не делает норму, тот не жрет. Срывается в пропасть бедолага справа - некогда смотреть вслед его удаляющемуся крику - ведь ты хочешь поужинать. Миска похлебки, завтра все по новой. Гниют трупы мятежников, рапятые на ржавых крестах, по краям Улыбки. Все люди здесь того же цвета, что и ты, после пары дней работы. Этих дней впереди - сотни. Говорят, в окрестностях есть убежище беглых рабов. Говорят, их ведет сам Железный Кулак, скелет, помнящий еще те времена, когда все жили свободными. Говорят, нужно готовиться к его приходу сюда. А пока - щелкает кнут над ухом. Нужно выполнять норму, иначе твой труп сбросят вниз, а на твое место станет такой же черный, сломанный и одноразовый бедолага, как и ты. Повезло, мать его, Ноге - он хотя бы сдох человеком.
228 В животе рыба, на ногах сапоги, голову не печет - жизнь хороша. Завтра все это останется при тебе - уже хороший день. Пропадет - легко пришло, легко ушло. Ты держишь нос по ветру. Пока что ветер дует в спину сенсею-Языку - и ты с ним. Всегда расслабленно стоишь за правым его плечом, пока он договаривается с покупателями, разбирается с какими-нибудь уродами, решает всякие вопросы. Мотаешь на ус, не стесняешься спрашивать, как жить, как всякие трюки делать. Вот с саблей например - как так ловко головы отхватывать? Язык разговорчив стал, как вы рабов загнали и получили дромов солидно. Учит охотно, пусть и сам явно в этом деле не первый мастак. Дальше куда? Да тебе пофиг, ты нигде не был. Восток так восток. Тихо в крабьих горах. И страшно. Но у Языка счеты к какому-то местному психу, так что ты с ним. Но когда запахло жареным и защелкали клешни под жопой - ты был первым, кто решил отступать. И если бы Язык остался там со своей местью, ты бы не особо грустил. Грустить вообще вредно. Вас двоих ждали успехи и неудачи. Ты плюнул в громадную воронку Провала, а после неплохо напился сакэ с Языком в безыдейно названном баре "Провал". Здесь вы удачно продали несколько дырявых свалкерских костюмов - вот не повезет кому-то лезть в этой рвани в Черные Болота, о которых говорят с таким ужасом. Вы проносили гашиш мимо ворот городов, вы таскали дерьмо по улицам, вы покупали и продавали невольников. Вы хотели дойти до Истукана, древнего небесного корабля к востоку от Ваама, чтобы там по дешевке закупиться самым лучшим железом в мире, добываемом самыми невезучими рабами и самыми нервными надсмотрщиками - но дошли только до обтянутых содранной кожей роботов-скелетов, что решили присоединить вас к своим одежкам, и еле унесли ноги. Вы крутили мокрые дела в Изыке и рубили речных ящеров, досаждавших Зеленым Колдунам. Вы теряли и вновь приобретали все. Все это время ты копил дромы. Там и здесь у тебя лежали заначки, даже в банке Шамала у тебя был небольшой личный счет. К тому моменту ты имел цель. Не много ни мало - стать великим мастером меча. Отчего бы нет? Ты мечтал об этом, перерезая очередную глотку. Мечтал, пока Язык заговаривал зубы страже. Мечтал, пока грохотали за спиной самурайские мультуки и свистели над ухом пули, а ты, бросив короб, бежал со всех ног в ночь. Говорят, в горном Монастыре, что рядом с Изыком, есть мастер всего оружия, которое знал этот мир. Древний скелет Ку-389, яростно отрицающий любые другие прозвища, но обрастающий ими, одно другого пафоснее. Говорят, он был Императором Старой Империи. Это серьезное дело. Надо бы наведаться к нему. Однажды ты взял все накопленное, и еще чуток сверху из ваших общих пожитков, и направился в Монастырь. Небольшая горная крепостица, сложенная явно уже в нынешние времена, встретила тебя нарочитой бедностью обитателей и худобой местных чешуйчатых коз, которых те пасли. Ржавая развалина Ку-389 тоже не внушал доверия, а потому ты начал с выгодного для тебя торга. - Ты хитрожопый. - Сказал древний мастер, пряча дромы в лючок на животе. - Из тебя выйдет хороший воин. Завтра начинается твое обучение. Наверняка старая железка поручит тебе пасти коз или еще как воспитывать смирение. Что ж, тоже дело. Зато когда, пусть и через десяток лет, ты выйдешь отсюда - равных тебе не будет. И тогда уж мы подумаем, что делать дальше.
-
Быстро, бодро. Хороший, законченный модуль.
-
Насыщенное окончание истории. И ещё один завершенный модуль. Поздравляю!
-
Спасибо за игру!
-
интересный мир, хорошие описания
-
+
-
Йей!
|
|
|
|
Монолог Харады…
-…- в трубке царило гробовое молчание какое-то время. Слышался лишь какой-то тихий скрип, будто бы что-то трется друг о друга, а так же тихий перезвон капелл и периодическое журчание воды. Незадолго до окончания речи Юко послышался тихий хлюпающий звук,- Прошу прощения, что прерываю вас. Скорее всего, Вы ошиблись номером. Я не могу дать вам тот ответ, что вы хоте ли бы услышать,- послышался наконец всё такой же беспечный по сути, и всё такой же ненавязчиво давящий по интонации звонкий голос Харады. Мужчина говорил достаточно бодро, и голос его был разборчивым, чётким,- Не кладите трубку, девушка. Не хочу вас разочаровывать. Потому, опишу как прошёл мой день. В обратном порядке,- послышался очередной хлюпающий звук, и, тихий звон, похожий на столкновение стекла с чем-то твёрдым. Харада продолжал вещать,- Сейчас, я лежу и отмокаю в ванне. Пью хорошее, вкусное, красное полусладкое. Ем марципан. Я это делаю, потому что ещё пару часов назад был запятнан с ног до головы. Вы спросите – где я так испачкался?- тон мужчины стал чуть более напряжённым, но всё ещё с нотками жизнерадостности в нём,- Я являюсь владельцем клиннингового агентства «Бакуда». Я редко работаю сам. Большую часть времени провожу в офисе. Офис находится в доме, где я живу,- жизнерадостность пропала из голоса. Тон стал куда более холодным,- В этот раз, работа приехала ко мне на дом. Четырнадцатью часами ранее, к моему дому подъехало шесть фургонов. Фургонов с мусором. И бесцеремонно раскидало весь этот мусор прямо у меня под дверью. А потом и в моём офисе. А потом, и у меня дома,- тон Харады резко упал по температуре. И казалось бы, одним своим голосом он мог бы остановить глобальное потепление, а то и начать Ледниковый Период. Даже тембр его резко упал, с фальцета переменившись на сухой баритон,- Я должен быть рад этому. В теории. Ведь это моя работа – выносить мусор. Но, за это работу мне никто не заплатил,- последовала короткая пауза,- Девушка. Я думаю, что вы, что наполнение тех фургончиков – всё едино. Как и ваши Матроны, что нагрузили меня сегодня поутру работой сверх меры. Уверяю вас. Я не оставлю этот «труд»… безвозмездным. Вы… заплатите. Заплатите мне сполна. Это… вы можете оставить при себе,- вдруг его голос вновь потеплел. Стал даже насмешливым,- Не спешите никуда. Можете не утруждать себя передачей данного послания. Всё равно – вы вряд ли успеете это сделать. Не волнуйтесь, я сам им всё передам, при личной встрече. Доброй ночи вам, девушка. Насладитесь ей сполна. Жизнь – жутко коротка…- послышались короткие гудки.
Перед отбытием…
- Тебе видней…- неопределённо ответила официантка. И хлопнула себя рукой по животу, где-то в области печени. Нахмурилась. Ещё пару раз. А потом опустила взгляд к животу. Она прошлась пальчиками по одежде, будто бы ощупывая её. А потом быстро проверила свои карманы. Девушка скисла. Накуксившись, она посмотрела на Байши. Её брови сложились домиком. И казалось бы, сейчас она должна была высказаться на счёт его слов. Набрав воздуха в грудь, почти со смертельной досадой девчушка выдала,- Я потеряла карман с сигаретами!- и звучало это с жуткой смесью детской обиды, непонимания и негодования, что сложно было сказать, серьёзно ли она это скала, или же нет.
Свидетели событий в кафе так и не очнулись, оставаясь в глубоком, вязком забытье. А после укуса Кали, впрыснувшей гормональный коктейль им в кровь, параллельно с тем поубавив количество живительной жизни в организме, дальнобойщику и хозяйке заведения теперь снились кошмары. Или какие-то похожие сны. Дурман заставлял их постанывать и чуть дёргаться во сне, но, из-за влияния яда кровопийцы, они впали в ещё более глубокий транс. Кали же чувствовала себя намного лучше. Пускай «чокер» под кожей всё ещё стягивал шею, и оставлял лёгкое чувство дискомфорта, слабость прошла, а вместе с тем, её тело стало сильнее, быстрее и легче. Склоки вампиров подходили к логическому завершению.
- Я не особо понимаю, что тут происходит,- проговорила официантка. Глядя на то, как Майкл вытирает свои отпечатки, девушка сделала пару шагов в сторону выхода. Она не особо вписывалась в диалог. А потому, и сделать какое-то весомое предложение не могла. «Эби» сказала первое, что ей пришло в голову,- У меня кончились сигареты. Тут их не продают. Поехали до заправки,- с этим предложением, она вышла на улицу, и зашагала уверенно в ту же сторону, в которой шатко шагал Коста. Кажется, она следовала за ним. Просто потому, что он чаще всего обращал на неё внимание… кроме Майкла, и Кали, а выбор из этих двоих был явно паршивой идеей.
-…Не бойся, малыш. Папочка заберёт тебя со штрафстояночки федералов, починит, почистит, покрасит заново, и будешь как новенький,- вещал панк, глядя по боку свой истоптанный профессором чоппер. С тяжестью на сердце (что невероятно четко ощущал Джек), он снял с байка свою седельную сумку, и прикрепленный к нему ранее рюкзак. Поднявшись с корточек, и отойдя от своего железного коня, он, как и Джек шедший на небольшом расстоянии от него, приблизился к Корпиндеру. Тот что-то набирал на телефоне, и видок у него был не самый здоровый. Его старый форд всё ещё не загорелся, не смотря на угрозы джентльмена. Ирландец раздосадовано цыкнул.
- Я не могу её поджечь,- с какой-то хмурой отрешенностью, констатировал Корпиндер. Он сел на капот машине,- Ни «Кредо», ни «Бакуда», ни «Сан-Саспего» сегодня не работают, и, не зачистят стоянку. У всех у них сегодня есть некоторые «технические неполадки», что наводит меня на мысль… будто бы пока мы возились с этими мерзкими сектантами, а может даже ещё раньше, случилось нечто неописуемо отвратительное. Хах,- кисло усмехнулся тот. Корпиндеру сейчас на вид было где-то в районе 50, хотя в начале знакомства с ним, ему едва ли можно было дать 40. Мужчина сильно постарел, и будто бы чуть усох,- Я догадывался что мою жизнь прервет один безумной глупый плохой день. Но никак не надеялся на целую череду таких вот мелких гадостей. И если честно, искренне надеялся, что причиной моей смерти будет праздность. Или чьи-то слишком крепкие объятия,- блекло улыбнулся старик. Его губы чуть дрожали. А глаза блестели. До белезны костяшек, он сжал свою трость,- Если я выживу, клянусь всем святым – ноги моей больше не будет в придорожных забегаловках!- уже громче, переходя на едкий рык, выпалил он,- Никаких больше приключений! Тихий дом… Вкусная еда… тёплая кровать, а в идеале – дружная семья. Никаких больше путешествий…- его ноздри раздувались, и сужались, ходя ходуном как у быка. В этот момент, к нему подошёл Айзек. И протянул джентльмену раскрытую ладонь.
- Давай, Корпиндер!- весело сказал панк.
- Что давай?..- проговорил тот неуверенно.
- Ключи,- улыбнулся во все 32 зуба (которые успели полностью восстановиться после драки) панк.
-…- Корпиндер вытащил свои ключи из кармана пиджака. Чуть подумал. Посмотрел в сторону. И кинул ключи в сторону Айзека, но, не в него, а за его плечо, прямо в грудь Джеку. Поймать их вампиру не составило бы труда,- Друг мой… вы не откажите нам в услуге побыть немного водителем для джентльмена в полном рассвете сил,- сказал тот, чуть прикрыв глаза, и приложив ладонь к своей хрипящей груди,-…И Айзека,- добавил тот, кивнув в сторону охотника.
-…Ну или так,- не став спорить, согласился охотник на вампиров.
- Трогай,- проговорила официантка, сев на заднее сиденье машины. Она облокотилась на спинку машины, и откинула голову. Девушка потянулась,- Остановись на следующей заправке, до, или сразу же после Де-Мойна. Мне надо купить сигарет, а то мои куда-то делись,- проговорила та. Она нахмурилась, и какое-то время просто спокойно сидела на месте. А потом, кивнула,- Мы вроде бы не знакомились. Но, мне и сказать особо нечего. У меня в голове сплошной туман. Я с трудом что-то о себе помню, не то что сказать что-то могу. Это… последствие вампирского обращения?- кисло поинтересовалась она. А потом мотнула растрёпанными, и больше не стянутыми в пучок на голове, волсоами,- Хотя… лучше не говори. Если это какое-то отклонение, или мне что отшибло – лучше я буду думать, что это просто последствие обращение. И оно пройдёт. Со временем,- протянула та. А потом, улыбнулась, глядя на Косту через зеркало заднего вида,- Ладно, забыли… меня зовут Ной. Ной Гольдман. А тебя?- на этих словах, в машину сил Майкл, заняв переднее сиденье, сбоку от Косты,- Йо, вождь,- поприветствовала прибывшего официантка.
Вампиры были готовы к отправлению. Осталось лишь вжать педаль газа в пол, и отправиться в путь. Их ждала долгая дорога впереди. Достаточно долгая, чтобы притереться друг к другу…
|
|
|
|
Прааг, подтверждая название Серебряного града, встретил их этим морозным днем сверканием куполов своих храмов и дворцов, похожих на отливающие благородным металлом луковицы. Они выглядывали из-за высоких и казавшихся неприступными белокаменных стен с зубчатым парапетом на котором реяли и хлопали на ветру разноцветные флажки и вымпелы. Пушистые хлопья снега, кружась, падали с неба все утро, мягко оседая на меховых воротах теплой зимней одежды молодого боярина Петра Строганова и его спутников, пока они двигались по проторенному снежному насту к южному входу в город - Водным вратам. Они назывались так, потому что рядом с ними в город втекали воды не замерзавшей даже зимой могучей реки Линска. Навигация по нему не стихала круглый год. Постоянно прибывали и отбывали торговые суда и баржи. Вверх и вниз по течению ходили и ладьи с ратными людьми, патрулируя реку. Рядом с молодым Строгановым ехал старый друг детства и верный старший товарищ Миклош Гаданович, ловя снежинки языком и всем своим видом лучась от радости из-за долгожданного возвращения на родину, пусть он и искренне разделял с Петром его горе. За стройный стан удалого господаря держалась сидевшая позади него девушка по имени Татьяна, назвавшаяся ученицей Ледяной ведьмы. Сейчас она выглядывала из-за плеча Гадановича с неодобрительным прищуром своих пронзительных, холодных карих глаз вглядываясь в раскинувшийся по обеим берегам Линска старинный кислевитский град. Несмотря на свистящий ветер и кусачий мороз девушка ехала с непокрытой головой, но ее щеки даже не зарумянились от холода, а дыхание не вырывалось как у остальных теплым паром и Петр был склонен верить ей. Позади как всегда было слышно недовольное ворчание под нос молодого гнома-Убийцы, имевшего удовольствие все путешествие любоваться покачивающимися перед собой лошадиными крупами. Из-за его пыхтения покрашенная в рыжий цвет борода Эларика покрывалась позвякивающими ледышками и он постоянно очищал от них предмет своей гордости. Он как и доставивший письмо с дурными вестями человек его отца, представившийся Джеродом, шел пешком. Тот был немногословен, предоставив говорить сопровождавшей его Татьяне, и все что Петру удалось у него выведать во время привалов было то, что он промышлял добычей пушного зверя в одной из строгановских артелей и за ним в Империю отправила его матушка, остановившаяся у своей праагской родни. Несмотря на то что только он и Миклош были верхом, они сумели покрыть огромное расстояние, разделявшее Альтдорф и Прааг, меньше чем за два месяца пути по торговому тракту. Пусть ноги у гнома и были коротковаты, но в выносливости и упрямстве он не уступал иной лошади, а охотник был привычен к долгим пешим переходам. И теперь конечная цель их путешествия была всего в нескольких полетах стрелы.
Юрий вернулся из ближайшего подлеска с вязанкой нарубленных дров к полудню и свалил их у входа в юрту, разбитую неподалеку от городских ворот. Мужчина погладил спавшего на снегу медведя по холке и бросив взгляд на южный тракт через плечо, медленно обернулся, встал во весь свой немаленький рост, прищурился, приглядываясь к маленьким фигуркам путников на дороге, а затем, резко спохватившись, откинул тяжелый полог из шкуры и влетел внутрь. Внутри походного жилища кочевого народа было тепло и почти по-домашнему уютно. Горел разведенный огонь над которым медленно вскипал чайник, распространяя аромат чая из сосновых иголок, который вместе с дымом выходил через специальное отверстие в крыше юрты. Унголка-хозяйка сидела на расстеленных на земле шкурах, скрестив под собой ноги и осторожно цедила из курящейся пиалы. Подняв черные раскосые очи на ворвавшегося кислевита, не удосужившегося даже стряхнуть снег с верхней одежды и запахнуть полог, впуская морозный воздух, кочевница нахмурила точеные брови. Общение между ними двумя было ограничено языком жестов и мимикой. Но что-то в оживленной жестикуляции, возбужденной интонации голоса и выражении бородатого лица заставило Ургамал отставить недопитый чай и накинув кафтан выйти за мужчиной наружу...
|
|
|
Когда молодые гиены выпустили вперед матерых, Убегающий Последним аж зарычал вполголоса от злости. Казалось, вот она: обозленная стая, только покажи ей Врага. Ан нет, хитрые бестии.
И что уж делать, Последним начал отходить к своим. Осторожно, задом, не отворачиваясь от гиен. Острая Палка наготове. Не изо всех сил, так чтоб догнать могли. Думал, поближе к своим, а там уж почти нагонят гиены, а там уж внезапно самому вперед да ткнуть Острой Палкой. а свои помогут.
Не вышло. Хитрые гиены, остановились далеко. Свои далеко. Или гиены далеко. Последним вперед пошел – гиены к нему. Последний к свои попяться – гиены от него. Плохо.
То есть, оно бы и хорошо, оно бы и привычно. Так бы и измотать. Козла измотать, оленя измотать. А гиен не измотать. Терпеливые, людям подстать. Так и себя измотать можно. а измотанный в Большой Охота умирает.
Злобно убегающему. Хочет поскорее гиену Острой Палкой Ткнуть. И страшно Убегающему. Осторожно надо. От своих далеко – загрызут гиены, как Сонного. Злится Убегающий. Не изматывать надо, скорее что-то надо.
Решился Убегающий. Учили старики: от гиена не бежать. От гиена задом уходить, Острый Палка держать. От гиена побежать – гиена сразу догоняй-бежать, йаа-йаа-йаа. Но сейчас как раз гиена вперед бежать надо. Чтоб Последним ее на Острый Палка и назад. Гиена бежать – тек. Тек тек тек. Знает Последним, что он от гиена бежать – гиена бежать. Тек! Но от гиена бежать – тун. Тун-тун-тун. Самый ТУН из всех. Но вот сейчас он бежать – и Тек. Хотя и Тун.
И последним решился. Как снова пошел назад, так что гиены, тянувшиеся за ним, остановились – сделал то, что не делать – в крови у каждого охотника: развернулся спиной и бросился к своим, всего-то ничего: шаг-шаг и обратно лицом к гиенам. Острый Палка к гиенам. Ловить на Палка, кто из хитрых гиен поверил, что Человек побежал.
Обернулся, и увидел, что две гиены бросились на него. Ярость! Злобная радость, что хоть кто-то бросился, страх, что две. На все мгновение, на бегу развернуться, припасть к земле на согнутых ногах, и первую же несущуюся гиену встречать Острой Палкой.
Встретить первую Острой палкой. Абы куда ткнуть, тут не до жиру, самому бы целым остаться. Но не иначе, все ретивые, что на снежную охоту ушли, сейчас Последнему помогали. Острие, направленное просто в морду гиены, чтоб поумерить ее пыл, с хрустом вошло в глаз. Убегающий сам не ожидал, что так сможет. – ррррУУУУАААААА! – Неистовство утоленной мести, и с этим воем , тем не менее, выдернувши Острый Палка, не отрывая взгляд от второй гиены, пятиться поближе к Запасливому и остальным.
|
|
|
За стойкой…
Возникнув перед хозяйкой заведения, Майкл с силой вырвал у неё дробовик, за что, всего через мгновение, получил блюдцем по голове. Это было не особо больно. Скорее как подзатыльник. Но блюдце разбилось о макушку мужчины. И руки хозяйки заведения, которая в качестве защитной реакции выбрала не впасть в обморок, а навалять Байши чем угодно, подвернувшимся под руку. Подвернулась ей под руку – посуда. Не смертельно. Но довольно неприятно. Панк, тем временем, резко сполз за барную стойку, вновь затаившись. Он молчаливо вытащил из кармана своих штанов защитного цвета (на нём ранее разве не были джинсы?.. может быть, показалось) небольшой шприц, заполненный чем-то чёрным.
- Я не боец, пара рёбер сломаны,- быстро сказал тот. Он стянул с себя ремень, быстро закатав рукав, и перетянув им руку. Кажется, он решил уколоться жидкостью из этого шприца. Только сейчас, глядя на панка и принюхиваясь к нему, Майкл мог заключить, что перед ним сидит… человек. Панк не был вампиром, это было точно, пускай его кровь пахла чуть странно. Он быстро кинул взгляд на военного,- Не заряжен,- коротко бросил человек, прежде чем Майкл проверил боезапас. На словах о совмещении сил, он лишь погнал шприц под кожу, медленно пуская жижу по вене,- Целься в голову – он, как оказалось, регенератор,- посоветовал панк,- кивая за стойку, в сторону горящего бизнесмена.
Всего через пару мгновений, Майкл ощутил резкую боль. Раны на его груди вспухли и стали изливать какое-то чёрное вещество. Голос профессора в ушах усилился, а чёрная жижа резко застыла кристаллическими наростами по всей длине раны, не давая той закрыться. И усиливая кровотечение. С улицы послышался громкий крик. А дышать стало разом сложнее…
Под столом…
Официантка обмякла, и, кажется, чувствовала себя не самым лучшим образом после кровопотери. Она выглядела бледной. Даже слишком бледной для нескольких выпитых нескольких литров крови. Вампир чувствовал себя живым, как никогда. Кровь, растекавшаяся по его горлу, согревала нутро, и порождало лёгкое чувство эйфории. Мир вокруг него стал таким… незначительным? Возможно и так, однако вкус этой крови так же порождал взрыв мельтешащих картинок в уме мужчины. Он замер без движения на какое-то время, впав в подобие транса. И даже не заметил, как горящий, а сейчас медленно затухающий покрытый ожогами бизнесмен стал ползти в его сторону, на запах только что пролитой, свежей крови… …Серж резко выпал из транса. Из-за голоса профессора, усиливающегося в его ушах. Из-за этого непонятного наречия, что вызывала сильную мигрень. Он услышал хрипы и ругань уже проползшего пол расстояния до его стола опалённого вампира. Пасть бизнесмена исказилась, и теперь все его зубы были заменены на подобие игл-клыков. А один глаз полностью почернел, как это было с обоими глазами у монстров, напавших на кафе. Но вряд ли последних Коста видел собственными глазами. Вампир всё полз к нему, и хрипы его с каждой секундой всё больше походили на глухой, голодный рык. А его раны лениво заживали, кое-где всецело покрываясь обсидиановой кристаллической коркой.
Мужчина ощутил резкую боль в руке. На его предплечье, с внутренней стороны появилась длинная вертикальная рана, будто бы медик только что вскрыл себе вены резким разрезом вдоль руки. Края раны покрылись тёмными кристаллическими наростами, не давая той стянуться и начать заживать. Из раны полилась на пол кровь Сержа. Неестественно густая. Неестественно чёрная.
За столом…
Вставший в героическую позу, и оглянувшийся Джер, мог увидеть как по полу, прямо напротив него всего в трёх-четырёх метрах, полз медленно бизнесмен. Он потерял остатки человеческого облика. И помогла тому хорошая прожарка, или ещё что - сложно сказать. Однако, этот тип почти потух, и теперь уже и Джереми поливала с потолка холодная вода. За собой мужчина оставлял густой след липкой чёрной крови. Казалось, по венам неизвестного вампира текла не красная жижа, как в телах что людей, что простых вампиров (насколько по себе мог судить пацан), а густая смола. Смола воняла не хуже жженой плоти. И оставляла на зубах неприятное, тянущее чувство. Это было неприятно. Как и сам тошнотворный аромат, который источал отчаянно бившийся за жизнь монстр.
Джереми ощутил… боль. Нет, не так. БОЛЬ! Он буквально выронил биту из рук. Так как кисть его, которой он держал пистолет, жутко заболели. Места ссадин и синяков на ней буквально лопнули. И на месте ранок появились стягивающие их кристаллические наросты. Наросты были бесцветными, почти прозрачными, и мутными лишь из-за застывших в них пузырьков крови. Словно сукровица, или же какой янтарь Вся его кисть теперь была в этих мелких бисеренках-гребешках. И пускай он мог двигать ладонью, но делал это медленно, как-то непослушно, и плохо чувствовал свою руку. Та словно онемела за несколько секунд.
Он услышал тихий скрип неподалёку. Там, за столом, лежала Юко, сражаясь с самой собой, выковырявшая пулю из открытой раны в пузе. Это была агония. Давно ей не приходилось работать так вот, в полевых условиях. Рана кровоточила и кровоточила. Колено почти уже затянулось. Осталось нарастить кожу поверх быстро набегавших связок мускулов – и останется лишь шрамик!.. По крайней мере, таков был изначальный план. Но, ничто не идёт так, как ты хочешь. Ведь вынула пулю, девушка ощутила облегчение лишь на пару коротких мгновений. Рана в животе стала затягиваться. Но, вдруг её нечто кольнуло. Плоть пыталась яростно зажить. Однако в ране появлялось всё больше инородных тел. Юко буквально разрывало изнутри, и тысяча невидимых ножей кромсали ей нутро прямо изнутри. Колено снова заныло. И там, где должна была быть коже, наросла чёрная, кристаллическая корка. Нога стала плохо слушаться. А рана в животе стянулась. По крайней мере кожа над ней. Но боль внутри осталась… нечто было внутри! Прямо внутри неё! И это нечто приносило убийце дискомфорт. Прощупав пузо, она могла ощутить какое-то уплотнение на месте раны. А голос профессора стал ещё более назойливым, гнусавым.
У окна…
Подойдя вплотную к твари, Кали, кажется, чуть сбило монстра с толку. А когда ствол проник в щель меж шлемом и воротником, он дёрнулся в сторону. Но, было слишком поздно. Пара выстрелов, и шлем упыря стал гудящей скороваркой. Кровавый бульон чужих мозгов вылилась из-под забрала, и существо, чуть простонав, рухнуло наземь. Кровь монстра была чёрной. И вызывала лёгкое жжение на коже. Труп упыря вонял отбросами. Или же так казалось лишь Кали. Усталость медленно накапливалась. Она буквально забиралась под кожу, роем жадных сороконожек ползла к голове, и заставляя ту кружиться от нарастающего на фоне белого шума. Да, в ушах гудело. Жутко гудело. Может, из-за голоса профессора. Может из-за общей усталости.
Горло женщины нечто с силой сдавило. Её начала душить тонкая, плотная нить. И если бы та провела пальцами по коже, то заметила бы, как под кожей у неё на шее, образовалось нечто, вроде плотного кольца. Дыхание стало затрудненным, и прерывистым. А в глазах потемнело. Звуки стали несколько приглушенными, и особенно выделился прерывистый глаз бьющегося в груди сердца, речь на неизвестном языке с улицы, крики, хрипы, стоны… она была посреди форменного ада. И лишь холодная вода, льющаяся с потолка, освежала, и не давала потерять сознание. К адреналину тело дитя ночи давно уже привыкло.
На улице…
Волчица скакала между упырями, отпрыгивая всё дальше от них. И Джек, вышедший за ней, имел отличный шанс удрать. Однако обстоятельства были против него. Выйдя на улицу он четче прежнего услышал слова профессора. И ближе всех оказался к контроллеру упырей. Джек рухнул на колени. Ноги не слушались его. Как вскоре, не слушались и руки. Выпустившие пистолет с телефоном. Из ушей, носа и глаз полилась кровь. Чёрная, густая как смола. Комки какой-то дряни, с жутким кашлем, вырывались изо рта. Его тело начало гнить изнутри, медленно разрушаться. И рана на плече вновь открылась, покрывшись коркой чёрного вещества, и выплевывая зараженную кровь. В ушах жутко шумело. Джек умирал. Он понимал это хотя бы потому, как замирало время от времени его сердце, всё хуже справляясь с нагрузкой.
Стая крыс, до этого бежавшая навстречу толпы упырей, вдруг сбилась, и обратилась в кучу малу, скоро лопнувшую, и соединившись в лужу крови, из которой образовалось тело джентльмена. Голое, и покрытое шрамами. Он валялся на земле, бившись в конвульсиях от боли. Он кричал, кричал от боли. И блевал чёрной кровь. Голос чернокнижника всё громче звучал. Он буквально кричал, за стеной упырей. Этот глас выпивал из вампиров все силы, разрушая их плоть. Почти все упыри, кроме временно почивших, собрались вокруг профессора. Чтобы ополовинить свои ряды всего через секунду – с небес на них упала аккуратная машинка. На вид – очень опрятная, и до поцелуя с кучкой мертвяков, явно ранее не бывавшая ни в одной большой аварии. Боль отступила, очищая разум.
- Блядь!.. *неизвестный язык* Как там?.. *опять что-то непонятное* Чёрт. *непонятно* Сб-бился!- пискнул профессор, отбегая в сторону. Он понёсся к машине, сбивчиво повторяя слова заклятья. И пускай слабость вновь немного нахлынула на Джека, он больше не ощущал себя куклой меж тисками пресса. Самое время было драпать!.. Только вот, когда его взгляд упал на место, где юноша припарковал свою малышку – он виде лишь уменьшающуюся, и возвращающуюся к человеческому обличью фигуру мамаши семейства, что спешила к новенькой тойоте, в которую уже забрался её муж и дети. На небе загорелись звёзды…
|
|
|
|
|
|
|
-
классный финал
-
Прекрасное многоточие...
-
Отлично!
|
-
Славно.
-
В восторге от Пипы!
|
|
-
Красиво.
-
за прощание
-
Какая красота!
-
прекрасная женщина, великолепный танец! спасибо тебе за игру)
-
Отличное завершение модуля.
-
еще одно сердце разбито :)
|
|
Цепочка - место, где вы все живете. Что вам известно о нем? Досужая болтовня разных существ. Но ее много. Цепочка - это три тороида, сцепленных друг с другом. Некогда они были звеньями бесконечной Цепи. В результате чего-то, названного впоследствии Треском Миров, осталась только Цепочка. Она скучает по Цепи, но даже не знает, существует ли та до сих пор. Итак, три чудесных мира в одной цепочке. Первый - РжаМир, сплошь состоящий из ржавого металла, как превратившегося в труху, так и пытающегося по-прежнему держать приданную неизвестными строителями форму. Мир того, что оставили потомкам прежние жители этой части Цепи. Громадные и не очень, скрипящие, рассыпающиеся сооружения стонут на жарком сухом ветру. Бури ржавой пыли и ничтожное количество влаги воздуха точит их вот уже многие эоны лет. Но предыдущие хозяева этого мира строили на совесть - многие их вещи, созданные по давно забытым рецептам, еще работают. Для нынешних жителей неизвестные эти технологии зачастую опасны - но порой и бесценны. Второй - Пыль. Она - среднее звено. Мир смерти. Бесконечные просторы серой пыли. Движение чуждо этому месту - здесь нет ветра, и любой след в ней останется навсегда. Здесь нет зверей. Никаких - даже бактерий. Мертвец, ставший таковым в Пыли - останется в ней навсегда. А мертвецом стать просто. Насколько Пыль однообразна и сера внешне - настолько же она хитра на выдумки, когда дело касается смерти. Пыль полна странных явлений больше, чем другие два мира Цепочки. Спонтанные локальные изменения гравитации, температуры, атмосферы - лишь верхушка, то, что может поджидать на самых проверенных путях. Всех же опасностей Пыли не перечислить - и не узнать, не попробовав, хе-хе. Иногда в Пыли можно встретить остатки древних руин. Именно так - остатки руин. Они древние настолько, что даже скрипящая Ржа рядом с ними - сущий младенец. Артефакты c Пыли - редкость невозможная. Они самые непредсказуемые, самые опасные... и самые ценные. Порталы между мирами Цепочки (о которых позже) - творение именно бывших жителей Пыли. Кто-то очень постарался, чтобы стереть этих могучих созданий, хм... в пыль. Третий - Живность. Он цветет, он выбрасывает споры, он бежит, он переваривает, он охотится, он пожирает и гниет. Живность полна жизни - буйной, дикой, вечно подвижной. На Живности тоже когда-то кто-то жил - но их и их следы сожрал этот не терпящий статичности мир. Лишь изредка можно встретить здесь заросшие джунглями крошево руин - и еще реже в них можно найти что-то целое и полезное. Миры Цепочки продеты друг в друга подобно звеньям, хм, цепочки. Они не касаются друг друга - но каждый из тороидов связан с соседним (Именно с соседним, не дальше. Ржа - Пыль - Живность) многими нитями порталов явно очень высокотехнологичного происхождения. Их размеры разнятся от крошечных до поистине титанических, но все они выполнены в одном стиле - в виде монолитной арки из серебристого неизвестного металла. Говорят, что артефакты предтеч из Пыли выглядят похожим образом. Силами нынешних жителей Цепочки как-то приостановить работу порталов невозможно - да и не нужно это никому. Когда-то Цепочка была частью Цепи, но то было бесконечно давно. Даже она сама почти не помнит тех времен - что уж говорить о смертных, ее населяющих. Кстати, о населяющих. Сейчас на Цепочке живут три народа, по числу ее частей. Ржу населяют Ржаки - тщедушные, небольшие существа с множеством тонких рук-ног и не меньшим количеством глаз. Словно созданы они для того, чтобы щупать-глядеть создания Предыдущих, пытаясь понять, для чего же они предназначены. Живут ржаки очень тесно, по полной используя несколько громадных освоенных зданий и почти никогда из них не выходя. А зачем выходить, если еду и новые подарки Ржи приносят им свалкеры? Тем более, говорят, снаружи опасно очень - где рухнет лист металла весом в сотню тонн, где оживет вдруг старый механизм и что-нибудь плохое сотворит. Нет-нет-нет, это пусть свалкеры рискуют. Самое крупное поселение - гигантский Комплех, ржавый небочёс. Так и кишит Ржаками, исследующими его бесконечные закоулки. Здесь кипит жизнь, торговля и то, что с натяжкой можно назвать исследованиями, а больше - небезопасными опытами. Центр прогресса, в общем. Жаль только, что от еды из Живности зависит сильно. В Пыли никто не живет - лишь свалкеры туда-сюда бродят, стремясь скорее свои дела закончить и уйти отсюда. Живность населяет очень много кто, но разумом (если это можно так назвать) обладают лишь одни - зеленые, осклизлые и жирные бураты. У них нет рук и ног - лишь длинные маслянистые тела, по одному фасетчатому глазу, да щупальца у рта, чтоб жрать и кости из зубов выковыривать. Бураты разводят разных животин и много, сытно кушают их мясо. Даже после пиршеств еды еще навалом остается. Вполне можно отдать, чтобы не сгнила, свалкерам за какую безделушку из другого мира. Красиво, статусно же. А иногда железка и полезное чего умеет делать - тогда вообще отлично. Резона покидать свои Скейвы (так зовутся остатки древних зданий, где живут эти ребята. Свои им строить лень) у буратов нет - еда при них, все остальное свалкер принесет. Да и вообще, ведь даже скейвы эти сложно удержать от прущей Живности - оружия не хватает, его из Ржи сложно нести. А чтоб выдумать свое бураты тупы слишком и ленивы. Наконец, Свалкеры. Любимцы Цепочки, ее сердце и кровь. Не найдешь на Цепочке двух одинаковых свалкеров, ведь они - поле Ее экспериментов, полигон для выдумок. Внешне Свалкер - странная помесь бурата и ржака, причем всегда в разных пропорциях. А иногда мелькает в его чертах и что-нибудь совсем нездешнее - видимо, то Цепочка вспоминает старых своих жителей и времена, когда она была в Цепи. Бывает и так, что жить новослепленный свалкер и вовсе не может - чего-то не хватает. Такие умирают сразу или чуть попозже. Рождаются свалкеры у обоих народов по прихоти Цепочки - и тут же изгоняются наружу, по свету бродить. Никто их у себя не держит, да и не держатся они. Их вечно манят приключения, всюду хотят сунуться ушлые свалкеры. В душе бродяги и авантюристы, в них дух и надежда самой Цепочки. Только они чувствуют ее, только они могут жить в ней, а не просто выживать. Ржаки и бураты здесь гости, чужаки. Свалкеры же были всегда и всегда будут, они вечней руин. Говорят даже, что их всегда одно число (только никто не знает, какое) - и что когда умирает один, то тут же вылупляется другой у одного из народов. Лишь свалкеры осмеливаются заходить в порталы - и могут выходить из них живьем. Без них давно бы вымерли от голода Ржаки и были бы поглощены Живностью Бураты. Свалкеры ходят через Пыль, связывая два живых мира через мертвый. Рискуя собой, через серые равнины несут еду в Ржу и механизмы в Живность. К ржакам подряжаются таскать подарки Предыдущих из руин; вместо буратов зачищают стаи хищников, слишком близко подобравшиеся к скейвам. И конечно, никогда не пропускают ничего любопытного - а такого в Цепочке за время ее существования скопилось предостаточно. Особенностью Цепочки являются многочисленные Подарки Прежних - остатки предыдущих цивилизаций, на которых живут нынешние народы. Цепочка была домом для многих видов существ, сменявших друг друга по очереди либо деливших ее одновременно. Еще больше народов повидало ее мельком, в пути по Цепи, нет-нет да и оставив что-нибудь. В любом ее месте ушлый свалкер может найти что-то из этого наследия. "Что-то" это может оказаться глупой безделицей, поломанным куском. Может - полезной вещью (такие свалкерами ласково зовутся ништяки), может и опасной. Может чем-то совсем уж непонятным. А может - могучим невероятно и опасным даже для самой Цепочки. Подарки Прежних делают жизнь жителей Цепочки (да и ее самой) куда интереснее и непредсказуемее. Вдобавок, нынешние обитатели избавлены от скучной необходимости что-то производить самим - ведь что угодно можно найти, если повезет. Одни только ржаки что-то пытаются сами клепать - бередит им души слава древних. Больше всего их в Ржи. Фактически, весь этот мир - сплошной Подарок Прежних. Намного меньше их в Живности - сожрали джунгли все. И почти совсем ничего нет в Пыли - но то, что есть, способно удивить саму Цепочку. Кстати, порталы между Ржой, Пылью и Живностью - тоже Подарки. Никто не знает, как они работают. И если они вдруг прекратят - то Цепочка умрет. Этого Цепочка боится, вспоминая жуткий Треск Миров. Говорят, где-то в самых потаенных местах всех трех миров есть дороги, ведущие за пределы Цепочки, в те звенья, что когда-то были Цепью. Ну, говорят. Врут, наверное.
|
|
Эсперанса прижимается к молодому сильному телу, хмелея без вина. Через легкую ткань светлого кителя она чувствует его дерзкую легкость, сплетение сильных плоских мышц и сухожилий, ноздри ее ловят неуловимый запах меда, цветов и озона: запах неба и грозы, запах юности. Мелодраматическая история юной девы, погубленной мошенником, - о, это другая история. Это про юную наивную Эсперансу и Мануэля, которых уже давно нет на свете, забудем о них. Нет в молодом летчике печали, нет сожалений. Томительно-резкие, словно обрубленные музыкальные фразы рождают стремительные шаги, страстные замирания на коротких паузах: сейчас... сейчас... еще сильней, еще резче... - и разрешаются крутыми виражами на поворотах. Эсперанса позволяет ему кружить себя, кидать из стороны в сторону: возьми меня с собою ввысь! - словно они вдвоем поднимаются все дальше от земли, на середину танцпола. Но там негде спрятаться, там нет места ее маскам, ее играм и ужимкам! Ее открытость и простота - мнимая; под ней - покров, под ним - другой, а там - еще один, но кажется, они вот-вот слетят один за другим, сорванные холодным ветром высоты. На миг ей становится не по себе: ей кажется, что она сейчас не выдержит этот ритм, этот темп; не удержится, упадет и разобьется вдребезги о полированные доски танцпола. Это ее откуда-то снизу окликает ее траченая временем плоть, одетая как жесткий непослушный футляр на ее не желающий стареть дух... Но ее дуэнде уже властвует над ней, неумолимый и грозный. Он велит ей не страшиться наготы. Он велит лететь, не страшась падения. Эсперансе кажется, что она и есть веточка жасмина, которую треплет безжалостный вихрь. Иногда она замирает в руках летчика, словно моля его: ах, не обрывай мои цветы, я же так хрупка! Порой она смягчает его стремительные движения плавностью поворота тела, мягко, почти безвольно откинувшегося на его руку. Порой, напротив, подзадоривает его порывистым движением подбородка, изгибом шеи, плеча, бедра: но все равно я хочу лететь с тобой еще выше! Порой она приникает к нему, как бы ища защиты - ты же не дашь мне упасть? А скользящие прикосновения ее щиколоток и колен говорят: но если я буду падать, то только вместе с тобой!
Там, в небе, очень разреженный воздух. Там высоко, но нечем дышать. Кровь стучит в висках, Эсперанса дышит часто и глубоко. Ну и пусть вянет эта веточка жасмина, если так надо. Не так уж и жалко ее. За миг полета. Это ее дуэнде так хочет.
-
за танец неба и молодости
-
Танец — это телеграмма на землю с просьбой убрать притяжение. (с)
Отлично передано настроение.
И вообще, Эсперанца — мой любимый из всех твоих персонажей, которых я видел.
-
Che duende!
|
Вежливо и неторопливо кивнув, Эстер приняла руку кавалера, ощущая как забился, затрепетал ее пульс. В горле мигом пересохло, а легкая улыбка коей должно было быть приличествующе-спокойной, была лишь жалкой плотиной на пути бурлящего потока чувств, так и норовившего вырваться на свободу беззаботно-задорным смехом. Ноги стали как ватные, но вместе с тем англичанка чувствовала, как она словно бы взлетает, становясь невесомым перышком под мягкой лаской ветра. Идти, держась за руку мужчины, которого она видела впервые и даже не знала его имени, идти на танцпол было каким-то безумием, бывшим для ее спокойной и размеренной жизни чем-то сродни полотнам гениально безумного Дали. Она решилась, она сделала это, и само осознание собственной храбрости и порочности, равно как и чарующе-тонкое наслаждение от осознания того, что скоро случится, пьянили сильнее вина, туманили разум крепче сигарет.
Звонко отстучали дробь каблучки по гладкому полу, и вот они замерли друг напротив друга. В глазах юной леди можно было без труда заметить смесь страха и желания – но последнего было все-таки больше. Захваченная, очарованная с первых же нот, она, тяжело дыша, во все глаза смотрела на мужчину, ставшего на этот танец ее. Но вот словно солнце из-за горизонта медленно и уверенно поднимается его рука, и как земля принимает чистые лучи, так и Эстер опускает свою руку в подставленную ладонь. Грусть в глазах мужчины – такая глубоко спрятанная, такая, наверное глубокая, что девушка отчетливо понимает, что желает от этого танца не только наслаждения музыкой и движением, но и жаждет, чтобы эти тучи давней печали отступили. Объятие. Такое, казалось бы, откровенное, столь непозволительно выходящее за грань. Но такое теплое, такое живое, такое… правильное. По всему телу Эстер пробегает легкая дрожь, когда мужчина идет прямо на нее, но она поддается, следует его движению. Она словно бы задеревенела, будто превратилась в статую: каждый шаг дается с неимоверным трудом, безвозвратно ушла вся грация и плавность, она словно бы механическая игрушка выполняет то, что положено, то, что идет от разума, но не из сердца. Нет. Так нельзя. Так не правильно. «Господи, помоги!»: беззвучно шепчут пересохшие губы. На миг англичанка застывает, словно жена Лота. Прерывистый выдох. Закрываются глаза. Расслабляется тело, отбрасывая убивающее танец оцепенение, как отбрасывает бабочка кокон. Сейчас она не видит ничего, не знает ничего. Во всем мире осталась только идущая отовсюду музыка и надежные, уверенные и нежные мужские руки. И запах, запах живого человека, от которого хочется и самой быть живой.
И вот уже напряженность, косность в движении сменяется плавной, легкой походкой. Эстер отдается музыке, скользит по ней. Словно бы поймав волну, но уже она взлетает и опадает в такт, и, хотя и держится еще с некоторой долей неуверенности, но уже отпускает себя на волю из той клети, в которой привыкла быть. Короткая пауза. Партнеры застывают. Миг – словно бы выдох после глубокого, сладкого поцелуя. Бьется бешено девичье сердце, а распахнувшиеся глаза смотрят на мужчину снизу вверх, полные искреннего, незамутненного восторга. Довольная, счастливая, забывшая обо всем англичанка улыбается, кожей впитывая каждую секунду восторга. В себе она еще сомневается, а вот в партнере – нет. Очарованная, будто бы одурманенная, она с радостью следует за ним, вот уже изредка рискуя добавить маленькие, незапланированные движения – словно бы проверяя себя, словно бы добавляя в танец кусочек своей души.
Казалось, танец длился лишь несколько ударов сердца. Казалось, танго длилось целую вечность. И Эстер хотелось бы, чтобы эта вечность никогда не заканчивалась. Все было чуждо, все было внове, и гораздо прекраснее, чем она могла себе представить. Разгоревшаяся, раскрасневшаяся, восторженная девушка почувствовала, как ласково направляющий ее мужчина выписывает ее ногой полукруг – как мило! Она не могла, просто не могла позволить себе остаться в долгу. Миг – и туфелька коснулась ботинка. Миг – и нога девушки скользнула вверх, по ноге партнера – невысоко, но вполне ощутимо. Миг – и отлетела назад, чуть согнутая, чтобы следом вновь остановиться у ноги кавалера, но на сей раз – с противоположной стороны. Точка.
Замерев, англичанка открывает глаза, чуть склонив голову, мягко любуется партнером. А в душе – ангельский хор, катарсис. Когда мужчина чуть размыкает объятия, юная леди поначалу даже недоумевает – за что? ХосеМа, его зовут ХосеМа – красивое имя, одновременно сильное и нежное. А еще – он понял, что она англичанка. Мысли, абсолютно ненужные, такие лишние мысли мчатся со скоростью курьерского поезда. Но прозвучавший вопрос – словно станция. Не надо думать, не надо сомневаться. Эстер не находит в себе сил ответить, словно бы забыла не только испанский, но и родной английский. Не веря своему счастью, она кивает. И потом, для верности, кивает еще раз. Неужто она не ослышалась, неужто они и вправду хочет продолжения?
-
Каждый раз я испытываю затруднение, ставя тебе плюс :) Как-будто у меня заело слово "красота". И ведь я могла бы расписать, что именно считаю красивым, только это будет дикое графоманство :))) Поэтому я просто читаю, наслаждаюсь и повторяю - красота, красота, красота! Легко и изящно, такие сильные и милые эмоции девушки в свой первый танец на милонге. :)
-
за мужские руки
-
Чудесно!
-
Ничего не напутала). Все чудесно). Отличное танго).
|
Эстер Бейли Вы выходите на танцпол. Точнее, он выводит тебя на танцпол, кивая кавалеру из приближающейся в танце пары, чтобы тот дал вам пространство. Хотя места достаточно и без этого. Это те мелочи, о которых тебе, как леди, знать не обязательно, какие-то чисто мужские ритуалы. Оркестр уже играет, но мужчина никуда не торопится. Наверное, как ты уже заметила, бросаться в танец здесь особо не принято. Когда начинает играть очередная мелодия, пары немного стоят в объятии, как будто настраиваясь друг на друга. Исключая, конечно, самых нетерпеливых. Но вот он поднимает руку — раскрытая ладонь в приглашающем жесте. Ты успеваешь заметить, что улыбка на его лице стала спокойной, немного даже грустной. Успеваешь — потому что в следующий миг он мягко приникает к тебе. Приникает к твоей спине его ладонь: да, ты чувствуешь обнаженной кожей, как она плотно ложится на лопатку. Приникает его грудь к твоей груди, и в пространстве между телами вдруг не оказывается места ни для кокетства, ни для чопорности — нет там этого пространства. И даже щека его приникает к твоему лбу. Ты чувствуешь гладкую выбритость подбородка, чувствуешь ненавязчиво, но отчетливо слышный запах парфюма, с какими-то пряными нотками, и запах чистого воротничка и чистой кожи. И понимаешь, что все это в сумме, и еще что-то неуловимое вдобавок — запах мужчины. Объятие. Ты словно картина в рамке. Словно мороженое в вафельном стаканчике. Вся странность момента — в том, что вообще не очень-то прилично обниматься вот так при всех. По крайней мере, было, когда тебе прививали основы этикета. И в то же время, странная уверенность — что это-то и есть самый удобный и самый... подходящий способ перемещаться вдвоем. А мелодия уже разворачивается, поет о чем-то по-испански певец, короткими трелями аккомпанирует пианист. И твой кавалер, будто бы с сожалением, на мгновение прижав тебя чуть сильнее, идет вперед. Прямо в тебя. Мягко, нежно и неотвратимо, и ты идешь просто потому что нельзя не идти, если делать что-то вместе — то идти туда, назад, спиной вперед, в неизвестность. И оказывается, что... нет ничего сложного. Вообще ничего. Вы просто пара и идете, как единое целое. Ты чувствуешь все. Ничего сложного не происходит, просто шаги, плавно-стремительное перетекание из одного места в другое, замирание, когда этого хочется (а тебе хочется — ведь ты разбираешься в музыке и слышишь все паузы). Спокойное, неторопливое, нежное движение. Даже бережное. Это длится недолго, кажется, что слишком быстро. А потом — завершение: мягкое, словно перышко опускается в луче солнечного света. И в сааамом-саааамом конце, прежде чем пушинка уляжется на землю, твой кавалер как будто делает вас обоих тяжелее, устремляет вниз, к полу, выписывает твоей свободной ногой широкий, большой полукруг, словно разбежавшийся по музыкальной глади от прикосновения каблучка. Можешь просто насладиться моментом — оно того стоит. Или обыграть — так чтобы он понял... а то понял, что ты захочешь ему этим сказать.
Вы еще немного стоите, обнявшись, чувствуя друг друга. Снова запах. Потом твой партнер так же осторожно, как приникал к тебе, отпускает тебя. Это даже не хочется назвать словом "отстраняется". — Меня зовут Хосе Мария. Для друзей ХосеМа, — говорит по-английски. Кстати, с очень небольшим акцентом. Можно ожидать, что сейчас начнется обычная светская болтовня. "Вы, наверное, из Англии?" Но нет. Звучит всего одно слово. — Еще? На этот раз — без улыбки. Он очень ждет твоего ответа.
|
-
О, это прекрасно!
-
по-мужски
|
После кивка Эстер сидела, как на иголках: а ну как не подойдет, а вдруг как она ошиблась, а если ответ предназначен не ей и она просто перехватила отблеск чужого успеха? Но нет: мужчина поднялся и легкой походкой направился… к ней? Наверняка к ней, как может быть иначе? Словно загипнотизированная, англичанка неотрывно смотрела на того, кто выбрал ее и кого выбрала она. Кавалер словно бы не шел – танцевал, и каждое его движение было исполнено грациозной уверенности. Ах, если он так ходит, то как же, наверное, божественно он танцует! Представив это, юная леди в очередной раз за вечер зарделась: положительно, для нее милонга была полна стыда, но как этот стыд был сладок и притягателен! Она смотрела на спешащего к ней джентльмена, забыв обо всем. Исчез добрый дон Альберто, заботливый кузен, исчезла шумная публика, забылись недовольно-осуждающие речи отца про этот «развратный грязный танец». Ее первый партнер по танцу шел к ней, а все окружение превратилось в эдакое подобие лабиринта, сквозь которое Тесей, сразивший минотавра недоверия, выбирается к своей Ариадне.
Это сладкое томление в груди, это непередаваемое предвкушение танца: что может сравниться с этим? Ни вино, ни табак, ни несмелые ухаживания юного мистера Кавендиша не могли даже близко приблизиться к тому трепету, что родился в сердце Эстер.
Подрагивали тонкие пальцы, токая туфелька нетерпеливо отстукивала ритм: ожидание само по себе было прекрасно, но как же долго он шел! Или это так казалось только для нее? Сиротливо застыла на краю пепельницы сигарета, застыло боле не нужное вино в бокале… Даже себя саму англичанка почти не ощущала: все ее чувства и эмоции словно бы сконцентрировались на одном зрении, все ее «я» ждало приглашения. И она дождалась. «Какой он красивый!», - поет сердце. «Какой он галантный!», - вторит разум. «Восторг!», - вскрикивает душа. Эстер чувствует, как губы сами расползаются в глупой-глупой, по детски наивной улыбке, но ничего поделать с собой не может. Только вежливо кивает на приветствие, глядя на джентльмена широко распахнутыми глазами, в которых переплелись горячее желание танца и нотка опасливого страха: - Синьор. Рыжеволосая чуть мешкает: надо ли самой встать, надо ли подать руку для поцелуя? А вдруг я сделаю что-то не так, вдруг невольно обижу его, и он развернется и уйдет? Судорожно вспоминает: а что делали те дамы, которые пошли на первый танец? Нет, вроде бы руки не протягивали. Наверное, и ей не следует. Но как же плохо, как же ужасненько плохо не знать всех подобных тонкостей! Она же словно корабль у побережья Terra Incognita, без карты и без компаса, и рискует в любой миг выскочить на рифы! Какой кошмар! Как же страшно!
Но стоит кавалеру улыбнуться и протянуть руку, как все опасения исчезают, словно тени под юрким солнцем. Ударившаяся было в панику Эстер расцветает. Вновь душа поет соловьем, а погасшая было улыбка наполняется счастьем. Танго, танго, танго! Впервые настоящее, всамделишное танго! Да еще с таким благородным обворожительным кавалером! Ах, какая прелесть! И девушка в ответ с благодарностью протягивает свою тонкую руку, готовая следовать за мужчиной хоть на танец, хоть на край света. Безумно, бешенно бьется сердце, бурлит в жилах кровь – еще миг, только краткий миг, и ее желание исполнится!
-
За страстное желание танца и ожидание его
-
Очень реалистичное волнение, переходящее в легкую эйфорию. Так оно и бывает. Читаешь и веришь.
-
Чикита спеклась. :-)
-
Непередаваемый момент предвкушения и искреннего волнения. :)
|
Сердце, разгоряченное алкоголем и глазами прекрасной Ангелиты, в предвкушении замирает, ожидая начала музыки. Андрес одаривает женщину последним взглядом, и прикрывает глаза, давая её виску коснуться уголка его блаженной улыбки. Только что, такой возбужденный и разгоряченный, он резко сбрасывает спесь, когда дистанция между ними сокращается до интимной. Как успокоенный ласковым словом зверь. Невесомые пальцы на талии медленно переходят к спине, будто в поиске струн на теле гитары. Теперь глаза ему уже ни к чему. Он продолжает изучать партнершу, но иными путями. Движение, вдох, прикосновение… Музыка вдруг ударила по чуткому слуху, но, будто нарочно, итальянец не находит того самого момента, когда можно без сучка пойти по волне мелодии. Задержка была уже непростительно долгой. Вот уже по паркету зашуршали десятки пар ботинок и туфелек… а он так и стоял, позволив себе лишь медленно покачиваться, будто все еще стараясь найти тот момент, тот миг!.. Он почти поздно понял, что тут нет того самого мига. Хочешь нырять в воду — ныряй сразу, а не тяни время в ожидании лучшего. И он вдруг сделал шаг. Невпопад, не в ритм, а просто потому, что уже пора было сделать шаг. А затем еще, и еще, чтобы вдруг замереть. Первая остановка. Особая, важная. Как после глотка вина, чтобы ощутить послевкусие. Андрес замер, на один удар сердца… и вновь пошел, осторожно приоткрыв один глаз, когда слух подсказал близость с какой-то парой.
Первый танец за вечер.
Первый танец за долгое время…
Как это всегда бывает, чувство чужеродности, новизны не покидает. Тело рефлекторно делает то, что его учили делать, а мозг еще не может понять, что происходит. Он старается не думать о шагах, но чувствует, что не совсем попадает. Хочет произвести впечатление, точно такое же, как эта женщина произвела на него.
Шаги, или её запах? Ритм, или нечаянное соприкосновение бедер? Концентрация, или плавные изгибы в пояснице, что тревожат фаланги пальцев на каждый её шаг?..
Добрых шагов восемь он старался думать обо всем сразу… а потом, решил: будь что будет. Он не может танцевать под эту музыку, когда сердце отбивает совсем другой ритм. И он отпускает, решив, что извинится за это позже. Он ужасно хочет танцевать, и продолжает навязывать свою мелодию, свои правила, целиком отдаваясь моменту близости, и тайно надеясь, что Ангелита подхватит этот несколько бунтарский настрой.
|
-
Ну вот. У меня с корридой была ассоциация, тут с гладиаторскими боями ) Прикольно. Сколько же смыслов в танце заложено.
-
Чудесный пост :-)
-
за высокие детали.
-
так эмоционально, интересно, что будет, когда возникнет объятие :)
-
Ave, Танго! Милонгеро te salutant!" Мне понравилось)
|
Милый пожилой джентльмен поражал своей учтивостью и несколько наигранной эмоциональностью, но все это было донельзя приятно юной леди. Наверное, именно так общались в годы молодости его собеседника молодые люди этой горячей сердцем страны – и такое общение было куда лучше британской чопорности. А преувеличенность комплиментов и эпитетов – не беда: ведь они идут не в насмешку, а исключительно ради возвышенной атмосферы и желания сделать собеседнице приятное. Правда, мужчина забыл представиться в ответ – но это не та проблема, о которой следовало переживать. А как искренне он заботился о ней! И делал ведь это не ради чего-то эгоистичного, а просто из нормального для любого хорошего человека желания помочь. Внимательно слушая старика, Эстер даже прервала свой осмотр зала, глядя на эмоционального собеседника и улыбаясь ему. Какой все-таки замечательный джентльмен подошел к ней! Это просто невероятная удача, а значит – знак того, что она делает все правильно! И пусть папенька со своим “приличной девушке это не положено” утрется!
Пустив к потолку колечко дыма, англичанка чуть смущенно подняла бокал, сделав жест, чем-то отдаленно напоминающий салютование собеседнику, после чего отпила немножко прекрасного вина. - Достойный сеньор, - она чуть замешкалась, не зная, как лучше обратиться к нему, - я вам так благодарна за заботу! Как же мне повезло увидеть вас! Спасибо огромное – я правда буду очень осторожной! Когда решу вернуться домой – попрошу официанта вызвать мне такси прямо до дома, соглашаться на предложение незнакомцев погулять с ними не буду, на всякие предложения, кроме как потанцевать, соглашаться не буду. И отдельное спасибо, - она уважительно кивнула собеседнику, - за предупреждение о том, как приглашать не танец неприлично. Сеньор Фернандо меня уже предупредил – но, так как я впервые в таком месте, лишнее повторение не мешает. Спасибо вам еще раз, - она широко и открыто улыбнулась, - вы прямо-таки мой ангел-хранитель, заботливый де… папа, - вовремя спохватилась англичанка, не желая указывать мужчине на его возраст.
И вновь внимание Эстер переключается на окружающих мужчин. Добрый дедушка напротив не обидится, он наверняка понимает, что раз уж девушка вырвалась из тенет родительской заботы на милонгу – она обязательно будет танцевать. А для этого – надо ловить взгляды. И вот на сей раз девушка понимает, что есть ответные взгляды, посвященный исключительно ей. Толи, наконец, и на нее обратили внимание, толи она лучше научилась улавливать внимание, но можно было не сомневаться: те, кто желает разделить с ней танец, есть! И не один!
Эстер вся разрумянилась, застучало быстрее сердце, словно бы норовило выпрыгнуть из груди. Вот-вот, вот уже почти, вот ну прям совсем скоро она выйдет танцевать с незнакомцем великолепно прекрасное и столь прелестно-неприличное танго в окружении других танцующих пар! Эмоции, обуревавшие сейчас юную леди, были посильнее, чем на первом балу – ведь тут все будет куда как более открыто!
Вот молодой джентльмен в светлом костюме – наверняка, человек ее круга. Почти как те, кого приглашает папенька в дом – только более яркий и менее строгий. Такой же, как и она – вырвавшийся из мира неписанных правил в царство свободы. Или нет – мужчинам легче принимать решения и делать то, что они хотят. Мужчин за всякие сомнительные увлечения и поступки даже осуждают меньше. Он видный, красивый, чем-то близкий, чем-то привлекающий – как стекляшка сороку, но не тот. Не резко, но Эстер скользит взглядом дальше. А чуть дальше – строгий и мужественный мужчина. Надежный, уверенный – за таким как за каменной стеной. Выглядит франтовато и расслабленно – он-то в себе уверен, причем наверняка обоснованно, и это подкупает. Вот только как танцевать с тем, кто может объять тебя всю своей уверенностью? Это же, наверное, танцевать словно с удавкой на шее. Чуть промедлив, англичанка переводит взгляд. А за этим столиком кузен с приятелями. Мигель в военной форме просто очарователен – но смотрит все куда-то мимо. И правда, он военный, он взрослый, что ему до глупенькой кузины из Англии, которая за всю свою жизнь ничего так и не сделала? Зато Эстер перехватила взгляд одного из его друзей: молодого, улыбчивого парня. На такого посмотришь – и ноги сами пустятся в пляс. А как он открыто улыбается! Рыжеволосая улыбается в ответ – и переводит взгляд, словно магнитом притянутый чуть дальше. Мужчина смотрит на нее украдкой, осторожно так, но при этом – не исподволь. Но взгляд этот словно бы направлен одновременно и наружу, и внутрь. Хоть и глядит он на нее, но мыслями пребывает где-то далеко. Это интригует, разжигает любопытство, побуждает к ответу. И Эстер ловит этот взгляд, смотрит джентльмену в глаза. Она его не знает, но в своем выборе уверена. А он?
…Диалог взглядов был прерван появлением официанта. К шоку мисс Бейли, кузен не забыл о ней, и почему-то воспринял то, что к ней подсели, как нечто негативное: вот она, пылающая южная кровь. Бросив испуганно-недоумевающий взгляд на Мигеля, Эстер торопливо повернулась к старику: - Сеньор, я вас правда не гоню! Если хотите – оставайтесь, мне приятно ваше общество и ваша забота!
Произнесла – и вновь повернулась к тому мужчине, с чьим взглядом она скрестила свой. Не дай Бог он отвел взгляд.
-
Я верю, что эта юная леди однажды сделает кого-нибудь счастливым)
-
упорхнула птичка :)
-
Пост, который хочется перечитывать. Игрок, которого хочется читать. Персонаж, которому веришь. Этот плюс можно поставить за многое, поставить за шестьсот девяносто девять других, и каждый из них будет заслужен. С семисотым, милая Донна. Ставлю его с истинным восторгом перед талантом и надеждой, что смогу и в будущем радоваться читая столь прекрасные посты. Вам нужно писать книгу. Определенно.
|
|
Эсперанса в ответ на страстную речь Мириам только грустно покачала головой. Мириам... Совсем ребенок. Страстный, умный, печальный ребенок. Готова оттолкнуть парня, страшась быть связанной. Попасть в зависимость. Те, кто ставят знак равенства между любовью и свободой - либо дети, знающие эти вещи понаслышке, либо холодные себялюбцы. В любви нет и не может быть свободы. Любя - добровольно связываешь себя с другим. Несешь в руках эту связанность, спутанность по рукам и ногам, лелеешь ее как жемчужину в створках раковины. Неважно - на годы или на час. Иначе это не называется любовью. Мириам, если ты хочешь быть свободной, готовься быть одинокой как луна в небе и холодной как лед на горной вершине. Но Эсперанса промолчала. Безнадежно глупо делиться своим жизненным опытом с этой девушкой... вообще с кем-то. Каждый идет своей дорогой. В этот момент Эсперанса почувствовала, что они с Мириам, по сути, совсем разные люди. Все доверие Мириам, все ее сочувствие - иллюзия, готовая рухнуть, едва офицер в серой форме вошел в "Грацию". Они не слышат друг друга, думает Эсперанса, глядя на Мириам. Они не понимают друг друга. Да где им друг друга понять. Жизнь жестока ко всем, но к каждому по-своему. Ей, девчонке с городской окраины, приходилось драться за место под солнцем, драться за свое достоинство - слишком многие смотрят на актрису как на доступную женщину; за мужчин, за тот выхваченный прожекторами круг света посреди сцены, на котором была сосредоточена ее жизнь. Она знала зависть, ревность, лицемерие, предательство, унижение, позорную зависимость от тех, кто принимает решения в мире закулисья; необходимость подчиняться сытым мерзавцам и идти на компромиссы с ними - ради того, чтобы идти не сворачивая по выбранному ею пути. Девчонки, грезящие сценой, думают, что этот путь усыпан розами; как бы не так! Ты творишь прекрасное, стоя по колено в дерьме. Самые прекрасные розы растут в жирной грязи. Со стороны не видно. Она знала давление общественного мнения и власть толстого кошелька, но никогда - принуждения государства, насилия системы. Черные жандармы, въезжающие на черных конях в цыганское село, это была всего лишь зловещая метафора. Нет, она не могла представить себе отряды черных штурмовиков на улицах Буэнос-Айреса. Мириам навсегда ранена войной. Она привезла войну с собой. Она носит войну в себе. "Подруга, для чего ты приехала сюда? Ты приехала, чтобы начать жить сызнова или чтобы умереть?" И снова Эсперанса промолчала. Что спрашивать? Мириам не услышит и этого. Война вошла в Байрес вместе с офицером в серой форме, и Мириам тут же приняла бой, как боец пограничной заставы. Ей надо пройти по краю, дернуть тигра за усы, отсалютовать: я здесь! Смотри! Я не боюсь! - Мириам, стой! Не надо! Оставь его! - почти крикнула она вслед, приподнявшись с места. Почти неприлично это, так громко кричать. Мириам не услышит. Может, она сейчас слышит только свою смерть, которая когда-то коснулась ее и обошла стороной, а Мириам все чувствует ее за левым плечом.
...А, вот она все же идет танцевать с другим офицером. Русским. Пронесло на этот раз. Сеньора с косой опять отступила; но Эсперансу не покидало чувство, что она незримо присутствует то среди танцующих, то бродит меж столиков, поблескивая косой. Одна, как ей положено. Эсперанса оглянулась по сторонам - и встретила еще один взгляд, и еще один.
-
За рассуждения. Красиво и складно.
-
за описание любви.
-
Эсперанца такая мудрая)
-
Los caballos negros son. Las herraduras son negras. Sobre las capas relucen manchas de tinta y de cera.
-
Когда б вы знали, из какого сора...
-
Те, кто ставят знак равенства между любовью и свободой - либо дети, знающие эти вещи понаслышке, либо холодные себялюбцы. В любви нет и не может быть свободы. Любя - добровольно связываешь себя с другим. и вот это Ты творишь прекрасное, стоя по колено в дерьме. Перфекто! Белиссимо! Понравилось, одним словом)
-
Смотрел я на эту жемчужину в створках, смотрел — и как зашло вдруг.
|
София Твои длинные, как проспект 9 июля, заслоняющие весь мир ножки, должно быть не остались не замеченными. Но, видимо, не на всех они действуют, как магнит. А может быть, кое-кого немец отпугнул своим мундиром. И так бывает. В основном мужские взгляды тебя плавно обтекают. Однозначно посматривает только средних лет мужчина с темными глазами на выкате (Робер). В его взгляде есть что-то роковое и... порочное. Или тебе так только кажется. Да, и еще летчик в кителе, благодушный и спокойный.
Эстер Бейли Несмотря на победоносно-значительный вид твоего собеседника, распугать других кавалеров ему не удается. Ты рыжая, красивая, молодая иностранка, да еще и хозяин отметил тебя своим вниманием — ты просто не можешь не привлекать взгляды, даже ничего специально делать не нужно. Только настроить "антенны" и улавливать. Ослепительный юноша в светлом костюме, который мог бы быть сыном лорда или богатого промышленника у вас там, на родине, если бы не его раскованность, граничащая с легкомысленностью (Хоакин Гутиерес). Цепляется за тебя взглядом снова и снова. Сложно сказать, что у него там за душой, но выглядеть вдвоем с ним на танцполе вы будете наверняка эффектно. Парень, что сидит рядом с Мигелем, смотрит на тебя и только на тебя, широко и приветливо улыбаясь. (Анджей). Прямо вот подойдет сейчас и обнимет. Такой милый! Мужчина с белым шарфом, с эдакой легкой прифранченностью в облике, мягко и, можно сказать, аккуратно поглядывает (Эстебан). Словно кот, спокойный и расслабленный, но готовый прыгнуть и накрыть мышку. Тебя то есть. И еще один. Он сидит вдалеке, в углу, и вообще-то он не выглядит, как парень, готовый броситься в бой (Хосе Мария Вега). Он тоже явно не из бедных, но если у юнца это показное, у этого — естественное. Костюм строгий, но не чопорный. Он задумчив, но нельзя сказать, что грустен. И смотрит на тебя скорее с интересом, чем с конкретным намерением, украдкой разглядывает. Но ты чувствуешь, что захоти — и сможешь притянуть его взгляд. Он не из тех, кто отводит глаза в смущении.
Соль Морена Вся эта неловкость и нервозность заставляет думать, что на тебя смотрит весь зал. Разговор с немцем хорош уже тем, что можно упереть взгляд в него или в крайнем случае, в бокал с вином, а не в пол. Но немного придя в себя и собравшись с силами, ты легонько окидываешь взглядом зал. И оказывается, что опасения подтверждаются — смотрят! Может, не все, но каждый второй — точно. Только это не те взгляды, которых стоит опасаться. Они, конечно, разные: кто-то облизывает тебя взглядом, а кто-то даже раздевает, но никто не пытается вспомнить, где тебя видел, это точно. Не все готовы пригласить тебя прямо сейчас, но есть и такие. Упитанный усач, доброжелательный, как славный дядюшка, бросает на тебя взгляд, краем глаза, разговаривая с какой-то парой, сидящей за столиком. (Эктор). Невысокий, скромный мужчина смотрит призывно и однозначно. Несмотря на то, что красавцем его не назовешь, его тяжелая челюсть и сдержанная улыбка подсказывают тебе, что он — настоящий, стоящий. Просто его блеск — матовый, не как у монетки, а как у мореного темного дерева. (Рамон Кальва). Другой мужчина, должно быть, одного с ним возраста — полная противоположность. Его поза расслабленная и спокойная, но улыбка... нет, не то чтобы жесткая, но почему-то хочется назвать ее упругой. И глаза, которые, кажется, вот-вот сверкнут, как два самоцвета. В общем, человек — как шкатулка с секретиком. (Эстебан). Еще один — молодой парень. Он явно на взводе. В его глазах — неумело спрятанные презрение и обида. Не к тебе — к кому-то. Он смотрит на кого-то рядом с тобой и сразу перескакивает взглядом, по случайности — на тебя. И замирает. Даже зажигалкой щелкает мимо сигареты, и это немного смешно! Сразила. Секунду он думает, потом вынимает сигарету и кивает головой в сторону танцпола. Как увидел — так сразу и захотел тебя! (Мигель) И еще юный аргентинец, лощеный, как с картинки. Высшая лига. Обычно они не танцуют с такими, как ты. Ну, просто, зачем? Он чем-то напоминает тебе... А не лучше ли не думать, кого? Но для тебя он вдруг смягчается, чуть умеривает спесь, смотрит с интересом, как бы отдавая дань твоей красоте. (Хоакин Гутиерес).
Долорес Совершенно непонятно, кто принес тебе цветок. Смотрят на тебя двое — сумрачный мулат, только вошедший в заведение (Диего), смутно кажется тебе знакомым. Где-то ты его видела. И еще один — твоих лет господин с белым шарфом. А, да это же Эстебан! Вы уже танцевали, и не раз. Он делал тебе комплименты, и даже осторожные намеки, мол, что вертикальное танго — это здорово, но горизонтальное — еще интереснее. Впрочем, никто из них цветок бы тебе не послал — в этом ты уверена.
Эвита Вы расходитесь с твоим "хулиганом", и ты вновь садишься за столик. Возможно, не всем понравилось ваше танго, но незамеченным оно точно не осталось. И то ли благодаря лихости твоего кавалера, то ли твоим украшениям вопреки его воле, мужчины засуетились на твой счет. Один из них — немного нескладный, стеснительный, в одежде, какую носят простые работяги — скромной, но чистой — поглядывает осторожно, не навязываясь. (Орасио Молина) Что-то тревожное проскакивает внутри у тебя, когда ты сталкиваешься взглядом с высоким кавалером с типичной южной внешностью. Этот, напротив, однозначен и настойчив, возвращается к тебе со своим "предложением" несколько раз. Его глаза — тучи, в которых бродят молнии, так тебе показалось на секунду. А потом смотришь — глаза как глаза... (Робер) И юноша, по виду, студент, тоже бросает в твою сторону взгляды. Его кабесео достаточно вежливое, не такое слабое, как у рабочего, но гораздо менее настойчивое, чем у второго кавалера. (Мартин) Кого же выбрать?
Эстер Кинтана "Мягкий" пока осваивается, знакомится со своими соседями по столику. А тебе, между тем, уже шлют "привет" несколько человек. И ты ловишь себя на мысли, до чего разной бывает мягкость. Вот невысокий и на первый взгляд невзрачный мужчина, закинув ногу на ногу, смотрит на тебя выжидательно. Его мягкость — внешняя, словно драпировка. Он не хочет никого отпугнуть свои внутренним миром, мощным и сильным, как стальное сердце его автомобиля. Он гонщик. Ты его немного знаешь. Даже как-то хотела написать стих про гонки, но сразу не пошло, и ты забросила начало. (Рамон Кальва) А вот студент — открытый, нежный, задумчивый юноша, но при этом не ныряющий в сплин с головой. Такой живой и такой... А ты помнишь, как он приглашал тебя, когда еще едва умел танцевать. Всего года два назад это было. Тогда смотрел на тебя с затаенной надеждой, что вот-вот, может быть. Искренне радовался, когда ты соглашалась, подходил к тебе собранный, сосредоточенный, желающий оправдать доверие. А теперь смотрит уже не так. Уже знает, чего хочет, несмотря на всю свою мягкость. (Мартин). А третий — совсем иной. За его мягкостью — опыт и пресыщенность. Он поглядывает на тебя с эдакой ленцой, спокойно, не самоуверенно, но очень уверенно. "Вы конечно, прекрасны, и если вы позволите, я не дам этой красоте пропасть так," — говорит его взгляд. — "А если нет... ну что же... найдется и кроме меня желающий." Он взрослее их всех — и студента, и мужчины, что подсел к русскому, и гонщика. Но какой-то невидимый глазу излом в нем все же есть. (Эстебан)
Талия Несмотря на твои красоту и свежесть, мужчин, которые ни на кого не смотрят кроме тебя, не оказывается. Все же женщин много, и выбрать есть из кого, а танцоры опытные, и устраивать асадо из своих сердец перед заморской красоткой не торопятся. Но вот входит в кафе мулат. Он высок, широк в плечах и силен. Бросив на него взгляд, понимаешь — поднимет тебя на руки, как пушинку. А как он танцует? Пока не попробуешь — не узнаешь! (Диего) А еще испорченный мальчишка. Знаешь ты таких. Лениво и пресыщенно скользнув взглядом по местным шлюхам и серым мышкам, цепляется за тебя. "Ну вот, нашел кого-то стоящего", — говорит его светящийся взгляд. Забавный парень. Из тех, что считают, будто весь мир им не то что должен — у них в кармане. Впрочем, этот если и дурак — то незлобный. (Хоакин Гутиерес)
Мария (Мириам) В зале много женщин и мужчин, все они смотрят друг на друга, их взгляды пересекаются. Где-то там. А ты погружена в свое — рисуешь, поджигаешь, творишь, уничтожаешь, делаешь выпады. Успеваешь заметить, как взгляд Мигеля падает на тебя, и сразу, болезненно, как будто он обжегся, перескакивает куда-то дальше. Но когда ты подходишь к немцу, то замечаешь, что кое-кто все же положил на тебя глаз. Разбитной, разухабистый, веселый парень — по крайней мере, он старается таким казаться. (Хуан Гомес) Но нет, вдруг понимаешь ты, уже не парень. Уже мужчина. Постарше тебя, сильно постарше. Лет на десять. Это шляпа, залихватски сдвинутая набок, тебя сбила с толку.
Магдалина За щебетанием МариФе ты успеваешь окинуть взглядом зал — поискать новых желающих. Они есть! Мужчина, который казался тебе убитым горем, поднимает глаза от стакана. Он смотрит на тебя, жадно, словно ища спасения. Вот это взгляд! (Дэвид) А мужчина-то неслабый судя по всему. Непроизвольно сравниваешь его со своим предыдущим кавалером. Этот помягче, но в чем-то, так сразу сложно разобрать в чем — вылеплены они из одного теста, тот гангстер и этот... Бизнесмен? Может быть, чем черт не шутит! Тот самый, про которого вы разговаривали с МариФе. Готова? Но не один он оказывает знаки внимания. Есть еще интересный парень, совсем молодой, но... видно, что хороший! Интеллигентный такой юноша. Совсем, совсем из другого теста. Романтичный, умный, чуть-чуть загадочный... Вот как ты понимаешь это по одному взгляду? Женское чутье! (Мартин)
Эсперанса Эктор тебя заметил. Помнит. И даже уже вроде собирался пригласить. Только зацепился языками с какой-то парочкой за столиком. Вот незадача! Но еще на тебя смотрит один мужчина. Иностранец. Ему плохо. Ему очень плохо, он пьет виски безо льда, он хмурый и снулый, ему сейчас, кажется, не до пасьона. И все же смотрит. Что ж ему нужно? Утешение, забвение? На американца похож. (Дэвид)
|
— Не аргентинцы, Мириам просто мужчины, в какой бы стране они ни жили. Они все этого хотят — держать тебя в руке. Просто те, кто поумней, этого не показывает. А тебе это не нравится? Некоторые только этого и ждут, что кто-то возьмет в руку... и не отпустит.Эсперанса ещё много говорит. И про войну, и про преследования, и про страхи… Вполголоса, доверительно-дружественно, мягко, увещевающе: очевидно, волнуется за неё. Она такая славная… Мириам не торопится отвечать, задумчиво добавляя последние штрихи к портрету, но внимательно слушает этот поток мыслей и заботливых вопросов. На душе удивительно спокойно, безмятежно… Не болит больше. Сгорело, бесшумно осело пеплом — тихая пустыня. Наконец, девушка поднимает на подругу глаза. — Нравится ли мне порабощение и зависимость, в любой, пусть даже малой форме? — короткий, сухой смешок. — Нет. А если бы нравилось, если бы уступила тогда и сдалась, то не сидела бы сейчас здесь с тобой. Коротала бы свои дни где-нибудь в Бухенвальде. Или в Дахау. Или в Плашове. Или в Освенциме. В только что тихом, мелодичном голосе вдруг появляются стальные, скрежещущие нотки. — Какая в сущности разница, где умирать, не правда ли? Эти лагеря плодятся в Европе, как бубоны на теле чумного. И можно делать вид, что по эту сторону океана подобного ужаса нет и быть не может, потому что война где-то там, за тысячи километров. Нет, Эсперанса, она ближе, чем ты думаешь. И если зажмурить глаза, подобно маленькому ребёнку, сказав «я в домике», она не исчезнет сама собой. Мириам облокачивается о столешницу, пристально смотря на актрису. — Сегодня в любимое кафе, где ты просто танцуешь танго, заходят немецкие офицеры. А уже завтра по улицам твоего родного города, в твоей нейтральной, как ты выразилась, стране начнут маршировать штурмовики. И тогда уже никто не посмеет возмутиться. Потому что за любое слово протеста тебя будут бить прикладом. Ты не знаешь, на что способны эти люди… Чуть повернув голову, художница украдкой смотрит на немца, пустившего сейчас в ход всё своё красноречие и знание тонкостей этикета, дабы произвести положительное впечатление на юную собеседницу, которой не посчастливилось оказаться у него на пути. Кажется, девушка напугана. Мириам ясно видит в её глазах это знакомое, родное, всколыхнувшееся и поднявшееся с глубин души чувство. Омерзительно-липкое, сковывающее, лишающее воли не то что ретироваться, даже пошевелиться. «Верно боишься, — думает художница, читая на лице девушки эти знаки. — Тебе стоит бояться. Беги, беги, пока не поздно!» Встать и подойти?.. Помочь ей, презрев все правила приличия?.. Кто бы мог подумать какие-то десять лет назад, что слова «немец» и «враг» станут для неё синонимами... Отвратительное чувство досады врывается в сознание — Мириам понимает, что в этот момент и сама, подобно этой неизвестной девушке, боится. Панически боится оказаться рядом с этим немцем — воплощением не покидающих её вот уже третий год ночных кошмаров… Не может заглянуть этим страхам прямо в глаза снизу вверх и безбоязненно улыбнуться. «Проклятье!» — разозлившись на себя, шепчет девушка. — Ты не знаешь, на что способны эти люди, — повторяет она громче, сделав над собой усилие, чтобы отвернуться от беседующих. — У садистов особое мышление. Они могут методично избивать тебя, декламируя при этом «Оду к радости» Шиллера. Как вариант, они даже могут наигрывать её на твоём фортепиано, в перерывах между избиениями. Или же сослаться на Ницше в подтверждение своего святого права избивать тебя. Знаешь, нацисты безобразно исказили его слова, поставив работы гуманиста себе на службу… Мириам больше не говорит ничего, уронив взгляд на пол. Но по лицу девушки, по мимолётной пробежавшей по нему судороге видно: её слова — не беспочвенное, ничем не подкреплённое утверждение, не пустое, пафосное заявление, за ними — прошлое, воспоминания, боль. Настоящая, неподдельная, испытанная. Художница ненавязчиво берёт из рук Эсперансы лист, профессионально отработанными штрихами снова вносит какие-то незначительные на первый взгляд, но индивидуализирующие портрет правки. — Мириам, а почему он у тебя здесь с расстегнутым воротом, и волосы растрепались? И... он что, улыбается? Извини. Но ты действительно нарисовала... человека, Мириам. Просто человека. Мужчину. Мне показалось, ты видишь в нем только чудовище. Врага. Мириам, тебе стало легче от этого? — Просто мне нравится рисовать полураздетых нацистов, — с шутовской серьёзностью отвечает вдруг она, не отрываясь от работы. И сразу вслед за этой шуткой улыбается тепло, беззлобно и понимающе-снисходительно. Её подруга — человек искусства, отдавшая жизнь театру. Но владеть актёрским мастерством ещё не означает разбираться в тонкостях художественного ремесла, в индивидуальной манере письма художника. И Мириам терпеливо поясняет: — Он не всегда был чудовищем и убийцей, Эсперанса. Все мы приходим в этот мир чистыми. Не рождаемся тиранами, эгоцентриками, мучителями, нет… Мы ими становимся. Зачастую осознанно, целенаправленно, по своей воле, вот что страшно… Вот что страшно… — бормочет девушка, снова обратив взор на немца и молодую незнакомку. Девушка уже улыбается, даже смеётся сдержанно в ответ на слова офицера. Как быстро… Как легко готовы мы обманываться… И как рады этому… Ещё одна искалеченная душа в недалёком будущем. Ей уже не помочь. Жаль. Мириам отводит взгляд. — Я нарисовала не портрет, Эсперанса. Я нарисовала его душу. Такой, которая была у него когда-то. Чистой, безмятежно счастливой, не отягощённой множеством грехов и не придавленной железной пятой сухой логики. Она смотрит на лист. Молчит немного. — Да, он человек, подруга. Конечно, человек. Но человек бесчеловечный. Грустный оксюморон, да? Уголки губ девушки опускаются, чуть дрогнув. — Тот, кто танцевал только что перед нашими глазами, — заложник и добровольный раб беспощадного разума с его догмами, теориями, идеологией. Выверенными и идеальными, но безжизненными и сухими. Потому что созданы они без души. Разуму нужна форма и награды, понимаешь? А душе эти оболочки ни к чему. Я нарисовала сердце этого немца, подруга. Которое когда-то у него было. А теперь… С этими словами Мириам берёт лежащий на столе спичечный коробок Эсперансы. Треск разгорающейся серы — и по краю подожжённого листа бежит коричневая дорожка. Девушка поднимает портрет на уровень глаз, смотрит заворожённо, не отрываясь… и сквозь марево подогретого горением воздуха вдруг видит его пристальный взгляд. Он смотрит с надеждой и как-то… умоляюще. — Подожди! Кому она это говорит? Почти кричит. Самой себе? Мириам резко опускает руку на стол, спешно тушит бумагу о блюдце с принесённым заботливой Пипой печеньем. Поднимает глаза. А он всё не отводит своих. Его взгляд — на грани. Там, где ещё немного и самое смелое кабесео переходит в бесцеремонное разглядывание. Но Мириам ничуть не оскорблена. Напротив, её печальное лицо вдруг озаряет широкая, добродушная улыбка. Смотреть так — почти что подойти, как делали смелые тангеро в старые добрые времена. Она никогда не любила кабесео. Кажется, он тоже. Офицер. «Сегодня какой-то вечер военных…» — успевает промелькнуть мысль. А свободная рука уже взмывает вверх в жесте согласия. Раскрытая ладонь, обращенная к незнакомцу, и вопросительный взгляд — Мириам безмолвно спрашивает его: «Дадите мне пять минут?» Сейчас у неё есть одно маленькое, но очень важное дело. Хватит бояться. Пора. — А что это мы всё домыслами да догадками оперируем, Эсперанса? Ненаучно как-то! — сейчас голос художницы звучит звонко, бодро, дерзко. — Может, обратимся к первоисточнику? Она кивает на немца, а в чёрных глазах — в этот самый момент актриса может поклясться — вызывающе, ликующе хохочет дуэнде. — Никуда не уходи. Я сейчас. Захватив со стола набросок, Мириам поднимается, направляясь прямо к беседующей паре. В этот момент ей всё равно, что о ней подумают и как такое поведение выглядит, с точки зрения этикета. Она делает что хочет. Она ещё не знает, что скажет через секунду, когда приблизится на достаточное для обращения расстояние… Стихи. Звучит «Фиалка» Гёте. Мелодия родной речи, которую она не слышала уже два года, осторожно гладит, ласкает слух. Бриллианты изысканных слов в фонетически безупречной огранке. Она останавливается, обескураженная, на полушаге, поодаль, замерев, жадно внимая, наслаждаясь каждой нотой… — Ach! denkt das Veilchen, wa:r' ich nur Die scho:nste Blume der Natur, Ach, nur ein kleines Weilchen, Bis mich das Liebchen abgepflu:ckt Und an dem Busen matt gedru:ckt! Ach nur, ach nur Ein Viertelstu:ndchen lang! — Ах, – думает фиалка, – мне Быть лишь цветком здесь, в тишине, Ах, лишь на краткое мгновенье, Пока любимый не сорвёт, К своей груди меня прижмёт. И всё, и всё! Лишь краткий этот миг. — неожиданно для самой себя подхватывает Мириам, читая на одном дыхании. И только когда последние слова строфы сказаны, ещё незримо витая в воздухе отголосками, она осознаёт, что произнесла это вслух. — О… Извините… — бормочет она смущённо и, виновато улыбаясь, смотрит почему-то на девушку. — Услышать родную речь в столь далёких краях… отрадно моему сердцу. Усилие над собой. Почти насилие — и Мириам переводит взгляд на немца. Виски пульсируют так, что она слышит каждый удар сердца, гулом отдающийся в ушах. — Вы прекрасный оратор*… — она замолкает, несколько секунд сосредоточенно смотря на плечо мужчины, — оберштурмбаннфюрер, я не ошибаюсь? Мимо такой декламации просто нельзя пройти мимо. От волнения темп речи девушки ускоряется: — Впрочем, ещё раз прошу меня простить, что помешала вашей беседе. Я сейчас удалюсь. Просто хотела подарить вам это… — она протягивает листок немцу. — Видите ли, я художница, а Вы настолько вдохновенно танцевали… одним словом, я не удержалась и нарисовала небольшой набросок. Надеюсь, Вы простите мне эту небольшую вольность? О, только вот в спешке в перерыве между тандами забыла его подписать. Вам не составит труда пройти со мной до столика, чтобы я подставила росчерк? _______________________ * С этого места Мириам переходит на немецкий.
-
За портрет. За пламя. За боль души. За стихи. За нарушение этикета. За прекрасный образ
-
За целый пост обо мне)
-
Как всегда, на высоте! :-)
-
не поклонник длиннопоста, но этот хорош
|
Есть два типа женщин слушающих стихи - понимающие и прослушивающие. Вспомните школу, девочку-отличницу, выходящую к доске и начинающую громовым голосом, непременно с выражением, оглашать элегию так, что только стекла не дрожат. Учитель улыбается: "Гут". Подобное стремится к подобному и ни один из двух в этой ситуации не понимал стихов, даже близко, вручая их как продавцы - громкостью и смешными акцентами. Признаться, я не ждал многого от милой девушки из Аргентины, даже у европеек вполне нормальной реакцией служил важный вид, так голуби надуваются если съели что-то не то. Что же... Иногда жизнь удивляет приятно. Она слушает. Внимательно, вдумчиво, не уходя мыслями в район бара, но и не страдая от явных потуг что-то осмыслить, стало быть и правда слушает и понимает... Порой двум людям достаточно сойтись вместе, чтобы принести в танго-вечер легчайший оттенок одного из ноктюрнов Шопена. Так... Неожиданно и... О чем я вообще думаю? О чем? Точно Минос лезу в душу, выворачивая ее наизнанку, проверяю, выверяю, так ученые бьют крыс током... Я этого не заметил... Не заметил до конца, а когда осознал - стало невыносимо стыдно. Девушка искренне захотела послушать Гете, испанка - на немецком языке, а я тут разыграл из себя практически "комиссию по оценке профессиональных навыков" Бухенвальда! Стыдно. За это - стыдно. Не за пролитое вино, не за многочисленные неловкости, даже не за то, что возможно ставлю девушку в неловкое положение, а за это - за то, что изначально воспринимаю людей, в особенности женщин, с явным подозрением. Она смотрит на меня ласково, даже как-то грустно, а я думаю впервые не о том что чувствует Микаэла или что наполняет меня самого, нет, я задумываюсь о жизни в целом. О том как я механически делаю речевые приемы один за другим, точно в двадцать пять лет, сам не замечая этого. О том, что я до сих пор не женат, на пальце моем нет кольца, и даже Германия как невеста уже занята человеком, с которым я не дерзнул бы соревноваться даже во сне. О том, что Герлен действительно пахнет волшебно, маленькая частица красоты в большом мире, а вовсе не повод для похвалы хорошему вкусу. И наверное впервые я смотрю на свою такую знакомую и в то же время незнакомую собеседницу, иначе. Вне рамок этикета, светской этики, что позволяет мило щебетать весь вечер не сказав ни единого делового слова. Впервые я замечаю влажный лиф, хоть и нельзя, и внезапно не обнаруживаю в себе насмешливости, равно как и лицемерного соболезнования. Впервые задумываюсь, какова эта девушка не в богеме, откуда она пришла, не здесь, где находится, но дома, там, куда потом пойдет... Когда снимет с себя украшения, пройдет по полу босиком и укутается в одеяло, одна или нет, во что будет погружён ее ум? К чему будет тянуться ее сердце? Наконец впервые я пытаюсь, действительно пытаюсь понять чего она хочет, сейчас, в эту самую минуту, а совсем не завтра, не потом... И ответ может быть лишь один, ведь они все здесь за одним и тем же, чтобы забыться или забыть, чтобы наполнить музыкой ритмичное постукивание метронома от смены к смене... Я больше не улыбаюсь. Не отвечаю. Лишь слегка киваю туда, где совсем скоро начнут танцевать. Надеюсь Микаэла простит мне эту легкую дань местному обычаю - во время кабесео следует молчать.
-
Рефлексии Михаэля прекрасны.
-
За размышления. За человечность. За желание понять женщину.
-
и даже Германия как невеста уже занята человеком, с которым я не дерзнул бы соревноваться даже во сне. пустил слезу
-
За прекрасные строки, великолепное ощущение и восприятие, и за музыку внутри.
|
-
какой прекрасный персонаж! Такой... итальяно веро!
-
me gusta
-
Красиво.
-
Пальцы ловко нашли ручку, и большой прошелся по холмам ладони, с какой-то безотчетной нежностью и страстью. Объятия рук, и свободные пальцы невесомо прикоснулись к талии. Опасный)))))). Одна барышня с танго, с которой мы в конце-концов расстались, при встрече запрещала мне брать ее за руку. Говорила: "Тогда не выдержу". Воспоминания прямо навеял.
-
Приличия! О, да, мы нарушили их все! )
-
Нет, этого я допустить не могу )
|
|
|
-
Ого! Какая драма!
-
Жизнь волнительна!
|
Имя для постоянства и надежности: Хорхе. Выражение застарелой, привычной боли в его глазах; терпеливой усталости верблюда под ношей, усталости негнущейся спины. Жизнь каждый день прибавляет песчинку, неумолимо переламывая ему хребет. Вера в скорое торжество коммунизма во всем мире год за годом испытывается отметками в ведомости профсоюзных взносов; разменивается на сборы пожертвований на… а, какая уже разница. Революционные идеалы растворяются в рутине как крупинка соли в стакане воды: без следа. Царство свободного труда все так же высоко и недоступно, как Царствие небесное. И вот они оба стоят друг напротив друга, в глазах тоска. Жизнь Хорхе съела общественная деятельность, а ее – сцена…. Съела? Нет! Потребовала! Взяла свое! Отобрала. Одарила. Все сразу. За все платишь собой. Хорхе заплатил. Она тоже. Это честно. Так что не ной, не смотри глазами побитой собаки. Они с Хорхе стоят рядом как две побирушки на паперти, ожидая, когда жизнь бросит грошик. Смешно. Оркестр первыми же аккордами обещает бурю. Русская цыганка черна от тоски… с какой стати цыгану бросаться в Дон? Это так драматично, что... смешно. Эсперанса танцует преувеличенно драматично и бурно, оставляя ноющие суставы и боль от потянутых связок на завтра; она танцует цыганскую тоску – русскую, конечно, а она далеко… где-то там, размазана тонким слоем по бескрайним степям, теряется в пространстве. То, что она танцует, – почти пародия на танец, пафос, доведенный до абсурда, бутафорская страсть. Раз Хорхе позволяет ей делать все, что она хочет – она хочет ломать комедию, валять дурака. Кому, как не ей, ломать комедию, если это ее, можно сказать, хлеб. Актрисам можно. Особенно бывшим. Вранье, что бывших не бывает. Ничего, что это почти неприлично. Танго… оно почти всегда серьезно. Оно требует серьезности. Эсперанса самозабвенно валяет дурака. С полной, можно сказать, самоотдачей. Она заставляет Хорхе застывать в длинных паузах и длить их как последний поцелуй; она пресекает его размеренный шаг, переступая через его ногу намеренно резким движением, поднимая колено немного выше, чем нужно; она припадает к нему, словно он ее якорь во время шторма; ее нога скользит по его ноге, словно.. словно… Хорхе отпускает ее. Она танцует одна.
Где-то ближе к финалу вся эта картонная цыганская тоска в какой-то сумрачной России неумолимо обретает горький вкус андалузской полыни и становится предельной правдой – голой, костлявой и почти уродливой в своей нагой свободе. - Зову я кого зовется,- не ты мне вернешь утрату. Искала я то, что ищут,- себя и свою отраду... Любовь, утрата, дорога, тоска. Смерть. Об этом танцуют и поют оттого, что больше ничего нет на свете. Это ее дуэнде всегда шептал в ухо, и теперь тоже шепчет. В этом - все бесконечные Росауры и Эстрельи ее долгой актерской жизни. Спляши мне цыганскую тоску, тоску заглохших истоков и позабытых рассветов. Сделай правдой этот фарс.
На последнем аккорде Эсперанса, резко повернувшись спиной к Хорхе, изгибается, ухитряясь бросить на него жгучий взгляд искоса, из-за плеча, словно она собралась уходить после бурной ссоры и столь же бурного примирения... вот-вот ступит на порог и плотно закроет за собой дверь.
- Спасибо... Хорхе, друг. Вечер длинный, да? Это он должен ей сказать "спасибо" по всем правилам, но он же дал ей свободу. А вечер и правда длинный.
-
Оркестр первыми же аккордами обещает бурю. Русская цыганка черна от тоски… с какой стати цыгану бросаться в Дон? Это так драматично, что... смешно. Пффф, вообще-то да))). Там еще есть куплет про балалайки и медведей и не помню что, но балалайки точно есть. И ты правильно подметила — текст смешной).
Хотя танго красивое).
-
esta bien
-
Браво!
-
за сравнения!
-
Кравчик такой скупой на словечки для постов, что я рукоплещу тебе, Йола, так упоительно танцующей с Кравчиком. Ну и вот этот пост, хитросплетение настоящего и наигранного, это сотка.
|
-
Ситуация становится все интересней^^
-
Завертелись дела. :-)
-
У рыжули правильный братишка.
Мигель не уверен, но чувствует подлый запашок. И это вовсе не запах зажженной сигареты в руках.
|
[Чашка кофе. Ностальгия.] Самое время взять паузу... но Эсперанса медлит. Они смежены как правая и левая ладони сжатых рук, и огонь, которым внезапно вспыхнул Хорхе, он обжигает и ее; их разделяет круто выставленное вперед жесткое плечо Хорхе, и даже улыбка самой Эсперансы на ее откинутом назад лице, она тоже разделяет. Проклятие лицедейства! Часть Эсперансы откликается на вспышку давнопрошедшей страсти, а другая часть, качнув головой, замечает: это - было. Это - давно прошло. Эсперанса чуть отстраняется - не спеша, продлевая миг объятий. Со стороны совсем не видно, лишь ее разогретое танцем тело, податливое, изогнутое навстречу мужчине и дышащее с ним в лад, едва заметно напрягается, становится чуть более неуступчивым и неподвижным. Хорхе... удивительно, как за годы они не разучились понимать друг друга. Одна часть Эсперансы млеет от разделенного тепла и нежности, другая замечает: запомни, женщина, старый друг - важней, чем новый любовник.
...Просто потанцуем, Хорхе; если это вообще возможно - просто потанцевать. Мы встречались, танцевали, расходились в разные стороны... нигде нет прямых путей. ...Иллюзии жизни... ...обманчивость прямой дороги... Хорхе танцует свою жизнь, а она - свою; жизни, которые прошли на одних и тех же улицах. Их ноги соединяются, перекрещиваются, она ускользает от него внезапным поворотом, уходит в сторону, чтобы потом приблизиться вновь. Каждый ее поворот, пауза, каждая парада, которой она завершает его сэндвичито, это ее маленькое "а ты помнишь?", "помнишь?"
И вот чашка кофе выпита до дна, и день умер за окном, утонул в густых лиловых сумерках старого, давно не существующего города, с его дребезжанием конных экипажей на неровной брусчатке и резким светом портовых огней в чернильной тьме, с хриплым бандеоном на площади, смехом и нестойным гулом голосов... Яркие огни и тени времени, которое прошло...
Этого города больше нет, Хорхе; и знакомые лица все реже в этой толпе. Только все танцуем и танцем на той же самой брусчатке, в кругу теней - бывших дорогих людей, и спираль танца уносит все дальше и дальше, в глубину времени и той прежней жизни. Куда уходит все это, Хорхе? Что происходит, когда гаснут огни рампы, опускается занавес и зал, только что бывший одним большим гулким сердцем, откликавшимся твоим поддельным страстям, слезам и веселью, становится пустым и темным? Улица пуста, как и моя судьба. - и мы на ней одни, Хорхе. Совсем одни. И все еще танцуем. Музыка смолкает, а они все стоят неподвижно, рядом. Все еще близко; хотя, кажется, что еще можно станцевать? Кажется, вокруг обоих витает пепел... Неужели прошлое - все, что нам осталось? Эсперанса вопросительно глядит на Хорхе. Молчит.
|
На внезапный вопрос мужчина подскочил, дико блеснув в тусклом свете белками. Очень растеряно посмотрел на вернувшуюся Ангелину, будто та была какой-то его давней знакомой, что внезапно нашла его на другом конце света. Ему вдруг очень стало стыдно. Перед барменом, перед этой девушкой… всего минутой ранее, он умудрился целиком провалиться в пучину отчаянной тоски и самобичевания. Эта бездна была настолько глубока, что он даже утратил слух, позволив себе прослушать суть заданного вопроса. А виной всему был её внезапный уход. Двойной удар по гордости — такое не каждый итальянец способен перенести всего за один вечер. Успев тысячу раз подумать о том, что он смешон и жалок, Андрес уже выстроил себе четкий план мрачно расплатиться и уйти… — Д-да… — зачем-то буркнул в ответ на то, чего даже не понял. Решив, что утверждение было слабовато, мужчина добавил более уверенно, — Да! Да… «Боже, о чем же она сейчас спросила?» — шальной мыслью пронеслось в голове, пока губы начали растягиваться в глупой улыбке. Улыбка на его лице жила своей жизнью. Будто каждая частичка его тела сейчас имела собственное настроение, и собственный характер. Взгляд отстраненный, одна бровь хмурится, а другая с интересом приподнялась. А губы… губы улыбаются, растягиваемые какой-то неподвластной ему силой. Он будто сам этого смущается, пытается унять эту улыбку. «Прочь!» — говорят его потуги, но он не властен над своим лицом. Улыбка озаряет его, и белоснежные зубы, отражая неяркий свет, будто делают ночь ярче. Самые искренние улыбки вот такие. Которых «не хочешь».
Она вернулась.
Это было просто недоразумение. Прошедшееся по телу облегчение легко могло сойти за счастье. — Не хотите потанцевать?! — он выпалил это так резко, что внезапное затишье заставило голос прозвучать будто крик. Усиленно зачесав бровь, в попытке скрыть топящую его в эту секунду неловкость, он решил уточнить, — То есть, когда музыка вернется… и… когда все… «Соберись!». — То есть… — с трудом удалось вновь надеть на себя самодовольную маску, — Я, верно, неправильно это сделал, да? Сейчас-сейчас… тут ведь так не принято! Он немного поерзал на стуле, давая передышку себе и собеседнице, и окидывая взглядом зал. Взгляд к ней вернулся резко, и довольно серьезно. Брови поигрывали, глаза пожирали, и легкий кивок головы на танцпол. «Пойдем?». Гротескное, наигранное кабесео. «Ну пойдем». «Ну пошли…». На последний кивок в нем закончился запас серьезности, и улыбка снова захватила лицо, заставив смущенно потупиться и тихо посмеяться над собой.
-
«Ну пойдем». «Ну пошли…». Ня!)
-
За смущение, неожиданное для итальянца :)
-
Как хорошо держится, не стесняясь истинных чувств и осознания двойного удара.
-
прочувствовал
-
Он нереально крут, этот парень! Стеснительность под маской нахальства - вай, мэ, амиго!
|
|
Магдалина Карота заводится. Это едва заметно поначалу, но ему хочется произвести на тебя впечатление. Он хочет станцевать с тобой еще одну мелодию. Оркестр заводит песню о какой-то цыганке, но тебе особенно не до текста. Помнишь, пять минут назад ты была как лодочка на волне? Теперь ты как будто чувствуешь, что волна нарастает, превращается в огромный вал, колеблется, а тебе надо удерживаться на гребне. Его шаги как — мощные, длинные, как тигры, которых держат на привязи. Он сам их держит. Ты чувствуешь, чего это ему стоит. А держать надо — еще немного, и это будет грубо, а совсем грубо он не хочет. Не в танго. Вот фраза обрывается, и он останавливается, впечатав каблук в пол. Подсобирается перед следующей фразой и — снова мощный шаг, который при всем желании не назовешь легким. С Каротой у тебя не возникает сомнений, что слово "танго" — мужского рода. Вы делаете сэндвич — первый раз за все три мелодии, ведь вся эта романтика, казалось бы, не для него — и ты, большую часть времени протанцевав с ним щекой к щеке, ловишь его взгляд. Его рука приникает к твоему животу — тот элемент, где это удобно. Он смотрит на тебя все еще неопределенно, как будто пытается раскусить, что ты за человек и что за женщина. Сэндвич не заканчивается — он прерывает его на середине, и твоя нога, повинуясь его резкому ведению, на секунду обнимает его ногу. Вы танцуете дальше. Весь конец мелодии, вся вариация — одна череда сильных шагов, каждый — как удар ножом или кастетом, но не в тебя, а для тебя. Вы заканчиваете, резко подняв сомкнутые руки — его левая и твоя правая. Он выдыхает разжимая в ухмылке стиснутые зубы. Усмехается. Ему понравилось. — Спасибо. "Спасибо" значит "спасибо, хватит". Он ведет тебя к твоему столику, рука бесцеремонно лежит на твоей талии. Почему-то ты не сомневаешься, что этот грубый, жестокий человек, привыкший получать свое, в другой ситуации (а может, даже и в этой, танцуй вы по-другому), не преминул бы сейчас облапать тебя, нахально, на виду у всех, за задницу. И никто бы ему ничего не сделал (ну, разве что МариФе съязвила бы на кураже). Но — нет. Хочет — но сам себя останавливает. Чем не повод для маленькой гордости? — Ты не так проста, как кажешься, — говорит тебе комплимент на свой лад. Такое вот начало вечера.
|
Реакция еще пару минут назад незнакомого человека, с такой непередаваемой легкостью и изяществом вмиг ставшего учителем, была для Эстер подобна катарсису. Никогда еще она себя так открыто не вела, и никогда еще на ее взгляд так не реагировали. Это было прекрасно, это было непередаваемо. Девушка уже словно бы слышала: «Сеньорита, позвольте пригласить вас на танец», но шли секунды, а ничего подобного не звучало. Вместо этого Фернандо с забавным акцентом южанина похвалил ее старания. И это было бы приятно, если бы не печальное осознание того, что танца с этим идальго с демонами внутри не будет. Лицо англичанки недовольно вытянулось, погрустнели глаза. «Как же так?», - недоумевала она. Сейчас молодая девушка была похожа на ребенка, который уже было добрался до банки с леденцами, но в последний момент ее отобрали. Она не верила, не хотела верить и не понимала, почему Фернандо не позвал ее. Он же сам этого хочет, это видно даже такому неискушенному человеку, как она!
Кавалер тем временем продолжал говорить, но думы Эстер были безмерно далеки от его слов. Голова невпопад кивнула, а мысли тем временем метались подобно всполошенным бабочкам: «Почему? За что? Что мне делать?». Инстинктивно она стянула с себя левую перчатку – будто готовясь к танцу, и теперь нервно мяла ее в руках. Разум не находил ответа, довольствуясь лишь домыслами. Юная леди сама себя убедила, что, раз мужчина готов танцевать, но не приглашает ее, значит дело в нем. Наверняка он пережил нечто страшное. Гибель возлюбленной? Или предательство? Тогда у него в сердце есть место только для боли, ведь для переживших великий блеф жизнь оставляет клочок бумаги.
И не будет ли добрым делом растормошить его, вытянуть на танцпол? Он этого хочет, и она этого хочет, так почему нет? Но как, Господи, как это сделать? Эстер не знала, как может девушка пригласить джентльмена танцевать: а значит, оставался только самый простой способ – прямой, в лоб, как и положено британскому льву. Пускай она даже на львенка не похожа, не важно: надо решаться. Как там говорил Фернандо: не надо виски, вы и так показали храбрость тем, что пришли сюда? Тогда не будет большой беды, если она решится. Времени терять было нельзя: еще миг, еще пара ударов сердца, и он уйдет. И Эстер решилась на отчаянные меры.
Голова чуть склонена, так что медно-рыжие пряди полузакрывают глаза. Спина пряма. Губы чуть приоткрыты: нет от попыток быть чувственной – тяжело дышать, когда сердце заходится барабанным боем. Пальцы все также мнут несчастную перчатку, а туфелька отстукивает под столом пулеметную очередь. Взгляд англичанки открыт и чист, она не таит своих чувств и желаний. А голос внезапно стал мягче и глуше, и не составит труда в нем уловить смесь просьбы и надежды: - Кабальеро, не откажете ли вы мне в удовольствии станцевать первое в моей жизни танго на милонге с вами?
|
-
Классный!
-
Ох как слов нет одни эмоции
-
Красава! встал плечом к плечу с давним компаньеро Хорхе, даже не узнав его. Смягчилась поза, будто лопнула тугая струна между лопатками. И тут же, сам того не замечая, в глаза требовательно заглянул: а ты? Так клево!
Колли! За него стоит побороться! И, судя по всему, конкуренция будет).
-
вкусно вбежал!
-
Чудесно, так живо, так оно и бывает!
-
Красиво-то как! Прямо вихрь. Здорово.
|
-
этот буржуй не вызывает у коммуниста добрых чувств. Пффф, взаимно, амиго, взаимно).
-
Хорхе — это как Маяковский, только аргентинский.
-
Работяге тепло: его греет знакомость пути, пачка купюр в кармане, предвкушение танцев и близость "Грации" очень хорошо
-
Хороший, строгий и выдержанный кабальеро.
-
Отличный парень!
-
За разухабистое (в хорошем смысле слова) поведение, свободу манер и уверенность. Хорошо характер коммуниста передан.
|
Танго — чуть ли не первый танец, возникший в городе. Или, вернее, созданный городом. Большинство популярных танцев 19 века, таких как мазурка, полька или вальс, практически напрямую происходят от деревенских танцев, облагороженных для бальной залы, а затем проникших на улицы. Танго произошел (по-русски слово "танго" среднего рода, а по-испански мужского, el tango) от разных танцев, и от всех прихватил понемногу. У хабанеры этот танец взял сомнамбулическое слияние тел, у милонги - прихотливое переплетение ног, у фанданго - ослепительное головокружение и, наконец, у кандомбе - двойной притоп, вторивший ударам африканского барабана. (с) Все это верно, но главными в этом супе были, на мой взгляд, не столько ингредиенты, сколько "котел" — Буэнос-Айрес, потому что именно на его улицах родилась и неповторимая хореография, и вся чувственная глубина танго. Хотя танго называют аргентинским или креольским, правильнее всего было бы называть его Буэнос-айресским))). Но это длинно, и никто не заморачивается))). Город всегда придает танго особый оттенок. Я танцевал танго в Москве, Стамбуле (турки наравне с русскими и украинцами считаются лучшие тангеро после аргентинцев), Санкт-Петербурге, Самаре, Челябинске, Алматы. Разница значительная! В БАйресе, я к сожалению, еще не был, но я много о нем слышал и кое-что читал. И конечно, нигде танго не будет таким, как у себя на родине. Именно поэтому место действия нашего модуля — Буэнос-Айрес, и именно поэтому весь этот раздел посвящен городу, в котором танго родилось и развивалось. Краткая история БА до XX века- История Буэнос-Айреса началась в XVI веке с разводилова. Заезжих испанских кабальерос, поднявшихся вверх по реке, встретили индейцы и подарили им украшения из серебра. Конкистадоры дружно воскликнули "Карррамба!", назвали страну Аргентиной (от Argentum, "серебро", лат.), а реку — Рио-де-Ла-Плата ("серебряная река")... Догадались уже, да? Никакого серебра в Аргентине не было, но название менять не стали, чтобы люди охотнее сюда ехали. - Само поселение первоначально называлось очень пафосно: Сьюдад-де-ла-Сантиссима-Тринидад-и-Пуэрто-де-Нуэстра-Сеньора-де-Санта-Мария-де-Буэнос-Айрес (город Пресвятой Троицы и Порт Богоматери Святой Марии Добрых Ветров). Потом решили, что для крохотного форта это как-то чересчур, и название подсократили. - Короче говоря, до конца XVIII века Буэнос-Айрес был маленьким форпостом на берегу Южной Атлантики, до которого никому не было дела, потому что согласно королевскому указу вся торговля в регионе шла через Лиму. Но потом указ поменялся, было создано новое вице-королевство Ла-Плата, и дело пошло. В смысле город стал расти, торговля расширялась, контрабанда процветала. - Пару раз БАйрес попробовали захватить англичане, но местные отметелили их как следует. Тем не менее связи с торговыми и аристократическими кругами в Англии были очень сильными. В каком-то смысле с подачи Англии и благодаря оккупации Испании Наполеоновскими войсками в 1816 году Аргентина провозгласила независимость. Дело было 9 июля, и в честь этой даты названы самая широкая улица в мире ( ссылка) и одно классное танго ( ссылка). - Потом была война за независимость с испанцами, и им таки наподдали. А дальше стали увлеченно делить шкуру убитого медведя — сначала от Аргентины отделились всякие Уругваи с Парагваями, а потом БАйрес стал настаивать на своем особом статусе. Настаивать вплоть до военных действий, то есть БАйрес воевал со всей остальной Аргентиной и даже иногда побеждал! Примерно тридцать лет продолжались внутренние войны-драки-потасовки, за это время страна увидела первую (1826) и вторую (1853) конституции, первого гражданского президента (Ривадавию) и первого "кровавого диктатора" (генерала Росаса). В 1862 все более менее улеглось — тирана скинули, конституцию переписали. Начался период роста. - БАйрес в это время походил на большую деревню на берегу моря-океана. Собственно, он ею и являлся. Главной ценностью была земля, и крупные землевладельцы-латифундисты поддерживали Консервативную партию. До 1916 года все президенты Аргентины будут из этой партии. - Их противниками были Радикалы, которые представляли в основном бедноту. Радикалы иногда даже поднимали вооруженные мятежи, как в 1893 году. Но до издания Закона о Всеобщем Голосовании в 1912 году их влияние на политику было сильно ниже, чем у консерваторов. - Попутно страну шарашили небольшие войны (с индейцами, с Бразилией, с Парагваем), когда удачные, а когда нет. - Активный рост экономики Аргентины во второй половине 19 века определялся тремя факторами: мощным потоком эмигрантов (за 30 лет население более чем удвоилось за счет эмиграции), стремительным развитием технологий (железные дороги, холодильные установки и новые породы крупного рогатого скота обеспечили взрывной рост сельского хозяйства за счет экспорта говядинки), некоторыми успешными реформами (например, образования). В этом месте я закончу пересказывать википедию и расскажу вам, как выглядел БАйрес в 1880-х, когда в нем на глазах будущих мам и пап ваших персонажей рождалось танго. На рубеже столетий: От большой деревни до Вавилона Южной Америки– Я представляла себе Буэнос-Айрес не таким, – сказала Меча. Здесь, вблизи Риачуэло, день казался еще жарче. Чтобы освежить взмокший лоб, Макс снял шляпу и держал ее в руке, а другую время от времени засовывал в карман пиджака. Когда они с Мечей шли в ногу, то на мгновение соприкасались плечами, а потом вновь, шагая вразнобой, отстранялись друг от друга. – Буэнос-Айрес многолик, – ответил он. – Но главных ликов у него два: это город успеха и город провала. (с) Перес-Реверте Упоминающаяся тут Риачуэло — это маленькая загрязненная речушка, служившая юго-восточной границей города. Она частенько упоминается в танго, как символ тупика и безнадеги. Но об этом позже. Итак, Буэнос-Айрес, в котором возникло танго, был в первую очередь городом эмигрантов. Больше всего приезжих было из числа итальянцев и испанцев. Было также много поляков, греков, немцев... и других самых разных национальностей. Эмигранты на борту корабля, 1910. Эмиграция крайне приветствовалась правительством, и на первый взгляд для эмигрантов создали все условия — в частности, их уравняли в правах с коренными жителями... Но ловушка судьбы заключалась в том, что эмигрантов очень быстро стало сильно больше, чем работы. Земля в пампе была уже поделена между богатыми людьми, чтобы ее купить, нужны были средства, которых у большинства приезжих попросту не имелось. Можно было либо становиться батраком в какой-нибудь дыре, без особых перспектив, либо оставаться в БАйресе, надеясь, что в конце концов, тебе повезет. Люди вкалывали за гроши по 12-14 часов в сутки, или сидели вообще без работы, перебиваясь случайными заработками. И вслед за толпами эмигрантов в город пришла ужасающая нищета. Даже про-консерваторская газета "Насьональ" отмечала это: Зрелище нищеты на улицах Буэнос-Айреса с каждым днем приобретает все более отвратительные формы, но власти и акционерные общества не принимают никаких мер. Сотни нищих и бродяг копошатся в мусорных ящиках у гостиниц в поисках пищи, как собаки. Жалкие голодные матери с высохшей грудью спят прямо на улице. Приехавшие селились либо в маленьких хижинах на окраинах, либо в огромных многоквратирных общежитиях, конвентильо. Вот достаточно колоритное описание. Представим себе конвентильо. Бесчисленные маленькие комнатки, вытянувшиеся в ряд вдоль огромного патио, разделенные деревянными перегородками, низенькие и темные. При комнатке имелась кухонька, вроде сторожевой будки, крохотная и неудобная, или просто топившаяся углем плита, черная от сажи и копоти, закрывавшая дымом и чадом кусочек неба, который еще можно было видеть из этой преисподней. Были и низенькие жаровни на треножниках, нередко приносившие сладкую смерть от угарного газа, когда в холодное зимнее время неосторожно запирали дверь. Были и попугаи, товарищи по несчастью в этом неуютном и жестоком мире... Обитателями конвентильо были недавно прибывший итальянец, бродячий торговец, полицеский, чей скромный заработок не позволял ему иметь лучшее жилище, турок старьевщик, портовый грузчик... От чрезмерно тесного сожительства нередко возникали ссоры и потасовки, доходило и до кулаков. В этой толчее национальностей, где преобладала итальянская речь, звучали галисийский, креольский и даже турецкий языки, неаполитанские канцоны соседствовали с галисийскими песнями и местными милонгами под бренчанье гитары или тягуче-мелодичный бас аккордеона, предшествовавшего появившемуся позже бандонеону. (с) Леон Бенарос.
Не могу 100% поручиться, что эти фото сделаны в те годы и именно в БАйресе, но общую атмосферу передают. Названия конвентильо говорят сами за себя: 14 провинций, Огненная земля (на этом острове находилась самая суровая тюрьма в Аргентине, это как если бы у нас общагу назвали Колымой, наверное), Осиное гнездо, Черная пещера, Большой загон, Волчица, Опасный... Был еще Конвентильо коровы — да-да, там держали рогатый скот прямо в комнатках... И, пожалуй, никто не опишет старые конвентильо лучше, чем это сделали это в своих простых, но пронзительных стихах Паскуаль Контурси и Эстебан Флорес. В этом старом конвентильо Пол кирпичный, без настила, Вместо двери — парусина, Кто захочет, тот войдет. Хрипло в патио шарманка Танго старое бормочет... А девчонка что-то хочет, А девчонка что-то ждет. (с) из танго "Оконце на окраине"
Господин судья, рожден я в конвентильо. Где свила свое гнездо нужда и бедность. Там среди шпаны, воров и проституток, Протекло мое безрадостное детство. В той грязи, где я с мальчишества валялся, Гибнут лучшие надежды и желанья. Вам бы видеть, господин судья, как жил я, Чтобы знать потом и меру наказанья. (с) "Судебный приговор"
Вот как раз влачат болезного. Почти все улицы в городе были не мощеные. Зимой они превращались в грязное месиво, а в Ла-Боке дома вообще стояли на сваях, и когда Ла-Плата разливалась, под ними волновалось настоящее море, по которому сновали лодки. Ла-Бока — один из так называемых баррио, нечто среднее между районом и кварталом, вроде московского Строгино, питерского Автово, калужского Селика, только размером поменьше. Под спойлером — карта. Для нас с вами интереснее всего восточная, историческая часть города. Еще одно словечко из мира Буэнос-Айресской архитектуры — эскина, то есть "срезанный угол" квартала на пересечении двух улиц. На эскинах танцевали первые танго, а баррио Барракас (дословно "бараки", "хибары") имел прозвище "баррио три угла" (что-то вроде московских Трех Вокзалов). Jo soy del barrio de Tres Esquinas — с этой строчки начинается одно популярное танго... Вот, кстати, эскина на пересечении улиц Каллао и Коррьентес. Как раз около 1940, то есть, во время действия нашего модуля. Но вернемся назад в 1880-е-1890-е. Говоря об этом времени было бы неправильным считать, что кроме эмиграции и нищеты ничего не появлялось. В этот период происходила стремительная смена эпох, слом традиций, резкий уход старого мира и появление нового, "европеизированного" Буэнос-Айреса. Вот для сравнения: Бесплатная кормежка нищих и господа беседуют, не выходя из ландо. А вот ребята trabajo como el hornero, а ниже какой-то холуй, то ли из ювелирного, то ли портье в дорогой гостинице. Все снимки из начала XX века. Человеком, который изменил облик столицы, стал мэр-интендант Торкуато де Альвеар. Его в свое время неслабо торкнул перестроенный в 1860-х Париж, и он начал масштабные преобразования Буэнос-Айреса. В городе появились мостовые, а колониальные дома и фазенды сменили здания в причудливом эклектическом стиле — тут было намешано всего понемногу: классицизм, барокко, готика... В 1888 в центре города провели электрическое освещение. Баррио Палермо стал похож на Булонский лес. Были запущены конки и даже первые трамваи. В баррио Бельграно строят ипподром. В оперных театрах дают все то же, что и в Европе — "Кармен" Бизе, "Лоэнгрина" Вагнера, "Отелло" Верди. Площадь Мая в начале XX века. Это был поистине город контрастов: аристократический центр — шумный, красивый, модный, свежий, и окраинные баррио (их называли аррабалями или субурбио или орильями) — с грязными конвентильо, с убогими хижинами, с тусклыми красными фонарями дешевых борделей и размалеванными вывесками трактиров. Тут проводили свой досуг рабочие со скотобоен, поденщики с фабрик, ремесленники, ломовые извозчики, матросы, кондукторы конок, куартеадоры (верховые на пристяжных, помогавшие втащить конки на крутых подъемах), а также солдаты, хлынувшие в город после успешного отвоевания пампы у индейцев. Среди всей этой низкопробной публики особняком стояли два характерных типажа эпохи, о которых стоит сказать отдельно. Я говорю о компадре и компадрито. КОМПАДРЕ — это такой ковбой испано-американского разлива, только без револьвера, которого жизнь заставила переселиться в город. Собственно, компадре и вышли из среды скотоводов-гаучо. Это был тип человека, который перестал был крестьянином, но и горожанином в полном смысле не стал. Зато сохранил особое достоинство, привычку носить нож, умение танцевать милонгу и маламбо, а также следовать определенному своду неписаных правил. Его профессия — ломовой извозчик, объезчик лошадей, забойщик скота. Его образование — любой уличный перекресток... Он не всегда был бунтовщиком: комитет умерял его темперамент и оказывал ему протекцию. Полиция считалась с ним: в случае какого-либо инцидента компадре продолжал свой путь, но давал — и сдерживал — слово зайти в участок позже... Конь с вызывающе отделанной серебром сбруей и несколько песо — посмотреть бой петухов или сделать ставку в картах — были достаточны, чтобы скрашивать его будни в воскресные дни. (с) Хорхе Луис Борхес Фото с бойни. Одежда его всегда была цвета траура, может быть, потому, что его положение обязывало постоянно быть на ты со смертью. Белый шейный платок с вышитыми инициалами и своего рода длинный вязанный из викуньей шерсти галстук были единственными украшениями его наряда. В случае если фортуна повернулась бы к нему спиной, он счел бы для себя бесчестьем остаться лежать на перекрестке в иной одежде. Это было бы неучтиво по отношению к смерти. Помимо всего, так одевались его предки, и ему было приятно сознавать это. Компадре был холостяком по убеждению. Зная, что смерть может настигнуть его на каждом шагу, он не заводил семьи, ибо не дело мужчины оставлять вдову и детей беспомощными. Кроме того, по общему убеждению людей его среды, любовь и семья сковывают мужчину в его действиях(с) Орасио Салас Со временем слово «компадре» стало обозначать вполне определенный архетип жителя городских окраин: первого по части ножа и отваги, человека, который для обитателей его квартала был воплощением справедливости, нередко заменяющего полицейский арбитраж, поскольку его этические нормы основывались не на холодных статьях уголовного кодекса, а на приоритете чести, верности и уважении данному слову. Такой компадре назывался «гуапо». (с) Пичугин. Компадре инстинктивно искал убежище в прошлом. Его темного цвета одежда вызывала в памяти пышность эпохи Филиппов; густая шевелюра, спадавшая на шейный платок, была ностальгией по колете XVIII века; его нож заменял толедскую шпагу. Его церемонные движения, подчеркнуто медлительные, как в ритуале (вплоть до стряхивания пепла с сигареты длинным ногтем мизинца), сохраняли степенность дворянина, и на мощеных тротуарах города его покачивающаяся походка напоминала фигуры менуэта. Эта печать артистизма (естественно, преувеличенного) демонстрировала чистоту генеалогии вплоть до его кальдероновской ревности, ибо он дрался насмерть, если кто-нибудь смотрел на женщину, с которой он танцевал милонгу с кортес. Честь и достоинство в старинном понимании заставляли его презирать кулачную драку простолюдинов, как и усердную, усидчивую работу, унижающую идальго. Но они были идальго — идальго, чей род захирел и пришел в упадок, ибо для них настали времена равно плохие и для жизни, и для смерти. В глубине они были реакционеры, привязанные к земле и своим предкам; аристократы неудачники, так как были лишены единственного и естественного занятия всей аристократии — войны. (с) Эктор Саэнс Кесада Короче, думаю, вы понимаете, что это был некий идеал мужчины-жителя предместий, и, конечно, компадре были первыми по части танца, в котором относился к своей даме с неизменным достоинством. "Настоящий мужчина". Противоположностью компадре был КОМПАДРИТО — задира, бездельник, "крутой чувак", "пацанчик" с района. Вот как его описывают. Личность хвастливая, лживая, способная на провокацию и предательство; говорит на особом жаргоне и отличается аффектированными манерами. (с) Словарь аргентинизмов
Человек из социальных низов, пустой, тщеславный и бахвал. (с) Тобиас Гарсон
Одевается он оригинально. Черный костюм, широкие панталоны, на шее шелковый платок, круглая шляпа с опущенными полями, узкие туфли с острым носком, высокие наплечники — таковы отличительные черты его наряда... Компадрито агрессивен, импульсивен и затевает ссоры и драки по малейшему поводу. Он лишен морали, упрям до абсурда и получает большое удовольствие, если навредит кому-нибудь. Грубость и жестокость создают ему репутацию храброго и мужественного. Все его умственные способности направлены на то, чтобы добыть деньги от другого. Завзятый картежник, он играет на деньги, которые ему дает его подруга (пебета). К ней он не чувствует никакой любви — она ему подходит, и он ее охраняет. Он оскорбляет ее, бьет, требует от нее денег, но все это не охлаждает нежности его подруги, преданной ему, как собака, которую хозяин наказывает. (с) Мануэль Гальвес.
Когда с добычей Моя пебета, Гони монету — Весь разговор. А спорить станет — Фонарь под глазом, Притихнет разом, И кончен спор. (с) Сильвио Манко
Компадрито не любили и не уважали. Женщины боялись его. Компадре его презирал; компадрито побаивался компадре и втайне ему завидовал. Компадре говорил негромко, больше молчал и смотрел: он импонировал своим видом и поведением; компадрито нуждался в крике для самоутверждения. Компадре пользовался только холодным оружием; компадрито помимо ножа, который он носил под одеждой, при случае не брезговал и револьвером, что компадре считал ударом в спину — для него это было бесчестьем. Если компадре доживал до старости (что, впрочем, случалось редко, ибо обычно смерть настигала его раньше — в какой-нибудь схватке, по собственной неосторожности или доверчивости, от предательского удара ножом), он превращался в патриарха, уважаемого всем кварталом; компадрито чаще всего становился профессиональным сутенером и сводником (канфинфлеро). Компадре говорит о себе спокойно и с достоинством:
Я компадре меж компадре, Меж простых простым бываю. Я немало побыл в свете, Где и как держаться — знаю. (Анхель Вильольдо)
Компадрито (в данном случае уже канфинфлеро) заявляет о себе с обычным для него бахвальством:
Я известный канфинфлеро, Знают все мою походку, И танцую я в охотку, Коль случится танцевать. На меня тупицы смотрят, Свою зависть не скрывая, Если вышел я, гуляя, Мою мину показать. (Лопес Франко)
Неудивительно, что слово «компадрито» воспринималось как нечто резко отрицательное, оскорбительное. Но самого носителя столь нелестного титула это мало беспокоило. (с) Пичугин
Мина — женщина, "баба".
Я бы описал отношение женщин к компадрито строчкой из стихотворения: "Такой реальный, четкий, дерзкий, Ну как такому — и не дашь?" И компадре и компадрито были мастерами по части танцев. Танцевали они, мммм, ну не то чтобы уже совсем танго, но что-то на него похожее, то, из чего оно очень скоро возникнет. На эскинах и в кабаках нередко происходили настоящие, как сейчас сказали бы, танго-баттлы. Примерно про этот период написан Борхесовский рассказ "Мужчина из розового кафе". И любопытно, что хотя, должно быть, танцевали компадрес и компадритос примерно в одинаковой манере, наше, более позднее танго где-то на идейном уровне получило от них как бы два "полюса": один — трагичный, сентиментальный, проникнутый достоинством, дышащий ностальгией и изломом, другой — агрессивный, слегка развязный, самоуверенный, нагловатый, "женщина — это добыча" вот-это-вот-все. Когда я бережно обнимаю партнершу и приглашаю ее на шаг — компадре где-то там, на небесах, одобрительно качают головой. Когда я веду ее так, чтобы она вульгарно, но эффектно забросила на меня ногу в ганчо, и даже подхватываю под бедро рукой — компадрито где-то на других небесах притопывают в такт. И то, и то — танго, и никто не скажет, что это — правильно, а то — нет. Танго в это время (помимо борделей и улиц) танцевали в так называемых академиас, перенгиндинах и куартос де чинас. Перингиндин — место, где устраивали байлонго — вечеринку с танцами (сейчас мы называем вечеринку милонгой). Куартос де чинас — дома поблизости от казарм, где жили маркитантки и часто тусовалась разная сомнительная публика. Академиа — это заведение с танцевальным залом, но еще там был буфет с выпивкой, и вообще это не совсем школа танцев, это скорее место, где можно было просто потанцевать в любой день, и в любой день были музыканты. Вроде дансинга, только с налетом брутальности и некоторой андеграундности. Вот одно из первых описаний такой "академии": У Кармен Гомес собирались солдаты местного гарнизона, цветные из соседних баррио, возницы фургонов из провинции с кожаными поясами, набитыми серебряной монетой, компадрито — любители ссор и потасовок, мастера предательского удара ножом, юнцы из „приличных семей", также предрасположенные к дракам и вообще к атмосфере „дна" и блатного мира, — не случайно полицейская хроника тех лет отмечает многочисленные инциденты, имевшие место в этой знаменитой академии, чья слава достигала центральных баррио. По соседству с заведением Кармен Гомес, где за фортепиано сидел мулат Алехандро Вилела, находилась подобная же академия, принадлежавшая также цветной Агустине, и между ними шла постоянная конкуренция за клиентуру (с) Рикардо Родригес Молас Причем академиас могли быть как низкопробными, и довольно крутыми как по уровню танцевания, так и по уровню музыки. Но даже в последних танго в те времена существовало "за опущенными шторами". Правда было несколько дней в году, когда танго танцевали в открытую. Я о карнавалах. Просто приведу здесь хороший отрывок. С приходом карнавала танго становится хозяином и господином всех танцевальных программ, и в этом есть резон, ибо столь фривольный танец только и уместен в эти дни всеобщего помешательства. Нет театра, где не анонсировались бы новые танго, что составляет приманку для любителей танцев, которые летят на нее, как мухи на мед. Как зрелище это нечто оригинальное, особенно в театре „Виктория". Зал его наполнен веселящейся публикой; со всех сторон слышны реплики, способные вогнать в краску шлемы полицейских. В глубине представители блатного и преступного мира в импровизированных маскарадных одеяниях. В ложах юноши из приличных семей и девушки из еще более приличных. Внезапно оркестр взрывается танго, и образуются пары. Компадре соединяются в братских объятиях, и начинается танец, в котором танцоры демонстрируют такое искусство, что невозможно описать все их акробатические телодвижения, конвульсивные изгибы корпуса, самые неожиданные и причудливые фигуры, дробь каблуков, сливающуюся в один непрерывный гул. Пары скользят, плывут, колышутся с таким наслаждением, словно в этом танце заключены все их самые вожделенные желания. В стороне толпа окружает юную танцовщицу, девицу из отдаленного баррио, провозглашенную „не имеющей себе равных", и яростно аплодирует этому необычайному чуду кебрадас. Это типичный танец городских окраин, и он дает компадре возможность блеснуть своими способностями, выказать всю легкость и гибкость своего тела, проворство и выносливость своих ног. (с) Гойо Куэльо, заметка "Модный танец" в "Карас и каретас", 1904 год. А вот знаменитое танго Carnaval de mi barrio ("Карнавал на районе" типа) ♫ ссылкаВот такой это был город — Вавилон на берегу Атлантического океана. Он очень быстро менялся, и вместе с ним менялось и танго, и отношение к нему. В тех же конвентильо танго поначалу не привечали, потому что мотив и движения стойко ассоциировались с "кривой дорожкой", и какие-нибудь вчерашние крестьяне из Калабрии очень не хотели видеть, как их дочка делает шаги по этой дорожке. Но потихоньку к людям пришло понимание, что танго — это часть их национального самосознания. А в начале 20-го века начался расцвет танго. Началась Эпоха Старой Гвардии.
|
-
Круто :) Спасибо за шикарную игру.
-
Круто свел концы
-
Надо же какой мирный конец. Хэх
-
Пустоши забрали своё, как и было обещано. И никто не ушел несчастным) Спасибо!
-
Люблю я такие счастливые концы
-
Какая. Охеренная. Игра...
|
Насухо вытерев кончик пера, молодой человек аккуратно положил его в футляр. Рядом с ним устроилась чернильница, снова закрытая металлической крышкой. Поверх Фриц Дортмунд уложил батистовый платок с вышитым в уголке вензелем. Эти милые приготовления заставили его сердце болезненно сжаться, а от глухого, тоскливого нежелания умирать в уголках глаз выступили слёзы. Фриц бережно складывал в саквояж все те вещи, которые помогали ему в долгих месяцах работы, но горе нельзя было скатать в рулон и уложить между запасной парой английских шерстяных кальсон и брусками геологических проб в деревянных футлярах. С хрустом замкнув изящные замочки в уголках саквояжа, за который он не поскупился выложить полторы сотни марок в кожевенной лавке, Дортмунд ещё раз торопливо оглянулся. Серый день за окном неспешно таял, а холодный ветер заставлял кончики немытых волос колебаться даже в помещении. Свеча догорела. В углу тесной землянки стоял чехол, обёрнутый в несколько слоёв мешковины, но исследователь даже не стал разворачивать ружьё и пытаться зарядить его — он в любом случае плохо представлял, как выполнить нужные манипуляции. Конечно, присутствие заряженного оружия принесло бы фантомное подобие уверенности, эдакий насмешливый призрак надежды, но высокий и обострённый долгими годами изысканий интеллект подсказывал бывшему «господину Дортмунду», что нужда в иллюзиях отпала. Закрыв глаза, горный инженер Фриц Дортмунд считал удары сердца в ожидании неминуемого. И неминуемое настало с той неотвратимой данностью, с какой следует за отливом прилив. С той поры минуло сто пять лет. * * * В хмуром молчании трое выживших спускались с орудийной башни. Ефрейтор с туго забинтованным плечом. Коренастый усач, не снимающий рук с мушкета и палаша. Длинноволосый юноша, с неясной тоской смотрящий в никуда. Эта ночь тяжело сказалась на каждом из них, каждый переживал её по-разному. Было видно, как же сильно устал ефрейтор. Борьба со штормовым морем, сражение и опасная рана вместе атаковали его, подавляя все прочие мысли. Но есть люди, которые делают что-то просто затем, что кто-то должен это делать. Которые идут вперёд, потому что их так учили. Карл Бахман был из таких людей, пусть его внешность и могла ввести в заблуждение. Это Вебер казался человеком-гранитом — мужчиной со скверным характером, ограниченным кругозором и чудовищной волей к жизни. Но в худощавом силуэте Бахмана, в голубых глазах и даже в чуть одутловатой линии щёк жило что-то такое, что заставляло идти за ним, заставляло переступать лужи расплавленной плоти и напоминать себе, что бой ещё не окончен. На плацу бушевала метель. Холод стискивал пальцы так, что болели кости фаланг — но, даже рискуя приморозить кожу к металлу, никто не надевал рукавиц. Все трое были готовы стрелять, но, к счастью, этого не потребовалось. Они обнаружили оглушённого доктора лежащим перед блокгаузом. Со стонами приходил в себя Рудольф, а Клосс, едва борясь с дурнотой, пытался привести в чувство Кройце. Последнему досталось слишком много. Он долго балансировал между жизнью и смертью, а теперь и вовсе казался скорее мёртвым, чем живым. Нашёлся и майор, пригвождённый к стене длинным топором. Только в три руки, немедленно укутывая рану в многочисленные слои импровизированных бинтов, Людвига фон Вартенбурга удалось унести с места его последней битвы. Уверенность, что он выживет, стремительно таяла, и только редкие взрывы красных сигнальных ракет в небе поддерживали веру, что помощь всё же придёт. Веберу всё же пришлось спуститься туда, куда он отчаянно не хотел идти час назад — и чем наверняка спас себе жизнь. Оказалось, что рядом с кухонной плитой дикари действительно прорыли — а вернее, пробили — подкоп. Глядя на разбитые куски фундаментных камней, Микаэль понял, что здесь не обошлось без нечеловеческой силы того монстра, которого они убили. Вместе со здоровяком Рудольфом они завалили проход чугунной плитой, для верности свалив поверху все котлы и бочки, что нашлись в подвале. Нашёлся и Кристина, упавший близ ведра с картошкой. Смерть была милосердна к нему, придя в виде меткой и безболезненной стрелы. Хенрик и Мика действительно слышали его крик во время разговора у ворот. Следующие минуты были наполнены долгой и тоскливой борьбой за жизнь. В офицерской казарме развели печь, бросая в неё всё, что попадалось под руку. На расстеленные в банном помещении шинели переносили раненых, стараясь не тревожить скверные раны. Зазубренное оружие дикарей рвало плоть вместо того, чтобы резать её, и кровь всё отказывалась сворачиваться. Зелёный как жаба Крамм, откровенно выплескав в горло две фляги с коньяком, всё-таки смог взяться за работу, хотя инструменты то и дело падали из одеревеневших рук. Бахман устало курил одолженную у кого-то трубку, остро чувствуя, что она слишком не похожа на привычный ему ясеневый мундштук. Двое дежурных, каждый с двумя мушкетами за спиной, патрулировали двор, стаскивая тела в становившуюся всё выше кучу. Много раненых. Ещё больше мёртвых. Почти восемь десятков душ нашли свою смерть четвёртого ноября. Только к началу седьмой склянки тендер Вукорского смог прорваться через бушующий шторм. * * * Брёвна, которые время превратило в подобие трухлявых коряг, хранящих слабое подобие рукотворных форм, провалились внутрь вместе с водопадом земли. В просветы между ними упали тонкие лучи света, изрядно разбавленные взвесью из трухи и мелких корней. С задорным стуком лопаты вгрызались в стены землянки, обнажая похороненное тундрой строение, и на лицах работающих солдат всё сильнее читалось удивление. — Майор Толль! Майор, пожалуйте сюда! Мы нашли ещё одно! — Должно быть, целый лагерь, — отдуваясь, солдат в расстёгнутом мундире опёрся на лопату. — Лесорубы? — предположил третий, с кряхтением отваливая прочь вросший в землю валун. — Или пушники. Тут, знаешь, промысел семьи кормит, — возразил первый. Среди холмистого редколесья выделялась цепочка солдат. Их чёрные мундиры с непринуждённым интересом курсировали от зарослей густого орешника до самой поляны, на которой соединённый труд восьми пар рук обнажил уже третий обвалившийся вход. С небольшого отдаления, усевшись на корягу и заложив блестящие сапоги один на другой, за ходом работ наблюдал офицер немецкой внешности. — Ваше понимание, Мауриц? — как раз обращался он к подоспевшему человеку, чья треуголка также была украшена алым офицерским бантом. Капитан Мауриц кашлянул, скрывая неуверенное «Ну-у-у…»: — Больно старые, чтоб быть промысловой базой. Коли бы её в тот, да пусть в прошлый сезон оставили, откуда бы такое разорение… Да и потом, зачем вторая, когда первая в Варфоломеевой бухте имеется. — И слишком их много, не находите? — негромко добавил Толль. — Уж четвёртую откапываем, — с утвердительной интонацией согласился Мауриц. В нём мешались любопытство и радость, а вот майор Толль, кажется, был только раздражён находкой, которую лесорубная команда четвёртой батареи сделала в лесу у холмов: — Вышли, чтоб его, на заготовку… так мы и до вечера не обернёмся. Крик одного из солдат прервал их беседу, вынудив подойти к обнажившей внутреннее убранство комнате. Люди Толля заглядывали в неё сверху, из того места, где полагалось быть углу потолка. Из потоков мёрзлой грязи один из солдат выдернул чехол, его истлевшие лохмотья упали с мушкета устаревшего образца. — Чтоб охотник оружие забыл прибрать? — подняв брови, Мауриц смотрел на Толля с ироничной требовательностью, словно приглашая: давай, отец-командир, покажи неучам, как думать надо. Не ответив, Толль глядел на вросший в землю грубый стол, на полусгнивший саквояж, пристроенный у заваленного землёй окна, на табурет, как будто ожидающий ненадолго отошедшего владельца… — Взгляните, — вдруг сказал майор. — На столе футляр. Луций, давайте-ка вниз и подайте его мне. А заодно и саквояж. Капитан Мауриц раздосадовано отвернулся. С той поры минуло девять часов. * * * Осмотр первого этажа офицерской казармы принёс последний ответ. Дитрих и Карл смотрели на одиноко сидящего в курительной комнате майора Толля. На биллиардном сукне перед ним лежали четыре пистолета. На полу перед столом — три северянина в разметавшихся окровавленных шкурах. Под ногами катались примитивные палицы и топоры из камня и кости. Пули майора Толля, сидевшего в удобном кожаном кресле, пришлись каждому из них промеж глаз. С пугающей достоверностью Дитрих представил себе этого импозантного человека ещё живым, хладнокровно выжидающим, кто вбежит в импровизированное Фермопильское ущелье. Свои последние минуты секунд-майор четвёртой батареи Толль встретил в компании бутылки выдержанного виски, откупоренной явно наспех, длинной трубки на манер тех, что везут из Вест-Индии и томика со стихами иностранного поэта. Пулю из четвёртого пистолета Эрвин Толль послал себе в висок. * * * — Докладываю, господин майор, — Толль и Мауриц, взяв треуголки подмышку, стояли перед широким столом премьер-майора Пруммеля. Как первый по старшинству, говорил Толль. — В ожидании завтрашнего шторма было назначено выйти на лесозаготовку в шесть часов утра вместо условленных девяти. В шестом часу, как расположено, половины из второго и четвёртого взводов были заняты со мною и присутствующим господином Маурицем на трёх лодках. Дошли спокойно. Приступили к заготовлению печного довольствия… — С ума сойти, Эрвин! «Печного довольствия!» — Пруммель поднял к нему глубоко запавшие глаза, похожие на один большой синяк. — Вы как ходячая канцелярия, право слово. Говорите ясней. Офицеры знали, что премьер не высыпается и зачастую переживает трудности с тем, что тактично именовалось душевным спокойствием. Тусклый голос майора Пруммеля лишь утверждал эту догадку, однако его внятная речь была далека от расслабленного говорка, например, майора Руттергейма. Зигфрид Пруммель был человеком живого рассудка и ястребиного внимания, которого сильно злили излишние формализмы. — Наши орлы вязали дрова и хворост, а первая из лодок курсировала между берегом и батареей, доставляя их партиями, — сбившись с мысли, Толль заговорил совсем не так внушительно. — В процессе… в ходе… словом, трое из солдат отдалились от назначенного маршрута, потому как дров явно было мало. За холмом, который мы Вороньей горой кличем, они подали свистом сигнал. Явившись на место, я удостоверился, что солдатами был обнаружен старый раскоп, господин майор. С той поры минуло три часа. * * * — Людвиг. Майор. Людвиг... Тихий и проникновенный голос звучал как будто очень близко. Но наученный жизнью майор хорошо знал, что это обман. Его уши вздумали играть с ним в прятки, нарочно пряча расположение слов и голосов. Да и глаза, паршивые предатели, объявили бойкот и не желали открываться. Тяжёлая темнота, которая обняла его тогда, на четвёртой батарее морского форта, отказывалась отпускать старого офицера. Длинными пальцами она обнимала его за плечи и волокла назад, утаскивая в ставший таким родным омут. Иногда голоса звали его куда-то, но Вартенбург не верил своим ушам. Эти далёкие иллюзии уже ничем не могли ему помочь. Рана его была смертельна. По иронии суки-судьбы слепой вождь метнул неудобный снаряд так метко, как не снилось и олимпийским атлетам. Пусть себе кличут голоса! Разве они знают? Разве они могут понять, что такое — прожить половину века, мечтая о лихой гусарской атаке, и закончить дни в снежном каменном мешке под начальством некомпетентного толстяка? — Майор Людвиг... Когда Людвиг фон Вартенбург открыл глаза в первый раз, он не понимал, чьи руки подают к его рту ложку с горячим супом. Кто меняет простыни на его ложе, кто отирает его горчичными маслами и выносит воду. Майор долго не брился и зарос густой бородой — и прослыл бы франтом в эпоху Христа. Майор долго не понимал, почему левая рука отказывается двигаться, как он привык, и почему так больно дышать. Страх потерять руку быстро сменился страхом потерять себя, сгнить, закончить дни в Доме инвалидов. Почему-то в долгие недели выздоровления фон Вартенбург совершенно забыл, что его офицерского состояния вполне хватит, чтобы покрыть пенсионные расходы лет эдак с тридцати. Но тогда... тогда он впервые открыл глаза. — Людвиг. Вы всё-таки с нами! — не сдержав радости, доктор Крамм вскочил на ноги, и отпечаток его долговязой фигуры ещё шесть или восемь раз вскакивал вслед за настоящей — Я приглашу Карла. «Бахмана?» — не понял сначала Людвиг. — «Он до сих пор в охранении? Враги? Мы... батарея...» Только когда полковник Карл Вукорский почти бегом вошёл в светлый госпиталь форта, Людвиг фон Вартенбург наконец-то понял, что его бой окончен. Тяжёлая темнота отпустила его. Омут исчез. Последняя дуэль секунд-майора со смертью продолжалась четыре с половиной недели. * * * — Господь м-милосердный! — прошептал Пруммель, опуская тончайший золотой лист. — Вы же сознаёте, что нашли? — Сей лист был найден в заброшенном лагере рудокопов, мой майор, — безуспешно, но старательно делая вид, что ему всё равно, доложил Толль. — А при листе — письмо. — Что за письмо, не томите? — майор скользил взглядом по едва заметной паутине гравировки, покрывающей лист затейливыми извивами и узорами. — Корреспонденция, — прокашлялся Мауриц, — датированная тысяча семьсот пятым годом. За авторством некоего Ф. Дортмунда, горного инженера, состоявшего в чине начальника данной экспедиции. По заявлению указанного лица, которое мы не в состоянии проверить, в течение двадцати дней экспедиция занималась раскопками на месте старого кургана. К отправлению в Пальмиру было назначено ими, в совокупности, восемь ящиков золотых листов, сходных с поданным. Высказано мнение, что ещё от шести до двадцати ящиков может быть извлечено из кургана. — Что ж это за курган такой волшебный? И куда затем подевалась экспедиция? — Пруммель впервые улыбнулся. — Я, знаете, не слыхал, чтоб мы несли караул у золотого прииска. Когда премьер-майор Зигфрид Пруммель дочитал протянутые ему листы, он долго молчал. Потом тихо сказал: — Мауриц. Отправьтесь на сигнальную. Подайте знак господам Руттергейму и Ялове, что нам надо говорить. Руттергейм пришлёт фон Вартенбурга, Ялове — Бернхардта. Прежде чем доводить это, — ладонь майора трепетно коснулась золотой поверхности, — до сведения полковника, необходимо организовать внешнее охранение на берегу. Нам понадобятся самые надёжные солдаты, поэтому нужен Вартенбург и его люди, и пятая батарея как самая близкая к берегу, поэтому привлекаем Ялове. Как поняли? — Есть, — Мауриц круто обернулся на каблуках. — Толль. Всех, кто знает о вашем открытии, расставьте в караул на стенах. Не допустите казарменных слухов. — Уже, — краем рта усмехнулся майор Толль. — Хорошо… — откинувшись в кресле, Пруммель вновь привлёк к себе письмо, — хорошо… С той поры минуло около часа. * * * — Полковник фон Вартенбург, Людвиг! — звучный голос церемонийместера зачитывал с богато украшенного листа. — Майор Крамм, Леопольд! Фельдфебель Бахман, Карл! Ефрейтор Вебер, Микаэль! Обер-гренадёр Хайнц, Дитрих!.. И звучание его голоса растворялось в шуме бегущих лет. «Герцог Гленн» пережил ту зиму, как пережил следующую, ещё одну и те, что пришли за ними. Карательная операция и карета под охраной восьми десятков лейб-гвардейцев стали тем результатом, который принесла ночь победы, которую тихо называли Пирровой. Лишь невероятной случайностью и мужеством четырёх людей четвёртая батарея осталась во власти Федеральной армии, и кто знает, что случилось бы, если бы Хайнцу не удалось поднять тревогу, а остальным — убить зимнее чудовище. С тяжёлым сердцем свидетели тех событий подписывали рапорта, которые были в режиме особой секретности доставлены в Пальмиру. Никому не хотелось прослыть безумцем и быть отправленным на покой с деликатными улыбками. Но, к своей чести, Вукорский не стал скрывать истинную суть вещей. Пользуясь своими связями, он сделал так, чтобы распорт из приграничного форта оказался подан нужным людям в уместной ситуации. Кто-то прочёл его в кабинете, кто-то — в борделе, но слабый бумажный ручеёк всё увереннее превращался в рокочущий водопад разбуженной государственной машины. Тогда-то и появилась эта странная карета, которая увезёт золото из сундука майора Пруммеля и много-много других золотых листов в Пальмиру. Грязная, чёрная, с закрытыми решётками окнами и без всяких королевских гербов, она казалась тюремной повозкой, но никак не дилижансом для чиновника с поручением особой деликатности. Ещё более странный символ белел на дверцах — череп со скрещёнными под ним мушкетами. С ней прибыл королевский эмиссар — самый отвратительный из, наверное, всех известных истории королевских эмиссаров. Вернее, Дитрих, Мика и Карл вообще не знали, как полагается выглядеть посланцу короля, а вот фон Вартенбург и капитан Мак были оскорблёны в лучших чувствах. Хмыря в засаленном чёрном плаще и рваном цилиндре не подпустили бы ко двору даже на пушечный выстрел. Но его грамоты не вызывали сомнений, а восемь десятков солдат служили лучшим доказательством полномочий. Но, всё же, Людвиг с недоверием процедил тогда: — Вы не ошиблись ли дорогой, милейший? Доходяга во рванье медленно отвёл с глаз лохмотья белых, засаленных волос... и улыбнулся: — Нет, мой майор. Вильгельм не ошибся дорогой. Людвиг увидел в его лице то, что никогда не посчитал бы возможным. Он понял, что Вильгельм поверил в их рапорты. Поверил во всё, что случилось в тёмной ноябрьской буре. Поверил в лиловую луну, в сказочный город и в шёпот тысячи голосов. Поверил — и обрадовался этому. Человек не смог бы так поступить. Никогда. Никогда. * * * Микаэль Вебер, получивший-таки свою долю золотом, смог выкупить себя из рекрутской повинности. Он отправился в юго-восточную Сибирь, где через несколько лет стал крупным золотопромышленником, чьи моральные устои вызывали у многих серьёзные сомнения. Но суровый сибирский край и двуличная эпоха вряд ли позволили бы ему быть другим, и вскоре артели Вебера стали одними из первых форпостов пальмирской экспансии на восток. Жадный и грубый, удачливый и весёлый, Микаэль соединил в себе все черты первопроходца, заново открывающего гигантский материк как можно дальше от чёртовых северных морей. Карл Бахман, осторожный и въедливый тактик, со временем стал одним из советников при военном министерстве. Тихий, вежливый и неизменно добрый, он вместе с тем отличался изобретательностью и большой любовью к техническому прогрессу. К началу тридцатых годов ружья, сконструированные комиссией под его председательством, сменили устаревшие мушкеты, а полевая артиллерия приобрела новую жизнь. Дипломатия позволила ему долго удерживать место при дворе, и когда правление Николая, Старого Короля, подошло к концу, Карл был первым из тех, кто почувствовал ветер новой войны. Вилла графа Вартенбурга под Ниццей собирала высший свет военного общества Европы ещё долгие годы. Герой «австрийского спасения» и битвы под Ватерлоо, стареющий полковник кавалерии стал любимцем дам и желанным собеседником в мужском кругу. Раскуривая неизменную трубку, совсем уже седой полковник вспоминал лихие атаки при поддержке союзной шотландской пехоты, грохот французских орудий и даже жаркое испанское солнце. Вспоминал Людвиг фон Вартенбург и визит отца, который ознаменовал собой прощение и примирение — то, что заносчивый старик никогда не попросил бы вслух. А Дитрих Хайнц вспоминал голос вождя, предлагающий вступить в сказочный город. Юноша повторил шаг Микаэля, выкупив себя из армейской рутины, но на этом судьбы двух непохожих солдат окончательно разошлись. Вернувшись к семье — к вящей радости родителей и сестёр — Дитрих посвятил себя естественным наукам. На рубеже пятидесяти он отправился в Сорбонну, где и остался преподавателем, отличавшейся даже несколько вредной мягкостью к своим подопечным. Лиловая луна, которая когда-то звала его с собой, больше никогда не приходила к состоявшемуся учёному. * * * Когда Старуха Лоухи улыбнулась ему, Фриц Дортмунд понял, что всё-таки очень хотел жить. «Писано в день двадцатый июня года одна тысяча семьсот пятого.
Милостивая Ваша светлость! Того дня, июня двенадцатого, а после шестнадцатого, взято нами ещё сорок два золотых листа. Листы сии назначены к отправленью и справно высланы в день девятнадцатый, в чём росписью сознаёмся мы, Ф. Дортмунд, и караульный начальник Г. Бюлле. Помянутый груз последует до Вашей милости экспедицией при двух повозках, к каковым в ответе приставлен Бюлле.
Довожу также сведенье наипервейшей важности, к каковому слух обратить советую и даже настаиваю. При посредстве человека из туземных, кто именем Пелле, был нами найден и открыт курган сакрального назначения. Ориентирую Вас — полста шагов от Вороньей горы к востоку, оттуда дважды до ста к северу, оттуда в низину, где вход утаён. К языческому обычаю не питая ничего, кроме академического прилежания, сей курган приказал я смотреть и внимание к тому всё возможное уделить. Те листы, как до того не желал Пелле показывать, но под пыткою сознался, имели происхождение из помянутого кургана. Ввиду таинственности и удалённости сего места, допрежь нашего прибытия ничто его не беспокоило, и приложил я к осмотру большое тщание.
С тем докладываю: найдено нами ещё три сотни золотых листов, также слитки, украшения, утварь в числе великом. Не имея в достатке людей, прошу выслать солдат и подводы, чтоб организовать надёжную переправу. Вместе с тем, упреждаю: как третью ночь, что бываем мы терзаемы неясным супротивником. Стрельба и маневр в обороне бессильны. Обратиться в атаку не имею ни сил, ни умений, в бегство — не желаю. Истреблены по сей день трое из состоящих при мне фузейщиков, вынужден готовить известье в спешке.
Бедность слога молю извинить.
Ваш, Ф. Дортмунд».
-
Достойный финал
-
Мощь лютая. (с) Серьезно, это не графомания, это заявка на Литературу)
-
Блин. Моя плакать от зависти. Так писать, это ж надо. Великолепно.
-
Это целый рассказ! Но читается на одном дыхании. Здорово. Спасибо за всё!))
-
Самая крутая игра, что я читал
-
каким-то непостижимо странным образом оказался здесь и понял, что плюса-то не поставил xD
|
|
|
-
Везучий старый псих.
-
Яррр!
|
|
|
|
-
Хороший был странник, оригинальный.
-
Не знаю во что вы тут играете, ребята, но написано здорово)))
-
легкого пути!
|
|
|
|
|
-
На пятом предложении меня порвало!
-
Первая, одетая только в страпон
-
Не буду оригинальным с плюсом за этот ход.
-
Треш-угар и содомия %)
|
|
Держать строй.
Два таких простых слова, которые каждый уважающий себя пехотный офицер обязан выкрикнуть хотя бы раз. Эпоха линейной пехоты построена на этих словах. На красивых мундирах, на белоснежных или угольно-чёрных гетрах. На залихватских усах и шампанском, которое полагалось пить, стоя в окне второго этажа казарм кавалергардии. На бое барабанов, на заливистых переливах труб, на мелькающем стеке в руках офицера. На военных советах, фронтовых балах и обещаниях ждать вечно, тихим шёпотом даваемых одновременно с падением шёлковых платьев. Просто надо держать строй. Кавалерия выполнит манёвр. Царица полей скорректирует огонь. Достаточно просто выстоять, как полки шотландской пехоты с одной стороны и старой гвардии с другой будут стоять под Ватерлоо через ничтожно малый интервал лет. Достаточно стоять, потому что так завещал сам Густав Адольф — человек, изменивший природу войны навсегда. Человек, придумавший простую, линейную как его любимые стрелковые полки истину — необходимо держать строй.
Скользкое от пота, снега и крови оголовье трубки легло в скрюченные от боли пальцы ефрейтора. С горловым рёвом дикарь, нависший над ним, начал проворачивать меч в ране, и возникло чувство, будто сама вселенная раскололась на два гигантских багровых шара, сотканных из боли. Казалось, что ещё немного — и рёбра Бахмана треснут под нажимом, разрывая на тряпьё лёгкое. Почему-то звёзды полыхали всюду. В узких глазах дикаря, в бисеринах крови, сверкающих на его непривычно-острых скулах, в падающих с мехов снежных каплях. Ефрейтор чувствовал затхлый рыбный смрад, которым дышало поджарое тело навалившегося сверху северянина, столь же атлетически прекрасное, сколь и отвратительное в своём диком совершенстве.
Надо просто держать строй...
— Офицер в бою! — зачем-то кричал Кройце, шагая бок о бок с Людвигом. Как будто кто-то мог прийти им на помощь...
В самоотверженном порыве бросился на защиту секунд-майора и невзрачный плюгавый человечек, носивший проходной чин штабс-капитана и должность военного врача. Леопольд Крамм, щурясь, поднимал пистолет, и при виде пошедшего в бой врача фон Вартенбург понял, что эти люди действительно готовы умереть за него. Возможно, в другой обстановке, будучи поставлены перед здравым и рационально взвешенным выбором, они иначе сопоставили бы ценность своих жизней с жизнью трудного в общении секунд-майора. Но в бешеной пляске битвы просто не оставалось времени на размышления — оставался приказ. Держать строй.
С отчаянным криком Дитрих напрягся изо всех сил, отталкивая палача сдвоенным ударом ботинок. Тот покачнулся с занесённой над головой дубиной, скривившись от боли — но каблуки рядового понапрасну скользили по его ногам: одеяние из шкур держало удар не в пример лучше тонких европейских брюк. На мгновение, когда давление на ружьё ослабло, Хайнц попытался повернуть его к себе, но длинная железная палка плохо подходила для схватки на узкой лестнице. Ружьё ворочалось в руках, неудобное и громоздкое. Ноги юноши слабели, а дикарь ударял и ударял его по коленям, заставляя почти терять сознание от боли. В какой-то момент Дитрих понял, что уже не сидит, а почти лежит — и завершающий удар дубиной отправил его сознание в падение. Ему было больно и холодно. Всё тело ломило от перенапряжённых мышц. И казалось, что даже движение век вызывает ослепительный взрыв костяных петард в голове.
Держать строй.
Да всем плевать было на его строй. С внезапной вспышкой злости, вырвавшей его тело из трясины боли, Бахман приподнялся на коленях и с размаху вогнал трубку в кадык северянина. Ефрейтор ещё успел увидеть, как из табачной чаши вместо дыма выплёскивается кровь — по-видимому, острый чубук навылет пробил какую-то артерию — перед тем, как дикарь медленно завалился набок. Давление на рану исчезло. А пустоту справа уже занял Кройце, сильными ударами штыка добивавший и так мёртвого дикаря. Карл хотел сказать ему, что помощь не нужна, что он справился сам, но губы не слушались его. Наверное, надо было попытаться ещё раз… он бы смог…
Вартенбург промчался мимо него, верно оценив, что жизнь Карла вне опасности. Оставался Дитрих, только что получивший удар прямо в лицо. Сабля майора рванулась между Дитрихом и его убийцей, защищая Хайнца от нового удара… и между лестничных стен помчался сухой, неожиданно громкий деревянный стук. Дубина варвара застряла в невесть откуда возникшей перед ним сабле. Северянин с недоумением отследил металлическое лезвие, переходящее в чёрный рукав офицерской шинели, и со злостью дёрнул дубину на себя. Людвиг почувствовал, какую огромную силу таят в себе худые на первый взгляд мускулы стоящего перед ним человека. Нет, нет — монстра в человеческом обличье. Они застыли друг против друга — секунд-майор и безымянный дикарь с лицом, испещрённым паутиной ритуальных шрамов.
И только Кройце, из последних сил держась на ногах, закрывал собой раненого ефрейтора, со всё большим трудом отбивая ружьём сыплющиеся с трёх сторон удары. В конце концов, армия стала его жизнью. Египетский бог улыбался из-под рваного манжета его мундира. Ему было приказано удержать позицию, и лучший из солдат Бахмана собирался умереть на ней, не задумываясь и никого не обвиняя. В этот самый момент и Людвиг, и Карл услышали грохот сапог по верхним ступеням.
— Мика, не видим, в кого стрелять! — раздался чей-то грубый голос, говорящий — о слава Богам! — на таком родном пальмирском диалекте. — Их тама… чой-то много.
— Плевать! Зарядим залпом, а, братки?! — визгливо крикнул другой голос с отчётливым финским акцентом. К ним пришла то ли подмога, то ли невольные каратели.
Ни Людвиг, ни Карл, ни Дитрих не знали, что нежданное появление условно-дружественных гренадёров едва не сорвалось считанные секунды назад. У ступеней арсенала едва не вспыхнула ожесточённая свара. Кто-то показывал на Микаэля и орал про предательство, кто-то кинулся к Штефану, словно опасаясь, что Вебер его вот-вот съест. Только Клосс, выслушав Мику, остался спокойно стоять, а потом кивнул со сложной гаммой чувств на лице:
— Дьяволовы козни, гришь… ну ясенно. Сами промеж собой разберётесь, я в планетах ваших сраных не силён, — Клосс обернулся к солдатам. — Слышь, вша поносная, ружьё отвернул!
— Да он же нашего… — несмело проблеял кто-то из канониров, опуская мушкет. — Вышел да и тюкнул…
— Он его за тылами следить поставил, осёл! — предположил кто-то другой.
— Так затем и поставил, чтобы… — при этих словах Клосс закатил глаза. Иногда в людях слишком уж не к месту просыпался даровитый тайный советник, дремавший с самого рождения.
— Чтоб елдак стоял, вот и поставил, — не слишком последовательно, зато убедительно заявил Микин однополчанин. — Чё щеришься? Ща как дам!
В несколько крепких тумаков, которые Мика и Клосс наскоро раздали среди «подопечных», равновесие восстановилось — в конце концов, на четвёртой батарее всегда господствовало право сильного, а не умного. Оставив наименее убеждённого из канониров затаскивать Штефана в арсенал, остальные бросились вслед за Вебером к лестнице. Из четырёх оставшихся канониров трое заняли стену между плацами, наводя ружья на бегущих внизу дикарей, а Клосс, Мика и последний канонир ворвались прямиком на лестницу, внизу которой кипело настоящее побоище. Окинув беглым взглядом картину, Вебер прикинул, что перед лестницей успели положить как минимум шестерых — и это не считая многочисленных трупов, валявшихся у ворот в свете горящих масляных луж. У казарм, кажется, до сих пор шла драка. Несмотря на численное преимущество врага, остатки гарнизона четвёртой дорого продавали свои жизни. Над трупом ефрейтора Шварца снова мелькал палаш, и почти невидимые в ночи тени метались вокруг огня как пляшущие вокруг костров язычники.
Тут-то и раздались услышанные майором крики Клосса и канонира.
|
|
-
Пики... ммм... точеные...
-
Ну, чего стоите, помогайте оттащить парня за дверь, чтобы его не прихватили за зад.)))
|
Слитно щёлкнули курки, почти одновременно ударив о кремень над пороховыми желобами. Их металлический лязг словно бы отразился в сердце неумолимого часовщика по имени Время, и его механические руки застыли. В этот миг, наполненный до краёв игристой красотой, мир вдруг предстал таким, как его задумывал создатель мириады лет назад. Звон металла плыл между повисших в пустоте алмазных капель. Лиловый свет сочился среди них, отражаясь удивительными соцветиями в сложенном из воды и льда ансамбле. Крутобокие волны остановились на пике прилива, готовые рухнуть вниз, но пока ещё напоённые неутомимой силой океана. Притих ветер, потерявшись в ночном безвременье. Монументом возвышались на фоне неподвижных туч стены цитадели — вечной, как пирамиды египетских царей, и недвижной среди хаоса моря. Ничто не дышало. Никто не двигался. Как будто волшебное заклинание прокатилось от горизонта до горизонта, накрыв оглушительно безмолвным шатром каждое проявление жизни.
Среди косых росчерков дождя замерли в ровном строю гренадёры, вскинув ружья к плечам. В хрустальных абрисах глаз отражались силуэты, мчащиеся на них в самоотверженно-отчаянном броске, чью бесконечную простоту никогда не поймёт душа, отмеченная касанием цивилизации. Словно впитываясь сквозь радужки, картины мира перетекали друг в друга, сближаясь, соединяясь в едином предсмертном вальсе — и вот уже стало видно, как дождь карабкается по изваяниям в шкурах и мехах, то заносящим мечи, то приготовившим копья для броска. Кто-то из уже взмыл в воздух, разбежавшись, чтобы сверху, с прыжка наброситься на столь тонкую цепочку солдат.
Ах, Пальмира, столица севера... тебе стоило бы обратить свой взгляд к высоким широтам, где умирали дети твои. Тебе стоило бы взмахнуть веером, сокрушив невыносимый налёт тишины.
И бег времени вернулся на круги своя.
Расцвели на концах стволов ярко-жёлтые цветы, с нарастающим грохотом рождая в огненном сердце чёрную пулю весом двадцать пять грамм по континентальной системе мер. Волокна раскалённой плазмы сплетались в облака горячего дыма, такого сочного и пышного, что многослойные кринолины столичных красавиц никогда не смогли бы повторить его затейливые вихри. Время ринулось вперёд, навёрстывая упущенное, и тяжёлые пули беспощадно настигли своих жертв. Взвился в воздухе, рассыпая над собой большие алые капли, одетый в меха абориген. Свинец ударил его в верхнюю часть груди, сминая рёбра и проламывая лёгочную ткань — инерция подбросила его над причалом, переворачивая в некрасивом подобии сальто. Другой, так и не успевший увидеть лицо человека, который убил его, рухнул на землю в сполохе длинных иссиня-чёрных волос. Пули Шнайдера и Кройце, второпях взявших один и тот же прицел, прошибли его живот и торс, затопив вечно-холодные полярные моря болью. Его ноги судорожно дёргались, как будто в своей голове он продолжал бежать по полям вечной охоты, и прекрасный северный олень указывал ему путь к далёким звёздам. Смерть настигла третьего просто и прямо — выстрел Бахмана пришёлся ему в сердце и убил на месте. Падающее тело никогда не узнало о том, что умерло за мгновение до этого.
Залп прокатился над пирсом, раскрашивая ночь во все оттенки жёлтого — свет в триста свечей вспыхнул и погас, сокрушительной косой пройдясь через толпу северян. Воинственный вопль, рвавшийся из множества глоток, превратился в предсмертные крики. Казалось, сам воздух поднял колючую преграду из пуль, разящую переступивших невидимую черту. В эти секунды картины разорённого лагеря нахлынули из воспоминаний Карла Бахмана. Ровные ряды прусских гренадёров, треск ружей, паника... как давно Карлу приходилось кого-то убивать? Как давно закончилась та ночь в шести милях от фронта?
И масляные фонари, оставляя за собой трассирующую дугу раскалённых брызг, рухнули в гущу визжащих северян. Над «лодкой Вартенбурга», облюбованной для броска, вспух султанчик камерного взрыва: огонь метался среди сидящих, охватывая штаны и голую кожу. Кричащие дикари прыгали прямо в волны, надеясь, что всё-таки успеют добраться до берега, но штормовой прибой тут же бросился на них, таща многих в тёмную глубину. Первая долблёнка наяву превратилась в погребальный костёр, достойный скандинавского конунга. К сожалению, вторая лодка избежала такой судьбы — сидящий на её носу долговязый дикарь хорошо понял, чем грозит попадание, и с неожиданной ловкостью взмахнул дубиной, отбив горящий снаряд врача как заправский игрок в лапту. Спустя мгновение море проглотило фонарь, оставив пирс без последнего освещения. Абориген с дубиной в ярости заревел, подгоняя своих гребцов, и Людвиг понял, что рёв принадлежит женщине — высоченной и крепкой как двое Дитрихов вместе взятых. Пять из пятнадцати шагов расстояния растаяли как не бывало, хотя Людвиг и Крамм посеяли панику среди наступающих и выиграли ещё один ход в этой страшной шахматной партии. Может быть, два.
Тем временем, за их спинами завязалось ожесточённое сражение. Гренадёры под предводительством Бахмана превратили оборону в наступление, молниеносно сократив дистанцию. Кройце с привычно-неприязненным выражением на лице послал ружьё в глубокий выпад, на всю длину вогнав штык под рёбра аборигена. Рядом шёл Дитрих, впервые в жизни вышедший не только на дистанцию стрельбы, но и вообще в штыковую атаку. Где-то в наполненной паникой голове Хайнца полыхали картины каннибалистического пиршества, а руки сами собой слабели. Он помнил, как Бахман учил их драться на мешках с песком. Шаг, укол выдернуть ружьё, уколоть выше, свалить мешок на сторону, добить с размаху, перешагнуть. Или не добивать, потому что следующий за тобой товарищ сделает это за тебя — война не любит благородных поединков, и если ты можешь убить кого-нибудь подло или из-за спины соседа: сделай это, спаси его жизнь. Но сейчас Дитрих оказался единственным звеном цепи. За спиной его не подпирали ещё пять линий атаки, а прямо на него мчался в исступлённом рвении то ли человек, то ли мерзкий двуногий пёс, раскрасивший себя в чёрное и красное. На его руках уже алела чья-то кровь, и почему-то взгляд молодого солдата примёрз к этим кровавым полосам, тянущимся от предплечий к локтям. Почему-то Дитрих не мог отвести взгляд, делая последние шаги на слабеющих ногах. Холод и сырость мгновенно вернулись к нему, охватив тело под тёплой, но насквозь промокшей шинелью...
... и Дитрих Хайнц даже не понял, почему ружьё упруго толкается в его руках. Почему дикарь перед ним визжит, пытаясь достать его хищно свистящим оголовьем костяного меча. Почему... почему ствол ружья упирался в смятые шкуры, а из-под него тонким ручейком бежала тёмная кровь. Спустя мгновение до гренадёра дошло, что он убил кого-то штыком. Дитрих сделал шаг вперёд, отталкивая неожиданно тяжёлого аборигена назад. Выдернул ружьё и с силой нанёс уже более прицельный удар выше, куда-то в грудь. Ружьё встречало неприятное сопротивление, когда узкий стальной клинок соскальзывал с рёбер, впиваясь в незащищённые ими места. Потянув ружьё вправо, Дитрих свалил дикаря на колени. И снова нанёс удар. Выдернул ружьё. Снова. Выдернул. Снова. Снова. Снова. Почему-то забылось, что после второго удара необходимо перешагнуть врага и идти дальше. После четвёртого? Восьмого?
А рядом Бахман блестяще, как на учениях, отбил цевьём мушкета вражеский топор. Северянин противопоставил выучке ефрейтора дистиллированное, чистое бешенство, с которым и умер, шипя окровавленными губами проклятия на языке своих тюленей или моржей. Бесполезный костяной топор застучал по камням пирса и с еле слышным плеском упал в воду. Чтобы убить второго противника Карлу понадобились полторы секунды рукопашного контакта. Обернувшись, ефрейтор увидел, что их прорыв почти увенчался успехом. Почти! Если бы не Шнайдер, медленно оседающий на причал. Два метательных копья, на несколько ладоней вошедшие в его тело, напомнили о том, что весёлый усач встретился с им же озвученной приметой: плохой знак, когда жид оружие выдаёт — так он сказал.
Нет, оружие не подвело Шнайдера. Просто быстрота врагов стала для него слишком большим сюрпризом.
|
|
Прошмыгнул, резанул и свалил. Что сказать, Стиг умел это и умел хорошо. В последний самый момент, когда пальцы хрустели, и обрывалась лоскутами кожа, выпрямился, поравнялся с Волкодавом (ну, насколько мог), заглянул в глаза его, полные боли и безумия. Не так, как обычно, не затравленно, не исподтишка, пока никто не видит. Пропала эта вечная придурашная маска, напускная никчёмность, показная трусость. Ненависть, вот что сейчас излучал весь облик Крысы. Постоянная, поглощающая тебя целиком, переваривающая и выплёвывающая твою пустую, бесполезную оболочку. Больше всего прочего в своей дрянной жизни Стиг ненавидел победителей. Крутых пацанов. Таких вот как Волкодав, как Чёрных Хан. Тех, за чьей спиной всю жизнь прятался. Стиг завидовал им, боялся их, отчаянно, всей душой желал быть таким же и не мог. И поэтому ненавидел. Постоянно, каждый день, каждую секунду. Снедаемый ненавистью, он держался лишь благодаря врождённой силе воле. И таким моментам. Да, как сейчас. Когда смотришь в глаза жертве, во всём тебя превосходящей. Когда говоришь без слов: "Вспомнил кто я, сучара?"
И Волкодав вспомнил. Несомненно, его выкрик не был результатом помутнения рассудка от кровопотери. Хороший был бы повод порадоваться, потешить своё воспалённое эго. Если бы не тот факт, что Волкодав оказался настолько железобетонным хером, что напрочь отказался умирать. Похер ему на пальцы, на пули, на всё. Еле на ногах держится, гад, и всё равно шмалит, ищет дулом тушку крысиную. Похер ему и на бочки, что Стиг невдалеке заприметил. Беги! Беги, парень, может и добежишь до мейна, до припрятанного за ним мопеда задроченого. Но не сильно надейся. Не на того нарвался...
-
Классный персонаж.
-
Конкретно в этой игре ты, помимо обычной своей крутости, очень крут тем, что помогаешь патилидеру чувствовать себя патилидером. И в раньше, и сейчас. Не представляешь, насколько это помогает. Или представляешь?
-
Беги, Стиг, беги!)
-
Ну крутяк же вообще
-
Раскрыл персонажа! От души!
|
-
- Стиг, сучий ты выблядок... - Хрипит надрывно Волкодав, перехватывая пушку поудобнее. Чтобы уцелевший указательный до спусковой скобы доставал. Непривычно, пиздец. И тут выкрикивает громко, так что кровавая слюна вокруг брызжет- Я тебя вспомнил, мразь!
Так бывает только у Тарантино и у нас.
-
Прям все прочувствовал. Топи, Волкодавище!!!
-
Это было именно то, что нужно!
|
-
стильно, модно, молодежно!
-
По-человечески выразил то, что я старался впихнуть в систему). Респект).
|
-
Осаму одной рукой придерживал посапывающую у него на груди Фумико, а второй нежно сжимал руку Юрико. Так мило. И вообще хотела сказать спасибо за замечательный модуль. Пусть мы только начали и начали со скрипом, но я надеюсь на увлекательную, добрую и теплую историю.
-
За атмосферу!
|
|
-
Интриган!
-
Рейдерские терочки.
|
|
«Путешествие к северным берегам содержит немного удобства. Большак пуст, а ветра холодны. Народ неприветен и груб. Проживает в христианской вере немало финнов, эстов и всех других. Городов и селений в привычном понимании [они] не строят, живут лесом и безмерно далеки от всего, что нам кажется высоким и гуманным». — Адам Олеарий, путешественник и писатель. 00: ПРОЛОГ Склонившись над серыми от сырости листами, горный инженер Фриц Дортмунд быстро готовил письмо, не глядя окуная выщербленное перо в походную чернильницу. Нервные руки молодого человека метались по бумаге с проворством охотничьих кречетов, выдавая в неопрятном, бледном, поросшем до самых глаз бородой инженере обладателя блестящего реального образования. Выводимые чёрной тушью слова ложились на неё, следуя законам прихотливой грамматики своего времени: «Писано в день двадцатый июня года одна тысяча семьсот пятого. Милостивая Ваша светлость! Того дня, июня двенадцатого, а после шестнадцатого, взято нами ещё сорок два золотых листа. Листы сии назначены к отправленью и справно высланы в день девятнадцатый, в чём росписью сознаёмся мы, Ф. Дортмунд, и караульный начальник Г. Бюлле. Помянутый груз последует до Вашей милости экспедицией при двух повозках, к каковым в ответе приставлен…» Сухой трескучий выстрел прокатился над холмами, заставив инженера вздёрнуть голову. Вскочив, он боязливо подобрался к окну временной землянки и отдёрнул три слоя рогожи, сшитые между собой на манер бычьих пузырей, чтобы лучше хранить тепло. Несмотря на то, что окном лукаво называлась всего лишь узкая щель в брёвнах, наваленных под скатами крыши, по утрам обитатели землянки просыпались от пробирающего до костей мороза. Когда они впервые пришли сюда, не было предела удивлению рабочих при виде того, как лопаты отказывались грызть схваченную каменной стужей землю. А ведь экспедицию снабдили железным инструментом производства новейшей литейной фактории! Но сейчас герр Дортмунд дрожал совсем не от холода. С видом человека, добровольно сунувшего голову в печь, он тревожно оглядывал таёжное мелколесье, подбиравшееся к холмам как волосы к фатовской лысине. Инженер с болезненной тщательностью всматривался в шумящую пену крыжовников и голубики, в тень среди елей и сосен, но не видел ничего, кроме других холмов, таких же пологих, невзрачных и стылых. Острозубые каменные отвалы чередовались с земляными склонами, по которым ползли к вершинам сухие кустарники и карликовые деревца, изуродованные борьбой с пустым небом и с промерзающей до минеральных горизонтов почвой. Однако Фриц Дортмунд интересовался совсем не красотами северной природы, а тщетно выискивал признаки жизни и движения. В течение его недолгого дозора новых выстрелов не звучало, и определить их направление Фриц не смог, еле заметно покачав головой. Вернувшись к письму, инженер долгое время смотрел на него, будто упражняя месмерический взор, а потом тяжелой походкой вернулся за грубо сколоченные доски. Оставив бухгалтерскую опись на середине, Дортмунд решительно отчеркнул новый абзац, брызгая чернилами по странице. Округлый почерк сбился, обрастая ненужными изъянами и помарками, но Фриц не претендовал на состязание с каллиграфической комиссией при родном Геологическом училище. Торопясь, он старался уместить на двух куцых листах всё, что произошло с той поры, когда на улыбчивом лице местного проводника расцвела многообещающая ухмылка. Через шестую долю свечи, при которой работал инженер, в безбрежном небе растаял отзвук второго выстрела. Эхо повторяло одинокий хлопок, пока не выдохлось и не утихло, а несчастный геолог выпрямился на стуле, отчего-то потеряв способность шевелиться. Всё, что было и осталось в нём от человека, гордо ступившего в северные леса с весенней оттепелью, обратилось к надежде. Но тянулись минуты, а свеча, налепленная на угол столешницы, всё ниже клонилась к озеру натёкшего жёлтого воска. Не звучал задорный голос охотничьего рожка, не раздавался знакомый лихой посвист. Слушая воцарившуюся среди холмов тишину, Фриц Дортмунд понял, что в его экспедиции больше не осталось вооружённых людей. Закрыв глаза, он считал удары сердца в ожидании неминуемого. И неминуемое настало с той неотвратимой данностью, с какой следует за отливом прилив. С той поры минуло сто пять лет. 01: ОГОНЬ В ТЕМНОТЕ К ужину выходили при полном параде. Эта традиция родилась из тех двух причин, по которым рождаются все глупые и бессмысленные обряды. В монотонной череде дней человеческий разум отчаянно искал отличие, как голодный карельский медведь бросаясь на любую кроху того, что в обстановке естественной городской жизни не счёл бы достойным внимания. Так, например, ежевечерний ужин обратился ритуалом не оттого, что нёс в себе оттенок торжественности. Наоборот, одиннадцать измученных севером человек, уже уставшие от лиц друг друга, встречались за ним, чтобы в сотый раз обменяться уже слышанными новостями или вслух зачитать свежие, заранее зная ремарки друг друга. Но обязанность готовиться к нему с тщательностью лейб-гусара перед праздничным смотром подспудно заставляла ощущать трапезу как нечто особенное: нечто такое, чем стоило бы гордиться и для чего застёгивались многочисленные и неудобные пуговицы на сорочках с жилетами. Как по мановению волшебного жезла, сами собой расправлялись плечи и тускнело ощущение ущербности общества, чья культурная парадигма дошла до того, что наделила обыкновенную еду церемониальным статусом. Всё это составляло первую причину. А во-вторых, ужин и подготовка к нему попросту убивали время. Время, пожалуй, стоило бы назвать самым страшным врагом для морского форта «Герцог Гленн». Время тянулось над его батареями как череда сизых морских туч, чьи жирные бока несподручно заколоть штыком или прострелить навылет. Такой враг не мог быть убит. Коварный, сильный в кажущейся слабости, он штурмовал укрепления, выстроенные для другой войны и других натисков. Он отравлял воздух, пахнущий солью и тиной. Крики морских чаек, пикирующих на тёмные от дождей парапеты, больно резали уши, а пшеничные галеты теряли вкус. Время разило безотказно, расправляя стальные крылья как бессмертный ангел, не способный щадить. И какие бы ухищрения не выдумывал гибкий в умении адаптироваться разум человека, с каждым прожитым месяцем стены каменной клетки надвигались всё теснее. Оборачиваясь назад, недавний юноша с удивлением видел себя прежнего, ступающего на блестящие глыбы причала с по-глупому восторженной улыбкой, и удивлялся — как? Как всё могло измениться столь незаметно и бесповоротно? Приезд на уединённую морскую батарею поражал до глубины души. В первые недели панорама, развернувшаяся перед непривычными глазами, часами восхищала тех, кто только-только приноравливался к своей новой роли. Казалось, что от самых твоих ног и до невообразимо далёкого горизонта развернулся ковёр из серого мрамора, тут и там отмеченный дремучими барханами волн. Море, великое и всемогущее, содрогалось в своём вечном беге — оно казалось исполинской равниной, засеянной зерном, что дрожит и темнеет в ветреные дни. Но только ковёр золотых колосьев сменил ковёр иной: и о, каким он был! Не хватало ни мыслей в голове, ни слов на губах, чтобы подобрать определение, достойное грандиозного величия севера. Леденящий сапфир? Изумруд, не ведавший руки ювелира. Нет — пошлыми, простыми казались эпитеты, которые в гимназические годы заставляли возбуждённо румяниться щёки. При виде холодной красоты океана из глубин сознания поднималось ошеломляющее чувство чего-то монументального, прекрасного и беспощадного одновременно. Защитный форт обращался могучей крепостью из тех, о которых пишут в сказках, а его чёрные стены — непреодолимым бастионом, который даже море не в силах покорить. Офицеры, облачённые в ореол римских оракулов, казались непогрешимыми и мудрыми, а долг, порученный самодержавным цезарем, заставлял ноги подгибаться в трепете. Стоя на открытых площадках башен и держа рвущуюся с головы треуголку, новый военнослужащий осознавал себя и королём, и пленником этого удалённого, потерянного на окраине карт гарнизона. Открытый морской простор обнимал его, насылая свирепый ветер и жалящий непривычную кожу дождь, который в минуты штормов хлестал землю и воду с огромной свирепостью. Под хмурыми тучами раскатывался низкий гром, а молнии ударяли в едва различимую полоску земли так далеко отсюда, что лучше бы её вовсе не было. Скалистые гребни восточных холмов никогда не знали ноги человека. Их присутствие не внушало уверенность, а дарило безотчётный страх — понимание, что нигде в этой северной земле нет другого очага, нет человеческой жизни, нет городов и шумных улиц. Только хвойная тайга, охраняющая болотистые берега реки Нойштрем. Кто бы знал, в каком месте берёт начала река, которая тянулась в самое сердце земель Пальмиры. Река и найденные в восточных холмах соляные залежи оставались единственной причиной, по которой много десятилетий назад король Петер, отец короля Генриха, отца короля Иоанна, отца нынешнего короля Александра (да славятся его дни) повелел возвести форт, насыпав острова на дне безымянного залива. Среди лесов к западу от морских батарей лежала бухта святого Варфоломея, узкий и глубокий фьорд, глубоко врезавшийся в сушу. Возможно, в те далёкие дни король-реформатор желал превратить его в гавань для новосозданного северного флота — но потом, уже при его сыне, стало очевидным, что деревянные корпуса судов неспособны выдержать гнёт многолетних паковых льдов в открытом полярном море, а летняя торговля вполне может обойтись без перевалочной базы. Проекты гавани и соляных копей похоронили в пыльной могиле Королевского архива, а форты, в которые было вложено столько времени и сил, остались. По всей видимости, навсегда. Людвиг фон Вартенбург В день, когда Людвиг фон Вартенбург впервые увидел кирпичную сырость плаца, сердце рассказало ему о печальной судьбе. Усилие железной воли легко справилось с меланхоличной ноткой между строк нового назначения, но с тех пор минули не дни — минули три долгих года, за которые Людвиг трижды видел смену гарнизонов, но каждый раз оставался. Мог ли он сам объяснить себе, почему? Хитрые армейские крючкотворы позаботились о том, чтобы до минимума сократить издержки на дальний рубеж. Тогда как в боевых частях в каждую батарею был бы назначен командиром подполковник, «Герцог Гленн» обошёлся майорами, имевшими восьмой разряд содержания по Табели о рангах вместо седьмого. Будь одутловатый, толстый и совершенно безвольный Йоахим Руттергейм не премьер-майором, а подполковником... в эту самую секунду Людвиг фон Вартенбург понимал, что ничего бы не изменилось. И ностальгия возвращалась к нему. Если Людвиг, как казалось ему самому, с каждым годом лишь становился сильнее, то премьер-майор Руттергейм страдал всё большей близорукостью, и физической, и политической. За три долгих года фон Вартенбург не упомнил бы сходу ни одного случая, когда непосредственный начальник батареи лично отправлялся инспектировать арсенал и казармы. Низенький, несчастный и толстый, премьер-майор Йоахим Руттергейм выглядел паркетным генералом, картинно восседающим на белоснежном коне и озирающим своё воинство невидящим взглядом. За ужинами, бывало, премьер-майор ворчливо осведомлялся: хорошо ли всё, не учинить ли инспекцию, а потом умиротворённо ворчал, погружаясь в кресло с рюмкой бренди, когда капитаны на все лады заверяли его, что «сделаем, проверим, выполним». Нет, премьер-майор не был плохим человеком. Наоборот, он любил своих людей, целиком и во всём на них полагаясь — пожалуй, слишком даже во всём. В другие дни, когда в прострации созерцающему горизонт Руттергейму докладывали (смягчая выражения и тон) о неурядицах или перебоях в снабжении, премьер-майор — тут стоило отдать ему должное — храбро морщил усы и вопрошал, может ли он что-нибудь исправить и с кем ему для этого надо говорить. Капитаны переглядывались и просили письма или полномочия, которые исправно выдавались и подписывались почти не глядя. Возможно, захоти секунд-майор Людвиг фон Вартенбург сместить своего начальника, у него получилось бы это без особого труда. С другой стороны, это смещение не изменило бы ровным счётом ничего, поскольку даже комнаты и жалования у майоров различались от силы на десять квадратных дюймов и золотых марок соответственно. Фон Вартенбург хорошо понимал, с кого берёт пример премьер — с непосредственного начальства, поскольку иных духовных родителей в округе не сыскалось бы даже с астрономическим телескопом. Полковник Вукорский, почти точная копия их премьера, только сидящая в кресле повыше и форте побольше, мало чем отличался, по сообщениям сослуживцев и докладам унтеров, от своего аналога на батарее номер три. С другой стороны, медаль «За апатию» сияла с обеих сторон: по сути, не было над батареей другого начальства, чем объединённый штаб офицеров под дружно признаваемым водительством секунд-майора. Никто не проверял и не контролировал их деятельность, требуя в обмен лишь чинного соблюдения устоев и порядков, а также изрядной продолжительности бесед (к старости премьер увлёкся философией, чем не давал никому покоя). Пожалуй, ближе всего секунд-майор сошёлся с адъютантом: вице-фельдфебелем Берном из числа мещанских детей. Как руке нужны пальцы, так отцы-командиры нуждаются в молодых ногах, которые готовы сновать туда и обратно, исполняя распоряжения таким волшебным образом, чтобы утренний приказ к вечеру оборачивался само собой разумеющимся докладом об успехе. Вице-фельдфебель, кажется, был создан специально для того, чтобы безропотно выносить крутой нрав фон Вартенбурга, усердно пучить глаза и отдавать распоряжения тогда, когда замолкал Людвиг. В этом естественном балансе офицерская компания нашла гармонию, собираясь то в небольшой гарнизонной библиотеке, то в обеденной зале и просто дожидаясь, когда очередная ненастная зима кончится и можно станет в очередной раз задуматься о возвращении на большую землю. Задумывался ли Людвиг? Но сегодня, против обыкновения, ужин был объявлен в пять часов пополудни, и требовалось прикладывать огромные волевые усилия, чтобы не начать анализировать этот сбой в распорядке с маниакальной пристрастностью, выдающей подступающее безумие. Загадочно жмуря глаза, Йоахим Руттергейм восседал во главе длинного лакированного стола, накрытого алой скатертью. За спинкой его широкого кресла полыхал огонь в камине, разбрасывая под кирпичными сводами рыжие тени. Высокие свечи в массивных медных канделябрах мерцали в унисон, отражаясь в гранях столовых приборов и фаянсе дорогих сервизов. Кларет уже шёл по рукам, не дожидаясь первой перемены, а через узкую громыхающую дверь то и дело втискивались новые офицеры. Они сметали с рукавов и плеч снежный порошок, вешая шинели на корону из оленьих рогов у входа. Безмолвный денщик — солдатик по имени Мартин с далеко выступающими скулами — принимал перчатки, шарфы и уборы. За окнами давно уже сгустилась ночь. Восседая по правую руку от Руттергейма, Людвиг в тысячный раз оглядывал лица собравшихся, непроизвольно подмечая до неровный контур бакенбард, то помятый воротник, то небрежно пристёгнутую запонку. Единственный из всех, не считая своего верного фельдфебеля Берна, секунд-майор имел себя и гардероб в близком к идеальному состоянии. В настолько близком, насколько этого можно было достичь с одним тазом горячей воды в день. Справа от Людвига, занимая всю правую сторону стола, в рядок сидели четыре капитана: капитан Гроссер, начальник караульной службы и заведующий боевым распорядком; капитан от артиллерии фон Мак, командир артиллеристов; штабс-капитан каптенармус Лехаим Нильсен, которого солдаты за глаза дразнили Вашим еврейством, а он обижался; и, наконец, тихий и невзрачный штабс-капитан Леопольд Крамм — гарнизонный врач и самый, пожалуй, уважаемый человек среди прочего офицерства. Сейчас Крамм, блестя пенсне, как раз откупоривал пузатый кларет, отпуская дежурную шутку: — Уже темень на дворе, надо подкрепить организм. — Вы, дорогой мой, зарядкой бы организм подкрепляли, —ехидно заметил Гроссер. — Давно я вас, знаете ли, не имел удовольствия там замечать. — Желаете видеть меня чаще — так я всегда для вас готов. На стол — и вперёд. Индендант, вахтмейстер Шульц, фыркнул в тарелку, но ничего не сказал — он чрезвычайно стеснялся невеликого звания, а ещё и того, что сидел аккурат напротив импозантного герра фон Вартенбурга. Премьер-майор тоже хранил загадочное молчание, наблюдая за шутливой перепалкой и оглаживая в толстых ладонях газету, прибывшую со вчерашней лодкой. Несчастная газета, доставлявшаяся в одном экземпляре раз в три недели, а то и реже, ходила по рукам до самого следующего визита лодочника и всегда служила лакомым источником застольных новостей. — Где же Зельде, господа? — поинтересовался фон Мак, жестом предлагая налить вино в кубок Людвига. — Как верно заметила наша медицина, уже темень. Или без него начнём? Дитрих Хайнц Вице-фельдфебель Зельде, начальник сигнальной службы, в этот самый момент пытался поднять воротник шинели, спасаясь от свистящего как польский атаман ветра. Стоя на вершине первой орудийной башни, он смотрел в голодную ночь, швыряющую навстречу комья холодного снега, и ждал, пока тщедушный солдат, уставший от многочасового дозора, подготовит большой сигнальный фонарь с разноцветными стёклами и специальными заслонками, похожий на подвесной самовар. Этого солдата звали Дитрих Хайнц. В ноябре, на пятом месяце своей службы на морской батарее, гренадёр Дитрих Хайнц открыл для себя, как плохо именитая английская шерсть защищает от холода и снежного дождя. Под мокрым снегом шинель быстро накапливала сырость, из сухой и тёплой защиты превращаясь в ледяную коросту, неприятно налипавшую на суконный мундир под ней. Руки сотрясала неуёмная дрожь, и даже в рукавицах, пошитых мехом внутрь, почти не чувствовались пальцы. Замотанный в свитера и шарфы до самых глаз, юноша поднимал из большого сундука фонарь, оскальзываясь на ведущей к площадке винтовой лестнице. Тот вид, что в ясные летние дни поражал хрустальным сиянием нерукотворного совершенства, вселял ужас ноябрьской ночью. Казалось, что исполинские ножницы в руке Господа вырезали остров и батарею из привычных очертаний мира и поместили в космическое ничто, о котором много читал его отец — там, дома, в уютной и тёплой Пальмире. Чернота растекалась как огромная лужа из земляного масла, затопляя всё — контуры причала внизу, мощные контрфорсы гранитной стены и даже фундамент внизу. Выглядывая через парапет, Дитрих не видел внизу два уровня плаца, лестницы и здания казарм. Он видел плещущееся у самых глаз чёрное-чёрное море, где жили только ветер и снег. Возможно, в таком мире приходится жить слепым. И только одно спасало его в долгие дежурные ночи. Цепочка огней, растянувшаяся в эфемерной пустоте: два справа, где стояли батареи один и два, и два слева — маяки на батареях четыре и пять. Крохотные точки размером с бисерину в мелком шитье, они мигали и вздрагивали, регулярно сдуваемые порывами ветра, хотя на самом деле мощный костёр высотой в половину человеческого роста горел в крытом чугунном котле круглые сутки, пожирая прорву драгоценного угля. — Хайнц! — крикнул Зельде — Ну же, скорей! Поднимайте фонарь! Раз-два-три, раз-два-три... бр-р-р... Карл Бахман Фельдфебель Франц Вебер считал, что со взводом ему повезло — недаром в его подчинении находились солдаты, а не артиллеристы. Взять хотя бы Дитриха — смирный, тихий, слова поперёк не скажет. Глядят глаза, наглядеться не могут, чтоб их. Или гренадёр Кройце — сам, представьте себе, вызвался собаку кормить. Сам, никто его палкой не выгонял. И что теперь? Будь то ветер или снег, исправно выносит бродяге еду. Его и проверять не нужно: что ни скажешь, всё сделает. Другие, конечно, не такие молодцы, но друг друга стоят. И друг за друга горой, а это и командиру важно. С самого апреля, дай Бог памяти, три выговора за картишки да двадцать палок одному умнику. За пьяную ссору, если память не подводила фельдфебеля. Одно слово — солдаты. Обученные, дисциплинированные, состоящие на немалом жаловании, а кто-то и войну повидавший. Держатся вместе, командиру не перечат, в упражнениях и атлетике всегда первые. Хороший взвод. Повезло ему. Да, противодесантный взвод третьей морской батареи целиком состоял из солдат федеральной армии. И командовал им опытный ефрейтор из ветеранов по фамилии Бахман. В то же время остальные четыре комплектовались канонирами, а в орудийную обслугу — не зря шутки шутят — набирали самых тупых. Тупых и здоровых. Так обстояло дело и в этом случае, пусть от «случая» до ближайшего рекрутского пункта лежали полтысячи миль расстояния. Канониры усердно лупали глазами, сталкивались друг с другом лбами, дрались и воровали еду. На них регулярно приходилось орать, причём иногда слушали они только фельдфебеля, а не своих ефрейторов. С одной стороны, объяснялся этот феномен очень просто: Военный устав требовал от них очень простого набора действий, с которым справился бы осёл. Наводка орудия заключалась в том, что четверо тянули цепи, поворачивая лафет, или крутили рычаг, поднимая и опуская прицел, а наводчик отдавал им команды, запрещая думать. При таком раскладе мозги не к чему. Разумеется, мозги должны были быть у наводчика — и, тут фельдфебель соглашался сам с собой, канониры-наводчики своё дело знали, но таких на пятьдесят человек имелось всего восемь. Восемь! Против тридцати двух дуболомов, от которых, если ефрейтора с палкой не приставить, толку не добьёшься. За этим и гоняли их по плацу почём зря, чтобы если не мытьём, так катанием вколотить в их деревянные головы, как ружьё снаряжать и с какой стороны щёки мылить. Франц Вебер знавал одного кирасира, от которого унаследовал зубодробительную присказку: «Среди сортов каберне тоже разбираться надо». И тот кирасир, давно сгинувший невесть где, не мог даже догадываться, насколько к месту придётся его полупьяный совет. Дело в том, что канониры делились на две касты: отвратительную и худшую. Первую в их среде составляли коренные пальмирцы, которые как минимум были обучены началам грамоты и могли отличить порох от гуталина. Вторую касту тянуло назвать диаспорой, потому что жили в ней всякие там Куппери и Лаппери. Эти полудикие рыжеволосые ублюдки набирались из финского населения на севере и, чтобы не швырять их через всю Пальмирскую федерацию, отправлялись служить по месту набора. Из них, как сходились в мыслях фельдфебель и ефрейтор, родоплеменной строй не выбивался даже палкой: уроды шептали всё по-своему и мстительно сверкали глазами, когда получали трудовую разнарядку вне, так сказать, справедливой очереди. Ефрейтор Бахман, не будучи дураком и вовремя ощутив напряжение многоопытной солдатской шкурой, пошёл к Веберу с жалобой. После долгого обсуждения Франц решил, что ломать Куппери и Лаппери окончательно нельзя. Они, на просвещённый взгляд фельдфебеля Вебера, тупостью соперничали с баранами, а бараны смерти не боятся. Могут взбунтоваться, а их тут человек двадцать будет. Взамен выделили среди финнов главного — наименее дикого и самого старшего по возрасту, именем Юхи Лайкинен, и поставили его ефрейтором. К июню все вопросы, касающиеся национального единства, решались через него, и этот механизм наконец-то заработал: утренние поверки проходили без мрачных рож, а интендант перестал прятать ключи от арсенала под подушкой. Офицерам об этом происшествии не докладывали.
-
Спасибо за ощущение, что вдруг оказался дома. Так хорошо!)))
-
+_+
-
Неплохо. Почитаю на досуге. =)
-
Очень-очень атмосферно!
-
Шикарный слог
-
Так надо. Да и пост достоин.
-
Да и ты тоже не лыком шит в вопросах описалова.
Качественный модуль.
-
Плюсы ставить не могу, так что вот тебе =. Достойно.
-
Нравятся эти ровные абзацы и атмосферные картинки.
-
в целом за проработку игры
-
Мастер ты крут. Десятый плюс )
-
Чувствуется отличный стиль и старательная проработка сообщения. Выдержать качество слога на протяжении столь большого поста сложно. Продумать с такой любовью характеры неписей и обстановку окружения, тоже стоит труда. Дорогой пост, красивый.
-
Весьма годно для сводного поста!!!
-
Не мог этого не сделать. Ждал. И вот наконец выражаю своё огромное Круто! этому посту и его автору)
|
|
Анечке хватило двух минут, чтобы прочувствовать, что ее одежда совсем не подходит для леса, особенно, ночного. Умом она это понимала еще до того, как пошла в чащу. Но одно дело понимать, и совсем другое ощутить собственной драгоценной шкуркой. Тончайшая блузка мгновенно промокла от холодных капель, как и кружевной бюстгальтер под ней. Ткань стала противно липнуть к коже. Роскошная грива ухоженных волос от контакта с влагой и ветками спуталась и тоже намокла. А потом колючая коварная ветка, неизвестного Ане дерева, расцарапала левую щеку до крови. Девушка светила себе под ноги и не видела почти ничего другого. Аня коротко чертыхнулась и остановилась. Хуже царапины было только прийти на работу с засосами на шее. При мысли о работе Аня совсем расстроилась. Что с заказом и заказчиками решительно непонятно. Да еще завтра фирма будет совсем без руководства, ни ее, ни дяди. Правда главная бухгалтерша тетка железная и должна управиться до момента, когда Анин телефон прекратит валять дурака. Успокоив себя, «начальница» подняла глаза и посмотрела на огонек. Странно, он почти не стал ближе. - Видимо пламя в ночи видно издалека, и я неправильно рассчитала расстояние, - подумала Аня, и продолжила свой тяжелый путь.
Ноги вязли в холодной жиже. При каждом шаге их приходилось выбирать с трудом. Колготки порвались на правой ноге. А потом и сама туфелька не выдержала такого надругательства над обувью. - Вот же ж, - вспомнила Аня продавщицу из бутика, - самая натуральная итальянская Италия! Как же! Похоже Италия была турецкая, если не китайская. Искать утонувшую грязную туфельку не было ни сил, ни желания. Все равно толку от нее никакой. Аня остановилась у какого-то дерева и со злостью сорвала с ноги и вторую туфельку. Глупо было ковылять в одной. Лучше уж босиком. Ремешок злосчастной обуви разбух от воды и грязи и никак не желал расстегиваться. Так что девушке пришлось силой стягивать ее со ступни. И от дырявых колготок она избавилась столь же решительно. Теперь ее тело снизу прикрывали только коротенькая юбочка и промокшие трусики.
К тому времени, как Аня добралась до поляны с костром, она устала так, как будто два часа вкалывала в спортзале. Вот только она еще и продрогла, чего не бывает при нормальных занятиях фитнесом. С легким стоном облегчения она буквально обняла ствол дерева, и повисла на нем. Почувствовала шершавую, грубую кору всем телом. Осторожно выглянула, да так и замерла от картины костра и звездного небо. По контрасту с темным и холодным местом, вид был чудесный и соблазнительный. Аня не знала, сколько простояла у ствола, наблюдая за костром, котелком и палаткой. Ситуация было из разряда и хочется, и колется. Страшно хотелось и тепла, и еды, но мало ли кто, разбил здесь лагерь? А если их будет несколько?! Девушка сомневалась, что на рыбалку приехали с женами и подругами. А оказаться одной в компании рыбаков, даже представить страшно. Аня даже оглянулась пару раз от костра, в темноту леса. Представила, как идет к машине, и… Вдруг с ужасом поняла, что просто не представляет где искать дорогу и машину. Сюда она тащилась на огонь, а как возвращаться, не имея никаких ориентиров?! Да еще и на телефоне уже мигала пустая полоска, показывая, что батарея разрядилась. Блуждать же в темноте без источника света, пусть слабого и ненадежного, было сущим безумием. Так что Аня не нашла другого выхода, как отлепиться от ствола дерева и пойти к огню и палатке. - Эй, есть кто?! – спросила Аня в пространство, чувствуя себя при этом донельзя глупо и неуверенно.
-
Душещипательно!
-
Теперь ее тело снизу прикрывали только коротенькая юбочка и промокшие трусики.
|
Зрение начало фокусироваться на оппоненте, кровавая пелена расступалась. Перекошенное лицо Макнейла было прямо напротив женского лица. Не считая какого-то болезненного удивления, её даже можно было назвать милой в какой-нибудь другой ситуации. Совсем еще молодая, как показалось бродяге, пока девица, кажется, пыталась что-то сказать, вот только вместо слов с губ её срывались капли крови. С характерным хрустом Маркус провернул нож, не оставляя шансов женщине выжить. На какой-то момент ему показалось, что в её глазах старик увидел собственное отражение: одноглазый безумец, с какими-то неестественными чертами лица, неправильными что ли. Сложно сказать, все заняло лишь мгновение, но Маркус был готов поклясться, что смотрит внутрь себя, в отражение души, исковерканное Ими. Голоса в голове разразились дружным смехом, заглушая вой битвы. Нож в руках старика задрожал, создавалось впечатление, что сама жизненная суть вытекает из мотосучки напрямик чему-то потустороннему, не из этого мира. И судя по панике, отразившейся предсмертной маской на лице женщины, она поняла что ей настал не просто пиздец, а Пиздец. Такого раньше не было и Маркус отшатнулся прочь, оставляя нож в ране, не понимая что происходит: то ли он в конце съехал с катушек, то ли происходящее настолько же реально как и песок под ногами. Боль в плече напомнила о том, что реальный мир требует присутствия Маркуса. Бой продолжался. Макнейл кое как стянул со спины карабин, ощутив голодное металлическое урчание. Тяжело дыша, стараясь не смотреть на труп с ножом в груди, который бледнел как-то уж сильно быстро, Маркус рванул вперед, к раскуроченному мейну диких баб - надо бы убедиться, что выживших не осталось. Макнейл замер как вкопанный. Откинув какую то железную покареженную пластину, встала мотосучка. И всё бы еще ничего, если бы её долбанная башка и болталась на груди, удерживаемая последними лоскутами кожи. Этого, мать его, не может быть! Люди не ходят с оторванными башками! По спине старика пробежал холодок: Резчик принёс Чуму сюда, он где-то близко, он уже близко! Маркуса захватила паника, карабин в его руках заходил ходуном, а рана на плече начала болезненно пульсировать. Под разношерстный хохот голосов, который, казалось бы, кружил подобно песку, старик вскинул карабин к плечу и выстрелил в труп. Если кто-то следил сейчас за Макнейлом, самое время было обратить внимание как бродяга начал полить по раскуроченному сучьему мейну.
-
Сентиментальный какой.
-
Классный пост
-
Как же, блядь, Маркус хорош!
-
Не персонаж, а целый мир.
|
Доку много раз приходилось видеть, как измученное тело цепляется за жизнь. Иной раз сдаваясь до обидного легко, а иногда и проявляя чудеса упорства. Так что верить там, где можно было подстраховаться Бобик и не подумал. Все так же, прикрываясь щитом, перевел дух не отводя глаз от верзилы, оказавшегося таким опасным бойцом, и выбрав момент рассчитанным движением ткнул острием остроги в шею. -- Давно пора подохнуть, крысиное отродье! -- И не оборачиваясь, через плечо в голос. -- Эй, ребята! Подстрелите последнего, если еще не поздно, и пусть Кэйси больше не бегает. Сядет, рану зажмет, я им скоро займусь. А Гэзз пусть дует сюда, для него дело есть, только живо, это важно.
Единственные случаи, когда Док позволял себе просто командовать -- это когда после боя было несколько раненных. Тут уж не зевай, если не хочешь подарить акулам лишнее тело. Настал самый ненавидимый Бобиком момент -- момент выбора. При всей своей крысоватости, кликуху Оскар заработал все-таки не Крысеныш, а Бобик. Потому и заработал, что где-то в глубине души любил всех. А всех спасти никогда не получается.
Итак, есть Капитан. Капитан, втянувший всю команду в этот безумный бой, стоивший жизней чертовому косяку народа... Да, не только своим, о рабынях в трюме тоже не надо забывать. Ну, пусть Капитан и виноват, но он, дьявол, Капитан. Да что там, он Джеймс Дрейк, которого Оскар знал дольше чем всех остальных на этом судне, вместе взятых. И, в общем-то, неплохим же капитаном был. Ну да, заносило его иногда на геройство, но ведь и в этом было что-то любимое, черт возьми. Может, оттого и заносило, что он, кто б мог подумать, глядя на мускулистого гиганта с секирой, тоже хотел спасти всех? Как Бобик, только по-своему. И вот теперь, его самого надо спасать. Эх, если бы Док мог -- все бы сделал.
Только на то он и был Доком, чтоб с одного взгляда понять -- кажется, не сможет. И никто не смог бы. Такие дела. И глупо было пытаться, когда еще двое раненных ждали очереди, для каждого промедление могло стоить жизни, и Крысеныш изнутри Бобика подсказывал, что шансов нет. Ну или почти нет. И тут что-то непонятно пробило Оскара, и он решил, а ну его все к черту. Будь что будет, но он всегда будет знать что хотя бы пытался.
-- Гэзз, не хочешь искать новую команду -- шевели задницей так быстро как сможешь. Найди веревку, чтоб как я с Капитаном закончу -- Бадди была уже примотана к чему-нибудь. Прочно но не туго. Ей хреново досталось, орать она будет как резанная, но дергаться не должна. Иначе я не смогу ничего поделать. Ты понял меня, горбун?! Как я закончу с Кэпом Бадди уже должна быть привязана. А я займусь Джеймсом, поцелуйте меня в жопу все кому не нравится. Кэйси, просто братан, ты третий в очереди.
Обойдя по дуге растянувшуюся на полу Бадди, Док опустился на колени перед Дрейком, вытянул из-за пояса нехитрый набор инструментов, и взялся за привычную работу. Привычную-то привычную, да только случай был аховый.
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
- ...аше сучье пле... ...под корень! - искаженный радиопомехами женский голос, кажется, был на пределе. - ...яйца скормлю падальщикам. А с твоего черепа аккуратно сниму кожу, насую под нее личинок огненных мух и снова натяну аж до жо... ...ы у меня, падла, будешь говном рыдать!.. - обычная такая беседа в Пустошах. Если кто-то лишен возможности всадить своему врагу в кишки нож, он обречен сотрясать эфир подобными изощрениями. Никого это никогда не пугает. Если ты дожил до совершеннолетия под этим убийственным небом, ты привык таким образом вести светскую беседу. Краем глаза присматривая пути отхода или надежное укрытие от пуль. Скучные будни рейдеров. - Если ты такая крутая, то где твой хуй? - и звук радиогогота в несколько глоток. Тоже вполне достойный ответ на подобные угрозы. Голос отвечающего мужской. Собеседник яростной бабенки, видимо, уверен в своей безопасности. Опишу обстановку. Водокачка - это такое место, где можно реально добыть воду. Стоит на охуенно глубокой скважине, тащит из грунтов живительную влагу. А вода - это еще одна валюта Пустошей, сечете? Примерно как горючка. И вот вам задачка: что ты сделаешь, если у тебя есть место, качающее воду? А? Не отвечайте. На хуй не нужен мне ваш ответ, я сам все скажу. Вы превратите это место в крепость. Чтобы каждое заезжее чмо не могло надавать вам по щщам и накачать брюхо вашей водой. Устроите себе прибыльный бизнес, наняв дополнительно несколько крепких парней, возьмете их в долю, чтобы не выебывались и не думали левые мысли о праве собственности. Устроите процветающую торговлю, телок там накупите, бухла, рабов, караваны. Мечта успешного пацана из Пустошей. Проблема в том, что успешных пацанов вокруг полно. А водокачек мало. На всех не хватает. Именно поэтому в радиоэфире раз за разом будут звучать подобные беседы. Что вы видите: крепость-водокачка, вокруг преступно небрежно разлита вода, явно где-то трубу прорвало. Я лично рубил бы руки нерадивым мудакам, допустившим подобное. Правда, вокруг крепости кружат смягчающие обстоятельства. В виде вражеской банды, желающей, очевидно, водокачку взять штурмом. Приглядевшись, признаете Мотосучек. Довольно большая банда, состоящая исключительно из телок, крутых и жестоких, как и положено. Тут явно не в полном составе: три байка, две тачки, один то ли мейн, то ли что. Это враги Хана, строптивые телки. До сих пор отказываются сосать огромный хуй босса. Огрызаются и нападают, не хотят мужика считать главным. Тупые дырки, в общем. Но злые как черти. И я еще вам дам совет: к мотосучкам лучше не попадаться, если у тебя хотя бы что-то в штанах есть. Оскопят моментом (если кто не понял, что такое "оскопят", поясняю: отрежут хуй). Если не решат тебя для сексуальных утех использовать. Но скажу честно: лучше пусть оскопят, это менее унизительно и мучительно, чем обычные забавы с членоносцами. Сейчас мотосучки кружат на относительно безопасном расстоянии от водокачки, мнутся, явно не решаются с наскока взять. Или поджидают подмогу, или план какой имеют, или просто сиськи мнут и сопли жуют. В бойницах, напротив, ваши условные друганы. Изредка отстреливаются, орут угрозы, держат оборону. Судя по всему, их там человек пять осталось. Остатки банды Трубочиста, одного из приближенных шавок Черхана. На подмогу к которому вас, друзья мои мясо, и послали. Потому что, знаете ли, давно вестей не приходило отсюда. Непонятно, удалось Трубочисту занять водокачку, или еще что случилось. Съездите разберитесь. Потом доложите, что все путем, и водокачка по-прежнему принадлежит Черному Хану. А посему расклад простой. Вот вы на своем мейне (кстати, вы как его назвали?), наблюдаете всю хуйню с гребня дюны. Вот водокачка, где засели ваши дружественные пацаны и стойко держатся из последних сил. Вот пара дюжин мотосучек между вами на своей технике. Вот закат и грозные тучи на горизонте, на фоне которых можно повыебываться в бою. Охуенный расклад для внезапного броска, я так считаю. Согласны? А? Ну так какого хуя медлите, рейдеры?
|
Ворота бункера вылетели наружу: одна створка повисла на запорах, вторая упала под колеса монстроузного мейна. Грубо рыча, тачка вырвалась в навстречу пескам и ветрам Пустошей, ей вслед бункер дыхнул клубами той заразы, которую выпустил в мир Пастор Гарри. Дробя камни и вздымая клубы пыли, крепость на колесах уверенно направилась прочь из неприметного каньона, скрывавшего тайную базу хольцбокеров. (В полумраке ангара смеется Резчик. Стоящий перед ним с развороченной грудиной Пастор растерянно улыбается в ответ. Он понемногу понимает. Он еще не все осознал, но уже спокоен. Все позади. Никакого страха, никаких волнений и терзаний. Нет больше Папы, нет отчаяния привычного ежесекундного соприкосновения с тьмой. Он дома.)
Вы улепетываете от того, что вам открылось в разгромленном, залитом кровью, закиданном трупами и стреляными гильзами ангаре. Вы знаете, что ничего не сделали с тем мрачным ужасом, который был рожден у вас на глазах. И знаете, что отныне вам придется бежать от него, ибо он придет в Пустоши за каждым. Разве что Стиг особо не понял, что произошло. Но вы, Маркус и Барракада, объясните ведь ему? Парниша должен знать, как считаете? Или промолчите, отводя глаза в ответ на все расспросы, м? Схаваете и это, как хавали до сих пор все происходящее с вами, шаг за шагом приближая пришествие кошмара? (Последнее бестолковое туловище наконец поднялось на ноги, став частью единого. Все тут: хольцбокеры, их жертвы, твари бункера, Пастор, Резчик. Навек неразлучные. Готовые идти в мир. Готовые каждого сделать Чумой.)
А что насчет того привкуса во рту, гнилостного и сладковатого? Он все не проходит с момента рокового вдоха, так ведь? Становится уже привычным? Будто и не чувствуется, да? Но вроде нос еще не проваливается, как у конченного сифилитика, глаза кровью не наливаются, а руки по-прежнему похожи на руки, а не на орудия вивисектора? Почаще будете теперь глядеться в зеркало, присматриваться к каждой забитой пылью поре на лице, ну? Вдруг что-то поменялось? Я успокою вас, друзья мои. Никаких мутаций. Никаких голосов. Никакого выпадения из реальности. Все в порядке, вы выглядите по-прежнему херово, а это значит, без изменений. Чума не сработала? Это была не та Чума? Она работает не так? Почему с вами не произошло того, что произошло со всеми жертвами бункера номер 66? Нет ответа. По крайней мере от меня вы его не получите. Считайте это подарком Пустошей. Счастливой осечкой револьвера судьбы. Поцелуем крестной феи на ночь. Или просто очередным бессмысленным и беспричинным событием, из которых состоит жизнь. Думайте как хотите. Какая вообще разница. (На Пустоши опускаются сумерки, когда из разбитых ворот, выходит толпа оживших трупов, ведомая здоровяком с топорами. Перед воротами стоит вся банда Стальных Шакалов в полном сборе. Они все еще выслеживают свою добычу. Только что прибыли, изучают следы, готовятся войти в ворота. Они не в курсе о том, что произошло в мрачных коридорах под скалой. Они ищут своих жертв. Еще не знают, что они сами жертвы. Они уже Чума. Просто еще не согласились с этим утверждением.)
Вы свободны, шкуры ваши дырявы и подпалены, под жопой у вас отличный трофейный мейн, впереди - сотни километров убийственных пространств. Здесь вас ждет тысяча разнообразных смертей, сто тысяч новых встреч, миллион опасностей. Все как обычно. Как будто и не случалось того, что случилось. Только почему так тянет резко обернуться, выхватив пушку? Почему готовитесь в любой момент вздрогнуть как от выстрла и вжать головы в плечи? Что случилось, рейдеры, а? Чего такие шуганые, ну? Выше нос, педаль в пол. Только вперед. И побыстрее. Желательно очень быстро. И не оборачивайтесь. Никогда не оборачивайтесь. Нет там ничего. Все в прошлом. ("...Я иду. Я попираю своими бесчисленными ногами землю Пустошей. Я за каждым горизонтом, меня не обозреть. Все, чего коснется мой взгляд, принадлежит мне, все есть я. Я делаю собой каждого встречного, любое лицо превращаю в отражение собственного. Я сожру этот мир и буду переваривать его целую вечность. Меня несоизмеримо больше, чем можно вообразить. Во мне многое, но я есть единое целое. Ибо я есть Чума...")
-
Красивая концовка. И Барракуда молодец, уцелел рейдерушка :)
-
Прямо старая комиксовая классика. Хоть садись и стрипуй!
-
Эх, красота. Книга Чёрного Солнца обрастает всё новыми и новыми жуткими историями.
-
И сказано было "Я есть Чума!" и многие стали единым.
-
Опять тот самый момент, когда можно оглянуться назад и понять: это был нелёгкий, но интересный путь. Спасибо)
|
|
-
Ask no questions. Kill CHEEESE!
-
Ну, так должно было случиться.
-
Самый крутой перс в этой истории!
|
...Притормозим на минутку и оглянемся назад, друзья мои рейдеры. Хороший момент, чтобы это сделать, а? То самое мгновение, когда все недавние события проходят перед глазами. Когда собираешь с самого конца ворох выпавших за эту партию карт. И понимаешь, на которой из них изображен ухмыляющийся подлец Джокер, после появления которого все пошло наперекосяк. С чего все началось? С бегства от Шакалов? Пожалуй, это слишком далеко назад забегаем. Обычные ж дела в Пустошах: ты либо убиваешь, либо даешь деру. Так когда все вышло из-под контроля? Когда вы полезли в ту вентиляционную шахту? Честно говоря, выхода не было никакого, вас прижали к стенке. Нет, дерьмо начало случаться чуть позже. Помните, когда? А? Да, в тот самый момент, когда вы решили поверить полоумному служителю Беззубого Едока. Когда решили, что надо бы помочь достать ту самую Чуму. Почему так случилось? Зачем вам это было надо? Не хотели думать своей головой? Вверили свои судьбы в руки самозванца-пророка? Или думали, что Папа вас вознаградит за такие старания? Нет, серьезно, вы думали, что при должном усердии можно хорошенько поиметь с Мора? Что он о вас позаботится, он вас выведет силами своего верного Пастора? Даст на лапу за старания? По головке погладит, по-отечески улыбнется? А? Ну? Скажите мне. Не скажете? Тогда я скажу. Парни, вы облажались в тот момент, когда начали думать о какой-то там миссии, выполнения которой потребовал Гарри. Вы пожадничали. Отключили свои головы и пошли за Пастором в самый кромешный пиздец, что притаился на дне бункера 66. Вы нашли его, вы измазались в нем по самую макушку, вы увязли в нем как мухи в мазуте. И теперь вы видите итог своей доверчивости: едкие клубы Чумы, что расползаются у вас под ногами, лезут в легкие, готовятся поселиться в вас навечно. И два навсегда измененных товарища впереди, жаждущих крови, пока еще только вражеской. Вы сами виноваты в том, что так вышло. Вы отступились от главного закона Пустошей: выживай, выживай любой ценой. Всегда выбирай жизнь, только ее. Она должна стать вашей Мадонной, вашей путеводной звездой, вашей музой, вашим идолом. Но вы упорно шли за смертью. И теперь будет очень сложно выкарабкаться. Я оставлю вас с этой мыслью. Возможно, вы даже выживете. Или не вы, какие-то другие хмыри, что выйдут из бункера под палящее солнце Пустошей. Исковерканные, получившие под дых, напуганные до усрачки или сбрендившие больше обычного. Кто угодно выйдет наружу, только не те парни, что решили дернуть в вентиляционное отверстие в той пещерке. Оставлю вас, не буду трогать. Вам недолго уже осталось. Вы все покойники. Значит, хоть сейчас можете успокоиться. Лучше я покажу вам, что будет дальше. Мы вместе понаблюдаем за тем, что случится. А потом снова зададим тот же вопрос: как же так вышло?..
...С трех сторон налетели на баррикады Хольцбокеров Картер, Резчик и то существо, что подчиняется Чуме. Первый, по-волчьи петляя, все-таки не сумел увернуться от очереди, что подкосила человека-зверя. Покатившись кубарем, Картер на полном ходу влетел в один из заслонов, сбив своим телом пулеметную точку. Второй, используя каждое укрытие от пуль, внезапно появился с правого фланга, оказавшись за линией обороны, посреди несколько подрастерявшихся бойцов. Резчик возвышался над ними на голову, а то и две. И готов был убивать. Третий, искореженный Чумой кадавр, врезался в баррикаду прямо в лоб. Крупнокалиберная пушка буквально нашпиговала тварь свинцом, вырывая из тела целые куски мяса, но монстр все еще двигался вперед, брызжа фонтанами крови и истошно крича. Единственная оставшаяся когтистая рука мощным ударом проломила череп ближайшего Хольцбокера прямо через каску. - Sie sind hier! - слишком поздно сообразили бойцы, открыв беспорядочный огонь. Однако на таком расстоянии, когда враг среди них, слишком просто сложить и своих. И вы это отлично понимаете. В тылу остались трое не столь быстрых бойцов. Барра, Маркус, Гарри. Стоите посреди быстро расползающегося во все стороны облака Чумы. Чувствуете себя обреченными. Слышите звуки начавшейся бойни. Видите такой далекий проблеск неба сквозь створки ворот. Ну, что делаете?
-
Боги наградят вас... по своему разумению.
-
За игру, сюжет очень хорошо получается
-
Подытожил знатно
-
Аминь!
-
Классная интерлюдия к посту.
-
хороший анализ приключений рейдеров)
-
Плюсую этот пост, но вообще это за модуль в целом. Игра классная.
-
Возможно, вы даже выживете. Вселяет надежду.
-
+
-
Однако, лирическое отступление чудо как хорошо.
-
Всё правильно, говоришь, мастер)
|
|
-
В кендзюцу бывает три типа криков, "до", "во время" и "после". Это, видимо, был четвертый — "вместо". Чет ржу.
|
|
|
|
|
-
Кулстори!
-
cool story, bro )))
|
Такео. Вещи, собственно, были повсюду и везде. Не только твои, но еще и Мори, и Казаки, и еще чьи-то. Ты увидел, как из ванной вышел совершенно мокрый, одетый и ужасно выглядящий Джин Игараси. У него на голове почему-то были розовые женские трусики.
Игараси Выглянув из двери ванной, ты понял, что попал - это не просто квартира, а квартира студия - прямо в противоположной стороне находилась кухня, а посередине зал, где творилось нечто невообразимое: полуголая Мори, внимательно изучала такого же полуголого Камию, а за диваном валялся плотно обмотанный, на манер мумии, изолентой Такео. Он лежал на большой длинной плюшевой игрушке какого-то инопланетянина, который был примотан скотчем к груди Кобаяси. К счастью, Тари раз зыркнув на тебя, перестала обращать на тебя внимание, и ты без инцидентов дошел до кухни. Из огромных окон был виден Ямадзаки-Сити, который только начал просыпаться.
А собственно, квартира так ничего. Если бы не беспорядок, здесь можно было бы очень и очень роскошно жить.
В холодильнике тебя встретило изобилие Еды: тут тебе и свежая клубника, и овощи всякие, кувшин с холодным лимонадом (на настоящих лимонах!), мясо в вакуумной упаковке, свежая рыба. Отдельно лежал пергамент, аккуратно перевязанный тесьмой. На пакете черным маркером было написано "Говядина Кобе". Куча различных соусов. И ни грамма алкоголя. Если поискать, в ящичках можно найти и стаканчики, и еще что нибудь. А еще холодильник производит сам лед, чистейший аки алмаз. Воду из под крана пить более чем безопасно благодаря сложной системе фильтров.
Казаки -Хэ?! - Мори несказанно удивилась, протерла глаза, осмотрелась, и буквально взорвалась. - Что за херня здесь происходит?! ЧТО ЗА ХЕРНЯ ПРОИСХОДИТ?! Я, ПОЛУГОЛАЯ, В НЕИЗВЕСТНОЙ КВАРТИРЕ С ТРЕМЯ НИКЧЕМУШНИКАМИ, КОТОРЫЕ ПОСМЕЛИ ВЫТАЩИТЬ МЕНЯ ПОСРЕДИ КОНЦЕРТА D,МАТЬ ЕГО, МС, УТАЩИЛИ В НЕИЗВЕСТНОМ НАПРАВЛЕНИИ, И САМЫМ НАГЛЫМ ОБРАЗОМ УСПЕЛИ НАДРАТЬСЯ БЫСТРЕЕ, ЧЕМ Я!!! ТЫ ХОТЬ ЗНАЕШЬ, СКОЛЬКО СТОИТ БИЛЕТ НА DMC, А!? ЭТО БЫЛ ИХ ЕДИНСТВЕННЫЙ КОНЦЕРТ ВО ВСЕЙ ЯПОНИИ! НИКАКОГО АНКОРА, ТВОЮ МАТЬ!! ЭТО Я ДОЛЖНА СПРАШИВАТЬ, ЧТО ЗА ХЕРНЯ ПРОИСХОДИТ! У ТЕБЯ ТРИ СЕКУНДЫ ЧТОБЫ ОБЪЯСНИТЬ ЭТО, ТРИ, ДВА...
В этот момент дверь спальни открылась, и оттуда вышел злой, не выспавшийся, но очевидно проснувшийся Отомо Анзай в халате и пижаме. Зло посмотрел сначала на Джина, что шарился в холодильнике, затем на парочку Тари и Казаки, и в последнюю очередь, на Игараси. Прикрыв глаза, он откинул голову назад. Глубоко вдохнул, так же глубоко выдохнул, внимательно изучая всех присутствующих: -Так. Начнем с простого. Кто вы такие, и что вы забыли посреди моей квартиры?
|
Арси
Поглядел еще на лица, пытаясь вспомнить, кто же тут собрался. Знакомые все люди. Солдаты если быть точным, да не просто, а из сил специального назначения. Две команды по шесть человек, плюс командное отделение во главе с лейтенантом белобрысым. В каждой команде два стрелка, пехотный снайпер, пулеметчик с подручным и ты, еще один стрелок по сути. Второго сержанта не видать, похоже повезло ему оказаться не в той морозилке. Раздумывая над этим в комнату с табличкой "WC" ушел. Похожая плитка, кабинки, вроде все целое, и даже вода идет, правда грязная какая-то. Либо слить надо, либо водяному фильтру конец настал. В голове тем временем примерная схема нарисовалась, того как оно раньше выглядело. Чисто подсознательные знания, ничего конкретного.
Схема взвода
- «Блондин»: Лейтенант [Комвзвода] - «Новый»: Рядовой [Связист] - «Шут»: Капрал [Стрелок] - «Гипс»: Рядовой [Медик]
1 отделение. - «Арси»: Сержант [Командир отделения] - «Ларс»: Капрал [Зам. Ком. отделения] - - «Ужик»: Рядовой [Стрелок] - «Стоик»: Рядовой [Пулеметчик] - 2 отделение. - - «Баклан»: Капрал [Зам. Ком. отделения] - «Ветер»: Рядовой [Марксман] - «Боксер»: Рядовой [Стрелок] - «Хиляк»: Рядовой [Пулеметчик] - «Шеф»: Рядовой [Стрелок]
Новый
Присмотрелся. Знакомые все. Лучше всего лейтенанта, Блондина запомнил. Такое чувство, что ты от него ни на шаг не отходил. Постоянно он рядом был, или ты рядом, или просто внешность у него нетипичная, вот и запомнил. Еще Шут веселый, тоже вроде всегда рядом ошивался, и Гипс тоже, он медик значит. В общем-то, на этом отделение и заканчивалось. Самого тебя в радисты определили, или скорее связисты. Спутниковая навигация, внутренняя и внешняя связь, умная электроника и все остальное до чего обычный солдатский мозг додумать не способен, все это на тебе висело. Мертвым грузом обычно, потому что рядовой Новый, человек занятой.
Шут
Боксер это стрелок второго отделения и по совместительству водитель, да и Баклан из второго отделения, заместитель командира. Сержанта вот не видать. Ну а ты сам при Блондине, подай-принеси-не мешайся под ногами. Вроде как и в командном отделении, а вроде и без подчиненных. Гипс и Новый работу свою знали и руководить ими обычно не требовалось.
Стоик, Гипс
Кинулись к телу, да только поздно. Были бы под рукой все средства, можно было бы спасти, да и то не факт. Рука которой он за железку схватился чуть ли не до кости сожжена, и весь бок в ожогах. Разряд от руки до пола через все тело шел, тут и дефибриллятор не поможет.
|
25 марта. 20ХХ год. Ямадзаки Сити. Место - ??? Время - ???
Иногда, есть вещи, ради которых стоит жить. Они заставляют твое сердце биться чаще, просыпаться по утрам и делать то, чтобы ты ни делал ради достижения своих целей.
Эти вещи, они не всегда благородны или хороши или даже важны. Они просто есть. Как говорил один мой знакомый - "зная цену, можно купить любого". Он был прав и неправ одновременно. Зная мотивацию и "вещь" другого человека, им достаточно легко манипулировать.
Этим хорош Ямадзаки Сити. Здесь есть всё, что пожелает твоя душа. Иногда даже больше того, что ты сам просишь. Вопрос в том, какова цена и как далеко ты готов зайти чтобы заплатить ее...
Химе очнулась в очень темном помещении. Из того, что она поняла, это был какой-то склад - повсюду стояли полупустые стеллажи, на которых стояли картонные коробки с надписями на не японском. На складе, похоже, было целое побоище - в одной стене была приличный размеров дыра, все стекла повылетали и повсюду валялись люди все было вверх дном. В воздухе висел запах аммиака, крови и гнили. В дальней части склада висело несколько тел, подвешенных на цепях, с мешками на головах. В том же углу примостилась небольшая ванная, оберточной пленки и довольно внушительный агрегат, напоминающий промышленную пилу. В центре склада сидел примотанный человек к неудобному складному стульчику. Кто это так же понять невозможно - на лице окровавленный мешок, одежда разорвана в клочья. Похоже, его долго избивали и отсюда не видно, дышит ли он еще. Сбоку от мажорки валялся врезавшийся в стеллаж чей-то мотоцикл, а под ним еще кого-то, не удается разглядеть. Химивари пришла в себя лежащей в обломках стеллажа и куче коробок. Все тело болело, как будто она пережила сильное падение. Сумки под рукой не было. Местами одежда порвана, как будто за нее тянули и была вся в крови. Вообще, кровь на Химе была повсюду - на руках, в волосах, одежде и на лице. В руках Химе держала обрезок трубы, также весь побуревший от засохшей крови. У твоих ног валялся невероятно здоровый парень с размозженной головой. Как будто ее долго и нудно избивали тупым тяжелым предметом.
Тон, однако, очнулся в не очень хорошем состоянии. Я бы сказал, пробуждение было невероятно дерьмовым - во рту пересохло, но вместе с тем был привкус крови и темно, хоть глаза выколи. Все тело безбожно болело и ныло, кажется получил несколько переломов. Ты связан по рукам и ногам и, очевидно, несколькими слоями скотча и сидишь на охренительно неудобном стульчике. Такой слабости ты еще не ощущал в своем теле.
Это было ужасное пробуждение для Ину. Первое что он почувствовал - это то, что его придавило к полу чем-то тяжелым. Затем почувствовал невероятную боль повсюду. Под ним начала засыхать лужица крови и, судя по запаху, машинного масла. Лицо разбито и такое чувство что ты проехался на своем лице сотню метров. Присмотревшись, ты увидел рядом с собой отпавшее мотоциклетное колесо, поваленный складской стеллаж лежавший на тебе. Судя по всему, ты на каком-то складе. Ничего больше не видно или слышно.
В воздухе стояла неестественная тишина, которую нарушал исключительно дождь стучащий по крыше...
|
-
Алилуя!
-
Отлично, отлично!)
|
|
|
|
Байк Маркуса остался стоять на месте, когда остальные его спутники, поддавшись на проповедь Пастора, рванули вперед. Бродяга сцепил пальцы на правой рукоятке и поддал газу. Мысленно Макнейл представил, как поворот акселератора заставляет поступить мотор топливо, заставляя старую, но проверенную временем систему поршней и цилиндров шевелиться. Стоит отдать должное ублюдку, который раньше ездил на этом мотоцикле, он разбирался в технике: не смотря на ожесточающую схватку и последующее бегство, Маркус обратил внимание на модификации в байке: к мотору тянулись дополнительные армированные шланги, явно улучшая общую систему, пусть бродяга и не знал как (механик из него был не очень, а времени разобрать железного коня по частям не было). Цепкий взгляд из под кустистых бровей следил за спинами товарищей, песчаная пыль из под колес их байков ударяла в защитные очки, ухудшая видимость. Маркус не спешил. "Пусть едут вперед", - раздался в голове бродяги голос, напоминающий металлический лязг, как будто, кто-то давил огромным прессом четырехколесную тачилу целиком. - "Крови не избежать". - Знаю, - глухо ответил Маркус, хоть из за респиратора хер его кто бы услышал сейчас. "Так действуй",- повторил голос. Бродяга кинул взгляд вниз, к правой ноге, где были укреплены самодельные ножны, в которых покоился его карабин. Да, чехол явно рассчитан на пушку поменьше - приклад не удобно упирался в ногу, но всё лучше, чем пушка будет херачить тебя по спине на каждом ухабе. "Бери", - требовал голос. Макнейл обернулся, бросив взгляд через плечо - не показалась ли погоня. Пока тихо. Пальцы сомкнулись на прикладе, доставая ствол на воздух. Приклад уперся в плечо, палец привычно снял предохранитель. Бродяга начал выискивать цель. "Левее", - скрежетал голос. - Отвали, - буркнул Маркус. "Бери левее. Правка на ветер и песок. Правка на препятствия". - Знаю, заткнись! На мушке у Маркус а оказалась тачила, набитая новой порцией ублюдков, жаждующих отделить плоть беглецов от костей. Если снять водителя, вот это будет веселье. Тогда уж Маркус сможет продолжить путь дальше, тогда голос будут меньше донимать его. В голове будто щёлкнул тумблер, Макнейл почувствовал будто в голове загудел генератор, образуя низкий гудящий звук неприятно давящий на уши. Это плюс песок плюс мельтешащие перед прицелом товарищи, начало дико раздражать бродягу...
|
|
|
-
В засилии многословных игр, где спорят о троне неоднозначность словески д100 с перегруженным правилами предсказуемым хит-дайсом, а на третих ролях пасутся претенденты на сверхреализм и психологизм, эта игра, прекрасный в своей изящной простоте цветок, своей стройной структурой и лаконичностью, при всей сжатой функциональности и краткости постов порождает в голове багатейшие цветастые картины и полные эмоций восприятия. Впервые на ДМ-е я поражен и восщищен до такой степени. Истинный дух старой школы!
|
Никто не знал, что все кончится так дерьмово. Ну, Минотавров раскатали, добыли модный меч Кровопийцу, рейдбосс в кои-то веки неубиваем и солиден. Жукертаун, дурные приключения на арене, новый рейд. Бля, да это должна была быть обычная стычка с ополоумевшими мутантами в Пустоши! Какого хуя все покатилось в такую жопу? Возможно, Хикаха с его ритуалами. Все, конечно, в курсе, что темные силы - дело клевое, полезное. Ага бля, и все забывают, что это дело опасное. А еще стечения обстоятельств. Я вам расскажу, где вы наебались, рейдеры. Во-первых, стоило исследовать местность перед привалом. Знали бы, например, что в том остове пустынного тихохода живут ебаные культисты. С настоящим демоном, которого они день за днем молитвами и жертвоприношениями воплощали в реальность. С алтарем, на котором еще пару сотен лет назад кровь проливали. Артефакт, знаете ли, реликвия. Ребята натурально охренели, когда заезжий псайкер взял и придал их патрону материальности лет эдак на пять намаливаний. Ну, один артефакт срезонировал с другим, врубаетесь? Кровопийца провзаимодействовал с тем алтарем, вот вы и увидели демонюгу прям перед собой. Ребята в руинах краулера были рады до усрачки. Правда, долго не радовались. Зулкар ухреначил зверюгу, отправив гиене под хвост результат всех стараний мутантов. Че ту удивляться, что им вашей кровушки захотелось, а? Теперь вам ясно, откуда вся херня? Эти волны накатывающей нереальности, все эти видения, хуе-мое, а? Вы сражались в очень интересном месте: два крутых артефакта друг от друга заряжаются поганой энергией, волны гоняют туда-сюда, материя трещит по швам. Да еще и демонюга развоплощенный, от его ухода тоже реальность постабильней не стала. Короче, ваша песенка спета. Досталось каждому, никто не ушел. Ща я вам расскажу, что с вами стало, рейдеры. Черное, бля, Солнце. Вот вам окончание вашей пьески. Довольно дерьмовое окончание.
Первым дает деру Лектус. Просто оценивает ситуацию, как он хорошо умеет. Смекает, что этой банде уже пиздец. Что дальше будет только хуже для его электрических цепей, по которым уже гуляют какие-то флуктуации непонятного толка, вызывая сбои аугментики и логики. Он дочинивает хоть как-то свой гроб на колесах и двигает в Пустошь, еще до того, как остальные приходят в себя от последнего боя. (Он доедет до своего кладбища. Там и останется, копошась в обломках, выискивая технодиковинки темных веков, понемногу все глубже погружаясь в какой-то двоичнокодовый транс, не в силах вернуться к воспоминаниям о себе и своей человеческой природе.)
Во-вторых, Ричард и Винс. Сначала, поддерживая друг друга, оба ошалело бродят по месту побоища, пытаются привести в себя Хикаху и Энсона. Первый будто бы весь перемолот здоровяком-мутантом: ребра, сломанная лодыжка, распухшее горло, заплывший глаз. Второй просто лежит, уставившись в небо, прижав к груди свою винтовку. В стороне - шальной Мики, шатается с огнеметом и отрезанной головой бронированного ублюдка, дико хохочет и выпускает в небо струи огня, иногда бормочет какую-то тарабарщину, грозит в пустоту кулаком. Зулкар лежит в стороне, грудой металла и плоти, и лишь по слабым подрагиваниям понятно, что рейдбосс еще жив. Однако подходить к нему стремно: от Единственного исходит какой-то кошмарящий дух, что-то настолько охуенно отталкивающее, что приблизиться не представляется возможным. Потом Зулкар все-таки тяжело поднимается, опираясь на воткнутого в землю Кровопийцу. Стягивает шлем, шатается, оглядывает поле боя невидящим взглядом. Во взгляде этом Винс и Ричард уже не видят человека. Единственный снова выжил. Но одновременно и умер. Это больше не он. Темный нимб, выделявшийся теперь даже при свете дня, мертвые глаза, в которых клубится пустота, пустое лицо. Они садятся на байк Ричарда и гонят в сторону Жукертауна. (Там, конечно, их дороги разойдутся. Бывший гладиатор снова уйдет в Пустошь, будет наведываться лишь изредка, раз в пару месяцев, выторговывать необходимое и снова двигать в сторону песков и палящего солнца. Ричард будет поживать тише мыши, аккуратно подбирая заказы и не высовываясь, памятуя о своих долгах.)
Через несколько часов оклемывается Хикаха. Разлепляет спекшиеся веки, ощущает привычное копошение скорпиона на месте культи. Фокусирует взгляд, видит Зулкара, поедающего труп одного из мутантов. Битый-перебитый, Единственный на глазах наполняется злым здоровьем и силой. Правда, Пророку как никому другому понятно, что это уже не тот рейдбосс, которого он выбрал когда-то. Перед ним чудовище, порождение Пустоши. Пророку страшно.
Хикаха тяжело поднимается и идет к Зулкару, сжав рукоять своего обломанного меча. Острие уже занесено над затылком, целится в основание крепкого черепа. Вспышка справа, удар в бок, чуть запоздавший звук выстрела. Энсон спасает своего бога, бесконечно преданный, искренне преданный. Хикаха отлетает в сторону. Зулкар разворачивает окровавленную рожу на звук, из его пасти свешиваются ошметки плоти. Бельма глаз, голодные и пустые, смотрят на человечка с ружьем. Он стрелял? В него, Единственного? Несколькими прыжками, на всех четырех конечностях, Зулкар оказывается рядом с Энсоном. Когтистая лапа пробивает грудину верного слуги. Рык, удар, вскрик жертвы, хруст шейных позвонков, агония, застывший на губах стон. И горячая вкусная кровь. В ней сила, в ней опьянение. (У Энсона уже ничего не будет. Призрак развеялся, растворился в Пустоши. Его не найдут, никто и никогда не найдет ни самого Энсона, ни его могилу.)
Чуть позже. Зулкар обгладывает ногу Энсона, он по-звериному сидит на песке, он смотрит по сторонам. Его внимание привлекает красивая блестящая игрушка. Он протягивает лапу, рассматривает ее. Много рычажков, много красивых деталей. Вот еще рычажок. Взрыв, вопль боли. Хезер мстит за своего хозяина. Единственный катается по земле, воет и рычит, бьется о землю в бессильной ярости, снова воет, грызет землю. Блестящая игрушка, переломанная посередине, валяется в стороне.
Появляется Мики. Он, кажется, опалил себя. Или это ночью его обжег из огнемета бронированный ублюдок? Мики стоит на почтительном расстоянии от Зулкара, смотрит. На лице его блуждает дурная улыбка, в голове у него звучит тысяча голосов, перед глазами у него миллион звезд. Он смотрит на Зулкара, которому оторвало половину правой руки, разворотило часть лица, выбило глаз, снесло ухо. Мики очищает его огнем, и Зулкар, взвыв в агонии, снова отрубается. Мики закуривает от огнемета и присаживается рядом, ждет.
Ночь, Хикаха приходит в себя. Недвижный Зулкар, обглоданный Энсон, рядом - притихший в трансе Мики. "Мертв?" - "Спасен, спасен, тысячу раз спасен, спасен стократно, спасен навечно, спасен, спасен, спасен…" Хикаха пинает обожженное месиво из стали и плоти. Плюет на него. Косится на безмятежного Мики. И ползет к багги. Хикаха уходит в Пустошь. Пророк на ходу заговаривает свои раны, пытается не вырубиться. Ему снова предстоит начать все сначала. Но главное - не потерять сознание, дотянуть до места, где можно зализать раны. (Он дотянет. Залатает себя, продав частичку души неназываемым силам. Он охромеет и скособочится от памятного выстрела. И начнет свои скитания сначала. Ему нужен чемпион, и Пророк попробует найти нового чемпиона.)
Утро. Груда стали и обожженной плоти ворочается. Зулкар встает. "Я ждал. Хорошо, что ты живой. Пошли," - говорит Мики и натягивает цепь. Зулкар чешет лицо здоровой рукой, сдирая корку. Под ней нет ожога, под ней вздувшаяся, но вполне живая плоть. "Пошли-пошли," - говорит Мики и снова натягивает цепь. Зулкар сначала рычит и упирается, готовится напасть. "Тысячи жертв ждут нас, да, сэр, их очень много. Я слышу голоса, они говорят мне это. Значит, и ты услышишь. Да, сэр, услышишь. А если нет, я тебе расскажу. Расскажу тебе, что я видел. Про восход и закат Черного Солнца над Равнинами Праха. Про тьму, что сияет. Звезды смотрят на нас из этой тьмы, мы не одни. Да, сэр, мы не одни. Пошли-пошли, давай." Зулкар покоряется. Они уходят в Пустошь. Воткнутый в землю Кровопийца остается на месте. Он больше никому не нужен. "Я расскажу, все расскажу. Черное Солнце у нас за спиной. Я покажу, я расскажу." (Мики расскажет, и Зулкару понравится. Зулкар будет цепным псом Мики, поводырем осененного богами Хаоса слепца. Они не расстанутся, у них будет одна цель на двоих. Пустошь наполнится криками жертв во славу Черного Солнца. Пустошь с содроганием будет вспоминать о них.)
-
Ого, круто!
-
Йеее!!!
-
Хах, это было клёво! Особенно с Микки! Спасибо за игру, Мун, получилось сочно, по крайней мере я такого давненько не видал. Игра вышла что жизнь рейдера в Пустоши: как ракета фейерверка, полет её скор, но память после себя оставляет яркую!
|
|
О мире
География
Серединный город В центре человеческой реальности находится Серединный город, из которого идут ворота в Подземье, Степь, Лес и Землю. В центре города находится Магическая Академия, в которой учатся маги всех плотных миров, а также немало существ из других слоев Астрала. Город является основным местом торговли и культурного обмена межу представителями всех миров человеческой реальности. Формально он независим, реально наиболее влиятельными в городе являются эльдары, а после них – дроу. Верховной властью в городе является совет магов, состоящий из двух палат – Круга Архимагов, куда входят все имеющие гражданство архимаги, и Круга Магистров, состоящего, соответственно, из всех магистров, имеющих гражданство. Полный совет магов является основным законодательным органом города. Все состоящие в совете маги имеют равные голоса. Круг архимагов является высшей исполнительной властью и решает, кто именно будет занимать высшие должности города: Главу департаментов, Ректора Академии, Верховного Судьи.
Департаменты Глава департаментов является главой департаментов города и его решения в области управления городом могут быть отменены только Кругом Архимагов. На данный момент титул Главы носит архимагиня, эльдар по происхождению, Афарелинэ Арьянгвиллит.
В ведении Главы находятся Департамент полиции – отвечающий за порядок в городе. Глава – магистр человек Демиан фон Штрауфе. Департамент разведки – собирающий информацию и контролирующий происходящее за пределами города. К нему же относятся и ударные отряды боевых магов, едва ли не самая могущественная боевая сила человеческой реальности. Глава – дроу магистр Ахэ Вельваре. Департамент финансов – отвечает за доходы, расходы, контролирует торговлю и управляет Астральным Банком. Глава – архимаг дворф Йорри Черный Топор. Департамент строительства – следит за постройками, ремонтом, если надо контролирует процесс расширения города. Глава – магистр человек Арчибальд фон Рокфор
Академия Ректор Академии – эльдар архимаг Льяфин Финнанди В академии постоянно идет набор на курсы множества направлений. Курсы делятся в зависимости от сложности на 4 уровней. Прохождение 1 курса по большинству тем в среднем занимает полгода, 2 курса – 1 год, 3 курса – 2 года, 4 курса – 4 года. По окончании 1 курса присваивается звание специалист по данной теме, 2 – бакалавра, 3 – магистра, 4 – доктора. Преподавать в академии могут только окончившие 2 и выше курсы. 1 курс практически по любой теме может закончить любой человек, обладающий магическим потенциалом. 3 курс способен освоить только маг, уже приблизившийся к уровню магистра. Любой разумный может свободно записаться на любой курс любого уровня, если его способностей и знаний достаточно для этого. Обучение полностью платное, но академия обеспечивает студентов жильем и питанием на весь срок обучения. Если абитуриент не может оплатить курс, то с ним заключается контракт, по которому он обязан отработать на академию 1 год за каждый курс 1 уровня, 2 года за каждый курс 2 уровня, 4 года за курс 3 уровня и 8 лет за курс 4 уровня.
Суд Верховный судья – эльдар архимаг Мигвид Арьянгвиллит. Суды бывают уголовные и гражданские. Уголовные разбирают нарушения законов города, а гражданские – споры между людьми.
Ворота Город делится на 5 районов, каждый из которых огражден стеной, а ворота в них охраняет стража. В центральном районе находится Академия, здания Совета, Суда и департаментов. Остальные четыре располагаются по сторонам света вокруг него, каждый из них образовался вокруг одного из четырех Ворот. Все районы города соединяются между собой сетью подземных тоннелей, по которым передвигаются магические скоростные поезда – основной вид местного транспорта.
Северные ворота Северные ворота навсегда закрыты. Ранее через них шел путь на Землю, мир людей, но в результате ряда катаклизмов проход туда был закрыт. Большая часть населения северного района состоит из людей. Северный район является наиболее бедным, а также считается главным рассадником преступности в Городе.
Южные ворота Туннель южных ворот плавно переходит в огромную пещеру, являющуюся входом Подземье, место обитания дворфов, дроу (темных эльфов) и прочих, куда менее приятных тварей. Подземье является основным источником металла, драгоценных камней и всего, что из них делают для всех остальных миров.
Восточные ворота Выходят в мир бескрайней степи, место жительства орков, людей и зверолюдей. Степь, лесостепь и пустыни этого мира тянутся, кажется, бесконечно, но, как утверждают исследователи, если очень долго ехать в одном направлении, рано или поздно вернешься к тому месту, с которого ты начал. Именно этот мир является житницей миров.
Западные ворота Выводят в прекрасное место обитания эльдар (светлые/высшие эльфы), синдарин (лесныхэльфов) и лесных зверолюдей. Большую часть этого мира занимает бесконечный Лес, в котором живут лесные эльфы и зверолюди. Тут и там высятся прекрасные поселения эльдарских родов.
|
Доброй ночи Пустошь, доброй ночи мои милые, мои хорошие, я люблю вас кем бы вы ни были и чем бы не занимались, может быть сейчас вы потрошите гекона и похожи на грязного мясника, может быть вы ползете по обочине прижимаясь к земле над взвизгивающими пулями охраны каравана, f может быть вы слушаете меня сидя у маленького костерка в давно заброшенном убежище…я люблю вас всех и рада что мы снова услышались. – чуть хрипловатый женский голос разносился над Пустошью, когда эфир вела Блондинка Мэри казалась все вокруг замирало.
-Я должна была вам, что то рассказать…ах да, новости. Хотя я бы просто поболтала с вами о жизни и судьбе, о небе и том, как кусочек льда тает в бокале виски…но противный редактор заставляет меня говорить с вами о всякой ерунде. Но мальчики! Это не повод стрелять в него! Прошу вас больше никаких пострелушек у радио, бедный Йозеф и так уже заикается.
-Что же у нас в новостях, ах вот….вокруг города кружит Неумолимый Джо, очень брутальный парень. Красавчик, если ты меня слышишь, а ты конечно слышишь, не вздумай заявляться сюда, нам тут и без тебя неплохо! Не хватало еще противных патрулей и комендантского часа. Катайся себе по пустоши и демонстрируй свой огромный винчестер кому-нибудь подальше от Вавилона. Наш город, конечно, та еще оторва, но ей надо следить с кем она водиться. А ты, красавчик, как недавно сказал Майкл Донер - плохая компания, хотя кто ему поверит старому пройдохе, с учетом, что именно его машины вдруг перестали пропадать на пустошах. Но ты смотри Красавчик не заиграйся, а то тебя отшлепают. -Так что у нас еще, а вот банда Взрывоголовых, ну это такие смешные парнишки с залаченными вертикально косами, которая вроде была ужасом северных песков внезапно получила пинка от некого парня, который называет себя Князем. Если ты слышишь меня паренек черкани пару строк, ты же знаешь девочки обожают аристократов. Вообщем, теперь у нас есть натуральное княжество не правда ли увлекательно?
-На рабском рынке недавно пристрелили девчонку в новом комбинезоне убежища 222, рейдеры что его продавали в свою очередь купили его еще у каких то рейдеров. Вообщем, кажется еще один кусочек старого мира накрылся медным тазом, а жаль я была бы не прочь погулять по настоящему Убежищу. Но, похоже в нашей округе Убежища очень быстро исчезают…
-Поднялся большой спрос на медикаменты и все что с ними связано, почему то на рынок почти опустел. Я не смогла купить помаду, а бедная Лора осталась без этого новомодного винта. Кстати Красавчик, не твои ли это шалости?
|
Жита и четыре царства:Для понимания мироустройства и видов жизни на островах, нужно сперва пояснить, что такое жита. Жита - это холод, желающий стать пламенем. Чтобы достичь своей цели, заточенная в ледяных камнях жита создала море, куда бы могла перетечь. Растворенная в воде, жита проросла водорослями, была съедена рыбой, была поймана птицей и унесена к небесам, к великому небесному костру Солнца. Но огонь рано или поздно остывает, и пожирающие птиц гады не дают жите гореть вечно, собирают из пепла новые ледяные камни. Жизнь на островах делится на четыре царства в порядке нарастания концентрации житы: травы, рыбы, птицы и гады. Разница концентраций настолько велика, что простого касания представителя высшего царства достаточно для того, чтобы представители царства низшего начинали умирать. Кроме того, каждое существо способно питаться только живыми формами, принадлежащими к царству, относительно себя низшему. Нарушение этого правила приводит к медленной и мучительной гибели. Живые формы - это машины для очищения житы и вознесения ее к небесам. Это долгий и многоступенчатый процесс, излишняя поспешность в котором приводит к возвращению житы к камням - поэтому у каждого живого существа есть предельная концентрация, которую оно может скопить у себя в тканях. Живые существа, накопившие житу сверх этой концентрации, начинают от нее постепенно избавляться - и это позволяет им сохранять целостность. Однако с моментом наступления "третьего сна" или смерти, оставленное жизнью тело лишается способности регулировать накопленную житу. Некоторые тела бывают после смерти съедены. Остальные же постепенно наполняются фоновой житой, и обретают подобие жизни. Такое существо - оно называется жит - может питаться плотью существ любого царства, но постепенно истлевает, распадаясь на куски. Плоть житов не может есть никто, даже другие житы. Люди в данном мироустройстве относятся к царству птиц. Словарик:Куриные яйца - изготавливаются курами. Используются в качестве пунктов силы для мистического дара, валюты, дешевого топлива, а также в качестве патронов для некоторых видов оружия. Несъедобны
Сушеные головы - изготавливаются аборигенами из несушеных голов. Используются в качестве фишек. Сушеную голову также можно потратить вместо куриного яйца.
Свежие головы с глазами - изготавливаются аборигенами из других аборигенов и птиц. Используются для улучшения Трансцендентности. Свежую голову можно потратить вместо сушеной головы.
Жита - холод, пытающийся стать огнем; Жит - зомби; Житлер - мифическое существо, чье появление знаменует конец дней; Наножит - зомби-маг;
Коты - воины, тренированные для охраны и, при необходимости, убийства королей; Оцелоты - воины без племени; Короли - уникальный социальный класс рабов-ученых и рабов-воинов, реальной власти не имеют (несмотря на многочисленные слухи и легенды об обратном); Змеи - королевские бастарды и их потомки; Главкот - глава поселения или острова;
Пчицы - специалисты в каком-либо деле, мастера; Нанопчицы - шаманы; Горпчицы - наездники на мамонтах; Госпчицы - наездники на кестралах (огромных хищных птицах). Госпчицы с тренировкой кота называются драконами; Осом пчиц - первый советник короля острова. Обычно является нанопчицем;
Дельфин - представитель морского народа; Нанодельфин - дельфин-маг; Житодельфин - дельфин-зомби; Наножитодельфин - дельфин-зомби, являющийся магом;
Кит - колоссальное существо, обитающее в море;
Костры небесных братьев - звезды;
Рата - горный остров, входящий в цепь островов Рата; Тош - коралловый остров; Мо - столица острова;
Первый сон - для людей нормальное состояние сознания. Понятие имеет смысл в основном для королей, которые умеют из него просыпаться; Второй сон - обычный человеческий сон; Третий сон - смерть;
Киты и короли не бывают нано, хотя бывают магами. Это связано с тем, что их способности к магии - врожденные, а не возникшие в результате обучения. Змеев-магов тоже чаще всего называют просто змеями, хотя многие знающие люди говорят, что это неверно.
Имя большинства жителей островов записывается как "Имя Фамилия" (где фамилия - обычно название родного города). Этот порядок меняется на "Фамилия Имя" применительно к королям, главкотам, осом пчицам и (неформально) прочим высоким руководителям. Карта Рата Саршвати:Как и большинство образчиков островитянского творчества, карта служит для передачи информации без использования каких-либо письменных пояснений. Единственная надпись, поясняющая изображение, находится в правом верхнем углу, и гласит: "Рата Саршвати" - вероятнее всего, она была добавлена для удобства торговца, чтобы отличать карты разных островов друг от друга. Собственно содержимое карты зритель должен понять без слов. Как свидетельствует Солнце, нарисованное сверху по центру, карта острова ориентирована востоком вверх, севером влево. В центре острова изображен город Мо Саршвати, в центре города нарисован королевский дворец, в котором на терновом ложе спит милостивая королева (королевна на карте не обозначена, т.к. ей было пять лет в момент составления, и информация о ее существовании была засекречена; впрочем, эта самая карта режим секретности и разрушила). Королевский дворец окружают четыре жилых квартала, по часовой стрелке начиная с восточного: Тен, Килик, Гуха и Вос. Тот факт, что кварталы жилые, отмечают человеческие фигурки, расставленные по периметру. На востоке (сверху) обозначено шахтерское селение Ходор, окруженное горами. Местные жители поставляют в Мо камень и медь. Кроме того, неподалеку от Ходора расположена королевская тыловая крепость (не показана, т.к. ее расположение засекречено), где подготавливают драконов. На юге (справа) обозначено селение Ария, окруженное густыми лесами (леса - это то, что православный взгляд может принять за большое кладбище). Именно здесь располагается главная гавань для торговых судов, куда причаливала "Ласточка". На западе, в устье Жемчужной Реки, отмечен рыбацкий поселок Тави. Кроме того, сюда причаливают корабли торговых союзников острова, поскольку эта гавань прикрыта от ветров и бурь Папоротниковым Полуостровом. На полуострове располагается небольшое, но исторически важное, поселение Макки, в котором ныне живет восемь человек. По легенде, именно неподалеку от Макки змеи впервые ступили на острова. К сожалению, и так маленькое поселение было разрушено во время нападения жнеца тринадцать лет назад, и нынешние его обитатели - переселенцы из южных частей острова. Под волнами, окружающими остров, изображены рыбы и житы, населяющие подводное царство. Рыбы также изображены и сверху, они играют над волнами. К северу от Солнца изображено несколько звезд, а в верхнем левом углу изображена инструкция, что нужно делать в случае атаки жнеца: бежать. На карте обозначены все поселения, население которых превышает 300 человек. Кроме них, на острове есть еще порядка десятка поселков, которые не попали на изображение ввиду своей малочисленности. Карта датирована годом 8.54, т.е. составлена примерно 7 лет назад. Карта мира:(Полное разрешение - 1200х720: ссылка). Первоначально карты такого типа предназначаются в качестве "шпаргалок для моряков", и продаются в готовом виде практически в каждом порту. Данный образец был дополнительно облагорожен рукой королевны - но об этом позже. На карте изображено взаимное расположение островов архипелага: изображены все обитаемые острова и расстояния между ними в днях пути с поправкой на течение; также отмечены крупнейшие из необитаемых островов, и северный континент. Как и на прошлой карте, север здесь находится слева, а сверху - восток. Обитаемые острова подписаны, поскольку изначально карта служит для обучения. Обитаемые острова справа налево, сверху вниз: Рата Саршвати, Остров Парвати, Рата Сома, Рата Юрожин, Рата Фаа, Тош Гонопати, Тош Мариса, Рата Лакшми, Остров Эбиса и Рата Кали. Расстояния в днях пути помечены внутри линий, отмечающих основные маршруты. Широкая черта означает пять дней пути, узкая - день. Интересно отметить, что узкие черты расставляются с обеих сторон широких, хотя обычно люди так не делают. Это особенность стиля королевны (которая изначально подготавливала карту к печати; и да, эти карты печатаются по глине с помощью специальных валиков - процесс напоминает изготовление гравюры). В левой части карты изображена предыстория мира: как жита решила прорасти растениями, как затем создала воду и рыб, как птицы затем жили счастливо, и как в итоге их согнали с гор на острова нахлынувшие жнецы. Первоначально предполагалось, что в правой части карты будет изображено пророчество о приходе Житлера, но пчицы-печатники зацензурировали эту часть, сочтя ее чересчур жестокой для издания. Планировалось заменить пророчество о Житлере на пасторальные сцены счастливой жизни в будущем, но эта идея встретила решительное сопротивление со стороны оригинального автора - поэтому карта была оставлена незавершенной. Как упоминалось ранее, данный экземпляр был дополнительно украшен авторской рукой: на нем отмечены места появления кита в недалеком прошлом, его предполагаемый маршрут и оптимальный сектор для поиска и уничтожения. Королевна посчитала, что в идеале охота должна завершиться боем в течение восьми-двенадцати дней со своего начала, что также отдельно отмечено на карте. Карта датирована годом 8.57, т.е. составлена примерно 4 года назад. Предыстория:Рата Саршвати - самый северный из островов. Рата Саршвати отличается прохладным относительно других земель климатом и обилием змей - это выражается, например, в том, что в Мо нет змеиного квартала. Змеи на Рата Саршвати живут бок о бок с людьми, и составляют почти десятую долю населения. Остров невелик в размерах, и может быть пройден с севера на юг за 12 часов, с востока на запад за 7 часов. Большая часть земель покрыта возделываемыми землями и светлыми рощами: остров заселен очень давно, и на нем почти не осталось мест, где никогда бы не жили люди. С востока остров прикрывает небольшая горная гряда, где располагается поселок Ходор (который местные жители иногда называют Мо Мрияти) и королевская крепость. Это первый остров, населенный змеями и, как следствие, первый остров, на котором было основано королевство. Произошло это много веков тому назад, и первого короля в истории человечества звали Мрияти. Милостивая королева Саршвати прибыла на остров много - примерно шестьсот - лет назад, и захватила трон через убийство предыдущего короля острова. По легенде, в этом ей помогли король Сома и король Гириникала (последний позже был убит в результате нашествия жнецов, и его остров до сих пор остается необитаем). На острове до последнего времени сохранялся небольшой культ, полагающий, что король Мрияти до сих пор где-то жив, и копит силы для своего возвращения. После не столь давних событий, существование этого культа остается под вопросом. Тринадцать лет назад, остров был почти очищен жнецом - мифическим существом, которое не дает человеческой цивилизации развиваться свыше установленного предела. Хотя нападающая сторона была сильна - на стороне жнеца выступали поднятые с морского дна житы - люди сумели вовремя пробудить милостивую королеву, которая вместе с главкотом Ария Сихи дала чудовищу бой и вышла победительницей. Тем не менее, было потеряно несчисленное множество человеческих жизней. В большинстве семей уцелело по одному-два человека, а многие рода были уничтожены на корню. Пахотные земли были отравлены кровью и житовским гноем, а кур пришлось завозить на остров заново. Люди выстояли: событие редкое, хоть и не совершенно неслыханное - но теперь перед ними стояла задача отстроить остров заново. Хотя живых островитян оставалось немного - чуть больше полутора десятка тысяч человек - милостивой королеве было дозволено не опускаться на терновое ложе в течение двух лет. Несмотря на многочисленные жертвы, это время - годы 8.48-8.49 - стало временем новых союзов, новых торговых путей и новых изобретений. За первый год, милостивая королева и главкот очень сблизились друг с другом, и поэтому ни для кого не стало неожиданностью, что ближе к середине периода активности, Саршвати произвела на свет дочь, юную Зой. Отцом девочки был назван милостивый король Сома, но в действительности тот пробудился от двадцатилетнего сна уже после рождения королевны. Жители острова подозревают отца королевны в главкоте Арии Сихи, но и эта версия не без изъяна. Сихи - человек, и будь отцом он, Зой оказалась бы простой змейкой. Людей также смущает двурукость королевны: по их мнению, у настоящих королей рук должно быть четыре. Это, впрочем, расхожее суеверие: хотя королей традиционно изображают четырехрукими, из ныне живущих четырехрука только королева Кали. Даже Саршвати имеет только две руки, просто об этом мало кто знает, потому что милостивая королева постоянно спит во дворце. Так или иначе, одиннадцать лет назад королева Саршвати погрузилась в сон, бразды правления вернулись в руки Арии Сихи, а юная королевна продолжила расти. Со временем, королевна начала влиять на политику дворца: например, ее идеей было печатать многочисленные карты, чтобы вдохновлять жителей острова, лежащего в стороне от основных торговых путей, на морские странствия; и вдобавок привлекать на остров жителей других мест. Однако очень скоро, королевне придется покинуть дворец: когда Зой исполнится шестнадцать, милостивая королева Саршвати пробудится и сожрет дочь, если та останется на острове. Таково проклятье всех королей: любой остров слишком велик для одного короля, и слишком мал для двух. Недавно, королевна Зой решила добыть кита, чтобы устроить на острове фестиваль в честь небесных братьев: людей, которые по поверью живут на обратной стороне неба. По задумке, добытый из кита жир будет собран в огромную чашу и подожжен: с небес это должно быть похоже на появление новой звезды. Королевна не оригинальна в своей идее: жители Тош Гонопати поддерживают великий костер на вершине дворца своего короля в течение многих поколений, и многие юные короли перед отбытием в странствия устраивают на своем острове что-то подобное.
|
-
"Однажды я был рейдером, как ты, но потом стрела попала мне в колено..."
-
"Когда-нибудь этот гигант не выдержит и мир станет чуть светлее и чище"
-
Мне нравится отыгрыш отношения ко всем членам банды.
|
Когда в незапамятные времена первые гоблины, близоруко щурясь, выползли из уютных недр под жестокие лучи солнечного света, они были в смятении. Они были напуганы - мир казался опасным и недружелюбным местом. Дрожа от суеверного ужаса, они прятались в холодные каверны, выкапывали грозящие обвалиться норы и шёпотом рассказывали детям о кошмарах, творящихся снаружи. Они во всём видели ненависть природы. Завывания ветра казались им причитаниями злых призраков, скрип деревьев - гневным бормотанием, а нестерпимо яркий огненный круг в небе представлялся ненавидящим оком самого Бога.
Гоблинам было страшно, гоблинам было голодно, и предприняли попытку примириться с жестокой природой. Какой-то гоблин начал выносить на порог своего жилища часть еды, другой стал складывать пирамидки из камешков там, где ветер выл особенно пронзительно.
Тогда и появились шаманы. Сведущие и таинственные, знающие, как задобрить злобных духов так, чтобы избежать парающих деревьев, синего огня с небес и клыков голодных зверей. Как предотвратить несчастье и как исцелить хворь. Плата никогда не была мала, но она быда ничтожна по соавнению с вечным страхом перед большим миром.
Дела всего гоблинского народа пошли в гору. Охотники и собиратели заходили всё дальше и дальше, приносили всё более и более богатую добычу. А если кто-то и не возвращался, то это значило, что он принёс недостаточно хорошую жертву и духи покарали его за надменность. Примерно тогда же выяснилось, что духам не обязательно отдавать половину пищи, а хватит и объедков. Что если не убивать больше зайцев, чем нужно для пропитания, острозубые духи охоты тоже останутся довольны. В какой-то момент самый сильный и умный шаман заявил, что он подружился со всеми духами и им будет домтаточно жертв только по большим праздникам, а пока что хватит лишь того, чтобы он, шаман, был сыт и доволен.
Гоблинам больше не требовались сложные ритуалы. Но проходя по ущелью, умный охотник даже без напоминания шамана складывал из камешков пирамидку, а опытный рыбак никогда не забывал кинуть череп первой пойманной рыбы обратно в речку. Однако, шаманы не потеряли авторитет. Их по-прежнему ценили, задабривали. На шаманов ложилась большая ответственность - они должны были объяснить любое новое явление, любое несчастье, одобрить каждое важное решение. Знатоки тайных миров и хранители запретного знания, их слова всегда имели вес.
Взаимоотношения вождя и шамана напоминали запутанный симбиоз: с одной стороны, шаман - вернейший из сподвижников вождя и всегда поможет делом и советом... Но с другой стороны, вожди старались воздерживаться от решений, которые шаманы могли бы не одобрить. Шаман - посредник между племенем и духами, и духи почему-то всегда на его стороне. А духов злить не следует.
Иными словами, несмотря на то, что должность вождя заставляет иначе посмотреть на многие вещи, Крэг пребывал в таком же благоговении, что и рядовые гоблины. Слова Уркунги вселили веру и в его сердце.
Сразу по окончанию всяческих проявлений благоговения перед духами, вождь развил бурную деятельность. Надо было выяснить, куда дальше держать путь, а до тех пор обеспечить племя едой, огнём, оружием, лекарствами для охотника и самого Крэга... В общем, дел хватало. Даже трясясь от лихорадки и нещадно потея, серокожий вождь носился как угорелый. Раздавал команды, разъяснял задачи, инспектировал процесс, тихо ругался и велел переделывать. Подолгу общался с лекарем и шаманом. Строил планы, прикидывал последствия, каждое утро смотрел забивался на высокий камень и смотрел на столбы дыма на горизонте. Племени предстоял долгий путь к успеху.
|
|
|
Когда племя собралось вокруг костра, Инги начал свое жертвоприношение со следующих слов: - Семья! Сегодня я обращаюсь к вам не только как шаман, но и как член нашего племени! Прошло уже несколько дне с тех пор, как мы покинули свои родные места и объединились для новой жизни. Эти дни были полны событий, но вместе мы смогли их преодолеть. Я хочу сказать вам спасибо. И как шаман, желаю попросить у духов благословения для нас.
Инги привела козу в пещеру и с помощью Буга убила животное камнем по голове. В этот момент дикарка старалась не смотреть на своих соплеменников, особенно на Фриила. Да, живых зверей тяжело приводить в дом. Да, коза могла быть более полезной живой. Но обещание духам важней всего этого. Инги надела маску шамана - жертвоприношение началось. Проткнув козу так, чтобы кровь не вытекла вся сразу, дикарка обмазала в ней свои руки. Затем подошла к вождю, аккуратно мокрым пальцем провела алую черту от лба до кончика носа.
- Рекинге, тебя избрало племя большинством голосов, чтобы ты вёл нас к лучшей жизни. Это большая ответственность, но я знаю, что тебе она по плечу. Пускай же духи не оставляют нас в плохой час, а если случиться по-другому, то дадут тебе силы вести нас дальше.
Инги вернулась к козе, чтобы освежить кровь на руках. Затем отправилась к Фриилу. Для неё это был очень важный момент, потому именно этот охотник привёл козу. Именно этот человек претендовал на роль Вождя. В нём много силы и они не хотела гневать его.
- Фриил! Ты достойный охотник и защитник племени. Ты уважаешь духов, и они это знают. Сегодня твоя добыча послужит подношением и пускай это будет честью для тебя. Я прошу у духов благословения для тебя, чтобы всегда находилась добыча. Не легкая, но достойная такого охотника, как ты, - дикарка нарисовала по две коротких полоске на каждой щеке мужчины.
- Минган, твои взгляды на жизнь могут отличаться от других. Это не значит, что ты не прав. Ты - важная часть нашей Семьи и духи будут оберегать тебя, как и любого из нас. Я прошу у духов сопутствующей удачи в твоих походах, - Инги нарисовала по горизонтальной черте на щеках разведчика.
- Аддаи, дух Огня благодарит тебя. Впредь ты можешь рассчитывать на его защиту, - на левой стороне лица дикаря появилась вертикальная линия от лба до подбородка, разрывающаяся только около глаза.
- Гарлон, тебе я хочу ещё раз выразить свою благодарность. Пускай огонь храбрости в твоей душе не угасает, - с этими словами она провела такую же линию, как у Аддаи, только на правой стороне.
- Гунга! Духи были недовольны тобой, но время идёт. Своим честным трудом ты искупил вину перед ними. Пусть же духи направляют тебя на твоем новом пути! - дикарка нарисовала на лбу бывшего шамана ломанную линию.
- Буга, твои старания не проходят зря. Продолжай трудиться и верить, и тогда духи обязательно откроют тебе свой мир. Сегодня же я прошу у них, чтобы мысли в твоей голове были ясными, чтобы ты всегда четко видел свою цель, - на левой щеке у ученика шамана появилась волнистая линия.
- Крул, духи отметили тебя своим знаком. Ты был их проводником. Я хочу, чтобы ты знал - семья не бросит тебя. Да, ты изменился внешне, но это - символ достойного. Вместе, мы сможем прийти к лучшей жизни, - кровавая точка появилась на лбу у Зверя.
Пока женщина подходила к каждому члену племени, она не чувствовала волнения. Все эмоции были ей чужды, как будто её кто-то направлял. Вернувшись к костру, Инги занялась телом козы, необходимо было выпотрошить её и принести сердце в жертву, как символ жизни. Буга же, как помощник, вынесет потом остатки трупа из пещеры, чтобы завтра их можно было использовать. Шаман про себя что-то тихо бормотала, работая руками, теперь же Вождь мог провести собрание племени и обсудить важные вопросы.
|
Рене уже изготовился было утопить оппонентов в полном зловещих намеков и откровенной лжи море воровского "базара по понятиям", как делал всегда, когда требовалось разойтись с кем-то без крови, но еще до того, как он успел открыть рот, определенно получившая свою кличку не просто так "Беда" прострелила одному из незадачливых бандитов ногу. Спасибо, бля#ь, за подарочек, господин старший дознаватель. Надеюсь, что она хотя бы в постели хороша.
Не особо понимая, чего, помимо, конечно, группового изнасилования, пыталась добиться напарница, охотник, однако, среагировал на изменившуюся обстановку так быстро, как это только было возможно, и еще до того, как "Беда" закончила пугать пятерых вооруженных пьяных торпед дамским "сверчком", ствол его собственного "Гекатера" весьма недвусмысленно уставился в лицо Арчи. "Тринадцатый" прекрасно осознавал, что устроенная в первый же день перестрелка нанесет расследованию серьезный урон и совсем не обрадует Бенедикта и остальных, но Хакста оставила ему слишком мало места для маневра. Кроме того, и это его сейчас особенно тревожило, где-то там, за завесой из масок он-настоящий как будто бы радовался такому повороту. Радовался возможности стереть немного грязи с лика Империума. Радовался возможности снова побыть простым охотником за головами. Возможности побыть собой.
Но, как бы ни была неожиданно сладка и желанна перспектива нажать на спусковой крючок, верность делу вопреки собственным желаниям была крепко вбита (буквально) в его голову, так что вместо злого стрекота "Гекатера" прозвучал хриплый и совсем чуть-чуть раздраженный голос Рене.
— Ша всем! — гаркнул охотник немного устало, но без особой злобы; будто мейстер, успокаивающий расшалившихся школяров.
Всякая веселость и расслабленность исчезла с его лица и из позы, и только искривленные в легкой полуухмылке губы, открывающие на всеобщее обозрение золотые фиксы с первыми литерами самого распространенного в Империуме ругательства, намекали на то, что для "Тринадцатого" все происходящее является скорее докучливой неприятностью, чем серьезной проблемой.
— Сделаешь глупость, братан, и я тебя завалю, — процедил Рене сквозь зубы. — Кто-нибудь из твоих потянется за стволом или еще как-то ступит, и я тебя завалю. Кто-нибудь решит, что можно говорить поперек меня, и я тебя завалю. Сечешь фишку, Фишка?
— Раз все секут, быстро показали мне ладони, смотрим на меня и слушаем, — продолжил охотник спустя пару мгновений. — Внимательно слушаем. Молча. Тебя, чудо-женщина, это тоже касается. Вякнешь сейчас что-нибудь, и, видит Император, я конфликт решу передачей твоего зада в общественную собственность.
— Так, первое. Фильтруй базар, братан, и не будь таким борзым. Не стоит быковать на тех, на кого тебе быковать пока не положено. Волгийцы тебя бы уже освежевали за такое. Дважды. И погремухой своей меня ты тоже зря прессовать пытался. Я масть местную не знаю, но люди мне твоего имени не называли, разговаривать ты не умеешь, законы не чтишь, так что, думается мне, никто за тебя на разборе не впишется. В отличии от... — Второе. Дружку своему горбоносому растолкуй, что вместо того, чтобы рожи корчить в присутствии серьезных людей, пусть лучше кальян курит и слушает пока истории тех, кто старше и мудрее. Проживет подольше. Адресочек я ему могу подогнать. — И третье. Мудаку тому свиномордому еб#льник зашей, чтобы не разевал его почём зря. Тебя из-за него грохнут когда-нибудь. Может даже сегодня.
Закончив с наставительной частью, Рене сделал короткую паузу, но, конечно, не для того, чтобы передохнуть. Болтать без умолку он, при желании, мог и час и два, а вот дать немного времени на то, чтобы сказанное хотя бы немного осело в мозгу Арчи, всё же стоило.
— Теперь к делу, братан, — негромко и очень спокойно проговорил охотник, ловя мутный от выпитого взгляд оппонента собственными серо-голубыми льдинками.
Глаза у "Тринадцатого" для таких разговоров были вполне подходящие: жесткие, недобрые, решительные. Глаза человека, привыкшего действовать и не привыкшего отступать. Глаза не безжалостного убийцы, но хладнокровного дельца. Лучшие из тех, которые инквизиция смогла вырастить вместо отобранных у него дознавателем Стилом.
— Ты пришел на чужую землю как хозяин. Ты не проявил уважения. Ты по пьяни попер ни на того на кого можно было. Это залет. Баба моя тоже, конечно, не права, но за что следует я с нее сам спрошу, а другого спроса с бабы нет. Сечешь? И вот теперь мне приходиться держать тебя на мушке, и, возможно, придется пустить ее в ход, что я, пусть и без особого желания, но сделаю. Расклад для тебя, братан, говно, но я, к счастью, деловой человек. У меня мало времени и мне не нужны левые жмуры, так что я даю тебе выбор. Выбор, которого у большинства попавших в твою ситуацию не бывает.
— Вариант первый: ты четкий братан, сделавший ошибку. Бывает. Косячат все. В этом случае твои бойцы оставляют тут волыны и ножи, та белобрысая овца исренне извиняется за то, что подстрелила твоего ручного быка, и вы уходите. Если так, между мной и тобой все ровно, а с местной крышей сам забазаришь.
— Вариант второй: ты отмороженный баклан, лезущий на рожон. Тоже бывает. В этом случае ты или кто-то из твоих делает глупость, и все заканчивается смертями, разбором и последствиями. Последствиями. С большой «П».
— Ну что, Фишка, братан или баклан?
-
Вот это называется: вжился в роль! Прелестно, на! =)))))
-
Вот просто аплодирую стоя. Шикарно же) Очень надеюсь, что Рене удастся выкрутиться из этой ситуации.
-
Я могла бы много чего откомментировать, но слов нет. Восторг, просто громкий восторг!!! Это великолепнейше!
-
Уважение — отличительная черта цивилизованных людей. :)
-
Коцы забашляли и поляну пробить бы надо. Зеленкой лоб мажь, мусорок!
|
|
-
С удивлением заметил, что не проплюсовал этот шикарный пост... + за раскрытие истоков известного философского течения Пещерного Аддаизма =))))))
-
Ни разу не удалось мне построить плот из камней, ... Ай, хорошо!
|
Все прошло хорошо. Вовремя вернулся, вовремя разогнал местную шваль, удачно нашел покупателя. Ударили по рукам с Тарантулом, передал ключи. Навар - внушительный, на полгода жизни хватит. Экономной. Не такой, то есть, какую рейдеры ведут. Зулкар намеревался тратить. Пятьдесят девять тонн горючки с собой не увезешь, а потому тратить Зулкар собирался без оглядки. Чтобы, когда выехали из Жукертауна, у них не только полные баки были, но и все необходимое. - Рации, хорошая идея. - Вместе с Меркатором глядя, как неловко взбирается в кабину Тарантул, вдруг сказал варбосс. - Пройди по рядам, наверняка найдешь еще. Нужно, чтобы они были у всех. Помолчал с полминуты, раздумывая будто. Продолжил: - Наш мэйн слишком медленный. Исправь это, даже если горючки станет жрать больше. Скорость важна. Еще - вспомни, на чем проебался с Гончими. Сделай так, чтобы это больше не сработало. Если проблема была в технике. - Последнюю фразу выделил, пристально посмотрев на на невозмутимого механика. - Для этого вся горючка в твоем распоряжении. Надо - возьми носильщиков. Не борзей, все проверю. Без жукеров не ходи. Все, вечером в "Пулях." Развернулся, стремительным шагом пошел прочь из котлована. Остановившись у бункера Жукеров, коротко о чем-то переговорил с Горбатым, ткнув рукой в один из торговых тентов. Кивнув, продолжил путь. К этому самому тенту. Единственный уже знал, что ему нужно. - Я беру этот. Даю семь тонн. - Это "Вром", приятель. Не сраное багги какое. Не убитый мэйн. "ВЪЕБЕМ", ха! На этой детке действительно можно стены пробивать. - Скучающий под тентом торговец чуток приподнял голову, глядя на покупателя полуприкрытыми глазами. Прошелся вмазанным своим взглядом по снаряге Зулкара. - Пятнадцать минимум. Тебе жадничать ни к чему, ты сегодня на коне. - Ты не платил Жукерам. Проще отрезать тебе башку и взять, что хочу. - Манера торговаться у Зулкара была под стать остальным манерам. - Тогда тебе придется разбираться со Слюнявым Джо. - Торгаш изо всех сил старался сохранять свое ленивое спокойствие. Получалось плохо. - Тебе будет уже плевать. И ему тоже. - Зулкар кивнул на доселе незамеченного молодого охранника, побледневшего и вжавшегося в стену. Продавец не нашел, что ответить. Покосился только брезгливо на того, кто, по идее, должен был защищать его интересы. Дали сегодня молокососа, как назло. И, блядь, остальных не позовешь. Дерьмовый день. - Десять тонн и по рукам. - Шесть. - Предложение сопровождал звук взводимого курка "Рыка", появившегося из-за спины неприятного посетителя. - Я спешу.
Вернулся в "Двенадцать Пуль" Зулкар поздно. Зато эффектно - бронированную тушу вождя во внутренний двор завез ревущий байк, лютая груда железа, чем-то на самого Единственного похожая. Тормознул рядом с уже стоящим здесь танком Лектуса. Заглушил движок, рывком ноги с лязгом поставил подпорку. Сняв с мотоцикла пару навьюченных на него канистр, пошел внутрь. День удался. Вечер тоже не подведет.
|
|
Первое, что нашёл Альберт, были книги. Сотни книг занимали большинство коробок у входа. В основном это была художественная литература, от классики, до бульварного чтива в мятых обложках, сборники афоризмов, томики по психологии, поэтические антологии, эзотерика, философия, история, подборки старых газет. Было много справочной литературы разного вида, от энциклопедии одежды до анатомических атласов, все не позднее 2003 года выпуска. Почти все книги были потрёпанные, с загнутыми страницами, галочками на полях, подчёркнутыми строчками в тексте и редкими комментариями в одно-два слова.
«Музыка - это не Бах, и не Бетховен, а консервный нож для открывания души.»
«Зависимость в самом начале похожа на магического зверька, карманного монстра. Он умеет делать невероятные трюки, показывает тебе вещи, которые ты никогда не видел, и вообще довольно забавный. Но постепенно, благодаря какой-то жуткой алхимии, он начинает принимать за тебя решения. В конце концов, он принимает самые важные решения в твоей жизни. При том, что мозгов у него не больше, чем у аквариумной рыбки.»
«Как только кто-то начал вам сниться – не важно, приятные сны или кошмары – всё, вы в плену.»
«Если вы ненавидите человека, вы ненавидите в нём то, что является частью вас самих. То, что не является нашей частью, нас не беспокоит.»
«Никогда не используйте страдательный залог там, где можно использовать действительный. Это правило нарушают особенно часто. Может быть потому, что многие не знают в чем разница между активной и пассивной конструкциями. Активная конструкция всегда лучше для восприятия, т. к. она короче и убедительнее.»
«Как пышность пиров и одежды есть признак болезни, охватившей государство, так и вольность речи, если встречается часто, свидетельствует о падении душ, из которых исходят слова. И не приходится удивляться, если испорченность речи благосклонно воспринимается не только слушателями погрязнее, но и хорошо одетой толпой: ведь отличаются у них только тоги, а не мнения.» - комментарий карандашом: FUCK YEAH!!!
«Стратагема №27: Прикидываться безумным, сохраняя рассудок. Задача: Преуменьшить свои силы или потенциал в глазах противника. Важно: Чувство меры и момента, артистизм. Необходимо: Хорошее знание реального положения дел и психологии объекта.»
«Говорят, что если рассечь лицо вдоль, помочиться на него и потоптаться по нему соломенными сандалиями, с лица слезет кожа. Об это поведали священнику Гёдзаку, когда он был в Эдо. Подобными сведениями нужно дорожить.»
Отбросив, наконец, книги, Элиотт продолжил поиски в других коробках. Посуда, кухонная утварь сувениры из разных стран, ещё пластинки, лампы разного формата, разобранная газонокосилка, стиральная машина, пустые бутылки в одной коробке с коллекцией сломанных зонтов, велосипедная рама, старый синтезатор, инструменты для домашнего ремонта и – наконец-то! – коробка со сложенной одеждой. Но… женской. Впрочем, часть одежды легко классифицировалась как «унисекс», сдержанных тонов, на высокую худощавую женщину.
Моргану повезло заметно больше. Оценив общую картину, он понял, что домом по прямому назначению не пользуются уже довольно давно. Скорей всего, он выставлен на продажу, поэтому всю мебель и нужные вещи отсюда вывезли, а домом пользуются как кладовкой. Из общей картины выбивался чуть более обжитой чердак и более тонкий слой пыли в гараже. Значит, эти два места ещё в рабочем состоянии, и хозяин посещает их время от времени. В обстановке комнат дома чувствовалась женская рука, тогда как убежище на чердаке и нетронутый набор инструментов в гараже говорили о мужчине. Что он тут делает? Сложив два и два, Морган вычислил: рыбалка. Надувная лодка была в отличном состоянии, рыболовные снасти тоже, значит, где-то здесь же должны быть и резиновые сапоги и прочая рыболовная униформа. И действительно, достаточно быстро нашлись и сапоги, и жилет с рыболовными снастями, и тёплый камуфляжный костюм и даже шляпа с москитной сеткой.
|
    — Ох... мистер... Марлоу...     Не сиди профессор в тени корабля, который умудрился пропасть посреди чистого места, этот фокус вогнал бы его в очередной кризис личности. Но сейчас, пусть и оставшись таким же невероятным как факт, исчезновение привело Альберта Карла в чувства. Их враги были всё ещё живы. Они были многочисленны, вездесущи... и, кажется, не менее бессмертны.     Со слабой улыбкой Альберт Карл ощутил приступ знакомой, но так давно не посещавшей его гордости — знания, что оказался полезен. Он смог помочь детективу Моргану вырваться из западни и выполнил долг уважающего себя мужчины и джентльмена. Ах эта старомодная заносчивость южных штатов, как не на руку она вышла сегодня, бросив импозантного профессора математики в буквальном смысле в печь к дьяволу! Но как же полумёртвый профессор был горд собой.     «Уходите, мистер Морган, спасайтесь! Вы должны довести до конца своё дело», — хотелось кричать ему, но момент не подходил к аляповато-трагичным прощаниям.     Сухо кашляя от дыма, Элиотт неловко поднялся, опираясь на землю и колени. За его спиной расцвёл цветок из чёрного и рыжего, огня и дыма. Профессор поспешно отступил от машины, не глядя в направлении огня. Сквозь салюты восторга старательно пробивали дорогу паника и страх. Они поднимались липкой тёмной волной, чтобы утянуть профессора Элиотта обратно на колени, заставить плакать и вымаливать прощение. На секунду Альберт Карл вспомнил сухие комнаты частной школы для мальчиков. Вспомнил, как до боли в суставах сжимал единственную защиту — вонючий носок с насыпанными в него столбиком центовыми монетками, и знал, что будет очень, очень больно. Потом он вспомнил, как на его глазах крепкий мужчина восточно-славянской внешности посреди бела дня избил худощавого мексиканца, просто не уступившего ему дорогу на пешеходном переходе. Мир звериного насилия... мир его слёз, истерик, страхов...     Пламя разгоралось, очертив распрямившегося профессора багровой рамкой. Привычным и абсолютно неуместным движением Альберт одёрнул изрешечённый насквозь пиджак, смахивая с ткани выползающие пули. Он был сух и собран. Перед ним возникла проблема, которую необходимо было разрешить. Как будто голодные взгляды невидимой аудитории скользили по нему, выискивая лишь малейшую слабину, малейшую ошибку. Нельзя показывать страх.     Хищники боятся хищников.     Элиотт снова откашлялся, содрогаясь всем телом от едва контролируемого ужаса.     Нельзя показывать страх. Хищники...     Под его ногами зачавкала грязь, когда профессор, словно и не собирались с ним «поиграть», ровно двинулся прочь от машины и корабля. Он бдительно смотрел по сторонам, но не вертел головой — смотрел на землю, зная, что не увидит этих людей, как не увидел их корабль. Профессор искал следы. Он знал, что даже невидимки обязаны их оставить — так следствие выдаст причину.     — Каким чудовищем, — поставленным тоном лектора спросил Альберт Карл в темноту, — следует быть, чтобы сравнивать с игрой жизнь и сравнивать с игрой смерть? До нашей эры Аристотель назвал порядок и определённость важнейшими видами...     «Ты обезумел, Альберт».     «Хоть потрещу перед смертью, Альберт».     — ... прекрасного. Ответственность! Рациональность! А к чему вы пришли? К жизни посреди болота? К стрельбе? К моральному разложению? Теперь я знаю, почему мне говорили, что за такое не благодарят.
|
    С точки зрения стороннего наблюдателя просроченная еда не стала бы наиболее удивительным из удивительных событий, происходивших этой ночью в доме, который построил Альберт Карл. Впрочем, она замкнула собой цепь случайностей и совпадений, которые помогли профессору окончательно увериться в том, что жевать галстук нельзя, а надо собираться и что-то делать.     Началось всё с ванной, куда Элиотт тактично отправился последним, захватив с собой свежий костюм, жилет, рубашку и галстук. Разоблачившись, пожилой профессор аккуратно расстелил поверх столика у раковины полиэтиленовый пакет. Он помнил, что был ранен в больнице, но всё ещё пребывал в плену иллюзий относительно характера ранений. С помощью медицинского пинцета, корнцангов и некоторой помощи бренди он надеялся убедиться, что раны его — поверхностны, неопасны.     Убедился же он в совершенно обратном. Не в силах спорить с очевидным, профессор забросил идею с бренди, рассматривая аккуратные отверстия от пуль в груди и животе. Повсюду была кровь. Его собственная кровь, обильно засохшая, собравшаяся потёками в районе ремня. Не веря глазам своим, Альберт попытался извлечь одну из остававшихся в нём пуль. Боли не было. Вернее, боль была, но ощущалась она так же, как ругань соседей в соседней квартире с плохой шумоизоляцией. Голоса доносили всю суть, но злость и запал терялись где-то среди стен. Так же и здесь. Альберт Карл знал, что ему должно было быть больно, и ему было больно. Как будто реакция нервной системы пробивалась через толстую ледяную подушку.     В тот момент профессор понял, что мёртв.     В тот момент профессор поверил Гэбриэлу Хёрсту.     Поэтому сообщение о еде вызвало у Альберта разве что любопытство. Эмоций всё ещё было слишком мало, их стремительно засасывало в чёрную дыру Понимания.     — Дело не в еде, полагаю, — сообщил уже переодевшийся Альберт, инспектируя холодильник. — Дело в вас. Или во мне. Во всех нас.     Профессор продолжил, когда все собрались в гостиной. Свою мысль он донёс коротко, чётко, избавив её от лишних рефлексий.     — Итак. Бегство можно считать состоявшимся, раз полиция до сих пор не ломится в мою дверь. Надеюсь, все успели перевести дух и прийти в себя. Теперь к дурным новостям. Во время перестрелки в госпитале, когда неизвестные мне люди открыли огонь по мистеру Хёрсту, несколько пуль попали в меня. Я посчитал это лёгким ранением, поскольку в тот момент мне было не до царапин. Сейчас, когда у меня появилось достаточно времени, я с уверенностью констатирую, — Элиотт сухо кашлянул, — собственную смерть.     Чуть разведя руками, профессор будто пригласил аудиторию к освидетельствованию.     — Попадания в грудь, в живот. Я не разбираюсь в баллистике, как это наверняка умеет мистер Морган, и не знаю, как выглядят смертельные ранения. Но я точно знаю, что когда тебя продырявила насквозь очередь, ты не ходишь. Признаться честно, этот факт меня...     Холодные глаза перебегали с лица на лицо.     — ... весьма смущает. Мистер Морган, как с эксперта, начнём с вас. Какие действия вы предложили бы в этой ситуации? Я не про конкретно себя, конечно. Про... всё это.
|
Шляпный магазин "Шляпки от Софочки", от которого начинается эта история, располагался на Молдаванке, на углу Запорожской и Сербской улиц. Надо сказать что Запорожскую улицу совсем недавно еще называли Глухой, но переименовали совершенно к месту, потому как глухой, эта самая знаменитая, самая "молдаванская" из всех улиц Молдаванки не была никогда. Жизнь пьяная и развратная била ключом на этой улице, известной своими многочисленными "домами терпимости", смещением народов и языков, почище вавилонского и бандами местных биндюжников, чьей "униформой" были восхищавшие всех окрестных пацанов черные поддевки с алыми кушаками, а любимым занятием - драки с их православными "коллегами" со Степовой, проходящие впрочем для Красной Земли на удивление мирно и заканчивающиеся обычно всеобщим братанием с последующей совместной попойкой в ближайшем трактире. Скандальную славу Запорожской за всю её историю удалось скрыть лишь за массивным фасадом Торгового дома "Братья Крахмальниковы", чья конфетная фабрика располагалась здесь до самого тысяча девятьсот шестого года, после чего производство перевезли в новоотстроенные цеха. Якову и Льву Крахмальниковым еще в тысяча девятисотом году удалось получить разрешение на установку "в некоторых частях города автоматических аппаратов для продажи конфект", так что неудивительно что на некоторое время даже былое яростное обаяние Запорожской подернулось ванильно-карамельной дымкой в глазах тех одесситов, которым посчастливилось бросить монетку в прорези "Железных продавцов" стоявших в Александровском парке, Горсаду и Приморском бульваре.
Впрочем для Софьи Соломоновны Шульц, старое название улицы вполне могло оказаться пророческим. Дела у её магазине шли как говорится "не так чтобы очень", а вернее будет сказать - стояли совсем. Даже у старого Нафтулы Герчика, дела шли получше - "малому оператору" и специалисту по брисам Запорожская улица не давала пропасть даже в наше тяжелое время - в общем хаосе Красной Земли еврейки исправно продолжали "печатать" маленьких Карлов-Янкелей, всем своим поведением демонстрируя, шё народ который сорок лет ходил по пустыне, таки вполне может пару лет потерпеть пустыню в свою очередь зашедшую на погостить. Казалось самое жизнь изо всех сил старается намекнуть Софочке, что в прекрасном новом мире, одесситок в последнюю очередь волнует мода на шляпки - остальную улицу занимали аж восемь бакалейных магазинчиков два мясных, столько же топливных и один фуражный - и несмотря на такую конкуренцию их владельцы вполне себе сводили дебет с кредитом. Понятное дело что на этой вытянувшейся на целую улицу еврейской лавочке "Шляпки от Софочки" выглядели, признаться честно несколько не к месту, однако, по некоторым причинам, Софья Соломоновна имела все основания не закрывать свое убыточное предприятие. Таковых причин было не одна, а даже целых две:
Во-первых не принося хозяйке никакого гешефта, шляпная лавка не приносила и связанных обычно с ним проблем, так что когда на Запорожской в честь очередного передела Одессы появились крепкие гезунтеры из артели Оси Капельпута, по прозвищу Гусь и вежливо задвинув в сторону местных бинджюников принялись ходить по лавкам на предмет поделится трудовыми доходами, Софочку они дружно обошли стороной, единогласно приняв решение что с "энтой малохольной брать нечего". Понятное дело такое положение дел могло длиться только до того момента когда среди амбалов с Мельниц найдется хоть один умнее табуретки, но всякий лично знакомый с Гусем и его командой, понял бы сколь зыбка и призрачна сама возможность подобного чуда, а потому Софочка могла чувствовать себя вполне в безопасности.
Второй же причиной было то, что за фасадом "Шляпок от Софочки" на самом деле скрывалась самая настоящая воровская "малина", в которой кстати именно сегодня собралась весьма пестрая по национальному и классовому составу компания - что впрочем было как раз совершенно неудивительно для Красной Земли и особенно для Одессы. Помимо давних подельников Софьи Соломоновны, Жоры Краско и Тони Климова, работавших с ней практически с того самого момента как она рассталась с Семой Рубином, здесь были и известный всей Одессе картежник Самуил Брайзер и заезжие гости, анархисты Серебряков и Сколов и даже пожилой аптекарь Харитон Дементьевич, человек в общем-то мирный (хотя бы в силу возраста) и оказавшийся здесь только потому что ему не посчастливилось задолжать Софочке крупную сумму денег, а знакомиться с пудовыми кулачищами того же Климова ему как-то не хотелось. Надо сказать что хотя большинство собравшихся (кроме разве что Серебрякова), было по крайней мере шапочно знакомо с владелицей магазина, той кто собрал их всех сегодня была не она.
Разношерстная компания собралась сегодня в потайной каморке магазина "Шляпки у Софочки", по просьбе Алисы Лисицкой, также известной как Песя Шляйм.
-
Таки пока Адес бурлит, наш магазинчик стоит, ше Моисей на Синае, но за такой стоять наш гешефт может дать слез и царю Семе Иудейскому. А я вам за него доложу, ше он в таком раскладе толк знал, ибо не шлёмиль.
Приятное начало)))
-
Хорошо, атмосферно.
-
Шо я могу здеся сказать за все, чего творится, так это то, что дело было таки сделано, как неплохо!
|
|
|