Голосование пользователя

Вы не можете просматривать этот пост!

— А что, здесь правда есть всё? — недоверчиво спросил Никита у ближайшего гнома (гномы здесь были везде, это Никита уже знал). От неожиданности он даже забыл назвать гнома карланом, как решил было делать, чтобы довести всю эту породу до белого каления.
—В столовой есть все! Можно брать даже мороженое! — ответил гном, показывая на транспарант над потолком.

И здесь действительно было всё, понял Никита, ошеломлённо оглядываясь: в бесконечность уходили ряды стоек с цветастыми вывесками, как на фудкорте, длинные заставленные блюдами витрины, приглашающе кланялись перед Никитой гномы-официанты, колдовали за прилавками гномы-работники фастфуда в белых передниках, в поварских колпаках и даже — показалось Никите, — в халате поварихи столовой его средней школы. Никита присмотрелся: и верно — на блестящей металлической столешнице перед гномом-поварихой стояли миски с овощным салатом, тарелки с рисовыми ёжиками под неаппетитной подливкой, большая кастрюля из нержавейки с загадочной надписью краской «I 6 Л» на боку, а рядом — блюдо с толсто нарезанными кусками серого хлеба и рядок маленьких пакетиков дешёвого сока. Гном в халате с кокетливо завитыми на уродливой морщинистой голове кудряшками вскинул на Никиту раздражённый взгляд и гнусаво произнёс: «Утюгов! Чего толпимся! Проходим, порцию берём!» «Ну нафиг», — мысленно сказал себе Никита, поёжился и ускорил шаг, боясь лишний раз оглянуться.

Удивительно, но перемещение даже к самым дальним стойкам не требовало усилий — стоило сделать шаг, и всё изобилие заведений, цветастых вывесок, блюд на витринах, официантов, сдвигалось и головокружительно неслось мимо, как в ускоренной съёмке. Более того, не столько Никита шёл куда-то, сколько Столовая перемещалась вокруг него, и Никита видел, что, к какому бы заведению он ни направлялся, стол, за которым расположились одноклассники, находится более-менее рядом. «Каждому Кажеция представляется по-своему», — вспомнил Никита слова Кастора и подумал, что парень таки прав.

Он сделал ещё движение, Столовая опять крутанулась вихрем, и Никита обнаружил, что стоит у стального прилавка, в углублении которого установлена кастрюля с бурлящим, пряно пахнущим красным варевом, в котором плавают кусочки какой-то белой массы. Узкоглазый гном в зелёном китайском ватнике помешивал варево здоровыми, в локоть длиной, палочками для еды, соединёнными на концах на манер циркуля.



— Это что? — настороженно спросил Никита.
— Мапо дофу, — ответил гном. — Бери, мальсик, бесипилатно, — и, зачерпнув половником варева в щербатую мисочку, передал еду Никите вместе с чашечкой парного риса и палочками в бумажном пакетике.

Никита почуял подвох. Коммунисты, — понял он. Когда коммунист врёт? Когда у него губы шевелятся. В уме Никиты появился Бенджамин Франклин в лучах сияющего солнца и трубно возгласил с облака: «There is no such thing as free lunch». Никита погрозил карлану пальцем и уверенно сказал:
— Из летучих мышей сделали! — но всё же решился попробовать. Он был не очень последовательным юношей.

Лучше бы он этого не делал. Сычуаньское мапо дофу немедленно обожгло рот так, будто бы нёбо, язык, гортань Никиты сейчас поливал полыхающими струями огнемётный взвод Народно-Освободительной Армии Китая. Разинув рот и с ненавистью глядя на карлана, Никита бросился прочь.

Долго он искал что-то подходящее: глаза разбегались, попробовать хотелось и вот это, и это, и ещё вон то. У стойки с мороженым Никита не удержался: взял рожок зеленоватого, мятного с шоколадом лакомства. «Точно бесплатно?» — поинтересовался он у гнома-мороженщика. Мороженщик подтвердил: точно бесплатно. Мир Никиты рушился на его глазах. «Я в коммунизм, наверное, попал», — испуганно думал Никита, перемещаясь между бесчисленными стойками. — «Но неужели здесь есть действительно всё? Всё, что только можно себе вообразить в качестве еды?» — и, не успел он подумать об этом, как его глазам открылось поистине ужасающее зрелище.

Над огромным перламутрово перемигивающим углями железным мангалом на вертеле, зарумянившийся до хрустящей корочки, со сморщенным яблоком во рту, в дрожащем, волнами шедшем от мангала воздухе жарился… сам Никита. Увидев это, Никита остолбенел, мороженое выпало у него из рук. Меланхолично поворачивающий вертел гном-шашлычник, чернявый, бровастый, в нечистом переднике, обернулся к Никите и сказал:
— А чего ты хотель, мальчик? Тут всё есть. Вообще всё есть, жи есть.

Никита в ужасе бросился к другому прилавку и увидел, как за ним рабочего вида гном в каске варит кирпичи — крошит красный силикатный кирпич молотком, бросает осколки в заполненный прогорклым техническим маслом чан, с каменным стуком помешивает варево ребристым арматурным стержнем.
— Ну и чего смотришь? — хмуро спросил он Никиту. — Варёный кирпич. Нишевое блюдо.

Никита беспомощно оглянулся в поисках спасения, понимая, что забрёл куда-то не туда, в какой-то дальний угол этого вавилонского фудкорта, где было буквально всё: во всей огромной Столовой не было двух одинаковых блюд. Исходя из этой неоспоримой предпосылки, Никита сделал вывод, что Столовая всеобъемлюща и что на ее витринах можно обнаружить все возможные комбинации потребляемых и даже не потребляемых человеком продуктов (число их, хотя и огромно, не бесконечно) или все, что поддается готовке. Всё: паштет из мужских носков, куски голубого сала, суп из покрошенного и разваренного полного меню Столовой, мириады вариантов окрошки на квасе и кефире из фальшивых меню Столовой, жаркое из трилобита девонского периода, мапо дофу из летучих мышей, стейк из существа с неведомой планеты на другом конце галактики, точная копия сегодняшнего ужина мастера этой игры, миниатюрная копия Кажеции из сахара, запечённый мозг страдающего прионной болезнью дикаря, свадебный торт с фигурками Кастора и Герды наверху и Недусей-стриптизёршей внутри, цементный свадебный торт с фигурками Кастора и Герды наверху и противопехотной миной внутри, коктейль «Слеза комсомолки» (безалкогольный), полный текст этого модуля в шоколадных буквах, советский пломбир, по вкусу точно соответствующий не реальному, а запомнившемуся когда-то в далёком детстве, фруктовый лёд с замороженной кошкой Недуси, сорбе из противогаза Герды с ложечкой в виде пехотной лопатки, мороженое из кровавых слёз читающих этот пост, и, кульминацией этого божественного пира, — деликатес деликатесов: крем-брюле из слёз ОХК, понимающего, что этот пост у него теперь будет висеть в профиле! Это слёзы счастья, дорогие читатели: они прозрачны, чисты и сладки. Кушайте на здоровье.

В проносящемся мимо него калейдоскопе еды мечущийся взгляд Никиты внезапно выхватил знакомое: родной, милый жёлтый символ на высоком шесте, сияющий Никите путеводным маяком. Никита сломя голову кинулся к вожделенной красной вывеске, бухнулся локтями на прилавок у окна выдачи, вскинул голову и, тяжело дыша, выпалил свой символ веры, свой якорь, свою вечную триаду, на которой зиждилось его душевное спокойствие:
— Бигмак! Картошку! Колу!

Вы не можете просматривать этот пост!

Вы не можете просматривать этот пост!

Вы не можете просматривать этот пост!

Долго уговаривать товарищей завернуть на лесничий кордон не пришлось — крюк был небольшой, а мысль о том, что там можно разжиться едой, всех сразу вдохновила. Только Фима заметил, что к кордону лучше бы подойти не по тракту, а со стороны леса — мало ли, кого там можно встретить. Так и решили.

— Значится, так, братва, — деловито принялся раздавать указания Фима. — Василич, Ивановы, Саня, Захарка, — вы с этой стороны тракта подходите: по лесу, на дорогу не вылазьте. Остальные с другой. Ежель там англичане, смотри, сколько. Коли много — не суёмся, отходим обратно к мосту. Коли мало — атакуем. Ежель пошла стрельба, наваливаемся все. Ежель нас погонят оттуда, собираемся тут, под мостом. А ты, Гришань, вперёд не лезь, за ходяшкой своим следи в оба глаза, раз взялся.

Разделились, попёрли через еловую чащобу по разные стороны тракта. Непроницаемым покровом темнели над головой своды высоких, старых елей, кажется, до самых облаков доходящих. Ельник был дремучим, сумрачным, — удалились от тракта лишь шагов на двадцать, и то бурая раскисшая в грязи дорога едва проглядывалась за чересполосицей серых мшистых стволов, за тёмно-сизыми лапами, в тенистых сплетеньях которых взгляд мгновенно выхватывал тут же исчезающие очертания — то человеческое лицо, то отчего-то тёмный валун или печку. Шли молча, придерживая омертвелые и ломкие пупырчатые ветви с остатками жёлтой хвои так, чтобы они не били в лицо следующему, обходили косые стволы валежника в бурой шубе из плесени, шелестел под ногами рыжий ковёр завядающего папоротника, свечками торчали из-под стволов мохнатые огуречного цвета плауны. Трепетно, резко захлопало что-то в стороне, тень птицы промелькнула между стволов, и шедший перед Смирновым ходяшка испуганно обернулся; пришлось его подтолкнуть в спину.

Мрачная густота леса впереди чуть поредела, показался просвет: они подходили к небольшой полянке, на которой, как Смирнов помнил, и стояла избушка. Прислушались: тихо. Фима показал Григорию с ходяшкой следовать сзади, а с остальными пошёл вперёд, с хрустами и тресками, с винтовками наготовке. Григорий уже различал за спинами товарищей светло-золотую, из свежих брёвен сложенную избушку с кирпичной белёной трубой, сарай, серый дощатый нужник, грядки небольшого огорода и на грядках две фигуры — и только Смирнов успел их приметить, как сбоку резко, сдавленно выкрикнул, вскинув винтовку, Прошка Рязанцев:

— Стуй!
— Стой! — в ответ раздалось ему.

Снова подтолкнув примолкшего, вместе со всеми настороженно глядящего вперёд китайца, Григорий теперь и сам мог различить, кому это кричат: двум русским бойцам, в перемазанных грязью серо-бурых шинелях, в папахах. Один, пожилой, с клочковатой бородой, сидел на коленях на грядке и копал пехотной лопаткой картошку: оклик Рязанцева застиг его как раз в тот момент, как он, отложив лопатку, чёрными пальцами торопливо вытаскивал из рыхлой мокрой земли клубни и складывал в лежащий у ног холщовый мешок. Другой, помоложе, заросший неряшливой щетиной, с вещмешком за спиной, стоял с винтовкой на стрёме, глядя, впрочем, больше не в лес, а на дорогу. Сейчас оба обернулись на лес, откуда уже нацелили на них винтовки рязанцы. Молодой тоже вскинул винтовку на рязанцев, но, оглядываясь по сторонам, уже и сам понял, что они с товарищем в меньшинстве.

— Русские? — зачем-то спросил Фима, хотя ни на англичан, ни на китайцев эти огородные воры похожи не были.

Молодой настороженно и молча закивал, не опуская винтовки.

— Красная Армия? — ни звёздочек, ни ленточек, ни бантов на этих двоих не было.
— Калужский полк, родные, — скрипуче протянул пожилой, не повышая голоса. — Вы кричите-то потише, тут интервенты кругом.
— Где, рядом? — вполголоса спросил Семён, вслед за Фимой и остальными выходя из леса на опушку.
— По тракту ездят, — спокойно ответил пожилой. Молодой, кажется, понял, что бояться нечего, и опустил винтовку. То же сделали и рязанцы. — А вы-то сами какого полка?
— Рязанского, — ответил Фима. — Вас тоже вчера раздолбали?
— И-и, ещё как… — проскрипел пожилой. — В лесу вон с Борькой, — кивнул он на молодого, — просидели ночь, товарища раненого схоронили, сейчас вот картоху копаем. Вы б помогли, что ль? Тут всем хватит.
— А в избе чего, есть припасы? — спросил Фима.
— Там уж разграбили всё… — печально ответил пожилой.
— Н-н-ничего нет, — с трудом через заикание выдавил молодой Борька. — И х-хозяина нет.
— Тебя звать-то как, дядя? — спросил, подходя к ним, Семён.
— Алфей Иваныч, можно как раз дядя Алфей, — сказал пожилой. — Вы давайте помогите лучше копать, потом побалакаем, в лесу.

Рязанцы давно уже приметили вылезающих из леса по другую сторону тракта Языкова, Ивановых и остальных, а заикающийся Борька увидел их только сейчас, краем глаза, и немедленно обернулся, лихо, но как-то бестолково крутанув винтовку, вскидывая её к плечу.

— Тихо, тихо! — закричали ему рязанцы. — Это наши, наши, тоже рязанские.
— Чего тут у вас происходит? — опасливо перебежав дорогу, спросил Захарка Языков.
— Картоху воровать собираемся, — ответили ему. — Давай свою лопатку.

А ходяшка, в покорном оцепенении следующий за Смирновым, тут деликатно потянул его за рукав.

— Wo zhidao zhetao fangzi, (Я знаю этот дом)— дрожащим голосом, посиневшими от холода губами сказал он, показывая на дом. — Fangzi, (Дом)— снова показал он на дом, — wo zhidao, (я знаю)— показал он на себя и утвердительно закивал. — Nabien zhu de ren, laoren, tamen, (Здесь жил человек, старик. Они) — показал он куда-то в лес, — shasile. Shasi, dasi, gesha, mingbai ma? (…его убили. Убили, прикончили, шлёпнули, понимаешь?) — он с очевидным смыслом провёл рукой себе по горлу. — Womende zhongguoren, nabiende, (Наши, китайцы, оттуда)— показал он на себя, потом на лес, — shale, (убили)— и снова рукой по горлу.

— А это что с вами за чудо в перьях? — спросил дядя Алфей.
— А… ходяшка. Долго рассказывать, — ответил Андрюха Макаров, забрав у Захарки лопату и подходя к грядке. — Давай копать, пока не застукали.

Вы не можете просматривать этот пост!

Вы не можете просматривать этот пост!

Вы не можете просматривать этот пост!

Вы не можете просматривать этот пост!

— По совести! — фальцетом выкрикнул молодой Захарка Языков. — С нами-то вот много кто по совести поступает? Всю жизнь держали, как собак, а мы, значит, по совести теперь должны? Я вот когда батрачил…
— На кого ты батрачил? — зло перебил Андрюха Макаров, показывая на китайца. — На него, что ль? Может, он и есть главный мироед?

Бойцы нестройно засмеялись: на главного мироеда этот мокрый, перепугано озирающийся по сторонам китайчонок похож не был. Захарка сконфуженно примолк.

— Никому не интересно, на кого ты там батрачил, — продолжал Макаров. — С него-то какой спрос?
— А за Кольку спрос?! — воскликнул Семён. — Да пристрелить, говорю вам!
— Пристрелить, пристрелить! — остановили его. — Завёл шарманку, только одно и талдычишь! Патронов у тебя много, что ли? Ну делись тогда!
— Да куда нам его с собой-то тащить? — попробовал было настоять на своём Тимофей Иванов. — Сдадим… — начал было он, но тут из-за деревьев, от хутора донеслась глухая прерывистая дробь, которую все сразу узнали: пулемёт. Иванов осёкся, все заоглядывались.
— Латыши, что ль? — высказал вертящееся у всех на языке Васька Иванов. — У ходяшек пулемёта-то не было.

Пулемёт поколотил короткими очередями, нестройно захлопали винтовки.

— Точно латыши, — кивнул Саня Соловьёв. — За нами идут, суки.
— Пошли отсель скорее, — безучастно наблюдавший за сценой Пётр Васильевич Силаев с кряхтеньем поднялся с поваленного заросшего зелёным мхом ствола, неторопливо поднял прислонённую рядом винтовку, закинул на плечо. — Чего собачитесь? Гриша сказал, что приглядит за ним, вот пускай приглядывает. Ваша какая забота?
— Пойдёмте, братцы, — беспокойно согласился Захарка Языков.
— А хвост я ему всё-таки отрежу, — решительно повторил Фима и снова примерился ножом, чтобы отхватить косичку на затылке китайца. Китаец, ранее не замечавший ножа, сейчас увидел, дёрнулся, завизжал, заверещал что-то, видимо, полагая, что его будут убивать, с отчаянным, животным ужасом рванулся — и как раз в этот момент косичка оказалась отрезанной: китаец повалился на землю, под ноги красноармейцев. Фима с каким-то мясницким, довольным видом поглядел на длинную тонкую косицу в руке и несильно шлёпнул ей по спине скрючившегося у ног товарищей китайца, как нагайкой. — Обувайся, пошли, — приказал он ходяшке.

12:00

— Полдень ровно, — ответил Фима на вопрос Андрюхи Макарова и сунул снятые с тела Коли Бабкина часики обратно в карман шинели.
— Что, прям ровно? — шлёпающий за его спиной Макаров заглянул Фиме через плечо.
— Прям ровно полдень, — подтвердил Фима. — А тебе чего, до минуты знать надо?
— А тебе чего, ответить сложно? — с вызовом сказал Макаров. — Мож, у тебя часы встали.
— Ну на, сам посмотри! — обернулся Фима, снова достал часы и, не глядя, показал их Макарову.
— Одна минута первого, — въедливо сказал тот.
— Слушай, ты чего чепляешься? — Фима остановился, обернулся к Макарову. Тот тоже встал. Оба этих здоровяка сейчас выглядели так, будто готовы были начать месить друг друга пудовыми кулачищами. Усатый, заросший светлой щетиной Фима был повыше, но бородатый Макаров в барашковой шапке с красным бантом был плотнее сбит и глядел сейчас на Фиму снизу вверх, набычившись, исподлобья. Тропинка через лес была узкая, шли цепочкой, и все за Макаровым сейчас тоже встали, уткнувшись в спину идущего впереди.

— Да хватит вам обоим! — вылез из-за спины Макарова шедший следом Прохор Рязанцев. Вопреки своей фамилии, этот молодой чернявый парень с чуть раскосыми, как у Ленина, глазами был вовсе не из Рязанской губернии, а аж из-под Оренбурга, из тамошней казачьей бедноты. Его земляки, говорят, сейчас воевали против Советской власти во главе с каким-то атаманом Дутовым, а Рязанцев вот, как вернулся из венгерского плена, так к себе домой даже не поехал, сразу записавшись в Красную Армию. Попал он в Рязанский полк, видимо, из-за фамилии — других причин не было. Здесь, в северных лесах, этому выросшему в степи парню было неуютно — леса он не понимал и, кажется, побаивался: оглядывался поминутно на каждый чирк и треск из чащи, вчера вечером и вовсе страшился отойти от костра, а когда вынужден был всё-таки удалиться за кустик, вернулся с таким видом, будто чёрта увидал. Вообще не первой смелости был парень, даром что казак.

— Всю дорогу собачитесь, слушать тошно! — заявил Рязанцев. — Дайте я между вами пойду. Ступай, Фима!

Фима, буркнув себе под нос, пошёл дальше, помахивая косицей китайца, которую так и держал в руках как какой-то трофей. Он так ведь всё время и шёл — то по кустику этой косичкой как плёткой хлопнет, то вертеть её в руках примется. Макарова это раздражало, вот он Фиму и задирал всю дорогу.

А шли-то уже битый час, а конца лесу не было. Всё так же текла слева речка, то виднелась между стволов зыбистым чёрным зеркалом, под матовым отражением облаков в котором тянулось зелёное сено водорослей, то шумно, пенисто катила по обмыленным желтоватым валунам, треснувшим плитам, то обмывала поваленную, уткнувшуюся кроной в воду берёзу. Всё так же тянулась среди кустов, мокрой листвы, высокой травы узкая тропинка, всё так же качались перед лицом спины товарищей, всё так же голодно скребло в животе.

— Жрать охота, — сплюнул под ноги Фима.
— Всем охота, молчи уж, — не оглядываясь, посоветовал ему Тимошка Иванов, шедший впереди.
— Братцы, а давайте ходяшку съедим, — лениво предложил Макаров.
— Я слышал, у них там в Китае людей едят, — перелезая через склизкую трухлявую корягу, поваленную поперёк тропинки, заметил Захарка Языков. — Ну, их же там много очень, вот они друг друга и жрут почём зря.
— А, Гришань?! — громко, чтобы Смирнов услышал, крикнул Макаров. — Спроси-ка у него, они людей жрут?

Смирнов с ходяшкой шли в хвосте цепочки: китаец предпоследний, Смирнов замыкающим. Ходяшка совсем замёрз — день хоть и был не по-осеннему погожий, и хоть солнце выглядывало временами из-за облачных гряд, но почти не пригревало, и лес вокруг после ночного дождя был мокрый, осыпающийся градом ледяных капель с потревоженной ветки, и волглой сыростью тянуло от воды — неудивительно потому, что выуженный из воды китаец шёл, обхватив себя руками, мелко стуча зубами, хлюпая водой в левом сапоге (правый, оставленный им на берегу, был сух). Смирнову то и дело приходилось подталкивать его в спину, когда китаец начинал отставать от шедшего впереди Василича, и ходяшка торопливо прибавлял шагу, со страхом оглядывался на Смирнова, видимо, ожидая от того пули или штыка в спину. Временами он пытался заговаривать то с Василичем, который безразлично отмахивался от китайца, то со Смирновым:
— Wo jiao Zhou Jianyu, (Меня зовут Чжоу Цзяньюй) — говорил он, показывая на себя. — Wo — Zhou Jianyu. Nin gui xing shi shenme ne? Nin? (Я — Чжоу Цзяньюй. Как ваше благородное имя? Вы?) — вопросительно показывал он на Григория, — nin jiao shenme mingzi? Wo neige kaishi sheji de shihou zhengde mei kandao nimen! (Как вас зовут? Я, когда начал стрелять, вас не видел!) — частил ходяшка, будто оправдываясь. — Kandao dehua, wo genben jiu bu hui kaiqiang! (Если бы видел, стрелять бы не начал!) — и Смирнову приходилось его подталкивать вперёд, чтобы не отставал.

— А я видал одного людоеда, — тем временем продолжал разговор Саня Соловьёв. — У нас в Пронске как-то поймали одного, городовые по улице вели. Я видел. Мужик как мужик, по виду и не скажешь.
— А почём знаешь, что это людоед? Может, оклеветали? — спросил Макаров.
— Может, и так, — тупо согласился было Соловьёв, но, помолчав, продолжил: — Не, он верно людоед был. У него в подвале бабу мёртвую нашли. Он ей филеи вырезал и жрал.
— Что, прямо сырые жрал? — заинтересованно обернулся Макаров.
— Не знаю… — пожал плечами Соловьёв. — Может, суп варил.
— Братцы, может, хватит о человечине-то? — подал голос Фима. — А то я точно кого-нибудь сожру.
— А вот у меня дед в Якутской области служил, у тунгусов, — начал было Прохор Рязанцев, — так там, баяли, есть такое чудище…
— Тихо! — послышалось из головы цепочки. Это крикнул шедший первым Васька Иванов. — Дорога, братцы! Мост!

Этот мост Григорий и остальные узнавали — по нему они проходили вчера днём, когда выступали из Обозерской на север по Чекуевскому тракту. Ну да, это точно был он, — понимал Смирнов, пройдя вперёд и рассматривая мост через колышущуюся листву: два прочных бревенчатых быка, простая деревянная оградка с перилами и балясинами, изряблёнными пулями: здесь, говорили, была перестрелка с интервентами, когда они ещё в первый раз пытались с наскока взять Обозерскую: вроде как балтийские моряки тут вдарили по англичанам из пулемёта, выбрав удобную для засады позицию, которую указал им местный лесник. Кстати, а ведь тут рядом лесничий кордон — вспомнил Смирнов. Они ведь вчера и его проходили, он стоял прямо на тракте: свеженькая, ещё не почерневшая избушка-пятистенок, чуть дальше от Обозерской по тракту, за холмиком.



Тракт был пуст: ни звука, ни души, только унылая раскисшая комковатой бурой грязью грунтовая дорога с полосами тележных колёс и следами сапог, заполненными застоялой водой.

Уиллем присел на корень кривой берёзки, что нависала над глинистым обрывом у реки. Ноги не держали. Неловко было, конечно, вот так перед людьми разваливаться, не все же ещё разошлись, видят бледного коменданта. Видят как пот утирает со лба, как неосознанно сжимает-разжимает кулак, как не сразу вспоминает про револьвер в другой руке и ещё несколько секунд думает, перезаряжать его или стошнит в процессе, и ну его к чёрту... Глупо всё это выглядело, должно быть. Просто сил как ни в чём не бывало уйти со всеми у Уиллема не осталось, все на нелепое противостояние потратил.

Грегу рукой только махнул, идите, дескать, потом догоню. Впрочем, надолго лейтенант-полковник у деревца не задержался. Как пятна крови, что с расстрелянных вытекла, заметил, так и ушёл. Нет бы видом реки умиротвориться или отдохнуть, глаза прикрыв и спиной к стволу древесному прильнув. Плохое место, плохие люди, плохие дела.

Не русских то вина, конечно, тем более не шотландцев. Просто кто-то из местных дешёвой мести захотел, а кто-то из пришлых ー дешёвого удовольствия. Безответственность. От неё все беды.

Уиллем не то чтобы сильно уверен был в собственном тезисе. Но он и не абсолютную истину определить пытался, а на твёрдую почву выбраться, успокоиться. И потому дальше обдуманного мыслить не стал.

Ему ещё менее приятное дело предстояло ー насильника вычислить и наказать, и тут-то одним револьвером и холодным взглядом не обойтись. Солдатам и сержантам что-то сказать придётся, да как слова подобрать. Впрочем, и не прямо сейчас их говорить ещё.

Промелькнула мерзкая мыслишка у Поллока, что вот бы прямо сейчас большевики напали! Не пришлось бы тогда всю эту грязь разгребать, выпустил бы тогда всех ополченцев-линчевателей из подвала да в бой, и насильника бы того убили бы может, и не так уже больно и горько было бы потом, после боя, расследование вести.

Война всё спишет, так может и негатив такой вот тоже? Хоть какая-то польза от неё была бы.

Уиллем постоял ещё несколько секунд на крутом берегу, вслушиваясь в окрестности. Вздохнул, так и не услышав никакой больше стрельбы, развернулся и зашагал обратно в дом старейшины.

Вы не можете просматривать этот пост!

Уиллем выстрелил в воздух. Резкий отзвук силы и приятная оторопь на лицах окружающих легли на душу горячей хмельной волной, и Уиллем выстрелил вновь. И ещё раз, уже в полной тишине.

Рука коменданта дрожала. Его колотили обида и злость. Обман, опять обман, опять не та война, не те враги, но те же жертвы, всегда те же жертвы, одинаковая боль, единые страдания, старая-новая грязная работа похоронщикам.

Где арена ничейной земли, где лицензия формы? Тут только голод оружия безумных королей шаткого положения. Можно их понять? Можно понять многолетние трудности чужой военной жизни, чужие потери, чужую жажду мести, справедливости?
Наверное.
Уиллем об этом не думал.
Он ещё не столкнулся с настоящими трудностями, ещё никого не потерял, ещё не ослеп и не оглох от горя. Лишь устал балансировать на краю обрыва.
Или вниз, ко всем, зажимать пробитую артерию Свифту или Ламонту, с криком тащить штык из бока, пить водку сквозь слёзы и смотреть на расплывающихся призраков, самому рубить отмашку расстрельной команде.
Или назад, на твердь, и ждать вспышек из леса, ждать своей очереди в гигантской мясорубке, ждать и готовиться.

Дыхание никак не выравнивалось. Мускулы гудели, напряжение толкало энергию наружу, требовало выхода, крови, прыжка. Трёх предупредительных мало, где настоящая отдача, где изменение реальности?
Пленные коммунисты ー враги, нелюди, выродки, убить каждого, пока не сбежали, пока не вернулись в хищный строй!
Пленные ー неважно кто, их защищает Гаагская конвенция, их война закончилась! Ваша же продолжится с каждым выстрелом в цепь, в строй, в висок.
Выбирай!
Прыгай!

Толпа молчала.

Уиллем направил револьвер на щербатого зачинщика и подошёл к нему в упор, ничего не говоря, не отводя холодного взгляда от его обозлённого лица. Кончик ствола уткнулся в густой волос усов под носом шумного ревнителя кровавой справедливости.

Он выше и, кажется, сильнее. Он разгорячён безнаказанностью. Он верит в правоту своего дела. Что напротив? Кричащая пустота взведённого напряжения. Право власти. Готовность к последствиям. Мало? Он не знает. Уиллем тоже. Единственные, кто захотят проверить ー придут из леса, не из толпы.

Комендант взялся за винтовку щербатого палача и рванул её на себя и от себя ー не забрать, а вырвать из чужих рук и отбросить прочь. Он сделает так с каждым ополченцем, глядя в глаза, держа палец на спусковом крючке и не думая о смерти. Смерть ー на другой, настоящей войне. Эти люди убьют себя сами если продолжат мошенничать, притворяясь солдатами на фронте. Если нет, то морок рассеется, и горячие головы вспомнят про закон.
Раненых к врачу, а очевидных зачинщиков и самых главных спорщиков ー под замок соседнего с военнопленными подвала.

Вы не можете просматривать этот пост!

— Э, нет, Гришань, я туда не пойду, — возразил Смирнову Саня Соловьёв.
— Там у них жратва, между прочим! — вылез из-за спин товарищей Тимофей Иванов. — А я говорил, надо было их перестрелять всех!
— А ну они тебя? — крикнули ему. — Чего мы там забыли?
— А в лесу мы чего забыли, а? — не унимался Тимошка. — Со вчерашнего дня не жрамши, нутро сводит!
— Это ты на фронте не был просто!
— Не скажи. На фронте всё ж таки кормили!

Китаец, жалкий, как выловленная из воды кошка, стоял, окружённый рязанцами, бросая непонимающий взгляд то на одного, то на другого. С его липнущей к телу одежды капала вода: ходяшка обхватил себя руками за плечи, застучал зубами.

— Братцы! Братцы! — басовито загудел Фима Окладников, проталкиваясь к ходяшке. — Да я ж говорю вам, он стрелять зачал, из-за него Колька погиб! Чего мы его, так оставим, что ли?
— Погоди, Фима! — послышался голос Семёна, друга Коли Бабкина. — Ты по порядку расскажи, как случилось-то оно?
— Да я ж и рассказываю! — всплеснул мясистыми руками Фима. — Это ж вы мне не даёте, поперёк лезете. Мы в тумане к хутору-то подобрались, у них там часовой стоял. Мы ни на кого не лезли, посмотрели, что да как, решили было обратно ползти, покуда туман-то стоит! Во-от. И тут этот гаврик, — Фима схватил китайца за тонкую косицу на бритой голове, сильно дёрнул, — решил своих поубивать! Сначала часового из карабина кокнул, потом гранату в дом закинул, ну! Они все, как тараканы, повылазили. Ну конечно, не поняли, кто их так, а Колька тут из ржи-то вылазит и кричит — он, вот он стрелял! — Фима ещё раз дёрнул китайца за косичку. — И показывал на него ещё! Ну, Колька-то, небось, думал, они по-нашему умеют, а они его не поняли и сразу пулю ему в лоб! На нас они подумали, а как иначе? А этот вот утёк! Гришань, ну скажи, так было дело?

Смирнов подтвердил, что так и было.

— Вот и я говорю, что получается так, что Колька погиб из-за этого вот мозгляка!
— А чего он в своих-то начал палить? — не понял Андрюха Макаров.
— А я знаю?! — развёл руками Фима.
— Ты. Чего. Стрелять-то стал? — раздельно произнося слова и заглядывая китайцу в лицо, спросил Васька Иванов. — В своих?

Китаец не отвечал, только дрожал побелевшими губами, часто моргая. Он был очень испуган: когда Фима его дёргал за косичку, китаец даже не сделал попытки защититься, только дрыгал вверх головой, как кукла, от каждого рывка.

— Да понятно, чего он стрелять стал, — сплюнул наземь Пётр Васильевич Силаев, которого все звали только по отчеству, немолодой молчаливый фронтовик, заросший жёсткой серебристой щетиной, с лицом от морщин как заезженная дорога. Силаев прошёл всю войну с четырнадцатого года и в иных обстоятельствах давно бы уже стал краскомом, но не лез на митинги, не участвовал в политических спорах, оставляя всё это молодым и рьяным, таким как Коля Бабкин. Ходил со всеми, помалкивал, держась себе на уме: ни с советом не лез, ни помочь никому не спешил, но и махорки у других не выпрашивал. — Довели парня. На фронте бывало…
— Так одно дело офицерьё стрелять, другое дело товарищей, — возразил ему молодой Захарка Языков.
— Да какие они ему товарищи… — Василич бросил взгляд на ходяшку. — Чмырили, гнобили. Видно же.
— И что нам, может, пожалеть его теперь?! — взвился Семён. — Может, ты, Василич, ему ещё шинельку дашь? А то вишь, замёрз как!
— Да мне-то всё равно, — сказал Василич. — Делайте, как хотите.
— Да пристрелить его прямо тут! — заорал Семён и попробовал было вскинуть на ходяшку винтовку, но его остановили.
— Тихо, Сёма! — строго сказал Андрюха Макаров, отклоняя ствол винтовки Семёна вниз. — Дай обчеству решить, ты тут не один!
— Может, с собой взять? —несмело предложил Захарка Языков.
— Ага, в Красную Армию запишем!
— Да не! Ну, сдадим на Обозерской, пущай там разбираются.
— Мало нам несчастий, ещё и это пугало с собой таскать? Он вон, на одну ногу босый! Ты куда сапог дел, ходяшка?
— Да там у него сапог! Снял он его, чтоб в себя стрельнуть!
— Братва! Так точно, он же застрелиться хотел! А ну дадим ему винтовку попользоваться!
— Дурак, что ль? Он тебя из неё и шмальнёт!
— Да пущай что хочет делает! Речка вон есть, пущай топится, коль ему такая охота!
— Да ему уж перехотелось! К стенке его, говорю вам!
— Ты много здесь стенок-то видел, Сёма?
— А я говорю, надо всё-таки назад на хутор идти! У них там есть ходяшка, который по-русски умеет, мы ему всё объясним, небось и еды добудем!
— Ага, вон Колька дообъяснялся!
— Вы как хотите, товарищи, а я ему этот его хвост отрежу. Не нравится мне этот хвост, — решительно сказал Фима, вытащил из-за голенища сапога бандитского вида ножик и, натянув косицу, стал примеряться, чтобы отхватить под самый корень. Китаец не сопротивлялся, в ужасе переводя взгляд с одного на другого рязанца: настолько он был перепуган происходящим вокруг, десятком русских мужиков, окруживших его и спорящих, что даже на своём языке, наверное, не сумел бы выговорить пару слов, а только мелко трясся, стуча зубами, весь бледный.

Издалека со стороны хутора донёсся глухой хлопок взрыва.

— Чего там, гранату, что ли, кинули? — заинтересованно обернулся Фима, останавливая руку с ножом.
— А я говорю, что туда возвращаться не стоит! — вставил Саня Соловьёв.

Вы не можете просматривать этот пост!

Вы не можете просматривать этот пост!

— Эй, ходя! — закричали китайцу бойцы, полезли к нему. — Ты чё там?

Китаец, очевидно, собирался застрелиться, — сидел на дереве, уперев ствол карабина в щёку, шевеля большим пальцем разутой ноги над спусковым крючком; поэтому-то он, отрешённый от происходящего вокруг, сперва не услышал приближения красноармейцев. А когда услышал крики, испуганно обернулся, увидел, как шумно лезут через мокрые кусты и подлесок к нему какие-то люди, вскрикнул, дёрнулся и — выронил оружие в чёрную воду, струйками расходящуюся от гребёнки опущенных в воду голых еловых сучьев. Китаец очумело вскрикнул, запоздало нагнулся за утонувшим карабином, не удержался — и, с хрустом сломав сухой сук, обдирая с елового ствола рыжую древесную труху, повалился вслед за оружием в воду, подняв фонтан брызг. Бойцы расхохотались, шумно загалдели:
— За винтовкой нырнул, дурак!
— Поздновато, братец, купаться!
— Потонет же! Лови ходяшку!
— Я в реку не полезу, братцы!

Проплыв под бревном, китаец вынырнул, бестолково барахтаясь; его, как мячик над волнистой, пенистой поверхностью тусклой студёной воды потащило обратно по направлению к хутору, мимо сизо-зелёно-чёрной еловой стены другого берега, мимо высыпавших к речке гогочущих красноармейцев. Макаров, держась за еловую лапу и повиснув над водой, протянул ему было руку, но ходяшку пронесло течением дальше, — только мокрая голова с бледным как у покойника лицом болталась в воротнике пены, брызгах. Шагов через двадцать ходяшка всё-таки выгреб на мелководье к глинистому обрывчику, как раз у которого в числе прочих стояли Смирнов с Окладниковым. Отплёвываясь и кашляя, весь мокрый, с хлюпающей в одном сапоге водой и другой босой ногой, в городских клетчатых брюках, драных на штанине, в липнущей к телу рабочей блузе, он на четвереньках выполз под обрывчик, поднял ничего не понимающий, бессмысленный взгляд на стоящих сверху красноармейцев.

Тимошка Иванов, не переставая смеяться, опустился на корточки, подал китайцу руку, помог ему взобраться — с первого раза у ходяшки не вышло, он заскользил ногами по полужидкой скользкой глине, упал, перепачкал мокрую рубашку, штаны. Наконец, забрался, тяжело дыша, остановился промеж собирающихся вокруг него хохочущих, добродушно хлопающих его по плечам красноармейцев. Весь мокрый, китаец только непонимающе озирался по сторонам, стуча зубами, обхватив себя за плечи.
— Ну чего, ходя? — потрепал его по мокрой бритой голове с обвислой, как мышиный хвост, смоляной косичкой на затылке Андрюха Макаров, заглядывая сверху вниз — китаец большинству рязанцев не доставал до плеча. — Ходя-ходя?
— Haode, haode, — бессмысленно повторил тот.

Красноармейцы веселились: похоже, это происшествие с незадачливым самоубийцей подняло их настроение, заставило на время забыть и о недавней стычке, и о голоде, и о будущих опасностях: все видели — вот этому бедолаге сейчас хуже, чем им: даже застрелиться не сумел, только промок весь, болезный, вон как дрожит! Снимать шинель, чтобы накинуть ему на плечи, никто, однако, не спешил — зато Саня Соловьёв добродушно протянул ему зажжённую папиросу, почти насильно сунул в дрожащие от озноба губы китайца.
— Братцы! Братцы! — вдруг крикнул Фима Окладников, поднимаясь на цыпочки, чтобы все его видели. На протяжении всей сцены Фима и не думал смеяться, а только и ждал момента, чтобы сказать. — Это ж тот самый китаец, из-за которого всё началось!
— Что началось? — не поняли товарищи, отвлекаясь от ходяшки.
— Стрельба началась на хуторе! — заорал Окладников. — Это ж он стрелять зачал!
— В вас, что ли?
— Кой чёрт в нас! В своих! Он своих порешить хотел, а подумали на нас! Точно это он был, с косицей, зуб даю! Из-за него Кольку убили! Гришань, подтверди!

Столик Лианы Редстайл был окружен людьми. Около десятка мужчин и женщин - вероятно, сотрудники редакции, а может и просто посетители - столпилось у рабочего места журналистки. Сама Лиана - экзальтированная молодая особа в ярко-красной блузке - сидела за столом, заваленным уже какими-то флакончиками с нюхательными солями, успокоительными каплями, бумажными салфетками и мокрыми носовыми платками. К ней приблизилась женщина из полуросликов и протянула стакан с прозрачной опалесцирующей жидкостью:

- Выпейте, это подкрепит вас.

Лиана повернула к ней лицо с толстым слоем косметики, призванным скрыть мешки вокруг глаз и бледность, вызванную недосыпом. Сложно было сказать, был ли это результат горя по поводу утраты возлюбленного или влияние бессонной работы в газете и удушливой, прокуренной атмосферы зала.
- О, спасибо... - она схватила стакан и залпом выпила его. - Спасибо... эээ... - в её припуших глазах явственно читалось: "Как вас там". - ... милочка!

По-видимому, переживания последних дней очень сильно на ней сказались - и не в лучшую сторону. Тонкие губы тряслись, глаза были обведены темными кругами, даже волевой подбородок, казалось, увял. Журналистка всхлипнула, промокнула глаза салфеткой, скомкала ее, отбросив в сторону, и замахала подошедшей поближе высокой полуэльфийке с характерной высокой прической, открывающей изящные удлиненные ушки

- О, Хильда, здравствуй, дорогая! - выпалила она. - Как мило, что ты зашла! Ты знаешь, я вся, вся совершенно разбита! Антуан пропал, о, мой Антуан! Я ему говорила - не лезь в это бандитское дело, ну к чему этот риск, к чему эти воровские притоны, скупщики краденного и торговцы наркотиками?! Но ведь ты его знаешь, ему непременно надо чувствовать себя героем, как будто ему мало славы! А я?! Я не сплю ночами, я рыдаю, я схожу с ума от беспокойства! Веришь, я даже пыталась забыться в объятиях своего давнего поклонника! - она шмыгнула своим распухшим вздернутым носом. - Антуан бы простил меня, да, я уверена! Но мне самой так плохо, так плохо, Хильда, милочка, посоветуй мне что-нибудь от головных болей!

Окружающие по большей части просто глазели на всю эту картину, кое-кто с сочувствием, кое-кто с любопытством, а кто-то с неприкрытой саркастической усмешкой (среди этой части был больше представительниц прекрасного пола)

Внезапно пришёл в себя. Широко распахнул синие глаза и установился на мощёные плиты, что двигаются и слегка подрагивают.

Образ матери - он был такой реальный! Её покачивание головы, печальная улыбка и рука на твоей макушке. Она отпустила тебя с теми людьми и благословила в дальний путь. Голубой кулон, что подарила тебе Ирра, долгое время висел на груди, пока не утонул в болотах Несма. А отец... Бертран был его любимчиком... отец даже не захотел тебя видеть.

Но сейчас всего этого уже нет. Всё осталось в далёком прошлом.

Плиты храма, круп лошади, то и дело мелькающие ноги Вейна - вот она, реальность. И смертельная рана. Но чувствуешь себя превосходно! Ничего не болит, нет, просто прилёг отдохнуть. О чём-то вокруг говорят люди. Людей этих теперь намного, намного больше! Целая толпа! Женщины, дети, причитающие старики. Стало чуть темнее - прямо на коне заехали внутри храма. Недолго добирались до какой-то двери. А затем снова перепалка! Снова дебоширит Вейн! Прислушался.

- Я тебе говорю, старик, что ты либо вылечишь его, либо я буду резать всех вокруг, пока ты не вылечишь его!
- Прошу прощения, Верховный Жрец, его невозможно было остановить!
- Вы свободны, брат Ансельм. - Мягкий, немолодой голос. - Не горячитесь, молодой человек. Давайте взглянем.

Какой приятный голос! Чем-то напоминает голос деда...

У наёмников нет друзей. Это известно всем. Города, страны, приключения мелькают перед глазами, сменяют друг друга и остаются позади. Год в Невервинтере, два месяца в Мирабаре, месяц пути до Долины Ледяного Ветра, путешествие под парусом по морю Падающих Звёзд. Десятки боевых товарищей, сотни лиц, тысячи образов. Сколько раз ты загораживал таких же наёмников? Сколько раз дружеская рука подставляла щит, отражая летящую в тебя стрелу? Ты прикрывал, тебя прикрывали. Ты спасал жизнь и твою жизнь спасали. "Дружеская услуга" - так называл это Энсон, с которым вы дрались плечом к плечу с кочевниками возле Мемнона. А затем, смеясь, добавлял "Вернёшь когда сможешь". "Так нужно" - Угрюмо кивал немногословный Виолендил, который погиб в болотах возле Несма. "Ты мне, я тебе" - Беззаботно пожимал плечами Эгмонд Живая Песня, постукивая по деревянному боку лютни.

Почему ты меня спас? Зачем рискуешь жизнью ради меня? Зачем тратишь на меня время? Такие вопросы наёмники не задают друг другу и вовсе. Но ответ на этот вопрос есть. Особенно, у тех, кто знаком с понятием чести. Помнишь слёзы на глазах Освелла, когда он не смог помочь тонущему Виолендилу? Помнишь как ты сам скрежетал зубами, когда Андрес выставив щит встал между тобой и орком у Ледяного перевала? Да, Андрес был уверен, что отведёт удар, но щит раскололся и секира орка развалила наёмника едва ли не надвое. Однако твой товарищ не колебался ни секунды. Ведь именно эта секунда была ценой твоей жизни.

Ответ был и у Вейна, которого окружило шестеро пиратов после попойки в "Поцелуе русалки". Шестеро против двоих, один из которых пьяный. Раскладец так себе, но Вейна можно было смело назвать надёжным боевым товарищем. Болтливый, язвительный и может быть не слишком верный своему делу, он, тем не менее, был всегда верен товарищам. И ты не раздумывал над тем, что сделать когда увидел эту картину. Или Нарви, который с головой ушёл в бутылку и залез в долги. Кто же вытащил его, гордого и брыкающегося, из этой ямы? И эти парни ничего не забыли. Один из них перевязал тебя, а другой был готов драться насмерть с копейщиками Глубоководья, лишь бы раздобыть коня и попробовать довезти тебя до храма Огма. Лишь бы подарить тебе шанс выжить. Маленький, но всё же шанс.

- А я сказал мне насрать! Веди меня к настоятелю!

Как же тяжело отличить реальность от видений. Особенно в таком состоянии. Но это, определённо, не картинки в голове, которые рисует разум. Темнота перед глазами медленно, словно бы нехотя, рассеивается. Видишь площадь перед зданием храма. Её легко узнать - на гладкой розовой плитке нарисована красная свеча. Но вот головы не поднять - сил совсем не осталось. Но ясно, что вокруг храма толпится куча народа. Вейн не жалеет голоса. Ругается, угрожает, окрикивает. Щедро раздаёт удары плашмя, разгоняя народ и прокладывая дорогу к храму. Люди испуганы и ворчат, но всё же, признавая в нём стражника, расступаются. Наконец, Вейн выцепил одного из служителей. Смысл разговора ускользает от тебя. Слова то слышно отчётливо и громко, то они отдаляются и превращаются в писк. Жрец робко возражает. Вейн напирает. Наконец, дело сдвигается с мёртвой точки и не слезая с коня Вейн двигается к храму.

И снова забытьё...

Вышедший от Мишле Уиллем ещё какое-то время пребывал в прострации, отчасти усилившейся после того, как простоявший весь разговор истуканом Грегори безразлично подтвердил, что имени капитана не запомнил и он. Да и не в этом было дело. Просто они опоздали, прибыли на уже занятую станцию, в гости, а не на свой рабочий участок.

Всё вокруг казалось каким-то предрешённым, уже свершившимся, хотя на первый взгляд и выглядело по-старому. Ну в самом деле, разве Уиллем этих деревень русских не насмотрелся? Французы ему что ли в диковинку?

И всё же таинственными знаками проявлялись тревожные изменения в обычно мирном пейзаже. Завистливые и неприязненные взгляды союзников, их потрёпанный, без малейшего лоска, вид. Их хитро балансирующий на грани заискивания и манипуляции капитан. Более жестокое и суровое отношение местных к пленным большевикам, густая атмосфера обозления.

Как-то так наверное и выглядит фронт, даже если вместо линии окопов до горизонта ー бесконечные лесные массивы, а вместо не смолкающей канонады ー напрасное ожидание паровозного гудка и стука колёс поезда. Место, где всё предрешено. Место, где сдавшиеся враги не перестают быть врагами потому что врагами названы. Место, где люди чувствуют концентрацию непонятной, но страшной военной силы, на фоне которой индивид ー песчинка, и не важно, поставят ли командиры пулемёт в часовне или в каком-нибудь окраинном доме, умереть всё равно может каждый, просто потому что если враг придёт, то не один, и выстрелов будет много, а до госпиталя далеко.

Что и говорить, Уиллему на Oboserska не нравилось.

Более-менее обустроившись, он первым делом распорядился провести инвентаризацию припасов. То, что их они везли с собой на свой взвод, но зато чуть ли не на месяц, он помнил, но точность сейчас была важна как никогда ー по утру свежеиспечённый комендант собирался поделиться с союзниками хотя бы едой. Кажется, была ещё колючая проволока, которую тоже было бы неплохо куда-то пристроить.

ー Ах да, и накормите там пленных!

Обещал всё-таки. Да и с едой всё же пока порядок, а там ещё привезут. Только отчёт написать, доложиться, и наверняка привезут. Но этом потом, на свежую голову, всё равно скоро стемнеет.

"А ведь ещё надо поставить пулемёт в часовню, да? Или в тот крепкий окраинный дом с хорошими углами обзора?"

Уиллем вздохнул. Он уже прошёлся по своей вотчине, чтобы понять, что в случае нападения с этой стороны, шотландцы будут отрезаны от союзников ー под пулями от деревни до деревни не пробежишься. С другой стороны, им и не надо будет. Надо будет отстреливаться из домов в надежде на то, что хватит патронов, и что у нападающих не будет с собой пушек. Без артиллерии выковыривать пехоту из прочных домов с толстыми бревенчатыми стенами занятие неблагодарное. А артиллерии врага можно противопоставить лишь собственную.

А если её нет и если прекратить уже глупые мечтания, то что ещё можно сделать? И можно ли? Перекроешь ты колючкой железнодорожный мост, выделишь один пулемёт в резерв, подготовишь запасные позиции между домами на случай пожара или поджога, и что? Их тут рота да взвод, плюс местные жители, от которых ничего не утаишь. Наверняка не без красных симпатизёров, так что сведения у противника будут, а если так, то, решись он на атаку, приведёт не меньше батальона, чтобы напасть по возможности всюду разом. И что ты сделаешь против батальона?

"Что смогу", ー отстранённо подумал Уиллем и, отдав последние распоряжения по караульным, пошёл спать.

Один из пулемётов всё же поселился в часовне.

***

Она была безмолвна и приятно пахла щекотной смесью земли, травы и пота.
Пахла как человек и хотела человеческого.
Только не любви.

Уиллем приподнялся в постели, опершись на локоть, и замер. Вместо батальона злых германо-большевистских агентов-душегубов одна полуголая девица. Такая же страшная.

Не лицом, не телом ー самим страхом, той нуждой и безысходностью, что сгребают людей полками и дивизиями со всех краёв Европы, чтобы свести вместе и заставить убивать друг друга. В этом деле участь слабых ー поддерживать сильных, а Уиллем здесь и сейчас самый сильный. Настолько, что может убить или защитить всех жителей обеих деревушек.

Девушка хотела безопасности.
Уиллем хотел свободы выбора.

ー Не твоя линия фронта. Нет необходимости. Иди. Всё будет в порядке.

Он медленно перевернулся лицом к стене и съёжился, подтянув локти к поджатым коленям. Ему вдруг невыносимо захотелось услышать такие же слова и в свой адрес. Он зажмурился и одёрнул себя, нечаянно чертыхнувшись вслух.

"Нет-нет, эта линия ー моя. Вот такая она, и другой не будет. Неопределённость, тревога, чужие ожидания. Такая линия, если хочешь ー черта. Её нельзя переходить, нужно стоять за ней и стоять крепко, до приказа. Будет приказ наступать ー сдвинется и линия фронта, и черта, так и будет двигаться до самых высоких кабинетов, до бумаг с подписями и печатями, а ты иди следом и стой рядом, со штыком, с пулемётом в часовне, со спокойным сном, своим и мирных жителей за спиной. Домой теперь или после конца войны, или с позором, или как-то иначе, дьяволу одному известно, как именно! Но не так, только не так. Я не уйду, не брошу."

ー Подожди!

Уиллем резко обернулся и соскочил с кровати. Какой уж тут спокойный сон! Напугал только её, бормотанием своим чужестранным напугал, отказом, сдавленной руганью. Не хочешь множить неопределённость и потакать нарождающемуся фатализму ー не множь и не потакай. Успокой, как сможешь. Как против батальона.

ー Вот, возьми. Подарок. Всё будет в порядке.

Он наконец нашарил искомое в своей командирской сумке. Набор цветных карандашей производства Faber-Castell, купленный Уиллему родителями ещё до войны в лондонском филиале этой германской компании. Увы, талант к рисованию в парне так и не раскрылся и, хоть упрямец и взял карандаши с собой в армию, а потом и в Россию, но для зарисовок войскового быта и местных красот никак не наступало ни подходящее время, ни настроение.

Уиллем не жалел. Просто не его это. А так ー и комендант не минотавр, и девушка ему не жертва. И чуть меньше страха, тревоги и неопределённости.

— Селуне? Да, думаю, раз не в неё верили. Тимора не даст пропасть ни им по пути, ни нам. Ооох... — чуть не споткнулся бард, надо быть внимательнее и аккуратнее. Не дрова по крыше несет, нельзя бросить и налегке припустить. Ещё по пути надо придумать, что с этими вурдалаками внизу делать, эвон как в закрытые дома ломятся, чуют кровь живую.

— О, это такие мелкие, с крылышками. Злые и много ругаются. Иногда смешные бывают. Я слышал их волшебники, как домашних питомцев держат.
Диего присел краю крыши и осмотрелся. Странно все, как тихо стало. И вурдалаки да скелеты под ногами не бегают. Не знают, что он тут? Тогда хорошо. Но все равно, как мост пересечь? Чисто добежать? Ну, Вега кивнул собственным мыслям, но так ведь там эти два мордоворота торчат, как вышибалы в портовой таверне. Близок локоть, а укусить как?
Бард облизнув губы посмотрел голодным взглядом на ту сторону реки. Там все намного лучше, спокойнее. Там не надо спасать свою жизнь ежесекундно. Он может наконец завернуться в плащ и наконец чуть-чуть отдохнуть.

Диего одернул себя и протер лицо рукой, ещё раз глянув на ребенка.
— Смотри, веди себя тихо, как мышка. Все будет хорошо. Когда перейдем мост, спою тебе любимую песенкуу...
Продолжил уже задумчиво глядя вниз, чтобы никого там даже рядом не было. Вытащил из кармана статуэтку и потер на удачу, поцеловал и обратно убрал.
— Темный мрачный коридор...
На самом деле светлый и под небом, но мрачнее от отсутствия темноты не становится, Диего вздохнул и мысленно пообещалЖ "Выберусь — брошу воровать".
— Когда спустимся, я вытащу тебя из плаща и буду крепко держать, а ты держись за меня. Возможно нам придется быстро быстро бежать.
Сто шагов это не так много, ему приходилось уже так делать. Переплыть Мирар эта та ещё задача, без ребенка ещё попробовал а значит надеяться только на ноги. Вытащил из сумки серебряное зеркальце, отдал девочке.
— Держи. Алоэ, ещё послушай. Нам нужно оказаться на другой половине моста и если я тебе выпущу, ты быстро-быстро бежишь туда сама и не ждешь меня. Дядя Диего нагонит тебя у другого края.
Если догонит, Вега не знал, почему решил прояснить этот момент, но видимо на всякий случай. Выносить все равно будут его ноги

- Мотай! - Взгляд то мутнеет, то проясняется. Картины из прошлого сменяются настоящим. Любящий взгляд матери, широкая спина отца, колющего дрова на заднем дворике, весёлый смех Бертрана. И сразу же за этим десятки трупов на широкой Лусканской улице и вислоусое лицо Нарви. Он уже сорвался сумку и нашёл бинты. Суёт их Вейну.

Внезапно, ты валишься вперёд, прямо в руки... Бертрана?
- Лошади. У купцов есть лошади! - Почему у Бертрана такой грубый голос? Он ведь ещё молод. Только отметил двадцатый день рожденья. Глаза парня сияют. То ли от выпитого, то ли потому, что под руку с ним Ирра, любовь всей его жизни?

Не нужно, не ходи туда, братишка. Остановись.

Но ты не остановил его тогда и не смог сейчас. Вейн бежит к копейщикам (при этом придерживаясь за бок и заметно прихрамывая), расталкивая остальных бойцов, которые уже опустили оружие. Аллен и Реван, боец из крайнего левого ряда, что-то обсуждают в двух шагах от вас, но органы слуха сейчас действуют очень избирательно. Ты слышишь только бормотание товарища. Нарви осторожно уложил тебя за землю и заматывает шею.
- Вейн найдёт лошадь и отвезёт тебя в храм. Не засыпай. Не закрывай глаза!

Через пол часа мельница загорелась.
Крики деревенских, вытягиваются шеи в том направлении. Что случилось? Из темноты вынырнула Ирра.
- Гноллы! Много гноллов! Десятки! Там Бертран. На помощь! - Девушка бросается на грудь своего отца. Просит. Умоляет. Искательно смотрит в глаза.
Но к мельнице никто не идёт. Селяне с вилами против свирепых гноллов? Смешно. Нужно уходить.
Проклятые трусы! Я сам...

Пощёчина приводит тебя в чувство.
- Я сказал не засыпай! Держись, Мартин.

7:15 05.09.1918
Леса близ Обозерской

Винтовочный выстрел с хлёстким шипящим звуком разлетелся в туманной утренней тишине, подняв далёкий беспорядочный птичий грай. Бабкин остановился, остановились и рязанцы, шедшие за ним.
— А вот, кажись, куда-то и пришли, — тихо сказал вожак.

Они шли по лесу уже часа два — вышли в молочно-белой предрассветной мгле, в которой ничего было не разглядеть за пару шагов. Компаса ни у кого не было, солнце ещё не взошло, и попёрли куда-то наугад — как вчера уходили лишь бы подальше от англичан, так сейчас от латышей. Дождик кончился, сверху нестройно бежали рваные серые тучи, открывая розоватые просветы рассветного неба. Всё было мокро, шинели прело воняли отсырелой шерстью, никто не выспался, все были голодные, а в груди у каждого будто засел ледяной ком — так хотелось согреться чаем или хотя бы пустым кипятком. И всё-таки никто не ныл, не возражал Бабкину, уверенно ведущему отряд в непонятном направлении, — все понимали, лучше уж так, чем оставаться с этими латышами.

Осинник сменился тесным чёрным ельником, разлаписто тянущим колючие, царапающие мокрые иглы. Попёрли прямо через него, хрустко ломая сучья, и тут повезло, за ельником показалась тропинка — совсем рядом она была от того места, где они ночевали, и версты не прошли. Куда вела, откуда — никто, конечно, не понимал, но куда-то ведь вела? Тропинка была нехоженая, заросшая высокой росистой травой, но всё же проходимая, и идти по ней было несравнимо легче, чем продираться через первобытную чащобу. Бабкин решительно показал — идём по тропинке в ту сторону. Пошли.

Что направление выбрали правильно, поняли, когда из-за леса начали пробиваться первые солнечные лучи. Высоко бегущие облака пылали красно, как угли, небо в ветреных просветах пронзительно синело, — всем стало ясно, что солнце встаёт слева, а значит, они идут на юг. Тракта не переходили, значит, он оставался где-то справа, а что в этих краях есть, кроме этого тракта, никто не знал. Гадали, где Обозерская, — одни говорили, что тропинка выведет прямо на неё, другие — что станция останется далеко сбоку. Двигались дальше.

И вот они шли уже два часа, длинно растянувшись по тропинке, когда до них донёсся выстрел, прозвучавший где-то впереди, где перемежающийся тонкими берёзами ельник потихоньку редел, и уже проглядывалось в белой чехарде стволов поле.
— Обозерская? — спросил Семён — рязанец, которого Бабкин вчера спас от расправы.
— Непохоже, — покачал головой Бабкин. — Но чявой-то там есть… Тихо все за мной. Впярёд батьки не суйтеся.

Примолкнув, отряд понемногу потянулся дальше; бойцы снимали с плеч винтовки, настороженно оглядывались по сторонам. Наконец, остановились у заросшей берёзовым подлеском опушки, за которой после лесной тесноты очень широко распахнулось поле, по которому медленно ползли белые гривы тумана. Зелёно-рыжая стена леса уходила влево и вправо, охватывая поляну большим продолговатым кольцом — на взгляд до противоположного края леса было не менее версты. Из утренней туманной тиши очень мирно проглядывали верха чёрных построек в середине полянки — крытый тёсом овин, большая крестьянская изба. Ещё и река там текла — в клочковатых туманных разрывах показывалась серо-стальная лента лесной речушки в кустистых берегах, через свисты, щелчки и чирки птиц доносился монотонный тихий плеск.

— Ну чего, айда, — Окладников, выглядывая из-за раскидистого куста орешника, показал на лесной хуторок.
— Няльзя так переть, Фима, — не оглядываясь, сказал Бабкин, сидящий рядом, наблюдающий за хуторком из-за пересечения веток. — А ну там англичане?
— Можно лесом обойти, — предложил Саня Соловьёв, сапожник из Пронска.
— Можно, — согласился Бабкин. — А через речку ты как пяреходить будешь? Мало вчера вымок? А тут навярняка у них мостик есть или брод. Надо, в опчем, разведать всё как полагается. Может, там один мужичок с ружьецом… В опчем, так, братва, подь все сюда, — Бабкин обернулся и, не вставая с колена, дождался, пока его маленький отряд соберётся вокруг командира. — Сейчас на разведку идём я, — Бабкин обвёл бойцов взглядом, — вон Фима со мной, и вот Гришаня. Сёма, ты за старшого тут остаёшься.

Семён, преданно глядящий на Бабкина, кивнул.

— Пошли, — сразу понизив голос, будто уже в десяти шагах от вражеской траншеи, обратился Бабкин к Фиме и Григорию. — Надо тяперь идти, пока туман.

Двинулись. Сразу за опушкой начиналось неубранное ржаное поле — перезрелые колосья уже чернели, загнивали, тяжело гнулись к земле, но всё же были достаточно высоки, чтобы скрыть лежащего в них. Этого, однако, пока не требовалось — густой туман всё ещё висел над полем, уже в паре шагов скрывая за слепой молочной пеленой широкую шинельную спину Фимы с винтовкой штыком вниз. Густые росистые гниловатые стебли ржи мокро скользили по бокам, уже скоро вымочив полы шинели так, будто Смирнов окунул их в воду. Оставшийся сзади лес пропал из виду, не было ничего видно и спереди, и по сторонам — только теряющаяся в белесой хмари буроватая загнивающая рожь. Все трое разведчиков, кажется, думали об одном — что-то здесь стряслось, раз поле осталось неубранным.

Вдруг Коля безмолвно вскинул руку и опустился на колено, замерев. Фима, тихонько, пригнувшись, подошёл к нему; то же сделал и Григорий. Вглядываясь в туман, он уже различал изгородь из толстых кривых жердин, серую постройку сарая, приваленное к стене тележное колесо, но пока ничего больше. Григорий обернулся на Бабкина, тот приложил палец к губам. Все напряжённо прислушались и уловили, что Бабкин услышал раньше прочих — скрип двери, чьи-то шаги. Кто-то, судя по звуку шагов, сошёл с крыльца, пошлёпал куда-то по двору, а затем до разведчиков донеслись неожиданные слова на чужом, мяукающем языке:
— Xiaobai! Xiaobai, ni zai zhe’er ma? (Бай! Бай, ты тут?) — позвал один.
— Zai zheli. Shi ni, Laotan? (Тута. Это ты, Тань?) — откликнулся другой голос.
— Wo. Mei kandao ni. Nongmi yanwu a. (Я. Не заметил тебя. Туман — хоть глаза выколи)
— En, (Ага) — согласно протянул второй.
— Shei gang kaiqiang le, zhidao ma? (Кто стрелял, знаешь?)
— Bu zhidao. (Не знаю)
— Zenme bu zhidao? (Как так, не знаешь?) — в первом голосе прорезалось раздражение. — Ni shi shaobi'er, hai bu zhidao shei zai ni pangbi’er kaiqiang ma? (Ты в карауле и не знаешь, кто стрелял?)
— Wo zenme keyi zhidao? (А мне как знать?) — тоже раздражённо ответил второй. — Wo zai zheli kanshou, zai nail fasheng shenme, zhe yu wo wanquan bu guan. (Я здеся стою, а что тама делается, до меня не касается)
— Zheli, nail! (Здеся, тама!)— первый крикливо, как-то по-вороньему возмутился. — Nimen Shandongren bu hui shuo zhengquede Zhongwen ma? (Вы шаньдунцы, по-китайски правильно говорить не умеете, что ли?)
— Guan ni shenme shi a? (А тебе какое дело?) — повысил голос и второй.
— Ruguo wo shuo shi wode shi’er, shi wode shi’er! (Если я говорю, что это моё дело, значит, моё!)
— Ni bu shi wode zhihuiguan, bie zai jiuchan wo le a! Zou ba! (Ты мне не командир, мной тут не командуй! Иди отсюда!) — послышался знакомый звук: говорящий передёрнул затвор винтовки. — Ni bu zou dehua, wo yao jiu… (Если не пойдёшь, я тебя…)
— Haode, haode… (Ладно, ладно…)— судя по примирительному тону, первый отступил. — Women yihou zai yao shuo, (Потом ещё поговорим)— с прощальной угрозой добавил он, уже удаляясь. Замершие во ржи разведчики переглянулись.

Появление китайцев на затерянном в северных лесах хуторке, конечно, было делом удивительным, но не настолько, как можно было бы подумать: Григорий знал, — за годы войны в Россию приехали тысячи, может, и сотни тысяч китайцев, замещая ушедших на фронт мужчин на разных чёрных работах. Очень многие китайцы работали дворниками в крупных городах, иные приезжали целыми деревнями для работы на стройках — например, Мурманской железной дороги. Многие уже в России и обосновывались — наверное, в каждом сколь-нибудь крупном городе страны можно было теперь встретить китайца-старьёвщика, лоточника, продавца парных пирожков баоцзы, можно было найти прачечную, а если знать, где искать, — едальню, общежитие, бордель, опиумную курильню для своих. В общем, китайцев сейчас в России было много, даже прозвище у них появилось среди местных — «ходя-ходя»: это потому, что китайцы всегда, даже зачастую не понимая, о чём с ними говорят русские, согласно кивали как болванчики, приговаривая «хаодэ, хаодэ» — то есть «хорошо» по-ихнему.

Каждый воин прошедший первый бой знает, что исход поединка решается за несколько сердцебиений. Все эти сказки о десятиминутном обмене ударами, красивых парированиях, перекатах, кувырках и игре умов во время звона клинков пускай повторяют дети. Воин с остервенением лупит деревянную куклу или дерётся с напарником отрабатывая свой коронный, самый лучший удар, чтобы выйти на бой и сразить врага как можно быстрее. Сразу же! Р-раз и нет его. Потому, что через секунду, быть может, придётся сражаться с другим. А потом со следующим и следующим.

Бросая вызов пирату Мартин, почти наверняка, об этом и думал. Надеялся на это и пират. Три, ну пускай четыре удара и отступить, оставляя железнобокого корчится на земле, выплёвывая собственную кровь. Без командира его бойцы наверняка дрогнут. Возможно, даже остановятся.

Но ни одному из желаний этих двух таких разных людей не суждено было сбыться в полной мере.

То ли по стечению обстоятельств, то ли потому, что Нарви и Аллен хотели уважить желание командира, оба они разорвав строй, вступили в бой чуть левее и правее Мартина. Аллен насел сразу на двоих и быстрым прямым ударом пробил грудную клетку противника. Нарви прикрывшись щитом и выставив клинок перед собой горизонтально на уровне плеча потеснил ещё двоих.

Пират и Мартин оказались лицом к лицу. Лёд против пламени. Спокойный и собранный Мартин против пирата, который внезапно прыгнул вперёд и взорвался серией молниеносных ударов меча. Первый пришёл в щит, скользящий второй приняла на себя кольчуга, третий - снова в щит. Но когда Мартин замахнулся для контратаки, пират ловко ушёл в сторону и мощным ударом с едва не снёс голову командира стражников. В самый-самый последний момент мужчина чуть повернулся и наклонил корпус, по инерции следуя за взмахом клинка. Благодаря этому меч пирата ушёл по диагонали вверх, оставляя глубокую рану на шее.

Победно хакнув, пират отскочил на шаг и... тут же получил смертельный удар от Нарви, который успел разобраться со своими противниками.

Четверо. Ещё один. И ещё двое. Пираты атакуют с удвоенной силой. То ли воля командира, то ли это "А-а-а-а" погнало их в эту сторону, но дерутся они как безумные. Не жалея сил и жизней. Почему? Шут разберёт этих пиратов. Приходят на ум истории рассказанные в тавернах, мол, пираты это дешёвые показушники, что бьют только исподтишка или в спину, что... В жопу эти истории. Правда жизни кажется куда более жестокой.

Один из пиратов браво обменялся ударами с одним из охранников, отвёл в сторону его копьё, ужом проскользнул сбоку от щита и всадил кинжал тому в бок. Даже не пикнув, солдат упал на землю. Чуть правее другой раскроил череп обозника мощным ударом тесака. Обозник был совсем ещё молодым парнем, едва ли старше двадцати... Тесак так и остался торчать в его голове, а падая он развернулся и бросил предсмертный взгляд на Арло. Один глаз вытек, мозги смешались с кровью и страх... черты лица искажены предсмертным страхом.

Вскинул арбалет и почти не целясь разрядил его в одного из пиратов перепрыгивавших телеги. Дюжий детина вскрикнул и недоумевающе уставился на пробитое навылет плечо. Заорал, устремил ненавидящий взгляд на Арло и метнул в него нож. Несколько неуклюже, но заученным и отточенным движением. Повезло. Лезвие слегка разминулось с тобой и едва не прибило приказчика, который пыхтя тащил раненого возницу к повозке. Толстяк вскрикнул, но продолжил труд.

В проходе пошатнулся ещё один копейщик, получив удар. Принял на щит ещё один тычок и упал вперёд лицом, открывая брешь. Её сразу же закрыл Пиппен, но строй выглядит таким зыбким и ненадёжным. Командир охранников обречённо оглянулся назад.

- Стоя-ять крепко! Ещё немного! Стража уже здесь! - Хриплый, прерывистый крик. Бой длится совсем недолго, но уже пролилось много крови и пота. Особенно устали копейщики отражать бесконечные наскоки врага. Кстати, никакие они уже не копейщики. Копья сломаны либо отброшены и теперь они орудую короткими и тяжёлыми мечами. Идеальным оружием для драки в тесноте.

Так, вот так. ДИего ещё никогда так откровенно люто никуда не ломился. Вот почему он не взял с собой ломик? Где твоя большая железная дура, когда нужна? А нету её, не носит он с собой такого инструмента на дела. Неизящно.
Зато как пригодилось... бы. Вега аж выдохнул, улыбнувшись, когда удар посоха пробил уже что-то похожее на путь к солнцу, свету, жизни и всему остальному.
- Да!
И начал долбить путь наружу ещё активнее, войдя в раж и с каждым мгновением все сильнее расширяя дыру, ни на секунду не забывая, что мгновения эти сейчас как стрелы над головой, летят так быстро, что получишь одну в глаз и не заметишь. Когда дело было сделано, Вега первым и прыгнул в образовавшуюся "дверь" и только оклик пацана заставил притормозить.
Аааааргх! Там же... надо помочь. Надо.
Диего любил себя и не слишком жаловал большинство окружающих. Но вот так просто развернуться и пойти дальше не мог. Он, конечно, имеет право, дал им выход, путь к спасению и все такое, но любить себя после такого, как раньше, уже нельзя.
Да и жалко их. Наверное он слишком мягкосердечный.Голова Барда появилась в дыре и он протянув руки, схватил малышку, сразу прикинув, влезет ли она ему в суку, если все вытряхнуть? Посадил у ног и сразу же протянул руку обратно...

Разумеется, редакция газеты, расположенная в деловом квартале города, никуда не делась со своего привычного местоположения.

Поскольку дом господина Фолкнера располагался в приличном квартале – то есть, неподалеку – не было особой нужды брать извозчика, разве что в случае спешки. Спешки, впрочем, тоже на первый взгляд не было.

Швейцар у здания газеты любезно открыл дверь, и Уильям вошел вярко освещенный солнцем холл. Два просторных окна по обе стороны от входа щедро вливали лучи света в темное царство журналистики. Холл был отделан темным дубом от пола до потолка – всюду нелакированное дерево с легким налетом танцующей в столбах света пыли.

В редакции было очень шумно. Напротив входа, за широкими открытыми дверями был виден зал, разделённый низкими перегородками на множество небольших закоулков размером с вольер для кошки, в каждом из которых помещались только стол и стул. Там работали журналисты.

Чуть дальше, в конце зала располагались кабинет главного редактора и архив.
Сидящие за своими столами корреспонденты и младшие редакторы громко переговаривались, создавая неразборчивый гул. Всё здание содрогалось от работающего в подвале печатного станка.
Уильям миновал холл и подошел к ближайшему столу, спросив сидевшую там миловидную девушку в розовой кофточке, где находится стол Лианы Редстайл.

– Вон! – резко бросила она, небрежно махнув пером в сторону. И прежде, чем Уильям успел возмутиться внезапному хамскому обращению, продолжила.– Вон там, где толчётся народ. Они все стоят около стола нашей Лианы.

Перо сердито указывало на дальний край зала, ближе к окнам.

Вне сравнительно безопасных в силу лучших возможностей к обороне деревень Уиллем неизбежно испытывал прилив сил. Близость угрозы тревожила, но и пробуждала какие-то скрытые внутри него ресурсы, держала в тонусе.

Всё-таки именно тут, среди заснеженных полян и неподвижных хвойных деревьев наиболее явно ощущалось пребывание на чужой земле, безразличной к голоду, холоду и ранам чужаков. Эти большевики, будь они агентами хоть кайзера, хоть самого дьявола, были всё же у себя дома, уж по сравнению с британцами так точно. В конце концов, так ли сильно отличаются местные леса и морозы от каких-нибудь сибирских? В этой России ведь почти везде так, верно?

Меланхоличную расслабленность Уиллема как рукой сняло. Взамен наступила лихорадка. Кончики пальцев вспотели, пульс отдавался в висках, а мысли щёлкали часовыми молоточками, вытесняя за пределы сознания замешательство, сострадание к замёрзшим незнакомцам и страх за свою жизнь. Считай, что это враг. Первая встреча, самая важная и запоминающаяся. Враг слаб, но слабость свою знает, и тем опасен.

Выслушав доклад переводчика, Уиллем отрешённо пообещал себе дать ему урок по военным терминам на ближайшем же привале и вяло махнул рукой, чувствуя дрожь в теле:

ー Не останавливаемся! Станция уже рядом, но всем быть начеку! ー Его звенящий голос будто искрился от напряжения, ー Оружие проверить, держать в руках, следить за округой, не разговаривать! Сержант Ламонт, ко мне!

Уиллем нервно сглотнул и, ожидая прибытия подчинённого, сам открыл кобуру и нарочито неспешно погладил большим пальцем рукоять револьвера, а потом опёрся на неё ладонью. Получилось будто бы по-матёрому: и успокаивает, и, если не смотреть в глаза сдавшимся в плен, выглядит не угрожающе, но и понять даёт (хотя бы самому себе), что настрой у офицера серьёзный.

ー Сержант, этих десятерых после перевода им моих требований ー в хвост колонны, пойдут за Пэдди. Пулемётчику держать их на прицеле, в случае нападения на колонну сразу стрелять на поражение.

Командир резко повернулся к переводчику:

ー Мистер Арнович, скажите им сдать всё оружие и не приближаться к крайней задней пулемётной дрожке ближе чем на сто шагов.

Пауза, пусть подумает, подберёт слова и проговорит эту часть. Время есть ー пока ещё вся колонна продвинется.

ー Мы немного снизим скорость, но ждать их не будем. Дойдут с нами до станции ー попадут в плен и будут накормлены.

Ещё одна пауза, вдох-выдох. Он закончил? Тогда револьвер наружу, взвести курок.

ー Отстанут ー будут расстреляны. Мы попадаем в засаду ー будут расстреляны. Если они часть вражеской уловки, пускай признаются сейчас и будут помилованы.

Надо их обыскать, но время, время! Надо прямо сейчас давать команду спешиваться и остаток пути идти в боевом порядке. Время. Время утекает. Неужели это засада, и сейчас один из бородачей достанет из кармана бомбу? Неужели всё так глупо? С первым же врагом?

Уиллем заставил себя посмотреть прямо в глаза ближайшему большевику и впервые за всю встречу удивился собственному желанию видеть в сдающихся в плен людях врагов. Они устали ждать конец войны. Он устал ждать её начала.

Июль 1682 г.,
Поветлужье,

— Нет, нет! — громким полушёпотом отбивалась Алёнка, отстраняя от себя Игната, перехватывая за запястья бесстыдно блуждавшие по её холщовой рубашке руки.
— Ну чего ты, чего, Алёнушка… — не понимая смысла своих слов, почти не слыша себя сквозь жаркую колотьбу в голове, шептал Игнат ей в волосы, в ухо.
— Отстань! Отстань, я говорю! — Алёнка вырвалась, вскочила с пышной горы зелёного, упоительно пахучего сена, оставив Игната лежать в глубоком мягком провале. Раннее, но уже по-июльски знойное солнце било через щели в стенах сарая, бросая на утоптанный, замусоренный травинками земляной пол резкие весёлые тени. Под высоким тёмным потолком из твёрдого известнякового гнезда вылетела ласточка, чёрной стрелкой пронеслась между балками и ловко выпорхнула на солнечный простор двора.
— Ну и зачем ты так? — с досадой выдохнул Игнат, закладывая руки за голову, откидываясь в бездонную мягкость сена. — Ты ж всё равно мне обещана, какой же в том позор?
— Обещана, а обещанного знаешь, сколько ждут? — уперев руки в бока, сказала Алёнка. — Три года! А тебе не три года ждать, а до мясоеда всего: вот после Воздвиженья повенчают, тогда и… а пока жди!
— После Воздвиженья! — с мукой воскликнул Игнат. — А ещё Петров день не прошёл! Алёнушка, давай к попу никонианскому в Пыщуг убежим! Он таких как мы хоть когда свенчает, пост-не пост, лишь бы щепотью покрестились!
— Ты что говоришь такое? — возмутилась Алёнка.
— Так это ж для вида! — принялся объяснять Игнат. — Для вида перекинуться в никонианство, потом назад! Грех есть, но небольшой, так много кто делает!
— А брат твой тоже для вида в Макарьевском живёт? — строго спросила Алёнка. Это был больной вопрос: брат Игната, Семён, был в расколе — точнее, он-то считал, что в расколе была его семья, а сам Семён примкнул к истинному православию — со щепотью, «Иисусом», ходом противосолонь, — всем тем, что в Раменье проклинали как ересь. Мало того, Семён ещё и стал монахом в никонианском Макарьевском монастыре, взяв себе имя Филофей. Это висело тучей, несмываемым пятном над семьёй Игната. Игнат помнил, как Семён отрекался от семьи, в последний раз придя домой, как кричал на него безжалостный, страшный в гневе отец, как колотил его пудовыми кулачищами, а Семён безропотно терпел, только закрываясь. Наконец, отец сорвал с шеи Семёна бронзовый крестик на гайтане, заявив, что вероотступнику такого креста не полагается, и выгнал Семёна в зимнюю сугробистую ночь. Крестик этот теперь носил Игнат.

— Что брат мой к Никону подался, за то он ответ на Страшном суде нести будет, моей вины тут нет, — насупился Игнат.
— Ладно, ладно… — смягчилась Алёнка, отошла к сухой деревянной стене, где лежала котомка, которую она принесла из её деревни, Никольского, и достала оттуда лестовку, покрытую чёрным лаком, отделанную засушенными рябиновыми ягодами.
— На вон, подарок тебе, — вручила она лестовку Игнату. Тот хотел было схватить девушку за руку, притянуть к себе, повалить на сено, но Алёнка с готовностью увернулась: — Чего выдумал?! Вон, молитвы читай лучше. Читай да дни считай: чай, быстрей и пролетят! — Алёнка подхватила котомку и вышла из сарая, бросив через плечо последний лукавый взгляд.

—

Перевёрнутый мир качался в багровом тумане: бортик телеги сменился очертаниями жутко знакомого двора, который Игнат узнавал и боялся узнавать. Игнат надрывно мычал, силясь выплюнуть туго выпучивший щёки кляп, старался высвободить руки, но без толку: вязать узлы отец умел.
— Отче, его сразу туда? — спросил отец, держа извивающегося Игната на плече.
— Сразу, сразу туда, сыне мой, — откликнулся невидимый из-за широкой отцовской спины старец Иннокентий. — Не бойся, там мягонько: свежего сена настелили.

Игнат увидел перед собой чёрную дыру погреба в земле, деревянную приставную лестницу и с судорожным, животным надсадом завизжал от ужаса. Отец снял Игната с плеча, перевернув (от головы как волной отхлынуло) и, с усилием подняв под мышки, спустил в страшный тёмный провал. Игнат больно упал на мягкое, с отчаяньем огляделся по сторонам: ничего не видать, только светлый квадрат люка над головой.
— И ты, Марфушка, полезай, полезай, — мягко сказал отец Иннокентий матери.
— Куда мы лезем, мама? — спросила маленькая Параша на материных руках.
— На небо лезем, донюшка, на небо… — колыбельным голосом откликнулась мать, спускаясь по лестнице.
— А почему небо в погребе? — наивно спросила Параша, и мама порывисто, судорожно вздохнула, прижимая дочь к груди.
— И ты, Фёдор, давай слезай, — сказал Иннокентий отцу.
— Чуток времени дай, отче, — попросил отец. — На небушко погляжу в последний раз.
— Чего глядеть-то, Фёдор! — настоятельно подстегнул его старец. — Наглядишься ещё: чай, туда и идёте все!
— А может… — неуверенно попросил отец, — может, огнём всё же лучше, а, отче?
— Огнём! — как маленькому ребёнку, принялся разъяснять старец Иннокентий. — Огнём оно конечно, куда как проще, Фёдор! Раз, и на небо с дымом! Да только на вашем роду-то грех тяжкий, вам отстрадать за него надо! Ничё, ничё, не боись, полезай, вон туда, полезай, сыне, — в просвете люка появилась фигура отца. — Ты не бойся ничего, главное, а страшно станет — псалмы читай! Я вам и свечечку оставлю!

Размашисто перекрестившись, отец тяжело начал спускаться в подвал.

—

Игнат сидел в морильне. Это страшное слово Игнат долго боялся произнести, сказать себе: я в морильне, меня сунули в морильню, откуда нет выхода живому, откуда только через неделю крючьями вытаскивают из смрадного, застойного мрака бледное, безжизненное тело издохлеца.
Игнат не понимал, сколько прошло времени: теперь время измерялось не движением солнца, наступлением и отступлением ночи, а усилением духоты, жажды, переменой настроения в тёмном, холодном, душном, смердящим мочой, калом, дымом, прелым сеном погребе.

Сперва Игнат мычал, плакал, орал, извивался связанный, и от этого плакала Параша, мама её успокаивала, а отец, сидя в середине погреба с маленькой сальной свечкой, водил пальцем по строкам псалтыря, ровным голосом без выражения читая псалмы один за другим: мама слабо ему вторила. Потом Игнат забылся мутной дрёмой, его развязали, он проснулся, потягиваясь, сперва не понимая, где он, а когда понял, увидел дрожащий огонёк свечи, пляшущие тени, чёрный силуэт сгорбившейся мамы, пергаментно-жёлтое в свечном свету лицо отца над книгой, его мерный бубнёж… Игнат рывком набросился на отца, повалил свечу, поджёг сено (морильня сразу красно осветилась) — но сгореть им было не дано: сухого сена было мало, огонь быстро затух, и они с отцом вдвоём в темноте мутозили друг друга, катаясь по полу: мама и Параша жутко, по-звериному кричали, визжали, выли.

Наконец, расползлись по разным углам. Отец ещё молился по памяти, мать тоже. Потом она перестала, потом он. Параша хныкала, плакала, просилась наружу, описалась: в морильне резко запахло мочой. Потом отец, как ни в чём не бывало, присел в углу: запахло ещё и калом. Становилось всё душнее: дышать спёртым, зловонным, влажным воздухом теперь нужно было полной грудью, с усилием. Молитв уже никто не читал, только часто, громко дышали, как собаки. Очень хотелось пить. Потом мама с передыхами начала ругаться на отца — кажется, первый раз в жизни Игнат слышал, как тихая, всегда идущая за отцом мама зло костерила его страшными словами, вспоминала какие-то обиды из юности: к Игнату прижималась голая, плачущая, холодная и липкая как лягушка Параша, а Игнат, лёжа в тёмном удушливом смраде, сквозь подступающее головокружение с невыносимым отчаяньем думал, что вон, сверху там жаркий июльский день или, может, свежий дождь, или звёздная ночь, — что угодно, а ещё там сверху где-то Алёнка, которая даже не знает, что сделали с ним, Игнатом, не спросив, и от этого сам тихо выл, скрежеща зубами.

Потом, когда мама уже обессиленно лежала где-то в углу, тяжело, хрипло дыша, отец предложил подсадить Игната, чтобы тот с отцовых плеч открыл люк. Игнат знал, что люк в морильне приваливают глыбой, но, конечно, согласился: забрался отцу на плечи, как в детстве, толкал неподъёмную крышку, налегал плечом — всё без толку. Сверху было, кажется, чуть проще дышать, и, уже понимая, что ничего не выйдет, Игнат не спешил говорить отцу, стараясь остаться чуть подольше наверху, припадал губами к краям люка, воображая ток свежего воздуха через щели, — а потом отец грохнулся в обморок.

Потом отец очнулся от обморока и позвал почему-то Парашу. Параша лежала рядом с Игнатом, и Игнат попробовал было её растолкать: девочка не отвечала, холодная уже не как лягушка, а как камень.
— Параша умерла, — разлепил ссохшиеся губы Игнат.
— Слава Богу, — медленно ответил отец.
Игнат на четвереньках в густой, сплошной темноте полез выяснять, умерла ли уже мама. Мама была жива: сидя на корточках, она облизывала влажную земляную стену морильни. Начал делать то же и Игнат. Потом мама тихо опустилась на пол, подгребла к себе охапочку сена и замерла так.

Сколько потом ещё времени прошло? Игнат не помнил: он лежал в непроглядной, пляшущей химерными всполохами в глазах черноте на гниющем сене, уже не ощущая ни смрада, ни духоты, даже не дыша, а лишь медленно перебирая в пальцах подаренную Алёнкой лестовку, отсчитывая непонятные промежутки времени. Сколько раз он полностью перебрал сухие красные зёрна в ледяных пальцах? Он и сам не знал.

—

Игната больно подцепили за ногу и вниз головой поволокли наружу: он давно уже увидел, как открылся в потолке люк, как хлынул оттуда ярчайший, слепящий свет, но не мог пошевелить ни одним членом и вот теперь больно ударялся лбом, рёбрами о края люка. Только когда его, безжизненного как деревянная кукла, вытащили наружу, Игнат изо всех сил напрягся и с усилием сделал отчаянный, рвущий лёгкие вдох головокружительно пахучего воздуха.

— Живой! — удивились вокруг.
— Живой! Тут живой! Скажите воеводе скорей! Живой парень тут!

Игнат сделал ещё одно усилие и хрипло, как через узкую прореху втягивая воздух, вдохнул ещё раз, пошевелил глазами. Вокруг него стояли бородатые люди в красных кафтанах с галунами. Игнат снова напрягся и сделал ещё вдох.

—
— Эк ты, хлопец, запаршивел весь, — сказал Тимофей Тимофеич, дородный, бородатый мужчина в вышитом кафтане, сафьяновых сапожках, с чёрной плёткой у богато изукрашенного пояса. Он подошёл к скрючившемуся на табурете Игнату, по-отечески накрыл его плечи стареньким побитым молью тулупчиком. — Весь чуть не синий, а смердит от тебя как — хуже, чем от пса!
— Шутка ль? — поддакнул воеводе дьяк, за неимением стола расположившийся с листом бумаги и пером у колоды для колки дров во дворе морильни. Вокруг всё было бело первым, свежим снегом, крупно выпавшим накануне и сейчас густо лежащим крупными хлопьями на ветвях, в тенистых углах. — Неделю или сколько в этой яме просидеть, ещё слава Богу что жив остался. Э, парень, — обратился он к безразлично смотрящему в пустоту Игнату, — ты сколько там сидел-то?
— Я не помню, — сипло, почти беззвучно отозвался Игнат.
— Откуда ему помнить, балда! — обратился к дьяку воевода. — Тебя туда посади, как будешь день от ночи отличать? — воевода присел на корточки перед Игнатом, заглядывая ему в лицо. — Так из какой ты деревни-то, малой?
— Из Раменья, — тихо ответил Игнат.
— Из Раменья, значит? — участливо спросил воевода. — Так Раменья-то с лета нет уж: гарь была!
Игнат не знал, что сказать, и промолчал.
— Ну-ка, — обернулся Тимофей Тимофеич, — достаньте-ка из клетки этого старца вшивого!

Откуда-то, где в стороне толпились стрельцы с лошадьми и телегами, привели старца Иннокентия, избитого, со спутанными седыми волосами и запекшейся губой.
— Ну чего, расколоучитель, — внушительно обернулся к нему воевода, поднимаясь с корточек. Тимофей Тимофеич подошёл к старцу и, схватив за кустистую седую бороду, рывком поднял его безвольно повисшую голову, обратив её на Игната: — Чего скажешь? Когда парня с семьёй заморить решил? Заложили они тебя, да?
— Э, не, — жутко усмехнулся старец. — Я ж говорил тебе, эту морильню я ещё под Петров день замкнул! За неделю до гари это было.
— Что несёшь, балда! — воевода без размаха ловко ударил рукой в перчатке по щеке старца. — Парень вон живой: что он, святым духом там питался три месяца?
— Не-е-е, — протянул старец, щерясь беззубым окровавленным ртом, — не святым, уж верно не святым!

Что-то в его голосе было таким, что заставило безразличного ко всему Игната поднять голову, взглянуть на старца: старец смотрел на него водянистыми, бледными глазами из-за спутанных седых волос, а Игнат с первым по-настоящему сильным за многие месяцы чувством понял, что старец когда-то испытал то же, что Игнат сейчас, и что старец понимает, что Игнат это понимает. Поэтому он так и пах всегда — с неожиданным, с силой продравшимся через многомесячную коросту безразличия, прозрением понял Игнат, — потому и синюшный цвет лица у него всегда был, потому старца Иннокентия утопленником и кликали по деревням: да только не утопленником он был, а издохлецом, как и Игнат сам теперь.

- Стол. - Просиял парень и указал рукой на обеденный стол, - Лезь на стол, а я сейчас.

Положил арбалет на пол и забежал в соседнюю комнату. Некоторое время, слышала возня, что-то упало и покатилось, что-то со скрежетом отъехало в сторону. Наконец, мальчишка появился с длинным, обитым железом посохом и передал его барду. Диего, не долго думая, начал приводить в исполнение свой нехитрый план - бить в черепицу над головой, стараясь пробить дыру.

Тем временем, звуки ударов становились всё громче. И дверь начинала поддаваться. Бум-бум-бум... И последний бум уже сопровождался звуком треснувшего дерева. Раздался звук арбалетного выстрела и ругань.
- Питер! Ты мне нужен, Питер! - Крик снизу.
- Дядька, это ты иди сюда, мы нашли выход! - Звонко ответил Питер, наблюдая за тем, как Диего долбит крышу.

Медленно, но верно получалось. Сверху на тебя валились обломки, грязь и пыль. И даже мёртвая летучая мышь. Но дыра расширялась. Сначала упало несколько кусочков черепицы, затем целая плитка, затем в крыше появился просвет. Он всё расширялся и расширялся. Пот заливал глаза, пыль оседала на лице, превращая Диего в подобие древней статуи грязного цвета. Ещё немного, ещё чуть и... Готово!

- Эй! - Питер подал снизу стул. Теперь можно стать на стул и вылезти! Чем Диего немедленно и воспользовался.

- Господин музыкант! - Позвал голос Питера снизу. Он уже стоит на столе и протягивает на тонких ручках малышку Алоэ. Девочка доверчиво смотрит на Диего.

Слышен топот ног по лестнице. И в тот же момент, входная дверь с треском ломается...

Голодное урчание. Они идут.

Джон всегда мечтал о том, чтобы стать героем. Но родился он в простой крестьянской семье и хлебнул тяжёлой жизни с рождения. Потом шило в заднице толкнуло его сбежать с отрядом бандитов. Это ли не геройство - бегать по лесу с луком да мечом, людишек глупых резать и золото считать? Нет, тут дело точно в чём-то другом.

Бросил Джон последний взгляд на Вердана и усмехнулся.

- Прощай, товарищ - шепчут немеющие губы. Но волчья ярость в глазах только разгорается. Позади смерть, и он счастлив в эту секунду от того, что может подарить мгновение на спасение тем, кто спас его.

Время будто замедляется, окутывая парня туманом, он видит свой отряд - все они мертвы. Дикая улыбка своим браткам-наёмникам, меч покрепче, и вот с яростным рычанием Джон взмахивает им в своём последним прыжке с земли.

- Знаете, в чём разница между наёмником и стражником? - из последних сил кричит Джон с волчьим оскалом, чтобы убегающие услышали. - Мы не боимся смерти, смерть боится нас!

Атака с колена, в которой Джон метит прямо во врага.
Каким запомнят его остальные?

- Честь? Плевать они хотели на твою честь. - Рядом оказался Конопатый Вейн, твой частый напарник по ночным патрулям и известный скептик. - Ты давай ещё штандарт подними. Висельник на ярмарке. Во славу Лускана.

А может, и не плевать.

Торговая улица - одна из самых важных в городе. И каждый в отряде понимает важность Южных Ворот в этот день. И Керверт отобрал достойных людей. Возможно, не самых лучших, не самых одарённых, но людей, которые не показывают спину в бою, обладают чувством плеча и слово наёмник значит для них чуть больше чем "тот, которому всего лишь платят за работу". Бойцы из этого отряда неплохо знают друг друга и часто оказываются в четвёрках-патрулях вместе.

Без лишних понуканий они разбились на небольшие кучки. Уступив место в центре и главе отряда Мартину, Конопатому Вейну, Аллену Широкому и Нарви, они образовали подобие полумесяца, огибая панцирников по сторонам и сзади. Взгляды устремились на юг и ноги сами понесли в том направлении. Немногочисленные разговоры, предельная собранность. Веселиться позволял себе только Вейн. Бывало, всю ночь в патруле отпахал, а этот все болтает как болтал в начале.
- Бьюсь об заклад, что это ограбят больше людей, чем спасут. - Проходя мимо отряда Тына, собранного из отъявленных головорезов и сорвиголов, вполголоса пошутил Вейн. Или совсем не пошутил?

Вперёд. Плотным строем. Без лишней спешки, но и не медля. По дороге попадаются горожане. Они задают вопросы, бросают взволнованные взгляды. Наёмники не отвечают. Только расступаются, пропуская стайки спешащих по своим делам людей да ободряюще улыбаются время от времени. Как прохожим, так и друг другу. Уверенность и поддержка как никогда нужны сейчас каждому. Особенно, солдатам на стене. Как они там? Сдюжат? Выстоят?

Всё ближе и ближе. Осталось пройти несколько улиц и свернуть налево, чтобы выйти на Торговую. А потом прямо и до самых ворот. Поток горожан навстречу. Встревоженные лица, кровь на одежде, следы побоев, неприкрытый страх. "Что же такое творится?" "Пираты грабят среди бела дня." "Беспредел." "Там мой дом. Они вломились в мой дом". Жалобы, крики, причитания. Внезапно, до слуха долетает звук ручного колокола. Любому, кто жил в Лускане известен этот звук. Дин-дин-дон, дин-дин-дон. На помощь, на языке моряков. Колокол зовёт на помощь. И ничего хорошего этот звук не сулит...

Ни один мускул не дрогнул на лице Рауша, когда собеседник его говорил об аресте Чайковского. Ни один жест офицера не выдал в нем ни удивления, ни страха, ни возмущения. Он выслушал откровение Миллера, словно ремарку о скверной погоде за окном. И лишь последовавшая затем колкость заставила маску бесстрастной вежливости, в которую обратилось лицо барона, дать трещину: Константин Александрович улыбнулся, улыбнулся совершенно искренне, без капли гнева или раздражения. Взглянул на Миллера, словно на неразумное дитя, и ответил тихо:

- Ну что вы, Степан Яковлевич, я ведь исполняю свой долг. Я защищаю все, что свято. Играю свою роль. - пауза длинною в удар сердца - Вы этого не видите? - улыбка исчезла с его губ и он продолжил уже своим обычным деловым тоном - Прошу вас, проходите. - жестом барон пригласил Миллера пройти в зал - Я доложу о цели вашего визита.

Рауш пропустил своего гостя вперед и воспользовался парой тех мгновений, в течение которых Миллер был повернут к нему спиной, чтобы жестом призвать поручика Лукошкова встать у двери и преградить выход из кафе на случай любых сюрпризов, которые господин Миллер может изволить учинить. Или любых сюрпризов, которые изволит учинить господин капитан для господина Миллера. Затем быстрым шагом направился к столу Чаплина.

- Господин капитан, - Константин наклонился к Чаплину и Кольчицкому, чтобы они и лишь они могли слышать его слова - "шпака" зовут Степан Яковлевич Миллер, он штабс-капитан в отставке. Утверждает, что обладает информацией о том, что вы намереваетесь арестовать господина Чайковского и желает с вами срочно поговорить. - все это Рауш произнес скороговоркой и лишь сейчас перевел дыхание - Я взял на себя смелость направить поручика Лукошкова к двери, чтобы перекрыть выход из помещение. Ваши приказания?

Варвары собираются атаковать город. Вас подняли по тревоге ночью. Велели тихо и быстро добираться до Северных ворот. Вы - охрана города, нерегулярные формирования, стражники. Гарнизон, что живёт в казармах, уже на стенах. Суровые лица на фоне восходящего солнца повёрнуты на север. Оттуда, из Долины Ветров, пришло огромное войско. Неисчислимое. Костров вдалеке не сосчитать. Но власти города верят в крепость стен и силу духа жителей города. Судя по слухам которые ходят тут же, они смогли договориться с магами из Башни и те не оставят любимый город в беде. Поэтому надежда теплится в сердцах тех, кто стоит на стене. Эти люди родились здесь и прожили всю свою жизнь. Им бежать некуда. На стене стоят жители города. А вас, сотню разномастных наёмников, собрали во дворе гарнизона и Керверт, ваш начальник, выступил с речью.

Он кратко ввёл вас в курс дела, подчеркнул, что с магами достигнуто соглашение, ещё раз призвал обратить внимание на высокие стены города, бросил шутку о примитивных способах ведения войны варварами и, наконец, объяснил, что требуется от вас. Пользуясь тем, что все взоры стражей закона и порядка обращены на север, обнаглели пираты. Словно шакалы они сбились в стаи и грабят город. Портовые районы всегда были вотчиной этих грязных свиней и пускай их разорение будет на совести Верховного Капитана Курта и остальных. Но там, где Портовый район переходит в Центральный законным налогоплатильщикам и почтенным горожанам нужна помощь и защита. Туда прорвалось несколько группировок пиратов и вы, доблестная охрана, должны защитить и отстоять несколько важных точек. Мы не можем разорваться на множество частей и должны как можно быстрее устранить беспорядки в этих точках, собраться воедино и вернуться к стенам на помощь защитникам. Всё, что произойдёт во время стычек будет оправдано военными действиями.

Волей и словом Керверта ты, Мартин, назначен командиром своей группы. Ты должен взять бойцов и направиться на Торговую улицу где находится несколько важных финансовых сооружений и путь к Южным воротам. Если что-то пойдёт не так то возможно жителям придётся бежать через эти ворота. Силы стражи там небольшие - почти все, кто может держать меч, собрались здесь. Наведите порядки, затем присоединяйтесь к гарнизону и поддерживайте порядок.

Отряд выдвигается на место и вас провожают отголоски далёких криков.
- Темпос! Темпос! Темпос!

- Не придут. Не сегодня. - Джолли вытер руки о грязный передник и задумчиво нахмурился. На жирном лбу появилось несколько складок, а лысая башка заблестела от пола, будто даже для того, чтобы думать, ему приходилось прилагать немалые физические усилия. - Не видел ни одного пирата в последние пол часа. Их созвали на корабли. Что-то сегодня будет и исчезновение этого придурка возможно даже не заметят.

- Но если будут спрашивать - направлю их в "Капитанский соверен". Щуплый избавился от трупа. - Бесцветные глаза Джолли впились в лицо Мёрдока, - Твой счёт мы оплатили из кармана убитого. Сдача досталась бабе.

- Ваши разборки - ваши дела. - На прощанье сообщил он Мёрдоку и наверняка спокойно выдохнул, когда опасный постоялец покинул таверну.

***

Похоже, слова Джолли оказались пророческими. Пока они разговаривали выпорхнули из "Гнезда" девицы. Не попадался на глаза и Щуплый. А потом... Ни одного пирата на улицах. Это здесь-то - среди самых грязных и громких портовых частей города! Да здесь-то девять из десяти жителей это воры и пираты, а остальных - хозяева увеселительных заведений, трактиров да шлюхи! А сейчас всё вымерло. Но явно только здесь. Где-то в городе пожар. Вьётся тёмный дым рано поутру. Солнце уже встало и жизнь должна бурлить. И как же странно слышать негромкое "мяу". Это тощий трущобный кот рыже-бурого цвета уставился разноцветными глазами на одинокого прохожего.

Нет, жизнь была и тут. Где-то открылось окно и вылились помои. Шевельнулось чьё-то тело возле мусорных баков. Приоткрылась ставня и пара глаз проводила Мёрдока до угла улицы. Пробежали две девчушки взявшись за руки и на всякий случай шарахнулись от мужчина. И было от чего - рожа расквашена и наспех обработана, грязная одёжка да и лицо не самое... доброжелательное!

Но дальше от порта, там, где находились более престижные заведения, где стояли лавки, торговые точки и магазины людей было больше. Гораздо больше. Они переговаривались, сбившись в тесные кучки, указывали рукой на зарево пожара и провожали Мёрдока испуганно-недружелюбными взглядам. Мужчину обогнала телега. Возница замахнулся, было, кнутом, но бросив беглый взгляд на Мёрдока только громко крикнул "Н-ну, посторонись!" не рискнув связываться. Где-то вдалеке послышался шум оружия. Через две улицы Везунчик нагнал телегу. Молодой парень в пиратской бандане ёрзал на козлах уставившись куда-то вперёд.

Ещё десять шагов. Шум заварушки всё громче. За поворотом должен быть "Соверен"... Он там и оказался. Окружённый толпой пиратов. Человек тридцать явно из разных группировок столкнулись нос к носу. Их лидеры в центре круга орали друг на друга и размахивали руками подкрепляя свои слова. Люди Сульджака и Таэрла. Самых слабых из капитанов.

- Довольно! - Низкорослого человека в капюшоне сложно было заметить среди пёстрой толпы, но его негромкий голос сразу перекрыл спорщиков и галдёж вокруг них. Голос, усиленный магией, нужно заметить. - Войтек, ты со своими людьми идёшь по Западной улице и в конце соединишься со своими. Алгемунд, разделишь отряд на две группы и прочешете улицу Капитанов и бульвар Кречетов. Я отправлю телеги вслед за вами. Половину направите к Башне, половину на охранный остров. Как закончите можете и дальше грызть друг другу глотки. Хотя крови вам хватит и без того, обещаю. За дело.

Хлопок. Коротенькая вспышка. И маг исчез. Пираты подались назад. Командиры с ненавистью взглянули друг на друга, но не осмелились нарушать приказ мага. Через мгновение толпа разделилась. Большая часть отправилась по Западной улице как и было велено.

А "Капитанский соверен" остался стоять где стоял - ничего с ним не случилось. Не тронули. С виду, во всяком случае. Только подъехала телега и несколько человек начали выносить какие-то сундуки.

Выслушав тираду майора, Наташа мысленно чертыхнулась. Вот что значат детские походы в церковь. Ведь и не верит давно в Боженьку, но поминает нечистого и всех присных его. Хотя это и лучше, чем материться. Лучшим матерным Ласточка владела в совершенстве, но использовала его в качестве средства убеждения только с теми типами, которые иного общения не понимают. Хорошо еще, что женщина была уверена, что ее лицо не дрогнуло. Давно привыкла держать маску. Жизнь заставила. Впрочем, что с Джорджа взять? Англичанин он и есть англичанин, хоть и с ирландской кровью. Нация купцов. Все выгоду ищут. Такая меркантильность ухажера была неприятна, но она улыбнулась.
- Спасибо. Спала отлично, и чувствую себя лучше чем вчера.
И даже дала в ответ несколько ценных советов.
- Пушнины и драгоценностей можете прикупить, вот только надо проверять последние у ювелира. Ведь вы же, наверное, не сможете отличить подлинные камни от хорошей подделки? А что касается пленных, я решительно против. Это все равно, что взять домой тигров. Сегодня они смирные и слушаются дрессировщика, а завтра, без тени сомнений и колебаний, перервут вам глотку. Не важно, большевики они там, или нет.
Баню Натали взялась организовать сама, заверив майора, что от него потребуется только присутствие. От завтрака вежливо отказалась.
- Сожалею, Джордж, но сегодня просто уйма дел. Счастье придется немного отложить. Я просто не успею сделать всего запланированного, если буду ждать хозяйку. Ничего страшного, перекушу по дороге.

Решив вопросы с ирландцем, и завершив гигиенические процедуры, женщина ненадолго вернулась наверх. Откуда спустилась уже одетой. Естественно, что все три ствола у Ласточки были с собой. Легкий плащ неважно маскировал кобуры револьверов, но это был его единственный недостаток. Проезжая через Америку Симонова познакомилась с местными стрелками и переняла у них пару трюков. В полы плащика были вшиты свинцовые шарики, что позволяла легче и быстрей обнажить ствол. Вторым трюком было собственно быстрое выхватывание, практически неизвестное в Европе, с выстрелом от бедра. Револьверы были самовзводные и со спиленными мушками. Ласточка не собиралась стрелять из них в даль. Жалко только, что веерную пальбу террористка так и не освоила. От охранника в виде Лейбзона Наташа вежливо отказалась. Женщина прекрасно могла представить этого юношу со скрипкой в руках, или окуляром часового мастера. Но воображение отказывалась видеть его бойцом. От зонтика Симонова отказываться не стала. Он не только защищает от дождя, но и придает своему обладателю более мирный вид. При этом никак не мешает стрельбе. Достаточно разжать пальцы на рукояти.

Дорога до Управления Северной Областью ее ничем не удивила и не вызвала особых эмоций. На американцев она насмотрелась на их исторической области, и знала, что они бывают самые разные. Просто здесь собрали молодых парней, которые еще не понюхали пороха, вот они и бесились от избытка молодецкой удали. Кто переживет первый артналет, сразу повзрослеет. А вот Александр Никандрович заставил грустно улыбнуться. Вот вечный же русский типаж «чего изволите». Вроде и человек неплохой, приятственный, и полезный на своем месте, но… И это «но» все портит, Ласточка предпочитала более мужественные типажи.

- Сидите, сидите, Николай Васильевич, - воскликнула она, - мы же старые товарищи по партии и можем обойтись без этих политесов. Я понимаю, сколько у вас дел и забот, поэтому постараюсь надолго не задержать и изложу свое дело быстро. Когда я вернулась, то пыталась понять, где я в первую очередь смогу быть полезна партии. Сразу скажу, что в роли «знамени» или агитатора я себя не вижу. Сходила на несколько митингов и убедилась, что это не мое. А тут случилось как раз покушение на Ульянова, на днях, и меня осенило. Вы же знаете, Николай Васильевич, что идеи свободы сильнее штыков. Но до некоторых людей идеи хорошо доходят, только когда подкреплены силой. Вот большевики организовали себе большую дубинку и назвали «чрезвычайкой», причем ее бояться, ненавидят и опасаются по обе линии фронта. Я не предлагаю уподобиться нашим политическим противникам. Но считаю, что мы, в эти тяжелые для отчизны времена, должны возобновить работу боевой организации. У нас много сочувствующих, но нет большой силы. С красными воюют войска союзников и монархистов, а сколько отрядов у нашей партии? Думаю, что БО позволит не только припугнуть комиссаров, но и сможет удержать наших попутчиков от резких и опрометчивых шагов. Если считаете, что название боевая организация БО слишком одиозно, то можно назвать ее по-другому, да хоть Народной Дружиной, название вторично. Просто террор слишком сильный инструмент, чтобы целиком отдать его нашим противникам.

  – Я же говорил – свои!
  Фрайденфельдс поставил тело Максима на землю, тяжело и одновременно с облегчением выдохнув. На долю секунды он позволил себе расслабиться, но все же сказал:
  – Тихо. Говорить только по-русски. Посмотрим еще, какие это свои. Прими-ка.

  Вот уж действительно, "какие это свои" – это был главный вопрос, терзавший душу, наверное, каждого сознательного красноармейца. А уж как Вацлавс терзался, бредя всю дорогу, усиленно стряхивая капли с козырька фуражки и одергивая ворот шинели. Давно его лицо не выражало такого гнева, казалось бы, даже можно было от щеки прикурить. Правда, он то знал, точнее, догадывался, что во всем надо винить именно бойцов Петроградского полка, который так долго ждали и который должен был усилить натиск. Именно они и сгнили, больше некому. Латыши и балтийцы исключаются, а рязанцы и "васьки" все-таки знали, что такое успешно бивать врага. Но третий полк там, на Обозерской. А пулеметный взвод Фрайденфельдса здесь, в верстах двадцати, наверное.
  А началось все с самого обыкновенного, что бывает при тактическом приеме, напоминавшем наступление – взвод Фрайденфельдса так растянули и распихали по флангу, что можно было потратить весь день, переходя от первого пулемета ко второму. Во время очередного такого перехода он и увидел уверенно драпающих рязанцев, а вот как раз расчета Цауни и не увидел. Совсем. Восемь человек, двуколка с лошадьми, пулемет Максима в комплекте и больше тысячи патронов просто взяли и исчезли, канув то ли в Лету, то ли в одно из плесецких болот. Собственно, удивляться было нечему – отступающая лошадь быстрее отступающего пехотинца.
  Прикинув размеры приближающейся трагедии, он бегом добрался до ячейки, которую, казалось, только покинул, но уже опоздал. Ездовые первого пулемета тоже умыкнули, прихватив с собой одного номера, а командир расчета, молодой и суетливый Кульда, только и делал, что носился вокруг и что-то лепетал с бледным видом. Завидев комвзвода, тот побледнел еще сильнее, примерно как снег, и залепетал еще сильнее, мешая латышские слова с русскими и не то немецкими, не то эстонскими. Впрочем, все было понятно и так – ездовые, прознав про отступление пехотинцев, тоже решили дать деру, а почти весь расчет был скомплектован людьми рассудительными и исполнительными, вот поэтому они почти все и остались, выполняя приказ.
  Вацлавс уселся в траву и схватился за голову, представляя, что с ним сделает Филиповский, когда прознает, что сталось с основной боевой силой его колонны. Иностранные пулеметы-то все на Обозерскую увезли, а число матросов иностранцы сильно уменьшили. Впрочем, и тут оставаться не резон. Поэтому комвзвода отдал команду: щит снять и бросить, пулемет же взять со всеми патронами и выходить к Обозерской. Так и пошли – двое тащат тело и станок, двое – коробки с патронами, двое ведут. Менялись через полчаса.
  Поначалу шли лесом, но вдоль тракта, а когда чуть не уткнулись не то в конный разъезд, не то в пеший дозор, углубились. Компас у Вацлавса был, но утомительное хождение через бурелом под дождь со станком на спине не помогало уму – то, что компас поддается металлу пулемета и косит, он понял после того, как осознал, что они уверенно заплутали. Хоть в трясину не угодили, и то слава богу. В общем, ходили, бродили, пытались сориентироваться по старой потертой карте, но выбрались хоть к кому-то уже в темноте. А вот кто этот кто-то – как раз и предстояло выяснить.

  Измученная лесным переходом пехота, видимо, забыла вообще обо всем, так что удалось практически незаметно подобраться к месту скопления людей на биваке, а кто и видел, ну так что же – форма своя, лица сырые и измотанные, проходи, товарищ, табачком не богат? Удалось подслушать и почти весь разговор, и Вацлавс неожиданно для себя быстро сообразил, к чему дело идет, и кто тут в основные коноводы выбивается.
  "Попались, как перепелки на дудку" – зло подумал комвзвода, а руки уже доставали Маузер, взводили его и прятали в карман шинели. Оглядевшись, Фрайденфельдс снял с себя сумку и надел ее на Кульду. Его же схватил за ухо и стал шептать, чтобы никто, кроме их двоих, не услышал:
  – Пройдись по биваку, поищи наших и веди ко мне, только тихо. И матросов поищи. Будем агитацию проводить.
  Молодой пулеметчик с пулеметным значком на фуражке скривился от боли, потер ухо, но команду пошел выполнять.
  Вацлавс же достал Кольт из кобуры и отдал ее Землинскису, самому толковому бойцу если не во всем батальоне 7-го латышского полка, то уж в Латышской пулеметной команде СВУОЗ точно. Ну, почти. И сказал тоже довольно тихо, но уже по-русски:
  – Оставьте пулемет. И держитесь меня. Затворы с предохранителя снимите.
  До конца не осознавая, что все-таки он собирается делать и что он делает сейчас, Фрайденфельдс пошел к самому большому костру.

  – Здорово, славяне. Пусти-ка погреться.
  То, что к костру вышел командир, знали только латыши, наверное. Снаряжение все было скрыто шинелью, сумка была на бродившем где-то тут Кульде, а все остальное обмундирование было обыкновенное, солдатское.
  Какой-никакой запас еды у него имелся, чай, командир, так что он достал последние копченые рыбины (почти всей командой ловили и коптили), немного почерствевшую краюху хлеба и пару луковиц из своего запаса. Вообще, на худой случай, этим предполагалось хоть как-то прокормиться команде, но латыш решил добиться негласного одобрения – все-таки добровольно поделившийся едой смотрится в более положительном свете поначалу, чем просто бродяга. А там уже все само как-нибудь пойдет.
  Отломив кусок хлеба, Вацлавс его неторопливо пожевал, а потом вклинился в разговор:
  – Обожди, матрос. Вот так подумать, вроде толковые вещи говорите. У англичан и жрачка, и табачок, да и винцо найдется, может. Как-никак, большие запасы они из своей Англии в порт привозили. А вот по-другому подумать – ведь те же беляки, что мы постреляли, что-то они не шибко и счастливые были на их службе-то, а? Да еще и возчики врать не будут – как же они не будут, когда мы им последние зубы повыбивали? И соврут, и лаяться будут, и проклинали во всю. Да и у тех же англичан с французами и розги, и гильотины всякие разные по нашу душу найдутся. Вы что же, думаете, что они тут как союзники пришли, мол, поможем вам красных разбить, и живите припеваючи? Хер-то там. Не видели карту, которую у их офицеров нашли? Там уже все помечено, и где дорогу строить, где лес валить, где с кого провиант добывать. Вот так-то.
  Фрайденфельдс и сам не верил в то, что он делает. Да и карты он сам в глаза не видел. Командиры говорили, что будто бы нашли такую, и даже с нарочным в саму Москву послали, но вот сам не видел. Хотя он все больше распалялся, подбирая, как ему казалось, удачные слова, но даже сквозь шинельное сукно его словно остужал холод запотевшего Маузера – не расслабляйся, ты еще ничего не выиграл. Его пулеметчики вроде и подбирались так, чтобы даже в случае опасности навалиться на основных говорунов, да и балтиец поможет, но тут все могут решить доли секунд.
  – И вот тут кто говорил, что у англичан сила? Ты говорил? Какая ж их сила. Вон, на тракте валяться, да из пулеметов поливать, какая же это сила. Сколько мы вон давеча пулеметов у них взяли? Восемь! А ведь их не меньше нашего было, да и воевали там некоторые тоже у себя в Верденах. А мы их раздолбали! Вон, сидит парниша в их шинели, спросите у него, с барского плеча ему англичане что ли шинелку подарили, или сам своими руками взял у них. А вы – си-и-и-ила. Да и вон сколько нас собралось. Как же они нас разгромили? Сначала одни побежали, а потом и все, да? А это все вон эти, с полка, который недавно эшелоном пришел, они же небось растрепали, а, хлопцы? Так кто знает, сколько их там в пути всякие корниловцы-то агитировали, а? А вы вон драпать. Так вас за это и чекисты постреляют поодиночке, да вон этот же морячок и кончит, и вон англичане с пулеметов тра-та-та, за то что красные, да еще и их потрепали. Они ой не любят, когда их кто-то с землей мешает. Так-то, братцы.
  Фрайденфельдс засунул руки в карманы, будто согреться, а сам судорожно схватился за рукоятку. Щас че-то будет...

  Положение было аховое. Хуже всего - что не ясен курс. Уж и без патронов можно идти, и без еды, а вот без чего нельзя - так это без направления.
  И неудивительно было, что многие товарищи с таким-то галсом занервничали, стали скучными и несознательными.
  Ивану это сразу не понравилось. Вот били интервентов — было непросто, но хорошо ж! Вот отступали - было нелегко, но хоть вместе. А теперь что?
  Да все понятно, чего уж там: Агеевы эти, кулацкие элементы видать по сути своей, как не стало рядом комиссара занялись контр-революцией сразу же.
  От злости у Ивана аж усы затопорщились, он в темноте незаметно расстегнул кобуру. Надо было осмотреться, прикинуть, сколько тут ребят еще не качнулись в сторону дезертирства, а сколько уже вовсю лелеяли такую позорную мысль. Но каждое оставшееся без ответа слово контры все больше и больше истончало совесть и било по сознательности бойцов, и Мухин чувствовал, что должен выступить.
  Рядом оказался Смирнов. Мухин не знал, насколько можно ему доверять, но вроде бы он о дезертирстве никогда не заикался.
  - Гриша! Прикрой-ка меня. Следи за братья́ми, - прошептал он на ухо солдату и поднялся с земли. Расправив плечи, Мухин шагнул поближе к костру и зычно крикнул:
  - А ну, братва, погоди! Дайте я скажу!
  Татарчонок еще этот, тоже подпевала, перебежчик. Сука, впилить бы ему в мидель как следует. Уууу, да тут хоть всю команду расформировывай. Нет, эти ребята были ненадежные, колеблющиеся, этих надо было не идеалами революции уговаривать. Этих надо было в чувства привести.
  - Про революционную сознательность, братва, я рассказывать не буду. Я скажу по-простому, шоб все поняли. Мы тут с вами в одной лодке, и все жить хотят. И на данный так сказать, конкретный момент, кому-то не шибко умному могло показаться! - Мухин выделил это слово. - Показаться! Что враг сильнее. Что совейская власть в данный конкретный момент слабже. Это, братцы, чепуха. Ну да, отступили пока что. Временно. Но зато как мы их до этого гнали?! Гнали же! И далее снова погоним. С отдельными дезертирскими личностями или без йих. Тому есть три причины. Во-первых, в Петрограде за нашими спинами все больше и больше солдат и рабочих встает в строй, под знамена Красной Армии! Мы - так, передовой отряд революции. Во-вторых, наемников иностранного капитала только меньше будет становиться. Красная Армия воюет за народ, а англичане с хранцузами за деньги, да к тому же за чужие. А за чужие деньги они в войну уже навоевались. Они тут еще посидят, конечно, но - до холодов. А как морозцем их прихватит - повалят они назад, за кордон. Че лыбишься, Рахметка? Я в ихнем Лондóне был, шоб ты знал. Нету там снега, хочь и зима, а есть только дождь да гнилой туман. И морозца нашего, северного, ихняя шатия-братия не вынесет. В-третьих, и в главных. Вы что, надеетесь, они вас озолотят? Ну, может, и не прихлопнут, пускай. Но на кой вы им сдались? Заставят вас сапоги им лизать да сортиры чистить, а потом смоются. Это если вы сдаться надумаете. Ну, а если по углам расползетесь, то вас же эти кровопийцы поборами и обложат и на вас пахать будут сильней, чем при царе. Им-то что? Им русского человека не жалко. И жизнь ваша станет еще хуже, чем сейчас. А совейская власть - она не исчезнет. Она если и отступит, то потом вернется. И с каждого спросит: что ты в трудный час сделал, дружок? Честно дрался или прогнулся под захватчика? Власть рабочих и крестьян, братцы, это ваша власть. Может, оно пока не особо чуйствуется, но прогоним бело-интервентов, тут и поймете. Это не как в войну, за царя да за буржуев землю жрали под шрапнелью. Тут вам ее, власть эту, в руки дали, доверили. И если вы ее сейчас выроните, то не ждите, что вам потом ее снова дадут. Не за что будет уже. Так что вам решать, братцы. Не спорю, помирать - оно всегда не больно красиво, тем паче не жрамши. Но и жить надо так, чтоб помирать было за что. А если начнешь жить, как собака, то и издохнешь, как собака. Чего вам, братва, я б не пожелал.
  Мухин, говоривший, не переставая, окинул отряд взглядом, оценивая произведенный эффект.
  - Ну! Есть еще паникеры, сомневающиеся, отпортунистки, дезертиры? Кому что в данном историческом моменте неясно? Спрашивай! - при этих словах он, уже не таясь, открыл крышку кобуры. - Товарищ Мухин разъяснит про момент.

Стоишь себе гарнизоном в деревне, горячая жрачка под рукой, устанешь – можно в ближайшую избу пойти погреться. Да и позиции хороши: штабеля бревен и макленка не возьмет, а окопы контрики и местные вырыли выше всяких похвал. Баня есть, в станционном буфете – фу-ты ну-ты: коньячок шустовский, наливочки рябиновая и тминная, казённая водочка, двадцать четвёртый нумер, с гербом и печатью — воюй и не горюй, вот бы так на германской было! Пулеметы, патроны – всего в достатке: кто придет – юшкой умоется!

Так и вышло. Сунулись интервенты, думали с маху взять, да не на тех напали. Как вдарили по ним братушки матросы из пулеметов, так мигом залегли. Лопочут что-то на своем тарабарсоком, орут, а сунуться – кишка тонка. Пытались, конечно, пару раз с разных сторон тыркнуться, как пьяный конюх к хозяйской кобыле, да, обмочив портки, отступили.

Нету в них пролетарского духа, и взять неоткуда. Комиссар говорил, что все они, как один, наемники и бандиты вчерашние, за долгим рублем да трофеями на север направленные. Не нашего, значит, классу, стало быть – неча жалеть, и брататься там не с кем. Ну и не братались. Да и куда там: кто бошку сунет за поленницу — пулю в лоб и поминай, как звали. Рязанцы вон, попытались от насыпи отбросить, пол пути прошли, а тут как заорут: - Ognia!, - и ну причесывать из пулеметов! Эх, пошла плясать губерния! Рязанцы заметались, забегали, а эти знай себе лупят. Всех почти положили, сволочи, мало кто ушел. А василеостровцев, что дамбу держали, гранатами закидали, подкравшись.

Эх, много бойцов полегло, но и интервентов порядочно – душ двести, не меньше. И отошли англичашки с французами ночью, как тати. Оседлали Чекуевский тракт и сидят, попердывают. Ну и гарнизон посидел-посидел, подождал-подождал, и понял, что неча ждать, когда к интервентам еще силища пришла. Раз уж разок в рыло им сунули – так надо дать и напутственного пинка.
Ну и второго дня выступили силищей. Как навалились, как начали стрелять, так и драпанули с-союзнички, как зайцы. Некоторые сволочи из-за баррикад постреливали, но их быстренько в штыки взяли. Разве несколькими винтовками остановишь такую мощь? Смешно, что стрелками оказались не англичане, а пара сербов да свои, русские. Толи мужики дикие, офицерьем обманутые, толи сами баре, под мужиков ряженные. Ну да и черт с ними: в расход пустили – туда им и дорога. А тем крестьянам, кто на подводах своих с беляками ходили, а теперича решили с господами не не бечь, просто сунули пролетарский кулак под ребра да затрещиной наградили: пущай знает дяревня, что свои своих не обижают.

И погнали всю иностранную рать лесами. А те ну драпать – словно крылья на пятках отрастили! Ну и растянулся лесами гарнизон. А сволочь эта не просто бежит, а еще и отстреливается, в контратаки ходит на вырвавшихся вперед. Гонишь англичан по лесу – а то тут, то там брат красноармеец или морячок лежит, не дышит уж.
Ну и те, кто потрусливей, решили драпать. К тому же фланговые сказали, что ероплан видели, а еще на насыпи целый батальон с пушками. Тогда и напало на нас прозрение, что теперь-то уж не мы на врага охотимся, а он на нас. Ну и чего уж правду скрывать: повернули, побегли. Кто посмелей, один остался, принял смерть за республику под пулей наймита иностранного капитала, а иные одиннадцатым номером допёхали обратно до деревни и разлюбезного станционного буфета, но это кто дорогу в лесу сыскать сумел. А иные то — не сумели.

***
Человеку находиться ночью в лесу вообще неприятно: всё внушает первобытный, бессознательный страх — чёрные, цепляющие одежду мокрые ветки, в переплетениях которых глаз находит пугающие очертания; всхлюпы и хрусты под ногами; корни, на которые наступаешь, спотыкаешься, хватаешься за спину матюкающегося товарища, идущего впереди. А со всех сторон — загадочные, непонятные городскому человеку зовущие, вопрошающие, угрожающие звуки. Накрапывает сырой осенний дождик, остро, резко пахнет прелой листвой, а волглый холод, кажется пробирается глубоко под шинель, скапливаясь ледяным комом в груди. Погано в такую ночь в лесу. В таком положении человеку естественно жаться к огню, сколь угодно слабому и жалкому — желание быть у огня, видеть плящущие оранжевые лепестки пламени даже не связано с возможностью согреться или приготовить пищу: у огня хочется быть просто потому, что огонь инстинктивно внушает чувство защищённости, покоя, как внушал нашим предкам сотни тысяч лет.

Поэтому предложения развести костёр появились почти сразу, как красноармейцы, отброшенные от пулемётной позиции на скате овражка, скрылись в лесу. Но долго предлагающих такое затыкали — все считали, что интервенты должны прочёсывать лес, а стало быть, нужно было не костёр разводить, а драпать дальше — только вот куда? День был хмурый, солнца видно не было, не было ни у кого с собой и компаса, так что скоро отряд понял, что блуждает по лесу просто так, без направления. А там уже начало смеркаться: лес почернел и сразу как-то сжался — днём в этой чаще было хоть что-то можно было разглядеть; сейчас же стало неясно, что в пяти шагах: вроде шли по осиннику с поваленными буреломом тонкими стволами, а тут наткнулись на колючий ельник, который принялись обходить, передавая один другому по цепочке: «Направо щас», «Направо», «Направо свёртай». Когда стемнело окончательно, стало ясно, что никуда до ночи всё равно выйти не получится. Нужно было ночевать в темноте, в мокром паутинном лесу на перепрелой листве и мху. Когда натолкнулись на обжегший и без того промокшие ноги ледяной водой ручеёк, стало понятно — останавливаться нужно здесь. Принялись разводить костерок.

Всё было мокрое, с неба крапало, и костёр разводили долго, чуть не коробок спичек извели, — благо курящих было много, и спичек хватало. На растопку пустили, по листку выдирая, половину записной книжки Ерошки Агеева, калужанина. Книжка вся исписана была какими-то номерами, подсчётами, и кто-то поинтересовался, не жалко ль, мол. Ерошка продолжал сосредоточенно запаливать листочком маленькую кучку щепочек, дрожащую под слабым ветерком, а ответил прикрывающий шинелью огонёк от дождя брат Ерошки, Дорофей:
— Да он и читать-то не горазд, а книжку ету в Котласе спёр. Для какой надобности она ему нужна была? Листки махонькие, козью ногу не скрутишь!
— Вишь, пригодилась, — не поднимая головы от огонька, недовольно откликнулся Ерошка.

Наконец, развели: костерок ещё был жалкий, но под дождиком уже не затухал и брал мокрый валежник, и все вздохнули с облегчением, размещаясь вокруг огня. Кто-то притащил трухлявое бревнецо, чтобы кинуть в огонь, иные набирали ветки, хворост. Скоро топлива уже было достаточно, чтобы пересидеть ночь. Вокруг ухало, посвистывало, скрипело, но главное — не стреляло, и все почувствовали себя в безопасности. Собрались в кружок у костра, первый раз с самого отступления по-настоящему выдохнули, стали разбираться — кто тут вообще собрался-то? Оказалось — большинство из рязанского и василеостровского батальонов.

Братцы Агеевы, на правах первыми разжегших костёр, принялись распоряжаться: увидев у кого-то за спиной пустой походный котелок, принялись делать скорбный суп из картошки, хлеба, лука и пары чесночин — это было всё съестное, что удалось найти у бойцов (или чем те решили поделиться). У васильеостровца Мухамет-Рахима (он был с Балтийского завода, но родом из-под Бугульмы) нашли флягу, принюхались — первак. Решили разделить между всеми по-братски. Владелец фляги возражал, но Агеевы сказали, чтобы либо делился, либо шёл вон отсюда к англичанам, морда нерусская. Пудовые кулаки братьев пока что действовали лучше любых других аргументов.
Отпив самогонки, Ерошка прогудел:
- Ну че, земели, ночевать нам скоро. А вот что делать с петухами первыми, решать надо. Давайте сход организовывать.
- Совет солдатских, значицца, депутанов, — пустыми глазами глядя в огонь, хрипло произнёс Дорофей, рассчитывая, вероятно, пошутить. Никто не засмеялся.
- Ить бросили нас тута, как котят в прорубь, бежали, с-суки, - сплюнул Ерошка в огонь, - Я че думаю, земели, раз нас кинули, недурно будет им тем же ответить. По утру к станции вернемся всем чохом, а оттудова айда по домам. А чтоб не установили, у нас на то винтовки есть, верно?
- А если на станции комиссаров и командиров нет, можно и по домам пройтися. Богато они тут живут, братцы, доложу я вам, - мечтательно протянул Дорофей.
- И то верно!
- А может, к англичанам сдаться? — подал голос Мухамет-Рахим. — У них и еды навалом и махорки, да и не стреляют пленных они: эти на телегах врать не будут.
— Верно, — вклинился совсем молодой вихрастый парень, рязанец Семён, - Они нас побили, значит, за ними и сила!
— Можно и так, - пробасил Ерошка, закуривая козью ножку от веточки с красным угольком на конце, - Ну че, земели, порешаем по-нашему, по-крестьянски, всем миром?

Это было обычное утро, такое же, как сотни других.

Томное гудение органа на утренней службе в Храме Панарии привычно воспевало утреннюю зарю, вразливающуюся над Каладоном.

Торопящиеся по своим делам граждане Соединенного кололевства хрипло бранились под окнами, ругая очередной рабочий день.

Бодрые извозчики вскрикивали и залихватски щелкали кнутами, погоняя лошадей.

На пристани то и дело взревывали корабельные гудки, звонили рынды, галдели матросы, бранились грузчики, яростно костерили кого-то капитаны.

Молочник со своим бидоном на ослике уже тащился, развозя хозяюшам молоко и свежий творог.

Мальчишки-разносчики орали, размахивая пачками газет:

- НОВЫЕ НОВОСТИ! СПЕШИТЕ ПРОЧЕСТЬ! ТАИНСТВЕННОЕ ИСЧЕЗНОВЕНИЕ!

А солидным подписчикам почтальон разносили те же самые газеты прямиком на дом.

И в почтовый ящик господина Фолкнера мягко упала свежая пресса.

На первой же странице кричащим шрифтом значилось:

ПРОПАЛ ЖУРНАЛИСТ!!!

— АМРЗИТЕЛЬНО! Я ВАС ВСЕХ НЕНАВИДЕТЬ!
Галаксион выбрался из под какого-то камня (или железяки) которой его придавило и немедленно донес до окружающих свое отношение к произошедшей с ним (с остальными тоже, но какое до них дело?) неприятности. Все паникуют, кричат, бездельничают. Огромный тираннозавр РЕКС, который стремится кого-то сожрать и бежит к ним.
Омерзительно.
В этих чистокровных жинотных нет ни капли изящества и красоты. Где рога? Где, мать его, у этой пародии на ящерицу рога?!
Галаксион Лазер вытащил из поясой кобуры именной лазерный пистолет по имени Галаксион-младший и встал в подобающую позу, указуя стволом в сторону приближающегося хищника.
---- Я показать вам всем, как мы делать это в наших войсках, когда вертеть мясных спейсмаринок на красных лазганах!
Мутант шлепнул себя пониже спины, активируя прыжковый ранец и взлетая в воздух, принялся остервенело палить в гигантского недодинозавра.

[You are in the army now - ссылка]

Тёмное стальное нутро шаттла мерно раскачивается. В полумраке транспортного отсека проступают незнакомые лица. Неестественный багровый свет тревожного освещения играет с воображением, искажая обычные человеческие черты резкими полутонами и плавающими тенями, превращая смутные силуэты других людей во что-то сюрреалистичное, неестественное. Время от времени ты встречаешься взором с затравленными взглядами остальных – неизменный лихорадочный блеск в их глазах заставляет тебя заранее проникнуться к каждому из них неосознанной неприязнью. Ты противишься любым попыткам отождествления себя с ними, проникаешься к ним лёгким презрением, не желая думать о том, что сам едва ли выглядишь хоть сколь-нибудь лучше. В переполненном отсеке вас много – ты не хочешь считать, но подозреваешь, что здесь вас, по меньшей мере, около двух десятков. Все места заняты, твоё плечо при тряске то и дело касается соседей слева и справа. Гробовая тишина прерывается лишь натужным рёвом боковых двигателей – никто не разговаривает, не пытается завести знакомство, все как один поддались угнетающему давлению сложившихся обстоятельств. Ты мысленно возвращаешься в прошлое, в планетарный призывной пункт, где с тобой совсем иначе, обходительно и тактично, общались совершенно другие люди.

Симпатичная девушка в строгом костюме, специалист по кадрам, разговаривала с тобой вежливо, почти уважительно. Мелодичным голосом она задавала вопросы, параллельно занося твои ответы в прикреплённую к личному делу цифровую анкету. Отношение к службе, вероисповедание, оценка собственной моральной устойчивости, предпочтения по дальнейшему распределению после прохождения учебного курса – бесконечный список идиотских вопросов, который каким-то образом порождает иллюзию собственной значимости. Выходя из её кабинета каждый из вас, кажется, был почти горд за то, что проходит службу именно в ВКС. Всё изменилось в тот миг, когда вас без лишних церемоний погрузили на первый транспортный шаттл. Короткий перелёт на центральный перевалочный пункт – зависшую посреди безжизненных безвоздушных пространств огромную станцию. Дальше были невразумительные и почти не оставившие следа в памяти переходы по просторным одинаковым коридорам – какие-то лица вокруг, сотни, если не тысячи, лиц, среди которых ты, кажется, даже выхватываешь пару-тройку знакомых. Большинство из них – такие же запуганные призывники в гражданской одежде, неосознанно жмущиеся друг к другу и старающиеся всячески избегать немногочисленных офицеров в военной форме. Потом – неправдоподобно огромный ангар, десятки одинаковых шаттлов с символикой ВКС на обеих бортах, бесконечные очереди к трапам, состоящие из пока ещё таких разномастных и совершенно не похожих друг на друга людей. Именно в этот момент твоё чувство реальности окончательно капитулировало перед происходящим – всё это куда сильнее походило на кадры фильма, на сон, на что-то, что просто не может происходить конкретно с тобой. Ещё полчаса – и ты уже на борту нового транспортника, который, судя по всему, должен доставить вас прямиком на посадочную площадку учебного центра на Парадизе-4. Ещё вчера перед глазами был дом, лица родителей, близких или просто друзей… А теперь – только эти попутчики, при одном взгляде на которых становится немного не по себе.

В отсеке нет ни обзорных экраном, ни даже просто иллюминаторов. Толчок приземления застаёт врасплох, бесцеремонно вырывая из затянувшейся прострации. Задняя часть отсека медленно открывается и в него начинает просачиваться режущий глаза яркий солнечный свет, непривычный после почти двухчасового заточения в этом металлическом склепе. Там, снаружи, ярко-синяя полоса бездонного неба. Трап опускается ниже – видишь двухполосную дорогу, новенький, ещё не потрескавшийся под воздействием времени тёмный асфальт. Автоматические ремни безопасности тут же отстёгиваются – пилот по громкой связи отдаёт команду высаживаться. Вместе со светом в отсек проникает поток раскалённого воздуха – похоже, там, снаружи, действительно жарко. Видишь, как те новобранцы, что посмелее, поднимаются и, прихватывая немногочисленные пожитки, бредут навстречу солнечному прямоугольнику выхода.

Ещё минута – и ты тоже снаружи. Вокруг тебя остальные – при свете дня они кажутся гораздо приятнее. Обычные люди. Парни и девушки. Вы стоите на небольшой посадочной площадке, вокруг которой тропической лазурью плещется океан, безграничный, словно бы и вовсе нетронутый человеком. Только одна дорога отходит от вашего крошечного островка – та самая асфальтированная трасса, стрелой уносящаяся вдаль по узкой полоске песчаной отмели, через которую во время шторма наверняка должны перекатываться даже самые слабые волны. Но сейчас океан показательно безмятежен. Едва нога последнего новобранца ступает на землю Парадиза-4, шаттл сразу взмывает ввысь, оставляя вас на крошечном клочке суши в недоумении. Вокруг – только вода, и лишь где-то там, вдалеке, виднеются горы какого-то покрытого джунглями острова. Именно к нему и ведёт единственная дорога. Дорога, по которой к вам стремительно мчится тёмная точка автомобиля.

Едва услышав о том, что корабль достиг настоящей живой планеты, Рейчел прилипла к ближайшему иллюминатору. Больше всего в своей работе девушка любила такие вот моменты - летишь себе летишь, думаешь о том, как бы не отвалилось что-нибудь, что надо было год назад заменить, а тут новая планета. а на ней новые люди и вообще столько всего интересного. Ни одна книжка, из тех, что читает Уилл, даже половины подобного не покажет.
И действительно было здорово. Такая зелень, вода такая синяя. Красота. а увидев город, Рей чуть было в ладоши не захлопала.
Радужное настроение быстро сменилось отборной бранью. Корабль тряхнуло раз, потом второй. Рейчел сразу понеслась к движку. Если начались проблемы, точно придется что-нибудь делать. А в том, что происходит что-то скверное и связано это не с тем, что она продолбала что-то, Рей была уверена.

- Да что ж вы творите-то? - воскликнула Рейчел, когда реактор жалобно взвыл. Это обычные люди скажут, что двигатель рычит себе и рычит, а Рей слышала каждую интонацию, каждый вздох. и сейчас ее дорогому другу было очень тяжко. - Ну давай мой хороший, немножечко. Всего 118 процентов, ну фигня же.

Рей порхала по отсеку. не зная уже за что ухватиться и не замечая ожогов. В ведь всегда первой говорила, что нельзя голыми руками трогать движок за всякое. Только какая техника безопасности, если все летит к чертям и дальше только горячая встреча неизвестной планеты? встреча, которую ни Рей, ни остальной экипаж не увидят.

В момент удара Рейчел свернулась калачиком в уголке. Возможно, ее это и спасло, но когда все кончилось, она не обнаружила у себя серьезных травм. Чего нельзя было сказать про Светлячка.
Рей смотрела на разбитый корабль и с трудом сдерживала слезы.

- Капитан, все плохо, - отозвалась Рейчел. - Реактору хана. Движок правый на ладан дышит... Мы влипли, похоже...
Отчитавшись за свою епархию, девушка бодро выскочила из отсека, чтобы проверить, что еще отвалилось во время "мягкой посадки"

Было такое ощущение, что в погожий, солнечный денек тебя окатили из ведра ледяной водой. С головы до пят. Однако вместо ощущения свежести, шока, переходящего в кайф, пришла боль. Заломило зубы, затем метнулась к вискам и ушла куда-то "назад", в затылок.
На периферии взгляда что-то мельтешило, падало, но это не слишком и важно было. Там впереди, панорама рассыпалась мириадами трещин, казалось вот-вот и корабль лопнет, треснет пополам. Но он держался, вернее выдержал, не дал погубить никого из экипажа, во всяком случае на это надеялся капитан.
Генри облизнул пересохшие губы. Миг, еще один. Вдох-выдох. Провел ладонью по голове, пошевелил волосы, выпрямился.
– Господа. - пауза. - Дамы. Мы сели. Ларри, я не в курсе куда именно мы сели, - мужчина наращивал темп мыслей, ощущая как время ужасно быстро, словно песок, уходит сквозь пальцы, - Можешь проверить по картам? И вообще, что с кораблем? Пробегись по датчикам, хорошо?
– Алан, ты где? - следующая фраза была адресована старпому, - мне нужно понять что случилось, окей? - Генри почему-то даже не допускал мысли, что с "железным" Бурном что-то могло случиться, - жду на мостике.
– Док. - пару мгновений молчания, Генри продолжил, - Осмотри членов экипажа, пассажиров. Сама понимаешь что делать, верно? - капитан не ждал ответа, к счастью он был уверен в команде "Светлячка".
– Рей! Солнышко! - капитан усмехнулся, представляя как сейчас девушка тряхнула копной светлых волос, внимательно прислушиваясь, - пробегись по "Светлячку", только прошу тебя, аккуратно.
Капитан замер на пару мгновений, прислушиваясь к внутренним ощущениям.
– Абигайль, глянь как дела в трюме и ко мне, на пару слов. - мужчина пожевал губы, немного, добавил, - Уильям, ты мне тоже нужен на пару слов.
Генри упер руки в пояс и задрал голову вверх, рассматривая потолок. Ему хотелось что-то делать, действовать, но, черт побери, бездумно метаться и "тыкаться", пытаясь действовать наобум, он не считал разумным.
– Айрин? Ты как? Помоги пожалуйста людям собраться на кухне, нужно будет обсудить что делать дальше, после того как придем в себя. - капитану хотелось поскорей узнать, что со всеми все хорошо, никто серьезно не пострадал. Относительно "Светлячка" таких иллюзий Генри, к сожалению, не питал.

Все сразу пошло не так. Вернее, вначале оно пошло слишком хорошо. Так не должно было быть, тем не менее, это случилось: планета земного типа, вокруг звезды, слишком похожей на Солнце, с атмосферой, температурным режимом... Капитан был на мостике, старпом был на мостике, пилот был на мостике, собственно, Ларри был единственным, кто работал на мостике в этот момент и пальцы его с удивительной скоростью прыгали по клавишам и переключателям.

Это была действительно сестра Земли, пригодная для колонизации без всякой обработки, без обкатки, без терраформирования, если... если только там не найдутся какие-нибудь жутко зловредные вирусы, микробы... впрочем, эти проблемы решаемы. И решаемы куда проще, чем если, к примеру, на планете нет кислорода. Причем сестра, неисследованная, неизученная, не занесенная ни на какие звездные карты. Настоящий клад, если вдуматься. Альянс отвалит бешеные деньги за открытие. Частные компании могут заплатить втридорога. Если бы «Светлячок» не экономил горючее, если бы капитан Уайт не решил обходить со стороны периферии пылевое облако, если бы... возможно, она оставалась бы вне карт еще сотни лет.

"Светлячок" приблизился на дистанцию в две астрономические единицы, зонды и сенсоры изучили спутник – безжизненный лишенный атмосферы шар размером меньше четверти планеты. Не слишком характерная пара. Зато по мере приближения к планете... вы зашли на ночную сторону и тут уже капитан Уайт, да что там капитан... все, как один издали вопли удивления, восторга... потому что ночная сторона планеты светилась огнями городов, пусть редких, несильных, но все же - тут не было сомнения: "Светлячок" обнаружил настоящую жемчужину - обитаемую планету с забытой колонией людей. В стародавние времена сотни тысяч кораблей колонистов отправлялись в пространство едва ли не с каждой обитаемой планеты. Человечество расползалось по Галактике, как раковая опухоль. Те миры, которые невозможно было колонизировать напрямую, подвергались терраформированию. Люди подминали под себя все, что было возможно, их нога не ступала лишь на те миры, привести которые в относительный порядок было на порядок дороже, чем забыть о них.

Ларри погасил мощность двигателей почти до минимума: корабль вышел на стационарную орбиту, расход энергии был необходим только для того, чтобы питать электричеством все системы. В этот момент все и случилось. Вернее, возможно оно случилось раньше. Ведь вы успели еще налюбоваться видами материков - два больших, вытянутых с севера на юг в обоих полушариях, компьютеры оценили размер суши в 26 процентов с копейками от общей площади планеты. Вы успели получить информацию с зондов, снимки городов и даже кораблей в море - это мир в век паруса и огня, промышленности, как таковой, нет, мир малонаселен. Неужели люди деградировали настолько, что забыли о космических перелетах, сверхсветовой связи и прочих благах цивилизации...

Палуба внезапно ушла из-под ног и "Светлячок" дрогнул, провалившись на добрый десяток километров прежде, чем генераторы искусственной гравитации справились и скорректировали ощущение верха и низа.

- Капитан, нас тянет вниз!
- Магнитная аномалия?
- Что происходит?
- Все по местам, двигатели на сорок процентов тяги!

Аварийные сирены завыли по всему кораблю. Тревога.
- Всем надеть занять места по боевому расписанию!
На самом деле «Светлячок» не был военным кораблем. Когда-то, в молодости, он был транспортом, но и тогда не нес вооружения. А теперь под словами «боевое расписание» подразумевалось, что доктор будет на медпункте, механик у двигателей, пилоты и капитан в рубке, а остальные члены экипажа в своих каютах, и все пристегнуты на случай ... на всякий случай. Если искусственная гравитация вдруг откажет. Хотя, с такой высоты и с такой скоростью, если она откажет, костей не соберешь.

Корабль тряхнуло еще раз. Ощутимо потянуло куда-то вниз и в бок. Плохо закрепленные предметы попадали на пол потому, что генераторы гравитации справились со своей работой, пусть с опозданием. Фигня. Все, что бьется - к счастью.

- Капитан, нас тянет вниз!
- Двигатели на полную!

Наверное, люди внизу задирали головы в ночное небо, глядя, как в полной звезд вышине вырастает огненный хвост и тянется, через небосклон изогнутым кривым клинком. Наверное, так рождаются легенды. Но лучше смотреть в небеса, чем быть частью кометы. Икар оставил человечеству красивую сказку, но жизнь его была коротка.

- Двигатели на полной тяге, сэр. Мы продолжаем терять высоту!
- Форсаж! Самый полный вперед. Что там с реактором?
- Сто десять процентов мощности, сэр! Температура зашкаливает.
- Черт подери! Высота?
- Сто восемьдесят шесть, сэр!

Двигатели выли в голос, молили, чтобы их оставили в покое, но у Рейчел были свои планы. И она никому не позволила бы в них вмешиваться. Что она делала, никому не известно: может, уговаривала, а, может, пинала их и проклинала матерей собравших их техников и, особенно, мамашу главного инженера и технолога заодно, но двигатели держали. И реактор держался, хотя выдавал уже сто восемнадцать процентов и указатели температуры давно уже забыли, что им полагается находиться вовне красного сектора.
Корабль содрогался, брыкался, закусил удила и упирался изо всех сил, но его тащило к земле. Пляска цифр на альтиметре сводила с ума, но это все еще не было беспорядочным падением. Не было. Но каждую секунду грозило стать им.
«Светлячок» мог садиться на планеты, нет, он должен был уметь это делать, одна из его функций во время войны была – перевозка десанта. Не этого, конкретного, но любой транспорт класса 2А5 брал на борт до сотни бойцов с полным вооружением и мог за считанные минуты высадить их в любом месте, хоть на вершине горы, хоть в глубоком каньоне. Но только с работающими двигателями. Потому что без них, способность «Светлячка» к полету ничем не отличалась от способности к полету камня весом в тысячу двести тонн.
С высоты в сто пятьдесят, нет, уже сто сорок девять километров, это должно было оставить впечатляющих размеров кратер. А, если еще и термоядерный реактор от удара превратится в термоядерную бомбу... наверное, наблюдателям будет уже все равно.

Тряска усиливалась. К грохоту, доносившемуся из-за наружной оболочки корабля, добавился какой-то неприятный низкий вой. В иллюминаторах бушевало пламя.

Сто восемь километров. Полет корабля замедлился. Двигатели пока справлялись со своей работой, реактор разогрелся до температуры, которая не значится ни в каких руководствах по эксплуатации. Главный инженер, кем бы ни была его мамаша, ничего подобного не предусматривал, но Рейчел не читала руководство. Зато знала свои владения до последнего винтика. Капитану не надо было просить ее продержаться еще немного, она и без просьб выжимала из реактора все до последнего мегаватта.

Семьдесят пять. За бортом все пылало. Антенны, наверное, давно обуглились и сгорели. «Светлячок» не был рассчитан на такие посадки. Что-то громыхнуло по обшивке снаружи, но двигатели держались.

Тридцать восемь километров. Никакой разницы, что тридцать восемь, что сто – с парашютом не выпрыгнешь, но корабль ощутимо замедлился. Реакторный отсек горел сам по себе. Хорошо, что он необитаем. Тряска была такая, что зуб на зуб не попадал. Говорить невозможно. Стоять на ногах невозможно. Писать прощальные письма невозможно, да и кто будет читать их, если все сгорит к чертовой матери.

Двадцать два километра. Дымный след на полнеба. «Светлячок» был ярче солнца. Ночь осталась позади, но он пылал в вышине новой звездой. Скорость упала до вполне терпимой – шесть тысяч миль в час. Вдесятеро больше скорости звука. Всюду пламя. В носовых иллюминаторах – преисподняя. Штурвал бился в истерике, отбивая в ладонях Ларри невообразимую морзянку последней посадки.

Восемнадцать. Скорость упала еще больше. Капитан Уайт и Алан переглянулись. Похоже, что все идет не так плохо. И это была неправильная мысль. Левый двигатель оторвался. Корабль крутануло вокруг оси, полет превратился в беспорядочное безумное хаотическое падение. Стены стали полом и потолком, ремни лопались, все всмятку. Медицинский отсек в две секунды превратился в гигантский калейдоскоп. Все стекло, все приборы, все разлетелось вдребезги. Разом.
Все завертелось в гигантской центрифуге, камбуз стал кладбищем битой посуды. Трюм ... да кого интересует, что пошло всмятку в трюме..

Семь километров. Скорость, несмотря на хаотическое падение и отсутствие одного двигателя упала еще больше. Уже только три тысячи миль в час. Точнее, две восемьсот сорок. Достаточно, чтобы разбиться в лепешку. Хорошо прожаренную лепешку. Слишком хорошо.

Три с половиной. Ларри сумел остановить вращение.
Пламя угасло, хотя обшивка, наверное, потекла. Каким образом иллюминаторы выдержали – вопрос из вопросов. По курсу были горы. Хорошие такие, высокие, со снежными вершинами. Наверное, немягкая посадка на снег самортизирует. Ларри честно заработал себе медаль. В виде спасения собственной жизни. И всех остальных в придачу.

Скорость падала. Единственный мотор дымил, выдавал на форсаже почти полуторную тягу, но держался. И тут реактор умер. Это была, прямо скажем, не такая плохая новость, поскольку он разогнался уже так, что остановить его было бы непросто, а взорваться он мог в любую секунду. Когда реактор взрывается, тебе, в принципе, все равно. Потому, что в эту же секунду ты превращаешься в бессмысленный набор атомов, разлетающихся от эпицентра с бешеной скоростью. Но это была и не самая хорошая новость. На высоте в два километра и на скорости в полтора звука невозможно сойти с поезда. Или со звездолета.

Но у «Светлячка» были еще маневровые двигатели, последний резерв, и их хватило. Остался черный дымный след, перечеркнувший все небо, осталась черная прогалина в дымящемся снегу, перечеркнувшая шансы на возвращение к звездам, и еще осталось двенадцать жизней, гора смятого железа, сварившийся насмерть реактор. Не такой уж плохой баланс, если вдуматься.

Потрошим твою мать!

Перловка — она варится долго. Просто непорядок, что наши игроки стали писать менее ярко и задорно. Впрочем, на страницах нашего дорогого ДМа еще есть приятные глазу злобного памфлетиста строки.
Вот, например, позвольте познакомить вас с обыкновенным демоном (курсив мой, как обычно):
«Внешность
Родители постарались на славу и выглядел Кагыр сногсшибательно даже по демонским меркам, от чего постоянно страдал. Высокий, широкплечий жылистый с умными глазами (Я не поняла, от чего тут страдать и что тут такого сногсшибательного. Ммм... Наверное, ЖЫ и ШЫ? А, нет. УМНЫЕ ГЛАЗА? Да, точно!)
Характер
С детства пытался следовать принципу не вмешательства и пытался выбрать наименьшее зло из возможных. Изо всех сил пытался никуда не влезать но с такой удачей и вещностью ему это крайне редко удавалось (Вещность? А? Куда можно влезть с вещностью? Хотя... если это рожа у него такая, то дааа.)
История
Обычная по демонским меркам семья, Отец хотел вырастить из сына воина и нещадно мучал всеми возможными тренировками.
Сына правда интересовали намного больше руны чем мечь, (Чем мечь руны, если «мечь» — это глагол? Кто такая мечь, если «мечь» — это существительное? Не говоря уже о том, что читателям непонятно, что же интересовало в итоге сына — правда, руны или как мечь?) а учитывая его живой ум и тягу к рунам старания отца оказались напрасны». (Неудивительно. Сыну просто не до того.)

А вот другой потусторонний красавчик:
«Демон-лорд Мандарин прожил длинную интересную жизнь, успев захватить несколько дюжин миров и уничтожить в два раза больше. Однако вот уже пять тысячилетий он просиживал в своей твердыне на безконечном пиру, выпевая цистерны проклятого алкоголя (Хочешь петь? Пой! Хочешь пить? Нет, пой, я сказал!) каждый день и десятками плодя безполезных потомков от лучших наложниц захваченных миров». (Бесконечно бесполезно объяснять приставку «бес».)

Пробежимся по нелюдскому племени недобрым взглядом:
«Среди них выделялось два индивида — громадный детина, превышающий остальных орков в плечах , и выше на целую голову». (Я выше тебя в плечах, понял ты, хиляк!)
«Впереди отряда важно ступал гоблин, где то сперевший барабан, И теперь блаженно повизгивая барабанил что есть мочи, не задумываясь о ритме». (И — отличное имя для гоблина.)
«Самый большой орк увлеченно ковырял в носу, И когда наткнулся взглядом на демона разинул рот, забыв высунуть палец из носа». (И — неплохое имя для орка.)
«- Столо быть ты и есть Учитель, я ожидал что ты будешь повыше, хм, однако даренному учителю зубы не смотрят."-
После чего Здоровяк, А затем все его войны стали на одно колено». (Здоровяк стал на одно колено. А тоже стал на одно колено — кстати, хорошее имя для орка. Ладно. Но стоящая на колене война... Нет, мое ограниченное воображение отказывает.)
«"Так что если ты хочешь обьеденить мой народ нам нужны войны, чтобы наказать этих пожирателей кала. Ты можешь привезти войнов из этих врат"- спросил орк, указывая лапищей на портал». (Несчастные войны. С ними делают что хотят. Везти войну куда-то — это ли не надругательство?)
«Наследников у этого старого ходока пол племени, и я так подозреваю что и в других племенах соберётся около дюжины его потомков». (Пол в наследниках, а потолок — в обиде.)

У орков и гоблинов, впрочем, всегда весело. Не будем их за это осуждать, обратим свои взоры в сторону обычных или почти обычных людей. Что они творят со мной, вы не представляете!

Пост называется «успей успокоиться»:
«Возвращаясь к остальным студентам, девушка уже успела успокоиться. Как вдруг, освещение начало лихорадить, а азиата, отошедшего в дальний угол, также неожиданно начало неестественно трясти. Слишком неестественно, чтобы не обратить на это внимание.

Только полноватый азиат вместе с освещением успели успокоиться, а с ними начинала и Эми, как в двери столовой постучали». (Кто не успел — тот опоздал =))

Еще несколько симпатичных моментов:
«Говорил мне тот кролик не мешать таблетки, но что он понимал — животное!
Придя в себя в таком знаком помещении (Знаком помещении. Это была лишняя таблетка, прав твой кролик.) университетской столовой, Джон будучи в все ещё на веселе, (В на где?) пока остальные задавали бесполезные вопросы и поддавались легковой панике, (Грузовая паника в студию!) решил все же найти связь, переходя с одного места на другое, залезая на столы и вытягивая телефон во все стороны, но так и не поймав сети, решил на это забить и пойти пошарить на кухне, вдруг там есть что пожрать».

«Будь оно все проклято! Ты видел это, так, Вильям? Грета полностью подчинилась их обонянию!» (Властный нюх! Признаться, я немного завидую.)

«Феодалы же тех или иных государств, принимавших участие в серии военных конфликтов, желали заполучить богатства своих противников, а также славу и благородство. (Благородство заполучить на войне? Да ладно!) Несмотря на сокрушительные победы в начальных этапах, Англия так и не смогла добиться своей цели». (Сокрушительная победа — залог блистательного поражения.)

«Толкнул но дверь то запертая , ключ то у комрада сзади.Так и получилось что стоял Ростислав у закрытой двери махая ксивой, а соседи будущие смотрели и офигевали». (Дверь-то какова! То запертая, то у комрада... где? Тсс! Комрад-то не знает! Зато соседи... Ну, вы поняли.)

«Портье и след простыл , тем временем в номере царила идилия.Владимир присев на диванчик что-то читал(хоть освежитель не важно).Русские азербайджанского этнического происхождения разложили на кроватке скатерку и придавались обильной трапезе». (Ы? Почему не важен освежитель? Хотя... когда к трапезе идут в придачу русские азербайджанцы, то ну его, тот освежитель. Страшно!)
«На завтрак подавались: оладьи,сгущёнка,2 вида салата, омлет, стакан сметаны.Как всегда всего на всех не хватило, завтрак обещал затянутся на долго». (Да ладно?! А азербайджанцы? Их хватит на всех!)

«Чтоб показать кто здесь вождь, а кто неприкасаемый дрожащий Владимир принялся строить всех.
Без всякого преувеличения, товарищи из солнечного Дагестана выполняли поручение идеально.
Правда не обижая себя, процентов 5 из принесённых блюд пропадало неизвестно куда». (Кого построил дрожащий Владимир и как 5 % блюд себя не обидели?)

А вот еще интересный обед:
«хорошо прожаренное мясо из говядины под томатным соусом» (А что еще бывает из говядины? Шоколад?)
«жареный картофель фри» (А мне бы хотелось вареный картофель фри!)

Окей, хватит жрать, займёмся делом.
«В танка нельзя упасть, ненароком что-то раздавить или испортить себе лень» (Не сметь портить лень! Это военное имущество!)

«Те оповестили вас о том, что ваша мать, бросившая вас ещё в раннем детстве, находиться (Она писать.) на смертном одре, и, хочет увидеться с вами, чтобы обговорить все вопросы о наследовании её состояния... вам. И то, что она не оставил (Она отец?) вам ничего, кроме своей фамилии, «Варлок», и одеяльца, в которое вы были завернуты, когда вас принесли в приют ещё младенцем, никого не волнует. На то, что у вас давно уже есть своя жизнь, и, никто не просил в неё так внезапно врывать (Что можно врыть в жизнь?), так же всем плевать. Потому что на кону стоят суммы с шестью и девяти нулями после цифр, недвижимость, ценные бумаги, нет, даже больше, судьба целого города, в котором пустил корни ваш род, и, который практически купила ваша биологическая мать с потрохами». (Мать с потрохами. Ыы.)

Мастера иногда задают своим игрокам нетривиальные задачи. Например:
«Особенность — это какая-то особенность вашего героя. (Казалось бы — всё просто? Ан нет!) Что-то ненормальное, даже мистическое, не от мира сего, что преследует героя всю его жизнь. Может ненавязчиво, так, что он даже сам не осознает этой своей особенности, а может, в открытую, напрямую влияя на его быть (И на его не быть.) и мировосприятие. Особенностью может быть что угодно. От радиопомех в вашем присутствии, до пирокинеза в моменты сильного стресса, от чуть большего чем у прочих везения, до умения общаться с растениями. У всех это что-то свое, и, оно появилось у них где-то в период от 14 до 16 лет, и после не исчезало. Другие люди не способны заметить эту вашу «особенность», учтите». (Незаметный пирокинез? Выпустил огонь и тут же его заглотил? Правда, в этом что-то есть.)
«Инвентарь — вещь нестабильная. Я имею ввиду, если вы не указали в нём платок, но, достали его по ходу повествования из кармана, ведущий не станет вас жюрить». (Нет, конечно. Для этого существует жюри. А ведущий мог бы пожурить. Чувствуете разницу?)

Вообще, я люблю пафос. Он иногда настолько мощен, что ты не понимаешь, о чем написано, но до чего пафосно — до дрожи, зубовного скрежета, опаленной плоти и пепла мозга:
«Там где была равнина, теперь был кратер, обрамлённый зубьями-холмами, опалёнными, и, залитыми кровью. Кровь лилась повсюду. В пылающих расселин земли. (В куда?) В реках, и озёрах, высохших за один миг чудовищного удара, и наполнившихся в следующий, внутренностями, перемолотыми костями, рваной, опалённой плотью, кусками доспех, и сломанными клинками, обрывками шкур, пеплом волос. (Откуда всё это говно взялось? Непонятно. Но красиво!) Кровь лилась повсюду. Дождём, она ниспадала с небес на мерцающее от жара дно ямы, и земля, обездоленная, всё ещё в шоке от всех тех жизней, что за один короткий взмах орудия, резко прервались, и ушли в неё, усели (Шо сделали?! УСЕЛИ?!) на её шкуре, пеплом, сажей, и ошмётками благородных существ». (Смакота.)
«Город, по всей видимости, очень стар. Его центр полон приземистых, не выше четвёртого этажа, широких зданий, из камня, с множеством скульптур на них, мозаик, каких-то украшений». (А еще в нём много, очень много, неоправданно много, непонятных, лишних, пафосных запятых, которые все запутывают.)

Но это так, мимоходные находки. А иногда встречаются персонажи — просто подарки судьбы. Люблю их страшно.
Вот, например, обычный симпатяга:
«Внешность
Майкл достаточно крепок и закалён.Его тело покрыто ранами. (Незаживающими? Чувак, ты скоро сдохнешь сам по себе, я отвечаю.) Рэмор носит небольшие усы и терпеть не может бородки.Завидев человека с бородкой,Майклу приходит на ум:"козлобород,с усами лучше ходи." (Фейспалм.) Однако (Несмотря на бородофобию?) Майкл не очень поворотливый,но он знает достаточно боевых приёмов,чтобы перетащить победу себе. (Победа — это такой канат. Майкл — мастер по перетягиванию каната победы.)
Характер
Майкл часто нервничает и реагирует на любые мелочи.Дело в том что при одной из первых военных операций Майкл и его отряд выдвигались по лесной местности.Недалеко что-то шелохнуло, (Кого оно шелохнуло?) но никто из отряда не обратил внимание.Это было зря, (Метко подмечено!) ведь из этих кустов,откуда издавался шорох,вылезли несколько автоматчиков,которые обстреляли отряд.Пятерым солдатам удалось уйти,Майкл был не плохо ранен, (Прямо скажем, он был хорошо ранен, просто отлично! Эти раны до сих пор с ним!) однако смог быстро оправиться. (Это иллюзия, парень. Не лги себе.) Несмотря на свою нервность,он хорошо ладит с людьми и если вы видите Майкла,сорящегося (Мусорящего-ся? О_о) с каким-нибудь человеком,через некоторое время они станут лучшими друзьями. (Если у него нет бороды, разумеется.)
История
Выходец из западной европы.С детства жил в России и теперь мастерски владеет русским языком.Майкл отличился хорошей меткостью на стрельбище и когда началась война,его отправили в Афганистан.Так Рэмор стал снайпером.В Афганистане он потерял двух своих друзей и два пальца на левой руке. (Какое совпадение. Я бы предположила, что Майкл просто отрубал себе пальцы, теряя друзей, но тогда бы он уже остался совсем без пальцев.) Когда война утихла,Майкл ушёл в отставку.Однако война вновь разгорелась,теперь с большим масштабом.И снайперу вновь придётся взяться за старое». (Снайпер-псих. Это страшный персонаж, я тут я вполне серьёзна.)

А вот девушка. Наверное.
«рост: 178
вес: 45 кг
возраст: 19
серые глаза, рыжая, стройная и довольно таки худая... (Не льсти себе, детка. У тебя истощение, и ты — анорексичка.)
Характер
Гадский характер, очень азартная, пылкая, стерва но хороший лесной дух, (Вот с этого места подробнее, пожалуйста. Это как понять-то?) хорошие познания в каштановых листьях и девочках, (Не знаю, как с листьями, но в девочках не шарит.) частично в алкоголе, заядлая врунишка но добрая. (Но стерва.)
История
В некотором царстве в некотором государстве жил был король у него была приемная дочь и всё такое. (Всё такое — это что именно? Истории отчимов и падчериц бывают очень специфические.) Всё было хорошо всё гуляли, (Всё гуляли, всё прогуляли.) употребляли алкогольные вещества и курили каштановые листья, одним словом идиллия. (Для кого-то идиллия выглядит именно так.) Но как и в любом рассказе есть переломный момент когда тебя выкидывает в жестокий суровый мир, но уже без блек джека и шаболд и ты остаешься один. (Драма.) Вообщем как-то раз король проиграл в покер свое королевство эльфам. Эльфы зря время не теряли и обратили всех свободных людей в рабов, а Влада спала в этот момент и её не заметили борцухи, (Где она спала — вот вопрос. Что такое эльфы-борцухи, я даже думать не хочу.) и она как во всех сказках тупо сбежала (Можно было сбежать остро. Или сбежать умно. Но Влада сбежала как смогла.) как не странно через черный ход. (Мне нравится, когда у королевства есть и черный ход, и парадный.) Так с этого момента начинается история Влады».

Вот ещё один совершенный обычный товарищ.
«Парень (на вид 20 лет) , высокий(190 см.) и статный, имеет два прекрасных голубых глаза (Фигасе! Два глаза!) и длинные до плеч темные волосы. При использовании сильной магии глаза постепенна полыхают голубым пламенем. Выглядит совершенно, как обычный человек.
Характер
Спокойный и веселый, хотя может совершать глупые и ужасные поступки идя на поводу у эмоций. Выполняет любую роботу (зависимо от оплаты). (Дайте два!)
Сага: Сразить зло и наказать злодеев!
Эпика: Возродить свой род, объединить родные земли и отомстить за смерть отца,узнать правду о своей матери. (О! Это интересно!)
Вера: В своих братьев по оружию!
Слава: Получить признание и стать предводителем своего народа
Изъян: Убивать и бить женщин, алкоголь». (Эмм... так что там с матерью?)

Закончить я хочу чудесной, ёмкой и прекрасной квентой персонажа, не нуждающейся во всяких дурацких курсивах:
«Внешность
на мне коженая бронька кожине сопоги цвет глаз зеленый и мускулы
Характер
злой и умний
История
Навыки
могу говорить з животними и навик меткий удар
Инвентарь
веревка». (Чтоб повеситься. Простите, не удержалась.)

И чтобы уж совсем закончить, я напоминаю вам, дорогие мои (и не мои!) читатели, что всё использованное тут надергано на просторах ДМа — зачастую у любимых мною игроков, которые волею судьбы настучали на клаве то, что привлекло моё нездоровое внимание.
Засим остаюсь с безмерной любовью к вашим перлам.
С вами были
наш верный спецкор SLow S
И
Как всегда
злая и несправедливая
Фиолетта Пасквиль

      Сумерки опускаются на город рано. Заключают в свои мягкие объятия кварталы, расчерченные улицами на огромные клетки. Приобнимают фешенебельные отели. Закрывают воспаленные глаза домишкам на окраинах.
      Небо умывается дождями с начала апреля, все никак не напитается влагой, не отойдет от сухого, холодного, пронизывающего ветра, завывавшего в трубах весь февраль.
      Вот и сейчас — кап-кап-кап — накрапывает. То стихает, то опять начинается. Капли такие маленькие, что не разбиваются об асфальт брызгами, а будто просто появляются на нем крапинками. Но уже смеркается, уже не видно, как появляются крапинки - просто мокрый, серый асфальт.
      По асфальту нервно цокают каблучки. По нему же шуршат шинами автомобили, с выпученными фарами несущиеся по проспектам, обгоняя дребезжащие трамваи. Город живет, суматошный, напряженный, суетящийся, но готовый вскинуться или затаиться. Беспокойный город на берегу океана, неожиданно пришедший в себя между приступами лихорадки. Сам себя оглушающий клаксонами и музыкой, сам себя волнующий и одергивающий. Недоверчивый город, в котором давно никому не было по-настоящему уютно.
      Кроме тех, кто еще танцует.
      На улице, разделившей Сан-Тельмо и Конститусьон, под навесом — дверь. "Грация" — гласит вывеска, не успевшая потемнеть от времени.
      А помнишь, брат, сто тысяч лет назад, тут была пивная, и девчонка заводная кружки подавала нам с тобой, и собаку, что качала головой?
      Но не стало пивной, подевалась куда-то девчонка (а может, постарела?), не стало и собаки по кличке Адмирал, которая в былые годы лежала на коврике у входа и провожала посетителей меланхоличным взглядом, давно забыв, как это – лаять.
      Пришел новый хозяин, выкупил место, выломал старый гнилой пол, постелил хороший новый, нанял толковых официантов вместо одноглазого Лопе (а девчонка, стало быть, вспомнилась из другой пивной?), купил мебель...
      Да кто он был такой?
      А важно ли это? Сейчас прямо важно тебе?
      Ну, тогда заходи и посмотри. Вот он стоит у стены, Фернандо Вальдес. В руке стакан, в котором льда больше, чем виски, на лице улыбка. Это снисходительная улыбка — он же хозяин! И не просто хозяин, для него "Грация" — не источник дохода, а больше так, развлекалово. Видно, любит танго послушать. У него, вроде бы, типография, магазин... Оборотистый малый. Хотя какой малый — роста-то он высокого. Но снисходительность его улыбки — теплая, приветливая. Он улыбается всем сразу, всему залу, а некоторым, кого знает, пожимает руки. Пожмет руку — крепко, но не так, чтобы пальцы захрустели, или поприветствует даму легким поклоном. Перебросится несколькими фразами, посмеется, в полуулыбке обнажая хорошие белые зубы. Кивнет холую-официанту — тот принесет бокал вина, проводит гостя к зарезервированному столику. Да, есть такие, кого Вальдес привечает. Но немного.
      А почему ж я сказал "любит послушать" танго, а не потанцевать? А черт его, Фернандо Вальдеса, разберет. Шаг у него, как у опытного танцора — наметанный глаз не обманешь. Только что-то наметанный этот глаз ни разу не видел его на танцполе.
      И еще тут есть один явно нетанцующий, только совсем другого пошиба — это Старик Паскуаль. Сидит, ногу на ногу закинув, палочку приобняв, курит. Смотрит на оркестр, грустно и как будто с какой-то надеждой. Как заиграют — так начнет ногой "дирижировать", а на лице у него появится выражение тоски и тихого удовольствия, сродни тому, когда хороший парикмахер ловко и бережно наводит порядок на голове, а ты сидишь у него в кресле, спокойный, но не одурманенный, собранный, и в то же время унесшийся далеко отсюда. Прогнать бы его, чтобы столик не занимал с одной чашкой кофе, давно уж выпитой. Но Вальдес его отчего-то терпит, хотя попрошаек вообще не жалует. Да Паскуаль, впрочем, и не попрошайка.
      А оркестр тем временем весь собрался.
      Афишка на входе не соврала, по крайней мере по первому пункту — Малерба собственной перцовой, со своими музыкантами. Он сейчас популярен: крутился на радио да и вообще — он же в двадцатых покорял Европу! Казалось бы, что там в Европе могут знать и понимать в танго? Ан-нет, раз человек добился успеха по ту сторону океана, в Парижах да Мадридах, значит, силён, значит, надо и нам послушать. Малерба, к слову, держал нос по ветру, и, сообразив, что сейчас модно на Ла-Плате в плане музыки, стал рубить четкие, ритмичные танго, но не так жестко и бескомпромиссно, как Король Ритма. Его композиции легко танцевались и оставляли любителям лиричности отдушину в виде скрипичных соло. Ему бы подошла фразочка навроде: "Мой оркестр играет не для вечности — он играет для вас".
      Афишка также обещала, что будет петь Медина, но он пока не появлялся. Еще один певец должен прийти в качестве гостя, а позже, вторым, будет играть старый, знаменитый оркестр, но какой — сюрприз! Рисковый ход, на самом-то деле — дорого два оркестра приглашать, да еще и хороших, и деньги могут не отбиться, а ведь народ не знает, на что идет. Но, значит, Вальдес себе мог позволить шикануть и поиграть в интригу. И, судя по тому, как активно люди в зал набиваются с самого начала — не прогадал с этим хозяин.
      Музыканты чувствуют себя раскованно, болтают, оглядывают зал. Скрипач мягко улыбается, банденионист вполголоса шутит, поглаживая свой потертый инструмент, контрабасист пьет кофе, поставив фарфоровое блюдечко на фортепиано. Только пианист сосредоточен и немного хмур.
      В "Грации" довольно шумно — хлопают двери, суетятся официанты с подносами, старые знакомые болтают между собой — еще не отошедшие от рабочей недели в пятничный вечер. Сразу направо от входа — бар: тут и виски, и канья, и ром, и текила, и джинн, и коньяк, и вино, и все, чего душа пожелает. Для тех, кого алкоголь не прельщает — кофе и матэ. Спереди — проход в кухню, по левую руку от него — лестница на второй этаж, по правую — дверь в уборные. Кстати, в дамской комнате висит огромное зеркало, перед которым можно поправить прическу, подкрасить глаза или просто бросить наметанный взгляд, чтобы понять: все, мимо такой неземной красоты ни один мужчина пройти не сможет, усовершенствовать совершенство нельзя!
      Дальше налево — танцпол и расставленные вокруг него круглые столики. Правая сторона — для дам, левая — для кавалеров, а те, кто пришел со своей парой, не созрел для кабесео или просто хочет пообщаться с друзьями садятся посередине, ближе к бару. А в самом дальнем углу — невысокая сцена с микрофоном.
      Все, пора начинать! Малерба кивает своим ребятам. Медины по-прежнему нет, но их это, кажется, не смущает. Они кивают в ответ — поехали!
      ♫ ссылка Ricardo Malerba – Charamusca
      Музыка будто маленьким аккуратным ножичком взрезает гомон, прорывается сквозь него, разбивает, как волнолом — и разговоры начинают стихать. Но не прерываются сразу. Это ведь не консерватория — люди пришли развлекаться, а не внимать с открытыми ртами. Да и как не закончить беседу, как не поделиться последними сплетнями, как не дослушать хорошую шутку или историю?
      Для затравочки Малерба выбрал "Языки пламени" — витиеватую мелодию с ненавязчивым скрипичным соло. В меру игривую, в меру драматичную. Он как бы хочет вам сказать: "Это будет веселый вечерок, не засыпайте! Идите! Танцуйте! Это все для вас! Вы же пришли за этим!"
      И вправду, почему бы, отложив сигару или поставив чашку кофе, не найти глазами ту, которая заинтересовала еще раньше, когда ты только в первый раз окинул взглядом залу... А потом, если взгляд зацепится за взгляд — и подойти.
      Или все же посидеть еще, подождать, когда музыка будет больше подходить к настроению.
      Почему бы и нет? В танго торопиться не стоит.

Этот миг. Краткий миг между ударами сердца. Стоп-кадр.

Девушка с широко распахнутыми глазами. Вдох теплом застыл на ее губах, ловящих улыбку. Легкий, едва намеченный поворот головы - а волосы уже порхнули под дуновением ветра, взвиваясь золотистым облачком. Она прекрасна - этот луч детской радости высветляет ее искрящимся счастьем. Красно-оранжевый лист планирует ей под ноги - он замер, словно не решаясь опуститься на землю.

Мужчина, обернувшийся ей вслед. Тяжелый взгляд смягчен лукавой искоркой, затаившейся в глубине его глаз, так странно сочетающих в себе мудрость и задорную непосредственность. Озорство прячется в уголках его губ, в легких шагах - и плевать на босые ноги.

Парень, замерший на скамейке с блаженно вытянутыми ногами. Ворох осенних листьев взметнулся и завихрился вокруг него причудливой гирляндой.

Это мгновение - прекрасно. Это миллиарды возможностей, тысячи тысяч будущих шансов. Будущее сошлось в этой точке. Бесконечная вечность мига вероятностей. Не точка, многоточие.

Они выйдут из Зоны. Уставшие и счастливые. Злые и мрачные. Опустошенные и равнодушные. Они не выйдут из Зоны, оставшись тут навек. Они вернутся к своим повседневным делам. Они круто изменят свою жизнь - и будут вспоминать этот день, как самый ужасный в их жизни. Как самый счастливый. Они забудут этот день, завертевшись в круговороте быта.

Они могут все - пока мгновение застыло в безвременье.

Они.

Девушка. Парень. Мужчина. Люди. Или нет? Или это только сон Зоны о людях? О самой себе?


mp3 ссылка

Мэгг с облегчением улыбнулась, увидев появившегося Гейджа, но, наткнувшись взглядом на его окаменевшее лицо, подавила улыбку. Одновременно девушка обратила внимание на распушившиеся чистые волосы, запах свежести и алкоголя и передернула плечами, похоже, Джексон провел время с удовольствием. Что-то неприятно царапнуло внутри и захотелось сказать какую-нибудь колкость, но девушка сдержалась.
Готовые сорваться с губ слова приветствия и представления прервал сам Ральф, вышедший из палатки и спокойно и открыто поприветствовавший сталкера. Его поведение и слова еще больше убедили Вдову в том, что он нужен им и появилась готовность отстаивать его право на это перед Гейджем. Но вопрос сталкера поставил девушку в тупик,
- А что ты читал, Ральф... Тернер?
Нечеткий круг света от самодельного абажура, основой которому послужил старый металлический каркас и разноцветные куски пластика, закрепленные на нем проволокой, ложится на стол, оставляя в тени сидящих за ним двух мужчин. На столе, кроме дымящихся кружек и блестящей вазочки, которая раньше, похоже была частью какого-то механизма, с испеченным тетей печеньем лежат книги. Всего три и все три девушка, сидящая сейчас в кресле в углу комнаты, прочитала и не раз. Дядя, в отличие от крутящих у виска соседей, считал их одной из своих главных ценностей и, не смотря на то, что у одной книги не было обложки, а у другой изрядного количества листов трепетно берег их, разрешая читать только в своем присутствии. Часто они обсуждали прочитанное, даже спорили. О смысле жизни, о разнице между прошлым и настоящим, о том, что человек никогда не поменяется и даже произошедшее не научило человечество ничему...
Но сейчас, девушка не слышала слов увлеченно беседующих мужчин, а лишь смотрела на четкий профиль Командора, на его сжимающие кружку руки...

Парень вышел на солнечный свет, показал лицо из тени, выпрямился в полный рост - и Джексон словно заранее узнал гостя, да не рассудком и не памятью как таковой, а чем-то нутряным его сущность воспринял.
Запах густого варева сам в нодзри лезет. Такую осанку под плащём не спрячешь. Ну и глаза...
Глаза Питера Тёрнера.

Сталкер слушал рассказ незнакомца, процеживая его прямой взгляд сквозь решётку ресниц, и по нему сложно было сказать, слушает ли он вообще что либо, или уже не здесь, а там.
"В клюве" Васко.
Два года назад.
За шершавым столом.
Хлеб и брага.
Не торговец и не сталкер.
Уж точно не на тот момент.

В тот день Гейдж продал Тёрнеру ещё две бумажные книги, слишком потрёпанные, чтобы считаться настоящей ценной находкой. Взамен получил револьвер марки OCL, модели "Successor", который использовал по сей день. Тогда Джексону казалось, что он продешевил. Сейчас подумалось, что взял слишком дорого. Возможно, именно этой одной шестой Питеру не хватило, чтобы избежать участи пострашнее смерти. Как это всегда бывало, когда мысли приводили к рейдерам и их очередной жертве, Гейдж не без зубного скрежета пожелал старому знакомому простого и быстрого исхода.

Тогда, два года назад, это была их то ли пятая, то ли шестая встреча. Тогда они виделись, получается, в последний раз. С кем ещё Джексон обсуждал с тех пор так увлечённо какую-то выдуманную древним психом чушь? Да ни с кем, пожалуй. Из тех сталкеров, кто читал такого рода литературу, слишком многие принимались острить да шутить по поводу прочитанного, даже не пытаясь вдумываться в полустёршиеся слова. Джексон видел сквозь их смех игру нервов. Его самого пугали рисуемые предками в текстах картины, но он считал постыдным и поверхностным потешаться там, где надо было бы внимательно следить за давно минувшим броском кобры.

Как же сильно, оказывается, он ждал следующего приезда Тёрнера, с которым можно было обсудить то, что почти никому вокруг не было интересно...

А теперь от Тёрнера осталась только кровь. Где-то на песках, и тут, перед глазами - в молодом теле того, кто так хочет жить. Жить для себя или и за него тоже? За отца, который думал и мечтал, не боясь думать и мечтать.

- А что ты читал, Ральф... Тёрнер?

Кирилл внезапно рассмеялся. В тот самый момент когда стало (вроде бы) понятно, что сталкер останется жив-здоров. Другое дело обувка - хорошим башмакам кирдык.
- Ахахаха! Один листок. Один маленький, грёбаный листок! Ахахахаха! Один маленький листок чуть не похоронил нашего сталкера! Куда вы собрались? Какого хрена вы туда собрались? Это место не для людей! Вокруг этого места нужно поставить огромную ограду с надписью "не суйтесь, дебилы", а эту треклятую фирму нужно разбомбить к чертям собачьим!

Кирилл сел прямо на землю и обхватил голову руками. Это запредельное напряжение спало. Сталкер выжил. А без сталкера не выжили бы они. Ну или он - девочнка-то точно помирать собралась, раз хочет лезть вперёд. Но это же смешно! Просто чушь! Ведь невозможно лезть вперёд и смотреть на каждый кустик, на каждую ямку, на каждый, мтаь его, листочек!

- Один листочек такой, а один такой. Любит - не любит. Убьёт или улыбнётся! Бред. - Кирилл взлохматил волосы. - Просто бред!

- Это выше человеческих сил. Мы не должны с этим играть. - Внезапно успокоившись тихо сказал он, не вставая с земли.

"Угадал", не без равнодушного удивления подумалось Гейджу. Он был готов к худшему, он знал, куда шёл и ради чего. Свидание с Загадкой того стоило, да и с Джинном, как и ожидалось, договориться удалось.

А следующей мыслью было что-то о том, что и немудрено ведь угадать, когда под удар ставишь не много не мало - свою репутацию. Это ведь ему завтра идти отвечать, не кому-то ещё, кого на это подпишешь? Если только Пустоши не нашепчут в чьё-то конкретное проявление коллективного бессознательного...

С некоторых пор Джексон привык сторониться таких открытых контактов, не только с бандитами, а вообще. Ему было всё равно до того, как именно воспримут его поведение, особенно Солёные, для которых он на всю жизнь обморок.
И всё же теперь просто так не прийти он не сможет. Что-то изменилось. Он поднял с земли и очистил от грязи самого себя к себе отношение? Он эдак рискует своё отражение начать видеть в глазах людей. А потом сохранять наиболее близкие из глаз чистыми может стать радостной обязанностью, и это уже попахивает собственной слепотой. Зря он всё это затеял. Но сказанного не воротишь.

- Не знаю пока, уходил когда - они ещё не дорешали, кому со мной идти. Кто-то из команд Уотча и Сэнди, скорее всего. Может даже сами компанию составят. Завтра в полдень ждите. Механика одного приведите. Консультировать будет.

По расслабившимся лицам, по какому-то общему самодовольному виду Солёных стало ясно - ловушка открылась, дорога на волю свободна. И Гейдж неспешно пошёл на выход. В этот раз отбрехался. А завтра...

А что завтра? История отношений между Рэдом и Лагерем знавала немало примеров бестолковых переговоров, оканчивающихся в лучшем случае пьяной оргией с наркотой и стрельбой по бутылкам на чьих-то бошках, а в худшем - кровавым угаром поножовщины со стрельбой сразу по бошкам. И зачастую ни то ни другое не приводило к ухудшению тех самых отношений. Хотя вот про здоровье участников такое сказать было сложно.

Мориэст так быстро открывал и закрывал комнаты, что Миралисса успевала только увидеть преобладающий в них цвет. Одна вызывала ощущение солнечного полдня, другая тенистого леса, но от выбранной демоном синей комнаты у эльфийки перехватило дыхание - она была словно безлунная полночь, а синий, струящийся в светильниках огонь, только усиливал ощущение интимности и предвкушения.

Взглянув на освещенное синим светом лицо демона, девушка вздрогнула, увидев на яву ожившую страшную сказку, но быстро пришла в себя и, улыбаясь, слушая перепалку новых знакомых на тему "Кто идет за бренной", уселась на подушки, потянув за собой Гериона. В этом месте еще больше стало ощущение нереальности и сна, от которого совершенно не хотелось просыпаться.

Услышав о каком-то обете Миралисса удивленно взглянула на эльфа, но не стала ничего говорить. Может подозрительность и полезное качество, но надо же иногда и расслабляться и лучше всего это делать, конечно же, в храме Мьелит. Почему-то эльфийка была абсолютно уверена, что ничего плохого с ними не может случиться.

Даже с эльфийским зрением разглядеть что-то в этой комнате было проблематично и девушка оставила попытки, переключив внимание на Орэлинда,
- Хир Орилэнд, а о кого имел в виду хир Мориэст, говоря "Мы"?

[ссылка]
Аберрация так и не успел осознать, почему именно всё пошло не по плану. На обречённое существо со всех сторон обрушился град из урановых штырей и потоков огня, ослепив и задержав его на мгновение. Оставшаяся в одиночестве тварь, несмотря на слизь, хлеставшую из бесчисленных ран, рванулась было вперёд, намереваясь разорвать на части назойливых человечков… Но один из них вплотную приблизился сам, опровергая всё то, что порождение Роя могло узнать за свою недолгую жизнь о терранах.
Обескураженный монстр неуклюже махнул рукой-лезвием – с силой, впрочем, достаточной, чтобы снести голову Янгу, окажись тот чуть менее расторопен.
Но он справился. Вспорол брюхо уродливой твари штыком, поставив в противостоянии кровавую точку.
Не прошло и десятка секунд, как на заваленной трупами крыше в живых не осталось ни единого зерга. Только четыре упорно цеплявшихся за жизнь человека.

Медэвак плавно приблизился. Завис, развернувшись, в полуметре от края. Трап опускался медленно и неторопливо, постепенно открывая уцелевшим вид на транспортное отделение шаттла. Медэвак Рейдеров ничем не отличался от медэвака Доминиона. Кроме, конечно, цвета внешней обшивки.
Несколько человек в силовой броне уже ждали внутри – морпехи в синих костюмах застыли безмолвно с винтовками Гаусса, готовые открыть в любой момент ураганный огонь.
Могло показаться, что здесь всё и кончится. Враги Доминиона, поголовно дезертиры и ренегаты, встретят гостей залпом из всех орудий, полностью оправдав свою репутацию.
Ничего подобного, как ни странно, не произошло. Убедившись, что на крыше уже не осталось инопланетной нечисти, а люди в прикрытии не нуждаются, рейдеры дружно опустили оружие, расступаясь.

Зеркальный щиток одного из них поднялся, являя миру лицо вполне обычного, уставшего от войны, человека.
- Запрыгивайте, - хрипло бросил солдат замявшимся на мгновение выжившим. – Небось ожидали, что вас встретит сам Рейнор?
Усмехнулся в бороду, наблюдая, как доминионцы один за другим забираются в медэвак и занимают свободные места на скамейках.
- Ваш император мёртв. Добро пожаловать на борт.

- Небо. - Произнёс Рутерфорд. Просто сказал одно слово и на несколько секунд выпал из реальности, глядя мимо летающих тварей, не обращая внимания на безобразных скатов. Чиро смотрел на нежно-голубые обрывки, вспоминая ясные дни на родной Амайе V.

Всё. Крыша. Финишная прямая пройдена, а пункт назначения тупик. Хотя что это? Медэвак?
- Это цвета рейдеров Рейнора. - С сомнением в голосе произнёс парень. Источников зла. Губителей Доминиона. Проклятых предателей. Их возможных спасителей?

Чиро посмотрел на широченную спину Макнамары. Что выкинет этот псих при возможном появлении врагов Доминиона. Захочет ли он выжить или его переклинит? С Янгом всё просто и понятно - этот хочет жить и будет жить назло всем. А что скажет Плотт? А чего хочешь ты? Знамо дело - жить!!!

Чиро никак не чувствовал себя командиром. Даже временным. Будто оказался в не в своей тарелке, оставшись "за старшего".

- Если повезёт, нас заметят и подберут. Надеюсь, никто не против. Тогда вжарим изо всех стволов и будем молиться всему, чему можно молиться. - Впрочем, без особого энтузиазма толкнул он речь.

Престон.
В глубине души ты сам не веришь, что тебе удастся прорваться. Все сослуживцы оказались растерзаны во мгновение ока, а тебе каким-то чудом удалось пережить эту пару смертоносных секунд. Вокруг – смерть. Водоворот из когтей, клыков и перепончатых крыльев. Десятки тварей, которые только и мечтают тебя уничтожить. Не столько сожрать, сколько именно уничтожить. Убивать всё живое – их цель. Для этого они созданы. Этим и занимаются.
Ты честно пытался. Превозмогая препятствия, отстреливаясь от снующих вокруг тебя зергов, мчался вперёд, считая проносящиеся под ногами ступени. Мимо со свистом мелькают костяные шипи гидралисков, а лестничные перила разъедает приличная порция кислоты ядовито-зелёного цвета.
И всё-таки, ты ни секунды не сомневаешься, что чудес не бывает. Что уйти не получится. Не удивляешься, когда очередной шип впивается сзади в колено, заставляет запнуться и рухнуть прямо на столь желанную лестничную площадку третьего этажа.
Ты не успеваешь даже перевернуться – мешает образовавшаяся на спине тяжесть ближайшего раптора. Чувствуешь, как они вскрывают сноровисто консервную банку брони. Как впиваются зубы в беззащитную спину.

Остальные.
Отчаянный марш-бросок. Рывок ради жизни, сквозь сотни ступенек и однотипных пролётов. Отстреливаясь на ходу. Вспаривая тушки особенно наглых зергов штыками.
Логика упрямо твердила, что бесполезно сопротивление. Что проще сдаться, прекратить безумный забег. Но иногда логику стоит просто послать. Хотя бы ради того, чтобы ещё раз увидеть небо.
Монотонные серые стены закончились хлипкой дверью, которую закованный в силовую броню морпех играючи выносит с ноги. За ней – свобода. Открытое пространство крыши, разительно контрастирующее с замкнутыми помещениями проклятого подъезда.
Один за другим вы вырываетесь из смертельной ловушки. Цепляются взгляды за небо – не то недавнее, затянутое серыми тучами. Теперь сплошное полотно стали пестреет разрывами, сквозь которые проглядывают до боли знакомые голубые клочки. Внушающие, вопреки всему, надежду и веру. Под таким небом уже не хочется умирать.
Вы все – на крыше. Бежать больше некуда. Позади – полыхают огни коротких очередей в многочисленных окнах пирамиды дворца. Дымятся остовы десятков танков на площади около поваленной статуи императора.
Корхал в огне. По-прежнему прорывает пелену облаков могучий остов чудовищного левиафана. Плывут в вышине хозяева стаи – скатообразные существа величественно парят в воздухе, изредка сопровождая свой полёт могучими взмахами огромных крыльев. Куда менее грациозно саранчой порхают вокруг муталиски – некоторые совсем близко, в каком-то десятке метров над вашими головами.
И среди всего этого хаоса крошечным маяком виднеется маленький медэвак, окрашенный в синие цвета «Рейдеров Рейнора». Предателей, повстанцев, оппозиционеров. Зла, по словам Императора, едва ли не уступающего целому Рою. Многочисленные муталиски игнорируют одинокий спасательный аппарат – тот рыщет над городом, судя по всему, выискивая уцелевших.
А за спиной зерги уже вырываются на крышу. Толкаясь и мешая друг другу они, тут же пытаясь рассыпаться полукругом, проходят сквозь узкий дверной проём, особенно отвратительно выглядя в солнечном свете.

- Сарж? Эй, Райт! Облич? Моралес? Сакс! Ответьте! Приём! Райт! - Перекрикивая стрельбу товарищей и не забывая в сво,ю очередь угощать тварей кричал Чиро.

Ну вот. Кажется, для второй группы наступило то самое все, дальше которого не удавалось заглянуть ни одному человеку.

- Облич! Престон! Кто-нибудь!? - Чиро бросил бесполезное занятие и крепче стиснул зубы. Они отступали выше. Ещё выше. На крышу. Обречённые люди в обречённом месте. Ради чего погибли эти парни?

Чиро осторожно переступил через мёртвого Санта-Марию, бросил короткий взгляд на Парсонса и, внезапно наклонившись над ним, ещё раз хлопнул того по плечу - спасибо, брат, ты подарил мне лишние минуты.

- Выше, парни, выше. Там нас не достанут эти проклятые прыгуны. Макнамара, жги, дружище. - В горле пересохло. Продолжая отстреливаться и отступать Чиро кашлял, про себя проклиная неудобный костюм и ублюдочный Рой, вместе с его королевой. Весело пенились кровавые пузырьки на внутренней стороне шлема, весело лопались зерги вокруг.

- Выше, парни! Давайте ещё раз взглянем на небо! Плотт, Макнамара, Янг! Не останавливаться. - Нужно говорить. Это Чиро знал точно. Тогда не будет так страшно. Ни себе, не этим парням. Нужно видеть цель. Нужно двигаться хоть куда-то и драться ради чего-то.

Чиро выбросил еще одну обойму.

Общее.
Вспышки множества выстрелов озаряют замкнутое пространство лестничной клетки. Эфир наполняют похабные фразочки и нечленораздельные выкрики. Ступеньки становятся скользкими от слизи и крови. Продолжает напирать рой, бесчисленный и безликий. Смертоносный и беспощадный.
Стереотипный образ о нелёгкой службе морпехов вдруг стал суровой и бескомпромиссной реальностью. Верный признак того, что паршивость текущего положения дел уже достигла критичной отметки.

Дженсен.
Нужно было убираться отсюда, пока ещё была такая возможность. Пока сплошной поток зергов не заманил в ловушку бетонной коробки, пока не пришлось волею случая разделить незавидную участь морпехов. На таких расстояниях твой карабин бесполезен – несколько метких выстрелов из пистолета поверх рослых ребят в силовой броне помогли свалить парочку зерглингов, но этого оказалось отнюдь недостаточно.
Новая угроза привлекла к себе внимание грохотом слетающих с петель массивных дверей. На площадку второго этажа вывалились два раптора – перепончатые крылья тварей едва заметно подрагивали, а с кончиков жвал на пол срывались капельки ядовитой слюны.
Так получилось, что именно ты оказался выше всех остальных – держался чуть позади, в тылу, превратившемся внезапно во вторую линию фронта. Выпущенный в упор заряд не только не убил уже прыгнувшую на тебя тварь, но даже не смог на миллиметр изменить заданную раптором траекторию.

Престон.
Ты видишь рапторов. Словно в замедленной съёмке из голофильма «Восстание паукомин – 3» наблюдаешь, как срезает голову призрака могучая лапа. Как запоздало, с задержкой, устремляется вверх фонтан алой крови.
«Такое не лечится» - успевает только мелькнуть в голове. А ведь ты – у них на пути. Следующий. В руках – показавшаяся вдруг такой нелепой винтовка. Которая, впрочем, прекрасно выполняет свою задачу. Выпущенная прямо в морду очередь буквально разрывает на куски насекомообразное существо. Замечаешь, как промелькнул с безумной скоростью мимо ещё один силуэт крылатого хищника.

Моралес.
Выворачивает наизнанку одного из рапторов очередь Престона. Грохочут в унисон винтовки морпехов.
Видишь, как проносится мимо Джима ещё одна крылатая тварь Прямо на тебя мчится.
И ведь успеваешь. Вскидываешь решительно бластер, готовясь вогнать заряд прямо в широко раскрытую пасть.
Но выстрела нет. Чёртова игрушка, ко всему прочему, перегрелась.

Сакс.
Сражался до последнего. За Доминион, за себя, за морскую пехоту. Сражался потому, что бежать не привык. Потому, что бежать было, в общем-то, некуда.
Тают патроны, ещё быстрее тают солдаты. Если бы не рапторы, если бы не чёртова Керриган с её стремлением к развитию роя, всё могло бы у вас получиться. Но удар с тыла безжалостно подорвал стабильность подразделения.
Ты видел, как в толпе наседавших снизу зерглингов появился хищный силуэт ультралиска. Ты знал, что именно он тебя и убьёт. Видел это в белесых полосках глаз, в хищных повадках ублюдка. Перерезал его пополам длинной очередью, запоздало почувствовав боль от пробившего грудь насквозь шипа.

Райт.
Видишь, как твои бойцы вовсю нарушают вполне определённый приказ.
Лишился головы призрак, подмял под себя раптор Эми Моралес. Захлебнулось винтовка Сакса, выдав напоследок внушительную дозу урана.
Не смогли, не сдержали.
- Всем, кто слышит это сообщение, - сквозь чудовищные помехи пробивался голос, тебе незнакомый. – Гражданские, жители, даже готовые сложить оружие и отречься от императора солдаты Доминиона… Всем уцелевшим… Следуйте в следующие точки эвакуации или сообщайте свои координаты нашим бортам. Повторяю, на связи «Рейдеры Рейнора»…
Чувствовалось, что сообщение крутят по кругу уже не в первый раз.
А ещё чувствовались пробившие костюм клыки юркого зерглинга – первого среди многих прорвавшихся.

Облич.
Ситуация безнадёжна – для такого опытного вояки, как ты, это становится понятно с первого взгляда. Патронов категорически не хватает, боевой мощи для сдерживания наседающих зерглингов уже недостаточно, а шум позади настораживает всё сильнее с каждой секундой. Но не можешь позволить себе обернуться, отступая вслепую.
Не видишь пока ещё рапторов. Жаль только, что они уже прекрасно видят твою беззащитную спину. Один из них опрокинул тебя на пол могучим прыжком.
Швырнул бесцеремонно в самую гущу толпы зерглингов, которую ты только что тщетно пытался сдержать.
Запоздало пришла мысль, что если рапторы добрались аж до тебя, то все остальные наверняка уже мертвы. Последняя мысль, которая когда либо тебя посещала.

Макнамара.
В замкнутых пространствах напалм – штука воистину смертоносная. Потоки расплавленной плазмы раскалили добела стены, заставили плавиться под ногами ступеньки, но, самое главное, превращали наседающих зерглингов в отлично прожаренное барбекю. Их обугленные тушки росли перед тобой чудовищной баррикадой, мешая прорываться сородичам. Тебя не волновало, что происходит там, позади. Не оборачивался, не следил за успехами товарищей по оружию. Твой враг вот он – прямо перед тобой, впереди. Поливаешь огнём, отступая маленькими шажками.

Плотт.
Нашинковываешь зергов ураном из-за плеча Макнамары. Отступаешь медленно, осторожно.
Казалось, прорвутся. Каким-то чудом сдержали.

Рутерфорд.
Остаётся только поблагодарить Императора за то, что огнемётчик смог к вам прорваться. Страшно представить даже, что сотворили бы зерги с отрядом без его помощи, в условиях острого недостатка патронов и нехватки пространства.

Санта-Мария.
Не ожидал, что окажутся настолько юркими крылатые твари. Парочка выпущенных зарядов из бластера лишь подпортила стены, а извернувшийся раптор когтистой лапой вскрыл и костюм и твоё внезапно открывшееся горло.
Не получилось, не повезло. Умираешь мучительно. Джозеф успел бы, Джозеф смог бы помочь… Вот только, медиков в вашем отряде уже не осталось.

Парсонс.
Метнулся было к Майклу, поливая рапторов огнём на ходу. По-прежнему думая об Эми Моралес. Крылатые ублюдки оказались быстрее – один споро вскрыл горло коллеге, а другой коротким прыжком сбил тебя с ног. За секунду до того, как тебе в лицо полетели осколки стекла, прежде составлявшего единое целое с шлемом, ты успел разглядеть во всех подробностях жуткий оскал отвратительной твари

Янг.
Рубишь и колешь. Один крылатый упырь вскрыл моментально горло Санта-Марие. Другой не менее ловко разобрался и с Парсонсом. Но не с тобой.
Ты остался один, авангард отступления подразделения Чиро. Идёшь в рукопашку, круша на своём пути насекомых. Прибиваешь штыком к полу первого раптора, пинком отшвыриваешь второго с дороги. Их не так много, они не так уж опасны. Утерян уже фактор внезапности.
Отряд – за тобой. Держат общее наступление. Не всё пока что потеряно. Хоть и наполнен эфир предсмертными хрипами. Хоть и не слышно давно придающего уверенность гласа сержанта.

Кажется, сегодня день сюрпризов.
Миралисса старалась не пялиться, словно крестьянка на ярмарке, на рога демона, но против своей воли дольше, чем предписывал этикет, смотрела в странные глаза вошедшего, на первый взгляд обычного эльфа. Наконец, с трудом отведя взор, девушка склонила голову, отвечая на приветствие. На второй взгляд, эльф оказался совсем не обычным и, чем боги не шутят, вполне мог оказаться не эльфом, ведь у них не бывает таких странно-прекрасных глаз, да и запах... Это явно не духи.
Мысли со странной легкостью кружили в голове, не вызывая никакой тревоги. Здесь, в храме все это казалось почти естественным, ну ли сном. А кто удивляется во сне?
С улыбкой следила девушка за дружеским разговором, но последние фразы ее немного озадачили - звучало все как шутка, но...
По поводу уместности их с Герионом присутствия при встрече странной пары с Мельнанет у Миралиссы возникли сомнения, но приглашение было таким искренним и произнесено таким тоном, словно приглашение на спектакль, что девушка, хоть и продолжая ощущать неуверенность, все же согласно кивнула и направилась в указанную Мориэстом сторону.
Душа девушки, восторженной, зачитывающейся старинными балладами и истово верящей в чудеса, пела. Тело покалывало иголочками предвкушения приключения. Да и как же иначе? С ней светски беседует ожившая легенда, воздух напоен непередаваемым ароматом и рядом впервые за, кажется, вечность нет вечно всем недовольной человечки, которая своим выражением брезгливого терпения могла бы свести с ума даже мраморную статую.

Потянулся было было к "ящику связи", зелёным миганием заманивающему, тыкнуть кнопку, но отвлёкся: набегающему зергу голову разорвал урановой иглой. Продавил кнопку - и опять отвлёкся: срочно нужно было целеустремлённому спринтеру очередью лапы срезать. А потом снова не до бесед: крючок щёлк-щёлк - не льётся урана ливень, пришлось штыком. А потом и ещё. А потом снова - с фланга другого. Так ведь и вспотеешь. Боеприпасы в бою, конечно, условность, но вот закончились они и сразу чувствуешь себя, как без штанов. Вроде и жив, и здоров, а что-то не так. Обрушиваю приклад на хребтину зерглинга с хрустом. Магазина короб вгоняю. Очередью уверенной волну обнаглевших от нашего беспатронья зергов корректно так, но недвусмысленно поправляю: они ещё неправы, есть ещё уран в уранницах и люди в строю. А рапторы пока - не по нам каркают. Улучил момент, гаркнул в связь:

- СОБРАЛИСЬ! Без приказа не умирать!

К рации отступил. Слушаю, какие в треске эфира вещают нам новости.

- Да заебала! - пиная по харе зазевавшегося зерглинга, в сердцах крикнул Плотт винтовке, которая каждые полсекунды раздражающим пищанием напоминала о боезапасе. А точнее о его отсутствии. То, что ему патронов не хватит на это чудесное приключение по охотничьему магазину, он понял уже давно. Ну, хоть штык-нож есть. Воистину, тысячу лет назад любой воин с благоговением бы посмотрел на это сверхострое орудие убийства. Шон же на него смотрел, как на игрушку - он здраво оценивал свои шансы в ближнем бою.

Со стороны верхних этажей доносился подозрительный звук хлопающих крыльев. Если никто из его группы, внезапно, не решил научиться летать, то дело было ещё хуже, чем он предполагал. Рапторы оправдывали своё название двукратной скоростью и десятикратной кровожадностью.

- Иди в морпехи, говорили они, - ни с того, ни с сего начал Шон. - Тёлки течь будут от одного твоего вида, говорили они! - нацелил винтовку на приближающегося зерглинга. - Что-то я не вижу, чтобы ты текла, дорогая! - выпустил урановую очередь ему в морду. - А ну теки, сука!

- Тут становится тесновато, - буркнула Эми, без всякого удовольствия созерцая лавину зергов, хлынувшую сквозь бреши баррикады.

Умирая десятками под выстрелами морпехов, под потоками пылающего напалма, извергаемого огнеметами, хрустя под прикладами - они возрождались сотнями и текли нескончаемой зловонной рекой. Даже сквозь носовые фильтры Моралес чувствовала их омерзительную инопланетную вонь. "Ксенофобия", - с уверенностью утверждал руководитель курса военно-полевой хирургии, уверяя, что ничем таким зерги не пахнут. - "Так точно, ксенофобия, - отдавала честь Моралес. - Как скажете, профессор, все равно они воняют", - и брезгливо морщила нос.

- Давай-давай, - подтолкнула она замешкавшегося Харю. - Хэй, тебя что, зацепило? То-то я смотрю, аж броня побледнела. Я кому сказала кричать громче? Или тебя в язык ранило?

Медслужба доминиона умеет лечить на ходу. На бегу. В прыжке. Да что там, даже падая без парашюта, можно извернуться и ширнуть регенератор. А тут даже почти удобно. Самое главное - ткнуть щуп, куда надо.

- Будет приятно, - сообщила она Харе. - Не останавливайся, это всего-навсего анестетик. Дыши, детка.

Дело техники и ловких рук. Сунуть в специальное отверстие скафандра ультразвуковой датчик, ввести анестетик в нервный узел, залить кровоостанавливающей пеной, наложить пару скобок и впрыснуть стимулятор. И не спрашивайте, где это отверстие, лучше вам не знать этого.

Присутствие богини, которая, кажется, сама бы не прочь поприсутствовать на празднике, ощущалось физически. Миралисса, проводила удивленным и слегка ошарашенным взглядом разбежавшуюся компанию - вот от кого от кого, но от герра Ольфика она такого не ожидала. Неужели Мьелит так действует? Из сурового, можно сказать мрачного мужчины он вдруг превратился в улыбающегося душку. Ну не совсем душку. но все же. Перемена была разительной.
Девушка пожала плечами своим мыслям и лукаво взглянула на Герриона,
- Пойдем, поможем найти пьесу и может что-то нужное нам отыщем? - не дожидаясь ответа, эльфийка подхватила странно молчаливого эльфа под руку и потянула вглубь храма.
Ее душа раскрывалась, словно цветок, купаясь в непередаваемой атмосфере храма.
"Пожалуй, остаться равнодушной здесь могла только Альтарина", - подумала Миралисса, - "С ее вечной появляющейся на лице подозрительностью и видом оскорбленного достоинства при виде эльфов".
Отбросив неприятные мысли эльфийка закружилась по залу, звонко смеясь и пытаясь раскружить Гериона.

- На вот! На, сука! На!!! Жри!!! Тварь!!! Блядище!!!! Ях-ху!!! - Это Чиро так специально. Это так нужно - орать, как исступлённый. Чтоб не оставалось времени думать. Чтобы бах-бах-бах вместо ненужных, бесполезных сейчас мыслей. Затычка не должна думать. Не должна понимать, что через двадцать ударов сердца дом будет окружён и максимум что получится сделать - отступать наверх. Если, конечно, будет кому отступать. А сейчас просто нужно стрелять и орать. Орать! ОРАТЬ!!!!

- Пидарасы!!! Мудачины!!! Грёбаные отродья!!! - Ух-х, как хорошо получалось. Как ладно. Будто песня. И без повторений!

Вывалился Крэгшоу из медэвака. Выплыл даже, степенно, будто не в скафандре, а шаре воздушном. Осмотрелся лениво. Улица, дома, машины. Типы какие-то трутся. Хуйня. Сплюнул бы, да забрало мешает. А тут и уточнение приказа поступило. Не просто центр держать. А баррикаду. Да за дорогой следить. Ну, это Билл могёт. Двинулся к самой удобной позиции.

У стены посидел. О вечном подумал. И о насущном. За бойцом, винтовку разобрать решившим, внимательно и молча до водворения аккумулятора на место проследил. Разговоры, шутки. Подколы, прибаутки. На руки собственные по винтовке ритм песенки старой настукивающие посмотрел. И они это делать прекратили. Если я чего-то по-настоящему никогда не умел, так это толкать перед личным составом речи. Назидательные-мудрость-несущие. Информативные-опыт-передающие. "Дисциплинарные". Предбоевые. Пост-боевые. Никакие. Наблюдаю общение молча. Спокойный голос в потрескивании эфира. Нервный голос. Смех. Тоже разный. Не моя стихия.

-Мне как раз не хватило деньжат, - злобно оскалился Рон, отвечая Янгу, - татуху набить себе. "Смерть ниггерам" на лоб себе наколоть. Вот думаю на твоей смерти подзаработать.
А механические руки скафандра еще крепче сжали винтовку.

Обычный вылет. Очередной, сколько их уже было, сколько их еще будет. О том, что она может когда-нибудь не вернуться, Моралес не думала. Просто не успевала обычно забивать себе такой дурью башку. Лучше просто втыкать в сигаретный дым и радоваться, что можно развалиться в кресле и закинуть ноги на операционный стол.

Из общего отсека донеслось ржание. Эми поднялась на ноги, открыла дверь, выглянула. Прислушалась, хмыкнула. Ну, кто б сомневался.

- Какой тебе секс, Рыжий, - Эми затушила сигарету в склянке с какой-то едкой желтой дрянью. - Разве что зергиня в мозг трахнет. Слыхал про зараженные базы? А ты, Рон, учти, если Янг тебе проломит башку - я тебя латать не буду, - она задумчиво посмотрела на Облича, вздернула бровь. - Тебе даже полезно будет с дырой в голове походить. Может, туда проникнет хоть немножко ума.

Очень хотелось ответить Загадке её же словами, но это было бы плохим началом важной для Гейджа встречи. Поэтому он не спешил, молча рассматривая её лицо, глаза и то, что спрятано за ними, но как ни таись отражается во взгляде. Тело более статично по сравнению с "зеркалами души", оно не скажет главного, разве что переферийно, на уровне контуров дыхания и неосознанных жестов.

"Интересно, а у тебя вообще есть друзья, хоть некусачие, хоть какие", подумалось сталкеру не без горечи, и от не понятой женщиной попытки отгадать загадку, и от мысли о том, что сама Загадка могла быть никому не нужной и оттого одинокой, а значит, возможно, обозлённой и не такой сильной, какой её хотел видеть сталкер.

По крайней мере она была нужна самому Джексону, он осозновал это без всяких истерик - Ди обладала чем-то человеческим, чего не было у него. Эту модель выживания и сосуществования с миром нельзя было отнять, только изучить, переняв элементы. Речь тут не могла идти о банальном "ты мне, я тебе", поэтому Джексон приходил к Ди вновь и вновь, давно забыв всех её предшественниц.

Сталкер достал из рюкзака чуть помятую, но вполне презентабельно выглядящую пачку сигарет, приложил к ней свою газовую зажигалку и отдал проститутке. Трубочки с табаком не шли вровень со своими более смертоносными остроконечными сёстрами, но в конце концов Сильверстоун ведь обещал бонус. Может, забыл сказать, загруженный мыслями об основной сделке.

- Вот, и ещё с Джинна спроси, скорее всего, следующую аренду сможешь не платить, я договорился. Без конкретики, правда, но какую-то поблажку он тебе сделает. Про сигареты и огонёк только не говори. Это уже от меня.

Очень захотелось улыбнуться, но, как верно подметила Загадка, напряжение никуда не делось. Нужно было как-то подготовиться к её реакции на то, что он сейчас скажет, а потом принять её.

- Скорее всего придётся уехать. Надолго. Может даже на год.

И... чего ожидать? Хлёсткого изумления, смешанного с грустью? Протестов, хотя бы издалека, через взывания к благоразумности? Или просто обречённого подавленного молчания, которое должно хотеться прервать, отменить, искоренить, пообещать и сделать так, чтобы оно никогда больше не повторилось?

Как вообще это должно происходить? С самого начала своих странствий Джексон никогда ни у кого не спрашивал разрешения на вступление в дальнейший этап жизни, даже в известность практически не ставил, просто собирал вещи и уходил. Так было с Хейзом и Васко. Иногда после такого было тяжело, если даже не стыдно, и Гейдж долго думал, почему. Понял, что без мнения тех, кто держал бы в нём человека, он рано или поздно уйдёт в Пустошь, не спросив даже самого себя. И страшно было догадываться, что там, и куда тогда уйдут они сами. В памяти сразу вставал образ отца, сошедшего с ума от отчаяния и бессилия. Пустошь приняла его залог с жадной радостью, и ветер из дыр в прошлом провыл свой триумфальный сигнал. Но что стало с отцом дальше? У него больше не было залогов, и он к тому моменту был плох, очень плох.

Джексон не любил представлять себе его скорую после их расставания кончину и потому предпочёл сменить тему.

- Ты сама как? Перезимуешь нормально?

Иногда он рекомендовал Загадку знакомым, когда догадывался, что у неё наступила чёрная полоса.

Две фигуры в огромном, освещенном солнцем зале. Казалось, что эта сцена сошла с какой-то старинной фрески или наоборот, послужила для ее написания - древний воин в сверкающих доспехах, чья сила, несмотря на века только возросла и молодой эльф с опущенным мечом. Напряженные, но не враждебные лица и позы.
Лица почти одновременно повернулись к вошедшим, но насколько различны стали они в этот момент - гнев инквизитора ощущался тяжестью на плечах, а искренняя радость эльфа - теплым ветерком.
Скользнув по Инквизитору, взгляд Миралиссы остановился на эльфе, девушка замерла и словно какая-то волшебная сила не позволяла отвести глаза. Мужественное, аристократичное лицо, по-которому невозможно прочитать ни одной эмоции. Серые с голубой искрой глаза холодны, но нет-нет, да мелькнет в них что-то такое, от чего замирает и трепещет словно бабочка, сердце, особенно когда он с таким жаром что-то говорит. Щеки залил предательский румянец.
С огромным трудом она вернула взгляд к хозяину этого склепа, нахмурилась, пытаясь отвлечься от порхающих в животе бабочек и вникнуть в смысл слов. В конце концов она же не наивная, романтичная девочка-подросток, а Герион не принц из баллады, да и вообще, вся ситуация точна в зеркальном отражении - это же они спасатели! От этой мысли девушка едва не хихикнула и только впившийся в ее глаза взгляд Инквизитора подействовал словно ведро холодной воды. Слова, наконец, дошли до взбаламученного сознания эльфийки и она запоздало поприветствовала хозяина наклоном головы. Заметив, что Тара увлечена рассматриванием узора на полу, а мужчины едва держаться на ногах, девушка взяла на себя смелость, и глядя в столь живые и полные мудрости и глубокого страдания на этом мертвом лице глаза, громко произнесла,
- Благодарю Вас, за доверие и мудрое решение, думаю, что могу согласиться от имени всех и принести клятву. Я Миралисса из дома Клена, клянусь Хютеру, Святому Солнцу, и беру в свидетели этой клятвы Мьелит, что ни я ни мои друзья Бёзе, Матери Ведьм, Хозяйке Черной Ночи, Богине Неведомого и Несотворенного не поклоняемся.
Внезапно испытанные девушкой чувства наполнили ее речь огнем и искренностью.

Мэгг забралась на сидение, хлопнула дверью, завела двигатель и на мгновение задумалась.
Совсем недавно ее заполняла боль, всю полностью, ни для чего другого места в ее жизни просто не было, от этого хотелось выть, кричать, свернуться клубочком и она лелеяла эту боль, только что бы что-то чувствовать, ведь если боль отступала хоть на миг, то оставалась гулкая, звенящая пустота и заполнить ее было нечем... И только теперь, спустя месяцы боль отодвинулась, позволив появиться в жизни чему-то еще, вернуться отступившим мечтам и планам которые, увы, были только ее. Но зато в жизни была цель, которая заставляла по утрам открывать глаза, хотя так не хотелось возвращаться из сна, где небо отражалось в глазах любимого.
- Эх, если бы я сама знала - куда... - вздохнув ответила девушка.
Помахав на прощание сталкерам, девушка направила машину в сторону палатки Гейджа, наблюдая за движением в лагере и задумчиво хмурясь.

Живой таки. Альтарина смерила эльфа долгим и не сказать чтобы доброжелательным взглядом. Даже цел! Нашел что хотел, интересно?

Впрочем, в зале оказалась персона позначительнее Младшего. Великий Инквизитор - сам Гангберт Пятый? Что ж, этого следовало ожидать. Кто еще, как не глава ордена, мог бы носить этот титул?
Тара слегка кивнула обернувшемуся мертвецу. Нельзя же было совсем его не поприветствовать. Все-таки он был королем. И все-таки Тара с детства уважала этого человека. Хотя, конечно, не думала, что однажды встретится с ним лицом к лицу.

Его заслуги перед людской расой сложно было переоценить. Именно благодаря Гангберту Храброму был сохранен Махтфрид. Именно благодаря основанному им ордену Инквизиции была истреблена нечисть в огромном королевстве. И люди, вполне возможно, остались в Этом Мире именно благодаря невероятному подвигу древнего монарха.
Да, хютеринги по сию пору не жалуют магию. И в Махтфриде она была под запретом. Инквизиторы не делали различий между магией черной и целительной, между силой разрушительной и созидающей, между наложением проклятий и избавлением от них.
Возможно, король Гангберт был прав не во всем… И все же Тара считала, что большая часть деяний легендарного правителя достойна уважения.
А потому она даже воздержалась от резкого ответа. Ей явно не следовало говорить сгоряча… Более того, предоставить возможность объяснить присутствие здесь компании следовало, пожалуй, кому-то другому.

Задумавшись об этом, Тара опустила взгляд. И невольно сделала шаг вперед, пораженно рассматривая искусно выполненную мозаику на полу. Предмет разговора заметно потерял для нее в ценности. О каком приговоре может идти речь, когда прямо у ее ног - интереснейшая загадка?

Больше всего это было похоже на схематичное изображение пантеона. Альтарина видела символы, подошедшие бы Мьелит, Луру, Йорду... 
Да, но почему знаков шестнадцать? Тара знала только четырнадцать богов...
Да и кроме того... Мьелит, Лур, Йорд? Во времена короля Гангберта эти боги еще не были известны.
Ложная версия? Да нет...
Внезапно Тару пронзила догадка. Богов действительно шестнадцать! Определенно. Об этом же упоминала и фрау Берта в своем предсказании...
В таком случае, кто же оставшиеся двое? Альтарина взглянула на короля, будто надеясь, что он даст подсказку.

Однако Гангберту Храброму было, похоже, не до этого. Тара, отвлекшись от размышлений о символах, и сама заслушалась речью Гериона, мысленно восхитившись и смелостью, и искренностью его слов. Вот только… вряд ли эльф был абсолютно прав. По крайней мере, с точки зрения инквизитора.

Раз в год и фейл взлетает.


И снова здравствуйте. Многие со мной не согласятся, но я свято убеждена, что недавний День Знаний надо бы ознаменовать маленьким разбором полетов. Как оказалось, это всё ещё актуально.
Начнем с одного милого модуля. Он мне очень понравился своей необычностью и неортодоксальностью. Поехали (курсив мой)



Фух. Уморилась я. Пойду, забудусь сном.

До новых встреч на страницах.

С вами были
наш верный спецкорр SLow S
И
Как всегда
злая и несправедливая
Фиолетта Пасквиль

Для умелого воина, знающего наперед все атаки врага и то, о чем он сейчас думает, на что надеется, и верит ли в свою победу, многое становится ясным из того, как противник атакует. И сейчас Волк не сомневался, что хютеринг смирился со своей смертью и собирался умирать...
Двуручник сбил рихтера на колени, прорубив броню от наплечника почти до центра груди. Волк резко выдернул клинок. Хютеринг упал на руки, продолжая сжимать молот.
Он попытался вскочить, но второй незамедлительный удар по горбу припечатал его к полу. Живой человек давно бы умер от таких ран, но рихтер не сдавался! Он оттолкнулся от пола, бросив ненавидящий взгляд на Волка.
- Дер флюх...
Третий удар - по лицу. Труп откинуло назад, верхняя часть черепа улетела в дальний конец зала. Из открывшейся полости, где когда-то был мозг, посыпался черный прах.
- Дер ауф... ирен копф! - не унимался священник, вставая на колени и воздевая свой молот.
Четвертый удар - сапогом в челюсть. Остатки черепа, сорвавшись с переломанных позвонков, разбились о ближайшую колонну.
- Дер Хютер верфен...
Последние слова донеслись из ниоткуда. Словно их произнес дух давно умершего хютеринга, завершая сказанное, словно это его обезглавленное тело могло еще что-то прохрипеть. Волк на всякий случай раскурочил и его последним ударом, глубоко прорубив кирасу.

Больше мертвецов в этом зале не было. Светлячки, все еще боясь их встретить, аккуратно вернулись к центру зала, озаряя погром: догорающие мертвецы, черный пепел по всему полу, разбитые каменные крышки саркофагов, обломки костей, рассыпанных, словно черепки от горшков.
И бронзовая дверь, что вела дальше.
Крк-Миррритикити очень осторожно вошла в залу, с горечью оглядывая весь этот ужас...
- Ну... что? - тихо спросила она у остальных. - Идем даль...
И вдруг она с писком подскочила, словно ужаленная, и отпрыгнула аж на целую руту в сторону. Испуганный взгляд ее был устремлен на один из трупов, что не был сожжен, а лишь разрублен Волковым двуручником.
И труп этот, вроде как дважды умерший, начинал оживать вновь. Потихоньку, постепенно раскрошенные косточки принялись соединяться обратно. Черное засохшее сердце хрустнуло. Потом еще раз. А затем и вовсе завелось неровным ритмом...
Дырявый сгнивший рот раскрылся, бессмысленно хватая пообколотыми зубами воздух. Костлявая кисть с вибрацией засохших суставов сжалась в кулак. А потом разжалась и быстро нащупала рядом ржавый меч.
Но то был не единственный мертвец, зашевелившийся вновь. Вскоре и прочие принялись "оживать", собираясь в единое целое. Нечто заставляло их сердца забиться сызнова. Нечто не давало им, наконец, умереть.
Одновременно с этим Волк и Ольфрик почувствовали, как тяжело им дался минувший бой: один еле дышал из-за переломанных ребер и обожженного лица. Второй же истекал кровью из раны на спине, а от любого движения тело сводило болезненной судорогой.
Тара все еще стояла на ногах, видимо, благодаря наложенной повязке. Но сколько еще она сможет продержаться? Одна только Миралисса несмотря на рассеченную щеку и хороший удар в живот была полна сил, чтобы продолжать путь.
И белка.
- Ну тут два пути, - разумно рассудила Мирри.
Она быстро заглядывала каждому в глаза, пытаясь понять, кто куда хочет пойти. Или же пытаясь понять, куда хочет пойти она сама. Время поджимало, хютеринги обретали свои тела в считанные мгновения. Наконец, белка решилась:
- Я пойду дальше. Только я не смогу открыть эту дверь...


[Rammstein - Klavier]

Король задумчиво уставился на круг, посреди которого лежал. Затем он медленно поднялся, бряцая и скрипя доспехами, треща суставами.
- Это Осенние Боги. Боги Полей, - он указал на группу из четырех знаков, что находились слева от Гериона. - Зигерин, Хютер, Эрфольга и Крэй. Они всегда людей защищали. Напротив них есть Весенные Боги. Боги Леса. Им всегда самые дикие из людей, разбойники, ведьмы, и нечисть поклонялись. Гайстервальд есть Дух Леса, - мертвец указал на трилистье, недоверчиво прищурившись. - Непредсказуемый, безумный... бессмысленный. Дикий. Мы его поклонников за то часто судили, что они с природой творили. Они ее использовали, коверкали, портили.
Хютеринг поморщился, вспоминая увиденные, судя по всему, ужасы.
- Тир. Зверь, - он указал на изображение лука. - Ему настоящие безумцы поклонялись. Свирепые, словно медведи. Они в лесу разумом беднели - в шкурах ходили, кровью себя мазали, будто волки, рычали и выли. Порой они уже разговаривать не могли. Или же не хотели. Мы не знали, что от них ожидать - они же подобны зверям. В клетях держали. А рьяных казнили.
Инквизитор говорил суровым тоном, строгим, совсем лишившимся прошлых эмоций и красок.
- Виссенд, - теперь черный ноготь указывал на какого-то рогатого монстра. - Самый слабый из них. Но, возможно, самый опасный. Он демонические знания толковал. И хотя в других странах его привечали, в Махтфриде я ему свободы такой не дал. Нет, мы его поклонников не сжигали. Мы книги их бесовские сжигали.
Взгляд короля вдруг обрел некоторую жалостливость, горечь, пока он смотрел на знак Виссенда. Он жалел о потерянном знании?.. Но затем он перевел свой взор на последний из четырех знаков, напоминавший луну и россыпь звезд, и лицо его ожесточилось.
- И Бёзе. Мать Ведьм. Их в первую очередь мы искали. Ведьмы колдовство Бёзе творили, что много жизней простого люда забрало. Очень много. Тьма их уделом была. Они под звездами в ночи свое бёзе вершили, и лишь свет Хютера нам его разрушить позволял. Никто, кроме нас этого сделать не мог. Гроссенвальд есть их рук дело. И я... есть их рук дело.
Мертвец замолчал, сурово глядя на символ Богини, на борьбу с которой отдал свою жизнь. И смерть - тоже отдал. Мог ли он отказаться от своей идеи? Мог ли он признать свой труд напрасным?..
Поначалу нет. Но прошло с тех пор много сотен лет.
- Возможно... ты прав, Герион, - сказал он тихо. Его взгляд упал куда-то ему под ноги, на линии, начертанные по полу. - Что чудовище в Весеннего Бога верует, что простой человек. И дело, а не вера их различит. Преступника, свершившего преступление, надо казнить. Пускай... пускай они будут. Скавены мне про поклонников Виссенда рассказывали. Редко они сейчас зло чинят. А знания - не есть зло. Как не есть и добро. И звери, что когтями деревья скребут, и друиды, что ворожат над лесом, пускай... будут. Пускай. Но Бёзе. Доброй ведьмы я не встречал! Ведьмы, что порчу не наведет, я не встречал! Ведьмы, проклятьями на люд не сыплющей, я не встречал!
Король пришел в ярость, продолжая сверлить взглядом луну и звезды.
- Они все отобрали! Они мой род уничтожили! Ведьмы без черного сердца не может быть. Такого не бывало. И не будет! Они будь прокляты!
Кулаки его сжались, он устремил свой взор на Гериона, чуть ли не прожигая его своей ненавистью. Ненавистью, что не смогла затухнуть спустя столько лет.
- Я не забуду! Я помню! И за каждое дело расплата свершена быть должна! Бёзе навеки преступлениями свою душу запятнала. Грехи, ее детьми свершенные, костьми детей в земле лежать остались! Я их хоронил, Герион! Они развлекались. Они разное пробовали. Им интересно было, эльф, ты меня слышишь?! Интересно! Смерти сотен! Любопытно! Да хоть еще тысячу лет мне здесь пролежать, но я их грехи не забуду. Бёзе нельзя простить! Ведьмы зло творили. Ведьмы зло творят. И творить будут. Как я им позволить быть могу?!
Король замолчал, грозно глядя на Гериона, будто тот теперь должен был ответить за все преступления людей. И гнев инквизитора был страшен - казалось, даже маленькое Хютерово светило померкло, на фоне этого огня, воспылавшего в пустых глазницах.
И эльф чувствовал, что древнему хютерингу ничего не стоит осудить его на казнь прямо здесь и сейчас, как он это делал на протяжении веков.

Пролог
Контракт был подписан.
Как именно это произошло из всей собравшейся сомнительной компании наверняка сказать не смог бы никто. И сейчас казалось, что они все с равной степенью недоумения смотрят на пожелтевший клочок пергамента, где под пляшущими иероглифами беспорядочно раскидались кривые загогулины, обозначавшие имена, а то и вовсе крестики.
И уж точно никто из них не мог даже догадываться, что именно здесь и сейчас началось самое незабываемое, опасное и удивительное приключение за всю их жизнь.

***

В этот день в Вивеке было довольно прохладно. Не спасал ситуацию даже раскаленный ветер, идущий с самых вершин Красной Горы и разносящий по округе мелкие крупицы остатков моровых бурь. Скорее этот ветер делал все только хуже. Все открытые участки кожи, попавшие под его воздействие, тут же начинали беспощадно чесаться и жечь. Перепады температуры заставляли то стучать зубами от холода, то изнывать от жары.
Ужасный день. Отвратительный.
Залив Норвейн разволновался не на шутку, и гондолы сегодня наотрез отказывались переплавлять отчаянных путешественников, предлагая им добираться вплавь или пользоваться, как все нормальные уважающие себя данмеры, мостами. Однако, сами уважающие себя данмеры не то что мостами не пользовались, они и вовсе носы предпочитали не высовывать из плаз. Конечно, случаев заболевания моровыми поветриями в столь отдаленных уголках острова зафиксировано не было, но кому охота рисковать и стать в числе первых «счастливчиков»?
За счет этой неблагоприятной обстановки на непокрытых улицах кварталов было пустовато. Изредка можно было наткнуться взглядом лишь на отполированные до блеска доспехи ординаторов, что ровным шагом вальяжно перемещались вдоль величественных стен древних кантонов. Но здесь удивляться было нечему – закованные в свое обмундирование до самого кончика носа, стражи вряд ли рисковали чем-то большим, чем тепловой удар. Или переохлаждение. Тут уж как повезет.
Добраться по главному мосту с материка в Квартал Чужеземцев стало настоящим испытанием для тех, кто решился на этот подвиг именно в этот день. А ведь еще вчера погода была ясная и благополучная. Сейчас же с моста буквально сдувало в холодную сталь темных вод, где то и дело мелькали плавники хищных рыб-убийц. Каждый шаг приходилось отвоевывать с трудом, хватаясь за поручни, а порой и за ординаторов, которые могли за такое и руку отрубить.
Зато внутри поясов квартала оказалось оживленно и людно. Все, кому хватало ума переждать погоду находились именно здесь, а таких оказалось на удивление много. Люди, меры и прочие разумные толпились, толкались и весело шипели друг на друга, отдавливая ноги. И хуже всего с населенностью оказалось именно в Нижнем поясе кантона, где сквозь собравшуюся толпу приходилось буквально просачиваться. И при этом старательно следить за своим худым кошельком. Монета в нем была всего одна и потерять ее было бы верхом стыда. Как и сам кошель, впрочем.
Сегодня очень важно было в своих передвижениях попасть в правильное течение толпы. Однако, тут прогадать было трудно, ибо самый большой поток двигался именно в нужную сторону. В сомнительный трактир «Черный Шалк». Здесь хаджиты и аргониане отсеивались, брезгливо щурясь на место, славящееся своей расисткой атмосферой. Зато для всех остальных двери были распахнуты настежь, открывая просторный зал с изрядно потоптанными коврами. Все столики были заняты. Барная стойка тоже. Стулья давно кончились и многие, плюнув на них пенной брагой, сидели прямо у стен. А кто-то и вовсе посреди зала. И может даже не сидел, а лежал. Поэтому передвигаться необходимо было крайне осторожно.
В самом дальнем углу этого переполненного, будто бочка с сельдью, помещения находился один небольшой круглый столик, на который то и дело бросали крайне косые и еще более крайне недобрые красные взгляды. И если к аргонианке здешние высокомерные данмеры были привыкшими, то вид орка и шарообразного хаджита их напрягал. И напрягал еще больше от того, что понять хаджит это или нет стоило большого труда. Ибо таких хаджитов видеть никому никогда не доводилось. Обычно изящные и грациозные, они отличались уникальной ловкостью. Этот же экземпляр поражал своими трещащими по швам формами и признать в нем представителя хрупкой гибкой расы оказалось не просто. Но пушистые уши и длинный хвост говорили сами за себя.
- Какого даэдрота сюда всякий сброд пускают? – Недовольный прищуренный взгляд и пепельно-серых губ касается горлышко бутылки с флином.
- Не ожидал, что «Шалк» начнет всяких уродов привечать, - поддакивает второй, уже излишне охмелевший данмер.
- Мало им своих земель, понаехали тут...

***
- Ну.. э... в общем... как-то так, да.
Низенький алхимик почесал свои седые благородные виски. При взгляде на его лицо, все внимание привлекало исключительно пятно чернил на переносице, остальные детали за этим дефектом как-то смывались. И если бы потом у кого-то из подписывающих контракт спросили, как именно выглядел их наниматель – ответить им было бы весьма затруднительно.
- Ну... как бы.. все ж понятно, да?..
Понятно не было ровным счетом абсолютно ничего. Вообще, если бы кто-то умудрился хоть что-то «понять» в спутанной, сбивчивой и наполненной разными научными терминами воодушевленной речи алхимика, то это был бы Шеагорат. Определенно.
- Ну вот и отличненько.
Удовлетворенно потерев руки, бретонец подхватил второй, идентичный листок пергамента, где так же стояли подписи.
- Эту копию я заберу. Э.. ну... удачи, да.
Развернувшись, он резко врезался в проходящего мимо данмера, заслужив отборной список ругательств, когда эль потек по кафтану нанимателя.
- Ах да!
Словно и не заметив досадного происшествия, алхимик повернулся, воздев черный от чернил палец к закопченному потолку.
- Тама за мостиком вас телега моя ждет. С лучшим гуаром! Мой помощник вам ее передаст. Это для камушка того.. что в контракте значится, да. Телега не ахти, но моя единственная. Так что верните в целости и сохранности! И позаботьтесь о гуаре Ягуаре. Он старенький уже.. да. На все вопросы моя помощница ответит – Шави. Вот эта.. Зеленая. Или серая... аргонианка, короче.
Кивнув самому себе, наниматель сделал шаг назад и... исчез. Растворился в буйной толпе без следа, будто и не существовало его никогда. И только вторая копия пергамента с контрактом, лежащая на столе перед всей честной компанией говорила о том, что он таки был.

***
Контракт: ссылка

В первое мгновение Мэгг хотела ответить жестким отказом, еще стояло перед глазами побледневшее лицо с заострившимися чертами, безвольно откинутая голова и кровавые разводы на груди. Но взглянув в полные боли, мольбы и отчаянья глаза, она будто увидела свое отражение и уже готовое сорваться «нет» замерло на губах.
Если она сейчас откажет, то что делать одиночке? Податься в банду? И надежда в его глазах сменится жестокостью, а все мечты и желания сменит жажда наживы. Кто-то из сталкеров возьмет его в напарники? Если так, то почему не они? Человек, выращенный таким отцом не может быть подлой сволочью. Ему скорей близки и понятны идеи Командора и ее лично, да и сейчас очень важен тот, кто сможет прикрыть спину, а не продать за кучку патронов.
- Очень сочувствую, - Мэгг прикоснулась к руке Ральфа, - Твой отец был замечательным человеком. Насчет присоединиться… Я не одна это решаю, надо дождаться Гейджа, но думаю, что он будет не против. А пока можем прокатиться и поговорить.

Бам! Видавший виды топор и в этот раз не подвёл хозяина. Ольфрик слышал треск рассохшейся кости - тут бы ногу не сберёг и здоровый Мужик, куда там истлевшему трупу. Расчёт был верен: бесполезный в узком коридоре полакс лишь скрёб с противным скрежетом камень, а его владелец беспомощно оседал вниз. Охотник уже замахнулся для добивания, как вдруг...
- Шайсе!
Следопыт рефлекторно отскочил в сторону, когда грудная клетка мертвяка взорвалась, мгновенно полосатая цветами.
- Удобрение... - Ольфрик презрительно сплюнул на останки, догадавшись, что не просто так Альтарина стояла под смертельным ударом.
А Волк уже успел разделаться с рихтером одним молодецким ударом. Охотник лишь присвистнул, увидев в отблесках магического света улетевшие останки. Стоило Ольфрику подумать, что сегодня его уже ничто не удивит, в деле произошёл новый поворот. Крутой.
Новый голос, доносившийся из тьмы, из той самой тьмы, где, кажется, ещё стоял Волк, говорил что-то уже совсем непонятное.
- Какой, фикен, высший суд?! Над кем? Вам чего в могилах не лежится-то?!
Идти вперёд охотник не спешил.

- Хорошо, - ответил мертвец после некоторого раздумия. - Но тогда и ты мне услугу сделай. Ты человек честный, я знаю. Айн тройер зольдат. Я тебе доверяю. По своей справедливости и рассуди.
Старец умолк, чтобы снова, словно перебарывая себя, втянуть в грудь затхлый воздух склепа.
Но, вдохнув, он замолчал, устремив взор пустых глазниц на потолочные своды, будто бы задумался о своем. Или попытался вспомнить...
- Я всю нечисть, нежить и нелюдь в своей стране поклялся уничтожить. Пока жив поклялся уничтожать. И я свою клятву Хютеру отнес. И я войну начал. Я сам их искал. Находил. И сжигал. На кострах сжигал - дымом солнце закрывало. Я знал, что верное дело творю. Я... в это верил.
Он говорил медленно, тщательно обдумывая каждую фразу. И это было не просто незнание орочьего языка, но и... придание важности своим словам. Он старался говорить правду, какой она была.
- Хютер с неба видел - я своих сил не жалел. Никогда. Я тогда на плаху свою шею положил. С самого начала положил. И своей смерти я смиренно ждал. Потому что такова цена, я знал. А моя жизнь значима была, тройер зольдат. Я своей страны был королем. И свою страну я на уничтожение зла направил. Я тяжелые и великие решения принимал, зольдат. То не есть хвастовство, то правда. Я много крови пролил. Я был палач.
Мертвец стиснул почерневшие за эти сотни лет зубы. Лишенные кожи, сухие, темно-бурые желваки напряглись, но старец все же продолжал, стараясь не показывать своих чувств:
- Такое можно лишь в великой вере совершить, зольдат. И я верил, - брови покойника с еле слышным треском нахмурились. - Я верил, когда они горели. Я верил, когда они рыдали. Я верил, когда они меня страшными чарами кляли. Каждая ведьма меня кляла. И я чувствовал, как на меня зло... ложится. Оно при мне оставалось, тройер зольдат. И я его дальше нес. Я годами это нес. Терпел. И страдал.
Тон покойника из строго и сурового постепенно, с каждым словом становился все более и более трагичным. Он рассказывал о своем тысячелетнем горе, а не о ненависти к врагам.
- Но одна ведьма самое страшное проклятие на меня наложила. Она смерти мне не пожелала. И болезнь она на меня не наслала. Она мне пообещала, что я не умру... Она тогда смеялась. А я ее не понял. Зольдат, я и не пытался их понять. Никогда.
Разглядывая доспехи мертвеца, Герион, скованный его рассказом и собственной раной, заметил некоторую странность на правой ноге. Здесь латы были сильно заужены, а саббатон - укорочен. И если поначалу эльфу это показалось вполне естественным для столь древнего трупа, что давно должен был развалиться на части и потерять свою броню, то теперь Тилуриэль понял, что таковым доспех был сделан еще при жизни. По сути правой ноги и не было, это был костыль.
- Проклятия в конечном счете меня доканали. Я погиб. Но не умер. Я не умер, Герион. Мое сердце остановилось. Я перестал дышать. Я, словно труп, стал гнить. Но я продолжал ходить и видеть, пускай и глаз моих уже нет. Я понял, что среди живых не могу остаться. Я сам этот склеп вместе со своими братьями построил. Их та же участь ждала. И мы сами сюда вошли. И сами в свои гробы легли... И десятки лет лежали. Они уснули, а я - нет. Я не могу спать. Я все еще жив и клятву должен исполнять. Моей страны больше нет. Мой народ вымирает. Но я свое дело должен продолжать. Я много раз из склепа выходил ведьм убивать. Веками страх я на Гроссенвальд наводил. Я братьев будил, и мы святой суд чинили. Мы снова убивали. Мы снова их не слушали, мы снова во имя Хютера жгли. Потому что клятвы никуда не деваются. Они, пока ты жив, живут. А я не умер, Герион.
Мертвец уже потерял свое прежнее спокойствие. Взгляд его метался по потолку, руки то сжимались в кулаки, то хватались за нагрудник или скрябали фреску на полу.
Наконец, инквизитор замер, закрыв лицо ладнями, поверх которых тянулись оголенные белесые жилы.
- Но они все еще здесь. На место старых новые приходят. И они не рыдают. О пощаде не молят. И проклятьями мне в лицо не плюются. Они надо мной смеются. В полный голос своим безумным голосом хохочут. И говорят, что я самого себя должен сжечь. Ведь теперь это я - нежить... нечисть... нелюдь. И это есть правда. Я ходячий мертвец.
Неожиданно, убрав руки с лица, хютеринг посмотрел эльфу прямо в глаза. И во взгляде его, пускай и обезображенном, читались немыслимые для смертного тоска и горечь.
- Как же так вышло, Герион, что сын Хютера его врагом стал? Где я оступился? Где я его предал? Где я соблазну и пороку поддался? В чем мой грех?..
Но король все-таки взял себя в руки и успокоился через мгновение.
- Конечно, тройер зольдат, ты всей моей истории не знаешь. Но мой вопрос и не о том.
Приподнявшись с неприятным хрустом и скрипом доспехов, хютеринг оперся на локоть и обратил внимание на рисунок на полу.
- Годами я на него смотрел, пытаясь понять. Верно ли я делал, что с ними боролся? - перст его с длинным черным ногтем указал на противоположную от Хютерова солнца сторону, где были изображены рогатый монстр, трилистье, лук и нечто, напоминающее луну и звездное небо.
- Может, я был с их существованием должен смириться? Может, они есть часть Этого Мира? Неотъемлемая, естественная... - хютеринг не смог сходу сказать следующее слово. Он поморщился. - Возможная. Ведь я теперь есть такая же часть Этого Мира, как и они. Я возможен. И Хютер мне здесь позволяет быть. Значит, я приемлем. Как и они.
С некоторым страхом или даже ужасом мертвец смотрел на вражескую сторону круга, понимая, что он сейчас ближе к нему, чем к тому, где было начертано солнце. Он вопрошающе посмотрел на эльфа.
- Так по справедливости меня рассуди, Герион. Если они право на существование под солнцем имеют, то разве они нечисть или нелюдь? Получается, они - кто-то... другой. Как скавены. Как вы, эльфы. Они отсутствием света не снабжены. Они свой свет содержат. Пускай и отличный от нашего. Значит, моя клятва исполнена? Ведь я больше нечисть, нелюдь и нежить не вижу. Я вижу прочих и равных. И ныне моя мысль такова.
Взгляд короля-хютеринга был пронзителен, но растерян.
- Или же это есть мои бредни? Или же это я за тысячу лет с ума сошел? И как от клятвы избавиться выдумал. Ловкий ход, чтобы наконец умереть. Достойный гнили, которой я стал... Так что ты скажешь, Герион? Их иначе увидев, я себя предал? Или же правду осознал?..

Никто бы не смог помочь Волку.
Даже светлячки, зависшие под потолком, и те - резво убежали в коридор вслед за своей хозяйкой. Они прилетели как раз вовремя, чтобы озарить Тарину рану: узкий разрез на животе, из которого неспешным потоком текла кровь.
Глубока ли она судить было невозможно, ведь так же рана смотрелась, даже если б волшебницу пронзили насквозь. Не став размышлять над этим, Миралисса прижала бинты к животу. Тара завопила от боли, невольно вырываясь из рук эльфийки. В глазах потемнело, ноги чуть не подогнулись и лишь холодная стена, упершаяся в хребет своими барельефами, не дала девушке упасть.
Простонав что-то сквозь зубы, Альтарина отобрала у Миры бинт и сама принялась себя обвязывать, моментально измазав все вокруг темной кровью...

Ольфрик - единственный, кто видел Волка. Но он уже был занят боем.
Ловкий маневр удался, несмотря на узость прохода. Хютеринг свалился на пол, сплозши по стенке и беспомощно чиркая по камню слишком длинным для этого места полаксом.
Следопыт привычным движением занес топор для добивающего удара, но вдруг остановился, расширив глаза от удивления...

Призванный Тарой монстр - самый близкий союзник Волка. Не щадя своей шкуры, он рвал мертвецов на части, но тем неведом был страх. Набрасываясь на него, один за одним, они наносили жестокие удары по твари, ломая кости, заливая черную шерсть черной кровью.
Наконец, волк-демон взвыл и осел. Он еще сражался - он не знал, как не сражаться. Ему нечего было терять. Это был не его мир, это было не его тело. И лн собирался вскоре вернуться домой...

Волк был один. Окруженный десятком противников, он сражался в одиночку, и всем было известно, что как бы силен ты ни был, численный перевес - наиважнейший. Если, конечно, ты не тарраск, что, по слухам, достигал ростом двух домов враз.
Но Волк был человеком, даже не орком.
Жар разгорался в его груди. Он чувствовал, что последовал по верному пути. И пускай то была поддержка Огнерыка или же это он сам поверил в себя - неважно. Волк собирался забрать с собой кое-кого, прежде чем погибнуть.
Мышцы налились лютой силой. И в эти мгновения появилось то ощущение, что все сейчас выйдет как надо. Волк знал, как пойдет этот молот, Волк резко присел, отступая в сторону, и раскаленная металлическая голова с сияющим Хютером пронеслись над его головой, опаляя своим жаром. И все. Это все. Прощай, священник.
А затем последовал мощный боковой удар двуручником. Цвайхандер - так звали его в древности. С полного размаху, со всей дури.
Скрежет стали отдался эхом от каменных стен. Рихтера отбросило назад, словно куклу, и верхняя его часть отлетела на пару шагов дальше, чем нижняя. Свет его погас, словно бы факел опустили в бадью с водой.
А сам Волк зарычал от боли. Одновременно с ударом его грудь чуть ли не разорвалась - он точно почувствовал, как переломанные ребра пронзают его самого. Воин еле удержался на ногах. Втянул воздух ртом, превозмогая страдания, и уже видел, как десяток хютерингов бросается на него.
Сил в руках не было. Кончик меча упал на камень, кроша его. Волк не мог снова вдохнуть, а они уже были в двух шагах. Со всех сторон. Десяток. И все. Это все. Прощай, чемпион.
Кости затрещали, а железо загрохотало, падая на пол. Грудные клетки и черепа мертвецов вдруг вскрылись, разлетелись осколками, выпуская наружу мрачно-зеленые стебли Тариного заклинания. Враги разом рухнули оземь, разбрасывая себя окрест, и из трупов, словно в насмешку, проросли белые, живые цветы, перебив запах тлена и пыли ароматом свежей весны...

Пораженные увиденным, остальные хютеринги не ринулись в бой. Их командир, еще живой, ползал по полу и скалился, цепляясь за каменные плиты иссушенными руками. Прочие же превратились в раскрошенные останки, из которых теперь росли колдовские цветы.
Оклемавшийся Волк воздел свой цвайхандер и встал в защитную стойку. Сколько их там еще было? Две дюжины? Три?
Мертвецы скапливались полукругом, держась на безопасном расстоянии. Они явно ожидали чего-то, и это был... их новый командир. Протолкнувшись меж инквизиторов, вперед вышел второй священник - такой же бритый, закованный в латы и держащий тяжелый молот с Хютером на боевой грани.
Но и он не пошел в атаку. Вместо того, внимательным прищуром оглядев и Волка, и первого рихтера, и Ольфрика, что не стал добивать и так рассыпавшегося врага, священник изрек, словно сплюнув:
- Фердаммтер гольддиб, ты и остальной преступник высший суд заслужить. Дер Гросе Инквизитор вас... ждать.
И в подтверждение своего предложения или, вернее, приказа, рихтер отступил в сторону, делая приглашающий жест рукой. Его послушались и прочие хютеринги, расступившись и освободив путь до дальней двери.

Так странно, так нелепо... Вместо легкого нырка между неуклюжими мертвецами, Миралисса будто пыталась проломиться сквозь сгустившийся воздух. Она даже не сразу почувствовала удар, выбивший из легких воздух и отбросивший ее на стену. Боль, огненной волной пришла с опозданием, затопив сознание. Не удержавшись на ставшими ватными ногах, девушка упала на пол и тут же последовал еще один удар в живот, раскаленным мечем пронзив внутренности болью.
Скорчившись на полу, Миралисса пыталась вздохнуть, не видя ничего вокруг из-за выступивших на глазах слез. Она понимала, что следующий удар будет последним и вся ее натура сопротивлялась этому знанию. Звуки схватки отдалились, сменившись шумом крови в ушах - тук-тук, тук-тук, тук-тук... Мир будто замер, осталась только боль и накатывающийся вместе с ней страх смерти.

...Шелестит зеленая листва, бросая на землю постоянно движущийся узор теней, играют в догонялки на листьях и стволе дерева солнечные зайчики, сквозь ветви дерева водно небо, синее-синее, глубокое и такое близкое...

Сознание рывком вернулось в настоящее, вместо нежной травы перед глазами покрытый вековой пылью пол и сапоги приближающегося воина. Девушка не увидела, но почувствовала поднимающийся над ней меч и заставив себя забыть про сжигающую боль, Миралисса рванулась в сторону из-под удара, пытаясь очутиться как можно дальше.

Кирилл как-то ссутулился, засунул руки в карманы куртки и почти не смотрел по сторонам. Он плёлся позади всех и больше не интересовался происходящим вокруг.

" - Испугался!"
" - Осознал."
" - Сдрейфил!"
" - Расставил приоритеты."

Почти не переставая он вёл мысленный диалог с самим собой. Убеждал, доказывал, формулировал мысль иначе, ругался и снова и снова доказывал себе, что это не ошибка, а продуманный выбор. Одна его половина - безумный журналист с горящими глазами, ещё совсем не старый и полный желания и профессионального задора кричал о необходимости продолжить путь. Однако другой, тщательно продумавший, проанализировавший и разложивший свою прошлую жизнь по полочкам резонно отвечал, что именно из-за него, Задорного, Кирилл Настоящий лишился всего. Разумный говорил неспешно, тщательно выдерживая ритм - на четыре шага Настоящего он произносил десяток слов. И в ответ слушал быструю, горячую тираду от Задорного, умещавшуюся в несколько биений сердца. От Настоящего в этот момент требовалось одно - переставлять ноги, чем тот в общем-то не очень охотно занимался, больше прислушиваясь к разговору внутри его головы. Но оба - и Разумный и Задорный, сходились в одном - нужно быть ещё и Внимательным! Ведь слова - это слова, но главное это действие. И пусть Настоящий склоняется к решению Разумного, главный выбор будет сделан на перекрёстке, когда нужно будет сделать последний шаг. В Зону. Или из неё.

И Кирилл Настоящий интуитивно догадывался, что и сталкер, и даже скорее всего девушка поймут если он вдруг передумает и что и сталкер, а может быть и девушка понимают и принимают слова, который он произнёс.

Мужчина изо всех сил попытался сосредоточится и с удивлением обнаружил, что сжимает в руках цепочку с часами, которую нашарил в кармане когда бессознательно искал сигареты.

"Эх, сейчас бы закурить..." - Подумал Кирилл и стал очень-очень Внимательным под влиянием двух болтунов в голове.

- А? - Спросил он на всякий случай. Показалось или кто-то что-то сказал?

Тара почувствовала неладное, еще когда начала читать первые слова заклинания... Словно надевать левую перчатку на правую руку. Что-то пошло не так, где-то закралась ошибка. Или виной тому был свет, что падал на нее? Или богиня не хотела отвечать на ее призыв? Или ей попросту не хватит сил на такую сложную задачу? Или дело в ране? Она умирает?..
Вопросов было много, они рвали на клочья самоуверенность колдуньи с каждым произнесенным ею словом. С каждым неудачным пассом руки, ошибки одна за одной складывались в нечто иное - не в то, что она задумала.
Но ведь все было сочинено верно!
Да, верно, но все обращалось наоборот. Все отображалось иначе, все путалось и разлеталось, собираясь вновь. Неверное заклинание, неверное! Но остановиться было нельзя - незаконченный слог страшнее всего...

Волк изготовился к атаке священника. Хютеров свет слепил его, но склонив лоб и нахмурив взгляд ничуть не хуже этих мертвецов, воин примеривал мысленно один единственный удар. Меч длиннее молота - Волк попросту поймает того на расстоянии. Никто не ждет от него такой скорости! Огонь боевой ярости уже пылал в его груди, он был готов!
Ольфрик метнулся к Миралиссе на помощь, выхватывая топор. Хороший удар сзади в череп еще никто не выдерживал на его памяти. Даже огр. Он свалил и хютеринга, что рухнул, словно подкошенный, на пол...
Мертвый оин с щитом, не снижая темпа, собирался вбить эльфийку в стену нехитрым тараном. Ольфрик кричал ей. Ловкости остроухим не занимать - отпрыгни и спасись! Но мгновения таяли, словно снег в шнейваг, а Миралисса будто начала засыпать, медленно-медленно пытаясь увернуться.
Рихтер замахнулся, зная скорость удара мечом. Он успеет быстрее - он опытный воин. Нужно лишь сделать неожиданный маневр и, увернувшись от атаки, совершить свою. Сокрушительную и победоносную.
Он знал, с какой скоростью ударит меч.
Но Волк поразил его... своей неулюжестью. Будто простолюдин, впервые взявшийся за такое непростое оружие. Священнику ничего не стоило вильнуть в сторону и оказаться на уже своей дистанции...

И вот оно закончилось. Тара отпустила заклинание, заранее зная, что обречена на провал. Ей оставалось лишь наблюдать, ожидая чего угодно от непредсказуемой магии, сорвавшейся с ее губ.

Миралисса пыталась отпрыгнуть к Ольфрику. Она смогла бы. Но вдруг ее движения оказались невероятно медленными. Будто во сне. Будто она тонула в огромной бочке с медом. Так зыбко, так... неловко. Так тщетно она пыталась увернуться от этого простого и очевидного тарана. И уже через мгновение поняла, что никуда ей не деться.
Щит ударил ее в плечо и лицо. Вбил в стену. Боль пришла тоже с опозданием - разлилась жгучей рекой по телу. Разум помрачился. Перед глазами забегали медленные алые точки. Она падала. Плавно падала на пол. И даже не могла подставить руки, чтобы защитить себя... Еще по пути ее настиг прогнивший сапог хютеринга, вбившись в живот.
И снова боль пришла с опозданием. Боль, от которой Миралиссу невольно скрутило. Медленно скрутило.
Волк не ожидал такого от себя. Меч еле несся навстречу лысой сияющей голове хютеринга. Слишком долго! Слишком! Но он не мог прервать столь мощный удар, хотя и пытался, хотя и понимал, что священник успеет его обойти.
Ловкий шаг в сторону и быстрый, лихой удар молотом в подставленную грудь. Волк заметил, как медленно полетел на землю, сбитый с ног. Тело медленно прохрустело переломленными ребрами. Медленная боль пронзила его стан. Она, словно гром, пришла напоследок, но сокрушила своей мощью.
И пол, обдавший медленной болью с другой стороны. Он сражен. Так нелепо и непонятно...

Тара смотрела, как Миралиссу и Волка избивают враги. Как те постепенно падают на землю. Только Ольфрик продолжал двигаться в своем темпе, да призванный волк, что накинулся на очередного мертвеца, разрывая его на отдельные части.
Ее никто не трогал, никому до нее не было дела. Заклинание ее не коснулось. Но она просто стояла и истекала кровью, так же медленно, как и гибли остальные.

[John Murphy – Sunshine]

Медленно Герион раскрыл дверь, впуская солнечный свет в полумрак склепа. Его ослепила эта яркость - пришлось зажмуриться, чтобы поскорее привыкнуть к нему... Веки озарило красным. Это был настоящий солнечный свет, но запах... запах был все таким же затхлым, а воздух - спертым. Нет, он оставался в гробнице.
Наконец, он смог раскрыть глаза и взглянуть на просторную залу округлой формы. Первым же он заметил огромный огненный светящийся шар, что был подвешен к потолку. Это он палил его, будто солнце. И это он гудел, вернее, ревел, словно некое пламя, но такое... необычное.
Долго смотреть на него Герион не смог, только успел заметить, что маленькое солнце держалось в корзине из металлических черных прутьев, подвешенной к куполообразному потолку, покрытому копотью.
Из зала вело семь закрытых дверей и восьмая - та, в чьем проходе стоял эльф. На полу мозаикой была выложена восьмиконечная звезда с рядом символов, занявших свои места по кругу и соединенных линиями, расчеркавшими центр. В глаза сразу же бросился символ Орднунга, начертанный наравне с другими, на первый взгляд незнакомыми ему.
В центре круга лежал труп, раскинув руки. Он был одет в древние, действительно древние, искусно выполненные доспехи, сохравшиеся в идеальном состоянии, будто бы их каждый день натирали конопляным маслом от ржавчины.
На доспехах были выгравированы уже привычные хютеринговские картины сражений, а в центре нагрудника - символ Бога Солнца. На челе трупа красовалась золотая корона, украшенная самоцветами, а сам он устремил свой безглазый взор ровно наверх, прямо на маленькое солнце.
Ему-то было не больно на него смотреть.
- Закрой дверь, - хриплым голосом произнес вдруг мертвец, зашевелив сгнившими, усохшими губами. - Дагамунд не должен видеть свет Хютера. Он проснется.
Произнеся это, мертвый человек продолжил ровно так же лежать, не шевелясь.

Карта: ссылка

Календарь

Еще в древнюю людскую эпоху общепринят был известнейший пертиссимианский календарь, насчитывавший 45 месяцев и 7 праздничных седмиц, менявшихся между собой местами в зависимости от положения звезд, государства, учения конкретного монастыря и даже погоды. Со временем, когда календарь из исключительно интересной дискуссии между специализирующимся в нем гелертарами начал перетекать в народ, он претерпел некоторые изменения (заметно его упрощающие) и число месяцев в нем сократилось до 12, а число праздничных седмиц - до 4.
Конечно, пертиссимианцы были против такого грубого отношения к их детищу, но все же, найдя в себе достаточную долю смирения и снисхождения к простым смертным, именитые монахи признали этот вариант как "Дополнительный Упрощеннейший Календарь Этого Мира". Поскольку на их недовольство в общем-то никто внимания и не обращал.
Упрощеннейший Календарь достаточно быстро распространился по всей людской расе, а все последующие Младшие с охотой его перенимали, не пытаясь выдумать ничего нового. Исключая, правда, гномов, которые долго время находились в изоляции под горами и за это время разработали свой собственный.
По правде говоря, они и до сих пор живут по нему, пытаясь то и дело навязать его прочим народам, однако прочие народы непреклонно от него отказываются, поскольку в гномьем календаре седмица, вопреки своему названию, состоит из двенадцати дней, а выходных в ней все равно только один. К тому же гномы ведут подсчет не по годам, а по месяцам (по двенадцать двенадцатидневных седмиц, ни одна из которых праздничной, конечно же, не является), что для остальных является неудобным из-за огромных чисел.
А потому вернемся к "распоясавшемуся" людскому календарю, как его неодобрительно называют гномы.

Упрощеннейший Дополнительный Календарь:



Список месяцев и праздничных седмиц:


Каждый месяц принято делить на четыре седмицы: первицу, вторицу, троицу и чёртицу.
В разных странах некоторые из них имеют свои определенные имена, обычно связанные с праздниками.
Дни в седмице называются просто: первый, второй, третий, четвертый и т.д. Таким образом, точная дата будет звучать примерно вот так: "Шестой день чертицы Гвитта двести шестнадцатого года Эльфийской Эпохи".

Время в сутках

Гейдж кивнул хозяину таверны напоследок, потом спокойно и одним глотком прикончил выпивку, закусив её остатками лепёшки. Голод он утолил, но внутри всё равно что-то ещё ворочалось. Лучше бы это был просто всколыхнувшийся огонёк предвкушения. Хотя с такой жизнью какой огонь, одни угли...

Кровать была широкая и мягкая, мягче многих и многих, на которых доводилось лежать Джексону, и он решил, раз уж никто не видит, раскинуться на ней и передохнуть после сделки. Не сомнёт и не запачкает, если куртку снять, а дух перевести никогда не помешает.

В голове у сталкера вертелось что-то неуместно смешное про двух нью-хоуповских бизнесменов, договорившихся махнуть караван угля на миллион "жёлтых", после чего разошедшихся каждый за своим: один искать тот самый караван, другой - кредиты. Да, так смешно, что аж грустно.

Впрочем, такова жизнь - цены меняются, потребности тоже, не спросишь, не узнаешь. Давненько Гейджу не доводилось закупаться такой крупной партией еды зараз, последний раз был пару лет назад, а до этого ещё при Хейсе, после особенно удачных ходок. Но тогда и цены были другие, и каналы не такие хитрые, в основном ведь на рынке торговались.

Мысли о Хейсе вновь направили настроение Джексона в дурное русло. Старый сталкер знал, что делал, а Гейдж... ему порой казалось, что он только притворяется, подражает всем своим не успевшим донести до него суть учителям от жизни. Слишком многое он познал на своих ошибках, используя вместо тетради свою шкуру, так что маловато в голове и на теле места оставалось для осознания и применения заученного. И вот - у тебя развились инстинкты и граничащее с суеверием чутьё, но никакого стратегического плана на оставшиеся годы. Хотя он почти никогда и не считал такой план какой-то необходимостью, и теперь-то, казалось бы, задумываться о таком было глупо.

"Это всё это орудие..."

Да, вчерашний день изменил его, Джексон готов был это признать, но, прислушавшись к себе, понял, что не новых идей, задач и тревог боится, а другого. В конце концов, настоящий сталкер всегда ищет пищу для ума наравне с пищей для тела или того, что в неё можно конвертировать.

Нет, он здесь всё же не для этого. Хватит обманываться - провернуть такую сделку он смог бы с любым торговцем Рэда, по крайней мере сомнений по этому поводу не было вообще никаких, даже не смотря на ошибочную изначально приценку. Нормально, Джинн перезаймёт, Гейдж просто займёт (никому же ничего не должен), может дело какое подвернётся за эти два дня, перемелится, мука будет. Рассчитается, точно.

Нет, он нервничал из-за Загадки. Прямо как в первый раз, и это было глупо, а по сути - в таком состоянии он к ней впервые и приходил. С такой целью. Себя проверить, в отражении её глаз рассмотреть свои, и что за ними. Она ведь, в отличии от многих, почти не закрывалась, не превращалась в постели в тёплую куклу, не теряла в себе человека, и это было во многом то, что цепляло Джексона. Ди поняла это почти сразу, она была внимательна и умна. Очень по-своему, конечно, как и сам Гейдж, и опять он в этом видел подобие отражения. И хотел думать, что схожее скрепляется. В отличии от противоположного, что лишь только притягивается... И сейчас именно это его и пугало.

С чем он готов был скрепиться? С тем, к чему уже привык? К могильникам и ходкам, к смертям и страданиям, к тяжёлому сталкерскому заработку и проедании заработанного в шкуре городского терпилы. Не ври себе, Гейдж, бандитские принципы Рэда ты давно признал как природный закон Пустошей, Ей ты платишь людьми, им - патронами, заранее соглашаясь с тем, что ими же будут в тебя стрелять, задумай ты нечистое, и в перестрелке твоё оружие замолчит раньше. Просто за годы сталкерства хитрить научился, и за то только те же Солёные тебя не любят. Но ты никогда не был готов перестрелять их всех, изначально отметая такую идею как крамольную, а они в общем-то тоже никогда не считали, что ты им лучше мёртвый чем живой. Это сосуществование длится уже очень долго.

Загадка примиряла Джексона с таким Рэдом, утоляя его грусть по складывающимся реалиям и заряжая энергией. Среди сталкеров были те, кто держали в нём человека во время ходок, а в Рэде были те, к кому он хотел или считал себя обязанным вернуться. Всё это держало и помогало держаться, и вот тут Гейдж и понял, что то, что он вчера нашёл, то, что узнал и перенял от Вдовы, то, что перекосило в нём после смерти Командора - не держит, а направляет. И что направление манит его, а обещанный Пустошам залог в лицах дорогих ему людей - мешает. Он пришёл сюда проститься. Потом зайдёт к Васко и к Грэхаму за тем же. Будет ли это прощание или прощение, кто знает. Гейдж не заговорит напрямую, ему достаточно будет просто зайти. Реакцию Велиса он рассмотрит через отражение в стакане на барной стойке, Грэхама поймёт по рукам, в его мастерской всё равно освещены только они.

А Загадку... Загадке он посмотрит в глаза когда они разденутся.
Хорошо, что у них все слова обычно звучат потом.
В этот раз до них может даже не дойти, и это было бы легче.

Взгляд Алексея проник прямо в душу, что –то перевернулось в ней, задрожала тонкая струнка, натянулась. Закружился вокруг мир бальным залом, опалил огнем, сверкнуло солнце сквозь листья деревьев. Зона замолчала, ожидая вместе со Сталкером решения девушки.

Альбина не отвела взгляда, искала ответ в блестящих надеждой глазах и медленно понимала, что не сможет уйти сейчас. Эта поездка начиналась как протест, попытка казаться взрослой, попытка вырваться из замкнутого круга жизни, наполненной развлечениями, приятелями, вечеринками, дорогими шмотками и заграничным алкоголем, а по сути пустая.

Девушка, вдруг, ясно поняла, что не хочет возврата туда, откуда она только вчера ушла. Только вчера, а кажется так далеко это все, далеко и не важно совсем.
Она уже знала ответ, но молчала, переживая странное, непонятное ощущение в душе. Сейчас сталкер казался самым близким человеком. Может быть она и пожалеет о принятом решении, но ведь лучше пожалеть том, что сделал, чем всю жизнь жалеть о том что не сделал, на что не хватило решимости?
- Я иду дальше, - глядя в глаза Алексею, тихо, но твердо ответила Альбина.

Да, за это Джексон Таверну и любил - она имела право быть строптивой, гордой и, хотелось бы верить, независимой. Как древний мир. Там ведь тоже наверняка было сурово (просто по-своему), дорого (с такими-то чудесами!) и неприветливо (столько народу!), и всё равно нельзя было не восторгаться всесилием тамошних технологий, бесконечной глубиной знаний и невероятной красоты искусством. Нельзя было не дышать воздухом великих возможностей.

У Джинна каким-то непостижимым образом проскальзывала эта атмосфера. Сам хозяин мог быть требовательным, меркантильным и недоверчивым, его заведение могло не обещать абсолютную безопасность и комфорт (тем более никаких поблажек для кошелька), но здесь всё равно было... интересно. Не такое-то большое строение, но каждая комната чем-то не похожа на другую, поднялся на второй этаж - как в редкую картину заглянул, и вон ещё сколько неизведанных местечек дальше по коридору. Такое заведение действительно имеет право выбирать своих посетителей и спрашивать с них строго. А зазнается рано или поздно, так и не обидишься даже. Помаешься несколько месяцев и всё равно придёшь вновь.

Сталкер поймал себя на мысли, что его губы норовят вновь растянуться в улыбку. Пришлось согнать легкомысленный настрой с лица до лучших времен, на близость которых, впрочем, Джексон желал надеяться.

С выдохом облегчения стащив с себя рюкзак, Гейдж присел на край кровати, поставив ношу в ноги. Шляпу снял и сбоку от себя положил, в волосы свои отросшие уже пятёрней запустив заодно.

- А дело такое, Джинн. Заказ хочу сделать, большой. Топливо нужно, тростник иль ещё что - без разницы, у меня двигатель всеядный. Литров сто, лучше в канистрах. И еда, дней на восемнадцать-двадцать, на дво... на троих.

Он вспомнил, как мучился почти в одиночку с проклятым тяжеленным ящиком, горевал по погибшему напарнику и обещал себе найти замену, и для физической помощи, и для психологической.

- Всё это с доставкой в Лагерь. Без палева. Конкретней по еде: бобы, сухари, консервы и можно вяленого мяса на первые дни, на готовку короче. Походный вариант, умеренно-экономный. Долгую ходку планирую. Смотри.

Рядом на кровати разложилась для убедительности карта Города Призраков, а на колени себе Джексон выложил опрятную пластмассовую аптечку. Эффектно щёлкнул в зазвеневшей от ловкой паузы тишине боковыми замками. Достал не глядя работающие пистолет замазочный и блестящий аппарат-сшиватель, в пальцах покрутил их и обратно убрал, наконец пачку обезболивающего Джинну кинул, на посмотреть.

- Довоенное. Есть шанс такого ещё целую партию найти, и инструменты ещё, на клинику хватит.

Гейдж отложил коробку к шляпе и, закинув ногу на ногу, оценил эффект представления. Он бы даже презентацией его назвал, эдакого бизнес-плана, если бы был полностью уверен в правильности такой словесной комбинации, подсмотренной однажды на улицах некрополя. Оставалось развить тему.

- Знаю, шанс, это не гарантия, поэтому и речь не о кредите идёт, а о вложении и соучастии. Поможешь сегодня с топливом и едой - я расплачусь сразу, найду чем. Часть авансом прямо тут, конечно. Я тебе доверяю, хоть ты и с Солёными тоже дела имеешь. Но они это они, а я это я. Думаю, умеешь различать, и людей и выгоду. Выгорит дело - завезу тебе потом хабар, найдёшь доктора, услуги начнёшь оказывать. Дополнительные. Другой хабар если попадётся - рисковать не будем, патронами рассчитаемся, а вот за вклад в медицину тебя сами бандиты похвалят, как твой мастер им дырки штопать начнёт, и откуда взялось всё спрашивать не будут.
Опасность малая, мы и так раза три-четыре всего в год встречаемся, и дальше так же будет, ну может в начале только почаще. Комар носа не подточит. Мне на рынке не место, а человек свой для закупок топлива и еды нужен, с тебя же взятки-гладки, для своей кухни берёшь, мешком бобов больше, мешком меньше, никому дела нет. Свой интерес прибавь, конечно, а не нравится идея долгих отношений, так можно и на разовой сделке по рукам ударить. Я и пришёл-то за разовой, потому готов платить, но ты вот о чём подумай, Джинн. Я уж лет десять в могильники хожу, и всё живой. Если с кем и можно дела планировать, то с такими как я только. Тем более если аккуратно и неспеша. Что скажешь?

Волк торговался долго и со вкусом, но при этом ни на секунду не отступал от равнодушного тона. Здесь всё объяснялось просто - его пригласили, значит он нужен. А раз он нужен, то можно смело выдвигать условия, уточнять каждый пунктик и торговаться вплоть до последнего золотого... И только в конце дня, оставшись наедине с самим собой, Волк долго хохотал по этому поводу. Да, именно такую реакцию вызвали у него бредни, написанные в какой-то там старой книге и не менее бредовые помыслы и домыслы нанимателей. Впрочем, за это задание платили огромные деньги и Волк согласился без колебаний. Согласился про себя. А вслух ещё долго мотал кишки, выспрашивал и уточнял.

Потом, когда стороны достигли соглашения, Волку представили его спутницу - эльфийку, по имени Миралиса. Мужчина придирчиво оглядел девушку, особенно заострив внимание на перстне и коротко хмыкнул - девица из знати, значит наверняка привыкла командовать и задирать нос. Ну-ну. В общем, едва ли можно сказать, что спутница вызвала симпатию. Смазливенькая разве что. Сдержанная. И холодная. Такие даже в постели не позволяют себе стонать. Но и антипатии особой, правда, не вызывала. Поэтому вся дорога прошла в молчании - едва ли парочка обмолвилась больше чем парой предложений. Однако Миралиса наверняка успела понять, что разговаривать мужчина предпочитал в особой манере.

- Он думает, что они беспечные глупцы. - Волк ловко перекинул ногу через круп лошади и соскочил на землю. Подняв правую руку вверх, в знак приветствия, мужчина небрежно тряхнул гривой волос, смахивая их с лица и изобразил нечто похожее на лёгкий кивок.
- Коней только три. - Процедил Волк сквозь зубы делая шаг вперёд. Хотя он даже не повернул головы в сторону Миралисы, он не сомневался что эльфийка его услышит и поймёт это замечание.

- Он приветствует вас. По поручению обербюргермайстера Хофтгора, он и его спутница дополнят отряд. - Мужчина опустил руку и склонил голову набор. - Он не видит остальных. Ушли на разведку?

Последние слова были явной издёвкой. Но едва ли об этом можно было догадаться по остававшемуся равнодушным тону. Но чтобы оценить это замечание не нужно было даже солдатом. Как можно быть такими беспечными в опасной близости от гиблого леса? И конечно, не нужно оставлять никого на страже.

Спутник, представленный Миралиссе фрау обербюргермайстер не понравился сразу - мрачный, наглый тип - и путешествие в его компании только укрепило первое впечатление, да и он сам не спешил его менять в лучшую сторону.
Девушка старалась скорей нагнать ушедшую вперед компанию "спасителей человечества" и ее лошадь - иссиня-черная, тонконогая, с длинной вьющейся гривой и нервно дрожащими ноздрями, в шутку названная Снежинкой, казалось поддерживала в этом стремлении свою хозяйку, Миралиссе приходилось натягивать поводья, чтобы подстроиться под скорость Волка.

Стоянку она заметила совершенно случайно - лишь потому, что старалась скрасить проходившее в мрачном молчании спутника путешествие разглядыванием леса по сторонам - не бог весть какое развлечение, но ее деятельная и общительная натура изнывала от скуки.

Миралисса нахмурилась, оглядывая стоянку и замечая кучу странностей и неправильностей - где все? Почему в такое время еще не отправились дальше? Она легко соскочила с лошади, в ладонь незаметно скользнул один из метательных ножей. Настороженным взглядом девушка следила за появившейся из леса девушкой и заметила выскользнувшую за той тень. Сделав вид, что не заметила ничего странного Миралисса пошла навстречу девушке, краем глаза продолжая следить за тенью, вряд ли в такой близи от Гроссенвальда из леса может выйти что-то доброе и желающее нести радость и свет.

Вы не можете просматривать этот пост!

Сталкер задумался о чем-то, устремив взгляд внутрь себя и Зона замерла. Будто все понимающая жена молча смотрела на него и ждала... давая возможность осмыслить все и сделать следующий шаг.

Альбина прислушалась к окружавшей их тишине, и поняла - Зона впитывала людей, проникала внутрь и вытаскивала их воспоминания, эмоции, желания, вытаскивала, перемешивала и показывала другим, пытаясь поймать на крючок и оставить у себя.

Еще утром поход представлялся этакой увеселительной прогулкой с надеждой увидеть чудеса и угрюмость Алексея казалась смешной и ничем не обоснованной, а сейчас? Действительно, чудес здесь хоть отбавляй, только за каждое Зона берет плату кровью.

Забудет ли она все произошедшее здесь словно сон, отодвинет на задворки памяти или будет просыпаться ночами с криком? Сейчас Альбина этого не знала, как не знала хочет ли она возвращаться или хочет продолжить бродить здесь, как наркотик дозами впитывая Зону.
Едва слышно, но тем не менее маняще, шуршит листок объявления на киоске, притягивая взгляд - еще одна ловушка Зоны или подарок?

Подхватили бойцы раненного Прытковича аккуратно, оттащили подальше от места, где кровавая бойня разыгралась. Во в комнате остался, бормоча заунывным голосом слова заклятий, вам неизвестных.

Сам Прыткович, тем делом, проваливается в черный океан безвременья. И только бледные призраки проплывают смутными, еле угадываемыми в туманной дымке тенями.
- Ты здесь, - шепчутся духи.
- Ты с нами, - гудят они монотонно.
- Не уходи, - слышит Влад, не осознавая толком ни себя, ни окружающее пространство, но проваливаясь в него всё глубже, как потерявшийся на болотах путник проваливается в трясину.

А потом слышит голос - знакомый, настойчивый, пробивающий тьму лучиком дрожащего света. Тянется к нему всем своим естеством, желая поскорее выбраться отсюда.
Тьма сжимается в кольцо, сгорает звездочкой-искрой.
Остаётся только белый свет, заливающий сознание волнами обжигающе-горячей боли. Нестерпимой. Сжать челюсти до зубовного хруста. Сощуриться, ощущая, как катятся ледяные бусинки слёз по разгоряченным щекам.
Лучше бросьте там!

Но нет. Растаяла боль. Самба сидит над тобой, приложив руку на грудь, другую - на твой жаром пышущий лоб. Ты приходишь в себя, слыша гул - поначалу кажется, будто источник его в твоей голове.
Но он не там. Он в комнате, из которой ты попытался улизнуть.
Гудит что-то в руках товарища майора Во. Испускает волны чудовищной энергии, невидимые, но ощутимые самой кожей.

Ты хочешь бежать от этой силы. Но не можешь. Потому что не чувствуешь ног.

* * *

Грохочут выстрелы вдали, за толстыми переборками из стали и бетона. Еле слышно, но ты уверен - это стрельба. Ты знаешь этот звук.
Для тебя этот воинственный клёкот сродни гулу авиадвигателей для выжившего после кораблекрушения бедолаги. Поисковая команда? Отряд с материка? Выжившие бойцы?
Что угодно, лишь бы побыстрее.

Баррикада долго не протянет. Каменная тварь, прыткая и ловкая, как обезьяна, ломится в армодверь, и каждый удар - этот грохот молота об наковальню - может стать последним.
Ты осмотрелся и знаешь, что не сомнешь её. У тебя не осталось необходимого снаряжения, да если бы и было - пули эту сволочь вряд ли возьмут. Единственный выход - бежать к своим. Как?
Решётка вентиляции над твоей головой поблескивает металлической шторкой, а за ней неприветливо густеет сумрак. Красная бумажная ленточка, примотанная к шторке, безжизненно свисает вниз.
Энергии нет, станция погружена во мрак, местами горят аварийные лампы.
А всё, что ты помнишь - как проснулся здесь, во мраке, попытался выйти, а когда услышал, как что-то громыхает впереди - нырнул обратно и заблокировал за собой дверь, завалив его шкафом под центнер весом, что так удобно стоял рядом с проходом.
Что же случилось с тобой? И что случилось с этим местом?

* * *

Самба видит, как Прыткович открывает глаза, задыхаясь от боли. Прикладывает руку свою ко лбу бойца, успокаивающе заглядывает в его разворошенный яростью и ужасом разум.
И заставляет Влада позабыть о боли, хотя бы ненадолго.
Его нужно эвакуировать. Вас всех нужно было бы эвакуировать и вернуться сюда с многочисленным отрядом, вооруженным не автоматами, а чем-то, что сдюжит с каменным парнем.
Но так не бывает. Вам дана задача, даны сроки - приступайте и не жалуйтесь. Жалобы никому не нужны. Нужен результат. И не говори, что тебя не предупреждали.
Суровая это работа. Приходит человек - а выходит каша кровавая. Или, в лучшем случае, инвалид с почищенными воспоминаниями. Помнит, как в "горячих точках" кровь проливал. И недоумевает потом, стоя перед зеркалом, откуда у него такие шрамы взялись.

Работа такая - Родину от каменных мутантов защищать.

Позади Во заклинания шепчет. И штуку эту, из-за прочной заколдованной двери выуженной, активирует. Исходит от неё ударная доза зловещей энергии, волнами - одна за одной.
Так, что хочется переместиться куда-нибудь подальше.

Миг - и закончилось всё. Никаких вспышек темной энергии. Ничего. Повернулся к вам Во - аж взопрел весь.
- Мёртв он. Но будут еще. Будьте осторожней.
Подходит к Прытковичу, который от механизма нечеловеческого, что в руках у майора лежит, взгляда оторвать не может.
- Боец, - вглядывается в его глаза, - держать оружие можешь?

Вы не можете просматривать этот пост!

Вы не можете просматривать этот пост!

Вы не можете просматривать этот пост!

Мирри тревожно смотрела на спину Ольфрика. Бросила взгляд на Альтарину – та тоже пошла собирать свои вещи. Пускай и как-то медленно, неохотно…
И снова белка устремила свой взор на охотника. Так и стояла ровно там, где была. Не сдвинувшись, толком не шелохнувшись. Молча.

Игнорируя боль в бедре, Герион метнулся прочь из окружения, пытаясь по пути зацепить врагов. Услышал даже сдавленный писк – в кого-то он попал. Запрыгнул на ветви, еще выше. Так просто его здесь уже не достать.
Снизу его прикрывали сучья, сам же он мог отстреливать крысят, словно на тренировочной площадке. Стрел много, хватит на всех – только подойдите.
Тетива натянута до предела, глаза вникли во тьму, примирились с ней, не обращая внимания на слегка качающиеся на ветру ветви и шелестящую листву. Любая тень получит стрелу. Мгновенно.
Но они не шли. Сквозь шум нарастающего дождя эльф слышал легкий шепот. Он чуял их, он чуял, что крысы здесь. Но они не подходили к дереву!
Они решили ждать. Ждать чего? Утра?
И через мгновение Герион понял, в чем было дело. Сонливость. Немыслимая в такой напряженный момент, она постепенно окутывала его. Все слабее слышен был дождь, все слабее билось его сердце… Сонный яд в стрелах. Совсем скоро он попросту заснет и свалится с дерева на землю.
Прямо к ним.

Мирри напряженно смотрела на Тару и Ольфрика, что неспешно собирали лагерь. За это время она успела только сесть на том же месте, где стояла. Все было и так понятно – нужно ехать дальше. Это был Гроссенвальд. С Гроссенвальдом не шутят.
Их было всего трое. Два дня назад они выезжали из Хофтгора вшестером, а теперь осталась лишь половина. Вот тебе и миссия по спасению человечества…
Белка не шевелилась, если не считать глаз, внимательно смотревших на двух людей, забрасывавших шкуры и одеяла в фургон. Толком собираться и не нужно было – только седлать коней и впрягать Фрица.
Мирри уронила голову и всмотрелась в крупные листья прямо перед ее носом. Мокрые и грязные. Вот так. Зашел и не вышел этот эльф. Но надо было ехать дальше… ведь тут уже ничего не поделаешь.
Белка грустно, тяжело вздохнула и тихо пропищала:
- Нет…
Чудом это расслышавшие люди обернулись на нее.
- Нет, - повторила она, подняв полный горечи взгляд, и покачала своей маленькой головой. – Я его не брошу. Я пойду в... Гроссенвальд.
На ее небольшой мордашке появилась совершенно не веселая улыбка.
- Я однажды в своей жизни поняла, что… так нельзя. Нельзя бояться. Это бессмысленно. Я просто возьму… и пойду туда. Я понимаю, он вам незнаком, да и вообще эльф. Я вас не виню. Но вам придется подождать моего возвращения.
В ее голосе чувствовалось дикое напряжение, он дрожал. Словно она решилась пойти на самоубийственный шаг – отправиться в какое-нибудь опаснейшее место, где долго не живут, и откуда никто никогда не возвращается. В какой-нибудь темный и мрачный лес.
- Мне все равно, - она хмыкнула, улыбнувшись еще шире. – Умру так умру. Но если мы так будем бросать каждого члена нашей группы, то до Кровавых Гор доберутся только яблоки. И то слегка подгнившие…
Мирри замолчала на какое-то время, твердо глядя на спутников.
- Дождитесь завтрашнего утра здесь, пожалуйста. А потом возвращайтесь обратно в Хофтгор. Или заберите все себе и езжайте… по своим делам. Я не обижусь, - белка напряженно весело хихикнула.

Все-таки хорошо, что эта ночь наконец закончилась. Угрызения совести, мысли об эльфийской мести, раскаты грома, пробивающиеся в сон… Нет, лучше как-нибудь без них.
Вычитав вчера в компендиуме неутешительную истину - а именно, что причиной непотребного поведения светлячков стала ее собственная, да к тому же глупая, ошибка - Тара долго не могла поверить, что сумела эту ошибку допустить. В одном из простейших заклинаний. Вот так бывает, оказывается. Настроения эта новость, само собой, улучшить не могла.
Перекинувшись с Мирри несколькими ничего не значащими фразами, Альтарина попросила передать герру Ольфрику, чтоб не забыл ее разбудить после своего дежурства, и с первыми каплями дождя забралась под фургон. Спать. Хоть как-то.

Но… это все, включая не слишком интересное сидение в свою очередь у погрустневшего под дождем костра и рассматривание теней, было ночью.
А сейчас было чудесное утро, которое совсем не хотелось портить.
Тара, рассматривая тоненькие перистые облака, нежно подсвеченные розовым, вслушивалась в пение птиц и пыталась вспомнить, что же успело присниться ей перед самым рассветом. Что-то необычное... Лоскутки воспоминаний постепенно всплывали из мрака, постепенно из них соткалась целостная картина... но смысл по-прежнему был недоступен. Шепотом попросив у Гешик подсказку, как же следует расшифровать увиденное, Альтарина поймала себя на мысли, что нисколько не жалеет об отъезде эльфов. Хоть это, наверное, и неправильно… Совсем уж плохо думать она о них не могла - уехали ведь даже без грандиозного скандала. И все же без Младших стало как-то… свободнее.
Без Младших?.. А Герион-то где?! Похоже, он и не возвращался - конь его пасся неподалеку. Перед сном Тара, наплевав на возможное недовольство эльфа, расседлала животину. Не должна же та страдать из-за того, что хозяин... эльф.
Да, но где он сам?
Подоспевшая как раз к этой мысли Мирри подтвердила опасения.

- Геброхенес штернбильд! - не удержалась Тара, но, глянув на обомлевшую белку, поспешила добавить: - Прости, не тебе.
Сатиры все-таки дернули эльфа в Гроссенвальд. Неграмотный он, что ли? Преданий не слышал?
Хотя, может, и слышал. Просто эльфийское самомнение не позволило допустить мысли, что и сам он так же уязвим перед проклятиями леса.
Ладно, это все неважно. Уже. Теперь нужно разбираться с последствиями.

Под напряженным взглядом белки стоять было несколько неуютно.
Мирри ждет от нее решения? Здорово... Тара понятия не имела, что следует предпринять.
Герр Ольфрик сказал вчера, что ждать Гериона не станет. Возможно, это разумно. Возможно... Или нет? Что неразумно точно - так это пытаться найти эльфа в Гроссенвальде. Этот вариант даже рассматривать нельзя. А что еще остается? Ждать его здесь? Есть ли в этом смысл? И... сколько ждать?
Перебор возможностей занял до обидного мало времени. Белке еще не надоело буравить ее взглядом.
- Чш-ш, Мирри... Сейчас... мы... мы спокойно все обсудим.
Благо есть с кем. Жалко, конечно, будить охотника... Но тут ситуация такая. Тара подошла чуть ближе и громко и нарочито бодро произнесла:
- Доброе утро, герр Ольфрик! Просыпайтесь поскорее, нам очень нужен весь Ваш бесценный опыт.
Интересно, всерьез ли он вчера говорил?

– Служба доставки "ТрансГэлакси". Говорит капитан "Бульдозера" Рэйн Тару. – Наклонился Рэйн над ретранслятором, испытывая (скорей всего из-за недавнего размазывания в мозаику неэвклидового пространства) странное déjà entendu о том, что этот голос он уже раньше где-то слышал. – У нас оплаченная доставка груза для порта Септима, Танталла. Если речь идёт о дизентеграции, я бы хотел сначала доставить груз куда надо и потом уже разбираться у кого фиссионный реактор больше, если вы не против. С кем я говорю и есть ли среди вас кто-то, кто может официально подписать квитанцию о доставке?

Не мудрствуя лукаво, охотник набрал сырого валежника у ближайшего оврага, порубив слишком большие сучья топором. Вернувшись в лагерь, он составил их над догоравшим, но всё ещё жарким костром, а остатки разложил вокруг. Сперва просохнут, а там и гореть начнут.
Над лагерем по прежнему витало напряжение. Эльфийка явно затаила обиду, и Ольфрик надеялся, что ей хватит ума удержаться от глупостей. Зато каша удалась. Иного, впрочем, и быть не могло. По скромному мнению следопыта, вкусную кашу трудно сварить, когда в котле мороженая пшеница, пара дохлых крыс, а пепел пожарища - единственная приправа. А из свежей крупы да отборного мяса только ленивый не сварит.
Покончив с трапезой, охотник обошёл кругом их маленькую стоянку, пристально вглядываясь в тьму. Гериона по-прежнему не было, и это вселяло некоторое беспокойство. Но не настолько сильное, чтобы лишать себя сна. Белка вызвалась дежурить первой.
- Если Герион не вернётся к утру, продолжим путь без него, - совершенно будничным тоном ответил Ольфрик. Он прекрасно понимал, что похоронить в Гроссенвальде одного товарища - очень неприятно, но это куда менее трагично, чем оставить там весь отряд и бесславно закончить путешествие, едва его начав.
- Разбуди меня, Мирри, - добавил он. - Я сменю тебя ночью.
- И Вам, сударыня, не дурно бы поспать, - Ольфрик одобрительно улыбнулся волшебнице, увидев вторую лежанку подле фургона. Надеюсь, я вам не помешаю.
С этими словами охотник устроился на своём месте, провалившись к одному из задних колёс повозки. Под сумкой, служившей ему подушкой, занял своё место охотничий нож. Остальное оружие тоже расположилось не далеко от изголовья. Быстрее, чем иные могли бы подумать о чистой постели, Ольфрик заснул привычно чутким сном.

  И Офелия, и Бульдозер — каждый на свой лад, кто сенсором, а кто, возможно, особыми точками на кончиках ушей — чувствовали, что им не успеть, что вот-то ожгут корму смертельные лучи пиратских орудий. Вот уже пристрелочный трассер прошел вдоль левого борта, томительная пауза, секунды которой безвольно растягиваются наподобие жевательной резинки. Вот сейчас, вот... Ну же!..
  Предложение капитана бесшабашная пилотесса приняла с легкостью человека, которому нечего уже терять — любой допинг, лишь бы выиграть смертельную гонку. И она дала полный газ... Сначала пропал звук, совсем, какое-то — измерять его было просто нечем — время спустя выяснилось, что звучать стали цвета, желтые тона бухали басами, голубые выводили скрипками, красные — отливали фанфарами, разбираться во всех нюансах было попросту страшновато, да и поделиться было не с кем. При взгляде на товарищей выяснилось, что они потеряли не только голоса, но и объем, стал плоскими, двухмерными, будто нарисованными прямо в воздухе. Уловить движение было невозможно, фигуры казались статичными. Были и другие странности, много их, но запомнилось далеко не все, психика тоже имеет свои предохранители, которые лучше не трогать. У «Бульдозера» в это же самое время отказали все датчики, соответственно, никакой фиксации не велось... Кончилось все вдруг, как отрезало. Они снова оказались в обычном пространстве, трехмерными, а пирата на хвосте больше не было. Мало того, навигационное оборудование показывало, что тусклая красная звезда прямо по курсу — это система Барракадо, и, если приглядеться вооруженным взглядом, то и Танталлу можно разглядеть — цель их путешествия.

Взревев спаркой гипердвигателей Бульдозер пошёл на разгон гудя всем корпусом. В надежде что движок не заглохнет, кот не вмажется в Бульдога при разгоне, капитан не подавится бутербродом от резкого рывка, что Офелия в следующий раз хотя бы за миг предупредит об ускорении и, главное - что энергетический щит купленный капитаном в компании «Serakinarea Inc.» (а усерминит со Свалки Сквиши утверждал что имеенно её представителем он является) оправдает вложенные средства и неделю проведённую командой без десерта.
- А-а-а-а, за маму Джану !

За две недели Рэйн успел выяснить всю подноготную записки от мистического Ф. и предшествующей этому стычки, но до этой проблемы было далеко, и пунктуальный капитан лишь сделал пометку в личном дневнике "найти Ф и решить проблему (упоить вдрызг и помириться? надавать по морде? использовать формуляр F-1314dc?)". Две недели прошли в относительном спокойствии: ящик не взрывался, Бульдозер не разваливался, кот линял не больше обычного, протеины были протеинистыми, и на корабле не происходило ничего такого, с чем не смог бы справиться точно расчитанный втык и двухчасовая медитация.

Рёв Бульдозера вышиб Рэйна Тару как раз из этого состояния, и в первый момент капитану показалось что это рычит не легкий, полусонный фрахтовик, а работающая за пределами перегрузок тяжелая турбина "Драгалиса": отчаянно, надсадно, посылая зубодробительную вибрацию через весь корпус корабля, и что за окном не чернота космоса, а разноцветные обломки разбитой в клочья планеты, из крошащихся тисков которой вырывался и всё никак не мог вырваться корабль.

Картинка из прошлого была столь живой, что Рэйну потребовалось несколько долгих секунд, чтобы придти в себя и вспомнить где он находится. Ещё пару секунд чтобы подняться на ноги и точно расчитанным пинком оправить под койку медетативный коврик.

– Это к тебе вопрос "где". – Ответил он Бульдозеру, направляясь к рубке и застегивая на ходу кобуру с пистолетом; баллистическое оружие было редким в этом мире бластеров и лазеров, но для Рэйна антикварный "SIG Pro" был большим чем просто оружие. – Но полагаю, что под прицелом пиратов, так что объявляю полную боевую готовность по кораблю. Определи наши координаты. Шансов мало, но может быть удастся позвать подмогу. Офелия и Бульдозер, будьте готовы к маневрам. Самаритянин, Бульдог, Альтаир, lock and load.

Проходя мимо подноса с бутербродами на пути к капитанскому креслу, Рэйн цапнул себе один. Вот таким: в полном боевом снаряжении и дожевывающим бутерброд, его и застали последующие события.

      В век, когда печатные издания захлестнули новости о каминах разной степени каминовости; когда мастера удаляют неудобные вопросы от игроков и мнения от бывалых; когда игроки записываются в модуль, ничего практически не спрашивая, и только после того, как их приняли в игру, вдруг ставят перед мастером ультиматум, насчитывающий с десяток различной степени сложности пунктов… В общем, в такой век остро не хватает обыкновенного добра: хорошего модуля, хорошего мастера и хороших игроков. А ведь так хочется иногда знать, на кого стоит равняться. И в этом вам поможет рубрика «Пока все в модуле»! Вставайте господа, вставайте дамы — сегодня мы отправимся в гости!
      Путь нам предстоит неблизкий: мало того, что цель нашей поездки находится на другой планете, так она еще располагается в не столь близком будущем! Не забудьте взять с собой бутерброды, термос с чаем, костюм радиационной защиты и огнестрельное оружие, потому что Пустоши не славятся своим дружелюбием. Конечно, раньше, до Войны, там было гораздо веселее: зеленела трава, многочисленные деревья росли до небес, а живность вела себя в целом мирно и дружелюбно. Однако учтите, что нас ждут не на этом празднике жизни, а несколько позже, когда моря обмелеют и станут пустынями, когда дневная жара и ночной мороз сделают за сотню лет равнины бесплодными, уничтожив большую часть растений, когда мутировавшие потомки милых зверушек забудут обо всех песнях, кроме песни смерти, и когда люди, сбившись в маленькие группки, будут заново учиться жить и выживать в новом для них мире — мире, который сотворили они сами. В общем, на относительно свежем воздухе в относительно безопасном месте накрыт стол, жарятся шашлыки и ждут гостеприимные хозяева.
      Многие из вас наверняка уже угадали, какой модуль мы собираемся посетить: «'BB'| Wasteland. The Searchers» от небезызвестного мастера Da_Big_Boss, победителя Пятого Литературного Конкурса. Уже больше года этот модуль радует как игроков, так и весь ДМ, и при этом жизнь в нем со временем не затухает, а наоборот — вовсю кипит и становится только ярче. Занятно было узнать, что идейным вдохновителем для этой игры выступает модуль «'Wasteland'» от Mafusail’а, но при этом — дьявол кроется в мелочах — «'BB'| Wasteland. The Searchers» является полностью независимым и самодостаточным, а Пустоши в нем благодаря стараниям мастера имеют особое очарование.
      В модуле используется сильно модифицированная под нужды сеттинга игровая система Blackbird pie (BBP). Не зря мастер назвал ее Da Blackbird Pie. Это не просто свод хоумрулов к системе, которую легко подстроить под себя: качественно изменены или дополнены многие элементы BBP, и к тому же добавлены правила боя и применения навыков. Для игроков, которым такая модификация показалась сложной, Da_Big_Boss создал презентацию, в которой правила излагаются в более доступной форме. Примечательна данная система тем, что, сохранив некоторую простоту оригинала, она призывает игроков принимать взвешенные решения, исходя из способностей персонажей, а не пользоваться обобщенными и однотипными шаблонами в каждом случае для получения почти гарантированного успеха.
      Персонажи игроков не идут одной большой компанией по сюжету в одной комнате. Они разделены на маленькие партии по одному-два-три человека, перед каждой из которых стоят свои цели и задачи. Эти партии могут пересечься друг с другом в том или ином уголке выжженного апокалипсисом мира, но результат их встречи предсказать невозможно: мотивы действий персонажей различны и даже могут стать причиной открытой конфронтации.
      На этом я завершаю рассказ о модуле от себя и даю слово мастеру и игрокам (под спойлером). Наше общение было построено в форме интервью. Моя и их авторская пунктуация, грамматика и орфография были сохранены.

Мастер: Da_Big_Boss

Игроки:
Mafusail

InanKy

Seth

Draag

CHEEESE

Morfea

Вилли

Althea

Gunzilla

Winder

zzappad

Black Dragon

Fiona El Tor


      Мясо съедено, охладительные и горячительные напитки выпиты, в карты поиграли и от души пообщались — пора нам, дорогие читатели, поблагодарить столь гостеприимных и дружелюбных хозяев и вернуться домой к столь уютным каминам, пока их не отвоевали обратно отцы. Надеюсь, вам понравился сегодняшний поход в гости.
      Неджим Рекки, журналист на полставки, в рубрике «Пока все в модуле».
PS: Все имеющиеся вопросы, замечания и предложения вы можете прислать игроку Romay в ЛС. Я обещаюсь отобрать у него почту и рассмотреть все до единого ваши сообщения. До встречи!
PPS: Огромное спасибо мастеру и игрокам за столь дружелюбный отклик!

Словно куница, Герион ловчайшими прыжками начал спускаться вниз. В ночной мгле, по мокрым сучьям, торопясь, все время глядя на существо, мелькавшее вдалеке – он мог сорваться и рухнуть камнем на землю с головокружительной высоты.
Но то был эльф. Эльф из Зеленого Отряда. И это было ему по силам. Если бы, конечно, он так не торопился… Тот сук, последний самый, вроде бы такой толстый – он легко бы выдержал вес Гериона!
Уже почувствовав свою победу над деревом, Тирувиэль лихо спрыгнул на последнюю ветвь, отделявшую его от земли, но та с предательски злобным треском обломалась под ним, и эльф из Зеленого Отряда полетел вниз…

- Ого, пятиголовая гидра? – удивленно вытаращила и без того выращенные глаза белка. – И мертвяки… да?
На некоторое время повисло молчание. Каша все никак не хотела довариться, а Мирри с каким-то то ли ужасом, то ли озарением смотрела на нее. Словно в этот миг ее посетила мысль о том, что ей-то кашу ждать и не обязательно – могла бы и три ореха сгрызть. Белке б хватило.
Но все-таки лучше с остальными поесть. И кашу. Горячую… сытную…
- Хм, - пожала она плечами. – Все не так уж и плохо.
Конечно, ведь кашу уже можно было скоро снимать с огня!
- Пятиголовую размером с дом мы услышим задолго до того, как она дойдет до лагеря. А мертвяки и не такие уж опасные, да? – она оживленно глянула на Ольфрика. – Во всяком случае, я знаю, кого ожидать. Чего такого – какие-то обычные монстры…
Белка нервно сглотнула. Наверное, от голода – от чего же еще?
- По мне так лучше заранее все узнать. Вот выйдет из леса мертвяк. А я такая – о, мертвяк. Как и просили. Ольфрик, доставай лук, стреляй и дело с концом, - как ни в чем не бывало бормотала белка, разговаривая сама с собой. – А если б я про мертвяка не знала? Что тогда? Вышел бы он из леса. А я такая – господин, простите, чем я могу Вам помочь? Вас пошатывает, вы бледны. Вам плохо? Вы знаете, я знахарь, я могла бы… А он меня… хрусть…
Мирри тяжело, чисто по-беличьи вздохнула. А затем посмотрела на Тару.
- Предупрежден – значит вооружен. Лучше я сразу всего испугаюсь, а в самом… действе буду спокойна. Ну или хотя бы не в паническом ступоре.
Белка слишком живо себе представила, как она будет спокойно переносить все тяготы поедания ее тушки мертвяком, но решила не делиться этим со спутниками. А лишь промолвила:
- Милостью богов…

В последнее мгновение Герион успел сгруппироваться и удачно упасть на лесную подстилку. Корень злого дерева из Гроссенвальда больно впился ему в спину, но эльф стерпел. Легко вскочил и метнулся за шпионом.
Боль лишь подстегнула разведчика. Младой ланью он несся меж стволов. Словно лисица, он прыгал на мысочках по корням. Зорким взглядом орла он ловил среди черных деревьев черного лазутчика. Да еще и в черную ночь!
Тому было не уйти: лапы коротковаты, да спина уж больно сгорблена, чтоб от эльфа убежать. А от Гериона – тем паче. И вот, порядком выдохшись, и поняв всю отчаянность своего положения, существо вдруг остановилось на небольшой полянке, резко обернувшись и выхватив свой кинжал.
Большой, искривленный, словно и сам беглец. Чутка ржавый, но остро заточенный. И видно было по уверенной лапе, что зарежет он эльфа одним лихим ударом – только подойди.
Но эльф и не собирался подходить, уже наведя на уродца свой натянутый лук. А тот и вправду был уродцем: вытянутая морда с длинными усищами, сплошь черные в ночи глаза, острые желто-серые зубья в искореженной пасти, среди которых особенно выделялись два верхних резца. Существо больше всего напоминало огромную (в пол эльфийского роста) серую крысу, закутанную в черную рваную хламиду.
Видно орк какой-то. Из племени, что Гериону было доселе неизвестно. А видал он орков много разных. Какой-нибудь хобгоблин… Только с шерстью. Морда его не выражала абсолютно ничего, кроме сосредоточенности.
Какое-то время преследователь и его жертва смотрели друг на друга, пытаясь отдышаться после стремительной погони, после чего первым заговорил крыс:
- Убьешчь меня – и уже не найдешчь дорогу обратно, - просто сказал он, без лишних эмоций. Словно был готов к смерти.
Прислушавшись к своим ощущениям, Герион понял, что снова потерялся. Уже второй раз. Это было лесное колдовство, не иначе.
- Эта чатчта – моя территория. Ты зачшел сюда – я за тобой следил. Моя смерть тебе ни к тчему. Твоя – мне тоже. Опустишь лук, отойдешь на сто тчагов – я тебя выведу. И разойдемся. Никаких проблем.
Крыс пожал плечами и хмыкнул, мол, почему бы и нет?

От того что вся команда наконец-то в сборе и есть с кем поговорить, Бульдозер находился в прекрасном расположении духа.
- Вот что значит доломы, чудо, а не механы. Всё с чуством, с расстановкой, аккурат.. Эй, трёхрукий qing wa cao de liu mang в красной шапке - ты как турбину крепишь ?! Она же при первом ускорении отвалится. Три руки и все непонятно откуда, у нас кот лучше справится с этой работой. Прораб, ну куда ты смотришь ! Откуда ж вы все берётесь.. Скорей бы свалить с этой проклятой станции. Самаритянин, тебе потом меня чинить, а ты и профилактику пропустил, и монтаж ускорителя не контролируешь. Бульдог, ну хоть ты им скажи чтобы за ум взялись.

Воронцов.

Каждый раз - как в первый.

И каждый раз - как в последний.

Здесь и сейчас ты хочешь дать этим людям все. То, в чем они нуждаются, на что втайне надеются, мечтают ночами, слушая шорох листвы за окном. То, о чем они даже не решаются мечтать, а встретив во сне - стыдливо отворачиваются и сбрасывают в кошмары, с наигранным смехом рассказывая близким "Приснится же такое! Вот чушь, правда?" И лишь тихий, загнанный в подсознание, задавленный общественной моралью маленький уголочек души тоскливо вздыхает, бережно обнимая воспоминание о несбыточном.

Надо ли им это? То, потаённое? Ведь Зона - она такая. Она даст. Приведет к мечте, ткнет в рожу, и хлебай полной ложкой, пока не лопнешь. А потом наизнанку вывернет так, что и сам не рад, и другим на всю жизнь закажешь. "Бойтесь своих желаний, - сказал один мудрец. - Они имеют обыкновение сбываться".

Бойтесь своих мыслей, они создают вам ваш собственный благословенный рай и обставляют жаровнями ваш личный ад. То, во что ты веришь, делает тебя. Создает вновь и вновь, уничтожая старую копию в каждый промежуток времени. Каждый строит мир, в котором он живет и существует, строит из ничего - из своей души и своей веры - и лишь от него зависит, насколько ужасен будет этот мир.

Особенно ярко, до боли ярко, это чувствуется тут, в Зоне. Где цивилизация и мораль оставлены за мощным забором. Где человек остается наедине с собой - против Зоны. Против Зоны или вместе с ней. Ей не наврешь с три короба, прикрываясь обычаями и приличиями. Ты сам - каждый из вас - создатель. Нет, СОЗДАТЕЛЬ, Человек, создающий мир, в котором он живет и умирает. Паук, запутавшийся в своей сети. Только ты - сам - можешь перевернуть свой мир и превратить ад в рай.

Ты ждешь ответа. Просишь путь указать. Кого ты просишь? Его? Её? Ты ждешь прозрения - и ты прозреешь. Для этого нужно только открыть глаза. Имеющие глаза - увидят. Имеющие уши - услышат.

Эти люди, твои туристы. Они ждут. Они пойдут туда, куда ты скажешь - но знают ли они, к чему ты их ведешь? Скажи им. Скажи им всё - и ты увидишь. По их испуганным или воодушевленным лицам. По алчности во взгляде, шевелению пальцев, пересчитывающих монеты. По светлым улыбкам и сиянию глаз. Ты увидишь. Решай. Ты сможешь.

Всем.

Сталкер замер, погрузившись в свои мысли. И Зона словно затаилась. Готовит ли новые штуки для вас, или просто скучающе наблюдает? Интересны ли вы ей все еще? Интересна ли вам Она? А сталкер что-то обдумывает, замкнувшись в себе. Дождь окончательно утих, и ветерок улегся. Солнце заливает мягкими осенними лучами кусок забытого всеми мира. Аптека, улица, разбитый фонарь у дороги. Почти по Блоку. Заросшее травой кольцо трамвайных путей. Покосившиеся киоски с выбитыми стеклами "Союзпечать" и ""Спортлото". А на трамвайной останове - облупившийся голубенький ларек "Билеты" с трепещущим на нем листком-объявлением.

И тишина.

А вот Рэйну Томас чем-то нравился. Может тем, что тоже делал свою скучную работу без какой-либо благодарности, понятия не имел какой ещё вывих мозга случится у начальства завтра и каждый день сталкивался с толпой психов, из которых самым вменяемым был гигантский кот. Эгхем, хватит о проекциях.

– Не наседай так. – Осадил он Бульдога. Однако, паранойя паранойей, но сектор и впрямь был опасным. – Но в самом деле, Томас – это уже, логически, Томасу. – Если груз такой важный, хотя бы дополнительный щит-компенсатор нам не помешает в той заднице вселенной. Два или три было бы идеально.

По сугубому опыту Рэйна у вселенной было крайне много крайне изобретательных задниц, но Барракадо была одной из самых неприветливых. Самое паршивое, что их назначение в этот конкретно ректальный рейс было даже не актом какого-то тайного недруга, дергающего марионеток бюрократии чтобы избавиться от неугодных ему космолётчиков. Это был просто рабочий день, и кто-то должен был доставить этот груз.

Тара могла понять Вильварин. С учетом ее известных всем взглядов и несдержанного поведения, совпадение было слишком подозрительным. И все же обвинение очень серьезное... Как же поступить?

Ну нет, жалостливо оправдываться она точно не собиралась. Тем паче - перед эльфами. Перебьются.
Объяснится, и все. Все равно поймут ее лишь так, как захотят.
- Хэрин Вильварин, простите. Я в мыслях не имела причинять Вам вред, клянусь, - Тара смотрела эльфийке в глаза. Ей незачем было прятать взгляд - она говорила правду. А может, стоит воззвать к здравому смыслу? - Посудите сами, если бы я убила Вас, да еще и так явно, то и сама не встретила бы завтрашний день. Учитывая наличие двоих Ваших сородичей.
Тара мгновение раздумывала, стоит ли продолжать, или это бессмысленно.
- Я действительно не понимаю, что произошло. Магия может выйти из-под контроля. Но на моей памяти еще ни разу не вел себя так плод простейшего заклинания.
Да, еще предстоит разобраться, что послужило причиной. Но сейчас пора было заканчивать объяснения. Пока не поздно. Пока Тара держит себя в руках. Заметив последний нежно-голубой огонек, она медленно выдохнула.
- У Вас тлеет еще один локон. Сзади.

Дабы не наговорить лишнего, Тара выбралась из фургона, ощущая отвратительную дрожь во всем теле. Кажется, все хуже некуда.
Прислонившись спиной к деревянному борту, Альтарина подняла взгляд к небу... и не обнаружила звезд. Штернлозе нахт... Богиня, за что?.. Что было не так?

Начало похода вызывало у Ольфрика противоречивые чувства. Источником их были, в первую очередь, спутники. С одной стороны, компания подобралась работящая - чванливых белоручек не было. И всё же, охотник не мог не ощущать глубину пропасти между ним и его спутниками. Знатоки магии и древних баллад, свободно пишущие на эльфийском и древнелюдском - хмурый деревенщины был для них, пожалуй, чем-то вроде полудикого орка. Он и читал-то с трудом, а уж мудрёных книг, вроде тех, что лежали сейчас в тяжёлом сундуке, и в глаза-то раньше не видел.
- Я не мастер по части древних преданий, - пробурчал он себе под нос. - Но повидал достаточно мерзости, что выходила из проклятого леса. И восставшие мертвецы - ещё не худшие его порождения.
Ольфрик флегматично посмотрел в сторону Гроссенвальда.
- Хир Герион - бывалый следопыт, но если он ушёл далеко от дороги, я и медяка за его жизнь не предложу. И уж тем более, не советую кому-то идти на поиски до рассвета. Если уж хотите размять ноги - у нас тут маловато дров.
Охотник уже оборудовал себе нехитрую лежанку прямо под фургоном (ставить шатёр без лишней необходимости не хотелось) и теперь примерял к только что выструганным рогатинам походный котелок. Ничто так не примиряет путника с остатком тяжёлого дня, как сытная каша с добрым куском мяса. Именно это Ольфрик и собирался приготовить.
От собственного занятия его не оторвал даже переполох вокруг эльфийки, хотя зрелище, безусловно, было крайне любопытное. И настораживающее.
- Госпожа чародейка, нет нужды жарить спутников, - усмехнулся Ольфрик, когда стало ясно, что именно произошло. - Ужин вот-вот будет готов.
О том, чем грозит отряду вышедшая из-под контроля волшба, он подумает на сытый желудок.

Вот и все. Быстро же завершилось обсуждение.
Тара обвела взглядом будущих попутчиков. Трое. Трое эльфов! Богиня, дай сил.
Ради собственного же душевного равновесия придется учиться доверять им. Интересно, на какие сутки она сможет заснуть в их присутствии?
Вздохнув, Альтарина попробовала найти плюсы. Хорошо, например, что герр Ольфрик согласился пойти. Не так страшно, и словом с ним можно будет перекинуться. С эльфами-то вряд ли удастся завязать интересную беседу. Хотя... кто знает. Путь неблизкий. Всяко может быть.

Да, всяко... Госпожа Берта живо напомнила об этом. Впрочем, перспектива, обрисованная ею, не особо удивила Альтарину. Оракулы вообще редко предсказывают отличную погоду и богатый урожай. Но одно неоспоримо - их слова можно трактовать как нравится. А кроме того, Тара была уверена, что никакое пророчество не может являться окончательным вердиктом. Это лишь предупреждение о том, как может быть.
Безмятежно хрустевшая яблоком фрау Берта, кажется, вообще не придала собственным словам значения. Если даже не попросила пересказать их.

Кому сейчас хуже всех - так это Мирри. Альтарина сочувственно посмотрела на белку. Почему фрау Генриетта забыла предоставить ей выбор?
Правда, даже если бы этот выбор был, отказаться белка не смогла бы. Точно не смогла бы. Слишком... трепетно относится к людской расе.
Чтобы хоть немного подбодрить Мирритики, Тара протянула ей орешек, найденный в кармане. Молча. Потому что никакие слова сейчас бы не подошли.

Что ж, дел еще много, а времени до рассвета все меньше.
Альтарина поднялась из-за стола и кивнула статному эльфу:
- Хир Герион, не стану утруждать Вас просьбами. Все необходимое мне я добуду сама.
Снова посмотрев на несчастную Мирри, понуро сидевшую на столе, Тара задумалась, может ли чем-нибудь помочь. Да чем тут поможешь...
Поколебавшись, она все же подошла к белке и осторожно пожала маленькую лапку, выражая поддержку.

- Всего доброго, - произнеся на прощание в никуда, Тара направилась к дверям, а поймав вопросительный взгляд Мирри, пояснила: - Я домой. Если понадоблюсь - могу еще быть у Эллерты или Дертвига.

- Ой, да не обижайся ты, - махнула рукой Генриетта на Тилуриеля. – Как будто сам на чувствах никого не ругал!
Она на него посмотрела с видом «Ну чего ты надулся, родненький?» и кивнула на яблоки.
- Вон, поешь, да выпей, - и ушла к своему трону.
Белка тем временем подскочила поближе к Вильварин, продолжив свою речь конкретно для нее:
- Это может выйти боком и моему народу. Но… если ты боишься тех… кто переживает, что их род попросту иссякнет… то, получается, ты хочешь, чтобы именно это и произошло.
В маленьких черных глазках Мирри не было ни капли укора. В них был только вопрос. И в какой-то момент эльфийке показалось, что белка смотрит прямо в ее душу.
- Представь, что это действительно может зависеть от тебя – останется у людей шанс или нет. Увидишь ли ты их через век или они канут в лету?.. А если в Этом Мире останутся лишь эльфы, то будут ли они в безопасности? Разве у вас не бывает братоубийственных войн? Разве исполнены люди ненависти к вам?
Белка покачала головой.
- Они лишь…
- МЕРТВЕЦЫ!!! И черррви, пожирающие глаза! – завопила вдруг Оракул. Ее глаза судьбоносно смотрели на всех лишенными зрачков белками. Ее голос хрипел и булькал, преисполненный рокового предначертания. – Я вижу трупов! И кррровь… Вас ждет кровь.
Берта судорожно сглотнула. Ее тонкие пальцы, увенчанные серпами алых ногтей, дрожа, сжали чью-то невидимую шею и скрутили, сдавили, удушили.
Она поморщилась.
- Отчаяние… Разочарование… Утрата… - Берта жалобно взглянула в пустоту и заскулила. – Безысходность… Все бессмысленно… Конец… Всему конец!
Ее лицо дрогнуло от гримасы, она вытянула шею в сторону Дэвара и презрительно бросила:
- Рако пассадж! Маль! Малидикшин!.. Глаза. Глаза во тьме. Писк. Я слышу его. Злобный. Хохочущий писк. Яблоки. И сталь. О-о-острая сталь ножа! И яд.
Оракул облизнула губы, поглядывая белыми глазами на гостей.
- Яд. Яд. Яд-яд-яд! Они будут преследовать вас. Они уже знают о вас. Черные тени. Черные, злые тени. Они будут ждать момента. Ворон обратил на вас взор – вам не уйти от него. Паук уже плетет паутину. Шестнадцатый Бог. Время… Лишь время. Только время отделяет вас от смерррти. Мертвецы.
Оракул жутковато рассмеялась.
- Мерзкий глупый старик архивариус! Гнилые кости. Вонючччие пальцы…
Дернувшись от омерзения, Берта вдруг моргнула, и на ее глаза вернулись зрачки. Наступила мертвенная тишина. Оракул с некоторым удивлением оглядела всех – а все смотрели на нее с гораздо большим недоумением – и, пожав плечами, как ни в чем ни бывало потянулась за вкусным яблочком.
- Гмгм. Мне одному кажется, что последняя фраза уже не была частью пророчества? – задал риторический вопрос архивариус Фастмот и еле заметно понюхал свои пальцы.
- Пророчества? – удивилась Оракул. – А. Я что… это, да? Ясно. Судя по вашим лицам, не очень, да?
Она сочувственно посмотрела на гостей.
- Ну, вы не переживайте сильно. Что бы там ни было, - Берта захрустела яблоком, небрежно махнув свободной рукой. – Обычно все не так прямо как вот оно вот… И чтобы вообще - уф. Скорее, как-то так выходит, что несколько иначе. Смотря, как трактовать. Ну вы понимаете, дело такое…
Ободряюще улыбнувшись, Оракул добавила:
- Удачи вам.
- Да, удачи! – подхватила Генриетта, безуспешно пытавшаяся скрыть улыбкой свою панику. – Спасибо госпоже Оракулу за ее… предсказание. Я очень рада, что вы согласились на это сложное задание! А вы, душенька, - фрау обер имела ввиду Вильварин, - хорошенько подумайте. Времени у вас до завтра. И не бойтесь, мы снабдим вас всем необходимым – просто скажите Гериону, что вам нужно. И да! Он поедет с вами. Тебя ждут те же деньги, что и их. И повышение, если будешь молодцом. Я вам выдам марку золота на расходы и три мельхиоровых статуэтки из своей коллекции…
Генриетта о них грустно вздохнула. Но снова заулыбалась.
- Мирри назначается вашим командиром.
- Каким командиром!?.. – раздался испуганный писк.
- Только ей я могу это доверить.
- Что?!.. Подожди!.. Я же…
- И да, я, конечно же, дам вам своих яблок – сразу три корзины!
- Я не могу быть командиром!
- Ну а я пошла – меня ждут городские дела. Кушайте, набирайтесь сил.
- Я же… Я даже не состою у тебя на службе!
- Вы отправляетесь на рассвете. Мы верим в вас, - фрау обер с энтузиазмом оглядела Спасителей Человечества. – Еще раз удачи.
Красиво повернувшись, она поспешила вон из зала, а белка лишь отчаянно протянула ей вслед свою лапку с края стола, словно пытаясь остановить Генриетту, и пропищала:
- Куда же ты?! Я же!.. Как же… Ты же… Желуди-грибы, каким еще командиром… Ты меня видела вообще?..
Двери в залу гулко захлопнулись.
- А что, отличный командир, - заявил Фастмот на полном серьезе. – Если тебя проглотит тролль, то ты сможешь загрызть его изнутри.
Белка, понурив плечи, с искренним ужасом посмотрела на архивариуса. А тот, вытерев руки о робу, встал из-за стола, кивнул всем присутствующим, и отправился за Генриеттой вместе с трубадурами.

Дэвар слушал. Задумчиво отпивал вино из бокала, порою отправляя в рот ту или иную закуску. Действия, что не требовали умственных усилий, оставляя разум свободным для голосов, сплетаемых в историю. Историю удивительную и завлекающую всякого, кто имеет хотя бы толику любопытства. Темный имел куда больше, чем толику. Мир людей всегда был чужим. Они жили в какой-то иной реальности. Седой, древней, напитанной тяжелыми символами и печатями ветхости. Изживающие себя, испившие свою судьбу практически до дна. Многие из его сородичей относились к этим существам, в чей мир они попали - с презрением или же терпением. Дэв не входил в их число. Люди были загадкой, но не той, что хочется разгадать. Они просто... были. Яркие, разные, напоминающие россыпь разноцветных камней. И невозможно определить - драгоценные они или просто... галька. Этим завлекая и маня.
Судьба Хофтгора не была ему особенно важна и дорога, но слова, срывающиеся с губ очаровательной обер задевали струны застоявшейся и давно заснувшей души. Слишком долго он ходил по дорогам Мира, утопая в спокойствии и обыденности. Слишком легко подкралась скука к молодому Темному, чья жизнь в былые времена напоминала острые пики вершин и темные бездны расщелин. Идеальные равнины, убогие холмики и ровная тропа - не для него. И именно это, вкупе с любопытством и предвкушением, играли решающую роль в мыслях эльфа, что задумчиво вертел в тонких пальцах ножку бокала. Это, а еще немаленькая сумма. Настолько немаленькая, что даже менестрелю, привыкшему не бедствовать, показалась внушительной и заманчивой.
Но и здесь был деготь. Как всегда.

Дэвар лениво повернул голову, посмотрев на человеческую девушку, с которой имел удовольствие познакомиться раннее. Ее неконтролируемая вспышка и негодование многое объясняли. Значит, юная волшебница терпеть не может его род. Любопытно.
Проснувшаяся строгость госпожи Генриетты заставила уголки губ Темного едва уловимо подняться. Он долго ждал, когда же она проявит другую свою сторону. Несмотря на легкость и внешнюю беспечность, обер просто обязана была иметь что-то выкованное железом и сталью в душе своей. Иначе не смогла бы она управлять славным городом, которым неожиданно заинтересовались гномы.
- Фройляйн, - мягко обратился к Альтарине эльф, показывая, что гнев девушки его лично никак не задел. - Хоть и неизвестно, какое именно решение мы все примем, получив, наконец, часть знаний о будущем деле, но все же... если согласятся все, чего явно желает наша очаровательная обербюргермайстер, то нам предстоит разделить весьма длинный и опасный путь, подставляя друг другу спины. Доверяя друг другу, - с нажимом добавил дроу. - А посему, хоть это и не мое дело, не могли бы вы объяснить причину своей... мм... нелюбви к моим сородичам?
Задав вопрос, Дэв бросил мимолетный взгляд на Вильварин, улыбнувшись. Эльфийка оказалась не только прекраснейшей представительницей светлой стороны его народа, но и бардом. Такой же, как он. Это грело.

- Судя по всему, трактат гнома на гномов же и может произвести впечатление. Или же у вас есть некоторые сведения, которыми вы забыли с нами поделиться, - лукаво улыбнулся эльф, - но которые заставляют вас думать, что утерянная страница разрешит конфликт. Или вы отчаялись настолько, что видите то, во что хотите верить. Скажите, госпожа Генриетта, какой смысл гномам выкупать Хофтгор? Что в нем особенного для них? Ведь это, насколько я успел понять, а если понял не правильно - поправьте меня, по большей части город культурного наследия именно людей.
Дэвар перевел взгляд на отворившуюся дверь и вошедшего в зал эльфа. Еще одного. Светлого, хоть дроу не удивился бы даже увидев одного из весьма редких представителей своего культа. Подозрительный прищур и пристальное внимание заставили Сайрена усмехнуться. Именно с таким приветствием он сталкивался чаще всего.

Вы не можете просматривать этот пост!

Бинокль лёг на камни рядом с хозяином, по соседству устроилась снятая с пояса дымовая граната. Джексон всё делал медленно, словно потеряв интерес к происходящему в трехстах метрах. Он увидел достаточно. А понял и того больше. Внял последнему предупреждению Пустоши.

- Уходить собираются. Если обман - скажу, стреляй короткой, и уходим под дымом. Я за рулём, ты сзади.

Законы выживания, словно паразиты в теле, говорили устами Гейджа, не обращая внимания на его внутренние терзания. Конечно, надо было сказать что-то иное, и себе самому, и напарнице, надо было хоть как-то успокоить и подбодрить Вдову, уже второй раз за недолгое время потерявшую не чужого, хочется верить, человека. Сколько уж пациентов у неё на руках в Лагере умерло - того Гейдж не знал, но думал, что вряд ли привязывалась она к ним, а вот Дэнни был частью команды, а значит, частью самой Мэгг. Должен был он стать и частью Джексона. Должен был. Эх, кто бы его самого подбодрил.

Сталкер подтянул к себе за лямку рюкзак и отцепил от его бока флягу с водой, хлебнул, освежая долго уже изнывающее от жажды горло. Легче не стало, разве что чуть. Мысли о потере Хартмана в воде не утопишь.

Кем же он был Джексону? Изначально - очередным залогом, то ли пятым, то ли шестым уже, он и не помнил, не считал нужным запоминать. Только безумцы дают патронам имена и пытаются помнить тех из них, кто спасает жизнь стрелку в опасных ситуациях.

Только вот от Маверика Джексон после первой же ходки стал ожидать иного, чем уже тогда наверняка разозлил ревнивую Пустошь. Понял он что-то, заметил, когда вместе от стаи гочи укатили, когда по литру крови друг за друга слили в перестрелке с бандитами на 5-й СанХаус Авеню, когда выход из подвала обвалившегося на них дома нашли каким-то чудом. Такой человек должен был кем-то иным стать Джексону. Первым другом, может быть. Первым братом. Проводником, точный путь из Пустоши, может быть, и не знающим, но по нему неосознанно идущим.

И не успел, не оформилось что-то, и у кого - у самого же Джексона! Проклятые Пустоши...

Дэнни-то всё чётко сделал, по своему, но правильно - взрыв услышал одновременно с появлением этих четверых, под прицелами их улицу пересекать не решился, что с напарниками случилось знать не мог. Ждать, пока "гости" уедут - значит позволять истекающим кровью товарищам дальше жизненные силы терять. Перестрелку устраивать - крайнее дело, оно вот так вот и сразу могло закончиться, и ничем бы это тем более на мину попавшим не помогло бы. Такое давление со стороны времени и неопределённости у Дэнни впервые было, пожалуй. Раньше острые ситуации в их карьере сталкерской всё же другими были, вот он и растерялся, и на контакт мирный пошёл, да не свезло, не договорился.

Озарение молнией Джексона пронзило, до дрожи резкой, до оторопи, до острого чувства вины. Послал бы Вдову сразу же напарника предупредить, и всего этого, может быть, удалось бы избежать! А вышло, что на ложность потенциала людей-залогов Гейджу невольно указавший - сам таким залогом стал: на мину наступил Джексон, а погиб в итоге Маверик. Теперь если эти гады и правда уйдут, то всё по законам Пустошей получится, против которых жизнелюбивый Хартман и восстал, сам того не ведая.

Гейдж безмолвно встал и пошел к соседнему пролому в стене, наблюдать за вероятным противником. Внутренне ему хотелось, чтобы тот решился на риск и попробовал приблизиться. Тогда бы всё решилось действием, коим легко приглушить внутреннюю боль. Он беспомощно обругал себя в мыслях за такое желание и, чтобы хоть как-то оградиться от отупляющей грусти и от зарождавшегося недопонимания, всё же высказался, отчаянно и неуклюже:

- Когда-то у меня не получилось отомстить даже за мать и сестёр, Мэгги. Вряд ли получится отомстить и за Дэнни. Я уж не говорю о Командоре. Прошли годы, или минуты, или месяцы, но встреться мне сейчас хоть рейдеры, хоть эти гады при другом раскладе, хоть те, что убили твоего мужа... я всё равно не тот человек, что нажал бы на спусковой крючок просто по зову духов павших. Пустоши другому научили. Убил бы, чтобы выжить. Убил бы за хабар, что мой по праву. Убил бы, если бы тебе угрожала опасность. Но если ты хочешь мстить, то тебе придётся стрелять первой и вести меня за собой... Только сперва выслушай. Мне жалко Дэнни, но ему уже никак не помочь. Думаю, они заберут его вещи и уедут, а мы останемся. Мы будем живы. Это не бандиты, наверно сталкеры, серые или чёрные, а сталкеры не рискуют. Мы не рискуем. Здесь нет места для мести, не должно быть и для риска. Только для горечи, для горечи и грусти место есть и будет всегда...

Он хотел добавить ещё: "...пойми, мне и Командора жалко, но ты и твой сын важнее смерти убийц!", но чего-то испугался и так и замолчал, вглядываясь в окуляры бинокля, словно избегая взгляда в глаза Вдовы. И вновь предательская надежда: "начнись сейчас стрельба, и всё закрутится, завертится, всё скроется в дыму, и сомнения, и разногласия, и боль".

Однако, он уже открылся для ответа и с внутренним содроганием ждал удара.

Вы не можете просматривать этот пост!

Вы не можете просматривать этот пост!

- Что. Что происходит? Что случилось? - Кирилл непонимающе покачал головой. Вернее даже, замотал во все стороны будто телёнок, у которого не получилось с наскока пробить дубовые ворота. Ща, оклемается и снова попробует. Собственно, почти так оно и было. - Вы целы? Все целы?

Кирилл бросил быстрый взгляд через плечо на улицу и сделал шаг в направлении сталкера. Внезапно, его глаза округлились от ужаса.
- Какого х....... Там Альбина. Она убегает! - Резко развернувшись на каблуках, он бросился вдогонку за Альбиной, споткнулся о порог и мало что не нырнул головой в пустые носилки. Разом подорвался и сделал движение, чтобы бежать дальше и остановился в смущении, тупо уставившись в землю. Носилки. Пустые. Они были пустые!

- И Фёдор пропал, - беспомощно добавил Кирилл, чувствуя как подступают злые слёзы. Как в детстве. Когда всё-всё понимаешь, но сделать ничего не можешь. Остаётся только бессильно сжимать-разжимать кулаки при мысли о побившем тебя старшекласснике или с завистью смотреть на новый футбольный мяч лучшего друга. Или, например, когда умирает бабушка, тебя утешают, гладят по голове и рассказывают сказки о лучшем мире и о том, что всё будет хорошо. А ты всё понимаешь... но ничего, ни-че-го сделать не можешь.

Кирилл медленно спустился с крыльца и сел на нижнюю ступеньку, по привычке пытаясь нашарить в карманах плаща сигареты и зажигалку. Зажигалку нашёл и зачиркал, уставившись перед собой равнодушным взглядом.

Вы не можете просматривать этот пост!

Вы не можете просматривать этот пост!

Вы не можете просматривать этот пост!

Некоторая важная информация может быть здесь. А так же мои картинки.

Названия:
Цаир - Слабый
Наас - Змей
Шамир - Терн
Нагалал - Пастбище
Салха - Странствие
Тевец - Сияние
Секелаг - Угнетенный
Раввиф - Обширный
Содом - Горящий
Фимнафа - Удел
Рим - Вечность
Назарет - Ветвь
Хеврон - Связь

Семь дней Исхода:
День 1 - Безмолвие
День 2 - ...
День 3 - ...
День 4 - ...
День 5 - ...
День 6 - ...
День 7 - ...

-
Первым я набросала портрет Гавриила, одного из моих неписей. Сомневаюсь, что у меня будет время нарисовать их всех, но я постараюсь хотя бы лайн-артом иногда что-то выплевывать.

Ха! Пламенная! Луиза хмыкнула, тряхнула гривой, разметавшейся по плечам и, не взглянувина компаньонов, решительно направилась к цели.

Цели тосковали, отираясь у двери склада. Наверное уже не только всех мух пересчитали, но и имена дали. Нет, ни один нормальный скучающий мужик не пропустит идущую мимо девушку.

Стройная, эффекная, стремительная. Уверенная упругая походка. Густые смоляные волосы развеваются в такт покачиванию бедер. Ковбойская шляпа небрежно болтается за плечами. Угольно-черные глаза сверкают. Легкая скользящая улыбка. И взгляд - огонь из-под вскинутых ресниц.

Взгляд - прямо на них. Сейчас пронесется мимо. Но нет. Будто только что заметив охранников, Лу остановилась. Повернулась к ним. Медленно скользнула взглядом с одного на другого.

- Хэллоу, амигос! - Она небрежным жестом отвела прядь волос. - Вы что тут, сильно заняты, или можете уделить минутку даме? - легкий прищур глаз намекает, что только последний лопух может отказать такой даме в минутке внимания. Лу еще не знала, что она скажет дальше. Да и неважно, что сказать. Впрочем... Она помедлила секунду. - Заблудившейся даме.

И снова взгляд - уверенный, оценивающий.

Слабость Чиракинан, её спокойное восприятие словно бы давали сил. Это так.. нечестно ― радоваться слабости ближнего. Но всё же так часто нескрытая слабость ощущается как доверие, как возможность увидеть не знатность и самостоятельность, силу и быстроту... а то, что под ними. Поневоле вспоминаются все истории о любви, вспыхивавшей на поле боя - неужели неспособны эльда иначе открыть друг другу душу как в миг слабости и ранений?
Силы, словно схлынувшие от взгляда Ястреба и его жажды руководства, возвращались. И в их потоке кристаллизовались слова, которые так тяжело было произнести, словно шипастую стрелу из раны вырвать.
"Возвращайся, Чиракинан, Глаза-с-блеском-звёзд. Возвращайтесь.
Я остаюсь. "
Ужас, желание забрать вылетевшие мерцающим протуберанцем за пределы звезды-сознания слова.
И воля. Воля быть честным перед собой.
"Я остаюсь. Я должен.. я хочу увидеться ещё с Драконом. Я хочу увидеть, чем закончится тот пожар, что мы здесь начали. Я хочу...
...Найти себя. Найти - в какой-то мере - настоящую цель Первой Грани Будущего, в том виде, в котором вижу её я. Я не знаю, какой должна быть эта цель - но я чувствую, что её не найти на Рукотворном Мире. Не там, где ложь считают лучшим напутствием.
Прости меня. Но я не могу пойти с тобой.
Здесь, под этим солнцем я нашел надежду. Надежду на то, что взгляд меж нитей дождя может указать судьбу, что не увидали провидцы. Я боюсь её потерять."

JackWalters.
- Господин профессор!
Знакомый женский голос. Оборачиваешься, ищешь взглядом источник звука. Потом понимаешь, что в помещении никого нет. Шумит динамик опять:
- Господин профессор, это Клара, Клара Секар!- Девушка явно не в себе: никогда не слышал её настолько испуганной.- Вам нужно срочно покинуть лабораторию! Они убили всех остальных лаборантов! Скорее, поторопитесь! Я встречу Вас у кабинета ГлавМеда, я знаю, как нам выбраться. Избегайте любых встреч, здесь происходит чёрт знает что!..

Ещё один вдох, и вторгшееся в реальность воспоминание ушло, оставив после себя лишь щекотливое чувство тревоги. Холодок прошёлся по коже, и всё вернулось на круги своя. Глаза привычно всмотрелись в алое пространство капсулы. Разбитая панель, кажется, облита чем-то бордовым. То ли краска, то ли кровь. Осколки по всему полу - удар был сильным. Внизу, на полу лежит пистолет, кем-то небрежно брошенный...

Здесь было жарко: шёл бой, к счастью, единственная жертва его - управляющая панель, которую уже успели к тому моменту активировать и настроить. Возможно, были и другие... Кто-то, кого пришлось из капсулы выкинуть... Да, так и было. Тяжесть их ещё тёплых тел в руках, безжизненные глаза... Два или три человека в таких же комбинезонах, с такими же страхами, не сумевшие выиграть в лотерее спасения.

Гаресста.
Поспешные действия едва не свалили девушку с ног: удивлённая собственной неуклюжести, она вжалась в стену, силясь хоть как-нибудь сохранить равновесие. Голова казалась сплошным металлическим тазом, разогретым до белого каления и разбитым ударом тяжёлого молота. Забегавший было по капсуле взгляд стремительно остановился, когда содержимое желудка подошло, казалось, к зубам. Прежде, чем закрыть глаза, увидела, что пожилой мужчина напротив сделал то же самое.

Дыши. Дыши глубже. Дыши спокойней. Дыши ровней. Мрак подступает со всех сторон, обхватывая разум, впиваясь в уши, глаза и ноздри. Кровь струится из носа в губы, а с губ на подбородок, но это пройдёт. Должно пройти. Вдруг - яркая вспышка! - какая-то сильная идея проникла сквозь невежество забвения.

Беги, беги дальше. Позади темнота, потушенные из экономии фонари городского освещения. Впереди - спасение берлоги, в которой удалось найти временный приют по пути из пункта А в пункт Б. Он сзади, бежит, кричит что-то. "Клара! Клара!" Орёт. Очередной мудак, решивший, что ему дозволено большее, нежели остальным. Он захотел завладеть твоим телом и не очень обрадовался, получив в ответ отказ в виде удара в пах - девушкам так можно.

Правда, Клара тоже не ожидала обнаружить у очередного мудака заряженный пистолет, которым он не побоялся воспользоваться - видимо решил, что парням можно так. К счастью - запоздало, слишком долго собирался с силами и начал преследовать девушку лишь тогда, когда она уже выходила из подъезда.

И вот Клара бежит, а мудак бежит следом за ней и стреляет. Ему не везёт - мажет. Но следующая пуля вполне может оказаться последней. "Клара, вернись! Клара, стой!" Голос пытается быть сладким и дружественным, но на деле так и сочится насилием и болью. Он почти плачет от бессилия, но всё ещё полон разрушительной энергии.

Клара, вернись. Клара, стой.

Crash Bandicoot.
Новое рождение далось с трудом: резкий приток свежего воздуха металлом отозвался в горле, грудь ныла, словно рёбра сошлись друг на друге. Стремительное движение глазами вызвало приступ тошноты, в ушах загудело. Почувствовал на губах привкус крови: течёт из носа. Виски обдало жаром, и показалось, что сейчас ещё раз потеряешь сознание, но обошлось: завис на грани между дурным сном и болезненной явью. Закрыл глаза, не в силах больше видеть раздражающее мелькание.

Силясь успокоиться, обратился к памяти. Сначала решил, что окунулся в бездну и всё же потерял сознание. Но потом что-то сломалось, и всплыли в уме крупицы знания - жалкий остаток былого многообразия.

Девушка рыжеволосая. Смотрит печально глазами тёмно-синими, ищет отклика во взгляде. Одна она осталась рядом. Младшая - самый поздний ребёнок. Волосы в мать, глаза в отца. Рядом трое подростков неуверенно переглядываются. Один - старший - грустней всех глядит, но тем не менее суров. Генрих. Назван в честь деда. Знакомые тёмно-синие глаза. Через год поступит в академию. Второй щурится на солнце, еле сдерживая слёзы. Третий всё это время думал, что дед уедет ненадолго, но только сейчас понял, что дед может улететь и насовсем. Все четверо знакомых и милых сердцу фигур вдруг начали отдаляться, замахали руками, выказывая всячески, что будут скучать и ждут скорой встречи. Прощались так, пока совсем не стали мелкими точками.

Тоскливо стало на душе.

Nfikf.
Боль падения постепенно отошла, сменившись тупой пустотой в голове. Что-то шумело на заднем фоне, но безрезультатно.

CHEEESE.
Резкая и громкая активность несомненно дала о себе знать: стоило наглому юнцу закончить фразу, как от лица его отошла кровь, тонкой струйкой вытекшая из носа. К горлу подступила тошнота, а в ушах загудело что-то совершенно потустороннее. Стало плохо, очень плохо, и еле-еле удалось сохранить равновесие. Агрессивный пыл тоже немного спал - в силу собственной очевидной уязвимости.

Вивьен избрал своей целью целую ораву байкеров, намереваясь оценить разброс стволов трофейного оружия. Десантник нажал на заменяющий спусковую скобу большой красный рычаг и... Сперва послышался оглушительный хлопок и откуда-то из недр многоствольного стаббера струей вылетело облако черного дыма. Затем орудие мерно зарокотало, затем взвыло, точно ошпаренный гретчен, ну а дым валил уже на всю катушку. Ворону осталось лишь догадываться, как и зачем безумный орочий механик засунул в недра своего изобретения двигатель внутреннего сгорания.
Гласс с удивлением взглянул на свое оружие, как вдруг оно попыталось вырваться из рук, словно строптивое животное. Отдача. Бледный понял почему так внезапно стало тихо - аудио-фильтры шлема прикрутили звук, спасая уши десантника от неимоверного грохота. Оно начало стрелять. Вивьен ощутил, как пулеметные ленты с рывком заскользили по керамиту доспеха.
С трудом удерживаемый станок неистово колотил тыльной частью по стене башенки, которую Гвардеец Ворона выбрал в качестве упора. Наконец Гласс сосредоточился на своих целях: впереди внизу, потопая в облаке пыли и обломков техники, на куски разлетались тела зеленокожих.

В самый последний момент Ульрих врубил джетпак и унесся в сторону из-под сокрушительной атаки штурмовика. Орочий тракк во всполохах разрывов разметало на части по пшенице.
Завывая на максимальных оборотах самолет вышел из немыслимого пике, выронив из себя пару ненужных деталей, но за ним уже неслась, оставляя трассер, ракета. Пилот сбросил тепловые ловушки – какие-то воспламеняющиеся петарды, поджегшие его самого, но имперские технологии в этот раз одержали верх.
Ракета вонзилась в двигатель, хлопнул взрыв, в сторону полетело крыло, а сам самолет, закрутившись, бросился прямо в землю, дымясь и разбрасываясь горящими обломками...

Но не он был главной угрозой.
По дороге к трактиру ехало целое орочье племя. Байки, багги, грузовики, из которых торчали десятки зеленых морд с торчащими клыками и свирепыми глазами.
Они кричали что-то. Что-то ненавидящее. Лавина злобы, лавина ярости – их кожа была пропитана желанием убивать. И это было не то боевое веселье, с которым орки дрались меж собой, о нет. Это была настоящая, лютая ненависть, зажигающая их сердца, объединяющая их, рождающая невероятную по своей силе агрессию.
Кортеж убийц, зверей, монстров – вот, что ехало к трактиру. И ясно было, что они никого уже не выпустят из него живым.
Не дожидаясь ничего, они открыли огонь по зданию. Град свинца вбился в стены, выбивая искры, щепки и осколки камня. Загремели автопушки, заревела орочья орда. Им вторили двигатели, с натугой выжимая из себя максимум. Сгорая, ломаясь под натиском неистового желания приехать к месту драки как можно быстрее – они готовы были погубить свой транспорт, лишь бы оказаться там на секунду раньше.
Они что-то кричали, и с каждой секундой их крики становились все отчетливее. Два слова, но их все еще было не разобрать…



- Огонь! – закричал Хан, посылая пылающую очередь болтов в подъезжавших орков, словно сноп искр в зеленое море. – Прикончить гадство! Пользуйте их пушки! А! Ворота, хай им грець! Волк! Закрой их!
И, отдав приказ, через мгновение Батько сам спрыгнул с крыши вниз.

Шилари задыхалась. Рука благословенного Астартес, в десятки раз усиленная генетикой и во сто крат – сервоприводами, не давала ей и шанса. Хрупкая девушка повисла на стене, тщетно сжимая пальцами холодную керамитовую перчатку.
Этот шлем: черная, бездушная маска с двумя алыми визорами, почему-то всегда казавшимися злыми, ненавидящими и жестокими. Он целил мечом ей в глаз. Тяжелый клинок поразительно недвижно завис в воздухе, готовый в любой момент пробить ее шлем и вонзиться в череп. Шилари еще никогда не была так близко к смерти…
Эта ненависть была древней. Тысячи лет в парных сердцах Храмовников жила злоба. Никто не знал, как и когда псайкеры что-то им испортили, но зато всем было известно, что этот Орден никогда не оставлял их в живых. Даже на имперских мирах, куда прибывали Храмовники в своих воинственных миссиях, оставались лишь те псайкеры, кто смог спрятаться от всепоглощающего гнева. Те, кого попросту не нашли.
«Ведьмы».
Гиртый-Хан прекрасно знал об этом. Он знал, насколько нерушима может быть ненависть, и уважал ее. И он понимал, что не сумеет усмирить ее сейчас. У него было лишь полторы секунды, как он рассчитал, чтобы решить эту проблему. Проблему того, что два бойца его отряда не были готовы к бою, и это стало бы фатальным.
Полторы секунды он молча смотрел на застывшего Манфреда, занесшего меч, и девушку, что отчаянно извивалась, задыхалась и безумным псионическим воплем стучалась в разум Батьки, моля о помощи, моля о спасении.
Но у Хана было лишь полторы секунды, и за эти мгновения он должен был принять решение. Он вспомнил, как Ватано помогала им, как одурманила орка-водителя, как предсказала Гиртыю будущее миссии.
Батько вспомнил, как она подсказала ему путь. И он вспомнил, насколько Шилари была полезной…
И вот, когда полторы секунды иссякли, замедлившись лишь еще на одну, Хан вскинул болтер к плечу и выстрелил.

В визоры Манфреда брызнула кровь. В мгновение ока голова ведьмы разлетелась на части.
Он обернулся к стрелявшему капитану, но тот, сверкая злыми глазами, лишь сурово прокричал:
- Держать оборону!
И в этот момент стены сотряслись от удара орочьего грузовика, разогнавшегося слишком сильно.


"Смерть быстра"

- Аталак-Хан, Шестая рота Ордена Белых Шрамов.

- Какова..?! – начал было ноб Лордзк, но его рот заткнула ракета.
Грохнул взрыв. Лордзк разлетелся по всему залу. За ним пронеслись щепки. Стены затряслись, с потолка посыпался строительный материал, а затем все помещение затянуло пылью.
Трока оглушило взрывом. В левый бок впились щепки. Он озирался в клубах пыли, пытаясь разобрать, где враги, но в следующее мгновение сквозь завесь вспыхнул яркий свет. Трока ослепило, он попятился назад, пытаясь проморгаться.
Он чувствовал плечо Норкха рядом. Вот плеча не стало. Трок в панике отшатнулся еще дальше. Кровь, горячая кровь Норкха на нем. Братца убили. Но кто?!
Трок, наконец, проморгался. Сквозь темень и пыль были видны лишь очертания черного врага, что, схватив обеими руками искрящуюся хряпу, рубил ею орков. Трок закричал и открыл в упор огонь из стреляла, но пули сгорели, не долетая, яркими вспышками.
Враг был подобен самому Горку! Или Морку… Мощными ударами он при таком небольшом росте легко рассекал мясистые тела. В стороны брызгала кровь, а он даже слова не вякнул! Настоящий мясник! Продолжая палить, Трок искренне восхищался нобом, что учинил средь них резню. Стильный черный прикид, большой резак в руке – он был неподражаем!
Вот Драгх с воплем обрушил на того свое рубило. Оно отскочило от наплечника, словно игрушка, а Драгх уже смотрел на свои кишки. Следующим был Рокхрог – он и ударить не успел, как его лишили ног, пальцев на правой руке и нижней челюсти. Меч сверкал в пыли и тьме, и лишь молчание звучало сквозь решетку черного шлема.
Трок сам и не понял, как оказался за барной стойкой рядом с Щебнем-Пивоваром. Тот достал свое большое палило, выцелил черного ноба, но тут его голову разорвало на части. Трок даже не видел, кто стрелял. Через мгновение барная стойка начала разлетаться в щепки над башкой Трока – тот вовремя пригнулся, повинуясь чутью. Собственно, ему он всегда и повиновался.
Бутылки с пойлом на шкафу разлетелись вдребезг, Трока осыпало осколками. Он прикрыл лицо, а когда убрал руку уже видел перед собой черного ноба.
Два горящих, злых, алых глаза уставились на него на мгновение. И Трок им воспользовался! Быстро подняв руки, он сказал лишь:
- Босс…


Шилари зажмурила глаза. От нее уже ничего не зависело – так зачем видеть все это?..
Она прижалась нагрудником к горячему заплечному ранцу Хана. Мгновения до встречи с орками-байкерами.
Она помнила – первый гнал с копьем наперевес. Из той банды, с которой они соревновались. Копье, размером со столб, оно пронзило бы обоих. На такой скорости – без шансов.
Девушка почувствовала, как дернулся Батько, а затем как зазвенела сталь его клинка об эту чугунную трубу. Еще звон, треск силового поля, быстрые, четкие, уверенные движения десантника. Она чувствовала, как смерть проносилась мимо нее…
Через секунду она открыла глаза, бросая свой взгляд назад – там одним за другим падали байкеры, пронзенные, рассеченные и сраженные. Она обернулась вперед и поняла, что поторопилась открывать глаза: на них несся огромный грузовик, вооруженный вертящимися пилами на бампере. С его крыши палил гретчин, пули скрежетали о броню байка.
И Хан несся прямо на него!
Но как он саблей поразит грузовик?!
И тут с неба пришел ответ. Пылающим снарядом Волк обрушился на грузовик, ударяя своим молотом. Грохнул взрыв силового поля, завизжал металл и тракк прямо на глазах Шилари развалился на части. Хан ловко свернул – мимо пронесся передний мост, вращая свои пилы и таща за собой еще не успокоившийся карданный вал.
Всех орков размазало по останкам машины. Средь них возвышался лишь Ульрих, поднимая свой молот…
- Це моя степь, трясця вашей матэри! – закричал Хан в кураже битвы, потрясая саблей.
Он быстро обернулся: позади показались недобитые орки. Два грузовика, багги и полдесятка байков. Они объехали варп-шторм с другой стороны и уже сильно отставали…
А путь до трактира теперь был свободен.
- Волк, спихварь! Шуруй взад, к хате той! Чаю, хлопцы-то без нас не сдюжат!
И сам вкрутил газ, ускоряясь по лугу в сторону таверны.