Голосование за ходы

"Одержимость".

Анмори смотрит в удивительные черные глаза так долго, как смеет. Может, хозяин добавит еще что-то? Или рассмеется собственной удачной шутке?

"Одержимость," — повторяет девушка беззвучно уже на анморийском, пробует губами и языком, не потерялось ли чего при переводе. Нет, такое же колючее слово, жжется. Вечер примеряет его на себя. Не так подходит, чтобы что-то вдруг встало на свои места, но и не настолько чуждо, чтобы отбросить, как глупость.

Как бы там ни было, анмори еще раз кланяется, прижав ладонь к груди. Даже если поданный чай горчит, следует поблагодарить за угощение. Даже если ответ не по нраву...

Настой, приготовленный Ианом, впрочем, сладок. Сладко смотреть и на танец юние, тягучие движения — как нити жженого сахара. Вот девушка и смотрит, и не может никак насмотреться, забывает на время обо всем. Даже в мокрых насквозь одеждах ей вдруг становится жарко. Это уже немного знакомое чувство. Тогда, на дороге, Веним пел, а одержимая кровь анмори будто искала новое русло, выжигая себе путь огнем. Так и сейчас. И хочется, чтобы все кончилось, но лучше бы никогда не кончалось.

Однако даже в шелковой паутине мухе не очень-то уютно. Отогревшись немного, Вечер вновь осторожно пытается оглядеться. Смотрит на чешую, на ребра, на позвонки, прислушивается — бьется ли сердце? Неужели и правда это — есть ли у него имя? — пойдет — поплывает? — с ними по дороге? Как оно сделано? Почему отпугивает чудовищ? Хотя... это как раз можно предположить. Вечер бы тоже и близко не подошла бы к кораблю, собранному из... из...

Снова к горлу подкатывает — не то тошнота, не то незаданные вопросы. Анмори подносит к губам чашку. Так многое хочется спросить, но гостеприимный хозяин, кажется, предпочитает тишину, и даже Веним что-то примолк. Кстати...

— Ты ведь помнишь, что подал знак? — Вечер не слишком-то вежливо толкает стражника локтем в бок. — Сюда сейчас половина стражи не сбежится?

Конечно, это немедленно разбивает хрупкую красоту момента. Но уж лучше она, чем дюжина уньцев, кружащих вокруг буя, завывающих "вам будет удобно, если мы начнем вас спасать?"

— Тогда я к тебе, — Вечер ждёт, не последует ли возражений, правда, не слишком долго — а то ведь можно и дождаться.

Начинает было снимать одежду, но... Юни — это же не анмори. Если уж на то пошло — страшная в своей внезапности мысль — и Веним не анмори.

Чтобы не чувствовать, как горит лицо, Вечер прыгает в воду во второй раз за эту удивительную ночь.

Айзек не нашел времени получше, чтобы обидеться, возможно — смертельно.

— Почему... вы думаете... что я... меньше... морпех... чем вы... штаб-сержант? — Скрипач упрямо тянул Борделона по песку и дышал мелко-мелко, часто-часто, отхаркивал слова по одному-два, чтобы не надорваться, хотя в его тщедушном организме сейчас клокотал целый возмущенный монолог со сносками и авторскими ремарками. От Диаманти он бы еще стерпел молча этот "нненад", хотя он и подозревал капрала в латентном человеколюбии. Но от Борделона, который только что на себе вытащил двоих, это звучало как оскорбление. — Я же... все... сделал... Пополз... встал... побежал... бросил... Было... страшно... побежал... все равно...

Глаза начали слезиться от всего этого песка. Айзек шмыгнул носом.

— Я... вообще... отлично... тащу. Я Шорти... тащил.... и Крота... тащил... и этого... как там... не спросил... тащил... Дотащил... всех... и вас... дотащу...

Скрипач осилил еще футов пять и снова остановился передохнуть.

— Держитесь. Тут рядом. Все нормально будет.

Айзек совсем не умел врать. Во всяком случае, мама много раз ему это говорила. В какой-то момент он перестал даже пытаться: проще было сказать правду и молча подождать, пока на тебя перестанут укоризненно смотреть и / или орать. Но сейчас вроде вышло просто отлично — чистенько, без фальши. Сам бы поверил, но сержант был таким тяжелым, Скрипач таким уставшим, а берег так далеко...

"Малой, сам уходи!!!" — послышалось откуда-то оттуда. А может, это раньше кричали, а дошло только сейчас... Айзек размазал рукавом по лицу слезы и сопли, сжал зубы и снова пополз. Сами вы все... уходите... знаете куда... "Сдохну, но дотащу, — думал Скрипач. — Нет, лучше дотащу и сдохну."

Вечер следует в кильватере Лика и крутит головой по сторонам. В это время она обычно не спит (сейчас, должно быть, как раз середина ее смены) и анмори ощущает себя бодрой. Кажется, можно еще одно путешествие по дороге совершить, прямо сейчас! Конечно, это иллюзия, но час-другой — прикидывает девушка — у нее еще есть. Следует потратить время с пользой.

Внимание Лика и других уньцев приятно щекочет гордость. На любом другом светском событии место Вечер было бы за плечом у одного из старших товарищей. Ей рекомендовано ограничиваться приветствиями, прощаниями и разговорами о погоде. Рассвет считает, что она еще не вполне готова ко всякой высокой дипломатии, и анмори в голову никогда не приходило сомневаться в его оценке. Но сейчас, после мастерски проведенной беседы с Ликом (Тефну, между прочим!) в эту самую голову закрадывается страшная мысль: а вдруг у нее, Вечер, талант к дипломатии? И этот талант пропадает?

Вокруг прямо-таки кишат полезные дипломатические контакты, только хватай и налаживай! Правда, анмори не совсем в курсе, каковы текущие насущные вопросы и потребности: за несколько лет службы в посольстве как-то не нашлось времени изучить этот вопрос. Но это детали! Для начала можно...

Кружечка чего-то прохладного оказывается у девушки в руках. Она машинально принюхивается и смешно морщит нос: пузырьки. Рассвет как-то принес в посольство бутылку арелимского напитка, налил немного в маленькую чашечку и дал Вечер макнуть язык ("зачем?" "чтобы знать" "у-у жжется" "теперь знаешь"), но игристое — веселое и сладкое — совсем на него не похоже. Анмори храбро делает глоток и жмурится. Слова Лика от выпитого, к сожалению, не становятся понятнее, но зато с собственным невежеством почему-то гораздо легче смириться.

"Не можем получить разомкнутый участок..." "Наименьшая неделимая величина... останется циклом... но поведение станет непохожим..."

Из речи Тефну Вечер мысленно выдергивает словосочетания, которые имеют для нее какой-то смысл. Это немного похоже на рыбалку, на приятное чувство, когда чувствуешь тяжесть на конце лески, когда видишь блестящую на солнышке рыбку.

Выходит, нет никакой "маленькой дороги". А если бы и была, то... как это... ощущения были бы не те.

— Плавать учатся на мелководье, когда море спокойно, — глубокомысленно отвечает Вечер на вопрос незнакомого уньца самым своим дипломатическим голосом. — Вот я и подумала, нет ли маленькой дороги. Для начинающих. Чтобы попробовать... разное, — девушка сделала извиняющийся жест.

Не подумайте, мол, что это Лику пришла в голову такая крамольная мысль. Это все мы, анморианские варвары. А Лик нормальный.

Янг пошел. Точнее, пополз. Это оказалось не так сложно, как он боялся. Если бы с него все начиналось — кто знает, может он и с места не смог бы сдвинуться, но он оказался как бы продолжением одного большого движения, начатого другими. Широкого жеста морской пехоты. Можно сказать, Айзек был той самой мышцей, которая оттопыривает средний палец, когда рука уже вскинута. Дело нехитрое. Конечно, ему нужно было еще встать и побежать через двадцать ярдов, но об этом Скрипач старался сейчас не думать: может, и не придется еще, чего загадывать. Вокруг жужжало, грохотало и хлопало совершенно неупорядоченно, и от этой безумной перкуссии у Айзека уже челюсть начало сводить. "Вот бы тишины," — подумал он — и тут же сердце ухнуло в желудок камнем в предчувствии беды. Не надо, не надо тишины! Ни тишины, ни темноты, ни покоя.

От воронки к воронке, ярд за ярдом, вдох за выдохом. Скрипач старался держаться того же курса, что и Борделон до него, потому что надеялся приметить, где тот упал. Чтобы вытащить его. После того, как подорвет пулеметное гнездо. Самому стало немного смешно — и как-то даже неудобно. Айзек был совсем не атлет, не капитан бейсбольной команды, никаких красивых блондинок, даже воображаемых, ему не светило. Он был не герой, и то, что на него свалился подвиг, казалось недоразумением, будто он занял чужое место.

Наверное, по-другому надо было на это смотреть. Скрипач — морпех, а это — его работа. Штаб-сержант сказал, что он достаточно для нее хорош. Именно он. Никакой ошибки тут быть не могло: Борделон назвал Айзека по имени. Айзека очень давно никто не называл по имени. Он даже как-то подзабыл, как оно звучит, а вместе с этим — и кто он такой. А тут вроде как вспомнил. И почему год назад записался в морскую пехоту — вспомнил тоже.

Двадцать ярдов. Встать и побежать. Скрипач прекрасно знал, что нельзя медлить. Это как сделать первый шаг на сцену или отодрать от раны бинт, лучше сразу. Вскочишь — и дальше уже все равно, куда и чего, везде смерть, вперед ничем не хуже, чем назад. И все же... так хорошо было лежать и дышать. Так славно слышать, и видеть, и чувствовать, и надеяться. Но где-то там, позади, с каждым выстрелом подставлялся Диаманти. Где-то там, впереди, может быть, зажимал рану штаб-сержант.

А, ладно, чего там. Улыбка, поклон, с первой цифры. "Прощание с пулеметом", солирует рядовой первого класса Айзек Янг.

Скрипач вскочил. Скрипач побежал.

Сначала сердце ухает куда-то вниз. Так же, как дюжину раз до этого — на поворотах, на бешеных спусках дороги — и все-таки по-другому. Не "все позади", а "ничего не поправить". Страшно! Как же так? Чья вина? Что делать?

"Нет времени, потом, — говорит себе Вечер. — Соберись."

И страх исчезает. Хотя... скорее вежливо отступает в сторонку, старый друг. Анмори теперь совершенно спокойна: руки не дрожат, мысли не путаются, дыхание не скачет, голос слушается. Времени действительно мало, надолго в этом состоянии искусственного, выстраданного равновесия ей никогда не удавалось задержаться. Значит, нужно торопиться. Но — медленно.

— Существо за бортом! — кричит она. Подбирает поводья, пока не упали под ласты черепахозавру, крутит головой по сторонам. Хочется охватить взглядом всю дорогу сразу, но Вечер заставляет себя смотреть медленно, вдумчиво, квадрат за квадратом, от самого панциря завра и дальше, к обочине, вширь, вдаль... Венима не видно. Зато там, впереди, над дорогой висит уже знакомое марево.

— Три балла по курсу! Развернемся там!

— ʆ૭!

Уньцы, к счастью, не спорят и не рвутся геройствовать. Вечер и порадовалась бы, что даже в отсутствие стражника экипаж ее слушает, но на это времени тоже нет. Софу — вот молодец — перебирается поближе к месту возницы. Анмори сует ему в руки поводья.

— Малая скорость!

— ʆ૭!

Кош спускается к парусам. Наученная дорогой, обвязывается веревкой. Вечер тоже сооружает пару обвязок — покороче, для Софу, и подлиннее, себе. Делает наскоро выброску: привязывает к тросу сапоги вместо груза. Стискивает на мгновение плечо Софу — "держись!" — и ловко взбирается по такелажу выше. Крепит страховочный трос. Высматривает место для разворота — пошире и поспокойнее. После пяти баллов три кажутся почти штилем, дорога стелется ровной добропорядочной уньской скатертью. Вон и удобная лагуна в полусотне шагов.

— Товьсь! К повороту... Поворот!

Завтр милостив. Завр снисходит. Массивная ласта величаво описывает полукруг. Софу бормочет что-то благодарное. Кош вовремя перекидывает парус. Несколько мгновений не понять, что движется, куда и когда, но вот дорога снова подхватывает их всех, несет теперь в обратную сторону. Вечер упирается босыми ногами в панцирь, теплый и шершавый, откидывается на своем страховочном тросе, в который раз уже за день вглядывается в горизонт. Теперь-то ей хорошо видно, где именно уньская скатерть превращается юнийское творческое безобразие.

— Пять баллов по курсу!

Ополье сейчас не тяготит Вечер. И на анморианском она говорила бы так — короткими рублеными фразами, без трелей и щелчков. Никому сейчас не нужно знать, о чем она думает или что чувствует. Да ей и самой не до того, чтобы разбираться. Ну где же Веним?

Черепахозавр набирает ход, как бы Кош ни пыталась гасить скорость парусом. Ух! Вниз! В сторону! Началось!

Показалось? Или и правда темное пятно у обочины? Исчезло... нет, вот, снова! Маленькую фигурку крутит, бросает из стороны в сторону невидимый поток. Вот она попыталась уцепиться за камень... нет, сорвалась. Но, значит, живой! Ха, что ему будет, питону ромбовидному... Нет, спокойно. На надежду времени тоже нет. Где надежда, там и отчаяние. Где отчаяние — там ошибка.

— Триста шагов! Прямо по курсу! Существо за бортом! — Вечер указывает на Венима и больше уже не сводит с него глаз и не опускает руку. — Кош, готовь выброску. Софу, к повороту!.. Жди... Жди... Поворот!

Течение здесь сильнее, Завтра тащит по инерции еще сотню шагов и едва не проносит мимо цели, но Кош — лучшая из существ! — оказывается в нужном месте в нужное время, выуживает Венима из объятий дороги за шиворот, даже выброска не понадобилась. Вечер спешит стражнице на помощь. Вместе они кое-как обвязывают веревкой Венима. Сапоги анмори нежно подпинывают его пониже спины на каждом ухабе.

Теперь только стиснуть зубы, держаться и ждать.

Три балла — как глоток холодной воды после длинного перехода.

Справились.

Вместе.

(Становится страшно.)

—

Веним, измотанный и оглушенный, приходит в себя не сразу. По левую руку от него сидит Софу с поводьями в руках и что-то ласково втолковывает Завтру. Над самим стражником нависает Вечер — и тоже что-то бормочет. Сначала он даже не может расслышать, что: в глазах плывет, в ушах звенит. Может, это какой-нибудь анморийский ритуальный заговор? У рыбки боли, у осьминога боли, у Венима не боли?

А может, шкипер ругает его на чем свет стоит, ну, насколько анмориан вообще это умеют?

"... больше страховочных тросов, — наконец разбирает стражник, а уж дальше выуживает из гула слово за словом, как по цепочке. Голос у Вечер спокойный, даже ласковый, будто она успокаивает ребенка. — Рейлинги вдоль бортов и крепления с кольцами для тех, кто работает с парусами, — говорит она нараспев. — Ремни на скамье для возницы и шкипера. Яркая одежда для членов экипажа. Большой выкидной парус для сброса скорости. Ничего этого нет, а устройство для записи голоса есть. И эта дисгармония чрезвычайно расстраивает шкипера и экипаж. Досвидания. Лог шкипера, закончить запись."

"Буп."

Как воспринимают?

Вечер смотрит на Венима, чуть склонив голову к плечу. Тянется к сережке. Есть у нее такая привычка — когда задумается, проводить ногтем то по внутренней, гладкой, то по внешней, ребристой стороне. Ловит себя в самый последний момент, вместо этого убирает за ухо темную прядку.

Что это за вопрос? Вечер знает, что многие ритуалы анмориан сложны для понимания, и чтобы в полной мере оценить их красоту, необходимо обладать немалыми знаниями и в какой-то мере опытом. Но малая церемония отправления уж конечно не из таких! Девушка пытается подобрать самые верные слова на ополье, в очередной раз дивясь бедности этого языка. Как же это... Величественная? Воодушевляющая? Слова кажутся пустыми, особенно сейчас, когда сама картина еще так свежа в памяти. Эх, в четыре свиста можно было бы объяснить...

К счастью, насекомыш спасает ее от всех этих лингвистических метаний...

... ненадолго.

"Буп."

Теперь Вечер смотрит на Венима совсем по-другому — расширившимися от испуга глазами. Естественная реакция обычного анмори на упоминание уньской бюрократии. Лог шкипера! Наверняка есть шаблоны! Процедуры! Вечер не удивит, если для уньцев отчет об экспедиции не менее важен, чем сам поход. Что говорить? Как? Девушка судорожно пытается вспомнить уроки Рассвета, старшего дипломата посольства. Официальный документ... должно быть следует начать с примет времени?.. Или, наверное, в их случае — с примет дороги? Какую выбрать форму?

— Дымка над травой,
Ветер гудит в парусах.
Три балла Нуру, — откашлявшись, начинает Вечер.

Да, Рассвет ее за такое не похвалит, но и ругать тоже не станет. Вздохнет тяжело пару раз о судьбе медленно и уныло деградирующей молодежи и отправит читать сборник классической поэзии. А, ладно. Теперь самое сложное позади, и анмори продолжает уже куда бодрее, правда так и смотрит Вениму в глаза, будто пытается по его лицу угадать, то ли вообще она говорит.

— Погода... солнечная и теплая. Дорога... условно стабильная, три балла по шкале Нуру. Скорость средняя. Экипаж бодр и здоров. Черепахозавр благосклонен. Груз не поврежден...

Вечер запинается, а потом беззвучно, одними губами, спрашивает у Венима — "что еще?"

Вечер кивает — собранно и спокойно. Конечно, самое время. Конечно, сейчас она все определит. Она ведь шкипер и прекрасно знает, что делает. Ни у кого из экипажа нет ни малейшего повода для беспокойства.

Вечер закрывает глаза.

Прежде, чем воспользоваться увеличительным стеклом, стоит убедиться, что оно не треснуло и не помутнело. Так и здесь: до того, как смотреть на дорогу, следует заглянуть внутрь себя. Тут ты сам себе инструмент, а инструменты следует содержать в порядке.

(Анмори... не вполне в порядке: обеспокоена и раздражена. С этим ничего не сделать сейчас, но это можно и нужно учесть. Сделать поправку. Поправку на Вечер, так ее и назовем.)

Девушка открывает глаза. Смотрит не мигая, ждет, считает удары сердца. Один... пять... двенадцать... Над дорогой дымка складывается в приметный узор, точно как на картинке, которую анмори рассматривала буквально накануне. Нетерпеливый увидит только то, что хочет увидеть. Вечер нетерпелива, но знает это и хорошо умеет притворяться. Кто кого перехитрит? Анмори, которая делает вид, что никуда не спешит, или дорога, прикидывающаяся безопасной?

Пятнадцать... двадцать...

Марево над дорогой, а больше ничего. Может, действительно все так просто?

— Три балла, — уверенно говорит Вечер. — Пойдем со средней скоростью. Кош, Софу, Рыба ведь вам все рассказал о Завтре? Вот и посмотрим сейчас, как оно... на практике.

Вечер нравилось смотреть на Венима, особенно пока тот молчал, и она не стала отказывать себе в удовольствии. Собранный и спокойный — заглядение. Вечер, конечно, тоже была собрана и спокойна, может, поспокойнее некоторых, ха!

А может, и нет.

Всему свое время. Оружие проверено, ритуалы завершены, слова сказаны — одни для разума, другие для души, а в случае уньцев еще и третьи, для протокола. Сейчас вроде и легко было просто шагнуть к серебристой ленте дороги, не выдавая волнения ни единым лишним движенем... но вместе с тем совершенно невозможно. Вечер дышала ровно и глубоко и привычно разматывала нити, опутавшие сердце, одну за одной. Страх — за посильную ли задачу взялась? Уязвленная гордость — анмориан выбрали Вечер, какие еще испытания требовались? Любопытство. Предвкушение. Еще и Веним...

— ע૦ς!

Короткое приветствие, пустое слово, которое само по себе ничего не значит. Девушка ответила таким же, но добавила короткую трель на своем языке: сдержанная радость от встречи с нотками беспокойства — все ли в порядке? Веним скорее всего не поймет, но это не значит, что Вечер не скажет.

То, что Веним — невыносимый необразованный полукровка, из-за которого у нее и в обычный-то день голова начинала кипеть — сейчас рядом, это тоже испытание. И дар. Вот она шагнет ближе, и их тени сольются в одну, как было уже сотни раз. Все станет немного сложнее и гораздо проще, поделенное совсем не поровну на двоих.

— Пойдем. Пора.

(Какой шаг самый важный — первый или последний?)

Китти едва дождалась, пока Бри разберется со своей персональной дичью и займется уже наконец дичью общей.

— У меня есть план, — начала излагать свои соображения она, стоило им с Советником покинуть гостеприимный фикус и его не менее гостеприимного хозяина. — Я думаю, нам нужно замаскироваться.

Вообще, в отношениях Китти и Бри присутствовал некоторый дисбаланс. Китти всегда очень внимательно выслушивала все идеи Бри, а вот коммандер так и норовил ускользнуть от совместного планирования. В прошлый раз, к примеру, когда Хэл прикидывала маршрут по барам живописной станции B51-923, Советник куда-то испарился на третьем пункте — и все. Ищи-свищи. Пришлось все пить одной. Вроде бы. Кажется. В общем, на всякий случай сержант вцепилась Бри в рукав плаща. Плащ был неотчуждаемой частью коммандера, так что Китти немного расслабилась. А вот Бри — в противофазу — напрягся.

— Китти, дарлинг, зачем нам маскироваться?

— Как зачем? Чтоб никто не догадался.

— А... эм... под кого?

— Ну... под кого-нибудь, кто там у них обычно бывает.

— Это к примеру кто?

— Ортега?...

— Ты предлагаешь нам — и трем... четырем... а лучше пяти десантникам — переодеться в... Ортег?

Китти задумалась. По всему выходило, что именно это она и предлагала. И все же все внутри нее восставало против этой идеи.

— Ну не в Ортег, а в этих... "инвесторов".

— Боюсь, у нас нет подходящей одежды.

— Купим. Мы же все равно за штырями едем.

— Китти, дарлинг, я не думаю...

Коммандер осекся. При взгляде на Хэл у него возникло ощущение, что отказывая ей в шоппинге, он ходит по офигенно тонкому льду, под которым, возможно, скрываются мутные глубины сержантской женственности.

— Я думаю! — поспешно исправился он, — Я думаю, что мы можем вернуться к этому вопросу чуть позже. Для начала сосредоточимся на прутьях и поилках.

На том и порешили.

Сержант наблюдала за бламель-драмой слегка отстраненно, с нотками озадаченности. Ну вот не было у нее такого рефлекса – подбирать милое и пушистое. Да и откуда б ему взяться? Притащи она какую-нибудь зверушку домой на Пандоре, так еще вопрос, кто быстрее откусил бы Китти голову: питомец или мамаша. И вообще, если чего и не хватало на "Нанастанте" – решила Китти – то никак не бламеля, а нормального сержанта. Развели бардак! Десантура демонстрирует явные признаки избытка любви в организме. Бламели какие-то посторонние бегают по кораблю. Ортеги с топорами. Ротмистр ходит совершенно без присмотра, портит полезные контакты со снабженческими сеньоритами. Хорошо присмотренный офицер (тут Китти не без гордости посмотрела на Бри) не позволяет себе всякого такого этакого. Сидит себе, кушает мандаринки.

Ну, в чужое штатное расписание со своими лычками не лезут. У Хэл не было никаких сомнений, что ротмистр, глядя на нее и Советника, и сам осознает, какая зияющая дыра образовалась в его жизни. А как известно, первый шаг к решению проблемы – это признать, что она есть.

От всех этих заботливых мыслей Китти отвлек вызов Ортеги. Сержант выслушала его маленькую просьбу с большим вниманием. Ей живо представилось, как она, вся окутанная сумерками, нуарно вваливается в какой-то притон, где сидит полторы дюжины ортег альтернативных расцветок – красненький, синенький, зелененький... заказывает стаканчик виски и этак задумчиво произносит, ни к кому конкретно не обращаясь, фразу про заезд... расплачивается и уходит в дождь... тьфу, какой дождь на Солле... ну, в общем, уходит — живая и невредимая. Ага. Конечно.

У Китти на языке вертелось много вопросов, но она решила задать самый важный:

– Что мне за это будет?

Скрипач рад был передышке. Этот проклятый пляж уже всю душу из него вытянул. Туда ползком, обратно скукожившись. Туда под снарядами, обратно под пулями. Еще эта миграция баллонов в прибрежной полосе... Конечно, Айзек за год в морской пехоте немного свыкся с мыслью о тщете сущего, но жарко же, и тяжело, и больно, и страшно — а зачем?

Рад был Айзек и тому, что Борделон его запомнил. Ну, не его-Айзека, а его-Скрипача. Но это и к лучшему: нечего Айзеку Янгу было тут делать, пусть уж Скрипач отдувается. Или, вон, Малой, этого вообще не жалко. Айзека беспокоило только, что он опять попался штаб-сержанту без баллонов. Это не без штанов, конечно, но все же неудобно. Ему ж английским языком сказано было: баллоны не терять. А он потерял. Даже, скорее, "проебал", то есть, не просто потерял, а в драматичном ключе. Ну, хоть от Диаманти не отстал. И да, вот, взрывчатка! Айзек поправил ремень так, чтобы ее было получше видно. Вроде, и не просто так он тут болтается, а по делу. Взрывчатку таскает. Туда, потом обратно, потом, конечно, надо будет снова туда... И хотя только что Скрипач мечтал избавиться от тяжеленной сумки, отдавать ее Борделону что-то не хотелось. Этак он будет как бы ничем не занят, а зачатки морпешьего чутья подсказывали Айзеку, что такого вот ничем не занятого рядового легко могут куда-нибудь послать. Хорошо если на хер, а вдруг в атаку?

В море Айзек ничего толком не разглядел, и чего там Борделон собирался делать с двумя ранеными один, он представлял себе плохо. Если б хоть один из них был ходячий, они б, наверно, и сами уже двигали бы к стеночке. Да и много ты высмотришь на этом пляже, постоянно стреляют не пойми в кого неизвестно откуда, только сунься. Затея была идиотская, поэтому Скрипач открыл рот и произнес:

— Одному их не вытащить все равно, если идти, то вдвоем, — Айзек принялся неловко выпутываться из сумки.

Скрипач вгляделся в лицо Диаманти, чтобы хорошенько запомнить, как он выглядит, когда злой — ну так, на всякий случай, на будущее, если оно случится — и медленно кивнул.

Потеря баллонов нанесла ему удар в самое уязвимое место. У рядового Янга это была не печень, а вера в людей. Он тоже очень хотел разозлиться, но вместо этого скорее растерялся. Что-то похожее Айзек почувствовал в Веллингтоне, когда им выдали бракованные баллоны: тоже ведь в голове не укладывалось! Но тогда капрал был настроен добродушно и в три матерных слова очень доходчиво все объяснил так, что оно уложилось, а теперь было не до вопросов и философских дискуссий, и приходилось справляться самому.

Скрипач шмыгнул носом.

Обжора этот тоже. Мог бы и погромче крикнуть. Повнушительнее. Как осколок в ноге — так он здоров орать, а как напалм воруют... У-у, если бы Айзек был на его месте, он бы вцепился в обвязку руками, ногами и зубами.

С другой стороны, пехота. Что б они понимали в баллонах.

— Может гранат еще получится... случайно найти, — ни к кому конкретно не обращаясь заметил Скрипач. — Рядом с баллонами.

О том, чтобы оставить где-нибудь взрывчатку, Айзек даже заикаться не стал. Никому нельзя верить, когда дело доходит до боекомплекта. Никому.

Не вижу, где барак. Вообще не вижу.

— Понял, — упавшим голосом отозвался Скрипач. Машинально протер глаза тыльной стороной ладони, и тут же пожалел об этом: защипало от пота и песка. Вот же, верно говорят, работает — не трогай. — Я... помогу сейчас, — продолжил он, щедро пересыпая слова вопросительными интонациями. Получилось что-то вроде "Я? Помогу? Сейчас?"

Может, все-таки не понадобится?

Или капрал что-нибудь срочно прикажет?

Малой! Тащи Крота сюда, под стенку! Кюрасао, прикрой их. Давай живее.

Живее. Ха-ха, иронично. Стреляли, конечно, меньше, но что-то подсказывало Айзеку, что ему хватит и одной пули. И все же, один раз он уже мысленно чуть не бросил Крота, нельзя ж вот так сразу опять! Скрипач еще помедлил, подышал глубоко, про запас. Воздух был противный: не то кислый, не то горький, а еще шершавый. Дрянь, а не воздух. Но все равно — так здорово было дышать. У-у-у...

— Прикрывайте, отходим.

Айзек снова бросился к соседнему окопу. Это далось ему как-то проще, чем в первый раз, во всяком случае, было не так страшно. Может, Скрипач попривык, то есть, в его случае — адаптировался, а может слишком сильно устал, чтобы бояться всего дважды.

— Это я, Янг, вот, держись за ремень, да брось ты ее, готов, вперед, — еще на подступах к Кроту затрещал Айзек почище пулемета. Не хватало еще случайно по лицу словить. И вообще, Армстронгу же проще будет ориентироваться, слыша голос? Или как? А чего говорить-то? Сознание заметалось в поисках подходящей темы. В голову лезли то лекции о новаторстве Иоганна Себастьяна Баха (целыми кусками, начитанными старческим надтреснутым голосом), то десять заповедей (но они тут были вообще ни к чему), то проклятая песня про паром, от которой опять начало подташнивать. — Если что, двигай в этом же направлении, тебя перехватят, — в итоге забубнил Айзек. — Там капрал, и Кюрасао, и баллоны. О, давай я тебе расскажу, как огнемет устро... а, все.

Или почти все. Скрипач тоскливым взглядом смерил расстояние от барака до стены. Ему казалось, он различает в песке свой собственный след — вон как он корячился там, упираясь локтями, с неудобной сумкой. А теперь надо корячиться обратно, а то и с еще менее удобным Кротом.

— Баллоны там, если что, — Айзек ткнул в свой любимый участок стены и поморщился. Опять это проклятое "если что". Будто вариантов развития событий так много, что перечислить их — великий труд. Хотя... возможны нюансы, конечно.

Скрипач помог Армстронгу привалиться к стенке, присел рядом и заглянул морпеху в лицо.

— Крот, ты как? Глаза можешь открыть? Нет? Болит? Нет? Э-э-э... — Айзек беспомощно оглянулся на Мрачного. В людях он не очень разбирался, не то что в музыкальных инструментах или взрывчатке. Армстронг выглядел как ребенок, который только учится играть в прятки: "Я тебя не вижу, значит и ты, Тарава, меня не видишь, и кашу, которую командование заварило, я доедать не буду." Это было бы даже смешно, если б на этом острове вообще существовала такая концепция. — М-м-м... Ну-у-у... На, попей воды пока, — Скрипач сунул Кроту в руки его же фляжку.

"Затихло, кажется," — подумал Айзек и сам удивился тому, что у него возникло какое-то мнение о происходящем. И не просто мнение, а попытка предсказать, что произойдет в следующий момент. Как будто все вокруг не было чистой воды безумием, как будто этот хаос можно было постигнуть, как будто в нем можно было освоиться. Существовать. Жить.

Да ну, ерунда какая.

— Крот, эй, Крот! — снова позвал Айзек, все еще чувствуя угрызения совести. Пожалуй, теперь они даже усилились: как только по нему перестали стрелять, Скрипач немедленно деградировал из морпехов обратно в интеллигенты. — Давай к бараку. Ты ползти можешь?

— Отступать? — Скрипач сглотнул вязкую слюну и закрутил головой, тщетно пытаясь хоть как-то разобраться в происходящем. — Куда тут... как тут... Эй! Скерцандо! Крот! Ты живой? — крикнул Янг, вглядываясь в фигуру Армстронга с надеждой.

С надеждой, что тот так и останется лежать, и Айзеку останется только его пожалеть, что, конечно, морально тяжело, но физически гораздо проще, чем тащить здорового парня на себе до "мертвой" (а правильнее сказать, "живой") зоны у барака. По факту, без прикрытия. Под обстрелом.

Айзек некстати вспомнил, как в детстве нашел в канаве изувеченного полумертвого котенка, еще более жалкое существо, чем он сам, и просидел с ним, наверное, полдня, не в силах ни бросить пищащий комочек, ни набраться храбрости, чтоб отнести его домой, где Айзека, конечно, ждала Тарава для восьмилетних. Странно, Скрипач не мог сейчас вспомнить, чем кончилось дело. Его точно отругали — но может быть, только за испачканную рубашку и пропущенное занятие по сольфеджио. И котенок определенно сдох (Айзек похоронил его в коробке из-под печенья). Но где и когда — до или после?

Крот шевельнулся, неловко заскреб руками по песку, и Скрипач чуть не расплакался от жалости к себе. Просто... он так устал, куда ему еще это? Отступил, называется. Тут же накрыло стыдом — что ж он за человек-то такой! — и Айзек уцепился за этот стыд, за эту злость на себя, стараясь не думать больше ни о чем. Глупо было вспоминать, глупо было сравнивать, но что ж поделаешь: за всю свою жизнь Айзек не видел, не испытывал ничего, что сгодилось бы, как линейка для Таравы.

Не важно.

Высунуться, выстрелить, спрятаться. Снять хотя бы этого, ближнего. А потом... потом может уже будет это... не актуально.

— А! Скерцандо, полагаю, — Скрипач отчего-то очень обрадовался тому, что разгадал этот ребус. Может, просто организм истосковался по поводам для радости. — Это означает...

Айзек запнулся: и так же понятно, скерцандо — оно и есть скерцандо. С тем же успехом Крот мог попросить перевести ему слово "горячо" или "больно".

— "Игриво", наверное? — наконец определился сапер. — Не уверен, правда, как именно к этому можно подготовиться. Это тебе лучше... у кого-нибудь другого спросить. У эксперта, так сказать. К счастью, тут их каждый второй, если верить всему, что говорят.

"Знал бы, что рою могилу, копал бы получше," — подумал Айзек. Но так, без надрыва подумал, а в ироническом ключе. Вроде как сам пошутил, сам посмеялся.

Во-первых, он и так копал как мог, потому что (почти) все, что приказывал Диаманти, Янг выполнял очень старательно. Просто вымотался уже, да и не было у него этакого таланта — копать. Он же не Крот, он Скрипач. И еще, кстати, очень удачно Малой, так что уж влезет как-нибудь и в эту ямку...

Во-вторых, собственную могилу Айзек, пожалуй, вообще не стал бы рыть. Да, даже ради Мрачного. Еще напрягаться, потеть... а кому это в итоге надо? Точно не Скрипачу. Не все ли равно, как и где лежать, если уже ничего не чувствуешь? Это, может, другим неприятно на него, мертвого, смотреть — ну так извините, кому нужно, пусть тот и копает.

Верил ли Янг, что в самом деле может вот прямо сейчас умереть? Верил, наверное, как умел, но в моменте это было не так страшно. Рядом были Кюрасао, и Мрачный, и Крот, и где-то там еще остальное третье отделение, и Айзек знал, что в случае чего будет не первым и — чего уж там — не последним, и это отчего-то успокаивало.

А то и вообще повезет. Много кому вокруг сегодня везло, просто это было как-то трудновато разглядеть в крови, грязи и песке.

Скрипач привычно сунул руку в карман, не нащупал там своей монетки и на мгновение обмер от ужаса, но тут же вспомнил, что все в порядке. Ну... за проезд Харону, правда, ему нечем теперь заплатить, но вряд ли тот высадит его посреди Стикса, как "зайца". А что если — мелькнула мысль — их жетоны были такими хитро замаскированными оболами? Тогда, выходит, Айзек еще и друга мог прокатить! Живем! В смысле... м-да.

Гранат у Скрипача больше не было, зато патроны еще были, и он даже точно знал, сколько их в магазине. Десять. И Айзек собирался на этот раз считать каждый выстрел. Не хватало еще высунуться под пули просто так, покрасоваться. Отступать? От одной мысли о том, что весь этот путь от берега до окопа придется проделать еще раз, а то и два, немедленно захотелось героически умереть. Нетушки. У Янга никогда раньше не было никаких землевладельческих фантазий, но теперь все эти вспаханные локтями футы песка он считал своими. Все, как говорится в морской пехоте, жопа встала — место потеряла.

Всем вокруг вроде бы хватило огонька. Диаманти точно хватило. Японцам тоже. Даже ганни, кажется, накушался. А вот Айзек чувствовал себя обманутым. Он еще в учебке успел привыкнуть немного к жару огнемета, к его тяжелому астматическому дыханию, к черным жирным клубам дыма, и ждал теперь чего-то нового. Весь поджался и приготовился экзистенциально ужаснуться или хоть проблеваться на худой конец. Однако ничего особенного не произошло. Ну... не считая того, что Мрачного чуть не убили. И их самих, наверное, тоже. Но на Тараве это было, в общем, обычным делом, не стоящим того, чтоб блевать комендор-сержанту на ботинки.

Скрипач неинтеллигентно сплюнул кровью — сам не заметил, как прокусил губу — и залип на пару секунд, рассматривая початый магазин. Два, четыре... десять патронов. Это много или мало? В подсумках — мало. В капрале — много. В магазине... ну, нормально, наверное? Или как? Защелкнул обратно. Нормально. Все нормально. Вдох-выдох. Живем. Трепыхаемся.

Окапываться Айзек, конечно, не собирался: вымотался. Туда баллоны, сюда взрывчатку, все ползком. Будут ли еще обстреливать — это неизвестно, а устал он со всей определенностью. К тому же, у Скрипача имелась аллергия на шанцевый инструмент, проявлявшаяся в виде кровавых мозолей. Кому нужны кровавые мозоли, когда вокруг соль, песок и антисанитария? Лучше вот так полежа...

...От "спасибо" до "давай копай" маршрут у капрала оказался короткий. Айзек немного попялился еще на Диаманти не вполне осмысленным печальным собачьим взглядом, то ли ожидая, что тот развеется вместе с дымом, как галлюцинация, то ли — что сжалится и передумает, но потом помог ему впрячься снова в огнемет и послушно взялся за лопату.

Ковыряясь в Тараве, Скрипач думал о том, что ему очень хочется пить. А умирать не хочется. И копать тоже, и неизвестно, чего больше. А еще — о вмятине на баллоне с напалмом. Совсем маленькой вмятине, размером с дайм.

Мир взорвался багровым, и с тактической карты исчезли отметки "Фалькона-1". Лейтенант Руд задержала взгляд дисплее чуть дольше необходимого, будто надеялась, что синие треугольники снова проступят на сетке, но на самом деле всего лишь давая глазам снова привыкнуть к нормальному освещению. Еще в Германии, слушая Вайта, Бренди прекрасно понимала, что сидит в аудитории в компании мертвецов и невероятных везунчиков, оставалось только выяснить точную пропорцию. Ну вот. Выходит, не лучше, чем один к трем. Из всей эскадрильи самоубийц лейтенант успела поговорить разве что с Забродски. Гертс, Чунго... она не успела толком их узнать. Бренди привычно прислушалась к себе — чувствует ли она хоть что-нибудь? Может, почувствует позже, если это "позже" вообще наступит? Скорее всего, нет. Наверняка найдутся новые поводы, посвежее. Или не будет времени. Или сил. Или и то, и другое, и третье.

— Сохраняем скорость и высоту, продолжаем сближение, — даже в голосе АСТРИ было больше эмоций, чем в интонациях лейтенанта Руд. Впрочем, почему "даже". У АСТРИ была задача демонстрировать человечность, а у Бренди — только двигаться вперед и баловаться со сканером.

"Огнемет пошел."

Вот сейчас настало самое время подрожать за свою шкуру, по крайней мере это могло принести хоть какую-то пользу. Во время обстрела от Айзека ничего не зависело, смерть сама выбирала, в кого плюнуть снарядом, а тут — тут можно было бы и отсидеться, и подышать еще. Но Скрипачу это даже в голову не пришло. Наоборот, страх... ну, не пропал, конечно, но и не ломал легкие, не шкрябал больше желудок изнутри. Айзек, надо же, успел забыть, как это приятно — почти не бояться. Вредно для здоровья, конечно, но все равно приятно. Наверное, как курение.

Впервые за этот безумный день Янг почувствовал себя на своем месте. Вот на это он и подписывался, когда вызывался в напарники к Диаманти. А не на то, чтобы болтаться посреди океана в консервной банке с потными маслинами. Не на то, чтобы выблевывать кишки в амтраке. Не на то, чтобы зарываться башкой в песок под огненным дождем — да он ведь даже не знал, не мог представить себе, что так бывает! Но эту картину — Мрачный бежит вперед, а он, Айзек, прикрывает его — Скрипач представлял себе тысячу раз. Конечно, где-то восемьсот раз из тысячи он героически умирал, спасая Диаманти жизнь, но зато двести — чудом оставался жив. Тысяча неплохих исходов из тысячи. Чего тут бояться.

Одна граната, вторая, не особенно впечатляющий грохот разрывов, приклад к плечу. Уже убийца или еще нет? Разницы никакой, все здесь одинаковые.

Этого Айзек и хотел — быть одинаковым. Самым-самым одинаковым из всех.

— Спасибо, сладкое я не очень люблю, — Бренди качнула головой. И добавила после паузы: — Я мясо люблю.

Руд грустно потыкала вилкой в последний кусочек своей котлеты и решительно отправила его в рот.

— Представляешь, если разные АСТРИ собираются где-нибудь там у себя, — лейтенант сделала неопределенный жест рукой, — и косточки нам перемывают. — "А мой вчера..." "А моя так вообще..."

Лейтенант Руд кивнула Карлу — "поняла, приняла к сведению" — и под журчащий монолог Кат-Дзика переключила внимание на Алекса. Со стороны могло показаться, что Бренди придумывает остроумный ответ на последний смутно дискриминирующий комментарий Влодзимирского, просто как обычно подтормаживает, но отнюдь.

"Если бы это был персонаж," — неспешно рассуждала Бренди, наблюдая, как Алексы мучает котлету, — "то у него непременно обнаружились бы золотое сердце и трагическая предыстория. А так... так, может он просто мудак. Или не наелся. Или устал. Или боится. Или..."

По опыту Руд, люди любого возраста становились невыносимыми, когда им хотелось жрать или у них болела расцарапанная коленка. А тут у всех собравшихся болела разбитая в сопли душа, так что чему удивляться.

— Я сейчас.

Бренди подобрала длинные конечности, сложилась и разложилась уже в вертикальном положении. Сходила к крану, тщательно вымыла руки и подержала ладони под струей холодной воды. Вернулась к столику и остановилась за стулом Влодзимирского.

— Алекс, если позволишь.

Впрочем, Руд не стала ждать никакого разрешения — этак можно было и не дождаться. Алексы даже не успел испугаться (зачеркнуто) возмутиться, что его тоже зовут танцевать, как Бренди коснулась прохладными пальцами его висков и сделала несколько осторожных круговых движений.

— Это такие с пчелкой? Я летала, — как ни в чем не бывало кивнула она Кат-Дзику. — Когда я была маленькой, меня даже как-то пустили в кабину к пилотам. Лет... лет двадцать назад.

— Да, три недели, — серьезно ответила Руд. Она вообще большую часть времени говорила вот так — серьезно и спокойно, даже когда (наверное) шутила. Должно быть, поэтому эмоции в ее интонациях так легко читались: бедняжкам некуда было спрятаться на этой пустынной равнине. Вот сейчас, к примеру, голос девушки потеплел. — В случае Хереса это много. День за пять. Он...

(невыносимый)

... концентрированный. Жаль, что все так вышло. Классный пилот, эскадрилье будет его не хватать. Остальных... тоже, конечно.

Бренди помолчала. Наверное, не стоило сейчас вообще затрагивать эту тему. Или ничего?

— Сочувствую насчет лейтенанта Браун, — все-таки продолжила она. — Энергичная девушка и... э-э... оптимистично настроенная. Я отчего-то была уверена, что у нее психика покрепче, чем у всех нас вместе взятых. Кстати о психике. Ты случайно не знаешь, лейтенант... Вло-​ди-зимирский случайно не имеет ко мне никаких претензий? Он немного странно со мной разговаривает. Может, это потому, что я не в состоянии произнести его фамилию. Я правильно говорю? Вло-​ди-зимирский? Алекс-эы? Ы? — Руд кровожадно оскалилась, пытаясь правильно выговорить последнюю букву.

Дела налаживались. Наконец у Бренди появилось окно в загадочную польскую душу в виде Карла! Хорошо бы убедиться, что его фамилию она произносит правильно. "Забродски", конечно, попроще, чем "Влодзимирский". Но.

Лампы загораются одна за другой, Бренди никак не удается нырнуть в темноту, сколько она ни прибавляет шагу. Приходится так и идти — будто модели или героине третьесортного боевика. Руд сутулится, ей не хочется ни на подиум, ни в боевик. Не хочется, чтобы ее видели. Она не привыкла делать глупости (во всяком случае, одна), а это именно глупость. И еще выполнение дурацкого обещания. Пятьдесят на пятьдесят. Хотя кого она обманывает, в лучшем случае семьдесят на тридцать.

Возле "шестого" Бренди останавливается. Рядом машина Мигеля. Хереса увезли в госпиталь еще в первый день, Руд не успела даже толком попрощаться. Ей следовало бы больше переживать по этому поводу. По поводу Леманн. По поводу всего остального. Но не выходит, голова будто набита тополиным пухом. Контуры мягкие, слова ничего не значат, обо всем можно подумать завтра. Это, конечно, защитный механизм, но сейчас Бренди предпочла бы, чтобы его не было. Иначе вся эта дрянь будет копиться где-то в пуху и жахнет в самый неподходящий момент. Лейтенант садится прямо на холодное шершавое покрытие, скрестив ноги, смотрит на свой "Фалькон". Может, получится заплакать? Ну, давай, вот тебе ночь, вот тебе дождь, вот тебе машина тяжело раненного товарища, чего тебе еще надо, бессердечная ты скотина? Кофе и сигарету? Чтоб мужик бросил? Лейтенант нашаривает в кармане лист с "морским боем", смотрит на одинокий крестик подбитого корабля в углу. Черт его знает, где остальные. Да и не важно: пусть живут, плавают на воле. Однопалубных детишек растят. Плакать не хочется. Злиться хочется, но не выходит. Ну и плевать.

Фляжка нагрелась в кармане. Лучше не задумываться, каково содержимое на вкус. Что происходит с бренди, который хранили в металлическом контейнере в течение шести лет? Руд и сама большую часть этих шести лет провела в металлическом контейнере — то в большом, то в маленьком, крылатом. Что происходит с Бренди, которую хранили...

Свет гаснет.

Лейтенант скребет ногтем по гравировке — ставшее за эти годы привычным движение, почти нервный тик. Ладно, нечего растягивать удовольствие. Вдох, выдох.

— Так получилось, что из нашего звена остались ты, я и эти вот, "пятый" и "тринадцатый", — Бренди обращается к своему "Фалькону", и голос разносится в ангаре дальше, чем ей бы хотелось, — но я их вообще не знаю. Так что ты и я. У меня есть подруга, Мике. Мы с ней учились вместе. Я обещала ей... слушай, да что с тобой разговаривать, ты же самолет. Пей молча. За первый бой. Живы и хорошо, завтра новый день.

Руд поднимается, и свет, конечно, зажигается снова. Девушка сминает клетчатую бумагу, засовывает ее обратно в карман. С третьей попытки откручивает крышку фляги, делает один большой глоток чего-то, напоминающего смесь шампуня и спирта (спасибо, Мике, видно, что ты старалась). Выливает немного на ладонь и проводит по серому металлу фюзеляжа, прямо под номером.

— Знаю, дрянь редкостная, — Руд подносит руку к лицу, втягивает носом воздух и морщится. Надо было хоть салфеток взять. — Говорят, к бренди надо привыкнуть. Не знаю, кому надо, и зачем. Я тебе лучше кофе в следующий раз принесу.

Теперь, когда нелепый ритуал завершен, она чувствует себя еще более по-идиотски. Хорошо бы Вайт все еще торчал у техников. Кстати, вот, кто в теории мог бы выпить с Бренди за первый бой, раз уж он был ее командиром. А вдруг, пока добрый Гудвин не прислал ему новых мозгов, он бы даже согласился? Нет, довольно глупостей на сегодня. Еда. Душ. Сон. Никаких тренажеров, даже если кажется, что нельзя упускать время. Тем более, без надзора лезть в это пыточное кресло себе дороже.

— Раз уж я здесь... — Бренди прикладывает (чистую) ладонь к сканеру. Стоит быстро прогнать диагностику. По крайней мере, если ее спросят, что она тут делала, можно будет не выдумывать ерунды.

Бренди зажмурилась и потерла виски. Перед глазами плыла геометрическая муть, так и норовившая сложиться в осточертевший ландшафт. Интересно, существовало ли это проклятое ущелье в реальности? Этот поворот-потрошитель? Где? Где-то в Элизиуме? Может, местные пилоты, закончив обучение, ездили туда в паломничество — орать на опостылевший кусок географии в терапевтических целях. Руд бы не отказалась. Дойти что ли до тренажерного зала, выпустить пар?

Нет, Бренди хорошо себя знала. Не было никакого пара, одна иллюзия. Не было злости — эх, а как здорово было злиться! — только упрямство. Если бы у нее в голове прописалась какая-нибудь АСТРИ, как у Вайта, сейчас она бы укоризненно совала Руд под нос красные индикаторы и нудела своим ласковым голосом: лейтенант, все системы хотят жрать и спать. Какой тренажерный зал? Не выдумывай.

Девушка бросила короткий взгляд на инструктора Лердал. Что-то еще? Доделать, переделать, подпрыгнуть, станцевать? И нет ли новостей? Наверное, бесполезно спрашивать в пятидесятый раз. Майор выглядела как человек, который мог начать кусаться в любой момент, а что-то подсказывало Бренди, что пилотские квалификации — не бешенство, и со слюной не передаются. Если что-то станет известно, скажет сама. Скорее всего. Все еще не было ощущения, что Лердал — часть "их" команды. Но хоть пропало это нелепое чувство, что они с инструкторами по разные стороны баррикад. Та пропасть, что еще три дня назад зияла между пилотами Альянса и Элизиума, на поверку оказалась линией, разделяющей гигантскую, общую на всех жопу. Такое, конечно, сближало. Капитан Вайт, наравне со всеми тихонько поскрипывавший зубами в шлеме виртуальной реальности, теперь вообще казался почти нормальным человеком.

Рядом отходил от гребаной эйфории полета Кат-Дзик. Бренди хотелось с ним заговорить — ей сейчас хотелось поговорить с кем угодно, просто убедиться, что она еще помнит какие-то слова кроме "так точно", "никак нет" и "без майонеза, пожалуйста" — но семья Бржишека жила в Польше. Что Руд могла спросить? "Ты как?" Офигенно. Союз начал войну. Они потеряли Гачиньского, Леманн и Хермана. Йылмаз пропала без вести. Херес и Браун в лазарете. Что происходит, неясно. Связи с родными нет. До своих у Бренди тоже не получилось дозвониться, но пока она не слишком волновалась. Союз мог застать врасплох разведку Евроальянса или Элизиума, но только не маму Бренди. Если кто и был готов ко всему, включая вторжение пришельцев, так это мамаша Руд.

— Ну что, теперь я мастер поворотов налево, — Бренди поймала взгляд Кат-Дзика и осторожно, будто на пробу, улыбнулась. — Надеюсь, направо мне поворачивать не понадобится.

Как ни странно, ослушаться Мрачного Скрипачу даже в голову не пришло. Это тебе не лейтенант. Как-то проще за человеком идти в атаку, чем от человека.

Ну и вообще, когда тебе огнеметчик говорит взять десять кило тетритола и ползти за ним следом, ты просто отключаешь мозговую деятельность с концами и делаешь, что говорят, потому что иначе много до чего можно додуматься.

Снова смотреть на Мыло совсем не хотелось. Да и попрощались же уже, а теперь Скрипач такой опять пришел — "ой, извини, взрывчатку забыл". К тому же Адам, видимо, пытался прикрыть заряд собой от обстрела, так что сумка оказалась под ним. Айзек скрипнул песком на зубах, взялся за лямку и уперся саперу ладонью в плечо.

Сумка тоже, конечно, была в крови. "Еще ведь и отстирывается плохо," — на автомате подумал Айзек, частенько сталкивавшийся с подобной неприятностью в прошлой жизни, в контексте разбитого носа. Подумал — и сам мысленно скривился. Сравнил, тоже. Ладно, чужая кровь не своя, от такого не умирают.

— Готов, — доложился Айзек Мрачному. — Зря Адам не послушал Смайли. Раздельные заряды были бы лучше. Будет время — сделаю, пока так.

Где он оставил баллоны, Скрипач отлично запомнил. Он и хотел бы, может, забыть это место. Но вряд ли когда-нибудь сумеет.

— Ммгммм, — донеслось откуда-то со стороны Скрипача, поскольку едва он попытался открыть рот, туда тотчас набилась Тарава.

Технически Айзек был жив, но толку от этого было сейчас немного. Вот он попал в ад и пережил ад, но вместо того, чтобы почувствовать себя, наконец, морпехом, превратился в дрожащий сопливый комок. Страшная мысль поразила Янга в этот момент. А что если "быть морским пехотинцем" — это и означало орать от ужаса под обстрелом, вжиматься в землю, хрипеть от боли. Просыпаться по ночам от кошмаров. Знать больше мертвых людей, чем живых. Захлебываться кровью в тысячах миль от дома.

Может, когда воевавшие на Гуадалканале говорили ему, что он не один из них, они мысленно добавляли "и радуйся, пока можешь"?

Ну, теперь Айзек не мог.

— Баллоны целы. Адама убили, — бесцветно сообщил Скрипач, откашлявшись. Про Адама — это не Мрачному (тот и сам видел), а самому себе, чтобы свыкнуться с фактом. Значит, их всего двое осталось. Диаманти и он. Их и раньше было как бы двое, но по-другому. Айзек подполз к Мылу, зажмурился, пару раз глубоко вдохнул и выдохнул, после этого решительно открыл глаза и, закусив губу, осторожно потянул за шнурок догтагов. Влажный коричневый песок на груди Олсоппа зашевелился, и выглядело это жутко, будто что-то собиралось выбраться или прорасти из кровавой каши. Айзек отцепил один жетон, замер, пытаясь сообразить, обо что вытереть его и руки. Почему-то использовать дангери Мыла казалось невежливым. В итоге, Скрипач кое-как соскреб кровь песком, а песок отряхнул о штаны. Жетон он пока что сунул в карман. Может, у Мыла в кармане точно так же лежал сейчас жетон Занозы, но проверять Айзек не собирался. У кого к концу дня окажется его собственный? Может, у Диаманти. Такая вот цепочка, звено за звеном, будто один за другим морпехи похлопывали друг друга по плечу. "Ну, я пошел, а ты еще поживи."

Наконец Скрипач закрыл Адаму глаза и поправил очки. А то промахнется еще мимо Райских Врат, или куда ему там. Зрение-то у него и правда было не очень.

На этом, Айзек был вполне уверен, подвиги для него на сегодня закончились. Лейтенант мог сам наваливаться всем вместе, сколько ему вздумается, выбивать зубы и имитировать атаки. У Скрипача в планах было выкопать у стены ямку, забиться в нее и тихонько выть.

— Э-э-э... да. Как выяснилось.

Ладонь на плече отвлекала и не позволяла тифлингу полностью игнори... в смысле, предугадывать течение беседы, как с Вильдой (с Вильдой-то он никогда не ошибался).

Вообще, Таль как-то не привык, чтобы его трогали руками, и теперь пребывал в растерянности. Обычно люди, напротив, прилагали немало усилий, чтобы вовсе его не касаться. Особенно дома... Рашемаар помотал головой и, сам того не заметив, зеркально отразил движение Кэндид.

— Точнее... я не был знаком до сегодняшнего дня... но это... знаете, иногда с первого взгляда понимаешь, что... э-э-э... что-то... нравится.

Таль скосил глаза на пальцы девушки и прочистил горло, но стряхивать ее ладонь все же не стал, хотя ему снова стало как-то жарковато. Может, Кэндид требовалась поддержка? Моральная, конечно. Физически краснокожая совсем на него не опиралась, и было видно, что еще одну-две гробницы сегодня она в состоянии разграбить, не особенно напрягаясь.

— А вы... э-э-э... прости, ты, госпожа, хорошо знаешь этот язык? Ты упоминала дневник. Не было ли там, случайно, чего-нибудь, что заинтересовало бы скорее ученого, чем археолога или торговца?

— Да, да, не волнуйся, поем обязательно... — отозвался на слова Вильды Таль.

Лейтенант Руд помедила пару секунд, будто ожидала, что инструктор передумает, но затем снова кивнула и отошла на несколько шагов. Стянула потрескавшийся шлем: пользы от него теперь было немного, одно только раздражение. Глубоко вдохнула воздух, пахнущий дымом и ранней войной.

Адреналин выветрился, а страх остался. И без того бледное лицо Бренди сейчас было совсем белым, а окровавленный рот и вовсе делал ее похожей на вампира. Лейтенант с рассеянным видом коснулась рукой разбитой губы, мешая свою кровь с кровью Вайта, и поморщилась. Теперь даже не выпьешь нормально — будет жечь.

Болтер ждал ее там, где она его оставила, что намекало на то, что позицию Руд взрыв гранаты не задел. Соблазн рухнуть рядом и сделать вид, что она не просто так валяется, а в оборонительном ключе, был велик, но Бренди стиснула зубы, подцепила ремень болтера ногой, чтобы не наклоняться, и потянула его вверх. Лучше рассредоточиться, пока есть возможность. Смешно было вспомнить, что еще пятнадцать минут назад ее беспокоил какой-то там синяк на ноге. Сейчас она, кажется, вся была синяк. Злой, уставший, трясущийся от страха синяк. С болтером.

Забродски теперь осматривал Хереса, и Руд не стала туда соваться. Помочь она все равно ничем не могла. "Только попробуй сдохнуть, придурок, — мысленно обратилась она к напарнику. — Убью."

Все же жаль, что Вайт ее отослал. Волноваться о нем или Мигеле ей нравилось куда больше, чем о себе или, не дай боже, о более глобальных вещах. В порядке ли ее семья? Что произошло? Что теперь будет? Чем сердце успоко... в смысле, какого хрена вообще?

Бренди заняла новую позицию, установила болтер и принялась неспеша перезаряжаться.

— Нормально все, — Руд успокаивающе похлопала пушку по стволу. — Жри свою ленту и не паникуй.

Лейтенант Руд вдруг осознала, что снова — или все еще? — злится. На герра доктора Забродски с его офигенными медицинскими советами, на полковника Ковальски с его пофигистическим отношением к личному составу, на Хереса, который действительно куда-то подевался, стоило ей посмотреть в другую сторону. На Вайта... ууу... этот вообще. Нет, чтобы еще в арсенале предупредить, что на ЭМИ-гранаты у него аллергия. Нейроимплант сгорел. Ишь, чудо техники. Это что, повод кровью истекать? У Бренди чуть инфаркт не случился. Шрам на жопе и инфаркт в течение тридцати секунд, и все из-за Вайта. Встать ему. Куда ему встать? Лежал бы лежа, сукин сын!

Но ничего этого, конечно, Руд не сказала вслух, а шлем все еще выполнял свою основную функцию — скрывал скептическое выражение лица Бренди от старших по званию.

— Принято, — коротко кивнула она и без резких движений вертикализировала капитана. Отпускать его, впрочем, она не спешила — приказа не было. Да и вообще, надо будет — сам отвалится. — Куда?

Бренди закрутила головой, пытаясь локализовать двух других своих боевых товарищей, о которых она слегка беспокоилась — Хереса и болтер. Болтер быстро нашелся, а вот Мигель... тут Ковальски позвал к кому-то медика, и уровень беспокойства Руд резво пополз от отметки "слегка" в сторону "дофига".

Взрыв, короткие мгновения падения-полета (единственный полет, который ей, похоже, сегодня предстоит), жесткая посадка. Бренди старается смягчить приземление для инструктора — глуповато будет спасти его от гранаты, только чтобы треснуть затылком о бетон — и все же Вайт оказывается под ней. "Бутерброд всегда падает маслом вниз", — непонятно к чему проносится в голове у Руд. Какой бутерброд? Какое масло? Почему все время лезет в голову какая-то еда?

Приподнявшись на локтях, она заглядывает в лицо инструктора. Взгляд светлых глаз фокусируется на ней. Уф, все не зря. Пусть Вайт и не выглядит довольным (впрочем, он никогда не выглядит особенно довольным), Бренди решительно отправляет это воспоминание в мысленную папку "Зашибись". Наверное, надо что-то сказать? Что-то сделать? А, слезть, наверное. Неловко как-то это все. Тело не вполне слушается. Больно. Больно... как-то везде, но по-разному. Ассорти. "Только шрама на жопе мне не хватало, — мрачно думает Бренди. — Вот спросят внуки — бабушка, за что "Пурпурное сердце"? А я им что, жопу показывай?"

Ладно, потом.

Лейтенант тянется к "Глоку" и быстро оглядывается по сторонам. Угрозы? Штурмовик, механические пауки... союзники уничтожают цели одну за другой. Пространство прорезают темно-синие нити — кто-то активировал ЭМИ. Ха, так им, железякам. Можно вставать. Бренди неловко сползает с Вайта, встает на колени, подает ему руку, задает самый адекватный из всех пришедших голову вопросов:

— Нормально? Ох, твою ж мать...

Таль смотрел на меч из-под ладони, щурясь от яркого света. Похоже, он разом забыл все свои метания на тему умный он все-таки, красивый или героический. Любопытный, вот какой.

— Что это... как это... но каким образом?.. А как же стабилизация энергетического потока?... Можно я его разберу, ой, то есть, я хотел сказать, посмотрю поближе? — тифлинг двинулся было к Вильде, но висевший рядом призрак зашипел и снова потянулся к нему. — Да что ж ты под руку-то лезешь, вот холера, — с досадой пробормотал рашемаар и совсем уж не глядя выстрелил по бедолаге, будто рассчитывал, что приведение бросится за болтом, как собачонка за палкой. По хозяйке гробницы он стрелять теперь не собирался. У волшебного меча наверняка были какие-нибудь уникальные свойства, и Талю не терпелось узнать, какие именно. Что может быть лучше эксперимента в полевых условиях?

Скрипач упал (точнее, это земля, кажется, встала на дыбы), треснулся каской о стену и слепо зашарил вокруг — найти бы еще какое-нибудь живое существо, просто чтоб знать, что ты не один тут, что это не твоя вина, не кара, не возмездие. Что все это — хотя бы на двоих. Но он понятия не имел, где в этом аду Диаманти. Наткнулся рукой на переноску с баллонами, в них и вжался — в горячий шершавый металл. Ошибка? Ошибка — в восемнадцать пойти добровольцем в морскую пехоту, а это так, небольшой просчет. "Мама," — одними губами шепчет Айзек. Пока так, пока еще так, пока еще не всю гордость, не все упрямство перемололо...

... ну так и прошло-то всего две секунды.

Бренди понимала, что, скорее всего, умрет прямо здесь, в обнимку с любимым болтером, которому она уже все простила. Точнее, спинной мозг Бренди понимал это очень хорошо, и тело Руд было в ужасе: водолазку под бронежилетом можно было выжимать, сердце выдавало под сто восемьдесят, в горле по ощущениям что-то застряло — наверное, камень, который уже не поместился в будто набитый булыжниками желудок. Но разум, разум все еще сопротивлялся. Искал какие-то варианты, надеялся на всякую ерунду, думал о совершенно посторонних вещах и воспринимал происходящее будто в третьем лице. "Руд задирает голову и смотрит на небо..." Страх был, но лейтенант воротила от него нос, как могла. Не так много ей осталось, чтобы тратить время на истерики.

Союзары не неуязвимы. Болтеры эффективны. Нужно только продержаться еще чуть-чуть, и тогда... не важно, что тогда, не стоит об этом думать. Нельзя думать. Не надо. Прекрати.

Огнеметчик приземлился в десятке метров от Руд, но ей показалось, она почувствовала жар пламени сквозь бронестекло. А затем тошнотворную вонь — или тоже показалось? Разве шлем не должен задерживать запахи? "Только не так, — Бренди на секунду зажмурилась и загадала желание на случай, если где-нибудь сейчас падала звезда. — Только не так, пожалуйста. Хочу умереть молча."

"И Вайт бы одобрил", — подумала она зачем-то после этого с каким-то отчаянным весельем. Капитану вообще не повезло. Они тут хотя бы за Родину и товарищей умирали, а Вайт, бедолага, за жалование. Съездил, блин, в командировку.

— Капитан, разрешите рекомендацию. Вы бы отступили, — Бренди кивнула шлемом на ступеньки. — Вам, наверно, надо доложить или какие-нибудь документы срочно уничтожить, э?

"Угу, схему битвы при Алеппо, — окончательно (и совершенно неуместно) развеселилась Руд. — И эти... Вайтовы крестики-нолики..."

Кто-то ж еще должен быть на этой чертовой базе. Пусть полковник Ковальски поднимает жопу, берет болтер и двигает сюда. Вряд ли из него пехотинец сильно хуже, чем из Бренди. Его послушать, так он этот "Хаммер" за хвост цап и о плац хряп, только успевай металлолом сдавать.

Страх, злость, истерическое веселье, неоконченная партия в морской бой с мертвецом — и Бренди. Авторский коктейль "Пиздец на плацу".

Как это часто бывало в подобных ситуациях, разум Таля похолодел. Это был приятный холод, он не напоминал ни о доме, ни о смерти. Все неважное будто сделало шаг назад, и тифлинг остался один. Мир состоял из проблем и решений, а сам рашемаар стал механизмом, который соединял их друг с другом. Щелчок — и вселенная стала чуть более упорядоченной и логичной. Приятно.

Таль выронил арбалет и успел подхватить Вильду еще до того, как она рухнула на каменный пол. Конечно, не смог удержать, лишь немного смягчил падение. Щелкнул переключателем перчатки и сразу понял, что чуда не будет: магии опять осталось на донышке. То-то энергетические болты получались такие неубедительные. Обычно при лечении эта проблема решалась элементарно: кровь реципиента заклинания, как выяснил Таль, являлась отличным катализатором. Но Вильда не была ранена, и это вызывало скорее тревогу, чем облегчение.

"Татьярра бы справилась, — равнодушно подумал тифлинг, будто перебирал камушки, а не горькие обидные мысли. — Но время..."

Время... Самое быстрое — полоснуть когтем по шее девушки. Кожа там тонкая и не закрыта броней. Неплохо. Но опасно, не занести бы заразу. Нет ли варианта лучше...

"Кровушку пить никого не тянет?"

...и что будет там — поцелую!

Щелк.

Да. Отлично.

Таль склонился над жрицей, осторожно приподнял ее голову и, натурально, впился Вильде в губы. Точнее, в губу. В нижнюю. А затем окровавленным языком лизнул собственную перчатку. С неприятным жужжанием выдвинулись уже знакомые всем, кроме Кэндид, иглы, побежали по ним веселые магические искорки.

— Подъем, принцесса, — и Таль от души приложил металлическую ладонь к бронированной груди Вильды. — Возик, вытащи ее отсюда.

Первое, что почувствовала Руд, выбежав на поверхность — страх. Словно все то время, что она отмахивалась от него — "может, учебная", "еще не сейчас", "подожди, некогда" — он где-то накапливался и настаивался, а теперь, вот, жахнул разом, выжигая все остальные чувства и мысли. Бренди сбилась с шага, невидяще огляделась по сторонам. Куда им с болтером? Что она вообще тут делает? Где эта "пехота", которую они должны "поддерживать"?

Казармы горели и живых... живых не видно было... никого.

Удивительно, но в этот момент страх отступил, и ему на смену пришла злость. У Бренди было два младших брата, и она хорошо себе представляла, сколько это геморроя — вырастить даже одно человеческое существо. Десять тысяч "maantje tuurt", литры вытертого со стола и пола молока, бесконечные ночи, когда никто в доме не может уснуть. Только чтобы какие-то уроды, выращенные в пробирках под военные марши, расхерачили все своими гребаными утюгами.

Руд рванула за укрытие, кое-как пристроила болтер, стараясь не высовываться. Так, что там... Занять позицию. Прикрыть остальных, чтобы они могли относительно безопасно стре...

Именно этот момент выбрал инструктор Вайт, чтобы открыть огонь.

Инструктор Вайт, который не озаботился даже надеть броню.

Инструктор Вайт, который единственный мог поднять в воздух "Фантом".

Бренди отчетливо представила себе, как болтеры штурмовиков синхронно дергают тупыми носами в его сторону. Приоритетная цель.

"Я вам покажу приоритетную цель," — Бренди не дала себе труда как следует прицелиться. Главное начать, а там как пойдет. — "У-у, дай только до тебя добраться, самоубийца белобрысый."

Бренди, услышав свою фамилию, символически махнула ладонью в районе виска. Не от отсутствия служебного рвения, конечно (Руд всегда служебно рвалась ровно настолько, насколько было положено). Просто существовала реальная опасность уронить пушку на ногу, если начнешь размахивать руками.

Болтер, к слову, был тот самый. Бренди сразу его узнала по тому, как он нежно ткнулся ей носиком прямо в синяк на бедре — тот еще не успел сойти с прошлого марш-броска. Ну здравствуй, радость моя двадцатикилограммовая, давно не виделись.

Боевая тревога все еще как-то не укладывалась в голове, и Бренди сосредоточилась на понятных и постижимых радостях и горестях. Команды "бегом-марш" пока не было — это плюс. Но могла в любой момент прозвучать — это минус. Руд оказалась где-то в середине группы — это плюс. Но рядом с командующим офицером, которого, если разберутся, будут выцеливать первым — это минус. Впрочем... пускай еще разберутся, вид у капитана был не особенно командирообразный. Бренди поправила ремень болтера, задумчиво посмотрела на Вайта и попыталась настроить на своего временного напарника воображаемые эмпатические усики. После Хереса это было легко и приятно. Если Мигель чем-то напоминал мутный эмоциональный тропический коктейль хрен знает из чего, да еще с неоновой трубочкой, то Вайт был больше похож на чашку эспрессо. Свои потребности он транслировал четко и внятно, как мэйдей. "Не лезьте в мое личное пространство и не задавайте тупых вопросов." Так как умных вопросов у Бренди не было, она просто заткнулась и приотстала от капитана на полшага. Заодно и не снесе... в смысле, не зацепит его болтером, если вдруг резко развернется.

— Кто? Я? Да, естественно, в полном порядке, — честно соврал Таль. Он был не в порядке: руку обожгло потусторонним холодом, позвоночник — жаром, и в результате температурный режим внутри тифлинга стал каким-то некомфортно противоречивым. Рашемаар не раз сражался вот так, спина к спине, с Вильдой, но не наблюдал ничего подобного. Наверное, у жрицы доспехи были прохладные. Или у красных тифлингов — особенно высокая температура тела, такая, что жгла аж сквозь кольчугу. Или это проклятья, в которые за последние пять минут успел вляпаться Таль, дали такой интересный синергический эффект. Рашемаар даже бросил короткий взгляд в сторону подруги — не хочет ли она случайно поменяться с Кэндид местами, приложить к Талю холодненького? — но Вильда определенно выглядела очень занятой. Ладно, чего там.

Таль поднял арбалет, показавшийся почему-то очень тяжелым, попытался прицелиться — и тут же дернулся в сторону, уворачиваясь от призрачных пальцев.

— Вот холера, — тифлинг сунул арбалет куда-то в район потусторонней селезенки и потянул спусковой крючок. Хорошо, что за этим призраком была только стена. По крайней мере, не получится, как в тот раз, когда болт из старого Талева арбалета попал прямо Вильде в... ах ты ж зараза полупрозрачная!

"Это не учебная тревога."

Руд вздрогнула, услышав спокойный голос Вайта. Ссутулилась, будто на нее взвалили что-то потяжелее болтера. Наверное ошибка. Какая может быть боевая тревога, если они еще не закончили обучение? Глупая, нелепая мысль, и все же — неужели сегодня? Сейчас?

Наверное, Бренди и до слов инструктора знала, что что-то не так. Чуяла, как говорится, дупой. Был какой-то нездоровый, лихорадочный оттенок в привычном хаосе, что-то было неправильно — в отрывистых командах, в выражениях лиц, в доносившихся с поверхности звуках, так что сеньорита волновалась, амиго, ты был тысячу раз прав.

Но — мало ли. Могло и показаться. Да, своей жопе Руд не слишком доверяла, а вот капитану Вайту почему-то поверила сразу.

Дочь сержанта пехоты и внучка сержанта пехоты (а возможно — и правнучка сержанта, так глубоко под корни семейного древа Бренди не копала), лейтенант Руд выглядела в бронежилете и шлеме куда естественнее, чем в пилотском комбинезоне. Правда, когда дело дошло до лент с патронами и гранат, девушка стала больше напоминать не коммандос, а рождественское дерево с милитаристическим уклоном.

— Что, нравлюсь? — Руд перехватила взгляд Мигеля, который, вероятно, гадал, свалится она под весом всего этого железа или постоит до марта. И только через секунду, словно вспомнив, что так положено после шутки, улыбнулась. Голос Бренди был нарочито спокойным, а выразительность мимики — примерно как у бронетранспортера, так что вопрос прозвучал неожиданно серьезно.

Почему-то с оружем в руках Руд почувствовала себя не увереннее, а наоборот. Будто болтер сделал происходящее... более настоящим.

Руд вздрогнула и прислушалась к звукам сирены. Похоже, в небесной канцелярии снова как-то странновато проинтерпретировали ее просьбу — "пожалуйста, пусть это прекратится". Только учебной тревоги сейчас и не хватало, когда все нежрамши, неспамши и огребши полные уши дерь... простите, справедливой конструктивной критики.

И все же Бренди была рада, что можно не продолжать эту абсурдную партию. Ей казалось, что все это время Вайт и Лердал осуждающе смотрели прямо на нее — как она, взрослая половозрелая женщина, лейтенант вооруженных сил, сидит за первой партой и страдает херней.

Что вообще может быть тупее, чем страдать херней — и даже не получать от этого никакого удовольствия?

Тем не менее, рыжая аккуратно свернула листок с клетчатым полем и убрала в карман. У каждого пилота, наверное, были свои суеверия и ритуалы. Так получилось, что после смены машины Руд осталась без своего самого любимого и надежного. Что же, может, недоигранная партия в "морской бой" сойдет в качестве талисмана. Последний выстрел Леманн ушел в молоко ("Мимо" — успела шепнуть лейтенант своему командиру).

Хорошая ли это примета? Время покажет.

Звено Бренди сегодня было резервным, и в иной раз она бы, пожалуй, порадовалась, что можно слегка расслабить булки, но именно сегодня Руд предпочла бы оказаться в кокпите, проветрить голову. К тому же у нее было дурное предчувствие, что пилотам "резерва" после разноса Ковальски тоже найдут, чем заняться.

Лейтенант без особой спешки выбралась из-за парты и ненавязчиво пристроилась за плечом Хереса. Не то чтобы она считала, что за Мигелем надо присматривать...

Ладно, именно так она и считала.

Руд находилась в некоторой прострации. Она смотрела куда-то в направлении рисунков Вайта и думала о хорошем. Точнее, о том, что могло быть и хуже. Прямо сейчас Бренди не могла сообразить, как именно, но опыт подсказывал ей, что надо просто немножечко подождать, и тогда вселенная даст подсказкой прямо по башке.

Задавать вопросы Руд не собиралась. Меньше всего ей хотелось сейчас привлекать к себе внимание. Если что, всегда можно переспросить попозже, благо, инструкторы перманентно стояли над душой вот уже три недели, будто тень отца Гамлета и... какая-то еще тень. Да и чего там было спрашивать? Ну, искусственный интеллект. Ну, летает лучше нее. На гребаном "Фалконе" с его альтернативно интуитивным интерфейсом даже упомянутый Мигелем медведь, небось, летал лучше Руд. Ну ладно, до медведя она, пожалуй, уже дотренировалась и теперь медленно подбиралась к уровню человекообразной обезьяны. И все же. Про истребители Союза у Бренди тоже вопросов не было. Сказали держаться подальше — значит, будем держаться подальше. Самый лучший приказ, разрешите приступить к выполнению.

Вопросы у нее были к Гачиньскому. Чего и через как он жал в своем спортзале, что у него на дзене отросла такая мышца? Бренди предположила бы допинг, но на всякое такое-этакое их регулярно проверяли. Но все равно, дергать командира эскадрильи за самоконтроль она не собиралась, не было у нее такой потребности. (Бренди прислушалась к себе — нет, не было. Niets. Nada. Как там по-польски? Хрен знает, дальше "дупа" и "курва" Бренди пока не продвинулась в изучении этого прекрасного мелодичного языка.) Если подумать, командир звена на прошлом месте службы не раз говорила Руд, что ей, что называется, "огонька не хватает". Бренди кивала, но про себя думала, что огонек в кокпите истребителя — это опрометчиво.

Да-а, чего-чего, а огонька в аудитории хватало. Тут бы огнетушитель пригодился. Может, именно потому, что эскадрилья была такая особенная — "элитная". Какой же ас без некоторой (не)здоровой самоуверенности. Основные очаги возгорания наблюдались в районе Йылмаз (ожидаемо), Хермана (сюрприз) и Хереса (без комментариев). Странно, кстати, что вызов инструктору прозвучал не от него. Хотя за последние пять минут Мигель здорово поднялся в рейтинге адекватных людей. Точнее, это остальные съехали, но все равно — молодец! Бренди мысленно поставила напарнику плюсик. Уметь вовремя заткнуться — дар божий, жаль некоторые почему-то стесняются его использовать.

Может, ей и повезло со звеном. Леманн вот тоже...

В это время Ядвига как раз и сунула ей записку. Бренди машинально развернула листок, изучила содержимое, вздохнула и посмотрела на командира грустными глазами. "И ты, Брут?" — читалось в ее взгляде. И еще что-то похожее на "вот cholera".

Однако все же Руд положила бумажку перед собой, аккуратно разгладила и начала расставлять крестики. В чужую элитную эскадрилью со своим уставом не ходят, в конце концов. Над полем она на всякий случай написала печатными буквами "Алеппо". Может, удастся отмазаться в случае чего, мол, тактическая схема...

— Курва-десять, — послышался обреченный шепот лейтенанта секунд через пятнадцать.


Получатели: Мигель Адриано Херес.

Таль, не успевший толком переключиться из героического режима в социальный, ошалело оглянулся, а потом вопросительно посмотрел на Вильду. "Красавчик"? Он? Может, это Сарит за ними увязался? Или Джорлан? Или это вообще Фаргасу? Он обаятельный и в размножении понимает. Но Кэндид протягивала руку именно ему, Талю, тут ошибиться было невозможно: пальцы девушки оказались едва ли не прямо у него под носом, тифлингу даже глаза пришлось слегка скосить, чтобы сфокусировать на них взгляд. Это чего, их целовать что ли надо? Или как? А где они до этого успели побывать и что потрогать?

Рашемаар осторожно пожал самые кончики пальцев девушки.

— Таль из Уо... из Рашемена, — почему-то теперь, когда он твердо решил не возвращаться, представляться Талем из Уотердипа казалось неправильным. — Это Татьярра из Рашемена. Вильда и Фаргас из Уотердипа. А это Возик, он... эээ... технически местный. Рад познакомиться? — последняя фраза у Таля получилась почему-то вопросом.

Вильда окончательно сбила несчастного тифлинга с толку. Никаких таких родственников он за собой не знал, но все же это было чуть более вероятным, чем дядюшка-комар.

— Не-е-ет, — неуверенно ответил он жрице, вопросительно глядя на Кэндид. — Разве что очень-очень-очень дальний... Так, не сбивай меня. Кэндид, вы тут... эээ... голосов в голове не слышали случайно? — перешел к делу Таль. — А ящика не видели? А "холодных душ" в количестве пяти или шести?

От второй тирады инструктора Лердал у Бренди что-то такое зашевелилось внутри, где-то в районе печени, похожее на профессиональную гордость. Давненько с ней этого не случалось: лейтенант Руд не испытывала к своей профессии никаких пылких романтических чувств. Может, поэтому она и была неплохим пилотом. Любовь приходит и уходит, а работу надо работать каждый день, без всяких там конфетно-букетных периодов и кризисов трех лет. Если Руд указывали на ошибки, она их исправляла. Если хвалили, просила прибавку к жалованию или увольнительную. На этом все. А тут вдруг аж даже захотелось что-то кому-то доказать. Может, даже героически погибнуть, защищая Мигеля, но только как-нибудь так поперек Лердал.

Ох, должно быть, это Херес так плохо на нее влиял. Да-а, Руд знала за собой такую привычку — потихоньку подстраиваться под напарника. Ведомая — это, блин, не должность, это состояние души. Вот уже и началось. Не успеешь глазом моргнуть, как будешь этому горе-стрелку патроны в ленту заряжать.

И все же, вот талантище у майора — раздражать. Капитан Вайт вроде тоже ничего хорошего не сказал, а его не хочется придушить. Хочется... — Бренди внимательно прислушалась к своим ощущениям — ...накормить, да. Тощий такой, ужас.

У Бренди на мутные военные байки давно выработалось что-то вроде иммунитета: папенька тоже любил под пиво врубить радио "Подвиг", повтор лучших выпусков. А историю про Алеппо лейтенант Руд слышала в первый раз. Так что она страдала, но не слишком. Времени только было жалко — спать Бренди предпочитала с закрытыми глазами — но все лучше, чем реальная лекция по тактике, в десять-то ночи. Если бы спросили ее, она б предпочла лекции утром, а физподготовку вечером. Все равно цель — задолбаться. Так оно, может, и эффективнее бы вышло.

Когда в аудиторию вошли инструкторы, Руд бросила короткий взгляд через плечо — убедиться, что Херес не дрыхнет своей наглой испанской мордой в стол. Бренди не так много, как ей казалось, просила у провидения перед новым назначением: спокойную адекватную напарницу с профессиональным подходом к делу. Однако то ли в небесной канцелярии читали заявки примерно так же, как в штабе, то ли перечисленные качества были взаимоисключающими, но Руд в пару достался лейтенант Херес. Шумный, самоуверенный, инфантильный, да еще и с чувством юмора. Произносимая фамилия была, пожалуй, его единственным положительным качеством. Хотя... да, было еще "хотя": Херес был действительно классным пилотом. Поэтому, наверное, он и оказался в этой эскадрилье. Саму Руд взяли, как она подозревала, за предсказуемость. Конечно, никаких сюрпризов от нее не дождешься, но зато с другой стороны — никаких сюрпризов! Это же хорошо? О своем командире, лейтенанте Леманн, Бренди как-то не успела составить мнения: Херес, будто газ, занимал собой все социальное пространство.

Речь майора Лердал произвела на Руд удручающее впечатление. Ну да, невозможно сесть за штурвал принципиально новой машины и в момент стать асом. Тут уж можешь выложиться хоть на двести процентов, хоть на тысячу. Некоторые вещи должны стать автоматическими, а на это нужно время. Может, эта их АСТРИ для этого и предназначена — такой костыль для базовых реакций? Но стремно как-то. "Загружена в шлем" — это, конечно, не "загружена в мозг", но... Ну... И что это за "дублирование функций пилота"? А пилот тогда на что? Красивую форму носить? Надо бы узнать...

... В этот момент Херес выстрелил жеваной бумагой по мотыльку, и Руд с трудом подавила желание стукнуться головой об парту. Ну, если ты еще и не попал, сукин сын...

Знакомая "светлая" сторона стены. Айзек нашел ровно то место, где он сидел до этого, по приметному узору царапин на выщербленной пулями древесине, привалился к бревнам спиной. Вот, дорогая вселенная, я вернулся живой, а ты беспокоилась, глупая.

Жарко. Пот собирается под каской, крупными каплями стекает по лбу, по вискам, разъедает глаза.

Скрипач вымок насквозь, Скрипач извалялся в песке, и ему кажется, будто это Бетио соскребает с него жалкие остатки человеческого наждачкой. "Да подожди ты, само облезет," — думает Айзек.

Да, слишком много всего, и Айзеку хочется... да ничего не хочется. Нет, неверно. Ему хочется ничего. Чтобы никаких звуков, никаких ощущений, никаких мыслей. И, боже, пожалуйста, никаких запахов. Кажется, дангери насквозь провоняла — как бы это описать, чтобы без вульгарщины? — скажем так, Таравой. Вот бы сейчас разбежаться — и нырнуть в прохладную воду с головой. Почувствовать... точнее, перестать чувствовать. Жару, жажду, усталость, вес собственного тела. Спрятаться на глубине, перестать существовать.

Айзек лениво поворачивает голову, задумчиво смотрит на собственный рюкзак. Надо бы что-нибудь съесть: он толком не ел с самого утра, и желудок у него сводит от голода. Но при мысли о том, что нужно будет что-то класть в рот, жевать и — главное — глотать, у него снова подкатывает к горлу. Впрочем, на этот счет можно не беспокоиться. Что у него там в желудке? Песок и батончик?.. Да черт с ним, с батончиком. Пусть валит на все четыре стороны. Ну, не на четыре, это было бы невежливо по отношению к сидящему рядом Диаманти. Тем не менее.

Скрипач отхлебывает из фляжки, чтобы избавиться от мерзкого кислого привкуса во рту, и только тогда понимает, что все это время умирал от жажды. Вода отвратительная — теплая, отдающая металлом. (Почему металлом? А, это он прокусил щеку, пока извивался там под японцем, и даже не заметил). И все же Айзек пьет, глоток за глотком за глотком за глотком, и никак не может остановиться. "Надо было обшарить того, одноглазого," — отрешенно думает он, будто обыскивать трупы — это самое обычное дело. Впрочем, наверняка у японцев какая-нибудь неправильная вода. Японского вкуса, цвета и запаха. Не полезет.

Краем глаза Скрипач наблюдает за капралом. Тот только что убил человека, и куртка у него в чужой крови, но его это, кажется, не слишком беспокоит. Впрочем, по Мрачному трудно понять. Возится себе с огнеметом. Надо бы встать и помочь. Спросить, все ли в порядке. Выслушать что-нибудь язвительное или насмешливое в ответ. Сейчас, еще минуточку.

Вот он, Айзек Янг, сидит рядом с убийцей. Что бы сказала мама? Ничего не сказала бы, наверное. Посмотрела бы так, как умеет только она, поджала бы губы и отвернулась. Айзек всегда завидовал этому ее умению отвернуться от того, что не вписывается в твою картину мира. Вычеркнуть, заклеить обоями оттенка "лунный свет", забыть — и так, пока вселенная не одумается. Он пробует поджать губы — вдруг в этом вся штука? Нет, не помогло. Может, закурить? Назло маме?

Айзек поворачивает голову в другую сторону. Еще убийцы. И там, за стенкой, десятки их. Сотни. Тысячи. Есть ли на этом пляже вообще еще такие, как он, ущербные, с условно чистыми руками? Смайли? Наверное. Лейтенант Донахъю, может быть? Хотя — и Скрипач чувствует, что губы у него теперь поджимаются как бы сами собой, без сознательного усилия — это как сказать. Если выбирать между пулеметом и голосом лейтенанта, еще неизвестно, какое оружие более смертоносно.

Или Мыло! Мыло точно ничем не лучше Скрипача. Хотя... Айзек щурится, прикладывает ладонь ко лбу козырьком. Рукав у Адама в крови. Да что ж такое. Предатель. Надо бы спросить, где Заноза.

До рюкзаков морпехов из третьего отделения всего пара шагов, и Айзек зачем-то пытается угадать, которые из них принадлежат Джоку и Гусю. Вон тот — Скэмпа, это он запомнил. Этот — Крота, ближе всего к нему. Скрипач сглатывает. Как они там, на солнце, без пайков и всего остального? Айзек прислушивается к себе.

Устал. Страшно. Плохо. Пусть все закончится. Пусть все закончится. Пусть все закончится.

(Не успел. Не смог. Не дотянул. Даже человека убить не осилил, а еще консерватории кончал.)

Теперь Айзек накручивает себя сам, и это даже немножко приятно — хоть какая-то иллюзия контроля.

— Капрал, я бы оттащил рюкзаки ребятам из третьего? У них там ни еды, ни бинтов, — Малой заискивающе улыбается Диаманти, склонив голову к плечу. Мол, понимаю, что ты уже устал меня выколупывать из задницы, но вот что поделать, люблю пышные формы. — Одна нога здесь, другая там!..

Мрачный смотрит на него так, что не нужно даже никаких слов. И все-таки произносит:

— Тут сиди целиком. Я скажу – тогда и поползешь. Смотрю, баллоны совсем не давят?

Ожидаемо. Но Айзек, если честно, и не ему это говорил. Лейтенанты совсем рядом, Скрипач прекрасно слышал, как они цапались из-за Смайли (может, поэтому и мама вспомнилась, чем-то похоже на их разговоры с отцом). Видел, как улыбался, получив командование, Манго (помолиться бы, но с молитвой едва ли не хуже, чем с водой, начнешь — и трудно остановиться). Значит, и лейтенанты его слышат и видят. Для Диаманти, может, Скрипач и ценный ресурс, уникальный даже. А для лейтенантов — просто какой-то морпех, второй… а, нет, третий слева. К тому же инициативный. Грех такого не послать куда-нибудь таскать или катить.

Так от него будет хоть какая-нибудь польза.

— Думаешь, я бы не справился сам? — тихо (вот это офицерам слышать не обязательно) спрашивает Айзек у Мрачного. Спрашивает скорее с любопытством, чем с обидой, досадой или беспокойством. Как у специалиста по тому, чтобы справиться.

— Ну, япошку убил не ты. Это минус. Япошка тебя застал врасплох. Еще минус. Не зассал, что пошел. Это плюс. Не дал себя сразу убить. Тоже плюс. Как-то так. А вообще, мы тут не на охоте. Чей последний выстрел. В сводке пишут, сколько все убили, а не кто больше всех. Понял? А вообще, скажу, нормально пока идет. Не так худо, как могло бы быть.

Айзек кивает и отворачивается. Плюс на минус, ноль без палочки. Опять — в который уже раз за последние пять минут, стрелок, блин, нашелся — щелкает затвором карабина. Везде песок. Может, оно и хорошо. Все уйдет в песок, и следа не останется.

Айзек чуть не бросился вперед просто по инерции. То-то капрал удивился бы дырочке в правом боку. Скрипач чувствовал себя механизмом, который взвели, потом взвели, а потом еще разок взвели, для верности ударили о стену, отпинали по почкам и, наконец... вы угадали, взвели. Да. Просто из интереса — посмотреть, что получится. Ничего хорошего. Айзеку нужно было... нужно было... да черт знает, что ему было нужно, но срочно, прямо сейчас, а лучше пять секунд назад. Он дернулся вправо, влево, разворачиваясь разом всем телом, выставив нож перед собой: боялся, что откуда ни возьмись выскочит еще один японец. Боялся — и самую чуточку надеялся на это. Но черта с два. Вечно с этими джапами так: то на одного больше, чем нужно, то на одного меньше. Как говорится, у-у-у, сукины дети.

Карабин! Поднять карабин, посмотреть, не набился ли песок... Но тогда нужно опустить кабар, а этого Айзек не мог пока сделать. Забыл как — и не хотел вспоминать.

Диаманти снова ударил ножом уже совершенно мертвого японца. Это не вызвало у Айзека ни удивления, ни отторжения. Того, с гранатой, тоже пришлось добивать. Не исключено, что у джапов у всех по две жизни, а то и по три. Может, на брифинге даже говорили что-то такое, а Скрипач пропустил мимо ушей. Это бы многое объяснило. Как японцы пережили обстрел, например. Слушать надо на брифингах, рядовой Айзек Янг, а не воображать, как героически спасаешь раненого Диаманти из-под обстрела. Этот сам кого хочешь спасет, а потом догонит и еще раз спасет, чтоб наверняка.

В ответ на вопрос капрала Скрипач улыбнулся, сверкнув зубами. Это получалось у него само собой, по привычке. Когда тебе плохо, когда тебе больно, когда тебе страшно... если на тебя смотрят — надо улыбаться. Диаманти смотрел, и Айзек улыбался, но взгляд у него были нехороший: куда-то будто бы сквозь Мрачного, рассеянный и отрешенный.

— У него не было ножа, — удивленно пробормотал Скрипач себе под нос. — Почему?

Скорее всего потому, что какой-то морпех погиб несколько минут назад. И из-за этого Скрипач остался жив. Зато умер японец — так как выстрелил в спину Гуся и потерял нож. А если бы нож был при нем, то сейчас в этой канаве мордой вниз валялся бы Айзек, а может и Диаманти тоже. Был такой аттракцион — кидаешь мяч, и он задевает нити, привязанные к игрушкам и пакетикам со сладостями, разложенным по полкам. Одна нить цепляет другую. Как ни дерни, что-нибудь свалится вниз. Кто-нибудь умрет, зато кто-нибудь другой проживет на пять минут дольше.

(Ладно, Айзек, приз за самую нелепую метафору на тему смерти определенно твой.)

(Если подумать, что такого в том, что Диаманти убил этого японца? Просто, считай, вежливо пропустил вперед.)

— Живой, — честно ответил Айзек капралу. И тут же для равновесия соврал: — Я в порядке. Спасибо.

Он наконец убрал нож и на карачках пополз к карабину, стараясь дышать ртом и не смотреть в сторону подорвавшегося на гранате японца. Этот, который одноглазый, выглядел как-то менее... ну... убитым.

— Как думаешь, нам надо проверить?.. — Айзек мотнул головой куда-то в направлении вдоль стены. — Или обратно?

Соображал Айзек все еще очень плохо. В голове звенело, в глазах плыли рубиновые пятна: зрение отказывалось фокусироваться на изуродованном теле. Слишком много красного, откуда в человеке столько красного? "Это мы сделали, — осознал Скрипач с ужасом и немного даже с какой-то неуместной гордостью. — Это я сделал. И даже если бы передумал сейчас — ничего уже не исправить, не вернуть, не собрать." Ствол карабина, направленный куда-то в сторону японца, ходил ходуном. Руки-то у Айзека не дрожали — руки у него никогда не дрожали — просто он трясся весь целиком. Может, он и промахнулся бы даже с двух метров. Может, он промахнулся бы и с двух шагов. Может, он бы не смог выстрелить. Но этого мы никогда не узнаем: кто-то тяжелый навалился на Скрипача со спины и вжал в землю.

Тут следует пояснить, что это был далеко не первый случай, когда с Айзеком что-то такое происходило. Наверное, поэтому и испугался он очень не сразу. Сначала накатила апатия, поднялась к горлу злость, но не такая, от которой сами самой сжимаются кулаки, а вот эта, тоскливая и бессильная, от которой начинает предательски щипать в глазах. Да, дружище, никогда такого не было — и вот опять. Кричать бесполезно, уж это Янг знал наверняка. Никто не услышит, а кто услышит — вожмет голову в плечи и прошмыгнет мимо, ускорив шаг. Этих вопли только раззадорят или разозлят. Нет, тут два варианта: прикинуться мертвым или попытаться хоть пару раз врезать кому-нибудь как следует. Разбить затылком нос, прокусить руку, пнуть по колену… Все равно, конечно, потом побьют, но зато в другой раз, может, и не захотят связываться. Жаль, руками драться нельзя, пальцы надо беречь. А то…

А то что?

Это ведь уже год как его и только его руки. Кому какое дело, если он разобьет костяшки в кровь или, как в том фильме, выдавит кому-нибудь глаза. Он ведь морпех, он…

…Только теперь Скрипач вспомнил, кто он и где он, только теперь по-настоящему испугался — и замычал, задергался, закрутил башкой, пытаясь врезать японцу каской по лицу. Чего он там нашептывает? "Сдохните тихонько, будьте так добры, если вам не трудно, большое аригато?" Ну уж извините. Неудобно, конечно, отказывать в такой малости, но идите, пожалуйста, на хуй. Нож! Дотянуться бы до ножа, резануть по грязным пальцам, зажимающим рот. А если не выйдет, в кармане есть пилочка для ногтей. Только бы глотнуть еще воздуха, только бы протянуть еще немного, а дальше… дальше как пойдет.

От взрыва Айзек позабыл не только слово "затакт", но и вообще все многосложные слова. Точнее, какие-то их обрывки — всякие "-измы" и "-онии" болтались по черепушке, как скомканные листы газет по улице в ветреный день, но смысла Скрипач никак не мог уловить. Вообще, был ли смысл?

Смутно знакомый молодой человек, имени которого Айзек не мог сейчас припомнить, посмотрел на него и что-то сказал, однако Скрипач не разобрал что: в одном ухе звенело, а в другом наоборот была настораживающая тишина. Янг сощурился, пытаясь прочитать по губам. "Иди вперед?" Хотя может быть и "Сиди, идиот". На всякий случай Айзек кивнул.

Так, а куда идти-то?

В сознании всплыло односложное слово, смысл которого Айзек почему-то сразу понял, но, как человек приличный, сделал вид, что нет.

Ах, да! Стенка. Стенка из кокосовых бревен. За которой смерть. Почему-то обязательно нужно было оказаться на той стороне. И потом... посмотреть направо... или налево... Нет, наверное, сначала налево, а потом направо, как когда переходишь дорогу. В каком-то смысле, ты ведь переходишь дорогу, пересекая Стикс.

Айзек отлично знал, где право и где лево. Это было очень просто. В правой руке он держал смычок, а в левой скрипку. Правда сейчас у него в руках была не скрипка, а что-то тяжелое и непонятное. Странно: он же Скрипач? Что он тогда здесь делает с этой штукой?

Точно. Лезет через стену. Туда, где Дасти и смерть. Хотя смерть тут везде. Зато Дасти только там, за стеной, и ему надо помочь. Главное, не забыть посмотреть налево. Или направо. Увидеть человека... нет, не человека, японца. Япошку. Врага. Да, точно, врага. И убить. Очень просто.

Маэстро, давайте еще раз со вступления.

Скрипач отлепился от стены, помотал головой, посмотрел куда-то сквозь Диаманти, кивнул и не особенно изящно перепрыгнул, а скорее даже перевалился, через стенку.

Все-таки японец был как-то слишком похож на человека. Айзек смотрел на него во все глаза, как полный идиот, и никак не мог найти трех отличий. Да чего там, даже одного не мог найти. Что же это получалось, надо было стрелять в человека, так?

С убийством людей у Скрипача было примерно как с общением с девушками. То есть, он знал, что люди существуют и что на войне их убивают. Более опытные старшие товарищи иногда делились своими историями о таких вещах (кто знает, насколько правдивыми). И Айзек допускал — теоретически — что когда-нибудь тоже кого-нибудь убьет, раз уж он вроде как морпех. И что когда этот момент наступит, он как-нибудь поймет, что делать, потому что... ну, человечество же тысячелетиями этим занималось, так? Это, вроде как, инстинкт? Наверно, и он разберется. Но... что, прямо здесь? Прямо сейчас?

В общем, пока он проводил эти параллели и меридианы, капрал вскинул пистолет, японец нырнул за стенку, и все заверте... Граната туда, граната сюда! Скрипач только и успевал, что дергаться к стене — от стены — к гранате — назад — и крутить башкой, не было времени даже толком испугаться. Он вообще не особенно осознавал, что именно происходит. Но вот это зудящее чувство — что немедленно нужно что-то сделать, иначе он не сделает ничего, — снова вернулось. Айзек пригнувшись пробежал несколько шагов вдоль стены, каждую секунду ожидая, что вот сейчас в спину ударит взрывом или — хуже того — кто-нибудь окликнет его и вернет на место. Будто сторожевая собака, которая так долго сидела на привязи, что, даже порвав цепь, не может отойти от будки дальше привычных десяти ярдов. Но вселенная молчала. Скрипач в который уже раз за день прижался к кокосовым бревнам, как к родным. Сейчас... сейчас... затакт — и на сильную долю можно вступать.

На тычки, пинки и подзатыльники Скрипач не обижался. Он довольно быстро сообразил, что это просто такой примитивный способ коммуникации, очень популярный в морской пехоте. Что-то вроде азбуки Морзе. Тут важно было не концентрироваться на каждой конкретной затрещине, а считывать сообщение целиком. Капрал определенно беспокоился о Дасти и его ребятах, и о нем, Айзеке, тоже беспокоился. А значит Айзек мог поволноваться о чем-нибудь еще.

Он помог Мрачному с огнеметом, невольно вспомнив, как они тщательно затягивали все эти ремни на "Зейлине" несколько часов назад. О чем он думал тогда? Как представлял себе эту высадку? Чего боялся? Айзек не мог теперь вспомнить. Реальность оказалась такой большой и жуткой, что не помещалась целиком в сознание, вот память и избавлялась от ненужного.

Свои баллоны Скрипач приткнул рядом с огнеметом. Сразу стало легче дышать. Страшно было представить, как капрал таскался со своей бандурой по такой жаре — Айзеку и пяти минут хватило, чтобы плечи начало ломить от тяжести. Он погладил Иоганна по нагретому боку. Интересно, сколько огнеметчиков он перевидал?

Получив распоряжение зарядить карабин, Скрипач не стал выеживаться и рассказывать, как он и сам уже до этого додумался. Капрал был человеком, которому проще было показать, чем доказать. Ну, зарядил еще раз, рука не отвалилась. Чай, не "гаранд", пальцы не жрет. Послушно достал нож и (со второй попытки) загнал его обратно в ножны, передал Мрачному две гранаты, подвигался немного, чтобы убедиться, что ничего не звенит и не мешает.

Готов ли он? Ну, трудно сказать наверняка, тут есть, о чем подумать. К счастью, в этом не было нужды: Мрачный задал один из тех риторических, или даже скорее ритуальных вопросов, ответ на который был выдолблен сержантами в учебке у каждого морпеха прямо на коре головного мозга (ну, у кого он был, а у прочих — на черепе с внутренней стороны).

— Ай-ай, капрал, — Айзек подобрался и попытался принять лихой и придурковатый вид.

Айзек смотрел, смотрел и все никак не мог перестать смотреть — очень долго, три секунды, а может пять минут, а может час. А когда его наконец отпустило, сполз по стене и ткнулся в бревна каской. Мир качнулся, подкатило к горлу, и Скрипач наконец понял, зачем люди придумали бессмысленные, казалось бы, ругательства. Для таких вот случаев, когда боишься лишний раз рот открыть, чтоб случайно не сблевать или, хуже того, не зарыдать в голос. И все же очень тянет высказаться, потому что — ну а что ты еще можешь сделать?

У бараков ничего толком было не разобрать: не видно было крови, не слышно звуков, с которыми пули прошивали тела, но Айзек только что сидел с этими людьми рядом, и это делало все настоящим. Более настоящим, чем труп под пончо в десяти ярдах. Более настоящим, чем изуродованные пальцы Болоньезе. Скрипач знал, что у Скэмпа прилип песок к правой руке, чуть повыше локтя. Только что видел, как Гусь морщит нос от сигаретного дыма. Слышал, как Джок прохаживается насчет какой-то худощавой евре... Господи Всевышний! Вот так ляпнешь что-нибудь, а это окажется последним, что ты скажешь. Кроме, может быть, "а-а-а-а-а-а-а".

Одно радовало. Еще на "Зейлине" Скрипач немного волновался: вдруг он, будучи не совсем настоящим морпехом, не сможет "умереть за Родину"? Так вот, насчет этого можно было расслабиться. Умереть за Родину оказалось очень легко и доступно каждому, вот выжить за Родину, похоже, было той еще задачкой.

С Таравы вело два пути: простой и маловероятный, и желающих проводить Айзека по первому маршруту было полно. Теперь японцы мерещились ему повсюду — во всех окнах, за всеми камнями и кустами, он не удивился бы, если б оказалось, что джапы начали выскакивать из-под земли прямо у них под носом. Надо что-то делать. Надо что-то делать. Срочно надо что-то делать, а то...

(А то что?)

(А то придется думать.)

Скрипач вцепился в рукав Диаманти.

— Кх... кха... кхапрал, — с третьей попытки осилил он. — В Гуся... в отделение Дасти стреляли от стены, вон оттуда, — Айзек кивнул влево. — Я точно слышал, — добавил он, чтобы у Мрачного не осталось никаких сомнений. Уж на слух Скрипач не жаловался.

Ясное дело, с этим нужно было разобраться немедленно, пока командирский голос лейтенанта Клониса не резанул и по их именам, будто ножницы Атропос по нитям судеб. (У-у-у, мойра хренова.) Никак нельзя было соваться за стену с японским стрелком за спиной: на спине у огнеметчиков находились баллоны с напалмом, требовавшие деликатного обращения. Да и Дасти там у бараков как на стрельбище. Диаманти должен был это понимать. И все-таки на всякий случай Айзек озвучил очевидное:

— Кому-то нужно слазить посмотреть.

И опять же, дураку было ясно, что этим "кем-то" являлся Айзек. Скрипач даже покрутил головой — нет, никого подходящего больше не было, все кончились. Но за сегодняшний день Янга столько раз уже подсекали, что он решил не пускать дело на самотек:

— Мне, например. У меня карабин и гранаты. Не с огнеметом же лезть.

Можно было, конечно, просто молча сигануть за стенку, и Айзека почему-то так и подмывало именно это и сделать. Вообще-то, он отлично умел слушаться. Всю жизнь только и делал, что слушался свою не очень худую, но и не слишком толстую маму. Но вот один поцелуй красотки-Таравы (с терпким вкусом песка, с нотками ужаса и бессмысленной гибели) — и вот, на тебе, пошел по наклонной.

— Все равно мне умирать молодым, — совсем уже зря добавил Скрипач. — Не в смысле... а в смысле у меня фамилия... Ну ты понял... Ладно, забудь.

"Музыкант! Давай ты тоже!"

Айзек дернулся и посмотрел на свой карабин почти с испугом, будто вообще собирался бросить его на землю. Потом наоборот, изо всех сил стиснул оружие в руках. Кивнул. Облизал пересохшие губы. Кивнул еще несколько раз, мелко-мелко, и неловко завозился, пытаясь удобнее устроиться у стены со своими баллонами.

Так, чего там положено? Перезарядиться?

Скрипач с удивлением обнаружил, что магазин у него полный. Что же это выходит, он ни разу не выстрелил за весь этот длинный де... за весь этот... за все эти... за все полчаса, что они на острове?

(Подождите, полчаса? Серьезно?)

Рядовой поспешно вернул магазин на место, передернул затвор, быстро и неглубоко вдохнул и выдохнул несколько раз — так ни в коем случае нельзя было дышать перед тем, как нырнешь в воду — зажмурился... Вот сейчас он тоже нажмет на спусковой крючок... И тогда все, должно быть, наконец обретет смысл. Вот сейчас... Еще три удара сердца... два... Только бы капрал опять не дернул за ногу...

Приказ Клониса поймал Скрипача прямо, что называется, посередь личного катарсиса. "Как смычком по яйцам," — промелькнуло в голове Айзека. С этой фразой явно было что-то не так, но разбираться сейчас не хотелось. Третье отделение опять куда-то посылали, но уже без саперов, и Янг с ужасом понял, что он сейчас останется тут, у стены, со всеми этими скинутыми рюкзаками. И на каждом рюкзаке — имя. А людей у этих имен, может статься, уже не будет.

— Я тоже это... буду прикрывать, — с некоторым вызовом объявил Айзек Мрачному, хотя капралу это все наверняка было параллельно, а то и вовсе перпендикулярно. Никакого толку от одного карабина не было. Но не делать совсем ничего Айзек больше не мог.

Наверное, правильнее в такой ситуации больше думать и меньше делать. Но больше делать и меньше думать, как Скрипач уже успел понять, — куда проще.

Таля обожгло холодом, когда нож пронесся мимо него, и он вдруг почувствовал себя дома.

Дома, где никто и никогда не верил ему в долг — только после того, как докажешь, что чего-то стоишь. Дома, где он мог из синей кожи вон вылезти — и все равно не стать тем, кем хотел. Лишь только тем, кем положено. Просто потому, что таким уж он уродился.

Таким, а не, к примеру, такой.

У Таля был дар, он знал это наверняка. Иной, чем у других рашемаарских мальчишек, которым суждено было стать Времянными. Если бы только ему позволили... Если бы его учили... Если бы ему не приходилось вот так, по крупицам, годами собирать все эти жалкие осколки знаний — смешные цветные стеклышки для тех, кто владел настоящими сокровищами и с такой обидной легкостью ими распоряжался.

Тифлинг скрипнул зубами. Подошвы его и без того потрепанных сапог дымились, и он несколько раз притопнул, сбивая с них мелкие язычки пламени. Не успех, но и не полный провал. Ничего. Надо просто немного доработать. Шаг назад, шаг вперед. Время есть, часы давно молчат. Ничего. Ничего. Ничего.

В голове было холодно и гулко, одна только мысль билась пронзительным пульсом: нечестно.

Нечестно. Нечестно. Нечестно.

И от этого он тоже успел отвыкнуть. Когда? Почему? Должно быть, это все Вильда. Это рядом с ней ему начало казаться, что этого вполне достаточно — быть самим собой и не больше.

Он ведь почти не думал о доме, пока не встретил Татьярру. Пока не потерял Татьярру... Нет, неверно. Думал, конечно, но не вспоминал. Не помнил. Как он мог забыть?

Ничего.

Ничего-ничего-ничего.

Таль, не глядя на ведьму, прошел мимо нее к Вильде и Сариту. Хорошо хоть он не видел, как Джорлан красовался перед Татьяррой. Считай, повезло.

Они еще увидят. Они еще поймут. Может, он и не станет тем, кем хотел бы быть — неважно. Лишь бы только не тем, кем положено.

Вильда упорхнула куда-то в большой мир, сотворенный любовью, а Таль уставился на Сарита и смотрел на него долго, не двигаясь и не мигая. Что об этом думал разведчик, оставалось только гадать, а сам тифлинг при этом пытался сообразить, как бы добраться до дроу, не растеряв остатков достоинства. Порхать он точно не мог, ползти категорически отказывался, катиться... тоже было как-то несолидно, а мимо Ронта еще и опасно. Попросить Вильду вернуться и подставить плечо? Свистнуть тележку? Да что же это такое, не мог он настолько устать из-за одного небольшого купания в холодной воде! Ходил же до этого по храму! А до этого сражался! А до этого шел целый день! С чего бы сейчас-то устать!

Таль поднялся, постоял немного для верности, и элегантной походкой свежевыкопавшегося зомби пошаркал к Сариту. По мнению тифлинга, тот не выглядил ни "обиженным", ни "расстроенным", точнее, выглядел, конечно, но так это ж было обычное выражение его кислой рожи. Но Вильде лучше было знать, так что рашемаар честно попытался подобрать лучшие слова из своего небогатого арсенала.

К сожалению, жрица забраковала фразу про обезьяну, так что Таль даже не мог сообразить, как обратиться к разведчику. Пока не вспомнил, что у того вообще-то есть имя, которое тоже можно использовать. Кстати, интересно, оно означает что-нибудь? Нужно будет спросить у Вильды...

— Сарит, — Таль легонько ткнул дроу в плечо кулаком и махнул куда-то в недружелюбную темноту вокруг. — Плохо. Очень плохо. Опасность!

Затем тифлинг обвел рукой сидящих у костра.

— Хорошо, помощь.

Снова ткнул Сарита в плечо.

— Хорошо, помощь.

Тут стоило бы добавить "спасибо", но про "спасибо" Таль забыл спросить у Вильды. Оставалась только ужасающая фраза про дружбу. Таль помялся, но все же надо ж было к чему-то свести разговор.

— Давай... давай... давай арбалет. Чинить, — наконец выкрутился рашемаар.

Таль бросил осторожный взгляд в сторону тележки. Он надеялся, что его собственный арбалет не заметит, что он первым делом пошел проверять и приводить в порядок чей-то чужой. Это могло создать определенные проблемы в следующем бою.

Таль действительно вполуха слушал голос Татьярры и изобретал. Изобретал он способ, каким сказать Вильде, что у его избы, как бы это выразиться, крыша прохудилась аж до самого подвала. Но только так, чтобы жрица не слишком обеспокоилась — у нее и без того было много забот. Тифлинг бы вообще не стал упоминать такие мелочи, если б морок, который ему мерещился, был чуточку поскромнее. Если б, к примеру, полупрозрачная Татьярра ходила бы за ним молча и вздыхала. Или являлась во снах. Или стояла у собеседника за плечом и смотрела с укоризной. Но нет, даже наваждение из ведьмы вышло шумное и беспокойное: она носилась по всему лагерю, разговаривала с другими, притащила с собой зачем-то еще одно приведение, да к тому же дроу, и у рашемаара начались сложности с тем, чтобы отличить правду от бреда. Определенно, кто-то должен был за ним присматривать, чтобы чего не вышло. А кто, если не Вильда? Только она знала, что для Таля нормально, а что уже не очень.

"Вот сейчас, докончит свою сказку, — думал Таль, — и попрошу ее... скажу ей... скажу..."

Кто именно рассказывал эту историю, тифлинг не мог сообразить. Он видел, как ведьма-морок села у костра и начала говорить на подземном, а Вильда вроде устроилась рядом с ней и принялась переводить. Поначалу Таль думал, что все это ему только кажется, но от этой мысли пришлось быстро отказаться: этакой витиеватой истории любви, да еще с намеками на всякие связанные с размножением штуки, ему б в жизни не придумать, даже в горячечном бреду. Значит, решил Таль, это все Вильда. Что-то он слышал от нее такое... про то, как младшие жрицы в храме любили переиначивать самые трагичные истории и легенды так, чтоб в конце все переразмно... в смысле, жили долго и счастливо. Называлось это непонятным словом "фиксыт"... Но все же... Тифлинг поднес к глазам ягоду можжевельника, которую ему сунула Вильда. Выглядела она свежей, а не провалявшейся сутки у жрицы в кармане...

"Господин Глаббагул, — решился наконец тифлинг. — Вы можете мне сказать, кто это сейчас говорит?"

"Госпожа Вильда и воскресшая госпожа со съемным мохнатым покрытием, — с готовностью ответил Глаббагул. — Поразительнейшая история! Так интересно!"

Таль полежал еще немного, собираясь с мыслями, что было не так просто, потому что среди его мыслей нет-нет да и попадались восторженные мысли Глаббагула. Наконец он с трудом поднялся на ноги, покачиваясь побрел к костру и остановился в паре шагов от ведьмы. Та, конечно, и не думала исчезать — много чести.

Что ей сказать, тифлинг так и не придумал. Ему было стыдно, и горько, и обидно, и больно — так, что уже не оставалось места, чтобы радоваться. Для него за эти несколько часов все в жизни перевернулось, а для Татьярры — "прошло время", так, кажется, барды говорят, когда надо от одной интересной части истории перейти к другой?

Вот как, наверное, чувствует себя тот, кто на шесть лет ушел из дома, а потом вернулся — только чтобы понять, что его отсутствия никто не заметил.

Таль коротко поклонился ведьме и осел на землю ровно там, где стоял. Подтянул к себе длинные худые ноги, обнял колени искалеченной рукой. Сунул наконец ягоду в рот — горькая! — и заработал челюстями. Чувство голода прошло сразу, но пустота внутри никуда не пропала. Эх ты, Гарвик Товруби. И храбрость твоя поддельная, и доблесть, и даже горе твое — так, посмешить уставших путников у вечернего костра.

Может Таль выглядел и не хуже всех в лагере, но только из-за совсем уж овощеподобного Джимджара. Посеревший, осунувшийся, с потухшим взглядом он полусидел-полулежал, привалившись спиной к тележке, уставившись куда-то в пространство. Можно было подумать, что тифлинг спит с открытыми глазами, если бы он не перебирал в пальцах иссеченной шрамами руки шестеренки, весело поблескивавшие в отблесках костра. Механическая перчатка, о которой Таль обычно так заботился, валялась тут же, рядом, прямо на земле.

Услышав голоса, рашемаар медленно повернул голову. Золотистые глаза расширились, стоило ему увидеть Татьярру и Джорлана, пара шестерней выскользнули из замерших пальцев и покатились по камням. Но почти тут же на лице Таля появилась кривая усмешка, он отвернулся и принялся вслепую шарить рукой по земле.

Айзек с удивлением посмотрел на свою опустевшую ладонь и несколько раз согнул и разогнул пальцы, будто думал, что бензедрин все еще там, просто маэстро Диаманти каким-то образом сделал его невидимым. Поклон, аплодисменты.

— Да я с первого раза понял, — Скрипач с видимым трудом проглотил последний кусок батончика и вытер лицо замызганным рукавом. Вид у него был виновато-насупленный в пропорции примерно четыре к одному. — Просто... в теории. И... ну... не до конца. И потом там это... И как жахнет... А он... И вообще... Ну, сам знаешь, наверное, — совсем уж неуверенно закончил Скрипач, правда тут же вскинулся и зачастил: — Но теперь я вообще совсем все понял. Делать свою работу, баллоны не терять, далеко не отходить. И не сдохнуть.

Кажется, последняя фраза запустила еще какой-то сложный мыслительный процесс в голове Малого, во всяком случае он нахмурился, опустил взгляд и ковырнул ногтем приклад карабина. Увы, благословенное молчание длилось недолго — всего секунд пять.

— Слушай, сделай одолжение, можешь пока взять ее себе? — Скрипач вытащил из кармана монетку, которую частенько вертел в руках, и протянул на ладони Мрачному, точно как таблетку до этого. — Это память, очень не хочется потерять. А ты ж сам говоришь, что я это... могу. У меня, знаешь, прямо предчувствие, что я ее п... про-е-бу, — по слогам произнес Айзек с некоторым оттенком гордости в голосе.

Это, конечно, не имело никакого смысла. С тем же успехом он мог засунуть эту монетку... нет, не туда, а, например, в рюкзак. Но рожа у Скрипача была очень серьезная. Торжественная даже была у него рожа.

Скрипач был довольно-таки готов. Ну, по собственным внутренним ощущениям. Особенно учитывая, что лейтенант вроде передумал посылать их к японским дятлам.

Он, пожалуй, даже чувствовал некоторое превосходство над тем же Газолином, которому приходилось беспокоиться о чем-то, что уже никак нельзя было исправить. Недописанные письма, неотправленные конверты, не доведенные до конца дела — все это было не про Айзека. Оставалась некоторая недосказанность между ним и Скэмпом, но, бросив осторожный взгляд на Дасти, Скрипач благоразумно проглотил вертевшийся на языке остроумный ответ, хоть тот и скреб горло не хуже овсянки с песочком (Айзек высунул язык в надежде, что песок как-нибудь ссыплется с него — ну, типа, прах к праху, пепел к пеплу, Бетио к Бетио — но чуда не произошло).

Где проходила грань терпения сержанта Томпсона, Скрипач пока не знал, но намеревался при случае выяснить. Вообще, ни Скэмп, ни Крот, ни Дасти не могли и представить, с каким социальным чудом-юдом они связались. Айзек не особенно умел общаться с людьми, но хотел. Очень. В итоге он действовал примерно как бродячий пес: внимательно присматривался к каждому проходящему мимо, и едва замечал в ком-то хоть каплю интереса, увязывался за бедолагой: заглядывал в глаза, таскал палочки и подавал лапу. Отпихнуть его можно было разве что ногой, да и то ненадолго: Скрипач был парень необидчивый и к тому же имел склонность видеть в людях исключительно хорошее. А когда хорошего было маловато, Айзек просто выдумывал его в кредит. Так что если Скэмп собирался продолжать кидаться в Янга песком, а Крот — спасать от неприятностей, то обоим грозила реальная опасность стать воображаемыми друзьями Скрипача вместе с "заботливыми" Наггетом, Стилом и Сайленсом, замечательным Винком и, конечно, самым лучшим другом Айзека — Серджио Диаманти.

Только Дасти — благодаря сержантским лычкам — был пока в некотором роде вне опасности, но после первого же боя, где Айзек, конечно, рассчитывал показать себя с самой лучшей стороны, и это вполне могло измениться.

Скрипач покрутил надкусанный батончик в руках и, пожав плечами, сунул его в рот целиком.

— Вкуф не офень ифменилфа, толко конфифтенфия, — поделился он наблюдениями с окружающими. — Дерфы, — Айзек протянул таблетку бензедрина Лонг-Айленду. — Кому ефе? Мрафный, будеф? Или... как это... офуфения не те?

— Жмусь? Я — жмусь? — Исаак, сын Иосифа, всплеснул руками и затараторил каким-то не вполне своим голосом. — Да ты еще не видел, как я жмусь. Когда я жмусь, милый мой, люди не только не получают с меня того, о чем просили, они еще при этом остаются мне очень и очень должны... Это мой дедушка так говорил, — уже нормально добавил Скрипач. — Не знаю, чего я вспомнил. Лезет в голову всякое. Таблетки. Сейчас.

Айзек скинул рюкзак и засунул в него руку по плечо, пытаясь нашарить упаковку бензедрина. Конечно, это у него не вышло: под пальцы все время лез гуталин, словно рюкзак был набит им примерно наполовину. Пришлось выгребать вещи на песок.

— Вот, держи, — Скрипач оторвал для Джока одну таблетку. — Остальное я в этот карман уберу. Возьмешь потом, ну... если вдруг что.

Странно было в этот момент чего-то жалеть, особенно для парней, которые лежали тут же, рядом, на этом же раскаленном песке. От буддизма Айзек был максимально далек, но все же теперь он ощущал себя частью целого даже отчетливее, чем тогда, на палубе "Зейлина". И эта гомогенность (ой, Скэмпу понравится это слово) сейчас совершенно его не беспокоила. Скорее радовала. Будто он как бы не может умереть весь, до конца, ни при каком раскладе карт Винка. Даже "если вдруг что".

— Спасибо, — поблагодарил Айзек Гуся, рассовывая по карманам спички и перевязочные пакеты. Пальцы у него не дрожали — он отметил это с профессиональной гордостью — зато, кажется, дрожало все остальное, так что это заняло некоторое время. В голове у Скрипача еще не уложилось до конца, что именно произойдет в 10:10, а вот тело, похоже, все просекло. Коровы на скотобойне тоже ведь как-то понимают, что к чему. А Айзек вообще был натурой тонко чувствующей и настроенной на эманации вселенной. — Знаешь, я вот тоже думал, что баллоны можно оставить. Но капрал заботливо напомнил мне, что команды думать не было. Когда надо будет думать, до меня это доведут. Здесь мне не эти мои консерватории.

Несмотря на ироничный тон, создавалось впечатление, что Айзека, в общем, устраивает эта ситуация. И вообще все устраивает. Будто бы он не очень-то и хотел бы сейчас оказаться где-нибудь за тысячу миль отсюда в обнимку со скрипкой вместо карабина. Это было, пожалуй, странновато: Скрипач не отличался ни храбростью, ни отсутствием фантазии. Да и трясло его так-то не меньше других. И даже его неизменную нервную улыбку сейчас будто транслировали на лицо с мощными помехами на линии. И все же...

Впрочем, не то чтобы кто-то приглядывался к рядовому первого класса Айзеку Янгу. У всех своих проблем хватало.

— Слушай, помоги затянуть, — Скрипач неловко завозился рядом с Гусем, пытаясь влезть в ремни переноски и не высунуть при этом ненароком башку, куда не следует. Без рюкзака, с одними только баллонами — это еще терпимо. И вообще, все пока неплохо складывается. Жарко, конечно, но это ерунда. Если огнемет пойдет в дело, будет куда жарче, и лучше бы ему остаться в куртке. Жрать хочется, но смысла нет... хотя...

Айзек распотрошил паек с завтраком и захрупал овсяным батончиком. Выудил из коробки пачку с сигаретами и кинул в Скэмпа, метя между лопаток.

— Знаешь, Скэмп, я тут понял. Ты на моего брата похож, — задумчиво произнес Скрипач. — Такой же славный, хоть и редкостный мудак.

Шорти выглядел откровенно плохо.

Тогда, под обстрелом, Айзек не особенно разглядывал, что там у него, куда и как. Не то чтобы нарочно... хотя... нарочно, конечно, чего уж там. Пока они с Пароходом тащили Замору в укрытие, было не до того. Под амтраком — слишком темно. Но сейчас-то деваться было некуда. Рану перевязали, но не оставалось сомнений, что в ближайшее время Шорти на своих двоих никуда не пойдет. "Ощущение, как будто мы сачкуем", — это ведь он говорил? Вот и повоевал морпех. Бессмыслица какая-то. Все это — месяцы в лагере, дюжина учений, тысячи пройденных километров, пересеченный океан — все это ради... ради... Ради чего?

Вот где ужас-то.

Не-ет, если уж сдохнуть на этом острове, то хотя бы так, чтоб мрачный жнец, глядя тебе в глаза, сказал "А-а-а, это ты!", а не "Э-э-э, а ты вообще кто?"

Погруженный в такие героические мысли, Скрипач чуть не пропустил вопрос Скэмпа мимо ушей. Но все-таки не пропустил. Скэмп начинал ему нравиться своими последовательностью и целеустремленностью: если уж решил до кого-то докопаться, то шел к цели, не видя препятствий. Возможно (прикидывал многоопытный Айзек) рано или поздно все-таки придется с ним подраться. Но в хорошем смысле. Эта перспектива отторжения не вызывала: Скэмп выглядел как человек, который проставляется после драки. Может, удастся развести его на лимонад, а от пары синяков еще никто не умирал.

— С чего бы нам задохнуться? — брови Скрипача аж уползли под каску. — Тебя-то с нами под амтраком не было.

Слипуокера Айзек сразу узнал. Ну... не совсем его, скорее, его руки. С памятью на лица у Скрипача было не очень, а в касках вообще все выглядели одинаково. Зато руки он не забывал. Тем более такие характерные, как у поляка. И Винка он тоже вспомнил. Заулыбался, подполз поближе.

— Слушай, Винк, по-моему, перевернутое солнце было все-таки не про армаду, — поделился своими наблюдениями Айзек, дождавшись паузы в докладах. — По-моему, оно все-таки было про тщеславие, невежество и облажавшуюся разведку. И с шестеркой ностальгии ты прямо в точку попал. Не знаю, как вы, а я уже скучаю по "Зейлину"... Винк раскладывал карты на то, как пройдет высадка, — пояснил Скрипач для Слипуокера.

Тут он заметил Болоньезе с его повязкой на руке и слегка позеленел.

— Господи, что тут у вас творится...

В изложенном лейтенантом плане Айзек толком ничего не понял. Что там, за стенкой, он не знал, в бункерах, будках и сараях мгновенно запутался, "японским дятлом" был озадачен (ругательство что ли такое?), а на рисунок Слипоукера — несомненно, очень талантливый — и вовсе смог взглянуть лишь коротко, да и то из-за чужого плеча. Суть-то он ухватил: куда-то там наступать вместе с третьим отделением и молиться. А вот детали... Наверное, ему и не обязательно было их знать, это пусть Дасти с Мрачным разбираются. И все же было как-то... ну, неуютно. Мало ли что.

Айзек закрутил башкой, пытаясь хотя бы по лицам морпехов понять, что они думают о предстоящей атаке. Будто чей-нибудь дальний родственник, который случайно забрел на музыкальный конкурс. "Хорошо ведь? Вроде без ошибок? Талантливо?.. Или как?.."

Винк потянулся к колоде, и Скрипач мысленно вздохнул. Насколько же непредсказуемой была реальность, что туманный и неоднозначный расклад мог ее прояснить! В тот день, когда Стэнтон гадал на высадку, Айзек успел расспросить его о некоторых картах с самыми интересными рисунками, хотя значения, конечно, успели слегка перепутаться в его бестолковой голове.

Вот если бы они все тут были просто картами в раскладе... Манго, наверное, был бы Магом. Человеком, который имеет право распоряжаться другими. Винк — это Жрец. Духовный лидер с полным карманом мудрых советов. Дасти... Дасти... э-э-э... Император (расщедрился Скрипач). Мрачный — Отшельник, который гуляет сам по себе. А Айзек... Айзек...

(Тут у Скрипача случился некоторый творческий блок, потому что по понятным причинам напрашивался Шут. На худой конец Влюбленные. Не в том смысле, который "гы-гы-гы", а в том, который "выбор и проверка на прочность". Но ни шутом, ни влюбленным Айзек быть что-то не хотел. Наверное, его карта просто торчала где-то в младших арканах, до которых у них с Винком дело не дошло.)

И вот, значит, и вся эта компания на Колеснице победы мчится прямиком к Башне перемен, и хорошо если в процессе транспорт не перевернется, потому что перевернутая Колесница — это, кажется, не очень хорошо...

Айзек помотал головой, пытаясь избавиться от этой апокалиптической картинки. Ближе к реальности, ближе.

— Мрачный, а баллоны чего, с собой тащить? Или тут пока оставить? — с обычной своей нерешительной улыбкой спросил он.

— Чтобы монетки кидали в фонтан — это я видел, но чтобы оружие и бутылки... — тифлинг покачал головой. — Лучше перестраховаться.

Таль уселся рядом с фонтаном, выгреб из кармана на плиту перед собой горсть шестеренок, те рассыпались полудюжиной металлических созвездий. Рашемаар взял одну звезду, поскреб когтем, поднес к глазам.

— Ты подойдешь, — кивнул он. — Bądź tak miły, pomóż.

Тифлинг отпустил шестерню, и она осталась висеть в воздухе перед его лицом, медленно вращаясь. Таль взял вторую, поменьше, подвесил ее рядом с первой, за ней еще, и еще. Хотя зубцы шестеренок не соприкасались, они двигались, будто соединенные невидимыми осями и валами. Последней к конструкции добавилась стрелка сломанных часов. Тифлинг осторожно подвел ладонь под загадочный механизм, что-то прошептал, и стрелка дернулась, ожила: описала полный круг и замерла, указывая на Вильду. Тут же появилась еще одна полупрозрачная стрелка и повернулась острым кончиком к арбалету Таля.

Скрипач ползет рядом со штаб-сержантом, и все восемнадцатилетнее в нем восстает против этой лекции. Вслух у Айзека, конечно, нет оправданий, зато про себя он достойно отвечает Би-Джею выпадом на выпад.

"Сам знаю!" — мысленно огрызается взрослый сознательный Айзек.

Он пытается как-то поудобнее ухватить переноску: толкать ее по мокрому песку совершенно невозможно, тащить тяжело, на спину не взвалишь. Только что казалось, что угодно был готов отдать за эти проклятые баллоны, а теперь сплавить бы их уже...

"Они не валялись, они лежали, — думает Айзек. — И я их не терял, я точно знал, где они валя... в смысле, лежат."

"Рассчитывает он на меня, как же, — думает Айзек. — Мрачный не дурак — на меня рассчитывать."

Скрипач шарит взглядом по пляжу, по телам, по лицам — обеспокоенным, пустым, искаженным. Вот сейчас увидит раненого Диаманти, стонущего упрямо стискивающего зубы от боли. Или того хуже...

"А что я мог сделать? — думает Айзек. — Шорти кричал. Ты сам бы смог мимо проползти?"

(Конечно, смог бы. Если капрал — полубог, Би-Джей значит, штаб-бог. Он может примерно все.)

"Если бы ты был мной, — поправляется Скрипач, — если бы ты был мной, тогда — смог бы?"

Удивительный остров — Бетио, где тебя распекают за то, что ты помог раненому товарищу. Удивительная штука — война, где сначала тебя учат, как перестать быть животным, а потом — и человеком. Инстинкт самосохранения, милосердие, здравый смысл, прочую мишуру — все в задницу и перетянуть патронташем, чтоб не разорвало.

А что тогда остается, после всех этих вычитаний? Что ж это за метаморфоза? Что за ступень развития? Нихрена не бабочка, в этом Айзек вполне уверен.

Вот и Мрачный. Живой, целый и невредимый (конечно, что ему сделается). Скрипач выбирается из кильватера Би-Джея и подтаскивает баллоны поближе к Диаманти. Огнемет его не беспокоит: пока, кажется, не стреляют, да и вообще... Нет смысла с утра причесываться, если на полдень у тебя назначена декапитация.

С капралом Айзек не может спорить даже мысленно. Ясное дело, он виноват. Но ведь даже у апостола Петра, кажется, было три попытки?..

После этой ледяной купели воздух в храме показался почти горячим, правда это приятное ощущение быстро прошло, уступив место ознобу. Таль отряхнулся, будто пес, от гривы непослушных волос до кончика хвоста, и по древней рашеменской традиции принялся подпрыгивать то на одной, то на другой ноге, чтобы вылить воду из ушей и хоть немножко согреться.

— Н-ничег-г-г-го т-т-т-там н-н-н... н-н-н... н-н-нет, — поделился он с подругой. — Т-т-только м-много б-б-бодрости.

Ходить в мокрой одежде не хотелось, но прыгать вокруг Вильды с голой хвостатой задницей не хотелось тоже: еще призовешь случайно какого-нибудь дальнего родственника этаким ритуалом, потом не отмашешься. Так что Таль на всякий случай перестал скакать и поднял с земли рубаху, но одеваться не спешил. Так и держал ее, прикрывая самое дорогое и щадя, так сказать, деликатные чувства жрицы. Посинеть от холода его кожа, очевидно, не могла, вместо этого она скорее побледнела, что добавило тифлингу сходства со слегка побитой стеклянной статуэткой.

— Эт-то н-наверное н-н-н... н-н-н... н-н-наша река, — кивнул он на потолок. — Н-н-надо сп-просить у Ш-ш... у Ш... у р-рыбы, если она н-не пр-ротекает т-тут ч-через т-тоннели, м-можно п-попробовать в-выплыть н-наверх. Н-но... — Таль кивнул на тележку, которая вопросительно переступила с ноги на ногу. — И р-раненые...

— Да уж, давай этот план оставим на самый крайний случай, — покачала головой Вильда. — Тимора, конечно, любит храбрых...

— Н-но не г-глупых? — слабо улыбнулся Таль.

— Пойдем осмотрим фонтан. Это же заброшенный храм! Должен же тут быть хоть один завалящий тайный проход!

Тифлинг кивнул и начал одеваться.

— Господин Глаббагул, а насколько издалека вы можете слышать наши... эээ... мысли? — спросил Таль у куба.

Глаббагул не знал, и рашемаар с энтузиазмом приступил к экспериментам. Что угодно, только бы не думать о том, что они заперты тут, как в каменном мешке... К сожалению, закономерность оказалась очень простой, и вывести ее получилось быстро: разговаривать с кубом можно было лишь в пределах прямой видимости. Стоило скрыться от Глаббагула за поворотом, как "связь" пропадала, так что из комнаты с фонтаном до него было никак не докричаться...

Там, тем временем, ничего не изменилось. Таль быстренько настроил свою систему фильтрации, которой пользовался на привалах. Вильда уселась рядом, прикрыла глаза, поднесла ладони к темной вонючей жиже, и от ее слегка светящихся ладоней паутинкой потянулись во все стороны светлые струйки чистой воды. На какое-то время стало тихо, если не считать молитвы, которую читала жрица. Сначала текст ее вполне соответствующий таинству очищения. Что-то вроде "о, Великая Дева, щедрая в милости, пусть нам каааапельку повезет, а можно не капельку, а вот, фонтанчик, или хоть сколько-то, а то ж не видно ничего и пахнет, как суп Ронта..." Однако процесс был небыстрым, и вскоре Таль расслышал что-то про "спасибо за настоящий желатиновый куб" и "нельзя ли нам еще всамделишный тайный ход", а потом еще что-то про "расскажу, как дела", "размножение" и "темно-синее стекло". На этом моменте Таль перестал слушать, пока не услышал чего-нибудь лишнего. Пусть уж спокойно поболтают о своем, о девичьем.

"Началось."

А что началось-то? И главное — когда закончится?

Откуда стреляют? По кому? По нему, Айзеку? За что? Кому он сдался? Ерунда какая-то.

Рвануло совсем рядом, кто-то закричал. Как же страшно, когда так кричат. Скрипач, кажется, впервые в жизни страстно вдруг захотел стать меньше. Он сжался, стиснул зубы, опустил голову. Айзек бы и в песок ее воткнул, будто страус, но так далеко не уползешь. А нужно было ползти. Только бы не отстать от Диаманти.

Диаманти знал, что делать.

Крик оборвался, и эта заполненная тишиной дыра в месиве звуков ударила по ушам сильнее взрыва.

(Как же страшно, когда перестают кричать.)

Почти тут же второй партией взвыл Шорти. Айзек помотал головой, будто пытался вытряхнуть крик раненого из ушей.

Это не к нему.

Хорошо, что они с капралом заранее все это обговорили. У Скрипача есть его работа. У Шорти есть все его отделение. Каждому свое. Может, именно это настоящее мужество — делать то, что должен. И верить, что остальные тоже не подведут. Звучит логично. Он ведь, кажется, что-то такое и сказал этому... как же его... Шерроду. Тогда, на "Зейлине", тысячу лет назад.

Диаманти скомандовал "Вперед!", и Айзек последовал за ним, как привязанный. Весь его мир сузился до полоски между песком и краем каски, в которую попадало только чуточку ужасов войны и ботинки капрала.

Мысль, что можно ослушаться или, скажем, бросить баллоны, даже в голову ему не пришла. Мрачный — заместитель Бога (на время, пока Айзек с Господом в натянутых отношениях), а с напалмом Скрипач вообще почти сроднился за эти несколько часов. Да он скорее бросил бы дышать, чем напалм.

...Именно поэтому Айзек чрезвычайно удивлен, обнаружив себя совершенно без баллонов, но зато рядом с Шорти.

— Потанцуем? — с жалкой улыбкой произносит он. Вот бы сейчас кто-нибудь выстрелил ему в голову, чтобы он наконец заткнулся. Шорти не выглядит как человек, который в ближайшее время сможет с кем-то станцевать. — Я поведу, — добавляет Айзек, пытаясь ухватить рядового поудобнее. Потому что если выставлять себя идиотом, то уж хотя бы полным.

Пожалуй, в этот момент Скрипач не очень боялся смерти. Он бы, наверное, предпочел умереть под обстрелом, нежели узнать, что капрал имеет сказать по поводу положенной на его приказ большой толстой блокфлейты.

— По сердцу, угу, — пробормотал тифлинг. Татьярра действительно прошлась ему по сердцу прямо своими красивыми сапожками и даже не заметила. Но чего теперь. Ее-то вины в этом не было никакой, Таль сам полез под ноги сердцем кверху. Рашемен он вспомнил. В телохранители решил податься. У-у-у, хоть вой... — он снова достал арбалет и выстрелил в слизь почти в упор.

Хорошо быть слизью. Нет сердца — нет забот.

Ничего-ничего. Вот, значит, и без сердца как-то живут. А то еще — сделает себе металлическое, будет лучше прежнего.

Хорошо хоть насчет "всего остального" ему примерещилось. Да и как могло быть иначе. И Вильда тоже ошиблась. Она вообще относительно Таля часто ошибается, причем в очень непривычную сторону. Надо как-то ее... образумить, пока она на любовную лирику не перешла.

— Нет у нас такого закона. "Забирай себе!" — оскалился рашемаар. — Ишь! Разве ведьму может кто-то "забрать себе"? Вон, дроу попытались. Где те дроу. Но сопровождать ведьму в пути — это да, это положено. Большая честь.

(Металлическая честь. Вот чего ему не хватает.)

— Я мог и раньше домой вернуться. Только все ждал, вдруг выпадет шанс показать себя! Испытание, с которым надо справиться! Ну вот и выпал. Вот и показал. Вот и справился.

Сержант проявила выдержку, достойную морского пехотинца. Она не стала говорить доку, куда по ее мнению следовало поместить этот болт (тем более, опасно было втыкать Блана в розетку, он и так был какой-то чересчур бодрый). Вздохнув, Веттер осторожно взяла импровизированный гарпун, взвесила его на ладони, что-то прикинула. Кое-как натянула рогатку из говна технического гения, палок и багги и "выстрелила", если это можно было так назвать.

Хорошо, что эта тварь была такая здоровая...

— Куда-то воткнула, как заказывали, — сощурившись, доложила Тони. — Вы ж под "зверюгой" эту хрень с щупальцами имели в виду, а не лейтенанта?

Стрелять гарпунами в лейтенанта Веттер не собиралась, даже ради Блана. Это могло привести к уменьшению жалования и увеличению словарного запаса, а многие знания + мало денег = многие печали.

Скрипач и сам собирался облобызать твердую землю, когда они с ней наконец встретятся. Но красотка-Тарава не стала дожидаться, пока он там решится и сложит губы правильной трубочкой, и взяла инициативу в свои руки. Отплевываясь от песочка, скорчившись в ногах Диаманти этаким бойцовским чихуахуа, Айзек подумал, что учения напоминают реальную высадку, как онанизм игру на тромбоне — лишь в самых общих чертах

(Объективно, не очень удачная метафора, но Скрипач поставил себе очко стиля за "онанизм". Правда, тут же снял два за "тромбон". )

На учениях бывало всякое, но Айзек всегда представлял хотя бы приблизительно, где его командир, где он сам, а главное — зачем он там, где он есть. Сейчас же он вообще не понимал, что происходит. И подозревал, что не он один.

Перебравшись за подбитый амтрак, народ начал доставать сигареты. Скрипач воспринял это как знак, что в ближайшее время они больше никуда не поползут, и полез в рюкзак. К его огромному удивлению, тосты даже не намокли. Наверно, самые удачливые тосты на всем побережье. Хотя конец-то все равно один. Айзек протянул один тост Диаманти, во второй вгрызся сам. Ему совершенно необходимо было понять: вот это мерзкое холодное сосущее ощущение в желудке — это страх или все-таки голод? Ведь голод, да? Взгляд Скрипача упал на один из трупов, и он едва не подавился куском, но заставил себя сглотнуть. Жутко, но не очень. Не вполне верилось, что вот это — человек. Ну, было человеком еще четверть часа назад. С именем и прочим. Будто... будто статист в кино, которого даже в титрах не упомянут.

(А ты, по-твоему, кто? Главный герой?)

(Смерть всех видит вот так — одинаковыми.)

Сердце снова пропустило удар. Нет, все-таки не голод, страх.

Поразительно, как по-разному можно было бояться! Спускаясь в лодку, пригибаясь под обстрелом в амтраке, глядя на зажимающего рану Водокачку. Тогда, изнывая от невозможности что-то сделать. Сейчас, когда сделать можно было что угодно, да только никто не знал, в какой стороне смерть, а в какой спасение. Если вообще была такая сторона. Айзеку не хватало слов для всех этих оттенков. Вспомнилось почему-то, как мама пыталась объяснить отцу разницу между занавесками цвета “белый шепот” и оттенка “лунного луча” (колоссальная, дорогой, как же ты не видишь!).

Нужно было что-то делать. Нельзя сидеть тут и ждать, и думать. Айзек боялся страха больше, чем смерти. Смерть была где-то там, а страх — вот он. Антрацитового цвета, темный и тяжелый.

Диаманти заметил, что Малой как-то… нездорово приободрился. Завертел башкой во все стороны, заерзал тощей задницей. Это определенно было не к добру. И когда Дасти начал вызывать добровольцев, Скрипач разве что не подскочил.

— Я могу по…

Мрачный произвел едва заметное, но энергичное движение ногой.

—...сидеть тут с баллонами и не выеживаться, — закончил понятливый Айзек.

— Симфонический оркестр Сан-Франциско?! Монто? Слушай, это потрясающе! — Скрипач схватил Крота за рукав и немножко потряс. Если бы тот сказал, что выпивал с подполковником Ами, Айзек, наверное, и то бы так не впечатлился. Да какое там "наверное"! Где Ами и где симфонический оркестр Сан-Франциско. — Я столько раз... На что ты попал? Ты слышал их Прокофьева? Третью симфонию? Это... ммм... как объяснить... — Айзек выстучал пальцами по баллону заковыристый ритм. — В общем, длинное такое произведение, на полчаса. Сначала вроде все нормально, хотя и нагнетают. Потом за смычковыми словно гонятся все демоны ада (там и флейту, кстати, хорошо слышно). Потом они вроде отрываются и музыка такая... кажется, что обошлось, но в конце все равно их догоняют и, судя по четвертой части, жрут. Очень экспрессивно! Может, мы с тобой в одном зале сидели и слушали, как демоны ада гонятся за смычковыми! Удивительно, да?

На несколько благословенных секунд Скрипач будто оказался в невидимом и неосязаемом пузыре, где не могло произойти ничего плохого. В снежном шаре, где всегда Рождество. Потускнели, отодвинулись звуки разрывов, превратились в партию ударных Andante mosso. Айзеку казалось, что стоит прислушаться — и можно будет различить флейту. Вот сейчас...

Вместо этого раздался голос Дасти, который на флейту был совершенно не похож, и вообще Скрипач затруднялся подобрать ему мелодический эквивалент так, чтобы не обидеть ни Дасти, ни Эвтерпу.

Скрипач посмотрел на Диаманти — помочь? Сам послушно подвинул баллоны подальше от борта и зажал их ногами, чтобы не болтались. Заодно и отгородился от Скэмпа, головокружительный роман с которым развивался как-то слишком стремительно на вкус неискушенного в таких вопросах Айзека.

— Ну вот ты ко мне лицом повернулся, сейчас снова начну блевать, — Скрипач кривовато улыбнулся поклоннику. Один краешек рта застрял и никак не хотел подниматься. Задержка лицевых мышц номер шесть, как исправлять?

Эх, дорогой Скэмп, наивный ты человек, если б дело было в том, что в желудке кончилась еда, или в страхе, Айзека бы еще часа два назад перестало выворачивать. Боялся-то он за четверых. А так...

Подождите-ка.

Действительно, больше не тошнило. Не тошнило! Вот она, волшебная сила музыки!

Айзек пропустил мимо ушей диалог Скэмпа и храбро вставшего на его, Скрипача, защиту Крота, потому что наслаждался этим ощущением — они с вестибулярным аппаратом снова были на одной стороне! На стороне корпуса морской пехоты! Даже если он прямо сейчас умрет, то хоть человеком, а не блюющей кукушкой! Все какое-то утешение!

Ахнуло совсем рядом, Скрипач зажмурился и снова согнулся над баллонами, стараясь держать голову пониже. Вообще-то умирать не хотелось ни так ни эдак. Особенно — даже не добравшись до берега. Это как если бы он был баллоном напалма, и какой-нибудь недотепа утопил бы его, перелезая в амтрак. Нелепая судьба: лежать на дне, так никому и не пригодившись. По звукам совершенно невозможно было понять, что происходит, и это сводило с ума Айзека, который вообще-то мог расслышать, что одна из десяти скрипок пропустила полтакта своей партии. Грохотали взрывы — и все на разные голоса. Что-то свистело и плюхало вокруг. Кто-то орал. Потом дикий скрежет. Резкое карканье пулеметов. Какофония. Напоминало немного первый раз, когда Айзек услышал симфонический оркестр в пятерном составе. Только тогда не было ощущения, что оркестр пытается тебя перемолоть в пыль, а тут было.

Только когда вскрикнул Водокачка, Айзек наконец открыл глаза и уставился на того в ужасе. Что, это правда бывает? Людей ранят на войне?.. Может быть, даже убивают? Вот так просто, без предупреждения?

Пятьдесят метров до берега. Уже? А что дальше? Что там, на берегу? Почему вообще так много стреляют? Ведь корабельные орудия... самолеты...

Скрипач повернулся к Диаманти.

— Что-то пошло немножко не по плану, да? — осторожно спросил он.

Если бы можно было оказаться на острове сразу, как отзвучал гимн... Или после того, как ответил Мрачному "Готов*!" (* очень мелким шрифтом: "настолько, насколько можно быть готовым в сложившейся непростой ситуации"). Или после того, как товарищ стиснул твою руку до хруста пальцев и похлопал по спине... Было бы лучше. По многим причинам.

Поиск своих, ожидание, передислокация, еще ожидание. Долго, как же долго. С каждой секундой драгоценные крупицы спокойствия пересыпаются из сердца в желудок, оседают свинцовой тяжестью. Выйдет ли еще перевернуть эти часы? Сколько раз? Когда откажет механизм?

"Нет ничего тягостней мучительной неизвестности." То есть, хуже уже не будет? Хорошие новости. Кто это написал, Оскар Уайльд? Можно ли ему верить? На какой войне он сражался? Сколько весили баллоны, которые он таскал на своем горбу?

Шаг, шаг и пауза на два счета. Шаг, шаг, пауза. Четыре четверти — хороший, надежный размер. Мир разбивается на продольное и поперечное: шахматная доска, все клетки которой одного цвета — серого. Кто-то поленился, слил черное и белое в одну банку и закрасил все этой бурдой. Это не очень удивляет Айзека, он не первый день в морской пехоте. Сетка качается, но это еще ничего. Скрипач наслаждается последними мгновениями, когда он может думать, что все не так плохо.

(Когда он вообще может думать. )

Айзек отползает к борту лодки, не обращая внимания на брызги, холод и отдавленные ноги товарищей, отпихивает кого-то локтем, бормоча что-то про огнемет. Он сейчас не морпех, он маленькое стихийное бедствие, мини-чума. Трудно сохранять боевой настрой, когда рядом с тобой кого-то постоянно выворачивает наизнанку. Уж лучше Айзек будет топтаться по ногам, чем по боевому настрою. Он едва успевает сжаться в комок и отгородиться от мира своими баллонами, как его выворачивает в первый раз. Ха-ха, хорошая попытка, море, но в этот раз рыбкам придется остаться голодными, эта кормушка пуста. Море не отчаивается. Помимо содержимого желудка есть ведь и он сам. Легкие, печень, почки, в конце концов, если копнуть глубже. Терпение и труд, все такое. Морю не занимать терпения. Скрипач бы сейчас у кого-нибудь занял.

Он зажмуривается, пытается петь — про себя, конечно, одними губами. Это обычно немного помогает, ну или ему хочется так думать. Равномерные вдохи и выдохи, вот в чем штука. В голову не лезет ничего, кроме прилипчивой песенки сестер Эндрюс про паром. Боже, почему паром? Мистер Уайльд, может, вы в курсе? На словах "I am happy, very, very happy when we're on the ferry" Скрипача выворачивает снова. "Будем считать, тут инструментальный проигрыш," — думает он. Не хотелось бы нарушать общую композицию.

Может, уже недалеко?

Нет, лодка еще даже не отошла от борта. Сколько тут до берега? Десять песен про паром? Двадцать? Пятьдесят?

Айзеку нет дела до шестнадцатидюймовок. Айзеку нет дела до японских снарядов. Главное, чтобы не раздолбали остров с концами, чтобы там остался хотя бы клочок земли и чтобы этот клочок не качало. Скрипач готов его захватить и оборонять, пока не изобретут телепортацию.

(Кажется, лодка вовсе не движется к острову. Кружит, будто карусель.)

(Не надо было думать про карусель. Сколько там уже? Семь-ноль в пользу моря.)

Амтраки наносят Скрипачу серьезную психологическую травму. "Диаманти, Янг — в третью," — слышит он. Третья ничем не хуже первой, но, к сожалению, и не лучше второй. Все они одинаковые. Хорошо было бы забыть о морской болезни от ужаса, но море могущественнее и древнее человеческого страха. Может быть, даже его источник. Глубокая мысль, Айзек, но несвоевременная. Десять-ноль.

— Помоги, — сипло просит Скрипач какого-то морпеха покрупнее, добравшись со своими сорока фунтами радости до аттракциона. Хорош он будет, если утопит напалм еще до операции. Это ему всю жизнь будут припоминать, сколько б ее ни осталось. Наверно, другого такого растяпы во всей дивизии не найдется. Хотя на "Зейлине" ходили легенды о каком-то герое, который, якобы, утопил спасжилет. Но на то они и легенды...

К третьему часу Скрипач окончательно закончился как человеческое существо и превратился в функцию. Притом не в какую-нибудь героическую вроде "храбро сражаться за свою страну" или хотя бы "убивать", а в очень приземленную — "сокращать желудок". К четвертому часу мозг наконец сжалился (или не выдержал) и отключился. Айзек потерял счет времени, хоть при этом и сгибался пополам каждые несколько минут этакой блюющей из часов кукушкой. Так что Кроту он ответил не сразу. Сначала несколько секунд таращился на него большими грустными глазами, пока башка вспоминала, как соображать и вежливо улыбаться, а также через какое отверстие разговаривать.

На первый вопрос Айзек коротко кивнул — да, мол, играю.

На последний, про Сан-Франциско, неопределенно качнул ладонью — почти.

На вопрос про сестру жестами ответить было сложно, и Скрипач рискнул все-таки расцепить зубы.

— Как... зовут? — просипел он. Горло драло нещадно. Собственный голос казался чужим, будто Айзек слышал его в записи. Как обычно, запоздало пришла мысль, что надо было изящно пошутить про "близкое знакомство" с сестрой Крота, и как-нибудь бы еще приплести флейту, которая — очень удачно! — имела фаллическую форму, и вставить уже куда-нибудь "гы-гы-гы", но сил не было никаких, да и момент упущен. Все-таки где-то в глубине Айзека жил настоящий морпех! Он ведь все нужные слова знал! Все правила, если их можно так назвать! Просто это как иностранный язык: пока сообразишь, поезд уже ушел. — Флейта... какая? — вместо смешной шутки спросил Скрипач. — Такая? — он пошевелил пальцами сбоку от лица. — Или?.. — теперь Айзек изобразил игру на блокфлейте.

Конечно, не знал он никаких флейтисток из Сан-Франциско. Ни тех, что играли на блокфлейтах, ни тех, что на поперечных (и даже на флейте-пикколо, хе-хе, ему никто никогда не играл). Разве что имя девушки было уж совсем на слуху. Но почему-то не верилось, что Крот сидел бы тут по колено в блевотине, если бы его сестра была такой популярной исполнительницей.

Хотя... он-то, Айзек, сидит. И тоже по колено. И, может, рожа у него в соплях, прямо как у Крота (Скрипач машинально вытер лицо рукавом). Не то чтобы Айзек считал себя очень известным музыкантом, скорее "подающим надежды", но ведь было же это — стипендии, конкурсы, концерты, приглашения в оркестры?.. Или все-таки не было? Хорошо бы было, наверное.

— Название... оркестра... знаешь?

Вот слышать хоть раз оркестр Скрипач вполне мог. Скажет Кроту, что видел, кажется, на концерте его сестру, и что она здорово ("охрененно", Айзек, "охрененно") играла, и что он не помнит, как она выглядит, но помнит, что красивая. Может, Крот тоже сейчас сомневается, существует его сестра или нет. Надо помочь человеку.



Когда пошли разговоры про то, чтобы выкинуть баллоны с напалмом, пусть и гипотетически, Скрипач намертво вцепился в лямки переноски аж до побелевших костяшек. Стало ясно, что Иоганн и Себастьян отправятся за борт только в комплекте с Айзеком (не то чтобы это было большой проблемой для третьего отделения, просто как факт). И по команде "Ложись!" Айзек просто скрючился над своим драгоценным грузом, вжимаясь боком в борт амтрака, не пытаясь даже побороться за место пониже. Судорожно нашарил в кармане монетку, провел ногтем по царапине.

"Вот, только разок потанцевали — и уже "ложись", Скэмп не теряется", — промелькнула очередная своевременная мысль. Потом стало очень страшно, и мысли кончились.

Таль послушался мгновенно (Вильда даже немного обеспокоилась, не стала ли она теперь тоже немного иллитидом?), поднялся на ноги, покачнулся. Размахнулся и со всей силы швырнул открытые часы в каменную стену. Шестерни брызнули во все стороны.

— Выход? — тихо повторил он. — Выход?.. — тифлинг перешел на злой шепот. — У тебя есть выход. У тебя есть, куда возвращаться... У всех вас есть! — вдруг крикнул он, резко разворачиваясь к остальным, обводя их рукой. Эхо ударилось о стены расщелины не хуже часов. — Кроме тебя, — когтистый палец указал на Сарита, Таль рассмеялся неприятным, дробным смехом. — Ты, вот, такой же, как я. Вроде и не разбираешь, что я говорю, а понимаешь, наверное, лучше всех. Ну, чего смотрите?

Все так же нетвердо ступая, тифлинг подошел к искореженному металлическому корпусу, поднял его, покрутил в руках и сунул в карман.

Ковырнул носком сапога песок под ногами, нагнулся, выудил несколько деталей покрупнее.

— Идем, поищем ваш выход, — устало произнес он уже своим обычным голосом. — Все равно я даже разозлиться толком не могу. Больно только... вот здесь... — он дернул ворот рубашки.

— Спасибо за танец, — бормочет вежливый Айзек, плюхаясь рядом с капралом. И тут же, спохватившись, добавляет погромче: — В смысле, пошел на хер.

Думает, не добавить ли "гы-гы-гы", но тут его снова скрючивает, и вопрос решается сам собой.

Мысли путаются. Под ногами хлюпает что-то вроде первичного бульона, только наоборот. Тот — про зарождение жизни, а этот... ну...

(Получается, кого-то этот амтрак уже довез до берега. Интересно, что с ними сейчас.)

(Что будет с нами.)

Айзек смотрит на пехотинцев исподлобья. Не потому, что он такой загадочный, а потому что все равно блевать-то вниз, чего зря головой дергать. Про третье отделение он почти ничего не знает, и это ему, пожалуй, повезло. Хотя Дасти, вроде, нормальный — ну, в глубине души. И Скэмп, наверное, тоже... только еще глубже... гораздо глубже... Люди из другого теста.

Лапша, блин, в бульоне.

А я тогда кто?

("Брокколи, — решает Айзек, в очередной раз проблевавшись, на сей раз от обилия кулинарных метафор. — Зеленый, нафиг тут никому не сдался, все нос воротят, но вроде и выбросить жалко. Мало ли, все ж польза. Витамины.")

Пока остальные готовились к одной битве, Айзек — к целым двум. И если с первым противником оставалось много неясностей (есть там японцы, нет ли, сколько, где), то второй был ему очень хорошо знаком.

Мандраж.

Удивительно, но первый бой в этом плане мало отличался от какого-нибудь важного экзамена или концерта. Может, потому что экзамен в свое время был самым страшным (заранее предопределенным) событием, которое могло произойти с Айзеком. Шкала, вот, поменялась, а симптомы остались. И методы борьбы с ними тоже.

Айзек проверил снаряжение и оружие много-много-много раз. Иначе — он знал — ему предстояло просыпаться в холодном поту по пять раз за ночь с мыслью “что-то не так”. Огнеметные баллоны он вообще едва не облизал со всех сторон, чтоб уж наверняка убедиться, что никаких трещин там нет (но не облизал, потому что здравый смысл и антисанитария). Скрипач слышал, что многие бойцы дают имена своему оружию — не то на удачу, не то по какой-то очередной загадочной традиции — и, чтобы не отставать, мысленно окрестил баллоны Иоганном (Божья благодать, ирония) и Себастьяном (по остаточному принципу).

За три дня до высадки Айзек начал заставлять себя есть и спать. Систематически, сколько лезло — и того, и другого. Перед высадкой он не сможет сомкнуть глаз, и никто не приготовит ему персонально чашечку легкого куриного бульона с тостом и успокаивающей желудок травяной настойки. Да и, учитывая морскую болезнь, какой от этого был бы толк, один перевод продуктов. Выданную ему пачку бензедрина Скрипач засунул глубоко-глубоко в рюкзак, чтоб ручонки не потянулись во время высадки. Адское зелье, этот ваш бензедрин. “Зов ехидны, клюв совиный, глаз медянки, хвост ужиный, шерсть кожана, зуб собачий вместе с пястью лягушачьей.” На учениях Скрипача так скрутило от побочек, что он едва ползал под своими (безымянными) баллонами. Увлекательно, когда одновременно и жрать хочется, и сблевать, и голову сунуть под гусеницу, чтобы перестала трещать. Спектр ощущений, полный неожиданностей. Лучше уж определенность морской болезни.

За двое суток до боя Скрипач повадился на день заматывать руки чуть не по локоть. Каждый палец отдельно. Будто решил начать мумифицироваться заранее, на всякий случай. Выходило это у него ловко и аккуратно, видимо, не в первый раз. Но ходить в этаких перчатках по жаре было тем еще удовольствием: бинты почти моментально пропитывались потом. “Привычка,” — отвечал Айзек на немногочисленные вопросы. Конечно, высадка — не концерт. Но со сломанной ногой на берег не пошлют, а с сорванным ногтем или выбитым пальцем — это запросто, и чего? Корячиться из-за такой ерунды?

Последний день был, конечно, самым тяжелым. До полудня Айзек еще как-то смог вздремнуть, убаюкивая себя ставшей привычной мантрой “не сейчас, еще не сейчас”, день провел в каком-то ступоре, вечером поужинал кое-как, а как погасили свет, обреченно улегся на свое место. Думал, не заснет, но почти сразу провалился в мутную дрему, когда не можешь различить сон и явь. Скрипач поднимался по команде, одевался, шел в душ, на завтрак, строился, толкался в очереди у борта. Вскакивал в ужасе — забыл баллоны! А, всего лишь сон… и снова — подъем, душ, завтрак, построение, спуск, укол страха — где Диаманти? Почему его нет в лодке? Нет, приснилось. Подъем, душ, завтрак, построение… Ох, дьявол, какие?? Какие из них продольные, а какие поперечные? Звон в голове, никак не вспоминается… После этого (совсем уж нелепого) кошмара кто-то толкнул Айзека в плечо — пора вставать.

Завтракать Скрипач не стал. Взял поднос на случай, если кому-то из товарищей захочется добавки. Завернул пару тостов в салфетку, сунул в карман. Скорее всего, превратятся в просоленную кашицу с песочком, но случаются ведь и чудеса. На страдающего в проходе Кида Айзек посмотрел с сочувствием, смешанным с превосходством. Сам-то он додумался заранее дойти до гальюна, а там и волшебные два пальца не понадобились, стоило только позволить себе подумать.

На построении Скрипача начало трясти. Все словно заволокло вязким туманом, лица стоящих рядом морпехов сделались вдруг какими-то усредненными, будто их сложили вместе и разделили на всех поровну. “Наверное, смерть видит нас вот такими, одинаковыми,” — пришла в голову совсем лишняя мысль. Капрал повернулся, чтобы затянуть какой-то ремень, и баллон (Вольфганг, определил Айзек) легонько впечатался Скрипачу в бок. Отпустило. Вот же — Диаманти. Вон Винк, который умеет исполнять реквиемы на картах таро. Дойчи, с легкостью играющий на струнах души. Слипуокер со своей особенной нотной грамотой (воспользовался советом или нет? рука, кажется, в порядке). Мыло и Заноза (которого Скрипач начал мысленно называть Веревкой, потому что утонченное чувство юмора не проблюешь). Где-то там, в строю, Стилл, Сайленс и Наггет, благослови их Господь за их небезразличие (что угодно, только бы не оно).

Отпустило.

В спину ударили духовые, будто просветили насквозь, и Айзек почувствовал себя почти прозрачным, но не невидимым, не одинаковым, не взаимозаменяемым. Смерть не обманешь, от нее, наверное, не скроешься, но ведь она и не враг Скрипачу.

У Айзека два врага.

Один там, на острове. Другой тут, под сердцем.

Вера в мистическое давалась Скрипачу легко, как вера вообще в любую ерунду: в эльфов-подменышей, теорию относительности и непогрешимость командования. Может быть, это принадлежность к волшебному миру музыки развивала фантазию, а может просто у него была к этому природная склонность. Так или иначе, вера в чудо с детства была щитом Айзека от недружелюбной действительности.

И теперь — самым удивительным, но совершенно неподозрительным образом! — каждое слово Стэнтона оказывалось не про дивизию, а про него, Скрипача.

Церемония перехода из одной части жизни в другую.

(Скрипач — нет, тогда еще Айзек Янг — неловко вываливается из грузовика вместе с другими такими же растерянными новобранцами. В жалком подобии строя он оказывается почти (и все-таки не совсем) в самом хвосте. Хороший знак. "Добро пожаловать в новую жизнь," — хмыкает кто-то рядом с ним. "Новая жизнь," — беззвучно, одними губами, повторяет Айзек. Звучит отлично.)

Тщеславие, хвастовство, невежество.

(Скрипач думает, что справится сам. Помощь ему не нужна. Он не пишет родным, не ходит на службы, не примыкает к шумным компаниям. Диаманти? Диаманти не в счет. Айзек должен быть рядом, это его работа. Работа, с которой он справится. Сам. Вот и все.)

Не бояться прошлого... Вернуться...

(Айзека — в духоте кубрика — прошибает холодом, затем приходит тошнота.)

(А, отбой, это просто кто-то из футболистов снял ботинки.)

(Он не боится. Он не вернется, так что и бояться тут нечего.)

Нет, не может это быть про него. Винк прав в своем толковании. Конечно, прав. Ему ли не знать, что говорят его карты. У Стэнтона хорошие руки, таким хочется верить. Айзек успел заметить, что иногда они дрожат, но когда доходит до дела, не подводят. Вот и сейчас: плавные, уверенные движения, приятно посмотреть. Если бы карты звучали, вышел бы...

...отличный реквием.

(Лезет же всякая чушь в голову.)

— Ух ты, действительно совпадает. Себе ты тоже гадаешь? И... как? Сбывается? — Скрипач поерзал немного на кровати, облизнул пересохшие губы. — А можно мне погадать? В смысле, не мне, я-то не умею, а на мое будущее?

(Никаких малодушных кубков там нет и быть не может, Айзек был уверен, но все же хорошо было бы убедиться...)

Вслух сержант подтвердила получение приказа, а про себя тяжело вздохнула. Лучше два периметра, длина окружности и пачка диаметров, чем один конкретный доктор Блан.

Ну куда, куда он там опять тянет свои гениальные ручонки? Что если его телепортирует куда-нибудь нахрен?!

Хм...

Что если его телепортирует куда-нибудь нахрен...

Телепортирует... Далеко-далеко...

"А, пусть трогает, — решила Веттер. — Наука требует жертв."

Медаль! Даже в самых смелых мечтах Айзек не забредал в этакие фантастические дебри. Он едва не пропустил мимо ушей все остальное, но выражение лица Диаманти, тон его голоса вывели Скрипача из ступора. Капрал не был склонен к проявлению эмоций, и Айзек, прекрасно чувствовавший такие вещи, тут же напрягся и попытался понять, на какую именно мину он наступил.

Он-то, конечно, спрашивал не совсем про пулеметчика. Да и вообще задал вопрос только чтобы знать, в случае чего сочинять историю про продолбанный огнемет или честно признаться, что бросил его, когда спасал товарища. Помогать Диаманти и было его работой. Скрипач просто одалживал капралу свои руки. Тащить, стрелять — ну и вентиль крутить, куда же без этого. То, что к рукам прилагался остальной Айзек, являлось всего лишь недоразумением длинною в восемнадцать лет. Но Мрачный вроде и не подозревал Айзека в том, что тот его бросит. Что тогда? Неужели он волновался за Скрипача? О-о-о...

Здесь, на палубе "Зейлина", где самая большая опасность исходила от беспощадно засасывающих в свои ряды футбольных команд, под этим очень голубым небом, среди этих очень живых людей, трудновато было поверить в конечность бытия. А в конечность собственного бытия, и уж тем более бытия Диаманти, — и вовсе практически невозможно. Вот же он стоит. Хочешь — можно потрогать (если не боишься получить в глаз).

И все же Айзек знал, что записаться в огнеметчики — это такая сложная форма суицида. Почему Мрачный в это впрягся, Айзек не спрашивал. А с ним самим все было просто: он думал, что терять ему нечего, а выиграть в эту лотерею он мог целый мир, где ему нашлось бы место.

Конечно, он не хотел умирать. Но были вещи страшнее смерти.

(Конечно, он хотел стать героем. Но существовали сокровища дороже медали.)

— Ну какой из меня герой, — Айзек виновато улыбнулся. — Я буду торчать у тебя за плечом, не беспокойся.

("Даже если нам придется спуститься в ад," — хотел добавить он, но не стал. Получилось бы, что он как-то немножко навязывается.)

Дни следовали за днями, жара и безделье собирали свою кровавую потную жатву, Айзек маялся от неясной тревоги, одиночества и отсутствия возможности нормально помыться. Ближе к третьей неделе плавания с ним случилась новая (точнее, хорошо забытая старая) напасть, на корабле, полном морпехов, неуместная от слова "совсем". Сначала он толком даже не понял, что произошло. Смутное ощущение, будто что-то (причем не обед) подкатывает к горлу. Легкое покалывание в кончиках пальцев. Проступившие чуть ярче контуры действительности. Через несколько дней желание сделать с этим что-нибудь стало напоминать манию. Особенно нелегко было в присутствии Диаманти, тогда ладони прямо-таки начинало жечь огнем. Айзек улыбался и прятал руки в карманы.

Он не собирался сдаваться.

Не собирался.

У него была сила воли.

Спину этого верблюда, сам того не подозревая, переломил военный корреспондент Шеррод со своим проклятым блокнотом для записей.

Айзек как раз мчался по очередному поручению, думая о важном, и едва не сбил военкора с ног. Виновато улыбнулся, извинился четыре с половиной раза и уже собирался испариться, как Шеррод озадачил его своим фирменным вопросом. Скрипач даже огляделся по сторонам — может, это он не ему? Кому какое дело до его, Скрипача, мнения о войне и высадке на Тараве? Но нет, корреспондент смотрел именно на него и даже готовился что-то записать в очень хорошем блокноте с прекрасной разлинованной бумагой.

Скрипач помотал головой, отказываясь от сигарет. Облизнул пересохшие губы, не отрывая от блокнота глаз.

— Большая честь — сражаться за свою страну, — заученно начал он. Правда, тут же тон его из пафосного стал, скорее, виноватым. — Я... Что меня спрашивать? Я в бою ни разу не был. Но на Гуадалканале справились, и тут, значит, справимся. Я, конечно, за себя беспокоюсь — не в том смысле, что боюсь! — в смысле, что вдруг не потяну. Только вы это, пожалуйста, не записывайте. Но за остальных беспокоиться не приходится, они-то потянут. Может, так оно и работает, я не знаю. А джапы на острове останутся, сержант говорит, они как тараканы, — Айзек не считал, что японцы похожи на тараканов, просто очень боялся сглазить. — Извините, курить я не курю, а можно мне пару листов из вашего блокнота?

Шеррод вырвал из записной книжки два чистых листа. Скрипач продолжал смотреть на блокнот с вожделением. Военкор удивленно вскинул брови, но добавил еще парочку. Видимо, человеку было что написать.

Со своей добычей Айзек забился в брезентовую нору у спасательных шлюпок. Достал огрызок карандаша, старательно заточил его, извлек из кармана пилочку для ногтей и принялся чертить на листах линии, а затем рассаживать на них, как на полочках, точки, похожие на жирных жуков с хвостами.

Уважаемый господин Риттер, надеюсь, вы находитесь в добром здоровье и артрит вас не беспокоит.

Герберт Риттер — учитель Айзека — приехал в Штаты из Германии лет пятнадцать назад. Он был человеком глубоко аполитичным, в первую очередь по причине своей крайней рассеянности. Его не интересовало ничего, кроме музыки, пива и скачек. Мало кто в Штатах, по предположению Айзека, смог бы показать на карте Бешио, но Риттер с первого раза не нашел бы даже Японию. Писать ему было безопасно, потому что можно было опустить пассажи про "пролить кровь за Родину" (честно говоря, о своей стране Айзек вообще мало думал, что бы там он ни наплел Шерроду), не имело смысла бодриться или, наоборот, нагнетать, а главное — шансов, что Риттер ответит, практически не было. Расстались они на том, что пухленький немец в очках с толстой роговой оправой едва не сломал о голову ученика скрипку, когда тот объявил ему, что записался в морскую пехоту.

"Неблагодарный мальчишка, — кричал Риттер, размахивая инструментом. Айзек стратегически отступил за концертный рояль, и немец пытался достать его, перегнувшись прямо через закрытую крышку. — Десять лет! Десять лет работы den Bach runter! Как это... под хвост! Ты думаешь, это твои руки?! Это наши руки! Мои руки! Да я скорее!... — возраст давал о себе знать, и Риттер начал слегка задыхаться, — ...чем в эту мясорубку..."

Айзек помнил, что даже слегка испугался и спрятал руки за спину, мало ли что. Но, конечно, делить его пальцы пополам никто не стал, Риттер просто выгнал его взашей и велел никогда больше не показываться. А про письма речи как-то не зашло.

Надеюсь также, что вашего любимого Хофнера удалось отреставрировать, в противном случае это была бы грандиозная потеря. Рад сообщить, что мне, в свою очередь, даже швов накладывать не пришлось.

Я нахожусь очень далеко от дома, скоро мне предстоит первый бой, но я пишу вам не поэтому. Вы упрекали меня в том, что, став добровольцем, я отказался от своего предназначения и от Божьего дара, которым является талант. Что война — гиблое дело, удел недалеких варваров, и там нет места музыке. Вы ошиблись. Я теперь слышу ее очень явственно. В ритме шагов, в рокоте моторов, в людях, которые меня окружают. Иногда мне кажется, что ее можно увидеть и даже дотронуться до нее, но не исключаю, что это побочный эффект бензедрина.

Я приложу к письму доказательства. Конечно, обстоятельства не располагают к сложным формам, но, думаю, и этого будет достаточно, чтобы составить мнение.

Обратите внимание на мелодию, которая называется "Мрачный жнец". Если я погибну, мне бы хотелось, чтобы последние четыре такта выбили на моем надгробье. А если нет, то, по моему мнению, это очень хорошее упражнение на постановку мизинца для начинающих. Может, вам пригодится.

Искренне ваш,
Рядовой первого класса Айзек Янг

P.S. Помните, вы говорили, что я еще поблагодарю вас за те изуверские упражнения для борьбы с волнением и твердости рук? Спасибо."

Как и следовало ожидать, постепенно Скрипач попривык к обществу Мрачного и начал, что называется, наглеть. То есть, он все еще смотрел на Диаманти широко раскрытыми глазами, полными священного трепета, но и рот теперь тоже не закрывал, забрасывая капрала вопросами разной степени тупизны. В основном о Гуадалканале, конечно. Как проходила высадка, много ли работы было для огнеметчиков, кто раньше ходил с Мрачным в паре, и куда он делся, откуда у Диаманти ожог на руке — от огнемета или так, бытовая травма?

Видно было, что ожидание действует Айзеку на нервы, хоть он и пытался бодриться. К концу третьей недели плавания Скрипач напоминал маленький баллон напалма под давлением. В один из таких дней он, как обычно, нашел Диаманти на палубе, долго вздыхал, мялся, и наконец задал очередной волнующий его вопрос:

— Я вот думаю... Тяжелое вооружение... ну, минометы, пулеметы... его же нельзя оставлять врагу? Но если, например, чисто теоретически, нужно отступать, а... эээ... пулеметчик... да, пулеметчик... ранен, то вытаскивать нужно его, а не пулемет? Потому что если, чисто теоретически, рядом буду я, а не кто-то вроде Берца, то и пулемет, и пулеметчика мне не утащить.

***

Айзек наворачивал круги вокруг Винка, раскладывающего карты, подобно акуле.

Ну ладно, не круги: места-то особо не было. Скорее, просто ходил туда-сюда и бросал любопытствующие взгляды.

И с акулой — это тоже преувеличение. Скрипач больше напоминал бродячего пса, который надеется, что человек, вышедший из лавки мясника, случайно прикупил пару совершенно лишних сосисок.

— Можно посмотреть? — наконец, решился он. — Это на высадку? И как? А вот эта карта, со скелетом, это же ничего плохого не значит?

У выхода из кубрика топтался один из прикомандированных к роте саперов, Скрипач. Он поспешно посторонился, пропуская Слипуокера. Ну, насколько это было возможно в тесном проходе.

Ничем особенным за время совместных учений и плавания Скрипач Полу не запомнился. Таскался себе за огнеметчиком. Из положительных его качеств можно было отметить максимально компактный размер и то, что спал он ближе к выходу, так что по крайней мере его тощая задница не торчала перед носом Дроздовски.

— Руку лучше обработать, — услышал Слипуокер, протиснувшись уже мимо сапера.

Дроздовски посмотрел на ссадину. На "Пурпурное сердце" инцидент явно не тянул.

— Антисанитария же, — пояснил свою позицию Скрипач, хотя его никто не спрашивал. — Руки — это вроде как оружие, лучше содержать его в порядке.

Голос у него был напряженный, да и вообще видно было, что он обеспокоен. Сохранностью чего именно — рук Дроздовски или собственной рожи — трудно сказать.

— Так и говорят, — кивает Скрипач. — Хотя междометие "блядь" обычно ставят в конец предложения.

Он опять улыбается этой своей тупой улыбкой, из-за которой ему иногда хочется дать в морду. Но как-то не поднимается рука, потому что и так ясно, что скоро само пройдет. Естественным путем.

— Спасибо, — будто спохватившись, добавляет он. Хрен знает, за что. Видимо, за обещание сделать из него настоящего морпеха. Задачка-то, действительно, не из простых.

Айзек знает, конечно, что нет никаких "ступенек", как не существует ступенек между Землей и луной. Можно хоть ящик эклеров уволочь, хоть болтов нажраться так, чтоб потом ходить и гадить, будто тяжелый бомбардировщик. Сесть задницей на бочку с порохом и чиркнуть спичкой — вот так попадают на эту конкретную луну. Ну или не попадают, тут уж как повезет. Айзек думает, что готов попробовать.

(Он ошибается.)

Этой ночью Скрипач долго не может уснуть, хоть никто больше и не пытается накормить его бензедрином. Слушает тишину, рассматривает темноту, крутит в пальцах свою не очень-то счастливую монетку (ноготь привычно цепляется за царапину на аверсе — уродливый шрам на щеке Свободы). Айзек вроде как договорился с Богом, что Он не станет вмешиваться в эту историю с морской пехотой. Для чистоты эксперимента, потому что Скрипачу важно справиться самому. И все же время между грехами сегодняшними и завтрашними — это время молитвы, а от привычек трудно избавиться, так что он коротко благодарит Господа за то хорошее, что с ним случилось, и просит присмотреть за капралом, и за Наггетом, и за Стиллом, и за Сайленсом. Наверное, это не считается за слабость — он ведь ни о чем не просит для себя?

Глупо все это. Как там было?

"The young recruit is silly — 'e thinks o' suicide."

(Айзек не думал о том, чтобы сунуть голову в петлю, с того самого дня, как пошел на призывной пункт.)

Новость о том, что дивизия отправляется в бой, застала Скрипача врасплох, хотя, положа руку на сердце, намеков на такое развитие событий было предостаточно. Эти намеки летели над кораблем, плыли (ай, шли, конечно) вокруг, слышались в негромких разговорах и нервных смешках морпехов. Может, Айзек просто их не замечал. Или замечал, но не хотел понимать, что они означают.

Нет, он ждал своего первого сражения, как иначе! И все же ему было спокойнее, пока между ним и высадкой на враждебном острове присутствовали "еще одни учения", на которых можно было... ну, как-то увеличить свои шансы на выживание или что-то исправить. Теперь "исправить" было уже ничего нельзя, и "Зейлин" приближался к своей точке назначения с неотвратимостью музыкальной партии, которой одна дорога — к коде (и скажите спасибо, рядовой Янг, если композитор взял на себя труд дописать эту сюиту до логического конца, а не бросил на второй части, как некоторые).

Мысли о предстоящем бое все еще оставались абстрактными, но теперь эта неопределенность, неспособность даже представить не успокаивала, а тревожила, царапала изнутри, выкручивала желудок. Кажется, у древних египтян бог мертвых взвешивал сердце человека на весах, решая, какого посмертия тот достоин? Вот такими весами для Айзека была Тарава. Можно обмануть себя, можно обмануть бога (особенно древнеегипетского), но весы — точный инструмент, и на эту непогрешимость Скрипач надеялся, и этой же непогрешимости боялся аж до тошноты. Иногда у него даже проскакивала и вовсе поганая мыслишка — неплохо было бы, чтобы япошек на Бешио после артподготовки не осталось. Или осталось, но как-нибудь так, в меру. Не очень много.

(Еще Айзек в глубине души очень рассчитывал, что ему не придется никому выдавливать пальцами глаза. То есть, теоретически он был готов — ради своей страны. Но ему этими руками потом еще Гайдна играть, если повезет. Да и вообще, одно дело на спусковой крючок жать, и совсем другое — вот так, живого человека...)

Получилось, что еще до начала боевых действий Айзек столкнулся с главными врагами морского пехотинца — бездействием и мучительным ожиданием в условиях, мало пригодных для жизни. Заняться было решительно нечем. Скрипач не пил, не курил, не ходил на службы и не умел толком заводить знакомства. Жизнь Айзека до учебки была очень маленькой: семья, книги и музыка. Ничего, напоминающего о ней, он не пожелал взять с собой — из упрямства, а еще, честно сказать, из опасения, что в трудную минуту захочется повернуть обратно.

К счастью, свой неважный вид и отсутствие аппетита Скрипач легко мог списать на морскую болезнь, потому что в своих страхах Айзек признался бы разве что Господу Богу (но с Ним он временно не разговаривал) и, может быть, еще Мрачному, если б тому пришло в голову спросить.

Капрал Диаманти, которого Скрипач тайно считал своим лучшим другом, слег с приступом малярии, так что Айзек повадился таскаться в лазарет и околачивался там, пока его не прогоняли: носил лежачим кофе, сигареты и слипшиеся от жары леденцы, передавал сообщения, выполнял мелкие поручения и рассказывал новости. Слегка ошалев от безделья, морпехи принялись подшучивать друг над другом, и Скрипач ежедневно докладывал о новых хитроумных схемах и высокоинтеллектуальных приколах, сопровождая их экспертными комментариями и оценками за технику и артистизм.

—... заорали на ухо "Тревога!" посреди ночи. Он, конечно, вскочил, ну и сунул ноги в ботинки. Да ладно, консервированная фасоль — это еще ничего, — рассуждал Скрипач, сидя на пустой койке и болтая ногами. — Мне как-то перед отчетным концертом перепелиных яиц насовали. И если бы свежих...

—... дверь открывается, ведро падает с диким грохотом... только это, представьте себе, оказывается, совсем не рядовой Смит...

—... я проснулся я с утра, и еще думаю: как-то все на меня странно смотрят. Ну, мало ли. Пошел умываться, смотрю в зеркало, а там...

(Надо сказать, что розыгрыши, в результате которых все остались живы и при своих конечностях, по умолчанию считались Скрипачом совершенно безобидными.)

— Слушай, Малой, — вслед за Мрачным временные обитатели лазарета начали называть Айзека новым прозвищем. — Если бы ты хотел кого-нибудь подколоть, что бы ты сделал?

Скрипач возвел глаза к невысокому потолку, выстучал пальцами по чашке с кофейной жижей мудреный ритм.

— Ну... я бы договорился с ребятами... хорошо бы с кем-то из ветеранов. Рассказал бы человеку пару историй о том, как у бойцов от стресса крыша едет. А потом как-нибудь утром начал бы ему заливать, что, якобы, он ночью вставал и делал что-нибудь странное — ходил, разговаривал, мины искал. И что вроде как его пытались разбудить, но без толку. И так пару-тройку раз. Тут главное, чтобы остальные поддакивали, мне одному никто бы не поверил.

— А ты лизни, — беззлобно огрызнулась сержант, пытаясь выровнять дыхание. — Или кусни.

Ух, пульс сразу дал под двести. Ладно щупальца, ладно зубищщи, но вляпаться сразу после того, как Блан сгрузил ей "инструменты", — вот это ночной кошмар.

— Хочешь докову ракетницу потаскать? Она, по ходу, заговорена на веселые приключения, — предложила Тони. Впрочем, она не сделала попытки отдать вещи Кларку, а вместо этого переключилась на общий канал связи и доложила. — Контакт с агрессивной... фауной? Флорой?.. Иномирской хренью, похожей на хищные лианы. На потолок посматривайте, если будете по пещере ходить. Лианы перекрывают вход. Если из пещеры что-то полезет, мы услышим. Чавканье там... Хруст... Предсмертные крики... В общем, возвращаемся.

Тони еще разок посмотрела на щупальца. Да-а, пока такое в пробирку засунешь, вспотеешь. Кстати...

Сержант притормозила возле хитиновых останков, так что Блан догнал ее без проблем. Она задумчиво посмотрела на Реми, потом на Ричарда, вооруженного самым лучшим оружием для прикрытия боевых товарищей, затем на гостеприимно раззявленную пасть пещеры...

— Ну, если очень хочется, то поглядите, — Тони перехватила оружие одной рукой и вторую протянула Блану. — Чего там у вас самое... это...

(Легкое?)

(Тяжелое?)

— ...ненужное?

Реми протянул свой MP5.

Тони осторожно, одним пальцем отвела дуло в сторону от своей единственной печени и покачала головой.

Реми, покопавшись, достал из рюкзака аптечку.

Тони взяла аптечку и засунула ее доктору... нет, вы не угадали, обратно в рюкзак.

— Давайте я инструменты возь... — Блан вцепился в свой металлолом и издал агрессивно-шипящий звук. — Ладно, ладно...

Тони отцепила от костюма Реми сигнальную ракетницу и световые шашки. Теперь, наверное, ему будет легче уворачиваться от всего того, что непременно попытается его убить. Включая лейтенанта.

Кстати о нем. И о поставленной задаче.

— Док, держитесь подальше. Где-нибудь рядом с... а лучше за Кларком.

И Тони храбро шагнула во взрезанную лучом фонарика темноту.

Несмотря на дельный совет, Айзек немедленно начал думать, и именно о фигне. Не поперек Диаманти, конечно. Скажи ему сейчас капрал подпрыгнуть и полететь, он бы ей-богу попытался, только угол взлета бы уточнил. Просто вот такая у Скрипача была привычка — думать. И хрен от нее избавишься, хуже, чем курение или ногти грызть.

Думал он о том, что выходит какой-то диссонанс. С одной стороны, тебе твердят и всячески показывают, что морпехи — твоя семья, и на любого из них ты можешь положиться в трудную минуту. С другой стороны, все кругом мудаки и подсовывают тебе негодные баллоны, а потом еще с тебя же за это спрашивают, как же так? Поломав полминуты голову над этой загадкой, Айзек вспомнил собственных братьев, и все как-то встало на свои места. Ну да, семья. Ну да, в трудную минуту помогут. Ну да, мудаки.

Да и что такое "мудак"? (Философствовал Айзек, пидорася, так сказать, членовозку.) Мудак — понятие относительное. Вряд ли тот же складской встал с утра с кровати с мыслью "побуду-ка я сегодня мудаком". Ну, выдал некондицию. Но они и ведь не в бой собираются, а так, на учения какие-то. Ну надерут задницу некоему Айзеку Янгу. Так ее все равно надерут, за то или за это. Вот тоже проблема в масштабах вселенной. Где вселенная, а где задница.

Мысль о том, что все взыскания в морской пехоте распространяются наподобие водопада, от верхних чинов к нижним, и брызги разлетаются во все стороны, тоже была не нова и не вызывала у Скрипача внутреннего протеста. Айзек привык к такому раскладу еще в школе, и теперь просто тихо радовался, что стоит под этими "струями" не один, а в хорошей компании. И что это по крайней мере метафорическая вода, а не метафорическое что похуже.

А баллоны перед учениями надо будет действительно проверить. Философия философией, напалм напалмом.

Когда в лагере по старой доброй традиции новобранцев принялись отскребать от их индивидуальностей, Айзек приветствовал этот процесс всей душой. Не так уж сильно он был привязан к ней, к индивидуальности. Да и насколько она была "его" тоже оставалось открытым вопросом. Всю жизнь из Айзека кого-то растили, будто садовую розу. А то и лепили, как пирожок. В учебке, конечно, тоже, но по крайней мере морскую пехоту он выбрал сам, и даже такая мизерная доза свободы воли с непривычки кружила голову.

Быть одним из многих, не лучше и не хуже, Скрипачу тоже нравилось. Передохнуть немного и начать заново. Стать наконец кем-то, кем стоит быть. Кем именно? Айзек пошел по пути творческого заимствования: он с любопытством всматривался в сослуживцев, выискивая в них качества, которыми хотел бы обладать, и примерял их на себя в собственном воображении.

Среди людей, на кого Айзек хотел бы походить и чьего расположения мечтал добиться, капрал Диаманти занимал особенное место. Сержант — ну, это было за гранью фантастики, а капрал — как раз где-то на ней, на грани. Этакий полубог войны. Он был старше Скрипача на год (значительная разница). Отличился на Соломоновых Островах. О Мрачном говорили тем самым (приправленным уважением) тоном, которым — мечталось рядовому — когда-нибудь станут говорить и о нем. Любому было совершенно очевидно, что Айзек похож на Диаманти примерно как флейта-пикколо на бронетранспортер, но сам Скрипач был уверен, что у них много общего. Нужно просто копнуть поглубже, а потом бросить в получившуюся ямку семена товарищества. Тем более, Диаманти никогда не гонял его за эклерами. Если уж это не хороший знак, то что тогда.

План Айзека по завоеванию симпатии Диаманти включал в себя два пункта:

1. Не косячить в присутствии капрала.
2. Быть под рукой.

Именно этих (взаимоисключающих) правил он и придерживался, так что Мрачный частенько спотыкался о Скрипача в самых неожиданных местах. И то, что именно Айзек вляпался с ним в историю с баллонами, таким образом, тоже не было совсем уж случайностью.

Пока Мрачный осматривал залитую Новой Зеландией по самые зеркала машину, в голове Скрипача скрипели социальные шестеренки. Как начать разговор так, чтобы сразу не послали? Посочувствовать? "Вот незадача"? Нет, нет. Лучше "Вот дерьмо, да?" А! Или объединиться против общего врага. "Совсем они охренели с этими баллонами!" Но если уж начистоту, баллоны они не проверили сами, и хорошо еще, что вскрылось это до высадки, а не во время. Вот это была бы проблема. Диаманти, наверно, тоже об этом думает. Переживает.

Как бы его поддержать?

— Смысл обоим угваздаться в этой грязи, — пробормотал Скрипач. — Давай ты лей, я хоть до машины доскребусь, дальше вдвоем.

Мимо заварушки на Гуадалканале, которая для многих разделила жизнь на “до” и “после”, Скрипач промахнулся. Не попал он и на первую волну кутежей в Веллингтоне, и, прямо скажем, к лучшему, поскольку к кутежам Айзек был приспособлен еще меньше, чем к войне, а это о чем-то говорит.

Для него, оказавшегося в Новой Зеландии сразу после учебки, мало что поменялось, кроме погоды — и, конечно, людей. Вот уж чего Скрипач боялся, пожалуй, больше, чем первого боя, так это не вписаться. Что остальные пронюхают каким-то непостижимым образом, что он не вполне настоящий морпех. Ну, то есть по бумажкам-то настоящий. И лагерь он прошел вместе со всеми — марши, стрельбы, монотекстурную жратву, даже прививку от стобняка, будь она проклята четыре с половиной раза. Но на деле под формой цвета хаки — десять классов музыкальной школы, год в консерватории и, стыдно признаться, сюита для фортепиано в тональности ре-мажор. (То есть, если совсем начистоту, Айзек дополз только до середины куранты, но все равно, конечно, кошмар.)

Если бы не жгучее желание доказать всем, какой он всамделишный, компанейский и разудалый, жизнь Айзека в Веллингтоне была бы скучной и размеренной, полной муштры, дежурств и редких вылазок на концерты органной музыки. А так ребята из отделения быстро просекли, что с помощью волшебных слов “а слабо?” Скрипача можно развести практически на любую хренотень, и увлекательные приключения посыпались на Айзека, как из рога изобилия. Вылезти и залезть обратно, но уже с выпивкой. Отвлечь разговором. Стрельнуть адресок. “Как я дошел до жизни такой?..” — задавал себе вопрос Скрипач, улепетывая по подворотням от хозяина кондитерской, из которой он на спор пытался стырить два эклера. — “Как вышло, что человек, целый день торчащий в магазине сладостей, так быстро бегает?” — всплыл в его голове второй риторический вопрос. — "Может, потому что правда на его стороне, и это придает ему сил..."

Айзеку вообще была свойственна несколько избыточная живость мысли — проклятье для рядового военнослужащего — но всю тяжесть своего положения он, ни разу не побывавший в бою, пока еще не успел осознать. О войне, впрочем, ему совсем не думалось, или же думалось так абстрактно, что очень трудно было бояться. Вот они куда-то высаживаются, вот в кого-то стреляют, и красная-красная кровь летит тяжелыми брызгами, как чернила, когда неудачно встряхнешь перьевую ручку. Вот семья получает сообщение о его трагически-героической гибели. Тут-то, конечно, они все поймут, как были неправы, и как виноваты перед ним. Мама, наверное, заплачет.

На этом месте Айзеку обычно становилось жалко и маму, и себя, и в глазах как-то подозрительно начинало пощипывать, так что он переставал думать об отдаленном туманном будущем и переключался на более насущные проблемы.

Одной из таких проблем, к примеру, были слухи о грядущих учениях на воде. Еще по пути в Новую Зеландию Скрипач, по-братски делясь содержимым желудка с тропическими рыбками, начал подозревать, что погорячился с “морской” частью пехоты. Но отступать было некуда, да и не положено. Морпех он или хрен собачий, в конце концов.

И вот уже второй раз за ночь Таль (подозрительно хорошо отрепетированным движением) выхватил арбалет, и вновь искры так и посыпались из механической перчатки. Рашемаарец закусил губу и чуть не застонал от боли и обиды.

А ведь у него почти получилось!

Эта идея появилась у Таля в ту ночь, когда они дежурили с Саритом. Когда он сравнивал ладонь дроу со своей, когда смотрел на него сквозь дымчатый воздух над костром, когда наблюдал, как он проверяет арбалет (и строптивое оружие разве что не мурлычет в его руках). Тут-то тифлингу и пришла в голову мысль. Может, если бы он притворился Саритом... Ну, не обязательно именно им. Кем-то, кто придется арбалету по душе. Может, тогда он сменил бы гнев на милость. Конечно, чары иллюзии бы тут не помогли: у оружия ведь и глаз нет, только душа. Но если немного изменить фокус, если чуть-чуть доработать плетение заклинания...

Над этим-то он и пытался работать в те (немногочисленные) часы, что не были заняты дорогой, дежурствами или возней с тележкой. И у него почти получилось! Если б только они не застряли в заднем проходе Андердарка, где не достать было даже простейших материалов... Ему не хватало самой малости. Какого-нибудь катализатора. Для тележки он снова использовал кровь, но тут его кровь, конечно, никак не годилась.

С другой стороны...

— Przepraszam, — тифлинг шагнул к Сариту, провел двумя пальцами по вымазанной алым щеке и быстро отступил обратно, пока ему не дали пинка. Руна, начерченная на перчатке левой рукой, вышла кривоватой, и все же искры на мгновение окрасились в ярко-красный, а потом и вовсе пропали. Таль мысленно потянулся к арбалету и услышал довольное урчание существа, которое почувствовало, что пришло время обеда.

— Переходим к фазе тестирования, — пробормотал тифлинг, вскинул оружие и выстрелил в ближайшего паука. — Vozík, kousat! Фас!

Таль не мог припомнить, чтоб он в жизни так пугался — аж до дрожи в ногах, до бьющегося в самой глотке сердца. Даже совсем в детстве, когда он ещё не знал, что бояться ни в коем случае нельзя, особенно ему.

Он сам толком не мог понять, отчего его так накрыло, и это тоже было страшно. Вдруг его только что убило насовсем, а он, дурень, просто пока не сообразил?

Потом пришла третья волна ужаса: должно быть, летающая голова сглазила его, прокляла, и он, Таль, теперь трус. До самой смерти, или пока его не поцелует какая-нибудь красавица, ещё неизвестно, чего дольше ждать (и что страшнее).

Тифлинг осторожно огляделся. Ему казалось, все видели, как он со страху чуть под камень не забился, и теперь смотрят на него с жалостью и снисхождением. Мол, чего от тебя ждать, хвостатый. А особенно Вильда. И Татьярра. И Сарит. Но этран смотрела на свою не очень красивую, но функциональную многоножку, дроу — вслед голове, а Вильда — на пострадавшую руку.

Таль, довольный, что можно побеспокоиться о ком-то ещё, сунул ей свою фляжку.

— На, приложи холодненького...

Вильда растолкала тифлинга с большим трудом (и наверняка не без помощи Тиморы).

Шуушар, должно быть, выбрал для стоянки самую мягкую скалу во всем Андердарке: Таль никак не мог заставить себя от нее отлепиться. В одеяле было тепло и уютно, живот не сводило от голода, и даже от Ронта можно было лечь подальше — так, чтобы не слышать его оглушительного храпа. А уж каким свежим и чистым был воздух тут, у реки! Короче, большая разница с пещерой в Велкинвелве. Так бы и продрых сутки напролет.

Пару часов назад первая смена казалась сущим наказанием: после утомительного путешествия и сытного ужина хотелось лечь поскорее. Теперь Таль поменял мнение. Первая смена — это еще ничего. Продрать глаза после жалкого огрызка сна — вот где страдание и преодоление. Не вполне еще проснувшись, он наощупь натянул кольчугу, прихватил оба арбалета — строптивый и смирившийся со своей судьбой — и побрел на свет, к тлеющим углям костерка. По дороге, правда, споткнулся о Сарита: того в темноте нелегко было разглядеть даже широко открытыми глазами. Не пропадать же добру вооруженной боевой единице? Тифлинг сделал вид, что так и задумано, и знаками показал дроу, что настала его очередь дежурить. Дроу пробубнил что-то в ответ.

— Wzajemnie, — беззлобно отозвался Таль на рашеменском.

Сарит был, в общем и целом, приятным собеседником, если ни словечка не можешь разобрать на этом их подземном наречии.

Заботливая Вильда оставила на углях кастрюльку с травяным настоем. Таль первым делом черпанул кружечку, и горячий терпкий отвар слегка примирил его с реальностью.

Для очистки совести он прошелся по периметру лагеря, позволяя глазам заново привыкнуть к полумраку. Потом настой в кружке кончился, а вместе с ним — и желание Таля шататься по скале. Подземная река и высокие своды пещеры радостно подхватывали любой звук (не иначе истосковались по ним), и тифлингу пришло в голову, что услышать опасность будет, пожалуй, проще, чем разглядеть, так что он со спокойной совестью вернулся к костру.

Сарит уже был там. Таль уселся напротив него, скрестив ноги, но почти тут же снова вскочил.

— Дай-ка руку, — обратился он к дроу. Тот, конечно, не понял. Тифлинг показал жестами. Сарит нахмурился, покачал головой и процедил сквозь зубы еще несколько красивых незнакомых слов.

— Да не бойся, я-то не заразный, — оскалился Таль. — Хвост не отрастишь.

Он прижал ладонь дроу к своей, тот тут же отдернул руку и разразился целой тирадой, не иначе про важность информированного согласия в отношениях, но Таль, дьявольски хохоча тихонько посмеиваясь, уже сбежал на свою сторону костра и разложил инструменты. Тут же из теней вынырнула тележка и улеглась рядышком, чтобы тифлингу удобно было опереться на нее спиной.

Еще час прошел в относительном молчании. Иногда Таль начинал мурлыкать себе под нос что-то, напоминавшее детские считалки. В такие моменты движения когтистых пальцев становились совсем уж точеными, будто и не живое существо, а механизм. Наконец, тифлинг снова поднялся, подошел к Сариту и протянул ему арбалет.

— Вот, возьми этот. Подогнал под твою руку. Тетиву проверил, механизм перебрал. Если обидишь Вильду, я тебе этот арбалет в глотку запихну. Не благодари.

— Очень далеко, на востоке. Во-о-он та... — тифлинг осекся и крутанулся на месте, хвост его нервно дернулся из стороны в сторону. — Очень далеко, — повторил он уже тише. — У нас в сказках про такое говорят "на расстоянии двадцати семи территорий суверенных государств". Может и мой дом — это всего лишь сказка, — ляпнул Таль и сам не понял, чем это таким липким и холодным его немедленно окатило: ужасом или замешанным на стыде облегчением.

Нет, нет, вон сидит всамделишная Татьярра в волчьей шубе. И охраныш под рубахой царапает грубой тканью. И помнятся песни, от которых пощипывает язык и глаза. И магия, замешанная на горьких травах, бьется под кожей. Все было и будет, и он, Таль, может выбирать, потому что пока есть, из чего.

— Мне, может быть, нужно будет вернуться, — тифлинг задумчиво поскреб когтем рог. — Проводить госпожу Татьярру. Она ведь тоже оттуда. Так уж заведено. Я вот что думаю. Если тебе очень-очень нужно доделать механическую птицу, то ты можешь взять шестерню из отцовского самогонного аппарата. Но даже после того, как ты пару раз стукнешь по ней молотком, и она уже никогда больше не сможет встать на предыдущее место... И после того, как тебе надавали по рогам... И много лет спустя, она все равно будет для тебя "шестерней из самогонного аппарата". Понимаешь?

Вопрос был отнюдь не риторическим: Таль сам запутался в собственной метафоре, и было бы очень славно, если бы хотя бы Вильда поняла, к чему он все это сказал.

Тифлинг издал достойный порождения Бездны звук и с впечатляющей скоростью всосался наверх. Правда, взлохмаченная рогатая башка почти тут же снова высунулась из проема.

— Вильда, принимай! — Таль передал подруге охапку мечей, затем пришла очередь кинжалов, щитов и веревок. Добравшись до арбалетов, тифлинг потратил несколько драгоценных мгновений на то, чтобы разложить их перед собой аккуратным рядком. Это были изящные машинки, куда более легкие и компактные, чем его собственный, сделанные с изрядными мастерством и вниманием к деталям. Не гоже было просто хватать первый попавшийся, не проявив ни малейшего уважения ни к мастерству оружейника, ни к пожеланиям самого оружия. Таль адресовал арбалетам мысленный вопрос, склонил голову к плечу, прислушиваясь, и, наконец, потянулся к тому, что лежал вторым слева. Кажется, этот был не против сменить хозяина. Еще тифлинг присвоил себе двадцать болтов, клинья, мешок шипов и молот. Все остальное, включая бесполезную пока броню, он с помощью девушки переправил вниз.

— Могу я смиренно попросить служительницу Тиморы о небольшом одолжении? — Таль сунул Вильде в руки второй молот и многозначительно позвенел цепью. — Жахнешь? Только не по пальцам.

"Конечно, это двоюродный дядя мой полетел, по материнской линии," — хотел сказать Таль обиженно.

"Вообще-то, это распространенное заблуждение — что тифлинги связаны с демонами из Бездны. Но на самом деле особенности их внешности есть результат проявления дьявольской крови," — хотел сказать Таль снисходительно.

"Ты — моя родня," — хотел сказать Таль... ну, просто хотел сказать.

Но, конечно, ничегошеньки он не сказал, просто молча вышел за Татьяррой.

Татьярра была этран, а будет — хатран, когда вернется в Рашемен. А он кто? Двоюродный племяш комара-переростка. И из одного самовара они чаев не распивали, чтоб он к ней лез со своими оскорбленными чувствами.

Для начала тифлинг мысленно споткнулся о "любовника", а потом, едва оправившись от этого потрясения, с размаху налетел на "вынес сундук". Если он правильно помнил тот сундук, двигали его втроем, да и то — не столько двигали, сколько передвигали. С диким скрежетом и руганью в пропорции семьдесят на тридцать.

— Э-э-э-э-э... — протянул тифлинг, потирая шею. — Я, конечно, могу. То есть, мог бы. То есть...

Отличный это был парень — Таль, каким его представляла себе Вильда.

Хотел бы и он быть таким — храбрым, сильным, способным бесшумно проникнуть в святилище, которое охраняли колдуньи и чудовища, и вынести оттуда триста кило добра.

— В общем, лучше иметь запасной план. На случай, если Илвара будет у себя. Она ведь, наверное, удивится, если жрица возьмет ее сундук и куда-то потащит. Причем молча, потому что языка-то я не знаю.

Пока Вильда осматривала дворфийку, тифлинг переминался с ноги на ногу рядом, явно не зная, куда себя деть, и мариновался в хорошо знакомом ощущении обидной беспомощности. Неужто ничего не изменилось за прошедшие в добровольном изгнании годы, и он все так же шагу не мог ступить без своих костылей — оружия и инструментов? Неужто сам по себе он ничегошеньки не стоит?

Нет, нет. Таль помотал головой, отгоняя мрачные мысли. Самоедством будем заниматься, когда грибы закончатся.

Вильда стоила больше, чем ее золотая монетка с клевером, это он знал наверняка. Значит, и он тоже. По аналогии. В монетах, даже начиненных божественной силой от аверса до реверса, не было ничего особенного. В инструментах не было ничего особенного. Если Шуур — или как его там? — возьмет в руки его, Таля, ключ на девять, что произойдет? Будет стоять, как дурак, с ключом на девять, вот что. А вот если Таль до него доберется...

Тифлинг прикрыл глаза и почти смог почувствовать в руке привычную тяжесть. Вот было бы здорово сплести такие чары, чтобы из самой этой магии можно было бы выковать любой инструмент, какой нужен... А что, про волшебное оружие он читал немало. Или вот про волшебных скакунов. Чем рубанок сложнее? Если взять...

Таль с задумчивым видом помог жрице примотать ее добычу к предплечью, повозился, будто большой пес, устраиваясь поудобнее рядом с Элдет, и попытался уснуть.

Таль аж подавился мысленной лепешкой с маслом.

— Ой, нет, — золотистые глаза тифлинга округлились и тоже чем-то стали похожи на амулеты Тиморы, только с выгравированным на них экзистенциально-эротическим ужасом вместо клевера. — В смысле, я бы конечно освободил. Н-но... Э-э-э... — юноша смущенно потер шею. — Может, мы все-таки как-то по-другому сможем выбраться. А светильник я потом обязательно сделаю просто так. Нужно только выбрать звук и запах — самые... — тифлинг сделал неопределенный жест рукой, — ну, знаешь, романтичные.

— Звук — конечно, музыка. Какая-нибудь баллада, — мечтательно вздохнула Вильда. — Где, знаешь, неземная любовь, и в конце все умерли.

Тифлинг посмотрел на нее с недоверием.

— Н-н-ну-у-у, может быть, — без особого энтузиазма согласился он. — А запах?

— Не знаю, — махнула рукой жрица, мысленно уже перебиравшая в голове подходящие песни. — Кожи и масла, например.

— Масло? А, это... как его... увлажняющее? — оживился Таль.

— Чего? Нет, — рассеянно отмахнулась Вильда. — Которым механизмы смазывают.

Недоверие во взгляде тифлинга сменилось озадаченностью.

— Ладно, решим потом, — соскочил со скользкой (ха-ха) темы он. — Без инструментов я все равно ничего не смогу сделать. А инструменты в сундуке. А сундук в святилище. А мы тут, — он обвел загон взглядом и лишь теперь заметил скорчившуюся у стены Элдет. Таль толкнул подругу локтем и указал ей на дворфийку.

Таль смешно наморщил нос и резко дунул в попытке убрать челку с лица, но непослушные темные пряди тут же снова закрыли ему левый глаз. Собирать волосы заново он не решился: припрятанный осколок обсидиана так и норовил выскользнуть из рукава при любом резком движении. Тифлинг примотал его тряпкой к предплечью, пока Шуур демонстрировал чудеса ловкости, а квагготы топтались у дверей в святилище, но вышло кое-как. Так что связку грибов из корзины Таль достал со всей осторожностью, словно они могли в любой момент взорваться.

(А может, и правда могли, кто их знает. )

— Ну что за варварство, — пробормотал тифлинг, разглядывая люминесцентный гриб. — Органика! Бр-р! Есть же магические светильники. Безопасны, просты в использовании, не коптят, не разлагаются, не имеют запаха, не требуют замены. Позволяют выбрать цвет и интенсивность. Да и толку от этих грибов, еле светятся... Ни чертеж начертить, ни деталь обточить, ни — что они тут собираются... — Таль наконец соизволил оторваться от, кажется, лично оскорбившей его поганки, и оглядеться по сторонам.

— А-а-а-а... — глубокомысленно произнес он после небольшой паузы каким-то потускневшим голосом. — Это для романтики. Органика для романтики. Понял. Ну, это, конечно, обречено на успех. Так и вижу. "Ой, грибы! Мои любимые! Уже целых полторы минуты их не видела!" Может, еще по кровати их раскидать? Nech хлюпают. Чтобы уж наверняка.

Впрочем, положа руку на сердце, в романтике тифлинг разбирался через пень-колоду. Вильда с удовольствием пересказывала ему легенды и байки, услышанные от прихожан Храма. Встречались среди них истории и про неземную любовь, и про "долго и счастливо", и про, скажем так, грибы на длинной толстой ножке. Вся эта информация не особенно увязывалась у Таля с собственным — весьма скромным — опытом. Но, как тифлингу прекрасно было известно, не бывает двух не подходящих друг к другу деталей, бывает слишком маленький молоток. Кхм-кхм. В чем все источники сходились, так это в том, что а) женщин положено удивлять; б) грибами этого не так-то просто добиться.

Тифлинг снова сунул нос в корзину. Разум, истосковавшийся по техническим задачам, в обход здравого смысла начал разрабатывать план. Вдруг эти поганки хоть по цвету отличаются? Можно было бы изобразить какой-нибудь узор. В детстве Таль помогал матери вязать похожие гирлянды из лука. Те, что получались поаккуратнее, вешали затем на кухне — сразу и приправа, и украшение. Но чтобы в спальню...

— Скажите этому, новому, что если мне дадут мои инструменты и полчаса времени, я ему соберу светильник. Будет светить, пахнуть розами и шелестеть дождем. Или... эээ... пахнуть кровью и пыхтеть пауками. Ритмично.

Таль наморщил нос. Понять рыболюда оказалось проще, чем миконида. Куо-Тоа думал последовательно, неспешно и простыми словами. Полезное качество для учителя.

Кстати об этом.

"Чему вы учите, господин?.. Простите, не знаю вашего имени", — мысли тифлинга немедленно обрели уважительный окрас. Новые знания! Сколько их, должно быть, валялось без дела таилось в этом странном подземном мире, о котором он только читал. Да и прочитанное, похоже, было лишь выдумками впечатлительных путешественников. Рыболюд никак не выглядел совсем уж безумным, во всяком случае, по меркам самого Таля.

Картинки, которые показывал миконид, были куда более странными, если уж на то пошло.

"Ты спрашиваешь, что там, наверху?— неуверенно предположил Таль. — Сейчас попробую показать."

Он залил пространство голубым и зеленым, перевесил солнце повыше и сделал его менее угрожающим. Подумал про тракт — широкую дорогу, огибающую невысокие холмы, добавил немного низких раскидистых деревьев. На всякий случай подумал про пение птиц и стрекот насекомых, хотя не был уверен, что микониды вообще слышат звуки. Обозначил стены крепости где-то на горизонте. Показывать город он не стал: даже для Таля Уотердип поначалу был немножко чересчур, что уж говорить о грибах на гусеницах.

"Если долго идти по дороге, мимо гор... это пещеры наоборот... мимо пустыни... это много горячего песка... Если дойти до моря, — рассеянно подумал он. Перед глазами сами собой вставали картины его собственного путешествия к Берегу Мечей, только в обратном порядке. — Море — это пустыня, только из соленой воды. Волны, ветер, наглые громкие птицы. Если сесть на корабль и пересечь его... Если выйти на большой тракт, на Золотой путь. Обогнуть лес..."

Таль помотал головой, обрывая поток картинок до того, как покажутся первые заснеженные крыши. Пожалуй, многовато "если" для одного единственного тифлинга.

"Наверху по-разному, — неловко закончил он. — Не знаю, безопасно ли там для миконидов, но уверен, что можно что-нибудь придумать."

Над гусеничным грибом появился широкий зонтик от солнца.

От небрежного тычка Ронта сильный, но легкий тифлинг отлетел на добрых полдюжины шагов и рухнул на каменный пол. Вот это, в отличие от атаки, получилось у него на загляденье ловко: он перекатился через плечо и тут же снова оказался на ногах, будто рашеменская детская игрушка — недведь невалящий. Не дав себе труда распрямиться, Таль снова кинулся на громилу, на сей раз метя ниже коленей.

В конце концов, не так важна сила, как точка ее приложения.

– Это точно. Тысяча извинений. А имя у твоей подружки есть?

– Розалинда.

– Ну все, теперь я точно отказываюсь это есть. Что там у тебя еще? – София отодвинула Альфреда плечом и изучила содержимое холодильника. – Бесподобно. Это что, модель, которая сама заказывает продукты, с включенным рандомайзером? Я разогрею эти безымянные бургеры. Безымянные, – перебила она явно собиравшегося что-​то сказать Ортегу. – Сковородка есть? Котлеты лучше обжарить отдельно, так они меньше похожи на подошвы. Где моя выпивка? На трезвую голову я готовлю только кофе. И поставь какую-​нибудь музыку.

…Часа в два ночи оперу пришлось выключить: соседи вызвали службу безопасности. К этому моменту София и Альфред успели спеть дуэт дьявола и Гонзало четыре с половиной раза. Бутылка почти опустела, и мисс Дредд даже начало казаться, что она попадает в ноты: верный признак сильного опьянения. Ортега сунул хмурому сержанту сотню кредитов и одного краба без ножек, пообещал вести себя хорошо и захлопнул дверь перед его носом. Потоптавшись снаружи и убедившись, что нарушение общественного порядка пресечено, безопасник удалился.

– Не беспокойся, вполне приличный молодой человек, – София похлопала Альфреда по плечу. – Уверена, Этьен будет с ним счастлив. Осталось пристроить Эмиля и Эдуардо. Наступает момент, когда крабам пора вылетать из гнезда.

– Ты права… Ты совершенно права! – Ортега метнулся к холодильнику.

– Что там еще?

– Розалинда. Я должен отпустить ее на волю.

София пожала плечами и налила им еще по порции.

Розалинда улетела недалеко. Во всяком случае, в горизонтальном направлении. Альфред жил на тридцать четвертом этаже, так что как София ни вслушивалась (с несколько нездоровым любопытством) в тихую ночь, окутавшую приличный спальный район, звука соприкосновения птицы с окончательной и бесповоротной свободой она не услышала.

Рассвет застал мисс Дредд врасплох. К моменту, когда в окна студии Альфреда заглянуло солнце, они уже несколько часов сидели на полу и разговаривали… о чем угодно, кроме того, что действительно волновало Софию.

По ее ладони скользнул солнечный зайчик. Время заканчивалось.

– Насчет дождя… – наконец выдавила из себя девушка. Ей нужно, совершенно необходимо было кому-​то рассказать... Голос ее подвел. Слова – вот они были, эти слова. На кончике языка. Но не было никакой возможности произнести их.

Альфред посмотрел на нее долгим изучающим взглядом. Поднялся, прошлепал босыми ногами на кухню, вернулся – и протянул свои очки. София спряталась от мира за темными стеклами и почувствовала, что, кажется, плачет.

– Знаешь, что такое нейродегенративные заболевания? У меня обнаружили такое. Совершенно случайно. Я сойду с ума. Медленно, понимая, что происходит. Зная, чем это закончится. Никто не может мне сказать когда. Может, через десять лет. Может, через пятьдесят. У меня… у меня был план. В него не входило… это.

– Зато реклама наконец перестанет бесить, – откликнулся Ортега, глядя куда-​то в светлеющее небо.

Несколько минут они молчали. За окном медленно плыли облака, рассвет стремительно заливал их медовым сиропом.

– Нормальность переоценивают, – произнес Альфред; за все время он так и не пошевелился. – Я готов спорить, что в этом проклятом городе и так одни психи, ты окажешься в прекрасной компании. Но если тебе надоест или поймешь, что такое не для тебя, просто скажи. Я найду и пристрелю тебя, где бы ты ни была. Обещаю.

София представила себе, что последним, что она увидит в своей жизни, будут глаза Альфреда Ортеги. Человека, отпускающего на свободу мертвых птиц.

Облегчение.

– ...Хорошо. Смотри не сдохни на своем Малакаре. Я на тебя рассчитываю.

Несколько дней прошли относительно спокойно. София решила побаловать своего внутреннего снайпера и никуда не спешила: обживала боулинг, изучала прилегающую территорию, искала удобные маршруты и пути отхода. Карта города постепенно обрастала пометками и значками, вскоре к плану улиц добавилась схема подземных коммуникаций, позаимствованная с мультитула Елены. Разведывательные вылазки становились все продолжительнее, вот уже рядом с госпиталем, у самого военного лагеря, появилась россыпь цифр, звездочек и того, что София называла грибочками наоборот.

Поначалу девушка всюду таскала за собой Альфреда, пока однажды...

– По-моему, тебе нужно немного побыть наедине с самим собой. С самими себями, – объявила она ему, заглядывая в записи. – К тому же, сегодня ты будешь только мешать.

– Чего это вдруг? – на всякий случай заранее оскорбился Ортега. Может, он не особенно помогал Софии, но и не мешал, это уж точно. – Куда ты?

– На свидание. Посмотри, винтовка ровно закреплена? Камуфляж не смазался?

Альфред внимательно ее осмотрел, подергал ремень винтовки и даже попытался ткнуть пальцем в камуфляж, но София вовремя увернулась.

– Все в порядке. Тебе точно не нужен второй пилот? Я могу просто тихонько понаблюдать за тобой издалека, – Ортега как-то нехорошо задумался.

– Тут сиди, вуайерист, – София игриво щелкнула Алфи по носу. – Серьезно, не вздумай за мной таскаться, а то пристрелю ненароком. Когда женщина влюблена, она, знаешь, вся как обнаженный нерв. Вот на нервах могу случайно и пристрелить.

Альфред еще немного помолчал.

– Хочешь, могу одолжить, – он протянул Софии загадочную хреновину из чемоданчика. – Я так и не понял, зачем она. Может, у раэлитов есть под нее разъем.

– Я не к Ченгу. Спасибо, у меня все с собой. Еда сам знаешь где, я ненадолго, но ты можешь не ждать. Пока!

София выскользнула за дверь. Отошла в тень, прислонилась к стене.

Десять... девять... восемь... семь... шесть... пять... четыре... три... два...

– Сказала же, не ходи за мной, – девушка приставила к затылку Алфи указательный палец, будто ствол пистолета, а затем пару раз чувствительно ткнула им в белобрысую макушку. – Я знаю, что у тебя в голове, Альфред Ортега. Поверь, меня это пугает не меньше, чем тебя.

– И что же там? – Алфи поднял руки и медленно повернулся. Он смотрел на руку Софии так же, как на пистолет тогда, в миссии. На секунду девушке показалось, что она и правда чувствует вес оружия в ладони. – Потому что я не знаю.

– Пиздец, – емко сформулировала мисс Дредд. – И чтобы отвлечься от этого пиздеца, ты балуешься тем, что ходишь по краешку. Как сейчас. Тебе не столько любопытно, сколько хочется пощекотать нервы. Не топчись мне по романтике, Альфред. Я ж тебе не мешаю шары полировать.

– Конечно, детка, конечно, – Алфи наконец опустил руки. – Я просто решил пройтись перед сном. Буду вести себя хорошо, не волнуйся.

София с раздражением поняла, что немедленно начала волноваться. Сукин сын.

***


После этого мисс Дредд выбиралась в город в одиночку еще несколько раз. Альфред больше не пытался за ней следить и ничего не спрашивал.

– Ты ведь не занят вечером? – поинтересовалась София как-то за завтраком. Это был странный вопрос. Никто лучше Софии не знал, занят ли Альфред вечером. Включая его самого.

– Нет?.. – осторожно предположил белобрысый.

– Отлично. Пойдешь со мной. Хочу вас наконец познакомить.

– Мне расчесаться или чего? Шнурки погладить?

– Нет. Хотя... трусы запасные возьми.

– Детка, ты меня... не скажу, что пугаешь, но интригуешь. В жутковатом смысле этого слова.

– Не волнуйся, тебе понравится. Я точно знаю. Не хуже оперы.

Вечером пошел дождь (вечером почти всегда шел дождь). София вышла из-под козырька, подставила лицо под крупные крокодильи капли и, как показалось Альфреду, вдохнула полные легкие горького воздуха прежде, чем натянуть дыхательную маску.

Сначала они шли знакомым безопасным маршрутом: мимо кампуса одного из небольших университетов, потом через парк, где в чашах фонтанов гнили листья. Затем свернули, обходя район с многоэтажными жилыми домами, от которого они, не сговариваясь, всегда старались держаться подальше, пересекли запутанный узел автострады. Впереди не было ничего примечательного, кроме военного лагеря. К нему, по мнению Ортеги, они и так подобрались слишком близко. Какой-нибудь военный? Цензор? Неужели у Софии хватило – чего? Наглости? Глупости?

– Сюда, – раздался негромкий голос в коммуникаторе. Девушка указала на массивное строение, напоминающее космический корабль. В стеклянном куполе крыши зияла здоровенная дыра. – Там, под навесом, есть незапертая дверь, я покажу. Светом лучше пользоваться поменьше, орать потише. Тут ходят патрули, но в основном днем. И внутрь не суются.

– Что это вообще?

– Сейчас увидишь.

В городе было много зданий, которые теперь напоминали заброшенные храмы – гулкие, пустые, бессмысленные. Это было одно из них. Истосковавшиеся по людям своды жадно глотали звуки шагов, слизывали окончания слов. Работало аварийное освещение, из-за тусклых красноватых ламп тени казались густыми и зловещими, замешанными на крови. София пересекла зал по диагонали, перепрыгнула через турникет, свернула к пожарной лестнице. Они спустились на пару этажей вниз, прошли по кривому коридору, снова оказались на лестнице – на этот раз странной и узкой, с невысокими металлическими ступеньками и частыми пролетами. Альфреду показалось, что они поднимались очень долго, шаг за шагом, почти в полной темноте. Наконец София открыла перед ним небольшую дверь. Альфред почувствовал, как пахнуло сыростью: дождем и чем-то еще, смутно знакомым.

– Два шага вперед, – проинструктировала его девушка. – Только не дергайся.

Ортега замер. Если София решила сдать его военным, то план был сложноват. Снайпер? Тоже не имело смысла. Что ж, был только один способ выяснить. Альфред осторожно сделал шаг, потом еще один.

Он стоял в пустоте, на узкой металлической платформе. Над головой через трещину в мироздании внутрь протекало звездное небо. Альфред посмотрел вниз, небо было и там. Где-то далеко-далеко под ним горстью огоньков плыла тень космического корабля.

– Скажи, круче оперы? – София встала рядом с ним. Ортега наконец понял, что это за место: тот самый спортивный комплекс, о котором говорил Ченг. Вышка для прыжков. – Тут всего десять метров, а какой эффект. Словно смотришь в бездну. А самое прекрасное – можно прыгнуть. Тебе когда-нибудь хотелось прыгнуть? Я прове...

Альфред не дослушал.

– ...рила, на дне нет обломков, – закончила София, аккуратно высовываясь за край платформы. Звук от соприкосновения даже такого небольшого тела с водой был впечатляющий. – Правда, холодно очень и, конечно, лучше сначала снять все ценное и тяжелое. Э-э-эй, ты там жив? Тебя спасать?

Откуда-то снизу раздался короткий смешок, почти человеческий.

– Д-давай с-сюда!

София задумалась. Прыгать во второй раз было еще страшнее, чем в первый. За две с половиной секунды полета можно было успеть поразмышлять о важном, а нижний космос, как она прекрасно знала, был мокрым, холодным и отдавал тиной. А, ладно.

– Сейчас!

Девушка вернулась на лестничную площадку, оставила там оружие и верхнюю одежду, Ежась от холода и поджимая босые ноги, вернулась на платформу и, не давая себе времени передумать, шагнула в пустоту.

***

– Хоть г-гаджеты б-бы оставил, – мисс Дредд ткнула дрожащим от холода пальцем в экран, ничего не произошло. – Т-только проб-блем со связью нам и не хв-ватало.

– Д-да, х-хорошая м-мысль, – согласился Альфред. Они сидели на бортике рядышком, тесно прижавшись друг к другу. Ничто так не сближает людей, как одна сухая куртка на двоих. Помимо половины куртки на Альфреде были только запасные трусы, которые он не просто взял, но и додумался положить в пакетик. – Но ты б-была права, мне д-действительно хотелось п-прыгнуть. Много раз.

Что-то подсказывало Софии, что речь шла не о сальто прогнувшись.

– Ладно, п-проехали. Если не оживет, навед-даемся к Ченгу.

– К-кстати, я т-так и не спросил. Г-где же т-твой романтический интерес? Не п-пришел?

София посмотрела на Альфреда долгим взглядом.

– П-почему, он здесь, – наконец ответила она.

Ортега долго не отвечал. Светлые глаза таинственно поблескивали в полумраке, как будто немного космоса натекло туда после прыжка. «Я по-настоящему один, только когда с тобой. И мне это подходит. А тебе?» В Софии было много противоречий, много печали, но не было пустоты, он не мог ничего заполнить, ничего привнести. Ему так нравилась ее совершенная проявленность: эта женщина занимала в мире пространство точно по мерке, не больше, не меньше. Альфред ощутил себя рядом с ней бестелесным, невесомым. Удивительное чувство. Он закрыл глаза и позволил миру перестать существовать.

– Жаль, – прошептал он наконец.

Некоторое время они сидели в тишине.

– Прости, – София немного отодвинулась и положила голову Альфреду на плечо. – Я знаю, что тебе больно и тяжело. Но я... Мне нравится это место. Нравится этот город. Я влюблена в эту умирающую планету, в эти бесконечные дожди, в эти... в эти осколки человечности. Подумала, мне стоит тебе сказать.

– В планету? – Ортега распахнул глаза. – В город?

– М-гм... Я часто ловлю себя на мысли, что что-то – или кто-то – слишком хорош для меня. Боюсь, что сломаю, испорчу... Только коснусь – и все обратится в ржавую пыль, – София протянула руку вперед, в темноту, сжала и разжала пальцы. – Здесь это все не моя вина. Может, поэтому. Может, потому что… ну погляди!

Альфред почувствовал движение. София смотрела наверх, в разбитое небо.

– Я нашла это место и подумала, здесь ты сможешь меня понять.

Ортега улыбнулся какой-то новой, живой улыбкой. Так он улыбался на найденной Еспером голографии.

– Спасибо. Я думал, никто не может полюбить нечто настолько сломленное, жалкое, пришедшее в негодность. Приятно ошибиться.

[После столкновения с ниндзя, после разговора Блейка и Ясуо]

К некоторому удивлению Кавамуры, онибаба-доно занимала на фрегате должность кока. Точнее, делила ее с Конрадом, еще одним представителем старшего поколения, который вызывал у Ясуо смутное оккультное беспокойство. Каждый раз, когда эти двое ставили перед юным ассасином плошку риса и кружку чая, у Кавамуры в предчувствии беды внутри сжималось все человеческое, и даже немного титановые вставки. Но ничего ужасного (не считая армейских рационов) с ним не происходило, пока однажды…

— А пойдем-ка поговорим, малыш Ясуо, — узкая старушечья ладонь сжала плечо Кавамуры, едва он успел положить палочки рядом с тарелкой и пробормотать “gochisosama”. — Конрад, прикрой. Я ненадолго.

Пожилой мужчина вежливо поклонился. Взгляд у него, как показалось Ясуо, был одновременно насмешливый и сочувствующий. Нервирующее сочетание. И все же юноша чувствовал скорее облегчение: наконец-то все начнется и закончится. До сих пор на фрегате его присутствие в основном игнорировали, и это было даже немного обидно. Допрос в исполнении капитана Ku-ru-ji-ja-no-vu-su-ko-go вышел несколько смазанным, полковник явно беспокоился о судьбе Софии больше, чем о тайнах клана Ледяного Дракона. У Ясуо сложилось впечатление, что он вообще не в курсе ситуации, и не особенно жаждет окунуться в этот, скажем так, технический водоем. Его интересовала только безопасность экипажа, и тут Кавамуре даже не пришлось лукавить: он не собирался нарушать условия сделки и был уверен, что Кавамура-доно также сдержит слово. Ясуо очень осторожно озвучил мысль, что, возможно, после того, как Миякэ сойдет на Солле, ему придется еще пару раз забежать на чашку чая, имитируя попытки страшно отомстить, но полковник так посмотрел на него своими пронзительно-синими глазами, что он сразу понял, что такую ерунду лучше обсуждать с кем-то вроде Блейка. Вот если поступит приказ самоубиться вместе с “Софией” — это к Кржижановскому.

Вторым, кто пытался допросить Ясуо, был цензор, Юним-сан. Поначалу его вопросы касались Клана, и Кавамура привычно подобрался — очистил сознание, переключил легкие на глубокое ровное дыхание, перевел мимические мышцы в режим ручного управления. Однако очень быстро разговор перешел на Сино, сначала — ожидаемо — в контексте истории с предательством, а потом… На вопросе про любимую еду Миякэ Ясуо окончательно перестал понимать, что происходит. После трех изнуряющих партий в шоги Цензор наконец ушел, оставив Кавамуру в состоянии легкой тревоги. Может, это какие-то секретные техники? Может, он все-таки выдал какую-то ценную информацию, сам того не заметив?

Третьей стала Сино-тян. Впрочем, допросом это трудно было назвать. Девушке явно нужно было кому-то выговориться, так что Ясуо в основном слушал.

Был еще очень странный разговор с Блейком, но Кавамура не был уверен, к какой категории его отнести. С одной стороны, применялись пытки жральниками. С другой, он сказал Блейку ровно то, что хотел. Или как?

В общем, ко второму дню своего пленения Ясуо слегка извелся (может, этого и ждала коварная София). Он поспешно поднялся, поклонился Конраду, благодаря его за трапезу, и вышел за онибабой-доно в коридор.

София открыла перед юношей одну из дверей в самом начале жилого отсека.

— Проходи, располагайся.

Каюта была очень похожа на ту, что занимал Ясуо. На столике лежал ворох бинтов и штук пять непочатых блистеров с веселыми разноцветными таблетками. На плечиках для одежды висели платья, все очень похожего фасона, совершенно не веселые, а наоборот, скучных темных цветов. Вот и все личные вещи.

Пока Кавамура осматривался, София заняла единственный стул. На кровать садиться было как-то неудобно, все же допрос, а не пижамная вечеринка, и Ясуо застыл в нерешительности.

— Так, — София устало потерла виски. — У меня нет никаких сил на все эти прелюдии а-ля мистер Блейк, так что сразу перейду к делу. Снимай штаны.

Ясуо, мягко говоря, удивился.

— Я плохо знаю ваши обычаи, онибаба-доно. Если это шутка, то я ее не понял. Если пытка, то я отказываюсь. Мы не выбираем рождение, но можем хотя бы умереть достойно.

— Ну охренеть, чуть что — сразу умирать. Вот молодежь нервная пошла. Ладно, давай тогда сначала я.

К ужасу Кавамуры, София поднялась со стула и начала расстегивать штаны. Наверное, у него что-то коротнуло в голове, и зрительные импланты на несколько секунд отключились, потому что он только разочек моргнул — и перед ним уже стояла онибаба в футболке и спортивных трусах. Зрелище, способное состарить даже самое юное сердце.

— Вот, полюбуйся, — София постучала костяшками по своему уродливому протезу. — Видишь, какая бандура? То клинит, то нейроинтерфейс барахлит. А то, бывает, болит — спать не могу. Поэтому я на твои ножки засматриваюсь. Не в том смысле, чтобы отобрать, — заметив тень, пробежавшую по лицу Ясуо, поспешно добавила она. — А в смысле — где взял, чего стоит?

Молодой человек заметно расслабился.

– Пожалуйста, садитесь, я расскажу, – Ясуо рванул было помочь старушке опуститься на стул, но вовремя вспомнил, что перед ним все еще грозная онибаба, и отошел. – Мне сделали их в Империи, на Дега Росса, из корабельного металла, – юноше почти удалось скрыть гордость. – Я уверен, что это не единственное место. На Солле наверняка будет полно специалистов. Вы вовремя озаботились, онибаба-доно. У вас могут начаться проблемы из-за низкой температуры, если металл вашего протеза на это не рассчитан. Лучшие механики, конечно, на Тао, но и в остальном мире их достаточно.

София многозначительно пошевелила пальцами, не отрывая взгляда от металлических коленок ассасина.

Пока Ясуо плохо слушающимися от какого-то непонятного волнения пальцами закатывал штанину, его не покидало смутное ощущение, что его жизненный путь совершил поворот куда-то не туда, причем он сам не заметил, в какой момент. Это ощущение переросло в уверенность, когда штанина застряла на уровне колена. Кавамура беспомощно посмотрел на онибабу, та только покачала головой.

— Я ж тебе говорю, снимай. Мне твоя юная тощая прыщавая жопа и даром не сдалась, не волнуйся.

Ясуо вздохнул и потянулся к ремню.

Сразу было понятно, что это кибер-чудо отличается от протеза Софии примерно как столовый нож от моно-катаны. Гибкие, бесшумные (старушка заставила Ясуо несколько раз согнуть и разогнуть ногу, присесть и попрыгать), эргономичные.

— Тяжелые только, — пробормотала онибаба. — Как бы меня не перекосило. Вторую что ли сразу заменить… А это чего?

— Подсистема “Икар”, для безопасного приземления с большой высоты.

— Тоже, конечно, не лишнее… Всякое в жизни бывает… И кто ж тебе, малыш Ясуо, сразу две ноги оттяпал аж по самое дорогое? Или ты по идейным соображениям?

— Э-э, врач... — Ясуо задумался. — Наверное, для вас — по идейным. Так просто было лучше. Для боевой задачи. Это не единственный мой имплант. У меня искусственные глаза, пальцы, улучшенный слух. А вот ребра мне заменяли после неудачной вылазки. Вот эти два и еще одно, слева.

— Кто б мне заменил, — София задумчиво провела пальцем по обозначенному ребру, игнорируя страдальческие вздохи юного ассасина. — И ребра, и пальцы… До тридцати все заживает, как на собаке. После — мудохайся как хочешь. А жизнь только начинается. Пока молодой — ну какие у тебя могут быть враги, смех один… Кстати, раз уж ты заговорил о пальцах. Не знаешь, можно в эти высокотехнологичные штуковины вставить что-то вроде стабилизатора? На глаза не жалуюсь, а руки в последнее время подводят. Старость. Может, кто из ваших сталкивался.

— У нас бы заменили руки целиком, чтобы не мучиться. Те, кто выжил из старшего поколения… — Ясуо замялся. — Они не сталкивались. Они очень сильно модифицированы. Про стабилизацию я ничего не знаю, вам лучше поговорить со специалистом. Я могу дать вам контакт на Солле. Сам я у нее не ставил ничего, но мне ее хвалили. Следите только, чтоб она не увлекалась. А то, говорят, она любит всякие лазеры встраивать и прочее в таком духе.

— На Пандоре молодежь взяла в моду пушки в руки встраивать, — в голосе Софии слышалась скорее мечтательность, чем осуждение. — Вот, тоже, скорострелы…

Старушка уставилась на собственные руки, будто решала их судьбу. Коснулась едва заметного шрама на безымянном пальце, печально улыбнулась…

— А девушка твоя как, не жалуется, что у тебя железки вместо трогалок? — нанесла она неожиданный удар прямо под высокотехнологичные ребра молодого человека.

Ясуо смутился.

— Мне обязательно отвечать? Я, э-э, не думаю, что… Нет, не жалуется. И я не жалуюсь. И можно без рук… Вообще-то, у меня и девушки-то нет… — неловко закончил он.

София перевела задумчивый взгляд на Ясуо.

— Без девушки? И без рук? — недоверчиво переспросила она. — Что, говоришь, тебе сделали с ребрами?

— А? С ребрами? — юноша явно не поспевал за онибабой. — Вот эти два мне раскрошил человек в железной броне. А это мне заменили, потому что оно плохо срослось. Я в детстве с ховера упал.

Отчего-то его ответ очень развеселил Софию. Под ее насмешливым взглядом он долго не мог попасть своими эргономичными ногами в штанины, и ему показалось, что она расхохоталась в голос, стоило двери каюты захлопнуться за его спиной.

При чем тут отсутствие девушки? И руки? И реб…

...Ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы…

Вой несчастного пленника отразился от металлических стен корабля. Где-то на камбузе Конрад поставил греться чайник — похоже, София закончила с пытками и вот-вот должна была вернуться на пост.

Казарма, захваченная Дега Россой, по своему устройству не отличалась от двух других, в которых уже успела побывать Ситара: узкое вытянутое помещение, казенный свет. Стены, завешанные пинап-плакатами и изображениями фаллических пушек. То тут, то там из под этого жирного слоя тестостерона проглядывал календарик-другой с милыми котятками. И все же сразу было понятно, что в этом контейнере для бравой десантуры теперь содержится местами творческая, но по большей части параноидально-педантичная личность маленького лорда.

Комната условно была разделена на три зоны. По левую руку от входа располагалось что-то вроде гостиной с креслами, и столиком, явно стыренными из кают-компании. У дальней стены справа стояла узкая койка, такая же, как у самой странницы, но застеленная серебристой шкурой неизвестного Ситаре зверя. "Я такая мягкая, – как бы говорила она. – Такая пушистая. Такая бессмысленная, но приятная на ощупь." Сердцем этого помещения, однако, был большой загнутый приличной имперской буквой рабочий стол, явно личное приобретение Дьюитта, с помощью каких-то штырей, скоб и такой-то матери взываний к Императрице установленный в стандартные крепления для кроватей почти в самом центре казармы. В "гостиной" и "спальне" царил образцовый порядок: ни одежды, ни безделушек, ни личных вещей. Тем более впечатляюще выглядел бардак на столе: стопки планшетов, полуразобранный маглев, голограмма небольшого живописного поселения из дюжины домиков, между которыми деловито сновали скорпионы, и, конечно, кофейные стаканчики. Много кофейных стаканчиков. Из всего этого великолепия торчала голорамка терминала. Экран был включен, но сейчас на нем просто сменялись виды какого-то незнакомого страннице города.

Второй частью комнаты, на которую щедро плеснуло богатым внутренним миром Блейка, были стены "спальни". Из-за пинапов это не сразу бросилось в глаза, но Дьюитт заклеил их чем-то вроде прозрачной пленки, на которой была напечатана большая схема космической яхты. По форме корабль больше всего напоминал морского ската. Схема пестрела исправлениями и комментариями, сделанными поверх распечатки, также странница краем глаза заметила несколько совершенно не относящихся к кораблестроению вещей. Какие-то много раз перечеркнутые строчки, из которых она смогла разобрать только "НЕНАВИЖУ ЖЕНЩИН", наскоро сделанное изображение меча, гарда которого была похожа на лилию и... да, наверное это был болт. Скорее всего. Младший братик того, что сейчас украшал борт "Софии".

При появлении Ситары Блейк поспешно поднялся из кресла, сделал было шаг к ней, чтобы перехватить поднос, но замер на середине движения, скривишись от боли в плече.

– Проходите, пожалуйста, – Уильям попытался незаметно трансформировать свою неудавшуюся попытку помочь в приглашающий жест. – Я еще раз прошу прощения за беспокойство. Спасибо, что согласились уделить мне время.

Кроме него в казарме была только Канко – дремала на подлокотнике кресла, свесив пару лапок и подобрав под себя оставшиеся.

[После столкновения с ниндзя, каюта Ясуо Кавамуры]

В дверь постучали.

— Да. Входите, — Ясуо отложил мультитул, поднялся с койки и встал так, чтобы сразу оказаться в поле зрения посетителя. Ему выделили каюту по соседству с Сино и никак особенно не ограничивали в движении, но он все же старался быть образцовым пленником и покидал жилище, только чтобы поесть. Свободного времени у него образовалось много. Как и подобало воину, юный Кавамура проводил его в изнурительных тренировках. Совершенствовать тело было особенно негде, а вот испытаний духа ему любезно отсыпала Апрель, телохранительница Блейка. По ее словам, она чувствовала себя ответственной за то, что Ясуо был прописан постельный режим, и считала своим долгом его развлекать. У Кавамуры, однако, были некоторые сомнения в ее искренности. Шесть рейдов на бешеного жральника подряд! Если бы его пальцы не были металлическими, они бы, наверное, уже отсохли. Akuma, а не женщина.

— Добрый день, Кавамура-сан, — Уильям Блейк коротко поклонился. — Позволите?

— Конечно, Блейк-сан, — Ясуо вернул поклон. — Как здоровье онибабы-доно? Как поживает Стил-сан?

— Все в порядке, спасибо за беспокойство. Я принес вам иглы для акупунктуры. Вот, возьмите. Надеюсь, Канко не ошиблась с размерами. Она изготавливала их по вашему образцу, но у нее случаются накладки, — Уильям положил на откидной столик мелодично звякнувший бумажный сверток.

— Вы очень добры, — еще один поклон.

— Это было не сложно. Спасибо вам за предложение помощи. Жаль, что я не могу ее принять.

Лицо Ясуо оставалось бесстрастным, но в глубине души он посмеивался над этим словесным кружевом. Все их общение с Блейком сводилось к вежливым расшаркиваниям и бесконечным благодарностям. Может, Уильям интуитивно копировал манеры собеседника, а может действительно у него была к этому склонность, но он разве что за дырку в плече еще не сказал спасибо. Кстати, действительно, что за упущение.

— Как ваша рука? — забросил невод Кавамура.

— Гораздо лучше. Благодарю. И… эээ… я знаю, что это вряд ли было сделано ради меня… но спасибо за то, что устроили это представление с искрами от меча. Увернуться от невидимого противника было бы гораздо труднее.

— Четыре.

— Простите?

— Вы поблагодарили меня уже четыре раза. Все четыре раза за вещи, которые не стоят благодарности.

— Вот как? — Блейк вскинул брови. — Порядком. Что ж, если вам это досаждает, я могу прекратить.

— Вы в этом уверены? — ассасин позволил себе улыбнуться. — Вы, похоже, из тех людей, которые первыми извиняются, когда кто-нибудь заденет их на улице.

Кавамура явно угадал: Уильям смущенно прочистил горло и поправил очки. И это почему-то очень его развеселило. Блейк нравился Ясуо, несмотря на то, что он прекрасно видел, что это не какая-нибудь магия дружбы, а результат сознательных усилий со стороны профессионального переговорщика. И все же, правдой это было или ложью, но поддевать Блейка было настоящим удовольствием.

— Готов поспорить, вы и пяти минут не продержитесь, не поблагодарив меня или не извинившись, — Ясуо протянул руку. После короткой паузы Уильям ее пожал.

— Принимается, — кивнул он. — Ставки?

— Если я выиграю, вы отзовете свою телохранительницу. Шесть рейдов подряд! Лучше медитировать под водопадом, чем это безумие.

— Если я выиграю, вы оставите мне контакты. Какой-нибудь способ связаться с вами, если возникнет такая необходимость.

— “Необходимость”, вот как. Интересно. Хорошо. Я согласен. Время пошло.

Молодые люди разом замолчали и уставились друг на друга.

— Так не пойдет, мы должны о чем-нибудь говорить, — Ясуо огляделся в поисках темы для беседы. — Знаете, до вас ко мне заходила Сино-тян. Я, правда, не успел понять, чего именно она хотела, потому что почти сразу пришел Юним-сан, объявил, что ему срочно во имя человечества нужно меня допросить, и выставил ее. Только он ничего не стал спрашивать: дал мне пирожок в форме лотоса, заставил сыграть с ним три партии в шоги и ушел. Тут же вернулась Сино и устроила мне допрос, но уже по всем правилам. Я готов был сознаться во всем, только она спрашивала, чего хотел Юним-сан, а я и сам не знаю. Вот я и думаю, к чему это? Странная история.

— Да, история странноватая, — соврал Блейк. Кавамура посмотрел на него с укоризной. — Мне кажется, мистер Юним о ней беспокоится, — сдался под его взглядом Уильям. — По-моему, он ей симпатизирует.

— Пусть kami пошлют ему удачу, она ему понадобится, — хмыкнул Ясуо. — Об этот мыс разбилась не одна рыбацкая лодка.

— Я думаю, тут речь идет скорее о линкоре.

— Сакура цветет,
ласковый шепот волны,
берег в обломках.

— Я не эксперт, но мне кажется, она ему тоже симпатизирует, — Блейку явно стоило некоторых усилий не улыбнуться. — Может, обойдется без кораблекрушения.

— Надеюсь, он того стоит, — неожиданно серьезно произнес Ясуо. — Миякэ нужен хоть кто-нибудь, на кого можно положиться, — он поймал взгляд Блейка и опередил его комментарий: — Ей нужен кто-то, кто может быть рядом и кто не будет постоянно напоминать ей о том, что она потеряла.

— Возможно. И все же, думаю, хорошо, что вы здесь, Кавамура-сан. Мисс Миякэ выглядит гораздо счастливее. Конфликт с семьей — это всегда тяжело. Такую связь просто по щелчку пальцев не разорвать, даже если захочешь, а с ее стороны это, видимо, и вовсе было спонтанное решение. Хорошо, что у нее есть поддержка. Ей сейчас очень нелегко, — Блейк развернул сверток с иглами, взял одну и задумчиво тронул острие указательным пальцем. — Вам, наверное, тоже.

— Я не знаю, о чем вы, Блейк-сан. Я не предатель.

— Нет, конечно нет. Вы вообще в каком-то смысле не человек. Вы меч, верно? Воин клана?

Кавамура помедлил с ответом, затем осторожно кивнул. Ручеек беседы нашел себе неожиданное русло.

— Поэтому я и не держу на вас зла, — Блейк снова тронул иголку, и машинально сунул уколотый палец в рот. — Вы, кажется, этого от меня ожидали. Но это все равно, что обижаться на иглу за то, что она острая. Я, впрочем, о другом. Когда из человека с раннего детства выковывают оружие… Если вдруг по каким-то причинам он снова превращается в человека, это очень болезненный процесс. Поэтому, как мне кажется, вам тоже тяжело. Я вам не завидую.

— Откуда вы знаете? — вопрос прозвучал резче, чем Ясуо хотелось бы, и он поспешил добавить: — При всем уважении, не похоже, чтобы вы когда-либо были мечом.

— Я? Ха-ха. Нет, что вы. Меня, если вам действительно интересно, выковали шестерней. Я был маленькой шестеренкой в большой сложной машине.

— А сейчас?

Блейк посмотрел будто бы сквозь него.

— А сейчас… знаете, иногда я скучаю по тем временам. Все было гораздо проще. Кто-то тянул за рычаг, нажимал на клавиши, вся машина приходила в движение, и я вместе с ней — часть чего-то большего. Эмерджентность. Появление у системы свойств и возможностей, не присущих ее элементам. Приятное ощущение. Можно прожить так счастливую жизнь, если быть осторожным и не задумываться, кто именно жмет на клавиши, и зачем, и почему. Мне, боюсь, уже никак не вернуться, не втиснуться в предназначенное для меня место, не зацепиться… Впрочем, “боюсь” — не совсем верное слово. Скорее, я рад. У свободы горький вкус, но, раз попробовав, трудно отказаться.

Теперь Блейк смотрел прямо ему в глаза, словно ждал какого-то ответа. Ах, ну да. Конечно, хозяин поделился с ним сокровенными мыслями, как гостю ему следовало бы… Ясуо почувствовал, как кружево вежливых слов оплетает его по рукам и ногам. Ему, в конце концов, тоже часто приходилось извинялся за то, в чем он был совершенно не виноват, и благодарить за вещи, которые, право слово, не стоили благодарности.

— Вы говорите с человеком, у которого никогда не было своего места, — наконец сказал он. — Мы — призраки, отражение в воде. Нашего мира больше нет, а мы все еще цепляемся за его традиции. Точнее, мир-то есть, но нам там не рады. Наши обычаи оставались неизменны веками, но мы сами изменились. Это эволюция, совершенно естественный процесс: приспосабливайся или умри. И клан Ледяного дракона сейчас балансирует на грани вымирания. Нельзя просто ждать неизбежного конца, — Ясуо понял, что разволновался и позволил эмоциям проступить в голосе. Он прикрыл глаза и сделал пару глубоких вдохов. — Простите. Я много об этом думал. Вы правы: трудно вести себя по-человечески, когда из тебя с раннего детства делали инструмент. Но я подвел своего создателя. Этот меч покрыт ржавчиной сомнений. И все же, когда пришло время действовать, я медлил. Только у Миякэ хватило духу поступить по-своему. И ее объявили предательницей. Но преступление ли пытаться создать для себя место? Тянуть за рычаги, нажимать на клавиши… Вам никогда не хотелось взглянуть на механизм в целом? Самому направлять его ход.

— Взглянуть? Да. Направлять? Нет, — быстро ответил Блейк. — Никогда. И, надеюсь, не захочется. Мне достаточно личной свободы. Принимать последствия собственных решений — гораздо менее фрустрирующий опыт, чем чужих. Это как… подождите, вам понравится эта метафора… разница между дуэлью и покушением на убийство.

Ясуо чуть склонил голову и приподнял одну бровь.

— Я же вижу, что вам хочется извиниться, — заметил он после длинной паузы.

— Хочется, — вздохнул Блейк. — Ладно, давайте сюда игру.

Он опустился на стул и вытянул ноги, насколько позволяло свободное пространство.

— Что у вас там? Жральник? На жральника — с катаной? Да вы, как бы это сказать, тонкий ценитель. Извините. Спасибо. Очень приятно. На жральника нужен огненный молот. Нет? Ну ничего, три рейда на жор-птицу — и будет. Можете пока вздремнуть, это надолго. Не беспокойтесь на мой счет, я совершенно безобиден. Как вы верно заметили, я никогда не был мечом.

Ясуо устроился на кровати: оперся спиной на стену, подтянул колени к подбородку и уставился на Блейка своими не вполне человеческими глазами.

— Знаете, что получится, если взять шестерню и заточить зубцы? — неожиданно спросил он.

— Удивите меня.

— Маленький кавайный сюрикен.

— Ха-ха. Теперь вам хочется извиниться.

— Да, но я собираюсь превозмогать. Я в плену, мне положено превозмогать.

— А. Вы, наверно, и иглы для этого попросили. Будете сами себя допрашивать. Раз уж техники мистера Юнима вас не впечатлили.

— Меня впечатлили техники вашей телохранительницы… сейчас… как это…

Сакура цветет,
Три рейда на жральника
Приносит Апрель.

— Вы бы поосторожнее с этим, — посоветовал Блейк, не отрываясь от игры. — С поэтом на этом фрегате всякое может произойти.

— Неужели. Что, например?

— Всякое, — мрачно повторил Блейк, и по его тону Кавамура понял, что ему лучше прекратить расспросы и далее превозмогать в молчании.

– Насилие... Вечно все сводится к насилию, – вздохнула хозяйка. – Сейчас что-нибудь найду.

Она с явной неохотой покинула кресло, потянулась (приятно посмотреть) и коснулась ладонью стены. Панель отъехала в сторону, открывая небольшую ячейку, полную каких-то мелких гаджетов и намертво сплетенных в гидру проводов. С некоторым трудом Хани отвоевала у гидры два игровых нейросенсора. Один она протянула Лиаму, второй закрепила у себя на висках, и снова рухнула в кресло. Взгляд ее почти сразу стал отсутствующим.

Когда сенсор Лиама закончил калибровку и впустил его в виртуальное пространство, у Хани в руках – точнее, в лапках, ее аватаром оказалась гигантская мультяшная пчела – уже был целый веер игровых иконок. Судя по статистике, играла она нечасто, хотя коллекция у нее была весьма впечатляющая.

– Вот, давай эту, – пчела бросила одну из иконок под ноги Лиаму, и та немедленно разрослась до размеров двери. "Wrong Wheel" – было написано над входом. – Ностальгия.

Игра действительно была десятилетней давности. С тех пор вышло порядка пяти новых версий, но именно по этой, классической, насколько Макграту было известно, до сих пор проводились турниры.

Пчела скрылась внутри, Лиам проследовал за ней.

– Голема не брать, больше трех телепортов подряд за очкарика – чит, змеюка только без огненной комбы, уровни выбираем по очереди, эффекты на рандоме, – речетативом встретила его Хани. – Чур, я за Дь... за аристократа.

На месте пчелы появился худощавый бледный юноша. К ногам его жалась тень, которая как будто никак не могла определиться с количеством когтей, зубов и щупалец.

– Поважнее дел нет? – у Софии возникло ощущение дежавю. Точно так же она чувствовала себя в годы студенчества, отказываясь от всех бессмысленных вечеринок. За ее образование платила корпорация, и юная мисс Дредд считала, что глупо тратить так щедро оплаченное время на ерунду.

– Детка, ты что, не хочешь потрогать мои большие гладкие шары? – в голосе Ортеги слышалась обида. София чуть не подавилась шоколадным батончиком. Это еще откуда вылезло?

– Видела я твои шары в миссии Раэ, не такие уж они и большие. И не особенно гладкие, – отозвалась она. – На самом деле, я не умею играть. Никогда не пробовала.

София задумалась, много ли вообще во вселенной людей, которые умудрились побывать в опере, найти сокровища в развалинах древнего храма, потрахаться в камере полицейского участка, и при этом ни разу не сходить в боулинг.

– Ох, милый, – в том же тоне откликнулась Хани. – Боюсь, одним только талисманом ты не обойдешься. Не с таким количеством проблем, и не с СБ дома Дега Росса на хвосте. Если бы речь шла только о твоей безопасности, я бы, может, и отпустила тебя одного. Но я хочу отправить с тобой информацию. Так уж совпало, что мне как раз срочно нужен курьер до Соллы. Птичка чирикнула, что ты занимаешься такими вещами. Ты ведь не откажешься мне помочь, тем более, тебе по пути?

Макграт кивнул. Хани улыбнулась и налила ему еще порцию мартини.

– Ну вот, поэтому – Джо. Не беспокойся, он очень славный. Почти как твой барашек, – девушка присмотрелась к игрушке. – Да, действительно похож. Особенно вот этот глаз из пуговицы. Веселый, общительный парень, знает кучу историй, в дороге с ним не соскучишься. Что касается доверия... почему люди вообще доверяют друг другу? Личная симпатия, положительный опыт, рычаги воздействия. В случае с Джо мы имеем бинго. Нет, насчет него я не волнуюсь. А вот насчет тебя...

Она неожиданно оказалась очень близко. Смахнула невидимую пылинку с плеча Лиама, поправила воротник рубашки. Закусила губу.

– Я ничего о тебе не знаю, и, боюсь, у меня нет времени, чтобы проверить тебя в деле, – шепнула она. – Что же мне остается? Только слушать свое сердце. Могу ли я тебе доверять? Что ты за человек?

Хани потянулась к нему. Движения ее были вкрадчивыми и неторопливыми, так что у Лиама было сколько угодно времени, чтобы отстраниться. Но ее голос – сладкий мед, терпкий сандал – обволакивал, связывал по рукам и ногам. Он уже слышал эти интонации – где? когда? – не так важно. Теплое дыхание коснулось его губ.

У нее были очень голубые глаза. Должно быть, такая же ложь, как и все остальное. Но сейчас Лиама это совершенно не беспокоило. Одно дело было обмануться, другое – поверить в сказку. В сказках спасителю девушки положен был поцелуй. Сладкий, как мед, терпкий, как...

Хани очень больно прикусила ему нижнюю губу. Макграт вскрикнул от неожиданности и отшатнулся. Реальность нахлынула на него, как осенний ливень: усталость, неопределенность, тревога, присутствие дочери, эта странная девушка, жонглирующая правдой и ложью...

– Эй!

Хани облизнулась и довольно прищелкнула языком.

– Да, ты подойдешь, – с видом сытой кошки кивнула она. – И Лиам, малыш, если ты обманешь меня... – она снова подалась вперед и зашептала Макграту на ухо. – Я знаю вкус твоей крови. Где бы ты ни был... где бы ты ни прятался... я найду тебя... и сожру твое сердце. Но надеюсь, до этого не дойдет, – закончила она уже вполне обычным деловым тоном. – На Солле тебе нужно будет связаться с Уильямом Блейком и передать ему данные. Можешь попросить его о помощи в обмен на информацию о том, что с тобой произошло. Его это заинтересует. Если Марчелло Акосты не окажется на планете, Блейк – твой лучший шанс. Джо проводит тебя до него, дальше ты сам по себе.

– Не волнуйся, мой нервный рыцарь, конечно, мы здесь не останемся, – София перевела душ в режим высушивания. – План такой. Ты лезешь в капсулу. Я собираю медикаменты и ищу информацию. Мы сваливаем.

– В капсулу? – переспросил Альфред. – Я не ранен.

– Ой, давай помогу, – ехидно предложила София. – Тебе нужно выспаться. Ты последний раз нормально спал три дня назад. И сегодня, судя по всем признакам, нас ждет сложная ночь. Ты подвисал уже пять раз, два из них дольше, чем на полминуты, а еще даже не вечер. И у тебя глаз дергается.

– Я не понял, ты что, считаешь?!

– Да. И записываю, – София вышла из душа и с брезгливым выражением лица уставилась на собственную грязную одежду. Однако тырить белье у цельнометаллических шизиков... девушка передернула плечами и решительно начала одеваться. – Ты, кажется, думаешь, что тебя сразило каким-​то непостижимым проклятьем, но по мне так это болезнь как болезнь. С симптомами, ремиссией, осложнениями и прочим. С закономерностями. Давай попробуем капсулу, вдруг поможет? Сбросит счетчик. Считай, ты делаешь мне одолжение – удовлетворяешь мое любопытство.

Ортега поднял руки.

– Да ладно, детка, я и не возражаю, просто мне это в голову не приходило.

София шагнула к нему и смахнула с плеча невидимую пылинку.

– Еще одна "детка", и я в процессе совершенно случайно облокочусь на кнопку "колоноскопия без наркоза", – мурлыкнула она. – Давай, раздевайся. Моя очередь на тебя пялиться.

– Какая еще "детка", о чем ты?

София выразительно вскинула брови. Ортега заткнулся, пошел к капсуле и начал медленно стаскивать с себя одежду. София наблюдала за ним с болезненным любопытством. Однако никаких сюрпризов у того в штанах не обнаружилось. Обычный человек: истощенный, бледный, с длинным шрамом через всю грудь, будто кто-​то хотел вычеркнуть его из бытия (София не осуждала), и кучей мелких шрамов на запястьях и предплечьях, словно кто-​то еще пытался сделать все то же самое, но уже без уверенности в собственной правоте (София осуждала).

Не похоже было, что взгляд девушки смущал Ортегу, так что она отвернулась и немедленно разозлилась на себя за то, что ей стало лучше. Обратно она повернулась, только когда услышала, что капсула начала работать.

– Хороших снов, – София подошла ближе и коснулась крышки. – Я буду недалеко.

Ортега нахмурился, явно пытаясь разобрать в движениях ее губ слово "колоноскопия", но поддаться панике не успел: снотворное срубило его, как по щелчку пальцев.

Вот и славно.

София вышла из блока с медкапсулами, как выходят из комнаты тяжело больного ребенка, аккуратно притворив за собой дверь и испытав иллюзию облегчения, тут же сменившуюся неподдельным беспокойством. Что ж, лучшее средство от беспокойства – длинный список дел. Мисс Дредд с хрустом потянулась и принялась за первое.

Для начала она направилась на пост охраны и убедилась, что к записям с камер ей просто так, за красивые глаза, доступа не дадут. Скучно. Предсказуемо. Без особой надежды на успех она обшарила ящики столов. Парочка оказалась запертой, но после короткой битвы высоких технологий с низкими (= монтировка) последние одержали сокрушительную победу. Увы, никто из сотрудников не записал свой пароль на какой-​нибудь бумажке. Зануды. София мельком проглядела несколько планшетов с данными. Какие-​то досье, отчеты, непонятные слова и цифры – ничего интересного. Ладно. Еще посмотрим, кто кого. Она отправилась в обратный путь по кажущемуся уже хорошо знакомым и безопасным коридору. Каждый ее шаг отдавался гулким эхом. Не останавливаясь, она коснулась шершавой стены, прочертив по ней пальцами длинную линию. Замерла рядом с бурыми следами ладоней, приложила к ним руку.

Ей нравилось это место. Теперь, когда здесь никто не улыбался. Когда в связи с новым дизайном стен оно стало лучше соответствовать своей сути. Вода, еда, лекарства и забор.

Ей – она бы никогда не призналась в этом вслух – нравился Малакар. Безумная умирающая планета с бесконечными дождями и халявными шоколадными батончиками. Идеальное место для девушки с разбитым сердцем. Ей не довелось побывать здесь до катастрофы, так что идиллические воспоминания не мешали ей наслаждаться драмой и декадансом. София видела, как эта память мучала Альфреда.

Если подумать, Ортега тоже достался ей уже сломанным.

Интересная аналогия, которую, пожалуй, не следовало развивать.

В медблоке все было по-​прежнему. Гудела капсула, пахло воздухом из вторсырья, заживляющим гелем и стерилизующей жидкостью. София покрутила головой, разглядывая камеры, выбрала одну, до которой можно было дотянуться, и распотрошила ее. Как и ожидалось, внутри была карта памяти с локальной копией записей за последние дни. Конечно, видео с первых дней после катастрофы там давно не было (может, и к лучшему), зато она могла посмотреть, не вытворял ли Алфи чего-​нибудь этакого, пока она спала...

...Ортега вынырнул из сновидения, немедленно попытался сесть и треснулся лбом о крышку медкапсулы. Датчики обеспокоенно заморгали, решая между собой, не усыпить ли пациента еще на полчасика, пока не рассосется шишка, но Альфред пресек это самоуправство. Снаружи было темно. Странно. Он едва дождался, пока капсула примет вертикальное положение, и вышел в холодный воздух.

Тишина.

Никого.

– София?

В коридоре зажегся свет. В дверях показался сгорбленный силуэт женщины, завернутой в лохмотья, опирающейся на трость.

– Альфред! – надтреснутым голосом проговорила она, делая несколько неуверенных шагов вперед и протягивая к Ортеге дрожащую руку. – Ты очнулся!.. Ты спал пятьдесят лет!.. Ты что, не узнаешь меня, Альфред?.. Не узнаешь свою детку?..

Ортега замер с отсутствующим взглядом, как всегда бывало, когда он прислушивался к голосам в голове. Огляделся по сторонам. На его лице вдруг проступило выражение обреченности.

– Привет, детка, – произнес он тихо. – Отлично выглядишь.

– Да ладно, и это все? Серьезно? – София распрямилась и зажгла в блоке свет. – Я надеялась, хоть повизжишь. Эх, знала, что надо было все-​таки глаза на медкапсулу наклеивать... Ладно, в другой раз. Смотри, что я нашла! Нет, сначала оденься, потом смотри, что я нашла.

После освежающего душа и чашечки горячего кофе из автомата Альфред выяснил, что его напарница времени зря не теряла. Она собрала очень приличную аптечку, а еще...

– Вот, – София сунула комм под нос Ортеге. Альфред увидел все тот же медицинский блок. Из одной из капсул выходил... человек. Раэлит. – Это было три дня назад. Он утек через технические тоннели. Сложился в такую штуку... я тебе потом покажу, после того, как поешь. На охранке нашлось его досье, но в открытой части всего пара строк: Ченг Во, тридцать лет, лейтенант войск Абсолюта, комиссован по состоянию здоровья четыре года назад. Похоже, он сюда периодически наведывается – за лекарствами и медицинскими процедурами. Думаю, я знаю, где его найти. Видишь сумку? На ней логотип супермаркета, я его уже видела, когда искала подходящие варианты убежища. Держу пари, он затаривается там едой, а может и живет. Что скажешь, нанесем несостоявшемуся соседу визит? Или в другой раз?

Просто нужно отдохнуть.

Это был тяжелый день, тяжелая неделя. Тяжелый месяц.

(Тяжелая жизнь.)

София привалилась спиной к контейнеру. Десять секунд. Она посидит вот так спокойно всего десять секунд. Потом нужно будет поднять винтовку. Вытереть ладони, чтобы не скользили. Сошки, не забыть про гребаные сошки. Оптика барахлит, грузится на полсекунды дольше, пора менять. Не сейчас, конечно, потом. Сейчас и оптика не нужна, все близко. Хорошо хоть глаза пока не подводят. А вот руки... если ногу или скулы можно заменить на металлические, наверное, и пальцы тоже.

Зачем нужны металлические скулы? Теперь уже и не спросишь. Милая девушка Ситара. Смелая и открытая, э?

София попыталась отмахнуться от мельтешащего над ней доктора – ну что, старой женщине уже и десяти секунд передышки не дадут? – но больше для проформы. Краешком сознания она прекрасно понимала, что происходит. Чай, не в первый раз. Женщина прикрыла глаза, наслаждаясь последними мгновениями покоя. Умирать было не больно. Больно было жить.

Укол, за ним еще один. Знакомое ощущение, будто по венам пустили растворитель. М-м-м... ну здравствуй, мир живых.

Старушка открыла глаза, вцепилась в плечо и без того едва стоящего на ногах доктора – ранен? когда успел? где след от удара или выстрела? – и потянула его за контейнер, в укрытие.

– С дороги, – прохрипела она, меняясь с ним местами. – Не высовывайся.

Винтовка валялась тут же, под ногами, вся в алых потеках. Главное не сложить ее по привычке, а то потом хрен ототрешь. София знала, что времени у нее немного. На растворителе в венах в ее возрасте далеко не уедешь. Нужно было заканчивать с этим цирком, и побыстрее. Она поймала в прицел шлем ассасина, который выглядел поживее остальных, спустила курок и нырнула обратно за контейнер, к доктору.

– Ну что, вот теперь время для переговоров, – вздохнула она. – Э-эй! Драконы! Как вас там! Как насчет переговорить? Кто у вас тут теперь за главного? Ясуо, малыш, ты здесь? Уважь старушку, отзовись, непонятливый ты сукин сын.

Наверное, следовало испугаться, но София давно уже не боялась смерти, во всяком случае, своей. Одно ее сердце было надежно спрятано далеко-далеко, в Империи, в доме с садом, колоннами и нелепой фигурой какой-то бабы в фонтане. Другое – на верхней палубе. Под присмотром... ее печени, Кржижановского. Э-э-э... Ладно, неудачное сравнение.

Она всадила в железнолицего еще две пули: одну точно в треснувший визор, другую чуть пониже, в основание шеи. И все же ниндзя завершил свой впечатляющий прыжок.

– Юноша, вы ведь уже мертвы. К чему вот это все? – сварливо произнесла София. Плазменный клинок легко вспорол скафандр на боку и вышел с другой стороны, но зато сразу и прижег рану. Железнолицый покачнулся. Он и правда умирал. С такой раной можно было протянуть секунд пять... четыре... три...

София нутром почувствовала (ха-ха), что ассасин перехватил меч покрепче. Она озадаченно всмотрелась в его лицо. Он улыбался. Это была вежливая улыбка человека, который заметил просчет противника, но не считает подобающим тыкать в него пальцем и ржать в голос.

Сукин сын, должно быть, тоже хранил свое сердце где-нибудь в нефритовой шкатулке на сакуре.

Онибаба оскалилась и вцепилась в рукоять меча, не давая вытащить его из раны.

– Я? Я подрабатываю здесь распорядительницей боев пару-тройку вечеров в неделю, – они дошли до гримерки, и Хани гостеприимно распахнула перед Лиамом дверь. На кресле, в котором он до этого сидел, теперь лежала его одежда, сложенная аккуратной стопочкой. – Иногда пою. Каждую вторую среду месяца. Заходи, если будешь поблизости. Тоже хобби, для души.

Последний вопрос Лиама явно ее позабавил. Она подцепила из ведерка со льдом бутылочку энергетика и отсалютовала Макграту.

– Дорогуша, обычно мне не нужно никого затаскивать. Только покажи самый краешек сети, тут же наплывет целый косяк рыбы, четыре крокодила и осьминог с тентаклями. Я же тебе говорю, место популярное. Недостатка в желающих попробовать себя на большой сцене нет. Этот... как его... Гламазон, наверное, уже все локти сгрыз, но караван ушел, – Хани сделала большой глоток и зажмурилась от удовольствия. – Еще раз спасибо, что прикрыл. Скажи, если я чем-то могу помочь. Обычно в таких случаях герою обещают три желания, но так как ты, кхм, не потер мою лампу как положено, то ограничимся одним. Никакой особой власти у меня нет, зато есть связи: кого только я не скидывала за шкирку с этой платформы. Ты не представляешь.

Девушка повернулась к зеркалу и коснулась сенсорной панели. Мрамор стек с ее кожи к запястьям и щиколоткам, на которых Лиам заметил теперь тоненькие полоски браслетов. Глаза у Хани оказались голубыми, белесая пленка с них тоже исчезла. Бывшая богиня правосудия отстегнула свой шлейф и начала осторожно снимать сложный рыжий парик. Похоже, праздник заканчивался, и яркую мишуру убирали в коробки до следующего нового года.

Хани закусила губу, улыбнулась и шагнула к Лиаму. Узкая ладонь коснулась его груди.

– Глаза правосудия слепы, но сердечко у него дрогнуло, – мурлыкнула она. – Леди и джентльмены, а также те, кто пока не определился! Сто тысяч кредитов и билеты на выставку Hi-tech получает этот сильный, ловкий, сообразительный, а главное галантный молодой человек. "Кэтфайт" приветствует победителя!

Над их головой зажглись огромные голографические цифры – "100 000", которые через несколько секунд сменились логотипом выставки. Сверху посыпалось блестящее конфетти, музыка заиграла громче, но все равно не могла заглушить восторженных криков зрителей. Хани взяла Лиама под руку и повлекла к краю платформы. Она шагнула прямо в пустоту, и Макграту ничего не оставалось, кроме как последовать за ней: хватка у правосудия была железная. Впрочем, он и испугаться толком не успел. Под каблуками девушки едва заметно блеснул контур силового поля.

Они спускались по спирали, совсем близко к зрителям, которые продолжали кричать и аплодировать. Лиам получил не меньше полусотни предложений пропустить стаканчик, две дюжины предложений переспать, три предложения руки и сердца. Одно из них сопровождалось демонстрацией женской груди внушительного размера, просто чтобы Макграту легче было принять правильное решение. Впрочем на общем фоне даже это смотрелось не особенно впечатляюще. В какой-то момент Лиам посмотрел вверх и обнаружил, что пространство сцены за их спиной снова меняется. Из стен выдвигались дорожки и платформы танцполов, их тут же занимали девушки, одетые (раздетые) примерно в том же стиле, что и Хани.

Завершив последний круг и оказавшись в самом низу этого странного колизея, Лиам и Хани помахали публике еще разок и скрылись за кулисами.

Богиня немедленно поймала какого-то пробегавшего мимо мужчину, с кем-то переругивавшегося по комму, и немножко потрясла его за ворот расшитой яркими цветами рубашки.

– Вы кого мне притащили, шакалье племя? – прорычала она, тыкая весами в Лиама. – Где Гламазон, или как его там? Отвечай, сын греха!

На лице мужчины отобразилась судорожная работа мысли. Он промычал что-то невнятное. Хани поморщилась, опустила его и аккуратно расправила воротник.

– Убью, – ласково сказала она. – Еще один факап – и ты сам у меня будешь на дискошар прыгать в блестящих труселях вместе с твоим любимым Гламазоном. Не вздумайте ему деньги перевести. Скажи Марго, пусть зайдет ко мне, возьмет данные у Лиама. Бардак.

Хани снова повернулась к Лиаму. Ее жертва поспешила смыться.

– Прости, дорогуша, наш "Кэтфайт" – это прекрасно отлаженный механизм, который без единого сбоя на крейсерской скорости несется прямо под откос. Считай, тебя слегка переехало колесами любви. Но ты молодец – отличное шоу. Надеюсь, и ты не в обиде: сто тысяч никому не лишние. Билеты – не совсем в нашем стиле приз, но уж такой спонсор на этой неделе. Вот на прошлой были игрушки, жаль, ты не попал, – Хани подвигала бровями, и Макграт сразу понял, что очень хорошо, что он не попал.

"Ну вот! Игрушки!" – Сесилия выглядела разочарованной.

– Хотя тебе, может, и выставка зайдет, – Хани снова взяла его под руку и повела куда-то по коридору. Сегодня, кажется, все его куда-то тащили. Видимо, день такой. – Ты с техникой ловко управляешься. Работа? Хобби?

Когда Альфред впервые увидел, какое оружие София взяла на Малакар, он отнесся к ее выбору со сдержанным недоумением. Действительно, мародеру удобнее иметь что-​то более компактное. Но Софии нравился подход "одна проблема – один выстрел", и она справедливо полагала, что в погони и перестрелки с местными им все равно лучше не влезать, шансов выжить немного. А при всех остальных раскладах ее молчаливая обстоятельная "Кара" словно по волшебству из неудобной бандуры с сошками превращалась в тактическое преимущество.

София быстро разложила винтовку и прицелилась, не дожидаясь, пока прочухается сложная оптика. С пятнадцати метров она могла бы даже Касперу в совесть попасть, а он ведь прирожденный юрист. Времени на раздумья не было. Мисс Дредд по себе знала, что само существование Ортеги заставляет дергаться средний палец, он, конечно, не на спусковом крючке, но где-​то рядом.

Драматичного звука выстрела не было. "Кара" почти бесшумно выплюнула пулю, дробовик вылетел из рук пожилой женщины и улетел куда-​то в угол.

– Следующая в лоб, – честно предупредила София. – Шаг назад. Руки держи на виду. Алфи, какого хрена?

– Ух, серьезный. Ты только не волнуйся, – София потрепала Бастиана по волосам. Кажется, уже все успели привыкнуть к этому жесту. Может быть, кроме самого Кржижановского. – Я со всем разберусь. Прозрачно переговорю. Вызови Руби и пассажиров на мостик. Скажи, чтобы по одному никто не шарахался. Уилли, Олли, Ленни, Рати... блин, вы как считалочка... со мной. Организуем встречу на высочайшем уровне.

Несколько драгоценных минут ушло на то, чтобы облачиться в скафандры. За это время удалось в общих чертах придумать и обсудить план, который своей простотой и эффективностью был равно обязан как отсутствию времени на подготовку, так и богатому опыту Софии, которая знала, что все равно все пойдет через (кр)ж. Так что по ангару все рассыпались уже бодрыми наскипидаренными зайчиками, которые очень-очень хотят жить, желательно долго. Имперские лорды (как традиционалисты) занялись изготовлением классической ловушки с падающими на голову тяжелыми предметами. София отметила возросшую эффективность этого тандема: на этот раз братья Блейк почти не спорили о том, кто кого должен пропустить вперед, а когда Дьюитт (совершенно случайно) заехал Уолтеру клешней подъемника по затылку, то извинился всего четыре с половиной раза.

Сама София свила себе гнездышко за одним из контейнеров с многообещающе толстыми стенками. Установила винтовку, подложила под колени прихваченную по дороге из казармы подушечку, проверила связь и принялась Ожидать.

Через несколько минут к ней присоединились Уильям с Апрель. Телохранительница устроилась за соседним контейнером и немедленно погрузилась в свою игру, а Блейк просочился в технический люк с легкостью, которая достигается только неоднократными повторениями в стрессовых условиях.

– Уолтер, какое вышивание? Я снайпер. Я тебе с нескольких километров могу в кедах дырочки для шнурков проделать. Ладно, не в кедах. В ботинках из кожи маленьких тюленят, или что вы, имперские хрены, носите, – София свесилась с медицинского кресла и посмотрела на ноги Миллса. – Куда уж тоньше. Вышивание! Крестиком! Может, мне еще шарфик связать? Пинетки?

Судя по праведному возмущению, София была из тех пациентов, которые поверят скорее в магическую таблетку или в какую-нибудь болезненную реабилитацию, где надо страдать и преодолевать, чем в целительную силу ежедневных легких прогулок или раскрасок по номерам.

— Пинетки, кажется, пока не нужны, — отчего-то смутился доктор, впрочем почти сразу лицо у него вытянулось, а брови сложились печальным домиком. — София, помните на Приме вы связали мне пару? Кхм… митенок, с единорогами в стиле синтетического кубизма.

– Что? – София рассеянно потерла щеку. Миллсу сразу стало понятно, что его драгоценные митенки стали жертвой проклятого синдрома. – На Приме? Я... я не знаю. Может быть... – Старушка скрестила руки на груди и нахмурилась, пытаясь снова нащупать раздраженный тон. – И куда, скажи на милость, мне твои витамины? Я, вон, армейскими брикетами полжизни питаюсь. Там все витамины учтены на первый-второй. Давай, покажи-ка мне, покажи, где это твоя умная машинка пишет, что мне не хватает витаминов? Сам их ешь, а то, вон какой бледный, наверняка от недостатка. Вот миорелаксант звучит как то, что нужно. Только... я стрелять-то смогу?

От упоминания Альбуса София равнодушно отмахнулась – "да-да, конечно, Уолтер". Не то она так и не поверила до конца в то, что может скоро умереть, не то успела привыкнуть к этой мысли. Кажется, беспокоила ее исключительно перспектива случайно отстрелить себе (вторую) ногу.

— А! Мой светлый рыцарь продрал свои прекрасные глаза! — из теней к Лиаму шагнул призрак девушки, которую, по всей видимости, он не смог спасти в переулке. Иначе с чего бы теперь она, бледная, будто статуя из мрамора, смотрела на него так задумчиво совершенно белесыми слепыми глазами. Он узнал ее только по голосу — и по высоте каблуков: вместо коротких светлых волос у нее теперь была сложная высокая прическа, несколько бледно-рыжих, будто припорошенных толченым мелом прядей вились тяжелыми спиралями. Лиаму немедленно вспомнились новогодние сушеные апельсины. Лицо было совершенно белым, если не считать подведенных рыжим глаз, губ и скул. Вся ее одежда — трико, корсет, пояс, чулки и даже туфли — были сделаны в том же стиле, почти бесцветные, с несколькими яркими акцентами, из-за этого девушка и напоминала статую, которая начала оживать, но передумала на полпути. Лиаму показалось, он даже разглядел сеть трещинок на обнаженном плече.

Статуя присела на подлокотник кресла, с деловым видом взяла Лиама за подбородок и заставила его повернуться к ней сначала одной щекой, потом другой. Ладонь у нее была теплая. Вблизи девушка не казалась такой уж хрупкой. Невысокая, но широкоплечая, с сильными руками танцовщицы или гимнастки. Похоже, ей, в отличие от самого Лиама, удалось выйти из заварушки невредимой.

— Тск… — длинные пальцы с ногтями такой длины, что их вполне можно было бы засчитать за оружие ближнего боя, осторожно коснулись щеки курьера. Кажется, там была ссадина. Затем очень аккуратно ощупали лоб. — М-да. Ну что, Ланселот, жить будешь, — девушка похлопала его по плечу. — Вот, приложи холодненького.

Она потянулась за кресло и поставила на колени Макграту ведерко льда, из которого многозначительно торчали запотевшие бутылки с энергетическим напитком.

— Твои шмотки в химчистке, будут готовы через полчаса, — деловым тоном сообщила девушка. — Вещи из карманов там, — она кивнула на один из столиков. — Да, кстати, я Хани, — она протянула Лиаму ладонь. — Как тебя зовут, мой герой?

К чести Блейка, тот замешкался лишь на секунду.

– Мисс Мирквуд? – повторил он, собираясь с мыслями. Ну и потому, что произносить даже поддельное имя мисс д'Ред было приятно. – Почему вы думаете, что она не приложила к этому свою изящную руку? – лонжерон скосил глаза на Кайла и улыбнулся с максимальной загадочностью, как положено коварным злодеям под прикрытием. – Мы с вами наблюдаем сейчас финальный этап наисложнейшей операции. Личное участие мисс Мирквуд уже не требуется. Каждый может, знаете ли, завязать шнурки. А вот сделать так, чтобы шнурки осознали выгоду совместной работы, почувствовали эмоциональную вовлеченность в общий проект, прониклись взаимной симпатией... Так сказать, сами потянулись бы друг к другу... Вот это – искусство. Требуется много самой разнообразной подготовительной работы. Но поверьте, если бы не мисс Мирквуд, ничего этого... – Блейк обвел столовую широким жестом, – не было бы.

Это было правдой. Дьюитт знал это лучше, чем кто бы то ни было. Мисс д'Ред была сердцем "Софии", именно ее звезда пульсировала в центре схемы. Баронесса (а с ней и полковник), Ситара (а с ней и Миллс), он сам...

Теперь, когда у него появился уважительный повод смотреть на Робин, отвести от нее взгляд не представлялось возможным.

– Связи – удивительная вещь, – задумчиво проговорил Блейк, с отрешенным видом наблюдая, как Робин смеется над очередной шуткой сержанта. – Одна встреча, какое-то совсем ничтожное в масштабах вселенной событие – и ты уже по уши... в связях.

== После спаррига Кайла и Миякэ (3.19) ==

София подкараулила Юнима в коридоре, когда он возвращался в свою (новую) каюту.

– Молодой человек, на минуточку, – цепкая старушечья рука подхватила цензора под локоток, и через минуту Юним обнаружил себя на диванчике в кают-компании. Баронесса Дредд сидела напротив него на стуле, подавшись вперед и сложив узловатые пальцы на рукояти своей неизменной трости, и задумчиво смотрела на него своими выцветшими глазами. Кроме них двоих в помещении никого не было. Юним привычно уставился в точку куда-то над ее плечом. Пауза затягивалась.

– Что вы хотите? – наконец не выдержал он.

Уголки губ Софии дрогнули.

– Хотела побеседовать с тобой насчет твоих работодателей, – произнесла она, не отводя от Юнима взгляда. Анализатор микровыражений не показывал ни волнения, не попытки обмануть, ни вообще каких-то особенно ярких эмоций, словно речь шла о вечернем меню. – Что там у вас в конторе за проблемы?

Юним бросил на Софию короткий удивленный взгляд. В глубине души он ждал, что речь опять пойдет о мисс Миякэ, и этот вопрос застал его врасплох. Затем мужчина нахмурился.

– Не ваше дело. Плачу за отсутствие вопросов.

– Да расслабься, я сама стараюсь держаться подальше от всех этих сложностей. Но возможно я могу помочь. Знаешь сказки старой земли?

Юним помотал головой.

– Молодежь... В общем, у каждого героя, идущего против системы, наступает в жизни момент неопределенности. И тут по закону жанра он встречает старушку, которая может послать. В смысле, куда надо. Или сожрать – в зависимости от того, насколько вежливо с ней разговаривать.

Мисс Дредд сделала многозначительную паузу.

Юним терпеливо ждал. На этот раз первой сдалась София.

– Есть у меня один знакомый, – пальцы прошлись по блестящей от частых прикосновений спине льва, – у которого не закрыт гештальт насчет Цензуры. Что-нибудь знаешь о Малакаре?

– Большая трагедия. Полвека назад. Погибла целая планета.

– А в контексте участия в этом пиздеце Цензуры?

– ... Понимаю, о чем вы. Интересно. Продолжайте.

– У моего друга есть некоторая информация и ресурсы. У тебя доступ к внутренней кухне. Это могло бы стать началом прекрасной дружбы. Я могу вас свести, но он... как бы это сказать... сложный человек.

– Я сложный человек.

София расхохоталась.

– Нет, мальчик, ты очень простой человек. По виду похож сам на себя. Вдоль достигаешь размера собственной длины, а поперек – собственной ширины. Питаешься тем, что съедаешь. После смерти разлагаешься. И слезы у тебя мокрые. А вот Альфред – сложный человек. И лучше тебе это запомнить.

– Как его найти?

– Он сам тебя найдет. Я пошлю ему весточку.

Юним медленно кивнул.

– Запомню. Буду ждать. И... спасибо?

София снова рассмеялась, на этот раз дробным старушечьим смехом.

– Не благодари, – она с некоторым трудом поднялась и похлопала Юнима по плечу. – Серьезно, не благодари. Не за что. Хе-хе-хе.

И мисс Дредд скрылась за дверью.

Маленький лорд терпеливо дождался своей очереди расшаркиваться с бойцами. Юним... не то чтобы подошел вместе с ним, скорее находился на орбите Блейка. В этакой эпсилон-окрестности.

– Поразительная демонстрация силы и умений. И очень творческий подход к использованию подручных средств, – Уильям улыбнулся обоим участникам спарринга. – Отдельно благодарен вам за соблюдение правил. Мисс Миякэ, можно вас на пару секунд?..

Блейк отвел ассасинку на пару шагов, глубоко вздохнул, посмотрел ей в глаза и произнес голосом, буквально сочащимся раскаянием:

– Я хотел бы принести вам свои извинения за то, что во время боя нарушил вашу концентрацию своим неуместным проявлением беспокойства. Мне прекрасно известно, что вы можете постоять за себя, но я так волновался, что ничего не смог с собой поделать. Боюсь, и в целом из-за меня ваше путешествие складывается не самым приятным образом. Мне очень жаль. Я хотел бы как-то загладить свою вину. Может вы согласитесь поужинать со мной сегодня вечером?

Вообще-то Дьюитт не любил лгать, предпочитая ограничиваться полуправдой и недомолвками. В первую очередь потому, что прекрасно знал о существовании инструментов, позволяющих распознать любое лукавство. Но сейчас...

Наверное, мисс Миякэ никто и никогда не врал так искренне и с таким удовольствием.

Дега Росса выдержал паузу и сделал вот так бровями.

“Вот так.”

Блейк прекрасно знал, что скрывается за этой обманчивой легкостью движений, и не обольщался: хоть сколько-нибудь похоже повторить у него не получится. Вопрос, стоит ли стараться. Может, выгоднее притвориться безобидным растяпой. Как там было? Золотистый ретривер? Нет, красный сеттер. Киньте палочку! Дайте мячик! Расскажите про Цензуру! Я дружелюбный и не хочу стрелять в людей! Хотите, притворюсь мертвым?

Уильям, повинуясь жесту цензора, встал напротив снаряда и постарался воспроизвести стойку. Юним придирчиво осмотрел его с ног до головы, щелкнул пальцами по предплечью — “расслабь”.

(Зачем, ну зачем люди касаются друг друга, ведь есть же слова.)

Да, кстати, слова. Мистеру Юниму нравится ворчать, наверное, следует дать ему повод.

Хотя…

“Он не укусит.”

“Верните оружие.”

Интересно, что думает о нем цензор. С пистолетом получилось неудачно. Или удачно — это как посмотреть. У Юнима был шанс над ним посмеяться, и он им не воспользовался. Может ли быть, что он действительно пытается его чему-то научить?

Блейк посмотрел прямо перед собой. Воткнутые в стену палки мало чем напоминали оружейные стволы (уж он кое-что в этом понимал). Если ему в голову направят пистолет, он вряд ли вспомнит сегодняшний день. Вряд ли рискнет поставить свою жизнь на этот пятнадцатиминутный урок, втиснутый между попыткой не умереть от эльхальской лампы и операцией “Аделаида”. Но кто знает.

“Обескуражите врага”.

Да, это знакомо.

Уильям начал двигаться — очень медленно и осторожно, скорее обозначая касания, чем нанося удары. Бесполезно было пытаться копировать движения, не понимая их смысла. Для начала следовало выяснить правила игры. Кажется, что-то похожее показывал ему Конрад: нужно выиграть центральную линию. Удары по касательной наносят меньше урона и не выводят из равновесия, а для того, чтобы удар из прямого стал скользящим, нужно приложить не так много усилий. Должно быть, то же было верно и для пули из пистолета.

Всего пару раз запутавшись в конечностях, Блейк смог несколько раз подряд повторить связку целиком. Он рискнул увеличить скорость, и тут же за это поплатился: неудачно задел за одну из палок левой рукой. Ладонь, затянутая в перчатку, тут же начала саднить — кажется, рана опять начала кровоточить. Дьюитт в очередной раз мысленно отругал себя за склонность к драматизму. Можно было обойтись без вот этого вот. Место для пореза было уж очень неудачное.

— Что с рукой? Нагрузка может повредить, — неожиданно спросил Юним. Оставалось только удивляться его наблюдательности, Блейк готов был поспорить, что ничем себя не выдал.

— Э-э-э… ничего серьезного, — он уже врал цензору про ладонь, и врать второй раз не хотелось, так что Уильям сделал попытку сменить тему. — Что происходит после того, как оружие противника удалось отвести?

Юним многозначительно похлопал себя по кобуре.

— А. Да, конечно.

— В вашем случае… — цензор шагнул к Блейку. Движение вышло резким, и тот инстинктивно крутанулся на месте, встречая новую угрозу.

— Да, это один из вариантов, — Юним ленивым движением отвел в сторону удар, направленный ему в горло. Впрочем, Блейк и сам успел осознать свою ошибку, и оборвал движение на середине. — Интересно. Думал, вы не убиваете людей.

— Зачем же сразу так категорично? — следовало улыбнуться, но никак не получалось. Дьюитт был раздосадован. Тем, как часто он в последнее время ошибался. Тем, что на этом корабле способность убивать и калечить, кажется, была единственной мерой компетентности. Тем, что никто не принимал его всерьез.

Тем, что это его раздражало, хотя должно было бы радовать. Хорошо, когда тебя недооценивают. Хорошо, когда тебя недооценивают. Хорошо, когда тебя недооценивают. Соберись, Дьюи.

Блейк снова развернулся к снаряду и набросился на несчастные палки с остервенением. Если повезет, Юним примет это за прилежание, а не за истерику.

— С мертвым человеком сложнее договориться, — произнес Уильям после небольшой паузы. — Мое оружие — это слова. Слова ранят сильнее меча и вернее пули… — кажется, в тысячный уже раз повторил он без особой надежды быть понятым, — но для того, чтобы говорить, необходимо продолжать дышать. Поэтому… — Блейк кивнул в сторону своего клинка.

— Почему меч? Пистолеты проще и эффективнее.

— Вы совершенно правы, — вот теперь Блейк улыбнулся, правда улыбка получилась больше похожей на оскал. — Если подумать, наемные убийцы еще проще и еще эффективнее.

Оба мужчины как по команде повернулись в сторону Миякэ.

— Меня немного беспокоит этот спарринг, — признался Уильям. — Я рассчитывал, что партнером мисс Миякэ будет мисс Дэш.

Юним бросил короткий взгляд через плечо.

— Ничего, она справится. Если что, я тут. И ваш сержант. Хорошо, что мальчик. Неизвестная угроза. Он неосторожен.

Цензор внимательно следил за попытками Дьюитта, но это внимание явно требовало немалых усилий. Может, поэтому он спросил невпопад:

— Сколько вам лет?

— Двадцать пять.

— И сколько из них вы сражаетесь словами?

Дьюитт от неожиданности наткнулся прямо на конец палки. Юним нахмурился:

— Концентрация. Локти к себе. Эти мышцы не работают. Усилие здесь. Запястьем мягче.

Молодой лорд молча выслушал советы. Апрель будет в восторге, если он ей расскажет, что научился отклонять пистолеты голыми руками.

— Я сражаюсь словами сколько себя помню, — ответил он, стараясь дышать размеренно и глубоко. — Правда, пока я был мальчишкой, это больше походило на потасовки.

Юним серьезно кивнул, перевел взгляд с девушки-ниндзя на своего ученика.

— И вы живы. Впечатляет. Слова — сложный снаряд. Бить всегда проще. И да, убийцы эффективны. Кардинальное решение проблем. Без второго шанса. Вы не боитесь усложнять. Из таких и получаются цензоры. Ну, хорошие цензоры, — последняя фраза явно должна была намекнуть, что себя Юним к таким не относит.

Блейк издал короткий смешок.

— Конечно. Как только мне начнет казаться, что моим проектам не хватает масштаба… Подождите, вы что, серьезно? — впервые за разговор Дьюитт искренне пожалел, что на нем нет очков. — Я принимаю решения за себя и за людей, которые доверили мне это право, и, естественно, готов к последствиям. Но я даже представить не могу, что такое личная ответственность за благосостояние всего человечества. От одних только этических аспектов у меня начинается мигрень. Как вообще становятся цензорами? Как вы пришли к мысли, что это то, чем вы хотите и можете заниматься?

— Стрелял хорошо, — буднично ответил Юним. — Военная семья. Друзья матери кому-то сказали. За мной пришли. Согласился сразу. Кто, если не я. Трудная работа. Кто-то должен. Антивирус. Нужны, чтобы система работала. Чтобы остальные не задумывались. Был младше вас. Щенок. Едва восемнадцать.

— М-м-м… Слышите это приятный мелодичный звук? Это похрустывают осколки моей веры в светлое будущее человечества.

Последние слова сразу захотелось взять обратно. Мистер Юним наверняка примет их на свой счет, хотя претензии у Блейка были скорее к системе. Уилл бросил осторожный взгляд на цензора, но тот был очень занят – не отрываясь смотрел, как Миякэ разминается с боккэном.

– А? Вы что-то сказали? – переспросил защитник всея человечества, наконец, заметив взгляд Блейка.

– Думаю, мне нужен небольшой перерыв. Тем более, спарринг сейчас начнется. Не хотелось бы поворачиваться к нему спиной его пропустить.

Все-таки было что-то от дьявола в юном лорде Дега Росса / мистере Блейке. Акоста едва успел отправить сообщение, как Уильям материализовался в тренажерном зале. И не один, а в обществе демона старшего круга, отвечающего за грех уныния и темное искусство брюзжания, – мистера Юнима.

Совпадение, конечно.

Спонсор совпадения, мисс Ника, застала Блейка за планированием серии пин-ап плакатов с членами экипажа "Радуги". Как до этого дошло, Уильям и сам не смог бы сказать. Кажется, он начал с обновления схемы, потом сходил за стаканчиком кофе, потом взялся за "Стингрей", и рубка, над расположением которой он как раз сейчас размышлял, проецировалась поверх одной из оставшихся от десантников картинок...

В общем, перерыв был кстати. Тем более, Конрад прав, он совсем забросил тренировки. Дьюитт вообще в последнее время старался не заглядывать в календарь: дни с невыполненными рутинами щерились на него пустыми чекбоксами. Надо бы как-то возвращаться к привычному распорядку. Может быть, с завтрашнего дня... Или с послезавтрашнего. Спешки нет, все под контролем.

Вытащить цензора в тренажерный зал оказалось не очень сложно. Блейк поскребся в дверь нового обиталища Юнима и рассказал душещипательную историю о том, как ему очень хочется посмотреть на спарринг мисс Миякэ и мисс Дэш, ведь до этого ему не доводилось путешествовать в компании специалистов с Тао. Конечно, было бы верхом неучтивости просто прийти попялиться на девушек, а он ни в коем случае не хотел бы показаться навязчивым. Поэтому мистер Юним оказал бы ему огромную услугу, если бы согласился с ним потренироваться. И, конечно, это большая честь и уникальный опыт. Он, Уильям, много слышал о цензорских техниках ведения боя...

Поломавшись всего пару минут, для вида, и повздыхав, как он занят и как вся эта ерунда ему совершенно не уперлась, цензор забрал предложенный ему комплект спортивной одежды из запасов "Софии".

– Я ведь вижу, когда вы врете, мистер Блейк, – Юним постучал по дужке очков.

– Я тоже вижу, когда вы врете, мистер Юним, – Блейк достал из кармана коробочку с линзами и покрутил в руках. – Но разве это повод забывать о приличиях?

Цензор закатил глаза.

– Две минуты, переоденусь, – буркнул он и захлопнул дверь перед носом Уильяма.

Добравшись до зала, парочка вдоль стенки пробралась в дальний угол (Блейк вежливо поклонился благородным донам и доньям, Юним... ну, кажется, он кивнул, хотя это короткое дерганое движение подбородком можно было списать и на нервный тик) и совершенно неподозрительно занялась разминочными упражнениями. Без своего мешковатого свитера цензор выглядел одновременно менее внушительно (за счет уменьшившегося объема) и более опасно: подтянутый и жилистый, он сейчас совсем не напоминал добродушного зенненхунда. Даже на профессора он не тянул. Если Дьюитт, сняв очки, превращался в смазливого мальчика из какой-нибудь поп-группы, то Юним – в человека, которому лучше не переходить дорогу. Образ дополняли несколько шрамов от огнестрела на предплечьях и, конечно, оружие: расставаться с пистолетами цензор не пожелал. Впрочем, Уильям тоже притащил с собой меч, не то для тренировки, не то из соображений личной безопасности. Почти сразу за Блейком и Юнимом в зал коварной восьминогой тенью скользнула Канко и чинно уселась рядом с Акостой. Глупенький сержант пока что отрицал свои чувства к милой трогательной лисичке и отказывался ее чесать и подкармливать, но Канко знала, что в глубине души он от нее без ума. Следовало только немножечко подождать, а ждать кудабли умели.

То, что оппонентом мисс Миякэ будет Кайл, определенно обеспокоило Уильяма, но заметить это смогла бы, наверное, только сама таосска.

Китти была хорошим солдатом и отлично умела не думать о том, о чем думать бесполезно. Что здесь являлось причиной, а что следствием, сказать было трудновато. Кажется, эта способность – не жамкать в голове без толку всякую невеселую хренотень, с которой ничего не поделаешь, – была у нее с самого детства, а дюжина лет службы на передовой в самом философском в мире звании сержанта и вовсе сделали Хэл почти просветленным человеком. Ей случалось терять друзей, и это был привычный, хорошо отлаженный внутренний процесс. Она также пробовала умирать сама, и прекрасно знала, что в смерти нет ничего такого-этакого, сакрального. Геморрой тот еще. Так что сержант послушно отложила мысли о судьбе экипажа "Неудержимого" в сторонку до момента, когда по этому поводу надо будет куда-нибудь побежать или в кого-нибудь пострелять, и навострила ушки – что там дальше в планах аниматоров из CIC.

Вот корабль действительно было жалко. Китти успела было к нему привязаться. Но теперь, после того, как Машина тут похозяйничала, он уже никогда не сможет снова стать для нее домом, это Хэл чувствовала всеми вибриссами своей души...

И с этим она тоже ничего сделать не могла.

А вот с белобрысым, из-за которого она сама чуть не поседела, очень даже. Хренов ковбой на пенсии. Отсутствие полового хуя никак не мешало Китти мериться им с другими. Скорее помогало: нафантазированные члены по ее опыту часто значительно превышали размерами реально существующие.

– Кто победил? Не знаю, – сержант повела бронированным плечом, старательно демонстрируя крайнюю степень равнодушия и наблюдая за реакцией Ортеги. Спешка тут была недопустима. Сначала следовало разведать размер и форму хрена соперника, а потом уже фантазировать свой. – Я сбилась со счета, когда этот, здоровый вылез. Все начали палить в кучу, разве там разберешь. Давайте замутим приз зрительских симпатий. Выберем компетентное жюри.

Хэл подмигнула высокому десантнику, который так переминался с ноги на ногу с пылесосом в руках, не очень понимая, что с ним, собственно, делать дальше.

"Вот затащить бы его в мою каюту, – лениво подумала Хэл, мечтательно поглядывая на десантника. – А то там такой срач..."

– Хм, а этот уважаемый молодой человек – это приз или симпатия? – задумчиво поинтересовался Ортега. – Сдается мне, не так сложно установить количество трофеев после появления вот этого здорового, если рой мы не считаем. Там ровно одно очко, сержант. И, полагаю, оно мое.

– Я б сказала, что даже то очко, которое точно ваше, все еще относительно цело только благодаря мне, – аргументированно оспорила мнение оппонента Китти. – В здорового я обойму спецбоезапаса всадила, один к одному. А от ваших щекоталок с него максимум ржавчина может обсыпалась.

– Это довольно легко проверить. Заряды вашего орудия оставляют окалину – такая уж несовершенная конструкция – и на сочленениях, которые я осматривал, ничего подобного не было. Не знаю, куда вы там так задорно всадили свою обойму, а вот ручки у него отвалились благодаря мне.

– Ой, знаете, у вас такое дохера совершенное оружие, не оставляющее совершенно никаких следов, что это еще хрен докажешь. Но допустим. Однако ножки дрону отстрелила я. Аж два раза. И только поэтому он до вас не дошел и не размазал по стенке. Ножки дрона и окалина – вот мои документы.

– Насколько я помню, он прекрасно справлялся и без ножек. А вот попадать по нему стало неудобно. Так что мне пришлось оставить укрытие и отстрелить к такой-то матери его командный центр, чтобы он уже угомонился. Вы же были там, сержант. Подумайте. Я стреляю – дрон падает. Один-ноль в пользу Ортеги.

– ...Ладно, согласна, он упал после вашего выстрела, – после долгой паузы признала сержант. Хэл дождалась, пока самодовольная ухмылка появится на роже белобрысого и продолжила. – ...Но вы кое-что забыли.

– Что еще?

– Таракан, – с совершенно серьезным лицом произнесла Китти. – Опаснейшее существо. Ножищи – во. Усищи – во, – она пошевелила пальцами перед носом инвестора. – Я спасла вас от участи худшей, чем смерть. Если не верите, можем пересмотреть записи, – как бы между прочим предложила она. – Ну или так уж и быть, я согласна на ничью. Хотя, по моему скромному мнению, за прилетевший в рожу заряд плазмы очки должны сниматься.

Дега Росса коротко поклонился, пряча самоуверенную усмешку. Ситара, похоже, не слишком верила в особую имперскую магию. Что ж.

Он достал из кармана мультитул и положил между собой и странницей.

— Погасите фонарь, пожалуйста.

На секунду они оказались почти в полной темноте, освещенные только экраном коммуникатора. Дьюитт шевельнул рукой, и встроенный проектор брызнул во все стороны каплями звездных систем, будто нанизанных на паутину вселенского арахнида. Ситара неплохо представляла себе навигационные карты и стандартные маршруты, и это определенно были не они. Ярче всего горели системы Империи, скоплениями сотен разноцветных огоньков, словно города на ночной карте. От них толстые, похожие на канаты или на стволы деревьев линии тянулись к Приму, Посейдону, Шакару и дальше тоненькими ветками-ручейками разбегались по всей Федерации. Куда менее яркие пунктиры вели к свободным мирам. Дьюитт осторожно коснулся своим плечом ее, и когда странница посмотрела на него кивнул в сторону комочка света, такого маленького, что Ситара могла бы закрыть его ладонью.

— Перекати-поле, — негромко пояснил Дьюитт. — Вторая и седьмая платформа — помните? События, встречи, сообщения, люди. Деловые контакты, знакомые. И вы, конечно. Вот, посмотрите.

Маленький лорд шевельнул рукой, и вселенная погасла, остался только один мерцающий желтым огонек, а рядом с ним — имя странницы, написанное непривычно ровным скучным шрифтом. Ситара едва успела подумать, что эта капелька света выглядит довольно одиноко, как тоненькие ниточки потянулись от нее куда-то в темноту. Зажглась еще точка, за ней еще и еще — там, где до этого были большие имперские озера.

— Лорд Уолтер, — шепнул Дьюитт. И тут же над точкой появилось имя. Дега Росса прочистил горло и продолжил уже нормальным голосом. — Мисс д’Ред. Дьюитт Дега Росса. Конрад и Канко. Лорд Николас... Баронесса Дредд, лейтенант Хантер, мистер Маркес, мисс Лан-ван, мисс Стил, — линии доползли до Федерации и подбирались уже к свободным мирам. — Полковник Кржижановский… Он родился где-то в системе Асура, вы знали? А это Апрель. И мисс Миякэ. Вот “София”... — за точкой, обозначающей фрегат, с Тритона тянулся разноцветный след. Где-то здесь, наверное, была дуэль Дьюитта и Уолтера. Может, вот это красное пятнышко. И приведший к ней разговор. И сделка с доктором. И...

– Прошу прощения, я отвлекся, – Дега Росса щёлкнул пальцами, и экипаж "Софии" снова затерялся в яркой цветной вселенной. Дьюитт развернул перед Ситарой имперский сектор. Теперь было хорошо было видно, что это озеро света состоит из отдельных огоньков и связей между ними. Еще чуть ближе. Солла.

— Астрид Альрик Адана, — Имперское имя прозвучало, как заклинание для вызова демона. Часть линий погасла, оставшиеся чем-то действительно напоминали магический круг. — Время… два или три года назад. Разговор… точно не на Солле, было тепло. Может быть, Дева или Каметон. Присутствовал кто-то из близких знакомых Астрид, может быть, первый круг. Я с ним близко не знаком, второй или третий круг. Темы… искусство, артефакты, золотой век.

После каждой фразы Дьюитта линии гасли десятками. Наконец остался совсем простенький узор, чем-то напоминающий очень кривую чайку.

Дьюитт коснулся одной из точек. Видимо, на его экране отображалось больше, чем видела Ситара, потому что было похоже, что он читает какой-то текст.

— Картина, вы не поверите, называется “Древо”. Это артефакт Золотого века, автор неизвестен. Хранится в коллекции Торкваты Дамиано Акосты, он не так давно получил ее в наследство от дальнего родственника. Троюродного дяди, если быть точным. Тот был совершенно одержим идеей разгадать послание, которое якобы зашифровано в картине. Потратил целое состояние на исследования, но ничего не добился. Его племянник куда более практичен. Продает желающим возможность попробовать свои силы в трактовании символов. Благодаря этой картине он довольно популярен во всяких “тайных обществах” — досуг, в последнее время вошедший в моду у молодежи. Боюсь, на ваш последний вопрос, о значении картины, я не смогу вам ответить: теорий довольно много, но ни одна из них пока не нашла подтверждения. Конечно, за два года что-то могло измениться.

Китти была совершенно спокойна. Совершенно, мать его, спокойна. Как долбаное подземное озеро, глади которого не касалось ничто мирское. Как обожравшаяся укокошка. Как неторопливо раскручивающая свой хвост спиралькой вселенная.

Вот этим бы хвостом и Ортеге по дурной башке!

Хрен с ним с соревновательным фактором. Сукин сын и правда был хорош, сержант первая готова была это признать. Но он, кажется, всерьез решил, что бессмертен, а отдуваться за его эротические фантазии приходилось Хэл.

"Может, я бы и догнала, – О'Китти выцеливала очередного дрона, облизывавшегося на сомнительные прелести Ортеги, а ее подземное озеро потихоньку закипало. – Может, я бы и перегнала. Если бы мне не приходилось прикрывать чью-то тощую задницу во время показательных выступлений по выпендрежу. Я тоже могу нахрен все побросать и рвануть..."

Значок >| выкопался из тактической сетки прямо рядом с ее именем, и первой реакцией Хэл было повернуться к коммандеру и совершенно спокойно наорать на него, чтобы он попридержал свои смайлики, потому что у нее, О'Китти, все под контролем. И пусть он эти свои значочки лучше запихнет в... глотку Ортеге и провернет, потому что вот уж кто нарывается на суровые жирные значки, так это он.

Но чем дольше Китти смотрела на значок (а он на нее) (смахнуть его с дисплея сержант не могла – не хватало прав доступа), тем лучше понимала, что Бри прав. Может, Ортега и правда бессмертен, откуда ей знать. У нее, как у любой кошки, было всего девять жизней, и она не собиралась ими разбрасываться.

Сержант глубоко вдохнула и на выдохе выстрелила. Дрон рухнул под ноги белобрысому инвестору, добавляя картине халявной эпичности. Еще одной "пиранье" она раздробила металлический панцирь тяжелым бронированным ботинком. А потом короткими перебежками перебралась поближе к Ортеге.

Следовало признать, что тот наносил противнику самый ощутимый урон. Так что если Китти хотела дожить до обеда, ей лучше было заткнуться и работать имитатором бессмертия дальше.

Озеро успокоилось, древнее хтоническое чудище погрузилось в сон до следующего мудака.

Китти рванула к павшему товарищу, отбросила в сторону оплавившийся кусок металла и рывком подняла инвестора на ноги за очень удобную ручку\петлю на плече, которая вообще-то была не для того, но кому какое дело.

Ортега выглядел слегка потрепанным. На пижонском скафандре появилось несколько характерных подпалин. Но, с удовлетворением отметила сержант, он так и не выпустил оружия из рук. Стоило ему оказаться в вертикальном положении, как он вскинул оба пистолета и начал стрелять, прямо у Китти над ухом. Выстрел за выстрелом, с абсолютно одинаковыми интервалами, будто наглый белобрысый метроном. За полупрозрачным пластиком визора Хэл увидела его взгляд – раздраженно-скучающий, пятьдесят на пятьдесят.

Ладно, может, Ортега и бывал на Пандоре. Может, на его шрамы и стоит посмотреть.

Китти легонько толкнула инвестора в грудь, кивнула на двери в инженерный отсек и повернулась к дрону.

Бронированная хренотень явно тянула на все три очка. По шкале геморроя – так и на все пять. Каждый выстрел Ортеги попадал в цель. Белобрысый бил по сочленениям, по слабым местам конструкции, но дрону, похоже, было на это плевать, как и на огонь, который открыли по нему десантники.

Что ж, финал региональных соревнований по выпендрежу, выступает Хэл О'Китти. Расступитесь, мальчики.

Сдвинулись пластины брони, и пистолет-пулемет, частично встроенный в ее левое предплечье, оброс какими-то угрожающими хреновинами и красными маркерами. В левом углу визора появился индикатор обоймы. Тридцать два.

Тридцать два шанса. Очень неплохо.

Китти тщательно прицелилась – вот этими снарядами точно можно было разнести полкорабля – и выстрелила. Тридцать один. Тридцать. Двадцать девять. У нее, между прочим, тоже было чувство ритма. Во всяком случае, тетушка Агата так считала, а уж она кое-что в этом понимала: по семейной легенде она как-то переспала с барабанщиком "Гравитации", еще в те времена, когда они были популярны. Собственно, так и образовался двоюродный брат Хэл. Но это уже другая история.

Двадцать пять.

Что-то взорвалось, дрон покачнулся. Натужно взревели компенсирующие механизмы. Хэл поморщилась. То ли дело сервоприводы Майерса. Как славно выпить чашечку кофе под знакомое уютное жужжание. Где-то сейчас Майерс?

Двадцать.

Где-то сейчас Джинджер, и Векс, и Лан? Пока что Китти не заметила никаких следов боя. (От очередного попадания дрон снова качнулся и врезался в стену, оставив в переборке здоровую вмятину.) Может ли быть, что им удалось спастись?

Пятнадцать.

Китти методично всаживала снаряд за снарядом в область, подсвеченную Бри, и потихоньку конструкция начинала напоминать ажурную салфетку. Такие умела делать бабуля. Развешивала их везде, совала во все ящики, никакого спасу не было. Китти как-то нашла одну такую даже в своей прикроватной тумбочке с очень личными вещами. Открываешь, а там бабулина салфеточка, а на ней здоровенный фиолетовый...

Десять.

Девять.

Ну же, уродец, складывайся. Лежать.

Словно по команде дрон рухнул на то, что заменяло ему колени, дернулся и замер. Китти позволила себе бросить короткий победный взгляд на Бри: смотри, хозяин, какую шикарную дохлую птичку я тебе притащила. Но Советник почему-то на нее не смотрел. А смотрел...

Сержант повернулась к дрону.

Тот снова пришел в движение. Выворачивались суставы, перестраивались сочленения, сдвигались пластины брони.

Дрон поднимался.

Три. Два. Один.

Индикатор погас. Система врубила режим охлаждения. Хэл О'Китти опустила оружие.

Ноль.

В нижней части визора мигнул оранжевым индикатор состояния, Китти пригасила его одним движением брови. Должно быть, какой-то сбой: боли не было, медицинской помощи не требовалось. От пары тычков под ребра еще никто не умирал. Во всяком случае, никто из древнего рода О'Китти.

Напротив, сержант чувствовала себя прекрасно. После неразберихи первых секунд боя ее макнуло башкой прямо во внутренний покой. Тело слушалось идеально. Восприятие обострилось. Время замедлилось. Дроны машины пытались ее убить – ситуация настолько рутинная, что головной мозг даже не заморачивался обработкой сигналов. Спихнул все на спинной и сосредоточился на действительно важном (как именно она будет издеваться над Ортегой после своей сокрушительной победы).

На тактической карте появилась россыпь значков и ненавязчивых стрелочек, это Бенедикт Бри, святой человек, развернул свой полевой командный центр и теперь учил других жить (в прямом смысле: те, кто игнорировал вкрадчивые стрелочки, обычно ложились первыми). Данные начали поступать в общую систему – "пираний", похоже, хватило всем. Кому-то даже могло показаться, кто красных отметок на карте многовато, но Китти мыслила позитивно. Это как в анекдоте: как тут промажешь, когда шесть стволов и все небо в попугаях. И все же Бри был прав: что-то приближалось, и следовало слегка подчистить мелочь, пока была такая возможность.

Очередная рыбка попыталась пырнуть ее энергетическим лезвием. Хэл ленивым кошачьим движением скользнула в сторону, пропуская ее мимо, и выпустила короткую очередь вслед. Подрезанная "пиранья" дернулась в сторону, врезалась в мирно летевший по своим делам (отпиливать голову Акосте) дрон и взорвалась.

– Три, – не стала скромничать Хэл. Она бросила короткий взгляд на напарника и, почти не глядя, пальнула куда-то в его сторону. Еще одна "пиранья" рухнула на пол. – Четыре. Ммм... что там дальше?

Услышав приказ, О'Китти кивнула Советнику – после почти незаметной паузы. Тот знал ее достаточно хорошо, чтобы правильно расшифровать этот жест: "если утонешь, домой можешь не возвращаться". Сержант никогда не спорила с Бенедиктом Бри на поле боя. И кто-то действительно должен был присмотреть за Ортегой. И все же перспектива оставить командира без прикрытия была Китти, если так можно выразиться, против шерсти.

Она проверила все системы бронекостюма, еще разок посмотрела на карту корабля (скорее по привычке, чем из необходимости – все коридоры и закутки "Неудержимого" она прекрасно знала и так), мысленно проложила маршрут и послала Альфреду ответ: загадочный эмодзи с пластырем.

Среди десантников Акосты, упакованных в одинаковые боевые скафандры, Хэл в своей старой броне смотрелась, как разукрашенная вандалами любителями уличного искусства стена посреди приличного района. Китти хорошо знала, как это бывает. Суперинтендант выдает тебе новенькую броньку, и пару высадок ты сдуваешь с нее пылинки, стираешь влажными солфеточками пятна крови и считаешь царапинки. Потом, под влиянием момента, даешь кому-нибудь начеркать что-нибудь в самом незаметном уголочке. Что-то вроде "спасибо" за то, что ты спасла его шкуру (или наоборот). Потом хопа-хопа, все в тумане, и внезапно твой боевой скафандр выглядит, как гипс девятиклассницы после выписки из детской городской больницы – все в цветочках, черепушках, хреново нарисованных хренах (ха-ха) и глубокомысленных высказываниях, написанных с орфографическими ошибками. На фоне всей этой хохломы прекрасно видна была летопись последних приключений Китти и Бри: совершенно новенькая пластина брони на правом плече, почти целиком замененный сегмент на левой ноге и аккуратная заплатка прямо под левой лопаткой.

Рассматривать броню сержанта можно было бесконечно – как наблюдать за горящим огнем или текущей водой. Примерно этим и занимался Ортега, которому Китти сделала знак следовать за ней. Почти сразу вниманием белобрысого инвестора завладел отпечаток ладони, сделанный ярко-красной краской, украшавший... назовем это арьергардной частью бедра сержанта. Альфред никак не мог сообразить, как именно Китти и загадочный неизвестный должны были быть расположены в пространстве относительно друг друга, чтобы пальцы оказались повернуты под таким странным углом. Ортега поднял собственную руку на уровень глаз, покрутил так и этак, потом, явно глубоко задумавшись, потянулся к бронированной заднице сержанта, чтобы проверить свою теорию...

– Знаете эту древнюю историю про Золушку? – неожиданно услышал он в динамике голос Китти. Судя по шлему, она при этом даже не смотрела в его сторону. Впрочем, броня могла быть оборудована дополнительными камерами. – Ну, про эту телочку, которая шлепанец потеряла.

Ортега замер.

– Да, знаю. На самом деле, я большой поклонник сказок старой Земли, – ответил он. – А что?

– Помните, там принц искал девицу по ноге. Кому шлепанец подойдет. И ему типа было все равно, кто это будет. Вот и тут так же. Если я найду того, у кого ладонь совпадет с этим следом, я ему руки по жопу оторву. Но вы продолжайте.

Китти покачивалась на пятках, заложив руки за спину, чтобы случайно не хлопнуть Бри по спине.

"Одиииин... дваааа... трииии..." – считала про себя Хэл, нетерпеливо поглядывая на коммандера. Ну когда уже... ну когда... Первая, самая сладкая, самая пузыристая доза адреналина разливалась по венам, и все тело, и все то, что было завернуто в бренную оболочку, вибрировало, пело и хотело куда-нибудь бежать и во что-нибудь стрелять. Выполнять приказы. М-м-м! Приказы! Увы, Бри был из тех, кто предпочитает никуда не спешить и смаковать ощущения. Его право. Китти готова была с этим смириться, потому что Бри был хотя и тормоз эстет, но зато не идиот, и приказы отдавал самые лучшие, неидиотские. За такое вообще многое можно простить начальству.

Сержант всмотрелась в отрешенное лицо Советника. Сейчас? Нет? А сейчас? А теперь? Уже точно пора! Если бы у Китти был хвост, она непременно била бы им о палубу.

"Во-о-о-о-осемь..."

Может, хотя бы потрясти Акосту за плечи? Может, ткнуть Ортегу локтем в бок? Или... Взгляд сержанта остановился на Кей-Кей и стал мечтательно-кровожадным. Ладно, нет, этот вопрос не терпит спешки. С этим надо аккуратнее. Потом.

"Двена-а-а-а-адцать..."

Время, скорее.

Китти жила такими моментами. Нет, обязанности телохранительницы ее тоже не напрягали, но слишком уж много надо было думать. С людьми всегда сложно. Всякие там вопросы морали. Этические нормы. Уголовный кодекс. По дронам машины можно было просто стрелять.

"Восемна-а-а-адцать..."

Акоста, командуйте.

Не дожидаясь никакой команды Китти хлопнула Бри по спине, потрясла Акосту за плечи, ткнула Альфреда в бок локтем, почесала бламеля сквозь силовое поле, послала воздушный поцелуй Кей-Кей и скрылась за поворотом коридора.

– ... ня не начина... – только и донеслось до остальных.

– Разумно, но не логично. Вы ведь только что мне напомнили об этом, б-без к-какого-либо в-видимого эффекта, – Дега Росса передразнил сам себя. – Никакого лечения я не проходил. Мой личный врач не знает о моем логоневрозе – мне так нравится это слово, вы не представляете – как и мой психотерапевт. Можно сказать, что я им об этом даже не заикался. Ха-ха.

– Ты не один, – не задумываясь откликнулась Лиса. – Теперь никогда...

Девушка резко замолчала.

Почему она повторяла одно и то же, будто допотопный автомат на информационной стойке? Фразы соскальзывали с языка сами, удержать их не было никакой возможности. Может, пройдет время, и она вовсе потеряет свои слова, останутся только чужие. И Лиса перестанет быть Лисой и станет функцией.

Функцией Лисы.

Ну вот еще.

Девушка опустилась на пол рядом с контейнером, словно рядом с кроватью, оперлась локтями о бортик и опустила подбородок на скрещенные руки. Кайл, помешкав, сел, чтобы лучше видеть ее лицо.

– Однажды богам стало скучно, и им вздумалось сотворить Мир, – нараспев произнесла Лиса, игнорируя неприятное чувство, что она делает что-то не то или, скорее, не тогда. – Каждый из них был уверен, что знает, как лучше это устроить. Лосось считал, что Мир должен быть быстрой рекой. Души людей несло бы по ней, словно щепки, от начала времен к концу творения, а против течения мог бы плыть только он сам. Сокол хотел, чтобы Мир был ветром, переменчивым и непредсказуемым. Души людей бросало бы вверх и вниз, и по всем сторонам света, в прошлое и будущее, а он мог бы наблюдать за этим, сколько ему вздумается. Медведь думал, что Миру следует быть деревом. У него не было никаких особых причин для этого, но в деревьях был самый сладкий мед, а Медведю нравился мед. Так они препирались очень долго, и никто не хотел уступить. И наконец они решили пойти к кому-нибудь, кто разрешит их спор. Знаешь, к кому?

Кайл растерянно покачал головой. Лиса достала свою трубку и закурила. Дым был сладким, от него туманились мысли и тяжелели веки.

– Конечно, боги пошли к Койоту. Они принесли ему хорошего табака и попросили рассудить, какая из их придумок лучше. Койот набил свою длинную трубку табаком, раскурил ее, заглянул в будущее и сразу увидел ответ. "Вам следует устроить мир так," – сказал он остальным богам, – "Пусть Мир будет дерево, пусть у его корней его течет источник, пусть его ветвями играет ветер. Пусть души людей будут листья, пусть от дня рождения до дня смерти они будут связаны с Миром, будут его частью и его подобием. Пусть после смерти ветер срывает их и кидает в воду, если только Соколу не вздумается сыграть с ними какую-нибудь шутку. Пусть поток несет их к корням дерева, и пусть с этой дороги нельзя будет свернуть, если только Лососю не придет в голову вмешаться. Так будет хорошо. Так они и сделали.

Лиса помолчала и выпустила в потолок еще колечко странного тягучего дыма.

– Я знаю твое имя, Койот. Если будет нужно, я добавлю в табак щепотку речной травы, раскурю трубку и спрошу у Лосося – не у тебя ли мой друг Кайл? Нет, ответит Лосось. Тогда я добавлю в табак перо птицы, и спрошу у Сокола – не у тебя ли мой друг Кайл? Нет, скажет Сокол. Тогда я добавлю в табак капельку меда и спрошу у Медведя – не у тебя ли мой друг Кайл? Да, ответит Медведь, и передаст тебе от меня весточку. Вот... – Лиса расплела прядку и протянула Кайлу яркое перышко. – Если захочешь позвать меня, спрашивай у Сокола. А теперь спи. Чтобы проснуться, нужно уснуть. Мы с Овером присмотрим за тобой, твоя дорога будет легкой.

Овер склонил голову набок и зашелся сиплым лаем, который можно было принять за сдавленный смех. Поняв, что его заметили, пес посмотрел Лисе в глаза и раздельно произнес: "Гав".

Лиса укоризненно покачала головой.

Она в несколько быстрых шагов подошла к Кайлу – взметнулся плащ, звякнули вплетенные в пряди волос бусины и шестеренки – и легонько коснулась его лба указательным пальцем, размазывая кровь.

– Я должна знать, но я не знаю, – негромко, но с нажимом произнесла она. – Пожалуйста, ты должен ее найти. Это дело жизни и смерти. В видениях нет правды и нет лжи, только знаки. Тебе нужно проснуться, Койот. Есть только один путь, – Лиса посмотрела через плечо на механический костюм.

На груди робота появились два светлых пятна и поползли по грудной пластине, оставляя за собой неровный искристый след. Кажется, кто-то пытался порезать кокпит изнутри.

– Ты не один, – Лиса положила руку на плечо Кайла. – Теперь никогда не один.

В видениях нет правды и нет лжи, только знаки.

– Мы с Овером найдем дверь, а ты добудь ключ, – с этими словами девушка отошла к панели, на ходу доставая из сумки на поясе резную металлическую коробочку.

Лиса схватила колючее облачко за длинный лучик-иголку и нырнула за ящик. Это все уже случилось однажды. Беловолосый мужчина, странные сны, щупальца дрона и даже тако – почему-то при мысли о тако девушка почувствовала укол недовольства.

Чье видение это было? Койота или Лисы? Духи-Койоты были хитрыми и сведущими в магии. Некоторые из них, согласно сказаниям, были достаточно могущественны, чтобы создавать целые миры. Должно быть, это был сон Кайла. К тому же, в своем сне Лиса определенно была бы более практично одета. Она не знала ни старухи в оранжевом, ни женщины с металлической рукой, ни любителя дронов Брегера. И еще один момент... она, кажется, была мертва, а мертвые не видят снов.

Во всяком случае, не могут проснуться.

Значит, просыпаться придется Кайлу.

Лиса подняла руку и потянула за заколку, распуская волосы. Две длинные пластины разложились в тонкий лук, мигнула и стабилизировалась нить энергетической тетивы. Отломав полдюжины лучей подлиннее от колючего облака и выложив их на ящик, девушка резко выдохнула, перекатилась, прицелилась и выстрелила по мутной из-за дыма фигуре бандита в балаклаве.

– Ваш тако готов! – крикнула она Кайлу и его партнерше.

Огненная Лиса замедлила шаг, а затем и вовсе остановилась. Вытянула перед собой руки и с любопытством их осмотрела. Покрутилась вокруг себя, разглядывая свой необычный наряд. Куда-то исчез удобный обитый мехом плащ, от брони остались только наручи, закрывающие предплечья, из одежды – брюки и обтягивающий короткий топик с кожаными вставками-пластинками, скорее декоративными, чем предназначенными для защиты. Лиса козырьком приставила ладонь ко лбу и бросила короткий взгляд на разливающее по пустыне жар солнце. Да, такая одежда не защитит ни от палящих лучей, ни от когтей дикого зверя. У нее нет ни воды, ни припасов.

Девушка вздохнула.

"ВЗДОХ" – повисло в воздухе рядом с ней.

Лиса обошла надпись по кругу, потрогала букву "В" пальцем, а затем поудобнее ухватилась за колечко и потянула. Что-то бесшумно лопнуло, буква обвисла в ее ладони нитями, похожими на водоросли.

Девушка задумчиво изучила оставшуюся надпись ("ЗДОХ"), удовлетворенно кивнула сама себе (мелодично звякнули вплетенные в рыжие пряди осколки металла), откусила хороший кусок от мертвой буквы и заработала челюстями, разжевывая неподатливую, похожую на резину субстанцию. Остальное она бросила псу, а потом снова зашагала вперед, навстречу Кайлу.

– Яа-атэ, – когда до мужчины оставалась дюжина шагов, Лиса остановилась во второй раз и вскинула руку в приветствии – равный равному. – Хорошей дороги, – на всякий случай добавила она на наречии звездных людей. Она не знала, сколько времени прошло в белом нигде. Достаточно, чтобы она успела соскучиться по компании. Лиса опустила взгляд, чтобы не выдать своей радости от встречи. Еще не хватало, чтобы завистливые духи подсунули ей вместо хорошего человека двойника с пустой душой и гнилой тенью.

Китти тоже заметила тень, но доставать оружие не стала. Пушкой имеет смысл размахивать, только если всерьез собираешься стрелять а тут... Корабль у Акосты был навороченный и хитрой формы, что в кораблестроении и современном искусстве означало "охрененно дорогой". Продырявишь обшивку – потом не расплатишься. В последнее время прибыльных заказов у них с Бри было не так много, перебивались с сыра на кофе (да и то, сыр, если честно, частенько был с плесенью).

– Раз уж ты интересуешься, коммандер, действительно, у меня пропала одна вещь. Вы сразу узнаете ее, если найдете. Это... ммм... кое-что, что девушки используют, когда им скучно и хочется чего-нибудь... особенного. Этот... предмет... тоже металлический, так что по всему выходит, что ты прав, зайца тянет на блестяшки. Ну, что тут скажешь? Будьте бдительны, джентльмены, ваши стальные яйца в опасности, – Китти насмешливо подмигнула советнику. – Как закончишь приливать и бодриться, пойдем пройдемся, обшивку простучим. Ты – как спец по хомякроликам, я – как эксперт по рагу.

София прикрыла глаза.

Ну вот и все — все, что она может себе позволить. Конечно, ей нельзя здесь задерживаться, даже на пару дней. И дело не в том, что она не представляла, как можно ютиться в комнатушке два на три и мыться под укоризненными взглядами дюжины уток. Наоборот, она точно знала, что так можно жить годами, не пытаясь ничего изменить, потому что и так сойдет. Приспосабливаться, ужиматься, вертеться. Оплачивать счета в последний день. Довольствоваться малым. О, довольствоваться малым — это настоящее искусство…

Никогда больше.

И все же… Одна ночь — это ведь ничего? Если уж она не подхватила эту заразу за все годы, что жила в прилизанных трущобах Прима…

Бастиан поцеловал ее. Еще раз, и еще. Сукин сын мог не волноваться: рядом с ним София не могла связно думать ни о ком (и ни о чем) другом. К лучшему. Она улыбнулась — и количество поцелуев в секунду на квадратный сантиметр кожи немедленно увеличилось вдвое.

Никого кроме тебя…

— Я это ценю, красавчик, — рассмеялась девушка, стараясь не слишком задумываться о том, как много для нее на самом деле значат эти слова. Не открывая глаз, она неловко притянула лейтенанта к себе, мазнула губами, кажется, по носу.

Прости, Жаннетт. Повезет в другой раз, Белинда. Мигель, детка, береги его, когда я улечу.

К удивлению Бастиана, на этот раз София не пыталась превратить секс в маленькую войну — не боролась за контроль, не командовала, не подначивала, не требовала и не угрожала. Поначалу Кржижановский даже слегка растерялся: до этого правила их игры всегда были ему понятны. Теперь же… София утопала в эльхальском матрасе, будто уставшая от человечьей возни богиня войны в облаке, вид у нее был умиротворенный и несколько отсутствующий, что, конечно, не льстило самолюбию лейтенанта. Может, адреналин все же был важной частью их странных отношений? И как понять…

София прерывисто вздохнула.

Бастиан еще раз коснулся губами ее левого запястья, и снова получил похожий результат. В порядке эксперимента он точно так же поцеловал ее правую руку, но девушка только рассеянно улыбнулась. Интересно. Вернувшись к левому запястью, лейтенант прочертил вены под полупрозрачной кожей ногтем — одну за другой. София закусила губу. Он коснулся кожи самым кончиком языка. София негромко застонала. Очень интересно.

Так вот что это была за игра. Поиск сокровищ. Если подумать, у него прежде не находилось на это времени. Трагическое упущение.

Бастиан снова склонился над девушкой, но теперь в его поцелуях и прикосновениях появилась система. Каждый шрам, каждая родинка, каждая выступающая косточка — раз уж его не снабдили картой, следовало на всякий случай проверить все приметные места. Несколько часов назад они шутили о том, что у Софии очень чувствительный спусковой крючок, и теперь он мог оценить, насколько это было правдой. Оказывается, прелюдия в виде перестрелки действительно не входила в обязательную часть программы, достаточно было вот так провести ладонью по колену, прикусить мочку уха, подуть на запястье. София играла честно и ничего не пыталась скрыть. Она вздрагивала под его прикосновениями, прижималась к ладоням, шипела сквозь зубы, цеплялась за плечи, стонала, повторяла его имя, снова и снова, как в его снах. Серые глаза потемнели от желания. То, что он мог довести эту женщину до такого состояния одними только прикосновениями, кружило голову — София никогда раньше не позволяла себе терять контроль.

— Я хочу тебя, — голос девушки был хриплым, взгляд… Он запомнит этот взгляд, эта картинка еще пригодится ему долгими одинокими вечерами. София даже толком не прикоснулась к нему, но он, черт побери, едва не умирал от желания. Какой она должно быть была влажной… горячей… тесной… Бастиан выругался и наконец выпутался из штанов. София резко выдохнула, раздвинула колени пошире, обхватила его за плечи и потянула к себе, но он шлепнул ее по руке.

— Куда ты спешишь, женщина?

Если бы он прятал метафорические сокровища, непременно прикопал бы пару сундуков на внутренней поверхности бедер.

Когда Бастиан наконец закончил со своими исследованиями и — очень, очень нежно — коснулся клитора Софии самым кончиком языка, а затем осторожно вобрал его в рот. Девушка дернулась, вцепилась в его плечи, пытаясь не то отстраниться, не то прижать его к себе, несколько раз коротко выдохнула и замерла.

Справедливо решив, что ему, в конце концов, могло и показаться, Кржижановский не стал останавливаться. Не переставая ласкать ее языком, он ввел два пальца сразу на всю длину и сделал несколько резких ритмичных движений. София тут же выгнулась дугой во второй раз.

— Бастиан…

Это было уже слишком. Лейтенант понял, что так и сам может кончить, просто за компанию. От, ха-ха, прикосновения ее губ к его имени. Шутки шутками, но…

Он неловко навалился на девушку всем своим весом, пару раз ткнулся куда-то вслепую (мисс Дредд рассмеялась: "Куда ты спешишь, красавчик?" — и направила его). Способность связно мыслить отключилась сразу, за ненадобностью. Угол был каким-то дурацким, двигаться было неудобно, зато Бастиан мог смотреть Софии в глаза, мог целовать ее нос, острый подбородок, тонкие губы, мог…

Его хватило всего на десяток дерганных движений — определенно, не лучший результат. Он непременно попереживал бы по этому поводу, но София прижалась к нему, обняла обеими руками и — для верности — ногой, как плющ, дикий и свободолюбивый, но привязчивый. Уткнулась носом куда-то в шею и, кажется, решила так и уснуть.

Думать о всяких мелочах, когда тебе грозит смерть от избытка нежности в организме, было как-то глупо.

– Господин Лан, господин Родерик, вы можете подниматься на поверхность. Мы вскорости вас догоним, – грейтмастер достал из складок своего одеяния черный кинжал и подошел к выходу из пещеры.

Если Шени ожидала, что начитанный мастер Ю поразит ее каким-нибудь сложным и красивым (или же зловещим и кровавым) магическим ритуалом, то ее ждало (привычное) разочарование. Тот всего лишь попросил Кейли снова активировать защитные письмена и сколол лезвием краешек одного из символов. Надпись налилась красным светом, вспыхнула и исчезла. Точнее, наоборот, проявилась – теперь символы видно было невооруженным глазом, но они просто были высечены на камнях. Не светились, не искрили и вообще вели себя прилично.

– Прошу вас, госпожа Кейли, теперь попробуйте выйти, – предложил грейтмастер.

Под внимательными взглядами готовых к любым неожиданностям монахов и менестреля женщина сделала осторожный шаг, вытянув одну руку перед собой, будто пыталась нащупать невидимую стену. Еще шаг. И еще.

Ничего не произошло.

Кейли сжала и разжала пальцы, оглянулась на остальных и – не разберешь – то ли рассмеялась, то ли всхлипнула.

– Свободна… свободна… Спасибо вам… – женщина покачнулась, Грейсон поспешно сделал шаг к ней, чтобы поддержать, и она, благодарно кивнув, оперлась о его плечо. Полуэльф поморщился.

– Полагаю, нам стоит выйти на свежий воздух, – пробормотал он. – Вы можете идти?

– Да… Но сначала… У кого из вас осколок? – голос Кейли прозвучал… странно. Холодно и собранно.

– Осколок? – переспросил грейтмастер.

– Небольшой обломок кристалла, который молодой человек – Родерик, кажется? – нашел в пещере. Я чувствую, что он рядом, но не могу понять, где именно. Отдайте его мне.

Меж изящных бровей мастера Ю залегла трагическая складка.

– Откуда вам известно об осколке, госпожа Кейли? – Шени заметила, что беловолосый монах потянулся к своему вееру, а мастер Ба поудобнее перехватил верные грабли. – Я не понимаю…

– Ну так соображайте быстрее, а то можете опоздать. И, пожалуйста, давайте без этих глупостей. Просто отдайте мне осколок, и никто не пострадает. Ни вы, ни юный господин Родерик, ни этот славный ручной демоненыш.

Лицо Грейсона, который – с очень озадаченным видом – все еще поддерживал Кейли, вдруг потеряло всякое выражение. В неровном свете факелов грейтмастер не сразу понял, что причиной тому были не слова женщины, а длинные острые когти, прижатые к горлу полуэльфа. Но когда, несколькими минутами ранее, он осматривал руки Кейли, ничего такого… Неужели…

Он перевел взгляд на лицо женщины. Да, оно тоже изменилось. Теперь это было лицо старухи, ведьмы, какими их описывают в детских сказках. Шени, которая тоже заметила трансформацию, немедленно вспомнила госпожу Мин. Хотя… нет, до госпожи Мин их новая знакомая все-таки не дотягивала.

Видя, что ее просьбу не спешат выполнить, старуха нахмурилась. На неестественно светлой коже полуэльфа выступило несколько капель крови. Мастер Ба заметил, что Грейсон бросил короткий обеспокоенный взгляд на свои руки, прежде чем снова уставиться в пространство перед собой.

– Хорошо, хорошо, госпожа Кейли. Камень у меня, и я вам его отдам, – тонко улыбнулся мастер Ю. Он достал из кармана коробочку, открыл ее и протянул старухе. – Прошу, не портите мне моего, как вы выразились, демоненыша, – беловолосый монах перевел взгляд на полуэльфа и, неожиданно, подмигнул ему. – Он развлекает меня. Редко встречаются существа… которые могут преподнести столько… сюрпризов.

Грейтмастер произнес последнее слово как раз в тот момент, когда женщина потянулась к кристаллу. Полуэльф посмотрел почему-то на Шени, грустно улыбнулся и…

Грейсон сжег почти все свои печати разом. В гулкой пещере эффект получился впечатляющий – короткие хлопки слились в один резкий звук, ударивший по ушам, а потом еще и отразившийся от сводов. Что-то заметалось под потолком, должно быть, встревоженные летучие мыши. Кейли дернулась, полуэльф вывернулся из ее хватки, выхватил осколок из коробки и исчез в темноте, за неровным пятном света от факелов и фонарей.

Кейли склонила голову, всмотрелась во тьму и оскалила неровные острые зубы.

– Беги-беги, демоненыш. Я вижу тебя, чувствую твой страх, я найду тебя, и тогда… – старуха сделала шаг, и тут же ее ударил в грудь шар магической энергии. Кейли остановилась и досадливо дернула рукой, которую уже оплела вязь темных символов, ка будто проклятье было какими-нибудь обычными каплями воды. – Зачем ты слез со своей вишни, глупый человечек? Тебе хочется умереть? Я помогу тебе умереть. А ты, девочка? То, что дано в дар, можно и забрать обратно, – старуха уставилась на менестреля глазами удивительного ярко-фиолетового цвета. Шени сглотнула и решительно взвела арбалет. – Ты… – Кейли перевела взгляд на мастера Ба и на ее лице отобразилось недоумение. – А ты-то что здесь забыл?

Вместо ответа лысый монах с лихим, но неразборчивым (к лучшему) боевым кличем бросился вперед. Первый удар попал в цель, хотя, кажется, и не произвел на старуху особого впечатления. От второго она отмахнулась – лезвия грабель ударили по когтям, брызнули искры. Кейли щелкнула пальцами, несколько маленьких пульсирующих огоньков полетели в грейтмастера, обогнув мастера Ба по широкой дуге, и взорвались яркими вспышками. Беловолосый монах покачнулся. Он закашлялся, промокнул губы краешком широкого рукава, и Шени заметила на светлом шелке алый след. Времени на раздумья не оставалось. Она спустила курок, целясь старухе в плечо. Арбалетный болт попал в цель, рубашка женщины потемнела от крови, и старуха зашипела от боли. Заметив, что мастер Ба занес свое страшное оружие для очередного удара с поэтическим названием, ведьма выставила вперед ладонь и прошептала несколько слов на очень мелодичном языке. Ба вдруг стало как-то… нехорошо. «Возраст уже не тот, – подумалось ему, – чтоб метлой махать».

Мысль была странной и чужеродной.

В его возрасте (не будем уточнять, в каком конкретно), жизнь только начиналась, и махать метлой было самое оно. Молодые – те торопятся куда-то, могут и мусор в углу пропустить, и под циновкой не протереть. Или взять стариков. Им, конечно, уже тяжело, да и то – зависит от старика, по мастеру Сэнду, к примеру, и не скажешь… В общем, с какой стороны ни возьми, странная была мысль, а еще более странным было то, что верные метла и грабли в руках Ба вдруг налились непривычной тяжестью. Следующий его удар хоть и попал в цель, но… нет, определенно, что-то тут было не так. Монах взял свою волю в кулак… взял… взял… и отпустил. Было откровенно лень – и махать граблями, и превозмогать... Хотелось лежать на полянке и смотреть на облака-овечек.

Битва продолжалась некоторое время. Мастер Ю снова и снова вскидывал руки и сплетал свое заклятье, хотя видно было, что это давалось ему с трудом. Шени выпускала стрелу за стрелой, пряталась за камнями, молясь всем известным богам, чтобы обманчиво-безобидные искорки не нашли ее в укрытии. Мастер Ба – стоило ему представить укоризненный взгляд мастера Сэнда – сбросил проклятье, лишавшее его силы, и теснил колдунью, не давая ей как следует прицелиться. Нет, никто не назвал бы это легкой победой, но спустя несколько минут все было кончено – тело ведьмы лежало на каменном полу. Последние ее слова были, как ни странно, обращены к Шени. «Время вновь пошло, девочка», – вот и все, что она сказала, прежде чем испустить дух. О том, чтобы взять старуху живой, речи не шло – уцелеть бы самим.

– Нужно найти Грейсона, – произнес грейтмастер, едва стало понятно, что ведьма больше не поднимется. Выражение крайней степени обеспокоенности на его лице, обычно бесстрастном, выглядело непривычно.

С ним никто не стал спорить. Небольшой отряд пошел в сторону выхода, кажется, именно туда побежал полуэльф. На их оклики никто не отзывался. Возможно, Грейсон успел покинуть пещеру. А может быть, и не слышал их – звук здесь распространялся странно, в этом они убедились почти сразу.

Высокая худощавая фигура Грейсона выступила из темноты совершенно бесшумно. Шени сразу поняла, что с ним что-то не так. Он двигался странно, будто очень хороший танцор, который может позволить себе не обращать внимания на глупые ограничения, которые накладывает на людей их бренная оболочка. Пламя факела отразилось в совершенно черных, без радужки и белков, глазах. Трудно было понять, куда смотрит это существо, но Шени отчего-то точно знала – на нее. Губы существа шевельнулись.

– Крррхээ рррраааав… рррааааууушшшш…– неожиданно мелодично протянуло оно. Менестрель с ужасом узнала слова песни, которую она пела… неужели всего только день назад. Существо замолкло, склонило голову к плечу в очень странном, совсем нечеловеческом жесте, и улыбнулось. Шени почувствовала, что от этой улыбки у нее леденеет какая-то очень важная, очень глубоко спрятанная прямо под сердцем часть души. Дрожащей рукой она подняла арбалет…

– Нет! – только и успел крикнуть грейтмастер.

В этот момент на голову существа опустился тяжелый посох, фигура напоследок разразилась демоническим хохотом… и исчезла, не оставив после себя и следа.

– Какой интересный терапевтический эффект, – донесся из теней знакомый ехидный голос. – Да, госпожа Шени, пожалуйста, не стреляйте, – Грейсон – а посох, конечно, принадлежал именно ему – вышел на свет, опасливо поглядывая на девушку и стараясь держать руки на виду. – Я прошу прощения, это больше не повторится. Во всяком случае, я почти уверен, что не повторится.

Он медленно протянул руку к Шени. На его ладони лежал осколок кристалла – прозрачный, как слеза.

***

Это больше не повторилось.

Со смертью ведьмы кристалл потерял свою силу и превратился в совершенно обычный камень. После возвращения в монастырь грейтмастер изучил его тщательнейшим образом и пришел к выводу, что годен он теперь разве что на приманку для пыльников.

При ведьме, впрочем, обнаружился камень поинтереснее – абсолютно черный, гладкий и немного теплый на ощупь. «Камень сердца» – определил мастер Ю, который, едва переступив порог монастыря, стал действительно начитанным, к немалому удивлению Шени. У каждой Ночной Карги – ведьмы, повелевающей кошмарами – был такой, именно этот камень позволял им покидать материальный план, стоило им того пожелать. Прикосновение к камню сердца также могло излечить почти любую болезнь, так что находка эта была действительно ценной и редкой.

Шени куда больше беспокоила другая их находка. Они, конечно, вернулись в пещеру, чтобы тщательно обыскать ее, и нашли тело женщины. Труп был иссохшим, кожа напоминала тончайший пергамент, и все же в женщине легко было узнать Кейли. Именно этот облик приняла Карга, чтобы обмануть их.

– Странно, – заметил Лан, который вызвался помочь Грейсону вытащить труп из пещеры (у мастера Ба нашлись дела поважнее в доме старосты, а про мастера Ю мы промолчим). – Смотри, Шени, у нее татуировка очень похожа на твою.

Действительно, за ухом у женщины обнаружилась искусно вытатуированная ветка сакуры, правда, наполовину осыпавшаяся.

– Странно, – повторил Лан еще раз, когда Шени, по его просьбе, показала свою татуировку, чтобы он смог их сравнить. – Мне казалось, что с твоей лепестки не облетали. А теперь… – он осторожно коснулся кожи девушки.

Пара лепестков кружились в воздухе, еще один вот-вот должен был сорваться с распустившегося цветка.

– Позвольте мне посмотреть, – вездесущий мастер Ю возник из ниоткуда и склонился над шеей девушки.

Сомнений быть не могло. Эта татуировка имела ту же природу, что и его собственная, с песочными часами.

И время пошло.

(Через полтора года у Ришаха и Иссы родилась дочь – первая девочка за много-много поколений семьи Лонгов. Ее назвали Шени, в честь менестреля, избавившей род от древнего проклятья. Но это так, к делу отношения не имеет.)

— Валяй, — откликнулась безжалостная София. Она снова отодвинулась, давая Бастиану возможность подняться. Тот без особого энтузиазма выбрался из кресла и обозрел масштабы.

Масштабы впечатляли.

Недокрашенные модельки (одна из них вообще сохла, и трогать ее было крайне нежелательно), сложная система из увеличительных стекол, намертво прикрученная к столу, баночки с краской, расставленные по одной ему известной системе… Кржижановский обернулся через плечо и жалобно посмотрел на Софию. "Кресло — это тоже своего рода поверхность," — как бы говорил его взгляд.

— М-м-м… Подожди-ка… — девушка, словно услышав его мысли, поманила его к себе. Бастиан широко улыбнулся — какая она все-таки умница! — шагнул к ней, потянулся за поцелуем. София охотно ответила: прижалась к нему, провела кончиками пальцев по щеке, царапнула ткань рубашки, завозилась с застежками… — Вот так-то лучше, — она стянула с лейтенанта рубашку и уперлась ему в грудь ладонью, заставляя отстраниться. — Кыш, кыш! Я просто уже вижу, что это надолго, а так мне по крайней мере будет, на что посмотреть, — пояснила она, забираясь в кресло с ногами, устраиваясь поудобнее и придвигая контейнер с ветчиной поближе.

Кржижановский вздохнул и понуро поплелся за мягонькой пленочкой с пупырышками для своих миниатюрных красоток.

Это действительно заняло какое-то время.

Когда, минут пять спустя, Бастиан закончил с красками и обернулся посмотреть, не смягчилось ли сердце Софии, та все так же сидела в кресле, правда ее синий комбинезон был расстегнут до пояса. Кржижановский грустно подумал, что надо было начинать с моделек — черт с ними, с красками. Рассортировал бы потом, а что пролилось — докупил бы со следующей зарплаты. Ну или через одну: эту, наверное, придется отдать за просос с матрасами.

Он упаковал транспортник, которому еще только предстояло стать рыжим и подвижным. Осторожно перенес на полку влажно поблескивающий непросохшей краской крейсер, лишь слегка поцарапав верхний слой (полчаса с кисточкой — и будет как новенький). Обернулся снова. Из одежды на Софии остался только кусочек ветчины. Под голодным взглядом Бастиана исчез и он.

Кржижановский перевел взгляд на стол. Он был разобран примерно наполовину. В принципе, если хорошенько прицелиться…

— Знаешь, я думаю, нам хватит, — он вытер заляпанные краской пальцы прямо о штаны и сделал решительный шаг в сторону мечтыкресла.

— М-м-м… я представляю, как все это будет хрустеть под моей спиной, — София задумчиво слизнула капельку соуса с пальца. — Почти как розовые лепестки, только такие, знаешь, сушеные. Как в чай.

Бастиан замер прямо посередине движения. Снова посмотрел на стол. Шаттл… Ну, это даже не коллекционная модель, черт с ним. Имперский истребитель… Эх, этот жалко. Да и дредноут абсолюта — он его только собирал три дня, с пинцетом и лупой.

— Ну и ладно, плевать, — в голосе лейтенанта слышалась обреченность человека, который внезапно прочувствовал всю глубину фразы "ты пожалеешь, но тебе понравится". — Иди сюда.

— Сам иди, только не сюда, а туда, — София кивнула в сторону двери. — Пошарь в моей сумке, там для тебя небольшой подарок. Я собиралась вручить его в камере, но как-то… руки не дошли.

В ничем не примечательной сумке из некрашеной ткани Кржижановский обнаружил пакет со сменной одеждой и… знакомый серебристый кирпичик.

— Можешь на меня так не смотреть, я его купила. Но только потому, что не додумалась стащить. Ну, что стоим? Почему не лежим? — София повела обнаженным плечом.

– Мадонна, их тут полтора десятка, и они все на одно... на один хитиновый панцирь, – Дьюитт всплеснул руками, – с чего вы взяли, что их как-то зовут?..

Робин продолжала молча смотреть на него, вскинув изящную бровь.

– ... Этот, с бантиком, Винсент фон Хвост, – сдался Дега Росса. – Там, в фонтане, герр Штахель. Вот эта леди с выразительными клешнями – мадам Жалко. Остальные спят... А, вот, посмотрите, еще один вышел на балкон. Этого я раньше не видел, можете назвать его сами.

– Пусть будет Аделаида Клешневская, – предложила Робин.

Дьюитт уважительно посмотрел на мисс д'Ред и кивнул.

– У вас уже есть идеи, что написать? – спросил он, указывая на стаканчики. – Какая надпись заставила бы затрепетать ваше сердце? Я... эээ... спрашиваю для друга.

– Вы так заботитесь об Апрель, – не удержалась девушка. – Но вообще я пока не придумала ничего впечатляющего. Только всякие глупости вроде "ты снишься мне каждую ночь", "рядом с тобой я забываю дышать", – Робин говорила, не отрывая взгляд от лица молодого лорда, что-то в ее глазах и тоне голоса неуловимо менялось. – С тобой мне не страшны любые безумства. Только с тобой я могу не притворяться кем-то другим. Иногда мне кажется, что мы были знакомы всю жизнь.

– Иногда мне кажется... – эхом отозвался Дьюитт – и запнулся. Он не знал, нарочно ли Робин постоянно дергает за ниточку, на которой вот уже несколько месяцев было подвешено его сердце. Может быть, для нее это было естественно, как дышать. А может быть...

Скулы молодого человека залила краска.

– Впрочем, что это мы все обо мне, – смилостивилась над ним компаньонка. – Что насчет вас? Какая записка от таинственного поклонника заставила бы ваше сердце биться сильнее?

– С моей паранойей – любая, – честно признался Дьюитт, с благодарностью взглянув на Робин. – Думаю, мне тоже надо будет подписать парочку стаканов. Не хотелось бы, чтобы в результате экспертизы почерка в преступлении обвинили вас одну. Дайте мне буквально пару минут...

Дега Росса что-то нажал в своем мультитуле, и над столом появилась схема с кучей пересекающихся разноцветных линий и маленьких значков. Робин сразу заметила свое имя, а рядом – в самом центре внушительной паутины из связей – имя своей бабушки. Дьюитт махнул рукой – и на схеме остались только имена команды "Радуги", без линий и условных обозначений. Первым делом он соединил двойной стрелкой надписи "Уолтер Миллс" и "Ситара Арандхати". Такая же стрелка появилась между "Леди Дредд" и "Полковник Кржижановский".

– Вы окажете мне честь? – галантно осведомился Дьюитт у Робин, подсвечивая их собственные имена на схеме.

– Извольте, – царственно кивнула мисс д'Ред.

Дьюитт торжественно провел линию и полюбовался полученным результатом.

– Так, дальше сложнее... Апрель нравитесь вы, это проверенная информация, но я рисую стрелку только в одну сторону, пока не доказано обратное. Сержанту Акосте предположительно нравится лейтенант Хантер... Используем пунктир. Лейтенанту Хантер, по вашим словам, симпатичен полковник Кржижановский... История получается запутанная... Конраду нравится Лан-Ван, но он ушлый тип, я не уверен на сто процентов. Что еще?

– Аурелиано и... ммм... Лан-Ван? Кажется, у них общее хобби. Или Аурелиано и Джинджер? – неуверенно предположила Робин. – И почему бы нам не соединить Джинджер и Лан между собой. Они много времени проводят вместе.

– Прекрасно, прекрасно... Так, у нас получился несвязный граф. Давайте докинем пару смелых предположений. Апрель вполне может обратить внимание на лейтенанта Хантер после того, как вы твердо и однозначно ей откажете. Или... вот, лорд Николас может попытаться ее утешить... Конрад... мне страшно даже думать об этом, но он мог бы увлечься вашей бабушкой. Стало лучше, но все равно из-за доктора и мисс Арандхати выходит две компоненты связности.

– Не все так просто, мой лорд. Судя по вниманию, которое уделяет вам доктор Миллс, я вполне готова заподозрить в нем особый интерес.

– Умоляю, не говорите о своих подозрениях мисс Арандхати, – Дьюитт провел линию между своим именем и именем доктора. – Эта схема не должна попасть в чужие руки. При одном взгляде на нее я чувствую, как моя ожидаемая продолжительность жизни становится меньше...

– Ш-ш-ш, тихо ты, сядь, – София дернула Бастиана вниз. – И вы присаживайтесь, молодые люди. Спешить некуда, проблемы никому не нужны, давайте побеседуем. Сэкономит время и вам, и нам.

Мужчины переглянулись. Тот, что был пониже ростом, обвел взглядом зал, пожал плечами и сел напротив Софии и Бастиана, приняв нарочито расслабленную позу. Его коллега, помедлив, устроился рядышком, на самом краешке сиденья.

Мисс Дредд снова забрала у Бастиана сигарету и с видимым удовольствием затянулась.

– Выпьете? – не дожидаясь ответа, она несколько раз ткнула в барную карту.

– Послушайте, мы не...

– Ш-ш-ш! Дайте хотя бы дослушать, – София кивнула в сторону сцены. – Молодежь, что за манеры...

Наконец, саксофон замолчал. Официантка поставила на столик четыре стакана с виски. Мисс Дредд подхватила свой двумя пальцами и посмотрела сквозь мутное стекло сначала на одного безопасника, потом на второго.

– Ну, молодые люди, начинайте.

– Что начинать? – недовольно буркнул молчавший до того мужчина. Его товарищ посмотрел на него с неодобрением.

– Арестовывать. У Кржижановского, может, это первый раз. Первый раз – это важно, э? Так что давайте, как положено. Имена, звания, номера удостоверений, подтверждение полномочий... у нас тут, кажется, территория Империи. Смутно помню, что эсбешникам корпорации чуть ли не саму императрицу в жопу надо поцеловать, чтобы получить соответствующее разрешение. Вот, значит, покажите фотку, как целуете. И от местной службы безопасности тоже бы бумажку неплохо. Дальше список обвинений. У вас там, вы говорите, судно на кого-то напало, а вы человека, на минуточку, даже не задерживаете для выяснения обстоятельств, не вежливо просите помочь в расследовании, а арестовываете. В общественном месте. Моральный ущерб, ущерб репутации... – София прищелкнула языком. – Кржижановский, ты там как, чувствуешь моральный ущерб?

Дега Росса посмотрел своему собеседнику в глаза – снизу вверх, он тоже был немного ниже доктора – и улыбнулся. Это была не очень хорошая улыбка, зато определенно искренняя.

– Но ведь вам нечем мне заплатить, мой дорогой Уолтер, – заметил он, смахивая невидимую пылинку с плеча Миллса и поправляя ворот его дуэльной рубашки. – Я вижу, что эта запись важна для вас, и не премину этим воспользоваться. Я, пожалуй, попрошу у вас кое-что... еще одну услугу. Вы сможете заплатить мне прямо сейчас. Ничего... как это вы выразились?.. злонамеренного, просто кое-что для моего личного удовольствия. Что скажете?

– Удовольствия? – в голове доктора появилась неуместная картинка мужчины в кошачьих ушках, он быстро мотнул головой отгоняя пьяную мысль. – Я согласен, да-да, согласен!

Дьюитт медленно поднял руку к лицу Миллса... И легонько ткнул его указательным пальцем в лоб.

– Ни-ког-да не при-ни-май-те та-ких ре-ше-ний по-спеш-но! – произнёс Дьюитт по слогам, словно пытался вбить эту священную истину непосредственно в черепную коробку доктора. – Мне ничего от вас не нужно, я и так вам помогу. Я же сказал, это и моя проблема тоже. Чем вы слушаете... Садитесь и смотрите внимательно, – он толкнул Миллса обратно в кресло. – Канко, будь добра...

Лиса недовольно чирикнула, с явной неохотой сцапала протянутый ей мультитул и сунула один из коготков в разъем. Вместо комнаты с обоями Уолтер увидел... запись записи. На видео был его кабинет. Он сам что-то искал в одном из шкафов с препаратами. Лорд-советник сидел в кресле и пил чай из зеленой чашки с белыми цветами.

Во взгляде Дега Россы промелькнуло что-то вроде разочарования.

– Знаете, лорд Уолтер, что меня в вас раздражает? – неожиданно спросил он и, не дожидаясь ответа, продолжил. – У вас все как-то наполовину. Если вы считаете меня порядочным человеком, то к чему это унизительное условие? Если не считаете – тем более, неужели вы думаете, что я не найду способа его обойти? У вас хватило запала вызвать меня на дуэль, но довести ее до логического конца вы не решились. Или, к примеру, мисс Арандхати, вы верите ей, но...

Дьюитт покачал головой.

– Впрочем, это не мое дело. Хорошо, я вычеркну из списка отрывание крылышек бабочкам и массовый геноцид. Итак, я рассказываю вам то, что видел на записи, и отвечаю на ваши вопросы – если они не касаются вопросов безопасности дома Дега Росса. В обмен на это вы оказываете мне одну услугу. Обещаю приложить все усилия для того, чтобы моя просьба не нанесла ущерба вашему безупречному моральному облику.

Облегчение – жив! жив и, вероятно, даже не слишком серьезно ранен! – быстро сменилось досадой. Дьюитт не любил проигрывать, даже когда это было в его интересах. Удивительным побочным эффектом его привычки анализировать происходящее, искать оптимальные варианты и концентрироваться на долгосрочной цели было то, что злость и разочарование приходили уже после проигрыша, когда сделать было ничего нельзя. Так некоторые скаковые лошади начинают бежать в полную силу только когда видят, что кто-то обходит их на повороте, и иногда это происходит слишком поздно.

Будь он чуть менее хладнокровным ублюдком, наверное, проигрывал бы реже.

(Будь он чуть менее хладнокровным ублюдком, был бы уже мертв.)

Лорд Уолтер медлил. Дега Росса поднял взгляд от клинка, почти касавшегося его рубашки, на лицо доктора – и едва не задохнулся от мгновенно затопившей его злости.

Дьюитт ненавидел таких людей. Людей, которые брали в руки оружие, забыв или не дав себе труда подумать, для чего оно создано. Людей, которые боялись случайно встретиться глазами с человеком в перекрестье их прицела. Людей, которые отводили взгляд, когда на охоте егерь добивал загнанного ими зверя, которые брезгливо стирали следы крови с пальцев кружевными платочками – ах, какая неприятность. Людей, которые выбирали в качестве оружия для дуэли пистолеты только для того, чтобы потом сказать себе – это не я. Не моей рукой, не по моей воле.

Один шаг вперед. Всего один шаг вперед, всего одно мгновение боли, всего одна – не так уж удачно сложившаяся, без скорпионов и оргий, – жизнь. И быть может хотя бы этот глупец поймет, что это значит – поднять оружие. Быть может, в следующий раз он задумается, стоит ли его правда, его любовь, его обида человеческой жизни. И если стоит – приставив клинок к груди обидчика, не станет медлить.

("Следует ли мне начинать волноваться?" – Конрад говорит так ровно, что поневоле начинаешь сомневаться, способен ли он волноваться в принципе. – "Сначала полковник Кржижановский, потом инцидент с доктором Миллсом во время высадки, теперь... вот это.")

("Нет," – Дьюитт качает головой. – "Нет, я в порядке, все под контролем." )

Все под контролем.

Однако, пора заканчивать. С Миллса, пожалуй, сталось бы благородно опустить меч и позволить ему снова встать в стойку. Лучше остановиться сейчас, пока потери минимальны.

Дега Росса медленно поднял левую руку и обхватил лезвие собственного меча. Он не сразу почувствовал боль – мономолекулярный клинок был настолько острым, что порезаться о него, кажется, можно было, даже если неосторожно на него посмотреть – но взмокшую ладонь сразу обожгло горячим. Дьюитт качнулся вперед, все также глядя доктору в лицо, готовый отреагировать на любую внезапную вспышку эмоций... но слегка расфокусированный взгляд Миллса теперь был прикован к окровавленной руке маленького лорда, к алому пятну, расползающемуся по белой ткани рубашки. Растерянность во взгляде доктора сменилась, кажется, ужасом.

Дьюитт сделал шаг назад.

– Конрад, – он, не глядя, протянул руку в сторону, и кто-то вложил в его ладонь бумажный цветок. Дега Росса выронил меч, рванул ворот рубашки и прижал лилию к царапине на груди. Тонкая бумага и так уже размокла от крови, но Дьюитт все еще чувствовал потребность в драме. Контролируемой, респектабельной драме, без самоубийств и прочих крайностей. Он бы с удовольствием загнал бы этот проклятый комок окровавленной бумаги в глотку Миллсу, чтобы белая лилия истины пустила корни в его сердце, острыми листьями выстрелила из его грудной клетки, чтобы каждый раз, когда он посмеет обвинить кого-то...

Контролируемая, респектабельная драма, Дьюитт. Ты проиграл. Ты жив. Это победа.

– Приношу вам свои извинения, лорд Уолтер, – Дега Росса заставил себя улыбнуться. Он шагнул к доктору, осторожно обогнув меч, который Миллс все еще держал перед собой, взял его левую руку и вложил туда окровавленную лилию.

Доктор медленно опустил взгляд на цветок, окрасивший его пальцы алым, судорожно вдохнул и начал оседать на пол – Дьюитт едва успел его подхватить.

– У вас кровь, – прошептал доктор. Дега Росса посмотрел на него как на сумасшедшего.

– А вы что думали – яд? Машинное масло? Жидкий азот? – Миллс не отвечал, глаза его были закрыты. Дьюитт хотел было расстегнуть ему рубашку, чтобы легче было дышать, но расстегивать было нечего, а что следовало делать дальше, совершенно вылетело у него из головы. Впрочем, оставалось универсальное средство.

– Конрад! – рявкнул Дьюитт. – Сюда!

София прочистила горло.

– Давайте-ка по порядку. Начнем с маршрута. Двигать прямиком на Соллу, даже с учетом остановки, как-то стремновато. Столкнуться с этими... как их... трубкозубами без поддержки остального шестого ударного было бы неприятно. Ситара, ты, кажется, возилась с картами? Вот, будешь навигатором. Проложи нам маршрут в обход, с заходом на эту станцию с волнующим все внутренние органы названием.

– Второй насущный вопрос – документы, и это касается всех присутствующих. Солла – это вам не притон типа Пандоры и не жопа мира вроде Тритона. И мы с вами, детишки, не на экскурсию в музей летим. Поиметь проблемы с Империей можно, даже случайно чихнув на чужой эклер, а мы планируем стычку с культистами-раэлитами. Так что поддельные документы неплохо было бы заиметь всем. Лан, это на тебе. По поводу айди корабля – посмотри в реестрах, не висит ли на "Радуге" чего-нибудь этакого, о чем мы не готовы беседовать по душам с имперским КПП. Если корабль чистенький, лучше будет повременить с "Софией". На торговое судно мы, конечно, не тянем. Купите на станции хотя бы по комплекту нормальной человеческой одежды. Кржижановский, тебя это тоже касается с твоей гражданской рубашкой цвета хаки. Чтобы я тут не видела ни лордов, ни дезертиров, ни компаньонок, только честных тружеников космоса. Джинджер, подумай, что можно сделать с кораблем, чтобы он меньше напоминал военный фрегат и больше – сухогруз.

– И тут мы плавно подъехали к третьей нашей головной боли – деньги. Точнее, их полное отсутствие. Лейтенант Хантер тут подбила для меня циферки... На то, что история с "Солнечным ветром" затянется, никто не рассчитывал, фрегат жрет топлива как не в себя, на вас, троглодиты, тоже макарон не напасешься. Если получится продать на станции хлам, который мы позаимствовали с курьера, хватит на оплату документов и на дорогу до Соллы, там мы и рискуем застрять, если ничего не подвернется. За то, чтобы подвернулось, будет отвечать маленький лорд. Найди нам груз, почту или пассажира на худой конец, только чтобы жрал поменьше. К слову, ты посмотрел, что там за координаты?

– Да, леди Дредд. Это заброшенный купол на поверхности планеты. Официально там ничего нет. Земля принадлежит лорду Авери Адане.

– Мы сможем туда попасть?

– Э-э-э... Это не так просто. Как и в большинстве систем Империи, на Солле используется гравитационный маяк. Наш корабль выйдет из гиперпространства у пропускного пункта, его досмотрят и выдадут разрешение на посадку в одном из космопортов. Если отклонимся от маршрута, это сразу заметят. Если бы речь шла об "Аске", и я бы путешествовал как Дега Росса, я думаю, мы смогли бы избежать формальностей, а так... я подумаю, что можно сделать. В любом случае, я бы не рекомендовал садиться рядом с куполом без предварительной разведки. И... на Солле, как вы, наверно, знаете, очень холодно. Без специального оборудования за пределами куполов не выжить.

– Отлично, еще расходы...

– Думаю, тут я смогу вам помочь. Считайте, что вы... эээ... мои гости. Это, конечно, не верфи Дега Росса...

– Славненько. Значит, ты у нас эксперт по всякой имперской хрени. Миллс тебе в помощь. Подумайте, что еще может пойти не так. Ну что, я что-нибудь забыла? Вопросы, предложения? – София обвела команду взглядом. – А, Кржижановский, после брифинга с удовольствием послушаю, в каком это месте мои любители не дотянули до твоих профессионалов, и дотяну тебе лично.

София забрала жетоны у оставшихся солдат, ощущая при этом некоторый дискомфорт от того, что не испытывала особого дискомфорта.

Можно заменить коленный сустав, можно заменить сердце, но вот выпуском протезов для души почему-то никто пока не занимался – вероятно, из-за отсутствия спроса, хехе.

София не сомневалась, что когда-нибудь кто-то точно так же снимет с ее шеи ее собственный медальон и – если повезет – потратит время и силы на то, чтобы он оказался у людей, которые ее знали, но эта мысль скорее успокаивала, чем пугала. Мисс Дредд подняла связку жетонов на уровень глаз, тронула один пальцем. Вместо перезвона – словно от качнувшихся на ветру колокольчиков – она услышала тишину. Очень уместно.

Ладно, пора вернуться к делам живых. София спрятала жетоны в карман скафандра и вызывала "Радугу".

– Робин, передай Кржижановскому, мы собираемся грабить курьер Абсолюта. Что он имеет на это сказать, если убрать весь мат?

– Просит посмотреть, нет ли у них пайков со вкусом... подожди, я переспрошу... промасленных тряпок?..

– Бекон. Принято.

– Э-э-э... Я не имел в виду, что нам на самом деленужно грабить "Мирмиллон", – послышался озадаченный голос Дьюитта. – Мне просто показалось, что это добавит убедительности нашему образу пиратов.

– Нашему образу пиратов?.. – переспросила София.

– ... Я вас понял, – Дьюитт отключился.

– На случай, если у кого-то осознание собственной охрененности и непобедимости вытеснило этот ма-аленький нюанс из головы, напомню: мы все еще мародеры, так что... Лан, убедись, что не останется никаких записей – во всяком случае, с нами. И я вас очень прошу, не теряйте коммуникаторов, не оставляйте луж крови и не выкладывайте фоточек в... куда там молодежь сейчас их выкладывает. Или хоть давайте без тегов.

– Конечно, нам не нужны проблемы… Э-э-э… Вы можете приступать, – передал Дьюитт своему отряду. Он огляделся в поисках стула, но вовремя вспомнил, что его собеседник не может сесть (?), и вынужден был остаться на ногах, только заложил руки за спину, чтобы не видно было, что они дрожат.

— Мистер Бакра, с какой целью ваши люди напали на этот корабль?

— А вы? Ради груза, конечно. Кстати, как вы вообще тут оказались?

Дьюитт вздохнул. Отвечать на вопросы не входило в его планы, да и в условиях сделки ничего такого не было, но хорошее настроение Юсуфа Бакры все еще было в списке его приоритетов.

— Мы собирались перехватить груз, но как видите, опоздали, и теперь нам нужно как-то минимизировать потери. Значит, вы точно знали, что везет курьер? Откуда у вас данные о его грузе и маршруте? Те, кто дал информацию нам, утверждали, что больше об этом никто не узнает — а тут такое разочарование.

— Знали, да. Нам дали координаты, название, описание груза. Откуда они все это взяли — не мое дело.

— Вы забрали груз?

Юсуф кивнул.

— Куда его повезли?

— На Соллу.

— На Соллу?.. — эхом повторил Дьюитт. — Куда именно на Солле? Что вы… что вы можете рассказать о людях, которые вас наняли? Кто они, что собираются сделать с грузом? Может быть, если нам не удастся перехватить товар, мы сможем его выкупить?

— Я ничего не собираюсь рассказывать о людях, которые меня наняли. Так, видите ли, принято. Не трепаться о заказчиках. Если я верно понимаю, выкупить получится, если знать, где такое искать. Кому надо — те знают, — Юсуф пожал плечами, это был впечатляющий жест с учетом громоздкой брони. — Вот координаты места, где мы встречались с заказчиком. Это все, остальное сами.

— Почему вас оставили здесь?

В голосе громилы снова послышалась улыбка.

— Невежливо не встречать гостей. Так что я остался специально ради вас, мистер Блейк. И всей вашей шайки, конечно.

— Э-э-э… лестно, но — личное любопытство — чего именно вы хотели добиться? Все же один, пусть даже самый опытный, боец, против, как вы выразились, непобедимой армады...

— Да вот, решил рискнуть, — почти не скрывая издевку, ответил Юсуф. — До сих пор у меня с армадами проблем не было. Вы молодцы. Особенно вот та рыжая крошка.

— Да… эээ... рекомендую, высококлассный специалист по… решению проблем, — Дьюитт споткнулся, не зная, уместно ли назвать имя Джинджер или нет, и решил перестраховаться. — Уверен, что вы ей тоже понравились. Позвольте еще вопрос, вам что-нибудь известно о технологии, с помощью которой вы глушите сигналы? Весьма полезная вещь. Не приходилось раньше сталкиваться...

Внезапно о шлем Дьюитта что-то легонько стукнуло. Он поднял голову. Из той самой дыры в потолке, на которую у него буквально десять минут назад были большие тактические планы, на него бесстыжими зелеными глазами смотрела Канко.

— … Прошу меня извинить, мистер Бакра, буквально на минуту… ты что здесь делаешь? — возмущенно зашипел Дега Росса. — Я сказал тебе оставаться на корабле!

Канко ответила длинной трелью на общей частоте.

— Нет, сказал! А если и не сказал прямо, то абсолютно точно имел в виду, и тебе это прекрасно известно!

Еще одна длинная трель.

— … Я справился сам, как ты видишь… И вовсе я не… Знаешь что, я занят, дома поговорим. И не думай, что тебе сойдет это… с лап. Ладно, спускайся, я поймаю.

Дьюитт протянул руки, и Канко спрыгнула вниз, едва не сбив его с ног своим немаленьким весом.

— Канко, это мистер Бакра. Мистер Бакра, это Канко, мой ассистент, — к счастью, хотя бы лису можно было представить по всем правилам.

— Ого, кудабля! Привет, малышка, — громила протянул к зверьку свою огромную ручищу.

— Кудабль, — машинально поправил Дьюитт, беспомощно наблюдая, как бронированная лапа уже второй раз за этот разговор тянется к чему-то, имеющему для него большую сентиментальную ценность. Пожалуй, Дега Росса скорее согласился бы второй раз пожать гиганту руку, чем...

Канко, естественно, немедленно перепрыгнула на протянутую ладонь. Юсуф занес вторую руку. Выглядело это довольно угрожающе, но железный кулак замер над зверьком, и громила осторожно, одним пальцем, почесал Канко между ушей. Из-за огромных размеров все жесты Юсуфа выглядели нарочитыми, но в них не было ни малейшей дерганности или неуверенности, плавные, уверенные движения. Так сверхзвуковой болид входит в управляемый занос. Или хищная птица закладывает вираж. Механизм брони был выверен до миллиметра.

— Я не разбираюсь в технологиях, — признался Юсуф, — знаю только, что это уникальная разработка. Так что, даже если б знал, вам бы такой секрет обошелся слишком дорого. Хорошая штучка, да? Ни разу не подводила. Когда “Ветер”...

Громила понял, что сказал лишнего и тут же замолчал.

— Действительно, впечатляет, – Дьюитт вежливо сделал вид, что не заметил оговорки.

Канко довольно тявкнула, вывернулась из-под пальцев громилы и потрусила к вернувшимся из трюма Уолтеру и Ситаре. Остановившись перед странницей, лиса выгнула спину, уперлась в пол передними лапками и… больше всего это было похоже на кошку, отхаркивающую шерсть. Только вместо комка волос к ногам Ситары упало что-то, напоминающее универсальный инструмент или складной нож.

— О, вы ей понравились, — заметил Дьюитт, выглядывая из-за громилы.

Канко не стала дожидаться благодарности, развернулась и направилась к все еще лежащему на полу телу Лан. Обошла ее кругом, озадаченно ткнулась носом в ладонь — ничего не помогало. Тогда лиса… эээ… исторгла из своего механического нутра аж два “подарочка” для дао, подтащила их поближе и вопросительно тявкнула — смотри, какие ништяки. Неужели и теперь не встанешь?

В таком виде их через пару минут и застала София, переодевшаяся в свою (или, скорее всего, удачно найденную) форму войск Абсолюта.

– Так, это что еще такое? – не слишком старательно изображая возмущение, спросила она. – Здесь вам военный фрегат, а не открытка ко дню матери. Я хочу видеть безжалостных бойцов, кровожадных пиратов, беспринципных авантюристов, а это что? Котокафе?

– ... Я могу еще немного подвинуться, – миролюбиво предложила Апрель.

Дьюитт, прикрывший глаза, вздрогнул от звуков голоса леди Дредд и поспешно сел, уронив компресс.

– ... Или вот место освободилось, – невозмутимо продолжила зеленоглазая девушка.

София с видимым сожалением покачала головой.

– Заманчиво, но у меня не так много времени.

– Что-то случилось? – участливо спросила Робин. – С капитаном все в порядке?

– Какая-то очередная проблема, требующая его личного внимания, – женщина махнула рукой. – Я начинаю думать, что "София" меня недолюбливает, ревнивая сучка. Или мстит мне за то, что я облевала ее радугой. Или это проклятье единорога – вроде единороги как раз были про обломы с сексом... С другой стороны, этот вон тоже красил и тоже трогал единорога, – София ткнула тростью в Дьюитта, – а у него с личной жизнью все в порядке... Давай, юный лорд, поднимай свою благородную задницу и тащи ее вон туда, – София махнула в дальний угол зала. – Побеседуем. Защиту не забудь. Хочу еще раз на твой хук слева полюбоваться. Кто тебя тренировал? Конрад? Вот это мужчина, и пирог испечь, и удар поставить...

Мисс Дредд утащила Дьюитта в противоположный конец зала, нацепила на одну руку тренировочную лапу, на другую – беспалую защитную перчатку, и встала напротив молодого человека.

– Ты же, можно считать, разогрелся об Кржижановского? Ну и давай. Прямой-прямой-хук-хук, соточку для начала.

Дега Росса послушно встал в стойку и начал наносить удары в лапу.

– За ногами следи, – София легонько пнула его по голени – металлический протез глухо ударил о защиту. – Слишком много веса на опорной. А чего слева лучше бьешь? Левша?

– Был в детстве, переучили, – коротко выдохнул Дьюитт, пытаясь экономить дыхание. – Конрад говорит, это в голове – берегу правую.

– Бред какой... Больше шансов остаться без кисти, если бьешь, как попало.

Дега Росса закатил единственный глаз – от своего слуги он слышал это уже, кажется, тысячу раз – и тут же схлопотал чувствительный тычок перчаткой в подбородок.

– Тебе оставшийся глаз лишний? Нет? Вот и смотри им, куда положено, – проворчала София, для наглядности постучав перчаткой по лапе. – Давай-ка поживее, и добавь уклонение после каждой серии. Раз влево, раз вправо. Вот умница. Так, ну и какого хрена ты притащился на Тритон?

От неожиданности Дьюитт замер и немедленно получил удар в бок.

– Э-э-э... леди Дредд... – удар-удар-уклонение, – может быть, нам лучше побеседовать... в более... комфортной... обстановке?...

– Ты локоть-то подними, совсем открылся, – посоветовала София. – Не поверишь, но тяжело драться и думать одновременно. Врать, получается, тоже сложнее. Кстати, ты удары считаешь? – Дьюитт помотал головой. – Так и думала, – жизнерадостно кивнула София. – Ну, ничего. Значит, начнем заново. Только на этот раз лучше считай, а то мы так надолго застрянем. Так какого хрена тебе здесь нужно?

– Мисс д'Ред помогла мне... один... в сложной ситуации... два... Узнав, что лорд Чарльз... три... собирается послать за ней... четыре... Послушайте, это невозможно!

– Давай-давай, старайся, – София растянула губы в улыбке. – Ты слова-то попроще подбирай, и дело сразу пойдёт. Работа ног у тебя, к слову, поехала, а вот удар справа стал лучше. Может, и правда тебе нужно просто меньше думать. Что там Чарли?

– Хотел вернуть данные... семь... любым способом... восемь. Я подумал, могу помочь мисс д'Ред. Девять. Вернуть долг. Десять. Она мне нравится. Э-э-э... Одиннадцать?

– Всего восемьдесят девять впереди. Родителям Робин что-нибудь угрожает?

– Нет, пока я здесь. Пятнадцать.

– Что если с тобой что-то случится?

– Если Конрад посчитает... восемнадцать... что не по вашей вине... девятнадцать... поможет вам выиграть время... двадцать. Я оставил инструкции. Двадцать один. Иначе...

– Ясно, ясно. Так ты здесь за данными? Робин рассказала тебе, где они?

– В общих чертах.

– Что если мы их не достанем?

– Не знаю... тридцать... подумаю, когда до этого дойдет... тридцать один... желательно – спокойно сидя... тридцать два... в удобном кресле.

– А если достанем – ты свалишь обратно в Империю?

– Тридцать четыре... Тридцать пять... Тридцать шесть... Тридцать семь... Я бы хотел... тридцать восемь... остаться... тридцать девять... если возможно. Сорок. Уверен, вы сможете... сорок один... найти мне... сорок два... применение.

– Вот что, маленький лорд. У меня в команде уже достаточно людей, которые виртуозно умеют создавать проблемы. Теперь я ищу тех, кто умеет их решать. Если мне покажется, что геморроя от тебя больше, чем пользы, то ты сразу отправишься в открытый космос в капсуле в виде а-ля Чарльз. А если ты вдруг как-то испортишь жизнь Робин...

Левая рука старой женщины выстрелила вперед и вверх, пальцы сомкнулись на горле Дега Россы. Дьюитт замер, задержав дыхание.

– Я не причиню вреда мисс д'Ред, даю вам свое слово, – сдавленным шепотом проговорил он, подняв руку в успокаивающем жесте. – Пожалуйста, это очень, очень важно, сейчас не делайте резких движений... отпустите меня и сделайте шаг назад, держите руки на виду.

София нахмурилась. Реакция была... несколько неожиданной. Нет, маленький лорд выглядел напуганным, но... Она разжала пальцы и отступила. Дьюитт, не опуская руки, тоже сделал шаг назад.

– Все в порядке, – громко произнес он, глядя куда-то в сторону. В голосе его слышалась легкая хрипотца. – Рабочий момент.

Мисс Дредд посмотрела на зрителей. Робин выглядела взволнованной и озадаченной. Апрель все еще лежала у нее на коленях, в одной руке у девушки был мультитул, а в другой – компактный пистолет, дуло которого определенно было направлено на Софию. Помедлив, телохранительница убрала оружие и вернулась к игре.

Компаньонка, явно обеспокоенная судьбой своего "делового партнёра", кажется, ничего этого даже не заметила.

– Все в порядке, – повторил Дьюитт. Он помахал Робин рукой и снова встал в стойку. София, помедлив, выставила вперед лапу.

– Не слишком разумно... угрожать мне физической расправой... в присутствии моей телохранительницы, – отметил Дьюитт. София ухмыльнулась. Удары, приходящиеся в лапу, определенно стали чувствительнее.

– Плечи зажал, расслабься, – машинально отметила она. – А так – красавчик. Забавно, что ты больше испугался за меня, чем за себя.

– Если бы вы пострадали... мисс д'Ред огорчилась бы, – ровно ответил Дьюитт. – И скажу вам честно, леди Дредд... вас на этом фрегате... я опасаюсь меньше всего... Вы – деловой человек... и я понимаю, как вы думаете... Остальные? Мрак... Я потерял счет. Заново?

– ... Пятьдесят восемь.

– Благодарю.

Дьюитт широко раскрыл глаза.

– Вы не обязаны... – начал он – и осекся. Он сам попросил мисс д'Ред помочь. Ему нужно было, чтобы все поверили, что они любовники. Разве был способ проще и эффективнее добиться этого, чем действительно... Для компаньонки наверняка это было самым естественным решением. Она просто делала то, о чем он сам ее попросил, а он лез ей под руку со своими... чувствами и невнятными страхами.

Робин не раз говорила ему, что он ей не неприятен, и Дьюитт готов был в это поверить. Она упоминала, что компаньонки сами выбирают, с кем им быть, и в это он готов был поверить тоже. Такие, как Робин – уж наверняка. Из каких соображений? Деньги, власть, влияние, прихоть – это было дело мисс д'Ред, какое право он имел лезть в это со своей глупой влюбленностью. Да, вполне вероятно, она пришла к нему потому, что ей было что-то от него нужно (и вряд ли это твой идиотский корабль, Дьюитт). Его оружием были слова, ее оружием – дар отбирать способность говорить и дышать.

На этом поле ему нечего было ей противопоставить. Разумнее было бы отступить. Он мог сбежать. Пока еще мог. Робин отстранилась и смотрела на него выжидающе. Не исключено, что она давала ему эту возможность из вежливости или из жалости. Еще минута – и выбора у него не будет.

(Дьюитт зарылся пальцами в мягкий мех. Где-то месяц назад ему приснилась Робин… Не слишком удивительное событие само по себе, она снилась ему почти каждую ночь. В том сне она лежала на светлой шкуре — обнажённая, конечно. Распущенные чёрные волосы смешивались с серебром. Наутро Дьюитт нашёл этот кошмарный кусок синтетики, сделанный, судя по цене, из мелко нарезанных денег, купил его и — вот — протащил за собой через полгалактики. На тот случай если мисс д'Ред вдруг придёт в голову раздеться и полежать на ней. Ну, мало ли.)

(Нет, его идиотизм определённо нельзя было измерить ни в кредитах, ни в парсеках.)

Конечно, он хотел её. Но…

… Но он также хотел, чтобы она была с ним не из-за денег, и не из-за соглашения, и не из-за того, что ее родители остались на Дега Росса, где Чарльз легко мог до них добраться, а просто так.

(Бескорыстный секс. Эта опция тебе не по карману, больной маленький ублюдок.)

(Не хотите попробовать с сывороткой правды, мисс д’Ред? Все ощущения гораздо ярче. Вам понравится.)

(Почему же так больно?)

Робин нахмурилась и закусила губу.

Дьюитт сдался. В его положении не следовало особенно привередничать.

— Вы не обязаны, — повторил он негромко, опустив взгляд. — Но я больше всего на свете хотел бы, чтобы вы продолжили.

Он снова посмотрел на Робин и осторожно улыбнулся.

[желтый | после первого прыжка]

Босс: Апрель, не найдется свободной минутки? Не хочешь послужить своему господину и сюзерену?

>> 5мин ркйддддд

Босс: Сюзерен подождет
Босс: Сюзерен ждет
Босс: Сюзерен все еще ждет
Босс: Сюзерен начинает беспокоиться

>> сорри какой-то нуб поперся на хайранковую желтую зявру в броньке из теракота

Босс: Опрометчиво

>> дебил
>> дропнулся под лучом, пришлось ресетиться

Босс: Хоть один коготь был в наградах?

>> ага щас. ни одного. зато две головы упало
>> откуда у зявры две головы
>> у меня этих голов уже 12, а когтя ни одного, где логика

Босс: У Конрада восемь когтей
Босс: Я имею в виду, не у самого Конрада

>> конрад переспал с кем-то из разработчиков инфа 100%

Босс: Похоже на то, и тайминг, в принципе, совпадает. Тебе не надоело играть в это старье? Я слышал, на днях вышла двенадцатая версия. А у тебя – вторая, если не ошибаюсь?

>> ай да ну двенадцатая халява. вторая хардкор
>> ладно че там у тебя

Босс: Мне нужны забавные коты

>> ...
>> тебе нужно к врачу

Босс: Я только что от врача, теперь мне нужны забавные коты

>> ахаха блин миллс тебе чета вколол? я говорила не ходи без меня придурок. теперь ты в его темной власти? собираешь для него армию котов? зачем ему армия котов???? я зову конрада

Босс: Не нужно беспокоить Конрада. Коты не для доктора Миллса

>> а кому? Робин? это опять история типа как со шкурой? женщина в котах – мечта поэта? блин где я тебе найду котов посреди космоса. коты это вообще не моя работа. разве что они начнут на тебя нападать. я зову Конрада, он за снабжение

Босс: СТОЙ
Босс: Не надо Конрада
Босс: Мне нужны изображения, а лучше видеоролики с забавными котами, потому что, как выяснилось, лейтенант Хантер испытывает к ним слабость. Я собираюсь отвлечь ее с помощью котов и передать радиопривет мисс Арандхати

>> сердце красавицыыыыы склонно к измееееене. можно тогда робин мне? а шкурой поделишься?

Босс: В последний раз, когда я проверял, на мисс д'Ред не было написано мое имя

>> WE REQUIRE MORE MINERALS
>> оооо можно мне повышение?

Босс: Просто чтобы прояснить ситуацию, я передаю привет мисс Арандхати от доктора Миллса

>> ааааааааааа ты всетки служишь темному властелину!!!! теперь мне придется тебя убить!!!!!
>> босс?
>> босс, ты там?

Босс: Да, занят. Служба злу – дело утомительное

>> что насчет повышения?

Босс: Можно устроить. Но вы же понимаете, мисс Литтл, придется взять на себя дополнительные обязанности

>> ...
>> искать котов?

Босс: Искать котов
Босс: Копай глубже, все, что на первых страницах, лейтенант наверняка уже видела

>> живу чтобы служить
>> funnycat_1.pct , funnycat_2.vd, veryfunnycat_3.vd, lolololol_4.vd

***

– Дамы и господа, говорит "Голос Радуги", – Апрель оторвалась от мультитула и прислушалась. Голос Дьюи звучал не очень-то бодро, похоже, с прыжком в этот раз не повезло. – Наш фрегат следует по маршруту согласно расписанию, следующий прыжок – через четыре часа и тридцать пять минут. Команда мостика напоминает, что во время прыжка всему экипажу следует находиться в полной боевой готовности на случай столкновения с противником сразу после выхода из гиперпространства. Пока же у всех нас еще есть время, чтобы отдохнуть, расслабиться или сходить в медотсек, побеседовать с доктором Уолтером Фабианом об уровне эритропоэтина в крови, или где он там водится. Особенно это касается оперативной группы. Кстати, пользуясь случаем, доктор передает привет мисс Ситаре и просит ее зайти на медицинское обследование, следующая композиция для нее, – совершенно серьезно объявил Дьюитт. – Спасибо доктору за предоставленный трек и лейтенанту Хантер за понимание. Хорошего дня!

Песня была настолько старой, что именно под нее, в теории, молодой Конрад мог трахаться с разработчиком второй версии "Охотников". Апрель посмотрела на часы. Дьюи прав, еще куча времени. Она запустила игру и взяла квест на желтую зявру. Предчувствие не могло ее обманывать, на этот раз точно должен был выпасть коготь.

Может быть, даже сразу два.

ссылка

Дьюитт машинально взял стаканчик, бросил туда таблетку и потянулся было к карману за коробочкой с химическим анализатором, но передумал. Он, в конце концов, видел, как доктор наливает воду из общей системы, препарат был в упаковке, да и вряд ли Миллс стал бы его убивать, а что-то более сложное его детектор ядов все равно не смог бы распознать.

Какое ваше самое раннее воспоминание?

Свет в оранжерею попадает через стеклянную крышу – в чернильном небе плавают яркие кругляши спутников, точно зефирки в шоколадном молоке. Дьюитт привычно пересчитывает их, беззвучно шевеля губами: один, два, три... что там дальше? Пять? Нет, было еще что-то... Квадратная, шершавая, коричневая цифра, как же ее...

Четыре.

(Четыре ножки у стула, четыре спутника в небе, четыре свечки в огромном, похожем на космическую станцию торте.)

Воздух в оранжерее теплый и влажный, пахнет землей и сладкими ночными цветами. Царапучий комочек шерсти копошится под рубашкой – ему не захотелось оставлять Канко в комнате одну. Мамина рука холодная и сухая, они идут быстро, Дьюитт спотыкается о какой-то корень, но рука держит крепко.

– Смотри под ноги, малыш.

Дьюитт послушно смотрит под ноги. Спутников четыре, чуть позже он пересчитает их еще раз, на всякий случай.

Они останавливаются под большим деревом, Дьюитт садится прямо на землю. Мама никогда не ругает его за такие вещи.

– Как твои дела, Уилл?

– Спасибо, хорошо. Как твои? – Дьюитт трет глаза и зевает на последнем вопросе (мама никогда не ругает его за такие вещи).

Она смеется – тихий, шелестящий звук.

– Замечательно, малыш. Прости, что разбудила. Я хотела показать тебе кое-что. Завтра мы уже меняем экспозицию... Смотри.

Дьюитт хорошо помнит ее – красивую темноволосую женщину, бледную, с лихорадочным румянцем на скулах. Помнит ее тонкие пальцы, ее странные ассиметричные серьги, которые можно было рассматривать часами, помнит ее шею, неровную линию шрама на запястье, помнит ее тихий смех. Но именно эта картинка запомнилась ему лучше всего: его мама стоит, прикрыв глаза и опустив руки, и улыбается. А потом за ее спиной с тихим шорохом начинают разворачиваться металлические крылья – сегмент за сегментом, перо за пером. Свет спутников отражается от чешуйчатых пластинок и рассыпается по мокрой траве лунными зайчиками.

– Ну как тебе, малыш? Завтра их уже не будет, – женщина протягивает к Дьюитту руки, он встает, подходит к ней и обнимает ее, стараясь не придавить Канко. Металлическое крыло оборачивается вокруг него, становится темно.

– Тебе больно? – шепотом спрашивает Дьюитт – и сразу понимает, что это очень невежливый вопрос. Но мама никогда не ругает его за такие вещи (и вообще никогда не ругает) (мама очень занята).

– Нет, малыш. Уже давно не больно.

– А ты умеешь летать? – этот вопрос чуть более правильный. Дьюитт скорее чувствует щекой, чем слышит, как его мама смеется.

– Мне некуда лететь, малыш.

Доктор перевел взгляд с голограммы на Дега Россу, но тот выглядел погруженным в какие-то свои мысли и явно не заметил его замешательства.

– Я... эээ... помню торт, который испекли на мой четвертый день рождения, – рассеянно произнес маленький лорд. – Он был похож на космическую станцию. К чему это?.. Вам нужно вспомнить какие-то детали? Я, наверно, мог бы рассказать вам, что видел на записях. Скажем, будете должны мне небольшую услугу. Но – вы мне поверите на слово? Я не могу дать вам никаких гарантий. И я не уверен, что запомнил именно то, что вам нужно.

Разговор наконец принял интересный оборот, и Дьюитт начал получать от него настоящее удовольствие: осторожные наводящие вопросы, прощупывание почвы, намёки, обмен информацией… Но полуголые юноши на рабочем столе доктора не давали ему сосредоточиться на беседе. Если Миллс включил эту ужасающую машину специально, чтобы сбить его с толку, то Дега Росса готов был поаплодировать его изобретательности. Дьюитт постоянно возвращался взглядом к голограмме. В какой-то момент он имел несчастье заметить, что один из танцоров — высокий красавчик — чем-то напоминает молодого Кржижановского с фотографии в комнате мисс д'Ред, и теперь никак не мог этого развидеть. Поддельный Кржижановский положил ладонь на грудь другого юноши, невысокого брюнета со светлой кожей, и начал медленно опускаться перед ним на колени, покачиваясь в такт неслышной мелодии, и скользя пальцами все ниже и ниже…

Дьюитт почувствовал, как к его щекам приливает краска, и решил проблему радикально — снял очки. Голограмма тут же перестала его беспокоить, но теперь он плохо видел лицо доктора, не говоря уже о том, что не мог пользоваться анализатором микровыражений. Молодой человек вздохнул и сделал шаг к Уолтеру, надеясь, что тот спишет это на желание сделать беседу чуть более приватной. Он даже понизил голос, чтобы сделать вид, что опасается прослушки.

Со стороны доктора Миллса все это выглядело так: в ответ на его слова о возникшем между ними напряжении лорд Дега Росса покраснел, сорвал очки и быстро шагнул к нему, оказавшись буквально в шаге от доктора и глядя на того снизу вверх лихорадочно блестящими серыми глазами.

— Боюсь, вам придется помочь мне, доктор, — жарко зашептал он. — Причину напряжения между нами не так-то просто определить. Может быть, дело в том, что вы участвовали в покушении на моего двоюродного деда? В том, что вы обвиняетесь в связях с террористами? Или в ваших настойчивых попытках испробовать на мне — и на остальной команде — какой-то неизвестный состав вашего собственного изобретения? Что они знают о вас, почему они вам доверяют? А может быть, наша проблема в том, что вы случайно разослали присланную мной информацию всему экипажу? Спасибо, что кота, а не… кхм… другие данные. Э-э-э… а может вы вообще о том, что я имел неосторожность позвать мисс Арандхати на верфи, — Дьюитт неожиданно сбился со своего обвинительного шепота и заговорил нормально. — Я очень извиняюсь, надеюсь, я не нарушил какое-нибудь религиозное табу и не обидел ее. И… эээ… простите, невежливо было вообще упоминать экскурсию по Дега Росса, в то время как вы, да и мисс д’Ред, если уж на то пошло, не можете присоединиться. У меня есть привычка немного увлекаться, когда дело идет о кораблях, — маленький лорд задумчиво потер переносицу и снова сфокусировал взгляд на Уолтере. — Так о чем из вышеперечисленного вы хотите поговорить? Может, я что-то пропустил?

[Оранжевый | до прыжка]

Дьюитт Чарльз Дега Росса из дома Дега Росса провел некоторое время в столовой, в обнимку с большой тарелкой, на которой сиротливо лежала парочка случайным образом выбранных канапе. К еде он не притронулся. Дьюитт был одновременно и гостем, и организатором этого небольшого фуршета, правила хорошего тона требовали его присутствия в обоих качествах, но его не оставляло ощущение, что он мог бы заняться чем-то более осмысленным. Например, выяснить, наконец, во что именно он ввязался, в чем будет заключаться его участие в предстоящей миссии, есть ли у него на корабле какие-то обязанности (а может даже и права) и, главное, можно ли отвинтить все эти узкие койки в казарме и выкинуть их в трюм, а на их место поставить шикарную, удобную, широкую... рабочую поверхность, которую Конрад должен был захватить с “Аска”. В остальном никаких существенных реноваций не требовалось. Постеры с голыми женщинами на стенах он решил оставить: ему бы не понравилось, если бы кто-то в его отсутствие снял со стен его комнаты все плакаты и чертежи. Полковник Кржижановский и мисс Дредд удалились (и Дьюитт подозревал, что на ближайшие несколько часов их лучше оставить в покое), так что молодой человек собрал все свои вопросы и печали в горсточку и понес их на мостик, дежурной лейтенанту Хантер.

По поводу предстоящей операции Хантер выразилась емко и по существу. С вопросами о его участии в предстоящей высадке отправила его к мисс Дредд. С кроватями разрешила поступить как угодно, лишь бы не ей пришлось их таскать. Затем она провела Дьюитту короткий тест на профпригодность (на взгляд Дега Россы, несколько необъективный: у него было много достоинств, но почему-то вопросы Хантер не коснулись ни одного из них) и вынесла свой вердикт: практически бесполезен, вот разве что...

— Раз-раз, меня слышно? — по коридорам корабля раздался голос маленького лорда. — Великолепно. Уважаемые дамы и господа! Спасибо что выбрали нашу волну. С вами “Голос радуги” и я, Дьюитт Чарльз Дега Росса, временно, но с душой, исполняющий обязанности связиста. В моей должностной инструкции триста восемнадцать страниц, я дочитал до третьей, так что придется импровизировать. — Дьюитт прочистил горло и продолжил своим лучшим официальным тоном. — Счастлив сообщить вам, что наш корабль успешно покинул орбиту Тритона. Трафик минимальный, расчетное время первого прыжка — через восемнадцать минут. Прекрасная и суровая лейтенант Хантер просит напомнить всем, дежурящим во вторую смену, что они уже четверть часа как должны были занять свои рабочие станции. Сержант Акоста передает, что те несчастные, кому не досталось зубных щеток, полотенец и прочих предметов первой необходимости, могут прямо сейчас подойти в интендантскую – или же молчать вечно. Остались всего две зубные щетки классического оранжевого цвета, далее, по личному указанию полковника Кржижановского, щетки будут выпускаться исключительно в радужной гамме. Конрад сообщает, что на камбузе осталась холодная пицца и что-то из закусок. Имеется информация, что с завтрашнего дня мы переходим на армейские пайки, так что рекомендую воспользоваться моментом. А, важное сообщение. Пожалуйста, не кормите Канко. Не верьте ей, она ужинала. На этом все, желаю вам приятного полета! В честь начала нашего путешествия, позвольте поставить вам замечательную композицию из личной коллекции лорда-сержанта Николаса, один из моих любимых треков. Это “Vent que mou el temps” — “Ветер, который приводит в движение время”.

Коридоры “Радуги” заполнили звуки музыки, мужской голос запел на родном наречии Акосты. Правда, где-то через полминуты запись оборвалась, и ее сменил очень недовольный голос лейтенанта Хантер.

— А ну, хватит страдать ерундой, всем за работу! Стажер Дега Росса, ты связист, а не аниматор, читай долбанную инструкцию.

Наступила тишина.

ссылка

[черный | после второго прыжка (~ 8 часов после старта)]

— Пятьдесят кредитов. Подавится, — София прислонилась плечом к двери, ведущей из столовой на камбуз. Она надела одно из своих старых платьев — черное, с высоким воротом и узкими манжетами. Конрад, который добровольно взял на себя часть обязанностей по кухне, тоже был одет строго и в темных тонах. Оба щеголяли также цветастыми фартуками (с узором из котяток у Софии, из сердечек — у немолодого слуги), что придавало их внешнему виду некоторую неоднозначность. Вдвоем они выглядели как парочка убийц на пенсии, от нечего делать решившие открыть кофейню с капкейками.

— Вы заблуждаетесь, мисс Дредд, — Конрад протер салфеткой краешек тарелки с салатом — на нее попала капелька соуса. — Шестьдесят.

Оба замолчали и, не сговариваясь, посмотрели на лорда Дега Россу, сидящего в столовой за угловым столиком и печально ковыряющего армейский рацион столовыми ножом и вилкой.

Выглядел Дьюитт неважно. Гиперпространственные переходы давались ему нелегко, обычно после прыжка он час-другой предпочитал притворяться мертвым. В этот раз такой возможности не было, так что пришлось принять лекарство, которое перевело его в статус поднятого умертвия или, скорее, вампира: темный сюртук, бледное, осунувшееся лицо и полное отсутствие интереса к человеческой пище. Были в арсенале лорда средства и более действенные, но их он собирался использовать только в случае крайней необходимости. Дежурить на мостике и читать инструкцию вполне мог и зомби, и вампир.

Снижение аппетита было одним из побочных эффектов принятого Дьюиттом препарата. Впрочем, положа руку на сердце, даже если бы он был очень голоден, армейский рацион вряд ли показался бы ему привлекательным. Молодой человек отрезал от коричневого брикета сомнительной консистенции малюсенький кусочек, положил в рот и, зажмурившись, начал медленно жевать.

— А который вы ему разогрели? — неожиданно спросила София. — Тот, что как подошва или тот, что как резина?

— М-м-м… если не ошибаюсь, на маркировке значилось “бифштекс с картофельным пюре”.

— Подошва, — со знанием дела кивнула женщина. — Семьдесят кредитов.

— Но я полил его соусом, — Конрад скрестил руки на груди. — И молодой лорд знает, что для поддержания сил необходимо сбалансированно питаться. Восемьдесят.

В дверях столовой показался полковник Кржижановский в черном парадном мундире. Наградные колодки в четыре ряда едва помещались даже на его широкой груди.

— Это еще что за хрень? — София несколько раз моргнула, словно ожидая, что морок пропадет. — Что это за ожившая эротическая фантазия? Это чья? Это моя? Это мне?

Конрад издал короткий смешок.

— Полагаю, это в первую очередь человек, который хочет пообедать, будем исходить из этого, — он коротко поклонился Софии и быстрым шагом направился к Бастиану.

— Добрый день, полковник, позвольте, я провожу вас.

— Э-э-э… спасибо, это моя столовая, я знаю, куда идти… — растерянно пробормотал Бастиан.

— Полковник Кржижановский! — Дьюитт привстал со своего стула и сделал приглашающий жест. — Прошу вас, пообедайте со мной.

Лицо полковника приобрело страдальческое выражение. Тем не менее, он стиснул зубы и направился к угловому столику. Конрад помог ему сесть, поставил перед ним тарелки и приборы, положил салфетку и отправился за едой.

— Откуда это все? — слабым голосом спросил Бастиан, глядя на три набора вилок и ножей: два по краям тарелки, один перед ней. — Откуда на моем фрегате… это?..

— Мы захватили кое-что с “Аска”, — охотно пояснил Дьюитт, обрадованный возможностью отсрочить момент единения с армейским брикетом. — Конрад сказал, что у вас на камбузе были только столовые вилки и ножи, я взял на себя смелость… — он сделал неопределенный жест рукой.

— Ясно… — упавшим голосом откликнулся полковник.

— Ваш салат, — Конрад поставил на тарелку перед Бастианом еще одну — с овощами, залитыми каким-то соусом.

— И ваша подошва, — София плюхнула разогретый брикет с рационом на стол. Конрад посмотрел на мисс Дредд неодобрительно — блюда следовало подавать поочередно — но промолчал.

Дьюитт прочистил горло.

— Ну что вы, мисс Дредд. Все очень вкусно, — с вежливой улыбкой проговорил он.

— Правда, голубчик? Может быть, добавки?

Улыбка Дьюитта слегка померкла.

— Н-нет, благодарю.

— Девяносто, — шепнула София Конраду, похлопав его по плечу. Бастиан нахмурился и печально захрустел салатом, выбрав приборы случайным образом.

— Что у нас за праздник? — мисс Дредд облокотилась на плечо полковника и поддела одну из медалей пальцем. — День независимости? День зависимости?

Бастиан замялся и бросил взгляд на лорда Дьюитта.

— Да ничего такого. Просто, ну… Подумал, надо соответствовать должности. Положение обязывает и все такое.

Истинную причину своего внешнего вида Бастиан раскрывать не собирался. Мрыжка, в отличие от другого крепкого алкоголя, оставляла в памяти нетронутыми все события, а вот причинно-следственные связи выжигала напалмом. Кржижановский помнил, что его познакомили с маленьким лордом (хотя его полное имя тут же вылетело из головы, но мрыжка тут была ни при чем). Помнил, что позволил имперцу остаться на корабле. Но почему? Зачем? У него явно имелась какая-то веская причина. Решив, что Дега Росса, должно быть, какая-то действительно важная шишка, Бастиан и нацепил свой парадный мундир, просто на всякий случай, до прояснения ситуации.

София расплылась в широкой улыбке.

— Само собой, капитан. Как вам угощение?

— Угощение? Подошва-то? Да… — Бастиан спохватился. Роль светского льва явно давалась ему с трудом. — Я хотел сказать, что уже привык и мне трудно судить. Спроси лучше нашего высокого гостя.

На словах о "высоком госте" София фыркнула.

– Да, лорд Дьюитт, как вам наша изысканная кухня? – ехидно осведомилась она.

Молодой человек наблюдал за Софией и Бастианом все с той же вежливой, хотя и слегка растерянной улыбкой. Похоже, он опять где-то ошибся. Капитан явно предпочел бы, чтобы на его корабле завелись кудабли, чем четыре вида вилок и фарфор, хотя сам Дега Росса не мог представить себе, как можно есть одними и теми же приборами и закуску, и основное блюдо. И все же, Кржижановский явно старался быть вежливым, было бы верхом неучтивости не ответить ему тем же.

— Самый лучший армейский паек, который я когда-либо пробовал, — сказал Дьюитт (совершенно, к слову, искренне) и решительно взялся за нож с вилкой. — Благодарю вас.

София вздохнула и потянулась за кредитным чипом.

Когда с пайками было покончено, наступило время кофе и десерта (убийцы на пенсии испекли фруктовый пирог, именно для него, как оказалось, были нужны маленькие нож и вилка перед тарелкой). София сняла свой фартук и присоединилась к Дьюитту и Бастиану. Конрад отказался покинуть свой пост.

Маленький лорд и полковник опять обсуждали свои драгоценные модели кораблей. Мисс Дредд потягивала черный кофе и слушала их, как слушают шепот бегущей воды, стук дождя по стеклу или пение весенних птичек.

Примерно в это время в столовой появилась Апрель с неизменным мультитулом в руках.

— Позвольте вас проводить, мисс, — тут же подскочил к ней Конрад.

— М-м-м… нет, спасибо. Просто сделай мне какой-нибудь сэндвич, пожалуйста, — попросила девушка, не отрываясь от игры.

— Сию минуту, — Конрад скрылся на камбузе. Дьюитт и Бастиан замолчали и уставились на девушку, забыв о кофе и кораблях.

— Что это у нас, похороны? Или тематическая вечеринка? — спросила Апрель, заметив их взгляды, но не сумев угадать причину. — Простите, была не в курсе. Ну, я только на минутку. Шикарно выглядите, полковник, заходите на мои похороны тоже.

Бастиан не успел ответить: почти тут же Конрад вернулся с сэндвичем и протянул его Апрель.

— Спасибо! — девушка развернула коричневую бумагу и откусила хороший кусок. — Хорошего дня! — с набитым ртом попрощалась она и вышла.

— А что, можно было есть руками? — спросил Бастиан.

— А что, можно было не есть паек? — одновременно спросил Дьюитт.

— Нет, — хором ответили София и Конрад.

Убийцам на пенсии нужно как-то развлекаться.

Опасения Бастиана оказались необоснованными. София несколько мгновений разглядывала руку Кржижановского на собственном плече, словно раздумывая, что с этим делать, но потом шагнула к нему ближе и приобняла его за пояс.

– А драка будет? – ехидно спросила она, прижимаясь к полковнику. – А по банкам пострелять дадут? Пошли, кто же отказывается от дармовой выпивки... и от толковых сержантов, если на то пошло. Где ты взял этого Акосту? Он правда из Империи? Меч у него такой... многообещающий. Лучше бы Робин в эту сторону смотрела, раз уж на длинные имена потянуло, – София тяжело вздохнула. – Ладно, я подумаю об этом завтра.

Вот так, в обнимку, полковник Кржижановский и мисс Дредд и отправились на поиски бара. София забраковала тот, что нашелся в космопорту, с назойливо мельтешащими голографическими рекламными слоганами вокруг столиков и аляповатой громоздкой барной стойкой. Вместо этого она вытащила Бастиана наружу. Неподалеку от конторы, где она утром арендовала грузовик, обнаружилось куда менее пафосное, но зато гораздо более тихое место, где, в связи с ранним часом, сидели всего пара-тройка местных, вероятно, работники космопорта, закончившие смену. София забралась на высокий стул у бара и постучала по стойке мизинцем, привлекая внимание бармена – флегматичного немолодого мужчины, вся правая рука которого была зататуирована какой-то растительностью (приглядевшись, Бастиан разглядел, что это водоросли).

– Доброго вам денечка, молодой человек, – тем временем поздоровалась София, наклоняясь поближе к стойке и переходя на шепот. – Полвека, знаете ли, не была в ваших краях, подскажите, мрыжку у вас еще гонят?

Бармен оглядел Софию с ног до головы. После этого такого же внимательного осмотра удостоился и Бастиан. На его "гражданской" рубашке цвета хаки мужчина задержал взгляд аж секунд на пять, но в итоге все же едва заметно дернул подбородком, что можно было расценить как положительный ответ.

– И все еще... – София покачала ладонью в воздухе, словно демонстрируя сложность и неопределенность сложившейся с упомянутой мрыжкой ситуации.

Бармен снова кивнул, на этот раз чуть решительнее.

– Я, вот, показываю другу местные достопримечательности. Он на Тритоне впервые. Вы уж сделайте нам по "Драге", будьте так любезны. А то, сами понимаете, опыт будет неполным, – София потянулась было за кредитным чипом, но вовремя опомнилась и ткнула Бастиана в бок, чтобы раскошеливался, раз уж обещал. На стойке перед полковником высветилась довольно-таки грабительская сумма за разок угостить даму выпивкой.

Бармен тем временем достал два стакана для шотов, налил туда мутной жидкости из какой-то очень подозрительной бутылки без опознавательных знаков, долил доверху джином, слазил под стойку и плюхнул в каждый шот по... больше всего это напоминало кружочек морковки. Мутная жидкость в стакане начала потихоньку окрашиваться красным, вызывая не самые приятные ассоциации.

– За "Софию", – мисс Дредд двумя пальцами подняла свой стакан и чокнулась с Бастианом. – И за ее капитана, – улыбнувшись самым уголком губ добавила она.

София легонько стукнула дном стакана о стойку, залпом выпила содержимое и зажмурилась.

– Угу, есть еще свободные шкафчики в нашем детском садике. Что-то ты подозрительно спокоен для человека, которому на шею только что повесили... это, – женщина сделала неопределенный жест рукой. – Дьюитт Чарльз... Того имперского хрена, у которого позаимствовала данные Робин, зовут Чарльз Дьюитт. Давай, скажи мне, что это совпадение. Сын? Внук? Племянник? Хотя мальчишка совсем не похож... – София потерла переносицу. – Даже не пристрелишь его, паршивца, проблем потом не оберешься. Еще и Робин... "Мой лорд", охренеть. Я не понимаю...

Софию прервал звук нового сообщения.

– Что, опять передумала? Снова спасать? – пробормотала мисс Дредд, вытаскивая из кармана мультитул. Однако на экране высветилось сообщение от доктора:

"Внимание!

В течение суток после посещения Тритона, прошу, связаться со мной и придти на мед. осмотр.

С уважением, доктор Уолтер Фабиан."

– А, нет, это доктор все пытается подобраться к внутренней стороне моего бедра, – София машинально потерла ногу. – Лестно, конечно, но что-то я не в настроении. Пойду... не знаю... покрашу кораблик. Выдай мне обжигающей лавы номер пятьдесят три. Страховочные тросы я, кажется, видела в трюме. Ничто так не успокаивает, как повисеть на высоте нескольких десятков метров над бетоном, закрашивая собственное имя, написанное буквами размером два на четыре. Очень символично. Уильям Блейк бы оценил.

Мастер Ю и Шени занялись осмотром поля боя. Менестреля, как более человеколюбивого члена отряда, больше всего интересовало, не притаилась ли в лесу еще парочка многоногих чудовищ. Грейтмастером же двигал скорее научно-исследовательский интерес. Впрочем, разница в мотивации не помешала им объединить усилия (тем более, что оба они предпочли о ней умолчать). Привлекли к делу и Лана, который явно все еще не вполне уложил произошедшее в голове и больше шарахался от Вэла, чем помогал.

В результате тщательнейшего изучения следов и останков носоконожек и пыльников были обнаружены следующие улики:

1. Несколько дюжин носков разнообразных цветов и размеров. Шени, покопавшись, отыскала тут и свои – по одному в каждой многоножке. Это позволило Грейтмастеру сформулировать – и, после некоторого времени, потраченного на беготню от одной кучки к другой, доказать – теорию: все (или почти все) носки были разбиты по парам, и левый носок из пары был частью одной многоножки, а правый – другой (ну, или наоборот, споры о том, в какой момент носок становится "левым" или "правым" велись среди монахов с незапамятных времен, некоторые из учителей даже использовали эту задачу в качестве коана – вопроса, ежедневные размышления над которым должны были привести ученика к просветлению). Этот факт, да еще осмотр имеющихся следов, позволял с осторожным оптимизмом предположить, что существ было только два.

2. Стрелы и арбалетные болты – по числу потраченных Ланом и Шени. Вероятно, больше никого из охотников многоножки не встретили.

3. Мертвые белка (в отличном состоянии), еще одна белка (в хорошем состоянии), мышь (в хорошем состоянии) и заяц (в состоянии скелета). Никаких признаков того, что белок и мышь начали переваривать, не было. В качестве причины их смерти Шени и Лан, посовещавшись, без особой уверенности объявили недостаток кислорода в организме. Из всех присутствующих лучше всех в медицине разбирался Грейсон, но совать ему под нос дохлых мышей (даже в хорошем состоянии) никто не решился.

Скелет зайца несколько выбивался из общей картины, и потому озадачивал. Но в итоге Лан, изучив отметины от зубов и когтей на костях, предположил, что тот попался какому-то мелкому хищнику уже несколько месяцев назад, а носоконожка просто зачем-то подобрала обглоданный остов.

4. Несколько крупных камней (4 в одной многоножке, 7 в другой).

По всему выходило, что животные (и, вероятно, люди) не были нужны чудовищам в качестве пищи. А зачем были нужны – кто их знает. Грейтмастер в очередной раз поразился нелогичности и бестолковости этих существ. Если какой-нибудь сильный маг, к примеру, создавал их, чтобы собрать свою непобедимую армию и захватить мир, то у него явно были большие проблемы с дизайн-проектами.

Тем временем, дело потихоньку шло к полуночи. Монахи, покинувшие орден еще до первых солнечных лучей и весь день бегавшие по горам, чувствовали, что пора бы помедитировать, порефлексировать, поблагодарить мироздание за интересный опыт – и баиньки.

Грейтмастер стоял в шаге от Лана и даже в темноте прекрасно видел, как охотник одним быстрым отточенным движением снял с плеча лук, наложил на тетиву стрелу и на секунду замер, выцеливая чудовище. Вэл кое-что понимал в красоте и гармонии, а уж что касается проявлений красоты и гармонии в искусстве отнятия жизни – тут он и вовсе смело мог назвать себя экспертом. И Лан был хорош: форма, дыхание, баланс, концентрация... Он еще не спустил тетиву, а грейтмастер уже знал, что выстрел попадет в цель. И тут охотник покосился на мастера Ю, должно быть, хотел убедиться, что у него есть разрешение стрелять – и едва не уронил стрелу в траву: руки охотника начали мелко дрожать. Он перевел взгляд на Шени. Та стояла к нему вполоборота и даже не смотрела в его сторону, и все же волнение молодого человека заметно усилилось. Кому-то менее опытному могло показаться, что его стойка все еще почти идеальна, но грейтмастер видел тысячу маленьких огрехов, словно прекрасную мраморную статую оплела сеть трещин. Видимо, Лан и сам это понимал. Он с досадой покачал головой, опустил оружие – и вдруг резко выдохнул, бросил короткий взгляд на странного монстра, а после этого – Вэл готов был поклясться – закрыл глаза, вскинул лук и выстрелил.

Стрела продырявила один из носков-щупалец большого чудовища и вошла прямехонько в клубок пыли в его центре. Вопреки ожиданиям, она не прошла насквозь, а просто... исчезла внутри. Существо издало странный шипящий звук, щупальца зашевелились активнее. Похоже, на стрелы, в отличие от носков, у него была сильная пищевая аллергия.

Еще один пыльник выдвинулся навстречу мастеру Ба. Он добрался примерно до того же места, до которого успел добежать его собрат ранее, и замер. Остальные двое пока выжидали.

– Пф-ф-ф, нет, конечно. Я очень избирательна в плане того, к кому попадать в плен. Ну... обычно, – София виновато улыбнулась.

– А нога... я же домик на Пандоре завела. Я тебе говорила? Положено же на пенсии. Дом, садик, кресло-качалка, плед, дробовик. Идиллия. И вот, представляешь, завелись грызуны и начали жрать мои только что посаженные деревья. А так как это Пандора, то под "жрать деревья" я подразумеваю "целиком", – София выдернула штанину из ботинка и закатала ее до колена. Ну, до того места, где, как Бастиану отлично было известно, оно раньше находилось. Теперь там стоял протез, причем никто явно не пытался сделать его даже отдаленно похожим на что-то органическое, это была уродливая, практичная и, должно быть, неубиваемая металлическая конструкция, даже с чем-то, похожим на поршни. Протез начинался в районе голени, охватывал почти все колено и шел куда-то выше. Похоже, София чудом не потеряла ногу целиком.

– Мораль такая, что дробовик надо было брать побольше, – женщина щелкнула по металлическому колену пальцами. – Или бегать быстрее. Главное, деревья потом все равно сожрал молотильщик, вместе с домиком, креслом и пледом. В общем, садоводство – это не мое.

– Боюсь, она не слишком поучительная и не рекомендована к прослушиванию в воспитательных целях. Это история об отвратительном планировании операции и о молодом человеке с удивительной способностью вечно оказываться не в то время и не в том месте, – бабушка Робин задумчиво потерла безымянный палец левой руки. – Забавно, конечно, что из нас двоих он больше опасается тебя, просто потому, что ты теоретически можешь поцеловать его так, что у него пальчики ног подожмутся. И это после всего, что между нами было! – София прижала руку ко лбу в очень драматическом жесте. – Может, мне все-таки угнать его фрегат, как считаешь?

– А-а-а, да, Бастиан как-то получил... производственную травму. С тех пор бедняга старается держаться от компаньонок подальше. Он, видишь ли, уверен, что вы настолько гибкие и подвижные, что можете забраться к мужчине в голову через штаны... или наоборот? В общем, что вы только и ждете возможности запудрить ему мозги, измазать его во всех местах своей хитрой помадой, а потом ка-а-а-ак... – пальцы Софии во время ее монолога подбирались к Робин, и в этот момент наконец оказались достаточно близко к девушке – София коварно пощекотала внучку под ребрами.

– Я бы хотела, чтобы вы с ним поладили, – как ни в чем не бывало продолжила она через пару секунд. – Но, пожалуй, самый верный способ ему понравиться – это не особенно стараться ему понравиться. Бастиан – довольно прямолинейный человек и плохо понимает намеки. Мне, помнится, пришлось прострелить ему плечо, чтобы он обратил на меня внимание.

– Естественно, – кивнула София в ответ на последние слова Николаса, – вот я, к примеру, прибыла сюда на "Кусаке", названном, как я поняла, в честь питомца майора Тиана. Несомненно, существа многих и многих достоинств, вероятно даже растущих в два ряда.

Пронаблюдав с полминуты за тем, как Акоста сваливает в один общий контейнер вещи несчастных десантников, София решила, что пятнадцать новых врагов, на ярлычках одежды которых стоит такое угрожающее количество буковок Х перед L, ей не нужны. Она огляделась вокруг и почти сразу обнаружила кучу больших пластиковых мешков, использовавшихся не то для сбора мусора, не то для хранения грязной формы. Эти мешки, один за одним, она и начала подсовывать Николасу, стараясь по возможности, чтобы у каждого мешка оказался один владелец. Кроме того, сержант явно был человеком простым и прямолинейным, и потому собирал только то, что было на виду. Уж кто-кто, а София знала, что все самое важное люди прячут под матрас, в крайнем случае – приклеивают ко дну какого-нибудь ящика. Так что, стоило Николасу отойти от очередной койки, мисс Дредд производила там небольшой обыск в своем стиле, чтобы несчастный рядовой не остался случайно без медальона с локоном любимой девушки, голографии матушки или – вероятнее всего – без коллекции любимого порно, что наверняка нанесло бы страшный удар по боевому духу бедолаги.

Просьба рассказать о ней самой заставила Софию крепко задуматься. Ее биографию нельзя было назвать героической в классическом понимании. Можно было бы вспомнить какую-нибудь байку об их приключениях с Бастианом, но во всех этих историях либо он, либо она, а чаще оба выглядели полными идиотами. Наконец, София остановилась на одной из самых безобидных.

– Мы с полковником действительно старые друзья, познакомились – страшно сказать – больше полувека назад, я была тогда совсем девчонкой, а он еще даже не обзавелся своим знаменитым револьвером. Я занималась... ксеноархеологией, что-то вроде небольшой независимой фирмы, если вы понимаете, о чем я. Моей специализацией было влипать в неприятности и вылипать из них так, чтобы на лапках осталась золотая пыльца. А Бастиан делал карьеру в силовых структурах – СБ, военные, частные охранные предприятия. Несмотря на то, что мы частенько сталкивались... по работе и доставляли друг другу кучу проблем, а может и благодаря этому, мы быстро прониклись взаимной симпатией и иногда встречались в нерабочей обстановке, чтобы... хмм... пропустить стаканчик чего-нибудь и обменяться историями – насколько позволяло наше сумбурное расписание.

– Однажды, помню, очередная мутная информация привела меня в небольшую систему на задворках галактики. Без особой надежды отправляю сообщение Бастиану, мол, так и так, я в жопе мира, а ты, душа моя, случайно, не в кишечнике? И внезапно получаю ответ – представь себе, тоже неподалеку. Сейчас занят, но как насчет вечерком после работы встретиться. Конечно, котик, у меня и у самой дела – носик припудрить, брови выщипать, но к вечеру освобожусь. В общем, договорились. До вечера куча времени, вылетаю по своим координатам, действительно нахожу на богом забытом планетоиде древние подземные руины, по виду – какая-то религиозная ерунда. Всюду статуи женщин странного вида. Тощие, стремные, у каждой по шесть рук, на каждой ладони по глазу, в каждом глазу – по два зрачка, видимо, намек на местную пару звезд. А где положено быть глазам – там странные надписи, не исключено, что матом. В центре помещения – самая большая статуя, и у нее у единственной глаза, где положено. Точнее, вместо одного из глаз дыра, а вот второй на месте и выглядит, как куча денег, которая мечтает оказаться на моем кредитном чипе. Всюду пыль, руины, декаданс, но охранная система, естественно, работает. Империи возникают и рушатся, а хорошо натянутая леска может ждать предназначенной ей ноги вечно. В общем, потихонечку, полегонечку, с помощью датчиков, скотча, длинной палки и такой-то матери прокладываю себе маршрут. Пол почти весь в ловушках, так что в какой-то момент решаю, что проще закрепить тросы и изображать паука. Добираюсь до центральной статуи, забираю артефакт, вдруг в помещение вламывается полдюжины каких-то идиотов в броне, с ними женщина – не вру – на каблуках. Начинает кричать, что это все принадлежит ей, что как посмели, а также предсказывать мою скорую кончину. Я ей говорю: "Конечно, милочка, вы совершенно правы, все именно так и есть, только не волнуйтесь и ногу не сдвигайте, в особенности левую. И вот тот молодой человек справа тоже пусть лучше не двигается. И стрелять здесь не стоит, поэтому оружие, пожалуйста, спрячьте от греха." Но видно, что у человека стресс, проблемы в личной жизни и ноль готовности к диалогу. "Я", кричит, "со своими ногами буду делать, что хочу." Тут один из ее миньонов снимает шлем, и кого, вы думаете, я вижу? Герра Кржижановского, с которым у меня через шесть часов назначено свидание. "Прошу прощения", говорит Бастиан, "я знаком с мисс Дредд, она является высококлассным специалистом по извлечению подобных артефактов и вообще хорошо знает, что надо и чего не надо делать с ногами, так что лучше бы нам ее послушать". Тут, конечно, девушка окончательно расстраивается. "За что я вам плачу, пойдите и заберите, у нас контракт", обычная история. Бастиан, бедняга, совершенно не умеет спорить с женщинами. Вздыхает, надевает шлем и идет ко мне, забирать. Я вишу на своих тросах, жду, раздаю ценные советы – тут левее, тут правее, нам все же вечером еще пиво пить, хотелось бы, чтобы человеку было, чем кружку держать. Но пол там – просто беда. То ли Бастиан что-то задел, то ли кто-то из его молодцов, то ли девица все-таки дернулась, в общем, включилась охранная система. Из надписей на лицах статуй начинает медленно течь красная жидкость, типа кровь, из глаз на ладонях выстреливают лучи смерти, какие-то круглые дроны отовсюду лезут, тоже тематические, в форме глаз. Пол начинает рушиться и обваливаться в пропасть. Все бегают, всем весело. Девица с криком "я снаружи подожду" сваливает обратно в тоннель, половина команды за ней, половина пытается отстреливаться от дронов. Я в последний момент хватаю Бастиана – сотня килограммов веса, на минуточку, если с броней и обвесом, но я-то, как вы уже поняли, знаю, что и как делать с ногами. В общем, мы висим с ним посреди зала этакой многоножкой. Под нами пропасть, вокруг дроны и лазерные лучи... ну ничего, перестреляли всех дронов, охранку вырубили и выбрались. Пошли пиво пить, с кальмарами. Кстати, пиво было хорошее, даром, что дыра.

София только неодобрительно покачала головой, глядя полковнику вслед.

Слишком, слишком доверчив. Как у него еще не увели эту его рыжую красотку? Конечно, София не стала бы угонять целый фрегат, во всяком случае, не в этот раз, но подобную доброту не следовало оставлять безнаказанной. Она провела рукой по панели.

"Независимый интерактивный корабельный ассистент" послушно явилась по первому зову и попросила представиться.

– Меня зовут София, милочка, – приветливо кивнула ей женщина, – а тебя я буду звать Николь. Будь так добра, выведи на большой экран видео с камер безопасности, расположенных между мостиком и ангарной палубой. Меня интересует маршрут полковника Кржижановского. На личный экран – схему корабля. И мне потребуются инструкции по настройке твоего интерфейса. Кстати, у меня есть доступ к личным делам? Покажи мне все, что у тебя есть о Бастиане.

Софии пришлось ещё раз приложить ладонь к сенсорной панели для подтверждения команды и определения уровня доступа, но НИКА заверила её, что в дальнейшем сможет использовать голосовую авторизацию.

Проследив за Бастианом и убедившись, что он действительно ушёл с корабля, София, человек простой и местами приземленный, нашла на схеме камбуз и порадовалась, что идти далеко не придется: шутки шутками, но нога действительно ныла.

Больше всего времени заняла возня с Николь. София потратила почти целый час: переворошила кучу старых голографий со своего медальона в поисках Той Самой, с большим трудом смогла добиться более или менее похожего звучания голоса, но самым сложным, конечно, оказалось подобрать настройки личности так, чтобы с одной стороны у Бастиана не случился сердечный приступ, а с другой стороны может быть все-таки немножечко случился.

Закончив с саботажем, София подключила комм к корабельной сети и в компании преобразившейся Николь отправилась на поиски еды.

Лан, так и не выпустивший из рук лампу, храбро выдвинулся вперед и таким образом оказался тем самым гусем в клине, которому все веселье и ветер в морду. В правой руке охотник сжимал кинжал, и Ба по примечательной манере держать оружие сразу опознал в охотнике бывшего монаха, может быть даже мастера одной из первых ступеней.

Ришах занял место за левым плечом Лана, Ба держался справа, Шени досталось место в арьергарде.

В неровном свете лампы чердак сразу растерял значительную часть таинственности и показал свою истинную суть: место, куда большая семья с кучей детей и одним не до конца расставшимся с детством взрослым сваливает всякую ерунду. В том углу, на который указал Ба, на полу что-то блеснуло. Лан поднял лампу повыше, Ришах осторожно подошел поближе, наклонился... и в этот момент на него сверху обрушилась огромная плетеная корзина, а за ней и рыболовная сеть.

– По-моему, это все-таки не прыгатель, – спустя пару секунд послышался откуда-то сверху голос Самира. – По-моему, это всетки папка мой. Ругается ну точно как он. Вон, уже и до якорей дошло.

– Плохой знак, – с явным знанием дела откликнулся Родерик, выглядывая из-за широкой поперечной балки под крышей. – Влетит. Инь, ты чего не подала знак, что это свои?

– Кто же знал! – Инь вылезла из-за большого сундука в углу, откинула тяжелую крышку и помогла выбраться из его глубин изрядно извалявшейся в пыли Николь. – Он же вон как на сокровища набросился, я думала, точно прыгатель. Ясно же, что они умеют под людей маскироваться, это и дураку понятно.

– Не, это точно папка... – кисло протянул Самир. Повиснув на руках, он спрыгнул с балки вниз и начал помогать Лану и Ба распутывать сеть. Родерик через секунду последовал за ним.

– Ну, зато проверили ловушку, – заметила оптимистичная Инь. – Здорово работает.

Лан поднялся сразу вслед за Шени. Он сделал очень короткое неуверенное движение здоровой рукой, словно собирался схватить ее за рукав, но его пальцы замерли в нескольких сантиметрах от цветной ткани.

На последних словах девушки охотник осторожно обошел ее и встал чуть впереди, так, чтобы она оказалась за его плечом. Он наконец решился посмотреть Грейтмастеру в глаза, и в его взгляде колдун увидел веселое отчаяние человека, который в общем-то еще с утра не собирался умирать, но раз уж повод такой славный, то он готов.

Солнечный луч скользнул через узкое окошко и растекся по щербатым каменным плитам теплой лужицей. Серая хохлатая птичка, быстро перебирая тоненькими, непропорционально длинными для маленького круглого тельца ножками, пересекла небольшой дворик у Восточных врат, плюхнулась в пятно света и растопырилась в довольный пушистый шарик. Птицы эти, несмотря на небольшой размер обладавшие чрезвычайно громкими голосами, гнездились под плоскими крышами пестрых монастырских построек и улетали с первыми холодами. До Праздника золотых листьев оставалось всего несколько дней, но обитатели монастыря все еще просыпались под пронзительные трели – осень обещала быть теплой.

Несмотря на ранний час, в монастыре вовсю кипела жизнь. Следуя распорядку, не менявшемуся, наверное, уже несколько сотен лет, ученики и мастера спускались и поднимались по каменным лестницам, раскланивались в узких прохладных коридорах, вежливо пропускали друг друга на деревянных подвесных мостах. В ордене со сдержанной неодобрительностью относились к бездействию, но еще менее предпочтительной считалась спешка, так что со стороны монастырь, должно быть, напоминал муравейник, полный обленившихся муравьев.

Как и в муравейнике, каждый день в монастыре был похож на предыдущий. Но для нескольких муравьев... простите, монахов, жизнь сегодня должна была измениться самым удивительным (хотя, возможно, и не самым приятным) образом. А вот, кстати, и один из них.

Грейсон, в монастыре более известный как брат Ауч, подошел к Восточным вратам точно к назначенному времени – дребезжащий голос малого гонга как раз сообщил всем интересущюимся о начале утренней общей медитации – опустил тяжелую заплечную сумку на каменные плиты и приготовился ждать. За все пять лет жизни в монастыре он имел удовольствие наблюдать Грейтмастера на рассвете раза три, и все три раза просто потому, что тот (несомненно будучи занят делами чрезвычайной важности) еще не успел отойти ко сну. Вероятность того, что кому-то удастся вытащить Грейтмастера из-под одеяла до полудня, представлялась Грейсону незначительной. Ожидание, впрочем, не слишком тяготило полуэльфа. Для чего еще, в конце концов, существуют трижды проклятые дыхательные техники.

Ждать, однако, пришлось недолго, от силы полчаса. Грейтмастер, несколько вялый и помятый, откровенно невыспавшийся, и от этого чуть более похожий на простого смертного, чем обычно, спустился во дворик и, в ответ на приветственный поклон ученика, только махнул рукой. За ним с метлами наперевес, следовали мастер Сэнд и мастер Ба, напоминая грозный санитарно-эпидемиологический конвой. Мастер Сэнд с чрезвычайно озабоченным видом хмурил седые брови и пощипывал себя за длинную косу, мастер Ба же, напротив, являл собой картину безмятежности, ничего не хмурил и не пощипывал, хотя именно ему предстояло принять на себя ответственность за безопасность грейтмастера всея ордена в предстоящей экспедиции. Мастер Сэнд и представить себе не мог, что отсутствие Вэла может доставить ему больше беспокойства, чем его присутствие. Старый эльф собрался было сопровождать грейтмастера сам, но грейтмастеру – с большим трудом, и после клятвенных заверений, что он будет регулярно отчитываться о своем здоровье и благополучии – удалось отговорить почтенного мастера от этой идеи. Теперь, глядя на Вэла, которому он сам накануне отдал темный доспех, за сотни лет удивительным образом не потерявший прочности, Сэнд раскаивался в своем решении, понимая, что в ближайшие дни ему не будет ни сна, ни покоя. Ну что ж, для чего еще, в конце концов, существуют трижды проклятые дыхательные техники.

Грейтмастер выглядел как человек, за всю ночь не сомкнувший глаз. Собственно, так оно и было. Даже будь у него такая возможность, Вэл бы, наверно, не смог уснуть: слишком много лет он ждал этого дня, слишком много сил вложил в то, чтобы однажды он пришел. Возможности, впрочем, и не было. Ритуал начался после полуночи, а закончился за час до рассвета. По расчетам Грейтмастера, печати должны были продержаться без фокуса около семи суток. Совет, после нескольких недель угроз, уговоров и увещеваний, согласился отпустить его на три дня, как раз до праздника, и Вэл не собирался тратить ни одной лишней минуты на такую ерунду, как сон. Для чего еще, в конце концов, существуют трижды проклятые дыхательные техники.

"Само по себе ничего никуда не прыгает, капитан Шпильман!!! Немедленно отдерите доктора Айланд от консоли и склейте ей пальцы каким-нибудь древним артефактным суперклеем!" -- хотела сказать Джей, но, сколнная к аккуратности в своих логических выкладках, была вынуждена признать, что маленькие лягушата, например, все-таки прыгают сами по себе. Да и большие, пожалуй, тоже.

-- Нам положено заняться обеспечением безопасности экспедиции, -- на удивление мирно сообщила капитан доктору Айланд. Понятно было, что Светило такие мелочи не интересуют, но это уже в свою очередь не интересовало саму Джей. -- В первую очередь нам нужно найти "Градиент" и обнаружить, зафиксировать и донести до всех безопасный и стабильный способ перемещения по артефакту, хотя бы между уже известными нам локациями. И если вы, совершенно случайно, не собираетесь немедленно разобраться с этими задачами с вашего гребаного мостика, или где вы там тыкаете во все кнопки подряд, то двигайте, пожалуйста, сюда, и не устраивайте мне дополнительную головную боль и рассредоточение ресурсов, у меня всего шесть бойцов, из них двое и так торчат с вами как гребаный почетный караул вместо того чтобы торчать здесь и своим бравым видом внушать мне уверенность в завтрашнем дне.