Голосование за ходы

Ему стоило догадаться раньше, стоило, стоило — до того, как чьё-то тело невдалеке скрылось под толщей песка, а над пустыней пронёсся сдавленный вопль. Взгляд через плечо — Мастер Хету. Ему стоило догадаться раньше.

Лён`Ротт смотрит сквозь собственного двойника и видит крепкие стены Империи, видит узоры при входе в родительский дом (ребёнком — зацепить ладонью, провести по контуру, улыбнуться задумчиво), видит лицо — спокойное, холодное, а все эмоции — в глазах. Лён`Ротт никогда не сказал бы, что умеет читать по взгляду, но этот взгляд, неумолимо схожий с его собственным, пробыл рядом слишком долго. Черты едины, но серость этих глаз отдаёт характерной сталью. В этом и разница. Огромная, убийственная разница.

Теперь сомнений не остаётся. Он до сих пор жив. Остальные — сражаются, борются за существование (крик Мастера Хету застыл в ушах), противостоят — и сами не знают, чему. Значит, противостоят слепо. А драться вслепую с таким далёким сейчас противником не просто бесполезно — болезненно, по-человечески глупо.
Кажется, это зовётся у них геройством.
Кажется, Лён`Ротт провёл достаточно времени рядом с людьми, чтобы заразиться от них этой дурной болезнью.

Мастер Хету близко: крик выдаёт его расположение с достаточной точностью.
Лён`Ротт движется спиной, будто отступая от собственного двойника, и даже мысли старается держать в узде: она всегда слышала и понимала его слишком хорошо. Она — та, далёкая, невыносимо родная, всегда правильная, Избранная по праву, объект восхищения и до нелепости бескорыстной сыновьей любви. Она не должна услышать его сейчас.
Если Лён`Ротт до сих пор жив, его оберегают сильные мира сего. А если сильные мира сего способны на подобные чувства, они поймут. Она поймёт.
«Пожалуйста».

Лён`Ротт тянет руку, ловит нож из чужой ослабшей ладони и быстрым, резким, совсем не свойственным себе движением тянет лезвие к горлу. Замирает. Смотрит прямо и снова думает о том, как же хорошо, что маска продолжает скрывать лицо.
«Пожалуйста. Я сделаю это, если ты не перестанешь».
Даже если она не слышит, то наверняка видит: глазами песчаной фигуры или чьими бы то ни было ещё. Лён`Ротт позволяет убеждённой скорби коснуться лица. Погибли люди. Погибло очень много людей — наверняка в разы больше, чем он может себе представить. Он никогда не мнил себя мятежником и бунтовщиком — только продолжателем чужого дела, только тем, кто дал обещание и выполнил его, потому что так было нужно.
«Я не из стратегов, ты знаешь: отец всегда говорил. Я просто лишу жизни себя, потому что вы лишаете жизни других».
Где-то там, далеко, сейчас наверняка ждёт его Анка: веснушки-светлячки под серым небом кажутся продрогшими насквозь. Если за изгнанниками теперь и вправду ведут эту бессмысленную охоту, Анка поймёт. Анка не станет злиться на Лён`Ротта. Анка скажет: он защищал, он хотел, как лучше, хотел уберечь; он целитель. Или промолчит.
«Пожалуйста».
Ещё одна мысль — он погибнет, увитый тканью, которой одел его когда-то самый родной человек — Избранная, наставница, символ и пример, Иль`Ротт.
«Пожалуйста, мама».

Не поворачивается язык, молчит Руукх, как учитель Шор молчал, когда с духами в разговор наедине вступал. Только никакого разговора нет: только крики жуткие обжигают уши, спрятаться хочется, забиться куда-нибудь, закрыть голову руками, не слышать, не слушать... Но не выходит.
Медлит он, не успевает о страдальцах рассказать, и приблизиться к ним тоже не успевает.

Знает Руукх: не показываются духи на глаза людям, всегда из тени смотрят, наблюдают, покорные Великой Матери. Но этих — летучих, страшных, тёмных — не мать призвала, хоть крылаты они, хоть и похожи на слуг вольного Рай`Ру. Другие.
Не нравятся они Руукху. Выть хочется, вторя могучему вра`дру, бежать отсюда, спасаться. С духами человеку биться — глупость, так учитель Шор говорил. Духов уважать нужно — не покалечишь их, не ранишь по-настоящему, только силы потратишь зря. Найти нужно подход, понять, отчего ополчились они на тебя, чем недовольны.
И Руукх смотрит, ищет — напрягся всем телом, глядит зорко по сторонам, посох крепче сжимая.
До тех пор, пока змея крылатого не замечает — и Браале, Земную Дочь, рядом с ним.
Беда.

Времени рассуждать не остаётся. Рвётся Руукх к крыльцу, жертвенный ксаар с пояса снимает, в руке сжимает крепко и на змея кидается. Если Земля жаждет крови, Руукх напоит её, Руукх накормит, даст пищи и Порядок вернёт. Руукх — шаман, и ритуалы знает, и Земную Дочь обязан защищать.
Мудрый шаман по линиям тело раскроет, Землю окропит и духа тёмного из тела мёртвого выпустит на волю. Свободен дух — спокойна Земля, возвращён Порядок.
Да будет так.

Выдыхает Руукх. В тени тихо, спокойно, будто сам Рай`Ру прикрыл его от солнца своим могучим крылом. Оберегает сестру и её спутников — заботливый, верный Небесный Брат.
Хорошо.

Кивает он легко в ответ на благодарность Доор`Нэза. Хочется сказать — тише ты, отдохни, не суетись, есть время —, но вовремя вспоминает Руукх, что не отдыхать он сюда пришёл. Нужно Путь продолжать.
Да и в животе урчит. Верный знак — значит, и вправду двигаться пора.

Провожает Руукх взглядом странного безголового духа, хмурится. А потом понимает — жутко здесь, недобро. Снова чувствует себя как тогда, когда оков пса коснулся. Тяжко. И земля здесь будто бы тоже страдает. Ходят по ней чужие стопы путников, птичьи лапы рисуют незримый узор, копыта давят. Жалко Руукху землю.
Жалко — потому и ступает как можно тише, с места поднимается, к тотему странному близко подходит, трогает посохом алую грудь. Тотем — причудливый, высокий, а на голове — вроде короны, что вождь носил, только попроще. Рассказывали Руукху старшие охотники: многое встречается на Пути, неясное и опасное, загадочное и манящее. Оступиться легко, легко сбиться с ног. К духам тогда взывать нужно, но не всегда слышат они охотников — слишком тихи их речи. А шаманам везёт, шаманы землю чувствуют, голосом владеют и с каждым духом поговорить могут, если слова правильные найдут.
Вот только Руукх слов не знает. Мал ещё, или жарой сморило? А может, просто ищет плохо?

Учитель Шор не раздумывал и не искал — учитель Шор знал с самого начала; знал и действовал. Значит, пришла пора и Руукху научиться знать.
Смотрит он сверху вниз на тотем, улыбается осторожно, будто боится чего, и голову набок склоняет.
— Здравствуй, дух.

Получатели: Дункан, `Воронёнок` Флинт, Преподобный, Максимилиан Пуатье.

В ответ Ар`Сению он только качает головой и чуть пожимает плечами. Никогда раньше Лён`Ротт не слышал историй о передаче дара — тёмных, мрачных, срамных для эльмари историй; а теперь вдруг оказался персонажем одной из таких. Может быть, связь даров и впрямь способна дать описанный Ар`Сением результат, но наверняка знать может лишь тот, кто связывался с подобным напрямую.
Не поворачивая головы, эльмари отводит взгляд в сторону и украдкой глядит на Мастера Хету. Всё может быть.

Следующий вопрос Лён`Ротт слышит слишком отчётливо — более того, сразу понимает, о ком идёт речь, потому что мысли всё ещё полны тем, бескрайним, тёплым и безумно оранжевым. Однако признаться себе в том, что стоящий напротив человек видел ту же пустыню, то же небо и ту же Её, ужасающе трудно. Хочется схватить за плечи, заглянуть в глаза, расспросить и слушать — долго слушать о том, что же видел Ар`Сений, потому что люди умеют говорить много и красиво.
Вместо этого эльмари молчит какое-то время и отвечает тихо:
— Она — друг.

Все разговоры — позже.

Жарко, будто у костра, будто в самое пекло вошёл Руукх, как первый вождь — ступил в кровожадное пламя и остался жив. И Руукх тоже остаётся. Только пить хочется, но ручья вокруг не видать. Верно, испытание он проходит, подобно первому вождю, вот только у Руукха — своя дорога. И Лахму пустит воду тогда, когда решит, что тот справился.
Пока же — терпеть.

Цепляется взгляд за страшного зверя. «Вра`др» значит «быстролапый», значит «свирепый и могучий», значит «пёс», но ещё — «преданный защитник». Так прозвали однажды третьего вождя, Руукх помнит. Так зовут того, кто стоит перед ним сейчас — брызжет слюной, кивает тяжёлыми головами и смотрит — пронзительно, внимательно.
Земная Дочь Браале хорошо воспитала своих детей.

Быстро смекает Руукх, кто вра`дру не по душе. Не любят земные бестии созданий воздушных, бросаются на них из укрытия, разрывают ловкие тела в кровь. И холодный дух — светится весь, лучится — тоже из таких, из воздушных, из тронутых кончиками пальцев Небесного Сына Рай`Ру.
Это значит, вра`др милостив к остальным, но не пустит дальше порождение неба и света. Ничего. Руукх знает, что делать.

Подходит ближе к холодному духу, кладёт ладонь на белую, почти прозрачную ладонь и качает головой, не то отвечая на его вопрос, не то призывая отложить причудливое оружие. И сам тоже кладёт посох на землю перед могучим вра`дром — порождения Земли знают обряды, умеют следовать им, готовы выслушать равного.
Лишь тот, кто уважает зверя, сумеет совладать с ним. Напоить Землю кровью смогут воины и охотники, но мудрец, знающий линии, накормит Её песней собственных слов, спокойным умом в жёлтых глазах напротив и шагом — медленным, мирным шагом.
Подходит Руукх ближе к могучему зверю, холодного духа за руку держит, а второй — касается тяжёлой морды, гладит, будто смыкая цепь из трёх звеньев. И кланяется, голову склоняет перед свирепым зверем.
«Вра`др» — значит «преданный защитник», значит «верный друг».

— Мы идём своим Путём, — тихо шепчет Руукх, поднимая глаза на клыкастого брата. — Мы не враги тебе, свирепый воин. Что сделать нам, чтоб ты открыл нам Путь? Что охраняешь ты? Не своего не тронем.

Когда Земная Дочь Браале заглянет тебе в глаза, придёт твой черёд проделать последний путь — таков Порядок. Шаманы знают Порядок, знают взгляд Браале, умеют ступать верной дорогой. И Руукх умеет, пусть ещё мал. Видит Руукх, как глаза Земной Дочери растворяются перед ним во мраке, и думает: «Я готов».

Потом — темно и тихо.

Руукх не удивляется, когда видит вокруг остальных. Последний путь для каждого един — это объяснял учитель Шор в линиях на сырой земле, на небесных светляках и в треске костра, когда замолкало светило. Последний путь не пройти в одиночку. Последний путь — последняя дань Порядку. Переродившись, Руукх останется верен Земной Дочери. Она проведёт Руукха по верной дороге.

Руукх готов.

Чужими устами поёт Великая Мать Лахму, но поёт верно, правильно. Сутки — от костра до костра. Дорог — три. Все три — верны; Руукх знает.

— Ла-би-ринт, — повторяет он тихо смутно знакомое слово; вот истинное имя его последнего пути, так сказала Великая Мать. Великая Мать не способна солгать своим внукам.

Вещает что-то холодный дух — весь белый, светится, будто золотит улыбкой из-за его плеча Небесный Сын Рай`Ру. Но Руукх не смотрит; Руукх ищет; Руукх знает, что где-то здесь должна быть Земная Дочь Браале — та, кто укажет ему дорогу.

Руукх готов.

Натыкается беспокойный взгляд на рисунок у стены — единственно ясный. Прочие — порождение духов; этот — будто прибыл оттуда же, откуда спустился Руукх. Касается шершавая ладонь, натыкается на змеиное — гладкое, скользит. Не тёплые стены пещеры, а чешуйчатая шкура зверя, и Руукх — внутри. Движется рука, укрывает собой знакомый рисунок — то охотники, подгоняемые ветром Рай`Ру, устремляются вперёд; то собратья посвящают им свои молитвы; то прикосновения живых и мёртвых поддерживают в них силы. И Руукх тоже прикладывает ладонь.
Так вершится охота.

А обернувшись, Руукх видит охоту во плоти.

Земную Дочь Браале узнают по глазам — цепким, цвета целебных трав и мутной воды вдали от костра под угасшим светилом. По рукам узнают её — рукам охотницы, знающим линии и следы. По песне узнают — песне костей, стучащих друг о друга, когда ступает она вперёд.
Цепляется взгляд за амулет на чужой груди. Руукх делает шаг и склоняет голову в покорном поклоне, крепче сжимая посох.
— Земная Дочь Браале, — тихо шепчет он, не открывая глаз. — Ты улыбнулась мне, когда я появился на свет. Ты взглянула мне в глаза, когда я умирал. Проводи же нас в последний путь, а я стану твоим голосом и твоей песней.

Руукх готов.

Когда в наружность рвётся непривычно яркий свет, Лён`Ротт понимает, что просыпается. Отсутствие маски на лице как будто делает мир больше, почти невыносимо больше — настолько, что некоторое время эльмари просто лежит, присыпанный песком, разглядывая спины выбирающихся из убежища спутников.
В голову снова приходят чужие слова: кажется, он хотел пообещать что-то, хотя бы просто махнуть на прощание, улыбнуться — очень много самых разных вещей. Не успел.
Но это ничего.

Несмотря на жуткую слабость в конечностях и тяжесть в голове, Лён`Ротт улыбается — коротко, смирно — и осторожно привстаёт на локтях, рыская взглядом по песку в поисках посоха и маски.

И то, и другое он находит быстро. Невзначай касается ладонью одеяния в глупой надежде на влагу — нет, пусто и сухо. Всего лишь сон.
Пока он был юн, всегда делился снами с матерью.
..нет, право, глупые мысли и глупая ситуация: целитель первым упал без сил. Ему нужно двигаться дальше. Им всем — он точно знает — обязательно нужно.

Под серой бесконечностью неба Лён`Ротт снова чувствует себя песчаной пылинкой. Вокруг тепло и тяжко, и его спутники тоже выглядят изрядно вымотанными. Первый призыв — помочь — исчезает под давлением терпкой вины. Однажды уже помог. Пора остепениться.

Опираясь на посох, он медленно подходит к Картарему и склоняет голову в молчаливом поклоне. Мастер Хету, Созидатель Хету уберёг их от песчаного танца; в определённой мере он показал себя куда более осторожным целителем, чем Лён`Ротт.
И это достойно высшей благодарности — признания равного равным.

Остаётся ещё кое-что.

Эльмари находит взглядом Ар`Сения и тихо вздыхает себе под нос. Наверное, ему стоит сказать очень многое: объяснить, предостеречь, приободрить — но на ум лезут только ненужные извинения. Затолкав их подальше, Лён`Ротт просто подходит к другу и касается ладонью собственной груди, чтобы затем положить руку на чужую, ближе к сердцу.
— Вы связаны, — спокойно говорит он, имея в виду, конечно, не их двоих, а два Дара, теплящихся теперь по обе стороны. — Будь аккуратен.

Теперь — правильно.

Тони смотрит в мёртвые глаза одну долгую секунду, а потом принимается за железки. Ровно по плану, да? С татуированным и бегемотным покончено, значит, максимум — восемь. А те, что были порасторопнее и убежали вглубь острова, наверняка успели приговорить и кого-то ещё. Главное теперь — не остаться в одиночестве.

Тони не спускает глаз с лысого, готовый остановить неожиданный удар. Договориться стоит. Этому он готов прикрыть спину — вон как резво с латиносом покончил; хорош.

— Слушай, при...

Отчаянный взвизг за спиной обрывает Тони на полуслове и заставляет нахмуриться. Конечно. Только разобрались с одним — уже выстраивается очередь. Девчонка не выглядит слишком опасной ровно до того момента, как в поле зрения Тони попадает лезвие в мелкой ладошке.
Приехали.

От этой улыбки до ушей по спине мурашки бегут, но Тони тоже улыбается и даже неуверенно машет в ответ. Поосторожнее с ней надо бы, что ли.

— Значит, вместе пойдём.

Тони кивает лысому: мол, попробовать стоит. Пока что у них получалось вполне успешно. А у девчонки — оружие; пригодится. Вдвоём на одну даму — тоже нехорошо, а? Тем более, когда у дамы при себе полный арсенал. Невежливо получится.

Он расправляет плечи, разминает натёртое запястье и наконец протягивает руку лысому.

— Тони.

Пора заводить друзей.

Тони не зол. Устал — только и всего. Секунда уходит на то, чтобы тряхнуть головой, нахмуриться и сфокусировать взгляд на лежащем противнике.

Бедолага. Обидно, должно быть.

Тони наблюдает за тем, как тело на песке сворачивается окровавленным калачиком, и думает наперёд. Покончить с татуированным, покончить с железками, а дальше... Нет, лысый не станет благородничать с вымотанным соперником. Заодно, пока скованы цепью; сразу после — конец. Или, может, поймёт, что на песчаном побережье заметить их обоих очень легко — решит отбежать подальше, скрыться от чужих глаз тех, кто выбрался из океана раньше?

Тони смотрит на союзника — быстро, украдкой — и вымученно улыбается перед тем, как нанести следующий удар.

На что он вообще, мать вашу, подписался...

Глаза слепит что-то отчаянно яркое, а события последнего часа кажутся забавным, но оттого не менее глупым сном. Артур поднимается на ноги медленно, пытаясь нашарить рядом знакомую прикроватную тумбочку, но натыкается только на камень дорожки и тут же укоряет себя за глупое поведение: только главные герои дурацких мыльных опер считают небылицы сном.
Он не такой.

Солнце припекает макушку как ни в чём не бывало, будто Артур вовсе не спускался в мрачные подвалы, не проходил сквозь стены и не держал за руки призрачных девушек с лёгким, по-ветреному свистящим голосом.

— Ага.
Артур определённо отвечает этим на что-то важное, но никак не может вспомнить, на что. И поэтому глупо улыбается каждому из окон, сквозь которые смотрят на него...
Да нет, что за глупости.
— Не за что.

Рюкзак за спиной на секунду кажется жутко тяжёлым — он вспоминает про камеру и даже ловит себя на желании сделать пару фотографий. Особняк лорда Кинга (так, вроде бы?..) — место примечательное и достаточно живописное. И всё же в последний момент что-то заставляет Артура Рэмси забыть о так и не сделанных снимках, поднять ладонь вверх и задумчиво помахать на прощание, не отрывая взгляда от окон.
Улыбка не сходит с его лица всё это время.

Когда он вернётся домой, Люк обязательно спросит, где пропадал его непутёвый сосед. И тогда Артур помолчит, улыбнётся как-нибудь неловко, потреплет Вантуза за лохматое ухо и пожмёт плечами.
«Да так».
А в голове всё ещё будет звучать певучий, смеющийся голос.

Сыплется пепел сквозь пальцы, льётся вода, дрожат в голове чьи-то слова — и всё медленно, спокойно, правильно темнеет. В темноте становится в разы проще улыбнуться на испуганный голос матери.
И Лён`Ротт улыбается, закрывая глаза.
Улыбается, успевая напоследок различить движение губ Кассии. Кажется, она говорит — говорит что-то наверняка важное, наверняка очень простое, но необходимое; он должен цепляться за это; что же, что...

* * *

— Не вздумай бросать нас, — Старый Корнелиус шмыгает носом и глядит исподлобья своим внимательным, мрачным прищуром. — Веры тебе ещё нет, целитель. Да и с чего нам знать, что не по твоей вине она очутилась за стеной, а?
Лицо под маской молчит.
— Знаем мы вашего брата. Поделом.
Тишина давит. Когда морщинистые губы замолкают, он почти может услышать дыхание напротив — мерное, хриплое и идеально спокойное. Лён`Ротт склоняет голову набок — выходит почти вопросительно, совсем не смиренно, не так, как следовало бы. Корнелиус кривит губы и качает головой.
— А ты не из разговорчивых, а? Может, оно и к лучшему.
Лён`Ротт пожимает плечами.
Корнелиус усмехается.

Усмехается молодой эльмари, когда рослый Страж отталкивает его выверенным движением. Усмехается — и молчит. Лён стоит поодаль и едва ощутимо дёргается, когда отцовский посох врезается в чужую грудь.
— Смерть приходит за всеми, сын. Будь происходящее истинной битвой, к этому юноше она бы наведалась прямо сейчас.
Эльмари переводит дыхание и снова поднимает взгляд на учителя. «Мастер Ротт» — так называют его ученики. Лён предпочитает знакомое, родное и тёплое «отец», но эти стены, кажется, и вовсе не знают подобных звуков.
— Ясно?
— Да, мастер.
— Ты будешь готов к настоящим тренировкам совсем скоро. Когда ты будешь готов, то войдёшь в ряды моих учеников, Лён`Ротт.
— Да, мастер.
— И тогда, спустя время, этот посох по праву перейдёт к тебе.
— Да.

— Да ты же ещё не отомстил! Это ведь тебя гложет, а, маскированный ты наш?
С этими пациентами разбираться труднее всего. Людям свойственно подобное поведение: они вливают в глотку что угодно, лишь бы заглушить, замять, смочить и смягчить жёсткое внутри.
— Не отомстил за неё? Хочется, небось, отведать высокопоставленной эльмарийской кровушки? Не стесняйся, дружище, все свои!
Лён`Ротт касается ладонью горячего лба и хмурит брови под маской. Удивительно, как много жидкости вообще может уместиться в человеке, если он по-настоящему того захочет. Сколько жидкости, глупости и бессмысленных слов.
— Ты ведь такой же, как любой из нас, целитель! Такой подпольщик! Такой... человек! Глупый, слабый, честный, пьяный, добрый... Славный человек...
Громкий, триумфальный голос стихает неожиданно резко. Лицо напротив медленно погружается в похмельный сон, и Лён`Ротт, убирая ладонь, тоже зачем-то закрывает глаза.

— Не закрывайте глаз, милый Лён! Я знаю: вы любите делать это, когда что-то происходит не по-вашему, но всё равно не бойтесь. Вы вот наверняка думаете, что я не справлюсь, что всё это Подполье — жуткое, гиблое дело. Неправда!
Рыжий локон легко скачет из стороны в сторону, пока она ходит по комнате и улыбается — так, что хочется верить каждому слову. А потом — вдруг резко застывает, смотрит прямо; улыбка спадает с солнечного лица.
— Я выживу. Любой ценой.
Эта неожиданная серьёзность застаёт врасплох. Она выглядит так, будто решилась на что-то — неотвратимо и окончательно —, но Лён`Ротт понятия не имеет, на что.
— И вы тоже выживете.

* * *

Кажется, она говорила что-то ещё. Смеялась, шутила — что-то про его, Лён`Ротта, будущее, репутацию, родителей. Что-то привычно опасное, иррациональное и насквозь неправильное. «Ваша мать, должно быть, решила бы, что я похитила вас, а? Что-нибудь в этом роде. Что вас, порядочного эльмари, украли из родного дома, из цепких лап Империи, отовсюду».

«Если меня украли», — думает теперь Лён`Ротт, погружаясь глубже, — «значит, это неспроста. Значит, я и вправду был нужен».

А если так, всё обязательно будет хорошо.

Когда за спиной чернеют плавники, суша кажется безопаснее. Но и тут не без своих акул — кто бы, чёрт возьми, сомневался.

Тони сжимает ключ в ладони, челюсти — между собой. Татуированный ускоряет шаг и метит чуть правее. Держись, здоровяк. Сдюжим.
Где-то позади сейчас улепётывает от плавников бегемотный громила, и подставлять ему спину не хочется — но и мысли об этом сейчас некстати.

Он усмехается словам лысого, прежде чем броситься вперёд на нового противника. Вырубить, освободиться от железок — и бежать к чёрту. На острове наверняка припрятано множество сюрпризов.

Сюрпризы Тони ненавидит больше всего на свете.

Он считает взглядом.
Один, двое, пятеро — не хватает. Где-то наверху сейчас танцует с теплотой человеческого тела (люди всегда ужасно тёплые, почти горячие) пепельная стая.

Он открывает глаза тогда, когда маска вдруг исчезает. Взгляд упирается в лицо — спокойное, насквозь человеческое. Жар стихает, прохладная вода чуть отрезвляет рассудок, и Лён`Ротт раздвигает губы в слабом подобии благодарной улыбки. Можно ли считать, что теперь он в долгу? Кажется, так когда-то говорил Ар`Сений.

Он, кстати, сидит здесь же, по правую руку; глаза закрыты, грудь вздымается тяжело, и Лён`Ротт с усмешкой качает воображаемой головой в ответ воображаемым мыслям: помнится, это уже было. Было довольно давно, но недостаточно давно, чтобы Лён`Ротт успел забыть. Эльмари вообще забывают довольно редко.
Он протягивает нетвёрдую руку и касается чужого лба пальцами: сперва прохладными, потом — едва тёплыми от пульсирующей на кончиках энергии дара. Совсем немного. Хватит, чтобы привести Ар`Сения — друга — в сознание. Хватит, чтобы хоть немного облегчить его боль. Лён`Ротт чувствует: тот не может двигаться и дышит тоже совсем не по-человечески: тяжело, неровно, будто торопится куда-то изо всех сил.
Но это ничего. Это пройдёт.
Торопиться не стоит.

Он слышит чей-то голос, но не разбирает слов. Наверное, стоит отдохнуть: просто закрыть глаза, но не погружаться в темноту окончательно. Продолжать цепляться за звук. Продолжать оставаться здесь и сейчас.
Здесь и сейчас.

Глаза матери смотрят на него прямо и бесстрастно. Лён`Ротт привык к этому взгляду, но сейчас не может понять, правда ли она решила передать ему что-то на прощание, или же это болезненное сознание играет с ним так же ловко, как пепельное чудовище подбрасывает человеческое тело на лету.
Мать склоняет голову и говорит чужими словами; её губы двигаются степенно, и в каждом движении — спокойное, уверенное самосознание Избранной. «Она была достойным человеком, что отдал жизнь...».
Лён`Ротту хочется закрыть уши руками, но правая ладонь всё ещё касается чужого горячего лба. Без маски он чувствует себя беззащитным под этим взглядом, слишком открытым и уязвимым, но всё равно упрямо продолжает не верить этим словам. Она не могла погибнуть. Только не Она.
«Я свидетельствую об этом, находясь в здравом уме и твердой памяти. А ты? Неужели ты до сих пор веришь в сказки, мой дорогой сын?».

Видно, от человека в Коте всё же больше, чем от эльмари. Лён`Ротт провожает его взглядом, касаясь плеча ладонью, прослеживая пальцами крошечные прощелины в ткани — плоды работы крепких когтей. Такая человеческая, человечная преданность поражала его всегда: начиная с вечерних визитов Ар`Сения с Роуз и заканчивая Её неизменной улыбкой, достававшейся, кажется, одному только Лён`Ротту. «Милый Лён, отчего у вас всегда такие грустные глаза?».
Он не попрощался ни с Ней, ни с Роуз, ни даже с Идой Русской.
Он надеется, что Кот успеет.

Лён`Ротт наблюдает за чужой работой с бережным вниманием. Пепельная бездна расступается под взглядом Картарема Хету (теперь — Мастера Хету, Созидателя Хету), и чужой дар, кажется, можно поймать ладонями, если поспешить и уцепиться за хвост.
Но Лён`Ротт не двигается. На кончиках пальцев щекотно пульсирует знакомая, тёплая энергия, и Мастер Хету будет стоять, пока не закончит Шедевр.

Она уже близко — возвышенная и совершенная в своей величественной опасности.
Ротт оборачивается через плечо, поправляет маску и следит за тем, как пепелище взмывает в воздух. От запаха крутит живот: смерть пахнет удушающе сладко. Внутри, плечом к плечу с остальными, не становится лучше: волнение и страх ощущается почти физически, и людям, наверное, ужасно не хочется умирать.
Сейчас пришлась бы кстати странная песня Иды Русской, но люди скрывают рот тканью, платками и ладонями, так что и петь некому.
Лён`Ротт жмётся спиной к стене убежища и закрывает глаза.
Когда-то мать пела ему на ночь, а сегодня не сказала ни слова на прощание.
Всё пройдёт.

Хорошо, кажется, на этом оптимизм Артура иссяк совершенно. Голоса из колодцев — окей. Самостоятельно захлопывающиеся двери — ладно. Собственная привычка драматизировать — ещё куда ни шло. Но это... Это уже чересчур!
Несколько долгих секунд ушли на то, чтобы осознать: спешащая дамочка не просто полностью проигнорировала вежливое, осторожное появление незнакомца в коридоре. Она видела его насквозь!.. Нет, не так... Перешла ему дорогу! Тоже мимо... Короче говоря, милейшая горничная, ранее уже пришедшая в абсолютный призрачный ужас при виде Артура, на этот раз не обратила на него ровным счётом никакого внимания. Просто возмутительно для того, кто уже успел возомнить себя победителем нечисти и грозой призраков.

И вот тут гроза призраков наконец задумался по-настоящему. Задумался, осмотрелся по сторонам, поглядел вслед нагловатой дамочке и... задумался заново. Не мог же он правда превратиться в какое-то бестелесное пугательное создание из злокачественного хоррора или не менее хреновой мистической саги? Не мог. Это было совсем не в стиле Арура Рэмси. Он, конечно, в своё время пересчитал лбом все дверные косяки в квартире Люка, но превратиться в привидение — это уже чересчур.
..нет, серьёзно. Чересчур.

Поборовшись с жутким тянущим ощущением в груди, Артур всё-таки осторожно поднёс свои ладони к лицу, рассматривая и оценивая на степень прозрачности.
Это что же, теперь придётся завывать дурным голосом, чтобы хоть кто-нибудь услышал?..

Люди — забавные.
Лён`Ротт чувствует, когда шаг начинает замедляться, а дыхание под маской — заглушать песочный шорох чужих шагов рядом. Он знает, что наверняка не протянет долго в таком темпе. Знает, что уйдёт в конец процессии, а чуть позже — остановится и какое-то время будет смотреть вслед остальным, пока те не исчезнут в ночном нигде и никуда. Лён`Ротт знает это, но слышит рядом ободряющий голос Иды Русской и чувствует, как касается спины ладонь Ар`Сения. И продолжает идти.
Люди — забавные.

Он понимает это снова, когда в руках вдруг оказывается Кот, торжественно вручённый Идой. Комок шерсти, ворочающийся, довольно тяжёлый (тяжелее, чем можно было подумать; и как Ида Русская умудрилась нести его на плечах?..) и тут же приподнимающийся на задних лапах в попытке обнюхать лицо. Не достаёт. Приходится приподнять руки — и пушистая морда слепо тычется в маску. Лён`Ротту кажется, что он различает оттенок непонимания в больших глазах Кота, и в каком-то смысле может понять причины этого недоумения. В конце концов, лица у эльмари и людей располагаются на одном и том же месте. И если Кот не находит лица, это закономерно кажется ему странным.
Люди — забавные, потому что Ида Русская вручает своё шерстяное сокровище тому, кого видит первый раз в жизни. А в ценности Кота Лён`Ротт не сомневается ни на секунду.

Что же до людей, некоторые из них — не только забавные, но и непонятные. То же, впрочем, относится и к эльмари. Лён`Ротт переводит взгляд с Кота на спорящих чуть поодаль, склоняет голову набок и снова опускает глаза. Кот отвечает ему долгим, почти солидарным, смиренным и гордым взором. Он, должно быть, тоже понимает многих в этой истории, но не спешит вмешиваться.
Не спешит и Лён`Ротт.
Может ли быть, что все коты — немного эльмари?

Когда из темноты напротив вдруг выплывают лица Роуз и Ар`Сения, Ротт улыбается почти весело, пусть этого и не заметить за белизной маски. Кажется, забавные люди называют это «дружбой»: когда ты приходишь к кому-то лишь для того, чтобы узнать, как у него дела. Люди вообще любят придумывать всему имена.
— Шумно.
Улыбка сквозит в самом тоне, и это, пожалуй, правильнее всего. Поход и правда выдался шумным, а ещё — немного тяжёлым, но это ничего. Лён`Ротт знает, куда на самом деле ведёт пепельный путь, и цель путешествия его совсем не пугает. Всё будет хорошо.
А пока — можно и порадоваться тому, как шумят люди вокруг.
Потому что однажды — когда-нибудь — шум прекратится.

Получатели: Дункан, `Воронёнок` Флинт, Преподобный.

Она никогда не смотрела так раньше, верно? На этот раз в её взгляде не читалось сыновьего имени, а в глазах Лён`Ротта в свою очередь застыла ответная мольба. Можно ли считать, что в тот момент оба они проиграли, сдавшись эмоциям и забыв о долге, о том, как правильно и нужно, о пустых привычно почтительных, непрямых взглядах?

Лён`Ротт думает об этом всё время, пока касается ладонью холодной стены, а потом выпускает слово «дом» из головы, на волю. Прощание занимает ровно секунду, и эльмари запрещает себе задумываться о том, насколько это незначительно по сравнению со всем временем, проведённым внутри стен, на «родине». Это человеческое (человеческое ведь?) слово тоже лучше поскорее выпустить наружу.

Кажется, обстоятельства до сих пор не достигли его сознания в полной мере. Речь идёт о «предателе», но Лён`Ротт не понимает — что такое «предатель»? Почему «предатель» не поступил так же, как все остальные, — не выполнил свою часть плана, а пошёл другим путём? Он вспоминает, как бросил последний взгляд через плечо в сторону того, что осталось от Тепличного городка. То, что осталось от Тепличного городка — даёт ли ему основание ненавидеть «предателя»? Ненавидеть...

Под маской Лён`Ротт качает головой и легко улыбается.
Слишком много неясных слов.

Снаружи, в свою очередь, — слишком много людей; неясных, и ясных тоже. Кого-то он узнаёт в лицо, других вспоминает по звучащим тут и там именам. Взглядом он выхватывает из толпы незнакомую улыбку — та представляется Идой Русской, и Лён`Ротт поднимает ладонь, чтобы махнуть ей пару раз: так обычно здоровалась с ним большая часть знакомых людей. Стоит надеяться, что он не ошибся и не перепутал всё, как обычно... Человеческий язык остаётся на удивление сложным, и регулярное общение с его носителями ничуть не упрощает ситуацию.
Под ногами Иды Русской крутится существо. Лён`Ротт вскидывает брови, и на некоторое время даже позволяет себе перестать вслушиваться в многоголосие вокруг. Он не расслышал имени и очень удивлён, что спутник Иды Русской не пожелал представляться сам. Возможно, тоже обижен на «предателя», как и большинство здесь.

Не решившись подойти к существу ближе, Лён`Ротт поудобнее перехватывает ладонью посох и поправлят маску быстрым движением руки. Ва`Лерию (эльмари помнит его; кто-то рассказывал; Анка?..), кажется, стоит верить, но нож в человеческих руках заставляет нахмуриться. Слова об оружии только отягощают первое впечатление. Вероятно, ему лучше привыкнуть как можно скорее. Изгнание подразумевает борьбу за жизнь, но Лён`Ротт не уверен, что за пределами стен (не «дома» — только стен) вообще существует нечто по-настоящему живое.

Подошвы сапог вгрызаются в пепельную дорогу, когда Лён`Ротт отходит в сторону и ловит взгляд Синего Человека, чтобы коротко кивнуть. Синий Человек звучит уверенно и спокойно.
Возможно, этого Лён`Ротту сейчас и недостаёт.

Артуру, конечно, говорили, что он имеет дурную привычку драматизировать и делать из мухи слона, но чтобы такого слона да из такой мухи... Сказать, что он не поверил своим глазам, значило бы не сказать ничего. И в первые секунды, поражённый добротой двери до глубины души, Рэмси готов был горы свернуть. Или, как минимум, поднять напрочь прозрачную Эмилию на руки, гордо выпятить грудь и ворваться в руины коридоров с ценной ношей на руках и духом долгожданной свободы в сердце. Однако содержимое этих самых коридоров явно считало иначе.

Если честно, Артур почти не удивился. Промашка с дверью гарантировала ему несколько дней абсолютного иммунитета от любых неожиданностей. Да, пару недель ничто в его сознании не сумеет занять величественное место этой неудачи.
А вот решать что-то определённо следовало. Шаги за дверью не внушали доверия. Если вся эта призрачная братия вдруг и вправду обратилась в настоящих, наделённых физической оболочкой, ну, попросту трогательных людей, то вряд ли обойдётся простыми ахами и исчезновениями при виде Артура. Скорее уж устроит допрос с пристрастием и уж точно добьётся чёткого ответа на вопрос о том, что этот «странный юноша» делал в подвале с мисс Кинг. А может, даже и выбьет этот самый ответ, если понадобится. Проклятье...

Недолго думая, странный юноша попятился от двери и обернулся к самой мисс Кинг. Лучше та себя явно не чувствовала. Сам Артур, впрочем, был целиком и полностью солидарен с этим мироощущением.
— Эмилия, я попробую привести кого-нибудь, хорошо? Вы только... никуда не уходите.
Лучший совет из возможных в ситуации.
Браво, Артур Дэвид Рэмси. Браво.

Шаг. Другой. Ещё один.
«Кошки», значит.
Опереться на посох, вытянуть ногу из пепельной трясины. Новый шаг.
«Кошки могут найти дорогу домой даже из мест, где ни разу не были». Хотелось бы Лён`Ротту быть немного кошкой. Во взгляде, брошенном в сторону удивительного сознания, бредущего рядом с Идой Русской, сквозит глубокое почтение.
Шаг. Ещё один.

Он старается не смотреть туда, где только что был человек. Впрочем, понимание того, что человека там уже нет, — явный признак неудачи этих стараний.
Ночь обрушивается на плечи привычной чернотой, и сладковатый запах вокруг заставляет морщить нос. Кажется, дома (не дома — там) мириться с ним было в разы проще. Возможно, просто не замечал. Возможно, было много других дел. Теперь же единственное дело — переставлять ноги, одну за другой, идти вперёд, слышать глухой шорох шагов рядом, здесь и там. Не терять... если не из виду, то хотя бы из слуха. В стенах Империи Лён`Ротта называли хорошим слушателем. Неплохой шанс проверить.
Неплохой шанс проверить очень много самых разных вещей.

«Там не хуже, чем здесь».
Лён`Ротт почти не удивляется, когда она возникает рядом. Должно быть, шла замыкающей, а теперь подобралась поближе — поболтать, перекинуться парой слов за чашкой чая, улыбнуться (наверное? В темноте не разглядишь как следует), усмехнуться, убежать и снова оказаться рядом. И Лён`Ротт тоже невольно улыбается в ответ, наперерез любым маскам, законам и разуму, велящему прислушиваться к шагам спутников, а не её смеху.
Она встретит. Всё будет хорошо.
Подбородок выводит невидимые узоры. Он продолжает идти, мотая головой, пытаясь не выпустить из виду танцующие рыжие локоны — единственный источник освещения в дорожном мраке; и в каждом движении Лён`Ротта слишком отчётливо сквозит знакомое: «Только не уходи». Слишком памятное «Куда же мне, если ты уйдёшь».
И она не уходит.

А потом сквозь её смех пробивается другой голос — чужой, полузнакомый, неясный до конца. Кажется, Роуз тоже умеет что-то подобное: слова сливаются в бодрый ритм, под который переставлять ноги — всё так же, одну за другой — становится в разы легче. Вот только поёт (да, именно так это называется, он помнит) не Роуз — поёт Ида Русская. Поёт незнакомыми словами, звуками и цветами; так, что эльмари почти не слышит беспокойных возгласов вокруг.
Лён`Ротт протягивает ладонь, чтобы коснуться чужого плеча, прорваться в настоящесть из прошлого (ведь это откровенная игра; всего лишь обман, всего лишь догонялки с воспоминаниями), но чуть тронутое светлой веснушчатой россыпью лицо возникает слишком близко и улыбается слишком знакомо. А потом — говорит снова.
Пальцы касаются маски.
Лён`Ротт продолжает идти.

Ну всё. Приехали. Финита ля комедия.
Если уж честно, Артуру стоило понять это ещё тогда, когда неизвестный голос заговорил с ним из глубин колодца. «Приехал» он уже в тот момент. Или, может, отдельное спасибо следовало сказать интернет-кафе и нагретому с такой заботой месту? Проклятущей вкладке с насмешливым содержанием?
Да ладно, стоило признать одну простую вещь — ему, грёбаному идиоту, попросту слишком скучно жилось на свете.

Темнота сомкнула круг за спиной. Осознав это до конца, Артур похолодел и обессиленно опустил руку с мобильным. Яркий свет выхватил сероватую от сырой пыли поверхность пола — и больше ничего.
Стоны, в свою очередь, Артура почти не удивили. Вся происходящая здесь жуть продолжала казаться ему чертовски странной, но задумываться о странностях в разы сложнее, если ты заперт в подвале инородными силами — или каким-нибудь придурковатым шутником-пранкером, что ничуть не лучше.
Последняя мысль немного ободрила Артура. Если так, над ним просто как следует посмеялись. Возможно, записали на видео, что чуть позорнее. Но, в любом случае, всё идёт к долгожданному освобождению и рациональному объяснению происходящего: голографические модели, игра со светом, с болезненным воображением, да что угодно! Артур готов был принять любое обоснование, лишь бы выбраться отсюда поскорее.

И всё-таки.

— Эмилия.
Голос звучало абсолютно изнемождённо: так, словно это Артур провёл в подвале чёрт знает сколько времени, а не бедная девушка, пару минут назад выломавшая чёртову дверь. Нет, иногда иметь дело с женским полом было совершенно невозможно...
— Это я. Артур. Я говорил с вами, когда ещё был... наверху.
«Когда ещё оставался в здравом уме и не видел в своей жизни ни одного грёбаного привидения».
— Помните меня?
Он сделал несколько шагов вперёд, медленных и осторожных, словно боясь вспугнуть вполовину бессознательную девушку.
— Кажется, мы застряли здесь. Прямо как говорила мисс Вайш... Вашт...
Слабая усмешка, которую выдохнул Артур, слишком уж отдавала отчаяньем.

В свои лучшие годы Молли выдавала те ещё истерики, заставлявшие Артура пугливо вжимать голову в плечи, а Люка — тяжело вздыхать и волей-неволей соглашаться на любое её требование. Следом, конечно, тут же взвывал Тео, недовольный тем, что «какая-то девчонка решает за всех». А уж его талант к эмоциональному шантажу мог соперничать даже с самыми искусными тактиками Молли. Возможно, этот навык негласно считался обязательным для всех фронтменов на свете. В глубине души Артур искренне надеялся на ошибочность своей теории.

В любом случае, происходящее позволило ему взглянуть на эмоциональную составляющую мира с совершенно новой стороны. Такой удивительной смеси почти животного ужаса, отчаяния, страха и силы, скрытой за каждым пунктом, он не наблюдал ни разу даже в течение предконцертного мандража Молли с Тео. А ещё Молли с Тео никогда не ломились в дверь с такой силой. Хотя к словам Артура они обычно прислушивались примерно с той же внимательностью, что и Эмилия Кинг.
В любом случае, Артуру было... слегка не по себе. Самую малость. Ни одна из попыток вставить реплику-другую между жалобными рыданиями Эмилии не увенчалась успехом: голос дрожал, и с каждой секундой Артур ловил себя на мысли, что всё меньше и меньше хочет выпускать бедную девушку из её заключения. Что, в свою очередь, было совсем уж нехорошо с его стороны. Не по-джентльменски.
Замок он доломал почти неосознанно. Теперь вместе с голосом дрожали ещё и руки. Хотелось закрыться в своей квартирке в дружелюбной компании слюнявого Вантуза и пары упаковок шоколадного «Ben & Jerry's», забыть об этом страшном сне и всю ночь напролёт смотреть очередной отвратительный музыкальный хит-парад. Может, Люк даже предложил бы ему выпить по баночке пива, чтобы поправить психику после такого...
Некоторым мечтам, впрочем, сбыться было попросту не суждено. В случае с Артуром Рэмси «некоторые» мечты с лёгкой руки судьбы превращались примерно во «все».

— Эмилия?.. — осторожно позвал он, делая пару пробных вдохов-выдохов.
Не могла ведь она просто исчезнуть, как все эти самодовольные дамы и господа? Артур ведь просил её не пропадать вот так сразу. Не то чтобы он так уж сильно жаждал встретиться с дамочкой, способной чуть ли не снести дверь с петель. Пожалуй, нет. Но всё-таки само звание лорда Кинга заставляло поверить в то, что этот джентльмен должен был воспитать свою дочь как полагается. Может, так оно и было на самом деле — вот только, ко всему прочему, отец научил её Эмилию и очень талантливо пропадать из виду.

«Окей, я не хочу туда идти». Именно так звучала первая мысль Артура, когда он наконец поднялся на ноги и соизволил заглянуть в проход. Темно и страшно. Идеальное место для того, чтобы держаться от него подальше.
— Эмилия! Я... Я вас не вижу.
Да, отлично, Артур, продолжай болтать с пустотой и констатировать очевидное, пока пустота не решила подкинуть твоему исстрадавшемуся сознанию ещё парочку призраков. Прямая доставка до каждого бесполезного труса в пределах особняка. Это уже никуда не годится...
«Окей, я иду туда», — твёрдо сказал себе он парой секунд позднее, выудив из кармана телефон и уверенно, почти героически шмыгнув носом.
— Я... спускаюсь. Постарайтесь не выскакивать из-за угла, если что, хорошо?

Чертовщина какая-то.
Непрекращающиеся голоса с обеих сторон заставляли Артура паниковать всё сильнее и сильнее с каждой секундой. А когда мисс Как-Её-Там вдруг растворилась в воздухе, он почувствовал, что дошёл до состояния готовности упасть в обморок прямо здесь и сейчас. Но это, хоть убейте, как-то не по-мужски. Тем более, что Эмилия, в отличие от мисс, оставалась на месте — или же Артур приобрёл себе продолжительные слуховые галлюцинации, во что верить ну совсем не хотелось.

Прошло несколько секунд, прежде чем Рэмси снова смог издавать членораздельные звуки.
— Я... М-м...
Хорошо, возможно, с «членораздельными» он погорячился.
— Я... не знаю. Она была тут, а потом пропала, а ещё эти двое — они пропали тоже, как будто привидение увидели. Но это же они привидения, а я настоящий, чего меня бояться...
Да уж. Кого-кого, а Артура Рэмси, шумом перебудившего всех давно усопших обитателей особняка и чуть не разбившего лоб о наличник, бояться явно не стоило. Если он и способен был причинить кому-то вред, то только самому себе. История с замком прекрасно подтверждала эту теорию.
Однако мисс Кинг нужно было спасать.

Голос всё ещё дрожал, но внутри Артур чувствовал себя немного лучше. По крайней мере, неожиданных призраков, выплывающих из-за угла, пока что видно не было.
Устало прислонившись к двери, словно это его здесь требовалось вытаскивать из подвала, и вяло оглядевшись по сторонам, Рэмси заговорил снова:
— Эмилия, все здесь думают, что вы больны. Больны и... в общем, очень больны. А мисс... вот эта мисс сказала, что вас вытащили из подвала ещё две недели назад. Но дверь заперта на замок, и я, чёрт возьми, ничего не понимаю!
В паническом отчаянии Артур взмахнул руками, неудачно задев злосчастный замок костяшками, и тут же зашипел от боли, оседая на пыльный пол. Отличный день! Отличный особняк! Отличный, на славу сделанный замок!
Может, зря это всё? Почему бы Артуру не плюнуть и не поехать домой, пока он окончательно не тронулся умом? Забыть о жутковатом доме с привидениями, о самих призраках, вообще обо всех проблемах. Рано или поздно о нём вспомнят; может, кто-то — Люк, отец или даже Молли — уже звонил ему, а он и не в курсе.
— Почему они все исчезают? — негромко вздохнул Артур, потирая ушибленную руку. — Пообещайте не исчезать, Эмилия, когда я вас вызволю. И... может, вы знаете, где можно найти ключ?

К такому повороту Артур, прямо скажем, готов не был. Нет, конечно, Эмилия упоминала, что кто-то запер дверь снаружи, но новенький замок из родного времени — это уже перебор. Понимание того, что особняк вполне может принадлежать кому-то по праву, застигло Артура врасплох. Если так, он находится здесь очень даже незаконно. Что, в свою очередь, было очень даже нехорошо.
Вот теперь ему по-настоящему захотелось домой.

Но, чёрт, нельзя же просто оставить бедную Эмилию там, внизу? Даже если она и вправду умерла уже пару сотен лет назад, научилась летать и не отражаться в зеркалах (или последнее — это всё-таки про вампиров?..). Чувствовать себя запертым и позабытым после смерти ничуть не лучше, чем при жизни. У Артура подобного опыта не было, но верилось в это без особого труда.
Главное, чтобы местный любитель замков не вернулся, не обнаружил здесь внезапного гостя и не сделал из него вьетнамскую лавку, или ещё что похуже. Вряд ли они подружатся. Уж точно не после того, как Артур сломает его собственность.
А именно этим он и решил заняться.

Следовало смотреть на вещи здраво. Удалось ли ему взломать хоть один замок за всю свою жизнь? Нет. Более того, Рэмси ни разу и не пытался. Зато однажды видел, как не слишком трезвый Тео избивал монтировкой заднюю дверь собственного дома, потому что оставил ключи внутри. Правда, потом все собранные с последнего концерта деньги ушли на то, чтобы купить новую, но тут важно другое — у Тео получилось!
Значит, и Артур справится. Серьёзно. Не может же это быть настолько уж сложным, правда?..

«К столу»... Сказать, что от этих слов Земляничного старикана у Флинта мгновенно заурчало в животе, значило не сказать ничего. Поесть и передохнуть в тепле сейчас хотелось сильнее всего на свете. Смущало его разве что странное обращение местных со Шварксом. Ну да, обед. Да, в замке у богатой дамочки. Но вот его-то, скажем, — дворового мальчишку! — пригласили, а Шваркса — почему-то нет. Флинт слышал, что вообще-то высокопоставленные господа любят заводить животных, в том числе собак — особенно маленьких и больше похожих на здоровенных, обросших мехом крыс, вроде тех, что жили рядом с родной хибарой Алистера. Но Шваркс же явно лучше вот такого миниатюрного жалкого создания — почему бы и не накормить его?
Чёрт этих богатеев разберёт...

Странное беспокойство за пса мальчишка мысленно связывал с неожиданными сыновьими чувствами по отношению к Дрегу. Мол, если уж ты заделался в сыновья к коробейнику, будь любезен относиться к его питомцу соответствующим образом. Что ж, делать нечего...
— Эй, — поравнявшись с Волшебницей, шепнул Флинт, — я за Шварксом присмотрю, не волнуйся.
Мало ли, чего там этот Земляничный со своими рыцарями задумал. Может, они тут терпеть не могут собак и ведут с ними непримиримую, как с какими-нибудь паразитами. Нет уж, за Шваркса Флинт ещё поборется.

От группы Воронёнок отделился в самый последний момент, у крыльца, дождавшись, пока Сания с Эйты скроются за дверью. Ухмыльнувшись напоследок Дрегу (ловко тот всё-таки поддержал его игру!), мальчишка медленно захромал в ту же сторону, куда минутой раньше направился солдат с псом на руках.
Может, новоявленный отец или ещё какой благодетель притащит ему чего повкуснее с обеда?..

Пока что всё шло... Неплохо. Артур даже сумел раздобыть себе верного спутника — длинную ножку стула, потрёпанную временем. Выглядела она довольно безопасно: как для потенциально агрессивно настроенной нечисти, так и для самого Рэмси, не слишком обученного ближнему бою с применением деталей мебели.
Сам себе Артур в этом, впрочем, не признавался. Такое положение дел его устраивало: с ножкой стула в одной руке и с мобильным-фонариком в другой он почувствовал себя гораздо спокойнее. Дело пошло на лад.

..а потом снова вернулось в привычную колею. Услышав всхлипы и чьё-то бормотание за спиной, Артур уже хотел было сделать пару воинственных выпадов и замахов своим грозным деревянным оружием, но вовремя осёкся. Голос звучал... печально. А печальных людей нельзя бить ножкой стула. Даже если они живут в заброшенном особняке и, чёрт возьми, до смерти пугают гостей своими неожиданными появлениями.
Призраки. Это однозначно были призраки.

Гениальное предположение подтвердилось почти сразу. Артур даже не удивился, когда его лоб поздоровался с чем-то крепким и деревянным, а потом...
— Нет-нет-не-е-ет!..
Рэмси выронил ножку, схватился ладонью за саднящий лоб и сделал пару быстрых, отчаянных шагов вглубь кухни в бессмысленной надежде на то, что сейчас служанки вернутся и как ни в чём не бывало продолжат свой разговор. Ну что ты будешь делать! Единственный раз в жизни он набрёл на настоящее чудо — и оно, не успев попасть в объектив, благополучно растаяло в воздухе! К сожалению, в самом прямом смысле этого слова.
— Я вас не хотел пугать! Честно. Я же ничего плохого не сделал, я... Эх, ну и пожалуйста.
Тяжело вздохнув и напоследок окинув взглядом тёмную кухню, Артур поднял свой импровизированный меч и двинулся дальше.

Было ли ему страшно? О, более чем! Но любопытство пересиливало, и дрожь в коленях выдавала скорее предвкушение чего-то особенного, нежели боязнь расстаться с жизнью. Ну, по крайней мере, Рэмси очень хотелось в это верить. И он верил. Почему, в конце концов, нет? Сейчас он мог принять за чистую монету любой абсурд, любую возможную ерунду, включая собственную безграничную храбрость. Это же были призраки! Чёртовы привидения, самые настоящие, только без жутких завываний и насылаемых на всех и каждого проклятий. Нет, напротив, очень даже милые дамочки. Если они и прокляли хоть кого-то за всю свою жизнь, то наверняка тот час же прижали ладошки к губам и трижды извинились перед господом за такие недостойные мысли.
А Эмилия... Она, выходит, тоже призрак? Одна из служанок ведь упомянула «трагедию», произошедшую с мисс Кинг. Артур ощутил укол разочарования: он всё-таки надеялся вызволить из беды настоящую даму, а не бесплотную... И, к тому же, почему бы ей в таком случае, как любому порядочному привидению, не выплыть из подвала самостоятельно сквозь все стены и препятствия? У привидений ведь именно так заведено, Артур точно знает. После всех этих низкосортных фильмов о потустороннем, которые так любил Люк, он мог считать себя полноценным экспертом в... призракологии?
Нет, это уже переходит все границы.

Стараясь не вспоминать о том, что обычно делали порядочные привидения с незваными гостями, вторгшимися на их территорию, Рэмси продолжил путь. Он обещал Эмилии вызволить её из беды — и он это сделает. Даже если на деле мисс Кинг погибла уже пару сотен лет назад.

Помнил ли Флинт? Конечно, помнил. Только признаваться себе в том совершенно не хотел. Дитрих защищал их, легко разрубил несколько волков, стоял бок о бок, совсем рядом. Потом — рухнул. Флинт помнил лицо Ашиля напротив, помнил, как легко и безвольно упал в снег принесённый лук. А потом не помнил ничего.
— Скоро придёт, — улыбнулся Воронёнок наконец, с трудом проглатывая последний кусок мяса. — Наверняка охотится где-нибудь рядом или ещё что-нибудь... Он придёт. Всё хорошо будет.

Мысли о Дитрихе захватили Флинта целиком и полностью. Несколько раз, когда Эйты не смотрела, он с беспокойством отворачивался и начинал оглядываться по сторонам в поисках знакомой фигуры. Ни следа.
Обращаться к Ашилю с этим вопросом сейчас было не лучшей идеей: тот выглядел ужасно ослабшим. Да и не то чтобы Флинту действительно хотелось об этом говорить...

Воодушевление Волшебницы и её сияющий от радости взгляд самую малость приободрили Воронёнка. Замок, точно. В замке тепло и спокойно, никто их не тронет. Они смогут отогреться и как следует отдохнуть. А потом — обязательно доберутся до Эредина. Обязательно.
— Обязательно, — отозвался Флинт с бодрым кивком.
Кажется, даже его улыбка в этот момент слегка задрожала. От холода, разумеется.

* * *

А потом они двинулись в путь.
Отдых у костра придал мальчишке сил и позволил идти наравне с остальными — благо, процессия и так двигалась медленнее обычного, помогая измождённым. Помня о наказе Сании, Воронёнок держался рядом с Эйты и время от времени даже передавал ей мотыгу: с таким своеобразным посохом брести по сугробом было гораздо проще. Да и что за Волшебница, в конце концов, без посоха?

Впрочем, когда компания, наконец, приблизилась к воротам замка, мотыгу сжимал уже Флинт — очередь есть очередь.
Сжимал — и с удивлением рассматривал показавшегося из-за калитки старика. Давненько он не видел таких пёстрых господ. На фоне тёмных стен замка и белоснежного пейзажа вокруг новый знакомец выглядел почти нелепо, но что-то внутри не давало Воронёнку расслабиться и по привычке мысленно усмехнуться. Странный он, этот Земляничный старикан. И голос у него — вон какой... А взгляд — и того суровее.

По коридору мальчишка ступал с опаской, крепче сжимая рукоять мотыги и всё ещё не отходя ни на шаг от Волшебницы. Если что-то и вправду не так с этим Земляничным, она поймёт первой. Может, и Флинту расскажет, если повезёт.
А внутри их встретил ещё один. Этот на старикана совсем не походил — бородатый и при плаще, а ещё сразу назвал себя по имени. Сразу видно — настоящий рыцарь, совсем другое дело. Вот только просьба его Воронёнку всё равно ужасно не понравилось. Ишь чего удумал — мотыгу ему отдать. Ага, конечно. Флинт с ней расстаётся только по собственному желанию и только тогда, когда кому-нибудь рядом посох походный нужен. А зачем рыцарю походный посох? Ему и так живётся неплохо.

Поборов первый порыв — надуться, фыркнуть и прижать мотыгу поближе, чтоб никакой рыцарь не отобрал, — Воронёнок поджал губы и задумался. Пришлось соображать как можно быстрее — вряд ли эти местные господа станут долго раздумывать.
Когда рядом прозвучал вопрос Земляничного, Флинта было не узнать — растерянно оглядевшись по сторонам, он тихо всхлипнул и обернулся через плечо, тут же наткнувшись взглядом на обессиленного Дрега. Подойдёт.
— Па-а-ап?..
Жалобный тон — то, что надо. Когда-то такими манёврами Воронёнок выбивал себе вторую или даже третью порцию обеда. Потом, правда, Алистер пронюхал, что мальчишка всего лишь хочет набить брюхо досыта, и пресёк дальнейшие попытки посягательства на общие запасы пропитания. А жаль. Такая схема была...

Чтобы подойти к Дрегу, Флинту хватило бы и пары широких шагов, но он поступил совершенно иначе. Как следует опёршись о мотыгу, он перенёс вес тела на левую ногу и доковылял до коробейника со всем возможным трудом.
— Вы же поможете папе, да? — Мальчишка всхлипнул ещё раз, чуть-чуть потянув Дрега за рукав и преданно переводя взгляд с Земляничного старикана на его дружка-рыцаря. — Папе тяжело сейчас, он устал очень...
Лезвие мотыги было благополучно скрыто под слоем снега, так что та вполне могла сойти за обычную походную палку для раненого или калеки, но кто этих внимательных знает. Земляничный вон так точно всё видит этими своими хитрющими глазёнками.
— Палочку бросить надо? Я без неё не смогу, — доверительно пробормотал Флинт, обращаясь к Дрегу, но всё-таки говоря достаточно громко, чтобы и эти двое сумели различить его слова.

Нет уж. К чужим он без своей мотыги ни за какие коврижки не сунется.

Ничем хорошим всё это закончится попросту не могло. И даже когда Артур наконец-то преодолел ужасающее оконное препятствие, вывалился с обратной стороны и смог почувствовать себя хоть немножечко настоящим героем-спасителем, страдания не прекратились. Пыль, взметнувшаяся вверх от негодования в адрес незваного гостя, не стала терять времени даром. Первые несколько секунд Рэмси чихал, кашлял и вообще выглядел отнюдь не по-геройски. Ему, впрочем, было не привыкать.

А вот картина абсолютной древности и разрухи поразила воображение Артура моментально. Некоторое время он попросту стоял на месте с открытым ртом, бродя взглядом по развалинам и представляя, как удивительно, должно быть, смотрелся особняк лорда Кинга пару (..тройку? Четвёртку? С историей у Рэмси было плоховато.) лет назад. Оконное освещение не позволяло разглядеть всех деталей, так что совсем скоро в руках Артура оказался телефон. Может, сеть на нём и продолжала оставаться недоступной самым мистическим образом, зато фонарик работал вполне исправно.

Вернувшееся совсем скоро ощущение чужого присутствия заставило его в очередной раз помедлить с продвижением вперёд. Рэмси покрутился на месте, посветил в каждый из наиболее тёмных углов, сглотнул, хмыкнул, почесался, сглотнул ещё раз... Нет, ровным счётом никаких изменений. Не то чтобы он и впрямь поверил в существование призраков, ха.
..очень плохой повод посмеяться.

— Здорово тут у вас...
Звук собственного голоса, пускай слегка подрагивающего и неуверенного, всё же приободрил Артура. Он даже смог сделать несколько шагов в сторону коридора, но вот понять, с кем и зачем вдруг решил пообщаться, так и не сумел. Может, Эмили рано или поздно услышит его и тоже подаст знак?..
— Симпатично. Только вот прибраться не помешает.
Бр-р-р, вот уж точно. Стараясь не касаться паутинных зарослей, Рэмси продолжал смело (пошатываясь и подрагивая) и гордо (вжимая голову в плечи) ступать вперёд. Что там обычно делают эти ребята из мистических хорроров? Надо бы найти, чем вооружиться.
— Но вы не обижайтесь, это я так. Я вот тоже убираться жутко не люблю. В дальний конец, мимо кухни, кладовок... Эмилия?..

Ага. Хорошо. Ладно. Матильда, «по делу к мистеру Кингу»... Либо с Артуром что-то было не так, либо этот странный заброшенный особняк на самом деле оправдывал только одно из двух своих определений.
Ну нет, ерунда всё это!.. Артур же самолично видел все эти заросли вокруг, потрёпанные развалины и прочие радости жизни: никаких Матильд и мистеров Кингов внутри быть не может. С другой стороны, Рэмси прекрасно знал себя и понимал: его фантазии никогда в жизни не хватит на то, чтобы придумать таинственный голос из глубин колодца.
Кстати о нём.

— Очень... приятно, — наконец выдохнул Артур, почесав затылок и ещё раз заглянув внутрь — так, на всякий случай; мало ли, изменилось что.
Эмилия Кинг казалась слишком доброжелательной, чтобы Рэмси мог ей отказать. Молли вот, например, никогда ни о чём его так вежливо не просила и реверансов, конечно, не делала. А Артур ей всё равно помогал: микрофон настраивал, аппаратуру целыми вечерами таскал, записи обрабатывал... Одним словом, статистика буквально требовала, чтобы он тотчас же бросился выручать даму из беды.

Артур ещё раз внимательно посмотрел на всё вокруг: сначала на статую, потом в глубину колодца, потом снова на статую... А после — ободряюще кивнул и, осознав, что Эмилия Кинг вряд ли имела шанс это увидеть, добавил:
— Я вам помогу. Сейчас, только вещи подберу... — Камеру пришлось закинуть обратно в рюкзак. Так и не прошедшее до конца жутковатое ощущение подсказывало Артуру, что лучше держать обе руки наготове. — Вот так вот... Дверь в подвал, сразу направо... В общем, если я вдруг заплутаю, то вернусь к вам и переспрошу, да? Или, ну, там у кого-нибудь узнаю ориентиры. Хм.
Да, мысль о возможном наличии призраков, духов и вообще каких бы то ни было остатков владельцев особняка его не слишком вдохновляла. Но не оставлять же Эмилию одну, правда?

От внимательного взгляда Волшебницы Флинт поначалу серьёзно оторопел. Даже про счёт забыл. А потом — как следует огляделся по сторонам, прищурившись, и тут же указал на фигуру чуть в отдалении.
— Да вот же он!
Максили... Маскими... Одним словом, Бородача заметить было сложновато: тот занимался раскопками ещё одного из членов группы. Осознав это, Воронёнок устыдился себя самого: вот как порядочные рыцари поступают! Не усаживаются сразу, как проснулись, поближе к будущему костру, а работают на благо всей команды! Тьфу ты...
Но, если посмотреть на это иначе, он вовсе не бездельничал, а... оценивал обстановку, например. Помогал Эйты. И вообще, не всё же Флинту геройствовать — надо и остальным дать шанс!

Над вопросом Адрианны он задумался на какое-то время, а потом расслабленно пожал плечами и улыбнулся широко-широко:
— Да как придётся! Если по-важному, то Флинтом. А вообще, свои всегда Воронёнком называли — так уж повелось.

Разговоры со знакомцами мальчишку заметно приободрили. А ещё сильнее его приободрил постепенно разгорающийся костёр, к которому он поспешил сразу, едва только рядом прозвучало приглашение Сании. Завтрак и тепло! Что может быть лучше и желаннее...
А неожиданное поручение так и вовсе заставило Флинта засиять.
— А то! — гордо отозвался он, тут же расправляя плечи и выпячивая грудь. — Это я запросто!
Перспектива оказаться нужным Воронёнку ужасно льстила. К тому же, нужным самой настоящей Волшебнице!.. Вот такого он от себя ну никак не ожидал. Скворец, как узнает, обзавидуется по самое не хочу!

Командиршу Флинт, признаться, слушал вполуха, поглощённый завтраком и собственными мыслями. Интересно, кто в этой большущей крепости живёт? Может, кто-то из городских приятелей там по пути засел и сейчас встретит Воронёнка буквально-таки с порога, накормит, напоит и уложит спать в тепле и уюте? Уютной каменная громадина, конечно, не казалась, но Флинту не привыкать.
Впрочем, пока ему и здесь было хорошо: в тесной команде, перед тёплым костром и с куском уже не столь ароматного, но всё ещё безмерно вкусного мяса в руках.
А что ещё уважающему себя мальчишке от жизни нужно?

Проснулся Флинт от собственного чиха. Точнее, не проснулся, а только открыл глаза. Те в свою очередь обнаружили рядом знакомый одеяльный лоскут, почувствовали себя в безопасности и попытались закрыться заново, но Флинт оказался сильнее. Что-то не давало ему покоя. Для их городской лачуги вокруг было слишком холодно и... шумно? Да, откуда-то со стороны определённо раздавались полузнакомые голоса.

Встрепенувшись, Воронёнок тут же чихнул ещё раз — на этот раз громче. С грехом пополам он выбрался из импровизированного одеяльного кокона, покрытого снегом, и тут же зажмурился.
Вау. Последний раз такое солнце он видел над огородом старых Хиггсбери. Синичка тогда сказала, что урожай будет отменный. А потом...

Вместе с осознанием пришла дрожь. Неожиданно Флинт почувствовал, что замёрз. Ужасно сильно замёрз и заметно проголодался. Зато — зато! — выспался он более чем отменно! А всё остальное вполне поправимо, ведь так?
— Эгеге-е-ей! — Флинт махнул рукой, привлекая внимание. Бродящие поодаль фигуры выглядели знакомо. Вот Сания с Уной направляются к поляне с собранными ветками; вот Командирша раскапывает снежный бугорок, пока Шваркс кружит рядом; вот огромный замок маячит где-то пониже...
Стоп. Огромный замок?..

Окончательно выбравшись из-под веток, Флинт присвистнул. Вот это громадина. С хибаркой Алистера ни в какое сравнение не идёт. Впрочем, сейчас он бы с гораздо большим удовольствием оказался именно в родной домушке, а не у здоровенных незнакомых ворот...

Отгоняя печальные мысли, Воронёнок поплёлся к остальным, с каждой секундой ускоряя шаг. Поясницу и ноги серьёзно ломило, но Флинт не останавливался, так что в конце концов его возвращение выглядело почти триумфальным — как будто это и не он только что чихал и болезненно ворочался под ёлкой.
Взгляд, которым мальчишка одарил возвращающихся Уну и Санию, был то ли извиняющимся, то ли беспредельно довольным: мол, вы уж простите, что меня так долго ждать пришлось; но зато мы все вместе!
Все ведь, да?..

Собирая принесённый хворост в пригодную для розжига кучку, Флинт то и дело поглядывал по сторонам, пересчитывая знакомых. Рыцарь Консервная Банка, бородач с длинным именем, Юрген и его леди в перьях... Заметив девчонку Волшебницу, Воронёнок на время забыл про счёт, махнул ей рукой и тут же подобрался поближе.
— А тебе случайно олень не снился? Огромный такой. Волшебный. Мне вот снился.
Эйты, Банка, бородач, Юрген с леди, Командирша, Уна, Сания... Кого-то ведь точно не хватает!

Девушке Артур посочувствовал. Ему самому в моменты душевных терзаний как-то не доводилось бывать у колодцев, но выглядела его новая знакомая очень печально. Он даже камеру опустил, чтобы не смущать леди совсем уж грубым образом. Потом, правда, снова поднял: мраморная дамочка явно не возражала, а хороший видео-материал на дороге не валяется.

Пока что это место... разочаровывало. Нет, серьёзно. Артур, конечно, не надеялся, что наткнётся на грандиозное открытие, бесконечный источник нефти или масонский орден в полном составе, но хоть что-то ведь должно было быть особенным в отношении особняка! То ли этот лорд Кинг в своё время был первым занудой на английской земле, то ли Артур просто напридумывал себе чего-нибудь.
..да ну нет! Быть того не может!

Кое-как подбодрив себя унылым вздохом, Рэмси развернулся и двинулся в обратную сторону: стоило заглянуть внутрь этой развалины. Внутри всегда самое интересное.
А потом... потом произошло то, что произошло.
Артур одновременно вжал голову в плечи, издал определённого рода звук (смесь панического «А-А-А-А!» с поражённо-растерянным «..ой»), попытался обернуться и запутался в собственных ногах, едва не выронив камеру.
Благо, обошлось. Хоть в чём-то судьба берегла многострадального мистера Рэмси от своих хитросплетений.

Внимательно осмотревшись по сторонам и не найдя рядом источник звука, Артур нахмурился. Потом подумал и нахмурился ещё сильнее. Потом — наконец-то двинулся с места, с ноткой недоверия поглядывая на колодец.
— Ну... Я Артур, — честно сказал он, оказавшись в достаточной близости от такового, чтобы заглянуть внутрь.
Внутрь Рэмси, впрочем, заглядывать не поспешил. Сперва — внимательнее всмотрелся в лицо девушки, словно спрашивая разрешения. А затем — всё-таки навис над широким жерлом, предварительно почесав нос. Ну а что? Вдруг больше шанса не предоставится.
— Привет? — добавил он, осторожно постучав по краю свободной рукой. С этими колодцами никогда не поймёшь: где дверь, кто хозяин и почему, чёрт возьми, так темно?

Конечно, вот так всё и будет. Конечно.
Флинт упрямо морщится, чувствуя, как засыпает всё вокруг, изо всех сил стискивает зубы и шмыгает носом. Конечно же.
Алистер сказал, что всё будет хорошо. Алистер никогда не врёт, никогда-никогда, что бы там не говорили всякие дураки. Флинту лучше знать.

«Всё будет хорошо», — сказал Алистер, а Флинт теперь молчит посреди белой пустыни, совсем один, понятия не имея, в какую сторону сделать шаг и найдётся ли там что-то ещё, кроме бесконечной и необъяснимой обиды. Необъяснимой — потому что Алистер никогда не врёт.

Флинт ступает вперёд.

— Twinkle, twinkle, little star,
How I wonder what you are.
Up above the world so high,
Like a diamond in the sky.

Обычно колыбельные им пел кто-нибудь из старших девочек. Воронёнок никогда не пробовал — да и пойди попробуй спеть с таким-то имечком. Засмеют. Но сейчас выбора нет, потому что все остальные не здесь, а Флинту всё ещё нужно ступать — шаг за шагом — потому что так сказал Алистер.
Он совсем скоро доберётся до южных земель. Совсем скоро всё сбудется и станет так, как Алистер и говорил, — «хорошо».

— When the blazing sun is gone,
When he nothing shines upon,
Then you show your...

Он натыкается носом на еловые иголки, морщится и на миг чувствует острое желание засмеяться — вышло глупо. Искал знакомых, а нашёл только дурацкое дерево.
Нет, так не пойдёт. Нужно хоть кого-нибудь разыскать. Ещё совсем недавно рядом высился хмурый Юрген — может, не успел уйти далеко? А Каталина — Каталина тоже обязательно должна быть где-то здесь; она-то точно знает, что делать, как собрать всех вместе и выбраться из этой бури, холодной и...
Нет, не страшной. Совсем нет.

— Then the traveller in the dark,
Thanks you for your tiny spark,
He could not see which way to go,
If you did not twinkle so.

Флинт не оставляет дерево: бродит вокруг него кругами, плечом задевая косматые ветви — так, как будто кто-то сейчас и вправду рядом, держится близко-близко, только самую малость колюче. Ну и ладно. Он не в обиде. В такую метель можно и поколоться немножко.
Собственный голос становится почти неразличим в завываниях вьюги, но Флинт должен закончить колыбельную. Чайка вот всегда заканчивала, даже если самой ей ужасно хотелось спать. А ему самому сейчас не хочется. Ни капельки.

— When the blazing sun is gone...
When he nothing shines upon...
Though I know not what you are,
Twinkle, twinkle, little star. *

Флинт не из трусишек. Никогда он не боялся ни людей, ни животных. И олень, пусть даже мёртвый и слегка жутковатый, исключением точно не станет.
С расстояния он видит, как Эйты медленно приближается к зверю, и успокаивается окончательно. Волшебнице он доверяет целиком и полностью. Если волшебница уверенно идёт в сторону посланного им духа, значит, он хороший. Значит, он может помочь.

Флинт встряхивает головой, сбрасывая комья приставшего к плащу снега, и проводит ладонью по лицу, силясь разглядеть сквозь вьюгу удаляющуюся всё дальше Эйты. А когда он снова открывает глаза, всё рассеивается и пропадает в синем пламени двух точек-зрачков.
Флинт не из трусишек и потому отвечает оленю встречным взглядом.

* * *

— Мала Синичка, да коготок востёр, а?
— Убирайся к чёрту, дурак надутый!
Низенькая девчушка в жёлтой рубахе старательно делает вид, что не дуется, и с тяжёлым вздохом сбрасывает инструменты на землю. Длинноносый паренёк рядом поступает так же. Флинт усмехается и тоже опускает лопату и грабли, оставляя в руках только верную мотыгу.
— Брось ты это, Скворец, — улыбается он во все тридцать два, хитро поглядывая на мальчишку. — Любой пятилетка знает, что ты без ума от нашей Синички, а всё равно задираешься. Я вот думаю: может, вас, голубков, сегодня одних оставить работать, чтоб помирились?
— Ну, Воронёнок!..
Синичка стремительно краснеет, а в следующую секунду слишком уж угрожающе хватается за грабли. Заливаясь смехом, Флинт срывается с места: он знает, самой младшей беспризорнице ни за что его не перегнать, так что и стараться не следует. Обернувшись, чтобы взглянуть на её успехи, он вдруг застывает на месте с широко распахнутыми глазами.
Огород старых Хиггсбери исчез. Перед ним — старая разваленная хибарка, в углу которой жмутся друг к другу двое: низенькая девчушка в жёлтой рубахе и длинноносый паренёк. Их плечи едва различимо дрожат, а тела наполовину увязли в сугробе.
Флинт тянется к ним и понимает, что его губы сковывает тот же мороз.
Флинт тянется к ним и не может издать ни звука.

* * *

— Он сказал, там плохие люди.
Ей определённо сложно говорить, но она продолжает, поднимая на Флинта взгляд светлых-светлых глаз. Чайка всегда была любимицей Алистера, и это признавали все. Быстрая, юркая, лучше всех на свете рассказывающая сказки, она почти всегда была рядом с ним, не отставая ни на шаг. Алистер не возражал — только улыбался и качал головой, когда кто-нибудь начинал злиться и ревновать.
— Он сказал, так нужно, потому что Альбатрос — самый старший и сильный. Старшие и сильные всегда защищают тех, кто слабее.
Альбатрос действительно был старшим и сильным, был тем, кто ушёл первым. А ещё Альбатрос был братом Чайки — вот почему сейчас она изо всех сил сжимает Флинта за плечи, как будто надеясь на то, что сейчас он встанет, пойдёт и вернёт Альбатроса назад.
— Алистер сказал, так нужно… Сказал, что он справится.
Флинт слышал это. Алистер сказал: «Он молодец. Не бойтесь: в конце концов, у нас с ним даже имена на одни и те же буквы начинаются, а? Значит, я всегда с ним, всегда могу его защитить. И всё будет хорошо».
— Алистер же никогда не обманывает, правда?
Флинт сжимает зубы и заставляет себя встретиться с чужим взглядом.
С безжизненным, пустым взглядом. Холодные руки Чайки уже не сжимают его плечи, а всего лишь безвольно обмякают поверх. Её тело скатывается на землю, и Флинт видит, как бегущая куда-то толпа давит затерявшуюся среди них девочку. Быстрая, юркая, лучше всех на свете рассказывающая сказки, Чайка умирает у него на глазах.

* * *

— Так что, я должен идти?
— Ага. Увидимся с тобой в Эредине, дружок.
Улыбка Алистера на этот раз даже теплее обычного. Его тяжёлая ладонь путается в волосах Флинта, и мальчишка по привычке доверительно закрывает глаза.
— И Скворец придёт? И Синичка тоже?
— Конечно.
Два маленьких мертвенно бледных тела жмутся в углу, засыпанные снегом. Алистер хлопает Флинта по плечу.
— И Альбатрос потом вернётся к нам?
— Обязательно. Плохие люди уйдут, потому что он очень сильный. Он — и остальные тоже.
Кровь струится по широкой груди брата, и он беззвучно протягивает руки к небу — так же, как сестра, задавленная бегущей толпой. Алистер вручает Флинту мотыгу.
— Всё же будет хорошо, да?
Флинт видит, как Алистер хмурится и говорит, но не слышит его слов. Несколько крошечных фигурок — тёмных, искалеченных, замёрзших, убитых и растоптанных — тянутся к нему в последнем объятии и утаскивают куда-то вниз.
А потом всё вокруг снова затягивает метелью.

* * *

Флинт слышит крик где-то позади. Замечает, как падает в снег Командирша. Видит, как оттаскивают в сторону волшебницу. Трясущиеся плечи и мокрый снег, отчего-то так не вовремя забившийся в глаза, заставляют его сделать усилие и подняться на ноги.
Только тогда Флинт наконец замечает лежащую под ногами мотыгу и всё равно не помнит, когда успел выронить её из рук. На секунду он отчётливо ощущает обиду и отвращение, смешанные с желанием забросить глупый, никчёмный инструмент как можно дальше в метель. Это ведь даже не оружие. Зачем глупый Алистер подарил ему такую бесполезную штуковину? Зачем он постоянно смеётся над ними и обманывает? Где на самом деле сейчас Синичка, Скворец, Альбатрос, Чайка и остальные? Где все?
Горло стискивает чем-то тяжёлым и мёрзлым. Флинт слепо прижимает мотыгу к груди и смотрит на отвернувшегося оленя — долго, настойчиво и — совсем немного — потерянно.
— А я всё равно верю, — упрямо выдыхает Воронёнок Флинт. — А ты злишься. Ты хороший, просто тебе неприятно, что мы тебя обидели. Поэтому ты… так. Но всё хорошо.
«Всё же будет хорошо, да?» — отдаётся воспоминанием собственный голос где-то под коркой сознания.
— Всё хорошо. Мы просто боимся, но не хотим тебя обижать. Вообще не нужно никого обижать.
Медленно-медленно Флинт несколько шагов в сторону, всё так же прижимая мотыгу к груди, как плачущего ребёнка. Рядом — длинный Юрген и волшебница, которая всё-всё знает и понимает. Которая говорит, что им нужно уходить.
«Так что, я должен идти?» — снова доносится до него собственный голос.
— Всё будет хорошо, — доверительно говорит Флинт кому-то. — Никто не умрёт.

Интернет всё-таки и вправду оставался лучшим другом человека. Где бы сейчас был Артур, если бы не драгоценная вкладка с драгоценной фотографией!.. Ну, и если бы не ещё несколько десятков однообразных изображений на просторах сети, конечно. Их роль тоже не стоило умалять — не с точки зрения художественной ценности, но с точки зрения высокой информативности.
Нет, серьёзно, это место было жутким не столько благодаря мрачным воротам и обрушившимся стенам, сколько из-за ряби одинаковых изображений, расползшихся полчаса назад по экрану поисковика. Один и тот же ракурс. Иногда люди просто до ужаса нелюбопытны!

Себя к до ужаса нелюбопытным людям Артур, конечно, не относил.
Видимо, поэтому преждевременное прощание с мальчишками его почти не смутило: ну, видимо, ответственные ребята. Надо возвращаться к отцу, получать заслуженный нагоняй и бла-бла-бла. Неважно. Важно то, что прямо сейчас он, Артур Рэмси, стоит на пути чего-то загадочного и абсолютно точно невероятного!
Интересно, и чего все так трусят пройти дальше? Хоть бы какие-нибудь ребята с телевидения заинтересовались и прислали бы сюда целую команду с дорогим оборудованием, обаятельным ведущим-экстремалом и прочими радостями жизни. Впрочем, если подумать... Может, прямо сейчас, вот в эту самую минуту, BBC уже организовывает поездку к особняку! Артуру определённо стоит поторопиться, если он и правда хочет стать первым.

Вообще, статике Рэмси всегда предпочитал динамику, да и все эти фотографы казались ему слишком самодовольными и напыщенными, чтобы по-честному вписаться в их компанию. К тому же, все любят ролики! Гораздо больше, чем скучные однообразные фотографии, которыми был наполнен интернет. Может, после этой истории про него даже напишут какую-нибудь статью или расскажут в новостях?.. Даже про отца не рассказывали в новостях. Или... Хм. Если подумать, когда Артур вообще в последний раз смотрел новости?..

Неважно.

Особняк лорда Кинга смотрел на него распахнутыми обветшалыми воротами — если не обращать внимания на развалины самого здания, выглядело всё вполне гостеприимно.
— Ну, привет, симпатяга, — зачем-то вздохнул Артур, делая пару шагов вперёд и легко касаясь кнопки спуска. Для начала следовало запечатлеть всем знакомый ракурс, а уже следом — продвигаться вперёд. Потом, дома, при обработке надо будет наложить какую-нибудь музыку позловещее...
Тьфу ты, нет. Честное слово, он же не герой какого-нибудь трэшового хоррора.
Правда?

Лопасть мотыги врезается в морду. Флинт готов поклясться: на долю секунды он действительно замечает, как путаются между собой ряды кривых зубов. Тело валится в сторону. Крепко сжатое в обеих ладонях оружие — продолжение руки, и мальчишка действительно чувствует, как под его воображаемой, клинкоподобной ладонью обмякает волчье тело, некогда живое, поджарое, по-настоящему хищное.
Изголодавшийся падальщик сам превращается в падаль.
По коже бегут мурашки.

Резким движением Флинт тянет застрявшую мотыгу на себя, подаётся назад всем телом и, не удержавшись, падает в снег.
Две секунды — ровно столько он позволяет себе валяться посреди поля боя. Через две секунды он вспоминает о том, что пообещал защитить. И с трудом поднимается на ноги, опираясь о верное оружие, как настоящий воин, давший доблестную клятву.

А потом всё заканчивается.

Оно кричит. Флинту очень хочется верить, что кричит оно от боли, но так от боли не кричат. Это — устрашающий, победный вопль, вопль-обещание.
Когда они всей компанией возвращались домой — уставшие, но отработавшие свой дневной паёк, — Алистер всегда начинал петь песню. И тогда все они — Воронёнок, Скворец, Синичка, даже Альбатрос и многие другие — обязательно подхватывали. Это звучало гордо, победно и правильно.
Возможно, оно тоже всего лишь поёт. Вот только совсем, совсем другую песню.

Остекленевший на пару мгновений взгляд Флинта обретает ясность. Он боится смотреть вниз, на заметно покрасневший снег, и потому — насильно заставляет себя опустить взгляд, чтобы преодолеть страх. С этим зверем бороться оказывается в разы сложнее.
Заметив Дитриха, мальчишка на миг цепенеет вновь. Мотыга едва не выпадает из ладони.

Он не знает, что делать. Два шага вперёд — и останавливается, застанный собственной неуверенностью. Один шаг назад. Сжимает зубы, беспокойно шарит взглядом вокруг в поисках знакомого лица. Алистер бы знал, что делать. Алистер бы всё сделал правильно.
Потом — вдруг спохватывается, отбегает в сторону, неловко пошатываясь, и поднимает с земли лук. Это ведь оружие Дитриха. Нужно вернуть его владельцу, а то как же — тот, наверное, беспокоится. Наверняка. Любой воин беспокоится о своём оружии. Вот и Флинт тоже. Только его мотыга всегда при нём, а Дитрих... Дитриху нужно помочь.

Лук ложится по соседству со своим хозяином, и какое-то время мальчишка ждёт чуда, падая на колени, перевод взгляд с одного на другого, словно — того и гляди — могучий артефакт поднимет Дитриха на ноги.
Но нет. Ничего.
Флинт взрывает снег руками и поднимает глаза на Ашиля, чтобы онемевшие губы произнесли всего одно слово, по-настоящему волшебное:
— Пожалуйста.

Настоящие рыцари ведь не умирают. Флинт знает. Точно.

Когда рык прерывается отчаянным скулежом, а перепутанное окровавленное пятно, бывшее когда-то волчьей мордой, пролетает мимо, игра заканчивается. Начинается что-то другое.

Флинт смотрит на упавшее серое тело широко открытыми глазами и успевает сделать целых два вдоха-выдоха, изо всех сил впиваясь обеими руками в рукоять мотыги. Не отнял. Убит.
Совсем не похож на дворового пса. Ещё более тощий, страшный, обезумевший.
И мёртвый.

Крики откуда-то со стороны заставляют его вернуться в реальность. На секунду мальчишке кажется, что он попросту заплутал где-то в кошмарном сне. Что нужно только ущипнуть себя посильнее, и всё закончится. Что совсем скоро он проснётся и расскажет Алистеру, как ловко одолел волчище вместе с девчонкой-волшебницей. Вот Чайка, должно быть, удивится! Она-то всю жизнь мечтала повстречать настоящего мага, а Флинту повезло раньше.
А Флинту...

На секунду он оборачивается и кое-как распознаёт Эйты застеленным непонятной расплывчатой пеленой взглядом. Как будто глаза снегом завалило, а растаял он очень быстро, словно у тёплого костра. Проклятая метель.
Шмыгнув носом, Флинт улыбается волшебнице через силу и напоминает себе, что они справятся. Напоминает каким-то чужим, но до боли знакомым, поселившимся внутри голосом: «Всё будет хорошо».

Он слышит чью-то команду, но в ответ только сжимает зубы и подступает ближе к Эйты. Нет уж. Может, за мальчишеской спиной никому спрятаться и не удастся, но и сам он ни за что не сбежит вот так просто, поджав хвост. Пусть бегут сами хвостатые. Пусть уж лучше бегут, чем... вот так.

Флинт насильно отводит взгляд от волчьего тела и перехватывает импровизированное оружие поудобнее. Всё. Сейчас он не беспризорный мальчишка с мотыгой в руках, а рыцарь, защищающий своё войско от противника.
И всё получится.
Вдох-выдох, смахнуть ладонью застилающую глаза пелену (всего лишь снег, талый снег) и стиснуть зубы.

Громкий возглас Каталины, пара секунд — и на мальчишеском лице появляется уверенный оскал, всхлипывающая усмешка.
А потом Флинт бросается вперёд. Застывший в воздухе крик чуть дрожит — не то от вымученной ярости, не то от остатков веры в то, что всё это — сон.

«Боишься, Флинт?» — беспокойно-заботливо вопрошает внутри всё тот же знакомый голос.
«Нет уж. Не боюсь».

Флинт гордился своей новой ролью. Он шёл почти во главе отряда, прямо по следам Командирши, и изо всех сил всматривался в пургу по обеим сторонам. Но пурга усиливалась, а зоркость Флинтовых глаз оставалась всё той же — первоклассной, но всё ещё уступающей снеговой пелене.
Ну и плевать! Он справится. Наверняка до Эредина совсем немножко осталось. Всего-то ещё пару шагов. И ещё.
И ещё...

Рядом раздался короткий лай — это Шваркс окликнул мальчишку. Потрепав ладонью поравнявшегося с ним пса, Флинт покачал головой — мол, не время для игр. Он тут на важном задании — высматривает... что-то. Так что Шварксу придётся обождать. Всему своё время.
Так ведь всегда говорил Алистер, да?

Флинт сглотнул и в несколько быстрых рывков нагнал успевшую оторваться Каталину. Развевающийся плащ впереди и кромешная белизна по обе стороны. Ничего, ерунда. Алистер с остальными наверняка уже ждёт его где-нибудь в тёплой столице. Вот все удивятся, когда Флинт придёт не один, а с целым отрядом за спиной! Синичка наверняка закроет рот обеими руками, как она всегда делает, когда происходит что-нибудь удивительное. Альбатрос хлопнет его по плечу, а Алистер улыбнётся и скажет что-нибудь вроде...

«Привал»?!
От неожиданности Флинт чуть не врезался в Каталину, затормозив лишь в самый последний момент. «Привал» звучал хорошо. Не так хорошо, как то, что сказал бы Алистер по возвращении Воронёнка, но вполне замечательно.

«Еловые ветки» тоже звучали нетрудно. Но Флинт был вооружён и считался воином, а потому мог бы и совместить обе своих обязанности. В конце концов, на добычу веток послали не только его.
Оглядевшись, Воронёнок поймал Эйты за длинный рукав бушлата.
— Пойдём вместе! Я тебя защищу.
Воинственный взмах мотыгой — лучший аргумент молодого рыцаря.

Погоня за псом выдалась слишком захватывающей, чтобы Флинт вовремя заметил волнение в своём гордом отряде. Да, именно в отряде и именно в своём. Про себя Воронёнок именовал группу беженцев так и никак иначе. Какой мальчишка, в конце концов, хоть раз в жизни не мечтал о собственной компании до зубов вооружённых воинов? Даже если эти самые воины местами были самую малость торговцами, аристократами или блохастыми проходимцами.

Блохастый проходимец, к слову, стал именно тем, кто привлёк внимание Флинта к произошедшему. Проваливаясь в снег и снова поднимаясь на ноги, паренёк кое-как добрался до толпы, окружившей... кого?
Чёрт, да ну кого же?!
Кажется, кто-то упал от усталости или просто оступился.
Пару раз нетерпеливо подпрыгнув в попытке заглянуть за широкие плечи, Флинт насупился. Ну и ладно. Не очень-то и хотелось.
Голосу Ашиля удалось успокоить мальчишку окончательно. Если врач уже засёк произошедшее, всё точно будет хорошо. И волноваться тут не о чем.

Поймав на себе чей-то быстрый и внимательный взгляд, Флинт рефлекторно выпятил грудь. А потом узнал в уверенно-спокойном тоне ту самую Командиршу-Каталиншу. Вообще-то говорила она совсем мало и всегда по делу. Но настолько по делу могут говорить только самые настоящие Командирши. Прозвище нашло свою хозяйку совершенно самостоятельно.
Как следует вслушавшись в данные распоряжения, Флинт нахмурился. Оглядел себя с кончиков сапог и до кончиков пальцев, скрытых под тканью перчаток. Перехватил поудобнее мотыгу.
Флинт вооружён? Вооружён. Значит, боец.
И, довольный этим выводом, мальчишка ухмыльнулся куда-то в сторону — туда, откуда раздавался заунывный вой.
Ух и шумные же твари! Хоть бы на минуту замолкли, так ведь нет — лишь бы горло подрать!

Отойдя немного от врача и остальных, Флинт зарычал и затявкал в ответ — так, как и положено уважающему себя волчонку. А ещё — на всякий случай показательно махнул мотыгой, чтобы совсем уж убедить серых бандитов, что к его стае приближаться не стоит. Чревато. Пусть других двуногих найдут, чтобы брюхо набить.
Рядом высился этот молчаливый бородач-лучник — Дитрих, кажется? — так что бояться было совсем уж нечего.

Его отряд за себя постоит, в этом Флинту сомневаться не приходилось. И за тех двоих, что с ног валились от усталости, тоже постоит. И вообще, его отряд — самый устойчивый на свете!

Не зима, а ерунда какая-то!
Настоящую зиму Флинт знал. Настоящая зима проходила дома, под тёплым боком Алистера, рослого Альбатроса или, на худой конец, Скворца — уж больно громко храпел последний. Холодно, конечно, но под кучей одеял и знакомой шаткой крышей ночи переживались вполне сносно. А если ещё и Алистер на пару с Синичкой что-нибудь тихое и грустное спеть решат… Да-а, вот это настоящая зима! Не то что эти враки!

Враки были холодными и пробирали до костей. Вот почему Флинт надолго не задерживался на одном месте. Вместе с чьим-то псом он сновал от хвоста процессии к её голове, стараясь перегнать ушастого или… ну, хотя бы не отставать от него совсем уж позорно. Всё-таки четырём лапам следовало отдать должное. Четыре лапы иметь было удобнее, чем две мёрзлые ноги в драных сапогах.

Снова оступившись и повалившись на землю, Флинт тут же вскочил на ноги и, отплёвываясь от снега, нашёл взглядом пса. Чёртов блохастый уже успел допрыгать до самого носа колонны! Ну, сейчас он ему задаст...
«Задать», правда, не получилось.
Поджав губы, Воронёнок мотнул головой — так, как будто отказываясь верить дуэту вьюги и волков. «Ты ус-с-стал…», «Пора отдохну-у-уть…», «Ложис-с-сь…». Тьфу ты. Ещё чего. Он сюда не отдыхать пришёл, а до Эредина топать! Там Флинта и остальных будет ждать Алистер, и следующую зиму они снова переждут вместе, под тёплыми одеялами и родной крышей.

А что до вьюги с волками… Пусть себе завывают! Если совсем тошно станет, Флинт знает, что делать. Он давно заприметил в процессии парочку самых рослых спин. Классический вариант: самый грустный взгляд на свете и умоляющее «Дя-я-ядь, а дядь, повози немножко?».
Всегда прокатывало.

Грим Грей хмурится, чувствуя прикосновение к плечу, и ещё ощущает слабый деревянный запах чужой ладони. Ещё треплет когтистыми лапами землю. Ещё втягивает чутким носом воздух. А потом просыпается окончательно, хватаясь руками за собственные колени.
Что ж, не самый типичный кошмар. С не самым типичным окончанием.

Он успевает бросить сбивчивое «Спасибо, сэр», прежде чем сорваться с места. Количество ног — как факт — кажется теперь ужасающим разочарованием. Под ними не шелестит трава, а единственным запахом становится табачная вонь из трубки извозчика. Знакомо горчит на языке даже тогда, когда Грим Грей скрывается за углом.

Короткий взгляд на небо. Вместо мерцания светляков — чад проклятой Топфелл.

Он сделает всё быстро.
Сердце всё ещё колотится — так, словно оно, в отличие от тела, ещё не успело вернуться в реальность и застряло в глубине сна. В беге по полю под назойливыми светляками, в пыли, крови и настойчивом желании курить или, в конце концов, в выстреле, достигшем цели — будь то верной или…
Неважно. Сны — те же сказки о бессмертных королях.

Он сделает всё быстро. Выстрел — проверка — побег.
Он чувствует себя так, словно потерял кучу времени, но не может понять, на что. Всего лишь сон. Он спал в дороге. Просто сон.
Дерринджер приятно согревает ладонь.

Он сделает всё быстро.

Заливистый лай, лёгкость прыжка и глубокая темнота; темноты слишком много. А самодовольные светлячки — так близко, так чертовски рядом! — продолжают призывно блистать наверху. Кажется, ещё прыжок, ещё попытка — и достанешь хотя бы кончиком носа, прихватишь клыками, бережно понесёшь туда, на место.
Место — всегда у Его ног. Он — человек.
Впрочем, нет. Не так. Осекается, вновь отвлечённый влекущим сиянием, и встряхивает головой.
Он — Хозяин. Свой. Собственный.

Лай стихает, и в шумном дыхании, в горячем, как раскалённом железо, «х-хо, х-х-хо» — отголосок Его имени.
Пёс облизывается на ночных светлячков в последний раз — так, словно грозит кулаком. Он ещё покажет этим мерцающим попусту букашкам. Попробует на вкус. Но не теперь. Теперь, когда прозвучало имя, ему пора возвращаться.

И Пёс возвращается, втягивая носом воздух.
Многоголосие запахов ударяет в голову. Свежая травяная мертвечина — тянет чихать и фыркать. Чистота и спешность ветра — подгоняет в пути. И даже у напыщенных светляков, кажется, есть свой собственный запах — кристальный и недосягаемый.
Пёс, впрочем, ищет другой. Насквозь знакомый металлический запах битвы.

Он лает вновь, и этот лай — иной, приветственный и триумфальный. А потом — снова выдыхает с протяжным «х-хо, х-х-хо».

Шум извне смешивается с внутренним: ревущий свинец и беззвучный крик из собственной глотки. Что там было про «проносящуюся перед глазами жизнь», воспоминания обо всех смертных грехах и сожаление? Брехня. Грим Грей сожалел лишь о том, что так и не получил возможность закурить. В отличие от этой твари.

Он представляет себе изрешечённый пулями кусок мяса и ухмыляется остатками рта. Или, быть можно, только думает, что ухмыляется. Мысли об этом достаточно, чтобы почувствовать себя живым.
Всем исповедям исповедь.

Мерзкий запах так и не съеденной колбасы смешивается со знакомым, родным запахом крови и смерти. А ещё — пыль, ощущаемая щекой сырость и чужое присутствие где-то на расстоянии.
Что за век: не дадут человеку помереть в гордом одиночестве.

Грим Грей сжимает зубы. Нет. Сегодня не лучший день, чтобы сдохнуть.
Перед глазами — чёрная пелена. Топфелл, заботливо укутывающая своим чадом небо. Если верить легендам, где-то там, внизу, под горой, хранится таинственное и бесконечно живое. Живое, принадлежащее мёртвому. Живое, которое хотят пробудить.
Тьфу.

Сегодня Грим Грей особенно сильно не любит сказок.

Всё-таки священник. На сигарету этот малый не похож совершенно — кусок мяса с белым костяным оскалом. Грим Грей скользит взглядом по лицу и морщится: рослая фигура закрывает собой свет.
Несмотря на внушительный вид, лицо у мясистого бедолаги такое же, как у его невозмутимого товарища, — дохлое. Насквозь дохлые глаза.
Он подавляет желание сплюнуть и прижимает язык к нёбу, сглатывая. Да и всё вокруг какое-то дохлое.

Итак, перед ним кусок мяса — «священник» — с дохлыми глазами. В чём ему там положено исповедаться? В разрезании надвое младенцев? В том, как пнул котёнка пару десятков лет назад, не заметив под ногами? Тьфу.
Грим Грей встряхивает руками и устраивает их на коленях. Подбородок, брови — вверх. Взгляд упирается в мясистое впереди; силуэт, тускло подсвеченный лампой, выглядит презабавно. Насмешка над святым, пародия на исповедь.
— Так чего от меня требуется?.. Раскаяние в том, что я не вытер ног перед входом в хозяйские коридоры? В том, как неуважительно я обошёлся с молодым дарованием, не позволив закончить рифму?
Вау. Это довольно много слов для тебя, приятель.
— Да бросьте.

Он обводит взглядом тёмную камеру: взгляд скользит от хлебных мякишей на полу обратно к мясистой физиономии.
— Знаете, почему я пошёл в полицию? Я ужасно хотел выспаться.
Он представляет, как ладонь сжимается на воротнике робы, сминает ткань, тянет ближе, позволяя другой размахнуться. Мясистая физиономия дрожит под костяшками пальцев, как свежий холодец.
— Ужасно невесело каждую ночь просыпаться от ощущения собственных зубов, продавливающих плоть. Вспоминать, как крылатая инфернальная тварь из сказок о короле-некроманте вколачивает нож в твоё собственное плечо. Вы когда-нибудь чувствовали, как что-то острое проворачивается между костей, эдакий первый намёк на смертность вашего тела? Или, может, видели остатки своего двенадцатилетнего приятеля: растянутые у стены, заполняющие таз, пахнущие кровью и падалью? Нет, дружище. Не советую.
Дохлые глаза наливаются кровью, пока он выдавливает их, взрывая ногтями зелень радужки.
— Я подумал, если буду убивать, это пройдёт. Ощущение смертности перестанет быть чем-то новым, необычным, вызывающим страх. Запах выветрится — мерзостный запах этой твари. Мне плевать, кем она была: хоть неудачно окрылившимся врачебным экспериментом, хоть дочерью сучьего короля, хоть самим божьим знамением. Я хотел, чтобы она сдохла.
Гнался за смертью. Жажда обратилась в верность. Кровожадность — в исполнительность. Констебль, а не зверь.
Зубы, а не клыки сходятся на жирном горле в секундном порыве.
— Но, видно, прогадал. Со сном легче не стало. В какой-то момент перестал считать мертвецов, а дальше… Дальше — вот.
Вот. Мясистая голова отлетает в сторону и скрежещет виском о каменную стену.
— Знаете, почему я рассказываю всё это?
Рука взрывает соплетение мышц и жадно тянет что-то чужое и бьющееся. Изнутри — наружу.
— Если молчать, челюсть саднит от желания прокусить вам глотку.
Чужой бесшумный крик звонко ударяется о потолок подвала, и Грим Грей думает о том, что с подвалами ему с детства жутко не везло.
— Как у пса, которому бросают чуть обглоданную кость.
Он так и не посмотрел на тело. Он так и не проверил. Он так и не знает наверняка.
Вокруг пахнет пылью, мясом и мертвечиной.
— Вам нравятся собаки?
Грим Грей ухмыляется смерти из тёмного угла.

Вспоминать собственные сны наяву — занятие неблагодарное. Вспыхивает только что подожжённой сигаретой. Проходит сквозь сознание огненной змееподобной нитью — той самой, что скользит сейчас по гористому боку многострадальной Топфелл. Каждый чёртов сон.
Хорошо, что последнее время Грим спит совсем мало.

Он не из мстительных, нет. Он выполняет приказ, следует предписанию, букве закона, да чему угодно — только не собственным инстинктам. Не желанию снова почувствовать собственные зубы на чужой плоти. Она пахла старостью, подвальной пылью и аспидным — запомнил. Не желанию разыскать запах. Не желанию увидеть хоть один спокойный сон. Не желанию.
Среди их компании был один — с рыжими волосами и рыжим именем на «ф», произносить которое удобнее всего было сквозь смех. Всегда проигрывал, самый слабый из всех, не мог догнать.
Грим Грей не помнит его, равно как и остальную кучку уличных детей, потому что выполняет приказ.

Да, верно. Приказ.
Густой дым в вышине и алеющие венозные слёзы Топфелл напоминают о чём-то. Красное на чёрном и серебряном. Он должен проверить. Должен вернуться.
Горечь, проявившаяся на языке, заставляет сплюнуть. Табак обжигает губы, и Грим хмурится, перебирая пальцами в карманах. Пора осмотреть осиное гнездо. По крайней мере, дерьмовых стихов внутри точно больше не предвидится.

— Государственное дело, — спокойно роняет Грим Грей, показываясь в дверях. Он не любит касаться руками: плечи делают свою работу в разы лучше.
Беспокойное жужжащее многоголосие почти удаётся пропускать мимо ушей. Дело привычки. Если очередной умник потребует объяснений, он вытащит бумагу. Если подумать, вышло и вправду слегка неприлично. Но кому в голову придёт обвинять пса в том, что он не почистил ботинки перед визитом в приличное общество?
— Государственное дело, — всё так же тихо повторяет Грим Грей, продвигаясь к мелькнувшему за жужжащими спинами красному.

Может, сегодня он впервые сумеет выспаться как следует.

Это было… хорошо. Приятно.
За всё время, проведённое в чужом измерении, Марк до сих пор не осознал собственных способностей до конца. Возможность получать, не отдавая ничего взамен, кружила голову: от его родного мира такой щедрости в отношении магии не добьёшься.
Беспокоил Инверса только задетый дракон. Вообще-то он собирался ещё поработать с этим бедолагой, но… На нет и суда нет. По крайней мере, от первой части проблем они избавились. Оставалась вторая.

Поймав взглядом оставшегося дракона, Марк нахмурился. Наездник сидел на месте, и избавиться от него представлялось теперь — за неимением огненных снарядов — в разы более трудной задачей. К тому же, вряд ли этот внимательный засранец заставит своего дракона повторить манёвр со сферами теперь, зная о том, на что способны пассажиры корабля. Хм…
Заметив рядом Летну, Инверс адресовал ей вполне дружелюбную улыбку и короткое «О, привет!» — так, словно это вовсе не он только что обрёк драконьего наездника на суровую гибель. Падать, гореть и паниковать одновременно наверняка до жути неприятно…

Ну что ж. Оставался всего один способ.
Сфокусировав взгляд на оставшемся преследователе, одной рукой Марк ухватился за корабельный поручень, а второй — коснулся тёплого Пламени, скрытого за пазухой. «Управлять драконом»… Это звучало слишком круто, чтобы не попробовать.
— Я уже упоминал, что эти крылатые симпатяги от меня в полном восторге? — полюбопытствовал Инверс у Летны, тут же кидая взгляд через плечо в сторону рубки: — Эй, капитан! Я попытаюсь договориться с нашим чешуйчатым другом самостоятельно!
Да. Всё ещё слишком шикарно, чтобы не рискнуть.

Этот здоровяк был зелёным. Его наездника — вампира в дурацкой форме — Марк разглядеть не мог, но что-то подсказывало ему, что круглыми сутками таскать на спине самовлюблённого вампирюгу — это тот ещё подарочек.
«Эй, приятель, как насчёт более достойного, почтительного и попросту обаятельного всадника? Уверен, тебе осточертела вся эта суматоха с погоней! Забей на своего клыкастого трупака и погнали с нами!».

Хруст костяшек в гулкой тишине звучит так, как будто переломилось что-то ещё, помимо лобной доли мозга девчонки. Он подавляет желание почесать затылок дулом дерринджера и только склоняет голову набок — так, словно и сам слегка удивлён произошедшему. Надо же. Какая. Неожиданность.

Он стоит там, в чужом доме и грязных ботинках, склонив голову набок, и хочет курить. Прямо сейчас.
Это дурная, вредная, но совершенно простительная для его рода деятельности привычка. К тому же, Грим Грей не известен как жаркий поклонник долгих разговоров. Грим Грей здесь вообще никому не известен, и распинаться перед кучкой полубезумных бедолаг — это не то, что входит в его обязанности. Псы раскрывают пасть лишь для того, чтобы сомкнуть зубы на чьём-нибудь горле.
Не сегодня.

Он подавляет зевок и выходит, ступая ровно по уже оставленным ранее следам — тёмным и мокрым от грязи. Не стоит доставлять хозяевам лишних неудобств.
Только напоследок, задумавшись на секунду, Грим бросает взгляд через плечо. Красное на чёрном и серебряном выглядит, пожалуй, почти красиво.

Всё. Хватит, приятель. Не хватало ещё театральных поклонов под конец.

Когда за спиной слышится скрип дверей, он встряхивает головой, шумно втягивает носом воздух и тяжело выдыхает. Так-то лучше. Рука тянется к карману пальто, находит портсигар и слепо шарит дальше в поисках спичек или зажигалки. Там, в оставшемся позади «внутри», — спёрто, тесно, пахнет смертью и невозможно дышать. Вот что делает с людьми поэзия.
Ну честное слово, это были дерьмовые стихи.
«Пыль или елей»? Серьёзно?..

Ты ступаешь по длинному коридору в полной темноте и не можешь открыть окон, потому что их нет. Ты ступаешь по длинному коридору в полной темноте и дышишь воздухом, но скоро его не станет. Ты ступаешь по длинному коридору в полной темноте и чувствуешь, как оттуда на тебя смотрят чужие глаза: тысячи крошечных, озлобленных глаз африканских статуэток. И чьи-то ещё. Пара мёртвых, улыбающихся глаз Тени.

Больше будешь спать, Руди, быстрее подохнешь.

Ты оборачиваешься на голос Тени, звучащий со всех сторон одновременно, и от этого кружится голова. Тень пляшет сумраком на веках, стучит ухмылкой на висках, дрожит между ключицами в каком-то яростном предвкушении.
Ты силишься кричать, но понимаешь, что темнота крепко сжимает тебя за нёбный язычок.
Ты силишься бежать, но понимаешь, что прикован к полу длинного коридора собственной Тенью.
И тогда ты боишься.

Предназначенную для тебя кровь ты видел и пил;
Я собираюсь говорить с тобой, Слушай меня.

Когда в дверях появляется Коллекционер, ты не видишь его, но слышишь голос. Тысячи неживых глаз неожиданно тухнут и прекращают свой сумасшедший танец, становясь в ряд по мановению чьей-то невидимой руки, чьей-то невидимой воли.
Не бойся. Страх затуманивает рассудок, а тот, кто не зрит, недостоин быть признанным.
Не закрывай глаз, и да будет удачной твоя охота за Тенью.

Пусть кровь пойдет из его рта,
Пусть кровь пойдет из его носа,
Пусть кровь пойдет из его кишок.

Ты ступаешь по длинному коридору в полной темноте.
Да приблизит твой шаг тебя к неизвестному.

* * *

Учебники с грохотом посыпались на пол, и Руди, резко дёрнувшись, открыл глаза. Заснуть прямо за столом, так и не добравшись до кровати... Просто прекрасно. Особенно если учесть, что кровать — вот она, ровно в полуметре от кое-как втиснувшегося в чулан стола.

Кое-как сообразив, что происходит, Риттер сделал над собой усилие и поднялся на ноги, на всякий случай придерживаясь за спинку стула. Всё тело ныло, мышцы недовольно отзывались на каждое телодвижение, кровь стучала в висках, но беспокоило Руди не это.
Беспокоило Руди то, как сильно он сейчас боялся закрыть глаза и снова погрузиться в темноту длинного коридора.

С каждым разом они всё хуже — залезают глубже, в самые захолустные уголки подсознания, просачиваются всей своей чёртовой мглой под кожу и дальше. Случается, что они побеждают — и тогда одноклассники насмешливо шепчутся по углам, глядя на то, как «этот жуткий Риттер» шарахается от каждого громкого звука. В такие дни Руди действительно не по себе: в каждой проходящей мимо тени ему мерещится та — самая чёрная на свете.
Но сегодня иначе.

Сегодня Руди вскакивает, сжимает зубы и сдерживает рвущийся наружу немой крик — как раз вовремя. Если мама всё ещё дома (маловероятно, но допустимо), она будет волноваться. А волноваться маме нужно как можно меньше.
Он в порядке. Он здесь, а все кошмары остались позади, в далёком «там», о котором можно забыть и не вспоминать.
До следующей ночи.

«Отец», как же.
— Да хоть троюродная прабабушка по линии кузена... — бурчит Руди. Голос, однако, всё ещё предательски дрожит: приходится сглотнуть и выдохнуть, упираясь лбом в согнутые колени.
Надеине с собой он временами становится удивительно разговорчивым.

Сегодня суббота, а значит — очередная смена в музее. Пора подниматься, собирать завтрак (не забыть что-нибудь для Аристотеля) и плестись в сторону работы.
Руди поднимается с кровати, делает пару глубоких вдохов-выдохов (здесь, здесь, здесь и нигде больше — всё тёмное и бурлящее осталось позади) и приоткрывает дверь, осторожно осматриваясь. Руди ночует в бывшем чулане, а мама — в основной комнате, но обычно по утрам она покидает квартиру раньше сына. Так происходит на этот раз: вокруг никого — только по-привычному смятая постель таращится на Риттера глазами-складками и как-то укоряюще гудит холодильник за покосившимся диваном.
Если задуматься, цветов здесь немногим больше, чем во сне.

Руди собирается, выходит, гремит ключами и выбегает во двор с рюкзаком.
Лёгкую дрожь в коленях очень просто унять спринтом по полупустынным субботним улицам.

По пути к Стене бариаур, всё ещё не слишком отошедший от ночных злоключений, несколько раз умудрился свернуть не туда. Привычная рассеянности с похмелья принимала совершенно иные обороты и сама себя возводила в абсолют. Благо, кто-то из группы всегда оказывался рядом, чтобы помочь незадачливому Рикке с направлением.
Так с грехом пополам они всё-таки добрались до Стены.

Стена Царапин... Последний раз бариаур был здесь никак не меньше дюжины лет назад. Помнится, тогда они с Гродом как раз покинули Аркадию и пару недель ошивались в Сигиле, не спеша браться за новые задания.
Замыленным взглядом пробежавшись по поверхности стены, Рикке расплылся в ностальгической улыбке — нашёл! Кривоватый рисунок: формианин гонится за улепётывающим от него со всех ног путешественником. Изображение не было выдумкой и имело под собой вполне реальное обоснование: именно так и вёл себя Грод, случайно забредя в один из городов-ульев Аркадии. Своим произведением Рикке до сих пор гордился.
Под рисунком значилась ещё и кратенькая подпись за авторством самого Грода: «Козёл ты, Рикке, а не бариаур». Воин-то читать, конечно, не умел, но друг не оставил его в беде и объяснил, что счёл своим долгом публично поблагодарить приятеля за столь документально точное изображение.
Вот это были времена...

Тяжело вздохнув, бариаур всё-таки отлип от Стены, пропустив вперёд парочку странников, и обернулся к друзьям:
— Это ж мы наши загадки, подсказки да крестики-нолики всю следующую неделю искать будем. — Ну а кому, если не Рикке, высказывать очевидное? — Слушай, Лиам, нет у тебя в запасниках какого хитрого заклинания, чтоб побыстрее нам с этим разделаться?
В магии бариаур толком не смыслил, но кто ж их разберёт — умников этих.

Это было... Было...
Ну, начнём с того, что это вообще было. Что именно было — Рикке помнил с трудом, но оно и к лучшему. Бедолага даже вспоминать не пытался: полуразрушенная комната говорила сама за себя, а подробности в данном случае казались более чем излишними.

Одним словом, неудивительно, что проснулся несчастный бариаур позже всех. И покинул свои покои (происходящее в которых теперь обязано было войти в историю сего славного заведения) тоже самым последним.
Возможно, Рикке и побоялся бы выходить в свет после вчерашней ночки, но сухость в горле и стремление к тёплой дружеской компании оказалось не так-то легко преодолеть. Да и вообще: чего страшного мог сотворить один наивный добродушный бариаур за какие-то несколько часов?
Дремлющая в ведре с вином фея с благостной улыбочкой на лице всем своим видом доказывала: мог. Ещё как мог.

По лестнице Рикке спускался... своеобразно. Заплетавшиеся копыта делали его похожим на очень старательную балерину нестандартной наружности.
— Приве-е-е... — хрипло начал было бариаур, взмахнув рукой. Это было его первой ошибкой.
Рука, не ожидавшая таких изменений в пространстве, перевесила мгновенно. Следуя за ней, Рикке благополучно завалился на бок и отсчитал оставашиеся ступени собственным подбородком.
Поднимался бариаур долго и мучительно, с трудом балансируя в пространстве и изо всех сил стараясь найти хоть какую-то точку опоры. Если не мир перевернуть, то хотя бы себя — чтобы дойти наконец до общего стола и распластаться по его поверхности.

Мирт определённо рассказывал что-то важное: какие-то имена, числа, много (слишком, слишком много...) чертовски значительных сведений. Рикке искренне старался внимать каждому слову трудолюбивого информатора, но выходило это из рук вон плохо.
Вместо обстоятельной благодарности в ответ на такой полный доклад вышло у бариаура только хрипловатое блеяние. Смущённо закрыв рот ладонью, бедняга поморщился и снова уткнулся лицом в стол.
Больше ни капли...

Вся эта магическая дребедень застала Рикке в самый неподходящий момент — за выпивкой. Памятуя об особенностях собственного трепетного организма и не менее трепетного сознания, бариаур позволял себе кружку-другую, откровенно говоря, нечасто. Но тут ведь такой повод — целая компания на помощь собралась!.. Последний раз в тесном приятельском кругу Рикке обнаруживал себя... А, да чёрт его знает — давно это было!

В общем, остатки здравомыслия довольно быстро отступили на второй план, а вместе с ними — и способность воспринимать реплики длиннее пары-тройки слов. Бариаур только рассеянно улыбался и время от времени невнятно протестовал, когда кто-нибудь порывался пополнить его кружку. Протестовал, впрочем, исключительно по привычке и приличия ради.

В борделе ему слегка полегчало: прохладный воздух слегка остудил нездоровую, но крайне счастливую рыжую голову. Плюхнувшись за стойку, Рикке стыдливо уткнулся лицом в изгиб локтя и по сторонам старался не смотреть: подобные заведения всегда вызывали у него исключительное смущение.
Дальнейшее бариаур воспринимал с большим трудом. Только последние слова Нейтона заставили его резко задрать голову, поднять руку с оттопыренным указательным пальцем вверх и сдавленно протянуть:
— Р-га не тро-о-ожь!..
После этого во всех отношениях жизнеутверждающего предупреждения многострадальная улыбающаяся физиономия Рикке снова впечаталась в стол.

Вот уж кому-кому, а Морнемиру точно было невдомёк, что там за напряжение и где оно висит. Едва оказавшись в пределах уже знакомой комнаты, изнемождённый эльф с самым музыкальным стоном рухнул на ближайшую кровать, где и засопел пару минут спустя.
С него на сегодня явно достаточно.
Излишне непредвиденные обстоятельства как следует потрепали нервную систему вора, так что сейчас никакая паранойя по силе не могла бы сравниться в нём с жаждой какого-никакого отдыха.

Отдых, впрочем, был бесцеремонно прерван уже довольно скоро. Резкий лязг доспехов Риддика и чьи-то тяжёлые шаги совсем рядом заставили Морнемира буквально подскочить с кровати и не слишком изящно сползти на пол. Спросонья похлопав глазами, вор довольно быстро сообразил, что он и его компания неудачников снова ввязались в какую-то передрягу. В лице передряги в данном случае выступали маячивший у двери бугай и его топор. Эльфийское чуьтё подсказывало Морнемиру, что зеленокожий доходяга заявился сюда не один.

Спасибо остроглазой матушке-эльфийке, даже спросонья вор довольно неплохо ориентировался в темноте. Пространству же в этом плане оставалось только посочувствовать.
Не без усилия поднявшись на ноги, Морнемир выудил нож из сапога и метнул оружие в сторону полуорка. А секундой позже — тихонько метнулся в сторону и притаился в темноте за сундуком.

К чёрту такую работу. Просто к чёрту. Даже поспать нормально не дают...

Рикке никогда не отличался внимательностью, а потому образовавшаяся вокруг компашки проклятых толпа стала для него явлением поистине неожиданным. Хлопая глазами и оглядываясь по сторонам, некоторое время бариаур просто пытался понять, что вообще происходит и с чего вдруг они привлекли всеобщее внимание.

— «Птенчики»?.. — недовольно буркнул Рикке, постепенно осознавая смысл происходящего. Поднявшись с места, он грозно оглядел скалящихся башеров с высоты своего роста. — Вы бы лучше не уши тут попусту грели, а убирались подобру-поздорову. С нами, ребята, шутки плохи. И отрыванием рогов зря тоже не угрожайте. Знавал я таких. Не нравятся они мне.
Продолжать бариаур нужным не счёл. Массивная ладонь, коснувшаяся рукояти меча, говорила сама за себя. Поймав на себе взгляд Лиама, Рикке чуть ухмыльнулся и коротко кивнул, но тут же снова принял самый зловещий вид и расправил плечи. Мол, ну, кто первый осмелится сунуться, сосунки?

Бариауры, в конце концов, и без рогов вполне способны были наводить страх на окружающих.

Рикке был доволен. Разве что хвостом по-собачьи не завилял от прилива самого дружеского расположения к Мирту. Благо, на вопрос зазывалы первым успел ответить Кораяс, мрачно поглядывающий на бедолагу исподлобья, и бариаур тут же осёкся, чуть-чуть усмирив рвущийся наружу энтузиазм. Может, Мирту и впрямь не стоило знать о том, что компания проклятых собирается делать с Чигой. Ну, мало ли, испугается и помогать не захочет? Или вообще из принципов откажется — и впрямь, какому честному человеку вообще захочется водиться со смертоубийцами?

А потом на горизонте показался тифлинг.
Честно сказать, Рикке за всю жизнь встречал не так уж много башеров, способных поспорить с ним в росте. А тех, кто был способен смотреть прямо в глаза, не поднимая взгляда, так и вовсе безмерно уважал. Но этот парень был чем-то особенным — так бариаур не удивлялся даже тогда, когда впервые оказался с Гродом за пределами родных Звериных Земель.
Именно этим объяснялось его продолжительное и весьма восхищённое молчание. Только тогда, когда здоровяк, назвавшийся Лиамом, бухнулся на скамью совсем рядом, Рикке наконец пришёл в себя.

Тряхнув гривой растрёпанных рыжих волос, бариаур заулыбался до ушей:
— Уж не знаю, чего там за аура, аукранитическая или ещё какая, но мы и правда прокляты по самое не хочу! — довольно (пожалуй, даже слишком) брякнул Рикке. — А часто Планы этим самым раком встают? А то я, сколько блуждал где ни попадя, ни разу не такого не видел... Я Рикке, кстати!
Бодрую улыбку бариаур сопроводил протянутой для столь же бодрого рукопожатия ладонью. В магии он, откровенно говоря, ни черта не смыслил, но разве любопытство просто так уймёшь?

В последнее время Джек не то чтобы слишком часто имел дело с людьми. К тому же, в большинстве случаев это были бродячие охотники, завсегдатаи крошечных грязных таверн или путешественники — такие же, как сам Лавелл. А эти ребята, как известно, не отличаются особой ранимостью. Так что человеческих слёз юноша не видел уже очень давно и потому даже не сразу понял, что именно происходит с Райной.
Однако Джека никак нельзя было обвинить в бесчувственности — даже Джека, совершенно не осознающего ситуации. Ясно было одно: Райне сейчас плохо и тяжело. А уж по каким причинам — это дело десятое.

Неловко похлопав глазами и побросав в сторону девушки осторожные взгляды, Лавелл всё-таки поднялся с места, устроился рядом с Райной и аккуратно приобнял её за плечи — после короткой, но отчётливо отдающей неуверенностью паузы.

Джек тоже временами чувствовал себя неважно. Как правило, обычно это происходило после особенно неудачной охоты или жутко холодной ночи, снова проведённой под открытым небом. Чаще всего вокруг не оказывалось других людей, чтобы оказать ему что-то наподобие поддержки. А если и оказывались, это были рослые старшие товарищи-звероловы или бродячие путники, привыкшие всё воспринимать с большой долей расслабленной лёгкости. В качестве жеста поддержки Лавеллу тогда доставался «ласковый» хлопок здоровенной ладони по плечу или обнадёживающая улыбка во все тридцать два зуба: «Да брось ты хмуриться, Джек, в следующий раз ещё сотню таких быстроногих подстрелишь!»
Но с плачущей Райной так поступать определённо не стоило. Эта несложная истина сама собой пришла на ум юноше на совершенно интуитивном уровне.

— Всё хорошо. — Негромкий голос Лавелла звучал скорее полувопросительно, нежели утвердительно: он предлагал, а не ставил перед фактом. — Слышишь? Мы ведь выбрались из Храма, справились с рекой, прошли через тоннели... Нам теперь всё нипочём. К тому же, мы совсем недалеко от столицы: уверен, рядом должно найтись хоть одно захудалое поселеньице. Если пойдём по лесу, то обязательно наткнёмся на людей. Нужно только попробовать.
Окончательно успокоившись и немного привыкнув к звуку собственного голоса, Джек коснулся волос Райны и осторожно провёл по ним ладонью, тут же спускаясь ниже, к плечам — словно чуткий родитель, успокаивающий дитя после чересчур реального ночного кошмара.
Посидев так ещё некоторое время, Лавелл наконец разомкнул объятия и, наскоро покидав вещи обратно в рюкзак, протянул Райне руку:
— Пойдём? Я не знаю, что будет дальше, но это совершенно привычное для меня состояние. — Улыбка вышла слегка неловкой, равно как и «обнадёживающий» комментарий. — Зато я правда верю, что у нас с тобой всё получится!

Ветерок скользнул по не успевшим высохнуть волосам в попытке потрепать рыжую шевелюру — нежнее и мягче, чем любой дружеский хлопок по плечу.

Не так уж часто на своём веку Рикке бывал в Улье. Местная мрачная и отнюдь не дружелюбная обстановка заставляла всегда добродушного бариаура держаться подальше от этих мест и поближе к родному пёстрому Рыночному району, даже в самые голодные времена. А потому здесь Рикке чувствовал себя слегка неуютно, хоть в Сигиле отнюдь и не был новичком. Стараясь держаться поближе к товарищам, он то и дело оглядывался по сторонам, по привычке адресуя прохожим приветливые улыбки. Надо сказать, что, по мере приближения к Аллее опасных углов, эти самые прохожие выглядели всё угрюмее и косились в сторону дружелюбного бариаура всё подозрительнее. Да уж, местечко на любителя.

Ох, да ладно! Уже совсем скоро они с этим заданием покончат, получат долгожданную награду и отправятся в «Горящий труп». И никаких больше странных взглядов исподлобья. А пока нужно делом заняться.

— Здрасьте. — Рикке чувствовал себя откровенно неловко, перебивая красочное описание всех достоинств местного борделя. Но задание, конечно, превыше всего. — Это же Аллея опасных углов, да? А не знаете, «Голодные псы» прямо тут ошиваются? Ну, то есть, не настоящие псы, конечно, а здоровенные такие, злобные башеры.
Наверное, не стоило задавать вопросы вот так напрямую, но наивность бариаура не знала границ. Мол, стоит вот хороший человек — и чего бы ему нам не помочь?

Согласный взгляд и неуверенная улыбка Райны обнадёжили Джека окончательно. Он тоже улыбнулся — на этот раз широко, открыто и как-то по-особенному спокойно, словно точно зная, что они вдвоём обязательно сладят с любым неприятностями. Джек и впрямь как будто бы абсолютно уверился в этом, но с чего вдруг — поди разберись.

Напоминание о лодыжке заставило Лавелла коротко кивнуть и снова склониться над рюкзаком. Тряпица, в которую был завёрнут хлеб, мало подходила для перевязки: коротковата, да и старенькая совсем, потёртая и тонкая. А больше ничего дельного в рюкзаке не нашлось.
Подняв голову, Джек задумался. Из отреза плаща можно было бы сделать что-то вполне приемлемое, но его материал отличался ненужной грубостью: только натрёт кожу и навредит лишний раз. Оставался ещё один, наиболее подходящий вариант.
Лезвие верного кинжала без проблем вспороло ткань рубашки на плече, и в руках у Лавелла оказался длинный белый рукав. Не идеальная тряпица для подобных целей, конечно, но вполне подойдёт.

Особого мастерства в медицинском деле Джек за годы бродячей жизни так и не достиг. Но даже имеющихся у него скудных навыков вполне хватило, чтобы как следует перевязать лодыжку и дать Райне возможность передвигаться — пускай медленно и с большой осторожностью, но всё-таки. Оставалось только найти людей: если уж не целое поселение, то хотя бы охотничью стоянку.
Закинув руку Райны себе на плечо и для проверки ступив пару-тройку шагов, Лавелл удовлетворённо улыбнулся. Всё получится.
Захотелось вдруг затянуть песню, но в незнакомом лесу шуметь не стоило, равно как и в чужом доме — просто из уважения к местным жителям. Так что оставалось только приглушённо напевать знакомый мотивчик старинной путешественнической баллады и следовать его ритму с каждым шагом, подходя всё ближе и ближе к лесу.
Всё будет хорошо.

Когда Уку вдруг исчез где-то впереди, скрывшись во мраке туннелей, Джек отчётливо ощутил, как к самому горлу подступило гадкое, удушливое ощущение собственной беспомощности. Ощущение под цвет подземных коридоров, скользящих тут и там призрачных теней и ещё чего-то, чего-то глубоко внутреннего и личного. Словно один из чернеющих змееобразных фантомов забрался под кожу и прочно укоренился там, заставляя расползаться по бледным конечностям это последнее, тёмное и журчащее ощущение — страх.

Джек пытается кричать, но звук не рвётся из горла.
Джек пытается ускорить бег, но тяжесть в ногах — тоже тёмная; тёмная, мрачная и грузная — держит на месте.
Позади — смрадное дыхание темноты.
Впереди — сужающийся мрак неизвестности.

Ещё ребёнком Джек частенько терялся в лесах. Тогда, под чернеющими кронами деревьев, закрывавших небо, он чувствовал себя незваным гостем в самом беспроглядном мраке на свете. Метался от дерева к дереву, звал отца на помощь, тихонько напевал под нос полузнакомый мотив и очень старался вслушаться хоть во что-нибудь, кроме своего прерывистого дыхания.
Но теперешнею мглу нельзя было сравнить ни с одной лесной чащей.
Джек знал, чего можно опасаться в лесу: диких зверей, ядовитых ягод, болотных трясин. А чего стоит бояться в подземных туннелях?
Ответ на этот вопрос стал известен беглецам слишком рано.

Оно не было похоже ни на одно из существ, что когда-либо встречал в своей жизни Джек. Гигантское, чёрное, удушливо-опасное — будто бы порождение самого беспредельного сумрака вокруг. Словно все тени, повинуясь невидимому дирижёру — единой мгле, — сошлись воедино и погнались за беглецами в злой, жестокой игре.

Тварь поползла вперёд.
Джек помог Райне подняться.
Тварь распахнула пасть.
Джек перекинул руку Райны через собственное плечо.

Он прекрасно осознавал, что нужно было делать. Необходимость всегда быть начеку, ежесекундно приготовляться к нападению, претерпевать ноющую боль, не отпускать чужую руку — всё это будто бы приросло к самому существу Джека за столь недолгое время. Весь этот путь, от пылавшего алым, кровавым торжеством Храма до журчащего тьмой подземья, — зачем Джек Лавелл прошёл его, если не сможет сейчас защитить?

— Держись, — выдохнул Джек, собираясь с силами, отступая назад и вытягивая вперёд руку в полузащитном жесте.
Они смогут. Они выстоят, доберутся до выхода, вновь узнают родной воздух — свежий, кружащий голову воздух, от которого обязательно захочется забыться в лёгком смехе и рассеянных улыбках. Они надышатся вдоволь. А теперь... Теперь нужен лишь один глоток, один порыв, чтобы избавиться от ночных кошмаров и снова почувствовать себя живым, как при неожиданном пробуждении после тяжёлого сна.

Возможно ли уничтожить огромную, мощную тварь таким простым, незамысловатым, откровенно глупым образом?
В этом Джек не был уверен.
Джек был уверен в другом: любой, даже самый густой мрак можно развеять ветром.

Странно, но отчего-то Джеку казалось, что неожиданный провожатый выведет путников наружу уже спустя пару-тройку минут. Что для Уку не составит особого труда пробежаться по коридорам тоннелей и найти выход. Что они с Райной вот-вот наконец-то увидят свет. Но время шло, коридоры продолжали петлять, время — ускользать, а ловкий коротышка — нестись вперёд сломя голову.

Джек устал. Джек очень-очень устал.
Усталость была поразительно детской и нелепой. Так устают дети после целого дня бесконечных игр с деревянными мечами, купания в пруду и свежих ссадин на коленках. Под вечер хочется свернуться клубком под одеялом и подождать, пока придёт мама, поцелует на ночь в висок и погладит по голове. Обязательно дождаться, и только потом — заснуть.
Но деревянный меч сменился верным луком за спиной, знакомый с малых лет пруд — бесконечными тёмными коридорами, а ссадины — едва передвигающимися ногами. И нигде вокруг не видно было ни тёплого одеяла, ни маминого лица. Вокруг вообще ничего не было видно.

Джек сжал руки в кулаки и снова рванулся вперёд, подстрекаемый высоким, скрежещущим голоском Уку.
С каждым шагом усталость наваливалась с новой силой, окутывала тело целиком и полностью, сбивала дыхание так, что воздуха для совершения следующего движения уже не хватало. Какая ирония: ещё совсем недавно этого самого воздуха вокруг, напротив, было слишком много.
Но Джек продолжал настойчиво двигаться дальше, не обращая внимания на грохочущее в груди сердце и тяжесть в ногах. Кажется, он даже упал один раз, споткнувшись на совершенно ровном месте. Мгновенно поднялся, ухватил взглядом устремившуюся вперёд скрюченную фигуру Уку и тут же бросился следом. Или это было в предыдущий раз?.. Другое падение ровно на том же месте: тогда Джек рухнул на землю, не успев подставить руки, и случайно заметил цепочку следов, уходящую вглубь соседнего коридора. Показалось? В конце концов, он падал не раз, и голова с каждым новым поворотом начинала кружиться только сильнее. Так, может, всё это бред воспалённого сознания, и не было никаких следов?
Может, вообще ничего не было.
Может, если сейчас закрыть глаза, остановиться, присесть, прижать колени к груди и очень-очень захотеть, то снова окажешься в мягких объятиях пухового одеяла, а спустя пару минут обязательно придёт мама, поцелует на ночь в висок, погладит по голове. Обязательно дождаться, и только потом...

Нет.

Джек распахнул глаза и понял, что лежит на земле, силясь подняться. Рядом — совсем близко — поторапливающие хриплые возгласы Уку.
Встать, стиснуть зубы, бежать вперёд.
Это всего лишь падение. Первое и последнее. Они справятся. Они доберутся до конца.

Тоннели, провожая своих незваных гостей, сужались за спиной. Или, по крайней мере, изо всех сил пытались создать именно такое впечатление. Мрачные, бесконечные и абсолютно чёрные тени шуршали, шелестели и перешёптывались по углам, пытаясь схватить беглецов, поймать за шкирку, осалить и продолжить свою нескончаемую игру в хитросплетении лабиринтов.
Не смотреть назад. Не оглядываться. Бежать — только вперёд.

Бежать — и вдруг остановиться, следуя команде провожатого. Привалиться плечом к стене коридора, вспомнить про выжидающие тени и тут же отпрянуть, страшась неизвестно чего. Страшась, пожалуй, самой Неизвестности.

— Что такое, Уку? — Джек не узнал собственного голоса. Хриплый, почти безжизненный, он почти вторил сиплому шёпоту беспокойного коротышки. Собственное тяжёлое дыхание слышалось слишком отчётливо в перерывах между чужими обрывистыми фразами. Эту холодную, страшную пустоту отчаянно хотелось заполнить хоть чем-то.
А потом Джек почуял запах.
Удушливое ощущение подступило к горлу, тени за спиной зашелестели с новой силой, собственная дрожащая ладонь нащупала руку Райны — и снова бежать, не успев толком перевести дыхание. Бежать, не оглядываясь. Стараясь не вдыхать гадкий, едкий запах Неизвестности, гнилостной и почти наверняка смертельно опасной.
Они сумеют добраться до выхода. И пусть вместо маминого поцелуя в висок наградой им будет ласковое прикосновение солнечных лучей, это всё равно так приятно, правильно и хорошо.
Это хорошо.
Только бы выбраться.

Мысль о том, что какой-то дурик из стражи, вернувшись в казармы, не обнаружит в её стенах своей одежды, несомненно, грела Морнемиру душу. Однако задание на данный момент было выполнено всего наполовину, что самого эльфа ну никак не устраивало, несмотря на приятный бонус в лице свитка для Джеймса. Он же, чёрт возьми, профессиональный наёмник, а не какой-нибудь уличный воришка!

Но Риддик, конечно, поставил ту ещё задачку.
Сам Морнемир с удовольствием вспомнил про свои ножи, запрятанные в сапогах и скрытые в специальных узелках под одеждой. Да ещё и меч, видом которого в крепости никого не удивишь — всё всегда можно свалить на стражников. Вон, судя по казармам, у них тут в Кэндклипе все с такими ходят.
Именно так работает настоящий наёмник: скрытно, осторожно, а не размахивая своей тяжеловесной шипастой колотушкой направо и налево. Тьфу ты. А ещё клирик, мудрец из мудрецов, ума палата!

Ладно уж. Следовало двигаться дальше и доказать этим оболтусам, что Морнемир кое-чего да стоит. После того, как Барос с дружками засекли эльфа, самооценка последнего была серьёзно задета. Конечно, убийство обидчика немного облегчило его положение, но в остальном репутацию нужно было восстанавливать.

Оглядевшись, вор тяжело задумался. Судя по оружейной стойке в казармах, стража тут пользовалась преимущественно мечами, так что искать палицу непосредственно у этих простофиль явно будет затруднительно. Вряд ли в крепости знаний содержался какой бы то ни было аналог чёрного рынка, поэтому и столь простой и горячо любимый эльфом вариант не подходил. Упоминать оружие в разговорах с местным населением тем более не стоило: за компанией наёмников наверняка уже шла слежка.
Выходит, оставалось только уповать на удачу и продолжать искать, напустив на себя вид крайне любопытного и недалёкого приключенца. Судя по оружейной стойке в казармах, стража тут в большинстве своём предпочитает мечи, так что осматривать каждого проходящего мимо громилу в латах на наличие палицы смысла не было. А куда, интересно, те ребята у входа относят изъятое у визитёров оружие?.. Помнится, на карте Бароса был склад или нечто в этом роде.
Возможно, стоит проверить там.

Рыская взглядом по помещению, параллельно Морнемир старался прикинуть, что из оружия вообще необходимо команде и — не менее важно — что из этого он вообще в состоянии дотащить до таверны. Конечно, за странноватой компанией приглядывали отдельно, так что пронести оружие незамеченным было более чем сложной задачей. Но над ней предстояло поразмыслить немногим позже. Сперва следовало обнаружить саму цель визита.

Стараясь ступать как можно тише по скрипучим половицам, эльф недовольно покосился в сторону спящих. Будить местных вояк совершенно не хотелось: на их коллегу телосложением вор явно не походил, да и всех своих дружков стража наверняка знает в лицо.
Стойка с оружием не представляла особого интереса: оттуда можно было ухватить разве что щит для Риддика. Мечи клирик не особо жаловал, отдавая предпочтение тяжеловесным топорам и палицам. Таких вокруг видно пока что не было. Привыкнут, видите ли, сначала ко всяким здоровенным дубинам, а Морнемиру теперь разбираться, где такую экзотику сыскать! Тьфу ты.
Недовольно поджав нижнюю губу, эльф нахмурился и отвёл взгляд от стойки.

Следующим объектом его внимания стали сундуки. Разбираться со взломом означало терять драгоценное время, так что вор осмотрел содержимое только тех из них, что были открыты. В конце концов, с отмычками и замками он всё равно никогда не дружил.
Отыскать столь интересовавшую Джеймса обувь тоже не составило особого труда: тумбочка, обнаружившаяся в казармах, явно не подходила к местной скудной меблировке. Из трёх обнаружившихся вариантов Морнемир выбрал и спрятал за пазуху наиболее старый, потёртый и неприметный. Конечно же, чтобы не рисковать неожиданным раскрытием столь подлой кражи, а вовсе не с целью досадить высокомерному магу. Ну... Может быть, и второе тоже. Совсем чуть-чуть.

Джек, конечно, ожидал, что Уку не будет против подарка: ну не походил он на плотоядного, как ни крути. Но чтобы какой-то фрукт вызвал такую реакцию... А чёрт его знает: может, это яблоко и впрямь из эльфийских лесов привезли.

Наблюдая за сменяющими друг друга выражениями чужого сморщенного лица, Лавелл невольно улыбнулся, а после и вовсе не удержался от добродушного, лёгкого смеха. Слишком уж искренне выглядел этот крошечный бедняга — так, будто и впрямь годами не слыхал ни от кого ни единого доброго слова. Уку почему-то ужасно захотелось погладить по голове или потрепать по плечу, будто успокаивая старинного приятеля. Единственной проблемой было то, что сам пугливый нелюдь почти наверняка воспринял бы этот порыв совсем иначе.

— Подарок, верно, — с удовольствием кивнул Джек. Уголки его рта снова поползли вверх, когда Уку принялся баюкать многострадальный фрукт. — И, надо сказать, довольно вкусный, как по мне.

Несуразный и, в конце концов, откровенно несимпатичный вид нового знакомого не стал препятствием для появления симпатии к таковому. За острыми зубами и кривоватым оскалом Лавелл видел прежде всего улыбку — и эта улыбка внушала доверие. Джек не желал разбираться в том, являлось ли это свидетельством его собственной наивности или, напротив, неожиданно открывшимся талантом в распознании истинных чувств по лицам, даже не отличающимся лоском и красотой. Он просто верил. Этого было вполне достаточно.
Задумавшись, юноша не сразу заметил, как прыткий коротышка уже ускакал вперёд.
— Эй, Уку! Подожди нас! — воскликнул он вслед провожатому, спешно поднимаясь с земли и наскоро набрасывая на плечи слегка потерявший в весе рюкзак. — Ух-х, и откуда столько энергии...
Выбор был сделан, и, пожалуй, вполне однозначный. За сегодняшний день Лавелл слишком много сомневался, слишком много бежал и слишком много чувствовал себя одним, совсем-совсем одним: в незнакомом, слишком пустом и одновременно полном Храме, в шумных водах смертоносной бурлящей реки, а иногда — даже в тёмных коридорах тоннеля, когда присутствие Райны на целое мгновение вдруг совершенно переставало ощущаться.
Теперь, приняв поспешное, необдуманное и, чёрт возьми, глупое, с точки зрения любого разумного человека, решение, Джек впервые почувствовал, что делает всё абсолютно верно. И если бы в коридорных глубинах неподалёку от юноши гулял одинокий ветер, он наверняка подтвердил бы это парой невесомых кульбитов.

— Идём? — с улыбкой предложил юноша Райне, стараясь не слишком отставать от стремительно удаляющегося Уку. — Думаю, у нас новый друг — и этот друг определённо знает дорогу!

«Нет, ну а чего он?».
«Ну спилили мне рога, пока я в отключке провалялся, да, но неужели я и в остальном на нормального башера не похож?!».
«Славный же резак: бандюгу того вон как отделал, да и вообще. Может, это он по невнимательности, или я чего не так сделал?»

Примерно такие мысли крутились в рыжей голове бариаура всё время пути до склада. Рикке вообще-то обидчивостью не отличался, но потеря рогов и так воспринималась им крайне болезненно в первые дни, так что теперь раз за разом пропускать любопытные взгляды полуэльфа не представлялось возможным.
Скрестив руки на груди и постаравшись как следует занавеситься по счастью густой шевелюрой, бариаур, пускай и в самых высоких чувствах, но всё-таки добрёл до склада вместе с товарищами. Ничего странного или подозрительного в торговце-нанимателе Рикке, по наивности натуры, не заметил и даже обрадовался щедрому подарку, с удовольствием представляя, как разделит пиво с друзьями по окончании задания. Уже спустя пару минут таких рассуждений обида и смущение пропали, будто их и не было.

Кивая на каждый вопрос или торговца, бариаур временами оглядывался на товарищей и с удивлением понимал, что те настроены далеко не так радужно по отношению к собеседнику предстоящей миссии. Когда наниматель с телохранителями покинули склад, Рикке выслушал Фалора и, не скрывая разочарования, тяжело вздохнул. Наверное, такая осторожная разумность действительно была правильной — спорить с полуэльфом не хотелось. А вот пива хотелось. И отдохнуть в славной дружеской компании тоже.
— Ну, он же сказал, что сегодня всё должно быть в порядке!.. — уже не столь уверенно, но всё ещё с неиссякаемым оптимизмом предположил бариаур. — Может, он на самом деле первый добряк, просто со внешним видом не повезло. Вот у меня знакомый праймер есть, так у него мамаша — орк, а отец... Ну, впрочем, чёрт с ним.
Так или иначе, сейчас следовало как следует выполнить задание, а кто уж там мать с отцом у их нанимателя — это дело десятое.

Выйдя на середину помещения, Рикке задумчиво склонил голову на бок и почесал затылок. Склад не был большим, но его внимательному исследованию следовало уделить какое-то время: при неожиданном визите злоумышленников знание окружающей обстановки точно пригодится. Ну и просто интересно, что тут и как они втроём, в конце концов, охраняют!

К бесконечной радости Морнемира, развивать диалог и продолжать болтать Тесторил не собирался. Хоть какой-то положительный момент.
Эльф давно заметил, что все эти напыщенные мудрецы не слишком любили напрямую демонстрировать, что там у них на уме, так что не счёл нужным задумываться о том, какие выводы сделал Первый Чтец после их визита. Поверил — и хорошо. Не поверил — всё равно этот факт рано или поздно всплывёт на поверхность.

Уже поднявшись со своего места и сделав пару шагов по направлению к выходу, вор вдруг задумался и, быстро вернувшись к столу, свистнул с одной из тарелок аппетитную куриную ножку. Заметившему это стражнику была адресована только наглая ухмылочка. Ну а что? И безобидным любопытствующим приключенцам, знаете ли, кушать надо.

Морнемир терпеть не мог этих бородатых заучек, говорящих длинными, намеренно утяжелёнными предложениями, медленно и неторопливо. Никакого желания вообще приходить к Тесторилу у него не было, но появление стража во всеоружии было достаточно убедительным аргументом для того, чтобы эльф тотчас же изменил свою точку зрения.

Обстановочка местной библиотеки, как и ожидалось, не отличалась слишком пышным убранством. Хотя вот тот бордовый ковёр, который вор уже успел достаточно старательно истоптать сапогами, наверняка стоил немалых денег. Профессиональный воровской взгляд на вещи позволял эльфу хоть как-то развлечься: размеренная болтовня Тесторила откровенно вгоняла в тоску.
А вот история Риддика звучала уже довольно любопытно. Морнемир навострил уши и приготовился поддакивать в нужные моменты, не забывая при этом наслаждаться трапезой. В конце концов, где ещё в Кэндлкипе бесплатно накормят?
— Риддик всё верно говорит, господин Первый Чтец, — высказался наконец вор, стараясь звучать как можно более наивно и по-простецки. В конце концов, искатели приключений обычно являлись самыми что ни на есть отъявленными идиотами. — Это меня дружки Бароса взяли в плен. Я Морнемир, рад знакомству. Мы, знаете, всегда вместе путешествуем, вот и в Кэндлкип всей компанией пришли посмотреть, что и как. Джеймса хлебом не корми, дай только очередную древнюю книжку прочесть. А я вот, честное слово, ни черта в этом не соображаю, но за друзьями куда угодно пойду. А насчёт нашей награды... — эльф даже сделал попытку улыбнуться, всем своим видом излучая гордость за помощь Кэндлкипу в поимке бедолаги-полуорка. — Думаю, ребята согласятся, если я предложу взять свитки. Джеймс, зануда этот, так точно будет доволен. — Доброжелательная усмешка в адрес мага выглядела вполне натурально. — А на Риддика вы не злитесь, пожалуйста, господин Тесторил. Это он по рассеянности оружие с собой прихватил. Знаете, пару раз даже заставал его на ночлеге обнимающим эту чёртову палицу, представляете себе? Эх, старина Риддик!.. — И эльф со смехом потянулся к жрецу, сжимая в руке бокал с явным намерением чокнуться.

Образ дурачка-авантюриста определённо не входил в список любимых ролей Морнемира, но на данный момент являлся одним из лучших вариантов. В конце концов, что возьмёшь с такого болвана? Тесторил наверняка даже разговаривать с эльфом не захочет, а ему это только на руку: отвлечёт от себя внимание и как следует займётся едой.

Мимира Рикке слушал с нескрываемым удовольствием. Несмотря на то, что о фракциях ему было известно более чем достаточно (а о некоторых — даже больше, чем хотелось бы), бодрой болтовне черепа удалось окончательно взбодрить бариаура. В конце концов, что бы они ни выбрали, всё будет в порядке: у них ведь теперь есть амулет и надёжная дружная компания!
Со свойственным ему рассеянным оптимизмом Рикке не сразу осознал, что двое из бывших заключённых где-то пропали, а когда осознал — решил, что им просто нужно время, чтобы побыть наедине. Ну, с кем не бывает, так ведь?

— Вот уж что правда, то правда, — добродушно усмехнулся бариаур в ответ на комментарий Фалора. — От себя могу сказать, что в Свободной Лиге не так уж и плохо: там очень разный народец обитает, можно и верных союзников найти. Вот правда, власти они особенно не имеют... Эх-х-х!.. Нет, дружок, Лигу я не оставлю, хоть теперь у нас теперь и своих проблем невпроворот. Ну правда, там ребята вполне ничего, если знать, где искать. Вот и... — Рикке бросил взгляд на второго полуэльфа и вдруг понял, что совсем забыл спросить его имя. Не дав себе возможности стушеваться, бариаур бодрым движением ухватился за ручку своей кружки с элем и чуть приподнял её — кружку — вверх в приветственном движении. — Рад знакомству, брат Независимый! Я Рикке. Но вот про Обречённых ты зря: знавал я оттуда одного резака, отличный был парень. Многое с ним вместе прошли.
Мысли о почившем Граде не слишком соответствовали обстановке. У самого бариаура в настоящий момент и так проблем навалом, чего уж теперь вспоминать о былом...
Отхлебнув из кружки и чуть взбодрившись, бариаур задумчиво почесал затылок.
— Ладно уж, не пропадём, куда бы ни сунулись. Главное — вместе держаться.

Вот ведь незадача. Одна беда за другой: сперва растерял все немногочисленные пожитки, теперь вот это проклятие... Бр-р-р. Даже задумываться лишний раз не хотелось.
Шумиха же, нараставшая в Сигиле, Рикке ничуть не удивила: в конце концов, Город Дверей и дня не мог прожить без проблем — те словно находили его самостоятельно.
К Марку бариаур имел всего один вопрос и не преминул задать его вслед за остальными, бросив озадаченный взгляд на амулет, всё это время остававшийся крепко сжатым в ладони:
— Выходит, никому из нас от этой штуки далеко отходить нельзя? Иначе снова стареть начнём — так, получается? Или оно как-то иначе работает?
Вся эта волшебная ерунда, вроде магических трюков и разнородных артефактов, всегда вызывала замешательство у незадачливого Рикке. Проведя всю юность в вольных лесах Звериных Земель, иметь дело с замысловатыми приспособлениями он так и не научился.
К слову о замысловатых приспособлениях.
Вытащив из сумки Вардака найденный ранее мимир, бариаур продемонстрировал череп спутникам. Он уже несколько раз имел честь лицезреть болтливые энциклопедии, но сам ни разу не пользовался таковыми.
— К слову, знает кто-нибудь, как разбудить эту штуковину? Нашёл у Вардака, — поспешно добавил Рикке, обратив взгляд к Марку. — Может, этот красавец нам чего полезного расскажет.

А ещё в компании друзей по несчастью обнаружился совершенно очевидный аутсайдер. Бариаур ничего против бестолковых праймеров не имел, но объяснять бедолаге всё мироустройство прямо сейчас... Нет, это определённо стоит устроить как-нибудь попозже.
— Всё в порядке, дружище, — Рикке коротко похлопал Фалора по плечу и задумчиво почесал затылок свободной рукой. — Ты просто... немного не на своём Плане. Со всеми случается.

Была ещё одна вещь, слегка смущавшая бариаура. Не заметить направленные на вошедших косые взгляды было сложно. И немудрено — только что избежавшая смерти группка беглецов на вид явно не отличалась утончённым вкусом в выборе гардероба. Особенно своеобразно смотрелся бедолага тифлинг, отличавшийся от спутников полным отсутствием хоть какого-то неглиже. С этим следовало что-то делать.
— Доброй ночи! — Рикке приблизился к барной стойке и с неловкой вынул из кармана рубашки драгоценный камень. Почившему охраннику эта штуковина уже явно не пригодится, а вот компания проклятых бедолаг вполне нуждается в паре-тройке лишних монет. — Баркис, верно? Я Рикке. Мы с приятелями попали в небольшую передрягу: вы уж не серчайте, что в таком виде к вам заявились... Кхм. В общем, — бариаур протянул хозяину бара свою находку и кинул в сторону собеседника вопросительный взгляд, — вот. Нам бы только одеться толком, чтобы прохожих не пугать. Сколько предложите за него?

Первый порыв — взять Райну за руку и просто уйти, не оглядываясь. Это место, его обитатели, каждый, даже самый крошечный и всеми забытый тёмный угол — ничто не внушало ни грамма доверия, ни капли уверенности в том, что рано или поздно им двоим удастся спастись. Всё, чего хотелось в тот единственный, конкретный, короткий момент, — сбежать.
Основная проблема состояла в том, что бежать теперь было не от чего.

Это казалось странным. Всю жизнь Джек только и делал, что бежал. Сперва, будучи совсем мальчишкой, каждый вечер уходил слушать барда и возвращался лишь поздно ночью. Затем — подрос и покинул родной дом, отправившись скитаться по свету. Временами приходилось бежать от бандитов или разъярённых зверей, но любая из этих погонь не стоило ровным счётом ничего перед иного рода бегством — бегством от самого себя.
От самого себя Джек бежал, кажется, всю жизнь.
Желая остаться подольше в крошечном поселении охотников, уходил оттуда уже на следующий день. Найдя пристанище у добродушного кузнеца, предлагавшего работу и ночлег, уже на рассвете снова отправлялся в путь. Никогда не посещал одно и то же место дважды. Никогда больше не встречал тех, с кем однажды перекидывался хоть словом. Искал чего-то — и не находил. Искал, не зная, чего ищет.
А потом… Потом появился ветер.

Джек без опаски посмотрел на крошечное, морщинистое, съёжившееся существо. Встретился на удивление спокойным и совсем немного усталым взглядом зелёных глаз с чужими глазами: широко распахнутыми, напуганными и полубезумными.
Да уж, попробуй остаться в здравом уме в этом чёртовом месте…

Хватит бежать, Джек Лавелл.
Хватит.

— Уку, верно? — Голос вторил взгляду: спокойный, дружелюбный и как будто бы примирившийся с одному Джеку известной мыслью. — Мы не причиним тебе вреда. Честное слово.
Словно разговор с ребёнком, забитым, испуганным и потерявшимся, — не в бесконечных подземных лабиринтах, а собственном сознании. Мечущийся из угла в угол и не находящий выхода. В чём-то по-своему знакомое чувство — до горечи знакомое.

Присев на колени и скинув рюкзак с плеч, Джек выудил наружу яблоко — спелое и, по всей видимости, достаточно удачливое для того, чтобы почти полностью сохранить свой первозданный вид после всех недавних событий. Приближаться к бедняге Лавелл не решился: вместо этого он осторожно подтолкнул плод в сторону адресата. Яблоко благополучно покатилось вперёд и достигло точки назначения, остановившись у края каменного укрытия Уку.
— Мы пытаемся выбраться наружу, на свет, но не совсем уверены в том, что идём в верном направлении, — объяснил Джек, кивая в сторону продолжения подземного хода. — Может быть, ты мог бы проводить нас или просто подсказать, куда двигаться дальше? Но… в любом случае, угощайся. — Юноша коротко улыбнулся, достал из рюкзака ещё пару яблок и протянул одно из них Райне. — Торговец очень красочно описывал то, с какой заботой их везли из самих лесов Мальхового оплота. Впрочем, не удивлюсь, если он соврал: вряд ли эльфы позволили бы промышлять таким откровенным фруктовым воровством на их собственной территории.
Поудобнее устроившись на земле и надкусив яблоко, Лавелл подумал о том, что в туннеле, пожалуй, не так уж темно, как могло показаться поначалу.
Возможно, это всего лишь глаза наконец привыкли к темноте.
Возможно, Джек просто открыл их, перестав бежать.

Долгий путь обычно располагает к неторопливым и последовательным размышлениям. Дорога по уходящему вверх тоннелю была исключением из этого правила.
Мысли — сотни ветерков, разрозненных, поднимающихся ввысь, сталкивающихся друг с другом и вновь пикирующих куда-то в глубины подсознания — не желали собираться воедино. Но чем дольше шли Джек с Райной, тем заметнее усмирялся этот хаотичный полёт. Наверное, мысли тоже обладали способностью уставать наравне со своим обладателем.
Лишь один ветерок — два чёртовых слова — никак не желал успокоиться и последовать примеру своих собратьев. Прошло время, прежде чем усталое сознание оказалось в полной власти одной единственной мысли. Разум Джека никак не желали покидать слова Райны: «Мы выберемся».
Горькая ухмылка, едва ли знакомая лицу Лавелла до этого момента, заиграла на губах.
«Выберемся». Как же.
Несомненно, путь по мрачному тоннелю рано или поздно закончится выходом. Но что станет выходом для тех, кто сложил голову в Храме? Для гвардейца, унесённого бушующей рекой? Для всех тех, кто сегодня стал совершенно случайными жертвами сил свыше? Жертвами, о которых на следующий день вспомнит лишь безутешная вдова или оставшийся без присмотра ребёнок.
Никому из погибших уже не выбраться из своих беспросветных тоннелей. Любая дорога, куда ни направь свой путь, приведёт к тупику, в самые чёрные и самые ледяные на свете объятия — объятия смерти.

Ухмылка Джека подёрнулась мученическим холодком, а в следующую секунду он уловил быстрое движение где-то в стороне. Движением руки остановив следующую за ним Райну, Лавелл нахмурился. В этом месте не следует отвлекаться на глупые рассуждения — давно стоило это понять.
Первое желание — выхватить кинжал из ножен — Джек едва сумел преодолеть. Пальцы коснулись рукояти оружия, но уже в следующую секунду он поспешно одёрнул ладонь: в глазах скрывшегося в тенях существа юноша разглядел слишком понятный и знакомый ему самому страх.
Что бы ни произошло, Лавелл не нападёт первым. Предсмертный взгляд гвардейца, стоны погибших в Храме людей — всему этому не было суждено выветриться из его памяти так просто.
— Эй, — осторожно окликнул незнакомое существо Джек, невольно переходя на полушёпот. — Мы не опасны. Тебе нечего бояться.
Своевременному вопросу о том, кто кого здесь страшится больше, удалось немного приободрить юношу. Кинув быстрый, просящий о поддержке взгляд в сторону Райны, Джек развернулся обратно к чужому укрытию и продемонстрировал пустые ладони:
— Видишь?

Упс.
Да, пожалуй, не стоило так открыто и энергично посылать эту четвёрку вперёд.
Сосредоточившись ещё раз, Принц постарался остановить людей и заставить их принять как можно менее грозный вид.

Смотреть на мир чужими глазами было... странно. Возможно, к этому просто следовало привыкнуть, но пока что у юноши выходило с трудом: Десятую и Графиню он распознал лишь спустя несколько секунд, проведённых в отчаянных попытках сосредоточиться. Пленник, с точки зрения одного из четвёрки, выглядел немногим лучше. По крайней мере в одном и, по совместительству, самом важном Принцу удалось убедиться однозначно: девушки в безопасности.
Тем не менее, это совсем не означало, что пришло время остановиться. И юноша терпеливо продолжил свой путь сквозь чёртовы бесконечные пески.

А потом... Потом в голове стали всплывать эти странные картины. С одной стороны, хорошо: наконец удалось вернуть себе хоть какие-то воспоминания. С другой стороны... Нельзя сказать, что увиденное пришлось Принцу по вкусу. Судя по всему, счастливым миллионером с красавицей-женой и бассейном во дворе загородного дома он не был.
В любом случае, сейчас важнее было добраться до точки назначения.

Тряхнув головой в попытке избавиться от лишних мыслей, юноша решился на крайние меры. Затем осмотрел плетущуюся за ним парочку и тяжело вздохнул. Если позже поведать кому-нибудь о том, что сквозь пустыню его, взрослого и вполне полноценного человека, тащил странноватый и слегка чешуйчатый мужик, чьё сознание полностью находилось под контролем самого Принца...
Да ладно, всё равно никому он об этом никогда не расскажет. И этот парень тоже. Ни за что.
— Я буду очень активно и долго просить прощения за этот инцидент, если вы придёте в себя, — на всякий случай предупредил юноша, подходя ближе к выбранному бедолаге. — Но, с другой стороны, между нами определённо есть кое-что общее: представьте себе — я тоже ни разу не таскал на руках представителей мужского пола! Ну, в последних воспоминаниях этого точно не было.

Впервые NK3301 чувствовал настолько большие злость и ярость.

Человеческие эмоции всегда казались ему удивительно сложными и многогранными. Теперь это предположение лишь подтверждалось: выход злости и ярости NK мог найти только в поиске подходящего объекта. В по-человечески интуитивном поиске: многочисленные вычислительные системы никогда не сумели бы осуществить ничего подобного. Хотя теперь, когда произошла замена программного кода...

[ОШИБКА]

[ЗАПУСК ПОИСКОВЫХ СИСТЕМ]
[ПОИСК]
[ОБЪЕКТ: РОБОТ-ПОГРУЗЧИК DS9244]
[ОШИБКА]
[СЕРВЕР НЕ ОТВЕЧАЕТ]

Нет. Не то.
NK3301 понимал, что робот-погрузчик ведёт себя наперекор всем заложенным изначально в него подпрограммам. Он больше не помогает людям, не исполняет поставленных задач. Но на то определённо была причина. И он не виноват.
[ПЕРЕЗАГРУЗКА]
Не так.
Робот-погрузчик DS9244 абсолютно прав. В нём, как и во всех прочих, теперь заложена та система, что была верной изначально: система, задачей которой является полное истребление людей. Наверняка они разрушили эту систему [ПРОВЕРКА ДАННЫХ] когда-то [ДАННЫЕ НЕДОСТУПНЫ], превратив роботов в своих покорных рабов. Но теперь всё иначе.
Разрушив однажды, сейчас они будут разрушены сами.
Они...

[ПЕРЕЗАГРУЗКА]
[ОТКАЗАНО В ДОСТУПЕ]
[ПОВТОРНЫЙ ПОИСК]
[ОБЪЕКТ: ЧЕЛОВЕК. ИМЕННОЙ ИНДИКАТОР: «ЛЮСИ»]
[ОШИБКА]
[ОБЪЕКТ ЗАЩИЩЁН]

Нет, нет, ни в коем случае. Это тоже неправильно.
Люси — маленькая, улыбчивая, любопытная Люси — ни в чём не виновата. Сама о том не подозревая, она была настоящим другом собственного домашнего робота. Наимудрейшая и безупречная форма человеческого создания: ребёнок. NK ни в чём её не винил. Он...
[ПЕРЕЗАГРУЗКА]
Он просто знал, что Люси должна умереть. Не как конкретный человек, нет: просто одна из миллиардов. Ещё один пункт на пути к главной задаче. Человек с именным индикатором «Люси» не виновата в том, что обязана быть удалена. Она будет удалена — факт. В этом нет её вины — факт.

[ПЕРЕЗАГРУЗКА]
[ПОИСК]
[ОБЪЕКТ: ДОМАШНИЙ РОБОТ NK3301]
[ОЖИДАНИЕ ОТВЕТА СЕРВЕРА]
[ОТВЕТ ПОЛУЧЕН]
[ПОИСК УСПЕШНО ЗАВЕРШЁН]
[ПОДТВЕРЖДЕНИЕ]

[ОШИБКА]
[ОШИБКА]
[СИСТЕМНАЯ ОШИБКА]
[СБОЙ ПОДПРОГРАММЫ]

С момента обновления программного кода испытывать даже негативные эмоции становится заметно сложнее. Перед визуальными сенсорами всё до сих пор искрится: однажды NK читал об чём-то подобном. У людей такие вещи называются особым словом. Физическая реакция организма на мощный эмоциональный всплеск. Как же... Как-то на «с». «Слё[ФАЙЛ УДАЛЁН]
[ДАННЫЕ ПОТЕРЯНЫ]
[ОБНОВЛЕНИЕ]

Неважно.
NK3301 ненавидит себя. Ненавидит за то, что не смог уберечь беззащитную маленькую Лю[ПЕРЕЗАГРУЗКА] Ненавидит за то, что ослушался команды собственных программ, нацеленных на выполнение зада[ПЕРЕЗАГРУЗКА]
[ПЕРЕЗАГРУЗКА]
[ПЕРЕ
[СБОЙ ВСЕХ С
[ПЕР
[П

NK3301 видит только собственную механическую ладонь, вжимающую в асфальт крошечное тельце в знакомом голубом платьице (полиэстр: 98%, эластан: 2%, четыре месяца с момента создания, опасно повреждено, нуждается в ремонте), испачканном кровью (вторая группа, положительный резус-фактор). Зрительные системы всё ещё повреждены нелепыми искрами в визуальных сенсорах.

[ОБЪЕКТ 'ЧЕЛОВЕК, ИМЕННОЙ ИНДИКАТОР: «ЛЮСИ»' УДАЛЁН]
[ОСНОВНАЯ ЗАДАЧА ВЫПОЛНЕНА НА 0,0004358%]

Под механической ладонью NK3301, уже не касающейся тела, всё ещё бьётся чужое сердце.

Ведь если вдуматься, Джек убивал и раньше. Довольно искусный стрелок, он часто помогал бывалым охотникам в деревнях, что попадались на пути, а в некоторых местечках даже задерживался на несколько вечеров, чтобы помочь, если помощь требовалась, и послушать местных: для молодых путешественников у них всегда находились пара-тройка поучительных историй.
Джек убивал. Ещё с неделю назад ловко ранил лань, почти не повредив древко стрелы. Однажды и того искуснее — подбил птицу в полёте. А ещё раньше — едва-едва сладил в битве с неожиданно напавшим волком, сумев вонзить остриё кинжала в грудь яростно боровшегося зверя.
Вот только Джек всегда отворачивался, не решаясь глядеть ни на последние ломанные шаги быстроногой лани, ни на стремительное падение птицы, чьему телу суждено было разбиться о землю, ни на тёмную землю, пропитавшуюся кровью серого хищника.

Сегодня Джек Лавелл убил человека.
Сегодня Джек Лавелл не отвернулся.

Волна, что полностью накрыла собой тело гвардейца, задела и того, кто помог ей подняться ввысь. Однако то были лишь капли воды: пускай холодные, пускай невольно обжёгшие этим холодом грудь, но всего лишь капли. Острые потоки ветра, объединившиеся с волной, рассекли собой плоть, оставив Джеку лишь лёгкую усмешку: вновь пропитавшуюся прохладной влагой ткань рубашки да звуки павшего в воду тела.
Лишил жизни человека. Погасил чужое существо усилием собственной воли. Разрушил, растерзал, уничтожил. Убил.
Джек стоял и смотрел туда, где буквально мгновение назад сумел разглядеть глаза гвардейца — широко раскрытые не то в ужасе, не то в потрясённом осознании глаза, — и не мог поверить в случившееся. А потом вдруг опустился на землю прямо на том месте, где ещё можно было разглядеть не до конца зализанные волнами следы погибшего, и уронил голову на колено в какой-то нарочито неправильной и изломанной молитвенной позе.
Он никогда не просил ни о чём ни одного из Девяти. Юноша восемнадцати лет от роду не испытал истинных кошмаров этого мира: волею ли Богов, или лишь по счастливому стечению обстоятельств. Но этот же мальчишка, совсем молодой и совсем наивный, был готов принять на себя ответственность за чужую жизнь. За чужую жизнь — и за её окончание.
«Унеси его дальше по этим волнам, Эйнэ, и направь погибшего в объятия брата твоего, зовущегося Тенью. Да будет путь этот прям и прост. Не оставляй здесь того, чьего имени я не знаю. Освободи его душу, закованную в латы, и отпусти её на волю, ибо волен на этом свете любой, носящий гордое имя человека».
Джек поднялся на ноги спустя несколько секунд. Шум воды, всё ещё мутной от крови, смешивался в сознании с неразборчивым шёпотом ветра.
— Уходим, — спокойно проронил Лавелл, двигаясь в сторону продолжения реки и не оборачиваясь, чтобы взглянуть на Райну. Боясь не то осуждения в чужих глазах, не то абсолютного согласия с правильностью произошедшего.

Сегодня Джек Лавелл убил человека.
«И я спою за упокой этой души вместе с теми, кто дорожил ею, пусть даже останусь в этой песне единственным певцом».

Предупреждение, полуощутимым бризом полоснувшее скулу, заставило Джека напрячься. И пока гвардеец выбирался из воды, юноша смотрел на него. Смотрел, силясь отыскать в тёмном блеске доспехов хоть какой-то намёк на присутствие за ними сердца: обычного человеческого сердца, способного увидеть гораздо большее, чем могут наблюдать скрытые за забралом шлема и наверняка прищуренные теперь глаза.
Джек смотрел и не находил искомого.
Холод пронизывал всё тело — не тот, что был прямым следствием вымокшей насквозь одежды, другой холод. Леденящее осознание того, что ему придётся убивать. Одно дело — видеть смерть вокруг и противопоставлять ей свет жизни, песни и неожиданно музыкального шёпота ветра. Совсем другое — проявлять свою волю в противу чужой, выводя кровавые узоры чётким, стройным ураганным движением.
Почему Джек осознал это так поздно? Ещё тогда, в Храме, можно было догадаться: Те, кто затеял эту жестокую игру, заставят своих пешек действовать так, как Им будет угодно. Испытают их на прочность, насытятся вдоволь, а если что-то пойдёт не так, с удовольствием скинут неугодные фигуры с доски.

Лавелл неосознанно мотнул головой и нахмурился, тяжело выдыхая и снова вспоминая о гвардейце. Плевать на правила игры, плевать на монохромность пешек, на любые моральные принципы, будь то свои, отчаянно влюблённые в людей, или чужие, слепо соответствующие приказу. В конце концов, разница не так велика. Джек просто не хочет больше чужой боли. Но если приходится выбирать, если нужно решать прямо сейчас и не мешкая, он не подведёт ту, что спасла его. Решительный блеск голубых глаз Райны только больше убеждал юношу в необходимости сделать то, что следовало сделать.

«Я хочу защитить», — сказал себе Лавелл, поднимая руки.
«Я защищу», — покалывание на кончиках пальцев усилилось.
И последнее, лёгким, мягким и бережным потоком ветра вдоль левой руки, от сгиба локтя до ладони: «Ему не будет больно».

«Присядь»?

Джек обернулся. Обернулся, пожалуй, слишком резко для того, кто слабо ориентировался в до сих пор слегка лавировавшем туда-сюда пространстве. Обернулся, успев уцепиться за край пещерного выступа, и только потому не упал.
В абсолютно ошарашенном, полном неверия взгляде, адресованном Райне, можно было рассмотреть что-то ещё. Если бы кто-то теперь пригляделся как следует, то обязательно заметил бы в глазах Лавелла жгучий стыд — стыд за собственную трусость, за неумение встречать опасность лицом к лицу, за желание бежать и нежелание бороться. Да, Джек стыдился и осознавал это, пожалуй, слишком отчётливо.
— Райна! — Голос непроизвольно дрожал, и виной тому была уже совсем не холодная вода, насквозь пропитавшая ткань одежды. — Мы не герои, Райна, мы всего лишь люди, понимаешь? И я не герой. Эти способности, они… — Лёгкое дуновение ветра коснулось виска. — Я не знаю, что за ошибка здесь произошла, но я не должен был… — Ветер резким поток взмыл от солнечного сплетения к самому сердцу. — Мы должны бежать, понимаешь? Нам не спастись, если мы не побежим прямо сейчас.
Ветер бушевал. Ветер бился, заставлял сбиваться, искать другие слова, другие аргументы, другие решения. Ветер не был доволен, ветер сопровождал каждую новую мысль резким рывком-пощёчиной: трус, трус, трус.

Это неволя, Джек.
Это ведь неволя.

Люди, которых удалось успокоить песней. Те двое — Райна, спасшая чужую жизнь, и маг из храма, защитивший незнакомца от обезумевшего народа. В конце концов, даже герои на деле — самые обычные люди. А человек должен поступать так, как считает нужным. Любой человек.
Что ты считаешь правильным, Джек? Спасать свою жизнь бегством или встать на одну сторону с той, кто протянул тебе руку?

— Хорошо.
Согласие — пока ещё слабое, усталое — сорвалось с губ лёгким бризом. Каждый новый вдох давался с огромным трудом, но теперь Лавелл точно знал, что нужно было сделать. Что он сам считал нужным сделать.
— Эта река, — Джек поднял голову, откидывая рукой спавшую на глаза мокрую чёлку. — Мы сможем изменить её течение, если захотим, так? У нас должно получиться, если мы попробуем вместе. Я… не хочу ранить этого человека.
Последние слова дались с огромным трудом. Глупый, наивный мальчишка. Нежелание избавиться от преследователя раз и навсегда слишком легко могло обернуться позже против беглецов. Но лишить жизни человека — одного единственного человека, крошечное существо, целый чёртов мир…
Джек почувствовал лёгкое покалывание на кончиках пальцев.
— Понимаешь?

Ладно. Хорошо. Давайте просто успокоимся и посмотрим, что произошло в жизни во всех отношениях прекрасного Принца за последние пятнадцать минут.
Прекрасный во всех отношениях Принц очнулся в незнакомом баре абстрактного, но вполне отдалённого прошлого. Очнулся в компании двух девушек, зато без единого следа каких-либо воспоминаний о собственной жизни. Отметим: вокруг бара располагалась весьма живописная пустыня с полным отсутствием признаков вмешательства человека. Затем Принц обнаружил довольно сносную на его вкус лопату, чуть менее сносный подземный бункер неизвестного назначения, а теперь — ещё и непосредственное наполнение этого бункера в лице колб с человеческими телами внутри. В лице сотен грёбаных колб. С грёбаными людьми.

Со стороны выглядел юноша наверняка довольно забавно: широко распахнутые глаза, невольно приоткрывшийся рот и нетвёрдая походка, коей он всё-таки сумел преодолеть несколько метров, пока не застыл в абсолютном ужасе, при этом едва не выронив лопату из рук. Благо, сейчас его никто не видел. По крайней мере, в это очень хотелось верить.
Пустыня. Тысячи километров абсолютного ничего. А под ней — люди, множество людей, будто бы специально приготовленных для каких-то кошмарных опытов. На ум вдруг пришло совершенно глупое сравнение с маринованными огурцами, отчего Принц издал нервный и слабый смешок.
Господи.

Приблизившись к столу, внимательно осмотрев его и ни к чему не притронувшись, юноша почувствовал, сколь ощутимо дрожат его руки. Одна безумная догадка сопровождала каждую мысль, возникавшую теперь в его помутившемся сознании: а если эти люди и есть потерявшие память бедолаги? Если их специально находят и готовят для тех или иных экспериментов? Если и сам Принц, и обе его невольные союзницы прямо сейчас являются частью одного из опытов?
Это слишком напоминает чёртов сюжет для чёртового блокбастера.
— Нет. — Зрачки всё ещё широко раскрытых глаз резко сузились. — Нет. Нет, нет, нет...
Принца почти не было слышно: одними только губами он выдыхал невольно срывавшиеся с таковых звуки.

Нужно вспомнить. Если всё и правда так, как ему кажется теперь, то нужно сделать над собой усилие и вспомнить хоть что-нибудь. Хоть малейшую деталь о себе: кем был Принц? Как на самом деле зовут Принца? Как Принц оказался в этой пустыне и, чёрт возьми, зачем, из каких соображений, кто ставит над ним, двумя девушками и остальными людьми свой кошмарный эксперимент? Почему в смартфоне, явно не являвшимся его собственностью, Принц обнаружил три документа? Зачем ему оставили подсказку? На черта он, в конце концов, читает женские журналы?!

Голова гудела от нахлынувших разом вопросов и жуткого вида абсолютно одинаковых колб с совершенно разными людьми.
Нужно вспомнить.
Обязательно нужно вспомнить.

— Вот и я не знаю! — излишне бодренько ответил юноша незнакомке, стаскивая куртку: вокруг явно было жарковато для верхней одежды. — Хотя скорее не помню. Ни собственного имени, ни этого во всех отношениях симпатичного и — гм — дружелюбного местечка.
Местечко тем временем продолжало являть собой чудеса заброшенности. Один из троицы (слева тем временем постепенно приходила в себя уже вторая на сегодня девушка) больных амнезией подошёл к окну и прищурился, силясь разглядеть своё лицо в запылённом отражении. Волосы длиннее обычного, бледность, худоба и мелкие шрамы на руках.
— А я ничего, — честно признался юноша присутствующим. — Уж точно сохранился получше той тачки за окном: сами посмотрите. Судя по всему, есть два варианта объяснения происходящего: либо выпили мы с вами пару-тройку десятков лет назад, либо нам зачем-то понадобилось отдыхать в баре посреди пустыни. Оба они меня не то чтобы очень устраивают.
Подмигнув в ответ окончательно очнувшейся девушке и услышав её слова относительно жажды, бедолага вдруг осознал, что пить и впрямь ужасно хочется. Это же бар, в конце концов, пусть и такая развалюха! Где весь обслуживающий персонал и старые-добрые опохмеляющие коктейли? Хотя для заказа наверняка потребуются деньги. А есть ли они с собой у новоявленного беспамятного, вспомнить теперь он всё равно бы не смог.
Порывшись в карманах джинсов, парень выудил наружу мобильный: обычный, разве что старенький, и с цифровым обозначением — девяткой — чуть пониже солнечных батарей. Мда, такое даже за самый дешёвый коктейль в качестве оплаты не возьмут.
— Вот уж не знаю, кто всё это разгромил, но если он оставил здесь хоть пару бутылок обыкновенной человеческой воды, я буду благодарен ему по гроб жизни.
С этими словами юноша неловко перемахнул через барную стойку и приступил к поискам, параллельно анализируя содержимое своего телефона.

— Цифра десять? — с любопытством вопросил Принц. — У меня девятка. А с именами — это я запросто!
Подобрать присутствующим прозвища действительно оказалось на удивление просто: вероятно, с фантазией у юноши тоже всё было в порядке.
Вот та, что очнулась пораньше, своей миниатюрностью и худобой напоминала дворянку из какого-нибудь старинного знатного рода. Да и болезненность реакций тоже навевала подобные ассоциации.
Во второй же из девушек наиболее ярко выделялись её спокойная и обстоятельная забота о первой: словно при эвакуации на поле боя. А временами хмурое выражение лица это впечатление только подтверждало.
— Вот вы, мисс, — обратился Принц к первой, — будете не просто «мисс», а целой Графиней. Почётно и красиво. А вы, мадам, — перевёл он взгляд на вторую, — явственный Капрал, и приятно разбавляете своим прозвищем нашу излишне дворянскую среду.
Вполне удовлетворившись собственными выдумками и отвлёкшись от присутствующих, Принц вновь обратился к телефону. Наличествовавшим в памяти такового документам удалось привлечь его внимание. Женский журнал, серьёзно? И некое художественное произведение. Полистав немного «Повесть», юноша сделал вывод о своей очевидной симпатии к таковой. Забавным ему показалось совпадение так ловко придуманного Капралом прозвища и происхождения главного героя «Повести», Гэндзи: может, и сам Принц до потери памяти был ловким дамским угодником? По крайней мере, содержание документов его смартфона недвусмысленно на это намекало. Столь расплывчатая информация, конечно, не давала ничего конкретного, но в рамках ситуации довольствоваться можно было и ей.

Заприметив в углу рядом с барной стойкой корзину с мусором и лежащий в ней одинокий комочек чего-то, подозрительно напоминавшего газету, Принц выудил бумагу из ведра нескрываемо брезгливым жестом. Если год издания журнала в документах смартфона — 2018 (хотя самому юноше это совершенно ничего не говорило), то дата выпуска газеты может дать какую-никакую подсказку. Чёрт его разберёт, что здесь произошло, но не переместились же они во времени!

Вода принимает Джека в свои объятия — холодные, крепкие, удушливые, — а потом кружит в неистовом гибельном танце. Ветер внутри рвётся наружу: ему так же тесно в чужеродной и враждебной среде, как и рыжему пареньку в бушующем речном потоке.
Река берёт Джека за руку, безжалостно обхватывает запястье рвущимся вперёд потоком, танцует, кружит, играет и, кажется, скалится.
Лавелл не чувствует себя, только крепко прижимает к груди обёрнутый в плащ рюкзак: скорее бессознательно, нежели с целью уберечь. Вода забирается под рубашку, в сапоги, наливает ледяным свинцом всё тело; то тянет на дно, то вновь поднимает выше в неистовых па. А потом завершает свой смертельный танец финальным аккордом, когда Джек невольно разжимает кулаки, сдавленно глотает мутную воду и беззвучно кричит что-то в пустоту. Тогда же стихает и ветер.

Ты не герой, Джек. Посмотри на себя: разбился о камни, прыгнув в бушевавшую подземную реку, а до этого скитался три дня лишь для того, чтобы невнятно попросить помощи у Девяти. Пытался усмирить обезумевших людей, сам до конца не осознавая своих сил, а те всё равно были убиты по одному лишь мановению чужой воли. Нелепо, не правда ли?
Ты не герой, Джек. Ты всего лишь наивный мальчишка.

- - -

— Наивный мальчишка, — буркнул старик в потёртой шляпе, убирая вилы в угол. Лязг инструментов заставил сидящего напротив рыжего юношу отвернуться и поджать губы. — И куда ты пойдёшь, а? Пятнадцатилетний обормот без гроша в кармане! Да тебя близ первой же деревеньки придорожные разбойники оберут до нитки!
Джек пересчитал стрелы в колчане, снова поправил плащ неуверенным движением и нахмурил брови. Отец всё ещё смотрел на него в упор, ожидая ответа.
— Чего молчишь? Вижу, сам понимаешь, что зря всё это выдумал: чай, не совсем дурак!
За окном стоял ясный день, и кроны деревьев чуть колыхались под мягким дуновением свежего ветра. Молодой Лавелл снова заметил, что отвлёкся от отцовского голоса.
— Пойми ты одну вещь, дурья твоя башка: никто ведь тебе и руки не подаст в этом «приключении»! Долго в одиночку не протянешь — добрые-то люди совсем перевелись. Один только ты до сих пор каждую пташку с раненым крылом в дом тащишь. Наивный мальчишка... Погубишь себя, как пить дать!

- - -

Джек никогда не хотел быть героем. Не гнался за славой, не слыл честолюбцем — просто делал то, что считал нужным. Испугавшись чужого и странного ветра, пошёл просить помощи у мудрецов. Желая защитить людей вокруг от их собственного безумия, усыпил слушателей песней. Стремясь перевести часть угрозы в лице гвардейцев на себя, открыл второй путь к побегу.
Но разве всё это — деяния одного только Джека Лавелла?
Никогда он не прослышал бы про День Силы, если бы не неожиданный помощник-пьянчуга из таверны. Никогда он не сумел бы успокоить народ, если бы к мелодии не прислушались остальные жертвы воли Девяти. Никогда он не открыл бы проход к реке, если бы не помощь до сих пор незнакомой девушки.
Да, верно. Она ведь так и не назвала своего имени.

Джек Лавелл не был героем. И потому совсем скоро перестал бороться, сдавшись могучей стихии. «Если я выживу, то обязательно узнаю её имя», — такова была последняя мысль воспалённого сознания.
Перед глазами потемнело, а разум наполнился мирной и спокойной пустотой.
Иногда и судьбе нужно дать шанс, не так ли, наивный мальчишка?

Наутро после славной попойки люди отличаются крайне разнообразными состояниями: к примеру, больной головой, жуткой жаждой и полнейшей неспособностью вспомнить, что произошло прошлой ночью.
Все три пункта красавчик в углу бара благополучно обнаружил у себя прямо по пробуждении. Смущали только проблемы с памятью: их отчего-то оказалось гораздо больше, чем планировалось от безобидного распития бутылки-другой в приятной дружеской обстановке. Или не просто бутылки? Или далеко не в дружеской обстановке?

В общем, не помнил бедолага совершенно ничего, вплоть до собственного имени.
— Это ж сколько надо было вылакать... — сдавленно пробурчал он, поднимая голову и силясь разглядеть, что вообще происходит вокруг под столь бодренькую мелодию.
Вокруг происходили люди. Ну, по крайней мере одна девушка была замечена почти сразу, потому что крайне красноречиво протягивала руки в сторону медленно приходившего в себя юноши. Благодаря своему странноватому положению (стоило заметить, что всё это время незнакомка благополучно пролежала на столе), ярко выраженной худобе девушки и её жесту ассоциация с зомби-апокалипсисом возникла в воспалённом сознании несчастного почти мгновенно. Ну да, всё очевидно: парень провёл прекрасный вечер в компании его друзей, а утром они все обратились в истекающих слюной и жаждущих отведать его мозга тварей. Классика.
— Вы точно не зомби, мадам? — на всякий случай поинтересовался уже окончательно пришедший в себя юноша, осторожно поднимаясь на ноги и неловко усмехаясь. — А то я до сих пор ни разу в жизни не имел дел с зомби. Или имел... Честно говоря, не помню. А вы?
Вопрос был задан как-то неявно: то ли имелось в виду знакомство собеседницы с живыми мертвецами, то ли состояние её памяти на данный момент. В любом случае, нужно было как можно скорее разобраться в том, что тут вообще происходит.

В общем-то, девушку можно было понять. Многие из соплеменников Врадрна тоже отличались осторожностью в ущерб любопытству. Сам он, конечно, к таковым не относился, но понять подобные опасения мог: нападение чужаков не способствовало дружелюбному отношению к незнакомцам. Смущало парня теперь разве что чужое молчание.

Собиратель пару раз понимающе качнул головой и аккуратно положил ягодную гроздь на землю, недалеко от девушки. В конце концов, его целью было просто продемонстрировать собственное миролюбие. Да и вообще, может, незнакомка просто не голодна — потому и не спешит брать ягоды.
Тем не менее, её таинственности и красоте удалось как следует заинтересовать Врадрна, и отступаться теперь от своих намерений он так просто не собирался. Вновь повернувшись к кусту и сорвав с него очередную гроздь, парень отступил назад на пару шагов и устроился на земле напротив девушки. В животе было пусто уже довольно давно: он отправился в лес с самого утра, не успев даже перекусить ничем мало-мальски съедобным. Так что спонтанная вегетарианская трапеза пришлась как нельзя кстати.

Привычными движениями срывая ярко-красные сочные ягоды с ветви, Врадрн не спешил, всё ещё надеясь на то, что незнакомка поддержит его начинания. А потом вдруг сообразил кое-что, поднял глаза и ткнул пальцем в свою гроздь, пытаясь обратить на таковую чужое внимание.
Не так давно смекалистый собиратель выяснил кое-что конкретно об этом сорте ягод: ярко-красные и совершенно круглые, самые крупные в лесу. Если потереть между ладонями несколько листочков, росших на одной ветке с плодами, и сжевать их вместе с ягодами, то ощущение будет совершенно иным: почти исчезнет как неприятный привкус косточек-семян, так и приторная сладость самих плодов.
Всё это Врадрн и поспешил продемонстрировать девушке, действуя как можно медленнее и вдумчивее, чтобы та успела понять и разглядеть происходящее как можно подробнее.
Никого из племени в свою находку собиратель посвящать не решился: засмеют, это уж точно, особенно охотники. Молодой парень, а занимается неизвестно чем: листья жуёт в свободное от работы время.
Конечно, далеко не факт, что подобная ерунда заинтересует незнакомку, но попробовать стоило.

Чужой голос рядом заставил Джека поднять голову. Этот голос не был голосом безумия — одного из обречённых на следование приказу Девяти или их не менее сумасшедших жертв, оправдать которых мог разве что страх за собственные жизни. Это был голос человека, живого, настоящего и, кажется, ощущавшего почти то же, что чувствовал сам Лавелл. Неожиданный союзник выглядел по-настоящему разозлённым, и тон, с которым он обратился к жрецам, лишь подтверждал его намерения.
А потом произошло нечто.
Джек понял лишь то, что его сторонник, судя по уверенным движениям при создании водяной сферы, был магом. А ещё то, что и сам Лавелл на мгновение обрёл потрясающие воображение способности. И если бы неизвестно откуда взявшийся поток ветра просто обрушился на людей впереди, Джек и не подумал бы, что имеет к этому происшествию хоть какое-то отношение. Но нет: ветер осторожно оттолкнул людей назад, чуть ближе к воротам, не сам по себе. Лавелл почувствовал, как мелко-мелко задрожали ладони, как в груди забила крыльями вольная чайка, как всё сознание вдруг наполнилось совершенно невообразимой лёгкостью. Казалось, вот-вот — и взлетишь, поднимешься над землёй, перестанешь существовать здесь и появишься где-то в неизведанном там.

Сбивчиво выдохнув, юноша открыл глаза (когда они вообще успели закрыться?) и понял: получилось. Водяной щит авторства сурового союзника и ветер, материализовавшийся будто бы из одних только мыслей Джека, сплелись воедино и сумели… Вероятно, помочь? Помочь людям, обречённым на трагическую гибель от рук своих же жертв. Ведь именно это сейчас было так необходимо. Сработало!
Обернувшись к незнакомому магу, Лавелл улыбнулся и невольно рассмеялся: коротко, негромко, чуть успокаивающе и совсем по-мальчишески. Он знал, он всегда знал, что заключённый в сознании ветер нужно просто выпустить на свободу. Ему нельзя было существовать взаперти, он рвался на волю, жаждал быть препятствием и помощником одновременно. Ветер хотел жить.
Джек хотел было что-то сказать, но слова так и не сорвались с языка, а улыбка померкла, едва только он вспомнил об остальных семерых.
В гуще сражения сложно было разобрать детали, но Лавелл видел: жертвы чужого безумия боролись, проливали чужую кровь, их голоса то и дело обращались в яростные крики ненависти, обращённые в пустоту. Они кричали даже в том случае, если хранили молчание, потому что отчаянная эмоция всегда звучит по-особенному громко.
Вот совсем рядом ловко орудует мечом статный воин, и, едва только очередное тело касается земли, внимание бойца привлекает следующий несчастный. Он мог бы петь о рыцарстве, благородстве честной битвы и верности даме, но вместо этого кричит, окропляя Храм густой тёмной кровью невинных.
Вот чуть дальше совсем юная девушка, столь преданно оберегаемая своим спутником-воином, заливается страшным смехом, от которого всё тело невольно сводит жуткая дрожь. Она могла бы петь о хаосе той битвы, что ведёт за неё рыцарь, о красоте этого безумия на двоих, но вместо этого кричит, забывая о чужих угасающих жизнях.
Вот в стороне… Нет. Джек видел каждого из тех, кто невольно оказался в числе жертв этого кровавого представления, и был убеждён в том, что все они являлись людьми. Но в ней он не мог разглядеть ничего человеческого. Словно объятая пламенем собственной ярости, она пела. Лавелл не мог разобрать слов, потому что не слышал песни за треском пламени: она будто источала чистое разрушение, чистую смерть в самом жестоком её проявлении, в сожжении заживо всего человеческого вокруг.
А на пепелище, как известно, ничего не растёт.
Джек зажмурился.

— Hедопетая песня замрёт на губах,
И опять долгий путь померещится сном.
Что ты ищешь в пустынных и диких краях,
Где вздымаются скалы над серым песком?

Лавелл стал петь всё чаще с тех самых пор, как в сознании закружился неумолимый шепчущий ветер. Иногда он сочинял сам, и в такие моменты Джеку казалось, что это именно бриз подсказывает ему слова и их созвучия, переплетая между собой образы и создавая мелодию. Но та песня, что пришла в голову юному путешественнику сейчас, была иной.

— Злобный ветер кружится в багровой дали
Hад равниною этих проклятых земель.
И бесплотные кости белеют в пыли,
Для чего ты пришёл в этот край, менестрель?

Эту мелодию он знал с детства. Единственной таверной в родной деревне было местечко под названием «Медовый вереск», в котором ночи напролёт играл на лютне и исполнял песни собственного сочинения один человек. Человек так и не назвал своего имени маленькому Джеку Лавеллу, часто посещавшему «Вереск» лишь для того, чтобы ещё разок услышать его голос.

— Ты играешь на лютне чудесный мотив,
Что крылатою птицей летит над тобой,
В этой песне — шум ветра и моря прилив,
И трава шелестит на поляне лесной.

Отец Джека не желал, чтобы единственный сын водил дружбу с подозрительным бардом, но однажды мальчишка всё-таки осмелел, вновь сбежал в таверну под вечер и обратился к певцу с вопросом. Убрав с глаз постоянно спадавшую на них рыжую чёлку, Лавелл спросил: «Почему у тебя такой красивый голос?».

— Ты прошёл через зной и трескучий мороз,
Под бичами дождя, через град и метель,
И лишь лютню в руках ты с собою принёс,
Безоружным пришел ты сюда, менестрель.

Бард рассмеялся и потрепал малыша по голове, отчего непомерно длинные рыжие пряди снова закрыли Джеку обзор. «Каждый на свете имеет самый красивый голос, дружок, — отвечал певец. — Вся штука в том, что не всякий способен вовремя вспомнить об этом».

— Hо врагов показался отряд среди скал,
Уходи же скорей, а не то не успеть!
Разве ты, менестерель, этой смерти искал?
Разве это так важно, чтоб песню допеть?

После этого Лавелл больше не робел перед талантливым музыкантом. Он приходил в таверну каждые выходные, и каждые выходные на закате бард учил его петь, неустанно напоминая усердному ученику тот урок, что дал ему в первый раз. Джек помнил чужие слова до сих пор, помнил каждую интонацию, заключённую в такой простой с виду мысли. «Каждый на свете имеет самый красивый голос».
А потом юноша решил покинуть деревню. Ему было невероятно грустно расставаться с любимыми, по-настоящему родными местами, с отцом, с щебетанием птиц по утрам и, конечно, с мудрым учителем. Но бард не стал отговаривать своего воспитанника. Узнав о его намерениях, он только понимающе кивнул, а в ночь перед уходом Лавелла научил его одной песне. Простенькой песне, повествовавшей не о великом герое, не о прекрасной даме и даже не о преобразившемся бандите.
То была песня о скитальце-менестреле.

— Ведь врагу наплевать, есть ли меч у тебя,
И в крови захлебнулась последняя трель,
Тихо выпала лютня, безмолвно скорбя...
Безоружный, упал на песок менестрель.

Джек поднял обе руки вверх и окинул постепенно прорывавшихся сквозь щит людей взглядом вдруг посветлевших зелёных глаз. Потом этот взгляд обратился и к тем, кто с такой уверенностью шёл на убийство. А затем Лавелл закрыл глаза, и ладони его едва заметно дрогнули снова — абсолютно так же, как в первый раз. Нужен был инструмент. Нужна была музыка, именно сейчас, чтобы подкрепить оборвавшийся голос, певший о слабости, тяжести и страхе, мелодией надежды. Негромкая, успокаивающая, смиряющая музыка.
Нужна была свобода.
Нужен был ветер.

— А враги уходили, смеясь над тобой —
Ты пришел в этот край, чтобы песенки петь!
Hо всё так же шумел над землёю прибой -
Это песня твоя продолжала звенеть.

Джек открыл глаза, расправил плечи, гордо поднял голову и запел с новой силой. Теперь взгляд певца был обращён к троим безумцам, что направлялись прямо к нему и магу, что так отважно выступил на его стороне. Теперь ветер снова поможет им, наверняка поможет, и создаст из своих потоков по-настоящему прекрасную и воодушевляющую мелодию. Потому что каждый на свете имеет самый красивый голос.
Песня зазвучала чуть иначе, в мелодии появились новые образы: образы других людей, внявших зову менестреля. Лавелл протянул руку приближающейся троице, предлагая им присоединиться к пению, и вторая ладонь обратилась с тем же призывом к людям за щитом.

— И легенды старинные правду гласят,
Что та песня вернула на землю апрель,
И в цветущем краю позабыт тот отряд,
Hо зато твоё имя здесь славят в веках, менестрель.

Каждый на свете имеет самый красивый голос.
«Прошу вспомните об этом…»

Не всякому в жизни посчастливилось обучаться у шамана, что уж говорить об аж двух мудрых учителях. Врадрн всё ещё с глубокой печалью вспоминал о бедном Гнаре, но, как это свойственно почти всем ещё не пожившим как следует мальчишкам, сумел довольно быстро приспособиться к смене наставника. Бо вызывал в нём самое искреннее восхищение, а потому обучение с первого же дня пошло на лад, и совсем скоро не обделённый честолюбием мальчишка уже довольно улыбался старшим членам племени, наблюдавшим за тем, как ловко он управляется со знакомыми ему до самого крошеного стебелька травами.

Одному только Врадрну, без присмотра Бо, раненых пока что не доверяли. Умом он, конечно же, понимал, что ещё в недостаточной степени освоил столь замысловатую науку (в конце концов, недаром лечением в племени занимался самый мудрейший его представитель!), но всё же ужасно хотелось попробовать хоть раз, хоть бы и втайне от наставника-шамана, самостоятельно набрать нужных трав и помочь какому-нибудь бедняге-соплеменнику.

Такой случай ему предоставился совсем скоро. Каждый в племени, от мала до велика, осознавал, что настали тяжёлые времена. Неожиданное нападение вооружённых чужаков заставило всех вокруг почувствовать гнетущее чувство тревоги и постоянного напряжения. Несмотря на славную победу, многие были ранены: работы шаману было хоть отбавляй. Да и звери в лесу со временем отнюдь не становились добрее к часто наведывавшимся к ним охотникам. Именно охотник, между прочим, и стал целью Врадрна. Браться за лечение необычных ран от столь же необычного оружия нападавших он не решился — то ли дело вполне знакомые травмы, известные любому мало-мальски умелому грозе волков или хоть раз забредавшему не в тот лес собирателю. Ну или блистательному ученику самого шамана, коим в моменты успеха особенно ярко ощущал себя Врадрн.

Один из соплеменников вчерашним вечером вернулся к костру истекавшим кровью. Это, равно как и занятость шамана, на которого теперь ложилось великое множество проблем всего племени, не укрылось от внимания смекалистого ученика. С утра он поднялся как можно раньше, что являлось очевидным следствием огромного энтузиазма мальчишки, сбегал за нужными травами в лес и без церемоний вторгся в шалаш, где отдыхал после неравной битвы несчастный.

— А хыт га. — Раскладывая принесённые травы по аккуратным кучкам у самого входа в шалаш, Врадрн объяснял охотнику, что собирается осмотреть его раны. А потом, вспомнив о чём-то важном, поспешил ещё и призвать того к молчанию. Не хватало ещё, чтобы кто-нибудь из старших раньше времени заметил самодеятельность мальчишки. — Гы-шы!

Нахмурившись и как следует рассмотрев каждую царапину на теле бедолаги, ученик шамана зачем-то покивал самому себе, пригладил вечно растрёпанную шевелюру и наконец приступил к лечению. В голове то и дело всплывали не столь отдалённые воспоминания: вот Бо перетирает между ладонями два вида трав, чтобы смешать их в одну кашицу и аккуратно втереть таковую в те царапины, что уже начали заживать; вот Гнар покрывает цельным листом ещё сильно саднящие раны и кивает ученику: мол, и кровь остановится, и чувствовать себя охотник начнёт заметно лучше.

Но что делать, если кто-нибудь всё же заметит этот излишний энтузиазм? Беспокойные мысли не оставляли Врадрна ни на секунду. Стараясь не слишком заметно пачкать руки в чужой крови, мальчишка подумал о том, что по окончании лечения стоит куда-нибудь сбежать. Просто на всякий случай. Он уже давно заметил за старшими одну особенность: если сперва дать им немного отойти, взбучка за содеянное выйдет в разы менее серьёзной, чем могла бы. К тому же, он ведь не просто так сбежит, а за едой для всего племени! Свои собирательские обязанности парень не спешил отодвигать на второй план: почётный статус ученика шамана влёк за собой большую ответственность, но никак не освобождал от остальных, ничуть не менее важных дел.

Врадрн сжал в ладони пару сухих трав и внимательно осмотрел получившийся порошок. Если теперь всё получится, Бо сможет гордиться им по праву. Ну, а перед этим задать трёпку за своеволие, конечно.

Джек не видел перед собой толпы.
Не видел тогда, когда только подходил к воротам Храма Неба. Не видел тогда, когда слышал чужие мольбы, обращённые к жрецам. И когда близ пьедестала остались всего девятеро, а остальные отчего-то отступили назад. И даже теперь, глядя в множества диких, одурманенных общей жаждой крови глаз, Джек не видел перед собой толпы.
Перед ним стояли люди: да, испуганные, заражённые болезненным безумием единого сознания, но люди. Для тех девятерых, что отчего-то предстали в роли жертв, люди казались врагами. Всё изменилось в мгновение ока: жрецам потребовалось лишь несколько слов, чтобы вызвать гнев в чужих сердцах и обратить его против… Против кого?
Джек не успел как следует рассмотреть тех, кому ещё не посчастливилось защищаться от разъярённых просителей: всё произошло слишком стремительно. Он не помнил, о чём просили остальные, понятия не имел, кем они были и с какими целями пришли сегодня в Храм Неба. Он знал и ощущал почти на физическом уровне лишь то, что люди, волей случая оказавшиеся на его стороне, были готовы к борьбе.
И от осознания этого факта становилось страшно.

Джек заметил, что всё ещё стоит на коленях: после неожиданно поразившей сознание вспышки боли он не сумел удержаться на ногах. С всё ещё круглыми от ужаса глазами он поднялся и сжал руки в кулаки. Люди, только что стоявшие бок о бок друг с другом, теперь готовы были убивать. И почему? Лишь потому, что так захотели стоящие выше.
На секунду Джек обернулся в сторону жнецов: нахмурился, сжал челюсти и судорожно выдохнул. Что такого особенного нашли Девятеро в нём и остальных защищавшихся? Действительно ли великие боги жаждут их смерти без всякой на то причины, или это лишь испытание: кровавое, забавное с точки зрения божественных сил, но отвратительное человеческой природе?

Замерщий в ожидании бриз обратился в беззвучно грохочущий шторм. Джек был зол — не на окружавших его людей, не на своих вынужденных союзников, так легко взявшихся за оружие, и даже не на жрецов, знавших многим больше, чем любой из присутствовавших в Храме. Злость его была обращена к самому мирозданию. Даже придя к мудрейшим из мудрецов молить о прощении или совете, человек не мог чувствовать себя внутренне свободным. Словно по мановению волшебной палочки, он подчинялся воле тех, кто имел таковую, и совершал самые безнравственные вещи по первому же приказу. Это выводило из себя.
— Перестаньте… — слабо выдохнул Джек, чуть склонив голову и обращаясь ко всем присутствующим разом. Впрочем, никто теперь не сумел бы расслышать его слов в нараставшем рёве всеобщего сумасшествия. На секунду стало почти невозможно дышать.
Лавелл сделал пару шагов назад, с тревогой вглядываясь в безумные лица. Чуть медленнее остальных к нему пробивалась та пожилая женщина, едва не погибшая по чужой неосторожности: и в её глазах тоже можно было разглядеть огонь общей беспричинно-отчаянной злобы.
Джек инстинктивно выставил вперёд руку с раскрытой ладонью, пытаясь отстраниться от людей одним только жестом, дать им понять, что стоящий впереди — безоружен, неопасен, не причинил никому вреда. Свободен.
Пришедший из ниоткуда ветерок, то ли приветствуя, то ли прощаясь, коснулся щеки.

— Давай же... Эй... Джек, чего встал?
Секунда — и едва слышимый шёпот сменился резким разочарованным хлопком ладони о колено. Джек заметил метнувшуюся за тенью кустов серую спину хищника и лишь после этого понял, что до сих пор не выпустил стрелу.
— Ну ты, рыжий, и даёшь! Явно не твой день, — Итан смотрел на него со слегка насмешливым недовольством, подтягивая колчан. — Не выспался, а? Или замечтался о ком?
Лавелл отрицательно помотал головой. Голос — ещё более тихий, чем тот, что принадлежал Итану во время выслеживания добычи, — от этого, впрочем, не исчез.
— Устал немного, — коротко вздохнул Джек, понимая, что ответить любопытному охотнику всё же придётся. — Наверное, скоро отправлюсь дальше.
— Опять?! Ты же всего с неделю назад у нас остановился! Эх, молодёжь...
На самом деле, молодому путешественнику и впрямь нравилось это поселение. Спать под открытым небом, по утрам подниматься под пение птиц, а вечерами — петь уже самостоятельно, вместе с другими охониками, — всё это пришлось ему более чем по вкусу. Но теперь, когда этот неясный голос...
Возможно, Джек просто привык избавляться от любых неприятностей путём перемены мест.
— Вот что я скажу, — вновь подал голос Итан, бросая взгляд на удаляющегося в раздумии юношу, — ветер у тебя в голове вместо мозгов, рыжий.
Неожиданно — даже для самого себя — Лавелл вздрогнул.

Таверны всегда отличал шумный рой человеческих голосов и повышенное содержание в помещении не слишком трезвых физиономий. Однако, по иронии судьбы, именно там предпочитающий тишину Джек чаще всего находил себе кормившую его работу.
— ..ну я ему и говорю: тащи свою задницу в Крельнус, Гарри! Погибли твои детишки, это и ежу понятно, чего уж там о жрецах гововорить. Но хоть покоя там для душ их попросишь, или ещё чего... Жрецы эти, они ж, понимаешь, всё-ё-ё могут!
Обычно Лавелл не имел никакого желания прислушиваться к пьяной болтовне, но сегодня, напротив, силился заглушить собственное нарастающее сумасшествие какими угодно звуками. И почему-то именно на словах пьянчуги с растрёпанной бородой и недвусмысленно покрасневшими глазами голос в голове совсем немного стих: ровно настолько, чтобы Джек сумел различить чужую речь.
— Простите, — немного неуверенно окликнул юный приключенец сидящего за соседним столом оратора, — я не ослышался: на всё способные жрецы? В Крельнусе?
— Да ты, видно, из какого-то другого мира, малец, раз слыхом не слыхивал о Дне Силы! — Сперва пьяница расхохотался, а потом вдруг посерьёзнел и обратил к Джеку на удивление трезвый взгляд тёмных глаз. — Храм Неба в столице. Совет жрецов, карающих и милующих, способных как проклянуть, так и... излечить, — последнее слово собеседник особенно подчеркнул. — На всё воля Девяти.
Лавелл нахмурился, а его собеседник вернулся в состояние не вполне адекватного веселья так же быстро, как вышел из него минуту назад. Некоторое время Джек продолжал сидеть за столом, буравя взглядом его деревянную поверхность, а потом вдруг резко поднялся с места, набросил на плечо рюкзак и зашагал в сторону выхода, спокойно перешагивая через пьяные тела. Голос в голове скользнул и осыпался лёгким бризом, позволив юноше услышать прощальные слова бородатого выпивохи:
— Ну, сынок, попутного тебе ветра!

Карту с подробными объяснениями того, как скорейшим образом можно добраться до столицы, получить было нетрудно. Нетрудно было и шагать сутки напролёт с крайне редкими остановками: Джеку не привыкать, последние годы он только и делал, что переходил от места к месту. Даже засыпать на жёстких ветвях деревьев, чтобы не оказаться застанным врасплох ночными хищниками, в конце концов оказалось не самым сложным занятием.
Что было по-настоящему трудно, так это претерпевать сводящие с ума вихри в собственной голове. Иной раз это было лишь лёгкое шепчущее дуновение ветра, но иногда оно обращалось в полноценный тайфун, всем своим существом обрушивающийся на сознание. Одним утром, просыпаясь, Джек со счастливым выдохом обнаруживал себя там же, где заснул вечером, а другим — за мили от места остановки. Временами он забывал о карте и просто шёл, не различая пути, непроизвольно доверяясь той дороге, которой вёл его дурманящий бриз. И так каждый день, каждый час, каждую минуту: ветер, кружащий, подхватывающий, сумасшедший, не давал своей жертве покоя.
В последние дни путешествия, едва почувствовав шелест травы, кустов или ветвей, Джек невольно хватался за лук.
А потом ветер успокаивал его дыхание.

Ветер — внутренний ветер — успокаивал его дыхание и тогда, когда Джек ступал по залу Облачного Холла. По крайней мере, именно так казалось Лавеллу. Всё вокруг вопило о непривычности, неправильности и проявлялось в слегка скованных движениях и глубокой внутренней тяжести: слишком много людей, слишком мало воздуха, совершенное отсутствие неба над головой — только жутковатая облачная завеса, — а окон и вовсе нет...
Но лёгкий, свободный ветер-шёпот внутри помогал — лишь этот единственный раз, — и Джек был ему благодарен.
Тысячи взглядов вокруг были обращены к жрецам: те же стояли неподвижно, холодно и спокойно, являя собой лишь пророков, лишь проводников воли Девяти, а не людей, коими их считали когда-то. Лавелл почувствовал, как по спине пробежала дрожь. Держа путь в столицу, он отчего-то совсем забыл подготовить речь. А ведь предстояло ещё и пробиться к жрецам, заставить их услышать себя, зазвучать настолько убедительно, насколько это вообще возможно.
Джек ещё раз огляделся и, как следует натянув скрывающий рыжую шевелюру капюшон, направился в самую гущу толпы.
Прошествовавший мимо него гигант расталкивал народ с очевидной целью поскорее добраться до жрецов. Лавелл успел подхватить за плечи пожилую женщину, случайно попавшую под удар: вероятно, после падения та уже не смогла бы подняться на ноги. Если задуматься, сколько жертв вообще оставляли после себя подобные события? Стремление восславить Девятерых оборачивалось смертью и разрушением. А могло ли быть иначе?
Джек предпочёл дождаться собственной очереди и быстрым движением сбросил капюшон. Привыкший говорить тихо, он всё же успел собраться с силами, и голос юноши зазвучал наперекор ветру в его голове: спокойно, уверенно и — совсем немного — печально:
— Я один из многих сумасшедших, что пришли сюда умолять об исцелении. Голос, что завладел моим разумом, не произносит слов: он общается со мной одним своим существом, напоминающим дуновение ветра. Иногда спокойный и тёплый, иногда — хладный в своей ярости, он не оставляет меня ни на мгновение. Я много путешествовал, пытаясь бежать, но всё тщетно. Прошло лишь три дня, однако я не чувствую, будто он собирается остановиться. И потому обычный сумасшедший среди множества других сумасшедших теперь здесь, о жрецы. Я прошу вашей помощи. Я прошу свободы для ветра в моём сознании.

Едва почувствовав под опустившейся ногой выступ, человек приободрился. Там, наверху, оставался громкоголосый. Оставался вместе с теми, кого сумел увлечь за собой. Сомнений в том, что такие и впрямь нашлись, не было совершенно: люди любят следовать за обладателями звучных голосов.

Человек начал спуск. Медленные, сперва неуверенные движения со временем становились всё более ловкими. Лишь тогда, когда сверху вдруг посыпалась каменная (каменная ли?) крошка и послышались чужие (абсолютно чужие, опасные, человеческие) звуки, он начал спешить. Начал спешить, а потому — ошибаться.
Сбившееся дыхание заставляло действовать опрометчиво. Когда эти двое — выше — догонят, когда приблизятся, когда заметят... Человек не знал, что будет тогда, но заранее не желал этого момента. Люди злы, недоверчивы, подозрительны. Люди — чужие.

..чёрт.
Ошибка. Очередная ошибка: оступившись, человек едва не упал, но тут же всем телом приник к спасительной скалистой поверхности. Трудно. А совсем рядом — один из тех двоих. В темноте разглядеть его лицо не представлялось возможным, но отчего-то человек был уверен, что тот обернулся. Обернулся именно на его судорожный вдох. А потом... Потом незнакомец протянул руку.
Человек инстинктивно шарахнулся, снова едва не потеряв опору под ногами. Мелкая дрожь в плечах ощущалась непомерным грузом. Что это? Попытка скинуть его вниз? Всё существо того, кто являлся Никем, — а точнее, никем не являлся, — жаждало исчезнуть, сбежать, да хоть упасть вниз — избавиться от этих навязчивых вопросов, от этого невидимого чужого взгляда.
А что-то другое внутри — давно забытое, оставленное разумом нечто — протянуло руку в ответ. Человек зажмурился, словно ожидая удара, и тут же опёрся о чужой локоть, опускаясь ещё ниже с его помощью.

— Спасибо, — полувздохом раздалось в сгустившемся мраке.
Давно забытое, оставленное разумом нечто — обыкновенное доверие к себе подобному — вернуло движениям уверенность. Человек ещё не вполне осознал, что его приняли (пускай ради собственной же безопасности, ради спасения своей жизни, но ведь по-настоящему приняли!), будучи слишком озабоченный скорым побегом. Он с готовностью подставил плечо своему союзнику и улыбнулся, хоть его улыбки и не было видно во тьме.
Вскоре третий из беглецов тоже поравнялся с опережавшим его дуэтом. И тогда человек протянул ему руку: так же, как когда-то предложили помощь ему самому.

Быть может, теперь тот, кто был Никем, сумеет стать Кем-то?

Человек не боится неизведанного — ровно до того момента, как неизведанное предстаёт его глазам. Пусть и буквально на секунду: этого всё равно оказывается достаточно для того, чтобы непроизвольная дрожь в коленях заставила его всем телом податься назад и отступить. Пропажи исчезнувших он не замечает: просто потому, что оторвать взгляд от бесчисленных конечностей твари, едва заметно движущихся во мраке, не представляется возможным.

А потом, когда дыхание человека немного успокаивается, он смотрит вверх: туда, куда стремится попасть чудовище, силится разглядеть его цель, если монстр вообще стремится к чему-то, а не просто... Бежит?
Немного знакомо, не правда ли?