Кивнул сотнику, не услышав толком вопроса. Размытый контур Юргена плывёт и двоится, и Дитрих надеется, что нейтральный кивок способен спасти от нежелательного продолжения разговора. Мечтательно прикрыв глаза, представляет колышущиеся колосья и размеренно продвигающегося косца. Душа потомственного охотника никогда не лежала к работе в поле, но сейчас он находит в этом образе что-то родное, такое уютное и сентиментальное. Из уюта и сентиментальности без предупреждения поднимается волна тошноты. Десятник открывает глаза и осоловело смотрит на Тиля, который уже читает что-то с листка. А ведь только что разговаривали. Дитрих предпринимает попытку взять себя в руки, совсем немного ведь выпил – и получается. Успокоился, вдохнул полной грудью ночную прохладу. Посмотрел на кружку в руке, которую уже заботливо наполнял снова Берндт. И, вздрогнув от отвращения, резко отвернулся в тот же миг от костра.
Его выворачивает, несколько раз, беспощадно и долго. После каждого рвотного позыва на несколько секунд становится легче, но ровно до того момента, пока не подбирается новый. Одна мысль пульсирует – говорил же, никогда больше.
Кто-то помогает подняться.
– Порядок. В порядке, – неразборчиво повторяет Дитрих несколько раз, то и дело оглядываясь на удаляющийся огонь.
Шажок за шажком. Войну так прошёл, до лежанки как-нибудь тоже сможет добраться.