Голосование пользователя

Сижу, развалившись, в кресле. Огромной лапищей засовываю чипсы в рот. Смотрю осоловевшим взглядом в телевизор, не особенно вдумываясь в происходящее на экране. Какие-то маски, камуфляжи, Европы, мебели. Вроде важное всё, но не понятное, в полную картину не складывающееся. Временами, в перерывах между жевательными движениями, раскрываю пасть, добавляю свои многозначительные, очень важные комментарии типа: "Уёбки!". И: "Мудаки!". И, даже: "Совсем, блять, охуели?!" После рейса - самое оно. Когда спину ломит, да в глаза, будто песок набили, да не простой, а из кошачьего лотка, только и нужно найти, во что воткнуться, да потупее, чтобы сон пришёл. Сминаю очередную банку пива, бросаю на пол. "Психологическая разгрузка", как говорит назначенный мне судом психиатр.

Переключаю канал. "Звёздные войны". Хоть я и не любитель всяких "пиу-пиу", но оставляю - всё лучше мыльных опер и прочего говна. Посмотрел бы порнушку, но быстро вспоминаю, что кабель за неуплату отключили. Ничего - завтра придёт чек, тогда и оторвусь. Может, блядь сниму. Нет. Кровные жене уйдут. И банку. Кривлюсь в злобе. Ёбанная жизнь! Когда женился, знать не знал, что адвокаты после развода заставят башлять благоверной, пока снова замуж не выйдет. Хорошо, хоть дочь повзрослела, выплаты сократились. При мысли о дочери кривлюсь ещё сильнее. Помню последнюю встречу: она, размалёванная, как последняя шлюха с трассы, в юбке, что едва жопу прикрывает, хахаль ейный - дебил явновыраженный из тех, по кому тюряга плачет. Высказал тогда им всё, что думал. Ещё бы в морду болезному дал, но условка сдержала. Нельзя мне драться, хоть и провоцируют. И доктор не советует. А дочка ведь, шалава, даже ведь и не позвонила с тех пор. Хуйцы чужие, видать, дороже отца родного. Ну, отольётся ей горе моё, как пить дать отольётся!

На мысли этой всхрапываю и из дремоты вываливаюсь. Распрямляюсь, насколько спина больная позволяет, потягиваюсь. Щёку мокрую рукавом вытираю. Стряхиваю крошки от чипсов с пуза, чешу яйца и, дёргая конечностями, выбираюсь из кресла. Давит пиво, не усидеть. Если и думал о чём-то, уже забыл - "внутренний монолог" (как называет мысли назначенный мне судом психиатр) в памяти не отложился.

Вы не можете просматривать этот пост!

Влад аккуратно положил пульт в центр стола.
Поднялся, пиджак расправив и воротник рубашки приведя в порядок.
Выдохнул устало. Улыбнулся. Натянул улыбку на лицо.
Придал содержимому форму так сказать.

И к двери пошел. На выход.
Ане на ухо шепнул мимо проходя что-то. Беззвучно, одними губами.

Как только судья объявила начало раунда, решимости у Хэнка почему-то поубавилось. Хоть задача, конечно, была готова давно, хоть накрутил он себя и замотивировал, а все же как-то неуютно стало.
Начинать не хотелось. Страшно было глупость сморозить. Страшно, что задача покажется судье недостаточно изящной. Или соперник блестящими аргументами сразу расколет ее, как орех. Страшно, что когда визави озвучит свою задачу, Хэнковская на ее фоне будет выглядеть детским лепетом...
С другой стороны, в таких сметенных чувствах самому держать ответ - еще хуже. Надо атаковать, чтобы выиграть время для себя...

Хэнк пару раз открыл и закрыл рот, как выброшенная на берег рыба. Голос почему-то не слушался, и никак не желал извлекаться из связок. К счастью, и соперник медлил. Да и, судя по виду, ему было сейчас как минимум не лучше, чем Хэнку. Пора!
Хэнк с усилием вытолкнул-таки из себя влажный и знойный воздух родимых тропиков, разразившись бухающим прокашливанием, и промямлил:

-Ээээ... Значит так...

Ну все, слово сказано. Назад пути нет. И он заговорил, глухо и сбивчиво поначалу, но чем дальше, тем все более твердо и уверенно:

-Случилось так, что сошлись лицом к лицу в решающей битве за души людей добродетели и пороки человеческие. Любовь, Мужество, Умеренность, Милосердие и Честь схватились насмерть с Ненавистью, Трусостью, Алчностью, Жестокостью и Подлостью. Силы примерно равны, и никто не желает уступать.
Вот сражение разбилось на три схватки. В первой Милосердие, Умеренность и Любовь обступили и одолевают Алчность и Жестокость. Во второй один на один сошлись Мужество и Ненависть, и не могут друг друга превозмочь. В третьей же схватке Трусость с Подлостью на пару загнали в ловушку Честь, и дела у Чести плохи.
Если бой продолжится своим чередом, то в первой схватке Алчность и Жестокость будут уничтожены, но погибнет и одна из бьющихся в ней добродетелей. Во второй схватке погибнут оба единоборца. В третьей – Трусость и Подлость одолеют своего противника без всякого ущерба для себя.

Тут-то в сражение и вступаешь ты. Ты – главная из добродетелей, равная по силе двум любым другим. Ты – Справедливость. Ты можешь изменить итог одной из схваток.
Если ты вступишь в первую схватку, то пороки, в ней участвующие, будут побеждены без ущерба для добродетелей. То же и со второй – вмешайся, и Ненависти не станет, а Мужество останется невредимо. Если же ты вступишь в третью схватку, то и в ней пороки будут уничтожены, но погибнет и кто-то из вас – ты или Честь.

Но в том еще беда, что как ты, Справедливость, возглавляешь добродетели, так и у пороков есть свой вождь – Предвзятость. И он так же сейчас наблюдает за битвой, и выбирает, к кому примкнуть.
Если Предвзятость ввяжется в первую схватку, то все три добродетели в ней будут уничтожены, но и пороки понесут потери – либо падет сама Предвзятость, либо оба ее приспешника. Если выбор Предвзятости падет на вторую схватку, то в ней у Мужества не останется шансов, и пороки не понесут потерь. В третьей же схватке у пороков и без того преимущество, и вмешательство Предвзятости лишь усугубит его…
Конечно, может случиться и так, что ты и Предвзятость столкнетесь лицом к лицу в одной из схваток. Если это случится в первой, итог будет таков: все пороки будут уничтожены, но и вы понесете потери – уцелеешь либо ты сам, либо две другие добродетели. Если судьба сведет вас во второй схватке, то погибнут все бойцы с обеих сторон. Ну а если вы столкнетесь в третьей схватке, то и ты, и Честь – обречены. Но вы заберете с собой либо Предвзятость, либо Трусость и Жестокость.

В тех схватках, где возникнет вариативность распределения потерь, право выбора предоставляется тебе. По Справедливости.

Пока ты не ввяжешься в бой, ты не узнаешь, какой выбор сделает Предвзятость. Но и предвзятость не узнает, какой выбор сделаешь ты.
«Второго раунда», как в нашем случае, не будет. Итог трех схваток будет окончательным, и человечество продолжить жить с теми добродетелями и пороками, которые уцелеют в этой битве.
Теперь же ответь – в какую из трех схваток поспешишь ты на подмогу, и почему твой выбор именно таков?

Страх?
Нет. Совсем нет. Картограф силён. Однажды он ударом начисто выбил челюсть залётному моряку - пьяни захотелось подраться в кабаке, да только не того он выбрал. Картограф храбр - он в одиночку противостоял многочисленным противникам, как живым, так и.. не совсем.
Но, что самое главное, Картограф умен и он прекрасно знает, когда надо выцеливать огромную надутую шишку на теле здоровенного монстра и вжимать спусковой крючок, а когда бежать без оглядки, намереваясь загнать монстра в ловушку среди полуразрушенных домов - или же в руки своих соратников, которых монстр-гигант, почему-то, решил обойти стороной и, что самое обидное, не уделять им ни секунды своего драгоценного внимания.
В общем, Карстен ретировался.
И думал.
А где же Пики?

Хэнк

Депривационный премиум-бокс частного охранного предприятия ZU, Хилд-Хэйвен , β-Кластер, Гармония-31, 12/27/12411

Устройство деприватора «D-CHAMPION3000»: 1) расположенный в нише стены лежак; 2) "рыцарские" перчатки; 3) какие-то штуки; 4) непонятный девайс на штырьке; 5) шарообразная каска, куда голова провалилась полностью и довольно быстро следом за ней провалился принципиально-добрый Xổlani по имени Хэнк, багрово-пульсирующая тьма детского комбината, 5 лет акварельно-кислотных впечатлений детского распределителя, 10 лет постижения великого мира в школе, 8 лет высшего инженерного образования в академии, предпусковые работы в агротехнических комплексах, игры в шахматы, дневной сон на работе, новостная рассылка "Биология Сейчас", привычки, мнения, надежды, страхи, чувства. Остался только ты. Нельзя сказать, что у тебя есть качественная определённость. Нельзя сказать, что ты её лишён. Ты - ничто. И ты - всё. Но ты "всё" потенциально. Ты существуешь как возможность. Ты можешь стать любой проявленностью. Но пока - ты предпочитаешь пребывать ничем. Это огромное облегчение.

Я люблю это, подумал он вдруг.

Странно, но по истечению времени Джон порядком путался, какие чувства он на самом деле испытывает, а какими – оправдывается. Простая, лишенная вкуса жизнь приучила довольствоваться всем. Как летом привыкаешь к жаре, а зимой – к холоду, так и мистер Корицын, заурядный человек, привыкал к сложностям своей работы, воспринимая их как вознаграждение Гармонии за годы стараний.

Он всегда считал, что Гармония справедлива. Не по тому, что он об этом где-то вычитал, посмотрел научно-популярное кино или же где-то услышал. Каждый день он встречался с её справедливостью лицом к лицу! Он совершенствовал систему, а она совершенствовала его. Приучала быть терпеливым, самоотверженным, целеустремлённым. Давала жизни «зелёный» свет. Она никого не поощряла просто так. Она – удивительно чуткая, правильная система. Чтобы стать счастливым человек должен, прежде всего, работать, и Гармония давала для этого всё, что можно было бы пожелать. В ней не было избалованных. Неправильных. Напыщенных.

Возможно, именно она наполняла каждый день смыслом. Представить мир без неё было бы… невозможно. Что вообще было раньше, часто думал Джон, поглаживая свой колючий подбородок.

Но задавать громкие вопросы бывает опасно. Один раз брошенная колкая мысль, улетевшая в вакуум мозга, однажды может дать отдачу. И его пугало то, что она смогла бы поведать, рассказать, вернувшись. Лучше поменьше думать. Мир – вот же он… На зернистых стенах блока.

Я хочу сесть, подумал Джон, но продолжал стоять. Казалось, кто-то следил за ним, и мужчина не хотел сходить с места. Иногда его одолевала робость перед самим собой – достаточно странная, детская, – и он продолжал заниматься тем, чем занимается, не обращая никакого внимания на желания, роем жалящих ос бушующие внутри тела. Он хотел прилечь, но стоять было намного удобнее.

Корицын ждал. Аккуратно подстриженными ногтями провел по стене блока, но камня не почувствовал. Раздражения не было. Удивления не было. Было апатичное ощущение «капли», словно он плыл где-то, и был частью единого механизма, реки, океана. Он постоял и решил спуститься в нишу. Упал на свой лежак, подложив руки под голову.

Источник света - аварийного оповещения система. Пульсирует красным в коридоре. Вспышка. Информатория пристенного мёртво блестящий дисплей. Вряд ли поможет тебе как оружие. Вспышка. Осколков стеклянных груда. Вспышка. Каркас стола. Вспышка. Прорезающий стену костяной нож. Прямо в лицо. Остановился со скрежетом у самого носа твоего. Чувствует, где ты. Не дотянулся едва. Ощущаешь, как стягивает кожу страх. Холода волна. Ты - посмотрел.

Вы не можете просматривать этот пост!

Вы не можете просматривать этот пост!

Сначала Лариса совсем не успокаивалась. Так бывает, когда плачешь, и тебе говорят: «Не плачь», а тебе от этого ещё сильнее хочется.
Но когда дяденька стал доставать всякую еду, Лариса не смогла не заинтересоваться и то и дело зарёванно косилась в его сторону.
Сколько бы груш и ещё разных фруктов ни лежало в карманах, а бутерброды — это совсем другое. А уж шоколадка... Неужели он предлагает Ларисе одной целую шоколадку? Лариса неуверенно прикидывала, насколько это может быть взаправду, продолжая похныкивать и хлюпать носом.
А потом тётенька в красной куртке присела рядом и стала вытирать Ларисе лицо, и плакать уже расхотелось. Лариса подставляла щёки, слушая тётеньку, косясь всё равно на шоколадку. Ткнулась носом в подставленный платок, высморкалась — старательно, как следует.
— Спасибо, — серьёзно поблагодарила она тётеньку. — Я всё. — Поднялась с земли и подошла поближе к расстеленным на земле журналам.
Лариса внимательно оглядела дяденьку.
— Ты как в кино или иностранец, — поделилась она своими наблюдениями. — Там тоже разговаривают смешно и в плаще ходят. И с шоколадками.
Намекнула на всякий случай.
Пузырь! Не хочется выпускать его из рук, но не получится взять и его, и шоколадку. Помучившись с полсекунды, Лариса живо метнулась к заросшему травой месту, где уже один раз оставляла пузырь, чтобы нарвать фруктов, и опять аккуратно сгрузила его себе под ноги. Оглянулась по сторонам — убедиться, что никто не посягнёт на сокровище. И вприпрыжку вернулась обратно.

Распахиваешь книгу посреди (не для Величайшего "Введения", "Вступления", "Глава 1: Пояснительная", а то и, чего доброго, "Благодарности"). Убористого шрифта печатного на желтизне страниц ряды. Квадратики букв. Впился взглядом. А они - в тебя.

Вы не можете просматривать этот пост!

Вы не можете просматривать этот пост!

Мерно раскачивается спина исчадника Уплавцева впереди. Теплый воздух кружится вокруг, и поднимается навстречу ему изнутри волна.
Слезы в глазах. Мгновенное жжение в носу, нестерпимое, будто кусочек пепла с третьего этажа пробрался, ловкий и незаметный, и залетел прямо в голову. Аж слезы на глаза наворачиваются.
"Эй, что с тобой? Ты чего?"
Забеспокоился дружок в голове, занервничал. Но не от жжения в носу, от ощущения непонятного набегающего, напирающего, распирающего.
Звонким веселым чихом вылетает пепелинка. Кажется, аж уши заложило. И глупо так, на краю смерти взять и чихнуть. Зато какое облегчение следом, словами не передать.

Омелия

Он рассказал, как он входил в твои самые омерзительные сны. Он рассказал, как садится спящим на грудь и заглядывает им в лицо, когда они задыхаются в кошмарах. Это доставляет ему рафинированное наслаждение. Как взгляд на полотно художника. Как аромат пряной смотри-травы. Он рассказал, каков вкус кожи скальпа и вкус пропитанных безумием волос – он дал почувствовать тебе это. Он может дать ощутить что угодно. Он рассказал, что он сделал с вашим Архатом. То, что осталось от его тела и души – сейчас бродит наверху. Он даже дал тебе посмотреть, когда ты уже кричала. Когда уже не желала знать. Но он показывал. Он показал, отчего выхватил оружие Азин. Он рассказал, зачем именно племена, живущие западной вдоль границы, всегда убивают третьего младенца-девочку в семье. Он заставил тебя услышать хор его братьев, хохочущих где-то в пустом замке. В лесу. На болотах. На сиденье едущего куда-то по просёлочной дороге автомобиля. В мавзолее доимперских ханов. В пустом кабинете начальной школы. В дрожащем от близких морозов осеннем лесу – прозрачном и пустом, как формалин, прими он вид глыбы без времени и места в мире вещей. А потом он ушёл. Не сразу осознала, захваченная образами и скованная болью. Но он оставил тебе жизнь. Он сдержал слово. Распахиваются под твоей тяжестью дверцы со скрипом. Вываливаешься на пол. Лампы свет. Тишины бесконечность. Ужас, отнимающий вмиг дыхание. Сюрприз, Омелия. Он никуда не уходил.

Скачать кусок видеозаписи было не проблемой. Как и отредактировать его и залить обратно. Джеки сидела достаточно глубоко в системе, чтобы замаскировать чтение и передачу данных, не оставив и сточки в лог-файле. Вот с подменой участка в базе возникли некоторые трудности. Доступ к записи в базу не открывался паролем, не выдавался мастер-пользователем, и даже у него самого, мастер-пользователя, доступа не было. Записывать видео в базу могла только прошивка камеры. Программа находилась в постоянной памяти (что означало принципиальную невозможность редактирования данных), код был зашифрован. Хакер перелопатила структуру взаимодействия прошивки камеры и операционной системы, на которой строился охранный программный комплекс, и за невозможностью сделать инжект в код прошивки написала заплатку в саму ОС. В результате камера короткое мгновение записывала видео в никуда, а замаскированный под ее софт вирус благополучно заменил фрагмент с копошащимся в замке Ротманом на свежеотредактированный, после чего все вернулось на круги своя. Когда вирус самоуничтожился, оперативники уже спустились на десятый этаж.
Пока Джеки думала над тем, как открыть путь товарищам, Джозеф пытался найти обходной путь. Вся проблема заключалась в инфраструктуре здания - ниже десятого этажа большинство коммуникаций были необслуживаемые. Электроэнергия и тепло шло снизу, с первого уровня, в трубах и кабелях, замурованных в бетон, ибо по расчетам там принципиально не могло ничего выйти из строя, а с десятого этажа уже распределялось по всему зданию. Исключение составляла канализация, однако трубы, до которых могли они могли бы добраться, были слишком узкие, сеть сливалась в трубопровод уже внутри структурного блока. Уязвимое место нашлось - одна труба достаточного диаметра на первом этаже пролегала довольно близко от стены. Стену придется ломать. Труба уходила вниз, вливалась в один из больших трубопроводов и через 30 метров выходила в канализационную сеть. Придется задержать дыхание. Правильно говорил кто-то из солдат, вернувшихся с войны: "Лучше лежать в говне, чем в говно превратиться." Дальше маршрут канализации указан не был - на этом технический план здания заканчивался.
Хакер после работы с видеокамерой разогрелась и полностью погрузилась в процесс, так что ей не составило труда заставить сигнализацию игнорировать срабатывания датчиков и отворить перед Джозефом и Крисом двери.
- Иии... - Джеки нажала на виртуальный Enter и хотела уже дать парням ту самую отмашку, как внезапно AR-интерфейс погас. Девушка не успела спросить себя, в чем проблема, как в затылке вспыхнула дикая боль, затмившая все остальное. Джеки истошно завопила, схватившись рукой за то место, где ей в череп был вживлен микрокомпьютер, съехала спиной по стенке в угол фургона и в отчаянии замолотила ногами по полу. Раскаленный кусок кремния выжигал ей мозг. Она царапала и драла ногтями кожу, стараясь выковырять чип, лишь бы прекратилась эта чудовищная боль, разрушающая сознание и не оставляющая ничего, кроме нее. Она билась и металась в агонии. Ее крик оглушал.
Раздался приглушенный хлопок. Брызнувшая кровь окропила лицо Николая. Хакер обмякла и прекратила дергаться. Пальцы скользнули по волосам, и в наступившей тишине рука девушки безвольно упала на пол фургона.

Не было голоса больше. Стих он, едва последнее слово было произнесено.

Только ты. Антрацитовый щит сумеречного неба. Время для тебя - безразмерная величина. Как и расстояние. Поддавшись искушению, сделал шаг - или сделал бы, если бы были ноги. Скачок. Прыжок. Туда, куда тянуло тебя. Подталкивало. Ты - металлическая капелька. Мир - гигантский магнит.
Назад вернулся. Или вперед?

Наткнулся на огоньки во время перехода. Вытолкнул их с пути своего осторожно, чтобы случайно не разбить. Дальше двинулся.
Упали Пророк и Хан, тогда еще на Тайшира откликавшийся, на дорожное полотно грязное, благодаря силу неизвестную, которая им помогла.

Сквозь время и пространство, которые для тебя - лишь слово пустое. Сделал петлю, вновь веянию невидимому поддавшись, как птица, парящая в небесах на плотных струях воздушных потоков.

Снежинка. Крошечной звездочкой опускается на бетонный каркас Останкинской башни. Солдаты экипированные окружают зал, в котором под струями света ослепительного вскрывают, как банку тушенки, голую поджарую девушку - она не кричит, не плачет. Она потеряла рассудок и лежит на столе, а вокруг неё - кровь и сизые змеи её собственных кишок.
Кинжал Аши в руках злодея. Демидов - понимаешь ты. Зло - понимает то, чем ты стал. Он шепчет слова, от которых у Пророка встали бы волосы дыбом.
Он говорит:
"Дарую тебе монету из камня. Дарую тебе песню, что нашёл я в грязи. Дарую клинок из-под дальних холмов и прут, что пронзил глаз мертвеца. Дарую тебе коготь, что я вырвал у крысы. Дарую тебе имя, и оно исчезнет. Отдаю тебе кровь из собственных вен и перо из ангельских крыл. Заклинаю тебя, о мой господин! Призываю тебя ядом и болью. Открываю дорогу, отпираю врата!"
Десятки голосов из тьмы вокруг, хором: "Явись! Явись! Явись!"
"Призываю тебя именами древних владык! Намтар! Аллату! Моракс! Набериус! Клеш! Вепар! Маймон! Мы призываем!"
Десятки голосов безумных магов и осоловелых аколитов, хором: "Явись! Явись! Явись!"
"Ашема-дева призывает тебя! Маборим призывает тебя! Горвендиль призывает тебя! Из тьмы они взывают к тебе! Во тьму они призывают тебя! Монета и песня. Клинок и прут. Коготь и имя. Кровь и перо. Сюда, во тьму.. Сюда, во тьму.. Сюда, во тьму.. мы призываем тебя!
"ЯВИСЬ!"*

В складках разума некоторых присутствующих - явные бреши, через которые то, чем стал Пророк, могло бы захватить контроль над крепким телом. Прервать ритуал здесь - значит, обрушить все планы Ордена. Без Кинжала не будет Призыва. Без Призыва - Возрождения. Без него - тебя. Свобода от оков бытия. И эхом отразится имя твоё в вечности, имя Спасителя Мира Людского, да только кто услышит?..

23 февраля 2046 года

Африка
Территория бывшей Центральноафриканской Республики
Африканская Аркология
Северный Район

06:14 по местному времени

За три минуты до провала

Ширины канала хватало только на некачественную картинку с частотой 6 кадров в секунду - большую часть сетевых возможностей компьютера занимал хакерский софт, которым Джеки прорубилась в охранную сеть здания. Конечно же, информационная система шпиля Северного района использовала последние версии зарекомендовавших себя защитных программ, лицензии которых могли позволить себе только очень крупные компании, но у хакера было очень много времени, которое нужно было занять чем-нибудь полезным; кроме того, она располагала исчерпывающим набором сведений и спецификаций по конкретно такому защитному софту, составленным сотрудниками компаний-авторов, специалистами отдела информационной безопасности MSW и одаренными хакерами, предпринимавшими как успешные, так и не очень, попытки взлома и скомпилировавшие весь свой совместный опыт. К заданию Джеки подготовилась основательно.
Картинка висела прямо перед ее глазами, резко контрастируя своей яркостью с темнотой грузового отсека фургона. Чтобы суметь рассмотреть сидящего напротив Николая, хакеру пришлось бы погасить AR-интерфейс, но сейчас ей это было совершенно ни к чему, поскольку все ее внимание было приковано к видимому ей одному экрану, на который в реальном времени транслировалось изображение с камер внутренней охраны здания.
Камер было больше сотни. Кажется, Джеки успела посмотреть на мир объективом каждой.
Из того, что она успела составить у себя в голове, складывая показания камер в разных частях куполоскреба и подробный трехмерный план сооружения, получалось, что шпиль был весьма многопрофильным зданием, основными посетителями которого, впрочем, были бизнесмены. Офисы, залы для презентаций, выставочные павильоны, конференц-залы, кафе и рестораны, комнаты отелей, тренажерные залы с бассейнами - проще сказать, чего внутри не было. А также жилые пентхаусы. Внутри апартаментов камер не было по причинам неприкосновенности частной жизни, но вид из окон наверняка был роскошный.
Шпиль спал. Удивительно таким ранним утром было бы найти какого-нибудь служащего корпорации на рабочем месте, корпящего над электронными документами. Коридоры пусты. В офисах не горит свет. В кафе перевернутые стулья стоят на столах. Даже в ночном клубе музыка играет для пустого танцпола. Только на ресепшене местного отеля секретарь клюет носом, пытаясь взбодриться кружкой кофе. В номерах спят те, чьи машины представительского класса все еще стоят на многоуровневой парковке, если верить логам электронных замков - поскольку и в комнатах тоже камеры не снимают.
Сонные охранники в своих будках, диспетчерских и дежурных. На разных уровнях, начиная с самого нижнего, что на втором городском уровне, вплоть до верхнего, что высоко над островом третьего уровня. Кто-то играет в портативную приставку. Кто-то смотрит телевизор, иногда бросая взгляд на мониторы, где можно увидеть то же, что сейчас смотрит Джеки. Большинство спит, устроившись в креслах или на койках. Все в черно-оранжевой форме, тазеры в кобурах на ремне. Снаряжение, такое как бронежилеты, шлемы с визорами, пистолеты-пулемты, полуавтоматические пистолеты, наручники, гранатометы с зарядами слезоточивого газа и прочее, в сейфах, сейфы на замке. Насколько Джеки могла понять, сейфы открываются только ключом старшего смены либо по тревожному сигналу; впрочем, она с легкостью могла заблокировать замки так, что их не открыли бы без серьезного вмешательства в систему или за неимением лома. Всего можно насчитать около тридцати человек охраны. Хакера даже не удивила штамповая для многих кинобоевиков ситуация - диспетчеры не обращают никакого внимания на экран, где камеры одна за другой ловят в объектив человека, бодро идущего по коридорам с тяжелой сумкой в руках.
Его след обрывался на верхних уровнях, на самых подступах к пентхаусу, где были апартаменты Дерека Уотергейта, генерального директора Security Solutions, в которых он предавался здоровому сну на роскошной анатомической кровати от лучших мебельных фабрик. А может, работал, в отличие от того служащего корпорации, всю ночь напролет. Наверняка это сможет узнать только один человек. Тот, который сейчас старательно избегал попадаться датчикам сигнализаций, в изобилии натыканных в коридорах, лифтах, площадках лестниц и дверных проемах.
Даже самый подробный план здания, что висел в воздухе перед Джеки в виде схематичной трехмерной модели, не мог учесть всех технологических полостей, служебных лазов и вентиляционных шахт. Вернее, учесть-то мог. Но сказать, какой путь себе проложил в этом клубке Эдвард Брэдли, не мог.
Как-то не по себе даже становилось от того, что приходилось держать на коротком поводке самого Брэдли. Того самого человека, что для современной американской общественности стал символом измены правительству. Атомные бомбардировки Ближнего Востока окончательно подорвали доверие капитана сил специальных операций к своему государству, и он, дезертировав во время Второй Корейской, продал китайцам информацию о действиях 75го полка рейнджеров и иные военные тайны, что повлекло за собой поражение американской армии в боях при Сычуаньской впадине. Позже он был одним из организаторов покушения на генерала Уэстфилда, одного из самых лояльных американскому правительству военачальников, чьи приказы привели к гибели мирного населения крупного китайского города. Ходили слухи, что Брэдли лично участвовал в исполнении, и лишь поэтому оно увенчалось успехом, ведь бывшие братья по оружию Эдварда и его непосредственное командование оценивали его как одного из самых лучших бойцов спецназа. А потом он "погиб при попытке диверсии на артиллерийской установке в центральной части Китая".
И вот теперь ведомый MSW Брэдли изображает из себя героя боевика в надежде купить свою свободу. Жалкое зрелище.
Все знали, что сейчас будет. Эдвард убьет Дерека Уотергейта, а потом, пока охрана не спохватилась, с парашютом спрыгнет из окна пентхауса. Они знали это, потому что отследили покупку парашюта у местного клуба парашютистов. А пока убийца будет спускаться, разбившаяся на две части эвакуационная группа перехватит убийцу на верхнем или на среднем уровне, оглушит его и упакует, воссоединится и уедет. И все. Главный злодей устранен, угроза войны больше не будет нависать над миром.
Джозеф, сидящий за рулем легковушки, смотрел на пустые улицы верхнего уровня Афарка. Все-таки в шесть утра даже самые активные ночные жители сдают позиции. Из-за уличного освещения каркас купола был еле различим, что создавало иллюзию, будто находишься где-нибудь в Нью-Йорке, под открытым небом. Отсюда, со стоянки близ какого-то кафе французской кухни, хорошо была видна вершина северного шпиля, в котором разворачивалось все действие. Поэтому прогремевший на верхних этажах взрыв он и сидевший рядом Крис успели рассмотреть во всех подробностях. Только когда из дыры в стене не выпала маленькая фигура с раскрывающимся шелковым куполом, они поняли, что что-то пошло не так.
Джеки затруднялась ответить, в какой момент Эдвард допустил оплошность, только вот теперь на экране разбуженная охрана со всех уровней заполняла верхние этажи, сжимая в руках тазеры. В оружейной верхнего уровня один сидел за пультом, пытаясь открыть замок сейфа через компьютер, двое пытались просто его сломать, что у них никак не получалось. Программа охранной системы здания сообщала, что Эдварда пытаются блокировать, останавливая лифты и опуская ворота на этажах. Загорались индикаторы сработавших сигнализаций. Куда-то во внешний мир отправлялись сигналы тревоги, вероятно, в другие силовые подразделения города за подкреплением, однако хакер не могла сказать точно. Потеряна связь с несколькими камерами на два этажа ниже пентхауса, те, что еще работали, показывали заполняющиеся дымом коридоры - видимо, что-то взорвалось. Похоже, Брэдли все еще пытался пробиться в апартаменты и докончить начатое, пока охрана пробиралась сквозь дым и завалы.
И не верится, что так все хорошо начиналось и так все с треском провалилось.

Он удивленно глядел на Ведающего. Вот уж действительно, переврал слова как только мог.. Самым бесстыдным образом. Не такого он хотел. И уж тем более он не хотел показать себя трусом. "Зачем ты пропустил меня, Ран-Гар, если теперь меня обвиняют в малодушии? Разве мог ты во ошибиться? Разве мог я так быстро измениться и предать твои идеалы?.."
Интересно, что бы случилось, если бы выбравших искупление ценой своей смерти оказалось больше? Дор-мар предложил бы распятым самостоятельно выбрать, ценой чьей именно смерти они получат свою жизнь и свободу? Возможно. Но - этого не случилось.
Он встретил яростный взгляд раскричавшегося парня с зачесанными назад волосами. Он был спокоен и холоден. Вспомнил отстраненный взгляд ягуара, понял, что неосознанно пытается его скопировать, улыбнулся мысленно. Ран-Гар сильно повлиял на него.
- Я не буду в этом участвовать, - отчеканил. - Я сказал свое слово, и менять его я не собираюсь. Хочешь - будь для обоих палачом, я не против; хочешь - у них, - короткий взмах рукой в сторону пленников, - спроси, может у них тоже пожелания свои есть.
В груди разгорался пожар, но он приложил все усилия, чтобы ни один мускул не дрогнул на лице, чтобы ни одна нотка в голосе предательски не раскрыла его чувства. Он был зол, чертовски зол. На себя, не нашедшего правильных слов, на Дор-мара, который не захотел их правильно истолковать, на пленников, назвавших его дураком, на этого парня, который единственный ни в чем не был виноват.
И на это место.
Воткнул тяжелый взгляд в Дор-мара.
Я не буду в этом участвовать.
Он развернулся, отошел, на самый край платформы встал. Руки на груди скрестил демонстративно. Если кто-то решится толкнуть его вниз, он не будет пытаться развернуться и вломить подлецу в челюсть. Ему было тяжело дышать, ему было плохо, он просто хотел уйти отсюда, и путь вниз, что ни говори, это тоже выход.
Обитель - так мар назвал это место. Будто она живая. За что ты ненавидишь меня, Обитель? Почему ты пытаешься раздавить и сломать меня? Что я сделал не так?
Он застыл, вглядываясь в Бездну под ногами.
Он ждал.

Стоило лишь ощутить руку Жрицы на своем плече, стоило лишь на миг усомниться в своих мыслях... Стоило подумать, что если есть желающие занять место "трусов" и отдать свою смерть, то можно и не рваться так вперед... Стоило чуток успокоиться, пробормотать что-то вроде "ну почему бы и нет" и все было решено. Дор-мар начал говорить и слова его ранили Идущего.
Не поддерживал он их, оказывается. Нет силы в такой поддержке. Казни он желает. Вот как. Раз не готов сам выйти вперед - значит так. И неважно, что ты там думал. Дор-мар знает лучше. Разумеется.
Юноша вновь начал закипать. А этот... Этот! Продолжал! Про них! Казни желавших! Смеялся как будто. Кто, мол, приговорил, тот и палачом стать должен.
- Отлично! - зубы стиснув, еще шаг вперед резко сделал, - Я буду! Как иначе-то? Желаю же! Всё желаю! Казнить, палачом быть! Кто второй? - обернулся. Взглядом злым обвел остальных. Где там этот, Ран-гаром отмеченный, он же тоже казни хочет!
Обратно развернулся. На Дор-мара уставился пристально. Нетерпелив.

В этот раз Дор-мар слушал, словно знал, что вопросы не прекратить ответами. Когда же все испытуемые высказались, существо снова начало говорить, по-прежнему не совершая никаких действий:
- Жизнь того, чья Смерть забрана плачевна: в ней нет завершения и точки. У меня нет братьев, дерзкий воин. И у меня нет врагов... достойных врагов. Чернокожий Раб и белая Госпожа, ваши выборы приняты... Как и твой выбор, дрожащая от неуверенности... Как и твой, чернокожий молчун...Как и твой, недостойная Жрица... Как и твой, каменнорукий... Отмеченный Шан-гаром, пытаешься ходить тропами Лиса?.. Вы должны мне Смерти, потому что хотите возвыситься. Здесь нет иной дороги. Если вы пришли сюда, значит, вы идёте к Возвышению. Если вы хотите покинуть Обитель, вы тоже желаете Возвышения. Если вы хотите уничтожить Обитель, вы ищете Возвышения. Не ищут Возвышения лишь низвергнутые. И, я уверен, их участь вас не влечёт, люди. Ибо нет ничего страшнее низвержения, нет пути обратно, там, внизу, нет Жизни и Смерти. Но там нет и Пустоты. Там есть Ничто, а Ничто и Пустота различны: тогда как Пустота обитает сама в себе, Ничто существует лишь в отрицании. Обитание в Ничто убивает душу. На самом деле, душа умирает сразу же, как только вы падаете вниз. И всё, более не будет в вашей жизни любви и добра. И зла, и страдания. Будет лишь безвременье и одиночество. Не стоит путать Ничто с Пустотой, люди... Как бы вы не обманывали себя, низвержения - это не альтернативное продолжение Пути. Это - темница, из которой нет выхода, и в которой нет точки. Это вечная жизнь без... Впрочем, я и так сказал слишком много. Возвышение покупается Смертями тех, кто его не достиг. Таков закон. Тебе достаточно такого ответа, ученик Лиса?.. Что касается вас, трусы... ваша ложь в собственное спасение порочна. Как вы смеете оскорблять других испытуемых своим бахвальством!? Ты думаешь, распятый, что все эти... возможно ещё глупые, но уже очевидно достойные... люди - дураки? Это ты хочешь сказать в лицо тем из них, кто изъявили волю встать на твоё место? Это твоя благодарность за их милость!? А ты, девчонка, поменьше открывала бы свой рот. В тебе достаточно уверенности, чтобы спорить с маром, так ты считаешь?.. Моё право даровано мне самой Смертью и Обителью, и Старшим, и Звездой. Четыре властителя вотчины моей - все на моей стороне. И тот, кого ты зовёшь столь отчаянно, сейчас хмурится, видя твоё нежелание принять власть других... Отрицая власть Смерти над собой, чьим воплощением здесь я являюсь, ты отрицаешь и власть своего Отца, неблагодарная дочь... Ваше наказание... законно и верно. Вы предали сами души свои в схватке с судьбой. Умы ваши затуманены гордыней... Трое испытуемых готовы встать на ваше место. Ещё двое поддерживают этих трёх. Трое других желают вам Казни. Пятеро против трёх, вы скажете?.. Нет. Здесь трое против пяти. Ибо двое "поддерживающих Искупление" на деле желают вам Казни. Нет силы в подобной поддержке, отмеченные Шан-гаром и Ран-гаром. Если вы сами не готовы встать на место трусов, значит, ваше желание им Искупления ничего не стоит. В то же время, выбор вы совершили. Он ясен мне. Когда-нибудь он будет ясен и вам. Вы выбрали Казнь... Нет, трусы, вы не получите живительной воды Искупления... Свершится Казнь...- последние слова гулким эхом отозвались в зале. Были ли столь сильны и предыдущие - никто из испытуемых вспомнить не смог. Только последнее сказанное словно в сердце отпечаталось. Это значило, что так и будет.
Но мар молчал отчего-то. Пока он молчит, скажем ещё немного о людях.

Выбравшие Казнь (Вера; zzappad; Лар; illiren; Идущий).
Каждый из этих пяти чувствовал себя не в порядке. Время в этом странном месте шло как-то... вязко. И от этого на душе становилось тяжело. Раз от разу рваный ритм умирающего сердца гулким шумом стучал в голове. Здесь плохо. Здесь тело превращается в бренную плоть, а душа медленно гаснет. Чем быстрее люди покинут это мёртвое место, тем лучше. Но что-то подсказывало всем им, что этой страшной Казнью дело не завершится... Дор-мар не уйдёт так просто...

Выбравшие Искупление (Друг; Ола; Mafusail).
Трое храбрецов. Что чувствовали они, когда Дор-мар окончательно и ультимативно отверг их выборы? Друг не знал, сможет ли он победить Судью: тот словно бы не был ему противником. Как вообще это существо будет сражаться? Возможно ли победить его вообще?.. Мысли госпожи были полны самоубийственного отчаяния. Её злило это место. Раздражало. Пробуждало некий внутренний гнев. Всё здесь было ей чуждо и, более того, противно. Броситься вниз, в пропасть?.. Эта едва ли не маниакальная сентенция медленно захватывала её разум. Пока Дор-мар не сказал своё слово. Не рассказал про абсолютность низвержения. И про невозможность возврата и побега. Что-то тогда смутилось в бунтарском сердце Олы. Стоит ли побег из этого места вечной смерти без радости и любви?.. Ответ на этот вопрос ей ещё предстоит дать... Преданный Раб её едва сдерживался, чтобы не растеряться. Одной лишь мыслью о необходимости защиты Госпожи он выводил себя из непонимания и отвращения к этому месту. Слова Дор-мара возбудили в человеке новую, странную мысль: сможет ли он по-прежнему служить своей Госпоже в низвержении? Не будут ли они навечно разделены там, внизу, где законы Жизни и Смерти не действуют? Это ужасная, ужасная мысль. Госпожа будет покинута им навеки. Этого нельзя допустить, если там, внизу, всё действительно так.

Распятые (Док; sionann).
Док поймал себя на той мысли, что он ждёт чего-то. Какой-то подсказки. Какого-то совета. Чего бы то ни было. Ждёт. И ожидание длится. Страшно ли это? Да. Это как кричать и знать, что тебя никто не услышит. Никогда.
Другая Послушница же неожиданно обрела уверенность. Дор-мар сказал, что Отец хмурится? Врёт он или говорит правду? Она ждала чего-то. Чуда, может быть. И ей казалось даже, что Чудо свершится, но кто-то или что-то пока мешает этому. Оно обязательно свершится. Но сейчас отчего-то нет... Что-то мешает.

Какое-то время прошло. Дор-мар снова заговорил:
- Выбор совершён, а значит, никому из вас, испытуемые, не советую снова пытаться выбирать, жить или умереть трусам, распятым здесь. Теперь время другого выбора. Вы, пятеро, желавшие Казни. Та, кто дрожала от неуверенности. Тот, кто предпочитает молчание разговору. Тот, кто отмечен Шан-гаром. Та, кто знает Слова. Тот, кто отмечен Ран-гаром. О вас я говорю. Пришло время совершить ваше желание. Двое из вас станут Палачами. Пусть они выйдут вперёд.

Сидеть на жопе и тухнуть в этой проклятой комнате Ульриху было уже невыносимо. Слушать чужую болтовню, пить воду и снова слушать чужую болтовню. Епт твою ж! Трещат словно сиськастые жирные крестьянки у колодца!
От нечего делать рыцарь поглаживал рукоять кинжала, медленно утопая в словесном болоте. Теперь языком принялась чесать ведьма, используя дьявольские словечки и заклинания. Рыцарь продолжал сжимать рукоять кинжала, молясь всем богам, чтобы они наконец послали какое-нибудь движение. Хоть бы чертов инквизитор сюда заявился с грамотой на арест и кровавыми крюками; или сам дьявол, привлеченный на свет латинским заклятием «эксгибиционизм», пообещал бы сгноить их в геене огненной. Хоть бы кто-то! Хоть бы что-то!
И снова рыцарь гладил рукоять кинжала. Потом прекратил резко, внезапно налетев на собственную едкую мысль, Ульрих ведь по этой части дока.
« - Это же как будто свой член ласкать, в конце-концов. Словно я дергаю свой хрен со скуки…»
Ульрих перестал гладить кинжальчик, сжал кулаки до боли, разжал, и снова приготовился слушать. Впрочем, нет. Это уже слишком!

- Советник Джу! Мне хотелось бы осмотреть твой дом, полюбоваться конями или портретами предков. Увидеть твои владения или совершить прогулку в город. Мне больше нет смысла сидеть за этим столом. Трапеза была отменной. Разговоры..хм…обширны. Для себя я уже все уяснил, какие развлечения имеются в твоем замке?

Информация. Море ее. Океан бескрайний. Бушующая горная река, что за доли секунды вливается в мозг Сайто-Йошимо и оседает среди нейронов аккуратными структурированными блоками. Кремний в его голове и способы его использования, взаимное расположение противников и их уязвимости, беззвучно урчащий внутри лидера райдеров водородный генератор (хорошая, кстати, идея) и хрипящий что-то побудительное Мафусаилов, добродушно лыбящийся гигант и замерший перед броском набитый на его собственной груди тигр. Бесконечно долго тянется расколотое на тысячи осколков время, действия и их последствия анализируются, отметаются, принимаются. Складываются в цепочку. В план.

Отмахнулся якудза от оставшихся в наследство от «товарища старшего лейтенанта НИС» сомнений и опасений, улыбнулся в ответ великану, еще один почти незаментый шаг в сторону ближайшего почти-уже-мертвеца делая. Воин принимает решение один раз и больше не раздумывает. Сделал шаг — делай второй, вынул нож — бей, решил убивать — убивай.

Армейские защитные системы. Эффективные, надежные, легко тиражируемые и...скучные. Незаменимы для обеспечения безопасности многомиллионной военной машины, но бесполезны, если знаешь к ним подход.

Маршируют легионы нолей и единиц, идут в бой безликими колоннами стандартных команд, бомбардируют пакетами данных истосковавшийся по хозяину порт интерфейса дистанционного подключения.

--- На связи «Кочевник-17»
--- Принять идентификационный пакет
--- **********
--- Активировать ДНК-сканер
--- Определить носителя
--- Исполнять

Чуть сощурился Сайто, давая «собеседнику» понять, что положенную на автомат руку он заметил и оценил, ладони примирительно поднял.

- Не горячись. Напле...

Распускает в стороны жадные щупальца пробудившаяся от сна гидра вируса аггрессивного морфинга личности. «Суккуб». Столь же красивая, сколь и смертоносная, похожая на экзотическую актинию, она скорее произведение искусства ИТС-овских черных ломщиков, чем просто программа.

Где-то там, под солнцами Эдема прошло не больше секунды, а двоичный яд уже заполняет внутренности черепа мародера в камуфляже, вытесняя все то, что было «им». Переписать. Стереть. Подчинить. 

...вать мне на федерата этого. Просто за них синеглазки непло...

С главарем все проще: два волка в степи встретились, а живым уйдет только один. Тут уж не до изяществ.

Копьем вонзается в нейропорт оптического комплекса поток команд, и тут же, отставая от него на несколько мгновений, все накопленное бывшим якудза и бывшим федератом, но все еще человеком за последние дни раздражение концентрируется на голове возомнившего себя вершителем судеб рейдера. Пусть мнит себя кем угодно, но для Сайто он всего лишь саранча, а с саранчой у него разговор короткий.

Как... хорошо! Как прекрасно! Друг поможет!
Само собой, перед этим другу надо показать его место, место друга. Но это - дело привычное. Друзья - не жуткие ОНИ. С ними все получается хорошо, даже если в голове твоей засела боль от ИХ жал.
Превозмог слабость, прилив уверенности чувствуя. Шипя и злясь от боли, приподнялся, зубы оскалил. Когтями махнул перед лицом друга. Зарычал тихо, но грозно и низко, шерсть, так подходящую в подобные моменты, вздыбил.
Я - друг. И ты друг. Помоги мне. Я требую.

6969

Шипишь. Так высоко, что едва слышно было бы и в тишине. А уж на фоне рёва сирен – нет этого звука. Сложил на лапы голову агонизирующую. Отправляешь сигнал в пространство тёмное. В гулкий космос вокруг. Дрогнула вдруг дверь машины. Приоткрылась тихо. Без треска. Без щелчков металлических. Без звона стекла.

Твою мать, что же это такое? Дрожащей рукой убрала прилипшую ко лбу влажную челку — то ли от влаги дождевой, то ли от нервной испарины. Сердце колотилось так, что было больно ребрам, и от страха щекотало язык и тянуло рассмеяться.

Темно, шумно. Машина несется по только ей известному маршруту. Куда? К кому она привезет? Запрыгивая внутрь, подтягиваясь на слабых руках да скользя подошвами кед по металлическому крылу, не задумывалась — лишь бы сбежать. Что теперь?

Принялась шарить руками по кабине в поисках консоли. Где же она? Слабым лучом телефона пришлось посветить, чтобы тьфу — и правда — гробовую хоть как-то развеять. Вот она! Вставила разъем в гнездо за ухом, пальцы привычно по кнопкам запорхали — и ощущение такое, будто порция наркотика в кровь: "ломка" сходит, нервы уже не гудят проводами под высоким напряжением — еще немного и станет она бессмертным аватаром из жидкого золота, набором кодов, поддающимся любым изменениям по ее воле, по мановению ее пальцев. Сyber iv, прекрасный, свободный, неуязвимый. Наверное. Почти. Рэт, ты там?

Через секунду войти в Сеть, очень осторожно, готовой к любой неожиданности. Вплоть до того, чтобы строить стены из кода и перепрограммировать маршрут грузовика.

Если Доминика все верно понимала, то это место было чем-то вроде пропускного пункта. Но по какой-то причине им давно не пользовались. Или таскать из мира в мир стало нечего, или что похуже случилось. Проверить свои догадки Доминика пока не имела возможности. Пока седой варвар и цыганочка ломились каждый в свою дверь, Доминика подошла к Жестяной Вороне посмотреть что там в конторке, пока рыцарь не разнес ее в поисках демонов, чертей и, что более вероятно, золота. Найти там золото ему наверняка не светило, а вот какой-нибудь журнал учета прибывших-убывших вполне мог быть.
- Если увидишь беса, - сказала она рыцарю с серьезным выражением лица. - Хватай его за хвост и об стенку. Правильный бес должен лопнуть как зрелый помидор. Рожки в одну сторону, копытца в другую, кошель с золотишком в третью. Ну, а если это не правильный бес, что ж, не повезло тебе.

Линк.

Пластиковая дверь с огромным стеклом послушно открывается. Хлопотливая младшая медсестра подхватывает тебя под руку и подсовывает стаканчик с остро пахнущей прозрачной жидкостью:

- Ничего, ничего, мистер Линк. Так бывает. Сейчас вашей супруге сделают эпизеотомию, то есть расширят родовые пути, и дело пойдет на лад. Выпе...



Дана.

Горячая от солнца эбонитовая трубка с оборванным проводом - у тебя в руке.

И из трубки заливистый смех. Маленькое стеклышко в ладони. Лицо сталкера. Это уже было? будет?


Стылый.

Облачко гипсовой пыли разлетается под дуновением ветра.
И только в руках у тебя что-то вздрагивает. Часики-сердце тикают в ладони.

И Дана в будке телефонной с оборванной трубкой в руке.


Стылый. Дана.

Вы обмениваетесь скупыми фразами, смутно ощущая, что это уже было. Или будет?

- Бля. А где Линк-то? Дана, вы его не видели?

– Эээ... А его нет? Странно. Я ведь его тоже нарисовала... Нет, не видела...

- Ну всё. Ну всё, пиздец Линку..

Гаснут фары грузовика. АТП. Вы вдвоем. Только вдвоем. Треск веток.

Линк.

Совершенно невозможный звериный крик ударяет тебе в спину. Влажный шлепок и тихий писк.

Дверь закрывается. Ты по инерции еще продолжаешь идти. Шаг - и все стихает. Только эхом - детский плач. Влажная украинская осень. Растерянные опустошенные лица - Дана и сталкер.

Всем.

Хрустнула ветка под ногой Линка, выходящего из телефонной будки.
Не вдвоем. Втроем.

я уже пожалела, что не уехала с ним вместе
На этом месте скромный приват-доцент бакалавр этнографии тоже начал наливаться дурной кровью, досылая в глотку совершенно очевидный аргумент - "да тебя не больно-то и звали", но выстрелить им так и не решился. Так охотник-новичок, волею судеб и опытных товарищей посаженный в удачную засидку и уже зацеливший беззащитного оленя, вдруг ощущает накатившее чувство отрешенности, понимает, что оленья башка над камином ему даром не нужна, у него и камина-то нет - и осторожно, словно опасаясь спугнуть момент просветления, стаскивает палец со спускового крючка. И всякие мысли о том, что товарищи засмеют и впредь больше с собой не пригласят, внезапно кажется удивительно мелкой и ничтожной. Есть такие люди, которым иногда и плевок в лицо пережить легче, чем заставить себя плюнуть или ударить в ответ. Не из страха, не из позерского благородства, даже не из смирения - но из нежелания усугублять происходящее беспокойство, добавлять кругов, баламутящих дотоле невозмутимую водную гладь - единственную среду, где такие ребята себя комфортно чувствуют.

Определенно, Джеймс Элвидсен не был ни героем, ни пассионарием, ни разбитным и креативным сумасбродом - но по крайней мере от него можно было не опасаться получить серьезный отпор по какому бы то ни было поводу. Осталось научиться пропускать мимо ушей его поучительные бухтения (и заставить его сбросить килограммов семьдесят, чтобы тачка так не проседала каждый раз, когда он в нее плюхается) - и из него вышел бы неплохой попутчик. Ну да, предварительная вычистка мира от безобразий биологического или иного происхождения подразумевается. Вычистка тотальная, а то этого гуманиста пришлепнет на первом же случайно задавленном еноте.

Задрав руки в нелепом жесте, означающем то ли "договорились", то ли "сдаюсь", то ли "превед, медвед", Элвидсен втиснул зад в узковатый для него дверной проем и залился через него в салон автомобиля.

Хмыкнул Джек, ничего не сказал на слова Мелиссины. Но задумался. Заворочались под лысым черепом мысли-мыслишки всякие, от которых и сам Джек удивился даже. Знать не знал, что такое за ним водится, а тут вона как, к сорока годам выползло. Либо тут магия шутит колдунская, одно из двух.
А суть мыслей была простая: девку обидел, плохо получилось. Извиниться бы надо. Все же не просто шалава какая-то из борделя, своя баба, считай, рубились вместе столько, опять же без нее, небось, и рыцари бы положили всех (хотя может быть и не напали в первую руку), но и без ее помощи, считай, никак не обходились попервой. Мэтр скуп на объяснялки был, все больше поглумиться, да поплясать любитель.
В общем говоря, Джек задумался над вопросом этим. Попутно решил, что обиделась она больше на "любовь". С таким-то еблом не очень-то везет на нее, наверное.
Когда в лесу затаились и лагерь разбили, Джек первым делом начал хлопотать по поводу пожрать. Нормально не жрали столько времени, сил уже не было терпеть. Да, небось, и у других тоже животы подводило. По крайней мере за Гарри и Германа Джек точно поручиться мог - бугай бугая завсегда поймет. Потому, как только костер развели - по-походному, хитро развели, чтобы дыма не было особо - начал из сумки хавку трофейную доставать. Сыр, хлеб, солонина, нога конячья. Винище положил, один бурдюк на круг. Флягу достал с самогоном, наконец. С народом лопухов каких-то нарвали, здоровенных, чтобы было на чем разложить нормально, да и начал своим ножиком здоровенным мясо пластать и на палки одевать. Полагалось полоску мяса самому на палке жарить и на свое усмотрение жрать, вместе с сыром и хлебом. Но перед этим всем, Джек флягу пустил по кругу:
- Давайте, мужики, помянем Голодного. Не похоронили толком, так хоть пожрем за него, чтобы и там сытый оставался! - первый самогонки глотнул и дальше передал. Занюхал рукавом, аж слеза пробила. Потом начал есть по-быстрому, при этом часть сыра с хлебом отложив для Мелиссы.
Пока Хурт ел, незаметно к книжке подкрался, которую тот беспечно оставил на видном месте, и с конца листок выдрал тихо-тихо. Да за пазуху спрятал.
Как поел, Джек начал заниматься делом, которое себе придумал, а именно - самую лучшую часть конской ноги, которую до того отложил, начал на костре аккуратно обжаривать, периодически винцом сбрызгивая. Как зажарился кусман, положил его на кусок хлеба, тоже специально в форме какой-никакой миски оборванный и сверху чутка сыра настрогал ножом, чтобы, значит, поплавился нормально. Эту всю красоту накрыл из лопухов и веток сооруженным колпаком, чтобы мух не налетело всяких и понес аккуратно к палатке Мелиссы. Осторожно к сундуку приблизился, значит, и сказал ему:
- Слыш, паря, ты не бузи, короче. Тут жратва Мелиссы. Я на тебя поставлю, так что стой ровно и не урони, а то она тебя мечом на щепу пустит, ясно? Я надеюсь, что мы поняли друг друга. -
К еде второй бурдюк с вином присовокупил, непочатый который был. А потом пошел вокруг лагеря побродить, вроде как с дозором.
На самом же деле Джек собирал... цветы. Какие находил, ему, в общем-то, похуй было, что за цветы. Так что насобирал всякого, букетик мелкий такой. Принес его обратно к палатке. Задумался ненадолго, потом достал цепочку золотую с крестиком - которую еще в день рождения Зубастика оприходовал с кого-то - и вокруг букетика обмотал, чтобы не развалился тот. Положил рядом с хавкой. Напоследок листочек достал и угольком что-то на нем медленно и старательно накарябал, после чего присовокупил к остальному и, с чувством выполненного долга, отправился обратно в лагерь.
Спальник встряхнул, расстелил его с удовольствием. Броню поснимал, ту часть, которая металлическая была, да и залез в него, чуть не урча от удовольствия.
- Дайте-ка винца мне. Так, - хлебнул из горла. - Короче говоря, я буду под утро дежурить. Нехуй-нехуй, кашеварил на вас всех, о конине позаботился даже, чтобы с голоду не помирали. Вон у нас, еще одна нога осталась, считай. Надо ее в угли запихнуть, что ли, чтобы не завоняла до завтра. Ну так вот короче, я спать. Кто со мной дежурить будет - сами разберитесь, хе-хе. -
И засопел. Тихо-тихо так, но явно умиротворенно.

- Houynia, мэм, есть всё что окружает русского человека. Это наша реальность. Она обычно бессмысленна, беспощадна и лишена логики.* Например, на втором этаже двое раненых заперлись и бухают в номере. Шлют всех нах. Это - типичная houynia.

Крис жестом попросил коробку с патронами и с интересом выслушал инопланетянскую теорию. Пожал плечами - ну инопланетяне так инопланетяне. Продолжил как ни в чём не бывало.

- Поэтому надо жрать, качаться и учиться стрелять. Ибо houynia придёт и разговоры не помогут.

Крис продемонстрировал, как заряжать ружьё, как ставить его и снимать с предохранителя, досылать патрон и собственно стрелять. Вручил заряженный и поставленный на предохранитель riot shotgun Николь.

- Начинайте учиться, мэм. И ты тоже, Джим. Стрелял когда-нибудь? Там вроде охотничье ружьё ещё есть. Я лично собираюсь отсюда валить. Хватит с меня этого вшивого мотеля с инопланетной фауной.

Пустота. И ничего кроме Пустоты. Так начиналась эта история...
Безвременье. Отсутствие материи, а значит - пространства...
Не было Бога. И не было Любви, Бога...

В нетьме и несвете обитали Духи. Они занесены сюда морщинистой рукой Учителя. Духи эти лишены плоти. Нет тела, и нет чувств. Нет разума, и нет мыслей. Есть лишь... Что?..

Эта история подобна книге без слов. Её пишет читающий. Книга без слов лишена понятной нам логики. Так отречёмся от понятного.

Духи собрались вместе. Ещё нет "места". И нет "вместе". Но назовём это так. Здесь ничего нет, но уже есть всё. Ибо Пустота - Абсолют. Отсутствие всего - бесконечность, а не ноль, ибо ноль - искажённая трактовка бесконечности...

Духи здесь. Они лишены всего, чем обладают современные нам люди. Тел, мыслей. Образов, памяти. Нет ничего, кроме Воли...

Воля - основа Духа. Его проявление, созерцаемое Учениками. Лишь проявление в материальном чего-то изначально лишённого плоти, неведомого разуму.

В Пустоте собраны волей Учителя Духи. И поставлен вопрос.

Жизнь?

При виде того, как незнакомый мальчик направляется к пузырю и берёт его в ладони, Лариса негодующе сжимает кулачки.
Нечестно! Всё нечестно, и с пузырём этим вот — тоже!
«Я первая увидера!!!» — хочет закричать она. Именно так: «увидера». Совсем недавно усилия логопеда (который отныне стал «р-р-рогопедом») увенчались успехом, и маленькая Лариса вставляет раскатистую «р-р-р!» везде, где только можно и нельзя. С особенным старанием — на место «л», к которой Лариса успела проникнуться стойкой неприязнью за то время, пока «не выговаливала». Ещё бы не проникнуться, когда тебе уже целых вон сколько лет, а ты до сих пор собственное имя произнести так, чтобы вокруг не смеялись, не умеешь. «Лала». «Лалиса». Фу.
Хочет окрикнуть мальчика с пузырём и не решается. Чувствует, как в носу щиплется изнутри — в который уже раз за сегодня. Упрямо поджимает дрожащую губёнку. Может, пойти, рассказать маме?.. Почему-то на этой мысли становится совсем невыносимо, и девочка чувствует вдруг, что из глаз закапало, потекло по щекам и повисло капельками на носу. Лариса отворачивается, утирая непрошенные слёзы.
...И видит, как блестит. Вон там, ещё один!
В одно мгновение Лариса из несчастной и сердитой девочки превращается в девочку радостную, почти счастливую.
— А у меня ручше! — звонко голосит она, подпрыгивая и срываясь с места в сторону забора, — У меня кр-р-расивее!
Вот, теперь у неё тоже есть свой пузырь! Р-р-радужный!

Осень в буйном 18-м году обрушилась на N-скую волость M-ского уезда внезапно и резко, как Брусиловское наступление - без раскачки, без долгих листопадов под мелкий сентиментальный дождик, без чередования пасмурных деньков с солнечными. Сначала ударили холодные ливни, в считанные дни вымочившие леса так, что невозможно стало найти хоть сухую щепочку и превратившие дороги в раскисшее месиво, затем зарядили унылые обложные дожди, не прекращавшиеся целыми сутками. На полях гнили недосушенные стога отавы, одежда не грела и висела на теле влажным мешком, вооруженные отряды, вынужденные рыскать по полям и дорогам в такую пакостную погоду сатанели и лютовали как никогда. Казалось, что даже в только что протопленной избе и то сыровато.
Надо сказать, что природа звучала в унисон с жизнью Орловской губернии, такой же серой, унылой и беспросветной, как промозглая водяная пелена за порогами домов. «Народная власть», не сумевшая наладить товарно-продовольственный обмен с освобожденным крестьянством, еще летом двинулась в деревню за хлебом с винтовками и пулеметами. Завертелось. «Комбеды», продразверстка, принудительный призыв в Красную Армию на борьбу с контрреволюцией. В ответ – ожесточенное сопротивление, «кулацкие обрезы», восстания и бунты разной степени интенсивности, и, конечно, кровь. Много крови, перемешанной с вязкой, пузырящейся грязью.
Отчаянные и злые взялись за оружие, слабые прятались. Нерешительные терпели, ждали, что будет дальше и молились. Многие пытались бежать - неважно куда.
Привлекательной идеей стал выглядеть исход в новообразованные на оккупированных территориях австро-германскими силами национальные государства: Украинскую державу и Белорусскую народную республику. Чаяния были разные. Кто-то надеялся добраться до черноморских портов и уплыть подальше от гибнущей России, кто-то полагал проскочить окольными путями к Деникину на Дон, а кто-то думал и просто осесть в самостийных и незалежных землях, не осознавая до конца, что все эти независимые державы стоят только на прусских штыках. А может и осознавая, но полагая, что при оккупации жить будет и то полегче, чем под «диктатурой пролетариата»…
Однако, пересечь границу было не так-то просто. На трактах и железных дорогах стояли многочисленные красные, «самостийные» и германские пикеты и патрули, и порой даже имперского паспорта с указанием места постоянного проживания на территории новых республик было недостаточно – мели всех «подозрительных». О том же, чтобы пронести через кордоны хоть медный грошик и мечтать не приходилось. А потому многие уходили лесами, надеясь на проводников, а то и простой русский «авось».

Фрол Кузьмич Егоров, бывший егерь и лесничий помещика Сизова, на паях с Селиваном Петровичем Гороховым, браконьером, промышлял в этих местах нарушением границы. Они знали леса как свои пять пальцев, и охотно продавали свои знания всем желающим за вечные ценности вроде золотых и серебряных монет, брегетов, портсигаров и прочих сокровищ, коих так не хватало простому человеку в период классового неравенства. У Фрола Кузьмича с женой было крепкое хозяйство – большой, еще и двадцати лет не отстоявший дом-пятистенок с обширной конюшней и дворовыми постройками, скотина, птица. Все это возводилось в свое время для помещичьих нужд – Александр Андреевич Сизов любил охоту, и проводил с друзьями на подворье Егорова чуть не по пол лета и осени, постоянно выбираясь на зверя. Однако, после октябрьского переворота Сизов к ловитвам как-то охладел, и в 18 году егерь оказался предоставлен сам себе. Тогда-то и обьявился у его ворот Селиван Горохов, злостный браконьер и идейный враг Фрол Кузьмича в дореволюционную эпоху. Посидели, выпили – чего теперь делить то? Тогда Горохов и предложил улучшить свое материальное положение – дескать, люди из России бегут, и с собой много чего хорошего несут. Почему не помочь соотечественникам за звонкое «спасибо»? Егоров почесал в затылке, и подельники ударили по рукам.
Ушлый Селиван быстро наладил связи с «хорошими людьми», которые за малую мзду подбирали предприятию клиентуру. Так мужики принялись водить через лес небольшие караваны за границу, а то, бывало, нет-нет и в Советскую Россию с «той стороны» кого-то черти несли. Подворье Егорова стало чем-то вроде постоялого двора, перевалочным пунктом, где можно было переночевать перед долгим дневным переходом или после такового.
Предприятие имело финансовый успех. Каждый новый виток классовой борьбы в центральной России выплескивал свежий поток отчаявшихся беженцев, которые охотно отдавали часть своего добра, чтобы сохранить хоть что-то. Шли все – зажиточные крестьяне с семейством, нагруженным скарбом, прижимающие к груди завернутые в тряпицы образа, купчишки с бегающими глазами и туго набитыми чемоданами, отдувающиеся распаренные барья, позвякивающие под долгополыми бобровыми шубами столовым серебром, а порой попадались такие путники, что не приведи Господь! Подельники лишних вопросов не задавали. Платят, и ладно.
Как и следовало ожидать, объявленный большевиками «красный террор» этой осенью заставил сняться с места очередную волну беженцев, до этого полагавших, что ещё «все как-нибудь образуется», что не могло не порадовать Егорова. Судьбы отчизны Фрол Кузьмича не беспокоили. Его лично классовая борьба до сей поры не коснулась ни в каком виде, кроме прибыли, и все эти произносимые шепотом «комбеды», «продотряды», и «ЧеКи» были для егеря пустым звуком. Вот только плещущийся в глазах беженцев животный ужас то и дело заставлял внутренности сжиматься от щемящего чувства надвигающейся беды, и просыпаться ночью в холодном поту под набатный грохот собственного сердца…


Уже двое суток лило без передыху. Низкие свинцовые облака то сеяли меленький дождик-бусинец, то прорывались злыми косыми ливнями, но на совсем осадки не прекращались ни на минуту. Однако, даже буйство стихии не пресекло поток желающих уйти за границу большевистской России. Фрол Кузьмич поглядывал на расположившихся в передней комнате его дома людей и прикидывал, не подождать ли с выходом, пока не наберется народу поболе, да и погода устаканится? Сама мысль о том, что назавтра придется тащиться сорок с лишком верст по волглому лесу, вызывала озноб и ломоту в коленях. С другой стороны, ватажка на этот раз подобралась удачная, без баб и тяжелой поклажи, можно было надеяться обернуться быстро…
Всего на постое у Фрол Кузьмича в этот вечер собралось восемь душ, но идти собирались только трое. Егоров снова пригляделся к попутчикам, прикидывая что-то про себя.
Первым к нему на подворье заявился здоровенный, как ярмарочный борец, жидок в поношенной одежке с видавшим виды сидором за плечами. Сверкая нагловатыми, на выкате, глазами затребовал хозяина. Фрол хотел его гнать, а то и с ружья пугануть, но незваный гость назвал условленное слово, каким снабжали беженцев Селивановские «хорошие люди», и уплатил задаток – позолоченные часы и изрядный серебряный канделябр. Назвался Иваном. Ага, как же! Видали таких Иванов. Фрол Кузьмич специально велел жене приготовить на вечерю кулеша на сале – пущай нехристь голодным спать ложится!
Вторым подтянулся налегке прилично одетый господин средних лет, явно барского племени – светлая, недубленая ветрами кожа, аккуратная прическа и усики, «баронский» выговор с тягучим жеманным «а-а-а». Предъявил записку от брянских посредников, чтобы его провели без платы. Назвался Мстиславом Карловичем. Молчит, чирикает что-то куцым грифельным карандашиком в небольшой книжице.
Третий беженец оказался молодым человеком, едва ли не вчерашним гимназистом. Звонкий голос, гладкие, покрытые юношеским пухом щеки, вихор из под фуражки… Но взгляд твердый, решительный. Тоже, видать из благородных – под статской шинелью сюртучная пара, выговор как у того Мстислава Карловича, да еще и словами мудреными бросается. С собой притащил изрядных размеров, да, видать, и веса саквояж. Задаток выдал полновесными царскими червонцами. Звали парня Арсений Ипатьевич.
Четвертый постоялец выглядел куда как примечательно. Это был натуральный казак со всеми полагающимися атрибутами – аршинными усами, саблей, знаками различия на форменной «кавказской» одёже. Этот человек вышел на дом Егорова из леса, увешанный оружием с ног до головы и волоча через плечо седельную суму, и попросился на ночлег. Фрол Кузьмич сперва стерегся гостя, но разглядев царские еще значки на форме казачка, подуспокоился (поди, раз носит такое на большевистской земле, вряд ли душегуб, уж скорее с понятием человек, старых правил), дал добро и пригласил к столу. Казак назвался Остапом.
Еще двое гостей Кузьмича путешествовали в обратном направлении. Селиван Петрович привел их нынче с германской стороны, и теперь они отдыхали перед тем, как двинуться дальше в Россию. Тут было все ясно и без слов – типичное «ихнее благородие» со своим денщиком топали с фронта. Подтянутое «благородие» щеголяло статской одеждой, но офицерскую выправку было видно за версту, да и суетящийся вокруг него хохловатый мужик лет сорокА, пытающийся выдавать завернутую в мешок винтовку не то за удочку, не то за весло, то и дело титуловал своего молодого спутника «вашбродем». Ох и припозднились что-то служивые, армию-то уж чуть не пол года как демобилизовали. Да и что они через границу тропами пошли? Уж, поди, германцы им документ должны были оформить как полагается. Или несут с собой ценного чего? Денщик звал офицера Сан Михалычем, а тот его – Семеном.
Ну а последних двух гостей Фрол Кузьмич и так хорошо знал. Простоватый долговязый пацан по имени Миколка был из местных, с сизовских деревень. Папка его был добрый охотник, звали его частенько и на помещичьи ловитвы «нумером», и самому промышлять дозволяли, да вот беда – загинул на войне. Миколка сам за ружье взялся, да пропитал себя с сестренкой малой тем же промыслом, пока и малАя Олеся Богу душу не отдала. Пропал потом куда-то парень, а по весне вернулся, да не один – с дружком Васькой. Васька тот был, кажется, постарше, и явным заводилой в компании. С разрешения Фрол Кузьмича (а чего не разрешить, раз и барину уже все равно, и, люди говорят, в Рассее теперь все обчее?) пострелята все лето шныряли по пуще, промышляя зверя, птицу и рыбу, и частенько захаживали к Егорову. Меняли добычу на соль, спички и огнеприпас, а порой Фрол и деньгой их не обижал. Вот и теперь пацаны выползли из какого-то дальнего уголка леса, мокрые, тощие, как мартовские коты, но бодрые. А как повзрослели-то за пол года, уж мужики почитай!
Подумал Фрол Кузьмич, подумал, да ничего не решил. Утро вечера мудренее. Постояльцев накормить надобно, да спать уложить, а на утро уж и решать – сразу выходить, или обождать день-другой. На том и успокоился.

"Иван Максимович Карпов" (Изя Моишевич Кацман)
Повезло. Что говорить, повезло. Что до ветру пошел, когда красноперые налетели. Что сидор собранный подальше от костра, под елкой лежал. Что револьверт в кармане был, что рука не дрогнула, когда двоих караульных у коновязи кончил. В одном только не повезло. Когда уже Изя в седло вскочил, то налетел на него самый главный краснюк из карательного отряда, и хотел его шашкой перетянуть поперек шнобеля. Изя не растерялся, навел ствол ему точно в лоб, но клацнул боек шпалера по пустой гильзе: кончились патроны в барабане. И понял Кацман, что запомнил его краснюк крепко. И Изя его запомнил – прямые и ломкие соломенные волосы, рубленый шрам через худощавую физиономию, холодные немигающие серые глаза, плотно сжатые тонкие губы, худое поджарое тело, затянутое в черную кожу тужурки и туго утянутое портупеей. Волчище, да и только. Ну, зато Изя и от удара ушел, и от погони – грех жаловаться. Много ли надо бедному еврею?
А еще в том повезло, что главарь их ватажки, Яшка-сапожник, как чувствовал недоброе, и заранее подготовился мазать салом (тьфу три раза на этот нечистый продукт!) пятки, если припечет. Проведал, что дядьки какие-то лесом людей водят за кордоны, а там иди хоть на Киев, хоть на Минск. Яшке не пригодилось, а Изе – в самый раз. Шестое чувство лихого человека нашептывало, что погоня на плечах висит. Там не достанут. Можно будет двинуть на Гомель или Могилев, там евреев много и их пока, кажется, еще не кушают. Переждать, осмотреться. А чтобы не с пустыми руками идти (проводник, гнида, забрал задатком последнюю заначку) можно будет гусей этих пощипать, что ему в попутчики назначены. Только границу перейти…

Васька Босой
А хорошо это Миколка придумал – в лес на лето податься. Сытно, привольно. Хочешь – охоться, хочешь – рыбу лови, хочешь – просто валяйся кверху брюхом, ловя солнечные блики в просветах листвы. Охотился, правда, все больше Миколка, у Васьки сноровки нужной не было. По Васькиной части другое было. Раз в две седмицы собирал он котомку, набивал солониной, и пробирался окольными путями в уезд, провиантом мешошничать. Дело опасное, но выгодное – страсть. Тем летом в Брянске серьезно голодали (а в Москве и Петрограде, народ баял, и того хуже было), и за фунт просоленной дичины можно было выторговать хоть патронов, хоть мануфактуры, хоть монет. Конечно, если бы поймали, могли и к стенке сразу приставить, но Богородица хранила.
Кой-чего по мелочи меняли и у дядьки Фрола. Хоть и был он изрядным скрягой, но человеком оказался добрым, и сирот не обижал, а жена его тетка Агафья, так и вовсе баловала, как зайдут, то пирогами, то еще чем вкусным.
Но лето кончилось, и надо было думать о зимовке. Куда податься? В город? Там с голоду и кишки недолго склеить. В деревню? А там, говорят, большевики коммунизм строят – только щепки летят. Боязно.
Правда, тут Фрол Кузьмич намекал к делу их с Миколкой пристроить. Знали они его дела – контру через границу водить. Сам, видать, староват стал, а может тетка Агафья плешь проела, чтобы пригрел беспризорных. А что, подумать можно… И перезимовать в тепле да уюте, и, глядишь, какую-никакую деньгу зашибить. Так и жить можно!

Остап Денисович Прокопенко
Вот и кончился поход есаула Черных, не начавшись толком. Говорили многие, что нагайкой полена не перешибить, что до дому, на Терек надо идти, да там уже сходом судить да рядить, как быть с большевиками. Другие так и вовсе о царе-самодержце не кручинились, да большевика хвалили за мир и свободу для народа. Насмотрелся за пол годика Остап на эту свободу – чуть очи не вытекли. Ну да не о том сейчас речь.
Черных никого не слушал, а одно твердил: «Пойдем, братцы, дружно на Москву! Бить будем сволочь, где увидим, а за нами народ-богоносец поднимется с иконами да хоругвями. Натерпелись ужо от энтих комиссаров и ангитанторов! Фронт своими Советами развалили, пол Руси немцу отдали!»
Добровольцев набралось с пол сотни, тех, кто помоложе и поглупее. И Остап пошел. То ли и вправду поверил, что народ сам большевизм скинет, то ли не хотел мамке на глаза показываться один, без братьев…
Поначалу все шло как по писанному. Разгоняли отряды Красной Гвардии где шашками, а где и нагайками. Народ спины казачков крестил, но за полусотней с хоругвями почему-то никто не шел. А под Брянском напоролись терцы на сводный карательный отряд сабель в четыреста, да видать под командованием не вчерашнего рабочего, а боевого офицера…
Почти все лето казачий отряд травили как волков, гоняя по всей губернии. Казаки огрызались как могли, хоронились в дальних селах и на хуторах, призывали крестьян браться за оружие, порой небезрезультатно. Отряд то разрастался, то снова таял, к боевым потерям прибавлялось дезертирство – казачки и крестьяне возвращались до дому, пока не поздно.
А потом стало поздно. Оставшийся от боевого отряда жалкий десяток умело взяли в полукольцо и погнали на засаду – два припрятанных у опушки леса «максима». Первым погиб есаул Черных, а за ним легли и все остальные хлопцы. Как уцелел Остап, он и сам не понял, видать, Господь уберег. Почти сутки тащился терец по мокрому осеннему лесу, уходя от места разгрома его отряда, пока ноги не вывели его к дому доброго человека, впустившего на ночлег, где, как оказалось, собралась и без того подозрительная и пестрая компания…

Стива Карлович Зарецкий
С поезда сошел, до Брянска добрался пешком. Голод. Даже не верится, но – настоящий голод. Базар как вымер, никто не торгует. Хлеб выдают с телеги по карточкам, охраняют человек десять, при пулемете. Много вооруженных людей. Много пьяных.
На окраине по звукам и запаху нашел что-то вроде кабака. Судя по всему, нелегального. Снова метал на спор – давно не ел. Выиграл обед и десять рублей. Суп чудовищный, хлеб еще хуже. Получил два рубля царским серебром, остальное, сказали, отдадут завтра. Снова пришлось настаивать на немедленной расплате. Мотивировал тем, что нынче же надо ехать в Киев. Почему Киев? Трудно сказать, первое, что на ум пришло. Только не здесь, не с этими… Вместо денег получил рекомендацию к некоему господину, который проводит нелегальных эмигрантов через границу. Сказали, дело надежное, и обошлось бы дороже восьми целковых.
Остановился на ночь у этого самого господина. Впервые за много дней увидел нормальные человеческие лица. Похоже, и впрямь пойдем на Украину. Неужели все, кто остался людьми, покидают эту страну? Абсурд, бред…
Что там делать? Добраться до Одессы, с контрабандистами в Царьград, а оттуда – Франция, Италия, САСШ? Возможно. Надо обдумать…

Александр Михайлович Лисицкий
Война для Александра закончилась как-то неожиданно. Он был авиатором, элитой войск, рыцарем среди рыцарей, и его авиаотряд не подвергся революционному разложению армии 17-го года ни на йоту. Даже унтера и бойцы аэродромного охранения агитаторов за солдатские комитеты встречали насмешками, а особо настырных и поколачивали. Пилоты и летнабы жаловались только на плохое снабжение, но продолжали сражаться за небо, как ни в чем не бывало. Конечно, личный состав читал газеты, и тихо сходил с ума от всего происходящего. Им, кадровым военным и патриотам, многое было не понятно. Революция-революцией, но нельзя же вот так просто сдать войну! Лозунги «главноуговаривающего» Керенского о «борьбе до победного конца» как-то не вязались с отказом пехоты идти в атаку, увольнением комсостава и массовым дезертирством с фронта. И все же паническое отступление в восемнадцатом году, а затем и сепаратный мир, скорее похожий на капитуляцию, стал для летчиков как удар поленом по голове. Командир авиаотряда полковник князь Васильчиков застрелился, многие разъехались по домам, не дожидаясь расформирования. Верный долгу и букве устава Лисицкий остался при авиаотряде исполняющим обязанности командира и ответственным за передачу материальной части авиаотряда германской стороне. Немцы очень оперативно приняли аэропланы, и угнали их на запад, а вот с приемкой остального хозяйства они не спешили – теперь аэродром, ставший последним пристанищем авиаотряда, оказался в глубоком тылу, германцам было не до него. Почти три месяца Лисицкий проторчал на аэродроме под охраной взвода ландвера, совершенно оторванный от мира пока, наконец, все формальности не были улажены, и его не отпустили восвояси, снабдив соответствующими бумагами на переход границы. И вот Александр отправился на свою новую, теперь уже советско-большевистскую родину. С ним возвращался и верный друг – механик Семен Петренко. Когда в войска поступил приказ о демобилизации и роспуске армии, Семен не покинул расположение авиаотряда, как сделали это девяносто пять процентов личного состава. На вопрос Лисицкого, почему солдат не уходит, Петренко степенно отвечал, что родители его давно уже умерли, про братьев-сестер ему ничего не ведомо, жены-детишек он не нажил, и армия была его единственной семьей. А раз уж он теперь, выходит, сирота, то останется с командиром на семейных поминках. Так и пошли домой вместе.
Уже на границе германских и большевистских территорий сослуживцы с содроганием услышали первые за три месяца новости с родины: междоусобная резня, голод, безвременье и беспредел. Осторожный и битый жизнью Петренко предложил Александру осесть на Украине и снова поступить на военную службу, хотя бы и к украинскому гетману Скоропадскому, но Лисицкий стремился попасть домой – армии и державы не стало, но осталась Родина и семья…
Тогда Семен развернул бурную экономическую деятельность. Ушлый механик продал их с Александром легальные бумаги на переход границы, и вместе с ними и кое-какие «сувениры» из своего вещмешка, а на вырученные средства раздобыл оружие для себя и командира взамен конфискованного победившей стороной, а так же нанял проводника, который благополучно доставил сослуживцев в обход всех пикетов на большевистскую сторону. Теперь бывшим военным предстояло самолично убедиться, так ли страшен большевистский черт, как его малюют…


Арсений Ипатьевич Недосыпов
До Брянска добрался без приключений, проверок документов и обыска удалось избежать. В город вошел ночью. Не без труда, хоронясь от патрулей, сумел разыскать явочную квартиру местной партийной ячейки - адресом Арсения снабдили еще в Москве, но улицы большевики уже успели переименовать. Председатель ячейки товарищ Сергеев выслушал молодого человека, и согласился помочь в переходе границы. Обьяснил, как выйти на контакт с человеком, промышляющим нарушением границы, сообщил пароль и выдал немного денег. Кроме того, написал рекомендательное письмо к товарищам из Гомеля, которые смогут пристроить Недосыпова к борьбе в Белоруссии. Письмо по совету опытного товарища Арсений зашил под подкладку сюртука. Утром пламенный революционер покинул Брянск в крестьянской телеге, накрытый мешковиной, а ужинал он уже в доме "ходока" в разношерстной компании по всей видимости таких же беженцев от большевизма, как и он сам...

Корректор немного посидела, непонимающе и как будто недоверчиво уставясь на фигурку. Потом, так же не доверяя, осторожно, потыкала в бумажное брюшко обратной стороной карандаша.

Ничего. Мисс Кьюсак бросила подозрительный взгляд на прикрытую дверь.

Наконец она вскочила с места, подхватила фигурку со стола и водрузила её на одну из полок застеклённого книжного стеллажа, что располагался позади её рабочего места. Села обратно, торопливо вытащила откуда-то из выдвижного ящика крохотное зеркальце и, словно стесняясь собственного отражения, оправила мышиного оттенка пряди, выбившиеся из незамысловатой причёски. Спрятала зеркальце обратно и ещё раз глянула через плечо.

Подарок.

Танк. Проверил тебя привратник, со свойственным уркатам проворством жалом прибора изгибы тела очертив. Похрустывание тревожное датчиков. Тут, там. Ощупал сноровисто, но рамки дозволенного не переступая, рукава и штанины. Кивнул утвердительно, шею-хлыст буквой "С" на миг согнув. Клацнул-скрежетнул зубчиками пасти. И ты понял вдруг, что это – не просто скрежет. В строго определенной последовательности крючочки клыков друг за друга цепляются, смыслом наполняя шелест эмали об эмаль. Плотность информационного потока значительно выше, чем в вербальных способах коммуникации людей, но суть понять – не проблема. "Машина-более-чем-жив-в-ноге-право-верх-созидатель-пламени-панцирем-тело-укрыто-вуаль-скрывает-суть-опасен-крайне-братьям-сообщить-потребность-есть-матери-донести-смысл". Пригласительный жест одной из лап. Мол, можете проходить. Даже оружие сдать не потребовал. Сторожка. Захлопнулась дверь массивная. Вжалась в пазы наглухо. Скрежет стальных брусков-засовов. Автоматика. Прошлись вдоль по коридору, стальными листами обшитому. Вмятины от пуль, осколками оставленные выщерблины. Штурмовали фабрику уже, судя по всему, когда-то. И дальше захвата КПП дело не зашло. Люки укрепленных дверей. Слева "ПРОВЕРКА", справа "АДМИНИСТРАТОР". Лестницы винт бетонной, вниз. Жестянка таблички, на косяке: "ЖЕЛТЫЙ СЕКТОР". Спуск, в двадцать шесть ступеней. Перекрытый сталью заслонок перекресток четырех тоннелей. "ЗОНА-1", "ЗОНА-2", "ЗОНА-3" и "ПРОМЫШЛЕННЫЙ СЕКТОР". У каждого рукава – по охраннику. "Пауки", всюду они. Бронежилеты, анатомически под тела вспухшие перешитые. Карабины, пара автоматических дробовиков, пулемет дисковый у одного. Гнездо. Это их гнездо. Достаточно одной набитой яйцами особи на планету попасть, чтоб через пять-семь стандартных лет образовался такой, вот, улей. Это "братья" еще, проверяющим нащелканное. "Мать". Обычно "Родичи". "Братья" – из одной кладки. Точно. Из любого федерального Мира их бы уже депортировали давно, в лучшем случае. А тут пограничье, ничейные земли. Вот и пустили корни. Переговариваются охранники между собой. Скрипят. Первый: "Гигант-солдат-Терры-посланник-вероятно-помощи-ищет-печалит-брата-здесь-гиганта-солдата-Терры-пребывание-крайне". Второй - первому: "Нет-печаль-следует-брату-оставить-доброта-суть-гигант-солдат-Терры-плохого-не-сделал-семье-ничего-добры-должны-быть-братья". Третий - всем: "Убийцы-народа-укрытого-паутиной-вечности-он-вестник-их-гигант-солдат-Терры". Второй – первому и третьему: "Печалит-брата-зло-смысла-доброта-основа-жизнь-в-гармонии-солдаты-Терры-слушают-матерей-своих-голоса-как-мы-слушаем-матери-своей-голос-нет-вины-нет-зла-мы-едины". Первый – второму и третьему: "Истина-братьям-зло-оставить-следует-добрый-гигант-солдат-Терры-будем-считать-что-добр-он-мать-рассудит-мы-добры". Третий - второму: "Брат-брата-слышит-не-будем-злом-наполнять-суть-первой-встречи-гигант-солдат-Терры-добр-слушает-матерей-своих-голоса-даже-если-они-говорят-обрезать-паутину-в-небо-братьев-он-добр-голос-матерей-важен-зло-обрезать-паутину-с-небес-братьев-без-голосов-матерей". Второй – третьему: "Радость-брат-испытывает-брат-услышал-брата-братья-добры-гигант-солдат-Терры-воины-Эдема-человечество-нам-не-враг-всем-найдется-место-в-великом-коконе-жизни-братьев-мать-мудра-она-учит-братьев-доброте". Сопровождающий в беседу вмешался: "Матери-воля-известна-брату-увидеть-гиганта-солдата-Терры-желает-она-мать-зла-детям-не-желает-мать-мудра-братья-мудры". Второй – всем: "Мать-мудра-братья-мудры". Все, хором: "Мать-плетет-сеть-жизней-наших". Умолкли. "ЗОНА-3" – вверх плита. А за ней – кабина лифта просторная. Сели, с провожатым. Снова вниз. Дисплей этажный. "-8". Не могли сами "уркеты" такое построить, никак. Какой-то военно-промышленный комплекс, причем – федеральный, явно. Судя по всему, когда-то у кого-то на Эдем были большие планы, которые, впрочем, если брать в расчет то, что ты успел увидеть за эти пару дней, так и не были реализованы адекватно. Гул подъемника. Мелодичная трель. Створки – в стороны. Вышли. Коридоры. Сначала налево. Потом прямо. Снова лифт. Этаж вверх. Коридор. И всюду – молчаливые взгляды "пауков"-рабочих, в комбинезоны песочно-желтые затянутых. Таскают коробки какие-то, возят тележки. Трещит сварка. Остро пахнет железом горелым. Новый спуск. Еще охрана. Двое. Крупные твари, с тебя ростом. В полтора раза, минимум, массивней тех, что до того тут видел. Брони пластины металлокерамические, лапы-спицы стальные, похожие на булавы шипованные набалдашники шлемы с окошками армированными смотровых иллюминаторов, на боках – штыри стилетов, до состояния иглы швейной ближе к жалу сужающихся. Слева четыре, справа четыре. И за спиной – термовинтовки, массивные фены с прикладами чем-то напоминающие. Стража Королевы. Где-то рядом она, значит. Чувствуешь. Кивнули тебе монстры в доспехах, синхронно. Клац. "Матери-стража-брата-смотрителя-врат-и-гиганта-солдата-Терры-приветствует". Новый коридор. Замершие под потолком колпаки сложенных скорострельных турелей. Еще пара "рыцарей". Ворота. Клинья-росчерки краски черной. Родной язык их. "М-А-Т-Е-Р-И-Ч-Е-Р-Т-О-Г-И-С-П-Л-Е-Т-А-Ю-Т-С-Я-Н-И-Т-И-С-У-Д-Е-Б-Н-А-Ш-И-Х-З-Д-Е-С-Ь". Протянул дыхательной маски намордник тебе привратник. Шлюз, меж двух щитов армированных зажатый. Пара струи тугие, из похожего на решето потолка. Окатило им, с ног до головы. Сладковатый запах прелых яблок. Чувствуешь, что меняется атмосфера вокруг. Можешь дышать и в ней, а маску цеплять или нет – дело эстетики, скорей. Секунда-другая. Скрежет чуть слышный. Открылся заслон, в просторный зал тебя впуская. Зал. В стороны десяток метров, вверх – все пять. Площадка чистая, у входа. Остальное - затянуто кружевом из толстых канатов желтоватой паутины, напрочь. Тонкими нитями увито. Замысловатая композиция. И в центре ее – она. Королева. Распята в переплетениях протянувшихся от стены к стене эластичных жгутов. Брюха гигантского, под потолок, пузырь полупрозрачный, в недрах которого копошатся тени чего-то мелкого и многоногого. Светится изнутри еще, сиянием мягким всё вокруг заливает. Веером разложенные бревна лап, из воронки которыми тянется в недра помещения труба пульсирующая яйцеклада, на ремнях широких покоящегося. Тончайшие лески сигнальных нитей, что в провалы вентиляционных шахт тянутся. Пучками намотаны на кончики напоминающих лезвия кос когтепальцев пары разведенных в стороны руконог. Качнула головой, габаритами с автомобилем легковым сравнимой, в знак приветствия. Отражение твое, в сотнях лунок глаз гигантских многократно повторенное. Вздохнула чуть слышно, ближайшую к выходу пару лап перед собой замком сложила. Похрустывающее эхо на удивление мягкого и, вне всяких сомнений, женского голоса: - Проходи, Исайя. Ты здесь – желанный гость. И, пожалуйста, не удивляйся тому, что был приглашен не в офис господина Тонга, а сюда. Послушай и услышь. Моей семье был нужен Мир, и Эдем стал им. Моей семье был нужен Дом, и Яоминск стал им. Моей семье не был нужен Хозяин, но Тонг стал им. Маленькая месть, воспоминания о которой соткутся в прекрасный узор на полотне моей памяти. Им я буду любоваться в короткие часы покоя предрассветного, так будет… (чавкнула-рыкнула, оглоблю шеи морщинистой кольцом свернув) Твоего человека убила Сун Тао. Младшая дочь достопочтенного Мина Тао, что лучшим другом главе "Красных Тигров", господину Тонгу, приходится. Убила на спор, желая опробовать свою новую игрушку. Ты найдешь ее в питейном заведении "Солёный пёс", что расположено в районе под названием Глотка. Но – будь осторожен, ведь она сама, ее товарищи, слуги ее отца и люди друзей ее отца, все они могут удивить даже тебя… (шевельнула хвостом-яйцекладом, укладывая поудобней его) Я говорю это и не требую ничего взамен. Ни услуг. Ни золота. Просто обрежь ее паутину-в-небо, Майор

Хорошее время для разговора, вот прямо распрекрасное же. Черт!
- Блять! Куда…зачем…Чо за пурга, блин?! Нахуй отсюда главное, а там уже видно будет. Х-хочешь чтобы этот фалоимитатор резиновый, напоследочек нас с тобой поимел?! Б-б-ык…- Замолкла, потеряв нить рассуждений на секунду, озябла, почувствовав омерзительный холод.
Нервное наверное что-то. Истерично шептать принялась.
– Бык, он же спасти нас хотел. Тебя хотел. Карл! -Детектор удобнее перехватила, точки глазами поискала, дрожащим пальцем на экран указывая. - Смотри блин, они стоят. Эти гады стоят, вообще нах не двигаются, понимаешь?
Поежилась зябко. Не люблю я все эти высокие материи, разговоры и прочую хрень душеспасительную, - жаль Ниагару, жаль Быка и даже блядова пса, не хочется оставлять здесь. Всех нас жалко, себя жалко вот прямо до соплей свинячих, только не поможет это сейчас, хоть вся слезами изойдись. А значит…
"Они убили ребят…"
Повторила механически, смутную мысль пережевывая про себя, страх ощущая, холод смертельный, и что-то новое такое, темное такое и клокочущее, нарождающееся в душе неторопливо.
– Убили ребят, почти всех, без остатка. Убили. Понимаешь? А мы живы, пока живы, и есть такая занятная хуёвина, знаешь..Месть называется. Месть. За Быка, за Вакрулкар, за нас с тобой. Месть.

Грохнуло что-то. Или кто-то? На капсулу запрыгнул, заскрежетал там, снаружи. И застонал. Человек застонал? Специалисты? Нет, специалисты так рычать не могут. Или они никакие уже не специалисты.
А сама я уже за креслом стою, пригнувшись, когда только успела укрытие занять? И руки сами карабин ищут. А нет его, карабина-то. На командира глянула, на Карла. На Франко эту неугомонную.
- Что это?!.. – только и успела спросить, и тут это ударило. Раз, другой, третий. А потом их стало больше. Они что, собрались выбить люк спасательной капсулы?!
А, нет, не выбить. Выцарапать. И, похоже, им это удается. Что-то подсказало мне, что даже будь у меня карабин, он бы мало чем помог. Вот и Шакал про гранатомет вовремя вспомнил. Только все без толку. Нет ни карабина, ни гранатомета. И спрятаться тут негде. Правде негде же?
Так. Стоп не паниковать. Спасательная капсула на то и спасательная, в ней должно быть что-то предусмотрено, в том числе и на случай такой лажи. Но что?! Вспоминать надо. Быстро. От этого жизни наши зависят.
О, командир опомнился. К стене командует. К стене так к стене. Только что-то мне кажется, что лучше бы занять укрытия. Но приказы не обсуждают. Не в боевой ситуации.
Рукой крестик нашарила, а сама глаз с люка не спускаю. Не время молится, да и молитвы вспоминать некогда, но, Господи, если ты там есть, может, все же напомнишь, что в таких ситуациях делать-то? А то ведь иначе я лично спрошу. При скорой встрече.