Голосование пользователя

- Хм... Мне кажется, всем снабженцам будет похуй на любые письменные разрешения, отданные лицом ниже полковника по званию. Тем более эта пехтура вообще, кхм... Ладно. Сейчас придумаю чего.

Чаран, отодвинув чашку с кофе в сторону, достал из папки в столе лист бумаги формата А4. Быстренько настрочил что-то строчек на пять. Инициалы свои, подпись и дату поставил. Поковырявшись ещё в ящике, достал из стола печать, удавил её в подушечку, и стукнул по листу бумаги с размаху. Встав из-за стола, вручил эту радость Мигелю в руки.

- Держите. Надеюсь, поможет.

Отдан самому себе. Раньше ты был зеленым листом упавший в реку с высокого дерева, гонимый ее течением по жизни, рядом с такой же опалой листвой. Но все поменялось. Теперь ты - река, сам выбираешь свой путь, размывая мелкие грунты попавшиеся на дороге. Ты свободен, неудержим как горный водопад, властен над судьбой. Теперь тебя не будет нести в неведомое ветер, ведь ты – свободный. Отдан самому себе.
Эта мысль была единственной вещью, что четко появилась в голове. Осознанная, чистая и прозрачная, понятная. Странная мысль. Из всего хаоса творящегося в сознании это – первое что пришло в больную голову. Пришло как факт.
Рауро пытался осмыслить и понять происходящее, но все попытки были тщетны. Вероятно, он надышался дурмана или съел что-то не то, но рождавшиеся предположения тут же тонули в веренице спутанных мыслей. В него словно кто-то подул, как в забитую песком морскую ракушку. Тихо подошел и дунул в ухо, переворачивая все естество Ри сверху вниз. А еще незнакомец нашептал странные слова.
Рауро улавливал шум прибоя. Он понял, что лежит на спине. Где-то недалеко от берега, судя по звукам. Увидеть все и окончательно убедиться в суждениях он не мог – глаза были закрыты. Ри так и не открыл их, словно боялся что-то увидеть перед собой. Чью-то жутко изрисованную гримасу, прямо напротив лица. Воображение рисовало непонятные карикатуры берегов, странные морские пейзажи, навеянные шумом волн. Сердце в груди ритмично билось, а грудная клетка тяжело вздымалась и спадала, в такт неравномерному дыханию.
Десна ужасно чесались и кололи, а язык едва ощущался во рту. Ри вспотел и мелкие песчинки поприлипали к его телу, вызывая неприятные ощущения. Мужчина открыл глаза, жмурясь от света. Попытался пошевелится, елозя по песку и оглядываясь широко раскрытыми глазами.
Кажется, какой-то человек звал народ племени Моз…

- Clode, mone amur!
Слова прозвучали ружейным выстрелом в тишине, молнией, расчертившей ясное голубое небо.
Радость человека, который думал, что потерял самое дорогое.
Глаза, в которых загорелся огонек уже умершей надежды.
Шаг навстречу, звон кольца о бетон пола, грохот упавшей скрипки.

"Лжец, предатель и подлец, значит?"

Грохот еще одного выстрела, брызги и горько-соленый аромат крови.
Роберт упал, словно хлипкая, старая тряпичная кукла. Марионетка, которой жестокий кукловод оборвал нити.

"Non..."
"Oui. И ты сам этого хотел, забыл? Радуйся, твое желание исполнилось."
"Non... Je ne vou..."
"Sur oui, tu voulais. Voulait que Robert parte pour l'Enfer."

Тело Роберта подхватил "спортсмен", кажется, он что-то кричал, но француз, словно, окончательно перестал понимать английскую речь.
Кто-то положил руку на плечо Арнеля. И что-то в этом простом жесте показалось Клоду издевкой, злобной насмешкой.

Но секунду он стоял, не в силах понять и принять произошедшее.
Сбросив с себя руку Евангелины, каинит бросился в угол, куда Сандро оттащил ревенанта, не думая о следующем выстреле, который может угодить уже в него. Это было мелочью, глупой и несущественной деталью, почти чьей-то ложью и выдумкой.
Тьма стала гуще для француза, заклубилась, пошла волнами, как тогда, у ямы.

Encore une heure, encore une heure à peine,
Encore une heure de jour et la nuit vient
Et puis... rien.
Пел тихий женский голос в ушах. До боли знакомый голос.

Клод опустился на колени перед телом бывшего любовника, обхватил того за плечи и аккуратно, но настойчиво вырвал его из рук Сандро. Холодные тонкие пальцы каинита сжались на запястье человека, стараясь нащупать пульс, хоть какой-нибудь признак жизни.
- S'il vous plaît, ne meurs pas. Tu entends, n'ose pas mourir, - прошептал он почти не слышно, - Ты не ответил еще на кучу вопросов, Робер.

Тени плясали перед глазами Клода, все тот же тихий женский голос напевал:
Tout y sera, tout y sera
À part toi.
А через пару мгновений до мертвого француза дошло, что тени действительно оторвались от стен и устроили жуткий бал.
Они танцевали, кружились и извивались вокруг, изменяя очертания и формы, становясь похожими то на женщин в длинных платьях, то на мужчин, корчащихся в агонии, катающихся по полу, бьющихся об стену головой.
Как хорошо, что у теней нет голоса, иначе бы комнату заполнила адская какафония из криков ужаса, боли, истерического смеха и слов, которые напевал тихий женский голос.
Тьма слышала его, чувствовала его боль, знала его горькие секреты.
Но лицо Клода было совершенно спокойным, на нем не отражалось ни капли той боли, о которой кричали пляшущие тени.
Только губы его шептали только одну фразу:
- Ne meurs pas.
- Ne meurs pas.
- Ne meurs pas.

"Excuse-moi, tout cela ma faute."
"Notamment"

- Могут. Те, у кого сила, все могут. Они так считают. А что убили, так это относительно. И убили, и не убили. Кстати, может, ту бабу пощекотать, она так орет! Только я уже наверх не пойду, больно.
Лакес продолжил путь, войдя в ритм. "Все еврейские праздники можно охарактеризовать одной фразой - они нас пытались уничтожить, им это не удалось, давайте покушаем. Так вот, сильные могут потрясать кулаками, но в конечном счете побеждают умные и хитрые".
- Меня зовут Лакес, если тебе вдруг интересно.
"Счастливчик. Ну да, счастливчик. По большому счете и в конечном итоге. Всегда надо за что-то чем-то платить. Судьба не терпит асимметрии. Но я не пойду с той толпой. Они не вызывают не то, что доверия, от них ржать хочется. Бойскауты на выезде. Но со скрипачом надо разобраться, и пусть на передовой будут бойскауты, а не я".

//Поскольку много плюсов. Фраза про еврейские праздники - НЕ МОЯ! Это распространенный баян.

Ох, только почуствовал, что есть кто-то слабее него, так сразу возомнил себя супергероем, который еще и одолжение нам делает, принимая в команду. Говорит, не умеет играть словами? Врет нагло. На все нужные ниточки давит. Такому человеку точно доверять нельзя. Называет меня одиночкой, а у самого-то мания величия.

Хватит себя обманывать, Бакрам.

Союзники, да. Союзники ему нужны. Нет, Сандро, тебе прихвостни нужны, которые тебе тапочки подносить будут. Хочет наживиться за наш счет.

Тебе просто не хочется сходить с насиженной позиции. И не хочется, чтобы тебя так вот запросто развели на пистолет.

Пистолет мой. Я его честно получил. Он не имеет на него права.

Кому какое дело до права? Ты бы еще в суд на тех подонков побежал подавать.

Заткнись, а? Ты кто вообще? Баки, фас!

Пустая угроза. Ты все равно отдашь ему пистолет, Бакрам. У тебя выбора нет.

Нет выбора? У меня есть выбор. Я не отдам ему пистолет. Пусть я погибну, но я погибну с честью. Все лучше, чем вот так вот унижаться. Нет. Сейчас соберусь с духом и пошлю его в голубые дали. Иначе остальные подумают, что я бесхребетный слабак.

Оглядываешься на мнение остальных? А чего ты сам-то хочешь, Бакрам?

Бакрам посмотрел Сандро в глаза.

- Одалживаю, - Бакрам кинул пушку Сандро, - Он на предохранителе.

Пришла тишина, в которой невыносимо четко различались голоса бандитов, даже сквозь рев бульдозера, заваливающего неподвижные тела снегом. И скрипка, конечно же скрипка. Будто взяла на себя мрачную обязанность сменить похоронный оркестр. Откуда она вообще тут взялась?
А вот потом пришла тьма...
...чтобы исчезнуть в сиянии Райских Врат. Медленно они отворялись, и невыразимо чарующий хор ангелов приветствовал каждую душу.
...чтобы явить ужасные круги Ада. Бесы уже собрались, ожидая души грешных, невыносимая вонь ударила в ноздри.
...а потом под стон херувимов врата закрылись; и ангелы с печальными глазами проводили взглядом удаляющиеся от Божьей Благодати души. Ангелы страдали о душах, навеки обреченных.
...а потом под злорадный хохот бесов Ад начал заволакивать дым, скрывающий даже массивную фигуру Люцифера, закованного в древности в Коцит. Бесы радовались мукам не менее страшным, что ожидали навеки обреченных.
И вновь, будто ураган, налетела она, старая подруга, укутывающая одеялом апатии. Ведь говорят, что она защищает от боли и страха...
...пустые и никчемные разговорчики. Она просто лишила любых отвлекающих от боли вещей. Теперь не на чем было сконцентрировать рвущееся от муки сознание - и боль заполняла все. Мозг, отчаявшийся в этой тьме, создавал иллюзию запаху муки, мираж вкуса агонии и обман её внешности. Он отчаянно пытался отвлечься на что угодно - но любые фантомы, созданные им, тоже были болью.
Агония разливалась кислотой по венам, выжигая разум и сознание.
Внутри сжимались и ссыхались органы, а изо ртов заваленных сверху снегом извергались потоки желчи и гноя, сукровицы и желудочного сока. Организм отторгал излишнее. Новообращенные блевали на себя, пачкая лицо, или на соседей; она перемазались в желчи и сукровице, исторгнутых излишках клетчатки и белка, оставшихся после уменьшение внутренних органов ,ненужных мертвецам.
***
Снег на стройплощадке заходил, зашевелился, будто бы живое покрывало. А после из загаженного серого снега появились руки. Больше, больше, больше. Гадкие, грязные, окровавленные, растрепанные, облеванные уже не смертные вырывались наружу, хрипя и вопя. Ужасающее зрелище.
И вот народившиеся звери замерли на поверхности; глаза их горели огнем и безумием, глотки исторгали звериный рык.
Первым повел ноздрями Хансен; глаза хищника заметались из стороны в сторону, пока не остановились на алой полосе, расплесканной на снегу. Звери в телах людей проследили за его взглядом и тоже потянули воздух.
и первым по алой тропинке застывшей крови бросился Клод, в котором уже не осталось ничего от прежнего красавчика. Он бежал алой тропой из отголосок старого Клода, еще человека, вопил от ужаса: что-то внутри новорожденного чудовища помнило такую же тропу во чрево новостройки, только выстлана она была лепестками роз. А теперь - это были капли замерзшей крови.
Звери, воя и рыча, влетела в темную глотку дома, взбежали по лестнице - Том и Хансен и вовсе почти не пользовались ступенями, прыгая по перилам ввысь; звери домчались до последнего построенного этажа, ведомый Голодом и запахом крови. По пути Алекс растолкал в стороны Бакрама, Грэма и Еву так, что девушка рухнула на пролет ниже, но уже через секунду присоединилась к погоне.
Звери бежали не как стая, а как стадо, пихая и толкая друг друга.
Там, на последнем этаже, из цементного пола уходили ввысь стальные клыки металлоконструкций. По балкам вниз катились капельки крови. Это был Путь, Дорога, Проклятье и Благословение - все одновременно.
И звери устремились ввысь, по ледяным балкам. Они цеплялись за отвесные металлические клыки, перепрыгивали с одной горизонтальной балки на другую, будто бы заправские паркурщики.
А там, наверху, их ждал пир из окоченевших тел официантов и музыкантов Роберта; и горячая, сладкая кровь бригады строителей, заранее схваченная и связанные на верховьях стального скелета. Звери впились в визжащих рабочих; звери разрывали вены остывших тел, чтобы добраться до стылой, замерзшей крови.
А потом они пришил в себя, неустойчивыми горгульями замерев на перекрытиях, в окружении свежих и уже остывших трупов. А где-то внизу играл скрипка.

Вот он - момент истины.

Бакрам чувствовал напряжение каждой клеточкой своего мозга. Черт побери, даже кусок гранита бы сорвался и запаниковал в такой обстановке! Но не Бакрам. Он знал, что ему нужно бояться, он чувствовал приближающуюся панику, бессознательную и идущую строго вразрез с разумом. Как овца чувствует, что сзади подкрадывается волк. Она его еще не видит - но многовековые инстинкты сотен поколений овец дают сигнал паниковать.

Скоро ты станешь волком. Бедная овечка Бакрам, продержись еще пять секунд в поле зрения хищника.

Одна секунда. Где-то сбоку в воздух взлетел толстый бармен. Кто его сумел так подбросить?

Две секунды. Бакрам вспомнил, как час назад травил бедного жирдяя в своем кабинете. Да, по отношению к растению даже овца - хищник.

Не вздумай шевелиться, Бакрам-зе-лэмб. Скоро грядет момент твоего возвышения.

Две с половиной секунды. Хладнокровная внешняя оболочка психолога начала трескаться, уступая место сидящему внутри Бакрама хищнику. Напряжение внутри не уступает напряжению снаружи.

Три секунды. Оболочка треснула. Внутри сидел хищник. Или нет?

Три с половиной секунды. Это не зверь. Это человек! Настоящий Бакрам крылся еще глубже, чем предполагалось. Под личиной психолога скрывалась якобы настоящая сердцевина - хищник. Но и хищник оказался лишь оболочкой. Всю свою жизнь психолог искал способ остаться человеком, надевая различные маски. Окружающий мир отчаянно старался сделать Бакрама скотом - настолько интенсивно, что он забыл, кто он есть на самом деле.

Я человек, мать вашу! На самом деле человек! И все эти животные, что столпились перед ямой, они тоже люди! Это чертов мир, чертово общество заставляет нас одеть на себя оболочку свиньи, а потом носить часы и ботинки, чтобы скрыть сей факт от самих себя.

Четыре секунды. Бакрам встал с колен и попытался обернуться.

Вам не убить во мне царя природы! Человек - венец творения, а вы лишь жалкие собаки, считающие себя хозяевами мира. Я был неправ! Оставьте меня в покое! Не хочу!

Пять секунд. Резкая боль в шее.

Ничего не может быть сильнее этой боли!

Пять секунд одна милисекунда. Растекающийся по венам идеальный наркотик.

Ничего не может быть приятнее этого наслаждения!

Ложные оболочки Бакрама пребывали в вечном блаженстве, обретая новую форму.

А настоящий Бакрам издал последний вопль отчаяния и умер в смертельной агонии.

Под визор-забралом Ртутный Дождь чуть скривился. Шестеро. Если бы Организатор так шустро не покинул своего собрата, то вдвоем они бы разобрались с жуками шутя... Возвышенный прогнал от себя недостойные мысли о моральном облике Душестального. Трое на двигателях парения - самые опасные, их придется бить первыми. Жаль, не понятно, чем могуть быть вооружены гремлины. Разнообразные опасные инструменты - горелки, пилы, фрезы, паровые ножницы - являются частью тела ремонтных жуков, но пока дополнительные конечности спрятаны под карапаксом, сказать ничего точно нельзя. Дождь очень не любил нападать, не зная хотя бы в общих чертах, что ему могут противопоставить. Всплыло воспоминание, не Токаря и не Трубного Полоза, - два ремонтных жука с раскаленными до тусклого алого свечения карапаксами движутся на него, а между ними полыхает ослепительная арка дуговой макросварки. Лунносеребряный загнал воспоминание обратно в глубины памяти предыдущих воплощений - будет время разобраться в спокойной обстановке. Атака, несомненно, демаскирует его, но иного пути нет. В отсутствии достойного собрата...

Тактические чармы Ртутного Дождя ожили, украсив жуков видимыми лишь Возвышенному метками и шлейфами числовых знаков. Серебряные линии перед его внутренним взором очертили четыре группы оптимальных траекторий поражения целей. Четырех целей. Лук автоматического штурмового арбалета, композитная дуга, больше чем наполовину состоящая из лунного серебра, был натянут, стрела лежала в желобе, а под ней своей очереди ждала следующая. Возвышенный четыре раза нажал на спусковой рычаг арбалета за какую-то секунду, четыре раза скрежетнула зубьями передач и прошипела перегретым паром кремальера механизма заряжания, четыре арбалетных болта отправились в полет к своим целям.

- Минуту, - отозвался крипт, очень осторожно смещаясь и стараясь выглянуть мимо сиденья. Попутно он поправил очки, водрузив их на место; так, теперь повернуть голову, посмотреть вверх...
Одно из общеизвестных для сведущих правил Сехне - изменять близкое легче, чем далеко. Но с этим же связано и одно из самых распространенных заблуждений - что все предметы изменять одинаково легко или тяжело.
Это не так.
Едва ли не первый закон сехнитов гласит - "Не изменяй непостигнутого". И он куда глубже, нежели простое "не заниматься тем, о чем мало знаешь"; гораздо проще работать со знакомыми предметами, чем с теми, которые видишь впервые. И любой сехнит, достойный своего звания, изучает вещи, которые при нем всегда, проникает в их формулы и может мгновенно опознать их, заранее рассчитывает изменения. И неважно, что это за вещь - одежда, трость...
Или очки.
Для таких случаев Ацитлакатль их и носил.
Глаза крипта вспыхнули ровным блеском, когда он сосредоточился на стеклах, разделявших его взгляд и мир вокруг. Насквозь знакомая формула собственных очков проступила тонким узором вплетенным в стекло; множество уравнений закружились, сливаясь в единое:
g + w + f = lg
Где g есть стекло, w - его обработка, f - приданная ему форма, что в сумме составляют зрительный прибор. Который следует изменить для того, чтобы он соответствовал новому замыслу.
Энергетические затраты? Приемлемы, однако постоянное изменение не требуется, следует ограничить пятиминутным сроком. Расчет необходимых изменений и внесение должных факторов в уравнение. Сперва - добавить фактор x, открывая формулу для изменения в слагаемых. Потом - добавление нужных элементов.
Ясная четкая формула нового предмета.
(g + wm + fl)*x5 = mlg
Где m есть увеличение, l есть линза, x - магическая сила адепта Сехне, способная вносить перемену в мир... и сейчас превращающая обычные очки в мощные увеличительные стекла, подобные биноклю.
Видимый на расстоянии конец вагона резко приблизился, словно Ацитлакатль прыгнул к нему. Теперь он хорошо видел все детали.
- Так, - произнес крипт. Первое изменение было простым, но вот теперь стоило сконцентрироваться предельно - удаленный незнакомый объект...
Сейчас он видел мир мириадом формул - текучих и подвижных в людях вокруг, жестко закрепленных в решетке неорганических предметов. Мир есть Сумма Уравнений, и никто, хотя бы раз взглянувший на реальность сквозь призму Сехне, не сможет его воспринимать иначе.
Ацитлакатль очень медленно и осторожно поднял руку, указывая на дальний конец вагона - которым он еще скреплялся с остававшимся на твердой земле составом. Прочная решетка формул изменилась для восприятия, когда маг начал складывать и удалять. Пока что это никак не влияло на материальный мир, но... Еще одно правило - перед работой свести все формулы цели к единой, объединяющей в себе все признаки. Иначе работа осложнится стократ.
Это было труднее. Куда труднее - но к таким задачам Ацитлакатль привык, и знал, что в конце концов получит единую формулу:
(a)d + t = s
Где a есть сплав металлов, из которых на заводе создали поезд и все его механизмы, d - детали, состоящие из этого сплава, а t - напряжение, испытываемое сейчас металлом... что в сумме дает силу удержания вагона.
Эта формула была иной, постоянно дрожащей и стремящейся вырваться из хватки интеллекта сехнита. Сейчас он не слышал ничего вокруг, полностью сосредоточившись на удержании формулы крепления и расчете изменений для нее. Фактор x... временное ограничение в десять минут, иначе сложность повысится в шесть и четыре десятых раза... Расчет должного изменения металлов. Перемена свойств, добавление монолитности.
Финальная формула.
(((a+st)*m)d + t)*x10 = s
Где st есть укрепление сплава, а m - свойство монолитности, спаивающее детали в единый металлический блок, способный удержать тяжелый груз и не дать вагону сорваться...
Хрустальное сияние окутало дальний конец вагона, когда Ацитлакатль отпустил измененную формулу. Еще одно заблуждение касательно Сехне - что хрустальная аура окутывает мага, а не объект приложения силы...
- Десять минут, - выдохнул крипт, чувствуя, что изрядно вымотался.

Теория доктора Стоуна, как и многие другие его теории, подтвердилась экспериментально уже через несколько минут. Крипты уже успели занять лидирующее положение и начали подминать под себя других пассажиров. "Ох, кажется я ударился головой" - ответил себе Алистер в ответ на свои мысли. К радости ученого помощь подоспела достаточно быстро. И дураку было понятно, что с чьей то помощью шанс спастись гораздо выше, чем у одиночки. Алистер не хотел тратить силы, поэтому молча, только изредка кряхтя от напряжения, протянул руку недавнему попутчику. Текущее положение напоминало Стоуну одно из его восхождений на Кансиеры, в тот момент, когда по серпантину перемещаться было уже невозможно и приходилось подниматься по вертикальной скальной поверхности, нужно было просто найти опору и приложить некоторые усилия. Однако ситуация усложнялась тем, что действовать приходилось осторожно и не постараться не сместить центр тяжести так, чтобы усугубить свое положение.

Длань внимательно выслушал Наносителя Увечий, и, сощурив глаза, произнес:
- Ты лжешь. Это нехорошо. Очень нехорошо. Даже я понимаю, что ты лжешь. А мне постоянно говорят, что я не семи пядей во лбу. Зачем ты лжешь? Ты хочешь, чтобы люди перестали тебе верить? Ты думаешь, что Лария не поняла все сама? Людям нужно говорить правду.
Алхимический нахмурился еще больше, завершая свою относительно грозную речь, и с задумчивым видом сказал:
- Вот странное дело - надпись-то высоко. Это что же он, с приступочкой рисовал, что ли? Да и где он краску нашел? Ее вроде бы просто так не раздают.

На стук, похоже, никто не обратил внимания, так что ты решил всё же заглянуть. Колокольчик над дверью мелодично звякает.

Внутри большое помещение - приёмная доктора. Запах стерильности. Письменный стол со всякой мелочью. Дальше - здоровенное кресло или операционный стол. Вокруг него на полу вокруг разбросаны всякие блестящие штуки - вроде бы хирургические инструменты. А вот эта круглая штука - та самая перевёрнутая тумбочка, на которой они стояли.

Крепкий на вид седой доктор в халате. В руках у него - зловещего вида инструмент вроде циркулярной пилы или дрели. Смотрит на тебя выцветшими чуть близорукими глазами.

Но самое, самое главное - в кресле... на столе этом операционном... лежит что-то такое огромное. Пасть. Глаза. Пасть. Пасть. Зубы. Глаза жёлтые, большие. Зубы тоже большие. Тоже жёлтые. Смотрят на тебя. Глаза, не зубы. Желтые глаза смотрят на тебя. Выцветшие глаза смотрят на тебя. Это длится долго - секунд пять.

Стены тоннеля искрились электрической обвязкой мегаватных кабелей, связывающих энергетическое ядро Нелера с цехами проекта SD подобно плаценте. Яркие следы пробегающих по медным жилам элементалей полосовали тоннель электрически-белым светом, видимым сквозь прозрачный полимер изоляции. В их быстром беге смутно угадывался пульс живого полусинтетического сердца: зрелище завораживало, но мысли Лотоса были далеко от увитого кабелями тоннеля: в нагрудном отделении его брони маленькая записка жгла его композитную плоть сквозь магнитные поля.

В чернилах на клочке бумаги читался страх, но Лотос уже достаточно раз доверял написавшим краткие строки рукам жизни и здоровье своих операторов, чтобы иметь мудрость прислушаться к движущим ими страху.

Время было уже на исходе, опаздывать на подобные встречи по соображениям Лотоса было недопустимо, но техника Нелера была сегодня не на его стороне: многокилометровый пневмолифт уже отошёл вверх с одного из уровней выше с приоритетным пассажиром: здесь он не появится ещё по крайней мере четыре с половиной минуты.

Едва ли раздумывая больше микросекуннды, Лотос коснулся створок лифта ладонями и Mercy соскользнул с его пальцев в электрические цепи запирающего механизма, на миг обесточив их своим аппетитом. Не чувствуя сопротивления сервомоторов, Архон раздвинул створки и прыгнул сквозь темноту, тусклыми разрядами эссенции вокруг себя разгоняя мрак между натянутых стальных троссов. Исказившая гравитацию Чара превратила шахту в бесконечный тёмный тоннель, по которому, едва ли не обгоняя заточённые в кабелях молнии помчался Лотос.

- медленно...

пронеслось у него в сознании, когда он пролетал очередной уровень. Эссенция снова вспыхнула вокруг него, искажаясь в изгибах магнитных полей силовой брони и вырывая из темноты очертания привыкших к вечной тени механизмов: едва касаясь стен, Лотос летел вверх по шахте как разогнанная мощным магнитным полем стальная стрела, золотые волокна его анимы злыми бичами рассекали мрак впереди.

Очень скоро он увидел перекрывающий тоннель лифт: прозрачная панель пола мутным стеклом отражала эссенциальный свет. Влетев в лифт на такой скорости он мог покалечить себя и разрушить механизм, скорее всего ещё и заклинив кабину в шахте и парализовав движение в этом вертикальном секторе почти на смену. Ни одно из вышеперечисленного в планы Лотоса не входило: не сбавляя скорости он оттолкнулся от стены и, сбросив с себя материальность, будто рабочую робу, прошил своим эфемерным телом стены шахты, переборки и спрятанную под платформой сложную машинерию, в ярком свечении анимы появляясь из ниоткуда над распростёршимся в луже крови телом Уилера Мерриса и склонившимся над ним коллегой.

- Что здесь произошло?

Сухим отрывыстым голосом гнавшегося за секундами и опоздавшего на целую жизнь спросил он.