Голосование пользователя

  Капеллан Рикхард не стреляет из болтера. Патроны закончились несколько часов назад, и оружие заняло свое место на боку в магзамках. Пилотируемый сервами «Громовой ястреб» уже покинул зону боевых действий, сообщая прискорбную весть о смерти боевых братьев и о том, что война только начинается.
Оставшийся последним из командного отделения Рикхард же бьется кулаками и Крозиусом, убивая врагов, как и подобает сыну родного мира с яростью и верой. Но его руки потяжелели и наполнились молочной кислотой. Кажется, будто он сражается глубоко под толщей вод.
  Он находится на тянущемся на юг выступе бастиона, а на стенах рядом с ним стоят отряды, наспех собранные из выживших солдат СПО, уставшие до мозга костей. Вдали горят химические заводы, и на горизонте клубится дым, а ледяной воздух оставляет во рту привкус желчи. Позади них тихо угасают миллионы огней шпилей.
  Сражаясь, Рикхард кричит. Если бы он бился вместе со своей ротой, то выкрикивал бы боевые кличи, цитировал катехезисы или же раздавал тактические указания. Такой адский шум внушал бы ужас врагам, а боевых братьев побуждал бы к ещё большим подвигам. Но сейчас другие космодесантники слишком далеко отсюда, втянуты в собственные бои, и потому сейчас он декламирует, для простых смертных.
- Держитесь, во славу Того кто на Земле! Сражайтесь во имя Терры! – кричит Рикхард , ломая хитин гаунта.
- Помните свои обеты! – кричит Рикхард, сбивая ногой со стены тварь напоминающую змею. – Вера и Стойкость!
Не будь здесь космодесантника, оборона стены уже бы пала, защитники бы сломались, под неостановимым напором хитина. Убить одного удавалось легко, ведь твари не пытались прятаться от лазерного огня. Но истребление сотен становилось непосильным трудом. Каждый раз, когда солдаты ошибались и позволяли тварям найти брешь, начиналась резня.
- Удерживайте позиции! – кричит Рикхард , ломая хребет воину тиранид и под треск силового поля Крозиуса сбивая младшие особи. Его сердца бьются невпопад. Он сильно потеет, несмотря на обезвоживание. Астартес знает, что если снимет латные рукавицы, то увидит руки, кровоточащие от заразы ксеносов проникшего в его организм после непрерывных боёв сначала в глубине, а затем здесь. – Во имя Его, будьте стойкими!
Приказы. Дисциплина. Решимость. Вера и Стойкость. Именно это делает человека человеком в минуту тяжбы.
Пока что защитники слушают Рикхарда и стены будут держаться. Турели лазерных пушек непрерывно стреляют в кишащую тварями тьму.
Рикхард ненавидит их. Ненавидит то, что они делают с ним. Ненавидит мысль, что погибнет от рук тех, кто лишён чести или силы, а не от рук чемпиона, достойного сразиться с ним.
- Помните свои обеты! – снова кричит Серебряный Скорпион охрипшим голосом. — Вера и Стойкость!

*******
  Рикхард так долго был один. Клеон ушёл, чтобы возглавить оборону главных врат Улья на севере. Талис и Керенон охотятся в подульях, идя по колено в нечистотах на прайм особи. Остальные боевые братья мертвы, а их геносемя потеряно. Это сильнее всего разжигает ярость Скорпиона. Для него, как и для всех Адептус Астартес, генетическое наследие – святыня, связывающая капитул с его далёким прародителем. Боевой брат может умереть, его искра жизни может погаснуть, таков порядок вещей. Но потеря бессмертного семени… невыносима.
Но дисциплина – суть космодесанта. Он исполнит свою задачу или умрёт, пытаясь. Его личная ярость и усталость не важны. Космодесантник вспоминает проповеди Магистра, укрепляя в себе решимость, упорство, готовность пожертвовать ради воли Трона.
— Смерть это наш долг — прошептали его губы сами по себе.
Космодесантник обращается к лейтенанту Хорну, старшему офицеру из числа уцелевших в этом районе.
- Ты ведь получил сообщение о приближении подкреплений, - говорит он. – Прежде, чем дальняя связь перестала работать.
- Да, - прежде Хорн обращался к Рикхарду с робостью, порождённой благоговейным страхом. Теперь же он, как и все, слишком устал для чего-либо, кроме мрачного ворчания. – И больше ничего.
  Астартес оглядывается по сторонам. Их центр управления – старая часовня, входы в которую перекрыты баррикадами из обломков и разбитой мебели. Гвардейцы сидят на камнях. Одни покачивают в руках ружья, другие пьют из опустевших фляг, третьи лишь потерянно глядят в пол. Этой ночью они ему не помощники – даже идти солдаты смогут только после часового отдыха.
- Тогда я отправлюсь на охоту, - говорит космодесантник, протягивая руку к руне активации силового поля, и включает энергоподачу. Мерцающие крылья орла освещает часовню тусклым и слабым светом. – Оставайтесь на месте, пока я не вернусь.
Хорн, едва способный поднять руку, всё равно отдаёт ему честь.
  А затем Рикхард отправляется в путь, выскользнув из часовни в очередную смрадную ночь. Он движется почти бесшумно, пользуясь своей способностью к скрытности так же, как делал это в годы неофитства. Посмотрев вверх, он видит артиллерийские позиции среди жилых зданий. Рикхард знает, что ещё несколько расчётов лазерных пушек разместились дальше за баррикадами. Гвардейцы вглядываются в воющий сумрак, зная, что враг приближается…
  В конце концов он покидает районы, формально находящиеся под контролем Империума, и входит на ничейную землю. Он проскальзывает через кратеры, наполненные солоноватой жижей, пробирается мимо почерневших зданий, уничтоженных артобстрелом и молчащих, словно могилы. Он чувствует врага прежде, чем видит. Ощущает едва слышное рычание, слышит писк рипепров, карабкающихся через груды камней. Тело содрогается от инстинктивного отвращения, которое ему следовало бы сдерживать… Подобравшись к остову завода, всё ещё дымящегося после бомбардировки, Рикхард проводи поиск сигналов внутри. Пятьдесят семь - по крайней мере, столько обнаруживают авточувства.
  Космодесантник делает глубокий вдох. В начале войны его не встревожило бы столько врагов, но теперь он ослабел без подходящей еды, уже слишком долго не отдыхал, и потому должен действовать осторожно…

  Он прыгает, цепляясь за подоконник, а затем падает внутрь, разбрасывая остатки стекла по скалобетонному полу. В темноте поворачиваются всполошённые фигуры. Прежде, чем твари успевают прийти в себя, Рикхард набрасывается на них, рубя и ломая кости кулаком. Двух он рассекает пополам первым же взмахом, ещё три падают в следующее мгновение. А затем он оказывается втянут в ближний бой, истребляя культистов генокрадов. Рикхард отбивает в сторону примитивное оружие, сделанное из инструментов, и уходит с пути плохо нацеленных лазерных лучей. Он рубит и крушит, чувствуя, как натягиваются саднящие мускулы. Он быстро потеет. Старые раны открываются. Астартес сбивается с шага и почти позволяет твари ударить себя кружащейся пилой. После он сражается с удвоенной яростью, наказывая себя за слабость, и вымещает свой вымученный гнев. Ретинальные линзы залепляет просвечивающая кровь, но он продолжает убивать, ведь твари не отступают. Они никогда не отступают.
  Капеллан впечатывает в дальнюю стену громилу, чья рука обвисла, словно змея, и вырывает глотку зеленоглазому культисту. Он проламывается в соседний зал, с обеих сторон обставленный умолкшими разбитыми машинами. Звуки тиранидских тварей становится громче, и усиливается выворачивающая наизнанку вонь. Воздух кажется тягучим, словно здесь замедлилось само время. Рикхард чувствует головокружение и силой воли сдерживает слабость тела.
Пошатнувшись, астартес падает на колено, чтобы перевести дыхание, и крепче сжимает Крозиус трясущейся рукой. Врагов больше нет. Убил ли он всех? Космодесантник не помнит.
Сознание постепенно покидает его, а шепот на границе говорит:
— Зачем умирать, если можно жить вечно? Живите вечно. С нами...
Он кричит, и в этом крике в равной мере смешиваются боль и решимость. Секунда и тяжело дышащий космодесантник встает и оглядывается по сторонам, высматривая врагов.
Он стоит по колено в трупах, но ни один из них не двигается. Сабатоны скользят по лужам крови. Рикхард чувствует холод, пробирающий его до глубины души, и начинает дрожать, не переставая при этом потеть…
Нужно идти. Нужно выбраться из этого места, уйти подальше от смрада, втянуть в лёгкие свежий воздух.
Рикхард продолжает шагать, не слыша, как под сабатонами трещат кости, пытается не замечать черноту, заволакивающую глаза.
- Вера и Стойкость, - шепчет он, но с окровавленных губ срывается лишь хрип. Поэтому космодесантник шепчет эти слова вновь и вновь.

**********
  Последние укрепления прорваны. Связь с Клеоном потеряна. Насколько Рикхард известно, сержант и все его братья мертвы.
Он сражался без передышки так долго, что уже не помнит. Одна нога сломана, и осколки костей трутся о провода доспеха. Рикхард почти ослеп от крови, льющейся из разбитого лба. Крозиус погас, энергоячейка разбита, и теперь Рикхард сражается им, словно одним из немых клинков древности.
Он отступает под натиском бесчисленных тварей, устало отмахиваясь крозиусом, который держит обеими руками. Всё, что Рикхард видит – текущее к нему море отварей.
- Вера и Стойкость! – кричит он в тысячный раз за день, бросая тварям вызов голосом, ослабевшим и хриплым, а в горле его булькает кровь. мельчайшие твари пробрались в трещины его доспеха, они вгрызаются в плоть, кусая и высасывая кровь. Мерзкие газы вырываются из земли вокруг, зловещие клубы зелёного и жёлтого дыма. Застарелые токсины попадают в уже заражённый воздух.
Он – последний. Рикхард видел, как погибли все, один за другим, жертвуя собой ради родного мира. Он не знает, дала ли их отвага возможность победить в других битвах, и больше об этом не думает. Космодесантник не может вспомнить ни собственное имя, ни катехизисы. Он помнит лишь, как сражаться, и слова «Вера и Стойкость», срывавшиеся с его губ с самого принятия в капитул.

  На него бросаются толпы гаунтов, оскалив пасти, полные изогнутых клыков, и он устало убивает их. Рикхард знает, что тираниды уже карабкаются на мостки над его головой, готовясь броситься сверху, но ничего не может сделать. Впервые в жизни космодесантник чувствует, как его душит отчаяние. У него больше нет благородной цели, ради которой стоит сражаться, перед ним нет достойного врага, всё, что вокруг – это отчаяние обретшие плоть.
- Вера и Стойкость! - выдавливает из себя Рикхард , и его тело содрогается от боли.
Шатаясь, преследуемый по пятам космодесантник заходит внутрь огромного собора. Под расколотой крышей в треснувшей арке на ржавых цепях всё ещё висит огромная каменная аквила. Потея, дрожа, и Рикхард пробивается к ней. Он чувствует, как жуки-чревоточцы прогрызают себе путь всё глубже. Они уже забрались в шлем, душа его.
- Вера. И. Стойкость.
- Вера. И....
Нечем дышать. Каждый раз, когда он пытается, из горла выдается лишь хрип.
- Вера...
- Ве…
Рикхарда бьёт дрожь. Он чувствует, как умирает тело. Органы, напряжённые до предела, пульсируют, словно из них готовы вырваться черви. Крозиус падает из ослабевших пальцев.
Он пытается подняться, но всё перед глазами чернеет.
Голова Рикхарда бьётся о камни, и он чувствует вес набросившихся на него тиранид разрывающих его тело. Риперры впиваются в панцирь, забиваясь в соединительные узлы. Вторичное сердце разрывается на части, всё тело переполняет раскалённая боль. Рикхард заставляет себя в последний раз посмотреть наверх, и видит склонившегося над ним Патриарха .
— Вера и Стойкость — шепчет в последний раз капеллан и яркая вспышка мельта заряда ставит конец в его истории.

Подозвав Джулию, Уильям вместе со своими спутниками двинулся вслед за босоногой девчонкой. Та оказалась довольно замкнутой и неразговорчивой — впрочем, оно было и понятно: чересчур открытые и болтливые в районах вроде пыльных трущоб Джарави не выживали. Вскоре оперативники оказались у цели — спуск в подземные катакомбы выглядил зловеще, но это было вполне ожидаемо. Поблагодарив длинноволосые дитя за помощь, Грэй подошёл к краю зияющей бездны и посмотрел вниз, во мрак глубинной канализации, силясь разглядеть что-либо во тьме. Говорят, если слишком долго смотреть в Бездну, она начинает смотреть в тебя. Билли не знал, что за опасности подстерегают их внизу, но в одном он не сомневался — самое сложное ещё было впереди.

— Самое страшное в этой надписи, это опечатка в слове "чужаки", — негромко заметил Уилл и пожал плечами. — Будем надеяться, что она также будет самой страшной вещью в нашем дальнейшем расследовании.

Помолчав и дав Джиму возможность послушать, что творится внизу, Билли тихо предложил бросить вниз камень и определить, насколько глубока яма.

– Вначале была земля, – Щегол проводит рукой по воздуху, будто расстилает скатерть, и собравшиеся в таверне путники оборачиваются на звонкий голос, подсаживаются ближе. Довольный возросшим вниманием, бард продолжает: – И была она бесконечно глубокой – невозможно ни облететь, ни прокопать до облаков. И были... Маги. Не чета нынешним, – он взмахивает рукой и едва не сметает со стола, на котором сидит, кружки.


– Они были сильны, эти маги. Движением брови могли осушить море, а руками и вовсе бередили само небо. И было их трое сильнейших, и правили они этой необъятной землёй. Один жаждал оказаться выше всех – и возводил воздушные замки; другой был жаден до богатств и погружался всё глубже в землю вместе с подданными; третий же хотел лишь покоя, и уводил свой народ всё дальше в море.


В таверне становится всё тише, смолкают разговоры. Все сотню раз слышали эту легенду – но не против послушать в сто первый. Щегол многообещающе щурится и начинает подыгрывать себе на лютне.


– Все вы знаете, что будет с тканью, если её слишком сильно растянуть. Три великих мага не могли жить в мире, тянули землю каждый на себя, и в конце концов... – он проводит по струнам раскрытой ладонью, и те жалобно отзываются. – В конце концов разорвали твердь на три равные части. Одна оказалась морем – с бесконечной гладью воды. Другая – богатыми подземными недрами, что никогда не исчерпают своих сокровищ. Третья же... Третья оказалась лучшей из всех, – он лукаво улыбается, и слышится смех. – Мы поднялись над облаками, оседлали ветра и приручили молнии. В наших руках оказалось само небо! А маг... Кто знает, что стало с ним после. Кто говорит, что он остался с людьми ещё на долгие века, учил укрощать солнечный свет парусами кораблей и строить мосты между островами. Кто говорит, что он безвестным сошел на землю и жил в царстве своей мечты. Иные и вовсе утверждают, будто он погиб, силясь поднять свои царства ещё выше.


Мелодия лютни становится почти неслышной, когда Щегол вдруг бьёт по струнам. Таверна наполняется тревожными переливами звуков.


– Но есть то, что никто не может отрицать. Есть шторма. Шторма, которые крадут корабли, шторма, что срывают крыши и края островов, – он понижает голос до зловещего шепота, и лицо его странно рябит в отблесках пламени очага. – И есть тот самый, Пятый Шторм. Шторм, который прокатится по нашей земле и будет последним, что увидят наши города... – голос почти вибрирует, до того низок, и все глаза прикованы к барду, по-птичьи замершему на самом краю стола.


Тревога густеет, нагнетаемая музыкой, и лишь уверившись, что его слушают даже повара, выглянувшие с кухни, бард продолжает.


– Говорят, это вернётся маг. Вернётся, чтобы взглянуть на нас – и вынести приговор. И будем ли мы достойно нести ответ перед ним? – Щегол вглядывается в каждое лицо по очереди и резко обрывает музыку. В наступившей тишине его голос звучит особенно резко и звонко.


– Время покажет.


Тишина держится ещё мгновение, а потом едва не взрывается гомоном голосов. Кто-то спорит с бардом, мол, он все переврал и вообще магов было четверо, кто-то тянется узнать, что же всё-таки стало с магом – а Щегол лишь довольно щурится. Он заработал себе на ночлег и еду, в этом можно не сомневаться – а что ещё нужно простому менестрелю?


Много чего, но это подождет до утра.

Вы не можете просматривать этот пост!

Оуэн

Моряк лезет за носовым платком сорок пятого калибра...

Он слабо осознает где он, что он здесь делает. Пол под его ногами качается, словно палуба во время шторма в том году. Только теперь вместо мичмана почему-то красотка, которая никогда не достанется такому пьянице и ублюдку, каким был он. Может, поэтому она тоже вскинула пушку? Становится больно в груди и мир на какое-то мгновение очерчивается яркими цветами и резкими линиями. Вспыхивает, как никогда прежде, и затухает во тьме.

Моряк вспоминает, что так и не отправил маме письмо, глупое, почти бессмысленное, которое лежит в ящике комода. Она не назовет его "Джерри" больше никогда.

Больно...

Руби

Никогда прежде она не чувствовала себя такой живой, как на грани смерти. Она играла всеми этими мужчинами, словно куклами в маленьком детском театре. Маленький "Браунинг", покоившийся прежде на соблазнительной подвязке, выплюнул огонь уродливому моряку прямо в лицо. Странная штука, судьба, что раскрашивает брызгами крови молодое девичье личико, которое все никак не перестанет улыбаться, не смотря на то, что уже мертво. Она выбрала его, Оуэна, выбрала своим последним кавалером, и не кольцами, а свинцом они скрепили свой союз. Молчаливо принесенная клятва "до конца наших дней" была исполнена быстро.

Рэймонд

Клокочущая злоба переполняет молодого детектива. В этой девушке, кажется, воплотилось все, чего он желал, но не мог достичь, но что было у Феликса. В нее же Дэй вложил все злокозненные мысли и темные планы ночных улиц этого города. В ту, которой не обладал. В ту, которая улыбалась ему, обольстительно и насмешливо, прежде чем спустить курок в неповинного гражданина. Из рукава Рэймонда "выстреливает" "Дерринджер". Сперва - прыгает ему в руку, повинуясь хитроумному механизму, а затем -палит ей в лицо. Пуля разбивает девушке висок. Она мертва - но все также красива. Рэймонд не может заставить себя прекратить думать о ней. Когда ее тело содрогается от новых выстрелов, он думает лишь о том, как она могла бы изгибаться в его объятиях.

А потом его голова превращается в кашу.

Мэтью

Он был Синглтоном, черт бы побрал этот гребаный мир, и он всегда был один! Все, что случалось с Мэтью, всегда происходило вокруг него. Сам же он предпочитал оставаться как можно более непричастным. Но в такие моменты, когда ты сидишь голой жопой на пороховой бочке с подожженными фитилем, нужно сделать правильный выбор. И пердеть от страха - явно не лучший вариант. А вот обрез под стойкой - очень даже.

Мэтью попросту снес башку молодому детективу, пальнул в затылок, почти что в упор. Сейчас не те времена, чтобы говорить о чести. Единственное, что важно - остаться в живых. Поэтому как только один из служителей закона "потерял голову", Синглтон рыбкой отпрыгнул в сторону. Через несколько секунд его уже никто не увидел: бутлегер скрылся через люк, который вел в подземный ход, который, в свою очередь, выходил в ливневку.

Его убили месяц спустя, когда Синглтон пытался перейти границу Канады.

Патрик

Ты умел крутиться, выживать. И это была далеко не первая твоя перестрелка. Твой выстрел в Красавчика был точным расчетом: если победит полиция, можно будет подмазаться к ним, а если мафия - всегда можно сказать, что капо замочили копы. Но если хоть кто-то заглянет в его автомобиль снаружи...

Поэтому Патрик действительно торопился. Надо отдать ирландцу должное - он действительно попал макароннику в живот. Теперь спагетти будут вываливаться. И госпожа удача вновь помогла Маккалагаху: он сумел затеряться в общей суматохе, вывалиться из чайной и свалить к чертовой матери вместе со своим муншайном.

Позже полиция объявит его погибшим в перестрелке, но настоящая судьба этого человека остается неизвестной.

Массимо

Будем честны: Красавчик устал. Устал играть в гангстера, устал купаться в деньгах, устал от перестрелок и стычек с полицейскими, устал командовать солдатами мафии и выбивать деньги с упрямых лавочников и банкиров. Не этого он хотел. Не это ему было нужно. Для него, для Красавчика, одной Руби на свете больше, одной меньше - все едино. Он надеялся этим выстрелом убить что-то в себе. У него не получилось.

Зато получилось у Патрика, хотя и не совсем. Массимо бы выжил после той раны.

Но у Феликса получилось тоже.

Феликс

В тот момент показалось, будто ты незаметно для себя спустился в ад. Умирает красавица Руби. Умирает твой помощник - еще совсем парнишка. Умирает Красавчик, уже от твоей руки. Умирает пьяный моряк.

Потом ты садишь с обеих рук в итальянцев, которые сторожили снаружи и кинулись внутрь, заслышав стрельбу. Затем угоняешь автомобиль мафии и едешь в особняк Дона. Там что-то празднуют.

Ты врываешься туда с Томми-ганом и понимаешь, что у семьи действительно крутые пушки. И убиваешь там всех. Дона Барлоне. Его жену. Его детей. Его старую маму. Его подручных и их семьи. Всех.

Когда приезжают твои коллеги, ты просто стоишь посреди всего этого бардака. Твои бывшие друзья смотрят на тебя с ужасом.

А потом тебя казнят на электрическом стуле.

Аббатур сел чуть поодаль, скрестив ноги и прикрыв глаза. Глубоко дыша, он отдыхал и прислушивался к окружению. Завернутый почти полностью в свой плед, он выглядел как пушистый придорожный булыжник.