Голосование за ходы

Безжалостный зной лета...

Пыль тысячи копыт...

Причудливые фантазмы перегретого ветра...

Солнце, нависшее над головой лезвием палача...

Иль, всё же, лезвие было б милосердней?..

********************

Сколько времени уже прошло?.. Месяц? Год? Столетие?..

Софрон того не ведал. Бессмысленно вести счёт, когда рассудок большую часть дня помутнён палящими лучами. Забвение во снах ночью, забвение в делирии днём - вот и вся его отрада.

Орошённая потом щека юноши прижимается к прутьям, глаза равнодушным взглядом окидывают местность, не приковываясь вниманием ни к чему конкретному. Монотонные равнины. Унылые холмы. Время от времени, караван проезжал мимо обескровленных деревень и городов, где можно было полюбоваться на запустелые виллы, обрушенные акведуки, и сожжённые арабами церкви. Оголённые кости разлагающейся Империи - обелены они, и отшлифованы временем и ветром.

Случалось, полуденный жар достигал апогея - и тогда в этих руинах Софрону чудились не виллы - но величественные дворцы, блестящие позолотой. Не остов акведука - но окутанные во мрамор монументальные статуи и колонны. Не выгоревшие церкви - но константинопольские базилики, всем своим видом внушающие благоговение перед Богом. И не Софрон он был - но Василевс, неторопливо движущийся на золотой колеснице впереди триумфа... И ликовала ему толпа... И был он окружён трофеями и златом... И был одет он в пурпур и пальмовые ветви... И воздавали ему на голову венец лавровый...

Касались губы его чаши с водой - и рассудок возвращался вновь, гоня прочь сладостный мираж. Возвращались вновь руины и разруха. И хотелось в эти моменты Софрону - не кричать, возопить: "О Рома-Мать, царица наша! Слезами омовенная, кровью напоенная! Изнасиловали тебя твои же сыновья, распродали на рынке варварам, словно последнюю шлюху! Плачьте, о августейшие и багрянорождённые! Плачь, Велизарий, меч римский! Плачь, Нарсес Армянин! Ни мечи, ни легионы ваши не смогли вернуть былую Империю - лишь отсрочить смерть её, ибо высокомерие и апатия разят сильнее стали!"

Хотелось - но...

********************

Но усталость и апатия быстро брали верх - и Софрон вновь отдавал себя воспоминаниям о прошлом. Единственное, что удерживало его рассудок от распада. Он вспоминал былые времена - вспоминал своих учителей, их наставления...

Вспоминал то, с какой пылкостью он декламировал труды Цицерона и Квинтилиана. То, с каким трепетом и завистью на него смотрели лучшие ученики школы. Воистину, ораторское искусство - высшее из добродетелей, ведь разве не сказано в Завете: "В начале было Слово"? Сколько царств было покорено не златом, и даже не железом - но Словом, сказанным нужным людям в нужное время? Разве не Слово Божие, сказанное пророками нашими, ставило на колени и фараонов, и царей, и низших из рабов их? Ежели Вера - ключ к Царствию Небесному, то Слово - ключ к душе человеческой.

Вспоминал он и о днях, проведённых до прибытия в Гераклею. Вспоминал об остальных подростках, бывших ему когда-то товарищами - ныне пленённых, как и он сам. Кого-то из них он даже лично выторговал. Сколько бы Софрон старался об этом не думать - но мысль об их судьбе прочно засела в его голове, и от неё душе становилось мерзко.

Вспоминал юноша и о своей цели. Он не собирался разделять участь иного рабского сброда, отдавшись наложником для плотских утех чернейшему из варваров. И, посему, рассказывал он спутникам своим в прохладе ночи истории о городах, мимо которых они проезжали. Рассказывал об Адане, древнейшей лишь после Рима из городов ромейских. Рассказывал об Эдессе, колыбели христианской, приютившей Ефрема Сирина и Фому Неверующего. Рассказывал и о Платоне, и о Протагоре, и о Диогене Лаэртском - обо всех и обо всём, о чём знал Софрон. А о чём не знал - выдумывал сам: бестолковые варвары, у которых мир ограничивается родной деревней, всё равно поверят.

Главное - рассказывал всегда неподалёку от ушей работорговцев. Ибо одну максиму за всю свою жизнь Софрон выучил наизусть: Хорош тот слуга, который ублажает тело господина - но лучшим будет тот, кто усластит и разум его.

********************

И вот, наконец, одним прохладным утром, за росяной дымкой Софрон узрел стены города, по богатству за весь пройденный им путь доселе не виданного. Купола мечетей блестели в лучах восходящего солнца, преломляясь в росе радугой. Многочисленные пальмовые сады в своей сонной идиллии повиновались мановениям ветра. Хоть этому городу и далеко до славы Константинополя - но даже юноше пришлось мысленно согласиться, что это гораздо большее, чем то, чего он ожидал от потомков сасанидов.

—О Багдад, величайший из городов! - воскликнул кто-то из его пленителей.

И хлопнул ромей радостно в ладоши, ответив без раздумий:

— Воистину, настолько же легендарный, каким его описывал Геродот! Обитель Кей-Хосрова, внука Кей-Кавуса, из чаши Джамшида испившего! Многая лета тому царю, который правит этой столицей мира!

И хоть слова Софрона были притворными, и знал он о Кей-Кавусе лишь из небылиц, услышанных от раба-перса, и плюнул бы с большим удовольствием этому Джамшиду, да прямо в варварскую чашу его... Однако же, радость его была неподдельной. Евнух не имел ни малейшего сомнения в том, что именно он будет жемчужиной предстоящего аукциона. Он знал себе цену. И, раз уж Божьим промыслом суждено ему было уподобиться пророку Даниилу - то он обязан сделать всё, чтобы эту цену заплатил сам Навуходоносор.

Осознание того, что на этот раз выход будет боевой, медленно спустилось в район живота, и нервно сжалось там в клубок. Или, может, это пропущенный обед напоминал о себе?

– Так точно, Герр Командир!

Лёгкий мандраж, охвативший Мигеля, не давал и шанса уложиться в норматив. Тяжёлые обоймы то и дело соскальзывали с рук в попытке засунуть их в разгрузку. Ну у кого как не у Штатовских умников могла возникнуть гениальная идея сделать стандартом эти крайне неудобные крупнокалиберные стволы? Ещё и двенадцать патронов на обойму! У штурмовой винтовки! Двенадцать!

Злобно бормоча про себя непечатные стилистические фигуры высшего матерного пилотажа, Херес в конце-концов вдолбил кулаком в карман разгрузки последний магазин. Сделав слишком резкий разворот в сторону выхода, он чуть ли не буквально уткнулся носом в обвешанную бронёй и патронными лентами рыжую мускулистую дылду - благо, спасло забрало. Дылда на толчок не отреагировала - более того, даже и не заметила, что в неё влетел какой-то там испанец. Приподняв с лица визор, Адриано напряг воображение, пытаясь придумать что-нибудь остроумное.

Но остроумное на язык не лезло. Вместо этого, начали лезть мысли о том, насколько же боевая ему попалась напарница. Волосы - огонь, имя - огонь, телосложение - огонь. Был бы характер не такой отстранённый - то вообще об сеньориту можно было бы обжечься...

"Что, нравлюсь?" - внезапно услышал он в свой адрес. Затерявшись в мыслях, Мигель не заметил, что рыжая бестия наконец заметила его двусмысленный взгляд. Ну, такая постановка вопроса уж точно взяла его врасплох. Её типичный неэмоциональный тон голоса тем более не давал понять, шутит ли она или же что-то заметила. Срочно нужно было как-то выкручиваться.

– Да так... На голландскую мельницу любовался...

Аудитории, монотонная читка, бессмысленные разжёвывания бессмысленного материала - в такие моменты вариант с офисной армейской работой где-нибудь в унылой Бельгии казался не такой уж и плохой альтернативой. Мигель снова начал чувствовать себя как в школе - только, вместо детей, на эту ерунду тратили время вполне себе взрослые люди. Ну чему за школьной партой можно научить пилота?

Всеобщее отчаянье наконец прервало прибытие инструкторов. Мигель питал к ним большую приязнь, чем к старому польскому сухарю - они-то имели всяко лучшее представление о том, как на современных самолётах должны вестись настоящие воздушные бои. Да и новость о том, что учебные вылеты участятся, его также искренне обрадовала.

— Дайте угадаю, сеньорита, Ваньки научили летать медведей? - устало потянувшись руками вверх, бесцеремонно зевнул Херес, пытаясь набрать в лёгкие как можно больше свежего воздуха.

— У них ведь один устаревший хлам, по сравнению с нашими машинами. Один раз плюнь - и развалится ещё до взлёта.

Демонстрируя свои слова, Мигель взял со стола полый корпус разобранной ручки с уже заряженным в него комком жёваной бумаги, навёл на нервировавшую его всю пару моль - и смачно плюнул в неё бумажным снарядом.

Адам, лихорадочно пыхтя, перевалился на спину и выпустил из рук карабин, который он цепкой хваткой, не обращая внимание на дикую боль в плече, держал весь бой. Обстрел транспортника-амфибии, вогнанный в плечо, словно штык-нож, осколок, обстрелы с гаубиц - и смерть, кругом смерть - всё это длилось лишь какие-то мгновения. Однако, в восприятии Мыла, время расплывалось в невыносимую, сводящую с ума вечность.

**********

Наконец - хоть лишь на мгновение - всё кончилось. И если до этого психика Адам была защищена от творившегося вокруг безумия, глубоко укутавшись в бессознательное и погрузившись в полный автоматизм инстинктов - то теперь же маска боевого транса предательски сползала, вновь открывая глаза реалиям происходящего.

И реалии эти ударили Мылу в лицо словно кувалдой, не жалея сил: Это не сон, и не кино. Они действительно остались совершенно одни. Остались одни на этом проклятом богом куске суши посреди бескрайнего океана. Несчастные грешники, брошенные командованием на мучения сквозь семь кругов Ада на земле. И что не видать ему лёгкой и приятной службы при штабе. Его привезли сюда умирать.

**********

Накрывшие Адама мысли и сухая жара вызывали у него тошноту и головокружение. Слёзы, перемешавшись с потом, безжалостно жгли глаза. Голова становилась ватной. Командиры и сотоварищи что-то обсуждали в нескольких метрах от него - но удар по психике оказался почти фатальным, сосредоточиться на словах Мыло так и не смог. Надо было как-то держаться. Перевести мысли в полезное русло - пока они с отчаянья не полезли в гораздо более мрачные дебри.

Дотянувшись дрожащей рукой до фляжки с водой, морпех жадно присосался сухими губами к горлышку. Горячая влага морщила лицо - но утоляла жажду. И лишь после нескольких мгновений его, словно молнией, ударило осознание того, что он только что, вероятно, выдул весь запас воды. Трухнув флягу, Адам с облегчением выдохнул, услышав, что там ещё что-то плескается. Сняв очки и вытерев запястьем глаза от солёного пота, Мыло почувствовал сильное желание вылить остатки воды себе на лицо - но, поколебавшись, всё же спрятал фляжку обратно за пояс.

**********

Погруженный в возню с экипировкой, Адам не заметил, как к нему спустился его товарищ - Скрипач. Что-то начал расспрашивать про Занозу. Мысли снова ушли в воспоминания про ту злополучную высадку. Про бездыханное тело его побратима, побитого осколками. Про то, как они вместе сидели за одним столом всего пару часов назад, на палубе корабля. И это кровавое месиво вместо головы водилы, свисавшее с ошмётков шеи...

Адам посмотрел прямо в глаза Айзеку. Ему хотелось что-то ответить - но слова застряли на полпути в горле, вывалившись наружу судорожными всхлипами диафрагмы. Зажмурив мокрые глаза, Мыло отвёл взгляд в сторону, обхватив руками колена и старательно делая вид, что не услышал вопроса. Ещё один-два таких вопроса - и его точно стошнит прямо в воронку.

Войти в таверну с таким ростом, как у Роллана, было непростецким делом. Просторные для обычного человека входные двери возмущённо скрипели на попытки такого великана в них протиснуться. Ударившись несколько раз головой - то об арку, то об люстру - бастард наконец сумел пробраться в открытое помещение главного зала и с ухмылкой вздохнул, потирая многострадальный лоб.

Оглядев интерьер, Роллан удовлетворённо кивнул самому себе, и жестом меча, который из-за размера ему приходилось держать в руке за клинок, подозвал остальных своих товарищей, зашедших за ним в комнату. Очевидно, что зайти в таверну, управляемую гномами, и не попробовать их выпивки было бы смертным грехом - поэтому Вепрь тут же устремился в сторону барной стойки с твёрдым желанием промыть горячительным напитком сухую от дорожной пыли глотку.

На дворе шёл январь-месяц, и вместе с ним по Парижу прогуливались и о чём-то бурно спорили трое почтенного вида джентльмена. Среди обнищавших улиц они были словно горстка партизан на вражеской территории - и тема их разговора как раз совпала с подобным наблюдением.

— Анри, право, я вам в который раз поясняю! - вспылил тот, что стоял со стороны ближе всего к шоссе, в качестве дополнительного веса своим словам пламенно размахивая в воздухе тростью. — Наша экономика держится на золотом стандарте словно на спасательном кругу! Если вы решите убрать из рук державы и его - мы окончательно утонем! Нужно взять у наших союзников денежные зай...

— Денежные займы?! - не выдержал адресант претензии, бесцеремонно вскинув к небу руки. — И потопить Францию не только в безработице, но и в долгах?! И что вы предложите делать дальше - ждать репараций от Германии словно манны небесной, учитывая, в какой бедности она находится вместе с нами? Мсье Далимье, этот ваш "спасательный круг" - словно свинцовая обуза на нашей шее, нам нужно последовать примеру Британии и скинуть его как можно скорее!
Начав заворачивать на руке пальцы, Анри Шерон, министр финансов Республики, обратился уже к премьер-министру:
— Monsieur, во-первых, мы сможем наконец-то начать расширять доступный денежный фонд за счёт печатания нового бумажного франка - пусть и не настолько обеспеченный в самом начале и пусть не по довоенному курсу, но всё же более ходовому чем золотые монеты...

У Жозефа Поль-Бонкура всю дорогу болела голова от спора этих двух, но всё же огромным волевым усилием он сделал вид, будто заинтересован в торохтении Анри. Всё, что он услышал - это то, что ликвидация золотого стандарта улучшит экономическое положение в стране, и это прочно уцепилось в мысли премьера. Экономика Франции действительно переживала не лучшие свои дни - возможно, именно такой решительный ход может повернуть Мадам Фортуну лицом к Французской Республике?

Оппонент финансиста - министр труда и социального обеспечения Альбер Далимье - предлагал в свою очередь совершенно иной подход. По его словам, главным двигателем экономики стали бы либеральные реформы в трудовой этике, такие как пособие по безработице, а также фиксированная минимальная зарплата и рабочая неделя. Этим он планирует нанести удар по нищете как самой большой угрозе для экономики.

Вдалеке уже виднелся Люксембургский Дворец, и у Жозефа возникла гениальная идея по примирению продолжавших браниться министров. Выдвинув руки между ними двумя, он громким голосом сказал:
— Господа, господа! Я принял решение, и считаю, что вы оба правы.

На этой фразе оба министра подняли бровь.

— Я считаю, что необходимо экстренно созвать парламент и обсудить вероятные способы, с помощью которых можно было бы спасти Мадам Францию. Обещаю вам двоим всецелую свою поддержку.

Ар-Рахманские пески. Они часто приходили во сне - гораздо чаще, чем хотелось бы. Целый океан песка, омывающий всё вокруг, от горизонта до горизонта. До чего же очаровательное само по себе зрелище - если бы не трупы. Они были повсюду - присыпленные сверху, трупы молча барахтались в песке, словно в волнах - то ныряли вглубь, то появлялись на поверхности. От горизонта до горизонта.

Посередине, на вершине холма из тел сослуживцев, сидел Альберт. Как и положено сну, он не знал, зачем. Очередной суточный наряд на посту, без начала и без конца. Трупный запах вкупе с палящим солнцем вызывали у него жуткую мигрень - да и хотелось бы глотка чего-нибудь освежающего. Только у него в голове пронеслась эта мысль, вдалеке начал виднеться знакомый силуэт. Мальчик-кониец. Приближаясь, он резво перепрыгивал с трупа на труп, неся в руках что-то, чего Альберт так долго ждал. Протянутые руки с кувшином, который солдат жадно выхватил и начал тут же бесцеремонно опустошать.

Мальчик в смятении простоял мгновение-другое.

— А как скоро ты станешь как они? - спросил он на внятном Виварийском, обводя пальцем море трупов вокруг.

Этот вопрос встал комом в горле Альберта. Опустив кувшин, он с внезапной даже для него самого ненавистью посмотрел в глаза мальчика, открыв было рот в готовности засыпать наглеца отборными ругательствами. Но всё что в итоге посыпалось изо рта - это песок. Испуганно посмотрев в кувшин, солдат увидел там только песок.

Внезапная волна страха нахлынула Альберта, и он в панике бросился бежать. Но проклятые пески расступились перед ним словно вода, и он нырнул вглубь следом за трупами, его руки и ноги - барахтались в тщетной попытке всплыть на поверхность.

И когда песок в лёгких уже угрожал окончательно задушить солдата...



... Во внезапной вспышке света Альберт проснулся. Сердце молотком стучало в шее, дыхание билось об стекло статис-капсулы, оставляя за собой расширяющееся пятно конденсата.

Сознание и память медленно и больно возвращались к коммандос, оставляя сны о песках тяжёлым осадком в сердце. Очередной кошмар, который, как клялись в СРС, не должен был произойти внутри криосна. Выровняв дыхание и бегло прокляв в мыслях командование, Альберт начал было тянуться руками к клипсам чтобы освободиться от ремней, как свет внезапно и с низким гулом погас.

Раздались голоса сначала на неизвестном языке, потом на Общем. Разговор своим тоном не внушал ни капли доверия. Произошло явно что-то нехорошее.

Стараясь не издавать лишнего звука, Альберт как можно тише расстегнул свои ремни и голыми ступнями приземлился на металлический пол. В темноте мало чего можно было разглядеть, но, судя по слабому мельтешению в темноте, пробудился не только он.

Нужно было достать из ящика хотя бы своё основное оружие, а также оценить ситуацию.

Кидать гранату с усыпляющим в настолько замкнутом пространстве было не самой лучшей идеей. Впрочем, Альберт бы наверняка подумал по-другому, промахнись он по своим целям.

В любом случае, противогаза у него в экипировке не было - благо, Элеонор уже усмотрела запасные в темноте. Стараясь не делать лишних вдохов, Александр рванул в сторону красного ящика. Стекло со звоном поддалось прикладу пистолет-пулемёта, и коммандос осторожно достал комплект, который, по виду, больше всего подходил размером.

Перед тем как надеть противогаз, Альберт крикнул остальным:
— Берите агента и командира полиции - и уходим отсюда, пока мы тут все не уснули!
Поколебавшись секунду, он добавил:
— И не забудьте пустить пулю в лоб выжившим!

На войне, как говорится, всё средства хороши - от этого никуда не сбежишь. Выжившие полицейские поставят операцию под угрозу ещё до её начала. И вообще - как бы им не пришлось поднимать целый корабль на воздух ради обрезания всех хвостов.

Надев противогаз и убедившись, что слащавый запах не проходит сквозь фильтр, солдат подбежал к шкафчику со своими вещами и начал в ускоренном темпе одеваться.