Голосование за ходы

События приняли совсем серьёзный оборот...

Оказавшись намертво прикреплён к одному месту – что твой гриб! – Дастот не имел возможности вовремя отскочить из-под удара покрытой затверделыми наростами лапищи. Втянув голову в плечи и прищурив глаза, он из последних сил ткнул мечом куда-то туда, где у атаковавшего его существа должно было находиться солнечное сплетение. Одновременно в бок уродцу с яростным рычанием вцепился Авуз Торалзас, бросившийся на защиту хозяина. Однако остановить замах ороговелой конечности все эти контратаки были уже не в силах. Оплеуха пришлась гному прямо по лицу, он покачнулся, закатил глаза и грохнулся на пол, смешно выгнув ноги, по-прежнему крепко оплетённые по колено коварными нитями.

Так закончил свои дни в Срединном Мире добродушный скиталец, скромный (хоть и щеголеватый) служитель Живых Звёзд, гном по прозванию Дастот Невезучий, сын Ровода Лодочное Кольцо, из Трубного Факела, славного форпоста Подгорного Дома в Джунглях Отчаяния. Где-то на севере, на островке посреди лесного озера, ворочается в глубоком сне прекрасный древний дракон, которому уже не суждено расправить могучие крылья в Ультрафиолетовой Пустоте, ибо некому больше разбудить его в должный срок...

Чем тот не замедлил тут же воспользоваться!

– А ты знаешь, из чего он сделан? – на всякий случай уточнил Дастот, тем более, что речь вдруг зашла о материях, близких сердцу его народа, – Стальной, пожалуй, должен уцелеть, а вот медный или латунный пожар такого масштаба может и расплавить. Кроме того, сохранит ли камертон чистоту ноты после того как на него, раскаленный добела, рухнет подгоревшая потолочная балка?

– Много работы, – Дастот с сомнением окинул взглядом микологическое чудо, – Ножка не только толстая, но и твёрдая. Да и жалко гриб: вон, какой красавец! Можно срубить ель повыше – или даже две, – обрубить лишние ветки и прислонить к краю шляпки, да так и забраться. Это больше операций, но справимся мы быстрее, чем если валить сам гриб.

Авуз Торалзас белой пушистой молнией бросился к распростёршемуся на земле хозяину и принялся лизать его лицо шершавым языком. Дастот рассмеялся, потрепал пса левой рукой по загривку (в правой он по-прежнему сжимал обагрённый кровью гарпии клинок), после чего всё же отстранил его, поднялся на ноги и принялся приводить себя в порядок.

– Это был... головокружительный полёт, – признался он, потирая ушибленный бок, – Не рекомендую пытаться воспроизвести это дома!

Рассыпавшиеся при падении элементы снаряжения гном закончил собирать как раз к тому моменту, когда Грэгори обратился к остальным за поддержкой своего воинственного плана.

– Давайте и вправду как следует прочешем окрестности! – воскликнул Дастот с горячностью, разбивая потаённые мечты стрелка, – Если гарпии нападают на путников, да ещё и носят такие ожерелья, у них в гнезде вполне могут быть сокровища. Правда, предлагаю слишком не увлекаться: это свободно летающие твари, их логово может быть довольно далеко, и если до вечера мы его не найдём, то давайте уж не будем менять маршрут ради дальнейших поисков.

При появлении Бурди Дастот снова просиял. Приятно было в этих дальних краях встретить соплеменницу. Тем более, хорошо вооружённую. Тем более, она сама подошла познакомиться, в отличие от некоторых других новых посетителей, которые всё своё внимание предпочли уделить трактирщику.

– Приветствую, Бурди! Я Дастот Невезучий,.. – гном хотел было по привычке добавить и про своего отца, и про славный форпост в Джунглях Отчаяния, но запнулся, обратив внимание на то, что сама Бурди ничего не стала говорить о себе, кроме имени и прозвища. Странно, но может, в её краях так принято? Да и виду у неё чуток диковатый, – А это – Авуз Торалзас, – представил он свою собаку, – Очень рады твоей компании!

В подтверждение Авуз Торалзас приветливо замахал хвостом.

– Припрятанные сокровища в дне пути – это очень хорошо! – вставил Дастот, когда взаимные представления закончились и разговор перешёл на обсуждение конкретных планов, – Я так понимаю, ваши конечные цели, как и моя, лежат далеко от города. Если удастся к завтрашнему вечеру справить мне какой-никакой доспех, а тебе – прославить себя пирушкой сообразно местным обычаям, это будет очень кстати перед дальним походом. А что до определения маршрута броском костей – что ж, я обязательно поучаствую, это по-своему забавно! Но скажу честно: увидев тут сегодня меня впервые, вы вполне могли бы предположить, что я зовусь Дастот Широкоплечий или Дастот Прекраснобородый; однако же, меня прозвали Дастот Невезучий, – и это, наверное, о чём-то говорит!

Когда Нимурель огласил своё предложение, Дастот задумчиво погладил бороду и снова повернулся к остальным.

– Этого стоило бы взять с собой, я так думаю, – сказал он, понизив голос, – Но что-то этот эльф – ну, или хорёк, который сдаёт эльфа внаём, – дорого просит. У нас нет пяти золотых. И если что, я тоже немало в своей жизни побродил по разным лесам и тоже могу быть следопытом. Правда, с моей комплекцией некоторые вещи получаются не так хорошо, как хотелось бы.

– О, ничего себе тут у вас, – усмехнулся Гефор, оглядев помещение с колодцем, – Эвона, камушки! Но их, слышите, можно и потом доковырять, когда вода уйдёт, чего лишний раз яйца мочить. Пойдём пока посмотрим, что там дальше за дверью. А статуи эти безобидные, вы проверили, да?

В двери протиснулся широкий даже по меркам своего народа гном, на чью богатырскую грудь ниспадала роскошная борода, тщательно расчёсанная и щегольски завитая. Следом за ним в зал проскользнул белоснежный пещерный хаски. Настоящая гномская всезадачная собака: такая и след зверя возьмёт, и вкусный гриб унюхает да откопает, и стаду козлов разбрестись не даст, и чужих на порог не пустит. А уж про способность поднимать настроение своей мимимишной мордой и говорить нечего.

Новоприбывший с любопытством осмотрелся вокруг – лицо у него было открытое, какое-то даже по-детски наивное – и прямо просиял, когда взгляд его упал на батарею разноцветных бутылок за спиной старого Чэрвольда. Не теряя времени, гном направился к стойке.

– Здорово, хозяин! Дастот Невезучий, сын Ровода Лодочное Кольцо, из Трубного Факела, славного форпоста Подгорного Дома в Джунглях Отчаяния, к твоим услугам! – представился гном, – Что новенького слышно в ваших краях? Особенно насчёт всяких волшебных штук или там остатков былых цивилизаций – это по моей части. И будь добр, плесни-ка чего покрепче, надо ж как-то пережить очередной трудовой день!

Последнюю просьбу Дастота его мохнатый спутник сопроводил самым умильным взглядом на свете.

Удары вчерашних товарищей сыпались со всех сторон, однако одержимый будто бы не замечал ужасных ран, которых получил уже гораздо больше, чем смог бы вынести обычный человек. Но вот, кажется, и его дьявольские силы иссякли. Воинственное рычание сменилось булькающими гортанными звуками, точно к горлу подступила рвота, секира выскользнула из ослабевших пальцев и с лязгом упала на каменные плиты пола, ревенант закачался на месте... и взорвался, обдавая всё кругом ошмётками гнилой плоти и брызгами зловонной жижи. Следом за которой вокруг полетели... крысы. Маленькие отвратительные создания, грязные, ободранные, лишайные, невесть какой силой поднятые в воздух и разбросанные во все стороны, они разевали вспененные пасти и отчаянно молотили в воздухе когтистыми лапами, стремясь вцепиться в любую подвернувшуюся опору.

В эпицентре взрыва, рядом со знакомой рунической секирой, остались лежать лишь почерневшая груда деформированных, точно изъеденных кислотой костей, да маленький сплющенный механизм, в вывернутом наизнанку нутре которого одиноко вспыхнула пару раз и навеки погасла последняя искорка астромантической энергии...

– Вот это битва! – рассмеялся ревенант, триумфально воздевая окровавленную секиру высоко над головой, – Нет, только посмотрите на неё, – он пнул носком сапога одну из безжизненных голов чудовища, – Ползала себе тут, жрала всех, в упор не хотела замечать очевидный урок, заключённый в этих поверженных колоннах! Думала, раз она такая огромная, многоголовая, заживляющая раны, так будет жить вечно! А вот лежит поверженная у наших ног. Слышите? Мухи-падальщицы уже слетаются на свою трапезу, – и действительно, к прочим звукам ночного леса, которые после внезапно отгремевшей битвы воспринимались почти как полная тишина: шуму ветра в листе, бормотанию сумасшедшего не-дерева, тяжелому дыханию бойцов, – прибавилось характерное жужжание, – Такая здоровая непобедимая тварь, а станет просто большой зловонной кучей, пищей для червей! Как и всё живое в Срединном мире!

Резко повернувшись, Осберт обрушил секиру на мирно отдыхавшего рядом Виго.

Кажется, именно перепалка Равандила с невидимыми шутниками привлекла внимание Осберта и заставила его стряхнуть с себя мрачное оцепенение, в котором он находился. Даже те, кто был с ревенантом в предыдущей экспедиции, никогда не видели его столь подавленным. И столь болезненно исхудавшим. Он с благодарностью кивнул эльфу и оглядел собравшихся за завтраком:

– Друзья, до сих пор богам было угодно послать нам спокойное путешествие. Но сейчас передо мной встало очень трудное решение, и я хотел бы посоветоваться. Буду признателен каждому за высказанное мнение.

Осберт поднялся на ноги и, уперев древко секиры в землю, опёрся на неё обеими руками.

– Как известно большинству из вас, я постоянно балансирую между двух погибелей. Жизнь моего тела искусственно поддерживается вот этой колдовской штучкой, – ревенант стукнул себя в грудь, – механизм которой всё ближе к исчерпанию своего ресурса. А мою душу еженощно осаждает коварный демон, намеревающийся сломить мою волю и превратить меня в игрушку адских сил.

Я вполне свыкся с мыслью о том, что мне отпущен короткий срок среди живых. Что мне остались считанные дни, прежде чем либо остановится бег арканы, либо моя воля сдастся перед дьявольскими наваждениями. Я прибыл в Нортвич, чтобы попытаться за оставшиеся мне дни совершить свой последний подвиг, достойный быть воспетым скальдами. И при этом я понимал, что уже не вернусь в родные края, что из хвороста этой Чащи – и не самых дальних её уголков – будет сложен мой погребальный костёр.

Однако западня захлопывается быстрее, чем даже я ожидал. Как вы можете видеть по мельтешению огоньков у меня в груди, аркана вертится всё быстрее, и я уже не могу быть уверен, что её завода хватит больше, чем на пару дней. После этого я паду бездвижный и бездыханный. Но и в последней схватке с демоном, увы, я потерпел поражение, – Осберт понуро опустил голову, – Может статься и так, что превращение в гнусное чудовище ждёт меня уже следующей ночью!

Проблему с арканой можно попытаться решить. Совсем рядом на восток отсюда лежат руины города, который вчера упоминал уважаемый Фенвариен. Мы с Виго и Равандилом посетили их несколько дней назад в составе Благородных исследователей, дружины Витора Рыжебородого. Там, по рассказам, обитают сумасшедшие эльфы-ревенанты – хотя сами мы с ними не встречались, я думаю, что видел в ночи глаза одного из них. Мы могли бы сразиться с ними, и я бы использовал их арканы, чтобы подпитать свою. Да, по всей видимости, они никому ничего не сделали, но я склоняюсь к тому, что они – лишь задержавшаяся на земле игрушка давно умершего некроманта и их существованием нет смысла дорожить. Вылазка в развалины города и обратно удлинила бы наш путь примерно на один дневной переход.

Перед рассветом я долго думал о том, как мне лучше поступить, с моей собственной точки зрения. Продолжить путь как ни в чём ни бывало, в надежде сегодня совершить своё последнее деяние, прежде чем уйти? Но зацепки на которые я полагаюсь, очень зыбки, искомой мною гарпии на запад отсюда может и не оказаться, а до прочих наших целей я могу и не дойти. Отправиться на восток – с вами, если вы меня поддержите, или в одиночку, если нет – и попытаться пополнить запас арканы? Но и этот план может завершиться неудачей, а главное – успех спасёт меня только от остановки тела, но не убережёт от куда худшей судьбы в когтях демона. Эту битву я уже должен буду выиграть следующей ночью, полагаясь только на себя.

В общем, в глубине души я принял некоторое решение, но мне интересно, что скажете вы. Пусть выскажется каждый. Посоветуете ли мне идти на запад – за призрачной надеждой на доблесть и славу, или на восток – за призрачной надеждой продлить своё земное существование? Или если я решусь на второе, готовы ли вы пойти со мной, отклонившись от первоначального маршрута и потеряв день, а может, полтора?

Когда усталые путешественники улеглись спать, Осберт остался сидеть в одиночестве у тлеющего костра. Он хранил молчание, не провоцируя невидимых проказников на новые упражнения в остроумии, но зорко оглядывал надвинувшуюся со всех сторон мрачную стену леса.

В какой-то момент ревенант тихонько разбудил Виго, а сам отошёл на пару дюжин шагов от лагеря, знаками дав понять, что провожать его не следует и вообще лучше не обращать на него внимания. Со своего места следопыт мог видеть, как Осберт вдруг поднял над головой топор и ринулся на незримого противника. Можно было подумать, что он просто упражняется с оружием, но в этот странный бой ревенант как будто бы вложил всю свою силу и ярость. Он рассекал лезвием воздух, наносил удары направо и налево, отпрыгивал и перекатывался, выкладываясь не меньше, чем во время памятного боя с быколюдами. Продолжалось это довольно долго, и за всё время схватки Осберт не проронил ни слова, только иногда издавал рык, больше похожий на звериный.

Боевое исступление схлынуло так же внезапно, как и накатило. Ревенант пал на колени и некоторое время оставался так в неподвижности. Потом поднялся, подхватил топор и побрёл обратно к костру. Там он сел на своё прежнее место, да так и просидел до утра в полном молчании. Но по тому, как поникли его плечи, нетрудно было догадаться, что в ночном поединке не удалось снискать победы. А ещё разноцветные огоньки, перемигивавшиеся посреди груди ревенанта, забегали совсем как сумасшедшие, иногда выдавая маленькие снопы искр, точно механизм арканы завертелся с предельной скоростью и работал теперь на износ.

Грета выставила перед собой посох, приготовившись отбить стрелу, лезвие или любую другую напасть, которую мог обрушить на неё проклятый истукан. Но то, что последовало дальше, застало её врасплох. Не успев сделать даже вдоха, несчастная пастушка превратилась в огромный живой факел. Душераздирающий, нечеловеческий крик раздался из-промеж языков пламени, но тут же оборвался, оставив лишь зловещее эхо под гулкими сводами зала.

Та же ужасная судьба постигла и Шнапса. Буквально за миг до того, как указующий перст варварского короля изверг огненную смерть, верный пёс, точно учуяв каким-то шестым чувством грозящую хозяйке опасность, бросился к ней – и попал под ту же струю пламени, мгновенно вспыхнув костром у ног Греты. Через несколько секунд оба, женщина и овчарка, превратились в безжизненные обугленные остовы.

И важен для меня вопрос,
Чтоб Рэпер роль в гроб не унёс.
Пусть скажет в чате всё, что знает,
И что о ком и как считает.

Не знаю, как тут сказать красиво,
Просто, бро, за поддержку спасибо!
В ночь, когда все норовят обосраться,
Слово Копейки стоит твёрдого бакса.
Меня хотят завалить, как Тупака, а смысл? –
Я ведь, однако, никого не диссил!
И хотя мы с тобою по разным чатам,
Поверь, я не молчу в кругу тех, кто рядом.
Даже мёртвым пав, я зажгусь, не скрою,
Для сил закона путеводной звездою.

Когда остальные члены новособранного отряда разбрелись по комнатам, чтобы отоспаться после пирушки, Осберт в одиночестве разложил необходимые принадлежности у горевшего вполсилы камина и принялся за починку доспеха, пострадавшего в стычке с быколюдами.

Увы, работа не спорилась. Толстая игла кое-как проходила сквозь слои выдубленной кожи, хотя ревенант в процессе изрядно исколол и исцарапал свое мёртвые пальцы. Однако попытка удержать нитью, к тому же простроченной вручную, рассечённое топором плечо доспеха, на которое приходится основной его вес, была обречена заранее. Тут требовалось поставить новый ряд заклёпок.

И как назло, когда некоторое подобие успеха ещё казалось вполне достижимым и даже близким, внутри ревенанта что-то несколько раз громко щёлкнуло через неравные промежутки времени, а астромантические огоньки в его груди немного потускнели и забегали чуть быстрее.

Забросив бессмысленную работу, Осберь вышел во двор и некоторое время просто стоял, обратив измождённое лицо к звёздам. В какой-то момент всё его тело забила мелкая дрожь, а сквозь стиснутые зубы стали вылетать искажённые почти до рычания ругательства, мольбы и проклятия. К счастью, рядом на пустом дворе не было никого, кто мог бы услышать эти ужасные звуки, как не было никого, чтобы увидеть, как чернота ночи вокруг фигуры ревенанта будто бы становится ещё гуще и чернее.

Рано утром готовый к выступлению Осберт встретил своих товарищей на крыльце "Спящего василиска". По-прежнему рассечённый доспех, оголявший одно плечо, красноречиво свидетельствовал о провале скорняжных упражнений владельца. О прочих же злоключениях прошедшей ночи ничто не напоминало. Как бы криво ни сидела повреждённая броня, она всё же скрывала под собой потускневшую и ускорившую свой бег аркану. И только самый внимательный глаз мог бы заметить, что пепельно-серое лицо ревенанта ещё более потемнело и осунулось, а трава в том месте, где он стоял, неестественно пожухла.

– Ну вот, по крайней мере, по поводу раздела добычи, я думаю, никто возражать не будет, – продолжил Осберт, явно приободрённый ответом эльфа, – Что касается остального... Могут быть некоторые трудности с определением первенства, – ревенант кивнул на грифельную доску, на которой Чэрвольд записывал успехи возвращавшихся из чащи групп, – но я думаю, уважаемый хозяин таверны как-нибудь с этим разберётся. А что до славы и почестей, так смертным всё равно не дано заранее предугадать, чем будут увенчаны в памяти потомков их деяния. Я даже могу поведать на этот счёт одну историю, которая, к тому же, имеет непосредственное отношение к моему появлению здесь...

Заметив любопытство в глазах по крайней мере части собравшихся, Осберт сделал знак трактирщику принести ещё выпивки на всех, перевёл немного дух и начал свой рассказ:

– Жил в холодном и суровом краю, откуда я родом, Хольмар, сын Хольмара, прозванный Кровопийцей. В наших землях имя этого вождя известно каждому. Он совершил немало подвигов, собрал под своим стягом много младших вождей, однако мечтал о славе великого полководца и завоевателя. Ради этой мечты он собрал большое войско и попытался захватить владения своего старшего брата Зигольда. Однако судьба распорядилась иначе.

Славен сеятель злата
В громе бури оружья.
Но не напьётся песня
Братскою вранов брагой.

У Зигольда было меньше земли и воинов, но и первая, и вторые содержались в лучшем порядке. А кроме того, он был любим народом и везде мог рассчитывать на поддержку и укрытие, не опасаясь предательства. Хольмар надеялся на лёгкую и быструю победу, однако его обозы застряли в болотах, а войско, страдавшее от обморожений и болезней, потерпело поражение от куда менее многочисленной дружины старшего брата. Стараясь восполнить потери, он обложил все свои владения тяжелейшими поборами, чтобы привлечь наёмников из-за моря, но тем выжал последние соки из земли и лишь ухудшил своё положение.

Не надеясь одержать верх в прямом столкновении и повсюду подозревая предательство, конунг окружил себя колдунами и сейдконами, которые своим чёрным искусством должны были насылать порчу на противника, выявлять недовольных в чертоге самого Хольмара, а также поддерживать его пошатнувшееся здоровье. Сопровождать одного такого проклятого чернокнижника – я даже не хочу называть его скверное имя, пусть оно сотрётся из памяти добрых людей – выпало мне. Да, именно мне, ибо, увы, и я тогда имел несчастье сражаться в рядах бесславного войска Кровопийцы.

Однако собственными глазами узрев, к каким средствам прибегал тот колдун во исполнение наказов Хольмара, – включая те ужасные вещи, что он творил над невинными поселянами, среди которых были и мои дальние родичи, – я преисполнился гневом и отсек чернокнижнику его безбожную голову. Да-да, вот этим самым топором! Так я нарушил приказ своего вождя, но защитил своих родичей и других невинных людей. Но я был молод и жаждал славы, а потому, не боясь последствий, поспешил проехаться по всем селениям в округе, показывая благодарным жителям отрубленную голову изверга и его перстень.

Не все были готовы открыто чествовать меня, опасаясь гнева конунга, но вне сомнения, люди видели во мне освободителя. К тому времени звезда Кровопийцы закатилась, он терпел поражение за поражением, и лишь чёрное колдовство оттягивало его неизбежное падение. Однако снятый с руки чародея перстень, который я теперь носил с гордостью, вскоре погубил меня.

Через него в моё естество проник демон скверны и разрушения, который принялся осаждать мою душу, заманивая в свои сети и подталкивая к различным ужасным деяниям. Я сопротивлялся как мог, но постоянная борьба изматывала меня и телесно, и духовно.

Звон золотой заклятья
Явится ядом йотунов,
В доме души до срока
Селится жил иссушитель.

– Так Хольмар, сын Хольмара, мечтавший о славе великого завоевателя, вошёл в историю, как Кровопийца, напрасно загубивший множество жизней и принёсший лишь горе и разорение своему краю. А я, Осберт, сын Утберта, возмечтавший о славе освободителя людей, стал одержимым, вынужденным постоянно сражаться за собственную свободу. Ибо никому не дано знать, какие плоды принесут его деяния, а тем более, какая слава им уготована в памяти людской, – ревенант обвёл взглядом присутствовавших, – Однако же, я уже долго держу речь. Это не вся моя история, но о том, что выпало на мою долю дальше, я поведаю в другой раз. Если, конечно, вернусь жи... просто вернусь из нового похода, в который, надеюсь, мы в скорости отправимся.

Грета посмотрела на полурослика с уважением, хотя здравый смысл подсказывал ей, что конкретно Глуб в своих занятиях древним полу-искусством вряд ли имел дело с чем-либо более диковинным, чем берёзовый лист, дроковый цвет, да может быть, рябиновый сок. Конечно, пастушке доводилось слышать об одеждах, которые носят в городе – из тканей ярких оттенков: пурпурных, алых, синих, да ещё и с отливом, да ещё и не тускнеющих после дюжины стирок. Вот на такое потребны и тычинки цветков иноземных, и раковины со дна моря, и кислота, и чёрт с рогами. Но то у знатных господ в городе, да и те подобные ткани покупают за большие деньжищи из дальних земель. А у нас что, в нашем-то захолустье?

– Тихо, Шнапс, – произнесла Грета вслух, одёргивая пса, который злобно зарычал на прошмыгнувшую мимо него курицу, – Нельзя. Не трожь! А ну-ка, – это уже было обращено к стоявшим рядом мужчинам, – дайте-ка я посохом попробую толкнуть.

И действительно попробовала ткнуть дверь посохом из-за спины Гурнада, сначала с левой стороны, потом с правой. А вдруг дверь всё-таки не заперта и открывается вовнутрь?

– Коллеги, заклинаю, не трогайте самоцветы! – раздался сзади низкий бас. По городскому выговору нетрудно было заключить, что принадлежит он мастеру Алоизиусу, – Они могут скрывать поистине опасную ловушку, а могут быть важным ключом, отпирающим дальнейший путь. Позвольте-ка мне посмотреть, – и астролог начал протискиваться вперёд через столпившихся в коридоре мужланов, – Вполне вероятно, узор, образуемый данными люминисцирующими камнями на поверхности двери, заключает в себе – Не пихайтесь, уважаемый! – подсказку для проницательного ума. Его ни в коем случае нельзя нарушить.

У самых дверей Грета и Британ всё-таки не стали пропускать триттенгеймца вперёд, а просто пригнули головы, чтобы рослый астролог мог в полной мере рассмотреть интересующую его фигуру поверх них и дварфа.

По-прежнему державшийся позади Гефор незаметно для окружающих закатил глаза. Вся эта возня и толкотня в узком тоннеле уже начинала действовать ему на нервы. А ведь они буквально только вступили под эти колдовские своды.

Снульто слышал, как хрустят его кости под напором огромной лапищи, чувствовал, как воздух покидает горящие лёгкие. В исходившем от гидры болотном духе, смешивавшемся с металлическим запахом крови, чудилось уже влажное дыхание Стикса. Но пока у него есть свободная и послушная рука... Только бы хватило последних сил, чтобы наносить удары!

Не хватило.

И гобольд Снульто, бывший лемурилокутор IX легиона и главный дрэппер Нортвича, сам шагнул сквозь непроглядный мрак в тот мир, для которого ему столько раз приходилось служить связующей ниточкой с миром живых.

IN MEMORIAM SNVLTONIS

После выступления Блафлина Снульто хлопал, топал, улюлюкал и свистел едва ли не громче всех в трактире. Мрачного расположения духа своего товарища он, похоже, не заметил.

– Погодите-ка! – воскликнул гобольд, когда бурные овации ослабели и всеобщее веселье снова стало распадаться на отдельные междусобойчики, – Блафлин, конечно, поведал про самое главное и прекрасно поведал, но на этом всё не закончилось! Это ещё не всё, что случилось с нами по пути!

С обезьяньими ужимками, соответствующими специфическим гобольдским представлениям о прекрасном, отставной легионер вскочил на свой стул, с него запрыгнул прямо на стол, пару раз крутанулся в немыслимой пляске, каким-то чудом опрокинув только один жбан, да и тот с морсом, после чего набрал в лёгкие воздуха и – нет, не запел: скорее, быстро и ритмично заговорил, размахивая руками и отстукивая такт каблуком:

Короче, замуровали уродца,
Валим из колодца –
Лечь костьми тут не хоцца.
Пусть без трезубца –
Главное, с костлявой разминуться!
Идём через чащу,
С собой тащим чашу,
Вот бы таких трофеев почаще!
Гному без трезубца икается,
Кругом смеркается,
В кронах руны зажигаются –
Непонятные знаки,
Мы опять в какой-то сраке.
Тут – хоп! – из-под ёлки дедок,
Заводит колкий real talk,
С локоток, а явно центровой на этом участке,
Ищет, как захоумиться с поэтом, сам в маске,
Из-под рогожи хвост,
Тычет щупальцем на норд-ост,
Знает там ряд интересных мест,
Предлагает квест
Для тех, кто готов
Принести улов
Твердолобых голов,
Чтобы с лёту
Подкатить к стихоплёту.
Звать его Нихто, по-имперски Nemo.
Это тема!
С таким заказчиком можем быть мы не немы:
Эй, ребята, кто вас послал? – Да Нихто,
Мы независимы, как радфема дщери!
И всё, ты тут в роли Полифема в пещере.
Вокруг деда остатки какой-то пирушки,
Знатно насвинячили лесные зверушки,
Крысята, мол, готовили змею гекатомбы.
Интересно, что если они о том бы
Прознали, что их бога мы съели на завтрак?
Вот сюжет, достойный античного автора!
Кстати, мы ж его не доели малость,
Наверняка ещё завалялось!
Блафлин, тащи-ка на стол закуску,
Похвастайся своим кулинарным искусством!
Да, воин и скальд, такой, что только в путь – йе! –
– Он ещё и заправский шаркутерье!

Мы охотники бешеные,
Где тут чаща? Ну-ка, прочешем её!
Айда в гости к лешему,
Всё равно не будем жить вечно – йе!
А если ты на той же волне,
К нам присоединиться можешь вполне.
Мы всех принимаем, как ад-Дауля филь аш-Шам,
Особенно рады коротышам.
Здесь не задержимся надолго после пира –
Поутру выступаем, как клыки вампира!
Но если ты с нами пошёл – не ссы!
Мы из тех, кто запускает часы,
Читает запретные письмена,
Армии нежити пробуждает от сна,
Дёргает за дверную ручку,
Вертит судьбу на десятифутовом шесте, как сучку!
Слышишь, давай подчеркну для ясности:
Если ты ищешь гарантий безопасности,
Не готов к ежечасному риску,
Вечно ждёшь от судьбы ириску,
Боишься случайной смерти и всего такого,
Короче, в тебе умер дух старой школы –
Значит, ты не из нашего теста,
Хоуми, ты ещё не вышел из детства,
Нам с тобой в этом Лесу неинтересно:
Вали в свои всеми Забытые Королевства!

Р-раунд! – страшным голосом прокричал Снульто, воздев над готовой сжатый кулак, откланялся на все стороны, тяжело переводя дух, и спрыгнул со стола.

Со всех сторон его окружала тьма. Здесь и там её пронизывали тусклые огоньки, частички неверного, болезненно-бледного света. Они дрожали, перемещались, менялись местами, норовили убежать куда-то за пределы поля зрения. Оторваться от их хаотического танца было невозможно, но следить за ним было неприятно до тошноты, почти физически больно. В их мельтешении не было ни ритма, ни гармонии, только какая-то сводящая с ума неправильность. И насмешка.

Тьма расступилась. Такое уже бывало раньше, но сейчас Иероним чувствовал, что на этот раз у него хватит сил удержаться на поверхности дольше, чем на несколько мгновений, прежде чем мрак снова сомкнётся над ним. Взору предстали балки потолка, а справа, на границе поля зрения – уголок стола и кусочек как будто бы сидящей за ним человеческой фигуры. Мир каким-то образом несколько потерял в рельефности, зато прибавил в резкости: даже просто смотреть на него было немного больно. А ещё мир сместился куда-то вправо: как Иероним ни скашивал глаза налево, он видел там лишь характерный изгиб собственного носа – и ничего за ним. Но несмотря на это с каждой секундой крепла уверенность в том, что это его родной, настоящий мир, тот самый мир, в котором он когда-то сказал своё первое "Дай!". И запахи были на месте: пахло крепким пойлом, свечным воском, засохшей кровью, немытым телом, аптекарскими травами, мускатом, жжёным сахаром и человеческим беспокойством. И ещё чем-то знакомым, что цирюльник сейчас не в состоянии был опознать с той же готовностью. Что до звуков, то с уверенностью слышался только один, глухой ритмичный стук, отдававшийся болью в висках, источник которого он некоторое время затруднялся определить, прежде чем понял, что это пульсирует его собственная кровь, совершающая свой путь по сосудам.

Вообще чего-чего, а боли было хоть отбавляй. Голова ощущалась как полено, в которое только что с размаху вогнали колун, – хотя и полено с колуном, наверное, не были бы такими тяжёлыми. Остальное тело тоже ныло; впрочем, по сравнению с головной болью, захватившей всё его естество, это воспринималось лишь как слабый, размытый фон, о котором легко забыть. Во рту саднило, нёбо и горло глубоко, вплоть до самой гортани, будто выложили грубым и очень сухим пергаментом.

Иероним сделал вдох, попытался заговорить – хотя бы чтобы убедиться, что он ещё способен услышать собственный голос, – и сразу зашёлся кашлем, от которого колун тут же вытащили и вогнали в щель, разделявшую пополам его голову, с новой силой. Поверхность под ним покачнулась, балки потолка поплыли куда-то в сторону, точно норовя повторить давешний тошнотворный танец бледных огоньков во тьме.

Чьи-то руки приподняли его голову, что-то горячее и ароматное приблизилось к лицу. Удивляясь собственным телодвижениям, сколь бы малы они ни были, Гумпрехт жадно сделал глоток. Куриный бульон. О, он узнаёт его вкус; значит, в мире по-прежнему есть все пять чувств. Правда, во главе всего стоит боль. Ещё несколько глотков спустя ему стало полегче, потолок замер неподвижно, верх и низ заняли свои места, и даже, кажется, на право и лево теперь можно было положиться, пусть и с осторожностью. Миска с бульоном удалилось от его лица, и её место заняло что-то другое, ещё более ароматное. Ага, ипокрас на белом вине. То, что нужно.

Опустив голову обратно на подушку, Иероним поднял левую руку – удивительно было, что он может её чувствовать и она его вполне слушается, хоть и подрагивает, – и аккуратно провёл пальцами по левой стороне лица. Беспорядок в бороде, рубцы, всё ещё болезненно отзывающиеся на прикосновение, и плотная тканевая повязка наискось через глаз. Что ж, теперь понятно, почему мир потерял выпуклость и немного сдвинулся вправо. Тем более это всё ещё тот же самый мир. Ему ещё предстоит полностью осознать свою потерю, но это будет позже.

– Спасибо, – негромко и очень хрипло проскрипел цирюльник, чувствуя, как каждый слог отдаётся в голове новой волной боли, – Сколько я пролежал? И живы ли остальные?

Он увидел, как под потолком сгущаются тени и почувствовал, что совсем скоро, быстрее, чем можно прошептать молитву Сигмару и его Молоту, его вновь накроет мрачное забытьё, оживляемое лишь нечестивым танцем бледных огоньков. Но теперь он знал главное: он жив. И будет жить, назло всем мутантам и демонопоклонникам на свете.

Снульто наклонился было, чтобы снять с телеги заднюю ось – нет, слишком долго. Схватился за палаш, чтобы вырубить оглоблю... Нет, сейчас есть идея получше.

– Сулик, извини, ща всё вернём! – с этими словами гобольд, подскочив сзади к гладиатору, вытащил у того трезубец и помчался с ним к проходу, чтобы установить его симметрично косе Блафлина. Та блокирует вращение комнаты против часовой, но тварь может догадаться начать вращать в другую сторону, и тогда через три четверти оборота путь ей окажется открыт. Трезубец пока предотвратит такую возможность, а потом его можно будет заменить на спокойно вырубленную оглоблю, чтобы не оставлять здесь.

Бывший лемурилокутор IX-го имперского легиона внимательно выслушал речь своего преждевременно поседевшего товарища и... застыл в некотором оцепенении.

Перед его мысленным взором проносились видения Маришки в образе Госпожи Смерти, отвлечься от которых было не так-то просто. Но это-то ладно, а ещё выходило, что в их беседе за поздним завтраком из змеиного мяса степенный седобородый гном выступает в роли искусителя, а он, пронырливый гобольд Снульто, оказывается голосом разума и осторожности.

Это ли не признак того, что этот мир проклят богами и пришествие ещё одного тёмного властелина ничего в нём по большому счёту не изменит?

Предыдущий день был наполнен всякими жутковатыми впечатлениями, которые во время ночного сна легко могли бы прорасти кошмарами, однако усталость сделала своё дело – Снульто практически мгновенно провалился в забытье и несколько часов проспал глубоким и ровным сном без сновидений. Ночлег был коротким, а ложе – не слишком удобным, так что проснувшийся ближе к полудню гобольд вовсе не представлял собой олицетворение бодрости. Однако щедрый завтрак подкрепил его силы и приподнял настроение – право, было бы крайне обидно, если бы мясо, с которым у них было столько возни накануне, вышло бы безвкусным, подгорело бы, или ещё что, однако змеиный гриль у Блафлина получился отменный! Да ещё копчёных кусков осталось, чтобы взять с собой.

– В общем, так, – сказал Снульто, облизывая и выплёвывая змеиный позвонок, – Есть у меня одна идея. Даже две идеи. Точнее даже, две с половиной идеи, наверное. Неважно, сейчас всё сами услышите. Короче, рискну утверждать, что после вчерашней попытки той статуи разагитировать Сулика, мы все уже не горим желанием переворачивать эти проклятые часы. Разжились тут золотой чашей, ещё кое-чем по мелочи – и то хорошо, нечего дальше испытывать судьбу, – бывший легионер быстро обвёл взглядом товарищей, явно опасаясь возражений, но продолжал, – А это недоброе место лучше бы как-то огородить, чтобы никто больше не сумел в дальнейшем запустить время и привести в наш мир термаганта этого козлорогого. И в этой связи у меня две идейки. Во-первых, песочные часы опасно уносить с собой – слишком легко их ненароком опрокинуть. Может, попробовать их сломать? Отбить верхнюю часть, или отколоть дно, или просверлить внизу аккуратно – в общем, сделать так, чтобы у песка не было больше возможности пересыпаться обратно. Совсем славно было бы шейку запаять, но это хорошее, чистое стекло, вряд ли мы без печи, на костре сумеем достичь нужного жара. В любом случае, это всё может не получиться, так как вещь колдовская. Да и риск напороться на то, чего как раз пытались избежать, тут тоже есть – а ну как время стоит, только пока песок в часах неподвижен? А во-вторых, есть мысль уходя повернуть колесо в такое положение, чтобы заблокировать все четыре прохода. Тогда сюда так просто никто больше не заберётся и часы не найдёт. Я даже представляю, как это технически сделать, но это будет стоить нам немножко работы и нескольких ярдов верёвки. Что думаете?

Как я добрался до жизни такой?

Сурен проводил своего потенциального пасынка взглядом и слегка пригубил "вино столовое красное" (каберне савиньон, из простых, точнее Хурма определить не брался; цена в меню почему-то была указана за 40ml, но наливали, конечно, полный бокал, то есть, в три раза больше). Присутствовать на молодёжном рок-концерте в качестве шаперона при почти совершеннолетнем обалдуе ("Вот я в его годы... А впрочем, никому не пожелаешь, чтобы те годы повторились") было одновременно интересно, скучновато, неловко и забавно.

Интересно или, по крайней мере, любопытно – потому что на подобных мероприятиях Сурен никогда не бывал, да и музыка была интересная и по-своему приятная. Больше интересная, чем приятная, конечно. Почти самое то, чтобы гнать ночью по Уржумскому тракту, наверное, – под такую не заснёшь. Скучновато – потому что долго выдерживать такое человеческий слух не предназначен и через час максимум захочется переключить радиостанцию. А главное – пообщаться ему тут совершенно не с кем. Как он не догадался зазвать с собой Доцента? Тому здесь сплошной этнографический материал, как Шурику из "Кавказской пленницы", а у него бы был интересный собеседник на вечер. К тому же, стоило бы познакомить их с Пашкой. У парня светлая голова, ему надо бы попытаться поступить в какой-нибудь хороший институт, может, в Питер или в Москву, и именно Доцент, наверное, лучше всех сумел бы заразить его этой идеей. Ладно, посмотрим... Неловко – ну, потому что вся ситуация вправду какая-то немного нелепая, и окажись рядом кто-то из давних знакомых да расспроси, чего этот тут Хурма сидит один над бокалом да слушает вопли этих волосатиков, не избежать ему насмешек. Ну, и по той же причине забавна – глядя на себя со стороны, Сурен чувствовал, что сам сейчас невольно прыснет со смеху.

Иногда его ненадолго увлекало происходящее на сцене, в другие минуты он пытался присмотреться к залу и немножко больше понять о собравшейся здесь тусовке, по большей части новой для него, и принятых в ней отношениях. Однако Сурен старался ни на минуту не забывать о своём подопечном. Вот Пашка поздоровался с какими-то девчонками и тут же поспешно ретировался дёргаться в одиночестве на танцполе. Интересно, он вообще умеет разговаривать с барышнями – ну, кроме тех, чья готовность к беседе подтверждается плавающим над головой вопросительным знаком, который подсвечивается при наведении курсора? Ладно, пусть танцует, как считает нужным, энергии в нём накопилось, а даже такая дискотека – это лучше, чем компьютерные игры, не говоря уже про драки, наркотики, и так далее. А девчонки постарше тут, кстати, огонь, но самому Сурену в присутствии Пашки лучше на них лишний раз не оглядываться, на всякий случай. Самоконтроль, да. О, а вот он подсаживается к той самой ляле из компьютерного клуба, значит, может проявлять инициативу. Хотя, кажется, это она его подозвала, да вдобавок её уже развезло конкретно, так что не считается. Ну, под землю не спешит проваливаться, и на том молодец. Интересно, что у них за отношения? Гм, как бы не пришлось ещё и транспортировку этой... как её, Лиля? на себя брать. Вроде бы, она практически его соседка, хорошо хоть, что тут всё рядом.

– По крайней мере, кровавых жертв на этом камне не приносили, судя по отсутствию пятен... Слушайте, а может, это тут мельница такая была? – предположил Снульто, услышав от Маришки про "что-то вставляется", – Вот это нижний жернов, а сверху должен вращаться такой же верхний, только его сейчас нету. И это отчасти объясняет, зачем здесь телега – правда, не то, как она сюда попала. И квадратное отверстие в мельничном камне – как-то не очень удобно, хотя с инженерной точки зрения вроде бы нет ничего невозможного. Но главное, непонятно, за счёт чего здесь всё крутилось. Разве что на мышечной тяге...

Входная дверь со скрипом приоткрылась, и в проёме показался сначала огромный нос, а затем и его обладатель – сутулый и тщедушный гобольд, на чьём худом торсе чуть ли не болталась сильно потрёпанная в боях воинская кираса. Шумно втянув воздух обеими широченными ноздрями, вновь прибывший строевым шагом направился по кратчайшему маршруту к стойке, не особо глядя по сторонам и едва не наступив на хвост одному из местных котов.

– Здорово, дружище! – по-свойски приветствовал он старого Чэрвольда и тут же украдкой огляделся по-сторонам, явно в поисках меловой доски, на которой тут записывают берущих выпивку в кредит, – Чем порадуешь усталого путника? Так, "Песнь кровавого короля", "Сердце ядовитого леса", "Жертва скверного ритуала"... Не, это всё как-то для девочек... О, "Мудрость мёртвого предателя", клюквенный бренди с полынной вытяжкой – вот это пойдёт! Будь добр чарочку! Ну что, чем тут у вас народ живёт? Не завалялось ли, извините за выражение, квеста для ветерана битвы при Медвежьих Дюнах?

– Ну да, пожалуй, – кивнул Беркут в ответ на объяснения Кая, поняв по глазам старшего мужчины, что тот не врёт и ничего не скрывает. То, что ангел не собирался идти сводить старые и новые счёты с поехавшим бесерком, ранившим его дочь, – ну, или, наоборот, вставать с ним плечом к плечу против людей Даста – кто знает, какая у них там история между собой? – было большим облегчением. Водила накинул куртку и сделал шаг к дверям. – А может, это... махнёмся на время твоего обхода? – неуверенно предложил Беркут и вытащил из кобуры "рюгер", – Если кого-то придётся огнём успокаивать, тебе же потом его штопать. А тут хоть дырки поменьше и поаккуратнее...

Разговор был прерван появлением технаря. Хорошо, наверное, что Беркут в этот момент держал пистолет за ствол, а то мало ли что тот бы подумал, застав их двоих с оружием друг напротив друга.

– Здорово, Колин! – Водила всегда был рад встрече с самым рукастым, без преувеличения, обитателем Вормвуда, – Спасибо, всё в порядке. Мы в прошлый раз по красоте перебрали, ещё ого-го побегает. Думал сегодня-завтра в дорогу, да вот, как видишь, местных проблем подвалило.

* * *

Попрощавшись с Каем и Колином, Беркут двинул исполнять поручение ангела. Сложным оно не казалось. Свободные койки в Вормвуде только что заметно подешевели. А под собственной кроватью Беркута хранилось то, что с лихвой окупит недельные заботы о двух лежачих больных – всамделишний, Золотого Века, фарфоровый чайник с трёмя такими же чашками. И две из них даже с грёбаными блюдцами! Всё тёмно-тёмно-синее, невероятно глубокого оттенка, какого уже не встретишь на вещах, сделанных руками человеческими, – разве что на небе, утром в ясную погоду, перед самым восходом солнца. С широкой, узорной золотой каймой. Штуковины, достойные вожаков.

Видимо, пришла пора с этой красотой расстаться. Крис бы одобрил: хабар должен работать и менять владельцев, участвовать в вечном круговороте обмена. Хотя, с другой стороны, он наверняка поворчал бы, что такую вещицу де можно было бы толкнуть и повыгоднее. Ну, сейчас даже странно о таком думать.

Расставаться, конечно, было по-своему жалко, но что самое смешное, главным источником этого самого "жалко" была вовсе не красота и ценность самого предмета: эти посудины самой своей статью настраивали на неторопливый, созерцательный лад, который для редких чаепитий Водилы никогда не был характерен. И не мастерство изготовления: да, Беркут всегда ценил искусную работу и не сомневался, что чайник, чашки и блюдца вышли из-под руки выдающегося мастера, но поскольку один хрен непонятно было, как и каким инструментом вообще можно такое сделать, он не чувствовал себя в состоянии по-настоящему оценить их и его восхищение казалось каким-то неполным. Вот если бы этот чайник держался на ладно пригнанных гайках или хотя бы хранил следы станочного резца... Нет, жалко становилось при воспоминании о том, как он привёз этот сервиз, полученный в качестве платы за опасную доставку, с собою в Вормвуд – столько дней, по таким ухабам, мимо таких засад – и довёз ведь, не разбил столь хрупкую вещь. Вёз, кажется, аккуратнее, чем ту взрывчатку, за доставку которой с ним этим фарфором и расплатились. И именно это – столько дней, довёз, не разбил, – придавало вещам какую-то дополнительную ценность, до которой, впрочем, никому кроме него не было дела. Те, кому он отдаст эту посуду, тоже, скорее всего, возьмут её не для собственного пользования, но с прицелом на будущий обмен. Постепенно она пойдёт по рукам в Вормвуде, обмениваемая на еду, патроны, покровительство, обрастая сколами и трещинами, когда-нибудь неизбежно отобьют ручку у чашки или расколют блюдце, потом ещё, меновая ценность снизится, а с ней и количество красоты в этом мире...

Ладно, слишком много мыслей, уводящих слишком далеко. Сейчас эта посуда – иссиня-чёрная и молочно-белая, опоясанная солнечным светом, приехавшая с ним издалека, слишком хрупкая для этого мира – поможет той, другой, которую, чего уж там, так ему напоминает. Если бывает в зигзагах этой жизни какой-то высший смысл, то вот он. На блюдечке.

Итак, за такой хабар многие согласятся похлопотать неделю. А свободных коек в Вормвуде прибавилось, спасибо Крюгеру хоть на этом. Правда, в семьи, где погибли рейдеры, лучше раненых не нести. Особенно в семьи бывших бойцов Риск. Особенно Сирокко. Мало ли что. Внутри стен, конечно, спокойнее, но к людям снаружи доверия больше. У себя-то попросту негде, разве что в машину их положить, ха-ха. А вот Бедная Скимла, подруга матери, – просто отличный вариант. Живёт одна, места у неё хватит. Занимается огородом да червями, далеко от дома особо не отлучается. Жизнь повидала (но здоровье ещё есть), за ранеными тоже в своё время немало ухаживала, хотя лучше не вспоминать лишний раз о грустном. К тому же, соседка, как никак. И свой человек, и добежать можно за полминуты, если что. С неё и начнём.

Если, конечно, бойцы за ворота выпустят. Ну так наружу не внутрь, верно же? Да и стрельба вроде как улеглась, слава богам.

Поймав взгляд Ингрид, Беркут всё читает правильно и торопится подыграть ей, переводя беседу в другую колею. Вроде бы он всего лишь поддержал разговор, который она сама же завела, но ей виднее, конечно. Возможно, подметила в лице или голосе отца что-то, им, Беркутом, несчитывемое. А ей сейчас, вообще-то, не до того даже, чтобы такие моменты подмечать. Пусть всё её внимание будет сконцентрировано на раненых.

Но внешний мир редко даёт возможность полностью замкнуться на текущем деле. Когда Ингрид отшивает посланца, присланного Дастом, Беркут выходит вместе с рейдером на крыльцо:

– Брат, сам видишь, Ангел оперирует. И это не говоря о том, что её саму задело. Я понимаю, что день сегодня непростой и Даст не просто так зовёт, но не бывает же такого, чтобы Ангел бросил человека истекать и побежал, верно? Как сможет, придёт. Если будут ещё раненые,.. не знаю, ведите или несите прямо сюда, перед крыльцом. Если что, я готов таскать, – Беркут слегка похлопал рейдера по плечу, – Как там этот гранатомётчик-то отбитый? Подстрелили?

Вернувшись в дом, он следит за манипуляциями Ингрид, и лицо его снова сереет, как давеча, когда они вышли к площадке перед домом культа и стали свидетелями расправы над Сирокко. Стараясь подавить вздох, разрезает некогда прекрасное платье Полуночи, обнажая всё ещё прекрасную грудь. Долго ли ещё под ней будет биться сердце, в которое уже никогда не вернётся вся эта кровь, густо пропитавшая все подложенные тряпицы и кажется, не думающая останавливаться?

Когда операция, наконец, закончена, Беркут помогает Ингрид подняться с пола и протягивает ей кружку воды. Что можно было сделать для Полуночи и Сирокко, сделано. Дальше оставалось ждать. Ждать и надеяться. Наскоро умывшись, Ангел отправляется за порог, к новому Вожаку, и Водила провожает её взглядом. Если он уже чувствует себя наполовину опустошённым, каково же ей! Какая она всё-таки сильная!

– Кай, если я тебе тут как-то мешаю, скажи, я пойду, – обращается Беркут к пожилому лекарю, – Но я готов посидеть с ними, сколько будет нужно. Как тебе лучше.

Вчера мы совместными усилиями избавились от коварного Чумного Доктора, который хозяйничал в Салеме уже третьи сутки и был, надо думать, уже близок к тому, чтобы всех нас перезаразить. Я уверен, что те, кто последовали моему призыву, не пожалели об этом.

Однако среди нас по-прежнему бродит опасный Оборотень, который уже загрыз Выживальщика и который способен атаковать несколько целей за ночь. И в наступающую ночь, которая обещает быть лунной, он обязательно это сделает. Если мы его не остановим.

P.S.: И даже если предположить, что покойный Лидер Ковена обманул нас в своей предсмертной записке (хотя это само по себе не очень вероятно), то подумаем, кого он мог оболгать? Разве что какого-нибудь высокопоставленного члена Мафии, в качестве последней посмертной мести. А раз так, у мирного горожанина нет вообще никаких мотивов не проголосовать за казнь того, кто упомянут в записке.

Они не успевают сделать и дюжины шагов от порога, когда навстречу им в переулок заруливает другая троица. "Кондоры".

Беркут – лёгок же на помине! – приближается своей обычной пружинящей, слегка вразвалку, походкой. Вид у него бодрый, собранный, на фоне окружающего пейзажа даже почти весёлый, но в то же время какой-то немного нервный – на секунду можно даже поверить, что действительно вдруг свататься явился. Рядом грациозно вышагивает Рысь – чему-то улыбается про себя, а зоркие глаза привычно сканируют проулок, не упуская ничего ни спереди, ни по сторонам. А может быть, и сзади тоже. Там, кстати, отставая на шаг, чавкает по грязи Ким – и уж он-то, напротив, ничего вокруг, кроме Рыси, не замечает, того и гляди полетит носом в лужу. Практически перегородив проход, они вынуждают троицу, вышедшую из дома Ангела, остановиться.

– Ингрид, Полночь, Бифф, привет! – дружелюбно здоровается Беркут, не выделяя брата и хахаля Матери каким-либо особым почтением на фоне девушек. Приветливо улыбается всем троим, но сам едва заметно хмурится: видимо, не ожидал встречи в таком составе, – Вы куда это? Случилось чего?

Услышав ожидаемо краткий и грубый ответ Биффа и достроив в уме недостающие детали, хмурится ещё сильнее. Отступает на шаг в сторону: мол, раз так, я вам дорогу не преграждаю... ну, почти. И начинает говорить, обращаясь к одной Ингрид, скороговоркой, ибо время не ждёт, возможные раненые тем более, Бифф излучает нетерпение, а ему важно быть услышанным, вставить своё слово.

– Ингрид, а мы как раз к тебе шли. Мы тут с ребятами, – коротко кивает на Кима с Кэт, потом с некоторым сомнением бросает взгляд на Биффа, но продолжает, – хотим проехаться по окрестным сёлам, поискать какого-то средства или хотя бы совета против заразы этой сонной. И я вот думал сначала тебя расспросить подробно про эту болезнь, ну, как там чего протекает, а главное, кого первыми к тебе привели, – может, получится восстановить, когда и как оно вообще к нам попало, понимаешь? Раз у тебя дело сейчас, как думаешь: Кай нам сможет в этом помочь? Или, быть может,.. – Беркут коротко переглядывается со своими, а когда оборачивается, в его глазах пробегает озорной огонёк, – лучше нам сейчас с вами к Матери пойти, а как будет у тебя "окно", перетрём?

Повисла пауза. У мужиков не было готового ответа.

– По уму, конечно, надо искать навар где-то вовне, – подал голос Беркут, слегка покачнувшись на перевёрнутом ящике, служившем ему сиденьем, – И это я не потому говорю, что засиделся, хотя и не без этого, чего уж там. Просто вот те люди, которые собирались тут чего-то выменивать и не попали в итоге на рынок – они ведь не сквозь землю провалились. Они расползлись ещё куда-то, и вот там, ещё где-то, сейчас весь движ. И потом вот ещё... Эта сонная зараза, она ведь тоже откуда-то пришла. Понятно, что в Вормвуде она неплохо так расплодилась, мы тут друг у друга на головах живём. Но её кто-то должен был извне занести, я так понимаю, а значит, могут быть ещё где вспышки. Если в дороге поспрашивать народ, наверняка удастся узнать что-то полезное. Может, у кого-то эта дрянь раньше началась и дольше бушует, тогда на их примере будет понятно,.. – Беркут вздохнул и сделал торопливый глоток горячего травяного отвара из щербатой оловянной кружки, – чего здесь ждать и к чему готовиться. А может, – как вихрь только не крутит – где-нибудь уже и средство от этого дела нашли. А мы тут и не знаем. Короче, все реальные пути решения, они, по-моему, снаружи, за воротами. Мне вот только мать стрёмно одну тут оставлять, честно говоря, когда в селении какими-то левыми замесами начинает пахнуть...

Беркут замолчал, уставившись взглядом куда-то на носки своих ботинок. Внутри него как будто неправильно установили распредвалы и клапаны цилиндров открывались-закрывались не в такт с ходами поршней. И холодный голос разума, и все его естество толкали его вперёд, вовне, в дорогу. Он всегда ценил свободу, которую давали четыре колеса, и был уверен, что уж он-то в случае чего проскочит мимо любых напастей, которые могут обрушиться на Вормвуд, – как проскочил, можно сказать, даже без царапины, мимо страшных событий годичной давности. Но удивительное дело, именно когда здесь что-то снова начало разлаживаться и перегреваться, он вдруг ощутил, что родное селение, куда он столько раз возвращался без особых эмоций, способно притягивать и удерживать его. Что здесь живут люди, которые ему небезразличны и за безопасность которых он переживает. Мама. Полночь. Ингрид. Кай. Честерфилд. Как-то всё... мудрёно немного. С кем бы посоветоваться, из тех, кто поймёт? Конечно, добрый советчик всегда под боком. И даже не один – миллионы их. Или миллиарды? Короче, какая-то цифирь, которая никогда не пригодится для счёта чего бы то ни было ещё...

Неожиданно вновь обнаружив себя на больничной койке, Поэт поначалу впал в чернейшую меланхолию. Однако постепенно освоился, заставил себя посмотреть на вещи философски: мол, от судьбы не уйдёшь, и пришёл в куда более умиротворённое расположение духа. Тем более, что ему пришлась по нраву изысканная компания, собравшаяся на этот раз в палате. Отправляя посыльного к аптекарю за редкими лекарствами для себя он поручил ему на обратном пути заглянуть на рынок и доставить оттуда корзину с красным вином и простые, но благородные яства к нему: сыр, дичь, ветчину, фрукты, ассорти оливок, и так далее. Одну бутылку вина и ломоть ростбифа Орландо отправил Прокажённому, который содержался отдельно, в "красной зоне" Лазарета, а из остального закатил пирушку для своих товарищей по несчастью, зачитав посвящённое им стихотворение, в котором навеки связал себя и их единой цепочкой рифм:

Без милых сердцу времяпровождений
Тебя, Аристократ, оставил Лазарет:
В стенах его глухих, увы, надежды нет
Со сворой лающей преследовать оленей.

И для того, кто принял рыцарский обет,
Мучительно здесь протекает время:
Паж не подаст копьё и не поддержит стремя,
И звонкий глас трубы на брань не призовет.

Мой друг Кузнец! Клянусь богами всеми,
От праздности вконец ты изнываешь днесь.
Установить бы горн и наковальню здесь –
Но не позволит лекарское племя.

Прошу простить меня за небольшую спесь,
Но я то преимущество не скрою,
Что ремесло моё и здесь со мною,
А потому примите оду в вашу честь!

Отнюдь не для поминок по Герою
В палате стол накрыт; чем скукой изнывать,
Давайте миг ценить и вместе пировать,
Отраду находя за трапезой хмельною!

Долгое время – почти с того самого дня, как Поэт, практически по стопам легендарного Орфея, вернулся с того света, – фасад дома Орландо украшала короткая неровная надпись:

ЧТО. ЭТО. БЫЛО???

Немногие догадывались, что это не проделка уличных мальчишек, а дело рук самого хозяина дома и представляет собой его самое короткое и самое радикальное стихотворение. Впечатления от пережитого не желали укладываться в привычные стихотворные размеры и заставили Орландо не только впервые обратиться к модернистской поэзии, но и отказаться от бумаги в качестве носителя, освоив непривычные искусства тэггинга и стрит-арта.

Однако время шло, шок от произошедшего уступал место рефлексии, и Муза звала вернуться к классическим образцам. В один прекрасный день Орландо вышел на балкон, прищурился от солнечных лучей, ярко отражавшихся от позолоченных флюгеров над крышами ныне опустевшего дворца Принцессы, откашлялся и продекламировал:

Во дни, когда Бродяга с Кузнецом
Звенят цепями в хладном каземате,
Когда Герой, позеленев лицом,
В тревожном забытьи лежит в палате,

Когда – будь столь же ловок и речист,
Но от Судьбы никак не отвертеться –
– В двойной капкан попал Авантюрист:
Тюремщик врач ему, и vice versa,

Когда Наёмник умер забесплатно,
Я возвращаюсь мыслями не к ним,
Но к той, чей свет воспет был многократно,

К той, с кем я снизошёл путём одним
В чертог Аида, но взойдя обратно,
Её не встретил – Рок неумолим.


Получатели: Ахалай Махалай, Озен.

Тристан коротко кивнул вошедшему Рутгеру, не встречаясь с ним взглядом. Всё его внимание было сейчас направлено на канал связи, а глаза отсутствующе смотрели куда-то сквозь пульт. По крайней мере, на лице не читалось паники или страха, только напряжение и высокая степень концентрации. Он вдохнул воздух, чтобы что-то сказать в переговорное устройство, но видимо решил, что сейчас один из таких экстремальных моментов, когда силовиков не стоит отвлекать вопросами по радио, и просто продолжал напряжённо вслушиваться в звуки, передаваемые с борта станции.

Легрев по рации давал указания и задавал наводящие вопросы, хотя ответы военных, изобиловавшие словами "такая хреновина", слабо помогали разобраться.

– Главное, чтобы во время поворота ключа никого из вас не было напротив люка, какая бы лампочка при этом ни горела, – добавил он со вздохом.

Мильтону потребовалось недюжинное усилие, чтобы справиться с волнением, когда он почувствовал, что все взгляды в ложе обращены на него. Что-что, а так красиво и складно говорить, как эти благообразные мужи, точно сошедшие со страниц Ветхого Завета, он точно не умел. И ещё не давала покоя мысль о тех, кто собрался пересечь океан и отправиться в далёкий Аламут: задумывались ли Йозеф и остальные над тем, что если Патриархи других кланов, согласно рассказам, пожирали и истребляли собственное отродье, то и Хаким мог призывать их на верную смерть? Или их верность Прародителю была настолько велика, что они готовы были безропотно встретить такую судьбу? Или же о таком противостоянии, угрожавшем низшим кланам, невозможно было помыслить в случае Детей Хакима, древнейшего и чистейшего среди племён каинитов? Однако, казалось, сейчас уже был неподходящий момент для высказывания и обсуждения подобных сомнений. К тому же выбор Мильтона был вполне очевиден, хотя бы даже в Аламуте его заведомо ожидал рай земной.

– Я не знаю другого дома, кроме Рио, – сказал он, внутренне удивляясь тому, что голос его звучит спокойно и не дрожит, – И, по правде говоря, другого языка, кроме португальского, на котором сейчас к вам обращаюсь. Я так понимаю, в ближайшее время в этом городе так или иначе будут твориться большие дела. Я надеюсь, что смогу быть полезен моему клану здесь.

– Вот уж действительно! – не удержался и съязвил Иероним, как бы не обращаясь ни к кому конкретно – Молнии сверкают, гром гремит, мимо проскакала с истошным ржанием их смертельно перепуганная товарка, ветер доносит поганый запах зверолюдов... И что же, интересно, могло обеспокоить лошадок посреди такой идиллической, убаюкивающей обстановки?

Проводив Венди скептическим взглядом, цирюльник обернулся к остальным:

– Ладно, пойду загляну в главный зал. Быть может, среди добрых людей, которые сейчас наслаждаются там кружкой эля под треск поленьев в очаге, действительно найдутся натуры достаточно беспокойные для того, чтобы оторваться от тепла и уюта ради небольшой стычки со зверолюдами. К тому же, стоит уточнить, на что мы тут можем рассчитывать в смысле ужина и ночлега.

С этими словами Иероним направился было к дверям трактира, но через пару шагов обернулся через плечо и посмотрел на ворота:

– Я бы предложил запереть за нами калитку, от греха подальше. Однако пусть кто-нибудь пока останется рядом. Будет прискорбно, если Судьбе угодно будет привести сюда ещё каких-нибудь несчастных путников и они по нашей вине окажутся заперты снаружи, один на один со зверолюдами.

Начальство же раздавать язвительные комментарии не торопилось и вообще в эти минуты обращало на свою команду минимум внимания. Легрев торопливо и небрежно сделал небольшую зарядку, задействовавшую самые разные группы мышц и связок, но каждую – лишь по чуть-чуть. Так может разминаться нерд, который в школе прогуливал уроки физкультуры и вообще всю жизнь избегал физических нагрузок, но при этом знает, что рекомендовано его организму в данной ситуации и привык всё делать по науке. Зато душ он принимал обстоятельно и самозабвенно, в итоге проведя под струями воды едва ли не больше всех времени.

– И вправду не galettes bretonnes, – с наигранным удивлением констатировал он, появившись на пороге столовой, уже бодрый, чисто вымытый и затянутый в форменный комбинезон, – Воображать даже не буду, не сработает. Но спасибо, бесплотный дух. Сколько времени до прибытия? Курс без отклонений от расчётного?

Цикл романов Джина Вульфа "Книга Нового Солнца" (1980-83, 1987)



Аннотация с fantlab:
https://fantlab.ru/work31459
В неизмеримо далеком будущем технология, как и было предсказано, стала неотличимой от магии. Старые звездолеты давно превратились в неподвижные башни гильдий. Геология, археология и горное дело слились воедино — ведь невозможно копнуть землю, чтобы не наткнуться на артефакт далекого прошлого. Луна заросла лесами, а наша планета получила название Урс (Urth — не только искаженное «Earth», «Земля», но и «Урд» — имя одной из богинь судьбы в скандинавской мифологии).
Урс полнится странными существами — продуктами генной инженерии или пришельцами с других планет, — а в небе даже днем видны звезды. Старое Солнце умирает: червь, иными словами — черная дыра, точит его сердце.
Но говорят, что некогда, тысячу лет назад, по Урсу ходил Миротворец, совершая чудеса, исцеляя и даже воскрешая мертвых. Говорят, что однажды он вернется и принесет древнему, уставшему миру Новое Солнце — гибель и возрождение.
Северьян, подмастерье Гильдии Взыскующих Истины и Покаяния, воспитанник палачей, начинает свой путь, не задумываясь над древними пророчествами. Он и не подозревает, какие силы наблюдают за ним и какая высокая судьба ему назначена.

Слово Нилу Гейману:
https://medium.com/@loyosh78/%D0%BA%D0%BD%D0%B8%D0%B3%D0%B8-%D0%BD%D0%BE%D0%B2%D0%BE%D0%B3%D0%BE-%D1%81%D0%BE%D0%BB%D0%BD%D1%86%D0%B0-%D0%B4%D0%B6%D0%B8%D0%BD-%D0%B2%D1%83%D0%BB%D1%84-acb43b622cd9
«Книги нового солнца» — сложное чтение. Научная фантастика, написанная в фэнтезийном стиле; кларковское «любая достаточно развитая технология неотличима от магии» в руках Вулфа приобретает новое значение — что будет, когда человечество в своих научных поисках дойдет до конца? во что превратятся люди, для которых пространство и время не будут иметь значения? Но если бы Вулф ограничился интересными идеями и сеттингом, литературные критики не сравнивали бы его с Борхесом и Прустом. Вулф — один из лучших стилистов современной фантастики. Он мастер приема «ненадёжный рассказчик» и у каждой его истории есть двойное дно. Это писатель, которого перечитывать чуть ли не интересней, чем читать в первый раз.

Ну и несколько слов от меня последует уже на следующем этапе, "Вдохновения".

– Что это было? Ты кто, б..., такой?! – одновременно и почти синхронно выпалили оба Чада, глядя друг на друга. Оба при этом не забывали налегать на вопящего и дёргающегося Джейка, а тот, что стоял коленом на его правой руке, вырвав пистолет, поставил его на предохранитель и убрал в левый, обращённый к стене карман своего лабораторного халата.

Облизнув кровь с клыков, Мильтон подхватил обмякшее тело Кейли и бережно уложил на кровать. Неслышно прикрыв за собой дверь, выглянул на лестницу: темно и тихо. Видимо, Анжела и остальные уже отправились в поисках клиентов. Что ж, счастливой охоты. Сегодня Кейли присоединится к вам чуть позже.

Оставив подарок у двери, Резвый спустился вниз, в ванную, где выблевал остатки давешнего завтрака и быстро принял душ – вода даже была почти что горячей. Вытеревшись насухо и снова напялив шорты, он прокрался по ступенькам наверх– но не в комнату Кейли, а ещё выше, подхватив по дороге свёрток. На крыше быстро нашёл среди рядов сушившегося на верёвках белья то, что искал – постиранную вчера Анжеликой белую рубашку с коротким рукавом, снятую им прошлой ночью с незадачливого гангстера. Сунув и её под свёрток, он переместился в противоположный угол террасы, огляделся по сторонам, перелез через заграждение – и одним ловким прыжком перемахнул на крышу соседнего дома. Так, по верхам, миновав пять или шесть построек, он вскоре оказался на покатой кровле заброшенного склада, где вдруг, распластавшись на самом краю, перегнулся вниз и достал из вентиляционного отверстия потёртую спортивную сумку.

Тут он переоделся в подаренные Кейли летние брюки и снятую с гангстера рубаху. Последняя плохо застёгивалась на мускулистом торсе – что ж, он ведь идёт на дискотеку, а там голая грудь только к лучшему. Правда, всем будет виден дешёвый ремень из кожзама, но что поделаешь. В конце концов, кроссовки ему тоже заменить не на что. Шорты отправились в сумку, из бокового кармана которой Мильтон извлёк золотые часы и пачку сильно мятых купюр – как и рубашка, результат недавнего удачного нападения на «угловых» из «Терсейру». Ему редко приходилось держать в руках столько денег, и в голову полезли мысли обо всех вещах, на которые он мог бы их потратить, но он усилием воли изгнал эти образы. У него есть задание от Сира, которое предполагает представительские расходы. К тому же, разве он не едет претворить в жизнь свою подростковую мечту – оттянуться в первоклассном клубе? Пистолет Резвый брать не стал – он направляется просто поговорить, даже скорее послушать, но если вдруг станет горячо, всё равно надо будет что-нибудь придумывать на месте. Ствол наверняка изымут на входе.

Закончив переодевание и спрятав сумку обратно, Резвый спрыгнул с крыши на кирпичную стену, отделявшую склад от соседнего участка, а с неё – на землю. Обойдя груду каких-то ржавых железяк, он проскользнул между стеной и пальмой и через неприметную щель вышел на большую улицу, обдавшую его какофонией звука и света. Триста метров трусцой вверх по улице, светофор, переход, полтора десятка ступенек, и вот он у билетного автомата станции Кордовиль. До поезда в центр три минуты, а следующий за ним уже не позволит ему добраться в клуб до полуночи.

(to be continued)

В тот вечер Мильтон просыпался долго, совсем не под стать своему прозвищу. В какой-то момент он почувствовал, как лежавшее рядом тёплое человеческое тело зашевелилось, переползло через него и покинуло постель, однако тут же снова провалился в небытиё. Он не знал, сколько времени прошло, прежде чем он открыл глаза и приподнялся на локте. Кейли стояла голая у зеркала и красилась.

– Проснулся, наконец? Мне уже пора. Внизу есть вчерашняя фейжоада, погрей себе, – она кивнула в сторону стоявшей на полу электроплитки.
– Я сыт твоей любовью, – усмехнулся Резвый, потягиваясь.
– Ой, да ладно тебе, – фыркнула Кейли, – Да, кстати, вот, держи, – она выдвинула ящик комода и бросила Мильтону на грудь запаянный в целлофан свёрток, – Я знаю, ты такие хотел.
– Спасибо, мамочка! – Мильтон одной рукой пощупал свёрток, продолжая смотреть на подружку.
– Мне, между прочим, давно пора новый силикон заливать, – она повертела оттопыренной попкой, потом похлопала себя по груди, действительно пока мало похожей не женскую, – А я трачу деньги на тебя, придурка неблагодарного, который днями шляется невесть где!

Последние два дня он в основном провёл известно где – этажом ниже у Анжелики. Но если даже ворча на него, Кейли сейчас решила сделать вид, будто не знает этого, что ж, это только хороший знак. Ссоры и разборки – это последнее, что ему сейчас нужно. Только не в этот вечер.

Кейли вскрикнула и выронила тушь. Он вошёл в неё резко и грубо, как она любила. Зарычал, старательно изображая страсть, на которую его неживое сердце, как он прекрасно знал, уже не было способно. Кейли громко застонала, явно заботясь о том, чтобы её было слышно соседкам. Он положил было руку на её набухший член, но она отпихнула её – то ли такое поведение с его стороны казалось ей слишком пидорским, то ли полные семенники ещё могли ей пригодится в рабочую ночь. Ладно, он хотел как лучше. Ощущая охватившую Кейли волну экстаза, он опустил взгляд на изгиб её изящной шеи и обнажил клыки…

(to be continued)