| |
|
Вы не можете просматривать этот пост!
-
Хороший крепкий настроенческий пост, вполне себе здорово, на мой взгляд, передающий атмосферу фей.
Интересно представить, во что всё это выльется в итоге, когда Беа вырастет и больше осознает мир вокруг.
-
Кайфовый пост, напомнил мне кое-что.
-
Пост-состояние, пост-настроение
|
Архип и АттияНа третий день морского пути Архип впервые заговорил с Аттией, служанкой Фейрузы. Видал он её и раньше, на вилле Тавров, знал в лицо, хотя и не помнил имени, не было у них раньше повода для разговора. Удивительно, конечно, было встретить её в свите новой госпожи, но на фоне событий последних дней то было удивление приятное, почти "домашнее", как обнаружить по возвращению с работы материнский пирог на столе. Вот вылези из Аттии ночью коварный призрак, вот тогда Архип только хмыкнул бы самодовольно, угадал, дескать, ожидаемо. Но призрака не было. Была усталая девушка, без всяких вопросов отправившаяся на вызов хозяйки. И Архип не хмыкнул. Кивнул тогда благодарно, обретя хоть какую-то опору под ногами после безумной ночи. Спасибо, что не пришлось в состоянии полного душевного опустошения что-то объяснять. Утром же, придя в себя, подумав и поговорив с товарищами по свите, Архип решился на полноценный контакт. Разложив на полу каюты свою потёртую доску для игры в латрункули, он намеренно неспешно и с отчётливыми стуками стал расставлять по полям фишки. Аттия была занята какой-то мелкой работой в своём углу, но не привлечь её внимание почти церемониальные движения Архипа просто не могли. Перехватив в какой-то момент взгляд девушки, телохранитель лёгкой улыбкой и кивком головы указал на место напротив, по ту сторону игральной доски.
Понятное человеческое любопытство ли сыграло свою роль, выученное ли повиновение невольницы, но Аттия всё же подсела к Архипу.
－ Это строй легионеров, а в центре держат они по дуксу, орлу, знамени легиона,－ как ни в чём не бывало, начал объяснять эксплоратор, － сходятся войска по одному воину за раз, ход мой, ход твой, по клетке за шаг, вперёд-назад-вправо-влево. Оказавшись ровно меж двух вражеских воинов, одинокий гибнет, но только если не сам смело шагнул в ловушку. Такого смельчака добьёт третий противник, зайдя с любой из оставшихся сторон. Так же и со знаменосцем, но может он перешагивать через врагов, вот так. Знамя реет высоко, а дух боевой и того выше, вот и летает. Архип улыбнулся от понравившейся и ему самому метафоры. Приятно всё же было вновь разложить одну из любимых игр.
－ Убивший воина воодушевлён, и делает ещё шаг. Кто не может больше сделать ни шага ни одним воином, тот и проиграл. Такая игра. Латрункули.
Телохранитель чуть отстранился от доски и заново перекрестил под собой начавшие затекать ноги, поглядывая на служанку с внимательным и самую малость лукавым интересом.
－ Когда я служил в рипенсах, в речном гарнизоне Дуная, игры были немногим из доступных развлечений, а ещё способом помечтать наяву. Хочешь попробовать? Это интересно. В игре каждый может стать полководцем. И люди не гибнут. Только азарт и смех. И проблемы забыты.
***
Немногочисленные вещи хотелось держать в порядке. Не потому, что Аттия боялась кражи, уж точно никто из занимающих каюту не польстится на розовую воду, лавандовое масло, белила и воск. Просто все должно лежать на своих местах, чтобы не терять время на поиск, когда все это срочно понадобится.
Например, как ночью. Встряхнуться от и так неглубокого сна и подхватить сразу всё заранее приготовленное. Чем больше копаешься, тем больше злятся господа. А Фейрузу точно не следует лишний раз раздражать. Сейчас вот, например, куда-то подевалась иголка, воткнутая в маленькую подушечку. В путешествии швейные принадлежности рано или поздно пригождались. Вряд ли у нее будет возможность заказать новые наряды для госпожи или даже купить ткани, чтобы попробовать сшить самой. Аттия, конечно, не швея, но залатать дыры, убрать облохматившиеся края она точно сумеет. Найти бы иголку, иначе однажды кто-то напорется на нее в своей постели или наступит.
“Где же?” — напряженно пыталась сообразить Аттия, когда ее отвлек странный звук. Она прислушалась. Точно не тонет их корабль, значит, ее соседи чем-то занялись. У них хотя бы эта каюта есть, хорошо живет свита госпожи Фейрузы. Звук повторился, как будто ритм какой-то песни, и Аттия не выдержала, бросив взгляд на источник. Архип деловито, словно готовясь к важному ритуалу, расставлял фишки на доске. Та была знакома, но Аттия никак не могла вспомнить. Это игра, господа ее нее играли, она видела, когда носила туда-сюда кубки с вином. Или стояла за спиной с опахалом. Кто-то из мужчин рабов однажды тоже принес в общую комнату потертую и побитую доску, на ней не хватало фишек и им искали замену из подручных средств. Аттию не звали, а наблюдая, она не очень-то могла понять смысл.
Аттия даже про иголку забыла, а когда Архип позвал ее, подошла. Никак иначе тот жест нельзя было расценить. Вспоминать о прошедшей ночи не хотелось, да и она мало что поняла. Госпожа Фейруза, Архип, эти следы. И уж точно Аттия не собиралась во все это лезть, от рабыни-камеристки не ждут вообще, что она будет думать. Здесь руки важны, а не голова.
Точно эта самая знакомая доска. И Архипа она вдруг вспомнила. Видела же у Тавров! Мельком, правда, да и незачем им было пересекаться. А потом госпожа Флавия уехала, конечно, не взяв ее с собой, впрочем, она никого почти не взяла, что-то срочное тогда случилось, Аттия помогала укладывать вещи. Ну хотя бы кто-то знакомый на этом страшном корабле! После многих лет, проведенных на вилле Тавров, здесь было непривычно и даже страшно. Аттия даже не успела задать вопрос, как Архип начал объяснять. Все так же деловито, как раскладывал фишки, рассказывал о правилах. И так хорошо говорил, Аттия заслушалась.
Латрункули.
— Латрункули, — повторила она вслух, запоминая и пробуя на вкус новое слово. Потом нужно будет найти, как оно пишется. У слов, которые обозначали предметы всегда было два образа. Тот, что означали эти слова. И то, как они писались на бумаге.
Она не боялась показаться странной, даже в доме Тавров привыкли и перестали коситься, а здесь… Среди прочего, происходившего здесь, это мелочь, не стоящая особого внимания.
— Я никогда не играла, наверное, у меня не получится. Играли другие во время отдыха, или когда хозяева уезжали надолго. Но я не умею.
Утренний Архип не походил на Архипа вечернего. Он улыбался и это не была жестокая улыбка, как у людей, предвкушающих какое-нибудь издевательство. Со временем такое начинаешь различать. Он военный, конечно. Здесь даже женщины носят оружие, эти телохранительницы госпожи Фейрузы...И обрывок личного сделал его чуть более… понятным? Настоящим?
— Я хочу попробовать, — и дотронулась до фишки. — А я нигде не бывала. Это мое первое путешествие.
***
Архип не смог скрыть волнения, прикусив губу. Он опасался, что Аттия замотает головой, попятится и запричитает о рабских своих обязанностях, а то и вовсе окажется или слишком напуганной ночным образом обессиленного, неживого Архипа, или настроенной госпожой против него. Но нет. Самое сложное позади.
Они не спеша сделали по паре ходов. На третьем Архип поднял глаза и сказал: － И как тебе пока? И путешествие, и игра. Чувствуешь дрожь? То марш тысяч ног. А вот ветерок － дыхание гонцов. Стоят рядом, ловят каждое твоё слово. Поставишь воина, понесутся передавать приказы в когорту. Представь, что я мятежник.
Эксплоратор наигранно сгорбился, хрустнул костяшками пальцев, коротко и задорно ухмыльнулся. Окрашенная в бордо фишка его знаменосца сделала гордый шаг вперёд.
－ Кроваво моё знамя. Твоё же － благородного пурпура. А сама ты?
Он сделал широкий жест открытой ладонью в сторону Аттии, словно протягивая той руку для помощи с возвышением на новый уровень игры.
***
Это и правда оказалось интересно. Не то, чтобы Аттия что-то понимала в веселье. Но рабы умели отдыхать, что бы там ни думали господа. Просто богатые считали все развлечения слуг низменными, недостойными их уровня. А рабы и пели, и танцевали… Или вот за игрой могли посидеть.
— Честно? Я в ужасе, — она не пояснила, про игру это или про путешествие. — Все очень незнакомое, новое…
Нового всегда боятся, потому что впереди неизвестность. И кто знает, хорошая ли будет эта неизвестность. Или ведущая прямо к погибели.
На самом деле Архип был первым, кто спросил ее мнение. Даже если и не очень интересовался ответом, но вопрос прозвучал! Кто обычно спрашивает, что там думает тень, витающая где-то рядом, чтобы подать, принести, ублажить. А об игре это или о том, происходит с ними сейчас — какая разница? Архип ее видел, говорил. Видел не как тот, кто отдает приказы и ждет немедленного и тщательного выполнения. Это было непривычно и немного неловко. Обычно Аттию просто не замечали.
Он ходил знаменосцем… Как там говорилось? Может перешагивать через врагов. Нужно окружить? Еще один ход, неуверенный. Наверное, это неправильно, но что она может знать о стратегии. И о войне вообще.
— А я— не для войны. Какая она на самом деле?
***
Ладонь телохранителя съёжилась, медленно сжалась в горсть, постыдно упавшую на одного из воинов. Не приняла или не поняла? Неглупая же вроде, глупые так не говорят. Наверно он просто поспешил с игрушечными мечтами. Не на третьем ходу надо было, на втором десятке где-то, когда повергла бы Аттия уже несколько врагов, прочувствовала бы вкус первых мелких побед. Впрочем, разговору не прикажешь, течёт как течёт.
－ Настоящая? － Архип вздохнул, － Тяжёлая, грязная работа. Было бы всё как на доске, и мир был бы лучше. Думаю порой... воевали бы только так, все бы живы были. Проиграли － отдадим зерно, отдадим коней, дома не палите хотя бы, людей не бейте. Дома не унесёте, с мёртвых ни зёрнышка...
Он осёкся, помрачнев от неприятных воспоминаний. Не в ту степь занесли его мысли. Сделал поспешный ход, рассеянно ответил на следующий. Кажется, правила Аттия уже уяснила.
－ Или вот неизвестность. Хорошая ли, плохая, то правда, кто ж знает? А вот правила у игры всегда чёткие, обсудить можно заранее, изменить что-то перед игрой, но начав, слово держать.
Несколько игровых маршей спустя войска наконец встретились в битве. Архип поддавался как можно более естественно, не забывая брать по воину Аттии за каждых двоих павших в его строю.
－ В жизни не так всё, да? Ну да люди потому и играют же. А что-то из игр и в жизнь переносят, связано всё. Мы все тоже воины, пусть и не на войне пока. Я-Архип, ты-Аттия. Клавдий и Тиест.
Архип намеренно указывал пальцем на фишки Аттии, двигаясь вдоль неровного строя и задерживаясь на каждом имени, пока не дошёл до орла. Или скорее орлицы.
－ И у нас тоже своё знамя есть. Давно ты его защищаешь, Аттия?
***
Без любой войны было бы прекрасно. Женщины всегда любили своих воинов, провожали восхищенными взглядами, кричали вслед и кидали цветы. Однажды Аттия видела молодую женщину, стоявшую на балконе, которая словно в приступе экстаза разорвала на себе платье и показала обнаженную грудь.
А потом воины гибли, и женщины начинали любить новых. Легче всего восхищаться теми, кто совсем скоро падет и никогда уже не вернется. Простое мимолетное чувство. Аттия предпочла бы любить живых.
— Люди и так постоянно умирают, но все всё равно помогают смерти жатву собирать.
Похоже, у нее начало даже что-то получаться. Она не рассчитывала на победу, точнее, не позволяла себе и подумать о таком. Первый раз за доской, да и куда ей против опытного воина. Он и жизнь видел и смерть. И много еще чего помимо одного дома и города, какой тут у Аттии может быть опыт. Но представить было бы хорошо. Как там Архип говорил, помечтать. Конечно, мир не игровая доска. Но Архип правильно говорит — есть что-то похожее. Флавий Аврелиан с женой играли каждый свою партию, только Аттия уже не увидит, чем это все закончится. Так и сейчас, кажется, они уже не совсем про игру разговаривают.
Она не отрывала взгляда от пальца Архипа.
— Я несла знамя Тавров много лет, — и в итоге оказалась никому не нужна.
Господин наверняка даже и не посмотрел, кто там среди рабов, которых он широким жестом подарил Фейрузе.
— А новое вручили недавно. Рабов не спрашивают.
Аттия посмотрела на фишки. Ну да, вот они — Архип, Клавдий, Тиест, Аттия. Телохранительницы. Во главе Фейруза. Свита как на подбор.
— И долго мы такой армией повоюем?
***
－ Смотря как будем воевать.
Архип украдкой выдохнул. Всё-таки понимает. Всё-таки совсем неглупая.
－ Один из секретов латрункулей в том, чтобы не смотреть слишком сильно на знамя. Да, оно важно. Да, может перешагивать через воинов, и через нас когда-нибудь перешагнёт. Но засмотрись, и подведёшь его. Слишком много защиты, и твой же собственный страх лишит тебя сильнейшей фишки. Слишком много атаки, и в самолюбовании сгорит такое знамя. Оно ведь правда может играть само по себе. И это угроза всем, и ему, и воинам. Война － дело общее, и важен каждый.
Они уже какое-то время не делали никаких ходов, а просто сидели и смотрели то на доску, то друг на друга. Архип с удовлетворением отметил, что Аттия не отводит прямого взгляда, по крайней мере не сразу.
－ А ещё война чередуется с миром, но воины и их знамя, новое или старое, остаются. И та, что теперь играет знаменем... ей тяжело. Может, и не хочется ей играть, может, не знает она правил, а объяснить некому. Может, устала, может... больна. Но и ей, и нам － некуда деться. Жизнь не доска, в суму не уберёшь. И спросить прямо не можем. Воины не спрашивают. Остаётся подстроиться. Где надо, защитить. Где надо, атаковать... то, что мешает знамени. И так нащупать путь к победе. Понимаешь меня, Аттия?
***
Воины не спрашивают. Рабы тоже. Точнее, не так. Господам иногда нравилось поддерживать беседу во время процедур, например, приятно, когда спросишь, какое из украшений, подаренных на праздник, нравится больше. То, что пробуждает приятные воспоминания или дает возможности для хвастовства и самолюбования. Пусть и перед своей тенью. Это всегда опасно. Иногда даже самый невинный вопрос может стать искрой, упавшей в сухие ветки, поднять волну гнева. Все из них получили множество пощечин, прежде чем хотя бы немного научились чувствовать еле заметную грань. Но ошибки были и тогда, некоторых людей невозможно предсказать. Как Фейрузу. Подстроиться. Да, Архип очень верное слово подобрал. Они именно этим и занимались. Подстраивались.
— Да. Наверное, понимаю. — такой ответ не понравился бы никому из хозяев, но господ здесь сейчас нет, а Архип не выглядит так, будто за неправильный ответ сделает что-то плохое. Или пожалуется.
Узнать бы, к чему это все. Что может рабыня-камеристка? Пусть и трудно смотреть на все, как на войну, Аттия не видела ни одной, но жизнь в доме Тавров, наверное, была чем-то похоже. Или это Архип так красиво рассказывает, что волей-неволей, а увлекло. В любом случае, она может судить только со своей точки зрения, низкой, рабской.
— А есть ли способ… нащупать этот путь? Разве можно ходить вслепую? Ведь можно оступиться и на маленьком, еле заметном камушке.
***
Архип кивнул. От лёгкой (и, чего таить, слегка притворной) игривости его не осталось и следа. Грозным или сердитым он тоже, впрочем, не стал. Было во всей ситуации что-то заговорщическое, серьёзное, тревожное.
－ Знаешь, это тут на доске мы одним взглядом всё поле боя окинуть можем, а в жизни это большие пространства, холмы, реки, леса. Воины должны передавать друг другу все важные сведения, иначе тот самый путь не нащупать.
Ну вот и подошли к самому главному. От важности момента у Архипа участилось сердцебиение, и он невольно выдохнул с шумом, словно перед тем, как взяться за тяжёлый груз.
－ Ты сказала, что всё понимаешь. Даже вопросы задаёшь － то признак небезразличия, желания углубиться. Значит, признаёшь себя воином на этой доске?
Архип сделал акцент на слове "этой" и крутанул поднятым вверх пальцем, как будто вихрь изображая.
－ Если так, то мы товарищи по оружию. Пускай моё － верёвки, а твоё － бадья с водой. Да, это странная война, но мы в одном строю, я с одного края, а ты с другого. Тебе видать то, что не разобрать мне, и наоборот.
Наглядное объяснение на примере игровых фишек продолжалось.
－ Расскажешь мне о госпоже? И я расскажу то, что знаю сам. Поможешь мне, когда придёт время? И я помогу тебе. За Клавдия и Тиеста не скажу, но уверен, будь они здесь, сказали бы то же самое. Только вместе мы можем избавить Фейрузу от страданий её разума. Освободить, вернуть ей власть над собой.
***
Избавить от страданий разума... Ночью Аттию четко предупредили “не говори ничего, молча делай свою работу”. Как прочие вещи, выполняющие свое предназначения до тех пор, пока не сломаются.
— Я не так много знаю, — стоит ли вообще продолжать этот разговор? Заключать соглашение, ведь сейчас Аттии именно это и предлагали. Она и правда многое могла подметить, когда ее душа не находилась в смятении. Пока не появлялось ощущение разливающейся по теле боли, требующей вскрыть кожу и выпустить ее на волю.
Раньше Аттию считали слегка безумной, но это слово отлетело от нее подобно шелухе, когда в доме Тавров появилась рабыня Шери. Царица Фейруза аль-Лахми.
Аттия не жалела о том, что когда-то проявила участие. Это был правильный, добрый поступок, и о таком не жалеют. Кто-то высмотрел бы хитрый продуманный план, но Аттия-то про себя все знала. Ей бы просто не хватило ума все рассчитать. Да и кто мог подумать, что хотя бы часть рассказанного Фейрузой была правдой. Аттия сочувствовала ей, но никогда по-настоящему не верила в ту историю. Архип тоже что-то знал. Например, про ту страшную ночь, но стоит ли Аттии знать об этом? Не станет ли так жить спокойнее и проще? Раз уж она здесь, на этом корабле с новой госпожой, и больше никаких путей нет. Здесь все переживают за собственную безопасность, ну, может Архипу важен успех миссии. Они все сейчас уязвимы, именно поэтому Аттия уже чувствовала возвращение знакомого, сковывающего все внутри страха.
— Можно ли помочь тому, кто отвергает помощь? Тому, кто не хочет помощи и не ищет спасения?
А сама-то? Тогда ведь тоже не просили вступаться, могла просто отказаться от издевательств и продолжать игнорировать происходящее. Но нет, влезла со своей заботой. Как учили в церкви. Христианин должен поступать так. Но насколько отличается предложение теперь? Не предлагают ли ей сейчас предать госпожу? Аттия никогда не была их тех рабов, что радостно передают сплетни на ухо, как только хозяева скроются из виду.
***
Почти замкнулась, почти затворилась в своей крепости долга, но почти не считается. Кажется, сумел всё же Архип затронуть какие-то струны в душе Аттии. Любопытство? Может быть, надежду? Она не из пугливых, но, видать, потому что привыкла к страху. Не лучший советчик в рисковом заговоре.
－ Поверь, она хочет помощи.
Сказанное далось ему тяжело, хотя, казалось бы, после разговоров с Клавдием и Тиестом петли этих створок уже должны быть изрядно смазаны. И всё же ныло что-то на сердце, мелькали перед глазами душераздирающие воспоминания о минувшей ночи. Кому он пытается что-то доказать? Аттии, или всё ещё себе самому?
－ Фейруза больна. В её сознании живут трое. Наш славный врач, Клавдий, считает их людьми. Каждая － Фейруза, но Фейруза разная, и спор троих рассудков одному телу ничего хорошего не сулит. Я же верю, что двое из её головы － мерзкие дэвы, демоницы, существа из мифов и легенд. Только одна из трёх － наша госпожа, страдающая, гибнущая.
Он невольно запнулся, сглотнул, почувствовал, что краснеет. В полумраке каюты не должно быть видно, да и неважно, тут уж как на духу, не сбиться бы только с мысли!
－ Если не оградить её от них, дэвы сгубят и её, и всех нас. Да вот не знаем мы наверняка, которая настоящая! Я тебя потом другой игре научу, в кости, там поймёшь, что шансы величиной в треть случая － штука паршивая.
Он невесело усмехнулся, не расцепляя губ. А сам прислушался к своим ощущениям. Спокойно, правильно. Искренне и открыто, ну, почти. От умолчаний нетрудно будет избавиться, если Аттия согласится. Главное, что собственная решимость на месте.
Неважно, побежит ли рабыня к госпоже с докладом, Фейрузе Архип сказал бы всё то же самое. Внезапное это осознание помогло телохранителю продолжить как можно более рассудительно.
－ А значит, действовать надо осторожно. Со всех сторон всё осмотреть, все особенности подметить. Поэтому и твой взгляд не менее важен, чем премудрого мистика Тиеста или учёного философа Клавдия. Ну а я... я та фишка, что когда надо меж двух вражеских вклинивается.
***
Одержимость. Священники говорили о том, что дети, слабые души, отчаявшиеся люди могут быть захвачены бесами. Искушающими, нашептывающими. Заставляющими делать то, что самому человеку никогда не пришло бы в голову.
Кажется, ее духовник как-то упоминал о том, что сейчас отчаянно борется за душу девочки, которая в церкви извивалась подобно змее и бранилась на незнакомом никому языке. Аттия так и не узнает, удалось ли ее спасти. Получается…
— Демоны? Она одержима? — это бы на самом деле многое объяснило. То, что она успела заметить в доме Тавров, но попросту не поняла. Один раз и вовсе так испугалась, что убежала и пряталась некоторое время. Да и прислуживала Аттия все же не ей, а Таврам, встречаясь с теперь уже гостьей господ не так часто. Но здесь, на корабле, не было священника. И вряд ли даже пристав к берегу они найдут церковь. И… поможет ли Бог той, кто в Него не верует? Аттия верила, что Он не оставляет всех и включала в свои тихие молитвы всех дорогих людей, даже не разделяющих веру.
Аттия опустила взгляд на игровую доску. Фишки. Знамя. Если это демоны… Тогда госпожу Фейрузу и правда нужно спасать. И меньше всего хотелось навредить. Тиест и Клавдий люди умные, образованные… свободные.
— Тогда… госпоже Фейрузе можно помочь? Я…— как же должно быть тяжело так жить, не имея контроля над своим же разумом, теряя способность управлять собственный телом.
Аттии вспомнилась Фейруза, еще не доказавшая знатное происхождение, одинокая, несчастная, пусть все еще гордая.
— Я хотела бы помочь.
Она неуверенно подняла взгляд, потом решительно посмотрела на Архипа. И тут что-то привлекло ее взгляд. Сердце подпрыгнуло.
— Замри! — это был не приказ, какое право она имеет приказывать, но если опять потеряется или воткнется в кожу…
Аттия наклонилась над игровой доской и протянула руку к Архипу. Да, она самая, вон там, вонзилась в ткань словно в подушечку. Осторожно, но быстро, Аттия выдернула иглу и гордо продемонстрировала.
— Нашла! Вот она где была, странно, — впрочем, ночь была сумбурная, пока Аттия собирала притирания и масла, могли выпасть и швейные принадлежности.
— Прости, я боялась, что она в кожу воткнется. Очень опасно. Одной швее не хватало двух рук, и она держала иголки во рту, пока работала. Как-то простыла, неожиданно чихнула, и, вдохнув, проглотила иголку. А потом умерла.
***
Архип улыбнулся, искренне, как когда правила латрункулей объяснял. Нечасто ему такая возможность выпадала, а ведь приятно, на самом-то деле, вот так вот улыбаться. А ещё приятнее тайной страшной поделиться и не оказаться отвергнутым, и в человеке не ошибиться. Девчонка-то бойкая, даром что рабыня.
Нечасто видал рабов на службе эксплоратор, а в детстве на родительской конюшне работал по большей части наравне с "живыми инструментами", и потели они на жаре одинаково, и воду после дня работы хлебали все как один жадно, с простым человеческим удовольствием. И от рук налётчиков-готов гибли так же, как и их хозяева.
Архип вздрогнул, возвращаясь в реальность, прислушался к Аттии. Щебечет о чём-то. Проглотившая иголку швея? Умерла? Да-а, история.
－ Вот тебе и маленький, еле заметный камушек. Видишь, нашла же, и теперь не споткнётся никто, не проглотит. Хорошо, что ты с нами.
Но умилению час, а делу время. Телохранитель вновь посерьёзнел.
－ Клавдию и Тиесту я про тебя сам скажу, перед сном здесь же вчетвером всё обсудим. Госпоже ничего не говори. Неизвестно, которая Фейруза тебя слушать будет, может и демоница как раз. Узнает про планы наши, и всё. А планы... планов-то и нет пока чётких. Клавдий обещал микстур намешать-наварить, влечение, кхм, любовное успокаивающих. Это для... Ну да ты ночью сама видала же. Госпожа меня вызвала и велела собой овладеть, дескать, чтобы дэва умиротворить. Я опешил. А она всерьёз. И совсем другой стала. Блудницей распутной, даже голос изменился. Был бы там Клавдий, мигом бы поверил в демоницу, эх. Страшно это.
Ненадолго хватило Архипу духа. Под конец словно выкашливать слова стал, почти на шёпот перешёл. Глаза в пол опустил, вздохнул. Уже третьему человеку рассказывает, а всё равно тяжело.
－ Не взял её. Связал только, касаниями ублажил. Она как перегорела, кхм, заснула. Развязал. И тут ЕЩЁ ОДНА Фейруза проснулась, третья. Я, говорит, настоящая. А та － шпионка гуннская.
Стоило ли рассказывать Аттии всё? Архип запоздало задумался, но потом мысленно махнул рукой. Как он служанке и говорил, в такой игре против такого противника все силы будут нужны. А значит, каждый знать должен, что на кону.
－ Вот и поди разбери, кто настоящая. Та третья самая несчастная была. Но может то хитрость демонская. Первая-то, дневная-обычная, чаще в трезвом уме бывает, разговоры ведёт умные, изрекается так, как не всякий учёный муж сумеет. Вряд ли бы демон так смог. И всё же... вот что нам выяснить надо. А пока не выясним, Аттия, тревогу бить нельзя. Спутник Фейрузы, магистриан Луций Цельс Альбин, человек суровый. Может не разбираться толком, просто про шпионку услыхав, во враги её записать. Или наоборот, нерадивого доносчика, за отсутствие доказательств. Обвинение-то серьёзное. А времени у нас － до порогов Данаприса, там засада гуннская ждать будет, так мне третья Фейруза сказала, дескать первая и вторая как-то гуннов про отряд наш предупредили уже.
***
Ожидала ли она такого рассказа, когда соглашалась помочь? И не поспешила ли? Отступать, впрочем было поздно, а история вся эта явно далась Архипу тяжело. И он верил, во что говорил. Если и сказка, то кошмарная. Впрочем, как и все на
этом корабле. Аттия всегда старалась никого не осуждать понапрасну, а сейчас... Много сошлось, так вот откуда у госпожи были следы от веревок на коже. Это и объясняло ее плохое настроение и все, что за этим последовало (кроме масла с лавандой, вряд ли здесь постарались бесы или дэвы, как их Архип назвал). И почему именно он разбудил ее среди ночи, она ведь тогда тоже мельком подумала, могло ли что произойти между Фейрузой и Архипом. Но, конечно, такого Аттия никогда бы не придумала. Три Фейрузы, шпионы, дэвы.
Это все нужно было хотя бы немного унять в голове. Чтобы к вечеру не выглядеть полной дурочкой. Особенно перед Тиестом и Клавдием.
- Да, я приду.
Впрочем, разминуться в одной единственной каюте сложновато.
-
Когда мне становится грустно, я перечитываю этот пост.
|
Только не заплакать. Аттия не пролила слез, ни когда узнала о том, что больше не вернется к Таврам, ни когда плеть рассекла спину, но сейчас держалась изо всех сил. А их не так уж много остались. Наверное, в душе она надеялась, что Архип скажет, что еще не все потеряно, образуется. Чтобы слова обитали не только в мыслях, но прозвучали и обрели какую-никакую силу. Или хотя бы скажет, что делать. Мгновения текли, а Архип молчал. Нет-нет, сейчас он что-то придумает.
Но время планов закончилось.
(А они так ничего и не смогли сделать).
И еще эта странная маска, Архип просто стоял и смотрел сквозь нее, но Аттия не решилась его прервать. Как и планы у Архипа, у нее закончились слова.
Если госпожа Фейруза жива (Аттия надеялась на это, крови за один день пролилось и так много), то отнимут ли у нее имущество? Кому теперь принадлежит Аттия? Даже спросить не у кого, будто повисла между небом и землей в неопределенности.
И когда Архип заговорил, легче совсем не стало. Это был тон человека, который признает поражение. Не рассчитывает, что дальше будет хоть что-то. Словно они прощаются. Наверное, надо было что-то ответить, но пока Аттия формулировала в голове вопрос, чтобы звучало не так жалко, Архип развернулся и ушел. Оставалось только смотреть ему вслед.
«Они тебе самому пригодятся, как я могу забрать», — уже не услышит.
«Да я играть не почти не умею».
Но ее шатание неподалеку от шатра с охраной, рано или поздно привлекло бы внимание, да и уже невыносимо становилось. Когда есть работа, время проходит быстрее, и мыслей в голову бесполезных поменьше лезет. Она не привыкла вот так бесцельно бродить. Как человек, которого вроде бы разбудили, но разум его витает совсем далеко, а взгляд бессмысленный.
Поэтому она пошла искать палатку Архипа, выполняя просьбу. Она не собиралась забирать латрункули навсегда, отдаст, когда все разрешится.
Копаться в чужих вещах было неуютно, словно она ворует. Нет, никогда в жизни Аттия не брала чужого! Она просто временно сохранит игру для Архипа.
Вот доска и фишки, как он и сказал. Аттия провела пальцами по поверхности, вспоминая тот день, который скрасил последствия безумной ночи. Тогда даже легче стало. «Я в ужасе», — сказала она про плавание, не зная еще, что настоящий ужас поджидает всех впереди.
А если спросят, откуда латрункули, и обвинят в краже? Но разве у рабов не может быть игровой доски, на вилле Тавров некоторые так развлекались в свободное время. Тем более, латрункули Архипа самые простые, какая в них ценность. Для других-то никакой.
-
Как же ты замечательно пишешь!
Рад, что ты вернулась)
-
|
Совместно с Архипом
В иной раз Архип бы наверно обиделся, напрягся или по крайней мере попытался бы запомнить дерзкого легионера. «Центенарий» или нет, а вот ранга декана Архипа вроде бы пока никто не лишал, так что вполне могли отлиться мелкой язве с копьём и щитом её мелкие едкие слёзки.
Вот только в этот раз… эксплоратор даже не взглянул на парня со слишком длинным языком. Выдержал строгий взгляд Деция и, холодно, кивнув, прошёл в лагерь. Всё вокруг казалось каким-то покинутым, брошенным, будто не свой это был лагерь, а чей-то чужой, только что захваченный. Остатки еды в траве, опрокинутые скамьи, вытоптанная тут и там земля. И безразличные караульные всюду. Практически осадное положение.
К палатке магстриана Архип подошел уже посвежевшим, в новой опрятной тунике, но ещё более хмурым. Успел срисовать ситуацию, приметить наиболее охраняемый шатёр. Фейруза явно там и, скорее всего, с Клавдием, раз к нему не велено пускать. Уж не хотели бы допустить общения членов свиты персиянки, про Тиеста с Аттией то же самое сказали бы, но нет. Значит, служитель Асклепия врачует раненую, и ему просто нельзя мешать. Тем более, что до сих пор наружу не вышел. Значит, рана серьёзная. А раз Тиеста нигде не видать, может, и мистик ему помогает.
Зато Архип приметил Аттию, стоящую потерянно неподалёку от запретного шатра. Медлить и колебаться эксплоратор не стал.
– Привет, – кажется, девушка увидела его ещё на подходе и может даже слегка испугалась его угрюмости, поэтому Архип попытался хотя бы тон смягчить, — Вот дела, да? Как ты, всё в порядке? Я слышал в общих чертах, что госпожа повздорила с магистрианом, но подробностей не знаю.
Он не задал прямого вопроса, но уже по его напряжённой позе и тому, как он склонился вперёд, чуть нависнув над рабыней, было ясно, что её рассказом эксплоратор более чем заинтересован.
Сейчас держаться рядом с шатром казалось лучшим решением. Вдруг Клавдию понадобится помощь или госпожа (если она вообще жива) захочет отдать распоряжения. Так Аттия уговаривала саму себя. На самом деле ей просто было некуда идти. И некому сейчас было подсказать. События оседали на языке солено-железным привкусом, а перед глазами была только алая пелена. Все случилось так быстро.
Впрочем, если ее еще не прогнали, значит, она никому и не мешает. Конечно, она не будет и пытаться заглянуть внутрь и узнать, что происходит. Все и так начеку и очень злы, любое движение расценят превратно, доказывай потом, что ты просто хотела помочь. Когда-то казалось, что страшно посреди моря. Но бывает и так — еще страшнее.
Аттия знала, что Тиест жив, что Клавдий Квирина сейчас в палатке с госпожой Фейрузой, но жива ли госпожа… Но ни разу не попался на глаза Архип. Его точно не было на празднике, не было среди легионеров. Не случилось ли еще чего-то? Этот день уже окрасился кровью, неужели несчастиям не будет конца? Она волновалась, за госпожу, за ее свиту, за себя, конечно тоже. Нет ничего хуже этой подвешенной неопределенности. И время как будто течет медленнее. Издевается.
Аттия опять начала задыхаться и заставила себя сделать вдох. От паники никому не станет лучше. Сжала пальцы в кулак, разжала. И еще раз. Приложить бы холодную сталь к коже, чуть надавить… Легче было бы успокоиться и прийти в себя. Но, конечно, у нее ничего не было. На этот раз действительно абсолютная пустота.
Она пропустила знакомый силуэт, моргнула, вдруг показалось. В такой суматохе немудрено ошибиться. Но нет, это Архип! Живо! Это показалось добрым знаком, может, найдется еще выход, может, не так ужасно все обойдется. И госпожа жива останется, и все остальные тоже…
— Архип! — он тоже выглядел не самым лучшим образом, да и кто из их компании вообще сейчас может похвастаться хорошим состоянием? Спросить бы, что с ним случилось, но тому явно хотелось поговорить совсем о другом.
— Повздорила… — слово совсем не подходило ситуации. Как нечто несерьезное, вроде ссоры рабынь из-за лучшего отреза ткани. — Госпожу пришли арестовывать. Она была одна в своем шатре, а вышла из него… Пахло кровью, это и была кровь. Как будто…
Она прервалась. Как будто она выпускала себе кровь рана за раной, чтобы она вытекала из ее тела медленно.
— Это была не ее кровь… Чужая. Телохранительницы не стали защищать госпожу, они больше не служат ей. Отказались. Клавдий пытался помочь, но его ударили.
Все будто снова стояло перед глазами.
— Но госпожа не хотела сдаться, — Аттия и не подозревала, что Фейруза может обладать такой силой, будто нечто неземное вело ее, чужеродное. Дэвы, мучающие ее душу? — Она такая сильная, смогла выхватить копье и атаковать магистриана. Сражение… все было быстро, я стояла не так близко, и на самом деле лучше этого и не видеть было… Госпожа ранила магистриана, но сама… Он… мечом… в голову…
Слова отказывалась собираться во фразы. Обычные слова, которые вместе обозначали ужасные вещи. Жестокие.
— Госпожа Фейруза ударила магистриана Луция копьем в грудь. А ее ударили в голову, она лежала на земле без сознания, я не знаю, жива ли она. И не знаю, что теперь будет.
Выдох.
-
Сильно. Такие, совсем настоящие переживания заложницы обстоятельств.
-
И я не знаю, что теперь будет.
-
Сжала пальцы в кулак, разжала. И еще раз. Приложить бы холодную сталь к коже, чуть надавить… Легче было бы успокоиться и прийти в себя.
Многие игроки забывают про такие склонности, которые отыгрывали в самом начале, но ты не забываешь, и это здорово!
-
+
Госпожа Фейруза ударила магистриана Луция копьем в грудь. А ее ударили в голову, она лежала на земле без сознания, я не знаю, жива ли она. И не знаю, что теперь будет.
Теперь все будет хорошо, все умрут.
|
Этот праздник был знаком свыше о том, что не стоит погружаться в уныние, и среди черной воды проглядывает луч света. Лучшее, что могла сейчас ощутить Аттия - как ноги ступают на твердую землю. В этот момент и показалось, что все еще может обернуться к лучшему, и даже вернуться свита Фейрузы со своей госпожой из этого путешествия сможет. По крайней мере, в это хотелось верить.
Аттию даже отпустили на праздник. Неизвестно, решилась бы она пойти, не пригласи ее Клавдий Тиберий Квирина. Да, госпожа Фейруза отпустила всех, но все же Аттия была рабыней, ниже всех по статусу. Не возникло бы у других людей возражений? Приносить неудобства и вызывать недовольство в праздник не хотелось. Можно было бы притаиться где-нибудь подальше и просто послушать проповедь, без угощения. Это не привычный ей храм, куда она ходила год за годом. И по которому сейчас немного тосковала.
Она любила службы и церкви, устраиваясь обычно так, чтобы казаться незаметной. Проповеди прекрасно было слышно, они эхом разносились на храму, питали каждую часть стен, отскакивали от них и лились прямо в уши прихожан.
Вряд ли в дальнейшем пути им встретится что-то подобное.
Какие бы переживания не терзали сейчас Аттию, хотя бы на это время хотелось ощутить спокойствие и легкость. Она благодарно улыбалась Клавдию. Пусть в итоге они и разделились, Клавдию было положено почетное место. Она колебалась — стоит встать рядом, чтобы прислуживать? Была бы рядом госпожа — и сомнений бы не возникло, но Клавдий ни словом не обмолвился о том, что берет ее для работы. Он назвал ее сестрой по вере...
Аттия ушла к остальным простым верующим, еще раз кинув взгляд на Клавдия. Наверное, ему обидно, что так мало людей поздравили его с именинами. Ее-то вообще можно не считать, что ее жалкие дары (пусть и от всего сердца). Конечно, сам лекарь об этом не скажет, но…
— Как здорово, что праздник все же устроили, — сказала Аттия. — А еще сегодня праздник у лекаря Клавдия Тиберия Квирины, именины. Правда ведь, замечательно?
Даже соседство с громкими язычниками не могло омрачить настроение. Просто не смотреть, мысленно заткнуть уши. Никакой шум не будет помехой для праведных слов от всего сердца.
И проповедь читали на латыни! В окружении знакомых и понятных слов гораздо лучше сосредоточиться. Аттия даже глаза закрыла, позволяя этим словам пронизывать все ее существо. Вокруг ее братья по вере. и они наверняка чувствуют что-то похожее. Те, кто верит искренне и сердцем. Этих слов ей не хватало, как не хватало мыслей о Христе в мрачной и темной каюте корабля. Но они выбрались и пока не поглотил их кит, как пророка Иону. Но ведь даже тогда есть надежда увидеть свет Божий. Нужно верить и не отступаться.
Быть может, Аттия понимала и не все сказанное, но проповедь все равно придала ей сил. Как она может быть неблагодарной Христу, взявшему на себя людские грехи, перенесшему столько страданий. И слез тоже не сдерживала, позволяя им катиться по щекам и впитываться в землю. Как впитывается кровь, вытекающая из смертного тела.
Ей было необходимо все это услышать. Чтобы уверенно ступать по начертанному пути.
-
Аттия милая — и впервые чувствует себя не рабыней. Это ново и необычно, а значит интересно)))
-
|
Ладони, все еще испачканные в масле, холодеют, словно вся кровь из них уже натекла на пол. Аттия бы не поднимала голову, закрыла глаза и не смотрела, но такого ей не позволили. Смотри, осознавай, размышляй. От нее всегда хотели вещей совершенно противоположных, бросая “не твоего ума дело”, а потом браня за глупость. Как будто в те времена, когда ее готовили к первой продаже, заставляя учить наизусть строчки стихотворений, смысл которых она не понимала, да и не могла в том возрасте понять.
Думать — не твое дело, просто выполняй указания и подчиняйся. Так было всегда. Этому учили всех рабов, это в них вбивалось годами. Наверное, именно это в первую очередь, заставило ее тогда положить нож и просто прийти в покои Кесария.
Она не хотела видеть, но не отрываясь смотрела на то, как начинают трястись руки госпожи. Это плохо, а еще хуже, что Аттия не знала— от ярости или от масла, попавшего на кожу и проникшую внутрь через следы от веревок. Если это яд…
Как так вообще могло получиться? Аттия оцепенела, но все еще лихорадочно пыталась вспомнить, оставляла ли свои запасы без присмотра. На вилле в Новиодуне Аттия была одной из тех незаметных рабынь, что сопровождали Флавия Аврелиона в поездке. И совсем немного времени потом, чтобы собраться. Сама Аттия была ошеломлена новостью о том, что ее просто подарили новой госпоже и собирала душевные силы на то, чтобы смириться и принять это как должное. Как еще одно испытание Бога. Было ли лучше ей когда-то давно вообще помогать Фейрузе, которую тогда звали Шери. Стала бы, зная, что произойдет потом? Что ее отдадут, как старую и давно забытую вещь, которую и упоминать не стоит. Что ее новой госпожой станет бывшая полубезумная рабыня. Аттия гнала от себя эти мысли. Никогда не стоит жалеть о хорошем. Что же это за добро, если ждешь чего-то в ответ для себя? И Аттия решила, что даже зная, поступила бы так же. Иначе бы это была уже не она.
А ведь тогда по вилле ходило много странных слухов. Среди рабов новости вообще распространяются быстро, пусть переиначенные и преувеличенные в несколько раз. Аттия выцепила среди них одно, самое тревожное, потому что героиня новости много лет была ей небезразлична. Госпожу Флавию Лупицину отравили. Ей хотели помешать выполнить миссию, не дать отправиться в путь. Но вместо жены господина Флавия Аврелиана поехала госпожа Фейруза… Не зря же у нее столько телохранительниц.
“Я такая дура”. Она и правда виновата и заслуживает наказания, особенно, если в масло что-то добавили. Аттия смотрела на пышущую от ярости госпожу Фейрузу, расчесывающую раны. Кажется, или сыпь на коже стала еще хуже?
Аромат, еще недавно расслабляющий, лез в нос и горло, а воздуха почти не осталось. Аттия вдохнула — шумно, испуганно, давясь. Сколько они здесь находятся? Не задохнутся ли окончательно? Горло будто пережало той самой веревкой, что сейчас в руках госпожи. Больше всего на свете хотелось убежать, спрятаться, забиться в самый темный угол. Или выбежать на палубу, в воду, куда угодно, лишь бы подальше отсюда.
Она пошатнулась, но удержалась на ногах.
— Госпожа… — ее обманывают глаза, или хозяйка и правда чешется еще яростнее, чем прежде, почти раздирая кожу. — Я так виновата, но, пожалуйста, прошу, нужно срочно позвать лекаря! Если это яд, то нельзя медлить!
Они же в таком случае обе тут умрут, и наутро Архип или Квирина найдут только два бездыханных тела. Вот и ее руки, кажется, начали чесаться.
— Я приму любое наказание, но сейчас вам нужно показаться врачу! Я не знаю, почему это случилось, такого не должно быть! Госпожу Флавию отравили, вдруг вы тоже в опасносности! — она набрала в легкие воздух и быстро выпалила все это, чувствуя как все же подкашиваются от слабости ноги. Куда она денется с корабля...
— Я всего лишь глупая рабыня и не знаю, как это лечить!
Даже если эта сыпь не смертельная, Клавдий ведь талантливый лекарь, он точно скажет, что делать. Сейчас главное — чтобы госпоже стало легче, и она не умерла. Иначе ее смерть ляжет еще одним грехом на душу Аттии. Она ведь никогда не хотела этого. Всего лишь какое-то масло...
Если Аттия не умрет сейчас в этой каюте, то никогда больше не сможет спокойно вдыхать аромат лаванды.
-
Что же это за добро, если ждешь чего-то в ответ для себя? И Аттия решила, что даже зная, поступила бы так же. Иначе бы это была уже не она.
О да!
Если Аттия не умрет сейчас в этой каюте, то никогда больше не сможет спокойно вдыхать аромат лаванды. И вот это здорово).
-
Молодец. Все правильно сказала.
-
-
+
Если Аттия не умрет сейчас в этой каюте, то никогда больше не сможет спокойно вдыхать аромат лаванды.
|
Она делала это множество раз, пусть и с временным разрывом — госпожа Флавия отстранила ее от себя, и Аттия больше не наносила ароматные масла и не массировала кожу. Но она годы обучалась у старшей орнатрикс, движения отточенные, выдрессированные. Кому как не самой старшей из них знать, насколько это дело неблагодарное. Даже если все как надо — не понравилось хозяйке, значит, ты—бесполезная неумеха.
На всю каюту веяло лавандой, убаюкивающе, расслабляюще. Удалось унять и дрожь в руках, видимо, и на Аттию тоже подействовало и успокоило. Она уже начала думать, что все не так уж и страшно, можно будет попробовать заживляющий бальзам на ранах… Когда от сильного пинка подлетел таз, и в тот же миг на Аттию обрушился удар. Так неожиданно, что даже выдохнуть не успела, только хватила тяжелый глоток воздуха. Непонимающе. Что случилось?
И тут же заметила пятна и сыпь. Нет. Так не должно быть, определенно не должно. Первая мысль — масло испортилось, но даже такое оно не могло дать подобный эффект!
Отравили? Где Аттия оставляла сумку с принадлежностями? Госпожу Фейрузу охраняют грозные телохранительницы, вряд ли бы они пустили в каюту посторонних. Нет-нет, было бы масло отравлено, у Аттии самой сейчас бы жгло все ладони, но они просто скользкие и пахнут лавандой.
— Но там только лаванда и настой из овсяных хлопьев… Так не должно быть... — она не оправдавалась даже, просто отчаянно пыталась понять, почему? Почему это случилось? Аттия точно сама не добавляла ничего ядовитого, подобными маслами пользовалась госпожа Флавия, но у нее точно не проявлялось ничего подобного. Кажется, старшая орнатрикс говорила что-то про похожий случай, когда ее прежняя хозяйка начинала чуть ли не задыхаться от обычного отвара из ромашки. И ее кожа становилась красной. Почему такое случается и как называется никто не знал. Просто нужно было исключить “опасные компоненты” при любом намеке на то, что это может вызвать неприятные ощущения
Аттия раньше не использовала лавандовое масло при уходе за новой госпожой. Она не могла предугадать заранее, но теперь уже поздно. Все ее объяснения будут жалкими оправданиями. Это ведь она нанесла масло. И масло причинило вред. Даже смотреть на эти волдыри страшно, а ведь они наверняка жутко зудят!
Страх парализует. Ей не дадут шанса исправить оплошность, да и если бы Аттия знала как! Госпожа в ярости, была и до этого, а сейчас только поленьев в костер подбросили. И как бы теперь пламя не пожрало всех на этом корабле.
Взмах. Бедро обожгла боль, и Аттия сжала пальцы в кулаке до побешевших костяшек. Не провоцировать еще больше. Ее давно не били так — со всей силы, вымещая скопившуюся ярость. Пара затрещин, пощечин и щепков не считалась — обыденное дело для рабыни.
— Я виновата, госпожа.
Она чувствовала себя как никогда беспомощной, выброшенной на произвол судьбы и этого страшного корабля. Про нее просто напросто забыли, подарили среди прочих других. Аттия связывала всю себя с семьей Тавров, даже когда стала лишь одной из незаметных теней-рабынь, помогающих по хозяйству. Ее будущее было просто и определенно. Но теперь оставалось лишь дрейфовать среди черных волн и стараться удержаться на плаву. Только вот она уже оступилась и тонет.
— Я виновата и заслуживаю наказания. Смилуйтесь, госпожа.
Она опустила голову. С этого корабля один только выход — в море. В бурлящий черный ад.
-
Проникновенно. Сильно. Хороший пост.
-
За восприятие античным человеком аллергии))
-
-
Аттия живи! Ну нет, ну как можно такую Аттию обижать всерьёз, уму непостижимо. Она же такая Аттия. Самый милый и трогательный персонаж в игре, ну правда же.
|
Когда Кесарий не приказал прийти в следующий раз, Аттия поняла, что все закончилось, и испытала… облегчение? Больше не хотелось стирать места прикосновений до зуда и красноты. Но грязь осталась под кожей. Аттия выпускала ее с кровью в особо отчаянные дни. Ее боль, ее наказание.
Она приняла молча и покорно охлаждение госпожи и отлучение от нее. Она скучала по малышу и его наивной и детской улыбке, по редким откровениям Флавии. Но Аттия все это заслужила. Она не пыталась объяснить, да и не хотела, как чувствовала, что посторонние вряд ли бы поняли. Аттия даже духовнику не сказала, когда однажды нашла в себе силы переступить порог храма и выдержать молчаливое осуждение взирающих на нее святых. Но разве суть не в том, что раскаявшийся грешник может заслужить спасение?
Конечно, о том, что она спала с Кесарием знали все, ни один секрет в этом доме не являлся тайной по-настоящему. А когда и это закончилось, посыпались насмешки. Но самое главное свойство сплетен — они недолговечны и быстро забываются, на место старой приходит новая, более интересная и будоражащая. Кого удивишь тем, что господин взял рабыню в постель, а потом бросил.
Бывшая любимица Флавии.
Бывшая любовница Кесария.
Прошедшее время пугало своей неотвратимостью. Нет страха сильнее, чем потерять даже ту малость, что них еще осталась. Каждый из рабов страшился перемен к худшему. Не ропщи, что живешь плохо, ведь в любой момент может стать хуже.
Близких подруг после ухода той единственной, что кажется, действительно всегда искренне к ней относилась, у нее не осталось, но Аттия не обижалась. Хоть кому-то эти проклятые бусы принесли счастье. В храме она помолилась о том, чтобы будущее освобожденной рабыни сложилось хорошо. Пусть живет счастливо.
А ей… Ей жилось не так уж и плохо. Оставили ведь в доме Тавров, а значит, можно было продолжить выполнять практически незаметную работу, приносить свою маленькую пользу в благополучие госпожи Флавии, ее мужа и сына. Ходить в церковь. Читать, что попадется на глаза и собирать новые слова. Хотя бы это никто пока не отнимет.
Внешний покой иногда получалось ощутить и где-то глубоко в душе, несмотря на постоянных спутников — стыд и чувство вины. Это напоминало тягучий мутный сон, из которого не хотелось выныривать наружу.
Пока ее не выдергивали из этого состояния насильно.
— Что? — переспросила она, но Сунильда была слишком проницательна и сразу поняла — Аттия прекрасно все слышала и осознала. И поняла, что от нее сейчас требуется, пусть иногда и казалась всем дурой, витающей где-то в отрыве от земли.
Зачем ей бить Шери? Зачем вообще кого-то бить? Это походило скорее на помешательство толпы, вроде тех издевательств над мучениками-христианами. Только вот Шери не была ни христианской ни мученицей. Что она там кричала про римских легионеров? Вслушиваться никогда не хотелось, закрыть уши, думать о чем-то другом. Быть может, ее поступки действительно настолько ужасны, Шери заслужила все это? Но Аттия не могла не чувствовать — это все надуманные причины, чтобы оправдать вымещение собственной злобы. Уж рабам-то, среди которых большая часть варваров, было дело до погибших римских воинов!
Сумасшедшая, возомнившая себя восточной царицей. А Аттия когда-то представляла себя частью семьи Тавров. История Шери не хуже и не лучше любой другой.
Они говорили о ненависти. Не-на-висть. Слишком сильное слово, и вряд ли Аттия могла познать его глубину до конца. Да и сами они вряд ли ненавидели Шери. Это было скорее… Бессилие.
— Но кто вы такие, чтобы вершить суд, даже если она говорит правду?
Они рабы, вещи в знатной семье Тавров. А вот сам хозяин явно благоволил образованной рабыне и вовсе не спешил от нее избавляться. А если та и сумасшедшая, так скорее пожалеть надо (как иногда жалели ее саму). Каждый заслуживает хотя бы немного сострадания.
— Вы же все равно ничего не добьетесь.
Она понимала, что вряд ли кого-то убедит, к ее словам и раньше не особо прислушивались, а уж теперь-то против Сунильды! Аттия всегда больше молчала, да и не о чем разговаривать, зато кивала в ответ на поток слов и оказывала молчаливую поддержку почти независимо от того, что ей говорили. Пусть со стороны казалось, что она совсем не слушает (и как же иногда хотелось проткнуть себе уши, язык, выколоть глаза!), Аттия невольно хранила чужие секреты. А еще за годы успела сносно выучиться читать и писать. И она никогда не отказывала в помощи — написать записку торговцу с пожеланиями господ, расшифровать список покупок, нацарапать на грязном клочке просьбу о встрече посреди ночи. Свою же тайну она носила под одеждой, вечное и несмываемое клеймо ее греха.
Если Аттия кого и ненавидела, то только себя.
Возражения явно не ожидали. Аттия же и слова против никому не сказала, да и ходит чаще всего голову опустив, тихая и незаметная. Это было опасно. Настроить всех против себя? Многих рабыть Аттия знала с тех пор, как попала в дом Тавров. Но не настроит ли это ее против всех? Поддержала новенькую сумасшедшую дикарку, а как же они, знакомые и почти родные? Ее не трогали, но после этого…
Тогда она взяла Шери за руку (или как она говорила — Фейрузу? Новое слово, новое имя растекалось по горло, Аттия даже попробовала несколько раз произнести шепотом, услышать звучание) и увела подальше, где можно было спрятаться на время. Конечно, не убежать. Отсюда не было выхода — только на Небеса. Фейруза не выглядела как та, что нуждается в защите, особенно в защите такой, как Аттия, но… разве она могла пройти мимо? Что-то подсказывало, что так будет правильно.
— Они не злые на самом деле. Это… наверное от беспомощности, — Шери (Фейруза?) даже выглядела так, будто выше их всех, значимее, даже когда и не пыталась этого показать. И все остальные не то, чтобы чуяли слабину — пытались прощупать и били практически наугад. — От боли, от усталости. И страха. Здесь все так живут, и всем тяжело. И они… выплескивают это так.
Кто-то бьет и издевается над другими, а кто-то режет себя.
Однажды им надоест. Да и над Аттией издеваться скучно и бесполезно. Она хоть и дура, но совсем безобидная.
И пусть Шери не нужна была жалость, не нужны были друзья, Аттии наконец-то захотелось вынырнуть из монотонного сна и помочь даже малостью. Доставшийся почти чудом зрелый фрукт, остатки целительной мази для ран. Она и не стала бы пытаться что-то достать для себя, а теперь… если она могла, то как пройти мимо? В первую очередь это нужно было самой Аттии. Если не принести хотя бы немного хорошего, что останется в этом мире?
-
Врут те, кто говорит, что добро не спасет мир, а только сила. Если соломинка ломает спину верблюду, разве однажды добрый поступок незаметного человека не может перевесить чашу злодеяний в мире?
-
У Аттии очень сильная материнская жилка. Ей нужно заботиться о ком-то — о Флавии, о малыше, о подруге, теперь о Фейрузе. А потом объект заботы расправляет крылья и улетает.
|
Нож получилось добыть без проблем. Покрутиться на кухне, передавая указания госпожи Флавии, выпросить немного сладостей для малыша (Аттии всегда нравилось его баловать, пусть и тайком. Это был их маленький секрет, впрочем, кроха пока этого понять не мог). Ее появление здесь — обычное дело. Кто-то даже успел шепнуть на ухо последние сплетни, несмотря на то, что Аттия обычно никак на них не реагировала и не показывала, что это вообще ей интересно. Привыкли. Она уже несколько лет считалась немного блаженной, но не настолько, чтобы быть заместо домашней дурочки. Ну, странненькая, бывает и не того навидались.
А Аттия вовсе не глупа, она делала успехи в чтении, письменности, и продолжала хранить в своей голове намного больше, чем показывала. И даже, если спросили бы прямо — не рассказала. Слишком сильна преданность Таврам, чтобы навредить подхваченной сплетней (их и без того много гуляло в доме, а потом ветер подхватывал и разносил по знойным улицам). Ее память — шкатулка с безделицами, словами, нанизанными на нитку. Да и казалось иногда, что ступить некуда — обязательно натолкнешься на чужую тайну. Господ, гостей их или рабов домашних.
Только ее тело никогда ей не принадлежало.
Нож лег в руку неумело, Аттию редко когда ссылали на кухню, даже в самые страшные годы. Ее руки намного лучше справляются с укладкой волос и нанесением макияжа, а последнее время с выведением букв, складывающихся в слова.
Это не кража, она не вынесет его из дома, да и собирается вернуть, ведь в доме Тавров всегда строго ведется учет даже кухонной утвари. Другое дело, сможет ли она это сделать потом. Времени ей осталось совсем немного — жалкая отсрочка, которую она вымолила у Флавия Кесария, не среди дня же, да и по делу срочному ее послали, как не выполнить приказ госпожи. Он опустил ее с приказом вернуться ночью. Уверенно, прекрасно понимая, что она никуда не сбежит и ничего не сможет сделать.
Да и что делать? Не бежать же к господину Флавию Аврелиану, не кидаться с мольбами в ноги. Тот замечал ее только когда отдавал приказ. Да и кто она ему?
Ее слово против слова члена семьи Тавров.
Быть может, могла бы понять госпожа Флавия, но не напомнит ли это ей об искушении, которому она подверглась совсем недавно и с трудом преодолела? Аттия служила уже достаточно давно, чтобы понимать — больше всего на свете свободные люди (да и все, наверное) ненавидят, когда им припоминают промахи.
Пусть ее и считали немного не в себе, Аттия никогда не уходила слишком далеко в иллюзии. Она не член семьи, а собственность. На одной чаше весов — домашняя рабыня. На другой — брат. Стоило ли гадать, какая из них в итоге перевесит?
В тот раз, когда ее продали последний раз… Она ведь и не успела понять ничего, почему ее вдруг прижимают, зачем руки, ищущие что-то на теле. Аттии провинилась в том, что возбудила желание у такого же раба, как она сама. И ее продали. В этот раз будет также?
Она молилась святой Агнессе, прося защитить, но не слишком надеясь на ответ. Жених Агнессы, пытавшийся дотронуться до нее, упал замертво. Вряд ли подобное произойдет с Флавием Кесарием. К Ирине спустились ангелы и спасли от поругания. Чудеса не случаются с рабынями. Но верить, верить так хочется!
Тогда нужно сделать так, чтобы ее просто никто не хотел. Аттия даже не то, чтобы красавица, да и про брак ее никто и не заговаривал. Одна из рабынь, близкая Аттии больше других однажды заметила, что раз у госпожи со своим браком не клеится, то о будущем остальных она и вовсе не озаботиться. Эти слова вызвали только обиду за Флавию, она горяча на руку, но не будет мстить просто так! А будет у самой Аттии муж или нет — какая разница? Если господа распорядятся, то она выйдет замуж и, наверное, сможет полюбить мужа, заботиться о нем и подчиняться. Это не должно быть сложнее, чем служить Таврам.
Нужно исполосовать себе лицо и вырвать глаза, подобно святой Луции. Тогда ни один мужчина на нее не посмотрит. Аттия поднесла нож к лицу, показалось, что даже во тьме ночи лезвие отражает свет. Вряд ли она смогла быть сделать такое голыми руками. Боль и увечье — цена за посмертную жизнь на Небесах. Цена за сохранение добродетели. Но если она истечет кровью и умрет… не будет ли это отказом от жизни, подаренной Богом? Отказом от испытания, слабостью.
Ее тело никогда ей не принадлежало. Флавия Лупицина не давала ей подобного приказа, господин тоже. Даже цвет волос рабы всегда меняли по желанию хозяина. Если внешность раба переставала нравится, его отсылали прочь, давая работу тяжелее, передаривали или просто продавали. Ведь можно всегда получить того, кто будет нравиться и соответствовать вкусам. Богатые люди любят, когда их окружают красивые вещи. Если Аттия станет уродливой, то точно не будет больше нравиться Кесарию. Правда, она не будет нравиться и Флавии Лупицине, ее мужу и даже малышу.
И Кесарий снова вспомнит о госпоже Флавии. Устоит ли та во второй раз, или искушение не оставит ее никогда? Отказ ведь может забыться.
Когда кто-то возносится, значит, другой в это время падает. Один поднимается с колен, а второй остается лежать.
Поэтому Аттия отложила нож и пошла к Кесарию, чтобы исполнить то, что обещала днем.
Он не был излишне груб и жесток, но это все равно больно. Каждое прикосновение клеймило кожу подобно кнуту или языкам адского пламени. Она пыталась закрыть глаза, но Кесарий поднял ее за подбородок и сказал:
— Посмотри на меня.
И она смотрела, казалось, в глаза самого дьявола. Он шептал что-то на ухо, кажется про то, что у нее красивые волосы. “Крашеные”, — хотелось бросить Аттии, но язык во рту не поворачивался. Она искусала стенки щек до соленого привкуса крови.
А потом смотрела на пятно крови, и ее было слишком мало. Слишком мало по сравнению с той болью, что требовала выхода.
Она собиралась вернуть нож, ведь он больше не был нужен. Повезло, что пропажу пока не обнаружили, так и руки легко лишиться, никто не будет слушать оправданий. Да и что она вообще могла сказать?
Все люди по природе своей греховны, но она теперь еще и грязная. Хотелось плакать, но слезы не лились, она их попросту не заслужила.
Грязь текла внутри ее вместе с болью. Теперь не переступит порог церкви, что сказать духовнику? Ее поразит молния, как только рука дотронется до двери. И каждый лик, каждый святой будет знать о ее грехе.
Тогда Аттия и сделала первый надрез. Выбрала место, которое обычно скрыто за одеждой, чтобы не бросилось в глаза господам. И мало ли кто из рабов калечится случайно, недавно вон на кухне палец отрубили. Прижала лезвие к коже, надавила, провела черточку. Она все равно уже заклейменная. Боль приносила облегчение, когда вышла наружу. За грехи нужно страдать.
Она стала брать нож после каждой ночи, проведенной с Кесарием. Однажды он приказал ей надеть подаренные жемчужные бусы. И запретил снимать, когда брал ее. Нить была широкой, но в тот момент Аттия ощутила, как бусы сжимаются на шее, перекрывая доступ к воздуху. Душат. Подарок, обагренный кровью не мог принести ничего, кроме несчастья.
Ей всегда нравились слова. То, как они выстраиваются из букв, а буквы состоят из начертанных знаков. Теперь она сама стала холстом. После каждой ночи новая черточка. Да, она вполне неплохо писала. Не очень размашисто, чтобы уместилось, чтобы было не так заметно.
M e r e t r i x
Кровь капала из надреза, и становилось легче дышать.
— Ой, а что это у тебя есть? — та самая подруга однажды заметила бусы, провела подушечками пальцев по жемчугу с завистливым вздохом, словно не чувствовала на них ни порока, ни крови — Где взяла?
— Тебе они нравятся? — впрочем, чему удивляться. Многие молодые рабыни Тавров знали, как себя украсить. И копили с трудом полученные грошы, чтобы купить себе немного косметики, простую заколку. А иногда что-то из старых вещей могли бросить подачкой хозяева. Тут уж не зевай. Бери пока дают.
— А кому не понравятся?
— Тогда забирай. Мне не нужно.
Та смотрела недоверчиво, хмыкнула удивленно, а потом расплылась в улыбке и быстро, пока не отобрали, спрятала под одежду. Что возьмешь с этой блаженной.
-
Отличный пост с неожиданным финалом!
-
Напомнило: кажется, в древнем Китае была пытка, заключавшаяся в срезании с человека 1000 кусочков кожи так, чтобы он всё не умирал. Хороший пост! Нужно исполосовать себе лицо и вырвать глаза, подобно святой Луции.
Страсти какие!
|
У Тавров хорошо. Аттия может выполнять работу намного лучше, когда тело не болит от нанесенных накануне в наказание ран. Она давно поняла, что не имеет значения насколько тихо говоришь, насколько съеживаешься, стараясь казаться совсем невидимой. Если хозяева в плохом настроении, то не нужна причина. Она виновата уже в том, что появилась на свет, что ее семья была слишком бедна, что… Но думать об этом слишком много не хотелось, подобные мысли никогда не делали жизнь легче, а она и так непомерно трудна, так зачем усложнять? Думать — это для свободных, это для богатых. У них и время на это есть.
А у Тавров хорошо. Аттии ведь было, с чем сравнить, но она промолчала, когда ее спросили другие рабыни, в свободный момент нет-нет да косившиеся на новенькую. Они не знали, что от нее ждать, и Аттия прекрасно их понимала. И сама ходила пуганым зверем, осторожно, боясь издать лишний звук при ходьбе. На нее ворчали: “Ты чего подкрадываешься, словно совесть нечиста”. Наверное, правду говорят, что к хорошему привыкнуть легко. Однажды она перестала жаться по углам и поддержала разговор с девочками-рабынями на кухне. Те даже не стали скрывать удивления, словно не ожидали, что она может говорить не тоненьким голоском всегда на полтона ниже, а так — открыто и даже немного весело. А ведь Аттия почти забыла, что когда-то умела смеяться.
Ей даже не сбрили волосы, а ведь перед продажей рассчитывали на то, что волосы хозяйка использует для парика. Но Флавия Лупицина лишь скользнула по ней взглядом, и про волосы никто не упоминал.
А потом Аттия проснулась и поняла, что липкий страх, знаменующий начало очередного дня, испарился. Он не ощущался в животе, не заставлял съеживаться в комок, как будто что-то сжимающее душу изнутри, вдруг расцепило хватку. Это было новое чувство, но однозначно хорошее. Захотелось учиться и стать для новых хозяев не то, чтобы важной, но хотя бы полезной. Не той, что можно подарить или продать просто так, потому что захотелось. Иначе показать свою признательность она не умела, да и не посмела бы.
Аттия сначала подавала ингредиенты для косметики, а после начала смешивать сама. Руки, которые никто не хлестал, перестали дрожать, поэтому и белила однажды легли ровным слоем. Это можно было посчитать своим маленьким достижением. У Аттии было совсем мало вещей, которыми она могла гордиться, поэтому даже такими мелочи она хранила в памяти, как хранят драгоценности богатые женщины. А память у нее всегда была хорошая, особенно, когда ее не накрывает пеленой страх. Жить без него было замечательно.
Страх ушел, и на его место пришло что-то новое. Теплое, чему Аттия долго не могла дать определение. Новые слова она тоже собирала глубоко внутри, даже если они не имеют никакого отношения к ней и никогда больше не понадобятся. Потом она узнала, что это называется признательность. Признательность. Благодарность. Милосердие. Доброта. От этих слов исходил свет, и Аттия пробовала произносить их, почти ощущая тепло на кончике языка.
Было другое слово, но она не имела права не то, что думать, даже допускать мимолетную мысль о подобном. Аттия полюбила Флавию, а потом и малыша так, как, наверное, любила бы свою семью. Были бы такими все хозяева. Наказывающие по справедливости, если раб на самом деле провинился. Заботливые по отношению ко всем домочадцам. Работается всегда лучше из любви, отнюдь не из страха.
А еще Аттия смогла ходить в церковь. “Бог тебе не оставит”, — сказала тогда матушка напоследок, но вспомнились они только в полутьме храма. Запах ладана обволакивал, а фигуры на стенах казались строгими и добрыми одновременно.
“Прости, мама. Но я не видела Господа тогда”. Ей было некогда не то, чтобы молиться, не оставалось сил плакать, все слезы она пролила, когда ее продали в первый раз. И поток иссяк, обмелел и засох. Неужели взгляд Бога не добирался до нее тогда? Или просто она не могла его увидеть? Ведь теперь она чувствовала.
“Нет уже иудея, ни язычника: нет раба, ни свободного; нет мужеского пола, ни женского: ибо все вы одно во Христе Иисусе”.
Аттия ошибалась. Господь никогда не оставлял ее, это было испытаниеее души. Ведь Там, на Небесах не будет богатых, они не смогут взять с собой вещи. драгоценности и рабов. И рабов там тоже не будет! Потому что все люди создания Божьи.
— Но если умирают невинные дети… — она пыталась разобраться, задавая иногда странные вопросы. Но духовник не гневался, чувствуя искренний интерес.
— Избранные души, которые Он призывает к себе. Значит, подошел их срок.
Их нельзя оплакивать слишком сильно. Ведь чистым невинным душам хорошо на Небесах, а скорбь лишь причиняет им страдания.
Этот же духовник рассказал ей о мучениках за Веру. Луция, вырвавшая себе глаза, чтобы избавиться от преследования жениха. Агапия, Ирина и Хиония, сожженные. Себастьян, пронзенный стрелами и забитый камнями. Вот кто на самом деле страдал, разве ее мучения сравнятся с ними?
Вот тогда Аттия заплакала впервые за много лет. Слезы пролились потоком, принося облегчение и очищение.
Жизнеописания святых, несмотря на зверские казни и мучения, давали силы в трудные дни и почему-то надежду. Хотелось узнать больше, не только с чужих слов. Перелистнуть страницы священного текста и понимать письмена. Аттия мялась, но решилась спросить у Флавии разрешения учиться читать. Даже если она и откажет, то гневаться просто так не станет. Но хозяйка задумалась и решила, что это будет полезно. Может, Аттия и не самая сообразительная рабыня, не самая умная, зато старательная. Пусть она начала поздно, но хорошая от природы память и упорство сделали свое дело. Аттии начали открываться не только звучание и смысл слов – но и их написание. Внешность, оболочка – они отличались друг от друга, но скоро перестали казаться набором непонятных черточек и извилин. Это было похоже на озарение, на блеснувший в темноте спасительный луч света.
В ночь после разговора с духовником, Аттии приснилась святая Луция. В одной руке она несла меч, а в другой большое блюдо с собственными вырванными глазами. Из пустых глазниц текла кровь, но святая улыбалась, как будто ей совсем не больно.
Был ли это знак, или просто сон впечатлительной девочки? Но Вера в ее душе прорастала подобно молодому побегу, и вместе с ней росло желание прожить жизнь достойно. Не роптать более на судьбу и поменьше жаловаться. А еще стараться совершать добрые поступки.
“Никому не воздавайте злом за зло, но пекитесь о добром перед всеми человеками”.
-
Чудесный пост. И очень сильный дебют.
-
-
Первый же пост, и такой замечательный! Чувствуется, что автор чувствовать и персонажа, и ситуацию, и хорошо владеет словом. Могу только порадоваться, что появился еще один хороший игрок!
Руки, которые никто не хлестал, перестали дрожать, поэтому и белила однажды легли ровным слоем
Вот это, например, поразительно ярко, и сразу объемно характеризует и персонажа, и его жизнь.
-
Душевно так, изящно всё. Отличный вступительный пост и серьёзная заявка на успех по ролевой жизни. При сбритые/не сбритые волосы оч буднично написано, но вместе с тем драматично. Замечательно подмеченный знаковый штрих рабовладельческого строя.
|