Твоё корявое произношение вызывает в рядах пиктов приступ злобного смеха – дикари скалятся и хохочут, поглядывая искоса на обездвиженную белую обезьяну. Они видят тебя слабым, беспомощным и поверженным – и удивляются, как тебе подобные, римляне, могут давать им достойный отпор в этой беспощадной войне.
Впрочем, кроме ненависти и глумления ты замечаешь в неверном свете нечто совершенно иное на их измученных лицах. Усталость, боль, грусть и опустошение. Они устали от этой бойни не в меньшей степени, чем солдаты Римской Империи. Но если последними движут приказы, дисциплина и доблесть, то дикари защищают свой дом. Эти лица – не лица профессиональных солдат. Лица фермеров, кузнецов и охотников. Пока Рим не принёс в их туманную землю цивилизацию, лишь немногие из них были воинами и безжалостными убийцами. Но пролитая кровь, разграбленные селения, изнасилованные жёны и пленённые дети… Всё это способно превратить обычного человека в воителя, в одержимого местью и яростью бесплотного духа туманного леса, вскрывающего глотки римлянам столь же легко, как иные разделывают мясо на ужин.
Девушка напротив тебя не смеётся вместе с другими – взирает внимательно снизу вверх, умудряясь казаться куда выше и гораздо внушительнее, чем на самом деле является. Есть в ней что-то особенное, некий внутренний стержень, неосознанно внушающий уважение и убеждающий подчиняться как абсолютному лидеру.
Она здесь, около тебя, на расстоянии вытянутой руки – твоя жертва, которая внезапно приобрела над тобой огромную власть. Ты мог бы убить её за долю секунды – но перетянувшие грудь и шею тугие канаты надёжно удерживают охотника в клетке.
Не смеётся и застывший рядом молчаливой скалой огромный громила. Этот – особенно суров и угрюм. На тебя, в отличии от спутницы, смотрит скорее со злобой, чем с интересом.
- Говорят, ты отлично сражался, - гортанным голосом произносит, не отрывая от твоего лица пытливого взгляда, странная незнакомка.
Твой обращённый к ним вопрос они попросту игнорируют.
- Не просто отлично. Если верить Тенару, то ты дрался словно взбесившийся демон. Одиночка, стоящий целого отряда превосходных бойцов.
Её мягкие интонации чем-то напоминают загадочный шелест листвы. В мелодичном говоре старого наречия кельтов сквозит умиротворение и былое спокойствие встревоженного ныне войной Альбиона.
С хищной улыбкой, придающей её лицу какую-то особенно чужеродную и возвышенную красоту, девушка касается рукояти кинжала. С тихим свистом сталь выскальзывает из закреплённых на бедре дикарки кожаных ножен. Ты узнаешь эту сталь, отмечаешь знакомую ковку – трофейное оружие, наверняка отнятое у какого-нибудь римского офицера. Или же снятое с его стремительно остывавшего трупа.
Кончик лезвия игриво касается твоей обнажённой груди – они стащили с тебя и рубаху, и центурионский доспех. Ты смотришь прямо в её глаза, эти изумрудно-зелёные океаны, и не можешь понять – то ли в них плещется дикая страсть, то ли лютая ненависть. А скорее всего – и то, и другое. Девушка ластится к тебе, почти прижимаясь грудью к сдерживающим твою ярость канатам – её горячий шёпот щекочет ухо. Она совсем близко, но, в то же время – на безопасном расстоянии, совсем чуть-чуть дальше той точки, до которой ты мог бы дотянуться мощным рывком.
- Кто ты, римлянин? – спрашивает она, а кончик кинжала непринуждённо вспарывает твою грубую кожу. Капелька крови, крови охотника, замирает на лезвии, трепеща. – Демон во плоти? Простой человек?