В первую секунду Веру "передернуло" - что он здесь? зачем?
Новая жизнь - с печатной машинкой, рукописями, неспешными прогулками по магазинам - неожиданно начала нравиться Вере Палне. Было в ней что-то лирически тоскливое, монотонное и приятно-болезненное. В дороге к Доброму можно было бесконечно печалиться, глядя в мутное окошко, вдыхать нежный запах весенней земли, просохшей мостовой, и вспоминать, как каждый февраль в Петербурге заканчивался удивлением: "Весной пахнет!" Как фантазировала Вера тогда, будучи подростком, о дальних странах, о теплой Европе, в которой солнце уже топит снег и греет камни, и о ветрах, приносящих тончайшие свежие запахи в ледяной еще город... Сейчас в Берлине Вере нравилось снова ощущать эту слезливую влажность в груди, нравилось думать о том, что всё кончено, всё бесполезно - надежды, переезды, поиски места, богемные собрания, мечты о сцене, о любви и лучшей жизни. Есть только нескончаемая череда серых дней, предчувствие еще большой катастрофы, только монотонное движение к смерти.
Появление Власа вносило непредвиденный сумбур в эту понятную, полную сладкого страдания и жаления себя, жизнь. Вера накинула теплую шаль и, не отвечая переполошившейся матери, быстро спустилась по лестнице. В голове проносилось: "Париж... что он выдумал?.. неужели?... нет! он не посмеет! или ангажемент? нет, милая, какое там... Божечи! забери меня отсюда!"
Дверь она открыла уже рывком, сердце билось, по спине пробежали мурашки - от холодного воздуха, от этого театрального шарфа и "тенорской" шляпы фон Зоко, от тревоги и надежды на спасение.
- Guten Tag! - сорвалось с губ Верочки, - Вы... - начала она на вдохе, но Влас захохотал, комично захлопал себя по губам, схватил Веру за руку и потащил в машину.