Полковник мрачнеет. От недавнего благодушия, навеянного воспоминаниями о небе Алеппо, не остаётся следа – по мере того, как в аудитории поднимается гул перепалки, сильнее проступает, пульсируя, синяя венка на посеребренном виске.
Выкрик Хермана становится последней каплей. Ковальски подрывается с места, и Бронислав замечает характерные признаки бешенства на изрезанном глубокими морщинами худощавом лице.
– Оставить! – выкрикивает полковник, моментально перекрывая царивший в аудитории гомон.
Он минует инструкторов, проходит между рядами и останавливается, нависая, над Херманом.
– Мне кажется вы забываетесь, лейтенант, – в голосе старика больше нет ни намёка на недавнее благодушие. – Инструктор Лердал не только старше вас по званию, является вашим непосредственным командиром на время прохождения обучения, но и наделена особыми полномочиями приказом главнокомандующего.
В какой-то момент Леону кажется, что полковник отвесит ему оплеуху прямо здесь и сейчас.
Но тот отворачивается.
– Балаган, – цедит сквозь зубы, едва не плюясь. – В присутствии командира части, как на базаре… Гачиньский!
Подобно коршуну, он поворачивает голову и теперь хищно смотрит на Бронислава.
– Если не приведёте в порядок дисциплину этого сброда, то я подниму вопрос…
Какой именно вопрос собирался поднять Ковальски, Брониславу остаётся только догадываться. В проёме распахнутой двери появляется взмыленный адъютант:
– Полковник, сэр! Вас срочно вызывают в оперативный штаб.
– Вот курва, – Ковальски набирает полную грудь воздуха и медленно выдыхает. – Приведите людей в чувство, Гачиньский.
И, подняв голову, выходит из аудитории размашистым шагом.