Хорошо в вечернем лесу. Хоть и не так хорошо, как в утреннем, когда птахи щебечут вразнобой, а ты еще толком не проснулся и не вспомнил, куда тебя судьбой закинуло. Краткий миг, близкий к настоящему счастью. Хоффман бережно хранил подобные воспоминания, ибо было их не так уж много. Если не научишься ценить такие моменты в жизни, проще тогда сразу вздернуться от тоски беспросветной.
Тиль уже третью травинку дожевывал, словно коза на выпасе. В дозоры его ставили нечасто, но все же случалось, и каждый раз думал Хоффман одну и ту же мысль - а нахрена это вот все лично ему? Народу в армии вон сколько, уж вломят, поди, варварам и без его, Тиля, бесценной помощи. А он вот сейчас встанет и тихонечко, леском - домой.
Это же глупость какая - ходить строем и лупцевать железными штуками совершенно незнакомых людей. А дома, поди, и пшено то некому обмолотить, и урожай пропадает. Если кто-то вообще его засеял.
И сладко обмирала в экстатической смеси ужаса и восторга от этой крамольной мысли крыса, которая, по убеждению Хоффмана, живет в нутре у всякого нормального человека. Просто кто-то умеет ее, паскуду, в узде держать, а кто-то наоборот. То есть, понимал конечно Тиль, что никуда он не сбежит. И лазарет на нем, и не по-товарищески это, в целом. Да и это ж бате как то в глаза надо будет посмотреть, если жив он еще, батя. Мамка - другое дело, мамка тебя всяким примет, хоть со щитом, хоть на щите, хоть пьяным-сраным, хоть дембелем, хоть дезертиром. А вот батя... Кайзер вот тоже, вернется в село - что ему скажешь? Был он и до войны мрачноват, а теперь и вовсе, заглянешь в глаза, а там покойники маршируют под вороний грай.
Так вот сидел Хоффман в секрете своем, траву жевал, да мысли всякие-разные думал. Хорошо было в вечернем лесу, тихо. И совсем хорошо было бы, если б и дальше было тихо.