Молнии вспыхивают, проявляя в контрастном негативе окружающий мир. Тени пляшут, многократно искажаясь в тёмных дождевых лужах, в стекающих по мраморным телам рыдающих статуй потоках воды. Звонкий голос Ивы взлетает выше, разносится над закутками зелёного лабиринта, и сразу четыре зрителя наблюдают неподвижно за представлением. Ивейн осеняет – а ведь действительно, неподвижно. Статуи приближались рваными рывками за границей периферийного зрения, с каждым вдохом подбирались всё ближе только затем… Чтобы беспомощно остановиться у границы бассейна?
Ива чувствует, как невольно приподнимаются в победоносной улыбке уголки губ. Она продолжает декламировать более уверенно, громогласно. Она чувствует клокочущую за тонкими мраморными стенками первозданную злобу, и начинает осознавать, что эта злоба продиктована только абсолютным бессилием. Из какого бы времени и измерения не пришло существо, но здесь и сейчас, в реальности Ивы, оно проиграло. Может родившийся среди пляшущих теней плачущий лик всё же был наставлением, а не предостережением?
Последние строки импровизации срываются с губ, и Ива в очередной раз поворачивается навстречу одной из статуй, что грустила без внимания непростительно долго. В горле застревает рвавшийся уже было наружу смешок. Задорная улыбочка стекленеет, и, будто намертво прилипнув к лицу, становится всё более неестественной с каждым мигом. Новая молния озаряет окрестности сполохом, и в ослепительном свете Ивейн отчётливо различает мраморное лицо.
Теперь обе руки статуи в синхронном порыве тянутся к горлу Ивейн, но остаются совершенно неподвижными скрюченные в порыве злобы узловатые пальцы. В тени мраморного капюшона белеет оставшийся совсем без прикрытия оскаленный череп. Нет, это совсем не похоже на череп. Не похоже на лицо, не похоже даже на маску. Чем дольше Ивейн вглядывается в обсидианово-чёрные провалы глазниц, тем более жалкой, никчемной и не имеющейся морального права на сопротивление начинает ощущать себя в сравнении с ЭТИМ.
Оно древнее, чем время. Оно видело зарождение и падение цивилизаций, миров. На протяжении тысячелетий оно питалось человеческой скорбью, наслаждалось страданиями, которыми переполнены человеческие миры. Войны, эпидемии, революции, голод – оно всегда было там. Наблюдало, принимая наиболее подходящую для наблюдения форму. Через пустые глазницы статуи Ивейн видит, как существо десятилетиями стояло посреди фонтанов во внутренних двориках психлечебниц, питаясь страданиями запертых в клетках собственного рассудка людей. За всю бездну времени, за все случаи падений и взлётов, оно устрашилось только однажды.
Через пустые глазницы статуи Ивейн лицезреет совсем другую картину. Ночь, поле, и шагающих навстречу мраку людей. В их руках горят факелы и холодно сверкают мечи, мрачно переливается в зареве пожаров багрянцем броня. Но Ива смотрит на наступающих рыцарей глазами чудовища – и видит синие огни воли, что полыхают в груди. В обсидиановых озёрах глазниц Ивейн вдруг видит своё отражение – и полыхающие в её глазах те же самые ярко-синие огоньки.
Несколько секунд они смотрят один на другого. Человек и чудовище. Скорбь и наследница Камелота. В глазницах статуи Ивейн теперь видит исключительно своё отражение, и озаренные синим светом глаза на перепуганном до полусмерти бледном лице.
Потом изрезавшие потемневший мрамор трещины становятся глубже. Изламываясь и змеясь, они разрастаются, делаясь всё отчётливее, фактурнее, и совсем скоро становится очевидно, что статуе теперь не сможет помочь даже наиболее искусный многоопытный скульптор. Скрюченные пальцы, темнея, отваливаются один за другим, откалываются запястья, складки рясы, ломаются ступни. Дольше всех держится оскаленное в гримасе ужаса и злобы лицо, пока и оно, наконец-то, не начинает ссыпаться. Треугольным осколком в пустое нутро проваливается щека вместе с скулой, ассиметричным шестигранником выпадает глазница. Правый глаз до последнего взирает на Ивейн с укором и злобой, но, в конце концов, уступает.
Женщина остаётся под дождём в одиночестве – лишь мелкая мраморная крошка окружается бассейн фонтана светлым кольцом.