Статуя неподвижна, и, несмотря на требование, Ивейн, не собирается отвечать. В голове проскальзывает мысль, насколько нелепо эта картина может выглядеть с точки зрения стороннего наблюдателя, однако женщина не позволяет себе отвлекаться. Она прекрасно знает, что не лишилась рассудка. Это существо в обличии статуи не имеет ничего общего с произведением искусства из мрамора. Это что-то другое, несравнимо более сложное, древнее, устрашающее.
Ива кричит, и телефон, будто откликаясь на её мысли, переключается на следующей трек. Перед глазами женщины одна за другой проносятся жизни. Накопленные за годы практики истории, которые Ива с ненавистью запирала, будучи не в силах избавиться, в наиболее тёмных уголках памяти. Ивейн всегда знала – для того, чтобы они вернулись все в одночасье, стоит только позвать. Иногда они и вовсе возвращаются сами, без спроса.
И Ива позвала. Чувствуя, как статуя копается в её голове, она смеясь подсказывает ей правильный путь. Бабушка исчезает, слёзы по-прежнему катятся по щекам, в то время как существо впитывает чужие жизни одну за другой. Женщина смеётся сквозь слёзы, представляя рыдающего посреди мраморного леса лысого детектива.
И вдруг чувствует это. Нечеловеческую лютую злобу. Шелестящий шёпот возвращается, оглушая, мир прорезают спаянные росчерки множества молний. Когда ослепительная белизна отступает, Ива с содроганием понимает, что статуя изменилась. Теперь одна её рука указывает в грудь медиума обвиняющим перстом, в то время как вторая по-прежнему стыдливо закрывает лицо. Сквозь скрежет в голове женщина теперь не слышит ни собственный голос, ни музыку. И, тем не менее, отчётливо различает несколько проступивших на белоснежном мраморе трещин.
Ивейн пробирает. Завеса, которая прежде скрывала сущность статуи от её дара, спадает. Женщина чувствует нечто чужеродное и озлобленное внутри пустой марионетки из мрамора – нечто доисторическое, более древнее чем пророчество, Камелот и, возможно даже, само мироздание. Это существо не скорбит – оно питается скорбью. Ужасом, отчаянием, беспомощностью и болью. Ивейн явственно понимает, чего добивается статуя. Она пытается свести свою жертву с ума, запереть её в клетке собственного рассудка, запечатлеть в вечном зацикленном лимбе страдания. Оно хочет наслаждаться и пировать, не прилагая усилий. И оно преуспеет. Потому что преуспевало всегда.
Это существо древнее, чем время. Оно застыло напротив Ивы здесь и сейчас, сентябрьским вечером, на территории замка Эшфордов.
И это существо в ярости.