Голосование пользователя

Себастьен сделал движение, такое долгожданное, что Эстер отозвалась на него, как ей показалось, чуть более стремительно, чем следовало бы. Однако он подхватил её и первые шаги подарили то ощущение цельности, которое во многом и влекло поэтессу на милонгу.
Реки рук, сплетаясь,
В море тел вольются.
Океан движений
Превратит партнёров
В Космос. Это Танго.
Эстер двигалась за Себастьеном, чуть расцвечивая движение, словно оживляя легкими мазками монохромную картину. Прикосновения мужчины словно дарили надежду на наслаждение, поэтому Эстер чувствовала почти тоску, когда их тела расходились. Словно почувствовал это, ладонь Себастьена легко скользнула по спине поэтессы, поддерживая и согревая.
Она позволила этому быть, готовая сделать рисунок танца ещё более чувственным и насыщенным.

Это было красивое завершение, словно последний акцент художника. В мире искусства на сцене танцпола, красивое танго кружилось, как в ветре трепещут изяществом листья... И та, что без имени, сейчас была просто женщиной. Женщиной, которой позволили забыться, отпустить зловещие тени обыденной жизни.
Ни слова истории, такой настоящей, ни единой заминки, что тленом схоронила бы самые смелые порывы души. Здесь нет этикеток, бремени и позерства. Незнакомец, - в чьих руках она почувствовала счастье и свободу. В чьих объятиях она не боялась быть осужденной... В тот самый миг, когда он дал ей понять, что ему не важны ее украшения, что она не стоит перед залом судей... В тот самый миг она поверила... поверила, что может дать волю тому, что таилось в глубине ее естества столь долго, что прятала она от похотливых взоров столько лет. От завистливой желчи, от морального зла, от дурного влияния и от животной небрежности...
И от них... От тех, кто так и норовит похитить сердце, вывернуть тебя наизнанку, растереть по новым дорожкам асфальта и приправить едкими специями жгучих слез... Коктейль разбитого сердца готов, он горяч, беспощаден.
В конечном счете, ты всего лишь кукла, красивая игрушка, потрясающая игрушка, впечатляющая и поражающая воображение. Ты даже можешь быть богиней, но весь твой удел неизменно сводится к тому, от чего хочется бежать. Всегда хочется бежать. Ты - всего лишь развлечение. И природа, Соль, создала тебя такой на потеху сильнейшим...
Женщины, мечтая победить в состязании с тобой, уничтожат и растопчут, как последнюю шваль, стоит тебе не выдержать уровень... не удержаться в этой гонке. Зазеваться и довериться...
И они... Мужчины. Если ты красивая, если ты делаешь что-то красиво, если ты готова дарить себя в творчестве миру и это не выглядит безобразно, сто мужчин будет стоять в зале и каждый решит, что это - лишь для него. Во имя него. О нем. И по его причине... Так уже было...
Сегодня ты так хороша, причесалась перед зеркалом. Да, я солгу, если скажу, что не стремлюсь быть привлекательной. Но я буду честна, если добавлю, что это не значит, что я готова ответить взаимностью любому кого ненароком привлекла.
Бог мой, к чему не нужная мораль? Мужчины, дорогие, подсчитайте, даже при всем желании не обделить никого из вас вниманием, если природа создала меня не страшной безобразиной, откуда же мне взять столько времени на каждого из вас? И значит, если я хороша, всегда найдутся те, кто будет зол на меня.
И все же, непреклонная правда жизни... я ведь не каждого хочу. Не каждый привлекает меня, как мужчина. И если я буду щадить ваши чувства, я так навсегда и останусь серой мышью.
И даже тот, к чьему вниманию я стремлюсь, пройдет мимо...

В таком аду она жила. От этого она бежала. Она - не куртизанка. Но разве можно оставаться приличной женщиной и при этом привлекательной?
Глупая, глупая Соль. Ты так и не научилась вести себя с мужчинами. В этом вся беда. Не в тете Марии, не в морали и псалмах, что внутри сжигают тебя, как костер Инквизиции. Не твоей дочери и даже не в твоей красоте...
Ты глупа Соль.
Наивная напуганная глупая девчонка, которая при первом же хорошем отношении снова наступила на те же грабли.
Этот страх, поднявшийся со дна ее души, тот страх, который по иронии буквально только что усыпил этот мужчина, сковал рассудок, лишил дыхания. И лишь одна вспышка опалила сознание - поцелуй...
Такое красивое завершение танца, чувственный элемент - он усадил ее на бедро, изящно наклонил... Возможно, поцелуй для кого-то был бы естественным продолжением, но отнюдь не для нее.
Стремительное сближение, она не успеет дать понять, что не готова... Она не успевает даже увернуться...
Руки сами нашли его грудь. Уперлись в мягком протесте. Благо, мужчина почувствовал это, не стал настаивать. Отпустил ее...
Она заглянула в его глаза... Рисуя во взгляде своем не нарочитое смятение и боль... Они смешались пьянящим вином восхитительного танца, отравляемым чувством вины и страха...
А оправой всему была укоризна... еще неясная, едва проступившая... не до конца осознанная.
В глазах мужчины вопрос.
Как же ты не понимаешь... Мы ведь приходим сюда, не зная друг о друге ничего. Ты смело поступил, пренебрег моим прошлым... Но в то же время ты пренебрег и моим достоинством. Ты не дал мне права ответить тебе, решить, да или нет. Хочу ли я поцелуя или нет... Не дал пояснить...
Но я бы и не стала.
Не для того я прячусь и прихожу сюда, чтобы открывать завесу тайны своей жизни.
Не для того я прихожу сюда, чтобы кто-то пытался ее открыть.
Здесь, на милонге я чувствую себя в безопасности, здесь не говорят словами, не лезут в душу без приглашения.
Здесь танцуют.
И я танцевала. Я отдавала тебе всю себя в танце. Но большего я не обещала. Не обещала ведь!
Согласие на кабесео - согласие на танец...
Я в смятении чувств. Я хотела всего лишь танцевать. А ты подняв меня до небес, низверг в пропасть. Открыв, словно Зевс громыхая небесными вратами, дождь позора... Разверзлись небеса и сквозь поволоку сладкого забытья проступили очертания реальной жизни...
Зачем? Зачем ты это сделал?
Приходя в чужой дом, принято стучаться. А ты ворвался словно вихрь и я не знаю, как мне реагировать.
Мне хочется уйти. Нет, убежать.
Я не готова впустить тебя. Мне даже времени подумать не дано...
Ни повода, ни смысла...
Нет, мужчина, для реальной жизни ты - незнакомец. Я не знаю тебя. Здесь я - начинка без фантика. Но не та настоящая скованная рамками своей участи Соль Морено.
Соль Морено не целовала мужчину уже лет шесть.
А здесь я - чистое танго. Лишь танец и ничего более...
Я сама решу, если захочу продолжения. Но у меня даже и не спросили.

Что для тебя поцелуй? Я не знаю. Для меня - это акт взаимного желания.
Такое же приглашение...
Для меня.

Прости, мужчина, но правда в том, что вас здесь много. Знакомые и незнакомые. Я прихожу потанцевать и в самом деле не имею желания целоваться с каждым из своих партнеров.
Мне грустно, что мою искренность в творчестве ты воспринял на свой личный счет.
Да, это был комплимент тебе. Как партнеру танца. И он заслужен.
- Я благодарна за хороший танец. Правда, это было восхитительно. Простите, если я невольно ввела вас в заблуждение. Я не желала этого. Я не готова к тому, что выходит за рамки танца. Прошу вас, не просите объяснений. - едва сумев выдавить, на одном дыхании проговорила Соль.
Будто это последнее, что она сможет сказать в своей жизни.
Испанка смахнула ладонью в перчатке слезы с лица.
Нужно уходить. Она развернулась и добавила:
- Не провожайте меня. - взгляд устремился в сторону дамской комнаты.
Ей нужно подумать. Всегда ли это будет сопровождать ее? Неужели все, что она делает от души выглядит настолько похабно и трактуется как исключительно намек на большее? Но почему? Разве одна она на милонге танцует вот так? Разве она использовала какие-то элементы, что не используют другие женщины?
Неужели ради собственной безопасности и желания не обидеть мужчину, принявшего желаемое за действительное, так и коротать жизнь в роли замухрышки?
Может, все эти женщины знают и понимают что-то, чего не понимает она?
Тогда стоит уйти с милонги и не возвращаться до тех пор, пока не поймет.
Если каждый ее танец будет приводить к чему-то подобному, это просто - безумие.

Как горько. Она едва может дышать. У нее в груди жжет до того сильно, будто ей раскаленным железом поставили клеймо - шлюха. Или дура.
А, скорее, все вместе.
Шлюха в понимании Соль была та, кто совершает то, чего сама не желает. Как правило, за некий обмен.
Ей приятно было танцевать с Хорхе. Но целоваться с ним было бы лицемерием с ее стороны.

С этим мужчиной ей стало еще больнее, чем со всеми другими мужчинами, поступившими похожим образом еще в далекой юности, когда она не пряталась.
Потому что она доверилась... Поверила, что он не будет ее оценивать. Ни хорошо, ни плохо. Что они просто танцуют.
И уж тем более, она не могла помыслить о чем-то подобном.
Ах, какая нелепость. Просто танцуют. Тебе пора спуститься с небес на землю, дура!
Наверное, есть в тебе что-то такое... Что-то, что ты сама в себе не понимаешь. Но что хорошо видно всем вокруг. А от того ты становишься еще глупее... Еще непонятливее. Еще ничтожнее. Жалкой дрянью.
Видать, это и имела в виду тетя Мария...
Яблочко от яблоньки.
Ты - дочь шлюхи. И впитала еще в утробе матери что-то такое, что вылезает во всем, что бы ты ни делала. Они всегда будут видеть в тебе ту, с кем можно поразвлечься, стоит только захотеть. Ведь у тебя на лбу написано, что ты готова. Ты - отражение любых желаний мужчин, будь то поцелуй или нечто большее. Лишь их желание имеет определяющий смысл, оно задает тон. И не может быть иначе.
Но кто это написал? Неужели я и правда такая?
И выбор столь жесток - либо переломить себя и всю жизнь скрываться, либо быть привлекательной и постоянно попадать в неприятные ситуации?
Как это изменить? Неужели нет другого выбора?
Сама виновата? Сама так танцевала. Хлебни теперь сполна.
Соль пошатнулась.
От этих мыслей к горлу подступала дурнота.
Не держи меня, мне нужно уйти. Мне срочно нужно уйти.
Неужели я от рождения просто игрушка? Падаль? Ничтожество? Жалкая дешевка? И не достойна ничего более, кроме того, что за меня уже давно все решено мужчинами. И я не смею отказаться или придется влачить свой жалкий удел в бесславном забытье?
И губам моим познать поцелуй похоти, но никогда любви или хотя бы просто уважения?
Даже для Алонсо я была всего лишь развлечением.
Чувства куклы никого не волнуют. У кукол не спрашивают разрешения. Марионетки созданы для того, чтобы их дергали за ниточки. И они сделают все, что пожелает хозяин. Они сами заслужили это своими тряпичными мозгами...
Их не спрашивают. Не спрашивают...
Эта мысль болью отдавалась в бешено пульсирующих висках.
Соль разрывалась между чувством позора и обиды. За себя... За это далеко уже не смутное ощущение собственной неправильности.
Не страшно, если сделала что-то не так. Это еще можно учесть и исправить.
Гораздо хуже, когда ты не понимаешь, что же именно не так...
Не говоря уже о том, как она должно быть выглядит сейчас со стороны.
Только прошу, не добивай меня. Молю...

Ах, оркестр! Что за дивная мелодия... Ее нежная игривость наполняет душу, настраивая на свой лад. О чем бы только подумала, о чем помышляла до этого? Да какая теперь разница? Если имеет значение лишь плавная волна, которая подхватывает и которой так хочется вторить ей, закружившись в танце. Внимая каждой ноте, отдаваться музыке всем телом, всей душой...
Музыка действовала на Соль, как магия. Можно бесконечно строить какие-то планы, объяснять себе что-то, но стоит зазвучать музыке и все естество уже дышит ею, пульсирует своими разноцветными гранями и так стремится выплеснуться наружу. Как же она любила милонги в юности. Стоило зайти в кафе, как Соль забывала обо всем на свете, кроме искусства. Искусства, которое стремится выразить душа, сонастраиваясь с тем, что так близко ей по звучанию.

Испанка словила себя на том, что несколько замечталась. Что совсем не следит за кабесео мужчин, все еще находящихся в зале... Вместо этого воображение уже ведет ее в танец...
Танцпол заполняется парами и они невольно привлекают внимание больше, чем те, кто мог бы увести ее саму, позволяя отдаться нетерпеливому желанию. Да что там! Сквозь полумрак и без того не всякое кабесео возможно заметить, а сейчас необходимо вглядываться, минуя заходящие на танец пары.
Но она не тревожится. Ей доводилось слышать, как люди говорят, что истинно получить желаемое можно, если хорошенько его представить. Возможно, поэтому те, кто смутно представляет, чего хочет, так и не находят своего...
Она помнила, за чем пришла сюда. Но, увы, кроме абстрактного результата не представляла, что же именно поможет и каким оно в действительности должно быть. Но Бог милосерден, а милонга - изобильна. И сейчас девушка буквально ткала собственное полотно, создавая мечту по кусочкам, по фрагментам...
Необъяснимая тяжесть, что довелось ей испытать в непонятной ситуации с Михаэлем, позволяла понять, что будет лишним в ее танце мечты. Не нужно боли, не стоит печали. Музыка стихнет и все мы вернемся к своим тяготам жизни. А пока...

Она вспомнила мужчину, что щелкнул мимо сигареты. Улыбнулась. Да, ей это нравится. Ей нравится, что она чем-то впечатлила его. Вот так эгоистично и, быть может, чуточку тщеславно. А, быть может, совсем и не чуточку. Какой женщине не хотелось бы стать особенной? Пускай всего лишь на один танец. Пусть это будет яркая жизнь, а не тусклое подобие суррогата. Все они заслужили такое право - быть для кого-то особенными.
Соль хотела поискать его взглядом. Где-то в той стороне он находился... Но увидела зеленое платье. А точнее, не совсем даже платье. Порыв. Чувственный, решительный, напористый. И в то же время нежный, ласковый, невесомый. На мгновение впечатленная девушка позабыла о цели своего поиска. Она перевела взгляд на мужчину, который обнял обладательницу зеленого платья. Запомнила. Представила себя на ее месте. Ей это нравится. Еще один лоскут, еще один маленький мазок в тот образ, что лепила испанка в своем воображении.

События сменялись. И вот уже на их стороне показался мужчина, что шел к рыжеволосой женщине. Соль захотелось как-то привлечь его внимание. Нет-нет, не для того, чтобы увести чьего-то кавалера. Кроме того, мужчина в таком случае редко посматривает по сторонам. Смысл был в том, чтобы оставить фон своего присутствия. Где-то там, на краю сознания. Чтобы в следующий раз он пригласил ее.
Еще один мазок. Да, ей хотелось, чтобы к ней так шли. Легко, решительно, грациозно, благородно. Странные эпитеты для походки. Нет, речь скорее об образе незнакомца. Впрочем, она ведь не знает, как он будет танцевать. Это еще предстоит узнать. А пока Соль сопровождала идущего мягкой и нежной улыбкой. Зовущим, предвкушающим взглядом. Обещающим чувственное наслаждение. Не видит, так пускай почувствует. Я хочу с тобой танцевать.
Глядеть ему в спину уже не было смысла, а потому как только Хосе прошел мимо, девушка снова принялась искать взглядом неудачно поджегшего свою сигарету.

Между тем, она тыльной стороной ладони едва заметно провела по талии, оценивая степень влажности лифа. Разумеется, ткань оставит следы на одежде мужчины, вопрос лишь в степени приемлемости. Кажется, лиф успел немного подсохнуть и все же оставит партнеру память о ней даже по окончанию танца.
От этой мысли Соль как-то даже игриво улыбнулась и в этот момент ее взгляд встретился с проходящим мимо мужчиной. Оу...
Он был старше ее и это было очевидным. Сегодня Соль даже не рассматривала эту возрастную категорию. Это в юности беззаботные моменты любознательной свежести и открытости охотно вели ее в танцы с более взрослыми людьми. Ведь у них столько опыта! И не только в танце. За плечами уже приличный отрезок жизни. Своя особенная харизма и обаяние. Как отголосок уже прошедших времен, которые она могла и не знать. Даже печальные тяготы не слишком омрачали танец, внося свою, пусть и пригорченную, изюминку...
Испанка несколько растерялась. С одной стороны она уже выбрала себе партнера, но так и не успела дать ему это понять. С другой стороны, что-то легкое читалось во взгляде этого мужчины. Не зияющая бездна тоски, не высокомерие возраста, не ностальгия за былым. Может, не стоит быть так уж требовательной к себе? Да, она безумно тревожится, не будет ли ее танец топорным, как это частенько бывает в последнее время. И даже будоражащая ее музыка вливалась в сознание обманчивым расслаблением. Пока стоишь и мечтаешь, ты - богиня. Можешь все, что угодно и как угодно. Но стоит выйти на танцпол...

Что заставило ее рискнуть? Попробовать, как прежде, как в юности? Наверное, все дело в той легкости. Он не обрушит на нее вязкую ношу, что спутает липкими нитями по рукам и ногам. А это значит, что она сможет танцевать. Он не выглядит требовательным. Он не смотрит оценивающе. Его взгляд не говорит: порази меня! Он не пытается ее испытывать.
Мы просто будем танцевать и наслаждаться. Просто.
И она вторит его простоте, отвечая улыбкой. Открытой, искренней. С чувством задора и легкости. Да, я готова летать. Я хочу радоваться жизни и быть беззаботной. Я просто хочу раствориться в этой музыке с тобой и я надеюсь, это желание взаимно. Именно так, без пафоса и прикрас. Когда я просто могу дышать и раскрываться, подобно бутону розы в трепетных и заботливых руках.

Сердце, разгоряченное алкоголем и глазами прекрасной Ангелиты, в предвкушении замирает, ожидая начала музыки. Андрес одаривает женщину последним взглядом, и прикрывает глаза, давая её виску коснуться уголка его блаженной улыбки.
Только что, такой возбужденный и разгоряченный, он резко сбрасывает спесь, когда дистанция между ними сокращается до интимной. Как успокоенный ласковым словом зверь.
Невесомые пальцы на талии медленно переходят к спине, будто в поиске струн на теле гитары. Теперь глаза ему уже ни к чему. Он продолжает изучать партнершу, но иными путями. Движение, вдох, прикосновение…
Музыка вдруг ударила по чуткому слуху, но, будто нарочно, итальянец не находит того самого момента, когда можно без сучка пойти по волне мелодии.
Задержка была уже непростительно долгой. Вот уже по паркету зашуршали десятки пар ботинок и туфелек… а он так и стоял, позволив себе лишь медленно покачиваться, будто все еще стараясь найти тот момент, тот миг!..
Он почти поздно понял, что тут нет того самого мига. Хочешь нырять в воду — ныряй сразу, а не тяни время в ожидании лучшего.
И он вдруг сделал шаг. Невпопад, не в ритм, а просто потому, что уже пора было сделать шаг. А затем еще, и еще, чтобы вдруг замереть.
Первая остановка. Особая, важная. Как после глотка вина, чтобы ощутить послевкусие.
Андрес замер, на один удар сердца… и вновь пошел, осторожно приоткрыв один глаз, когда слух подсказал близость с какой-то парой.

Первый танец за вечер.

Первый танец за долгое время…

Как это всегда бывает, чувство чужеродности, новизны не покидает. Тело рефлекторно делает то, что его учили делать, а мозг еще не может понять, что происходит. Он старается не думать о шагах, но чувствует, что не совсем попадает.
Хочет произвести впечатление, точно такое же, как эта женщина произвела на него.

Шаги, или её запах?
Ритм, или нечаянное соприкосновение бедер?
Концентрация, или плавные изгибы в пояснице, что тревожат фаланги пальцев на каждый её шаг?..

Добрых шагов восемь он старался думать обо всем сразу… а потом, решил: будь что будет. Он не может танцевать под эту музыку, когда сердце отбивает совсем другой ритм.
И он отпускает, решив, что извинится за это позже. Он ужасно хочет танцевать, и продолжает навязывать свою мелодию, свои правила, целиком отдаваясь моменту близости, и тайно надеясь, что Ангелита подхватит этот несколько бунтарский настрой.

Мягкое пожатие женской ладони твердеет на секунду. Словно рука Панафидина не приглашение на танец, а что-то большее. Нет, не в полумрак алькова. А, к примеру, из тифозного барака, где все знают: останешься на неделю - останешься навсегда. И когда выводят оттуда, пусть за руки, пусть без сил - выводят к жизни. Оставшимся лишь смерть и безымянная могила. Сколько таких бараков осталось у него за спиной? Сколько друзей и просто случайных знакомых никогда не вернулись обратно в жизнь? И как крепко держались за руки те, кого он все же выводил, исхудавших и стриженных наголо из темноты... Да что, что с ней случилось, с этой художницей? И опять эта пауза.

Она возвращается к немцу. И говорит.. Говорит с ним по-немецки. Да, этот язык знаком Александру еще по той, Великой войне. Он не готов читать на нем стихи, но разговор в целом понимает. Германия. Еврейка. Страх. Словно картинка в бинокле, мутная и нерезкая, внезапно становится яркой и отчетливой, разом открывая все, скрытое пеленой. Она беглец. Она беглец от таких, как этот стройный вежливый немец в строгом синем мундире. Она даже не проиграла свою войну - как он, Александр. Просто в своей стране она перестала быть своей. И волны эмиграции вынесли ее сюда, в Аргентину, как и его. Две щепки на берегу моря, великого людского моря.
Кивок головы. Старомодный и галантный. И фраза, прямая и короткая как дистанция картечи
- Мое имя Алехандро.. Александр Панафидин. Я из России. И я немного понимаю по-немецки.
Достаточно. В конце концов, он приглашает даму на танец. Война, политика, кровь, эмиграция - все подождет. Там, за танцполом.

Ухо, привычное к стрельбе, и способное отличить по звуку десятки стволов стрелкового оружия, ловит начало такта. Рука прижата к персикового цвета спине мягко и бережно. Другая рука держит женскую руку - крепко и властно. И шаг вперед - танец начался. Панафидин молчит. Только глаза и только движение. Все говорит его взгляд и его тело.

Я знаю, почему ты здесь, а не в Германии. Твоей Германии, страны Гете и Гегеля, Бисмарка и Фридриха больше нет. Моей, впрочем, тоже. Я опознал твою боль в твоих глазах именно потому, что 20 лет назад сам ее испытал. Но я солдат. Я дрался тогда, когда тебя еще не было на свете, в тех сражениях, что ты даже не знаешь - и не узнаешь о них никогда. Историю учат посредственно, военную историю не учат вообще. Да и какой тебе смысл в именах тех речушек и деревень, где под моими пулями падали не мои русские парни, а под их пулями падали мои русские? Но ты, моя девочка - прости, что обращаюсь к тебе именно так, немного сентиментально и фамильярно, ах этот проклятый возраст - ты не солдат, ты не воин, ты не боец.
Точнее, даже не так. Твое поле боя не лицом к лицу с такими вот бойцами как давешний немец. Ты не умеешь стрелять, метать гранаты и колоть штыком. Тебя даже нельзя назвать пушечным мясом - ты слишком нежна и хрупка для этого, просто цветок, выросший над окопом в минуты передышки. Оставь эту войну нам, мужчинам. Таким как я или таким как тот галантный красавец в форме пилота. Это наше дело - сражаться и умирать за таких как ты.

У тебя другая война. Ты женщина и ты художница. Воюй так и там, где ты способна побеждать. Ты.. Ты красива и молода. Ты станешь хорошей женой - и воспоминание о тебе будет греть сердце в стылом окопе. Ты станешь хорошей матерью - и дочка, красивая как ты, будет бежать с криком "папа!" навстречу твоему мужу. Мужчина может построить дом, но вдохнуть в него жизнь может лишь женщина. Без ее поддержки воевать гораздо сложнее, поверь старому офицеру.
Или - ты можешь воевать кистью и красками. Рисовать картины и плакаты. Да, наверно пасторальный пейзаж приятней для глаза. Но правильно нарисованный плакат поднимает на борьбу не одного мужчину, а многих. Как тот художник, что подарил Советам их потрясающий по силе шедевр: Родина-мать зовет. И здесь ты способна не просто быть смазкой для гусениц их танков, а драться на равных - и побеждать!

Весь танец Панафидин ведет Мириам максимально корректно, сдержанно, целомудренно. И лишь в самом конце, когда голос певца становиться сильнее, когда надежда пробивается сквозь боль - Александр ведет дело к ганчо - к откровенному внешнему ганчо.

- Прекрасная сеньорита, не беспокойтесь! Я дам отпор любому неугодному вам, коль уж ваш примо* безответствено не заботится о вас должным такого соровища образом!

Ах, двоюродный брат? Ну чтож, быть может. Взгляд старика чуть не выдал его секундного разочарования - дразнить неуспешного ухажера было бы куда забавнее. Впрочем, осклабился он, глядя на смелеющую игру взглядов рыжей гринги, будет на что посмотреть. Пусть этот флако* больше беспокоится на счет "набитого бумажника", вызвавшего ее интерес, хехехе.

Изрядно измятая папироса наконец отправилась в свой последний путь, обволакивая лицо милонгеро вуалью дымных клубов. Расслаблено окинувшись на спинку стула, он уже предвкушал свое зрелище, как римлянин на скамье Коллизея. Вот сходятся на арене пары гладиаторов. Кому-то повезет уйти малой кровью. А кто-то непремено падет сегодня с пронзенным насквозь сердцем, попранный безжалостным победителем. Посмотрим, кто выйдет невредимым из наметившихся схваток.

Очередной клуб дыма скрыл насмешливую полуулыбку Альберто.

Пипа молчит в некотором замешательстве. "Мы обе потеряли кого-то особенного. Ценного". Что тут ответишь? "Вы еще такая молодая", "У вас все впереди". Слова, словно кофе из банки, который пьют американские солдаты. Сын рассказывал. Никакого вкуса. Суррогат. А настоящие слова попрятались. Пипа потеряла кого-то ценного? Августо был для нее особенным? Он просто был. Она привыкла. Он был частью жизни, на привычном месте. Разве мы ценим вещи, которые нам принадлежат? Любовь. Пипе вдруг приходит на ум, что и она могла завести другого мужчину. Почему бы собственно нет? Другого мужчину. Особенного. Придет же в голову. Синьорита смеется, это избавляет от неловкости. Пипа улыбается краешком губ.

- Всё случится, как того хочется, - говорит Пипа одновременно ей и себе.

Неужели он опоздал? Художница встает и идет.. Идет к немцу. Но как, зачем, она же обещала танец. Невольно Панафидин ускорился. Видимо, немец его увидел и решил подстраховаться. Он схватил художницу, якобы обнимая ее. А на деле - готовясь закрываться ею от него, от Панафидина. Или просто швырнуть тонкую девушку навстречу ему, выигрывая секунды. Запаниковал немец, ой запаниковал. Видать привык, что будет идти по жизни под крыльями юнкерсов позади танков. Но так будет не всегда. Сейчас не май, и мы не во Франции! Но ты успокойся, никто в тебя не будет стрелять. Никто не будет устраивать драку. Пока не будет. Мы на нейтральной территории. Пока на нейтральной территории. Потому мир, немец, у нас пока мир. Хрупкий как стекло и обманчивый как молодой лед. Но мир.

Когда Александр подошел совсем близко, художница высвободилась из невольных объятий. Немец заговорил. Драка? он говорит о драке? Полно! Офицеры не выясняют отношения дракой. Во всяком случае, настоящие. Это дети лавочников могу нацепить форму и думать, что они стали солдатами и офицерами. Это не так. Это далеко не так! Честь не передается с формой. Она воспитывается. А ты немец, как ты мог обнять незнакомку? Впрочем, что ожидать от гуннов? Да еще от гуннов-лавочников? Чести и доблести? Этикета? или чего? Потому Александр медленно обводит всех взглядом, с улыбкой на лице. Он спокоен. Напряженная испанка. В ней есть что-то знакомое или ему только кажется? Напряженный немец с его кабацкой дракой. Испуганная художница с раскрытыми настежь глазами. Помедлив долю секунды, Панафидин кивком головы приветствует всех - и берет за руку, за тонкую нервную руку ту, с которой он хотел танцевать. И медленно ведет прочь от ужасов войны, от скандалов. Туда, где музыка смывает всю боль, где нет наций и границ. Туда, где 2 вечные армии - мужчин и женщин - сходятся в бесконечных поединках. Правда итогом поединков редко становится смерть. Скорее - новая жизнь. Танго. Чарующее танго. Панафидин кладет руку на спину. Ноги выпрямлены, ритм уже почти пойман, еще мгновение - и шаг превращается в танец...

Последний взгляд назад. Немец остался один? О чем он думает? что его тревожит? Александру вспомнился 1918 год. Когда яростно наступавшие войска кайзера как-то сдулись, растерялись и покатились обратно. Так и сейчас. Что случилось в те минуты, когда он шел сюда? Что? Но он никогда этого не узнает...