Голосование за ходы

Возможно, Майя хотела добавить что-то ещё, но в конце концов не стала, а только задумчиво кивнула, выслушав ответ офицера. Сама подумала о другом: "У них всех здесь какие-то очень уж странные проблемы с пониманием вроде бы таких понятных вещей. Вот-вот!" - именно этому-то невысказанному замечанию и был на самом деле посвящён кивок. Однако чуть погодя, когда уже разыгралась сцена с Виктором, девушка про себя добавила: "Или это я чего-то непонимаю - пока неясно. Вот-вот..." - Её сомнения возросли ещё больше, когда рассказ офицера начал слишком явно повторять слова Виктора: "Интересно, что это за место такое - Форт Грант?" - В итоге Майя решила не продолжать попыток найти общий язык с людьми из армии, хотя фраза "там до сих пор половина командующего состава из ветеранов" её тревожила в плане: "Неужели там все такие же скучные?" - тем более, до этого момента девушка думала о месте своего с сестрой назначения как о каком-то совсем захудалом лагере с максимум десятком солдат населения, сейчас же получалось, что там полноценное поселение. Конечно, оставался вариант, что плотно взаимодействовать им придётся только с несколькими определёнными личностями, но Майя не успела вдохновиться этой надеждой до того, как её внимание переключилось на водителя: "А ведь с ним-то я ещё говорить и не пробовала! Вот-вот-вот":
- Неплохо сделано! - она вдруг оказалась прямо перед его лицом, аж встав на цыпочки, чтобы подтянуться глазами к его глазам почти вплотную - настолько, что мужчина должен был чувствовать дуновение воздуха от произносимых девушкой слов, зато шёпот (а похвалу девушка произнесла именно так) мог слышать отлично. Но тут же Майя встала расслаблено и даже сделала короткий полушаг назад: - И как там в форте? Опасное место?
Возможно, блеснувший огонь расплавленного металла в глазах - обжигающий пурпур, запечатанный в холодной чернильной тьме, - или, скорее, жидкое стекло, искрящееся чёрным, - выдал её. Ведь в этот момент перед внутренним взором проплывали картины извращённой энтропии. Битва нескольких солдат с группой пустынников, резко начавшаяся и так же стремительно обратившаяся побоищем: точные выверенные действия с одной стороны и фанатичная отвага - с другой - всё сразу же вырождается в отчаяние, отчаяние сменяется смертью, остаётся только горячий песок, медленно поглощающий изувеченные тела, лишёнными выражения глазами смотрящие в небо, пока единственным свидетельством распада не оказывается пятно сварившейся под жаром пустынного солнца крови на кривом камне, да и оно истончается и облетает сухими чешуйками - и уж тогда теряется всё. Разрушенное здание - его остов, изрешечённый пулями, но единственная деревянная дверь выломана чем-то тяжёлым и острым, что потом прошлось по конечностям и телам спрятавшихся внутри людей, ломая их руки и вдавливая во влажные лёгкие рёбра, - в конце концов выживших добивали вырванными из их же тел костями, торчащими теперь из широко раскрытых измазанных в кровавой рвоте ртов, или сдирая с голов кожу, - и только потом наконец сработало взрывное устройство, убившее самих убийц - они валялись у противоположной стены: трое рейдеров с противоестественно переплетёнными изломанными телами и хищными ухмылками, задеревеневшими на рваных лицах. У всех мёртвых людей в сознании Майи были знакомые лица - отец, мать, люди из охотничьего отряда, миссис Норрис из школы, оба сегодняшних армейских офицера, женщина-врач, сам водитель, Виктор и даже Лизбет. И даже сама Майя. Голос девушки пульсировал, ей не хватало воздуха, но она забыла, как дышать.

Конечно, ответ женщины Майе не понравился: "Эй-эй! Я же ничего не сделала, не разбила стекла, не забралась в кабинет, не украла склянок. За что на меня вообще дуться?" - Потом пожала плечами и решила, что хватит на сегодня быть милой-искренней, тем более от симпатии - как и желания вообще продолжать разговор - не осталось и следа: "Надоело, не хочу даже спорить..." Девушка на прощание помахала врачихе рукой и сказала:

- По крайней мере я рада, что не сделала этого и смогла извиниться.

Она побежала обратно к сестре, а войдя в помещение, указала свободной от удержания перекинутого через плечо вещмешка на Лизбет и Виктора (названное им имя - единственное, что она услышала чётко, так как в момент произнесения этих слов была уже почти что внутри):

- Общаетесь? Когда свадьба? - потом широко улыбнулась и помахала ладошкой: - Привет, меня зовут Майя. Я её младшая сестра, и тебе придётся о-о-очень постараться, чтобы выспросить моё согласие выйти за Лизбет, - оговорка "выйти за" вместо "жениться на" была допущена девушкой совершенно намеренно.

"Так-так, в следующие несколько дней новые знакомства будут сыпаться мне на голову одно за другим, так что тем более нельзя упускать ни одного из них. Посмотрим, что ты за фрукт, Виктор!"

Медицинский осмотр Майю нисколько не тронул. Ей было разве что любопытно, но, в конце концов, бюрократические стандарты - пусть даже и медицинского характера - казались ей одной большой чушью. Перечить женщине-доктору она не стала и выполнила все требования настолько старательно, насколько могла (хотя, конечно, тридцать приседаний было для неё многовато - после десятого девушка уже не могла скрывать чрезмерного напряжения, а все после двадцатого доделала уже совсем "деревянными" движениями, раскачиваясь так, что по крайней мере трижды едва не упала набок). Гинекологический осмотр после такого Майя восприняла как отдых и даже не стала пытаться изобразить стеснения (которого она и не испытывала). Зато её заинтересовал сам кабинет - настолько, что она порывалась задержаться здесь и задать несколько вопросов докторше, но события развивались слишком торопливо - вместе с сестрой Майя уже оказалась перед офицером. И вот к этой встрече девушка была готова:

- Я помню войну, - заговорила она после Лизбет тихо, почти зловеще. - Даже помню, как не знала войну. Я родилась как раз с приходом войны, но долго была ребёнком и ничего не понимала. Потом узнала и теперь уже не забуду. Увидела её в глазах тех, кто возвращался, услышала в голосах. А вот ты, - вдруг почти закричала девушка, вытянув правую руку и указывая растопыренными пальцами офицеру в лицо, - похоже, забыл это: шеренги выживших, радующихся уже тому, что вернулись. Половина - вчерашние дети, которых вы в конце уже брали всех подряд и отправляли умирать, но у всех, - она сделала выжидательную паузу, - глаза стариков. Они и умирали. Забыл, почему возвращавшиеся шли нестройной толпой? На одного живого по четверо мёртвых приходилось, и мёртвые шли между ними! Все молчаливые, все равнодушные, - голос Майи сорвался на хрип, - просто шли уже не зная куда сквозь толпу между товарищами, пока те смеялись - пели и хохотали! - что друзья умерли вместо них, и повторяли "Спасибо, что не я", никак не могли заткнуться. А вот мёртвые молчали весь день и закричали только ночью, да так, что ночь потонула в их плаче. И меня тогда охватила их злоба, я заразилась от них и тоже стала кричать, - для пущего эффекта Майя изогнулась назад и пальцами впилась в свои щёки, раздирая их в кровь. И затем затараторила почти скороговоркой: - Мы кричали до самого утра, а потом они ушли, ведь что ещё им тут делать-то оставалось. Ушли в сторону Могильника, где им теперь единственное место. Все умерли по вашей вине, потому что вы тогда брали как можно больше - то есть добирали остатки. И не таких, как мы с сестрой сами пришли сейчас, а и детей поменьше - слабых, глупых, неготовых. Забыл, да?! - почти что взвыла Майя. - Или предпочёл забыть? - продолжила медленнее: - А мёртвые помнят. Они и сейчас где-то кричат - в Могильнике - или что там за ним - и однажды вернуться взять своё, и тогда умрёт Рэдволт, - девушка указала на офицера, - вымрет Додж, - махнула рукой в сторону Доджа, - опустеет Свалка, - раскинула руки в стороны так, будто бы Свалка была не там, где она есть, а повсюду, - и вы в один голос с пустынниками и рейдерами будете визжать от ужаса, пока мёртвые будут волочь вас в Могильник. И тогда-то ты вспомнишь. Вас не простили, мёртвые никого не прощают! - Майя наклонила голову, словно бы обессилев, - Поэтому я здесь - не стать обречённой, а обрести силу, обрести мужество, обрести уверенность и в конце концов умереть так, как надо умирать, а не давясь проклятиями в бессильном отчаянии. Исправить ту вашу ошибку и к моменту, когда мёртвые придут мстить, встретить их полной решимости на стороне живых. И мне всё равно, - скептически покачала головой, - согласен ты брать нас с сестрой в армию или нет, ведь это ты всё на свете забыл. Не хочешь сделать солдатами, слабое тело? - Майя кисло ухмыльнулась. - Смотри, вот это тело! - девушка рванула платье вверх, снимая его через голову и оставаясь в одних шортах. - Дери его столько, сколько нужно, и скажи выдрать своим нынешним солдатам. Я нарожаю детей - хотя бы они вырастут и пополнят армию! А если и этого не хочешь, то лучше убей меня прямо сейчас и накорми моим мясом своих солдат. Дай, - исступлёно захрипела Майя, - дай этому телу послужить хорошему армейскому делу за живых и в память о мёртвых. Прогонишь - я всё равно даже неумелая без оружия пойду в Могильник сражаться, - ноги Майи подкосились, она рухнула на колени, ударившись даже сквозь тряпки. Согнулась вперёд и так застыла, только проскрипев сорванным (действительно сорванным из-за чрезмерной экспрессии монолога): - Даже за тебя я буду сражаться... за всех, кто кому-то дорог.

Конечно, Майя не сочиняла на ходу и даже не была автором настолько вычурной речи. Больше всего взяла от одного участника последней гражданской войны, с которым незадолго до окончания боевых действий что-то случилось - попал под взрыв, получил удар или другое - так или иначе, это повредило ему мозг. Майя не помнила, как звали бедолагу, потому что никто его в следующие два года до его смерти) по имени не называл - над ним смеялись и его жалели. Лицо травмированного солдата потеряло всякое выражение, левый глаз неморгая смотрел вниз и чуть-чуть в сторону, руки совершали непроизвольные отрывочные движения, а когда мужчина напивался (то есть его поили желающие развлечься), то впадал в озлобленную, но безобидную ярость и громогласно вещал вперемешку лозунги, воспоминания и пророчества. Текст и смысл раз от раза менялись, но в целом всё повторялось, и Майя, тогда едва обучившаяся базовой грамоте, после многих прослушиваний смогла выписать для себя два десятка показавшихся особенно смачными фраз. Несколько лет спустя, когда настало время собираться в армию, Майя вспомнила о тех записках и сочинила на их основе свой монолог и, согласно задуманному, выплеснула на усатого офицера. Монолог, который последние три месяца девушка упорно репетировала во время прогулок вдали от дома, чтобы не видела даже Лизбет (хотя, возможно, сейчас она и могла узнать фразы того травмированного солдата). Впрочем, первоначальный импульс гнева Майи был совершенно искренним - она догадывалась, что в приёме в армию им с сестой откажут или, по крайней мере, сделают вид, будто отказывают, и ожидала этого, как и ожидала своего ответного негодования. Пусть злоба сойдёт на нет за несколько минут - Майя не умела задерживаться на таких переживаниях, - но по мнению Майи эта эмоция отлично дополнит отрепетированную речь. А уж за живостью выражения эмоций переживать точно не стоило.

"Ну что, ну что? Что ты после такого ответишь?" - думала Майя. Лёжа на коленях и уткнувшись лицом в пол, она скрывала беззвучные приступы смеха. А так со стороны (лица-то не видно) должно бы напоминать плач.

Юная Лоза спит и видит сны. Странные, страшные сны о далёких мирах за пределами известной человеку реальности. Сны проносятся мимо, едва цепляя девочку, а не обрушиваются на неё всей своей потрясающей мощью. Сознание Лозы плавно скользит вдоль потоков видений и следует ритму — тому самому пустому и безмерно одинокому пульсу, который пронизывает измерения и связывает между собой миры. Сердцебиение Вселенной. Лоза привыкла к этому звуку и научилась чувствовать его и следовать ему. Вот и сейчас она путешествует, цепляясь за тончайшие изменения и искажения ритма.
Лоза любит эти сомнамбулические странствия, для неё они почти заменяют реальную жизнь. В своих скитаниях в «неявном мире» она видела многое и ещё многое увидит. И всё равно всё это лишь частица посреди бесконечности.
Позавчера она видела странные земли, где густые вечнозелёные джунгли готовы поглотить в себя высокие ритуальные пирамиды белого и жёлтого камня. А самая главная пирамида совсем чёрная, и стены её покрыты загадочными письменами, которые никто из жителей той страны не может разгадать. На самом-то деле-то куда может быть проще — никакая это не письменность, а запись обрывков космической музыки, которые когда-то кто-то уловил и запечатал в глифах на поверхности вулканического камня. А люди там все несчастные, но забавные. Нет у них ничего: только пирамиды, хижины и шалаши, и даже речь у них грубая и смешная. Есть у них ещё вера, сильная убеждённость, что если принести человека в жертву на вершине храма-пирамиды, то будет всем лучше. Глупая вера. Лоза наблюдала за ними какое-то время, а потом ей наскучило и она ушла — проснулась.
Вчера был другой сон. Там девушка побывала в руинах древнего замка — не на земле, в совсем другом мире. Когда-то там царствовали великий и могучие существа, похожие на людей, да все сгинули, и остались от них только эти развалины, что разбросаны по всей планете. Но они знали Богов — истинных и неведомых стражей мироздания, и поклонялись им. Быть может, и замок этот на самом деле был возведёт в их честь. А теперь тут живут только монстры. Один, с лицом-зеркальной маской, бросился было на странницу, но она всё время уходила от его бросков, а когда игра утомила своей однообразностью, — отрубила твари голову клинком своей души. Потом, по пробуждению, Учитель был недоволен и строго наказывал воспитанницу более так не рисковать. Только какой риск-то, если она такая сильная, Лоза Тирзон?
Сегодняшним же днём девушка позволила себе падать в воронку вечности, минуя тысячи миров за одно мгновение, но нигде не находя покоя. Её душа стремится к иному — в самое сердце бездны, где пересекаются пути безликих странников, где живёт ещё первородный хаос, и где открыты врата в самые затаённые уголки сновидческого мира. Учитель говорит, в таких местах нет ни времени, ни пространства, а реальность вещей подвержена сомнению; и нельзя юной Лозе пока туда заходить, потому что её тело в реальном мире может не выдержать и умереть. Но Лозе интересно, и когда-нибудь она обязательно посмотрит на этот самый «хаос», пощупает его и возьмёт немного себе. Наверное, если она добавит сущность «отрицания» в свою душу, то станет непобедимой. Но Учитель запретил, и Лоза следует его запрету, хотя и не согласна с ним.
Учитель… Некоторые люди называют его Чернокнижником, но, конечно, это просто прозвище. Лоза знает настоящее имя Учителя, но ни за что не произнесёт его никогда и никому, потому что в имени вся сила и вся жизнь его, и Учитель может попросту умереть, будь это имя озвучено. Такова цена колдовства.

Солнце садится за горизонт, бросая последние бледные лучи на Вороновы Топи, скупо выхватывает клочья тумана из пропитанного тяжёлой влагой воздуха и окончательно скрывается. Наступает ночь, время изгнанных и прокажённых. Но Лоза любит ночь и предпочитает бодрствовать в тёмные периоды суток. Её тело сильно, но кожа хрупкая и чувствительная, полуденные солнечные лучи сожгли бы её и оставили ужасные ожоги. В конце концов солнце может даже отнять её жизнь — эту жизнь в бесконечной череде других. И всё же умирать чересчур затратно, и Лоза ценит своё нынешнее существование. Потому-то она и живёт ночами.
Девушка просыпается, лениво сползает с кровати, ступает босыми ногами на холодные и шершавые доски пола. Приятное чувство дрожи охватывает её позвоночник. Хорошее пробуждение после хорошего сна, пусть сон так никуда её и не привёл. Рот девушки с бледными губами искривляется в улыбке — отрешённое выражение отчуждения. Нагая, она смотрит на себя в зеркало, что стоит у стены. Длинные худые ноги и руки с тонкими, кажущимися острыми пальцами, детская фигура — но уже набухающие словно свежие бутоны цветов груди и плавная округлость бёдер. Ещё не женщина, уже не ребёнок, она напоминает сказочную фею с этими пепельными волосами и внимательными кровавыми глазами. Её маленькая тайна — родинка в форме капли сбоку на животе чуть повыше пупка, метка, оставленная «тем человеком» несколько лет назад, когда девочка совершила свою самую страшную ошибку. Учитель делает вид, что не знает, но, конечно, уже обо всём догадался.
— Юная госпожа… — шепчущий голос и ровные тихие удары в дверь костяшками пальцев.
— Я спускаюсь, — отвечает Лоза своему наставнику. Ей не надо много одеваться, достаточно накинуть шерстяной халат, обшитый неувядающими болотными цветами. Ещё есть городское платье её матери, но оно пока Лозе великовато. А в стороне на ткацком станке расправлена заготовка подвенечного костюма — символическое одеяние, которое Лоза хочет сделать собственными руками.
Она так и спускается в обеденную залу — бледная тень с кровавыми глазами. Красивая и страшная одновременно.
По пути попадаются тела утопленников — в последнее время их в старом замке копится всё больше. Они всё время о чём-то шепчутся, беспокойно шевелятся и пытаются что-то делать, но чаще просто неуклюже ломают созданное другими. Даже удивительно, как Учитель заставил их привести замок в относительный порядок, они же совершенно глупы и беспомощны. Иные идут за девушкой следом, но быстро отстают и, запутавшись, замирают, только беспомощно покачиваясь из стороны в сторону. Хотя бы не лезут под ноги, как раньше, до того, как Учитель запихал большинство в подвалы и в башню, и теперь там потихоньку переделывает их во… что-то — Лозе трудно описать, каковы эти гомункулы. Некоторые сейчас тут, валяются огромными грудами дышащей, трепещущей плоти посреди залы и гудят, гудят… Лоза гладит их, но они не успокаиваются. Тогда она перестаёт обращать внимание.
Скупой завтрак — грибной суп и остатки вчерашнего запечённого кролика. На самом деле очень мало, но девушка успеет наесться во время прогулки по болоту некоторыми травами и особенно кислыми красными ягодами, которые так дразнят её чувства. Потом она будет купаться в топях — омуты не затягивают хрупкое, но сильное тело, а ещё позднее, уже ближе к утру ляжет посреди своей любимой поляны и будет рассматривать звёзды. Крохотные огоньки иных миров, несущие свет в космической бездне. Их хрупкий холодный свет так приятен взору, а безмятежный ветер так игриво гладит травинками нагое тело девушки… живой сладострастный экстаз, и — я существую! Прямо здесь и сейчас я — это я, настоящая Невеста Всего Мира. — Лоза предвкушает эти минуты осознания собственной полноты, а пока спускается во двор замка к чёрному пруду, который для неё вырыли и обнесли камнями болотные вороны.
Камни холодные и шершавые, но совсем не как доски пола в её комнате, совершенно иное чувство, хотя тоже по-своему приятное. А на дне пруда камни скользкие и временами излишне острые, но Лоза плавает, не касаясь ступнями твёрдой поверхности. Вода отражает свет луны и звёзд между стенами замка и главной башней. В зеркальном образе девушка замечает сидящего на сломанном флюгере ворона и улыбается ему.
— Что птичка, хочешь пойти со мной?
Он только внимательно смотрит на неё умными красными глазами: — Пой-йти!
— Где ты был, куда летал, Чёрные Крылья? — иногда она называет его так. Когда-то ворон был человеком, который говорил с богами, но боги молчали ему в ответ. Тогда он открыл дорогу в убежище мёртвых и чуть было не сгинул там. Всё ради одного единственного вопроса. Он задал, а боги ответили. И он стал птицей, вороном. А вопрос тот был «Каково имя безымянного?» Лоза бы такой глупости никогда не совершила, но и соверши она, в птицу бы не превратилась, потому что она особенная.
Ворон молчит, не отвечает. А потом — поток разрозненных образов из его разума стрелой входит в мозг Лозы и там оживает. И вот уже Лоза сама птица, что прошла небесным путём над холодным морем и снежной пустыней, что видела других людей с бледными, почти как волосы самой девушки, локонами — незнакомцы, что смотрела на рыб (это такие мелкие скользкие создания, что проводят всю жизнь в воде), когда их вылавливали и пожирали ещё более белые медведи — естественный порядок жизни. И дальше… дальше… там… совсем чужие и уже не вполне люди, но могут говорить. Лоза плачет. В который раз чувствует своё одиночество и плачет.
— Нет, птичка, не грусти за меня. Ты мой друг. Но я хочу ещё друзей, и всегда будет мне мало.
— Куда вы желаете отправиться? — вкрадчиво спрашивает облокотившийся о замковую колонну Учитель. Появился так же внезапно, как и обычно. И в любой момент исчезнет, словно здесь и не стоял.
— Далеко, — просто отвечает девушка.
— К Гансу и Генриху?
— Может быть. — Они хорошие люди, и Лоза любит с ними беседовать. Внимательно следит за реакцией на её признания, хотя не говорит ничего действительно важного. Ганс недовольно ворчит при любом упоминании чего-то неземного, а вот Генрих, напротив, замирает и глотает каждое её слово, каким бы незначительным рассказ не был. Ещё Ганс немного неправильный, смотрит на людей как на животных, что тоже очень забавно. Может быть, он даже когда-нибудь попробует убить её, но Лоза сумеет защититься и, наверное, убьёт его.
— Не к ним вы сейчас стремитесь, юная леди, — мягко поправляет Учитель.
— И действительно, не к ним. — Она выбирается из пруда и одевается. — Я пойду к людям и буду говорить с ними, если надо — убивать. Узнаю каждую встреченную жизнь и каждую смерть. Буду танцевать босая по чужой крови и играть на свирели, выточенной из человеческой кости. И души мёртвых будут водить хороводы вокруг меня.
— Почему вы этого хотите?
— Потому что сейчас такое время, когда другие возжелали снова. Вернуть утерянное и приобрести новое.
— Ради забавы вы разрушите их планы?
— Я не собираюсь ничего разрушать, — качает головой девушка. — Я стану для них живой, по-настоящему живым человеком, хорошим или плохим, другом или врагом — не важно. Но мы будем вместе.
— Юная леди, пожалуйста, ответьте мне: вы любите этот мир и свою жизнь в нём?
— Конечно! — почти смеётся альбиноска.
— Тогда подарите свою любовь действительно каждому. Если для вас это имеет смысл, я поддержу любое начинание. И не только я один. — Золотая зеркальная маска окидывает невидимым взором болотные топи.
— Они все — мои? — девушка не может сдержать восторга. — Ответьте: вы мои дети? — Лоза раскидывает руки и закатывает лицо к озарённому полной луной небу в приступе дикой эйфории. И болото отвечает ей стонами, вздохами, шевелением тысяч мёртвых тел.
— Скоро мои искания завершатся, и мёртвые, связанные заклятиями священного трепета, смогут держать в руках оружие. Они будут грозной силой в твоих руках. Безмолвные воины, жаждущие вновь почувствовать вкус настоящей жизни.
— Жиз-зни! — повторяет с башни бессмертный ворон. Потом слетает и, сделав прощальный круг над замком, улетает прочь. Девушка набирает полные лёгкие воздуха и бегом бросается за ним. Так они — птица и хрупкая мертвенная фигура — исчезают за поворотом болотной дороги.
Оставшийся наедине с собой Чернокнижник задумчиво говорит:
— К сожалению, они жаждут жизни, а не вашей любви. Всё равно всё их существование есть фикция, созданная этим извращённым местом. — Непонятно, к кому относится это замечание, к болотным утопленникам или к людям всего мира; возможно, ко всем сразу.
— А чего жаждешь ты? — задаёт вопрос одна из самых старых душ Чернокнижника.
— Конца этой эпохи убогого застоя и начала новой жизни.
— А что же Лоза? — не унимается душа.
— Юная леди никогда не принадлежала этому миру. Потому она свободна делать что хочет, а я поддержу её начинания всеми силами.

Могущественные силы болота, что за годы переплелись воедино с собственной магией безымянного Чернокнижника, всё больше поражают проклятием окружающую местность. Постепенно эти силы приобретают форму: столичный замок Арвеньер странным образом притягивает к себе стародавних идолов и сливается с ними, вырастая в размерах. А утопленники получают приказ осушить окружающие топи и возвести на их пределах подобие кошмарного некрополя.
Однако этот невероятный процесс постепенен и требует времени.

Трепет: повышение уровня столицы Арвеньер с первого до второго ко второму ходу за 5 000 единиц золота и 20 единиц провизии.