Болеслав всегда себя чувствовал волком, которому надели кованый ошейник и сказали: "Охраняй-ка стадо от волков." Дед его пришел откуда ни возьмись и оттяпал себе кусок земли. Отец его этот кусок прирастил. А ему выпала доля не растратить созданного, не дать растащить, не пустить на землю ни крестоносцев, ни бесчестного своего дядю, никого другого. И с детства ему говорили: "Держи, Болек, надел крепко, а для этого - делай вот так, а вот эдак не делай, а веди себя вот так-то". Ну, он и вел. С волками жить - по волчьи выть, а люди поопаснее будут - с ними тем более по-человечьи приходится: так, чтобы понимали, кто ты, поперек не лезли, но и как бешеного пса тебя на осине не повесили. Чтобы с виду ты был как дуб-дерево, хотя волк твой тебя изнутри кусает.
Когда Болеслав женился, то думал, что вот оно - ради любимой жены все вытерпеть легче. А вышло, что еще один ошейник на себя надел, только шипами внутрь. И снова год за годом вел себя как надо - рожал детей, растил их вместе с женой, а потом и хоронил.
А Анджей взял и уехал с дядей куда-то там воевать да делать что душе угодно - бей до кого дотянешься и целуй на кого засмотришься. И пан Болеслав его никогда этим не попрекал, но всегда завидовал, потому что когда с людьми живешь и держишь землю, так не получится. Все равно, какой бы ты из себя раубриттер и смутьян ни был - есть русло, из которого река жизни твоей не вытечет, а если вытечет - то высохнет.
И так он и жил - делал что надо, а не что хотел, ходил в церковь, был сыном и мужем и отцом, обустраивал и защищал землю - а больше после смерти отца было и некому. И прожил целую жизнь, обрастая твердой корою поверх живой кожи. А Анджей взял и на готовое пришел. Смиренно пришел, как младший брат, но и зная, что потом, когда Болеслав умрет, ему, вероятно, всё и достанется.
И вот теперь перед ним была женщина, красивая не той красотой, с которой рождаются, а той, которая идет изнутри только у тех, кто трудным путем постиг её секрет. Женщина, умная не книжным холодным знанием, а живой мудростью, которая его, впервые с ней заговорившего, хотела и могла понять. Умевшая уважать, но и не раболепствовать. Несмотря на всё своё лукавство - искренняя, честная и настоящая. И несмотря на усталость, несмотря на то, что пришлось ей за жизнь защищаться и нападать, падать и подниматься, плакать и вытирать слезы, несмотря на всё это пронесшая через годы маленькую девочку с чистыми голубыми глазами.
И может, как раз это и было что-то такое, что он увидел тогда в своей невесте, во что влюбился, что хотел обнимать и защищать до самой смерти. И чего в ней не оказалось, или может, он не сумел найти к этому дорогу.
И как тут было не взбунтоваться, не зарычать, не разломать ошейник, даже зная, что жизнь потом возьмет своё и отыграется, что мятеж обречен на неудачу, и все равно потом придется жить по людским правилам? Ну и пусть. Нельзя было жизнь прожить волком - так хоть час дайте прожить человеком, а не деревом!
- Не тесно нам здесь будет? - спросил он, кивая на маленькую тахту, чувствуя, как, может, в первый раз лет за тридцать колотится сердце не от гнева.