Тамайа аккуратно подходила к странному человеку. И чем ближе она подходила, тем тревожнее становилось. Из чаши поднималась густая дымка, которая стелилась по земле и обволакивала болото, из-за чего казалось, что ближайшие окрестности укрывает туман.
- Хей, сэр... вы не видели здесь неподалеку подраненной косули? Бедняжка ускакала в топи прежде, чем мы с приятелем успели избавить ее от мучений... Оу, простите, не думала что вы... с друзьями тут... э-э-э, так "заняты"?
Тамайа решила привлечь внимание мужчины - да, именно мужчина суетился возле алтаря, но тот только кинул на паладиншу полный безумия взгляд и продолжил свое занятие.
Но чем ближе приключенцы подходили, тем лучше понимали - здесь творится что-то невообразимое. Смрад становился просто невыносимым. Внутренности героев просто выворачивало и было очень трудно удержаться, чтобы не сблевать. Ядреный запах тухлых яиц смешивался с пробойным ароматом дерьма и сладковатым запахом разложения. И было довольно просто понять, откуда шел запах гнилья. Один из лежащих оказался трупом, умершим довольно давно - месяц, а то даже и больше.
На животе женщины была огромная дыра, в которой копошились опарыши, проникая сквозь плоть и выедая внутренности. Сотни и тысячи личинок. Тело бедняжки давно распухло и потеряло форму, волосы свалялись и сбились в один большой колтун, как будто насмехаясь над тем, что когда-то ее можно было считать привлекательной. Лоскуты кожи, которые еще не успели сгнить или быть съедеными личинками, были серыми, а напитавшаяся влагой плоть была больше похожа на губку. Личинкам, впрочем, было все равно - они продолжали свой отвратительный пир. А когда одна из них выползла из ноздри трупа, чтобы выбрать самый лакомый кусочек, то желудки героев синхронно сделали кульбит.
Еще два тела по видимости тоже были мертвы. Но как-то посвежее, чем изъеденная личинками женщина.
Но, казалось, что мужчина не замечает того, что творилось вокруг него. Наконец, Ксенос смотрел на него и с каждой секундой видел плескавшееся в нем безумие. Мужчина был волосат и бородат, одет в какое-то полусгнившее рубище, а его руки были грязными до такой степени, что казалось, что он не мыл их десяток лет. Странный незнакомец все еще не обращал внимания на героев, только радостно подпрыгивал возле чаши, бросая туда какие-то травы и бесформенные куски чего-то сильно напоминающего плоть.
Сквозь притоптывание было слышно, как он бубнит себе под нос:
...Раз, два, воронья голова,
Три, четыре, держи клюв шире
Пять, шесть, мясо не есть
Семь, восемь, что под носом
Девять, десять, душу взвесить...
Бродяга говорил и говорил, не обращая внимания на тех, кто подходил в нему ближе.
— Зельице-зельице, булькает и пенится.
Кто возьмет его в рот, тот не будет урод.
А кто не возьмет, тот целиком сгниет.
Бродяга зачерпнул из чаши полную пригоршню смердящей жидкости и вылил ее себе в рот. Но даже бровью не повел и продолжил дальше плясать возле алтаря. Все это выглядело бы гротескно, если бы не было таким мерзким.
А безумный все продолжал:
— Кто кричал "урод", тот первый умрет.
Кто бил и пинал, тот детей закопал.
Кто свистал и смеялся, тот в муках скончался...