Рассел окинул мутным взглядом стоявшую перед ним посудину, пытаясь выгадать на дне хотя бы пару капель виски, когда тоненький солнечный луч, просочившийся из забранного ставнем окна, скользнул по мутной исцарапанной стенке рюмки и зажег на ее верхней кромке нестерпимо яркую искру света. Перед его глазами, явились образы отца и матери - мимолетные тени, еще более призрачные и неуловимые в полумраке помещения, освещенного на миг крошечной вспышкой в куске стекла. Даже не тени - глаза! Печальные и встревоженные глаза матери и строгие, осуждающие, отца. Жуткий, звериный вопль отчаянья, попытался вырваться из его нутра, но застрял в груди тяжелым спазмом. Рассел вскочил на ноги, опрокидывая со стола посуду и собственную шляпу, и рванулся к двери салуна. Его вырвало желчью прямо на щербатые, выцветшие от времени и солнца, доски крыльца, забрызгав сапоги и правую штанину. Он вытер рот рукавом куртки, нагнулся к лошадиной поилке и зачерпнул мутной воды, смыть едкую горечь с губ. Теплая вода не освежила его, лишь смягчила вкус желчи во рту, сознание немного прояснилось, но затылок наполнился тягучей тупой болью. На нетвердых ногах он развернулся вразвалку, подставляя голову солнечному теплу.
Чарльз Браун вышел в след за ним на крыльцо, и подойдя ближе, протянул оброненную шляпу. Рассел надел ее и посмотрел старику в глаза, тот ухмыльнулся в усы и по отечески похлопал юношу по плечу.
- Что же мне теперь делать, Дядя Чарли? - спросил последний из оставшихся в живых Стивенсонов.