Вьюга, которой, казалось, не будет конца, нехотя успокаивается. Тёмные фигурки людей разбредаются в разные стороны, отмечая свои пути цепочками глубоких следов. Внутренний дворик пустеет всего лишь за несколько коротких минут. Лишь полыхает, постепенно выгорая, часовня, и в мрачных отсветах внушительного кострища продолжают неподвижно лежать на снегу бездыханные тела.
Дункан.
Они, как рыцарь и обещал, ушли на рассвете. Командир собрал по всему замку жалкие остатки своего гарнизона и, реквизировав для нужд империи лишь немного припасов, пустился в путь с первыми лучами восходящего солнца. Снег весело поблёскивал на ярком свету, издевательски безоблачное по-зимнему синее небо словно нарочно контрастировало с бушевавшей накануне вечером вьюгой.
Сам Дункан бредёт во главе колонны, прокладывая своим людям тропу. Совсем немного их осталось, меньше половины, всего-то шесть человек. Поголовно угрюмые, подобно своему немногословному командиру, идут след-в-след, невольно прокручивая в памяти чудовищные события предыдущей ночи.
Рыцарь, опустив голову, вспоминает. Как уйдя со двора, он первым делом направился в покои леди Астории. Как стоял около забившейся в самый угол кровати девочки, тщетно пытаясь объяснить ей, что происходит. Он говорил, что ей как никогда теперь нужна защита, что он и его люди могут помочь. Естественно, юная леди Уинтворт ему не поверила. Она боялась его – скорее всего, в глубине души ненавидела. Она молча трясла головой, в то время как в её глазах проступали горячил слёзы. Он отлично понимал её. И всё же почему-то надеялся, что та поверит ему и послушает.
После смерти Преподобного всё казалось каким-то другим. Даже привычный хруст снега под ногами, даже вырывающиеся изо рта при дыхании облака горячего пара. Дункан не мог перестать думать о том, была ли действительно столь абсолютна истина самоуверенного жреца. Ведь если хоть на мгновение допустить, что тот ошибался… Что видения, которые видел сам рыцарь в огне, были лишь плодом его распалившегося воображения… Тогда становилось совершенно очевидно, что они делали под влиянием Преподобного воистину страшные вещи. Дункан уже не так уверен в себе – ему кажется, что даже его собственная память теперь сбоит и подводит. И, тем не менее, он просто не имеет права сдаться сейчас. Он должен вывести людей, дотащить их, если это потребуется, хоть на себе, до занятого империей Эредина.
– Сэр, – робкий голос одного из солдат прерывает размышления рыцаря.
Тот, заранее ожидая худшего, медленно оборачивается.
Вместо слов солдат молча указывает куда-то назад, в хвост колонны. Дункану не нужно всматриваться до рези в глазах в белоснежную даль – он и так знает, что хочет показать ему подчинённый. Сам он заметил преследователей чуть больше часа назад. И предпочёл бы, чтобы солдаты как можно дольше оставались в блаженном неведении.
Ведь там, вдали, отчётливо виднеются жутковатые силуэты. С неумолимой неторопливостью они тащатся по ещё горячему следу отряда, способные двигаться с одной скоростью напролёт недели и месяцы. Дункану хватило одного взгляда, чтобы опознать рваные и ассиметричные движения падальщиков. Увидев такое однажды, больше уже никогда не забудешь.
Вместо ответа рыцарь благодарит зоркого солдата коротким кивком и, рявкнув, подбадривает своих подопечных:
– Скорее, шевелите конечностями!
Он смотрит на имперцев снизу-вверх, с чрезвычайно самоуверенным видом. Если они поверят в него, то, быть может, заодно поверят в себя. Развернувшись, Дункан начинает продвигаться вперёд почти вдвое быстрее. Хоть и прекрасно знает, что падальщики доберутся до них гораздо раньше, чем на горизонте хотя бы появятся башни замка такого далёкого и практически недосягаемого теперь Эредина.
Дрег.
Коробейник всегда знал одну истину: тот, кто достаточно долго и упрямо ищет что-то в правильном месте, рано или поздно это что-то найдёт. С самого рассвета Дрег вот уже несколько часов без устали перелопачивает снег на заднем дворе. Стальные тучи развеялись, сугробы издевательски сверкают и серебрятся вокруг – мир словно нарочно пытается всеми силами вытеснить из памяти любые воспоминания о миновавшем кошмаре.
В конце концов, усилия коробейника увенчиваются успехами – не обращая внимания ни на что, Дрег копает, копает руками в грубых варежкам. И вспоминает события совсем недавно завершившейся ночи. Не взирая на близость и сохранность своего рюкзака, торговец долго не мог уснуть, а если и проваливался в кратковременное забытье, то нещадно стонал и ворочался. Мрачное пророчество жреца Урфара не выходило из головы – тревожные сны Дрега были полны чумных зверей и очищающего огня, бушующей вьюги и отдалённого смеха всевидящих богов суровых Севера. Из бездны кошмара на него с укором взирали Флинт и Эйты, заливался лаем, облизывая лицо, ещё живой и такой бесконечно жизнерадостный Шваркс. Дрег метался во сне, покрываясь испариной, а, едва открыв глаза, подорвался с жёсткой кровати и бросился, ни минуты не медля, на поиски. В конце концов, он всё же обнаружил то, что искал.
Коробейник медленно поднимается. На руках он держит тёмную и превосходно сохранившуюся на холоде тушку дворняги. Никогда не унывавшего Шваркса, весёлая мордочка которого теперь раскроена изуверским ударом топора. Выпрямившись в полный рост, Дрег наконец-то чувствует себя немного спокойнее. Он уже ничего не может сделать для своего хорошего, быть может лучшего, друга. Только устроить подобающие похороны и надеяться, что для верных собак у северных богов припасены своя Тропа и свой счастливый Очаг.
Дрег сожжёт друга прежде, чем отправится в путь. Он пробудет в замке ещё несколько дней и лишь затем, тепло попрощавшись с Юргеном, Максом, леди Уинтворт и бесчувственной Санией, в одиночку отправится дальше. Те попросят его остаться, ещё хотя бы чуть-чуть подождать, но коробейник лишь улыбнётся в бороду и, забросив рюкзак на плечо, побредёт. Ведь он почувствует, что время пришло. Что совершенно необходимо выдвигаться прямо сейчас, что его убивает каждый лишний день промедления в этом чёртовом замке. Лишь дорога поможет Дрегу восстановить душевное равновесие – снова один, снова в пути, снова с верным рюкзаком за плечами. Это покажется правильным. И Дрег не станет противиться. Он исходил большую часть мира от края до края однажды, и ему, быть может, удастся исходить её снова. Дрег уйдёт ранним утром, один, улыбающийся, совершенно спокойный, с гордо поднятой головой.
Неделей спустя он, добравшись практически до самого Эредина, наткнётся на одну из многочисленных банд дезертировавших из разгромленных армий Альянса солдат. Одинокий торговец с внушительным рюкзаком покажется ренегатам заманчивой целью – они вгонят арбалетный болт в живот коробейнику, обрежут кинжалом лямки его безразмерного рюкзака и, опустив головы, бросятся прочь в гнетущем молчании. Коробейник будет, истекая кровью, лежать на снегу. Будет умирать, понимая, что в конечном итоге его порешили свои же – люди, переговаривавшиеся между собой на теравийском наречии. Он будет вспоминать лица покойников, мёртвой жены, умерших или давно пропавших друзей. Никому не будет до него дела. А сам Дрег, прерывисто дыша, подумает о проложенной сквозь Вьюгу тропе. Северные боги приберегли напоследок для него ещё одно, самое сложное испытание. Там, на другом конце тропы, друзья и родные уже ждут, отдыхая и греясь в безопасности около тёплого Очага. Он присоединится к ним, если сможет пройти тропу. Чтож, идти без устали вперёд коробейник способен практически вечно.
Сания, Пуатье.
Не взирая на обезболивающее, обожжённая рука, кажется, горит с каждой минутой только сильнее. Словно это сейчас Сания держит в огне несчастную кисть. И, когда кажется, что страшнее этой боли ничего быть на свете не может, становится хуже. Слёзы, несмотря ни на что, наворачиваются на глаза. Хочется плакать, кричать, а ещё лучше – просто лишиться сознания. Вокруг хлопочет Макс, ищет в замке лекаря, пытается сам обработать кое-как рану. Сания не знает, насколько хорошо у него это выходит. Ей всё равно. Она проходит новые и новые круги персонального ада. В бреду просит Макса отыскать Энзо, детей, Асторию. Лишь когда Сания наконец засыпает, тот предпринимает попытку.
Пуатье узнаёт, что Юрген убил не так давно местного медика. Его беспокоит поднимающаяся температура Сании, которая стонет от боли даже во сне. Но Макс понимает, что уже сделал всё возможное и больше ничем ей не может помочь. Остаётся только надеяться, что рано или поздно сработает обезболивающее.
Он идёт, узнав перед этим дорогу, в личные покои графини.
Уже подходя к спальне девочки, встречает вылетающего оттуда молнией Дункана. Рыцарь выглядит злым, обескураженным и взбешённым – едва не врезавшись в плечо Пуатье, он, ни слова не говоря, уносится прочь. Подгоняемый недобрым предчувствием, Максимиллиан врывается в комнату – однако, обнаруживает Асторию целой и невредимой, пусть и в слезах, на кровати. Девушка тупо кивает в ответ на его уверения, что всё позади, что теперь она в безопасности. Что имперцы уйдут на рассвете. Она не спорит, не спрашивает. Происходящее куда сильнее напоминает ей какой-то нереальный кошмар. Макс предлагает девочке уйти через пару дней, вместе с ними. Он обещает защитить её.
Максимиллиан ещё не знает, что через несколько дней из замка уйдёт только Дрег. Сания по-прежнему будет метаться в бреду, почти не приходя надолго в сознание. И без профессионального лекаря становится очевидно, что её убьёт длительный переход. Пуатье решает не рисковать. Он наблюдает, как уцелевшие слуги графини восстанавливают ворота. Как Юрген опустошает медленно, но верно, погреба графа. Рыцарь теперь мало спит, просыпаясь чуть раньше рассвета и каждое утро упражняясь по несколько часов с мечом во дворе. Он пытается восстановить былую форму, словно чувствуя, что в ближайшем будущем она ему пригодится. Зима бушует вокруг, изо дня в день и без того неистовые морозы только крепчают.
Провизии замка с лихвой хватило бы и на вдвое большее количество обитателей. Пуатье слышит, как Юрген вечерами, бывает, закрывается с бутылками в подвале и громко разговаривает сам с собой. Состояние Сании ухудшается. Девушка уже не похожа сама на себя. Становится очевидно, что лихорадка просто так не пройдёт – подгоняемый безысходностью, Макс принимает отчаянное решение снарядить повозку для перевозки пострадавшей в столицу. Если ей где-то ещё могут помочь, то разве что там.
Астория, окрепшая и оправившаяся, наотрез оказывается уходить вместе с ним. Теперь она снова ведёт себя как истинная аристократка – называет Пуатье не иначе как «сиром» и изредка шутливо говорит, что весной она ещё раз посвятит его в свои личные рыцари и назначит начальником гарнизона и её личной охраны. Когда девушка узнаёт, что Макс собирается уезжать, она почти умоляет его, сохраняя, впрочем, достоинство, возвращаться, как только возникнет такая возможность.
Вопреки ожиданиям, Сания переживает дорогу. Пуатье расплачивается золотом графини с одним из лучших лекарей столичных предместий. Тот обещает сделать всё возможное и утверждает, что, хотя всё и запущено, ещё остаются какие-то шансы. Врач принимает решение ампутировать руку.
Макс снимает комнату рядом, наблюдая, как девушка медленно, но верно идёт на поправку. Она по-прежнему до конца не приходит в себя, однако выздоровление теперь становится вопросом исключительно времени. Оставив доктору, который показался Пуатье крайне честным и порядочным человеком, большую часть своих денег для Сании, рыцарь, выждав ещё неделю, вместе с первыми оттепелями отбывает обратно в замок графини Уинтворт.
Сания поправляется. Снимает на оставленные Пуатье деньги комнату, устраивается помощницей к спасшему её жизнь доктору. Управляться с инструментами и микстурами без одной руки оказывается непросто, однако Санни очень старается. Мечта добраться до Оретана становится практически недосягаемой в её положении. Приходит время родов, которые проходят на удивление благополучно. Рождается девочка.
Санни смотрит на своего ребёнка и понимает, что всё могло бы закончиться куда хуже. Так, как закончилось для многих других. Жить без одной руки не легко, будущее – туманно и неопределённо. Пуатье уехал раньше, чем она успела его хотя бы отблагодарить. Лишь со слов дока Санни известно обо всём, что сделал для неё Макс. Но глядя в огромные и внимательные голубые глаза маленькой Уны, как-то сразу обо всём забываешь. Об утратах, проблемах и многом другом. Вместе с видом ребёнка приходит надежда. На то, что в конечном итоге всё сложится хорошо.
Юрген.
Расчётливый и рациональный солдат предпочитает задержаться в замке подольше. Здесь тепло, полно табака, выпивки и еды, а кроме того – относительно безопасно. Юрген инспектирует кладовые, принимает за неимением других добровольцев командование растерянной гвардией слуг, руководит первое время восстановлением замковых ворот. Вечерами он оккупирует графский подвал, старательно расправляясь с содержимым винного погреба и споря с появляющимися всё чаще фантомами прошлого. Иногда, на трезвую голову, утром, Юргену начинает казаться, что он сходит с ума.
Замок, тем временем, постепенно пустеет. Первым уходит Дрег, полторы недели спустя уезжает на единственной повозке Макс вместе с Санией. Юрген с девочкой-графиней остаются почти что наедине. Сперва та старательно избегает жутковатого старика, однако, одним снежным вечером, сама спускается к нему в подвал.
Юрген, ещё недостаточно пьяный, чтобы потерять нить реальности, отмечает, как сильно та изменилась. Повзрослела, похорошела – настоящая аристократка теперь, не отнять. Она в последнее время и с подчинёнными управляется гораздо увереннее. Более властно.
Не говоря ни слова, Астория садится на табуретку напротив, и наполняет вином хрустальным бокал. Она едва заметно дрожит, но, тем не менее, сохраняет хладнокровие.
Она рассказывает Юргену об имперцах и Преподобном. О том, как её отец, граф Уинтворт, сам впустил в замок отряд замёрзших и продрогших до костей путешественников. О том, как они первой же ночью расправились с графскими солдатами и захватили имение. Как Преподобный, смеясь, приказал своим людям свергнуть ложных идолов Единого и отвести графа и графиню в часовню. Совершенно спокойно и невозмутимо девочка говорит о том, как Преподобный сжёг её родителей заживо, заставив её саму на это смотреть. Она и правда выросла. Стала сильнее.
Астория говорит о том, что этим дело не ограничилось. До группы Юргена были другие. Несколько маленьких группок беженцев, решивших поискать убежище в неправильном месте. Отряд эльфов, настолько отчаявшихся и заплутавших в снегах, что принявший решение, наступив на горло собственной гордости, просить помощи у людей. И Преподобный помог. Гостеприимно распахнул двери перед гостями лишь затем, что бы все шестеро закончили на костре свои и без того излишне длинные жизни. Девочка пьёт с Юргеном почти до рассвета, её рвёт ещё несколько часов после. Больше она на эту тему не говорит, а старый солдат, конечно же, ничего и не спрашивает.
С первыми оттепелями Юрген соберёт вещи, возьмёт свою саблю и двинется на восток, к Светлому Лесу. В поисках цели в жизни, в поисках приключений и новой войны. Там, на востоке, поднимает голову новый вождь зеленокожей орды. Там, на востоке, отступает свободный народ, а последние эльфы скитаются по руинам некогда великой и прекрасной цивилизации. Он отправится проверить пророчество. Ему обещали время, когда заржавеет даже железо в сердцах. Войну, которой этот мир не знал ещё равных. Юрген терпеливый. Он подождёт.
Эпилог.
Яркое весеннее солнце растапливает льды и снега. Артоданские чёрные знамена победоносно трепещут на фоне тёмно-синего неба. С первыми оттепелями имперские когорты выдвигаются, переправившись через реку, на земли Альянса. Давным-давно отправленные, однако задержавшиеся ввиду ранних холодов, подкрепления.
Чёрные пехотинцы победоносно шествуют по бело-зелёным равнинам. Изредка они проходят пустыри, на которых, согласно довоенным картам, должны были располагаться посёлки и деревушки. Иногда попадаются уцелевшие поселения – в поисках дополнительных припасов артоданцы заходят в дома, но в насквозь промёрзших строениях находят лишь окоченевшие трупы. По мере продвижения вглубь некогда плодородных, теперь – совершенно мёртвых, земель, рядовые солдаты всё чаще осеняют себя священным знаком Урфара. Боевой дух подразделений опускается всё ниже и ниже.
Издалека заслышав топот марширующих армий, падальщики заблаговременно расползаются в разные стороны, забиваясь в свои подземные норы. Когда на горизонте в конце концов проступают башни столицы, артоданский главнокомандующий объявляет привал и, набив трубку, погружается в размышления. Императору конечно виднее, но что-то подсказывает, что едва ли империя действительно остро нуждается в подобной провинции. По крайней мере, империя точно не нуждается в том, во что это провинция превратилась за последние годы.