Юрген.
Фигура лекаря плывёт и двоится перед глазами. Старик отчаянно размахивает руками, пытаясь хоть как-то взять ситуацию под контроль и без лишних слов подать сигнал стражникам. Он выпускает тебя из поля зрения, стоя боком и, кажется, вообще позабыв о твоём существовании. Это он зря. Срываешься отчаянно с места, борясь с заплетающимися конечностями и тошнотой. В считанные секунды сокращаешь расстояние до вытянутой руки.
Старик в последнюю секунду замечает опасность боковым зрением, вскидывает в тщетной попытке защититься руки к лицу. Конечно же, подобный беспомощный жест ему совершенно не помогает. Черенок ложки с размаху входит в мягкое горло, пробивая кожу и прорезая артерию. Тебе в лицо брызжет кровь, боль в глазах доктора смешивается со страхом и постепенно вытесняющей остальное пустотой. Он отшатывается к стене, зажимая исходящую кровавыми брызгами рану руками. Ещё не до конца понимая, что он уже мёртв. Сползает на пол по стене, впившись в тебя не понимающими ничего толком глазами.
Замечаешь, что оба стражника тоже приходят в движение. Сил уже нет – падаешь на пол, тебе всё равно. Откуда-то издалека чувствуешь их увесистые пинки по почкам и рёбрам. Они что-то кричат, матерятся. Вот только язык – не один из диалектов общепринятого на землях Альянса. Их язык тебе тоже приходилось слышать не раз, в прошлом, в схожих с этими выражениях. Что-то подобное кричали тебе на полях сражений солдаты. Имперцы, положившие немало твоих хороших товарищей.
Каталина.
Замираешь, глядя на Дункана. Он смотрит на тебя – хоть и может, не атакует. Кажется, ошарашен тем, что только что сделал. Удивлён, даже немного напуган. Он то и дело посматривает на осевший на пол трупик Эйты, на унизывающие лезвие его оружия алые капли.
Рыцарь медлит – медлишь и ты. Крик Астории, достигнув самой высокой ноты, вдруг замолкает. Совсем близкий топот стражников обрывается позади.
Бросаешь через плечо быстрый взгляд – видишь трёх воинов с мечами. У тебя одной, без нормального оружия – никаких шансов. Они пытаются оценить диспозицию, ожидая команды со стороны командира. Снова смотришь на Дункана – тот теперь ближе. Резко бьёт тебя кулаком в тяжёлой перчатке. Метит в висок. Голова взрывается болью – теряя сознание, оседаешь на пол.
Энзо.
Удаётся отделить стражников друг от друга хитрым манёвром. Пока второй топчется позади, думая, как бы разобраться с внезапным препятствием в виде кровати, вихрем налетаешь на первого. Без особых усилий отклоняешь в сторону его первый удар – солдат может быть и неплох, но в схватке один на один не способен справиться с рыцарем в полном боевом облачении.
Вскрываешь горло бедняги кровавым росчерком и отскакиваешь назад. Не глядя на результат собственной деятельности, отправляешь кинжал в короткий полёт. И без того израненный предводитель ловит твой подарок лопаткой – и, охнув, окончательно оседает на пол. Кажется, теперь передумал звать помощь.
Налетает, переступив через тело товарища, последний из имперских солдат – готовишься парировать играючи очередную атаку, но внезапный удар снизу-вверх, почти без замаха, застигает врасплох. Глаза оппонента победно сверкают – солдатик, на удивление удачно вогнавший лезвие точно в плечевое сочленение рыцарского доспеха, чувствует близящуюся победу.
Как бы не так. Не взирая на боль, перекидываешь меч в здоровую руку. Бьёшь, извернувшись, эфесом меча его в подбородок. И, заставив отступить, пронзаешь насквозь.
Тяжело дыша и истекая кровью опускаешь на кровать. Достал всё же, ублюдок. Крайне не вовремя.
Флинт.
Макс не встаёт. Хоть и дышит по-прежнему, но совершенно не реагирует. Кажется – умер. Забираешь топорик, обагрённый кровью несчастной собаки. Сложно представить, что весь этот кошмар происходит на самом деле в реальности.
Рвёт на части обжигающий ветер. В поисках знакомых лиц крадёшься по подворотне в сторону основного замкового дрова. Разбушевавшаяся в считанные минуты белая дымка вокруг значительно снижает обзор и затрудняет передвижение. Выглядываешь из-за угла – видишь тёмные силуэты снующих по двору стражников. Различаешь недалеко от себя ещё одного лежащего на снегу человека – судя по одежде, вашего коробейника. Двое охранников подходят к нему, поднимают за руки и начинают куда-то утаскивать.
Ещё двое – направляются, кажется, прямо к тебе.
Отшатываешься, отступаешь. Вновь скрываешься в подворотне, но они приближаются. Стараясь не дышать вжимаешься что есть сил в неприметную нишу, образуемую изломом стены основного сооружения замка.
Два стражника – здоровые мужики, проходят мимо, не заметив твою фигурку. Видят место стремительного побоища – переговариваются между собой на высоких тонах. Язык, на котором они говорят, тебе не знаком.
Словно во сне наблюдаешь, как они, переругиваясь, поднимают под руки Макса. Начинают тащить его назад, мимо твоего укрытия, оставляя глубокую борозду на свежем снегу. Тяжёлое дыхание солдат удаляется – они уносят живого ещё Пуатье, совсем позабыв, кажется, о мёртвом товарище.
3
Начинается вьюга. Небо, уже и без того давно затянутое свинцовыми тучами, быстро темнеет. На землю опускается преждевременный полумрак, укутывающий глубокими тенями подворотни и ниши одинокого замка. Снег, прежде медлительно планировавший вниз крупными хлопьями, снова мчится с бешеной скоростью в вихре из сотен жалящих лицо мелких снежинок.
Возвращается всё то, от чего вы в панике бежали вечером накануне.
По двору замка снуют туда-обратно вооружённые люди. Некоторые тащат куда-то неподвижные, безжизненные с виду, тела. Другие, кутаясь в меха и накидки, поднимаются на гребень стены и вглядываются в даль до рези в глазах. Солдаты тихо переговариваются на незнакомом, чуждом, наречии. Что-то привлекает их внимание там, в снежной мгле за стеной. Что-то внушает беспокойство, плохо скрываемую тревогу. Что-то заставляет обеспокоенно переглядываться.
И это что-то определённо становится ближе.
В какой-то момент на стену поднимается сам Преподобный. Старик, кажется, вовсе не чувствует лютого холода. Его внушительную фигуру не трогает дрожь от порывов пронизывающего до костей зимнего ветра. Резким взмахом ладони он приказывает солдатам заткнуться. Вглядывается пристально во что-то там, внизу, на земле, среди беснующейся белесой мглы. Единственный уцелевший глаз жреца в красном хищно сверкает – тонкие губы старика трогает недобрая полуулыбка. Солдаты молчат – никогда ещё Преподобный не казался им настолько незнакомым и жутким.
Небольшие группки солдат гарнизона продолжают торопливо сновать по внутреннему двору, словно ищут кого-то. В окнах старой часовни Единого разгораются огоньки. Приглушённый звон одинокого колокола с трудом пробивается сквозь природную вакханалию безумной стихии. Преподобный резко отворачивается и начинает быстрым шагом бесстрашно спускаться по обледеневшим ступеням. Он направляется прямиком в церковь.
Флинт.
Мимо тебя и по внутреннему двору то и дело сновали вооружённые люди. Лишь благодаря не на шутку разошедшейся вьюге и, отчасти, везению, тебе удавалось оставаться незамеченным достаточно долго. Ты не только скрывался от взора бдительных стражников, но и мог частично отслеживать их перемещения.
К примеру, ты видел, как Макса и предположительно Дрега унесли в сторону старой часовни. Как окна часовни осветились изнутри недобрым огнём. Как арбалетчики снесли со стены ещё одного бесчувственного человека. Солдаты всё носили и носили тела мимо ставшей твоим временным прибежищем подворотни, а ты понимал, что, по всей видимости, перемещают они твоих друзей и знакомых.
Вскоре вьюга усиливается настолько, что ты не видишь ничего и на пару метров вперёд, по большей части пробираясь вслепую вдоль стен. Как ни стараешься, не можешь найти никого – окна расположены либо недосягаемо высоко, либо не прячут за собой знакомых и дружелюбно настроенных лиц. Ты совсем один в замке, полном врагов. Ты замёрз настолько, что давно уже не чувствуешь пальцев.
Вокруг становится немного спокойнее – если это слово вообще применимо к неистовой вакханалии из ветра и снега. Тёмные фигуры стражников уже давненько не возникают на горизонте. Слева от тебя – молчаливая громада главного замка, справа – казарма. А далеко впереди, по ту сторону открытого пространства двора, путеводными маяками горят окна часовни Единого.
Энзо.
О тебе, кажется, все просто забыли. Остаёшься наедине с тремя трупами в пустынной казарме. Не без труда перемещаешься с прикроватным табуретом в коридор и кое-как подпираешь им дверь. Никто не ломится, не пытается найти пропавших солдат. Замок словно весь вымер, только беснуется за окнами вьюга. Смотришь в окно, которое выходит на внутренний двор. В белой мгле видишь только несколько горящих огней. Окна часовни.
Тишина, прерываемая лишь воем ветра. Спокойствие и, несмотря на наличие трупов, даже уют. Вот только дикая боль мешает им наслаждаться. Хочется закричать.
Лишь около получаса спустя слышишь в коридоре приглушённый скрежет. Кажется, кто-то попытался открыть дверь казармы, но безуспешно. На смену скрежету приходит требовательный отрывистый стук.
Остальные.
Сознание возвращается с неохотой. Раскалывается голова, словно после продолжительной пьянки. К горлу подкатывает горький ком тошноты. Всё тело онемело, ломает конечности.
Пытаетесь открыть слезящиеся глаза – щуритесь от в общем-то тусклого, но ослепительно яркого для вас с непривычки, света жаровни. Ломит суставы и кости. Запоздало приходит осознание того факта, что тело находится в данный момент в достаточно неестественной позе.
Рывок, продиктованный рефлексом и паникой, грубо прерывают тугие верёвки. Они перетягивают крест-накрест грудь, они обвивают талию, щиколотки и запястья. Руки связаны в неудобном положении за спиной, замком огибая какую-то грубую и шероховатую доску. Не вырваться, не пошевелиться.
Наверняка что-то подмешали в еду. Обезвредили. Загнали в безвыходную ловушку.
Суливший спасение замок оказался на проверку безвыходной западнёй. И кто знает, быть может лучшая участь была уготована тем из вас, кого чумные волки сожрали заживо.
Разлепляете всё глаза. Озираетесь. Взгляд цепляется за фигуры таких же людей – знакомые люди, знакомые лица. Другие из вашей группы – тоже пленённые. Привязаны верёвками к вертикальным деревянный столбам. Те раскиданы на первый взгляд хаотично, разве что в непосредственной близости от стен просторного круглого зала, но, на проверку, образуют практически правильную окружность. В центре этой окружности, и, по совместительству, зала, расставлены треугольником три внушительные жаровни – их пламя весело пляшет, небезопасно взвиваясь ввысь, к деревянным перекрытиям крыши.
Преподобный расхаживает из стороны в сторону между жаровнями. Вздымающееся к потолку сильное пламя не беспокоит его – кажется, он вовсе не чувствует достающего даже до вас адского жара. Жрец выглядит задумчивым и крайне сосредоточенным – один его глаз полностью закрывает белоснежная окровавленная повязка, из-за чего он странным образом походит на бравого пиратского капитана. Зато второй хищно сверкает в багровом полумраке часовни, недобро обгладывая ваши лица – неторопливо, одно за другим. Становится совсем не по тебе, когда именно на тебе останавливается пронзительный взор Преподобного. В нём нет сочувствия, жалости. От человека с такими глазами просто бессмысленно ждать понимания или помощи. Лишь ярость, ненависть и слепой фанатизм – Преподобный преобразился, в этом человеке не так много осталось от того невозмутимого старика, который не так давно встретил вас на пороге этого замка.
– Значит проснулись, – его властный голос гулким эхом разносится по всему залу.
Кажется, он обращается ко всем сразу и одновременно к каждому в частности. Бессмысленно притворяться – он уже знает.
– В таком случае, приступаем.