Вино оказалось недостаточно крепким - рану лишь слегка защипало, той обжигающей боли, которую ждал де Пальяс не было. Забрав из рук Риккардо бутыль он сам щедро плеснул на царапину, после чего срезал с рубахи отса Мигеля полосу ткани.
«Она ему без надобности», - успокоил он шевельнувшуюся было совесть
Просоленная ткань впилась в рану словно к той приложили раскаленное железо – но идти ночью к ручью Диего не решился бы.
Вскоре все в лагере успокоились. Скудная пища восстановила силы, но не принесла удовольствия, сон не желал идти – песок уходил из-под уставшего тела, не давая расслабиться, мысли то и дело возвращались к поедаемым крабами телам на пляже и обглоданным останкам – в джунглях.
И все же, усталость брала свое. Постепенно видения смерти поблекли и отступили, сменившись чередой бессвязных образов, какие всегда посещают человека перед погружением в сон. Но шаг за шагом они становились все более отчетливыми и вскоре уже не понять было – засыпал Диего или пробуждался…
Толедо. Казалось, что город этот остался далеко позади. Остался в прошлом завет отца, данный на смертном одре:
- Помни, что твои предки сражались с нечестивыми или молились, но никогда не осквернили себя трудом. Делай что хочешь, но только никогда ничего не делай!
Горят костры Санта-Официо, евреи, мавры и еретики умирают в очистительном дыму, поглазеть на аутодафе собираются огромные толпы. Хосе де Мальмано, сын нищего идальго из Валенсии, перед ликом короля проявляет похвальное рвение – бросается к потухшему внезапно костру, с яростью праведника набрасывая в него свежий хворост. Пламя взвивается с новою силой, волосы еврея вспыхивают словно факел, предсмертный хрип летит над площадью:
- Scheme Israel!
Рвение младого отрока отмечено – рядом с Диего ручку паланкина королевы несет отмытый и переодетый Мальмано. Один паланкин, одна постель. Оба пажа – фавориты у знатной дамы, случайно встречаются на лестнице, ведущей к ее спальне.
- Двум пажам слишком тесно под одним пологом украшенным герцогским гербом, - коварно замечает Хосе.
- Вставай, - знакомая служанка будит спящего на королевской кухне Диего. Глаза ее расширены от ужаса. – Санта-Официа! Они спрашивают тебя. Беги!
Можно ли убежать от инквизиции? Диего не спрашивает, не думает – только бежит, обуреваемый страхом. Притаившись в темном закоулке, он слышит, как беседуют идущие по его душу дюжие андалузцы:
- Кто донес на него?
- Как всегда, товарищ. Носильщик королевского паланкина Хосе де Мальмано.
Бесконечный лабиринт ночных улиц. Знакомый постоялый двор. Чадящий свет масляных ламп, грохот глиняных кружек, запах вина смешан с запахом пота.
- Хосе!
Расширенные от страха глаза, пролитое из опрокинувшейся кружки вино. Короткий блеск ножа, выхваченного из-под плаща. Пажи обнимаются точно братья, но лицо одного искажает ярость, а другого – боль.
Пыль дорог. Кадис, дышащий свежестью бриза. Каравелла, готовая к отплытию.
Де Пальяс просыпается, резко, будто кто-то плеснул в лицо ему холодной водой. На часах – Алехандро. Напряжен и неподвижен. Темный лес полон вскриков и шорохов. Небо застыло над головой, точно бархат дорогого камзола.
Алехандро внезапно замирает, услышав, как внезапно взмывают над деревьями впереди ночные птицы. В темноте ничего не разобрать, но кажется, что кто-то пробирается в сторону лагеря. Не один и не двое. Сомнениям не место в земле врагов. Прежде чем предчувствие оформилось в понимание, пронзительный вскрик разрывает тишину:
- Alarma!
И словно почувствовав, что они раскрыты, неизвестные бросаются из темноты, подобно голодным призракам. Их тела черны как уголь, а лица лишены кожи – обглоданные белые черепа скалятся, глядя на испанцев пустыми глазницами. В руках их – копья и дубинки, они во множестве наступают из темноты леса – кажется, им нет конца. Звериные вопли вырываются из глоток чудовищ, парализуя христиан своей демонической силой.