Тяжело. Настолько тяжело, что кажется, что умер и попал прямиком в ад, где бессмертная твоя душа, освобожденная от бренной плоти, поджаривается на дьявольском огне, словно глиняный кувшин, поставленный в разогретую докрасна печь. Это не назвать болью – боли нет, как нет тела. Это огонь, беспощадный и всеобъемлющий, без остатка заполнивший всё, чего касается помутившееся сознание. Нет ни памяти, ни времени, есть только жар. Эта пытка кажется бесконечной – и от чувства этого ещё более невыносимой.
Но время не останавливает свой бег даже в аду – и здесь течение его можно отметить по изменениям, происходящим вокруг. Сначала они кажутся едва заметными – словно сквозь давящее тепло проступили ощущения собственного тела: рук, ног, головы. Потом ощущения эти крепнут, становятся более осязаемыми и понятными. Кожа чувствует на себе затвердевшую, пропитанную солью ткань, небритая щека – влажную хрупкость прогретого солнцем песка. Ноги, лишившиеся сапог, лижет волна. Шум прибоя постепенно пробивается сквозь тугую вату, намертво закупорившую уши. Последним возвращается зрение – сквозь закрытые веки ярко-красным светит злое тропическое солнце, такое неприветливое к чужакам.
Попытка открыть глаза болезненна – выпарившаяся на веках соль намертво спаяла ресницы. Поднявшись на четвереньки ползешь назад, к прибою, опускаешь лицо в пенящуюся воду, горячую от стоящей жары, даешь ей растворить корку на лице.
Увиденное приносит мало радости: узкая полоска белого песка, с одной стороны обрезанная бирюзой океана, с другой – пестрой стеной тропического леса. Берег усеян обломками и телами – все, что осталось от экспедиции Хорхе Луиса ди Армарилья и Аскалона, отважного идальго, отплывшего из Саньтьяго-де-Куба на поиски загадочной западной земли, где, по слухам, стены языческих храмов выложены были золотыми плитами толщиною в палец.
Много добрых христиан-испанцев нашли на этом пляже последний свой приют. Береговые крабы уже подбираются к ним, щелкая клешнями, а редкие птицы описывают низкие круги над местом крушения.
Но кто-то, милостью Девы Марии, спасся. Такие осторожно шевелятся, до крайности истощенные недавней борьбой за жизнь, не веря толком ещё в свое чудесное избавление. Впрочем, избавление ли?
Солнце на две ладони опускается к скалистому горизонту, когда выжившие наконец собираются вместе. Их шестеро – усталые люди, в глазах которых лишь страх и отчаяние. Их одежда пропиталась солью, став жесткой и неподатливой, обувь осталась в океанской пучине, равно как и всё снаряжение. Но надежда не до конца угасла в их сердцах – всего в полумиле от берега возвышается севший на мель остов каравеллы – бушприт сломанной костью указывает в бездонную синеву неба, обшивка бортов искалечена и порвана во множестве мест. И все же, каравелла днищем лежит на дне.
- Сейчас отлив, - хмуро заключает один из выживших, чьи усы и брода от соли кажутся совсем седыми. – Нужно успеть до того, как вода вернется – тогда её либо накроет, либо унесет на глубину. Нужно успеть до заката.
Золотой диск солнца, необычайно яркий, висит ещё высоко – прежде чем начнется прилив, минет больше четырех часов. Крабы ползают по телам мертвецов, щелкая клешнями, словно благодарят крабьего своего бога за посланный пир.
Добрую половину пути до каравеллы пока что можно пройти вброд – берег здесь пологий и глубина набирается медленно. Но остаток – никак не меньше сотни брасов*, идет по глубокой воде. Его можно преодолеть вплавь, надеясь, что шлюпку, закрепленную на палубе, не сорвало и не повредило штормом. Но, учитывая состояние самого корабля, надеяться на это не стоит.