Ловчий слушает, устанавливая на печи самовар. Долго слушает, терпеливо. Прислоняется к стене плечом, задумчиво разглядывая устало опустившуюся на лавку девицу. А та всё говорит и говорит, спасу нет. Про видения жуткие, про тьму, про людей без имен и без лиц, про Возгаря наконец-то. Ловчий смотрит на украшающий шею девочки наконечник стрелы. Он знает эту стрелу – хорошо её помнит. Узнаваемая стрела, его собственная. Не врет девица.
Отвернувшись, Ловчий начинает расставлять чашки. Как вышло так, что Возгарь ни разу не упоминал о Василисе? Вот так и бывает – кажется, знаешь человека сто лет, а после смерти всё новые и новые открытия совершаешь. Нахмурившись, Ловчий замирает около стола, вспоминая старого князя. Непростым тот был человеком, ох непростым. Беспокойным. Всё метался между богами старыми и новым божком. Вроде и просветлился, нашел себя, а вроде и прятал постоянно сомнения. Ловчий хорошо помнил ту историю с идолом, пусть даже в тот месяц его самого и не было в Изборске. Ещё тогда думал он, что оттого Возгарь так жестоко с волхвом поступил, чтобы себе самому правоту свою доказать. Так и не доказал до конца, видимо. Не легче обстояли у князя дела и с женщинами, и с семьей. Хорошим человеком был Возгарь – уважаемым, правильным. Вспыльчивым только, и то не раз ему дурную службу сыграло.
Василиса, тем временем, свою речь – сбивчивую и порывистую под конец, завершает. Ловчий наполняет кипятком чашки и вдыхает полной грудью насыщенный аромат. Отвечать не спешит, размышляет.
– Тьма расползается, говоришь, – негромко произносит, приподняв уголки губ в невеселой усмешке. – Много историй про тьму приходилось слышать, одна другой краше. Склонны люди во всем тьму видеть, да во всем её обвинять.
Ловчий вздыхает.
– Нет в Изборске никакой тьмы. Только люди. Жестокие, злые, несправедливые. Обычные люди. Их можно ненавидеть, можно любить, вот только…
Ловчий оборачивается как раз вовремя для того, чтобы понять, что Василиса не слышит ни единого слова. Задремала, спит на скамье.
Пожав плечами, занимает место за столом в одиночестве. Вспоминает глаза Ягини – пустые, холодные, словно отражающие дневной свет.
Из чашки отхлебывает. Немудрено, что люди тьму разглядели в этих глазищах. Впрочем, долго сидеть на месте и гадать ни к чему – если Василиса права, то совсем скоро должен явиться и посыльный от князя.
Завершив чаепитие, поднимается Ловчий. Смотрит на девицу, подумывая, не стоит ли её перенести на кровать. Решает – стоит, не дело это так спать, да ещё и с дороги. Переносит осторожно, поверх одеяла укладывает. Посох страшный прислоняет без лишних слов к изголовью.
Выходит из терема на задний двор, решив воздухом подышать да размяться. Топор вытаскивает из пня, устанавливает полено. Какое-то время колет дрова, вдыхая полной грудью прохладный и чистый осенний воздух. Выпрямляется, поводит плечами, снова смотрит со злостью на облепившее частокол воронье. Хочет камень бросить, но вместо этого взмахивает для острастки ладонью. Возвращается в дом, опускается на скамью. Кровать одна в его тереме, да и ту занимает теперь Василиса.
Ловчий не унывает. Он – человек бывалый, привычный. Может спать стоя, сидя, приходилось не раз спать на голой земле. Прислоняется виском к косяку, глаза закрывает. И почти сразу открывает опять, слыша повелительный окрик. Поднимается, выглядывает в окно. Неужто и правда посыльный от князя? Накинув плащ на плечи, Ловчий решительно выходит навстречу.