Мог под ногами хрустел на морозе. Он рассыпался в в вязкую труху, по которой ноги ребёнка в маленьких башмачках скользили в море прелой листвы. “Ну же, Иоган, не отставай”, — тянула матушка его за ручку, каждый раз когда ребёнок спотыкался. “Поспешим… Уже скоро закат — так ритуал начнётся и без нас”, — с наигранным беспокойством прошелестела женщина.
Во льду её безжизненных глаз мальчик давно уже разлечился вычленять самые слабые всполохи эмоций. Нетерпеливость. Беспокойство. Обида. Блеклая тоска. Какие-то тени человеческих чувств порой всплывали из моря стека. Он ощущал запах осени в носу и привкус недавнего дождя на языке. Фауст тио закашлялся.
Ему было всё тяжелее дышать. Вдох… В груди словно что-то защемило. Встал ком. Выдох… Пальчики свободной руки стали барабанить по кардигану, пытаясь выловить из-под него ингалятор: бабушка или тётя Элиза вешала ему его на верёвочке на шею во время каждой прогулки.
Мама слишком часто дёргала его. Корней под ногами было слишком много, чтобы не споткнуться. А пальчики оказались слишком потными от волнения, из-за чего приборчик, больше напоминавший свисток. Дышать становилось всё сложнее.
Ребёнок хрипел. “Ну что ты возишься? Давай же, идём…”, — теперь она буквально силком тащила мальчика, ухватившись за шкиряк. Словно провинившегося щенка.
Ингалятор вылетел из-под кардигана, смешно болтаясь.
“Брось эти глупости, Иоган… Мы опаздываем”, — она сорвала распрыскиватель с шеи ребёнка, отбросив его в сторону. А затем добавила: “После сегодняшнего дня он тебя больше не понадобиться”.
С тихим стуком белый ингалятор проскользил меж камней, утопая в красном, желтом и оранжевом. В глазах мальчика начало темнеть даже раньше, чем они с родителем вошли под тёмные своды их фамильного склепа: места, куда ранее ему был путь заказан.
По ушам бил шум. Неразборчивый и зыбкий. Мгла заполняла собой всё, даже лёгкие Иогана, он начал тонуть ей, прежде чем ощутил острую боль в груди. Погружение во мрак длилось практически вечность, пока он не услышал короткий вопрос:
“ТЫ — СИЛЁН?”, — тьма развеялась.
И вместе с тем, Иоган понял, что стоит под открытым небом напротив холма, выложенного из побелевших от ветра, и пожелтевших от времени костей. Из центра нагромождения росло миндальное дерево — сухое, давно мертвое, но на одной из веток набухли почки. Словно, оно готовилось… Зацвести?..
***
Когда Фауст открыл глаза, над ним нависали края балдахина. Его личная комната в труповозке, как и сон, плескалась в полумраке. Пальцы мужчины заскользили по шелку простыней. Нащупал ножку горничной: температура 36`8, отклонение от нормы на одну пятую — надо поправить. Только это не то. Прошёлся пальцами дальше. Нащупал чью-то голову. Вот, что ему было нужно!
— Который сейчас час? — Зевая спросил некромант, поднимая над собой отрубленную голову. Пухленькие девечьи губки улыбнулись ему игриво: “Половина шестого, мастер Фауст!”. — Спасибо, сладкая. — Ответил ей маг и по привычки засосал умертвие на пару секунд, прежде чем отбросить башку к остальной расчленёнке, что творилась у него на кровати со вчерашней ночи.
Видимо, Фауст уснул, пока выбирал из кого собрать новую горничную, а Элиза укрыла его одеялом, просто убирая части тела немного в сторону, и попросив зомби не мешать некроманту высыпаться. Это было чертовски мило с её стороны. Фауст плохо спал последние ночи: снились кредиты за обучение, свадьба, жертвоприношение из детства и хтонические боги. И если последние пункты из списка расслабляли, то первые два пугали некроманта до усрачки.
Плюс к этому добавились стандартные “пророческие сны”, которые как по расписанию снились каждому Фаусту перед тем, как в его жизни начинается “переломный момент”. Обычно таким моментом было покушение на убийство или ещё какая-то такая хрень. В этом году этот период его жизни наступил очень поздно — осенью. Хотя обычно, всё дерьмо случалось с Иоганом поздней весной или в начале лета. Но никак не зимой, или осенью, в день его рождения.
Некромант, всё ещё до конца не проснувшийся, поплёся в душ.
Влючив свет, он лицом к лицу столкнулся с дежурной по ванне горничной с мочалкой в руках. Полные радости щенячьи глаза зомби радовали глаз даже больше аппетитной фигуры бывшего суккуба. Реанимированного трупа суккуба.
“Потереть вам спинку, мастер?”, — спросила та лилейным голоском. Парень кивнул: а чего бы и нет? Только мочалку взять пожестче. Сегодня он хотел, чтобы его кожа хрустела от своей чистоты!
Короткий душ. Горячий и бодрящий. Фауст вновь ощущал себя живым и полным сил. На выходе его уже ждала Элиза с чашкой кофе. С тремя ложками сахара и сливками. Всё как он любит.
***
Ветер тугой струей обдавал вагон, несущийся по ночной дороге. Улицы города были пусты и темны, лишь одинокие фонари да редкие вывески круглосуточных магазинчиков освещали приземистые чёрные дома и прохожих, в этот недобрый час бредущих куда-то. Промзона не менялась: что 20 лет назад, и что сейчас, она была проклятым и никому не сдавшимся местечком. Тёмно-зелёный окрас и хром боковых панелей переливались болотом и серебром под светами фонарей. Вагон лишь набирал скорость, сталкиваясь с ветром словно со стеной.
Элиза как всегда старался как можно быстрее вырваться из душного города на магистраль, а по ней свернуть на пустынную дорогу леснического хозяйства. Фауст не часто отдавал ей этот приках. Он редко же покидал основной район своей джеятельности — только по крупным заказам откуда-то из дальних дистриктов Берлина. Однако сейчас тот хотел проехать рядом с лесным хозяйством, прежде чем свернуть к старому складу.
Чтобы сбить хвост? Нет. Просто лес его успокивал и давал какую-то внутреннюю уверенность. “Хуже чем в лесу уже не будет”, — смеялся про себя каждый раз Иоган, глядя на тонущие в ночи ветви и опавшие худые кроны. Фары разбивали мрак. Однако и их свет потсукнел, когда машина наконец свернула с магистрали, огибающей Берлин, обратно в затхлые, грязные трущобы.
Машина словно слизень, благодаря гибкому шасси и магии, переползла через стену забора, ограждавший склад, затем стекла по земле и медленно заехала внутрь здания. Труповозка была просто громадной по своим размерам. Она едва вписалась в дверцы помещения, закатываясь внутрь с натугой.
Громадина замерла в 40 футах от костра, выключив свет путевых огней и всякие другие источники света, чтобы не пугать уже собравшихся тут людей. Из вагончика никто так и не вышел. Вместо этого на боку машины загорелась голограмма: экран света.
На экране отобразилась красная высокая спинка диванчика: на диване, полулёжа — словно римский патриций — замер юноша в домашней изысканной одежде, с волосами всё ещё мокрыми после душа, ленивой улыбкой на устах, и бокалом вина в свободной руке.
— Добрый вечер, господа… Дамы… — С небольшой паузой поприветствовал всех собравшихся тут парень с экранов авто. Он покачивал рубиновый напиток внутри пузатого бокальчика. — Чем имею честь? — Поинтересовался у всех мирно.