Не сказать, что Маркус много чего боялся. Боялся высоты – потому как никогда зданий выше двух этажей не видал. Боялся огня – по этому и не баловался с ним. Разбойников тоже побаивался – потому и не расставался с хоть каким-то оружием. И, не выбиваясь из перечисленного выше Маркус страшился дикой животины. Это может так и говорится, что любой нормальный охотник увидав бегущего на него кабана не драпу даст, а господа поблагодарит и тетиву натянет. А на деле-то, конечно, не по себе: когда туша-то двухсоткилограммовая на тебя несётся!
Но больше Корбетт страшился всякой нечисти. Приведений, вурдалаков, оборотней – всех он боялся пуще, чем что бы то ни было ещё. Ибо кабана он и сам удавить мог, огонь с одёжи стряхнул бы, да пламя затушил, разбойников бы разогнал по могилам, на высоту бы не полез, а как с нежитью быть – ему было решительно не ясно.
По этому Маркус решил сразить меньший страх большим. Приведения, поговаривают, цепями любят звенеть – особливо те, что в колодках и скончались. Хотя, вроде, все этим грешат: мол, чем к миру земному прикованы – тем и гремят.
Вопрос только в том, что же всё-таки громче: цепей звон, или рык дикого зверя?
То и решил выяснить Корбетт, занося цепь себе за спину и резко опуская её на ревущего шакала.
Ряд металлических звеньев полоснул животное вдоль хребта, поломав рёбра, да внутри всё перемолов. Тот-же ряд, что ближе к центру орудия был – буквально два-три звена – череп раскроили, заставив сукровицу на шерсть проступить.
Пёс упал на брюха под давлением метала, что даже не смотря на мягкую плоть его звенел, как ржавый колокол, да дух испустил. А Маркус, на себя цепочку подтягивая да на траве след кровавый оставляя, гаркнул в след уходящего в мир иной пса:
–НА СЕБЯ ПОРЫЧИ, ПЁС!