Кубинец, Мрачный
Вы лупите, сколько хватает духу, Кубинец – чаще, Мрачный – пореже.
От постоянной пальбы все подустали – уже плечо ноет, палец как-то не так дергает. Или это только кажется? А больше всего нервирует посвистывание над головой. Особенно, когда пулемёт – его никак никто не может заткнуть, он начинает чаще и чаще забрасывать вас очередями.
Тра-та-ча-ча-чам! Тра-та-ча-ча-чам!
Он говорит звонко, поспешно, издали это звучит, как похлопывание, как будто кусочек материи, закрывающий какой-то клапан, хлопает под напором воздуха, или чего там.
Тра-та-ча-чам! Тра-та-ча-чам!
И сразу либо стайка пуль поверху, и это еще ничего, либо дорожка фонтанов к вам, если низковато взял, и вот это уже так стремно, что сердце в пятки уходит. Вы прячетесь.
– Ну! Ну! Чего замолчали! – кричит Лесли. – Собер, давай попробуй его! Ты, и ты, и ты тоже! Отвлечете его!
"Отвлечете", – значит, что если что вас убьют вместо Собера.
Высоываетесь...
Тра-та-ча-чам! "Йопт, как близко!"
Вниз, вниз, вы даже выстрелить не успели.
Раскатисто бабахает его снайперская винтовка, он клацает затвором, снова целится, приоткрыв рот. Но в него стреляют откуда-то справа, и он опять прячется.
– Попал?
– Попал.
– Тогда все вместе! ОГОНЬ! – кричит Лесли снова.
И вы высовываетесь все сразу, и некоторые даже кричат. Стреляете куда попало, лишь бы побольше огня, побольше шансов, для Скрипача. Кто-то из вас даже краем глаза замечает его – вон он, ползет, тащит Борделона.
Тра-та-ча-чам. Та-та-ча-чам.
Стучит опять машинка, вы опять прячетесь.
Иначе – смерть. Иначе вас слизнет отсюда, как мишени с забора.
Потом япошкам то ли надоедает, то ли что... На вас падает что-то увесистое и отдается взрывами: Ба-дааах! Ба-дааах! Ба-да-дааах! Рвутся и по эту сторону стены, у самой воды, и дальше, на ничейке.
Взрывы несильные, но в ушах от них неприятно звенит, вас забрасывает песком и еще каким-то непонятным дерьмом, вы вжимаетесь в песок.
Кубинец поднимает голову – вот он, осколочек, с палец размером. Мог бы прямо в спину войти – и конец, отвоевался.
– Ща, еще будет, – говорит Шарки, вставляя пока что новую пачку. У кого магазины – меняют. У кого пачки – ну это уж как получится...
Шарки не ошибается – падает еще разок, обсыпая землей, прижимая к ней, словно говорят: "Во, во, правильно, так и лежите!" Мины (или что это за херня там у них?) падают с коротким, еле слышным свистом, заранее не предугада...
– Огонь! Огонь! – орет опять Лесли.
И снова.
И опять: Чам-чам-чам-чам!
Но тут по пулемёту начинает стрелять другой пулемёт, сильно левее вас. Трассеры мелькают в воздухе, плохо заметные на солнце злые красные черточки.
Японский пулемёт спотыкается.
Это морпехи из третьего батальона, проснулись, наконец.
Надолго их, правда не хватает.
Потом у вас начинают заканчиваться патроны.
– Лейтенант, патроны! – кричит Олд-Фешн.
– Ну, стреляйте, сколько есть! Потом возьмете!
– Ну, они кончаются!
– Я знаю! И что теперь? Рожу я их тебе?!
– Ничего.
Стреляете, чуть реже.
Тах! Тах! Тах!
– Ща еще долбанут из минометов.
Потом Лесли перемахивает через стену и ползком, как варан, ввинчивается в ничейку.
Вы остаетесь без него.
Скрипач
Ползешь, сбивчиво говоря какие-то слова. Борделон не отвечает. Он пытается упираться в землю одной ногой, и с каждым разом подвывает от боли, но негромко – на громко его не хватает. А может, это тебе так по ушам дало?
Пот... ты никогда так не потел. Пот течет, как вода, ты не знал, что в тебе, некрупном парне, столько пота.
Руки слабеют. Ноги слабеют. Ты не допрешь его. Он – тяжелый, гад, со своими мышцами, атлет хренов.
Пули свистят то в одну, то в другую сторону.
Сердце стучит: "Туки-тук, туки-тук, туки-тук!" Намекает тебе, чтобы ты притормозил, потому что оно же так не выдержит.
Останавливаешься, поднимаешь голову – там морпехи прикрывают тебя, палят, кто как может, появляясь на секунду над бревнами и делая по одному, редко по два выстрела. Ты даже видишь, как в ответ прилетает по ним – откалывает кусочки от бревен, поднимает пыль перед ними. Но они появляются и появляются, как фигурки в тире. Весь этот берег – бесплатный тир для япошек.
Ползешь дальше, и вдруг чувствуешь, что сил не прибавилось, но утомление как будто стало не таким острым. "Второе дыхание" – так это в спорте называется. Тащишь и тащишь, и правда, как и сказал, хорошо получается. Приноровился – вот правильное слово. Как будто ты уже сдох, а тело продолжает, как заведенное, упираться ногами, локтями, даже, такое ощущение, что животом. Борделон тяжелый – но ты сам легкий. И не такой уж ты дрищ, выходит.
Это почти как плыть, если забыть, что каждый "гребок" приближает тебя всего на пару дюймов.
Где-то над головой проносится что-то легкое, почти незаметное, как птица – если бы не музыкальный слух, ты бы и не услышал. И там, куда ты ползешь – ахают взрывы, один за другим. Земля летит вверх, и какая-то тряпка, и кусок чего-то... чего-чего... кусок человека, наверное. Чего еще кусок там может лететь?
Но ты ползешь. Пока ты не за стеной – все может произойти. Стена – твоё спасение. Ползи. Еще далеко до взрывов, слишком далеко.
Штаб-сержант уже даже не стонет. Подтаскиваешь его, смотришь ему в лицо. Нет, живой еще, прижимает руку к животу. Но взгляд у него рассеянный, задурманенный, он смотрит куда-то вдаль, на пальмы. Уже ничего ему не надо.
Ты ползешь дальше, боясь, что состояние уйдет, что ты превратишься в беспомощную, безвольную, выдохшуюся куклу, которая способна только на одно: "Полежать еще чуть-чуть".
Нельзя лежать. "Полежишь" – умрешь, это ты без кого-либо другого понимаешь. Надо снова упираться в песок ботинками. Хорошо, что форма такая удобная. Хорошо, что ботинки у тебя по размеру. Хорошо, что сам ты – спортсмен-пловец.
Потом по тебе кто-то стреляет, ты понимаешь это отчетливо и сразу – перед лицом вскакивает пыль с таким хлопком, как будто в песке кто-то сидел и подпрыгнул. Маленькое, крошечное, но очень злобное существо.
А ты... ты ничего не можешь с этим сделать, только ползти.
Слышишь, как Лесли орет что-то про "огонь".
Ползешь.
Ползешь, пока хватает сил. Потом они кончаются.
Но ты все равно ползешь.
Потом кончаются и эти.
Ты становишься медленным – те же движения, но вдвое медленнее. Рука, ноги, животом по песку. Рука, ноги, животом по песку. Рукааа, нооооги, животооом... Рукааа, нооооги, животооом...
И вдруг штаб-сержант становится легким.
Поворачиваешь голову – лейтенант рядом, подрагивает от воздбуждения.
– Давай, давай, тяни! – говорит он скороговоркой.
Вы тянете.
Осталось...
ГОСПОДИ, ОСТАЛОСЬ ТРИ ЯРДА КАКИХ-ТО!
Вот сейчас и убьют. Так всегда быва...
Подтаскиваете, вернее уже скорее Лесли подтаскивает Борделона к самым бревнам.
– Переваливаем, готов? Эй! Помогите! Огонь!
Лесли такой напряженный, аж скулы у него сводит.
– ДАВАЙ!
Приподнимаете тело, пихаете его через бревна эти дурацкие, благо их там высотой на фут или два полтора над землей. С той стороны тянут руки, принимают.
– Быстрее, сам давай теперь!
Перелезаешь, тело уже как автомат, в котором кончается завод, как не твое. Лесли спихивает тебя на ту сторону, ты падаешь кулем за стену.
И лежишь. Не можешь пошевелиться, весь мокрый, кажется, пот обратно лезет под кожу. Слабость такая, что руку поднять тяжело. Можешь только дышать и смотреть, что там происходит. Кто-то тычет тебе фляжкой, пить хочется, а взять её не можешь.
Он отвинчивает пробку, расточительно льет воду тебе в рот. Вот, проглотить воду – это оказывается, можешь.
Все, вот теперь полежать, уже без кавычек.
Скрипач, Мрачный, Кубинец
Как только Лесли со Скрипачом и раненым заваливаются на вашу сторону, вы все перестаете стрелять и прячетесь.
– Ффууу, бля... фууууу... – говорит Собер.
– Сержант! Смотри на меня! Смотри! Скажи что-нибудь! Скажи! – повторяет Лесли взволнованно.
Они с Шарки перематывают чистым пакетом рану.
– Печень?
– Вроде, нет. В кишки, похоже.
– Сержант, ты тут? Скажи что-нибудь.
– Ссс... семпер фай, – говорит Борделон, кривя губы.
– Вот, молодец! Не спи, слышишь! Не засыпай! Не засыпай!
– Ты! Давай дуй за санитарами! Хотя нет, стой, я сам. Так. Так, – суетится Лесли. – Остаетесь пока все здесь. Тебя как зовут? Хотя неважно.
– Меня – Синглтон, – говорит обиженно Олд-Фешн.
– Ты – за старшего. Сидите тут, я приведу санитаров. Не давайте ему спать. И воды тоже. И таблетки не надо.
Ист-Сайд перевязывает Фьюза, а морпех, единственный из трех, кто остался цел, своего товарища – его зацепило не так уж сильно, попало в плечо.
Вы больше не стреляете. И по вам больше не стреляют – ни из минометов, ни из чего-то другого. Есть у них цели поважнее. Над головой посвистывает, но уже намного реже. А вы за стеной, вам наплевать теперь.
Пьете воду, отложив горячие винтовки и карабины.
– Нужно за патронами сходить, – говорит кто-то.
– Приказ был тут сидеть.
– Это да.
– Да сейчас вернется лейтенант – и потопаем.
– Да.
– Сержант, не спи! Не спи!
Олд-Фешн садится рядом со Скрипачом.
– Че, взорвал? Аттабой, – он вздыхает, потом выдыхает горячий воздух. Где-то в море бухают пушки, утюжа берег на РЕД-3, то есть, ярдах в двухстах от вас. – Как тебя зовут-то? Ты типа тоже герой, вроде сержанта? Да шучу я. На глотни еще. Не пролей тока.
Вода течет по подбородку. Ты жив. Ты даже не ранен. Ты молодец.
Все вы молодцы. Теперь, наверное, второй батальон сможет наступать. До следующей фланкирующей позиции японцев. А там... там опять кому-то придется бежать, взрывать и умирать.
И так пока не закончатся либо американцы, либо японцы.
Кто-то должен кончиться первым.
Борделон лежит, кто-то сунул ему под голову рюкзак. Его глаза открыты, но кажется, что ничего не видят.