Манго
Ганни ничего не отвечает на твои слова, только шевелится, припав к склону воронки. Крот и Уистлер тоже шевелятся, пихают тебя каблуками, выбираясь из неё через лаз.
Достаешь гранаты – ребристые зеленоватые, с желтой полосочкой наверху корпуса.
Клик! – шипит. Пошла!
И еще одна – пошла!
И еще... Да-дааах! – это первая взорвалась. И еще одна – пошла!
Они улетают куда-то в небо, ты только примерно можешь прикинуть, какой силы должен быть бросок, чтобы гранаты легли где-то близко к япошкам.
Да-даах!
Все, последняя. Швыряешь её, чувствуешь пустоту, потому что гранат больше нет, и в этот момент пули снова горстью хлопают по земле впереди, а тебя бьет сзади в спину, в поясницу. Боль – тупая, почему-то не как будто тебя пронзило, а как будто вдарили чем-то тяжелым, вроде кулаком...
Лежишь, стиснув зубы. Вроде не в позвоночник, но все равно. Ганни, наверное, сам-то не выберется – с простреленной ногой и рукой? Об этом ты подумал? А ты выберешься теперь?
От поясницы расходится нехорошая ломота по телу. Пробуешь пошевелить пальцами ног в ботинках – вроде живые. Трогаешь ганни за плечо – за правое, здоровое. Еще разо...
И понимаешь вдруг... не-не-не-неее!
Переворачиваешь его на бок – так и есть.
Кремень мертв. Пуля попала в грудь, видимо, из тех, что пробили землю. Струйка крови стекает вниз, прямо по пыльной куртке, и это как джем по земле – противное ощущение, когда видишь, как сладкое смешивается с пылью. Грязно как-то сразу на душе, липко.
Бросаешь его, пробуешь выползти – копошишься в воронке, как червяк, как насекомое.
Потом у тебя все же получается развернуться, несмотря на боль в пояснице, ползешь в лаз между разваленными бревнами, приподнимаешь, ожидая нового удара в спину.
Нет, вроде прошел. Вроде жив.
Пляж, море, чайки – "все как вы заказывали", только вместо чаек барражирует в вышине гидросамолет. Для него ваши страдания – непонятное шоу. Вглядывается себе и думает – чего они застряли на берегу-то?
Отползаешь в сторону, под стеночку, под стеночку. Милкшейк лежит в песке, распластав руки, словно ящерица, смотрит на тебя вопросительно. По выражению твоего лица он не понимает, ранен ты, цел или вообще сейчас помрешь.
– Все в порядке, сэр? – спрашивает он.
С другой стороны от лаза – Крот и Уистлер.
К тебе подбирается, пригнувшись, Дасти. С ним Скэмп, больше пока никого. Оба хмурые, оба знают, что "не молодцы".
– Какие будут приказы? – спрашивает Дасти.
Поясница болит, как будто ты старый дед и разваливаешься на части, немота и ломота. От места попадания расходится слабость, хочется прилечь.
А японцы – в тридцати ярдах, засели в бетонных коробках. Молотить стали поменьше – может, это ты их расшугал гранатами, а может, патроны берегут, а может, просто никто не высовывается, вот и не стреляют почти.
Вокруг пальба идет, и теперь уже явно, отчетливо слышно танки на левом фланге.
Смотришь в сторону правого фланга, полулежа лицом к воде – оттуда кто-то лупит из винтовок, отрывисто, по одному выстрелу, видимо, быстро прячась после каждого выстрела. Блондин, наверное? Им отвечают – тоже не градом выстрелов, но и не робко. Потом ручник даёт длинную очередь, и выстрелы стихают.
– Я говорю, что делать? – спрашивает Дасти. Лицо у него усталое и слегка потерянное. Он даже "сэр" тебя не называет – как-то не располагает обстановка, знаешь ли.
Где его бойцы? Где вообще все? Кто держится? Кто сбежал? Кто отступил? Куда? Где их теперь искать?
Что делать? Неизвестно. Ни в каком учебнике по тактике ты не прочтешь, что делать, когда ни хрена не понятно, ничего не видно, никто ничего не знает. Вы уже все проиграли, или еще нет? Япошки сейчас кинутся в атаку, и она будет последней, или еще пока нет? Будут подбираться к вам? Атакуют в другом месте?
Что делать? У кого теперь спросить?
Ни у кого. Надо было спрашивать, пока комендор-сержант был жив, теперь-то...
Теперь ты – крайний, кому задают этот вопрос.
Ты – старший в этом дурдоме, новенький главврач, и ты оказался без бригадира санитаров.
Тот самый Кремень, помнишь, он назвал тебя "ебаным резервистом" в Новой Зеландии. Теперь он лежит в воронке. Скоро его засыплет песок, осыпающийся со стенки. Он погас. Как другие морпехи, которых ты не захотел или не успел узнать поближе. Гаснут одна за одной искорки. Был человек, и нет.
"Поймите, вы скоро все сдохнете," – говорит вам этот остров. – "Поймите же. Прочувствуйте момент. Второго такого не будет. Вы сдохнете – и все. Скажите что ли что-нибудь на прощанье. Хотя... хотя какая разница – если все подохнут, то некому будет ничего никому рассказать. Вас как бы не было. Вас поделит на ноль. Вас всех как будто не было. Вас всех скопом проглотит небытие."
Глухо и далеко раскатываются со стороны моря выстрелы пушек – это эсминцы из лагуны стреляют по берегу, не по вашему, по РЕД-3. Вжжж! – доносится рокот снарядов – Та-ба-дааам! – ложится залп.
Не знаешь ты, что делать. Нет никаких готовых ответов.
Знаешь только, чего нельзя делать.
Нельзя сдаваться. Нельзя унывать. Нельзя геройски погибать. Нельзя делать вид, что ты воюешь один. Нельзя быть просто Френсисом. Нужно как-то собрать людей, как-то разобраться в том, что же происходит. Сказать им что-то короткое, важное, емкое.
Что? Как?
Никто теперь не подскажет, прости.
"Давай сам теперь".
Ах, да. И еще ты ранен.
Как ни странно, боль вроде бы несильная. Но это так бывает – сначала несильная, а потом слабеешь и уже вообще никакой. Пытаешься ощупать рукой спину – очень неудобно, мешается амуниция, и любая попытка изогнуться, скрутиться – делает больнее.
Чертов самолет. Чертовы пушки. Чертовы выстрелы. Чертова боль. Все отвлекает, а надо собраться. Ох как надо собраться...
Крот
Передаешь гранаты командиру, он бросает их одну за другой. Вы с Уистлером, как один запутавшийся в ногах таракан, пытаетесь как-то перевернуться на дне воронки, лишь бы не подниматься выше той черты, что отчеркивают японские пули.
Не с первой попытки но удается.
Уистлер проворнее – он лезет первым. Выбирается, видишь его ноги, его подошвы, его плечи в проеме. Успел.
Лезешь сам. Пули вдруг чирикают по бревнам, голова сама втягивается в плечи.
Ползешь, натыкаясь на оскаленные изломы бревен, острые, способные и руку пропороть. Все такое опасное тут вокруг. Такое нехорошее.
Вылезаете из лаза, перекатываетесь вправо, то есть, если смотреть оттуда, откуда вы пришли, влево от пролома. Уистлер сидит ближе к лазу. Он ждет, как там Манго. Наконец, тот показывается – вываливается, еле двигаясь, перебирается на другую от вас сторону.
Так, если разобраться, он ведь вас спас двоих. Если бы он гранатами япошек не отпугнул, может, они бы уже были тут...
Ганни почему-то не видно.
К вам на карачках подползают Дасти и Скэмп.
– Копыта подберите, – ворчит Дасти и лезет мимо вас, поближе к лейтенанту.
Скэмп остается рядом с тобой, осторожно прислоняется к кокосовым бревнам. На руке у него – свежая ссадина. И весь он какой-то запыленный. Все ваше отделение теперь – из одних "дасти". Да и вся рота... да что там, вся вторая мардив, кто до берега дожил.
– Дали нам пизды, – говорит Скэмп слегка заплетающимся языком. – Слышь, Крот...
Его взгляд скользит по воде, по песку, по вашим ботинкам. Потом он тычет пальцем в твою винтовку. – У тебя затвор песком забился, ты вообще видишь.
Смотришь – и правда, забился. Нет сил потрясти, дуешь, переворачиваешь, в надежде, что пыль высыпется сама. Тянешь на себя – идет до половины, а потом всё.
– Крантец, – комментирует Скэмп. – Давай патроны сюда, раз все равно винтовки нет. У меня не осталось почти.
Он достает из кармана брюк свою плоскую фляжечку, болтает ею так, что слышно плеск.
– Будешь? Там на двоих как раз. Надо добить, чтоб япошкам не досталось.
"Хлебни, а то когда еще?"
– Сука, ничего им не оставлю, – бормочет он зло. Он злится, и от этого ему, наверное, не так страшно. – Ничего, сейчас танки им дадут просраться...
А ты... Ты теперь, выходит, безоружен. Тут и так люди долго не живут, а без оружия...
А может, не в оружии сейчас дело? Все равно... в кого стрелять? Высунуться, чтобы тут же словить пулю? Глупо, учитывая, что у тебя болит голова и вообще ты сейчас стрелок так себе. Хотя в настоящем бою меткость, похоже, важное, но не главное.