Мрачный, Крот, Скрипач
Ганни только поморщился и отмахнулся от умничающего капрала.
"Как, как... каком кверху! Кидай, блядь, как умеешь!" – говорили глаза – "Мои приказы вы, блядь, понять не можете, куда уж джапам!" А может, оно вообще ничего такого не говорило, а говорило просто: "Жопа, парни! Выбираемся, дрыгаем лапами!"
И вы "дрыгнули".
– На, – протянул лимонку Ушастик. – От широты душевной. о У Скрипача же только две и оставалось, и он должен был кинуть их сам.
Взрывы подняли над развалинами облако пыли, и это было хорошо. Хлопки гранат показались вам какими-то игрушечными, ненастоящими – ещё бы, после семидесятипятимиллиметровых снарядов, рвавшихся в считанных ярдах!
Все вы пришли в движение, хаотичное на первый взгляд, но вы понимали, что надо делать и для чего, и в этом, вероятно, и было пресловутое ГунгХо.
Крот, Скрипач, прихрамывающий Ушастик и Кюрасао выбежали вправо, рассыпавшись в короткую не цепь даже, а так, цепочку, в паре ярдов каждый от соседа, а Мрачный пошел вперёд.
Мрачный.
Ты идешь по песку и видишь эти долбаные развалины, которые всё открываются и открываются из-за угла блокгауза, и не знаешь, будет ли следующий шаг последним. И хочется притормозить или кинуться ещё быстрее. Огнемёт давит на плечи, но почему-то ноги становятся легкими, как не твоими. Из низа живота поднимается какая-то мерзкая херня, и от неё расходится по телу неуверенность, она схватывает всё что можно своим липким, гнусным, гниловатым объятием. Как будто кто-то сидит у тебя на закорках и посмеивается. "Давай, давай!" – говорит он. – "Шагай!"
И просыпается неуверенность. "Что я делаю не так?"
А ты... ты всё делаешь "так". Но никто тебе об этом не скажет, не объяснит, не похлопает по плечу.
И ты видишь вдруг отчетливо япошек – то ли двоих, то ли троих, они осторожно высовываются из-за перемешанных между собой почерневших брёвен, каких-то листов неизвестно чего, они вглядываются в тебя, и они не посмеиваются. Ты поднимаешь огнемёт, но до них далековато, можно не... Поздно думать хоть что-то. Ты падаешь на колено, чувствуя мягкий, такой уютный песочек.
Но ещё до того, как нажать заветные клавиши, ты слышишь выстрелы справа – и пули градом проходятся по развалинам. Летят щепки, крошится горелое дерево, листы покрываются оспинами пулевых отметин. Японцы исчезают вместе со своими винтовками.
Залп.
Огнемёт издает, как всегда, перед выстрелом шипение. Знаешь сказки про огнедышащих драконов? Вот у тебя в руках – то, как такая сказка могла бы выглядеть. Не красивое животное, а вредная, злобная, тощая змея, которую парни из корпуса химвойск приручили и заставили работать на нас.
Пока раздается это короткое шипение, ты успеваешь вспомнить, что забыл заранее поджечь сопло. А если контакт закосячил, а? Если не будет искры? Но искра с треском появляется, а вслед за ней появляется огонек, едва различимый на ярком солнце. И прямо сквозь него трубка выплевывает, что положено.
Ты слышишь звук, как будто на костерок подули ветром из трубы и его разметало к чертям – что-то вроде гула, шелеста, но больше всего похожее на ровный, шумный выдох чего-то большого и недоброго. Кажется: господи боже ты мой, подумаешь, палка какая-то с баком! А дышит так, как будто там невидимый бизон или бегемот какой-то за спиной притаился. Или что похуже.
Жар сразу бьет в лицо и облизывает руки. На тебе очки, но ты всё равно прищурился по привычке, ожидая, что из глаз потекут слезы. Не текут – плексиглас защищает. Выдерживаешь хороший, длинный залп.
Пламя улетает вперёд, слегка брызнув под конец пеной на песок.
Получилось. Сработало.
Через пыль, через огонь, через поднявшийся дым ты слышишь крик на косоглазом наречии:
– ТАЙКЬЯКУУУ! ТАЙКЬЯКУУУ!
И сразу же откуда-то правее развалин начинает шарить пулемётная очередь. Не вообще по вам, не – в тебя, прямо в тебя. С хрустом и тонким треском скалывает бетон, он осыпается, ты мешкаешь, не зная, бежать или нахер распластаться на пузе, пока оно не пройдет.
– По сараю вдарьте! Огонь! – кричит ганни.
Замечаешь, что развалины не загорелись как следует, но волна пламени прошла над ними, и на некоторых бревнах пляшут язычки.
А парни лупят, припав на колено – ба-бах! ба-бах! ба-бах! – как заведенные, несмотря на очереди, несмотря на ответную пальбу. Сжав зубы. Лишь бы тебя прикрыть.
Хлоп! – падает неподалеку граната. Хлоп! – ещё одна.
Кидаешься назад. Успеешь же!
Да-дааах! – бьет по ушам, заставляет оступиться, упереться рукой в песок, чуть не грохнувшись. Лязгает звонко по баку. Ща рва...
Пытаешься расстегнуть лямку, скинуть эту опасную херню с плеч, хотя знаешь, что это бесполезно – если рвануло, то всё, ты уже ростбиф с кровью. А потом горстка пепла.
Пряжка не поддается. Падаешь, у стенки, копаешься. Отстегиваешь наконец.
На баллоне – вмятинка. И только. Пронесло, капрал.
Остальные
После команды вы выбежали в сторону от блокгауза, рассредоточились, как на учениях, прицелились по сараю.
И вдруг все увидели, как вдоль стенки бежит Мрачный и сейчас выйдет за угол, чтобы получить угол обстрела по развалинам. А там, в развалинах этих – японцы. Вы увидели их ясно, первыми, и поняли вдруг, что сарай – хер с ним, а вот эти ребята... Они его срежут.
Вы повернули стволы и, не сговариваясь, не дожидаясь команды или небесного перста, вдавили спусковые крючки. Как говорится, "если ты ждал подходящего момента – это он."
Грохот сразу поднялся, как на стрельбище – вы палили, как ненормальные, каждый раз стреляя чуть быстрее, чем надо, забыв всё, чему учили – как там спуск тянуть, куда смотреть, как винтовку держать. Уж как умели!
Японцы исчезли – кажется, просто спрятались. И все, разочарованные, принялись перезаряжать винтовки, ещё не осознав, что вы только что спасли капралу жизнь.
А может, и не только капралу. Огнемёт выдохнул пламя, и это было отвратительно-завораживающе. Огонь был такой густой, одновременно чистый – потому что горел бензин и воздух, и какой-то маслянисто-грязный, с черным, мерзким дымом, переливающийся этим дымом, как водопад. Было что-то адское в этом цвете, в этом дыме цвета сгоревшего воздуха, в этом гуле цвета испорченного мира. Что-то непереносимо оскверняющее от того, что вы увидели, как огнемётом не просто шарашат на полигоне, а выжигают живых людей из укрытия.
Это было хорошо, что вы жарили наконец японцев заживо, а не они вас. Но это было как-то совсем... против правил, которые не запишут в конвенциях.
Из развалин закричали что-то отчаянное, протяжное – кажется, это был не крик боли, ещё пока только тревожная команда. Но всё равно возникло ощущение, что правила совсем, окончательно кончились.
То чувство, когда в школе кто-то ударил другого, а тот ударил в ответ, а этот ударил ногой, а тот ударил в колено, а этот – по яйцам, и вдруг один из них взял и плеснул в лицо ацетоном или чем-то таким.
У каждого ёкнуло при виде этого пламени, когда вы ощутили даже здесь нестерпимый жар. Жар ощутили. На экваторе. Нестерпимый. Как будто тут до этого было прохладненько! А, выходит, было.
"Бля, ну, так же нельзя!" – вот как ёкнуло.
Можно. Тарава, мать её. "У меня тут нету слова "нельзя", пока ты жив, а парень напротив сдох. Жгите. Душите. Грызите. Режьте. Разрывайте. Веселитесь, мальчики! Полный кайф! Полный улёт! Вы же этого хотели, записываясь в морскую пехоту? Ну, собственно вот. Как на плакате, в ад и обратно. Жаль, никто не говорил, что спустившийся в ад уже не поднимется, а если поднимется – то кем-то другим. Не тем, кто знал, что так нельзя. "Так нельзя", "так нельзя" – это для нытиков и неудачников. Вам можно всё, пока вы не умерли. А, забыла сказать, тут нет слова "умер", только слово "сдох". Ах-ха-ха! Развлекайтесь."
Ушастик закашлялся, пытаясь сдержать рвоту.
И сразу застучал пулемёт, посыпалась в который раз бетонная крошка.
– По сараю вдарьте! Огонь! – подал голос ганни. Ганни – человек на той должности, на которой положено смотреть на такое, не моргнув глазом, и он так и выглядел – его это всё вообще не касалось. Парни живы? Задача выполнена? Какие вопросы?
"А он ведь тоже человек."
Вы начали стрелять, торопливо, беспокойно, силясь разглядеть за маревом из пыли и этого напитанного копотью дыма сарай с его страшными провалами окон, за которыми сидел Враг.
Крот
И ты увидел её – фигурку, перед которой мигал огонёк. Голова, руки, грудь. Ярдов пятьдесят. Ты навел и выстрелил, не особо надеясь попасть – ты же только что палил по ребятам в развалинах, они были ближе...
А попал. Именно ты – Скрипач перезаряжал магазин, Ушастик целился (или только делал вид), ганни вырывал чеку от гранаты, Кюрасао стрелял, но куда-то не туда. А ты – бах! – и ухлопал. Готов.
Скрипач
Садишь выстрел за выстрелом: карабин легонький, но и патроны у него слабые – его не подкидывает, только дергает в плечо: ух! ух! ух!
На стрельбище вспышка перед дулом каждый раз сбивала с толку, а тут ты быстро перестал её замечать. Уже даже прикладываться перестал, понял, что попасть все равно слишком сложно, а проще и быстрее направлять карабин "туда" и палить.
Бах-бах-бах! Бах-бах-бах!
Затвор лязгает тоже где-то перед щекой, каждый раз досылая патрон. Куда ты стреляешь?
Да туда! Там развалины, там сарай, там японцы, там...
Щелчок вместо выстрела, настолько неожиданный, что ты подумал – "Заклинило!" Оттянул затвор – а гильза не вылетает. А, патроны кончились! Не бесконечные, как оказалось. Щелкнул магазином, уронил его на песок, достал другой, пока остальные стреляли – так же щедро, как и ты, по любому шевелению. Примкнул, защелкнул, дослал – в меру резко, как учили. "Затвор не надо тянуть, надо дернуть, коротко и четко". Клатч! – отозвался затвор. Патрон в патроннике. Огонь!
И увидел голову в каске, руку с гранатой. Или без гранаты? Там, за развалинами где-то. Разглядел на каске сеточку, разглядел и правда гранату в руке у него. Боясь опоздать, "щелкнул" по нему, ещё, ещё раз. Он спрятался или упал – не поймешь.
Япошка.
Мелькнуло что-то черное в воздухе. Все-таки кинул, да недобросил. А может, и не он кинул!
"А вдруг японцы тоже люди и тоже боятся?"
Грохнули гранаты в нескольких ярдах – все залегли. Никого не зацепило.
Мрачный, копошась в песке, уже, считай, в безопасности, неуклюже стягивал с себя огнемёт.
Но за блокгаузом раздались выстрелы – ваших, родных, самозарядок Гаранда.
– Сержант! Мы вышли! – крикнул Дасти. – Мы вышли!
Дах! Да-дах! Дах! – молотили винтовки по мозгам. Грохнула ещё граната – где-то в развалинах. Ещё одна – на вашей стороне.
И бой вдруг стих. Нет, не то чтобы совсем стих, но вы перестали стрелять и по вам перестали стрелять. Совсем близко, справа, между бараками, а то и внутри них, всё ещё рвались гранаты, морпехи перестреливались с японцами, но это вас не особенно сейчас беспокоило. Развалины дымились, слегка волновался на ветру венец пламени на каком-то бревне – как шапочка. Потом и он погас.
Из сарая за развалинами больше не стреляли. Подавили цель.
– Молодцы, – сказал ганни тихо, глухо, вытирая лицо рукой, проводя им нервно по щекам. – Молодцы. Лежать всем, быть начеку. ДАСТИИ! – заорал он. – КАК ТАМ?
– Заняли оборону!
– Окопаться всем! – крикнул Кремень, и голос его снова стал встревоженно-звонким. – Разбились на пары! Вот как лежите, так и окапывайтесь. Один окапывается, другой следит за фронтом и стреляет во всё, что движется. Малейшее движение в сарае – не думай, бей! Я к Дасти.
Он пополз к блокгаузу на карачках, прижался к стене рядом с Мрачным, чтобы передохнуть, запрокинул на секунду голову и закрыл глаза. И по этому короткому, полному облегчения жесту, некоторые только и поняли, из какой задницы вы только что сами себя вытащили.
– Молодец, капрал, – сказал он и ткнул Мрачного в плечо. – Молодец.
Потом он скрылся за серой бетонной коробкой, а вы остались впятером.