Сарай (Хобо, Ферма, Красотка Джейн)
Сержант и Ферма жадно пьют из фляжек, позвякивая крышечками. Их примеру следует Сутулый, даже, сняв каску, выливает немного себе на коротко стриженную голову. Вот странно – бриться многие морпехи перестали, но большинство перед высадкой постриглось. Наверное, от безделья.
– Щедро! – говорит ему Заусенец сквозь зубы, продолжая наблюдать за бараком.
– Вода не кровь, чего жалеть? – Сутулый ерошит волосы ладонью.
– Увидишь чего.
– Мне бы это... оружие какое раздобыть, – говорит Абориген, ответно похлопав Хобо по спине. Но тут же напряженно замолкает, видя, какой оборот принимает дело. И все умолкают. Морпехи вглядываются в барак напротив ещё пристальнее.
Где-то справа, и не то чтобы далеко, бухают разрывы один за одним. Где-то впереди пикируют истребители, стуча пулемётами, с воем выходят из короткого пике, проносятся над пальмами. А у вас тут своя война. Война зорких глаз, война чутких ушей посреди ревущего сражения.
Барак – такой же, как и все остальные на этом острове, грубо сработанный из необструганных кокосовых брёвен, неровных, но плотно пригнанных друг к другу. С крышей, крытой чем-то вроде щепы, с вырубленными окнами без ставен, без рам. Его толстые брёвна винтовочная пуля не возьмет, и осколки тоже. Не сравнить с вашей халупой из досок, которые пальцем можно проткнуть...
В бараке – полумрак, но вы видите просветы – это окна на другой стороне. Это, конечно, минус для тех, кто там обороняется – на фоне просвета человека разглядеть проще.
Видите какое-то шевеление – не разобрать, что именно, но что кроме японца это может быть? Вот, пропало опять. Вроде недалеко, но непросто разглядеть человека, который высовывается на дюйм и очень не хочет, чтобы его заметили.
Хобо командует атаковать гранатами.
– Есть! Есть, – шепотом отзываются бойцы, достают ребристые лимонки, отворачивают усики.
Заусенец готовится стрелять: отобрав винтовку у Лаки Страйка и всунув тому в руки свою автоматическую дурынду, садится на колено, слегка выглядывая над нижним краем окна. Ствол в проем не выставляет – он опытный морпех. У него противный характер, он любит вставить едкий комментарий и поворчать, но он внимательный, собранный боец, на которого можно положиться, если что.
– Давай ты правые окна пали, а я – те, что слева, – говорит он Красотке, быстро просовывая руку в ремень, как учили вас всех на стрельбах. Красотка и Заусенец – лучшие стрелки в отделении, да и во взводе одни из лучших. Ещё хорошо стрелял Голодный Берец, но его вы на берегу не видели – убили, наверное. Лейтенант Клонис и сержант Брукс – тоже стрелки что надо. Неплохо стреляет Газолин и Водокачка, и техасец Джесси Басс тоже если отстаёт, то немного (хотя ещё лучше он хвастал, как отстреливал курам перья, не поранив хвост, и все такое). При этом разные бойцы учились стрелять по-разному – кто-то уже умел на гражданке, а кто-то первый раз взял винтовку в руки в учебке и обнаружил скрытый до тех пор талант. Инструктора жестоко дрючили новичков на тему того, как держать оружие, какую принимать позу, как нажимать на спуск и так далее. Но было в корпусе негласное правило – того, кто отстрелялся на стрельбах на "Снайпера", больше не трогали, даже если он нарушал ВСЕ уставные правила: не умеет – научим, но если у него как-то непонятным образом получается вопреки военной науке, что ж – победителей не судят! Пусть делает так, как привык, раз получается.
Заусенец же всегда стреляет по всем правилам, если есть время подготовиться. Вот и сейчас он стоит на колене – ремень плотно продет под плечо, левый локоть на колене, корпус немного подан вперёд, а правый локоть поднят. Поза на самом деле страшно неудобная для новичка, но в корпусе считается наиболее оптимальной.
– Раз, два... три!
Клип! Клип! – выдергивают парни кольца, и сразу же кидают. Но кидают – так себе: оказывается, что хорошо размахнуться в сарае трудно и кинуть в окно так, чтобы куда-то попасть на тридцати ярдах – тоже. Всем страшно задеть гранатой за верхний обрез окна, да и подставиться под пулю никто не хочет, как и толкнуть соседа в такой ответственный момент. Гранаты, пять штук, летят кучно, но сразу видно, что не долетят.
Тра-да-дааах! – рвутся они в песке под стеной барака. – Да-дааах!
Поднимается пыль, и в этой пыли – хрен что разглядишь. Смутно угадываются окна, но ни просветов, ни силуэтов.
– Черт. Немного недобросили.
– Тихо! – говорит Заусенец нервно. У него на спине – огромное темное пятно пота.
Пыль сносит ветром, словно медленно уплывает по воздуху отцепившаяся от бельевой веревки простыня.
Красотка видит японское кепи – только смутный силуэт за облетающей вуалью. Замирает всё внутри – кажется, сердце остановилось, кровь перестала по венам бежать. Нет человека – статуя. Мушка – целик – палец. Огонь.
– Может, ещё ки...
Ша-дах! – винтовка лягается в плечо, мигает белое пламя перед дулом – как всегда, привычно, но этой доли секунды, наверное, не хватает, чтобы понять, что там, на том конце линии прицеливания.
Попал-нет!? Не знаешь, не видишь больше желтоватое кепи с неразличимым на таком расстоянии золотым якорьком на черной нашивке.
– Попал?
– Попал! – говорит Заусенец уверенно, сам так и не выстрелив. Говорит голосом человека, которого победили в честной драке. – Я видел. Молодец, хорошо!
В подтверждение вы все слышите доносящийся из барака слабый стон.
– Попал-попал!
– Аттабой!
Первое отделение малость приободряется, люди выдыхают, но всё ещё напряжены – бой не закончен. Но подстрелили гада – уже приятно.
– Теперь они не высунутся, – говорит Сутулый. – Сержант, может это... подползем по-тихому и гранатами их? Заодно проверим, что там.
В этот момент Хобо слышит, как кто-то что-то говорит по-японски в бараке. Негромко так, но уверенно, это не раненый. "Черюдан" какой-то, или что-то типа такого. Там ещё есть японцы, не только этот, которого Красотка снял. Можно нарваться.
Или можно убить ещё несколько косоглазых и захватить их позицию.