Катахула постоял какое-то время, скорчившись, держа голову под водой. Это была чертовски неудобная поза – при других обстоятельствах. Сейчас же он получил возможность положить пулемёт на дно и немного передохнуть.
Пули свистели над головой и хлопали по воде совсем недалеко – дальность была достаточно большая, чтобы немного потеряли скорость, но не такая большая, чтобы они входили в воду сверху вниз, и потому некоторые даже отскакивали от воды и пролетали ещё немного, прежде чем снова упасть, разбрызгивая воду, и на этот раз пойти ко дну. К завтрашнему дню тут всё дно будет усеяно гильзами, пулями и осколками, наверное.
Не берусь судить, о чем думал Катахула, но многие на его месте почувствовали бы спокойствие. Когда ты устал, а при этом ещё и смертельная опасность нависла над тобой, тут легко впасть в панику. Но когда ты вымотался, еле переставляешь ноги и, наконец, решаешь передохнуть, пусть и под огнем – в этом есть некоторый стоицизм, в том, в римском значении, а не в нашем, бытовом: не переживай из-за того, на что уже не можешь повлиять. Повлиять на пулемёт и правда было нельзя, и Катахула терпел. А кроме того, под водой не слышно было суматошной стрельбы, взрывы отдавались далеким, тревожным, но не таким страшным гулом, да и вообще было поспокойнее.
Когда воздух кончался, Катахула поднимал голову из воды и вдыхал, а потом опускался назад. Раненый молчал – только один раз он зашевелился, потому что Катахула погрузился слишком глубоко, и тому нечем стало дышать. Катахула немного распрямился.
Наконец, он понял, что спина у него отваливается, и стоять так больше невозможно, да и водные процедуры измотали в край. Он встал на колени, а раненого держал под мышки, чтобы голова у него оставалась над водой. И тут обнаружил, что по ним больше не стреляют. Пулемётчик мог передумать в любой момент, но пока молчал – то ли патроны берёг, то ли ствол остужал, то ли вообще стрелял по другой цели. Надо было решать, что делать, но делать было нечего – сил больше не осталось. Потом Катахула, подняв голову, увидел из-под каски бредущего к нему Подошву.
– Вроде перестали. Под пирс надо, а то шрапнелью убьет, – сказал минометчик, тоже тяжело дыша. – Я там парней подальше оставил. Давай сначала этого.
Казалось, вот он, пирс, недалеко, шуруй к нему и там ищи спасенья. Вдвоем пошло веселее – Подошва забрал раненого на себя, надо было только его придерживать рукой, а во второй тащить пулемёт. Руки к этому моменту немного отдохнули. Они быстро снова налились тяжестью, но потерпеть немного было ещё можно. Шаг за шагом морпехи приближались к пирсу, и становилось ясно, что Подошва был прав – шрапнель периодически рвалась над водой то там, то здесь – это японцы вели по пирсу беспокоящий огонь.
Наконец, сваи и доски оказались прямо перед ними. "Ну, ещё немного!" Если бы не страшный облом.
Облом заключался в том, что перед пирсом шел канал для прохода лодок, шириной метров пять, глубиной аккурат в пару метров. Посидели, отдышались, подумали.
– Сделаем так, – сказал Подошва, высморкавшись: его вдруг стал преследовать насморк – вода-то была холодная, Катахула тоже чувствовал, что, несмотря на тропическое солнышко и физические упражнения, пальцы ног уже чего-то нехорошо немеют. – Сначала возьму пулемёт. Пронырну с ним туда как-нибудь, я плавать умею, я переберусь. Потом свяжем ремни и мою куртку, конец привяжем к балке. Тебе надо будет до меня только домахнуть пару метров, и я тебя подхвачу, и дальше по связке этой выйдешь. Понял?
На вопрос, что делать с раненым, он ответил:
– Ничего. Тут оставим. Он умер.
Это была правда – раненый побелел и смотрел на Катахулу стеклянными серыми глазами, без осуждения, без любопытства, словно немного довольный, что эти неприятности его больше не касаются.
Они оставили труп в воде, забрав жетон, и Подошва нырнул вместе с пулемётом, зацепился за дно канала и, отталкиваясь от него, выбрался на ту сторону. Негнущимися пальцами принялся он связывать веревку. Когда всё было готово, Катахуле осталось спуститься в ров и толкнуться ногами.
И сразу он почувствовал, что под ногами ничего нет, и от этого страшно сделалось, неуютно, холодно в животе. Пропало чувство связи с огромным миром, в котором есть другие люди, которые придут на помощь, не бросят... нет, один-одинёшенек был Катахула на белом свете в этот момент, а вокруг ненавистная вода. Каска давила на голову, и под ней ещё оставался воздух, и губы сами потянулись вверх, к нему, но не дотянулись. Катахула почти совсем скрылся под водой, когда Подошва нашарил его руку и потащил на себя, вложил в эту руку привязанную к пирсу за ремни рубашку.
Они выбрались, снова обессилевшие. Отдохнули всего минуту и, оставив пулемёт, пошли искать раненых. Те копошились тоже около рва. Подошва с помощью веревки системы имени себя, а также Катахулы с Эриком помог всем переправиться через канал.
Теперь всё – изнеможение их достигло предела. Они расселись под сваями. О сигаретах, конечно, никто даже не заикался.
Так они и сидели, молча, тяжело дыша, иногда поглядывая по сторонам, и в голову не помещалось ни одной мысли, кроме той, что они ещё живы. Потом Флорида стал терять сознание, тогда Катахула с Подошвой кое-как перебинтовали его заново, влажными пакетами.
Потом прошло ещё сколько-то времени. Потом рядом что-то плюхнулось и кааак взорвалось! Сзади, из-под пирса, со стороны его дальнего конца, начали стрелять одиночными из карабинов. Все вы, включая раненых, закричали и попадали в воду, прячась от неведомой атаки.
– Стойте! Не стреляйте! Это наши! – завопил кто-то.
– Не стреляйте! Не стреляйте, придурки! – вторил им Подошва. – Это Мейерс! Капрал Мейерс! Фу, блин! Хорош!
– Всё, всё, не стреляем! – послышалось сзади.
– Фу, черт тя дери... Я даже испугался! – полушутя-полусерьезно выдавил Подошва. Эрик в ответ ему тихонько засмеялся, показывая только что простреленную руку.
Так вы встретились с группой Физика.