Клонис
– Дым, парни, дым! – скомандовал Дасти своим. – От вон той коробки до той. Давай, у кого есть. Заряжаемся, патрон в патронник и ждем.
Потом он сел послушать лейтенанта, вдруг что интересное скажет.
– Добежать, взорвать и назад, – повторил Дасти нарочито скучным голосом, как будто ничего интересного Клонис ему не сказал. – Если что – ползком. Есть! – и кивнул, дескать, будь спокоен, лейтенант, считай, что этот сраный пулемёт уже у тебя в кармане.
Хобо обернулся на твою команду, подумал секунду и тоже кивнул. Он начал вытаскивать бойцов за шкирки из воронки на её край и рукой показывать им, куда стрелять. И тут оказалось, что в воронке-то для всех тесновато – шестерых он вытащил наверх, а следующих укладывать было некуда. Чуть привстав, он стал следить, чтобы по крайней мере никто не сползал назад. Пулемет опять застучал куда-то вперед, в сторону развалин.
Дымовые гранаты (их кинули три штуки) хлопнули по очереди, и дым, прибиваемый ветерком к земле, стал с еле слышимым отсюда шипением струиться над горячим песком. Ветер, конечно, дым растаскивал, но в целом был благоприятный – постепенно местность по фронту начало затягивать сизо-белой пеленой. Японцы продолжали стрелять через дым, но как-то вяленько. Один только пулеметчик, видимо, со станка, где угол возвышения был выставлен, коротко стриг наугад над тем местом, где залегло второе отделение. И ещё гранаты продолжали падать.
Последние три упали с интервалом: Ба-дах! Пауза. Ба-дах! И дальше была пауза побольше. А потом третья, последняя, может, случайно, а может, и нет, прилетела чуть вбок и разорвалась... в воронке! Непонятно было – в самой середине или ближе к краю, видно было только, как взметнулась земля, и кто-то вскрикнул. Даже Клонису дало в ухо взрывной волной. Он в это время следил за тем, как готовится к бою третье отделение, и когда оглянулся направо, увидел, что никого больше на краю воронки нет – ни Хобо, ни пулемётчика, только лежат двое – какой-то морпех, обнявшийся с землей, и ещё один, на боку. А пулемёт, ствол которого опять задрался немного вверх, стоял осиротело без стрелка. В воронке кто-то копошился и несколько человек стонало, и ещё почему-то подлетала кверху земля, как будто на дне что-то вертелось и выбрасывало её наверх. Но что именно там происходило, разобрать в поднявшейся пыли было нелегко.
Скрипач, Диаманти
Дасти то поглядывал то на дым за стеной, ожидая, пока будет в самый раз, то на Борделона, который уже приготовил шашку и кивнул ему.
– Не маловато динамита? – спросил его Бандит.
– А ты разбираешься? – спросил в ответ штаб-сержант. – Это к твоему сведению, не динамит.
– Ну да, знаю, триметол там какой-то. Обычно сразу сумку просто.
– Заряд надо подбирать под задачу.
– Не, ну, это-то да.
Борделон посмотрел на него с выражением "давай ты заткнешься, а я не буду говорить, что ты идиот?" Бандит немного стушевался.
Тристи тем временем яростно докуривал сигарету, глядя на Мрочного, а Мрачный набивал магазины автоматической винтовки патронами, как будто больше было некому. Ну, пока стреляли, и правда было некому, а теперь-то как бы что уж? Надо донабить!
Водокачка, не успевший поблагодарить его, пока вел огонь, теперь осклабился, показал большой палец вверх.
– Че, гунгхо, брат? То-то!
Кто-то хмыкнул, слушая их с Айзеком диалог.
– И как тебя мамка отпустила в морскую пехоту? – спросил Скэмп Скрипача.
– Да, может, твоя мама ещё япошкам стрелять запретила бы? – поинтересовался Джок. – Я так себе и представляю миссис Янг тут, на берегу... Она у тебя толстая или худая?
– Еврейские мамы не бывают худыми!
– Ещё как бывают! – неестественно засмеялся Джок. Было что-то мерзенькое в его смешке, и что-то нервически безумное, так смеется или очень счастливый человек, или кретин. Глаза у него были чистые, большие, сверкающие. – Я вот знавал... – он ещё не договорил, а было уже понятно, в каком смысле "знавал".
– Тихааа! Ладно парни, посмеялись и хватит! Пора заткнуть блядский пулемёт! – перебил их всех сержант. Тристи, тоскливо посмотрев на него, щелчком выбросил окурок в сторону моря. – Вперёёёёд! – заорал Томпсон, и отделение, перемахнув через стенку, побежало туда, откуда доносился перестук японского пулемёта. Ту-ду-ду-ду-дух! Ту-ду-ду-дух!
Скрипач
Диаманти всё набивал магазин и не заметил того, что заметил Скрипач. И никто, кроме Скрипача, не заметил, потому что Клонис был правее, да и отвлек его взрыв в воронке, а остальные просто смотрели не туда и слушали не то.
Морпехи отбежали шагов на десять, и тогда за стенкой, левее позиции Скрипача метров на пять, что-то хлопнуло. Айзек не сразу понял, что это выстрел. Ну выстрел и выстрел, их за сегодня он послушал больше, чем на ротных стрельбах. Но после выстрела один из морпехов (кажется, Гусь, со спины было не понять, но Гусь как раз перелезал стену последним) завалился вперед, как будто его кто-то очень быстрый догнал и наподдал коленом в спину в прыжке. Он упал и не встал. А бежавшие вперёд морпехи этого не видели.
Но это было не самое плохое, что с ними случилось, самое плохое началось дальше. Барак впереди ожил, и оттуда послышалось такое же звонкое хлопанье. Птах! Пта-тах! Ба-та-бах! Па-та-тах!
Как раз на случай подобной атаки японцы и держали свой резерв – несколько человек, которые до этого момента не стреляли, отчего барак казался вымершим. Они в нём прятались. Самым страшным оружием японцев были не коленные минометы, не пулеметы и не винтовки, а, как я уже говорил, дисциплина. Японца можно было посадить следить за малейшим просветом между двумя домами и оставить одного – и он сидел бы и смотрел только вперёд, словно безразличный к тому, что вокруг кипит сражение, и может быть приказ уже потерял смысл. Нет, приказ для него никогда не терял смысл – он и был смыслом.
Японцы, прятавшиеся в бараке, открыли по третьему отделению ураганный огонь. У них были только винтовки и один ручной пулемёт, который до того из бокового окна прижимал первое отделение в воронке короткими очередями. Но и винтовок им хватило – они палили, передергивая затворы, как заведенные, ничуть не заботясь о том, что их могут и убить ответной стрельбой. Они не маячили в окнах, не подходили к ним близко, а стреляли из глубины деревянного сруба, и было видно, как изнутри барак освещается частыми вспышками, как будто там кто-то включил мигающие вразнобой новогодние огоньки.
Несколько человек из команды Дасти срезало сразу, но кого именно достали пули, а кто упал, как подкошенный, потому что реакция была хорошая – было непонятно: со спины все были похожи, только Водокачка выделялся ростом, Скэмп – белой майкой с темным потным пятном между лопатками, а Дасти – своей сутулой фигурой. Когда они залегли, стало вообще не разобрать, кто есть кто – одинаковые каски, одинаковые зеленые спины.
Морпехи открыли по бараку ответный огонь из всего, что у них было, стараясь заставить японцев замолчать, но те стреляли и стреляли в ответ.
– Гранаты! Гранаты! – закричал Дасти. Дыма у третьего отделения уже не осталось.
Стали кидать гранаты – никто не мог встать, только приподнимались чуть ли не на локте, чтобы сделать бросок – гранаты рвались перед окнами, не залетая внутрь. Вспышки, грохот и пыль, конечно, мешали японцам стрелять, но в ответ они стали кидать гранаты наугад, заставляя бойцов вжиматься головой в песок.
– АААААА!!! – страшно закричал Джок, вскочил и побежал прямо на барак, стреляя из винтовки от живота. Рядом рванула японская граната, отчего его шатнуло в сторону, и тут же пачка из затвора вылетела вверх. Он бросил винтовку, сорвал гранату, зацепленную за ремень и широким жестом выдернул чеку. – УБЬЮЮЮ!!! – наверное, его так перло от бензедрина. – На секунду показалось, что он сейчас вместе с гранатой влетит в окно барака и взорвет там всех и себя тоже к чертовой матери. Но именно в этот момент, когда он уже размахивался, его и подстрелили: он дернулся, споткнулся, чуть не упал, оперевшись рукой о землю, выпрямился, и тут его настигли ещё две пули, одна из которых выбила из-под тела ногу. И тогда он упал уже совсем. – АА!.. – и крик оборвался взрывом.
Ещё кто-то, невысокий, напуганный, побежал к пулемётному гнезду, тоже без винтовки, с одними гранатами. Упал. Нет, вскочил опять! Опять упал... было неясно, что с ним.
– Да сдохните уже там, ублюдки! – заорал кто-то. Стало ясно, что это Скэмп, когда морпех в майке поднялся на колено принялся лихорадочно, одну за другой кидать гранаты в барак. Третья или четвертая наконец залетела в окно и бахнула внутри! Но и в ответ полетели новые гранаты, и Скэмп тоже упал. И тогда из барака раздался крик.
Наверное, это был самый страшный японский "боевой клич", который некоторые слышали уже на Гуадалканале, а многие слышали и впервые, например, Скрипач. Японцы кричали пронзительно, зло, душу наматывая на волю, кричали три английских слова, которые у них сливались в два, и оттого знакомый язык звучал для вашего уха чуждо и жутко. Они кричали:
– МАРИН ЮДААААЙ!!! МАРИН ЮДААААЙ!!!!
Это "юдаай" было не такое, как "сдохните" Скэмпа. Скэмп ненавидел япошек, но ненавидел их за то, что они мешают ему выжить. Он ненавидел их и боялся, как ненавидишь и боишься олицетворение своей смерти, ядовитую гадину, которую надо растоптать, и все опять будет оки-доки, "жить можно", а если скажут "всё-всё, парни, уходим отсюда" – так тоже не беда. Японцы вас ни черта не боялись: они уже согласились умереть, и умирать им было страшно, но и азартно, потому что в этой смерти был венец их жизни, так им сказали. А кричали они, потому что хотели, чтобы вас, морпехов, головорезов-уголовников, самых умелых их врагов, сдохло побольше. Чтобы вы не просто ушли, отступили, сдались – а именно перемерли все до единого, перестали быть. Истекли кровью, сгорели, задохнулись, захлебнулись, проползли по песку сорок ярдов, запихивая кишки обратно в распоротый осколками живот, но главное – умерли. Вы убивали, потому что не могли выжить по-другому. Они убивали, потому что к этому свелся смысл их коротких последних часов или даже минут перед смертью. Никто из них не строил иллюзий, они боролись сейчас не за свою жизнь, а за вашу смерть.
– МАРИН ЮДААААЙ!!!!! – снова донеслось из барака. – НИХОН НО ЭЙКО!!! – И ещё что-то нечленораздельное, какое-то "эноши".
Сирена, Лобстер
Последняя не то мина, не то граната, что упала с неба, грохнула сбоку, ближе к воронке, может даже, в самой воронке, но это было ничего – главное, что вас оставили в покое. Впереди молочной кисеей стала растекаться дымовая завеса. Стреляли теперь ощутимо меньше – над головой посвистывало, видимо, где-то там в развалинах был станковый пулемёт, и он по вам долбил параллельно земле, потому что прицел у него был выставлен по вертикали на постоянку. Пули пролетали примерно на уровне бедра – если встать, может и яйца отстрелить. Но огонь был скорее беспокоящий – если побегут все сразу, кого-то и зацепит, а если по одному – то можно проскочить.
Лобстер осмотрелся, не поднимая высоко головы. Увидел он ногу Ушастика, из которой, чуть пониже колена, текла кровь и торчал небольшой осколок, пробивший гетры. И ещё жопу Долговязого и подошвы его ботинок. Жопа Долговязого вела себя спокойно, не нервничала, не ерзала, а главное, чувствовалось, что это жопа живого человека, а не мертвеца. И это был хороший знак.
– Что дальше делать? – спросил Брукс у Сирены. Когда никого рядом из старших не было, он вполне себе проявлял инициативу, а вот когда были, старался узнавать мнение начальства. – Вроде, "наш" пулемёт заткнули. Может, послать кого сползать проверить? А то Кремень со своими, кажется, назад отошел. Мало ли остался там кто?
В это время слева послышалась ожесточенная стрельба – хлопанье винтовок, и взрывы, взрывы. Рвались одна за другой ручные гранаты, партиями, по нескольку штук. Бой там шел нешуточный, только с земли ни хрена не было видно, кто кого морщит и прессует. Потом закричал кто-то, снова, а потом япошки заорали своё "Марин юдай!"
Вот что там сейчас происходит? А хер его знает! Видимо, пулемёт тот стали штурмовать, второй, по плану Клониса, но что-то не так пошло.
– Так что? – настойчиво спросил у Сирены Джеллифиш.
Ферма
Хобо начал затаскивать бойцов по одному на край.
– Харэ придуриваться! Стреляй! – сказал он пулемётчику, и Гловер застрочил короткими, частыми очередями. В воронке народу было многовато, считай, дюжина человек. Кто-то сидел пониже, кто-то повыше, а Москит – на самом дне.
Ты как раз перезарядил винтовку и начал искать ещё цели. Но соседнее отделение бросило перед вами дымы, и местность заволокло белым покрывалом. Рванули японские мины (они же гранаты, хер их разберет, легкие мины, короче, те самые, которые прилетали без свиста): Да-дах! Да-дах! И третья даже не прилетела. Фух! Кажется, намечалась переды...
И тут тебя ебнуло в правое ухо. Ощущение было, как будто ты упал в воду с высоты ярда в два или три, только боком. Это и была третья: она произвела эффект, который можно описать, как "ушиб целиком всего морпеха", но ухо почувствовало удар наиболее чутко.
Ты не потерял сознание, но на какое-то время перестал соображать, перед глазами была какая-то муть, надо было определиться, дышит тело само, или нужны усилия, чтобы оно дышало. Мысль была только одна: "Дайте опомниться! Дайте опомниться!"
А потом вроде опомнился, оказалось, не надо никаких усилий, дышит. Пришлось, правда, похлопать глазами, чтобы проморгаться от пыли, и вообще как будто не до конца пришел в себя – оглох на правое ухо, нехороший в нем стоял звон, хотелось подвигать челюстью и прогнать его, но как только подвигал – заныла щека. Себя ты обнаружил сползшим по склону ближе к дну воронки, глядящим в синее небо, по которому проплывал, противно жужжа, самолет. У него было голубое брюхо, как у рыбины, и ты подумал, что у тебя, наверное, сейчас тоже голубое брюхо и лицо. Лицо с правой стороны немного онемело, ты потрогал его рукой, там было неприятно, нехорошо. Посмотрел – а пальцы-то в крови! И ещё в пыли.
Вокруг все лежали кто как.
Гловер младший тряс Гловера старшего за плечо и дважды повторил: "Очнись, очнись! Очнись, очнись!" – а потом вдруг всхлипнул.
Хобо просто лежал лицом вниз, неестественно вывернув руку.
Красотка Джейн кашлял, как ненормальный – пыли вы все глотнули основательно.
Водокачка стонал сквозь зубы, держась руками за уши.
Пулеметчики помоложе просто сидели, закрыв животы своими коробками с лентами.
И только Москит был лихорадочно активен: скорчившись и то и дело поправляя съезжающую с головы каску, резкими, лихорадочными движениями копал он на самом дне воронки себе яму, приговаривая: "Ой, ну нахер! Ой, ну нахер!" Земля от него разлеталась во все стороны, как от вошедшего в раж броненосца-армадилло, кому-то даже в лицо попало.