– Так точно! Раненые есть? Раненых нет, сэр! – Джеллифиш начинает что-то вполголоса втолковывать личному составу. Его, в общем, слушают, только Голодный Берец лезет вперёд с винтовкой в лапах.
Но Брукс не видит – у него тут даже не двенадцать, а четырнадцать человек.
– Винтовки держать над водой! Избегать попадания морской воды в затвор. Но при обстреле – ныряйте, не торчите над поверхностью. Ремень винтовки намотать на левую руку, чтобы не потерялась, – твердит он в повернутые к нему лица.
Пулеметчик оборачивается, кивает.
– Есть, сэр! – откликается он, смотрит на пирс. Повернуть туда пулемёт непросто, пирс-то сбоку. Морпех лезет вбок, слегка вывешиваясь за борт. Со стороны кажется, что он держится за пулемет, но нет – упирается о борт согнутой в колене ногой. Он гибкий парень, словно гуттаперчевый мальчик. Ему лет двадцать-то есть?
Пока он устраивается поудобнее, Берец добирается до скамьи, целится.
И видит берег. Берег над водой отчеркнут слегка изломанной линией стены с натыканными поперечными бревнами. За этой стеной – пальмы с колыхающимися то ли от взрывов, то ли на ветру, листьями. А за ними – дымится, не разобрать как следует, что именно. Кажется, если вспомнить макет острова, там должен быть какой-то аэродром. А вот и наши – амфибии стоят неровным рядом у стены, некоторые отчаливают, отрабатывают задним ходом. Между теми машинами, что на берегу, ползают и перебегают фигурки. Что-то как-то не очень уверенно! Вдруг раскрываются облачка над пляжем – Пах! Пах! Шрапнель! Фигурки падают, вжимаются в песок. Но это всё не то, это всё наши.
Глядя над колечком прицела, видишь какие-то сараюшки чуть подальше. Вот там, наверное, японцы! И правда, оттуда, кажется, стрельба доносится, но никого не видно, как назло. Как же так? Или видно! Вон там! Смотришь в прицел. Нет, то ли показалось, то ли пропал. Вдруг видишь ещё фигурки, в чужой, желтоватой форме – возникают над стеной, стреляют из чего-то, снова прячутся. Морпехи стреляют в ответ – видно, как летят щепки от брёвен. Видишь, как вскинув руки, свешивается пулеметчик, строчивший из пулемёта одной из амфибий. Но, черт побери, где ж японцы?!
И вдруг замечаешь! Вон они, бегут, вон они – темные человечки куда-то чешут, что-то тащат. Целишься в них. Упреждение надо взять. Ветер? Хер его знает, откуда дует, но, положим, чуть влево, ага. Палец гладит спуск. Жмешь осторожно, почти нежно: Вбам! – лягается винтовка, но ты крепко её держишь. – Вбам! Вбам!
Нет, вроде не попал...
Кричат что-то остальные – лейтенант требует, чтобы ты слез. Потом кто-то дергает даже сзади за ремень, с намеком так подергивает, но пока ещё не тащит. Да отвалите!
Вбам!
Вбам!
Нет, бегут, черти. Даже не видишь, куда твои пули попадают. Может, упреждение побольше взять?
Рядом грохочет и лязгает пулемет – оглушительно, больно бьет по уху, слишком ты близко к дулу оказался.
– Слышь, боец, не мешай целиться! – ворчит стрелок.
Но ты упрямо делаешь, что хочешь. Ты переплыл океан, чтобы отстреливать япошек, так? Так!
А лейтенант тем временем смотрит на пирс. Там тоже так просто не разберешь, что происходит – навалены бочки, ящики, мешки с песком. Снуют какие-то люди. Но догадка хорошая – если в каком-то месте пирс горит, то, наверное, парни Хокинса дальше этого места не пошли, правильно же? Значит, они слева, а япошки – справа.
Видишь японский пулемёт – за мешками с песком. Пулемёт молчит, но какая разница? В любой момент может заговорить. Вот по нему бы вдарить! Паренёк даёт очередь – она проходится по ящикам левее этой позиции, кроша их в щепу. Корректируешь – и вот уже пули рвут мешки, выбивая из них пыль. О, удачно! Япошки там зашевелились – видишь, как мелькают они среди ящиков. Ну, это япошки. Ну точно, кто ж ещё? Не, ну не могут же это наши быть! Вносишь поправку, и щепки летят там, где мечутся эти люди, и всё, никто больше не мечется. Убил? Ранил? Хрен его знает, но положил очередь хорошо.
В это время, пока водила длинной изогнутой рукояткой насилует двигатель на корме, Лобстер добирается до кабины, как приказали, выдергивает чеку из дымовой гранаты и ставит её стоймя (иначе скатится). Брызжут во все стороны искры, как на ярмарке, шипит химический состав, вырабатывая клубы. Берец и пулеметчик оба закрывают лица рукавами, морщатся от ярких сполохов. Пулеметчик стреляет снова, но уже плохо видно ему – очередь уходит под настил пирса.
– Простите, сэр! Не вижу из-за дыма! – говорит он. Ветер сносит дым почти прямо на него. Он кашляет. – Продолжать огонь?
И Берцу тоже сразу хуже видно, но не настолько – он стоит слева, и ещё можно разглядеть тех, перебегающих. буквально несколько секунд, пока шашка совсем не разгорелась.
Надо пачку добить.
Вбам!
Вбам!
Злишься – опять не попал.
Вбам! – последний выстрел уже наудачу. И вдруг замечаешь, как последний из бежавших упал. Ты попал, не ты!? Да наверняка ты! Ух! Попал! Не зря стара...
Вы все думаете не о том.
А подумать стоило бы о том, где вы оказались. Почему тетраэдры установлены в линию не параллельно, а под углом к берегу. Разведка их проморгала? Да их и установили недавно, лихорадочно готовясь к обороне. И установили не просто так. Да, Сибадзаки знал, что не остановят вас тетраэдры, между которыми по три метра промежутки. Они и не должны были! Их цель – заставить пехоту или там лодки, что пойдет, скопиться перед ними и либо затормозить, либо двинуться вдоль них, не прямо к берегу, а по направлению к заливчику, где коммандер Сугай и его лейтенанты, бегая от позиции к позиции, орут сейчас: "УТЭЭЭЭ!" Где стучат, как заведённые, пулемёты рикусентая. У них достаточно целей, с перебором даже, но они не путаются – у каждого пулеметчика свой сектор, за который тот отвечает. Они готовились. У них есть оружие помощнее пулемётов – дисциплина.
Поставить дым и не вылезать – это хорошая идея, и может, поэтому пушки вас и не трогают. Но ваш пулемёт, бьющий трассерами в сторону пирса, красноречиво подсказывает японским солдатам, что эта вражеская бронемашина ещё жива. Надо добить.
– Бэй! Прекратить огонь! Спускайся! – кричит Джеллифиш, уже настойчивее дергая Берца за ремень.
Да что они с лейтенантом понимают? Ты только что подстрелил япошку!
Поворачиваешься с довольной, рожей, и тут пронзительно колет под мышкой и ещё в бок, роняет тебя вперёд, прямо на товарищей.
Дин-дин-дин-дин-дин! – стучит о борт. "Гутаперчивый мальчик", отваливается от пулемета, выгнув спину, словно прыгая в воду с полусальто, словно забавляясь, словно говоря, "лейтенант, а я ещё вот так умею". Но нет, просто кувыркается назад, в воду.
– Раненый! – кричит сержант. – Никому не высовываться! Харлок, сюда!
Все прячутся под бортом, уложив Бэя на спину, наклонившись над ним, потому что больше некуда наклоняться.
– Ты как? Куда тебя? Ты как? – суетится Джеллифиш. Харлок лезет с кормы со своей сумкой, достает пакет.
– Поверните на бок!
А ты не можешь им ответить. Не можешь сказать: "Нет мне прощенья". Потому что упав, ты застонал от боли, а потом, изведя воздух на этот стон, попробовал вдохнуть – и не смог, закашлялся. И изо рта полетела брызгами кровь.
Пуля тебе пробила оба легких.
– Да поверните же на бок!
Ты не хочешь, чтобы тебя на бок поворачивали, тебе кажется, что тогда уж точно не вздохнешь. А так, может, попытаешься. Протестуешь хрипами, сам испугавшись тому, как они звучат. Кашляешь.
Поворачивают всё равно. Нет, не легче. Колет, очень сильно колет в боку и подмышкой и где-то внутри. Ты как большие часы в гостиной, у которых внутри что-то поломалось, и вместо боя – хрип, а вместо кукушки вылетает кровь.
– Что там? Хангри ранили!? – спрашивают с кормы.
Дин-дин-дин-дин-дин! – стучит о борт опять.
Вдруг с треском заводится двигатель.
– Сейчас, сейчас поедем, – лихорадочно бормочет водитель, пробираясь мимо вас, бросив безумный взгляд на Бэя. – Где мой помощник?
– Убит.
– А, черт!
Дин-дин-дин-дин-дин!
Машина трогается, сдает назад.
Дин-дин-дин! Швить-швить! – это над головой ещё свистит.
Бэй кашляет, задыхается. Харлок что-то пытается сделать.
Под звонкий стук пуль о кабину и борт, машина пробирается между тетраэдрами и идёт к берегу.
Проходит минута или две.
Харлок вытирает лоб.
– Мертв, – говорит он. Снимает с груди у Берца медальон, протягивает лейтенанту. – Возьмите.
– Мертв, – эхом откликается Джеллифиш, смотря на уже начавшее бледнеть лицо Бэя, от чего на нем черными кажутся пятнышки застывающей крови.
Лобстер, так и не успевший зажечь вторую, командирскую шашку, тоже видит это.
Не высовываетесь больше, не стреляете – кто знает, не этого ли ждет вражеский пулеметчик? Подавленно сидите над телом. Потом начинаете напряженно вслушиваться – звуки выстрелов усиливаются, становятся ближе. Скоро вы сойдётесь с врагом лицом к лицу. Скоро... амфибия останавливается.
Думали, что скоро, а оказалось, прямо сейчас. Или нет? Рядом, вроде, не стреляют. Пули по корпусу больше не бьют.
– Всё, мы на берегу, – говорит водитель негромко из своей кабинки.
Хочется выглянуть, хотя бы осторожно, осмотреться, что к чему, но тут вы все слышите чужую речь. Сложно сказать, в скольких метрах, но близко, черт возьми! Близко.
– Дзюнби-о-синасай! – кричит кто-то спокойно, уверенно. И ещё что-то. "Маттекудасай" какой-то. И другой голос, потише: "бакуха-шимас" какой-то, говорит с нажимом.
И от этой чужой речи становится не по себе сильнее, чем от всех выстрелов вместе взятых.
Против вас – не мишени, не монстры с плакатов, не абстрактные "джапы", а очень конкретные, готовые к бою люди. Они будут драться с вами, они убьют вас, если вы их не убьёте, на одной чаше весов вы, на другой – они. Тоже люди, хоть и совершенно иные. Чуждые, непонятные, раскосые, но вот эти самые. Люди против людей. Не огромная махина Дяди Сэма против кучки японцев. Даже не вторая мардив против специального десантного отряда. Конкретно вы – и конкретно они, которые кричат там что-то непонятное.
На Гуадалканале это так остро не ощущалось. А тут...
Вы уже здесь. Они уже здесь.
Вот так сразу, ага.