Парамаунт смотрит на лейтенанта укоризненно. "Нам сейчас в бой идти вместе, че ты меня хуесосишь-то? – написано в его глазах. – "Сплавай!" Самый умный что ли?" Но финальный ответ его, в общем устраивает. В сущности, что лейтенант мог сказать? "Да, брат, все планы пошли по пизде, нам крышка!" Нет же. В конце концов от него в ближайший час уже мало что зависело. И от Парамаунта мало что зависело. И от всех от них, тех самых "морпехах, защищенных только рубашкой цвета хаки", мало что зависело. Так бывает – роковые события уже произошли, ты уже движешься по конвейеру к лязгающим пилам, а сделать никто ничего не может – только смотреть и ждать. Не грести в реке судьбы, направляя свой корабль куда захочешь, а выгребать против течения, как получится, захлебываясь и выпучив глаза.
Некоторые хохотнули от рассказанной Слипуокером шутки, некоторые, кажется, всё ещё ждали чего-то смешного, но это было не особо важно. Перед боем даже на плохие анекдоты ругаются больше для порядку. Надо хоть чем-то занять мозги, а то совсем перегоришь, станешь, как вата. Ожидание выматывает.
– Ништяк! А ты бы мог япошку сам сожрать?
– Бля, да отстань от него!
Разрывы снарядов приводят всех в чувство, как сдернутое холодной ночью одеяло. Бах! Бах! Ба-бах! Бах! – раскрываются кляксы на небе то там, то здесь. Потом все смолкает.
Никто не убит, не ранен, только черный песок летит вам в лицо, словно снежная крупа, только черная вместо белой.
Слышали выражение "когда ад заледенеет?" Если в аду идёт снег – то вот такой, черная окалина.
– Всё что ль?
– Похоже.
– Негусто!
– Да уж, верно.
– Есть, сэр! – отвечает Ветчина, пристраиваясь к пулемету, ставя одну ногу на скамью, ухватив его снизу за ручку и задрав ствол немного вверх, готовый заскочить на место и стрелять. – Огонь открывать по готовности?
Смотришь в его туповатое упрямое лицо. Его брат тоже рядом, тут как тут.
– Парни, а дайте я тоже про япошек расскажу! – просит Домино.
– Ох, бля!
– Да пусть расскажет, а то он лопнет, гыгыгы!
– Давай, но только последний, хорошо? – "разрешает" Подкова.
– Хорошо! Короче! Отпустили из лагеря для интернированных одну японскую семью – чисто для эксперимента. Сын сразу пошел в школу. Учительница говорит: "Вот, это Акира, он будет с нами заниматься. У нас сегодня история. Итак, кто знает, кем и когда была сказана фраза: "Свобода или смерть"? Акира тут же вскакивает, кланяется и говорит: "Патрик Генри, Фирядерьфия, тыща семьсот семьдесят пятый, мэм!" Учительница довольна, говорит, молодец, мол. Следующий вопрос: кто сказал: "Государство — это народ, и поэтому не должно умереть". Акира опять вскакивает, кланяется и говорит: "Абряхам Ринкорьн, тыща восемсот шестьдесят третий год, Вашингтон, мэм!" Учительница в ахуе, говорит, вот, смотрите, хоть и япошка, а историю США лучше вас знает. Тут с задней парты голос говорит: "Заебали эти сраные япошки! Пойду в морскую пехоту запишусь, хоть рядовым, хоть кем!" Акира опять вкакивает: "Генерал МакАртур, сорок второй год, Филиппины!"
Подкова ржёт, как конь, и остальные тоже не то чтобы смеются, но посмеиваются, нехорошо улыбаясь. Центральное место в мифологии Корпуса занимает миф о том, что любой солдат или моряк мечтает перейти в морпехи даже с понижением в звании. "Потому что мы морпехи!"
Самолеты, наконец, разорвав свой круг, пикируют парами и поливают берег свинцом. Попаданий не видно, трасс тоже, слышен только короткий треск пулеметов, как будто где-то вдалеке грубо рвут что-то недорогое, но прочное.
- Летчики отработали! – сообщает вам пулемётчик. – Всё путём.
Парамаунт вроде успокаивается.
До берега уже всего полкилометра – он раздвигается в стороны. Слева – пирс. Справа – заброшенный корабль. Впереди – неясные силуэты пальм (как их там столько осталось-то после обстрела?), каких-то домов, полоска пляжа, а перед ними – точки амтраков с морпехами. Вы в третьей волне, считай. в резерве.
– Держись, ребята! – кричит пулеметчик, видя что-то, что не видно вам.
"Грязная Герти" взмывает вверх – вы все хватаетесь, за что попало.
– Эй, не лапай меня! – смеется кто-то. Настроение у всех приподнятое.
И сразу же амтрак падает вниз, от чего ахают некоторые впечатлительные личности. Боевое отделение заливает вода, плещет Счетоводу прямо в лицо, взвизгнув, он начинает смешно отплевываться.
– Иии-хааа! – кричит Домино.
– Теперь по прямой к берегу!
Амфибия, задевая гусеницами кораллы, ползёт вперед.
– Ну всё, немного осталось!
– На финишной прямой, парни!
– Иии-хааа!
И словно откликаясь на ваши слова, вдалеке бухает несколько раз, сначала раздельно, а потом начинает грохотать и стучать слитно, как будто ворочается что-то большое и страшное, потревоженное вами, разбуженное, что-то такое, что лучше бы не просыпалось.
А потом оно просыпается.
Ухают то ли взрывы, то ли выстрелы (из чего?), стучат пулеметы, хлопает что-то по воде, с шипением оседают снежно-белые фонтаны.
Замечаете, что несколько машин горят, где-то правее.
Амфибии начинают маневрировать. Манго видит, как две сталкиваются между собой. Над "Грязной Герти" со свистом проносится что-то увесистое, страшное, и плюхается где-то позади. А может, плюхнулось что-то совсем другое, а это страшное полетело ещё дальше?
Вжжж! Вжжж! Вжжжуть! – это пули.
– Пошло дело.
"Герти" ревет мотором, пробираясь сквозь обстрел, сквозь волны, сквозь свист и грохот. С нехорошим лязгом что-то невидимое обрабатывает одну из амфибий неподалеку, аж искры летят.
Кто-то кричит, но далеко, не разобрать, кто и откуда.
Водила принимает вправо, уворачиваясь от неизвестной угрозы – никто даже не думает спросить его, куда, зачем. Все прячутся за бортом, вглядываясь в лица друг друга.
В вас стреляют. Кажется, что со всех сторон. Как это возможно?
Манго выглядывает из-за борта, пытаясь найти машину Уэлл-Уэлла или Клониса или хоть кого-то ещё, но ничего не может понять – где свои, где не свои? Какие-то амтраки ползут слева, какие-то справа, все вместе в едином порыве, но каждый одновременно сам по себе. Все смешалось.
Начинает грохотать пулемет – это разговорчивый парень открыл огонь. Ветчина рывком поднимается на скамью, громко лязгает затвором и тоже начинает стрелять. Грохот стоит оглушительный, гильзы катятся по броне, позвякивая, как колокольчики, скатываются в воду, булькая и шипя.
– А, сука! – говорит пулеметчик, неизвестно кому и про кого. И опять долбит длинно, не скупясь: Дыдыдыдыдыдым! Дыдыдыдыдым!
– Эй! Ты хоть остыть давай! – советует ему Ветчина.
– И так хорошо!
Коротко, рассыпчато по борту что-то стучит – металл по металлу. Потом снова.
– Головы ниже! Головы ниже! – говорит Парамаунт.
– Всё! – гаркает пулеметчик, опускаясь со скамьи в боевое отделение, прижимаясь спиной к кабине. – Пусто!
– Что?
– Патроны, говорю, кончились!
Ветчина ещё ведёт огонь – неизвестно по кому.
– Сука! Ёбаный в рот! – вдруг плюется он с досадой. Оборачивается, виноватый, потерянный. – Сэр, я, кажется... кажется своего зацепил. Случайно.
Манго выглядывает из-за кабины, слыша, как шипят капли морской воды, попадая на дымящиеся раскаленные стволы пулеметов.
И видит берег.
Он огромный, раскинувшийся влево и вправо. И все вы, кто выглядывает из-за борта, видите берег – и чувствуете, что этот остров совсем не крохотный. Он плоский, но этого так сразу не скажешь – над берегом поднимаются пальмы. В воде стоят какие-то сарайчики на сваях, через равные промежутки. А на самом берегу – десятки амфибий, словно уткнувшихся в невысокую, ниже человеческого роста, стену из бревен. Перед ней копошатся люди, кто-то бегает куда-то, вздымается фонтанами песок, мелькают огоньки выстрелов. Разобраться в этой мешанине сразу просто невозможно.
До берега полсотни метров.
Вы, кажется, вырвались вперед, слева, метрах в тридцати, одна амфибия с пехотой, сорок девятая, за которой тащится странный шлейф – кажется, колючая проволока.
– Готовьтесь! – кричит водитель. – Подходим!
Манго видит, что впереди, там, куда идёт ваше суденышко, теперь уже ровно едущее по дну, почти никого нет, только один амтрак застыл на берегу, людей вокруг не видно. Хотя нет! Вон, кто-то вроде сидит за ним. Все остальные амфибии стоят либо правее, ближе к бухте, либо левее, ближе к пирсу. Ближайшие скопления людей и техники – метрах в ста вправо или влево. И уж там стоят, лежат, ползут густо, но что происходит, абсолютно неясно. Идти напрямик, как шли, или свернуть?
Винк чувствует, как эйфория отпускает.
Ты уже не герой.
Волшебство кончилось.
Ты просто мясо внутри стальной коробки.