При первом разрыве у многих внутри сжалось.
Прятаться от разрывов было некуда – только все, как по команде, пригнули головы, прильнули к рюкзакам стоящих впереди бойцов, от чего со стороны могло показаться, что они сейчас будут танцевать хороводик, согнули колени. Москит схватил Гиннеса за ремень патронташа.
Грохнуло ещё и ещё, потом сильно в стороне, потом впереди по курсу, потом опять в стороне. Потом разрывы смолкли.
Никого не ранило, никого не убило, но с неба посыпался черный песок, еле слышно шелестя и постукивая по каскам.
– Это газ!? – истерично взвизгнул Блоуэр, хватаясь за противогазную сумку.
– Не ори! – откликнулся Сутулый. – Успокойся! Это окалина.
Все выпрямились, раздались неуверенные шуточки.
– И это всё!? – громко спросил Москит.
– Херня! – взвинченно крикнул сзади Абориген.
"Сорок шестая" упрямо шла вперед.
Самолеты вдалеке начали с воем пикировать японцам на башку, тарахтя пулеметами. На таком расстоянии даже их батареи из шести пятидесяток издавали только легкий треск.
– Сейчас будет коралл! Держись! – крикнул водила.
Все снова схватились, кто за что успел. Амтрак ударился обо что-то, задрал нос – вода под ногами хлынула к корме.
– Уоооууу! – закричал Москит, скользя назад.
– Держись!
И тут нос "клюнул" вниз – и все полетели вперед. Ледяная вода окатила передних с головы до ног.
– Тропический душ, парни! – издевательски крикнул водила.
Снова ровное гудение двигла, периодические потряхивания вверх-вниз или взад-вперед, уже не такие сильные.
– Че там? Видно че? - - спрашивал Москит.
– Да пока не особо, – пожимал плечами пулеметчик.
Потом ухнуло раскатисто, но где-то далеко. Потом пошло ухать. Да-дааах! Да-дааах! Да-дааах! Резко, с присвистом тявкало: Арщ! Арщ! Арщ! И на границе слышимости монотонно, солидно, уверенно долбило: Дых-дых-дых-дых! Дых-дых-дых! Дых-дых-дых-дых! Так рассказывает что-то нудное здоровенный мужик, а ты пытаешься вставить пять копеек, а он тебе: "Нет, да ты послушай!" – и продолжает.
Стало слышно, как с шумом взбивает воду взрывами где-то по курсу.
– Че там? Видно че? - - опять извелся Москит.
И тут вся первая линия амфибий открыла огонь. До неё было метров двести пятьдесят, и вы слышали дробный гром крупнокалиберных пулеметов, поливающих берег. Этот гром словно бы ровным ковром перекрыл всё и вся. Но и в нём стали прорезаться другие "ноты" – та-таканье, раскатистое буханье, резкое тявканье.
– А ты че не стреляешь? – спросил Заусенец вашего стрелка.
– Так далеко ещё. Ни черта же не видно.
А потом вдруг с металлическим звоном и лязгом ударило справа – прямо по вам, по "сорок шестой". БАМ!-ДЛЯМ!-БЛЯМ! Вы ногами и руками почувствовали, как трясется корпус амфибии от этих ударов.
– Блядь!
– Что это!
– Зацепило!
На Хобо и Стэчкина сверху, ни слова ни говоря, повалился со своего насеста пулеметчик.
И снова: БАМ!-ДЛЯМ!-БЛЯМ!-ДЛЯМ!-ДЛЯМ!
И вот тут уже кто-то заорал от боли, а не от страха. Все завопили, кто что мог, некоторые просто кричали нечленораздельно.
– Стрелка ранили! - гаркнул Блоуэр.
Стэчкин заглянул в кабину – водила лежал, устало уронив голову на рычаги, уперевшись каской в плиту под самой смотровой щелью. Тронул за плечо – и голова скатилась с плеч, повиснув на лоскуте кожи: шею вырвало с мясом, водитель завалился вбок, руки бессильно соскользнули с густо забрызганных кровью рычагов.
Гиннес обернулся, насколько это можно было в тесноте – сзади пропали маячившие рожи Родео и Аборигена, как будто никогда их там и не было. То ли сами спрыгнули, то ли смахнуло огнем с брони.
Под ногами сквозь неровные дыры в обшивке правого борта с загнутыми, как лепестки, краями на палубу лилась вода.
Хобо перевернул стрелка – тот был явно мертв: в грудине дыра величиной с кулак. Умер мгновенно.
Бам!-Длям!-Блям! – ещё кто-то завопил.
– Надо выбираться! – крикнул Заусенец.
"Сорок шестая", задевая гусеницами коралл, упрямо шла вперед, как поплывший под ударами соперника, но так и не упавший на ринг боксер. Крен на правый борт усиливался.