Лейтенант Манго, взводный сержант Физик, сержанты Трещотка и Бэтмен, рядовые первого класса Дойчи, Винк и Слипуокер
Всё началось в пятницу.
В пятницу были батальонные тактические учения со стрельбой боевыми боеприпасами. Погодка была хорошая, солнечная, только ветер сильно пылил, ну так что ж?
Учения со стрельбой – всегда вещь опасная, особенно в конце дня: утром все ещё собраны, подтянуты, серьезны и сосредоточены. К концу дня всё оказывается не так весело, как ожидалось – вышли на позицию, отстрелялись, если положено – совершили маневр или отработали атаку – и назад.
Подполковник Ами орлом смотрелся на своем командном пункте, поглядывая в бинокль, раздавал указания.
Стрелковые роты действовали по кругу: одна вместе с ротой "Хотел" вела огонь на подавление, другая проводила ложную атаку, прикрываясь дымовой завесой, а третья совершала фланговый маневр, который и заставлял противника отступить или сдаться. Подполковник Ами не верил, что противник сдастся, поэтому вы снова и снова "отбрасывали" его, поражали огнем с нового рубежа деревянные щиты и шли дальше.
– Открыть огонь! – командовал лейтенант Донахъю.
– Шестьсот сорок ярдов! Угол возвшения... – подавал команды Бэтмен. – Взрыватель контактный! Три мины! Огонь!
Минометы деревянно "булькали", как будто кто-то стукнул по чему-то твердому очень упругой доской, и мины летели к цели. Бетмэн хотел пить, но под взором сурового Гарри Блэкторна не решался притронуться к фляжке.
– Пригорок справа от цели! Видишь вражеский пулемет! – выдал вдруг новые данные ганни.
Бэтмен скорректировал. Снова залп – минометчики бросают новые мины в ствол раньше, чем упали на землю первые, и если ты ошибся – весь залп насмарку. Но ты почему-то решил не пристреливаться: заранее ещё прикинул, сколько до пригорка. А пригорки – штука коварная, иногда они скрадывают дистанцию...
Манго смотрит в бинокль. Ганни смотрит в бинокль.
Мины, сериями по три, как заказывали, бьют по пригорку, покрывая его разрывами.
– Молодцом, сержант! – сухо шмякает его по плечу Кремень. Объявил лейтенанту: – За минометы я спокоен!
Потом комендор-сержант ушел на ротный КП к Хиллу, и тот отправил его осматривать, насколько хорошо окопалась пехота.
Ваши пулеметы, тем временем, били похуже, но тоже сносно: первой очередью цели не накрывали, но с поправкой Дойчи по ним попадал, а Рэйзор с Винком, тоже не отставали.
– Давай, причеши их! – приговаривал Тугодум, подпихивая ленту.
Потом пулеметы стали давать задержки. Сначала были просто осечки. Потом заело затвор у Дойчи, и как он не дёргал рукоятку затвора, ничего не получалось. С батальонного КП тут же прибыл посыльный: почему стреляют только два? Чуть погодя перестал стрелять ещё один.
"Почему, почему... Жарко потому что!"
Омайо бросился на позицию пулеметчиков: он приказал уже начавшему разбираться с ними Трещотке корректировать огонь третьего пулемета, а сам занялся заклинившими. Работать было тяжело – пулеметы нагрелись, хотя вроде не настолько, чтобы что-то там внутри у них расплавилось вконец. Физик, ценой слегка обожженных пальцев, сумел достать из одного заклинивший патрон – с помощью фальшивого патрона с отпиленным фланцем. Вообще-то это мог сделать и сам стрелок, но у Дойчи не было такого патрона, а ещё Дойчи просто не знал, как это делается. Осмотрев второй пулемет, Физик не сразу понял, в чем дело – там была проблема с приемником, видимо, при смене позиции повредился приемник. С помощью инструментов и такой-то матери взводному удалось исправить неполадку. За это время пулемет подостыл, и когда Винк прижал рукоятку сверху ладонью и надавил на спуск, застучал снова. Пули опять градом посыпались на деревянные щиты. Фух! Можно выдохнуть.
За это время прибежал ещё один посыльный, от Хилла.
– Сэр, приказано продвигаться вперёд.
И другой, от Ами:
– Командир батальона повторяет вопрос: "Почему замолчали два пулемета из трех?" – посыльный был заморенный, было понятно, что он бежал к Хиллу, но капитан его перенаправил во взвод, дескать, не доложили ещё, сбегай сам и спроси у лейтенанта Донахъю.
Манго не знал, почему – ему нужно было готовить взвод к маневру, а Физик еще не вернулся.
Дроздовски в это время откровенно скучал: пулеметы его не касались, и он мысленно выводил на ладони иероглифы, а поскольку дело это было мудреное, снял каску, чтобы голову обдувало ветерком.
– Дроздовски! – услышал он над ухом. – Бегом марш к подполковнику! Доложишь...
Стараясь запомнить причины неисправности клятых пулеметов, но и не растерять "корову под ножом", Слипуокер побежал докладывать на КП батальона, где Голландец сделал ему замечание из-за каски. Спохватившись, рядовой кинулся за каской, а потом и догонять уже свернувшуюся с позиций роту.
Но в остальном учения прошли без происшествий – батальон показал высокую дисциплину огня, ротные делали всё довольно продуманно и четко. В целом подполковник был вроде как доволен: на разборе он похвалил комроты "Хотел" и "Эхо" за меткую стрельбу, отметил, что "Фокс" была в отличной физической форме, а "Гольф" хорошо выбирала позиции. Ами между прочим сказал, что лично видел работу минометчиков "Гольф", и даёт ей высокие оценки. Затем он указал на недостатки, подвел итоги, и батальон маршевой колонной отправился в лагерь.
Выходные прошли по-разному. После учений роте надо было привести себя в порядок, так что увольнительная для большинства вышла суточная, с вечера субботы до вечера воскресенья.
Винк провел его довольно тихо, посидев на лавочке и поболтав с дедком. Тот оказался занятным типом и предложил сыграть в шахматы. Бои на клетчатом поле прошли с переменным успехом, пожатием рук была заключена ничья и перемирие.
Омайо тоже особенно не геройствовал: мирно прогулялся по городу для успокоения нервов. Голландец был занят, а Сирена пошел на пляж, но был один знакомый сержант из роты "Хотел", Кристи Майлз по прозвищу Гуталин (нет, он был не негр, у него просто была черная, как ночь, шевелюра), с которым удалось обсудить учения и перемыть кости всем идиотам в соседних батальонах.
Лейтенант Донахъю, как и подобает офицеру, сходил в кино в компании нескольких молодых офицеров из полка. Офицеры даже заключили шуточное пари, что станет новой целью дивизии – Рабаул в Новой Британии, или же какой-то другой остров. После лейтенант разобрал письма, сделал запись в дневнике, поужинал, лег и заснул. И спал, и видел что-то весьма интересное, пока примерно без четверти пять утра в понедельник его не разбудил телефонный звонок.
Бэтмен насладился комиксами сполна, жадно прочитав журнал от корки до корки, похвастался перед Торнадо и Смоллом, которые тоже угорали по комиксам. В этот раз приятели загадочно намекнули, что Торнадо скоро из дома тоже пришлют нечто такое, что Бэтмена заинтересует. Наклевывалось что-то вроде бартерной сделка.
Трещотка наелся мороженным до упора, до сладкой холодной сытости. На беду у самой церкви его заметил проходивший мимо капеллан полка, преподобный Рэйкин. Но повезло – вместо длинной нудной проповеди, Рэйкин просто сказал, что не нужно обязательно заходить в церковь, если хочешь обратиться к богу, а потом эдак по-дружески расспросил Трещотку о семье и родных. Оказалось, что он тоже из Сан-Франциско, а ведь в морской пехоте встретить земляка всегда здорово. Ну вот это вот "Да-да-да, помню, как же!" – оно на самом деле здорово поддерживает! И вообще этот Рэйкин был совсем не сухарь, а вполне приличный человек. Не став надоедать сержанту, он посоветовал ему не увлекаться мороженным сверх меры, не забывать о боге, и удалился по своим (очевидно, духовным) делам.
Однако лучше всех выходные провел Дойчи. Он посетил по очереди три пивные: хорошую, не очень и охренительную, выпил на спор шесть пинт, изящно, как ему казалось, усадил официантку себе на колени и вообще уже чувствовал себя в силах пересечь Тихий Океан и насовать в торец самому Тодзё. Жаль, сукин-сын Ямамото был уже полгода как мертв, а то бы он и ему насовал. Вернувшись в казарму (на часах стоял Домино, так что проблем не возникло) и счастливо увернувшись от сержантов, Дойчи понял, что для счастья не хватает совсем чуть-чуть. И счастье наступило: оно явилось в виде заговорщицки подмигивающего Лаки-Страйка, который раздобыл где-то фляжку с виски. Фляжку, то есть, если она полная хотя бы наполовину – это поллитра. Сам Лаки-Страйк уверял, что фляжка досталась ему в наследство от попавшего на больничную койку Фермы, потому что они скидывались на бутылку и половину выпили вместе, значит, и половина этой фляги – его. Но попробуйте выпить половину фляги виски и остановиться! За разговором по душам время и виски текли одинаково незаметно.
В какой-то момент, Дойчи немного "потерял нить повествования". Ему было хорошо! Как-то по-особенному хорошо! Как будто душа катится по льду и не может остановиться, летит вперёд навстречу... приключениям!
Из того, что было после отбоя, он помнил лишь, как Лаки-Страйк, пьяно дыша в ухо и глупо прихихикивая, сказал: "Ну ты же немец! Давай! Напади на Польшу первым!" Эта крайне сомнительная фраза почему-то хорошо запомнилась Дойчи, и почему-то запомнилось, что ничего плохого за ней вроде бы не стояло, а так, какая-то крайне уморительная шалость, и всё... Когда в четыре тридцать утра дежурный поднял роту по тревоге, Дойчи не помнил больше ничего из того, что происходило вчера примерно с восьми часов вечера.
А в четыре тридцать утра в казарму, где мирно спала рота, явился гладковыбритый, орлоподобный, пышущий начальственным задором подполковник Ами. И приказал дежурному объявить тревогу.
Эта подлая утренняя тревога за полтора часа до подъема многим, что называется, "не зашла" – люди были сонные и квелые. Но вид комендор-сержанта Блэкторна, пружинистым шагом продефилировавшего из одного конца казармы в другой, быстро всех поставил на ноги. На как всегда беспощадном лице у комендор-сержанта застыло выражение "До кого бы тут доебаться, а!?"
Хуже всех пришлось Дойчи, которого шатало и мутило – этих полутора часов не хватило, чтобы алкоголь выветрился до приемлемого уровня. Дроздовски, заснувший, как по часам, через минуту после отбоя, проснулся легко. Правда, на него как-то странно посмотрели сослуживцы, но он не придал этому значения, к тому же комендор-сержант в его сторону не посмотрел, значит, наверное, все хорошо?
Рота построилась на улице при холодном свете фонарей, отчего бледные с недосыпа лица морпехов походили на лица покойников. Ами приказал всем быть в полной выкладке, а также разобрать оружие, и даже пулеметы и минометы принести из оружейки и разложить перед расчетами.
– Рота, смиррррна! – подал команду Уэлл-Уэлл, "утренним", не своим, низким голосом, и кашлянул.
– Где командир четвертого взвода? – спросил подполковник у капитана.
– У себя на квартире, сэр. Он всегда по понедельникам ночует дома, приходит к шести тридцати, ровно, как штык, сэр!
– У него телефон есть?
– Есть.
– Позвонили?
– Ммм... точно не знаю, сэр.
– Так звоните, тревога для избранных что ли объявлена!? А если в бой, а у вас командира нет!?
– Так если что сержант Джен...
– Звоните, я сказал!!!
– Есть, сэр!!! Хемминг, выполнять бегом марш!
Лейтенант Клонис был на месте. Капитан Хилл был на месте. Все были на месте, кроме заболевших и находившихся в лазарете. Все стояли по стойке смирно и ждали одного человека: лейтенанта Донахъю.
Манго, разбуженный телефонным звонком, наконец прибыл и, застегнув ремешок каски, встал на положенное место перед своим взводом.
Подполковник Ами с намеком показал ему свои часы, постучал по ним пальцем и, приказав капитану и командиру четвертого взвода идти за ним, двинулся вдоль строя.
– Сержант, шаг вперед! – скомандовал он Трещотке. – Назовите задержки пулемета из инструкции по номерам, от одиннадцатой до пятнадцатой.
Трещотка, знавший устав наизусть, затараторил так, как будто внутри у него забегал взад-вперед невидимый затвор, а слова посыпались, словно горячие гильзы. На тринадцатой задержке Ами кивнул и прервал его.
– Встать в строй. Все должны знать задержки вот так! Чтобы посреди ночи вас разбудили, а вы их перечислили! Первое отделение, шаг вперед!
Парамаунт, Дойчи, братья Гловеры, Домино и Счетовод слегка вразнобой шагнули навстречу судьбе.
– Называйте задержки и методы устранения. Капрал – тринадцатую, рядовой– четырнадцатую и так далее.
Парамаунт с грехом пополам выполнил приказ. Дойчи мог только мычать что-то невразумительное, дескать, не помню. Гловеры немного не так сформулировали фразы, но по смыслу вроде назвали правильно – они их друг другу как-то повторяли. Счетовод замялся и сказал:
– Сэр, я так по порядку не помню. Но если вы дадите мне пулемет, сэр, я покажу как что исправить. У меня голова не помнит, а руки помнят.
Он, конечно, врал, надеясь, что ему попадется легкая задержка с плохим патроном в ленте.
Ами кивнул.
– Расчет, к бою! – скомандовал он.
Пулеметчики облепили пулемет.
И в этот момент произошло ужасное.
Дойчи, слишком резко перешедший из выпрямленного положения в согнутое, почувствовал что что-то пошло не так, схватил ртом воздух, шумно выдохнул, подумал, что все обошлось, и тут же понял, что сейчас его вывернет. Невероятным движением он извернулся так, чтобы не стошнить на ботинки подполковника.
Кислый запах блевотины и перегара отравляющим душу подполковника облаком распространился вокруг расчета.
Повисло молчание.
– По-моему, капитан, расчет к бою не готов, – холодно заметил Ами. – По-моему, стрелка напугала команда "к бою". Замените стрелка на пулемёте.
– Есть...
– Отделение, отставить к бою! Встать в строй! Второе отделение, шаг вперед!
Процедура повторилась. Винк смог вспомнить задержку, но не смог вспомнить, как её исправлять.
– Блеск! – объявил подполковник. – Вот поэтому у тебя, капитан, пулемёты и не стреляют на учениях! Один взводный сержант не может исправлять задержки сразу двух пулеметов. Это ясно?
– Так точно! – без особого энтузиазма отозвался Хилл.
Проверив третье отделение, начальство не стало трогать минометчиков.
– Слушай приказ, капитан! Марш-бросок десять миль, по шоссе, в направлении Лоуэр-Хатт! Комендор-сержант Блэкторн! Вы задаете темп. Максимальный темп!
– Естьсэр!!! – рявкнул Кремень, заводясь с полоборота.
Услышав его интонацию вы все прокляли поганое, ужасное утро понедельника. Зная ганни, вы понимали, что от этого маршброска вам придется отходить до среды.
– Так точно, сэр, – упавшим голосом ответил Уэлл-Уэлл.
– После возвращения в лагерь явиться в штаб и доложить вместе с комендор-сержантом.
– Ясно, сэр.
– Ну че ждешь-то? Выполнять!
– Есть, сэр! Рота, привести оружие в походное положение! Приготовиться к маршу!
Расчеты засуетились, разбирая пулеметы и миномёты.
И тут взгляд ганни упал на рядового Дроздовски.
– Рядовой! Что за пятно на шее? Ты что, болен? Сними каску!
Слипуокер снял каску, и всей роте предстала его голова. Голова его в резком свете фонарей смотрелась жутко, сначала многим показалось, что она разбита в кровь. Но приглядевшись, стало понятно, что это не так: половина его головы была выкрашена в ярко-красный "пожарный" цвет. Дойчи, подавив икоту, вспомнил, что означали слова Лаки-Страйка "напасть на Польшу", и понял, откуда у него на пальцах бурые пятна.
– Это что, боевая раскраска индейца? – спросил подполковник, несколько опешив. – Рядовой, ты что... в индейцев решил поиграть? Капитан, или это японцы пробрались в расположение роты и сделали... вот это вот?
– Я... мне... не могу зна... – капитан немного потерялся.
– Никак нет, сэр! – вдруг вместо Дроздовски и капитана отозвался из строя Кальмар, не отличавшийся мозгами, но норовивший вечно влезть куда не просили. – Разрешите внести ясность!
– Ну, внеси, – озадаченно позволил подполковник.
– По-видимому, – едва не покатываясь со смеху, предположил Кальмар, – рядовой Дроздовски так выразил тоску по своим корням. Этническим корням, сэр. Польским.
– Ааа, вон чё, – протянул подполковник и покачал головой. – Там же вроде белый ещё должен быть...
– Про это не могу знать, сэр! Наверное, краски не было! – ответил Кальмар, давя лыбу.
Лицо подполковника выразило некоторую напряженность, а потом разгладилось, и он сказал:
– Вспомнил! Это же тот посыльный, который каску забыл на учениях. Так. Хилл! После марш-броска явиться в штаб вместе с лейтенантом Донахъю и сержантом Дженнингсом.
Хилл тяжело вздохнул.
– Так точно, сэр, – подтвердил он, украдкой бросив на Манго ненавидящий взгляд.
И вы побежали. Ох как вы побежали! То есть, честно говоря, вы бежали, "как сонные беременные утки". Ну, так считал сержант Блэкторн, и он это положение вещей живо исправил. Выжившие после марш-броска (ладно, выжили все, но каждый чувствовал себя именно выжившим) позавидовали мертвым. А потом выжившим позавидовал лейтенант Манго.
Повинуясь правилу не отчитывать офицера при подчиненных, подполковник Ами оставил Омайо за дверью, но в целом все было слышно.
Хилл получил устный выговор.
Лейтенант Манго получил официальное предупреждение о неполном служебном соответствии.
Сержант Дженнингс, которого позвали чуть позже, получил выговор с занесением в личное дело.
Подполковник не сказал ни одного грубого слова, но это-то и было плохо. Лучше бы он ругался. Он сказал пару общих фраз о том, что морская пехота должна быть не только всегда верна, но и всегда готова. Истинный смысл был немного другим: он давал понять, что заменит Манго при первой возможности.
В коридоре лейтенант повстречал комендор-сержанта. Комендор-сержант только что тоже получил устный выговор. Он ничего не сказал лейтенанту, но в глазах его были написаны два слова: в левом "ебаный", а в правом "резервист".
После обеда ганни прибыл к вам во взвод и "оказал помощь в организации подготовки личного состава." Своими методами. Методы его были на первый взгляд витиеваты, но действенны: первое отделение пулеметчиков и временно приписанный к нему Дроздовски нарезали круги по спорт площадке с полосой препятствий в конце, пока второе отделение разбирало и собирало пулемёты, а Физик наглядно показывал, как устраняются задержки. Третье отделение в это время устно повторяло задержки и методы их устранения под руководством Трещотки. После этого первое отделение, пыхтя после полосы препятствий, отчитывалось по задержкам: сколько ошибок, запинок и неточностей допускали люди – столько штрафных кругов получало третье отделение, которое бежало следующим. Первое же садилось за пулеметы, а второе – зубрило устав.
И всё свободное время вы занимались этим несколько дней. Ганни в конце-концов оставил следить за вами Омайо, но иногда наведывался с проверкой. Попутно придираясь ко всему подряд.
Рядовой состав не избежал и других наказаний. Дойчи был разжалован в рядовые, без класса, и поставлен подносчиком боеприпасов: стрелком в его расчете стал Гловер-старший, по прозвищу Ветчина, а помощником – его младший брат. Попавший под горячую руку Винк получил несколько нарядов вне очереди, но самое нетипичное наказание выпало на долю Слипуокера.
Рядовой Дроздовски теперь был обязан носить каску всегда и везде, кроме душа: даже в казарме, даже за обедом, даже в кровати, пока краска не сойдет естественным путем. Дженнингс предложил просто сбрить ему волосы, но ганни возразил, что рядовой Дроздовски должен служить напоминанием лейтенанту Донахъю о том, какой бардак царит у него во взводе, и какой порядок должен наступить.
Манго и так не очень любили в батальоне – тут многие были кадровыми офицерами, и лейтенант-резервист, лезущий делать карьеру, у некоторых вызывал реакцию в духе "бляяя, а тебе-то чего не хватает в твоем фруктовом бизнесе? Чего ты поперек нас-то?! Нам ещё служить и служить, мы все хотим побыстрее в капитаны!" Так что сочувственных взглядов от офицеров других рот ему не досталось, а достались скорее злорадные. Большинству вообще было все равно, но шутки о том, что морпехам в его взводе скоро раскрасят волосы в цвета флагов всех стран мира, или что у него там потихоньку начинается коммунизм, звучали.
Для лейтенанта и взводного сержанта настали непростые дни. Теперь их взвод регулярно проверяли и комендор-сержант, и капитан Хилл и придирались по любому поводу.
Дойчи же получил от стрелков второе прозвище "Вулкано" (наблевать в душу подполковнику и остаться в живых – это лихо!), которое звучало даже уважительно, а Дроздовски – "Машрум" и "Красная шапочка". Впрочем, сослуживцы-пулеметчики продолжали звать его "Слипуокером" в качестве моральной поддержки.