Дни тянулись и тянулись, сезоны менялись. Менялся и сам сержант. Мирное и спокойное время, проведенное здесь, в Зеландии, словно морской волной сгладило оставленные было войной на его душе и в его памяти болезненные шероховатости, планомерно полируя их нехитрым - пусть и иной раз омрачаемым очередными маршами и учениями - армейским бытом. Увольнительные радовали, местные радовали, все радовало. Ну, за редким исключением вроде отработки высадок, например. Да и сами япошки, пусть они, конечно, и незримо маячили где-то совсем рядом, буквально - вот, под боком, но теперь, долгие месяцы спустя, даже их собирательный образ как-то выцвел что ли, поблек, став чем-то полудемоническим и визжащим ночами по зарослям: где-то там, далеко, а не здесь, не тут, не сейчас.
И все же было хорошо, все было слишком уж замечательно для того, чтобы быть правдой. Именно в этот день, как обычно, уже почти рутинно разбирая письма из дома, от сестер, даже младший один - и тот писал, он привычно и быстро нашел среди прочих конвертов тот самый, с пометкой "Д. Коннелли". Вскрыл, как обычно ножиком клапан подцепив, завалился на скамеечку, в тени. Раз. Пишет тебе, Роберт, "Д. Коннелли": прости, мол, но я устала играть в неопределенность, адрес этот забудь, старые письма сожги, как я сожгла твои, и ничего мне больше от тебя не надо, прощай. С чего? Отчего? Почему? Зачем он тогда, в лагере еще, начал ей писать, соседке-то своей? О чем думал? Знал ли, что простые строчки эти так врежутся со временем в память? Думал ли, что и правда начнет ждать возвращения домой не только лишь потому, что это будет значить конец войне - победа, а как иначе - но и встречу с ней? Лгать самому себе, строя иллюзорные замки там, где нет ничего, вот и все, в чем ты за это время преуспел, Роберт Ковальски.
И не поймет тебя, с твоей застывшей в жилах кровью заодно, пожалуй, никто вокруг: посмеются, скажут, чего ты, братец, девка написала хрень, не невеста ж кинула, не жена ушла к отставному капитану с золотыми звездами, ну? Да нажрись, да искупайся, да забей, да развейся сходи. Но если и хотелось "Хобо" сегодня развеяться, то только прахом.